Alice Peterson

Letters from my Sister

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Copyright © 2005 by Alice Peterson

© Гилярова И., перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Э“», 2017

* * *

 

1

2004

– Доброе утро, Эдди.

– Как обычно, Кэти? – Он включает кофемашину. – Ты что, уезжала куда-то?

– Да, я была две недели в Париже, по делам. На дефиле-шоу.

– Париж и дефиле? Для меня это звучит как праздник.

– Ага! Только представь, тебе надо рыться в одежде трех тысяч модельеров. Через несколько дней у тебя пропадет всякий интерес, уверяю! Чувствуешь себя как на скотной ярмарке, где продают коров.

– Порция капучино и сверху органический шоколад?

– Чудесно.

– Впереди тяжелый день?

– Да, очень. Никакого роздыха, увы.

– У тебя опять новый цвет волос, – замечает он.

Я киваю.

– Сегодня вечером у меня фэшн-шоу, демонстрация новых идей. – Я роюсь в сумочке, отыскивая подходящие купюры. – Эдди, хочешь пойти? У меня осталось еще много билетов.

Он улыбается.

– Пожалуй, в следующий раз. Ну, до завтра.

– Пять минут! – кричу я моделям, пытаясь отвлечься от назойливых запахов лаков для волос и пенок для укладок, витающих в гримерке. Где же Сэм? Я набираю на мобильном его номер.

– Кэти, я уже еду, клянусь, – бормочет он в трубку. – В кэбе. – Он изображает шум мотора. – Да, налево, приятель.

– Сэм! – В трубке ясно слышится звонок телефона. – Ты все еще в офисе, да?

– Через полчаса буду, – заверяет он меня.

– Сэм, ты мне очень нужен.

– Осторожнее, так слишком туго! – визжит Генриетта, одна из моих моделей. – Ты точно профессионалка? Что-то непохоже!

– Пожалуйста, приезжай скорее. – Я нажимаю на кнопку отбоя и с тяжелым вздохом возвращаюсь в гримерную. Хен сидит в углу и с недовольной гримасой поглаживает свою светлую прядь.

– Хен, пять минут, – говорю я, отсчитывая на пальцах: – Раз, два, три, четыре, пять. Пусть она займется твоими волосами.

Я смотрю на хаос из туфель на высоких каблуках и на вешалки с черной одеждой, ждущей показа. У меня на Турнхем-Грин есть бутик FIB, что значит «Female in Black» («Женщина в Черном»). Мы продаем дневную и вечернюю одежду и аксессуары, а сегодня у нас показ летней коллекции. Разумеется, наряды наши в основном черные, кроме некоторых аксессуаров и иногда вспышки цвета для контраста. Теперь я устраиваю модные показы два раза в год; работа тяжелая, но она окупается. Сегодняшний показ проходит в Чизуик, в доме одного из клиентов Сэма. Дом такой большой, что хоть марафон в нем устраивай. И превосходное место для показа, потому что моим местным клиентам не нужно далеко ехать. Владельцы по минимуму потратились на дизайн интерьера: дощатый пол, белые стены, софиты, современная живопись, зеркала в позолоченных рамах. По сути, почти клон жилища Сэма, только у него оно вдвое меньше.

Зрители рассаживаются по местам; я слышу знакомые звуки – шарканье ног, скрип стульев. Как обычно, к этому моменту мои нервы уже звенят от напряжения. Я нервно отпиваю полбокала шампанского, розовая помада размазывается по ободку.

– Твой бокал наполовину полон или наполовину пуст? – первое, что сказал мне Сэм, когда мы с ним встретились меньше года назад на чьей-то вечеринке. Потом: – Позволь мне его пополнить. – И подмигнул напоследок.

Будь он не таким привлекательным, я бы, пожалуй, вежливо отказалась. Я даже оглянулась, чтобы убедиться, что он обращался именно ко мне; что он взял мой бокал водки с тоником…

Ив, моя сотрудница из FIB, сообщает, что фотограф хочет быстро переговорить со мной перед началом показа и что приехал кто-то там из прессы.

– Удачи, девочки, – желаю я. – Держите класс, чувствуйте себя классными, ведь вы точно классные! – Кажется, одна из моделей вытаращила на меня глаза?

Быстрый взгляд в зеркало. На мне одно из тех платьев, которые мы показываем сегодня: черное, воротник хомутиком, длина ниже колена. Вокруг шеи и на груди полоски из серебристого бисера; низкий вырез на спине с серебристыми пуговицами. Мой наряд дополняют серебристые туфли без задника. Свои темно-каштановые волосы я перекрасила в черный цвет и заколола на затылке белой розой.

Показ открывает модель в атласном топе и черной хипстерской юбке с поясом, расшитым серебристым, мерцающим под софитами, и черным бисером. В одной руке у нее черная атласная сумочка с маленькой серебряной застежкой, в другой бокал для коктейля. Я решила открыть вечер головокружительной инъекцией гламура. Скользящей походкой модель проходит по деревянному полу к камину. Зрители провожают ее восторженными аплодисментами. В этот момент я вижу Эмму, мою школьную подругу. Она садится на стул в заднем ряду. Ее трудно не заметить. Рост Эммы почти шесть футов, и в школе, когда мы играли в нетбол, она всегда была голкипером. Одними губами она говорит мне «Привет» и раскрывает программку.

Сэм, где ты?

Начинает звучать песня «Убийство на танцполе» Софи Эллис-Бекстор. Выходит следующая модель, та капризная Генриетта, огорченная, но решительная, с волосами, завязанными в конский хвост. Ее мать, сидящая в первом ряду, с обожанием смотрит на дочь. «Генриетта и мать» всегда вместе, в одной упаковке, словно шарик и веревочка. Мать у Хен хромая, но при деньгах, и если ее усадить в углу моего бутика в шезлонг, задобрить несколькими бокалами чего-нибудь этакого и вообще обращаться с ней как с королевской особой, она скупит своей дорогой дочке Генриетте почти весь мой ассортимент. «Все, что тебе нравится, я не против», обычно бормочет она в сгущающемся тумане. Сэм часто интересуется: была ли у меня та «старая жаба в углу»? Он знает, что если была, то его ждет удачная ночь.

Когда песня достигает своего апогея, Генриетта театрально поворачивается, бросает быстрый взгляд на мать – та сразу одобрительно стучит о пол своей палкой – и покидает зал. Пока все идет хорошо. Все переговариваются, в зале стоит шум. Зрители с интересом заглядывают в программки, что-то записывают – а это всегда хороший знак.

Следующая девушка появляется, вальсируя, в вечернем платье с узором «зебра» и с красной шалью. Это один из моих любимых образцов. Ее волосы окрашены в черный как смоль цвет, коротко острижены, с острой челкой – стиль «Чикаго». Поет Стиви Уандер, «Предрассудки». Я ерзаю на стуле. Эта песня всегда напоминает мне о доме. О школьных годах. Я словно услышала крик из маминой студии «Выключи этот чертов шум!», когда из спальни сестры целыми днями звучало «Я просто позвонил, чтобы сказать, что я люблю тебя!». Совсем другой мир.

Я вспоминаю о Беллс. У меня перед глазами возникает ее письмо, торчащее из моего кожаного ежедневника, ее знакомый, аккуратный почерк. Я даже не открыла его. Каждое ее письмо вызывает у меня обострение чувства вины, потому что никогда не отвечаю на них. Хочу, но мне мешает то одно, то другое – поездки за границу, работа, рестораны, занятия йогой, вечеринки, Сэм…

– Неужели трудно сесть и написать ей хоть одно письмо? – ругает меня папа. – Она будет очень рада.

В конце шоу все модели выходят к зрителям. Фотограф из «Татлера» делает финальный снимок.

– В заключение я хочу поблагодарить мистера Тодхантера за то, что он позволил мне воспользоваться для организации показа его восхитительным домом. Тем более что я обратилась к нему не заблаговременно, а совсем недавно, – объявляю я. Под общие аплодисменты я жму ему руку. – Прошу всех не уходить. Будет фуршет. Еще раз спасибо всем, кто сегодня пришел.

Я пожимаю руки, чмокаю в щеки, двигаюсь сквозь толпу в ореоле комплиментов, слыша «Чудесное шоу, Кэти», или «Изумительно», или «Дорогая! Ты выглядишь на миллион долларов». Мой бокал постоянно пополняется шампанским, а во мне бушует адреналин. Ив сообщает мне, что фотограф хочет сделать мою фотографию для газеты. Я приветствую его и изображаю свою лучшую улыбку, стараясь не показывать слишком много зубов.

– Благодарю, – говорит он, сфоткав меня, и добавляет: – Шикарное шоу.

– Спасибо, что пришли, – отвечаю я и на секунду едва не теряю равновесие. Хмель уже подобрался ко мне. Хорошо бы парень заретушировал потом эти противные красные пятна на моих щеках.

Теплая рука, скользнув по моей талии, поворачивает меня на сто восемьдесят градусов.

– Сэм.

– Поздравляю, детка, это была сенсация. – Он целует меня. Его упругая кожа нежно касается моей щеки.

– Ты пропустил половину. – Я улыбаюсь, а не укоряю, моя нервозность улеглась при виде него.

– Я видел лучшую половину.

– Извини за то, что я рявкнула на тебя, Сэм. Это был мой обычный приступ паники перед шоу.

– Все круто, не беспокойся. – Он ослабляет галстук, наклоняется ко мне и шепчет: – Здесь старая жаба в углу?

Я замечаю, что ко мне пробирается Эмма, одетая в деловые черные штаны и бирюзовый кардиган, оживляющий ее оливковую кожу. Она клинический психолог и, скорее всего, явилась сюда прямо с работы. Но не успеваем мы поздороваться, как…

– Кэти, дорогая, это было лучшее шоу из всех, – заявляет Антония, одна из моих клиенток, живущая за углом от моего бутика. – Увы, мне надо сначала избавиться от моего живота, он вырос у меня после родов. И уж потом я смогу думать о том, чтобы купить что-нибудь из твоих нарядов. Ведь они годятся только на стройную фигуру.

– Антония, ты быстро восстановишься, – заверяю я, – и очень скоро наденешь мои платья.

– Правда? – Она краснеет и прикладывает ладонь к щеке. – Ну я могу заскочить к тебе завтра и устроить примерочный пир. Скоро мне предстоит идти на торжества по случаю помолвки. Все будет очень церемонно, обед и всякий там разный джаз.

– Ну, я уверена, что FIB поможет тебе. Как твой малыш?

– Ой, я готова отнести его назад в магазин, – она смеется своей шутке, – и попросить назад деньги. Я мечтаю выспаться хоть пару ночей.

Сэм, Эмма и я понимающе киваем, хотя никто из нас понятия не имеет о родительских хлопотах. Эмма из нас ближе всего к деторождению, поскольку помолвлена с Джонни. Что до меня, то одна лишь мысль о ребенке вызывает у меня панику. Я скорее соглашусь жить на компостной куче, чем пройти через все стрессы и хлопоты, как моя мама.

– Антония, это Эмма, моя старинная школьная подруга, а это Сэм, мой… – Партнер? Вторая половинка? Нет. – Мой бойфренд, – подбираю я наконец подходящее определение.

– Ну, я настоятельно советую вам обоим предохраняться. – Она кивает Сэму, мне и снова подкрепляет смехом свой юмор. – Это немыслимо изматывает. Честно говоря, мне никогда не хотелось иметь двух детей, но бедный маленький Билли очень просил подарить ему братика или сестру. Мой муж сказал, что иметь только одного ребенка эгоистично. К тому же считается, что единственный ребенок вырастает испорченным негодяем, не так ли?

– Вот я единственный ребенок, – вмешивается Сэм и проводит ладонью по волосам. Я замечаю, как он подмигнул Эмме.

Антония снова розовеет.

– Кэти, а у тебя есть семья? Я уверена, что они гордятся тобой и тем, чего ты добилась. Открыть собственный бизнес и сделать все это. – Она обводит взглядом зал. – Они были здесь сегодня?

– Нет, к сожалению, не смогли. – Я выразительно смотрю на Эмму и Сэма в надежде, что они как-нибудь сменят тему. Сэм вместо этого спрашивает, где здесь туалет, и уходит.

– Какая жалость. У тебя есть братья? Сестры? – продолжает допрос Антония.

Я оглядываюсь по сторонам. Сэм меня не спасет.

– Нет, я одна.

Эмма меряет меня суровым долгим взглядом. Занятно, что невинный вопрос может обладать таким мгновенным отрезвляющим эффектом.

– О! – говорит Антония. – Но ничего. Быть единственным ребенком тоже нормально. Как я сказала, я бы охотно остановилась на одном, – продолжает она, закапывая себя в еще более глубокую нору.

– Эмма, не надо, – предупреждаю я подругу, когда Антония наконец отходит от нас.

– Как знаешь, – отвечает она язвительным тоном, от которого мне становится не по себе.

– Так мне проще, тогда я избавлена от неловких вопросов и ужасных сочувственных улыбок.

– Ладно, – соглашается Эмма, но в ее тоне нет и намека на примирение. – Если так для тебя лучше, продолжай.

Я терпеть не могу, когда она рубит вот так, сплеча. По залу снова стали разносить напитки, и мы берем по бокалу.

– Что ж, вернемся к бизнесу, – говорю я и с бокалом шампанского направляюсь к матери Генриетты.

Сэм поворачивает ключ, и мы входим в дом. Наши отношения начались девять месяцев назад, и спустя всего три месяца я перебралась к нему. Сэм работает в Сити. Прежде он был валютным трейдером. Теперь он работает в сфере «слияния и поглощения», или, как он это называет, «M &A». Он живет в Ноттинг-Хилл, в двух шагах от рынка Портобелло, знаменитого книжного магазинчика и кинотеатра «Электрик Синема». С моей стороны это был импульсивный шаг, но никто из нас не видел смысла жить порознь, потому что я оставалась у него почти каждую ночь. Да и мне тут проще жить, поскольку до моего бутика я доезжаю отсюда на автобусе. К тому же у Сэма в каждой комнате стоит по плазме, а на верхнем этаже имеется сауна. Как я могла отказаться?

Мама тут же заподозрила неладное и забросала меня вопросами. «Кто этот парень? Ты уверена, Кэти, что готова к серьезным отношениям? Ты скачешь от одного партнера к другому и не думаешь о завтрашнем дне». Ее реакция меня ничуть не удивила, и я еще сильнее захотела быть с ним.

Сэм достает почту, в основном хлам – реклама такси, компаний по доставке пиццы, карточка, сообщающая, что сотрудник электрической компании приходил проверять счетчик, но никого не застал.

– Ничего срочного. Это может подождать, – Сэм бросает почту на маленький столик в холле. Потом обнимает меня.

– Я усталая и счастливая, – признаюсь я ему. – Сегодня все прошло хорошо, правда?

– Ты богиня моды, дорогая.

Я целую его.

– Спасибо огромное, что ты помог мне организовать этот вечер. – Я знаю, что Сэм изменил своим привычкам и попросил мистера Тодхантера предоставить нам его дом для шоу. – Без тебя у меня ничего бы не вышло.

Лицо Сэма расплывается в горделивой улыбке.

– Я с удовольствием это сделал. Ведь мы с тобой одна команда.

– По-моему, вполне успешная.

– Лучшая в мире.

Я бросаю взгляд через его плечо. На автоответчике мигает красный огонек.

– Хочешь выпить? – спрашивает Сэм, сбегая по ступенькам на кухню.

– С удовольствием. – Я скидываю с ног туфли. Мои ступни болят. Я снова смотрю на автоответчик, точно зная, что сообщение адресовано мне.

– В сауну? – предлагает Сэм, когда я уже почти собралась нажать на кнопку. Он держит два бокала и бутылку коньяка. – Оставь все до завтра, это, скорее всего, Магуайр. Пойдем, я приготовил для тебя сюрприз.

Я отворачиваюсь и иду за ним наверх.

 

2

После утренней пробежки, на которую я вышла, чтобы прогнать похмелье, я захожу в бутик с моими обычными капучино и круасcаном, а также с шоколадной булочкой для Ив, обожающей шоколад. Ив просматривает заказы.

– Заказов куча, особенно на французские кружевные платья; многие просят внести их в рассылочный список, – сообщает она и улыбается, когда я вручаю ей булочку.

– Чудесно! А вчерашний вечер прошел даже лучше, чем я ожидала. Ив, я хочу тебе сообщить, – продолжаю я, – что Сэм на Рождество пригласил меня кататься на лыжах! Это был сюрприз. Он оставил билеты на моей подушке.

– Мечта, а не парень, – вздыхает она. – А мы с Гектором в последнее время постоянно грыземся. – Гектор – ее бойфренд. – Значит, у вас все серьезно, да?

Ив француженка. Когда полгода назад я дала объявление, что ищу новую помощницу, она была вне конкуренции. Она приехала точно в назначенное время, одетая в черную рубчатую водолазку и замшевую юбку, а ее длинные, золотисто-рыжеватые волосы были убраны в безупречный «конский хвост». На мои вопросы она отвечала так серьезно, словно от этого зависело ее будущее. «Кэти, мне у вас очень нравится. Я надеюсь, что получу эту работу, – сказала она и легонько постучала по моему столу. – Вот, стучу по дереву».

– По-моему, у нас все серьезно. Я везучая, – выпаливаю я, и мне тут же становится неловко – ведь Ив только что сообщила о своих неладах с Гектором.

– Да и он тоже везучий. Кэти, может, он «тот самый»?

– Пожалуй.

Вечером, когда я готовлюсь закрыть бутик, раздается стук в окно. На улице стоит Сэм в темных очках, держа бутылку вина, завернутую в тонкую бумагу, и букет лилий.

Он протягивает мне цветы.

– Решил забрать тебя сегодня с работы. Для разнообразия ушел пораньше из офиса.

– Зачем все это? – усмехаюсь я. – Лыжи, а теперь еще цветы и личный шофер. Если ты будешь продолжать такую линию и дальше, мне никогда не захочется от тебя уходить.

– В этом-то и кроется мой замысел, Китти-Кинс, – говорит он, целуя меня. Стоит жаркий летний вечер, рестораны и бары еще открыты. Приятели встречаются после работы, болтают и выпивают под последними лучами солнца.

– Ты ведь помнишь, что мы идем сегодня в гости? – напоминает Сэм, отпирая входную дверь.

– Да?

– Кэти, я сделал запись об этом в нашем светском календаре. Ужин с Магуайром и его новой леди.

– Прости, совсем выскочило из головы. Сегодняшний день получился немыслимо беспокойный. У нас с Ив не было времени даже на ланч. Я уже подумываю еще об одной помощнице. – Я подхожу к автоответчику и нажимаю кнопку. – Сэм, ты можешь сочинить что-нибудь? Ну, бокал приятного вина?

Сэм поднимает брови.

– Может, лучше неприятного? – острит он.

– Кэти, это папа, – доносится из автоответчика, я застываю на месте. Должно быть, это вчерашнее сообщение. Я ведь тогда знала – что-то случилось.

– Мне нужно поговорить с тобой. Это… – Он кашляет. – …Это в самом деле очень срочно.

Я судорожно сглатываю. Господи, что-то случилось с мамой. Или с Беллс. Кто-то из близких умер? Тетя Агнес? Наверняка он удивился, почему я сразу ему не позвонила.

Сэм с любопытством смотрит на меня.

– Твой старик никогда не звонил сюда.

Сэм прав. Папа всегда звонит мне на работу. Почему же он не позвонил мне туда сегодня, раз все так срочно?

– Я ничего не понимаю, – я непроизвольно сжимаю губы.

– Речь идет о маме. Она доработалась до болезни, – продолжает папа. – Ты ведь знаешь, какая она. Мы много лет жили без приличного отдыха. А тут обратились к доктору, и он настоятельно посоветовал сделать перерыв. Я увожу ее. Поэтому, – он делает паузу, – нам надо поговорить о Беллс.

Беллс. Не говори больше ничего, папа, пожалуйста. Положи трубку.

– Что за Беллс? Ваша собака? – вмешивается Сэм.

– Где вино? – напоминаю я, мечтая, чтобы он ушел.

– Кэти, ты знаешь, как я ненавижу домашнюю живность.

– Мы с мамой поедем на две недели во Францию, – рассказывает папа. – Но мы не можем оставить Беллс одну.

Сэм мотает головой.

– Сидеть с мамочкиной собачкой – все равно что сидеть с тухлой рыбой. Тухлоу Эсквайр, я так их называю.

У меня все клокочет внутри.

– Сэм! Иди! Вино! – рявкаю я и уже тянусь к клавише «стоп». Но Сэм решительно накрывает мою руку своей.

– Что случилось, Кэти? Господи, я думал, что только у меня трудные отношения с родителями.

Сэм всегда избегал говорить о своей семье. «Кто такой Джулиан?» – как-то спросила я. «Мой отец», – ответил он с необычной сухостью в голосе, которая не располагала к дальнейшим вопросам.

– Мне очень нужно поговорить с тобой, – продолжил папа. – Весь день меня не будет дома. Ты можешь позвонить мне сегодня вечером? – Снова долгая пауза. Я мечтаю, чтобы Сэм ушел, но он маячит рядом, словно заряженное ружье.

Папа тяжело вздыхает, и это смешит Сэма.

– Все дело лишь в паршивой собаке, правда, Кэти? Но можно подумать, будто он говорил о том, есть ли будущее у евро, – фыркает он и наконец-то спускается по ступенькам на кухню.

В два часа ночи я встаю и иду искать свои сигареты. Безуспешно. Вечеринка прошла для меня тускло, потому что я невольно возвращалась мыслями к Беллс. Разумеется, Сэм и не заподозрил об этом. Я улыбалась, когда было нужно; я смеялась пошловатым шуткам Магуайра. Но Сэм ничем не мог мне помочь. Почему это случилось сейчас, когда все шло так хорошо? Ох, Сэм! Где же ты их спрятал? Я сверлю шкафы недовольным взглядом. На кухне Сэма ничего лишнего. Все поверхности чистые, лишь в углу скульптурная композиция из разноцветных молочных бутылок. Сэм считает, что она отражает дух современного мира.

Я открываю один шкаф и изучаю полки. Может, Сэм сунул сигареты в скороварку, которой мы не пользуемся? Нет. Я приподнимаюсь на цыпочки и шарю наверху шкафа. Я уже готова пристукнуть Сэма. Если я хочу курить, почему я не могу выкурить одну сигарету?

Я начинаю с грохотом выдвигать и задвигать ящики, а в моей памяти снова прокручивается разговор с папой.

– Кэти, мы знаем, что ты человек занятой, но мне нужна твоя помощь, – сказал он мне тогда.

– Все так неожиданно. Почему ты не говорил мне, что мама так устала?

– Плохо слышно, повтори еще раз.

Я повторила вопрос, прислушиваясь к тому, что делает Сэм наверху: он ходил по спальне, открывал наш гардероб, пустил воду в ванной.

– Ох, Кэти, ты ведь знаешь, какая она гордая. Мы почти никуда не ездили всю жизнь. Слушай, это всего две недели.

– Как у нее здоровье? – спросила я, кусая губу. – Па?

– Все будет нормально, если она сделает перерыв, и мы куда-нибудь съездим на отдых.

– Правильно, – согласилась я. – Я знаю, что вам нужно устроить себе отпуск. Но только я не уверена, что смогу присмотреть за Беллс. Все так неожиданно.

– Я уже все забронировал, – твердо сказал папа.

Как непохоже на него! Он что-то сделал, не спросив меня. Откуда он вообще знает, что я свободна? Ведь я тоже могла куда-нибудь уехать за границу по делам или на отдых.

– Мы разве не можем попросить кого-нибудь еще?

– Кого, например?

– Тетю Агнес. Она охотно…

– Беллс хочет побыть с тобой.

– Почему? – Я говорила громким шепотом. – Я не могу позвать ее сюда.

– Не можешь или не хочешь?

– Ну а мой бутик? Извини, но я не могу все бросить. Лучше давай обратимся к тете Агнес.

– Теперь послушай меня, Кэти. Мы с мамой никогда не просили тебя ни о чем до сегодняшнего дня. Нам необходимо провести эти две недели вместе, а Беллс очень хочет пожить у тебя в Лондоне. Я сказал ей, чтобы она сама попросила об этом. Разве ты не получила ее письмо?

– Вероятно, оно затерялось где-то, – солгала я, вспомнив про нераспечатанный конверт в моем ежедневнике.

– Ох, Кэти! – с отчаяньем воскликнул он. – Почему ты ей не пишешь? Она всегда спрашивает о тебе – «Как там Кэти? Я давно не видела Кэти».

Я почти услышала, как Беллс это говорит, и мое сердце растаяло на долю секунды. Должно быть, папа тоже это почувствовал, потому что его голос смягчился.

– Для нее это стало бы таким событием, и для нас тоже.

Но я вернулась к реальной жизни.

– Па, две недели – это долго. Ведь это даже не мой дом.

– Я понимаю. Тебе придется просить Сэма. Мы оплатим расходы и…

– Нет, вопрос не в деньгах, па. – В это время Сэм спустился вниз, обернутый полотенцем, и спросил, почему я разговариваю так долго. Ванна готова. Меня озарило. Я могла бы уговорить его поехать на гольф с Магуайром и другими парнями. – Может, она приедет ко мне на выходные?

– А где она будет остальное время?

– Неужели она не может остаться в Уэльсе? – в отчаянии предприняла я последнюю попытку.

– Да, может, но нам ее жалко, честно говоря, – ответил папа. В его голосе послышалось разочарование.

Я все понимала, но…

– Прости, папа. Я действительно не могу. Если бы я жила в своей квартире…

Он перебил меня.

– Это только отговорки, а не реальная причина, не так ли, Кэти?

Я промолчала.

– Разве не пора тебе взять на себя часть ответственности за твою сестру? Или ты и дальше будешь делать вид, что ее нет? Нельзя же перекладывать все на нас с матерью. Что ты будешь делать, если с нами что-нибудь случится? Ведь тогда тебе придется отвечать за Беллс. Ты вообще когда-нибудь…

– Перестань, папа. О чем ты говоришь? Что с вами случится?

– Если ты не хочешь видеть у себя Беллс, позвони ей и скажи об этом сама, – сказал он дрожащим от гнева голосом.

– Па, что ты имел в виду? – стала допытываться я. – У вас все в порядке, да?

– Я хотел лишь сказать, что мы с матерью не вечные и не всегда сможем заботиться о Беллс. Я не пытаюсь тебя напугать, но ты все-таки подумай об этом.

Но я не хотела думать. Эмма говорила мне почти то же самое. Что я должна чаще видеться с Беллс. «После родителей ты ее ближайшая родственница», – сказала она.

– Кэти?

– Ладно, я возьму ее к себе.

В трубке послышался вздох облегчения.

– Вот и замечательно, спасибо, – сказал папа.

Отчаявшись найти сигареты, я включаю чайник. Потерпит ли Сэм мою сестру две недели? Вряд ли. Если бы это был мой дом, дело другое, рассуждаю я. Господи, кого я обманываю? И все же я очень злюсь на родителей за то, что они поставили меня в такое положение.

Тут две причины, папа. Я должна жить. Я должна заниматься своим бизнесом. Я не могу все бросить ради Беллс, как вы с мамой. Ведь вы всегда этим козыряли.

Я тру лоб, отчаянно стараясь придумать какую-нибудь альтернативу. Может, позвонить тете Агнес? Беллс будет у нее гораздо лучше. Я всегда любила приезжать к ней на каникулы.

Что же мне делать? Как я покажу Беллс моим друзьям? Ив? Сэму?

Порывшись в сумке, я нахожу свой ежедневник с нераспечатанным письмом сестры. Я вскрываю конверт. Адрес, дата и время написаны в правом углу и аккуратно подчеркнуты.

«Моей сестре Кэти Флетчер

С любовью, Беллс хохохо »

Мама с папой едут во Францию и будет очень хорошо если ты позволишь мне пожить у тебя на летних каникулах. Тетя Агнес слишком далеко в Саффолке я не хочу, а жить у Кэти в Лондоне очень приятно. Очень давно я тебя не видела, а Уэльс близко от Лондона.

Я складываю письмо и снова убираю в ежедневник.

Как я могу ей отказать?

 

3

1982

Мне семь лет. Я любила гостить у тети Агнес, которая жила в Саффолке, у моря. Она пекла лучшие в мире пирожные «Черный лес» со стружкой из настоящего черного шоколада и жарила в глубокой сковороде домашние картофельные чипсы. Она была очень красивая и носила очки на цепочке из маленьких коричневых бусинок, а когда стряпала, надевала длинный клетчатый передник. Она ходила в остроконечных туфлях, словно колдунья из сказки. Еще у нее был игрушечный поезд, в который я играла в ее большом саду.

Ее муж тоже был забавный. Дядя Роджер. Однажды он сел в свое кресло, и оно развалилось под его тяжестью. «Этот дом словно старая леди, – часто говорила тетя Агнес. – Ему требуется чуточку косметической хирургии».

Я была уверена, что в их доме водились привидения. Дядя Роджер клялся мне, что он видел на лестнице возле чердачной двери призрак своего отца. Все лестницы скрипели, даже моя кроватка скрипела. Коридоры были темные, в них пахло чем-то старым, и я всегда старалась как можно быстрее промчаться в свою спальню по ним и мимо лестницы с привидением. Однажды я слышала, как дядя Роджер сказал про меня: «Она маленькая девочка, но иногда мне кажется, что это артиллерийский снаряд».

Я жила у тети с дядей, пока мама ждала ребенка. Мама тяжело переносила беременность. У нее было три выкидыша – папа объяснил мне, что это такое, – и во время последней беременности она почти не вставала с постели. Теперь пришло время, чтобы я вернулась домой. «Твоя мама родила девочку, – сообщила мне тетя Агнес. – Ты должна хорошенько помогать маме. Она будет очень уставать». Она не улыбалась и часто поглядывала на дядю Роберта.

Почему она внезапно так притихла? Ведь до этого тетя Агнес все время показывала мне картинки с образцами вязания и спрашивала, стоит ли ей решиться и связать розовые пинетки или еще подождать – вдруг родится мальчик. Каждая ее фраза начиналась либо «Кэти, если у мамы будет девочка…», либо «Я уверена, что будет мальчик; я чувствую это». Даже когда мы ходили в супермаркет «Сэйнсбери», она сказала кассирше, что ждет племянника или племянницу. Когда тетя Агнес была возбуждена или взволнована, она взмахивала руками, а ее ресницы трепетали, будто бабочки. Иногда, в особенно хорошем настроении, она показывала мне язык.

Кассирша, молодая женщина с черными кругами вокруг глаз, равнодушно выслушала ее. Пробив три пачки печенья и несколько пакетиков с кашами быстрого приготовления, она сказала: «Что до меня, то я никогда не выйду замуж и не рожу детей. Мужики хороши только тогда, когда нужно что-нибудь починить».

Тетя Агнес громко смеялась, складывая покупки в сумку. «Эта девушка много потеряет, – сказала она мне уже в машине, когда мы ехали домой. – Когда ты вырастешь, Кэти, обещай мне, что у тебя будет куча детей. Наполни ими весь дом. Не будь такой одинокой, как твой старый дядя Роджер и я». Тетя Агнес не могла иметь детей. Мама с папой объяснили мне, что именно поэтому они отвозили меня к ней на каникулы. Весь вечер мы выбирали имя для него/нее. А теперь тетя Агнес выглядела так, словно не знала, что сказать о новорожденном младенце.

На платформе она обняла меня и сказала, чтобы я была храброй девочкой. Я ничего не понимала. Я всегда ездила в Суффолк одна. Сесть в поезд мне помогал кондуктор, а потом меня встречал папа. Никакой храбрости от меня не требовалось. Поезд, стуча колесами, вез меня к родителям. Я пошла в буфет и купила себе зефирное пирожное с клубничной начинкой и чипсы с сыром и луком. Подкрепляясь этими лакомствами, я пыталась представить себе, как выглядит моя новорожденная сестренка. Походит ли она на меня, когда я была маленькая? Папа рассказывал, что у меня были светлые волосики, большие глаза, белая кожа с ямочками и пухлые ножки. «Ты любила надевать на голову свои штанишки. – Он улыбался. – Как будто это шарфик».

Папа встретил меня на вокзале, как обычно. Он был в очках с темной оправой и казался еще более высоким и худым, чем обычно. У папы рост шесть футов и два дюйма. На нем были грязноватые джинсы, которые он обычно носил дома, и вязаный серый джемпер почти такого же цвета, как его волосы. Он всегда сетовал, что слишком рано поседел. Он взял у меня мой красный блестящий чемоданчик, когда я показывала кондуктору на платформе свой билет. По дороге домой я собиралась задать ему много вопросов о моей сестричке, но тут у меня словно горло перехватило. Мы ехали домой молча. Папа даже не включил радио, чтобы послушать новости. А он всегда любил слушать новости. Потом папа сказал: «Мама устала» – и велел мне быть хорошей девочкой. Его руки сжимали рулевое колесо с такой силой, что побелели суставы.

«Мы приехали», – громко крикнул папа. Мы молча поднялись наверх.

Мама сидела в кресле, одетая в старый стеганый халат. Папа часто порывался купить ей новый, но она не соглашалась. «Он для меня словно комфортная еда, – поясняла она. – Словно горячий карамельный пудинг». Я поцеловала ее в щеку, но она не пошевелилась. Она сидела неподвижно, как сидит бабушка в своем кресле, когда приезжает в гости. Ее глаза покраснели и опухли, как будто от слез. Что случилось? Ведь мама должна радоваться! Но вместо этого она выглядела съежившейся и постаревшей, а ее щеки были холодными и сухими.

В середине комнаты стояла кроватка. Она показалась мне одинокой. В ней было тихо. Мама посмотрела на папу, а он, кажется, дал ей тайком какой-то знак.

– Прежде чем ты посмотришь на свою новорожденную сестренку… – медленно проговорил папа. Теперь я точно знала, что что-то не так, и мне стало страшно. Я подошла к кроватке и заглянула в нее.

 

4

– Ты действительно думала, что сможешь вечно держать это в секрете? – удивляется Эмма, перемалывая перец для нашего хумуса. Каждый вторник мы с Эммой ходим на йогу, а потом вместе ужинаем. Сэм играет в покер с Магуайром и еще несколькими коллегами.

Эмма всегда наклоняет набок голову, когда задает вопрос, – она делает так и когда смотрит телевизор, но при этом еще морщит лоб. Мы с Эммой знаем друг про друга почти все. Когда-то она жила рядом с нами. Мы вместе ходили в школу и на уроки балета, пока Эмма не заявила, что у нее слишком «крупные кости», чтобы успешно крутить пируэты. Сейчас она высокая и гибкая, но в детстве ее фигурка, по выражению папы, напоминала куропатку. Она таскала из картонной коробки, стоявшей у них на кухне, пакеты с чипсами и ела их в углу сада. А я, наоборот, была худенькая, и учителя часто допытывались у меня, нормально ли я ем.

Дома мы с ней любили наряжаться. Надевали старые мамины шубки и шпильки и отправлялись в магазин вместе с Пегги, маминой собакой. Пегги никогда не хотела идти со мной, упиралась, и мне приходилось тащить ее за собой на поводке. Много времени я проводила у Эммы дома. Когда у нас возникали проблемы или если мама с папой навещали Беллс в больнице, я ночевала у Эммы. Их дом был для меня почти родным. Эмма – единственная, с кем я могу говорить о Беллс, потому что она росла вместе с нами.

На лице Эммы появляется профессиональное выражение, от которого мне делается не по себе. Конечно, а как иначе?

– Если серьезно, то я знала, что Сэм увидит ее рано или поздно, – отвечаю я наконец.

– Ты серьезно? – Она макает питу в хумус.

– Да, пожалуй.

Эмма рассеянно крутит свою темно-каштановую прядь волос, сверля меня взглядом.

– Тогда это удобная возможность сказать ему про нее. Тебя ведь надо было подтолкнуть к этому. Иначе когда еще ты это сделаешь?

– Я никогда не собиралась делать из Беллс секрета, – возражаю я. – Он знает, что у меня есть сестра. Просто я почти ничего не рассказывала про нее, вот и все. Как-то речь не заходила.

– Ты ведь стесняешься ее, верно?

– Ничего я не стесняюсь, – огрызаюсь я, чувствуя себя беззащитной перед ней, словно она снимает с меня один за другим все мои защитные слои.

– Подумай сама: чем дольше ты будешь умалчивать о Беллс, тем труднее будет тебе при случае небрежно сообщить о ней. Не так ли?

– Сэму не свойственно любопытство. Мы вообще не говорим о наших семьях.

За все месяцы общения с Сэмом я узнала от него лишь крохи информации о его родителях. Его отец в молодости работал за границей. «Мы с матерью нормально жили, – заявил он, когда я спросила, скучал ли он без отца. – Даже прекрасно. Когда отец уехал, мама радовалась. Ей не надо было носить в чистку его одежду или ставить на стол ровно в семь вечера его чертов ужин. Она могла видеться с подругами. Брала меня на все вечеринки, – засмеялся он. – Да, мы с мамой жили великолепно. Все получилось к лучшему».

Сэм не любит рассказывать про свои неприятности или обиды. И это его положительная черта: он не злопамятен и никогда не жалуется. «Жизнь предназначена для жизни, Кэти, а не для размышлений над ней», – говорит он всегда.

На самом деле, конечно, все не так просто, как изображает Сэм. И все же я никогда не чувствовала, что могу рассказать ему про мою семью, про то, как я практически перестала общаться с мамой после рождения Беллс и как страдала от этого. Впрочем, Сэм ничего и не спрашивал. Вот почему мне нравилось быть рядом с ним. Мне не нужно ничего ему объяснять. Я могу быть такой, какой мне хочется.

– Ешь. – Эмма подвигает ко мне тарелки с хумусом и питой. – Ты даже не притронулась ни к чему.

Я равнодушно смотрю на еду.

– Я не голодная. – Вместо этого я наливаю себе еще бокал вина.

– По-моему, ты слишком драматизируешь ситуацию, – произносит она. – Знаешь, ты не единственная, кто сталкивался с подобными вещами. Мой отец вел себя точно так же с мамой.

– Неужели? – я удивляюсь.

– Да, – кивает Эмма. – Он не знакомил ее со своим братом. Ты помнишь дядю Спенсера? У него были большие уши, он скверно играл на пианино, гонял на мотоцикле и носил нелепые коричневые рубашки и бордовые галстуки.

– Конечно, помню, – улыбаюсь я. – Он мог сказать тебе по дате рождения, в какой день недели ты родилась. Мне нравилась та игра. Я родилась в пятницу. Я всегда мечтала, чтобы он ошибся хотя бы на день, но он угадывал все без осечки. Еще помню, как он мучительно плохо играл «К Элизе». – Я усмехаюсь. – Особенно ясно это проявлялось на Рождество, когда добавлялись еще несколько гимнов. А гимн «Слушайте! Ангелы поют» был вообще катастрофой.

– Точно. – Эмма смеется. – Он удивительный, но живет на другой планете. Папа боялся, что мама отменит помолвку, если его увидит. Поэтому он проявлял изворотливость и устраивал так, чтобы мамины визиты никогда не совпадали с приездом дяди Спенсера. Родители крутили любовь восемь месяцев, были помолвлены, и мама встретилась с дядей Спенсером впервые в день свадьбы.

– И он был в каком-нибудь из своих нелепых костюмов? – На какой-то миг я забываю свою собственную дилемму и наслаждаюсь миром дяди Спенсера.

– Нет, еще хуже, он примчался на своем мотоцикле в черной рубашке с золотым тигром. – Она морщит нос. – Тотальная нелепость, но она никого не удивила.

– Ну вот! – Я еще подливаю себе вина. – Значит, твой папа понял бы меня. Вот и тебе надо понять.

– Я понимаю, понимаю. Но я спросила у мамы, была бы для нее разница, если бы она встретила дядю Спенсера до свадьбы, и она ответила, что нет. К тому времени она уже сделала свой выбор. Она все равно вышла бы за папу. А он, дурачок, зря волновался. Мама обожала дядю Спенсера. И все мы тоже. Он клевый. А вот его сестру Эстер она считала скучной и ограниченной.

– Эмс, я поняла, что ты имеешь в виду. Мне просто кажется, что Сэм должен серьезно, именно серьезно, – для убедительности я округляю глаза, – полюбить меня, прежде чем я познакомлю его с Беллс. Мы вместе всего девять месяцев, и они были фантастически хорошими. Я счастлива. И не хочу рисковать. Я боюсь, что Беллс встретит его и врежет ему по яйцам.

Лицо Эммы расплывается в улыбке.

– Но ведь она больше так не делает, верно?

В школьные годы мы с Эммой встречались с мальчишками во время ланча и неуклюже целовались с ними за школьной оградой. Помню, мне нравились два мальчика, Тоби и Бен, и я не могла выбрать, кому из них отдать предпочтение. Тогда я решила подвергнуть их «тесту Беллс». До этого с Беллс встречались другие мальчишки и в десяти случаях из десяти покидали наш дом с клятвенным обещанием никогда сюда не возвращаться. Поначалу я была просто убита этим, но потом решила повернуть ситуацию вспять. Ведь должен же найтись мальчишка, который пройдет это испытание!

Первым я пригласила домой Тоби и наблюдала, как Беллс налетела на него и ударила в пах. Вы спросите, в чем тут юмор. Мне было забавно наблюдать за его реакцией. Когда Беллс двинула Тоби, я видела, как он сморщился от боли и схватился за яйца. Но тут же сделал вид, что ничего не произошло, и спросил у меня, угощу ли я его чаем. Беллс завыла от смеха, и Тоби сообщил тогда, что он совсем забыл, что его мама велела ему вернуться домой к чаю.

Бен действовал по-другому. Он перехватил атаку Беллс и остановил ее. Ей это понравилось, и она потом часто спрашивала, когда он придет снова. И Бен действительно приходил! Он, по крайней мере, оказался на высоте. Неужели я боюсь, что Сэм проявит слабость?

– Ладно тебе, брось! Тогда нам было сколько? Четырнадцать? Пятнадцать? – усмехается Эмма.

– И мы вспоминаем о Тоби, уроде, который носил узкие кожаные пиджаки и делал вид, что сидит в «Гриз», и о Бене, рисовавшем фаллосы на коробках карандашей. Какая потеря! – смеюсь я.

– Белл оказала тебе добрую услугу.

– Знаю, – соглашаюсь я. – Но Эмма, речь идет о целых двух неделях. Не о нескольких днях на выходные, а о двух неделях.

Эмма качает головой.

– Кэти, это смешно. Беллс твоя сестра, хотя и своеобразная, но что с того? Ей хочется, чтобы ты была частью ее жизни. Это тебя так пугает? Вот сегодня вечером у меня на приеме была юная девушка из распавшейся семьи, с суицидальными… – Эмма резко замолкает, ведь информация о пациентах строго конфиденциальна. – Постарайся взглянуть на все объективно.

Официант уносит наши тарелки.

– Ты права. – Я пристыженно опускаю голову. – Прости, Эмма, у тебя на работе иногда бывают тяжелые моменты.

Она пожимает плечами.

– Беллс как-то живет с этим. Чего и тебе желаю. Когда ты видела ее в последний раз? Не мимоходом, а нормально?

– На прошлое Рождество. Я на два дня приезжала домой.

– Заранее никогда не угадаешь. Возможно, тебе понравится ее общество. Ситуация часто испытывает нас, – продолжает Эмма. – Жизнь всегда полна неожиданностей и никогда не бывает ровной.

После этих ее слов мне хочется спросить Эмму: «А какие испытания были у тебя?» Жизнь Эммы проходила гладко. Она ладила со своей семьей, брат был ее лучшим другом, в родителях она души не чаяла, Джонни ее обожал, они были созданы друг для друга, и теперь на ее пальце сверкал огромный бриллиант.

– Кэти, ты редко видишься с мамой. Когда-нибудь ты, возможно, пожалеешь об этом. – Эмма замолкает, ожидая моего ответа. – Что-то не так? Может, там дело в чем-то другом? – начинает допытываться она.

Я рассказываю Эмме о моей беседе с папой.

– Все слишком внезапно, вот и все. Не утаивает ли он от меня что-нибудь?

– Твой папа не станет тебе лгать, – убежденно заявляет Эмма. – Послушай, мне кажется, что они лишь хотят от тебя, чтобы ты больше общалась с Беллс.

– Мама даже не позвонила мне, не поинтересовалась, как прошло мое шоу, – вздыхаю я.

– Допустим, что она вообще не знала о нем. Ты пригласила ее? – Эмма явно начинает терять терпение.

– Ну-у… нет. Да ладно. – Я машу рукой. – Я все понимаю. Мне почти тридцать, не шестнадцать. У меня вообще не должно быть таких проблем. – Я откидываюсь на спинку стула и стараюсь расслабиться. – Надо было сразу сказать Сэму про Беллс; тогда все было бы намного проще.

– Скажи ему, что к тебе приедет сестра. Опиши ее, чтобы он не был слишком удивлен, и я ручаюсь, что все будет нормально.

– Но…

– Никаких но.

– Да, но что, если…

– Никаких но. Да, конечно, мне легко тут сидеть и давать тебе советы. – Она словно прочитала мои мысли. – Но ты скажи Сэму прямо сегодня. Больше не откладывай. Он не злодей, не чудовище. Он твой бойфренд. Я говорю Джонни все; он обидится, если я что-то утаю от него. Разве мы не ждем от наших мужчин поддержки? Разве не ради этого стремимся к прочным отношениям?

– Да.

– Вот и скажи ему, – уверяет она. – Что ты теряешь?

 

5

1982

– Кэти, – строго сказал папа, – не огорчай маму.

Я не удержалась. Я еще раз заглянула в кроватку.

– Почему она такая? – Я повернулась к маме и папе. – Почему у моей сестры нет носа? Почему у нее дырка между носом и губой?

Мама уже плакала, а папа сел возле нее на корточки и ласково гладил ее руку.

– Почему она такая… странная? – снова спросила я. Больше я не заглядывала в кроватку. Мне было страшно.

– Кэти, – начал папа, – вот такой она родилась. К сожалению, не всем детям везет, не все рождаются здоровыми.

– Почему?

Папа снял очки и вытер глаза.

– Потому. Теперь мы должны помочь ей. Мы покажем твою сестренку доктору, и он исправит ей лицо. Все будет хорошо. Мы…

– Перестань! – зарыдала мама. – Ничего не будет хорошо. Как мы справимся?

– У нас все получится. Мы приложим все силы, – заверил ее папа. – Кэти поможет нам, правда, дочка? – Он взглянул на меня, словно говоря: «Не стой так, подойди и обними маму».

Может, это имела в виду тетя Агнес, когда говорила о храбрости? Я подошла к маме и обхватила ее руками.

Приехал доктор. Я стояла на кухне за дверью и подслушивала.

– У нас великолепная команда специалистов по челюстно-лицевым проблемам. У них очень большой опыт в лечении детей с врожденной расщелиной нёба или губы, – говорил доктор. – Такая проблема бывает у каждого семисотого новорожденного. Мы также обратимся за консультацией к пластическому хирургу и с его помощью проведем восстановительные хирургические процедуры. После серии операций мы восстановим губу и нёбо вашей дочери.

– Когда начнем? – спросил папа.

– Еще в младенчестве. Но она должна немного подрасти, чтобы легче переносить хирургическую операцию.

– Я не понимаю, почему так получилось. Во время беременности я чувствовала себя неплохо. Много отдыхала. Что же я делала неправильно? – взмолилась мама, пытаясь найти объяснение.

– Твоей вины тут нет, – сказал ей папа.

Доктор согласился с ним.

– Причины нам неизвестны. В вашей семье были подобные случаи? Вам известно о них?

– Кажется, нет. Но я была уверена, что все делаю правильно, – твердила свое мама. – Но мне надо было сделать УЗИ. Мне надо было…

– Перестань! – Папа повысил голос. – Хватит винить себя.

– Специалисты все сделают. Я понимаю, что с этим трудно мириться, но у нас очень большой опыт в этой области. – Доктор кашлянул. Молчание затянулось, и оно показалось мне ужасным. Наконец он добавил: – Но я боюсь, что тут будет еще одна проблема. У нее может быть поврежден мозг, но в какой степени, пока мы еще не знаем.

– Поврежден мозг? – еле слышно повторила мама.

– Да. Мы проведем тесты, но она…

– Ее зовут Изабель, – сказал папа дрожащим голосом. – Нам всегда нравилось это имя.

– Изабель, да. Приятное имя. У вас ведь есть еще одна дочка, правильно? – осведомился доктор.

– Да, Кэти. А что?

– Пока ничего определенного, но вам может понадобиться помощь. Изабель будет нуждаться в постоянном внимании.

Бедная мама. Как это несправедливо. Я хочу ей помогать. Позвольте мне это делать.

– Все будет нормально, – ласково сказал ей папа. – Мы вместе будем ее растить.

Я услышала, как доктор поднялся со стула и стал прощаться. Я отскочила от двери и побежала наверх.

Мама не пришла ко мне, чтобы сказать «спокойной ночи», как делала это всегда. Вместо нее пришел папа. Моя спальня показалась мне темной и холодной. Я чувствовала себя очень одинокой, когда слышала его тяжелые шаги, удалявшиеся от меня.

 

6

Я загляделась на фото Сэма в серебряной рамке. Он в белой хлопковой рубашке, которую я купила ему ко дню рождения, солнцезащитные очки надо лбом. Сэм настоящий красавец, и он знает это. Его лицо очень симметрично, кроме одной ноздри, – она чуть меньше другой. Сэм винит в этом мать, которая курила во время своей беременности. «Как только отец отлучался из дома, она дымила как паровоз. Цигарка в одной руке, водка в другой». Еще он переживает из-за того, что лысеет – линия волос на лбу постепенно отступает. Но я утешаю его, говоря что высокий лоб придает ему большую значительность. Даже благородство. По его словам, из-за этого он все больше становился похож на своего отца, особенно если сильно взъерошит свою шевелюру.

Я так и не сказала ему про Беллс. Отложила это на неделю. И вот завтра ее поезд прибывает в Паддингтон. Не знаю, почему мне кажется, что проблема рассосется сама собой, если не говорить о ней.

Звонит телефон – это папа. Они уезжают на следующий день. «У кого вы остановитесь во Франции?» – спрашиваю я.

– Нас пригласили Уолтеры.

Фамилия ничего мне не говорит.

– Кто это?

– Давнишние друзья. Мы когда-то вместе работали в Сотбис.

– Я их не помню.

– Она уехали во Францию, когда тебе было года два. – Папа быстро меняет тему. – У тебя есть номер моего мобильного.

– Ты дашь мне телефон Уоллеров?

– Уолтеров.

– Ну да. Ты дашь мне их номер?

– Тебе он не нужен.

– Знаешь, на всякий случай.

– Мы будем звонить тебе.

– По-моему, мне лучше знать этот номер.

– Звони нам на мобильный.

– А если какая-то чрезвычайная ситуация?

– Ее не будет.

– Почему ты отказываешься дать мне их номер?

– Дорогая моя, – медленно произносит папа, – будет проще, если ты позвонишь нам на мобильный. Так ты свяжешься с нами в любое время.

Я неохотно соглашаюсь с этим аргументом.

– Только не забывайте его включать, – предупреждаю я.

Папа всегда говорил, что покупает мобильный «только для чрезвычайных ситуаций», но никак не может понять, что он бесполезен в такой ситуации, если выключен.

– Дорогая, мне пора идти. Поблагодари от нас Сэма, хорошо?

Я кладу трубку с тяжелым сердцем. Вечером мне предстоит рассказать Сэму про Беллс. Я раньше обычного звоню ему из своего бутика и прошу, чтобы он не засиживался сегодня вечером на работе и что я приготовлю сегодня его любимое блюдо – стейк с домашними картофельными чипсами, совсем как тетя Агнес. И даже побалую его десертом: апельсиновым мороженым под соусом из темного шоколада по рецепту его матери.

– Не уверен, дорогая, что я смогу уйти раньше. Загруженный день, – отвечает он.

– Но я не видела тебя всю неделю.

Он задумчиво молчит.

– Кэти, чем я заслужил такую милость? – Я слышу, как он крутнулся в своем кресле. – Ты что, чувствуешь себя виноватой за то, что трахалась с кем-то за моей спиной? – И он хохочет, словно сама идея о том, что его кто-то обманывает, абсурдна. У Сэма такое самомнение, что хоть разливай по бутылкам и продавай по всему миру. Но как раз это я и считаю в нем наиболее привлекательным. Мне всегда казалось, что я полюблю какого-нибудь ученого или писателя. Мой последний бойфренд был композитором, который ездил по разным странам и писал саундтреки к телефильмам и телешоу. Я видела его очень редко, поэтому у нас все и закончилось. Я знала, что такие отношения ни к чему не приводят. Но все же я никогда не думала, что стану встречаться с таким парнем, как Сэм. И вообще, мне нравится Саймон Коуэлл, и этим все сказано.

Я раздвигаю дверцы нашего гардероба. Одежда аккуратно сложена на полках. Что мне надеть? Выбираю темно-красный кружевной топ с бархатной окантовкой по горлу. Под него пойдет черный кружевной бюстгальтер. Ну а еще надену джинсы с черными сапожками. Сэму они нравятся. Я стягиваю с себя устрично-серую блузку и швыряю в бельевую корзину; расстегиваю юбку и гляжу на себя в большое зеркало. Мои волосы, окрашенные теперь в мой натуральный темно-каштановый цвет, обрамляют лицо. Они уже довольно длинные, и обычно я закалываю их на затылке. Волосы у меня тонкие, отцовские. Вообще, я многое унаследовала от папы: длинный, как у всех Флетчеров, нос, большой рот и ямочку.

В ванной я открываю один из зеркальных шкафчиков и нахожу ватные диски и лосьон для снятия макияжа. Сэм приходит в ярость, если я оставляю в ванной зубную пасту или ватные диски – все должно быть аккуратно убрано в зеркальные шкафы. Мне нравится его опрятность. Если бы не он, здесь все было бы перевернуто вверх дном.

Я стираю с лица дневную косметику. От мамы мне достались веснушки на носу и щеках и зеленые глаза. Папа часто говорил, что он сразу влюбился в ее глаза. Они были оливкового цвета, а папа любил оливки. Когда я познакомилась с Сэмом, он сказал, что мои глаза так и манят лечь со мной в постель. Вот он увидит глаза Беллс, они еще красивее. В них живая зелень и совсем нет серого цвета. Я сажусь на край ванны и пускаю воду, затем добавляю в нее мерку масла нероли и наконец погружаюсь в ароматную воду. День был долгим. Вечер тоже пройдет нормально. Сэм не рассердится на меня из-за Беллс, и все будет хорошо. Так, уже в сотый раз, я начинаю уговаривать себя.

Я накрываю на стол, положив возле каждой тарелки новые салфетки, которые я сделала из муслина. Моя мама умеет сворачивать салфетки в форме лилий. В детстве я пыталась подражать ей. Сейчас я просто сложила мою салфетку пополам. После этого я открываю холодильник и наливаю себе второй бокал белого вина. Сэм приедет с минуты на минуту. Я слышу, как в двери поворачивается ключ, и внутри меня что-то обрывается. Я делаю глубокий вдох и вспоминаю совет Эммы ничего не утаивать.

– Привет, милый, – кричу я. Пахнет ароматическими свечами и картофелем, обжаренным на золотистом масле. Тихо звучит музыка.

Сэм входит на кухню, протягивает мне букет из красных и оранжевых тюльпанов. Я благодарю его поцелуем, а он обнимает меня за талию.

– Китти-кинс. – Он трется носом о мой нос. – Я большой счастливчик. Я мчался домой. Не слишком я опоздал, а?

– Ты все превосходно рассчитал. Как прошел день? Хорошо?

– На рынках был великолепный день. Просто сказочный. Трам-бэм-бэм, благодарю вас, мэм. – Он подмигивает. – Теперь я целиком в твоем распоряжении.

– Блестяще, Сэм. – Когда он приезжал домой и радостно сообщал об удачной сделке, раньше я пыталась расспрашивать его о деталях, но он всегда отмахивался, мол, топ-секрет, детка, конфиденциальные дела, и стучал пальцем себе по носу. Поэтому теперь я редко пристаю к нему с расспросами, только восхищенно улыбаюсь и качаю головой.

– Сказочные ароматы. Я умираю с голода.

– Садись. – Я подвигаю к нему стул. – Тебе нужно расслабиться.

– Ты подлизываешься? Готовишь меня к чему-то? – бормочет Сэм, млея от удовольствия, когда я начинаю массировать его плечи.

– Разве девочка не может побаловать своего мальчика просто так? – Я провожу ладонью по его спине. – Вот так. Что ты выпьешь? Пива или вина?

Мы доедаем первое блюдо. Что со мной? Почему я опять смалодушничала? Я снова ничего не сказала про Беллс. Вместо этого выслушала рассказ Сэма, что Магуайр купил «Мини-Купер» и планирует прокатиться на выходных; не возражаю ли я, если он тоже поедет?

Он протягивает руку через стол и гладит меня по щеке.

– Хватит обо мне. Как там поживает старая жаба в углу? Она появлялась у тебя в последние дни?

– Увы, не появлялась. – Вместо Беллс я рассказываю ему про Ив.

– Ей надо быть размером со слона, а не с мышку, – смеется он.

Я открываю холодильник и обещаю себе, что вот поставлю на стол десерт и тогда что-нибудь скажу. Ведь не так трудно сказать примерно так: «Сэм, завтра приедет моя сестра, ты не возражаешь? Она не совсем такая, как ты ожидаешь, возможно, ты будешь чуточку удивлен…» Но тогда я его напугаю, верно?

Я ставлю десерт на стол. Сэм поглаживает живот и улыбается.

