Пройдя несколько сот метров от моста вниз по течению реки, мы вышли на прибрежный луг, и я заметил сотни углублений, вырытых в земле. Это была вторая и, судя по количеству «ванн», самая крупная водолечебница Заскара. Вдали виднелись развалины здания, наверное, бывшие «термы».

Тропа тянулась по самой кромке берега. Мы прошли вдоль пенящейся реки несколько километров и оказались у каменистого русла потока, который вырывался из глубокого ущелья. У входа в ущелье торчала крутая скала высотой около двухсот метров. На ее вершине, у самого обрыва, стояла крепость — бывшая резиденция князей Зангла.

Мы перешли вброд ледяную речонку и ступили на пустынную равнину, где стояли длинная молитвенная стена и чхортен. Затем начались первые зеленые поля Зангла, деревни, состоящей из сорока больших и двадцати восьми маленьких домов.

Меня волновала проблема ночлега. В душе я тайно надеялся остановиться в доме князя, но не мог же я пригласить туда сам себя! Я был уверен, что князь обитает в своем «дворце», но Лобсанг уверил меня, что на самом деле он принадлежит сыну князя, тому молодому человеку, с которым мы столкнулись в долине Суру. Старый князь жил в «малом дворце» — в княжеском эквиваленте малого дома отошедших от дел стариков родителей. Итак, обычаю следовали и князья — они отдавали дом старшему сыну, когда тот обзаводился семьей.

— Надо навестить князя, — сказал Лобсанг, — может быть, он пригласит нас к себе…

И исчез, поручив мой багаж юному погонщику ослов. Тем временем я решил осмотреть деревню и по узким улочкам поднялся до большого бассейна, от которого во все стороны разбегались ирригационные каналы. Благодаря воде Зангла превратился в оазис, прилепившийся к обнаженному склону громадной горы, на одной из вершин которой находилась древняя крепость. Южнее крепости, отрезанные от Зангла бурным водным потоком, стояли несколько зданий, где жили монахи. А еще дальше начиналось узкое ущелье, в котором исчезали ревущие пенистые воды Заскара.

Я еще не успел отдохнуть после прогулки, как прибежал запыхавшийся Лобсанг с известием, что князь ждет меня.

Первым делом мной был извлечен из тюка с вещами парадный шарф из белой хлопковой ткани. По традиции такие шарфы следует дарить каждому встреченному высокопоставленному лицу. Среди запаса подарков имелись и красивые серебряные ручки. Захватив с собой одну из них, поспешил вслед за Лобсангом в «малый дворец» князя Зангла.

Это было прямоугольное здание, ничем не отличавшееся от большинства больших зданий деревни. Я проник внутрь через низкую дверь, ведущую в хлев. Оттуда по каменной лестнице мы поднялись во внутренний дворик, над одной из стен которого крыша образовывала навес; в трех остальных стенах виднелось несколько небольших деревянных дверей. Лестница упиралась в три двери-окна, выходивших на лоджию, нависавшую над патио.

Четыре крохотные тибетские собачки с золотистой короткой шерстью встретили меня неистовым лаем. Во дворе сидели две девушки пятнадцати или шестнадцати лет. Одна из них была совершенно очаровательна. Их головки венчали шапки, похожие на чепцы голландок. На плечи поверх платьев винного цвета были наброшены темно-синие плащи. Они успокоили собак. Тут же из комнаты появилась женщина. Несмотря на заносчивый вид, ее можно было бы назвать красивой, если бы лицо ее не портил торчащий неровный зуб. Она молча указала на низенькую дверцу напротив лоджии. Я прошел в дверь, согнувшись пополам. За мной последовали Лобсанг и собачки.

Почти весь пол крохотной комнаты занимало невысокое возвышение, покрытое оранжевым с синим рисунком ковром; свет в помещение проникал через единственное узенькое застекленное окно. Я впервые видел стекло с момента отъезда из Каргила. В углу сидел старец, в одежде винно-красного цвета, с шерстяной шапочкой на голове. Это и был его высочество Сонам Тхондупде, князь Зангла. Я склонился перед ним и положил у его ног белый шарф, слегка смущенный тем, что мне не удалось найти подарок лучшего качества. Старец улыбнулся и пригласил меня сесть рядом, на ковер. Я тут же скинул обувь и влез на возвышение, перед которым стояло несколько низеньких прямоугольных столиков, больше похожих на скамеечки.

