23 сентября 1951 г., удобно расположившись в личном самолете короля Непала, специально предоставленном для него, Борис нетерпеливо вглядывался в иллюминатор, в то время как самолет приближался к короткой, поросшей травой взлетно-посадочной полосе в долине Катманду. Сегодня это место именуется аэропортом Гаучер, т. е. «коровьим лугом», каковым оно и было в сентябре 1951 г. Перед приземлением летчику приходилось несколько раз облетать эту площадку, чтобы шумом двигателей разогнать пасущихся коров.

В ту самую минуту, когда Борис ступил на землю долины и встретил первого же низенького широко улыбающегося непальца, он понял, что Непал станет его домом. За всю свою полную треволнений жизнь Борис не встречал такого очаровательного места, как долина Катманду, владение короля Трибувана, запуганного монарха, которого он тайно принимал после знакомства с ним в своей квартирке над Клубом-300.

К тому времени Борису наскучила Калькутта, как прежде наскучили балет, жизнь в Париже и Монте-Карло, Шанхай и многие другие места. Индия пришла в упадок, и Борис внезапно понял, что страной будущего является Непал, его нетронутая цивилизацией земля с неограниченными возможностями и поразительной притягательностью.

В день своего первого приезда в Катманду Борис нанес визит молодому атташе посольства Индии. Последний снимал две комнаты на втором этаже огромного дворца в большом саду, где росли высоченные сосны, в тени которых располагались лужайка и теннисный корт. Борису не могло даже прийти на ум, что впоследствии именно в этом самом дворце будет устроен его отель Ройэл.

После распития прохладительного, по выходе из квартиры атташе Борис обнаружил, что у входа во дворец его ожидает лимузин. За рулем сидел сам король Трибуван, приехавший со своими сыновьями, принцами Гималайей и Басундарой. Было довольно поздно и машина проехала незамеченной по мощеным кирпичом улицам Катманду. На пустынных улицах было тихо, т. к. сохранявшийся уже сто лет комендантский час обязывал население, как это было в средневековой Европе, оставаться дома после одиннадцати часов вечера.

Вельможи, желавшие выйти из дома в темное время суток, должны были знать пароль, который менялся каждую ночь.

Когда машина подъехала к резиденции второго принца, фары внезапно высветили в середине дороги фигуру огромного леопарда. Он запрыгнул на невысокую стену сада, с которой целую минуту наблюдал за машиной, после чего быстро испарился в садах, окружавших тесно выстроенный ряд зданий.

Борис был просто в шоке при виде леопарда, разгуливавшего прямо в столице Непала. И хотя это был единственный подобный случай, Борис понял, насколько необычным местом является долина Катманду.

Король оказал Борису очень теплый, дружественный прием и уделил много времени рассказам о достоинствах своей страны.

В 1951 г. в Непал сумели проникнуть лишь несколько иностранных подданных. В основном это были сотрудники британского посольства, британские офицеры, командовавшие войском гуркхов, ряд ученых и друзей королевского семейства.

Попав туда из шумной, грязной Калькутты с ее трамваями, конторами, поездами и машинами, Борис был поражен тем обстоятельством, что Катманду даже не ведал о таких ординарных вещах, как, например, телефон. И все же никакие тривиальные клише, к которым прибегают для описания девственного шарма Непала и Катманду тех лет, не могут отразить подлинного облика этой страны.

С другой стороны, Борис понял, что Непал веками не был и не являет собой примитивную страну. Его настоящая привлекательность заключается в том, что, несмотря на изолированное положение и вековую фобию по отношению к внешним влияниям, Непал являет собой страну с высоко-развитой своеобразной культурой. В сравнении с бедными глиняными хижинами Индии, Ирана и большинства государств Юго-Восточной Азии Катманду казался чем-то вроде богатого средневекового европейского города. В нем превалировали большие двух-, трех- и четырехэтажные кирпичные здания. Вдоль узких улиц располагались аккуратные, ухоженные магазинчики. В глаза бросалась гармоничность архитектурных пропорций.

Гармонию стилей, четко отражавших традиционный уклад жизни местного населения, не нарушали ни отсутствующие железные дороги, ни автомашины, которых почти не было, ни бетонные здания или автостоянки.

Глазам иностранца здесь уже не представал дешевый контраст между телегами, запряженными быками, и двухэтажными автобусами, заклинателями змей по обочинам дорог и шумными такси, который делает значительную часть стран Востока банально притягательными.

Казалось, что долина Катманду дышит спокойным процветанием, довольством, так естественным для места, устроенного жителями в соответствии с обычаями, вполне отвечающими их потребностям. Ученый или эксперт, несомненно, обратил бы внимание на то, что на улицах Катманду есть какие-то вещи, которые можно усовершенствовать, но вряд ли кто-нибудь из них отметил серьезные изъяны. Катманду — это творение утонченной культуры ньюаров, город, в котором нет трущоб или бросающейся в глаза бедности, и которому нечего прятать от взоров иностранцев.

