Машин телефон в Красноярске зазвонил в два часа ночи. Водилась за ней привычка полуночничать, так что никто в их маленьком доме тогда не был разбужен. «Межгород», – отметила Маша, пока бежала на кухню, чтобы снять трубку. Не то чтобы она удивилась, скорее, стало чуть тревожно: мама звонила вчера и лишний раз не стала бы ни тратиться, ни суетиться, чтобы позвонить из командировки – как да что... В это трудно поверить теперь, но сотовая связь, как джинсы, еще не успела охватить «самые отсталые слои населения». Точно, Москва на проводе.

– ...Маша, тут твой отец. Хочет с тобой поговорить. Я сейчас передам ему трубку.

– Господи, зачем?!.. – вырвалось у Маши.

Отец... Мама обычно говорила «твой родитель».

До неприличия банальная история.

Просто они не были знакомы. Она никогда его не видела. Не слышала его голос. И вот тебе на!.. «Тут твой отец!» Хотя нет, видела однажды, в телевизоре. «Маша! Маша! Иди скорей! Твоего отца показывают!..» Фантом, да и только.

Это, конечно, не было трагедией всей ее жизни. Да и потом, ей ведь не четыре года. И давно уже не пятнадцать. И даже не пятнадцать с половиной. В общем, бывает хуже. А ей... Ей, в сущности, повезло. Ей было никак. И вот это «никак» надумало перейти в «нечто». Господи, зачем?!

Маша даже заволноваться не успела. Волновались, похоже, там. Голос выдавал человека солидного. Костюм в полоску и благородная седина. Но чем размереннее звучали слова, тем большую неопределенность, даже зависимость от любого ее сиюминутного настроения передавал неуловимый эфир. Она это мгновенно уловила, не дурочкой родилась, но не стала этим играть, лишь холодок подпустила, отвечая на продуманный спич со всей сдержанностью. «Да, Андрей Иванович. Нет, Андрей Иванович. Спасибо, Андрей Иванович».

– ...Маша, я тут «привет» тебе передал, – сообщил первым делом «костюм в полоску».

«Вот так вот, сразу?..» – ернически подумала Маша, но не ответила ничего.

Ясно. «Привет» вполне материален и его можно подержать в руках, не то что большой привет от удава мартышке. Это были герои того замечательного времени, когда тетенька-дикторша из телевизора «тоже собиралась на работу», натягивая чулки. И не удивительно: мама была такая же красивая, а телевизор был черно-белый.

– ...Я подумаю. Спасибо за приглашение, – ответила Маша Ядренову, теребя провод старенького телефонного аппарата.

«Ну что ж, в Москву так в Москву», – ответила Маша самой себе, разжимая ладонь и отпуская трубку.

– Как ты думаешь, мне поехать?.. – спросила она через минуту.

Вопрос предназначался тому нелюбопытному лежебоке, который, казалось, даже позы не изменил за время исторического разговора: так и смотрел в экран телевизора. Удивлял он ее порой своим нелюбопытством. Если бы сама не заговорила, ведь не стал бы и спрашивать ни о чем!

Этим летом они собирались пожениться.

Татьяна поеживалась от промозглого ночного воздуха, стоя на крыльце ресторана, в котором Ядренов «бывал». Уважал он русскую кухню. Ну да, у них тут в Москве другие мерки. «Черная икра с авокадо», – усмехнулась в душе, удерживая в памяти название диковинного овощефрукта. Завтра рано вставать.

– А она добрая или злая? – спросил Ядренов, прикуривая сигарету от дорогой зажигалки.

Курил он мало, скорее так, покуривал. Подтаивали в весеннем воздухе огни ночной Москвы. Красноярск уже не казался таким далеким.

«Да, время никого не красит», – подумал Ядренов.

«Да, жаль, что Маша не увидела его раньше», – подумала Татьяна.

– Ну, как ты думаешь?..

– Не знаю, Матрешечка, как хочешь...

Он звал ее так обычно, любя. Вообще-то у нее было много имен. «Матрена Ядрена» – это когда злился, но не сильно. Не умеет он злиться. Еще она была «Ядреная бомба».

Она же звала его Сеней. Сеня – это Семён. Серьезный мужчина.

– Представляешь, сестры хотят со мной познакомиться! Такое странное слово – «се-стра», – проговорила Маша, словно пробуя его на вкус.

– Действительно, почему бы и нет? Но, ты знаешь, я за тебя боюсь.

Он много про нее знал. Много, хоть и не все, а всего она и сама о себе не знала. Когда человек узнает о себе все, ему становится скучно. Тогда там, где все решено, тоже кто-то начинает скучать и отворяет последнюю дверь. Скучно пока не было.

– Мне давно было интересно, кто из нас больше похож?.. Сень, а ты за что боишься? Что я сорвусь и стану дерзить?

– Вроде того. Я даже боюсь тебя отпускать...

– По-моему, я имею на это право. А что, по-твоему, я должна сказать: «Здравствуй, папа»?

– Я думаю, он этого от тебя ждет...

Нет, не было у нее на душе ни зла, ни обиды. Да и то правда, за что ей обижаться на него или на судьбу – за то, что искала отца в других мужчинах?..

«И нет ни печали, ни зла. Только северный ветер. Мы у него в ладонях». Это Б Г.

– Ты знаешь, самое интересное, что я могу быть... какой угодно! А какие ко мне могут быть претензии? У меня ведь не было отца. Недостаток воспитания, ха-ха.

Странно, но согрели душу ей эти слова: «Я за тебя боюсь». Прежде за нее никогда не беспокоился мужчина.

– Это мать моей старшей дочери, – объявил Ядренов водителю, когда они усаживались в его служебную «Волгу».

«И ведь нашел, разузнал!.. Сорвал с заседалища», – думала Татьяна. Ей отчаянно хотелось спать. День был слишком длинный.

Награждение уже плавно переходило в банкет, когда явился Ядренов, везде-то у него связи! «Да бог с ним, с банкетом, вот с соседом по региону не пообщалась! Как там у них дела? ...А фотографии Машины придется ему отдать. Марине потом вышлю почтой, если что...»

Марина Артемьевна Старцева была студенческой подругой. Осталась в столице. И Ядренов остался. Только он «женился на москвичке». Это Татьяна всегда так говорила. И ударение нужно ставить на последнем слове.

Пусть деловая Москва оставит им с Мариной немного времени. Но это уже завтра...

...Дорожные сборы и хлопоты были наконец позади. Ох, и помотали ей нервы эти дела: шутка ли, оформить загранпаспорт в считаные дни!

Маша даже осунулась: «И как я такая поеду, худющая – шкидла, одно слово!..»

«Поедешь за границу с одной из сестер» – так решил Ядренов. Идея была, надо сказать, эдак пятилетней выдержки, как хороший коньяк... «Декларацию о намерениях» мама привезла еще из прошлой своей командировки в Москву, но тогда, видно, звезды еще не встали в нужной последовательности и ничего не случилось.

Зато теперь... Москва встречала хмурым дождиком. В Красноярск уже пришло лето, а здесь было холодно.

«Интересно, это в Москве так принято – задавать вопросы и вести важные разговоры в машине? – Маша покосилась на водителя. – Другой темп жизни, что ли, другие и правила. Сейчас или никогда. Время дорого», – так думала Маша, поглядывая на отца. В голову лезли одни штампы. А он поглядывал на часы.

Все было... обыденно как-то. А как еще? Подъехал, вырвался с работы, увидел, встретил, или наоборот – встретил, увидел, а теперь они едут домой. Папа встретил дочку, которая улетала на один день. Выкроил пару часов в своем жестком расписании.

– Аллочка! Мы едем. Минут через тридцать. Да? Ла-адно.

Портфель рядом, большой, как и он сам, в меру потрепанный и солидный. Нейтральная территория. Шлагбаум. Демаркационная линия. Снова взгляд на часы. Руки. «Руки как у меня».

«...И чем занимается? Чем думает жить? И чем только думает? Ничего внятного... Хорошо, что мои не такие», – подумал Ядренов и осекся, а вслух сказал:

– У вас живность-то дома есть какая? У нас целый зверинец. Сейчас будут тебя встречать.

Маша живо представила пса, большого и гладкошерстного, с брылями – именно такой должен быть у Ядренова, – его горячее дыхание и капающую слюну.

Широкая дорога сделала крюк по окраине Москвы, сменила урбанистический пейзаж на природу Средней полосы, прикоснулась к череде коттеджей, похожих друг на друга, как близнецы-братья, и взялась выруливать куда-то по колдобинам проселка. Ядренов всегда был индивидуалистом и не признавал ничего одинакового, «как у всех». Потому дом его стоял, по меркам селян, малость на отшибе. А до проселочной дороги у него и его занятых соседей «на выселках» руки не дошли. Зато здесь, совсем рядом, была березовая роща и Андрей Иванович говорил, что он живет среди берез.

«Тщедушный лесок», – подумала Маша. Это вам не правый берег Енисея, с его лисичками, не путать с лисицами, и медведями. Впрочем, и то и это равно далеко от жителя Красноярска, испорченного цивилизацией.

Алла Руслановна встретила их на дорожке у ворот, ласково поприветствовала Машу, ей даже захотелось ее обнять. Смешной вислоухой и вихрастой Клепе тоже захотелось всех обнять, хотя сначала, для приличия, на гостью полагалось звонко потявкать.

Еще один представитель семейства Ядреновых был очень занят на веранде: пытался зацепить лапой бутончик с чудного розового куста, приготовленного к посадке. Это было увлекательно и опасно: куст оборонялся и выставлял колючки. Бандит был породистым до безобразия жемчужно-серым персидским котом с длинной родословной и наследственным именем Ян из Ожерелья Звезд. В миру звался Яша, был молод, полон сил, переловил всех мышей в доме и задирал красотку Клеопатру на том основании, что она этого делать не могла, а может, не хотела.

Вчера здесь было людно и шумно, вчера справляли чей-то день рождения, жарили барбекю на лужайке, кушали икру на веранде и пели под караоке в домике для гостей.

Домик для гостей тоже в два этажа, но обычно там никто не живет. Комната Ани и комната Яны всегда ждут их в «большом» доме, который на самом деле не такой уж большой, но там есть все, что нужно для комфортной жизни, бассейн вон тоже. Есть.

«Ба!.. Да у нас и бассейн имеется! Только малость высох. Олигарх средней руки», – определила для себя Маша.

Воды в бассейне не было.

Ядреновы явно из породы людей, которые могут и умеют жить со вкусом. Со вкусом к самой жизни. Внутри дом ничуть не похож на те, что красуются на глянцевых разворотах модных журналов. Нет там ни смелых дизайнерских решений, ни бездушного гостиничного шика. Вещей случайных или тех, которые просто жалко выбросить, там тоже нет. Всякие интерьерные штучки подобраны... просто идеально подобраны. Дом дышал теплом, в нем жила душа. Хай, «Пряничный домик»!

Ядренов поднялся наверх и переоделся, решив, что в контору сегодня уже не поедет. Больше всего ему хотелось сейчас прилечь. Спина снова давала о себе знать. «Неужели сейчас? – думал он. – Не вовремя, черт! А когда оно вовремя?»

Это все одуванчики! Знаете, «олигархи» иногда сами поливают огурцы и сражаются с одуванчиками. И на этот раз они его, кажется, одолели.

А Яна уже в Турции. Ждет ее там. «Так и знала», – Маша едва не сказала это вслух. Турецкий берег давно изведан нуворишами всех мастей, и поехать в Турцию, в ее представлении, было большой пошлостью, хоть и не избалована она заграницами. «Тебе нельзя на солнце!» – беспокоилась мама. Ну что же ей – не жить, не дышать?.. Турция так Турция! А может, туда, где не так обжигает солнце?.. Горячо-холодно. Вот в Юрмале – там тоже есть море. Только Яна ждет ее совсем на другом берегу. Холодно-горячо. Правда, с ней там еще ее друзья отдыхают – молодая семейная пара. Вряд ли они тоже ее ждут. Снова холодно.

– Машку надо откармливать! – повелел Ядренов.

Видно, здорово она избегалась в эти дни.

Алла накрыла стол на веранде. Как здесь, должно быть, хорошо вечером после жаркого дня, когда можно распахнуть все окна и ветерок будет трепать занавески. Сидеть, вдыхать запах скошенной травы, потягивать пиво или пить вино. И знать, что здесь твой дом и не нужно никуда ехать, чтобы вернуться в пекло и суету мегаполиса, да будь он хоть сама Москва.

Алла положила Маше куриную ножку. Ядренов разлил по бокалам вино. Выпили за Машин приезд.

– Маша, ешь икру! Икру, поди, не каждый день приходится есть? – сказал Ядренов.

– Да уж, не каждый, – спокойно согласилась Маша.

Она никогда не страдала отсутствием аппетита или излишней озабоченностью насчет объемов своих бедер. Природа ей это пока позволяла, а о том, что будет завтра, она предпочитала не задумываться. Но есть почему-то не хотелось.

Алла смотрела на Машу. Машу это нисколечко не смущало. Она приехала, чтобы ее разглядывали. И задавали вопросы. А она будет отвечать очень складно и умно. Или не будет. Она ведь имеет на это право. И будет задавать свои вопросы. И разглядывать.

– Как там у вас новый губернатор?..

И Маша что-то отвечала, будто имела на это право. Чувствовала себя экспертом-политологом, только без лицензии. Это как на экзамене:

не молчать, говорить, не важно что. Лучше, чем просто пожать плечами.

– У Маши черты тоньше, – заметила Алла. – Я бы написала ее портрет. А наши девочки красивые, – добавила она, словно опомнившись.

Лицо отца казалось Маше неподвижным. Невозможно было угадать, о чем он думает.

– Она похожа на бабушку, – сказала Алла.

Еще бы. Конечно, похожа. На свою бабушку. Ей всегда это говорили.

Клепочка, ушки на макушке, крутилась у стола, в основном стараясь завладеть вниманием мамочки. Папочка иногда слишком непроницаем, а потому недоступен. Яшка не суетился. Он лениво щурил янтарные глаза с любимого плетеного кресла из модного ротанга. На кресле лежал мягкий вязаный коврик, на котором так удобно оставлять лишнюю шерсть. «Фамилию позорит, – думал Яша, – лучше бы мышей выслеживала».

Щелки янтарных глаз дрогнули и приоткрылись: звенело.

– Да? Да-а, – Алла Руслановна взяла трубку и коротко взглянула на Андрея Ивановича: – Это Анечка! Резюме? А когда тебе надо отдать? Уже?.. Ну надо было написать, что владеешь. Ты ведь знаешь язык. С папой поговоришь?

Алла передала трубку Ядренову. А Маша пыталась угадать, когда же появится Анна и скажут ли хоть слово о том, что она прилетела.

Сегодня Анечка не приехала. И назавтра не приехала. А что, разве должна была? Сейчас ведь было начало рабочей недели.

Аня и Яна были настоящими московскими яппи . Или стремились ими стать. Второе «верхнее» образование, стажировка в Италии, «эм-би-эй» , лестница в небо... Папа поощрял. Папа подставлял плечо, давал отмашку и придавал ускорение. Внуков ему тоже хотелось. Но тут: очередная стажировка в Британии, новые возможности и блистательные перспективы. Что ни говори, женщина должна уметь позаботиться о себе сама. «Ничего, наши грачи еще не скоро улетят...» – говорила мама, которая сама родила в тридцать лет, да двойняшек! И снова: крысиные бега, еще одна ступенька, еще одна тысяча долларов, еще один модный ночной клуб, еще один вечер, еще один год...

Ева Друнова доедала третий бутерброд и сильно рисковала, когда задала молодой гостье вполне невинный вопрос...

Гостья появилась раньше нее и даже, кажется, ночевала в этом гостеприимном доме, где она так любила бывать и любила бы еще больше, если бы не боялась показаться навязчивой. Ева была женщиной, которой всегда «за...», но ее возраст никогда не коррелировал с самоопределением в жестких временных рамках, задаваемых самой жизнью, которая всегда так сложна, а подчас и груба... Ева была женщиной трудной судьбы, до крайности одинокой и ужасно экспрессивной, что несло в себе некоторое противоречие, поскольку освободить собственную экспрессию в одиночестве – означало бы просто тихо напиться, а это не выход из коллизий, которые то и дело подбрасывает жизнь, особенно для натуры тонкой и эмоциональной, требующей ответа и отдачи от тех, кому она несет и отдает без остатка самое ценное – самоё себя... В общем, Ева была друг семьи.

Все это Маша успела понять, пока не кончились бутерброды, что, впрочем, ничуть не помешало женщине с таким интересным именем и судьбой выдать о себе массу информации совершенно незнакомому человеку и лишь потом озадачиться вопросом: «А кто это?»

– Маша, а вы кем приходитесь Андрею Ивановичу?

Кусок бутерброда чуть не попал «не в то горло»:

– Я его старшая дочь.

Да-да, именно так!.. Ядренов сам подкинул подходящую ко всем случаям «безопасную» формулировку. Но странно, почему она об этом спрашивает? Маша была в полной уверенности, что... всем все известно и все понятно. По-крайней мере, тем, кто случайно проходит мимо и приходит к позднему завтраку, а Яшка и Клепа не возражают. А если неизвестно и непонятно, то почему нужно кем-то кому-то приходиться?

«Я его старшая дочь». Это звучало не так, как если бы ей вздумалось сказать: «Я его младшая жена», но Ева почему-то сказала: «Ой».

– Ой. Спасибо, что я сижу! Нет, это правда?!. Не может быть! Ой, дайте я на вас посмотрю!..

– Сейчас, только перестану глупо улыбаться, – ответила Маша. Рот ее действительно растягивался до ушей.

– А правда, она похожа! Похожа на маму Андрюши! – Ева обращалась к Алле и была уже в полной экзальтации от свалившейся на ее седеющую голову «новости».

Алла, напротив, хранила спокойствие и улыбалась терпеливо и, казалось, чуть снисходительно все то время, что Ева расточала саму себя и похвалы ее красивому дому.

– Ой, ну расскажи, расскажи!.. Как же вы встретились?! Как это было?

– Вы имеете в виду сейчас, то есть... вчера? – запуталась Маша.

Она пожала плечами. Обыкновенно встретились.

Маша вспомнила всю «дежурность» знаменательной встречи. Ядренов протягивает руку, чтобы взять у нее дорожную сумку, а она протягивает ему ладонь... Глупость какая-то. Ну ему, конечно, ничего не остается, кроме как ответить теплым дружеским рукопожатием.

– Ну да! Ведь вы не виделись прежде? Ой, я не могу! Ну надо же! – восклицала Ева.

– А вы не знали, что у Андрея Ивановича есть еще дочь? – отвечала Маша вопросом на вопрос.

– Нет. Ну до чего же она похожа!.. – снова восклицала Ева.

– Как же, ведь вы дружите со школы? Как же вы не знали?.. – удивлялась Маша.

– Мы дружим, но в душу-то друг другу мы никогда не лезли. Алла! А для тебя это была такая боль, да? Когда ты узнала...

– Я всегда знала, с самого начала, – ответила Алла.

– Ой, ну ты героическая женщина! Маша, а вам понравился дом?

– Да, красивый дом. Такой вроде бы небольшой, но уютный.

– А мне все тут так нравится! Вот этот стол, наверное, жутко дорогой, да? Тысяч десять?..

– Да нет, – смутилась Алла. Не нравилась ей эта тема.

Большой обеденный стол из массива бука элегантно сияет даже от скупых лучей московского солнышка. А скромное обаяние новорусской буржуазии чуть тускнеет от прямолинейных вопросов.

– Ну а с девочками-то ты уже виделась?

– С Аней и Яной? Пока еще нет, – ответила Маша, словно заглаживая какую-то неловкость. – Яна в отъезде, а Аня... работает. Я ведь только вчера приехала.

Во всем этом сумбуре, как изюм в булке, попадались неоспоримые факты и наблюдения, ценность которых сомнению не подвергалась, но была обратно пропорциональна щедрости пекаря. Какой Андрей замечательный человек, сколько раз он ей помогал! Он многим людям помогает – такой уж он... Вот и сейчас, да он ее просто спас!.. А в Думе у нее на днях украли зонтик. Не где-нибудь – в Думе! Отличный французский зонтик! А еще, кому, как не ей, это знать: расхожая формула «лучше поздно, чем никогда» верна не всегда. Иногда слишком поздно и поэтому – никогда.

«Классная тетка!» – думала Маша, провожая взглядом Еву, которая удалялась по мощеной дорожке между петуньями и фиалками. Дождик опять покрыл все вокруг мелкими брызгами – и когда успел? Яшка вынырнул из-под куста смородины, весь мокрый, не жалеет свою породистую шерстку. У него тоже не было зонта.

Три раза по три. И дважды «решки» вместо «орлов». Это значило «нет». Комбинация из трех монет показывала Турции убедительную комбинацию из трех пальцев.

Солнышко выбилось из-за туч, падало на паркет и приятно подсвечивало цветное стекло в двери. Монеты без звука шлепались на мягкий ковер. В комнате Яны на втором этаже Маша торговалась с Фортуной. Турция или Прибалтика? Горячо-холодно? «Ты можешь поехать куда угодно»... Берите, сколько хотите – хоть два.

Машка вдруг оказалась в самой что ни на есть гуще жизни: банкеты, рауты, вояжи. Вот и юбилей сотрудника как раз случился.

Алла Руслановна надела что-то летящее в восточном стиле и пахла вкусными духами.

– А ничего, если я буду в джинсах? – спросила Маша. – Я как-то не рассчитывала попасть на торжественный ужин...

– Ой, да там будет кто в чем, не переживай!

Ядренов заехал за ними в шесть, они разместились в знакомой «Волге» и поехали в ресторан. Цветы, подарки – все заказано и доставлено заблаговременно. Ядренов листал бумаги на заднем сиденье.

Их появление в банкетном зале напоминало выход высочайших особ. Ни больше ни меньше царственное семейство и она, случайно оказавшаяся подле. Ядренова все уже видели, Ядренова с супругой тоже наблюдали не раз, поэтому пятьдесят пар глаз устремились на Машку. Главнокомандующий, мадам генеральша и она – то ли падчерица, то ли принцесса.

Особо цепким взглядом выделялась дама в накидке из какого-то меха. Маша изо всех сил старалась держать спину, улыбаться, смотрела на все чуть рассеянным взором и ничему не удивлялась. Она так замерзла в этой Москве, что тоже не отказалась бы от какой-нибудь шиншиллы.

– Мне знакомо ваше лицо! – сказал Маше солидный мэн, отпустив руку Ядренова.

– Вы не могли меня видеть, – улыбнулась она. – Я никогда не была в Москве.

Визиты в столицу в нежном возрасте были не в счет.

– Да я точно вас где-то встречал! – настаивал Солидный.

– Это моя тайная сибирская дочь, – не без удовольствия сообщил ему Ядренов, делая паузы между словами.

Люди не любят небожителей. Люди любят чужие грехи. Живое воплощение последних стояло перед ними и хлопало длинными ресницами. И пятьдесят оживленных, беззастенчиво любопытствующих и с ними дама «в шиншилле» переводили взгляд с нее на Ядренова и обратно.

Хуже всех чувствовала себя Алла. Ядренов говорил речь. Это у него всегда хорошо получалось. Он был здесь главный. И кадры, держась за бокалы, неотрывно смотрели ему в рот. А когда главный переводил дыхание, кадры переводили взгляд на тарелки с семгой. А потом их любопытство настигало ее, Аллу.

Маша заприметила блюдо с киви и клубникой и больше ни на что не глядела. Есть опять не хотелось. Если бы думать было не о чем, она бы наверняка решила, что с ней что-то не так. Заболела она, что ли? Настолько это было на нее не похоже. Ну вот, разве что рыбки – во-он с той тарелочки на вилку поймать...

– Я не знаю, как быть. ...Яна ведь там не одна, – говорила Маша в пространство. Пространство отзывалось возбужденным, но сдержанным гулом голосов, позвякиванием стекла и постукиванием вилок. Андрей Иванович и Алла материализовывались в этом пространстве в двух шагах от нее, но были как будто где-то не здесь.

– Вдруг я в компанию не впишусь? А с другой стороны, у меня будет возможность побольше пообщаться с Яной... – сама себе толковала Маша.

Вопросы отлупились от звякнувшего стекла и увязли в жюльене.

После второй перемены блюд Ядреновы отбыли.

– Марья! – настойчивый, но мягкий баритон (кажется, так) вытащил гостью из огромной «малахитовой» ванны.

Ее никто так не называл. Только дядька, родной мамин брат, которого она с детства нежно любила за то, что подбрасывал ее до потолка, пел смешные песни под гитару и вообще...

«Правда, я на него похожа?» – говорила она, когда подросла.

– ...Марья, – Андрей Иванович появился в дверном проеме комнаты на втором этаже, – вот тебе... на расходы. Ни в чем себе не отказывай.

Марья смотрела на мизансцену с изумлением и скукой, как зритель из партера. Несколько новеньких купюр приятного достоинства легли на стол в комнате Яны.

– Не надо. У меня есть деньги, – она честно пыталась упираться. Это было забавно и неловко, только почему-то не за себя. Ядренов бросал негодное топливо в сырой костер. Какое свинство с ее стороны – не испытывать ни капли благодарности! Аплодисменты.

В окно било утро. Москва уже ждала их. Пора. Андрею Ивановичу – на работу, делать зелененькие бумажки, а Машке – разбрасывать их. Метро, музеи, магазины. Переходы, площади и переулки. Памятники, проспекты и... приезжие, толпы приезжих. Москва, короче. Москва, которая никогда не станет ее Москвой. И не нужно для этого становиться «ма-а-сквичкой», вытягивая в каждом слове капризное «а». Просто это не Москва Ядренова, не Москва Яны и Ани, даже не Москва Марины Старцевой. Это всего лишь музеи, магазины и снова метро.

– Ну что, ты решила, куда поедешь? – спросил Ядренов уже в машине. – Если не в Турцию, то надо делать визу.

– Да я уже и монетки подбрасывала...– Маша дернула плечиком.

Не хотелось показаться размазней – ни то ни се, ни рыба ни мясо. Креветка, наверное.

– Брось еще раз. Ну что, загадала?..

Ядренов открыл «орла» на большой ладони.

«Это его любимая игра», – сказала потом Татьяна.

Вечером Ядренов слег. То есть лежать ему вовсе не хотелось, но встать он тоже не мог. Спину прихватило совсем некстати. Ничего, он не привык киснуть. Завтра Машка уедет, а когда вернется, он будет в порядке. У него неделя.

– Поедешь в Мармарис. Это маленький курортный городок на границе двух морей – Средиземного и Эгейского.

Слова звучали волшебной музыкой, но что-то было не так. А что именно – Маша никак не могла понять. Но добрая фея уже взмахнула своей палочкой. А может, вместо палочки у нее теперь пульт дистанционного управления, мобильный телефон и карта Viza, для надежности.

– Мар-ма-рис? – переспросила Маша. – Это как барбарис, только ударение на первый слог?

– Мармарис, – повторил Ядренов. – Познакомишься с Яной. Яна... Она общительная, любит компанию, любит повоображать... Не обращай внимания. Я думаю, вы найдете общий язык. Может сказать иногда что-нибудь резкое. Ты на нее не обижайся. Она хороший человек.

Маша снова взяла в руки снимок. Луноликие сестры смотрели с фотографии... чуть по-разному. Жестковатая складка рта и прямой, словно с вызовом, взгляд Яны отличали ее от сестры. «Наверное, Андрей Иванович прав. Ну-ну. Посмотрим».

– Может, стоит что-нибудь взять почитать?..

Маша оглядывала ряды книжных полок в комнате Яны. Ничего «пляжного» как-то не попадалось на глаза. А впрочем, она давненько не «прожигала жизнь» на пляжах и с трудом представляла себе время и пространство, когда они сходятся в мелькании солнечных бликов на морской глади. Бывают на свете такие места.

– Как вы думаете, взять?.. – Она взглянула на отца.

– Ну ты уже реши что-нибудь!..

Ядренов скрипнул зубами от боли. Проклятый ишиас! Проклятые одуванчики!

Она уже прошла один какой-то кордон и почти подошла к таможенному контролю, а потом поняла, что до самолета еще почти час и...

– Ой, можно я вернусь?..

Ей срочно, срочно нужно было позвонить! Кому-нибудь.

Вопрос звучал забавно и беспомощно одновременно. На девушку посмотрели с недоумением. Ну вернитесь.

По карточке междугородней связи можно говорить хоть полчаса. Автоматов вокруг множество. Она лихорадочно накручивала диск то на одном аппарате, то на другом, не забывая про длинный гудок, решеточки и звездочки. Ей очень, очень было нужно...

Такого чувства бескрайнего одиночества она не испытывала с шести лет, когда девочка Злата зачем-то пошла к дедушке Валико, а ее оставила в чужом дворе незнакомого города Цхинвал. И тогда одна минута осетинского лета показалась вечностью в ледяном космосе.

Ей сейчас же нужно было услышать хоть чей-нибудь голос: мамы, Сени, подруги-со-второго-класса... Ей-богу, она позвонила бы даже соседской кошке Дусе, если бы та была на связи. Но на связи, бывает же такое, не случилось никого.

Чартерный рейс № 234 всегда возит сытых и молодых. Люди вокруг улыбаются в предвкушении праздника. Они уже не кутаются, убегая от холодного московского июня. Они ждут южного тепла. Они не боятся летать на самолетах. Они счастливы. Отчего ж ей-то так хреново?..

 

Аэропорт Даламан встречает гостей розовыми цветами: олеандровое дерево растет прямо во внутреннем дворике – над ним проходишь через виадук. Когда не знаешь, куда идти, и понятия не имеешь, как оплачивают пошлину, стадный инстинкт – не самая позорная вещь на свете. Тащи свой чемодан и делай как все. Все достают десятку – и ты доставай. И паспорт иностранный не забудь. Ну вот, кажется, и вывела кривая.

Под турецким солнцем, похоже, не так уж и жарко. Это радовало. Найти свой автобус оказалось легко. Когда девушка-гид из московского агентства запросто заговорила с водителем по-турецки, Маша занялась разгадыванием ребуса: если она тут родилась, то откуда так безупречно знает русский? За прозрачным стеклом мелькал пейзаж завлекательно чужестранный, дорога без привычных русскому заду колдобин – заснуть можно! Но гид лопочет, кондишен тоже работает. Турки вполне милы и обаятельны. Водитель даже ругнулся как-то не по-настоящему, когда машинка впереди не пустила его сделать маневр. В общем, турецкий берег не так уж и плох.

Прошло, однако, часа два, как Маша попала в свой отель «Нептун» – наколовший на свой трезубец четыре звезды. Робко обошла свой номер, ступая босыми ногами по мягкому ковролину, погляделась в большое зеркало, отодвинула створку балкона, высунулась наружу: моря не видно. На балконе напротив грел пузо постоялец отеля помельче, но как-то по всему было ясно, что его устраивает его пузо, его балкон и его отель.

Маша чувствовала себя ужасно неприкаянно на этом чужом берегу. Это скоро пройдет, точно. Наверное, чтобы прошло скорей, она включила телевизор, турецкий канал, чтобы больше ни разу его не потревожить. Потом заглянула во все уголки, обследовала ванную, распахнула надушенный шкаф, обнаружила маленький бар в маленьком холодильнике. Тут у турков промашка вышла – с маркетингом. Честно написанные цены остудили желание его разграбить, и он почти не пострадал.

Маша опробовала душ, но чувство потерянности не смывалось. Хотела вздремнуть до ужина – ничего не получилось. Дело к вечеру. Надо найти Яну и повстречаться с морем, окунув в него хотя бы пятки.

Отыскать Яну в «Нептуне» оказалось несложно: несколько английских слов на ресепшене, выуженных по одному из загашников памяти, ее имя на бумажке, и все! Труднее было стоять под дверью, подыскивая слова, уже по-русски, и не решаясь постучать. Черт, она и не думала, что это так трудно!

– Машильда приехала-а!!! – завопила Яна, чуть не уронив тюрбан из полотенца с головы, как будто это не она секунду назад смерила ее «московским» взглядом у порога.

Яна была похожа на свою фотографию – и это была другая Яна. Подбирать слова? Какая глупость! Феерические эмоции снесли все мыслимые барьеры. Защебетали сразу о каких-то пустяках: номер у Янки был такой же, как у Маши, только имел совершенно обжитой вид и был артистически завален красивыми шмотками и всякой девичьей ерундой, что делало его похожим на будуар. А о чем можно говорить в будуаре?

– Переходи жить ко мне! Зачем мне две кровати?.. Как ты думаешь, надеть эти брюки? – спрашивала Яна, попутно рассказывая легенду их появления и перечисляя все, что непременно надо прикупить Машке, сделав всеобщий набег на магазины Мармариса. – И не думай о деньгах!! Папашка еще подсыпет! Папка у нас классный!..

На смену чувству потерянности незаметно пришло ощущение обалдения, которое только усиливалось, как усиливает звучание каждая новая нота, складывая все звуки в один аккорд.

Между прочим, изящные шелковые брючки с эффектными полосами здорово сочетались с эпатажной белоснежной блузой от Илан Мавукян, которая великолепно оттеняла легкий южный загар и яркие глаза Яны. Вот так надо выходить к ужину в отеле «Нептун», четыре звезды. Маша, в своих классных джинсах, которые так замечательно ей шли, и в кофточке hand-made  показалась себе бледной поганкой, ага, но не слишком огорчилась. Легким загаром она обзаведется уже послезавтра, а блузой от Миу-Мяу – ну тоже как-нибудь.

Вот они стоят рядом перед большим зеркалом, ловя сходство в перекрестном отражении, находя и не находя его. «Я эффектнее», – подумала Яна. «Я красивее», – подумала Маша.

– Сейчас познакомишься с Вадиком и Ингой. Ой, Инга – прелесть! Такая деликатная! – говорила Яна. – А Вадим будет посматривать на тебя. Оценивающе. Он любит, чтобы вокруг него был красивый гарем.

Маша пожалела, что не купила в Москве помаду поярче.

Столик их пока пустовал, приборы на салфетках не тронуты, и Яна с Машей пошли охотиться на еду. Яна впереди, как течение, легко огибая столики и низкий бортик бассейна с подсвеченной в нем водой. Вода была, конечно, бирюзового цвета и колыхалась волнительно. А столики стояли прямо так, открытые небу. Яна ловко «перетекала» мимо оживленной разноцветной публики и черно-белых официантов. Маша порхала за ней. Она снова играла в игру «делай, как я», и ей это нравилось.

Как-то между прочим, без помпы и барабанного боя, возникли Вадим и Инга. «Симпатичная пара», – сразу подумала Маша, попадая под обаяние столичной тусовки. «Импозантный мужчина»: когда-то это определение прочно укоренилось в Машкином восприятии... папы соседской девочки. Когда ей было примерно двенадцать лет и других достойных образчиков импозантности поблизости не наблюдалось. Вадик определенно соответствовал тому неуловимому, размытому мужскому образу, так запавшему в душу, несмотря на некоторую плотность и обтекаемость... фигуры, э-э... скажем, в нижнем ее сегменте. Изящная Инга безоговорочно соответствовала плотному, но «импозантному» Вадику, а вместе они проявились в негативе ее первой турецкой ночи с недостижимой легкостью и непринужденным шиком: белый лен на загорелой коже и алые ноготки, наманикюренные в престижном московском салоне, непозволительное сияние глаз и сдержанные жесты, свежесть моря и флюиды праздника. Они провели день на яхте, которая была почти круизным лайнером, и оживленный рассказ про все про это отнюдь не мешал им привычными движениями отправлять в рот «полупансионный» ужин.

Маша не успела заметить, что лежало у нее в тарелке. А море лежало, недвижно и тихо, всего в нескольких метрах от уютных столиков, отгораживаясь массивными пальмами и тонкой полосой песка отельных пляжей. Оно как-то внезапно перестало быть зеленым и синим, но обещало вернуть свои краски прямо с утра, а теперь отражало лишь ночь и прибрежные огни Мармариса.

«Инга, и правда, прелесть», – думала Маша. Под мягким взглядом ее светлых глаз уже стало легко и странно было вспоминать свое утреннее диковатое ощущение.

Ах, Инга!.. Солнышко, Зайка и Рыбка. Она это хорошо знала, поэтому лепила из себя, как могла, нечто большее. Таким девушкам это обычно удается. При наличии наличности, разумеется.

Что-то в ней все же было. Спину она держала безупречно прямо, а с ножом и вилкой управлялась виртуозно и естественно. А еще она открывала дверцу своей «Ауди», числившейся на балансе фирмы, так же уверенно и легко, как Маша открывала дверцу своей собственной микроволновки.

С вилкой же у Машки, понятно, обстояло куда хуже. «Вот и возьми тебя в Европу! Ты меня опозоришь – вилку держать не умеешь!» – ворчал неизменно ее Сеня. «А ты сначала возьми!» – обычно отвечала она.

Вот интересная штука. Тебя забрасывают на другой конец земли, и жизнь ограничена лишь этими двумя моментами: посадка в аэропорту страны пребывания и взлет... А время между двумя самолетами – тем, который садится, и тем, который взлетает, – принадлежит только тебе, и оно безгранично. И весь мир, по крайней мере та его часть, за которую уже получили свои деньги ушлые турагенты, тоже принадлежит только тебе. Вот это и называется чартерный рейс.

На самом деле Марья не думала ни о каком чартерном рейсе. Мармарис приветственно сиял ночными огнями, море, ночное море, лежало почти у ее ног, она была не одна и было весело. Впереди целая неделя, и весь этот экзотичный праздник – для нее!

– Вот этот кактус, наверное, можно есть!..

Вадим устремился к мясистому «фрукту» с редкими колючками, вполне мирно и декоративно обитавшему в большой кадке у символического входа в очередной бар. Слава Аллаху, есть его он точно не собирался.

– Да-да, нам гид в автобусе говорила, что тут есть съедобные кактусы, только они поспевают в августе и их продают уже очищенными, без колючек!.. – подхватила Маша.

Все ее здесь пока изумляло – и съедобные кактусы, и близость моря, и Вадик, неофициальный босс всей компании, такой раскованный и свободный от условностей, и веселое оживление вокруг, через которое они так целеустремленно двигались к новым впечатлениям.

В Вадиме, без сомнения, кипел жизнелюб во всех проявлениях – жадный до впечатлений, ощущений, тот, кто «берет от жизни все», только, в отличие от большинства представителей «поколения пепси», имеет на это все права в виде, как бы это сказать... положительного баланса, невесть откуда возникшей кредитоспособности. Это не деньги. Это много денег. Хотя, право, грешно считать в чужом кармане, если вы нас в этом подозреваете. Такой возьмет свое по максимуму, выжмет даже воду из камня и потребует добавки. Или бонуса.

Пожалуй, в этом они с Вадиком были похожи, с той разницей, что некоторые претензии Маша к жизни имела, а предоплату, в самом что ни на есть прямом смысле, внести не могла. Но это так, отступление...

Они шли и шли вдоль берега, через людской поток, мимо баров, минуя яркие огоньки, призывные запахи, островки веселья и турков-зазывал. Новые босоножки подло натерли ноги, но хотелось танцевать под все напевы, которые наперебой сменяли друг друга от бара к бару и неслись вдогонку. Забег начался еще хмурым московским утром, но Маша нисколечко не устала. Она уже хлебнула допинга под новым небом, она была счастливее всех троих: они все это уже видели, им все это уже чу-точ-ку приелось...

– Смотри, Яна! Вон яхта красного дерева! Тебе бы понравилась такая... Приходи сюда прямо с утра, тут точно какой-нибудь Онассис скучает...

Это было мило. Вадик шутил и подначивал Янку весь вечер.

– Ну да! Он дряхлый и старый, фи!.. – Янка не обижалась.

– Ну и хорошо, что старый!.. – добавила Инга.

– Приезжаем сюда через год, а Яна тут на яхте. Красного дерева.

– Одна!

– Ну почему одна? С Онассисом! – поддержала Маша.

– Пять баллов! – Вадик был доволен шуткой.

А Машка была довольна, что Вадик доволен. Кажется, она вписалась в компанию. Ведь правда?

Они шли и шли – сегодня было открытие новой дискотеки, и там чего-то обещали: то ли вход бесплатный, то ли бутерброды.

– Смотри, Маша, вот это – клоака Мармариса, – сказал Вадик.

Маша оглядывалась с изумлением. Только что они миновали проулок, который был «витриной» для туристов. Для туристов всегда все чинно и цивильно, без намека на бедность. Только что было светло и несколько турок – ночью! – ткали ковры прямо посреди мостовой. «Долларов сто, – подумала Маша. – Только везти тяжело».

Дискотека с трансвеститами была так себе, даже Машку не впечатлила. Все-таки двадцать часов на ногах – никакого допинга не хватит. Обратно проехались на такси. Вадик долго торговался с водителем. А оно ему было надо, как бесплатные канапе в дискотеке.

Маша уже не знала, хочется ли ей спать, но день, полный приключений и эмоций, надо как-нибудь перелистнуть. Завтра. Все завтра. И всегда. Там, где два моря, все только начинается. Ведь правда? Бай-бай, Яна. Баю-бай, Маша.

Утром в номере зазвонил телефон. Маша дотянулась до трубки, не вставая с постели.

– Просыпайся, соня! Доброе утро! – Это была Яна.

– Приве-ет... Я не Соня. Я Маша, – привычно пошутила в ответ и зевнула от скуки.

У них с Сеней такие шутки уже не котировались, а Яне было забавно. А Машке было забавно, что ей забавно.

– Через полчаса я за тобой захожу.

– Ага. Давай.

Под розовым покрывалом было уже жарко. Солнце палило вовсю, и кондиционер уже не мог соперничать с силами природы. Экономным туркам следовало бы поставить солнечные батареи и преобразовывать энергию солнца в освежающий ветерок.

Хлопковый комплект из шортиков с курточкой, купленный позавчера в Коньково, жутко мятый, но придется сделать вид, что так и надо: Янин утюг не входит ни в одну турецкую розетку. Говорят же вам, что турки экономят электричество! Феном тоже придется пренебречь – слишком горячий, а кнопка только одна.

– Да ладно! И так классно! – Яна давно собралась, а Машка копалась, как всегда.

– Правда ничего?..

Безымянный костюмчик имел сомнительное происхождение и неидеальные швы, но сидел неплохо.

– Мы купим тебе что-нибудь в «Твинсильвере». Это суперская марка! – Про этот «Сильвер» Янка говорила еще вчера. Еще она говорила, что Вадик – перфекционист. Это значит, что он любит все только самое лучшее.

«Конечно, – не без уважения подумала Маша, – он ведь может себе это позволить». Яна сказала, что у Вадика доход... Количество нулей в цифре плохо воспринималось на слух.

Увы, словечко несколько поистрепалось с тех пор как Вадик стал перфекционистом, перестало носить оттенок эксклюзивности, а потому поубавило в весе. Инфляция смысла нанесла невосполнимый урон его абсолютистской сущности. Но тогда Маша знала лишь одноименный крем для лица марки «Костэ Лодр», да и то знакомство было не близким – дорогой, зараза! – и не знала, что такой, с позволения сказать, брендинг можно адаптировать к Вадику, «пароходу и человеку». А вот, интересно, русское слово «сбрендить» имеет отношение к английскому «бренд»?..

– Привьет! Как дель-а? – Вот так, стоило на два шага отстать от Яны!

Профессиональное обаяние и напор. Белый верх – черный низ. Белозубый оскал – за такой дают Оскара или, как минимум, повышение по службе. И смеющиеся жгуче-черные глаза: им прибавилось работы, ну что он может с собой поделать, новая дичь в его заповеднике! Зия любит свою работу. Она держит в тонусе. Обостряет инстинкты. Наверное поэтому он не женился. Он – одиночка. Сейчас он запомнит ее имя. Одно из многих.

Ей нетрудно быть вежливой. Трудно наоборот. «Спасибо, пожалуйста, ай эм файн , идите на фиг, будьте добры!» – иначе никак. Гены, наверное.

Управляющий Зия прохаживается медлительно. Чинно заложив руки за спину. С большим достоинством несет свою некрупную фигуру между рядами столиков. Вот с этим семейством он раскланивается с особенной любезностью. Это только кажется, что все просто так. Поворот у круговой стойки бара. Море отсюда зеленоватое. Этот прохвост, бармен, сегодня получит от него «на орехи»!

Он заметил новенькую еще вчера. Он уже все про нее знает. Ее глаза цвета моря.

– Sisters?  – Зия остановился у столика «Маша». Сопроводил вопрос выразительным жестом. Ему понравилась реакция. Странно, что она с ними. Ну все, go, go! Он не должен быть слишком навязчив.

– Маша, ты чем занимаешься? – спросил Вадим за завтраком. Когда удалился турок.

Внимательные и умные глаза, голубые с ледком, задержались на секунду на Маше: от нее ждали ответа.

Она должна была занять свое место в цепочке создания стоимости. Вот Инга, например. Она занимает. Поэтому цепочка с кулончиком от известного дизайнера занимает законное место на ее длинной шее и тонких ключицах. И тоже, наверное, участвует в создании, как ее... стоимости.

– Да так, всем понемножку, – ответила Маша, сознавая всю свою никчемность.

Вадику стало неинтересно, и взгляд его холодных глаз, внимательных и умных, на ней больше не фокусировался. Можно, конечно, было сказать: «Занимаюсь, мол, маркетингом. Личности. Собственной, разумеется». Но такой выпендреж не оценил бы даже Вадик, от ревности не оценил: что позволено Юпитеру... и так далее. Хотя слово «маркетинг» несло глубокий сакральный смысл и было «входным билетом» в собственный элитный клуб его имени.

