Мы шли на юг, все время удаляясь от берега. Насколько я понял, нам предстояло провести ночь среди джунглей — на мильпе, где Канче и его родственники (тесть и брат) выращивали свою кукурузу. До этого участка было около двадцати пяти миль, идти туда надо было почти весь день.

Пробираться через джунгли становилось все труднее. Ровная местность сменилась теперь вереницей холмов и понижений из кораллового известняка, где каким-то образом ухитрялись расти огромные деревья. Среди них были и саподильи, дающие чикле. Пабло Канче показал мне надрезы на их стволах, откуда вытекает сок. Рядом подымались колоссальные сейбы. Их мощные корни извивались по выступам известняка, как гигантские змеи. С деревьев свисали толстые лианы, спускавшиеся откуда-то сверху, с большой высоты, где сияло солнце. А мы шли сквозь полумрак узкой тропинки.

Изредка Канче делал остановки, и мы присаживались отдохнуть. Мои сандалии теперь уже настолько истрепались, что ходить в них стало очень трудно. Каждые пять минут разболтавшиеся ремни соскальзывали с ног, приходилось останавливаться и кое-как прилаживать их.

У Канче была с собой эскопета — старенькое ружье с ложей, подвязанной хенекеновой веревкой. Два раза Канче осторожно садился на мешки, делал мне знак остановиться и начинал выслеживать какую-то дичь. Я, разумеется, ничего не видел. В одном месте бесшумно, как кошка, он стал пробираться сквозь заросли, пока не скрылся из виду. Потом я услышал оглушительный выстрел, и через несколько секунд появился Канче, торжествующе показывая мне большую черную птицу с ярко-желтым клювом. Это был крупный экземпляр редко встречающегося юкатанского фазана. Никогда еще я не смотрел на убитое животное с таким вожделением. Добыча вполне могла поспорить с черепахами! Канче быстро ощипал птицу, бросая перья на тропинку. Себе он оставил только хохолок из синевато-черных перышек, украшавший голову птицы. Раньше я уже видел такие хохолки, развешанные в хижинах, а в Пуа даже прибитые на столбе, только не знал, что это такое. Индейцы сохраняют все свои охотничьи трофеи: связки перьев, зубы диких свиней, шкуры небольших ягуаров. В нашем извращенном цивилизованном мире, где охота сведена к простой игре, трофеи оставляют главным образом для того, чтобы ими можно было потом похвастаться, но у майя, как и у многих первобытных народов, охотник сохраняет символ убитого им животного, чтобы показать свое почтение к нему и тем самым отвести дурное предзнаменование. Во времена древних майя, так же как и теперь, это был способ снять чувство вины за убийство как с охотника, так и с воина. Убитому животному оказывают почтение и сохраняют часть его тела, чтобы отогнать его дух, жаждущий мести.

Закинув за спину еще дымящуюся тушку огромной птицы, Канче двинулся дальше. Тропинка казалась мне теперь бесконечным ручейком, по которому я плыл, не раздумывая, механически переставляя ноги с камня на камень. Оглядываясь по сторонам, я заметил, как все время меняются джунгли. В одном месте они были сухие и не очень высокие, в другом — буйные и непроглядные, но в общем, чем дальше мы уходили, тем гуще и влажнее становился лес, выше деревья, обильнее лианы, а подлесок превратился в сплошную, непроницаемую стену. Оказавшись у развилки, мы свернули налево и пошли по узенькой тропинке. Тропа направо вела к Чунйашче. Сейчас мы держали путь к мильпе Канче, которая находилась в глубине джунглей, в стороне от дороги, соединяющей Чумпом и Тулум.

Джунгли тут были особенно густые, а тропинка настолько сузилась, что ее мог заметить только опытный глаз. Мы петляли между стволами деревьев, поднимались на каменистые холмы, встречая иногда в углублениях среди камней маленькие естественные колодцы. У одного из них мы остановились напиться. Сначала я пить боялся, потому что вода в колодце была покрыта толстым слоем пенистой слизи. Канче отодвинул эту пленку в сторону и стал пить не очень свежую на вид воду. После шестичасовой ходьбы пить мне, конечно, хотелось ужасно, и я рискнул последовать примеру Канче. К моему удивлению, вода оказалась свежей и очень вкусной. На этой последней остановке мы сели перекусить. Несколько штук холодных лепешек были не очень-то роскошным пиром, однако я не чувствовал потом голода до самого вечера.

Около четырех часов дня, совершенно измученные, мы увидели наконец большую поляну — целое море обугленных пней, среди которых кое-где поднимались огромные деревья. Это была Хонсо-Пок, мильпа Пабло Канче. Выглядела она унылой и неприютной. Среди черных пней виднелись маленькие зеленые побеги, больше похожие на сорную траву, чем на кукурузу. Отдельные участки мильпы были обнесены невысокой оградой из земли и веток веерных пальм, что не позволяло игуанам и другим мелким животным и насекомым объедать побеги. Когда мы вышли на мильпу, Канче издал тот странный крик, какой я впервые услышал на «Лидии», и декоре откуда-то с другого конца расчистки донесся ответный гортанный возглас.

Мы пошли в ту сторону и встретились со старым индейцем. Это был двоюродный брат Канче. Он с улыбкой поздоровался с нами и повел по узкой тропинке к хижине. Она представляла собой лишь крышу на четырех столбах. Под крышей висело два гамака и курился дымок небольшого костра, у которого сидела молодая, полная и совсем миниатюрная женщина. Вот тут и жил Канче и все его родственники, когда приходили работать на мильпу. Эта открытая хижина была единственным пристанищем и признаком человеческого жилья на многие мили вокруг.

Вскоре мы уже ели теплые тортильи, а полная женщина принялась резать на мелкие куски фазана, подстреленного нами по дороге.

После еды Канче позвал меня посмотреть «санто де мильпа», то есть «святого полей». Спустившись по узенькой тропке, мы подошли к провалу вроде грота среди выходов твердых горных пород. На дне провала я увидел лужицу воды. Это было не что иное, как сенот, откуда брали воду люди, работавшие на мильпе. Канче вошел в грот и с гордостью показал мне четырехугольный каменный алтарь у края сенота. К своему удивлению, на алтаре я увидел искусно вырезанную, из камня голову на длинной шее.

Идол прекрасно сохранился. От волнения я почти не мог слушать Канче, который объяснял мне, что идол этот священный, он охраняет мильпу, чтобы на ней хорошо росла кукуруза и чтобы никто не болел, пока работает в джунглях, Я лихорадочно соображал, как бы получить эту скульптуру, ведь она наверняка представляла значительный интерес для археологов Мексики. Если идол тут останется, его непременно разобьют или украдут.

Я прибег к довольно бесчестной уловке. С сомнением посмотрев на скульптуру, я сказал, что она не может быть священной, и попросил разрешения рассмотреть ее поближе. Канче не возражал. И вот я взял в руки замечательного идола. Это была голова без волос с огромными круглыми глазами. Надо лбом возвышалась диадема, а у основания длинной цилиндрической шеи виднелось большое отверстие.

Голова была вырезана из твердого тяжелого камня, похожего на мрамор. Меня прежде всего и поразило, что это не юкатанский известняк. Кроме того, в чертах ее не было никакого сходства с теми изображениями майя, которые я видел прежде в Паленке и на Юкатанском полуострове. Трудно сказать, откуда появился этот странный идол. Был ли это след иной цивилизации, более ранней, чем культура майя? Я видел только одно: идол не был подделкой.

Канче сказал мне, что голову эту нашел его тесть в земле у сенота рядом с тем местом, где он теперь стоит. Никакие слова не могли поколебать веры Канче в священные и чудодейственные свойства скульптуры. Как я ни старался его уговорить, было совершенно ясно, что Канче ни за что на свете не расстанется со священным идолом. Весь вечер проспорили мы с ним при мерцающем свете маленького костра. Было, наверно, не меньше десяти часов, когда я наконец забрался в свой гамак.