Путешествие во внутренние районы Непала, несомненно, дает массу впечатлений. Пеший переход за пределы долины Катманду представляет собой самую настоящую экспедицию. Приходится брать с собой провизию не только для себя, но и для носильщиков. В дороге практически не встречаются рынки, а у местных крестьян нет желания продавать продукты из тех небольших запасов, которыми они располагают.

По выходе из долины Катманду путник открывает для себя Азию Киплинга и Перл Бака одновременно, какие-то черты Китая и Индии на фоне такого первозданного ландшафта, по сравнению с которым швейцарский выглядит чересчур окультуренным.

Вызывающие ужас мостки, связанные грубыми, примитивными веревками, перекинуты через мощные потоки, бурные воды которых несут с подножий крупных ледников огромные камни. Склоны узких ущелий покрыты густыми джунглями, в которых истошно визжат обезьяны и рыскают свирепые леопарды.

Выше джунглей появляются рисовые поля и деревушки, которые жители предпочитают устраивать на высоких склонах, а не в глубоких расселинах. Всего за несколько часов путник попадает из жаркого пояса речной долины в прохладу поросших сосной склонов предгорья. Из лета он возвращается обратно в весну, о чем можно судить и по растительности, которая сменяется, как будто листаешь страницы огромного ботанического альбома. Вместо пальм и бамбука появляются дуб, крупные рододендроны и другие деревья умеренных зон.

Нет ничего поразительнее рододендроновых лесов Непала, которые примерно в течение месяца обрамляют розово-красным ореолом рельеф предгорий, над которыми высятся холодные белые, зубчатые башни высочайших вершин мира. Дополнительную привлекательность этим лесам придает то, что деревья здесь покрыты мшаником, напоминающим морские водоросли. Мох свешивается с веток, производя такое впечатление, будто с неба протянулись какие-то ленты.

Именно в этой местности — подлинная сердцевина Непала. На повороте какой-нибудь тропы взгляд путника улавливает первые признаки ближайшего селения, свидетельством чего становится жертвенник либо мостик из каменных плит, или сами крайние жилища. Их архитектура может отличаться в разных районах, но для всех них характерно то, что они почти всегда вместительны и опрятны, и безошибочно можно утверждать, что нигде, начиная от Италии и заканчивая Японией, не встретишь таких ладно скроенных и гармоничных строений.

Саманные хижины арабов, глиняные коробки греков, жилища иранских, пакистанских и индийских крестьян неизменно выглядят хуже, чем большинство построек в сельской местности Непала.

Каждый местный домик мог бы служит приятным коттеджем где-нибудь в Европе или Америке. Все эти двух-, трех-, а подчас и четырехэтажные здания с большими окнами вместительны и пропорциональны. Вне всякого сомнения, архитекторов, которые проектировали эти строения в затерянных в глубинке непальских долинах, можно считать лучшими строителями в сельской местности азиатских стран.

Климат Непала не допускает возведения ветхих развалюх, и как бы ни был беден непальский крестьянин, согласно статистическим данным, его жилище превосходит своих аналогов у большинства крестьян мира.

Смекалистые деревообработчики, непальцы умело используют все местные строительные материалы. Гурунги возводят солидные каменные дома с кровлей из скальных плит. Таманги для кровли используют дощечки, а раисы — плетеные циновки. Эти дома либо сохраняют цвет камня, либо красятся в белый или разнообразные оттенки красного цвета.

Деревенские улицы зачастую искусно вымощены, а вдоль тысяч километров пешеходных троп страны примерно через каждый километр пути устроены аккуратные каменные скамьи для носильщиков, с тем, чтобы они могли положить свою ношу. Кроме того, на обочинах дорог деревенские жители издавна в знак внимания путникам устраивают небольшие, аккуратно выполненные убежища для бродячих торговцев и носильщиков их товаров. Там они могут укрыться на ночь от непогоды и отдохнуть.

Еще более очаровательно выглядят великие торговые пути, проходящие через Гималаи. Они представляют собой широкие, а местами даже вымощенные тропы, образуя кажущиеся бесконечными каменные ступени, пересекающие холмы и горы, нередко врезаясь в мощные утесы наподобие гигантских расселин.

В особенности знамениты пути, проходящие по долине вверх по течению реки Кали Гандаки. Ими широко пользуются люди народности такали, включающей своего рода касту хозяев постоялых дворов и их семей. В течение многих поколений люди такали контролировали великий торговый путь, связывающий Непал и Тибет.

Никакие живописные документы, свидетельства очевидцев или банальные сравнения с мифическим государством Шангри-ла не могли убедить Бориса в том, что он ошибся, когда понял, что главной уникальной чертой Непала является сохранение средневекового уклада. Катманду оказался обычным городом, похожим на город пятнадцатого века, в котором люди из тех времен ведут самую обычную жизнь.

«С самого начала, — вспоминает Борис, — меня поразило то, что все местные жители кажутся такими счастливыми, естественными и улыбающимися». Это особенно было заметно после унылой Индии, где ваше малейшее движение сопровождается подозрительными взглядами. В Непале на лицах людей, собиравшихся вокруг, чтобы поглазеть на него (тогда, как и теперь, иностранцы вызывали там огромный интерес), играли улыбки удовлетворенных людей, нашедших в стародавнем укладе жизни ответы на все свои проблемы.

