Автобус — довольно жалкое средство передвижения для того, кто отправляется в экспедицию. Должен признаться, я чувствовал себя немножко глупо, когда покупал билет. Волоча за собой мешок, я пробивался к своему месту сквозь толпу индейских женщин, одетых в уипили, и благодарил бога, что наметил в Чичен-Ице остановку на ночь, разбивая таким образом на две части путь в двести миль.

Особенное, прерывистое звучание низких голосов майя, гордые лица индейских женщин, пронзительный взгляд мужчин и красивые глаза детей заставили меня забыть о чувстве неловкости при отъезде. Что ожидает меня впереди? Этого я не знал. За три месяца подготовки к экспедиции мне не удалось собрать почти никаких конкретных сведений о побережье. Сумею ли я найти где-нибудь судно? У меня было лишь несколько названий, нацарапанных на клочке бумаги, карта и упорное стремление двигаться на юг. Я смотрел на свои вещи, сложенные на полке у меня над головой, и думал, что ножи, которые я взял с собой, мне ни к чему. В тот момент я просто не представлял, какой драгоценностью окажутся они для меня впоследствии.

Автобус наконец выехал за черту города, и передо мной в последний раз промелькнула калеча. Каменные дома остались позади, вместо них появились индейские хижины и поля хенекена. Потом их сменил лес, негустой, иссушенный зноем, но все же таинственный. Как только дорога слегка поднималась вверх, перед нами открывалась бесконечная плоская равнина. Впереди на многие мили тянулись сухие юкатанские леса с оранжевыми пятнами цветущих деревьев и мелькающими кое-где желтыми цветками ванили.

Индейцы выходили на каждой остановке — босоногие женщины с поклажей на голове и босоногие мужчины с ружьями за плечами. Они быстро исчезали в зарослях, уходя по тропинкам, как по туннелям, к своим далеким хижинам, крытым пальмовыми листьями.

Ограды вокруг хенекеновых полей и домишек в деревнях были сложены из округлых, ничем не скрепленных камней. Сквозь эти малонадежные стены пробивается солнечный свет. Ограды всюду побелены, что придает юкатанским деревням и пригородам еще более опрятный вид. После Центральной Мексики чистота городов и деревень Юкатана меня особенно поразила. Я слышал, а потом убедился и сам, что майя — один из чистоплотнейших народов на земле. Действительно, их женщины, какое бы они ни занимали социальное положение и какую бы грязную работу ни выполняли, всегда одеты в безукоризненно чистый уипиль, потому что переодеваются по два или по три раза в день. Когда видишь, что одежду меняют даже самые бедные женщины, начинаешь по-настоящему понимать, насколько же чистоплотны майя. Без сомнения эту черту они унаследовали от своих высокоцивилизованных далеких предков. Это еще одно интересное подтверждение этнографического правила, что народ, который одевается в белое, всегда чистоплотен, тогда как народ, предпочитающий темную одежду, чистоплотностью обычно не отличается.

К Чичен-Ице вела совершенно прямая дорога, проложенная совсем недавно. Раньше здесь были только пешеходные тропинки, так как майя до сих пор пренебрегают колесным транспортом. За исключением колясок Мериды, вы тут никогда не увидите лошади с повозкой, хотя лошадей и мулов в этом районе немало.

По колкому известняку Юкатана трудно ходить босиком, поэтому древние майя устраивали особые пешеходные дороги, несколько возвышавшиеся над землей. Многие из них сохранились до сих пор. Такая дорога соединяет, например, Ушмаль и Кабах. Говорят, что остатки сак-бе (дорог майя) можно отыскать в лесных зарослях по всему Юкатану.

В Чичен-Ицу автобус пришел в пять часов дня. Около развалин я увидел роскошный отель «Майя-Ленд», который великолепно обслуживал тысячи туристов, ежегодно приезжавших в знаменитый город. Благодаря доктору Альберто Русу я мог остановиться в Кампаменто, это было более подходящее место для моего гамака. Однако сначала я все же отправился в отель, чтобы в последний раз пообедать в нормальной обстановке.

Весь вечер я бродил вокруг гигантских развалин. Чичен-Ица — самый крупный город древних майя на Юкатане, он занимает несколько тысяч акров. Город начал строиться около небольшого сенота, откуда воду можно было доставать без особого труда, Но потом переместился на запад, к огромному круглому сеноту с водой на глубине шестьдесят пять футов. Отвесные стенки сенота производили очень внушительное впечатление. Это был знаменитый жертвенный колодец. Майя, боявшиеся засухи, в засушливое время оказывали особые почести Чакам — богам дождя, обитавшим, как думали жители Чичен-Ицы, на дне этого колодца. Верховные жрецы приносили здесь человеческие жертвы. По свидетельству первых испанских завоевателей, они красили тело жертвы в голубой цвет, увешивали ее драгоценными украшениями из золота и нефрита, торжественно вели к священному колодцу и на рассвете сбрасывали в воду. Чаще всего это были девушки. Если же в жертву приносили молодых мужчин, то, прежде чем бросить их в сенот, им вырезали сердце особым ритуальным ножом из кремня. Заглянув в темные глубины священного колодца, я невольно вздрогнул от ужаса.

Диего де Ланда, знавший об этих жертвоприношениях, писал: «Если на Юкатане есть золото, то его надо искать в священном колодце Чичен-Ицы». Как ни странно, жаждавшие золота испанцы не обратили внимания на эти слова. И только через три столетия, в 1907 году, американец Эдвард Томпсон решил обследовать священный колодец с помощью драги — дело по тем временам совсем нелегкое. Настоящих дорог к развалинам тогда не было, доставлять громоздкое оборудование оказалось очень сложно. Однако все усилия Томпсона были с лихвой вознаграждены. Вместе с костями мужчин и женщин он достал из колодца множество ценных предметов, украшавших некогда жертвы Чаков.

Все эти вещи, вытащенные со дна колодца, известны теперь как сокровища Чичен-Ицы. Там оказалось немало круглых пластинок (нагрудных украшений) из чеканного золота, иногда размером с блюдце, тысячи фигурных подвесок из нефрита и жертвенный кремневый нож с золотой рукояткой. Кроме того, из колодца извлекли целые груды бус, керамических черепков и куски копала — благовония, без которого не обходилась ни одна церемония майя. После Томпсона почему-то никто больше не пробовал исследовать колодец. Однако всего лишь через год после моей экспедиции его проверили еще раз и вытащили со дна новые сокровища.