Клуб работал в этот день прямо на пляже. Вадик вещал о преимуществах расширенного издания Котлера. Море шуршало рядом, солнце сверкало на тонкой дужке его модных очков, и тонированные линзы отражали все предметы в зеркальном блеске. Янка с энтузиазмом поддерживала тему – она только что закончила намазывать ноги солнцезащитным кремом – и говорила всякие странные вещи про то, что в ближайшее время на первый план выйдет загадочная логистика. У Яны было очень серьезное выражение лица. Система джастин-тайм создаст конкурентное преимущество их фирме. В общем-то, Янка выглядела как человек, которого угораздило поехать на курорт с собственным боссом и его женой. Это вам не просто под зонтиком вялиться.

Машке и в голову не могло прийти, что она будет так занята на пляже в Мармарисе. Во-первых, интересно вблизи посмотреть на человека, осененного таким количеством нулей.

Во-вторых и в-пятых, пока Янка делала карьеру, ей нужно было полистать книжку, которую одолжила у Инги. А листая книжку, она поглядывала по сторонам.

Права голоса на этом представительном деловом форуме она точно не имела, хотя про японскую систему just-in-time  читала на английском еще несколько лет назад. Продвинутая преподавательница не давала скучать и «кормила с рук» будущих продавцов воздуха и гениев всяческого консалтинга. За особенную манеру передвигаться по мраморному универовскому «колодцу» преподавательницу за глаза звали «ветряной мельницей».

Книжка Харуки Мураками вкусно пахла свежей типографской краской и открывалась одинаково на всех страницах. Япония была в моде в этом сезоне.

Перегреешься на солнце – и море кажется холодным. Эх, есть еще дела на этом берегу, а за модой не угонишься. По сторонам смотреть тоже занятно. В первый день на море еще не все примелькалось. Даже нетренированный взгляд легко различает лица на предмет принадлежности к иностранщине. Вот любительницы солнца в нездоровых дозах разложили телеса топлесс. Тетенькам заграничным явно за пятьдесят, с ума они, что ли, сошли? Похожи на куриц-гриль. Мужчины, чьи квадратные подбородки и индифферентность во взгляде выдавали в них «импортное» происхождение, поджаривались так же самозабвенно. А вот наши девочки – молочные реки, кисельные берега. Туда же! Сразу видно, что первый день, дурочки. Разделись топлесс, а выглядят, как в бане. Сняла лифчик, так и ходи как топ-модель!

– Слушай, Ян, а как ее зовут?

– Кого?

– Ну, девушку эту, из магазина.

– Да не знаю. А какая разница?

– Необычное такое имя... Она ведь тебе сказала.

Миф о прекрасной, но холодной принцессе Яне пересекся в неожиданной точке с самой что ни на есть реальностью. Маша была слегка озадачена: девушка-продавец из Белоруссии только что встретила их как родных. А абонент оказался недоступен. Только она, Маша, перепутала фишки: съеденной мышке не важно, как звали кошку. Миловидная Регина только что сделала на них еще сто баксов.

– В первый раз слышу от женщины, какие у меня такие-растакие необычные глаза, – сказала Маша.

Она привыкала к обновке, неся ее из магазина прямо на себе. Такого с ней тоже раньше не случалось. К обновке полагалось долго примериваться, потом прийти в магазин назавтра, обследовать все шовчики, понюхать, провести ценовую экспертизу и тогда уже купить, взяв с продавщиц обещание забрать свое «взад» в случае чего. Наверное, она... перфекционистка. И она тоже.

– Ой, ну вы нашли друг друга!.. – сказала Яна. – Такой милый провинциализм.

Машка не обиделась, но посмотрела на Яну с интересом. Они шли по ночному южному городку вдвоем, штаны цвета киви в полосочку сидели клёво, вокруг сновали люди и машины, никто не хотел спать, даже торговцы и менялы хотели чего-то совсем другого.

– Расскажи мне о себе, ты совсем ничего не рассказываешь, – попросила Яна.

И Маша стала рассказывать. Про Семёна. Он хороший. Наверное, он ее любит. Поэтому она выйдет за него замуж.

Странно, что отец может испытывать ревнивые чувства по отношению к мужчине своей дочери. Особенно дочери, которой прежде не было. Странно... Так сказала Яна. Когда Маша рассказала, как он на нее «рявкнул» в офисе: дескать, заканчивай побыстрее разговор со своим... по межгороду, однако – фирму разоришь! Еще она сказала, что он ее ждал. Очень. Как только решил, что она приедет. Волновался даже. Маша набрала в легкие воздуха и забыла выдохнуть.

– Он тебя боится.

– ...?!

– Да-да...

– И поэтому цепляет всякой ерундой, типа: «Марья, воду не лей!..»?

– Ну да! У него ведь нет других поводов для общения, или он не знает, как и о чем с тобой можно говорить!.. Он очень тебя ждал. И боялся этой встречи...

Они с Яной сидели в плетеных креслах между двумя массивными пальмами. Шкура на стволах пальм была похожа на шкуру ананаса. Море вело себя тихо, да и весь развеселый Мармарис их не трогал, будто чувствуя серьезность разговора.

– Ты знаешь, там, в Москве, я каждый час слышала от разных людей, какой он хороший, но как-то не успела это почувствовать. Только «Марья, вот тебе деньги».

– Да он просто не знает, как к тебе подступиться! Это единственное, что он может тебе предложить, сделать для тебя. Ты не отказывай ему в этом. А ты «Андрей Иванович» ему говоришь?..

– Ты же понимаешь... У меня всегда была мама. И бабушка была. Папы не было. Я не жаловалась никогда, просто так было. И все. Мне и обидно всегда было – только за маму! У меня ведь никто ничего не отнимал. Но всегда такое чувство, ты знаешь, как будто оборону держишь против всего мира... – Яна не знала. – Всегда кому-то что-то приходилось доказывать, объяснять, ну, например, а почему фамилия у меня другая? А за мной – мама, бабушка была и всякая родня... Теперь как будто по другую руку тоже кто-то встал за мной – отец... Ты. Аня. Алла Руслановна даже! С ней легко. Про бабушку мне расскажешь? Все сказали, что я на нее похожа.

Машкин чай с медом уже остыл. Янкино шампанское стало теплым.

– А папы не было у меня... Подумаешь, мало ли у кого не было! Только откуда ж ему теперь взяться?..

– И все-таки... Ты его не обижай! Ты знаешь, он правда очень хороший. Он всего добился сам. Никогда не шел по головам. Ты – единственное «пятно» в его биографии.

Марья посмотрела на полоски цвета киви на своей коленке и подумала, что ей нужно легче относиться к жизни.

– Как ты думаешь, коленки не будут вытягиваться?.. – ответила она.

Они завтракают вдвоем сегодня, а «френды» где? Верно, у них была длинная ночь! Он приглашал ее вчера на свидание, Ма-ша, она что-то ворковала в телефонную трубку, дьявол, одну ее не поймать!..

– Уже на посту! Когда спишь?!

Управляющий Зия улыбнулся фамильярному русскому, показавшему бритый затылок, сделал па с указующим жестом в направлении стойки бара и двинулся в сторону сестриц, так неуловимо похожих друг на друга.

– Sorry, sorry!.. Ваши друзья, они пропустят завтрак!..

Маша не понимала, что за «спектакля» играется здесь и почему столько экспрессии и прямо-таки напора на каждую клеточку скатерти и каждую полосочку на ее бедре: то ли трубку принести, то ли номер назвать, и тогда он сделает все сам, все сам, не стоит беспокоиться!..

Хмурый Вадик появился через шесть минут. Инга задерживалась. Кексы съели не все. Вареные розы, несколько ягод клубники, оставшихся, по недосмотру, в жидком сиропе, недожатые апельсины, яйца от турецких несушек и оливки, слишком соленые, помидоры, брынза и прочая снедь без названия – все это не стоило варварской побудки.

– Подвинься, – буркнул хмурый Вадик.

У Машки чуть вишенка с булочки не упала. От изумления.

– Машку вчера приодели. В «Твинсильвере»! – сказала Яна и выжидательно посмотрела на Вадика. Вадик сконцентрировался на полосочках.

– ... Ничё. Нормально, – сказал носитель лучших мировых брендов.

Яна была довольна. Появилась великолепная Инга с легкой тенью под глазами и выразила признательность за спасение завтрака.

– А все благодаря моей неотразимой красоте, – сказала Маша.

Вадик почти совсем проснулся и посмотрел на нее еще внимательнее, чем на полосочки. Шутка провалилась, поняла Маша. Похоже, сегодня не ее день.

На долмуше в Ичмелер поехали по рекомендации гида. Долмуш – турецкая маршрутка, микроавтобус. А гид – из агентства – это не гид, а гад: разрекламировала тамошний пляж. И песок там вместо камней, и вода теплая, и вообще...

– Модную панаму купила? – Вадик обратился к Маше, едва она подошла. Они уже минут семь торчали у бассейна, ждали эту провинциалку.

– Да нет, это еще в Красноярске...

Маша не поняла издевки. А то бы обиделась за «Нуф-Нуф» цвета американских денег, который всегда шел к ее глазам.

Приехали. Жара несносная. Песок закипает, лежаки раскаленные, «гастролеры» тоже раскалились, окунуться бы поскорее.

Пляж как пляж. Тесно. Свободные места – на четвертой линии. Море то же самое. Камни в нем те же самые на дне. Пляжные мальчики предлагают заплатить восемь миллионов или заказать «дринки».

– А не пошли бы вы?.. – выразил более-менее общее настроение босс.

Пляж обыкновенный, мы все это видели, причем бесплатно. «Не, я здесь не хочу, поехали обратно!» – буркнул Вадик. Янка молчит, Маша помалкивает тоже, тянется по сыпучему раскаленному песку за всеми, присмотрели вроде бы лежаки.

– Давайте искупаемся, фруктов поедим, – сменил настроение Вадик.

Снова нарисовался турок, уже другой, но он тоже хотел денег.

– Сколько? – спросил Вадим.

– Да, давайте хоть искупаемся, – вставила и Машка словечко. Девочка из Сибири хотела фруктов.

– Не, поехали. Инге здесь не нравится.

Инга морщила носик. Инга очень мило морщила носик, это могло выражать самые разные вещи: от кокетства до недовольства. «Если я сделаю то же самое, то буду похожа на крокодила», – подумала Маша.

Ну, заплатили еще по полтора миллиона за долмуш. Ну, прокатились по Мармарису в обратную сторону.

Тащились еле-еле. Вадик подгоняет водилу:

– Почему стоим? Faster, faster!

– У него повременка, – пояснила Маша.

– Нет, у него фиксированная оплата. – Вид у Вадика был крайне деловой.

– Я вообще-то пошутила, а вы так серьезно отвечаете.

– А ты так серьезно это сказала. У нас так не принято. У нас если шутят, то всем понятно... Это ваш сибирский юмор, – ответствовал Вадик за всех москвичей вообще.

– Насчет маркетинга я тоже пошутила.

Да, они снова проезжали мимо той приметной рекламы, только теперь уже в обратную сторону. «Ваша удовлетворенность – наш бизнес» – примерно так было написано по-английски.

– Смотри, Ян, турки тоже секут в маркетинге!

Яна не ответила. Маркетинг – некоторые ведь этим деньги зарабатывают. Маркетинг – это очень, оч-чень серьезно.

Инга и Вадим переглянулись и вынесли резолюцию, что все же сделают из Марии человека. У Машки, определенно, появились большие перспективы. Видимо, она была еще не безнадежна в их глазах.

«Вот приедем, брошусь в море с бесплатного пляжа и доплыву прямо до „Твинсильвера“, – мечтала Маша. Жарко. „Twinsilver“ – было намазано краской на старой облезлой лодке, которая болталась где-то на полпути между кромкой берега и ниткой буйков. До буйков плавали без нее.

Этот вечер как-то не задался.

– Надо было ехать в «Мэджик Лайф»! Там «все включено», – в который раз говорил Вадик, разливая сладкое турецкое вино по трем бокалам.

Вчера он вообще потребовал его заменить – слишком теплое.

Марья ждала свой чай. За ужином чай стоил едва ли меньше, чем вино.

– Нет, ну что за бардак?! – возмутилась Маша. – Я уже десять минут жду свой чай! И хде???..

Вадик щелкнул пальцами, снова призывая официанта.

– Эта леди пятнадцать минут назад заказала чай, – проговорил уверенный молодой человек на хорошем английском.

Машке польстило слово «леди», хотя «леди» она себя совсем не ощущала, в крайнем случае «мамзель».

«Черно-белый» внимал, лукаво склонив голову, он еще помнил «too much»  про теплое вино, но ответить не успел. В команде «Нептун» произошла замена.

– One minute! Just one minute!  – Зия молниеносно щелкнул застежкой на запястье.

Часы приличествующей управляющему среднего звена марки, в среднем ценовом сегменте, легли на клетчатую скатерть напротив Маши. Что поделать, ее уже подхватила волна Вадимова перфекционизма. Жаль, что она не запомнила марку часов, которые носит сам Вадик. Кажется, какой-то «Филипп». Пока она изучала циферблат, Зия вернулся с чаем, окончательно вогнал Машку в смущение и растворился.

– А ты вошла в роль! – сказал Вадик. – «My dear!»

– Я сказала «May be»!  – ответила Маша.

– Нет, я слышал, ты сказала «My dear!» – настаивал Вадик.

«Вот засранец! А чай-то принес – в стакане!» – Маша отдернула руку. Высокий стакан с надписью «Кола» издевательски обжигал пальцы.

Между тем что-то происходило вокруг, какое-то движение: всплески музыки, света, микрофоны, провода, турки в цветном и блестящем – да! «Турецкая ночь»! Одна из освобожденных женщин Востока убедительно потряхивала монистами под оголенным пупком и делала приглашающие жесты руками. Женщина «освободилась», видно, давно, была не очень молода, и, может, поэтому, а может, ужин был вкусный, но танцевать никто не рвался.

В общем, это был такой специальный вечер в программе отеля, когда специально обученная девушка из Питера могла продвигать цацки из ювелирной лавки, что на соседней улице. Русские из отеля «Нептун», четыре звезды, «не больше трех» – со знанием дела говорили Вадик и Яна – обычно были податливы и не сопротивлялись. Обычно. Но не в этот раз.

Девушка наметанным глазом сканировала аудиторию и приметила компанию за крайним столиком. Она почти безошибочно «считала» штрих-дресс-код и с электронной же точностью оценила платежеспособность. Она рванула к ним и с большим энтузиазмом, глядя честными глазами прямо на Янку, стала предлагать амулет «от дурного глаза» из настоящего серебра и, к тому же – какая наглость! – совершенно задаром. Завтра же! В любое время!

Так с Яной Ядреновой еще никто не обходился!

– Вы что, за идиотов нас держите?! – Яна возмутилась искренне и громко.

В зрачках девушки из Питера перестали мелькать доллары, касса дала сбой, она поймала ртом воздух, побледнела, покраснела и забыла текст.

– Вы, пожалуйста, сбавьте тон, – сказала она не по сценарию, собрав все свое достоинство, – не надо портить настроение себе и другим.

Рот ее потерял прямоугольные очертания, и она сразу стала симпатичнее.

«Вот так так! Началось!» – думала Маша, осознавая, что происходит что-то неправильное, что-то не то, но сделать ничего не могла. Яна еще что-то возражала, упоминая макаронные изделия на доверчивых ушах, но правда и политкорректность были не на ее стороне. Вадик тоже:

– Ну ты и хамка! – бросил Вадик, будто ударил.

Инга молчала, как молчит тень. А безлунной ночью тени не отбрасывал даже Вадик. Маша быстро взглянула на сестру: ничего как будто не случилось, ни один камень не упал с темного неба, никого не смыло набежавшей волной. Янка покопалась в рюкзачке, что всегда был при ней, извлекла тонкую сигаретку из изящной пачки и невозмутимо закурила.

Вадик с Ингой удалились через несколько минут. Шопинг, однако. Тапочки для рафтинга – дело ответственное.

– Что же мне делать?..

Вид у Янки был растерянный и поникший, хоть и не призналась бы она в этом даже самой себе. Лифт пришел на ее этаж.

«Боже мой, как она на меня похожа!» – думала Маша. Центральный нападающий, суперцентрфорвард, обходит полузащитника и бьет без промаха в свои ворота. Помнится, и ее упрекали в прямолинейности. «Ты вся из острых углов».

Хотелось обнять ее, защитить... от самой себя. Чувство было непонятное и щемящее, похожее на нежность. «Как это все странно», – думалось среди холодного черного мрамора «Нептуна», здесь, на краю земли, где...

«Яна Ядренова – гипербола меня».

– Что же мне делать? Они не станут со мной завтра разговаривать! Я даже не знаю... Я не знаю. Как Вадик будет?.. А Инга... Никогда такого не было.

– А ты давно с ними знакома?

– Давно. Мы уже полгода работаем вместе.

– ???

– Как мне завтра?.. Как все будет?

– Не переживай! Будь собой, пусть все будет как обычно. Как будто ничего и не произошло. Все так и будет.

Так и будет.

Пенный след за сумасшедшим катером было видно далеко с берега. Лодка резко рванула от причала, сделала большую букву «зю» и зависла на месте в беспорядочном колебании. Вадик «парковался» у Яниной кепки, которая подчинилась законам инерции в причудливой траектории движения лодки.

Белобокое моторное чудо и красная кепка Яны, которая пока еще дрейфовала в синей воде, являли собой цвета российского флага у иноземных берегов. И это было символичное, но не совсем гламурное сочетание. Поэтому Янину кепку нужно было спасать! Конечно, если бы «насиженное» место вздумалось покинуть Машиной панаме, то ее, панаму то есть, никто ловить не стал бы – так она всем надоела, эта дурацкая панама! «Давай купим тебе кепку», – ненавязчиво «капала» Яна. «Давай, – соглашалась Маша, – мне идут кепки», но, как только сообразила, откуда ветер дует, к этой идее охладела, еще больше полюбив свою панаму.

Яне, как девушке самостоятельной, не внове было полагаться на себя, и она отчаянно тянула руки к синему морю из белого корыта. «Если бы здесь был Сеня, – подумалось Маше, – золотая рыбка уже вернула бы убор законной владелице».

Так или иначе, кепку подняли на борт и погнали дальше. Пристегните ремни! Машка вцепилась в поручни, и соленые брызги, сверкая и дразня, весело летели прямо в лицо на каждом крутом вираже.

У Маши давно сложилась собственная теория относительно манеры вождения и корреляции ее с особенностями, как бы это сказать... В общем, как водит – так и любит. Теория, правда, не была доказана. За недостатком эмпирических данных. Но право на существование имела.

Вадик разметал всех, кто мог бы претендовать на главную дорогу к Эгейскому морю.

Когда окажетесь на границе двух морей, обязательно сделайте несколько кадров на память!

Только что был соленый душ и потоки теплого морского воздуха в лицо, и совсем не жарко под палящим солнцем, и полный штиль... Ах, зачем я не турчанка? А, впрочем, кто их там видел?..

Яна изготовилась снимать, Вадим и Инга позировали на носу катерка. Инга подняла на лоб темные очки, чтобы открыть глаза, Вадик приблизил свое лицо, чтобы можно было запечатлеть, как он целует молодую жену, в глазах его была нежность, Инга томно опустила ресницы, изогнула изящную фигурку, и голова ее стала чуть запрокидываться в очень естественном движении в ожидании поцелуя на границе двух морей – Средиземного и Эгейского, очки скользнули назад и, тоже в очень естественном движении, в полном соответствии с законами физики, без всхлипа и всплеска канули в воду.

– Это же Версаче! – ахнула Инга.

Машка непроизвольно подняла руку к лицу, словно желая убедиться в присутствии Яниных очков на своем носу.

У кусочка формованного пластика «от Версаче» способности дрейфовать, увы, не было.

– Двадцать метров. Сто пятьдесят долларов, – зафиксировал Вадик.

Потом он громко кричал на глупую Ингу, и глупые рыбы на дне тут же ощутили ценность приобретения, ведь известно, коли в одном месте что-нибудь убудет, в другом непременно прибавится.

Конечно, у Инги были в отеле еще очки. За двести евро. От Шанель. Но ведь сто пятьдесят долларов! Двадцать метров! Дороговато для таможенного сбора на границе двух морей.

Час пролетел незаметно. Когда причалили, два турка помогли им сойти с катерка. Один, юный и сладкий, как мармеладка, все на Янку смотрел и ей одной улыбался. Ухо у него было раненое, но аккуратнейшим образом заклеено пластырем. А она и не видела ничего: глаза покраснели без очков от соленой морской воды. Удивительно, Машке ни капли в глаза не попало.

За ужином Вадик рассказывал, как классно поторговался сегодня с турками на лодочной станции. «Конфиденциальная» информация о Яне обошлась заинтересованной стороне в тридцать миллионов.

– Это какая такая информация?! – делано возмутилась Яна. – Что ты им сказал?

– Каждое слово – на вес золота, – заключил Вадик. – Сказал только, как тебя зовут и что ты – не замужем.

– А я их не интересовала? – спросила Маша.

– Ты – нет, – сухо ответил Вадик.

– Представляешь, когда будешь старенькая, будешь правнукам рассказывать, что одна лишь только информация о тебе стоила тридцать миллионов! – сказала Инга.

– Я буду та еще старушка! – Янку уже увлекла отдаленная перспектива. – Я буду жить на Пиккадилли. И вообще, я буду модная такая... У меня будет тросточка, инкрустированная драгоценными камнями, и я... этой, вот, тросточкой... Бам-м-с!..

– Да! Не говори никому, что это были турецкие лиры! – веселился Вадик. – Склероз!..

 

Розовые лепестки упали поверх булочки с кунжутом и были торопливо запиты чаем. Фреш оранж выжал из бюджета дополнительные тугрики. Модные тапочки куплены еще вчера. Можно отдаться экстриму. А-аб-со-лютно безопасно.

Солнце, по своему обыкновению, начинало припекать, но в салоне длинного туристического автобуса было прохладно. Вадим с Ингой изображали Ви-Ай-Пи на сиденьях для экскурсоводов. Места у окошек были заняты, и Яне с Машей пришлось сесть поврозь, но так, чтоб можно было разговаривать.

Яна выглядела немного напряженной.

– Что-то, я припоминаю, у меня остались очень неприятные впечатления...

– От чего? – не поняла Маша.

– От сплава этого. От рафтинга. Вода в лицо, мокрая вся, по камням в лодке мотает и страшно...

– ...Так ты уже была?!

– Давно еще, с Анькой и с папой.

– Ну ты даешь!.. А зачем поехала?

Яна пыталась смолчать. Попытка соблюсти индифферентность провалилась. Маша покосилась в сторону сидений для экскурсоводов: неужели босс?.. Ага. Сильно ее это озадачило.

Где-то через час большой автобус прикатил на стоянку. Если б не болтала всю дорогу с Янкой, совсем бы укачало, а так – ничего. Никто не развлекал их рассказами об окружающей действительности. Бойкий туристический мальчик попытался было согнать спесь с этих претенциозных русских, занявших его место, но его вяло проигнорировали. Ну, он тоже не очень настаивал: обиделся и проспал всю дорогу где-то в хвосте салона.

Здесь, под откосом, река Даламан делала изгиб, один из многих. Отсюда она не выглядела такой уж норовистой и совсем не была небесно-голубой, как в рекламном буклете. Сюда они вернутся по воде, но сначала микроавтобусы с надписью «Альтернативный туризм» доставят их вверх по течению...

Народ высыпался из автобуса и охотно разминал затекшие конечности. Стоянка альтернативщиков стала похожа на маленький муравейник с удобствами: дощатые лавки, пара столов под навесом, мангал, стойка буфета с напитками за отдельные тугрики, деревянный домик-туалет и даже сейф для особо ценных вещей – и вокруг снуют и кучкуются в ожидании экстремальных развлечений русские туристы, разбавленные турками, которые готовы им все это дать.

Большие желтые каски и синие спасательные жилеты – экипировка что надо, для водоплавающих. Тут вдруг выяснилось, что масштаб личности Вадика, в самом что ни на есть прямом смысле, несовместим с мелкими представлениями турков о туристическом бизнесе. То есть всем каски подошли, а большому Вадику – нет. Решено было выдать большеголовому русскому убор самого босса.

– А босса их, случайно, не Хьюго зовут?.. Вадим, ты только проследи, чтоб каска была последней модели, ну, из последней коллекции! – веселилась от души Маша.

Вадик держался изо всех сил, только б не доставить нахалке радости своей реакцией.

В этом незлом подшучивании она была на редкость одинока: для Яны день независимости еще не настал, хотя Вадик не мог не отметить, что его «Твинсильвер» уже несет... куда-то не туда. Если так пойдет дальше, то скоро сам он окажется лишь боссом собственной жены.

Каску Вадику добыли, как и обещали. Отличалась она от остальных особой побитостью.

Напрасно Машка глумилась, это все же делало сей предмет абсолютно эксклюзивным, да только никакие буковки заветные там не значились, а это обстоятельство резко снижало потребительную стоимость любой вещи в глазах Вадика.

Забираться в горы по пыльному «серпантину» было весело и страшно. Точнее, Маше было весело, а Янке страшно.

– Яна, ты посмотри, какая красота!

Яна ничего не отвечала со своего «запасного» места на ступеньке микроавтобуса. Каждый раз, когда автобусик выползал из кустистой поросли по обочинам, становилось видно, что они петляют по горной дороге, забираясь все выше, а под ними – отвесные скалы, а над ними – небо чистейшей синевы... Уступы скалистого ущелья словно стены гигантского колодца: дух захватывает от восторга, когда видишь картинку целиком и себя в картинке. В общем, каждый раз, как вся эта красота открывалась взгляду, Яна сползала на пол, бледная не на шутку.

В промежутках между приступами «страшной красоты» ей тоже было весело: забавный этот Джабраиль! Хрен знает, кто там у них босс, но кадры он подбирать умеет – все веселые и молодые. Даже Машкино нытье пока не раздражало: треснулась головой при входе – так надо было каску надеть. Заранее.

Джабраиль, и правда, красавчик – студент, работает здесь все лето... Кудри светло-русые до плеч, не одна бы девушка позавидовала, и глаза серо-голубые. Когда на твердую землю сошли, Маша разглядела, что одет «вьюноша» в легкомысленные штанцы в цветочек, но основную «альтернативность» ему придавали затейливые и одновременно простые украшения вокруг шеи. Нужно иметь неслабое чувство юмора, чтобы все это носить.

В поисках подходящего укрытия Маша прыгала по голым валунам за чахлыми пыльными ветками, чисто коза. А когда наконец выбралась, Яну пришлось искать среди целой толпы одинаково экипированных граждан. Она оставила ее вон у той сосны (или вон той?..) Разноязыкий народ топтался на берегу и вовсю примеривался к надувным красным лодкам, синим спасжилетам и желтым каскам. Свою амуницию Маша доверила сестре.

Иноземная и иноводная команда с выражением крайней серьезности на сосредоточенных иностранных физиономиях, в полной экипировке, делала одинаковые гребки большими веслами, падала на дно резиновой лодки и синхронно возвращалась на сиденья под командные окрики инструктора. Лодка стояла на месте и ни в какую не хотела двигаться. До воды было рукой подать. Река Даламан, как средство передвижения, шумела в нескольких метрах от них.

– Яна, вот ты где!..

У Яны был отрешенный вид. Вадика и Инги поблизости не было. Да это и к лучшему.

– Яна, а где мои вещи?

Маша наивно полагала, что она может об этом спрашивать Яну.

– Понятия не имею...

Говорят, чтобы уберечься от сглаза, нужно представить себя в сиреневом стакане. Маша не знала, какого цвета был тот стакан, но вид у Яны сделался еще отрешеннее. Что-то подсказывало Машке, что говорить нечего, да и незачем, а главное – оставленные с Яной вещи ей никто не найдет. Яна «в стакане». Пришлось изрядно поскакать между соснами по пыльным камням, приставая к посторонним с дурацкими вопросами и пытаясь отнять у них то, что было так нужно ей самой. Нашла ведь!.. Все, кроме воды, благоразумно припасенной в бутылке.

– Яна, а где наша вода?

– Не грузи меня! – рявкнула Яна.

«Опаньки! – Маша аж осела. – Приплыли. Уже!» Выпад был так внезапен, что Машка растерянно крутила головой по сторонам, словно бы ища поддержки у совершенно незнакомых людей, в то же время смутно надеясь, что никто не заметил безобразной сцены. Экстремально настроенные граждане собрались полукругом и получали серьезный инструктаж на предмет перемещения в резиновой посудине с веслом наперевес по бурным порогам четвертой категории сложности. Турки откровенно веселились, а русские туристы глядели альтернативно – мрачно. Это и есть альтернативный «туризьм». Пышная блондинка рядом с Машей сосредоточенно застегивала каску.

«Так мы друг друга утопим!..» – невесело думала Маша, а самый кудрявый из турок на безукоризненном русском как раз рассказывал, как это сделать.

– ...и не надо бить товарища веслом по голове. Инструктора тоже не надо.

И если бы не было так неуютно от мысли, что весь этот экстрим – да по их душу... о! это вызвало бы ну просто гомерический хохот! А то можно подумать, что у русских нет чувства юмора. Ну не все же там москвичи...

– Мани. Очень опытный инструктор! Мани. Легко запомнить. Деньги! Лиры! Баксы! Рубль!

Гаврик с завидным именем был черноглаз, чернобров и чернорож, тем белее была его улыбка во все тридцать два безупречных зуба, а ростом он был как раз с весло. Маврик, а не Гаврик. Улыбался он по-детски жизнерадостно, и ни то ни другое не мешало ему быть очень опытным инструктором.

Яна с Машей потянулись как раз в его экипаж, а он был уже последним в ненавязчивой церемонии «раздачи слонов», стало быть, к тому моменту они вышли из легкого ступора – каждая из своего. Вадик с Ингой ушли топить какую-то другую лодку.

Смело заявив всей команде, что они самые слабые, сестрицы заняли места на галерке хлипкой на вид посудины. Холодной воды не миновать, но все же пусть другие встречают водовороты и смотрят опасности в самое лицо. Смотреть в лицо опасности будут двое крепких мужчин. За ними две барышни – одна совсем юная, а другая явно постарше, бывалая туристка. «Давайте знакомиться!» – сказала туристка, женщина с правильными чертами лица, и жизнь сразу стала проще и веселей.

Помахав веслами на суше, весело и вразнобой, они весело прослушали несколько доступных пониманию коротких команд: «Садысь!», «Вперед!», «Право», «Лево», «Отдыхай». Мани-то по-русски не очень... Но «Отдыхай» была самая хорошая и понятная команда. Потом они бодренько встали и понесли резиновую штуковину к воде.

Солнце пекло нещадно, но лезть в воду не хотелось ни за какие деньги.

Горная река Даламан несла свои капризные воды и не спрашивала, хочешь ли ты ступить в эту холодную белую взвесь – такой, похожей на раствор извести, она была после сезона дождей. «У них тут каждую неделю сезон дождей!» – бурчал какой-то Фома... В общем, отступать-то некуда – позади скалы весело скалятся, впереди пороги опасно пенятся...

На первом же пороге, успев подумать, что жизнь не так уж и плоха, крепко держась за весло из нетонущего пластика, Машка выпала нечаянно из лодки, которая рванулась из-под нее, как норовистая лошадь, без предупреждения!.. Ну не услышала она Мани с его «Садысь! Садысь!» и даже поняла не сразу, что это случилось именно с ней. Перед глазами была эта белая взвесь и надо было задержать дыхание и не дышать как можно дольше! «Вот так это и бывает...» – без грусти успела она подумать, но перед ее взором почему-то не промелькнули картины всей ее, такой короткой, жизни, ни мама, ни Сеня почему-то не возникли перед последним взглядом, соседская кошка Дуся и подруга-со-второго-класса тоже не явились, а только эта холодная белая взвесь стояла перед глазами!..

Прошла целая вечность, прежде чем гордая река Даламан вышвырнула эту нетонущую дурочку на поверхность, а желтая защитная каска и синий спасжилет появились над гогочущей водой через какие-то секунды. Ну, разумеется, все было в комплекте – и Маша, и каска, и жилет. Не хватало только весла.

Машка барахталась в холодной воде и лихорадочно воспроизводила полученные на берегу инструкции: ни при каких обстоятельствах не выпускать из рук весло и плыть вперед ногами. Но весло было последним, о чем можно было подумать, да и поздно, а плыть вперед ногами не хотелось, даже счастливо оставшись в живых. Маша уворачивалась, как могла, от несущихся на нее подводных камней, какой-то из них уже встретился с ее коленкой, а на борту кричали ей что-то и боролись с течением.

Веселье било через край, когда ее затащили обратно в лодку. Купальщица делилась впечатлениями, гасила адреналин, разглядывала ушибленную коленку и клацала зубами от холода. Лодка выстаивалась в заводи у скалы, даже солнце туда не пробивалось. Мани тоже был герой и весь светился.

А вот Вадик, например, сам выбрасывался из лодки, когда ему вздумается, чем немало нервировал своего инструктора. Да и затаскивать его, опять же, всякий раз приходилось. Беспокойный пошел клиент! То ли дело шведы или, на худой конец, китайцы. Китайцы вообще народ дисциплинированный. Без команды из лодки не выпадут. А брызгаться на других, которые и так зубами стучат, им партия и правительство разрешили.

– Вперед! Всем грести! – командовал за спиной Мани.

Марья честно окунала весло в воду – это было какое-то запасное весло. Янку заклинило на дне лодки в положении «Садысь!» Янка халявила. Хватит с нее работы переводчика-волонтера.

– Ты тоже!.. Все работают! Каждый должен работать, – говорил Мани Яне, не переставая улыбаться.

– Я – не все! I am the best! – отвечала Яна, и задранный кончик ее носа не оставлял сомнений в серьезности сказанных слов.

Лида была с Пашей, Яна с Машей, а третья пара в их команде представляла собой загадку. Дядька большой, но не старый еще, а с ним девочка. И девочка эта – прелесть что за девочка! Клубника со сливками, а не девочка! И вся компания всю дорогу гадала: дочкой она ему приходится или... Они уже осуждали его тайно и тихо ненавидели за это самое «или» и вздохнули с облегчением, узнав, что все-таки – дочкой, шестнадцать ей минуло уже.

В водоворот «мыльных» историй попали и Яна с Машей.

– Девчонки, а вы, правда, сестры? – спросила Лида.

Река была особенно красива между высоких скал, как раз там, где было спокойное течение и можно было любоваться водой и небом, глядящими друг в друга. Больше никого не купали. Даже Яна вышла сухой из воды.

Теперь им надо будет обязательно встретиться своей командой. «И напиться!» – добавил Павел.

В углу под навесом стоял мангал, и чья-то старая мама в традиционном одеянии турецких женщин жарила котлеты, поворачивая их на решетке. Старая турчанка глядела из-под белого платка сурово, но котлеты жарила вкусные.

...Шесть котлеток. И как в нее поместилось?

– Да-а, Маша! Не повезло тебе с сестрой!.. – сказала женщина с правильными чертами лица, сдавая туркам галоши.

– Ну... Нам ведь с ней не жить, – отвечала Маша, – и потом... Она разная бывает. Она умница.

– Я на тебя не обижаюсь, – сказала Маша сестре в автобусе. – Зацепило сначала немножко, а потом прошло. Тебе надо ставить себя на место других людей. Иногда.

Наверное, она чувствовала себя старшей сестрой в этот момент. Яна даже не возражала.

И молекулы родственных чувств, как ионы серебра, обогащали кондиционированный воздух в салоне. Он и в самом деле был сейчас как будто другого качества, воздух: людей сблизило общее, пусть и покупное, приключение.

– А ведь Вадик «всыпал» мне там за тебя, – неожиданно призналась она.

«Ай да Вадик! Щелкнул-таки Янку по носу!» – мелькнуло у Маши. Она и не заметила, где они разместились на обратном пути – где-то отдельно.

Туристы дремали, укатало их по порогам, а теперь мирно укачивало. Один, неуемный, как и две «новодельные» сестры, рассказывал соседу про красоты и развлечения в Таиланде.

– Поедем осенью в Таиланд! – подхватила тему Яна. – Не на свои, конечно! Папка нас отправит.

Яна говорила всерьез. Маша подняла брови, и ей стало весело: «А ведь и правда ушлет!..»

– Не, не поедем, – убежденно сказала она в ответ, – слишком большой перепад температур – дикий стресс для организма!

– Тогда приезжай ко мне в Англию жить. Там хорошо осенью. Тепло. И совсем не сыро. У меня будет там дом, на Пиккадилли.

Для Машкиных бровей это был уже предел – такими темпами она рисковала нажить морщины на лбу.

– Да ты что!!! А как же Сеня? Не-е... Я не смогу.

За окном мелькали белые домишки и домики на каменистых уступах с оранжевыми крышами. Разговор переключился на Семёна.

– «Все!.. Я с тобой не разговариваю! Будешь спать на коврике! В прихожей!..» Сколько раз уже... Прогоняла даже. Сама, правда, в это не верила. А он: «Если я уйду, то уйду навсегда», – говорила Маша.

– Молодец, – оценила Яна искренне.

– Плохо одной, – сказала Маша, она это точно знала, и добавила: – Ты знаешь, я не боюсь быть одна. В другом совсем смысле. Мне никогда не бывает скучно с самой собой. Я вообще не понимаю, как это: – «Ой, возьмите меня с собой, я не могу быть одна!» Если человеку скучно в собственном обществе, то он и другим не интересен.

– Потрясающе! – ответила Яна. – Ты говоришь, как отец! Папа говорит то же самое, этими же словами!

Маше было лестно услышать это от Яны. Она представила, как Яна скажет потом отцу: «Она даже говорит твоими же словами!» И он не только даст денег, но и полюбит ее. Как себя самого.

Про вещи на ресепшене спросили, пожалуй, просто так, ни на что особо не надеясь. Вчера на пляже оставили дорогие шмотки. А утром с пристрастием спрашивали с управляющего: раз пляж принадлежит отелю, то и вещи потеряться не могут. Четыре звезды! Почему им до сих пор ничего не вернули?!..

Служащий кисло улыбнулся и полез в сейф. Как фокусник из шляпы, а вернее, из ящика, он извлек вполне материальные ценности. Волшебным образом материализовались: два Янкиных парео по пятьдесят баксов каждое, супер-кепка Инги и супер-шорты Инги с «молнией», которая застегивалась (и расстегивалась) от пупка до копчика.

«Второй день хожу в Коламбии – и ничего», – Инга стоически переносила трудности. Девочки взвизгнули от радости. На Вадика пролился бальзам. Алле-ап! Всего-то и понадобилось: «Bad hotel! Bad hotel!»  А какой результат!..

Зия, правда, обиделся и три дня не говорил: «Привьет! Как дель-а?»

– Я бы с удовольствием поела какой-нибудь рыбы в ресторане, по рекомендации Вадима, – объявила Маша.

Она тоже была рада, что вещи нашлись.

Взгляд Вадика потеплел и полторы секунды выражал почти признательность. Дверцы лифта распахнулись бесшумно.

– Ну да, – сказала Инга, когда дверцы так же бесшумно разделили их с сестрами Ядреновыми, – фугу, например.

Лифт мягко притормозил, и в его прозрачную капсулу ввалилась тетка типично русской наружности, красноватые прожилки на лице явно говорили о склонности к гипертонии:

– Йе-йе... – суетливо закивала в ответ.

Вадик просто запоздал озвучить свой жест:

– Вам наверх?

– Тьфу, ты! Наши! – обрадовалась тетя не то с Воронежа, не то с Тюмени, отирая капельки влаги, выступившие на лице. – Приеду домой и буду «е... ме...» блеять.

Интересная блондинка скользнула отстраненным взглядом, и парочка «наших» выплыла из космической капсулы на своем этаже.

Рыбу есть не пошли. «Сегодня тут вкусно», – сказал босс. У них в тарелках уже лежали горкой золотистые конвертики. Маша пошла добывать такие же. Горячие и хрустящие, они оказались маленькими слоеными пирожками с брынзой внутри. М-м-м...

– Яна, а давай, ты завтра к пятизвездочному пойдешь, пораньше, улыбнешься там – а нам места на первой линии... Ты только пораньше пойди, – сказал Вадик.

У него опять было хорошее настроение.

– Ну что тебе стоит? Пару раз улыбнешься... У них там лежаки поприличнее. И не так тесно. А мы бесплатно.

Хорошее настроение – деловое настроение. Деловое настроение – хороший бизнес. О’кей?

Яна медленно зеленела. Ее акции стремительно падали. Шутка затянулась.

Деликатная Инга выразительно молчала. Наверное, она объяснит Вадику. Чуть позже. Про бизнес, про акции и про пятизвездочные лежаки.

– Он «продает» меня! За восемь тугриков! – бесилась Яна у себя в номере. – Да кто он такой?!! Да он даже не из Москвы – ты знаешь об этом?!! И Инга тоже!

– Ты можешь найти работу и получше, – Маша, конечно, была на ее стороне, став невольно свидетельницей «разрыва». – Ты стоишь большего! Ты... У тебя же... «эм-би-эй»! Да у тебя... папа! Со связями!!!

– Да, мне перед отъездом предлагали работу! И зарплата выше. Да пошел он!..

Ее приглашало на работу одно крупное международное агентство со сложным буквенным названием. Все согласные почти. В общем, все согласны были. А Янка отказалась. Ну не дура ли? Перф... Чур меня! Нервный тик от этого слова!

– Вадик – он же суперменеджер! – говорила Янка, размазывая слезы.

 

Лида и Паша – ребята без снобизма. Если не знают они по-английски ничего, кроме как «май нэйм из Васьа», так и не будут делать вид... Хотя... Что-то подсказывало Маше, что это тоже... разновидность жлобства этакого: вот берите меня, кушайте с маслом, любите меня таким, как есть, понимайте меня... И ведь понимают!.. На семи языках понимают!

– Слушай, друг! Дай-ка нам два пива и... Хочешь есть чего-нибудь? – Паша спрашивал Лиду. – Два пива. Светлого.

Турок в этом баре ловил «подачу» мгновенно. Верно, это был хозяин заведения. Приветливость и веселый нрав уже успели оставить свои следы на его лице – лучики вокруг глаз, а уверенность в себе расправляла спину. Чувство юмора и умение чувствовать людей еще ни разу его не подводили. Он нарочито замешкался и с видом простодушия и «сочувствия» указал на авторитетно выступающий животик клиента:

– Bear, – задумчиво протянул он, тая усмешку в уголках рта, – это... от пива!

– Это не от пива, – лихо парировал Паша, – это для пива!

Маша с Яной хохотали тоже.

Классно они покатались сегодня. «Только, если Вадик спросит, скажем, что это новосибирцы нас пригласили!» – говорила Яна, когда они брали лодку.

Обсуждали возможную поездку на машине. Вчетвером.

– Где тут можно отдохнуть на берегу, чтобы море, пляж хороший, народу поменьше, может, деревня какая рядом есть?.. Чтоб на машине поехать и места красивые посмотреть?..

Русским всегда надо все и сразу! Хозяин потер гладко выбритый подбородок и назвал «обетованную землю» – Фетие. Только карта нужна. Он выхватил из-за барной стойки карандаш и стал черкать что-то на салфетке, перемежая русские слова с английскими.

– Откуда вы? What’s your business?  – как и многие здесь, не напрасно любопытствовал турок.

– Я – из Москвы, – отвечала Яна по-английски. – Работаю в хорошей московской компании. The best company! Они, – Яна указала на новосибирцев, – работают в крупной финансовой компании. Они из Сибири.

Машка выпала нечаянно из их идеального круга «The best», но ей тоже предлагали королевских креветок поймать и поджарить. Пусть не сегодня, но такие клиенты хорошие!.. «А если вам не понравится – вы можете не платить». Надо запомнить.

– Яна, посмотри! Этот? Или этот?

Маша держала в руках два совершенно одинаковых кулона из оникса. Игра «найди десять отличий» – это у нее всегда получалось. Обычно она изводила этим продавцов незатейливого ширпотреба в Красноярске. Товары класса «люкс», по определению, не нуждались в столь тщательной экспертной оценке.

– Ваша подруга скучает, – парнишка-продавец говорил по-английски, кивая в сторону Яны. Яна маячила где-то за спиной.

– Что? – не поняла Маша.

– Она устала, – деликатно уточнил продавец безделушек, не по годам проницательный.

Работа в бойком месте с клиентами со всего света быстро учит разбираться в тонкостях психологии людей и отношений.

Маша обернулась. У Яны действительно было постное лицо. Человек, хорошо ее знающий, разглядел бы на нем едва скрываемое раздражение.

Пора «чистить перышки» – скоро ужин.

У Яны глаза стального оттенка. А иногда они отдают синевой, вот как сегодня, например. Мальчик этот опять с нее глаз не сводил. Море, как большой кристалл Сваровски, повторялось в цвете ее глаз.

Яна надела украшение, купленное в Duty-free . Очень ей шло.

«Что будет, если я так подведу глаза?» – думала Маша. Впрочем, «так» подвести глаза ей всегда не хватало времени. Ей вечно не хватало пяти минут. Или часа. Или недели. Или года. Или всей жизни.

– У Инги такое же, только дороже, – сказала Яна, – мы тебе тоже купим. А хочешь, возьми вот это, насовсем возьми!

Яна открыла ящичек трюмо. Наверное, «трюмо» и «трюм» – одного корня. Иные набиты драгоценностями, как трюмы пиратских кораблей.