Князь подал знак Лобсангу присоединиться к нам, позвал со двора одну из девочек и попросил принести чай. У нее были румяные щеки, и она с откровенным любопытством разглядывала мое «европейское лицо».

Не зная, что я владею тибетским, князь попросил Лобсанга извинить его — он еще не закончил религиозную церемонию, которую прервал наш приход. На одном из столиков стоял большой тазик из кованой меди, наполовину наполненный водой. В тазике высился серебряный треножник, а на нем — медный кипятильник, украшенный серебряными нитями. Рядом, на том же столике, находились изготовленные из серебра небольшая чашечка, чайная ложечка и полированный диск; в стороне лежала кучка горошин.

Бормоча молитвы, князь налил несколько капель воды в кипятильник и чашку, куда бросил горошины. Затем набрал воды в ложечку и начертал таинственные знаки на серебряном зеркале, не прерывая молитв. Ритуал продолжался около получаса. Испытывая некоторое чувство неловкости, я тем не менее исподтишка разглядывал лицо князя. На нем были роговые очки. Щеки немного обвисли, а во рту не хватало зубов. Его облик напоминал мне типичного европейского дедулю. Религиозная сосредоточенность ничуть не меняла теплого выражения его симпатичного лица. Наконец он с глубоким вздохом оттолкнул от себя сложные ритуальные принадлежности и повернулся ко мне.

— Откуда вы приехали?

— Из Франции…

В его лице ничего не изменилось, из чего я заключил, что он даже не представлял, где находится моя родина.

— Я прибыл для изучения обычаев Заскара и Зангла, — добавил я, не зная, как продолжить разговор.

К счастью, принесли чай.

— Чай по-английски, — гордо произнес князь и взял две обычные фарфоровые чашки европейского типа, забыв о чудесных серебряных сосудах с крышкой в виде цимбал, которыми пользуются знатные тибетцы, когда пьют свой соленый чай. Я отпил глоток и похвалил князя за превосходный вкус его чая «по-английски». Он предложил мне галеты.

В конце концов я решил броситься головой в омут. Рискуя сойти за невоспитанного человека, я стал спрашивать об истории княжеской династии, каковы прерогативы князя Зангла и на какую территорию распространяется его власть.

К моему удовлетворению, он ответил на мой вопрос со спокойствием, ведь его могла оскорбить наглость гостя…

Его семейство, младшая ветвь княжеского рода Падама, управляет Зангла более девятисот лет. Некогда Зангла была защищена крепостью. Из своего замка князья правили четырьмя деревнями верхнего Заскара. И никто никогда не смог отнять у князей Зангла контроль над этой крохотной территорией. Даже в 1836 году, когда страну захватили догра, князь Зангла удержался у власти, помогая им в борьбе против ладакхцев. Таким образом, Зангла с крепостью и четырьмя деревнями сохранила свое лицо мини-княжества в маленьком княжестве, буферного государства в государстве…

В подтверждение своих слов старый князь порылся в шкафу позади себя и достал второй том «Античного индийского Тибета» Франке, в котором на тибетском и английском языках были опубликованы коротенькие «Заскарские хроники» (я уже упоминал о них), а также подробная генеалогия князей Зангла. Автор книги получил эти хроники от одного ладакхского ламы в 1915 году. Франке изучил генеалогию, и хотя его данные немного расходятся с общепринятыми, сомневаться в законных правах на трон нынешнего князя не приходилось. Согласно этой генеалогии, князья Зангла являются одной из старейших правящих династий в регионе. Позже я узнал, что индийское правительство платит князю ежемесячную пенсию в двести рупий в качестве компенсации за отмену в 1947 году прав и привилегий раджей и магараджей! Эта мизерная пенсия ставит нашего монарха на последнее место в длинном списке бывших хозяев Индии.