К ночи я вернулся в Кампаменто и при свете мерцающей свечки стал возиться с гамаком под оглушительный вопль тысяч лягушек внутри и вокруг дома. Забравшись в гамак, я уже не смел шевельнуться. Ночь была для меня нелегкой. Из гамака я, правда, не вывалился, но и уснуть не мог. Все долгие ночные часы я лежал без сна под тонкой противомоскитной сеткой и тихонько покачивался в гамаке. Мысли мои перенеслись к далеким временам древних майя, когда вот такое же кваканье лягушек нарушало тишину ночи, сменившей длинный знойный день кровавых жертв у священного колодца. Потом я вспомнил молодого немца, убитого вблизи сенота, и даже привскочил в гамаке, представив вдруг, что уже завтра я буду в Кинтана-Роо и, может быть, тоже во власти безжалостного проводника.

За час до рассвета я вылез из гамака, думая о нем в ту минуту не очень лестно, вышел на улицу и забрался на вершину самой высокой пирамиды Кукулькан. Отсюда можно было увидеть первые лучи восходящего солнца, осветившего верхушки деревьев в бесконечном лесном океане. Я знал, что на востоке расстилаются джунгли Кинтана-Роо и лежит тот неизвестный берег, который мне предстояло вскоре увидеть. Внизу, у основания пирамиды, находился Храм Воинов, к югу от него — необычная для архитектуры майя круглая башня обсерватории, а кругом над деревьями возвышались огромные постройки Чичен-Ицы. Майялуум, земля майя, лежала у моих ног, и я представил, как в эти храмы входят индейцы майя, разговаривая на своем странном языке, а себя самого я вообразил верховным жрецом.

Солнце медленно вышло из-за горизонта, и вдруг верховный жрец опрометью сбежал по крутым каменным ступеням пирамиды — в эту минуту хлынул сильный тропический ливень, который земля впитывала с явным наслаждением. Я стоял и слушал, как барабанит дождь по железной крыше Кампаменто. Мне было грустно. Казалось, что этот дождь послан как проклятие ужасных Чаков, живущих на дне колодца.

Будь я образованным майя, мне бы не пришли на ум такие мысли, потому что дождь, начавшийся на другой день после моего приезда в Чичен-Ицу, вполне согласовался с календарем майя. Не старым календарем, а современным, где применялись методы предсказания погоды древних майя. Календарь печатался в замечательном ежегоднике Юкатана «Альманак эспиносо».

Я помчался к домику сторожа, чтобы посетовать на погоду, но не успел раскрыть рта, как его жена с восторгом воскликнула:

— «Эспиносо» опять не ошибся!

Проклятый «Эспиносо», ведь у меня даже не было с собой плаща! Я вышел и сквозь струи дождя в последний раз оглядел развалины, в особенности высокую пирамиду, удивительным образом построенную поверх другой пирамиды. Внутри у нее есть тайный ход, ведущий в маленькую комнату. Там возвышается трон с изображением красного пятнистого ягуара.

Вскоре подошел автобус, и я уехал в Вальядолид, где рассчитывал приобрести какую-нибудь обувь.

Как только автобус остановился на площади Вальядолида, ко мне с хохотом и криками подбежала целая орава мальчишек, а потом к ним присоединились и взрослые мужчины. Очевидно, причиной такого шумного веселья была моя борода. И в самом деле, короткая щетина, отросшая на моей физиономии за несколько дней, придавала мне довольно смешной и нелепый вид. Однако меня вовсе не радовало все это оживление. Наоборот, я был напуган и опасался, как бы у меня не стащили вещи. Бегая по городу в поисках обуви, я таскал за собой весь свой багаж. Но, как я уже говорил, ноги мои, вполне нормального для европейца размера, для майя были просто чудовищными, и вскоре не только моя борода, но и мои злосчастные конечности стали объектом всеобщих насмешек.

Смех этот просто вымел меня из Вальядолида. По крайней мере мне так казалось, и потом я еще очень долго вспоминал об этом случае с неприятным чувством.

К Пуэрто-Хуаресу вела довольно узкая грунтовая дорога. С каждой остановкой пассажиров в автобусе оставалось все меньше, джунгли становились все выше, а селения попадались реже и реже. Это были уже маленькие деревушки без церквей, всего лишь горстка убогих, обветшалых хижин майя на расчищенных у дороги полянках, наполовину вновь отвоеванных джунглями. Здесь мне впервые пришлось узнать, что солнце может так же угнетать человека, как и дождь. Это был настоящий тропический лес, мокрый от утреннего ливня и прогретый полуденным солнцем. Даже под деревьями нельзя было найти прохлады, а все вокруг казалось сплошной гниющей массой листвы, пальм и лиан.

Теперь в автобусе мы оставались только вдвоем с шофером и целый час катили без остановок. Дорога бесконечной лентой тянулась между двумя стенами густой зелени.

Внезапно этот узкий коридор оборвался, и автобус выехал на большой расчищенный участок, застроенный бараками. Над их железными крышами поднимались стены огромного унылого склада. Эти безобразные постройки, появившиеся так неожиданно, производили гнетущее впечатление.

— Леона-Викарьо, — сказал шофер, будто догадываясь о моих чувствах.

Когда он остановил автобус, к нам подошли три человека, похожие на бандитов. Поляну пересекала ржавая узкоколейка, и повсюду валялись перевернутые вагонетки.

Леона-Викарьо, расположенная на границе штата Юкатан и Федеральной территории и называвшаяся прежде Трес-Мариас, была самым крупным поселением чиклеро. Однако за последние годы она потеряла свое былое значение. Сейчас в поселке никого не было, кроме нескольких сторожей-мексиканцев, так как в апреле сбор чикле еще не начинался.

Тогда я не знал, что этот безлюдный поселок славился во всей Мексике как место, самых страшных убийств, драк и других жутких преступлений. Сюда со всех сторон раз в неделю стекались тысячи чиклеро с хорошей выручкой после продажи чикле. Ром лился рекой, а чиклеро предавались своему излюбленному развлечению — резали друг друга мачете. В Леона-Викарьо устраивались даже балы, привлекавшие со всей Мексики проституток, всегда готовых избавить этих парней от их большого заработка. Мужчины и во время танцев не расставались со своими пистолетами, ружьями и мачете. Позднее, когда мне пришлось столкнуться с чиклеро, я узнал много страшных подробностей о Леона-Викарьо, где убийства были такой же насущной потребностью, как вода и воздух.

