Глава 10

Загадочные обстоятельства гибели Джима Ливингстона Мейсона всегда казались мне чем-то нереальным, несмотря на то что я лично присутствовала при этом.

Я вспоминала во всех подробностях события годичной давности, сидя в компании четверых моих бывших лучших друзей в библиотеке Уинкрофта, и не могла отделаться от ощущения, что пытаюсь вспомнить правила воображаемой игры, в которую играла в детстве.

В выпускном классе, когда до экзаменов оставалось всего ничего, мой бойфренд Джим вдруг пропал.

Два дня спустя его нашли мертвым, плавающим в затопленном карьере Вулкан.

Джим стал моей первой любовью, хотя эти слова нисколько не отражают того, кем он для меня был на самом деле. Он был моим месяцем. Голосом в моей голове. Моей кровью. Все скажут вам, что увлечения юности недолговечны и не стоит воспринимать их всерьез, но я готова была поклясться: к нам с Джимом это не относилось.

Он был невероятно красив — настоящий герой восемнадцатого века, скачущий по прериям: высоченный, с медово-ореховыми глазами, непокорными черными волосами и улыбкой человека не от мира сего. Но было в нем еще кое-что. Он был полон жизни. Если жизненную энергию можно уподобить течению реки, в Джиме оно было настолько бурным, что могло оторвать вам пальцы. Он проживал самый обыкновенный понедельник с такой страстью, будто хотел поделиться с окружающими величайшей тайной мироздания до наступления вторника. Балбес, король прилипчивых мелодий, ходячая двусмысленность, любитель шокирующих романтических жестов, — например, через неделю после знакомства он подарил мне винтажную бриллиантовую булавку в виде шмеля. Он посвятил мне песню, которую назвал «Шея королевы». Хуже всего, что эта жизненная сила притягивала к нему всех подряд. Он был фонарем на крыльце в темную ночь. Мужчины и женщины, старики и молодые вились вокруг него нескончаемым хороводом, точно внимание Джима Мейсона было водой внутри чудотворной купели в Лурде. И я не могла их винить. Рядом с ним они возвышались в собственных глазах и чувствовали себя не такими одинокими.

Он называл меня своим амишем, своим ископаемым, своей Хеди Ламарр.

Он уверял, что во мне есть что-то несовременное, качество, которого он не мог уловить, и что мне следовало появиться на свет на несколько столетий раньше, в более чистые и невинные времена.

— Ты — моя сумеречная летучая лисица, — говорил он мне.

— Кто-кто?

— Вымерший вид млекопитающих, о котором известно благодаря единственной особи. Ты была замечена всего однажды, в тысяча восемьсот семьдесят четвертом году на острове Перси, неподалеку от побережья Квинсленда, в Австралии. Твоих сородичей никто никогда не видел. А ты тем временем окопалась в безвестной школе-интернате в глуши Род-Айленда. И никто, кроме меня, о тебе не знает.

Склонный анализировать все и вся, страдающий и легкоранимый, он вечно из-за всего переживал. Летом перед последним школьным годом они с другом детства, выпив, катались на катере по проливу Лонг-Айленд, налетели на песчаную отмель и столкнулись с рыбацкой лодкой. Сам рыбак и друг Джима, к счастью, не пострадали, а вот Джим получил трещину в черепе и два дня лежал без сознания. Очнувшись, он написал шесть песен, четыре поэмы и рэповую композицию под названием «Уж влетел так влетел», посвященную этой аварии. А еще он дал слово никогда в жизни не притрагиваться к спиртному. И раз в месяц аккуратно писал тому самому рыбаку, точно исповедовался перед священником.

Вот таким он был, Джим. Он жил взахлеб. Хватал через край. А потом утонул.

— К жизни надо подходить так, точно это только что открытая Америка, — любил говорить он и, взяв в руки гитару, проводил по струнам загрубевшими кончиками пальцев. — Перед тобой незримо расстилается дивный новый мир. Каждый. Божий. День. Как ты намерен им распорядиться?

И вот теперь Уитли, Кэннон, Киплинг и Марта с тревогой смотрели на меня. Мы никогда раньше этого не делали. Мы ни разу не обсуждали друг с другом смерть Джима. Причиной было не только горе, но и то, в какой момент все произошло. Когда полиция обнародовала все известные ей факты и администрация школы выступила с заявлением, экзамены уже закончились. Я пребывала в таком потрясении, что не могла даже встать с постели и почти не

разговаривала. Поэтому я позволила обезумевшим от тревоги родителям забрать меня из злосчастного Дарроу домой, в Уотч-Хилл с его целебной атмосферой. Прошло много дней, прежде чем я перестала плакать, и много месяцев, прежде чем я хотя бы немного пришла в себя.

— Тело выключается, когда на него наваливается непосильная ноша, — объяснил мне тогда папа.

— С чего начнем? — осведомилась я.

— Отличный вопрос. — Марта взглянула на меня, и ее темные глаза за стеклами очков блеснули. — А как по-твоему, что случилось с Джимом? Мне всегда хотелось спросить тебя об этом.

Именно этот вопрос я задавала себе ежедневно. Столько раз на дню, что меня уже вполне можно было считать тайным чудом природы, вроде человека, который годами разгуливает с пулей в голове и ничто в его внешности не выдает этой мрачной тайны.

Мне до смерти хотелось поделиться своими версиями — всем, что мне было известно и о чем они не знали. Ведь только ради этого я и поехала в Уинкрофт. Однако сейчас, когда мы находились в безумной круговерти между жизнью и смертью, это было не лучшей идеей. Во всяком случае, если я хотела остаться в живых. От многозначительного тона Марты у меня по спине вновь побежал холодок.

— Не знаю, — ответила я вслух.

— Несчастный случай, — вмешался Киплинг. — Какие еще могут быть варианты? Допустим, Джим отправился на карьер. Возможно, он решил надраться. Да, после той аварии он дал себе слово завязать, но, может, у него была депрессия. Он переживал из-за своего мюзикла. Боялся, что не справится. Он мог поскользнуться. У пловцов везде были заныканы банки с пивом. Допустим, он бродил по высокой траве, а в ветреную ночь это все равно что влипнуть в воск, и, не знаю, подошел к самому краю и споткнулся.

— Когда это Джим Мейсон спотыкался? — спросил Кэннон.

Киплинг пожал плечами и, запрокинув голову, сощурился.

— Чумовое совпадение, — произнес он вполголоса. — Так Мама Грир называет развитие событий по худшему сценарию. По ее словам, главные загадки прошлого, вроде смерти Мэрилин, гибели Джона Кеннеди, дела Черной Орхидеи и Исчезнувшей колонии были вызваны идиотским стечением обстоятельств. — Он кивнул, точно убеждал самого себя, и лениво взмахнул рукой. — Безумное стечение обстоятельств. Вероятность один на миллиард. Не то место, не то время плюс катастрофическое невезение. Безумное, тугое переплетение случайностей, которое не распутает ни один детектив, потому что со стороны это выглядит полным абсурдом. — Он с серьезным видом посмотрел на меня. — Чумовое совпадение. Вот что случилось с Джимом. Готов дать голову на отсечение.

— Угу, — пожала плечами Уитли. — Значит, никто из нас даже не знал, что он отправился на карьер.

Все закивали и принялись вопросительно переглядываться.

Я подозревала, что как минимум один из них врет. Как я.

Ведь в ту ночь, когда погиб Джим, ни один из них не был в том месте, о котором говорил.

Я знала это, потому что пыталась найти их. Всех по очереди.

И не нашла ни одного.

Вулкан — или Вулканейшн, как говорили ученики Дарроу, — был заброшенным карьером примерно в миле от центра кампуса.

В Дарроу о нем ходили легенды. Семнадцатиакровый участок примыкал к территории Дарроу с юго-запада. Учитывая его соблазнительную близость к школе, он стал запретной ничьей землей, о которой ученики перешептывались и постоянно думали, — далекий мир, используемый для устройства жестоких розыгрышей, проведения негласных ритуалов посвящения в школьное братство, интимного общения и прочих подростковых инициатических обрядов.

Слухи о карьере — о том, как туда добраться и что случалось с учениками, которые туда отправлялись (большинство из них давно окончили школу, и подтвердить эти факты было решительно невозможно), — стали частью повседневной реальности Дарроу и основой школьного фольклора. Карьер был такой же неотъемлемой частью местной атрибутики, как официальный гимн школы — «Господь, разомкни мое сердце», ее девиз — «Правдивость, сострадание, инициатива» и даже Марксмановская библиотека, готическая крепость из выкрошившегося серого камня, которая, точно грозный отчим, смотрела на вас со страниц каждого рекламного буклета.

После Первой мировой войны «Вулкан Сэндберг корпорейшн» начала здесь добычу гранита. К пятидесятым годам компания обанкротилась, и карьер оказался заброшен. За последующие годы он наполнился водой, в результате чего образовалось озеро глубиной в двести футов. Окрестности его заросли травой, которая доходила до шеи. Бригадирская вышка — напоминавшая салун эпохи освоения Дикого Запада деревянная коробка на пятидесятифутовых сваях, попасть в которую можно было только по узенькой шаткой лестнице, — начала неумолимо крениться к северу. Карьер был размером с небольшой город. Зияющая зловещая яма неодолимо притягивала взгляд. Казалось, она обнажала правду о мире, которую взрослые хотели скрыть от нас.

Футбольная команда Дарроу по традиции каждый год устраивала в карьере Ночь Сверкающих Ягодиц: от новичков требовалось пробежать нагишом до карьера и обратно. Школьная сборная устраивала там заплывы на удачу перед чемпионатами штата. Парочки отправлялись туда, чтобы расстаться с девственностью, сорвиголовы — чтобы обдумать свои замыслы. Ходили слухи, что власти скрывают правду и карьер был посадочной площадкой для инопланетного космического корабля.

Для администрации Дарроу карьер был судебным иском, который могли выдвинуть против них в любой момент, зачарованным лесом, который они хотели бы вырубить подчистую, чтобы покончить с мрачными сказками, окружавшими его, точно ядовитый туман. Кто-нибудь из школьного руководства постоянно протестовал, собирал подписи за то, чтобы объявить карьер источником повышенной опасности, убеждал чиновников в правительстве штата разбить на его месте культурный центр, отдать участок молодым христианам из YMCA или возвести здесь жилой комплекс. А пока что пусть его обнесут новой оградой и круглосуточно патрулируют. Однако сотрудники мэрии Уорика — недовольные тем, что ими пытается командовать кучка самоуверенных чужаков, и одновременно неспособные решить проблему — не спешили принимать меры. Все то время, что я училась в Дарроу, ограждение вокруг карьера — проржавевшее, с многочисленными дырами и выцветшими от времени неубедительными предупреждениями «ВХОД НА ТЕРРИТОРИЮ СТРОГО ВОСПРЕЩЕН» — оставалось немногим более чем фикцией.

Однако, после того как Джима нашли мертвым, школьное руководство стало вовсю использовать этот факт в своих интересах. По последним данным, карьер собирались превратить в водохранилище и уже обнесли его новой, суперсовременной оградой.

Впрочем, мне слабо верилось, что она способна остановить учащихся Дарроу.

Если бы члены школьной администрации узнали, на какие ухищрения способны их подопечные ради того, чтобы под покровом ночи улизнуть на карьер или куда-нибудь еще — будь то чужие комнаты в общежитии, тренажерные залы в подвальном этаже или бойлерные, — они не поверили бы своим ушам. Существовал секретный интернет-форум «AlbanzHax.biz», где ученики, бывшие и нынешние, делились способами проникнуть в любое помещение школы и выбраться незамеченными.

«Темная одежда. Козырек крыльца. Прокрасться мимо окна, за которым дрыхнет без задних ног мистер Робертсон с номером «Поэтс энд райтерз» на груди. Вуаля».

Наша шестерка постоянно убегала на карьер. Мы наловчились прокрадываться в комнаты друг друга после отбоя, пробираясь по козырькам и карнизам, чтобы потрепаться о мальчишках и учителях и выкурить одну сигарету на всех, а потом тем же путем вернуться к себе в постель. На втором году обучения Кэннон нашел в пустующем тренажерном зале старого фитнесцентра схематический план с указателями, нацарапанный на кафельной стене. В полночь, тайком выбравшись из своих комнат, мы встречались у начала Философской аллеи и, давясь от смеха, бежали на карьер сквозь лабиринт тропок.

Это были лучшие ночи в моей жизни.

Я не могла объяснить, почему это так, — просто знала, что под конец жизни, возвращаясь мыслями к дням своей юности, я буду вспоминать ночи, которые мы проводили вшестером, сидя на шатком подоконнике бригадирской вышки и глядя на прозрачную голубую воду в сотнях футов под нами.

Именно там зародилась наша дружба. Именно там между нами возникла прочная связь. Именно там на фоне инопланетного сурового пейзажа, скал, неба и воды — среди которых мы совершали запретные, опасные поступки, — словно в рентгеновских лучах, в каждом из нас проявились и стали видны как на ладони невысказанные вопросы, не дававшие нам покоя. Жизнь, сжигающая нас

изнутри, раны на сердце, такие же реальные, как ветер, бьющий в лицо. Мы знали, что ничто не будет прежним, что юность еще с нами, но уже почти на исходе, что любовь хрупка, а смерть реальна.

— А как насчет Белого Кролика? — спросила меня Марта. — Мне эта история с самого начала казалась сомнительной. Слишком уж все просто. Джима находят мертвым, и тут же оказывается, что он и есть Белый Кролик. — Она покачала головой. — Совсем не вяжется с тем, что я о нем знала.

— Думаешь, это было инсценировкой? — подала голос Уитли. — Начальство устроило заговор и выбрало Джима козлом отпущения?

— Не знаю.

— Ты права, — сказала я Марте. — Он никак не мог быть Белым Кроликом.

— Откуда ты знаешь? — спросил Кэннон.

Я просто знала это, и все.

Белый Кролик.

Так все называли торговца наркотиками, который орудовал в Дарроу, неуловимый и проникающий всюду, точно вирус.

На протяжении почти всего времени, проведенного мной в Дарроу, он был чем-то вроде местного пугала. Никто не видел его, во всяком случае, никто в этом не признавался. Он устраивал хитроумные закладки на всей территории Дарроу, к примеру за рамой «Пейзажа номер четырнадцать» в художественной галерее или внутри прорехи в обивке сиденья номер сто четыре в шестом ряду концертного зала.

К тому времени, как начался мой последний школьный год, персонаж стал поистине культовым и любое непонятное происшествие объявлялось делом рук Белого Кролика. Даже учителя знали это имя. Они, конечно, не раз проводили экстренные совещания, пытаясь выяснить, есть ли такой человек, или его выдумали ученики.

Самый громкий скандал был связан с ученицей-первогодкой по имени Вероника Бирс. На дискотеке, устроенной по случаю наступления зимы, она наглоталась каких-то таблеток и стала ловить глюки, да такие, что свалилась с лестницы и попала в больницу. Злополучные таблетки, по ее признанию, продал Белый Кролик. Полиция пробила номер, но это оказался недействующий анонимный телефон с предоплаченными минутами.

Кто действовал на самом деле — одинокий волк или шайка отморозков? Один из учеников или человек со стороны?

Когда полицейские нашли тело Джима, он был мертв уже двое суток. Причиной смерти стала асфиксия вследствие утопления, но, помимо этого, при вскрытии обнаружились признаки сотрясения мозга, а также перелом обеих ног и позвоночника, которые Джим, по мнению коронера, получил при столкновении с водой.

Полицейские обыскали комнату Джима в Пекер-холле и обнаружили в корпусе его гибсоновской гитары заначки с травой, аддеролом, риталином и кокаином. Поэтому они заключили, что Джим был тем самым одиозным наркоторговцем и, по всей видимости, покончил жизнь самоубийством, хотя нельзя исключать возможность насильственной смерти в результате криминальных разборок.

Новость разлетелась по школе с быстротой молнии.

Сначала исчезновение и гибель Джима, затем, чтобы окончательно добить нас, шокирующие подробности его тайной жизни. Подростковый ужастик с идеальным концом — остается лишь хватать ртом воздух.

«Ну конечно, это Джим был Белым Кроликом, — перешептывались все вокруг. — Все сходится».

Мы всегда знаем хуже всего тех, кем больше всего восторгаемся.

В конце концов, он был школьной рок-звездой, сердцеедом, музыкальным гением, местным Шекспиром, мальчишкой, который неожиданно разражался то рэпом, то стихами, импровизируя на ходу, с чьей легкой руки все стали носить твидовые кепи (это само по себе было небольшим чудом), — парнем, которого все любили и хотели и кому в то же время тайно желали смерти.

В нем было кое-что. Его бешеная энергетика.

Он напоминал огромное, ярко освещенное окно без штор в ночи. Проходя мимо, вы невольно подходили ближе и заглядывали в него.

Я никогда в это не верила.

Джим просто не мог быть Белым Кроликом. Его кто-то подставил, я точно знала это. После той аварии с катером он не притрагивался ни к наркотикам, ни к алкоголю. И он не стал бы ими торговать. Он был из числа людей, спасающих птиц с подбитыми крыльями и изгоев общества, рядом с которыми никто не садится в столовых. В деньгах он не нуждался. Его отец, Эдгар Мейсон, начавший печатать картины Ван Гога на кроссовках и цитаты Эдгара По на толстовках, руководил «Голодным художником», международной компанией по пошиву молодежной одежды, начало которой он положил в девятнадцать лет на заднем сиденье своего джипа. По данным журнала «Форбс», состояние семьи Джима оценивалось в пять миллиардов долларов.

Весь прошлый год я провела, ставя под сомнение свою веру в невиновность Джима. Я настойчиво испытывала свою теорию в дорожных условиях, пиная шины и пытаясь оторвать дверцы. Я снова и снова перебирала в памяти все случаи, когда Джим говорил, что не сможет встретиться со мной в столовой вечером, что на него нашел приступ вдохновения и он будет писать у себя в комнате. Неужели он лгал мне каждый раз, утверждая, что работает над «Человеком из ниоткуда», мюзиклом о Джоне Ленноне?

Мое сердце твердило, что это не так. Он не мог мне лгать. Он обманывал меня в другом.

Но только не в этом.

— Я знаю, с чего начать, — заявила я.

Все остальные сидели и задумчиво молчали. Теперь они вскинули на меня глаза, ожидая продолжения.

— С Виды Джошуа.

— С Кисуни? — изумленно воскликнул Киплинг.

— Ей что-то известно о гибели Джима. Я уверена.

— Откуда ты знаешь? — отрывисто спросила Уитли.

— Помнишь, как странно Джим вел себя в последнюю неделю?

Киплинг изогнул бровь:

— С таким же успехом ты могла бы спросить меня, помню ли я жаркое лето с отключением воды, засорившейся канализацией и сломанным кондиционером.

— Он был сам не свой, — продолжала я. — Ходил мрачный. На всех бросался.

