Утром, покинув деревню, я несколько раз оборачивался назад. Я прощался с Кургиякхом, а одновременно со страной, с которой расставался, вероятно, навсегда. В Заскаре осуществилась моя, казалось, несбыточная мечта. Мне еще раз посчастливилось отыскать забытый край, где остановилось время, словно застыв от холода.

Теперь меня ждала борьба с природой, которая подвергала испытанию на прочность братство и дружбу, связывающие Лобсанга, Нордрупа и меня. Мы готовились к схватке с Шинго-Ла и опасностям трудной тропы, ведущей через Главный Гималайский хребет.

Я обрел прекрасную физическую форму; мои ноги свыклись с постоянными нагрузками и забыли об усталости — ведь я прошел пешком все долины этого края. Меня снова охватило приподнятое настроение. Мы бодрым шагом шли к сказочным скалистым отрогам, вздымавшимся в конце долины. Высоченные вершины, которые мы раньше видели издали, были на расстоянии вытянутой руки. Нас окружал странный мир скал, вечных льдов и снегов, мы были в зоне, куда не решались забираться даже растения и животные.

К полудню вышли к подножию скального пика, которое было верхней границей растительности. Мы нашли несколько кустиков дикого зеленого горошка, который я с удовольствием отведал. Затем, прислушиваясь к забытому посвисту сурков, углубились в лабиринт громадных скал. Позади одной из них рос прощальный подарок Заскара — голубой мак. Держа его в руке и проклиная холод, я перешел вброд ледяные воды потока, который брал начало в леднике. Там мы остановились, чтобы приготовить чай и позавтракать. Затем продолжили медленное восхождение. Увидев неподалеку от чхортена каменную хижину, решили переночевать.

Прижавшись друг к другу перед дымным костерком из кизяка, мы долго беседовали перед сном.

— Надо выйти очень рано, — говорил Нордруп. — Будет плохо, если солнце растопит снег, когда мы окажемся на перевале. Больше всего меня беспокоит река по ту сторону гор. В Кургиякхе подтвердили, что снежный мост обвалился. Значит, ее придется переходить вброд. А это большая река.

Несмотря на сильнейший мороз (мы были на высоте четырех тысяч шестисот метров над уровнем моря), Лобсанг с Нордрупом решили спать на открытом воздухе из-за волков — их вой будет лучше слышен, если им вдруг вздумается напасть на наших лошадей. Этой ночью я спал очень плохо. Меня мучила мысль, что друзья остались на улице. Кроме того, тревожили думы о предстоящем тяжелом переходе через ледники.

Мы встали с зарей. Глянул на небо. Над перевалом висела свинцово-черная туча. Лобсанг отправился за лошадьми. Он быстро взобрался на крутой холм, увенчанный чахлыми кустиками травы. Через полчаса Лобсанг вернулся в явном беспокойстве: пропали лошади. Они с Нордрупом разошлись в разные стороны в поисках их следов. Время от времени один из них появлялся вдали на одном из холмов. Они оставались в контакте и перекрикивались, как наши горцы. А ведь мы решили свернуть лагерь ранним утром! Только в девять часов, после трехчасовых поисков, они обнаружили пони, укрывшихся в пещере высоко в горах.

Мы навьючили на четырех лошадок значительно полегчавший багаж и медленно двинулись вперед по обледеневшим камням ледника, обходя завалы от недавних лавин. Тропа исчезла. Из-за снегопадов не осталось никаких следов предыдущих проходов. Сколько людей переходило перевал каждый год? Дюжина, а может, и менее того? Ведь из Заскара можно было выйти и через другой перевал — Пхилтсе.