Узкоколейка была проложена прямо через густые джунгли и доходила до местечка Пуэрто-Морелос на побережье Кинтана-Роо, в восьмидесяти милях к северу от Тулума. Вагонетки на узкоколейке тянули мулы. Сейчас дорога бездействовала и успела уже сильно зарасти. Перед началом сезона ее расчищают. Добраться по узкоколейке от Леона-Викарьо до побережья можно за полтора дня. Совсем недавно, всего за год до моей экспедиции, эта дорога была единственной на побережье.

Когда наш автобус снова катил по пустынной дороге через джунгли, в нескольких милях от Леона-Викарьо я увидел маленький щиток со знаком и понял, что мы уже на территории Кинтана-Роо. С этой минуты я вступал на «ничейную землю» — один из самых пустынных районов Североамериканского континента. Вдоль его берегов я собирался проплыть три сотни миль.

Полтора часа трясся автобус по дороге, подскакивая на выбоинах и поднимая облака пыли. На дорожных картах Мексики последних десяти лет эта дорога к Пуэрто-Хуаресу была обозначена четкой линией, а на многих картах можно было к тому же увидеть пунктирную линию знаменитой паромной переправы Мексика — Куба. Десять лет назад, когда печатались карты, ни Пуэрто-Хуареса, ни дороги от Мериды до побережья еще не было. Что же касается парома, то дальше политических деклараций дело так и не пошло. В Мексике это случается нередко. О Кинтана-Роо, например, больше пятидесяти лет говорили как о крае, который преобразится в самом ближайшем будущем. На неведомое Эльдорадо возлагал большие надежды каждый политический деятель Мексики. Эта «новая земля» должна была дать новые богатства. И однако, вопреки картам и речам, сулившим большие перемены в экономике Мексики, которые наступят благодаря нефти, древесине и золоту далекого Кинтана-Роо, эта территория так и осталась нетронутой, а фиктивные порты на политических картах были по-прежнему лишь черными точками на бумаге. Среди этих воображаемых городов, которые помогли бы освоить богатства дикого, безлюдного Кинтана-Роо, значились Пуэрто-Мадеро, Сасараль и многие другие, включая и Пуэрто-Хуарес. Первые попытки что-нибудь предпринять в этом районе окончились неудачей из-за упорного сопротивления «мятежных индейцев». Провалились и более поздние попытки, потому что правители Кинтана-Роо (назначенные президентом, а не выбранные народом) часто оказывались жадными сатрапами, стремившимися любыми средствами нажиться на этой области.

На самом юго-западе, у залива, глубоко вдающегося в сушу, среди болот расположен Четумаль, столица Кинтана-Роо. Добраться до нее можно только морем или по воздуху. Город слишком оторван от остальной территории, чтобы играть хоть мало-мальски важную роль. Но все же кое-какое экономическое значение он имеет, так как расположен у границы с Британским Гондурасом и ведет с этой английской колонией торговлю лесом. Четумаль с его трехтысячным населением отделен от фиктивного Пуэрто-Хуареса да и вообще от любого пункта двумя или тремя сотнями миль джунглей, где по существу нет ни одной дороги. На всей территории Кинтана-Роо населенные районы встречаются лишь в нескольких местах: вокруг залива Четумаль и на островах Косумель и Исла-Мухерес, расположенных к северу от побережья. Исла-Мухерес лежит как раз напротив Пуэрто-Хуареса.

Автобус неожиданно остановился, сквозь ветровое стекло я, к своему удивлению, увидел море, лениво набегавшее на желтый песчаный берег. Такой яркой морской синевы мне еще никогда не доводилось видеть.

Я вышел из автобуса и сразу же обратил внимание, как нелепо выглядит здесь эта машина, стоящая у самого берега, куда вплотную подступали высокие джунгли. С названием «Пуэрто-Хуарес» у меня было связано представление хотя бы о небольшом поселке, но здесь, на пустынном берегу, я увидел всего лишь две маленькие индейские хижины с запертыми дверями. Видимо, в хижинах никто не жил. И только шаткая дощатая пристань, выступающая в море на десять футов, свидетельствовала, что это все же порт.

Я стоял на земле Кинтана-Роо. Отсюда должно было начаться мое морское путешествие к Дарьенскому побережью.

— Подождешь тут немного, — сказал шофер. — С Исла-Мухереса обязательно придет какое-нибудь судно.

Он показал на горизонт, где я с трудом разглядел небольшую темную полоску. Видимо, это и был Исла-Мухерес. Шофер взобрался на крышу автобуса и сбросил оттуда на песок дюжину темных мешков с картошкой. Потом, отряхнув руки, он подошел ко мне, дружески попрощался, объяснил, что ему нужно засветло попасть в Вальядолид, вскочил в автобус и, вздымая облака пыли, умчался прочь.

Я стоял один в окружении мешков на пустынном берегу и чувствовал себя довольно глупо. Если б я увидел такой берег и такое море в нормальной обстановке, мне бы, конечно, захотелось искупаться. Но сейчас такого желания не было. Я присел на мешок и стал ждать. У меня были с собой апельсины, так что я не боялся умереть с голоду, а слова шофера не вызывали никаких сомнений.

Вскоре я действительно увидел на море маленькую белую точку. К берегу приближалась лодка. Это оказался небольшой моторный парусник со странным высоким полуютом, нависающим над водой, как у галеона. На его мачте, покрашенной желтой краской, болтался, грязный парус, на носу стоял рыжеволосый человек в закатанных до колен штанах. Рыжие волосы в Мексике — такая же редкость, как в Нью-Йорке зеленые, поэтому меня поразило это обветренное лицо в обрамлении огненных кудрей. Когда судно пришвартовалось у пристани, я направился к нему, стараясь не путаться под ногами у людей, начавших грузить мешки с берега. Никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Я спросил капитана. Какой-то пожилой мужчина с большим животом высунул из кубрика голову и произнес по-испански:

— Вам куда ехать?

— К Косумелю.

Вскоре я уже был на борту. Слегка покачиваясь на волнах, судно отчалило от пристани. Так началось мое первое морское путешествие — от Пуэрто-Хуареса к острову Исла-Мухерес. По словам капитана, там я определенно смогу найти какое-нибудь суденышко, чтобы добраться до Косумеля.

Когда мы проходили мимо песчаных отмелей близ Исла-Мухереса, море показалось мне еще более синим. «Самая синяя вода в мире», — подумал я и, как оказалось, был недалек от истины. Ни в Карибском, ни в Средиземном море нет такой прозрачной и синей воды, как вдоль Юкатанского побережья, где проходят мощные морские течения, которые, минуя Исла-Мухерес, вливаются в Мексиканский залив. Всего через год после моей поездки у Косумеля проводились исследования и было установлено, что вода в этом районе самая прозрачная в мире. Дно там можно увидеть даже на глубине ста футов.

