На другой день я поднялся до восхода солнца. Сеньора Месос тоже встала рано, чтобы дать мне на дорогу две дюжины испеченных накануне лепешек и связку сушеных черепашьих желтков. С моря дул сильный восточный ветер, шумели пальмы, грохотал риф. Я пробирался вдоль берега в неясном призрачном свете раннего утра. Шагать по сухому рыхлому песку было очень трудно, поэтому я шел у самой воды по влажной полоске пляжа и вскоре наткнулся на жуткие остатки черепахи, убитой нами три дня назад. Ауры потрудились над ними основательно. Гладкий череп с двумя темными дырками глазниц блестел, как отполированный. Когда пляж кончился, я свернул в джунгли, чтобы избежать предательских острых скал на берегу. Однако я старался не слишком углубляться в чащу. Сквозь листву мне было видно, как восходит жаркое тропическое солнце, и я прибавил шагу, зная, что через несколько часов жара станет невыносимой.

В то утро я чувствовал себя особенно одиноким на этом затерянном в неведомых далях чужом берегу. Как я был далек тогда от мира, где людей подымает по утрам звонок будильника, а затем поглощает и несет на работу общественный транспорт. Удивительно далекий мир, и, однако, я все еще чувствовал какую-то связь с ним.

Временами из темной чащи доносились странные звуки, заставляя меня всякий раз вздрагивать. Шагая по камням, я вспугивал иногда больших, похожих на пауков сухопутных крабов, которые стремглав уносились прочь, а у меня душа уходила в пятки. Чем больше я думал о змеях, выбирая место, куда поставить ногу, тем сильнее боялся их. Удастся ли мне заметить змею? А что, если я наступлю на нее? Мне не раз приходилось слышать о смертельно ядовитой «барба амарилья» (желтой бороде) и маленькой коралловой змее длиной всего пятнадцать дюймов, от яда которой жертва умирает в страшных мучениях меньше чем за пятнадцать минут. При одном только ее названии мне представлялись страшные картины. А еще есть такая же опасная змея «куатро нарисес» (змея с четырьмя ноздрями)… Однако меня скоро утомил страх перед змеями, и я стал относиться к ним более рассудительно, философски.

Меня всегда удивляло, что при ходьбе ум человека бывает очень активен, а в то утро буквально каждый мой шаг становился мыслью, надеждой, наблюдением, недоумением, вопросом. Отыщу ли я Мигеля? Не задумал ли он украсть мой мешок? А что, если я ему все-таки не понравился? Я был теперь в его власти, и никому даже в голову не придет искать меня здесь. К счастью, в то раннее утро на пути в Ак я еще не знал, что ждет меня впереди. Не знал, что мне предстоит пройти пешком до самого Британского Гондураса. Целых сорок дней шагать через бесконечные джунгли, болота, лагуны и пляжи этого самого дикого побережья Центральной Америки, название которого готическим шрифтом наудачу напечатал Болл, чтобы подогреть мой энтузиазм. Наивно было верить Боллу, но еще наивнее было думать, что до Белиза можно добраться за неделю. Теперь Белиз стал труднодоступной целью. Между ним и Пуа лежало больше месяца неведомых опасностей и страха, лежал целый мир, из которого я вышел другим человеком.

Солнце уже поднялось высоко, когда, еле живой от усталости, я добрался наконец до кокаля Ак. От края кокаля мне были видны бесконечные ряды кокосовых пальм, а в середине его удивительная естественная пристань — скала с маленьким храмом. Не выйдет ли оттуда мне навстречу древний майя? Должно быть, у меня было такое же чувство, как у первых испанских конкистадоров, ступивших на неизвестную землю, такую не похожую на все, что они до сих пор привыкли видеть. Иная растительность, иной климат, необыкновенные люди с их удивительной культурой, не поддающейся оценке Запада. Недаром испанцы восприняли цивилизацию Нового Света как деяние дьявола. И в самом деле, разве не казалась дьявольской эта цивилизация, такая далекая, такая чуждая всем понятиям христианского мира? Испанцы даже не сразу признали, что у индейцев есть душа, зато довольно быстро обнаружили, что у них есть тело, и знаменосцы христианства стали также и распространителями сифилиса и разврата, превзошедшего все, что было известно индейцам доколумбовых времен.

Когда я вошел в хижину, Мигель готовил себе завтрак — какое-то неаппетитное на вид рыбное блюдо. Стряпал он по-холостяцки, неумело, испеченные им тортильи размером с граммофонную пластинку и толщиной в полдюйма невольно вызывали смех. Дружеская улыбка Мигеля успокоила меня. Заметив, что я обливаюсь потом, он тут же принес мне кокосовый орех. Мы сели с ним рядом на песок лицом к морю и принялись за завтрак. Теперь-то уж я постарался рассмотреть Мигеля как следует. Для индейца он был довольно высокого роста, и только много времени спустя, уже по фотографии, я увидел, что Мигель намного ниже меня. Все его тело состояло из стальных мускулов, а грудь была широкая и очень мощная. Впоследствии, тоже по фотографии, я понял, что в его красивом индейском лице, в его пронзительном взгляде было что-то зловещее, и я бы наверняка испугался, если бы встретил этого человека где-нибудь на улице цивилизованного города. Но там, в Аке, на песчаном пляже он мне казался очень красивым. Бронзовое лицо, выразительные, словно высеченные резцом скульптора веки, высокие сильные скулы и изящный нос, образующий с покатым лбом одну плавную линию. Он был молод, поэтому вызывал у меня особенный интерес. Мне хотелось узнать его мысли и его восприятие действительности.

Однако я не в состоянии был понять склад ума майя, людей очень молчаливых. Такая молчаливость часто бывает просто невыносима для нас, болтливых европейцев, — экспансивных южан и речистых саксов. Философская сдержанность майя проявляется не только в разговоре, но и в чувствах. Это молчаливость полная смысла, а для меня — полная таинственности. Позднее мне пришлось узнать молчание Востока, негативное молчание китайца, который не говорит потому, что ему не хочется говорить. Может, это и банально — давать определение молчаливости, но все-таки скажу, что у майя она имеет особый смысл, и я надеюсь со временем понять его.

Как и большинство индейцев, Мигель отличался немногословностью. У него не было потребности европейца всегда объяснять свои действия. Он не говорил «начнем, пожалуй», «выпьем», «давай, давай», «минуточку» и прочих слов, на которые не ждут ответа, а просто сопровождают ими действие, подкрепляют принятое решение. Мигель же только действовал. Когда он говорил, его фразы всегда имели точный смысл.

После еды Мигель поднялся и произнес одно лишь слово «коош», первое слово на языке майя, которое я узнал. Оно значило просто «идти». Не знаю, сколько раз мне приходилось слышать это слово, но оно скоро стало привычным и означало для меня, что путь еще не окончен, что надо идти дальше.