— Это все из-за мюзикла, — подала голос Уитли.

— Ох уж этот мюзикл, — скривившись, протянул Киплинг. — Из-за него бедняга Джим просто таял на глазах.

— Он действительно переживал из-за мюзикла, — согласилась я. — Но дело не только в этом. Было еще кое-что.

Теперь они во все глаза смотрели на меня, готовясь ловить каждое слово.

— Я совершенно уверена, что он крутил с Видой Джошуа, — продолжила я.

Никто не издал ни звука. Все потрясенно смотрели на меня.

— Помните тот первый вечер Весенних чтений, как раз накануне его исчезновения? — задала я вопрос.

Все кивнули.

Во время Весенних чтений, рассчитанных на два дня, ученики выступали c мини-спектаклями, речами и песнями собственного сочинения, посвященными окончанию учебного года и предстоящим экзаменам.

Около пяти часов я получила эсэмэску от Джима. Он писал, что у него температура и озноб и что он идет в изолятор. Я была ошарашена. В тот вечер должны были представлять попурри из песен, звучавших в «Человеке из ниоткуда», — номер, призванный стать гвоздем программы. Песни еще ни разу не исполняли на публике. Получалось, что Джим собирается пустить на самотек премьеру собственного произведения, и это выглядело очень странно. Может, он и мандражировал по этому поводу, но ни за что не самоустранился бы. В тот же вечер, уже после восьми, я засиделась в библиотеке и обнаружила, что опаздываю на Чтения, так что решила срезать дорогу и побежала в актовый зал мимо задворок кафетерия. Мы с Джимом иногда так ходили. Там-то я его и увидела. Он сидел у погрузочной платформы. Непохожий на больного. Ни капельки. Абсолютно здоровый на вид. Он просто сидел там, в черной футболке и джинсах, будто кого-то ждал. В одиночестве. Я спряталась за дерево и отправила ему сообщение.

«Как здоровье?»

«Тридцать девять», — написал он мне в ответ, сопроводив свое сообщение чихающим смайликом.

Я наблюдала из-за дерева, как он набирает это с беззаботным видом.

«Я забегу к тебе в изолятор», — написала я.

«Не надо. Хочу немного поспать».

Мне не верилось, что все это происходит наяву. Я уже собиралась подойти к нему и сказать все, что я о нем думаю, как вдруг подъехала машина. Она двигалась очень медленно, с выключенными фарами: водитель явно старался, чтобы ее не заметили. Джим соскочил с края платформы и сел в машину. За рулем была Вида Джошуа.

— Ты ее видела? — уточнил Кэннон.

Я кивнула.

— Это был помятый красный «ниссан» мистера Джошуа. Тот, который он вечно бросал на заднем дворе музыкальной школы с ключами в замке зажигания и табличкой «Продается» под задним стеклом. Школьное начальство все время просило его отогнать машину.

— Бедный мистер Джошуа, — сказала Уитли. — Странно, что он еще не забыл где-нибудь свою голову.

— А ты потом выяснила у Джима, в чем дело, малышка? — спросил Киплинг.

Я кивнула:

— На следующий день. Он ни в чем не признался. Но жутко разозлился.

— На тебя? — уточнила Марта, скептически прищурившись.

«Отвяжись от меня, Беатрис! Хватит за мной шпионить! Ты мне что,

папочка?»

Реакция Джима напугала меня. Таким я его еще никогда не видела: с трясущимися руками, со слезами на глазах и до неузнаваемости искаженным от гнева лицом. Даже пена на губах выступила. Он уже несколько недель ходил на взводе, но я списывала это на напряженную работу над мюзиклом, который надо было завершить к Весенним чтениям, и над записью демоальбома, которую устроил ему мистер Джошуа. «Я хочу, чтобы это была бомба, Би. Я намерен прославиться». Он сходил с ума от беспокойства, неуверенности в своих силах, отчаяния. «Ноты утратили бархатистость», — жаловался он. Западающий в душу мотив, когда-то придуманный в качестве сквозной темы, внезапно стал казаться ему навязчивым и режущим ухо. Стихи были сплошными клише. Я твердила, что все отлично, но не могла его убедить. Наши отношения стали натянутыми, мы проводили время в безрезультатных разговорах о стихотворных размерах и синкопированных ритмах, пытаясь отыскать более подходящую рифму к слову «растрачивать».

— «Подначивать? Уплачивать?» — предлагала я.

— Это все никуда не годится, — злился Джим.

В тот день я дала Джиму шанс объяснить то, чему я стала свидетельницей, назвать безобидную причину, по которой он накануне вечером сел в машину к Давалке Виде, сказавшись больным в переписке со мной.

Но он не стал ничего объяснять.

— Ты хочешь расстаться со мной из-за этого? — заорал он. — Ну и ладно! Я сыт по горло твоими комплексами, твоим детсадовским поведением, твоей неспособностью видеть в людях плохое! Зло существует, ты это понимаешь или нет? Иногда мерзости случаются у нас под носом.

Я развернулась и побежала вниз по склону холма. Меня душили слезы. Когда я остановилась и оглянулась назад, то, к своему изумлению, обнаружила, что Джим не попробовал меня догнать, как я ожидала. С мрачным и озабоченным видом он двинулся в противоположную сторону и исчез из виду.

Так, словно не хотел иметь со мной ничего общего. Так, словно между нами и в самом деле все было кончено.

Это был наш последний разговор.

Два дня спустя он погиб.

— Ректор Траск объявил, что тело Джима нашли в карьере, — продолжала я, — и назавтра об этом написали во всех газетах. В тот же день Вида исчезла.

— На что ты намекаешь? — спросил Кэннон.

— Она немедленно уехала из города, помнишь? Об этом объявили во всеуслышание.

— Ну да, точно, — протянула Уитли, наморщив нос. — На последнем собрании. «А также имеем честь сообщить, что мисс Джошуа стала участницей программы исследования стволовых клеток в Университете Чикаго».

Киплинг кивнул со скептическим видом:

— Все равно что услышать о том, как обезьяну взяли на работу в Государственный департамент.

— Думаешь, она пыталась скрыться с места преступления? — спросила меня Марта.

— Меня насторожил выбор момента, — кивнула я. — Похоже, она чего-то боялась. В общем, я зашла к ней на «Фейсбук». Она работает сушефом в итальянском ресторане и опять живет у родителей. Я всегда жалела, что у меня тогда не хватило духу объясниться с ней. Теперь я готова. — Я сделала глубокий вдох и поднялась на ноги. — Кто со мной?

Один за другим они подняли руки с опасливым выражением на лице.

 

Глава 11

Вида Лоретта Джошуа была на семь лет старше нас.

Она была единственным ребенком мистера Джошуа. Окончив Дарроу, она стала студенткой колледжа в Северной Каролине, а потом у нее случилось что-то вроде нервного срыва — истинная природа которого так и осталась невыясненной, — в результате чего она вылетела из колледжа и вернулась домой.

Жилищем семье Джошуа служил скромный домик в тюдоровском стиле на территории кампуса Дарроу. Приходя к ним в гости, ты чувствовал себя так, будто очутился в компании двух обычных людей, которые держат дома пантеру. Это объяснялось двумя причинами. Во-первых, Вида Джошуа была ослепительно красива: черноволосая, с широко расставленными синими глазами, инопланетными скулами и таким симметричным и завораживающим лицом, что, когда она наконец удостаивала тебя взглядом (это случалось далеко не сразу), ты чувствовал себя скромным натуралистом, подслеповато щурящимся в бинокль на дикую кошку, которая лениво смотрит на тебя с вершины горы. Во-вторых, мистер и миссис Джошуа, похоже, побаивались своей доченьки и разговаривали с ней заискивающим тоном. Когда та валялась в гостиной на диване, в мешковатом свитере, с немытой головой, поедая прямо из пакета капустные чипсы и погрузившись в очередное реалити-шоу, они ходили вокруг нее на цыпочках, боясь совершить резкое движение. Слишком уж их пугали обе перспективы: выпустить ее обратно на волю (в колледж) или отправить восстанавливаться в заповедник (на психотерапию). Поэтому они просто оставляли Виду наедине то ли со скукой, то ли с депрессией, то ли с чем-то еще, что было у нее на душе.

Доподлинно этого никто не знал.

На втором году нашего обучения мистер Джошуа, видимо, нажал на кого-то, чтобы дочь взяли на работу в Дарроу. Сначала она перекладывала бумажки в приемной комиссии, зевая и неубедительно курсируя между ксероксом и компьютером, потом перебралась на кафедру испанского языка, после этого стала помощником тренера юношеской команды школы по хоккею на траве, а когда у нее не заладились дела и там (видимо, мало кто чувствовал себя в своей тарелке рядом с пантерой), ее сослали с глаз подальше, в картинную галерею. Большую часть времени она, оставив свое рабочее место, торчала на заднем дворе у мусорных бачков, болтая с каким-нибудь учеником — непременно мужского пола. Ходили слухи, что в Дарроу ее наградили прозвищем Давалка Вида, что она переспала со всей школьной командой по борьбе, что в колледже она влюбилась в преподавателя, начав терроризировать его жену, и суд запретил ей к ним приближаться — это и привело к загадочному нервному срыву.

Больше я ничего не знала о Виде до того, как увидела ее с Джимом. Однако после того, как они вместе уехали из кампуса, прозвище Кисуня, данное мистером Джошуа своей дочери, стало казаться мне как нельзя более подходящим: милый и трогательный пушистый комочек внезапно превратился в опасную хищницу, поедающую лошадиные трупы и способную убить без предупреждения.

Я и не подозревала, что они с Джимом общались. Он никогда о ней не упоминал. Вида взирала на Джима со своего лежбища лишь с чуть меньшим безразличием, чем на меня и всех остальных. Но после того как его нашли мертвым, она внезапно исчезла из картинной галереи. Ее эргономичное вращающееся кресло, стаканчик с ручками, ворох распечатанных прейскурантов на картины, и резюме художников вперемешку с информационными брошюрами для новых членов фитнес-клуба «Джем», и меню тайских ресторанов — все это в первые дни после гибели Джима сидело у меня в мозгу как заноза, заставляя снова и снова задаваться одними и теми же вопросами.

Я обнаружила, что с сомнением перебираю в памяти все те моменты, когда мы с Джимом оставались наедине. Так скупец, запершись в комнате, запускает руки под матрас, где спрятаны деньги, и в миллионный раз пересчитывает свое состояние, желая убедиться, что ни одна монетка не пропала и что ему не

подсунули фальшивку. После этого я следила за Видой целый год. Я просматривала в «Инстаграме» ее фото, сделанные во время поездок в Винсконсин вместе с подружкой по имени Дженни, которая носила бермуды. Я следила за ее торжественным переездом в новую квартиру в Викер-парке («Кто-нибудь знает хорошую компанию-перевозчика в окрестностях Чикаго???»), откуда она меньше чем через три месяца втихомолку вернулась обратно к родителям. Я узнала о том, что Вида решила пойти на курсы моды и дизайна, о ее интересе к рефлексологии и рок-группе «Eisenhower». Я копалась в этих артефактах, разыскивая ключи к разгадке ее отношений с Джимом. И время от времени находила их. Вида запостила слова песни, которую написал Джим, — «Carpe» — под смазанной фотографией лягушки, которую щелкнула на телефон. «Когда-то мы разрывали небо и резко взмывали ввысь. Все было правдой, обман и ложь не тянули, как гири, вниз». В годовщину смерти Джима она написала на его страничке в «Фейсбуке», превращенной в виртуальный мемориал: «Я скучаю по тебе, Мейсон».

В самые черные моменты меня подмывало послать ей несколько анонимных сообщений: «Я знаю, что ты сделала в прошлом году» — или что-нибудь в этом роде. И посмотреть, удастся ли мне расколоть ее, заставить выложить то, что она знала, признаться в том, что она сделала.

Но я так ничего и не послала.

Я никогда не поверила бы в то, что Джим способен предать меня, связавшись с Видой. Правда, у нас с ним не было секса. Несколько раз мы подходили совсем близко к этому. Но в последнюю минуту я неизменно говорила «нет». Джим переворачивался на спину, запрокидывал голову и устремлял взгляд в потолок.

— Чего ты боишься? — с неподдельным любопытством спрашивал он.

Я говорила, что пока не готова и все в таком духе, но ни разу не отважилась сказать ему правду: мне было страшно ощутить, как под ногами исчезает последний клочок твердой земли. Я любила Джима, но временами мне казалось, что наши отношения — это какое-то помрачение рассудка. Порой я полностью погружалась в него, а много дней или даже недель спустя выныривала и растерянно озиралась вокруг, не понимая, где я и сколько сейчас времени.

— Ты хочешь подождать до первой брачной ночи? — поддразнивал он меня. — Ладно, как скажешь.

«Неудивительно, что он меня не бросил, — думала я позднее с горечью. — Все равно он ничего не терял».

У него была Кисуня.

После выпуска никто из нас больше не был в Дарроу. Даже после наступления Никогда.

Как обычно, при въезде на территорию школы тебе казалось, будто ты попал в прошлое: водители в специальных круглых очках, громоздкие телефонные аппараты, отделанные перламутром и слоновой костью, люди в твидовых костюмах, постоянно говорящие «великолепно» и называющие «благодатью» все, что доставляет им удовольствие. Дарроу всегда гордилась своими традициями, культивируя старомодность и старательно выставляя ее напоказ, словно это была не школа, а заповедник для вымирающего вида птиц.

В классах стояли точно такие же деревянные парты, как пятьдесят лет назад; в церкви — точно такие же скамьи. У большинства учителей были негнущиеся спины и лица, с которых не сходило скорбное выражение, ни дать ни взять ходячие дагеротипы.

Я смотрела в окно, стараясь держаться, хотя у меня сосало под ложечкой. Весь последний год я думала над тем, что сказала бы Виде, если бы получила возможность потребовать у нее объяснений, но во всех сценах, которые рисовались в моем воображении, я выглядела жалкой и заискивающей. «Что вы с Джимом делали в тот вечер? Почему ты внезапно исчезла, когда он погиб? Ты любила его? Он любил тебя?»

Впереди показался старый белый деревянный знак, качающийся под проливным дождем: «ШКОЛА ДАРРОУ-ХАРКЕР». Рядом с ним стоял бронзовый олень. Когда мы проносились мимо, я успела краем глаза заметить рога и глаза. Мелькнула и исчезла в кроваво-красном свете задних фонарей надпись: «ОСНОВАНА В 1887 ГОДУ», и вот вывеска и олень утонули во мраке.

— Не переживай, Би, — прошептала Уитли, положив голову мне на плечо. — Я обо всем позабочусь.

— Малышка, когда ты говоришь это, кто-то остается без глаза, — бросил Киплинг с переднего сиденья.

Уитли улыбнулась с видом пай-девочки:

— Я не могу ручаться за жизнь и здоровье тех, кто портит жизнь моим лучшим друзьям. Они обидели Би? Придется им испытать гнев мироздания.

— Знаешь, Зевс, я бы на твоем месте слегка поумерил пыл, — пробормотал Кэннон, сбрасывая скорость.

Впереди показался пост охраны.

— Что мы им скажем? — спросила Марта.

— То же, что обычно. Мы — бывшие ученики. Только слегка мертвые. Застрявшие в космических катакомбах.

— Это слишком длинно, — прошептала Уитли, затем хихикнула и сжала мою руку.

Кэннон притормозил перед воротами и опустил стекло. Мы в тревожном молчании наблюдали за тем, как Мозес — печально известный охранник — неторопливо застегивает куртку, поправляет воротник рубашки и открывает зонт. Ворчливый и согбенный, как вопросительный знак, он, по слухам, появился на кампусе в год основания школы. Это был ревностный христианин, поминавший Господа едва ли не через слово, и завязавший алкоголик. Каждую среду в полночь он тайком оставлял свой пост, чтобы присутствовать на собрании анонимных алкоголиков в спортзале в Сент-Питерсе, а значит, у каждого желающего были верные два часа на то, чтобы нагло прошествовать мимо поста охраны и безнаказанно отправиться по своим делам — при условии, разумеется, что он успеет вернуться до появления Мозеса.

— Добрый вечер, — официальным тоном произнес Мозес, перекрикивая шум дождя. — Чем могу помочь?

— Вы нас не узнаете? — спросил Кэннон.

Мозес пригляделся, и его белые кустистые брови изумленно сошлись на переносице.

— Ну и ну! Кэннон Бичем. Киплинг Сент-Джон. Уитли. Беатрис. И малышка Марта. Ребята, что вы делаете здесь в такое ненастье?

— Мы были поблизости и решили заехать, — сказал Кэннон. — Мы быстро.

Мозес обеспокоенно нахмурился и бросил взгляд на часы. Когда он снова посмотрел на Кэннона, в его взгляде явственно читалась тревога.

— Только если быстро, — сказал он, тыча пальцем в Кэннона. — Но чтобы никаких шуточек. Ты меня понял?

Кэннон кивнул, махнул ему рукой и закрыл окно. Мы покатили по дороге.

— Никаких шуточек, о которых ты вспомнишь завтра, дружище, — пробормотал он.

— Батюшки! Вот это сюрприз так сюрприз!

Мистер Джошуа, который открыл нам дверь, ничуть не изменился: чистенький, подтянутый, голубоглазый, розовощекий, в своем всегдашнем вязаном жилете.

— Чем обязан? Заходите скорее. Льет как из ведра.

Он лучился искренней теплотой, и, когда мы пятеро, до нитки промокшие, гуськом потянулись в дом, я ощутила укол совести.

— Мы приехали повидаться с Видой, — с улыбкой произнесла Уитли. — Наша милая Кисуня дома?

Мы видели на дорожке, ведущей к дому, ее красный «ниссан», а кроме того, в доме горело много окон. Поэтому ответ был известен нам заранее.

Мистер Джошуа озадаченно заморгал:

— Вида? Ну конечно. Мы… э-э… как раз садимся ужинать. Проходите, проходите. Прошу вас.

Мы двинулись следом за ним через пустую гостиную в столовую, где обнаружили Виду и миссис Джошуа. Миссис Джошуа, облаченная в желтый фартук, раскладывала по тарелкам початки кукурузы, а Вида праздно сидела во главе стола, уткнувшись в телефон.

Похоже, жизнь в неволе оставила свой отпечаток: Вида выглядела далеко не так сногсшибательно, как в моих воспоминаниях. Она слегка раздалась, роскошные волосы поредели и выглядели неопрятно. Хотя мы впятером молча столпились вокруг ее стула, она, казалось, едва замечала нас — обвела равнодушным взглядом и вновь уткнулась в телефон. Она привыкла к визитам учеников своего отца, постоянно приходивших на уроки гитары или на репетиции.

— Пегги? Кисуня? Это друзья Джима Мейсона. Помнишь Джима, моего ученика? Один из самых блистательных молодых авторов, которые мне встречались в жизни. — Мистер Джошуа с мягкой улыбкой поднял палец. — Он подавал такие надежды. Его мюзикл о Ленноне был одним из самых изумительных… Настоящее кружево из музыки и слов… — Кажется, он на мгновение забылся, откровенно делясь своей болью. Лицо его покраснело. — Ладно. Что привело вас в нашу глушь?

