После йоги мы с Беллс садимся в автобус и едем в мой бутик.

Мама редко покупала нам с Беллс одежду, поэтому я научилась шить. Нет худа без добра.

– Где ты взяла этот материал? – подозрительно спросила она как-то раз. Это было утром во время школьных каникул. Я сидела на диване и кроила красную занавеску, которую нашла на дне старого, затхлого ящика. Из школьной кальки я сделала выкройку и нашла мамину ножную зингеровскую швейную машинку черного цвета.

– Я шью юбку, – с гордостью объявила я.

Она внимательно посмотрела на мою работу, как всегда, пренебрежительно хмыкнула и отвернулась, пробормотав:

– Что ж, милая, это очень хорошо. Всегда полезно иметь какое-то хобби. Я дам тебе еще другую ткань. – Думаю, она на самом деле обрадовалась, что я нашла себе занятие на школьные каникулы и теперь буду тихо шить и не проситься в магазины, а это значит, что она сможет без помех работать в своей студии.

Рукоделие было единственным предметом, по которому я получала восторженные похвалы в школе. Никто из девочек из моего класса не любил эти уроки, мало того, они дразнили нашу учительницу, миссис Хук, так жестоко, что она дрожала от страха, когда приходила к нам на урок. Она заикалась и не могла правильно выговорить слово «шпулька». Я была ее золотой ученицей. Меня единственную просили показать мою работу директрисе. Миссис Дэвис сидела в своем кабинете с сигаретой, свисавшей из ее рта, и с золотым шаром на цепочке, болтавшимся поверх ее черной водолазки. Обычно она держала книгу в желтой от никотина руке и гладила своего мопса. Она говорила мне хриплым голосом, что мой халат-кимоно или что-то другое – настоящий триумф, и в качестве награды позволяла погулять с Берти.

У меня рос интерес к моде, я стала сама шить себе всю одежду. Я начала прочесывать все магазины тканей и галантереи. Я не могла позволить себе шелка и меха в дорогих магазинах, но мне нравилось щупать разные ткани и придумывать, во что я могла бы их превратить. Эмма обычно ходила со мной, притворялась, что ей интересно, но ее глаза очень быстро стекленели от скуки, пока я с восторгом разглядывала рулоны изысканных шелков. Мои карманные деньги позволяли мне наведываться на местные рынки, и я искала там кожу, чтобы шить жакеты и юбки с разрезом. Я научилась торговаться за бисер, молнии, перья и мерный лоскут.

Дешевле и быстрее всего можно было сделать чокеры и пояса из блестящего черного и золотого бисера, которые я потом продавала школьным подругам. Я устроила в своей спальне небольшую мастерскую. Швейная машинка постоянно стояла в углу у окна, а вырученные деньги я хранила в старой банке из-под «Нескафе», которую прятала под кроватью. Мне всегда хотелось открыть собственный магазин одежды. Я мечтала о том, как уеду из дома и займусь бизнесом. Я чувствовала себя пленницей своей семьи и стремилась стать хозяйкой своей жизни. Разве не это приносит счастье? Не полная самостоятельность?

Я больше не хотела финансово зависеть от родителей, поэтому в восемнадцать лет уехала из дома и стала жить с бойфрендом-электриком. Мама немедленно невзлюбила его за руки, покрытые тату. А мне не терпелось выйти в широкий мир. Там я могла не бояться того, что люди скажут о моей семье, о Беллс, о нашем замкнутом существовании. Я стремилась начать собственную жизнь и добиться в ней успеха, с родителями или без них.

– Не прикасайся к одежде, – наказываю я Беллс, протянув ей булочку с черникой, завернутую в белую салфетку. Я заглянула к Эдди в гастроном, чтобы купить нам что-нибудь на завтрак. С этого дня мой план состоит в том, чтобы как можно реже видеться с Сэмом. Мне кажется, что если смогу продержаться остаток этих двух недель без новых неприятностей, тогда мы с ним восстановим прежние отношения. Пока что испорчена только одна покерная ночь, и Сэм это переживет. Скорее всего.