Мигель молча взял мой хенекеновый мешок, приделал к нему ремень из волокна хенекена и взвалил на плечи. Ремень охватывал его лоб. Заметив, как неловко я тащу свою сумку, он остановился и привязал к ней полоску материи, чтобы и мне можно было перенести нагрузку на лоб. Такой способ носить тяжести оказался на удивление удобным. Сумка сразу потеряла вес, да и руки освободились.

Кокаль Ак тянулся на две мили, а потом мы вышли на каменистый берег. Размытый морем серый коралловый известняк был сплошь покрыт острыми выступами и усеян дырками, будто сыр. Если тут упадешь, то весь изрежешься об острые края и зубцы. Вымытые кое-где глубокие ямки заставляли идти с величайшей осторожностью, так как об их края можно было в один миг сломать ногу.

Я не знал толком, куда мы идем и сколько надо еще пройти. От Мигеля я сумел узнать только расстояние в лигах — три лиги. Где-то я слышал, что одна лига равна двум с половиной милям, но вскоре мне пришлось пересмотреть такое определение. В Кинтана-Роо лига очень неопределенная единица, она означает расстояние, которое можно пройти за час, и изменяется в зависимости от характера местности и скорости пешехода. Три лиги казались мне бесконечными. Нам понадобилось четыре с половиной часа, чтобы добраться до Акумаля.

После часа ходьбы путь нам преградила лагуна среди высоких болотистых зарослей. Это была калета Ялкоу. Идти дальше по берегу моря стало невозможно. Вынув мачете, Мигель начал прорубать дорогу сквозь густые заросли. Передвигались мы очень медленно, ноги наши по щиколотку вязли в липкой, нагретой солнцем грязи.

Когда мы прошли ярдов триста, Мигель вскарабкался на ствол поваленного дерева и показал на стены полуразрушенного храма, выступающие над зарослями, — еще один след древних майя. Тут я впервые подумал, что испанским конкистадорам приходилось не так уж туго. Земля эта была тогда цветущим краем. Во всяком случае испанцы не страдали от бездорожья, они шли по тропам древних майя. Там, где теперь тянулись лишь дикие джунгли, раньше поднимались города и селения, в них всегда можно было найти воду, а может быть, кров и пищу. Нам же с трудом приходилось прорубать себе путь сквозь заросли. Я с восхищением смотрел, как ловко орудовал Мигель своим мачете. Срубленные сучья, корни, листья пальм валились перед ним беспрерывно с обеих сторон. Под шум ударов и шелест падающих ветвей мы медленно продвигались сквозь чащу.

Через час снова показалась лагуна, бирюзовой рекой уходившая в глубь побережья, и вскоре мы уже шли по голому ноздреватому камню. К моему удивлению, это оказался естественный мост — тонкий пласт известняка, вымытый морем. Внизу со всех сторон голубела прозрачная вода — целая подземная сеть соединенных друг с другом маленьких сенотов, наполненных морской водой. По словам Мигеля, тут было царство ламантинов, удивительных тропических животных вроде тюленя. Ламантина считают виновником возникновения легенд о русалках. На это животное размером с крупного моржа индейцы охотятся до сих пор ради его мяса. Говорят, что оно вкуснее свинины. Из толстой жесткой кожи ламантина делают хлысты и веревки. Есть поверье, что человек никогда не может оправиться после удара таким хлыстом. Как я ни всматривался в прозрачную голубую воду, где сновали яркие рыбки, увидеть прославленных ламантинов мне так и не удалось.

Солнце немилосердно жгло нам спины, пока мы шагали по камням среди сенотов. Как же отрадно было наконец вступить под прохладную сень джунглей! Мы снова принялись прорубать себе дорогу среди пальм и лиан. Ноги наши утопали в зловонной грязи, а вокруг головы гудели неотвязные комары. Ремни на лбу не давали двинуть шеей, и комары впивались в наши неподвижные лица. Казалось, Мигеля они нисколько не беспокоят, я же все время размахивал руками, пытаясь отогнать назойливых насекомых, благо руки у меня были свободны.

В час или два пополудни мы опять вышли к морю и по песчаному пляжу добрались до пальмовых рощ. Это был Акумаль. На берегу стояли три хижины, окруженные частоколом. Мигель издал свой особый крик «у-угх» и получил на него ответ. За частоколом появился низкорослый метис, он открыл нам ворота. Уставший до полусмерти после восьмичасовой дороги, я присел отдохнуть и попросил Мигеля срезать кокосовый орех. Утолив жажду, я собрался выяснять, можно ли заночевать в Акумале, но, оказывается, Мигель уже договорился, чтобы кто-нибудь проводил меня дальше. Сам он поспешил обратно в Ак, отказавшись принять от меня какую бы то ни было плату.

Я остался один с хозяином Акумаля. Звали его Руфино. Он велел мне подождать, пока его жена, красивая, миниатюрная индеанка в уипиле, пекла ему тортильи. Мне Руфино еды не предложил, а когда сам кончил есть, объявил, что проводит меня только до конца кокаля. Там, в двух милях отсюда, жили четверо его рабочих, которых он нанял для сбора копры. Может быть, кто-нибудь из них и согласится проводить меня дальше.

Мы шли вдоль берега в тени кокосовых пальм. Я с трудом тащил свои мешки, стараясь не отставать от Руфино. Вдруг издали донеслись какие-то неясные звуки. Руфино остановился, и мы оба начали прислушиваться. Это был человеческий крик. Он становился все громче и громче, а потом в дальнем конце кокаля показался человек. Не переставая отчаянно кричать, человек направился в нашу сторону. Теперь я увидел, что это индеец. Весь взмокший, еле переводя дух, он подбежал к Руфино и что-то сказал ему на языке майя. Не успел я ничего сообразить, как Руфино повернулся и помчался обратно по берегу, оставив меня с индейцем, который все еще тяжело дышал и был чем-то сильно возмущен и взволнован. Явно тут случилось что-то серьезное. Мне вдруг захотелось бросить свои мешки и убежать вслед за Руфино.

Страх охватил меня еще сильнее, когда через несколько минут Руфино прилетел как безумный обратно. В руках у него было ружье. Не говоря ни слова, он выстрелил куда-то мимо нас и скрылся среди пальм.

Я стал расспрашивать индейца, что случилось, но тот почти не говорил по-испански. Сначала из всего потока слов я мог разобрать только то, что зовут его Бенансио и что он из Чан-Санта-Круса. Индеец с гордостью повторил это несколько раз.

Я уже был порядком наслышан об индиос сублевадос, поэтому старался держаться поосторожнее с этим индейцем, хотя и заметил, что у него не было никакого оружия, даже мачете.