Через два часа мы подошли к «Острову Женщин». Это довольно узкая полоска суши длиной в три мили, ширина ее местами не превышает пятисот ярдов. Кроме кокосовых пальм, на этом песчаном острове нет больше почти никакой растительности.

Островом женщин он был назван потому, что здесь во времена Конкисты в одном из храмов майя испанцы нашли эротические статуи женщин. Статуи и до сих пор стоят на северной оконечности острова.

Когда-то Исла-Мухерес был пристанищем пиратов, поэтому его население, как я увидел, все еще сохраняет физические признаки представителей всех рас, когда-либо бороздивших эти синие воды. Всего на острове живет около пятисот человек. Пропитание себе они по-прежнему зарабатывают контрабандой и рыболовством в прибрежных водах.

Контрабандные товары привозят к тайным причалам на побережье Кинтана-Роо, откуда их доставляют во внутренние районы по глухим лесным тропам. Сейчас заниматься здесь контрабандой стало гораздо легче, потому что Исла-Мухерес, Косумель и все побережье Кинтана-Роо объявлены беспошлинной зоной. Мексиканское правительство вынуждено было пойти на это, ведь нельзя же патрулировать все пустынное побережье и острова, где нет ни одного полицейского участка. Но все же торговля контрабандными товарами приходит в упадок. «Контрабандой теперь не проживешь», — с грустью сказал мне один из жителей острова. Лишь иногда небольшие суденышки забрасывают на острова из Британского Гондураса виски и духи.

В прежние времена, когда Исла-Мухерес и Косумель были пиратскими островами, пираты устраивали там засады, поджидая испанские галеоны с перуанским золотом, которые проплывали мимо побережья и через Юкатанский пролив, направляясь из Панамы на Кубу и в Испанию.

На Исла-Мухересе я узнал, что там ожидается судно «Мария Фиделия», которое должно вернуться из Прогресо (порт к северу от Мериды), куда оно доставляло груз копры. После остановки на Исла-Мухересе «Мария Фиделия» пойдет к Косумелю. Однако на острове не существовало ни телеграфа, ни телефона, поэтому все слухи были довольно неопределенны, я им не очень-то доверял, хотя и обрадовался хорошему известию.

Оставив свои вещи в одном доме, хозяйка которого показалась мне вполне порядочной женщиной, я отправился осматривать остров. Это не отняло у меня много времени, поскольку остров был совсем небольшой. Он показался мне в точности таким, какими я представлял себе острова Тихого океана. Этот маленький песчаный островок посреди лазурного моря был просто длинной отмелью, поднимавшейся над водой всего лишь футов на десять. Только в двух местах, где на поверхность выходили твердые породы, высота его была немного побольше.

Весь остров сплошь был покрыт кокосовыми пальмами. Высоко в небе раскачивались на ветру веера их огромных листьев, на толстых стволах висели гигантские гроздья зеленых, еще незрелых орехов, каждую минуту грозивших свалиться вам на голову. Как хорошо, что Ньютон жил в стране яблонь, а не кокосовых пальм! Ведь здесь его озарение могло бы кончиться трагически. Все вокруг было усеяно шелухой кокосовых орехов и сломленными побуревшими листьями пальм. Дома тут строились из жердей, забитых прямо в песок, — типичные постройки майя. На этом песчаном островке почти не было почвы и, кроме кокосовых пальм да еще кое-каких кактусов, ничего не росло.

Когда я вернулся в поселок, мне сказали, что «Мария Фиделия» уже прибыла и стоит у пристани. Это было добрым началом. Я тут же стал разыскивать капитана, чтобы узнать, скоро ли он отправится на Косумель.

«Мария Фиделия», шхуна сорока пяти футов от носа до кормы, курсировала между Юкатаном, Исла-Мухересом и Косумелем, изредка заходя в Четумаль. Ее капитан, тучный, с лоснящимися волосами человек, которого все звали турком, был араб из Ливана. Он приветливо посмотрел на меня и сказал, что проезд до Косумеля будет стоить двадцать песо, если я согласен спать на палубе (трюм был уже переполнен). На Косумель шхуна уйдет сегодня же ночью. Плавание продлится двенадцать или пятнадцать часов, в зависимости от погоды. Если мне захочется спать до отправления, я могу принести свои вещи и устраиваться на палубе.

Быстро спустилась ночь. Откуда-то из темноты доносились звуки радиолы. Я повесил свой гамак между мачтами шхуны, и для меня наступил наконец долгожданный отдых. Теперь я оказался в новом мире, далеком от джунглей, в мире покоя, где мерно плещется вода и тихо покачивается шхуна. Как я был далек в ту ночь от цивилизации на этом маленьком и таком уединенном островке.

Из задумчивости меня вывели звуки гитары. Матросы пели ранчеро. Это была первая из тех особенных мексиканских песен, какие мне тут довелось услышать, простых песен о любви и труде, всегда с очень грустным напевом. Мексика вообще страна грусти, а Юкатан можно назвать землей грусти о прошлом — о прошлом испанцев и о прошлом древних майя.

Я проснулся в полночь, кругом было темно. Луну закрывали быстро бегущие по небу облака. Дул сильный ветер. Видимо, он был очень кстати, и шхуна готовилась к отплытию. Повсюду суетились матросы, закрепляли разные снасти, ставили паруса, убирали кранцы.

Нет ничего таинственнее ночного отплытия. Шхуна бесшумно отчалила от скрипучей деревянной пристани и вышла из-под защиты острова в открытое море. Пассатный ветер тут же наполнил паруса, началась сильная качка. Мотор застучал сильнее. Рулевой взял нужный курс, и шхуна понеслась навстречу яростным волнам, уходя все дальше и дальше в ночь.

Временами на судно обрушивалась особенно большая волна. Ее брызги захлестывали какую-нибудь из двух свиней, находившихся среди прочего груза на палубе. На минуту поднимался визг, потом все стихало. Изредка вспыхивающая в темноте спичка напоминала нам, что у руля есть человек. Кругом на палубе спали свободные от вахты матросы — кто на куске парусины, кто подложив под голову старую шину вместо подушки. На каком-нибудь пиратском судне я, вероятно, увидел бы такие же лица, как у команды «Марии Фиделии» с ее капитаном-ливанцем, бородатым боцманом и двумя помощниками капитана, в чьих жилах текло немало индейской крови.

Начинался рассвет. Первые лучи солнца озарили высокие облака на востоке. Сначала они были золотистыми, потом стали алыми, и наконец все небо расцветилось огненными полосами. В тропиках восходы и закаты всегда поразительны, они намного красочнее, чем в странах умеренного климата.