Комната, в которой мы сидели, была полна безделушек, развешанных на стенах. В углу ютился вышедший из строя радиопередатчик, рядом с которым висел транзисторный приемник. Князь показал мне крохотный кассетник, подаренный ему австрийцами за несколько недель до моего прибытия.

— Сколько иностранцев побывало в Зангла? — спросил я. Мне хотелось знать, кто побывал здесь до меня.

— Очень мало… Семь или восемь человек. Не больше.

Князь вытащил железную коробку, откуда извлек пожелтевшую фотографию венгерского путешественника Эрвина Бакти, посетившего Зангла. На этой фотографии Бакти стоял около камня, на котором на английском языке были выгравированы слова «Кереши Цчома, пионер тибетских исследований, жил здесь». Венгр Кереши посетил Заскар за сто лет до Бакти. Слова, выгравированные Бакти, увековечивали память о пребывании первого европейца в Зангла.

По редким сохранившимся документам, в которых Кереши Цчома упоминает о своей жизни, мы знаем, что этот венгерский ученый пешком пересек с юга на север Гималаи, дойдя до Ладакха. В пути он встретился с английским ботаником Муркрофтом в Драсе. Муркрофт представил его князю Ладакха, дал ему денег и навел на мысль изучать тибетский язык.

В Лехе Кереши свел знакомство с неким Палде Сангсджи Пхунцоком, монахом в возрасте пятидесяти одного года, который десять лет был мужем вдовы князя Зангла. Этот монах, известный эрудит, был врачом князя Ладакха и учился в свое время в Лхасе. Кереши отправился с ним в Зангла в июне 1823 года. Он провел всю зиму в крепости и покинул Заскар в октябре 1824 года. В Зангла венгр сдружился с другими монахами и после смерти своего первого учителя остановился в доме одного из них, в Стета, на юго-востоке Заскара, неподалеку от монастыря Пхуктал. Так он прожил в Заскаре еще более года, с 12 августа 1824 по ноябрь 1826 года.

Князь сообщил, что в старой крепости на вершине обрыва еще сохранилась «комната, где жил Кереши». Он сказал, что сегодня, когда налоги (не более пяти рупий с семьи) платятся непосредственно тасилдару, официальному представителю штата Кашмир в Падаме, у него, как у князя, не осталось никаких официальных функций. Но он пользовался высоким авторитетом среди населения и, конечно, играл главную роль в социальной и религиозной жизни, будучи самым богатым человеком в районе.

Князь сообщил, что в его владениях рядом с деревенькой Пимо находятся самые богатые россыпи золота в долине реки Заскар. Он достал серебряные чаши с золотыми ободками, которые создал кузнец из Зангла. Все предметы, которыми я восхищался, были изготовлены из меди, серебра и золота, добытых в заскарских копях.

В повседневной одежде, закапанной чаем и усыпанной собачьим ворсом, монарх Зангла вовсе не походил на короля из волшебных сказок. В столь суровой стране, как Заскар, элегантность отходит на задний план.

В отличие от других властителей княжеств Индии князь Зангла вскоре после образования республики добровольно, по своей инициативе освободил крестьян от традиционных налогов в свою пользу. Этот акт, положивший конец феодальным отношениям в Зангла, привел к тому, что крестьяне отказались платить десятину также и монастырю Карша. Между тем в других провинциях Заскара многие деревни по-прежнему платили монастырям пошлины в той или иной форме. Эта «десятина» могла достигать половины всего урожая. Итак, мой хозяин, хотя и сохранил свой титул и религиозное главенство, был по существу человеком прогрессивного толка. Он много выиграл в уважении, немного проиграв в богатстве.

Князь предложил мне гостить в его доме все время пребывания в Зангла. Он проводил меня через дворик и показал «открытую галерею» напротив комнатушки, где принимал меня.

— Тут вы можете жить и спать.

Так я разместился в «малом дворце» князя Зангла. Из моей «комнаты», выходящей во дворик, я мог наблюдать за повседневной жизнью князя и его двора. Но одновременно и сам стал главным аттракционом, а это было менее приятно. Поскольку подданные князя имели право денно и нощно приходить в его дом, они непрерывной чередой шли через патио, чтобы посмотреть, как выглядит европеец…

Лобсанг помог мне разместиться в лоджии. Результат получился ошеломительный — сидя на надувном матрасе, я словно восседал на троне в глубине маленького дворика. Одна из плетеных корзин служила мне столом, а князь украсил «тронный зал» красивыми коврами.