Когда индеец наконец отдышался, я начал немного понимать, что он говорит. Очевидно, трое остальных работников, нанятых Руфино, оказались грабителями. Они украли у Бенансио ружье и, что еще хуже, забрали его мачете. Вот Руфино теперь и бросился вслед за ними, предупредив выстрелом людей в соседнем кокале.

Вскоре я узнал, что именно эти трое грабителей плыли со мной на «Лидии» с Косумеля. В Акумале они нанялись на работу, чтобы при первом же удобном случае прихватить с собой все, что можно, и сбежать. Недаром эти трое показались мне подозрительными еще на «Лидии». Слава богу, что в Пуа мне не пришлось провести с ними ночь в одной хижине. Уходя на рассвете, они наверняка бы унесли с собой все мои вещи.

Продолжая тихонько ругать бандитов, забравших его мачете, Бенансио взвалил себе на спину мои вещи, и мы двинулись вдоль берега, сначала по рыхлому песку, а потом по камням. Бенансио шел впереди, я за ним.

Через два часа показался следующий кокаль. Там мы застали хозяина Акумаля, который разговаривал с каким-то мужчиной. Грабители прошли через кокаль часа два назад, так что преследовать их не было смысла. Руфино решил вернуться домой, а Бенансио остался со мной. Кокаль назывался Матансерос. На мои расспросы о развалинах мне ответили, что тут есть только один дом, на самом кокале. Когда-то он принадлежал пиратам.

Разумеется, мне не терпелось взглянуть на пиратский дом, я попросил проводить меня туда и вскоре рассматривал еще один маленький прямоугольный храм майя в десяти ярдах от моря. Он был в приличном состоянии. Я тут же подумал, что если на берегу есть хоть одна постройка, то непременно кое-что найдется и в монте в нескольких милях отсюда. Так было в Пуэрто-Чиле, так было и во всех остальных местах, где я уже останавливался. Однако здесь мои расспросы ни к чему не привели. Меня продолжали уверять, что постройка на берегу была убежищем пиратов. Как бы в подтверждение своих слов человек с кокаля Матансерос и Бенансио вошли в море и, стоя по колено в воде, принялись шарить по дну. Через минуту они с трудом стали что-то вытаскивать из воды. Мало-помалу среди легких волн, набегавших на скалы бухточки, где стоял маленький храм, я начал различать какой-то длинный, похожий на бревно предмет. Войдя тоже в воду, я с удивлением увидел, что это старинная пушка. Мужчинам в конце концов удалось вытащить ее на скалу. Конец пушки остался в море, и теперь из ее жерла время от времени выбивались фонтанчики воды. Все это было настолько удивительно, что я сперва просто не поверил своим глазам, продолжая разглядывать мокрую пушку, дерзко обращенную своим жерлом прямо на берег. В длину она достигала четырех футов, ствол был покрыт водорослями и ржаво-зеленым налетом. Должно быть, пушка была очень старая, если судить по ее калибру в сравнении с диаметром ствола. Мне сказали, что в тихую погоду на дне моря всего в нескольких ярдах от берега можно увидеть еще девять таких же пушек. Пушки объясняли возникновение легенды о сокровищах и веру людей в то, что дом на берегу некогда был прибежищем пиратов.

На секунду мне представилось, что я отыскал давно погибшее сокровище. В моем воображении галеон, потерпевший сотни лет назад крушение у пустынных берегов Кинтана-Роо, был нагружен золотом, которое он вез из Перу в Испанию.

На мой вопрос о сокровище владелец кокаля ответил, что он уже обыскал все вокруг, но ничего не нашел. Однако он уверен, что у кого-нибудь на Косумеле есть карта, где точно указано место. По его словам, три пиратских клада уже были найдены не то на Косумеле, не то на побережье Кинтана-Роо. Он даже поклялся, что несколько лет назад капитан Канто, владелец судна, утонувшего в заливе Четумаль, нашел сундук с бриллиантами. Капитан Канто и до сих пор носит на пальце бриллиантовое кольцо из этого драгоценного сундука.

К сожалению, один я тут ничего сделать не мог и только сфотографировал пушку и храм. Уже после моего пребывания в Матансеросе туда отправилась экспедиция на розыски остатков кораблекрушения. С большим трудом удалось установить, что это было торговое испанское судно, затонувшее у побережья в конце восемнадцатого века. Через год после кораблекрушения часть груза была спасена, однако и нынешней экспедиции все же кое-что досталось, в том числе множество медных крестиков. Корабль назывался «Нуэстра сеньора де Матансерос». Последним словом стали называть местность на побережье, где затонуло судно.

Позднее я узнал, что точное место кораблекрушения определил американец Боб Маркс, очень способный молодой водолаз. Во время моего пребывания на побережье Кинтана-Роо он находился на Косумеле и как раз готовился к экспедиции.

Выпив сок еще одного ореха, мы с Бенансио отправились дальше. Около пяти часов мой проводник остановился и объявил, что ему нужно возвращаться обратно. Дальше я уже могу идти один. Примерно через час мне встретится кокаль Шкассель, там можно заночевать, а ему надо засветло вернуться в Акумаль. Идти один я, конечно, боялся, но выбора у меня не было. Узнав, что я хочу добраться до местечка Танках, Бенансио посоветовал мне завернуть по пути в его деревню в джунглях. Примут меня там хорошо, уверял он, и попросил передать его брату Пабло Канче, что он и сам скоро его навестит. Мне не хотелось забираться в глубь джунглей, но все же я пообещал выполнить поручение. Тогда я даже и понятия не имел, что Бенансио посылает меня в одно из самых глухих поселений Кинтана-Роо, один из последних оплотов индиос сублевадос, знаменитых страшных индейцев Чан-Санта-Круса.

Около шести часов я вышел к широкому пляжу кокаля Шкассель, где стояли три хижины. Одна из них почти развалилась, но две другие были совсем крепкие. Жили в них двое мужчин и три женщины, все чистокровные индейцы. На мою беду, никто из них не говорил по-испански, а по выражению их лиц можно было вполне допустить, что они приняли меня за человека с Марса. Я сумел объяснить им жестами, что умираю от жажды и хотел бы переночевать у них на кокале.

Старая женщина пыталась что-то сказать мне на языке майя, а потом принесла в калебасе воды, на вид не очень-то чистой. Я не решался ее пить, опасаясь амеб, но все же не рискнул опустить в воду дезинфицирующие таблетки, понимая, что мне дали напиться из общей посуды. Да и можно ли особенно привередничать после такой изнурительной двенадцатичасовой прогулки? Я выпил воду и отправился вешать свой гамак и противомоскитную сетку в старую, ветхую лачугу на берегу.