– Смотри, избалуешь меня. Вот я привыкну к такой роскоши, и тогда…

– Сэм, мне нужно тебе… ой, господи! Это те самые часы? – Я смотрю на его руку. – Ты все-таки их купил?

– Угу. – Сияя, он трясет передо мной своим запястьем. Несколько месяцев он твердил про эти часы «экстрим». Особая модель с электронным устройством; с его помощью владелец часов мог вызывать спасателей в момент чрезвычайной ситуации. Один из его друзей работал в рекламе, и его компания участвовала в продвижении этих часов. Мы с Сэмом были в восторге, когда на презентации встретились с актером Пирсом Броснаном.

– Знаешь, я мог бы купить одни. А то вдруг попаду в лавину, – на полном серьезе сказал Сэм своему коллеге Тиму.

– Да, да, да. Абсолютно, дружище, – ответил Тим.

– Или если ты перевернешься в каноэ где-нибудь на бурном перекате? – поддержала я Сэма, стараясь не смеяться. Я не стала напоминать Сэму, что он и рядом не стоял с экстремалами и что чрезвычайные ситуации ему не грозят. Разве что он упадет в яму во время игры в гольф.

И вот он с гордостью смотрит на свои часы.

– Если ты случайно нажмешь на «вызов», тебя оштрафуют на тысячи фунтов. Так что будь осторожной, Кэти, capisce? Да, так что ты хотела мне сказать? – Он нарезает ломтиками апельсиновый десерт, по краям которого выступают сливки и образовывают причудливые узоры с шоколадным соусом.

– Мне надо было раньше спросить тебя об этом. Просто завтра в Лондон приедет моя сестра.

– Правда? – Он съедает ложку десерта и стонет от удовольствия. – Delicioso. Ты что, брала тайком уроки кулинарии?

– Я надеялась, что она сможет пожить у нас. Моя сестра. Изабель. Ты не против?

– Конечно, нет. А долго?

– Две недели.

– Ладно. – Сэм выглядит задумчивым, он явно удивлен, почему так долго. – Нет, все ОК, не вижу причин отказать тебе. Изабель моложе тебя, верно? Я могу познакомить ее с Магуайром, ему нужна подружка.

– Но ведь он был с новой «леди» совсем недавно.

– Это не в счет. Магуайр любит кратко и сладко. Значит, Изабель приедет на две недели? Прекрасно. Заметано.

– Сэм! Не говори штампами. Если Магуайр и дальше будет так себя вести, он превратится в унылого старого холостяка, – добавляю я.

– Она походит на тебя? – интересуется он. – Только моложе и без морщин?

– Сэм! – восклицаю я с досадой. – Тебе важно только это? Внешность?

– Угу. Ну ведь приятно, если перед тобой не серая мышь. Да ладно тебе, девчонки думают то же самое. Только парни честнее, вот и все. Ты запала бы на меня, если бы я был страшный как смертный грех?

Я беру тарелку и подхожу к раковине.

Он поднимает руки, как бы извиняясь.

– Сколько же ей лет?

– Двадцать два. – Я сажусь и смотрю на свечу, которую зажгла с такими надеждами. Десерт съеден, а я все еще не сказала ему всю правду. Когда свеча догорит, Сэм будет знать все про Беллс, клянусь я себе.

– Чем же она занимается? Эротическими танцами?

– Ох, Сэм! – Я вздыхаю.

– Не говори мне… она работает на МИ-5 или что-нибудь не менее восхитительное? Серьезно, почему бы мне не пригласить Магуайра на вечер, чтобы они познакомились?

Билл Магуайр. Высокий, волосы цвета яичного желтка и такие же брови и ресницы. Всегда носит кожаный пиджак. Хищник, когда речь идет о женщинах; любит грязные шутки.

– Хм, не думаю. Ну то есть Билл замечательный, но…

– Она ведь не замужем, верно?

Я киваю.

– Сэм, я должна рассказать тебе про нее вот что. – Я перевожу взгляд на свечу, на ее пламя, сияющее в темноте.

Сэм подходит ко мне.

– Я жду встречи с ней, детка. Хватит беспокоиться. Ты сама себе создаешь стрессы.

Он целует меня в шею, потом встает передо мной на колени и кладет руки мне на бедра. Я знаю, что будет дальше. Он пропоет начало песни Криса де Бурга «Леди в красном» «Я никогда не видел тебя такой красивой…», потому что знает, что это меня рассмешит. Мы дразнили Эмму за ее пристрастие к Крису де Бургу, вот как это началось. Вообще-то у нас тоже есть его диск, но это наш маленький секрет.

Сэм поднимает меня на ноги. Мы любим танцевать в кухне. Это наши минуты, только Сэм и я. Он кружит меня, что-то нежно напевая мне в ухо. Мы смеемся.

Почему моя семья не такая, как все? – думаю я с досадой. Разве не чудесно было бы сказать: «Моя сестра юрист»? Или архитектор, философ, психолог, художница, писательница, парикмахерша, повар, сиделка, да кто угодно. Почему мы не можем быть нормальными, как любая другая семья? Почему я так переживаю из-за этого? Ведь я должна была бы давно с этим смириться. Неужели я не готова сказать об этом Сэму? Как говорит Эмма, если у нас серьезные отношения…

Наконец мы перестаем танцевать.

– Спасибо за прелестный вечер, Кэти. – Он берет мою руку и ласково целует по очереди каждый палец.

Я не хочу ничего ему говорить. Мне кажется, что время для этого не подходящее. Он сам увидит завтра Беллс.

 

7

1984

Я шла по школьной площадке и увидела за железными воротами маму. Она стояла отдельно от кучки родителей. С ней была Беллс в прогулочной коляске. Что тут делала мама? В моей груди забурлила смесь гнева и паники. Мама никогда не встречала меня после школы. Обычно я шла до углового магазинчика мистера Стаббингтона, покупала фруктовое мороженое и зефир, потом шла домой с Эммой, моей соседкой. Я пила у них чай, потому что там было приятнее. Они зажигали газ, и мы поджаривали на нем наш зефир.

Мама была в грязном фартуке с пятнами краски и масла, ее ярко-красные башмаки были похожи на сабо, рыжеватые волосы убраны под хлопковый шарф. Другие родительницы носили длинные юбки цвета морской волны и блузки с жемчугом, а их завитые волосы шапкой обрамляли голову. Почему же моя мама выглядела не так, как все? Зачем она привезла сюда Беллс?

– Кэти, ты почему остановилась? – нетерпеливо спросила Эмма. – Я хочу есть. Пойдем.

– Тут мама, с Беллс. – Я схватила ее за руку.

– Ну и что? – удивилась Эмма.

Я не говорила про Беллс никому в классе: они бы не поняли. Эмма единственная видела ее с самого начала. Лицо Беллс выглядело очень странно. А мои одноклассники смеялись над всем, что считали странным. Миссис Хигсон, одна из родительниц, стоявших у ворот, была такая толстая, что ее прозвали «миссис Слоновые Ноги». Видела ли меня мама? Я нырнула за уличный туалет для мальчишек, но долго там не простояла – едва не задохнулась из-за вони. Я с досадой подумала, что мамин голос звучал громче всех. Я не сомневалась, что она делала это нарочно.

– Иди, – сказала я Эмме, махнув ей рукой. – Скажи маме, что я задержалась в классе. Ну скажи ей что-нибудь!

Я слышала, как расходились родительницы, урчали моторы, скрипели детские коляски, тявкали собаки. Я ждала, крепко зажав нос.

– Хелло, – услышала я мамин голос (мама старалась говорить дружелюбно). – Не пугайся, она тебя не укусит. Ее имя Изабель. Мы зовем ее Беллс.

С кем говорила мама? Я высунула голову из-за стены. Возле мамы стоял Имоджен со своей матерью, он был младше меня на год.

– Почему она такая? – спросил Имоджен, не в силах оторвать взгляд от ребенка в коляске. – Почему у нее такая большая дырка на лице?

– Имоджен, ты ведешь себя неприлично, – сказала его мать, покраснев. – Важно не лицо, а душа, правда? – обратилась она к маме.

Мама ничего не ответила.

Имоджен так и стоял, приросший к месту, будто манекен в универмаге. Мне хотелось крикнуть ему – «отвали!». Потом его мать потащила его прочь.

Я ждала, когда все разойдутся и можно будет безопасно выйти из моего укрытия. Минут через десять я высунула голову из-за стены. Мама наклонилась к Беллс и разговаривала с ней. Я сделала бросок к дорожке и пошла по ней уже не спеша, словно только что вышла из школы.

– Мне безразлично, что все говорят, – услышала я. – Ты моя маленькая красавица, мама любит тебя, у нас все хорошо, правда?

– Привет, мам. Мне надо было убрать краски и все другое, – пробормотала я.

Мама с подозрением взглянула на меня.

– Эмма сказала, что ты показывала учительнице свою вышивку.

Мы пошли домой. Я понуро плелась рядом с мамой. Коляска стучала колесами по тротуару.

– Тебе так интересно разглядывать свои ноги? – спросила мама.

– Не-е.

– Мне сегодня был звонок, – сказала мама. – От миссис Стаббингтон.

Я похолодела.

– Кэти, мне стыдно за тебя. Я разрешила тебе возвращаться домой самостоятельно, потому что считаю тебя достаточно большой. И тут я узнала, что ты заходила в этот магазин и взяла там деньги из чулка для пожертвований. Что с тобой творится в последнее время? – Мама повернулась ко мне, требуя объяснения.

Мистер Стаббингтон запретил мне приходить в его магазин целую неделю, потому что застал меня за попыткой украсть деньги, предназначенные для благотворительного фонда. В основном там лежали монеты по один-два пенса, но сквозь тонкую ткань чулка соблазнительно сверкали серебряные и золотые монеты. Когда мистер Стаббингтон отвернулся и накладывал яблоки в бумажный пакет, я не выдержала, сунула туда руку и попыталась добраться до монеты в пятьдесят пенсов. Увидев, что я делаю, он погрозил мне пальцем и сказал, что эти деньги будут потрачены на помощь старикам.

В общем, никакого объяснения у меня не было.

– Если ты не пообещаешь мне, что больше не будешь воровать деньги, я буду забирать тебя из школы каждый день, – пригрозила мама.

Я не поднимала глаз.

– Вместе с Беллс, – добавила она.

Неужели она читала мои мысли?

– Мам, я обещаю, что больше не буду.

Нам навстречу шли две девочки. Они остановились и разинули рот, когда увидели Беллс.

– Что такое у этого? – спросила одна из них. Я старательно разглядывала трещину на тротуаре. Если я наступлю на нее, мне не будет везти.

– «Этот» – моя дочка Изабель. Она родилась с расщелиной в твердом и мягком нёбе, и ваши вопросы ей не помогут, – ответила мама, провозя мимо них коляску. Я искоса взглянула на девчонок. Они так и стояли, широко разинув рты.

– Что такое расщелина в небе? – спросила одна у другой.

– Прости меня, ма.

– Ладно. Только, Кэти, пожалуйста, больше не воруй. У меня и так много дел. Мне некогда следить еще и за тобой.

После этого мы спокойно пошли домой.

– Привет, Беллс, – сказала я, зайдя в дом, и погладила ее по голове. – Сегодня я принесу тебе чай, – сообщила я маме, потому что знала, как она устает. Еще мне нравилось делать пюре для Беллс. Я привезла ее на кухню.

– Как ты себя чувствуешь сегодня? – спросила я у мамы. Чувство вины жгло меня изнутри.

 

8

– Я встречу вас на вокзале, – предлагает Сэм, откусывая тост с мармеладом. – Во сколько прибудет поезд?

– Не беспокойся, мы увидимся с тобой дома. – Не знаю, почему я решаю, что меня как-то выручит такая небольшая отсрочка. Бомба все равно взорвется рано или поздно.

– Знаешь, я действительно жду, когда увижу твою сестру. Честно признаться, сначала я был в некотором ужасе, но теперь мне стало интересно взглянуть на вторую представительницу Флетчеров.

– Сэм, она совершенно другая. – Я понимаю, что теперь самый момент сказать ему. – Я еще не все рассказала тебе о ней. Когда она родилась…

Неожиданно раздается звон его мобильного.

– Подожди секунду, – он отвечает на звонок. – Угу, уже выезжаю, Магуайр. Нет, я не согласен. Ты посмотри получше. – Он заканчивает разговор.

– Сэм, мы можем поговорить? – спрашиваю я, когда он убрал телефон в карман.

Он морщится.

– Давай отложим разговор до вечера! Я опаздываю. – Он чмокает меня в губы и открывает дверь. – Да, кстати, какие планы на ce soir? Потому что я подумал, что мы с тобой, несколько моих приятелей, – он подмигивает мне, – покажем твоей сестре ночную жизнь Лондона, ну и потанцуем где-нибудь.

Я не выдерживаю. Вероятно, в эти минуты у меня появляется несколько седых волос и начинает сильно болеть голова. Ох, надо было давным-давно сказать Сэму всю правду. Но если я не скажу ему все прямо сейчас, потом будет взрыв.

– Сэм, Изабель совсем не такая, как ты думаешь.

– Что? – удивляется он. – Как это не такая?

– Она родилась с расщелиной нёба и верхней губы. Это довольно распространенная патология, – добавляю я, увидев тревогу на его лице. – Но у Изабель все осложнилось еще и тем, что у нее от рождения поврежден мозг. Она живет в пансионате, в Уэльсе, но сейчас у нее летние каникулы, поэтому она и приедет сюда. – Уф! Я чувствую, что снова могу дышать. Теперь я жду его реакцию. Я готова ко всему.

Лицо Сэма превращается в маску.

– Беллс? Так вот ты о ком говорила с твоим отцом? – задумчиво произносит он. – И ты мне сказала, что это ваша собака.

– Я никогда этого не говорила. Беллс… Изабель. – Я пожимаю плечами. – Мы называем ее Беллс.

– Так, – он задумчиво чешет затылок. – Так… Я мог бы и сам догадаться. Ну ладно, это о’кей. Нет, постой, – он повышает голос, – почему ты не сказала мне об этом?

– Не знаю. Прости. Я думала, что ты будешь против ее приезда. А у меня нет выбора; ей больше некуда деться. Мама с папой во Франции. Мама неважно себя чувствует, – поясняю я, надеясь пробудить в нем сочувствие.

– Ну похоже, что у меня тоже нет выбора. – Он хмурится. – В следующий раз ты сообщишь мне, что у тебя брат сидит в тюрьме. Кэти, я не знаю, что и сказать. Пока.

– Не уходи. – Я хватаю его за руку. – Нам надо поговорить.

– У нас была для этого вся неделя, Кэти, и вчерашний вечер тоже. – Он выдергивает руку. Тут снова звонит его мобильный. – Лейкмор слушает, – отвечает он. – Нет, Магуайр, я не это тебе сказал. Опять мы с тобой буксуем, черт побери?

Я закрываю за ним дверь. Мне становится ужасно плохо, до тошноты. Все это время я лгала себе, Сэму, Беллс. И почему я такая уродка? А вдобавок и трусиха.

– Надеюсь, ее поезд не опоздает; потрогаю дерево, – говорит Ив со своим туманным французским акцентом и стучит по моему столу.

– Спасибо, Ив. Ты закроешь?

– Да, да, не беспокойся. Я буду ждать с нетерпением demain, то есть, конечно, завтрашнего дня, чтобы познакомиться с твоей сестрой. – Она распускает свои золотисто-медовые волосы. Таких длинных волос я еще не видела ни у кого. Прямо как с картин Боттичелли.

– Моя мама всегда говорила, что я как Рапунцель – могу свешивать мои волосы из окна башни, – смеется она, выслушивая мои комплименты. – Где ты встречаешь Изабель?

Ив снова завязывает волосы в пучок и закрепляет их длинной заколкой, украшенной плодом киви из цветного стекла.

– В Паддингтоне.

Приходит клиентка, ищущая свадебный наряд.

– Ты обслужишь? – спрашиваю я Ив.

– Да-да, поезжай. До завтра. Пожалуйста, проходите, – она улыбается клиентке и ведет ее по деревянным ступенькам на второй этаж. – Думаю, у нас найдется как раз то, что вам нужно.

Пока я еду в Паддингтон на «БМВ», машине Сэма, мысленно составляю список вещей, которые мне нужно сделать. Во время ланча я съездила в «Сэйнсбери» и купила на вечер рыбы и нарезанный картофель. Когда я дала согласие взять к себе Беллс, я позвонила домой и спросила, чем ее кормить.

– В Уэльсе у них был по понедельникам мексиканский вечер, – сообщила мама. – А по пятницам им всегда давали рыбу и картофельные чипсы, а еще гороховое пюре. Я купила для нее консервированный горошек, гадость, но Беллс его любит.

– О’кей, я так и сделаю. – Если бы она ела по понедельникам, допустим, печеный картофель, составило бы это разницу?

– Если тебе некогда готовить ланч – и не надо. Она обожает индийские овощные пирожки «самоса», которые продаются в кулинарии. Кажется, по средам у них были индийские вечера? Или, может, вечера органических продуктов? – Мамин голос оборвался. – В общем, она любит готовить, так что, может, вы будете делать это вместе?

Я слушала маму, и в моей душе зарождалась паника. Я редко готовила Сэму. Чаще всего мы ужинали где-нибудь в ресторане, а если хотели выпить, Сэм оплачивал поездку домой в кэбе карточкой своей фирмы.

– Я не люблю готовить, терпеть не могу беспорядок и вонь, – заявил как-то Сэм. – Помнится, моя мать варила бульон из куриных костей. Так он вонял даже утром, – сказал он, брезгливо хмурясь.

– Беллс любит режим, – продолжала мама. – Для нее это очень важно. Они едят ланч ровно в половине первого.

– Ма, я буду стараться, но ей тоже нужно будет как-то вписаться в мой распорядок.

Мама вздохнула.

– Еще она любит кока-колу, но только покупай ей диетическую, иначе она испортит зубы. И своди ее в «Сэйнсбери», для нее это как экскурсия.

– Ладно. Это все? – Мое терпение кончалось.

– Да. Следи, чтобы она всегда брала с собой ингалятор. Астма у нее почти прошла, но мы не можем рисковать. – Я думала, мама спросит меня, курю ли я сейчас, но она не спросила.

– Конечно, ма.

– Спасибо, Кэти. – Кажется, мама устала, я это слышала по ее голосу.

– Ма, у вас все в порядке, да? Ничего плохого не случилось?

– Плохого? Нет! Если мы решили разок отдохнуть и совершить поездку, разве это означает, что случилось что-то плохое? Неужели мы не заслужили?

– Прости, ма, я не это имела в виду. – Я крутила телефонный провод, мяла его пальцами.

– Ты тоже меня прости. Я не хотела повышать голос.

Я отпустила провод. На моем пальце осталась глубокая, красная вмятина.

– Честное слово?

– Честное слово.

– Вам с папой давно пора отдохнуть. Желаю удачной поездки.

– Кэти?

– Да?

– Как ты сама-то?

– Нормально. Хорошо. – Почему мне всегда хотелось, чтобы мама спросила, как у меня дела, чтобы она больше интересовалась моей жизнью, но когда она спрашивала, я всегда отвечала очень кратко. – Ладно, я сейчас поеду за покупками!

– Я знаю, что ей будет с тобой интересно. Я буду спокойна.

– Мы прекрасно проведем время. А вы отдохните хорошенько. Поцелуй от меня папу.

– Кэти?

– Да?

Она кашлянула.

– Намазывай ей лицо солнцезащитным кремом, у нее такая нежная кожа.

– Не волнуйся, я буду заботиться о ней.

– Спасибо, – сказала она. – За твою помощь. Для нас с папой она очень дорога.

Я почувствовала, что ей хочется сказать что-то еще, и я ждала, но она больше ничего не добавила.

– Пока, ма.

– Пока, моя милая.

Поезд подъехал к платформе. Открылись двери, и пассажиры хлынули из них бугристой массой. Мужчины в серых фланелевых костюмах и с портфелями. Некоторые сняли пиджаки и ослабили галстуки. Мимо меня проходит беременная женщина в голубом хлопковом платье и сандалиях «Биркеншток». За ней на высоких каблуках девица с аккуратным и стильным чемоданчиком на колесах.

– Я уже на вокзале, кисонька, – говорит мужчина в мобильный, – к ужину буду дома.

Толпа исчезает, оставив безжизненную, серую платформу. Где же сестра? Неужели она не успела на поезд? Я растерянно иду по платформе, заглядывая в каждый вагон. Никого. И вдруг слышу, как открывается дверь. Из поезда шагает маленькая фигурка в джинсовой куртке, увешанной значками, круглой шляпе с вышитой эмблемой и красном футбольном шарфе. В руках большая лиловая сумка и пара пластиковых сумок с надписью «Сэйнсбери».

– Беллс! – кричу я и почти бросаюсь к ней.

– Привет, Кэти. Как дела?

Уф, какое облегчение! Я чуть не обняла ее, но вместо этого беру багаж.

– Молодец! Приехала! – хвалю я. Платформа совсем опустела, и над нами висит гнетущая тишина.

Первым делом я показываю сестре дом Сэма.

Кухня в цокольном этаже. На первом этаже просторная комната, похожая на стильную приемную модного врача: новые кожаные диваны и камин с узким серебристым прибором контроля. Темный книжный шкаф из древесины махагони полон блестящих книг в твердом переплете, к которым Сэм никогда не прикасался. Он вообще ничего не читал, кроме «Файнэншл Таймс». На втором этаже спальни и уютная комната с замшевыми креслами-мешками и большой гравюрой Стэнли Спенсера. Окно эркера смотрит на другие дома всех цветов радуги, расположенные полукругом. На верхнем этаже сауна со старомодной ванной.

– Сэм богатый? – спрашивает Беллс.

– Да, богатый. Он очень много работает.

Я отвожу сестру в ее комнату, большую спальню с двуспальной кроватью, гардеробом, высоким зеркалом (я позолотила его раму) и маленьким столиком, на котором стоит лампа с оранжево-белым стеклянным абажуром. Почти все в этой комнате белое – жалюзи, стены, покрывало. Единственное крупное цветное пятно – ковер с большим апельсином и красными кругами. Трудно понять, что Беллс думает о доме Сэма.

– Как выглядит твоя комната в Уэльсе? – интересуюсь я, присев рядом с ней.

«Мне бы хотелось, чтобы ты иногда навещала свою сестру», – говорила мне мама.

«Ты совсем ее забросила», – добавил папа.

– Не такая большая, как эта, – отвечает Беллс, взмахнув рукой. – У меня маленькая кровать, телевизор и много постеров. Окно выходит в сад и на море. На моем участке я выращиваю морковь и картошку. В этом году мы вырастили еще и клубнику. Ты любишь клубнику, Кэти? – Она выставляет большой палец.

– Да. У нас тут нет сада, – говорю я, оправдываясь. – Пожалуй, у тебя от мамы любовь к растениям. Я бы все загубила! У меня росли бы одни лишь сорняки. – Беллс ничего не отвечает.

– Тут у тебя тоже есть телевизор, это хорошо, правда? – Я показываю на большой серебристый аппарат с широким экраном в углу комнаты. – Ты можешь смотреть теннис. Как ты думаешь, кто станет победителем Уимблдона в этом году?

– Агасси.

– Ты что, шутишь? – произношу я, имитируя Джона Макинроя.

Она смотрит на меня без намека на улыбку. Придется мне не ограничиваться убогой имитацией Джона Макинроя, а придумать что-то поумнее.

– Ну давай достанем твои вещи? – Я расстегиваю молнию, и из сумки вылезает ком одежды и прочего барахла. – Почему у тебя джемпер Мэри-Вероники? – Я показываю Беллс на кусочек ленты с именем, какие мы пришивали когда-то в школе на спортивную одежду и носки. – Беллс, у тебя мало летних нарядов. Тут все, что ты взяла с собой? Несколько маек, странные свитера и пара штанов? О, постой, тут у тебя розовая блузка, на которой написано, что она принадлежит Джессике Холл. Думаю, что тебе нужно купить что-то новенькое. – Я разговариваю скорее с собой, чем с ней. – Убери все это в шкаф, а я пойду приготовлю рыбу и картошку. Договорились? Ты ведь любишь есть по пятницам картофельные чипсы, правда?

– У тебя сморщенные чипсы, какие делает мама?

– Я приготовлю хрустящие, такие, как у тети Агнес.

– О-о, – отзывается она, и совсем непонятно, довольна она или нет. – Как поживает тетя Агнес?

– Думаю, что нормально.

– А дядя Роджер? Он умер. Бедный дядя Роджер.

– Я знаю. Тетя Агнес тоже бедная. Теперь ей одиноко.

– Бедная тетя Агнес. А как мама?

– Ну ты ведь знаешь, что она уехала на отдых.

– А как папа?

– Он тоже уехал на отдых. Им сейчас хорошо. Они во Франции.

– Во Франции, правильно. А как бабушка из Норфолка?

Мама нашей мамы, бабушка, жила в Норфолке, поэтому мы ее так и называли. Я не знала, как у нее дела. Я не разговаривала с ней месяцами.

– Гляди, тут у тебя есть музыкальная установка, – показываю я, пытаясь остановить цепь вопросов про клан Флетчеров.

Я слышу свой голос и удивляюсь. Я же не могу говорить с ней, как с десятилетней?

– Между прочим, ты скоро познакомишься с Сэмом, – обещаю я.

Сэм. Я по-прежнему нервничаю и со страхом жду его возвращения домой. Когда я попыталась ему позвонить, его секретарша сказала, что он либо «разговаривает по другому телефону», либо «на заседании». Он хорошо ее вымуштровал.

– Он с нетерпением ждет встречи с тобой. Ты будешь умницей, правда? – Я не могу удержаться и добавляю: – Никакой драмы, правильно. Мы с тобой замечательно проведем эти две недели, не так ли?

– Никакой драмы, – повторяет она.

– Вот и хорошо. Спускайся вниз, когда будешь готова.

Пока картофель жарится, я успеваю прикончить вторую порцию водки. Все последние дни я считала минуты до того момента, когда вечером я смогу себе позволить выпить. Долой чашку чая, мне требуется сразу что-то крепкое. Первый барьер я одолела. Беллс здесь, и мы с ней вроде бы нормально ладим. Второй и серьезный барьер – ее встреча с Сэмом.

Из спальни Беллс начинает звучать Стиви Уандер. Я мчусь наверх и распахиваю дверь. Беллс, стоя на кровати, прикалывает постер с Дэвидом Бекхэмом.

Симпатичная белая комната теперь вся покрыта футбольными эмблемами и стикерами; на двери появился постер с «Битлз» с крупной надписью «СЕКС, НАРКОТИКИ И РОК-Н-РОЛЛ». Мне это напоминает спальню Беллс в родительском доме. У нее была хозяйская спальня с раковиной, которой я завидовала, обои с цветочным бордюром. Но Беллс обои не нравились, она нарисовала на них кошек и зайцев и приколола постеры с ее любимыми поп-звездами Стиви Уандером, Дэвидом Боуи и «Битлз». Помнится, на стене была и фотография Боба Марли. Мама не возражала против испорченных стен. В этом отношении она была либеральной и многое нам позволяла.

Весь пол спальни усеян одеждой. Там же валяется растрепанная книга стихов, блокнот, деревянный ящичек с масляными красками, коллекция компакт-дисков и фотоальбом. С тяжелым вздохом я нагибаюсь и начинаю убирать это безобразие с пола.

– Беллс! – кричу я. – Убавь звук! Слишком громко. – Я забираюсь на кровать. – Чем ты прикалываешь постеры? Неужели кнопками? – Боже, так и есть. – Беллс, не втыкай кнопки в стены!

– Почему?

– Там остаются дырки.

Она втыкает очередную кнопку в белую стену.

– Беллс, эй! Не делай этого. Что я тебе сказала?

– В Уэльсе мы так делаем. Мама мне тоже разрешала.

Я гляжу на покрывало.

– Мне плевать, что вы делаете в Уэльсе. Сейчас ты живешь у Сэма и у меня.

– Кэти вредная, – говорит она.

Я пожимаю плечами.

– Беллс, ты можешь снять обувь? Сэм любит, чтобы все разувались, когда входят в дом. – Она все еще оставалась в своих странных маленьких башмачках «пикси».

– Почему? – спрашивает она и начинает прыгать на кровати, как на трамплине, сообщив мне, что у них в Уэльсе стоит такой в саду и что Тед прыгает выше всех.

– Что тут происходит? – раздается за моей спиной. Я поворачиваюсь и чуть не падаю с кровати.

– Привет, – говорит Беллс, протягивая ему свою маленькую руку. – Ты красивый.

Сэм странно на нее смотрит.

– Что она сказала? – Он окидывает взглядом комнату. – Тут какой-то свинарник, черт побери.

Беллс немедленно начинает хрюкать, а мне хочется провалиться сквозь пол.

– Так это твоя…? – Он не может подобрать слова.

– Это моя сестра Изабель. Беллс.

– Привет. Ты Сэм? – еще раз повторяет она, все еще протягивая свою маленькую бледную руку.

Он пожимает ее, вяло и нехотя.

– Так это Беллс? – Он снова оглядывает комнату; на его лице проступает отчаяние. Я киваю.

– Сэм, потом я приведу комнату в порядок, не беспокойся.

Он смотрит на постеры.

– Неужели она втыкала кнопки в стену, Кэти? Скажи мне, что она не делала этого.

Я спрыгиваю с кровати и бросаюсь к нему.

– Прости, я все исправлю, дорогой. Я обещаю тебе.

Сэм хватается руками за голову.

– Почему пахнет горелым? – орет он, перекрывая музыку, потом подходит к стерео и выключает его и телевизор. – Господи Иисусе, даже мой дед не врубал ящик так громко.

– Сэм плохой, – заявляет Беллс.

– Беллс! Не груби. – К счастью, он, скорее всего, не понял, что она сказала. Он все еще стоит и брезгливо нюхает воздух.

– Картошка! – я выскакиваю из комнаты.

– Б…! Разве можно было еще сильнее испортить мне вечер? – ругается Сэм, когда бежит вслед за мной.

День получился длинным. Наконец я поднимаюсь к себе наверх и ложусь в постель. Картошка подгорела, а гороховое пюре Сэм терпеть не может.

– Кто вообще может есть такую гадость? – возмутился он.

Я еле заметно кивнула в сторону Беллс, и он пожал плечами. Потом он попытался задать ей несколько вопросов о ее поездке.

– Я ни слова не понял из того, что она сказала, – сказал он, когда Беллс глядела на него, ожидая ответа. Потом она принялась от разочарования стучать вилкой по столу, напрасно повторяя свои слова.

– Ты сделай хотя бы вид, что понимаешь Беллс, – попросила я его после ужина.

Конечно, Сэм злится на меня за то, что я ничего не говорила ему о Беллс, и его можно понять. О чем я думала? Он ушел выпивать с Магуайром.

Я выключаю свет и закрываю глаза. Как быстро он убрался из дома!

Я закричала, когда увидела возле моей кровати силуэт маленькой фигурки.

– Беллс, что ты делаешь? – Я стремительно села. – Иди к себе и ложись. – Ответом было молчание. Я вскочила и потрясла сестру за плечи, чтобы разбудить.

На лестнице послышались мамины шаги, потом заскрипел пол в коридоре. В мою спальню вошла мама в длинной ночной рубашке и халате.

– Нельзя ее будить, – отругала она меня. – Если это повторится, отведи ее в спальню и уложи в постель. Беллс, дорогая, ты хочешь пописать перед сном?

– Да, – ответила она, подняла свою белую ночнушку и присела на корточки.

– НЕТ! – в один голос воскликнули мы с мамой. Мама захохотала, я тоже. Потом и Беллс, подражая нам, издала свой жутковатый «смех Джен Эйр», смех безумной-леди-запертой-на-чердаке.

Я включаю свет и смотрю на часы. Всего лишь полночь. Меня сотрясает дрожь. Я услышала маму и Беллс так, как будто это было вчера.

В доме мертвая тишина. Когда мы были детьми, Беллс бродила во сне почти каждую ночь. Маме пришлось установить на окне ее спальни белую решетку из толстых прутьев. Я вылезаю из постели и иду по коридору к комнате Беллс. Открываю дверь; мне в глаза ударяет свет. Мама говорила мне, что Беллс до сих пор не может спать в темноте и что я должна зажигать небольшой ночник в углу ее спальни.

Я слышу ее ровное дыхание, когда она переворачивается на другой бок. Она такая крошечная, меньше пяти футов. Из-за своего роста она выглядит моложе своих лет. А еще из-за рыжевато-каштановых коротких волос ее можно принять за мальчика. По словам папы, он никогда не хотел, чтобы Беллс отрастила волосы. «Ты не должна прятаться за свои волосы, – говорил он ей, когда она, подростком, хотела выглядеть как все остальные. – Гляди миру в глаза».

Я опускаюсь на колени и смотрю на спящую сестру, на каждую черточку ее лица. Вот знакомый шрам над верхней губой, похожий на две буквы «С». Еще она всегда носила в левом ухе три маленькие серьги-гвоздика, среди них зеленый камень, обрамленный золотом.

Ее рука высунулась из-под одеяла. Кожа такая бледная, что не верится, есть ли в ней кровь. Я осторожно касаюсь ее, кожа мягкая, словно сливочное масло.

После ухода Сэма мы с Беллс убрались в ее комнате и посадили на столик возле кровати белоснежную сову, сделанную для нее мамой. Беллс любит сов. Мне мама сшила гепарда. Его звали Чарли. Беллс аккуратно положила на столик свой ингалятор и маленький фотоальбом, весь облепленный наклейками с Дэвидом Бекхэмом. Мама говорила, что она всюду таскает с собой этот альбом; для нее он как любимая игрушка, приносящая успокоение.

Я беру его и не спеша листаю. Возле каждого снимка на маленькой белой наклейке указаны точная дата, время, место и имя. Вот фотография мамы в ее студии, она улыбается в камеру, ее руки в глине. А это неудачный снимок папы, читающего газету. Еще – заливной луг, где мы гуляли в детстве. Нашелся в альбоме и снимок парня в лиловом спортивном костюме и свитере, с попугаем на руке. На его шее идентификационная карточка. «Тед, 1990, Сент-Дэвидс, в саду, лето».

Беллс открывает глаза и смотрит прямо на меня. Я в панике думаю, что мне придется оправдываться, но она снова закрывает глаза. Интересно, о чем она думала, когда ложилась спать? В детстве ей часто снились кошмары, и в ее комнате постоянно горел свет – маленький розовый домик. По словам папы, Беллс боялась темноты после всех операций, через которые прошла в раннем детстве. У нее развилась фобия к анестетикам, она кричала перед каждым уколом. Она не знала, что такое анестезия, но точно знала ее действие – черноту. Папа молодец, он поговорил со мной и все объяснил. Он был по своей природе добрым и мягким. В конце концов Натали, сестра Эммы, увлекавшаяся парапсихологией, предложила нам провести сеанс альтернативной терапии под названием «Черный ящик». Надо было отрезать у Беллс прядь волос – для сеанса требовалось что-то физическое, а не одежда. Эту прядь мы положили в ящик, и Натали приступила к дистанционному лечению. Мама с папой назвали все это глупостью, но решили, что им нечего терять. К тому же мы все сходили с ума от постоянного недосыпа. Я до сих пор помню, что Натали попросила меня поцеловать ящик, мол, это создаст хорошую вибрацию. Через несколько дней Беллс перестала реветь по ночам. Вот такая получилась магия.

Я поднимаюсь на ноги. В спальне тихо, и мне не хочется вспоминать тот хаос, который творился тут вечером. Выходя из комнаты, я слышу ее тихий голос.

– Тут нет ничего опасного? – сонно спрашивает она.

– Тут нет ничего опасного, – шепчу я в ответ, совсем как когда-то мама.

– Обещаешь?

– Обещаю.

 

9

1989

Три ступеньки, и я в маминой студии. Негромко звучала классическая музыка, как всегда. Студия напоминала зоопарк – попугайчики, парочка какаду, зебра, жираф, тигр, львица и несколько обезьянок стояли на полках, некоторые незаконченные, некоторые мама считала браком, потому что они перекосились вправо или влево. Мама скульптор. Ее последняя работа – верблюд на подогнутых коленях. Ее подруга ездила в пустыню Сахару, там ей очень понравился верблюд, на котором она ездила, и она попросила маму сделать для нее по фотографии фигурку этого верблюда. В студии на доске были приколоты письма и открытки от счастливых заказчиков, для которых мама лепила и рисовала обезьянок, рыбок и прочую живность.

На длинном столе в середине студии стояли банки с кистями, валялись открытые тюбики с краской. Я вдохнула знакомый запах уайт-спирита, глины, мела и пыли.

– Как дела, милая? – спросила мама, не отрываясь от своей работы. Ее рыжевато-каштановые волосы были завязаны сзади голубым шарфом в белый горошек. Еще она носила большие серебряные серьги-обручи, придававшие ей сходство с цыганкой.

Я уже знала, что единственное время, когда я могу повидаться и поговорить с мамой, – либо когда она готовит и кухня наполнена запахом чеснока, – мама любила класть не меньше десяти зубчиков чеснока во все блюда, – либо когда она в студии.

– В школе все хорошо? – пробормотала она, работая пальцами и подпевая звучащей мелодии. Ее руки были липкие от глины. Мама, пожалуйста, повернись ко мне, мысленно попросила я. Но вместо этого сама прошла вперед и встала перед ней.

– В школе все хорошо? – рассеянно повторила она.

Я сбросила на пол свой рюкзак и решила не говорить ей, что меня опять отругали за косметику. «Ступай и смой с лица эту черную дрянь», – сказала занудная математичка. На прошлой неделе меня поймали за кражей в «Бутс» черного карандаша для глаз, туши и маскирующего крема. В дом пришла полиция, чтобы поговорить с мамой и папой. Им посоветовали обратиться к консультанту по вопросам семьи. «Воровать глупо, Кэти, – сказал со вздохом папа. – Либо, если уж ты крадешь, то выбирай что-нибудь посолиднее, чем карандаш для глаз. И не попадайся в следующий раз».

– Неплохо. Что ты слушаешь?

– «Мадам Баттерфляй».

– Что это?

– Гепард. – Она откинулась назад и полюбовалась своей работой. – Когда я была в твоем возрасте, мама возила нас в Африку, в питомник диких зверей. Я до сих пор помню, как гепард катался на спине, будто большая домашняя кошка. Мне так и хотелось просунуть руку сквозь решетку и погладить его. Я бы так и сделала, если бы меня не оттащила мама. Понимаешь, звери ведь могут укусить.

Я содрогнулась.

– А что они едят?

– Бобров, птиц, бородавочников, антилоп.

– Мне нравятся его пятнышки.

– Ты знаешь, что на хинди гепарда так и называют – «пятнистый»?

Я покачала головой.

– Что это за темные линии у него под глазами? У тебя потекла краска?

– Потекла? Нет! Глупая. Это «ручейки слез». – Наконец-то она посмотрела на меня. – Он тебе нравится?

– Он?

– Гепард, глупая.

– Да, нравится. Он красивый.

– Ну вот, бери его. Он закончен.

– Правда? – На моем лице появилась улыбка. – Но для кого ты его делала?

– Не имеет значения. – Она взъерошила мои волосы и улыбнулась. – Теперь он твой.

 

10

Я просыпаюсь и не сразу соображаю, где я. Что-то нарушило мой сон. Кажется, я вернулась домой, я в маминой студии. Мне даже чудится запах уайт-спирита.

После папиного звонка я много думала о доме, особенно о маме. Вчера днем, в бутике, я поймала себя на том, что переношусь мыслями к новогодней вечеринке у миссис Киссинджер, на которую она пригласила нашу семью. Тогда мне было лет двенадцать. Папа прозвал ее Леди Поцелуйчик, потому что она возомнила себя светской леди и любила посылать всем ужасные воздушные поцелуи со звуковым сопровождением. Помню еще, что она была похожа на мопса. В гостиной, освещенной хрустальной люстрой, гостей угощали перепелиными яйцами и блинами с копченым лососем. И вдруг Беллс подняла свою бархатную юбочку и пописала прямо на ковер. Дело в том, что если мы не напоминали ей о том, что надо пойти в туалет, она забывала, что это нельзя делать на пол. Леди Поцелуйчик помчалась к нам с воплями, что это ее любимый ковер с охотничьими сценами. Теперь на свирепом всаднике, который замахивался копьем, появилось мокрое пятно. Остальные гости не смотрели в нашу сторону и делали вид, что увлечены беседой. Я еще никогда не видела столько спин, повернутых к нам. Папа потом радовался, что Леди Поцелуйчик больше нас не приглашала в свой дом.

Сэм все еще крепко спит. Вероятно, он лег часа в четыре утра. Я сую ноги в полосатые шлепанцы и накидываю шелковый халат. Заглядываю в комнату Беллс, но не нахожу ее там. Наверное, она внизу. Я обнаруживаю ее возле кухонного стола, тыкающую пальцем в скульптуру из молочных бутылок. На ней мешковатые серые спортивные штаны и красная оксфордская майка.

– Осторожнее, Беллс.

– Что это?

– Тебе нравится?

– Не-е.

Я скрываю улыбку.

– Не говори это Сэму. Это его любимое произведение искусства.

– Не нравится Сэм. – Она отдергивает руку от скульптуры, словно дотронулась до чего-то грязного. – Он часто говорит слово на букву «Б». Нам не разрешают говорить это слово.

– Ты мало знаешь Сэма, – твердо заявляю я. – Нельзя судить так быстро. Будь с ним вежливой, о’кей?

– Не нравится Сэм, – повторяет она.

– Беллс, это дом Сэма. Он великодушно разрешил тебе сюда приехать. Тебе надо узнать его ближе. Ты хочешь позавтракать?

– В Уэльсе мы едим мюсли на завтрак. Сами себе делаем.

– Нам нужно кое-что купить в «Сэйнсбери». Ты хочешь пойти со мной?

Когда мы входим в «Сэйнсбери», я вижу нас на экране видеонаблюдения. Беллс теперь в своей розовой блузке с рюшами, джинсовых штанах «дангери», лиловых башмачках «пикси» и круглой шляпке с вышитой эмблемой. Я в облегающей оранжевой юбке, бледно-желтом топе и оранжевых сандалиях, украшенных бисером. Сэм сказал, что я похожа на мандарин.

Я вдыхаю восхитительный запах свежего хлеба и понимаю, что хочу есть.

– Привет, как дела? – спрашивает Беллс у пожилой леди, едущей на голубом скутере с черной корзинкой на рулевой колонке. – Сколько вам лет? – Она во все глаза смотрит на скутер, у которого сзади наподобие номера прикреплена табличка «Блубёрд-2».

– Простите, – говорит леди, не глядя на нас, и берет с лотка авокадо.

Беллс возвращается ко мне с двумя лимонами.

– На твоем месте я бы не стала здороваться со всеми подряд, – спокойно замечаю я, когда мы идем дальше. – А еще ты удивишься, но многие люди не любят говорить о своем возрасте.

Беллс берет пакеты с сушеными фруктами – черносливом, курагой, изюмом, инжиром – и овсяные хлопья для мюсли.

– Мы можем купить диетическую кока-колу, – говорю я, когда приходим в отдел напитков.

– Удачи вам, – раздается мужской голос. Я поворачиваю голову и вижу бородатого старика, толкающего тележку, полную апельсинов. Он хлопает по плечу другого мужчину, который размышляет, какой же томатный кетчуп ему купить.

– Удачи вам, – снова говорит он, подмигивая. На нем надет вязаный свитер с утками и черные перчатки без пальцев. Когда он говорит, его глаза подергиваются; на мгновение он задерживает взгляд на нас с Беллс. Я поскорее опускаю глаза, надеясь, что этот человек не станет тыкать в нас пальцем.

– Сумасшедший дядя, – говорит Беллс. – Бедный.

– Тс-с-с, не смотри на него. – Я быстро толкаю нашу тележку. Беллс наполнила ее органическими продуктами. Единственным неорганическим продуктом оказалась банка с гороховым пюре. Беллс говорит, что это единственные консервы, которые ей нравятся. Она положила в тележку продукты, которые я никогда не использовала. Ей понадобились сушеные белые грибы, кокосовое молоко, перец чили, кориандр, лавровый лист, фаршированные оливки, кунжутное масло, свежий имбирь.

– Что мы будем делать со всеми этими травами и прочим? – спрашиваю я, переживая, что счет за покупки получится огромный. – Ты ведь часто готовишь у себя дома, верно? Я готова поклясться, что им это нравится.

– Да, они зовут меня «королевой кухни».

Я вздыхаю с облегчением, когда мы наконец подходим к кассе. Очередь длинная, мы встаем за высоким мужчиной с всклокоченными русыми волосами. В его тележке среди прочих покупок упаковка блинчиков, мед, небольшая лазанья, маленькие пачки мороженого и бутылка красного вина. Обычно такой набор лежал и в моей тележке.

Беллс стучит по его руке.

– Хелло.

Я опускаю глаза и сосредоточенно смотрю себе под ноги.

Он оборачивается.

– Привет.

Услышав его ответ, я бросаю на него быстрый взгляд. Очки, белая майка и темные джинсы.

– Извините, – произношу я со вздохом.

– Хелло. – Беллс снова стучит его по плечу, потом протягивает ему руку.

– Беллс!.. Извините, – говорю я, морщась от неловкости. Он с болезненной улыбкой трет свое плечо и протягивает Беллс руку.

– Тебе нравится Бекхэм?

Он явно сомневается, правильно ли расслышал ее слова, и я киваю. Если вы представите, как можно говорить, не касаясь языком нёба, то поймете, как звучат слова Беллс. Мне-то легко, потому что я слышала ее речь с детства.

– Да, я считаю, что Бекхэм крутой, и Пош Спайс тоже так считает. Я вижу, ты его любишь. – Он кивает на футбольные значки на ее штанах.

– У тебя есть дети? – продолжает она. Ох, пожалуйста, замолчи.

– Правда? – Он рассеянно улыбается.

– У тебя есть дети? – спрашивает она уже нетерпеливо.

Он пристально смотрит на нее, пытаясь понять, что она сказала.

– Нет, у меня нет детей, – отвечает он, и я снова киваю, словно подтверждая – молодец, правильно понял. – Ну, надеюсь, что нет, – добавляет он с лукавой улыбкой.

– Сколько лет?

– Беллс! – в отчаянии восклицаю я. Мне хочется замотать ее лицо шарфом и обязательно заткнуть им ее рот.

– Ничего, все о’кей, – говорит мужчина, складывая продукты в сумки. – Двадцать девять.

– Это моя сестра Кэти, – объявляет Беллс, побарабанив мне по плечу. – Я приехала в Лондон.

Он отвечает ей, что в Лондоне много интересного. Пока он говорит, я невольно думаю, что если бы он причесал волосы, снял очки и чуточку набрал вес, то был бы вполне привлекательным.

– Вы хотите кэшбэк? – спрашивает его кассирша.

– Нет, благодарю.

– Карта «Нектар» у вас есть?

Он роется в кармане и вытаскивает несколько карт. Отдав нужную девушке, он оглядывается и снова смотрит на меня. Странно, но мне кажется, будто мы с ним уже где-то встречались.

– Пока, – прощается он.

– Да, пока, – отвечаю я, все еще пытаясь соединить его лицо с каким-то именем.

– Пока-пока, – добавляет Беллс.

Мужчина снова оборачивается к нам.

– Кстати, мне на самом деле тридцать четыре! Просто мне трудно смириться с моим возрастом. – Я смеюсь, наблюдая как он уходит.

Беллс спрашивает и у кассирши, сколько ей лет. Пожалуй, это уместнее, чем интересоваться, сколько она весит, думаю я в отчаянии.

– Простите, что? – переспрашивает девушка.

Прежде чем Беллс успевает повторить вопрос, я снова приказываю ей не задавать вопросы незнакомым людям, особенно про их возраст.

– Лучше мы оплатим наши покупки и пойдем. Простите, – извиняюсь я перед кассиршей.

– Все нормально, – говорит она.

Я раздраженно толкаю тележку к выходу, резко прерывая Беллс, когда она нацеливается на кого-нибудь:

– Нет, не говори ничего!

– Нет!

– Даже не думай об этом!

– В машину!

Наконец я вставляю ключ в замок зажигания и с облегчением перевожу дух.

Уф! Мы выбрались из «Сэйнсбери» целыми, никто нас не прогнал и не побил длинным черствым багетом.

– Это только первый день. Я справляюсь, я справляюсь, – бормочу я себе под нос.

С божьей помощью я продержусь эти две недели. В ближайшие четырнадцать дней мне придется забыть о своей независимости, верно?

 

11

1988

Мне тринадцать лет.

– Как ты встретилась с папой? – спросила я маму, когда мы ехали на машине. Она взяла нас с Беллс посмотреть, как папа проводит аукцион. Странно было видеть ее без обычного рабочего комбинезона. Теперь она была в зеленом платье, а волосы были заколоты ее любимым черепаховым гребнем. Чуть ли не впервые мы поехали куда-то все вместе. Поездка в Лондон! Обычно мы сидим дома. Моя лучшая подруга Эмма ездит иногда куда-нибудь, а мы все дни торчим дома.

– Ну, моя мама отдала мне картину, написанную под импрессионистов, и я отправилась в Сотбис – узнать, стоит ли она чего-то. Картина была для нас загадкой, потому что была без подписи, но походила на Писарро. Мне очень хотелось ее продать. – Мама покачала головой.

– И что же оказалось? Она что-то стоила?

– Бесплатного ужина, – засмеялась мама. – Я познакомилась с вашим папой, и он пригласил меня в ресторан. В тот самый момент, когда я его увидела, мне стало ясно, что он войдет в мою жизнь. Иногда такие вещи невозможно объяснить, просто чувствуешь, и все.

– Как любовь с первого взгляда? – спросила я.

– Да, пожалуй. Тогда он был ассистентом. И большим шутником. Тамошний эксперт мрачно объяснял мне, что моя картина, увы, не представляет ценности, а в это время ваш папа передразнивал его, стоя за его спиной. Он был невероятно привлекательный, просто неотразимый. Еще мне, помнится, бросился в глаза его большой нос. Ну это трудно не заметить, правда, девочки? Но это ничего, он хорошо сочетался с его длинным и худым лицом. А в его глазах было столько флирта… – Мама увлеклась воспоминаниями. – Стоило ему улыбнуться, и его глаза уже увлекали тебя. Вы поймете, что я имею в виду, когда повзрослеете. Я помню, как он дал мне свою визитную карточку. Кристофер Флетчер. «Марианна Флетчер», сказала я тогда себе.

– Ма, как грустно. – Я тяжело вздохнула. – Я не могу себе представить, что мне захочется выйти замуж за мальчиков из моей школы.

– Когда-нибудь с тобой тоже это случится. Ты не захочешь стать женой человека с фамилией Пратт, или Берк, или Фогсботтом.

Она была права. В моей школе была девочка по фамилии Смели, и каждое утро она боялась школьной переклички. Беллс засмеялась, а мне уже надоел этот разговор. Я отвернулась к окну.

В аукционном зале было темно, много народу; люди входили и выходили. Еще там был красный ковер. Рядом со мной сидел мужчина с огромными усами, он походил на моржа. Мама пожадничала и не купила мне каталог, и я незаметно заглядывала к Моржу. На каждой странице было нацарапано много звездочек возле цен.

За завтраком папа объяснил, как все происходит на аукционе. Устанавливаются оценочная стоимость и резервная цена, которая означает, что дешевле продать уже нельзя. Дожевывая последний кусок тоста, он добавил, что гордится тем, что его девочки сегодня приедут смотреть на него.

Морж покосился на меня; я выпрямилась в своем кресле. Он крутил в пальцах ручку и с любопытством поглядывал на меня.

– Вы хотите взглянуть? – спросил он с сильным акцентом. Он был французским моржом.

Я пылала восторгом. Вот когда ты идешь в кино, и весь зал ждет, когда начнется фильм. Вот так и тут – все ждали моего папу.

Наконец он вошел в аукционный зал в своих начищенных ботинках, аккуратном костюме и в галстуке. Это я выбрала ему утром такой галстук. Иногда он позволял мне это делать. Он носил очки в черной оправе, придававшие ему очень умный вид.

– Это мой папа, – громко прошептала я своему соседу-французу. Мне нравилось, что мой папа такой красивый.

– Добрый день, у нас сегодня много замечательных картин. Так что начнем. – Папа кашлянул. – Лот номер один. Эскиз женского лица, художник Матисс. Начальная цена двадцать пять тысяч фунтов. Кто начнет?..

Морж поднял кверху что-то похожее на лопатку для пинг-понга.

Внезапно торги пошли стремительно и яростно. Я с удивлением смотрела на Моржа, а он все поднимал и поднимал свою лопатку. Атмосфера накалялась. Мама сидела красная и все время пыталась остановить Беллс, чтобы она не тянула руку и не мешала торгам.

– Привет, па! – выкрикнула она.

Две старухи, сидевшие за нами, перешептывались.

– Зачем надо было приводить ребенка в такое место? Это просто смешно.

Я повернулась и смерила двух немолодых леди моим самым презрительным взглядом.

– Это мой папа! – уже кричала Беллс и махала ему.

Мама потянула меня за руку.

– Мы уходим, – пробормотала она. – Простите, – извинилась она перед человеком, сидевшим рядом с ней. Задвигались стулья, люди подгибали ноги, чтобы мы могли пройти. Я не хотела уходить. Я чувствовала устремленные на нас глаза. Сидевшие за нами старухи торжествовали и ворчали что-то про безмозглую мамашу. Я обернулась и показала им кукиш. Старухи охнули, а папа разочарованно посмотрел на меня.

– Пока, па, – крикнула теперь Беллс. Все смотрели на нас.

Когда мы сели в машину домой, я закричала:

– Почему ты не хочешь вести себя нормально? Из-за тебя мы никуда не можем поехать!

Мама резко ударила по тормозам и свернула к обочине.

– Опасно, опасно, – хохоча, повторяла Беллс, сидевшая сзади.

– Заткнись, Беллс! – закричала я.

Мама снова сделала вираж, чтобы не сбить велосипедиста. Шины заскрежетали по бордюру. Ехавший за нами мужчина яростно засигналил и объехал нас.

– Задница! – крикнул он из окна. Велосипедист обернулся и погрозил нам кулаком.

– Теперь послушай меня, Кэти!

– Но ма…

– Нет. Помолчи, – сказала она. – Если ты еще когда-нибудь скажешь что-то плохое о своей сестре, ХОТЬ КОГДА-НИБУДЬ, ты надолго останешься без своих карманных денег. – Она судорожно сжала руль. – Беллс тут НЕ виновата.

– Ма, ты всегда ее защищаешь.

– Тебе очень повезло, что ты…

– Мне повезло, что я родилась без расщелины нёба, – договорила я за нее словно робот. Каждый раз, когда я что-то делаю не так, мама с папой непременно говорят мне, какая я счастливая, что родилась без изъянов, и что я должна радоваться моей счастливой звезде.

– Ну да, – сказала мама.

– Ты любишь ее больше, чем меня.

– Нет, – устало возразила она. – Это неправда.

Я отвернулась к окну, стараясь не плакать.

– Мне хотелось посмотреть на вашего отца без драм, но я вижу, что это невозможно. Больше никаких поездок, все, – сердито заявила мама.

Вот так. Снова мы будем сидеть дома и ничего не делать.

– В понедельник ничего не делать, во вторник ничего не делать, – запела Беллс на мотив песни «Счастливые дни». Ее ничуть не беспокоило, что она испортила нам день.

Мама закурила сигарету от прикуривателя и открыла окно.

– Все о’кей, – бормотала она. – Я могу справиться. Ты можешь справиться.

Если бы Беллс вела себя прилично, ничего бы не было. У меня задрожал подбородок, но я все еще боролась и прогоняла слезы. Но они все равно текли по моим щекам. Все-таки я не могла понять. Почему я всегда оказывалась виноватой? Ведь я тоже могу озорничать – по крайней мере, так мне было бы гораздо интереснее.

 

12

– А что я теперь делаю? – Мистер Викерс трет ладони, придумывая следующий трюк. Мы пришли в мой бутик; мистер Викерс и Беллс играют уже минут пять в шарады. Сама я устала от Беллс. Она вообразила себя покупательницей и развернула всю одежду, которую аккуратно сложила Ив. Еще она решила спрашивать у покупателей, богатые ли они.

– У тебя много денег? – спрашивает она, как только кто-то входит в дверь. А теперь еще и он. Кто этот человек с гигантскими руками цвета красной капусты? У него такое плохое кровообращение, что его ноги, втиснутые в старые бежевые башмаки, больше походят на корнуэльский пирог – пятнистые и лиловые.

Я послала Беллс купить багеты на ланч, а она каким-то образом ухитрилась приволочь прямо сюда этого типа.

– Простите, кто вы? – спросила я, когда он вошел в бутик.

– Я… э-э… не хочу быть назойливым.

– Простите, кто вы? – повторила я.

Наконец я узнала, что его зовут мистер Викерс и что он работает в местной библиотеке. У него седые волосы, и он одет в брюки цвета горчицы и опрятную рубашку с белым воротником. Что еще более странно в его внешности, так это шишка посреди лба величиной с мячик для гольфа.

– Почему такая смешная шишка на голове? – немедленно спросила Беллс.

– О господи, – сказала Ив, закрывая ей рот ладонью. – Беллс, так нехорошо, неделикатно.

Наш посетитель посмотрел на меня в ожидании перевода.

– Она спросила у вас, что… хм… что за шишка у вас на лбу. – Конец моей фразы прозвучал громче, чем я хотела. Странное дело, но мне тоже было любопытно.

– Я… э-э… родился с этим, – ответил он. – Я точно не знаю… э-э… что это… мягкие ткани или что-то еще. – Кажется, такой деликатный вопрос его совсем не смутил.