Я никогда не задумывалась о том, как мистер Джошуа воспринял смерть Джима, — и поняла это лишь сейчас, стоя в скромной бежевой прихожей, слушая громкую дробь дождя по крыше, вдыхая слабый запах нафталина и разглядывая гитары на стенах, наводившие на мысли о несыгранных песнях. А ведь это мистер Джошуа больше всех верил в Джима, это он внушил ему мысль попытать свои силы за пределами нашего городка, попробовать пробиться на Бродвей. Это мистер Джошуа кропотливо переводил десятки демонстрационных записей Джима в ноты, это мистер Джошуа заставлял его дорабатывать свои творения так, чтобы стихи стали пронзительней, персонажи — ярче, музыка — многогранней, разбирал вместе с ним замысловатые выражения и бунтарские тексты Стивена Сондхайма, Лина-Мануэля Миранды и Теннесси Уильямса. Это мистер Джошуа договорился с известным нью-йоркским продюсером, чтобы тот послушал демозапись песен Джима из мюзикла «Человек из ниоткуда». Продюсеру понравилось, и он выразил желание поужинать с Джимом. Встречу назначили то ли на день гибели Джима, то ли на один из соседних.

Что, если мистер Джошуа был влюблен в Джима? Или за всем этим крылось что-то другое, например попытка застолбить себе место рядом с восходящей звездой? Возможно, он видел в Джиме свой счастливый билет? И с гибелью Джима, его партнера по творчеству, его любимого ученика, его пропуска на олимп, все надежды и перспективы мистера Джошуа разом рухнули.

— Ну, Вида уж точно должна помнить Джима, — ухмыльнулась Уитли, потом склонила голову и вскинула бровь. — Кисуня, дорогая, настал подходящий момент для того, чтобы попросить твоих родителей выйти из комнаты… если ты не горишь желанием посвящать их во все жуткие подобности. — Она непринужденно плюхнулась в кресло во главе стола и, закинув ногу на подлокотник, наколола на вилку стручок зеленой фасоли. —

Мы хотим знать все, — продолжала она, принимаясь жевать кончик. — Кто задумал это? Кто довел дело до конца? Куда вы с ним тайком ездили из кампуса? И почему ты смылась из города через наносекунду после того, как Джима нашли мертвым?

Вида молча смотрела на нее, разинув рот от изумления.

— Малышка, не оскорбляй наши умственные способности попытками все отрицать, — протянул Киплинг, взмахнув рукой. — Во-первых, Беатрис никогда не врет. Таких добрых и честных людей, как она, я не встречал. Ее подпольная кличка — Добрая Волшебница Севера. А во-вторых, наше терпение на исходе. Не знаю, в который раз мы проживаем этот самый день, известный под названием «пробуждение». И поэтому мы все немножко на взводе.

— И немножко против долгих разговоров, — добавил Кэннон.

— Прошу прощения? — вмешалась миссис Джошуа. — Что здесь происходит? Пол? Пол!

Мистер Джошуа, стоявший рядом с женой, казалось, застыл, не в силах ни двигаться, ни говорить, — как воробей, нерешительно зависший в воздухе над скамейкой в парке, рядом с которой только что обронили хлебные крошки.

— Ребята, да вы спятили, — произнесла Вида хрипло. — Я понятия не имею, о чем вы.

Уитли, улыбаясь, взяла со стола тарелку и легким движением пальцев метнула ее в воздух, как фрисби. Курица, кукуруза и рис разлетелись в разные стороны, а тарелка, промчавшись через комнату, врезалась в окно.

На какое-то время все ошарашенно застыли. Потом миссис Джошуа бросилась к придиванному столику и, схватив телефонную трубку, набрала 911:

— К нам в дом вломились!

— Скажи ей, чтобы положила трубку, — посоветовал Кэннон Виде, почесывая нос.

— Пришлите наряд полиции! Немедленно! В наш дом ворвались дети… подростки…

— Скажи ей, чтобы положила трубку, если не хочешь ближайшие десять лет щеголять в тюремной робе, — произнесла Уитли.

Вида с изумлением покосилась на нее.

— И принимать душ при зрителях, — добавил Кэннон, плюхаясь в кресло рядом с Уитли.

— Они измываются над нами. Это бывшие ученики моего мужа. Пожалуйста, приезжайте быстрее!

— Повесь трубку, мама, — обрела голос Вида.

— Терпеть не могу, когда девушки не заодно с другими девушками, — сказала Уитли. — Когда они без зазрения совести крутят с чужими парнями, будто так и надо. Это совершенно непростительно. И несовременно.

— Школа Дарроу…

— Я бы на твоем месте призвал свою питбулиху-мамочку к ноге, — заметил Кэннон.

— Мама! — рявкнула Вида.

Миссис Джошуа ее не слышала.

— Энтранс-драйв, пятьсот сорок пять. Пожалуйста, поскорее!

Вида вскочила на ноги, подбежала к матери, отпихнула ее в сторону,

вырвала у женщины телефонную трубку и швырнула в стену. Трубка угодила в небольшую картину с лисой, играющей на скрипке. Картина немедленно полетела на пол, и взгляду открылся яркий прямоугольник обоев, чуть припорошенных черной плесенью.

Все изумленно умолкли.

Вида глядела на нас широко раскрытыми глазами и пыталась отдышаться.

— Что ты натворила на этот раз? — осведомился у нее мистер Джошуа.

— Сколько вам можно повторять?! — прорычала Вида. — Мы были друзьями. Друзьями! И только. Он просто попросил меня подвезти его. Хотел, чтобы я помогла ему улизнуть из кампуса. Когда мы проезжали мимо Мозеса, он спрятался на заднем сиденье, под одеялом. Это все, ясно? Не понимаю, что тут такого. Вы все просто ненормальные.

— Мы тебе не верим, — заявил Кэннон.

— Это ваши проблемы.

— Куда ты возила Джима? — спросила Марта.

— Я уже сказала.

— Скажи еще раз! — рявкнула Уитли.

— Я не знаю! В какой-то торговый центр…

— В Ньюпорте?

— Да.

— Ты помнишь, где он был? Или хотя бы как назывался? — поинтересовалась Марта.

— Нет.

— Хоть что-нибудь ты можешь рассказать? — спросил Кэннон.

Вида пожала плечами:

— Какой-то дурацкий район. Вокруг куча долларовых магазинчиков. Зоомагазин. На парковке чувак в костюме цыпленка раздавал надувные сердечки.

— А зачем Джим отправился туда? — спросила Марта.

— Может, он хотел поесть жареной курицы и купить ручную игуану. Я-то почем знаю? — огрызнулась Вида.

— Были же у тебя хоть какие-то предположения, — сказала Уитли.

Вида раздраженно передернула плечами:

— Я подумала, что он мог поехать за травкой. На парковке толклись всякие подозрительные типы.

— В котором часу это было?

— В восемь вечера? В девять? — Вида вздохнула. — Я предложила подождать его и отвезти обратно в школу, но он сказал, что доберется сам. Это все, понятно вам? Я вообще не понимаю, что в этом такого, и не имею никакого отношения к его смерти. Серьезно.

На протяжении двадцати минут Вида, негодуя и фыркая, снова и снова повторяла одно и то же: тем вечером Джим попросил ее подвезти его, и только. Это все. Ничего больше. Между ними ничего не было. Кроме редкого, чисто дружеского общения. На этом она стояла как скала. Я была склонна верить Виде, но ее слова все равно ножом вонзались в мое сердце: ведь если даже она говорила правду и в их отношениях не было ни малейшего намека на романтику, это значило, что Джим предпочел довериться ей, а не мне, что он предпочел разбираться со своими проблемами у меня за спиной. А если он утаил от меня это, значит мог утаить что угодно.

— С трудом верится, что он попросил бы тебя подвезти его, если вы были просто друзьями, — заметила Уитли.

Вида метнула на нее сердитый взгляд:

— Я уже сказала. Мы общались. Время от времени. Он заглядывал ко мне в галерею и давал советы. Джим был натуральным гением. Он разбирался в куче вещей. Я рассказала ему о своих проблемах, ну, сами знаете, и через десять минут он дал мне отличный совет. А доктор Милтон Йескович, с его козлиной бородкой, длинными ногтями на больших пальцах и целой полкой книг под названием «Искусство любить себя», не смог толком ничего посоветовать за те шесть лет, что я к нему ходила.

Она покосилась на отца, который ответил ей непроницаемым взглядом. Все это время мистер и миссис Джошуа слушали дочь с таким видом, словно та говорила на каком-то странном диалекте и они понимали не больше трети сказанного.

— Джим постоянно твердил мне, что, пока я жива, моя жизнь не кончена и я должна взять ее в свои руки. Поэтому я и решила переехать в Чикаго. Я сказала, что меня пригласили интерном в лабораторию, и он велел мне ехать. Надо ловить момент. Даже если это меня пугает. Джим говорил, что, если ты видишь провал на дороге и тебе страшно до чертиков, нужно хорошенько разбежаться, оттолкнуться и перепрыгнуть через него. Он подбадривал меня. А я помогала ему. Он ужасно переживал из-за своего мюзикла. Ему хотелось добиться успеха. Чтобы мюзикл встал в один ряд с «Оклахомой!» и «Арендой». Он жаждал славы. Больше всего ему хотелось войти в историю. И он вошел бы. Он показывал мне свой блокнот, там были совершенно чумовые стихи. Он был гением. — Вида покачала головой. — Ужасно, что с ним это случилось. Но такова жизнь. Все удивительные люди умирают слишком рано.

— Когда ты видела его в последний раз? — спросила я.

— Да вы что, меня вообще не слушаете? Я же сказала. Когда высадила его у того торгового центра.

— Ты не говорила с ним в тот вечер, когда он погиб? Вы не договаривались встретиться на карьере?

Вида нахмурилась:

— Что ты несешь? Я на карьере сто лет не была. — Она фыркнула и покачала головой. — Но как только я узнала обо всем, что он не только погиб, но его к тому же считают крупным наркоторговцем или кем-то еще… Как только я узнала, я отправилась прямиком в полицию и сказала, что они все просто спятили. — Она закатила глаза. — Если у Джима в комнате нашли наркоту, то она была не его.

— Откуда ты знаешь? — спросила я.

— Он сказал мне, чья она.

— Э-э? — вскинулась Марта, бросив на меня изумленный взгляд. — Что?

— Ну да. — Вида кивнула. — За пару недель до того, как он погиб. Он ни о чем больше не мог говорить. Только о том, как он узнал, что один из его лучших друзей много лет продавал учащимся тяжелые наркотики.

— А он не сказал, кто именно? — поинтересовался Киплинг.

— Не успел. Он как раз начал разговор об этом, когда тот друг позвонил ему. «Долго жить будет», — сказал Джим. Я успела увидеть имя на экране его телефона. — Вида наморщила нос. — Какое-то странное. Всего одно слово.

— И что же это было за слово? — спросил Кэннон.

— Крикс.

«Нет. Нет. Это невозможно», — зазвучал хор голосов в моей голове.

Никто не шелохнулся.

Уитли с непроницаемым видом разглядывала ковер у себя под ногами.

— Я назвала это имя полицейским, — продолжала между тем Вида. — И все им выложила. Я сказала, что Крикс имеет отношение к убийству Джима. Я была совершенно в этом уверена. Этот человек знал, что его секрет вот-вот выплывет наружу. Надо было избавиться от Джима. Чтобы заткнуть ему рот, понимаете? — Она сделала большие глаза. — Но полицейским было наплевать. Или они объелись пончиками, а потом не смогли оторвать свои задницы от стульев и хоть что-нибудь сделать, потому что ничего нового я не услышала. Впрочем, я не сильно удивилась. В наше время никто ничего не делает. Один только Джим что-то делал, к чему-то стремился. А теперь и его не стало.

Она умолкла. В комнате повисла напряженная тишина.

И тут Уитли вскочила и выбежала из дома.

 

Глава 12

Мы бросились за ней.

Уже перед дверью, когда Кэннон и остальные выскочили под дождь, я остановилась и обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на семейство Джошуа: все они мрачно взирали друг на друга, точно три незнакомца в тюремной камере, ожидающие обвинения. Потом я развернулась и выбежала за дверь.

Уитли уже почти добежала до конца Энтранс-драйв.

— Уитли! — закричал Кип.

— Брось! — подхватил Кэннон. — Куда ты побежишь?

Не обращая внимания на их слова, она свернула с дороги и скрылась за холмом. Когда я достигла вершины, все уже были далеко внизу: Уитли — темная фигурка — неслась мимо теннисных кортов и футбольных полей, а Марта, Кэннон и Кип, выстроившись гуськом, бежали за ней.

— Постой! — крикнула Марта.

— Давай поговорим!

— Уитли Лэнсинг! Остановись!

Я со всех ног бросилась вдогонку. Сзади уже доносился еле слышный вой сирен. Уитли? Белый Кролик? Как это возможно?

Дождь теперь лил как из ведра, обстреливал каплями голову и руки, точно какой-то небесный пулемет. Я почти ничего не видела и мчалась наугад.

Деревья трещали и угрожающе раскачивались на ветру, один раскат грома следовал за другим. Спотыкаясь и оскальзываясь чуть ли не на каждом шагу, я с горем пополам спустилась вниз по склону, в лужу густой, похожей на деготь грязи. Ноги увязали в ней, точно в болоте. Далеко впереди сквозь пелену дождя смутно виднелись Уитли и остальные; они уже готовились завернуть за угол здания со спальнями для девочек. Слейт-холл, Стонингтон-мэнор и готические арки угрожающе нависали вдалеке, а их темные бесформенные тени, точно длинные изогнутые пальцы, вытянулись в желтоватом свете фонарей. Я побежала наперерез через сад за Морли-хаусом и едва не врезалась в Марту. По всей видимости, она поскользнулась и шлепнулась лицом в грязь.

— Ты жива? — крикнула я.

— Убегай, — выдохнула она, махнув рукой.

Я помчалась дальше. Завернув за угол центра водных видов спорта, массивного здания из стекла и бетона, я увидела, что одна из стеклянных дверей разбита кирпичом. Я открыла дверь и забралась внутрь. В темноте передо мной эхом отзывались чьи-то невнятные крики и звук шагов. Я прошмыгнула через темный вестибюль, мимо многочисленных стеклянных витрин с кубками и медалями и черно-белых фотографий сборной по плаванию. Потом пролетела стрелой по коридору, скользя и с трудом удерживая равновесие на клетчатом линолеуме в своих облепленных грязью кроссовках, и распахнула большую двустворчатую дверь, ведущую в бассейн олимпийского размера.

Киплинг и Кэннон были внутри. Уитли нырнула в воду, и они, стоя на краю бассейна, высматривали ее темный силуэт под водой. Уитли стремительно плыла в ту сторону, где было глубже всего. Минуту спустя она показалась на поверхности, хватая ртом воздух.

— Что ты творишь? — выругал ее Кэннон. — Мы просто хотим с тобой поговорить.

— Тебе не убежать от нас, малышка, — сказал Киплинг.

Послав им в ответ сердитый взгляд, она вновь скрылась под водой.

— Она плывет к двери! — крикнул Кэннон и бросился в мою сторону.

И в самом деле, Уитли одним духом выскочила из бассейна, взобралась по лесенке, отпихнула меня в сторону с такой силой, что я налетела на пластиковый стул, и врезалась в дверь, распахнув ее, — после чего очутилась перед Мартой, которая была в грязи с ног до головы. Вздрогнув от неожиданности, Уитли попыталась прорваться мимо Марты, но в руках у той оказался кубок, явно взятый из витрины. Марта размахнулась и стукнула Уитли в висок. Взвыв от боли, та рухнула на пол.

— Познакомьтесь с Белым Кроликом, — тяжело дыша, объявила Марта.

Она захлопнула двери и вогнала кубок между ручками, точно засов.

— Значит, это была ты! — заорал Кэннон, глядя с высоты своего роста на лежащую на полу Уитли. — Все это время. И никому ни слова не сказала? Как ты могла обманывать меня, день за днем, день за… Невероятно!

— Я не собиралась заниматься этим постоянно! — пробормотала Уитли и кое-как уселась, потирая ушибленный висок. — Но потом мой номер начали передавать из рук в руки. Так родился миф о Белом Кролике. Было уже не остановиться.

— Как ты могла? — прошептала я еле слышно.

Уитли сверкнула глазами:

— Да, Би, мы все отлично знаем, что ты никогда не поступила бы так. Ты же у нас паинька. С моральным компасом, безошибочно направленным в сторону святости. Ну а нам повезло меньше.

Она фыркнула и угрюмо уставилась в пол.

Все молчали. На наших лицах дрожали отблески ряби на ярко-голубой поверхности воды.

У нас не укладывалось в голове, что все это время Уитли врала нам. Все эти годы. Я никогда не подозревала ее. И Кэннон тоже, судя по его разъяренному виду.

И все же некоторая извращенная логика в этом присутствовала, учитывая то, что мать Уитли, Та Самая Линда, стояла во главе фармацевтической империи. Уитли часто с придыханием говорила о деловой хватке матери — о том, как та, облачившись в норковую шубу, точно в доспехи, вооруженная образованием вылетевшей из школы недоучки и здравым смыслом дочери миссурийского фермера, председательствовала в Нью-Йорке на советах директоров и совещаниях акционеров и ставила на место зарвавшихся банкиров-мачо, припечатывая их, точно жвачкой, одной меткой репликой.

«Если бы глупость могла летать, вы были бы «Аэробусом А-350»». Правда же заключалась в том — и при мысли о ней мне хотелось плакать, хотя я всегда очень тщательно следила за языком, чтобы не проговориться Уитли, — что Та Самая Линда никогда не любила свою дочь, во всяком случае той любовью, в которой нуждалась Уитли. С раннего детства девочка кочевала от нянь к гувернанткам, из летних лагерей в интернаты, точно ничейный чемодан. Отчасти я понимала ее. Уитли стала Белым Кроликом, стремясь доказать себе самой, а может быть, даже матери, что она тоже чего-то стоит.

Я не забыла слов Виды насчет того, что Белый Кролик мог сыграть определенную роль в гибели Джима. «Я сказала, что Крикс имеет какое-то отношение к убийству Джима. Этот человек знал, что его секрет вот-вот выплывет наружу. Надо было избавиться от Джима». Эти слова засели у меня в голове и не давали покоя, вспыхивая светом правды, который нельзя перепутать ни с чем, хотя я не желала этого признавать.

— Как Джим узнал о тебе? — спросила я.

Уитли мрачно поглядела на меня:

— Он меня застукал.

— Когда?

