Город на Потомаке

Путешествие мы начинали от Вашингтона и закончили в Вашингтоне. Только уезжали на север, а возвращались с юга.

Был душный июньский вечер. По федеральному шоссе 95, ведущему от Ричмонда к столице США, мчались тысячи машин. Воскресенье было на исходе, и столичные чиновники спешили домой, чтобы утром, сменив пестрые рубашки-распашонки, джинсы и шорты на строгие костюмы и белые сорочки с галстуком, отправиться в оффисы.

В этот день мы очень устали. Позади был Аппалачский хребет с его спусками и подъемами. Потом начались просторы Вирджинии. Но дымка живописных долин уже не радовала – устали…

И вот теперь у ворот Вашингтона мы неслись в тесном потоке, ощущая справа и слева бока машин, не видя перед собой ничего, кроме алых хвостовых огней, не в силах свернуть, притормозить, остановиться. Смутное чувство тревоги, подсознательную опасность ощущаешь на этой конвейерной ленте с летящими красными огоньками.

Возможно, эта тревога заставила тихо, вполголоса вспомнить известного всем ямщика, морозную степь…

– Ну что, мистер Песков? Заскучал? Домой запросился?..

– Пожалуй, так…

Сразу же за приземистым зданием Пентагона поток машин сузился у моста, чтобы через минуту разлиться на несколько рукавов у впадения в город Вашингтон, или, как он называется официально, «Дистрикт оф Коламбия» – Округ Колумбия.

После того как увидишь страну, иными глазами видишь ее столицу. В столицах в тугие узлы сплетаются многие нити жизни каждого государства. Пульс каждой нации четче всего бьется в столице… Слияние всех нервов. Глава огромного организма. Главный очаг политики. Хранитель устоев жизни, сложившейся тут, за океаном, и хранитель истории. Штаб-квартира милитаристских сил. Город, претендующий на то, чтобы ничто важное в мире не происходило без его участия. И просто населенный пункт на Земле. Таков Вашингтон.

По сравнению со столицами стран Европы и Азии Вашингтон еще молод. Рим возник до нашей эры. Пятнадцать веков существует Париж. Отпраздновала свое 800-летие Москва. А Вашингтону еще нет и двухсот.

В 1790 году первый президент Соединенных Штатов Америки генерал Джордж Вашингтон лично выбрал место для столицы нового государства. Генерал начертил ромб в том месте своей видавшей виды военной карты, где река Потомак разделяла штаты Вирджинию и Мэриленд. Внутри ромба написал: «Округ Колумбия. Федеральный город». В 1791 году на левом берегу Потомака начали возводить первые правительственные здания. Город, задуманный как столица, строили по проекту французского архитектора Пьера Ланфана. Строили медленно. Только через девять лет конгресс и правительство переехали в Округ Колумбия из Филадельфии. (Любопытно, что весь штат государственных служащих насчитывал тогда 137 человек.) А еще через 14 лет войска английского короля захватили американскую столицу, уже носившую имя Вашингтона. Англичане подожгли здание конгресса, дворец президента, государственные здания. Почти тропический ливень, обрушившийся в этот день на Вашингтон, спас город от полного уничтожения.

Долгое время Вашингтон оставался сонным, провинциальным полу городом-полудеревней. В 1860 году издатель «Нью-Йорк трибюн» Гораций Грили, посетив столицу, писал в своей газете: «Это местечко, где дерут три шкуры за квартиру, где не найдешь приличной харчевни, где на улицах бывает столько пыли, что задыхаются собаки, и столько грязи, что тонут лошади». Лишь в конце прошлого века Вашингтон начали отстраивать заново. В 1874 году проложили первые трубы водопровода и канализационной системы, разбили первые парки и скверы.

Нынешний Вашингтон не похож ни на один американский город. Зато любой европеец найдет в нем что-то такое, что напомнит ему его родину. Французы называют его «маленьким Парижем». Немцы и англичане обнаруживают в Вашингтоне отдельные черты Бонна и Ковентри. Даже японцы чувствуют себя как дома на берегу Потомака, обсаженного вишнями – подарком жителей Токио.

Вашингтон не принадлежит к числу очень больших городов. По размерам он раз в десять меньше таких гигантов, как Нью-Йорк, Чикаго или Лос-Анджелес. В черте Округа Колумбия живут около 800 тысяч человек. С пригородами и соседними городками, которые почти слились со столицей, – около двух с половиной миллионов. Здесь нет крупных промышленных предприятий. Нет ни одного небоскреба. (Закон запрещает строить здания выше купола здания конгресса – Капитолия.) Здесь множество парков, скверов, зеленых лужаек. Любопытное зрелище представляют скверы и лужайки в теплые дни, когда в час обеденного перерыва их оккупируют орды государственных чиновников, жующих бутерброды, тянущих через соломинку кока-колу или, прикрыв лицо газетой, дремлющих на траве.

Вашингтон – город чиновников, «белых воротничков», как их здесь называют. Они составляют 15 процентов всего населения Вашингтона (если брать его с пригородами, ибо, как правило, чиновники живут в уютных пригородах, населенных только белыми). Каждое утро с севера, юга, запада и востока в Вашингтон устремляются тысячи автомашин, создающих немыслимые пробки у мостов через Потомак и на улицах города. Это спешат на работу «белые воротнички». Многие, чтобы захватить место на автомобильных стоянках, приезжают в город за час до начала работы и «досыпают» этот час на заднем сиденье своего «кара».

Вашингтон – город туристов, «каучуковых шей». Каждый год их тут бывает до 15 миллионов человек.

Вашингтон – город юристов. Их около 20 тысяч – больше, чем в таком, скажем, штате, как Пенсильвания. В основном это «толкачи» промышленных фирм, обхаживающие сенаторов и конгрессменов.

Вашингтон – город «медных касок». «Медными касками» американцы называют военных. Однако не всех, только высших. Рядового зовут «джи аи». (По начальным буквам двух слов Goverment Issue, что можно перевести как «казенная собственность».) В Вашингтоне 130 правительственных зданий принадлежат военному ведомству США, в том числе и знаменитый Пентагон, где работают 30 тысяч человек. Все население Вашингтона можно поделить на две части: на тех, кто страной управляет, и на тех, кто обслуживает управителей.

Ну а кто не живет в Вашингтоне? Не живут художники, писатели, композиторы. Во всем городе нет ни одного мало-мальски знаменитого представителя этих творческих цехов. Вашингтон скучноват. На нем лежит губительная для муз печать казенной официальности.

Что еще можно сказать о Вашингтоне?.. Этот город рано (если мерить американской меркой) ложится спать. В полночь улицы уже пусты. Впрочем, в большинстве районов столицы они пустеют с наступлением темноты: среди американских городов Вашингтон занимает отнюдь не последнее место по грабежам, убийствам, изнасилованиям.

В Москве живут москивичи. В Париже – парижане. Но задайте вашингтонцу вопрос: откуда он? И услышите в ответ: из Калифорнии… Из Нью-Йорка… Из штата Джорджия. Президент Джон Кеннеди долгие годы провел в Вашингтоне, но в памяти американцев он остался бостонцем. Президент Линдон Джонсон жил в Вашингтоне 35 лет, но дом у него был в Техасе и сам он был техасцем. Таковы многие вашингтонцы. Для них Вашингтон как корабль. На этом корабле они живут и работают иногда долгие годы, но корабль остается кораблем, а где-то есть дом. Таковы президент США и вице-президент, девять членов Верховного суда, 100 сенаторов, 435 членов палаты представителей, министры и их заместители, сотрудники Белого дома, многочисленные помощники, консультанты и секретари конгрессменов, тысячи юристов и 2500 корреспондентов провинциальных газет, аккредитованных в столице.

Белый дом – капитанский мостик корабля. Здесь живет и работает президент Соединенных Штатов. Кеннеди как-то обмолвился: «Такое впечатление, что живешь в гостинице, из которой когда-то надо будет выезжать». «Это не дом, – говорил Джонсон, – это место, куда приходишь поспать после работы».

При Кеннеди большинство сотрудников Белого дома были из Бостона. При Джонсоне в Белый дом пришли техасцы. При Никсоне – калифорнийцы. Сменяется президент, и в пригородах начинается движение. Продаются коттеджи, на грузовики грузят мебель – уходит капитан, покидают корабль и матросы. Наступает время нового экипажа. Не меняются лишь хозяева корабля. Но они и не живут на корабле, то есть в Вашингтоне. Хозяева живут в Бостоне, Нью-Йорке, Чикаго, Техасе, Калифорнии…

Белый дом действительно белый. Его белят каждые четыре года, после очередных президентских выборов. Через черные прутья ограды на это строение смотришь с чувством некоторого удивления – неужели из этого особнячка управляют огромной страной?

Дом стоит среди широких зеленых лужаек в тени столетних деревьев. Время от времени откуда-то сверху раздается клекот коршуна. Это магнитофонная запись. Звучит она из динамиков, спрятанных в кронах дубов. Осенью в парке собираются стаи скворцов. Они верещат, порхают и, конечно, роняют сверху отходы своей жизнедеятельности. А это угроза белизне резиденции президента. Крик хищника заставляет скворцов держаться подальше.

На верхнем этаже дома – жилые помещения президента. Второй этаж – рабочие кабинеты. Здесь знаменитый Стратегический зал, где генералы из Пентагона и руководители Центрального разведывательного управления докладывают президенту о положении в мире. Нижний этаж – залы для приемов, для пресс-конференций, кухня, медпункт, помещения охраны президента, которая носит название «Сикрет сервис» – «Секретная служба» и по давней традиции подчиняется министерству… финансов.

За домом небольшой садик, кустики роз и снова зеленая лужайка, на которую приземляются президентские вертолеты.

Дом обнесен чугунной решеткой. Полицейские в белых рубашках и черных галстуках. На широком тротуаре – группки туристов. Здесь же бродит странный человек, буквально с головы до колен увешанный плакатами. Плакатики прикреплены к шляпе, к плечам, висят на груди, на спине и ниже спины. Без улыбки их не читают. «Мужья, объединяйтесь! Нам нужны послушные жены!», «Боритесь за освобождение мужей от гнета жен!» Человек с удовольствием соглашается сняться. В качестве платы за съемку предлагает купить листки все тех же призывов, размноженных на машинке. Вручая вам пару листков, блаженный шепчет: «Скажите ему (кивок в сторону Белого дома), пусть он со мной объединяется. Без президентской поддержки мне трудно…» Туристы смеются, а Гарри Бриттан (так зовут человека) вполне серьезен. Делом «раскрепощения мужей» он занимается более пяти лет, с момента выхода из психиатрической больницы. (В больницу Гарри попал после того, как стал безработным.)

Охрана Белого дома не гонит блаженного, подтверждая терпимость древней пословицы: «В каждой деревне должен быть свой юродивый». К тому же Гарри спокойный, хлопот для охраны с ним никаких. Полицейские, переминаясь с ноги на ногу, посмеиваются вместе с туристами. А между тем у этих охранников были деньки горячие, особенно в годы войны во Вьетнаме.

Охранники помнят, конечно, майское утро 1971 года. Огромные транспортные вертолеты садились на зеленый луг между Белым домом и обелиском Вашингтона. Из вертолетов выскакивали морские пехотинцы с винтовками, готовыми к стрельбе. Как в боевой обстановке, они сперва занимали круговую оборону вокруг вертолетов, дожидаясь, пока на землю не ступит последний солдат. Затем колонны солдат бегом устремлялись на городские улицы.

А улицы были запружены демонстрантами. Обнявшись за плечи, люди садились на мостовые, останавливали потоки автомашин, блокировали мосты, закупоривали городские артерии. Со строительных площадок они несли доски, цементные блоки, мотки проволоки, возводили баррикады, швыряли под колеса полицейских автомашин металлические мусорные чаны.

Полицейские на мотоциклах врезались в гущу людей, стреляли в упор газовыми зарядами из окон автомашин, хватали демонстрантов за волосы, за воротники, за ноги и волокли к автофургонам с решетками.

Движение транспорта в городе было парализовано. Тысячи автомобилей не могли двинуться ни вперед, ни назад. Автомобилисты задыхались в сизых облаках слезоточивого газа, медленно плывших над мостовыми. В некоторых районах города облака газа поднимались до самых верхних этажей административных зданий. Служащие, не успевшие закрыть окна, в панике устремлялись на улицу, усугубляя хаос. У многих началась рвота. В облаках газа выли сирены полицейских автомашин, гудели застрявшие автомобили, кричали женщины, носились туда и сюда полицейские в противогазах. Солдаты в противогазах, репортеры в противогазах, прижимая к лицу носовые платки, спасались бегством прохожие.

В этом хаосе шел поединок между вооруженной механизированной силой и молодыми людьми, протестовавшими против войны во Вьетнаме. Полицейские машины гонялись за юношами и девушками по лужайкам парков, по тротуарам, вокруг памятников и деревьев. Мотоциклисты, настигнув убегающих, сбивали их с ног. Не удержав равновесия, полицейские тоже летели со своих мотоциклов на землю. Клубки человеческих тел катались по мостовой под колесами автомобилей.

Восемнадцать тысяч солдат и полицейских брали верх в этой схватке. Число арестованных росло с каждым часом… Пять тысяч… Семь тысяч… Двенадцать тысяч… Это был рекорд. Никогда еще в истории Вашингтона не было арестовано столько людей в течение одного дня. Все тюрьмы и полицейские участки были переполнены.

Хаос в центре столицы продолжался весь день. Троим конгрессменам пришлось пробираться к Капитолийскому холму по реке в спортивной лодке каноэ, а затем на борту военного вертолета. Лишь к вечеру шеф городской полиции Уилсон смог отрапортовать: «Спокойствие восстановлено, движение налажено, правительственные учреждения функционируют нормально».

К вечеру стало известно, что в городских больницах лежат сотни избитых демонстрантов с переломами костей и другими увечьями. Досталось и полицейским.

Вот тот охранник в белоснежной рубашке с нашивками, ближе всех стоящий к блаженному Гарри, свой шрам на правой щеке не в майский ли день заимел?

А теперь все по той же Пенсильвания-авеню пройдемся еще к одному очагу власти. Длинная улица соединяет Белый дом с Капитолием – зданием конгресса США.

Белый дом – власть исполнительная. Конгресс – власть законодательная. Отношения между ними издавна строились по принципу «совет и согласие».

Если Белый дом – капитанский мостик, конгресс – штурманская рубка. Капитан должен прислушиваться к совету штурманов. На практике не всегда так бывает. Возникают разногласия, даже ссоры. Но ссоры эти семейные. На капитанском мостике и в штурманской рубке – люди одного класса. И служат они своему классу – классу капиталистов. Среди сенаторов и членов палаты представителей конгресса вы не найдете ни одного рабочего, ни одного фермера. Чтобы стать в Америке президентом, сенатором или конгрессменом, нужны очень большие деньги. У кого их нет, тому нечего и мечтать о «вашингтонских коридорах власти». Здесь это понимают, как дважды два – четыре.

Исторический факт: в 1846 году сторонники Авраама Линкольна собрали 200 долларов чтобы финансировать его избрание в конгресс. Став конгрессменом, Линкольн вернул 199 долларов 25 центов. Семьдесят пять центов он истратил на угощение нескольких лесорубов, принимавших участие в его избирательной кампании. Другой исторический факт свидетельствует: избирательная кампаниz 1964 года стоила свыше 200 миллионов долларов. Кампания 1968 года – около 400 миллионов. А во время избирательной кампании 1972 года было истрачено уже больше чем полмиллиарда.

Если у кандидата на выборную должность не хватает своих денег, его избирательную кампанию оплачивают богачи, или, как и здесь называют, «жирные коты». А как известно, кто платит, тот и заказывает музыку. Такова одна из особенностей американской демократии.

Здание конгресса в форме римского Капитолия стоит на Капитолийском холме. Когда начинали строить Вашингтон, здесь была индейская деревня. Сейчас отсюда открываете замечательный вид на город. От подножия холма на несколько миль тянется зеленая аллея, так называемый «молл». Прямая, как стрела, аллея упирается в берег Потомака, на другой стороне которого национальное Арлингтонское военное кладбище. Тысячи белых столбиков с именами и датами. Могила Неизвестного солдата. Трепетный язычок пламени Вечного огня над серой плитой с надписью «Джон Ф. Кеннеди» и рядом скромный маленький крест на могиле его брата Роберта Кеннеди. Тут больше всего толпится туристов, приезжающих в Вашингтон.

Между Потомаком и Капитолийским холмом на травяном ковре «молла» воздвигнут два самых известных в столице памятника: обелиск Вашингтона и мемориал Линкольна. Обелиск, выстроенный по древнеегипетским образцам, напоминает граненый отточенный карандаш. Высота – 180 метров. Внутри работает лифт, поднимающий туристов к смотровым окнам. Если есть охота, можно подняться и по ступенькам. Их 896. Памятник строили 50 лет и открыли в 1888 году.

Мемориал Линкольна построен по типу афинского Парфенона. Это прямоугольное сооружение из светлого мрамора. Широкие ступеньки ведут к 36 дорическим колоннам – по числу американских штатов тех дней, когда был убит Линкольн. За колоннами – шестиметровая фигура четырнадцатого по счету президента США, освободителя рабов-негров, победителя в гражданской войне между Севером и Югом.

Попав в Вашингтон, каждый американец считает долгом навестить Линкольна. Мы видели тут стариков, хайкеров с рюкзаками, шумные стайки школьников, матерей с ребятишками, молодоженов из Калифорнии. Приход сюда – дань уважения великому американцу.

Но приходят сюда и с болью, с отчаянием и обидой. Весной 1968 года в аллее между Капитолийским холмом и мемориалом Линкольна возник «городок бедноты». Бедняки пришли сюда со всех концов страны, чтобы рассказать конгрессу и Белому дому о своем положении. В те дни вашингтонский корреспондент «Правды» сообщал в свою газету:

«Он сидит усталый, задумавшийся, положив сильные жилистые руки на подлокотники мраморного кресла. Его взгляд устремлен вдаль. Реактивный пассажирский самолет, идя на посадку, едва не касается верха деревьев, на которые задумчиво смотрит мраморный Линкольн. Ветер доносит запах свежераспиленных досок и сырой фанеры. Запах стройки. Человек всегда гордится созданием своих рук, радуется строительству. Этой же стройкой гордиться нельзя. У мраморных ступенек памятника строится городок бедных и голодных, которых привело сюда отчаяние.

Фанерные шалаши выстроились в шесть рядов. На стенках надписи: Алабама, Джорджия, Миссисипи, Луизиана… Город обнесен легкой изгородью. Молодые ребята с белыми повязками на рукавах охраняют его от провокаторов. Поодаль – полицейские на мотоциклах, дежурная пожарная машина, стайка чистеньких туристов с фотоаппаратами, кинокамерами.

У входа в город стоит автобус. Ночью приехали бедняки из штата Висконсин. Они спали в автобусе – в фанерном городе уже нет места. Кончаются строительные материалы, не из чего строить новые шалаши, а люди все прибывают и прибывают. Со всех концов страны…

Если вы не боитесь, что к вашему горлу подкатит комок, если вы умеете скрыть душевную боль, попросите разрешения войти в город и поговорить с бедняками. Вот стоит негритянка с четырьмя детьми. Пятый на руках. Она из Луизианы. Мужа смертельно ранили выстрелом из машины в прошлом году, когда он шел ночью с митинга батраков. Он умер, оставшись должником хозяина. Она до сих пор отрабатывает долги. Не только она. Вот десятилетний Джимми, ее старший, который сейчас воображает себя бейсбольным светилом, кидает и ловит воображаемый мяч, – он тоже работает с зари до зари. И восьмилетний Поль тоже работает. А шестилетняя Мэри, старшая из девочек, остается в доме за няньку. Почему плачет младшая на руках? Она хочет есть…

Или вот старый индеец из Южной Дакоты. Он, наверно, и сам не знает, когда он родился. Когда-то это была его земля, земля его предков. Теперь ему оставили лишь бесплодную пустыню, где не услышишь даже птичьего свиста, безжизненную коричневую пустыню, морщинистую и печальную, как его лицо. Старик так и не научился говорить по-английски. За него рассказывает 15-летняя внучка. Старший сын старика умер от туберкулеза. Средний сын умер от туберкулеза. Младший сын, ее отец, тоже умер от туберкулеза. Неожиданно девушку сотрясает приступ кашля. Она отворачивается, закрывает лицо руками, и нельзя понять, кашляет или рыдает.

А вот прихрамывающий молодой негр в поношенной военной форме с солдатской фляжкой на ремне.

– Это моя страна, это наша страна, – горячо говорит он. – Мой дед, мой отец и я строили в этой стране мосты, дороги. Все строили… Мой дед был рабом. Мой отец – полурабом. А я считаюсь свободным. Свободным… Но вот она, моя свобода… – Парень раздавил каблуком жестянку от кока-колы и отвернулся, чтобы не показать слабость.

В другом месте негритянский юноша спорит с туристом, на груди которого висит кинокамера. Они стоят по разные стороны изгороди. Я слышу лишь конец спора.

– Нам нечего делить, – говорит турист негру, – мы граждане одной страны, мы братья…

– Конечно, все так, мы граждане одной страны, – насмешливо говорит негр. – Ты, брат, сейчас поедешь к себе в загородный дом, а я, брат, вот тут, как собака, буду валяться…

Накрапывает дождь. Здание конгресса вдали растаяло в тумане. Как раз в это время там идет допрос вашингтонского полицейского начальника Патрика Мэрфи. Конгрессмены хотят знать: не была ли столичная полиция «либеральна» по отношению к неграм. Мэрфи отрицает это. Он бормочет что-то относительно функций полиции. «Вы должны усвоить единственную функцию, – гаркает на него один из государственных мужей, – хватать этих мерзавцев за шиворот, а если они сопротивляются – стрелять их!»

Вынырнув из тумана, реактивный самолет с гулом проносится над фанерными шалашами, едва не задевая кроны деревьев. Старик индеец следит за ним слезящимися глазами. Монашки в черных пелеринках проносят бидоны с кофе. Негритянка баюкает плачущую дочку. Мальчишка Джимми продолжает кидать и ловить воображаемый мяч.

– Ты знаешь, кто это? – спрашиваю я его, показывая на памятник Линкольну.

Джимми отрицательно качает головой.

– Это президент, который защищал негров…

Джимми перестает кидать мяч и вопросительно смотрит на мать…

Этот мальчишка Джимми еще ничего не знает. Не знает, каким будет его пробуждение от детства, не знает, какова его родословная…

Весной 1619 года в порт Джеймстаун пришел голландский корабль. В трюме его был необычный груз. Корабль пришел из Африки и привез в Америку, тогдашнюю колонию английского короля, африканцев-рабов. В тот же день закованных в цепи невольников распродали местным плантаторам. Так в Северной Америке появились негры.

Джеймстаун расположен в штате Вирджиния, в двух часах автомобильной езды от Вашингтона. Неудивительно, что негры, живущие ныне в американской столице, считают себя прямыми потомками тех африканцев, которые ступили на американскую землю весной 1619 года.

Нынешний водоворот жизни заставляет американцев не держаться насиженных мест. В поисках лучшей жизни, а чаще от отчаяния негры тоже устремляются с Юга в крупные города Севера. И все же, проезжая Америку, чувствуешь некую «негритянскую зону».

Юг уроженцы Африки выбирали не сами. Именно тут на плантациях хлопка, сахарного тростника, риса и табака нужен был рабский труд, сюда и везли из Африки «черный товар».