Из гамака я мог свободно обозревать необъятные таинственные джунгли, подступающие к хижине со всех сторон. На бледном небе вырисовывались темные контуры огромных деревьев, залитых лунным светом. Я думал об этой древней священной земле богов майя и о том уединенном месте, где я спал, таком пустынном, таком далеком от внешнего мира — мира, в котором я всегда жил, но который казался мне теперь чем-то нереальным, бледным воспоминанием, сном. Он был где-то там, за пределами мира джунглей, и странно, что я не тосковал о нем. Глядя на другие гамаки под крышей, я опять воображал себя индейцем майя. Наконец я заснул под благословенной охраной маленького загадочного идола с круглыми глазами, который и по сей день оберегает поля кукурузы и помогает индейцам в их битве за пищу против упорно наступающих джунглей, — странного каменного лица из глубокого сенота в безвестном районе Кинтана-Роо.

Когда я утром проснулся, солнце уже взошло. Из джунглей медленно подымался легкий туман. Отрываясь от верхушек гигантских деревьев, он исчезал в голубом лучезарном небе.

Мне на всю жизнь запомнится это великолепное утро. Тихо струящийся туман и маленькая открытая хижина, где я провел ночь, — приют в глубине сурового леса, маленький плацдарм человека среди необозримого океана всесокрушающей растительности.

Наскоро позавтракав, мы отправились в путь. Канче шел впереди с моими вещами на спине. Голову его охватывал широкий ремень, на боку висел мачете, а в руке он легонько сжимал ружье. Мы пробирались через густые заросли, оставив позади себя древнего идола стеречь мильпу. Под его строгим надзором должна расти кукуруза, чтобы дать пищу детям Канче, самому последнему среди бесчисленных поколений майя, этого загадочного народа, который вдали от нашей цивилизации, вне пределов христианского мира создал в джунглях собственную удивительную вселенную, питаясь кукурузой и поклоняясь своим богам.

Мысли мои были прерваны выстрелом, за ним последовал второй. Это Канче, застыв вдруг на месте, удачно подстрелил пару чачалак. Их зловещие, панические крики продолжали звучать у меня в ушах. Я обрадовался дополнительному запасу пищи и тут же с удивлением подумал, что у меня уже выработался особый условный рефлекс на те вещи, которые еще недавно были для меня лишь развлечением, игрой. Помню, как далек я был от малейших гастрономических соображений, когда в пятнадцать лет подстрелил свою первую дичь, или позднее, когда мне столько раз приходилось стрелять по мишеням или ходить на охоту исключительно ради удовольствия.

Через несколько часов мы подошли к огромному сеноту шириной около двухсот футов. Края этого глубокого провала в известняках со всех сторон круто обрывались к воде. Сенот казался глубоким зеленым глазом среди джунглей. Теплая вода была прозрачна, и в глубине можно было увидеть плавающих рыб, загадочных рыб сенотов, живущих, можно сказать, под землей. Напиться из сенота мы не могли, так как вода была слишком глубоко.

Обогнув сенот, Канче привел меня к заброшенному навесу из пальмовых листьев, под которым стояло несколько примитивных скамей — простые бревна, положенные на колья с развилкой. Это был маленький лагерь, где во время сезонов сбора чикле когда-то жили чиклеро и варили здесь свой латекс, белый сок саподильи.

От этого полуразрушенного лагеря мы двинулись дальше на юг прямо через джунгли. Тропы здесь не было, и Канче непрерывно взмахивал мачете, прокладывая дорогу напрямик к Чунйашче. Удивительно, каким образом он определял направление. Двигались мы очень медленно, так как без конца приходилось прорубать себе путь в непролазной чаще молодых пальм, обходить поваленные стволы и огромные деревья, но все же через час мы уже выбрались на какую-то узкую тропу (именно ее и разыскивал Канче) и пошли по ней быстрым шагом.

К полудню я совсем выдохся. Умирая от жажды, я без конца задавал Канче один и тот же вопрос:

— Много еще идти?

— Не очень, — коротко отвечал он мне всякий раз.

В пути порой начинаешь ненавидеть дороги и все эти неизвестные тропинки, у которых нет ни начала, ни конца. Они все тянутся и тянутся, и никак не дойдешь до последнего поворота, означающего остановку и отдых. В Кинтана-Роо меня часто одолевало отчаяние на этих бесконечных тропах, которые уходили в дальние дали, и последний поворот всегда показывался значительно позже, чем я ожидал. Сколько раз я бывал разочарован, сколько раз надеялся, что следующий поворот окажется последним, и бывал обманут. Мой мозг начинал уставать от утомления, от надежд, от разочарований, и я безвольно тащился дальше размеренным шагом вечности, чтобы наконец, когда уже меньше всего этого ждешь, прибыть на место.

Так было и на этот раз, когда мы, усталые и взмокшие от пота, вышли на поляну. После духоты джунглей я мог наконец свободно вздохнуть. Теперь я очень хорошо понимал, что такое клаустрофобия джунглей, о которой мне толковали в Мериде.

Это был Чунйашче — три маленькие хижины на поляне среди болотистых джунглей. Как раз в это время две женщины доставали воду из колодца. Мы утолили жажду, Канче что-то сказал женщинам на языке майя, и мы вошли в одну из хижин.

* * *

Голова знатного майя из Паленке. Условность изображения не уменьшает портретного сходства.

Сеньор Месос у своей хижины в Пуа.

Автор около храма Йочак.

Маленький храм в Мотансеросе.

Пабло Канче.

Индейская хижина в деревне Тулум.

Каменная голова, охраняющая кукурузу на мильпе Канче.

Семья индейцев майя.

Вход во дворец в Чунйашче. Обратите внимание на остатки древней деревянной притолоки.

* * *

Немного передохнув, я вспомнил о главной цели своего прихода сюда и стал расспрашивать о руинах. Хотя я был страшно разбит и измучен и мне совсем не хотелось двигаться, я все же заставил себя выйти из хижины. Индейцы, наши хозяева, повели меня через поляну мимо других хижин. Остановившись в конце поляны, мужчина показал пальцем куда-то вверх. Я поднял глаза и остолбенел. Над верхушками самых высоких деревьев вздымалось к небу сооружение типа маленьких храмов, стоящее, как я потом увидел, на огромной пирамиде. Это был знаменитый храм, о котором говорил мне Канче, храм, выше, чем Кастильо в Тулуме.

Не веря собственным глазам, я попросил индейца подвести меня к его подножию. От одной из хижин в джунгли шла маленькая тропинка. Через несколько минут я уже стоял у основания пирамиды, воистину величественного сооружения, поднимающегося среди густой растительности. На его стенах и на остатках очень крутой и широкой лестницы росли деревья. Это было самое поразительное здание из всех виденных мной до сих пор. С трудом сдерживая свой восторг, я карабкался вверх по огромным глыбам тесаных камней, то и дело хватаясь за лианы.

Монументальная лестница вела к разрушенной отвесной стене. Взобравшись на стену, я оказался на небольшом уступе, где когда-то была крытая галерея, окружавшая всю пирамиду. С двух сторон галерея довольно хорошо сохранилась, но в одном месте, куда я осторожно подполз, она совсем обрушилась. Уступ располагался на высоте, составлявшей примерно две трети расстояния до вершины. Нащупывая опору для ног среди шатких камней, я стал подниматься от уступа вверх и добрался до странной конической стены, образующей вершину пирамиды. Она тоже местами обвалилась, но подниматься по ней было нетрудно. Оказавшись на вершине, я был ослеплен ярким солнцем, будто попал в другой мир. Внизу остались сырые и темные джунгли, а передо мной раскинулся ослепительный ландшафт — сверкающая вода и зеленые волны верхушек деревьев. На востоке простиралась огромная лагуна, необозримая водная гладь, усеянная маленькими островками, где среди травы поднимались пальмы с изодранными пальчатыми листьями. С лагуны дул свежий ветер, заставляя трепетать освещенные солнцем верхушки больших деревьев в бесконечном океане джунглей, протянувшихся к западу.

Канче был прав: эта пирамида выше, чем Кастильо Тулума. С ее вершины видно море, хотя до него больше двадцати миль. Пока я стоял здесь, в струе свежего ветерка, и жадно вглядывался в горизонт с высоты этих древних руин, откуда столетия назад жрецы майя окидывали взором свои владения, я совершенно забыл о сырых джунглях. Великолепие раскинувшейся вокруг обширной панорамы с избытком вознаграждало меня за все мучения нашего долгого пути. Отсюда, с вершины, джунгли казались усмиренными. Я подумал, что теперь они всегда будут у моих ног лишь маленьким препятствием к дальнейшему продвижению. Однако в тот же день, когда мне снова пришлось пройти двадцать миль, мысли эти немного потускнели.