– Не прикасайся к одежде. – Она снова закашливается.

– Хорошо. – Я сажусь за свой большой деревянный письменный стол, стоящий по диагонали в углу бутика. Под стеклом лежат черно-белые фотографии нашего недавнего фэшн-шоу. Я напоминаю Беллс, чтобы она не трогала банкомат. – И не спрашивай у посетителей, богатые ли они и сколько им лет, о’кей?

– Да, Кэти, правильно. – Беллс послушно кивает.

– И не ходи с кофе возле платьев, – продолжаю я.

– Не ходи с кофе.

– Не комментируй, как люди одеты или на кого они похожи. Тот лысый бедняга, вероятно, очень переживает, что у него нет волос. Не здоровайся с покупателями три раза подряд. Прилично здороваться один раз, – поясняю я. – Но ладно, этого достаточно.

Она начинает раскачиваться. Она всегда так делает, когда нервничает или возбуждена.

– Так что я тебе сказала? – спрашиваю я, желая убедиться, что она меня слушает, а не просто бездумно повторяет мои слова. Сказанное не всегда доходит до ее сознания, а если доходит, то она моментально все забывает.

– Не говорить «привет», Кэти, не отвечать на телефон. Это ты отвечаешь. – Она бросает взгляд мне через плечо и машет руками.

Я оборачиваюсь и вижу за окном мистера Викерса. У него в руках зонтик с рукояткой в форме утки.

– Привет, мистер Викерс! – кричит Беллс. Он нерешительно машет в ответ.

Я хватаю ее за руку и не позволяю открыть дверь.

– Беллс, я не хочу, чтобы он торчал в бутике.

Она вырывается.

– Мне нравится мистер Викерс.

– Беллс, – повышаю я голос, – пожалуйста, не серди меня.

Она грустно смотрит ему вслед.

– Бедный мистер Викерс. Мистер Викерс хороший.

– Я знаю, но мне надо заниматься делом. – Тут я замечаю, как к бутику приближаются Генриетта и ее мать, и поскорее поворачиваюсь к Беллс. – Знаешь что? Поднимись наверх и начни распаковывать коробки. Это будет такая хорошая помощь, – говорю я ей, толкая ее наверх, словно куклу. – Только сначала вымой руки. – Я подвожу ее к раковине. – Вот эти коробки. Тут черные майки. – Я показываю на четыре коричневые коробки, стоящие в углу. – Распакуй их и только потом спустишься вниз. Спасибо.

Я даже не дожидаюсь ее ответа.

Честно признаться, я просто не хочу, чтобы Беллс отпугивала моих клиентов.

Покупатели приходят и уходят. За утро у меня две успешные продажи. Генриетта купила два платья и три топа, пока ее мать сидела в шезлонге и пила кофе чашку за чашкой, сдобрив его маленькой бутылочкой ликера «Бейлис», которую она извлекла из сумочки.

Беллс ведет себя необычайно тихо. Я радуюсь. Пожалуй, надо угостить ее быстрым ланчем. Я обнаруживаю ее сидящей на полу. Вокруг валяются футболки.

– Беллс, что ты наделала? – восклицаю я, опускаюсь рядом с ней на колени и беру в руки одну из черных футболок с маленьким красным сердечком на груди. Я-то думала, что могу доверить ей хлопковые футболки. Что она могла с ними натворить?

– Я распаковываю рубашки, – говорит она без всякого интереса и начинает кашлять. Неужели не видит, как я рассердилась? Я открываю рот, но не нахожу слов.

– Сколько ты сделала? – наконец шепчу я в отчаянии, подбирая отрезанные ею бирки, которые теперь похожи на шелковые лотерейные билетики, рассеянные по полу. – Люди покупают футболки из-за этих вот бирок. Они фирменные, от французского дизайнера. – Я чувствую, что не могу даже глядеть на Беллс – боясь, что ударю ее. – О чем ты думала, отрезая их?

Беллс встает.