Так я на три дня и три ночи обрел наблюдательный пункт, откуда мог без помех видеть, как живет самая скромная в мире княжеская семья.

В отличие от всех сильных мира сего экс-князь держался весьма просто. Он с благожелательным достоинством обращался к девушкам лишь с просьбой принести чай. Любимым занятием старика были игры с собачками или детьми, приходящими в дом. Хозяйство же вела его жена, старая высокородная дама, которую я увидел в первый день на кухне. У нее был суровый характер, полная противоположность своему добродушному супругу.

Часть дня я сидел и начисто переписывал сделанные заметки. Эта моя деятельность не осталась незамеченной, то и дело то одна, то другая юная красавица заглядывала через мое плечо и восхищалась, как ладно и быстро я пишу. Если большинство мужчин-заскарцев умеют писать, то женщины обычно знают лишь алфавит и могут прочесть всего несколько простейших слов. Однако жена князя и две девушки, которые прислуживали в малом дворце, были обучены чтению и письму. Власти Кашмира в свое время направили в Кургиякх преподавателя, который знакомил молодых людей с современными приемами обучения, затем те разъезжались по крупным деревням края, где становились учителями. Именно тогда в Зангла открыли школу, в которой молодой монах учил детей тибетскому языку.

Тибетское письмо можно уподобить детской забаве, если сравнить его с китайским языком и даже с хинди. Алфавит состоит из тридцати букв, а гласные выделяются лишь ударением, письмо напоминает стенографическую запись. В любом монастыре и в некоторых кумирнях края можно услышать, как детишки повторяют «ка», «га», «кха», что аналогично нашему «а», «б», «в», и увидеть, как они старательно выписывают буковки на «грифельных» досках — черных деревянных пластинах, обсыпанных меловой пылью. Они макают в воду заостренные палочки и пишут буквы — черные символы на белом фоне.

К вечеру я начинал замерзать. Это было одно из неудобств моего положения почетного гостя — моя комната не имела одной стены. Единственным способом согреться было напялить второй свитер, держа руки на горячей чашке чая, который Лобсанг помогал мне готовить на крохотной плитке.

День выдался длинный и утомительный, и я с наслаждением довольно рано улегся спать. Через несколько минут все двери, ведущие во двор, закрылись, а собачки, прижавшись друг к другу, улеглись на верху лестницы. Даже сквозь сон ощущалась чудесная интимность княжеского дома. Я был по-настоящему счастлив, что оказался здесь, в самом отдаленном уголке княжества Заскар.

Утром меня разбудил лай собачек. Открыв глаза, увидел прямо перед собой симпатичное обветренное лицо крестьянина в высокой шапке, который в упор разглядывал меня, наверное, приняв за монстра. Из-за холода я спал в одежде, а потому, вскочив на ноги, оказался сразу одетым.

Жена князя со служанками возилась на кухне; хозяйка без стеснения делала им резкие замечания. Каждый раз, когда одна или другая девушка выходила из кухни с горшком воды или котлом, который следовало почистить, «княгиня» поворачивалась ко мне с деланной улыбкой. Мне становилось неловко, что я так поздно сплю. Было немногим более шести часов утра.

Вскоре появился Лобсанг, который провел ночь у друга в соседнем доме. Пока он готовил чай, я отправился на поиски княжеского туалета. Это одно из достоинств гималайских домов: в них есть туалет, тогда как они неизвестны в большинстве сельских районов Азии. Впрочем, недавно и сельская Европа не знала подобных удобств.

Туалеты — маленькие комнатки с прямоугольным отверстием в полу; в них есть куча песка и лопата. В высоко расположенных домах, монастырях и крепостях туалеты находятся в небольших домиках на отшибе, на краю пропасти, и все падает вниз. В обычных же домах экскременты падают из туалета в хлев на первом этаже, где их каждый день засыпают землей и соломой. Уборные очень чисты. Компост используется как ценное удобрение для полей, поскольку навоз служит в качестве топлива.