– Что я… э-э… делаю теперь? – спрашивает он у Беллс. Даже Ив присоединяется к игре. Он вытягивает руку, крепко сжав пальцы, словно что-то крепко держит, и начинает раскачиваться вперед и назад, издавая странные звуки.

– Вы едете на лошади? – задумчиво произносит Ив; она прикладывает пальцы к губам, словно пыталась решить важную проблему, и прищуривает глаза. Но потом смущается. – Non, это не объясняет, почему вытянута рука.

Я кошусь на дверь, моля всех богов, чтобы не вошел никто из моих постоянных покупателей.

– Что… э-э… повторить? – с энтузиазмом спрашивает он. – Я дам вам… хм… еще одну подсказку, – великодушно добавляет он. – О’кей. О’кей.

Беллс тоже начинает раскачиваться вперед и назад, как мистер Викерс. Впервые после ее приезда я вижу, что она искренне радуется. А наш гость начинает раскачиваться и издавать странные звуки.

– Осторожно, – объявляет он. – Вот вам и подсказка. – И он улыбается Беллс и Ив.

– Bien sûr! Вы едете на поезде! – Ив хлопает в ладоши.

Беллс тоже начинает хлопать.

– Чуух-чуух! На поезде!

– Я в э-э… метро на «Ватерлоо». – В промежутках между «э-э» он говорит медленно, подчеркивая каждое слово. – Мне пришлось стоять, вот я и э-э…

Боже мой. Неужели только я считаю все это безумием?

– Я держусь за э-э… ремень, который висит на поручне.

Он собирается продолжить игру, и я понимаю, что мне пора вмешаться.

– Извините, мистер Викерс, мы заняты…

Ив, Беллс и мистер Викерс обводят взглядом пустой торговый зал.

– Рад был э-э… познакомиться с вами, Изабель, Ив. – Мистер Викерс смотрит на меня, кивает и удаляется.

– Ты вернешься? – кричит ему вслед Беллс.

Когда он скрылся с глаз, Ив укоризненно смотрит на меня. Я пожимаю плечами. Это мой магазин, а не общинный центр.

 

13

– Прости, милый, я забыла, что теперь твоя очередь принимать игроков в покер, – еще раз извиняюсь я. Сэм неодобрительно смотрит, как я бросаю на диван сумочку, газету и ключи от дома.

Сегодняшний день показался для меня длиннее, чем целая неделя. И дело даже не в визите мистера Викерса. Больше всего я нервничала, когда Беллс трогала платья своими липкими пальцами. Хорошо еще, что почти все платья черные, но даже так никто не захочет видеть на своем платье липкие крупицы сахара. Ив отвела ее в темную комнатку на втором этаже, где я держу чайник, кофе и упаковочные коробки. Она сказала, что поможет Беллс помыть руки. Я услышала, как моя сестра начала что-то твердить ей про горячую мыльную воду.

– Ты грызешь ногти? Тебе надо есть сырое желе, – посоветовала ей Ив. – Я сделаю тебе французский маникюр. Хочешь? – Иногда я думаю, что бы я делала без Ив. Благодаря маникюру я смогла аккуратно сложить всю одежду.

Беллс садится на диван и, не обращая внимания на нас с Сэмом, снимает обертку с мороженого «Магнум». Сэм возмущенно смотрит на липкую от шоколада бумагу, которая опасно приближается к элегантной бежевой подушке.

– Кэти, зачем ты шваркнула свое барахло на диван? Ведь рядом стоит подходящий для этого столик. – Он хмурится. – Изабель, дай мне эту обертку.

– Тебе нравится Стиви Уандер? – спрашивает у него Беллс.

– Что? – Сэм прищуривает глаза.

– Тебе нравится Стиви Уандер? – повторяет Беллс, показывая ему компакт-диск; в другой ее руке мороженое.

– Я не фанат, – заявляет он. – Эта песня «Эбеновое дерево и слоновая кость», которую он спел вместе с Полом Маккартни, была чистая фигня.

Какая прелесть!

– Но чего я действительно не люблю, так это когда повсюду валяется хлам. Это мой дом, так что уважай его правила. Хорошая девочка, – просит он, отводя глаза. – Дай мне обертку.

Она протягивает ему обертку, и он спускается на кухню. Я иду за ним. Наверху Беллс включает телевизор. Она будет смотреть Уимблдон.

– Сегодня я не смогу выйти, Сэм. Мне надо заняться бухгалтерией. Позвонил Бернард и поторопил меня.

– Кэти, сегодня у нас мальчишник, будут одни парни, – сообщает он мне, поднимает крышку мусорного контейнера, бросает обертку; крышка со стуком захлопывается.

– Ничего, если вечером зайдет Кейт Мосс?

На его губах появляется еле заметная улыбка, но тут же исчезает.

– Нет, ты знаешь, я против.

– Но я очень тихо. Как мышка.

– А что будет тогда делать Изабель? Мне казалось, что вечером по вторникам ты встречаешься с Эммой.

– Мне пришлось отменить. – Я открываю холодильник и заглядываю внутрь. В нижнем ящике картофель для запекания, кочан органической брокколи и упаковка органической моркови. На средних полках сыр, бекон, грибы и банка оливок с чесноком.

– Я бы не болтался у тебя под ногами, если бы ты устроила ботоксный девичник со своими подругами.

– Я не увлекаюсь ботоксом.

– Ну ты поняла меня. Господи, иногда ты становишься педантом, – говорит он, потирая нос.

– Сэм, мы с Беллс носу не покажем из нашей спальни, пока все не уйдут, – убеждаю я его. – Нам просто нужно приготовить… ой, черт, что же она готовит по вторникам?

– Ты о чем? Закажи готовый ужин. Скоро приедут парни.

– Я приготовлю в микроволновке картошку.

– Не верю! – Он смотрит, как я разрезаю картофелины, и ждет, когда я передумаю.

– Не три нос так сильно, Сэм. Ты ведь знаешь, что случилось в последний раз – на кончике появилось раздражение.

Он нахмуривается.

– Ты испортишь наш мальчишник.

Я устанавливаю таймер на микроволновке.

– Ты говоришь, как капризный ребенок. Всего один вечер. Я не буду шуметь. Ты просто забудешь, что мы с Беллс в доме. – Вид у него по-прежнему сердитый. – Может, дело не в ней? Если бы я была одна, ты бы тоже возражал?

Сэм не удостаивает меня ответом.

– Ладно, черт побери. Раз уж ты будешь в доме, тогда ты можешь подняться наверх?

– Нет! Сэм, как бы мне ни была интересна ваша болтовня, я даю слово, что не стану подслушивать.

Он недовольно фыркает.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Беллс сидит на краешке широкой кровати и ест печеную картошку. Она разозлилась на Сэма, потому что он не разрешил ей готовить.

– Сейчас нет времени! – заорал он на нее, а потом на меня.

Беллс стала открывать холодильник и дверцы шкафа, а он принялся ходить за ней и захлопывать их, стоило ей только отвернуться. Я объяснила сестре, почему она не может приготовить себе вегетарианское ризотто с оливками и кедровыми орешками.

– Но я всегда готовлю себе это в Уэльсе, – возмутилась она.

Я смотрю, как она ест. Кажется, ей не нравится картошка с влажной кожурой.

– Постарайся ничего не ронять на одеяло, – шепчу я.

– Сэм убьет меня, если я что-нибудь испачкаю, – кивает она.

– Тссс! Да, это точно. Беллс, если хочешь, сядь поудобнее, не на краю.

Она чуточку подвигается ко мне, но так и не успокаивается.

– Хочешь почитать? Гляди, я купила «Татлер». – И я протягиваю ей журнал.

Журнал ее не заинтересовывает.

– Хочешь, мы займемся кроссвордом? Или будем смотреть Уимблдон с выключенным звуком? Так ведь даже лучше, мы не будем слышать, как хрюкают теннисисты. – Беллс отрешенно смотрит на стену. Ей скучно. Перед отъездом мама с папой сказали мне, что она быстро начинает скучать, когда приезжает к ним, и часто просится назад в Уэльс.

– Я понимаю, что это не очень интересно, – говорю я. Тут раздался громкий стук в дверь дома.

Беллс ставит свой ужин на пол. Ее лицо оживляется.

– Теперь мы должны сидеть очень-очень тихо, – напоминаю я.

Ее оживление испаряется; она снова скучает.

– Почему? Вредная Кэти. Ты как наши дежурные воспитатели. Где Сэм?

– Сэм здесь, у него сегодня мальчишник. – Я улыбаюсь; меня насмешило ее сравнение.

– А кто пришел?

О господи, пожалуй, зря мы остались здесь.

– Дэви, дружище, – раздается рев Сэма; за ним следуют смачные шлепки по мужским плечам.

– Кто это – Дэви?

– Беллс, говори шепотом. Дэви работает в Сити вместе с Сэмом.

– Лейкмор, – восклицает Дэви. – Я первый, что ли?

– Угу, ты нумеро уно. Больше пока никого нет, – громко заявляет Сэм. – Располагайся. Круто выглядишь, парень.

Я кручу в пальцах ручку, не в силах сосредоточиться на кроссворде. Представляю, как Сэм подмигивает Дэви. Он часто сопровождает свои комплименты подмигиванием.

– Новые корочки от Пола Смита. Толковые, правда? – говорит Дэви.

– Весьма.

– Как и твоя рубашка, дружище. Твоя красотка выбрала такую?

– Нет, я сам увидел ее на Фулхэм-Роуд. Приятная, правда? Ну, располагайся, чувствуй себя как дома…

– …и ты будешь дома, – дружно заканчивают они фразу. – Садись, Дэвид! Налей себе виски.

– Ну, будем! Чирс!

В дверь снова стучат.

– Криспин, мой бриллиантовый старикан!

– Лейкмор. – Глухой удар по спине. Потом их каблуки цокают по деревянному полу. Они идут в комнату для покера. Сэм превращает ее в игровую, ставит там карточный стол с полированными фишками казино. – Эхеей, Дэви!

– Криспс! Как жизнь?

– Кто это – Криспс? – еще громче спрашивает у меня Беллс. Может, она не умеет говорить шепотом?

Опять стук в дверь.

– МАГУАЙР! – орет Сэм. Дверь распахивается с громким стуком.

– ЛЕЙКМОР!

– Они все глухие? – спрашивает Беллс, нагибается и затыкает пальцами уши.

– Хороший вопрос, – бормочу я.

– Дэви, приятель…

– Магуайр, что и как у тебя?

– Криспин, бриллиантовый ты мой!

Я тихонько смеюсь. Мне трудно определить, кто это сказал. Они все одинаковые.

– Беллс, ты о’кей? – Она что-то царапает ручкой в моей газете. – Давай-ка подумаем хорошенько, – предлагаю я и вздыхаю. Сэм играет в покер уже около часа, и я не понимаю, почему он так беспокоился, что я подслушаю их разговоры. Парни, собравшиеся вместе, интересны примерно так же, как ночь в провинциальном городке Слау.

– Увеличиваю ставку на двадцать фунтов, – говорит кто-то.

Фишки стучат по игровому столу.

– Играю, – отвечает другой голос. Снова слышится стук фишек.

– Фолд, – произносит третий. – Пас.

– Увидимся летом на Ибице?

– Разумеется, – подтверждает кто-то.

– Да, да, да, разумеется, – отзывается другой.

– Тобс в этом году не приедет; его жена решительно прикрыла все поездки.

– Думаешь, он отыгрался?

– Несомненно, – гогочет третий.

– Интересно, как она пронюхала? Ведь есть же правила. Что делается в нашем кругу, не выносится за пределы нашего круга.

Мы с Беллс смотрим друг на друга. Я корчу глупое лицо, и когда она начинает смеяться, я с удивлением обнаруживаю, что меня это очень радует. Она поднимает правую руку с направленным кверху большим пальцем. Иногда, глядя на Беллс, я удивлялась, в кого она такая. Не считая цвета волос и глаз, она не похожа ни на кого из нашей семьи, но ее смех в точности как у бабушки из Норфолка.

– Глупые мальчишки, – одними губами произношу я в надежде снова услышать ее смех.

– Очень глупые, – отзывается она, раскачиваясь всем телом с поднятым большим пальцем.

Я подвигаюсь к ней ближе.

– Скучные, правда? – шепчу я ей в ухо.

– Ха-ха! – фыркает она. – Правильно. Очень скучные.

– Она и сама была настоящая лосиха, – продолжает кто-то. – Я говорил Тобсу: «Дружище, ты мог бы найти себе и получше». Сэм, а что была за птичка, с которой ты познакомился в прошлом году?

Я на цыпочках подхожу к двери.

– Когда мы пойдем? – нетерпеливо спрашивает Беллс. – Мне скучно.

Я прикладываю палец к губам.

– Надо в туалет, – сообщает она, вставая.

– Парни, вы можете не шуметь? – вежливо, но твердо просит Сэм.

– Что с тобой, Лейкмор? Ты какой-то пришибленный. Должно быть, у него плохие карты. Где твое покерное лицо?

– Магуайр, я могу блефовать.

– Так ты поедешь на Ибицу, Лейкмор?

– Угу.

– Как звали ту девчонку?

– Э-э, не помню. Сигару кто-нибудь хочет?

– Боишься, что твоя хозяйка узнает? – гогочут все.

– Тогда я еще не встречался с Кэти, – напоминает им Сэм. – Я не стал бы ее обманывать, – громко заявляет он, явно перестаравшись. – Музыку включить?

Давай, давай, Сэм, отвечай на вопрос. С кем ты там встречался? Это ведь неважно, у всех нас есть своя история.

Начинает звучать мелодия «I Just Called to Say I Love You» (Я просто позвонил, чтобы сказать, что я люблю тебя). И тут же раздается дружный хохот.

– Что за…? – Судя по звукам, Сэм быстро извлекает диск. – Должно быть, это Кэти, – бормочет он, стараясь не выйти из себя.

Я прижимаю пальцы к губам, подавляя нервный смешок, когда следом Пол Маккартни и Стиви Уандер поют «Эбеновое дерево и слоновая кость».

– Охренеть, приятель! Куда делся твой вкус? – хохочет Магуайр. – Сейчас ты поставишь чертову Селин Дион!

– Это все Кэти, – оправдывается Сэм.

Я слышу, как Беллс смеется в туалете, потом слышится шум воды. Господи! Я поворачиваюсь и снова припадаю к двери. Беллс! Как это я расслабилась и забыла сказать ей, чтобы она не спускала воду? Сэм убьет меня. Он убьет нас обеих.

– Лейкмор? Что это за звук? Кто там?

Я волоку Беллс в спальню.

– Кэти, трудно дышать! Это не смешно.

– Мы в серьезной опасности, – шиплю я.

– В серьезной опасности. Не смешно, Кэти.

– Нет, не смешно.

– Лейкмор, что происходит? Кто-то спустил воду в сортире, – удивленно спрашивает кто-то из парней.

Я обнаруживаю, что меня сотрясает смех. Беллс начинает копировать меня. Ситуация напоминает фарс. Сэм будет вынужден признаться, что мы в доме.

– Нет у меня никого, парни. Может, продолжим игру? – настаивает он.

– Колись!

Я хмурюсь. Да, колись! Неужели мы такие ужасные?

– Колись! – произносит Беллс, топая ногой.

– Магуайр, это соседи. Такая слышимость, что просто ужас! Ужас!

Соседи? Ой, ладно тебе, Сэм. Беллс, похоже, уже потеряла терпение и рвется выйти из комнаты, но я крепко держу ее за руку. Мне хочется посмотреть, признается ли Сэм, что мы здесь.

Магуайр выходит из гостиной и оглядывается.

– Где сортир?

– Прямо перед тобой.

Я слышу, как открылась дверь.

– Магуайр, да вернись же ты и сядь. Послушай, кто тут может быть? Говорю тебе, это соседи.

– Ладно, – соглашается он, но тут же восклицает: – Что за дьявол? Там все-таки кто-то есть!

Это Беллс! Она ухитрилась вырваться из моих рук и открыла дверь.

– Трудно дышать, не смешно, Кэти, – кричит она во весь голос.

– Лейкмор, кто там у тебя?

Дверь распахивается, и Беллс выбегает из спальни. Я вижу, как она проносится мимо гостиной, размахивая руками. Все это было бы интересно…

– Б…, кто это? – кричит кто-то из игроков и добавляет: – Между прочим, у меня «полная лодка».

Беллс бежит вниз по ступенькам.

– Кто? – пытается изобразить удивление Сэм, но в его голосе слышится поражение.

– Эта крошечная персона?

– В смешных башмаках? – добавляет другой.

– Сэм, игра закончена. Признавайся.

– Я ведь сказал Кэти, что у нас вечер покера, – орет он и ударяет кулаком по столу.

– Но это была не Кэти, – упирается Магуайр. – Либо она съежилась вдвое.

Я обуваюсь и бегу мимо них следом за Беллс.

– Простите, я не смогла ее остановить, – извиняюсь я на бегу.

– Спасибо тебе, Кэти, – с сарказмом кричит мне Сэм.

– Лейкмор, – возмущается Магуайр. – Б…, что тут происходит?

 

14

На следующее утро Беллс включает на кухне диск битлов. Она снова надела дангери и шляпку с вышитой эмблемой. Они как будто приклеились к ее телу. Мне надо будет приодеть ее к свадьбе Эммы. Уж и не помню, когда я видела свою сестру в юбке.

– Как спалось? – спрашиваю я, открывая шкаф, где хранятся кружки и мисочки для каш.

– Мне скучно, – отвечает она. – Ты знаешь, что Джон Леннон жил с тетей Мими?

– Нет. – Я качаю головой и щелкаю тумблером чайника. Чайник большой, серебристый, с черной ручкой, под масть тостеру.

– До битлов были «Нурк Твинс».

– Правда? – удивляюсь я. Беллс кивает. Если бы она сидела в черном кресле и играла в «Мастермайнд» (Мыслитель), то ее главной темой стали бы «Битлз».

– Если ты хочешь вернуться домой, ты просто скажи мне об этом, ладно? – говорю я, испытывая стыд при мысли о том, что если бы она сказала об этом, для меня это стало бы огромным подарком. Не передать, какое облегчение я бы испытала. Не знаю, как это объяснить, но с приезда Беллс меня не покидает это нехорошее чувство; оно висит надо мной зловещим облаком. Я все время ожидаю, что снова случится что-то ужасно неправильное, еще хуже, чем прошлой ночью. Вероятно, мама почти всегда чувствовала это, когда растила нас с Беллс.

– Если ты хочешь домой, если тебе тут неуютно… – Я замолкаю. Почему я такая плохая сестра? Мы с Беллс не виделись много месяцев. Разве я не должна побыть с ней какое-то время?

Она вяло кивает и начинает нарезать на столе сушеные абрикосы и инжир.

– Беллс, пользуйся кухонной доской, – прошу я. – Ты испортишь стол. – Я подаю ей маленькую доску. Сэм купил набор из пяти досок разного размера. – И не забудь извиниться перед Сэмом, когда он спустится.

– Почему? – Она ударяет ножом по доске.

– Беллс, ты сама знаешь почему.

Сэм входит в кухню и направляется прямо к кофеварке. После душа его волосы, как всегда, темные и влажные.

– Я приготовлю тебе кофе, – говорю я. – Садись. – И тут же я перевожу взгляд на Беллс, ожидая от нее извинений.

– Все в порядке, – бурчит он. Я понимаю, что его настроение не улучшилось.

– Привет, Сэм, – говорит сестра, поднимая на него глаза.

– Привет, – выдавливает он, покосившись на нее.

Наступает долгое, неловкое молчание.

– Беллс, разве ты не собиралась что-то сказать? – Я выразительно смотрю на нее, потом на Сэма. – Ты ведь хотела что-то сказать Сэму?

– Извини, Сэм.

– Нет проблем, – отвечает он. – Ты просто больше так не делай, о’кей?

Вот и все, думаю я с облегчением. Так просто.

– Это самая жуткая ночь в моей жизни! – орал он на меня после ухода друзей. Беллс тогда не ушла далеко. Она стояла возле нашего местного итальянского ресторана с одним из официантов в полосатом сине-белом фартуке, который вышел в свой перерыв выкурить сигарету. Мы зашли в ресторан и заказали горячий шоколад. Мне нужно было дать Сэму достаточно времени, чтобы он проводил ребят. – Я ведь сказал тебе, что это неудачная идея, – продолжал он, с досадой ударив кулаком в свою ладонь, – но что ты сделала, а? Ты все испортила, оставшись здесь.

– Сэм, мне очень жаль. Но вообще, если подумать, это было забавно. – Он метнул в меня грозный взгляд. Я ломала голову, пытаясь придумать что-то такое, что разрядило бы ситуацию. Может рассказать ему историю пострашнее, чтобы стало понятно, как легко он отделался? Что у него все было не так и плохо? Хорошая мысль. – Знаешь, мои родители однажды давали обед клиентам, которые приехали из Америки взглянуть на мамины работы, – начала я. – Событие было поистине очень важное. Мама даже свернула из салфеток лилии, во как! – Я засмеялась, но Сэм с досадой глядел на меня. – В общем, это был действительно важный деловой обед. – Я снова замолкла, потому что Сэм явно скучал. Это было написано у него на лбу. Я спешно перешла к сути. – В общем, все сели за стол и обнаружили, что Беллс заменила салфетки-лилии на женские гигиенические прокладки. – Я громко засмеялась. Сэм неодобрительно посмотрел на меня.

– Это ужасно, Кэти. Отвратительно. – Он сердито фыркнул. – Теперь я никогда не отмоюсь от позора. Парни будут весь год кормить всех знакомых этой историей. Весь Сити узнает о ней.

– Не преувеличивай.

– Кэти, тебе всего-навсего надо было тихо сидеть. Ты обещала. – Он казался ужасно обиженным. – Это самая жуткая ночь в моей жизни! – повторил он.

– Если уж эта ночь для тебя самая жуткая в жизни, значит, ты неплохо живешь, – не удержавшись, съязвила я.

Тогда он отвернулся от меня.

– «Эбеновое дерево и слоновая кость»! Б…! Охренеть!

– Сэм, не ругайся! Беллс…

– Хватит. Давай говорить начистоту. Значит, мне нельзя ругаться при ней, а ей можно рыться в моих дисках и выставлять меня идиотом перед друзьями. Да, Кэти, все понятно. Почему ты позволяешь ей это делать?

– Она сделала это не по злому умыслу, это была всего лишь игра. Ей было скучно, вот и все.

– По-моему, она прекрасно сознает, что творит. Просто прикидывается.

Сэм в чем-то был прав. Но… Мое терпение уже иссякало.

– Пожалуй, если бы ты общался с ней чуть больше, все было бы иначе, – предположила я. – Она уверена, что ты к ней плохо относишься. Вот почему она не любит тебя – пока не любит, – добавила я, увидев его лицо. Он не привык к тому, что кто-то его не любит. – Она полюбит тебя, только на это требуется время, вот и все.

В это утро я наблюдаю, как он варит себе кофе в серебристой кофеварке. Мне лишь показалось, или Сэм в самом деле не дотрагивался до меня после приезда Беллс? А ведь все девять месяцев мы то и дело старались коснуться друг друга, часто держались за руки, обнимались. А теперь словно дали обет воздержания.

Беллс ест самодельные мюсли и пьет мятный чай. Она стала кашлять. Вот это да. Похоже, она может слечь с простудой.

– Чем ты сегодня займешься? – хмуро интересуется у нее Сэм.

– Не знаю, – отвечает она.

– Ты останешься дома, а я схожу на йогу, – говорю я ей. Я никак не могу взять Беллс с собой. От одной женщины в нашей группе неприятно пахнет, и Беллс наверняка сообщит ей, что она воняет. – А потом мы поедем в мой бутик.

– Превосходно, – говорит Сэм, хотя и не слушал меня. Его мысли наверняка по-прежнему сосредоточены на неудачном покере. – Что ж, погода сегодня неплохая, – невпопад сообщает он.

Я смотрю в окно. Моросящий дождь. По прогнозу к вечеру ожидается гроза. Сэм все-таки вроде старается больше общаться с Беллс, но я заметила, что он не может смотреть на нее. Кажется, он боится встретиться с ней взглядом.

Звонит телефон, и Сэм использует это как удобный повод, чтобы уйти.

– До вечера. – Он берет со столика ключи от машины и удаляется. Я даже не успеваю с ним попрощаться.

 

15

После йоги мы с Беллс садимся в автобус и едем в мой бутик.

Мама редко покупала нам с Беллс одежду, поэтому я научилась шить. Нет худа без добра.

– Где ты взяла этот материал? – подозрительно спросила она как-то раз. Это было утром во время школьных каникул. Я сидела на диване и кроила красную занавеску, которую нашла на дне старого, затхлого ящика. Из школьной кальки я сделала выкройку и нашла мамину ножную зингеровскую швейную машинку черного цвета.

– Я шью юбку, – с гордостью объявила я.

Она внимательно посмотрела на мою работу, как всегда, пренебрежительно хмыкнула и отвернулась, пробормотав:

– Что ж, милая, это очень хорошо. Всегда полезно иметь какое-то хобби. Я дам тебе еще другую ткань. – Думаю, она на самом деле обрадовалась, что я нашла себе занятие на школьные каникулы и теперь буду тихо шить и не проситься в магазины, а это значит, что она сможет без помех работать в своей студии.

Рукоделие было единственным предметом, по которому я получала восторженные похвалы в школе. Никто из девочек из моего класса не любил эти уроки, мало того, они дразнили нашу учительницу, миссис Хук, так жестоко, что она дрожала от страха, когда приходила к нам на урок. Она заикалась и не могла правильно выговорить слово «шпулька». Я была ее золотой ученицей. Меня единственную просили показать мою работу директрисе. Миссис Дэвис сидела в своем кабинете с сигаретой, свисавшей из ее рта, и с золотым шаром на цепочке, болтавшимся поверх ее черной водолазки. Обычно она держала книгу в желтой от никотина руке и гладила своего мопса. Она говорила мне хриплым голосом, что мой халат-кимоно или что-то другое – настоящий триумф, и в качестве награды позволяла погулять с Берти.

У меня рос интерес к моде, я стала сама шить себе всю одежду. Я начала прочесывать все магазины тканей и галантереи. Я не могла позволить себе шелка и меха в дорогих магазинах, но мне нравилось щупать разные ткани и придумывать, во что я могла бы их превратить. Эмма обычно ходила со мной, притворялась, что ей интересно, но ее глаза очень быстро стекленели от скуки, пока я с восторгом разглядывала рулоны изысканных шелков. Мои карманные деньги позволяли мне наведываться на местные рынки, и я искала там кожу, чтобы шить жакеты и юбки с разрезом. Я научилась торговаться за бисер, молнии, перья и мерный лоскут.

Дешевле и быстрее всего можно было сделать чокеры и пояса из блестящего черного и золотого бисера, которые я потом продавала школьным подругам. Я устроила в своей спальне небольшую мастерскую. Швейная машинка постоянно стояла в углу у окна, а вырученные деньги я хранила в старой банке из-под «Нескафе», которую прятала под кроватью. Мне всегда хотелось открыть собственный магазин одежды. Я мечтала о том, как уеду из дома и займусь бизнесом. Я чувствовала себя пленницей своей семьи и стремилась стать хозяйкой своей жизни. Разве не это приносит счастье? Не полная самостоятельность?

Я больше не хотела финансово зависеть от родителей, поэтому в восемнадцать лет уехала из дома и стала жить с бойфрендом-электриком. Мама немедленно невзлюбила его за руки, покрытые тату. А мне не терпелось выйти в широкий мир. Там я могла не бояться того, что люди скажут о моей семье, о Беллс, о нашем замкнутом существовании. Я стремилась начать собственную жизнь и добиться в ней успеха, с родителями или без них.

– Не прикасайся к одежде, – наказываю я Беллс, протянув ей булочку с черникой, завернутую в белую салфетку. Я заглянула к Эдди в гастроном, чтобы купить нам что-нибудь на завтрак. С этого дня мой план состоит в том, чтобы как можно реже видеться с Сэмом. Мне кажется, что если смогу продержаться остаток этих двух недель без новых неприятностей, тогда мы с ним восстановим прежние отношения. Пока что испорчена только одна покерная ночь, и Сэм это переживет. Скорее всего.

– Не прикасайся к одежде. – Она снова закашливается.

– Хорошо. – Я сажусь за свой большой деревянный письменный стол, стоящий по диагонали в углу бутика. Под стеклом лежат черно-белые фотографии нашего недавнего фэшн-шоу. Я напоминаю Беллс, чтобы она не трогала банкомат. – И не спрашивай у посетителей, богатые ли они и сколько им лет, о’кей?

– Да, Кэти, правильно. – Беллс послушно кивает.

– И не ходи с кофе возле платьев, – продолжаю я.

– Не ходи с кофе.

– Не комментируй, как люди одеты или на кого они похожи. Тот лысый бедняга, вероятно, очень переживает, что у него нет волос. Не здоровайся с покупателями три раза подряд. Прилично здороваться один раз, – поясняю я. – Но ладно, этого достаточно.

Она начинает раскачиваться. Она всегда так делает, когда нервничает или возбуждена.

– Так что я тебе сказала? – спрашиваю я, желая убедиться, что она меня слушает, а не просто бездумно повторяет мои слова. Сказанное не всегда доходит до ее сознания, а если доходит, то она моментально все забывает.

– Не говорить «привет», Кэти, не отвечать на телефон. Это ты отвечаешь. – Она бросает взгляд мне через плечо и машет руками.

Я оборачиваюсь и вижу за окном мистера Викерса. У него в руках зонтик с рукояткой в форме утки.

– Привет, мистер Викерс! – кричит Беллс. Он нерешительно машет в ответ.

Я хватаю ее за руку и не позволяю открыть дверь.

– Беллс, я не хочу, чтобы он торчал в бутике.

Она вырывается.

– Мне нравится мистер Викерс.

– Беллс, – повышаю я голос, – пожалуйста, не серди меня.

Она грустно смотрит ему вслед.

– Бедный мистер Викерс. Мистер Викерс хороший.

– Я знаю, но мне надо заниматься делом. – Тут я замечаю, как к бутику приближаются Генриетта и ее мать, и поскорее поворачиваюсь к Беллс. – Знаешь что? Поднимись наверх и начни распаковывать коробки. Это будет такая хорошая помощь, – говорю я ей, толкая ее наверх, словно куклу. – Только сначала вымой руки. – Я подвожу ее к раковине. – Вот эти коробки. Тут черные майки. – Я показываю на четыре коричневые коробки, стоящие в углу. – Распакуй их и только потом спустишься вниз. Спасибо.

Я даже не дожидаюсь ее ответа.

Честно признаться, я просто не хочу, чтобы Беллс отпугивала моих клиентов.

Покупатели приходят и уходят. За утро у меня две успешные продажи. Генриетта купила два платья и три топа, пока ее мать сидела в шезлонге и пила кофе чашку за чашкой, сдобрив его маленькой бутылочкой ликера «Бейлис», которую она извлекла из сумочки.

Беллс ведет себя необычайно тихо. Я радуюсь. Пожалуй, надо угостить ее быстрым ланчем. Я обнаруживаю ее сидящей на полу. Вокруг валяются футболки.

– Беллс, что ты наделала? – восклицаю я, опускаюсь рядом с ней на колени и беру в руки одну из черных футболок с маленьким красным сердечком на груди. Я-то думала, что могу доверить ей хлопковые футболки. Что она могла с ними натворить?

– Я распаковываю рубашки, – говорит она без всякого интереса и начинает кашлять. Неужели не видит, как я рассердилась? Я открываю рот, но не нахожу слов.

– Сколько ты сделала? – наконец шепчу я в отчаянии, подбирая отрезанные ею бирки, которые теперь похожи на шелковые лотерейные билетики, рассеянные по полу. – Люди покупают футболки из-за этих вот бирок. Они фирменные, от французского дизайнера. – Я чувствую, что не могу даже глядеть на Беллс – боясь, что ударю ее. – О чем ты думала, отрезая их?

Беллс встает.

– Больше ничего не трогай, ты слышишь меня? Оставь все так, как есть.

– Помочь Кэти. Ты сказала все распаковать?

– Нет! Оставь все. Если ты дотронешься до чего-нибудь, я ужасно рассержусь. Зачем ты их отрезала? Разве я велела тебе отрезать бирки? Ты тупая, тупая девочка! – Я ору на нее, почти в слезах. Я просто перестала владеть собой. Папа, мама, пожалуйста, возвращайтесь! Я больше не могу. Вы правы, я ужасно плохая сестра.

– Не тупая, Кэти. Не тупая. – Беллс выбегает из комнатки.

Я смотрю на кучу маек, слишком парализованная, чтобы что-то предпринять. Остается только мечтать, чтобы бирки волшебным образом вернулись на свое место. Внизу хлопает дверь, надо взять себя в руки и встретить следующего покупателя.

– Здравствуйте, – говорю я, направляясь к высокому, стройному мужчине.

– Привет, я ищу подарок. Может, вы мне поможете?

– Где Беллс? – спохватываюсь я.

– Простите? – озадаченно спрашивает он. – Кто такая Беллс?

– Моя сестра. Вы видели, что кто-то выбежал отсюда на улицу? – Мой голос звенит от страха.

– Нет, никого. – Он качает головой.

– Вы можете зайти позже? – Я подталкиваю его к двери.

– Эй! – протестует он, упираясь. – Я пришел сюда специально, чтобы купить кузине подарок ко дню рождения. Подождите, мы с вами ведь уже встречались? В «Сэйнсбери»?

– Правда? Слушайте, моя сестра…

– Та самая, которая спрашивала, сколько мне лет? Я помню ее.

– Да, она убежала. – Я закрываю за собой дверь и тут же соображаю, что мне нужны ключи, чтобы ее запереть. – Ой, господи, ой, господи, – причитаю я, возвращаюсь в бутик и хватаю с кресла свою сумочку. Сую в нее руку, надеясь ухватить ключи. Вместо этого нащупываю ингалятор и швыряю его на пол. Следом летит пудреница. Почему я всегда достаю из сумки все, кроме ключей от бутика?

– Слушайте, дайте я вам помогу, – предлагает мужчина. – Где она может быть, как вы думаете?

Я испускаю вопль отчаяния.

– Не знаю, где угодно. Если бы я знала! Ох, где же они?

– Успокойтесь, – советует он.

Если бы мой взгляд мог жалить как змея, я бы убила его на месте. Наконец я нахожу нужные ключи. Где же Ив, когда она так нужна мне? Угораздило ее заболеть именно сегодня. Я быстро пишу на листке бумаги «Вернусь через полчаса» и прикалываю его к двери.

– Ладно, вот что мы сделаем, – властно говорит мужчина. – Мы пойдем к станции метро и магазинам. Вы ступайте через парк, я пойду по дороге. Если найдете ее, свистните вот так. – Он сует пальцы в рот и громко свистит. – В классе это действует, – добавляет он.

Я тяжело вздыхаю.

– Не умею. Мне всегда хотелось научиться.

– Что ж, тогда возьмите свисток. Я учитель, – торопливо объясняет он. – Всегда ношу его с собой на всякий случай. – Он роется в черном рюкзаке и вытаскивает веревочку, к которой привязан красный свисток, и вешает мне его на шею. – Она убежала когда? Пять, десять минут назад? Она наверняка не ушла далеко.

– Как ваше имя?

– Марк.

– Спасибо, Марк, – кричу я ему, и мы направляемся в разные стороны.

День сырой и сумрачный. В парке почти безлюдно.

– Беллс! – Я бегу по дорожке, выкрикивая: – Беллс, ты где?

Я прохожу мимо мужчины в наушниках. Может, он знает, где она? Решаю спросить и трогаю его за плечо. Он вытаскивает из ушей затычки.

– Извините. Я потеряла сестру. Она невысокая, четыре фута, с короткими волосами. – Я вглядываюсь в его безучастное лицо, ожидая хоть какой-то реакции. – И она ходит, раскачиваясь, – сообщаю я.

Нет, бесполезно.

– Нет, я не видел ее, – мямлит он и вставляет в уши затычки.

Впереди идет парочка. Девушка засунула руку в задний карман джинсов своего бойфренда.

– Эй, простите… эй, эй! – Я бегу за ними. Они удивленно оборачиваются. – Простите. Я потеряла сестру. Она низенькая. Вы не видели ее? – умоляюще спрашиваю я. Ну пожалуйста, скажите, что видели.

– В чем она одета? – интересуется девушка.

В чем одета? Хороший вопрос.

– Маленькая шляпка с вышивкой и штаны-дангери, – торопливо описываю и, не получив ответа, добавляю: – И что-то вроде футболки со стикерами.

– Вы описали меня. – улыбается парень. – Это что, шутка такая? Какое-то шоу, да? «Грэм Нортон»? – Он начинает крутить головой, отыскивая спрятанные телекамеры.

Я сердито смотрю на него, потом перевожу взгляд на девушку. Она задумчиво жует жвачку, потом пожимает плечами.

– Мы только что пришли сюда и никого не видели. Желаю вам благополучно найти ее. – И они идут дальше, ее рука по-прежнему уютно покоится в его заднем кармане. Я понимаю, что это один из знакомых нам моментов, ну, когда ты видишь чью-то беду и радуешься, что она приключилась не с тобой. И идешь или едешь дальше. Я чувствую себя как девчонка, у которой отказала ее видавшая виды старая тачка, а все мчатся мимо, и никто не остановится и не предложит помощь. А у нее нет ни телефона, ни чего-то еще, и всем на нее наплевать. Я достаю мобильный и тут же понимаю, что не знаю, кому звонить. Сэму?

– Я на конференции. Позвоню позже. Да, вот еще что – сегодня вечером я задержусь, – любезно сообщает Сэм.

– Она убежала, – с отчаянием говорю я. – Что мне делать?

– Кэти, извини, но что я могу сделать здесь, за этим чертовым письменным столом? Или ты хочешь, чтобы я приехал и помог тебе ее искать? – спрашивает он таким тоном, словно сама мысль об этом абсурдна.

– Нет, Сэм. Тогда ты стал бы другим человеком, приятным, – резко отвечаю я и нажимаю на кнопку отбоя. Зачем я позвонила ему? Если Беллс вернется, я скажу ей, что все пустяки. Подумаешь, несколько бирок! Я пришью их на место, никто и знать не будет. Беллс, пожалуйста, вернись! Больше мне некому позвонить. Я словно опять оказалась в нашем маленьком, закрытом мирке, отрезанная от всех.

– Простите… ей двадцать два… четыре фута десять… – я описываю сестру новому встречному.

– Нет, я не видел ее, – отвечает он.

ПОЧЕМУ НЕ ВИДЕЛ? Мне хочется наорать на него. ТЫ ЧТО, ОСЛЕП?

– По-моему, двадцатидвухлетняя особа может сама о себе позаботиться, – заявляет он, уходя.

Я набираю папе, хотя ясно, что это безумие. Что он может сделать, находясь в другой стране? Гудки в трубке. Папа не отвечает. Он ведь обещал мне, что будет держать свой мобильный включенным – на всякий случай. Я закрываю рот ладонью, пытаясь заглушить долгий, протяжный стон отчаяния. Я не знаю, что делать, кого просить, где искать?

– Я потеряла свою сестру. Вы не видели мою сестру? – спрашиваю я женщину, сидящую с газетой на скамейке. Где-то вдалеке слышится знакомый стук колес. Что, если Беллс села в поезд и отправилась куда-то?

– Как она выглядит, милая? – интересуется женщина, судя по всему американка.

Я хочу повторить все, что говорила прежде, но вместо этого начинаю рыдать. Это ужасно, но я поняла, что не могу сдержаться и остановиться. Я закрываю лицо руками. Что я наделала? Беллс, прости меня! Зачем я наорала на тебя? Она может попасть под колеса. Может, ее уже нет в живых, по моей вине. Я поднимаю голову. Американка протягивает мне одноразовый платок, который вынула из сумочки.

– Как она выглядит? – участливо повторяет она. – Ничего, мы найдем ее. Она наверняка где-то близко.

Я благодарно улыбаюсь ей сквозь слезы. Ее пышные золотисто-каштановые волосы, такие же, как у мамы и Беллс, укрощены множеством заколок. В такой пасмурный день она в темных очках, и это кажется странным.

– Если вы видели девушку, которая не сливалась с толпой, – я шмыгаю носом, – это была она.

Она советует мне немного посидеть и прийти в себя. Я смотрю на детскую площадку, где несколько молодых мам раскачивают детей на качелях, а мальчишки гоняют мяч. Под деревом два мальчугана оттачивают свои навыки в боксе. Один из них надел на руку специальную рукавицу, а другой лупит по ней кулачками. Я рассказываю американке про нашу ссору, про Беллс. Я невольно удивляюсь, как легко рассказывать этой незнакомой женщине про нашу семью.

– Простите, что я плачу, – оправдываюсь я.

– Бросьте вы это! Извиняться за свои слезы – это так по-британски. Вы прошли через травмирующий опыт, поэтому имеете право на эмоции. Кто это там свистит?

Я оборачиваюсь и вижу Марка. Он тяжело шагает, поддерживая под руку Беллс.

– Слава богу! – Я вскакиваю со скамейки с огромным облегчением.

– Вам не бога надо благодарить, – замечает американка; ее темные очки теперь сползли на кончик носа. – Вам надо благодарить этого приятного молодого человека.

Я бросаюсь к ним навстречу и понимаю, что там что-то серьезное.

– Ей срочно нужен ингалятор, – кричит Марк.

Я ищу его в сумке, но тут же вспоминаю, где он.

Беллс хватает ртом воздух.

– Ингалятор! – снова кричит Марк и поднимает ее на руки.

– Остался в магазине. О’кей, ей нужно сесть. – Я стараюсь сохранить самообладание. Почти бегом он спешит к скамейке. Американка встает, уступая место. Марк осторожно сажает Беллс и отходит. При каждом вдохе она широко открывает рот, и я прямо-таки чувствую стеснение в ее груди.

– Беллс, положи руки на колени. Так. Не позволяйте ей ложиться, Марк! Она должна сидеть, должна по возможности расслабиться. Я сейчас!

Он остается с ней, а я мчусь через парк. Дрожащими руками открываю дверь, хватаю валяющийся на полу ингалятор и бегу обратно.

Беллс немедленно берет ингалятор. Я глажу ее по спине. Все, что нам остается, – смотреть и ждать.

– Как у нее дела? – волнуется американка.

– Если ингалятор не поможет, придется вызвать «Скорую». – Я хочу проснуться! Хоть бы это оказался всего лишь кошмарный сон! Я тяжело вздыхаю. Поможет ли ингалятор?

– Все нормально, – наконец произносит Беллс.

Я продолжаю гладить ее по спине и через какое-то время чувствую, как ее дыхание выровнялось.

– У тебя в самом деле все нормально? – спрашиваю я. – Ох, Беллс, ты больше никогда… Знаешь, никогда не пугай меня так.

Марк тихо просит, чтобы я не кричала. Она цела и невредима, и это главное, говорит он.

– Она могла умереть!

Я вглядываюсь в лицо Беллс. Сестра сидит съежившаяся и усталая, из ее глаз текут слезы.

– Ох, Беллс! – Я прижимаю ее к себе. – Прости. Прости, что я кричала на тебя. Я больше не буду никогда так делать.

Ее руки обхватывают меня за талию и крепко сжимают. Когда-то меня так обнимала мама, когда я была моложе. Так крепко, что трудно дышать.

– Марк прав. Ты жива-здорова, и это главное.

Я накрываю ее одеялом.

– Я устала, – говорит Беллс и поворачивается на бок.

– Отдохни. Я приготовлю твой любимый ужин. Что бы ты хотела? Не забудь, это я готовлю, – добавляю я с улыбкой.

– Почему ты ненавидишь меня? – вдруг спрашивает она.

– Что? – Может, сделать вид, что я не расслышала этих слов? Я задергиваю шторы.

– Ты ненавидишь меня.

– Ох, Беллс, это неправда. С чего ты взяла? – Я выключаю свет и закрываю за собой дверь. В коридоре прислоняюсь к стене и пытаюсь перевести дух. Меня взвинтил ее вопрос. Беллс не дурочка, она услышала неискренность в моем голосе. Нельзя разговаривать с ней, как с десятилетней. Гладить ее по голове и надеяться, что она не задаст мне какой-нибудь неловкий вопрос.

– Темно! – раздается крик Беллс.

Я бросаюсь назад и включаю свет. Встаю на колени возле кровати.

– Извини, Беллс, я забыла. Как глупо с моей стороны.

– Все нормально, Кэти. Ты не пишешь мне, – произносит она. – Мама пишет мне. Папа пишет мне. Ты нет.

Я хочу что-то сказать, что теперь вообще никто не пишет письма, только немолодые люди вроде папы с мамой, но потом соображаю, как жалко это будет звучать. Она права.

– Ты не приезжаешь ко мне.

– Нет, не приезжаю, – подтверждаю я.

– Почему?

– Не знаю, Беллс. – Надо объяснить, но я даже не знаю, с чего начать. – Ты сказала, что я тебя ненавижу. Это неправда. Я ненавидела себя в те минуты, когда искала тебя в парке. Я так испугалась. Случись что-то с тобой, я бы никогда себя не простила. Еще мне не нравится, что ты такая беззащитная. Ты мне дорога. И прости, что я накричала на тебя и…

– В Уэльсе мы срезаем бирки, – бормочет она.

– Господи, да плевать мне на те бирки. И я теперь стану тебе писать, я хочу это делать. – Сказав это, я понимаю, что не должна давать пустых обещаний. Беллс не заслуживает этого.

– Марк хороший человек. Хороший человек.

– Очень хороший, – улыбаюсь я. – Извини, Беллс. – Не раздумывая, я целую ее в лоб и нежно глажу по щеке. – Ты не права, я никогда, никогда не смогу ненавидеть тебя. – Мне хочется сказать, что я люблю ее, но пока еще я не заслужила право на такие слова. Вместо этого я встаю и выключаю верхний свет. Включенной остается только маленькая лампа с витражным узором в углу спальни.

– Тут нет ничего опасного? – спрашивает она.

– Тут нет ничего опасного.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Спасибо вам, Марк, огромное спасибо, – благодарю я, готовя нам обоим на кухне горячий чай. Я попросила его зайти в дом Сэма, потому что это самое маленькое, что я могла сделать. К тому же мне интересно, где он нашел Беллс. Я ожидала, что он откажется, мол, у него много дел, но, к моему удивлению, он согласился.

– Как она? Нормально? – озабоченно интересуется он, отвернувшись от композиции из молочных бутылок.

– Кажется. Я сделала для нее ванну, и Беллс успокоилась.

Марк рассказывает, что увидел Беллс на автобусной остановке. Она была явно возбуждена, но все, кто там был, старательно ее игнорировали.

Слушая его, я остро осознаю, насколько Беллс плохо со мной. Мечтая поехать ко мне, она хотела увидеть яркие огни Лондона, а вместо этого мы всего лишь раз побывали в «Сэйнсбери». Только сейчас до меня доходит, где я встречалась с Марком.

– Правильно, конечно, – вспоминаю я ему. – Вам тридцать четыре.

– Да. Но вам не обязательно это помнить. – И мы смеемся, впервые за этот день.

– Если бы не вы, могло случиться что угодно, – говорю я. – Спасибо!

– Честное слово, не стоит благодарности!

– Нет-нет, что вы? Вы не знаете меня, не знаете нас и не обязаны были нам помогать.

Он скромно опускает глаза.

– Я не сделал ничего особенного. Где живет Беллс?

– В Уэльсе, в пансионате. Мои родители отправились отдыхать, и она приехала ко мне. Вообще-то, мне надо им сейчас позвонить. Минуточку. – Я выхожу с мобильным и набираю папин номер. Никакого ответа. Я набираю их домашний номер и попадаю на автоответчик. Что я делаю? Ведь они во Франции. Перестань, Кэти.

Я возвращаюсь на кухню.

– Это ваш дом? – спрашивает Марк, оглядывая голую кухню. – Мне нравится эта… хм… скульптура.

– Это вкус Сэма.

– О, верно. – Марк проводит ладонью по волосам. – Он ваш бойфренд?

– Да.

– Что случилось с Беллс? Я имел в виду, что…?

– Почему она такая? – подсказываю я, присев напротив него.

Он кивает.

Я рассказываю, что она родилась с расщелиной в губе и нёбе.

– Мои родители навещали ее в больнице после каждой операции. Беллс привязывали к кроватке, чтобы она не расчесывала швы.

– Какой ужас.

– Еще у нее поврежден мозг от рождения. Но большая часть мозга работает. Если попадаешь на тему, о которой она много знает, тогда все в порядке. Но она никогда не могла жить самостоятельно.

– Она сознает, что она не такая, как все?

– Да и нет. Думаю, сейчас ей комфортно, но в подростковом возрасте ей хотелось быть как все. Она ненавидела то, как она выглядит. Во всяком случае, по словам папы, – добавляю я. – Видите ли, я не очень знаю эту сторону Беллс, потому что я уехала из дома в восемнадцать лет, а ей тогда было всего одиннадцать.

– Должно быть, вашим родителям пришлось нелегко.

– Конечно. – Я задумываюсь, говорила ли я им когда-нибудь, какие они молодцы? Нет, конечно, не говорила. Я слишком долго считала себя заброшенной и завидовала той энергии, которую они вкладывали в Беллс. – Честно говоря, Беллс никогда прежде не бывала у меня, и мне с ней трудно. Взять хотя бы то, что случилось сегодня. – Когда я рассказываю Марку о проблемах, возникших у нее с Сэмом, поражаюсь, насколько легко мне говорить с ним. Фразы складываются сами собой, без усилий.

– Хотите выпить? – спрашиваю я, ошалев от событий этого дня и отчаянно нуждаясь в разрядке.

Я открываю холодильник и достаю пару банок пива. Для оживления беседы я решаю рассказать ему про испорченную ночь покера и подмену компакт-дисков. Марк хохочет.

Я в лицах изображаю ему, как Беллс спросила у мужа моей клиентки, почему он лысый, и это вызывает и другие воспоминания.

– Когда мне было пятнадцать, у нас был сантехник с деревянной ногой и стеклянным глазом – мистер Кёрли.

– Мистер Кёрли? – ухмыляется Марк. – Совсем как персонаж из книжной серии «Мистер Мен».

– Однажды мистер Кёрли залез на стремянку у нас в доме, и у него открутился винт на ноге, и она отвалилась. «Почему у тебя нет настоящей ноги?» – тут же спросила Беллс и заревела от смеха. Мы с мамой в это время искали на полу упавший винт. Беллс вот такая, это не по злобе. Она всегда говорит то, что думает. Если ей кто-то не нравится, если ей скучно, она тут же сообщает об этом.

– Молодец. Экономит много времени.

Я улыбаюсь, а про себя решаю не говорить Марку, что Беллс невзлюбила Сэма.

– Сколько ей лет?

– Двадцать два. Но вот ее ментальный возраст определить нелегко. Некоторые вещи она делает очень хорошо, например, готовит блюда и работает в саду, это у нее от мамы. Но если спросить у нее что-то абстрактное, тут полный провал. Когда умер наш дядя Роджер, Беллс купила цветы и написала на карточке: «Дорогой дядя Роджер, я с прискорбием услышала, что ты умер».

Я замечаю, что у Марка на лице такая же ямочка, как у меня. Папа всегда любил повторять, сжимая мои щеки, что ямочки бывают только у необыкновенных людей.

– Уже поздно, – спохватывается Марк. – Мне пора бы…

– Нет! – возражаю я слишком эмоционально. – Выпейте еще. – Я хватаю свой мобильный. – Сейчас я закажу пиццу. Беллс будет рада, если вы останетесь на ужин. Ведь вы живете недалеко, верно?

– Вообще-то я живу возле вашего бутика, на Чейпл-Роуд.

– Ого! Там живет Эмма. Моя старинная подруга, – поясняю, увидев вопрос на лице Марка. – Какой номер дома?

– Дом один.

– А она в двадцать девятом.

– Мой первый придуманный возраст. – Он опять улыбается.

– Точно. В общем, не уходите. – Дело в том, что мне не хочется оставаться одной.

– Спасибо, но я, пожалуй, пойду. – Он отодвигает стул.

– Может, выпьете еще?

– Эй, – Марк подходит ко мне, – послушайте, день был скверный. Неудивительно, что вы так себя чувствуете. – Он ласково кладет руку мне на плечо.

У меня в голове все еще звенят слова Беллс: «Почему ты меня ненавидишь? Почему мне не пишешь?» Я начинаю плакать, и он нежно обнимает меня.

– Не помню, чтобы я когда-нибудь извинялась так много раз за один день, – признаюсь я, присаживаясь к столу. – За лучшие дни! – Я поднимаю кверху мою банку пива.

– За лучшие дни, – поддерживает он.

– Беллс! Перестань! – кричу я.

В коридоре слышатся торопливые мамины шаги.

– Останови ее, Кэти!

Беллс стоит над маминой собачкой Пегги, держа в руках большие черные ножницы с зазубренными краями. Все происходит будто в замедленной съемке. Я вижу, как она держит ножницы возле уха Пегги и улыбается, раздвигая их. Пегги глядит на нее невинными глазками. Я должна остановить Беллс, пока она не поранила собаку! Я хочу шагнуть к ней. Ножницы широко раскрыты, сверкают серебром зазубренные лезвия. Мои ноги приросли к полу. Я не могу пошевелиться. Я не успею остановить ее! Слишком поздно.

– Останови ее! – снова кричит мне мама.

…Я просыпаюсь в холодном поту, хватая ртом воздух. Неужели я кричала? Обвожу взглядом комнату. Успокойся, Кэти. Дыши глубже. Это только сон. Забудь о нем. Все в порядке. Я сажусь в постели и крепко обхватываю колени руками. Наша постель пустая. Сэм еще не вернулся. Где он? Комната кажется мне особенно темной и холодной. Ведь Сэм мог бы позвонить мне, узнать, нашла ли я Беллс, спросить, все ли у нас в порядке. Я включаю лампу и подношу к глазам часы. Час ночи.

– Почему он не позвонил, Чарли? – спрашиваю я у своего гепарда, сидящего у лампы. – Ты бы мне позвонил, правда, Чарли, даже если бы охотился?

Набираю номер Сэма, но попадаю на его голосовую почту.

Я встаю и иду по коридору, тихонько открываю дверь к Беллс. Она мирно спит, свернувшись клубочком.

Выключила лампу и ложусь, уставившись в темноту. В детстве я боялась темноты, совсем как Беллс, но не смела признаться в этом маме. Под моей кроваткой лежал страшный крокодил, за дверью притаилась ведьма, а под окном демоны. Среди моих любимых книг была «Сова, которая боялась темноты». Папа читал ее мне. Он садился у меня в ногах, в костюме и начищенных ботинках. Я закрыла глаза и пыталась думать о чем-нибудь приятном.

– Возле меня нет ничего опасного, – шепчу я.

– Возле тебя нет ничего опасного, – словно слышу я мамин голос.

Я переворачиваюсь на бок. Где ты, Сэм? Мне плохо без тебя.

Никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой.

 

16

Все еще лежа без сна, я переворачиваю подушку, потому что она слишком нагрелась. Я так устала, что не могу поднять веки, но мой мозг никак не хочет отдыхать. Жалко, что его нельзя отключить нажатием кнопки, как лампу.

Я беспокоюсь за Сэма. Вдруг он так напился, что заснул где-нибудь в парке на скамье? Что, если он остался у другой женщины? Нет. Не может этого быть. Уже почти три часа. Потом я со страхом думаю о том, что могло случиться с Беллс, если бы Марк не помог найти ее. Беллс расскажет маме с папой, что я кричала на нее. Мама будет в ярости.

Решив, что пытаться заснуть бесполезно, я накидываю халат и иду мимо спальни Беллс. Прислушиваюсь. Она дышит тяжело, но спит. Я тихонько прикрываю дверь и спускаюсь вниз, молясь, чтобы Сэм не спрятал на этот раз сигареты слишком далеко. К своей радости, нахожу пачку в ящике со столовыми приборами.

Потом сажусь у окна, закуриваю и опять думаю о доме.

Появление Беллс разбудило во мне много эмоций. Почему мне так тяжело с ней? Я знала, что будет тяжело, но даже не могла предполагать, что всего за неделю произойдет такая вереница драматических событий.

После рождения Беллс папа сказал мне, что мы пройдем через это вместе. Он сказал тогда, что жизнь продолжается и что все будет нормально. Много семей проходят через то же самое, сказал он.

Я чувствовала, что мне надо поддерживать маму. Не потому, что у нее опустились руки. Оглядываясь назад, я понимаю, что она была сильная. Я просто чувствовала себя ответственной за нее. Я планировала, чем смогу ей помочь. Я знала, что у нас немного денег, потому что слышала, как мама с папой говорили об этом. У мамы больше не было времени работать в студии, а папа получал в аукционном доме совсем немного. Вот я и ходила с ней по магазинам и незаметно прятала в сумки оранжевые пачки печенья «Клуб» и чипсы с солью и уксусом. Я сказала маме, чтобы она больше не давала мне карманные деньги, и она, кажется, была тронута. Я сказала, что буду продавать возле школы каштаны. Я хотела помогать ей и по дому. Я помогала маме кормить и одевать Беллс. С этим я справлялась, и мне это нравилось, даже когда мама упрекала меня, что я застегнула кофточку не на ту пуговицу или перепутала рукав со штаниной. Папа был не лучше меня. Однажды он остался сидеть целый день с Беллс, и мама, вернувшись, обнаружила, что свитер надет на нее криво, а чепчик задом наперед. Это было то, что папа имел в виду, говоря, что мы как-нибудь справимся.