– Это настоящий индийский жемчуг! – сказала Яна. – Только речной.

– Да ну, что ты! Красивое... – сказала Маша. – Но я не могу, спасибо! Спасибо тебе.

Маша погляделась в большое зеркало, держа ожерелье на весу, и без сожаления положила его обратно.

– Ты знаешь, у меня подруга одна есть... Подруга – не подруга, скорее так, знакомая... У нее всегда в жизни как-то неважно все. Зарплата маленькая. Муж ушел к другой. Все сволочи. Вот приеду – даже не знаю, сказать ли ей про свой вояж...

– И не говори. Не встречайся с ней, – Яна была категорична, – увидит южный загар... Я не дружу с неудачниками, я дружу с удачниками, – сказала Яна. Она знала, о чем говорит.

Маша подумала, где у них, в Красноярске, обитают «удачники». Вестимо где. В поселке Удачном.

– А я? – сказала Маша. – Про меня тоже можно сказать «неудачница».

Это была явная провокация.

– Ты – нет, – серьезно сказала Яна, – у тебя есть мужчина!

Яна брызнула духами из большой пирамидки, и они пошли.

Ужин был в разгаре, точнее было бы сказать, в разгуле. Управляющий любил это время: день на исходе, уже можно расслабиться. Мягкая тень южной ночи скрывает все огрехи турецкого сервиса. В романтичном свете свечей на столиках под открытым небом никто не заметит нерегламентированных излишеств на скатерти.

Суета и мельтешение фигур с тарелками вкусностей не раздражали. Деликатное позвякивание вилок нарушалось время от времени всплесками смеха. Эти амбициозные русские за крайним столиком опять ржут как сумасшедшие. Зия снова покосился в их сторону. Его «пассии» там не было. Пассия – это, наверное, от слова «пасьянс». А может, от слова «пасти». Выпас, равно как и пасьянс, явно не складывался. А впрочем, кто его знает, как оно там по-турецки?

Маша вернулась с десертом. Два плетеных кресла напротив опустели. Яна без интереса ковыряла вилочкой арбуз.

– А где наша компания?

– Пошли смотреть на дансера. Мы их догоним. Я сейчас встречаюсь с этим мальчиком. Доедай скорее и пойдем.

– Ты уже не злишься на Вадика?

Яна сделала неопределенное движение плечиками.

– Я без них не могу. Они мне нужны. И я им нужна.

Ответ ошарашил.

– Ты говоришь так, как можно было бы сказать о любимом муже.

– Мы люди одного круга. Это важно.

– А я? В таком случае, я – не вашего круга? – снова устроила провокацию Марья.

– Ты моя сестра, – слова звучали весомо и неопровержимо, тем обиднее было услышать продолжение: – Они тебя не воспринимают.

От такого действительно сводило скулы. Машка не удержалась и фыркнула:

– Какой-то мальчик из города Урюпинска будет меня «воспринимать» или «не воспринимать»! Мне смешно.

– Ты у них не котируешься. Им скучно. Видишь, они ушли? Вадик ревнует меня к тебе. Он просто бесится от этого. А мне с тобой интересно. Пока, – добавила Яна. – Перестанет быть интересно – перестану с тобой общаться.

«Ну, Яна, с тобой мотает по синусоиде – форменные „американские горки“! – промелькнуло у Маши, она слушала, притаившись. Послушать было что:

– Сейчас я от тебя черпаю. Ты лучше меня. Ты донор. Я не хочу быть как ты! Но... сохрани это в себе. Хорошо, что ты у нас есть. Ты чудная. – Яна говорила о каком-то ее чудачестве, странности, которая ей самой была невдомек.

– Чудная? – переспросила Маша. – Почему? В чем?

– Во всем. В чем-то роскошная.

Они уже шли по Улице Баров, огибая течение веселой толпы, «музык», разноголосо перебивающих друг друга, турков-зазывал... Маша старалась не отстать от Яны, подхватывая ее под руку. Под руку она ходила прежде только с подругой-со-второго-класса. Еще с мамой, в гололед, когда скользко да когда она болела...

Странное было чувство – Яниной невесомости, тонкая рука передавала ощущение легкости, двигалась она довольно стремительно и легко, придерживая другой рукой неизменный рюкзачок за плечом. Хотелось не отпускать ее – улетит сейчас как пушинка!

– Хорошо, что ты у нас есть! Отец от нас «устал». От меня он вообще в шоке. Он даже плакал из-за меня. Ты для него отдушина. Анька считает мою жизнь пустой. Но я не хочу быть как ты...

Все сказанное никак не укладывалось в рамки легкого курортного трепа. Маша чувствовала, что надо притормозить, как-то осмыслить это все. «Сейчас зависну, как Сенин ноутбук. Срочно нужна перезагрузка».

Уже маячил впереди этот сладкий турецкий мальчик с рваным ухом, как некстати! «Но ведь мы еще поговорим, да, Яна? Мне еще о многом нужно тебя расспросить».

Они уже шли чуть медленнее.

– Я тебе больше говорю хорошего. А ты мне почти ничего. Подумай, какие ты мне можешь сказать комплименты?

Просьба озадачила.

– Знаешь, когда я пыталась говорить женщинам комплименты, это всегда как-то нехорошо заканчивалось.

– Почему?

– Ну, не знаю. Говоришь искренне, а выходит боком. Какая-то неадекватная реакция. Поэтому я не буду... Я тебя просто люблю. – Слова вырвались сами собой, заветные слова, которых никогда не слышал от нее ни один мужчина! Произнести их вслух означало бы для Марьи растерять что-то главное, что составляет их суть. Диффузия чувств.

– Правда?!! – Яна едва не обернулась тем самым перышком, что сейчас сорвется и улетит. – Ты скажешь это отцу? Меня никто не любит. Только отец немножко. А я его очень сильно люблю! И матери скажи, обязательно! Скажешь? – Яна почти заглядывала в глаза.

– Посмотрим на твое поведение.

– Я хорошая!!!

Молодой человек сиял улыбкой в тон белейшему пластырю на ухе. Улыбался он только Яне. На нем были яркие шорты по колено и белоснежная майка, все из магазина «Твинсильвер». Это была крайняя степень одетости, потому что днем он ходил по пояс голый.

– Ты можешь пойти с нами, – заявила Яна.

– Я думаю, кавалер будет не в восторге. Давай его спросим, – сказала Маша, вполне отдавая себе отчет, что последнее звучит явно издевательски. Парень понимал по-английски. Но ни на иностранном, ни даже на родном наречии его не нужно было об этом спрашивать. Он хотел только Яну. Ту, которая с глазами цвета моря.

– Ладно, бай-бай! Пока-пока!

Музыка звучала отовсюду, везде толпились беззаботные веселые люди. Разномастная разноязыкая публика перетекала от бара к бару, иные вели «оседлый» образ жизни, прикипая на ближайшие несколько дней к полюбившимся местам. Покуривали, тянули цветные коктейли из нарядных бокалов с «зонтиками», притоптывали в такт музыке. Молодые и старые – все танцевали, с особенным драйвом – под тюркские ритмичные напевы. Улица Баров сияла огнями. Все было как всегда. Но праздник потускнел.

Маша остановилась. Знакомая вывеска. За символической перегородкой на светящемся прозрачном кубе «зажигали» три труженицы ночных шоу, уже в новых хулиганских нарядах. «Звезды» еще не было. За барной стойкой, заняв лучшие места перед кристаллоподобной сценой и маленьким танцполом, на высоких табуретах томились Вадим с Ингой. «Жлобы московские!» – подумала Маша. Ей уже не хотелось туда идти. А она никогда не делала того, чего ей не хотелось. Ну почти никогда.

Настроение было какое-то смутное. Марья уже шла прочь от своего любимого бара, куда – не важно. Нужно было подумать, и, в общем, хорошо, что она осталась одна. Что-то задело ее в Яниных словах, и это «что-то» было не на поверхности... Нужно было срочно расхлебать эту «бочку меда» с дозой яда. Вдруг накатила усталость, жизненный тонус упал ниже уровня моря, хотелось забиться в какой-нибудь угол и убаюкать эту горечь внутри. Еще было малопонятное чувство противоречия, протеста, только против чего или кого?

Пойти в свой номер? Нет, это исключено. Не для этого она оказалась в центре вселенной. «Я не хочу быть как ты». Что это значит? Мысли прервались какой-то тарабарщиной. Кажется, это ей:

– Are you looking for boat? Do you want rent a ship? Do you speak English?

– Yes, a little .

Маша не заметила, как оказалась на пирсе. Вокруг были яхты, не утлые лодочки, а именно яхты. С кормы одной из них легко выпрыгнул на дощатый пирс тот, кто с ней говорил. Качнулись канаты, звякнули стропы. Казалось, тяжелый бот качнулся тоже, потревожив черную воду вокруг.

Светло-русые длинные кудри стянуты сзади резинкой, светлые глаза на обветренном и загорелом лице, в остальном вид совершенно цыганский. Лицо интересное, веселыми лучиками морщинки вокруг глаз, взгляд цепкий, но не навязывается, отметила про себя Маша, и какая-то энергетика от него исходит, словно ветер с моря...

– Руссия? – спросил хозяин морских ветров.

– Yes.

– Москва?

– Нет, я из Красноярска. Это в Сибири.

– О! Сибирь! Там очень холодно!

Маша забавлялась каждый раз такой предсказуемой реакцией, еще забавнее было объяснять, что в Сибири тоже бывает лето и сейчас там температура воздуха – как в Турции.

На одну из лодок загружалась небольшая компания – несколько человек и собака.

«Сразу видно, не наши», – подумала Марья. Слишком спокойно и деловито грузятся. Лабрадор тоже деловито помогал хвостом и уже норовил впрыгнуть на мостки. Вот-вот отчалят, посудина выйдет в открытое море и повиснет среди черной воды. Огоньки по периметру отразятся в ее толще и будут видны далеко с берега. Дым пойдет коромыслом, а может, тихо напьются и заснут за игрой в преферанс.

– А сколько будет стоить взять яхту напрокат? – сложила фразу по-английски.

Турок ответил, неотрывно глядя в глаза, но говорил он вполголоса, будто боялся кого-то спугнуть.

– Если я с друзьями возьму в аренду, например, завтра ночью... Это будет стоить сто долларов? – уточнила девушка.

– Ты и я? – слегка прищурив прозрачные глаза, переспросил турок.

«Ну молодец мужик! Я снимаю яхту, он снимает меня. А кто будет платить за яхту? Или это трудности перевода?»

На этом месте в неспешный разговор вступила еще одна дама. Слова на неопознанном языке неслись с самой дальней лодки – там на корме стояла девица средних лет в длинном платье и блажила уже на чистом русском: «Выпусти меня отсюда!!!»

«За что это он с ней так?»

– Help this women!  – вступилась Маша за соотечественницу.

Турок отражал вопли спиной. И ухом не повел в ее сторону. Обронил что-то вроде: «Да-да, прям щас, бегу и падаю». Не отводя прозрачных глаз с объекта более интересного.

Пришвартованная девица уже делала отчаянные попытки освободиться самостоятельно, дернув за толстый канат, снова возопила к «туречьей» совести, однако ее, Машу, на помощь не призывала, и Маша с легким сердцем попрощалась с лукавым турком. «Разберутся».

– Please, help this women! – попросила на прощание.

Турок еще с минуту провожал ее взглядом.

В состоянии легкой потерянности лучше быть поближе к «дому». Территория пятизвездочного отеля поблизости – подходящий ареал обитания для заблудшей в себе души. Алебастровая белизна отеля «Грандифлор», во всем его великолепии, выступает из темноты южной ночи. Бассейн ласково светится бирюзой. «Интересно, почему никому не приходит в голову купаться в нем ночью? Видимо, это не комильфо», – думала Машка, неискушенная в тонкостях курортного дела.

– Что-нибудь желаете? – подоспела девочка в оранжевой форме персонала отеля.

– Пожалуйста, колу.

Сегодня тут тоже было шоу. По всему, день «русской культуры». Действо на импровизированной сцене откровенно пахло капустником. Интернациональные девицы, нанятые на сезон, орали псевдорусские песни и плясали в кокошниках. Отельная публика одобряла и время от времени вовлекалась в перформанс. Для обитателей пятизвездочного это представляло экзотический интерес, потому как русских-то среди них было мало.

– Могу я присесть рядом с вами? – вопрос был задан по-английски.

Маша подняла глаза.

– Yes, of cause .

Перед нею стоял весьма габаритный, стопроцентный американец в собственном соку: щечки его налились румянцем от повышенного содержания алкоголя в крови, однако он вполне твердо держался на ногах и был расположен общаться.

Он уже опустил свой back  на плетеный стул и занял собой внушительную часть пространства рядом с ее «privacy» .

Изрядная упитанность (стейки, чиз-кейки и прочий попкорн...), усики на круглой физиономии (эх, Маша не любила усов и бород!) – короче, настоящий ковбой, жена-фермерша и семеро детей, да здравствует Калифорния!

Нет, ничего такого он не говорил, только, кажется, про Калифорнию что-то...

В обществе российско-американской дружбы, увы, не наблюдалось никакого паритета: вся ответственность за общение легла на хрупкие плечи русской девушки. Американец же, со свойственным их нации самодовольством, ни бельмеса по-русски, пользовался плодами просвещения варварской страны.

«Надо же, как сложно понимать язык, когда говоришь с носителем этого самого языка!» – подумалось едва, но тут закралось и совершенно в ней укрепилось подозрение: это не акцент! У этого парня точно «фефект ечи», и мама не водила его в детстве к логопеду.

– Чем вы занимаетесь? Что у вас за работа? – скроить фразу по-английски в очередной раз оказалось много проще, чем распознать ответ за набором скомканных слов, но вместо ответа американец предложил прогуляться.

O’key. Let’s go . Тем более что этот балаган с кокошниками порядком надоел.

До полоски пляжа с зонтиками навесов – ровно один шаг, а прямо напротив великолепного «Грандифлора» – дощатый выступ в море. Это такой же пирс, только вокруг нет никакого мореходного хозяйства. Он огорожен по периметру веревочными перилами, а на самих мостках уютно разбросаны надутые большие подушки. Они тоже оранжевые, как фирменная форма персонала. На них можно падать и смотреть в глубокое черное звездное небо, а можно просто сидеть и глядеть на воду. Или в чьи-нибудь глаза.

– Я не знаю ни одного слова по-русски. Sea. – Американец ткнул пальцем в подвижный мерцающий антрацит.

– Море. Мо-ре, – ответила Маша.

– Star, many stars...

– Звезда. Звез-ды. – «А-а, теперь понятно! Мы пришли учить слова!»

Звездно-полосатый прилежно повторял. Только сложновато для первого урока. Но янки не сдавался:

– Ship, very-very big ship . Я морской волк.

– Морской волк? Почему? Вы любите море? – недоумевала Маша.

– Я, – американец убедительно стукнул себя в грудь, – море, другое море, – махнул рукой в сторону Атлантики. – Звезды, – рука взметнулась вверх, – корабль, очень большой корабль... Я веду корабль.

– Вы капитан?

– Нет! Я определяю путь. Я веду корабль по звездам. Я – морской волк!

– А-а... – уже понимающе протянула Маша. Ну так бы и сказал, что «нэвигэйтор».

С пирса вернулись к бело-бирюзовому великолепию. На этот раз они уселись на высокие табуреты у круговой стойки бара. Американец, как и подобает настоящему морскому волку, заказал себе еще выпивки, а Маше – после долгих переговоров на этот счет – безалкогольный коктейль. Мальчику по ту сторону стойки пришлось долго объяснять, что такое коктейль с фруктами, но без водки. Получилось на удивление красиво – что-то зелено-оранжевое, с «зонтиком». И довольно вкусно получилось.

– Завтра рано утром ты меня увидишь в небе, вон там. Может быть. Я буду висеть над морем. Может быть, – добавил снова.

– Страшно? – спросила Маша вроде бы шутя.

– Ну, чуть-чуть, – призналось большое дитя Дяди Сэма.

Это было одно из местных развлечений – болтаться на привязи над водой, как воздушный шарик. Там какая-то хитрость: тебя привязывают за веревку, веревка закреплена где-то внизу, прыгаешь со скалы и висишь на «воздушной подушке». Когда время выйдет, тебя подтянут вниз. А вдруг забудут? Говорят, ничего интересного, скучно, к тому же холодно и денег надо заплатить. Маша едва не расхохоталась, представив столь увесистый груз легко парящим в воздухе над волнами. Зрелище!

За следующим стаканом, заполненным, впрочем, едва ли на четверть, выяснилось, что оба женаты. Почти женаты. Маша взглянула на свои неокольцованные пальчики и с удовольствием подумала о платиновом колечке с крошечными (а об этом можно было и не говорить) бриллиантиками. «Подумаешь, тонкости! Husband  – он и в Америке husband». У американца, однако, стаж. Пятнадцать лет.

«Сколько же ему?» – думала Машка, попутно врубаясь в английские слова. Их, американцев, не поймешь. Одно очевидно: мужчина в полном расцвете сил.

– Your husband is a lucky man .

– Я ему скажу, – пообещала Маша, – он об этом не знает.

Интересно, что думают «оранжевые» про русскую с толстым американом? Кажется, у бара остались только эти двое.

– Я хочу пригласить тебя на обед. На яхту.

«Меня отродясь не приглашали на яхту. А тут дважды за один вечер! Может, это его яхта – красного дерева? Может, это он Онассис?» – забавлялась Марья. Это она про себя подумала. А вслух сказала только:

– Завтра я еду с друзьями на машине.

– Завтра меня здесь не будет. Но я хочу пригласить тебя. I am funny with you!

Американца несло. Понимая в лучшем случае половину, Маша не пыталась уже претендовать на большее. Устала что-то. Нет, определенно, папа тоже не водил его к логопеду!

– I don’t understand! – взмолилась Маша. – Please, slowly!

Что-то о «москитос» было в тексте, которые кусают вот так: американец нагнулся с табурета, насколько позволяли его габариты (американца), и слегка ущипнул Машу за лодыжку – вероятно, она казалась ему самой доступной. «Небанально», – подумала Маша.

– Давай забудем о моей жене. Давай забудем о твоем муже. Только ты и я. Свечи. Музыка. Немного вина. И все.

– И все? I don’t understand!

– Твой английский очень хороший.

– Мой английский лучше вашего русского, – рассмеялась Маша.

– Я сегодня много пью. Но я пью последний день.

Природная скромность не позволила Машке спросить, почему много, почему именно сегодня и почему последний день. Ладно-ть, пора баиньки.

«To be funny»  обошлось нашему другу, видимо, в кругленькую сумму: долго хмурился, изучая счет, ткнул толстым пальцем в сомнительную бумажку – «А это что?», – наивно требовал объяснений, кои и последовали.

– Я имел чудесный вечер с тобой. – Американец приложился к ручке со всей элегантностью, на какую был способен гражданин штата Калифорния, загруженный несколькими порциями виски со льдом, изрядно разбавленном, мужчина в возрасте Карлсона и его же комплекции, отважный воздухоплаватель и вообще навигатор.

Холл был пуст. «Нептун» спал. Не спал Зия. Сверкнул глазами и сразу сделал вид, что не видит. «Пожалуйста, four – two – two» – взяла ключ у портье. «Черт, ну не могла же я сказать: не провожайте меня до крыльца – у нас ревнивый управляющий! Интересно, как Яна? Хорошей девочке уже пора быть дома».

 

«Ты во сколько вчера вернулась? Так я пришла позже тебя! ...Да? Классно! Ну давай, пока!» – Маша положила трубку и потянулась. Надо вставать, через полчаса зайдет Яна, как обычно. Они спустятся на завтрак. А в десять их уже будут ждать новосибирцы. Если все получится с машиной, они куда-нибудь поедут. Маше было все равно куда. День обещал чудесные приключения.

– Можно было взять дешевле. Но мы решили, что лучше не рисковать, – говорил Паша. Он же вел симпатичную белую «Тойоту», которая, прилично разогревшись на солнышке, постепенно остывала внутри клетчатого салона. Кондиционер работал вовсю, и Марья начинала себя чувствовать как овощ в холодильнике.

– Да, можно запросто застрять где-нибудь на полдороге, из экономии, – пояснила Лида. Она заняла место рядом с Машей, на заднем сиденье.

«Признавайтесь, кто любит ездить на переднем сиденье?» – Паша спросил, еще когда они усаживались. Лида воздержалась. Маша замешкалась. Она могла сказать, что любит, но всегда садилась сзади, за водителем. Самое безопасное место. Особенно когда не знаешь, с кем едешь – какой Шумахер за рулем. Особенно когда не знаешь, куда. Нет уж, увольте! «Я люблю!» – сказала Яна. «Ладно, на обратном пути поменяемся», – сказала Маша.

Уже закончились мощеные улочки Мармариса с его игрушечными домиками в два-три этажа, исчезла из виду бухта, с той ее стороны, где скопление яхт обнаруживало себя сухими остовами мачт.

Потянулись скалистые склоны по одну сторону дороги, вплотную, потом скалы отступили, уступив место под солнцем окультуренным полям, редким (по европейским меркам) поселениям, деревушкам с минаретами и апельсиновыми рощицами.

Паша вел машину классно. Спокойно, уверенно, без резких движений. Но проверить свою теорию у Маши не было никакой возможности. Желания, впрочем, тоже не было. Жизнь и так была восхитительна.

Промелькнули вдоль дороги голубые таблички-указатели: Даламан, потом Алания и Анталия. Ребята заранее купили карту, чтобы наверняка добраться до местечка под названием Фетие. «Фетие мое», – пару раз уже пропела Лида. Картой сразу завладела Яна, на правах впередсмотрящего.

У Яны была карта, у Яны была кепка, у Яны были командирские амбиции и место рядом с рулем – все это роднило ее со штурманом маленькой «Тойоты».

У Маши была черешня, и она была счастлива. Только косточки некуда выплевывать.

– Яна, бери черешню, – Маша протянула пакет вперед.

Кэп Паша имел дела поважнее. Впереди сияла капотом какая-то каракатица.

– Сейчас мы их сделаем!

– Йес-с!.. – Три барышни изобразили энтузиазм и полный восторг.

В кадр въехало еще нечто. Нагоняли компанию девиц в открытом джипе. У девиц был попсовый вид, как будто они только что снялись в клипе, а команду «Стоп, снято!» им никто не дал – хрен догонишь! Джип тоже был разрисованный. Как реквизит. Да, все было как в кино!

– А я вчера с американцем познакомилась, – сообщила Маша. – Он меня приглашал поужинать с ним. На яхте. To have a dinner.

– И вы друг друга поняли? – спросила Лида. На самом деле ей не настолько было это интересно.

– Ну да! – усмехнулась Маша. – Пока разговор не начал вертеться вокруг чего-то конкретного... Тогда я сразу впадала в ступор и не понимала ни слова! Категорически! И это повторялось примерно раза три. Сначала меня это напрягало ужасно, а потом стало просто смешно. Бедный американец! Ха-ха! Так и остался «с помытыми ушами»!..

Яна эту историю еще не слышала, но ей тоже было скучно: Машка явно забирала внимание на себя. А может, все наоборот – рассказчица из нее никудышная.

Очередной указатель привел всех в легкое замешательство.

Показался маленький городишко. Как раз вовремя, чтобы спросить дорогу, а может, просто остановиться.

Просто так остановились на площади. Зданьице, смахивающее на банк, еще строение в два этажа, с полукруглым фасадом, судя по флагу на рыжей черепице – здание местного муниципалитета. Вот и все достопримечательности, не считая, конечно, мечети с красивым минаретом, которая обязательно там была, не могло не быть. В любой глухой деревне, измученной палящим солнцем, была своя мечеть с башенкой минарета, как свеча на торте.

Безлюдный какой-то попался городишко. Вымер как будто. Полдень, однако. Аборигены спасаются от жары.

Наши компаньоны не прочь были размять ноги да и выпить чего-нибудь. В багажнике есть вода, купленная еще в Мармарисе, но кому она интересна? В поле зрения попала кафешка на улице, только возникло на пути неожиданное препятствие. Препятствие представляло собой стол с аккуратно разложенным хламом, именуемым «сувениры из Турции», или «украшения для оригинальных дам». За столом, понятно, стоял единственный оставшийся в живых местный житель, которого не свалило солнце в зените.

Для кого он там стоял? – вот что непонятно. Только он, кажется, уже знал ответ на этот вопрос.

Трое разумных людей благополучно миновали препятствие. Машку же всегда тянуло на блестящее. Припомнился тот улыбчивый турок с рафтинга, представлявший альтернативный туризм и легкое отношение к жизни вообще. Среди всей этой цыганской ерунды точно было нечто такое – альтернативное.

Временное помешательство обошлось девушке в белой курточке в десять «тугриков», в пересчете на понятные деньги – около шести долларов.

– Сколько отдала? – спросил Паша.

Маша крутила в руках браслет вполне варварского вида из мелких острых камушков вперемежку с маленькими монетками «под бронзу». Они сидели вокруг пластикового стола, лениво тянули из пустеющих стаканов...

– Ну, этот еще ничего. – У Яны в руках было другое Машино приобретение – тоже браслет – имитация янтаря с имитацией серебра.

– А этот можно носить на ноге, – примеривалась Маша.

Она тысячу лет не носила никакой бижутерии. А дома остался настоящий янтарь с настоящим серебром. Стопроцентный эксклюзив.

Яна поморщилась. Лида и Паша молча наблюдали за бесплатным цирком.

– Только не носи одновременно! И, я тебя прошу, не надевай это... там. – Яна не знала, как это сказать.

Ей не хотелось обижать сестру. А «я тебя прошу» – это вообще слова не из ее лексикона.

– ...при Вадиме? – догадалась Маша. Ее поразила абсолютная серьезность, с какой все это говорилось.

– Да, ты тут поноси. И в Красноярске. – Яна была сама лояльность.

Марью уже разбирало. Хотелось расхохотаться, и закипала злость. Одновременно. Ядовитый коктейль. Она оглядела себя, встряхнула на себе полы хлопковой курточки и вылепила, скорее, Вадику, заочно, а не Яне:

– Да? А ничего, что я так... не Гуччи и не Версаче?

Сдержанная Лида посмотрела с укоризной:

– Девчонки, только не ссорьтесь!

Маша застегнула на ноге камушки с монетками. Красноватый беспородный минерал и «бронза» здорово сочетались с текстилем цвета хаки на загорелых ногах. Камушки больно впивались в щиколотку при ходьбе, но – плевать! Халтурная застежка позорно обломилась в тот же вечер, и смелый аксессуар, не попадающий, по самому факту своего плебейского происхождения, в жестко регламентированный список статусных вещей, отпал за ненадобностью. У второго браслета была более завидная судьба: сувенир из Турции украсил плюшевую лапу Макуши.

Воды! Воды!.. Городок без имени. Русские без проблем.

Вода возникла как-то сама собой, в полусотне метров от главной площади. Это был городской пляж, похоже, на искусственном озере, облюбованном юным поколением аборигенов. Здесь точно была жизнь! Местная пацанва радостно плескалась, не слишком обращая внимание на туристов. Черные от солнца поджарые фигурки с воплями удовольствия плюхались в мелкую воду и снова подставляли солнцу глянцевую кожу, и снова плюхались и плескались как заводные. Не море, но все-таки!..

Маша подошла к самой кромке, стараясь не зачерпывать песка в текстильные мокасины, тронула воду ладонью. Теплая, как молоко. Может, это они ее нагрели?

Не залезть туда было невозможно. Илистое дно проваливалось под ногами, трава опутывала их, но, сколько ни иди, все равно по колено.

Вода была – градусов сорок, ей-богу. Но если б они знали, какое море ждет их, не парились бы в этой луже.

Обсыхали и переодевались под огромным, до неба, деревом – платаном с раскидистой кроной и по-южному гладким стволом. В Сибири таких деревьев нет. Зато и в Турции нет таких сосен, как под Красноярском. Какие-то они у них подсушенные солнцем.

– Маша, а ты как отца называешь – по имени и отчеству? – спросила Лида.

– Конечно. А как еще?

Яна стояла рядом, и этот разговор начинал ее напрягать.

– И ты никогда не виделась с отцом?

– Никогда. Я, конечно, знала, что где-то в Москве он есть, что у него две дочери... И фамилия у них, как у меня, – так странно... Но я никогда не стала бы сама ничего предпринимать. Ну не было – и не надо.

– Девчонки, а интересно было в автобусе вас слушать...

– В автобусе?! – почти хором воскликнули обе Ядреновы. – Было слышно, что мы говорим?!

– Ну да. Вас весь автобус слушал.

– Кошмар!..

– Что-то про украшения, потом про бабушку и потерянную фотографию. И про отца, что он как будто долго жил за границей и вы его никогда не видели...

– В общем, индийское кино! «Зита и Гита»! – веселилась Маша. – А классный сюжет, да? Только никому не продавайте!

Яне не было так весело. Кажется, даже напротив. Губы ее стали неуловимо тоньше и уже складывались полумесяцем. Было у нее такое свойство: уголки губ иногда опускались вниз, образуя недовольную скобку. «Что она несет?!»

Белая «Тойота» снова мчалась по равнине, чтобы забраться в горы и спуститься к морю.

– А вот это, интересно, что это такое?..

– Какой-то турецкий «долгострой».

– А может, это военный объект? Стратегического значения?

– Давайте остановимся! Сфотографируемся на фоне...

– Не, нельзя. Вообще-то это резиденция...

– Да, это частная собственность. Замаскированная под военный объект. И нас тут сразу заарестуют!..

– Тебе-то чего переживать – у тебя теперь папа со связями!

– Это у тебя – папа со связями! – указательный палец Марьи сделал выпад в сторону красной кепки Яны.

– Девчонки, только не деритесь!

– Да мы и не думали!

– Ой, давайте тут притормозим! Мечеть красивая! – Маша всю дорогу порывалась что-нибудь запечатлеть.

– Не сейчас. Потом, это все потом! На обратном пути будем останавливаться – фотографируй сколько хочешь! – отвечал кэп.

– А смотрите-ка! Машина с красноярскими номерами! Откуда она тут взялась?

– А, правда, откуда она тут взялась? – попалась Маша.

Новосибирцы захихикали. Легковерие удивительным образом сочеталось в ней с чудовищной мнительностью. Парадоксальное сочетание.

Проехали большую пыльную деревню с нарядными мечетями и, еще немного попетляв между скал, выбрались на открытое пространство, которое вполне могло котироваться как смотровая площадка. Прямо под ними улеглось море и уступами от него – живописный городок: выцветшие оранжевые крыши на кремово-белых домиках разных фасонов, кудряшки зелени и извилины дорог – все в мареве и дымке... Море! Солнце! Сказка! Фетие!

Картинка менялась каждую секунду. И вот уже кто-то другой, счастливый, смотрел сверху на глянцевую спину машинки-букашки, переползающей по узким тропинкам-улочкам к большой воде.

Скучно, господа! Скучно описывать самое красивое место на земле! Пожалейте автора.

Когда за окном так мало солнца... Кажется, это называется мазохизмом – пытаться описать пляж в морской лагуне Фетие. А впрочем, для закоренелого скептика и немного циника все это не более чем яркая обертка от съеденной конфеты.

– Говорят, где-то здесь снимали рекламу «Баунти», – сказала Лида.

Люди! Вас обманули! Голубое море, бирюза с янтарем, горячий песок, аквамариновое небо, подернутое дымкой от избытка света, – это не реклама! Это бывает на самом деле!

– Против солнца – ничего не получится, засветишь кадр, – предупредил Паша.

Маша нацеливала «мыльницу» на морской вид в самом выгодном ракурсе. Скалы с лесистой порослью на них очерчивали полукруг и подковой ложились прямо в море, пересекая линию берега с двух сторон и оставляя свободной линию горизонта.

Занимая свой уголок, лодочки-суденышки теснились с одной стороны уютной бухты, попадались среди них и яхты.

Зонтики от солнца вырастали из песка в восхитительном беспорядке и торчали, кренясь белыми шляпками в разные стороны, там и сям, безо всякого намека на симметрию, вдоль всего берега. «Зонтичные культуры», – сказал бы Сеня.

Картина стала совсем фантастической, когда в небе возник параплан. За этим другие, еще и еще, сначала маленькие – на уровне взгляда – наплывали, становились едва ли не вполнеба высоко над головой, так что можно было читать рекламу под куполом, и уплывали, снова делаясь меньше... Интересная траектория.

– Семьдесят евро, – со знанием дела сказали Лида с Пашей. – Вон там у них стартовая площадка.

«Всего-то, – подумала Маша. – Когда-нибудь и мы тут попланируем».

Парапланеристы взлетали с лысого пятачка на поросшем хвойным лесом склоне скалистой гряды, так уютно окружающей бухту. А приземлялись, выруливая на специальную, финишную, дорожку где-то далеко за полосой песка с зонтиками и беседками.

– Пойдемте купаться!

Вся компания распласталась на лежаках под парусиновыми зонтиками и бодрый Машин призыв игнорировала.

– Пойдемте искупаемся и потом перекусим где-нибудь.

– Кто бы принес... – устало выдохнул Паша.

Как-никак больше двух часов за рулем.

– Ладно, вы как хотите, а я пошла...

Не каждый день можешь плюхнуться в Эгейское море. С этим дело обстоит еще хуже, чем с икрой. Маша двинулась к воде, и, пока примеривалась к округлым камням на дне, стараясь нащупать камни покруглее и побольше, все трое «оппортунистов» ее догнали.

Ах, какое это было море! Как в детстве! Теплая тяжелая вода обнимала и держала – соли в ней, что ли, было больше? И цвет воды был, как если бы бирюза была прозрачной... В Мармарисе другое море.

...Бар был похож на большую веранду: закрытый сзади, он имел торцы, где подобие оконных рам было перекрыто соломкой вместо стекла, а фасад его был и вовсе без окон без дверей и поддерживался только массивными опорами из облупленных и абсолютно гладких стволов местных деревьев. Иная конструкция была бы нонсенсом на побережье. Через козырек из красной сетки пробивалась зелень. Козырек «делал» крыльцо, зелень давала тень. Через соломку и сетчатый навес яркий свет падал мозаикой и озорными полосками, наглыми «зайчиками» на светлый дощатый пол, нарочито грубоватую мебель, на пулураздетых людей – на все, до чего только мог дотянуться.

Четверка разместилась в пустующей части заведения. Яна, Лида и Паша – на мягких сиденьях вокруг квадратного стола, Маша бросила белую курточку на синее плетеное кресло. Отсюда она могла видеть всю троицу и пляж. От «улицы» их отделяли только перила. А вид открывался на самое живописное место на земле.

Яна извлекла из рюкзачка парео – одно накинула на себя, другое подала Маше. Достала тонкую сигарету и приняла изящную позу на необычном диване. Скорее, это были «диван-кровати», потому что попам клиентов в этом замечательном баре предлагались этакие тюфячки на деревянных лавках: они, как и продолговатые подушки-бобины поверх них, были обтянуты откровенно матрасной грубой тканью в красную и терракотовую полоску. Машка тихо балдела от таких дизайнерских изысков.

– Эй, гарсон, или как тебя... – Паша нетерпеливо махнул рукой в пространство, – пора бы уже...

Народ заказал пиво, Маша «фрэш оранж». Стали изучать меню. Цены, однако, ресторанные.

– Может, заказать сэндвич с... – Марья явно зажалась.

– Скажешь тоже!.. – скривилась Лида. – Где у них тут в меню креветки?

Маша любила креветки. Эх, гулять так гулять!

Деньги портят людей. Особенно их отсутствие. Но красиво расставаться с денежными знаками – это не привилегия богатства. Это свойство широкой натуры. Но вот еще парадокс.

«Все, что я делаю, – я делаю для тебя. Мне ничего не надо для себя!» – говорит самый щедрый человек на свете. «Но и для тебя у меня ничего нет», – говорит его карман.

Щедрость, знаете ли, сильно зависит... Презренный металл, ну, вы понимаете...

Маша огляделась. Бар был размером с хорошую конюшню. Но его «ненормальная» протяженность и некоторая обшарпанность мебели не лишали его неизъяснимого очарования. Суперский был бар! Было в нем что-то... ковбойское. Дикий Запад с Ближним Востоком. Взболтать, но не смешивать.

Ждать заказ было ничуть не скучно. Надо было непременно сфотографироваться на фоне барной стойки: там, за толстой линзой стекла был не то аквариум, не то иллюминатор, там отдельные перлы из меню были начириканы «арабской вязью по-аглицки», вроде как на кинопленке бутафорских размеров, там много чего было еще.

– А ты запрыгни на стойку, будет классный кадр! – посоветовал Паша, добрая душа.

Маша оглянулась на шест для стриптиза позади нее, примерилась... Длиннющая столешница была высоковата – явно выше уровня «пятой точки».

Новосибирцы радостно заржали. «Опять попалась!» – подумала Машка, усаживаясь за стол.

– Туда только проститутки забираются, – сказала Яна.

– Меня легко обмануть. – Маша смеялась вместе со всеми.

– Чего они так долго? Где мои креветки?

– Их, наверное, ловят!

– Тетка в желтой майке с нас глаз не сводит, – заметила Яна.

Сами того не желая, они внесли свою экзотику в жизнь небольшого пляжного сообщества. Засыпали они тут до приезда этих непредсказуемых русских.

Странно, но соотечественников здесь почти не было. Сверхдорогой курорт?

Креветки, однако, изловили и принесли каждому в глиняных горшочках, в невероятно жгучем соусе. К сему прилагалась картошечка-фри и рис с овощами.

Пролетела жирная муха.

– Теперь понятно, почему так остро! – сказала Лида.

Маша усилила бдительность, вылавливая деликатес из огненного варева.

Рассчитывались, вытряхивая миллионные бумажки из всех карманов и кармашков.

Маша – только за себя, впрочем, ровно столько у нее и оставалось.

– Вот индивидуалистка! Никак не могу ее отучить! – возмутилась Яна.

«У нас так не принято», – говорят москвичи. «У нас принято платить друг за друга». Москва здесь, конечно, ни при чем, но посчитают и подобьют потом все до последнего тугрика. Вася должен Пете, а Петя Свете, а вдвоем они должны Васе. Деньги на бочку!

А вы что подумали?

Время текло, как в детстве. Каждое мгновение было наполнено смыслом. Его, времени, было немерено, оно капало себе тихонечко с невидимых стрелок. Пусть кто-то другой смотрит, как оно утекает.

– В шесть надо сниматься, здесь темнеет быстро! – скомандовал Паша.

Видимо, чтобы утвердиться в озвученной мысли, он полез на пляжную смотровую вышку. Оттуда виднее.

Отдыхающим делать это было недозволительно, да и кому бы пришло в голову, будь это индифферентный немец или флегматичный швед. Потому турки даже не сразу спохватились, подбежали, когда фигура с брюшком, тем, что «для пива», легко преодолела последние ступеньки, загукали чего-то снизу импульсивному русскому.

– А они похожи с Вадимом в чем-то, да? Хотя один – полная противоположность другому, – отметила Яна. – Паша все-таки простоват...

– Даже слишком, – ответила Маша. – И оба не в моем вкусе.

Лида слышать их не могла, она была там, у вышки.

Девчонки намазывали друг друга солнцезащитным кремом, когда новосибирцы подошли. У Яны вся спина в родинках – значит, счастливая. Маше снова хотелось сказать ей о ее невесомости...

– У тебя рука легкая...

– У тебя кожа такая нежная. Семёну, наверное, нравится... Да?

Маша не ответила, улыбнулась одними глазами, «про себя».

– Спасибо, сестренка!

Когда пошли купаться, солнце стояло еще высоко, хотя и прошло большую часть своего дневного пути. Самое блаженное время у моря: солнце все меньше обжигает, вода становится все теплее, мерный шум прибоя скрадывает все прочие ненужные звуки...

– Мужики на берегу сделали на нас стойку, – сказала Лида.

– Да на здоровье! – ответила Маша.

Они, как медузы, лениво перебирали конечностями в тяжелой воде. Гансы и Филы грели свои буржуинские тела прямо на колючем песке. Тетка в желтой майке тоже заняла свое место «в партере».

Яна с Пашей были уже далеко, почти у буйков. Еще бы недельку – и Маша набралась бы смелости заплывать подальше.

Пора. Уже пора? Маша нагнулась за камушком в пене прибоя. Надо прихватить на память один-два-три...

– Я вас сейчас догоню!

Они здесь изумительно красивые – выглаженные морской водой и вечностью. Попадаются идеально ровные, с прожилками и без, двухцветные, крапчатые, разные!..

Ох, и дорого ей обошлись те камушки!

Маша нагнала их уже у кабинок для переодевания. В воздухе витало легкое недовольство. А может, ей показалось?

– Ну что? Килограмма три набрала? – поддела Лида.

– Ага, примерно так, – камешки как раз умещались в ладони, – а я Яне в багаж положу – у нее чемодан большой!

Яна явно не поняла «этого сибирского юмора». У нее опять было отстраненное выражение.

– Ты ополаскиваться будешь? – спросила Лида.

Маша оценила диспозицию:

– Нет.

– Тогда переодевайся скорее. Давай я подержу. – Лида взяла из рук пакет с дынькой, которую они с Яной купили вчера в «Мигросе». Зря таскала за собой весь день – до дыни дело не дошло. Машка любила дыню. Почти как черешню.

Переоделась, вышла – никого. «А вот интересно, вдруг стоянку не найду?»

Оглянувшись в последний раз на самое красивое место в мире, Маша вышла на мощенную брусчаткой улочку – ну чем не Красноярск? Даже пальмы на Мира-стрит, ну прямо как в Фетие! Или наоборот.

Почти пробежав рысью эти метров сто, что были от пляжа до стоянки, Маша обнаружила всю компанию у машины. Никто как будто не срывался с места и вообще особо не торопился. «Чего они вялятся?» – подумала Маша. Она здесь. Пора ехать.

Яна стояла, обернувшись в полотенце, а с ее лицом что-то происходило. Лида с Пашей были заняты чем-то своим. Солнце уже трогало молочно-зеленые виноградные гроздья, что неприхотливо росли прямо на козырьке крыльца – хозяева автостоянки здесь же и жили. А больше там никого не было.

– Ну что, Яна, поменяемся? – Маша намеревалась проделать обратный путь на переднем сиденье...

– Нет, – прямо ответила Яна. Она переодевалась, но лицо «переодеть» тоже бы не мешало. Рот ее стал снова жестким, а глаза на Машку даже и не глядели.

Машка же ошалела: ответ был непредсказуемым, прямолинейным и каким-то, наверное, нетолерантным. Как-никак она чувствовала себя почти «в гостях». Ведь сказал же папа: «Не обижай Машу!»

Когда тебя бьют по правой щеке, не подставляй левую. Поглядись в зеркало – и увидишь надпись на лбу: «Не бейте меня!» Случается, правда, и наоборот. Ты, ей-богу, настолько хороша, что это очевидно всем, или хорошо тебе, от чего некоторым невтерпеж делается дать, за все хорошее в тебе, по морде. В широком смысле слова, господа и дамы, а вы что подумали? А, впрочем, кому с чем повезет...

И понеслось!

– Мы же договаривались... – больше из любопытства стала раскручивать Маша эту тему, понимая, что спираль неизбежно окажется пружиной и ударит пребольно прямо в лоб, но ей крайне важно было установить... нет, не попу на сиденье, но истину!

– Я не хочу, – сказала Яна Ядренова.

– А я хочу, – сказала Маша Ядренова, изумляясь все больше. Раззадорил ее такой поворот, и она сделала «ложное» движение в сторону первого сиденья.

– Мы что, драться с тобой будем? – спросила Яна.

– Нет, это ты с Анькой дерись... – Маша и отступила, и напала – все сразу.

Пружинка сработала немедленно:

– С Анькой мы договариваемся. Человеком надо быть, – ответила Яна. Губы ее совсем вытянулись в ниточку, а взгляд стал колючим, впрочем, на Машку она и не смотрела, – если ты в компании, то и веди себя, как в компании: тебя зовут – надо идти вместе со всеми, а не своими делами заниматься!

Кажется, Яна имеет такую склонность – отповеди давать. Получите и распишитесь.

Вот тебе, Маша, за камушки с Эгейского моря и за «Аньку», которую никогда не видела.

Со стороны казалось, должно быть, что обе они не доиграли в детстве в какую-то игру, только детство у них было разное и игры, стало быть, тоже. Дуры! Две! Великовозрастные к тому же.

Во всяком случае, Машка проиграла. Она сникла и пошла изучать олеандровый куст с красными цветами, что рос на стоянке позади их белой «Тойоты».

Дыню жрали без нее.

«...У меня сестра – близнец», – говорила Яна. «Вот и неправда, – отвечала про себя Маша из-за олеандрового куста, – ничуть они не похожи!»

Что за диво творилось на задворках – видела Маша такое впервые, больше никто не видел, а алые чашечки цветков олеандра – в тысячный раз. Всевышний же всегда смотрел на него, не отрывая глаз, смотрел прямо в сердце. Не то Хазрат, не то Хафиз совершал ради Аллаха предвечерний намаз, до захода солнца. Коврик был расстелен, и шлепанцы стояли позади, отдельно от голых, чисто намытых пяток. Обратившись как можно точнее в сторону Мекки, он склонялся ниц, касаясь лбом выбеленного частыми стирками коврика, и выпрямлялся, опускаясь снова на пятки и опуская руки, прославляя Всевышнего. И ни камни с неба, ни ветер с моря, ни полураздетые туристки не могли ему помешать разговаривать с его Богом. А иначе не зачтется ему.