Топливо в Зангла еще более дефицитно, чем в других местах Заскара. Здесь почти не растут деревья, очень мало кустарника, а потому высушенный навоз весьма ценится. В наши дни в Европе показалось бы глупо жечь коровий навоз, но в Гималаях благодаря высоте и сухости воздуха экскременты животных быстро обезвоживаются и не разлагаются. Их формуют в кирпичи, сухие, как трут, которые очень хорошо горят и почти не дают запаха. Топливо складывается на террасах рядом с ветками кустарников, которые крестьяне где возможно собирают. Туда же кладут связки сена, которые можно скормить животным: овцам, коровам и лошадям — вся эта живность зимой не покидает хлева из-за морозов и снега.

На больших высотах ни один из перечисленных видов топлива не дает большого количества тепла из-за нехватки кислорода. Чтобы извлечь из него скудный запас калорий, надо постоянно прибегать к помощи небольших мехов, лежащих у очага. Я проводил долгие часы, раздувая немощный огонь из коровьих лепешек. Поскольку для получения кипятка на этом топливе надо не менее часа, я никогда не жалел, что захватил с собой объемистую канистру с керосином.

…Когда князь вышел из своей комнаты, я встал, чтобы поздороваться с ним. Он захватил на кухне закипевший чайник и сделал мне знак следовать за ним. Князь привел меня в крохотный загон рядом с домом, где два человека прижимали к земле жеребенка.

— Волки, — сказал князь. — Если бы его мать не бросилась на защиту, жеребенка бы задрали. В горах много волков. Зимой они часто спускаются в долину.

Я увидел на боку животного следы зубов. Князь знал толк в ветеринарии. Из горячей воды и трав он сделал компресс и наложил его на раны.

…Князья, крепости, волки, безлюдные долины, монастыри, бродячие монахи — мне все яснее становилось, из чего возникают волшебные сказки. Иногда говорил вслух по-французски, дабы убедить себя в том, что я есть именно я, во плоти и крови и что я живу в мире, который покажется мне нереальным, стоит лишь вернуться домой. Конечно, у меня был фотоаппарат. И хотя я не люблю наводить объектив на лица людей, очень дорожил своими фотопленками, которые позже могли убедить в том, что все это мне не привиделось во сне.

Иногда меня преследовало ощущение, что я уже пережил все это, но не в другом путешествии, а в иной жизни. Все казалось близким и знакомым! В частности, то, что я стоял здесь и говорил о волчьих укусах на боку жеребенка, которого держали двое мужчин с заплетенными в косички волосами, облаченных в желтые платья, скроенные из шерсти, сотканной ими самими…

Закончив работу, мы вернулись в дом, и князь пригласил меня на чай в ту же комнату, где принимал вечером. Я начинал понимать, почему этого экс-правителя жители любят и уважают. Такое отношение окружающих совсем не зависело от его общественного положения, ибо, хотя гималайцы и вежливы по природе своей, они откровенны в речах и без колебаний критикуют даже тех, кто стоит выше их. Общественное мнение, распространяемое и усиливаемое сатирическими песенками, играет в гималайском обществе важную роль, гималайцы не позволяют помыкать собой. Это люди либо откровенно хорошие, либо откровенно плохие. Среди них редко встречаются безразличные или колеблющиеся. Я всегда наблюдал, что во всех своих поступках эаскарцы, а особенно молодые люди вроде Лобсанга и Нордрупа, прямодушны и никогда в их поведении или мнениях не проскальзывает ни грана двусмысленности. Здесь пройдохи есть пройдохи, а святые — святые. Между этими двумя полярными категориями промежуточных характеров мало. Поэтому жить среди гималайцев очень приятно, ведь на лице человека написано, кто есть кто, и тебя не поджидают разочарования и недоразумения. Самое неприятное в конце концов не то зло, которое причиняют людям отдельные личности, а лицемерие, которым окутаны их дела. Среди гималайцев не встретишь тартюфов, и, хотя кое-кого из них можно считать настоящим пройдохой, его трудно осудить, если он кается, как грешник.

