2004 год

Семь вечера. Айле два года и месяц. Я помыла ее, дала горячего молока, и она уснула.

Лиззи и я провели день с друзьями. Она до сих пор работает в туристическом агентстве в Южном Кенсингтоне, на той же работе, которую она нашла еще тогда, когда мы с Дэном только встречались. Все девять месяцев моей беременности она проработала в лондонском офисе, а потом, с апреля по октябрь прошлого года, начальство отправило ее в Грецию, на остров Паксос, в качестве местного представителя. Там она отвечает за все виллы и их постояльцев. И хотя Лиззи скучает по своему женатику, с которым никак не может расстаться, она любит путешествовать, так что эта поездка стала для нее настоящим подарком судьбы. К тому же ее роман с островом развивался куда более стремительно. Но работа оказалась не только летним раем с соломенными шляпками, оливками, коктейлями, белым песком и бирюзовой водой.

– Я зарабатываю каждую копейку, – сказала она мне примерно через четыре месяца, когда вникла в работу. – Ты не поверишь, Дженьюэри, какие тупые вопросы тут задают. «Когда кончится шторм?» Как будто я экстрасенс! «Скажите ослам, чтобы перестали реветь!»

Лиззи живет в стареньком коттедже в оливковой роще, с небольшим скотным двором.

– Если погода плохая, виновата в том я, – продолжала она, – если самолет попал в зону турбулентности, в этом, конечно же, виновата тоже я. Но я должна улыбаться все время, и если из-за музыки на дискотеке прошлой ночью кто-то не мог уснуть…

– …виновата в том ты, – закончила я.

В первый год жизни Айлы мы с Лиззи созванивались регулярно. Я очень сильно по ней скучала, потому что свежи еще были воспоминания о нашей размолвке с Дэном. Мои новости обычно ограничивались походом в парк, визитом к доктору или рассказом о том, как мы с моей дочерью гостили у моих бабушки с дедушкой в Корнуолле, Лиззи же рассказывала то о вилле, которую не успели достроить в срок, то о корабле, врезавшемся в пристань прямо рядом с барами, потому что капитан просто забыл бросить якорь.

– О, и Джен, ты просто должна увидеть этих несчастных девушек, когда приходит пора уезжать. Они считают, что у каждой из них был идеальный курортный роман. Собственно, я тоже успела тут кое с кем закрутить. Я смотрю, как их греческие боги машут им на прощание, а потом отправляются к следующей толпе свежеприехавших туристов.

Когда Лиззи вернется в Грецию, я буду скучать по ней сильно-сильно. На самом деле, как бы сильно я ни любила Айлу, мне очень одиноко быть матерью. Я скучаю по своей работе в литературном агентстве и по зарплате, но я подсчитала, что, если бы не ушла с работы, как изначально планировала, почти вся зарплата уходила бы на беби-ситера. И к тому же первый год с Айлой выдался как нельзя более трудным. Мне пришлось перезаложить дом. Я продолжаю повторять самой себе, что мне повезло иметь собственный уголок. Да, я стеснена в средствах, но кто сейчас в них не стеснен? Миллионам матерей куда хуже, чем мне. Я каждый день напоминаю себе, что сама сделала этот выбор.

В мои мысли врывается голос Лиззи: она говорит, как говорят обычно лишь лучшие друзья, что я неважно выгляжу, и, откупоривая бутылку вина, настоятельно советует мне прилечь. Я больше не кормлю грудью. Я прохожу мимо игрушек и книг на полу и подхожу к дивану. Я закрываю глаза и расслабляю ноги, уложив их на диван и пытаясь отогнать от себя дурное предчувствие насчет Айлы. Весь первый год ее жизни я только и делала, что возила ее к врачу. Айла не садилась так, как другие дети в ее возрасте, и мышцы ее бедер странно себя вели, но больше всего меня беспокоил спазм в ее ногах.

