Джереми пришлось не раз ехать в обход, и поездка получилась непростой – из-за бури многие дороги были перекрыты, однако около десяти часов вечера он прибыл в Айви-манор. Луис еще не спал и был рад видеть старого знакомого. Как и Виктория с Констанс, мужчины провели несколько приятных часов у камина.

На следующий день рано утром они направились в поместье сэра Френсиса. Джереми решил не просить помощи у местного констебля. Однажды он уже руководил обыском в поместье, поэтому юноша надеялся, что садовник его узнает. Кроме того, с ним был уважаемый человек в лице лорда Луиса Хогарта.

В парке тоже бушевала буря. На подъездной дорожке они встретили нескольких садовников, проводивших оценку повреждений. Джереми сказал им, что хотел бы еще раз посмотреть на тисовую беседку.

– М-да, тис, сэр… – Старший садовник, худощавый мужчина чуть старше шестидесяти, сдвинул кепку назад и почесал затылок. – К сожалению, должен предупредить, что это будет сложно. На дерево рухнул старый бук.

Луис отправил одного из садовников в Айви-манор, поручив привести помощь, а сам он, Джереми и старший садовник, некий мистер Бичер, направились к тису. Дерево не упало, однако вход в беседку преграждал ствол бука.

Джереми и Луис взялись помогать. Они вместе с садовниками отпиливали ветви, и, когда день уже перевалил за половину, им удалось оттащить бук с помощью лошадиной упряжки в сторону ровно настолько, чтобы открылся вход в беседку. Джереми опустился на четвереньки и принялся исследовать доски пола, а Луис подсвечивал ему фонариком. Через некоторое время он обнаружил стык, который был чуть шире остальных, а вскоре и дырку от сучка. Молодой человек просунул внутрь пальцы и поднял довольно большой участок пола.

– Кажется, мы нашли люк.

Джереми устало, но довольно улыбнулся Луису. Вниз вела лестница. Держа в руке лампу, Луис спустился вниз. Джереми последовал за ним.

– Господи боже мой… – пробормотал Луис.

Джереми тоже огляделся по сторонам. Они оказались в круглой, выложенной камнем комнате диаметром около трех метров. На стенах висели полки, на них стояли металлические шкатулки с именами. У одной из стен стоял каменный стол. На нем виднелось потускневшее изображение креста.

– Во времена королевы Елизаветы поместье принадлежало католической семье, – произнес Луис. – Наверное, это помещение служило им молельной комнатой.

– Вполне возможно.

Джереми кивнул, пробегая глазами по именам на шкатулках. Как и предполагалось, среди них было много знакомых. Он как раз обнаружил фамилию «Бредон» на узком металлическом ящике, когда услышал, что Луис произнес:

– Господи, кажется, сэр Френсис шантажировал и Рэндольфа.

Джереми обернулся к нему.

– Ты знаешь, сколько лет герцогу? – затаив дыхание, спросил он.

– В декабре в клубе мы отмечали его двадцатипятилетие. А что? – удивленно отозвался Луис.

Отдельные части мозаики сложились в голове у Джереми, образовав цельную картину. И молодой человек с ужасом осознал: Виктория в опасности.

– Прошу прощения, сэр, – сотрудник почты в деревне неподалеку от Бликлинг-холла с сожалением смотрел на Хопкинса. – Но я не могу отправить телеграмму. Линии сообщения с Лондоном оборвало бурей. Полагаю, их кое-как подлатают лишь к вечеру.

– Вы знаете, где здесь есть ближайший телефонный аппарат? – Хопкинс вопросительно посмотрел на мистера Бейкера, который поехал в деревню в карете вместе с ним.

– Думаю, в Саттон-хаусе. Он примерно в двадцати милях отсюда, неподалеку от Фоуви, – ответил мистер Бейкер.

– Я думаю, телефонные линии тоже пострадали от бури, – вставил сотрудник почты.

– Я должен попытаться дозвониться мисс Виктории и в Лондонскую полицию, – решительно заявил Хопкинс. – И если телефонные линии тоже оборваны, у меня остается лишь один вариант: сесть в Фоуви на ближайший поезд до Лондона.

Он пытался казаться уверенным, однако чувствовал себя беспомощным, как никогда в жизни. Дворецкий был потрясен. Судя по всему, Рэндольф и есть убийца!