— За неделю до экзаменов. Я всегда выбиралась на улицу в три часа ночи, чтобы сделать закладку. Он возвращался с карьера и увидел, как я вхожу в обсерваторию. Потом проследил за мной, увидел, что я делаю, и пришел в бешенство. Устроил скандал на ровном месте. Ну то есть мы все равно должны были выпускаться. Белый Кролик доживал последние дни. Джим начал кричать, что надо проявить гражданскую ответственность, поступить правильно. Потребовал, чтобы я призналась начальству.

— И ты решила его подставить, — сказала Марта. — Засунула наркотики в его гитару, чтобы свалить вину на него.

— Нет! — Уитли решительно замотала головой. — Это была случайность.

Я всегда прятала свой запас за старым сараем на краю Друри-филд. Ну, знаешь, в том, где будто бы живут привидения. Короче, никаких привидений там нет. Только страшная грязь и куча старых спортивных флагов и транспарантов. Однажды я увидела, как генеральный подрядчик его осматривает. Выяснилось, что сарай собираются снести и построить на его месте теплицу. Вечером я под каким-то предлогом слиняла с ужина и забрала из тайника свой запас. Я хотела спрятать его у себя в комнате, но в тот вечер, как назло, стали красить коридоры и везде толклась уйма народу. Я была в отчаянии. Если бы меня застукали с кучей наркоты в сумке… — Она поежилась. — Я забежала к парням, в комнату Джима. Я знала, что он прячет ключ под ковриком. Там я засунула все в его гитару. Думала, что на следующий день вернусь и перепрячу. Обязательно. Но на следующий день объявили, что Джим пропал. К тому времени, как я смогла вернуться, полицейские уже обыскали его комнату и все нашли.

Марта пристально посмотрела на нее:

— О том, что Джим пропал, стало известно в четверг утром. Полиция обнаружила его мертвым в пятницу вечером. Когда именно ты спрятала наркотики в гитару?

Уитли с беспокойством посмотрела на нее:

— Может быть, в среду?

— Хватит врать! — оборвала ее Марта.

— Я не вру!

— Я клюнула бы на твои россказни, если бы не одна маленькая проблема.

— Какая?

— Гитара Джима была у меня.

Все уставились на нее.

— Джим одолжил ее мне, — продолжила Марта, — чтобы я отрепетировала свою песню для Весенних чтений. Она была у меня в комнате две недели. О том, что Джим пропал, стало известно в четверг утром. В тот же день, поздно вечером, я занесла гитару в его комнату. Ты уже знала, что Джим пропал, когда подкладывала туда наркоту. — Марта с непроницаемым лицом воззрилась на Уитли. — Ты воспользовалась его исчезновением, чтобы выпутаться из заварушки, которую сама же и устроила. Ты его подставила.

Уитли сверкнула глазами.

— Это была та ночь, когда он погиб? — спросила я срывающимся голосом. — Ты была с ним на карьере?

— Нет, — покачала головой Уитли. — Клянусь! Клянусь, Би! Я любила его точно так же, как все остальные. — Она заплакала. — Хорошо, ладно. Я его подставила. Я спрятала наркотики у него в комнате. Я испугалась. Я думала, что он уже пошел к начальству и сказал им, что Белый Кролик — это я. Я сделала это, чтобы спастись. Это ужасно. Но я не имею отношения к его смерти, клянусь Богом. — Она посмотрела на меня покрасневшими глазами. — Ты должна мне поверить.

Вдруг в дверь громко забарабанили.

— Кэннон Бичем, ты там?

Это был Мозес.

— Пожалуйста… — заскулила Уитли. — Я ничего не знала о смерти Джима. И до сих пор ничего не знаю, клянусь…

— Живо открывай! Со мной полиция.

— Полиция Уорика! Вы нарушили границу частной собственности!

Дверь трещала, но не поддавалась.

— Давайте выбираться отсюда, — сказала Марта.

Под непрекращающийся стук в дверь мы бросились в противоположный конец бассейна. Уитли кое-как поднялась на ноги и поспешила за нами следом. Там располагались трибуны. И раздевалки — мужские и женские.

Выхода не было.

Еще секунда — и я предложила бы сдаться, чтобы провести остаток пробуждения в полицейском участке. Но тут Кэннон схватил высокий стул спасателя и с размаху метнул его в застекленную стену. По стеклу пробежала небольшая трещина.

— Открывайте!

Кэннон поднял стул и ударил по стеклу во второй раз. Снаружи со всех сторон сбегались полицейские с яркими фонарями в руках. Еще удар — и стекло разлетелось. Мы дружно бросились бежать, крича и улюлюкая во всю мощь своих легких, мимо полицейских, чьи фонари слепили нас.

— Полиция! Приказываем вам остановиться!

— Воины! — завопил Киплинг.

— В преисподнюю и обратно!

За спиной у меня завыл Киплинг. Уитли последовала его примеру. Кэннон пел. Я мчалась без оглядки, из моей груди вырывался дикий сдавленный смех, больше похожий на икоту. Мне хотелось поскорее раствориться в темноте.

Один из полицейских вытащил пистолет. Я почти ожидала, что он застрелит меня от ужаса, решив, что начался зомби-апокалипсис. Я бежала к самой темной части поля, двигая ногами все быстрее и быстрее; легкие горели от напряжения; струи дождя больно хлестали меня. Когда я оглянулась, позади сияли красно-синие полицейские мигалки, центр водных видов спорта был окружен людьми.

Меня никто не преследовал. Я оторвалась.

Я перешла на трусцу, потом на шаг. Иглы дождя кололи мое лицо. Внезапно я сообразила, что выбралась на опушку леса. Выйдя на пешеходную тропу, я двинулась по ней. Вскоре бешеное возбуждение отступило, все посторонние мысли улетучились из головы — остались лишь звук шагов да грязь под ногами. Она была повсюду, вязкая и черная, словно деготь.

Джим.

Было так темно, что я почти ощущала его незримое присутствие рядом со мной.

Мне так хотелось наорать на него, потребовать ответа. К чему столько секретов? Джим был картиной, которую я всегда считала единственным и неповторимым шедевром. А оказалось, что существовали бесчисленные версии этого полотна, миниатюрные акварели и грубые карандашные наброски, дешевые репродукции за девяносто девять центов, которые продают в сувенирных лавках при аэропортах. Да, ни одна из них не могла сравниться по красоте и сложности с моей картиной, но на всех было изображено одно и то же, что делало мое сокровище не таким уникальным. У Виды была своя версия. У мистера Джошуа — своя. У Уитли — своя. И даже у Марты — так странно прозвучали ее слова: «Гитара Джима была у меня». Ее чувства к Джиму вырвались на поверхность — сильные, непонятные, едва сдерживаемые — и снова скрылись в глубинах ее души.

Дождь усилился, гром грохотал все громче.

Я продолжала идти. Время от времени я с отвращением готова была поклясться, что в свете молний видела Хранителя, одетого в свой непромокаемый плащ. Он шел по лесу, пробираясь между деревьев, но когда я останавливалась с колотящимся сердцем и принималась вглядываться в темную чащу, там никого не оказывалось.

Вскоре я начала чувствовать свинцовое притяжение Никогда — знакомое покалывание, зарождающееся в ступнях и ползущее все выше и выше.

Тропа вывела меня на поляну, где бушевал сильный ветер; везде валялись гигантские деревья. Прищурившись, я разглядела раскидистый дуб, качавшийся на ветру в нескольких ярдах передо мной. Внезапно он рухнул с оглушительным треском, и весь лес отозвался грозным эхом.

Я застыла от испуга.

Вновь раздался громкий треск, совсем рядом со мной. Обернувшись, я увидела еще один исполинский дуб, готовый упасть. Я попыталась отойти, но мои ноги увязли в грязи, похожей на цемент. Изо всех сил рванувшись вперед, я высвободилась в тот самый момент, когда дерево с грохотом обрушилось на землю всего в нескольких дюймах от меня, так что дрожащие ветви задели мою голову.

Что происходит?

Я подняла голову и попятилась, пытаясь отодвинуться хотя бы еще на шаг, но плюхнулась лицом в грязь.

Близилось отключение Никогда. Одиннадцать целых и две десятых часа подходили к концу. Я ухитрилась перевернуться на спину и, задыхаясь, попыталась разглядеть небо сквозь струи дождя. Казалось, будто меня заживо погребают миллионы монет, сыплющихся с небес: тело все глубже и глубже уходило в грязь. Еще немного — и мои руки и ноги оторвутся и растворятся.

В нескольких шагах от меня начало шататься еще одно дерево.

Последняя моя мысль была панической: я умру здесь, так и не узнав разгадки. Признания Виды Джошуа и Уитли ни на дюйм не приблизили меня к ней. Неужели я так и не узнаю, что на самом деле случилось с Джимом? Как мне победить в голосовании и вернуться обратно к жизни?

И тут я поняла, что надо мной возвышается темный силуэт человека с жестоким взглядом.

Хранитель.

— Древо в темноте растет. В замке кто приют найдет? Где мне предел, где мне прозренье? Смертельный яд мне даст забвенье.

Дуб рухнул прямо на меня, я закричала — и все вокруг померкло.

 

Глава 13

Я очнулась, хватая ртом воздух, на заднем сиденье «ягуара», между Мартой и Кипом.

Сердце все еще колотилось после пережитого: исполинское дерево, падающее на меня, попытки вырваться из цепкой, точно трясина, грязи, внезапное появление Хранителя и загадочное стихотворение, которое он продекламировал.

Меня мутило, но времени на раздумья не было. Марта с Киплингом уже выбрались из машины и бросились к дому. Я помчалась за ними. Все мы, похоже, боялись, что Уитли там не окажется: униженная разоблачением, а может, даже испугавшаяся, что мы возложим на нее ответственность за гибель Джима, она пустится в бега.

Однако мы обнаружили ее на кухне вместе с Кэнноном. Судя по невеселым лицам обоих, они вели серьезный разговор, может, даже спорили.

Лицо Уитли было мрачным и заплаканным, но во взгляде сквозило облегчение.

— Уитли хочет кое-что рассказать вам, — объявил Кэннон.

Слабо улыбаясь, она вскинула на нас глаза:

— Простите меня. Простите меня за то, как я поступила с Джимом. И с другими учениками. За то, что так долго обманывала вас. Это было отвратительно. И глупо. Это могло сломать мне жизнь. И едва не сломало. Но я клянусь всем самым дорогим, что не имею отношения к смерти Джима. Понимаю, что теперь вы вряд ли поверите мне. Но мы выясним, что случилось с ним в ту ночь, и вы поймете, что я невиновна.

Киплинг с Мартой, внимательно смотревшие на нее, похоже, приняли это объяснение и кивнули. Я тоже кивнула.

И все же, учитывая, что Уитли так долго водила нас за нос, мне пришлось напомнить себе, что она вполне может говорить неправду и сейчас. Я не могла представить себе, как она сознательно причиняет зло Джиму, но нельзя было забывать, что она способна на многое в припадке ярости и что, как теперь обнаружилось, у нее имелся мотив. Если Уитли верила в то, что Джим намерен выдать ее секрет — и что начальство, а главное, Линда узнают, чем она занималась, — не так уж сложно было поверить в то, что она попытается предотвратить это любой ценой.

Вдруг я поняла, что все взгляды устремлены на меня.

— Что такое? — буркнула я.

— Мы хотели спросить, что ты думаешь о признании Виды, — сказала Марта.

— Наверное, я ей верю, — пожала плечами я.

— И я тоже, — криво усмехнулся Киплинг. — Такие, как Вида, не очень умеют врать. Сколько раз она назвала Джима гением? Удивительно, как она не предположила, что Джим воскрес из мертвых, как Иисус. — Он посмотрел на меня. — Ты же знаешь, я страшно любил его. Но эта манера собирать вокруг себя обожателей порой могла вывести из себя. Самолюбие у него, не тем будь помянут, было, прямо скажем, раздутым.

— Он это делал не специально, — возразила я. — Людей тянуло к нему.

— Не специально! — передразнил меня Киплинг. — Ну да, конечно. Все равно как если я встану в грозу посреди футбольного поля с железным прутом в руках, а потом скажу: я не виноват, что меня ударило молнией.

— Вида особенно восторгалась его стихами для мюзикла, — сказала Марта.

— Ну да. Это ж озарение сверху. Что-то с чем-то. Помните, как он несколько недель подряд не мог написать вообще ничего, кроме жалких рифм в духе Эм Си Хаммера? Страдал, что исписался и не может выдавить из себя ни строчки, просто вынес мозг всем окружающим. А потом вдруг — раз! — и выдал шедевр. — Киплинг мечтательно взмахнул рукой. — Что ни текст, то жемчужина. Один другого лучше. И все о том, как нестерпимо больно быть молодым и полным жизни.

— Потрясающие стихи, — вздохнула Уитли.

— Представление на Весенних чтениях вызвало фурор, — произнес Кэннон задумчиво, сплетя пальцы рук. — Нью-йоркскому продюсеру, с которым договорился мистер Джошуа, понравилась демка. Дело было на мази, как Джим всегда хотел. Так что же случилось?

— Жизнь, — сухо отозвался Киплинг.

— Или что-то имеющее отношение к поездке с Видой Джошуа, — вставила Марта и принялась задумчиво грызть ноготь на большом пальце. — Интересно, получится у нас найти тот торговый центр?

— Мы узнали только, что неподалеку были зоомагазин и ресторан быстрого питания, — сказала Уитли.

— Когда ты в последний раз общалась с Джимом? — прищурившись, неожиданно спросила меня Марта.

— Во вторник днем. — Я кашлянула. — Это был второй вечер Весенних чтений. Мы с ним поругались: он наврал мне, что лежит в изоляторе.

— Значит, весь следующий день вы не разговаривали? Я имею в виду тот день, когда он погиб.

Я покачала головой.

Никто ничего не сказал. Видимо, все думали о том, как горько мне вспоминать, что наш последний разговор закончился ссорой из-за Виды Джошуа.

Правда же заключалась в том, что в среду я засела в Марксмановской библиотеке, забившись на четвертый этаж, где стояли книги по истории Южной Америки, — учащихся сюда заносило очень редко. Там было сумрачно и пахло плесенью, а по углам гнездилась моль пугающих размеров. Весь день я сидела, уткнувшись в учебники по европейской истории и английской литературе, у единственного мутного окна. В моих наушниках гремел саундтрек из «Отряда самоубийц», и я пыталась сосредоточиться на Великой французской революции, Второй мировой войне и романе «По ком звонит колокол». Мой телефон весь день был отключен, потому что я не желала разговаривать с Джимом. За пределами читального зала я провела всего четыре минуты, около одиннадцати вечера: они ушли на то, чтобы дойти от библиотеки до моей комнаты в Крестон-холле.

Лишь в полночь, переодевшись в пижаму и забравшись под одеяло, я позволила себе включить телефон, и на меня немедленно обрушилась куча сообщений. Несколько штук было от Киплинга, Кэннона и Уитли. Остальные двадцать семь — от Джима. Первая эсэмэска была отправлена в восемь утра и состояла из вопросительного знака. За ней следовали еще две: «Хватит дуться» и «Ну что за поведение…» — а за ними — отчаянные голосовые сообщения. Тон их, поначалу шутливый, постепенно становился горьким, а потом и гневным, и чем больше я их прослушивала, тем больше они сводили меня с ума и разрывали мне сердце.

Позвони мне.

Позвони мне, Бамблби.

Нам нужно поговорить.

Если ты хоть немного любишь меня, позвони.

Зачем ты это делаешь?

Ты нужна мне. Ты же знаешь, как ты нужна мне, чтобы выжить.

Ненавижу. Ненавижу тебя. За то, что люблю.

Не надо так.

Я иду на карьер. Приходи.

Это было последнее сообщение, которое я получила от него. Время отправки — 23:29.

Я стерла его. Я стерла их все до единого.

Когда два дня спустя Джима обнаружили мертвым, я ждала, что полицейские спросят меня о его сообщениях. И собиралась ответить, что провела всю ночь у себя в комнате.

Но они не сделали этого. Мне вообще не стали задавать вопросов.

Меня подмывало сказать им, что я знала о намерении Джима пойти на карьер в ту ночь. Но может, они не поверили бы, что я до утра просидела в комнате?

Я была обречена оставаться в Никогда. У меня не было ни единого — даже крошечного — шанса выбраться отсюда живой.

— А если мы пойдем в полицию? — прошептал Кэннон.

— Что? — спросила Уитли.

— Если мы пойдем в полицию Уорика и скажем, что хотим поговорить о Джиме? Возможно, нам удастся получить доступ к его делу. Они должны были изъять распечатки его звонков. Мы получим доступ к ним и узнаем больше о его последних днях: куда он ходил, с кем общался.

— Полиция так и не нашла веских улик в пользу другой версии, кроме самоубийства, — возразила Марта.

— Если только школа не нажала на них, чтобы они замяли дело, — заметила Уитли.

— Или его родные, — добавил Киплинг. — Вдруг Эдгар Мейсон подозревал, что о его любимом сыночке могут узнать что-нибудь неприглядное? Он пошел бы на все ради того, чтобы эта информация не выплыла наружу. Помните убежище?

Мы ничего не сказали, потому что отлично все помнили.

В последний учебный год Джим пригласил всех нас на рождественские каникулы к себе в Уотер-Милл. Мы были потрясены немыслимыми мерами безопасности, которые его родные воспринимали как нечто обыденное.

Эдгар Мейсон всегда был параноиком. Джим называл своего отца Гувером, по имени Эдгара Гувера, помешанного на подслушивании всех и вся основателя ФБР, и это было шуткой лишь отчасти. Эдгар Мейсон уже много лет нанимал сотрудников частной охранной фирмы «Торчлайт», и за Джимом и его родными повсюду следовали по пятам два вооруженных до зубов отставных морпеха.

Рождественские каникулы наглядно продемонстрировали, что одержимость Эдгара безопасностью не ограничивалась этим. Многочисленные дома Мейсонов, разбросанные по всему миру, были нашпигованы видеокамерами. Записи непрерывно передавались на экраны аппаратной в подвале дома, которую называли «Оком». Из Вашингтона за серверами наблюдали штатные сотрудники группы кибербезопасности, круглосуточно мониторившие все происходящее.

А еще у них было убежище.

— На случай взлома, теракта и ядерной войны, — пояснил Джим, указывая на черный бункер: похожий на огромного черного крокодила, он располагался за холмом в дальнем углу поместья. — Там есть электрогенераторы, автономные источники водоснабжения, защищенная телефонная линия, по которой можно за три секунды связаться с главой Министерства внутренней безопасности. Когда наступит конец света, давайте встречаться тут.

Улыбка сползла с его лица: вероятно, он хорошо представлял себе последствия сказанного. Вдаваться в дальнейшие подробности ему явно не хотелось. Ведь отец был помешан на безопасности только из-за него. Эдгар Мейсон всегда был человеком осторожным, но, по всей видимости, авария, в которую Джим попал за год до этого, вывела его манию на новый уровень.