Еще я всегда оберегала Беллс. Я знала, что она беззащитная, не такая, как другие маленькие дети. Моя сестра отличалась от них. Пожалуй, я слишком старалась. Помню, я настояла, что пойду гулять с Беллс, и обещала маме, что только поднимусь с ней на холм и вернусь назад. На холме я повернула коляску и хотела идти назад. Но тут прибежали мальчишки, они поливали друг друга из наполненных водой шаров. Один из мальчишек врезался в меня, и у меня соскользнула рука. Коляска покатилась вниз, с пугающей быстротой набирая скорость. «Мама убьет меня! Помогите! – закричала я мальчишкам. – Помогите!» Один из них остановился и обернулся. Коляска врезалась в него и опрокинулась. Беллс упала в канаву, сильно разбила лоб и правую руку.

– Как ты могла ее отпустить? – ругалась мама, бегая взад-вперед по кухне и размахивая руками.

– Это была случайность, – вмешался папа, стараясь ее успокоить.

– Случайность? Мы не можем себе позволить другие такие случайности.

Я разрыдалась. Папа стал меня уговаривать.

– Мама знает, что ты не виновата, она просто напугалась, вот и все. Когда мы испуганы, мы набрасываемся на тех, кто ближе всех к нам.

Я постепенно отвыкала от мамы, когда она стала проводить в больнице все свободное время. Тогда Беллс было два года, а мне девять. Ей требовалась серия операций для исправления лица. Мало-помалу доктора закрывали щель между ее носом и губой. Когда снимали повязку, разницу было трудно заметить, но Беллс мало-помалу приобретала более нормальный вид.

Во время школьных каникул, когда папа был на работе, а мама в больнице, я проводила почти все время с Эммой у нее дома. Натали, сестре Эммы, было семнадцать лет, и она казалась мне совсем взрослой. Она была высокая и стройная, с длинными черными волосами, подкрашенными бордовыми полосками. Волосы были такие длинные, что она могла сидеть на них. Она носила готические одежды, а ее ресницы были покрыты толстым слоем черной туши. Помню, она все время сосала мятные драже. Чтобы скрыть запах сигарет, как я теперь понимаю.

Когда семья Эммы куда-то уезжала, со мной сидела мисс Граймс, наша местная нянька. Я ненавидела маму за то, что она заставляла меня ладить с ней. Мисс Граймс всегда носила одну и ту же коричневую твидовую юбку, скучные башмаки на шнуровке и бежевые колготки, сквозь которые просвечивала черная растительность на ее белых ногах. Ее волосы напоминали кухонную щетку для мытья посуды. Она носила очки в стальной оправе, водруженные на кончик носа. Было трудно поверить, что она жила почти по соседству с нами; выглядела она так, будто приехала из другой страны. Такой, где все ели одну лишь капусту.

– Она очень приятная, детка, – говорила мама, когда я недовольно морщила нос. – Главное, что я буду спокойно оставлять тебя здесь.

Папа любил ее, потому что она приносила паровые пудинги и лазанью.

– Она уникальная, эта мисс Граймс, – подсмеивался он.

Никогда не забуду, как она явилась присматривать за мной на всю ночь. Мама с папой повезли Беллс в больницу перед очередной операцией.

– Ты всегда сидишь, уткнувшись носом в книжку, – проворчала мисс Граймс, нагнулась и посмотрела, что я читаю. Она вязала бесформенный свитер, похожий по цвету на гниловатый мох, который рос на крыше нашего гаража. – Ты еще слишком мала для такой книги, – испуганно заявила она и выхватила у меня из рук книгу.

Я пыталась отобрать ее, хватала руками воздух.

– Отдайте, я вообще уже читала «Riders».

– Ты ничтожество, – бубнила она под звяканье спиц, – ты легковесная, как пух. У твоей сестры больше проблем, чем у тебя, но она вырастет порядочной девушкой.

Я пожала плечами и пробормотала:

– Отвали.

Она рванулась вперед и больно ударила меня спицей по пальцам.

– Что ты сказала? – И у нее начался тот странный фокус с глазами. Когда она была возбуждена или злилась, ее глаза начинали вращаться, и я видела только белки.

Я задержала дыхание; я не хотела показать ей, что мне было больно.

– Ты похожа на сумасшедшую слепую! – заявила я ей, улыбаясь, чтобы скрыть боль.

Не успела я опомниться, как она поволокла меня наверх, втолкнула в гостевую спальню и заперла дверь на ключ, приговаривая, что это меня научит правильно себя вести. Я барабанила в дверь, я визжала и кричала, но она не обращала на меня внимания и смотрела по телевизору «Корри».

Мисс Граймс отперла дверь на следующее утро и извинилась. Я сказала ей, что она старая ведьма. Когда вернулись мама с папой, я рассказала им обо всем. Мама ответила, что она знает, как я ненавижу мисс Граймс и готова пойти на что угодно, лишь бы избавиться от нее. Я посмотрела на папу, который часто был моим союзником, но он сказал, чтобы я не огорчала маму. Неужели я не вижу, как она устала?

Мисс Граймс так и продолжала сидеть со мной, несмотря на мои возражения, что я уже не маленькая. Она запирала меня в моей спальне, а однажды даже заперла на чердаке за «нахальство». Я никогда не могла простить родителей за то, что они не верили мне. Они закрывали на это свои уши и глаза, потому что у них было слишком много других проблем.

Когда мой отец стал аукционером, его жалованье увеличилось, и мы могли уже нанять няньку для Беллс. Тогда мама снова вернулась в свою студию и работала день и ночь, работала, работала, работала. Вероятно, это отвлекало ее от семейных проблем и переносило в другой мир. Ее жизнь была разделена между хлопотами с Беллс и выполнением заказов. Мне казалось, что она совсем не интересуется мной, и мы все больше отдалялись друг от друга.

Беллс была «маминой дочкой». Теперь мама с папой находили, что жить с ней сравнительно просто, не то что со мной. Беллс была «артистичной»; мама поощряла ее, чтобы она рисовала, писала красками, готовила еду – все это она любила в детстве и любит до сих пор. А Кэти была «конфликтной».

– Что ты сделала с собой, Кэти! – слышу я мамин крик, знакомое отчаяние в ее голосе; ее зеленые глаза сверкали, изо рта сыпались упреки. – Как ты могла совершить такую глупость? Такой идиотизм? – Я словно сейчас вижу, как она в бешенстве развязала свой грязный фартук и швырнула его на пол.

Я окрасила волосы в синий и розовый и стала словно экзотическая птица. Я подражала Натали, которая меняла свой цвет волос так же часто, как Мадонна.

Мама дернула меня за руку.

– Какой идиот сделал это с тобой? Ты стала похожа на чучело! В твоих волосах ползают синие и розовые червяки!

Когда мы ехали в машине домой, она была скорее огорчена, чем сердита.

– Почему ты все время нарочно стараешься меня огорчить? Кэти, что с тобой? Ты была такая милая девочка.

Разве не ясно? Неужели мне еще надо сделать пирсинг языка, чтобы привлечь к себе внимание мамы?

Не думаю, что теперь мама переменила свое мнение обо мне и больше не считает меня «конфликтной». Вероятно, она до сих пор уверена, что я веду в Лондоне несуразную жизнь, запалив свечу с обоих концов. Я для нее по-прежнему осталась непутевой дочерью.

Теперь, когда я думаю об этом, это кажется мне даже тривиальным; в конце концов, люди проходят и через гораздо более тяжелые испытания. Но ведь мы ничего не забываем, верно? Мы не забываем даже малейшее пренебрежение, и уж тем более обиду на то, что от тебя отвернулись самые близкие тебе люди и ты теперь играешь вторую скрипку рядом с родной сестрой. Беллс тут не виновата. Я знаю, что она никогда не старалась стать золотым ребенком в маминых глазах; знаю, через какие муки ей довелось пройти, и все-таки немного виню ее за то, что она перетянула на себя мамино внимание. Если мамы не было дома, она находилась в больнице. Каждую неделю у Беллс были уроки речевой терапии, врачи либо проверяли ее зрение, либо помогали улучшить слух. Всегда нужно было куда-то ехать. Я никогда не говорила об этом с Беллс, вероятно, из-за того, что мама всегда твердила – как мне повезло, раз у меня нет таких дефектов. Как я смею злиться или обижаться, если у меня впереди вся жизнь?

Мое неуютное детство помогло мне во многих отношениях. Оно выработало у меня стремление к независимости. Но все-таки не до конца. У меня осталась потребность, чтобы рядом со мной кто-то был; взять хотя бы отношения с моими бойфрендами. Я хочу быть любимой; я хочу чувствовать себя нужной кому-то. Внутри меня не исчезает зияющая дыра, которую я годами пыталась не замечать, но она так никуда и не делась. Когда я слышу, как Беллс так легко и беззаботно говорит о маме, ко мне возвращаются былые обиды и ревность.

Мы были когда-то близки, мама с нежностью относилась ко мне.

Я закуриваю еще одну сигарету и выпускаю в воздух колечко дыма. Я никогда не забуду, как мама не пришла на нашу школьную постановку «Парни и куколки» , где я выступала в главной роли. Я заняла два места в первом ряду, но что-то «приключилось с Беллс» – вечная отговорка. Я притворилась, будто мне все равно. Возможно, в этом была моя ошибка. Я была слишком гордой. Но я до сих пор помню, как папа сидел рядом с пустым креслом.

 

17

– Он даже не позвонил мне, не спросил, нашла ли я ее, – вполголоса жалуюсь я Эмме по телефону, сидя в бутике за своим столом. Ив и Беллс вышли, чтобы купить круассаны и капучино.

– НЕТ! Это ужасно! – возмущается Эмма. – И что ты ему сказала?

– Сэм, от тебя не было никакой пользы.

– Ты о чем? – Он брился, и я разговаривала с его отражением в зеркале.

– О вчерашнем дне! – воскликнула я, натягивая свои джинсы, и тут же прищемила палец. – Ох, черт! – Я набрала в грудь воздуха. – Беллс пропала, и ты даже не позвонил.

– Она убежала, что ли? – равнодушно поинтересовался он. Таким тоном он мог бы говорить о погоде. Я швырнула в него кроссовку. Она ударила его по спине и со стуком упала на пол.

– Господи, Кэти, что за…?

– Ты мог хотя бы сделать вид, что тебе не все равно. Проявить немного участия.

– Но ведь ты нашла ее, не так ли? – Он нетерпеливо повернулся ко мне. – Знаешь что? У меня нет времени на это. Через полчаса я встречаюсь с моим тренером.

Я швырнула в него второй кроссовкой. Она угодила ему в лицо. Меткий удар.

– НЕТ! Ты врешь! – ахает Эмма и начинает хохотать.

– Не вру.

– Вот и молодец! Надеюсь, ему было больно. И что он сказал?

– Что на тебя нашло? – заорал он, схватившись за щеку. – Вот так. Теперь у меня будет синяк на щеке. Спасибо, Кэти.

– Вчера был настоящий ад, – сказала я, понизив голос, но стараясь, чтобы из него не пропала злость. – Если бы не Марк…

– Кто? – Наконец-то у него появилась крупица интереса.

– Марк.

– Кто такой Марк?

– Очень приятный мужчина, – старательно подчеркнула я. – Он отыскал вчера Беллс. Он заходил сюда на пиццу. – Эта информация подействовала. Сэм наконец-то встрепенулся.

– На пиццу? Зачем ты пригласила этого парня на пиццу?

– Из благодарности. Если бы он не нашел ее, не знаю, что могло бы случиться. У нее был приступ астмы.

– Во-первых, почему Беллс сбежала? – спросил Сэм, сев на кровать и натягивая кроссовки.

– Потому что она всегда так делает, когда обижается, – объяснила я ему, как будто это было ему интересно. – Дома так часто бывало. – Я рассказала ему про бирки, чтобы убедиться, что ему хоть чуточку интересно. Что он, в конце концов, нормальный человек.

– Ну если бы ты не наорала на нее, – ухмыльнулся он, – тогда ничего бы не случилось. Не так ли?

Наступает неловкая пауза. Мне хочется, чтобы Эмма сказала, что ей просто не верится. Да как он смеет спихнуть всю вину на меня? Да что угодно сказала, чтобы я почувствовала себя не такой виноватой.

– И что же ты ответила? – спрашивает она наконец.

Я схватила со столика его чашку кофе.

– О-о, нервная дрожь, сейчас пролью кофе на белую овечью шкуру.

– Кэти, не надо, – умоляюще проговорил он, – поставь чашку.

Я поставила, потому что сама купила этот коврик и любила его. Но вместо этого схватила его часы.

– По-моему, сейчас чрезвычайная ситуация, правда, Сэмми? Пожалуй, я дерну за…

Сэм не стал даже смотреть. Он встал, выпрямил свое атлетическое тело.

– Давай, дергай, и сама будешь платить чертов штраф. Все, я опаздываю на тренировку. – И он выбежал из комнаты.

Я положила часы. Из меня словно выпустили воздух. Еще неделю назад я была так счастлива, и все у меня шло нормально. Успешное шоу. Я услышала, что Сэм вернулся, и у меня полегчало на сердце. Сейчас он извинится и скажет, что был идиотом.

Он остановился в дверях и оперся рукой о стену.

– Ты все сказала, теперь моя очередь.

– Что? – настороженно отозвалась я.

– Ты никогда не говорила мне про Изабель, и вот теперь, вдруг, – он поднял брови, – я должен переживать за нее? Кэти, я не знал, что она убегает, когда обидится. Я вообще ничего не знаю про нее до сих пор. Я не чувствую себя комфортно рядом с ней, потому что ты не позволяешь мне чувствовать себя комфортно.

Я сидела и молча слушала.

– Ты думала, что я брошу все из-за нее, ну из-за такой вот, как она? – сказал он. – Это твоя головная боль, Кэти. Если бы ты не стыдилась ее и рассказала о ней раньше…

Тут я увидела, что позади него стоит Беллс в пижаме и футбольных бутсах. Я грозно нахмурилась и поджала губы, но…

– Если бы ты не стыдилась так своей сестры, – продолжал он, ничего не замечая, – все могло бы сложиться более приемлемо. Да, она не такая, как все, ну и что с того? Я тут пару дней назад ехал в метро, и напротив меня сидела женщина и лаяла, как собака. Вокруг нас много таких, она не уникальна.

Беллс взглянула на меня, и я спрятала лицо в ладонях. Она ушла. Сэм оглянулся и наконец-то сообразил, что говорил все это не только мне.

– Я не мог ничего сделать, когда ты позвонила, потому что я собирался на совещание. Да, я виноват, что не позвонил тебе позже, и я прошу прощения. Но не надо сваливать всю вину на меня. Ты лучше внимательно посмотри на себя, Кэти, – сказал он напоследок и громко хлопнул дверью.

Я лежала на кровати, уставившись в потолок. Беллс поставила Стиви Уандера. Вероятно, Стиви Уандер оказался единственной константой, которая осталась в ее мире в этот момент.

Вчерашняя нежность, доверие друг к другу – все это было разбито в пух и прах одним ударом. Меня застигло врасплох осознание того, как я огорчена. Теперь Беллс подумает, что она для меня никто, и я не могла этого допустить. Боже, о боже, как все ужасно!

В трубке повисает тишина. Я начинаю нервничать. Пожалуйста, Эмма, скажи мне, что Сэм кругом не прав, мысленно молюсь я. Но все же в глубине души знаю, что он во многом прав. Надо было давным-давно рассказать ему про Беллс. О чем я только думала? Хорошо еще, что Эмма не напоминает мне о своих увещеваниях, ведь она говорила мне то же самое.

– Как там Беллс? Все в порядке? – спрашивает она. – Хочешь, я поговорю с ней? Ее астма больше не повторялась?

– Спасибо, Эмма. По-моему, она чувствует себя нормально, но она какая-то притихшая, – признаюсь я. – Господи, я в самом деле натворила дел. Когда мама с папой вернутся, я не смогу сказать, что Беллс прекрасно провела время в Лондоне.

– Еще не поздно, – замечает Эмма.

– Что же ты не сказала мне – «Я тебе говорила»?

– Да, да, надо было сказать, но я не стала. Сегодня я не очень загружена, – продолжает она, словно обдумывая только что пришедшую в голову мысль, – так что могу подменить тебя в бутике, а вы сходите куда-нибудь с Беллс. Проветритесь обе.

– Точно? Ты вправду не против?

– Нет, я свободна. Джонни пусть поскучает и послушает дома записи. Купи ей что-нибудь. Проведите время с пользой.

– Ой, с удовольствием. Я купила бы ей что-нибудь к твоей свадьбе.

– Прекрасная мысль. Хотя я сама пока еще без платья, – добавляет она.

– Спасибо тебе, Эмс, – благодарю я, уже обдумывая, чем мы займемся и как мне загладить свою вину перед сестрой.

– Как тебе вот это? – спрашиваю я, держа в руках бледно-зеленую юбку и шелковый жакет с вышивкой. Я гляжу на бирку от юбки. Размер 12. Мне придется укоротить ее на целых пять дюймов.

– Мне нравится. – Почти не глядя, она берет у меня жакет и юбку и плетется к примерочным кабинам. – Не заходи, – предупреждает она, задергивая занавеску.

Я слышу, как она топает ногами в больших черных ботинках DM (Dr. Martens). Своим лиловым башмачкам она дала сегодня отдых. Я поворачиваюсь, чтобы извиниться перед продавщицей. Та ничего не отвечает, лишь отводит взгляд. Зачем я извинялась? И за что, вообще-то, я извинялась? Я слегка отодвигаю занавеску.

– Пожалуйста, можно мне войти? – прошу я. – Пожалуйста.

– Ладно, Кэти.

Я сажусь на табурет в углу кабинки.

– Тебе помочь?

– Нет, я сама справлюсь. Я сама умею одеваться.

– Я знаю, извини. Что это за забавная вещица у тебя в руке? – интересуюсь я, пытаясь сломать лед.

Она пожимает плечами.

– Ладно тебе! Покажи!

– Пожми мне руку, – просит она. Я вкладываю свою руку в ее; что-то с громким жужжанием начинает вибрировать возле моей ладони. Я взвизгиваю и отдергиваю руку.

– Что это? – прошу я, смеясь. – Сделай так еще раз!

Беллс смеется вместе со мной впервые за это утро. В автобусе она молчала, даже не говорила «привет» другим пассажирам. Мне даже захотелось, чтобы она спросила у мужчины в тюрбане, сколько ему лет.

– Скажи, чью руку ты хотела бы пожать? – спрашиваю я и добавляю: – Кроме Бекхэма и Стиви Уандера.

– Тони Блэра, – отвечает она, качнувшись вперед. – Голосуйте за тори.

– Ты не смогла бы так сказать при мистере Блэре, – смеюсь я.

– Голосуйте за лейбористов, – поправляется она и выставляет перед собой оба больших пальца.

– А я бы пожала руку принцу Уильяму, – сообщаю я, завороженно глядя, как Беллс раздевается. Стиль моей сестры – то, что называют «стиль бохо» или «стиль бомжиха». Она снимает джинсовую куртку, покрытую футбольными значками и стикерами. Под ней ярко-красная майка Оксфордского университета.

– На подиуме Изабель Флетчер представляет футбольную майку, покрытую значками клуба «Манчестер Юнайтед». – Я прислоняюсь к стене. – Ты еще не сварилась? – удивляюсь я, наблюдая, как Беллс снимает с себя еще один слой. Она словно русская деревянная кукла – матрешка. Удивляюсь, как она еще может двигаться. – Беллс, ведь лето. А ты одета так, словно едешь в Сибирь.

– Мне холодно, – ворчит она, снимая с себя очередной топ, дырчатую безрукавку с несвежим запахом. Надо ее выбросить, отмечаю я, а сама в шутку начинаю храпеть.

– Хаха, Кэти, очень смешно, – говорит она, покачиваясь.

Я замечаю остроконечные туфли продавщицы. Она тихонько заглядывает за занавеску и тут же отходит, увидев, что я пытаюсь надеть на Беллс жакет. Он не сходится у нее на груди. У Беллс при ее росте большая грудь. Природа щедро компенсировала ей другие недостатки. Вот если бы мы могли поменяться с сестрой. Я бы отдала ей часть своего роста – у меня пять футов и девять с половиной дюймов, а она мне часть груди – у меня жалкие 34B.

– Ты помнишь, как мама щекотала нам подмышки после купания? – говорю я, машинально расстегивая ее жакет. Я вспомнила, как одевала и раздевала Беллс в детстве. – Ой, Беллс, извини, – тут же спохватываюсь и делаю шаг назад. – Извини.

– Ничего, Кэти. Ты помогаешь мне, – кивает она. – Ты Королева моды.

Я радостно улыбаюсь.

– Знаешь, я думаю, что жакет слишком мал. Если хочешь, я посмотрю, есть ли у них такой же на размер больше, либо попробуем другой цвет.

– К сожалению, у нас ничего нет, – громко произносит из-за занавески продавщица. Я выхожу из кабинки. Она напоминает мне охранника.

– Простите, чего у вас нет? – спрашиваю я.

– У нас только такой цвет, который вы выбрали. – Она закусывает губу и отворачивается. Если бы в этом магазине была кладовая, мы оказались бы там. Я вдруг понимаю, что я не лучше, чем эта девица. Она хочет как можно скорее выставить нас за дверь, чтобы мы не отпугивали потенциальных покупателей. Как грустно. Мне стыдно, но я, кажется, увидела себя в зеркале.

– Неужели? Но я точно видела жакет другого цвета. – Я направляюсь к стойке. Да, вот другие жакеты, четырех цветов и фасонов. Я снимаю один из них с плечиков и нарочно прохожу мимо продавщицы. – Вот, надень, Беллс.

Я слышу, что вошли новые покупатели.

– Вам помочь, или вы сами посмотрите? – спрашивает их сладкий голос.

Жакет нормально застегивается. Я выпрямляюсь и велю Беллс выйти из кабинки.

– Ты выглядишь мило, – хвалю я. Мы встаем позади девушки с пшеничными волосами и в бледно-голубых джинсах. Она встает в позы перед зеркалом и прикладывает к себе черное платье. Ее бойфренд сидит в углу магазина и читает FHM. Беллс пробирается вперед, пытаясь увидеть себя в зеркале. Девушка вежливо отходит, и я благодарю ее. Подол юбки волочится за Беллс, словно поезд. Но оттенок очень удачный, он подчеркивает зеленый цвет ее глаз. Всякий раз, глядя в них, я вспоминаю маму. Беллс делает еще один шаг, и тут раздается треск рвущегося материала. Я тут же запихиваю ее в кабинку и смотрю, в чем дело. Оторвалась часть подола.

– Вот черт! – бормочу я. – Черт.

– Это черное платье просто сказка, – щебечет продавщица в другом конце торгового зала. – Превосходное пополнение вашего гардероба. Вы не пожалеете, если купите.

– Черт, – громко повторяет Беллс.

– Тссс! – говорю я, услышав приближавшиеся к нам шаги. – Быстро одевайся. – Я кошусь на кучу одежды. Когда Беллс будет готова, мы подойдем к кассе. Я скажу девушке, что произошло, и куплю юбку. Дома я починю ее.

– Вы будете это брать? – спрашивает она.

– Ты замужем? – вмешивается Беллс. – У тебя дети есть? – Она делает шаг вперед и протягивает продавщице руку. Я замечаю в ее руке ту электрическую игрушку. Я хочу остановить ее, но передумываю, увидев лицо девицы.

– О боже! – вопит она и отшатывается, в ужасе отдернув наманикюренную руку. Беллс в восторге наклоняется вперед, а я улыбаюсь. Девица с отвращением смотрит на нас обеих. – Что с ней такое? – цедит она сквозь зубы, глядя прямо на меня. – Она сумасшедшая или что?

– Ее, – четко выговариваю я, – зовут Беллс. Если у вас есть вопрос, спросите ее.

– Я родилась с расщелиной нёба и губы и умственной отсталостью, – сообщает Беллс, как всегда учила ее мама. Я словно услышала ее голос: «Если кто-то тебя спросит, так прямо и говори. Тебе нечего стыдиться».

– Вы берете юбку? – интересуется продавщица, не глядя на Беллс. Ей явно не интересно.

– К сожалению, она рваная, так что нет, благодарю, – заявляю я, сама не веря, что эти слова исходят из моих уст. – Нам не интересно брать бракованный товар, – продолжаю я, смакуя теперь каждое слово. Продавщица хватает юбку.

– Я уверена, что она была целая… – растерянно бормочет она.

– Вы всегда можете продать ее, сбавив цену, – надменно советую я.

– Вы не очень приятная леди, – говорит Беллс. Я выхожу из магазина, держа сестру за руку. – Не очень приятная леди, – повторяет она, качая головой. – Кэти, она не очень приятная леди.

– Нет, совсем не приятная.

Мы заходим с Беллс в ресторан на ланч. Я заказываю бокал вина и диетическую коку.

– Хватит магазинов, Кэти, – говорит Беллс.

Мы так и не нашли для нее наряд, но я решаю не сдаваться. Главное, что мы сплотились благодаря этой угрюмой продавщице. Как хорошо мы дали ей отпор! Какое она скривила лицо! Пока Беллс разглядывает меню, я наблюдаю за ней. Она так и не сказала ни слова об утреннем взрыве Сэма. Интересно, о чем она теперь думает? Утром она выглядела такой обиженной, такой беззащитной.

Почему я не говорила о ней Сэму? Пожалуй, причина простая. Мы рассказываем своим друзьям о комфортных вещах, которыми гордимся. Мне нравилось делить с Сэмом хорошие события, мне нравился гламурный мир, который мы вместе создали. Сэм – мажор из Сити; Кэти – женщина из бизнеса. В таком сценарии мало места для несовершенства. Зачем рассказывать ему про Беллс, если я чувствовала себя такой виноватой в том, что игнорировала ее письма, что я никчемная сестра, что я так сильно ненавидела ее в детстве, ведь она отобрала у меня внимание родителей? Что я делала всякие глупости, чтобы вернуть его? Разговор о Беллс вызывал много воспоминаний, которые мне хотелось стереть. Он питал разъедающее душу ощущение вины. Но я понимала, что ни одна из этих причин не может меня оправдать. Сэм прав.

– Беллс, вот ты слышала сегодня утром…

– Тебе стыдно.

– Мне жаль, Беллс, очень жаль. Давай начнем все сначала? Ты будешь со мной в Лондоне еще неделю, и я очень хочу все исправить. – Нет, мне было очень неловко, когда Беллс говорила «привет» всему, что движется; когда она спрашивала человека, почему у него нет волос или почему у него «только одна нога». Любому было бы неловко, не так ли? – Беллс, я зря не рассказала Сэму про тебя, я не знаю, почему я этого не сделала. Просто это одна из вещей, которые ты делаешь или не делаешь, а потом жалеешь и хочешь открутить назад время.

Беллс ничего не отвечает.

– Где та штучка, которая вибрирует? – Я нервно смеюсь, взяв ее за руку. – Друзья? – спрашиваю я, не слишком уверенная, что убедительно извинилась.

Под ложечкой у меня сохраняется неприятное ощущение. Я вспоминаю все случаи, когда люди спрашивали меня на вечеринках и шоу, есть ли у меня братья или сестры, и я отвечала, что я единственный ребенок, чтобы избежать дальнейших расспросов – где она живет и чем занимается? Вечером, готовясь ко сну, я тихонько молилась богу и просила прощения за то, что отрицала ее существование. И успокаивалась, что не полечу прямо в ад.

Я смотрю на Беллс. Она пьет свою коку так быстро, что из ее соломки раздается громкое хлюпанье. Я не хочу оглядываться по сторонам – не смотрят ли на нас. Но финальное хлюпанье звучит как оглушительный взрыв. Я невольно оглядываюсь на соседей, но на нас никто не обращает внимания. Все поглощены только своей едой и напитками. Я заказываю ей новую порцию коки.

– Беллс, Сэм сказал насчет того, что кто-то стыдится тебя…

– Да ладно, Кэти, – обрывает она меня, глядя на стену с постером в рамке.

– Нет, не ладно. Я никогда не стыдилась тебя, честное слово. Единственная персона, кого я стыжусь, я сама.

– Почему?

– Иногда мне трудно… – Не зная, как закончить фразу, я начинаю снова. – Честно говоря, я с ужасом ждала твоего приезда. – Я опускаю глаза, потому что боюсь, что ей больно. – Ты напоминаешь мне обо всем, чего у меня нет.

– Не поняла, – сказала она.

– Я не чувствую себя частью нашей семьи, я аутсайдер, посторонняя. Вот взять твой фотоальбом. Там фотки всех, мамы, папы… и ни одной моей. Это моя вина. Это я сама держалась в стороне. Я не виню тебя, но ты, мама, папа – вы так близки. Когда ты была маленькая, меня сплавляли к тете Агнес, или я жила у бабушки из Норфолка, или за мной присматривала жуткая нянька. Ты нуждалась в их помощи, у мамы с папой не было выбора, я понимаю, но мне было тяжело. – Мои мысли путаются. – Ты понимаешь, что я пытаюсь сказать?

– Кажется. Кэти тоже трудно.

– Да, но совершенно не так, как было тебе. Я чувствовала себя такой виноватой за такие мысли, мне было стыдно.

– Правильно. Ты ревновала?

– Да, – отвечаю я, удивляясь ее чуткости. – Я правда ревновала, потому что все внимание наших родителей было обращено на тебя. Но я преодолела это. Ведь я знаю, ты тут ни при чем.

– Ты винишь маму? – спрашивает Беллс.

– Пожалуй, да. Мама всегда несла основную тяжесть. С папой было как-то по-другому, мы всегда были ближе. Давай заключим мир?

– Да, мир.

– Мы сделаем новый старт?

– Друзья. – Она протягивает мне руку с короткими, маленькими пальцами и обкусанными ногтями.

– Да, друзья, – отвечаю я, пожав ее крошечную руку.

 

18

Почти шесть часов. Я прикрепляю бирки с ценой черной бархатной ленточкой. Ив уехала, ее забрал Гектор, который оказался не таким, как я ожидала: низеньким и масляным, как сардина.

Ив купила сегодня для бутика маленький светильник с мерцающими хрустальными каплями-подвесками. Еще она где-то нашла шелковые подушки цвета слоновой кости, обрамленные черным бисером, – украсить шезлонг в углу торгового зала. Прямо «Мулен Руж». Мы с ней прекрасно сработались, потому что у нее настоящий талант к дизайну и она любит придумывать все новые изыски для бутика. Наши вкусы совпадают, и это удача.

– Где Марк? – снова вспоминает Беллс.

– Не знаю, – отвечаю я. Беллс начинает ходить взад-вперед по залу, сжав кулаки.

– Мне скучно, – жалуется она.

– Мы скоро пойдем домой, обещаю. Нарисуй мне что-нибудь. – Я протягиваю ей блокнот.

– Марк женатый? – спрашивает она.

– Не думаю. А что?

– У него есть подруга?

– Понятия не имею.

– У него есть собака или кошка?

– Сомневаюсь. Почему ты не спросила его сама?

Интересно, переживает ли Беллс из-за того, что не встречается с мужчинами? Приходила ли ей когда-нибудь в голову такая мысль? Я думаю об этом и чувствую себя виноватой за то, что завидовала ей. Ведь она обделена многим из того, что для меня обычная вещь. Что она думает про Сэма и меня? Вероятно, не завидует, ведь мы часто ругаемся. Она постоянно повторяет, что он ей не нравится.

– Марк приятный человек.

Очевидно, она не может его забыть.

– Нарисуй мне его портрет, – предлагаю я и с радостью вижу, что она тут же выхватывает карандаш из горшочка, стоящего на моем столе.

Я продолжаю вдевать ленточки в бирки.

– Мы еще увидим Марка? – спрашивает Беллс, сидя на деревянной стремянке и сосредоточенно рисуя.

– Возможно.

Марк нацарапал перед уходом свой номер телефона. Листок бумаги лежит в моей сумочке. Он сказал, что будет поблизости и что он сейчас свободен, потому что каникулы. Я могу позвонить ему. Мы можем куда-нибудь пойти. Сэму и знать необязательно. В конце концов, ведь Марк друг моей сестры.

Я много думала о Марке и нашем совместном вечере. За последние дни это был для меня лучик света.

– У моего приятеля есть брат, – сказал он мне после всех моих слез, когда я рассказала ему, как глупо себя чувствую, утаив от Сэма, что у меня есть Беллс. – Я никогда не видел его брата, пока не пришел на свадьбу их сестры. Я был там бесплатным фотографом, – добавил он, скромно кашлянув. – Мы сидели на кухне с тем самым братом, его звали Бен, он сидел напротив меня в костюме и при галстуке и казался мне вполне нормальным, пока не попросил у своего отца яйцо по-шотландски. – Марк улыбнулся и нахмурил лоб. – Мне показалось это чуточку странным – чтобы тридцатилетний парень просил у отца какое-то блюдо. Но мне все стало ясно очень скоро, когда он повернулся ко мне и сказал, что их пса, шотландского сеттера, надо убить.

Я громко смеюсь, вспомнив этот рассказ.

– Что ты смеешься? – Беллс с блокнотом в руках подходит ко мне.

– Да Марк рассказал мне забавный случай.

– Марк приятный мужчина, правда? – Она выставляет перед собой руки, словно они танцуют и она обнимает своего партнера.

– Да, он очень приятный. Но ты закончи портрет. – К моему удивлению, она послушно садится и рисует дальше.

– Я был удивлен тем, что мой друг никогда не рассказывал мне о нем, – продолжал Марк. – В самом деле, меня это озадачило. Ведь мы были знакомы шесть лет.

Я улыбнулась, оценив слово «озадачило».

Затем последовал ужасный вопрос, о котором все мы потом жалеем.

– А чем вы вообще занимаетесь?

Мой взгляд невольно возвращался к большой дыре на локте его синего свитера, вероятно, когда-то давным-давно купленного в «Маркс &Спенсер» и нуждавшегося в основательной починке.

– Я учитель.

– Да-да, вы уже говорили. Что вы преподаете?

– Английский. Еще веду театральный факультатив.

Есть что-то романтическое в том, что он имеет отношение к театру, отмечаю я теперь, постукивая красной шариковой ручкой по столу.

– В самом деле? – спросила я. Почему мы всегда задаем этот вопрос – «В самом деле?» или «Правда?». Неужели я ожидала, что Марк покажет мне язык и скажет: «Нет, я пошутил»? – Какой возраст у ваших учеников? – продолжала я свои расспросы.

– Тинэйджеры. Я люблю трудные задачи.

Всклокоченные русые волосы без всякого пробора, маленькая родинка на правой стороне лица и даже скучные круглые очки в темной оправе показались мне симпатичными. Готова поспорить, что в его школе полно девчонок, у которых учащался пульс при виде него.

– Я люблю летние каникулы, – сказал Марк. – У меня появляется время на свою собственную работу.

– Вашу собственную?

– Я пишу книгу, – признался он. – Хотя дома трудно работать, слишком многое отвлекает, например, телевизор. «В девять десять мы покажем вам, как можно быстро, быстрее, чем сварить яйцо, улучшить свою внешность и выглядеть как голливудский актер», – проговорил он, имитируя Лоррейн Келли. – А тут еще и Уимблдон. Когда играет Тим Хенман, мои нервы не выдерживают, и я просто ухожу из дома.

Он расспрашивал меня про мой бутик. Я рассказала ему про учебу в художественном колледже, про театр «Вест-Энд», где я придумывала и шила костюмы, и про то, как я три года работала художником-модельером. Потом эта работа мне надоела, но зато я за это время узнала много чего о ведении бизнеса. Тут по лестнице спустилась Беллс в пижаме, сжимая свой фотоальбом. Марк переключил внимание на нее, а я готовила салат. Они говорили про теннис, Марк сказал, что он болеет за Сью Баркер. Расспрашивал Беллс про футбол. Я невольно заметила, как легко они общались. Беллс много смеялась и один раз даже нежно погладила его по руке.

Марк неторопливо посмотрел все ее фотографии.

– Кто это? – спрашивал он.

– Мэри-Вероника, я и Тед в Париже, – с гордостью пояснила Беллс. Я подошла к ним. Мэри-Вероника и Беллс стояли перед кафе, подняв вверх большой палец. Тед стоял посредине, скрестив руки. – Мы поднимались на Эйфелеву башню, – сообщила она.

– Я бы тоже с удовольствием это сделал. Ну а это кто? Какая красивая.

– Моя мама, – сказала Беллс. – А это папа. Это Бадж, он играет за мою футбольную команду.

– Кэти, почему нет ни одной вашей фотографии? – удивленно спросил Марк.

Я убираю со стола. Пора ехать домой. Сегодня днем я выскочила на минутку на улицу, чтобы отправить письма, и поймала себя на мысли о том, что мне хочется встретить Марка.

Что ж, ему известно, где я работаю и где находится мой магазинчик.

– Пошли, Беллс. Чем бы ты хотела заняться сегодня?

– Зайдем в «Сэйнсбери»? Хочу приготовить органический ужин.

Я морщусь.

– Давай лучше закажем готовое.

– Марк любит «Сэйнсбери».

Веский довод.

– Что ты будешь готовить?

Мы с Беллс устраиваемся на диване, словно два плам-пудинга. С нами мороженое крем-брюле с ломтиком шоколадного бисквита и старый, черно-белый фильм «Титаник». Перед этим Беллс приготовила нам ризотто с грибами и баклажаном. Она показала мне, что надо делать с баклажаном: нарезать его ломтиками, посыпать солью и оставить на полчаса, и уж потом обжарить.

Никаких следов Марка в «Сэйнсбери» мы не обнаружили, мы повстречали лишь того же самого бородатого старика с апельсинами в тележке, который желал всем удачи. Беллс сказала мне, что смотрела «Титаник» сто раз, не меньше.

– Сейчас он врежется в айсберг. – Она хлопает в ладоши, подается вперед и громко хохочет.

– Растяпы! Беллс, вот сейчас, сейчас! – Я тоже наклоняюсь вперед.

– Отмотай! – говорит она. Я беру пульт и отматываю. Тут хлопает входная дверь, и Сэм поднимается наверх. На секунду я испытываю досаду, что он вернулся.

– БЕМС! – кричит Беллс. Сэм останавливается возле двери, качает головой и выходит. Я спускаюсь за ним следом на кухню. Он садится к столу, где я оставила неубранными противень, обертку от сливочного масла, банку какао, диетическое печенье и пачку изюма.

– Извини. – Я торопливо навожу порядок. – Мы пекли шоколадный бисквит. – Я прохожу мимо него и складываю в раковину грязную миску, деревянную ложку и противень.

– Кэти, прости, я вел себя как идиот.

Я поворачиваюсь к нему и прислоняюсь плечом к шкафу.

– Да, как идиот. Но и я тоже не лучше. Прости и ты меня. Я перепугалась. Я ведь отвечаю за нее, но не должна была отыгрываться на тебе. И ты все правильно сказал. – Я тру лоб. – Надо было раньше рассказать тебе про нее.

– Ты лучше внимательно посмотри на себя, Кэти, – передразнивает он самого себя.

Я сажусь возле Сэма, и он берет меня за руку, сцепив свои пальцы с моими.

– У нас с тобой все хорошо, правда? – спрашиваю я.

– По-моему, да. Потому что мы вместе. Иди сюда.

– Кэти! – кричит сверху Беллс.

Я отодвигаюсь от него.

– Пойдешь?

– Нет, – нерешительно говорит он. – Я уберусь тут.

– Сэм, Беллс не кусается.

– Я смотрел «Титаник».

– Я тоже. И Беллс видела его тысячу раз! – Я улыбаюсь. Я хочу, чтобы он передумал. – Мы потом все уберем. Беллс любит мыть посуду.

«Горячая мыльная вода», – произносила она, погружая руки в пену, и на ее лице появлялся необычайный восторг. Какой бы беспорядок Беллс ни создавала, она всегда все убирала после себя и предпочитала не пользоваться посудомойкой. Она сама стелила постель, потому что так они делали дома. Она готовила себе еду. И хотя ее комната была полна постеров и выглядела как автомобиль торговца барахлом, хаос там все равно был упорядоченный. Она точно знала, где что лежит, и злилась, когда я что-то сдвигала или перекладывала на другое место.

– Иди, – капризно произносит он, словно мальчишка, который не получил такого внимания, на какое рассчитывал.

Прежняя напряженность между нами возвращается, но я не хочу спорить. Я оставляю его на кухне.

– Сейчас он врежется в айсберг, – снова сообщает мне Беллс. – Кэти, смотри.

Я сажусь рядом с ней.

– Растяпы! Ты так их называешь, Беллс?

– Растяпы. – Ее лицо оживляется, а смех становится заразительным.

– БЕМС! – Мы дружно смеемся, и Беллс нажимает на перемотку.

 

19

Я включаю чайник. Сэм уже сбежал из дома. Его будильник зазвонил рано, мне даже показалось, что среди ночи.

– Доброе утро, как дела, Беллс? – Я зеваю. – Выспалась?

– Скучно.

– Скучно? Чем же ты хочешь заняться в семь тридцать утра?

Она пожимает плечами. На ней серый мешковатый спортивный костюм и красная оксфордская майка, на которой теперь появились шоколадные пятна.

– Надо нам кое-что постирать, – бормочу я, все еще пытаясь проснуться.

Я открываю жалюзи и щурюсь. В окно струится солнечный свет. Я вытягиваю над головой руки и вздыхаю. Беллс спокойно продолжает есть курагу с инжиром, иногда тыкая пальцем в скульптуру из молочных бутылок. Негромко поет Стиви Уандер. Бедный старина Стиви не знает отдыха. Мне хочется его выключить; слишком рано для «Я просто позвонил, чтобы сказать, что я люблю тебя!». Меня терзает ощущение дежавю. Мы так привязаны к рутинному распорядку нашей жизни, что крутимся и крутимся в ограниченном пространстве, словно старые носки в стиральной машине. Просыпаемся, бегаем в парке, едим завтрак, едем на работу, возвращаемся домой, идем в ресторан, ложимся спать. Нет, я не жалуюсь, мне нравится моя жизнь, но иногда мне начинает казаться, что я робот.

Сегодня я решила не бегать и вместо этого соорудила на завтрак сэндвич с беконом, обильно сдобрив его томатным кетчупом. Давай, Кэти, отрывайся! Я совершила еще более смелый шаг и решила устроить себе два выходных подряд. Посмотрим, согласится ли Ив поработать одна. Кажется, она любит быть главной.

– Сегодня мы с тобой отправимся в город, – сообщаю я Беллс.

– Куда? По магазинам?

– Нет, это сюрприз, увидишь сама. – Я едва сдерживаю свой восторг. – Быстрее одевайся. Посмотри, Беллс, какое сегодня солнце. День великолепный!

Она взмахивает руками, словно дирижируя своими спутанными мыслями.

– Марш наверх! – командую я. – Твои дангери сейчас висят в сушилке, я их постирала. Сегодня жарко, поэтому надень что-нибудь попрохладнее. И не напяливай на себя пять маек.

– Куда мы пойдем?

– Это сюрприз.

– А Марк придет?

Я роюсь в сумочке и протягиваю ей листок бумаги, уже помятый, с его номером.

– Давай позвоним ему.

Меня немного терзает вина за то, что я не на работе, но она мгновенно испаряется, когда я смотрю на Беллс. Она наклоняется вперед и хлопает в ладоши. Постояв полтора часа в очереди, мы наконец вошли вместе с группой испанцев и другими туристами в стеклянную кабинку-капсулу и поднялись на сто футов в воздух. Марка мы дома не застали. Я до смешного радовалась, что снова его увижу, но все-таки вздохнула с облегчением, когда наш звонок остался без ответа. Приятно провести время с Беллс вдвоем, без посторонних.

– Мы не движемся? – начинает нервничать Беллс. – Колесо сломалось, сломалось!

– Мы движемся, уверяю тебя. Только медленно, четверть метра в секунду, – успокаиваю я, вешая ей на шею бинокль Сэма. – Вот, посмотри на город. – Я стою близко от нее. Она пахнет лаймом и петрушкой. – Беллс, отсюда ты увидишь весь город. Стоя здесь, ты чувствуешь себя крошечной, как муравей. Правда? – Я показываю ей достопримечательности. – Вон там Биг Бен. Вон Парламент. Смотри, вон стал виден Букингемский дворец, где живет королева. Здорово, правда?

– Да, Кэти, да.

Беллс оставляет в покое бинокль, закладывает руки за голову и наклоняется вперед, потом поворачивается в другую сторону. Я сажусь на скамью в середине кабинки, вытягиваю ноги и подставляю лицо солнцу. На мне черно-белое платье и кожаные сандалии на плоской подошве, волосы завязаны на затылке в хвост. На носу вовсю выступили веснушки.

– Мира! Мира! Глядите! – кричат испанцы и бегут туда, где стояла Беллс. Она хлопает в ладоши, заразившись их восторгом. – Мира! – Они показывают куда-то вдаль. Беллс смотрит туда, потом оборачивается ко мне и снова поворачивается к ним. Они перебегают на другую сторону кабины, и она с ними.

Японская чета просит меня сфотографировать их; они встают в позу, взявшись за руки. Тут ко мне подбегает Беллс, и они предлагают тоже нас снять. Беллс от восторга хлопает ладонями по бедрам, потом бежит к краю капсулы и кричит мне:

– Гляди, Кэти, гляди! Лондон. Где дом Сэма?

– Повернись на секунду ко мне, – говорю я и прошу японца поскорее щелкнуть нас, пока она опять не убежала.

Мы с Беллс лежим на бледно-желтом клетчатом коврике в парке Сент-Джеймс, глядя в безоблачное голубое небо.

Мы устроили пикник и только что доели наши припасы: овощную самсу и диетическую колу для Беллс, коктейль Пиммс и упаковку суши из «Маркс &Спенсер» для меня, плюс два больших куска шоколадного бисквита.

– Смотри, Беллс, ни облачка. Чистое голубое небо, похожее на море.

– Да, без пушистых облаков, – отзывается она. – У нас в Уэльсе море.

– Ты скучаешь по Уэльсу?

– Да. – Она качает головой. – Нет. Немного.

– Чего тебе особенно не хватает?

– Скучаю по Теду.

– Кто это – Тед?

– Мой друг. – Она озорно хихикает, машет ногами и опрокидывает наши чашки.

Я приподнимаюсь на локте и смотрю на нее.

– Правда? Значит, Тед счастливчик. А ты скрывала это от нас. Ты темная лошадка, Беллс.

– Темная лошадка, – смеется она. – Тед мой друг. У Теда есть попугай, как у дедушки.

– Тебе там нравится?

– Да, Кэти, да. Иногда только грустно.

– Почему грустно?

– Скучаю по дому, скучаю по маме, папе.

Я закусываю губу, удивляясь, как сильно мне хочется попасть в этот список.

– Я уверена, что они тоже без тебя скучают, – говорю я. – Давай позвоним им и скажем, что мы были на небе.

Я вынимаю из сумочки мобильный и набираю номера. Их телефоны выключены. Так я и знала. Они безнадежны. Мне надо было настоять на том, чтобы папа или мама дали мне телефон Уолтеров. И почему они не захотели?

– Не дозвонилась, – сообщаю я Беллс. – Они часто звонят тебе в Уэльс?

– Раз в неделю.

Пока Беллс живет у меня, они звонили сюда дважды, и всякий раз их голос звучал как-то странно, словно издалека. Почему меня не покидает мучительное чувство, будто что-то не так?

– Расскажи мне еще про Уэльс. Чем вы там занимаетесь целый день?

– В понедельник ходим в колледж.

– Что вы там делаете?

– Учимся уважению.

– Уважению?

– К другим людям, – поясняет она. – Еще учимся здоровью и безопасности.

– Как это?

– На кухне. Правила безопасности, как обращаться с огнем.

– Ах, верно. Ведь это важно, раз ты Королева кухни, верно?

– Правильно. Я Королева.

– Тебе нравится в колледже?

– Да, я люблю колледж.

– Что еще вы делаете?

– Я хожу каждую неделю в футбольный клуб, смотрю, как играет моя команда. Смотрю, как играет Бадж. Бадж очень красивый. Я готовлю еду. Мы с Тэдом делаем разные вещи, плетем что-нибудь и раскрашиваем. Мы смотрим футбольные видео. Убираемся в комнате, стелем постели.

– Вы делаете это по очереди? Ты убираешься и стелешь постели одну неделю, Тед следующую?

– Да, правильно, Кэти, правильно. По очереди.

– Ты хочешь убраться в моей комнате и приготовить мне постель? – спрашиваю я с улыбкой.

– Очень смешно, Кэти!

До меня доходит, как мало я знаю о Беллс и ее жизни. Я знаю крошечный фрагмент из ее детства, вот и все. Меня это никогда не интересовало, но теперь…

– Теперь я понимаю, почему тебе скучно со мной.

– Иногда скучно, правильно, Кэти. Ты выйдешь за Сэма?

Я отвожу взгляд.

– Где ты научилась так хорошо готовить, Беллс?

– Ты выйдешь за Сэма? – спрашивает она снова, уже настойчиво.

– Я пока не собираюсь ни за кого выходить, по крайней мере, сейчас. Беллс, ты не обгоришь? Давай-ка намажемся кремом на всякий случай. – Я нахожу в сумочке тюбик. – Сиди спокойно. – Я осторожно наношу ей слой крема на лоб и щеки. Она терпеливо замирает, даже не морщась. Ее кожа бледная, словно фарфоровая, и нежная, как кашемир. Глядя на нее, трудно поверить, что ей двадцать два и что она всего на семь лет младше меня.

– Куда ты смотришь?

– На тебя, – отвечаю я, стирая шоколадное пятнышко с уголка ее губ. Потом выдавливаю большую кляксу крема на ее нос.

– Не смешно, Кэти. – Она смеется вместе со мной.

– Ха-ха-ха, Беллс. По-моему, это очень смешно.

Мы с Беллс садимся в автобус; час пик, и транспорт двигается со скоростью улитки. После пикника мы занялись покупками. В благотворительном магазине мы нашли для Беллс красные туфли с узором в виде листочков клевера. Мы заходили в бутики и магазины и, если нам не хотели помочь, шли дальше. С какой стати отдавать им мои деньги? В конце концов с помощью симпатичной продавщицы мы выбрали для Беллс китайское платье с жакетом, темно-красное с золотом.

– Тебе оно нравится? – спросила она у девушки.

– Да, очень. – Девушка улыбнулась ей, присела на корточки и одернула подол. – По-моему, оно стильное и ты будешь королевой бала.

Мое сердце разрывалось от нежности, когда я смотрела, как Беллс крутилась перед зеркалом в этом платье и новых красных туфельках. Жалко, что мама не видела сейчас ее, такую хорошенькую. Когда Беллс отошла, я поблагодарила девушку.

– За что? – искренне удивилась она. – Это моя работа.

– Вы знаете, за что, – сказала я.

Она кивнула.

– Сегодня я получила больше удовольствия, чем за все время моей работы в этом магазине. А я работаю здесь больше года!

Я не сомневаюсь, что эта милая продавщица придет вечером домой и скажет своей соседке по квартире, бойфренду, кому-то еще, что она нашла потрясающий наряд для немного необычной покупательницы.

– Дерни меня за палец, – говорит Беллс. Я с сомнением смотрю на нее, но выполняю ее просьбу. В тот же момент она высовывает язык и начинает хохотать. Седовласая женщина, сидящая напротив нас, смотрит на нас странным взглядом и снова утыкается в свою книжку.

– Дерни за мой.

Беллс тянется ко мне.

– Вот и мимо! – хохочу я, отдернув руку.

Беллс смеется, и женщина сверлит ее холодными голубыми глазами. Мне хочется сказать ей что-нибудь резкое. Когда я была маленькая, я ненавидела людей, таращившихся на Беллс в супермаркете или на автобусной остановке. Я понимаю, что виновата, раз умолчала о своей сестре, и все же сама удивляюсь, как меня злит, когда люди грубо с ней обращаются или таращат на нее глаза. Да кто они такие, чтобы кого-то судить? Я ерзаю на сиденье. Она все еще глядит на нас. Мне неприятно, но Беллс хотя бы не замечает этого, или замечает? Мама с папой обычно говорили в таких ситуациях, что с Беллс. Папа объяснял мне, что люди после этого успокаиваются, что их заставляет так смотреть страх или невежество, и надо постараться их убедить. Конечно, так не должно быть, но так получается.

– Господи! – Я смотрю на Беллс и качаю головой. – Если чихаешь, ход пропускаешь. – Это выражение Сэма. Сомневаюсь, что он мог применить его в такой ситуации.

– Не смешно, Кэти.

– Дерни меня за палец, давай! – Она снова промахивается.

– Черт, это наша остановка! – Я хватаю наши сумки, Беллс бросается за мной. – Осторожнее! Не споткнись!

Надо было что-то сказать, думаю я, когда угрюмая женщина хмыкает и снова утыкается в книгу.

Беллс показывает пальцем на каждый лоток – кускус с кедровыми орешками и перцем, морковный пирог с апельсиновой глазировкой, теплая чиабатта с оливками или шпинатом, рисовые лепешки с чесноком. Мы купили имбирь, чтобы приготовить имбирный пудинг «как делает мама». Я купила фисташки, свежий хлеб и оливки. Сегодня к нам придет Эмма, чтобы повидаться с Беллс.

– Как ты думаешь, мама ест во Франции вкусную еду? – спрашивает Беллс.

– Я уверена, что она питается как королева и ей даже не надо после этого мыть посуду.

Беллс наклоняется вперед.

– Никакой горячей мыльной воды?

– Теперь я в руки не возьму эти чили, – рассказываю я Беллс, когда она просит Эдди дать ей три красных стручка. – В последний раз я нарезала их, а потом забыла помыть руки и схватилась за нос. Ох, я чуть не умерла! – Я смеюсь. – Сэму едва не пришлось звонить доктору.

– Не смешно, Кэти. – Она подходит и гладит меня по плечу.

– Нет, все прошло! – Я чувствую, что сияю от ее прикосновения. Она впервые сама проявила нежность, и я почувствовала себя так, словно меня обернули теплым и мягким полотенцем.

– Мы собирались устроить романтический ужин, а вместо этого я провела всю ночь, макая голову в таз с холодной водой.

– Это ужасно, Кэти, – сочувствует Эдди. – Все, девочки? – Я и забыла про него. На нем короткий голубой фартук, из под которого торчат его волосатые ноги в носках и коричневых сандалиях.

– Ты носишь что-нибудь под фартуком? – спрашивает Беллс.

– А тебе это так интересно? – отвечает он, подмигивая.

– Нет, я бы хотел угловой столик, пожалуйста. Ну, скажем, в семь тридцать. Да, благодарю. – Сэм кладет телефон, когда мы с Беллс входим в кухню. – Я приглашаю вас с Изабель завтра вечером в ресторан, в честь ее последнего дня в Лондоне, – гордо объявляет он.

– В самом деле? – Я удивленно смотрю на него, не понимая, с чего это вдруг он так расщедрился.

– Да, – подтверждает он и смотрит на Беллс, ожидая ее реакцию.

– Куда ты нас поведешь? Беллс, ты слышала? Сэм приглашает нас с тобой… – мне так и хотелось добавить «двух замарашек», – …в ресторан.

Она кивает.

Сэм, кажется, разочарован.

– Мы пойдем в мой любимый ресторан. Там лучшие вина в городе. – Он щелкает языком. – И лучшие стейки.

– Беллс не пьет, – поясняю я.

– Не ем мяса, – добавляет она.

Мне становится неловко, что мы такие неблагодарные.

– Сэм, спасибо, это очень мило.

– Спасибо, – бормочет Беллс и включает Стиви Уандера.

Мы с Сэмом поднимаемся наверх.

– День был очень приятный, – говорю я ему, сев на кровать и сбрасывая туфли.

– Правда? На работе? – Он ложится рядом со мной.

– Нет, с Беллс. Мы прокатились на колесе обозрения, устроили пикник, прошлись по магазинам, и Беллс купила наряд к свадьбе Эммы. Мне очень нравится, что теперь я лучше ее знаю.

– Как это лучше? Она твоя сестра.

– Да, но я хотела сказать…

– Сегодня вечером я иду в спортзал. Пойдешь со мной?

– Нет. – Я качаю головой. – Ступай.

– Мне надо купить новые кроссовки, эти все время куда-то деваются, – бурчит он. – Не забудь, мы с тобой уедем на выходные из города. – Он берет лежащий возле кровати справочник «Отели высшего класса». Раскрывает на заложенной странице. – Кэти, я забронировал нам номер в «Мороккан Сьют». Погляди, какой красивый. Нам нужно уехать. Нет, ты погляди на него, дорогая. – Он снова тычет пальцем в картинку.

Спальня отеля выглядит как рай в миниатюре. Кровать с балдахином, белыми льняными простынями, бледно-голубыми ставнями; ванная с голубым и кремовым кафелем. Маленькие окошки, глядящие на сад. Все очень соблазнительно.

– Приятный отель.

– Приятный? Я «приятные» не выбираю, Кэти. Я выбираю «классные» отели. Этот бьет все рекорды. В нем даже Мадонна останавливалась, – хвастается Сэм.

Я улыбаюсь.

– Ты просто… – Я чуть не произношу «хвастун несчастный», но вовремя спохватываюсь, сообразив, что он говорит абсолютно серьезно. Ну, а меня впечатлили его слова? Да, пожалуй. Но мне почему-то хочется сказать ему: «Кого это волнует?»

Наконец он находит свои кроссовки в спортивной сумке.

– Ты только посмотри, какой там салон красоты и гидромассажная ванна, – продолжает он, показав на картинку, где женщине делают массаж. – Ты можешь заказать обертывание водорослями, кажется, оно выводит токсины. Вы, женщины, вообще забавные существа. Ладно, мне пора бежать.

Он задерживается перед зеркалом и приглаживает прическу.

– Не дождусь, когда мы снова останемся тут вдвоем.

– Хм… я тоже.

– Без обиды для твоей сестры, нет-нет, ничего такого, но… ну… ты меня понимаешь.