«Рэндольф не может быть убийцей…»

Виктория вернулась домой. Ветер снова посвежел, с запада набежали тучи. Несмотря на то что в кухонной печи еще горел огонь, девушке было холодно. «Должна существовать еще одна идентичная пара таких же запонок. Или, возможно, в рисунке, который я нарисовала по рассказу Бренды, была ошибка, поэтому Моника спутала запонки Рэндольфа с запонками убийцы». Да, одно из этих предположений должно оказаться правдой. Все остальное просто немыслимо.

Вздохнув с облегчением, Виктория направилась в фотографическую комнату, чтобы вынуть из фотоаппарата пленку со снимками разрушений после бури в гавани. Она как раз включила лампу красного света и открыла затвор камеры, когда ударилась плечом о полку. На пол посыпались все картонные папки со снимками. Виктория выругалась про себя. Как можно быть такой неловкой! Девушка наклонилась, чтобы собрать фотографии, и среди снимков, которые она делала для «Морнинг Стар», увидела и те, с кровавыми отпечатками пальцев, которые они с Хопкинсом сделали в спальне Молли.

На мгновение Виктория застыла, сидя на полу на корточках. После объявления о помолвке с Изабель она выбросила открытки и письма Рэндольфа. Но у нее была еще маленькая картина с изображенным на ней акведуком из Перуджи, которую он подарил ей несколько недель тому назад. Она сняла ее со стены, но не смогла заставить себя выбросить ее и положила в дальний угол платяного шкафа.

«Я могла бы проявить отпечатки пальцев и сравнить их с отпечатками на фотографии. Тогда я убедилась бы, что Рэндольф не убийца», – размышляла она.

Виктория собрала фотографии, затем принесла из библиотеки графитовый порошок Хопкинса, его мягкую густую кисточку и увеличительное стекло и разложила в кухне. Картину, написанную акварельными красками и стоявшую за туфлями у дальней стенки шкафа, она взяла через полотенце, чтобы не смазать отпечатки пальцев. Оказалось, что смотреть на нее больнее, чем она думала раньше. Рассердившись, Виктория отогнала воспоминания о днях, когда они с Рэндольфом были в Перудже, и отнесла картину в кухню.

Уже стемнело настолько, что девушке пришлось зажечь керосиновую лампу. Графитовый порошок словно туманом покрыл акведук и раскинувшийся за ним пейзаж, проявив отпечатки пальцев. Сильный ветер качал деревья в парке, свистел в оконные щели. Словно издалека Виктория слышала, как шумит листва, пока она сосредоточенно смотрела в увеличительное стекло. Несколько отпечатков поменьше – это наверняка ее, а вот тот, что побольше, кажется, оставила мужская рука.

Виктория сравнила его с отпечатками на фотографиях. Совпадений не было. Направив увеличительное стекло на картину, девушка обнаружила, что там совпадений тоже нет. В углу картины девушка нашла еще один отпечаток большого пальца. Он был не таким, как те, которые она только что рассматривала. Папиллярные узоры, мелкие бороздки на коже, образовывали завитки, а слева виднелась маленькая щербинка, похожая на шрам от раны.

«На отпечатках из комнаты Молли тоже узор с завитками», – вспомнила Виктория. И разве она не видела на фотографии маленькую щербинку? Дрожа от напряжения, девушка взяла в руки фотографию. Узор завитков совпадал с узором на фотографии, щербинка находилась ровно на том же месте, как и на посыпанном графитом отпечатке. Виктория отказывалась верить.

– Значит, в конце концов ты это выяснила…

Виктория замерла. Неужели это голос Рэндольфа? Девушка надеялась, что это ей только мерещится, однако, медленно обернувшись, увидела его стоящим в дверном проеме. В руке у него был нож, и он смотрел на нее почти весело.

– Садись! – приказал он. – Я знаю, ты владеешь джиу-джитсу, меня предупредили. Если ты попытаешься закричать или наброситься на меня, я тут же перережу тебе горло.

«Как Молли…»

Виктория послушно опустилась на стул, снова услышала шум деревьев в парке, стук копыт, грохот колес на мостовой. Мистер Джарвис внизу, в холле. В других квартирах люди. Но все это бесконечно далеко.