При свете маленькой свечи, которая была у меня с собой, я принялся записывать в дневник события минувшего дня. За этот день я прошел, должно быть, не меньше двадцати пяти миль. Вокруг стояла тишина, и лишь временами до меня доносились голоса моих хозяев. Я представил себе, как на меня набрасываются и отнимают вещи. Тогда я еще не знал, что у индейцев существует неписанный закон гостеприимства. Если уж вы попали в их дом, никакой беды с вами не случится.

Так я и задремал с мыслью, что меня зарежут во сне. Около полуночи я вдруг проснулся. Вокруг меня была сплошная темь, и чья-то рука дергала мой гамак. От страха я вывалился из гамака и уже было схватился за нож, но в это время в темноте прозвучало по-испански:

— Вставай, идем в Танках.

Полусонный, я никак не мог сообразить, что происходит. На минуту все это показалось мне сном; мне даже представилось, что я уже умер, но тут ко мне приблизился огонек, и я разглядел человека, разбудившего меня. Это был хозяин Акумаля. Оказывается, Руфино вернулся вчера на свой кокаль за мулом, собираясь продолжать преследование грабителей, которых упустил утром. Из Акумаля он выехал ночью, в Шкасселе узнал, что я тут остановился, и вот теперь предлагал мне ехать с ним в Танках.

Все еще полусонный, я собрал свои мешки. Руфино укрепил их на спине маленького белого мула, а потом, к моему разочарованию, сам взобрался на мула, протянул мне керосиновый фонарь, велел взять узду и идти вперед. С фонарем в руках я шел среди ночи и, как Санчо Панса, вел за собой Дон-Кихота. Все в этой картине казалось мне явно не на месте. За пять долгих, изнурительных часов форсированного ночного марша мне, конечно, не могло не прийти в голову, что я со своим ростом в шесть футов и реденькой бороденкой должен был восседать верхом на муле, а круглолицый сеньор Руфино, без сомнения, мог бы стать отличным Санчо.

Я сразу почувствовал, насколько труднее идти по берегу и по джунглям ночью. Керосиновая лампа едва освещала землю, и, хотя вдоль берега тут была проложена тропинка, огибавшая скалистые участки, я все же спотыкался на каждом шагу. В призрачном свете лампы передо мной колыхались тени пальмовых листьев, и мне все время мерещилось, что из темноты на нас вот-вот набросятся тысячи диких животных и змей. Днем я уже отшагал целых двенадцать часов, почти не спал в Шкасселе и вот теперь валился с ног от усталости, почти засыпая на ходу. От всего долгого пути в памяти у меня остались только движущиеся тени пальм, бесконечный зеленый туннель, освещенный лампой, и темнота за пятном света, темнота, откуда вдруг появлялась голова мула, которому не раз случалось подталкивать меня сзади. Зато я очень хорошо помню, как после беспрерывного пятичасового пути, умирая от жажды, я наконец оказался на кокале. Из-за моря в пламенеющих красках зари начинало подыматься солнце. Было, наверное, часов пять утра. Наконец-то мы прибыли в Танках. За последние двадцать четыре часа я прошел целых сорок миль. На такой путь уходит обычно не меньше трех дней.

Теперь можно было вздохнуть свободно. Отсюда я рассчитывал продолжать свое путешествие морем и надеялся в скором времени быть в Белизе. Минувшие восемь дней, когда я вел жизнь кокалеро и открывал древние храмы майя, казались мне лишь короткой интермедией. Я уже мечтал о горячем кофе, напитках со льдом и о всех других маленьких удовольствиях, к чему в сущности сводится цивилизация. Однако очень скоро мне пришлось разочароваться.

После пустынного побережья и первобытной простоты Пуа местечко Танках с его каменным домом, двумя сараями под железной крышей и четырьмя пальмовыми хижинами, несомненно, казалось уже частицей цивилизации.

Когда мы появились в Танкахе, там еще спали, но яростный лай собак возвестил о нашем прибытии, и вскоре из каменного дома с плоской крышей вышел полуодетый сонный человек. Это был сеньор Хорхе Гонсалес, больше известный как дон Хорхе.

Руфино объяснил ему в двух словах причину своего прихода. Накануне вечером дон Хорхе и вправду видел троих бандитов, они просились работать на кокаль, но он им отказал наотрез. Когда дело с преступниками более или менее прояснилось и от погони решили отказаться, дон Хорхе с удивлением посмотрел на меня и спросил, что же я-то делаю тут, на побережье. Он перевидал немало иностранцев, прибывавших в Танках морем с Косумеля, но еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь приходил сюда по суше. Вероятно, я вызывал у него подозрения, пока не объяснил, какие у меня планы и почему я оказался на побережье.

Выслушав мой рассказ, дон Хорхе сердечно пригласил меня в свой дом и угостил горячим кофе. Это был высокий, стройный и довольно элегантный человек. Кокалем Танках он владел вместе со своими тремя братьями. К одному из братьев, по имени Пепе, у меня и было письмо от Альберто Руса. Каждый брат приезжал на это ранчо вместе с семьей и проводил тут по три месяца в год, присматривая за пальмовой плантацией и за приемным пунктом чикле, который они держали во время сезона сбора.

У дона Хорхе были скверные для меня новости. Раньше месяца никаких судов в Танкахе не будет. Всего лишь несколько дней назад сюда уже заходило судно с грузом и партией чиклеро, а то, которое придет через месяц, отправится потом на Косумель.

— Суда на Белиз тут никогда не останавливаются. Что поделать, придется вам ехать обратно на Косумель.

Это меня совсем не устраивало. Однако в то утро я был слишком утомлен, чтобы обдумывать свой следующий шаг. С разрешения дона Хорхе я повесил гамак в одном из его складов и сразу уснул.

Проснулся я к полудню. За стенами темного помещения, где я спал, вовсю палило солнце. Выбираясь из гамака, я с ужасом увидел, что ноги у меня невероятно распухли, стали огромные, как корабли. С трудом удалось мне доковылять до каменного дома, где жил дон Хорхе с семьей. Увидав мои ноги, сеньора Гонсалес принесла какую-то мазь. Опухоль от нее скоро опала, ноги приняли нормальные размеры, однако они были все в ссадинах и порезах, а в тех местах, где проходили толстые ремни сандалий, сильно растерты.

После скромного завтрака, который показался мне просто роскошным пиром в сравнении с моим недавним меню из черепашьих яиц, я принялся вместе с доном Хорхе обсуждать создавшееся положение. Как я уже узнал, рассчитывать на пароход раньше месяца не приходилось, а маленький аэродром около Танкаха сейчас не действовал из-за приближающегося сезона дождей. Дон Хорхе предложил связаться по радио с Меридой, чтобы оттуда обо мне дали, знать на Косумель. С острова могут выслать судно, хотя это будет стоить недешево. Однако дон Хорхе предупредил, что затея эта не совсем надежна, так как с началом сезона дождей ни одно судно не рискнет пройти через проход в рифах. Иногда проход бывает недоступен по нескольку месяцев подряд. В общем обнадежил меня, нечего сказать!