Сегодня она погладила меня по плечу, и это было чудесно! Мне захотелось крикнуть это ему. Ты бы видел ее лицо, когда мы были наверху «Лондонского глаза». На ее лице была искренняя радость, и все благодаря мне. В автобусе мы играли в глупые игры, и мне было приятно этим заниматься. Сегодня я словно ожила. Мне хочется рассказать все это Сэму, но я не уверена, что ему это было бы интересно.

Всего лишь три недели назад я говорила Эмме, с каким ужасом я жду приезда Беллс. Теперь я вижу, какой глупой я была и как ошибалась. Мне не терпится рассказать ей про наш чудесный день.

Сэм целует меня, вернув к реальности.

– Через несколько дней у нас снова начнется нормальная жизнь.

Целуя его в ответ, я испытываю один только ужас. Скоро я попрощаюсь с Беллс, и в моей жизни останется пустота.

 

20

– Когда ты… э-э… поедешь домой, Изабель? – спрашивает мистер Викерс. Он шел мимо бутика, и Беллс выскочила на улицу, увидев его.

– Завтра. Я сяду на поезд в Паддингтоне. Сделайте ваш забавный трюк, – требует Беллс.

Он нервно смотрит на меня, не решаясь при мне изобразить человека в поезде, который держится за поручень. Я откашливаюсь.

– Мистер Викерс, не желаете остаться на чашку чая?

Он просто столбенеет от моего вопроса.

– Э-э… э-э…

– Останьтесь, мистер Викерс, – просит Беллс.

– Как… э-э… любезно… э-э… с вашей стороны. Вы очень добры. Да, хорошо.

Я оставила их внизу и поднялась в кладовку. Ив вышла за молоком; она через минуту вернется. Я готовлю чай и отношу вниз, где мистер Викерс расхаживает перед Беллс. По-моему, он превращается в опытного комедийного актера, когда у него находятся зрители.

– Кто… э-э… это? – Он кашляет, выпячивает губы и закладывает за спину свои большие, лиловые руки. – «Эти растения очень интересные, о них стоит поговорить».

– Не знаю. Кто это? – Беллс хлопает по его руке, требуя ответа.

– Здравствуйте, мистер Викерс, – здоровается Ив, вернувшись с молоком.

Я протягиваю ему кружку чая и шоколадное печенье.

– Большое спасибо, – снова благодарит он. – Так вы… э-э… знаете, кто это? – Он обводит нас взглядом.

– Я не видела, что вы изобразили, – говорит Ив. – Вы можете повторить это еще раз?

Польщенный нашим вниманием, он снова встает в позу, убирает руки за спину и важным тоном произносит: – Эти растения очень интересные, о них стоит поговорить.

– Господи, – восклицает Ив, подпрыгивая на месте. – Я поняла, кого вы изобразили. Я знаю этот голос.

– Я тоже! Принц Чарльз! – выкрикиваю я, опередив ее.

Лицо мистера Викерса расплывается в улыбке, и я ловлю себя на том, что тоже улыбаюсь ему. Глаза его, серые и усталые, кажется, повидали много бед и зла, но когда он улыбается, его лицо преображается. В нем чувствуется врожденная доброта, как в дяде Роджере; человек с таким лицом не может лгать.

– Э-э… да, вы правы, э-э…

– Кэти. Зовите меня Кэти.

– Еще! – Беллс хлопает в ладоши.

– Какое у тебя э-э… излюбленное хобби? – спрашивает у нее мистер Викерс.

Беллс растерянно оглядывается на меня.

– Ты ведь любишь готовить? – подсказываю я.

– Готовить, – повторяет она.

Он задумывается.

– «Я возьму одно. – Он деликатно берет печенье и откусывает. – Восхитительно, прямо то, что надо. – Он облизывает губы. – Ну, после многих раздумий и размышлений я полагаю, что…»

– Я знаю! – выпаливаю я.

– Ведущий кулинарного шоу, – восклицает Беллс. – Я знаю! – Она прыгает от восторга.

– Ллойд Гроссман, – уточняю я.

– Э-э… верно. – Я замечаю, что его заикание возвращается, когда он ничего не изображает.

– Еще! – требует Беллс, и тут в дверь входят Генриетта и ее мать. Они с брезгливым удивлением смотрят на странную компанию, пьющую чай возле моего стола.

– Оставайтесь, мистер Викерс, и допивайте чай, – говорю я с вежливой улыбкой. – Ко мне зашел мой банковский менеджер, – шепчу я Хен и ее матери, делая знаки мистеру Викерсу. – Как любезно с вашей стороны, что вы нашли время для визита ко мне, – добавляю я с улыбкой.

Брезгливое удивление исчезает с их лиц.

Беллс, Сэм и я устраиваемся в углу ресторана и изучаем меню. Я делаю второй глоток водки с тоником и разгрызаю большой кусок льда.

– Не делай так, Кэти. Испортишь зубы, – нервно говорит Сэм.

В ресторан входит пара. Он смотрит на них и заметно успокаивается, увидев, что он их не знает.

– Привет, Кэти. – Беллс жмет мне руку, ее игрушка вибрирует с громким жужжанием. Мы с ней начинаем смеяться.

– Что это? – Сэм хмурит лоб. Беллс протягивает ему руку.

– Ох, сюда идет официант. Покажешь это потом, ладно? – бормочет он.

– Мне, пожалуйста, цыпленка, – говорю я официанту, парню с прилизанными волосами, когда он останавливается у нашего столика, держа наготове блокнот.

– Цыпленка? – Я получаю пинок по ноге под столом.

– Сэм, больно.

– Кэти, я хочу побаловать тебя и Беллс. Цыпленка мы можем заказать в любое время. – Он выразительно смотрит на официанта, словно говоря: «Женщины, что с ними поделаешь! Никуда нельзя с ними пойти». – Что у вас есть из фирменного?

– Есть лосось, очень популярно ризотто с копченой пикшей. Я рекомендовал бы свиной медальон.

Сэм закрывает свое меню.

– Благодарю, но мне, пожалуйста, говядину в тесте.

– Конечно, сэр, популярный выбор, – подтверждает официант. – Как вам ее приготовить?

– С кровью, пожалуйста. – Сэм снова поворачивается ко мне. – Кэти, закажи себе что-нибудь поинтереснее.

– Но я люблю курятину, Сэм. – Мне не нравится звук моего голоса, какой-то жалобный. Такой бывает у детей, когда они не хотят есть морковку с горохом.

Он улыбается и берет меня за подбородок.

– Китти-Кинс, иногда ты бываешь маленькой, смешной мышкой, рабом своих привычек. – Он пробегает глазами меню. – Что скажешь насчет гребешков?

– Да, ты прав, – соглашаюсь я. – Гребешки я охотно закажу.

– А что ты выбрала, Изабель? – спрашивает он.

Беллс сидит какая-то притихшая. Может, потому что она завтра уезжает?

– Здесь есть чипсы?

У Сэма вытягивается лицо, и тут уже я пинаю его под столом.

– Да, я не сомневаюсь, что у вас есть чипсы, верно? – спрашиваю я у официанта.

– Конечно.

– Может, ты съешь с чипсами бургер по-домашнему из говядины? – предлагает Сэм.

– Беллс вегетарианка, – снова напоминаю я. Неужели он не слышал?

Он поднимает руки, как бы извиняясь.

– Прошу прощения.

– Беллс, ты не хочешь заказать вегетарианскую лазанью, а к ней чипсы?

Меня начинает тревожить ее спокойствие. Или она нервничает, что завтра опоздает на поезд?

– Я сама могу выбрать себе еду! – она ударяет локтем по столу.

– Беллс, извини! – Иногда я разговариваю с ней, как с ребенком. Так нельзя.

– Я бы хотела ризотто, – заявляет она.

– Закажи вино, Сэм. – Я отодвигаю стул, и он упирается в стену. – Тут тесно! Это единственный столик, какой у них был? Похоже, мы сидим за столиком для детей в этом темном углу.

– Увы, да.

– Правда? Сегодня тепло. Вон есть свободные столики на улице.

Он трет нос.

– Давайте останемся тут, ладно? – Он криво улыбается. – Ну, чем вы сегодня занимались? Твой последний вечер в Лондоне, Изабель. Готов поспорить, что ты уже соскучилась по дому.

Я понимаю, что Сэм старается. Но он ужасно меня раздражает.

– Мистер Викерс попрощался со мной. Мне нравится мистер Викерс, приятный человек.

– Мистер Викерс? Кто это? Сейчас я проверю, правильно ли заказал вино. – Сэм быстро сменил тему. Я смотрю в зал и вижу, что за соседний столик сел мужчина, лицо которого мне смутно знакомо. Сэм поднимает меню повыше и закрывает лицо. Звонит его мобильный. Одной рукой держа меню, Сэм берет телефон, извиняется перед нами и ныряет в дверь, которая ведет вниз, к туалетам.

Проходит пять минут, а он все не возвращается.

– Беллс.

Она опять протягивает ко мне руку. Жужжит ее игрушка.

Я касаюсь ее локтя.

– Я на минутку отлучусь.

– Ох, приятель, это кошмар, – говорит Сэм. – Я избегал их, как только мог.

Я останавливаюсь наверху, потом тихонько спускаюсь на пару ступенек и наклоняюсь через перила, чтобы увидеть его. Сэм стоит у сигаретного автомата спиной ко мне, опершись рукой о стену. Он смеется. Я уверена, что он говорит с Магуайром.

– Для Изабель это последний вечер, и я уверяю тебя, дружище, серьезно хочу восстановить хорошие отношения с Кэти. – Сэм замолкает; должно быть, слушает что-то очень умное. – Ты прав, Магуайр, когда она уедет, надеюсь, придется поработать между простынями. Господи, я жил как в пустыне Гоби!

У меня отвисает челюсть.

– Говорю тебе, дружище, когда она сообщила мне, что приедет ее сестра, я не ожидал такого. – Он снова замолкает, слушая собеседника. – Да, да, да. Ты абсолютно прав, Магуайр. – Он взмахивает рукой. – Этого мне только не хватало. – Пауза. – Да, я погляжу, как все пойдет. Ну то есть я люблю ее. Во всяком случае, мне кажется, что это так, и я знаю, что она от меня без ума.

Да кто он такой? Что он возомнил о себе? Мне хочется врезать ему по физиономии или, еще лучше, посадить в колодки и забросать тухлыми яйцами на глазах у Магуайра и всех его коллег по работе.

– Слушай, приятель, пожалуй, я пойду их ублажать. Вернусь на свое место, да, ты знаешь, каково мне сейчас.

Когда Сэм возвращается, наш заказ еще не прибыл.

– Прошу прощения, – бормочет он, – проблемы с клиентом. Я должен был их обсудить.

Я сохраняю внешнее спокойствие, несмотря на то, что внутри у меня все кипит.

– В самом деле? Кто же это был?

– Ты его не знаешь, дорогая. Это скучная тема.

– Что же он хотел от тебя?

– Зачем эти расспросы? Это был парень с работы, вот и все. Боже мой, Изабель, твоя сестра бывает иногда как заноза, правда? – Он смеется, надеясь, что Беллс его поддержит.

Я замечаю, что Сэма беспокоит группа, сидящая перед нами.

– Сэм, тебе знакомы эти люди? Ты все время смотришь в их сторону.

– Знаешь что, Беллс? Может, мы поедим на улице? – Он встает и берет свою куртку.

– Смотри. – Я мило улыбаюсь и трогаю его за локоть. – Наш заказ уже несут.

Сэм снова садится с кислой гримасой.

– Лейкмор? – кричит ему парень, сидящий напротив нас. – Это ты! Господи! – ревет он.

– Привет, – отвечает Сэм, изображая удивление; его щеки вспыхивают. К нашему столику подходит толстяк в очках. Низенький и круглый, с кудрявыми каштановыми волосами и бачками. Я жду, когда же Сэм представит нас, но после второй затянувшейся паузы делаю это сама.

– Здравствуйте, я Кэти.

– Да, прошу прощения, это Кэти. Кэти, это Колин Лакер.

– Здравствуйте, Кэти, счастлив познакомиться с вами.

– Взаимно, Колин.

– Привет, – говорит Беллс и протягивает ему руку.

– Привет, э-э…? Вы кто?

– Это моя сестра Изабель, – уточняю я.

– Беллс, – поправляет меня она.

– Привет, Беллс. – Колин пожимает ей руку. – Ой, что это? – Он смеется от неожиданности.

Я уже открываю рот, но вмешивается Сэм:

– Правда она веселая, Колин? Наша Изабель озорница.

– Лучше я вернусь к своему столу. – Уходя, он оборачивается. – Рад был повидаться, Сэмми, дорогой. Надо нам как-нибудь поболтать.

– Кто это был, Сэм?

– Мой прежний босс, – отвечает он, снова прикрываясь меню и делая большой глоток вина.

– Правда? Какое совпадение. Мы можем выпить вместе с ними кофе. – Меня уже понесло. – Мистер Лакер? – кричу я.

– Господи, Кэти. Перестань, хорошо? – рявкает Сэм.

– Да? – без энтузиазма отзывается Колин Лакер.

На этот раз Сэм пинает меня так сильно, что я благоразумно даю задний ход.

– Извини, Колин, не будем тебе мешать, пожалуйста, не обращай на нас внимания, – весело говорит ему Сэм. Потом поворачивается ко мне и спрашивает вполголоса: – Что с тобой? Какие проблемы?

– Ты моя проблема, – отвечаю я. Еще минуту назад я не собиралась ничего говорить, ведь это для Беллс последний вечер в Лондоне. Но сейчас я понимаю, что не сдержусь. Я наклоняюсь ближе к нему. – Я все слышала, что ты только что говорил по телефону. Все.

Сэм проводит ладонью по волосам.

– Что? – спрашивает он.

– Тебе этого только не хватало? – Я незаметно показываю глазами на Беллс.

– Привет, Кэти, – говорит она, протягивая руку.

– Извини, Беллс. Не сейчас. – Я снова поворачиваюсь к Сэму.

– Не знаю, о чем ты говоришь, – бормочет он. – Я говорил с клиентом.

– Не лги!

– Не лги! – повторяет Беллс.

– Ты говорил с Магуайром!

– С Магуайром.

– О чем говорит твоя сестра? – раздраженно обращается он к Беллс.

– Сэм, я все слышала.

– Знаешь, нехорошо подслушивать, это б…ство!

– Сэм сказал слово на «б», – смеется Беллс.

– Беллс! – в один голос восклицаем мы с Сэмом.

– Ты хочешь пудинг? – спрашивает она у меня.

– Я объелась.

– Я хочу пудинг.

Сэм машет рукой официанту и заказывает для Беллс шоколадное пирожное. Не успевает она доесть, как он хватает свою куртку со спинки стула и говорит мне, что он заплатит по счету и чтобы через пять минут мы были готовы и ждали его у двери. Вот так. Резко.

Сэм с головокружительной скоростью несется по дороге, потом сворачивает за угол.

– Сбавь скорость! – прошу я с заднего сиденья, невольно надавливая на воображаемый тормоз.

– Все в порядке, заткнись. Автомобили BMW предназначены для быстрой езды. – И он прибавляет скорость.

– Не смешно, Сэм, не смешно. – Беллс начинает возиться со своим ремнем безопасности.

– Беллс, не расстегивай ремень, – прошу я.

Я слышу щелчок, дверца распахивается и едва не задевает столб освещения.

– Господи! – орет Сэм. Он хватает Беллс за джемпер и втягивает в салон, твердо держа другой рукой обшитый кожей руль.

– Остановись! – кричу я, глядя то на Беллс, то на дорогу, то на Сэма и снова на Беллс. – Сэм, СТОП!

Раздается скрежет шин. Сэм быстро сворачивает на обочину и выключает мотор. Слава богу, что за нами никто не ехал.

– Не смешно, Сэм. Не смешно, – повторяет Беллс.

– Господи всемилостивый, – он закрывает лицо руками, чуть не рыдая. – Моя новая машина.

– Ты едва не выпала из машины, Беллс. Обещай мне, что больше не будешь так делать. – Я положила ее ноги на постель.

– Слишком быстро, Кэти.

– Я знаю.

– Я испугалась.

– Я тоже, но ты могла реально разбиться.

Она молчит.

– Спокойной ночи, Беллс, приятных тебе снов. – Я гашу большой свет.

– Тут нет ничего опасного?

– Тут нет ничего опасного.

– Обещаешь?

– Обещаю.

 

21

Я встаю на кровать и снимаю постер со Стиви Уандером. С двери сдергиваю постер «Битлз». Открываю гардероб и достаю китайское платье на свадьбу.

Мы сложили ее мешковатые свитера, майки и сетчатые жилетки. Все они уместились в сумке на молнии вместе с разнообразным хламом, жужжащей шутихой, компакт-дисками, блокнотом, фотоальбомом, ящичком с красками и футбольными значками.

– Что ты обуешь? Вот эти… или эти? – Я беру в руки ее большие черные башмаки и лиловые ботиночки «пикси». Сегодня она надела черную майку из моего магазина с маленькой серебряной звездой, которая, к сожалению, оказалась закрыта штанами. Она решает поехать в «пикси».

Наконец ее вместительная сумка собрана; единственное, мы не смогли найти Стиви Уандера.

– Я пришлю его тебе, обещаю.

Беллс, кажется, не слишком переживает. Она сказала, что хочет снять с кровати простыни, как они это делают дома.

– Пока, Изабель, – говорит Сэм, стоя в дверях спальни в джинсах и кожаной куртке. – Рад был познакомиться. Приезжай к нам еще. – Он придирчиво осматривает комнату и испытывает явное облегчение, видя ее чистой и без хлама. Все вернулось в нормальное русло. Все на своем месте; компакт-диски лежат в правильных футлярах; на кухне все сверкает чистотой. Мне будет скучно без еды, приготовленной Беллс. Сэм, что тебе делать на кухне, если ты не готовишь?

– Спасибо, Сэм. – Беллс пожимает ему руку.

– Не за что. Я со всем удовольствием. Но проблемо. – Он доволен, что она поблагодарила его без всяких напоминаний. – Кэти, увидимся позже.

Вечером, вернувшись домой, мы с Сэмом не сказали друг другу ни слова. Пока я укладывала Беллс спать, он уснул на диване, и я там его и оставила. Этим утром я сказала ему, что нам надо поговорить. Теперь он ушел, и через минуту хлопнула входная дверь.

– Так, готова к рок-н-роллу? – спрашиваю я и прижимаю пальцы к губам. Не думая, я говорю вещи, которые сказал бы Сэм, и это мне уже не нравится.

Беллс говорит «прощай» своей спальне.

Я беру ее сумку и закрываю за нами дверь.

– Пассажиры, направляющиеся в Хаверфордуэст, делают пересадку в Суонси, – сообщает громкоговоритель. Люди спешат мимо, а мы с Беллс стоим у информационной стойки и ждем Фиону, сотрудницу из Уэльса. Она должна сопроводить Беллс домой. Пора бы ей прийти; до отправления поезда остается десять минут.

– Билет у тебя есть?

– Да, Кэти.

– Как выглядит Фиона? – Я сканирую взглядом толпу. Может, мы не там ее ждем?

– Она жирная.

– Беллс! – смеюсь я.

– Как куропатка.

– Эдди и Ив будут рады снова тебя видеть. Ты ведь приедешь еще, правда? – Я тоже буду рада – вот что мне следовало бы ей сказать.

– Очень приятные люди. Я хотела бы повидаться с Марком.

– Да, я тоже. – Я по-прежнему думаю о Марке, о том, что он для нас сделал. Мы так и не встретились с ним, и вот теперь Беллс уезжает. У меня не было предлога, чтобы позвонить ему. И все же мне не верится, что я больше никогда его не увижу. Неужели он появился в нашей жизни только на тот короткий вечер? – Если я встречусь с ним, что ему передать?

– Чтобы он женился на мне! – говорит Беллс, покачиваясь взад и вперед. – Вон Фиона! – Беллс машет ей обеими руками. Фиона подходит к нам. На ней клетчатая юбка и белая блузка с рюшем.

– Здравствуйте, я Кэти. – Я пожимаю ей руку.

– Здравствуйте, – отвечает она. – Привет, Беллс. Как дела? – В ее голосе звучат теплые нотки. – Как прошли каникулы? Мэри-Вероника очень скучает без тебя, она вернулась вчера. – Она берет сумку Беллс, я иду за ними. – Нам надо торопиться, я опоздала. Думала, что мы встречаемся у билетной кассы. – Она смотрит на меня.

– Нет, я уверена, что мы договорились…

– Ничего, Кэти, все хорошо. Ну как, интересно было? – продолжает она.

– Да, интересно, – отвечает Беллс.

Фиона ведет нас к нужной платформе. У меня не будет времени ничего сказать, думаю я в панике, торопливо семеня ногами, чтобы не отстать. У меня было целое утро, чтобы сказать Беллс, что я с удовольствием приеду к ней, что последние дни были чудесными, но я так ничего и не сказала. Только спросила, есть ли у нее билет, вот и все.

– Мы катались на колесе обозрения, – сообщает Беллс. – Я видела оттуда весь Лондон.

– Замечательно, – улыбается Фиона. – Я вижу, ты зря времени не теряла. – Она поворачивается ко мне. – Спасибо, Кэти. Мы пойдем, поезд уходит через пару минут.

Я смотрю на большие часы. Они тикают, отсчитывая секунду за секундой.

– Мы хотим убедиться, что будем рядом с вагоном-рестораном, – поясняет Фиона, входя в вагон. Беллс идет за ней. – Попрощайся со своей сестрой, Беллс.

НЕТ! Мне хочется закричать. А ведь я хотела попрощаться нормально.

– Пока, Кэти, пока. – Беллс останавливается на подножке и пытается обернуться.

– Отойдите от двери, – велит кондуктор. Фиона ставит сумку Беллс на багажную полку.

– Изабель, осторожнее. Заходи в вагон, – велит она.

– Пока, Беллс, – выкрикиваю я. Она поворачивается и машет мне.

– Пока, Кэти. Спасибо, что позволила мне приехать. – Я вижу, как они с Фионой садятся на свои места. Беллс у окна, Фиона рядом. Беллс смотрит в окно и опять машет. Ударяется рукой о стекло. Кондуктор дует в свисток.

– Подождите! – Я протискиваюсь мимо кондуктора и нажимаю на красную кнопку, чтобы открыть автоматические двери их вагона. Фиона хочет что-то сказать, но я опережаю ее.

– Я хочу попрощаться со своей сестрой по-людски, – заявляю я, с трудом сглотнув из-за комка в горле.

– Привет, Кэти, – произносит Беллс.

– Привет, Беллс, – отвечаю я, и мои глаза наполняются слезами. – Я…

Ну, не теряй времени. На нас устремляются глаза других пассажиров.

– Извините, – сухо замечает кондуктор, – если вы не едете в Суонси, тогда покиньте, пожалуйста, вагон.

– Сматывайся отсюда! – кричит какой-то мальчишка и швыряет в меня теннисным мячиком. Он попадает Фионе в лоб. Беллс смеется. – Мы спешим.

Я морщусь.

– Фиона, извините. Больно?

– Да, чувствительно. – Она выпрямляет спину.

– Проваливай! – снова говорит кто-то. Обычно все пассажиры ведут себя сдержанно и не говорят друг другу ни слова. Чего же сегодня они так разорались?

– Спокойно. Она просто хочет попрощаться со своей сестрой, – вдруг произносит пассажир, сидящий напротив Фионы и Беллс. Я благодарно смотрю на него.

– Да! Пускай остается и нормально попрощается, – добавляет кто-то.

Теперь мне улыбается даже Фиона.

– Давайте, прощайтесь быстрее.

Я нагибаюсь и неловко целую Беллс в макушку ее шляпки с эмблемой. Моя сумочка ударяет по большому животу Фионы.

– Я приеду к тебе, и я буду тебе писать, обещаю. А ты приедешь еще в Лондон?

– Да, Кэти, да.

Я набираюсь храбрости и делаю еще одну вещь, прежде чем меня выталкивают из вагона. Я целую ее в щеку.

– Пока, Беллс. Я очень рада, что ты приехала ко мне. – Порывшись в сумочке, я достаю нашу фотографию, которую сняли японцы на колесе обозрения. На компьютере Сэма я сделала себе копию. – Вот, возьми. Может, ты покажешь ее своим друзьям? Или вставишь в свой альбом?

– Да, Кэти, обязательно. Милое фото. Спасибо, Кэти. Спасибо.

Кондуктор испепеляет меня взглядом и наконец дует в свисток. Я бегу по платформе рядом с вагоном. Беллс машет мне, я машу ей в ответ, слезы льются по моим щекам.

– Пока, Беллс. Пока. – Я взмахиваю в последний раз.

Я останавливаюсь и тупо гляжу вслед поезду, не зная, что делать дальше. Потом поправляю платье, откидываю назад волосы и тяжело вздыхаю. Ты уходишь, а жизнь продолжается, говорю я себе. Тут мне в голову приходит утешительная мысль, и я улыбаюсь. Ведь я могла расстаться с Беллс, ничего ей не сказав, но этого не случилось. Я сказала ей, как мне было приятно видеть ее рядом; я почувствовала, что это хорошее начало. Крошечная частица моей семьи вернулась ко мне.

Я ухожу с опустевшей тихой платформы и возвращаюсь в нормальный, суматошный мир.

 

22

Дом показался мне жутковато тихим, когда я вернулась в него. Я спустилась на кухню, почти ожидая, что увижу, как Беллс сидит в углу, ест самодельные мюсли и тычет пальцем в скульптуру из молочных бутылок. Я ткнула вместо нее. Мне захотелось увидеть что-нибудь из ее вещей – книгу рецептов, пустую бутылку из-под диетической коки или противень, оставленный на столе. Но кухонный стол блестит чистотой. Мне даже не хватает песен Стиви Уандера. Не хватает почти так же, как в детстве, когда в доме перестала звучать мамина классическая музыка. Я включила радио – хоть какой-то шум.

Мне надо подготовиться к работе, но я никак не могу настроить себя на деловой лад. Я поднялась наверх, подошла к нашей спальне и невольно еще раз заглянула в спальню Беллс. В комнату опять вернулась белизна. Я решила убрать из угла лампу, но передумала. Пусть останется там. Мне так нравится.

Я долго стою под душем. Когда горячая струя ударяет мне в лицо, я вспоминаю о Сэме. Что мне делать? Пора сказать ему «прощай»? Но если мы расстанемся, где мне жить? Не пора ли мне купить собственное жилье? Мне почти тридцать. Что меня останавливает?

Я всегда жила у бойфрендов, избегая тягот ипотеки. Каждый заработанный пенни я вкладывала в свой бизнес. Так я плыла по течению десяток лет, фокусируясь на карьере и переходя от одного разочаровавшего меня партнера к другому. Невинности я лишилась в восемнадцать лет со Скоттом, электриком; его руки были покрыты татуировкой. Я познакомилась с ним, когда готовилась к выпускным экзаменам. Мы провели шесть чудесных месяцев. Я перебралась в его комнатку. Мама упрекала меня, что я совсем забросила родительский дом. «Ты приходишь домой, лишь чтобы помыться и бесплатно поесть», – ворчала она. Я и вправду была постоянно голодная, потому что мы могли себе позволить только кукурузные хлопья и опять кукурузные хлопья. И как мы радовались, когда обнаружили, что из мороженых фруктов и сливок можно приготовить новое блюдо – что-то наподобие крем-брюле.

Потом был Алекс, певец и гитарист, он разъезжал по стране с концертами. Я училась в художественном колледже в Лондоне и тут же поселилась у Алекса, чтобы не связываться со студенческим общежитием. Его квартира больше напоминала нору, но это не имело значения. Мне нравилось говорить маме, что я встала на ноги. Мне хотелось кричать: поглядите на меня – я в Лондоне, у меня есть бойфренд, жилье и я изучаю в колледже искусство.

Наша любовь с Алексом постепенно выдохлась. Следующий бойфренд разбил мое сердце, переспав с моей приятельницей Фран, с которой мы снимали квартиру. Он учился на архитектора, был разумным и приличным парнем; я даже представить себе не могла, что он способен на такую подлость. Я дала себе слово, что больше никогда так не подставлюсь. Так что после этого у меня была серия легких, ленивых романов. Вот, к примеру, мой бойфренд-композитор, который был перед Сэмом, всегда работал за рубежом, так что я вела одинокий образ жизни. Эмма всегда говорила, что лучше уж никаких отношений, чем такие, которые никуда не ведут; лучше быть одной, чем в плохой компании.

Я знаю, что в число ее любимцев Сэм не входит…

Я намыливаю голову, шампунь пенится на моих ладонях. Если мы с ним расстанемся, я потеряю это удобное место, которое так близко от моей работы. Я буду скучать и по парилке – у кого еще есть такая роскошь?

Эти мысли меня даже смешат. Ладно тебе, Кэти, ведь не из-за этого же ты живешь с парнем. Как же любовь и привязанность, страсть и нежность? Как насчет того, чтобы ставить благополучие своего ближнего выше собственного? Способна ли я умереть за Сэма? Еще две недели назад мне очень нравилось быть с ним рядом. При всех его недостатках у него есть и хорошие черты. Он забронировал для нас дорогой отель на уик-энд. Он повезет меня кататься на лыжах на Рождество. Он уверенный в себе, успешный, может быть обаятельным. Мне очень нравятся наши тайные танцы на кухне. Когда мы с ним познакомились, он окружил меня таким вниманием, что я почувствовала себя королевой. Он поддерживает мой бизнес. Взять хотя бы то, как он организовал модный показ в доме его клиента. Если бы мне кто-нибудь сказал тогда, что я захочу уйти от него, я бы рассмеялась. Разве можно так измениться за две недели? Не пожалею ли я потом, если сейчас потороплюсь?

Возможно, нам надо поговорить, по-настоящему поговорить о реальных вещах. Например, я хочу больше знать о его семье. Мне хочется, чтобы он рассказал мне про своего отца. Если у нас есть шанс остаться вместе, мы должны быть честными друг с другом. Я понимаю, что сама виновата во многом, потому что ничего не рассказывала ему про Беллс. Если мы разбежимся, мне будет не хватать нашего стиля жизни. Но достаточно ли этого для меня теперь?

Я закрываю магазин, но идти домой нет желания. Беллс принесла жизнь в дом Сэма, а теперь он опять превратился в выставочный образец. Я иду в бар через дорогу и заказываю себе вина. Выпиваю полбутылки. Через час звонит мой мобильный; на экране высвечивается номер Сэма. Я пропускаю его. Он звонит еще, но я не отвечаю.

Если бы ты могла написать сценарий своей жизни, что бы ты написала? Это еще одна избитая фраза, которую Сэм бросает мне время от времени, но эта хотя бы что-то значит. Я бы не сидела здесь, не имея за душой ничего, кроме вереницы рухнувших романов. И все-таки я могу что-то сделать, говорю я себе. Достав мобильный, я решаю позвонить Эмме. Но не делаю этого. Я знаю, что она мне скажет. Пора принимать такие решения самостоятельно. Хватит ковылять на ничейной земле. Да, теперь я точно знаю, что мне делать.

Поздно вечером я возвращаюсь к Сэму и вижу, что он сидит на диване и читает «ФТ».

– Нам надо поговорить, – говорю я, подходя к окну.

Он откладывает газету.

– Если насчет вчерашнего вечера, то давай не будем, ладно? Это была глупая бравада, Кэти. Ты знаешь, как я веду себя с парнями, особенно с Магуайром. Все это я говорил не всерьез.

Не уверена, что мне это интересно. Я понимаю, что не злюсь и не досадую на обман. Я вообще ничего не чувствую.

– Я вот думала насчет этого уик-энда. Может, нам отменить? Мы должны разобраться в некоторых вещах.

– Что? Не понял!

– Я про отель. Я не хочу туда ехать, – спокойно говорю я.

– Ты шутишь?

Я качаю головой.

– Номер забронирован. При таком коротком сроке отказа я не верну деньги.

Нет, он просто невозможный.

– Ты даже не спросил, почему я не хочу ехать? Сэм, так дальше не может продолжаться!

– Что не может продолжаться? – Он с громким стуком ставит стакан на столик. – Ты про вчерашний вечер?

– Да… нет… я не знаю. Ладно, возможно, ты сказал правду. Это действительно была бравада. Когда мы начали встречаться, ты ничего не знал про мою семью. Теперь знаешь. У меня есть Беллс. А вот я ничего не знаю о твоих родителях. Почему ты не рассказываешь мне про своего отца?

– Мне нечего рассказывать! – раздраженно восклицает он. – Он трудоголик. Я никогда его не видел, и я больше ничего не могу сказать.

Я разочарованно хмурюсь.

– Как ты видишь наше будущее?

– Ой, не надо, Кэти.

– Что у нас впереди? – настаиваю я.

– Я-то думал, что мы прекрасно живем, получаем удовольствие. Оказывается, – он хмыкает, – это впечатление было ложным.

– Мы можем ходить в дорогие рестораны, жить в роскошных отелях, ездить на Рождество в горы. Мы можем делать все это еще год-другой, а что потом? – Я невольно перехожу на крик. – Что потом?

– Господи, мы подождем и посмотрим! – Он вскакивает и поворачивается лицом ко мне. – Почему ты внезапно стала такой неврастеничкой? В чем проблема? Чего ты хочешь? Кольцо на палец?

– Не говори глупости.

– Ну а тогда что? Я думал, что мы счастливы и так.

– Но как насчет будущего?

– Будущее – ерунда. Живи настоящим. Беспокойся о завтрашнем дне, – он помолчал, обдумывая. – О завтрашнем.

– Если мы не подходим друг другу, мы зря тратим время.

Сэм делает вид, что не заметил мою фразу.

– Мы поедем в этот отель, все забронировано, – решительно заявляет он. – Нам нужно побыть вместе. Пожалуйста, я хочу, чтобы ко мне вернулась милая, веселая Кэти! Куда она исчезла?

– Сэм, значит, то, что ты говорил вчера вечером, правда, – убежденно заявляю я. – Ты не мог терпеть Беллс, и эти две недели были для тебя катастрофой.

– Все было не так плохо, верно? По-моему, мы нормально ладили. И вообще, она уже уехала.

– Ты вообще не слышишь моих слов, да?

Сэм смущенно смотрит на меня.

– Что тебе важно в жизни, Сэм?

– Послушай, ты не мой психиатр, черт побери. Ты изменилась. После приезда Беллс все изменилось.

Я киваю, понимая, что он прав.

– Сэм, ты хороший друг, – говорю я, зная, что это не так. Когда мы разбежимся, мне трудно представить себе, что мы с ним встретимся и попьем кофе. О чем мы будем говорить? – У нас были хорошие времена, но…

– Хватит, – обрывает он меня. – О-ох, хватит. – Он вскакивает. – Уходи. – Он проходит мимо меня к двери. – Сегодня ты можешь переночевать, но завтра я не хочу тебя тут видеть. Все кончено.

Я не кричу, не рыдаю. Я испытываю облегчение.

– Сделано и заметано, – спокойно говорю я себе. – Capisce? Понятно? – Я сажусь на диван и смотрю в окно. Сэм не давал мне ничего, и я тоже ничего ему не давала, и это продолжалось слишком долго.

Я набираю номер, и папа немедленно мне отвечает. Они вернутся домой через два дня.

– Беллс сегодня уехала, – сообщаю я.

– Вы хорошо провели время? – спрашивает он с беспокойством.

Я рассказываю ему, как она здесь жила, но слушает он невнимательно, я это чувствую.

– Можно мне поговорить с мамой?

– Кэти, нам некогда.

– Подожди! Как вы там? Я пыталась вчера дозвониться до вас…

– Кэти, я не могу сейчас говорить.

– Что такое?

– Слушай, я позвоню тебе позже. – И он заканчивает разговор.

Я опять набираю номер, но телефон уже выключен.

Я сижу, уставившись на трубку. Ясно, что там у них какие-то проблемы. Но что именно? Почему мы такая несуразная семья?

Почему мы не можем поговорить?

 

23

1990

– Флетчеры. Пожалуйста, заходите, – сказал регистратор и показал на дверь с табличкой «Семейная поликлиника».

Мама настороженно посмотрела на остальных пациентов, ожидавших с несчастным видом своей очереди, потом поспешно втолкнула нас с Беллс в эту дверь. Запыхавшийся папа присоединился к нам, огорченно бормоча, что он не смог принять на работе своего последнего клиента из-за этой проклятой консультации. Довольной выглядела одна лишь Беллс. Она листала журнал «Woman’s Realm», который взяла со столика в приемной.

И вот мы сидели в кружок в комнате, покрашенной синей краской, позади меня тикали пластиковые часы. Когда мы вошли, стулья уже так и стояли. Я огляделась. Это место напомнило мне больницу. В ней и было что-то больничное, в воздухе пахло дезинфектантами. Почему мы здесь? Ведь я украла всего лишь несколько подводок для глаз и кассеты Адама Анта и А-ха. Они мне даже не нравились, просто полка на «А» была ближе всего к двери, вот и все. Неужели это вправду так плохо?

Мама была напряжена, она сидела нога на ногу, руки сцеплены в замок. Папа непрерывно барабанил по коленям, словно это были тамтамы. Мама наклонилась и шлепнула его по руке: «Перестань». Ни мама, ни папа почти ничего не говорили. Мама забрала меня из школы. Я ушла со сдвоенного урока физики.

Дверь открылась. В комнату, хромая, вошел маленький человечек, такой худой, что его серые брюки держались на блестящем черном ремне. В руке у него была коричневая папка с надписью «Флетчеры». Он пожал руки маме с папой, бегло улыбнулся Беллс и мне.

– Здравствуйте, я Саймон Шеклтон, – представился он. На его запястье были золотые часы; их ремешок тонул в заросли черных волосков. Мне стало любопытно, что же у него с ногой, когда он подвинул стул и присоединился к нашему кружку.

– Что у вас с ногой? – немедленно спросила Беллс. – Вы сломали ее? – Если бы об этом спросила я, меня бы тут же отругали за любопытство.

Он скривил губы и пригладил тонкие темно-русые волосы, падавшие на лоб.

– Мы ведь собрались здесь не для того, чтобы говорить о моей ноге, согласны? – Он улыбнулся маме с папой, и они неловко улыбнулись в ответ. – Я всегда ставлю так стулья. Так все чувствуют себя ближе друг к другу, – сообщил он.

Я наблюдала за Саймоном Шеклтоном, когда он воззрился на первую страницу нашего файла. Для семьи, которая большую часть времени жила благополучно, не совершая никаких противозаконных дел, он казался слишком объемным. Неужели у нас действительно такие большие проблемы? Он захлопнул папку и взглянул на меня.

– Кэти, вы можете немного рассказать мне о вашей семье? – Он наклонился вперед. При таком тщедушном теле его голос звучал на удивление властно и громко.

Я посмотрела на маму с папой; они заерзали на своих стульях.

– Они нормальные. – Я пожала плечами. – Я не знаю, что еще сказать, правда. – Мне показалось, что пластиковые часы затикали еще громче.

Глаза мистера Шеклтона вперились в меня. После затянувшейся паузы он сказал:

– Что ж, пожалуй, мне придется чуточку уточнить задание. Давайте пройдемся по кругу и скажем о каждом члене семьи, что нам нравится в нем и что мы считаем, так сказать, трудным. Это превосходный способ выяснить, в чем кроется главная проблема. Может, начнем с вас, мистер Флетчер?

Папа выпрямился и кашлянул.

– Я люблю мою семью, мою жену и детей, – заявил он. – Я не собираюсь находить у них плохие черты. – Он покачал головой и снова расслабился.

– А-а, так плохие черты все-таки есть? – Мистер Шеклтон покрутил своим хрящеватым носом.

– Идеальных семей не бывает. Или вы скажете, что ваша идеальная? – В папином голосе звучало негодование. Мама положила руку ему на бедро. Папа посмотрел на меня и улыбнулся. Его улыбка сказала мне, что он сожалеет о том, что сейчас скажет. Тиканье часов снова сделалось громче. Я слышала, как шелестели страницы журнала, который листала Беллс. Наконец, папа сказал: – Мне хотелось бы, чтобы Кэти не попадала в неприятные ситуации, когда нас не будет. А пока мы со всеми проблемами нормально справляемся.

Мистер Шеклтон сделал себе несколько записей.

– Пожалуйста, продолжайте, мистер Флетчер.

– Кэти всегда была хорошим ребенком. Ей всегда приходилось справляться с кучей дел, она помогала ухаживать за сестрой Изабель и так далее. Я уверен, что вы знакомы с историей болезни нашей младшей дочери.

Мистер Шеклтон кивнул.

– Да, знаком. – Он похлопал по папке.

Беллс оторвалась от журнала.

– Когда мы пойдем? – спросила она.

Мама велела ей сидеть тихо. В машине она объясняла, зачем мы едем сюда, но Беллс наверняка уже забыла.

– Мы понимаем, что Кэти было нелегко. Она быстро повзрослела, ей уделялось меньше внимания. Кэти прекрасная девочка, – продолжал папа. – Это кратковременная фаза, не более того. Я уверен, что другие семьи нуждаются в консультации гораздо больше нашего.

– Мистер Флетчер, я уверен, что так и есть, но у каждой семьи свои проблемы…

– Совершенно верно, – едко возразил папа. – Мы не исключение. Мистер Шеклтон, вы вызываете на консультацию каждую семью, в которой икота?

– Мистер Флетчер, не думаю, что это можно назвать икотой. Воровство следует воспринимать очень серьезно.

– Мне не нравится этот дядя, – заявила Беллс.

Мистер Шеклтон, казалось, ничуть не оскорбился. Я посмотрела на папу. Он нашел в себе силы улыбнуться. Я уверена, что он хотел сказать то же самое, что и Беллс. Мне захотелось протянуть к нему руки и обнять.

– И я уверен, вы согласитесь со мной, что этой проблемой нужно заняться безотлагательно, – веско проговорил мистер Шеклтон.

Папа повернулся к маме, моля ее о помощи.

– Мистер Шеклтон, я возвращаюсь к тому, о чем вы нас просили, – сказала мама. – Да, действительно, мне с Кэти временами бывает тяжело. Я тоже была такой в ее возрасте. Упрямой. Она делает что-то нехорошее, чтобы вызвать реакцию. Так поступают многие девочки. Очень глупо с ее стороны было красть, но…

– Почему вы нападаете только на меня? – воскликнула я. – Я не единственная в нашей семье. А Беллс? Ее никогда не ругают, не упрекают. Все просто улыбаются, разве не так? Когда она озорничает, все видят в этом большую шутку. Но когда я сделаю что-нибудь плохое, полиция сразу стучится в дверь.

– Мне не нравится здесь, – простонала Беллс, дрыгая ногами. – Хочу домой.

– Это не одно и то же, Кэти, и ты прекрасно это знаешь, – спокойно возразила мама, хотя я видела, что она отчаянно пыталась держать свой голос под контролем. – Мистер Шеклтон, неужели так необходимо привозить Изабель на эти консультации? Она не понимает, почему мы здесь. Ведь речь идет о Кэти, не так ли?

– Ну вот, опять, – закричала я. – Всегда я виновата во всем.

Я повернулась к мистеру Шеклтону, ожидая, что он скажет маме с папой, что я права, что несправедливо критиковать только одну меня. Ведь он хотел, чтобы мы поговорили о каждом члене нашей семьи. А сам безучастно сидел. Я не могла смотреть на противную улыбку, появившуюся у него на лице. Какие у меня трудности в семье? О’кей, я скажу.

– Мне не нравилось, когда ты не забирала меня из школы, – сказала я маме. – Я стояла у ворот, ждала, а другие родители говорили мне: «Разве твоя мать не знает, что конец семестра?» Ты выглядела не так, как все, ты не переодевалась и приходила вся в краске; мне было стыдно. Мне хотелось жить в пансионе, как некоторые девочки из нашего класса. Мне не нравится, что ты не потрудилась прийти на наш спортивный праздник. Я тренировалась каждый день на большой перемене и после школы. Все родители пришли, кроме тебя. Я выиграла первый приз за прыжки в высоту.

– Это было почти три года назад, и я был на ваших состязаниях, – горячо возразил папа. – Это несправедливо, Кэти.

– Дорогой, все о’кей, пускай она выскажется, раз чувствует обиду. – Мама накрыла его руку своей. – Мы должны ее выслушать.

Я снова повернулась к ней.

– Я получила награду года за рукоделие, а тебе было все равно! – Каждую неделю в школе выставляли лучшие рисунки, картины или рукоделие, и я побеждала чаще всех остальных. Папино лицо светилось от гордости, когда я сообщала им об этом, а мама почти всегда молчала.

– Нет, Кэти, это неправда. Конечно же, мне не все равно. Хватит жалеть себя. – Мне показалось, что она побледнела. – Прости, если я хвалила тебя недостаточно часто и не пришла на твой спортивный праздник, но ты должна понять, что мы с папой хотим, чтобы у тебя все было хорошо. И мне не все равно, – повторила она. Что там блеснуло у нее на глазах? Неужели слезы? – Мы много работали, чтобы ты могла ходить в одну из лучших школ, а теперь нам нужно работать вдвойне, чтобы на будущий год отправить Изабель в одну из лучших школ в стране. – Мама с папой говорили со мной об этом. Они хотели устроить Беллс в специальную школу, где она будет учиться с такими, как она. Ее будут учить всем нормальным вещам – чтению и письму, рукоделию и рисованию, ну и всему прочему.

– К сожалению, иногда мы не можем приходить вдвоем в твою школу, когда тебе вручают награды, но кто-то из нас всегда приходит, – закончила мама.

– Но обычно приходит папа. Ты всегда работаешь. Дома мне скучно. Я даже не могу позвать к нам домой моих друзей, потому что Беллс бьет их по яйцам. Они убегают. Когда могут, – добавила я.

Мистер Шеклтон пригладил волосы.

– У тебя ведь нет друга, правда? – спросил папа.

– Сейчас нет! Она, – я показала на Беллс, – всех отпугивает.

– Не смешно, Кэти, – выкрикнула Беллс.

– Мы почти никогда не делаем нормальных вещей, например, не ходим в кино или на праздники, – продолжала я, – мы никогда ничего не делаем. Мне пятнадцать лет! Если бы не Эмма, наша соседка, я бы убежала из дома. Когда мне исполнится шестнадцать, я уеду из дома все равно. Вот тогда вы пожалеете.

Мама с папой переглянулись. Папа вроде обиделся. Я уже жалела, что сказала про спортивный праздник. Он ведь приходил и даже участвовал в забеге отцов и победил в беге с яйцом в ложке. Мама тоже выглядела огорченной. Это хорошо.

Мистер Шеклтон наклонился вперед.

– Полагаю, что на сегодня достаточно, – изрек он. – Мне показалось интересным, что ты сфокусировала внимание на вещах, которые тебя не устраивают, и ни разу не упомянула о позитиве. Вся твоя энергия направлена на то, чтобы видеть недостатки у других, и это нельзя считать здоровым. Я вижу, что Кэти чувствует себя обделенной вниманием, она жаждет его, как всякий нормальный тинейджер. Ей хочется, чтобы ее хвалили. Я прав, Кэти? – Он повернулся ко мне. Я покраснела. – По итогам этого первого визита я вижу, что вам нужно проводить друг с другом больше времени, находить каждый день возможности для этого. Общение – ключ к пониманию потребностей других людей и наших собственных.

Мама схватила сумочку, и мы вышли следом за ней из синей комнаты. Мистер Шеклтон ковылял позади нас, приглаживая свои жидкие волосы. Он сказал, что мы должны записаться к нему на новую консультацию и что мы уже сделали существенные шаги к улучшению ситуации, поговорив о наших проблемах.

Больше мы к нему не ходили.

 

24

Я нашла ключи от машины в кармане куртки Сэма, спустилась по лестнице и вышла из дома. Кого папа пытается обмануть? Что-то у них не так.

Я еду по серой автомагистрали, с сюрреалистическим ощущением, что гляжу на себя откуда-то сверху, что это не я сижу за рулем. Я даже ударяю ладонью по рулю, чтобы убедить себя, что я контролирую ситуацию. Включаю радио и тут же выключила, оставшись в гнетущей тишине, наедине с двумя мыслями, терзающими мой мозг. Что я делаю, зачем еду в родительский дом среди ночи? Может, я сошла с ума?

Я подъезжаю к нашему дому. Машины родителей нет, и у меня мгновенно отлегает от сердца. Мои ключи висят на поржавевшем от времени колечке с инициалом К. Я нагибаюсь, чтобы открыть нижний замок, но ключ не поворачивается. Замок не заперт. Я поворачиваю ключ в верхнем замке, и дверь со скрипом открывается. Почему папа не закрыл дом на два замка?

– Хелло! – кричу я; мой голос эхом отзывается в коридоре. Я беру стопку почты, кладу ее на столик. Автоответчик включен, но не мигает. Странно. Наверняка кто-то звонил им в их отсутствие.

Занавески в гостиной задернуты. С тревожно бьющимся сердцем я иду на кухню. Жалюзи открыты. В раковине две немытые кружки. Все говорит о том, что они никуда не уезжали. Открываю холодильник. Там на синем полистироловом лотке цыпленок. Я смотрю дату продажи – всего два дня назад. На верхней полке коробка яиц, сливочное масло и майонез.

Я торопливо поднимаюсь наверх, пересекаю площадку и буквально вбегаю в родительскую спальню. Кровать не застелена. На мамином туалетном столике ее черепаховый гребень, щетка для волос и увлажняющий крем. Захожу в их ванную и обнаруживаю зубные щетки и папин старомодный крем для бритья. Я застываю, не зная, что и думать, и тут слышу, как открывается входная дверь.

– Кэти, – в ужасе восклицает папа, когда видит меня наверху лестницы. Мама останавливается рядом с ним; ее бледное лицо ярко выделяется на фоне рыжевато-каштановых волос.

Паника и страх сменяются у меня гневом.

– Почему вы не во Франции? – Папа смотрит на маму, но никто из них не произносит ни слова. Я жду хоть каких-то объяснений. – Что происходит? Зачем вы меня обманывали? – Мама проходит мимо папы и скрывается на кухне. – Папа?

Он порывисто садится на нижней ступеньке и закрывает лицо руками. Я сбегаю с лестницы и встаю возле него на колени.

– Папа, что такое, что случилось?

– Не знаю, с чего и начать, – тихо произносит он.

– Ма! – зову я дрожащим от страха голосом и иду на кухню. Мама выдвинула один из ящиков кухонного стола, где хранила письма своих родителей, и рвет эти письма.

– Что ты делаешь? Мама! – Я хватаю ее за плечи. – Перестань! Ма, ты пугаешь меня! Что случилось?

– Не знаю, как тебе и сказать, – отвечает она наконец.

– Почему плачет папа?

– Потому что мне только что сообщили, что у меня опухоль мозга. – Она берет еще одно письмо и рвет его пополам.

 

25

Папа уводит маму по коридору; я смотрю им вслед. Он обнял ее за талию, а она ласково положила руку ему на спину.

Я возвращаюсь на кухню и сажусь к столу.

– Этого не может быть. Это неправда. Скажите мне, что это неправда, – бормочу я.

– Не могу, – отвечает папа, садясь рядом.

Надо взять себя в руки.

– Почему вы ничего мне не говорили? Почему делали все одни?

– Мы не думали, что окажемся в таком положении. Наш семейный врач сказал, что нам нечего беспокоиться.

– О чем нечего беспокоиться?

– Полгода назад у мамы был эпилептический приступ.

– Эпилептический приступ? Почему вы не…?

Папа останавливает меня, выставив ладонь.

– Мы были тогда у врача, и он успокоил нас – мол, в нашем возрасте такое случается. Сказал, чтобы мы шли домой и не волновались. Вот мы ничего и не сказали тебе. – Папа подходит к бару и наливает себе виски. – Потом у нее случился еще один, когда она готовила ужин. Она стояла прямо здесь, на этом месте, и готовила мне тот чертов ужин. Резала овощи. А потом у нее был еще и еще, лекарство не действовало. Я настаивал, чтобы она показалась неврологу. Кэти, ты ведь знаешь, ее трудно уговорить. Когда я позвонил тебе и спросил, можешь ли ты взять к себе Беллс, мы должны были через два дня идти к неврологу. Мне трудно было бы заниматься одновременно этим и справляться с Беллс.

– Понятно. – Я киваю. – Но почему ты ничего мне не сказал в тот раз?

– Потому что мы все еще отчаянно надеялись, что все обойдется, что эти приступы можно держать под контролем с помощью лекарств. Мама сделала энцефалограмму, и она ничего серьезного не показала. Мама выполняла все смешные тесты, ну ты знаешь, когда надо считать назад семерками и следить глазами за пальцем доктора. Она чувствовала себя нормально, ничего страшного, казалось, не было. Потом врач предложил сделать МРТ, и сегодня нам сообщили результаты. Мы пробыли в больнице весь день. – Папа весь сникает. – У нее растет опухоль, и эпилептические приступы вызваны увеличивающимся внутричерепным давлением. Возможно, опухоль у нее уже несколько лет.

Я промолчала, не зная, что сказать.

– Поверь мне, Кэти, я очень хотел тебе это сказать, но она была категорически против. Она считала, что не стоит тебя беспокоить раньше времени, что прежде надо выяснить все точно. Мы собирались сказать тебе, честное слово.

– Ей можно сделать операцию? Удалить опухоль?

Папа роняет голову на руки, словно пытаясь отгородиться от всего мира.

– Неужели мы ничего не можем сделать? – потрясенно спрашиваю я.

– Перестань, Кэти, пожалуйста. – Я никогда не видела плачущего отца. У меня тоже начинают течь по щекам слезы. Я обнимаю папу, он утыкается мне в плечо, и ткань намокает от его слез.

– Я не смогу жить без нее, Кэти. Я не смогу жить без нее.

Я сижу на старом сундучке в моей спальне и курю. На улице слышатся веселые голоса. Вероятно, люди вернулись из паба. Сознают ли они, что их жизнь может мгновенно измениться? Что завтра с ними может произойти нечто такое, что изменит все? Конечно, нет, не сознают. Они такие же, как я еще несколько недель назад. Я крутилась в собственном мире, восприняла как катастрофу отцовскую просьбу принять у себя Беллс; восприняла как конец света, когда она срезала бирки с моих маек. Снова оживает мой мобильный, и я наконец достаю его из сумочки. Три голосовых сообщения.

«Где ты и где моя машина, черт побери?» – Бац. Конец связи. – «Это опять я…» – возмущенно вопит Сэм. Я отключаю его на середине фразы. Завтра позвоню ему и все объясню.

Я иду по темному коридору мимо старой спальни Беллс. Как мы скажем ей про маму? А ведь придется сказать. Мама с папой больше не станут нас обманывать, пытаться оградить нас от правды. Это никогда не помогает; наоборот, так еще больнее.

Я нагибаюсь над раковиной в ванне, мне стало нехорошо. Распахиваю дверцу шкафчика и смотрю на множество пузырьков и бутылочек. Очень много пузырьков с завинчивающейся крышкой и желтыми пилюлями. Все очень древнее. Я беру бутылочку с датой «1974» и выбрасываю ее. Потом пересматриваю по очереди все остальное. Лекарств много – от болей в желудке, в груди, от головной боли – но ни одного, которое помогло бы мне заснуть.

Я вдруг вспоминаю, что стою перед тем самым зеркалом, перед которым я стояла маленькой девочкой и просила бога дать мне светлые волосы и голубые глаза.

– Я знаю, мы не были близки, но я хочу вернуть ее. Она нужна папе. Она нужна Беллс. Она нужна мне. Ах, боженька, пожалуйста, сделай так, чтобы маме стало лучше.

– Кэти. – Папа гладит меня по спине, его голос звучит спокойно.

– Па, я не могу спать. Я так испугалась.

– Тссс. – Он обнимает меня за плечи и ведет меня в спальню.

Я снова закуриваю. Папа очень не любит, когда я курю, но сейчас он молчит. Он сидит на другом краю сундука.

– Если бы я собирался начать курить, сейчас был бы подходящий момент, – бормочет он, снимая свои очки в черной оправе и протирая глаза.

Я виновато улыбаюсь.

– Прости, па. Я знаю, что мне не надо было бы, но…

– Куришь – умираешь. Не куришь – умираешь. Какая разница, черт побери?

Я тяжело вздыхаю.

– Как мама?

– Быстро заснула.

– Хорошо. Но все-таки мне не верится.

– Мне тоже. Ох, Кэти, что же нам делать?

– Не знаю.

Мы молча смотрим на темное небо в окне.

– Загадай желание. Вон звезда падает, – говорит папа.

– Па, – осторожно спрашиваю я, – когда мы скажем Беллс?

– Скоро. Мы с мамой уже говорили об этом.

– Мне кажется, надо завтра ей позвонить и сказать, что мама заболела и что ей надо приехать домой. Она очень обидится, если узнает, что мы скрывали это от нее. Маме не надо ее оберегать или думать, что она не поймет, потому что это лишь выталкивает ее из нормальной жизни, заставляет чувствовать себя неполноценной и…

– Кэти, – резко обрывает меня папа, – ты права. Мы хотим, чтобы она жила тут с нами. Она для нас драгоценнее всего на свете. Вы обе, – добавляет он.

Я смотрю на папу. Голубизна его глаз кажется бледнее обычного, какой-то выцветшей версией их нормального цвета. Он с любопытством произносит:

– Пару недель назад ты и слышать не хотела о Беллс. Мне даже пришлось напомнить, что у тебя есть сестра.

Я прикусываю губу.

– Тогда было все по-другому.

– Да, я уже понял. Ты изменилась. Ты переживаешь за нее.

– Я была плохой сестрой и теперь хочу исправить мою ошибку. За то время, что она жила у меня, мы стали хорошими друзьями. Она стоит того, чтобы за нее переживать.