Вашингтон лежит севернее этой зоны. Но он всегда был городом негритянским. Каждый государственный чиновник держал штат негритянской прислуги. Сейчас из каждых трех жителей Вашингтона двое – негры, 70 процентов населения. Их прадеды и прабабушки были рабами, служили садовниками, поварами, горничными, огородниками, конюхами и прачками у сенаторов и конгрессменов. Нынешних свободных негров видишь примерно в тех же ролях. Только конюх стал бензозаправщиком, а горничная – официанткой. В уютных чистых пригородах Вашингтона, где живут только белые, черного видишь редко. Черные появляются там ненадолго – убрать мусор, выстирать белье, подрезать кустики роз, вывести на прогулку собаку. Сделав свое дело, они снова отправляются на свои улицы, получившие названия «черных коридоров». Когда едешь на машине по этим «коридорам», появляется такое ощущение, будто попал в Африку…

О положении негров у нас писалось довольно много. И вряд ли надо объяснять, почему Америку потрясают негритянские мятежи. Волнения, стрельба, пожары в последние десять лет бушевали почти в двухстах городах. Америка воевала с Америкой. Гнев угнетенных и обездоленных не миновал и столицу страны.

В 1968 году Вашингтон горел. Облака дыма плыли от негритянских кварталов к Белому дому, к памятнику Линкольну, к Капитолию, на ступеньках которого стояли пулеметы. Стрельба шла в пяти кварталах от Белого дома. В город введено было 15 тысяч авиадесантников. Армейские грузовики, бронетранспортеры и «джипы» стояли в городских парках и скверах. Днем усталые солдаты спали на траве у подножий памятников генералам гражданской войны. Солдатские носки сушились на ветках знаменитых вашингтонских вишен.

Восстание началось утром и сразу же приняло угрожающие размеры. Власти распорядились закрыть правительственные учреждения и распустить служащих по домам. Десятки тысяч машин, сорвавшись с места почти разом, закупорили улицы, преградили дорогу военным грузовикам, спешившим в горящий город из штата Вирджиния. Машины, бампер к бамперу, стояли на улицах в четыре ряда. А стрельба слышалась ближе и ближе. Чиновники бросали свои «форды» и «шевроле» и пешком, испуганно оглядываясь, бежали из Вашингтона в свои уютные пригороды, уже оцепленные охраной – вооруженными до зубов парашютистами 82-й воздушно-десантной дивизии.

Две недели Вашингтон выглядел как оккупированный город. Долго еще дымились каменные коробки сожженных домов (их было 550!), под ногами долго хрустело стекло, и пахло слезоточивым газом…

Президент США приказал создать комиссию, которая должна была ответить на вопрос: почему бунтуют негры? Семь месяцев комиссия искала ответ, изучая негритянскую проблему со всех сторон. Отвечать надо было серьезно. И комиссия ответила. Вот главный вывод: «Наша нация развивается в направлении двух обществ, белого и черного, разделенного и неравного». И далее на 1400 страницах своего доклада комиссия рассказывает о том, что давно известно неграм, но, как говорится в докладе, «абсолютно неизвестно многим белым»: негров последними берут на работу и первыми увольняют; безработица среди них в два раза выше, чем среди белых; дома, в которых они живут, переполнены, кишат тараканами и крысами; белая полиция ведет себя в негритянских кварталах как на оккупированной территории; белые лавочники, держащие свои магазины в черных районах, завышают цены на продукты питания и промтовары первой необходимости. И так далее.

Для тушения негритянского пожара были предложены разные средства. Главное из них: расслоить негров. «Дайте некоторым из них разбогатеть, – советовала одна газета, – …надо заставить их ненавидеть друг друга, а не только белых». Эта политика проводится. Вот нынешняя картина. Есть негритянская буржуазия (1 процент в национальном масштабе). Есть тонкая прослойка негритянской интеллигенции: артисты, врачи, юристы, писатели, учителя, служащие и даже мэры городов (мэр Вашингтона – негр). И есть огромная масса негров, примерно 10 миллионов человек, – «граждан второго сорта», живущих по-прежнему без надежды, отчаявшихся, ожесточенных.

Механизация сельского хозяйства (и как следствие этого – потеря работы) гонит негров из южных штатов в промышленные города Севера. Но кому в век электронных машин нужны бывшие батраки, полуграмотные, не имеющие специальности? Они оседают в черных гетто, вытесняя белых, которые бегут в пригороды. «Рост негритянского населения, – пишет президентская комиссия,– в соединении с уходом белых в предместья скоро приведет к негритянскому большинству во многих из крупнейших городов страны… Нищета в черных гетто фокусируется на молодежи, уничтожая для нее все возможности и обрекая ее на жизненную неудачу. Результатом является преступность, наркомания, зависимость от пособий, ожесточение против общества в целом и белого общества в частности. Будущее городов и их разбухающего негритянского населения мрачно».

Такова сегодня проблема «белые – черные». Столичному Вашингтону приходится думать над ней не только в масштабах самого города.

Во время экскурсии по Вашингтону мы осмотрели все доступное для осмотра. Побывали в том числе в зоопарке, на знаменитом Арлингтонском кладбище. (Со времен гражданской войны тут хоронят военных.) На моторной лодке проплыли по Потомаку, посмотрели, как выглядит город с реки. Полдня провели в знаменитом Смитсоновском музее. (Запомнились прекрасные диорамы американской природы, маленький самолет, на котором американец Линдберг впервые в истории пересек Атлантический океан, первый американский спутник Земли, величиною с футбольный мяч.) Ну и, конечно, грешно было бы упустить возможность посетить Пентагон.

Огромное приземистое серое здание непосвященный примет за стадион. Стоянки автомобилей, забитые до отказа, свидетельствовали о том, что «стадион» сейчас полон людей. Минут пятнадцать мы ищем место, где бы приткнуться, а когда вылезаем из машины, видим, как на площадку рядом опускается вертолет. Из него выходят три офицера и направляются к Пентагону. У среднего цепочкой к запястью левой руки пристегнут легкий плоский портфель – понес секретные документы.

Вслед за тремя офицерами поднимаемся по ступенькам главного входа. Бронзовый бюст на мраморном пьедестале… Кому же памятник? Печально известному Форрестолу. Главное лицо Пентагона, министр обороны Джеймс Форрестол, помешавшись, с криком «русские танки!» выпрыгнул из окна многоэтажного дома. 1949 год… Были у «холодной войны» и такие вот жертвы.

Открываем входную массивную дверь. Особой строгости нет. Караульный парень-сержант одет таким образом, чтобы ты его сразу заметил, – белая портупея, белая каска с черными буквами «МР» – Военная Полиция. А рядом с сержантом – стол, за которым сидит строгая дама в очках. Ее обязанности лежат где-то посередине между справочной службой и работой секретаря. Посмотрев документы двух журналистов, она бросает привычную фразу: «Ни один из ответственных руководителей ведомства принять, к сожалению, не может – расписание встреч составлено на месяц вперед». Мы не настаиваем, но и не признаемся, что в эти двери нас привело простое человеческое любопытство. Говорим: «М-да…» Для смягчения отказа дама советует нам подойти к какому-то чину, имеющему большую власть, чем она, и называет номер комнаты. Сержант с подобными ситуациями сталкивается, как видно, не первый раз.

– О’кэй, проходите, – говорит он и сразу переключает внимание на кого-то другого.

Огромнейший коридор. Не коридор, а улица, у которой не видно конца и по которой мог бы проехать тяжелый танк. И оживление такое же, как на людном проспекте. Военные и штатские. Мужчины и женщины. Робкие и уверенные. Одни вроде нас смотрят по сторонам, другие спешат, переговариваясь на ходу. Спешат куда-то полковники, стриженные под ежик. Читает таблички на дверях, кого-то разыскивает молодой священник с выправкой кадрового офицера. Парочками прогуливаются штатские интеллектуалы: длинноволосые, бородатые. Негры на бесшумных колясках везут куда-то коричневые папки и желтые пакеты. Моряк в белоснежной панаме несет поднос с бутербродами…

Сходство этой магистрали с городской улицей довершает табличка: «Коридор имени генерала Брэдли». Выставка фотографий на стенах коридора повествует о жизненном пути военного человека: генерал в юности, генерал в новом, с иголки, лейтенантском мундире, генерал в боевой каске, генерал в орденах. И наконец, на снимке старый уже человек, ведущий сражение с обычной смертью, не признающей чинов и наград.

Трудно сказать, сколько коридоров берегут память о проходивших по ним генералах. Надо думать, не только Брэдли удостоился этой чести. Но одна из пентагоновских «улиц» отдана музам. Мы прошли ее с начала и до конца. Вдоль стены против окон – выставка живописных полотнищ. Разумеется, не натюрмортов, не тихих пейзажей. Война и солдат на войне. Разумеется, солдат побеждает. Разумеется, солдат этот – американский солдат…

В недрах здания мы неожиданно набрели на очень оживленное, прямо-таки ярмарочное местечко – торговый центр, почта, бюро путешествий, страховая контора… Неоновый свет, стереофоническая музыка. Подтянутые мужчины в синих, песочных, зеленых и белых мундирах прицениваются к штатским костюмам, примеривают ботинки, подбирают галстуки, сдают в чистку плащи, перелистывают географические атласы и словари в книжном магазине, оформляют счета в банке и здесь же справляются о курсе акций финансовой биржи. Оживленная торговая толчея. Но стоит ли удивляться? В этом здании работает 30 тысяч людей. Прибавьте к ним визитеров – целый город под крышей!

Два часа мы ходили по пентагоновским коридорам и в какой-то неведомой точке огромного лабиринта вышли вдруг в зал, украшенный полудюжиной одинаковых круглых часов. Но все они показывали разное время. Под одними стояло – «Вашингтон», под другими – «Лондон», «Москва», «Пекин»… В огромной застекленной кабине у телефонов сидел отутюженный офицер и чистил щепочкой трубку.

Ну и разини американцы, – скажут читатели, – двое чужих людей ходят по Пентагону, и никто не хватился, как будто и нет у военных секретов. Не спешите. Секретов у Пентагона достаточно, и хранить в этом здании, разумеется, их умеют. Просто мы ходили по коридорам, практически доступным для очень многих, в том числе для газетчиков, если даже они и «красные». Секреты же в этом доме хранятся в таких местах, куда без особого пропуска не войдешь. У служащих Пентагона пластиковые пропуска-бирки на цепочках подвешены к пиджакам и мундирам. У некоторых – разноцветный набор пропусков, непременно с цветным портретом владельца. А что касается сержантов с белыми ремнями и буквами «МР» на касках, то внутри лабиринта их множество, и они не столь благодушны, как наш знакомый у главного входа. Они стоят у проходов из коридоров, широко расставив ноги, кроме пистолета, на поясе полицейских никелированные наручники, а в руках дубинки длиною чуть ли не в метр. Рядом с сержантом частенько красуется надпись: «В случае тревоги будут активизированы служебные собаки». Таков режим Пентагона.

А теперь немного о том, что во время двухчасового визита увидеть нельзя. Пентагон построен в начале второй мировой войны. На этом месте был огромный пустырь и болото. Сюда свозили городской мусор. В 1941 году пришли строители. Работа была не из легких. Чтобы засыпать болото, пришлось сбросить в него свыше пяти миллионов кубометров земли. Потом электрические молоты вогнали в грунт 41 500 железобетонных свай. Работы велись даже ночью при свете прожекторов. Через 16 месяцев состоялось открытие уникального четырехэтажного здания в форме пятиугольника. За эту форму его и прозвали Пентагоном. Считают, что это самое большое по площади административное здание в мире.

Здание действительно огромное. Протяженность одних коридоров около 28 километров. И если уж говорить о цифрах, то в этом здании 6 тысяч кабинетов, комнат и залов; 87 тысяч телефонов; 4200 стенных часов; 685 фонтанчиков питьевой воды и 280 туалетных комнат. Сотрудники этого дома пользуются 19 эскалаторами и 13 лифтами, ежедневно получают и отправляют 129 тысяч писем и пакетов, выхлебывают в обеденный перерыв 1800 литров супа в двух столовых, где могут одновременно сесть за столы 4 тысячи человек, выпивают в день 40 тысяч чашек кофе и 5 тысяч бутылок кока-колы в шести кафетериях и девяти барах.

Тут совсем не ощущаешь жары, если даже на улице в этот день плавится асфальт. Особое электронное устройство бдительно следит за тем, чтобы летом в кабинетах и коридорах температура не поднималась выше 20,5 градуса по Цельсию, а влажность воздуха сохранялась на уровне 50 процентов по специальной шкале. Зимой электронный истопник постоянно поддерживает температуру в 24 градуса, а влажность воздуха – 30 процентов. Именно эти градусы и проценты, по мнению врачей, создают идеальные условия для работы тех самых 30 тысяч генералов, адмиралов, офицеров и вольнонаемных, составляющих штат Пентагона.

Помещение для работы начальников штабов находится под землей, куда генералы спускаются на персональных лифтах. Эти подземные смежные кабинеты носят название Национального центра военного командования. Главное помещение подземелья представляет собою зал с овальным столом посредине. Каждое место за столом оборудовано индивидуальным пультом связи, телефонами разного цвета, микрофонами, наушниками, телевизионными и записывающими устройствами. Каждый начальник штаба, сидящий за этим столом, имеет возможность связаться со старшим американским военным начальником, будь тот в Юго-Восточной Азии, в Латинской Америке или Европе.

Есть еще один центр под землей, подчиненный начальнику штаба армии. Его задача – следить за положением внутри страны. Компьютеры на командном пункте в мгновение ока могут дать информацию о 150 городах с большой долей негритянского населения.

О подземных комнатах, святая святых Пентагона, ходит много легенд, но в общем-то ни у кого нет сомнения в том, чем занимаются в них генералы. По словам вашингтонского журналиста Т. Коффина, «люди, сидящие у пультов управления в подземельях, в любую минуту готовы послать смерть и разрушения через океаны, пустыни и горы».

Пять высших пентагоновских генералов непосредственно управляют огромной военной машиной США. Им подчиняются 3 миллиона 450 тысяч американцев, одетых в военную форму. Половина из этого числа – на чужих территориях: в Юго-Восточной Азии, на островах Тихого океана, в Южной Корее, Японии, на Тайване, в ФРГ, Англии, Испании, Португалии, Турции, Ливии, Исландии, в Центральной Америке, на кораблях в Атлантическом и Тихом океанах, в Средиземном море. Кроме того, Пентагону служат один миллион 300 тысяч вольнонаемных.

Пентагон содержит более 400 крупных военных баз и около трех тысяч мелких почти в 30 странах мира. Помимо американских военнослужащих, на этих базах находятся свыше 500 тысяч членов их семей и работает около четверти миллиона вольнонаемных иностранцев.

Пентагон обладает сейчас собственностью, оцениваемой в 205 миллиардов долларов (оружие, техническое оборудование, средства связи, транспорт и так далее). Это около 60 процентов всей собственности правительства США внутри страны и за рубежом.

Пентагон – крупнейший землевладелец. За пределами США он распоряжается тремя десятками миллионов акров земли, площадью почти равной штату Нью-Йорк.

На Пентагон работают около 9 миллионов промышленных рабочих, 990 специализированных военных предприятий и свыше тысячи фирм, выступающих в качестве подрядчиков и субподрядчиков на военные заказы. В штате Калифорния в военных отраслях промышленности занято почти 55 процентов самодеятельного населения, в штате Вашингтон – 42 процента.

Но это не все. Давно известно, что прибыли промышленных корпораций, работающих на Пентагон, как правило, на 70 процентов выше доходов фирм, выпускающих невоенную продукцию. Круговая порука, которой связали себя генералы и промышленники, образовала зловещий союз, который получил название военно-промышленного комплекса. Об опасности этого союза предупреждал своих соотечественников еще президент Эйзенхауэр. 17 января 1961 года, перед тем, как сдать президентские полномочия Джону Кеннеди, старый солдат, прошедший высшую школу управления государством в Белом доме, не скрывая тревоги, сказал: «Мы должны помешать военно-промышленному комплексу приобрести – намеренно или волей обстоятельств – чрезмерное влияние в правительственных органах».

С тех пор прошло более десяти лет. Для Америки это были годы серьезных испытаний. И самым тяжелым из них стала бесславная война против вьетнамского народа, подготовленная и осуществленная Пентагоном. Во имя войны во Вьетнаме по требованию Пентагона урезались ассигнования на внутренние нужды страны, на облегчение участи жителей негритянских гетто, на борьбу с нищетой, на образование и здравоохранение. Вот почему горели от негритянского гнева города и бедняки строили свой фанерный лагерь у мемориала Линкольна. Именно по вине военно-промышленного комплекса Америка получила «второй фронт» – в недрах самой страны.

«Последние двадцать лет мы позволяли телеге Пентагона быть впереди лошади дипломатии, – сказал старейший американский сенатор Эллендер. – Теперь мы видим, куда заехали таким образом…»

Таков Пентагон, сердцевина огромной военной машины, мрачный пятиугольник, недоступный толпам туристов, приезжающих в Вашингтон.

Ну и несколько слов о здешней погоде.

Вашингтон – город южный. Тут бывают почти тропические ливни, от которых влажность повышается еще больше, случаются сильные грозы, иногда проносятся разрушительной силы циклоны.

Весна в Вашингтоне до обидного коротка. Не успели осыпаться лепестки вишен, как уже подступила жара. 35 градусов – обычная летняя температура.

Лучшее время года тут осень. В середине октября начинают менять окраску деревья. Стоят прозрачные солнечные дни. Это время нашего «бабьего лета» американцы зовут «индейским летом». В городских парках разливы красок. Из серо-зеленого Вашингтон в это время становится празднично-разноцветным. Дубы, вязы, граб, каштаны, кизил пылают всеми оттенками теплых тонов. И так почти до конца ноября, когда робко и нерешительно начинает заявлять о себе здешняя зима.

Зима эта южная. Самое отчаянное, на что она способна, – морозец градусов в шесть. Эти «жестокие холода» совпадают обычно с праздником рождества – три-четыре морозных дня. Снег тоже редкость – семь-десять дней, и то не каждую зиму. Для ребятишек снег – небесный подарок, для взрослых – бедствие. Если снег идет сутки, в городе останавливается весь транспорт, закрываются школы, магазины, кинотеатры, иногда даже правительственные учреждения. Если снег идет двое-трое суток, в городе объявляется чрезвычайное положение, и общественная жизнь практически прекращается. Кстати, не всегда вашингтонец сбросит с машины снег. Будет ездить с сугробом на крыше. Не потому, что лень, а потому, что снег в Вашингтоне – экзотика.

 

Журнал-путешественник

У нас был план: встретиться с путешественником. Из множества разных имен мы выбрали интересного человека и мысленно окрестили его Путешественник № 1.

Робин Ли Грэхэм… Шестнадцатилетним школьником в одиночку на маленькой яхте парень обогнул земной шар. Это было в 1965 году. Мы знали подробности путешествия, и очень хотелось увидеть незаурядного человека. Но где он сейчас, этот Робин? О путешествии мы читали в «Нэшнл джиогрэфик». В этот журнал и решили пойти за справкой.

Приняли нас любезно. Все, что надо, мы получили. Однако по мере того, как шел разговор о путешествиях и путешественниках, «шестнадцатилетний капитан» не то чтобы потерял для нас интерес (это была прекрасная одиссея!), но мы вдруг почувствовали: главный американский путешественник перед нами – это сам журнал «Нэшнл джиогрэфик». Возраст – за восемьдесят. Жизнь безупречна: никого не поссорил, никого на Земле не обидел, авторитетен, любим, почитаем. Что касается самого главного – путешествий, то нет ему равного: побывал во всех уголках Земли. Отличный рассказчик – обаятельный, добросовестный и спокойный, тот самый, который мог бы сказать: «Я так много видел, что мне и врать не надо».

На пестром фоне журнального царства США (более 10 тысяч различных названий, от изданий, предназначенных для избранных, до разгребателей мусорных куч жизни и полиграфического потока непристойностей) «Нэшнл джиогрэфик» – явление исключительное. Это журнал американского Географического общества. по тиражу он входит в десятку самых распространенных журналов. Что же касается особых читательских симпатий, то конкурентов у него просто нет.

Начал он скромно – один-единственный платный сотрудник, маленькое помещение, тираж 205 экземпляров. Мы видели первый номер журнала: тощая, мягкая книжечка без единой картинки, в коричневой однотонной обложке – сугубо научное издание. Сейчас журнал имеет большой штат сотрудников. Его нынешний облик – 200 страниц богато иллюстрированной, красочной панорамы Земли. Лучшие фотографы и неутомимые путешественники США делают этот журнал. Отмечая в 1963 году юбилей (первый номер вышел в 1888 году), журнал писал: «Если тираж этого номера сложить в одну гору, ее высота была бы в двадцать одну милю. Это четыре Эвереста».

Рожденный служить географам-специалистам, «Нэшнл джиогрэфик» постепенно сделался путешественником, журналом для многих. Одним это посох и компас для странствий, для других – ежемесячный гость-рассказчик. Даже старушка и школьник, получая журнал, чувствуют себя Куками и Колумбами.

Читают журнал самые разные люди – космонавт Нил Армстронг, детишки фермера в Оклахоме, богач, имеющий самолет и личную яхту для кругосветного путешествия, и бедняк, для которого может существовать выбор: обед или 200 страниц путешествия.

Знакомясь с журналом, испытываешь ощущение, что он не стареет. Комплект десятилетней давности листаешь с таким же интересом и любопытством, как и свежие номера. Причина этому – сами ценности, которых журнал касается, – Земля и все, что дышит и зеленеет на ней, а также яркость, глубина и добросовестность изложения. Статьи журнала перепечатывают во всем мире. Марка «Нэшнл джиогрэфик» так же надежна, как ссылка на очень авторитетную энциклопедию.

Сам журнал свою задачу определяет так: «Стремиться распространять географические знания и поощрять научно-исследовательскую деятельность». В этих двух строчках – огромный простор для деятельности. Понятие «географические знания» – это и вид земного шара из космоса, и недавно открытое первобытное племя в Новой Гвинее. (Журнал немедленно шлет туда экспедицию!) Это своеобразие древних культур, раскопки, находки. Это быт и нравы разных народов, животный мир океанов, пустынь, джунглей, полей, лесов и обычных обжитых мест. И хотя Земля в последние годы заметно сжалась, все на ней стало доступней, интересного на Земле не убавилось. Журнал успешно это доказывает.

«Нэшнл джиогрэфик» – не коммерческое издание. За его спиной не стоит чья-то тень, считающая прибыли. Но журнал этот приносит доход. Все до последнего цента этих доходов тратится на просвещение, на расширение знаний, поощрение исследований.

Параллельно с журналом издаются еженедельные бюллетени для школьников (12 страниц с красочными иллюстрациями об экспедициях и открытиях). Особый бюллетень географических новостей рассылается по газетам, журналам и редакциям телевидения. Отдельными книжками издается накопленный материал. Например, книги: «Пустыни мира», «Канада», «Птицы», «Река Миссисипи» – все с прекрасными редкими фотографиями. Издание многочисленных атласов, глобусов, комплектов цветных диапозитивов – это все дело Географического общества и журнала.