Но что еще можно было придумать? Придется запастись терпением и ждать, если только дон Хорхе согласится оказывать мне гостеприимство целый месяц, а может, и больше. Но ведь, если даже с Косумеля за мной пришлют суденышко, мне все равно потом как-то надо добираться до Белиза. Или же сразу признать свое поражение и вернуться в Мериду.

Вечером, лежа в гамаке, я перебирал в уме события недавних дней и прикидывал примерный план на будущее. Мне не хотелось признавать себя побежденным, я должен попасть в Белиз во что бы то ни стало. Да, дело решенное! Я отправлюсь туда пешком.

На следующее утро, когда я сообщил о своем решении дону Хорхе, он ответил, что я просто сошел с ума.

— Можешь ты понять, — сказал он, — что до Белиза больше двухсот миль? Ни одной тропинки, ни одного населенного пункта.

— А Вигия-Чико? — спросил я, показывая на своей карте маленький порт в глубине залива Асенсьон.

Дон Хорхе ответил, что Вигия-Чико вместе с несколькими кокалями, расположенными к югу от Танкаха, начисто сметены ураганом Жанет. Да и раньше это была всего лишь маленькая, заброшенная в глуши станция узкоколейки с тремя хижинами. Железная дорога, по которой мулы возили вагонетки, тоже исчезла уже много лет назад. Теперь я видел, что моя карта не только не была точной, но и устарела на полсотни лет. Такие пункты, как Пуэрто-Мадеро, на самом деле никогда не существовали, а город Чан-Санта-Крус был разрушен индейцами еще в 1915 году.

И тут дон Хорхе рассказал мне кое-что об этих наводящих дикий страх индиос сублевадос и об их удивительной истории.

В 1847 году на полуострове Юкатан разразилась война, известная под названием «война рас». Это было восстание майя против мексиканцев. С кличем «Смерть белым!» индейцы поднялись против своих угнетателей не в силах больше терпеть несправедливость.

Восстание началось в районе, который теперь называется Кинтана-Роо, и быстро распространилось на весь полуостров. В те времена в Кинтана-Роо было сравнительно густое население. На пустынной теперь территории встречалось тогда много маленьких поселений и больших асьенд.

Индейцы шли на север, число их все возрастало, и по пути они убивали всех мексиканцев. На границе штата Юкатан и территории Кинтана-Роо индейцы взяли город Пето. Эта победа укрепила их силы, «поход мести» продолжался. Повсюду индейцы покидали асьенды и присоединялись к восставшим. Вскоре они атаковали Вальядолид, в те времена один из важнейших городов Юкатанского полуострова. После короткой, но кровавой осады город был взят, и жители его истреблены. Затем индиос сублевадос направились к Мериде, по пути одерживая над мексиканцами одну победу за другой. Казалось, ничто не может остановить их, и они в кровопролитных битвах выметут из Юкатана всех мексиканских захватчиков. Потомки древних майя собирались отвоевать свою землю. Юкатан должен был стать первой территорией в Америке, возвращенной своим законным владельцам. Индейцы осадили Мериду. Положение мексиканцев было безнадежным. И тут, когда все уже казалось потерянным, произошла странная вещь. Жители вот-вот готового сдаться города вдруг увидели, что индейцы уходят. Победа уже была у них в руках, но они отступили.

Внезапный уход майя не был ниспосланным богом чудом во спасение жестоких мексиканцев. Это был неодолимый зов земли, который почувствовали индейцы с наступлением посевной поры. Как и во времена древних майя, отряд индейцев распался, все разбрелись в разные стороны. Каждый из них знал, что «войне свое время, а битве за хлеб — свое». Индиос сублевадос все еще чтили эту традицию, помнили о ней даже в самый канун победы над своими захватчиками. Кроме того, майя всегда строго соблюдали законы ведения войны, а мексиканцы их отвергали. Вот почему в самом начале испанцам удалось захватить майя (однако это завоевание длилось почти двести лет, последние майя капитулировали лишь в 1696 году, в Гватемале, где они боролись с испанцами с 1519 года). И вот опять индейский обычай принес спасение мексиканцам на Юкатане, так как после быстрого и неожиданного ухода отрядов восставших индейцев мексиканцы постепенно вновь обрели власть над той территорией, которую теперь занимает штат Юкатан.

Но «мятежные индейцы» все еще господствуют в Кинтана-Роо, они нисколько не поступились своей независимостью. Через три года после их неожиданного отступления появились первые индейские «говорящие кресты». На поляне в джунглях на стволе махагониевого дерева был вырезан крест, который чудесным образом стал говорить. Он убеждал индейцев снова взять в руки оружие.

«Говорящий крест» долгое время оказывал на индейцев необыкновенное влияние. Место, где он появился, называлось Чан, позднее там выросло поселение — город Чан-Санта-Крус, который еще совсем недавно был столицей «мятежных индейцев».

До появления Кортеса у древних майя существовало довольно много «говорящих идолов», они подобно оракулам из Дельф наставляли всех, кто к ним приходил за советом. Вот почему «говорящий крест» Чана имел такой успех и почему индейцы (их называли индейцами Чан-Санта-Круса) с такой готовностью отвечали на призывы к войне.

Первый «говорящий крест» вскоре был заменен тремя крестами, ставшими объектом особого религиозного культа. Их поместили в специальный храм, при котором находились стражи и военные вожди. Во главе стоял метис Хосе Мариа Баррера, который использовал индейца Мануэля Нуата как чревовещателя… Кресты говорили на языке майя и даже посылали письма британскому правительству с требованием снабдить индейцев оружием для борьбы с мексиканцами.

Пятьдесят лет господствовали индейцы Чан-Санта-Круса в Кинтана-Роо, подписывали соглашения с Британским Гондурасом и управляли своей небольшой территорией. В 1895 году они потребовали, чтобы Кинтана-Роо была присоединена к Британскому Гондурасу, и англичане обсуждали это требование с мексиканским правительством. Они получили резкий отказ, а мексиканцы сразу же решили послать экспедиционный корпус для покорения Кинтана-Роо.

Так начался второй период в удивительной истории восставших майя, этих наводящих страх индиос сублевадос, которые и по сей день считают себя единственными хозяевами Кинтана-Роо.

В 1899 году, когда президентом Мексики был Порфирио Диас, правительство послало на усмирение индейцев Чан-Санта-Круса, причинявших ущерб мексиканской гордости и единству, генерала Игнасио Браво.

Генерал Браво был отчаянный мексиканец и персонаж, достойный оперетты. Облачась в шитый золотом мундир, он геройски выступил на завоевание последних мятежных майя.