Даже когда Непал поражает эпидемия, умирающие жертвы улыбаются в знак благодарности богиням, которые, по их поверьям, рассылают свое благословение через посредство болезней.

Если отвлечься от гармонии, привлекательности и красоты страны, Борис был поражен еще и энергетикой самой атмосферы в долине Катманду, которую некоторые связывают с высотой над уровнем моря. Несомненным является тот факт, что в этой долине каждое действие, слово или контакт приобретают какую-то особенную интенсивность.

Когда первый краткий визит Бориса в Непал подошел к концу, он решил, что вернется туда при первом же удобном случае. Вскоре такая возможность представилась. С возвращением к власти короля Трибувана генерал Махабир был назначен министром промышленности. Это был довольно помпезный титул для страны, в которой в 1951 г. вообще не было промышленности.

Как-то по возвращении в Калькутту Борис сидел с Махабиром у Фирпо и, когда его взгляд остановился на рюмке, наполненной виски, к нему пришло одно из его озарений.

— У меня возникла идея, — заявил Борис.

— Как, опять? — не очень удивился Махабир, который был хорошо осведомлен о бесчисленных проектах собеседника. — И что же на этот раз?

— Напитки, — ответствовал Борис, щелкнув пальцем по рюмке.

— Только не алкоголь, — запротестовал Махабир. — Помнишь, чем окончилась эпопея с твоим ликероводочным заводом в Куч Бихаре? — Полный провал. Все дорогостоящие материалы и оборудование тогда пошли прахом.

— Именно это я имею в виду, — пояснил визави. — В Непале нет запрета на алкоголь, и не вводился сухой закон, как это было сделано в Индии. Пойми, если бы нам удалось построить спиртовой завод в Непале и централизовать производство алкоголя, это привело бы к фантастическому росту доходов правительства за счет налога на продажу этого зелья. В тераях много сахарного тростника, и если все это подытожить, это будет для тебя означать начало промышленного производства. А что касается оборудования, то оно у нас есть в полном комплекте в Куч Бихаре, уже не говоря о технологии.

В Непале всеобщей слабостью является потребление «ракши» (местной рисовой водки), и потому Махабир был вынужден согласиться с тем, что воплощение новой идеи Бориса в жизнь позволило бы наполнить пустую казну государства.

При поддержке Махабира в качестве министра промышленности Борис немедленно приступил к всестороннему изучению данного вопроса. Незамедлительно проведенное исследование показало, что качество алкоголя, производимого в Непале, оставляет желать лучшего. В стране практически не было какого-либо государственного контроля в этой сфере, а налог на продажу напитков мог легко быть увеличен не менее чем двадцатикратно. Этой информации было вполне достаточно для того, чтобы воспламенить творческий гений Бориса и внушить ему оптимизм по поводу данного прожекта.

Вскоре Борис снова вылетел в Катманду. На этот раз его сопровождали Ингер и двое их сыновей. Второй сын Александр родился за девять месяцев до этого дня, в феврале 1951 г. Вместе с ними была и мать Бориса, Мария Александровна Лисаневич.

В Катманду Борис немедленно приступил к работе. Цифры, эти странные символы, никогда не были его коньком, но он всегда вносил в них целую гамму своего богатого воображения. На бумаге проект выглядел замечательно и, казалось, план его воплощения вполне обоснован, что было редкостью в предприятиях Бориса. Махабиру предстояло ввести необходимый акцизный сбор, а Борис должен был заняться производством и сбытом алкогольной продукции.

Ингер, Борис и все их семейство разместились в небольшом деревянном бунгало в пригороде, откуда открывался вид на вечные снега горных вершин и многочисленные пагоды Катманду. Однако в тот день, когда они устроились с жильем, им стало ведомо, что у Непала нет нормальных связей ни с одной страной, а вскоре к огорчению Бориса он узнал, что Непал еще не готов к введению такой умудренной системы, как акциз на алкоголь.

Борис начал понимать, насколько государственный строй Непала отличается от сложившегося в цивилизованном мире тогда, когда в первый раз попал в правительственное учреждение, огромную резиденцию последнего премьер-министра из династии Рана. Говорят, что это здание, именуемое Синга Дурбар, представляет собой самый большой резидентский дворец на всем Востоке.

За год до приезда Бориса дворец еще был заселен. Его обитателями были 1500 слуг премьер-министра Мохана Шумшер Юнг Бахадур Рана. Это было огромное белое здание в стиле барокко. Все детали его отделки, чугунные ворота, вычурные люстры, узорные зеркала и каррарский мрамор были доставлены в Катманду на загорбке носильщиков.

Когда Борис впервые попал в этот четырехэтажный дворец, то с изумлением обнаружил, что во всех его помещениях на скамейках, сложив по-турецки ноги, сидят тысячи писцов, пользующихся в качестве канцелярских принадлежностей кисточками с краской. Такой была «администрация», с которой ему предстояло иметь дело.