Папа хватает мою руку и крепко пожимает.

– Я горжусь тобой, Кэти.

 

26

Я очнулась от беспокойного сна. Вокруг меня качаются стены. Где я? Мне требуется целая минута, чтобы восстановить все в памяти. Тело налилось противной тяжестью. Я с трудом заставляю себя встать.

Маму я нахожу на кухне. На ней ее старый, потертый халат и ночная рубашка. Она роется на полке с кулинарными книгами и папками. На столе снова разорванные в клочки письма. Она поворачивается ко мне; ее лицо выглядит абсолютно спокойным.

– Доброе утро, Кэти. Ты выспалась?

Ничего не понимая, я отвечаю:

– Да, мама, я нормально выспалась. Почему ты рвешь свои драгоценные письма?

– Не хочу, чтобы ты и твой отец беспокоились из-за моих дел. Чем больше я уничтожу писем, тем лучше. – Она выходит из кухни, проходит по коридору и поднимается по ступенькам в свою студию. – Что мне делать со всеми этими незаконченными зверями? – спрашивает она сама себя. – Кэти, возьми себе все, что хочешь.

Я выдвигаю стул и сажусь у маминого рабочего стола.

– Ма, кто-то из нас должен сказать Беллс. Я все время думаю о ней.

Мама соглашается.

– Ты можешь привезти ее домой?

– Да. Если она сядет в утренний поезд, я заберу ее с вокзала.

– Я бы сама забрала, но… – Ее голос обрывается. – Я даже не могу теперь сесть за руль. Я ощущаю себя такой бесполезной. Я как младенец. Твой отец возит меня всюду.

Я смотрю на нее. Она стала тоньше карандаша, ее скулы обозначились еще сильнее, глаза были большие и несчастные. Халат едва не спадает с ее плеч.

– Все в порядке, ма, я все сделаю. Не беспокойся.

– Как же я скажу это моей дорогой Беллс?

– Мы с папой будем рядом. Мы должны быть честными. Мам?

– Что?

– Что именно сказал тебе невролог?

– Он сказал, что я сама должна держать под контролем боль. – Голос снова звучит спокойно и ровно. Она садится рядом со мной.

Мысль, что мама будет мучиться от боли, невыносима.

– Мы можем сделать что-нибудь еще?

– Да, он сказал, что нам надо съездить в Саутгемптон к нейрохирургу, но…

– Но что? – У меня появляется крошечная искорка надежды. – Давай съездим.

– Кэти, невролог считает, что опухоль может вполне оказаться злокачественной. Я не уверена, что должна выдержать новое обследование только ради того, чтобы услышать ровно то же самое. Я чувствую себя сносно. Как ни странно, я отношусь к этому спокойно. Я нервничаю, если твой отец прольет кофе на кремовый ковер, но…

– Ма, – перебиваю ее я. – Мне плевать на то, что папа пролил кофе на ковер.

– …я могу справляться с этим. Я должна подготовиться, разобраться с делами, вот и все. Я не ощущаю себя больной. Вообще, трудно верится, что со мной что-то действительно не так. Я хочу с удовольствием прожить то время, которое у меня осталось.

Я покачаю головой.

– Мама, ты должна показаться хирургу.

– Я хочу поехать куда-нибудь с твоим отцом. Мы давно обещали друг другу, что совершим путешествие по Нилу или снова съездим в Париж. Или побываем у наших друзей во Франции, с которыми не виделись пятнадцать лет.

– У тех самых, к кому вы якобы ездили?

– Прости. Мне не надо было заставлять твоего отца лгать. Мы были не правы. Я бы охотно повидалась с ними, – признается она. – Никто из нас не изменился; у нас только волосы стали седыми.

– Ты можешь сделать что угодно и поехать куда угодно, но я считаю, что прежде надо послушаться совета доктора и показаться хирургу. – Я наклоняюсь ближе к ней, опираясь локтями на ее рабочий стол. – Я не смогу жить с сознанием того, что мы даже не пытались ничего сделать.

– Я тоже, – решительно заявляет папа, входя в мамину студию в ветхом халате и кожаных шлепанцах. Он тоже садится к столу. – Я собирался сказать ровно то же самое. – У него в руке листок с фамилией хирурга и его телефоном.

Папа, мама, Беллс и я сидим за кухонным столом. Папа приготовил чай, но никто из нас не притронулся к чашке.

Как же нам сказать Беллс?

Когда я забрала ее днем со станции, она первым делом спросила, как там мама. Я взяла ее лиловую сумку.

– Она не дождется, когда увидит тебя, – ответила я, пряча глаза.

– Как Франция? Они хорошо отдохнули?

Что же мы ей скажем?

Мама в узких льняных брючках и белой хлопковой рубашке; ее стриженые волосы убраны на затылке под черепаховый гребень.

– Беллс, ты выпьешь свой любимый мятный чай? – спрашивает она, подавая ей тарелку с шоколадным печеньем.

Удивительно, мы сидим, словно нормальная семья, за чаем, хотя все разваливается. Папа с мамой переглядываются. Все идет как в игре «Мафия», каждый пытается просигналить другому, чтобы тот начинал.

– Дорогая, – начинает мама, глядя прямо на Беллс, – я хотела видеть тебя здесь, потому что мне надо кое-что тебе сказать. Мне так жаль. – Она пытается взять Беллс за руку, но Беллс не позволяет.

– Что тебе жаль? – спрашивает она.

– У меня опухоль мозга. – Слова прозвучали так быстро, что я затаила дыхание.

Мы замираем, ожидая, что Беллс что-то скажет. Что-нибудь. Она сжимает руку в кулак и ударяет им по ладони.

– Ты умрешь, как дядя Роджер? – спрашивает она, раскачиваясь на стуле взад-вперед. На кухне очень тихо; слышно только тяжелое дыхание Беллс.

– Да, я встречусь с дядей Роджером. Я уверена, что нам там будет весело, – пытается пошутить мама, показывая глазами наверх, словно на небеса. – Мы будем устраивать вечеринки с виски и вишневым тортом.

Беллс встает и выходит из кухни.

– Пойду смотреть «Титаник», – сообщает она.

Мама с облегчением откидывается на спинку стула.

– Я поговорю с ней еще раз, когда она будет готова. Пусть смотрит свой «Титаник».

Папа кивает. Мама берет одно печенье.

– Молодец, дорогой, ты купил печенье с темным шоколадом.

– Нет! – громко говорю я и со стуком ставлю на стол чашку; чай расплескался. – Поговорите с ней сейчас. Скажите ей, что вы собираетесь съездить к хирургу, что мы ждем снимки, чтобы послать ему, и, когда они будут готовы, мы побываем у него.

Мама с папой смотрят на меня.

– Беллс не нужны шутки про дядю Роджера. Она должна все понять. Я сыта по горло ситуацией, когда никто из нас ничего не говорил, делал вид, что все нормально, все о’кей, хотя этого не было.

– Кэти? Ты закончила? – спрашивает мама.

Из глубины дома доносится музыка из «Титаника».

– Нет, не совсем, – отвечаю я. – Мне плевать, что судно сейчас врежется в айсберг. Ступайте к ней и выключите «Титаник». И скажите ей все немедленно.

Я остановилась за дверью гостиной и стала подслушивать.

– Тебе страшно? – спросила Беллс у мамы.

– Да, но со мной вся моя семья.

Новое, долгое молчание. Мне показалось, что мама утешает ее. Внезапно дверь открылась, и я отошла в сторону, но было очевидно, что я подслушивала.

– Прости… что я накричала, – сказала я маме. У нее очень усталый вид.

– Ты была права. А теперь, если ты не против, мне надо побыть одной. – Она ласково коснулась моего плеча и пошла наверх. Хлопнула дверь спальни. Я пошла в гостиную к сестре.

 

27

Утро перед маминой операцией. Мы втроем сидим возле нее.

– Я полагаю, что мы можем что-то сделать, – говорит хирург, рассматривая снимок МРТ. – Полагаю, что опухоль, возможно, доброкачественная. Пока еще я не могу быть абсолютно уверен, но я настойчиво рекомендую вам согласиться на операцию.

– На основании чего вы считаете, что она может быть доброкачественной? – спрашивает папа с надеждой.

– Так она выглядит на снимке. И на ней может быть гистологически «чистый» край, по которому ее можно удалить.

– Так вы говорите, что она не злокачественная? – уточняю я, взглянув на отца. Нам нужно услышать подтверждение, а не осторожную оценку.

– Я не могу быть абсолютно уверен, но если мы ничего не сделаем, то так никогда и не узнаем.

Мне хочется обнять его, встать на колени и молиться богу. Папа так крепко стискивает мамину руку, что у нее чуть не затрещали кости.

– Спасибо вам большое, – произносит мама, словно он разрешил ей съесть ее любимые соленья с сыром. – Когда вы прорежете щель в моей голове?

И вот папа неловко сидит на светло-голубом кресле возле маминой койки. Я знаю, как он ненавидит больницы, несмотря на то что ему так часто приходилось в них бывать. Мне он как-то сказал, что никогда к ним не привыкнет.

Беллс сидит рядом с ним. В это утро она не произнесла ни слова. Я лишь слышу ее тяжелое дыхание.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я маму.

– Замечательно. – Она сжимает мою руку. Кроме больничной рубашки, похожей на театральный балахон, на ней только золотое обручальное кольцо и больничный пластиковый браслет с ее фамилией и датой рождения. Обычно мама всегда носила аквамариновое помолвочное кольцо, часы и два золотых браслета. Теперь она кажется оголенной, раздетой.

– Я готова ко всему. – Она тяжело вздыхает. – Я так рада, что вы все со мной.

Беллс ударяет себя кулаком по лбу, встает, садится, опять вскакивает и ходит кругами, словно зверь в клетке.

– Лапушка, сядь, – просит мама, явно расстроенная. Может, мы зря привезли сюда Беллс? Нет. Мы не могли оставить ее дома. К тому же мама хотела, чтобы она была рядом.

Беллс выхватывает из кармана свой ингалятор.

– Меня замучила жажда. Вы можете принести мне чего-нибудь? – в отчаянии прошу я. Папа немедленно уводит Беллс «прогуляться за кофе».

Я смотрю на маму. Сегодня мы впервые остались наедине. Ее большие зеленые глаза пристально разглядывают меня.

– Расскажи мне про Сэма, – просит она. (Что угодно, чтобы нарушить молчание.) – Почему вы расстались? Из-за Беллс?

– Отчасти. Я думаю, что по-прежнему была бы с ним, если бы Беллс не приехала к нам, – призналась я.

Мама вскидывает брови.

– Что ты имеешь в виду? Она ударила его по яйцам? – Слабая улыбка озаряет ее лицо и смягчает выражение глаз.

– Нет, Беллс теперь не бьет парней по яйцам, она путает футляры компакт-дисков. Нет, Сэм не был груб с ней, – продолжаю я. – Однажды он даже водил нас в ресторан. Но он страшно застеснялся, когда увидел за соседним столиком своего бывшего босса. В чем-то виновата и я, потому что никогда не рассказывала ему о ней, и он не…

– Ой, чепуха, Кэти. – Мама возражает со знакомой категоричностью, которая всегда казалась мне отталкивающей. Странно, но теперь я даже обрадовалась. – Я не знаю Сэма, но хочу сказать тебе другое. Когда у нас появилась Беллс, плохие друзья отсеялись и остались только хорошие. Некоторые исчезли мгновенно. Раз – и нету! Будто блуждающие огоньки.

Я невольно улыбаюсь.

– «Блуждающие огоньки»? Кажется, так называлась телепередача?

– Не знаю, дорогая, возможно. При первых признаках проблем они испарились, а потом – фррр! – Она взмахивает руками. – Словно по мановению волшебной палочки вернулись, когда им понадобилось. Джеральд и Сью как раз такие.

– Ты права. Сэм как раз такой «блуждающий огонек». – Образ действительно точный. Сэм исчез, испарился из моей жизни, словно облачко дыма. Он прибыл, чтобы забрать свой автомобиль, выразил соболезнование, передал мне почту и исчез. Он сказал, что будет на связи, но я уверена, что больше никогда о нем не услышу.

– Иногда ты узнаешь о знакомых что-то неприятное, – признается мама. – Часто самые неожиданные люди становятся чудесными друзьями. Бывают люди очень приятные, другие ни то ни се, а некоторые просто жуткие. – Она словно расставила галочки в нужные клетки. – Похоже, что и Сэм был ни то ни се. Недостаточно хорош для тебя, Кэти.

– Мы оба не подходили друг другу.

– Нет, он был недостаточно хорош для моей Кэти. – Я вижу, что она сдерживается изо всех сил, чтобы не заплакать. – Расскажи мне побольше про Беллс, как она жила у тебя, – просит она, храбро улыбнувшись.

Я рассказываю ей, как Беллс убежала в тот дождливый день. И про моих спасителей, Марка и американскую леди в парке.

– Я была в ужасе. Я бы никогда себя не простила, если бы с ней что-то случилось. Во всем виновата я.

– Легко потерять терпение. – Мама смотрит на меня в упор.

– Быть рядом с Беллс забавно, но утомительно. По «Сэйнсбери» мы ходили несколько часов! Она разговаривала почти с каждым покупателем. – Я вспоминаю о Марке и о том, как мне хочется снова с ним повидаться.

Мама понимающе улыбается.

– «Сколько тебе лет?» – изображаю я Беллс.

Потом я рассказываю про покерную ночь, и мама так громко хохочет и шлепает рукой по бедру, что на нас начинают обращать внимание другие больные.

– Что ж, похоже, вы интересно провели время. Понимаешь, Беллс гораздо интереснее было поехать к тебе, чем все время сидеть со скучными стариками-родителями.

– Ма, мы поднимались на «Лондонский глаз», и это было чудесно. Мы с Беллс сдружились, теперь мы лучше понимаем друг друга. Я хочу, чтобы ты это знала. – Я полезла в сумочку и достала письмо, которое она мне написала.

– «Дорогая Кэти Флетчер», – читаю я вслух. – Мне нравится, как она обращается ко мне, – добавляю я с улыбкой. – «Очень мило, что ты разрешила мне пожить в Лондоне. Очень милая спальня, много белого. Милый дом. Я вспоминаю, как мы катались на колесе обозрения. Я…»

Она замазала какое-то слово.

– «Мне там понравилось, я видела весь Лондон и очень мило провела время с тобой на „Лондонском глазе“. Марк очень хороший человек. Ты видела Марка? Мистер Викерс тоже очень милый человек. Мне жалко, что я должна была уехать, очень мило, что ты пригласила меня приехать в Лондон. Ты чудесная. Надеюсь, что пройдет не так долго, и я увижу тебя снова. Ты милая, очень добрая, шлю тебе мою любовь. Спасибо тебе». Она подписалась: «С любовью, Беллс. P.S Пожалуйста RSVP мне скорее».

Мама опускает голову на подушку.

– Твой отец знал, что вам будет полезно провести время вместе. Он старый мудрец.

– Когда ты поправишься, мы тоже поднимемся на «глаз». Ты приедешь в Лондон, мы сходим на ланч в ресторан и вообще будем развлекаться. Договорились?

Я смотрю на нее, ожидая ответа.

– Кэти, если я умру…

– Ты не умрешь.

– Если я умру, – спокойно продолжает она, – ты заботься о Беллс и об отце, ладно?

– Мам, не надо…

– Это ты заставила меня понять, что мы должны быть честными и говорить то, что чувствуем.

Я неуверенно киваю.

– Я должна это сказать, пока их нет. Они через минуту вернутся. – Она устраивается поудобнее. – Мы с отцом собирались отремонтировать дом и… ну, он не имеет представления, как это делать, – шепчет она. – Ты поможешь ему?

– О’кей. – Я чувствую, что у меня задрожала нижняя губа, совсем как у папы, когда он плачет.

– И ты не забудешь о Беллс? Будешь навещать ее по выходным?

– Да, обещаю. Все время.

– Я так рада, что мы можем поговорить и что нам не нужен мистер Шеклтон! – Мама смеется и плачет от облегчения. – Ты помнишь его пластиковый ремень и сальные волосы? Твой отец до сих пор не может без гнева вспоминать о нем.

– Забавно, но я вспомнила о нем не далее как позавчера.

Мама хочет сказать что-то еще.

– Но кто позаботится о Кэти? – спрашивает она, снова взяв меня за руку.

В этот момент возвращаются папа с Беллс. Папа несет пластиковый поднос с двумя чашками кофе. Он садится на кровать в ногах у мамы.

– Как ты, мам? – спрашивает Беллс, качнувшись вперед.

Подходит сиделка.

– Все уже готово, – сообщает она.

Скоро они сбреют маме волосы, почему-то думаю я.

Беллс встает и уходит.

– Не нравится здесь. Неприятно.

– Беллс! – кричит мама. – Пожалуйста, вернись. Иди и приведи ее, – велит она папе. – Давайте закончим с этим как можно скорее.

Папа приводит Беллс назад, уговаривая ее, что ничего плохого не случится.

– Попрощайтесь с вашей мамой, – нетерпеливо говорит сиделка.

Я испепеляю ее сердитым взглядом. Как она ухитрилась сказать это так мрачно?

Беллс трет лоб и тяжело дышит.

– Пока, мам. – Она обнимает маму за живот и кладет голову на ее театральный балахон. – Пока, мам.

Мама гладит ее по волосам.

– Я люблю тебя. Скоро увидимся, – говорит она.

Папа сидит за кухонным столом и что-то бешено пишет.

Беллс включила «Титаник», но не издала ни звука, когда судно налетело на айсберг.

Я не знаю, чем мне заняться. Я могу только смотреть на часы и наблюдать, как тикают секунды. Медленно.

Звонит телефон. Мы с папой молнией бросаемся к нему.

– Возьми ты, – говорю я.

Папа берет трубку.

– Она в сознании, – сообщает он, явно повторив то, что говорит ему хирург. – Опухоль определенно доброкачественная.

– Беллс! – кричу я. – Беллс! Мама о’кей!

– У мамы будет все хорошо, – говорит Беллс, подходя к нам.

– Но что? – спрашивает папа.

Я застываю на месте. Беллс стоит возле меня.

– У мамы все хорошо, – повторяет она.

– О, я понимаю, – мрачно произносит папа.

– Что? Что? – допытываюсь я.

– Что? – спрашивает Беллс.

Папа сердито машет рукой, чтобы мы замолчали.

– О’кей, мы сейчас выезжаем, – говорит он.

 

28

– Поезжай домой, – опять настаивает мама, когда я даю ей воды. – Ты выглядишь еще хуже меня.

Я смотрю на нее. Ее кожа такая бледная, что она почти сливается с белой подушкой и простынями. На ее голове ничего, только крошечная щетина и шрам на левой стороне темени, изогнутый как вопросительный знак. После операции прошло две недели. Маме повезло, что опухоль оказалась доброкачественной, ее удалили. Но мама очень слабенькая, а правая сторона ее тела практически неподвижна. Мама даже не может сама повернуться в постели. За ней надо постоянно ухаживать. Она много спит. Мы даже не представляли, что она не сможет ходить после операции. «Зачем возле кровати стоят ходунки?» – первый вопрос, который она задала еще в тумане после наркоза. Ее следующим огорчением стало то, что она не может написать собственную фамилию.

– Мам, зачем ты так стараешься восстановить свою подпись? – поинтересовалась я, глядя, как она мучается с ручкой и бумагой.

– Я ведь говорила тебе. Если я навсегда останусь такой, то я хотя бы должна быть в состоянии сама получать деньги, – слабым голосом ответила она.

К счастью, физиотерапия помогает ей восстанавливать силу и подвижность. Она уже может вставать и очень медленно ходить взад-вперед по палате. Сказать, что мы испытали облегчение – не сказать ничего. Это чудо. Когда я наблюдала, как мама пошла в первый раз, я так неистово хлопала в ладоши, что они сделались ярко-красными.

– Пожалуйста, Кэти, езжай домой, дорогая. Забери домой и неуклюжую команду. – Она кивает на папу, который беседует с доктором. Мама считает, что он слишком суетится возле нее. Она закрывает глаза. – Мне надо немного поспать. Ты тоже поспи, – добавляет она.

Когда я вхожу в дом, там тихо. Ни Стиви Уандера. Ни «Битлз». Я нахожу Беллс на кухне, в мамином джинсовом фартуке, теперь испачканном кляксой шпината. На ее маленьких руках красные прихватки. Вчера мы с папой вернулись домой, и она приготовила для нас цветную капусту с сыром, использовав все остатки, которые нашла в холодильнике. Это была самая вкусная цветная капуста, какую я ела в своей жизни. За день до этого она сделала киш из кабачка и спаржи. В больницу она старается не ходить. Она не была там со дня маминой операции. Каждый день, когда мы спрашиваем ее, пойдет ли она с нами, она отвечает: «Скажите маме, чтобы поправлялась». Мы с папой стараемся не оставлять ее надолго одну и ездим в больницу по очереди.

– Привет, как там мама? – немедленно спрашивает она, поставив в духовку белое блюдо и поворачиваясь ко мне. – С мамой все в порядке?

– Она о’кей, только устала и чуточку ворчит. Она велела передать тебе, что она очень тебя любит. Ого, Беллс, что ты готовишь?

– Блинчики с рикоттой и шпинатом. – Внезапно я чувствую, что страшно голодна. – Еще я сделала клубничное пюре со взбитыми сливками. Ты любишь клубнику? Мама любит клубнику.

– Я тоже люблю. Ты звезда кухни, – говорю я, рухнув на стул. Стол припорошен мукой, возле грязных мисок лежит забытый кусок сливочного масла, валяется несколько мятых клубничин и яичная скорлупа. Это успокаивающий беспорядок.

– Как там мама? – снова спрашивает она, но я уже знаю, что ей не требуется мой ответ. – Сделай себе коктейль, – говорит она, открывая бар. Там стоит бутылка водки; для папы приготовлено виски.

Она протягивает мне водку, и я жадно хватаю ее.

– Беллс, ты просто волшебница.

В кухню входит папа.

– Беллс сделала на ужин блинчики и позаботилась о нашей выпивке, – сообщаю я, и он улыбается.

– Замечательно. Спасибо, милая.

– Пожалуй, я сейчас приму ванну и возьму с собой коктейль, – говорю я, поднимая со стула свое отяжелевшее тело.

– Садись, па, – настойчиво говорит Беллс и подвигает к нему стул. – Сядь.

Я поднимаюсь наверх, в свою спальню. Беллс приготовила мне постель – как делает это каждый день после маминой операции.

Почему-то меня тянет в родительскую спальню. На кровати лежат свернутые чистые простыни; все папино грязное белье сложено в плетеную корзину, стоящую у двери. Я замечаю, что сестра поставила на папин столик рядом с лампой свадебную фотографию мамы с папой. Беллс прямо наша сказочная фея. Я сажусь на кровать и беру в руки снимок. Забавно думать, что в то время мы с сестрой еще не появились на свет, и они были только вдвоем. В то время маме было двадцать шесть. В моем возрасте у нее уже родилась я.

Я даже не услышала, как Беллс села рядом со мной.

– У мамы все в порядке? – снова спрашивает она.

– Нормально. Она уже хочет домой. Ей надоели больницы. – Сказав это, я спохватываюсь, наверное, не стоит говорить такие вещи при сестре. – Извини, ты больше всех понимаешь, что я имею в виду. – Я закрываю лицо руками.

– Что с тобой?

– Устала.

– Как Сэм?

– Мы с ним расстались, больше не видимся.

– Сэм неприятный.

– Он был неплохой. – Я снова беру в руки свадебный снимок.

– Мама красивая, – говорит Беллс.

– Очень. – Я возвращаю рамку с фотографией на столик. – Спасибо тебе за то, что ты приготовила мне постель, спасибо за все, Беллс. Ты так много помогала за эти последние недели. Что бы мы с папой делали без тебя.

Беллс наклоняется вперед и чешет лоб. Едва ли она знает, что говорить или делать, когда слышит комплименты в свой адрес.

– В Уэльсе мы убираемся по очереди, – сообщает она. – Я убираюсь в комнате Теда. Тед мой друг.

Я улыбаюсь ей.

– Тед счастливый. Как хочется, Беллс, чтобы кто-нибудь помог нам всем. Тебе, папе, мне и маме, особенно маме. Мне хочется, чтобы все мы были счастливы.

В эти дни у меня такое чувство, будто земля ускользает у меня из-под ног.

– Мама не умрет, как дядя Роджер, – говорит Беллс.

Она права. Я понимаю, что должна радоваться. Мама идет на поправку. И вот теперь, когда мы знаем, что у нее все будет хорошо, я невольно думаю и о другом. Моя работа больше не кажется мне важной, Сэма у меня нет – невелика потеря, но я лишилась ощущения стабильности. У меня нет дома. Я беспокоюсь за папу. Я тревожусь за маму и о том, как мы справимся со всем, когда она вернется домой. Меня тревожит многое; не удивительно, что я лишилась сна. Беллс стала для меня лучиком света. Без нее мы с папой питались бы готовыми блюдами и спали на грязных простынях.

– Ты чувствуешь себя одинокой, Беллс?

– Иногда.

– Когда?

– Ночью.

– Я тоже. А почему ночью?

– Темно. Не люблю, когда темно.

– Я хочу, чтобы все было как прежде, чтобы к нам вернулась нормальная жизнь. Я хочу… эй, ты куда? – Я улыбаюсь. Ей стало скучно со мной. Не удивительно. Я перевожу взгляд на потолок и замираю, пока меня не выводит из этого ступора толчок в бок.

Беллс стоит передо мной с телефоном.

– Кто это?

– Тебе звонят.

– Кто? – повторяю я, не испытывая желания ни с кем разговаривать. – Это Эмма?

– Марк.

– Марк? – Странное чувство юмора у моей сестры. Я беру у нее трубку. – Ведь это тетя Агнес, да?

– Кэти? – слышу я. – Алло, Кэти.

Это точно не тетя Агнес, потому что голос мужской.

– Кто это?

– Марк.

– Марк приятный. Марк хороший. Марк поможет.

– Беллс! – я закрываю ладонью микрофон. – Зачем ты ему позвонила? Откуда у тебя его номер?

– Попросила его встретиться с нами.

– Ох, черт! – Я снимаю ладонь с трубки. – Привет, Марк!

– Кэти, я узнал про вашу маму и выражаю свое сочувствие.

Я слышу его голос и чувствую, что начинаю рыдать.

– Все о’кей, все нормально. У нас все нормально, – бормочу я.

– Беллс просила меня приехать. Я понимаю, это странно. Мы едва знакомы, но я бы хотел приехать. Может, я смогу вам чем-то помочь или…

– Беллс с радостью повидается с вами. – Поверить не могу, что я говорю с ним. Я рассказываю, что мама еще в больнице и, по расчетам врачей, побудет еще неделю, пока не начнет ходить сама. – Может, вы приедете, когда она вернется домой? – предлагаю я.

– Хорошо. Тогда позвоните мне.

– Это будет замечательно, – говорю я, понимая, как мне хочется его увидеть.

После нашего разговора Беллс хлопает в ладоши.

– Марк приедет!

– Откуда у тебя его номер? – снова спрашиваю я.

– Взяла его из сумки. Еще в Лондоне.

Я улыбаюсь. К нам приедет Марк. Это так неожиданно. Но в то же время правильнее и лучше ничего нельзя и придумать.

 

29

Мы с Беллс стоим на платформе и ждем Марка. Наконец-то мы вздохнули с облегчением. В больнице мама одолела десять ступенек, и ее выписали. Она уже два дня как дома. Это фантастически здорово, что она вернулась. Единственное, что нас беспокоит, – она уже пытается готовить еду и хватается за все дела. Ее зрение пострадало из-за операции, и она часто натыкается на мебель, что-то опрокидывает.

Полная решимости вернуться более-менее к норме, она пыталась приготовить домашнее сердечное лекарство из бузины, наклонилась, чтобы взять кастрюлю и ударилась головой о шкаф. Папа срочно повез ее в больницу, потому что испугался, что у нее разойдутся швы.

– Неуклюжая команда вернулась, – пошутила мама, когда доктор сделал ей выговор за легкомыслие. Слава богу, все нормально, и дело обошлось огромным синяком.

– Еще три минуты, – говорит Беллс, глядя на бегущую строку над платформой.

– Две минуты… Одна… Марк! – Беллс неистово машет руками.

Он идет к нам. Его волосы, кажется, никогда не знали расчески, круглые очки придают ему сходство с профессором. Я вполне могу представить его в лаборатории в белом халате. Но сейчас он в темных джинсах, бледно-голубой полосатой рубашке, а на его лице появился загар. А с моего лица пропали все краски за время, которое я проводила в больнице. Беллс ударяет его по плечу.

– Привет, Марк.

– Привет, Беллс. – Он жмет ей руку и ласково ударяет ее в ответ. Потом поворачивается ко мне. Возникает неловкая ситуация, мы не знаем, как здороваться. Обнять друг друга? Поцеловать? Пожать руки? Я тянусь к нему, чтобы формально поцеловать его в щеку, а он обнимает меня. – Я не мог поверить, когда услышал об этом. Я так сочувствую вам.

– Спасибо, что приехал, – говорю я, упав в его объятия и желая, чтобы это длилось и длилось.

Когда я открываю дверь дома, мама кричит:

– Дорогая, мы на кухне. – Ей очень хочется взглянуть на Марка. – Это тот самый человек, который помог тебе отыскать Беллс? – спрашивает она, чувствуя, что тут может быть что-то поважнее.

Мы втроем входим на кухню и сталкиваемся с таким зрелищем: мама, папа и какой-то толстяк стоят возле тележки с париками.

– Здравствуйте, Марк, – воркует мама, протягивая ему руку. Я всегда подозревала, что ей хотелось, чтобы у нее был сын, потому что она всегда с особенным радушием относилась к парням. А еще она явно присматривается к нему как к потенциальному кандидату в зятья. – Кэти, Беллс, Марк, – говорит она, – это мистер Маршалл, специалист по парикам.

Он протягивает толстую, волосатую руку и обменивается с нами рукопожатиями.

– Ну не молодец ли ваша мама? – жизнерадостно говорит он. – Нам нужно лишь подобрать для нее подходящий парик, и она станет первой красавицей в городе!

Мама нервно похлопывает себя по голове. У нее почти не растут волосы, так, непонятно что. Папа говорит ей, что она походит на пушистого цыпленка.

Мистер Маршалл открывает первую страницу своего портфолио.

– Это миссис Хендерсон, с ней произошел ужасный случай, она потеряла все свои волосы, да-да. Знаете, есть такая редкая болезнь, когда они выпадают? Конечно, я ни за что не вспомню, как она называется. В общем, она лежала в ванне, да, а когда вылезла из нее, все ее волосы плавали в воде. Представляете, какой был шок? Она была вне себя.

Он показывает нам фото миссис Хендерсон до и после. На снимке «после» она в коричневом парике, который выглядит скорее как деревянная салатница, надетая на голову.

Мистер Маршалл протаскивает нас через все портфолио, и после этого я с ужасом жду, что он хочет предложить маме.

Он захлопывает портфолио. Все мы ждем, затаив дыхание.

– Ну, для начала как насчет этого? – Мистер Маршалл нагибается и достает из тележки нечто имбирное и похожее формой на капусту. Я почти готова расхохотаться, во всяком случае, в опасной близости от такой реакции. Марк тоже, я это знаю, я чувствую исходящие от него вибрации. На лице мамы отражается ужас. Папа немеет. Беллс начинает хохотать.

– Очень смешно, – говорит она. – Ха-ха, очень смешно.

Мистер Маршалл выглядит озадаченным, но игриво продолжает:

– Этот цвет близок к вашему натуральному. Давайте попробуем?

Он бережно надевает парик на мамину голову, поправляет его и убеждается, что каждый волосок лежит на своем месте. Потом делает шаг назад и изображает восторг. Мама смотрит на папу, ожидая его реакции. Папа смотрит на меня. Я смотрю на Марка. Марк поворачивается к Беллс.

– Вам нужно зеркало, – заявляет мистер Маршалл, когда никто из нас не произнес ни слова. Он берет квадратное зеркало и встает с ним перед мамой. – Знаете, просто супер! Вот мое мнение.

Мама пронзительно вскрикивает от разочарования.

– Но у меня были золотисто-каштановые волосы, как у моей дочери Изабель. – Она еще раз смотрит на себя и поскорее отворачивается.

– Мама, мы купим тебе красивые шелковые шарфы, – вмешиваюсь я. – Не нужен тебе парик.

Мы все соглашаемся с этим, кроме мистера Маршалла. Он страшно удручен. Мы с папой провожаем его к двери вместе с тележкой и нетронутыми париками.

– Спасибо, что вы пришли к нам, – спокойно говорит папа. – Извините, если мы показались вам грубыми или неблагодарными, но я не думаю, что моей жене сейчас нужен парик.

– Нет проблем, – отвечает мистер Маршалл, – но вы без колебаний звоните мне, если передумаете. Дверь в страну париков не закрыта, я оставлю ее, скажем так, слегка приоткрытой.

Мы с папой с трудом сохраняем серьезность. Дверь в страну париков?

– До встречи. – Он выкатывает из дома свою тележку.

Когда мы возвращаемся на кухню, мама застенчиво водит ладонью по голове.

– Очень приятно, что вы приехали к нам, – говорит она Марку, но я вижу, что ее мысли все еще возвращаются к тому парику.

– По-моему, вы сделали правильный выбор, – заверяет он. – Шелковый шарф вам очень пойдет.

– Но ведь ты не думал, что я стану вот такая, правда, дорогой? – обращается она к папе, все еще трогая свои коротенькие волосы. – Сейчас я едва ли выгляжу соответствующе, верно?

Выгляди классно, чувствуй себя классным, и ты будешь классным. Я вспомнила, как Сэм напевал это перед зеркалом, когда брился.

Папа шагает к ней и целует ее в макушку.

– Я люблю тебя всякой. И тебе не нужно прятаться под волосами. Как мы всегда говорили тебе, Беллс?

– Гляди миру в глаза, – отвечает она.

– Папа любил это повторять в нашем детстве, – объясняю я Марку.

– Правильно, – подтверждает папа. – Глядите миру в глаза.

 

30

Мы с мамой смотрим по телевизору давнишний черно-белый фильм «Римские каникулы» с Одри Хепберн. Мама шьет новую гобеленовую подушечку. Она никогда не сидит просто так. Благодаря физиотерапии к маме возвращается подвижность, с ее лица исчезала бледность.

Она выглядит красавицей в розовом узорчатом шарфе и длинных серьгах, которые я купила для нее. Когда к нам на день приезжал Марк, мы с Беллс зашли с ним в ювелирную лавку. Там я примерила эти серьги, а Марк с юмором заметил, что они походят на свисающие с ушей канделябры. Мне было очень приятно его видеть. Не думаю, что он сознает, как много для нас значил его приезд.

– Кэти, тебе надо подумать о возвращении в Лондон, – неожиданно говорит мне мама.

– Что?

– Тебе надо ехать.

– Нет-нет, я не могу. Еще рано. Хочешь пить? Принести тебе горячей воды с лимоном?

– Со мной все в порядке, – заверяет она меня. – Я чувствую себя виноватой. Из-за меня ты не можешь вернуться к своим друзьям и привычной жизни.

– Это неважно. Господи, все неважно, кроме твоего здоровья.

Мама откладывает иголку и поворачивает ко мне лицо.

– Ты замечательная, но ты не должна задерживаться тут надолго.

– Но кто будет готовить вам еду, кто будет кормить тебя завтраком в постели? Папа не умеет готовить. Нет, мы не можем бросить тебя. Еще рано.

– Мне становится все лучше и лучше, а твой отец хорошая сиделка. Пора вам с Беллс уезжать.

– Я не уверена в этом, – неохотно отвечаю я. Меня наполняет ужасом сама мысль об отъезде.

– А я уверена. Тебе надо подумать, где ты будешь жить, – озабоченно говорит она.

– Я не знаю.

– Кэти. – Мама кладет свое шитье на столик. – Я не знаю, как тебя отблагодарить за все, что ты сделала.

– Я ничего особенного не сделала.

– Сделала, Кэти, – продолжает мама, – я была ужасной матерью.

Кровь приливает к моим щекам.

Да, это так. Ты была слишком занята своей работой, ты сторонилась меня и все свое время посвящала Беллс, оставляя для меня лишь крохи. Я была для тебя невидимкой. Я всегда чувствовала себя заброшенной. Я всегда была для тебя хуже всех; казалось, тебе было безразлично, как я живу. Все это я готова была высказать ей шесть недель назад, но теперь это не имеет никакого значения.

– Мам, не надо.

– Нет! Надо. Позволь мне. – Она молчит, собираясь с силами. – Я никогда не умела говорить о своих чувствах. Впрочем, ты тоже не умеешь. – Она невесело усмехается. – Я закрывалась словно устрица. – Мамин голос звучит надтреснуто. – Если я не смогу сказать это сейчас, то не смогу никогда.

– О’кей, скажи.

– Я никогда не позволяла себе осознать, что не уделяю тебе достаточно времени, что ты нуждаешься во мне так же, как Беллс, только по-другому. Мне нельзя было твердить тебе, какая ты счастливая, раз у тебя нет ее проблем, это был слишком легкий выход. Я не хвалила тебя так, как ты этого заслуживала. Но теперь ты взгляни на себя. Красивая, успешная женщина…

– Неправда.

– Правда. Меня так долго не было в твоей жизни, и я хочу загладить мою вину. Прости меня.

– У тебя был трудный ребенок, на него уходили все твои силы и время. Мне следовало тогда понимать, как тяжело приходилось вам с папой, а не думать только о себе. Я восхищаюсь вами, ведь вы вырастили нас без всякой помощи. У меня просто не хватает слов, чтобы выразить мое восхищение.

– Все равно это было нехорошо. Я твоя мать, – говорит она с горечью. – Если я не могла смотреть за тобой, то кто же тогда мог? Я замкнулась в своем собственном мире. Моя работа стала для меня отрадой, потому что она помогала мне уйти от каждодневной суеты. Потом ты уехала из дома и внезапно перестала в нас нуждаться. Я всю жизнь несу в своей душе вину за то, что не уделяла тебе достаточно внимания. Это лежит на моей совести.

Мама встает и медленно выходит из комнаты.

– Не уходи, – произносит она, оглянувшись. – У меня есть кое-что для тебя.

Она возвращается, держа в руке небольшой предмет, завернутый в белую, тонкую бумагу.

– Мама, не надо.

Она садится возле меня, а я разворачиваю подарок. Это овальная серебряная шкатулка с инкрустацией из черепахового панциря, а в ней лежит ее драгоценный черепаховый гребень.

– Моя мама подарила это мне к свадьбе.

– Мне очень нравится шкатулка, она роскошная. А твой гребень… ведь ты его носила.

– Да, он хорошо держал волосы, – отвечает она, поправляя шарф. – Я хочу, чтобы это было у тебя. В благодарность за все, что ты сделала.

Я ставлю шкатулку и обнимаю маму.

– Почему мы так долго не могли поговорить? Почему понадобилось пройти через все это, чтобы мы стали ближе? – восклицает она, прижимая меня к груди.

 

31

Я вернулась к привычной жизни. К инвентаризации товара, организации новых фэшн-шоу, заказам у поставщиков. К йоге и плаванию, ресторанам и вечеринкам. К каждодневной лондонской суете, шуму, пробкам, людской грубости и острым локтям. Это ужасно.

Я поселилась у Эммы с Джонни. Они арендуют маленький домик возле Турнхем-Грин, и Эмма настояла, чтобы я жила у них в гостевой комнате до Нового года, до их свадьбы. Это смягчает перемены в моей жизни, и они уже не так пугают меня. Да и само место удобно; они живут близко от моего бутика и от Марка. Вот разберусь с делами, позвоню ему и скажу, что мы стали на время соседями.

Сегодня вечером я собираюсь на ужин к родителям Джонни, которые живут возле Лиссон-гроув. После своего возвращения в Лондон я еще не видела так много народу. На прошлой неделе я ездила к Сэму за швейной машинкой. Это была последняя вещь, которую надо было забрать. У меня все еще были ключи, и я отправилась туда во время ланча, когда он был на работе. Его дом выглядел точно так же, да я и не ожидала перемен. Всюду безупречный порядок, все вещи на своих местах. Даже не похоже, что я когда-то жила там. Я положила ключи под дверь и сказала: «Прощай, Сэм». Как я и ожидала, он затаился, как только услышал известие о болезни мамы.

В ожидании такси я сижу в гостиной и рассматриваю фотографии помолвки Эммы и Джонни, сделанные в Баттерси-Парке. Они вставлены в черные с золотом картонные рамки и напоминают мне карточки, которые мне давали вместе с фотографиями нашего класса в конце года. «Вся фотография была испорчена, потому что Кэти решила задрать юбку и показать нам свои трусики», – читала вслух мама. Она всегда ждала объяснения, но я была уверена, что видела ее старательно скрываемую улыбку. Мимолетная мысль о доме вызвала у меня ностальгию. Какая ирония судьбы! Когда я была подростком, моей единственной мечтой было уехать из дома. Теперь же это единственное место, где мне хочется быть. Там я чувствую себя в безопасности, в теплом коконе. Я чувствую себя нужной.

…В день моего отъезда мы с папой молча стояли на платформе и ждали поезда, погруженные каждый в свои мысли. Мне казалось, что я снова перенеслась в свое детство и сейчас сяду в поезд со своим блестящим красным чемоданчиком и поеду к тете Агнес. Поезд тронется, папа помашет мне на прощанье.

– Я не хочу уезжать, не хочу, – воскликнула я, когда показался поезд.

Папа улыбнулся, убрал прядь волос с моих глаз и заправил ее за ухо, как делал это когда-то.

– Тебе надо ехать. – Он открыл дверь купе и подал мне мой багаж. – Теперь мы с мамой и сами справимся.

Беллс уехала днем раньше. Она радовалась, что возвращается в Уэльс. Она скучала по колледжу, по друзьям, футболу и по своему привычному распорядку. А вот я ни по чему не скучала, и это меня пугало.

– Папа, кто же будет вам готовить? – крикнула я, когда поезд медленно тронулся.

Он махнул рукой.

– Справлюсь и без Беллс, не беспокойся.

Я засмеялась.

– Больше никаких секретов! – крикнула я из окна. – Мы будем говорить друг другу все, хорошее и плохое. Замечательное или ужасное!

Странная у нас семья. Мы с папой целую вечность молча ждали поезда, а теперь слова просто вылетали из меня.

– Все, – согласился он.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Мы послали друг другу воздушные поцелуи. Фигурка папы быстро уменьшалась. Он единственный стоял на платформе и махал рукой, пока не скрылся с глаз.

…Я снова открываю одну из фотографий. Эмма сидит, Джонни стоит за ней, обнимая ее за плечи. Красное платье служит контрастом к ее стриженым темным волосам и карим глазам. Он одет в бледно-голубую рубашку, которая идет к его голубым глазам.

Словом, все по-взрослому, все продумано. Наконец раздается звонок в дверь, и я возвращаю фотографию на каминную полку.

Эмма протягивает мне большой бокал вина. Превосходно. Джонни отводит меня в гостиную.

– Ты должна познакомиться с моими родителями, – говорит он. Они стоят у камина и ждут. – Мама, папа, познакомьтесь. Это Кэти.

– Зовите меня Уилл. – Говорит крупный, массивный мужчина, и я еле сдерживаю смех, услышав его сопрано.

– Гермиона. – Мама Джонни шагает вперед и пожимает мне руку. Она мне по плечо и походит на маленькую мышку. На ее ногах странные разноцветные туфли с загнутыми остроконечными носами, напоминающие гондолу.

– Чем вы занимаетесь, Кэти? – интересуется Уилл с улыбкой. Я все еще пытаюсь перебороть свой смех. Эмма говорила мне, что Гермиона большая зануда, но почему она не предупредила насчет этого голоса? Ведь она могла предвидеть мою реакцию.

– У меня магазин одежды, – сообщаю я.

– О, как интересно, – пищит он, обеими руками поглаживая свой синий джемпер с острым вырезом.

Вспомни грустную историю, грустную историю, уговариваю я себя, таращась на них.

– Как он называется? – с энтузиазмом щебечет Гермиона. – У меня знакомая тоже работает в области высокой моды. Она ездит за границу, в Париж. По-моему, она сотрудничает с Гуччи или Живанши, что-то вроде того.

– Ну, – я откашливаюсь, – он называется FIB.

– Фиб?

– Это значит «Female in Black» («Женщина в Черном»).

– О, – разочарованно вздыхает она. – На мой взгляд, черный цвет такой мрачный, а вы все, молодежь, его носите. – Она меряет критическим взглядом мой мягкий черный свитер с круглым воротом и блестками на манжетах. Тут я отвлекаюсь, потому что Джонни вручает мне вазочку со смесью орехов и подмигивает.

– Как я понимаю, вы живете у Джонни с Эммой? – интересуется Гермиона, утратив интерес к моей карьере.

– Да, верно, – подтверждаю я и добавляю, – временно, – когда вижу по ее лицу, что она недовольна этим. – Пока не подыщу себе собственное жилье.

– Значит, вы не замужем, Кэти?

– Нет, – отвечаю я и решаю добавить, – еще нет.

– О, как жалко, – пищит Уилл, его круглое как луна лицо становится печальным.

– Нет, ничего. Мне только двадцать девять!

Гермиона кривит губы.

– Вы, молодежь, ждете так долго. Я вышла замуж за Уилла, когда мне было двадцать. В вашем возрасте у меня было трое детей. Вы все одинаковые. Ну посмотрите на Джонни, он тоже не спешил, – ворчит она.

Мне так и хочется сказать, что ей пришлось спешно женить на себе Уилла, пока он не передумал и не сбежал.

– Чем занимаются ваши родители? – продолжает она.

– Ну мой отец работает в Сотбис, – отвечаю я.

Гермиона милостиво заявляет, что это, вероятно, очень интересная работа. Мне даже чудится одобрительный кивок.

– А ваша мать?

Я кашляю.

– Мама недавно прошла через тяжелое испытание, у нее была опухоль мозга.

– Ох, очень жаль. Как ужасно это было для вашей семьи.

– Да, ужасно страшно, но теперь она поправляется. Все хорошо, – с гордостью сообщаю я Гермионе. – Понадобится еще от шести месяцев до года, чтобы ей полностью вернуться в норму, но ей очень повезло. Нам всем повезло.

Я говорю, а сама с трудом верю, что это правда. Мама выкарабкалась. Я представляю, как она сейчас сидит за кухонным столом, на голове яркий шелковый шарф, красный с золотом, и читает вслух папе рецепт рыбного пирога, который они хотят приготовить на ужин.

– Дорогой, измельчи рыбу хлопьями, – повторяет она, потому что папа нарезает рыбу ножом. Вообще, папа мог до этого только варить яйца.

– Молодец, сильная женщина, – замечает Гермиона.

– Да, вы правы. Она рискнула и согласилась на операцию, хотя, если честно, у нее не было выбора.

– Она молодец, – чирикает Уилл.

– У вас есть братья или сестры? – с надеждой осведомляется Гермиона.

Я делаю большой глоток вина, чтобы набраться сил. Я знаю, что последует дальше.

– Сестра.

– Она замужем?

– Нет.

– Умерь свое любопытство! – кричит Джонни из кухни. – Она думает, что все женщины старше двадцати одного должны быть замужем. Времена изменились, ма!

– Чем она занимается?

Конечно, она должна была задать этот вопрос. У среднего класса это как нервный тик – спрашивать у всех, чем они занимаются.

– Ну, Беллс слегка необычный случай. Э-э… она родилась…

– Беллс? Это так ее зовут?

– Извините. Беллс – Изабель. Просто мы всегда зовем ее Беллс.

– О, я понимаю. Почему она необычная?

– Она живет в своего рода общине, это что-то вроде фермы, но не ферма, – добавляю я.

– Она работает на ферме? – Гермиона озадаченно морщит лоб. – Она волонтер?

– Нет, – я кручу на пальце серебряное кольцо. – Она там живет, это ее дом.

– Да? – отвечает моя собеседница с еще более озадаченным видом.

– Это специальный дом для… – я делаю паузу, подыскивая нужное слово, – для людей с отклонениями.

Если бы Гермиона была в колесе для хомячков, которые катаются по полу, теперь она бы бешено носилась в нем по комнате.

– Вы имеете в виду, что она умственно отсталая?

– Нет, – сухо отвечаю я. – Нет. Она Беллс. Наша Беллс.

– О господи, о господи. Какая жалость, – пищит Уилл.

– Бедная, бедная!

– Она не бедная, – с вызовом в голосе заявляю я. – Она удивительная. Она великолепно готовит, любит музыку и футбол. Она знает буквально все до мелочей о «Битлз» и Стиви Уандере. Еще у нее волшебное чувство юмора. Беллс – личность, и если вы скажете ей, что она бедная и несчастная, она двинет вас по яйцам. – Я хочу взять последние слова назад, но уже слишком поздно. Джонни сгибается пополам от смеха; Эмма задыхается и хрюкает. Я с опаской перевожу взгляд на Уилла с Гермионой, но их лица по-прежнему выражают сочувствие. Они меня даже не слушали.

А У МЕНЯ РАК КИШЕЧНИКА, хочется крикнуть мне, но я вовремя прикусываю язык. И тут же представляю себе, как Беллс больно бьет Уилла по яйцам, и еще больнее закусываю губу.

Чтобы как-то продержаться до прибытия других гостей, я меняю тему и начинаю говорить о свадебном фотографе, которого нашла Эмма. Видела ли Гермиона фото шоколадного торта, который будет украшен белыми цветами? Что наденет мать жениха? Я собираюсь придумать и сделать вуаль для Эммы. Гермиона сообщает мне, что любит зимние свадьбы, потому что сама вышла замуж зимой. Словом, мы мило продолжаем общаться на приятные темы.

– Что такая красавица, как ты, делает сегодня? – спрашивает таксист, включая мотор. Эмма сунула меня в кэб, потому что сама осталась у Джонни и его родителей. – У тебя есть бойфренд?

Какой нахальный таксист, а?

– Есть, спасибо, – икнув, бормочу я и решаю, что забавнее будет солгать. – Боюсь, что не могу распространяться об этом, – добавляю я, сунув лицо в просвет между его сиденьем и передним пассажирским. – Чуточку сложно. Не хочу, чтобы это появилось в заголовках газет. Нам приходится жить отдельно, иначе слишком рискованно из-за папарацци. – Я откидываюсь на спинку кожаного кресла и снова икаю. – Оп-па, извиняюсь.

– Я тебе не верю, – хохочет он. – Мне что, взять у тебя автограф?

– О’кей, – признаюсь я. – Я одна. Мы недавно разбежались.

– Я это знал, – восклицает он. – Я умею чувствовать такие вещи. Ох, это грустно. Очень. Я тосковал по жене, когда мы разошлись, ты меня понимаешь?

– Мне не везет с парнями. Как тебя зовут?

– Форк.

– Фор что?

– Форк, – повторяет он и проговаривает по буквам. – Ф – Фредди, О – Оливер, Р – Ричард…

– Ну, Форк, я всегда подцепляю парней, которые в конце концов оказываются никчемными. Мой предпоследний бойфренд был настоящим фриком, помешанным на своей работе, и совершенно пустой внутри.

– Ты подцепила паразита?

– Что?

– Паразита. Так я называю всех тех, кто никуда не годится. Их много. Ты понимаешь, кого я имею в виду? Тебе надо быть осторожной.

– Паразиты! Метко! Мне нравится. Я представляю себе такую картину: крысоподобные людишки шмыгают повсюду и мигают красными огоньками, чтобы показать, какие они опасные.

– Да, точно! Грызуны! – Он смеется вместе со мной.

– Паразиты! – ору я, высунувшись из машины. Свежий, холодный воздух ударяет мне в лицо. Увы, я ни у кого не вижу красных огоньков. По улицам идут хорошо одетые, приятные на вид люди, но половина из них наверняка принадлежит к числу паразитов. Эх, вот бы отделить их от остальных людей!

– А ты сейчас кто? – Я снова подаюсь вперед.

– Я-то? Ну, я хочу пробиться в среду музыкантов. Не хочу заниматься вот этим до конца жизни. – Он тычет пальцем в руль. – На следующей неделе у меня просмотр. Вроде как шанс заниматься тем, чем мне хотелось всегда. Надо попытаться, правда? Ну ты понимаешь, что я имею в виду?

– Я прекрасно это понимаю, – убежденно заявляю я. – Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на чепуху. Ой, тормози, остановись тут! – Я внезапно решаю купить в винном магазине бутылку вина.

Я выбираюсь из кэба и плачу ему через переднее пассажирское окошко. Он улыбается мне, и его глаза горят, словно волшебные огоньки.

– Помолишься за меня, чтобы я получил работу? – спрашивает он. – А я буду молиться за тебя, чтобы ты нашла хорошего парня. – Я с готовностью киваю, потому что он мне понравился. – Держись подальше от паразитов, – добавляет он.

Я вхожу в винный магазин и останавливаюсь перед полками, где стоят самые разные бутылки. В конце концов выбираю марочное вино и ковыляю к кассе.

– Благодарю, – говорю я, взяв пакет. – Желаю удачи!

– Кэти? – слышу я. Я знаю этот голос!

Я останавливаюсь и поворачиваюсь. Вельветовая куртка, в руках бутылка воды и большая упаковка чипсов со вкусом барбекю.

– Марк! – Я сияю, не в силах скрыть свою радость.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он.

– Я тут живу. – Объясняю, что временно остановилась у Эммы.

– Замечательно. Как ты? И как твоя мама?

– Ее здесь нет. – Зачем я так сказала?

Марк странно смотрит на меня.

– Мне надо заплатить за это. Подожди секунду. Никуда не уходи. – Он сует руку в карман и достает несколько купюр и мелочь.

Я говорю ему, что буду ждать у входа, и пьяной походкой выхожу из магазина. Ого! Вечер обещает стать гораздо более интересным, чем я думала. Аллилуйя!

Мы идем домой, и я досадую, что весь наш путь займет тридцать секунд. Почему мы не живем хотя бы в миле отсюда?

– Когда ты вернулась? – спрашивает он.

– Пять дней назад. Я бы позвонила, но у меня было столько дел в магазине, много требовалось наверстать, исправить, ну, ты понимаешь, как это бывает. Прости.

– Не волнуйся, я все понимаю. Ну вот я и пришел, – говорит он, остановившись возле черной двери, к которой ведут две ступеньки. – Но я провожу тебя домой.

Я не сдвигаюсь с места ни на дюйм. Я не могу расстаться с ним. Мне он слишком нравится. Ведь я хотела позвонить ему, но не хватало смелости без Беллс, которая послужила бы поводом. И теперь мне надо набраться смелости. В конце концов, что мне терять?

– Можно мне зайти? Давай откроем эту бутылку вина. – И я направляюсь к ступенькам, но чувствую, как меня шатает. Он аккуратно берет меня под локоть.

– Может, тебе хватит пить? – спрашивает он.

Я недовольно хмурюсь.

Он сдается.

Квартира Марка маленькая. В коридоре стоит велосипед. Мы входим в гостиную, и я падаю на диван.

– Я поставлю чайник, – говорит он и выходит. – Хочешь кофе?

– Что ты делаешь? – Говорю я сама с собой. – Что ты дееела…? – Из кухни слышится смех Марка. Через пять минут он возвращается с двумя кружками. Я пялюсь в свой кофе. – Марк, сейчас субботняя ночь. Весь вечер меня терроризировали родители Джонни. Поверь мне, я должна еще выпить. – Я касаюсь носком туфли винного бокала, стоящего у моих ног. – Оп-ля! Что тут делают бокалы?

– Что делают? – усмехается Марк. – У них вечеринка. – Он снимает куртку.

Возле меня на кофейном столике стоит бутылка белого вина. Я наливаю вино в ближайший бокал, пролив чуточку через край. Марк берет другой, стоявший слишком близко к краю. Я чувствую запах крема после бритья. Мне больше всего хочется уткнуться в плечо Марка, чтобы он обнял меня, сильно, по-мужски.

– Тут у тебя легкий беспорядок? Ты устраивал вечеринку?

– Ко мне приходили друзья.

– К тебе приходили друзья, – повторяю я и делаю большой глоток вина. – Знаешь, Марк, просто офигенно видеть тебя.

– Офигенно? – Он смеется. – Мне нравится это слово.

– Эй ты, учитель английского. Марк, тебе не кажется, что это судьба – то, что мы наткнулись друг на друга? Я зашла в винный и – оп-па! Мы наткнулись друг на друга. Или то, что ты живешь так близко от Эммы и мы ходим тут прямо рядом с тобой. Так должно было случиться. Обязательно. – Марк поднимает бровь.

– Мне всегда хотелось это сделать! – Я смотрю на него, открыв рот. – Как ты думаешь? Ты можешь грассировать…? – Я шлепаюсь на диван как тряпичная кукла.

Он произносит «р» на французский манер, потом резко умолкает.

– Какой странный вечер.

– Знаешь, Марк, по-моему, это судьба. Ты веришь в судьбу? – Он неуверенно смотрит на меня. Я встаю с дивана, подхожу к его музыкальному центру и шарю среди его компакт-дисков. – «Моя прекрасная леди»? Господи, да ты гей. А-а! – Я тяжело вздыхаю. – Теперь понятно.

Марк смущается.

– Я не гей, это школьный компакт-диск. В этом году мы поставим этот мюзикл.

– Что это за бумаги?

Марк вскакивает и забирает их из моих рук, потом аккуратно складывает.

– Моя книга.

– О. Давай потанцуем? – Я резко поворачиваюсь и теряю равновесие. Марк подхватывает меня и забирает из моей руки бокал. Сейчас он разожмет руки, думаю я. Или поцелует.

– Слушай, по-моему, тебе нужно лечь спать, – говорит он наконец. – Давай я провожу тебя домой?