– Я увидел, как ты вышла из одного дома в порту вместе с Моникой, – произнес Рэндольф. – Я помню ту ночь, когда развлекался вместе с ней, Изабель и еще одной шлюхой. Ну и сделал определенные выводы. Решил вот пойти за тобой.

– И давно ты знаешь, что я?.. – Виктория с трудом выдавливала из себя слова.

– С тех пор как увидел, что вы с Хопкинсом вломились в бордель Молли. Было довольно забавно наблюдать за вашими с Хопкинсом потугами, да и за усилиями Райдера тоже.

– Мы уже выяснили, что убийца родился примерно двадцать пять лет тому назад и является ребенком проститутки. Комиссар в курсе. Чиновники просматривают записи. Тебя скоро найдут, это лишь вопрос времени.

– Я так не думаю, – рассмеялся Рэндольф. В глазах его промелькнуло высокомерие.

«Я умру здесь, в этой квартире, где всегда чувствовала себя в безопасности». Виктория вдруг осознала это со всей отчетливостью. Однако ей хотелось жить, любить, фотографировать, рисовать, наслаждаться годами, которые ей еще предстояло прожить и которых Рэндольф может лишить ее. Она еще так молода. Она даже не доживет до совершеннолетия. В душе поднялись отчаяние и гнев. Нужно найти способ бежать. Но в голову ничего не приходило.

– Сколько же сэр Френсис шантажировал тебя? – услышала она свой голос.

– Почти год. После одного мероприятия, устроенного консервативной партией, он вошел в подсобное помещение, где я беседовал с несколькими депутатами, и попросил о разговоре с глазу на глаз. Он знал о моих амбициях и не мог выбрать лучшего места, чтобы унизить меня. – Рэндольф прислонился к буфету. Нож в его руке отражал свет лампы, как отполированное Хопкинсом до блеска серебро. – Когда он с улыбкой сообщил мне, что моя мать не герцогиня Монтегю, а шлюха, я рассмеялся ему в лицо. Но потом он сказал, опять с этой своей мерзкой улыбкой, что очень удачно получилось: герцогиня родила сына и наследника спустя несколько месяцев после того, как ее супруг погиб на охоте. И это несмотря на то, что после трех лет брака детей у них не было. Конечно, без этого наследника ей пришлось бы отказаться от богатства, герцогских владений и жить на скромную ренту.

Рэндольф провел рукой по лбу. В печи треснуло полено. В тишине этот звук показался Виктории громким, словно выстрел из пистолета.

– А затем сэр Френсис спросил меня, не обращал ли я внимания, что совершенно не похож на своих родителей, а затем показал фотографию той шлюхи. – Рэндольф помолчал несколько секунд, и продолжил: – И тут я кое-что понял. Моя мать никогда не любила меня. Нет ничего необычного в том, что женщины благородного происхождения очень холодно относятся к своим детям. Но моя мать, моя мнимая мать, всегда была совершенно безразличной. Для нее я был вещью, средством для достижения цели. Это я чувствовал еще в раннем детстве. И ни капли не расстроился, когда она умерла. Мне было пятнадцать.

Виктория невольно испытала некоторое сочувствие по отношению к Рэндольфу.

– Почему ты побоялся скандала? – с грустью в голосе произнесла она. – Ты привлекателен, умен и обаятелен. С твоими талантами ты мог бы начать новую жизнь, без богатства и титула.

– Здесь, в Англии? Да ты и сама не веришь в то, что говоришь, – с горечью в голосе рассмеялся Рэндольф.

– Ты мог бы уехать в другую страну.

Рэндольф покачал головой.

– Титул и богатство были моими по праву. Если бы сэр Френсис не начал вынюхивать и не выяснил правду о моем происхождении, я жил бы в счастье и достатке до конца своих дней в своих владениях. Женился бы на твоей кузине Изабель, зачал бы наследника и, возможно, даже смог бы стать премьер-министром. Среди аристократов много подкидышей. Все знают об этом, и никому до этого дела нет. Но меня осыпали бы насмешками.

– Как ты нашел Молли, мисс Уилкокс и Марчмейна? – поинтересовалась Виктория.

– У меня был помощник, мужчина…

– Ты тоже убил его?.. – прошептала Виктория.

Молчание Рэндольфа было довольно красноречивым. «Он сошел с ума», – промелькнуло у нее в голове. Девушка судорожно сжалась, когда он подошел к столу. Взгляд его упал на посыпанную графитовым порошком картину. Он коснулся ее почти с нежностью.