О пишущей машинке там и слыхом не слыхивали и, само собой разумеется, движение правительственной документации тормозилось еще хуже, чем, скажем, при административной системе императорского двора в древнем Китае. Лишь немногие чиновники владели английским языком, т. к. при режиме Рана поездки в Индию запрещались.

До 1950 г., даже если члены семьи премьер-министра захотели бы съездить в Индию, им приходилось либо симулировать приступ аппендицита, либо отращивать бороду и бежать из страны инкогнито.

Политика в Непале была и до сей поры остается на уровне дворцовых интриг средневековья. История страны за последние сто лет напоминает самые диковинные страницы «Приключений Алисы в стране чудес».

Юнг Бахадур Рана, бывший первым премьер-министром династии Рана, захватил власть в 1845 г., хладнокровно убив своего родного дядю. Затем он в одночасье истребил всех противников королевы, с которой поддерживал дружеские отношения. В этой кровавой бойне, известной как резня Кот, погибли сотни членов аристократических семей.

После этого Юнг Бахадур Рана отправил в ссылку королеву, жаждавшую продолжать бойню, и стал полновластным хозяином страны. Он пережил дюжину покушений на свою жизнь. После него были последовательно умерщвлены еще три премьер-министра, и до 1949 г. убийство правителя Непала было обыденным делом для захвата власти.

Даже отцеубийство в высшем слое непальского общества не является исключением в истории страны. И, напротив, естественная смерть являлась редким исключением для любого непальского властителя.

Такой консервативный уклад жизни характерен для всей бюрократии Катманду. Что же касается простых непальцев, далеких от политики, то их жизнь идет отнюдь не в соответствии с предписаниями руководства страны, чья власть никогда не распространялась за пределы долины Катманду.

Такой была обстановка и в тот год, когда Борис сделал попытку «начать бизнес» с местными властями. Вскоре он обнаружил, что даже летосчисление, принятое в стране, было воспринять чересчур сложно. Практически на каждый день приходился какой-нибудь праздник, сопровождавшийся разнообразными религиозными церемониями, что было связано с тем, что большая часть населения страны соблюдала как индуистские, так и буддийские каноны.

Даже в 2007 г. по непальскому календарю, что соответствует 1951 г. европейского, в глубине страны по слухам приносились человеческие жертвы. Ежегодно тысячи быков, коз и кур обагряли своей кровью жертвенные камни бесчисленных святынь Катманду.

Трудно было придумать более неподходящее место для того, чтобы начать бизнес. Борису пришлось попытаться преодолеть массу самых неожиданных препон.

Рождение в сентябре 1953 г. третьего сына Николая стало для него дополнительным стимулом удвоить усилия. Укрепившись в своем предприятии, он начал попытку реализовать свой план строительства ликероводочного завода. В симпатичное бунгало Лисаневичей частенько наносил неожиданные визиты король Трибуван, приходивший выпить чего-нибудь или поужинать. Такое необычное внимание вызывало зависть в окружении короля и сплетни в городе.

Однажды вечером в гостях у Бориса были два молодых секретаря британского посольства, когда внезапно появился король Трибуван. На следующий день британский посол был необычайно раздражен, обвинив своих ни в чем неповинных подчиненных в том, что они, не испросив официального разрешения, встречались и беседовали с Его Величеством. Король встречался с Борисом, пренебрегая протоколом, т. к. помнил об их дружбе, зародившейся в Калькутте, когда Его Величество фактически был пленником премьер-министра.

В свою очередь, и Борис часто навещал короля, который жил в небольшом бунгало в дворцовой усадьбе. Дело в том, что сам большой дворец сильно пострадал от страшного землетрясения 1934 г., когда погибли две сестры короля. К сожалению, здоровье короля пошатнулось. Из Калькутты вызвали друга Бориса, доктора Рональда, венецианского кардиолога. Он остался в Непале на несколько месяцев, но Его Величеству становилось все хуже и хуже. В конце концов, было решено отправить короля в Цюрих на специальное лечение. 13 марта 1955 г. Борис узнал о кончине короля в цюрихской клинике.

— Это был первый и последний раз, когда я видела Бориса плачущим, — вспоминает Ингер. Борис потерял близкого и настоящего друга.

Узнав о кончине короля Трибувана, все население долины погрузилось в траур. В Швейцарию вылетел принц Басундара, и тело короля доставили в Непал. Тысячи непальцев, одетых в траурные белые одежды, собрались в аэропорту, чтобы проводить короля в последний путь.

Когда Борис приехал туда, на гроб было возложено столько белых цветов, что для того, чтобы двадцать четыре носильщика получили возможность поднять погребальные носилки, пришлось убрать часть из них. Затем длинная процессия начала траурное шествие с примитивного аэродрома вдоль долины к священной усыпальнице в Пашупатинатх, до которого предстояло пройти около семи километров. Эта усыпальница является самой дорогой святыней для непальцев и одной из самых почитаемых во всем индуистском мире.