Тщательно поискав на стенах рисунки или скульптуру, я спустился с пирамиды и увидел, что провожавший меня сюда индеец, счищает с себя какие-то комочки грязи. Я с ужасом сообразил, что это были клещи, бесконечное множество клещей, и что я сам весь сплошь покрыт этими крошечными серыми насекомыми, которые сыпались на мою одежду и тело с веток, где они сидели, можно сказать, всегда готовые к прыжку, стоило лишь чуть задеть ветку. Я стал поспешно стряхивать их с себя, пока они еще не впились мне в кожу. Впрочем, некоторые уже успели это сделать.

На свете существует немало старинных способов избавиться от клещей, но в то время я об этом еще не знал и безнадежно пытался вытаскивать клещей руками. Вскоре, однако, я должен был отказаться от такой процедуры, боясь, что у клещей поотрываются головки, которые, оставшись под кожей, могут вызвать нагноение.

Но я был слишком возбужден, чтобы много думать о клещах, и стал знаками просить индейца показать мне другие сооружения. Без особой охоты он повел меня дальше. Через сотню ярдов я снова стоял перед изумительным зрелищем. Среди густых зарослей поднимался огромный четырехугольный храм или дворец. И сверху, и с боков он был, как змеями, оплетен лианами и мощными корнями. Это большое, покрытое розовой штукатуркой здание стояло на высокой платформе. Пробираясь сквозь заросли, мы медленно обошли вокруг нее. С западной стороны сохранились остатки лестницы, ведущей к вершине платформы, где был возведен дворец с двумя большими круглыми колоннами, которые когда-то поддерживали обвалившуюся теперь крышу над главным входом. Сразу за входом располагались три небольшие комнаты, заваленные камнями. Одну из них заполнял огромный муравейник.

На стенах здания, которое я окрестил «розовым дворцом», не было никаких следов росписи, зато над входом, где притолока частично обвалилась, я увидел древнюю (может быть, тысячелетней давности) деревянную балку. Я знал, что открыто уже много таких бесценных деревянных притолок, по которым можно радиоуглеродным методом установить возраст постройки, и отломил небольшую щепку от узкой подгнившей балки.

Потрясенный размерами первых двух сооружений, я пытался узнать, нет ли тут других развалин. Мой проводник тем же путем повел меня обратно к поляне с тремя хижинами, пересек ее, выбрал еще одну тропинку и снова свернул с нее прямо в заросли. Вскоре он остановился и торжественно показал куда-то вверх, где я не увидел ничего, кроме листьев. Но через несколько шагов передо мной вдруг возникла пирамида, потом еще одна и еще. Всего их оказалось пять штук. Они стояли полукругом около маленького полуразрушенного прямоугольного храма, расположенного в центре.

От волнения я просто не знал, что делать. В моем мозгу проносились видения погребенных сокровищ, всяких ваз и нефритовых украшений. Но что я мог сделать один? Чтобы произвести археологическое исследование такого места, как это, нужны бесконечные часы терпеливых раскопок.

Видел ли кто-нибудь до меня развалины этого изумительного города? Позднее я узнал (я расскажу об этом в следующей главе), что тут побывала экспедиция, но среди буйной растительности джунглей им удалось отыскать только часть строений. Мне было совершенно ясно, что весь комплекс развалин заслуживает самого тщательного исследования и изучения.

Те постройки, что я уже видел, были больше тулумских. Я упросил индейца хоть немного расчистить пирамиды от зелени, чтобы можно было их сфотографировать, а сам помчался обратно к хижинам за новой пленкой. Канче ждал меня с нетерпением, он попросил не задерживаться, так как до Капечена идти еще далеко. Сам я пока о дороге даже не думал. Я старался объяснить Канче, какие тут необыкновенные постройки, и упрашивал его остаться. Но Канче об этом и слышать не хотел, ему надо было поскорее возвращаться в Тулум. Как я ни старался уговорить его, из этого ничего не вышло. Он предлагал мне на выбор — или остаться тут одному, или как можно скорее идти с ним до Капечена, где он договорится с друзьями, чтобы меня проводили дальше. Если бы я не чувствовал себя абсолютно беспомощным без Канче, моего единственного друга и единственного человека, который понимал мою речь, я бы, конечно, остался в Чунйашче. Но теперь у меня не было выбора. Однако я дал себе слово непременно вернуться сюда и обследовать этот фантастический город более основательно, а пока помчался обратно к пирамидам, чтобы сделать несколько последних снимков. Когда я вернулся, мы сразу же тронулись в путь.

Только три года спустя, после дальнейших исследований и чтения литературы, я понял, как огромен был Чунйашче и какое значение он имеет для археологов. При первом посещении я, конечно, не мог определить его размеров. Позднее я подсчитал, что всего там было сто восемь зданий или их остатков.

Здесь мне удалось найти идолов и множество храмов. По разнообразным признакам я определил, что это был важный торговый центр Кинтана-Роо. Точные размеры города не установлены еще до сих пор. Около четырех столетий Чунйашче был как бы затерянной столицей Восточного Юкатана. Спрятанная в глубине джунглей, неведомая внешнему миру, она была тайной индейцев Чан-Санта-Круса, которые раз в год приходили сюда к большим пирамидам по пути из Чумпома в Тулум, куда они несли священные кресты. Расположенный у большой внутренней лагуны, соединенной с морем проливами, Чунйашче был, несомненно, крупным торговым центром и важным портом древних майя. Его внутренние гавани представляли собой лучшее убежище для судов, чем даже сам Тулум, который, видимо, был в основном религиозным центром.

Мы с Канче шли теперь вдоль берегов лагуны, которую я видел с вершины пирамиды. Джунгли здесь были очень высокие. Кругом поднимались огромные деревья с гладкими стволами и мощными корнями, уходящими в пористую почву. Наши ноги вязли в липкой грязи, с каждым шагом идти становилось все труднее.

Мы направлялись к берегу моря, но, чтобы туда попасть, надо было обогнуть две обширные лагуны и болотистые берега пролива, соединяющего лагуну Чунйашче с морем. Точных карт у меня не было, вокруг я не видел никаких ориентиров, поэтому совершенно не разбирался в дороге. Мне оставалось только целиком положиться на Канче, надеясь, что он не заблудится.

Уже четыре часа шли мы по топям. Когда Канче поворачивал ко мне свою наклоненную под тяжестью груза голову, я видел, как по его щекам струится пот. Надо благодарить судьбу за то, что она послала мне этого доброго человека. Один со своей ношей я бы никогда не смог пройти по таким местам больше десяти миль.

Около шести часов вечера мы вышли к узкому полуострову между морем и внутренней лагуной. В начале этой узкой полоски земли, которая тянулась дальше к югу, находился Капечен, временное пристанище индейцев из Тулума. У них были такие же хижины без стен, как на мильпе Канче. Три индейца лежали в своих гамаках, вокруг бегало с полдюжины черноглазых ребятишек, а у огня хлопотали женщины. Когда мы подошли, сбежавшиеся дети с любопытством стали разглядывать нас, в то время как мужчины, поднявшись в гамаке, поздоровались с нами в обычной бесстрастной манере майя. Я был так утомлен, что сразу бросился в свободный гамак, а Канче, мой добрый Канче, вскрыл для меня кокосовый орех. Видимо, кто-нибудь из индейцев работал на кокале и после работы прихватил с собой несколько орехов. Тут, в Капечене, я наконец стал немного понимать, что такое привычка майя к одиночеству. Подолгу работая на своих мильпах среди джунглей, индейцы никогда не скучают ни о деревне, ни о доме.

Утолив жажду прохладным кокосовым молоком, я принялся за тортильи и бульон, в котором было много стручкового перца и попадались куски дичи, мелко изрезанной прямо с костями. Чачалаки, подстреленные Канче, были очень желанной пищей. Не успели мы появиться в лагере, как там прилежно заработали мачете, разрубая на мелкие куски птицу, которую можно было бы отлично зажарить целиком. Но я был слишком благодарен индейцам за кров и пищу, чтобы еще навязывать им французские кулинарные обычаи. В тот вечер тушеная чачалака, хотя она и отдавала только перцем, была для меня лучшим блюдом в мире.