– Я действительно влюбился в тебя в Италии, – произнес он, – и очень жалел, что мы так и не сблизились.

Виктория почувствовала отвращение.

Он смотрел на девушку с нежностью, голос его звучал мягко, когда он произнес:

– В твоей фотокомнате произойдет несчастный случай. Загорятся пленки и химикаты. Все будет быстро, я обещаю.

«Он хочет сжечь меня заживо», – осознала Виктория. Девушку охватил ужас. Но вдруг в голову ей пришла идея. Она схватилась за грудь, захрипела, делая вид, что не может дышать.

– Пожалуйста… – пролепетала она, опускаясь на столешницу, словно бы теряя сознание.

– Пойдем! – произнес Рэндольф, и голос его был по-прежнему пугающе мягок.

Когда он наклонился, чтобы поднять ее, Виктория вскочила. Мужчина не ожидал этого, и она сумела заставить Рэндольфа потерять равновесие, сработав как рычаг. Он рухнул на стол, нож выскользнул у него из рук и упал на пол. Виктория подняла его, хотела броситься к двери, однако в этот миг Рэндольф снова преградил ей путь.

– Проклятая ведьма! – Глаза его сузились от ярости.

Виктория крепко сжимала в руке нож, а затем в панике увидела, что керосиновая лампа перевернулась. Горящий керосин пролился на столешницу и закапал на пол.

Рэндольф заметил ее страх, и его красивое лицо искривилось в насмешливой гримасе.

– Прежде чем поджечь контору Марчмейна, я там как следует покопался, – заявил он. – Обнаружив папку с надписью «Бернард Бредон», я не удержался и заглянул внутрь.

Не спуская с Виктории глаз, он направился к кухонной печи, открыл заслонку и вывалил оттуда на пол кочергой горящие дрова и уголья. Дым смешался с запахом горящего керосина. Спустя секунду кухонный шкаф уже горел.

Виктория прижалась к стене. Дым проникал в легкие, не давая дышать. По щекам у нее бежали слезы, девушка глотала ртом воздух.

– Твоя мать умерла не от лихорадки, как говорил тебе отец. Она тяжело заболела, – услышала она голос Рэндольфа, – и сошла с ума. Твой отец не мог заставить себя отправить ее в санаторий и позволил жить с санитаркой в квартире рядом с Холланд-парком. Твоя мать случайно устроила пожар. И она же спасла тебя из горящей квартиры.

Ноги у Виктории подкосились, и она съехала вниз по стене. Она хотела закричать, хотела крикнуть в лицо Рэндольфу, что он ей лгал. Что ее отец никогда бы так не поступил. Но могла только всхлипывать. Нож выскользнул у нее из рук. Девушка готова была упасть в обморок, когда Рэндольф схватил ее за волосы и поволок за собой.

Ужасная боль, когда ее рука попала в один из языков пламени, заставила ее пронзительно закричать и еще раз выгнуться дугой. Она изо всех сил пнула Рэндольфа.

– Ах ты, маленькая дрянь! – Он с ненавистью ударил ее по лицу, и от боли девушка едва не потеряла сознание. Виктория почувствовала, что он поднял ее и взвалил на плечо.

«Я умру, умру в собственной фотокомнате». Виктория не испытывала ярости, в душе была лишь глубокая печаль.

После бешеной гонки, во время которой он выжимал все силы из взятого напрокат автомобиля, Джереми вечером был в Лондоне. Он искренне надеялся, что телефон исправен и Луису удалось сообщить в полицию. А еще он молился, чтобы Виктория была в безопасности.

Однако, подъехав к дому рядом с Грин-парком, он, к своему ужасу, не увидел полиции перед зданием. Джереми припарковался прямо на тротуаре и ворвался в холл, где на него в изумлении уставился мистер Джарвис.

– Сообщите в полицию! – крикнул ему Джереми, бегом поднимаясь по лестнице.

– Сэр, я вынужден просить вас…

– Делайте что я вам говорю… Возможно, в квартире мисс Бредон находится убийца.

Джереми показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он наконец поднялся на четвертый этаж. В квартире было тихо. Он хотел позвонить, как вдруг почувствовал пробивавшийся из-под двери запах дыма.