Мы поднялись на высоту около пяти тысяч метров, и дышать становилось все труднее. Поднимая глаза к небу, я различал наполовину скрытый тучами перевал. Вскоре тучи окутали нас серым саваном. Пошел снег. Мы переставляли ноги, часто дыша, наши сердца стучали в груди, как барабаны. А ведь надо было еще подбадривать пони, которым дорога тоже давалась нелегко. Мы их перевели по одному через первый заснеженный склон. Дальше тянулся ряд крупных морен, покрывавших ледник, толщину которого можно было оценить по глубоким разломам голубоватого льда. Лобсанг шел впереди каравана, умело лавируя среди трещин. После медленного и нескончаемого карабканья вверх мы снова вышли на снежное поле, терявшееся в скрытой туманом бесконечной дали.

У лошадей появились признаки крайнего утомления. Они часто останавливались, быстро-быстро дышали, словно собаки, склонив морды к земле. Они много прошли за последние шесть дней, а ели мало. Время от времени одна из них сбивалась с ритма и начинала скользить назад. К счастью, природа научила их не противиться и не делать лишних движений до полной остановки.

Нам встретилась более широкая, чем другие, расщелина, по дну ее меж двух ледяных стен несся водный поток. Мы долго искали более узкое место, чтобы перепрыгнуть трещину: один неверный шаг — и неминуемая смерть в ледяной воде. Пересекли еще несколько снежных полей. Туман на короткое время рассеялся, и я увидел меж облаков вершины. Они были почти рядом, эти таинственные и устрашающие горы с их шапками девственно белого снега и редкими черными проплешинами. Нас окружал ледяной ад, уши закладывало от странной звенящей тишины, и мне казалось сквозь туманную дымку, что земля ползет, образуя горы прямо на наших глазах. В неземном одиночестве, в окружавшем нас безлюдье я лучше, чем когда-либо, ощущал теснейшие узы дружбы, объединявшей нашу троицу.

Мы останавливались все чаще, чтобы перевести дыхание. К счастью, склон постепенно становился более пологим. Несколько сот метров шли по ровной местности, устланной снегом, и вдруг Нордруп воскликнул: «Слава богам!» Этот крик странным эхом растекся в тумане, и вдали послышался рев лавины. Мы вышли на самую высокую точку перевала — пять тысяч двести метров. Здесь окутанная туманом торчала в снегу большая ветка, увешанная потрепанными молитвенными флажками. Ветку воткнули в кучу камней, сложенную благочестивыми странниками, которые, как и мы, выстрадали перевал Шинго-Ла и таким способом благодарили богов за благополучный финал. Мы достигли южных врат Заскара — одного из высочайших перевалов в Гималаях.

Ради этого события решили перекусить у каменного холмика. Из плетеных ивовых корзинок достали яства: цзамбу и галеты. Я был счастлив, что страшный перевал остался позади, и с глупой ухмылкой на лице произнес: «Теперь осталось лишь спуститься». Я не подозревал о трудных преградах и опасных сюрпризах, ожидающих нас на пути вниз.

— Название перевала, — разъяснил Нордруп, — происходит от слова «шинг-курр» (носильщик дров). Это значит, что, если хочешь пройти через перевал, бери с собой дрова, ибо местность дальше лишена какой бы то ни было растительности, пригодной на топливо.

Пока отдыхали после завтрака, легкий ветерок разогнал туман. И только тогда мы увидели, что стоим на краю пропасти, которая резко обрывалась к ледяному озеру, где скапливались лавины со всех окружающих гор. Исчезли облака, яркое солнце ударило по рваным цепям гор, которые мы только что пересекли. Вид на юг был закрыт тяжелыми муссонными тучами, висящими над Гималаями.