Пока Канче вел беседу с индейцами, я вынул свой блокнот и стал записывать все необыкновенные события этого дня. Как хорошо было снова оказаться у моря, где воздух пахнет свежестью, а комары не так свирепы. Заснул я в тот вечер очень быстро.

На рассвете к моему гамаку подошел Канче и сказал, что ему уже пора уходить. Как он выяснил у индейцев, идти дальше на юг сейчас нельзя, потому что в лагунах много воды, особенно в проливе, соединяющем их с морем. Место это называется Бока-де-Пайла, что значит «соломенный рот». В сухое время воды в проливе совсем мало, его можно перейти вброд. Правда, один из индейцев знает человека там, на побережье, у которого есть маленькая долбленая лодка. Может, он и перевезет меня через Бока-де-Пайла. Но как я смогу преодолеть другую лагуну и мутный залив Асенсьон, этого индейцы из Капечена сказать не могли. Мне вспомнились слова дона Хорхе Гонсалеса, что к югу есть еще кокали, может, на них-то я и узнаю, как переправиться через залив Асенсьон.

Мне очень хотелось заплатить Канче за все его труды и заботу, однако, боясь его обидеть, я просто подарил ему в знак благодарности две рубашки и один из двух моих маленьких мачете, купленных в Мериде. Канче был в восторге, хотя я дарил ему не бог знает уж какие сокровища. Мои «оксфордские» рубашки с пристегивающимся воротничком и французскими манжетами, конечно, будут выглядеть на Канче смешно и долго не проносятся. Но Канче об этом не беспокоился, он горячо благодарил меня и все время повторял, что я должен снова прийти к ним в деревню и подольше пожить у него. Может быть, я обучу его всему, что есть в книжках.

Когда Канче уходил, легко шагая по зарослям, я посмотрел на его красивую фигуру и почувствовал, что теряю настоящего друга. Хотя я знал Канче всего лишь пять дней, обстоятельства превратили их в вечность. Как бы мне хотелось одарить его пощедрее! И как часто потом его милое лицо стояло у меня перед глазами.

После ухода Канче я оказался совсем беспомощным, так как никто из индейцев не знал ни слова по-испански. Правда, это давало повод к немалому веселью. Мои попытки объяснить что-нибудь или понять других заставляли умирать со смеху и всех окружающих, и меня самого. Удивительно, какими прекрасными актерами становятся люди, когда им приходится выражать свои мысли действиями и жестами. В таких обстоятельствах понимаешь, что речь просто добавление к жесту и мимике, которые в обычном разговоре играют более существенную роль, чем мы привыкли думать.

Солнце уже стояло высоко, когда один из индейцев, взяв мою поклажу, повел меня по тропе вдоль лагуны. Не прошли мы и мили, как показалось море с его привычной яркой синевой и зубчатыми рифами. Теперь мы шли по узкой полоске суши. С обеих сторон была вода. Лагуны с правой стороны, разделенные болотистыми зарослями, казались бесконечными.

Часа через два мы вышли к кокалю, протянувшемуся вдоль берега перед полосой болот. Среди кокосовых пальм красовался дощатый домик. Принадлежал этот кокаль богатому косумельцу. Когда мы подошли к дому, в дверях показался метис и подозрительно оглядел меня. Прежде чем я раскрыл рот, мой проводник объяснил, зачем я сюда пришел и какие у меня намерения. Метис сказал по-испански, что идти на юг сейчас невозможно; недавние ураганы уничтожили все кокали, кроме двух маленьких, да и вода в лагунах сильно поднялась. О заливе Асенсьон он ничего не знает, это слишком далеко. Едва ли кто-нибудь сможет перевезти меня через залив, ведь вблизи него на кокалях никто не живет.

Однако я уже забрался слишком далеко, чтобы отступать, и был уверен, что счастье меня не оставит. Я начал было расспрашивать метиса о еще более южных районах, но сразу понял, что он действительно о них ничего не знает. Дальше залива Асенсьон он не бывал да и вообще никуда не отлучался с кокаля, разве что изредка на Косумель. Все же метис предложил мне взять у него маленькую долбленую лодку. Два молодых индейца с кокаля могут переправить меня на ней через Бока-де-Пайла, где сейчас слишком глубоко, вброд не пройти. Как я понял, отсюда до Бока-де-Пайла было не больше мили.

Своему проводнику из Капечена я дал в награду довольно старую нижнюю рубашку, которую он взял с большой радостью. Потом в сопровождении двух индейских мальчиков (одному было четырнадцать лет, другому пятнадцать) я отправился к лагуне по другую сторону песчаной косы, где располагался кокаль. К воде пришлось пробираться по узкой тропке, проложенной сквозь заросли мангров, у которых воздушные корни отходят высоко от ствола и спускаются к земле. Мангры сами по себе растут не густо, непроходимыми их делают именно эти корни, твердые, как железо. В конце тропинки на топком берегу лежала маленькая индейская лодка. Как и лодки древних майя, она была выдолблена из целого ствола дерева, только поменьше их. Предназначалась она лишь для одного человека. Мы забрались в лодку все трое, однако стоило кому-нибудь из нас кашлянуть, как она кренилась на бок и зачерпывала воду, заставляя меня опасаться за свой фотоаппарат с пленками.

Качаясь с боку на бок, лодка медленно скользила по мелкой мутной воде. Мальчик помоложе стоял с шестом на носу, его брат — на корме, а я лежал на дне лодки с мешками меж колен и боялся пошевелиться, каждую секунду со страхом ожидая, что мы вот-вот перевернемся и пойдем ко дну. Минуты через три после того, как мы выехали из зарослей, один шест завяз в иле, мальчик потянулся за ним, и лодка угрожающе легла на бок. Я и второй мальчик поспешили наклониться на другой бок. В это время шест неожиданно освободился, и мы все полетели в воду. К счастью, глубина здесь была не больше пятнадцати дюймов. Одно колено у меня упиралось в илистое дно лагуны, другое смешно зацепилось за лодку, фотоаппарат я держал над головой, а пленки… пленки у меня были в хенекеновом мешке, который теперь оказался в воде. Поднявшись на ноги, я в первую очередь схватился за мешок. Он, конечно, намок, но еще не успел пропитаться насквозь. Пленки, как потом выяснилось, совсем не пострадали благодаря надежной фабричной упаковке и моей всеспасительной куртке.

Мальчики снова перевернули лодку и разразились громким хохотом, оценивая все это происшествие как веселую шутку. Я сидел в лодке весь мокрый, конечности мои сводила судорога, но я не смел двинуться или заслониться от солнца и только смотрел в небо, удивительное, необозримое небо Кинтана-Роо. Мне казалось, что держится оно на двух тонких шестах моих капитанов, которые действовали ими красиво и ловко, размеренно повторяя одни и те же замысловатые движения. Вот шест занесен над головой, взмах вперед — конец шеста постепенно погружается в слой ила, пока не упрется в твердое дно лагуны и лодка медленно продвинется вперед.

Следить за взмахами шестов, смотреть в бесконечное голубое небо и испытывать жалость к самому себе — все это не могло занять меня надолго. Из маленькой долбленой лодки мои мысли перенеслись к гондолам, и я вдруг запел. Обстановка была подходящая, гондолы пришли в голову сами собой, и я стал поражать двух юных индейцев разными ариями. «L’amour est un enfant de Bohême» и мой собственный вариант «О sole mio» (я только и знал эти три слова из всей песни) вызвали слезы у моих гондольеров, заставив их покатываться со смеху. В большем поощрении я и не нуждался. И вот над лагуной понеслись такие звуки, которые в Европе сочли бы более действенным средством вызывать дождь, чем кровавые жертвы майя Чакам. Но, видно, боги дождя слабо разбирались в музыке или страдали глухотой. Дождь не пошел, а через тихие воды лагуны до меня донеслось эхо моего собственного голоса.