— Давайте сходим туда, — сказал Кэннон. — Поспрашиваем. Посмотрим, что полицейские знают.

— Или о чем пытаются забыть, — вставила Уитли.

— Би? — обратилась ко мне Марта.

Все обернулись, выжидательно глядя на меня.

Я молча смотрела на них в ответ.

Если мы получим доступ к делу Джима, могут обнаружиться его последние сообщения, которые он отправил мне. Придется многое объяснить. Но интересно, что еще содержится в этом деле?

Вопрос о том, соглашаться или нет, не стоял.

 

Глава 14

— Чем могу помочь? — осведомился полицейский. На его именном жетоне значилась фамилия Полк.

— Мы хотели бы поговорить с детективом Кэлхуном, — учтиво сказала Уитли.

Кэлхун был следователем, который вел дело Джима. Он сделал несколько публичных заявлений и дал несколько пресс-конференций. Мы решили, что проще начать с этого обладателя густой серой бороды и крысиных глазок, растерянно моргавших перед камерами журналистов, в то время как его шею заливал густой румянец. Сразу чувствовалось, что ему больше всего хочется сплавить громкое дело кому-нибудь другому и вернуться к расследованию мелких преступлений, например искать вандалов, ломающих скамейки в парке.

— Что вам надо от Кэлхуна? — буркнул второй полицейский, подойдя к нам. На его жетоне была выбита фамилия Макандресс.

— Мы хотели поговорить с ним об одном деле, которое он расследовал, — ответила Марта.

— О каком именно?

— О гибели Джима Мейсона, — сказала я.

— Это дело закрыто, — сказал третий полицейский.

После еще десяти минут недружелюбного допроса — похоже, здесь не слишком жаловали чужаков — мы все-таки прорвались в кабинет Кэлхуна, сидевшего за столом. Он совершенно затерялся среди груд бумаг, точно гигантская лягушка-бык, прячущаяся в болоте.

Я и сама толком не знала, чего ожидала, — наверное, чего-то вроде сцены из фильма: пожилого седеющего детектива спрашивают о давнем нераскрытом деле, которое не дает ему покоя, и его вдруг прорывает. Но детектив Кэлхун оказался твердым, как бетонная стена.

— Дело Мейсона раскрыто. Самоубийство, — бросил он.

— Что заставило вас вынести заключение о самоубийстве? — нахмурившись, спросила Марта. — При самоубийстве человек совершает предварительный ритуал или хоть как-то готовится к этому. Пишет предсмертную записку. Снимает очки, ботинки, носки. В случае с Джимом были признаки этого?

Кэлхун усмехнулся — нет, скорее осклабился:

— Дело закрыто.

«Дело закрыто».

Полицейский участок Уорика стоял вплотную к шоссе — довольно нелепое одноэтажное здание, бананово-желтое, с белыми ставнями. На доске объявлений висел плакат: «ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА, ЕСЛИ ВОВРЕМЯ ВЫПИТЬ КОФЕ». Казалось, тут должны продавать домашние кексики, а не раскрывать преступления.

Мы и представить себе не могли, какой это ужас — общение с уорикской полицией: настоящий ад. Другого слова подобрать было нельзя.

Чего только мы не пускали в ход: теплоту, резкость, нервозность, обольщение (Уитли в красном платье с огромным декольте взгромоздилась на письменный стол). Мы пытались воспользоваться эффектом неожиданности. Пробовали нагло заявиться домой к Кэлхуну после того, как его жена уже легла, а сам он допоздна засиделся перед телевизором с индийским светлым элем и

мармеладными червяками, смотря сериал «Лучше звоните Солу». Мы могли говорить что угодно, где угодно, как угодно, в какое угодно время — Кэлхун наотрез отказывался посвящать нас в подробности дела.

— Ничем не могу помочь.

— Идите отсюда, пинкертоны недоделанные.

— Как вы смеете заявляться ко мне домой!

— Так, ребятишки, выметайтесь отсюда, а не то всю оставшуюся жизнь будете подавать бургеры в местном «Макдаке». Я вам такое устрою, что вы сможете управляться разве что с фритюрницей и миксером. ПОНЯТНО?

Тогда мы решили оставить Кэлхуна в покое и подкупить секретаршу, Фредерику.

Мы дождались момента, когда она вышла из участка, переодетая в спортивную форму, и наблюдали, как порыв ветра вывернул ее зонт так, что она в мгновение ока промокла до нитки. Пока она искала в сумочке ключи от своей «киа», к ней подскочил Кэннон, вооруженный большим зонтом-тростью и широкой улыбкой.

Сидя в «мерседесе», мы наблюдали за тем, как он предлагает ей сделку: десять тысяч долларов наличными за то, чтобы она вернулась обратно в здание участка и выкрала дело Джима Мейсона. Фредерика зарделась, кивнула, уверенной походкой направилась к участку и скрылась за дверью.

Кэннон обернулся и с ухмылкой показал нам два больших пальца. И тут на пороге появилась Фредерика вместе со всеми восемью полицейскими, которые бросились к Кэннону:

— Ни с места! Полиция!

Издав боевой клич, Уитли, сидевшая за рулем, рванула через участок за Кэнноном, который дал деру и резво запрыгнул на заднее сиденье. Мы на бешеной скорости пронеслись по газону, перевалились через бордюр и вылетели на двенадцатиполосный перекресток на красный свет, лишь чудом избежав столкновения с цементовозом. Взвизгнули шины.

— Гони! — заорал Кэннон. — Гони!

Следующие несколько пробуждений мы провели в тире в Роско, обучаясь стрельбе, и наш новый план обретал все более зримые очертания. Устроить налет на полицейский участок Уорика. Мы заплатили хозяину круглосуточного ломбарда «Последняя надежда» пятьдесят долларов, и тот назвал имя парня, у которого можно было из-под полы купить пистолет без лицензии. Звали его Большой Бобби. У этого Большого Бобби мы приобрели три пистолета: два девятимиллиметровых полуавтоматических «ругера» и «Хеклер-Кох НК45».

Операцию мы назначили на четверть двенадцатого вечера, когда все полицейские, кроме Полка и Макандресса, по нашим расчетам, должны были разойтись по домам. Мы захватим их врасплох и запрем в кладовке. Участок будет в полном нашем распоряжении, и мы сможем найти дело Джима.

Первая наша попытка закончилась тем, что Макандресс — продемонстрировав приемы, которым, по всей видимости, выучился, подрабатывая как участник боев без правил, — с ходу вырубил Кипа апперкотом в лицо, Уитли саданул локтем под ребра, а Кэннона, крутанувшись,

с размаху отправил в нокаут ударом ноги в живот. Полк тем временем пригвоздил меня к земле, левой ногой наступив мне на спину, а Марту пристегнул к стулу пластиковым наручником.

— Это не полицейские, а сатанинские отродья, — с неприкрытым изумлением покачал головой Киплинг в следующее пробуждение.

Он не шутил.

Сколько раз — в полночь, в час, в два, в три часа ночи — мы впятером пытались взять штурмом этот треклятый участок? Сто? Десять тысяч?

Сколько разных спецназовских техник приближения мы попытались применить после того, как нашли в Интернете «Справочник по наземным разведывательным операциям», предназначенный для морпехов? Одинарная цепочка, двойная цепочка, двойная цепочка с вариациями, через главный вход, через служебный вход, через зарешеченные окна, через пожарный выход, через водосток, через крыши примыкающих зданий. Среди контента, не отображаемого в поисковиках, мы откопали документ, озаглавленный «Гулять так гулять: настольная книга преступника», — слепую копию с написанного от руки печатными буквами практического руководства, составленного «Анонимной самкой». В нем подробно описывались стратегии эффективной нейтрализации людей с агрессивным и истерическим поведением, а также комплексом Супермена во время налета, ограбления или нападения. Сколько жутких масок мы перепробовали (клоун, поросенок, koresha из «Заводного апельсина»)? Сколько пуль мы всадили в потолок? Сколько угроз и предупреждений выкрикнули?

Казалось бы, что может быть проще, чем раздобыть полицейское дело?

Постепенно мы превращались из неорганизованной кучки подростков, вообразивших себя героями фильма «Миссия невыполнима», в настоящую группу захвата из пяти человек. Мы научились бесшумно передвигаться, читать мысли и угадывать действия друг друга с одного взгляда.

И все равно раз за разом терпели поражение.

Теперь это случалось не из-за Полка с Макандрессом, а из-за козыря, который совершенно неожиданно оказался у них в рукаве, — Виктории Ченнинг, служившей в отделе безопасности дорожного движения. Она неизменно оказывалась в женском туалете и набрасывалась на нас, появившись буквально из ниоткуда, с психопатической готовностью убивать.

— Получите, гаденыши малолетние! — выкрикивала она.

Она внушала нам ужас, несмотря на то что мы обладали бессмертием.

Кэннон с Уитли научились обезвреживать Полка с Макандрессом, но Ченнинг каждый раз ускользала от них. Она способна была просочиться, точно пар, через черную лестницу, через парадную лестницу, через панель в потолке и без предупреждения выстрелить из своего «глока» в грудь Кэннону.

Или в живот Кипу.

Или в лоб Уитли.

Когда она всадила пулю Марте в висок — с безмятежностью человека, который нажимает на кнопку автомата со жвачками, — я застыла в оцепенении, глядя на нее и на моих друзей, вповалку лежащих на ковре на полу полицейского участка. Кровь струилась из простреленных лбов и шей, точно вода из шланга.

— Руки вверх, иначе тоже отправишься в ад! — завопила Ченнинг, целясь в меня.

— Умирать — это все равно что погружаться в теплую ванну, — сказала Марта в следующее пробуждение.

Я была единственной, кто всегда оставался в живых, потому что от природы не была бойцом. Я замирала, когда нужно было действовать. Тогда Кэннон поручил мне отыскать дело Джима.

Отыскать дело Джима. Единственное, что от меня требовалось.

Закрытые дела об убийствах хранились в подвале. Это запущенное помещение гнетущего вида напоминало клетку: зеленоватый свет жужжащей люминесцентной лампы, запах плесени, гудящие водопроводные трубы. Нескончаемые ряды металлических стеллажей, тянущихся, точно в дурном сне, во всех направлениях, от пола до потолка, и битком набитых картонными коробками. На каждой коробке от руки было написано имя жертвы.

Авери, Дженнифер

Азелла, Роберт

Аптон, Дженис

Во время каждого нашего налета, какой бы ад ни творился наверху, я устремлялась прямиком к задней лестнице и спешила в подвал. Распахнув деревянные двери, на которых висела табличка «Архив», я ныряла в лабиринт стеллажей и принималась лихорадочно разыскивать полки на букву «М». Подошвы кроссовок скрипели на рыжем линолеуме. Каждый раз Ченнинг ловила меня, и остаток пробуждения я проводила в «обезьяннике», слушая, как она распинается перед своими коллегами: мол, ей пришлось убить всех остальных, защищая свою жизнь.

И каждый раз, пока мои друзья пытались выстоять в этой мясорубке, я проходила собственное испытание в гудящем зеленоватом подземелье — испытание, никак не связанное с Ченнинг.

Все началось, когда я случайно зацепила ногой коробку, стоявшую на нижней полке.

«Драммонд, Холли», — значилось на ней.

Коробка перевернулась, и на пол вылетел полиэтиленовый пакет с надписью «Вещественные доказательства». Внутри оказался рождественский шарф со снеговиками и оленями, весь в пятнах засохшей крови. Но меня потрясло — я даже застыла на месте, потрясенно хлопая глазами, — то, что пакет был покрыт черной плесенью.

Кроме того, из коробки что-то текло.

Я придвинула ее ногой и заглянула внутрь. В углах скопилась похожая на нефть жидкость, так, будто один из мешков с вещдоками протек. Я вскинула глаза и ошеломленно увидела, что это не единственная такая коробка. Были и другие. Со дна как минимум четырех или пяти капала точно такая же черная жидкость.

А были еще и стеллажи.

Стеллажи, громоздкие и металлические. Иногда стоило мне слегка задеть один из них плечом, пробегая мимо в поисках коробки с надписью «Мейсон, Джим», как громадный стеллаж опрокидывался, словно был сделан из картона, и с оглушительным лязгом заваливался набок, сшибая соседний. Тот опрокидывал следующий, и наконец все стеллажи в подвале начинали валиться один за другим, точно гигантские костяшки домино. Сотни коробок с грохотом сыпались на пол. Оставалось лишь отползти в сторону, вжаться спиной в ближайшую стену и молиться, чтобы меня не пришибло, пока все не стихнет.

После этого я принималась рыться в куче обломков, пытаясь отыскать коробку с делом Джима, прежде чем Ченнинг в очередной раз поймает меня.

Остальным я ничего не рассказывала. Мне было слишком страшно.

— Как продвигаются дела в подвале? — как-то раз поинтересовался Кэннон. — Есть успехи? В последний раз я слышал страшный грохот.

— Приходится перерывать кучу хлама, — сказала я. — Я уже близко к цели.

Опытным путем я пришла к выводу, что самое главное — как можно быстрее бежать между стеллажами, не обращая внимания на то, что они валятся за моей спиной, и направляясь к ряду с делами на букву «М» в дальнем конце подвала. Я уже вычислила оптимальную траекторию перемещения сквозь лабиринт, но однажды, слишком разогнавшись, пролетела мимо нужного ряда и вынуждена была возвратиться обратно. Очень осторожно, чтобы не задеть стеллаж, я развернулась и перешла на шаг, тяжело дыша. Обычно наверху творилось что-то невообразимое, раздавались дикие крики и грохот. На этот раз все было тихо.

Слишком тихо.

Малво, Джед

Махмуди, Вафаа

Мачински, Тина

Коробка с делом Джима стояла на верхней полке, в самом конце. Не веря своим глазам, я бросилась к ней и, встав на цыпочки, попыталась осторожно стащить ее оттуда так, чтобы не повалить на себя весь стеллаж.

Мейсон, Джим Ливингстон

— Попалась, дрянь малолетняя, — прошипел женский голос. — Руки вверх, лицом ко мне, без резких движений.

Ченнинг вышла из-за стеллажа и направилась ко мне, нацелив «глок» прямо мне в голову.

— Не стреляйте. Пожалуйста.

Она вся раскраснелась. Губы подергивались. Она нажала на спусковой крючок.

Такого еще ни разу не было.

Гигантская спичка подожгла фитилек моего мозга. Я рухнула навзничь, непроизвольно раскинув руки, и случайно задела стеллаж, который опрокинулся назад.

— Твою же!.. — от неожиданности завизжала Ченнинг.

Пока вокруг меня рушились стеллажи, я смотрела, часто мигая, на люминесцентные лампы, которые помаргивали зеленоватым огнем, точно пытались что-то донести до меня с помощью таинственной азбуки Морзе. Боль была настолько сильной, что захлестнула меня с головой. А потом она отхлынула.

Смерть оказалась вовсе не таким и кошмаром, как я себе представляла. Пусть я находилась в Никогда, тело и разум по-прежнему вели себя так, как будто все происходило по-настоящему.

Не было ни белого света, ни туннеля.

Вместо этого меня, посреди рушащихся стеллажей, охватил теплый, благоговейный восторг, будто в этот миг, когда рвалась нить моей земной жизни, такая же хрупкая, как место, где листок крепится к ветке, все постоянное, незыблемое, материальное — все, что я считала непреложной истиной, — превратилось в полную противоположность тому, чем всегда было для меня.

Последним чувством, которое я испытала, стало не сожаление и не боль. А радость.

И это было самым пугающим.

«Скоро я увижу Джима». Единственное, о чем я могла думать, пока из меня медленно вытекала жизнь. «Если я умру, я увижу Джима».

— Что-то мне сегодня неохота получать пулю в лоб, — весело пропел Киплинг, пока мы в начале следующего пробуждения гуськом шли в дом. — Может, прибегнем для разнообразия к житейской мудрости Мамы Грир?

— Что за мудрость? — спросил Кэннон.

— Не можешь превратить заклятого врага в котлету? — пожал плечами Киплинг. — Закати ему вечеринку.

Итак, мы заявились в полицейское управление Уорика без всегдашних пистолетов, в одинаковых клоунских костюмах, взятых напрокат в салоне «Абракадабра».

— Чем могу помочь? — спросила из-за своей стойки Фредерика.

— Мы из нью-йоркского филиала фирмы «Праздник с доставкой», — ослепительно улыбнулась я. — Где будем проводить заказанную вечеринку-сюрприз?

— Какую еще вечеринку-сюрприз?

— Празднование семидесятилетия детектива Арта Кэлхуна.

Фредерика была ошарашена, так же как Полк, Макандресс, Каннингем, Лич, Ивс, Мейплтон, да и сам Арт Кэлхун, который с недоверчивым видом показался из своего кабинета. Но мы действовали молниеносно. Из беспроводной колонки уже звучал «Маргаритавилль». Уитли торжественно распаковала три дюжины капкейков, несколько корзин с мармеладными червяками и сувенирные

пакетики с елочными украшениями в виде пистолетиков. Кэннон с Кипом, проворно забравшись на складные стулья, принялись приклеивать к потолку гирлянду из усыпанных блестками флажков с буквами, которые складывались во фразу «С днем рождения!». Марта сноровисто набила холодильник бутылками индийского светлого эля.

— Так, стоп. Погодите-ка мину…

Кэлхун умолк, глядя на пиво.

— Что здесь происходит? — осведомился Полк.

Я принялась старательно разглядывать бланк заказа, который на самом деле был чеком из прокатного салона.

— Нас наняла Элизабет Кэлхун, — сообщила я, наморщив лоб.

— Это сделала Лиззи? — шепотом ахнул Кэлхун.

Лиз Кэлхун была его блудной дочерью, которая жила в Сан-Франциско.

Они с отцом не разговаривали уже три года, а значит, можно было почти не опасаться того, что она возьмет трубку, когда Кэлхун кинулся звонить ей, чтобы поблагодарить за неожиданную вечеринку, — хотя до его дня рождения оставалось больше трех недель.

А это значило, что у меня будет время на поиски дела Джима.

— Мм, что может быть лучше капкейков! — ухмыльнулась Ченнинг, набрасываясь на угощение.

— А теперь, друзья, начинаем праздновать! — завопил Киплинг и отвесил такой низкий поклон, что его красный клоунский нос отвалился и улетел под стол. — Так, все встаем в круг и беремся за руки. Не стесняемся.

Пришел мой черед.

Я выскочила на темную лестницу, сбежала в подвал, распахнула деревянные двери и бросилась к темным рядам коробок. Промчавшись вдоль дальней стены, я оставила позади картотечные шкафы и ксерокс и завернула в раздел «Г», «З» и «Л», осторожно лавируя между стеллажами, чтобы не задеть их. Громадные клоунские башмаки громко шлепали по полу, шаровары раздувались, как паруса.

Восьмой ряд. Влево и до конца. Самая верхняя полка. Мейсон, Джим Ливингстон.