С сожалением расставаясь с красотами Шинго-Ла, мы приступили к опасному спуску. Тропы по-прежнему не было. Мы поднимались и спускались по хаотической поверхности ледника, перерезанного множеством опасных трещин, которые, однако, совсем не пугали Лобсанга и Нордрупа. Ледник был частично покрыт снегом, но чаще всего в стороне от места схода лавин под ногами попадались куски сланца, трещавшего под нашими каблуками. Из-за скольжения наше продвижение было трудным и опасным, особенно когда ледник падал почти отвесно. Лошади скользили, били копытами по скалам, съезжая вниз на заду. Мы могли подбадривать их только криками. Груз стал соскальзывать, и пришлось его дополнительно крепить. Это было нелегко, поскольку пальцы без перчаток сильно мерзли. Двигаясь по склону, наткнулись на следы крови на камнях, шагая по ним, добрались до самого маленького из наших пони — серой кобылки. Упав, она глубоко рассекла сухожилие у самого копыта. Благо у меня была аптечка, и мы тотчас перевязали ее. К счастью, лошадка не хромала и продолжала путь вниз вместе с остальными.

Достигнув дна этого ледника, мы вскарабкались затем на другой, окруженный хаотическим нагромождением скал и снежных блоков. Когда лезешь в гору, мечтаешь о спуске, но теперь я понимал, насколько спуск труднее подъема! С каждым шагом вниз надо с усилием напрягать свое тело, чтобы удержаться. Здесь очень важно иметь крепкую альпинистскую обувь. С самого начала путешествия на мне были специальные ботинки, но они уже начали рваться. Подметки, когда-то имевшие четкий глубокий рисунок, стали гладкими и просили каши, швы трещали; а ведь я купил совсем новенькую обувь в Каргиле. Правда, после монастыря Рингдом я прошел пешком шестьсот километров, а путь был усеян острыми скалами.

Второй ледник перешел в цепь скалистых останцов. Наконец мы ступали по твердой земле. Наша тропа тянулась вдоль скалистого склона очень узкой долины, окруженной со всех сторон заснеженными пиками. Эта долина, по словам Нордрупа, относилась к Заскару, которому принадлежали «обе стороны горы». Заскарская территория кончалась в конце долины, где она доходит до большой реки. На ее берегу мы и собирались заночевать.

На карнизе, над яростным водным потоком, который вытекал с ледника, мы заметили две современные палатки. Несколько индийцев в хаки вышли из них при нашем приближении. Это были инженеры географической службы Индии. Один из них сказал, что им поручено составить географическую карту Заскара, и изучить ее геологическое строение. Ирония судьбы заключалась в том, что из-за долгой изоляции Заскара от внешнего мира эта территория до сих пор не привлекала внимания геологов, в то время как уже изучены образцы пород Марса!

Вскоре мы дошли до места, где сошедшие с гор лавины заполнили все дно долины, а водный поток пробился через снег. Это был первый этап образования снежного моста. Эти мосты образовывались после схода нескольких снежных лавин по одним и тем же ложам. Масса снега, перекрывавшего долину, была так велика, что он не успевал растаять за короткое лето.

Уже наступал вечер, а мы, до предела вымотанные, все еще не выбрались из этой долины. Пошел дождь, и ледяная вода, смешиваясь с горячим потом, потекла по шее и спине. Эта адская смесь, я был уверен в этом, вызовет воспаление легких и приведет к смерти задолго до того, как мы доберемся до цели. Но какова была эта цель? Часть моей души осталась в Заскаре, а другая тащилась по этой долине. Но началось медленное пробуждение моего второго «я» — усилилась тоска по семье, детям, по вкусной пище, хорошему вину, доброй ванне… Искушений было столько, что я начал забывать свое гордое «я», заскарского бродягу, выступившего и актером и зрителем одновременно в этой необычной средневековой мистерии; моя вторая жизнь отступала на задний план. Мир луков и стрел, князей и слуг, пони и ослов, мостов из плетеных веток, дворцов и глиняных домов, подвешенных над обрывами монастырей, свирепых изваяний богов в кумирнях; диких баранов и волков, песен и смеха, благословений, гонгов, колокольчиков и бьющихся на ветру молитвенных флажков. Мир с двенадцатидневными праздниками, во время которых льются реки чанга для всех, кто любит от души повеселиться.