«Приезжайте к нам в Москву», – слышался голос Яны. «Мы не любим Москву», – отвечала Лида.

А Хафиз все читал свой намаз, и грехи его спадали с него, как спадают листья с сухого дерева. Ибо «хорошие дела уничтожают плохие». Истинно сказано в святом Коране. Пусть Аллах осыплет его милостью.

Закатное солнце отражалось в тонированных стеклах «Тойоты», что мчалась с ветерком по пустынному шоссе, и в стеклах темных Машиных очков. Хорошо, что можно спрятаться за ними.

Сегодня все было как в детстве, – впечатления, море, счастье, которого не осознаешь, поэтому оно не потускнеет. Реветь хотелось тоже по-детски – от души. Кто бы знал, сколько дитятке годочков натикало. У Яны же, напротив, было мажорное настроение. Она болтала без умолку и даже что-то напевала. В мажоре. У нее снова была... красная кепка, карта и место у руля.

«Им всегда достается все!» – не без горечи думала Машка, кусая губы. А может, и не думала вовсе. Все же выросла уже.

– Сколько мы должны новосибирцам? – спросила Яна, когда они приехали.

– Не знаю, – ответила Маша как можно более холодно. – Я знаю, сколько должна я. А ты – ты считай сама.

Ее уже несло. Внутри все стало серым. Хотелось наказать поганку за свои детские слезы.

Ба-а!.. («Ва-у!» – добавить по вкусу). Вадик и Инга шли из отеля им навстречу. На Инге новое платье. Вадик лоснился весь. Инга сияла, как фальшивая стекляшка у нее на шее. У них был удачный шопинг. Они купили много вещей, и им сделали скидку.

– Уста-а-ли!.. – по-своему оценила Инга их пришибленный вид, глядя на Машу. – Но дово-о-льные!.. – Это она на Яну посмотрела.

Судя по всему, Ядреновы, «в среднем», были еще ничего.

У Яны пропал ключ. Ключ от «сейфового» чемодана. В чемодане деньги. Деньги надо отдать сейчас – ребята ждут в машине. Теперь им придется ехать из Ичмелера специально. «Пойди ты, скажи что-нибудь, – сказала Яна. – У меня свидание».

У Яны нашелся ключ! Где-то через полчаса у Маши зазвонил телефон. В голосе Яны была радость и ни нотки раскаяния. Мажор. Ля-бемоль мажор. Или фа-диез.

 

Телефон в номере зазвонил снова.

– Алло?

– Ма-ша? – сказал вкрадчивый мужской голос. – Are you single in your room?

– Yes...

– I will go?..

«Лихо! А чего время-то терять? Его уже не осталось», – пронеслось у Маши.

– What for?

– I want you . Ты отчэнь красивая.

– ... You are very nice man too, Зия. Really. But I’m married .

– ... You are married in Russia .

– I. Am. Married, – Маша растягивала эти волшебные слова с непостижимым удовольствием, голос звучал приглушенно, в нем, помимо ее воли, появились обертона, которые сводили с ума самца на том конце провода.

– No problem. O’key? No problem?

«Чего это он так попятился?»

– O’key. No problem. Absolutly. Don’t warry, Зия. Be happy .

– No problem. O’key?..

Маша положила трубку и представила, как расскажет об этом Яне. Может быть, завтра. А может, в Москве...

 

...Все будет, как обычно. Как будто ничего и не произошло. Все так и будет. Ведь правда, Маша? Наверное, Яна говорила себе эти слова, держа трубку на весу. Ибо истинно сказано в святом Коране, что хорошие дела уничтожают плохие.

– ...Зайти за тобой? – Яна позвонила утром, как обычно.

– Нет. Встретимся внизу, – необычно прохладно ответила Маша.

Ей не хватило... пяти минут. А может, и больше не хватило.

Яна, Вадик и Инга уже завтракали.

Так бывает: говоришь «доброе утро» и не очень рассчитываешь на ответ. Что-то неуловимо изменилось со вчерашнего вечера. Или не особо изменилось, просто героев утомили их маски. Лицо, знаете, потеет...

Они были несколько заняты в этот момент.

– Инге два платка купили, «Гермес». Подделки, конечно! Цена в два раза ниже. Турки вообще – превосходные имитаторы! А вот это – совершенно новый материал, – Вадик показывал ткань своих новых штанишек красного цвета, – да и потом, это же «Глэп»!!!

Вадик вдохновенно пересказывал подробности вчерашнего сокрушительного шопинга. Они явно нарушили платежный баланс мировой торговли в пользу турецко-подданных, превысив возможности собственного бюджета «на эту поездку».

– ...Там же мы Инге штаны купили – кожаные, а сели как влитые! Это потому, что у них технология особая!.. Другие производители пытались подражать, но у них ничего не получилось. И куртку купили. Можно даже показать, все вместе, да, Инга?

– Поняла, где надо покупать? – сказала Яна Маше.

Вполне естественно, она вряд ли уже составит сестре компанию. Сегодня последний день, нужно провести его на пляже. А деньги все равно кончились.

– Мне понравился уровень обслуживания, – продолжил Вадик деловито, – они видят сразу, кто перед ними. Какому-нибудь эстету они предложат одно, то, чем он сможет всех удивить, чего еще нет ни у кого в Москве, серьезному человеку из бизнеса – другое совсем. Ну а если ты лох из Урюпинска...

– Так покажете куртку? – спросила некстати Маша.

– Нет, – отрезал Вадик, посмотрев на свои престижные часы. – Пора на пляж. Время дорого.

Новосибирцев ждали в холле. Два супермягких кожаных кресла в углу большого прохладного зала не гасили напряжения. Две сестры сидели друг напротив друга и глядели колюче. Дипломатия не давалась. Машка не привыкла раскладывать обиды по кармашкам: все или ничего! Все выяснить или хотя бы дать понять... или ничего, ничего не будет!

«Старый волк» по имени Зия учуял запах крови и нарезал круги вокруг них. Делал ли он ставки, сам с собою, кто начнет? Или прискакал, почувствовав особые интонации в негромком разговоре?

Толерантность Яне Ядреновой была не свойственна. Не важно, «кто сказал мяу». Два ветерана локальных войн домашнего значения не делили проблемы на большие и маленькие. Когда Господь обделил большими проблемами – это временно, но мы потрудимся на славу и вырастим что-нибудь даже из выеденного яйца. Мы вцепимся друг другу в лощеную шерстку и с визгом станем царапать заплаканные красивые глазки! Или достанем гранатомет и будем плеваться горохом.

– ...Если ты будешь разговаривать со мной таким тоном, – сказала Яна, – я вообще с тобой общаться не буду!

– Знаешь что, дорогая, – сказала Маша, терпеть она не могла это «новомодное» фальшивое обращение «Дорогая!», – это я с тобой не буду общаться! Мне общение с тобой слишком дорого обходится. У меня душа тонкая, а у тебя ее вообще нет!

Вот так, ни больше ни меньше. Пуля – дура, штык – молодец.

– Are you o’key?  – встрял Зия. Белозубый оскал на темной роже и скрытая радость. Гы-гы.

Только его тут не хватало! И чего крутится?!

– Сидит тут с гордым видом – королевишна! – бросила Яна смешное детское словечко и тут же выдала целую тираду на Машкин счет, какая она эгоистка, индивидуалистка и как она всех утомила, не только Вадима с Ингой, но даже и Лиду с Пашей!

Ну вот. И Маше наконец кое-что перепало.

Янычар все кружил около и точил зуб.

Новосибирцы не приехали. Плохо. Завтра уезжать.

 

За Вадиком не угнаться. Это просто «Глэп»-галоп какой-то!.. Машка опаздывала, как всегда, наудачу выскочив за полминуты до отхода большого автобуса в «Караван-Сарай». Откровенно бежать вприпрыжку не хотелось, но догнать и перегнать Вадика было решительно невозможно: гачи его штанов пожарного цвета – «это же „Глэп!“ – и красные же тапочки для рафтинга на босу ногу мелькали шустро, и Большой Босс был последним, кому большой bus  показал не только свой сияющий квадратный зад.

В «Сарай» пришлось поехать на такси – не пропадать же изысканной восточной кухне за двадцать пять евро.

«Караван в Сарае» стоял под открытым небом, и двести, не меньше, человек рассаживались за столами вокруг сцены, чтобы есть, пить и веселиться. Маша выглядывала в толпе знакомые лица, и это предприятие уже представлялось безнадежным. Мир разделился на своих и чужих, только «чужие» были сейчас милее «своих», и Маша искала глазами уже любое свободное место, как возникла Яна. Она стояла у стола, за которым сидели Лида и Павел – какое счастье! – и что-то им говорила. Лицо у нее было чуть бледнее обычного, как будто бело-фисташковая маечка могла дать на него свой отсвет. «Переживает? – подумалось Маше. – Так ей и надо!» Она не загадывала, что будет в следующую минуту, слишком устала, Янка решила все сама. Она тоже увидела Машу и рванула от нее, как от носителя атипичной пневмонии. «Что это было?» – любят говорить в американских фильмах. И «Почему бы и нет?» – Ну нет так нет. «Are you o’key?»

Машка рухнула на лавку, поставила локти на дощатый стол, уже как-то накрытый для ужина, и огляделась.

Кроме Лиды и Паши за столом были тетенька, про каких говорят «славная» и «простая», мужик рабоче-крестьянского вида и некрасивая девочка лет пятнадцати.

Семейство не являло собой «эстеблишмент». Просто ей, бывшему «совслужащему», в свое время немножко повезло с работой в хлебном месте. И теперь они здесь – отдыхают как люди – она, женщина дородная и добрая, каких много, он, хозяин в доме и трудяга в ковбойской рубашке, но отнюдь не держатель финансов, да дочурка-переросток, неродная ему.

– На вас лица нет! – простодушно воскликнула тетя, поглядев на Машу.

Еще бы. Даже накраситься было некогда. А злые турки выпили всю кровь, так сильно им хотелось денег, заработанных ее папой. Шопинг удался, ноги подкашивались от усталости. «У тебя губки, как у Кэтрин Зета-Джонс – такие только целовать!» – говорил один красавчик на трех языках сразу. Он хотел показать Маше «настоящий Мармарис, Мармарис не для туристов», уговаривая выбросить билет в «Караван-Сарай», но еще больше он хотел продать ей полмагазина. Не повезло ему. За двумя зайцами, как водится, погонишься... Поэтому Маша чуть не прошла сквозь невидимое стекло, что служило дверью. Красавчик обиделся навсегда и повернулся спиной. Университет в Стамбуле заканчивает, а русских поговорок не знает!..

Слава богу, можно вернуть долг новосибирцам. И они спишут набежавшие за день проценты. Шутка.

– Ну что, уже три дня не разговариваете? – спросил Павел, принимая деньги.

– Вроде того, – ответила Маша, вспомнив сегодняшнее утро, Яну и завтрак «с лохом».

– Яна-то не летит завтра с вами, – огорошил Паша, – да, она остается!..

– Как?.. – Маша точно чего-то не понимала. – Как остается?..

Ей уже приходило в голову, что они вовсе не обязательно будут сидеть в соседних креслах, сцепившись мизинцами: «Мирись-мирись и больше не дерись!», но чтобы вот так – не ехать совсем?!.

– Да, она познакомилась с турецким пашой и остается, – продолжал Павел, посверкивая золотой фиксой в турецкой ночи.

– Вы что, так шутите?! Какой еще паша?! – Маша почти возмутилась, призывая шутников к ответу, сознавая при этом, что от Яны можно ожидать чего-угодно.

– Да ну, какие шутки! – убедительно возразил Паша, а правильная Лида выражала молчаливое согласие.

Машка окончательно перестала хоть что-нибудь понимать, а в голове крутился сегодняшний эпизод с турком, сулившим вернуть ей деньги за билет в «Караван-Сарай».

– Да это же наши! – оживилась тетенька, едва начался концерт.

Конечно же! У них в Ставрополье кабардино-балкарцы ну в таких же костюмах и пляшут! Стоило для этого приезжать всем гамузом за тридевять земель!

Ели-пили, веселились. Зажигательная пляска сменилась зажигательным шоу: факир глотал огонь, выдыхал пламя и прыгал через костер. «Газпром!..» – пошутил кто-то из публики, и женщина живо откликнулась:

– Газпром? Я – Газпром!

Мужик ейный уже не выдерживал накала таких страстей, стал совсем красен лицом, быстро скис, опал на натруженные руки и явил турецкому небу клетчатую спину и взъерошенный затылок. Мама и дочь никак на это не реагировали. Привычное дело. Хороший у них папка: не шумит, не скандалит. За него никогда не приходится краснеть. Он делает это сам.

– Маша, расскажешь мне, как у тебя все сложится, если я тебе напишу? – спрашивала Лида.

– Ой, вроде взрослые обе девки... – «переживал» Паша.

Они оба сильно переживали, за водочкой бегали часто – такие порядки в этом «ресторане», а без горячительного проглотить то, что им принесли, было ...ик, затруднительно.

Яну она видела среди танцующих. Движения были какими-то заученными, и лицо выглядело напряженным... Какой такой паша?..

Турецкая ночь все не заканчивалась.

Маша села в свой автобус, табличка «Нептун» на лобовом стекле. Москвичи сели в какой-то еще автобус – она не видела. Впечатала в кресло позвонки и совсем раскисла. Мармарис – маленький городишко, все рядом, а ехать бы, ехать... Объявили «Лотос», «Парадиз» проехали, автобус пустел понемногу, «Нептуна» все не было. А, и ладно! Вот женщина молодая со спящим ребенком на руках: кудряшки свесились на мамино плечо... «Давай помогу тебе!..» – подружка подхватила сумку из ее рук, не тяжелую вовсе. – «Увидимся завтра!»

«Вот, нормальные же люди вокруг! – думала Маша печально, припомнив заодно рафтинг. – Ну почему же Яна?..»

Мармарис погас за окном, дорога потемнела и стала заметно уже. Автобус совсем опустел. Когда же «Нептун»?

– Скажите, пожалуйста, а когда «Нептун»? – всполошилась Маша.

– Проехали, – устало и скучно ответила девушка-гид.

– А куда мы едем?!..

– В Ичмелер.

– Мне в «Нептун» надо!..

Представить, как она бредет, одинокая, впотьмах, из Ичмелера к огонькам Мармариса или ловит машину на обочине, было слишком легко. Воображение услужливо и лихо тасовало картинки, одна живописнее другой.

– Спасибо! Спасибо, что не бросили! – сказала Маша девушке, когда автобус повернул к «Нептуну», и сунула несколько бумажек, все что осталось, в ящик для tips – чаевых. – Тежекюр эдерим! –это уже по-турецки.

Далеко за полночь, но есть еще дела на этом берегу: поплавать под звездами.

Вода была неприятно прохладной. Сырой, если так можно сказать о воде. Вот в Береговой Подъемной ночью кайфово купаться! Голышом, конечно. Вода теплая как молоко, и туман над рекой... Как молоко.

А может, это настроение ни к черту.

Все. В ночном море искупалась, по карточке расплатилась, разбудить – заказала... Все! Спать. Только есть очень хочется!

 

Утро перед отъездом – это... Это еще хуже, чем... Ничего не идет на ум! Турецких денег не осталось ни тугрика. Кажется, у супермаркета был банкомат. Но он не работает. Еще куча дел.

Маша спешила по дорожке к отелю, по той же дорожке, только в другую сторону, спешила женщина с напряженным лицом. «Похожа на нашу англичанку», – отметила Маша, вспомнив о преподавательнице английского. «Забавно, если бы она оказалась сейчас здесь. С каким-нибудь богатым другом. Сколько же ей сейчас лет? Why not?  Ну нет так нет». Не странно, что она не узнала в ней Яну: бледное лицо и черная футболка.

«Бледнолицые» не носят здесь черного. Что-то все же заставило ее обернуться... А Яну – нет.

Сестры Ядреновы прошли сквозь друг друга. Кто-то из них точно шел против солнца.

Яна от нее шарахается. И вообще, не хочет с ней в один самолет садиться.

Память на цифры, капризная и избирательная, на этот раз не подвела. И жаль. Маша набрала номер на аппарате в отеле и услышала голос Инги.

– Внизу есть доска объявлений – там все написано, – ответила Инга на ее вопрос.

Ответила так, что медленный ток побежал по проводам пальцев. Знакомое, увы, чувство. И в животе пустота переворачивается.

Все ясно. То есть, ничего не ясно. Поссорились. Ну и что? Это как радиация. Ты ничего не чувствуешь, а против тебя уже все.

Главное – не опоздать на самолет. Главное – не сесть не в свой автобус.

В холле были только они – отъезжающие. Вадик с Ингой отставали на полкорпуса, на полчемодана. Их лифт пришел вторым, проиграв первому несколько десятых секунды. Яна уже была там, рядом стояли вещи. Не ее вещи. У Янки – модного розового цвета...

Несколько замедленных секунд черно-белого немого кино, несколько шагов от Яны, несколько дней...

Одного не хватило. А может, и больше не хватило.

На этот раз Машка была умнее. Тянулась за Вадиком и Ингой, как ниточка за иголочкой. Соблюдая дистанцию, разумеется. Тем более что в такой толпе, как в этот день и час в аэропорту Даламан, немудрено было и потеряться.

Они подошли одновременно к разным стойкам для регистрации.

Турчанка, что взяла у нее билет, смотрела с нескрываемой неприязнью. Ну да! За что ей любить эту ясноглазую курву? Такие, как она, крадут их мужей! Турки в форме таможенников тоже не очень-то улыбались. «Все просто, – подумала Маша, – им нечего нам продать».

Турецкоподданные вообще сегодня странно на нее смотрели, косились, ей-богу!.. Маша вспомнила свой завтрак в отеле. Может, у нее паранойя? Один только из «черно-белых», молоденький совсем, улыбнулся, как обычно. Может, был не в курсе? В курсе чего? Тьфу ты! Точно, паранойя.

А Зия-вездесущий ни разу не попался на глаза.

Маша взяла со стойки свой паспорт, билет и багажную квитанцию, и взгляд ее наткнулся на отвратительное жирное черное пятно. Пятно красовалось на коленке, и ткань уже впитала эту непонятную гадость – откуда?! – а вот еще, еще одно! В этот момент фигура Вадика отделилась от соседней стойки и от Инги заодно и вторглась в Машино личное пространство. Они друг друга игнорировали, но из поля зрения не выпускали – это понятно. Но зачем нарушать границы?

– Маша, я хочу тебе сказать напоследок, – сказал Вадик тихо и отчетливо, глядя прямо в глаза: – У Тебя Душа Не Тонкая. У Тебя Душа Наглая... – Вадик взял паузу, наверное, чтобы продлить наслаждение, а Маша оцепенела в ожидании следующего слова, – ...и Подлая!

Вадик получил удовольствие от каждого произнесенного слова, развернулся и ушел.

Внутри все окончательно упало. Неприятностей резко прибавилось. Они всегда ходят косяками, неприятности. Дурным было уже не только утро. «Долететь бы...» – подумалось нечаянно. «А куда я денусь! С этими – точно долечу. Жизнь их любит».

«Черт! Что за ужасные пятна! Пропали джинсы! Откуда?! Кажется, турки подгадили напоследок. Но, боже мой, как он это сказал! При чем тут подлость?! И что-то глазки слишком честные... И что, черт побери, вообще все это значит?! Самое поганое, что я могу никогда об этом – о чем об этом? – не узнать... А что я скажу отцу? Почему одна?!.»

Молодая женщина, выбирающая парфюм в Duty-free, производила странное впечатление. Довольно безразличным взглядом окидывая ряды красивых упаковок с заветными логотипами, она выхватывала из всех одну, казалось бы, все равно какую, принималась исследовать ароматную субстанцию и вступала в оживленные переговоры с молоденькими продавщицами. Она была почему-то не похожа на остальных курортников, улетающих домой с сумой впечатлений. Их сандалии еще несли песчинки с пляжей Средиземноморья, а на их лицах читалось желание продлить флер праздника жизни, оставив здесь уцелевшие наличные. На ее же лице не читалось ничего, по крайней мере, ничего такого. Ее лицо вообще было серым, черты какие-то стертые, вот нос, пожалуй, длинноват. И если присмотреться, стало бы понятно, что она точно не собирается ничего покупать.

...А ничего не изменилось, на душе было погано, как все оборвалось, так там и трепыхалось. И что за гадкие пятна, как будто комом грязи залепили!

Машка довольно нелепо перемещала за собой объемистый пакет, к слову, совсем не тяжелый, который не стала сдавать в багаж, вот он-то и был виноват в жутких пятнах, и не выпускала из поля зрения улетную парочку.

На летное поле к автобусу она, как ишак за морковкой, двигалась за другим ярким пакетом. На пакете была вожделенная надпись «Duty-free», сам же пакет, с очередным выгодным приобретением, нетрудно догадаться – под мышкой у Инги. Между небом и землей жажда приобретательства обостряется до выраженных клинических проявлений и определяет не только стиль жизни, но и является самим способом существования. Вот. В общем, нервное это.

... В салоне отчетливо пахло турбулентностью. Железная тушка Ту-154 еще минут сорок загорала под солнцем в зените, так что люди внутри истомились и спеклись в ожидании, пока птичка замашет крыльями и им станет легче. Наконец что-то заурчало в железном брюхе, взлетно-посадочная полоса побежала навстречу с огромной скоростью, оторвались от земли...

Be happy , Зия!

Buy&bye , Вадик!

Здравствуй, папа!

 

Багаж так долго не появлялся на ленте транспортера, что Маша была уже почти уверена, что его потеряли. Это было бы вполне логично. То, что другие люди так же выглядывают свои кофры и кейсы, озабоченно уткнув фейсы в движущуюся дорожку с чужими чемоданами, еще ни о чем не говорило. Катастрофы не надо было ждать, она уже жила в ней, она уже пришла, прилетела чартерным рейсом: «Привет, Маша! Я уже здесь. Где ты ходишь?..»

– Я уже здесь. – Водитель отца выхватил ее взглядом. – Я уже час здесь торчу.

– Рейс задержали, – ответила Маша, думая на ходу, что и ему придется что-то объяснять про Яну.

– Надо поторопиться, а то за ста-а-янку придется платить, – сказал водитель, в который раз обнаруживая небрежный московский акцент.

Москва опять встречала непогодой.

– Что там, у Яны паспорт украли?.. – это был вопрос в форме утверждения.

Люди иногда задают такие вопросы, когда хотят поговорить.

Если бы Маша вела машину, они были бы уже в кювете. И Маша, и машина, и осведомленный водитель с его нелепыми утверждениями. Правда, тогда водитель был бы лишний. И то, что он говорит, – вранье.

– Как украли?.. Зачем?

– Не знаю. Документы, билет на самолет, больше ничего...

«Вот тебе и турецкий паша!!! Почему она мне ничего не сказала? Может, она решила, что это я?!. Дурацкая мнительность!»

– ...А вам часто приходилось Яну возить? – спросила она погодя, когда контузия перестала быть заметной. Что она ожидала услышать?..

Как без затей говорит ее троюродная тетя, ситуация – на букву «ху». Маша поняла, что надо защищаться, и встала в «защитную стойку» против своего отца.

 

Нет, ее не выгнали из дома. Просто спина Андрея Ивановича еще требовала забот и... в домике для гостей ей теперь будет удобнее.

«Мы не относимся к тебе плохо, ты должна это знать». Маша перебирала в уме вчерашний разговор.

«Турецкий паша?!!» – «Ну, вы лучше знаете свою дочь. Вы с ней давно знакомы».

Фразы, как четки. «Зачем, зачем ты отправил девочек вместе?!.», «Ох, Яна!..», «Жалко ведь!..», «Я предпринимаю шаги, но я никогда с такой ситуацией не сталкивался».

Была суббота, приехала Аня.

Они смотрели фотографии в альбоме, обедали, шутили, трепали Клепу за ушко, болтали о Турции, о путешествиях, породистых котах, машинах, портретах, макетах, багетах, общественных связях и личных планах. Яна строила карьеру «по вертикали» – Анна росла иначе. Аня хотела выйти замуж – Яна не рвалась. Яна – лидер, Анечка – ах, она так поддается влиянию!

Про Янины дела никто не заговаривал.

Нет, решительно, Аня отличается от своей сестры. И имя у нее как-то мягче. Не то что «Йа-на». Без изъяна. А впрочем, всего лишь читается наоборот.

С этими мыслями Маша разглядывала фотографии в семейном альбоме. Надо сказать, что вид он имел не классический. Это была довольно объемистая фанерная коробка, где фотографии лежали прямо так, одна поверх другой, безо всяких правил и сюжетов... Ничего удивительного – у Маши почти такая же коробка, чуть поменьше. А что? Удобно.

Вот Яна с Аней, совсем крошки. Вот они на море. «Сочи» написано. Вот отец. Бабушка вот –

интересно!.. Вот они вместе... А вот... – Маша оторопела – мама!!! Да-да! Мама ее, студентка, девочка с влюбленными глазами – глазищами! – юная и красивая, как кинозвезда! А вот и они вместе – с отцом!.. И тот же взгляд. Это ее любимая фотография. А вот такой у них нет...

Нет, неужели это правда?..

У Маши дядя есть один – троюродный какой-то, «седьмая вода на киселе», в общем, дальний дядя... Так вот, у мамы в комоде фотографии его хранятся, да не простые, а свадебные! Дядя тот четыре раза уже женился. Все как полагается, кто бы сомневался: каждый раз пиджак торжественный, невеста вся в фате белой, кольца золотые, иногда перчаточки белые на руках, что букет держат. Нет, букеты разные. И всякий раз, как он законным браком сочетался, фотографии с предыдущего бракосочетания естественным образом переставали сочетаться с его новой жизнью и перемещались в «архивы» – комоды, альбомы и чемоданы родственников. И ничего, что родственники дальние: меньше вероятность, что новая жена увидит предшественниц(у). А выбросить никак нельзя. Семейные ценности.

– ...А это на каком море? – спросила Маша. У нее в руках задержалась черно-белая карточка, а на ней – отец, тогда еще ничей, а за ним – море...

– Не знаю. На каком-то, – ответил Ядренов.

Маша поняла, что у него опять болит спина, а в большой гостиной на мгновение повисло напряжение. Почти как в ту минуту, когда здесь появилась Анна. Тогда она холодно сказала ей «Здравствуйте» и пошла наверх переодеться. Маша тоже пошла к себе, в домик для гостей, чтобы переодеться и вдохнуть другого воздуха. А когда вернулась, Анечка посмотрела на нее ободряюще и сказала: «Яна – это Яна. Не бери в голову».

А Маша и не брала.

 

– Неужели это Вася? – Алла увидела скромную «девятку» у ворот, и догадка ее насчет гостей, которые хуже сами знаете кого, была лишена приятности.

Они только что вернулись с Машей: эти культурные выходы на выставки так утомляют.

За большим столом на веранде сидели двое – Андрей Иванович и гость. По лицу хозяина можно было угадать, что жизнь налаживается. Физиономия другого, который гость, вовсе светилась довольством и хорошим уровнем гемоглобина в крови, оттого что он только что выиграл партию в шахматы у старого кореша, да и сидели, видно, уже давно и хорошо. О количестве выпитого, точнее было бы сказать, отпитого можно было судить по блюду с хребтинами рыб рядом с разбросанными черно-рыжими фигурками: вяленая рыба и экзотические напитки разной крепости из бара-арсенала (в таких домах не пьют – дегустируют) – пиршество холостяков по случаю.

– ...А вот и Маша.

Двое мужчин уже поднялись из-за стола навстречу выражению легкой укоризны на всегда приветливом и открытом лице опытной и очень светской – московской – дамы...

– Тюрин. Василий Тюрин, – представился гость, и безо всякого перехода: – А я тебе давно говорил – привези Машку! Тебе это зачтется!..

Ядренов поморщился.

Тюрин улыбался, разглядывая Машу. Улыбались глаза, улыбались губы, даже красные кровяные тельца в нем улыбались. Маша улыбалась тоже, думая, как забавно читается его фамилия вместе с первой буквой имени.

– Ну надо же! Я сразу ее узнал, красивая девушка, смотрю – и тебя вижу, и Татьяну! Какое сходство! Прямо вижу ее. И тебя!..

Маша Ядренова улыбалась, глядя на Тюрина во все глаза: и любопытно, и забавно до ужаса... Вот будет рассказов потом! Ей хотелось понравиться – тому, кто знал ее маму в молодости, хотелось быть похожей: и на нее – ее-то нельзя было не любить, и на отца – вот он какой, все его обожают!.. Нет, нельзя все принимать за чистую монету.

– Нет, ты молодец! Я давно тебе говорил!.. – не унимался Тюрин. – Маша, а вы знаете песню: «Долго-долго шли дожди...»? Это я написал! Текст, конечно.

– Да вы что! Это моя любимая песня! Во втором классе.

– Это я с Вареновым тогда работал. Ты слышишь? Ее любимая песня!

– Во втором классе!..

– Долго-долго шли дожди... – пропел Тюрин, театрально раскинув руки.

«Да-а... Богема!..» – подумала Машка, с еще большим интересом глядя на автора-песенника, работавшего не с кем-нибудь – с самим Вареновым! Ну, вы знаете: «Там, за синим морем», «Зеленая трава» и другие хиты.

«Никогда не понимала, что их связывает?» – сказала потом Татьяна. Ничего удивительного: физики и лирики. Противоположности сходятся. Да и отец ее, вот, тоже стихами грешит.

– Мы хотим мяса! – заявил Ядренов, призывая женщин к очагу. Настроение его явно улучшилось. Они снова уселись с другом Васей за шахматы.

– Ни встать, ни лечь не может, а тут сидит! Да так долго! – ворчала Алла Руслановна на кухне.

Она уже поднялась наверх, проигнорировав мяукающего Яшку и Клепочку, путающуюся под ногами, и переоделась в алую блузу. Первым делом.

– Марья! Я посвятил эту партию тебе – и выиграл! – сказал Андрей Иванович.

– Да? Поздравляю...

Маша не знала, как реагировать. До сих пор было невозможно настроиться на одну волну с человеком, который, по определению, должен быть с ней «на одной волне», для того она и здесь... Но тому мешает то, что все время больно. А ей тоже что-то мешает.

Маша оказалась напротив него, рядом с Тюриным. Тюрин продолжал проявлять дружелюбный интерес и какие-то необязательные слова его сопроводил весьма неожиданный жест: он вытянул руку, и объятие его пришлось как раз пониже спины... Маша продолжала глупо улыбаться, застыв в некотором изумлении от происходящего прямо на уровне взгляда ее отца.

Где ты, очаровательный «морской волк»? Была вполне романтичная ночь. Рядом не было папы. Но он ведь этого не делал. Хотя, может, ему и хотелось.

«Москвич! Богема!»...

...Тюрин стоял с бокалом в руке и говорил тост. И по красным прожилкам в его затуманенных глазах было видно, что бокал за сегодня не первый, и, видимо, это должно было извинить всю патетику его речи.

Как истинный профессионал, гость начал со здравицы хозяйке, заявив миру о ее беспримерной доброте и великодушии, кои... ибо... И как в кино, «не перебивайте меня, я сам собьюсь». В общем, Машка, она здесь благодаря и явно вопреки. И Алла, которую он так любит, мужественная женщина. А Ядренов вообще молодец, и он ему давно говорил, и теперь ему зачтется...

– Тюрин, кончай трепаться!..

...и Бог простит его. И Машка тоже простит.

– Мне – прощать нечего, – сказала та самая Машка.

– Меня не надо прощать, я сам... – сказал Ядренов.

А Тюрин все стоял и все говорил: про то, что вот теперь появилась Маша, про тех, других, которые бессердечные, не спросят: «Папа, как ты себя чувствуешь?»...

– Так нельзя говорить!.. – выступила Маша, а на лицах папы и мамы не проступило ничего...

...и про стакан воды, который теперь будет кому подать.

Маша краешком глаза отмечала, что прожилки в глазах Тюрина – еще краснее, а взор еще больше туманится, но про стакан воды – это было уже слишком!..

Она закрыла лицо руками – это ее и подвело. Держаться было уже невозможно, губы предательски дрогнули, слезы крупным горохом стали капать прямо сквозь пальцы. Беспонтово. Злясь на поэта-песенника и еще больше на себя, встала с места, почти не отрывая рук от лица, которое точно стало таким некрасивым, стул скрежетнул ножками по «элитной» плитке, и проскользнула в гостиную, к зеркалу, чтобы хоть сколько-нибудь вернуть себе лицо...

Вернулась – и уже вдвоем, Тюрин и Ядренов, продолжали дырявить душу:

– А ты помнишь, Татьяна, она ведь даже не из города была – как же ее... Из деревеньки какой-то, района... Из сибирской глубинки!..

«Вот, блин, жлобство московское! Откуда это журналистское – „сибирская глубинка“? Где они и не были сроду, да и не будут никогда!» – царапнуло Машу. Это из Красноярска в Москву – нормально. По делам, да по Европам там, проездом. А в Красноярск из Москвы – это не-е ... Дорого. И холодно, бр-р-р... И медведи там ходят. Толпой. С лисицами.

А застольная беседа приобрела уже какое-то новое течение. И мясо не жевалось.

– Да, Татьяна – очень хороший человек, – поддержал Ядренов, – она как чистый родник... Но в качестве жены я ее себе не представлял. Даже когда появилась Машка...

Сказав это, Ядренов бросил взгляд на жену. А Машка чуть не поперхнулась.

Ядренов говорил так, словно ее здесь не было, как не было никогда. Только это было еще не все.

– Ее ведь никто не ждал, – продолжил он ничтоже сумняшеся.

Алла Руслановна – она ведь близко была, совсем рядом. А с дочерью Андрея Ивановича что-то разделяло. Примерно два стула. Да на Машку он и не глядел. И слез ее этих он не видел.

«Извините, что я есть» – как-то напрашивалось, да слова застряли... «В горле», – сказал бы настоящий журналист и поэт-прозаик.

– А я ее видел, еще совсем маленькую, когда она родилась... – сообщил всем Тюрин.

Похоже, ни Тюрина, ни Аллу ничто не смутило в этом разговоре.

– Ехали мы в лифте, кажется, университетского общежития с Татьяной, – вещал Тюрин, – и там была ты... – сказал он, уже глядя на Машу.

– В розовой коляске... – очнулась наконец Марья.

– Точно! А ты откуда знаешь?..

– Маша, давай мы будем называть тебя Масяня, – выдал вдруг Ядренов.

– Давайте, вы не будете. Я и Машкой-то никогда не была, – ответила Маша, ловя отклик в непроницаемом взгляде. Она словно оценку получила. Еще одну.

Злилась она на Ядренова. И на Тюрина. И на себя – еще больше. И искорки ее злости должны были обжигать, да не чужого...

– И ведь могла бы зацепиться в Москве, остаться, – не унимался Тюрин, – могла сделать аборт...

Маша взглянула на гостя уже с неприкрытой неприязнью. «С какой стати?! Вот уж точно...!!!»

«Ты не рассказывай всего... – сказала потом Алла, когда они вдвоем убирали со стола. – Не надо». Добрая женщина.

– Маша, а мама ведь вышла потом замуж?

– Нет. Она всегда любила отца.

 

– Да, я попробовала джакузи! Это супер! Спасибо тебе.

Аня уже полгода жила в квартире с джакузи и ни разу не принимала ванну с пузырьками. Как-то некогда. Да и шуму много. От пузырьков. А Машка ей объяснила. Заочно.

Спектакль в театре был занятный. Но все эти трюки с фонтаном на сцене и роялем в полете – это слишком, это для наивных провинциалов. Маше, наверное, понравилось.

– У вас в Екатеринбурге есть такие старинные здания? – спросила Аня.

Они проезжали мимо старого, но без архитектурных причуд коренастого здания, похожего на конюшню какого-нибудь графа.

– У нас в Красноярске?.. – поправила Маша и даже растерялась, забыв, что Красноярск старше Санкт-Петербурга и название его не имеет никакого отношения к становлению в Сибири власти красных комиссаров. – Ну да, конечно...

– А погода у вас какая? Холодно зимой?

– Да, примерно как у вас...

«Все примерно как у вас, только меньше в десять раз».

Показалась и слишком скоро скрылась из виду Останкинская башня. Вся в огнях.

Аня зевала, прикрываясь узкой ладонью. Завтра ей, как обычно, вставать ни свет ни заря. И на галеры.

Казенная машина привычно поплутала по московским закоулкам и мягко притормозила у большого типового дома из серого кирпича.

«Вот сейчас откроет дверцу и скажет: давай зайдем хоть на минуту, посмотришь, как я живу», – так думала Маша.

«Вот сейчас закрою дверцу и никогда больше ее не увижу» – так думала Аня. Она явно практиковалась в аутотренинге.

Ну что ж, пора прощаться.

– Если занесет в Красноярск, буду рада тебя видеть, – сказала Маша.

– Спасибо. – Анино лицо осветило на мгновение темноту салона. Аня достала из сумочки белоснежную прямоугольную картонку, – Вот, возьми.

Блестящими буквами было написано: «Анна Андреевна Ядренова. ... по связям с общественностью».

Жаль, что башня телезвездная осталась позади.

А завтра прилетает Яна.

Назавтра в программе был Кремль с палатой Грановитой и все прочее, что негоже оставлять на последний день правильному туристу и до чего нет дела правильному москвичу, который никогда в эти заповедники не забредает. Если сильно не любите приезжих, то есть места, где можно «накрыть» всех разом (медным тазом), и, заметьте, господа, никто из «своих» не пострадает.

Ох уж эти иностранки западные – улыбаются, даже посещая клозеты! Галопом по четырем кремлевским церквям, рысцой через Манеж, и чего она там не видела еще? Уже опаздывала, примеряя на себя мужской ремень, сойдется или нет? «А такой у вас один?» Накрасить губы новой помадой. Уф! Как же сегодня жарко!.. Кажется, чуть вульгарно получилось, хоть и «Шанель». Первый теплый день в столице. Ой, как нехорошо опаздывать на встречу!

Марина Старцева уже через пятнадцать минут будет ждать ее на площади, а она мечется в метро.

«Я буду в оранжевом». Никого в оранжевом около классика не наблюдалось. Маша оглядывалась в отчаянии. Ни по эту сторону от памятника, ни по ту. «Эти их дурацкие переходы!.. Попробуй разберись!» Маша отерла капельки под челкой и побрела в отцовский офис. «Как неудобно! Ну ведь простительно приезжей?..»

Марина Артемьевна улыбалась. Вот она бежит, девочка заполошная, в каких-то несуразных штанишках, почти пляжных. «А впрочем, что это я?..» Надо же, столкнулись почти в дверях ядреновской конторы!

Это все от неловкости – Машка лепетала что-то про большой привет от мамы, про... розовую коляску, про «Сказки далеких островов и стран», которые всегда начинались для нее волшебными словами: «От любящей тети Марины и любящего тетю Марину дяди Сережи»... Но тетю Марину уже ждали дела, и они попрощались.

Миле Савельевне, ведущей сотруднице фирмы, ценному работнику и интересной даме, крайне важно было самой доставить шефу удовлетворяющий последним формальным требованиям вариант отчета со всеми поправками. Она вошла без доклада и застала обрывок разговора Ядренова с дочерью.

– ...разве в этом счастье? В чем счастье, Марья? – как-то несерьезно вопрошал Андрей Иванович.

– В равновесии, – серьезно отвечала Марья Андреевна и с ядреновской иронией в глазах смотрела на Ядренова.

– Ну... где-то близко... – согласился он.

– Вам надо подстричься, Андрей Иванович, – сказала Мила Савельевна.

«Имиджмейкер, наверное», – подумала Маша и с интересом посмотрела на даму. Дама была немолода, полна телом и душой и в меру стервозна. Все в меру. По всем четырем пунктам. Маленький крестик на золотой цепочке опускался в складку ее бюста, закрытый другим кулоном – где-то она уже это видела, где? – какая-то особая манера у москвичек: «деликатно» прикрывать другой золотой бляхой православный крест.

– Как правильно: Пэт Мортигьер или Пэт Мортигьер? – спросил Машу Ядренов, чиркая ручкой на листе хорошей финской бумаги.

– Это зависит от происхождения: если имя французское, то ударение – на последний слог, – ответила Маша.

Они как будто ждали чего-то. Или кого-то. Секретарша принесла Маше чаю. Ядренов продолжал доставать из ящика стола ручки, некоторые из них были в коробочках, иные не распечатывались никогда. «Черт, надарили... Ни одна не пишет нормально!» – с досадой оставил это занятие.

– А вам надо поправиться, – сказала имиджмейкер Маше и принесла ей сырники к чаю, – ешьте-ешьте, вон какая худенькая! Уже домой, наверное, хочется?

– Да, устала я от вашей Москвы! – прямо в лоб вылепила Маша.

– Да? – ответил на звонок Ядренов, и голос его не изменился, равно как и выражение лица.

Было оно... каким-то общим. Но Маша поняла, что Яна прилетела домой. К себе домой.

Ну что ж... Им пора.

Ни к чему расстраивать Аллу Руслановну. Она ни при чем. Она хорошая.

Все ясно как белый день. Нет, не все. Ничего не ясно!!! Ничего! Звонок этот – это все Янкины дела, это понятно! Но что же там все-таки произошло? И как могла Аня...

Ядренов сложился пополам на скамейке, уставив взгляд в смородиновый куст. Из него словно воздух выпустили. А Машку охватил праведный гнев:

– Вы хотите?.. Хотите знать, что сказала Аня? Я таких слов не употребляю!!!

Он не хотел.

– У меня будет к вам просьба... – Маша выговаривала слова, кривя рот. – Нет, это даже не просьба! Обещайте, что скажете мне, что случилось! Я должна этого знать! – воскликнула ... и споткнулась на слове: «Это знать». Она должна была сказать «это». В слаженном хоре это называется «пустить петуха». Одна фальшивая нота в одну секунду сделала ее героиней трагифарса. Это так, словно в тебе есть кто-то второй, который, устав быть первым, на пике эмоций отдает ему сцену и предательски наблюдает со стороны. Так бывает в самые горестные, по-настоящему трагические моменты жизни. Когда думаешь: вот, вот сейчас дверь закроется... Занавес опустится. Что все не всерьез. И это не ее роль! Это ошибка! Ошибка...

Действие переместилось в дом.

«Ты знаешь, со мной просто истерика была. Форменная. Я у них всю валерьянку выхлебала. Схватила с полки первый попавшийся бутылек, оказалось – точно, она. Металась между дверью и столом... А там рыбка разная – фосфором вкусно так светится, для меня, наверное. И черешня...» – рассказывала Маша назавтра.

– Что же, что она сказала?!.. – восклицала Алла Руслановна.

– Я с ними разберусь! – мрачно обещал Ядренов.

– Ни фига вы не разберетесь! Принцессы ваши балованные!!! – выкрикивала Маша сквозь слезы.

– Анатолий, я действительно не поеду. Проводите, поможете донести вещи.

Он еще попытался ее обнять, «старшую дочь», прижимая к себе одной рукой... Разодрались девочки. Машка с силой упиралась, но Ядренов прижимал ее голову к своей груди.

Что видел Анатолий и куда он вообще смотрел? Алла переводила на него взгляд с тихим отчаянием. Ах, как некрасиво все, все некстати!

– Нет, вы обещайте мне, что узнаете! Обещайте, что скажете мне!..

Надо трогаться, но – плевать! Никто не смотрит на часы. На трассе пробки: пятница, вечер. Самолет уже заправили. Вещи давно в машине. Пассажирка зареванная мечется около. Алла Руслановна стоит возле.

Долговязая фигура в цветастой рубашке переместилась за разделительную черту железных прутьев калитки и забора. Андрей Иванович шел медленно, не оборачиваясь, опустив голову, ощутимо хромая.

– Мне его жалко, – сказала вдруг Маша.

– Мне тоже. Ты знаешь, у нас сейчас начнется раздрай, будет плохо. И все это на Андрея...

А Машка облила слезами всю дорогу до Домодедово. Ее даже в зеркало не было видно. Машку, конечно, а не дорогу. Просто детство еще не кончилось. С некоторыми это не случается никогда.

 

– Ну что, москвичка? Как съездила?.. Осу-у-нулась...

– Да?.. Ты тоже не очень без меня округлился...

– Это я скучал!..

Маленьким было все: Сеня, улицы, дома, их однокомнатная квартира... Метаморфоза захватила не только дороги и тротуары, но и людей, и машины, и время, и пространство. Замечали ли вы когда-нибудь? Когда долго не бываешь дома, все любимое и привычное возвращается к тебе не сразу.

Как будто и стены, и вещи потеряли тебя из виду за время, что тебя не было, а теперь присматриваются, ловят твой и не твой запах, осторожничают и только потом признают за своего.

Пространство сузилось, время потекло медленнее. Замечали ли вы?.. У каждого города свой темп жизни. Для столичного жителя провинциальность – это жизнь в замедленном темпе. Но если ритм, в котором бьется сердце города, совпадает с твоим дыханием, это значит, ты нашел место, где можешь жить.

Город же как пространство напоминал порой детский конструктор. Невидимая рука выкладывала цветной мозаикой маленькие улочки, меняла витрины, выдергивала надоевшие тополя вдоль центрального проспекта и втыкала на их место веточки благородных вязов и лип.

Было весело. Красноярск-купеческий наряжался, примерял зеркальное стекло и цветные огни, обновлял мэйк-ап, открывал бутики и модные кофейни с чизкейками, приобретал флер буржуазности и местами имел вполне европейский «эппиэренс». По количеству фонтанов на душу населения город на Енисее обошел город на Неве, а по пальмам в кадках догонял Мармарис.