После восхода солнца капитан сменил курс. Всю ночь мы плыли на юг, а теперь вдруг повернули к побережью. С попутным ветром и включенным двигателем шхуна шла на хорошей скорости, оставляя за кормой пенистый след. Капитан собирался теперь плыть вдоль самого берега в тихой зоне под защитой рифа, идущего параллельно побережью Кинтана-Роо. Напротив Косумеля мы должны были снова повернуть в сторону открытого моря и через узкий пролив подойти к острову.

Впереди наконец показался коралловый риф, о который с шумом разбивались волны. Риф тянулся прямой полосой вдоль берега, примерно на расстоянии мили от него. Капитан пристально вглядывался в этот пенистый барьер, отыскивая в нем невидимый проход. Шхуна медленно приближалась к ревущей воде. Уже можно было разглядеть зубцы рифа. В этой сплошной коралловой стене лишь в нескольких местах существовали узкие проходы. Миновав благополучно риф, мы сразу же оказались в спокойных водах, и шхуна снова взяла курс на юг.

Такой маневр спасал нас от ужасной качки в Юкатанском проливе, известном своими штормами, бушующими здесь всякий раз при сильных пассатных ветрах или норде (северном ветре). Быстрые течения в проливе делают его еще более бурным.

Шесть часов плыли мы вдоль Кинтана-Роо. За это время я мог как следует рассмотреть побережье, о котором так много слышал. Все шло отлично, мои страхи были просто смешны. Теперь путешествие в Белиз представлялось мне всего лишь пикником. Я нисколько не сомневался, что и на Москитовом берегу тоже все будет в порядке.

Побережье Кинтана-Роо, как и остальной Юкатан, было совершенно плоским. Великолепные полумесяцы пляжей сменялись скалами из серовато-белых известняков. Вплотную к песчаным берегам подступали джунгли — высокие саподильи, веерные пальмы, сейбы с их величественными стволами, бальсовые деревья, похожие на финиковые пальмы, и повсюду буйный подлесок., Миля за милей тянулась эта зеленая стена, и только в двух местах берег менял свой облик. На песчаных пляжах появлялись рощи кокосовых пальм, а среди них виднелись маленькие хижины с крышами из пальмовых листьев. Настоящая сказка, греза тропических островов. Это были кокали — плантации кокосовой пальмы. Их владельцы переселились сюда совсем недавно с острова Косумель. В одном месте мы заметили деревянную пристань, горстку хижин вокруг — нее и небольшой маяк неподалеку. Это оказался Пуэрто-Морелос, где заканчивалась узкоколейка из Леона-Викарьо. До постройки дороги к Пуэрто-Хуаресу он был главным портом всего района.

К югу от Пуэрто-Морелоса берег был совсем пустынный, — только кое-где я заметил небольшие кокали. Бесконечно тянулись таинственные джунгли с их чиклеро, малярией и, как я воображал, со змеями и ягуарами.

Шхуна неторопливо продвигалась к югу. Вдруг у самого берега я увидел маленький храм древних майя. Он так хорошо сохранился, что я сначала просто не поверил своим глазам. Это прямоугольное сооружение с широким, слегка суженным кверху дверным проемом было возведено на скалистом уступе так близко от моря, что джунгли не могли завладеть им. У меня захватило дух при виде этого храма, стоящего на берегу, как страж, как свидетель давно исчезнувшей цивилизации. Вскоре мы увидели еще более величественные развалины, подымавшиеся над джунглями, — огромную пирамиду с разрушенным храмом на вершине. Зрелище было поразительным. Очевидно, такое же сильное впечатление оно произвело и на испанцев, появившихся у берегов Юкатана почти четыреста пятьдесят лет назад. Наш капитан сказал, что развалины называются Памуль. Для проверки я вынул карту доктора Альберто Руса, нашел там это место и по его положению отыскал первые развалины. Против них стояло название Шкарет. Я не сомневался, что до меня там побывало не больше десятка иностранцев.

Могу себе представить чувства испанцев, когда они в первый раз увидели с моря такие внушительные сооружения. По письменным свидетельствам, первым к побережью Кинтана-Роо подошел Хуан Грихальва с четырьмя кораблями. Это произошло в 1518 году. В те времена города Тулум, Памуль и Шкарет были еще населены. По всей вероятности, в тех местах существовали и другие поселения, о которых мы теперь не знаем. Священник экспедиции Грихальвы писал в своих воспоминаниях: «Мы увидели три больших города, отстоящих друг от друга на две мили. В них было много каменных домов, и один город, вероятно, Тулум, хотя точно сказать нельзя, показался нам не меньше Севильи. Там поднимались очень высокие башни, а на берегу толпилось множество индейцев, которые размахивали флагами». Все это так напугало испанцев, что они сразу повернули от берега и поплыли в другую сторону, огибая полуостров Юкатан.

Год спустя с Кубы на остров Косумель прибыл Эрнандо Кортес и оттуда направился к югу, следуя вдоль побережья Кинтана-Роо. Огромные каменные города тоже испугали его. Кортес предпочел не сталкиваться с индейцами майя, а обратить свой взор на менее грозную Центральную Мексику. Осторожно обойдя Юкатан, он высадился в том месте, где сейчас расположен Веракрус. Отсюда и началось его легендарное завоевание империи ацтеков. Как видите, побережье Кинтана-Роо всегда вызывало опасение, даже в прошлом.

По иронии судьбы, именно та часть территории древних майя, которую впервые увидели испанцы, оставалась потом целых четыреста пятьдесят лет одной из самых неисследованных областей Северной Америки. Грозный вид побережья Кинтана-Роо защитил его от отрядов Кортеса, а теперь здесь на страже стоят джунгли. Однако главная причина недоступности и малой исследованности Кинтана-Роо заключается не столько в джунглях, сколько в индиос сублевадос — подлинных властелинах этих мест, последних защитниках народа майя. Опасный коралловый риф тоже охраняет побережье от пришельцев.

Грохочущий пенистый барьер был для «Марии Фиделии» не только защитой, но и угрозой. Около одиннадцати часов капитан стал у штурвала и, пристально вглядываясь в рифы, отыскал там узкий проход. Вскоре тихая зона осталась позади. Бешено подскакивая на волнах, шхуна направилась к Косумелю.

Косумель лежит примерно в пятнадцати милях от побережья. В длину он достигает двадцати четырех миль, в ширину — семи. Это самый крупный остров, принадлежащий Мексике. Единственный населенный пункт на Косумеле Сан-Мигель расположен на стороне, обращенной к побережью Кинтана-Роо. В древние времена остров был густо населен, но сейчас там только три тысячи жителей.