– Больше ничего не трогай, ты слышишь меня? Оставь все так, как есть.

– Помочь Кэти. Ты сказала все распаковать?

– Нет! Оставь все. Если ты дотронешься до чего-нибудь, я ужасно рассержусь. Зачем ты их отрезала? Разве я велела тебе отрезать бирки? Ты тупая, тупая девочка! – Я ору на нее, почти в слезах. Я просто перестала владеть собой. Папа, мама, пожалуйста, возвращайтесь! Я больше не могу. Вы правы, я ужасно плохая сестра.

– Не тупая, Кэти. Не тупая. – Беллс выбегает из комнатки.

Я смотрю на кучу маек, слишком парализованная, чтобы что-то предпринять. Остается только мечтать, чтобы бирки волшебным образом вернулись на свое место. Внизу хлопает дверь, надо взять себя в руки и встретить следующего покупателя.

– Здравствуйте, – говорю я, направляясь к высокому, стройному мужчине.

– Привет, я ищу подарок. Может, вы мне поможете?

– Где Беллс? – спохватываюсь я.

– Простите? – озадаченно спрашивает он. – Кто такая Беллс?

– Моя сестра. Вы видели, что кто-то выбежал отсюда на улицу? – Мой голос звенит от страха.

– Нет, никого. – Он качает головой.

– Вы можете зайти позже? – Я подталкиваю его к двери.

– Эй! – протестует он, упираясь. – Я пришел сюда специально, чтобы купить кузине подарок ко дню рождения. Подождите, мы с вами ведь уже встречались? В «Сэйнсбери»?

– Правда? Слушайте, моя сестра…

– Та самая, которая спрашивала, сколько мне лет? Я помню ее.

– Да, она убежала. – Я закрываю за собой дверь и тут же соображаю, что мне нужны ключи, чтобы ее запереть. – Ой, господи, ой, господи, – причитаю я, возвращаюсь в бутик и хватаю с кресла свою сумочку. Сую в нее руку, надеясь ухватить ключи. Вместо этого нащупываю ингалятор и швыряю его на пол. Следом летит пудреница. Почему я всегда достаю из сумки все, кроме ключей от бутика?

– Слушайте, дайте я вам помогу, – предлагает мужчина. – Где она может быть, как вы думаете?

Я испускаю вопль отчаяния.

– Не знаю, где угодно. Если бы я знала! Ох, где же они?

– Успокойтесь, – советует он.

Если бы мой взгляд мог жалить как змея, я бы убила его на месте. Наконец я нахожу нужные ключи. Где же Ив, когда она так нужна мне? Угораздило ее заболеть именно сегодня. Я быстро пишу на листке бумаги «Вернусь через полчаса» и прикалываю его к двери.

– Ладно, вот что мы сделаем, – властно говорит мужчина. – Мы пойдем к станции метро и магазинам. Вы ступайте через парк, я пойду по дороге. Если найдете ее, свистните вот так. – Он сует пальцы в рот и громко свистит. – В классе это действует, – добавляет он.

Я тяжело вздыхаю.

– Не умею. Мне всегда хотелось научиться.

– Что ж, тогда возьмите свисток. Я учитель, – торопливо объясняет он. – Всегда ношу его с собой на всякий случай. – Он роется в черном рюкзаке и вытаскивает веревочку, к которой привязан красный свисток, и вешает мне его на шею. – Она убежала когда? Пять, десять минут назад? Она наверняка не ушла далеко.

– Как ваше имя?

– Марк.

– Спасибо, Марк, – кричу я ему, и мы направляемся в разные стороны.

День сырой и сумрачный. В парке почти безлюдно.

– Беллс! – Я бегу по дорожке, выкрикивая: – Беллс, ты где?

Я прохожу мимо мужчины в наушниках. Может, он знает, где она? Решаю спросить и трогаю его за плечо. Он вытаскивает из ушей затычки.

– Извините. Я потеряла сестру. Она невысокая, четыре фута, с короткими волосами. – Я вглядываюсь в его безучастное лицо, ожидая хоть какой-то реакции. – И она ходит, раскачиваясь, – сообщаю я.