Только вот знакомо все до последней трещинки в асфальте. А потому скучно.

Ой, золотко, ее любимый сыр купил – с большими дырками! Скоро он придет и они будут есть самую вкусную еду на свете. Потому что дома.

У московских шоколадных конфет снова появился вкус.

«Мы не относимся к тебе плохо». За что?!..

От всех напастей, от всех обид мира верное патентованное средство – уткнуться в родное упругое плечо, зарыться носом в ключицу, укусить мягкие губы...

Что сказала Аня? Да не Аня это... Тем хуже для нее.

Это все ничего!.. Мама погладит обеих девочек по одинаковым маковкам. Завтра же. А папа погладит всех троих. В своем пряничном домике.

Так что там сказала Аня?

Маша немало удивилась, когда Ядренов передал ей трубку – они попрощались еще накануне, успешно завершив все «связи с общественностью».

«Я и моя сестра – мы не хотим тебя знать! Мы не хотим тебя ни видеть, ни слышать», – транслировала Аня негодующе и почти торжественно. Услышав это, Машка задохнулась и села на свою косметику – в сумку ничего не помещалось. (Щас поместится!) «Ты никогда не будешь членом нашей семьи!» – («Ха! Как будто я набивалась!» – скривилась Маша, но слушала все еще молча.) – «...И не смей тянуть деньги с отца!» – («...?!!») – «Я желаю тебе всего хорошего. Хорошо тебе долететь».

На этом месте у Маши шевельнулось желание что-то объяснить, только что она могла объяснить – она сама ничего не понимала. Понимала только, что прилетела Яна и не остыл ее глупый запал. Или там случилось что-то, что-то произошло, о чем она не знает. А Янка не знает, что она не знает. Короче, она по уши в дерьме и при этом ни сном ни духом... Хреновина какая-то!

«Аня, ты не права!» – это уже вслух. Но слова ей никто не давал, и трубка взорвалась отборным матом. Ну вот, в общем, и все.

Главное – не опоздать на самолет? Главное – это вовремя нажать на отбой.

– Да, это не «Глэп»! – сказал не в тему Сеня, поддев носком ботинка примятую пустую банку из-под пива.

Вечно берег замусорен всякой дрянью! Что за люди?!

– Представляешь, они полдня меня вызванивали и спрашивали у отца, где я была и чем занимаюсь!..

– Что-то мне это напоминает: «Я гналась за вами три дня...» – вспомнил Семён.

– Да-да!.. «...чтобы сказать, как вы мне безразличны!»

Это была фраза принцессы из его любимого фильма.

– А что ты ответила... м-м... Ане? Ну насчет того, что... «не тяни деньги с отца»?

– А что я могла ответить?.. Только рот раскрыла!..

– Ха, чтобы ты – да не ответила!..

– Ты знаешь, никогда не нужно никому ничего доказывать. Для него я всегда была «отрезанный ломоть», а теперь тем более, – говорила Маша, а ветерок с Удачного обдувал ее лицо, тронутое нездешним загаром.

Она улыбалась. «Улыбайся!..» – сказал вчера папа. «Удача приходит к тем, кто улыбается!» – «Улыбайся!» – отозвались Воробьевы Горы. Она растягивала губы в улыбке, а глаза не верили нелепому движению губ.

Закат на берегу Енисея волшебно менял освещение и цвет воды каждую секунду. До воды метров сто вниз: если чуть отступить, покажется, что за натоптанной дорожкой сразу обрыв. Сюда бы турков – и они скажут, что это самое красивое место на земле.

Сегодня в зеркале Маша увидела лицо Яны.

Интересно, как Яна?..

«Вы сыграли в одну игру – и обе проиграли».

Да, это Вадик должен был передать ей про украденный паспорт. И про билет. И про...

Босс уполномочен заявить... Был уполномочен. Должен, но не обязан.

«Он что, мой лучший друг? Почему она сама мне ничего не сказала?» – недоумевала Маша.

«Ладно, я пошел», – снова увиделось ей. Ядренов пошел медленно, ссутулясь и прихрамывая. Хотелось тогда догнать его и взять за руку.

...Эх, хорошему человеку жизнь испортила! С самого начала, самим фактом своего появления на свет. Циничная вы девушка, Марья Андревна! Дык, ёлы-палы, яблоко от яблони...

Закатное солнце мягко и оранжево стелилось по диким склонам на том берегу и разбавляло смог, смешанный с туманом, ниже по течению, обволакивая выступающие этажи, трубы и крыши. Отсюда все смотрится акварельно-романтично – и мост с расхожей «десятки», что едва угадывается, и ржавые баржи с серой, изумительно-желтой на фоне воды... Но и сотня художников не справится с полотном, столь масштабным по линии горизонта, нюансам и полутонам.

Да было ли все?..

Маша Ядренова разглядывала фотографии...

 

Уже выпал первый снег и прошел последний дождь. Сразу после. Осень, которой так не хотелось, медлила уходить в зиму, затяжную и вредную...

– Что-то я забыл, что ты в этом. Я думал, как всегда, в красном пальто.

– Оно мне надоело.

– Ты выглядишь как защитница животных, – сказал он, коснувшись воротника из искусственного меха на ее куртке, – а так ничего. Гринпис на прогулке.

– Мне надоело защищать животных. Я хочу шуб у, – сказала она, и очередная булавка впилась в его тонкую кожу. Его не защищал никакой Гринпис.

– Мы купим тебе шубу, – ответил он, едва ли понимая, о чем идет речь, но эти слова были самой сладкой музыкой из его уст.

Нет, она не была феминисткой. Точнее, перестала ей быть, как только вышла замуж. Вопрос «когда?» она задавала только в плохом настроении.

Как-то устоялось все.

Вспышки семейных ссор становились все короче. Вспомнить, с чего все началось, было по-прежнему невозможно, зато она каждый раз ловила себя на том, что уже говорила ему вот эти самые слова, выкрикивала в лицо, и звенело стекло в стукнувшей об косяк двери, или кричала шепотом, что еще хуже, потому что потом нужно идти и тихо плакать. А значит, она права! Права!.. Он никогда не отирал ее слезы, потому что прав был, конечно, он, но научился подходить гораздо скорее, чем прежде, чтобы обнять ее за плечи и предложить мир без аннексий и контрибуций до выяснения всех причин. Причины были и так ясны, и выяснять все поздно, поздно. Они вляпались друг в друга навсегда, а если нет, то только оттого, что однажды он может устать подходить к ней, чтобы обнять ее за плечи. И тогда ее слова о том, что это всё и больше ничего не будет, понимаешь, ничего, и все было зря, окажутся чудовищной правдой.

Он каждый раз не понимал: ну почему, почему она становится в какие-то моменты такой стервой, сущей бестией, и какому затмению он этим обязан. В своей обиженности он был беззащитнее ребенка, наверное поэтому она старалась даже не смотреть в его сторону. Ее злил его вечно полураздетый вид, но мальчишеский вихрастый затылок мог вызвать неуместный приступ нежности, и тогда все начнется заново. Да еще эта сиротская яичница на ужин... И опять ей захочется его покормить... «Это я такая добрая – ты должен ценить! Ты и не понимаешь, как тебе повезло!..» Он понимал.

Ей же начинало не хватать его тепла, его рук, его шутливых подначиваний... И она, безусловно пострадавшая сторона, отчаявшись хоть что-то ему объяснить, принимала его толкование событий и уже едва слушала его, потому что все не важно, не важно...

Наверное, так надо.

Что-то их связывало.

Ему всегда было жарко. Она все время мерзла. Он, и вправду, ходил все время почти голый и устраивал сквозняки. Она куталась. «Ты представляешь, вот будут у нас дети, – говорила она, – а ты в таком виде...» – «Ну тогда я что-нибудь надену», – соглашался он. На всякий случай. И ворчал, что опять закрыта форточка.

В телевизоре показывали огромный, шумный и сияющий проспект, по проспекту неслись дорогие автомобили, глянцево сияя боками и слепя фарами, в машинах сидели красивые люди, молодые и преуспевшие.

– Трудно возвращаться из большого мира в маленький серый город, – почему-то сказала она.

– Это точно не моя жизнь, – отвечал он.

– А где моя жизнь? Может быть, вот эта... Не знаю до сих пор.

Она придвинулась к нему еще ближе, а он сказал ей, какая она мягкая. Вся.

– Лю, ты тюленя, – сказал он, – иди работай. Тебе надо работать.

 

– Здрасте, мне нужна Людмила Собольская. Я правильно попала?..

– Да, вы попали. Правильно.

– Мне дали ваш телефон... Вы действительно занимаетесь рекламациями?

– «Рекламациями»? Пожалуй, нет. А что вы имеете в виду?..

– Скажите, а что вы рекламируете?

– За что платят, то и рекламируем. А вы, простите, кто будете?

– Я буду... Я представляю фирму «Портупеев и Ко». Меня зовут Зинаида. Голубева.

«Ба-а!.. Зинка!!! Голубева!!! То-то, я думаю, голос знакомый!.. А она меня не узнала... Фамилия-то другая!..» – удивилась Люся, но не сильно. Как будто каждый день ей звонят бывшие одноклассницы! Впрочем, Люся говорит, что она уже давно ничему не удивляется.

– Вы знаете, мне представили вас как очень серьезную деловую женщину... – сказала Зинка.

Она не видела, как Людмила Собольская надувает щеки от важности, а может, едва сдерживая смех. И ерошит короткие волосы. От задумчивости. И покрывается нервными пятнами. Хрен знает от чего! По телефонным проводам изображение пока не передают. Это и к лучшему.

Это хорошо, что она не спросила: «А где вы рекламируете?» Да хоть на заборе! А что? Доступный и эффективный рекламоноситель. Весьма распространенное средство коммуникации. И не говорите, что реклама на вас не действует! Главное – выбрать правильный забор. И написать на нем правильные слова. Вот этим Люся, собственно, и занимается.

– А кто вам рекомендовал наше агентство? – «отстраненно» спросила Люся и подумала: «Убью. Хотя... Деньги опять же...»

Ладно, как там в песне?.. «Лечить так лечить. Летать так летать». Играть так играть.

...Так почему же надо идти работать, когда все нормальные люди собираются спать? Потому что Люся – человек творческой профессии и у нее ненорм... ненормированный рабочий день и рабочая ночь. Потому что Людмила Cобольская – почти креативный директор в рекламном агентстве «Ариадна».

 

День рождения звезды на местном небосклоне богемной жизни приходился на начало декабря. «Стрелец» – знак натур творческих и одаренных. Ларису боги всех искусств одарили щедро.

Длинноногая и длинноволосая, Лора выглядела как кинозвезда, позировала фотографам, сыпала цитатами из прочитанных и непрочитанных книг, сама немного рисовала и пела в хоре «Тополёк». В детстве. Особо нигде не учась, она производила впечатление образованной девушки из хорошей семьи. Лариса вообще производила впечатление.

Художники стояли в очередь писать ее портрет, поэты посвящали стихи, музыканты были готовы исполнять «Аллилуйя» по первому требованию, припав на одно колено, а мужья, которых она последовательно избирала из всех перечисленных когорт, так же последовательно трепали ей нервы и рвали тонкие струны ее души. Иногда оставляя отметины.

Два-три невероятно талантливых художника, один журналист, один кандидат наук, тетя Агнесса и скрипач, который пришел со скрипкой. Такой состав с небольшими вариациями почти ежегодно собирался на церемонию награждения Ларисы ценными призами по случаю ее именин.

Гости собирались на последнем этаже высотного жилого дома в центре города. Своеобразный пентхауз со снесенной стеной между кухней и комнатой и со следами вечного ремонта был пристанищем богемы всех мастей: здесь всегда кто-нибудь обитал кроме самой хозяйки, кто-нибудь ужасно талантливый, но бездомный, кого надо приютить, временно конечно.

Маленькая квартирка была, между тем, временным пристанищем и для самой Ларисы. В ее жизни не было лишних стен, и она с легкостью порхала во времени и пространстве, убегая от обыденности туда, куда звала ее Муза. Муза иногда носила брюки и усы (попрошу не путать с тетей Агнессой) и уводила Лору в другие города, открывая новые вехи в ее фантастической, фееричной жизни.

Но вернемся. Вернемся на последний этаж. Некоторая потертость в интерьере здесь компенсировалась артистичностью обстановки, атрибутами коей было изрядное количество книг на открытых полках и картины маслом, иногда акварели и очень часто фотографии: Лора и норвежский режиссер, Лора и депутат, Лора и настоящий самурай, Лора и мэр. И у гостей блестели глаза от ощущения избранности этого общества, в которое их позвали.

Некоторые, впрочем, считали своим долгом явиться так, без церемоний. Их тоже здесь любили и представляли в лучшем свете.

Бэллу звали, и Бэлла пришла. Пришла уже «в антракте» – между салатиками, холодными закусками и обычной курицей из духовки, которая по дороге от плиты до стола звалась почему-то курицей «эстергази». Как и курица, Бэлла по паспорту именовалась несколько проще, но профессия обязывала и на сцену музыкального театра выходила не Верка Шмалова, а Бэлла Шмель.

– Нет, ну ты понимаешь, как меня ударило, если я забыла о твоем дне рождения?! – с порога возопила Бэлла, сверкая глазами, черными и влажными, как уцелевшие маслины в тарелке.

Бэлла-Белка переживала личную драму и «промочила» жилетки всем в этом городе, кто готов был ее выслушать. Таких было больше, чем она думала, и они с удовольствием смаковали подробности, от души добавляя новые краски в это живое полотно.

– Ладно-ладно, Белочка. Я на тебя не обижаюсь, честное слово! По крайней мере, за это...

Час назад Лора вызванивала подругу, недоумевая, почему на приглашение вкусно выпить и закусить та отвечает: «Я так устала... Я приду к тебе во вторник, после репетиции!» Час назад Лора бросила трубку, сказав довольно сухо, что во вторник ждать ее не будет.

Теперь же две эффектные красотки картинно расцеловались и рассредоточились в богемной гостиной, став двумя центрами внимания. Бэллка «распушила хвост», ей уже налили бокал, и она открыла свою «гастроль», громко что-то рассказывая, смеясь и жестикулируя. Она пока еще ничего не спела, но уже можно было подумать, что день рождения у нее. Где ее подарки? Курица «эстергази» не выдержала такой экспрессии и была изничтожена одномоментно.

На самом же деле, чем громче звучал Бэллкин смех, тем больше ей хотелось плакать. Но такое удовольствие она могла позволить себе только на сцене, поэтому оставалось отчаянно смеяться. Лора была слишком занята собой и тем, кто пришел со скрипкой, а вот Люсе это было очень даже заметно.

Люся знала обеих див давно, не верила сплетням, прощала им артистические заскоки и любила обеих нежно, заодно приобщая к культурной жизни города и мужа своего Лёшу. Наверное, три самодостаточные «звезданутые» дамы передрались бы давно, будь у них общая делянка, где им приходилось бы искать любви, славы и средств к существованию, но мужчин делить им до сих пор не доводилось, слава у них была разная, карманы тоже.

Стол «а-ля фуршет» приобрел, наконец, более-менее разоренный вид, и скрипач извлек из футляра скрипку. Она отогрелась с мороза и была готова концертировать и плакать. Настала очередь «Аве Мария». Для пущего эффекта погасили свет, хозяйка зажгла свечи, и стало совсем романтично. Снежинки тихо падали за окном в голубоватом отсвете фонарей. Скоро будет двадцать три ноль-ноль и соседи будут стучать по трубам центрального отопления, то есть вступят ударные, а пока музыкант с греческим профилем и каким-то интересным именем – Люся не поняла – выступал соло.

Она уже видела его однажды. Это было как раз после неудачного романа с одним промышленным дизайнером.

«Белая лошадь». Бокал красного вина. Независимый вид. Круглые коленки. Это про Люсю. Мягкий взгляд больших печальных глаз. Маленькая скрипка в больших чутких руках. Это про музыканта. Люся пришла, чтобы кто-то такой же одинокий и красивый подошел к ней и сказал: «Здравствуй. Это я. Я нашел тебя». А потом они умерли бы в один день. От счастья. Но до этого еще много чего было бы. Но никто не подошел тогда к Люсе. И ничего не было. Потому что Лёша, ее Лёша... уже знал, что она есть. Не знал он только одного: где и какого лешего ее носила «Белая лошадь»?

Богема отлавливала последние оливки в опустевших коктейльных бокалах, чадила табачным дымом и куртуазно любовалась собой. Художник тусовался с художником, обсуждая недавние этюды, кандидат наук целовался с чьей-то одноклассницей между комнатой и кухней, тетя Агнесса не одобряла, скрипач, который пришел со скрипкой, смотрел влюбленными печальными глазами на Лору, Люся была с Лёшей, а Белка ни с кем не была...

– А я однажды писала маслом, – сказала журналистка, – да, две картины написала.

Она знала, что художники «делают» свои картины, а не рисуют, так же как и моряки «ходят» в море, а не (прости, Господи) плавают.

Только две? – спросил кто-то расслабленно...

Люся тоже заинтересовалась темой. Ее карьера художницы как раз сейчас была под вопросом. Она купила дорогущую коробку пастели еще полгода назад, после одной очень художественной выставки, на которую пригласила ее Лора. Ей вдруг захотелось помазюкать мелками, как в детстве, на специальной шершавой бумаге. Она попробует краски, а потом все скажут, что в этом что-то есть. Необыкновенно-желтенькое. Но коробка так и лежала нетронутой. Люся любовалась на нее иногда и ждала вдохновения. На самом деле сначала она ждала, когда на даче созреют тыквы, чтобы изобразить именно их, но потом как-то было некогда, а тыквы съели.

– И где они теперь? – спросила Люся про картины.

– Не помню. Я не стала их в рамы заключать.

Между всем этим бродил чей-то пацан лет шести... Он уже покушал тортика, что было явно обозначено на испачканной шоколадом мордочке, и с видом неприкаянности, но привычной заброшенности ковырял пальцем позолоту на корешке толстой книги, стоящей в плотном ряду других фолиантов.

– Торт вкусный? – спросила его Люся.

– Я бы сказал, что да, – ответил малыш.

...Скрипач, который пришел со скрипкой, смотрел влюбленными печальными глазами на Лору, Люся была с Лёшей, а Белка ни с кем не была.

После бурной экспрессии Бэлла вошла в противофазу и оплавлялась, как свеча, горячим и податливым воском, только плавно стекала она почему-то на Лёшу, сидящего рядом.

– Попрошу не обнимать моего мужа, дамочка! – не то шутя, не то серьезно сказала Людмила.

Тетя Агнесса зарылась носом в салат. Тетя Агнесса не одобряла.

«А я... никому не нужна», – сказала Белка внезапно и тихо. Встала. Отошла. Отвернулась. «Плачет, наверное», – подумала Люся. «Второй акт. Сцена третья». Она огляделась вокруг – зрителей не было, все разбрелись по углам. «И правда, плачет», – поняла Люся, и сердце ее сжалось. Ей захотелось сказать что-нибудь неожиданное, не к месту, просто так, чтобы вернуть Белку в русло, вывести из этого ее понятного, но от этого не менее дурацкого состояния. Сколько можно себя мучить?! Но она ничего не придумала.

Пора уходить, пока свечи не истаяли совсем.

Тетя Агнесса тоже имела отношение к театру. Некоторое время назад она работала распространителем театральных билетов и, каким-то загадочным образом, была в курсе всех околотеатральных сплетен города. Кто, с кем, как давно, как часто и что им за это было. Сколько килограммов лишнего грима легло на святые лики и сколько сверхдоходов получили лучшие дантисты города. Тетя Агнесса не хотела обо всем об этом даже слышать! Но слышала. Тетя Агнесса не одобряла. Она несла в массы чистое искусство.

Какая жалость, право, что все эти истории не печатают на обратной стороне билетов: это значительно увеличило бы сборы!

 

Люда и Лёша уже подъезжали к дому, когда у Люды внезапно испортилось настроение. Виноваты были цветы, что стояли в большой вазе на полу у Лоры. Это были чудные алые розы с крупными бутонами на длинных стеблях, утыканных острыми колючками. Они, правда, совершенно ничем не пахли, но у натуры чувствительной могли вызвать приступ аллергии одним лишь своим пафосным видом. Все дело в том, что Люсе, как девушке замужней, цветы в подарок дарились в последний раз на Восьмое марта, да и то они покупали их вместе, эти ужасные тюльпаны, по пути к мамам.

Белка получает цветы в подарок каждый день, но у нее драма. У Люси есть Лёша, но нет цветов. Вот такое противоречие.

Лёша не жадный. Но Лёша не понимает, зачем Люсе «артефакты» его к ней отношения, но все равно, он подарит ей весь мир и вон ту звезду, только когда-нибудь потом. Потом, когда они рассчитаются за кредит. А пока он дарил ей стихи:

«Ты моя сладенькая...

...моя апельсиновая и шоколадненькая».

Когда Лёша выбирал машину, Люся сразу сказала: «А теперь она будет из нас масло жмать!» Надо было выбрать что-нибудь попроще. Но Лёша выбрал, и теперь их «субарик» бодро бегал по узким улицам и «жмал» из них все «масло».

«Моя ты креветочка...» – умасливал Лёша Люсю, чем мог.

Люся не поддавалась.

«Ты лезвие бритвы, ты в сердце кинжал,

Как я еще от тебя не сбежал?!.»

Скупые мужские слезы кристаллизовались в части речи, а Люся начинала подумывать, как устроить так, чтобы соловей пел не бесплатно. Людмила Собольская – хоть и креативный почти директор, а сама слова в рифму складывать не умеет.

 

Так вот, тогда шли лета последние дни. Тогда было три месяца этому сумасбродному роману и совсем чуть-чуть до постылой зимы, которая явилась незваной. «Милый, ты оставил у меня свои трусики!» И угораздило же ее написать такое!.. Сообщение пришло ему с незнакомого номера, немало озадачив, но каков был ответ!.. Она вовсе не хотела с ним играть, да и как можно было ее не узнать?! Новый мобильник взамен потерянного – еще не повод для такого экстремального спорта, как игра на чувствах втемную.

Маленький городишко, каких обычно много около всякого большого города, – это просто пропасть какая-то! Ни тебе большого концертного зала, ни даже малого, ни одного музыкального театра и уж тем более – ни одной Бэллы. Живые курицы взбивают пыль когтистыми лапами, а под окном третьего(!) этажа гонят коров с пастбища, когда «файв о клок».

...Они, правда, малость повздорили накануне, но это мелочи. Это даже хорошо, что ему понадобилось навестить матушку, а матушке приспичило делать ремонт. И теперь он проторчит здесь неделю, а то и две. В симфоническом ему дали положенный отпуск, а «Декаданс» временно обойдется без партии контрабаса. Стас Свенягин не привык копаться в себе – некогда ему, но теперь у него есть передышка, пауза, и, может быть, он что-нибудь поймет... Отношения с Бэллой так захватили его, закрутили, встревожили...

В первый же унылый августовский вечер на «малой родине», когда он, юный и небескорыстный служитель муз, изрядно попортив свои музыкальные руки какой-то строительной дрянью, имел законный отдых на продавленном диване, его телефон вздрогнул от неожиданной вибрации. Городишко на задворках большого мира был в зоне действия сети, а в нем кому-то очень нужен был Стас Свенягин. Нет, это «вибрировала» не Бэлла: свой сотовый она посеяла пару недель назад, а новый он подарит ей... чуть позже. Обещал.

Бэлла, конечно, вибрировала где-то за сотню километров от него, и от осознания этого что-то вздрагивало в нем незнакомо, сладко и страшно: что-то новое и совершенно неконтролируемое происходило с ним между напряженными репетициями и бесконечными выступлениями вот уже с начала лета – и это... пугало. Нет, это точно не она, и он ей не позвонит. Не сегодня.

Сам Стасик окончательно запутался в сетях у Бэллы, хотя справедливость требует сказать, что не она раскинула ему сети, скорее, ему вздумалось поиграть с красивой и недоступной звездой сцены, ему, который всегда добивается чего хочет, а капризная прима лишь сыграла с ним в поддавки. Зачем?..

Ему всегда нравились «девушки постарше», а великолепная Бэлла покорила не одно беззащитное мужское сердце, и гормональный фон всего симфонического оркестра давал непредсказуемые всплески уровня тестостерона во время совместных дивертисментов, по крайней мере, группу контрабасов она «сделала» всю, он это точно знал. Когда она выходила в концертном платье, музыканты испытывали такой подъем, что дирижер начинал нервничать: он тоже был слегка неравнодушен... Это все понятно, тем слаще была победа, но зачем ей он?..

Однако какой пассаж!.. «Милый! Ты оставил у меня свои трусики!» Что за шутки с утра?!. Отправитель: ...он не знает такого номера. Послано: 29-авг-2006 22:10:42. Кто-то хочет с ним поиграть. Но кто?..

 

– А что?.. Почему бы и нет.

«Ну мало ли... Может, и оставил. Не помню». Отправитель: Стасечка. Послано: 29-авг-2006 22:25:15.

– Вот засранец! Он не помнит!.. А меня он помнит?!

«А что ты помнишь?» Отправитель: хрен знает, что за номер! Послано: 29-авг-2006 22:27:40.

«Я помню всех красивых женщин. Ты красивая?» Отправитель: Стасечка. Послано: 29-авг-2006 22:32:10.

«Мой любимый не говорит мне комплиментов. Поэтому я не знаю». Отправитель: тот же. Послано: 29-авг-2006 22:39:15.

«Вот гад! Хотя, ты знаешь, я этого тоже не умею. Подумаю – а сказать не могу». Отправитель: Стасечка. Послано: 29-авг-2006 22:50:19.

«А чего ты еще не можешь?.. Или не хочешь?» Отправитель: та еще стерва! Послано: 29-авг-2006 23:01:11.

«Остальное все могу. Но это уже личное. Ты кто?» Отправитель: Стасечка. Послано: 29-авг-2006 23:05:22.

«Я твоя загадка. У тебя три попытки». Отправитель: загадка. Послано: 29-авг-2006 23:19:15.

«Должна быть в женщине какая-то загадка. А если не угадаю, тогда что?» Отправитель: Стасечка. Послано: 29-авг-2006 23:23:12.

«Тогда голову на плаху. Обе». Отправитель: во дает! Послано: 29-авг-2006 23:29:15.

«Какая ты пошлая! ....... » Отправитель: Стасечка. Послано: 29-авг-2006 23:35:48.

«Я могу себе это позволить – ты ведь не узнал меня!» Отправитель: ну-ну... Послано: 29-авг-2006 23:39:10.

«Ты не узнал меня, любимый!» – хотелось ей добавить. Едва сдержалась, чтобы не прокричать ему это в трубку. Эта игра все больше затягивала. И грела душу. Ей было так одиноко. Без него. Как это странно. Как это странно все!..

Полосатый сибирский кот вошел в комнату, потерся о ноги и положил на все свой пушистый хвост. Он пришел напомнить, что он здесь главный.

«Что-то я устал. До завтра, да? Приснись мне!!!» Отправитель: Стасечка. Послано: 29-авг-2006 23:45:17.

– Ну вот, всегда так!.. Он бы еще спинку попросил ему почесать!

«Я-то думала, наивная, что все только начинается! Ладно, я тебя отпускаю. Иди уже». Отправитель: неизвестен. Послано: 29-авг-2006 23:50:15.

...Такие шторки с деревцами в стиле символизма он видел еще в детстве. А это они и были. Стасик не сразу сообразил, где он. Он сел на кровати, спустив ноги в вельветовые тапки, сладко потянулся, выпячивая худые ребра и раскинув в стороны длинные руки с большими ладонями.

Против обыкновения, разбудили его не звуки большого города, не будильник на сотовом и даже не телефонный звонок, а скулёж и возня в прихожей.

«У-ау...» – Он зевнул и тут же «проглотил» зевок, когда взгляд его скользнул и остановился на телефоне. Стас мгновенно вспомнил вчерашнее, защекотало где-то внутри, и жизнь сразу стала интереснее.

Дверь приоткрылась, в комнату вкатился, повизгивая, маленький плюшевый шарик, за ним вошла женщина в переднике поверх ковбойской рубашки и узких брюках. Она не любила домашние халаты, и, наверное, его жена тоже не будет их носить.

– Яичницу будешь? Сколько яиц тебе поджарить? – спросила женщина.

– Не, ма, я потом. Сейчас не хочу.

– Совсем там отощал. Никто тебя не кормит. И куришь, куришь.

– Я бросаю, мам.

Если присмотреться, у него были материны тонкие губы и раздвоенный подбородок.

Пегий вихрастый щенок уморительно пытался укусить Стаса за тапку. Стасик брезгливо поморщился – он обслюнявил ему весь вельвет – и мягко отодвинул паршивца ногой. Щенок обрадовался, что с ним играют, и, отъехав на подушечках по скользкому полу задом наперед, с рвением и щенячьим азартом снова ринулся на Стасиковы тапки. А Стасиковы тапки не захотели больше играть и больно пнули щенка. Он взвизгнул и укатился прочь.

– Опять бракованных было двое. Девочку я пристроила. А этого... Менять надо Сильву, – сказала мать, ничуть не меняясь в лице.

Сильва была породистая сука, и щенки стоили дорого. Но в последнее время в помете нет-нет да и появлялись один–два щенка с искривленными от рахита лапками.

– Что у тебя там, в городе, есть кто? – спросила женщина в ковбойской рубашке...

– Потом, ма, потом, – ответил сын.

Они оба хорошо знали, что «потом» не будет. Это он в отца такой скрытный, ее мальчик.

«Мальчик мой! Я покажу тебе жизнь!..» – чуть театрально говорила ему Бэлла и перебирала его кудри длинными пальцами. У Бэллы классически красивые руки с острыми акриловыми ноготками. Произведение маникюрного искусства, они мешали ей подыгрывать самой себе на рояле, но для томного распутывания Стасиковых кудрей были в самый раз.

Его голова лежала у нее на груди, иногда на животе, тогда Бэлла поднимала колени, чтобы было удобнее, и полы ее длинного лилового халата из настоящего китайского шелка, под которым ничего не было, соскальзывали вниз, открывая стройные бедра. Это были самые умиротворяющие моменты их сумбурного романа, впрочем, их немного и было-то.

Один раз был дождь. Налетел ветер, небо почернело, крупные капли бились о стекло в полной тишине, и казалось, было слышно даже, как они шлепаются на пыльный асфальт, моментально заполняя все неровности антрацитовыми лужами. В лужах отражался свет фар проходящих мимо автомобилей, отсвет их падал на окна второго этажа, падал и уходил. Стасечка заснул у нее в руках, а Бэлла слушала дождь, смотрела, как ручейки стекают по стеклу, и отчего-то хотелось тихо плакать. «Это все ненадолго, – думала Бэлла, – это скоро закончится...» И мысли эти ее были совсем не про дождь. И страх потери, близкой и неизбежной, был в такие моменты сильнее любви. Он грелся у ее огня, а она боялась его потерять. Он безмятежно спал, а она уже пыталась его удержать.

«Я не смогу без тебя жить!..» – думала Белка, когда он приходил, и влажно глядела на него.

«Бежать куда-то – зачем?..» – думал Стас, зевая, как обычно не выспавшись, и тер сухие глаза. Он выходил за дверь, в большой мир, оставляя Бэллу с ее роскошным халатом, и возвращался все реже и реже.

В другой раз умиротворение заблудилось где-то по пути.

«Я бейсболку в прихожей оставил», – сказал Стас. «Ну и что?» – ответила Бэлла. «Как это что? – сказал Стас. – Там кот!.. Сходи забери». – «Да ладно тебе...» – «Нет, ты забери...»

Кот Лампас не очень привык, чтобы в его доме гладили кого-то, кроме него. А потому он исправно гадил в обувь незваным гостям. Вдруг ему понравится Стасечкина бейсболка? Лампас – котяра модный. У него полоски симметричные на задних лапах с рождения, отсюда и имя. И Бэлла – она принадлежит только ему, с рождения.

Лампас, Фугас, Прибамбас, Адидас, Пегас, Плексиглас, Рыбий глаз... – как только не издевался над его именем Стас. Ничего, он мокасины-то его найдет. И пометит. В другой раз.

Надо позвонить Бэлле. Или не надо? Нет, он все-таки должен.

Звонить придется с мобилы. Только надо, чтобы деньги все не потратились – остались на сегодня. Защекотало опять где-то внутри... Интересно, это он ей «изменяет» или нет? Здесь, конечно, можно купить карту оплаты – сейчас везде можно, но надо еще выяснить – где.

А она обрадовалась. Заволновалась даже. Бэллочка. ...Кто же морочит ему голову? «Обе».

«Я, может быть, никогда не скажу, что люблю тебя...» – сказал он ей между прочим, просто так. И эти слова ласкали и мучили ее после долго, долго... Ну кто его просил?! А тогда был прекрасный летний вечер, какой бывает – может быть... – раз в жизни. Потому что это и было его признание в любви.

Потом он уходил от нее в ночь. Зачем?.. Она не знала. Что ж, пусть идет. Она не может его удержать. Он думает, что он – одинокий волк. Без привязанностей. Он думает, что ему нужна его свобода. Что ж...

А она смотрела на него... Ах, не надо было так на него смотреть!.. Это слишком... Все слишком. Маленькие мальчики, даже если и играют на больших контрабасах, они не понимают, когда на них так смотрят. Они рискуют не выдержать потока. Они могут нечаянно захлебнуться в любви.

«Какой он все же чудной, никому в этой своей „чудности“ не нужный», – думала Бэлла, глядя, как он надевает бейсболку и неловко топчется у порога, думая, что имеет очень независимый вид. Так хотелось в этот момент обнять его всего-всего, не касаясь даже руками. Руками – это пошло. Она обнимала его взглядом и отпускала от себя по чуть-чуть, не сразу, чтоб не больно. «Иди уже!»

Он уходил и пропадал совсем. Это уже было.

– Давай договоримся, – сказала однажды Бэлла. Чудесный, чудесный был вечер. И зачем было все портить? – Давай договоримся с тобой. Ты уходишь... Я должна понимать... Уходишь – уходи. И я буду ждать тебя всегда, пока буду чувствовать, что нужна тебе. Живи как привык. Я не буду тебя контролировать. Конечно, ты свободен, но я тоже хочу знать, на каком я свете. Ты мне хотя бы звони – что ты, где ты...

«С кем ты?» – спрашивать об этом Стасечку, пожалуй, было бы излишеством. Он был из тех редких мужчин, которые изменяют с женщиной не другой женщине, а своему делу. Стас Свенягин был прочно женат на своем контрабасе.

– Хорошо, – ответил Стас. И ушел.

 

Кто-то любит носить смокинг. И курить сигары. Кто-то ограничивается тем, что имеет самые длинные и самые шелковые галстуки в гардеробе. Некоторые могут позволить себе кататься в самом большом автомобиле.

Стасу все это заменял контрабас. Не то чтобы он очень его любил, но бас – штука серьезная. Это не какая-то там скрипка или даже альт. На виолончели «работал» его отец. Это значит, что сын просто обязан пойти дальше него.

Работал Стас по-честному много. На жизнь в этом большом жлобском городе надо пахать и пахать. И он «пилил» своим смычком, крепко сжимая «трудягу»-баса другой жилистой рукой, кряжисто расставив ноги. Чтобы прочно стоять на земле, он, как и многие, имел ангажемент во всех возможных музыкальных коллективах города. Все они несли культуру в массы.

Стаса Свенягина все уважают. Он нужен. Про себя и про контрабас Стас мог говорить часами. Между нами, это многое ему заменяло.

В промежутках между напряженными репетициями и бесконечными выступлениями Станислав Свенягин спасал мир. Такой уж он!.. По вторникам помогал незрячим старушкам переходить дорогу, по средам чинил одиноким соседкам мебель, пострадавшую от когтей любимых кошек, да, много чего еще. А вот самих кошек он терпеть не мог во все дни недели. Котов особенно.

Вчера он согнал Лампаса прямо со стола! И как Бэлла позволяет ему хозяйничать на кухне?! От котов – одна зараза. А ночью это животное нассало ему на носки. Поэтому он весь день сидел в загсе и густо пах. Они опять венчали с утра до ночи. И «Декаданс» сбился в трех местах. Все равно, правда, никто не заметил.

 

Далее по тексту...

 

...Ну вот, а потом он написал ей снова: «Я голову ломаю: кто ты?»

Белка не помнила, кто первым отправил эсэмэску в тот вечер.

«Есть только один способ узнать. Давай встретимся», – подначивала коварная Бэлла и дрожала от нетерпения в мобильном ожидании. «Давай, – соглашался Стасечка, изменщик. – Только я буду в городе через неделю». Ох, Бэлла швырнула бы в него телефончиком-то! Ну и дальше по тексту. Слово за слово.

«Что делаешь?» – «Пью». А тут, откуда ни возьмись, Лорка: «Контрабас не пропей, солнце!» – не со своего, конечно, номера. С номера загадочного абонента. Смеху было! Понятно, что только Белка смеялась. Потому что контрабас – это очень серьезный инструмент.

Стоит сказать, Стас вообще был на себя не похож в этой переписке. Наверное, короткий отпуск так на него подействовал.

– ...Как он тебе? – с замиранием сердца спрашивала она Ларису.

– Да... Так... – отвечала Лора, поднимая узкие плечики.

А что она могла ответить? Никакой он!..

«Мяукнул» телефончик – «смуська» пришла, от Стасика.

«Сама у себя мужика отнимает!» – хмыкнула Лорка. Он бы позвонил ей лишний раз, а вместо этого отвечает на дурацкие эсэмэски, как «от той». Чума!.. Полный контрабас! А «трусы»?!.. Фи! А свидание?!! Нет, она бы ему отыграла эль-скандаль, только появись!

На следующий день переписка возобновилась раньше обычного. Ночью оставался один рубль на счету. Днем приходит сообщение: «Абонент в сети».

«Эка его разобрало!..» – думала Бэлла.

«В какой сети? Рыболовной?» – Отправить – Стасечка.

«Все. Меня прет не знаю как», – вот так вот, без знаков препинания, и написал. «Казнить нельзя помиловать».

«Я ломаю голову, кто ты?!» – Было там дальше.

«Чтобы меньше нервничать, нужно сексом заниматься». – «У меня с этим все в порядке. Регулярно».

«Так казнить или помиловать?» – думала Бэлла. Недолго.

«Я твой номер все равно пробью. И узнаю. У меня в ФСБ есть знакомый». – «Ага. Давай. Вы вместе на контрабасах лабаете?»...

А вот этого она ждала, не могла не ждать: ЗВОНОК! Стасечка, пожалуй, подзадержался даже с этим решением, поражающим своей оригинальностью и беспримерной дальновидностью.

«Серёга!.. Але! Это ты, Серёга?» – Бэллка, конечно, вздрогнула, услышав голос, но ее собственный потерялся и заглох в мобильных проводах еще до того, как она сказала: «Хм... А зачем тебе Серёга?» – прежде нажав на отбой. Сердечко-то колотилось!.. А Стасечка, вундеркинд, тихо балдел от собственной смелости.

Только опять мимо. Не услышал он Бэллу.

 

Между тем...

 

Лора не успевала удалять эсэмэски: этот ненормальный Стасик забросал ее сообщениями!.. Мало ей своих забот? «Привет! Никому не говори, что я пишу тебе. Когда у Бэллы телефон появился?»

Во-первых, Лора опять не выспалась. Она же просила не звонить ей раньше двенадцати! В следующий раз надо отключить все телефоны. Во-вторых, нужно срочно договариваться со студией. Ей нужен этот звукорежиссер, и никакой другой! Надо только уговорить нашего скромного Паганини – и в Москву! В Москву!

«Почему она не отвечает?! В курсе ли ты была, что она так делает?» – Хрень какая-то! Нет, он ей сразу не понравился. И откуда ей знать, «с кем она на даче?» Какая дача?..

«Верка!.. Ну я не понимаю! – говорила Лора, растягивая слова, репетируя „московский“ выговор. – Что это за инструмент?!! Побойся бога!.. Я еще понимаю – скрипка!.. И ва-аще. Ты посмотри, какое у него жесткое лицо! У него глаза холодные! Он переступит через тебя – и дальше пойдет». Говорила она ей.

Лора отключила чайник, не дожидаясь большого бульканья, и заварила кофе. Она обожала запах кофе – такой страстный, жизнеутверждающий, любя не столько сам напиток, сколько его аромат. Это, наверное, в ней с детства. Как и слабость к апельсиново-рыжим керамическим чашкам на открытых полках.

Когда-то много, слишком много лет тому назад в Новом Афоне они с мамой вели «богемную» жизнь... Когда густая и теплая, томная южная ночь накрывала побережье, они поднимались по мощенной булыжниками дорожке куда-то наверх, к театрально черному, в звездах, небу. Там столики стояли у стены каменной кладки, а жгучие брюнеты в черных бабочках на белоснежных воротничках сновали между ними и зыркали черными глазами. Им нравилась Лорина мама. Мама приводила шестилетнюю Лору в кафе под открытым небом. Мама заказывала кофе, сваренный в турке на углях, для себя, а Лоре доставалось мороженое, вкусное – с ликером, только про ликер мама ничего не знала...

...Они такой концерт замутят!.. Потом придет настоящий успех, они будут «обкатывать» программу и под театрально-черным, в настоящих звездах, небом!.. У них будут гастроли. Они будут со звездами... Они сами будут звезды!.. Надо обсудить с Людмилой афиши. Хорошую скидочку пусть им устроит. Лора в задумчивости раскрутила локон и покусывала бигуди. «Тьфу, ты! Что я делаю? Будет вот так: гала-концерт. Скрипач на крыше. На раскаленной крыше. ...Нет, это уже где-то было. И большими буквами: Директор программы – Лариса... Нет, Лора... Нет, сначала наш Сарасате. А он лапочка! Большой ребенок. А какой талантливый!.. Да, она потом. Надо придумать эффектный псевдоним. Пусть Люська и придумает!.. А что? В качестве бонуса... И в Москву! В Москву!..»

Кофе остыл. Волшебный дымок над чашкой улетел.

 

Ой! А чего случилось-то?..

 

«...Где ты бродишь? Приходи. Твоя похотливая сучка». – Отправить – Стасечка. Вау! Вот это подписалась! Ай да Бэлла! Беллиссимо!

Бэллы хватило ровно на сутки после приезда Стасечки. Он приехал, ненаглядный и какой-то новый, как неученые ноты. Но он тоже хорош – ни в одну ноту «не попал». Так и не понял ничего или дурака валяет. Она сказала бы сразу – только не спрашивал никто. И телефоном новеньким не похвасталась. А потом он ушел, как обычно. И, как обычно, не знала Бэлла, на час он задержится или на год.

Он пришел. Он орал на нее без перерыва двадцать девять минут. Никто и не подозревал, что у контрабаса может быть так хорошо поставлен голос! «Ты имела меня четыре дня!!!» – голосил Стасечка. «Как ты могла так поступить со мной?!!» – Гнев его был ужасен. «Я пришел к тебе! И провел с тобой ночь, – обличал Стасик, – и ты, ты мне ничего не сказала!!! Я думал, у нас отношения!» Чувство справедливости и оскорбленное самолюбие толкали его за дверь.

Дверь захлопнулась. Бэлла бессильно уронила себя на нее, подперев лопатками. Если бы сейчас снимали кино, то эта сцена выражала бы безнадежное отчаяние. Вот так: сначала она прислонилась плечом, держась за дверную ручку и опустив голову. Потом, поворачивая корпус, не отрываясь – что-то ведь не отпускало ее от этой дурацкой двери! – она разворачивается к ней спиной... Не надо смеяться! Еще дубль! ...Она разворачивается спиной и запрокидывает голову. Так. Теперь она, не отрывая лопаток, стекает по двери вниз... Еще только слово про идиотский сценарий!..

Сказано: не отрывая! Дверь должна быть пластиковая. А халат шелковый! Кто отвечает за реквизит?!

Бэлла действительно опустилась на корточки, подперев дверь спиной. Как ей это удалось? Халатик, к слову, был на ней махровый, старенький, любимый, папой подаренный тысячу лет тому назад, а потому сильно поношенный. Даже нитки из него торчали – трогательно и не пафосно. Руки она вытянула впереди себя, уперев локти в колени, и, скрещенные в кистях, они безвольно свисали почти до полу. Голова была опущена, и темные кудри падали на лицо. Сколько времени ей удалось провести в такой малоудобной позе?..

Картинки былого счастья сменяли одна другую.

«Скажи мне что-нибудь... такое», – попросила Бэлла однажды. «Цветочек-огонечек», – промямлил что-то приторное Стасик. «Нет, ты мне что-нибудь непристойное скажи», – потребовала Бэлла. Она видела это в каком-то фильме. – «Зачем?.. Н-нет, я не могу», – «Ну скажи, я хочу!..» – «...Сучка похотливая!» – выпалил Стас и убежал, голый, на кухню, «гасить» румянец на щеках, как будто кто-то, кроме Лампаса, мог в чем-то его уличить...

Бэлла хохотала тогда как безумная. Это у нее всегда здорово получалось.

А теперь она перепутала роли. Сыграла не свою партию. Зачем она говорила «Прости»?..

...Кот подошел на мягких лапах и коснулся руки мокрым носом.

Прошло две недели и один день. Стас не звонил, не писал и не приходил.

 

– ...Господи, зачем он мне? Зачем?! Свалился на мою голову! Подушкой от него не отмашешься! – стенала Бэлла.