Такие мысли теснились у меня в голове; мою душу раздирали ностальгия о прошлом и предчувствие будущего, усталость и радость существования… Наконец мы достигли «сумдо», трех камней, обозначающих границу Заскара, точку встречи бурной речки, вдоль которой шли от самого ледника, с громадной ревущей рекой, вытекавшей из широкой долины, охраняемой величественными часовыми — каменными скалами.

— Смотрите! Он обвалился! — вскрикнул Нордруп, указав рукой налево.

Вначале я ничего не заметил. Потом понял, что там, где оба берега соединились снежным мостом, остались лишь жалкие ледяные обломки. Нордруп и Лобсанг были правы, когда выступали против предложенного мной маршрута: снежный мост обвалился!

Оставалось перейти реку вброд или вернуться в Кургиякх. Ни то ни другое решение нас не устраивало. Под непрекращающимся дождем мы быстро разгрузили животных и поставили палатку. Я предложил Лобсангу и Нордрупу спать в укрытии вместе со мной, но они отказались. Они предпочитали провести ночь под открытым небом. Похоже, им не мешали ни дождь, ни снег, ни мороз. Они выбрали клочок земли посуше у стены каких-то руин, соорудили из седел стенку от ветра и натянули над местом ночлега одеяло.

Слишком измотанные, чтобы отправиться на поиски травы, пони бродили вокруг нас, часто дыша и набираясь сил. Немного оправившись от усталости, я начал сознавать тяжесть сложившейся ситуации. Было шесть часов вечера. Дождь не прекращался. Перейти ту или другую реку вброд не представлялось возможным. Конечно, ночные заморозки на леднике сократят количество поступающей воды, да и дождь мог прекратиться. Но будет ли этого достаточно?

Мы бездумно смотрели на илистую воду, которая с ревом билась о скалы, лежавшие в русле обеих рек. Даже если воды станет намного меньше, опасность при переправе вброд будет велика.

— Может быть, вернуться к последнему снежному мосту и переправиться там? — робко спросил я.

— Бесполезно, — ответил Лобсанг. — Там такой обрыв, что нам с него не спуститься.

— Здесь я когда-то потерял двух мулов, — вступил в разговор Нордруп. — Они споткнулись, и их унесло, словно куски дерева.

В эту ночь я спал плохо. Рев реки постоянно напоминал о трудностях переправы. До сих пор я не отдавал себе отчета в том, как много значит мост, впервые природа преграждала мне путь с такой решительностью. Неужели я проиграл? Я не допускал мысли о возврате через перевал и чувствовал себя подавленным, словно на мои плечи обрушилась вся усталость, накопившаяся за целый месяц странствий. Месяц в высокогорье, в местах, лежащих выше трех тысяч семисот метров, потребовал таких усилий, что пребывание в Заскаре, казалось, растянулось на год. Хорошо еще, что созерцание бесконечно меняющейся величественной панорамы природы несколько скрашивало мои будни.

На следующий день я встал рано, как только посерел полог палатки. Не теряя времени на шнуровку ботинок, скользя на пятках, спустился к речке. Сердце захолонуло. Вода не спала и ревела, как и вчера, пенясь и ударяясь о скалы.

Я направился к месту ночлега Нордрупа с Лобсангом и заглянул под полог — они молились. Неужели и они боялись?

— Конечно! — с улыбкой ответил на мой вопрос Нордруп.

Ведь в конечном счете я переложил на них всю ответственность за исход путешествия. Подбором мест для стоянки, питанием и другими делами всецело занимались Нордруп и Лобсанг. Они взяли меня полностью под свою опеку, с умением провели по трудным тропам страны, ввели в дома соплеменников, раскрывая передо мной глубины души своего народа.

Мы отправились к реке. Лобсанг внимательно осмотрел четыре подхода, объясняя, как можно добраться до той или иной скалы, пересекая в том или ином направлении течение. Он бросал в воду камешки и прислушивался к едва слышному звуку «клик». Непривычное ухо не могло различить, на какой глубине камешек ударялся о дно, а он таким образом «прощупывал» поток и точно определял глубокие и мелкие места.