Нет, бесполезно.

– Нет, я не видел ее, – мямлит он и вставляет в уши затычки.

Впереди идет парочка. Девушка засунула руку в задний карман джинсов своего бойфренда.

– Эй, простите… эй, эй! – Я бегу за ними. Они удивленно оборачиваются. – Простите. Я потеряла сестру. Она низенькая. Вы не видели ее? – умоляюще спрашиваю я. Ну пожалуйста, скажите, что видели.

– В чем она одета? – интересуется девушка.

В чем одета? Хороший вопрос.

– Маленькая шляпка с вышивкой и штаны-дангери, – торопливо описываю и, не получив ответа, добавляю: – И что-то вроде футболки со стикерами.

– Вы описали меня. – улыбается парень. – Это что, шутка такая? Какое-то шоу, да? «Грэм Нортон»? – Он начинает крутить головой, отыскивая спрятанные телекамеры.

Я сердито смотрю на него, потом перевожу взгляд на девушку. Она задумчиво жует жвачку, потом пожимает плечами.

– Мы только что пришли сюда и никого не видели. Желаю вам благополучно найти ее. – И они идут дальше, ее рука по-прежнему уютно покоится в его заднем кармане. Я понимаю, что это один из знакомых нам моментов, ну, когда ты видишь чью-то беду и радуешься, что она приключилась не с тобой. И идешь или едешь дальше. Я чувствую себя как девчонка, у которой отказала ее видавшая виды старая тачка, а все мчатся мимо, и никто не остановится и не предложит помощь. А у нее нет ни телефона, ни чего-то еще, и всем на нее наплевать. Я достаю мобильный и тут же понимаю, что не знаю, кому звонить. Сэму?

– Я на конференции. Позвоню позже. Да, вот еще что – сегодня вечером я задержусь, – любезно сообщает Сэм.

– Она убежала, – с отчаянием говорю я. – Что мне делать?

– Кэти, извини, но что я могу сделать здесь, за этим чертовым письменным столом? Или ты хочешь, чтобы я приехал и помог тебе ее искать? – спрашивает он таким тоном, словно сама мысль об этом абсурдна.

– Нет, Сэм. Тогда ты стал бы другим человеком, приятным, – резко отвечаю я и нажимаю на кнопку отбоя. Зачем я позвонила ему? Если Беллс вернется, я скажу ей, что все пустяки. Подумаешь, несколько бирок! Я пришью их на место, никто и знать не будет. Беллс, пожалуйста, вернись! Больше мне некому позвонить. Я словно опять оказалась в нашем маленьком, закрытом мирке, отрезанная от всех.

– Простите… ей двадцать два… четыре фута десять… – я описываю сестру новому встречному.

– Нет, я не видел ее, – отвечает он.

ПОЧЕМУ НЕ ВИДЕЛ? Мне хочется наорать на него. ТЫ ЧТО, ОСЛЕП?

– По-моему, двадцатидвухлетняя особа может сама о себе позаботиться, – заявляет он, уходя.

Я набираю папе, хотя ясно, что это безумие. Что он может сделать, находясь в другой стране? Гудки в трубке. Папа не отвечает. Он ведь обещал мне, что будет держать свой мобильный включенным – на всякий случай. Я закрываю рот ладонью, пытаясь заглушить долгий, протяжный стон отчаяния. Я не знаю, что делать, кого просить, где искать?

– Я потеряла свою сестру. Вы не видели мою сестру? – спрашиваю я женщину, сидящую с газетой на скамейке. Где-то вдалеке слышится знакомый стук колес. Что, если Беллс села в поезд и отправилась куда-то?

– Как она выглядит, милая? – интересуется женщина, судя по всему американка.

Я хочу повторить все, что говорила прежде, но вместо этого начинаю рыдать. Это ужасно, но я поняла, что не могу сдержаться и остановиться. Я закрываю лицо руками. Что я наделала? Беллс, прости меня! Зачем я наорала на тебя? Она может попасть под колеса. Может, ее уже нет в живых, по моей вине. Я поднимаю голову. Американка протягивает мне одноразовый платок, который вынула из сумочки.