Следуя на юг с небольшой армией, Игнасио Браво миновал Мериду и направился к Кинтана-Роо. Однако то, что генералу Браво представлялось простой военной вылазкой против кучки первобытных индейцев, в действительности оказалось совершенно иным делом. Во время похода его солдатам приходилось пробиваться не сквозь мятежных индейцев, а сквозь густые малярийные джунгли.

Три года мексиканские отряды под предводительством своего опереточного командира, облаченного теперь уже не в столь пышный мундир, медленно пробивались сквозь ад джунглей Кинтана-Роо, постоянно подвергаясь риску нападения хорошо вооруженных и неуловимых воинов Чан-Санта-Круса.

Наконец измотанные мексиканские отряды вступили в покинутый жителями город Чан-Санта-Крус. Формально генерал Браво одержал победу, и мексиканский флаг некоторое время развевался над руинами города, переименованного теперь в Санта-Крус-де-Браво. Однако переименование города еще не означало победы. Генерал Браво с ужасом понял, что он оказался тут в окружении мятежных индейцев, что он отрезан от остальной Мексики непроходимыми джунглями. Генерал и его солдаты могли теперь только зализывать свои раны и ухаживать за малярийными больными. А повсюду вокруг них притаились и выжидали враждебные индейцы. Генерал Браво не потерпел поражения, но он оказался пленником в столице индиос сублевадос.

Во главе индейцев стоял человек, известный впоследствии как генерал Майо. Искусный полководец армии индейцев, генерал Майо был вождем в истинном традиционном смысле древних майя. Его боялись и уважали, и он знал о своем превосходстве над генералом Браво. Однако Майо вовсе не торопился вступать сейчас же в битву, он просто наблюдал, как с каждым днем положение генерала Браво становилось все тяжелее.

Окруженный со всех сторон индейцами, генерал Браво стал укреплять и заново отстраивать Санта-Крус. Его первой заботой была постройка дороги во внешний мир, чтобы подвозить продовольствие. Это ему удалось осуществить. Через джунгли был проложен путь к морю, к заливу Асенсьон. Так был основан порт Вигия-Чико.

Можно было подумать, что после установления связи с морем положение генерала Браво улучшится и что в конце концов он окажется тем конкистадором, каким он себя воображал. Но все обстояло совсем иначе. На его отряды постоянно нападали, и очень часто индейцы перерезали дорогу к морю.

Можно было также подумать, что генерал Браво малость свихнулся. В своем «городе-тюрьме» он каждый день заставлял больных малярией солдат маршировать под музыку старомодного оркестра. Однажды сын генерала Браво приказал оркестру играть без ведома отца, за это генерал застрелил его на месте. Не удивительно, что многие солдаты становились дезертирами, убегали в джунгли, где их вскоре убивали индейцы. Единственное пополнение генерал Браво мог найти среди преступников, так что со временем Санта-Крус-де-Браво превратился в лагерь уголовников.

В 1911 году президент Порфирио Диас ушел в отставку. Когда произошла Мексиканская революция, генерал Браво был отстранен от командования. Его преемник столкнулся здесь с довольно тяжелой обстановкой. Приходилось управлять территорией, населенной враждебными индейцами да к тому же наводненной бандитами. В конце концов он вынужден был вернуть Санта-Крус-де-Браво индейцам.

Индейцы Чан-Санта-Круса снова вступили в свою столицу в 1916 году. Они взорвали там все здания, построенные мексиканцами. Кинтана-Роо теперь опять принадлежала майя, а генерал Майо был официально признан вождем индиос сублевадос.

Индейцы по-прежнему считали себя, независимыми. Иногда они заключали торговые сделки с Британским Гондурасом и даже сдали часть своей территории в концессию английским лесопромышленным фирмам. Надо сказать, что по деловитости индейцы Санта-Круса нисколько не уступали англичанам. Однажды они разрешили английской компании рубить махагониевые деревья, назначив плату в одно песо за три срубленных дерева. Английская фирма тут же приступила к строительству узкоколейки для вывоза бревен. Когда строительство было закончено, индейцы заявили, что в договоре не было условия о валке леса для шпал, и настаивали на расторжении договора, требуя платы в одно песо за каждую шпалу. Этих шпал было уложено сотни тысяч, так что компании пришлось отступить.

С тех пор прошло немало времени, а индейцы Чан-Санта-Круса по-прежнему остаются хозяевами Кинтана-Роо. Всех чужеземцев, проникавших на их территорию, они убивали, или же их судьбу решал совет во главе с генералом Майо. Если косумельцы терпели кораблекрушение или по какой-нибудь другой причине оказывались на берегу Кинтана-Роо, их уничтожали без разговоров. Однажды у побережья разбилось судно с Косумеля, на котором было шесть взрослых мужчин и один мальчик. Индейцы убили всех мужчин, но мальчика пощадили. Какой-то индеец, увидев у него в руках книжки, предложил ему остаться у них и научить их читать и писать. Индейцы взяли его потом в Чан-Санта-Крус, свою столицу. Этот мальчик (теперь уже старик) до сих пор жив и даже сейчас все еще остается у индейцев «заложником», хотя и добровольным.

История индейцев Чан-Санта-Круса не кончается на возвращении им столицы. С 1915 года и почти до наших дней они оставались полными хозяевами внутренних районов Кинтана-Роо. Между мексиканцами и знаменитым генералом Майо был подписан мирный договор, по которому мексиканское правительство признавало солдат Майо официальным войском и утверждало административное устройство Чан-Санта-Круса.

Индейцы все еще проявляли враждебность, но она была значительно ослаблена к тому времени, когда здесь разразился бум из-за чикле, очень быстро изменивший весь облик Кинтана-Роо. Генерал Майо извлек из этого бума выгоду, так как именно у него компании должны были получать разрешение на добычу драгоценного сока. В 1935 году цены на чикле сильно упали, его добыча намного сократилась. С тех пор население Кинтана-Роо с каждым годом уменьшается.

В том же 1935 году мексиканское правительство еще раз попыталось навести порядок в Кинтана-Роо. Официально были признаны полномочия всех соратников генерала Майо (вождей разных поселений), а сам Майо даже переехал в Мехико. Однако бедного генерала слишком оглушил современный город, а мексиканцы слишком злоупотребляли его наивностью, так что в скором времени его чуть ли не полуживого пришлось отправить обратно в Кинтана-Роо, где он и умер в 1952 году.

Подписав в 1935 году мирный договор, мексиканцы быстро сумели стать хозяевами положения. Они посылали своих людей в Санта-Крус, который теперь носил менее христианское название Фелипе-Каррильо-Пуэрто.

