Твои стихи, блаженство напоказ, Тебе слагать, печальному, легко ли? Я тоже был в эпикурейской школе И доброй волей ум терял не раз. Я совершенства жаждал: всякий час Пускался я на поиски – доколе Не понял, что любая цель в расколе С безмерностью, что нам открыта в нас. С того и плачем, что узнать влекомы Границу своего же идеала. Есть берег морю, небу – окоемы, А нет предела только у тоски О чем-то без предела и начала, В которой мы безмерно велики.

Недостижима и не понята Она, не существующая въяве. Еще грустнее и еще слащавей, Когда земная манит красота. И потому пускай в ее составе Найдутся только общие места, Дабы любой поверивший спроста Узнал, что прикасается к отраве. Лишь тот, кто чашу выпил понемногу Или глотком – а лишь бы без остатка, — Хотя и поздно, узнает дорогу. Он чувствует, как тяжесть налегла И как смотреться пагубно и гадко В прозрачность бесполезного стекла.

Безумье или глупость: только так Хоть каплю блага выманить у рока. Не думать, не любить, не чаять срока И не разуверяться что ни шаг. Любую вещь, открытую для ока, Приветствует за доброе дурак; Свой миру соприродный полумрак Юродец принимает без упрека. Два зла на свете: правда и порыв. Узнать их зло на свете путь единый — И ту, и этот взглядом охватив: Она ужасна, в нем же – пустота: Не меньший ужас. Будто две долины С боков неодолимого хребта.

Глубокий вздох, умчи меня в края, Где ни чужбины, ни родного дома И все, что есть, вовеки не влекомо К потусторонней форме бытия; Где чувствований мутная струя Сподобится и формы, и объема И где владыкой утвердится дрема, Душевной жизни искру притая. Умчи меня… Но что чужие сферы И что края, незримые доселе, Когда не приступ запоздалой веры, Еще мечта, еще один порыв, Как все мечты, летящий мимо цели, Еще сильнее сердце искрушив?

И ум, и веру отодвинув прочь, Воздержимся от скорби, от укора И поцелуев – ибо очень скоро Надвинется отсроченная ночь. Не ощущай, но жизнь свою упрочь, Отдав ее на милость благотвора, Названьем сон; без топи, косогора, Подобный путь нетрудно превозмочь. Гряди сюда с кифарами и маком, Дурные сны развея сонным зельем, — Гряди, Морфей, опутай души мраком И в ту опустошенность уведи, Где чувствуем, что грудь полна весельем, Что ничего не чувствуем в груди.

О сон, о морок! Видно, оттого-то Желаем преисполниться пустот, Что сердце ждет – и понапрасну ждет, И мало сил для горестного счета. И что за сна мы жаждуем? – чьего-то: Чужой мечты и сладостных тенет, В которых затеряется, уснет Вся бодрость, отворенная для гнета. А морока забвенного хотят Не иначе, как только под наплывом Бессонных чувств – и гибнут, уступив им, И остается тот последний ад, Где в сумраке, тягучем и тоскливом, Уже не порываются к порывам.