– Как она выглядит? – участливо повторяет она. – Ничего, мы найдем ее. Она наверняка где-то близко.

Я благодарно улыбаюсь ей сквозь слезы. Ее пышные золотисто-каштановые волосы, такие же, как у мамы и Беллс, укрощены множеством заколок. В такой пасмурный день она в темных очках, и это кажется странным.

– Если вы видели девушку, которая не сливалась с толпой, – я шмыгаю носом, – это была она.

Она советует мне немного посидеть и прийти в себя. Я смотрю на детскую площадку, где несколько молодых мам раскачивают детей на качелях, а мальчишки гоняют мяч. Под деревом два мальчугана оттачивают свои навыки в боксе. Один из них надел на руку специальную рукавицу, а другой лупит по ней кулачками. Я рассказываю американке про нашу ссору, про Беллс. Я невольно удивляюсь, как легко рассказывать этой незнакомой женщине про нашу семью.

– Простите, что я плачу, – оправдываюсь я.

– Бросьте вы это! Извиняться за свои слезы – это так по-британски. Вы прошли через травмирующий опыт, поэтому имеете право на эмоции. Кто это там свистит?

Я оборачиваюсь и вижу Марка. Он тяжело шагает, поддерживая под руку Беллс.

– Слава богу! – Я вскакиваю со скамейки с огромным облегчением.

– Вам не бога надо благодарить, – замечает американка; ее темные очки теперь сползли на кончик носа. – Вам надо благодарить этого приятного молодого человека.

Я бросаюсь к ним навстречу и понимаю, что там что-то серьезное.

– Ей срочно нужен ингалятор, – кричит Марк.

Я ищу его в сумке, но тут же вспоминаю, где он.

Беллс хватает ртом воздух.

– Ингалятор! – снова кричит Марк и поднимает ее на руки.

– Остался в магазине. О’кей, ей нужно сесть. – Я стараюсь сохранить самообладание. Почти бегом он спешит к скамейке. Американка встает, уступая место. Марк осторожно сажает Беллс и отходит. При каждом вдохе она широко открывает рот, и я прямо-таки чувствую стеснение в ее груди.

– Беллс, положи руки на колени. Так. Не позволяйте ей ложиться, Марк! Она должна сидеть, должна по возможности расслабиться. Я сейчас!

Он остается с ней, а я мчусь через парк. Дрожащими руками открываю дверь, хватаю валяющийся на полу ингалятор и бегу обратно.

Беллс немедленно берет ингалятор. Я глажу ее по спине. Все, что нам остается, – смотреть и ждать.

– Как у нее дела? – волнуется американка.

– Если ингалятор не поможет, придется вызвать «Скорую». – Я хочу проснуться! Хоть бы это оказался всего лишь кошмарный сон! Я тяжело вздыхаю. Поможет ли ингалятор?

– Все нормально, – наконец произносит Беллс.

Я продолжаю гладить ее по спине и через какое-то время чувствую, как ее дыхание выровнялось.

– У тебя в самом деле все нормально? – спрашиваю я. – Ох, Беллс, ты больше никогда… Знаешь, никогда не пугай меня так.

Марк тихо просит, чтобы я не кричала. Она цела и невредима, и это главное, говорит он.

– Она могла умереть!

Я вглядываюсь в лицо Беллс. Сестра сидит съежившаяся и усталая, из ее глаз текут слезы.

– Ох, Беллс! – Я прижимаю ее к себе. – Прости. Прости, что я кричала на тебя. Я больше не буду никогда так делать.

Ее руки обхватывают меня за талию и крепко сжимают. Когда-то меня так обнимала мама, когда я была моложе. Так крепко, что трудно дышать.

– Марк прав. Ты жива-здорова, и это главное.

Я накрываю ее одеялом.

– Я устала, – говорит Беллс и поворачивается на бок.