– Ты хочешь, чтобы я пошла домой? – кокетливо спрашиваю я, пытаясь его соблазнить. – Знаешь, Марк, ты очень симпатичный. Ты такой приятный и милый. В тебе что-то есть. – Он что, смеется надо мной? – Да! Я серьезно, Марк. Не бойся, иди сюда. – Я на секунду закрываю глаза в ожидании поцелуя.

– Кэти. – Сильная рука трясет меня за плечо. – Ох, черт, Кэти. Проснись, Кэти, пожалуйста. Проснись.

Слова эхом отдаются в моей голове, но я игнорирую их, проваливаясь в глубокий мрак.

 

32

Утром я просыпаюсь и пытаюсь пошевелиться. Моя голова! Она тяжелая как чугун. Я издаю протяжный стон. Во рту настоящая помойка. Где я? Я лежу на диване, укрытая лохматым клетчатым пледом. Собрав все свои силы, сажусь, потащив за собой плед. Все-таки где я? На столике передо мной стоит бокал вина, от одного его вида мне делается дурно. На мне вчерашняя одежда. Поворачиваю шею и слышу, как она трещит. Сидеть тоже больно. Прямо какой-то дурной сон. Моя голова снова падает на подушку. Последнее, что я смутно помню, – как я пила кофе. Я закрываю глаза и опять засыпаю.

Судорога в руке вырывает меня из сна. Я быстро откидываю плед, встаю и встряхиваю руками. Бокалы исчезли. Я оглядываюсь вокруг, пытаясь сложить воедино события минувшей ночи. Бумаги и книги всюду – на столе и на высокой серебристой лампе на длинных паучьих ножках, сбоку от компьютера. Белая полка с книгами и небольшой телевизор в углу комнаты. У Сэма случилась бы истерика, если бы так выглядела его квартира. Я поднимаю с пола стакан с водой и делаю несколько больших глотков. Возле стакана лежит упаковка белых таблеток. Там же я вижу листок бумаги, вырванный из блокнота со спиралью.

«Ушел на пробежку в парк, скоро вернусь, Марк. PS. Это от головной боли».

Марк. Я видела ночью Марка! Конечно, видела. Где же еще я была? Я делаю несколько шагов и опрокидываю белый пластиковый тазик. Какой стыд! Неужели он думал, что я жутко пьяная и буду ночью блевать? Очевидно, думал.

Скоро он вернется. Как же я тут осталась? Помню, как встретила его, но как я осталась? Почему я не могу вспомнить? Я сажусь и начинаю вспоминать, о чем мы говорили прошлой ночью. Марк, вероятно, долго бегает. Возможно, он надеется, что я уйду до его возвращения. Может, он где-нибудь ест ланч с друзьями и рассказывает им, как я отрубилась на его диване. Я тру глаза. Попробуй все вспомнить, Кэти. Моя голова набита трухой. Разумнее всего сейчас убежать к Эмме с Джонни, принять душ, привести себя в приличный вид и вернуться, чтобы поблагодарить его за… что? Это я придумаю потом. Что ж, хороший план, Кэти. Я отчаянно пытаюсь заставить себя шевелиться, но все напрасно. Вдруг где-то хлопает дверь, потом поблизости поворачивается в двери ключ. Мое сердце в который раз трепещет при мысли, что я увижу его. Я снова сажусь и стараюсь принять непринужденный вид.

Марк входит в комнату, сжимая в руке бутылку воды. Его лицо выглядит свежим и безупречно чистым.

– Доброе утро. – Он улыбается так, словно выиграл в лотерею автомобиль. С чего бы он такой счастливый? – Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, – вру я. Мне хочется разузнать у него, каким образом я оказалась на его диване.

– В самом деле? А вид у тебя ужасный.

Я смеюсь и признаюсь:

– О’кей. Я чувствую себя ужасно. Я чувствую себя хуже, чем выгляжу, и это говорит кое о чем.

– Я купил для нас завтрак. Вернее, ланч. Сам я уже поел немного овсянки. Так сказать, оставайтесь на бранч! Никаких отговорок я не принимаю, так что приходи на кухню, когда будешь готова.

Я сокрушенно показываю на свои грязные волосы. Выгляди классно, чувствуй себя классно… Ох, провались ты, Сэм, со своими девизами!

– Прими душ, если хочешь.

Господи, он предлагает мне принять душ. Потом предложит свою зубную щетку. Как же все случилось? Я чешу лоб. Вчерашний ужин у Гермионы и Уилла я помню отчетливо. Потом я наткнулась на Марка, и мы с ним пили вино и кофе. Я уверена, что больше ничего не было. Даже убеждена в этом. Он бы не оставил меня на диване, верно? Я проснулась бы в его постели.

– Марк! – кричу я, направляясь на кухню.

Он жарит бекон. Люблю запах бекона и поджаренного хлеба. Внезапно понимаю, что очень голодна. Я сажусь.

– Марк, о чем мы говорили прошлой ночью? – нерешительно спрашиваю я.

– Ни о чем существенном. – Он носит очки в черной оправе, которые напоминают мне папины.

– Я не говорила всякую хрень?

– Хрень? Мне нравятся твои выражения. Особенно «офигенно».

– «Офигенно»? Я так вчера говорила?

– Я точно не помню, – отвечает он и делает вид, что поглощен своим делом, но уголки его рта ползут вверх.

– Да ладно тебе, – мягко возражаю я. – Ты наверняка помнишь.

– Ну, хорошо. Ты сказала, что наша встреча – это офигенно, а потом вырубилась.

Я прижимаю ладонь к губам.

– Извини. Какая же я уродка. – Я опираюсь локтями о стол. – Мне так плохо. Неужели я так нализалась, что не могла дойти до дома? Ведь он в пяти шагах.

– Да, ты была пьяная как свинья.

– Пьяная как свинья?

– Я пытался тебя поднять.

– Господи, вот что значит долго не ходить в спортзал.

– Кэти, я не это имел в виду. Просто мертвый вес всегда тяжелый.

– Думаю, что это скорее называется лишний вес, а не мертвый.

– Погляди на себя, ты же тонкая как спичка.

– Я ем как лошадь, но много нервничаю. У меня мамины гены. – Мама. Я должна позвонить сегодня домой и узнать, как она там. – Она тоже худая, но у нас круглые бедра, – с гордостью добавляю я.

Марк поднимает брови, вынимает из сковороды бекон и выкладывает его на бумажное полотенце. Жир впитывается в белую бумагу с курочками по краям. Марк поворачивается ко мне с лопаткой в руках. Ворот его бледно-голубой рубашки жестко торчит из синего свитера, того самого, с дырками на локтях.

Пока мы едим сэндвичи с беконом, пьем кофе и апельсиновый сок, Марк расспрашивает меня про Сэма, почему я больше не живу у него.

Я рассказываю ему отредактированную версию. Я не сообщаю ему точную причину; не упоминаю о том, что Сэм сказал в ресторане; лишь говорю, что наши отношения закончились. Марк задумчиво кивает. Он понимает, что я сократила историю, чтобы сделать ее проще.

– Извини. Есть шанс, что вы снова будете вместе?

Я качаю головой.

– Нам не о чем говорить. Я не люблю крыс. – Тут я вспоминаю кэб, который вез меня домой, и улыбаюсь.

– Ты что? – удивленно спрашивает Марк.

– Ничего. Что ты сегодня делаешь?

– Я должен закончить книгу. Завтра крайний срок. – Марк смотрит на часы. – Вообще-то, я скоро должен уходить.

Меня пронзает разочарование. Как мне нравится завтракать с ним. Мне кажется, что ночь все продолжается, и я не хочу уходить.

– Книгу? Ты разве пишешь не дома?

– Не всегда. Я снял крошечный офис, потому что мне легче там работать.

– Хорошая мысль. А потом ты пошлешь это издателю? – «Ты веришь в судьбу?» Я с трудом сглатываю, чувствуя, как краска ползет кверху по моей шее. Неужели я вправду так сказала?

– Да, всегда страшно посылать книгу в львиное логово.

– Могу себе представить. Я люблю читать. Меня приохотила к этому наша директриса. В пятнадцать лет я прочла всего Толстого, Эмилию Бронте и Джейн Остин. Мне бы тоже хотелось писать. О чем твоя книга? – Марк, тебе не кажется, что это судьба – то, что мы наткнулись друг на друга? Я откидываюсь на спинку стула.

Возле двери пищит домофон.

Марк снимает трубку.

– Какой сюрприз, – восклицает он. – А я думал, ты не появишься до вечера.

«Господи, да ты гей». Ох, вот уж я никогда не умею останавливаться, это точно! Хотя разве это так важно? Возможно, ему лестно внимание.

– Ты собираешься пустить меня в дом? – слышу я.

– Извини. – Он нажимает на кнопку.

– Кто это? – небрежно спрашиваю я.

– Моя подруга. Она живет в Эдинбурге.

– А-а, как мило! – Внезапное разочарование ударяет меня под дых. – Ладно, мне пора, – говорю я, делая вид, будто у меня впереди день, полный дел и хлопот.

Высокая шатенка в джинсах и приталенном жакете входит в кухню. Ее волосы завязаны в конский хвост.

– Привет! – Она целует Марка в щеку. Они кратко обнимаются. – Сюрприз! Я решила приехать на утреннем поезде. Моя работа может подождать.

Марк кашляет.

– Джесс, я хочу познакомить тебя с Кэти.

– О, привет. – Она удивленно оглядывается. На ее лице появляется нерешительная улыбка. Ясно, что она пытается понять, почему я сижу у Марка на кухне, одетая в черный вечерний топ, со смазанной тушью под глазами.

– Ладно, я пойду, – говорю я.

– Марк, извини, но кто… я хочу знать, что происходит?

– Ничего не происходит. Я рассказывал тебе про Кэти, – заверяет он, потом смотрит на меня. – Прости, но я рассказал Джесс про твою маму. Надеюсь, ты не возражаешь?

– О, ты Кэти! – восклицает она с облегчением. Потом прикусывает губу и пристально смотрит на меня. – Как чувствует себя твоя мама? – медленно спрашивает она, прищурив глаза. Она явно озадачена тем, что я сижу у Марка на кухне.

– Ей гораздо лучше, спасибо. – Но Джесс не слушает. Я могу сказать что угодно.

– Что вообще происходит? – Она сердито смотрит на Марка. – Или ты мне что-то не говоришь?

– Я пошла, – снова говорю я.

– Ты здесь ночевала? – холодно спрашивает она.

– Господи! Нет! – выпаливаю я.

– Ну тогда ты можешь мне объяснить, что ты тут делаешь? – Ее голос звучит спокойно, но в нем звучит неприятная нотка.

– Да, я ночевала здесь, но это не то, что ты подумала.

– Джесс, это смешно, – вмешивается Марк. – Кэти просто хорошая знакомая.

– Смешно? Неужели? – переспрашивает она, по-прежнему хладнокровно, не отрывая от меня глаз.

Марк сажает Джесс к столу рядом со мной и подвигает себе стул.

– Мы с Кэт встретились вчера вечером в винном магазине. Я провожал ее домой и хотел узнать, как там ее мама. Она зашла ко мне, чтобы выпить бокал вина – и ведь ты была такая усталая, правда? – Он поворачивается ко мне.

– Да, очень, – подтверждаю я.

– Она тут же уснула на диване.

– Тут же уснула, – повторяю я.

– Вот и все. Клянусь, – говорит Марк.

– Прости, Джесс, я понимаю, как это выглядит, но Марк мне просто добрый друг, вот и все.

– Так что ничего не случилось? – говорит она, и это звучит скорее как утверждение, а не вопрос.

– Ничего, – в один голос отвечаем мы с Марком.

– Гляди, Кэти спала в соседней комнате. – Он отводит ее в гостиную.

– Марк, если ты мне лжешь, я этого не перенесу, – слышу я, как вполголоса говорит Джесс. – Ты лучше скажи мне все честно.

– Ты знаешь, что я не стал бы тебя обманывать, – заверяет он. Мне самое время уйти. Ясно, что им нужно поговорить об всем, а я только мешаю.

Я отодвигаю стул, стараясь не шуметь, и открываю входную дверь.

– Я понимаю, это выглядит подозрительно, но клянусь, что ничего не было, – говорит Марк.

Я тихонько прикрываю за собой дверь.

Я медленно бреду домой.

Смотрю на пустую дорогу. Как хорошо, что я ушла из квартиры; меня слишком мучит похмелье, чтобы нервничать из-за выяснения отношений.

Шок от приезда Джесс теперь сменился жгучим разочарованием. У Марка есть подруга. «Знаешь, Марк, ты очень симпатичный. Ты такой приятный и милый. В тебе что-то есть…»

Я выставила себя полнейшей дурой! Ну и ладно, думаю я, отшвырнув ногой камешек на мостовую. На что я рассчитывала? Порву с Сэмом и тут же упаду в объятия к Марку? Конечно, он полная противоположность Сэму, неженатый, а еще он – ответ на мои мечты. Господи, Кэти, это тебе не голливудская мелодрама.

– Эй, почему ты ушла, не попрощавшись? – слышу я. Оглядываюсь и вижу Марка, мчащегося за мной на велосипеде. Его машинописная рукопись балансирует на руле. Он резко тормозит, и сотня страниц разлетается по дороге.

– Извини, мне не надо было оставаться вчера. – Я нагибаюсь и пытаюсь собрать бумаги. Протягиваю руку за одним листком, но его относит в сторону порывом ветра, так что я лишь хватаю пальцами воздух.

– Черт… проклятый растяпа… черт! – Марк ползает на коленях и ругает себя. – Ведь знал, что надо положить их в сумку. – Он в отчаянии хватает листы бумаги. Один улетает на середину дороги.

Нас начинает смешить собственная беспомощность. Мне хочется спросить, о чем эта книга, но я решаю, что время не самое подходящее. Я подбираю листок за листком и стряхиваю с них пыль.

– Ты даже не захотела сказать «прощай»? – бормочет он, поднимая с дороги оставшиеся страницы.

– Мне надо пойти домой, снять эту прокуренную одежду. – Я улыбаюсь ему. – Как Джесс? Ничего?

– Нормально.

– Извини. Я не хотела причинить тебе неприятности. Может, тебе надо было остаться с ней?

– Я должен отвезти это одному человеку, это быстро, – говорит он.

– Ее нельзя винить за подозрительность, на ее месте я бы тоже…

– Мы ведь знаем, что ничего не случилось, так что мы можем не чувствовать себя виноватыми.

Я киваю.

Он выпрямляется, и я тоже. Он берет велосипед и идет рядом со мной.

– Вот я и пришла. – Я останавливаюсь возле красной двери с отслаивающимися кусочками краски. – До встречи.

Марк ничего не говорит.

– Пока. – Я поворачиваю ключ, понимая, что он не ушел.

– Кэти?

– Да?

– Мне надо было сказать тебе – ну, про Джесс.

– Не беспокойся, это не имеет значения, – заявляю я, хотя дрожь в моем голосе говорит о противоположном.

– Мне бы хотелось снова тебя увидеть. Ведь нет ничего зазорного, если мы встретимся и…

– Попьем кофе?

– И съедим по сдобной булочке?

Я улыбаюсь.

– Ты знаешь, где я живу.

– Отлично. Друзья?

Ох! Это больно. Неужели он решил сказать это, чтобы я больше не приставала к нему?

– Друзья, – отвечаю я, обхватив себя за плечи дрожащими руками. Он садится на велосипед и уезжает. Рукопись вернулась на прежнее место. Он машет мне одной рукой. Этот маневр кажется мне опасным.

– Удачи с книгой! – кричу я ему. Хотя больше мне хочется крикнуть: «Будь осторожен!» – но я не хочу, чтобы он подумал, что я говорю, как его мать.

 

33

Дом довольно новый, современной архитектуры, к нему ведет крутой спуск. Мама предупредила меня о крутизне дороги и посоветовала двигаться на передаче и не пользоваться тормозом ни в коем случае. Я купила себе подержанную машину, она мне нравится – маленькая, серебристая, сверкающая и быстрая. Следующая моя задача – поиски съемного жилья.

От долгой дороги мои ноги затекли и болят. Я приехала бы на место на полчаса раньше, если бы не заблудилась среди множества извилистых узких дорог, которые выглядели все одинаково и, казалось, вели в никуда. На доме Беллс нет никаких табличек, и мне просто повезло, что я заметила высокого широкоплечего парня в спортивном костюме, ярко-синем свитере и с идентификационной карточкой на шее. Он махнул мне рукой, показывая, куда ехать. Я сразу узнала его по фотографии из альбома сестры.

– Привет, я Тед, – говорит он, протянув мне большую руку. Я жму ее. У него кудрявые темные волосы и ярко-голубые глаза, которые, кажется, выскакивают на лоб от энтузиазма.

– Привет, Тед. Я Кэти, сестра Беллс.

– Привет, сестра Беллс. Добро пожаловать в Уэльс.

На улицу выходит высокий темноволосый мужчина и тоже здоровается со мной, спрашивает, как я доехала. Это Роберт, один из кураторов Беллс. Он приглашает меня в дом и ведет по длинному коридору мимо доски, на которой висят объявления и снимки, посвященные событиям текущего месяца. Мы приходим на кухню.

– Замечательная сегодня погода, правда? – говорит Тед, идущий за нами. – Обещали проливной дождь, а не выпало ни капли.

– Тед помешан на погоде, – с сухим смешком замечает Роберт. – Он знает абсолютно все о погодных фронтах.

Кухня светло-желтая, цвета примул, и безупречно чистая, нигде ни пятнышка, ни бумажки. Мне нравится. В центре стоит длинный деревянный стол. Стеклянные двери за ним открываются на террасу и в сад.

– Какой приятный дом, – хвалю я.

– Нам он нравится, – с гордостью сообщает Тед.

– Беллс спустится через минуту, она слышала шум машины. Хочешь чай? Кофе? – Роберт берется за чайник.

– Я бы выпила чаю. Спасибо.

– Ты ведь здесь еще не была, да? – спрашивает он.

– Нет. – В его тоне я не услышала ни малейшего упрека, но невольно чувствую огромную вину за то, что до сих пор совершенно не интересовалась, где живет моя сестра. – Я хочу, чтобы Беллс устроила для меня экскурсию. – Над большим холодильником висит черно-белая фотография Беллс – она в своих штанах-дангери стоит возле тачки, наполненной яблоками, и улыбается, выставив большие пальцы. Роберт замечает, куда я смотрю.

– Беллс – замечательная девушка, – говорит он. – Она всегда чем-то занята. Не может просто так сидеть без дела, верно, Тед?

– Никогда не сидит, – подтверждает он. – Мы с Беллс ходим вместе в колледж. Каждый понедельник ходим. Мы изучаем всякую всячину, вроде искусства и письма, а я еще учусь танцевать.

– В самом деле? Какие танцы?

– Бальные.

На другой стене висит другой снимок, и Тед подводит меня к нему.

– Угадай, где я? – спрашивает он. Я всматриваюсь и вижу Беллс в костюме Элвиса, играющую на теннисной ракетке, как на гитаре. Тед стоит за ней в блестящем трико и с огромными накладными бакенбардами. Он бьет в барабан.

– Вот это ты! – говорю я, ткнув пальцем.

– Классно, правда? – смеется он. – Это был мой день рождения. Все нарядились в Элвиса Пресли. Мы с Беллс выступили вместе. Нашу группу мы назвали «Золотые рыбные палочки».

– В самом деле, классно, – улыбаюсь я. – А почему «Золотые рыбные палочки»?

– Ну я ведь люблю рыбные палочки, – отвечает он так, словно мне самой следовало это знать, и выходит из кухни.

– Как себя чувствует твоя мама? – спрашивает Роберт.

– Неплохо. Она огорчается из-за того, что не может водить машину, но папа терпеливо помогает ей во всем. Он выполняет ее поручения, например, убирает фотографии в альбом и делает другие вещи, которые неизбежно приходится делать.

Роберт с облегчением вздыхает.

– Знаешь, мы так волновались.

– Беллс говорила с тобой о маме?

– Нет, нет. – Он качает головой. – Она никогда не станет это делать.

Мне не терпится ее увидеть, и я спрашиваю, можно ли мне подняться наверх, но тут сестра приходит сама. Она одета в спортивные штаны и черную майку с серебряной звездой, мой подарок.

– В честь тебя нарядилась, – говорит Роберт, подмигивая.

– Привет, Беллс.

Мне хочется ее обнять, но Беллс не очень это любит. Вместо этого мы обмениваемся рукопожатием, после чего она ласково ударяет меня по плечу.

– Вот и хорошо, – произносит она.

Я беру в руки сумку.

– Я привезла тебе оливки и сырное печенье, а Эдди просил передать тебе этот имбирный кекс.

– Эдди из гастронома. – Она наклоняется вперед и забирает у меня подарки. – Спасибо, Кэти.

Беллс ведет меня наверх. На ее двери висит большая табличка «НЕ МЕШАТЬ», а также бесчисленные футбольные стикеры, многие из которых уже еле держатся. Ее комната маленькая, с кроватью в углу, и, в отличие от кухни, вся заполнена рисунками, стикерами, постерами, вырезками из газет. Я прохожу на цыпочках между нарисованным на полу флагом «Джек Юнион» и постером «Добро пожаловать в АНГЛИЮ».

На стенах я вижу знакомые постеры Боба Марли с «косяком» в зубах и «Битлз», которые висели в ее лондонской спальне. Я сажусь на краешек кровати. На столике лежат ингалятор и фотоальбом.

– Как мама? – спрашивает она, садясь рядом со мной. Дыхание со свистом вырывается из ее груди. Я беру ее ингалятор.

– Ей гораздо лучше.

Я встаю и подхожу к окну. Там блестит море.

– Беллс, ого! – вздыхаю я. – Какой у тебя вид. Красота!

Тяжело дыша, она подходит ко мне.

– Тебе нравится море? – спрашивает она, довольная моим восторгом.

– Я люблю море. Мне даже хочется уехать из Лондона, – отвечаю я и поворачиваюсь к ней. – Ну что, давай погуляем?

Тепло, но, как предсказывал Тед, над нами висят темные тучи. Мы идем по светлому песку. Я зачерпнула горсть песка и просеиваю его между пальцами, словно кристаллы сахара. Беллс идет впереди.

– Ты купаешься летом? – спрашиваю я, догнав ее.

– Нет, слишком холодно.

Мы долго идем по берегу, и наконец я предлагаю где-нибудь посидеть. Так хорошо смотреть на море. Вокруг нас ни души, тишина, лишь где-то кричат чайки.

– Как папа?

– Все в порядке. Чуточку устает от маминых команд. – Я ласково толкаю Беллс.

– Точно. – Она задумчиво кивает. – Бедный папа. А как ты?

– Я вернулась в Лондон, живу у Эммы.

– Как Эмма?

– Все нормально. Готовится к свадьбе.

– Как Сэм?

– Не знаю. Я не видела его. Ты получила мое последнее письмо?

– Да. Как тетя Агнес?

Мы с Беллс устраиваемся на песке и перебираем всех наших родных и знакомых, потом встаем и идем назад. Она показывает мне сад, грядки и все прочее, и я вижу, что она гордится всем. Это ее территория, ее мир, в который я ненадолго вошла. В гостиной стоит пианино.

– Тед играет на пианино, – говорит она мне. – Бедный Тед, – добавляет она, нажав на клавишу.

– Почему бедный?

– Очень одинокий, у него нет семьи.

Если бы кто-то сказал про Беллс, что она бедная, она бы возмутилась, но я заметила, как часто она называла так других. Вероятно, когда она чувствует себя благополучнее тех, кто рядом с ней, ее это успокаивает.

– Теда никто не навещает, – подтверждает Роберт, держась за дверную ручку. Вероятно, он слышал наш разговор. – Я работаю здесь двенадцать лет, и к Теду никто не приезжал. В такое трудно поверить, но некоторые семьи оставляют здесь своих детей. Просто спихивают их сюда.

– Какой кошмар, – восклицаю я с ужасом. Я все яснее понимаю, какие дружные у меня родители, какими они всегда были сильными. Они никогда бы не отказались от Беллс, да им это просто не пришло бы в голову. Еще это заставляет меня осознать, как я не хотела бы оказаться в той же категории, что и семья Теда, – в роли равнодушной сестры.

– Да, это мрак, – соглашается Роберт, стуча ногой по полу. – У нас все любят Теда, и его родные просто не понимают, чего они лишаются. Он всем помогает.

– Тед – чемпион по прыжкам на батуте, – добавляет Беллс. Она поворачивается к коллекции видео, лежащей на полке рядом с телевизором.

– Значит, ты работаешь здесь двенадцать лет? Большой срок.

– Да, и я не уезжал отсюда ни на день.

– Не может быть!

– Ну, может, отлучался раз или два, но мне тут нравится. Здесь работал мой отец, так что у нас это потомственное занятие. Не представляю, что еще я мог бы делать.

– Ты мог бы поехать куда-нибудь в отпуск, не так ли?

Он улыбается.

– Да, возможно, но я даже не знаю, куда я бы поехал.

– Ты видела фильм «Поменяться местами»? – спрашивает у меня сестра.

– Мне нравится этот фильм, – говорю я. Мы с Робертом подходим к Беллс. Я рассматриваю через ее плечо DVD-диски. – О-о, «Тутси»!

– Очень смешной фильм «Тутси», – соглашается она.

В три часа мы с Беллс выпили чаю с шоколадным печеньем и поехали в местный футбольный клуб. Теперь она надела футболку; вокруг шеи обернула красный шарф «Манчестер Юнайтед». Она с восторгом сообщила мне, что сегодня играет ее команда. Мы входим в здание клуба. У барной стойки сидят парни.

– Привет, Бадж, – кричит она. – Он капитан, – поясняет она с уважением. – Привет, Пол. Привет, Бадж. – Она бьет кулаком каждого по очереди. Они поворачиваются к ней и выставляют руку с растопыренной пятерней. Ладошка Беллс едва занимает половину их ладони.

– Моя сестра Кэти, – сообщает она им. Парни кратко здороваются со мной – «привет».

Бадж очень видный парень, с темно-каштановыми волосами и темными глазами.

– Привет, – говорю я в ответ, но замечаю, что он тут же забыл про меня.

– Беллс, ты сегодня будешь смотреть матч? – спрашивает он, дернув ее за шарф. Потом он начинает разматывать его, а она бешено хохочет и говорит, что ей щекотно. Я вижу, как она порозовела от удовольствия.

– Конечно, будет, – говорит другой футболист. В клуб входит еще группа парней. Они по очереди хлопают Беллс по спине.

– Как дела, Беллс?

– Как поживает наш любимый талисман?

– Беллс, рад тебя видеть.

– Нам тебя не хватало, – добавляет Бадж.

– Знаешь что? – говорит мне один из них. – Беллс нужна нам на поле. Она приносит нам удачу.

Я собираюсь что-то сказать, но тут могучий парень, выглядящий так, словно он никогда не выходил из спортзала, подбегает к Беллс сзади и подхватывает на руки. Под всеобщее ликование – мое тоже – он сажает ее на плечи. Беллс смеется и хлопает в ладоши. Все начинают петь «Вперед, Сент-Дэвидс». Я еще никогда не видела ее такой счастливой, она чувствует себя тут как дома. Я отхожу в сторону, пропуская всех. Они выходят шеренгой на игровое поле.

– Кэти, – кричит мне Беллс. – Ты идешь?

На следующий день ранним утром я возвращаюсь в Лондон. У меня радостно на душе. Команда Беллс победила, 2:0. Я смотрела матч, но часто спрашивала у своих соседей, неужели им можно делать такое. Ясно, что мне просто необходимо было изучить футбольные правила. После матча я отвезла Беллс домой и обнаружила на кухне целую толпу ее друзей. Я познакомилась с Мэри-Вероникой, с девушкой по имени Джейн, еще одним парнем, Алексом. Тед тоже был на кухне. Он сказал, что Беллс сейчас приготовит для всех угощение. И она сделала свой знаменитый овощной рулет, а потом налила всем шоколадный мусс. Беллс открыла банку с оливками и угостила ими всех. Мэри-Веронике не понравился их вкус, и она выплюнула оливку. Потом они включили музыку, конечно же, Стиви Уандера.

Теперь я могла соединить лица с именами; теперь я представляла, что Беллс делает по субботам. Я видела, как ее берут с собой на футбольное поле как талисман. Я слышала, как она смеялась и аплодировала.

Я видела, как она готовила на кухне.

Мне стало ясно, почему на ее одежде были метки с разными именами.

Я видела, как она стояла у телефона в коридоре перед доской с информацией.

Я не испытывала грусти, уезжая, потому что знала, что Беллс живет в хорошем месте. Его нельзя назвать безукоризненным, как все в нашей жизни, но это был ее дом. Мы с ней договорились, что я буду приезжать к ней раз в месяц и звонить вечером по воскресеньям и четвергам. Я поняла, как важно Беллс жить в привычном режиме.

– Обещаешь? – спросила она, прощаясь со мной.

– Обещаю.

 

34

Я сижу за кухонным столом и листаю журнал «Невесты». У Эммы лежит целая пачка этого гламура. С глянцевых страниц на меня смотрят невесты с ослепительными улыбками и жемчужинами размером с перепелиное яйцо. Хорошо бы Эмма не подражала им. Я подслушала, как они с Джонни разговаривали в соседней комнате о свадьбе. Они будут венчаться в Лондоне, в церкви Св. Иоанна Крестителя в Гайд-парке. Двухэтажные автобусы отвезут гостей после венчания на банкет в Национальный либеральный клуб.

В общем, Эмма непрестанно говорит о свадьбе.

Стоит ли ей выбрать для свадебного списка «Селфриджес», «Харродс» или «Питер Джонс»?

Какими должны быть приглашения, модерновыми или традиционными?

Стоит ли им приглашать подружек и приятелей их друзей?

– Если я приглашу Джоша, надо будет пригласить и Ребекку, а я почти не знаю ее, – размышляет она. – А как быть с их детьми? Я вообще не хочу, чтобы там были дети!

Я понимаю, как мне остро необходимо личное пространство.

Почему у меня такое унылое настроение? Я уже две недели не видела Марка. Почему-то я вообразила, что он как-нибудь зайдет ко мне или позвонит. Но не зашел и не позвонил.

Интересно, о чем его книга? Детектив? Мелодрама? Приключения? Фантастика? Может, автобиография. Возможно, у него было увлекательное прошлое. Я представляю себе обложку, фотографию Марка в квадратной рамке, название «Путешествие Марка». Эти мысли меня смешат. Без сомнения, сейчас меня гораздо больше интересует чужая жизнь. Если бы ты могла написать сценарий своей жизни, что бы ты написала? – слышу я снова, но на этот раз голос принадлежит не Сэму. Это мой собственный голос.

Я захожу в спальню и беру блокнот. Я еще не представляю, о чем напишу, но знаю, что снова хочу шить. После разрыва с Сэмом у меня стало больше свободного времени, и я хочу использовать его с толком. Пожалуй, еще мне хочется относиться к жизни не так серьезно. Больше никаких списков того, чего я хочу достичь к концу каждой декады. Сэм составлял такие списки – он хотел к сорока годам уйти с работы. А я просто хочу «быть».

С ожившим энтузиазмом я решаю отправиться на воскресную прогулку с блокнотом. Для начала я сяду в кафе с чашечкой кофе и понаблюдаю. Мне хочется уловить идеи, понять, что хотят носить люди. На улице холодно, но осеннее солнце все-таки еще греет. Я надеваю темные джинсы и сине-красное пончо.

Джонни, кажется, вздыхает с облегчением, когда я вхожу в гостиную.

– Что это ты надела?

– Это последняя мода. – Я кручусь перед ним.

– Куда ты собралась, милая пастушка? – спрашивает он.

– На прогулку.

Джонни не красавец. Если пристально вглядеться в его черты лица, понимаешь, что они просто безобразные. Два кривых передних зуба, длинный подбородок, еще Джонни очень худой, потому что слишком много работает. Но если к этому добавить его голубые глаза, темные волосы и чувство юмора, он получается одним из самых симпатичных людей, каких я знаю.

– Джонни, мы должны закончить свадебный список, – настойчиво заявляет Эмма, и он морщится от отчаяния.

– Пока. Увидимся, – уныло вздыхает он.

Я устраиваюсь с чашкой капучино у окна кафе. В этот утренний час прохожих немного. Вот прошла девушка в длинной темно-коричневой юбке с воланами, коричневых башмаках и кремовом запахивающемся кардигане. Я зарисовала в блокноте ее силуэт. Вернулись кисточки и бахрома – я это заметила, когда мимо прошла еще одна девчонка в многослойной юбке.

И все равно я не могу сосредоточиться. Мои мысли блуждают где-то далеко. Нет, я не в том настроении. Лучше напишу Беллс.

Дорогая Беллс.

Я постоянно вспоминаю свою поездку к тебе. Наконец-то я увидела твой дом. Мне жаль, что я не приезжала к тебе прежде. У меня стоит перед глазами вид из твоего окна. Какая ты счастливая, что видишь море каждое утро. Будь у меня такая возможность, я всегда была бы счастливая и довольная.

Какой симпатичный парень твой друг Тед. Передай ему, что мне хочется посмотреть, как он будет танцевать на вашем дне открытых дверей. Понравился мне и футбол – ваша команда будет играть и в эти выходные? Желаю им победить! Мистер Викерс заходит к нам на чашечку чая почти каждый день. Мы с Ив скучаем, если долго его не видим. Он сам ставит чайник и сам берет печенье.

Я забыла тебе сказать, но Марк спрашивал о тебе. Я видела его на днях. Честно признаться, твоя глупая Кэти слишком много выпила и вела себя страшно глупо. Ты права, Беллс, мне не надо пить. Он такой симпатичный, но у него есть подружка, и это печально. Вообще, когда ты приедешь в следующий раз в Лондон, надо с ним повидаться.

Я на секунду отрываюсь от письма и думаю о том, что сказал мне Марк в тот последний раз, когда он догнал меня на велосипеде. Я как сейчас вижу его, стоявшего возле двери Эммы. Я достаю свой мобильный.

– Я просто хотела спросить, не хочешь ли ты выпить в моей компании кофе со сдобной булочкой?

Моя ручка летает по листку, когда кто-то осторожно трогает меня за плечо.

– Ты меня напугал! – восклицаю я.

– Извини. – Марк улыбается, наклоняясь ко мне. – Я махал тебе с улицы, но ты показалась мне такой серьезной. Ты ведь не пишешь свое завещание, нет?

– Марк! – Я загораживаю локтем листок, как делала в школе, когда мне казалось, что кто-то хотел списать мои ответы.

– Что ты делаешь?

– Так, ничего особенного. Пишу письмо. Беллс.

– Можно я что-нибудь добавлю?

– Нет! – Я решительно захлопываю блокнот. – Напиши свое собственное.

– Беллс права. Ты вредная. Совсем как инспектор дорожного движения, – заявляет Марк, вызывая у меня улыбку. – Я рад, что ты позвонила, – продолжает он.

– Дай сигаретку, – просит в дверях старик в дождевике.

– Ты, попрошайка, – отвечает парень, но все-таки лезет в карман и достает сигарету. – Вот, держи.

– А зажигалка найдется?

– Ну нахал! Куда только катится этот мир? – Парень зажигает сигарету. – Теперь что еще попросишь? – кричит он вслед старику. Тот захромал прочь, блаженно вдыхая свою порцию никотина. – Почистить тебе ботинки, купить виски, – бормочет парень, подходя к стойке. – Мне нравится наблюдать за людьми, – замечает Марк. – Это еще интереснее, когда сидишь в жаркой стране и пьешь пиво.

– Еще бы. Есть новости о книге? – Он опять в синем свитере с протертыми локтями.

Марк издает вздох разочарования.

– Нет. Мой агент сказал, что рукопись нуждается в доработке. Если хочешь быстрого результата, не ходи в писатели.

– Ты так и не сказал мне, что ты пишешь.

– Приключенческую историю, вымышленную, – скромно отвечает он. – Для детей и взрослых.

– Значит, я сижу напротив будущего аналога Джоан Роулинг?

– Об этом я могу только мечтать, – усмехается он. – Я с детства любил книги. Никогда не забуду, как бабушка читала мне «Приключения дядюшки Любина».

– О чем она?

– Ты не знаешь эту книгу? Ой, обязательно прочти. Как дядюшка Любин присматривал за маленьким племянником Питером, но однажды прилетел огромный пеликан и утащил его. Дядюшка Любин отправился его искать. Он обошел вокруг земли и залез на луну в своей большой шляпе и полосатых чулках. Потом он увидел во сне, что Питер живет на дне моря у русалок. Он проснулся и, к своему огорчению, обнаружил, что Питера с ним нет. Впрочем, дядюшка Любин никогда не сдавался и в конце концов…

– Не говори! – Я шлепаю ладонью по столу. – Он спас Питера?

– Да, конечно. – Кажется, Марка разочаровала моя реакция. – Но там не только об этом, но и о высоте человеческого духа, о любви и преданности. О том, что никогда не надо расставаться с надеждой. Жалко, что сейчас у меня нет этой книжки, мама ухитрилась ее потерять.

– А ты читал «Старушка, которая жила в уксусной бутылке»?

Марк качает головой.

– Старушка лазила в бутылку по маленькой лестнице. – Я шевелю пальцами, словно поднимаюсь по невидимой лестнице. – Но ей это надоело.

– Я не удивлен. Жить в уксусной бутылке не слишком приятно.

– «Как ужасно, как ужасно», – приговаривала она и мечтала, что хорошо бы ей жить в маленьком белом доме с розами и жимолостью, розовыми занавесками и поросенком в хлеву. Мимо проходила добрая фея и пожалела старушку. «Не горюй, – сказала она и велела старушке лечь в постель и трижды повернуться в бутылке. – Когда ты проснешься утром, ты увидишь то, что увидишь!» Старушка проснулась утром и увидела комнатку с розовыми занавесками; за стеной ее дома хрюкал поросенок. Я хрюкаю для убедительности.

– Что же было потом?

– Старушка была рада и довольна, но ей даже не пришло в голову поблагодарить фею. А фея побывала на западе и востоке, на севере и юге, а потом вернулась к старушке в уверенности, что та довольна своим белым домиком. «Как ужасно, как ужасно, почему я должна жить в таком крошечном домике? Я хочу жить в красном городском доме и хочу, чтобы у меня была служанка».

– «Не горюй, – сказала ей фея. – Когда ты проснешься утром, ты увидишь то, что увидишь!» – договаривает за меня Марк.

– Потом она захотела жить в доме с белыми каменными ступенями, чтобы ей прислуживали слуги и служанки. После этого она захотела жить во дворце. «Посмотри на королеву. Почему я не сижу на золотом троне? Почему на моей голове нет золотой короны?» Фея выполнила ее желания, но когда вернулась, услышала, как старушка жаловалась, что корона слишком давит ей на голову. «Почему я не могу жить в доме, который мне подходит?» – стонала старушка. «Ладно, хорошо, раз ты хочешь жить в доме, который тебе подходит, живи…» Старушка проснулась и обнаружила себя в уксусной бутылке. Там она и осталась до конца жизни.

– Вот и поделом ей.

– Я хорошо помню эту книжку. Мама читала ее нам с Беллс. А ты расскажи о своей семье, – прошу я. – Я была так прихлопнута собственными драмами, что ничего не знаю о тебе. Ты был близок с родителями?

– Не всегда. Я понял, что расстроил отца, когда отказался учиться на юриста. Мой брат уехал в Новую Зеландию и стал разводить там овец. Папа не может понять, откуда у него такие гены. Я был его последним шансом. Он потомственный юрист, его отец был юристом. Джесс тоже получила юридическое образование, и это выручает. Папа прекрасно к ней относится и называет «моя шотландская дева».

Так она не только красивая и умная, ее еще и семья одобряет. Черт побери.

– Когда ты с ней познакомился?

– Как ни странно, в школе. В Эдинбурге.

– Почему ты был в Эдинбурге?

– Одно время папа там работал, и родителям так понравился этот город, что они решили туда переехать. Думаю, что я теперь на одну восьмую шотландец.

– Так у вас давно начались близкие отношения?

– Всего шесть месяцев. Но мне кажется, что гораздо дольше, – добавляет он, и я не могу сказать, хорошо это или плохо.

– Как получилось, что вы давно знакомы, а встречаетесь недавно?

– Не знаю, – озадаченно отвечает он. – Как-то так вышло само собой. Мы поехали на каникулы с группой друзей, и там все и началось. Мы беспокоились, что это может помешать нашей дружбе, но все нормально.

Нормально? Как-то так вышло? Все и началось? Словарю Марка явно не хватало страсти. Где романтика? Где фейерверк?

– Пожалуй, это верно, – бормочет он довольно уныло. Или мне только почудилось?

– Что?

– В долгосрочном плане девушки и парни не могут быть просто друзьями. В какой-то момент…

– Ты ведь сам не веришь в такую чепуху, правда? Ладно тебе. Мы с тобой друзья, согласен?

– Ты права.

– Ты счастлив?

– Счастлив ли я? Ну, это трудный вопрос.

– С Джесс, не вообще, – уточняю я, надеясь, что не выгляжу слишком любопытной.

– Она одна из моих ближайших друзей. Она всегда была рядом со мной. Впрочем, забавно, – он подвигает стул ближе, – она умная, но если спросить у нее, где находится Гватемала, она не имеет ни малейшего представления.

Я застываю.

– В Африке? – По выражению его лица я понимаю, что ошиблась. – В Америке? Конечно, в Америке.

– В Северной или Южной?

– Э-э, в Южной? Нет, в Северной.

– Она южнее Мексики, возле Гондураса и недалеко от Панамы.

– Замолчи, ботаник, не всем же разбираться в географии.

– Где у нас север?

– Замолчи!

– Почему у нас зашла речь о Джесс?

– Мы говорили о твоих родителях. Они хотели, чтобы ты стал юристом.

– Ах да. Это насчет одобрения, верно? Ведь чем бы ты ни занимался, ты хочешь, чтобы они гордились тобой.

– Я восхищаюсь людьми, которые учат других уму-разуму. Сама я никогда бы не сумела быть учительницей. Твой отец гордится тобой?

– Не знаю. – Он пожимает плечами. – Возможно.

– Он должен гордиться. – Я улыбаюсь. – Понимаешь, если ты завтра умрешь – господи упаси, – добавляю я, коснувшись его руки.

– Спасибо.

– Твой отец скажет наверняка: «Жалко, что я не говорил Марку, как мы гордимся им». Я никогда бы не простила себе, если бы мама умерла и так много всего осталось бы между нами недосказанным. В детстве я чувствовала себя такой несправедливо обделенной, потому что она постоянно лежала с Беллс в больницах. Но ведь столько детей вообще не имеют дома или у них развелись родители и скандалят. Эмма говорит, что часто видит людей…

– Не надо говорить, насколько им хуже, чем тебе, – недовольно ворчит Марк.

– Но ведь так и есть.

– Слушай, мы никогда в действительности так не думаем. Конечно, всегда найдутся те, кому гораздо хуже, чем тебе, но если кто-нибудь тебе скажет, чтобы ты подумала о голодающих детях в Африке, когда ты придешь к нему со своей проблемой, тебе захочется расстрелять его мороженым горохом.

– Почему мороженым горохом? – смеюсь я.

– Я не смог больше ничего придумать. Я вот что хочу сказать – все относительно: каждая проблема, каждая ситуация. О’кей, у тебя были неважные отношения с матерью, но если бы кто-то сказал тебе, что он не ладит вообще ни с кем из своей семьи, ни с матерью, ни с отцом, ни со всеми братьями и сестрами, и что ты должна считать себя счастливой, – разве тебе станет от этого легче?

– Я никогда не думала об этом с такой точки зрения. Тебе надо стать консультантом по вопросам семьи.

– С вас пятьдесят фунтов. Я увижу вас на следующей неделе?

– Да, конечно. – Меня пугает, что я ответила ему на полном серьезе.

Несколько минут мы тихо сидим и наблюдаем за проходящими мимо людьми. Наше молчание не кажется неловким. Нет, оно уютное.

– В твоей семье есть какие-нибудь необычные персоны? – тихо спрашиваю я.

– Что скажешь про бабушку, которая держала под кроватью льва?

Я смеюсь.

– Что ж, я рада, что не одна моя семья такая странная.

Уголком глаза я наблюдаю за девчонкой, идущей мимо кафе. Бейсбольная кепка задом наперед, черный бюстгальтер, черная жилетка, черная мини-юбка, маленький рюкзачок и черные высокие ботинки на платформе. Мимо идет группа парней, и я слышу, как они насмехаются над ней, но девчонка не обращает на них внимания.

– Ты видела эту девочку? – спрашивает Марк.

– Ее трудно не увидеть, верно?

– Она выглядит чуточку странно.

– Шокирующий наряд.

– Да, все верно, но она гораздо интереснее, чем другие девчонки, которые ходят, будто клоны друг друга.

Я смотрю на спины трех девушек, все примерно одного роста, каждая с крашеными светлыми волосами, и на всех мешковатые штаны, облегающий топ и кроссовки.

– О такой, как она, кто-то написал: «Эксцентричные, необычные, яркие персонажи заставляют нашу планету вращаться», – говорит Марк. – Господи, без них наша жизнь была бы скучна.

Когда Марк уходит, я дописываю свое письмо Беллс, потом иду к киоску, покупаю журналы «Вог», «Татлер», «Харперс & Квин» и «Гламур».

Через две недели я шью себе замшевое пальто на мягкой подкладке. Еще я работаю над моими проектами по дизайну и составила портфолио. Я хочу получить в будущем свой собственный лейбл, и ради этого стоит работать. Чтобы говорили: «Я купила топ от Кэти Флетчер». Я все время наблюдаю за людьми, в часы ланча захожу в разные магазины и смотрю их новинки. Я работаю до позднего вечера, закрыв бутик. Пора менять и мой имидж, поэтому я иду к моему парикмахеру-испанцу, и он помогает мне «почувствовать себя другой женщиной», как он выразился. Он стрижет спереди мои волосы каскадом. Теперь я завязываю их сзади в короткий и аккуратный конский хвост. Мне кажется символичным, что я сделала новый старт на многих фронтах и, самое главное, с мамой.

А еще я покупаю себе яркие лиловые очки для плавания и черный купальник и каждое утро плаваю перед работой.

Я даже бросила курить.

Мне нравится новая Кэти Флетчер.

 

35

– Джонни, кто это был? – кричу я. Уже поздно, и я собиралась лечь спать.

– Не знаю. Он положил трубку.

Я вхожу в гостиную, Эмма и Джонни смотрят телевизор.

– Он?

– Ну единственный, о ком я подумал, это Сэм, – поясняет Джонни.

– Возможно, – соглашаюсь я. К моему удивлению, Сэм звонил мне несколько раз, хотел встретиться, говорил, что нам надо поговорить, но я не видела смысла. Я сказала ему, что у нас все позади и с этим надо смириться без всякой обиды.

– У тебя изменился тон. Ты с кем-то встречаешься? – резко спросил он.

– Сэм, я была дома и ухаживала за мамой, – устало ответила я. Может, мне надо все-таки с ним встретиться и поставить точку?

Джонни вглядывается в мое лицо.

– Между вами все кончено, что ли?

– Да. Все.

– Значит, теперь безопасно говорить о нем? – спрашивает он.

– Абсолютно безопасно.

– Знаешь, я всегда считал его придурком.

– Джонни! – Эмма швыряет в него подушку.

– Все нормально, честное слово. – Я пожимаю плечами. – «Выгляди классно, чувствуй себя классно…

– …и ты ТОЧНО будешь классным», – дружно договариваем мы и начинаем хохотать.

– А как насчет «ты должен мыслить нестандартно»?

– Мне нравилось «сделано и заметано», – добавляет Эмма. – Я всегда считала, что ты заслуживаешь лучшего, – признается наконец она и замолкает, колеблясь, продолжить или нет. – Вот как этот Марк.

– Он просто друг. И вообще, он встречается с Джесс. – Я меняю тему. – Ладно, надо выставить на улицу мусор, завтра ведь приедет машина.

– Точно, – подхватывает Джонни. – День сбора мусора. Опять. Ведь только что был. Как быстро летит время!

Я выхожу из дома с двумя черными мешками. Неожиданно решаю пойти на вечернюю прогулку. Может, повстречаю где-нибудь Марка. После того воскресного утра, с которого прошел почти месяц, мы с ним виделись много раз. Я часто заходила к нему после работы, и мы пили вино. Недавно приготовили спагетти болоньезе и посмотрели один из любимых фильмов Беллс «Тутси» с Дастином Хофманом. На прошлой неделе Марк сунул мне под дверь записку: «Сдобная булочка &кофе – завтра?»

Сейчас вечер понедельника, всего десять часов. Скорее всего, Марк дома. Мне просто хочется поболтать, вот и все. Я стучу в дверь его квартиры и тут же слышу шорох велосипеда. Марк, вероятно, только вошел в дом с улицы. Его лицо розовое от холодного ночного воздуха. Поверх куртки надета ярко-желтая широкая лента, которую он снимает при виде меня.

– Привет. – Он потирает руки. – Как дела?

– Нормально. Я вынесла мусор, потом подумала про тебя.

– Прелестно! Зайдешь?

– С удовольствием. Где ты был?

– В школе. Боже, как я устал, – произносит он, проходя на кухню. Я иду за ним. – Мы репетировали «Мою прекрасную леди»; там еще столько работы. Профессор Хиггинс слинял, пришлось заменить его на Мэтью, и я не уверен, справится ли он.

– Сядь, – приказываю я. – Скажи, где у тебя тут все, и я приготовлю тебе что-нибудь поесть и выпить. Моя очередь поухаживать за тобой.

– Чудесно, – со вздохом говорит он, стягивая башмаки и снимая с джинсов велосипедные зажимы. – Какое везение, что я встретил тебя. Кружки в полке над раковиной.

Я открываю полку и вижу мелкие и глубокие тарелки.

– Справа, – поясняет Марк. – Кофе в холодильнике.

– Ты держишь его в холодильнике?

– Так он свежее. Ты ведь держишь горчицу в холодильнике. – Марк устало смотрит на меня.

– Извини. На каждой кухне свои порядки. Ой, ты любишь зефир! – восклицаю я с удивлением. Наверху холодильника лежит пачка зефира в шоколаде и с клубничной начинкой. – Эмма дразнит меня за то, что я их по-прежнему люблю, и считает, что это лакомство для детей, мамы кладут его детям в коробку с ланчем, а мне давно пора повзрослеть.

– Ну, Эммы здесь нет, так что ешь хоть всю пачку.

Я наливаю две чашки кофе, и Марк съедает сырный сэндвич с поджаренным хлебом.

– Кэти, у меня к тебе большая просьба. Я даже собирался зайти к тебе завтра и поговорить.

– Что-то серьезное?

– Джесс не может приехать на «Мою прекрасную леди». Какой бы великолепной ни была наша постановка, но Эдинбург все-таки далековат, чтобы ехать ради этого. Так что я подумал, может, ты пойдешь со мной вместо нее?

– Правда?

– Да. Что скажешь?

– Ты сказал об этом Джесс?

– Скажу, но я уверен, что она не станет возражать. Она знает, что мы просто друзья.

– Ладно, если она точно не огорчится, я охотно пойду. Я никогда не была на школьных постановках. Единственный раз, помнится, мама пришла в школу посмотреть на меня, когда мне было девять лет. Весь класс играл на блок-флейтах. Мама сказала мне, что это было ужасно. Бабушка из Норфолка тоже пришла и, кажется, толкнула ее локтем в середине нашего исполнения «Зеленых рукавов» и сказала, что здесь сегодня выступает цвет Саутгемптона, потом загоготала.

– Что, она смеялась так же, как ты?

– Неужели я гогочу?

– Да.

– Большое спасибо. Когда представление?

– В пятницу вечером.

На минуту я жалею, что больше никуда не иду в пятницу. Тогда бы он мог подумать, что у меня восхитительно интересная жизнь.

– Ладно, тогда до пятницы. Я пойду. Хватит с меня на сегодня общения с тобой.

Школьная постановка. Как одеться? Нарядно? Буднично? Я останавливаю свой выбор на черном платье и золотом ожерелье с подвеской-медальоном. Гляжусь в высокое зеркало. Бросив курить, я поправилась на несколько фунтов, которые отложились у меня на бедрах. Зато посвежело лицо. Я наношу серебристые тени, чтобы они подчеркнули зеленый цвет моих глаз, и после бесконечных раздумий решаю распустить волосы.

На улице я громко пою, изображая Элизу Дулитл.

– Тссс! – смеется Марк, удерживая меня, чтобы я не кружилась вокруг очередного столба освещения. – На нас бросают странные взгляды.

– Ну и что? Тебе должно быть все равно, что думают о тебе люди.

– Я и не обращаю внимания, – подтверждает он.

– Я слишком долго беспокоилась, что подумают другие. Это напрасная трата времени. – Я поворачиваюсь к нему. – Сегодня я действительно смотрела с удовольствием вашу постановку. Твой класс был великолепен.

– Они пели от всего сердца, правда? – говорит он. – Эллен просто лезла вон из кожи.

Эллен играла Элизу, роль Одри Хэпберн. Я уж не стала говорить Марку, что она оглушила зрителей; мне просто хотелось заткнуть уши. Марк так напряженно следил за действием, что я не смела дышать, сидя рядом с ним, чтобы он не пропустил ноту или слово. Прокол случился, когда профессор Хиггинс споткнулся и упал со сцены. Он радостно танцевал с Элизой, потому что она наконец «правильно» заговорила, и поставил ногу слишком далеко. Все ахнули, Марк бросился к сцене, словно актер из сериала «Катастрофа». Я невольно смотрела больше на него, чем на пьесу. Меня восхищал его страстный интерес к детям, которые даже толком не умели петь. Он был с ними каждую минуту. Морщился, когда учитель музыки брал не ту ноту. В одном месте им пришлось запеть «Rain in Spain» повторно, потому что Элиза фальшивила, и мне показалось, что у Марка начнется сердечный приступ.

– Ведь мы столько это репетировали, – страдая, простонал он.

– Тссс, ничего, они молодцы, – шепнула я в ответ и взяла его за руку ради поддержки. Его пальцы впились в меня. Ладонь была влажная. Но лучше всего получился финал. Все встали и аплодировали, по-моему, минут пять. Директор вызвал Марка на сцену, и Марк кланялся вместе с актерами. Я подумала, что Беллс тоже получила бы удовольствие. Жалко, что ее здесь не было. Ребята сгрудились вокруг него, кто-то ласково ударил его по руке, другой выставил пятерню. Марк всех поздравлял. Элиза поделилась с ним цветами и робко опустила глаза.

– Что за красивая девчонка с вами? – громко спросил какой-то мальчишка, показывая на меня. Я чуть не лопнула от гордости. Мне почти тридцать, и вдруг красивая девчонка. – Это ваша подружка? – допытывался он.

Я ужасно смутилась и сделала вид, что ищу что-то в сумочке. Когда подняла глаза, Марк улыбался мне.

– Такси! – кричит Марк, показывая на черный кэб с желтым огоньком.

Мы садимся на заднее сиденье. Я пою еще одну песенку из мюзикла, и Марк присоединяется ко мне. Водитель качает головой.

– Что ты больше всего любишь на свете? – спрашиваю я. – Кроме порнухи.

Марк шутливо чешет подбородок.

– Кроме порно? Ну, пожалуй… хм… зефирное пирожное.

– Не перевозбудись.

– Ладно, а ты?

– Запах свежего кофе и хлеба.

– Кататься в солнечный день по свежему снегу.

– Ложиться спать.

Марк поднимает брови.

– С кем-нибудь или одна?

– Одна и закутаться в теплое одеяло.

– Вау, мы с тобой безумная парочка, правда? О’кей, что ты ненавидишь больше всего на свете?

– Грубых и ограниченных людей.

– Людей, которые заглядывают через твое плечо на вечеринке.

– Ой, терпеть не могу!

– Тогда надо сказать им, что ты выпил бутылку джина с двадцатью таблетками анадина , и посмотреть, скажут ли они: «Ой, как интересно», – продолжает Марк.

– Автоинспекторов, – кричит водитель кэба. – И людей, которые говорят мне, какой дорогой ехать – это меня еще как злит. Думают, что знают лучше меня, хотя я много лет езжу по Лондону.

– Теперь налево, – говорит Марк.

Шофер смеется.

– О-о, я нашла! – кричу я. – «Рождество начинается в августе».

– Мне нравится эта игра. Люди, которые знают все лучше тебя, – продолжает Марк. – Я говорю кому-нибудь, что еду в Вену, а они мне говорят, что я на самом деле должен ехать в Будапешт.

– Да-да, нет ничего противнее. – Мы смеемся. – Если бы ты мог что-то изменить в себе, что это было бы? – спрашиваю я.

Марк надолго задумывается.

– Тогда я начну, – предлагаю я. – Я хочу быть не такой упрямой.

– Я слишком мягкий.

– Нет, неправда. Я видела, как ты строил в шеренгу детей. Они уважают тебя. Ты добрый, но это совсем другое. А я еще бываю слишком гордой.

– Мне нравится твоя откровенность. Ты говоришь то, что думаешь.

– Нет, Марк, не всегда. Вот погляди, сколько потребовалось времени, чтобы мы с мамой нормально поговорили. Я загоняю проблемы вглубь, коплю их.

– Ну а у меня все наружу, сердце на рукаве. Я слишком эмоциональный. Даже плакал, когда читал «Мосты округа Мэдисон».

– Какой ты нюня. Но я тоже плакала.

– И я тоже, – вмешивается шофер, слушая нас с интересом.

– Марк. – Я подвигаюсь ближе к нему, и наши колени мягко соприкасаются. – Я никогда не замечала прежде, что у тебя разные глаза. – В самом деле, один глаз карий, другой синий. Мы глядим друг на друга долго-предолго. Я отворачиваюсь первая.