Развалины семи храмов древних майя и свидетельства первых испанских конкистадоров говорят о том, что Косумель был священным островом. Там находилось святилище Иш Чель — богини плодородия, материнства и покровительницы искусства плетения корзин.

Майя славились как мореплаватели и торговцы. Когда во время своего третьего плавания Христофор Колумб остановился у острова Гуанаха, близ побережья Гондураса, его встретили индейцы из южной группы майя, подъехавшие на больших долбленых лодках с высоким носом и кормой. В некоторых лодках длиной сорок пять футов помещалось до пятидесяти человек. Именно после этой первой встречи с индейскими лодками майя получили свое современное название. Когда их спросили, откуда они приехали, индейцы ответили: «Майям». Так называлась местность, где они жили. Название было ошибочно распространено на весь народ этой цивилизации.

Еще более удивительная ошибка произошла с названием «Юкатан». Плавая вдоль побережья Кинтана-Роо, Грихальва причалил у мыса Каточе на северо-востоке Юкатанского полуострова, а некоторые из его людей высадились на берег к северо-западу от острова Исла-Мухерес. На их вопрос, кто построил эти здания на берегу, индейцы ответили: «Си у тан», что означало «Мы вас не понимаем». Но испанцы восприняли это как название народа, а потом «Си у тан» стал «Юкатаном».

На таких же долбленках, какие видел Колумб, индейцы плавали на остров Косумель, к святилищу богини Иш Чель. В основном это были женщины. Они приезжали просить богиню избавить их от бесплодия или же благословить роды, если уже ожидался ребенок.

Несомненно, лодки майя обладали хорошими мореходными качествами, а гребцы их были славными моряками, раз они отваживались проходить через бурный пролив между Косумелем и побережьем. Когда «Мария Фиделия» взлетала на гребень волны, мне удавалось увидеть остров — тонкую серую полосочку на горизонте.

Незадолго до прибытия на остров я пообедал вместе с командой шхуны. Еда готовилась на древесном угле, разложенном внутри жестяной банки на палубе. Это первое знакомство с простой матросской пищей окончилось для меня довольно плачевно, хотя я затрудняюсь сказать, что больше подействовало на мой желудок — еда или морская качка.

В три часа мы подошли к плоским берегам Косумеля. Маленький невзрачный городок Сан-Мигель сильно разочаровал меня. Он представлял собой смесь разностильных каменных, бетонных и деревянных домишек, разбросанных вдоль берега. Раннеколониальных испанских построек на острове почти не было. Хотя Косумель считается самым первым пунктом в Мексике, где побывал Кортес и где он устроил в 1519 году первую на мексиканской территории мессу, церковь на острове не представляет никакого интереса — безобразное современное сооружение из бетона.

Когда «Мария Фиделия» швартовалась у большой каменной пристани, там уже толпилось много народу. Повсюду у причалов, покачиваясь на голубой кристально чистой воде, стояли десятки парусных суденышек, гораздо меньших, чем «Фиделия». Для меня это было добрым знаком. Я не сомневался, что смогу устроиться на каком-нибудь из этих парусников и доплыву, может быть, до самого Британского Гондураса.

Большую часть жителей острова составляют индейцы, но внешне они намного отличаются от индейцев внутренних районов Юкатана. Я не видел здесь ни одной женщины в уипиле. Как и на Исла-Мухересе, многие местные жители — потомки пиратов. Теперь большинство из них зарабатывает себе на жизнь рыболовством, а некоторые имеют небольшие плантации кокосовой пальмы или же нанимаются смотреть за плантациями других владельцев как на самом острове, так и на побережье Кинтана-Роо.

Я прибыл на Косумель, не умея еще как следует говорить по-испански, и зачастую меня просто не понимали. Попрощавшись с капитаном шхуны, я оставил свои вещи в хибарке сторожа на пристани и отправился в центр поселка — к довольно большой и унылой асфальтированной площади с чахлым кустарником, бюстом какого-то бывшего губернатора Кинтана-Роо и фонарными столбами.

Внешний вид Косумеля и его обитателей произвел на меня в общем удручающее впечатление, однако вскоре я обнаружил на острове и немало привлекательного.

Первое, что мне бросилось в глаза, — это обаяние и вежливость его жителей. Так же как капитан и вся команда «Марии Фиделии», каждый, кого бы я здесь ни встретил, был необыкновенно дружелюбен. Это основная черта косумельцев. На отделенном от остального мира, обласканном солнцем острове за многие столетия выработалось особое качество человеческого характера — то, что я бы назвал родственным дружелюбием. На Косумеле можно забыть, что вы в Мексике, можно забыть об испанцах и майя, потому что здесь вы находитесь в обособленном мире между небом и морем, рощами кокосовых пальм и монте, как называют в Мексике лес.

В то же время житель Косумеля — человек современный, поскольку, как мореплаватель, он связан с внешним миром, и это придало ему особый лоск, чего нет у юкатанцев. Каждый косумелец непременно где-нибудь побывал и кое-что повидал. Как правило, он хотя бы раз в жизни ездил в Британский Гондурас. Правда, влияние англичан на Косумеле невелико, но тем не менее английские товары, проникающие в магазины Сан-Мигеля, придают жизни на острове некоторую утонченность.

Косумельцы — народ добрый и общительный. Как только я появился на площади, ко мне тут же подошел человек и пригласил выпить с ним стаканчик пепси-колы у стойки маленького деревянного ларька.

Это оказался профессор Перес, добровольный учитель местной школы. Узнав, что я француз, он немедленно принялся выкладывать все сведения, какие у него были в запасе, о моей стране и о ее довольно сложной политике. Протянув мне пепси-колу, он продолжал обращаться ко мне как к представителю французской цивилизации, чтобы под этим предлогом сообщить своим приятелям кое-что о Франции. После довольно общего описания ее как страны, расположенной неподалеку от Англии, со знаменитым генералом по имени де Голль он принялся с большим энтузиазмом объяснять, что, если две параллели секутся прямой линией, внутренние накрест лежащие углы всегда равны. По всей видимости, его аудитория даже понятия не имела о геометрии, однако профессор Перес со своей вдохновенной и оригинальной манерой обучения ухитрился сделать эту тему такой пленительной, что слушатели глотали каждое его слово, как дети, которым рассказывают волшебную сказку.

Вероятно, это был самый несведущий профессор из всех, кого мне приходилось встречать, но он был, несомненно, блестящим и искусным преподавателем, потому что не только знал, как заинтересовать аудиторию, но и умел самые незначительные факты сделать очень яркими и живыми для людей, среди которых наиболее молодому было не меньше сорока лет.