Надорвав наконец голосовые связки, я принялся смотреть на воду. Когда мы проходили по самым мелким местам через вихри взбаламученной воды, лодка задевала дно. Иногда мимо проплывал островок с манграми на таком близком расстоянии, что ветки царапали борт лодки и касались моего лица. Я видел, как у островков снуют большие рыбины. Нередко это бывала опасная барракуда. Время от времени вблизи зарослей раздавался громкий всплеск большого тарпона, который сильно колотил хвостом по воде, разыскивая среди корней мангров мелкую рыбешку.

Над головой у меня прочерчивали небо черные стайки птиц, изредка я замечал где-нибудь белую цаплю. Кругом над топями и лагунами стояла какая-то жуткая тишина, будто в аквариуме, а на спокойной воде лежали причудливой формы острова. «Земля богов майя, — думал я, — таинственная земля, где среди извилистых протоков обитают лишь безмолвные твари — юркие ящерицы, коварные аллигаторы, гигантские черепахи, загадочные птицы».

Всю вторую половину дня мы продвигались на юг, петляя между островами мангров и илистыми мелями. Иногда мы плыли словно по большому озеру, но вскоре широкий водный простор опять сменялся узкими протоками между островами. По виду нельзя было определить, где тут твердая земля, а где топь.

Около пяти часов мои кормчие направили лодку к длинной полосе суши, отделяющей лагуну от моря. Сначала мы пробирались между болотистыми островками, потом вошли в грязную протоку среди сплетения мангров. Там было очень мелко, мальчикам пришлось выпрыгнуть из лодки и тащить ее по илистому дну. Остановившись наконец около купы мангров, они объявили, что мы приехали.

Прошлепав по воде, я выбрался на топкий берег, а ребята вытянули из воды долбленку и повели меня сквозь мангры, выбирая места, где кусты росли не слишком густо. Потом они показали мне песчаную дорожку, которая должна была привести к кокалю. Я заплатил мальчикам двадцать песо, и они ушли, очевидно обрадованные, что избавляются наконец от своего не совсем нормального пассажира. Несомненно, мое пение они оценили по достоинству.

Я не спеша продвигался по узкой тропинке и чувствовал себя вполне спокойно, шагая один через джунгли. Будущее меня не тревожило.

Однако через час мысли мои несколько изменились. Я стал беспокоиться, далеко ли еще до кокаля и найду ли я там пищу и воду. На тропинку ложились глубокие тени, с моря дул прохладный ветер, шелестя листвой деревьев.

Но вот наконец тропа привела меня к роще величественных пальм и превратилась в тенистую аллею. Выбравшись к берегу моря, я увидел в дальнем конце кокаля привычные теперь уже для меня маленькие хижины, приютившиеся в тени пальм.

Песок на берегу был слишком рыхлым, пришлось снова свернуть в рощу. Слева от меня плескалось море, справа в лучах заходящего солнца поблескивали воды лагуны, наполовину скрытые кустами мангров. Не дойдя до хижин, я случайно бросил взгляд на лагуну и там, на ее берегу, на высоком холме прямо перед собой, увидел в золотых лучах солнца храм. В ту минуту я совсем не думал о руинах, и эта величественная пирамида с храмом на вершине появилась будто во сне. Я бросился к ней сквозь высокий камыш. В зарослях оказались и другие здания, я сразу насчитал их не меньше шести. Несомненно, на этом месте тоже был большой город майя, и, судя по моей карте, его еще не видел глаз исследователя.

В лучах заходящего солнца руины выглядели очень эффектно, особенно высокая пирамида, поднимавшаяся над пальмами, словно она охраняла и лагуну, и море. Величественный страж, гордый осколок царства древних майя. «Как же должны были удивляться двое потерпевших кораблекрушение испанцев, когда увидели эти города, входившие во владения великого властителя Шамансаны, рабами которого они потом стали. И как же удивятся археологи в Мексике, — думал я, — когда услышат об этих руинах, неизвестных им до сего времени».

Я чувствовал себя в некотором роде конкистадором. Восторг от сознания, что я первый увидел такое чудо, быстро заставил меня забыть обо всех опасностях путешествия. До сих пор стоят у меня перед глазами все эти изумительные видения — грандиозные пирамиды Чунйашче, таинственные храмы среди болот и, наконец, этот обширный город у кокаля Сан-Мигель-де-Рус, город, давно утративший свое имя на языке майя.

Становилось уже слишком темно, чтобы продолжать осмотр. Взглянув последний раз на пирамиду, я со своей тяжелой ношей быстрым шагом направился к хижинам кокаля, поспев туда как раз до темноты. Появившиеся из хижины две индеанки посмотрели на меня с явным подозрением. Не зная толком, что сказать, я спросил, нельзя ли здесь получить еду и место, где можно повесить гамак. Одна из женщин, говорившая по-испански, ответила, что ночевать тут нельзя и вообще, пока ее муж не вернется с кокаля, она ничего не может для меня сделать. Вернулся он через час. Этот человек в синих штанах и заплатанной рубашке из грубой бледно-голубой материи показался мне симпатичным. Когда я объяснил ему, откуда пришел и куда направляюсь, он улыбнулся и выразил удивление, что я собираюсь в такой долгий путь.

Потом он радушно пригласил меня в свой дом, сказав, что спать я могу в одной из маленьких хижин, где хранится сушеная копра до отправки ее на Косумель.

Ободренный таким сердечным гостеприимством, я отважился спросить, нельзя ли мне задержаться тут еще на день, чтобы отдохнуть и осмотреть руины. Хозяин согласился. Тогда я стал расспрашивать его о руинах. Не было ли здесь кого-нибудь из иностранцев до меня? Нет, не было. Никто, кроме его семьи, этих построек ни разу не видел. Вот уже семнадцать лет он живет здесь, и за все это время никто у них не бывал, лишь изредка забредают сюда чиклеро да приходят люди с другого кокаля. Он расположен чуть южнее и называется Чамаш.

На следующий день я поднялся чуть свет и сразу пошел к развалинам. Главная пирамида достигала в высоту сорока пяти метров, ее венчал прямоугольный храм, какие встречались везде на побережье, только он был крупнее и имел два широких входа, ведущих внутрь помещения, где не было никаких следов росписи. У подножия пирамиды высились груды больших камней, видимо остатки довольно крупных построек. Кое-где даже сохранились еще стены. Внимательно осматривая все вокруг, я наткнулся на поваленные колонны, наполовину засыпанные камнями. Тогда я стал обследовать и другие места и вскоре увидел большое прямоугольное здание с двумя огромными пилонами по бокам широкого дверного проема. К сожалению, значительная часть массивной сводчатой крыши этого здания обвалилась, засыпав почти целиком внутреннее помещение. Всего на краю кокаля и дальше к болотам я обнаружил остатки десяти крупных строений. Они были расположены вокруг сильно поврежденных корнями растений высоких пирамид с храмами наверху. Не удивительно, что здесь еще никто не побывал. Пирамиды так заросли кустарником, что их невозможно было заметить с корабля, окажись он даже у самого берега. И действительно, те немногие археологи, которые плавали вдоль побережья в поисках руин, не увидели этих пирамид, а пройти здесь пешком еще никто не отваживался.

Меня распирало от гордости. Все мои детские мечты о приключениях бледнели рядом с реальностью. Что могло сравниться с тем восторгом, который я испытывал всякий раз, когда видел неизвестные еще постройки и заглядывал внутрь их сводчатых комнат! Разве в такие моменты я не приближался к древним майя, насколько это возможно? Разделявший нас промежуток времени в четыре столетия как будто суживался. Очень часто, подходя к этим строениям, я так и ждал, что оттуда выйдет древний воин в алой боевой раскраске.

У кокаля Сан-Мигель-де-Рус мне попался маленький храм, внутри которого был еще один храм поменьше. В наружном храме образовался таким образом узкий коридор, охватывающий внутреннюю, более раннюю постройку, где был виден древний алтарь, куда майя, должно быть, ставили своих глиняных идолов. На одной стороне внутреннего храма возвышался небольшой каменный помост высотой в один фут.

Я пошарил вокруг храма в надежде найти что-нибудь интересное и действительно вскоре подобрал черепки древней керамики, но, увы, все они были такими мелкими, что едва ли могли представлять какую-либо ценность. Я все же оставил несколько черепков, и хорошо сделал, так как все собранные мной керамические образцы оказались настоящим сокровищем. По ним можно было определить возраст сооружений. Как хорошо, что я не спутал образцы, складывая их в отдельные бумажные мешочки.