Прошло две недели и один день с бурной ночи, когда Бэлла закрыла за Стасом дверь, «ободрав» себе то место, откуда у некоторых растут крылья...

Прошло две недели и один день, когда прорезался абонент Стасечка с его вдохновляющей эсэмэской: «Я хотел прийти. Но упал и подвернул ногу. Я понимаю, что поступаю, как свинья. Как смогу ходить – приду. Прости».

С тех пор прошел последний дождь и выпал первый снег, а Стасика все не было. Стасиковы следы уже пропечатались на этом снегу и успели растаять, только к Бэлле они не вели.

Бэлла металась, не понимая, что происходит и происходит ли вообще, не знала, что делать и как уже (еще очевиднее) махнуть Стасечке «белым флагом», будь он даже похож на исторические Стасиковы трусы.

– Ты знаешь, что я думаю, – сказала Люся, – Я думаю, он «обделался», а теперь тебя же за это и наказывает.

– Не знаю... Не понимаю я ничего. Я же ему сразу сказала: давай посмеемся и обо всем забудем!

Белка достала из сумочки мобильник и включила то единственное окно, которое сейчас связывало ее со Стасом.

– Вот, отправляла ему неделю назад: «Давай напьемся вдвоем». – «Бах. Академия. Очень занят». Все. Не знаю я, чего ему надо!

Ключ в замке повернулся, и, как обычно медлительно, долго держа входную дверь открытой, чего Люся терпеть не могла, вошел Лёша.

– Ну наконец-то! – воскликнула Люда, выпорхнула в прихожую, изобразила короткое страстное приветствие аборигенов Лапландии, которые трутся при встрече носами. Лёшин нос был холодный, и сам он весь пах снегом. – Давай сразу ключи от машины!.. У дома поставил?

Бэлла выплыла из комнаты, молча кивнула Алексею и наблюдала сцену, опершись на дверной косяк, со снисходительной улыбкой усталой звезды, сошедшей с небес.

– Куда это вы нагламурились? – спросил Лёша, слегка издеваясь над модным словечком и «гламурными» от люксовой пудры и возбужденных эмоций щечками закадычных подруг.

Лёша любит все натуральное, и его непросто убедить, что «натуральное» тоже требует некоторых усилий и капиталовложений.

– Да так, поедем кофейку попьем. Я недолго! – опрометчиво пообещала Люся.

– Ну-ну, муж пришел с работы, а жена – из дома! – добродушно возмущался муж, и саднило душу от его детской обиды. Сейчас встанет Люся и никуда не пойдет.

– Там тефтельки на плите, – сказала она в свое оправдание. – А кетчуп закончился. Поставь мне кино на запись, ладно? Ну все, пока, мы пошли.

– Пока-пока, – прорезалась Белка.

– Фары не забывай включать! И с ручника сними!.. – напутствовал Лёша, а две пары бойких каблучков уже отстукивали степ по ступенькам. – Повороты показывай!..

В прозрачные створчатые двери кофейни «Мерси» торжественно вплыла Бэлла в немыслимой накидке, отороченной ценным мехом, и с чалмой на голове. У нее на голове всегда было что-нибудь этакое – без «короны» она никак не могла, не будь она Бэлла! Теперь же ажурный шарф с металлической нитью и чем-то еще перекрещивался над открытым лбом и удерживал непокорные кудри.

Пластика ее движений была в явном контрасте с жестами неловкой и порывистой Люси, которая заскочила вслед за ней, к тому же Люся предпочитала стиль «кэжуал», больше всего ценя в одежде удобство. И ее джинсы на все случаи жизни, за исключением разве что церемонии бракосочетания, изрядно уже всем глаза намозолили, вот в этой кофейне их еще не видали.

Две противоречивые героини разного жанра выбрали один из свободных столиков и заказали капучино и латте.

– Боже, как я устала!.. Ни да ни нет. Черный с белым не носите. Вялотекущая шизофрения, – сказала Белка и нарочито рассмеялась.

Из-за соседних столиков на них стали оглядываться. Люсе было неловко. А Бэлла поправила чалму на голове, что охватывала облако ее волос, и достала пудреницу из сумочки. Ей нужно было убедиться, что губы ее очерчены безупречно. Даже жестоко страдая, она не могла позволить себе и намека на небрежность, она – Бэлла!.. Напротив, чем больше муки было во влажных глазах, тем четче требовалось очертить рот. Как будто линия карандаша на губах была ее обережным кругом.

– Знаешь, меня девки наши спрашивают: «Гулять не возил?» – «Нет». – «В кафе не водил?» – «Не-а». – «А в постели как? И в постели ничего?.. Верка, ты че?!» – «Сама не понимаю».

Слово «кафе» Верка-Белка произнесла с этаким мягким «е» на конце, а обычно смешливые черные глаза ее выдавали усмешку и отчаяние одновременно.

– Дуры они, девки ваши, – убежденно сказала Люся.

– Да нет, это я дура. А знаешь, «щелкнуло» что-то. Ведь я и не глядела в его сторону. Не нужен он мне был. Я в тот вечер с Владиком целовалась. В его куртке. Прохладно было на балконе, черемуха как раз цвела, кто-то подошел молча и накинул на плечи курточку – я даже заметить не успела, – Белка рассказывала, как всегда, сумбурно, – потом хватилась, спрашиваю: «А чья курточка-то?» – «А вон, Стасика»... Позаботился. Так в ней и ушла.

– Подожди немно-о-го, отдохнешь и ты-ы... – пропела Люся. – Подожди, придет он. Он живет в другом ритме. Это у тебя часики тикают, а у него нет.

Она понимала Белку, но... не чувствовала ее. Промышленный дизайнер давно перестал тревожить сердце Люси. Оно уже не ёкало при случайном упоминании его имени или от мимолетной мысли, что она встретит его, повернув за угол. Она знала совершенно точно, что это пройдет и у Белки. У всех проходит. Через день, через год или через жизнь – этого знать никому не дано, но пройдет. Ёкать перестанет.

– Смотрю я на этих... – сказала Бэлла и сделала неопределенный жест. – Молодые сучки. Им легко. Они с этими мужиками умеют управляться. Ап! С тумбы на тумбу. Отдалить – приблизить. Мне бы так...

– Он не спрашивал, откуда у тебя новый телефон?

– Еще как спрашивал! Я сказала, если ты мне подаришь – я этот в окно выброшу!

Зная Белку, Люся не сомневалась ни чуточки, что так оно и было бы. Только правильно Лорка сказала: «Ты подожди, он еще себе квартиру не купил!..»

Насчет «управляться» Бэлла немного лукавила: телефончик-то ей поклонник подарил, тот, который «с тумбы на тумбу». Это ничего, что бывший. Бывших поклонников, как и бывших наркоманов, не бывает. По крайней мере, у Белки.

Один, в надежде на перемену статуса, пропажу дорогой игрушки возместит, другой в хозяйстве пригодится, третий любовь от скуки изобразит: «Мне так тебя не хватает...» Всех Бэлла «на коротком поводке» могла держать, только не Стасика.

Люся посмотрела на девиц у барной стойки, которые, по уверениям Бэллы, не привыкли жить эмоциями, и поправила колечко на безымянном пальце правой руки, чтобы камушки сверху.

– Да плюнь ты на него!.. Себя-то ведь жалко!.. Много их таких вон ходит...

– Не могу. Я все понимаю, только сделать с собой ничего не могу, – сказала Белка искренне и печально и продолжила пугающе и цинично: – С собой?..

– Тьфу на тебя! – разозлилась Люся. – Займись чем-нибудь! Боевое искусство ему покажи, когда явится! Врежь ему как следует. Фламенко станцуй! Ухажеров не отталкивай.

– Да, не надо мне никого. Я ведь верная! До безобразия верная! Буду сидеть и ждать. Как Пенелопа.

– Хотела бы я понять, что у него на уме, – сказала Люся раздумчиво.

– Этот еще... прибился, как щенок. В глаза заглядывает, – выдала вдруг Белка. Люсины глаза, и без того большие, стали круглыми, – Чего-то надо ему, не знаю. Мальчик, чего тебе?..

 

Никто не знает, откуда взялся Андрюша Раздуев. Бэллка не рассказывает, молчит, как идейный борец Сопротивления. Ясно одно, он ей зачем-то нужен, и появился он как раз «во времена оны», когда Стас Свенягин так неосмотрительно оставил свою Пенелопу без присмотра.

Возрастной ценз непристойно падал. Ставки росли. Красивый мальчик был околошкольного возраста. «Мальчик, а твоя мама знает, с кем ты проводишь время?»... Задатков альфонса в юноше между тем не было. Он глядел в темные глаза Бэллы совершенно бескорыстно и, как начинающий мачо, таскался везде за начинающей примадонной на своей ржавой «копейке».

Публика немедленно впадала в состояние аффекта, когда из дверцы «ведроида» вырастал Андрюша Раздуев, непозволительно юн и хорош собой, как молодой бог... Картина была та еще, когда Андрэ помещал драгоценную Бэллу на продавленное сиденье: передвигаться с таким «шиком» можно было только в позе космонавта, потому что кресло давно не регулировалось по причине безнадежной старости. Хотя, надо отметить, морально и физически престарелый «Фиат» все же неплохо сохранился для своего возраста.

Но охота, как известно, пуще неволи, и Бэлла, как истинная героиня лицедейства, любой ценой была за внешние эффекты, причем не те дешевые, что достигаются дороговизной надетых на тебя цацек, а настоящие, суть которых – эпатаж и кураж...

Заднее сиденье вполне подошло бы для эффектного забрасывания туда вязанок цветов. Но все же, что до внешних эффектов, Бэлла не позволяла мальчику заходить так далеко – заезжать за ней после спектакля, иначе пришлось бы объяснять публике, охочей до зрелищ и радеющей за чужое счастье, что это ее импресарио.

Так или иначе, но Стас Свенягин, статус которого по отношению к Бэлле был сомнителен, во всяком случае, в афишах не значился, оставался в счастливом неведении... Наверное, он слишком много работал.

Браво, Бэлла!

 

– Вот интересно, снег белый, а следы – черные!..

Постижение инь и ян начинается прямо у входной двери фитнес-клуба. Противоречие. Гармония. Необременительные движения. Необязательные слова. «Ты танцуешь? А я – наоборот...»

Модно танцевать или хотя бы делать вид, и модно «наоборот»: водить руками и делать вид, что занимаешься энергетическими практиками.

Забавно, ей-богу!.. Забавно прибегать вот так вот в «Саби» два раза в неделю. Там золотой Будда надувает щеки и блестит каменьями в углублении в стене узкого коридорчика. Пахнет чем-то сгоревшим. Сгорели всего лишь ароматические палочки.

Сегодня в раздевалке дева обнаженная стояла... хм, простите, задом, держа впереди себя голубую, со звездами, простыню. Зад, впрочем, был безупречен. Но индифферентность, с которой она открывала миру свой тыл, и безупречность форм, и совершенно ровный тон ее кожи цвета «соляриус» определенно наводили на мысль об инопланетном ее происхождении.

Вот Белка тоже в соляриях греется. А Люсе нельзя. Поэтому она греется страстным танцем горячих испанских женщин. Впрочем, и мужчин, что еще интереснее. Только у них тут одни фемины пляшут: две сопливые школьницы, одна мама двоих детей и безнадежная Люся. Люся действительно безнадежна, потому что откровенно страдает особой разновидностью кретинизма: с детства любя все виды танцев, кроме разве что танцев в сарафанах и кокошниках, она абсолютно не способна в точности повторить ни одно движение. Ни со второго раза, ни с третьего. Она бы придумала все сама и отдалась движению души в непокорном теле, но... трам-пам-пам... – это уже кардиостриптиз какой-то, а не фламенко!

«Я хочу вот что...» – говорит Анечка, профессиональная танцовщица, и делает ножкой в пол, изящно и четко переступая, словно лошадка. Руки ее с длиннющими сверкающими ноготками делают движение воображаемым веером и синхронно «подхватывают» такой же виртуальный подол юбки. «Хочу страсти! Страстные испанские женщины!.. Страсть не может быть сопливой!»

Удивительно, она совершенно правильно говорит «красивее», делая ударение на второй слог.

– А-а!.. Я поняла! Это ты как будто телефон держишь, да? Выброси телефон!

У одной школьницы никак не получается разогнуть пальцы и сделать так, чтобы они стали похожи на выразительные руки страстных испанских женщин, с рождения щелкающих кастаньетами. Другая снулая девочка выучила все па, но страсть ей никак не дается: во-первых, ей слишком мало лет, а во-вторых, скользко очень на улице – мальчишки из параллельного класса так раскатали все подступы к школе, что впечатывать шаги в пол, может, и получается, а оторвать от земли – ну никак!

– Давай, настройся ко вторнику. Выспись. Шоколада поешь, – говорит Аня на прощание снулой девочке.

А Люсе ничего не говорит. Люся безнадежна.

Слишком много котов. Коты прошмыгивают во все неплотно закрытые двери, приходят, когда их не зовут, и наоборот. Живут, где им хочется, и даже занимают энное количество страниц в повестях и романах.

В «Саби» тоже живет один маргинальный кот. Он черный, пушистый и очень независимый. Имени у него нету, не надо оно ему. Он курсирует между «Саби» и аптекой и обычно несется со всех лап к закрытию клуба, если вдруг случится запоздать. Независимый он. Но сегодня его выкинут. Не навсегда, конечно. Это потому, что он съел двух рыб из аквариума, и по морде видно, что это он и никто другой, потому что мокрая она. А на улице холодно. А рыбы эти снулые все равно никому не нужны, так что зря Жанна расстроилась. И если бы там больше рыбы было, он бы и больше съел. Вот он очень даже клубу нужен: черная его шкурка с черно-белым интерьером в абсолютной гармонии пребывает. Как инь и ян.

 

Когда наши папы были еще молодыми, все мачо жили только в Испании. Настоящие мужчины всегда «выпускались» в ограниченной серии. Некоторые из них были, как водится, полковниками, один на целую страну был Иосиф Кобзон, один был вообще Штирлиц, штандартенфюрер и партайгеноссе...

Еще был такой Виктор Шмалов – летчик и Веркин папа. Папой он, конечно, и теперь оставался, а летчиком никогда и не был. Да, бывает так. Он на самом деле был влюблен в небо и отправлял самолеты в полет. Люсе он всегда представлялся пилотом – если и не первым, то, по крайней мере, вторым. А знакомы они были, как и с Белкой, – с Люсиного детства.

Своего отца Люся помнила мало: он здорово пил, и Люсина мама выбрала из них двоих Люсю.

Поэтому на Верочкиного папу подрастающая Люся смотрела с замиранием сердца.

Он был большой, надежный и красивый. Он носил кожаную куртку, пах «Шипром» и «Мальборо» и зачесывал волосы назад.

«Людушка!..» – говорил он, когда они приходили с Веркой, и ее всегда кормили обедом в этом доме. Там обычно водились шоколадные конфеты, а таких вкусных пельменей не стряпала даже Люсина мама.

Но главное – он был «летчик». Механик с золотыми руками. Без него не поднимался в небо ни один самолет.

Спасет. Позаботится. Сделает. Достанет. Защитит.

 

Иногда Люсе казалось, что она проживает не свою жизнь. В той, другой ее жизни, были бурные романы, феерические эмоции и череда приключений.

Там были барханы и верблюды, тончайшие шелка, россыпи изумрудов и брюнет с карими глазами, там были бухты и яхты, купальные костюмы от кутюр и... брюнет с синими глазами, был нехолодный снег, дорогие меха и бриллиантовый лед, там были все столицы мира со всеми их манящими огнями и воздухом побед без поражений, воздухом упоительной и достижимой роскоши...

Брюнет тоже был. Прилагался. Хотя, надо признать, это был самый незначительный из необходимых аксессуаров, прилагаемый, по всем правилам, к той, «другой» ее жизни. Почему брюнет? В силу некой предрасположенности, блондинов Люся вообще не воспринимала. Как мужчин.

А впрочем, это все бессовестное вранье! В периоды обид и разочарований брюнет все чаще терял свою картонную сущность и проявлялся более зримо, и дело было отнюдь не в цвете его волос и улыбке киношного секс-символа. Он был обаятелен, неподражаемо остроумен, а главное, заинтересован, что еще добавляло ему обаяния. Его притягательность возрастала с каждым взглядом на Люсю, сумеречным взглядом самца. Лю, само собой, была несказанно хороша, как солистка группы «Виагра», глаза ее сияли...

Хотя нет, Лю не было. Не могло быть – так ее называет только Лёша.

Лёша... В этой жизни был Лёша. Чаще всего несносный и занудный, совершенно не имеющий сходства с глянцевым синеглазым брюнетом, но, приходилось иногда это признавать, такой её, такой родной и абсолютно необходимый. «И зачем я с тобой только связалась?!.» – в сердцах вопила Люся. «А я зачем?..» – вторил он ей. Второй класс, вторая четверть. Он упорно не носил обручальное кольцо (вдруг поцарапает, если с машиной придется возиться), сушил на ручнике верхонку зимой (а как еще, если она мокрая от снега?) и презирал все брендовые причиндалы на свете. А кольцо было платиновое, потому что Лёша и золото – вещи несовместные...

Бэлла. Бэлла хотела, чтоб он... приходил каждый вечер. Каждую ночь. Каждое утро. Она не будет смотреть на часы. Она не будет его держать. Пусть живет как привык. Но... пусть будет рядом. Это священное знание, что он есть, что он рядом, что она хоть сколько-нибудь нужна ему, это знание будет ее очагом, ее домом, ее вечным огнем... А она уж сумеет его согреть, этого глупого бродяжку, который не знает, где его дом.

А все остальное у нее было.

Лорка хотела славы. Признания. Денег. Много денег. Открытых дверей. Распахнутых глаз. Отсутствия стен. Восхищения. Желания. Секса. Сцены. Славы...

Скоро Новый год. Надо загадывать желания.

 

Новый год пришел к Собольским, наплевав на календарь, примерно на три недели раньше срока. Маленькая племянница двух лет и семи месяцев отроду была доставлена к Люсе «на полчасика» – ее родителям нужно было отлучиться к Деду Морозу.

– Это на Новый год, – сказала Люся строго, заметив, что маленькие ручки добрались до пакетиков, принесенных из магазина накануне. Пакет со снежинками уже подвергся ревизии, но на кухне, кажется, подгорал диетический омлет для малявки, и неопытная Люся метнулась тушить яйца.

Когда пришел дядя Лёша, вся комната, и в особенности ковер на полу, были усыпаны веселыми конфетти, пахло чем-то подгоревшим, тетя Люся делала злое лицо, но у нее не получалось, а мелкая хулиганка радостно подпрыгивала, подбрасывая вверх кудряшки, и приговаривала: «Новий год! Новий год!» Развлечение на вечер было обеспечено, и вопрос «как убить ближайшие два часа» не обсуждался на семейном совете.

Люсю Дед Мороз не слишком баловал. Ей, конечно, удалось кое-что выкроить для себя из мешка скуповатого Санты.

Люся вышла из «Парадиза» с шуршащим пакетом в руках и вдохнула морозный воздух. В воздухе плыли все ароматы, которые ей предложили «послушать», как будто она унесла их с собой вместе с цветастым пакетом и заветной фирменной коробочкой в целлофане, который так волнующе приятно разрывать, стараясь оставить упаковку целой. Золотые монеты будут звонко опадать на пол в этот миг или утонут в мягком ковре, но джинн вырвется из бутылки.

Делать это нужно не сразу – небрежно и быстро, как поступаем мы с пачкой чая или какими-то там конфетами. Делать это нужно, как единственный раз в жизни, церемонно и с должным почтением к волшебству, заключенному внутри, запечатлев перед тем в памяти короткий миг счастья от обладания вот этим желанным и дорогим, что есть не у всех.

Потом все забудется. Сотрется количество денег, убитых на то, чтобы жизнь пахла лучше. Осыпется вместе с шуршанием целлулоида. Да, воздух вокруг станет пахнуть деньгами. Но случится неизбежно одно из двух: вы привыкнете и сроднитесь или... Начальная нота. Пачули, водяная лилия... Нота сердца. Иланг-иланг, сок замороженного яблока. Нота легкого снобизма и приятной глупости... Мужчинам не понять. Всем прочим андроидам тоже. Ваниль? Нет, ваниль – это пошло. Ваниль хороша в пирожных. Дайте яду и свежести. Хочется убежать. Зачем вы купили эту гадость?.. Наверное, дело в погоде.

Люся вздохнула печально и счастливо. В этот Новый год из нового на ней будет только лак для ногтей и вот это облако. Обещание счастья. Намек на красивую жизнь. Безупречный вкус к жизни. А недурной слоган, а?..

...Впрочем, какая разница? Все равно через три минуты после курантов захочется натянуть уютную пижаму и засунуть ноги в мягкие тапочки. На то она и Лю. Это пускай Лорка с Бэллкой придавливают свои прелести изуверскими «косточками» и стесняют ножки модельной обувью.

Люся Собольская плакала на кухне. Они поссорились прямо перед Новым годом, тем, который по календарю. Раздолбали семейное счастье, как немытую посуду.

Нетерпеливые граждане за окном вовсю палили китайскими ракетами класса «земля – воздух», желая приблизить приход новой жизни. Безнадежно устаревшие бабки ворчали: «деньги на ветер», младенцы вздрагивали, а маленькие собачки на тонких ножках писались там, где их застал конец света. Люсе было все равно. На улице взрывались последние часы и минуты уходящего года, в комнате возбужденно бубнил телевизор, а на кухне Люся поставила локти на стол, опустила голову между ладонями и тупо всматривалась в селедку без шубы. Слезинки набегали по одной, медленно, и время от времени срывались вниз, в подготовленную для любимого салата чистую тарелку. Бац. Бац.

«Ты думаешь, что ты вытащила из колоды козыря, но карты крапленые, – думалось Люсе. Бац. – Твой билет счастливый, но ты забыла его съесть... Ты думаешь, оглядываясь по сторонам, что твоя жизнь устроена и, в общем-то, благополучна. – Бац. Бац. – Она выглядит, кажется, пристойно. Если не брать в расчет соседей, которым достались бесплатные пригласительные в первый ряд – слишком близко к сцене. Но это не так? Еще полшага, немного смелости – и ты ступишь в ряды свободных женщин, хорошо зная грошовую цену этой свободы, которая никому не нужна».

Люся увидела себя старой и одинокой. Очень старой и очень одинокой. Вот она бредет одна, в метель, потому что глобальное потепление – это чушь, точнее, жестокая правда состоит в том, что глобальное потепление обернулось глобальным похолоданием, потому что от таяния льдов в Антарк... в Антарктиде?.. ой, нет, в Антарктике, точно!.. в общем, Гольфстрим перестал быть теплым течением и подули злые ветры, и все вокруг застыло, времена года перепутались, и Люся совсем одна, бредет, несет за плечами груз прожитых лет, а острые мелкие льдинки колют ее старое лицо...

– ...Какое вино будем пить – красное или розовое? – спросил Лёша, плохо пытаясь сделать вид, что ничего не случилось.

Не прокатит у него этот трюк, но полбалла ему можно поставить в зачет. Люся, конечно, не глядела в его сторону, но уши навострила и глазки вытерла. Хотелось есть.

– Лю. Ну я прошу прощения у тебя. Я не знаю за что, но все равно...

– Ты никогда не знаешь...

– Пойдем. Пойдем в комнату. Там елка. Новый год придет туда, где елка.

Лю вытерла слезы. Лю решила вернуться. Барханы и верблюды подождут. Они поедут туда вместе с Лёшей.

Вино было пьяное. Оливки крупнокалиберные. Рыбка – м-мм...

– Шампанское опять останется недопитое.

– Да и ладно...

– А вино неплохое, да? Такое терпкое, не «пустое».

– Нет, не плохое.

Это была их фирменная семейная шутка. Однажды, покупая виноград у армянской женщины, они спросили у нее: «неплохой виноград?» Они хотели услышать уверения, что он хороший, а та почти обиженно ответила: «нет, не плохой!..»

– Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю.

Лёша был свято убежден, что чокаться бокалами с новогодним шампанским нужно ровно после двенадцатого удара кремлевских курантов и никак не раньше, поэтому они снова чуть не поссорились.

– Знаешь, что я думаю, – сказала Люся.

– Что? – сказал Лёша.

– Я думаю, что нам не хватает впечатлений. Нам надо куда-нибудь поехать.

– Поедем, Лю. Обязательно поедем.

– Когда?..

 

Лампасик спал в шапочке Деда Мороза или Санты: кто тут у нас главнее – уже и не разберешь, чья это вульгарная красная шапка за пятьдесят центов с белым помпоном, так все перепуталось! В большую шапку как раз поместились задние лапы и одно ухо на круглой башке: наигрался Лампас и уснул, свернувшись теплым кренделем.

Шапку принес Андрюша Раздуев, а до полуночи обещался быть сам, чем немало смутил Бэллу: с Андрюшей, конечно, хорошо, но вдруг проснется Стас и придет, проснется-то он незнамо где, а придет к ней – что она будет делать тогда?

– Лампасик, вставай! Новый год проспишь!

Бэлла уже выбрала из двух вечерних платьев то, в котором ей было не так больно от упавших крыльев за спиной: «Ты снимаешь вечернее платье, стоя лицом к стене. Где твои крылья?..» Бэлла достала из пакета курицу-гриль. Из магазина. С крыльями. Эстергази ее никто не называл, но два крыла и две ноги были в наличии. Бэлла достала из холодильника китайские мандарины. Две бутылки шампанского приветственно блеснули фольгой на горлышках.

Позвонил папа. Шампанское приобретало нужную температуру. Бэлла даже надела платье. Позвонил Андрюша. Поздравил с наступающим. Сказал, что у него все лицо в пятнах. Это ветрянка.

Белка не знала, плакать ей или смеяться: мальчика догнало детство, а ее детство давно прошло, впрочем, это правильно, что он не придет, вдруг придет Стас, но он ей даже не звонит, никто не придет, никто! никогда! никому она не нужна!

«...Где твои крылья, которые нравились мне?»

Почему она раньше не слышала эту песню «Нау»?..

Телефоны молчали все. У соседей сверху завыла собака. Это означало, что семейство «верхних» празднует Новый год не дома. А все прочие звуки радостного оживления в тонкостенном многоэтажном скворечнике не могли заглушить печальную песнь брошенного животного.

Обычно, когда Бэлла распевалась, занимаясь вокалом дома, собака соседей сверху подхватывала ноты и завершала ариозо. Иногда она, собака, затягивала самостоятельно, «отвечая» на телефонные рулады в отсутствие хозяев, тогда Белка просто сходила с ума от этого воя, ну а от такого дуэта сходили с ума и лезли на стену все остальные соседи.

Идти куда-то из дома было поздно. Сжимая в ладони притихший мобильник, уставившись на мандарины неправильного цвета, Белка ощутила странное сходство – не с мандаринами, нет – и поняла, что она сейчас тоже будет выть.

Бэлла разлепила накрашенные ресницы и ощутила неприятное покалывание под правой лопаткой. Саднило. Органза впивалась в кожу холодным металлом. Расстегнутое, но не снятое до конца платье не смотрелось в дневном свете зимнего дня, который изготовился уйти в серые сумерки.

Лампас играл пробками от шампанского, как будто был сыт и доволен жизнью, блестящие кусочки фольги на полу создавали праздничный антураж, бутылки пока деликатно не показывались на глаза, и ...тихо, тихо!.. надо очень осторожно принять вертикальное положение, пока, кажется, ничего не болит, ой!.. Нет, ничего, показалось. Голова тяжеловата, но это так естественно, когда на ресницах столько краски, которую еще не растопили потоки слез. Нет, невыносимо это гадкое железное платье, что так больно впивается в нежную кожу! Надо вспомнить что-то очень важное – анестезия сейчас перестанет действовать...

Да! Он позвонил уже утром, сказал, что не мог дозвониться – сбой связи, линии перегружены, абонент недоступен, слабый сигнал, всего одна черточка, но роуминг недорогой, в Бангалоре жара, все с ума посходили, он тоже, он что-то, кажется, понял, скучает, бедные индусы, обедневшие раджи чуть не потеряли его контрабас в целях наживы, но у них тут еще несколько концертов, а вообще-то достал уже этот Индокитай, свинью есть нельзя по восточному календарю, а корова – священное животное, поэтому он согласился бы даже на магазинные пельмени...

Мобильник заиграл «Пора в путь-дорогу», на экранчике высветилось «Папа», и густой требовательно-добродушный бас прогудел в трубку голосом Деда Мороза:

– Ну давай, сворачивай уже закрылки! Реверс включай – и ко мне!.. Или я к тебе сейчас приеду!

У Верочки был слабый голос ледяной девушки, прыгнувшей через костер. Верочку надо было спасать.

 

Когда-нибудь он научится этой штуке – харизме. Он научится выходить на публику, отстраненно неся впереди себя свой живот, но с особым блеском в глазах, больших и неизменно печальных. А сейчас главное – это Она, музыка. И поворот головы... И нервные струны. И Лора, конечно.

– А, Нанука! – скажут они ему. – Сыграй нам что-нибудь, Нанука! Мы не будем жевать, когда такая музыка!..

– Дорогой! Вот его зовут Гоча! У него сегодня два раза Новый год! У него сегодня именины! Сыграй для него, дорогой!.. – говорят они ему теперь.

И он играет. Пусть они сегодня едят свой крабовый салат без крабов. Завтра они будут аплодировать ему стоя.

Лора была его смычком, продолжением его чуткой руки, пятой струной его скрипки. Как продолжение его руки, Лора собирала хрустящие купюры любого достоинства, чтобы вложить их в успех Нануки. Успех был уже близко. Впереди маячили Кремль и близкие звезды южного неба.

Как пятая струна Нанукиной скрипки, Лора отзывалась движением души на каждую взятую ноту. Вот здесь нужно больше экспрессии! А здесь...

Им бы еще час продержаться. Куранты уже били. Еще чуть-чуть – и все назюзюкаются и начнут бить друг другу морды. Вот этот, с хвостиком, с брюшком и в модных очках, уже почти отъезжает. Надо объявить перерыв. «Почтенная публика! Наш вечер продолжается!»

Наскоро похватав чего-то жилистого в хмурой подсобке, где-то на задворках этого праздника, Лора покормила Нануку салатом «оливье», они запили все это холодным шампанским, по-деловому звякнув бокалами, и Лора снова поспешила в зал – готовить следующий номер. Надо отработать все по минутам, а то недоплатят, как пить дать!

А в банкетном зале не скучал народ. Дискотека была в разгаре. Похоже, современные обработки классической музыки сегодня уже «не канают». Разбитные тетеньки без возраста и подшофе, клонированные одной и той же индустрией красоты, приостановили движения челюстями и стали весело махать мишурой и делать движения бедрами.

Официантики в длинных передниках с напряжением хищников всматривались в движение полезного вещества на тарелках и в перемещение собственно тарелок по столам. Они, как и Лора, любили Новый год за деньги и с одинаковой силой, но по разным причинам, ненавидели тех, кто постоянно роняет на пол вилки, и уже почти не старались это скрывать. В общем, все были при деле.

В это время Нанука мыл белые руки в туалете, а тот, который с хвостиком и с брюшком, обнимал унитаз, как было видно Нануке.

Если бы Нанука мог глядеть на него с другой стороны, то через модные очки он разглядел бы вполне осмысленный и даже трезвый взгляд на унитазы в этом заведении. Портупееву тоже не удавалось расслабиться. Унитазы были поставлены конкурирующей фирмой. Компания «Портупеев и Ко» профукала этот заказ пару лет назад, но теперь-то Портупеев выкажет конкурентам все свое пренебрежение, используя их товар по назначению. Он значительно окреп и завоевывает рынок.

 

Го д разгонялся, спотыкаясь, лениво и вязко, в сумятице непонятных дел и невнятных событий. Плохие новости в телевизоре казались злой шуткой: разве можно так жестоко обманывать людей? Ведь только что был праздник, самый лучший и самый любимый – всем, всем обещано поголовное тотальное счастье! Но фейерверки погасли, а хорошие новости, в отличие от непонятных дурных, не спешили вылупляться на свет. Гороскопы отсроченного действия сложены в стопки глянца – их жалко выбрасывать...

Странная штука – время. До наступления «часа икс» его всегда катастрофически не хватает, а после его тоже нет, потому что еще не пришло оно – время. Видно, время еще не пришло, и Люся грустила... Потом хватишься, а его опять не хватило на что-то важное. Например, на жизнь.

Да нет, это не хандра вовсе, оттого что так мало солнца и погода паршивая. Это просто в рекламном бизнесе затишье. Сезонный спад. Обычное дело. Отсутствие дел.

Кому-кому, а Портупееву грустно не было. Ему было некогда. Друзья его юности обскакали его по всем фронтам. Их портреты мелькали в местном народившемся «глянце», а иногда и на заборах. Один в депутаты намылился. Другой заделался издателем. Третий стал большим ценителем вин и экспертом на этом поприще. Помнит, помнит Портупеев, как «портвешок» в подъезде с девочками они вместе дегустировали! А четвертый – тот вообще продюсер, тьфу!..

Поэтому много было у него дел. Горшки рекламировать надо? Надо. Но это ведь для денег. А для души? А за-ради славы, опять же?.. Портупеев тоже тянулся к прекрасному. Недавно вот в театре был. Какая гадость! Там отвратительный туалет! Чистый Клондайк. Какая радость! Так. Надо отправить Зинку. Пусть проведет полное обследование рынка. Зинаида, кажется, неравнодушна к высокому искусству.

Лёша сидел за столом абсолютно голый и матерился. Перед ним вперемешку лежали какие-то панельки, клавиатура от переносного компьютера, безвременно погасший экран от него же, еще куча деталек без названия и паяльная лампа.

За окном розовое утро на белом снегу – красиво!

Ноутбук сломался. Умер. Тихо и подло. Это катастрофа. Там все: тексты, статьи, кое-что из деловой переписки...

Он был старенький уже. Да не Лёша, конечно! Лёша – лихой Самоделкин, даром что в неглиже. Лужу, паяю, компы починяю. И если бы Люся этого не знала, то испугалась бы еще больше. Наверное, Люся относилась к ноутбуку, как Нанука к своей скрипке.

Люся подошла молча и с минуту стояла тихо, чтобы не мешать. Вообще-то, ей это было несвойственно. Если бы не до боли знакомые серые, с белыми полуистершимися буковками клавиши, было бы решительно невозможно понять спросонья: ноутбук это (был) или автомат Калашникова.

Лёша обернул к ней лицо: продольная складка над переносицей говорила о крайней сосредоточенности. Тут он протянул руку, приподнял короткую Люсину сорочку в мелкие сердечки, убедился, что все на месте, и сказал:

– Наброситься, что ли?

Но выражение сосредоточенности теперь появилось на лице у Люси.

– Как это случилось? – спросила она.

Компьютер давно уже «глючил» и отключался самопроизвольно в самый неподходящий момент.

– Да в «нэт» хотел залезть, а он вообще вырубился! – с досадой ответил Лёша.

Люся налила себе холодного чаю.

– З-зараза! Как тебя засунуть?! – донеслось до Люси, когда она пошла умываться.

 

– «...Эта тема стоит особняком в творчестве писателя» – так наша учительница литературы говорила, Эм Зэ, – сообщила Люся задумчиво.

– Ага, тема особняком, а ты кособняком. Выпрямись сейчас же!.. – сказал суровый муж.

Людмила трудилась над текстом «промо» Ариадны в Интернете, и ей было не до собственного имиджа.

– ...А ты напиши так: «Любые услуги, любые заказы для вас мы готовы криэйтить, заразы!» – предложил Лёша.

Его хлебом не корми, дай поизгаляться. А у Люси работа! Того и гляди Пегас взбрыкнет и ускачет к конкурентам. А надо, чтоб стукнул копытом и высек золотые искры.

– Напиши вот что: «Сценарии. Домашние скандалы». Есть же «Домашние обеды»!

– Я тебе по лбу щас дам! – пообещала Люся, гений креатива. Только куда ей до Стасика: Лампас – Фугас – Рыбий Глаз...

– Полба – это каша такая? – на всякий случай спросил Леша.

В общем-то, какая разница, что рекламировать – унитазы, контрабасы или жалюзи... Главное – концептуально мыслить.

«Многие тут приходили. Но рядом с вами никто не стоял», – призналась вчера Барышева. – «Обижались, плакали и убегали...» Перекокин вот приходил. Неужели и он... плакал?

Пусть все рыдают. Фирма «Люксор» в полном составе будет тоже рыдать – от счастья.

...Кажется, его звали Люк. Если мы что-то напутали, он не сможет на нас обидеться: слишком давно это было.

Однажды Люк лежал под пальмой и размышлял. Ученым не удалось точно установить: валялся ли он под пальмой, скрываясь от палящего солнца или утомившись после охоты на мамонта или на женщину. Однако доподлинно известно, что в те славные времена мужчина охотился на женщину, а не наоборот.

Так вот, растянувшись под пальмой, Люк пялился на упругие длинные листья и удивлялся, каким ласковым может быть солнце.

Когда долго лежишь под пальмой, в голову обычно приходят гениальные мысли.

Особенно если сначала на нее падает вкусный кокосовый орех.

Потирая шишку на лбу, Люк принялся за дело.

Часть вторая и не последняя.

«Где ты был? Опять подрался? С мамонтом? Ой, что это?» – спросила Лю.

Как все женщины во все времена, Лю задавала слишком много вопросов. Одновременно.

Люк посчитал достойным ответа только один и гордо развернул перед ней жалюзи. То есть тогда никто не знал, что это жалюзи...

Когда работать совсем уж не хотелось, Люся сбегала в сочинительство. По степени бредовости экзерсисов можно было ставить диагноз.

...Ну так вот. Я же говорю тебе – налегке.

Стивен Сенди шел налегке по бескрайним просторам России.

Не то чтобы совсем ничего у него не было, нет, болтался на плече рюкзачишко, стильный такой рюкзачок с десятком карманов и карманцев, а в нем, кроме «зеленых», все, что нужно путешествующему по России американцу, чтобы не умереть с голоду: сухое печенье «D&D», несколько баночек лососины с ананасами, пара фунтов орешков кешью, арахисовое масло.

Запивать, правда, приходилось чем придется. Не везде удавалось найти приличное, заокеанского разлива питье, а о том, что такое питьевая вода, здесь почти не знают.

И вообще, странные эти русские: заглатывают бешеное количество калорий, набивая живот всякой ерундой. Одни яйца чего стоят! А мясо, хлеб, с а л о – какой ужас! Неудивительно, что вскоре опять хочется есть и опять не хочется ничего делать!..

Происхождение этого бреда было неочевидно. Люсе хотелось есть. А делать все равно ничего не хотелось.

– Люда! Звонила Барышева, – сообщила в офисе Наташа.

Наташа – такая же многостаночница, как и Люся, только она «на переднем крае» боевых действий по захвату рекламных бюджетов самых упитанных клиентов. Она вполне соответствует требованиям по части ответственности, то есть всегда найдет, что ответить, ей палец в рот не клади – откусит, а также предприимчивости, стрессоустойчивости, коммуникабельности и презентабельного внешнего вида.

– В общем, Люд, она просила убрать из текста слово «бесплатно».

Люся хмурила лоб и хлопала ресницами.

– Интересно, а чем я его адекватно заменю?.. Фигня какая-то! «Безоплатно» что ли? – ответила Люда, усаживаясь за комп. – Даже компьютер высветил ошибку!

Она слышала про этот бзик начальственной дамы: бесплатно – это когда «бес платит»... Видно, были у нее кое-какие дела с этим, который сидит на левом плече... Тьфу-тьфу!..

Люся была с ней даже где-то согласна – в философском смысле, конечно: ничего бесплатного в жизни не бывает. Но как подкрепить ясным и читаемым текстом простенькую рекламную акцию?

– А еще этот звонил, как его... Тупеев, Потупеев... Портупеев, точно! Вот он как раз бесплатно хотел!..

Портупеев был новым клиентом «Ариадны», и его имя еще не попало в «святцы».

– Чего оригинального он хотел?.. Как обычно, и меду, и сгущенки, и можно без хлеба? – не отрываясь от клавиш, съязвила Люся.

– Чтоб, если что... мы бы за свой счет это публиковали, из своего кармана.

– А ты чего?.. – поддерживала Люда крайне содержательную беседу, попутно пытаясь проникнуть во всемирную паутину.

Компьютер подлейшим образом зависал, как раз когда столько работы навалилось. Кажется, «железяки» ополчились против человека.

– А ничего. Я сказала, что я – женщина и у меня карманов нету. Еще он сказал, что завтра сотрудницу свою пришлет, потому что его природного обаяния и благоприобретенной наглости не хватает, чтобы с такими профурами, как мы, общаться.

Последнее Наташка точно добавила от себя.

«...А еще очень хорошее слово – бесконтактно», – подумалось Люсе. Список продолжался сам собою, как подхваченная зараза: бесподобно, беспардонно, безвкусно, беспонтово...

Назавтра дверь «Ариадны» распахнулась и на пороге появилась Зина Голубева.

 

Люся давно все забыла, но встречать ее ей бы не хотелось.

Они учились в одном классе – Люся и Зинка.

Зининой маме хотелось, чтобы девочки дружили, и она кормила Люсю цыпленком-табака.

Девочка Зина всегда была остра на язык, но шутка, повторяемая дважды, очень скоро переставала быть шуткой. Одноклассники, из тех, что поумнее, сдержанно хихикали, но только раз, а потом отворачивались и в свои компании Зинку не брали.

Тогда Зина придумала «Избранное».

«Избранное» представляло собой собрание шуток, приколов и забавных оговорок, без которых не обходился ни один урок. Никому бы и в голову не пришло фиксировать их на бумаге по-канцелярски скрупулезно. Но когда тетрадка была исписана наполовину, она пошла нарасхват, сама по себе став темой любого самого скучного урока, а Зинина популярность значительно выросла.

Что ни говори, Зина Голубева была единственным самоназванным хранителем школьного эпоса, именуемого «Избранное 10 „В“, хотя делать записи в столь редком издании стали уже все, кому не лень. А Зинка еще и здорово рисовала. Как выяснилось.

Когда настало время всем умненьким девочкам поступать в институт, любовь к прекрасному привела ее в Москву. Зина на самом деле поступила в какой-то технический вуз со смешным названием и даже окончила его, в вынужденных перерывах между спектаклями, концертами и прочими биеннале. Сама Илзе ненароком оказалась как-то рядом с ней, и ни одной пылинки не осело на ее безупречном, элегантном черном пальто!

Вернувшись в родной город, Зина не обнаружила ни в нем, ни в себе никаких перемен.

Одноклассницы как-то быстро обабились и, встречая своих свободных подруг, задавали вечные вопросы: ну что, замуж не вышла? и ребенка не родила? и для себя не родила? А от кого – от Мошкина, что ли?

С мужчинами вообще было сложно. В Москве, понятно, некогда было. Да и не так доступны артисты театра и остальные виртуозы Москвы. А здесь...

В принципе, незрелый женский ум выделял портреты мушкетеров и гардемаринов в анти-реалити отечественного кино, а сердце было бессмысленно и легко отдано хирургу Мошкину. То, что Мошкин был хирургом, по теории вероятности вполне могло быть правдой, но, строго говоря, Зине просто нравилось так думать. Похож, похож. Но кто его знает?..

Мошкин каждый вечер выгуливал маленькую собачку, молча выкуривал ровно полторы сигареты – наверное за здоровьем следил, и скрывался в темноте соседнего подъезда. Зина вздыхала и принималась рисовать его в тетради, похожей на «Избранное».

Пока за здоровьем Мошкина пристально и молчаливо следила Зина, некоторые события вмешались в ход истории и помешали им соединиться. Сначала Мошкин завел машину – не знаем, какую – в марках Зинка не разбирается. Почти сразу после машины у Мошкина появилась девица. Она наглым образом вылезала из кабриолета, а потом влезала в него. Вылезала, влезала... Не слишком долго. Мошкин сменил машину. Мошкин сменил девушку. А потом Мошкин сменил подъезд, дом и Зинку. Как отрезал.

Такая злая судьба.

А теперь, то есть тогда, два года назад, Зинка трудилась в одной скучной пыльной конторе...

За окном был апрель. Поздняя весна на границе Европы и Азии вскрыла вены злой зиме, та истекала ручьями, капала водой с крыш и хлябала растаявшим снегом под ногами прохожих. Городские пичужки, пережившие холода, весело дрались из-за булки, брошенной заевшимся малолеткой и отвергнутой маргинальной личностью, что ломала шапку у входа в церковь.

Хорошо было за окном. Из форточки тянуло весной и волей. Солнце высвечивало потеки на стекле (уволить уборщицу!) и обещало скорое освобождение в виде летнего отпуска. Если Светлана Васильевна из отдела согласований не перейдет ей все железнодорожные пути, ее отпустят в июле.

Иногда заглядывала Люська. Появление Люси каждый раз вносило сумятицу и неопределенность в размеренную конторскую жизнь Зины.

У Зинки, по случаю, был большой кабинет с двумя письменными столами, и оба занимала она одна. Когда в один из дней в апреле по растаявшему снегу явилась Люська, Зина как раз переложила свой внушительный бюст с одного рабочего места на другое.

Такую грудь тяжело носить. И по всему было видно, что ей с ней как-то неловко.

«С кем бы поделиться», – вздохнула Зина, вовсе не имея никого в виду, и привычно опустила плечи вперед. «Со мной», – Люся тоже вздохнула, только молча. И выпрямилась.