Коробка была на месте. Мое сердце бешено заколотилось. Пришлось трижды подпрыгнуть, чтобы сдвинуть ее с места, не обрушив на себя стеллаж.

Я осторожно поставила коробку на пол.

— Нашла?

Вздрогнув от неожиданности, я обернулась и увидела, что ко мне спешит Марта.

Прежде она никогда не появлялась в подвале. Ее многозначительный, даже обеспокоенный вид наводил на мысль о том, что она пришла потому, что не доверяла мне, не хотела оставлять меня один на один с коробкой. А может, все это время она втайне надеялась, что я никогда не найду дело?

Я отодрала скотч и открыла крышку.

И целую минуту таращилась внутрь, не в силах произнести ни слова.

«Нет. Нет. Нет. Быть не может».

— Это что, шутка? — прошептала явно потрясенная Марта, заглянув мне через плечо. После всего этого? После того, как нас миллион раз приканчивали?

Покачав головой, она уперлась ладонью в бедро и сняла с полки соседнюю коробку.

— Может, досье Джима засунули куда-нибудь еще, — пробормотала она.

Я не могла отвести глаз от коробки. Меня точно ударили под дых.

Коробка была пуста.

В ней не осталось ни единой бумажки, кроме скидочного купона. «Пять долларов скидки от Алонсо на ведерко жареных цыплят. Приготовлены с медом и с любовью! Для тебя и твоей половинки!» Сверху донеслось пение и хлопки в ладоши. «…Такого отличного парня вовеки нигде не сыскать…»

Марта лихорадочно стаскивала на пол одну коробку за другой и вскрывала крышки. Все как одна были доверху набиты бумагами, полиэтиленовыми пакетами с уликами, и везде — черные чернила.

Я снова увидела эти чернила, сочащиеся из углов.

— Как здесь можно хоть что-нибудь найти? Ну и беспорядок. Еще и протекло что-то.

Наморщив нос, Марта потерла друг о друга перепачканные чернилами пальцы, но, взглянув на нее, я похолодела от ее многозначительного взгляда.

Следующие десять минут мы рылись в коробках. Марта постоянно твердила себе под нос:

— Оно где-то здесь.

Единственная пустая коробка, которая нам попалась, была из-под дела Джима.

Марта что-то знала. Это было ясно как божий день. Но я понятия не имела, что именно.

 

Глава 15

— За всем этим стоят Эдгар Мейсон и «Торчлайт», — заявил Кэннон, когда мы вернулись обратно в Уинкрофт и завалились на диваны в библиотеке. — Кому еще под силу сделать так, чтобы бесследно исчезло целое уголовное дело?

— Они все уничтожили, — согласился с ним Киплинг. — Поэтому Кэлхун и остальные полицейские каждый раз так взвивались, когда мы спрашивали их о деле. Им заплатили.

— Но зачем это ему? — спросила я.

— Неужели ты не понимаешь? — отозвался Кэннон. — Там был какой-то компромат на Джима.

— Вот именно, — кивнула Уитли. — И они не хотели, чтобы другие узнали о нем. Подослали в участок кого-то из своих мордоворотов, и тот выкрал дело.

— Получается, что Мейсоны знают правду, — заключил Киплинг.

— И если они, — продолжил Кэннон, — не выдвинули обвинений против кого-нибудь и предпочли хранить молчание, значит эти сведения могли повредить семье.

Все умолкли, обдумывая услышанное, а я перехватила взгляд Марты.

Похоже, она отнеслась ко всему этому скептически или думала о чем-то другом. Я все время вспоминала о ее внезапном появлении в подвале и о выражении ее лица, когда она заметила чернила. Не подозревала ли она меня в чем-нибудь? Не узнала ли о том, что я получила сообщения от Джима с просьбой встретиться на карьере в ту ночь?

— Из нас пятерых, Би, — произнесла она внезапно, — ты больше всех общалась с Мейсонами. Они никогда не говорили тебе, что думают об этом несчастье?

Я покачала головой и пожала плечами:

— Мы совсем не общаемся.

Я уже сбилась со счета, сколько раз за прошедший год я задавалась вопросом, как Мейсоны пережили смерть Джима. Ответа на него я так и не получила. Я не нашла в себе сил даже на то, чтобы пойти на похороны. Родители, беспокоившиеся за мое психическое здоровье, умоляли меня не ходить туда. И хотя многим учащимся Дарроу — в том числе Уитли, Кэннону и Кипу — разрешили отправиться на поезде в Нью-Йорк, чтобы побывать на прощальной церемонии, я решила остаться в школе. Я была уверена, что мое отсутствие воспримут с облегчением. Свою коллекцию современного искусства Мейсоны любили неизмеримо больше меня. Мама Джима, Глория, — вся такая тонкая и звонкая, точно высокий бокал для шампанского, с безупречным ледяным блондом, длинными руками и ногами и негромким голосом, — всегда смотрела на меня так, будто я была окном с видом на помойку. А что до отца, то Джим представлял меня трижды, прежде чем тот запомнил, кто я такая. И даже после этого он упорно называл меня Барбарой.

— Предлагаю нанести Мейсонам неожиданный визит, — высказалась Уитли.

— Боюсь, придется устроить им пытку водой, чтобы они заговорили, малышка, — сказал Киплинг. — Но я в деле.

— Есть одна загвоздка, — подала голос я.

— Какая?

— Пробуждение.

— А что с ним не так?

— Оно длится всего одиннадцать целых и две десятых часа. Мы не успеем.

— Как это? — нахмурился Кип. — До Ист-Хэмптона лететь всего ничего. Мы будем в Уотер-Милле, поместье Мейсонов, меньше чем через два часа.

— Они не в Уотер-Милле. Мейсоны проводят каждое лето на Аморгосе.

Это остров в Эгейском море. Одиннадцать часов на самолете и три на катере. А потом еще надо подняться в гору, чтобы добраться до дома.

Судя по всему, они не очень-то мне поверили, поэтому я позвонила в нью-йоркскую квартиру Мейсонов на Пятой авеню. Мне ответила экономка, подтвердившая, что хозяева в отъезде.

— Они на вилле «Анна-София», на острове Аморгос? — спросила я.

— Да, верно. Хотите оставить сообщение для мистера и миссис Мейсон?

Джим называл их семейный летний дом в Греции «молочным коктейлем»:

тот плавно стекал с утеса, откуда открывался вид на безбрежный морской простор. К большому неудовольствию моих родителей, я провела там с Джимом пять дней на летних каникулах перед третьим школьным годом. Эти пять дней, подернутых солнечной дымкой, стали калейдоскопом из выбеленных солнцем песчаных пляжей, пикников на свежем воздухе, лодочных прогулок на закате, греческой музыки и попыток Джима в свободное время заняться своим мюзиклом. И все же остров, вместе с головокружительным домом Мейсонов, остался в моей памяти как одно из самых нечеловечески прекрасных мест, виденных мной.

— Можно попробовать позвонить им по скайпу, — предложил Киплинг. — Привет, мы старые друзья Джима, звоним вам из чистилища. Требуем немедленно рассказать все, что вам известно о смерти вашего сына.

— Думаю, это тупик, — мрачно сказала Уитли.

— Не совсем, — подала голос Марта.

Я обернулась к ней, чувствуя, как по моей спине от страха бегут мурашки.

— Пора вам узнать правду.

— Ты о чем? — спросила Уитли.

Марта откашлялась.

— Никогда устроено несколько сложнее, чем вы считаете. Никто не замечал никаких странностей?

— Ну что ты, тут все совершенно обыденно, — с улыбкой отозвался Киплинг.

— А что мы считаем странностями? — уточнила я.

— Необычные сбои. Магнетизм. Нестабильность.

Мне немедленно вспомнилась плесень, отваливающиеся обои, шатающиеся деревья, падающие стеллажи, лопающиеся снежные шары, чернила, сочащиеся из папок в архиве.

Марта, судя по всему, знала, что это такое и в чем причина этого. Она порылась в своей объемистой сумке и вытащила тонкую черную тетрадку.

Я мгновенно узнала ее. Именно эту тетрадку Марта постоянно держала в руках на протяжении наших первых дней в Никогда — повсюду ходила с ней, останавливалась, торопливо записывала что-то и шла дальше.

— «Замечено в восемнадцать тридцать шесть, — прочитала она вслух. —

На вершине клена сидит загадочная сова с пурпурным оперением, принадлежащая к неизвестному виду». — Она перевернула страницу. — «Услышано. Ряд песен восьмидесятых годов в исполнении группы «The Cure», доносящиеся из каждой проезжающей машины и каждого дома».

Марта закрыла тетрадку и обвела нас взглядом:

— Помните, что сказал Хранитель? «Представьте, что сознание каждого из вас помещено в блендер. Блендер включают на полную мощность. Получившийся коктейль и есть настоящий момент».

— Ну да, — нервно отозвалась Уитли.

— Он говорил о физических принципах устройства Никогда. Рада сообщить вам, что они частично основаны на революционном шедевре Дж. Ч. Госсамера Мэдвика. И это моя вина.

— Что ты несешь? — спросил Кэннон.

— Я написала об этом романе исследовательскую работу в двести страниц. Я прочитала все редкие книги, посвященные ему. Все малоизвестные блоги. Я разговаривала с профессорами, экспертами и учеными. И даже наведалась к дочери Мэдвика на островок Белло-Коста у побережья Флориды, побывала в ее крохотной развалюхе на берегу отдаленной бухты с аллигаторами. Она позволила мне изучить записные книжки Мэдвика, которые не видел никто, кроме членов семьи, даже ребята из Гарварда, которые терроризируют ее запросами о передаче его архивов. Я просмотрела все одиннадцать записных книжек, переведя их с лурроскрипта, языка, придуманного Мэдвиком.

Бешеный поток слов прервался: Марта сделала перерыв, чтобы набрать в грудь воздуха.

И тут до меня дошло, что она говорит о «Темном доме у поворота», фантастическом романе, на котором она была помешана. Романе, о котором слышали только она сама и несколько таких же чокнутых психов, обретающихся в Интернете.

— Мое помешательство на этой книге превратило ее в нашу реальность. Я жила этим романом. Дышала им. Теперь он здесь, в Никогда.

— Но что это означает, малышка? — спросил Киплинг. В голосе его прорезались визгливые нотки. — Мы все уплывем в космос? И станем андроидами?

Марта склонила голову набок и ухмыльнулась. Стекла ее очков блеснули на свету.

Мое сердце ухнуло. Я не знала, что именно она собирается нам сообщить, но знала, что доверять ее словам не стоит.

Я знала и другое: все, что нам было известно об этом мире, поставленном на повтор, готово измениться, решительно и бесповоротно.

Проснись в Никогда

 

Глава 16

— Прежде всего, — возбужденно заговорила Марта, — это значит, что вместо пробуждения в Уинкрофте мы можем пробуждаться где угодно: в прошлом, настоящем или будущем.

— Как именно? — спросил Кэннон.

— Нужно вылезти в незапертое окно.

Мы озадаченно уставились на нее.

Она вздохнула:

— Так. Ладно. Я слишком забежала вперед. — Марта снова раздраженно вздохнула. — Урок первый. Дж. Ч. Госсамер Мэдвик был писателем-фантастом. Он написал всего одну книгу — «Темный дом у поворота». Если вкратце, так «Темный дом». Потрясающий приключенческий роман, не похожий ни на какую другую книгу; действие его происходит в альтернативном мире. Книгу так и не опубликовали. Но ксерокопии, переснятые одна с другой и сшитые при помощи дырокола и пластиковых хомутиков для мусорных мешков, передавали друг другу безымянные путешественники, странствующие безденежные студенты и недовольные юнцы в хостелах. Что нужно сделать, прочитав «Темный дом»? Расписаться на специально отведенной для этого странице и оставить роман следующему счастливчику на скамейке в парке, на койке в общежитии, на кресле в самолете или в купе поезда. Долгое время его можно было раздобыть только у букинистов или на «eBay», причем количество подписей на некоторых экземплярах исчислялось сотнями тысяч. Если там были имена знаменитостей вроде Мэрилин Монро, Леонарда Бернстайна или Фрэнка Синатры, ксерокопия уходила за четыре-пять тонн баксов. Теперь же это официальная классика, культовое произведение, и даже у случайных людей вроде БВО Берта есть свой экземпляр.

К моему изумлению, Марта бросилась к стеллажу с книгами и сняла с полки объемистый томик в твердом переплете с серебристым тиснением. Вернувшись на диван, она протянула его мне. На обложке красовался коллаж из птичьих клеток, паровозов, мужчин и женщин в цилиндрах и маскарадных масках, точно переместившихся к нам прямиком из викторианской Англии.

Дж. Ч. Госсамер Мэдвик Темный дом у поворота

Легендарная культовая сага о будущих прошлых. Загадки настоящего. Немеркнущая любовь на фоне конца света.

Я перевернула обложку и принялась рассматривать фотографию автора.

Она была зернистой и черно-белой. Облаченного в помятый костюм Мэдвика мало кто нашел бы привлекательным: понурое лицо спаниеля, необычной формы уши, голова, виновато втянутая в плечи и наводящая на мысль о том, что ему куда приятнее незаметно выскальзывать из комнаты, чем входить туда.

Джеремайя Честер Госсамер Мэдвик (2 декабря 1891 — 18 марта 1944) — американский писатель-романист из Ки-Уэста, штат Флорида. Его единственное произведение, посмертно изданный роман " Темный дом у поворота», получило премию Гилмор — Хекта за прозу в жанре фэнтези в 1968 году. На протяжении 37 лет он работал водителем автобуса в Ки-Уэсте, а по ночам писал свой 1397-страничный шедевр. В возрасте 53 лет был обнаружен мертвым на пороге салуна «Поспешное отступление». В его кармане были гармоника, жестяная банка с табаком и лист бумаги с заключительным абзацем романа.

— Мэдвик умер в нищете и безвестности, — подала голос Марта. — Сейчас он считается одним из величайших авторов, писавших в жанре фэнтези. В Гарварде ему посвящен целый курс — «Скитальцы, странники и бродяги: литература Мэдвика». Благодаря его теории времени у него даже есть пылкие приверженцы среди физиков.

Марта сделала паузу и принялась торопливо чертить что-то в своей тетради. Это оказался схематический рисунок поезда.

— И это подводит нас к уроку номер два, — произнесла она. — Путешествия во времени. Мэдвик не рассматривал время как нечто линейное, или луч, или даже материю, наподобие Эйнштейна. Он представлял его в виде локомотива. В «Темном доме», чтобы путешествовать во времени, ты вылезаешь через окно своего купе в несущемся на полной скорости поезде и забираешься на крышу, как бандит из старого вестерна. После этого ты осторожно передвигаешься по крыше в начало поезда, то есть в будущее, или в конец поезда, то есть в прошлое. Очень важно двигаться не слишком быстро: это приводит к дестабилизации. Например, поезд может сойти с рельсов, или потерпеть крушение, или потерять один из вагонов, или внезапно свернуть на путь, ведущий в противоположную сторону.

Содрогнувшись от нескрываемого ужаса при мысли об этом кошмарном сценарии, Марта сделала глубокий вдох и убрала волосы за уши.

— Если случится такое несчастье, путешественник во времени обречен. Ты никогда не сумеешь вернуть поезд на правильный путь, а тем более сделать это вовремя, не говоря уже о том, чтобы пробраться в свое купе. Формально ты сможешь прожить остаток жизни в прошлом или в будущем, но вагон, где ты родился, — это твое исконное место, первоначальное настоящее. Всегда. Именно там твой жизненный путь будет самым гладким, все сложится как нужно, а любовь продлится долго. Жизнь, прожитая в любом другом времени, будет беспокойной, нелегкой и несчастливой. Можно бывать в прошлом и будущем, но нельзя там оставаться. Во всяком случае, если ты хочешь иметь шанс на то, чтобы стать счастливым.

— Какое отношение все это имеет к Никогда? — с тревогой спросил Кэннон.

— Мы хотим допросить родителей Джима? Думаю, мы можем это сделать. Просто нужно выбрать тот день в прошлом или в будущем, в котором мы сможем добраться до них за одиннадцать целых и две десятых часа. Тогда мы найдем в нашем поезде открытое окно и выберемся оттуда. И это окно… — Марта прикусила ноготь. — Оно где-то здесь. Пока не знаю, где именно, но на стыке жизни и смерти. Обычно окно связано с самоубийством. В «Темном доме» главный герой находит его случайно, в первой главе, когда пытается покончить с собой. А ни один из нас, надо полагать, самоубийства не совершал.

Я покачала головой. Уитли, Кэннон и Киплинг сделали то же самое.

— Значит, эта возможность исключается, — мрачно произнесла Марта. — Придется искать открытое окно другим способом. И тут я перехожу к уроку номер три. — Она прокашлялась. — Никогда создано не только мной, но и каждым из вас. Главный мой вклад — мэдвиковский «Темный дом у поворота». А что привнесли вы? Чем внимательней вы будете изучать Никогда, тем больше своего станете в нем находить. Свои темные тайны. Свои худшие кошмары. Свои страхи и мечты. Самые постыдные вещи, которые ни в коем случае не должен никто узнать. Все это здесь, под поверхностью, стоит лишь приглядеться внимательнее.

По спине у меня пробежал тревожный холодок.

Марта провозгласила это каким-то угрожающим тоном. Остальным, видимо, тоже было не по себе. Уитли неподвижно сидела на диване. Киплинг был бледен. Кэннон смотрел на Марту отсутствующим взглядом, с головой уйдя в свои мысли.

Та со слабой улыбкой пролистала свою тетрадку.

— Киплинг… — Она кашлянула. — Я все хотела тебя спросить… — Она открыла тетрадку на странице, где ее рукой была нарисована красная оса. — Алая луизианская оса. В Уинкрофте я видела таких трижды. Две выползли с чердака. Еще одна — из радиатора. Они не залетают так далеко на север. Ну как, узнаешь?

— Откуда ты?.. — вырвалось у Киплинга. Он издал нервный смешок. — Мама Грир ловила их и сажала в стеклянные банки для крупы. «Наши маленькие адские друзья» — так она их называла. Говорила, что их укус смертелен и что она напустит их на меня, пока я сплю, если буду вертеться на церковной службе.

Марта равнодушно кивнула, нисколько не удивленная, и перевернула страницу.

— Кэннон… Ты наверняка заметил, как много здесь японской лиственницы.

Он испуганно вскинулся:

— Японской… чего?

— Японской лиственницы и березы повислой, которые в Уинкрофте растут повсюду. И обрати внимание: все сухие. Куча почерневших стволов, высоких и тонких, торчащих из земли. Эти деревья не растут в Род-Айленде. Эндемичные виды для таких регионов Японии, как Тюбу и Канто. Если подойти к одной из них и вырыть ямку глубиной примерно в шесть дюймов, она мгновенно заполнится мутной голубой водой. — Марта ослепительно улыбнулась. — Догадываешься, куда я клоню?

Кэннон лишь молча смотрел на нее.