Вернувшись на кокаль, я поел кукурузных лепешек с черными бобами и опять отправился к руинам, чтобы составить подробную карту города, казавшегося мне тогда самым большим из всех городов майя, какие я только видел. Я считал его гораздо больше Чунйашче, где у меня просто не было времени осмотреть все как следует.

Целый день я карабкался по разрушенным каменным зданиям, очищая их от кустарника, чтобы можно было делать снимки. Вечером, уставший и исцарапанный, я завел разговор с хозяином маленького кокаля о дороге к Белизу. Он сказал мне то же самое, что я уже слышал не раз: никаких тропинок там нет, только джунгли и болота. Нет там и никакого населения, за исключением очень редких кокалей. К югу от залива Эспириту-Санто из-за ураганов опасаются устраивать новые кокали на месте уничтоженных. Что же касается залива Асенсьон, то у его северного края стоит маяк, где жил раньше сторож. Однако сейчас маяк бездействует, так как сторож погиб во время последнего урагана.

Я просил хозяина проводить меня немного, хотя бы до последнего кокаля на этом узком полуострове, но он отказался. Туда и за целый день не дойдешь, а ему нельзя надолго отлучаться с кокаля.

— Но тебе нечего бояться, — добавил он. — Иди у самого берега. Через три мили будет кокаль Чамаш. Около него тоже есть развалины, только я не советую тебе туда ходить. Там живут муй мала генте (очень плохие люди).

И он стал рассказывать, что в Чамаше раньше была колония — поселок, куда стекались всякие бандиты из Веракруса. Они убегали сюда, на безлюдный берег, чтобы скрыться от правосудия, и потом все становились чиклеро. Каждый человек в этой когда-то многолюдной колонии был убийцей. Между собой они тоже часто устраивали кровавые драки, и в конце концов там осталось в живых всего пять человек. Эти-то пятеро и живут до сих пор на кокале Чамаш, занимаясь грабежами и всякими темными делишками. Они торгуют контрабандным виски. Привозят его по лагунам из Белиза, а потом по тайным тропам уносят во внутренние районы.

Разумеется, я со страхом думал о встрече с бандитами из колонии и все-таки был обрадован. Какое мне дело, что они контрабандисты? Ведь у них есть лодка, они могут отвезти меня если не до Белиза, то по крайней мере южнее залива Асенсьон. Знал же я одного чиклеро, Мигеля, который был совсем неплохой человек. Но хозяин кокаля имел на этот счет другое мнение.

— Держись подальше от этих людей, — предупреждал он меня. — Не советую тебе даже останавливаться там и разговаривать с ними.

На следующее утро на душе у меня было тревожно. Первый раз я отправлялся в путь на целый день без проводника и даже толком не знал, куда идти.

Попрощавшись с кокалеро и его двумя женами (а может, и не женами), я покинул кокаль. Мысленно я повторял свой маршрут: идти по берегу до Чамаша, где живут эти грабители и контрабандисты, весь остальной путь тоже держаться берега, пока не встретится кокаль Сан-Франсиско. Хозяин Сан-Мигель-де-Руса считает, что до него двадцать пять миль, но я уже не доверял тут никаким оценкам расстояний.

Через час пути я стал подумывать, что двадцать пять миль, а может, и все тридцать будет для меня многовато. Ноша уже оттянула мне шею и становилась все тяжелее.

Солнце палило немилосердно, и пот катился с меня градом, когда я наконец после двухчасовой ходьбы и многочисленных остановок оказался у края кокаля контрабандистов. На берегу я заметил вытащенную на песок маленькую парусную лодку и хотел подойти поближе, но вдруг увидел негра. Он сидел около лодки и чинил изодранный парус. «Интересно, контрабандист он или нет», — думал я, направляясь к нему.

— Что тебе надо? — рявкнул негр по-испански.

В это время откуда-то появился еще один тип, очень неприятный на вид.

— Ты кто, авантюрист или пропагандист? — спросил он громовым голосом.

До смерти перепуганный, я ответил, что иду в Белиз, а потом упомянул о руинах.

— Меня интересуют руины, я слыхал, что они находятся тут поблизости.

— Нет тут никаких руин, — отрезал мексиканец. Опасаясь дурных последствий, я не стал спорить с этими типами и поспешил с ними распрощаться. Шагая по бесконечному песчаному берегу, я решил все же свернуть чуть подальше в тень кокаля. Если там есть какие-нибудь руины, может, я их все-таки увижу.

Кокаль казался совсем запущенным. Размышляя, насколько могут быть опасны эти люди в Чамаше, я пробирался со своей тяжелой ношей сквозь высокий кустарник под пальмами. Вдруг совсем неожиданно я увидел два больших сооружения: очень хорошо сохранившуюся пирамиду и еще какое-то полуразрушенное строение. Пирамида была поменьше той, что я видел накануне. Она поднималась гигантскими уступами и заканчивалась обычным прямоугольным храмом. Сбросив, мешки, я взобрался на вершину и осмотрел как следует верхнее здание. Затем я обследовал и второе строение. Должно быть, это был какой-нибудь дворец.

Стоял он на очень высокой насыпи и теперь наполовину обрушился. Уцелевшая часть представляла собой длинное высокое помещение со сводчатым потолком и двумя входами на одной стороне и одним — на другой. Одной стены у этой длинной комнаты не было, она обвалилась. Внутри я нашел многочисленные следы росписи, но в очень плохом состоянии. Больше всего меня поразили красные отпечатки рук, хорошо заметные на штукатурке. Будто оттиснутые кровью, они производили жуткое впечатление. В моем воображении ожили люди, оставившие здесь отпечатки своих рук. Они словно подавали весть о себе из далекого прошлого.

На Юкатане найдено много таких отпечатков красных ладоней, однако никто не разгадал их настоящего значения. Кто знает, может, это отпечатки рук жертв, предназначенных страшным Чакам.

Долго любоваться развалинами мне не пришлось. Взобравшись снова на пирамиду, я вдруг увидел три фигуры, стоявшие на крыше дворца, который я только что покинул. Заметив меня, все трое стали что-то кричать. И тут я с ужасом узнал в двоих из них тех самых бандитов, которые ехали со мной на «Лидии» с Косумеля, а потом ограбили кокаль на побережье. Третьим был тот неприятный тип, который заявил мне, что в Чамаше нет руин.

Я сразу почувствовал что-то недоброе, сердце у меня заколотилось. Опрометью слетев с пирамиды, я схватил свои тяжелые мешки и помчался сквозь кусты, не смея взглянуть назад и моля бога, чтобы за мной никто не гнался. Только ярдов через триста я рискнул наконец оглянуться. Нигде никого не было. И все-таки я не успокоился. В голове моей проносились страшные рассказы о чиклеро, и мне все чудилось, что из-за кустов за мной кто-то следит. Я шел все быстрей и быстрей. Песчаный пляж сменился скалами, идти вдоль берега стало невозможно. Я наудачу свернул в джунгли. Здесь они были не очень густые и не очень высокие. Однако через пять минут путь мне преградила вода. Это был сильно заболоченный рукав лагуны, деливший почти пополам тот небольшой полуостров, где я находился. Пришлось возвращаться обратно и искать другой путь среди колючего кустарника и пальм. Выбрать его я мог только наудачу, потому что не имел ни малейшего представления о лежащей впереди территории, и теперь, как никогда, оценил значение хорошей карты. Я старался держаться поближе к морю, но, кто знает, нет ли там впереди глубокого залива, который придется обходить не меньше трех часов.

Я неуверенно пробирался сквозь кустарник, пуская иногда в ход свой маленький мачете. Когда у меня окончательно прошел страх перед погоней, я почувствовал сильный голод и жажду. Не пил я с самого утра и не взял с собой никакой еды, легкомысленно надеясь достать все в Чамаше.

Солнце палило во всю мощь, кругом звенели и стрекотали сверчки и кузнечики, возвещая о самом жарком времени дня. Жители умеренных широт обычно думают, что солнце может приносить только радость и удовольствие. Для них холодный серый день кажется символом тоски и отчаяния. Но теперь я хорошо представлял себе, что такое сила тропического солнца, беспощадная сила, которая гораздо чаще угнетает, чем радует. Это слепящее, испепеляющее солнце жжет так сильно, что под его жаркими лучами предметы теряют свою форму, как будто их расплющил этот огромный пылающий посреди неба шар, на который никто не в силах взглянуть, но который каждый постоянно ощущает у себя над головой.