Нет, не может быть, чтобы он опоздал… Джереми в отчаянии толкнул дверь. Он любил Викторию, он жаждал обладать ею. Без нее жизнь казалась ему пустой и пресной. Не может быть, что он никогда больше не увидит ее, не услышит ее голоса, смеха.

Внезапно он услышал пронзительный крик Виктории. Молодой человек снова налег плечом на дверь, и та наконец распахнулась.

Словно издалека она увидела, что дверь квартиры открылась. Знакомый голос рявкнул:

– Отпусти Викторию, Монтегю.

Голос Джереми… Словно сквозь пелену девушка увидела, что в руке у него оружие.

Рэндольф отпустил Викторию и с яростным криком бросился на Джереми. В коридоре прогремел выстрел. Рэндольф подбежал к Джереми и ударил кулаком под дых, заставив пошатнуться. В коридоре плясали отблески света и тени, отбрасываемые огнем. Его свет лишил образ Рэндольфа всего человеческого, придав ему облик демона. Он схватил руку Джереми, сжимавшую оружие. Мужчины сошлись в смертельной хватке.

Виктория попыталась подняться, но сил не было. Рэндольф ликующе закричал, когда наконец сумел вырвать из рук Джереми пистолет, но прежде чем он успел наставить его на соперника, Джереми ударил его кулаком в живот, из-за чего преступник рухнул как подкошенный.

– Виктория…

Джереми подбежал к ней и поднял.

Голова Виктории опустилась ему на грудь. Она чувствовала щекой шершавую ткань его пиджака, и это успокаивало и внушало уверенность. Словно сквозь пелену, она увидела, что Джереми ведет ее вниз по лестнице. В холле они встретили мистера Джарвиса, удивленно смотревшего на них и сказавшего что-то, однако слов девушка не разобрала.

А потом они оказались на улице, и Виктория с облегчением вдохнула свежий воздух. Вдалеке она услышала вой пожарной сирены, свист полицейских свистков. Внезапно звон разбившегося стекла и леденящий душу крик заставили ее поднять голову. На подоконнике, раскинув руки, стоял Рэндольф. На фоне вечернего неба он напоминал крылатого ангела смерти. В следующее мгновение он бросился на землю. Услышав глухой звук, когда его тело ударилось о мостовую, Виктория потеряла сознание.

Левая рука Виктории болела, словно все еще была обожжена пламенем. Она слышала цокот копыт по мостовой, чувствовала покачивание, словно ехала в движущейся карете. Чувствовала слабый запах курительного табака. Пиджак Джереми… Открыв глаза, Виктория увидела над собой его лицо. Голова ее лежала у него на коленях.

– У вас… у тебя очень болит рука? – спросил он.

– Адски… – Девушка попыталась улыбнуться, однако у нее не вышло.

– Я отвезу тебя к врачу, с которым дружен, а потом в Хемпстед, к Констанс и Луису.

– Откуда ты узнал, что Рэндольф?.. – Виктория снова услышала пронзительный крик, звон разбивающегося оконного стекла и задрожала.

– Сегодня днем я обнаружил тайник сэра Френсиса. Он был в его загородном поместье, под обрезанным тисом. Когда я увидел там шкатулку с фамилией Рэндольфа, картинка сложилась.

Виктория видела, как за окном кареты мимо проплывают яркие уличные фонари и фасады домов, окруженных высокими раскидистыми деревьями. Несмотря на боль в руке, а возможно, именно из-за нее, в голове было совершенно ясно. Девушка еще немного повернула голову, чтобы заглянуть Джереми в глаза.

– Джереми, я люблю тебя, – прошептала она, – но я не могу быть с тобой. Я влюбилась в человека, совершившего не одно убийство, – девушка судорожно сглотнула, однако почувствовала, что обязана признаться ему, – если бы не вмешался Хопкинс, их было бы гораздо больше. Кроме того, от Рэндольфа я узнала – он обнаружил документы в конторе Марчмейна, – что отец лгал мне о смерти моей матери. Она, будучи душевнобольной, жила вместе с нами, в квартире рядом с Холланд-парком. Это она была той загадочной женщиной под вуалью. Это она устроила пожар, и она же спасла меня. Я чувствую себя такой грязной из-за Рэндольфа, да еще и ложь отца… Я не могу доверять сама себе… И… Ах, Джереми, прости меня, пожалуйста, что я докучаю тебе своими чувствами. Может быть, ты вообще ничего не чувствуешь по отношению ко мне, – и Виктория смущенно умолкла.