Айла родилась 31 января 2003 года. Роды были тяжелыми. Айла застряла в родовом канале – то шла вперед, то, наоборот, приостанавливалась, и мне было так нечеловечески больно, что я поняла, почему некоторые матери умирают во время родов. Я думала, что их ряды скоро пополню и я. Наконец Айла с шишкой на голове оказалась у меня в руках, и боль сразу как рукой сняло. Она была такой маленькой, розовой, и когда медсестра сказала мне, что все хорошо, что ребенок нормально дышит, мое сердце наполнилось радостью и облегчением. Я никогда не была счастливее, чем тогда, на больничной койке, измученная, но ликующая, держащая на руках свое маленькое чудо. На мгновение я подумала о Дэне и почувствовала, что плачу. Помню, как Айла своими крошечными пальчиками сжала мою руку, и я поняла – даже несмотря на то, что я мать-одиночка, решение оставить ребенка было правильным. Из-за занавески выглянула бабуля. Она присела на кровать, наблюдая за нами с Айлой. Слова были лишними. Наконец она сказала:

– Твоя мама так гордилась бы тобой.

Я вспомнила сцену из своего детства. Как-то раз, запутавшись во всем окончательно, я спросила бабулю:

– Мне называть тебя мамой?

Она взяла меня за обе руки:

– Ты можешь, конечно, но я ведь твоя бабушка. А Тимоти – твой дедушка. Я думаю, мы должны сохранить порядок в семье, верно?

Я покачала Айлу на руках.

– Но это же ты моя мама, бабуля, – со слезами на глазах сказала я. Я подумала о последних шести месяцах, о том, как они с дедулей просто поддержали меня, не пытаясь судить, только обиделись на Дэна, но сделали все возможное, чтобы это скрыть. Только в дедушкиных глазах отражалась вся правда. Мужчины так не поступают. Дэн, конечно, отец моего ребенка, но, совершив такую подлость, джентльменом в глазах моих родителей он быть перестал.

Через несколько дней после того как мы с Дэном встретились в баре в Ноттинг-Хилл в ту роковую ночь, когда Дэн так ясно обозначил свою позицию по поводу желания, а точнее, нежелания заводить детей, я позвонила ему в надежде, что у нас получится что-то придумать. Однако его номер был недоступен. Тогда я пришла к нему в квартиру на Норт-Энд-роуд.

– Он уехал, – ответил его бестолковый сосед по квартире.

– Куда?

– За границу, я думаю.

– За границу? – удивилась я.

– Да, ну, то есть я видел, как он ищет свой загранпаспорт, – пожал он плечами.

– Что еще он сказал?

– Ничего особенного. Только оставил плату за аренду за месяц на столе. Но ему правда не терпелось поскорее уехать.

Я позвонила в бывший офис Дэна, однако напрасно. Никто ничего не знал; казалось, их это и не особенно интересовало. Дэн явно подвел своего начальника. Я перечитала его старые сообщения:

«Прости, задержусь допоздна на работе. У меня шикарные новости! Нужно кое о чем тебя спросить! Скоро приду. Д.»

Теперь я уверена, что в данном случае все это как-то было связано с его работой. Я стала искать лучшие журналистские курсы за границей, но было очень сложно разобраться с ними, потому что я даже не знала, в какую страну он собирался. Потом я поняла, что он собирается рассказать мне тем вечером о какой-нибудь волшебной возможности, которую подарила ему судьба; может быть, он даже предложит мне уехать за границу вместе с ним. И теперь в его поведении был какой-то смысл – он ведь думал не о том, что не хочет ребенка, просто ребенок мешал исполнению его мечты.

– Я люблю тебя, Дженьюэри… может быть, в следующий раз… – сказал он.

В течение дальнейших нескольких месяцев каждый раз, когда я думала о Дэне, мне становилось невыносимо больно и я начинала сомневаться, что смогу воспитать ребенка одна. Однажды я даже записалась к врачу на аборт. Лиззи предложила пойти вместе со мной и собиралась взять отгул на работе, но на другой день я отказалась.

– Вот тебе и ответ, – сказала она. Поэтому я приняла решение, зная, что Дэн уже не вернется. Он не хотел, чтобы я его нашла. Он сделал все, что было в его силах, чтобы стереть меня и нашего ребенка у себя из памяти.