Врожденная деликатность Зиночки никогда не позволила бы ей опуститься ниже линии плеч ее подруги, прямых, как вешалка, и выше осмеянных ею когда-то «концертно-танцевальных чулок», которые Люся смело сочетала, за неимением других, с очень добротными спортивными туфлями.

Но былое осталось в школьных коридорах, а сейчас «концертно-спортивная» одноклассница сидела напротив канцелярской мышки Зины Голубевой, закинув ногу на ногу, в высоких модных сапогах, в волосах ее задержался весенний ветер, а в словах был... воздух свободы. Кольца она тогда еще не носила – тем лучше для нее.

– А я пятьдесят долларов получила. По курсу ММВБ, – Люся решила поделиться с подругой радостью. Долларами – как-нибудь в другой раз.

– Да? За что? – скучно спросила Зина.

– За использование моего текста как основы. Ну помнишь, я тебе показывала – ту рекламку?

– Кто-то опубликовал в «Городской газете» «Избранное», – вместо ответа некорректно заметила Зинка.

Люся уже не помнила, было там про гонорар или нет. Но грязный намек был очевиден: Люсина тетя работала корректором в той самой «Городской газете». Люся не знала, как реагировать. Но защищаться не стала. Глупо.

«Да-а... Не надо было про доллары», – подумала Люся. Встала со стула и пошла изучать противоположную стену: там черно-белые рисунки очень оживляли казенный интерьер.

– Классно. А это что? – спросила Люся, увидев листок, испещренный буквами.

Буквы складывались в презабавный стишок: там было что-то про королеву, белую мышь, кусочек сыра и про короля, который любил то ли сыр, то ли королеву. Или не любил. Вверху стояло имя автора.

– Ой! А кто это?.. Распечатай мне стишок, – попросила Люся.

Зинка невнятно пожала рыхлыми плечами.

– Ну, пожалуйста!.. – протянула Люся.

– Не знаю. Это дорого будет стоить, – ответила Зинка.

– Да? И как дорого? – оторопела Люся.

– Банка компота. Персикового, – твердо сказала Зина.

– О’кей, – обрадовалась Люся. – Значит, в следующий раз.

В следующий раз персиковый компот остался у Зины. Большая жестяная банка была чуть-чуть примята сверху. Но это ничего. Греческий был компот. «Чтоб я так жил», – пробормотала Люся, как тот еврей...

А стишок тоже остался у Зины. «Принтер не работает», – сказала она.

В следующий раз Люся, против ожидания, вновь получила отказ. Формула «Товар – Деньги –

Товар» в какой-то своей части была неправильной и категорически не работала.

Кроме того, Зинка сняла трубку, набрала номер и стала обсуждать вкусовые достоинства Люсиного компота – Люся даже знала с кем:

– Маш, ну как компот был? – спрашивала Зинка, а Люся слушала так, как будто это был компот из Люси. – Да? А я очищенные персики предпочитаю. Без кожицы.

Маркелова тоже «никого не родила», а потому делать ей было больше нечего.

– Да? Так ты думаешь, это она?.. – продолжила Зина, сидя к Люсе спиной.

Люся уже потянулась за шапочкой, чтобы пойти домой, но передумала. Она покопалась в сумке, подошла к стене с шедевром и встала напротив с блокнотом и ручкой.

Публику не надо было эпатировать. Публика уже была на взводе. Имя пиита Люся записать не успела. Она хорошо его запомнила. Почитайло. Когда у нее будет собственное рекламное агентство, она обязательно пригласит на работу поэта Почитайло. Но это когда-нибудь потом. А сейчас в пыльной тишине совершенно отчетливо прозвучали вот эти слова:

– Мотай отсюда! – сказала Зинка.

Люся встретила ее через неделю, случайно, на улице. А потом еще через две. Оба раза Люся прошла сквозь нее, глядя прямо в лицо.

Когда-нибудь, некоторое время спустя, когда ей будет... лет девяносто, Люся научится не придавать значения таким пустякам. Она пройдет специальный тренинг, называемый очень жизненно – жизнь. Без-о-плат-но. Она не возьмет с собой ни одной, даже самой завалящей обиды. Обидеть нас могут только самые близкие люди. Если они есть. И мы обижаем всего больнее только тех, кого любим. Если любим. Все остальное – не плюй против ветра.

Между прочим, ходил слушок, что это именно Маркелова опубликовала «Избранное» в «Городской Газете» и получила гонорар.

И... ей, наверное, показалось: шевельнулось что-то в смятенном лике. Все же не доводилась Зинка сестрой Буратино.

 

Лёша спал «на жердочке». Он всегда так спал, когда не спалось Люсе, и она вертелась вокруг собственной оси, методично и настойчиво загоняя его в угол дивана.

«Один унитаз, два унитаза, три унитаза...» – считала мысленно Люся, отчаянно пытаясь заснуть. Но мысли о маркетинговой стратегии Портупеева и попутное обдумывание меню на предстоящий день рождения мужа, примерно где-то через полгода, не давали Морфею никаких шансов. Портупеевские унитазы выстраивались ровными рядами, уходя в перспективу. За ними, мощными белыми торсами заслоняя груды прочего фаянса, керамики и современных сплавов, шли акриловые ванны. «Это очень серьезный бизнес» – звучал голос Портупеева, и черты его незаурядной личности, в отличие от унитазов, слегка расплывались перед мысленным взором Люси...

Как мы будем позиционировать Портупеева? Фирма с мировым именем, которую он представляет, – поставщик двора Его Величества. Сколько у них в городе «Величеств»? Один, два – и обчелся. Диссонанс налицо. Скромнее надо быть.

...Если к фаршированным шампиньонам добавить сливки, то все вместе станет похоже на жюльен. Шампиньоны складывались аппетитными горками прямо в белоснежные акриловые ванны. Сверху падали кружочки ананасов, тонко порезанный сервелат, салатик с крилем и вегетарианский салат.

Мысли о фаршированных шампиньонах привели Люсю к холодильнику.

Некоторое время она боролась с собой, пытаясь переключиться на величественные горшки, но шампиньоны победили. Ночная трапеза не тянула ни на поздний ужин, ни на ранний завтрак. «Какая распущенность!..» – сказала бы тетя Агнесса. В ассортименте были: вчерашний хлеб, подсохший сыр, майонез и одинокий огурец в банке.

«Бывали времена и получше», – подумала Люся, стряхивая крошки с пижамы, и припомнила совсем некстати, как славно сочеталось натуральное сухое «Ле Деньер» с жареной курочкой и группой «A-ha» при свечах. Но так тоже сойдет. Теперь ей наверняка удастся заснуть.

Круглые настенные часы показывали три с минутами...

«Один унитаз, два унитаза, три унитаза...»

А Портупеев – дурак.

Разве похож на дурака человек, который играет в Го ?

Бог его знает, на кого похож Портупеев. Какой-то он нетипичный.

Расставшись с предыдущей пассией, Портупеев отрастил волосы. На голове. Его девушка твердила ему, что мужчина должен быть всегда аккуратно подстрижен. Но «стрижка, брижка и уклажка» не входили в жизненную программу Портупеева на каждый день. Поэтому сначала он проигнорировал утомительное обрезание волос, а потом и собственно девушку. Наимоднейшие очечки с прямоугольными линзами и справный животик довершали и уравновешивали образ Портупеева.

Портупеев потянул за пуговицу на животе... Он давно не надевал этот костюм. Если застегнуть, будет морщить.

Надо новый костюм. Может быть, «Черутти»? Сейчас все носят «Черутти». Он был из тех мужчин, кому это важно. Он, как и Люся, тоже хотел быть «в картинке». Чаруйте меня! Чаруйте!

Люся иногда очень страдала оттого, что она не «в картинке». Ей хотелось бы примерить на себя все глянцевые журналы сразу. Она не видела в этом ничего дурного. Она, конечно, знала все имена наизусть, но что толку? Потрогать на ощупь она их не могла. То есть могла, конечно. Но зачем? У них большой город, хоть и за много тысяч километров от Третьяковского проезда. Только ей денег все равно бы не хватило.

Вот Лёше, например, это на фиг не надо. Я даже не извиняюсь. Стасу, может, и надо. Он пока не думал. Ему некогда. Его пока устраивает его бейсболка. И бабочка как концертный вариант. Нануке? Нанука тоже не знает. Пусть Лора решит.

А вообще, скоро японцы придумают третье измерение для игры в Го. И виртуальные унитазы. И все будут жить совершенно виртуально.

Бизнес целиком переместится в Интернет. И тогда Портупееву не надо будет глядеть на перхоть Финкельштейна. Костюмы будут не нужны. Да, но тогда он не будет видеть и Зинкину грудь! Правда, она и так все время ее прячет. И Люсины ноги будут встречаться ему гораздо реже. А эта ходит все больше в джинсах...

Неправильно оно.

...Теперь не спалось Лёше. Еще бы, белый день на дворе. Хоть и выходной. Тени от деревьев на снегу стали заметно короче. А снег перестал быть розовым.

Люся сонно прителепалась на кухню, недовольно поглядела на неправильные часы и заглянула в экран реанимированного ноутбука через Лёшино плечо.

Лёша читал с экрана и на жену не глядел. Все-таки он у нее трудоголик. Люся прищурилась. «Спиннинг согнулся в дугу. Резкие мощные удары по воде – и рыба устремляется поперек течения. Я действую грамотно. Наконец мой противник сдается. Когда рыба оказалась в садке...»

Все понятно. Пошла спать обратно.

Его рыбка вернулась в теплый невод. И досматривает сны о блестящей чешуе.

 

Чувство реальности приходило к Люсе обычно не с первыми лучами рассветного солнца, не с назойливым пиликаньем будильника и даже не с адским шумом от соседей сверху, решивших в который раз поменять батарею.

Реальность приобретала реально зримые очертания, когда Люся добавляла несколько диоптрий к возможностям своего зрения, слабого с детства. Попросту говоря, Люся надевала мягкие контактные линзы, и ее контакт с внешним миром обретал четкие формы.

Не то была Бэлла. Она тоже не отличалась остротой зрения хищной птицы, но при этом ничего не надевала. «Как она выходит на сцену?!» – недоумевала Люся.

Бэлла не просто не видела лиц, обводя зал блестящим и искренним взором. Она... не хотела их видеть.

Да, этот непостижимый обмен энергией, это приятное волнение, которое поднималось и кружило голову, словно пузырьки шампанского, перед каждым выходом на сцену – все это было... И в этом был высокий смысл. Но лицо вот этой дамы в четвертом ряду слева – нет!.. нет!!! Уберите! Сотрите! Убейте!

Наверное, Ван Гог, оставивший стертые овалы вместо лиц на некоторых бесценных своих полотнах, имел собственные соображения на этот счет. Забыл? Некогда было? А может, ему было скучно?..

Белке было страшно. А вдруг эта дама в четвертом ряду слева сегодня так же несчастна, как и она? Только ей ведь не надо петь. Вдруг она смотрит на Бэллу в ее блестящем платье печальными и злыми глазами? Нет, она не должна этого видеть. Она не успеет себя защитить. Она не успеет выпустить иголки.

«Будь собой!» – затвердили все вокруг, следуя негласному коду. А имели в виду свое, а как же иначе? «Будь звездой!» – звучал и резонировал в Бэлле папа. «Кыш под лавку!» – говорили в Белке мамочкины гены. Дитя двух противоречий, Вера росла застенчивой звездой, и чем громче звенел ее смех, тем больше ей хотелось спрятаться.

Но колесико вертелось, Белка бежала, распушив хвост, спрятаться не получалось.

Детская песенка крутилась в голове и не отставала. Невероятно! У нее партия со сложными фиоритурами, а тут – заводна-я! ...Плохо ей, плохо! Шла домой боса-я!

Чего они ждут от нее – там, в зале?.. Она ничего не может им дать. Она, конечно, выйдет на сцену. Она «включит автопилот», как учил ее папа. Но пианист не играет пальцами. А извлечение звуков посредством напряжения голосовых связок еще не есть пение. Разложили себя на бархатных креслах, закрывая одни благородные потертости другими, неблагородными, выплюнули деликатно жвачку и приготовили глаза и уши, чтобы внимать.

Вообще-то, выходя к людям в блестящем концертном платье, Бэлла наносила им минимальный ущерб. Зато теперь вы знаете, кому предъявить ваши счета. Это Стас Свенягин.

Если бы Бэлла работала учительницей – она придушила бы всех этих детей. Если бы она работала врачом, ее пациенты мёрли бы, как мухи, от неизвестных болезней. Не попадайтесь ей на пути, если она кондуктор трамвая.

Присмотритесь! Кто портит вам жизнь? Где ваше чувство реальности? Это все они – недолюбленные женщины! Они грубят вам в общественном транспорте, нелюбезны в присутственных местах и придавят вас взглядом, если вы просто пройдете мимо.

Самые «продвинутые» нахамят вам с улыбкой и получат свое удовольствие. Не вините их – у них есть только это.

Их много. Не стойте к ним в очереди, не покупайте у них булочки, не верьте их словам. Они профнепригодны и не пригодны вообще, оттого что несчастны.

 

Бэлла рисовала губы, и фам-фаталь проявлялась из негатива вместе с четким контуром карандаша и густой «взрослой» помадой. В гримерке был полумрак, только большое зеркало было хорошо освещено, перед ним и сидела Бэлла Шмель.

Она была одна. Сегодня она поет «Ариадну». По левую руку, как обычно, горела белобокая свеча, и аромат ванили распространялся по служебному помещению. Язычок пламени отражался в зеркале, маленькая иконка в углу столешницы тоже принимала свет живого огня и отражала его золотым тиснением. Вот-вот объявят ее выход. Вообще-то это против правил, но, уходя, она, так и быть, сложит губы трубочкой и задует свечу.

Губы Белки – по-детски нежно очерченные, маленькие и пухлые, особенно нижняя, с поперечными складочками, в которых столько естественности, когда они «прорезываются» через тонкую вуаль краски для губ, такой, впрочем, ненужной, очаровательно бледные, безо всякой краски, в контрасте с оливковым тоном ее кожи. Нарисованный рот сразу делает ее женщиной-вамп, этакой фам-фаталь. Зачем?.. Грим – понятно, но зачем она проделывает это всегда?..

Бэлла отложила карандаш, привычно и правильно обвела яркой помадой внутри контура, как вдруг слеза, крупная и красивая, как кристалл Сваровски, начала разъедать грим. Через другую слезу, как через увеличительное стекло, было хорошо видно вытянутое лицо Стасечки. Как же он опешил, бедняжка, там, на лестнице, и страх, самый настоящий, неподдельный страх заплескался в его глазах!..

Бэлла медленно берет тюбик, снова подносит к губам и начинает обводить им рот – задумчиво и с настойчивостью маньяка вдавливая помадный стержень в бледное отрешенное лицо.

...Молодая администраторша Ира одернула на себе пиджачок, купленный со скидкой, и решительным шагом направилась в третью гримерную. Не любила она Бэллу, но, чтобы занести ей программку, ее необязательно было любить. Она вообще любила в этом городе только себя, не было у нее тут больше никого. Только это ведь не повод проторчать всю свою молодую жизнь в Большом Кукуево, где она сподобилась родиться, не правда ли?

«Если она опять палит свечу, я точно скажу директору!» – думала Ира, впечатывая шаги в пол. У нее хорошо получилось бы фламенко. Надо ей об этом сказать. Впрочем, Ирочка уже решила для себя держаться подальше от искусства, особенно малобюджетного. В эти пыльные кулисы не завалилось ни одного золотого ключика для нее. Валить отсюда надо! В большой бизнес!.. Уж там-то... Вот в рекламе, кажись, хорошо.

Девочка из деревни слишком скоро стала надувать перламутровые губки и смотреть на всех свысока. Но сегодня Бэлла щелкнула бы ее по носу, по этому вздернутому носику, который вечно лезет не в свои дела!.. Уж она сбила бы с нее спесь! Она бы расхохоталась прямо в это мелкое личико, если бы только она могла!.. Она бы... Она... Но... «Стасечка, ты сволочь!.. Не могу без тебя-я-а!!!»

Когда дверь гримерной приоткрылась, Бэлла могла оценить проявление одной и той же человеческой эмоции на двух разных лицах за один вечер. Могла бы, если в не была так захвачена собственными страстями.

Второе явление, правда, было больше похоже на неподдельный ужас на оторопелом лице этой бесцветной дурочки. Черно-белый Хичкок и много красного цвета. Она ведь не знала, не могла знать, что это всего лишь помада. Всего лишь краска для губ. Всего лишь Бэлла.

Спектакль задержали на двадцать две минуты.

Занавес. Дайте занавес!

По ту сторону кулис Стас Свенягин бежал из театра без оглядки. И зачем он только приперся туда сегодня? Ах, да! День аванса. Получил «аванец» и рваную рану души от Бэллы. Он не подумал, что сегодня у нее «Ариадна». Она прожгла его взглядом, а он... испугался. Да! Да! Схлопнулся бы! Провалился бы через два пролета! Как глупо!..

Некомфортно было Стасику, и он прибавлял и прибавлял шагу, все дальше отбегая от театра, от Бэллы. Что ей нужно?.. Что нужно ему?.. Он не знал. Ему было некогда. Он никогда прежде не думал о таких вещах...

 

Стасечки не было. После примечательной встречи с Бэллой на служебной лестнице в музыкальном театре он не звонил и не приходил. Впрочем, это было не ново. «Эта песенка стара – позабыть ее пора...» – сказала бы Люська.

Бэлла глушила тоску, как могла.

Лампасик подумал, что наступил март.

 

– Давай сделаем ребеночка.

– Когда?

– Ты заведешь машину, съездишь за хлебом...

– А ты не хочешь пойти за хлебом?

– Нет, там холодно. ...Потом я тебя подстригу, потом полюблю, потом ты пойдешь жарить рыбу.

Рыбу жарить в их доме было сугубо Лёшиным делом.

– Ну да!! Потом мне только рыбой и заниматься!.. И какая ты прагматичная, Лю!

– ... Скажи мне что-нибудь хорошее.

– Все будет хорошо.

– Нет, ты мне что-нибудь приятное скажи!

– Жареная рыба.

 

Женский туалет музыкального театра оправдал лучшие надежды Портупеева. «Храм искусств все-таки...» – вдохновляясь этой мыслью, он отправился прямиком в дирекцию.

Директор музыкального театра Иаков Израилевич Финкельштейн сидел в высоком кресле из кожзаменителя в собственном кабинете под вывеской «CHIF». Отчасти это было шуткой мастеров искусств, отчасти знаком особой продвинутости местного менеджмента в сторону американского искусства управления. Оставалось ввести должности супервайзеров по всем несущественным для высокого, собственно, искусства линиям и оставить место для художественного, так сказать, руководства. Умыть руки. Освободить голову. Или наоборот: умыть голову...

С головой же, натурально, был бардак.

Узнав, зачем по его душу пожаловал Портупеев, Иаков Израилевич схватился за нее – за голову – и возопил в лучших традициях системы Станиславского. Вот за это в глубине души Портупеев и не любил театр.

К тому же музыкальный был театр. И выступление директора вполне можно было классифицировать как оперетту.

– Вы что, с ума, что ли, сошли?! – пропел Финкельштейн, трогая пухлой ухоженной ручкой свою лысеющую голову. – У меня театр! У меня сплошные драмы! Я того и гляди погорю! Мне противопожарную систему надо, у меня высокое искусство, наконец, а вы мне про сортиры!!!

«Странно, – думал в этот момент Портупеев, глядя на Финкельштейна, – волос на голове мало, а перхоть...» Он непроизвольно коснулся рукой своей прически. У него тоже начинали редеть волосы. Надо проверить печень.

Н-да, не получился разговор «о высоком». Странно все же устроены люди. Неправильно устроены.

Надо пробивать тендер. Подумать, кто у него имеется в местной Думе. Или ограничиться заместителем мэра? Они вместе играют в Го. А Думе все равно не до Портупеева. Они там проблемами детского алкоголизма заняты. Запрещают продавать пиво в ресторанах. До чего дошло – на днях пришлось прийти со своим! А что? Очень хотелось пить после Го...

– Го-олубчик! – так Портупеева еще никто не называл, и он напрягся. – Постойте, голубчик! У меня катастрофа! Ре-монт!!! – так и произнес, раздельно и значительно, пропел почти.

«Ремонт, стало быть?.. – осмысливал Портупеев, и тихая радость наполняла его душу. – Что же он сразу-то не сказал? Дорогуша! – он почти полюбил Финкельштейна. – Где ремонт – там и унитазы!»

А Яша-то Израилевич убивался-таки напоказ. Даром что денег ему муниципалитет дает на все дела. Ведь что такое ремонт?! Их всех, включая хрупких флейтисток, отправят морозить ж... на Крайний Север или в Верхнее Кукуево, на худой конец.

Тогда все. Артисты разбегутся, и петь останется только Финкельштейн.

 

Подойдя к определенному возрасту, человек не перестает делать удивительные открытия.

Одно из недавних открытий Портупеева было сделано по фотографии.

Так случилось, что ему пришлось поменять паспорт. Уже получив ксиву, Портупеев, как все нормальные люди, открыл заламинированные страницы с изображением себя, чтобы полюбоваться. И все бы хорошо, только что-то смутило Портупеева, он и не понял сразу, что именно. Открыл еще раз.

Он делал снимок в приличной студии, а тут такое!!! Уши!!! Разные!!!

Нет, они оба принадлежат Портупееву, без сомнения, но оттопыриваются совершенно по-разному – одно больше, другое меньше. Портупеев подошел к зеркалу, навешенному на дверцу одежного шкафа изнутри, и сделал сам себе «фас».

Как он раньше этого не замечал? Если бы рядом по жизни была умная женщина, она бы сказала, что такая асимметрия – признак гениальности. Но умных рядом не было. Дуры одни!

В офисе было скучно.

Зина Голубева украдкой раскладывала надоевший «пасьянс» в компьютере. С прошлой работы ее выгнали за то, что она откровенно гоняла в «ралли», водрузив бюст перед клавиатурой компьютера, и на вопрос начальницы: «А чем это вы занимаетесь?» – всего однажды нагло ответила: «В „ралли“ играю». А что, не видно? Стерва!..

Зазвонил телефон.

– Портупеев и Ко, Зинаида, слушаю вас-с! – ответила Зинка. Опять рекламации всякие будут предлагать. Ой, ну хоть какое-то развлечение!..

Она уже выучила про маркетинговую стратегию и другие умные словосочетания, но рекламные акции с рекламациями все же путала.

– Да. Нет, – продолжала Зина, не отрываясь от «пасьянса». – ...А какая у вашего журнала целевая аудитория? Нет, мы не будем поздравлять всех мужчин с двадцать третьим февраля. Нам наш адвокат не рекомендовал никаких выступлений ранее пятнадцатого. И вообще, вы не в нашем формате. Очень прекрасно. Да. Нет. Нет. Всего вам доброго.

Надоели!

Все равно «пасьянс» лучше, чем весь этот пресный глянец листать. Как Ритка из отдела продаж. Засилье гламура вызывало у Зины неотвратимое желание надеть паранджу. Эта – в этом платье, а этот – в этих ботах. За миллион евро. Фу!.. Ей столько не платят.

«Для успешного ведения дел Рыбам потребуется вступить в контакт с женщинами...» – Портупеев не дослушал, выключил радио. С сомнением поглядел на Зинаиду – она как раз вошла с бумагами.

Второе из недавних открытий Портупеева заключалось в следующем: он хочет не всех женщин. Вот, к примеру, Зинку он не хочет. Титьки у ней, конечно, ничего – большие. Но... не хочет.

А хочет он Финкельштейна. В смысле, театр его. Причем целиком, вместе с его ремонтом!

– Зинаида! Звони в «Ариадну»! Нам нужно имя!

 

Стас хорошо запомнил тот день, когда от него ушел отец. Ему было шесть лет, и ушел он не от него, а от его матери, но в тот день маленький Стас стал взрослым. Бывают такие взрослые дети...

Отец пришел с работы, молча сложил чемодан, забрал виолончель в фигурном футляре, присел перед Стасом на корточки, поднял мягкой ладонью челку над его лбом, заглянул в глаза, поднялся и вышел за дверь. Все. Больше Стасик ничего не видел и не слышал – ни объяснений, ни ссор, ни воплей, ни слез, ни слов. Мать поплакала немного, а потом губы ее стали еще тоньше.

Когда он стал чуть постарше, мать завела большую собаку экзотической породы, чтобы она приносила щенков, а щенки приносили бы деньги. Зарплаты научного сотрудника заштатного института на жизнь не хватало.

Стасик помогал выгуливать Мону, кормил ее и играл со щенками – они действительно «приносились». Но вот беда! Только он успевал привязаться к щенкам, как их отдавали по одному, отнимая их у него и у Моны. Приходили чужие люди, разглядывали его счастье и забирали.

Хорошо было, когда им что-то не нравилось: они хмурились, цокали языком, качали головой, торговались и иногда уходили, оставляя в корзине мягкое, живое и теплое, что так нужно было ему и Моне. Но когда-то корзина все равно пустела, и ему так недоставало этой милой возни и поскуливания за дверью, как его матери иногда вдруг казалось, что вот сейчас, в эту минуту ей не хватает пения отца в ванной. Стасик плакал, Мона тоже, а через некоторое время история повторялась.

С отцом Стас виделся редко. Когда он вырос, он узнал, почему тот ушел. Однажды репетиция в оркестре закончилась раньше обычного, папа пришел в лабораторию к маме и увидел ее научную работу. Он был так впечатлен, что убежал сломя голову из института и из дому.

Что ж, кому-то надо умерщвлять белых хорошеньких мышек.

 

Портупееву нужно имя. Срочно. Нет, какое-то имя у него уже имеется. Как у всех людей, по паспорту. Тому, который «с ушами». Ему нужно имя для его нового бизнеса. Диверсификация у него. Это ничего, что звучит как диагноз. Зато обещает хорошую прибыль. Он уже все просчитал. Если он сам будет штукатурить сортиры, ему легче будет ставить там свои унитазы. И писсуары. И биде. И ванны. Акриловые.

Портупеев метил территории, как Лампас тапки. В полном соответствии с правилами игры в Го.

«Гошники» будут им гордиться. Для этого ему нужно звучное название для его новой фирмы.

Ради Портупеева Люся полностью погрузилась в профессию: нейминг, брендинг, а также мямлинг и хрендинг захватили теперь не только самого креативного директора, но и ближних. Поблизости был только Лёша, и деться ему было некуда.

Люсиных названий было мало. Но это были перлы. Лёша измарал кучу листов А-4, и его «нейминг» нужно было просеивать через крупное сито. В куче навоза иногда сверкали бриллианты.

Неисповедимы пути. Муки творчества настигают нас в неожиданных местах. Когда «поперло», Лёша отмокал в ванне, а Люся чистила зубы.

– У меня есть классное название, – сказал Лёша, перебивая успокаивающий и мерный шум падающей воды.

– ...Да, нормально, – согласилась Люся. Когда ей нравилась чужая реклама, ей всегда казалось, что она придумала ее сама. – Звучно. То, что надо. Вот это они и выберут.

Не так уж много прошло времени. Название испарилось. Исчезло. Утекло. А все потому, что в ванной не водится бумаги и ручки. Два разумных вменяемых человека напрочь забыли какое-то там слово. И не могут его вспомнить даже за деньги.

Да быть такого не может! Что за фигня?

Прошло два дня.

– Ты не вспомнил?..

– Не-а. А ты?

– Вспоминай! Это все же твое название! Какой у тебя был ассоциативный ряд?

– Что-то про дизайн... Потому что потом возник «Господин Оформитель».

– Знаешь что? Тебе надо вернуться в те же обстоятельства. Залезть в ванну и воду включить. Я даже могу еще раз почистить зубы.

– Да я уже мылся. Не помогло.

– Я точно помню, что там было «эм», «зэ» и «ка». Звучно так получалось. Что же это за слово?

– С отделкой точно было связано.

– Покраска. Побелка. Раскраска. Замазка...

– Подходит только «Мурзилка».

– Супер. Но «Мурзилка» будет против.

– Да, придется добавить в конце «-с». На литовский манер. А то не пройдет проверку на патентную чистоту.

– Приукрасим жизнь. Отлакируем действительность... – Люся вовсю творила слоганы. Без предоплаты.

– Фирма «Морковка». «Строим ловко», – не уступал Лёша.

– Ты такой красивый, когда думаешь! И такой страшный, когда вопишь на меня!.. – Люся погладила творческого мужа против шерстки.

– Я всегда красивый! Я всегда думаю.

– Ну, ты не вспомнил?

– Не вспомнил. «Банановый Домик».

– Хорошее название для детского сада. Взять бы заказик на название для детсада. Только у этих денег никогда нет. Разве что по бартеру. А когда ж такое будет?.. – не без грусти сказала Люся.

– Да-а, – мечтательно произнес Лёша, – детский сад «Матерок»...

– А как тебе «Церетели»?

– Круто. Такое все большое.

– Ага...

– Только, боюсь, он тоже будет возражать.

– Кто, Портупеев?

– Церетели.

– Тогда «Сиська-Строй».

Лёша потрогал жену за то, что у нее было.

– Кончай хулиганить! Нам надо работать.

– Нам?.. Это знаешь что значит? «Стройные Сиськи».

Люся была серьезна, как никогда.

– Люстра, – сказал Лёша. Он тоже стал серьезен.

– Что люстра?

Люся посмотрела на люстру с опаской. Снизу вверх. Надо залезть на табуретку и стереть пыль. Завтра.

– «Люся Строит».

– А-а... Понятно. А где «а»?

– А-фигительно. А-дна.

– Не хочу «адна»! Я с тобой хочу.

– Ну, корпускула, давай, двигайся уже ко мне!

 

«Жизнь не так проста, как она кажется. Она гораздо проще», – вздыхала Бэлла-философ.

– Я не такая возвышенная, изысканная. Хочется, чтобы кто-то меня гладил, говорил, какая я прелесть, и когда это исчезает, жизнь становится бессмысленна, – говорила Белка самой себе.

– Охренительный трубач из Москвы приезжал!.. – сказал Стас, оправдывая очередной «игнор» и долгую дорогу к Бэлле.

Ну да! Трубач – это о-го-го! Бэлла отчетливо увидела, как все одинокие тетки из Стасикова оркестра, прознав о приезде новой приглашенной звезды мужского пола, нарядились во все лучшее и прогуливались по фойе перед репетицией.

Что ж, она в более выгодном положении. Сегодня Стасик принадлежит ей, а на трубача мы еще посмотрим.

Французскую манеру игры на контрабасе описать было почти невозможно!

Процесс приготовления и употребления ризотто с овощами прерывался не раз, и Бэлла пожалела, что не отдала предпочтение на сегодня французской кухне – как-то там у них поспокойнее по части французской манеры – не надо все время помешивать.

За время, что Стасик упивался баснями про бас, можно было заказать лягушачьи лапки лягушек, изловленных сей момент в предместьях Парижа, или улиток, собранных завтра в полях Юга России.

Ничего удивительного, что по пути от кухни до спальни Стасик немного устал. Ну, устал мужик от ризотто. С кем не бывает?..

Погладил Бэллу по ножке, отвернулся и заснул. Бэлла страдала.

«Ты че такая трудная?» – сказал Стас утром. Ушел, конечно.

 

Случайные люди не играют в Го. Они не играют ни черными, ни белыми, не выстраивают стратегии, не вынашивают планы, не носят модные шмотки, не заезжают в ресторан на бизнес-ланч, а только путаются под ногами.

А неумолимо лысеющих мужчин вокруг так же много, как и котов. Этот был модный. Очень. На нем была изящная удлиненная дубленка и брюки с тонкими белыми полосками. «Человеком надо быть!» – бросил он кому-то позади себя, там, где припарковал машину. Вот возгласом этим он и привлек внимание Люси.

Люся тоже оказалась на пересечении неких линий в этот день, но ее траектория была совершенно независима.

Лица его Люся не рассмотрела, да и надо оно ей? Он легко вбежал, впрыгнул по ступенькам в двери престижного ресторана, и в движениях его была известная грация.

Только почему-то было впечатление, что элегантные брюки едва закрывают щиколотки, разумеется, в носках нужного цвета, и не вполне достают до модных туфель.

У Люси был свой интерес в «Патио». «Патио» – тоже клиент «Ариадны». А потому Люсю ждал в «Патио» пусть и не ланч, но бизнес.

Клиенты путались друг у друга под ногами или, что еще непонятнее, друг с другом, они путались на пересечениях всех линий, как черные и белые камни на поле Го, потому что за два столика от Люси какая-то сволочь отпускала в воздух колечки зловонного табачного дыма, и это был Портупеев.

Директор ресторации сей – редкий трудяга, но через пять минут он точно освободится, а пока движением перста он распорядился подать Люсе чай в керамическом чайнике. Люся оглядывалась по сторонам, переводя взгляд с предметов на людей и обратно.

Чай оказался с медовым вкусом, но без меда. Держа в руках увесистую чашку, Люся перестала чувствовать себя глупо. Тем более что никто не запрещал ей прислушиваться к умным разговорам. Слово «тендер» заставило ее чуть пристальнее поглядеть в сторону Портупеева. Он уже перестал курить, но расслабленным не выглядел. А вот его компаньон, казалось, пребывал в полном релаксе, и в облике его промелькнуло что-то знакомое.

А это он и был – «неумолимо лысеющий». Брюки его в тонкую полоску уже были не видны Люсе. Зато лицо теперь попадало в видоискатель. Это было лицо человека, который ел икру на завтрак. Зернистую, лососевых рыб.

Один раз Люся ела икру на завтрак. Ей посоветовали кушать икру, чтобы поднять лейкоциты. Ей понравилось. Потом что-то громко бурчало в животе с непривычки. Но приятно. Она так увлеклась процессом, состоящим из лопающихся на языке и нёбе упругих икринок, что опаздывала, как всегда, на деловую встречу.

Она придет, и ее спросят: почему она опоздала? Она ответит, что ела икру. На завтрак. А ей скажут: ложками, что ли? Она ответит: нет, ножиками. Это как? Это когда берешь хлеб. Хлеб должен быть вкусный. А то лейкоциты не поднимутся. Намазываешь маслом. А потом этим же ножиком подцепляешь икру из банки и кладешь на хлеб...

Запах чесночного хлеба, что пронесла мимо некрасивая официантка, сбивал с ног, но Люся предусмотрительно поела дома и готова была обсуждать рекламу заведения с его директором совершенно беспристрастно. Реклама не должна быть похожа на рекламу других заведений. Мало того, она не должна быть похожа на рекламу вообще. «Сделаем», – убедительно сказала Люся директору и отхлебнула чай из чашки. Без меда. «Почему они все как на подбор?..» – рассеянно думала Люся и непроизвольно прислушивалась к негромкому разговору за два столика от нее.

«Подвижки», – сказал «неумолимо лысеющий», а Портупеев чему-то обрадовался. Подвижки – это от слова «подвиг». Это маленький подвиг. Это слово очень любят чиновники. Как и хитрое слово «практически». Оно ни к чему не обязывает. Оно всегда выдает желаемое за действительное. Только об этом никто, практически никто не знает.

А официантки в «Патио» – и правда дурнушки. Но милые, услужливые, что называется, без претензий. У руководства там концепция такая: официантка не должна быть красивее гостьи – не ее это дело.

«Ой! Ну их всех в баню!» – думала Люся.

Баня «Путь к себе» была обычным «продолжением банкета» не только для Портупеева. Здесь удобно было решать некоторые деловые вопросы. Без галстуков.

А надоели акриловые ванны! Помыться по-человечески требовала душа. С березовым веником и чтобы травками дышало горячо от каменки.

– Ты заметил, что нынче на заборах пишут?.. – спросил чиновник.

– Ха! Давно я надписи на заборах не читал! – отреагировал Портупеев.

– Намекаю. Слово из трех букв. Но не х...

– Заинтриговал, заинтриговал!.. – Портупеев сдавленно засмеялся, а отсмеявшись, махнул пухлой ладонью – Ладно, хорош...

– А я скажу тебе: лох!!!

Портупеев напрягся и плотнее завернулся в простыню. Кто это здесь лох?!

– Слово из трех букв, новейший русский неологизм – лох! Самый что ни на есть! Вот его, родимого, надо брать голыми руками, без причуд и прочего «пиара». Это мое тебе слово.

Чиновник сбросил войлочную шляпу и простыню, открыл дверь парилки и с довольным воплем ухнул в холодный мозаичный «лягушатник».

– А впрочем, можешь поиграть в эти игры. Ну спонсором каким-нибудь выступи, только поскромнее, поскромнее... Сиротам без нас помогать не надо, ну, ты понимаешь... Гражданское общество тоже не надо строить. Короче, не парься, Портупеев!

 

«Ты негодяй! Но ты об этом даже не догадываешься. Ты не дорос до „отношений“. Ты ничего об этом не знаешь. Ты никогда никого не полюбишь. Таким, как ты, этого не дано. Ты маленький и убогий. Мне жаль тебя! Я забуду о тебе. Я обещаю это самой себе! Я ждала тебя каждую минуту. Но теперь тебе не обломится. Финита ля комедиа! Больше не твоя – Бэлла». Кажется, так. Она не стала перечитывать, чтобы не передумать. Отправить. Стасечка. Удалить. Удалить! Удалить!!!

Телефончик отозвался неожиданно скоро. Стасечка, конечно. Бэлла даже из рук его не выпустила. Палец на кнопке – нервы на крючке.

«А вот возьму и приду!» – высветилось на телефоне и Бэллка, начав с саркастического сдержанного «ха-ха», впала в безудержное веселье. Она хохотала как одержимая минут пять, и только Лампасик, прокравшийся на неожиданный шум через полуоткрытую дверь, мог заподозрить Бэллу в игре на публику, но публики не было, удивленная кошачья морда не в счет, поэтому Лампасик не мог... Он пялил со сна глазищи и встряхивал ушами, словно желая отмахнуться от наваждения.

Успокоившись, Бэллка подняла с дивана мобильник, улетевший туда в порыве столь неожиданных страстей, и нащелкала: «Ты как Степа Лиходеев. Ладно, давай завтра. Рано вставать» – Отправить – Стасечка.

Вряд ли Стасечка помнил, кто такой Степа Лиходеев. Не знал он Мастера, не знал или забыл. Не знал он и того, что Андрюша Раздуев уже стоит у двери подъезда с кодовым замком. И у него есть твердое желание не возвращаться домой до утра.

 

Однажды в Эрмитаже произведение искусства произвело на Люсю неизгладимое впечатление.

Впечатлить чувствительную Люсю в тот момент было легко, будь это даже изображение бетонных блоков, брошенных в чистом поле строителями коровника на тысячу голов – ей во всем мерещилась любовь. Стены без крыши, роднящие весь вид со сталкеровской зоной, вполне могли бы скрывать эротическое приключение и волнующее переживание, а атомный взрыв, следствием которого наверняка и стала печальная картина отсутствия буренок с молоком в романтическом пейзаже с жуткими остовами их недостроенного «дома», рождал бы взрыв внутри Люси...

Все дело в том, что в жизни Люси была полоса бурного и скоротечного романа с промышленным дизайнером.

Зону без коров они видели наяву вместе с Лёшей уже несколько лет спустя. Мимо как-то проезжали в поисках съезда к речушке, где Лёше не терпелось порыбачить, и Люся сначала боялась, что они проткнут колесо куском арматуры, а потом – что их сожрут комары.

Тогда же, в Эрмитаже, небольшая скульптурная композиция изображала двух прекрасных влюбленных – никаких коров! – и называлась она очень эротично: «Еще!..» Юный красавчик склонял бронзовые, гипсовые или даже мраморные кудри над точеной головкой неизвестной барышни, томно прикрывшей глаза. Пухлые каменные губки развратной девицы были полуоткрыты в ожидании следующего поцелуя.

Ожидание Бэллы долгими днями, ночами, неделями и часами было куда прозаичнее, и направлено оно было на трепетный мобильный телефон. «Позвони мне! – заклинала Бэлла. – Отправь мне сообщение! Отзовись! Провались уже!.. Да к едрене фене! Ко всем чертям!..»

Белка швыряла телефон, стараясь не попасть все же в мягкое – в Лампаса – и в твердое – в стену.

Белка слала гневные эсэмэс-ки.

Белка делалась мягкой кошечкой, отправляла разнообразные «уси-пуси», поражающие своей фантазией, звала «поесть супика» и в теплую постельку.

Белка отключала телефон.

«Поесть супика» – помогало не всегда. А вот несанкционированное отключение телефона повергало абонента Стасечку в некоторое смятение чувств. И он начинал разыскивать свою падающую звезду через Лору.

Мало ей своих забот?

 

...И между этим

 

Лора была немного старше подруг, и «кризис тридцатых годов» уже настиг ее, отравив существование и заставляя страдать в лучшие дни ее непредсказуемой жизни.

Вместо безмятежности утра и ощущения радостной бесконечности впереди все чаще возникали серенькие дни, кое-как заполненные бессмысленной суетой и мелькающие все быстрее...

Все чаще Лора задавалась жестоким вопросом о вечных ценностях: а сколько ей осталось быть молодой и красивой? Слава и успех, пусть и связанные с Нанукой, но созданные ее руками, в ее представлении тоже замыкались на то эфемерное, что дано нам во временное пользование...

Отчасти поэтому она суетилась все больше, отчаянно била хрупкими крылышками мотылька-однодневки, не отказывая себе, впрочем, в удовольствии проспать те самые безмятежные утра.

Этот город так на нее влияет. Им с Нанукой здесь тесно. В Москву, в Москву!..

Бэлла прикрывала глаза и мученически кривила рот. Сухая гроза разразилась в непосредственной близости от Люси. Слез на этот раз не было.

– Что она тебе сказала?

– Да ничего. Сука в ботах. Такая неискренняя.

Люся с изумлением смотрела на Белку. Она и не знала, что между подругами пробежала кошка. «А вдруг она и обо мне так?..» – ошалело думала Люся. Все женщины кошки. Они хвостом чуют. И ведь, поди ж ты, всегда из-за какого-нибудь сукиного кота.

Лора надулась на Белку после дурацкой истории с одним художником. Кто-то кому-то что-то напел. Кто-то сказал про Лору гадость. Эффект, правда, был неожиданным. Художник бросил предыдущий предмет своего поп-арта и переключился на Лору. Роман был скоропостижным, неосторожно сказанное слово не имело никакого значения ни тогда, ни уж тем более теперь.

Художник давно уже писал иные портреты, но стереть кляксу в отношениях Лора была уже не в силах. Заноза так и сидела в раненой душе. Может, это и не Бэлла была вовсе, но что-то погасло в Лоре, как будто рычажок какой отломился или фитиль упал в расплавленный воск, и свеча больше не горела.

Лора же всегда была человеком крайностей, она не будет никого ни о чем спрашивать. Да и вообще, ее место не здесь. В Москву, в Москву! Что ей Бэлла?.. Но доверия не было. Не было прежней искренности.

В этом лучшем из миров ломаются люди и вещи.

 

Наверное в каждой конторе найдется такой плесневелый шутник, шуткам которого давно никто не смеется. Он вламывается в серенький и тихий офис, какую-нибудь «богадельню», вроде портупеевской бухгалтерии, «с воли» – он что-то там у них строит, как показывают бухгалтерские документы, – и зычным голосом самца, уверенного в собственной неотразимости, сообщает: «Моя фамилия – Итого». С ударением на первое «о».

Ему плевать, что из-за него вот-у-этой молоденькой бухгалтерши не «крыжится» отчет. Он приходит часто и громко смеется напоказ. Вы не поняли: он делает это для нее. Идиот! Он работает в театре «одного зрителя»! Нельзя сказать, что без особого успеха. Его пошлые шутки будут искажать ее милое лицо еще некоторое время. А выражение «на худой конец» она не будет использовать теперь никогда.

Другое дело – массовые коммуникации. Бабочки-однодневки, они сделают из вас звезду на час. Ваша слава продлится, пока не выключат телевизор. Или пока журнальчик не упадет в мусорный бак. Но слава эта, по сходной цене, будет иметь тираж. Она будет иметь охват и стоимость на «единицу контакта». Привет, Гэллап! Она, безусловно, будет способствовать дальнейшим продажам.

Поэтому Портупеев решился. Окончательно решился сделаться хоть сколько-нибудь публичной фигурой.

Сделать это было нетрудно – город захлестнул журнальный бум. Глянцевые издания местного масштаба вырастали из ничего быстрее, чем известные надписи на заборах. Одним из секретов их поразительной живучести было обыкновенное людское тщеславие.

«Всего-то несколько горшков!..» – рассудил Портупеев и согласился на грабительские условия журнала «POOP». «Пуп» не дал ему скидку.

Фотосессию назначили на вторник.

От своего бизнеса нельзя отходить ни на шаг.

 

Отступление

 

...А то вернешься с игры в Го, а тебя уже потеснили. Слили тебя. Вот, зама себе Портупеев искал, искал, да и отступился. Работодателем вообще быть трудно. Как станете – поймете! Даешь людям работу, а они тебе за это... Одна черная неблагодарность. И жадность.

Тут приходит к Портупееву налоговая и говорит: «А что это у вас, уважаемый, заработная плата работников ниже прожиточного минимума? Непорядок. Вот вам штраф». «Хорошо, – говорит Портупеев. – Зарплата не катит? Не будет никакой зарплаты». И уволил всех подчистую. Зинку оставил. Ну еще одного-двух, особо одаренных. Для видимости. Остальные, невидимые, остались тянуть лямку у Портупеева все там же, только на нелегальном положении, как вьетнамские гастарбайтеры.