– Конечно, стал бы я рисковать жизнью ради женщины, которая мне совершенно безразлична, возвращался бы в Лондон со всей возможной поспешностью ради того, чтобы спасти ее! И конечно же, стал бы драться с человеком, совершившим не одно убийство, ради женщины, которая ничего для меня не значит! – Джереми улыбнулся, и на миг от счастья Виктория забыла о своей больной руке.

– Я такая глупая… – пробормотала она.

– Иногда – да…

– Ты дашь мне немного времени?..

– Сколько потребуется… – с нежностью произнес он.

Усталая и счастливая, Виктория закрыла глаза, а когда Джереми взял ее за здоровую руку и погладил, их пальцы переплелись.

– Хотя я только что просила тебя дать мне немного времени, было бы здорово, если бы ты меня сейчас поцеловал, – прошептала она. – Иначе я не смогу осознать происходящее…

– Поверь мне, я люблю тебя…

Губы Джереми коснулись ее губ. Его поцелуй был нежным и одновременно страстным, знакомым и в то же время волнующим, заставив Викторию совершенно забыть о больной руке.

– Очень мило с вашей стороны, что вы пришли ко мне домой, – обратился Джереми к комиссару.

В его как обычно неубранной гостиной сэр Артур выглядел несколько неуместно, однако почему-то казался не таким строгим и сдержанным, как обычно, в нем было даже что-то человечное.

– Вы говорили с мисс Бредон, Райдер? – Комиссар опустился в кресло, с которого Джереми только что все убрал.

– Да, сэр.

Виктория отдыхала у Констанс и Луиса в Хемпстеде. Во время их разговора девушка сидела в отведенной ей гостевой комнате, в постели, облокотившись на подушки. Пока что она была еще очень бледна и несколько не в своей тарелке после опиума, который должен был облегчить боль, однако Джереми она все равно показалась очаровательной.

– Как мисс Бредон себя чувствует?

– Очень хорошо, не считая боли в обожженной руке. Как вы наверняка понимаете, она не согласилась с планом правительства замять историю о том, что герцог Монтегю был сыном проститутки и совершил несколько жестоких убийств.

Комиссар засопел, однако в этом звуке молодому человеку послышались одновременно удовлетворение и недовольство.

– Однако мисс Бредон готова пойти на сделку…

– На какую?

– Герцога официально объявляют убийцей сэра Френсиса. Например, можно сказать, что сэр Френсис шантажировал его в связи с тем, что тот жульничал в карты. Ведь это угрожало ему потерей чести.

– И чего же требует мисс Бредон взамен за то, что мы не станем сообщать о других убийствах Монтегю и обстоятельствах его рождения?

– Она хочет, чтобы мисс Кейтлин и других женщин, которые не участвовали в покушении на короля, выпустили из заключения. Кроме того, проституткам и другим женщинам должны выдать сумму, которая поможет им начать нормальную жизнь, если они того захотят. И еще посудомойке из Блейкенуэлл-манора – ее зовут Агнес – должны дать стипендию для обучения в Кью-Гарденс, чтобы она могла получить профессию садовника.

– Полагаю, убедить правительство выдать стипендию будет легче всего, – сухо заметил комиссар.

Немного помолчав, он спросил:

– Вы женитесь на мисс Бредон, Райдер? И не говорите мне, что ваши чувства меня не касаются.

Джереми окинул взглядом комнату. Его любовь к Виктории – это приключение. С его взлетами и падениями, прекрасными и болезненными моментами, но это именно то приключение, которое ему всегда хотелось пережить.

– Да, я женюсь на мисс Бредон, сэр, – произнес он, – если она того захочет.

Эпилог

Пройдя кованые ворота, Виктория оказалась на Хайгейтском кладбище и пошла по дорожке, ведущей между деревьями вдоль надгробий – каменных ангелов, крестов и урн, а также небольших мавзолеев. Вокруг могил не было оград, они стояли в высокой траве. Девушку всегда утешало, что все они находятся среди природы. Прошел дождь, и дорожка и трава были еще влажными, но теперь среди туч показалось солнце.

