Мы с мамой смотрим по телевизору давнишний черно-белый фильм «Римские каникулы» с Одри Хепберн. Мама шьет новую гобеленовую подушечку. Она никогда не сидит просто так. Благодаря физиотерапии к маме возвращается подвижность, с ее лица исчезала бледность.

Она выглядит красавицей в розовом узорчатом шарфе и длинных серьгах, которые я купила для нее. Когда к нам на день приезжал Марк, мы с Беллс зашли с ним в ювелирную лавку. Там я примерила эти серьги, а Марк с юмором заметил, что они походят на свисающие с ушей канделябры. Мне было очень приятно его видеть. Не думаю, что он сознает, как много для нас значил его приезд.

– Кэти, тебе надо подумать о возвращении в Лондон, – неожиданно говорит мне мама.

– Что?

– Тебе надо ехать.

– Нет-нет, я не могу. Еще рано. Хочешь пить? Принести тебе горячей воды с лимоном?

– Со мной все в порядке, – заверяет она меня. – Я чувствую себя виноватой. Из-за меня ты не можешь вернуться к своим друзьям и привычной жизни.

– Это неважно. Господи, все неважно, кроме твоего здоровья.

Мама откладывает иголку и поворачивает ко мне лицо.

– Ты замечательная, но ты не должна задерживаться тут надолго.

– Но кто будет готовить вам еду, кто будет кормить тебя завтраком в постели? Папа не умеет готовить. Нет, мы не можем бросить тебя. Еще рано.

– Мне становится все лучше и лучше, а твой отец хорошая сиделка. Пора вам с Беллс уезжать.

– Я не уверена в этом, – неохотно отвечаю я. Меня наполняет ужасом сама мысль об отъезде.

– А я уверена. Тебе надо подумать, где ты будешь жить, – озабоченно говорит она.

– Я не знаю.

– Кэти. – Мама кладет свое шитье на столик. – Я не знаю, как тебя отблагодарить за все, что ты сделала.

– Я ничего особенного не сделала.

– Сделала, Кэти, – продолжает мама, – я была ужасной матерью.

Кровь приливает к моим щекам.

Да, это так. Ты была слишком занята своей работой, ты сторонилась меня и все свое время посвящала Беллс, оставляя для меня лишь крохи. Я была для тебя невидимкой. Я всегда чувствовала себя заброшенной. Я всегда была для тебя хуже всех; казалось, тебе было безразлично, как я живу. Все это я готова была высказать ей шесть недель назад, но теперь это не имеет никакого значения.

– Мам, не надо.

– Нет! Надо. Позволь мне. – Она молчит, собираясь с силами. – Я никогда не умела говорить о своих чувствах. Впрочем, ты тоже не умеешь. – Она невесело усмехается. – Я закрывалась словно устрица. – Мамин голос звучит надтреснуто. – Если я не смогу сказать это сейчас, то не смогу никогда.

– О’кей, скажи.

– Я никогда не позволяла себе осознать, что не уделяю тебе достаточно времени, что ты нуждаешься во мне так же, как Беллс, только по-другому. Мне нельзя было твердить тебе, какая ты счастливая, раз у тебя нет ее проблем, это был слишком легкий выход. Я не хвалила тебя так, как ты этого заслуживала. Но теперь ты взгляни на себя. Красивая, успешная женщина…

– Неправда.

– Правда. Меня так долго не было в твоей жизни, и я хочу загладить мою вину. Прости меня.

– У тебя был трудный ребенок, на него уходили все твои силы и время. Мне следовало тогда понимать, как тяжело приходилось вам с папой, а не думать только о себе. Я восхищаюсь вами, ведь вы вырастили нас без всякой помощи. У меня просто не хватает слов, чтобы выразить мое восхищение.

– Все равно это было нехорошо. Я твоя мать, – говорит она с горечью. – Если я не могла смотреть за тобой, то кто же тогда мог? Я замкнулась в своем собственном мире. Моя работа стала для меня отрадой, потому что она помогала мне уйти от каждодневной суеты. Потом ты уехала из дома и внезапно перестала в нас нуждаться. Я всю жизнь несу в своей душе вину за то, что не уделяла тебе достаточно внимания. Это лежит на моей совести.

Мама встает и медленно выходит из комнаты.

– Не уходи, – произносит она, оглянувшись. – У меня есть кое-что для тебя.

Она возвращается, держа в руке небольшой предмет, завернутый в белую, тонкую бумагу.

– Мама, не надо.

Она садится возле меня, а я разворачиваю подарок. Это овальная серебряная шкатулка с инкрустацией из черепахового панциря, а в ней лежит ее драгоценный черепаховый гребень.

– Моя мама подарила это мне к свадьбе.

– Мне очень нравится шкатулка, она роскошная. А твой гребень… ведь ты его носила.

– Да, он хорошо держал волосы, – отвечает она, поправляя шарф. – Я хочу, чтобы это было у тебя. В благодарность за все, что ты сделала.

Я ставлю шкатулку и обнимаю маму.

– Почему мы так долго не могли поговорить? Почему понадобилось пройти через все это, чтобы мы стали ближе? – восклицает она, прижимая меня к груди.