Когда он таким макаром «уволил» Анну Ивановну, она не возражала. Ее муж трудился на государственной службе. Украсть ему было нечего, даже если бы он хотел, взяток ему никто не давал, даже если бы он брал, и жена его точно знала, почему у него такая маленькая зарплата. Во всем виноват американский президент и новейшая гонка вооружений. НАТО у границ. Враги уже здесь. Поэтому практически весь бюджет уходит на военные расходы. Поэтому Анна Ивановна предпочитала быть незаконным менеджером по унитазам, чем законной домохозяйкой.

А домохозяйки не читают «Пуп». Они его даже не просматривают. Портупеев не стал советоваться с Люсей насчет журнала – заморочит ему голову квазиумностями про аудитории и прочую целесообразность. Интуиция подсказывала Портупееву, что в ближайшем номере он будет смотреться вполне форматно – снимался же у них заместитель мэра! И он решил «опупеть» самостоятельно.

 

Дальше

 

Во вторник утром Портупеев немного волновался. По правде говоря, волноваться он начал заблаговременно, еще в понедельник, поэтому, уезжая из офиса, он наорал на Зинку. «Уволю! Всех уволю, к чертовой матери!» – орал Портупеев. Ночью спал плохо. Ему мерещились бородатый фотограф в тужурке, наглый продюсер в темных очках, юный руководитель отдела продаж в микро-юбке и директор Издевательского – тьфу ты! – Издательского Дома «POOP» с миленьким глубоким декольте и в лиловых колготках. Продюсер ухмылялся, против обыкновения, молча; директор считала его деньги, вкладывая в декольте; «отдел продаж» норовила припудрить ему нос, но не могла дотянуться, а фотохудожник наставлял на него фоторужье. Все они наступали на беззащитного Портупеева, вынуждали его принимать разные противоестественные позы и показывать зубы, плохие с детства. У людей его поколения редко бывают хорошие зубы.

Утром Портупеев долго выбирал костюм, завязывал волосы в хвост как символ свободы и делал сам себе «фас». От волнения он опаздывал в студию по незнакомому адресу на пять, нет, на шесть минут и чуть не стукнул бампером рекламную стойку, когда парковался.

Он лихо вбежал по ступенькам, подстегиваемый жаждой славы и собственным к ней опозданием, а потом медленно открыл дверь и чинно шагнул внутрь.

– Ты что! Не знаешь, во сколько рабочий день начинается?! – вопил продюсер, глядя прямо на Портупеева. Если бы он не держал трубку у уха, можно было бы подумать, что слова предназначаются Портупееву. – Я знаю, во сколько заканчиваются презентации!.. Да! Да!..

Фотографа не было.

Дав отбой, продюсер сообщил девицам на ресепшене, что он снимает их студию прямо сейчас. Тон его не допускал возражений, и они увеличили цену за аренду в полтора раза с этого дня. Скидочку они сделают потом.

Пока фотографа не было, Портупеев расстегивал пиджак, чтобы не вспотеть, а потом снова его застегивал. Расстегивал. Застегивал. Ни на кого не глядел. Смотрелся в зеркало. Уши были на месте. Нос начинал блестеть.

Пока фотографа не было, Портупеев узнал, что женщин после тридцати нужно «исправлять в фотошопе». Оставляя для убедительности одну невредную морщинку.

– Ты представляешь, – говорила одна девочка другой, – «Я такого не ношу!» – она мне говорит! А что ты носишь в своем Запендюринске?

Девочки оказались из журнала, ничего себе, миленькие, трудились в поте лица «дизигнерами» и «манагерами». Они снимали для издания каких-то баб и, наверное, «исправляли их там, в фотошопе».

– Четыре из пяти – еще ничего. Но пятая... Редкая «красотка»! Щеки на плечах. Убрали. Килотонны булочек на талиях – убрали... – сказала светленькая.

– Ну да. Не понравилось. Разговаривает с нашими девочками, как с девками, – сказала темненькая. – «Ноги, – говорит, – повыдергиваю!!!» Ты представляешь?! Хамка пожилая!

Другая дама чуть не скисла прямо в студии. Чуть не вытекла вся, как кислое тесто. Портупеев подумал, достаточно ли он весел. Позитивен то есть.

Портупеев видел эту съемку в «Пупе». Один его друг возил кукол из Америки. У него салон престижных подарков. Дамочки эти были пронзительно похожи на... Портупеев и не сообразил тогда, что они ему напоминают. Кукол мадам Александры по $84,95 за штуку. Юкон, Куба и Шанхай. А еще Взрыв Сахарной Сливы, в розовом-розовом. А эти были – куклы Кукуево. Гормональный Взрыв.

– Пройдите, пожалуйста, сюда! – сказали вдруг Портупееву.

Штатным фотографом «Пупа» оказался взъерошенный молодой человек приятной наружности, но с лицом, которое он делал «непроницаемым». За кажущейся непроницаемостью скрывались комплексы, недовольство собой, тем, что надо вставать «ни свет ни заря», и тем, что все вокруг знают, что ему надо делать и как ему надо снимать. Зато когда Портупеев увидел у него в руках профессиональную технику с огромным, прямо-таки телескопическим объективом... «Какой большой!» – необъективно подумал тогда Портупеев и сразу решил, что купит себе такой же.

Тетка, которой он прежде не видел, держала в руках ворох тряпок.

– Снимайте все это! – велели Портупееву. – Это «Bant». Будете в этом.

Он сидел на стуле, под ним был подиум серого цвета, и «софтбоксы» плавно перемещались над его головой.

– Так. Левее. Левее. Еще левее.

Портупеев послушно выполнял. У него было скучное лицо. На нем был пиджак «Bant» в стиле «кэжуал». Он такого не носит. Он тоже.

– Это я не вам.

– Туфли не подходят. Может, его разуть? Будет очень сексуально!

«Похабненько», – подумал Портупеев.

Портупеев испугался и поджал пальцы на ногах. Прямо в ботинках. Инстинктивно. Они всегда казались ему некрасивыми.

– Мы увидели в вас такую характерную черту, – сообщила ему светленькая, – это ваш хвост...

– Вы хотите его отдельно снять? – догадался сообразительный Портупеев.

– Да. А еще вы будете стоять спиной и как будто бы бросать часы в... хм... в унитаз. Мы его потом отдельно подрисуем.

– Ага. Вмонтируем, – согласилась темненькая.

– А часы – вот эти...

Портупееву подали реквизит: круглые часы, золотые, на цепи – как раньше. Настоящие. Засмотрелся Портупеев. А затвор щелкал, не переставая. Хорошие часы. Жалко даже.

Они вдвоем, нет, втроем спелись против Портупеева и импровизированно хотят испортить ему имидж. Фирма «Bant» в стиле «кэжуал» сейчас понесет невосполнимые потери. Потому что когда Портупеев нервничает, он потеет. А нервничать он уже начал. Еще с утра.

«Вы что, издеваетесь? – чуть не сказал Портупеев. – Я деньги плачу!» Сдержался едва. Фирма «Bant» начала страдать.

– У нас концептуальная съемка! – сказала светленькая.

Нечто концептуальное в этом действительно присутствовало. Время – и в унитаз!.. Сильно. Портупеев задумался. Практически о вечном задумался.

– Да не переживайте вы так! – сказала темненькая. – Мы все исправим в фотошопе. Вы видели наши работы? Вам ведь понравилось?..

Портупеев улыбнулся. Из вежливости.

– Да-да, вот так! А можете расхохотаться?..

«Сбывается, – подумал Портупеев. – Сон сбывается». Сейчас начнут считать его деньги. Фотограф припал к земле с торчащим телескопическим объективом. «Надо покупать!» – невпопад снова подумал Портупеев, и на лице его в этот момент появилось очень осмысленное выражение.

– Отлично! – похвалили Портупеева, словно умную собаку.

Подошла тетя – припудрить ему нос. «Зонтики» с лампами внутри разъехались в разные стороны.

Портупеев снова разместился на стуле. Ему велели забыть, что у стула есть спинка. Сделать это было непросто. Груз прожитых лет осел в Портупееве. И осел преимущественно в нижней части туловища.

Портупеев очень старался. Все-таки Портупеев – человек дела. Все! Хватит бардака! Он должен работать. Он должен вложиться. Даже если его разденут до крестика на груди. Даже если его разуют. Он должен...

 

Главной репликой Люси в общении с Лорой было: «...Ну ты даешь!!!» Она искренне восхищалась талантом подруги создавать «паблисити» и превращать собственную жизнь в вечный фейерверк, по крайней мере, это было нескучно. И она, пожалуй, даже пригласила бы Лору на работу к себе, в агентство «Ариадна», если бы не боялась потерять ее дружбу.

Случай поработать с деятельной Лорой как раз представился, когда Портупееву вздумалось заявить о себе как об общественно-значимой фигуре на поле Го... города. Спонсорство концерта в музыкальном театре для такого дела – то, что надо.

Бэлла отказалась воспевать унитазы. Ей нужно хорошо выглядеть, а из-за Свенягина этого у нее на лице один нос выделяется.

Люся благоразумно решила не открывать Нануке всю правду. Люди искусства – они такие нервные, такие тонкие. Утонченность Нануки прямо пропорциональна его полноте. Он встряхнет львиной гривой черных волос, задумчиво опустит красивый греческий профиль на деку скрипки, и чуткая рука со смычком в белых изнеженных пальцах взметнется к струнам...

Ира Кукуева вышла на сцену в дисконтном пиджачке, чтобы объявить номер. «Генеральный спонсор концерта – фирма „Портупеев и Ко“, – сказала она с выражением, глядя прямо в зал. Она тренировалась. Ой, то есть репетировала. Она очень старалась: вдруг ее заметят и пригласят на работу в крупное рекламное агентство. А хоть бы и в это – с опереточным названием.

Но то ли агентство было некрупное, то ли с названием что-то не то, но отдуваться за все приходилось одной Люсе. Концерт вот-вот должен начаться, а Люся мечется в кулисах, сжимая мобильник во влажной ладошке, не хуже Бэллы, – Нануки нету!!!

«Абонент временно недоступен...» – то и дело слышала Люся в трубке, нетерпеливо жала на «отбой», а потом на «вызов» снова и снова – «...или находится вне зоны действия сети», – равнодушно сообщал голос, переходя на иностранщину. Если бы Люся умела материться, она охотно перешла бы на матерщину, и это сэкономило бы ей большое количество нервных клеток в общении с милым автоответчиком. По крайней мере, так утверждает Лёша. А делать-то что?!

Зрители уже подтягивались понемногу к музыкальному театру, рота солдат уже надраила сапоги, «благотворительные» старушки уложили, как могли, рыжие от полезно-дешевой хны седые букли, Зинка Голубева выбрала не самую тесную кофточку, Портупеев преисполнился важности. Нануки не было!!!

Нануки не было ни в комплекте с Лорой, ни по отдельности, потому что Лоры не было тоже: они, безусловно, вдвоем находились где-то вне зоны действия сети, без вариантов, вернее, совершенно не находились. Хотя, если разобраться, Люсе нужен был только Нанука, желательно со скрипкой, а Лоре выступать не обязательно. Что же делать?! Что делать?..

– Белочка! Выручай! Телефон нужен! Срочно!!! – в экспрессии взывала Люся.

Все! На фиг Портупеева! На фиг Нануку! Чтобы я еще... Да никогда!..

– Какой телефон?.. – вяло отвечала Бэлла.

– Стаса твоего! Чей же еще?

– Увы и ах! Он не мой! Больно мне, больно!..

– Немой, глухой! Какая разница? Контрабас нужен срочно!!! Лорка, з-зараза!!!

– Совершенно с вами согласна... – констатировала Бэлла.

Телефон все-таки дала. Она загадала: если Стасик примчится выручать Люсю, все будет хорошо.

– Только ты ему скажи, что ему мир спасать надо! Он тогда точно приедет. Все, цалуй его от меня в контрабас! – сказала Бэллка и нажала на «отбой», не дожидаясь ответа.

Все-таки странный у нее голос какой-то...

Стас приехал за полчаса до начала концерта. Мир в лице Люси был близок к спасению. Белка об этом еще не знала, но у нее тоже все будет хорошо.

Номер Нануки, то есть теперь его номер – первый во втором отделении. Ничего, Люся перевела дух, руки помыть, бабочку поправить и все такое... Успеваем.

Ира Кукуева в двадцать пятый раз мазала губы перламутровым блеском. Наташка из отдела по работе с клиентами руководила вывешиванием постеров с изображением Портупеева, которые наверняка произведут впечатление на облагодетельствованных им старушек с «хинными» буклями, а Портупеев превозмогал собственную важность.

Он чинно расхаживал по фойе, как пингвин в смокинге, и держал около асимметричного уха мобильный телефон. Все-таки мобильник – выдающееся изобретение человечества. На Портупееве и в самом деле был черный смокинг, длинные волосы, как обычно убранные в хвост, очень соответствовали фалдам в нижней части спины. Портупеев «дирижировал» действиями Зины Голубевой прямо из фойе и по-хозяйски оглядывал фронт работ на ближайшее будущее. Если все сложится удачно, если всем понравится Сарасате и произойдут некоторые «подвижки», то Финкельштейн будет просто обречен полюбить Портупеева и доверить ему художественное, так сказать, руководство своим ремонтом.

Зинка работать не хотела. Зал понемногу заполнялся людьми, и она привычно огляделась в поисках хирурга Мошкина. Мошкина не было. Зинка оценивающе посмотрела на сцену: кажется, растяжка со словами «Генеральный спонсор концерта – „Портупеев и Зина“ висит кривовато! В кулисах мелькнуло озабоченное лицо Люси. Фамилия у нее теперь какая-то другая!

Люся встретилась глазами с Зинкой и ничего не почувствовала. До девяноста ей еще ой-ой-ой сколько, но ей уже все равно.

Два события одномоментно свалились на Люсю и отвлекли ее от «философских» мыслей. В кармане зазвонил телефон, а на сцену бросился Стас, как кит выбрасывается на сушу, и завопил страдальческим шепотом: «Это катастрофа! У меня трещина!!!»

– Алло? – испуганно сказала Люся, отжав кнопочку на телефоне. – Какая трещина?..

В отношениях с ее подругой у мальчика однозначно трещина. Наконец-то он это понял.

– Люся! Алло! Это ты, Люся? – громко сказала трубка сладким голосом Лоры.

– Лора?! – удивилась Люся. – Где Нанука?! Вы где?

– Бас треснул! – почти кричал Стас.

– Ты не поверишь! – тоже кричала Лора. – Мы в Терянске!

– Я уже поняла, – потерянно ответила Люся, глядя на Стаса.

– Мы тут губернатора подвозили, у него снегоход сломался!..

Фейерверк! Чистый фейерверк! Люся догадывалась, о ком щебечет ей Лора.

Олигарх местного значения Николаев был, безусловно, обаятельным человеком и ценил классическую музыку в современной аранжировке наравне с зимними видами спорта. Губернатором он пока еще не был, но обязательно им станет. Старушки с буклями пусть подождут.

Про концерт Лора все-таки помнила. Это обнадеживало. По степени важности искренние извинения за сокрушительный провал Люси перед Портупеевым следовали где-то между характеристическими высказываниями по поводу редкостного человеческого обаяния небезызвестного Николаева, называемого нежно «Николаша», и подробнейшим описанием невероятной ситуации.

– Ты представляешь, – как всегда экспрессивно, сообщала Лора, – он так и стоял в сугробе, а тут мы!.. На Андрюшиной ржавой «копейке»! Короче, пришлось нам вернуться. А что делать? Люська! Ты бы видела эту картину!.. Раздуев так рулит по сугробам – Париж – Дакар отдыхает!..

– Ну ты даешь! – как обычно, ответила Люся.

«Этот-то как там оказался?!» – рассеянно успела она подумать. Что же Стас?..

Чувство реальности пришло к Портупееву прямо во втором отделении благотворительного концерта его имени.

На сцену «выкатили» огромную скрипку, при ней состоял тощий менестрель, совершенно не похожий на Нануку. «Ну это ни в какие ворота не лезет!» – думал Портупеев, а в это время микстовые регистры давали звук, только что «разбавленный» свежим эпоксидным клеем.

На самом деле прошло примерно полчаса, как Лёша, спешно вызванный Люсей в этот театр, в этот цирк, в этот сумасшедший дом, залил раненый бас эпоксидкой. Лёша – лихой Самоделкин и, безусловно, герой, но Стасу нужно еще разобраться, какие такие рокабилльщики запрыгивали на его «струмент» в поисках славы.

Это хорошо еще, что трещина не дошла до обечайки, а так – клей почти не виден.

У Алексея, само собой, были дела и поважнее, но Люся... Мир в лице Люси катапультировался второй раз, а бас зазвучал по-новому. Портупееву понравится, определенно.

Не всякое нетренированное ухо сможет уловить разницу в репертуаре и звучании струнных, но было бы странно не осознать разницу в габаритах: скрипочка-то побольше будет – и это, что ни говори, бросается в глаза! Портупеева не проведешь!

– Зинаида! Что за бардак?! – гневным шепотом прошипел Портупеев.

– Не знаю я!.. – обиделась Зина, – А я-то здесь при чем? – сказала она, отвернувшись.

– Ну получат они у меня... гонорар! – пообещал Портупеев.

Зинка Голубева сидела во втором ряду, и ее ненакрашенные губы разъедала ехидная улыбка.

 

«Мир счастлив оттого, что есть женщины», – изрек однажды Лёша. А уж как счастливы женщины!

В наступающем сезоне будут необыкновенно актуальны резиновые сапоги всевозможных расцветок. И совсем необязательно они должны сочетаться с сумками Tod’s. У Белки есть Tod’s. И вот эти беленькие в цветочек поднимут ей настроение. Хотя сочетаться, конечно, не будут.

Про Tod’s Лёша не знал совсем ничего – не читал он гламурных романов. Он вообще мог легко перепутать устрицы с заусенцами – слова, слова! Но как же он прав!

Люся этой теме отнюдь не чужда, и когда-нибудь у нее непременно будут мокасины от этого Tod’s, потому что она любит все виды тапочек, кроме белых. А обувь на каблуке она любит тоже, но только на картинке.

Лёша, впрочем, тоже за модой следит. Он всегда безошибочно определяет, какой цвет идет Люсе, а недавно заявил, что коричневые туфли ей покупать не надо – старушечьи они. «А к этой вот сумочке?» – обиделась Люся, – «Так она же не коричневая, Лю!»...

Просто удивительно, насколько по-разному устроено зрение у Люси и Лёши. Можно было бы сказать, у женщин и мужчин. Но мы не стремимся к обобщениям.

Вот смотрят они в один и тот же телевизор. На экране шоу политическое. Люся очень уважает эту программу – за то, что ведущий очень стильный. И умный очень. А еще там показывают много интересных, хорошо одетых мужчин и иногда Хакамаду.

– Ты посмотри, в какой он яркой рубашке! – говорит Люся об участнике. – Сейчас такая тенденция в мужской моде...

Ей все это хотелось бы примерить на Лёшу. Как любящей жене. А ему по фигу. Такую позицию он называет «у меня свой стиль».

– Тише, Лю! Я смотрю, – говорит Лёша, но имеет в виду нечто совсем другое.

– Ой! А что это у него с галстуком? Или не галстук это? – говорит Люся уже об его оппоненте.

– А что же? – отвечает Лёша толерантно. Он терпеть не может галстуков.

– А-а... Я поняла! Это у него галстук белый, а рубашка – в полоску. И воротничок белый. Поэтому такое впечатление. Классно!

– Как вы думаете, в ближайшие месяцы мы увидим удар по Ирану? – говорит тоже очень стильно, как обычно, одетый ведущий.

– Смотри, смотри!.. – говорит Люся.

– Тише! Ты мне мешаешь! Дай послушать! – шипит уже Лёша и фыркает, как старый чайник со свистком.

– Да что там слушать? Ты лучше смотри! – говорит Люся. Она уже давно все поняла про политику. Осталось шоу.

Другое дело – женщины.

– Пойдем, – сказала она Белке, – пойдем. Будем заходить во все магазины. В каждый магазин! Мы тебе что-нибудь купим. Фантастическое. Пусть он погибнет от твоей красоты. Или – ну его куда подальше! Тогда он умрет от твоей недоступности.

В общем, пора поднимать настроение.

– Я не могу, – кротко произнесла Бэлла.

Знакомая с детства фраза, сказанная обычно капризным голосом, могла означать все, что угодно. Что она идет с папой в цирк, что надо делать уроки, что начались месячные, нет настроения, или что Белку надо как следует поуговаривать. Во всяком случае, объяснения не следовали почти никогда.

– Почему? – тем не менее спросила Люся. Наивно и привычно. Когда-нибудь она перестанет это делать и станет отвечать по-взрослому. Например, «как хочешь». Но все оказалось гораздо проще.

– Мне нужно концертное платье, – ответила Бэлла.

Вот она, альтернативная стоимость!

– Значит, мы пойдем смотреть концертное платье! Пусть все вокруг упадут.

Платьев не попалось. Купили Люсе кофточку. В полоску. Люся представила, как она придет в ней к новому клиенту, чтобы обсудить нестандартные подходы к его рекламной концепции.

– Ну как ваши дела? – скажет он ей. – Что нового?

– Да вот, весну новую обещали... Задерживают.

Она посмотрит лукаво. Только надо сесть так, чтобы прямой свет не падал на лицо. Вдруг она выбрала не ту помаду?

– Чай? Кофе? Колу? Колокольчик?..

– Да, пожалуй, можно чаю. Без сахара.

– Фигуру бережете? – спросит он и окинет взглядом ее изящные формы...

– Да ну, что вы! Совсем не берегу! Просто не люблю с сахаром.

Какой симпатичный. А ей сказали, что он бандит. Бывший. Ну мало ли...

– Не надо было, – сказала невпопад Белка, и Люся вернулась.

– Что не надо было? – почти испугалась Люся и с сомнением заглянула в фирменный пакет.

– Не надо было спать с ним в одной постели. Я никогда ни с кем не спала в одной постели. Нельзя было.

Да, когда не спишь – до тебя дотянуться нельзя. Это правда.

– ...А вот здесь – тройное плетение! – с восторгом щебетала продавщица. Она работала недавно и еще не успела устать от покупательниц, которые только смотрят и ничего не покупают.

Бэлла внимала. Она снисходительно улыбалась, чуть наклонив изящную головку, и трогала наманикюренным пальчиком тройное плетение. Сколько-то евро на единицу шелковисто-матовой поверхности.

– ...И, вы знаете, здесь не бывает затяжек!

– Что вы говорите? – осмелела от такой наглости Бэлла.

– А это что? – проявила бдительность Люся.

– Но... это ведь образцы, – ретировалась продавщица.

На Бэллу никак не повлияло «разоблачение», грозившее чулочным магнатам.

Она знает теперь, как дотянуться до Стасика. Она все придумала. Она свяжет все чулки и колготки разной степени поношенности, даже те, которые совсем без затяжек. Поэтому ей нужны новые. Много новых. И желательно дорогих. Так что эти – то, что надо!

У салона колгот обозначились недурные перспективы.

Она бросит ему эту нить Ариадны тройного плетения прямо в оркестровую яму, где он, вероятно, и спит. Она укажет ему путь домой. Кружева на латексе завяжутся очень крепко. Лайкра еще добавит прочности.

– А они прочные? – спросила Бэлла.

Удивительно. Ход ее мыслей абсолютно совпал с окружающей Бэллу действительностью.

– Очень прочные! – оживилась «действительность» и продолжала показывать товар лицом. – Вот, посмотрите, здесь усилена пятка и носочек!..

– М-мм... да-да, – оценивающе промычала Люся и очень своевременно бросила взгляд на Белку. Она не ожидала от нее такого «погружения». Белку надо было вытаскивать из трясины – засосало. И вот-вот у нее выманят пять золотых, как у Буратино. И тогда из «концертного» на ней будут только чулочки. Интересно, а Финкельштейн возражать не будет?

Люся отодвинула от Бэллы стопочку завлекательно-шуршащих упаковок с полиамидно-эластановым богатством, подхватила Белку под руку и двинулась к выходу.

Хватит тут колготиться!

– Мы зайдем к вам попозже! – пообещала Люся.

Люся выволокла Бэллу на улицу. Бэллка не очень сопротивлялась. Она почти не заметила перемены декораций.

...А потом они вместе распутают все узлы. Какое чудное слово – «вместе»...

 

Попрощаться со Стасечкой было три возможности, одна реалистичнее другой.

Возможность первая была легка, как воздушный шарик, проста в исполнении, как последняя выплата супружеского долга, и ненавязчива, как, собственно, сам предмет... Предмет или реквизит, кому как больше нравится, продается в секс-шопе по сходной цене, функционален и удобен в использовании до неприличия, и, согласитесь, резиновая женщина – она ведь даже меньше, чем контрабас. Резиновая женщина никогда ничего не потребует. Она не будет рыдать в подушку. Она не будет слать вам издевательские эсэмэс-ки. С ней вообще у вас не будет никакой связи, даже сотовой.

Кстати, об эсэмэс-ках. Вторая возможность организовать запоминающееся прощание – это торжественное выбрасывание мобильника в один из портупеевских унитазов. Должны предупредить: способ крайне ненадежный. Не далее как через неделю такой популярной девушке, как Бэлла, взамен подарят еще четыре. И абоне???????сечка» вернется из временного небытия.

Если слить Стасечку не выйдет и вырвать его из собственной запутанной жизни можно только с сердцем, останется всерьез задуматься о включении программы самоликвидации. Здесь уместны все виды наркотических веществ, алкоголя и антидепрессантов в любых взаимных комбинациях. Еще можно прыгнуть с парашютом. Или просто прыгнуть.

Люсе последний способ категорически не нравился. Ни в каких комбинациях. Ей нравились, в отношении Белки, первые два, причем в обратной последовательности. А к вручению Стасику резиновой женщины следовало добавить записку: «Это тебе вместо меня. Бэлла» или короткий спич, типа: «Вы этого достойны. Все лучшее – только для вас. Только у нас». Ну и так далее, в духе рекламного сообщения, только надо все продумать и обосновать концепцию.

К первым двум вполне можно присовокупить маленький показательный романчик с членом творческого коллектива. С одним из членов одного из коллективов. Или даже с главным членом одного из творческих коллективов, где трудится, не покладая рук, наш герой.

Но Бэлла, глупая Бэлла... хотела ещё.

Креативные способности Люси работали на подругу на полную мощность и совершенно без-о-платно. Даже в бесконтактном режиме телефонных переговоров:

– Забудь. Я для тебя загадала. Я для тебя придумала. Будет кто-нибудь другой. Он уже прикупил материи на паруса. Он уже мчится к тебе!

– Я не хочу другого. Я не хочу никого. Я хочу эту сволочь. Я хочу...

– Все. С меня хватит. Я к тебе сейчас приеду, – сказала Люся.

 

Кто-то умный выяснил, откуда берется обыкновенная домашняя пыль. Восемьдесят процентов пыли – продукт жизнедеятельности самого человека. Вот лежит, к примеру, человек на диване сутками, ничего не делает, даже кота забывает покормить, а пыль образовывается.

А еще один, тоже умный, выявил связь этого загадочного продукта с бесконечным космосом. Просчитал даже: семьдесят процентов пыли в наших домах – из космоса к нам прилетает.

Белка не сильна в арифметике и не знает, отчего, пока она лежит на диване, преимущественно лицом вниз, и ничего ровным счетом не делает, пыли в ее доме становится в полтора раза больше. Прямо-таки на сто пятьдесят процентов. Вообще-то Бэлла пыли терпеть не может. А теперь у нее депрессия. Апатия у нее. Поэтому этой космической благодати по всей квартире все больше и больше собирается.

Люся к первой версии склонялась. Потому что, как только она намеревалась бросить свою креативную работу и сделаться домохозяйкой, ей все чаще приходилось браться за веник.

...Дверь Люсе открыла помятая Белка. Не Верка даже, и уж точно не Бэлла.

Лежбище Белки и характерные отметины на лице явно демонстрировали образ ее жизни за последние несколько дней.

– Ты почему дома?

– А где мне быть?..

– В театре – где же еще?

– Там Финкельштейн... Там ремонт... Я в отпуске... Меня заменили. Я не в голосе... – Белка собрала все.

Люся была в голосе.

– Вставай сейчас же! – рявкнула Люся.

Люся, как и Бэллка-Верка, противоречивостью натуры отличается. Коленки-то круглые, попа мягкая, а движения резкие. Наорать может так, что мало не покажется!

– Вставай! ...Вытрясайся на улицу живо! Это для начала. Тебе витамин «Д» нужен!

Кот Лампас просочился в щель – сделать это было нетрудно: его не кормили дня три.

– Ага. Кот голодный. А в холодильнике у тебя что? Пошли на кухню. Та-ак... Лампас это тоже есть не будет. Лампас не дурак.

– У меня эта... Анорекция. Слово красивое. Ассоциации вызывает.

– Ну-ну. Анорекция у нее. Интерес к жизни еще не совсем потерян! Анорексия, чучело! Только ты так еще одно слово на «А» себе заработаешь – аменорея называется!

– А мне по фигу. Не нужна я никому.

– Ну а самой себе-то ты пока нужна?

– Не-а. И себе не нужна. А знаешь, он спрашивал меня тогда: «Как здоровье?..» Ха-ха. Когда от матери приехал. Сволочь. Ну, ты понимаешь... Побеспокоился.

Люсе было грустно.

– А ты хотела бы от него ребенка? – спросила она. Это было жестоко.

– Не знаю. Я не думала никогда. Если бы он хотел... ты знаешь, я... задумалась бы об этом.

– У тебя что на сегодня?

– Ничего. Спектакль отменили.

– Плохо. А на завтра?

– Маникюрша.

– Ну хоть что-то. Не вздумай не пойти!

– Ага. Только повешусь. И сразу пойду.

– Типун тебе на язык! – рассердилась Люся.

По правде говоря, она никогда не знала точно, что такое типун. Просто так говорила ее бабушка. Однажды Люся объясняла Лёше, что это маленький топорик – тяпун, муж тяпки. А он говорил, что это птичий грипп. Какая разница?

– Ты знаешь, мне почему-то кажется, что нет у него никого...

– Я думала об этом. Не похоже как-то...

– А на что похоже? Хотела бы я знать.

– А уж я-то как хотела бы... Вот какого ему надо?..

– А может, его что-то мучает – какая-нибудь болезнь загадочная?.. А признаться он не может...

– Ну да. И название красивое. «Боязнь Бэллы»...

– Да-да! Интимофобия! – поддержала начитанная Люся. – Может, он привязаться к тебе боится.

– Боже! Как я устала!.. – снова возопила Бэлла. – Хорошо милиционерам, – почему-то добавила она без всякой видимой связи.

Не поняла Люся:

– Милиционерам? Почему?

– У них оружие есть. Табельное.

– ?!..

– А еще врачам хорошо. У них лекарства всякие. Надежные, – Белку несло. – А по-другому я не смогла бы.

– Дура ты, Белка! – сказала Люся. – И не лечишься!..

– Знаешь что, – сказала Белка. – Я есть хочу. Пойдем куда-нибудь, в «Патио» пойдем – пиццу поедим!

 

В поликлинике был аншлаг. Бэлла избегала бывать в таких местах, как-то неважно они сочетались: Бэлла и серые казенные стены, Бэлла и белые халаты, Бэлла и унылые старушки... – это из разных опер, определенно.

Но деваться было некуда, «отношения» со Стасечкой, а точнее, их отсутствие, становились все болезненнее, и скоро они ее доконают.

От Бэллы здесь, правда, не было почти ничего – даже имени. В нервной очереди уже битый час сидела, скрестив ноги, Вера Викторовна Шмалова. Может, стоило послушать Люсю и обратиться в приличную частную клинику?

На Вере был полинявший еще в прошлом веке свитерок, косметики не было, «корону» она на всякий случай оставила дома, а пышные кудри стянула резинкой. Надо было только спрятать глаза.

– Входите, больная! – скомандовала медсестра с выпуклыми глазами и оплывающей шеей.

Она отличалась особой худобой, а в голосе звучали нотки раздражения. Ей было все время жарко, и она сильнее распахнула окно, впуская в кабинет стылый весенний воздух.

Ветер гулял между белыми стенами, которые так оживляли анатомические изображения некоторых органов сложного человеческого организма и рекламные постеры новейших фармацевтических чудес. Было холодно, и Верка попыталась запахнуться в свитер, почти обнимая руками сама себя. Присела на краешек стула.

– На что жалуетесь?.. – спросила докторша, не отрывая взгляда от пустой карты Шмаловой, не понимая, почему в ней нет никаких записей.

«На что я жалуюсь?.. Не любит он меня», – подумала Бэлла, а Верка Шмалова не знала, как сказать, что у нее болят все нервы, плачет душа и стынет сердце.

Докторша оторвалась от бумажки и в упор посмотрела на «больную». В упор, правда, она посмотреть никак не могла, потому что откровенно косила одним глазом, и глаз этот по обыкновению упирался во что-то другое. Вот сейчас, например, одним глазом она смотрела ей прямо в лицо, а другим оценивала изысканный маникюр Бэллы, который никак не вязался с облезлым свитером.

– Мне бы... таблетки. Чтобы спать, – робко проговорила Вера и с надеждой посмотрела на рекламу достижений фармацевтической промышленности. – Ну, от депрессии, – с ноткой вызова добавила Бэлла.

– Не нравитесь вы мне, – ни с того ни с сего безапелляционно сообщила женщина-врач.

Еще бы, подвижное лицо Белки мотало от Веры Шмаловой к Бэлле Шмель и обратно, она никак не могла его «собрать» и сделать, наконец, попроще.

– А что вам во мне не нравится?.. – Бэлла обалдела и бросила на докторшу мятежный взгляд.

– Все, – ответила та, и Бэлла обалдела еще больше.

– Почему?..

– У вас взгляд фиксированный.

– Выписывать направление? – вклинилась медсестра.

– Да. Снимок черепа в двух проекциях. Есть основания предполагать турецкое седло.

– Аа-а... – запаниковала «больная» и уже готова была продемонстрировать какое-нибудь острое клиническое проявление новообретенной загадочной болезни, но не знала, какое именно.

– Дети есть? – сухо спросила докторша.

– Да... То есть нет, – с перепугу запуталась Вера.

– Вот видите! – обрадовалась та. – И вы знаете, весна, обострение...

«Да, обострение», – тупо думала Бэлла. А Верка Шмалова кивала головой и испуганно смотрела на докторицу:

– А... а это лечится?.. – подавленно спросила она.

– Лечится, – успокоила докторша и добавила покровительственно: – Вы только самолечением не занимайтесь! Ни в коем случае! Я вас вылечу.

Бэлла вдруг поймала себя на мысли, что она уже целых полчаса не думает о Станиславе Свенягине. Терапевтический эффект надо было закрепить, поэтому Вера Шмалова безропотно согласилась подвергнуть себя рентгеновскому облучению где-то сколько-то микрорентген в час.

– Вот что, милочка, – строго сказала женщина-врач, пытаясь навести на нее оба глаза, – сделаете снимочек – и сразу ко мне! Сразу ко мне! Да, не волнуйтесь вы так! У меня таких, как вы, еще три женщины... – увещевала докторица, а Бэлла впадала в тихую панику с отсроченной истерикой.

«Теперь понятно, – обреченно думала она, сидя в новой очереди. – Все ясно. Все дело в турецком седле!..»

Она не спала всю ночь. К ужасу Бэллы, турецкое седло у нее действительно было. «В норме» – написали размашисто на маленьком листочке, прикрепленном к огромным страшным снимкам Веркиного черепа в двух проекциях.

Еще через два дня врачиха посмотрела на выписку с разочарованием в обоих глазах и самолично накорябала еще несколько направлений к еще более «узким» специалистам.

Верка Шмалова бросила прощальный взгляд на проявления базедовой болезни и дунула из поликлиники, как подорванная... Если бы не каблуки и не грязь под ногами, она вполне могла бы уложиться в норматив по бегу на сто метров.

 

Он мчался с полосой дождя. Он шел со скоростью тучи. Эти первые летние дожди приходили внезапно. Крупные капли разбивались о стекло, и дворники, ритмично шурша, стирали прозрачные ручейки, а они проливались снова и снова.

Через час он будет в городе. Он привезет ей этот дождь. Он отчего-то был уверен, что ей это нужно. Крупные капли дождя будут на всем – на крышах, газонах, деревьях, зонтах и лицах... На лепестках роз тоже будут капли.

Он видел ее только раз, зато теперь он точно знает, что она есть. Она существует. Ему не важно, на какие подмостки она выходит. Не важно, сколько ролей она уже сыграла. Пока его не было. Она – его женщина. Он знает ее миллион лет. А она не знает себя. «Ты не знаешь, какая ты...» – скажет он ей. Она забудет все роли. Она тихо улыбнется в ответ. И захочет прикоснуться щекой к его лицу.

... Он тронул ладонью небритый подбородок. Дорога неслась под колесами и приближала горизонт. Полоса дождя шла вместе с ним.

Крошечные цветы черемухи, что возникала пенными облаками по обочинам, волновались под напором дождя, плескались, как аплодисменты, и осыпались белым снегом.

Вот и выпал последний «снег», и прошел первый дождь...

Так надо заканчивать романы. Но это как-нибудь в другой раз. Да и листьев на деревьях еще нету, не то что цветов...

Потому что это еще не все.

 

Недалеко от Белкиного дома есть парк. Там толстая девочка маленького роста изнуряет себя бегом каждое утро. Она бежит и бежит по дорожкам, не обращая внимания на случайных прохожих и на мамочек с колясками, такая раскрасневшаяся и целеустремленная. Она хочет увидеть себя высокой и стройной.

Чего хочет Белка?

Она «изнуряет» себя Стасом каждую минуту. Она все еще хочет, чтобы он любил ее. И, кажется, на этом пути она испробовала уже все «взаимные комбинации». Потому что с голосом у нее и правда что-то не то. В конце концов, это может сказаться на профессии.

Однажды, когда снег уже истаял, грязь почти высохла, но черемуха еще не цвела, голос у Белки стал совсем... м-мм... странным, и ее понесло неведомо куда, туда, где любовь.

Где живет любовь, Бэлла знала приблизительно, но разве это важно, когда уже темная ночь на дворе, спектакль в музыкальном театре сыгран, а себя совершенно некуда деть?..

Как закончился спектакль, как она попрощалась со всеми, как отпустила такси – все это Бэлла помнила.

Как она поскользнулась и упала, упала прямо в лужу, Бэлла не помнила. Потом она брела впотьмах, одна, а белый плащ ее высвечивался «негативом» в темноте ночи, сырой и холодной, только холода Бэлла не чувствовала совсем. Коленки почему-то саднило. При ближайшем рассмотрении, насколько позволял свет, сочившийся от уличных фонарей в мелкой мороси весеннего дождика, оказалось, что ажурные чулочки порваны, а коленки разбиты в кровь!

А виноват во всем Стас, лопни его контрабас!

Разглядывая несчастные коленки – очень ей себя жалко было! – Бэлла наклонилась, вместе с ней наклонилась и жестяная банка экзотической расцветки, что оказалась в ее руке. Откуда она взялась – бог весть, но это было уже не важно, потому что экзотическое пойло пролилось из открытой жестянки, добавив пару пятен на королевски-белый плащ и, в качестве дезинфицирующего средства, на раненые коленки. Белка скисла и заплакала: там, в драном ажуре, обнажалась ее изодранная душа.

Домой! Домой... Где ее дом?.. Белка заплакала еще жальче.

Застывшую в позе белого, очень несчастного страуса, пытающегося спрятать голову... в тусклый асфальт, Бэллу нагнала большая машина.

Машин Белка не боялась: ей давно перестали сниться страшные сны, где большие машины гоняются за маленькой Верой по тесному дворику, а все двери закрыты.

– Садитесь, барышня! – сказали из машины тоном, не допускающим возражений.

– Спасибо, я пешком. У меня денег нет, – сообразила Бэлла.

Тачка большая, а в ней – один, два... У-уу...

– Садись, говорят тебе! До дому – в лучшем виде! Где живешь?

– Я... Я уже близко. Не надо мне... – робко мяукнула Белка, а крепкая мужская рука подхватила ее под локоть и мягко втолкнула в открытую дверцу.

Белка поперхнулась слезами и замерла. Говорила ей Люся: «Никогда не садись в машину с двумя мужиками!» А тут трое! И костюмы у них странные!.. Финкельштейн чего-то начудил... Шапочки «маки». Камуфляж. Дворники у них во дворе тоже носят камуфляж.

«Экзотика» выветривалась из головы Бэллы со скоростью, разрешенной дорожными знаками. Образ Стасечки полинял гораздо стремительнее. Стасик ее не спасет.

– Первый, первый! Я восьмой! Угол Парковой и Центральной. Транспортируем подгулявшую барышню – и на трассу, – сурово и страшно сказал кому-то восьмой.

Бэлла забыла про коленки.

– Этот, что ли, дом? – сказал он уже мягче. – Я же говорил – в лучшем виде!

– Так вот шастают по ночам в таком виде – а потом их грабят и насилуют! – добродушно пробурчал другой, тоже в камуфляже.

Белка оглянулась на него испуганно и заметила защитные каски где-то позади. Третий все время молчал, ухмыляясь в усы, а рука его лежала на стволе настоящей боевой винтовки, как жилистая рука Стаса на грифе контрабаса.

С этой минуты, впрочем, контрабас и Стас приобретали все более размытые очертания и ретроспективное значение в жизни Бэллы. Только именно в ту минуту Белке об этом никто не удосужился сообщить, поэтому, выкатившись из «газика» с решеткой, так благополучно оказавшись дома, она рыдала в голос над своей счастливой судьбой, а собака соседей сверху норовила подхватить ариозо.

 

«Салют! Как дела?» – Отправитель: ...Он не знает такого номера. Послано: ночь, когда орут все мартовские коты.

Еще бы. Бэлла тоже этот номер впервые видит. Снято с однодолларовой купюры, которую подарил ей... Ну тот, который... Ну, этот... Ой, не хочется поминать его имя в такой хорошей главе! А на валюте надпись: «На счастье». И уж как только Белка свое счастье ни пытала ...

Но кто старое помянет, тому эсэмэс-ки не читать.

«Поздновато уже для дел. А дела хреново. А ты кто?» – Отправитель: номер с купюры. Послано: неожиданно.

«Кто я?! Кто я?!!! Да как вы смеете?!! В этом городе все знают, кто я!!!» – «Ну вот что, – наверное, сказал тогда он. Потому что это точно был он, а не какая-нибудь она. – Ночь на дворе. Компьютер полетел. Жесткий диск накрылся. Работа горит. А тут малахольная какая-то. Поговорить, поди, не с кем, кроме кота. Но у кота пока нет телефона».

В том, что это она, а не какой-нибудь он, он был совершенно убежден.

«Хм...»,– сказал он и написал: «Я свой номер никому не даю. Предпочитаю общаться глаза в глаза. Ты кто?»

Белка ответила что-то. Что-то хулиганское. Она не помнит. А потом ей стало страшно за мистера Вашингтона. Потому что он пообещал отрезать что-то неприличное тому, кто дал его номер.

«Адьё, – сказала Бэлла. – Спать иду. Так и быть».

Он, наверное, такой же малахольный, как и она. И ему тоже не с кем поговорить. Потому что на следующее утро Белкин телефончик ожил от незнакомой мелодии. Белка испугалась.

«Ну, что замолчала? Телефонная трусиха! Я тебя найду! Ты кто?» – Отправитель: разгневан, но любопытен. Послано: день, когда становится интересно, а что это такое было ночью?

«Нет-нет, я вас больше не побеспокою! Просто мне совсем было плохо...» – Отправитель: хрен знает, что за номер! Послано: день, когда становится стыдно за то, что было ночью.

«Когда мне плохо, я слушаю Dead metal и ем бананы».

«Я вас больше не потревожу. Ешьте свои бананы».

Через три дня и три ночи они узнали друг о друге почти все. «Как тебя зовут?» – вдруг спросил он. Только она по-прежнему не слышала его голоса. «Я Белка». – Отправитель: Белка. – «Тогда я Лев», – Отправитель: врет, конечно. Но красиво! – «А ты правда Лев?» – «Прав ли? Не знаю. Но Лев – это точно».

Он, конечно, высокий, красивый и светловолосый. Как папа.

«Белка, я тебя знаю. Где я мог тебя видеть?»

«Ты придешь, когда появятся листья». – Отправитель: большой романтик. Послано: неделю спустя, когда мартовские коты разошлись по домам.

– Так долго?! – сказала Белка вслух и написала: «Так долго?!!!!!!!»

«Но ты, конечно, не утерпишь. Тогда приходи хоть завтра». – Отправитель: тот, кто остается невидимым. Послано: когда все уже спят, кроме них.

«Завтра? А сегодня ты кого-то ждешь?»

«Я никого не жду. Я жду тебя».

– Все, девочки! Мне домой пора, – сказала Бэллка и зябко повела плечами. Сирень цвела вместе с черемухой, все в природе перепуталось и смешалось, и было холодно. – Сейчас Лёва придет, – добавила она, и ей стало тепло.

– У меня «симка» еще одна есть... – задумчиво протянула Лора. Белка хитро прищурилась. А Люся посмотрела с непониманием. – А что? Куплю другой телефон. У Нануки друг один есть. Симпатичный. Будем переписываться.

У Люси вздрогнул ее единственный телефон: «Лю, еду домой. Чё-нить купить?»

– Как ты начинала?.. – простодушно спросила Лора, а Люся и Белка покатились со смеху.

– Боже! Как скучно я живу! – вздохнула Люся.