Мы с Нордрупом внимательно наблюдали за ним, зная, что речь идет о нашей жизни. Упасть или споткнуться означало либо насмерть разбиться о скалы, либо погибнуть от холода. В конце концов Лобсанг вынес решение: здесь перейти нельзя.

— А в другом месте? — спросил я, ужасаясь перспективе возвращения через Шинго-Ла.

Мы отошли метров на двести от лагеря. Ширина бурной реки достигала двадцати метров, но кое-где торчали скалистые островки… Может быть, можно перейти вброд, перепрыгивая от одного островка к другому? Лобсанг снова принялся кидать в воду камешки. Я восхищался его спокойствием и уверенностью в себе. Вдруг он обернулся ко мне и спросил, не могу ли я дать ему трусики. Я удивился, но сбегал за ними. В мгновение ока он скинул свое красное платье и натянул трусики, оставив рубашку. Затем Лобсанг вошел в воду и направился к первому каменистому островку. Вода дошла до середины икр, затем до колен. Он встал на скалу и вновь начал зондировать реку. Но вскоре вернулся.

— Слишком глубоко. Здесь проходит канал, и нас наверняка унесет течением.

Лобсанг прошел вверх по реке до места, где торчал всего один островок, и повторил все сначала.

— Нормально, здесь можно попробовать. Думаю, все будет хорошо.

По мнению Лобсанга, воды достигнут наивысшего уровня к десяти часам. У нас хватало времени вернуться за лошадьми и навьючить их. Пони сгрудились на узеньком карнизе высоко над рекой. Они слишком устали, чтобы отправиться на поиски пастбища. Взнуздав и навьючив их, мы вернулись к выбранному Лобсангом месту.

Нордруп снял одежду. Он и Лобсанг подвязались по талии полосой ткани, чтобы поддерживать полы рубашек. Затем, перекрестив руки, они схватили друг друга за пояс. Нордруп взял за узду самого крепкого пони, и вся троица бросилась в реку.

Лошади — отличные пловцы, они способны пересечь самые быстрые водные потоки. Стоя на берегу, я наблюдал за их переправой. Два человека и одно животное — странное трехголовое и восьмилапое существо неуклонно продвигалось вперед! Держа остальных трех лошадей, которые рвались за вожаком, я смотрел, как Лобсанг и Нордруп без особых трудностей добрались до центрального островка. Затем двинулись через темную пенящуюся воду основного русла. Вода быстро поднялась до талии. Судя по наклону их тел навстречу течению, они боролись с чудовищным напором. Я переживал за них, зная, что в ледяной воде их тела промерзают до костей. Пони шел чуть ниже по течению и служил как бы барьером, перед которым уровень воды был выше, так что Лобсанг и Нордруп, шедшие выше по течению, вскоре углубились по грудь. Каждый шаг требовал предварительного прощупывания дна. Малейшее углубление могло оказаться роковым. Наконец дно стадо подниматься. Пони одним прыжком выскочил на берег, за ним последовали Лобсанг и Нордруп.

Мои друзья, чтобы согреться, как безумные, носились по берегу, издавая дикие вопли. Минут пять они энергично двигали руками, ногами, потом, не теряя времени, развьючили крепкого буланого жеребца. Нордруп и Лобсанг схватили его за узду и пошли в обратную сторону. Убедившись, что русло реки не скрывало ловушек, они смело перешли обратно на центральный островок и вскоре оказались рядом со мной.

Нордруп и Лобсанг дрожали и посинели от холода. Я хлопал их по спине, не зная толком, как выразить свое восхищение… Они не стали терять время на согревание. Я уселся на жеребца, который только что совершил двойной переход. Нордруп взял под уздцы маленькую серую кобылку, а Лобсанг — одного из черных пони; другому предстояло перебираться через реку самому.