Журнал печатает рекламные объявления. (Это главным образом то, что может интересовать туриста и путешественника.) Но от рекламодателей журнал полностью независим. Это дает возможность соблюдать свои принципы. Принципы эти дороги в нынешнем мире: «Уважать человека. Быть объективным. Уважать самобытность любой расы и нации, любой культуры. Не печатать ни слова, ни изображения, порочащих какую-либо страну или народ. Иметь дело с фактами, а не со слухами и предрассудками. Сознавать ответственность перед миром за мир». Эти принципы соблюдаются. Журналисты «Нэшнл джиогрэфик» несколько раз побывали в Советском Союзе. Их обширные публикации о Сибири, о Ленинграде, Киеве, недавнее путешествие по Волге соответствуют духу журнала. В числе правил, заведенных журналом, есть и такие: не помещать рекламу оружия, спиртного и сигарет, рекламу украшений – перстней, сережек, браслетов, а также любых объявлений военных ведомств. Не печатать сенсации… Порядочность – таким словом можно характеризовать это стоящее особняком большое издание.

Своеобразны финансовые отношения журнала с читателями. «Нэншл джиогрэфик» не продается в киосках, нет на него и обычной подписки. Его получают члены Географического общества. Членство доступно всем, но нужна формальная рекомендация кого-нибудь состоящего в обществе. Человек платит взнос (9 долларов в год или за несколько лет вперед), а журнал получает как бы бесплатно. Конечно, это игра. Но подумайте, как интересно мальчишке из Оклахомы сознавать, что он состоит в одном обществе вместе с Нилом Армстронгом, Жаком Кусто, Туром Хейердалом. Для наиболее любознательных эта игра превращается в интересное дело. Нынешние исследователи Земли, а также сотрудники «Нэшнл джиогрэфик» начинали знакомство с миром дома у лампы, читая журнал.

А теперь зайдем в большое современное здание в Вашингтоне, у которого на флагштоке развевается флаг Географического общества (три цвета: голубой, коричневый и зеленый – воздух, земля и вóды). Нижний этаж-вестибюль – нечто вроде музея-выставки. Вот огромная «молчаливая голова» – изваяние из камня, найденное в джунглях Мексики. Подводные «сани» Жака Кусто. Натуральные сани, с которыми Пири в 1909 году добирался на Северный полюс. Экспонаты собраны не случайно. Они либо часть снаряжения, либо находки экспедиций, посланных или поддержанных Географическим обществом.

У бюро справок, размещенного в вестибюле, на самом заметном месте, можно вьияснить все, что касается деятельности Географического общества, можно посмотреть образцы атласов, книг и тут же их заказать.

– Мы к мистеру Кроссету…

– Одну минутку… Да, пожалуйста, доктор Кроссет вас ждет.

Шестой этаж. Коридор, сверкающий, как образцовая корабельная палуба. Бюро доктора Кроссета. Он в нем похож на бармена у стойки. Но вместо посуды на полках книги: энциклопедии, справочники, атласы карт. Приглашение жестом присесть – по телефону Кроссет говорит со Стокгольмом. Это тоже наведение справки… Доктор Кроссет заведует в журнале географическим отделом и, как мы поняли, являет в своем лице бюро проверки. Все написанное уточняется, выверяется. История, этнография, археология, фауна и ботаника – этим заняты другие люди. У доктора Кроссета – география. Он приводит в соответствие с истиной все, что касается описания Земли. Занят он этим тридцать лет с лишним.

– Вот кто, наверное, умеет решать кроссворды!

– Смеетесь… А ведь и в самом деле бывают задачки… Кроссворд можно скомкать и бросить. А тут не скомкаешь и не бросишь. Не находишь ответа в книгах – начинаешь звонить.

Разговор о журнале с доктором Кроссетом продолжался два с половиной часа. В придачу к беседе мы получили листовки, образцы бюллетеней и карт, книги, а также юбилейный номер журнала, где прослежена его родословная.

Структура журнала, а также его история интересны. Сначала несколько фактов из тех запасов, которые доктор Кроссет держит всегда под рукой.

Главная примечательность в биографии журнала – его главный редактор, Джильберт Гросвенор. Был на своем посту 55 лет (с 1899 по 1954 год)! Вероятно, это всемирный рекорд. Первые годы редактор уносил весь тираж из типографии на плечах. Сейчас каждый выпуск журнала съедает 300 вагонов бумаги и 300 тонн краски. Редакция находится в Вашингтоне, печатные формы журнала делают в Филадельфии и Нью-Йорке, печатают в Чикаго.

Кто и как делает журнал? В этом мы как следует не могли разобраться, главным образом из-за трудностей рассмотреть журнал обособленно от всех других дел Географического общества. Упрощенно так: 1000 человек заняты журналом (и сопутствующей продукцией). Еще 1000 – перепиской с членами общества (подписчиками журнала). Направляет работу журнала редколлегия из 20 человек. Среди них ученые, путешественники. Половину примерно материалов готовят штатные сотрудники, другую половину заказывают специалистам. Людей выбирают надежных и квалифицированных.

У журнала особый стиль. В нем всегда лишь четыре-пять очерков, но они обширны и обстоятельны. Очерк (снимки и текст) может занимать иногда 30—40 страниц. Это пространный рассказ о целом континенте, о части его (например, о советской Сибири) или о маленьком островке – каком-нибудь забытом людьми и богом, но интересном клочке земли. Предметом внимания может быть город (Гонконг, Ленинград). В поле зрения в этом случае попадает история, быт, культура, промышленность, обыденная жизнь, экзотика, яркие люди, вид города сверху, облик города летом, зимой. Объектом исследования (это почти всегда своеобразное открытие) могут быть современные формы и образ жизни людей, например «цыганская» жизнь большого числа американцев в домах на колесах или кочевья пигмеев-охотников Африки. Раскопки старинных цивилизаций, река (или жизнь очень маленькой речки), пустыня, горная цепь или чем-нибудь знаменитое место в горах – это возможные темы журнала. Всегда на почетном месте живая природа – флора и фауна.

Главное в стиле работы – продуманность, безошибочный выбор темы, глубина материалов и точность во всем. Журнал не всегда находит нужную справку в книгах, потому что копает частенько пласты неведомого. Его публикации – надежный источник для пополнения энциклопедий: «если так написал „Нэшнл джиогрэфик“, значит, это так и есть».

Высокий авторитет в редакции берегут. Журнал считает себя обязанным выяснять истину в спорных делах, связанных с путешествиями. Одна из историй была нам известна. На островах восточнее Новой Гвинеи бесследно исчез молодой антрополог, сын известного всем Рокфеллера. Искали и не нашли. Предположение «съели туземцы» охотно было подхвачено газетами и журналами. (Это ли не сенсация – «съели наследника миллионера!») Мы спросили у доктора Кроссета: что известно об этом журналу?

– Истина установлена. Рокфеллер утонул. Утонул самым прозаическим образом, вблизи от берега…

Часто для разрешения темы снаряжается исследовательская экспедиция специально или журнал помогает какому-нибудь начинанию. С 1907 года он имеет возможность оказывать исследователям и финансовую поддержку. Роберту Пири для похода на полюс (1909 год) помощь была скромна (журнал еще беден) – 1000 долларов. А Бэрду на путешествие в Антарктиду выделяют уже десятки тысяч. Поддержку журнала получил Жак Кусто и много других исследователей.

Под опекой журнала (в том числе финансовой – 75 тысяч долларов) готовилось в 1963 году восхождение на Джомолунгму. Американцы не отличаются страстью и опытом лазания по горам, потому экспедиция снаряжалась особенно тщательно. Современные технические средства и много людей (одних носильщиков 900 человек!) обеспечили восхождение – четыре американца достигли вершины. В числе победителей был прекрасный фотограф Барри Бишоп. В результате миллионы читателей «Нэшнл джиогрэфик» стали участниками восхождения…

Большое место в издании отдано снимкам. Они всегда превосходны. Интересна эволюция журнала от «тетрадки без единой картинки» до плотной книжки цветных фотографий. Долголетний редактор Гросвенор вспоминает, как шел к такому изданию: «Со многими я перессорился. Кое-кто подал в отставку – „картинки не наше дело!“. Но как рассказать о Земле без картинок?»

Журнал утверждал фотографию в периодике. Цветные снимки впервые в журнальной практике мира напечатаны в «Нэшнл джиогрэфик» (1910 год). 24 цветные фотографии! Это было событие. Но двадцать лет после этого даже самые богатые журналы не могли позволять себе эту роскошь – цветные снимки обходились в четыре раза дороже обычных. «А мы начиная с этого года без цвета уже не печатались».

Первые снимки с воздуха («Панорама Америки» – съемка из гондолы дирижабля) напечатал «Нэшнл джиогрэфик». Первый подводный снимок (1926 год) публикуется в нем. В 1936 году журнал снаряжает фотографа в Казахстан, в городок Ак-Булак, заснять кольцевое затмение солнца. Редчайший по тем временам цветной снимок!

С фотографией связан и драматический период в жизни журнала. В 1905 году издание еле теплилось. И вдруг подарок судьбы – почта приносит пакет со снимками. Фотографии Лхасы! Таинственной Лхасы, снимков которой никто никогда не видел… Одиннадцать страниц фотографий имели феноменальный успех. Число подписчиков немедленно выросло, журнал твердо стал на ноги. Кто же прислал редчайшие снимки? Два русских путешественника, Цибиков и Нарсунов, причем с пометкой: «платы не требуем».

Сейчас у журнала 12 штатных и 20 нештатных фотографов самой высокой квалификации. (Журнал «Лайф» в свое время поднял фотографов до уровня национальных знаменитостей. Со смертью «Лайфа» последним зеленым творческим островком стал для них «Нэшнл джиогрэфик».) Вознаграждение за работу в журнале очень большое. Но и спрос тут немаленький. На плаву удержаться может лишь мастер высокого класса, к тому же бродяга с хорошим здоровьем. (Подымись-ка на Джомолунгму, попарься в джунглях, пожарься в пустыне!)

Фотографы специализируются. Один снимает раскопки древностей, другой исключительно насекомых, третий любит Антарктиду и Север. Фотограф Дин Конджер пять раз бывал в Советском Союзе, наверное, он и еще приедет – это его специализация. Есть мастера по съемке в воде, знатоки городской жизни. Фред Трюслоу прекрасно снимает птиц.

У доктора Кроссета мы спросили, нельзя ли увидеть Фреда? (По фотографиям мы хорошо его знали.) Но мастера не было в Вашингтоне. Нам рассказали: это не первой молодости человек. Он был вторым лицом какой-то крупной промышленной фирмы, стали пошаливать нервы. Врачи сказали: «Если не бросите делать свой миллион, то погибнете». Он бросил бизнес, уже седым человеком начал все сначала и «заново себя сделал».

Все фотографы в журнале – люди образованные. Но опыт жизни и знания, как правило, лишь приложение к таланту.

Как работают мастера? Об этом можно вести особый подробный рассказ. Коротко так: тщательный выбор темы, обсуждение ее деталях, творческая подготовка – чтение книг, изучение карт, встречи с людьми… Готовится техника съемки. Специальные люди в журнале проверяют для мастера четыре его фотокамеры, сменные объективы, экспонометры, качество пленки. (Детали для наш фотографов-журналистов: съемка ведется на узкую обратимую пленку, в аппаратуре предпочтение отдано японской технике – камеры «Никон» и к ним примерно дюжина объективов.)

Срок командировки – недель тринадцать-четырнадцать. Причем время делится пополам. Зачем? Во-первых, за сорок примерно дней (опыт нашего путешествия вполне согласуется с этим) человек выдыхается, притупляется его восприятие. Во-вторых, выгоднее делать снимки в разное время года, скажем, зимой и летом, в сухое время или дождливое. И в-третьих, если какой «прокол», при втором заходе можно его поправить.

Что привозит фотограф в редакцию? Тысяч пятнадцать диапозитивов. Вместе с заведующим отделом иллюстраций мастер выбирает из них около сотни. В печать идет 25—30 снимков.

Но снимки фотографу, как мы поняли, уже не принадлежат – это собственность журнала. Из них составляются книги по разным темам. Их могут дать напрокат какому-либо издательству. За хорошие, разумеется, деньги.

Что касается книг, то издания эти очень высокого уровня. Об одной книге нам рассказали забавный случай. Во время войны Эйзенхауэр дал в журнал телеграмму из Африки: «Срочно пришлите книгу о птицах». Оказалось, у генерала сложились деликатные отношения с английским начальником Генерального штаба Аланом Бруком. Начальник был вежлив, но сдержан, а Айку хотелось близких человеческих отношений. Однажды Брук, страстный фотограф и орнитолог, посетовал, что не мог раздобыть интересную книгу о птицах. Айк сразу же сообразил, где хранятся ключи к сердцу Брука. Холодная сдержанность была сломлена…

Остается сказать, «Нэшнл джиогрэфик» – одно из самых популярных изданий Америки. Доверие читателей к нему безгранично. Комплекты журнала дарят на день рождения. Подписку многие оформляют пожизненно.

Вот, пожалуй, и все о журнале-путешественнике. С принимавшим нас доктором Кроссетом мы тепло попрощались, сделали снимки на память.

Доктор Кроссет сейчас уже вряд ли служит в журнале – собирался на пенсию. Он показал нам фотографию дома на севере США, где готовился жить, охотиться и «кое-что написать».

Доктор Кроссет сообщил нам кое-какие подробности путешествия вокруг света Робина Грэхэма, того самого школьника, о котором мы пришли навести справку. Путешествие было действительно интересным, опасным и трудным. Но больше всего хлопот редакции, снаряжавшей отважного одиночку, доставили непредвиденные обстоятельства. На одном из островов шестнадцатилетний капитан влюбился. Сообщил, что женится и что дальше намерен плыть только вдвоем. Яхта «путешественника-одиночки» грозила обрасти экипажем. Самолетом на остров редакция спешно послала людей – во что бы то ни стало уговорить парня отложить женитьбу до завершения плавания. Капитан послушался. Но любовь оказалась серьезной. После плавания он увез островитянку к себе в Калифорнию.

 

Страна Диснея

Это рассказ о маленькой и ненастоящей Америке с названием Диснейленд. Она находится в Калифорнии, в окрестностях Лос-Анджелеса. Двадцать лет назад тут была апельсиновая плантация, сейчас сверкает огнями и красками искусственно созданная «игрушечная страна». За короткое время она стала очень известной. И так же как небоскребы, Ниагарский водопад, Йеллоустонский парк, ковбои, джинсы и кока-кола, стала чем-то сугубо американским. «Видели Диснейленд?» И когда говоришь «да», иной собеседник считает, что ты видел в Америке что-то едва ли не самое интересное.

Стоянка автомобилей в этой игрушечной стране – что-то вроде вешалки в театре: предвкушение зрелища, толкотня, «сдача одежды». Стоянка огромная, самая крупная в мире – 11 тысяч автомобилей! Найти в этом море «свое пальто» было бы невозможно. Так же как и на вешалке, тут есть «гардеробщики» – энергичные парни в форме.

– Запоминайте! Ваш сектор 12-Ф.

Запоминаем. Однако для верности вешаем на антенну автомобиля картонный пакет из-под пленки. Так делают многие.

У входа в «страну» людей встречает, пожалуй, самый известный из ее обитателей – Микки Маус, знакомый каждому американцу по рисованным фильмам. Ребятишки визжат от восторга и бросаются к Микки – дотронуться до любимца. Лопоухий мышонок в сюртуке и красных штанах так натурален, так дружелюбен и так знаком – даже и взрослые забывают, что они взрослые.

«Страна» начинается с городской улицы. Но не с обычной. Тут построена милая сердцу американцев старая улица Нового Орлеана – двухэтажные кирпичные домики, газовые фонари, конка, порыжевшие вывески, в витринах – свечи. По улице в обществе шерифа прохаживается бородатый полицейский. Щеголь-цирюльник рассказывает какую-то новость охотнику, кузнецу, ковбою и лоцману с Миссисипи. В платьях до пят идут благородные леди… Это воспоминание о старой доброй Америке.

«Главная улица» – один из районов «страны», что-то вроде парадного входа в нее. Дальше на карте значатся: «Страна приключений», «Страна экзотики», «Страна-фантазия», «Пограничье», «Завтрашний день»… Сквозь зелень виднеются шпили замка, мачты парусника, белеет вершина горы, плывут кабины канатной дороги, проносится монорельсовый поезд, пыхтит паровозик, ревут где-то звери. Парадом проходят оркестранты, одетые по-гусарски. А следом за ними: кот в сапогах, семь гномов и Белоснежка, волк, пингвин, Дюймовочка, одноглазый пират в косынке… И все это сопровождается радостным визгом детей и взрослых.

Уолт Дисней является создателем Диснейленда. Страна эта – его любимое детище при жизни и памятник после смерти. (Он умер в 1966 году.)

Дисней известен как автор непревзойденных рисованных фильмов. Лучшие из них – «Белоснежка и семь гномов» и «Бемби» – у нас шли. (Почему бы не показать их снова для тех, кто подрос и не знает этих шедевров выдумки и веселья?) Страну-фантазию Дисней, как считают, начал прикидывать на бумаге в 30-х годах – первоначально как некое царство киногероев, предназначенное исключительно для детей. Планы Диснея, несмотря на его славу и колоссальный авторитет, у финансистов поддержки не встретили – «сомнительно, чтобы это могло окупиться…». Дисней начал строительство на свои деньги.

В 1955 году Диснейленд открылся. Реклама для привлечения посетителей не понадобилась. Одного показа чудес на телеэкране было достаточно, чтобы Америка признала «страну» и поверила в нее. Сейчас это самая большая в мире ярмарка развлечений – 10 миллионов посетителей ежегодно.

Затраты на чудеса составили, как считают, 17 миллионов долларов. Но прибыль от туристов, приезжающих в эту «страну», так велика, что, если бы Диснейленд решили продать (в Америке это возможно), покупателю пришлось бы выложить 100 миллионов.

Феномен успеха страны развлечений серьезным образом изучается. В обиходе появилось понятие «эффект Диснея». «Шедевр планировки», – говорят архитекторы. «Бездна выдумки и фантазии», – пишут художники. «Ярмарка веселья. Наивность молодости и мудрость старости. Лучшая форма патриотического воспитания», – говорят социологи и психологи. За короткое время город аттракционов стал национальным достоянием Америки. Восточное побережье с завистью глядело на Калифорнию, у которой есть Диснейленд, и решило в конце концов построить нечто похожее у себя. В 1971 году во Флориде открылся второй Диснейленд.

А теперь с «Главной улицы» шагнем в «Страну приключений»… Маленький пароход. Берет три десятка людей. Сели и сразу отчалили. На носу – капитан с кольтом и микрофоном. Полминуты – и приключения начинаются. Непроходимые джунгли справа и слева: пальмы, лотос, бамбук, бананы – все перевито лианами и обильно заселено зверями. Голосисто поет на ветке какая-то птица. Тукан наклоняет голову с красным клювом, рассматривает плывущих. Огромный удав свернулся у самой воды. «Уберите руки! Руки с бортов – крокодил!» – кричит капитан. Крокодилы скрываются. Но снова опасность. Правда, в беду попали люди на берегу. Участники африканского сафари – белый охотник и пять туземцев – вскочили на дерево от разъяренного носорога. «Не наша беда», – говорит капитан, и мы плывем мимо. Еще африканская сцена: к жирафам и зебрам, приседая, крадется голодная львица. Звери ее не видят. Но мы-то видим: сейчас львица прыгнет. С поворота реки слышим рык, топот, плеск воды и урчание львицы. «Не промахнулась…»

Плывем в туннеле тропических зарослей. Звуки, запахи – все натуральное. Огромная черная горилла поднимается в тростниках, явно недовольная нашим вторжением. «Да, тут, пожалуй, небезопасно», – шепотом говорит в микрофон проводник и направляет судно в обход туземной лодки, наполненной доверху человеческими черепами. «Результат охоты местного племени. Лучше от них держаться подальше…»

И напоследок – жуткая сцена: бегемоты! Красновато-зеленые жирные спины всплыли у борта. «Мы в окружении! Стреляю!» Гремят выстрелы. Бегемоты один за другим исчезают в воде. Лишь одного пули никак не берут. Но это вызывает лишь шутку бравого капитана: «Джентльмены, если ваша теща еще на борту, не теряйте прекрасной возможности!..» И вот знакомая пристань. Уже всерьез капитан торопит сходить на берег – у игры в приключения свой четкий график.

Остается сказать: бегемоты, слоны, поющие птицы, крокодилы, удавы, жирафы, люди-охотники – все сделано из резины и пластиков. Автоматика в нужный момент заставляет животных всплывать, двигаться, издавать звуки. Записанный в Африке рев зверей создает иллюзию натуральности. Живых воробьев и ворон, суетящихся возле воды, начинаешь принимать за поддельных. Живые птицы тоже обманываются – было несколько случаев, когда коршун хватал поющие чучела.

Капитан набивает магазин пистолета патронами и готов отчалить с новой партией путешественников.

– Сэр, ваши жирафы и бегемоты… Не прообраз ли это того, что в конце концов останется на земле?

– О да! Я тоже так думаю…

Описать все, что видит человек за день в этой потешной стране, невозможно. За день он, впрочем, и не может увидеть всего, что тут накручено и намешано с непостижимой выдумкой и размахом. Тростниковые хижины африканцев. Пестрый восточный базар. Альпийская деревня. Средневековый замок (подъемный мост на цепях, рвы, башни). Пиратский корабль (с «живыми» пластиковыми пиратами, пьющими ром на пороховых бочках). Тут есть динозавры, пещеры, наполненные сокровищами, кладбище с привидениями, дом трех поросят, аукцион, где разбойники продают юных пленниц. И рядом – полусказочный новый мир. Садишься в автомобиль и становишься участником жутких гонок. Хочешь испытать ощущение альпинистов – есть крутая гора (в сто раз уменьшенная копия какой-то знаменитой скалы). По веревочной лестнице можно забраться на верхушку огромного баобаба и побывать в гостях у жителей первобытного племени. А можно на лодке спуститься по очень порожистой речке.

На поезде, старом поезде Дальнего Запада, можно объехать «страну» по окружности. Все зоны Америки за двадцать минут одолеет маленький паровоз с высокой трубой. Пассажиры увидят городок на равнинах, поселок золотоискателей с одичавшими бородачами, ущелье с нависшими скалами. В пустынном месте путешественников просит покаяться бородатый отшельник. В прериях поезд провожает глазами встревоженное стадо бизонов. Вдали маячат ковбои. Особо опасный участок – засада индейцев… Транспорт в этом ярмарочном царстве на все вкусы: монорельсовый путь и мулы, конка, двухэтажные старинные омнибусы и канатная дорога, индейские каноэ, плот, старинный парусник, белый речной пароход и подводные лодки. В иллюминатор с лодки путешественник видит китов, акул, осьминогов, затонувшие корабли…

Чтобы зритель, а вернее, участник всего происходящего ни на минуту не потерял ощущения сказочности и доброго шутовства, все в этой ненастоящей стране имеет «веселый хвостик». Так, рядом с подводной атомной лодкой вдруг появляются зеленовато-голубые русалки – хранительницы сокровищ. Зайдя кафе, вы можете сесть в огромную чайную чашку и в обществе разной другой посуды весело покружиться по залу. По воздуху можно летать на слоне с растопыренными, как крылья ушами… Однако за оболочку непринужденности и веселья Дисней упрятал и серьезное назначение своего царства. «Забавляя – просвещать, играя – воспитывать, будить воображение» – таков девиз Диснейленда.