— Голубой пруд? — подтолкнула его она. — Птичья клетка Кэннона? Баг, который ты обнаружил в операционке «Эппл» на втором учебном году? Случайная комбинация клавиш, которая приводит в негодность твой жесткий диск, после чего на экране монитора появляется заставка «Голубой пруд»? Сюрреалистическая фотография ярко-голубого озера, из которого торчат заснеженные сухие деревья?

Кэннон был явно озадачен:

— Ну, допустим. И что в этом такого?

— Эта фотография прямо-таки вмонтирована в пейзаж Никогда. Она повсюду.

Ничего не сказав, Кэннон поднялся на ноги, подошел к окну библиотеки и выглянул наружу.

— Так, теперь Уитли, — сухим тоном сказала Марта. — Погода в мире Никогда неустойчивая, и это из-за тебя.

— Из-за меня? — переспросила Уитли.

— Ураганный ветер. Постоянный ливень, гром, молнии. Это твой характер.

Уитли метнула в ее сторону сердитый взгляд.

— Помнишь вечер, когда мы ездили в Дарроу? — продолжила Марта. — Когда нас преследовала полиция? У меня на глазах ветер перевернул все машины на парковке. После твоего признания в том, что ты и есть Белый Кролик.

Уитли фыркнула в знак несогласия, но метнула в сторону окна тревожный взгляд.

— Таких мелочей, связанных с каждым из нас, еще много, — объяснила Марта. — Чем ближе мы будем подбираться к истине, к нашей собственной сути, тем нестабильнее будет этот мир. Что подводит меня к вопросу о Беатрис.

Она с каменным лицом обернулась ко мне. Сердце у меня заколотилось.

— Я в тупике.

Все недоуменно уставились на нее, потом на меня.

— Ты тоже внесла в Никогда свой вклад. Он существует, он где-то здесь.

Но в чем именно он заключается, я пока что не выяснила.

Я сглотнула слюну. Что пытается сделать Марта? Угрожает мне? Хочет напугать? Если так, ей это удалось.

Она вздохнула и прибавила:

— Я знаю точно лишь одно: чтобы попытаться изменить пробуждение, нам надо держаться вместе.

— Это еще почему? — спросил Кэннон.

— Неизвестно, как мы будем реагировать. Прошлое держит тебя на крючке, точно наркотик. А будущее дает заряд почище электрического стула. Переживание заново самых прекрасных моментов жизни может оказаться ничуть не менее разрушительным, чем переживание самых тяжелых. На это подсаживаешься. В «Темном доме» путешествия во времени крайне опасны, а в Никогда есть то, чего мы не можем предугадать, — вещи, которые вносит каждый из вас. Поэтому непонятно, что случится, если мы хотя бы попытаемся это провернуть. — Марта покачала головой. Голос ее дрожал от обилия эмоций, и она напомнила мне евангелического священнослужителя в телевизоре, который вещает затаившим дыхание верующим о конце света. — Все может обернуться полной катастрофой. Мы можем случайно оказаться в разных купе разных поездов, мчащихся в разных направлениях. И в таком случае не сможем вернуться сюда. В Уинкрофт. Вместе. Чтобы проголосовать. Все застрянут здесь навеки.

Мы принялись обеспокоенно переглядываться. Никто не произнес ни слова.

Что она затеяла? Неужели Марта в самом деле пытается нам помочь? Или эти откровения — лишь часть невероятно хитроумного плана, где нам отведена роль пешек на шахматной доске, коварной ловушки, устроенной для того, чтобы мы единодушно проголосовали за нее?

Но кое-что я знала точно, или, по крайней мере, сильно подозревала, что знаю: Марте было известно, в чем заключался мой вклад в Никогда. Я поняла это по выражению лица, с которым она смотрела на меня, по ее бесцветному неправдоподобному объяснению: «Я пока что не выяснила».

Не было такого, чтобы Марта чего-то не выяснила. Просто она по какой-то причине решила не делиться этой информацией.

Пока.

 

Глава 17

Несколько следующих пробуждений мы не вылезали из библиотеки Уинкрофта, штудируя «Темный дом у поворота». Нам хотелось понять все, что о чем рассказывала Марта.

Мы скачали аудиокнигу и час за часом слушали ее, свернувшись калачиком под мохеровыми пледами и прихлебывая чай. Чтец — молодой британский актер из Королевской Шекспировской компании, обладатель оперного баритона и шизофренической способности говорить голосами разных мужчин и женщин, молодых и старых, бедных и знатных, — вел футуристическое повествование о любви и утрате. Это была совершенно колдовская история, одна из лучших, что мне доводилось слышать: захватывающий детектив на фоне будущего мира, завораживающий и жуткий сюжет, повороты которого абсолютно невозможно было предугадать.

Действие книги происходило в далеком будущем. Главный герой Джонатан Элстер — рассеянный и неорганизованный профессор университета для изгоев общества на Старой земле, читающий популярный курс альтернативной философии «Введение в неведомое», где, помимо всего прочего, затрагиваются основы путешествий во времени. Уже много лет Элстер молчаливо влюблен в загадочную женщину по имени Анастасия Бент, которая преподает на историческом факультете. Когда она случайно узнала о попытке утаить истинную историю Вселенной и загадочным образом исчезла — один рыбак стал свидетелем того, как она шагнула в пропасть с обрыва, что наводило на мысль о самоубийстве, хотя тело так и не обнаружили, — Джонатан отправился в опасную экспедицию сквозь время и пространство, чтобы найти ее.

Чем больше мы слушали, тем молчаливее и мрачнее становились. То, что нам пришлось пережить за время бесконечно повторявшейся бойни в полицейском участке Уорика, сплотило нас, открыло запертые комнаты в громадном роскошном особняке, которым когда-то была наша дружба, сорвало чехлы с мебели, зажгло все огни. Но после рассказа Марты все, похоже, побежали по винтовым лестницам и укрылись в своих комнатах, заперев двери; единственным намеком на присутствие других был раздававшийся время от времени скрип половицы над головой.

Я не знала, что их гнетет. Они предпочитали не делиться этим со мной и, судя по всему, друг с другом тоже.

Мое беспокойство было целиком и полностью связано с Мартой. После ее поразительных откровений — насчет Дж. Ч. Госсамера Мэдвика и насчет того, что физические законы Никогда имеют отношение к каждому из нас, — я стала еще внимательнее воспринимать каждый ее многозначительный взгляд, каждый ее комментарий. Я с потрясением осознала, что, с тех пор как я обнаружила Марту в Брауновском университете в обществе профессора Белороды, она умудрилась подчинить себе всю нашу компанию. Многие годы она прозябала на вторых ролях. Она была бесплатным приложением к Джиму, странной девицей, которая, посмотрев душераздирающий рекламный ролик Общества защиты животных, могла цинично заметить: «И кто только верит этой пропаганде?» А когда в финале романтической комедии герои понимали, что они должны быть вместе, Марта заявляла: «Очередной фильм ужасов с кучей жертв на выходе». Мы постоянно посмеивались над Мартой и закатывали глаза. А теперь, невероятным и непостижимым образом, остальные готовы были идти за ней, положиться на ее опыт, искать у нее утешения. Несколько раз я делилась своими опасениями с Кипом, Уитли и Кэнноном, намекала им, что с недоверием отношусь к Марте и пути, по которому она пытается нас вести. Но никто не разделял моих подозрений.

— Хочешь сказать, она что-то затевает? — хмурясь, спросил меня Киплинг.

— Не знаю. Просто у меня такое чувство.

— Это же наша Марта. Человек Дождя. Она не может плести интриги. Слишком уж она честная и простодушная.

— Я так не думаю.

— Да брось ты.

— Я серьезно. Она знает больше, чем говорит.

— Да какая разница, Би? — прошептал Киплинг. — Что мы еще можем сделать? Не знаю, как считаешь ты, а по мне, пусть изменится хоть что-нибудь. Что угодно. Даже если это значит…

— Даже если это значит что?

Он мрачно пожал плечами. Все было понятно без слов.

«Даже если это значит, что мы никогда отсюда не выберемся».

Вечера проходили в жарких спорах о том, как изменить свойства пробуждения и добраться до Мейсонов.

В «Темном доме» Джонатан Элстер натыкался на возможность путешествий во времени случайно, решив последовать примеру сгинувшей без вести Анастасии Бент, которая, по мнению полицейских, совершила самоубийство, спрыгнув с утеса в море. Элстер в точности повторял ее действия и прыгал с того же самого места, где в последний раз видели профессора Бент. Пролетев сотню футов вниз, навстречу неминуемой гибели, он, вопреки ожиданиям, встречал на своем пути вовсе не острые камни, а воды Темзы в Лондоне 2122 года.

— Открытое окно в купе поезда для путешествий во времени всегда существует на грани между жизнью и смертью, — сказала Марта, — потому-то так мало людей, которые его находят. Чтобы попасть в него, нужно считать, что настал твой смертный час. Так как же нам найти его здесь, в Никогда? Знаю, я уже задавала этот вопрос, ребята, но все-таки: никто из вас никогда не пытался покончить с собой?

Мы вновь дружно покачали головой. Марту это, похоже, озадачило, но она лишь задумчиво закусила ноготь и ничего больше не сказала.

Если ты хотел попасть в нужное время и место — в то же самое купе поезда в прошлом или будущем, — нужно было помнить еще об одном важном обстоятельстве: в миг перед гибелью следовало думать именно об этом времени и этом месте.

— Мы будем стремиться попасть в один и тот же день в прошлом и оказаться на вилле «Анна-София», на острове Аморгос, — объявила Марта. — Попасть во вчерашний день. Двадцать девятое августа. С этого и начнем.

— Почему в прошлом, а не в будущем? — поинтересовался Кэннон.

— Никогда не знаешь наверняка, что принесет завтрашний день. Может случиться стихийное бедствие, террористическая атака, вторжение инопланетян. А прошлое уже произошло, и мы знаем, чего ожидать.

— Но если мы отправляемся в прошлое, — подала голос я, — почему бы не переместиться прямо на карьер Вулкан в ночь гибели Джима? Тогда мы все узнаем.

— Она права, — поддакнул Кэннон.

— Нет, — покачала головой Марта. — Ни в коем случае. Мы еще не готовы. Согласно «Темному дому», поезд с каждым прыжком во времени становится все короче и короче. А значит, наши пробуждения тоже будут становиться короче. Это приведет к слишком сильной нестабильности. Возможно, у нас не хватит времени вернуться и проголосовать. Не будем спешить — во всяком случае, поначалу.

Я не купилась на Мартино объяснение: слишком уж поспешно она забраковала мое предложение, но все остальные, похоже, приняли его. Поэтому я решила ей не возражать. До поры до времени.

Кроме меня, на Аморгосе никто из нас не бывал. Только я гостила в то лето у Джима. Чтобы мои друзья могли живо представить себе нужное место и нужное время, я показала им на своем телефоне фотографии из той поездки и рассказала все, что помнила. Ослепительно-яркий остров. Джипы без верха, на которых Мейсоны колесили по грунтовым дорогам, вспахивая их мощными шинами, точно армия захватчиков. Эдгар Мейсон, круглосуточно управлявший своей империей из кабинета с суперсовременной техникой и внезапно появлявшийся из него, подобно Зевсу, что спускается с Олимпа (если, конечно, Зевс может похвастаться шоколадным загаром и укладкой в виде остроконечных шипов на голове и, кроме того, каждый день встает в четыре утра для занятий аштанга-йогой, попутно бормоча что-то в прицепленный к уху наушник громкой связи для телефона). Младшие братья и сестры Джима со своими друзьями, носившиеся по лестницам, точно стадо антилоп. У Джима были две младшие сестры-близняшки, Глориана и Флоренс, и двое приемных братьев из Уганды, Кэл и Найлз. К моему огромному изумлению, с ними жил их учитель суахили (атташе по вопросам культуры, как выражался Джим). Мы с Джимом большую часть времени проводили наедине, читая друг другу вслух биографию Джона Леннона, ныряя с пирса, исследуя побережье на голубом ялике под названием «Маленькая птичка». Мы плавали с маской и ели поджаренную на гриле рыбу, поливая ее лимоном, который брызгал мне в глаза и адски щипался. Мы подкармливали булочками бродячих собак, которые сбивались в стаи и обходили ночные улицы, точно банды; засиживались до утра на пьяных семейных пиршествах за дощатыми столами под чернильно-синим ночным небом, глядя, как над головой болтаются гирлянды желтых бумажных фонариков.

Джим приглашал меня на все лето, но мои родители разрешили поехать только на пять дней. Даже для этого пришлось пустить в ход методы убеждения, которые сделали бы честь сотрудникам Государственного департамента. Эти пять дней промелькнули в мгновение ока, все до единого подернутые ослепительным флером нездешней жизни, который вызывал у меня ощущение неловкости и одновременно завораживал. Мир Джима был таким ярким, таким неправдоподобным. Внезапно окунувшись в него, я так же внезапно была вырвана оттуда и безжалостно возвращена в сонную обыденность Уотч-Хилла. Мрачная и рассеянная, я помогала родителям в «Рубке», забывая про то, что молочный коктейль давным-давно пора вынимать из миксера, подавая сэндвич с яичным салатом покупателям, которые заказали сэндвич с индейкой и швейцарским сыром. Меня преследовали воспоминания, как Венди, не способную забыть Нетландию и Питера Пэна. Остаток лета я провела, прикидывая в уме, с поправкой на семь часов разницы во времени, чем сейчас занят Джим, рисуя в своем воображении эти картины, слоняясь по дому, точно запертый в клетке лев, чтобы без промедления ответить на его звонок.

Повинуясь указаниям Марты, я как можно подробнее описала одну комнату — главную гостиную с дымчатыми газовыми занавесями, выкрашенной белой краской мебелью и видом на ослепительную лазурную гладь Эгейского моря. Остальные должны были чувствовать себя так, будто они там бывали, чтобы вообразить эту картину в последний миг между жизнью и смертью — что бы за ним ни последовало.

Когда мы впятером не торчали в библиотеке, досконально разбирая «Темный дом у поворота», я брала зонтик и отправлялась под дождь, чтобы в одиночестве пройтись по поместью. Но куда бы я ни пошла, меня преследовали слова Марты, ее шепот, от которого мурашки шли по телу: «Ты тоже внесла в Никогда свой вклад. Он существует, он где-то здесь».

Как-то раз во время своей одинокой прогулки я стала спускаться по узкой лестнице, ведущей к причалу, и обратила внимание на деревья, которые гнулись на ветру со сверхъестественной силой. На океане царило волнение, чернильные волны были увенчаны белыми барашками. Яхты, стоявшие на якоре далеко в бухте, раскачивались и бились друг о друга. Оборванные ветром снасти болтались на мачтах, извиваясь, точно змеи. Где-то в океане позвякивал буй, и этот скорбный звук наводил на мысли о смерти.

Внезапно до меня донесся пронзительный женский крик.

Я решила, что мне это померещилось, что я приняла за крик вой ветра.

Но тут послышался еще один, на этот раз — мужской.

Два человека ссорились. Определив, что голоса доносятся откуда-то сзади, я закрыла зонтик и поспешила убраться с причала, юркнув в щель шириной в фут между насыпью и деревянной лестницей.

Несколько секунд спустя я вновь услышала голоса тех двоих и вдруг поняла, что они доносятся не из Уинкрофта, а с одной из яхт, стоящих в гавани. Темные фигуры двигались по палубе судна, которое стояло неподалеку от причала, принадлежавшего соседям Уитли.

«Андьямо» — так называлась яхта.

Кажется, Уитли упоминала о том, что ее владелец — БВО Берт. На корме горел золотистый огонек.

Раздался еще один крик.

Я подождала. Несколько минут спустя послышался звук мотора. К причалу приближалась лодка. Я выглянула в щель между ступеньками и увидела Уитли. Она была одна. Пристав к берегу, она торопливо привязала лодку, выскочила на причал и бросилась вверх по лестнице. Когда лицо Уитли оказалось на уровне моей головы, на него упал свет. Она выглядела рассерженной.

Я подождала еще немного, но больше не услышала ничьих голосов. Тогда я выбралась из укрытия и зашагала обратно к дому. Постучав, я открыла дверь библиотеки и увидела Уитли. Промокшая до нитки, она сидела рядом с Мартой на диване. Когда я вошла, обе подскочили от неожиданности, на их лицах отразился испуг. Ни дать ни взять два подростка, тайком курящие травку в гостиной и неожиданно застуканные матерью или отцом.

— Что случилось? — спросила я.

— Ничего, — отозвалась Уитли.

— Ты не могла бы оставить нас на минутку, Би? — улыбнулась Марта.

Я в упор посмотрела на Уитли. Никогда еще она не выбирала в качестве

жилетки Марту вместо меня. Никогда. Разве пребывание в этом мире не воскресило нашу старую дружбу? Разве мы не были подругами? Но она лишь мрачно поглядела на меня.

С упавшим сердцем я вышла из библиотеки и закрыла за собой дверь. И почти сразу услышала голос Уитли, негромкий и приглушенный. Слов я не разобрала.

«Да что здесь происходит, черт возьми?»

Я поднялась наверх и заглянула во все комнаты. Ни Кэннона, ни Киплинга. Судя по всему, они тоже были на той яхте. Что это — тайная встреча за моей спиной? Зачем? Что они затевали? Я схватила зонтик, выскочила за дверь и зашагала к пристани.

На яхте не было заметно никаких признаков движения, не было слышно ничьих голосов.

Я провела там, выжидая, около часа. Когда ничего не произошло, я решила вернуться обратно в Уинкрофт и тут же наткнулась на Хранителя.

Горло мое сжалось. В последний раз я видела его в Дарроу, в лесу. После этого он на какое-то время исчез. А теперь вернулся — темный человек в черном плаще, ссутулившийся под дождем. Он усердно копал, всем телом налегая на лопату.

Я сошла с тропинки, чтобы не встречаться с ним, и припустила через рощу. Уже добравшись до дому, я не удержалась и обернулась назад, чтобы посмотреть на него.

Он меня не заметил, занятый своим делом. Только теперь я осознала, что именно он копает. Это были четыре ямы во влажной земле. Четыре могилы.

Но самым странным было не это.

На нем были черные очки слепца.

У меня не было времени размышлять над тем, чем был занят Хранитель и что это означало, потому что в следующее же пробуждение загадка ссоры на яхте и разговора с глазу на глаз между Уитли и Мартой была раскрыта.

— Киплинг хочет кое-что нам рассказать, — объявила Марта, когда мы все собрались в библиотеке. — Уитли обратила на это мое внимание в прошлое пробуждение, и я думаю, что это может быть нам полезно.

— Зачем ты это сделала? — сердито спросил Кэннон; обращаясь к Уитли.

— У меня не было другого выбора, — ответила она; Кэннон метнул на нее яростный взгляд. — Я тебя умоляю. Хватит строить из себя полицейского. Ты ведь хочешь выбраться отсюда? Я имею в виду, разве ты не хочешь выяснить, что на самом деле случилось с Джимом?