В полдень я вместе с Лобсангом отправился на приступ древней крепости. По дороге мы миновали большой дворец, который, несомненно, нуждался в ремонте. Около дворца работали люди — они изготавливали кирпичи из местной глины, перемешивая ее с соломой и водой. Кирпичи раскладывались по формам и сушились на солнце.

Мы полезли вверх по крутой тропе, местами засыпанной обвалившимися камнями. Это был как бы театральный задник деревни. Вскоре поравнялись с первым из двухсот чхортенов. Большей частью их так изъели ветры и дожди, что они приобрели самые причудливые формы. Чхортены, словно призраки, стояли на страже заброшенной крепости и руин мертвого поселения.

Сама крепость была громадным прямоугольным зданием, побеленным известью. Оно нависало над большим дворцом и остальными домами нынешней деревни, которые сверху походили на куски рафинада, лежащие на зеленом поле, окруженном со всех сторон скалистой пустыней. Отсюда Заскар выглядел хаосом обнаженных гор, подступающих вплотную к реке, которая, сверкая на солнце, катилась по равнине и исчезала в извилистых ущельях, чтобы где-то далеко на юге влиться в Инд.

Выражение «лунный пейзаж» давно стало штампом, но оно как нельзя лучше подходит к северной части Заскара, где правят князья Зангла. Безводные горы иссечены шрамами и оврагами и залиты резким ослепительным светом, похожим на тот, что астронавты видели на Луне.

В этой части Заскара дожди выпадают исключительно редко, поскольку те одиночные облака, которым удается перевалить через Главный Гималайский хребет, отгоняются ветрами за пределы заскарского массива.

Оказавшись на вершине скалы, я сразу понял, почему никто и никогда не сумел покорить Зангла. Дело не только в том, что крепость невозможно взять ни приступом, ни осадой но и в том, что здесь нечем утолить алчный аппетит завоевателя… Совершенно очевидно, что бедной стране намного легче сохранить свою политическую стабильность. Но так ли уж бедны Зангла и весь Заскар? Вовсе нет, и именно в этом противоречии между пустынным обликом края и его богатством кроется уникальность страны.

Осматривая крепость, я заметил, что она частично развалилась, во внутренней части монастыря и в нескольких других помещениях обвалился потолок. Я ползком проник внутрь через щель в стене, вскарабкался по отвесной крутой лестнице наверх и прошел по пустым и безлюдным комнатам бывшей крепости. Выглянув через большое окно с решеткой, увидел человека, взбиравшегося по тропинке, которую мы только что преодолели. То был староста деревни. Он нес ключ от кумирни, единственного помещения крепости, которое старались поддерживать в порядке.

Яростный ветер, гулявший по долине, со свистом врывался в пустые комнаты и вздымал у стен тучи пыли. Мне стало немного жаль, что люди покинули это орлиное гнездо и построили Зангла на новом месте, конечно более удобном, но не столь высоком.

Староста открыл кумирню и дал мне время, чтобы налюбоваться прекрасной древней статуей, изображавшей основателя секты гелукпа Цзонхаву, чьи глаза, казалось, пристально вглядывались в полумрак. Как ни странно, но по обе ее стороны стояли изображения двух лам из секты другпакарджупа, которая была соперницей первой и имела множество последователей в Заскаре. В углу лежал прорванный барабан, а на полу валялись обрывки различных религиозных текстов — свидетельство неумолимого бега времени.

Затем староста отвел меня в крохотную комнатку около большой гостиной на верхнем этаже. Эта комнатка с низким потолком походила на келью; свет попадал в нее через узенькое оконце, а на одной из стен виднелись следы сажи. Здесь сто пятьдесят лет назад жил Кереши Цчома. Я внимательно осмотрел комнату, как, впрочем, и всю крепость, надеясь наткнуться на какую-нибудь надпись или любой другой след, оставленный молодым венгром. Но ничего не отыскал. В некоторых книгах, посвященных Кереши, утверждается, что он жил в монастыре Янгла, но, так как здесь нет крупных монастырей (кроме женского), а его другом и хозяином был супруг княгини Зангла и наставник княжеских детей, можно считать почти доказанным пребывание Кереши в этой крепости, служившей одновременно княжеским дворцом. Как я уже говорил, Кереши практически не писал о своей жизни здесь. Он только отметил, что страдает от сильных морозов и не решается выходить из комнаты.