– Отдохни. Я приготовлю твой любимый ужин. Что бы ты хотела? Не забудь, это я готовлю, – добавляю я с улыбкой.

– Почему ты ненавидишь меня? – вдруг спрашивает она.

– Что? – Может, сделать вид, что я не расслышала этих слов? Я задергиваю шторы.

– Ты ненавидишь меня.

– Ох, Беллс, это неправда. С чего ты взяла? – Я выключаю свет и закрываю за собой дверь. В коридоре прислоняюсь к стене и пытаюсь перевести дух. Меня взвинтил ее вопрос. Беллс не дурочка, она услышала неискренность в моем голосе. Нельзя разговаривать с ней, как с десятилетней. Гладить ее по голове и надеяться, что она не задаст мне какой-нибудь неловкий вопрос.

– Темно! – раздается крик Беллс.

Я бросаюсь назад и включаю свет. Встаю на колени возле кровати.

– Извини, Беллс, я забыла. Как глупо с моей стороны.

– Все нормально, Кэти. Ты не пишешь мне, – произносит она. – Мама пишет мне. Папа пишет мне. Ты нет.

Я хочу что-то сказать, что теперь вообще никто не пишет письма, только немолодые люди вроде папы с мамой, но потом соображаю, как жалко это будет звучать. Она права.

– Ты не приезжаешь ко мне.

– Нет, не приезжаю, – подтверждаю я.

– Почему?

– Не знаю, Беллс. – Надо объяснить, но я даже не знаю, с чего начать. – Ты сказала, что я тебя ненавижу. Это неправда. Я ненавидела себя в те минуты, когда искала тебя в парке. Я так испугалась. Случись что-то с тобой, я бы никогда себя не простила. Еще мне не нравится, что ты такая беззащитная. Ты мне дорога. И прости, что я накричала на тебя и…

– В Уэльсе мы срезаем бирки, – бормочет она.

– Господи, да плевать мне на те бирки. И я теперь стану тебе писать, я хочу это делать. – Сказав это, я понимаю, что не должна давать пустых обещаний. Беллс не заслуживает этого.

– Марк хороший человек. Хороший человек.

– Очень хороший, – улыбаюсь я. – Извини, Беллс. – Не раздумывая, я целую ее в лоб и нежно глажу по щеке. – Ты не права, я никогда, никогда не смогу ненавидеть тебя. – Мне хочется сказать, что я люблю ее, но пока еще я не заслужила право на такие слова. Вместо этого я встаю и выключаю верхний свет. Включенной остается только маленькая лампа с витражным узором в углу спальни.

– Тут нет ничего опасного? – спрашивает она.

– Тут нет ничего опасного.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Спасибо вам, Марк, огромное спасибо, – благодарю я, готовя нам обоим на кухне горячий чай. Я попросила его зайти в дом Сэма, потому что это самое маленькое, что я могла сделать. К тому же мне интересно, где он нашел Беллс. Я ожидала, что он откажется, мол, у него много дел, но, к моему удивлению, он согласился.

– Как она? Нормально? – озабоченно интересуется он, отвернувшись от композиции из молочных бутылок.

– Кажется. Я сделала для нее ванну, и Беллс успокоилась.

Марк рассказывает, что увидел Беллс на автобусной остановке. Она была явно возбуждена, но все, кто там был, старательно ее игнорировали.

Слушая его, я остро осознаю, насколько Беллс плохо со мной. Мечтая поехать ко мне, она хотела увидеть яркие огни Лондона, а вместо этого мы всего лишь раз побывали в «Сэйнсбери». Только сейчас до меня доходит, где я встречалась с Марком.

– Правильно, конечно, – вспоминаю я ему. – Вам тридцать четыре.

– Да. Но вам не обязательно это помнить. – И мы смеемся, впервые за этот день.

– Если бы не вы, могло случиться что угодно, – говорю я. – Спасибо!

– Честное слово, не стоит благодарности!

– Нет-нет, что вы? Вы не знаете меня, не знаете нас и не обязаны были нам помогать.