Перес заявил мне, что Косумель — самый восхитительный остров, а его жители — самые цивилизованные люди на свете. Потом он сообщил своему сыну, примерно моему ровеснику, что я буду у них ночевать. Повернувшись ко мне, Перес очень серьезно произнес слова, которые постоянно произносят многие мексиканцы, но не придают им значения: «Mi casa es su casa» (Мой дом — это ваш дом).

Такое гостеприимство ободрило меня и, воспользовавшись случаем, я спросил профессора Переса, можно ли здесь найти судно и добраться до Белиза.

— А, так вам надо на побережье Кинтана-Роо? Отсюда можно доехать только до развалин Тулума и больше никуда. Побережье очень опасно, там всюду лес. А что, вам не нравится Косумель?

Мне стоило большого труда разъяснить ему, что на побережье Кинтана-Роо и потом в Белиз я собираюсь ехать вовсе не потому, что мне не понравился Косумель. Но профессор Перес, кажется, не хотел этого понять.

— Оставайтесь до утра, — сказал он уверенно, — и завтра вам не захочется отсюда уезжать. Знаете, на острове есть ваш соотечественник, сеньор Чемберлен. Вы можете его повидать. Раньше тут было еще три француза. Они приехали сюда с Исла-дель-Дьяболо (Чертова острова). Убежали на маленькой лодке и плыли от Ямайки до Косумеля. Все они были хорошие люди. Один, по имени Луи, построил здесь замечательный дом, другой занялся чикле. Теперь все уже уехали.

Я был рад, что три беглых французских каторжника покинули остров. О чем бы я с ними говорил? Что же касается сеньора Чемберлена, то, судя по имени, он наверняка был англичанин.

Выразив сеньору Пересу свою признательность, я, вместе с его сыном отправился к ним домой. Улица, по которой мы шли, вскоре превратилась просто в каменистую, заросшую травой дорогу с домишками по бокам. Мигель Перес остановился перед одним из домов, размотал на двери веревку, и мы вошли в большую грязную комнату без потолка. Над нами была высокая крыша из искусно уложенных листьев веерной пальмы.

Здесь можно было «раскинуть свой гамак». Взяв ржавое ведро, Мигель вышел через заднюю дверь во двор, чтобы набрать в колодце воды для умывания. Немного освежившись, я довольно долго возился с гамаком и противомоскитной сеткой, а потом снова пошел на площадь. Мне хотелось разыскать сеньора Чемберлена.

На мои расспросы, как его можно найти, мне показали небольшой розовый дом на берегу, похожий на ресторан или какой-нибудь бар. Я вошел туда и, к своему удивлению, оказался в шикарном ночном клубе, который мог бы оказать честь любой стране мира.

Пол в нем был выложен красивыми керамическими плитками, на стенах висели цветные репродукции фресок древних майя, найденных в 1946 году в Бонампаке в штате Чьяпас. Это самые лучшие по сохранности фрески среди всей фресковой живописи майя. На них изображены знатные майя в богатых одеждах и музыканты, играющие на глиняных свирелях или на барабанах, обтянутых ягуаровой шкурой. Мое внимание привлекла более современная музыка, доносившаяся откуда-то со двора, и я вышел на террасу, обращенную в садик из пальм и бананов. Посреди этого патио сидели пятеро музыкантов и самозабвенно играли модный южноамериканский танец на барабанах, тамтамах и гитарах. Я просто не верил своим глазам и на секунду даже усомнился, действительно ли я на Косумеле. Когда я спросил мистера Чемберлена, ко мне подошел джентльмен лет пятидесяти с барабаном в руках.

Сообщив, что он не француз, но свободно говорит по-французски, мистер Чемберлен предложил мне выпить с ним и за бутылкой сухого мартини под музыку своих продолжавших играть товарищей рассказал, чем он занимается на Косумеле, и кое-что о доме, где мы находились.

В детстве мистер Чемберлен замечательно играл на скрипке и был настоящим вундеркиндом. Позже он перепробовал всякие профессии, много путешествовал и наконец осел на Косумеле, самом счастливом, по его словам, острове на свете. Из любви к музыке мистер Чемберлен научил здесь кое-кого играть на скрипке и петь, а потом открыл ночной ресторан с единственной целью развлечь своих посетителей. Однако он надеялся, что в недалеком будущем его заведение станет основным пристанищем туристов на острове. Хотя мысль о туристах мне совсем не понравилась, я все же не мог не высказать своего восхищения удивительной атмосферой его клуба.

Целый вечер мы болтали о множестве всяких интересных вещей, но из-за вина, усталости и необычности обстановки все это быстро вылетело у меня из головы. Помню только, что Илиа Чемберлен очень много говорил о художественных ценностях ленинградского Эрмитажа, а я зевал от усталости и удивления.

Этот вечер, проведенный тогда с Чемберленом, запомнился мне надолго, так как в скором времени он стал моим последним воспоминанием о цивилизованном мире. Мартини, выпитый нами в тот вечер, был как бы прощальным тостом перед началом моих приключений. Но это оказались совсем не те приключения, ради которых я сюда приехал.

Спал я в ту ночь очень беспокойно и изодрал всю противомоскитную сетку. А наутро поплелся на площадь, где встретил профессора Переса, по-прежнему объяснявшего своим слушателям, что такое подобные треугольники. Заметив меня, он подтянулся и торжественно произнес:

— Ми амиго, если вы еще не раздумали уезжать, идите к пристани. Какой-нибудь катерок с побережья прихватит вас с собой и, возможно, довезет до развалин Тулума. А там, как знать, может, вы и найдете судно, идущее на юг, хотя я сомневаюсь в этом. Во всяком случае, осмотрев развалины, вы всегда сможете вернуться обратно на Косумель.

Такая неопределенность мне совсем не нравилась, но я все же последовал совету Переса и направился к пристани. Хотя было только около девяти часов утра, жара уже стояла невыносимая. У пристани работали люди. Я спросил у какого-то рыбака, ходят ли отсюда на юг суда и можно ли добраться морем до Белиза.

— Едва ли. Тут только и есть одна «Фиделия», что вчера пришла на остров. До Белиза она ходит всего раз или два раза в год. Раньше здесь был еще «Клаудио Канто», но в прошлом году он потонул в заливе Четумаль во время урагана. Страшный был ураган, «Жанет» называется. Много народу погубил он в Четумале и разорил все побережье. Да, страшный ураган.