В сумочке у Виктории лежало письмо отца, которое она вообще-то должна была получить только в день своего совершеннолетия. Мистер Монтгомери вручил ей его заранее, поскольку пришел к выводу, что после всех этих ужасных событий минувших недель она стала достаточно зрелым человеком, чтобы прочесть его.

– Ваш отец, мисс Виктория, – подавленно произнес он, – наверняка согласился бы со мной.

Ее дедушка отозвал иск о передаче опеки. Для этого оказалось достаточно осторожного намека со стороны мистера Монтгомери насчет того, что ему известно о похождениях Изабель в Ист-Энде. Кроме того, ее семье еще предстояло пережить потрясение, связанное с тем, что Изабель была помолвлена с убийцей.

Правительство согласилось на сделку, предложенную Викторией и Джереми, обнародовав тот факт, что Рэндольф убил сэра Френсиса. Все остальные требования Виктории тоже были выполнены. Теперь девушка испытывала отвращение по отношению к Рэндольфу и ужас к его поступкам, а от того, что он лишил себя жизни, выпрыгнув из окна, она чувствовала лишь облегчение.

Сойдя с дорожки, девушка пошла по высокой траве вверх по небольшому холму. На могиле ее отца стоял простой камень, на котором были выгравированы только его имя, даты рождения и смерти. Виктория опустилась на стоявшую неподалеку скамью. Прошло почти две недели с тех пор, как Рэндольф пытался убить ее. Ей пришлось несколько дней пролежать в постели, да и сейчас она все еще была слаба. Вынув из сумочки письмо, она мгновение рассматривала свое имя, написанное витиеватым, размашистым почерком отца, затем разорвала конверт и начала читать.

Моя любимая дочь Виктория!

Искренне любящий тебя

Когда прочтешь это письмо, ты будешь уже взрослой. Не хочу говорить тебе правду до тех пор, пока ты не станешь совершеннолетней. Я солгал тебе насчет смерти матери. Она умерла не от лихорадки, как ты всегда думала, а лишь четыре года спустя от последствий кори.

отец

Твоя мать была любовью всей моей жизни, моей отрадой и опорой. Мы, Бредоны, наделены множеством талантов. Мы склонны к тому, чтобы наслаждаться жизнью во всех ее проявлениях. Другая, темная сторона этого дара – это склонность к депрессиям и зависимостям. Я был человеком довольно жизнерадостным, однако периодически впадал в меланхолию, меня одолевало пагубное влечение к алкоголю и опиуму. Я пишу все это в прошедшем времени, поскольку, вероятно, жить мне осталось лишь несколько дней.

Любовь к твоей матери спасла меня от моей темной стороны. Твоя мать любила жизнь, не испытывая потребности в опьянении, как мы, Бредоны. Она во всем видела чудеса – в природе, в самых простых вещах, вроде предмета или луча света, пробившегося в комнату,  – и она фиксировала это в своих картинах. До тех пор мне были ведомы лишь чудеса науки и мрачное очарование смерти. Твое рождение было величайшим чудом из всех, и если бы не было тебя, вероятно, после ее смерти я окончательно погрузился бы в пучину зависимостей.

В конце лета 1891 года мы поехали на каникулы в Швейцарию, где вы обе, ты и твоя мать, заболели корью. Вы были уже на пути к выздоровлению, когда твоей матери захотелось пойти на прогулку порисовать горы. Я был против, но ей так хотелось выйти на природу. Ей хотелось наконец снова рисовать, это было для нее столь же важно, как дышать. И хотя прекрасно осознавал опасность, я в конце концов уступил – моя величайшая врачебная ошибка. Болезнь твоей матери вернулась, последствием стал менингит. Несколько дней она была на грани жизни и смерти. Она выжила, но ценой потери рассудка.

Я должен был поместить ее в частный санаторий, где за ней ухаживали бы должным образом, соответствующим ее состоянию, однако не смог расстаться с ней. Вместо этого я поселил ее с санитаркой в отдельной комнате в нашей квартире неподалеку от Холланд-парка, спрятав от тебя и от слуг. Всему миру и тебе я сказал, что она умерла, и в некотором смысле так это и было. Отчетливее всего для меня это было тогда, когда она начинала рисовать. Она занималась этим часами, самозабвенно, но получались лишь детские каракули. Я больше не мог видеть ее картин, в которых было так много ее истинной, и велел снять их со стен и спрятать. Когда ты станешь совершеннолетней, тебе их передадут.