Мешки мои все тяжелели, я шел все медленнее и совсем изнемогал от жажды. Через каждые четыре шага истершиеся ремни моих сандалий съезжали вниз, и я должен был прыгать на одной ноге, чтобы водворить их на место.

Кончится ли когда-нибудь этот день и найду ли я наконец живое существо и хоть какой-то кров и воду?

Умирая от жажды, я отчаянно искал, где бы можно было напиться. Но кокосовых пальм я не видел, кокали были отсюда слишком далеко, а рассчитывать на песчаном берегу на сенот не приходилось. В изнеможении тащился я дальше, всячески убеждая себя, что в начале пути шел гораздо быстрее, чем предполагал. Может, уже скоро впереди покажется кокаль, благословенные кокосовые пальмы, что будет означать не только воду, но также пищу, жизнь. Полузакрыв глаза и стараясь думать, что иду правильным путем, я снова свернул к морю в надежде увидеть открытый песчаный пляж. И действительно, я вышел к узкой песчаной полосе берега, где, к своему величайшему восторгу, увидел знакомые листья кокосовой пальмы. Она была маленькая, изогнутая и стояла на берегу совсем одна. На ее мохнатые корни, похожие на щупальца осьминога, набегали морские волны. Наконец-то я смогу хоть капельку освежиться! Пальма, видимо, выросла из ореха, случайно прибитого сюда морем. На ее верхушке висело с полдюжины довольно жалких на вид плодов. Мне удалось сбить один орех, но я очень долго не мог вскрыть его. Наконец мои усилия увенчались успехом, я хватаю орех, подношу к губам, начинаю пить и в ту же секунду выплевываю отвратительную соленую жидкость. Был ли орех слишком незрелым или дерево росло слишком близко к морю, только жидкость для питья не годилась. Тогда я с жадностью принялся уничтожать мякоть ореха.

Почувствовав себя чуть бодрее, я снова пустился в путь, следуя вдоль узкого песчаного пляжа, окаймленного зарослями колючих кустарников. Разморенный солнцем, я медленно тащился но берегу, увязая в рыхлом песке. Когда заросли немного поредели, я свернул в сторону от берега и теперь шел по обнаженному известняку, выходившему на поверхность отдельными плоскими пятнами, разделенными, словно участки полей, живой изгородью из пальм и кустарника. Известняк был раскален, как печка. Его белизна слепила глаза. Вдруг посредине одного из таких каменистых участков я увидел постройку майя.

В одну минуту забыв и жажду и усталость, я бросился к зданию. Это была постройка типа маленьких храмов всего в два ярда высотой, с характерным скошенным входом. Однако храм имел одну интересную особенность — его опоясывал фриз в виде двух параллельных каменных валиков. Вдоль валиков шли прямоугольные ниши, украшенные очень изящным орнаментом из покрытых штукатуркой тонких длинных кусочков коралла, уложенных крестиками. Такое интересное украшение я встретил первый раз.

Просто чудо, что здесь мне снова попался еще один никому не известный след древних майя. Наверное, все побережье от Сан-Мигеля-де-Руса до этого места было когда-то единым огромным поселением. А может быть, это были три близко расположенных друг к другу города, о которых говорил капеллан Грихальвы? Ведь в древние времена все они хорошо просматривались с моря. Странно все-таки, почему здесь до сих пор не было сухопутных экспедиций. Отсюда по воздуху всего шестьсот пятьдесят километров до мыса Канаверал, где испытывают ракеты для посылки на луну и запускают спутники в космическое пространство. А тут лежит неисследованная земля!

Я несколько раз сфотографировал строение, сделал небольшие зарисовки и принялся разыскивать черепки. Вскоре на глаза мне попался блестящий камень. Это был осколок обсидиана, полудрагоценного вулканического камня дымчатого цвета. Древние майя делали из обсидиана ножи, бритвы и даже наконечники пик. На обломке, который я поднял, сохранились явные следы обработки, свидетельствующие, что это был обоюдоострый нож. Находка обрадовала меня больше, чем все развалины, открытые в тот день.

Но все же я по-прежнему чувствовал изнеможение, когда снова отправился в путь, шагая по каменистым участкам среди зарослей кустарника. Временами сквозь чащу проглядывало море или свинцово-серые воды лагуны, откуда изредка доносились резкие крики птиц.

Я все время старался рассмотреть, куда идет береговая линия и не покажется ли там что-нибудь впереди, но ничего обнадеживающего не видел. Сколько же мне еще идти? Может быть, пора уже выбираться к морю? Но как это узнать? Справа по-прежнему простиралась лагуна с плоскими островками и мелями, покрытыми манграми.

И вдруг кустарник кончился, путь мне преградил короткий пролив, соединявший лагуну с морем. В тридцати ярдах от этого пролива чуть возвышался плоский остров.

Сперва я просто испугался, не зная, что делать: переплывать ли пролив, переходить его вброд или же вернуться назад и поискать другую дорогу в обход лагун. Но у меня не хватило бы сил пройти весь обратный путь. Кроме того, я боялся опять встретиться с головорезами из Чамаша. С самого утра у меня во рту не было ни капли воды, а мякоть кокосового ореха, конечно, не могла утолить голода, так что я еле держался на ногах.

Надо было как-то пробиваться вперед, ведь кокаль, о котором мне говорили, расположен на берегу моря, а не за лагунами. Через небольшой пролив в лагуну вливалась голубая прозрачная вода. Течение было быстрое, но глубину я не мог определить на глаз. Не теряя времени, я сбросил мешки и осторожно вошел в воду, нащупывая дно ногой. Глубина нигде не превышала четырех футов. Я вернулся за мешками и, подняв их над головой, отправился через пролив. На половине пути я вдруг почувствовал, как из сумки выскользнул маленький мачете и упал в воду. Выбравшись на другой берег и сбросив груз, я снова кинулся на середину пролива, но, сколько ни искал, найти ничего не смог.

Силы мои были почти на исходе, губы запеклись от жары, а шея онемела от неудобного хенекенового мешка, потяжелевшего прямо на сотни фунтов. Я снова шел по узкой полоске суши, едва поднимавшейся над уровнем моря и покрытой редким кустарником. С левой стороны кое-где попадались высокие песчаные дюны, закрывая от меня море. Все выглядело очень уныло. Ни единого признака близости человеческого жилья, никаких следов на песке — ничего, кроме крошечных веерных пальм, небольших кустиков да редких пучков травы.

Меня охватывало отчаяние. Чтобы немного набраться сил, я решил передохнуть в тени кустарника. Снова подняться потом на ноги мне стоило большого труда, я чуть не шлепнулся опять на землю. Поднимая мешки и надевая на лоб ремень, я едва удерживал равновесие.

Сбросив сандалии, которые теперь мне только мешали, я старался идти у самого берега. Однако песок у моря был колким, а соленая вода разъедала царапины и ссадины на ногах.

Я попробовал тащить свой груз по песку, привязав его за конец веревки от гамака, но из этого маневра ничего не вышло, так как перед мешком сгребались большие кучи песка. Теряя последние силы, я совсем упал духом и уже всерьез сомневался, что впереди есть какое-то жилье. Если теперь мне даже и попадется кокосовая пальма, я все равно не смогу без мачете вскрыть прочную, волокнистую скорлупу ореха.

День был на исходе. Я отчаянно старался взять себя в руки и двигаться как можно быстрее. Пот заливал мне глаза, на каждом шагу я уговаривал себя не останавливаться, упорно повторяя, что если не за теми вон кустами, то уж за следующими обязательно откроется вид на пальмовую рощу и покажутся привычные маленькие хижины, где я смогу напиться воды и провести ночь. Но кусты следовали за кустами, сменяясь иногда плоскими каменистыми участками, а я все шел среди бесконечного песка и камней. Солнце по-прежнему пекло что есть силы, хотя и начинало клониться к западу.