Пашупатинатх располагается на берегу реки Багмати, главной реки долины Катманду. Она считается священной в связи с тем, что является притоком священного Ганга. Пашупатинатх — это городок, окруженный сотнями небольших усыпальниц, в центре его высится позолоченная двухэтажная пагода Шивы, возле которой стоит гигантский золотой бык, на котором по преданию восседал Шива.

Только индуист в состоянии постичь значение этой святыни, таинственного магнетизирующего центра индуизма в Непале. Крутые берега реки Багмати в Пашупатинатхе испещрены многочисленными рядами сооружений, включающих эмблемы фаллического культа Шивы.

Пашупатинатх также знаменит своими обезьянами, которых подкармливают священники и которых нельзя обижать, т. к. они символизируют Ханумана, культовое божество индуистов.

По обеим сторонам дороги из аэропорта в Пашупатинатх располагаются террасированные рисовые поля и редко залесенные пастбища. Когда сюда подошла похоронная процессия, между высокими кирпичными стенами двадцатью рядами стояли сотни тысяч непальских крестьян, пришедших из всех районов страны, чтобы проводить в последний путь своего «доброго короля». Трибуван был особенно популярен у народа тем, что представлял собой символ нового Непала, свободного от династии Рана, представители которой не пользовались уважением из-за своей жестокости.

По мере продвижения погребальных дрог женщины, мужчины и дети рыдали, вознося к небу стенания, которые не могли не тронуть даже самые черствые сердца. В тот день погода была облачной и дождливой.

В Пашупатинатхе начался длительный и сложный индуистский ритуал кремации короля. На берегу Багмати соорудили огромное кострище из сандалового дерева, на которое возложили тело покойного. В тот момент, когда должны были зажечь погребальный костер, произошла заминка. Дело в том, что в прошлом было традицией сжигать королеву вместе с ее покойным мужем. Этот обычай, именуемый «сати», устарел, однако по протоколу в огонь следовало бросить золотые обручальные браслеты королевы. Но подавленная горем королева позабыла цифры комбинации дворцового сейфа, в котором держала свои драгоценности. И пока королевский сейф вскрывали, все сановники страны молча стояли вокруг погребального кострища с телом короля. На крутых берегах реки можно было видеть тысячи вельмож со всеми их регалиями. На похороны прилетели все послы, аккредитованные в королевстве, но по большей части имевшие свои резиденции в Дели.

Когда принцы Гималайя и Басундара зажгли огонь, солнце, весь день скрывавшееся за тучами, засияло на небе и глухое бормотание толпы сменилось ликующими криками: «Король умер, да здравствует король!».

После кремации началась траурная церемония. Все мужчины Непала обрили головы, никому не дозволялось носить кожаную обувь, и потому все окружающие шли босиком или в кедах.

Трон короля унаследовал его старший сын, принц Махендра Бир Бикрам. Официальная коронация должна была начаться по окончании траура. В течение одиннадцати дней двое младших сыновей усопшего короля принцы Гималайя и Басундара жили в храме Трипурешвар в Катманду на берегу Багмати, одетые в гладкие домотканые белые туники. Они спали на соломенных тюфяках, питались только пресным вареным рисом без всяких приправ и пили только фруктовые соки.

На двенадцатый день вокруг храма был разбит палаточный лагерь. Каждая роскошно убранная палатка символизировала один из покоев, в которых прежде жил скончавшийся король. В них были размещены предметы убранства, украшавшие быт короля — мебель, домашняя утварь, одежда и прочее. Затем из Индии доставили брамина (ни один непальский священнослужитель не согласился бы исполнить непопулярную функцию «гонителя злых духов»), который должен был спать на ложе покойного короля, носить королевское платье и корону. Брамина обрядили в золоченое платье, надели корону и даже новые туфли, купленные королем в Швейцарии незадолго до кончины. Затем в палатке, символизировавшей столовую короля, брамину подали обед, причем в меню входили блюда, по традиции запрещенные у индуитов. После этого брамину вручили 150 тысяч рупий, которые он тщательно пересчитал. А затем он сел на слона и поехал вброд на другой берег Багмати, в то время как толпы людей провожали его криками и градом камней, «изгоняя» его из Непала. Эта церемония символизирует принятие брамином на себя грехов усопшего короля.

Согласившись взяться за это неблагодарное дело, брамин становился изгоем для касты браминов, высшей в иерархии индусов.

После этих церемоний все имущество короля (машины, мебель и одежда) продавались на аукционных торгах, а выручка отсылалась тому самому индийскому священнослужителю.

Шесть месяцев спустя аналогичная церемония была проведена верховным жрецом долины, который получил такие же подарки в качестве «гонителя злых духов» и 600 тысяч рупий, но его не изгоняли из касты, и ему не нужно было покидать Непал.

Постепенно жизнь в Катманду возвращалась в нормальное русло. Борис потерял своего лучшего друга и опору в Непале. Но он продолжал задуманное дело: строил ликероводочный завод в Биратнагуре и пытался добиться введения акциза. Он пригласил того же технолога, которого нанял в свое время для аналогичного предприятия в Куч Бихаре, и постепенно перевозил в тераи оборудование, необходимое для первого подобного завода в Непале.