– Ох, – говорит он, – нелепый случай. Я записывал счет на матче по крикету. Я закрутил карандаш между растяжками, которые держали сетку, и он вдруг у меня вырвался. Вероятность того, что карандаш попадет мне в глаз, была миллион к одному, но… – он показывает жестом на свой глаз, – мне сделали три стежка. Вот почему я теперь хожу в очках. Зато у меня появилось оправдание, если я проигрываю в теннис, – шутит он. – Ты дрожишь, Кэти. Вот, возьми мою куртку.

Он накидывает куртку мне на плечи, и я чувствую тепло от его прикосновения. Мы почти приехали, но мне очень не хочется, чтобы этот вечер закончился.

Марк словно прочитал мои мысли.

– Еще рано, – говорит он. – Хочешь выпить по бокалу вина?

Я киваю.

– Эммы с Джонни сегодня не будет. Давай зайдем ко мне?

– Отлично. Эге, мы уже приехали, – говорит Марк таксисту. – Остановитесь где-нибудь здесь.

Марк подает мне руку, когда я выхожу из кэба.

– М’леди, – говорит он, – кстати, сегодня вы выглядели неотразимо.

– Да? Благодарю вас, сэр. – Мы стоим, держась за руки. – Значит, ко мне? – наконец спрашиваю я, разжав его руку.

– Это еще зачем? – Сэм, в своей старой кожаной куртке, стоит возле двери Эммы. Теперь он направляется к нам.

Я вижу его дрожащие руки, и мне даже становится его жалко. Замерз бедняга на холодном ветру. От его самоуверенности не осталось и следа. Это не тот Сэм, который гордо шествует повсюду, стуча каблуками. Он даже толком не побрился.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.

– А я хочу спросить, что вы тут делаете? Сладкая парочка.

– Сэм, это не твое дело.

Прищурившись, он смотрит на Марка.

– Ты кто такой?

– Марк.

– Привет, Марк. Где вы были?

– Слушай, Сэм, ступай домой, – бормочу я. Марк перебивает меня.

– Что ж, если тебе действительно интересно, я пригласил ее на мюзикл «Моя прекрасная леди».

– Кэти терпеть не может мюзиклы.

– Что ж, тогда мне еще приятнее, что она согласилась пойти со мной, – спокойно замечает Марк.

– У вас что, любовь и дружба? – спрашивает Сэм с отвращением, словно сама мысль об этом ему невыносима. – Кэти стала похожа на монахиню. Держишь себя так, как будто надела пояс верности.

От моей жалости не остается и следа.

– Сэм, ты пьян.

– Марк, любитель мюзиклов и пидер, – продолжает он, – и моя бывшая подружка, превратившаяся в монахиню. Что у вас общего? Да ничего.

– Ну я просто удивлен. Ты убежден в ее целомудрии и все-таки пришел сюда. Как видишь, ситуация безопасная. – С этими словами Марк берет меня за руку.

– Сэм, уже поздно, пожалуйста, ступай домой, – тихо прошу я.

– До полуночи еще далеко, сестра Флетчер.

Мы с Марком идем дальше.

– Как ты думаешь, может, вызвать для него кэб? – негромко спрашивает Марк.

– Мне не хватает тебя, – кричит Сэм. Мы с Марком останавливаемся и поворачиваемся к нему. – Мне не хватает тебя, Кэти. Так нельзя. Нехорошо. Ты встречаешься с парнями, живешь с ними, а потом даже не желаешь с ними говорить, – возмущается Сэм. – Почему ты не отвечаешь на мои звонки? Я не уйду, пока ты не поговоришь со мной.

Я прошу Марка, чтобы он шел без меня, что я позвоню ему, когда Сэм уйдет.

– Точно, Кэти? Если хочешь, я останусь.

При этих словах Сэм направляет на него злобный взгляд.

– Ступай. Я сама разберусь.

Сэм снимает куртку и садится на диван.

– Ты права, я был идиотом. Все, о чем ты говорила в ту ночь, – что мы не говорим друг с другом, не делимся своими проблемами, все верно. Я много думал об этом. Прости меня.

Я подвигаю кожаное кресло Джонни и сажусь напротив него.

– Иди сюда, Кэти.

– Радуйся, что я впустила тебя в дом, – напоминаю я ему. – Ты вел себя как идиот.

– Я понимаю. Но ничего не мог с собой поделать. Я тут с ума сходил. – Он опять манит меня к себе.

– Мне и тут хорошо, благодарю. Сэм, что тебе надо?

Он смотрит на меня; в его глазах искорка отчаяния.

– Если тебя нет рядом, меня ничто не радует. Я болтаюсь по своему дому, словно горошина в банке. Я хочу, чтобы ты вернулась. Я уверен, что у нас все снова наладится. Ведь нам было хорошо и интересно. Ну, что ты скажешь?

– Ох, Сэм, слишком много всего случилось. Ничего у нас не получится.

– Откуда ты знаешь?

– Почему ты скучал без меня?

– Я и сейчас скучаю.

– Потому что ты боишься остаться наедине с собой, не так ли?

Он начинает смеяться, но я вижу, что он пытается сохранить хладнокровие.

– Неправда. Я ничего не боялся. Я ценил наши отношения. Как вижу, гораздо больше, чем ты.

– Сэм, ты сам их оборвал, – возражаю я, но вдруг понимаю, что он прав. Мне было легко уйти из его жизни. Я совсем не скучаю по нему.

– Я считаю, что нам нужно побороться за наше…

– Зачем. Сэм? Ты ни разу мне даже не позвонил, когда мама была так больна. – Я не могу убрать обиду из своего голоса. – Она могла умереть, Сэм.

Он закрывает лицо руками.

– Я понимаю. Прости. Я был занят.

Я смотрю на него.

– Кэти, у меня были проблемы на работе, я мог потерять ее. Это не оправдание, но…

– Я сочувствую тебе. Но ведь надо уметь не только развлекаться вместе, но и проходить через невзгоды. У нас все было чудесно, когда наша жизнь была безоблачной, но мы с тобой не смогли преодолеть даже первый барьер, который поставила нам жизнь. О чем это говорит? – Сказав это, я задумываюсь о маме с папой, которые вместе всегда, в горе и радости, потому что они одна команда. Рождение нас с Беллс и все связанные с этим проблемы лишь сплотили их.

Наконец Сэм поднимает на меня глаза.

– Понимаешь, я не очень умею справляться с такими вещами… ну… с болезнями и прочим. Не знаю, что и сказать. Твоя мама ведь поправилась, да? Китти, как мне загладить свою вину перед тобой?

– Тебе и не надо ничего делать. Между нами все кончено, – говорю я более мягко.

Сэм заявляет, что, если я не вернусь к нему, его жизнь будет разрушена, что он не может жить без меня. Он хотел позвонить, когда мама лежала в больнице, но только не знал, что сказать.

– В нашей семье мы никогда не говорили о таких вещах. Мой отец всегда твердил мне, чтобы я никогда не извинялся и не проявлял слабость. – Он молчит несколько мгновений, после чего выпаливает: – Я даже женюсь на тебе.

– Сэм, перестань.

– Я сделаю все, что ты хочешь, – обещает он, надеясь, что его последний аргумент сработает. – Я сделаю что угодно. Кэти? В чем дело?

Я стараюсь взять себя в руки.

– Не знаю, как тебе это сказать. Мне бы хотелось вообще обойтись без этих слов. Я больше не люблю тебя.

– Я тогда разозлился, но я не хотел расставаться с тобой, – говорит он, предпочитая не слышать моих слов.

– Послушай, все о’кей, – заверяю я. – Тебя никто не винит.

– Ведь все это не из-за Марка, правда? Кэти, ты заслуживаешь большего. Подумаешь, он пригласил тебя на этот чертов мюзикл. Неужели ты могла всерьез предпочесть его мне?

Надо же! Я искренне жалела Сэма, а он говорит подобные вещи!

– Сэм, давай не будем! Нам с тобой обоим надо двигаться дальше.

– Это все из-за Беллс? До ее приезда мы были счастливы. Я понимаю, тогда я был с ней не на высоте, но мы можем все исправить.

Неужели он не слышал ни слова из всего, что я говорила?

– Нет, не можем. Ты не можешь перемениться и останешься такой, как есть. А вот я изменилась, ситуация тоже изменилась, вот и все. Я устала, Сэм. Сейчас я вызову тебе кэб. – Я подхожу к маленькому столику возле дивана и беру трубку.

Сэм выхватывает у меня телефон. Стеклянная лампа падает со стола на пол.

– Гляди, что ты наделал! – восклицаю я и наклоняюсь, чтобы подобрать осколки. – Пожалуйста, уйди, – со слезами умоляю я. Он тоже нагибается, и я думаю, что он поможет мне собрать стекляшки. Но вместо этого он пытается меня поцеловать. От него сильно пахнет алкоголем. Я в ярости отворачиваюсь. – Уходи, Сэм!

Неожиданно раздается стук в дверь. Я выпрямляюсь и кладу осколки на стол.

– Кэти! – слышится голос Марка. Я бросаюсь к двери.

– Вы поглядите! – насмешливо фыркает Сэм. – Твой благородный рыцарь в сверкающих доспехах.

Марк входит в гостиную.

– Я беспокоился. – Он дотрагивается до моего плеча. – У тебя все в порядке?

– Нормально. Только он не уходит.

Марк поворачивается к Сэму.

– Я думаю, тебе надо уйти.

– Плевать я хотел на то, что ты думаешь.

Марк распахивает дверь и встает, держа ее.

Сэм хватает куртку и направляется к нему.

– Ладно, я уйду, – бормочет он. Мы с Марком переглядываемся с явным облегчением. Но Сэм неожиданно поворачивается к Марку и бьет его в лицо. Марк пошатывается, его очки падают на пол.

– Сэм, прекрати! – ору я, когда он замахивается еще раз. Я бросаюсь вперед и хватаю его за руку. Сэм вырывается, наступает на очки Марка и начинает топтать их.

– Сэм? – спокойным голосом говорит Марк.

Сэм оборачивается к нему.

– Что, больно?

– Этот будет больнее. – Марк ударяет его в живот.

Сэм умудряется устоять на ногах. Он презрительно ухмыляется.

– Сильнее бить не получается, да?

– Хватит! – кричу я на обоих и встаю между ними. – Ступай домой, – умоляю Сэма. – Марк, перестань, о’кей?

Сэм, пошатываясь, спускается по ступенькам. Он кажется мне таким жалким и одиноким. Мне никогда не хотелось, чтобы у нас все закончилось вот так.

Голова Марка лежит на моих коленях; я приложила к его подбородку упаковку мороженого гороха.

– В следующий раз, когда мы увидим Сэма, мы обстреляем его этими морожеными пулями, – говорю я, вспомнив слова Марка о мороженом горохе.

– Если бы это было кино, я бы ударил Сэма в два раза сильнее и вытолкал его за дверь, – сокрушается Марк.

– Как рука?

– Болит. Я чувствую себя лузером.

– Но ты же дал ему сдачи. Молодец.

– Да, верно. Если бы ты не встала между нами, он бы сделал из меня отбивную.

Я поправляю горох.

– Не знаю, что бы я делала, если бы ты не пришел. Как, больно?

– Пока да. Продолжай.

– Сейчас смешно, но ведь я боялась потерять Сэма. Я до последней минуты боялась сообщить ему о приезде Беллс. Я так нервничала, что он не захочет меня знать, бросит.

Марк садится и поворачивается ко мне.

– Я помню, как ты говорила мне об этом после нашей первой встречи. Глупо, Кэти. – Его тон настораживает меня.

– Я понимаю и не хочу оправдываться. – Мне невыносима мысль, что он плохо подумает обо мне. – Беллс вообще была вне моей жизни, пока не приехала сюда. Я видела в ней лишь потенциальную опасность, что она оттолкнет Сэма. Да, это звучит жестоко, но я так думала. За это время я сильно повзрослела и поумнела. Ты знаешь, он даже ни разу не позвонил мне и не спросил, как мама себя чувствует. Вот я бы ему позвонила в такой ситуации, что бы там с нами ни произошло.

– Что ты вообще нашла в этом парне? – раздраженно спрашивает Марк.

– У него есть и хорошие качества, уверяю тебя. Конечно, сегодня они не были видны. Марк, он одинок, у него никого нет. Никакой поддержки со стороны семьи. Он никогда не рассказывал о своих родителях. Сплошная пустота и печаль. У него нет настоящих, верных друзей, с которыми можно делиться всем, только приятели вроде Магуайра. И он может потерять работу. Я знаю, как он этого боится. – Я чувствую, что готова заплакать. Так грустно видеть Сэма таким несчастным. – Нет-нет, у него есть хорошие качества, – снова повторяю я. – Он хотя бы не надувает щеки и не воображает из себя невесть кого. Я многому училась у него тогда. Кем я пыталась стать? Крутой, безупречной, успешной Кэти?

Марк смягчается.

– Тебе не надо было никого изображать из себя. И он не должен был это поощрять.

– Легко сейчас обвинять Сэма, но в этом он не виноват. Причиной была моя собственная неуверенность в себе.

Марк кивает.

– Ты ведь не будешь проходить через все это еще раз, со следующим парнем, которого ты встретишь?

– Ну уж нет. Я усвоила урок.

– Мужчины этого не стоят, – добавляет он со знакомой лукавой усмешкой.

– Спасибо, что зашел сегодня. Ты настоящий друг, Марк. Никто еще прежде не помогал мне так хорошо. Я в долгу перед тобой.

– Что ж, ты можешь купить мне новые очки?

Я смотрю на его очки, растоптанные в лепешку; черная оправа теперь напоминает знак доллара.

Мы смеемся.

Это самое малое, что я могу сделать.

 

36

В четверг вечером Марк приглашает меня поужинать. Я ухожу из магазина раньше обычного; Ив и моя новая продавщица, Джеки, справятся и без меня. Джеки неглупая и с энтузиазмом взялась за работу. Она увлекается дизайном и вяжет. Я даже собираюсь выставить ее изделия на продажу.

Я сижу на высоком табурете за стойкой на кухне у Марка. Передо мной лежит стопка бумаги. Страницы исписаны его красной ручкой. Эссе о романе «Мэр Кэстербриджа» с подчеркнутым ужасным словом «Обсудить». Я кручусь на табурете и играю с устройством, регулирующим высоту.

– Эгей! – восклицаю я, опускаясь ниже. – Мне нравится!

Он открывает холодильник.

– Проклятье! Нет молока. Что бы ты съела сегодня?

– Почему бы нам не пойти в ресторан? – предлагаю я. Мы с Марком никуда не ходили, не считая того вечера, когда мы смотрели школьную постановку. Обычно он готовил мне ужин, но я уже устала от спагетти болоньезе.

– В ресторан? Ты думаешь, наша дружба созрела для такой акции? – спрашивает он.

– Я считаю, что мы готовы. Я говорила тебе, что нашла квартиру, которая мне нравится?

– Ты переезжаешь? – спрашивает он, а потом удивляется самому себе. – Иногда я забываю, что ты живешь у Эммы и Джонни.

Они пока еще не виделись с Марком.

– У тебя ментионит, – сказала мне позавчера Эмма, когда мы покупали ей свадебное платье.

– Менти… что? – удивилась я.

– Ментионит. Ты говоришь о нем все время. Когда ты нас познакомишь?

Даже мама заметила во мне перемены, когда я недавно позвонила.

– У тебя что-то началось с Марком?

– Нет, ма, он просто друг.

– Бла-бла-бла, – недовольно проворчала она. – Любовь приходит, когда ты меньше всего ее ждешь. Не упусти свой шанс, Кэти. Если тебе нравится этот человек, скажи ему. Если нет, двигайся дальше. Ты должна использовать любую возможность, никогда не отказывайся от приглашений, потому что никогда не знаешь, что у тебя впереди. Когда я познакомилась с твоим отцом…

– Кэти, – слышу я голос Марка. Он легонько толкает меня. – Знаешь, у тебя это часто бывает.

– А? Прости? Что?

– Уходишь в свой собственный мир. О чем ты думаешь?

– Хм… о моей новой квартире.

– Где она находится?

– Близко от моего бутика. Это Чизуик.

Он наклоняется к стойке. Он в новых очках, почти таких же, как прежние. Мы купили их вместе. Еще я убедила его купить бледно-голубой свитер с круглым воротом, без дыр на рукавах.

– Что, жена вытащила тебя за покупками? – спросил парень в «Маркс &Спенсер», когда я советовала Марку попробовать другой стиль.

– Когда ты переезжаешь? – Марк подталкивает меня снова.

– Перед самым Рождеством. – Я нашла маленькую квартиру с двумя спальнями; вторая комната мне нужна для Беллс.

– Черт, меньше месяца осталось?

– Да. Эмма с Джонни устроят в мою честь через две недели прощальную вечеринку. Ко мне приедет Беллс, так что хорошо бы ты тоже пришел.

– Я постараюсь, – говорит он, и я бросаю в него красной ручкой.

– А Джесс, она будет?

– Я спрошу у нее.

– Почему вы не живете вместе?

– Ну, если учесть тот факт, что она живет в Эдинбурге… – Он явно хочет сменить тему. – Чай? Или тебе хочется чего-нибудь покрепче?

– Чай вполне меня порадует.

– Тогда поставь чайник. Я схожу за молоком и зефирными пирожными. – Он берет со стойки ключи и выходит.

Неожиданно начинает вибрировать мобильный Марка.

– Ответь, пожалуйста, вместо меня! – кричит он. Хлопает входная дверь.

Я нерешительно беру трубку. Не люблю отвечать вместо кого-то.

– Алло, это телефон Марка, – произношу я своим лучшим секретарским голосом.

– Кто это? – отрывисто спрашивает женский голос. Может, это Джесс?

– Просто Кэти.

– Просто Кэти, это Сача Фокс. Марк там?

– Сейчас его нет. – Она меня напугала.

– Это его агент. Пусть он мне позвонит, ладно? – говорит она не допускающим возражений тоном.

Я кладу мобильный и решаю пройтись по квартире Марка. Интересно, у нее были какие-то новости о книге? Вероятно. Я волнуюсь за Марка. Я прохожу по коридору мимо ванной, спускаюсь на три ступеньки вниз и оказываюсь в его спальне.

Это большая светлая комната с широкой кроватью и гладким изголовьем из резного дуба. Я с удовольствием отмечаю, что в ней не пахнет ни носками, ни несвежим бельем. Вместо занавесок жалюзи, на белом одеяле лежит газета. Он читает «Жизнь Пи». Рядом с этой книгой на столике в серебряной рамке стоит фотография. Джесс сидит на лодке в джинсовых шортах и пятнистом бикини, а Марк гордо стоит рядом с ней, держа барракуду. Джесс, к моей жгучей досаде, очень хорошенькая. И почему у нее нет щели между передними зубами или растительности на лице! Я чувствую себя как Гленн Клоуз из «Рокового влечения». Что со мной творится? Я прижимаю пальцы к вискам. Может, я заболела чем-нибудь? В последнее время я хожу какая-то странная, не в себе.

Я слышу, как закрылась дверь, бросаюсь к лестнице и мчусь в ванную, закрываюсь и спускаю воду. Потом выхожу и небрежно возвращаюсь в кухню.

– Кто звонил? – спрашивает Марк, сжимая бутылку молока.

– Твой агент.

– Правда? Мисс Сача Фокс? – Он нервно усмехается, садится рядом со мной на табурет и начинает мять руки, хрустя костяшками.

– Перестань, – говорю я, морщась. – Артрит заработаешь.

– Извини. – Он тяжело вздыхает. – Что она сказала?

– Ты должен ей позвонить.

– Как она говорила? В хорошем настроении?

– Чуточку отрывисто, – признаюсь я.

– Она всегда говорит отрывисто.

– Давай, – говорю я, подвинув к нему мобильный.

– А вдруг плохие новости? Сообщит мне об отказах всех издателей, к которым она обращалась, и скажет, что я никчемный писака? – Он роняет голову на руки. – Кэти, я так много работал над этой книгой. Мои рукописи и прежде не брали. Не знаю, зачем я продолжаю писать, это ужасно. Ты чувствуешь себя дураком, неудачником, каким-то насекомым. Если снова отказ, я просто не знаю… – Он вскакивает, проходит по кухне и снова садится. – Вообще-то, я чуточку нервничаю.

– Вижу, – замечаю я. Мне хочется обнять его, пожалеть. Вместо этого я хлопаю его по коленке. – Ладно, хватит тебе изображать королеву драмы.

– Я ничего не могу поделать.

– Послушай, твой агент, должно быть, верит в тебя. Она прислала бы тебе письмо, если бы это была плохая новость, – предполагаю я.

– Что ж, аргумент. Хотя раньше она так не делала.

– Ты хочешь, чтобы я ушла? – Пожалуйста, скажи, что нет. Мне до смерти хочется узнать, какие новости для тебя у мисс Сачи Фокс.

– Нет, останься, – горячо возражает он, беря мобильный. – Чай отменяется, ты можешь приготовить мне что-нибудь покрепче? Да, и пожелай мне удачи, – говорит он, набирает номер и выходит из кухни.

Смешивая водку с тоником, я репетирую фразы, которыми я стану утешать Марка. «Это их проигрыш» или «Тебе известно, что Джоан Роулинг получала кучу отказов, а теперь погляди на нее!» Нет, все не так, неубедительно. «Ты знаешь, что Вирджиния Вульф, Беатрис Поттер, Оноре де Бальзак и многие другие знаменитые писатели выпускали книги за свой счет на каком-то этапе своей карьеры? Для тебя это тоже может стать выходом». Я читала об этом в каком-то журнале…

Марк стоит передо мной и выглядит так, словно ему выписали талон за неправильную парковку. Он швыряет мобильный на стол. Я жду, что он скажет хоть что-нибудь. Но он все молчит.

– Сочувствую. – Я спешно протягиваю ему водку.

– Почему? – Он делает большой глоток. – Мою рукопись приняли! Ты права. Не будем возиться с ужином. Отпразднуем это дело, черт побери!

– Не может быть! Господи! – визжу я и бросаюсь к нему.

Он отрывает меня от пола.

– Меня напечатают, Кэти! Ты можешь в это поверить?

– Ура! – кричу я, смеясь и обнимая его. Он ставит меня обратно и открывает холодильник.

– Нам нужно выпить. Нет шампанского, проклятье!

– Я принесу. Я угощаю.

– Нет, просто не верится, – удивленно повторяет он, кружа по кухне, словно пьяный. – Теперь только бы мисс Фокс не попала под автобус, а издатели не сгорели или не обанкротились…

– Спокойно! Я вернусь через секунду.

Я вприпрыжку бегу по тротуару, словно радостный ребенок.

– У тебя вид, как у кошки, которая стащила колбасу и благополучно сожрала, – говорит мне продавец из винного.

– У моего друга приняли в издательстве рукопись. Теперь выпустят книгу!

– Вау, – улыбается он, беря у меня деньги. – Передай ему мои поздравления.

Все-таки есть приятные люди. Я люблю жизнь, думаю я. Почему весь мир считает, что британцы недоброжелательные, что они не любят успешных людей? Сегодня я таких не встречала!

Войдя в квартиру, я слышу, как Марк разговаривает на кухне по телефону. Я тихонько стою и слушаю.

– Мы отпразднуем это, когда ты приедешь. Нет, не надо, Джесс. Что я сегодня делаю? Ну, пожалуй, я выпью на радостях. – Я замечаю, что он не сказал, с кем. Он слушает ее, потом смеется. Потом снова долгая пауза. В его голосе звучит нежность. – Я знаю. Мне тоже хотелось бы, чтобы ты была здесь.

Конечно, она первая, кому он захотел позвонить и сообщить эту новость. Ведь это один из важнейших моментов в его жизни, и он должен быть с ней, не со мной. Почему я чувствую себя вроде как второсортной? Достаточно одного звонка от Джесс и – бамс! Кэти снова добрый друг, с кем можно славно посмеяться.

– Я тоже люблю тебя, – говорит он.

Вот так, хватит мечтать, Кэти. Только постарайся обойтись без разочарования. У нас с Марком замечательная дружба, мы прекрасно понимаем друг друга, но не более того. Конец истории, как сказал бы Сэм.

Мне надо зайти на кухню, выпить один бокал и топать домой. Я должна смириться с ситуацией. Я не хочу быть второсортной; я не позволю себе считать себя такой. Крепко сжав бутылку и набравшись сил, я вхожу на кухню.

– Зачем тебе уходить? – спрашивает Марк, мы только что выпили по бокалу шампанского. – Ладно тебе, выпей еще. – Он наполняет мой бокал.

Я отодвигаю его в сторону.

– Прости, Марк, у меня скоро будет нервный срыв из-за всех хлопот. У Эммы двадцать четыре часа в сутки новые идеи.

– В чем дело? – спрашивает он. Мой лепет его явно не убедил.

– Я хочу пойти домой и лечь. Я заболеваю.

Марк трогает мой лоб.

– У тебя все нормально. – Он берет меня за подбородок и заглядывает мне в глаза. – Я не хочу, чтобы ты уходила. Давай пойдем куда-нибудь вместе.

– Прости. – Я накрываю своей ладонью его руку и тут же убираю. Чмокаю его в щеку. – Молодец, Марк. Я горжусь тобой. – Я беру свою сумочку.

Он провожает меня до двери, сжимает мою руку.

– Почему ты все-таки уходишь? Скажи мне.

– Что? – переспрашиваю я, не в силах повернуться к нему лицом.

– Я пытаюсь сообразить, не сделал ли я чего-то за последние десять минут. Ну сказал что-нибудь не то.

– Ты ничего не сделал.

– Тогда останься.

– Я не могу. Пока, Марк. – Я еще раз целую его в щеку.

 

37

Иногда меня по ночам охватывает паника. Неужели я так и буду до конца жизни работать в моем бутике? Нет, хотя это не так плохо. Потом мои мысли обращаются к дому. Что, если у мамы произойдет рецидив или что-то случится с папой? Или с Беллс? Что, если я так и останусь старой девой? Мы все верим, что встретим кого-то; а если не встретим? Что, если я стану старой девой, покупающей своей кошке свежих креветок, потому что никогда не рожу детей и впаду в слабоумие? Во что я превращусь с годами? «Что я делаю, куда я иду?» – этот вопрос тихонько точит меня днем и кричит во мне по ночам. Впрочем, утром я успокаиваюсь. У мамы все в порядке. Папа счастлив. У Беллс все хорошо. У меня есть работа. У меня хорошие друзья. Я знаю, что я выбрала разумное направление. Я должна благодарить судьбу за многое.

Мы всегда хотим невозможного, правда? В шестилетнем возрасте я горячо молилась и просила, чтобы у меня были голубые глаза, как у папы. Я говорила ему, что у него глаза похожи своим цветом на морские волны. После школы я прибегала домой и гляделась в зеркало. Но мои глаза так и оставались зелеными. Цвета грязного пруда. Я не могла понять, почему господь не отзывался на мои молитвы.

Когда родилась Беллс, я молилась, чтобы она поправилась, и тогда мама вернется ко мне.

Я перестала ходить в церковь в пятнадцать лет, но молюсь до сих пор. Просто не говорю никому.

Марк стоит перед нашей дверью, держа свой велосипед за руль. Я не видела его две недели. Он присылал сообщения на мой мобильный, но я не звонила и не заходила к нему домой. После приезда Беллс мне все-таки пришлось связаться с ним. Я предложила ему пойти с нами в кино. Беллс останется на выходные и будет завтра вечером на вечеринке, которую Джонни с Эммой устраивают в честь Рождества. Она не простит мне, если не увидит Марка.

Его руки покрыты грязью, левая щека испачкана машинным маслом, волосы всклокочены еще сильнее прежнего.

– Ты упал? Кости целы? – спрашиваю я. Что он здесь делает? Ведь только два часа.

– Кажется, да. У меня слетела цепь. – Он морщится. – Прямо посреди улицы.

– Привет, Марк. – Беллс подскакивает к нему и хлопает по спине.

– Привет, Беллс! Как жизнь?

– У тебя есть машина, как у Сэма?

– Нет, – признается он, почти оправдываясь.

– Почему?

– Потому что нет. Ну как дела-то?

Они пожимают друг другу руки, и ее игрушка начинает вибрировать…

– Я мог бы догадаться! – хохочет Марк. Беллс наклоняется вперед и хлопает в ладоши.

– Зайди, – предлагаю я. Он прикрепляет велосипед замком к заборчику и входит в дом. Звонит его мобильный. После разговора он сообщает мне:

– Это была Джесс, она завтра приедет.

– Здорово, – отвечаю я.

Проклятье, черт возьми!

– Вот хорошо, мы познакомимся по-настоящему, – продолжаю я своим жутко фальшивым, жизнерадостным тоном.

– Это твоя девушка? – спрашивает Беллс.

Марк кивает.

– Вы поженитесь?

Он смотрит на меня, а я наигранно весело щебечу:

– Беллс, не будь такой любопытной.

Мы идем на кухню. На сушилке возле стиральной машины развешено мое нижнее белье. Марк стоит перед моими трусиками и бюстгальтерами. Там висит особенно симпатичное белье от «Маркс &Спенсер», которое видало лучшие дни. Мне хочется нажать на кнопку, чтобы они провалились в тартарары.

Я ставлю чайник. Беллс выкладывает на тарелку рулеты с инжиром.

– Закрой глаза, – приказывает она и что-то протягивает Марку. Он смотрит на меня, потом опять на Беллс.

– Давай, не бойся, это не жаба, – смеюсь я. – Впрочем, не знаю. Все возможно.

– О’кей, – соглашается Марк. – Но я хочу получить самый большой рулет. Я люблю рулеты с инжиром.

Беллс кладет ему в руку свой кубик сыра, обросшего мохнатой плесенью. Ее плечи трясутся от смеха, и я понимаю, что она считает это ужасно смешным, особенно когда Марк с воплем «Это живое, живое!» швыряет сыр в нее.

– У нас иногда ученики делают такое, – признается потом Марк, придя в себя и отсмеявшись. – Однажды, когда к нам приходила Джоан Ламли и мы говорили об актерском мастерстве, они подложили мне подушку-пердушку. Получилось ужасно неловко. – Он зажмуривает глаза.

– Марк, мы с Беллс должны сейчас пойти в «Сэйнсбери» и…

– В «Сэйнс-хватай», – говорит Беллс и опять начинает гоготать.

– Я обещала Эмме, что куплю продукты на завтра.

– Я помогу.

– У тебя жуткий вид, куда тебе идти? – Зачем я сейчас сказала, как моя мать? Мне всегда стыдно за все, что я говорю и делаю в его присутствии.

– Ну и что? – отвечает Марк. – Ведь ты всегда призываешь не обращать внимания на то, что подумают люди.

Я улыбаюсь.

– Ладно. Пошли.

Супермаркет полон народу, негромко звучат рождественские мелодии.

– Марк, что ты делаешь на Рождество?

– Мама с папой уехали в Новую Зеландию к моему брату-фермеру.

– А ты не поехал?

– Не смог.

– Почему?

– Слишком дорого лететь туда на неделю. Ведь они вернутся к Новому году. А мне нужно копить деньги, в будущем году они мне понадобятся, – добавляет он.

– А что у тебя будет в будущем году? – интересуюсь я.

Марк, кажется, занят своими мыслями и не отвечает.

– Но ведь ты не окажешься на Рождество один? – допытываюсь я.

– Нет, я встречу его с Джесс и друзьями.

– А где Джесс живет? – спрашиваю я и тут же соображаю, что знаю ответ. Откуда у меня эта внезапная потребность как-то заполнить пространство между нами?

– В Эдинбурге.

– Ах да, конечно. В Эдинбурге. – Почему каждое произнесенное мной слово звучит так плоско и скучно?

– Превосходно, – ни с того ни с сего произносит он с рассеянным видом.

– Где Беллс? – спохватываюсь я. Мы оглядываемся по сторонам и идем вдоль полок на ее поиски. Мы находим ее у витрины с деликатесами; она разговаривает с мужчиной в шляпе с серебряной рождественской звездой, который стоит за лотками с оливками и холодным мясом. Разумеется, она интересуется, сколько ему лет.

– Какие-то новости насчет книги есть? – Я как будто беру у него интервью. Но тут же соображаю, что это неважно, потому что Марк меня даже не слушает. Он смотрит, как Беллс надевает на себя шляпу с серебряной звездой. – Марк? – Я легонько толкаю его. – Ты так задумался, что…

– Извини. – Он поворачивается ко мне. – Никак не могу выбросить из головы некоторые проблемы.

– Что-то серьезное?

– Да… нет… не знаю. Школьные дела. Мне необходимо обдумать кое-что.

– Я могу чем-то помочь?

– Нет, – жестко говорит он.

– Марк?

– Извини. Я не хотел так рявкать. Ничего, я разберусь.

Беллс врезается в нашу тележку.

– Эй, Беллс. Сбегай к… – Марк смотрит на меня, рассчитывая на подсказку.

Я заглядываю в свой список.

– Нам нужны мини-колбаски и пармезан.

– Бежим к колбасам! – говорит Марк и бежит вместе с Беллс.

Мы с Марком и Беллс стоим в очереди за попкорном. Беллс купила бочонок диетической колы. Мы собираемся посмотреть последний фильм с Хью Грантом.

– Вы хотите коку? – спрашивает она у нас.

– Еще? – ахает Марк. – Беллс, скоро кока польется у тебя из ушей. Надо срочно покупать акции «Кока-Колы», эта компания неплохо зарабатывает на тебе.

– Не смешно, Марк.

– Если бы я так много пила, я бы все время сидела в туалете и не видела фильма, – говорю я сестре, когда мы подходим к экрану под номером пять.

Мы садимся рядом с молодой парочкой. Я в середине. Беллс хохочет над рекламой мороженого. Я сую руку в попкорн. Марк тянется и тоже берет горсть. Наши руки встречаются, и я остро чувствую каждое его движение, каждое касание.

Вдруг раздается громкое шарканье. Парочка, сидевшая рядом с Беллс, пересаживается. «Простите, извините», – говорят они шепотом, если наступают кому-то на ногу. Я решаю не обращать внимания и не портить вечер. Не говори ничего, Кэти, твержу я себе. А мне так хочется крикнуть «ЗАДНИЦЫ!», что я с трудом сдерживаюсь. Меня утешает лишь то, что Беллс, кажется, ничего не заметила. Или заметила?

– Извините! – говорит Марк, вставая. В зале уже гаснет свет и загорается экран. Стоит полная тишина, лишь слышится шорох и шелест пакетов с попкорном и оберток мороженого. Парочка оглядывается. – Простите, что задержал вас. У вас оказались сломанные кресла? – Зрители начинают прислушиваться к разговору. – Если это так, может, вам нужно сообщить об этом владельцам?

Молодые люди растерянно переглядываются.

– Я подумал, что нам лучше сесть подальше от экрана, – бормочет парень, оправдываясь.

– Стыдитесь, – спокойно и твердо произносит Марк и садится на место. Фильм начинается.

Он снимает очки, тщательно протирает их рукавом свитера и снова надевает. Он выглядит усталым, что-то явно тревожит его. Мне хочется, чтобы он поделился со мной. Он замечает мой взгляд, потому что поворачивается ко мне.

– Что? Ты что?

– Спасибо. – Я дотрагиваюсь до его руки, и мы переплетаем пальцы.

– За что?

– Что отругал их, – шепчу я.

– Тссс! – шипят на нас из задних рядов.

Мы торопливо отдергиваем наши руки и поворачиваемся к экрану.

Молодец, Марк. Вот только Беллс после этого становится очень тихой. Я протягиваю ей попкорн, но она отказывается. Вероятно, она понимает больше, чем я думала.

Наверное, так было всю ее жизнь.

 

38

Беллс сидит на моей кровати и смотрит, как я одеваюсь. Я надеваю бледно-голубой свитер, завязывающийся сбоку ленточкой, джинсы и остроконечные туфли на низком каблуке.

Потом я причесываюсь перед зеркалом и замечаю в нем Беллс. Она роется в моей косметичке, выбирая помаду и пудру.

– Что это? – спрашивает она, держа щипцы для завивки ресниц. – Вы с Марком поженитесь?

– Я и Марк? Вряд ли. – Я смеюсь, завязывая волосы на затылке, но потом снова их распускаю. – Между прочим, этими щипчиками завивают ресницы.

– Почему ты не выйдешь за Марка?

Теперь она мажет ногти моим лаком.

– Э-э, он не просил меня об этом, – отвечаю я, пристально наблюдая, как она пытается покрыть ногти моим серебристым лаком.

– Я не такая, как ты, правда?

Она никогда не задавала мне этот вопрос прямо, хотя у мамы спрашивала. Я не знаю, что и сказать. Ой, пожалуйста, подскажите мне что-нибудь, как ей ответить правильно. Я не могу лгать и говорить, что она такая же, чтобы ей было приятно. Беллс сразу почувствует мое лицемерие. Я поворачиваюсь и вижу на белом белье серебряный круг.

– Беллс, ой, не надо! – Я бросаюсь, чтобы посмотреть на пятно.

Она швыряет бутылочку с лаком о стену; лак течет на ковер.

– Беллс! Что случилось? Почему ты сердишься? – Я поднимаю бутылочку и крепко завинчиваю пробку.

– Я не могу быть как Кэти, – выкрикивает она, ударив кулаком в ладонь и размазав по ладони серебро. – Я не такая, – твердо заявляет она. – Ненормальная, да?

Я сажусь рядом с ней.

– Почему ты сейчас заговорила об этом? – ласково спрашиваю я.

– Ненормальная, – снова повторяет она, сердясь на мою непонятливость. – Люди смотрят, неприятно.

– Беллс, ты нормальная для меня, для папы, мамы, для всех людей, которые тебя любят.

Мои слова ее не убеждают. Она слышала их и раньше.

– Не как Кэти.

– Почему ты хочешь быть такой, как я? Я и наполовину не такая, как ты.

– Ты красивая.

– В человеке важно не это, – твердо заявляю я. – Никогда не думай об этом.

– Не такая красивая, как Кэти.

– Ну я не так хорошо готовлю, как ты. Я могу поджарить картофельные чипсы и стейк, вот и все. Сварить яйца. Я как папа.

Она все еще выглядит расстроенной.

– Помнишь, как ты вела дом, когда мама болела? По-моему, Беллс, ты просто не сознаешь, сколько всего умеешь делать.

Она перестает бить рукой об руку и слабо улыбается.

– Я хорошо готовлю, правда?

– Да. А все это не имеет значения; правда, не имеет, – говорю я, держа перед ней пузырек лака. – Все это очень поверхностно. Ты – это ты, и никогда не меняйся. Маши руками, улыбайся, говори «привет» людям, как ты всегда это делаешь. – Я вспомнила, как Беллс была в моем бутике, и я запретила ей здороваться с клиентами. – А если кто-то тебе нагрубит, рассердись, не позволяй ему так просто уйти. Беллс, ты ведь можешь быть выше этого. Вот почему многие люди любят тебя, восхищаются тобой. Погляди на Марка, на Эдди из гастронома, Роберта с Тедом, мистера Викерса или на всю футбольную команду. Я никогда не видела такого.

Улыбка озаряет лицо Беллс.

– Мы с тобой в самом деле все лучше и лучше узнаем друг друга, – продолжаю я, – и мне нравится быть с тобой рядом. Ты замечательная личность, Беллс.

– Ты хорошенькая, – снова говорит она, поглядев на мою одежду. Сама она в юбке «пэчворк», черном вечернем топе из моего бутика, а на ее запястье черный кожаный браслет с серебряными гвоздиками. В ее левом ухе посверкивают три крошечные серьги-гвоздика. – Я никогда не буду такой, как ты, да?

– У меня не такие красивые волосы, у твоих просто роскошный цвет.

– Мамины, – говорит она.

– Да, мамины. Так тебе нужно накрасить ногти? – спрашиваю я, показывая ей пузырек.

Она протягивает руку, и я тщательно наношу серебристый лак на ее обгрызенные ногти.

– Ой, гляди, я тоже напортачила, – улыбаюсь я, стирая салфеткой избыточный лак. – Ты – это ты, Беллс, Кэти – это Кэти, Марк – это Марк. Будь мы одинаковые, как было бы скучно, правда?

– Да, Кэти, ты права. Спасибо тебе, Кэти.

– Тебе принести еще вина? – спрашиваю я у Ив, которая привела с собой Гектора. Одетый в ярко-синий вязаный жилет, он кажется мне толще обычного.

– Кэти, какой чудесный вечер! – Она уже захмелела.

– Какой симпатичный дом, – добавляет Гектор, обводя глазами комнату.

Эмма и мы с Беллс украсили елку золотыми и серебряными шарами, красными и золотыми бантиками и шоколадными сантами, обернутыми в фольгу. Эмма поставила на кухне китайские фонарики, а на окнах пучки падуба, изображающие зарянок среди листьев. Весь день мы готовили канапе. Колбаски, сырные слойки, маленькие сладкие пирожки. Если бы мне пришлось еще хоть немного завертывать чернослив в бекон, я бы сошла с ума.

– Ив, я хотела тебя поблагодарить за то, что ты тащила на себе бутик все эти последние месяцы. Что бы я делала без тебя.

– Да что ты! Я была только рада. Знаешь, мистер Викерс тоже мне помогал. Ему нравится подсчитывать дневную выручку. – Она широко улыбается, а потом с криком «Mon Dieu» стукает меня по руке. – Знаешь, мистер Викерс потрясающий! Он дает мне советы в моей личной жизни. Он порекомендовал мне начать отношения с Гектором и сказал, что внешность не самое главное на свете.

Ох! Бедный Гектор! Впрочем, к моему удивлению, он с юмором относится к ее словам.

– Извини, дорогая, но я здесь рядом и все слышу, – говорит он.

И они вместе начинают смеяться. Гектор ласково толкает ее в бок, и это невероятно трогательно.

– Боже мой! Откуда у тебя такой огромный синяк? – спрашиваю я у Ив. Синяк размером с теннисный мяч на ее левой руке возле локтя.

Гектор хихикает.

– Возможно, я не номер один по внешности, но по другой части я неплохой, – с гордостью заявляет он и отходит от нас. В глазах Ив прыгают озорные искорки.

– Прошлой ночью мы с Гектором занимались любовью, – шепчет она. – В ванной возле раковины, на кухонном столе, на… э-э… как это называется?

– На кровати?

– Нон! Кэти, какая ты скучная! Никакой фантазии! Мы занимаемся любовью повсюду. У камина, на…

– Хватит! – смеюсь я и закрываю уши ладонями. – Перестань. Вообще-то, я дико ревную. По-моему, ты действительно счастлива.

– Да. Надо потрогать дерево. – Она протягивает руку к каминной полке. – Тебе грустно покидать друзей?

– Я не хочу жить с новобрачными. – Я улыбаюсь. – Сегодня мы составляли план, как посадить гостей, и это было ужасно.

Я рассказываю Ив, как мы несколько часов писали имена гостей на цветных стикерах, потом раскладывали их вокруг воображаемых столов. В какой-то момент Джонни заорал на Эмму и заявил, что он не хочет, чтобы кто-то из ее «чертовых психологических приятелей» сидел рядом с ним. Мы с Эммой онемели. Джонни редко выходил из себя. Потом Эмма произвела ответный залп, сказав ему, что несправедливо сажать кого-то возле его родителей. Я была полностью согласна с ней, но благоразумно промолчала.

Снова звонят в дверь.

– Ты, должно быть, Марк, – слышу я голос Эммы. – Я так много слышала о тебе.

Я невольно морщусь. Ох, Эмма. Зачем ты это сказала?

– Просто не верится, что мы не встречались раньше, – продолжает она. – Добрый вечер, – говорит она Джесс.

Джесс в атласном топе цвета морской волны и джинсах. Она почти не пользуется косметикой, но ее кожа безупречна. Потом я замечаю Марка и неожиданно для самой себя бросаюсь наверх, в свою спальню, и захлопываю дверь. Не думаю, что он видел меня. Что такое, Кэти? Что со мной происходит? Я понимаю, что никогда еще не чувствовала ничего подобного. Я больше не знаю, что говорить и что делать при нем. Я не узнаю себя. Спокойно, Кэти, уговариваю я себя, а сама чувствую, как мое лицо становится все краснее и горячее.

– Что будет, то будет, – подбадриваю я себя. – На самом деле ты ведь не веришь в эту чепуху, правда? Господи, перестань разговаривать сама с собой! – Я делаю глубокий вдох, считаю до пяти и приказываю себе спуститься вниз.

Беллс стоит с Марком возле CD-плеера, играет музыка «Битлз». Она протягивает ему банку имбирного пива. Сверкают ее серебряные ногти. Марк, со своими взъерошенными волосами, выглядит так, словно его вытащили из стиральной машины. Он в черных джинсах и свободной белой рубашке. Поставив банку, он берет Беллс за руку.

– Я не очень хорошо умею танцевать, – признается она.

– Можешь, можешь, – кричит Марк, крутя ее вокруг себя.

– Ты не можешь глаз от него оторвать? – спрашивает Эмма, подойдя ко мне.

– Я наблюдала за Беллс.

– Знаешь, он тоже смотрит на тебя.

– Правда? – Я взволнованно поворачиваюсь к ней.

– Часто поглядывает, но ведь тебе все равно, правда?

– Да.

– Ерунда, Кэти. Это я, Эмма, твоя лучшая подруга. Я знаю тебя как облупленную. Он нравится тебе, серьезно, он тебе очень нравится, не так ли?

– Я ничего не могу с собой поделать, – вздыхаю я, не отрывая от него глаз. Он все еще танцует с Беллс.

Марк смотрит в мою сторону и улыбается.

– Это ужасно, правда? – говорю я Эмме. – Но я тут бессильна.

– Что ты имеешь в виду? Ладно тебе, ты можешь что-то предпринять.

– У него есть подружка.

Она кивает.

– Знаю. Но почему бы тебе все-таки не сказать ему? Дай себе хотя бы шанс. Что ты теряешь?

Я смотрю, как он смеется с Беллс.

– Я все теряю.

– Кэти? – негромко сказал Марк, взял меня за руку и вывел из комнаты. Мы стояли вдвоем, глядя друг на друга.

– Что? – Музыка замолкла.

– Я хотел тебе что-то сказать.

– Скажи, – прошептала я.

– Я не знаю, с чего начать. – Он смотрел на меня, жадно вбирая в себя черты моего лица. Нежно провел пальцем по моей щеке.

– Что?

Он убрал руку, но мне так хотелось, чтобы он снова дотронулся до меня.

– У нас с Джесс все позади. По-моему, уже давно. Я хотел сказать тебе это давно, но мне не хватало смелости. Я должен сегодня сказать тебе… Я больше не могу держать это в секрете. Я безнадежно… – Он замолчал. Пожалуйста, не молчи.

– Да?

– И абсолютно…

– Куда ты переезжаешь, Кэти? Кэти?..

– Прости, – говорю я и трясу головой, прогоняя фантазии. Передо мной стоит Джесс.

– В Чизуик. Я нашла маленькую квартиру близко от моего магазина. Плата не слишком высокая и…

– Кстати, о переезде. Правда, замечательная новость насчет Марка?

– Да? Какая?

– Марку предложили место в Эдинбурге.

– Он уезжает? – Я знаю, что Джесс наблюдает за мной. Я чувствую себя как на сцене, в огнях рампы. – Нет, я не знала об этом.

Джесс искренне удивляется.

– Впрочем, он узнал об этом только вчера. Я уверена, что он сообщит тебе об этом. – В ее голосе чувствуется радость. Она поворачивается к танцующим. – Я удивилась, что он ничего тебе не сказал. Я думала, что вы виделись вчера вечером.

– Когда он уедет? – вмешивается Эмма, позволив мне немного прийти в себя. Я даже не заметила, как она подошла к нам.

– В январе. В новой школе великолепные помещения для школьного театра, а еще Марк будет участвовать в организации Эдинбургского фестиваля. Грех упускать такую возможность. Да и для наших отношений это будет хорошо, – продолжает она мягким, спокойным голосом, а сама пристально смотрит на меня. – Тяжело жить отдельно. Я думаю, что нам с Марком надо больше быть вместе.

– Я слышал, что упомянули мое имя, – говорит Марк, подходя к нам.

– Джесс сообщила мне о твоем переезде в Эдинбург, – отвечаю я. – Поздравляю.

Улыбка исчезает с его лица.

– Джесс, я хотел сам сказать об этом.

– Извини, я не знала, что это большой секрет, – Джесс делает удивленные глаза.

Кажется, Марк рассердился.

– Джесс, ты готова?

– Что? Прямо сейчас? – хмурится она.

– Угу. Нам пора.

– Хорошо. Сейчас оденусь.

– Почему ты не сказал мне? – спрашиваю я, когда Джесс отходит.

– Я только что принял решение, – пытается объяснить он. – Я собирался…

– Жалко, что не сказал, – спокойно произношу я.

– Кэти, извини.

Я с трудом улыбаюсь.

– Мне будет не хватать тебя.

– Мне тебя тоже.

Я чувствую, что он хочет сказать что-то еще. Но молчит.

– С Рождеством тебя, – наконец бормочет он и целует меня в щеку. Я слышу за спиной шаги Джесс.

И он уходит.

 

39

На следующий день после вечеринки я с помощью Эммы и Джонни переезжаю в новую квартиру. Это странное событие. Когда мы распаковывали коробки, я вспомнила свой первый день в школе-пансионате.

Мы с Беллс садимся в поезд и едем домой на Рождество.

Зазвонил мой мобильный, на экране высвечивается имя Марка.

– Ты в Лондоне?

– Нет, мы с Беллс едем в поезде.

– Чух-чух, – объявляет Беллс.

– Кэти, послушай, мне так жалко.

– Ничего страшного.

– Нет, неправда. Ты мой хороший друг.

Как я ненавижу это слово. Друг.

– Молодец, – перебиваю я его. – Договор с издательством, теперь Эдинбург. Какой удачный год!

– Кэти, мне очень нужно поговорить с тобой.

– Это Марк? – спрашивает Беллс. – Привет, Марк.

– Привет, Беллс, – говорит он взволнованным тоном. – Кэти, я про тот вечер…

Беллс забирает у меня телефон.

– С днем рождения, Марк.

– Еще не мой день рождения, Беллс, пока рано, но все равно спасибо. Ты можешь передать трубку Кэти?

– Когда ты уезжаешь? – На какой-то безумный миг я позволяю себе поверить, что он сейчас сообщит мне, что никуда не уезжает.

– Через две недели. – Поезд въезжает в туннель, и в трубке начинает трещать. Марк что-то говорит, но я ничего не могу разобрать.

Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не заплакать.

– Марк, я увижу тебя в Новом году. И это замечательная новость. – Я с трудом сглатываю.

– Привет, Марк, – повторяет Беллс. – С днем рождения.

На этот раз он ничего ей не отвечает.

– Ты придешь на мой день рождения, правда, Кэти?

Связь обрывается.

Рождество проходит приятно, и я остаюсь на Новый год. Я никогда не встречала Новый год с родителями и Беллс – вернее, не встречала с двенадцати лет, – и это кажется мне важным.

В канун Нового года к нам присоединяется тетя Агнес и привозит домашние хлопушки. Агнес на десять лет старше моего папы. Она приезжает в искусственной шубе и красном берете; на губах красная помада. На ее шее висит массивное серебряное сердечко, на вид словно от дорогого ювелира с Бонд-стрит. Мы недавно узнали, что тетя Агнес, когда собирала средства на детский хоспис, познакомилась с немолодым мужчиной по имени Питер и теперь с ним встречается. Дядя Роджер умер два года назад, и тогда она похудела килограммов на десять.

– Тетя Агнес, ты выглядишь чудесно, – говорю я.

– Спасибо, милая. – На ее миндалевидных глазах трепещут ресницы.

– Поделись секретом.

Она улыбается.

– Я больше не жарю картофельные чипсы и не делаю пирожные «Черный лес».

Мы надеваем бумажные колпаки, говорим глупые шутки и зажигаем фейерверки. Беллс получает змею. Змея напоминает коричневую таблетку, но когда ее зажигают, превращается в черную мамбу. У меня ковбой курит сигарету и выпускает дым. В полночь мы все выпиваем за мамино здоровье. Ее щеки раскраснелись от шампанского, и она выглядит по-настоящему расчувствовавшейся. Ее волосы еще пока очень короткие и мягкие, словно пух. Она по-прежнему покрывает голову узорчатым шарфом. Беллс спрашивает, можно ли ей взглянуть еще раз на шрам; мама берет ее руку и проводит ею по своей голове.

Все вместе мы смотрим «Кто хочет стать миллионером?», специальный новогодний выпуск. Это моя последняя ночь дома. На следующий день я должна вернуться в Лондон.

– Надо же! Этот кретин еще звонит другу. Ведь это «Д», идиот! – переживает папа. В это время звонит телефон.

– Может, это он тебе звонит, па, – предполагаю я.

– Милый, ты можешь взять трубку? – спрашивает мама, не отрывая глаз от экрана.

Через несколько секунд папа возвращается в комнату.

– Это Марк. – Папа передает мне трубку и снова садится в свое большое кресло.

Я возвращаю ему телефон.

– Меня нет, – шепчу я одними губами.

– Марк, она может тебе перезвонить? – Папа кладет трубку. – Кэти, я не люблю лгать. Обязательно позвони ему. – И он снова сосредотачивается на телевизоре.

– Почему ты не захотела поговорить с Марком? – спрашивает мама.

Я делаю вид, что не слышала ее вопроса.

– Кэти? – настаивает мама. – Что-то случилось?

– Он переезжает, – отвечаю я.

– Может, твой старый отец что-то пропустил? Что тут плохого? – Папа говорит, не отрывая глаз от экрана.

– Он переезжает в Эдинбург.

– Хм-м, – произносит папа. – Ты будешь скучать. Он очень приятный парень. Что он будет делать в Эдинбурге?

Родители никогда ни черта не понимают, думаю я.

– Ой, дорогой, помолчи, – говорит мама. – Ты, как всегда, ничего не понял. – Она поворачивается ко мне. – Я не слепая. Что-то там происходит, не только переезд Марка. Почему ты не поговоришь с ним?

– Я не хочу, понятно? Пусть все будет так, как будет.

Мама нетерпеливо вздыхает.

– Да ладно тебе, Кэти.

– Хорошо. – Я сдаюсь. – Мне он очень нравится. Но какой в этом смысл, если он уезжает?

– Случаются и гораздо худшие вещи. Это не конец света, верно? И это не означает, что ты больше его не увидишь, – рассуждает она.

– Я знаю, но… Я так привыкла к тому, что он близко, вот и все. Я правда буду скучать без него. Мы с ним родственные души.

Мама косится на папу, смотрящего телевизор.

Мы с ней улыбаемся.

– Он был очень хорош в молодости, – шепчет мне мама.

– Вы представляете? Он обратился к залу! – возмущается папа. – Они не знают!

– Вероятно, для тебя это звучит так… – Я не могу подыскать подходящее слово – после всего, через что прошла мама. – …Так глупо.

– Нет, дорогая. Глупо будет, если ты ему ничего не скажешь. Когда ты теперь его увидишь?

– Завтра вечером он будет отмечать свой день рождения. В Баттерси. Приедут его родители, и все такое.

– Ты ведь тоже пойдешь?

Я нерешительно пожимаю плечами.

– Ты любишь его? – спрашивает Беллс. Она лежала на полу, опираясь на локти, и смотрела телевизор. Я даже не думала, что она слушает, потому что она молчала.

– Нет, – бормочу я, застигнутая врасплох ее прямотой.

– Тупая Кэти.

– Я не тупая, – огрызаюсь я; меня давным-давно, пожалуй, с детства, никто не называл тупой.

– Тупая, правда, ма?

– Перестань называть меня тупой, – возмущаюсь я. Потом вспоминаю, как я твердила Беллс, какая она тупая, когда сестра срезала бирки с маек.

– Ты любишь Марка? – спрашивает мама.

– Да, ты любишь Марка? – подключается папа.

Я закрываю лицо руками.

– Ох, милая, послушай меня. По-моему, ты права, Беллс, – произносит мама. – Она глупая, раз ничего ему не говорит.

Теперь все выжидающе смотрят на меня.

– Как я скажу ему? Он уезжает. У него есть подружка.

Мама пожимает плечами.

– Что тебе терять?

– Мою гордость? – нерешительно спрашиваю я.

– Что ж, риск есть. Но тебе надо задать себе такой вопрос: Марк стоит того?

Я думаю не больше секунды.

– Да. Я никогда не встречала такого, как он.

– Что ж, в таком случае выпей водки, ступай на его вечеринку, подойди к нему и прояви смелость. Скажи ему все, что ты чувствуешь. Если он любит свою девушку, смирись с этим и живи дальше. Но, по крайней мере, ты будешь знать, что у тебя хватило смелости сказать ему об этом. Чтобы потом не сожалеть о вещах, которые ты не сделала, Кэти.

– Верно, – подтверждает папа.

– Может быть, не судьба, – бормочу я, оправдываясь.

– Это удобная отговорка. Но так говорят только трусливые люди, – фыркает мама.

Мы с мамой стоим на верхней площадке. Сейчас мы разойдемся по своим спальням.

– Купи себе новое платье для вечеринки, – советует мама, погладив меня по щеке. – Не надевай черное. Надень красное, – настаивает она. – Оно пойдет к твоим темным волосам. А волосы подними повыше.

– Что-нибудь еще сделать? – улыбаюсь я.

– Нет, только это.

Мы целуем друг друга.

– Спасибо. – Я обнимаю ее. – Я люблю тебя. – Впервые с детства я говорю ей это.

– Я тоже тебя люблю. – Впервые с детства она тоже говорит мне это. Я чувствую тепло ее рук и понимаю, что именно его мне не хватало много лет.