Он скромно опускает глаза.

– Я не сделал ничего особенного. Где живет Беллс?

– В Уэльсе, в пансионате. Мои родители отправились отдыхать, и она приехала ко мне. Вообще-то, мне надо им сейчас позвонить. Минуточку. – Я выхожу с мобильным и набираю папин номер. Никакого ответа. Я набираю их домашний номер и попадаю на автоответчик. Что я делаю? Ведь они во Франции. Перестань, Кэти.

Я возвращаюсь на кухню.

– Это ваш дом? – спрашивает Марк, оглядывая голую кухню. – Мне нравится эта… хм… скульптура.

– Это вкус Сэма.

– О, верно. – Марк проводит ладонью по волосам. – Он ваш бойфренд?

– Да.

– Что случилось с Беллс? Я имел в виду, что…?

– Почему она такая? – подсказываю я, присев напротив него.

Он кивает.

Я рассказываю, что она родилась с расщелиной в губе и нёбе.

– Мои родители навещали ее в больнице после каждой операции. Беллс привязывали к кроватке, чтобы она не расчесывала швы.

– Какой ужас.

– Еще у нее поврежден мозг от рождения. Но большая часть мозга работает. Если попадаешь на тему, о которой она много знает, тогда все в порядке. Но она никогда не могла жить самостоятельно.

– Она сознает, что она не такая, как все?

– Да и нет. Думаю, сейчас ей комфортно, но в подростковом возрасте ей хотелось быть как все. Она ненавидела то, как она выглядит. Во всяком случае, по словам папы, – добавляю я. – Видите ли, я не очень знаю эту сторону Беллс, потому что я уехала из дома в восемнадцать лет, а ей тогда было всего одиннадцать.

– Должно быть, вашим родителям пришлось нелегко.

– Конечно. – Я задумываюсь, говорила ли я им когда-нибудь, какие они молодцы? Нет, конечно, не говорила. Я слишком долго считала себя заброшенной и завидовала той энергии, которую они вкладывали в Беллс. – Честно говоря, Беллс никогда прежде не бывала у меня, и мне с ней трудно. Взять хотя бы то, что случилось сегодня. – Когда я рассказываю Марку о проблемах, возникших у нее с Сэмом, поражаюсь, насколько легко мне говорить с ним. Фразы складываются сами собой, без усилий.

– Хотите выпить? – спрашиваю я, ошалев от событий этого дня и отчаянно нуждаясь в разрядке.

Я открываю холодильник и достаю пару банок пива. Для оживления беседы я решаю рассказать ему про испорченную ночь покера и подмену компакт-дисков. Марк хохочет.

Я в лицах изображаю ему, как Беллс спросила у мужа моей клиентки, почему он лысый, и это вызывает и другие воспоминания.

– Когда мне было пятнадцать, у нас был сантехник с деревянной ногой и стеклянным глазом – мистер Кёрли.

– Мистер Кёрли? – ухмыляется Марк. – Совсем как персонаж из книжной серии «Мистер Мен».

– Однажды мистер Кёрли залез на стремянку у нас в доме, и у него открутился винт на ноге, и она отвалилась. «Почему у тебя нет настоящей ноги?» – тут же спросила Беллс и заревела от смеха. Мы с мамой в это время искали на полу упавший винт. Беллс вот такая, это не по злобе. Она всегда говорит то, что думает. Если ей кто-то не нравится, если ей скучно, она тут же сообщает об этом.

– Молодец. Экономит много времени.

Я улыбаюсь, а про себя решаю не говорить Марку, что Беллс невзлюбила Сэма.

– Сколько ей лет?

– Двадцать два. Но вот ее ментальный возраст определить нелегко. Некоторые вещи она делает очень хорошо, например, готовит блюда и работает в саду, это у нее от мамы. Но если спросить у нее что-то абстрактное, тут полный провал. Когда умер наш дядя Роджер, Беллс купила цветы и написала на карточке: «Дорогой дядя Роджер, я с прискорбием услышала, что ты умер».