Получив эксклюзивную концессию на производство алкогольной продукции во всей долине Катманду, Борис подписал с властями контракт, по которому получал право на ежемесячный ввоз пяти тысяч галлонов ректификата из Индии до ввода в строй своего завода в Биратнагуре. Главная контора предприятия была устроена в этом местечке в помещении небольшого дворца, принадлежавшего семейству Рана.

Контрактом предусматривалось, что выручка от реализации алкогольной продукции будет делиться следующим образом: 33? процента — на покрытие производственных расходов, столько же — на прибыль и столько же — в счет налога. Борис гарантировал правительству Непала как минимум 120 тысяч рупий в качестве ежегодного дохода от налогов.

Четыреста пятьдесят непальских лавочников стали подрядчиками и оптовиками Бориса. Кроме того, он разработал хитроумный способ дифференциации различных видов алкоголя. В зависимости от добавки фруктовой эссенции и градуса эта продукция шла на продажу под маркой разных животных: 100-градусный продукт маркировался как «гаинда» (носорог), 80-градусный — как «бхаг» (тигр) и 68-градусный — как «читуа» (леопард).

Все это было гладко на бумаге, но кипевший энергией и затуманенный обманчивыми статистическими выкладками, Борис проморгал тот факт, что в долине функционировало 1200 нелегальных спиртовых заводиков. Изготовление «rakshi» (араки) в Непале всегда считалось обыденным делом для каждой семьи, а для того, чтобы с помощью традиционного метода получить этот алкогольный напиток, было вполне достаточно приобрести три керамических сосуда.

Мало того, среди самогонщиков было немало влиятельных людишек, которые гнали «rakshi» не только для собственного употребления, но и для прибыльного сбыта. Поэтому когда Борис попытался обуздать этих нелегальных предпринимателей, ему стали чинить препятствия. Власти посмеивались над его жалобами, а полиция не желала принимать какие-либо меры. Более того, вскоре Борис обнаружил, что непальские полицейские подчас даже помогают самогонщикам.

В итоге шумные протесты против попыток Бориса претворить в жизнь свой проект привели к тому, что внезапно у него отобрали лицензию на ввоз алкоголя. Это заставило его прекратить все работы еще до того, как ликероводочный завод в Биратнагуре вступил в строй.

— Мы вложили в наш проект более ста тысяч рупий, — вспоминает он, — а теперь оказались в тупике.

Разъяренный Борис попытался добиться того, чтобы ему вернули лицензию на ввоз спирта-сырца, но все было напрасно. Слишком многие видные чиновники были кровно заинтересованы в собственном высоко-прибыльном самогоноварении.

Оставался лишь единственный выход — возбудить иск против властей за нарушение условий контракта. Однако в Непале невозможно было найти юридических оснований для ведения тяжбы против властей, которые были глухи к его официальным протестам.

Пока суд да дело, Борис занялся устройством отеля Ройэл и одновременно добивался того, чтобы правительство дало разрешение на посещение долины иностранцами.

Так прошло более десяти месяцев, прежде чем пришла неожиданная новость по поводу алкогольного проекта. Как-то вечером в пятницу, вскоре после прибытия первых групп иностранных туристов, к вящему изумлению Бориса в отель Ройэл вошли три десятка вооруженных офицеров полиции и солдат в хаки. Борис спустился в холл и потребовал объяснений.

Командовавший отрядом капитан порылся в кармане и вынул свиток замусоленной бумаги, испещренный «иероглифами».

— Нас направили, — торжественно заявил он, — чтобы мы тотчас получили от вас денежную сумму в размере 175 тысяч рупий и 15 пайс.

Борис был поражен. Наверное, тут какая-то ошибка. Но нет, офицер и два его помощника сухо пояснили, что эта сумма затребована в соответствии с гарантийным обязательством Бориса уплатить правительству этот минимум за период со дня закрытия своего предприятия.

Напрасно Борис объяснял суровым полицейским, что немыслимо заплатить такую сумму почти через год после того, как правительство в нарушение контракта лишило его возможности продолжать работу, отказав ему в разрешении ввозить сырье, необходимое для производства алкоголя. Кроме того, Борис заметил, что при всем желании он не имеет возможности выплатить деньги в данный момент, даже если бы они у него были, т. к. вечером в пятницу единственный в то время непальский банк не работает и откроется лишь в понедельник.

Злобные полицейские, обменивавшиеся понимающими взглядами, не хотели и слушать этих «нелепых» оправданий и заявили, что вынуждены взять его под арест. В конце концов, Борису удалось уговорить их отложить решение вопроса на сутки, но в ту ночь у дверей его квартиры в отеле дежурила вооруженная охрана.

На следующий день к Борису пришел лукавый правительственный чиновник.

— Послушайте, — сказал он Борису, — почему бы вам не подписать документ о признании задолженности и обязательстве ее выплаты в течение трех лет, а также о продолжении работы предприятия?

Когда Борис отклонил это предложение, чиновник заявил: — Вам придется пойти со мной.