Одна из главных задач воспитания: развивать любовь американцев к своей стране. Дисней сознательно ставил эту задачу и хорошо ее разрешил. Целиком этой цели служит район Диснейленда под названием «Пограничье». Понятие граница имеет в США особый, чисто американский, смысл. Исторически – это черта, которой достигли люди, продвигаясь на Запад. Граница все время менялась, открывая неведомый мир. Дисней показал это движение по земле. Тут видишь хижины первых охотников, деревянный рубленый домик фермы, жилище в прериях, кузницу, водяную мельницу, лавку, где принимают пушнину в обмен на ружья, лагерь индейцев, лесную избушку с котлом для варки кленового сока…

Все, что Америку занимало, что пережито или с волнением прочитано, есть в Диснейленде. Остров Тома Сойера. Пещера, в которой блуждали Бекки и Том. Плот, на котором плыли до Миссисипи Гек с Томом. Миссисипский пароход с узорными трубами и гребным колесом на корме. И не макет – настоящее судно! По трапу на него поднимаются пассажиры, и оно отплывает под удары колокола с пристани, заваленной хлопком, канатами, бочками с рыбой… Ни один учебник не расскажет подростку так много, так ярко и весело об Америке, как это потешное путешествие.

«Завтрашний день» в Диснейленде – это чудеса нынешней техники, преподнесенные остроумно, все с тем же «веселым хвостиком». Популярность этого зрелища заставляет многие фирмы именно тут, на ярмарке забав, показывать свои достижения. Но «завтрашний день» в Диснейленде наиболее переменчив: то, что вчера еще было техническим чудом, сегодня стало обыденным. Не потерял былой популярности, пожалуй, только «Полет на Луну» – реальный полет повысил интерес к полету игрушечному.

Мы с полчаса ожидали, чтобы занять место в кабине лунного корабля… Все как полагается: отсчет времени, гул ракеты (запись сделана на космодроме), на экране внизу, в струях пламени от ракеты, видим площадку старта (киносъемка сделана с настоящей ракеты на мысе Канаверал). Космодром удаляется. Вот уже целиком виден подернутый дымкой мыс. Контуры Земли обобщаются, уже видна округлость планеты. Пассажиров трясет, вминает в кресла. И вот уже на экране-иллюминаторе появилась Луна. Лунные кратеры, горы…

Сразу же из кабины пассажиры попадают снова на Землю – в толпу посетителей Диснейленда, расцвеченную связками воздушных шаров, яркими картузиками, майками ребятишек с изображением Микки Мауса. Наблюдать американцев в такой обстановке не менее интересно, чем саму феерию аттракционов. В любой стране эта ярмарка пользовалась бы успехом. Американцы, живущие в обществе постоянного напряжения, с особой благодарностью принимают атмосферу фантастической счастливой страны Диснея. Тут можно на день обо всем позабыть, расслабиться, дурачиться, хохотать, петь, бросать в рот воздушную сладость попкорна, фотографироваться в обществе пластиковых пиратов, подмигнуть Белоснежке, обняться со стариком гномом (роль этих масок исполняют подростки).

Диснейленд задуман был для детей. Но главными его посетителями стали взрослые, люди всех возрастов. «Дети у нас взрослеют, а взрослые хотя бы на день становятся детьми» – это можно было бы написать на гербе страны развлечений. И в самом деле, вот лагерь путешественников на мулах. В седло садится напудренная старушка лет восьмидесяти, а следом за ней на мула сажают трехлетнего малыша. Помощник поправляет у седоков привязные ремни, и процессия длинной цепочкой скрывается в роще. Десять минут… Старушка, охорашиваясь, покидает седло и машет кому-то платочком. Малыш в полной сохранности, не ревет, не капризничает, просит мать еще раз посадить на лошадку.

За кулисами этого самого крупного в мире аттракциона стоит серьезная, тщательно продуманная служба. Цирковая легкость, непринужденность достигнуты кропотливым трудом проектировщиков, художников, архитекторов, инженеров, психологов, социологов. Напомним: все рождалось на месте апельсиновой рощи, на пустыре. Дирижировал стройкой сам Уолт Дисней. Он посылал в африканские джунгли заснять характерные сцены жизни животных, с Амазонки, из Индонезии и Новой Зеландии сюда везли всякие ботанические чудеса. Дисней рассматривал любую полезную идею, поощрял выдумку и не ставил границ для фантазии. Выдерживался один важный принцип: все сооружения – замок, поезда, корабли, вигвамы, форты, пещеры, хижины и дворцы – делались в 5/8 натуральной величины. Это экономило место, придавало реальным объектам сказочную условность. За очень короткий срок две с половиной тысячи рабочих (опыт декораторов киностудии тут пригодился) возвели потешное государство. Особенно преуспело тут индустриальное ремесло аниматроника – умение, максимально подражая природе, делать из пластиков и резины (с применением электроники и механики) растения, птиц, зверей и людей. Шедеврами являются: фигура президента Линкольна – «несколько тысяч деталей, способен двигаться, изменять мимику» – и пластиковый баобаб – «300 тысяч виниловых листьев, даже опытный глаз не сразу отличает это! слепок с природы».

Весь сложный мир Диснейленда управляется с помощью электроники и механики. Однако и люди тоже нужны. Пять тысяч служащих, от подростков, исполняющих роли диснеевских персонажей, до скрытых от глаз посетителей техников, ботаников, электриков, администраторов и служителей в униформе, направляют многотысячную толпу в нужные русла. По нынешним временам это целая наука – умение не создавать очередей или заставить очередь двигаться очень быстро. Диснейленд накопил в этом деле огромный опыт. Из многих стран сюда приезжают не развлекаться, а в деловые командировки.

За день мы находились и накружились так, что еле ноги несли. В таком же положении, как видно, был один из многочисленных Микки Маусов. Улизнув от донимавших его ребятишек, он присел в холодке отдохнуть. Тут мы и взяли единственное за весь день интервью. Обратившись не к Микки Маусу, а к человеку за маской, мы назвали себя и спросили, как самочувствие исполнителя важной роли. Ответил нам голос подростка: «Жарко, джентльмены…»

У выхода по радио говорилась существенная для всех мудрость: «Будьте осторожны. Теперь вас подстерегают реальные опасности – вы выезжаете на калифорнийское шоссе».

 

Равнины

Степи в Америке – середина страны. В географическом смысле это даже страна в стране – равнина, у «которой есть начало, но, кажется, нет конца». (Запись безымянного путешественника.) Человек, открывавший землю, сидя в седле, не мог иначе сказать о том, что увидел. Даже сегодня, сидя з автомобиле (а в этих местах дозволяется скорость 130 километров в час), думаешь точно так же.

Географический феномен американцам предстал не сразу, не тотчас после Колумба. Надо было прорубиться сквозь леса до реки Миссисипи, чтобы увидеть эти равнины, пределом которых, как потом оказалось, служили Скалистые горы на западе, холмы и начало лесов на юге и севере континента. Назвали эту находку вполне подходяще – Великие равнины. Вошло в обиход поселенцев также и слово прерия.

Прерия – это дикая степь. Такие земли были на всех континентах. Это районы, где влаги мало, чтобы росли леса, но хватает для роста трав. В России – это степь, саванна – в Африке и Австралии, пампа – в Южной Америке, в Азии – тсау юань. О европейских степях мы можем иметь представление, читая «Тараса Бульбу» или посетив лоскутки не тронутых плугом земель-заповедников около Курска и под Херсоном. В Америке земель нераспаханных осталось тоже немного. И они не могут дать представление о том, чтó тут было всего лишь 150 лет назад. В те годы окраины США – Восток, Запад и Юго-Запад – были уже хорошо обшарены человеком, а середина на картах была в буквальном смысле белым пятном.

Послушаем людей, которые на повозках и в седлах впервые двигались по равнинам. «Путешествовать по прериям – все равно что плыть на корабле по безбрежному океану. Никаких ориентиров, ни гор, ни рек, ни дерева, ни даже кустов. Только травы – иногда низкие, жесткие, иногда же такие что виднеются только головы всадников. Определить направление почти невозможно. Остановившись, ждали захода солнца, чтобы знать, где восток, а где запад. Сбился с пути – не отыщет никакая спасательная партия. Если вечером кого-нибудь не хватало – палили из ружей, трубили в рог, зажигали костры… Отставший не мог ориентироваться даже по следу – трава почти чудесным образом распрямлялась… На горизонте равнина смыкалась с небом и человек оказывался как бы в центре гигантского круга…»

Весною земли цвели. Ветер носил по просторам пьянящие запахи диких трав. А летом все высыхало, и прерия озарялась пожарами. «Горе тому, кто оказался на пути летящего вала огня… Зарево видно за пятьдесят миль. А днем о приближении огня можно было судить по летящим хлопьям золы и пепла».

Такими были эти равнины. «Редкие случайные вигвамы индейцев и снова пустыня», – пишет другой путешественник. Однако слово пустыня не следует понимать в значении нынешнем. В прериях кипела жизнь, и травы были ее основой. Мелкие грызуны – кролики и луговые собачки – водились тут в несметном количестве. Миллионами исчислялись также бизоны и вилорогие антилопы. Вслед за этими великанами весною с юга на север, в осенью снова на юг двигались хищники – чумы и волки. В этих местах благоденствовали нынешние лесные и уже очень редкие звери – медведи-гризли. У медведей соперников в прериях не было – «бизоньи индейцы», кочевавшие в этих местах, предпочитали не приближаться к медведям.

Надо ли говорить, что равнина была заполнена птицами. Луговые тетерева летали огромными стаями. В небе висели коршуны, ястребы и орлы. Гнездились и отдыхали перелетные птицы.

И все это – от трав, каждую весну собиравших «урожай солнца», до огромных медведей, шедших вслед за бизонами, – был сплетено в крепкий жгут жизни. Одно зависело от другого. И все, умирая, отдавало зелме свое тело. Зола пожаров и мертвые травы, помет и кости бизонов – все тут копилось веками. Огромной кладовой солнца были эти равнины. Лучший на Земле черноземный пласт накоплен был именно здесь. И люди это заметили сразу, как только тут появились. «Прерия – это чудесная, сухая, светлая страна», – пишет один из первых очарованных странников. А вот уже слово крестьянина, который нагнулся, сковырнул травяную корочку дерна и размял в руках комок почвы: «Здешние земли столь жирны, что пальцы становятся сальными».

И появился плуг! То, что на паре валов можно было вспахать с утра до вечера, называется акром (0,4 гектара). Эта земельная мера существует в США и поныне. Сначала редкие фермы с выбором лучших угодий замаячили в прериях. Но год за годом, распашка акр за акром, и край у Великих равнин показался. Принцип «бери сколько вспашешь» пришлось забывать. Землю стали «столбить» назахват, подобно тому как в это же время на Западе столбили золотоносный песок.

Последней шумной, драматической и отчасти комической страницей заселения прерий была знаменитая оклахомская «земельная лихорадка». В городе Оклахоме мы без труда нашли памятник этой поре. Между небоскребами на постаменте – фигуры из бронзы: усталая лошадь, на лошади мальчик, отец мальчика забивает колышек в землю. Памятник поставлен недавно на деньги разбогатевшего тут патриота.

Последний дележ оклахомских земель происходил весной в 1889 году. До этого южная прерия была убежищем для индейцев оттесненных и попросту согнанных сюда из восточной лесистой Америки. «Лесным индейцам» тут, на открытой равнине, надо думать, жилось неуютно. Но пришел час, их прогнали и с этой земли, дальше на запад, в пустыни. А тут, в Оклахоме, прерию размежевали под плуг.

В это время уже не надо было искать хлебопашца. Охотников сесть на землю было достаточно. На месте нынешних городских небоскребов они стояли шумным нетерпеливым войском – палатки, повозки, котлы с варевом над кострами – и ждали сигнала. 22 апреля в полдень грянула пушка. В клубах пыли, с криками, с гиканьем, плачем детей десять тысяч будущих фермеров, обгоняя на повозках друг друга, ринулись межевать целину. Сразу же обнаружилось жульничество – кое-кто забил свои колышки ночью, не дожидаясь сигнала пушки.

Это массированное и уже алчное наступление на прерии многократно обыграно в поговорках, прозвищах, анекдотах, романах, фильмах и опереттах. Оклахома – это страница истории США. На полях именно этой страницы следует сделать пометку: «конец прерии».

По Оклахоме мы проезжали в момент, когда на массивах созревшей пшеницы вот-вот должны были появиться комбайны. С юга, из Техаса, по Оклахоме в Канзас и далее на север в Небраску тянется знаменитый «пшеничный пояс» – самый крупный в мире массив хлебных полей. Королем пшеницы является штат Канзас (как раз середина Америки). На глобусе этому месту по широте соответствуют серединные части Греции, Турции, города Бухара, Ашхабад. Наши районы пшеницы лежат много севернее. Но любопытно, что лучшие урожаи в Канзасе дает как раз пшеница, привезенная сто лет назад из России, так называемая «красная пшеница».

Прерии стали житницей США, лучшим сельскохозяйственным районом. Кроме пшеничного пояса, есть тут также и кукурузный район (штаты Миссури, Айова, южные части Дакоты и Миннесоты). На юге, в Техасе и Оклахоме, хорошо растет хлопок. В местах очень сухих и там, где земли начинают холмиться, переходя в лесостепь, считают выгодным пасти скот. Однако и тут без плуга не обошлось – землю подняли, чтобы посеять травы.

Словом, сердцевина Америки была распахана, распахана скоро, сноровисто, с уверенностью: «все правильно». Возмездие под названием «пыльные бури» пришло в 30-х годах. Это было, возможно, самое крупное бедствие за всю историю США.

Просматривая документы, газетную хронику и фотографии того времени, хорошо чувствуешь: Америка растерялась. И никто не знал, что следует предпринять. То, что вчера еще с гордостью называли «хлебной корзиной», называть стали с ужасом: «пыльный котел». Бросая полузасыпанные фермы, люди тронулись вон из «котла». (На снимках, как во время войны, беженцы с тачками, старые «форды» со скарбом на крыше, фургоны времен пионеров. И люди в этих повозках без всякой надежды на лицах.)

В северо-западном углу Небраски, закусывая в дорожном кафе, мы перекинулись словом с пожилым человеком, жителем этих мест.

– Помните?

– О, как же не помнить! Я тогда бросил ферму в Канзасе. Страшное время. Думали: все, конец…

Положение на равнинах спасти удалось энергичными мерами. Три из них – главные: посадка лесных полос, устройство искусственных водоемов, консервация пашни. Иначе говоря, было признано: не все, не сплошь, не везде можно пахать. Незыблемость этих законов, мы теперь знаем, подтверждена.

Обжегшись на молоке, американцы четыре десятка лет дули на воду. 24 миллиона гектаров земли держалось в залежи. Объясняется это, правда, еще и избыточным урожаем с пахотных площадей. Но экономические трудности последних лет, а также растущий спрос на пшеницу на мировом рынке побудили американцев снова пахать «от межи до межи».

Два дня дороги по северной части равнин, по штату Южная Дакота и по Небраске… Тут мы впервые узнали, что в Америке есть тишина и безлюдье. Остановишь машину – слышно шмелей, слышно, как на холме фыркают лошади и как свистит в травах суслик. После суеты и сумятицы на Востоке это было что-то совсем непохожее на Америку. Пасеки у дорог без пасечников. Небольшие стада коров без пастухов. Бензоколонка, у которой почему-то нет человека. Пять минут ожидания – человек, вытирая руки о джинсы, наконец выходит из домика по соседству. Не спешит, с аппетитом дожевывая что-то.

– Здравствуйте, незнакомцы…

Интонация неторопливая. Так же неспешно идет заправка машины.

– Скучновато?

– Пожалуй, так…

– Тянет туда, где погуще людей?

– Да нет, пожалуй…

Возраст у собеседника чуть более тридцати. Лицо обветренное. Глаза и джинсы одинакового полинялого синего цвета. Кожа на губах шелушится. На голове вместо обычного форменного картузика широкополая шляпа. Пояс с гнездами для патронов. Винтовка – видно в окошко – висит в конторке, чуть закрывая прикладом портрет красавицы из журнала.

– Койоты одолевают?

– Да, в этих местах нельзя без ружья, – по-своему понимает вопрос заправщик.

– А этот поселок… Много людей?

– Теперь двадцать шесть – на прошлой неделе родился ребенок, и вчера в брошенном доме поселились индейцы. Вон у порога дремлет старик…

Ветерок шевелит белье на веревке, петух за колонкой голосисто скликает кур. Индейцы-мальчишки по пустынной дороге самозабвенно катают старые шины.

– Тут и родились?

– Да, вот там, за холмами…

Пока мы возились в багажнике и снимали мальчишек, старожил Дакоты украсил шляпой колышек у колонки и, дымя сигаретой, прилег на траве подремать. Счастливо оставаться!

Снятая с колышка шляпа описала над головою хозяина полукруг:

– Счастливой дороги!..

«Население штата – 3,3 человека на километр», – прочли мы в дорожной книжке. Но даже эти «3,3 человека» куда-то исчезли. Пространства за рекою Миссури были безлюдны. Можно было подумать, что Колумб всего недели четыре назад обнаружил Америку.

По законам вполне объяснимым население США в самом центре страны – наиболее редкое. Глядя на карту, невольно думаешь: государство Америку вертели на какой-то бешеной центрифуге. Людей разнесло краям. А в центре (стержень вращения проходит в штате Канзас) людей осело немного.

Но это штаты-кормилицы, это глубинка Америки. В здешних местечках гнездится все что входит в понятие: старомодность, провинция, захолустье. Однако при нынешнем пересмотре жизненных ценностей обнаружилось: именно тут люди еще сохранили здоровый вкус к жизни. Тут еще сохранилась желанная тишина, воздух не пропитан бензином, вполне прозрачен, в нем еще держатся запахи трав и цветов. Темп жизни в этих мест не достиг состояния лихорадки. Тут самый здоровый климат в стране. Работа у людей по большей части всегда на воздухе. И, вполне естественно, именно тут обнаружены долгожители США. Считают, что на равнинах живут тугодумы, не очень склонные к переменам. При разного рода опросах институты общественного мнения непременно направляют сюда людей – «взять пробу в глубинке».

У штата Южная Дакота на равнинах особое положение. Земли тут начинают холмиться, появляются островки еловых и сосновых лесов. Почвы для пашни тут оказались малопригодными. И хотя Дакота выглядит, конечно, иначе, чем сто лет назад, все же именно тут можно почувствовать некую первозданность земли.

Плавно, с холма на холм, стелется холст бетона. Третий день едем, и по-прежнему степь. Горизонт временами так отдаляется, что полоску слияния неба с землей почти невозможно улавливать. Одеяло горячего воздуха над дорогой блестит как стекло. Обогнавшая нас машина плывет в этом плавленом воздухе, виден даже просвет между колесами и бетоном. Новый гребень дороги – новая даль.

Для всего живого в этих местах важен не столько слух, сколько глаз. Плавно, не махая крылом, патрулируют землю два коршуна. На холме у дороги столбиком замер суслик. Далеко видно всадника – гонит бурое стадо коров. Глаз невольно следит за этим плавным движением по равнине, очень похожим на цветную рекламу сигарет «Мальборо». Вот всадник для завершения сходства собрался, кажется, закурить. Нет. Не покидая седла, всадник выстрелил из ружья – белый дымок, а потом сухой отрывистый треск. Становимся на обочине – передохнуть и узнать заодно, кого пугнул от стада пастух.

Минут через десять с полсотни коров и всадник уже вблизи от дороги. Машем ему картузом… Подъехал. Подтянутый, загорелый, но для рекламы «Мальборо» явно не подходящий – бельмо на глазу, и вообще вид совсем не героический, к тому же на четверть, если не больше, индеец. В седле, впрочем, очень уверен. Взгляд вопросительно-настороженный.

– Извините, просто дорожное любопытство. По ком стреляли?

Парень с видимым облегчением улыбается.

– Койот… А я подумал, зовете, значит, стряслось что-нибудь.

– Попали?

– Нет, попугал. Днем этот зверь осторожен.

– Свое стадо пасете?

Парень помедлил с ответом.

– Вы с побережья?

Встречный вопрос обнаружил какой-то наш промах. Видимо, полагалось знать, что у этого парня своего стада быть не могло.

– Я просто работник. Хозяин сюда приезжает раз в год. Вместе клеймим коров.

Два-три вопроса о дороге и о погоде, взаимное «извините», и вот уже всадник и красная лошадь на серебристо-зеленой равнине опять превратились в романтический образ для покупателей сигарет.

И снова автомобиль прессует тугую стену пахучего воздуха. О стекло разбиваются пчелы и мошкара. Большая мышь проворно перебегает дорогу и скрывается в травах. Позже, в июле и августе, эти места побуреют и поскучнеют. Появятся тут стожки – запасы сена на зиму. Кое-где – остатки прошлого года – они и сейчас бурыми клецками плавают в травах. Сейчас, в конце мая, зеленый праздник в степи. Жирно блестят полосы сеяных трав, а там, где плуг земли не касался, зелень имеет серебристый оттенок. На ощупь травы тут жесткие, с колючками и полынью. Тот же матово-серебристый цвет видишь в низинах, где пробегают крики – мутные, торопливые, к средине лета иссякающие ручьи. Однако влаги в этих степных морщинах хватает для древесной растительности. Она-то – ивы и тополя – наполняет низины мерцающим серебром листьев… Кладка через ручей. Потерянная и надетая кем-то на сук рукавица. Перевернутый ржавый автомобиль. Проселок, уходящий за холм. Ни единой души! И все-таки кто-то живет на земле. Дымок. Приземистая, едва различимая постройка у горизонта. Жеребенок на холмике сосет черную кобылицу…

Остаткам индейцев великодушно пожаловано это жизненное пространство к западу от протекающей степью Миссури. «Индейцев в Южной Дакоте проживает 25 тысяч, больше, чем в другом любом штате Америки», – добросовестно поясняет дорожная книжка. На карте индейские резервации обозначены желтой краской и черным пунктиром. Наше дорога проходила как раз у такого пунктира, и мы заехали в резервацию.

Об индейцах рассказ особый. А сейчас вернемся на шоссе 90, ведущее нас на Запад. Остановимся у ответвления в сторону резервации. В этом месте мы встретили два необычных дорожных знака. На одном был нарисован башмак, а надпись поясняла, что тут проходила «большая пешеходная тропа индейцев». Другой знак был украшен головою бизона, кольтом и индейской трубочкой мира. Надпись «Олд вест трейл» путникам объясняла: это старая дорога на Запад. «Бетон пролегает там, где когда-то на диких землях в повозках с брезентовым верхом двигались пионеры-переселенцы». Тут на равнинах (в городке Додж-Сити) есть памятник… волам. На пьедестале написано: «Из следов наших копыт родились ваши автострады». Так же красноречивы слова на монументе ковбою: «На пепле моего костра рожден этот город».

О больших миграциях по равнинам дорога в Южной Дакоте напоминала нам не однажды. Подобно тому как на Востоке Америки напоказ держат старые пушки, крепости и постройки, тут, на равнинах, главный предмет старины – повозка. В маленьких городах и местечках, у перекрестков дороги, у закусочных и мотелей, у магазинов и даже бензоколонок непременно видишь воловью повозку. Перекусив у дороги, американцы с удовольствием сажают на повозки детишек, да и взрослые на минуту-другую не прочь поменять место в автомобиле на сиденье под брезентом. Называется это «ощутить свои корни».

Но дорожный спрос на историю удовлетворяется не только показом транспорта пионеров. В музейчиках у шоссе можно увидеть, как в те не столь уж далекие времена одевались, в– какой посуде и что подавалось на стол, что курили, из чего стреляли, чем землю пахали.

Заглянув в один очаг старины, в остальные можно и не заглядывать. И все-таки, подъезжая к Миссури, мы уступили призывам желтых щитов: «Большой музей Дикого Запада. Загляните!»