Целых девяносто лет индейцы Чан-Санта-Круса без всякой поддержки извне, отрезанные от всего мира боролись за свою независимость. За эти долгие годы борьбы их численность сильно сократилась. Да к тому же многих индейцев голод вынуждал покидать Кинтана-Роо и искать работу в мексиканской части Юкатана. А среди оставшихся сильные опустошения производила малярия и другие инфекционные болезни. В 1935 году, после заключения мира, в Кинтана-Роо осталось не больше десяти тысяч индейцев.

Продолжая свой рассказ, дон Хорхе Гонсалес сообщил, что, когда его отец впервые прибыл в Кинтана-Роо и основал кокаль Танках, ему постоянно приходилось сталкиваться с индейцами, которые считали землю своей и взимали за нее плату.

Необычайная история индейцев Чан-Санта-Круса не заставила меня изменить свои планы, как рассчитывал дон Хорхе. Наоборот, я стал стремиться на юг с еще большим рвением. В конце своего рассказа дон Хорхе сообщил, что и после заключения договора в 1935 году индейцы продолжали вести независимый образ жизни. Со временем их численность сократилась еще сильнее, и теперь настоящих индейских поселений осталось не больше полудюжины. Самое ближайшее из них, Тулум, расположено в глубине джунглей, в четырнадцати милях от знаменитых развалин на берегу моря.

Вспомнив, что индеец Бенансио просил меня зайти в Тулум к его брату Канче, я сказал дону Хорхе о своем намерении отправиться туда. Ведь такое поручение может послужить для меня хорошим предлогом и рекомендацией. Но дон Хорхе предупредил меня, чтобы я действовал очень осторожно, так как за последние годы чиклеро заставили индейцев относиться с опасением к любому пришельцу.

При мысли увидеть последних индиос сублевадос да к тому же еще узнав, что некоторые офицеры генерала Майо до сих пор живут в поселениях прибрежного района, я окончательно решил идти на юг пешком.

После своих столкновений с чиклеро я понял, что индейцев мне надо опасаться гораздо меньше или даже не опасаться совсем. Сильнее всего меня беспокоила мысль о двух заливах с болотистыми берегами, которые лежали на моем пути, — Эспириту-Санто и Асенсьон. Тут дон Хорхе не мог дать никакого совета. Сам он из Танкаха никогда не отлучался и знал только, что севернее залива Асенсьон есть два кокаля, а между заливами Асенсьон и Эспириту-Санто еще один кокаль. Что за дорога идет дальше, он совсем не знал. Когда-то к югу от Эспириту-Санто тоже были кокали, но недавние ураганы смели их начисто.

— Сомневаюсь, — сказал дон Хорхе, — что ты сумеешь пройти дальше залива Асенсьон. Конечно, если найдется проводник, ты можешь идти через джунгли и добраться до Фелипе-Каррильо-Пуэрто, бывшего Чан-Санта-Круса, а там уже отыщешь тропы для мулов, что ведут к Четумалю. Сейчас заканчивается строительство дороги от Фелипе-Каррильо-Пуэрто до Четумаля. Впоследствии она соединит Четумаль с Меридой.

Однако меня такой путь не устраивал. Уж если я хочу добраться до Белиза пешком, лучше идти прямой дорогой, чем в обход.

Теперь я уже был закаленным пешеходом, чувствовал уверенность в своих силах и знал, что на худой конец можно попытаться пройти около самой береговой линии. Но в глубине души я все же надеялся встретить какого-нибудь индейца, который бы согласился стать моим проводником.

Мое решение пробиваться пешком к Белизу со стороны могло бы показаться чистейшим безумием. Но я думал, что, если уж все будет складываться плохо, всегда можно вернуться обратно в Танках. От Белиза меня теперь отделяли двести миль. Двести миль девственной, неисследованной территории. И конечно, я рвался вперед. Если мне уже удалось открыть четыре никому до сих пор не известных поселения древних майя, то сколько же открытий ждет меня впереди! К тому же после черепашьих яиц я готов был есть все что угодно. А у индейцев наверняка найдется какая-нибудь дичь, и, без сомнения, это будет получше того, чем я питался на кокалях.

На следующее утро, купив у дона Хорхе мазь от комаров, несколько фунтов печенья и две дюжины пачек сигарет, я отправился на его джипе к развалинам Тулума. Вполне сносная дорога сперва шла вдоль кокаля дона Хорхе, а затем сворачивала к другой, отдаленной плантации Гонсалесов. Проехав пять миль, мы миновали посадочную площадку, расчищенную в джунглях позади утеса, подымающегося над морем. Странно было подумать, что благодаря этой полянке я могу через несколько часов оказаться в цивилизованном мире, тогда как на земле меня отделяла от него целая сотня миль непроходимых джунглей. Втайне я радовался, что сезон дождей сделал посадочную площадку непригодной. Очень уж не хотелось встретить в Тулуме туриста, прибывшего по воздуху, в то время как сам я потратил столько усилий, добираясь до развалин пешком.

Современный мир полон всяких контрастов. Порой человек из далекого первобытного племени садится в самолет, когда он и велосипеда-то еще в глаза не видел. В сущности теперь уже нет такого места на земле, куда бы нельзя было долететь за шесть часов из крупного столичного города. Каждый день самолеты проносятся через пустыни над головами людей, умирающих от жажды. Вот и такое глухое местечко, как Тулум, может оказаться близко к цивилизованному миру, если есть возможность использовать самолет.

Когда мы миновали аэродром, дон Хорхе рассказал мне, что около тридцати лет назад во время аэрофотосъемки побережья Кинтана-Роо в Танкахе побывал Линдберг. Он высадился как раз перед кокалем.

Смешанные чувства владели мною, когда я попрощался с доном Хорхе Гонсалесом и он уехал обратно, оставив меня одного перед высокими стенами, опоясывающими город Тулум. Мне говорили, что у развалин древнего города в заброшенном маяке живет какой-то индеец. У него я и собирался остановиться на ночь.

Среди всех известных крупных городов майя Тулум, несомненно, самый удивительный и величественный. Когда испанцы впервые оказались у побережья Кинтана-Роо, они сравнили Тулум с Севильей. Устрашающее зрелище, должно быть, представлял тогда город для испанцев, ведь это был первый знак, что на Американском континенте существует некая могущественная культура. Колумб во время своих плаваний видел только первобытных индейцев, живущих в хижинах. Еще не были известны ни Перу, ни ацтекская Мексика, когда испанцы вдруг увидели этот город Нового Света, город Тулум, на вершине единственной скалистой возвышенности на побережье Кинтана-Роо.

Первый город, увиденный испанцами, оказался последним городом, которым овладели их потомки, если только можно сказать, что Тулум даже сейчас принадлежит мексиканцам. Разве он не был последним оплотом индейцев Чан-Санта-Круса? За три с лишним сотни лет испанского и мексиканского владычества Тулум оставался гордым и независимым городом майя. И можно с полным правом сказать, что Тулум так никогда и не был завоеван. В 1935 году он был передан мексиканскому правительству генералом Майо.