Я пытался угадать, какие мысли посещали молодого путешественника в этом пустынном, безлюдном краю вдали от родной Венгрии. Вероятно, Европа 1823 года, по крайней мере по условиям сельской жизни, мало чем отличалась от Зангла тех времен. Железные дороги в Венгрии еще не были известны, так же как и паровые машины, крестьяне обрабатывали землю сельскохозяйственными орудиями, сходными с теми, которые Кереши видел в Зангла. По-видимому, именно поэтому его ничто здесь не удивляло, тем более что молодой венгр был слишком поглощен изучением тибетского языка и мало интересовался повседневной жизнью обитателей Зангла, где прожил больше года.

Меня же поражал тот факт, что жизнь гималайцев во многом похожа на сельский уклад средневековой Европы. В том числе и предметами повседневной жизни — деревянными ведрами, лопатами и вилами с длинной ручкой, бочонками и прочими деревянными изделиями. Они аналогичны вещам, существовавшим когда-то в Европе, и отличаются от аналогичной утвари других стран Востока. Тибетцы, вероятно, единственные азиаты, которые обрабатывают поля инструментами с длинной ручкой, чтобы работать, не сгибаясь в три погибели.

Португальский путешественник Диего д'Алмедиа принял ладакхцев за христиан из-за внешнего сходства в одежде, песнях и организации жизни в буддийских монастырях, которые он, естественно, сравнивал с виденным в Европе.

Не без грусти я покинул древний Зангла, напомнивший мне руины инкского города Мачу-Пикчу, и вернулся в мир смертных.

…В малом дворце старого князя царило лихорадочное оживление. Вдоль стен двора раскладывали подушки, а перед ними ставили невысокие столики. Они были разными по размерам, а самые низкие оказались просто грубыми чурбаками. В углу кухни суетились люди — там готовились шарики из цзамбы, повар скатывал их и передавал одной из юных красавиц, которая смазывала комочки теста кипящим сливочным маслом красного цвета.

Готовилась какая-то церемония. Вскоре явились первые приглашенные. Они принесли священные книги, чтобы прочесть их перед собравшимися.

Я устроился в лоджии на том месте, откуда князь руководил ходом праздника. Приглашенных было всего пятнадцать человек. Среди них дочь князя с мужем и невестка, кроме того, различные друзья семьи. Женщины с их роскошными прическами напрочь затмевали мужчин.

Старый князь направлял ход церемонии, сидя справа от меня в углу двора. Все присутствующие, в том числе и женщины, группой разместившиеся в центре дворика, извлекли из складок одежды деревянные чашечки. Две девушки и высокий юноша принялись разливать чанг из большого медного котла.

Позже молодой человек снял шапку, и я увидел типичную стрижку, характерную для Заскара и Ладакха — передняя часть черепа выбрита, а остальные волосы заплетены в длинные косички и свисают с затылка. Выглядела эта прическа смешно, и у нас ее расценили бы как промах парикмахера.

Я все более и более убеждался в том, что щедрые возлияния чанга — необходимый элемент любой религиозной церемонии. К счастью, небольшие красные пирожки смягчали действие алкоголя. Князь был в прекрасном настроении. Он шутил под хохот присутствующих и следил, чтобы моя чашка не пустела. Довольно грустные религиозные песнопения по окончании церемонии сменились веселыми народными мелодиями.

Наутро, проснувшись, я увидел, что снова сыплет ледяной дождик. О таком в Зангла никто не помнил! Из-за непогоды (дождь шел несколько дней) обвалилось множество домов. Обычно голые вершины бывают в такую непогоду припорошены снегом. Я ощутил беспокойство. Если снегопад не прекратится, то мне не удастся перейти Главный Гималайский хребет через перевал Шинго-Ла. На вершины лягут громадные сугробы, а в долинах нельзя будет пересечь вброд многочисленные речушки.

Непогода задержала меня в Зангла еще на одни сутки. Но у меня оставалось множество вопросов к старому князю, и я еще не посетил большой дворец и женский монастырь.