Я замечаю, что у Марка на лице такая же ямочка, как у меня. Папа всегда любил повторять, сжимая мои щеки, что ямочки бывают только у необыкновенных людей.

– Уже поздно, – спохватывается Марк. – Мне пора бы…

– Нет! – возражаю я слишком эмоционально. – Выпейте еще. – Я хватаю свой мобильный. – Сейчас я закажу пиццу. Беллс будет рада, если вы останетесь на ужин. Ведь вы живете недалеко, верно?

– Вообще-то я живу возле вашего бутика, на Чейпл-Роуд.

– Ого! Там живет Эмма. Моя старинная подруга, – поясняю, увидев вопрос на лице Марка. – Какой номер дома?

– Дом один.

– А она в двадцать девятом.

– Мой первый придуманный возраст. – Он опять улыбается.

– Точно. В общем, не уходите. – Дело в том, что мне не хочется оставаться одной.

– Спасибо, но я, пожалуй, пойду. – Он отодвигает стул.

– Может, выпьете еще?

– Эй, – Марк подходит ко мне, – послушайте, день был скверный. Неудивительно, что вы так себя чувствуете. – Он ласково кладет руку мне на плечо.

У меня в голове все еще звенят слова Беллс: «Почему ты меня ненавидишь? Почему мне не пишешь?» Я начинаю плакать, и он нежно обнимает меня.

– Не помню, чтобы я когда-нибудь извинялась так много раз за один день, – признаюсь я, присаживаясь к столу. – За лучшие дни! – Я поднимаю кверху мою банку пива.

– За лучшие дни, – поддерживает он.

– Беллс! Перестань! – кричу я.

В коридоре слышатся торопливые мамины шаги.

– Останови ее, Кэти!

Беллс стоит над маминой собачкой Пегги, держа в руках большие черные ножницы с зазубренными краями. Все происходит будто в замедленной съемке. Я вижу, как она держит ножницы возле уха Пегги и улыбается, раздвигая их. Пегги глядит на нее невинными глазками. Я должна остановить Беллс, пока она не поранила собаку! Я хочу шагнуть к ней. Ножницы широко раскрыты, сверкают серебром зазубренные лезвия. Мои ноги приросли к полу. Я не могу пошевелиться. Я не успею остановить ее! Слишком поздно.

– Останови ее! – снова кричит мне мама.

…Я просыпаюсь в холодном поту, хватая ртом воздух. Неужели я кричала? Обвожу взглядом комнату. Успокойся, Кэти. Дыши глубже. Это только сон. Забудь о нем. Все в порядке. Я сажусь в постели и крепко обхватываю колени руками. Наша постель пустая. Сэм еще не вернулся. Где он? Комната кажется мне особенно темной и холодной. Ведь Сэм мог бы позвонить мне, узнать, нашла ли я Беллс, спросить, все ли у нас в порядке. Я включаю лампу и подношу к глазам часы. Час ночи.

– Почему он не позвонил, Чарли? – спрашиваю я у своего гепарда, сидящего у лампы. – Ты бы мне позвонил, правда, Чарли, даже если бы охотился?

Набираю номер Сэма, но попадаю на его голосовую почту.

Я встаю и иду по коридору, тихонько открываю дверь к Беллс. Она мирно спит, свернувшись клубочком.

Выключила лампу и ложусь, уставившись в темноту. В детстве я боялась темноты, совсем как Беллс, но не смела признаться в этом маме. Под моей кроваткой лежал страшный крокодил, за дверью притаилась ведьма, а под окном демоны. Среди моих любимых книг была «Сова, которая боялась темноты». Папа читал ее мне. Он садился у меня в ногах, в костюме и начищенных ботинках. Я закрыла глаза и пыталась думать о чем-нибудь приятном.

– Возле меня нет ничего опасного, – шепчу я.

– Возле тебя нет ничего опасного, – словно слышу я мамин голос.

Я переворачиваюсь на бок. Где ты, Сэм? Мне плохо без тебя.

Никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой.