Водитель такси сворачивает в респектабельный район Ноттинг-Хилл и останавливается у стильного белого здания с крутыми ступеньками, что ведут к двери.

– Я могу принять ваше предложение погостить? – спросила я Глитца, позвонив ему с винчестерского вокзала.

Когда я ушла, в доме началось черт-те что. Мама была в слезах; Пиппа собирала Оскара и Тео, которые хором возмущались, ведь мультфильм еще не закончился.

– Я хочу свободы, – доказывала я отцу, который вернулся из поездки за фарфором с мистером Пулленом.

– Куда же ты поедешь? – возражал папа. – Тебе нужно себя беречь. Останься, пожалуйста. Мы все уладим.

Но я не могла не убраться.

– Ты вернешься, правда? – спросила мама со страхом в глазах.

– Ну и ну, Ребекка, ты к нам на всю жизнь, что ли? – кряхтит Глитц, поднимая мой багаж вверх по каменной лестнице.

Отвечаю, что так спешила, что просто побросала все, что попалось под руку.

В моей комнате стоят цветы. Есть телевизор с подборкой дивиди-дисков. На прикроватном столике стопка журналов. В примыкающей ванной выставлены лавандовые масла и гели для душа с ароматами розы и герани. Говорю Глитцу, что могу переехать и навсегда. Он вскидывает брови, а потом сообщает, что Марти уехала навестить семью в Америке, поэтому в доме только мы.

– Замечательно, – отзываюсь я, изо всех сил стараясь не расплакаться.

– Так ты расскажешь, что случилось? – Глитц присаживается рядом со мной на край постели. – Марти всегда говорит, что мы, британцы, слишком замкнутые; а на самом деле надо давать себе волю.

– Когда я злюсь, я поднимаюсь на вершину холма Святой Екатерины и ору. Мы с Олли так раньше делали.

Смотрю в окно спальни, затем поворачиваюсь к Глитцу и вижу выставленную подушку.

– Вперед, – говорит он.

Я неуверенно бью в нее кулаком.

– Посредственно, – пожимает плечами Глитц.

Бью сильнее.

– Уже лучше.

Луплю что есть сил.

Представляю лицо Олли тем утром, когда он умер. «Я очень тобой горжусь», – сказал он. Я по-прежнему не слышу его голос. Поговори со мной, Олли. Пожалуйста, вернись.

Я колочу подушку, пока, наконец, не выдыхаюсь.

Вечером, распаковав вещи и приняв ванну, я подхожу к Глитцу на кухне. Он слушает оперу и готовит пасту с чесноком и травами.

– Простите, что вывалила на вас… Вы мой начальник, а тут я со своими драмами.

– Мы друзья. Надеюсь, ты голодная. Должно быть, сегодня много калорий сожгла.

– Ага, кому нужен тот спортзал?

Глитц смеется, сливая пасту в дуршлаг. Мне на колени запрыгивает черный кот. Глитц говорит, что его зовут Бонд.

– Бонд, Джеймс Бонд, – глажу я его.

Беседуем про дела галереи и семью Марти. Довольное урчание Бонда действует крайне успокаивающе.

– Глитц, это не навсегда так, правда? – спрашиваю я за ужином.

– Нет. Ты научишься справляться лучше.

– Справляться лучше?

Он откладывает вилку.

– Забыть такое невозможно, просто привыкаешь.

– Вы кого-то потеряли.

Теперь он отодвигает тарелку.

– Роуз. Мою дочь.

– Простите. Я даже не подозревала, – сочувственно говорю я.

Глитц вновь наливает себе белого вина.

– А откуда тебе это было знать. Я винил себя годами. Роуз была глубоко несчастна в браке. Однажды вечером она позвонила, попросила меня приехать. Я тогда уже успел напиться джина, никак не мог сесть за руль, поэтому ответил, что приеду с утра. А Диане, тогдашней жене, сказал, что все в порядке. Роуз умерла от передозировки. По сей день не знаю, сделала она это намеренно или случайно.

Глитц снимает очки в черной оправе и трет глаза.

– Диана от меня ушла, я потерял работу в Сити. Хотелось только страдать и винить себя.

– Вы не виноваты. Правда. – Я наконец поднимаю на него взгляд, думая, что другой человек не раскроется по-настоящему, пока мы сами не покажем ему свою уязвимую сторону.

– Я должен был понять по ее голосу, что случилась беда, и прыгнуть в такси.

– Ох, Глитц… И как вы это пережили?

– Марти. Тогда просто добрая знакомая. Она вынесла дверь моей квартиры – запущенной до невозможности – и заявила, что забирает меня, плевать, хочу я того или нет. Смелая девчонка… или глупая, – добавляет он с кривой усмешкой.

Сворачиваю салфетку пополам, потом еще раз.

– Даже не знаю, что сказать.

Глитц меня не слышит. Он снова с Роуз.

– Она все еще мне снится. На качелях, я подталкиваю ее, а она просит «Папочка! Выше!». В детстве она любила надевать свои цветастые трусики на голову, делала вид, что это шарфы, как у ее матери. – Мы смеемся. – И украшения любила. Наряжалась в жемчуга Дианы, надевала туфли и шла выгуливать собаку. Мой лучик солнца… Ты многим ее мне напоминаешь.

Тем же вечером я звоню домой. Папа отвечает после первого гудка.

– Я в порядке, – заверяю его.

– Это Бекка? – слышу на фоне мамин голос. – Прости меня, – берет она трубку.

– И ты меня, – отзываюсь я со слезами на глазах.

– Думала о твоих словах, – говорит мама.

– Я просто разозлилась.

– Понимаю, почему я занималась Пиппой. В детстве я обожала спорт, но мои родители не могли платить за тренировки…

– Мам, ничего страшного.

– Нет. Я хотела, чтобы у Пиппы появились возможности, которых не было у меня, однако мне следовало поощрять и твои увлечения, особенно искусство. Я не должна была тебя заставлять. Прости меня, пожалуйста. Ты сейчас где?

Говорю, что я у Глитца. Что все в порядке. Я не натворю глупостей и не причиню ребенку вреда.

– Что за день, – шепчу я и рассказываю Олли про маму и Пиппу. – Ты всегда говорил, что между нами слишком много недосказанного. Ну, теперь все раскрылось, как в «Шоу Джерри Спрингера».

Я так и не слышу его голос. Если вернусь в Винчестер, то обязательно отыщу Джима с Нудлом и узнаю, почему Олли перестал со мной разговаривать.