— Это была не твоя тайна. Ты не имела права ее выдавать, — прошептал он.

— Очень даже имела, раз это влияет на нашу способность изменять пробуждения.

— Все в порядке. — Марта положила руку на плечо Кэннона. — Ты можешь все нам рассказать.

В этот момент я перевела взгляд на Киплинга. Он плакал. По-настоящему, так, как на моей памяти не плакал ни разу, — скорее судорожные рыдания, нежели обыкновенный плач. Он сидел на диване, закрыв лицо руками, и по его подбородку катились слезы.

— Я называю это «ковром черноногих-сиу», — выдавил он неожиданно, уставившись в пол. — Разновидность самоповреждения. А психологи говорят по-другому. «Неконструктивная попытка решить проблемы в межличностных отношениях». Это изобретение Мамы Грир. Название она дала в честь какого-то безумного индейского коврика, который стащила из антикварной лавки. Мы занимались этим вместе. Чтобы укрепить наши отношения. Иногда мы проделывали это несколько раз в неделю. Она отвозила меня на какую-нибудь загородную дорогу в пятницу вечером, если решала, что по телевизору не идет ничего хорошего. Впервые это случилось, когда мне было пять. Мы ложились на дорогу рядом, брались за руки и ждали, когда поедет машина. «Когда я скажу «бинго», откатывайся в сторону, — говорила она. — Проверим, любит ли нас с тобой Господь. Хочет ли Он, чтобы мы остались в живых. Я скажу «бинго», только если Господь мне велит. Такой уговор». — Киплинг содрогнулся всем телом. — От страха я пускал в штаны. Я не молился. Господь милосердный! Знал ли Господь вообще, что я существую, или нет? Любил ли Он меня? Наверное, не слишком сильно, раз Он дал мне такое лицо. И такое тело. Я вцеплялся в руку Мамы Грир. Она была моим спасательным тросом. Потом подъезжала машина. Ее приближение ощущалось по дрожи асфальта. Мама Грир все не кричала и не кричала. Но потом говорила «бинго», всегда говорила. Я крепко зажмуривался и откатывался на обочину. От колес меня отделяли считаные сантиметры. Когда я открывал глаза, Мама Грир с гиканьем приплясывала на обочине, сдирая с себя всю одежду. «Видишь? Господь нас любит. Он все-таки нас любит». После этого она всегда пребывала в хорошем настроении. Если мне везло, его хватало на целую неделю.

Он немного помолчал, утирая глаза. Я молча таращилась на него. Конечно, я знала, что у Мамы Грир не все дома, но таких ужасов я еще не слышала.

— Со временем это превратилось в наркотик, — продолжал он. — Связанные с этим острые ощущения. Я не мог остановиться. Раз в несколько месяцев, когда дела начинали идти совсем плохо и все валилось из рук, я находил способ проделать ритуал «ковра черноногих-сиу». Сбегал из кампуса тайком. И мне сразу становилось лучше. Самый серьезный случай был в первом учебном году, прямо перед рождественскими каникулами, когда ректор Траск сказал, что я могу не возвращаться: меня отчисляют. Я был учеником — как же он выразился? — которому требовалась среда «с менее амбициозными ожиданиями». По его мнению, мне больше подошла бы тюрьма Синг-Синг. В тот раз ритуал закончился тем, что меня едва не превратила в лепешку фура с надписью «Нескафе». — Хлюпнув носом, он вскинул на нас глаза. — И слоган «Нового дня глоток» заиграл новыми красками.

Я смотрела на него широко раскрытыми глазами, не в силах выдавить из себя ни слова. Киплинг всегда учился неважно. И хотя в конце каждого учебного года закручивалась интрига вокруг того, будет он учиться в следующем году или нет, я никогда не думала, что его в самом деле собираются вышибить. В последний год его успеваемость резко улучшилась: видимо, ему все-таки удалось сосредоточиться на учебе. Ко времени выпуска дела у Киплинга шли неплохо.

— Меня спас Кэннон, — слабо улыбнулся Кип. — Он увидел то, что я изо всех сил пытался скрыть.

— Пытался, но не слишком хорошо, — ухмыльнулся Кэннон. — Ты хромал и морщился, когда садился.

Киплинг посмотрел на меня:

— Помнишь, как я пропустил два месяца учебы «по семейным обстоятельствам»?

Я кивнула, смутно припомнив путаную, но душераздирающую историю о тетке с больным сердцем.

— Это было вранье. Все это время я провел в реабилитационном центре в Провиденсе: занимался тай-чи, расписывал миски для фруктов, учился управлять своим необузданным мышлением. Это Кэннон меня туда устроил. Он навещал меня. Следил за моими успехами. Убеждал школьное начальство дать мне последний шанс. Помогал подтянуть успеваемость. Заполнял за меня анкету для поступления в колледж. Сидел со мной всю ночь, помогая писать эссе про Маму Грир «Мамочка-маньячка». С подзаголовком: «Как выжить под опекой ненормальной психички». Благодаря этому меня взяли в Луизианский университет. Если бы не Кэннон, я сейчас катался бы по дорогам, размазанный по шине грузовика.

Голова у меня шла кругом. Я мысленно вернулась в последний школьный год. Помнится, Кэннон всегда был чем-то занят, неожиданно исчезая и появляясь с рюкзаком и охапкой учебников в руках, но я не догадывалась, что именно он собирался провернуть. Однако это выглядело вполне логично. Он был из тех, кто решает проблемы без лишних слов. «Ручеек, который всегда пробьет себе дорогу», — говорила про него Уитли. И все же мне было обидно из-за того, что меня ни во что не посвятили: у меня перед носом разыгрывалась настоящая драма, а я о ней даже не подозревала.

— Почему ты ничего не сказал? — спросила я Киплинга.

Они с Кэнноном переглянулись, и этот безмолвный обмен взглядами отражал какое-то еле уловимое понимание, которое исчезло, стоило мне его обнаружить.

Киплинг пожал плечами:

— Рано или поздно в жизни становится слишком много дурдома. Даже для твоих лучших друзей.

— Это не вся правда, — подала голос Уитли, склонив голову набок и выжидающе глядя на Кипа.

На его лице появилось выражение покорности судьбе.

— Ну да. — Он кашлянул. — Уже под занавес я получил кучу хороших оценок: типа до того просто валял дурака, а на самом деле у меня есть голова на плечах… В общем, это была липа.

— В каком смысле? — не поняла я.

Киплингу явно не хотелось больше ничего рассказывать.

— Кэннон взломал компьютерную сеть Дарроу, — выпалила Уитли. — И весь последний год Киплингу заранее были известны задания всех контрольных по всем предметам. Включая семестровые и экзаменационные.

— Не по всем, — возразил Кэннон.

Она метнула в него сердитый взгляд:

— Все равно это было мошенничество.

— Это была помощь любимому другу, — отрезал Кэннон.

Уитли фыркнула:

— Так и я делала то же самое под именем Белого Кролика. А все думают, что хуже меня никого нет. На себя бы посмотрели!

Кэннон ничего не ответил. Многие годы он помогал печально известному своей отсталостью от жизни отделу информационных технологий Дарроу. Нередко его вызывали прямо с урока, когда случался компьютерный глюк или сбой сети.

— Как ты это делал? — спросила я у него.

— Социальная инженерия, — пожал плечами Кэннон. — Самое слабое звено в любой цепи — человек. Я разослал всем преподавателям письма с обновлениями для внутришкольной сети. В файлах для учителей Киплинга были лазейки для получения удаленного доступа. Они загрузили «троян», и я получил контроль над их компьютерами. Так же просто, как развязать шнурки.

Увидев потрясенное выражение на моем лице, он нахмурился:

— Брось, Сестра Би. Уж кто-кто, а ты должна понять. Дарроу-Харкер стояла на пути Киплинга к светлому будущему. Если бы его вышибли в предпоследний год, ему пришлось бы начинать все с начала во второразрядном колледже.

Вдали от нас. Несмываемое пятно на биографии. И вообще, о Киплинге нельзя судить по такой прозаической вещи, как оценки. Его надо знать. Я просто обязан был сделать для него все, что мог. — Кэннон пожал плечами. — Такие уж в нашем мире правила, и именно так следует поступать, когда все вокруг летит в тартарары.

Кэннон посмотрел на меня таким пронзительным взглядом, что по коже у меня побежали мурашки. Я и забыла, как он мог воздействовать на людей, как, сосредоточившись, он становился сгустком концентрированной энергии, а не человеком из плоти и крови.

— Ну вот, теперь все в курсе, — подытожил Киплинг. — Все знают о кровожадном двухголовом чудище, которое истекало слюной в моем шкафу.

— Вопрос в том, — прошептала Марта, глядя на него, — поможет ли твой секрет изменить пробуждения.

Она умолкла, нахмурившись, и глубоко о чем-то задумалась. Примерно с минуту в комнате царило молчание.

Марта вообще любила так делать — оставляла вопрос висеть в воздухе на несколько минут, а иногда и на целый час, и внезапно выдавала ответ, когда все остальные забыли о проблеме.

— У меня есть идея, — произнесла она.

 

Глава 18

Вот так мы очутились в машине, среди зарослей шиповника, у обочины пустынной дороги, идущей вдоль берега моря, в 4:47 утра, за четыре минуты до конца очередного пробуждения.

Это было прямо напротив того места, где мы попали в аварию — где, если верить Хранителю, некий мистер Говард Хейворд, пятидесяти восьми лет от роду, проживающий по адресу: Адмирал-роуд, 281, Саут-Кингстаун, въехал на своем грузовике в нашу машину и обрек нас на Никогда. А в другом, более реальном, чем наше теперешнее, временном измерении мы лежали в искореженной машине — пленники одной-единственной секунды, которая никак не могла закончиться.

Марта знала точное место: крутой поворот, где дорога изгибалась под углом в сто шестьдесят градусов среди густого сосняка. По ее признанию, она возвращалась сюда в Никогда, чтобы изучить окрестности.

Как все произошло? Я почти ничего не помнила. Ослепительный свет фар. Заросли шиповника, безропотно поникшие под проливным дождем. Дворники, мечущиеся по лобовому стеклу, точно в стремлении предупредить об опасности. Жидкая, текучая ночь. Наш пьяный смех, слышный повсюду. Отчаянные гудки. Нас заносит. Машина на полной скорости вылетает с дороги и несется во тьму. Земное притяжение больше не властно над нами.

— Он алкаш, — сказала Марта. — Заваливается в «Енота и гончую» и выпивает одну за другой двенадцать банок «Курс лайтс». Двенадцать! Потом садится за руль. Почти отрубается на ходу. Едва не сносит телефонную вышку.

В Никогда он проносится мимо того места, где врезался в нас. И тут наши одиннадцать целых и две десятых часа заканчиваются.

Дождь барабанил по крыше. Лобовое стекло и окна запотели. У меня было такое чувство, что мы заперты в подводной лодке на дне моря. Из радиоприемника лилась, порой запинаясь, классическая музыка.

За все это время мимо нас проехала только одна машина — голубой пикап. Заметив нас в кустах на обочине, водитель затормозил и дал задний ход. Марта опустила стекло.

— Что, ребята, колесо спустилось? — спросил средних лет мужчина в охотничьем жилете. — Помощь нужна?

— Спасибо, не нужна, — отозвалась Марта. — Все в порядке. У нас собака потерялась, вот ищем.

Мужчина нахмурился, озадаченный при виде пяти натянуто улыбающихся подростков в зеленых пончо с капюшоном. Но сказать ему было нечего, и он уехал в недоумении.

— Три минуты, — подала голос Марта, сверившись с часами.

Казалось, меня вот-вот вырвет. Откровения Киплинга с Кэнноном, пусть и

шокирующие, поставили больше вопросов, чем дали ответов. И вообще, все вели себя странно, хотя я никак не могла понять, в чем дело. Они были на взводе и явно чувствовали себя не в своей тарелке. Дважды, думая, что я не смотрю на них, Киплинг с Кэнноном обменялись долгими, многозначительными взглядами, в которых читалось что-то смутно-зловещее. Что все это значило? Что они затевали?

И хотя Марта наставляла нас, уверяя, что все будет в ажуре — 29 августа, 9:35 утра, вилла «Анна-София», остров Аморгос, Греция, это все, что вы должны помнить, поняли? — то обстоятельство, что именно она руководила операцией, усугубляло мои дурные предчувствия. Какую игру она затеяла? Может, она заставляет нас последовать примеру героев «Темного дома», чтобы заманить в ловушку, запереть в одном из купе поезда времени? Или все это задумано для того, чтобы мы проголосовали за нее?

Голосование. Голосование. Голосование.

Съежившись на заднем сиденье рядом с Уитли, я чувствовала, как на меня накатывает пробуждение, как знакомая океанская волна гигантских размеров наползает на подошвы и по голеням начинают ползти мурашки. По радио внезапно раздалось шипение, потом сквозь помехи, спотыкаясь, кое-как пробилась песня группы «The Cure» «Boys Don’t Cry».

Дождь забарабанил оглушительнее, словно в небе кто-то прибавил громкость.

— Как-то мне хреново, — выдавил Киплинг, прижимая ладонь к горлу.

Марта повернулась к нему:

— Мне тоже. Это не просто пробуждение. Это открытое окно. Все, процесс пошел.

Ее переполняло возбуждение — если такого невозмутимого человека, как Марта, вообще могло переполнять возбуждение.

— Вы чувствуете?

Я чувствовала. Кончики пальцев потрескивали от электричества, точно я прошлась, шаркая, в носках по пушистому ковру. Я поднесла руку к запотевшему стеклу и задержала ее в дюйме от него. На стекле остался отпечаток. Я принялась двигать рукой туда-сюда, то приближая ладонь, то убирая, и стекло, точно по волшебству, очистилось. Я поднесла руку к волосам

Уитли, которые выбивались из-под капюшона пончо, и золотистые пряди сами прыгнули мне в ладонь, точно щупальца причудливой морской твари.

— Две минуты, — произнесла Марта. — Пора выдвигаться.

Она кивнула нам и выбралась из машины наружу. Кэннон с Киплингом безропотно двинулись за ней. Я открыла дверцу и тут же вымокла до нитки. Уитли схватила меня за локоть.

— Я не могу, Би, — захныкала она. — Не могу удержать все это в голове.

— Что?

Уитли плакала. Никогда в жизни я не видела ее такой испуганной.

— Я заблужусь в прошлом. Я знаю.

— Нет. Нигде ты не заблудишься. — Я взяла ее за плечи. — Слушай внимательно. Двадцать девятое августа. Девять тридцать пять утра. Вилла «Анна-София». Повтори.

— Вилла «Анна-София».

— Вспоминай море. Небо. Их первозданную белоснежную красоту. Шторы. Запах апельсинов.

— Точно. Апельсины.

— Вот видишь.

Уитли заморгала, нерешительно глядя на меня. Я протянула ей руку. Она взялась за нее. Мы обе выбрались из машины под дождь.

Я и не предполагала, насколько хаотическим окажется все это. Струи дождя царапали кожу, точно гвозди. Незримая сила тяготения пыталась швырнуть нас обратно в машину. Мысли мои стали текучими, превратились в вихрь брызг внутри головы. Все, что нам надо было сделать, — это подойти к месту столкновения и лечь на асфальт, как делал Киплинг, совершая ритуал «ковра черноногих-сиу». Пока что это удалось проделать только Марте. Она лежала на спине, вытянувшись вдоль выцветшей желтой линии разметки. Я двинулась к ней, таща за собой Уитли, но голова у меня кружилась, а каждый шаг давался с таким трудом, будто к моим ногам были привязаны бетонные глыбы. Кип стоял посреди дороги, кружась, точно пробка в воронке смыва унитаза, а Кэннон упал на четвереньки и пытался ползти. Я сделала усилие, чтобы замедлить бешеную круговерть мыслей, потом двинулась вперед большими шагами, медленно переставляя ноги и крепко сжимая руку Уитли. В конце концов мы с ней дошли до нужного места и улеглись на асфальт рядом с Мартой. Минуту спустя к нам присоединились Кэннон с Киплингом.

Я моргнула: капли барабанили по лицу. Перед глазами все расплывалось. Струи дождя жалили слишком сильно, и я зажмурилась. Пробуждение уже подобралось к коленям, вдавливая меня в асфальт.

Двадцать девятое августа. Девять тридцать пять утра.

Я представила овеваемый всеми ветрами скалистый утес, современный белый дом, прилепившийся к нему, точно орлиное гнездо, в темных окнах отражается море.

— Пятьдесят секунд! — выкрикнула Марта.

Вилла «Анна-София».

— Я не могу! — завопила Уитли.

Что-то оцарапало мое лицо. Прикрыв глаза рукой, я разлепила ресницы и поняла, что это был гигантский дубовый сук, который оторвало ветром. Он пролетел над нами и, кувыркаясь, покатился по дороге.

Уитли рыдала, пытаясь подняться на ноги. Кэннон крепко держал ее.

— Прекрати! — рявкнул он.

— Пустите меня! Я не могу!

— Успокойся! — прикрикнула на нее Марта.

— Я не могу! Я все время думаю о других вещах! Я не могу ничего поделать со своими мыслями!

До меня донесся рев мотора. Говард Хейворд, пятидесяти восьми лет от роду, пьяный и отрубающийся на ходу, неумолимо приближался. Оставалось всего несколько секунд. Меня колотило. Я крепко зажмурилась и вцепилась в асфальт, стараясь удержаться на месте.

Остров Аморгос. Греция.

Теперь вопил кто-то другой. Киплинг.

— Прекратите! Прекратите!

— Ты что, не понимаешь? Мы потеряем друг друга!

— Это ловушка! Это подстава!

Серые утренние сумерки вспорол раскат грома, оглушительный, как атомный взрыв. Мои барабанные перепонки лопнули, в голове заметались какие-то странные писки и визги. Пробуждение сдавливало сердце с такой силой, что до сознания не сразу дошло, когда что-то больно впилось мне в шею. Я вскрикнула, мои занемевшие ледяные пальцы потянулись к горлу, чтобы нащупать предмет. Кончики их ощутили что-то маленькое и твердое. Я с криком выдернула непонятную штуковину из шеи.

Это оказалась булавка со шмелем, подарок Джима, который у меня потом украли.

Дальше все происходило одновременно. В глаза мне ударил свет фар. На нас, отчаянно сигналя, несся грузовик. Дождевые капли падали, точно в замедленной съемке. Взвизгнули тормоза. В воздухе по-прежнему звенел чей-то крик. Я открыла глаза и заметила фигуру в зеленом пончо, которая стремительно удалялась в сторону леса. Послышался лязг металла. Грузовик сложился пополам, массивные шины скользили по мокрому асфальту, направляясь прямо к моей голове. Едко запахло паленой резиной. И началось светопреставление.

Один… два…

Булавка со шмелем.

Джим.