Археологическая история Тулума еще более удивительна. В марте 1842 года Тулум был как бы открыт заново Стефенсом и Казервудом, двумя знаменитыми основателями археологии майя. Они прибыли в город с моря за пять лет до восстания индейцев Чан-Санта-Круса. Затем в течение семидесяти пяти лет у развалин не побывало ни одного иностранца, так как город стал оплотом восставших индейцев. В 1895 году враждебность индейцев помешала высадиться на побережье экспедиции Алисона В. Армура. Правда, с яхты было сделано два наброска города. В 1911 году индейцы вынудили покинуть Тулум исследователей Хоу и Пармели, после того как они пробыли в нем два дня. Доктор С. Г. Морли с разными спутниками высаживался у Тулума в 1913, 1916 и 1918 годах. В 1922 году в сопровождении доктора Самюэля К. Лотропа Морли снова прибыл в Тулум с острова Косумель. Это происходило все еще во времена владычества индиос сублевадос.

Когда доктор Морли и доктор Лотроп высадились на побережье, их встретила делегация свирепых на вид вооруженных индейцев. Они спросили археологов, есть ли у них письменное разрешение королевы Виктории. Несмотря на всю смехотворность подобного требования, индейцы были настроены враждебно и, без сомнения, убили бы археологов на месте, если бы те не постарались объяснить положение, рассказав длинную историю о смерти королевы и о существовании наследника престола.

Затем доктора Морли осенила гениальная мысль, что и спасло им жизнь. Он продемонстрировал индейцам фонограф, так их поразивший, что они позволили археологам спокойно произвести исследования.

Тулум — один из немногих городов майя, обнесенных стеной. Стена окружает город с трех сторон, а четвертой стороной прямоугольника служит море. В каждом углу стены поднимается четырехугольная постройка, по стилю напоминающая маленькие храмы, какие я все время встречал на побережье. В городской стене было только три довольно узких прохода. Защитить их было совсем нетрудно, так что Тулум оставался фактически неприступным.

Скалистый обрыв около пятидесяти футов высотой делал город неприступным с моря, хотя в одном месте скалы расходились. Зажатый между этими скалами песчаный пляж служил причалом тулумской флотилии больших лодок. Высоко над ним, на самом краю обрыва, стоит Кастильо (замок) — громадное здание, обращенное к морю своей глухой задней стороной, где подымается мощная башня. Эта величественная цитадель и до сих пор вызывает благоговейный трепет. Недаром же испанцы не захотели высаживаться на побережье Кинтана-Роо.

К входу в Кастильо ведет монументальная лестница, украшенная у основания двумя огромными головами дракона. Тот же рисунок повторяется в базе двух колонн, поддерживающих вход в храм, возведенный на верху замка. Отсюда открывается величественная панорама. Прежде, пока я не взобрался на Кастильо, я просто не представлял, что такое необъятность джунглей. Сверху на все стороны был виден ровный, бесконечный, таинственный горизонт. На западе протянулось безбрежное море джунглей, где зеленые волны верхушек деревьев захлестывали половину горизонта, а с другой стороны раскинулся открытый простор моря с его кристально чистой водой ярко-синего цвета, постепенно приобретавшего к востоку серые тона. У Тулума джунгли и море смыкались в их общей необозримости, разделенные нескончаемой полосой прибрежных скал и пляжей, Линией, что бежит с севера на юг и делит мир на две стихии — сушу и море.

Береговая линия как будто и небо разделила на две части. К западу, над джунглями, небо бледно-голубое и ясное, а на востоке, над водой, словно гигантские грибы, подымается с полдюжины грозных бурь. Тяжелый воздух насыщен электричеством, вот-вот может разразиться ливень.

Отсюда, с высоты, я мог окинуть взглядом весь древний город. Вероятно, Тулум был крупным религиозным центром, где при храмах и святилищах жили только верховные жрецы. Полуразрушенные и обвитые лианами храмы лежали теперь у моих ног.

Как и о других городах майя, о размерах Тулума нельзя судить лишь по количеству сооружений, ведь это были только религиозные и служебные здания. Представьте себе европейский город, от которого остались одни лишь церкви. Когда на побережье я встречал три небольшие пирамиды, это означало, что там мог быть город с двумя тысячами жителей. В Тулуме, где осталось сорок с лишним зданий, могло жить очень много народу, но, возможно, и не так уж много, в зависимости от того, было ли это только место религиозного паломничества или настоящий город. В древности майя жили в таких же хижинах, как и теперь, от них уже ничего не осталось, кроме случайных «домовых холмов» — каменных оснований, на которых некогда стояли деревянные хижины.

Каким загадочным кажется заброшенный город и сколько еще тайн хранит бесконечный океан джунглей! С волнением и страхом думал я о предстоящем пути через джунгли, у которых надеялся вырвать хоть малую часть их загадок. Когда я спустился с Кастильо, у меня было впечатление, что я нырнул на дно глубокого темного моря и медленно скольжу в подводном царстве. Там, среди зеленых просторов океана джунглей, лежит мир, погруженный в пучину забвения. Там живут последние остатки индейцев Чан-Санта-Круса, наследники традиций древних майя, потомки строителей, воздвигших величественный замок, на вершине которого я только что стоял.

Решив идти пешком, я вполне сознавал, что отдаюсь на милость судьбы. Теперь все будет зависеть от того, какой прием окажут мне индейцы, от их великодушия и доброты. Я почему-то слепо полагался на их помощь.

У меня еще совсем не было опыта, и я не представлял, какие трудности ждут меня впереди, поэтому-то и не понимал всей неразумности своего решения. Будь я чуточку поумнее, я бы, конечно, остался в Танкахе, дожидаясь там судна на Косумель. Только неведение заставило меня совершить путешествие, на которое еще никто не отваживался. Неведение мое оказалось во многих отношениях неоценимым качеством. Особенно оно помогало мне в общении с людьми. Ко всем, кто мне встречался на побережье, я относился с таким наивным и обезоруживающим доверием, что даже самые отъявленные злодеи не смели меня обидеть. Таким образом, у меня оказалась защита, о которой никто даже не подозревал.

После осмотра развалин, где еще сохранились изящные фрески, изображающие воинов и верховных жрецов, а также весьма любопытная статуя ныряющего бога, очень похожего на богов индейских дворцов, я покинул стены города и направился к маленькой полуразрушенной башне, бывшей когда-то маяком. Солнце уже клонилось к горизонту, и в его последних лучах сияли призрачные контуры древнего города майя.

«Больше Севильи…» — подумал я.