У входа в музей нас встретил хозяин в ковбойской шляпе, в сапогах с высокими каблуками, с ковбойским ремнем и ковбойской улыбкой. Очки добавляли этой фигуре нечто и от учености. Страдал хозяин дефектами зрения, или, быть может, облик встречавшего был «спроектирован». (Такое в Америке дело нередкое.) В музее «учености», впрочем, не наблюдалось. Все та же кунсткамера. На видном месте стояла скульптура свирепого вида индейца, стояло чучело зебры, старый протез ноги из липовой древесины… Но было видно: собиралась коллекция рукою заботливой и дотошной.

Доллар за вход мы уплатили кассиру, мальчику лет двенадцати с испитым, желтым, как воск, лицом, с грустным не по возрасту взглядом. Ковбойская шляпа только подчеркивала его болезненность.

– Сюда, джентльмены, – махнул он на дверь, – тут начало осмотра.

Экспозиция продолжалась на улице. Тут можно было увидеть подлинный домик поселенца на Западе, ветрячок-водокачку, школьную комнату, в которой мог бы сидеть Том Сойер. (Большая железная печка, столы на литых металлических ножках, клавесин, глобус, портрет Вашингтона на стенке и пучок длинных розог на столе.) Далее в длинном ряду стояли огромные бочки, мельничные жернова, колокол для сигнала «обедать!», замысловатых конструкций самогонные аппараты. Старину завершали конная молотилка и трактор марки «фордзон».

Вернувшись под крышу уточнить какую-то запись, мы вдруг услышали за спиной робкий голос кассира:

– Простите, джентльмены, вы, наверное, не американцы?.. Я так и подумал: это кто-нибудь из Европы…

Узнав, в чем дело, мальчик пошел вместе с нами, и только теперь мы поняли: это вовсе не мальчик, а человек лет восемнадцати-двадцати, но которому суждено маленьким и остаться.

– У меня щитовидка, – привычно, чтобы все сразу поставить на место, сказал он и с жадным любопытством стал расспрашивать о нашей поездке: – А что сейчас, вот в это время, у вас в России?

– Тоже весна, так же тепло…

– А зимой в Москве холодно?

– Примерно так же, как тут, в Дакоте.

– Да, у нас зимы очень холодные… Я вот мечтаю побывать во Флориде.

«Мальчика» звали Грей Олсон. Выяснилось, что хозяин музея – не тот человек в очках и ковбойской одежде, а он, Грей Олсон. Престарелый «ковбой» у входа был всего лишь служителем, точнее «дядькой», опекавшим этот ковчег старины и его пожизненного владельца. «Дядька» (Джон Питерсон), заметив наш разговор, подошел, приветливо поздоровался.

Когда Грей отошел, «дядька» прикрыл глаза, грустно покачал головой.

– Такая судьба. Это все мать для него собрала…

В машине мы говорили о его матери. Можно представить, сколько бессонных ночей было у этой женщины, хорошо понимавшей: здешняя жизнь ласкова только к богатым, удачливым и здоровым. Что придумать для сына? Наверное, она благодарит всех богов за счастливую мысль об этом музее. Собранная по окрестным фермам и свезенная в одно место ржавая, пыльная рухлядь для нее, конечно, дороже ценностей Лувра и Эрмитажа…

В заключение экскурса в старину стоит сказать: многих американцев одолевает романтический зуд «бросить все и по следам предков пройти равнину на повозке в одну лошадиную силу». (Буквальная запись в беседе с одним из романтиков.) Однако равнины пересекают не иначе, как сидя в автомобиле. И все же, подобно тому как в океан время от времени пускаются на плотах, тут на великих размерах суши появляются чудаки на повозках. О них, разумеется, пишут в газетах, их видят по телевидению. Молва об одном из них, Оливере Расселе, на крыльях журнала «Америка» залетела и на пространства Евразии. С больших снимков глядели две лошади и шесть человек, сидевших в повозке под полотняным верхом, – сам Оливер, его жена Джин и четверо симпатичных босоногих мальцов. Сообщалось, что строительный рабочий из штата Огайо семь лет собирался, обсуждая поездку с друзьями, и наконец за тысячу долларов соорудил фургон, приобрел лошадей. И поехал.

«Щадя лошадей, Оливер проезжает в день не более 30 километров. Когда надо их подковать, он превращается в кузнеца». Рассказ в журнале, как тому полагается быть, подернут розовым цветом рекламного счастья. Где-то на полпути Оливер будто бы заявил журналисту: «Это замечательная поездка… Всю жизнь свою я не чувствовал себя таким свободным, как сейчас». «Пионер XX века собирается распрячь лошадей на побережье Тихого океана и сделаться фермером в Орегоне», – сообщалось в журнале.

Наша дорога проходила по местам, где ехал Оливер. Полагая, что человек этот действительно интересный и может рассказать что-нибудь более существенное, чем приведенные журналом фразы, мы навели справки: добрался ли Рассел Оливер до океана и нельзя ли связаться с ним хотя бы по почте? Никто, однако, не знал, как закончилась шумная одиссея. (Америка скоро забывает сенсации.) Но в газете «Вашингтон пост» мы отыскали заметку под заголовком «Крытый фургон – незваный гость».

В конце пути, проехав за 81 день 2800 километров, Рассел Оливер рассказал журналисту столичной газеты: «Мы измучены и в отчаянии… Были хорошие встречи с людьми. Но постепенно мы стали встречать равнодушие и враждебность… В местечке, где собрались заночевать, нам отказали: „Езжайте дальше“. Я ведь без денег. Хотел устроиться на работу, но мне отвечают: „Катись!“ Нас принимают за хиппи и за бродяг. Почему? Волосы у меня не длиннее, чем у других, со мною жена и четверо ребятишек… Скорее всего лошадей продадим, а фургон сожжем. Была мечта. Теперь ее нет». Такая история…

Острее всего безбрежность и пугающую пустоту равнин мы почувствовали в последний вечер перед тем, как увидеть отроги Скалистых гор. Сразу же после столбика «Штат Небраска» шоссе пошло под уклон. Сзади, из штата Южная Дакота, наползала сизовато-черная туча. Зловещей, оседающей книзу скобкой она по наклонной горке опускалась на степь. Пристегнувшись ремнями, мы выжали из машины все, что в нее заложили конструкторы. Но туча не отставала. Ярко-красный разлив заката, светивший нам в ветровое стекло, окрасил наседавшее сзади чудовище в зловещий сизовато-пурпурный цвет. Казалось, там, сзади, кинь кверху камень – все прорвется, обрушится на притихшую землю.

В каком-то богом забытом местечке, без единого человека на единственной улице, светился огонек лавки. Мы забежали купить сигарет и что-нибудь пожевать на ходу.

– Скорее, джентльмены, скорее! Я уже приготовилась закрывать.

Хозяйка лавочки подала нам пакеты сушеной картошки и, торопливо захлопнув дверь, трусцой побежала по жутко пустынной улочке.

Ни грома, ни малейшего звука. Зловещая тишина и быстро оседающий мрак. На предельной скорости мелькнула мимо машина. И мы сразу же вслед за ней, за ее тревожно мигающим огоньком.

Бетон дороги, изоляторы на черных телеграфных столбах, одинокий белый домишко без огонька, прежде чем потонуть в темноте, сделались ярко-красные. На черном, если глянуть назад, эти красные пятна и красная ровная лента дороги были зловещим вызовом грозовой ночи. Такие спектакли природы наблюдаешь лишь изредка…

Тучу мы обманули. Мы резко свернули. И шоссе 20 понесло нас прямо на Запад, к исчезающей на глазах полоске зари. А туча чиркнула пузом о землю в стороне, в темноте, слева. Отблески молний. Гром. Треск в приемнике, рвущий на части какой-то легкомысленно-нежный мотивчик…

В мотеле на краю крошечного городка было душно. Мы настежь открыли окна и двери. Окна выходили прямо на заросший бурьяном пустырь. Запах отмякшей полыни и диких цветов сразу же вытеснил застоявшийся воздух жилья. На свет полетели мохнатые бабочки. Пришел на свет открытых дверей и хозяин в нижней, небесного цвета, рубахе, в подтяжках.

– Душновато…

– Да, вечерок тихий…

Мы были единственными постояльцами двенадцатиместного мотеля. Хозяин жил бобылем и рад был случаю перекинуться словом. Узнав, как мы бежали от тучи, он понимающе улыбнулся,

– Я сам бывал в таких переделках. Сейчас еще рано, а вот в июне – июле бывает такое, буду рассказывать – не поверите. Стакан видите? Так вот, градины такого размера я видел сам. Железные крыши дырявило, как бумагу. А однажды читал, будто в Канзасе падали градины по три фунта.

Старожил Небраски если и привирал, то очень немного. Великие равнины – место знаменитых в Америке степных ураганов. Известные всем торнадо – гигантские вихри, способные, как пушинку, поднять повозку, корову, даже дом вместе с хозяином, способные, как былинку, согнуть стальные мачты электролиний, с корнем выдернуть дерево, осушить речку, – проносятся именно тут, на Великих равнинах.

Уже проезжая на юге равнин, в Оклахоме, мы поняли: дакотская туча, от которой удалось улизнуть, была всего лишь началом летних равнинных ливней и ураганов. 9 июня газеты США сообщили о бедствии в городке Рапид-Сити. (Он остался северо-западнее нашей дороги.) Сообщалось: «Город снесен ураганом и ливнем. Число жертв пока неизвестно, но, как видно, их более сотни».

Несколько дней главной новостью телевидения и газет были новости из Дакоты. Уже через день стало ясно: погибло 500 человек. Но цифра росла. «Людей находят мертвыми в автомобилях, в завалах глины и на деревьях. Мертвых ищут с собаками. 700 домов совсем перестали существовать, 1700 – разрушены очень сильно».

15 июня мы смотрели по телевидению драматический фильм, заснятый в Дакоте. «Погибло 1100 человек!» – сообщил диктор.

Таковы эти тихие с виду равнины, лежащие в самом центре Америки.

 

У индейцев Южной Дакоты

Вундед-ни («Раненая коленка») – так называются деревушка и речка. Штат Южная Дакота. Резервация Пайн-Ридж… Очерк о посещении этого места был написан. Но мы не предполагали, что начало его придется переписать в связи с драматическими событиями.

69 дней внимание мира было приковано к местечку Америки, до этого никому не известному. Вряд ли найдется газета или журнал, которые не писали бы об окопах, вырытых около кладбища Вундед-ни.

Началось это в предпоследний день февраля 1973 года. Около двухсот молодых индейцев племени сиу захватили поселок и заявили, что будут отстреливаться до последнего патрона, если не выполнят их требования. Требования были серьезны и справедливы. «Немедленно расследовать нарушения договоров, заключенных правительством с вождями индейских племен, прекратить дискриминацию индейцев, считаться с их нуждами».

Пока в политическом Вашингтоне собирались с мыслями, поселок, холм с кладбищем и церквушкой были оцеплены «силами подавления» (полицейские части, бронетранспортеры, даже самолеты «фантомы»). Стрельба, блокада поселка с целью лишить индейцев подкрепления, топлива и продуктов – таковы были меры «сил подавления». «Применить любые средства, любую технику, но изгнать заговорщиков!» – это слова сенатора от Южной Дакоты Джеймса Абурезка.

Уплотняя кольцо (трудно ли это сделать с помощью бронемашин?), индейцам предъявляли ультиматум за ультиматумом. Ответ из окопов был одинаков: «Мы готовы умереть, потому что терять нам нечего. Мы решились на этот отчаянный шаг потому, что знаем, иначе Америку не проймешь. Индейцев никто не слушает. Мы стоим где-то за дверью законов. Мы хотим, чтобы нас уважали. Мы люди и хотим жить как люди!»

Десять недель доведенные до отчаяния люди держали оборону в окопах у Вундед-ни.

Мы хорошо представляем себе это место. Крутой, покрытый бурьяном холм с дорогой на кладбище. Белая церковь со стрельчатой колокольней посредине холма. Вблизи от нее монумент. Он поставлен на деньги, собранные индейцами и в память индейцев.

Место для мятежа молодые сиу выбрали не случайно. Окопы их вырыты рядом с братской могилой предков, погибших в последней крупной резне индейцев (зима 1890 года). Молодые сиу помнят об этом. Мы хорошо это почувствовали, находясь на холме, хотя и не могли предположить, что стоим на месте, где будут окопы…

Индеец плакал. Это был правнук Свирепого Воина – вождя племени сиу. Но это мы узнали позже. Ничего воинственного и тем более свирепого в нем не было. Обыкновенный человек. Возраст – лет пятьдесят. Клетчатая ковбойская рубаха. Латаные джинсы. Стоптанные, измазанные глиной башмаки. Неподалеку трое молодых индейцев копали могилу. Низкие облака висели над шпилем деревянной церквушки. Было тихо, как бывает на кладбище.

Индеец плакал, обхватив руками каменный обелиск. На сером камне были выбиты имена: Большая Нога, Добрый Медведь, Желтая Птица, Гневный Ворон и еще десять-пятнадцать других. Имена всех не уместились. А всех было больше трехсот.

С холма, где стоит обелиск, видно излучину Речки. За соседним холмом – индейский поселок. Слышно, как там кудахчет курица и лают собаки. Возле церквушки – только могилы. Среди них небольшой монумент из гранита. Человек прижался к нему щекой и, казалось, забыл о времени. Щелчок фотокамеры заставил его оглянуться. Индеец увидел рядом с собой людей. Досада: двое белых застали индейца плачущим. Досада сменилась гневом, и индеец его не скрывал.

– Вы опоздали фотографировать… Опоздали! А тут было что снять… – Индеец овладел собой. И не для нас как будто, а так, между прочим, назвал малыша по имени Мальчик, Который Всегда Терял Свои Мокасины. – Он был братом отца, этот мальчик. Его, пятилетнего, подняли на штык. Пятилетнего! Вот был бы снимок… – Индеец плюнул и повернулся спиной, считая, как видно, и нас соучастниками того, что тут было.

…Их расстреляли в лощине между двумя холмами. Это было в декабре 1890 года, в Месяц, Когда Олень Сбрасывает Рога. В то серое метельное утро кавалеристы седьмого полка конвоировали племя вождя Большая Нога к железной дороге, чтобы посадить в теплушки и доставить в резервацию в штате Небраска. Под одеялом, накинутым на плечи индейца по имени Черный Койот, нашли винчестер. Черный Койот, глухой от рождения, не понимал, чего добивались от него солдаты. Догадавшись, что речь идет о ружье, он поднял его над головой и стал громко объяснять, что винчестер принадлежит ему, что он заплатил за него большие деньги.

– Солдаты грубо схватили его, – рассказывал впоследствии индеец Твердое Перо, – но он не сопротивлялся. Он был спокоен. Он просто не понимал, что ружье нужно положить на землю. И тут раздался выстрел…

Была метель, и сотни трупов, оставленных в поле, закоченели в самых причудливых позах. На другой день, когда пурга стихла, их бросили в глубокий ров.

– Вон там, – показывает нам индеец в клетчатой ковбойке, – под холмом, где сейчас пересекаются две дороги, там они и лежат под асфальтом. Почему? За что?

Парни-индейцы, бросив копать могилу, собрались в кружок, слушают наш разговор. Что можем мы ответить на их вопросы? А вопросы у молодых – не только о давней зимней истории.

– За что убили Роймонда? Я спрашиваю вас, белые люди, за что? – вышел вперед индеец с красной повязкой на волосах.

Историю индейца Роймонда по газетам мы уже знали… В городском клубе были танцы. В самый разгар веселья несколько подвыпивших парней втащили мешок, который бился и извивался. С хохотом странный груз бросили в самую гущу танцующих. Потом развязали мешок и вытряхнули из него индейца. Все в зале, бросив танцевать, увидели, какую жестокую, мерзкую шутку сыграли пьяные негодяи. Они связали пятидесятилетнему человеку руки, заклеили рот липкой лентой и содрали с него штаны. Какими словами описать бессилие и унижение индейца! Он метался по залу в поисках выхода, наталкиваясь на гогочущих мерзавцев, которые, потешаясь, отбрасывали его в центр зала!

Несколько белых людей, раскидав негодяев, прикрыли индейца своей одеждой, вывели на улицу, посадили в машину и отвезли домой. Они рассказали: индеец клялся отомстить обидчикам. В тот же вечер индеец исчез. Его нашли на свалке старых автомобилей, он был убит двумя пулями в лицо…

– Наверное, найдут преступников и накажут…

– Накажут… – Парни переглянулись и, не считая нужным продолжать разговор, пошли к наполовину вырытой яме.

В Южной Дакоте в разговорах «индейская тема» всплывала сама собой. Здесь, в резервации, людям не надо рассказывать об индейской проблеме – она каждый день перед их глазами. Кто же здесь не знает, что половина индейцев в резервации Пайн-Ридж не имеет работы? Туберкулезных больных среди индейцев в восемь раз больше, чем среди белых. Из каждой тысячи новорожденных индейцев 43 умирают на первом году жизни (23 – среди белых). Средняя продолжительность жизни индейца – 44 года, в то время как белых – около 70 лет.

Резервация Пайн-Ридж – седьмая по величине в США. Индейцы старики помнят: площадь ее вначале была значительно большей. Сравнение карт старых и новых обнаружило «исчезновение» почти половины земли. Разумеется, лучшей земли! Исподволь, потихоньку, в обход законов и пресловутых «договоров» белые люди ее отторгли.

Из остатков малопригодной земли 4 процента занято пашней. 92 процента годилось только на пастбища. 4 процента земли совсем никуда не пригодно. Как-либо улучшить земли у индейцев нет средств.

Крайняя бедность. Латанные жестью и шифером лачуги с земляным полом. Кучи всяких отбросов. Понурые лица… В резервации взрослым индейцам нечем заняться. Торговля (маленькие лавчонки) – в руках белых. На несколько тысяч обитателей резервации – одно-единственное предприятие: фабрика-мастерская по шитью мокасин (175 рабочих-индейцев). Полуголодное существование. Болезни. Самоубийства.

Мы спрашивали белых, живущих на земле индейцев, бывает ли им иногда стыдно за жестокость, с какой они расправились с бывшими хозяевами этой земли? Некоторые смущенно похохатывали: «Не надо было воевать с нами».

А война начиналась с таких вот весьма характерных эпизодов… Начало XVII века. Бледнолицые братья попросили индейского вождя по имени Самосет «одолжить» им 12 тысяч акров земли. Индейцы рассмеялись: что же тут одалживать? Ведь земля, как и небо, беспредельна и принадлежит всем. Индейцы продолжали смеяться, когда их попросили приложить пальцы, смоченные в чернилах, к какой-то бумаге. Они и не подозревали, что подписывают договор, по которому земля, лес, озера и реки на сотни миль вокруг становились собственностью белых.

Что оставалось делать индейцам? Они взялись за оружие.

Война с неравными силами длилась два с лишним века и закончилась бойней у ручья Вундед-ни, после которой считали, что индейская проблема решена окончательно. Жестокость, с которой она решалась, вызывала открытый протест многих американцев. Известны случаи, когда охотники-следопыты, дружившие с индейцами и знавшие каждую тропку, отказывались быть проводниками карательных отрядов и предупреждали индейцев о приближении солдат. Известны случаи, когда солдаты отказывались сжигать индейские селения, убивать женщин и детей. Известно донесение комиссара по делам индейцев Джона Санборна, который писал в Вашингтон министру внутренних дел: «Наши действия кажутся нам столь бесчеловечными, что я счел необходимым изложить вам мою точку зрения. Для такой могущественной страны, как наша, вести войну с разрозненными кочевниками – зрелище на редкость унизительное. Это вопиющее беззаконие и самое что ни на есть государственное преступление».

– То, что мы сделали с индейцами, – это несправедливо и отвратительно. Но, черт побери, такова жизнь. Побеждает сильный, и слабому нет пощады, – говорил нам хозяин продуктовой лавочки, маленький человек в белом фартуке, которым он то и дело вытирал свою гладкую, как бильярдный шар, голову.

Симонс живет тут долго. Жизнь тоскливая, но зато цены в лавке повыше, чем за границами резервации. А куда еще идти индейцам за мукой и бобами, как не к мистеру Симонсу? Некуда. Ему же они несут «на комиссию» домотканые одеяла, мокасины, ремни, резьбу по дереву. Он переправляет все это своему шурину в Рапид-Сити. Тот перепродает туристам. Прибыль? Примерно 1:4.

– Не совсем красиво, но бизнес есть бизнес, – философствует мистер Симонс.

Злодеем он себя не считает. «Будь я солдатом 7-го кавалерийского, честное слово, прикрыл бы того Мальчишку…» Симонс отказался войти в корпорацию местных бизнесменов по созданию мемориала на месте расстрела индейцев. Его позиция выглядит так. Ведь что придумали, сукины дети? Дескать, чувство вины и долга диктует нам построить этакий грандиозный памятник с Вечным огнем, чтобы туристы преклоняли колена. А рядом – мотель, ресторан, купальный бассейн, магазин индейских поделок. Для веселья разные там «чертовы колеса». Для экзотики – настоящие бизоны в загончике. И чтобы настоящие индейцы с перьями у настоящих вигвамов отплясывали для туристов. Это на костях-то своих предков! Нет уж, извините, Симонс хоть и не свят, но до такого цинизма, чтобы деньги качать из могилы расстрелянных, он еще не дошел…

Мы были в резервации летом. Холмы зеленели свежей травой. А сосны по rребням казались черными. Пустынно и тихо было в этих местах. Когда дорога поднималась на взгорье, необычайный простор открывался глазам: за холмом – новый холм, дальше опять холмы. Индейцы когда-то считали: на их земле есть место для всех. Они ошиблись. Две сотни молодых сиу, отрыв окопы на одном из холмов, отчаянно пытались восстановить справедливость: «Мы люди. Мы хотим жить как люди!»

Блокадой, категорическим ультиматумом, обещанием «во всем разобраться» бунт Вундед-ни удалось погасить. Что там будет за посулом «разобраться», никто не знает. Зато известно: зачинщиков бунта отдали по суд.

Небольшой эпизод в сложной жизни Америки. Но он показал размеры несправедливости, чинимой против коренного народ страны, пробудил к индейцам симпатии и сочувствие во всем мире, в том числе и в Америке. Индейцы этого и хотели. Это единственное их оружие за право выжить, не исчезнуть с лица земли.

 

Миссисипи

Первая встреча была в Ла-Кроссе. С волнением мы переехали гулкий клепаный мост и свернули с дороги на берег.

– Ну вот и Миссисипи…

Надо было чем-то отметить встречу. Порывшись в карманах, нашли пятак. Кругляшка металла сверкнула на солнце и булькнула в воду.

Миссисипи… В этом месте она походила на Волгу где-нибудь у Калинина. Если крикнуть, человек с удочкой на том берегу нас услышит. Без большого труда тут можно и переплыть реку. Один из путешественников снимает штаны и забредает в воду. Увы, желание искупаться немедленно пропадает: под ногами что-то острое, скользкое. Поднятый из воды камень лоснится от какой-то коричнево-черной, дурно пахнущей мерзости. Открытие невеселое: Ла-Кросс – это всего лишь 300 миль от истока, от места в озерных лесах, где надписью на столбе обозначено: «Тут начинается Миссисипи».

Но внешне река привлекательна. Берег зеленый, в крапинах одуванчиков. Узловатые вязы подступают к самой воде. Дрозды у нас под ногами охотятся за прибитой к берегу мошкарой. По рощице робко ходит мальчишка-индеец. Он поддевает на острую палку клочки бумаги, жестянки, обрывки пластика – это, как видно, обычная чистка берега после воскресного дня…

Свидание у Ла-Кросса было коротким. Мы остругали щепку-кораблик и кинули в воду. Наши пути с рекой разошлись. Миссисипи текла на юг, а наша дорога лежала строго на запад.