Он вывел Бориса из отеля и без обиняков сообщил, что они направляются в тюрьму.

Непальская тюрьма — не шутка. Даже сегодня самое малое преступление влечет за собой длительное тюремное заключение. По слухам, избиение заключенных было обычной практикой полиции.

Сначала Бориса доставили в офис департамента по налогам, находившийся в городке Дилли Базар. Там его временно поместили в конторку по соседству с большим помещением, где работали налоговые чиновники.

До этого в истории Непала еще не было случая, чтобы европеец оказался в тюрьме. С ним обращались в точности так же, как с местными заключенными. Его уже собирались поместить в тесную камеру, в которой находилось пятнадцать человек, и выдавать по полрупии в день на продукты и дрова, чтобы он сам готовил себе еду. Узнав об этом, британский посол немедленно выразил протест против заключения Бориса в общую камеру. В результате, вместо того, чтобы поместить его вместе с другими заключенными, обвинявшимися в таких «менее серьезных» преступлениях, как убийство или кража слона, Бориса заключили в большое помещение налоговой конторы.

Так начались первые дни его пребывания в тюрьме, что было, — на тот момент, — самым забавным инцидентом за всю его карьеру в Непале. Он до чертиков запугивал своих надзирателей и вскоре устроил кавардак в налоговой конторе, когда потребовал себе ночной горшок и регулярно выдворял из конторы всех писарей и служащих под тем предлогом, что ему требуется облегчиться либо принять ванну, пользуясь бадьей, которую ему ставили прямо посреди циновок и письменных столов, заставленных документами налоговой конторы, и в которой он привольно плескался, разбрызгивая воду на конторские принадлежности.

С небольшой галереи, открытой для публики, непальцы целые шесть дней имели возможность лицезреть такое шоу, которого еще не бывало в истории этой страны. Известие о заключении Бориса в каталажку быстро стало сенсацией, и все жители долины считали своим долгом посетить налоговую контору и поглазеть на первого за всю историю их страны белого сахиба, посаженного в тюрьму.

— Именно тогда я осознал, — рассказывал Борис, — каково быть обезьяной в зоологическом саду. За маленьким зарешеченным оконцем я видел уставившиеся на меня лица. В глазах этих людей я читал неподдельный интерес. Одно лицо под натиском возбужденной толпы быстро сменялось другим. Таким образом, я получил возможность заглянуть в глаза представителей всех до одной народностей, населявших Непал. Я видел женщин с кольцами в носу, мужчин с отметинами шафранного цвета на лбу, людей в черных или цветных головных уборах, которые поднимали своих детей на руки повыше, чтобы они могли лучше видеть «обезьяну в клетке». Будь я антропологом, мне бы можно было написать приличный трактат, сидя в той налоговой конторе.

Уже скоро работа в конторе была нарушена. По прихоти Бориса каждые полчаса клерки были вынуждены покидать свои рабочие места, чтобы дать ему возможность вдоволь поплескаться в бадье и забрызгать их документы мыльной водой.

По прошествии шести дней Бориса перевели в сумрачную, сырую комнатушку на первом этаже департамента полиции, разместившегося во дворце его друга генерала Модана. С началом муссонных дождей новая тюрьма Бориса пропахла затхлой сыростью. Каждое утро он свободно мог выжимать воду из простыней. Он ужасно страдал от приступа радикулита.

Надзиратель был так напуган этим, что перевел его в приличную солнечную комнату на втором этаже дворца. Друзьям было разрешено свободно навещать его. Лишь английскому послу, другим работникам посольства, а также врачам и адвокатам требовалось особое разрешение.

Его ежедневно навещала Ингер. Время от времени по тому или иному случаю в его комнате устраивались пирушки, на которые слетались все его друзья непальцы и иностранцы. Но, несмотря на то, что в числе навещавших его друзей были братья короля, казалось, что из-за отсутствия должной правовой системы освободить Бориса не представляется возможным.

За каждым его шагом и за каждым гостем следили надзиратели, круглосуточно дежурившие в коридоре. В один прекрасный день Ингер получила официальное уведомление о том, что ей разрешается посещать мужа, но ни под каким предлогом она не имеет права присаживаться на его постель!

Поначалу Борис старался поддерживать тонус, уверяя себя, что его наверняка скоро освободят, но шли дни, и заключение становилось все более серьезным и возмутительным. Сколько сил и средств было потрачено на открытие отеля, а теперь, когда от первых дней и недель зависела вся будущая работа этого заведения, его основателя изолировали. Ведь Ингер была молода и не имела того опыта, который Борис приобрел в Клубе-300.

Мысли о том, что в его отсутствие все может пойти наперекосяк, и опасение, что вся гигантская проделанная работа может оказаться напрасной, становились попросту невыносимыми.

Но даже это померкло перед новым известием. Как-то Ингер пришла в полном расстройстве и сообщила Борису, что его мать Мария Александровна серьезно больна.

Борис категорически потребовал, чтобы ему дали возможность побыть с больной матерью. Определенного ответа на свое требование он не получил. Друзья из английского посольства помогли Ингер вызвать видных медиков в Катманду и заверили Бориса, что все будет хорошо.