В первый раз я услышал тут об ураганах, а до этого просто понятия не имел, что Кинтана-Роо — одно из самых неблагополучных в этом отношении побережий Карибского моря. Кажется, не бывает года, чтобы ураганы, следуя к Мексиканскому заливу и Флориде, не обрушились бы на Кинтана-Роо. Но это уединенное побережье так мало населено, что сведения об ущербе, причиненном здесь ураганами, никогда не попадают на первые страницы газет. А ущерб бывает немалый. Мне сказали, что ураган Жанет целиком уничтожил городок Четумаль. О силе этих ураганов и об их разрушительном действии в Кинтана-Роо можно судить по тому страшному опустошению, какое они производят в Британском Гондурасе, если проходят чуть южнее. За последние тридцать лет город Белиз был дважды разрушен до основания и отстроен потом заново. В скором времени мне и самому пришлось узнать, какой урон наносят ураганы побережью Кинтана-Роо.

Я осмотрел пристань, смекая, кого бы расспросить о судах, и направился к обнаженному до пояса индейцу. Это был довольно привлекательный парень. Невысокий, как все индейцы, с широкой выпуклой грудью, красивыми глазами, с типичной для майя треугольной формой головы и длинным орлиным носом — точно таким же, как у статуй в Паленке. Индеец укладывал мешки и канаты на краю пристани. Я подошел к нему и, стараясь как можно лучше произносить слова по-испански, объяснил, что мне нужно. Индеец тоже был не очень-то силен в испанском, видимо, поэтому он и понял меня сразу.

Из разговора я выяснил, что живет он на побережье Кинтана-Роо и что у него есть суденышко. Отплыть он собирался в полдень. За двадцать песо индеец согласился довезти меня до побережья, к тому месту, где находился дом его отца. Если же я потом подожду три дня, то он сможет доставить меня к кокалю Танках, принадлежащему сеньору Гонсалесу. Это всего в нескольких милях от развалин Тулума. В Мериде доктор Альберто Рус говорил мне о плантации Гонсалеса. Надеясь, что там можно будет по крайней мере подождать попутного судна, как следует осмотреться и подумать о своих дальнейших планах, я решил принять предложение молодого индейца. В уме я быстренько составил себе примерный маршрут. Сначала я еду с индейцем на побережье (мысль о возможности провести несколько дней в простой индейской хижине приводила меня в восторг), затем он довозит меня до плантации Танках, откуда я уже, конечно, смогу добраться на чем-нибудь до порта Вигия-Чико, который на карте показан на полпути между Тулумом и местечком Шкалак, как раз на границе с Британским Гондурасом. «Если же оттуда на юг ничего не ходит, — думал я, — то всегда можно опять вернуться на Косумель, ведь на плантацию Танках, по словам профессора Переса, довольно часто заходят суда».

Когда все было решено, я отправился покупать продукты — несколько банок консервированной говядины и два фунта сухого печенья. Индеец сказал, что я могу питаться у них в семье, только вот он не знает, понравится ли мне их пища. Сделав покупки, я захватил с собою весь багаж и поспешил обратно к пристани. Теперь рядом со своим индейцем я увидел еще одного, мальчика лет шестнадцати. Это оказался его брат. Да, не очень-то надежная команда! Однако я уже на все решился и не хотел отступать.

И все-таки я был просто потрясен, когда на мой вопрос о судне, мне показали куда-то в сторону моря. Сначала я не мог там ничего разглядеть, но потом, подойдя к краю пристани, увидел лодку. Она была не больше одиннадцати футов в длину. Сперва я подумал, что это просто шутка. Ведь пересечь Юкатанский пролив даже на «Марии Фиделии» было немалым испытанием, и я восхищался древними майя, которые плавали в открытых лодках двадцатифутовой длины с сорока гребцами. Но моего восхищения мореходным искусством древних майя было явно недостаточно, чтобы хладнокровно решиться переплыть пролив в этой одиннадцатифутовой парусной шлюпке, которая называлась так лишь потому, что имела бамбуковую мачту с болтавшимся на ней лоскутом парусины.

Однако мне поздно было менять свое решение, так как индейцы уже стали грузить мой багаж. Подумав, что смерть на море, может быть, и не так уж страшна, я прыгнул в лодку. Разглядывая эту самодельную посудину, я заметил, что на ней нет ни кусочка металла — все было сделано из дерева. Но тут, взглянув вверх, я вдруг увидел на пристани трех оборванцев с мачете, собиравшихся садиться в лодку, и мне снова стало не по себе. Друг за другом они спустились в суденышко, за ними последовали оба индейца. Лодка угрожающе осела. Теперь ее борта поднимались над водой всего на несколько дюймов. Это было верное самоубийство. Но в ту минуту свирепый вид трех пассажиров пугал меня гораздо сильнее, чем риск утонуть. Бандиты это или нет? Может, они задумали ограбить меня и убить? А я сижу тут как дурак в почти затопленной лодке с совершенно чужими людьми, трое из которых вооружены, и собираюсь плыть куда-то на побережье. Какая глупая доверчивость! А что, если это чиклеро?

Тем временем мы уже отошли от пристани, сильное течение быстро несло нас мимо неприглядной набережной Сан-Мигеля. В такой маленькой лодке шестерым было негде повернуться. Младший индеец стоял на носу, ухватившись одной рукой за мачту, другой за кливер. Старший сидел на корме, небрежно придерживая левой ногой румпель. Когда был поставлен главный парус, мне и другим трем пассажирам пришлось лечь на живот, тесно прижавшись друг к другу, чтобы не задевать утлегаря. Я завидовал даже сельдям в бочке — у тех по крайней мере не было головы. Мою же голову, зажатую между мачете и бедром его владельца, сверлила мысль, долго ли она еще продержится у меня на плечах.

За все время никто из пятерых не проронил ни слова, и от этого мне было еще страшнее. Казалось, что оборванцы не спускают с меня глаз. Стиснутый со всех сторон, я все-таки пытался незаметно наблюдать за ними, чтобы определить, собираются они меня убивать или нет. Индейцы не вызывали у меня тревоги, им я вполне доверял. Как-никак это были индейцы. А я почему-то по-мальчишески искренне верил, что ни один настоящий индеец не может быть дурным человеком. Но вот остальные! Их небритые лица, их грубый вид не оставляли сомнений, что это чиклеро, а в моих глазах всякий чиклеро мог быть только преступником.

Бешено подпрыгивая на волнах, лодка направлялась к побережью Кинтана-Роо. Тут я впервые с сожалением вспомнил об уютном заднем сиденье маленького серого автомобиля, и мне захотелось снова очутиться в Тепостлане…