Но на семнадцатый день поездки после равнин, горных лесов, после океанского берега в Сан-Франциско, после пустынь Калифорнии, Аризоны и Мексики, после хлебных полей Оклахомы и душных лесов Арканзаса наша дорога на карте снова уперлась в голубую ленточку Миссисипи… Опять мост. Но какой! Переезд у Ла-Кросса рядом с этим мостом показался бы детской игрушкой. Река тоже была совсем непохожа на спокойную синюю Миссисипи, с которой мы попрощались на севере. Совсем непохожа! То была нежная, кроткая девушка. Теперь перед нами величаво плыла располневшая, повидавшая виды, царственной силы матрона. Шутки тут были уже неуместны. Где-то наш щепка-кораблик? Проплывет ли под этим мостом? Удушливый жаркий туман над водой. Другой берег с кудряшками зелени и желтоватой полоской песка выглядит призрачным. Не то что вплавь, до него и на лодке не каждый смельчак решился бы добираться.

У нас были планы проплыть хотя бы немного по Миссисипи. И в городке Гринвилле, лежащем, судя по карте, где-то рядом с рекой, решаем остановиться.

– Сэр, мы ищем дорогу в мотель?

– Одиннадцать светофоров – и вы у цели!

Убеждаемся позже: особых примет в портовом Гринвилле нет. Ориентироваться действительно лучше всего по светофорам и бензоколонкам.

У мотеля краснощекий плотный джентльмен, очищавший палочкой зубы, приветствовал нас объяснением своих чувств.

– Люблю заход солнца, джентльмены. Что бы ни делал, обязательно выйду и посмотрю… О, да вы с Севера!

Номер нашей машины дал чувствам румяного человека новое направление.

– Надеюсь, не к нигерам в гости?

– Сэр, мы бы хотели успеть поужинать…

– О да. Советую стэйк…

Переноска чемоданов «двумя с Севера» был теперь для румяного человека почему-то важней заходящего солнца. У двери своего номера он оглянулся.

– Кто бы вы ни были, не забывайте, в каком штате вы находитесь эту ночь…

Выбивая метелочкой пыль из одежды, мы переглянулись.

– Пьяный?

– Слегка. Но в этом штате и не такое можно услышать…

Утром мы позвонили в редакцию местной газеты. Так, мол, и так, коллеги, путешествуем, голубая мечта – проплыть хотя бы полсотни миль по реке. Готовы на барже на катере, на плоту.

– О’кэй! – сказал заместитель редактора мистер Поль. – Будем стараться. Вам позвонит репортер Форман, только, чур, для нас интервью.

– О’кэй!

Пока репортер Форман хлопотал о флотилии для гостей, мы отыскали свежий номер местной газеты. Возраст газеты внушал почтение – «выходит 103-й год». Стало быть, беспощадно-веселый лоцман на Миссисипи Сэмюел Клеменс, известный миру под именем Марка Твена, бросая якорь в Гринвилле, всего на несколько лет опоздал увидеть первый номер газеты «Времена демократов Дельты». Впрочем, проплывая по Миссисипи уже известным писателем, он мог вот так же утром полюбопытствовать: а ну-ка чем живут гринвилляне?..

9 июня 1972 года газета «Времена демократов Дельты» сообщила своим горожанам что в магазинах их ждут: очки, шлепанцы туфли, бюстгальтеры, трусики с кружевами холодильники, сумочки, автомобили… Между большими полями рекламы, на межах и островках, паслись объявления в рамочках, сообщение о скачках, размышления о жизни страны и мира, поступившие из Нью-Йорка и Вашингтона. На письма читателей отвечала газете некая умудренная жизнью Эн Лендер. Письмо: «Мы с мужем в большом затруднении. Сын хочет вернуться домой с девушкой. Знаем, они спят вместе. Как быть?» Совет: «Отвечайте сыну, что счастливы его видеть, но что под своей крышей его сексуальных увлечений не потерпите. Пусть ходят в мотель». Письмо: «Я люблю свою двоюродную сестру. Но родители против женитьбы. Говорят о каких-то наследственных болезнях». Совет: «Увы, болезни такие бывают. Но если в вашем роду их нет, то отчего же и не жениться?»

Шериф Гринвилля Гарвей Такет размышлял в газете о том, что стрелять в городе «просто так» вовсе небезопасно. По поводу пули 22-го калибра, извлеченной шерифом из чьей-то оконной рамы, глубокомысленно сказано: «Возможно, целились прямо в окно, но, может быть, пуля прилетела издалека».

«Гвоздем» газеты (три больших снимка и рецензия-репортаж) были культурные новости. В Гринвилле гастролировала «девушка-горилла». На фотографии рядом с продюсером, говорившим что-то важное в микрофон, стояла грустного вида девица. Сообщалось: «За шесть минут на глазах у зрителей девушка превращает свой разум и тело в рычащего 500-фунтового зверя… Шоу существует уже восемь лет, и во всех городах палатка на сорок мест всегда полна. В ночных клубах представление невозможно – от рева гориллы начинается паника, посетители бьют посуду». Далее говорилось, что в Новом Орлеане девушка появлялась в публике голой, но тут, в Гринвилле, слава богу, другие порядки, все, что положено, будет прикрыто. «Произошел ли человек от обезьяны?» – глубокомысленно вопрошал рецензент. И, не желая, как видно, принимать чью-либо сторону в давнем споре, дипломатично заканчивал: «Все может быть. Нельзя исключить, что Дарвин и в самом деле был прав».

Сто лет назад насмешливый лоцман Сэмюел Клеменс не мог, конечно, видеть в Гринвилле ни холодильников, ни телевизоров, но «культурная жизнь», как мы знаем по книгам, и тогда в городишках на Миссисипи вот так же била ключом. В современной палатке на сорок мест Марк Твен, несомненно, узнал бы своих героев и среди зрителей, и на сцене. Пожалуй, лишь микрофон смутил бы бытописателя Миссисипи – микрофонов во времена лоцмана Клеменса не было…

Репортер Форман позвонил, когда мы уже обгладывали косточки старейшей на Миссисипи газеты. По голосу репортера мы сразу поняли: дело табак, плавучие средства не найдены. Искренне огорченный репортер Форман все же оставил нам кое-какую надежду. Мы записали телефоны мэра Гринвилля и хозяина пристани мистера Джесси Бранта. Позвонили туда и сюда. В одном месте веселый смешок: «На кой черт, ребята, вам эта грязная Миссисипи? Давайте я вас покатаю на яхте по озеру». В другом – глубокомысленные размышления о том, что жалко, но нет сейчас ничего под рукой, а проходящие мимо баржи – эта, понимаете сами, не очень простое дело. Мы понимали. Однако на пристань все же поехали, хотя бы взглянуть на владения Бранта…

Владения были скромные. Складская постройка, домик-контора, метеобудка, плавный мощеный съезд к Миссисипи. У съезда дремала баржа. По ней слонялись два парня. Мы помахали. Один из парней взбежал по причальным доскам на берег.

– Привет с Волги! – сказал ему незнакомец, увешанный фотокамерами.

– Хеллоу… – Густые белесые брови у парня слегка поднялись. О Волге он, возможно, и слышал, но успел позабыть. Процедуру знакомства пришлось совместить с беседой по географии…

Когда беседа вернулась на берега Миссисипи и Джерри Дэвис поведал нам родословную, мы попросили его рассказать что-нибудь о реке, на которой живет.

– Вы хотите взять у меня интервью? – Значительность момента – «давать интервью» – явно была ему по душе…

Все Дэвисы – давние речники. Дед Джерри, Джим Дэвис, водил какой-то знаменитый в этих местах пароход. «Это было, когда из реки можно было зачерпнуть воду и сварить кофе». Отец Джерри, Джей Дэвис, прославил себя вождением буксиров. «Тогда в Миссисипи можно было еще купаться».

– Ну и я вот теперь на воде. С шести лет. Мое дело – баржи…

– Любите реку?

Джерри ответил в том смысле, что любит, но пожалуй, не очень. «Долго смотришь на воду – надоедает».

– Случались тут приключения?

– Сколько угодно. На мост напоролся или на мель…

– Ну и романтика… У каждой реки есть свои тайны…

Джерри подумал.

– Тайны?.. Недавно поймали труп. Из черных парень. Все думают: это в Мемфисе. Там у них часто бывает…

– В Гринвилле спокойней?

– Да как вам сказать, пожалуй, спокойней…

Разговор прервался приходом грузовика. Надо было переваливать бочки с хлопковым маслом.

– Интервью окончено, – деловито сказал Джерри и сделал рукою почти президентский жест. С баржи он уже попросту помахал, не отрываясь от дела…

По Миссисипи почти беспрерывно по течению и против течения шли буксиры – связки барж и маленький жилистый катеришко. Пять минут – и новый буксир… Ни лодки, ни паруса на воде. Ни человека с удочкой или сетью. Ни птицы, ни всплеска рыб. Не живая река, а огромная жаркая лента конвейера с грузом. Почему-то стало тоскливо. Лоцман Клеменс, любимый с детства Марк Твен, где же романтика, елки зеленые?!

Мы все же решили отпраздновать встречу с великой рекой. Выбрали место, где можно съехать с шоссе, загнали машину в кусты акаций и, пробираясь сквозь заросли ежевики, вышли к воде в довольно пустынном месте. Среди разноцветной пластмассовой рухляди – банок, бидонов, помятых детских игрушек, выброшенных водой на песок, набрали подсохшего плавника, разложили маленький огонек. Было, правда, и без него жарко, но костер любое место сделает хоть немного уютным. Открыли жестянку с прессованной колбасой, срезали прутики лозняка. И вот уже в сторону Нового Орлеана ветер потянул запахи «шашлыка по-миссисипски».

Великая река текла в трех шагах от костра. Желтовато-грязные воды оставляли на кромке камней мазутный налет. Кинь эти скользкие камни в огонь, и они, пожалуй что загорятся…

Возле любой реки и речушки человека одолевает куча разных вопросов. И будь Миссисипи существом говорящим, сколько рассказов мы бы услышали! Слово Великая вполне подходяще для этой реки. Миссисипи собирает и несет в Мексиканский залив воду с половины всей территории США. Она, правда, немногим длиннее Волги. Однако американцы с их страстью ко всему большому и сверхбольшому предпочитают измерять свою главную реку от истока Миссури (правый приток Миссисипи). И тогда лишь Амазонка и Нил стоят впереди Миссисипи.

Две главные ветви на водном стволе – дикая, необузданная Миссури и Огайо, светлая, полноводная, живописная и спокойная. Мы видели оба эти притока. «Толстая грязнуха» – фамильярно зовут Миссури. И верно, река похожа на грязно-желтый поток во время весеннего половодья. Она тащит хворост, деревья с кронами и корнями. Вода в Миссури кажется глинистым киселем. Соединившись у города Сент-Луиса, Миссури и Миссисипи километров сорок текут не смешиваясь. Справа – желтый поток, слева – голубоватый. У города Кейро картина слияния вод повторяется – помутневшая Миссисипи принимает Огайо. Именно в этом месте проснулись плывшие на плоту два любимых наших героя: Том Сойер и Гекльберри Финн. «Когда рассвело, мы ясно увидели, что светлая вода течет вдоль берега, а посредине реки – знакомая, грязно-желтая вода Миссисипи, пропало! Мы прозевали Кейро!»

Маленький Кейро от нашего костерка Гринвилля стоит примерно в четырехстах километрах. Когда-то именно там, у Кейро путь Миссисипи кончался – язык Мексиканского залива поднимался далеко к северу. Но река затянула наносами этот залив и теперь сотни километров вьется по созданной ею земле. На этих равнинах река ведет себя как хозяйка. Она петляет как ей захочется. От Кейро до Нового Орлеана синий шнурок на карте весь в завитушках. Во время весеннего буйства река неожиданно может сделать обход какого-либо препятствия, и длина ее в одну ночь возрастает. Но чаще происходит спрямление дуги. По этой причине длина Миссисипи всегда приблизительна. «Первая в мире обманщица», – говорил лоцман Сэмюел Клеменс.

Селиться возле реки – значит жить под угрозой. Лежащий ниже Гринвилля на шоссе 20 городок Виксбург однажды весной стал сухопутным – Миссисипи ушла. В одну ночь исчез смытый рекою город Наполеон. Каждый паводок жители побережья ожидают с тревогой. Беда приходит, когда разлив на Огайо совпадает с дождями и таяньем снега на Миссури и северной Миссисипи. В такие годы равнины, созданные рекой, становятся местом ее разгула. Временами разлив достигает 130 километров. Постройки, поля, дороги, мосты, машины и скот – все затопляется и уносится. Случается, гибнут люди. Убытки исчисляются миллионами.

В этом столетии катастрофы на Миссисипи повторялись в каком-то неумолимом ритме – раз в десять лет (1927, 1937, 1947 годы). Потом разрушительный паводок «вне расписания» – 1952 год. В 1973 году – новое наводнение, «самое жестокое за историю Миссисипи». Вода достигла высших отметок с тех пор, как в городе Сент-Луисе стали делать такие отметки. (Ускоренный сток вызывается вырубкой леса и распашкою поймы.) «Скорость воды в шестнадцать раз превышала обычную. Деревья гнулись без ветра. Воронки воды напоминали йеллоустонские гейзеры. Как в жутком фильме, в опустевших поселках и фермах ветер трепал над водой белье на веревках, выдувал занавески из окон, по воде плыли мебель, доски, посуда». Так газетчики описали как раз тот район, где мы сидели у костерка. «Это был ад, – рассказывал житель Гринвилля Рестон Монтгомери. – Никогда в жизни я не видел столько воды. Хотелось убежать в горы».

Наивысшая точка разлива была в городе Ганнибале, как раз там, где жил знаток и певец Миссисипи. В коридорах отеля «Марк Твен» вода поднялась выше спинок у стульев, а на улицах волны чуть-чуть не достигли ступней стоящих на пьедестале Тома и Гека.

Убыток от бедствия – полмиллиарда долларов. Считают, однако, это всего лишь четверть цены, какую пришлось бы платить, если б не дамбы, возведенные вдоль Миссисипи после разлива 1927 года.

Эта американская постройка в отличие от эффектных небоскребов малоприметна – всего лишь поросший травою земляной вал в десять-двенадцать метров. Но насыпь имеет длину четыре тысячи километров! И ей-ей, перед нею стоит снять шапку – это пример человеческой деловитости, энергии, размаха. Правда, реку в узде удержать оказалось непросто. В 1973 году вода устремилась вверх по притокам и многие городки обошла с тыла. И все же постройка (ее стоимость – без малого два миллиарда) себя окупила.

Таков характер у Миссисипи. За четко проложенный курс (север – юг) ее иногда называют «подвижным меридианом». Все климатические пояса Соединенных Штатов ведомы Миссисипи. Она знает болотистый северный лес, строевые сосны средних широт, степи, снова леса и течет, наконец, в непроходимых топях южных болот.

О Миссисипи, так же как и о Волге, сложены песни, упоминанием реки пронизан фольклор. Книги, негритянские плачи-молитвы, фильмы, исторические исследования, поэмы, хозяйственные справочники, дорожные карты – всюду встречаешь знакомое слово. На языке индейцев племени алгонкинов «Мисси Сипи» значит – Великая Река, Отец Вод.

С верховьев до устья Миссисипи заселена. У истоков, в хвойных лесах, обосновались переселенцы из Скандинавии – шведы, финны, норвежцы. Этот озерный край напоминает им прежнюю родину. Язык, быт, одежда, сдержанность в обращении сразу же отличают этих людей от разношерстной Америки Запада и Востока. Занятия тоже традиционные, скандинавские: рыболовство, охота, руб6ка леса.

Ниже, к югу и северу от знакомого нам Ла-Кросса, осели немцы. Каждый второй тут – Миллер и Мюллер, Шварц, Гутенберг. Занятие – фермерство. Отсюда по Миссисипи вниз уходят грузы знаменитых сыров.

Еще ниже фамилии жителей – англосаксонские: Хиндсы, Монтгомери, Кенингамы и Смиты. Смитов, пожалуй, больше всего. «Смит» по-английски значит «кузнец». Занятие жителей этих мест ближе всего и стоит к древней профессии – в городах Давенпорте и Молине Смиты куют для Америки плуги и бороны, делают жатки, комбайны, сеноуборочные машины, копалки картофеля. Этот промышленный узел на Миссисипи – что-то вроде нашего Ростсельмаша в низовьях Дона. Надежные и совершенные механизмы по Миссисипи, а потом океаном идут в разные страны мира… И тем удивительней было встретить на Миссисипи крестьян с обычной допотопной мотыгой. Любопытней всего, что мотыга в до предела механизированной Америке устояла перед машиной на самых плодородных землях, прилегающих к Миссисипи. И не следует думать, что орудие это имеет скрытые преимущества перед плугом и культиватором. Нет. Это орудие бедности. На полосках земли, подходящих прямо к защитному валу у Миссисипи, растет рис, сахарный тростник, но главное – хлопок. Это хлопковый пояс. Черное – белое. Хлопок и негры. В этих местах мотыгу мы и увидели.

В отличие от скандинавов, немцев, англичан и французов (французы живут в самом низовье реки) негры на Миссисипи не были добровольными поселенцами. Этот нижний район реки многие годы был заповедником рабства. Явного. Потом скрытого. Под кнутом на хлопковых плантациях вначале гнулись и белые. Но белый сбежал с Миссисипи и сразу делался вольным на необжитых просторных землях. А черный – он везде черный. Цвет кожи был знаком рабства. Беглого негра ловили и возвращали на Миссисипи. Река стала для черных и радостью и проклятьем. И пожалуй, нет другого народа в Америке, чья судьба теснее всего срослась бы с этой рекой.

Проезжая уже под вечер километрах в двадцати от Гринвилля, мы вдруг услышали песню. На меже, разделявшей полоски посева, сидели старая негритянка с девочкой на коленях, две молодые женщины и парень в огненно-красной кофте. Под прикрытием акаций мы отошли от шоссе и прислушались. Парень в такт песне ударял палочкой о лопату, и четыре голоса бережно выводили мелодию. Она похожа была на церковную песню. Дребезжащий голос старухи придавал ей особую грусть и торжественность. Слов почти не было, но явственно различался припев: «Миссисипи… Миссисипи…» Индейское слово вплеталось в печальную песню народа из Африки…

Поселений индейцев на Миссисипи, кажется, нет, хотя они были по всей реке. Сейчас на месте вигвамов – несчетное число городов. (На карте реки они как бисер на нитке.) Три города – Миннеаполис, Сент-Луис и Новый Орлеан – выделяются. Это крупные, знаменитые, интересные города. Уподобляя реку огромному коромыслу, на концах его видишь Миннеаполис и Новый Орлеан. Сент-Луис – середина реки.

Миннеаполис в истории США известен как «самая крупная лесопилка». Отсюда северный лес шел по реке. Из него поселенцы рубили былую деревянную Америку. Сейчас этот город – перекресток многих путей. Тут происходит перевалка сухопутных и речных грузов. До Миннеаполиса река течет, не обремененная тяжестями. Плоты и лодки – это все, что скользит по тихим, задумчивым водам. Ниже Миннеаполиса Миссисипи становится судоходной, оживленной и деловой. Это уже река-работница.

Новый Орлеан – место прощания Миссисипи с Америкой. Это волжская Астрахань, но с выходом в океан. Крупнейший порт мира, город-купец и промышленник, заповедник французской речи, французской еды в ресторанах и кабачках, столица негритянского джаза. Новый Орлеан в глазах американцев – город седой старины, изначальной Америки.

Третий город на Миссисипи, Сент-Луис, применительно к географии Волги можно было бы уподобить Казани, где лежали когда-то ключи от Сибири. Еще точнее будет сравнение Сент-Луиса с Тобольском – воротами в Сибирь. Город на Иртыше служил главной базой исследования Сибири, а также местом, куда стекались новости и меха из необжитых земель. На Миссисипи эту же роль выполнял Сент-Луис. Миссисипи долгое время была границей, отделявшей Америку от Дикого Запада. Сент-Луис стал воротами, откуда в неведомый край уходили охотники, топографы, исследователи, авантюристы и поселенцы. Слияние Миссури и Миссисипи определило судьбу этой точки на карте, Сюда по рекам с севера и запада текла добыча (поначалу тоже меха!), тут была биржа всех новостей и открытий. Но в те времена, когда Тобольск был уже некой столицей Сибири с каменным кремлем, государственными постройками и правом «принимать посольства наравне с Москвою», Сент-Луис только-только рождался. Это была фактория, где в обмен на меха можно было купить провиант, капканы, припас для стрельбы, обменяться последними новостями.

Но потом судьба двух точек на Миссисипи и Иртыше резко переменилась. Рельсовый путь по Сибири прошел южнее Тобольска. (Только теперь тюменская нефть и подведенная нитка дороги обещают Тобольску новую жизнь.) Судьба фактории Сент-Луиса сложилась иначе. Место слияния Миссури и Миссисипи сделалось главным перекрестком Америки. Тут в единый узел сошлись пути водные, рельсовые, асфальтовые и воздушные. Сент-Луис за короткое время сделался одним из самых крупных городов США, огромной перевалочной базой, транзитным пунктом на линиях Запад – Восток, Юг – Север.

Город рос быстро, Марк Твен в книге о Миссисипи нашел и для этого случая шутку.

«Когда я впервые увидел Сент-Луис, я мог его купить за шесть миллионов долларов, и великая ошибка моей жизни состоит в том, что я этого не сделал». Город стал большим и богатым.

Для американцев Сент-Луис остался символом продвижения к девственным землям. Двухсотметровой высоты арка из стали (проект финского скульптора) – едва ли не самый впечатляющий монумент во всей Америке – закрепляет за серединным городом Миссисипи почетный титул: «Ворота на Запад».

Ну и стоит помянуть еще Мемфис. Ничем особенным этот город, самый крупный после трех «миссисипских звезд», не славится. Но он известен. 4 апреля 1968 года тут застрелили Мартина Лютера Кинга.

Историю Миссисипи американцы пишут с тех лет, когда белые люди продвинулись в глубь континента и «нашли» эту реку. Привилегия – «увидел первым» – принадлежит отряду испанского конкистадора Сото (1541 год). Сото, однако, всего лишь переправился через водный рубеж (примерно в ста километрах от Гринвилля), не подозревая, что имеет дело с главной рекой континента.

«Крестителем» Миссисипи считают француза Ла Саля (вторая половина XVII века). Проплыв по реке от верховий до устья, он обнаружил: Миссисипи впадает в Атлантический океан, а не в Тихий на западе, как полагали в то время… Как недавно все это было! 1681 год. Это время юности Петра I.

После Ла Саля водный путь по реке Святого Лаврентия, Великим озерам и Миссисипи сделался главной дорогой Америки. Нигде на земле вода не текла «столь удачно для развития нации», скажут позже историки, определяя значение водной дороги в становлении государства. Вниз по течению гружеными баржами надо было только умеючи управлять. Вверх, так же как и по Волге, баржи тянули на бечеве. Но поскольку грузы в то время шли главным образом вниз, баржи у океана просто сжигали, а для новых грузов вверху строили новые.

Появление парохода (американское изобретение!) сразу же сделало Миссисипи самой оживленной водной дорогой Земли. Вниз и вверх по реке в 1860 году проходило 5 тысяч пассажирских и грузовых пароходов. На старых гравюрах мы видим то самое, над чем потешались в веселой, неумирающей кинокомедии «Волга, Волга», – колесные пароходы с высокими черными трубами, с затейливой вязью палубных ограждений, с белым паром свистков, шлейфами дыма, искрами и, конечно, бурунчиком за кормой. Олицетворение силы и скорости! Смешной по нынешним временам пароход в те годы был скорым, сильным и самым надежным транспортным средством. Такие суда гоняли кровь по молодому организму Америки.

На Миссисипи то было время романтики. Любознательный, жадный до впечатлений Сэмюел Клеменс не случайно сделался лоцманом на реке. (Напомним кстати: литературное имя Марк Твен заимствовано писателем из лексикона речников Миссисипи, меривших воду в фарватере, и буквально переводится так: «отметь две!») Миссисипи стала главным героем Твена. Люди, которых он тут встречал, были так самобытны и ярки, что всю жизнь потом, встречая где-нибудь интересного человека, Твен говорил: «Такого я уже видел на Миссисипи».

Железная дорога перерезала реку в 1856 году. Для капитанов и лоцманов мост был почти что кощунством. Мост! Да как это можно на Миссисипи. На Миссисипи! Столкновение парохода с первым мостом вызвало небывалый скандал. «Убрать! Помеха для судоходства!» Судебное дело пошло в Вашингтон, к Линкольну. Ответ президента был прост и ясен, как изречение апостола: «Человек может пересекать реку так же, как и двигаться по ней». Тут и начался закат пароходства. Длиннотрубые властелины пространства стали жалкими и смешными. Их сухопутный соперник – паровозик, маленький, большеглазый и по традиции длиннотрубый, сегодня тоже довольно смешон. Но тогда миссисипские пароходы были как мамонты в сравнении с быстроногим, ловким и вездесущим волчонком. И мамонты вымерли. Их, конечно, и постарались прикончить возможно скорее. Схватка владельцев железных дорог с владельцами пароходов была жестокой. Одна акула пожирала другую. Романтика Миссисипи увяла. В 1910 году на реке доживали свой век 559 пароходов. Появление автомобиля вовсе прикончило пассажирское плавание: время – деньги.

Но с перевозкой грузов случилась метаморфоза. Сначала паровозы все за собой потянули: время – деньги! Но постепенно река вернула к себе часть грузов – то, что не спешно, водою возить дешевле. А позже на рельсах грузов осталось вовсе немного – спешные перевозки стали делать автомобили и самолеты, а громоздкие и тяжелые грузы оказалось гораздо удобнее таскать по воде. Рельсовый путь захирел. А великий путь по воде процветает! Вверх по реке идет нефть, хлопок, соль, бензин, асфальт, уголь, масло и сахар. На севере баржи грузятся лесом, зерном, прокатной сталью, бумагой, рудой, машинами и станками, камнем, кукурузой, бочками меда и химикалий. Река снова стала важнейшей транспортной магистралью. За день по ней проходит столько судов, сколько в лучшие времена проходило за год!

Былой романтики, правда, нет. Крошечный катеришка упрямо толкает перед собой низко сидящий «пакет» из барж. Буксиры повышенной мощности двигают связки даже по сорок (!) барж. Общий вес такого плота может достигать 60 тысяч тонн. Это груз для тысячи железнодорожных вагонов. Сравните стоимость перевозок: автомобилем – 7 центов за тонна-милю, железной дорогой – 1,3 цента, водным путем – 0,4 цента. Преимущество водной дороги как на ладони. Силу от возрастающих перевозок Миссисипи не потеряет. Но красота и здоровье у Великой американки – уже не те, какими их видел Ла Саль, лоцман Сэмюел Клеменс и даже последний из капитанов, водивший по Миссисипи колесные пассажирские пароходы.

Последняя справка о Миссисипи, к сожалению, грустная. Загрязнение! Загрязнение катастрофическое. Около 100 тысяч различных заводов и фабрик сбрасывают в Миссисипи свои отходы. Тысячи тонн химикалий стекают в реку с полей. Канализационные трубы городов обрываются в реку. Ранее говорили: «Вода в Миссисипи весьма хороша, если ее процедить». Теперь шутка куда грустнее. Органическая отрава, соединения мышьяка, цинка, ртути, хрома, свинца, цианистые соединения, фенолы, нефтепродукты – вся таблица Менделеева течет по великому руслу. Лет пятнадцать назад американцам казалось: мощная Миссисипи все переварит. Сегодня есть ощущение: на реку уже махнули рукой.

В верховьях, в городе Мадисоне, в водной лаборатории университета нам показали схему спасения местных озер. Схема была проста: все опасные стоки отводились в обход озер – в Миссисипи. На вопрос: «Что же будет с рекой?» – профессор вздохнул: «Наша добавка в миссисипском коктейле ничего уже не меняет». Похоже, это тот самый случай, когда платье, безнадежно испачканное, уже перестают беречь. «Средоточие жизни и радости мы превратили в путь для отравы и барж, – пишет газета „Геральд трибюн“. – Река, конечно, никогда не будет такой, какой она была во времена Твена, но, может быть, она не будет хотя бы сточной канавой, какой мы видим ее теперь?»

От какой точки пришлось бы идти к этой робкой надежде? Вот эта точка. «В воде, взятой ниже Сент-Луиса и разбавленной чистой водой в десять раз, рыбьи мальки погибали менее чем через минуту, а при соотношении загрязненной и чистой воды 1:100 – через сутки… Федеральные органы здравоохранения расставили на берегах щиты с объявлениями, запрещающими даже устраивать пикники около реки, не говоря уже о купании в ней. Концентрация вредных веществ и бактерий в Миссисипи здесь настолько высока, что даже несколько капель воды, попавших на лицо или губы, могут вызвать тиф, колит, гепатит, желудочные расстройства или заболевание крови» («Лос-Анджелес таймс»).

Урок Миссисипи – жестокий и очень наглядный урок. Умертвить можно любую реку. Постепенно и незаметно можно спуститься до точки, возврат от которой назад и дорог и труден. Да и возможен ли?

Мы считали: наше сидение у костра будет прощанием с Миссисипи, но вышло так, что путешествие по реке, маленькое, символическое, все-таки состоялось. И подарок этот неожиданно нам преподнес приветливый, разговорчивый хозяин бензоколонки на выезде из Гринвилля. Слово за слово – куда? откуда? какими судьбами? И вдруг собеседник говорит: «Подождите минутку…» Короткий диалог по телефону. И вот он, подарок. «Все в порядке. Вы увидите Миссисипи. Я говорил с тестем. Он провезет вас на лодке…» Минут через двадцать возле колонки остановился желтый «пикапчик» с тестем. Большой, суховатый, стриженный ежиком человек в комбинезоне оглядел из-под прозрачного зеленого козырька кепки всех, кто был у колонки, шлепнул по спине зятя: «Ты считаешь, что я еще гожусь в капитаны?» И протянул руку русским.

Опустим для краткости церемонию знакомства, обсуждение плана поездки и сборы. На наше: «Наверное, вас оторвали от дел?» – старик выбил о каблук трубку, сощурил голубые, не потерявшие блеска глаза.

– Я, ребята, в жизни свое уже сделал. Вы видели, он ведь недолго меня уговаривал. Садитесь!

Свою машину мы загнали в укромное место рядом с колонкой и сели в «пикап»…

Красная лодка тестя стояла в старице Миссисипи, среди стада сверкавших краской таких же короткозадых посудин. Тут в чистой воде люди купались, ходили под парусом, удили рыбу. В шесть рук по пологому склону мы подтянули лодку к тележке-прицепу, погрузили в кузов мотор. А через час с небольшим красная лодка с надписью «Лобстер» уже качалась на Миссисипи. Радостно зазвеневший мотор и мощная тяга течения понесли «Лобстера» по реке.

Как непохоже такое плавание на весельный ход по тихим, заросшим кувшинками водам! Тут, на упругом теле реки, широкая красная лодка испуганно трепетала и, кажется, предпочла бы лететь, не касаясь глубокой и страшноватой мутно-зеленой воды. Мы держались в стороне от фарватера, и насколько большой показалась нам лодка в старице на приколе, настолько хрупкой и маленькой была она теперь тут, на широком хребте Миссисипи. Дальний берег едва сквозил в белесой жаре. Ближний кудрявился жирной однотонной непроницаемой зеленью, отделявшей воду от всего, что было бы можно увидеть с реки. Насколько хватал глаз тянулся этот кудрявый сплошной забор.

За поворотом реки открылась новая даль, но без какой-нибудь новизны. Все тот же непроницаемый занавес зелени справа и та же туманная ниточка берега слева. На небе ни облака, однако не видно и солнца. И новый буксир впереди. Плыть вот так день или два было бы очень тоскливо.

И все же важно было увидеть большую реку со средины воды, с надеждой глядя на берег – не мелькнет ли что-нибудь в зелени? – и с тревогой на воду – не плывет ли скрытно бревно? Для нашего «Лобстера» это была бы торпеда. Предвидя такую возможность, наш капитан облачился в спасательный ярко-оранжевый пояс, и два пассажира весьма охотно проделали то же самое.

Тридцати километров было довольно для знакомства с великими водами. Старик выключил двигатель, и минут десять мы плыли в тишине по течению.

– Вот такая она, Миссисипи, в наших местах…

С благодарностью вспоминаем милого, нарочито грубоватого старика. Странствуя по земле, убеждаешься: мир не без добрых людей, в любой стране встречается человек, готовый тебе помочь, не имея при этом ни малейшей корысти. Американцам эти черты свойственны не меньше, чем любому другому народу. Но, зная, как занят американец, как он постоянно спешит, как дорого для него время, мы спросили нашего капитана: чем обязаны такой щедрости?

– Да как вам сказать… – Старик пошарил под ногами рукой, обнаружил какой-то болтик, оглядел и кинул его за борт. – Тут, пожалуй, все вместе. Хотелось на вас поглядеть, слабость эта, надеюсь, понятна… Задело меня и то, что вам обещали, а не исполнили. Это уж никуда не годится… Занятий особенных у меня нет. Помогаю иногда зятю. И поскольку он же и попросил… Вот и все.

С поразительной откровенностью старик рассказал, что очень любит своего зятя: «Вы же видели парня!» И очень сухо отозвался о дочери, с которой «зять мается». Сказал о внуке, за которым нет глаза, но который, «слава богу, пошел в отца». Сына старик потерял четыре года назад.

– Утонул. Возможно, по пьянке, а скорее всего браконьеры… Тут умеют счеты сводить.

Последние годы старик вместе с сыном работал в соседней Луизиане, в ондатровом хозяйстве.

– Сын был в охране, я делал плотики для зверей. А это случилось – бросил все и перебрался в Гринвилль… Имя мое вам предпочтительней позабыть. В этом благословенном штате… – Старик не договорил, нашел под ногами очередную железку и бросил в воду…

Изюминка нашей прогулки по Миссисипи – заезд в прибрежные заводи. С приглушенным мотором, потом толкаясь шестом, мы протиснулись в дебри болот. Тут, в стороне от течения, стоячие мелкие воды сплошь покрывала зеленая корка. Как уснувшие крокодилы, торчали коряги и бревна. Удушливый запах мокрого юга тяжелым пластом лежал на скрытой от солнца воде. Но жизнь тут была. От шороха лодки кто-то спешно бултыхнулся – оставил на ряске черный просвет воды. Тяжелая незнакомая птица с треском, теряя перья, скрылась в зеленом сумраке. Почти по брюхо в вода ходили четыре оленя. Они почему-то без всякого страха встретили появление лодки, дали себя сфотографировать и с достоинством удалились.

Добравшись к сухому месту, мы отметили лодку шестом с носовым платком на конце и пошли таранить плечом упругую стену зарослей. Ежевика и еще какая-то плотная вязь, напоминавшая хмель, заполняли пространство между деревьями. Мошкара и длинные бороды мха липли к лицу.

– Змеям тут тоже, поди, неплохо живется?

Старик понимающе улыбнулся.

– К сожалению, есть… В Луизиане однажды наш городок почему-то наполнился змеями. Стрельба стояла такая, что могло показаться: кто-то напал на Соединенные Штаты…

Выбирались мы кверху по нашей просьбе: увидеть земляной вал, укрощавший реку весной. Он оказался за пойменным лесом сразу же и походил на оплывшие, покрытые травкой валы старинных русских городов-крепостей. По полоске мелкого плавника было видно, сколь высоко поднимается Миссисипи весной.

Зеленым рубцом вправо и влево насыпь тянулась вдоль леса. А за валом лежала равнина с островками деревьев. Серые негритянские хижины, полоски хлопковых полей. У самого горизонта в обширной роще белела большая усадьба. А прямо у вала, за легкой проволочной изгородью, ходили лошади и коровы. Негритянка сидела на старом поваленном дереве, что-то бережно перебирала и складывала в желтый пластиковый мешок.

Наш провожатый очистил картузик от мокрых волокон мха, набил трубку, шутливо подражая голосу гида, мигнул:

– Между прочим, стоим почти на стыке трех штатов! В эту сторону – Арканзас, Луизиана – вниз по течению, а сюда – Миссисипи. Мои жизненные угодья! В одном штате родился, женился, плотничал. В Луизиане сомов разводил и ондатру. В третьем теперь живу. Жизнь как эта вот трубка – сосешь, сосешь, глядишь, уже все выгорело…

Все старики на Земле похожи. Как дети, они хотят участия. Только одни ждут сочувствия недугам и болезням, другие их прячут и сохраняют умение чувствовать радости жизни до последнего вздоха, пусть этой радостью будет хотя бы солнечный зайчик на негнущихся пальцах. Крист Рой (так мы условились называть старика) был из породы этих здоровых духом людей. Простой, открытый, доброжелательный. В любом месте встреча с такими людьми – наука жить. И мы (в который раз!) пожалели о жестком графике нашей дороги. Задержаться было нельзя…

В Гринвилль вернулись под вечер. «Нет, никаких благодарностей! – в один голос сказали тесть с зятем. – Мы это сделали с удовольствием».

Подарок на память – бутылка питья с пейзажем центра Москвы на наклейке и трубка эстонской работы – был принят с интересом и удовольствием.

– Грешно отказаться, – сказал тесть, разглядывая курительный агрегат. – Но только, чур, примите и от меня. Восемь лет прослужила…

Старик достал свою трубочку, попросил зятя дать ему гвоздь. Нацарапал на мундштуке какое-то слово.

– Вот. Это вам. А эту я сейчас же набью табачком…

Попрощавшись, мы тронулись из Гринвилля по шоссе 82, надеясь к полуночи достигнуть границы штата. В машине как следует разглядели подарок. На трубке старик нацарапал: Mississippi.

 

Пустыня

Вспоминая, какой отрезок пути лучше всего запомнился, решили: пустыня. В чем дело? Ведь мы проезжали по живописным горам, видели край озер, видели островные леса в холмистом штате Теннесси, видели побережье на Западе и Востоке. И все же пустыни… Возможно, что-нибудь объяснит многим знакомый момент: идешь по зеленому лесу и вдруг на поляне видишь сухое дерево. Как будто тушью прописанный силуэт. Суровая, строгая красота! Вспоминая прогулку, это дерево ясно видишь перед собой. То же самое и с пустыней…

Пустынь в Америке много. И хотя условия, их породившие, одинаковы (избыток солнца и недостаток воды), облик пустынь различен.

На севере, в штате Вайоминг, это холмы красной глины, в которую при замесе подсыпали белых камней. По холмам черные крапины можжевельника, а в долинах зеленые коврики трав.

Невада поражает размерами, монотонностью, тишиной и безлюдьем. Зубцы размытых маревом гор, серебристые волны полыни, отсутствие знаков о скорости – выжимай сколько хочешь! Идеальное место для философов и пророков…

Дикая жутковатая красота у пустыни, зажатой между хребтами Сьерра-Невады и горами, идущими вдоль берега Калифорнии. Волны покатых холмов, и по ним черные хвойные деревца. С весны земля окропляется влагой, и холмы зеленеют. Но в начале июня мы видели травы уже сгоревшими. Земля походила на яичницу из очень крупных желтков. Казалось, еще чуть-чуть, и желтки задымятся…

Аризонская пустыня сложена из коричнево-красного плитняка. Кажется, землю эту прокалили а огне и потом остудили, чтобы снова нагреть уже солнцем. Камень слоится. Индейцы из этих чешуек строят приземистые жилища. Ничего, кроме мусора, нет возле этих убогих домов, похожих на эскимосские иглу. Они сливаются с общим тоном пустыни, и, если бы не дымок, с дороги их даже и не заметил бы.

К востоку от Аризоны лежат пустыни штата Нью-Мексико. Туристские карты этот район помечают рисунком радуги или палитрой красок, напоминая: именно тут лежат знаменитые «окрашенные пустыни». Любой путешественник в этом месте свернет с магистральной дороги – увидеть разливы желтых, сиреневых, красных, розовых, синих и черных холмов со всеми оттенками цвета. Мы так, увы, поступить не могли – маршрутное предписание повело нас на север…

С пустыней обычно связано чувство страха. Но тут на хороших дорогах ничто путнику не грозит. Однако положение резко изменится, если оставить бетон и двигаться целиной. Даже для очень смелых людей на вездеходах и с запасом воды эти затеи кончались печально.

Особо зловещей нам показалась пустыня Мохаве в Калифорнии. Это было самое жаркое место и самое пустынное из всех, какие мы проезжали. Солнце не оставило тут ни единой капли воды. Желто-бурый песок с пятнами черных холмов. Мутноватый от жары воздух и что-то похожее на озера у горизонта. Жестоко обманулся бы тот, кто не знает, что такое мираж. Озер тут нет. Природа только в насмешку дразнит глаза блеском воды и призрачной тенью: Сахара могла бы взять в сестры эти встающие друг за другом перекаты мертвой земли. В Неваде открытые окна помогали нам освежиться рожденным скоростью ветерком. Тут, в Мохаве, это не удается – жар паровозной топки ударяет в лицо. Единственный выход – закрыться плотнее и включить холодильник. Но двойную нагрузку даже очень мощный мотор выкосит недолго, приходится выключать, и машина сейчас же становится частью пустыни. Апельсины, припасенные на дорогу, нагрелись, жевать их противно. И все же влага нужна…

Район рекордной жары – Долина смерти – лежит чуть севернее нашей дороги по Мохаве. 57 градусов! Это всего лишь на один градус ниже самой горячей точки Земли, лежащей на севере Африки в Ливии (+58). И речь идет о температурах воздуха. Земля нагревается много сильнее (до 90—93 градусов!).

Что значит такая жара? Долину смерти индейцы называли «горящая земля». «С июня по октябрь,– пишет один путешественник, – земля действительно тут горит. Мухи не летают, а ползают, чтобы не опалить крылышек; ящерицы переворачиваются на спину, чтобы охладить обожженные лапки, а дождевые капли испаряются в воздухе, так и не достигнув земли. В такую жару на руках подгорают волосы, человек теряет литр воды в час, и если нет пополнения, кровь у него сгущается, сердце колотится сильнее, появляется тошнота, головокружение, поступки становятся нерациональными».

У Мохаве характер лишь малость помягче. Не видно ни зверя, ни птицы. И все же какие-то крохи жизни держатся в этом пекле. Змея, размятая на дороге. Чья-то норка в песке. Печатный след вездехода в сторону от шоссе… Но до ночи никто не высунет носа под солнце, все спряталось, затаилось.

Темнота прохладу не принесла, Остановились поразмять ноги – полное ощущение щедро натопленной бани. Потолок в этой бане черный и низкий. Звезды – с кулак. Их кажется больше, чем полагается быть. И это все оттого, что воздух необычайно чист – ни пыли, ни облака. Как очень близкая родственница, смотрит с краешка неба Большая Медведица. Но непривычно повернут к земле этот милый домашний ковшик…

Дорога в пустыне особая. Есть на ней все, чему полагается быть на хорошей дороге. Но бетон по пустыне проложен с особой заботой, с пониманием: дорога в этих местах – единственное, что может внушить человеку уверенность. Строители знали: путник будет спешить поскорее проехать пугающе длинный безжизненный путь. Ну что же, гони! Все устроено так, чтобы гнать ты мог без помех. Тут, в Мохаве, ночью мы обнаружили: путь обозначен двумя ожерельями огоньков. Разумеется, никаких лампочек! Вдоль дороги установлены стекла, горящие в свете фар. Четкий пунктир огоньков, слабея и уменьшаясь, бежит к горизонту. Кажется, едешь между рядами жарко горящих свечей. И все они гаснут мгновенно, как только машина мимо них пронеслась. Впереди – яркий четкий пунктир, назад оглянешься – темнота. Забота о безопасности? Да. Но было и что-то еще в огоньках, ограждающих путника от пустыни…

В каждой пустыне есть свой оазис. В Америке пальмы и ручеек заменяет бензоколонка. Возле нее, бывает, не растет ни единого деревца, но есть самое главное – вода в потных холодных бутылках, жестянки с пивом и что-нибудь дающее тень. В ночной Мохаве такой отрадой, сверкнувшей на горизонте щепоткой огней, был некий Нидлс.

За полночь, но жара лишила оазис сна. Хранитель воды и бензина за банкой пива ведет разговор с пожилым, похожим на пророка из Библии коммерсантом. Собеседникам скучно, позевывают, но уснуть в такую жару, как видно, несбыточная мечта. Жена владельца колонки вышла из домика, простоволосая, в майке навыпуск и трикотажных трусах. Попросила мужа плеснуть ей на тело ковшик воды. Муж плеснул и равнодушно сел продолжать разговор. Жена открыла бутылочку кока-колы для себя и для мальчика лет четырех. Мальчонка хнычет, просит чего-то еще, мать дает ему подзатыльник. Сын без обиды отходит и садится возле рыжей, с высунутым языком собаки. Грязно. Под ногами пустые жестянки, смятые бумажные стаканы. Женщина, севшая рядом с мужем, похожа на ощипанную мокрую курицу. Должно быть, жизнь давно уже загнала ее в эту дыру, и давно уже женщине все равно, как она выглядит и что ее ждет. И мужу ее все равно. Он рисует что-то ногтем перед носом «пророка». «Плесни-ка еще…» – говорит женщина. Плескает и опять садится беседовать. Найдись охотники жить возле этой колонки, они давно бы вытеснили опустившихся, ко всему равнодушных людей. Но, как видно, немного желающих поселиться в оазисе на краю Мохаве.

Ночевать в Нидлсе было негде. В темноте мы переехали мост через главную реку пустынь – Колорадо. И опять оказались на земле без огней. Кончалась Мохаве. Начиналась другая пустыня – Хилу.

Что характерно для всех пустынь? Первое, что замечаешь, – отсутствие проволочных ограждений. Тут нет еще частных земель. Впрочем, если захочешь, кусок пустыни можешь купить – 15 долларов акр. В Аризоне реклама призывала сделать это возможно скорее с помощью отточенных афоризмов. «Прекрасная возможность для дальновидных людей!» «Аризонская земля быстро делает деньги!» Рецепт обращения пустыни в деньги, однако, держался в секрете, и потому возле конторки, где можно было оформить куплю-продажу, было пустынно.

– Ну купим акров пятьсот. А что с ними делать?

Агент по продаже пустыни немедленно разглядел в нас насмешников.

– Джентльмены, лет двадцать назад за берег Аляски никто не дал бы и цента. А сейчас, надеюсь, вы в курсе, миллионы кладут!

Аргумент был весомый. И если учесть, что в Америке находились люди, готовые покупать «землю» и на Луне, существование скромной конторки по торговле пустыней вполне оправдано.

Есть еще примечательность: пустыня – это индейцы. Глянем на карту в дорожной книжке. Сгустками точек на ней обозначены поселения аборигенов Америки. Где же рассыпаны точки? В штатах Невада, Юта, Аризона, Нью-Мексико, обеих Дакотах, в уголках Колорадо, Монтаны. По топографии этих точек пустыни определяются без ошибки. Что это – любовь индейцев к жаре и безлюдью? Справедливости ради надо сказать: есть племена (пуэбло, навахи, хавасупаи), искони живущие в этих местах. Укладом жизни они привязаны к пустыням (точнее, полупустыням), так же как эскимосы привязаны к жизни в снегах. Остальным племенам пустыни достались как последний рубеж изгнаний. Сопоставляя точки на карте с огромной, некогда заселенной индейцами территорией США, нельзя не подумать: хозяев прогнали из очень богатого дома и поселили в сарае.

Чем занят индеец в пустыне? Если верить альбомчику для туристов, то индейцам в пустыне живется легко, беззаботно, почти как в раю. Старики в шикарных уборах из перьев стоят величественно, как и подобает стоять вождям, или сидят у костра, курят длинные трубки. Те, что моложе, засняты на вздыбленных лошадях либо во время воинственных танцев. Старушки на снимках вяжут корзины, ткут знаменитые индейские покрывала, шелушат золотистую кукурузу или на длинных деревянных лопаточках достают из печей, похожих на муравейники, аппетитные хлебцы. На фоне белоснежных вигвамов сняты юные индианки. Но это не жизнь индейцев. Это опера для туристов – индейцы изображают прежнюю жизнь индейцев. На костюмы не пожалели денег. Тщательно выбраны декорации: горы, голубая долина с цепочкой бизонов, библейский пейзаж пустыни… Купившему книжку не терпится увидеть все это в натуральном обличье.

Возле бензоколонки за городом Санта-Фе мы стали участниками забавной сцены. Сорванец лет семи из племени бледнолицых, шлепая красочной книжкой по джинсам, требовал у мамаши:

– Ай уонт индианс! (Хочу индейцев!)

Мама не знала, где надо искать индейцев.

С вопросами – к нам. Мы пожали плечами. Выручить мог только заправщик машины.

– Индейцы… – Повернулся он в нашу сторону за сочувствием. – У всех один и тот же вопрос: «Где индейцы?» Бери я по центу за каждый ответ – к осени стану миллионером.

– А в самом деле, где же индейцы? – Мы тоже похлопали по штанам глянцевитыми книжками.

Парень захохотал.

– И вы туда же!..

В пустынях индейцев сделали приманкой туристов. Как солдата в чужеземном походе, туриста снабжают памяткой: чего не следует делать, встретив индейцев. «Помни: они тоже люди. Прежде чем войти в жилище, спроси разрешение. Если индеец не дал согласия сняться, оставьте его в покое». И так далее.

Какая-то часть индейцев, живущих вблизи больших магистралей, позволила втянуть себя в индустрию туризма – за плату разрешают обозревать свои жалкие жилища, не отказываются на просьбы сняться (просьба – гарантия платы). Однако большая часть индейцев предпочитает добывать свой хлеб на той же туристской дороге иначе. Мы несколько раз встречали этих молчаливых людей, сидящих на прокаленной земле возле изделий, предназначенных для продажи. Где-то в стороне от шоссе в глухих деревнях искусные руки делают бирюзовые бусы, брошки в оправе из серебра, покрывала и шали с красивым тканым узором, глиняную посуду, трубочки, мокасины. А тут, у дороги, – базар. Печать ширпотреба неизбежна на всем, что предназначено для массового спроса, и все же изделия привлекательны. Их покупают. А знатоки индейского ремесла, отправляясь в села, к «местам производства», заполучают иногда подлинные шедевры вкуса и мастерства.

Продавцы у дороги хорошо понимают, какая вещь чего стоит. Более молчаливых торговцев вряд ли можно встретить еще где-нибудь на земле. Ожиревший мужчина, старуха с лицом цвета пустынных камней, миловидная девушка – все сидят у своих сокровищ с непроницаемыми лицами. Никакой похвалы товару, никакой видимой радости от толкотни покупателей. Купил – хорошо, не купил – все та же непроницаемость на лице…

Что еще характерного видишь в пустыне?.. Несколько раз мы наблюдали дождь, испарявшийся, не достигнув земли. Заметно шире в пустынях поля у шляп. И это отнюдь не ковбойский шик – солнце тут беспощадно. Исчезает в пустыне реклама. Никто не внушал нам немедленно положить деньги в банк, купить автомобиль, съесть курицу по-кентуккски или выбрать в градоначальники какого-нибудь улыбчивого джентльмена. Реклама не оскверняла дорогу. И от этого пустынные земли казались особенно просторными и пустынными.

Человека в пустыне встретишь нечасто. Обычно он тоже в машине и норовит тебя обогнать, с опаской поглядывая: чувство престижа заставляет случайного путника не отстать или замыслил недоброе?..

В Мохаве ночью, где-то на подлете к оазису Нидлс, мы увидели у дороги двух людей в позах безнадежного ожидания. За какие грехи оказались они в неуютном месте земли, можно было только гадать. Они явно хотели выбраться из пустыни. На картонке а поднятой руке мы успели прочесть: «Нам в Альбукерке!» Признаемся, мы прибавили скорость, хотя возможно, что эти двое были безобидными шалопаями. Но даже и ангел не поступил бы иначе. Пустыня. Ночь. Да еще и адрес: «Нам в Альбукерке!» (Альбукерке – город-рекордсмен Америки по преступности.) Днем позже, на том же шоссе 66 в Аризоне, судьба нам послала новых встречных, на этот раз вполне безопасных. У дороги на перекрестке ветер раскачивал повешенного. (Реклама, характерная для пустыни, – и не хочешь, а остановишься.) Остановились. В лавочке сувениров купили по какой-то безделице и поспешили наружу, ибо тут, возле виселицы, происходило нечто занятное.

Рядом с повешенным стоял фургон, запряженный двумя ослами, которым, судя по очень усталым мордам, приятней стоять было бы на траве или хотя бы у сена. Хозяин повозки тут же рядом на маленькой наковальне гнул печку из оцинкованной жести. В данной местности целесообразней было бы мастерить холодильник, но владелец повозки уверенно следовал к своей цели. Он заметил наш к нему интерес и удвоил старания. Мы почтительно кашлянули, подойдя на дистанцию, допустимую вежливостью. Мастер положил молоток, распрямился.

Вспомните михалковского Дядю Степу. Добавьте ему лет 30, оденьте в необъятных размеров поношенный комбинезон, сшитый, наверное, вот так же в минуты вдохновения возле повозки, когда ослы отдыхали. На ногах Дяди Степы должны быть очень большие и тоже самодельные башмаки. Ковбойская «шестигаллонная» шляпа, седая апостольская борода окончательно превратят знакомого вам Степана в мистера Слотса Говарда.

– Слотс Говард, путешественник, – так он представился.

Мы тоже сказали, что путешествуем, сказали, откуда едем, куда вернемся.

– Так, так… – сказал мистер Говард. – Холодно там у вас? – Он явно соображал, какую линию поведения избрать в беседе со столь неожиданными коллегами.

Приняв решение, путешественник полез в задний ящик повозки и предложил нам купить открытки. На открытках была все та же повозка, но еще не побитая на дорогах. Хомуты осликов были украшены колокольцами. На облучке восседал мистер Говард, молодой, бодрый, осанистый. Нынешняя апостольская борода представляла собою щеголеватое украшение «а-ля шкипер». Рядом с улыбчивым, жизнерадостным человеком стояла решительного вида женщина в сатиновой кофте и ковбойской шляпе. Как видно, в качестве символа самых добрых намерений «пожизненной экспедиции» вместе с осликами и хозяевами повозки фотографу позировал белый ягненок, возможно, ставший впоследствии шашлыком.

– У вас тут возраст Христа…

Мистер Говард понимающе улыбнулся.

– Пустыня старит людей…

– Все время тут, в Аризоне?

– Главным образом тут. Но заезжаем и в Новую Мексику и в Неваду. Восемнадцать лет на дорогах…

– Жена по-прежнему с вами?

– А вон готовит обед…

В стороне у костра женщина вела разговор с хозяином лавки, помешивая какое-то варево в котелке.

Полагалось задать вопрос: чем живет путешественник? Но мы догадались: в данном случае отвечать Слотсу Говарду было бы неприятно. Мы спросили: нельзя ли нам вместе сняться? Мистер Говард с готовностью согласился, поддержал идею снять его на повозке и в момент ухода за осликами. Благодарные, мы побежали к машине и достали из чемодана ходовые в Штатах подарки: мини-бутылочку из Москвы и пару деревянных расписных ложек. Обычного взрыва восторга не последовало. За вежливой благодарностью скользнуло даже разочарование. Экзотический путешественник ожидал чего-то другого.

Простившись, уже в машине мы обсудили деликатную ситуацию и пришли к выводу: тонкости поведения иностранца в чужом государстве в данном случае были излишни. К чему мистеру Говарду экзотическая ложка, если главной заботой явного профессионального бродяги было добыть, что хлебать ложкой. Два доллара его бы больше обрадовали.

Мы не успели отъехать, а Говард уже беседовал у фургона с новой парочкой любопытных. Как и следовало ожидать, дело кончилось фотографированием. Так пустыня кормит бродягу…

А как хозяйство в пустыне? Чем живет человек, осевший на этой земле? Индейцы, помимо ремесел, в пустынных и полупустынных районах заняты скотоводством, земледелием, охотой и рыболовством. Белые люди в эти районы поначалу стремились в поисках драгоценных металлов. Все помнят золотую калифорнийскую лихорадку. (Рецидив этой страсти недавно вспыхнул опять.) Неваду называли «серебряным штатом», и только позже, когда на рудных местах остались опустевшие городки-призраки, за штатом утвердился титул «полынный». Серебро и золото есть в Аризоне. Но сегодня, пожалуй, важнее всего находки в пустынях стратегически важных металлов. Аризона снабжает Америку медью. Нью-Мексико – ураном. В Альбукерке, куда просились два парня с пустынной дороги, – центр атомной промышленности. Северней, в городе Санта-Фе, рекламный листок в гостинице уведомлял: мы находимся в 25 милях от Лос-Аламоса, места рождения первой атомной бомбы. А в 170 милях к югу от Санта-Фе жаркой июльской ночью 1945 года бомба была испытана. Изделие, сработанное в пустыне, в том же году обратило в пустыню огромный город. Эхо взрыва все еще слышится. «За год (1973) от болезней, вызванных последствиями взрыва, в Японии умерло 2450 человек», – сообщают газеты. А тут, в Нью-Мексико, безвестный и захолустный некогда городок Лос-Аламос (Одуванчик) стал местом, куда зазывают туристов. «Тут джинна выпустили из бутылки!» – залихватски преподносится Лос-Аламос в рекламном листке.

Но в пустыне осталось много зловещих тайн, сберегаемых от проезжих. Неваду время от времени сотрясают толчки – в этом штате находится полигон термоядерных испытаний. В Неваде базируется и испытывается военная авиация. В пустынях производят и хранят разрушительный нервный газ. (Жертвами газа стали как-то большие отары овец.) Эти тайны пустыня скрывает за полынными, разбеленными маревом горизонтами.

Меньше всего секретов в пустыне у пастухов. Стада и отары при перегонах нередко занимают дорогу. В поисках влаги и корма скотоводам приходится кочевать. Жилища их – едва приметные хижины – сделаны кое-как. Стада и отары встречаешь нечасто. Но, судя по цифрам статистики, скота в пустынях немало – миллионы голов.

Есть в пустынях и пашня. Сеют поливную пшеницу, подсолнух, люцерну. Всюду, где удается из-под земли или по трубам издалека получить воду, пустыня преображается. Пожалуй, самый наглядный пример – Калифорния. Тут поливают более трех миллионов гектаров пашни. Союз солнца, плодородной земли и влаги (разумеется, пот человека тоже что-нибудь значит) сделал чудеса. В Калифорнии собирают урожаи лимонов и апельсинов, арбузов, дынь, груш, персиков, хлопка, подсолнуха, сахарной свеклы, кормов для скота. Из каждых десяти килограммов американского винограда девять собирается в Калифорнии. Районы бывших пустынь держат первое место в стране по товарной продукции сельского хозяйства.

Глядя на бурный рост Калифорнии, несчастливое сочетание природных условий, пущенных в оборот, полынная Невада может только вздыхать. Тут разбейся в лепешку – пустыня остается пустыней. И поэтому штат вынужден «подрабатывать». Каким же образом? Нашли статью дохода особо американского свойства – игорные дома и быстрые, без проволочек, разводы. Во всех штатах азартные игры запрещены. В Неваде игра узаконена и обставлена всеми удобствами века. Цепи супружества тут спадают сами собой, но все-таки надо немножко в Неваде пожить, хотя бы день-два. А поживешь – непременно сыграешь, а играть начнешь – проиграешь. Игорные страсти влекут сюда, разумеется, не фермеров из Айовы, не сталеваров из Питтсбурга. В Неваду встряхнуться едут люди с деньгами. Но и случайный проезжий тоже, конечно, сыграет хотя бы по маленькой, иначе никто не поймет – «был в Неваде и не сыграл!».

Столицы игорных домов известны: легендарный Лас-Вегас и город поменьше, но столь же страстный, честолюбивый, так же сверкающий показным шиком, позолотой и бахромой – город Рино. Лас-Вегас – на юге Невады. Рино – на северо-западе.

Наша дорога лежала через Рино. Уже километров за двести от городка пустыня устами рекламных пингвинов и белых медведей обещала в Рино прохладу, а девицы на живописных плакатах с повязками вокруг бедер, раз в десять более экономными, чем у туземцев Новой Гвинеи, подмаргивали: земной рай размещается как раз на пути в Рино.

Как бы точнее представить вам этот город… Всем приходилось видеть разодетого фата с перстнями, с золоченой булавкой на галстуке, с платочком в нагрудном кармане, прическа берберийского льва, ногти оберегает старательней, чем Конфуций. Словом, весь напоказ. Идет такой человек, и кажется ему: земной шар слегка прогибается под подошвами модных ботинок. Представьте теперь, что модник ступает не по сверкающей зале и не по улице в свете неона, а по безлюдной степной дороге. Таков и Рино в пустыне Невада. Тротуары из пластика. Цветы – где живые, где тоже из пластика. Огни, позолота, никель и зеркала, три небоскребчика для престижа. На главной улице – замысловатая арка и надпись: «Рино. Самый большой маленький город в мире».

На улицах толчея. В идущих рядом с тобою легко заподозрить приехавших разводиться. А поскольку всякий вакуум чем-нибудь заполняется, сюда, как мошки на мед, спешат искатели счастья или хотя бы каких-нибудь приключений – по коротким юбкам Рино занимает несомненное первенство в Соединенных Штатах Америки.

Игра… Весь город играет! Игорные автоматы установлены всюду: в залах бесчисленных казино, в кафе, в лавках, аптеках, на мойке автомобилей (пока ожидаешь – сыграй!), возле бензоколонок, на вокзалах, в холле гостиниц, в общественных уборных, просто на улице. Играй! Играют. Сосредоточенно стоят у сверкающих никелем «слот-машин» мужчины и женщины, старики и подростки, девушки и старушки, лысые и с шевелюрой до плеч, бедные и богатые. Сунул монетку в щель, повернул ручку, и сразу ясно: выиграл или нет.

Мы тоже решили сыграть и, конечно, не на ходу в какой-нибудь забегаловке, а в казино, и по возможности самом богатом… Легко открылась массивная дверь. Прохладно. Два десятка шагов через холл, наполненный ангельской музыкой, и мы у цели. В огромном зале вовсю игра. Стены и потолок в этом храме азарта зеркальные. Играло с полтысячи человек, но отражения в зеркалах заставляли подумать, что вся планета, забросив дела, предается тут пагубной страсти.

Посредине залы располагались столы, походившие на небольшие футбольные поля. Над столами сосредоточенно, не выказывая волнения, чуть склонившись, стояли серьезные игроки. Тут попахивало сотнями и тысячами долларов. Но выиграть или проиграть было до глупого просто – швырять по сукну янтарный кубик с точками домино мог бы, кажется, и ребенок. От того, где и какой стороной упал кубик, все и зависело. За игрой наблюдал проутюженный, в черном и белом, стройный, невозмутимый посредник – служащий казино. Вульгарных куч денег на столах не было. Служитель чем-то вроде граблей на длинной изящной ручке, при сдержанном шепоте наблюдателей двигал по полю кругляшки-боны, расчет по которым производится в кассе.

Казино гудело ульем. Мы чувствовали себя зрителями грандиозной оперетты, но зрителями, которых затащили на сцену. Стоять просто так было нельзя. Надо играть. И мы начали. Разумеется, мы не стали протискиваться к зеленым столам. В оперетте достаточно маленьких скромных ролей – повсюду стояли серебристые «слот-машины». Мы выбрали место рядышком с накрахмаленной старушонкой, решившей обанкротить Рино с помощью двадцатипятицентовых монеток, и стали делать то же самое, что и она. Сразу же убедились: ничего нет проще игры на деньги! Машина была маленьким индивидуальным «спортлото». Сунул монетку, крутнул и смотри: если в окошечках появились рисунки четырех яблок (или четыре груши, персика, сливы, вишни) – ты выиграл, машина отдает капитал в соответствии с твоей ставкой. Но если в окошечках получается фруктовое ассорти, скажем, три груши и одна слива, надо лезть в карман за новой монеткой. Довольно скоро мы убедились: машины очень надежно сконструированы в пользу пустынной Невады. Понаблюдав за старушкой, забывшей в азарте обо всем на свете, мы, как говорят, вышли из игры.

С удовольствием подурачились. Полагаем, многие, проезжая Рино, поступают именно так. Но Достоевский (сам, кстати, игрок азартный) превосходно знал слабости человека, когда описывал страсть игрока. Многие покидают Рино с потухшими взглядами. И как насмешка, на выезде, уже в пустыне – будочка с надписью: «Еще один шанс. Сыграй!»

Сколько, вы полагаете, оставляют американцы в игорных домах? В год нашего путешествия эта сумма равнялась миллиарду долларов. Читая справку статистики, мы улыбнулись: в миллиарде были и наши 2 доллара 50 центов.

Индустрия игры – это не только роскошные казино и прорва клюющих по зернышку «слот-машин». Игорная индустрия – это еще и гостиницы, бары и рестораны, авиационные линии, вокзалы, ночные клубы, бассейны… Кто этим владеет? Щупальца игорного бизнеса длинные. Все, кто сумел присосаться к злачным местам пустыни, внакладе не остаются. Но пиявкам, говорят африканцы, достаются лишь капельки крови, крокодил же глотает большими кусками.

Назовем человека, кому от игорного бизнеса достаются большие куски. Официальная справка. «Говард Хьюз. Возраст – 67. Миллионер по наследству. Владеет авиационной линией „Хьюз эйр уэст“, рудниками, гостиницами, игорными домами в Лас-Вегасе и Рино». Неваду называют «империей Хьюза». В империи цветут воровство и мошенничество. Сам Хьюз обвиняется в неуплате налогов со своих барышей (худшее преступление в Америке!). Богач, в свою очередь, возбудил скандальное дело против управляющего делами Роберта Мейхью, который «слишком уж беззастенчиво грабил хозяина». А управляющий, как прояснилось, когда катушку стали раскручивать, состоял в нежной дружбе с губернатором штата… Такие дела в пустыне Невада.

Говард Хьюз, между прочим, имеет некое сходство с нашим знакомым, бродягой Слотсом Говардом. Оба любят пустыню. Оба страстные путешественники. Обе фигуры несколько эксцентричные. Но Хьюз ведет с Америкой игры в прятки – много лет никому не показывается, говорит только по телефону. Слоте Говард, напротив, старается всячески привлечь к себе внимание, этим только и кормится. Доход владельца двух осликов – случайный доллар. А Говард Хьюз, возможно, даже не знает, сколько у него «в кошельке». В справочной книжке о Хьюзе сказано кратко: «Миллиардер. Один из самых богатых американцев».

Между двумя полюсами (Слотс Говард на осликах – Говард Хьюз на личном комфортабельном самолете) живет в пустыне Неваде и трудовой люд: пастухи, рудокопы, обслуживающий персонал на военных базах, танцовщицы, повара, электрики, мойщики автомобилей и чистильщики ботинок… В Америке каждый хочет разбогатеть. Но в пустыне климат особый – богатеть хотят быстро. Однако решать проблему хождением в казино никто тут не будет, это иллюзии для заезжих. Ищут другие пути.

С одним из жаждущих быстро разбогатеть мы познакомились, уже покинув Рино. Проезжая по Калифорнии, заглянули в газеты. Огромные заголовки сообщали о грабеже. Рядовое для Америки происшествие, но с финалом трагикомическим, прямо в опереточном духе Рино.

2 июля в городе приземлился пассажирский «Боинг-727», совершавший полет по маршруту Нью-Йорк – Сан-Франциско. Житель Рино, служащий казино «Харра» Робб Хедди («22-х лет, рост 180, худощав, воевал во Вьетнаме») захватил самолет и, угрожая бомбой, потребовал 200 тысяч долларов и два парашюта. Власти начали оттягивать время – в местном банке таких денег, мол, нет. «Потрясите игорные автоматы!» – приказал Хедди. Мешок с деньгами и два парашюта доставили в самолет. Насмерть испуганных пассажиров служащий казино отпустил, оставив заложниками пилотов и трех стюардесс. Ночью «боинг» поднялся. Робб Хедди выпрыгнул с парашютом… А когда над пустыней поднималась заря, этот малый увидел, что окружен полицейскими. Оказалось, парашюты незадачливому грабителю подсунули с радиодатчиками. Пока он спускался, квадрат приземления засекли. Парень покорно ступил под своды закона.

– А деньги? Давайте-ка деньги, – сказал детектив.

– Деньги… Денег у меня нет.

– Это как же?

Денег у парня действительно не было. Когда парашют раскрывался, руку рвануло так, что мешок отскочил. Бедолага грабитель признался, что в поисках денег на коленях: ползал всю ночь. Вывихнутая рука и подранные штаны свидетельствовали: говорит истину. Стали искать мешок и скоро нашли.

Такова «жемчужина Невады», опереточный город Рино. Если бы планета Земля вынуждена была время от времени приносить жертвы какому-нибудь космическому дракону, с городом Рино можно было бы расстаться лишь с очень маленьким сожалением,

Что же еще о пустыне? В географическом смысле земные пустыни, к сожалению, растут. Растет Сахара. Растут пустыни континента Евразии. Не является исключением и Америка. Триста лет назад пустыни на континенте занимали два с половиной процента. Сейчас они занимают десять процентов. Причина: хозяйственная деятельность человека и, в частности, казалось бы, безобидная вещь – овцеводство. Перевыпасы начисто разрушают хрупкий покров земли. То, что вчера было всего лишь засушливой зоной, сегодня пустыня. Еще больший урон хрупкой растительной жизни наносит всякого рода вездеходная техника. Следы от гусениц и колес в засушливых зонах не исчезают многие годы и часто дают начало мертвым пространствам песка и глины. Если не изменяет память, кажется, в штате Юта мы видели скромный плакатик, изготовленный, как видно, местным философом. Мысль на фанерной дощечке была очень древней: «Человек идет по земле, а пустыня следует за ним по пятам».