Я был на грани полного отчаяния. В мозгу у меня проносились все предостережения, все советы, которыми я пренебрег. И тут я вдруг понял, что все эти храмы не были до сих пор открыты вовсе не потому, что у людей не хватало исследовательского пыла, и не из-за враждебности индейцев, а потому, что этот берег был слишком неприютен — одни бесплодные камни, болота и лагуны, а за ними высокие суровые джунгли. Только такой дурак, как я, мог сунуться на это побережье. Ну кто мне здесь окажет помощь? Никто даже не знает, где я нахожусь. Хотя вдоль моего пути на побережье тянется цепочка имен и мест, однако ее звенья не связаны между собой. Один за другим я прошел целый ряд обособленных пунктов: Пуа, Танках, Тулум, развалины Чунйашче, кокаль на другом конце лагун. Теперь я был на острове между лагуной и морем — плоском, сухом клочке земли, протянувшемся вдоль морского берега, от которого рифы уже сотни лет отпугивают мореплавателей. И здесь мне, видно, суждено найти свою смерть!

Я уже ни на что не надеялся, а просто механически продвигался вперед, отгоняя комаров, появившихся над болотистой лагуной.

Я бы наверняка остановился, сбросил вещи и отказался от дальнейшей борьбы, если бы вдруг не увидел перед собой почти неразрушенный храм майя. Он появился как галлюцинация и выглядел очень странно в этом пустынном месте. Неожиданное появление храма заставило меня превозмочь усталость. Теперь для меня это были не просто руины древних майя, а признак жизни на диком берегу.

Новая находка подтверждала мою мысль, что все побережье к югу от Тулума представляло собой непрерывную цепь городов и что пустынный берег Кинтана-Роо может стать в конце концов неисчерпаемой сокровищницей для археологов. Восторг от сознания, что я сделал еще одно открытие, вселил в меня новую надежду и прибавил немного сил. Это маленькой строение, сплошь покрытое растительностью, стояло за высокой песчаной дюной, закрывавшей его со стороны моря. Больше всего меня удивила форма здания. Оно было не прямоугольное или квадратное, как все те, что я до сих пор встречал, а овальное. И по размерам оно было немного побольше, достигая в высоту трех или четырех ярдов. Классический, узкий и невысокий, дверной проем был обращен в сторону песчаной дюны. Стены хорошо сохранились и по форме представляли правильный овал, немного более округлый, чем у хижин в деревнях индейцев Чан-Санта-Круса. Вверху стены были украшены типичным фризом из двух параллельных каменных валиков, покрытых штукатуркой. В архитектуре древних майя круглая форма встречается очень редко. Сохранилось всего лишь несколько круглых башен, возведенных на платформах, да те характерные конические верхушки пирамид, какие я видел в Чунйашче.

Когда я заглянул внутрь храма, заслоняя своим телом узкий вход, у меня было чувство, что я оскверняю святилище. Глаза мои скоро привыкли к полумраку, и тогда я с удивлением увидел, что внутри храм не пустой. Половину всего помещения занимала огромная глыба овальной формы — гигантский коралл со своими бесчисленными тонкими отростками. Он напоминал какое-то ископаемое с губчатой поверхностью. Коралловая скала была так велика, что ее, конечно, не могли пронести через узкую дверь, а должны были установить тут еще до возведения храма. Может быть, храм посвящен морскому богу? Впоследствии этот коралл удивлял всех специалистов по археологии майя, которым я описывал здание.

Потолок храма был куполообразный, вместо традиционного свода майя. Такие потолки — большая редкость, и я был счастлив, что мне попался один из них. Сделав снимки, я отправился дальше, в свой нескончаемый путь на юг, с новой надеждой и энергией. Солнце было уже почти у горизонта, и я старался придумать, как бы мне получше устроиться, если придется заночевать на берегу.

Через два часа, когда на голый остров спустились сумерки, я заметил кокосовую пальму, потом другую, а затем, боясь поверить собственным глазам, увидел целую рощу. Это, был тот самый кокаль, где я рассчитывал провести ночь. Все мои страхи сразу исчезли. Я шел через рощу и смотрел на гроздья тысяч гигантских орехов, свисающих из-под листьев. Это усиливало мою жажду, заставляя прибавить шагу.

Впереди, примерно в миле от меня, замерцал огонек, затем послышался лай собак, и вот я уже вижу знакомые контуры двух хижин под кокосовыми пальмами на песчаном берегу. В дверях одной из них появился темный силуэт мужчины с ружьем в руках. Я изобразил тот странный крик «у-угх», который мне так часто приходилось слышать, крик, означающий «ты слышишь меня? Я здесь», и направился к мужчине. Разглядев меня в узкой полоске желтоватого света, пробивавшегося из дверей хижины, мужчина опустил ружье.

Растерявшись, не зная, что сказать, я промямлил:

— Добрый вечер.

К счастью, человек говорил по-испански. Прежде всего я попросил напиться и совершенно без сил опустился на песок, объясняя, что пришел из Сан-Мигель-де-Руса. Это название и мой вид не могли не вызвать доверия. Мужчина очень удивился, что мне удалось столько пройти и переправиться через рио, как он назвал пролив, который я переходил вброд, и забросал меня кучей вопросов о дороге. Я вкратце объяснил ему, зачем пришел на побережье.

Как и все кокалеро, человек оказался очень гостеприимным. Попросив жену приготовить для меня еду, он пошел срезать кокосовый орех. Я пил с собачьей жадностью, заливая подбородок и шею. Наконец-то, наконец-то я нашел и воду, и пищу, и кров!

Если б у меня были силы, я бы расцеловал своего благодетеля. Никогда еще я не смотрел на человека с такой признательностью. Ведь он спас мне жизнь! Мужчина сказал, что ни разу не видел здесь ни одного иностранца.

Позднее, уже забравшись в гамак, я понял, что прошел в тот день шестнадцать часов под палящим солнцем, без капли воды и с грузом в сорок пять фунтов. Заснул я очень быстро под тихое раскачивание гамака и шум кораллового рифа.

На следующее утро я проснулся, когда солнце уже пробивалось золотыми полосами через щели в стенах хижины. Хорошо выспавшись, я сразу забыл все мучения вчерашнего дня. Теперь я находился на кокале Сан-Франсиско, очень похожем на Пуа. Здесь тоже жили сами владельцы кокаля, бедные переселенцы с Косумеля.

Я быстро встал и тут же отправился в главную хижину, чтобы потолковать немножко с хозяином, разузнать у него о встретившихся вчера руинах. Храм с орнаментом из крестиков, который попался мне после встречи с бандитами, он никогда не видел.

— Я ни разу не был на побережье к северу от своего кокаля, — объяснил он. — А круглое здание — это, наверно, старый испанский дом, где жили пираты.

Он очень удивился, когда я объяснил ему, что постройкам много сотен лет. От него я узнал названия заливов, где стояли развалины, — Пунта-Сан-Хуан и Рекодо-Сан-Хуан — и на своей археологической карте поставил отметки у этих названий. С тех пор как я прибыл на кокаль Пуа, у меня на карте появилось уже девять таких значков. Сколько же еще будет археологических открытий к югу отсюда? Я предчувствовал, что там меня ждет много чудес, и не ошибся.

В Сан-Франсиско раньше тоже была одна постройка древних майя, но, к сожалению, несколько лет назад хозяин кокаля разобрал ее, чтобы использовать камни. Он повел меня взглянуть на этот, археолог бы сказал, кошмар — груду камней, оставшуюся от маленького квадратного храма, разрушенного совсем недавно.

Существование здесь еще одного строения укрепило меня в уверенности, что вся территория к югу от Бока-де-Пайла — узкий полуостров и вытянутый остров, где я сейчас находился, — была в древности одним обширным приморским поселением.

Кокалеро сказал мне, что остров тянется на десять миль к югу, вдаваясь в залив Асенсьон и почти закрывая вход в него с севера. На южном конце острова раньше стоял маяк, вернее, автоматический бакен, но он был уничтожен последним ураганом. Других поселений на острове нет. Тем не менее мне все-таки повезло, потому что на том месте, где прежде был маяк, я, вероятно, найду рыбака. Этот человек каждый год приезжает туда на некоторое время. Мой хозяин видел, как три недели назад его маленькая лодка проплыла мимо кокаля на юг. Значит, мы наверняка его там встретим, и, может быть, он перевезет меня через этот большой залив, преграждающий путь к Белизу.