Судорожно вцепившись в седло, я горячо молил бога, чтобы моя лошадь не поскользнулась. Если она не удержится на ногах, мне придет конец. Мы легко добрались до островка и ринулись в главный рукав реки. Сначала мои ботинки, потом икры погрузились в воду. И как я ни старался прижимать колени к груди, ледяная вода поднималась все выше по моим ногам. Жеребец ступал с осторожностью. Иногда на самых глубоких местах его ноги скользили, и я чувствовал, как он борется с чудовищным напором сбоку. Черный пони, шедший самостоятельно, был впереди. Я увидел, что он споткнулся и течение подхватило его. Плывя и колотя ногами, он зацепился за дно и в три прыжка выбрался на сушу. За ним последовала моя лошадь, и все мы, живые и невредимые, оказались на другом берегу. Итак, с этой минуты я покинул территорию Заскара.

Было почти одиннадцать часов. Нам предстоял утомительный поход, ибо мы находились на диком берегу — нахоженная тропа проходила по противоположному берегу. Нордруп разогревал ноги около получаса. Затем мы решительно двинулись вперед, обходя огромные скалы, лежащие у подножия гор. Рядом с нами ревел безымянный поток, который мы только что перешли вброд. Мы направлялись к реке Бхага, одному из основных притоков реки Чинаб, которая течет с южных склонов Гималаев к равнинам Индии. В километре от брода у одного из моих ботинок подошва напрочь отделилась от верха. И это случилось в двадцати километрах от цели! Я надел тенниски и продолжил спуск по долине.

Вскоре нам встретились три первых дерева — три березы, впервые увиденные мной с того момента, как я покинул Сринагар и пересек перевал Дзожи-Ла. Их вид до того умилил меня, что я сделал целых семь фотографий «рощи», нам она казалась настоящим лесом.

К вечеру, не увидев ни одного дома и не встретив ни единой живой души, мы наткнулись на ревущий поток, каскадами сбегавший со скал и впадавший в реку, вдоль которой мы шли. Через него был переброшен хлипкий мостик из пары тоненьких досточек. К моему великому удивлению, Лобсанг и Нордруп принялись развьючивать лошадей. Я уже был на другом берегу и подумал, что мы будем ночевать здесь.

Пока я пытался понять, что происходит, Лобсанг перекинул мне длинную веревку, сплетенную из волос яка, второй конец которой он привязал к самому маленькому из пони. Затем столкнул животное в пенящуюся воду и велел мне тянуть. Я напрягся, опасаясь, что веревка вот-вот лопнет. Пони, фыркая словно тюлень, то плывя, то цепляясь за дно, перебрался через реку. За ним последовали три остальных пони, продемонстрировав приспособленность лошадиной породы к водной среде…

Мы разбили наш последний лагерь на берегу, выбрав травянистую лужайку среди скал. Расположились вокруг большого костра, как делали каждый вечер. Дров было в избытке, я испек последний за наше путешествие хлебец, и мы отужинали в прекрасном расположении духа. Цель была близка — завтра выйдем на шоссе.

Конец подобных путешествий всегда сладок, но имеет привкус горечи. К удовлетворению от того, что ты живым и здоровым достиг желанной цели, примешивается печаль от потери ставшего привычным тебе мира. Доведется ли еще раз встретиться с Лобсангом и Нордрупом, Навангом Триле, братом Нордрупа, князем Зангла, со старой тетушкой Лобсанга, ламой Тхонде, князем Падама, монахами и настоятелями? Увижу ли я еще раз монастырь Карша, гордо высящийся на горном склоне, монастырь Бардун, похожий на башню, Пхуктал с его пещерой? Разве можно забыть всех этих людей, молящихся о том, чтобы дело их рук не было предано забвению, а пережило своих создателей, и о том, чтобы наши души радовались прохладному солнечному утру, дружбе и всем чудесам любви? Эта ночь означала для меня завершение путешествия. Мне посчастливилось открыть еще одну затерянную долину, укрывшуюся в Гималаях. Эта долина, где время остановилось, зовется Заскар. Может быть, легенда права, называя ее «страной, открытой богами»?