Я знаю, что погрешил против тебя не только в том, что лгал тебе. Я увидел, что ты любишь рисовать, и запретил тебе заниматься этим – ты слишком сильно напоминала мне мать.

А затем настал тот день, когда, к несчастью, твоя няня и санитарка одновременно отлучились из квартиры у Холланд-парка, а твоя мать случайно устроила пожар. И даже если во время пожара она тебя вряд ли узнала, я уверен, что это сделала ее душа, что придало ей сил и мужества спасти тебя. Я понял, что моя тоска чуть не стала причиной ее и твоей смерти. Мне было стыдно, и я солгал тебе относительно причин пожара, сказал, что сам спас тебя. Из чувства стыда же я поддерживал эту ложь долгие годы. Моим поступкам не может быть оправдания, я могу лишь молить тебя о прощении.

Когда спустя два года после пожара твоя мать умерла от гриппа в санатории, я был рядом с ней. Конечно, ты этого не помнишь, однако она очень любила тебя.

Ты не только внешне похожа на свою мать, ты унаследовала все ее хорошие качества, и я уверен, что они будут с тобой на протяжении всей твоей жизни. Я очень рад, что видел, как ты взрослеешь, это было моим величайшим счастьем, хоть я и не заслуживал этого.

Дочитав письмо, Виктория некоторое время тихо сидела на лавочке. Снова моросил дождь, хотя из-за туч проглядывало солнце. Теперь, после прочтения письма отца, она лучше понимала его. Девушка была тронута тем, что он так страдал все эти годы из-за собственной лжи. Нет, он был не тем героем, которого она так долго видела в нем, харизматичным блестящим ученым. Он был человеком, со своими ошибками, слабостями и пропастями, у него была светлая, но была и темная сторона.

Виктория подошла к отцовской могиле. Изорвав письмо, она развеяла его по ветру. Трава и цветы сверкали на солнце, и клочки бумаги напоминали лепестки. Она не совсем еще простила отца, однако снова чувствовала близость к нему и знала, что он любил ее. Ядовитые слова сэра Френсиса больше не имели власти над ней.

Виктория нашла Хопкинса в столовой дома Констанс и Луиса. Они предложили им пожить у них до окончания ремонта в квартире рядом с Грин-парком. Сумма страховки от пожара, вероятно, поможет покрыть бóльшую часть расходов, но после пережитого Виктории не хотелось думать о плохом.

На Хопкинсе были белые перчатки, и он как раз проверял линейкой расстояние между фарфоровыми тарелками, хрустальными бокалами и серебряными приборами. Стол был украшен стоявшим по центру подсвечником и большим букетом орхидей.

– Хопкинс, объясните, что это вы здесь делаете? – удивленно поинтересовалась Виктория. – Накрывать на стол – задача дворецкого лорда и леди Хогарт. Или вы намерены оставить меня и занять место Дженкинса?

– Шутите, мисс Виктория! – Хопкинс обернулся к девушке. Выглядел он взволнованным. – Я позволю себе устроить сегодня вечером небольшой праздник, поскольку я заключил контракт: рецепты миссис Эллингем выйдут книгой. С отличным гонораром, если позволите заметить. Настолько отличным, что на эти деньги мы сможем полностью отремонтировать квартиру. И, побеседовав предварительно с леди Хогарт, я позволил себе сделать вам подарок, – он указал на большую, обернутую шелковой бумагой плоскую коробку, лежавшую на стуле.

Виктория с любопытством развернула упаковку и открыла коробку. Внутри оказалось вечернее платье, которое ей так понравилось на показе мод в «Хэрродсе».

– О, Хопкинс, большое спасибо… – Виктория ослепительно улыбнулась ему. – Сегодня вечером я надену его.

Хопкинс сосредоточился на хрустальном бокале, поправил его.

– Среди гостей будет и мистер Райдер. Я предположил, что вы возражать не будете.

Глубокое чувство счастья разлилось волной по всему телу Виктории. Она не видела Джереми несколько дней и только теперь осознала, насколько сильно скучала по нему.

– Я буду очень рада видеть мистера Райдера, – с улыбкой отозвалась она.