Однако когда неожиданно Ингер пришла со слезами, не в состоянии вымолвить ни слова, он инстинктивно понял все: мать скончалась. Она умерла в чужой стране, вдали от всего того, что знала и любила в девичестве, в годы, когда стала молодой женой и матерью, того, что осталось там, в далекой России. То были годы войны, смертей, забот и жертв. А теперь была мертва она сама, причем вновь изолированная от сына, заключенного в тюрьму.

Ингер ушла, чтобы заняться неотложными делами и передать категорическое требование мужа хотя бы временно выпустить его из тюрьмы. Борис часами сидел на койке, уставившись на ладони, или мерил шагами свою узницу, пытаясь осознать все происшедшее.

В его голове проходила череда прошлых лет. Вспомнился тот день, когда на заре они с матерью и братьями готовились оставить свой старый дом в Одессе, но неожиданно на их улице появились большевистские солдаты, и побег стал невозможен. Какую храбрость проявляла их мать, когда она повела семью обратно в дом, ничем не выказав страха и разочарования, переполнявших ее. А потом настал тот день, когда мать помогла ему поспешно собраться, когда он в последний раз покидал Одессу и Советский Союз, направляясь в Берлин.

Как мало времени он провел с ней в последующие годы, а теперь, перед ее кончиной, он даже не смог посидеть рядом с ней, чтобы выказать свою любовь и благодарность.

А нудные, тоскливые дни тянулись так долго. К его заботам прибавилось и состояние здоровья. Ему было необходимо подлечиться. Приходил врач, который осмотрел Бориса, сделал ему укол и ушел. На следующий день появился другой врач, который также провел осмотр, сделал укол и исчез. Когда эта процедура повторилась в третий раз, Борис, страдавший к тому времени от сильных болей, написал гневное письмо, указав, что скорее умрет в тюрьме, чем будет служить подушечкой для игл.

И так страдания его продолжались. Он чувствовал себя абсолютно беспомощным и не имел представления, сколько времени все это может продолжаться. Единственным развлечением для него была ежедневная прогулка в парке у полицейской штаб-квартиры, который был разбит за пятьдесят лет до этого по проекту какого-то европейского проектировщика, — несомненно, приглашенного из-за рубежа.

Каждый раз, когда Борис проходил мимо стражника, стоявшего на часах у главных дворцовых ворот, тот по привычке вставал по стойке «смирно». Не имея других развлечений, Борис ходил взад-вперед мимо ворот, давая возможность караульному попрактиковаться в этой операции десять, двадцать, тридцать раз подряд.

На следующий день после того, как Борис отправил гневное письмо, к нему с извинениями явился озабоченный шеф полиции. Он проникся сочувствием к бедам Бориса и заявил, что его необходимо немедленно перевести в больницу, расположенную в центре города, недалеко от отеля Ройэл.

Борис с радостью воспринял эту перемену, и его на джипе доставили в Катманду, что немало позабавило заключенного, т. к. бензин в этих краях стоил около пяти рупий за литр, поскольку горючее, как и автомашины и все иные современные новшества завозили туда самолетами или на горбу носильщиков.

В больнице было всего четыре общих палаты, поэтому в распоряжение Бориса отдали небольшую открытую террасу на первом этаже. Теперь он мог проводить время гораздо приятнее, т. к. друзьям было проще приходить сюда.

Единственным недостатком новой «кутузки» было то, что по ночам здесь стоял невыносимый шум. Дело в том, что улицы Катманду кишели и до сих пор кишат бродячими собаками, и по неведомой причине песий мир избрал участок, окружавший террасу, на которой расположился Борис, в качестве любимого места для собачьих свадеб, завываний и склок в борьбе за больничные отбросы.

Борис был вынужден попросить у своего стражника рогатку, с помощью которой ему удалось очистить двор от докучливых дворняг. Никто не мог понять, почему Бориса держат в заключении. По существу, он стал жертвой в той ситуации, когда в стране не было юридических оснований для того, чтобы судить его, и в то же время не было официального канала для его вызволения.

Наконец, к нему явился секретарь короля и любезно объяснил, что поскольку в Непале судебно-правовая система еще не реформирована, а, как Борису известно, он пользуется в стране всеобщей популярностью, то для освобождения ему следует всего лишь написать королю письмо с извинениями и просьбой о помиловании. К этому времени Борис провел в заточении уже два с половиной месяца. Мысль о том, что он должен писать унизительное письмо, бесила его. Больше всего он был возмущен тем фактом, что, несмотря на беззаконие, связанное с его заключением под стражу, ему не дали возможности попрощаться с матерью, лежавшей на смертном одре.

В конце концов, этому должен был быть положен конец, и потому Борис согласился подписать письмо, если секретарь короля соизволит написать его. Как только это было сделано, беднягу тут же отпустили на свободу. Вскоре король дал ему аудиенцию и выразил надежду, что у Бориса не осталось «неприятного осадка» от происшедшего эпизода.