Айла – счастливый ребенок. Она много смеется, как будто кто-то все время рассказывает ей очень смешные шутки. Я помню ее первую улыбку; ей было тогда недель шесть. Это была настоящая улыбка. Все ее лицо озарилось светом. Айла улыбалась даже своими темно-голубыми глазами. В этой улыбке было что-то от Дэна, и мне впервые стало жаль этого засранца. Он прохлопал такой момент!

Приходит Лиззи с бокалом вина – лучшее лекарство в конце сложного дня. Она сообщает, что собирается начать готовить картофель для запеканки.

– Женишься на мне? – говорю я.

– Расслабься, милая, – отшучивается она. – Подними ноги. Когда все будет готово, я позову.

Я делаю большой глоток вина. И еще один. Может, я просто слишком впечатлительная. У Айлы хороший аппетит, и некоторые дети вправду развиваются медленнее, чем остальные, и небольшой спазм, ну…

– Детям нужно плакать, это полезно для их легких, – обычно говорила бабуля в первые несколько месяцев – я все время ей названивала и жаловалась, что Айла постоянно плачет. Когда Айле исполнилось восемь месяцев, ей сделали снимок таза, но, конечно, на снимке не было ничего страшного, а в девять месяцев она уже садилась в своем креслице.

– У нее хороший аппетит, – сказал семейный доктор, – ребенок развивается в норме.

В тот момент его обещания меня успокоили, но в течение следующих нескольких месяцев я снова забила тревогу. Беспокойство – что плющ; оно продолжает расползаться по вам, пока не выйдет из-под контроля. Как раз сегодня я пришла на собрание мамочек, с которыми мы учились на курсах подготовки к родам. Дети такого возраста, как Айла, обычно не играют друг с другом, а сидят бок о бок, но каждый при этом занимается своим делом. Кто-то складывал кучку из разноцветных кубиков, кто-то играл с детским кассовым аппаратом. Я продолжала смотреть на Айлу, надеясь, что она быстро соберет свой пазл с изображением животного. Но ее движения были замедленны, словно она запаздывала, не вписавшись в общий ритм.

– Разве она не прекрасна? – сказала одна из моих подруг по группе, а я смотрела на Айлу, которая уставилась вперед, словно в трансе, как будто наблюдала за чем-то со стороны.

Что-то не так. Что-то здесь не так. Я беру свой бокал вина и иду к Лиззи на кухню, решив сегодня рассказать ей про группу Айлы.

– Я была странным ребенком, – говорит она, разминая картофель, в то время как я натираю на терке сыр, – никогда не хотела играть. Только и делала, что спала да ела. Мама сказала, что я была идеальным ребенком: для счастья мне нужны были лишь еда и одеяло.

Я молчу.

– Каждый ребенок ведет себя по-своему, Джен, так что не волнуйся.

На следующее утро мне немного легче – я решила, что Лиззи права. Должно быть, у врачей уже отрицательный рефлекс на всех этих чокнутых мамочек, которые начинают поднимать панику по любому поводу и чуть что несутся сдавать анализы. Я иду в комнату Айлы. Она такая спокойная, такая умиротворенная. Я вынимаю ее из кроватки.

– Проснись, соня, – говорю я, поднеся ее к себе поближе, а потом морщу нос. Входит Лиззи. На ней полосатая пижама и кофта, волосы собраны в небрежный пучок.

– А смена подгузников в обязанности крестной входит? – спрашиваю я.

– Нет уж, пусть этим занимается профессионал. Поставлю чайник.

Укладывая Айлу на пеленальный стол, я снова рассматриваю ее ножки. Одна длиннее другой, и это сразу видно.

Айла хнычет.

– Сейчас, я быстро, моя девочка! – Я тянусь к нижней полке, где лежат подгузники.

Мышечный спазм не облегчает процесс смены подгузников. Но это ведь нетрудно? Она смотрит на меня своими невинными глазками, как будто хочет что-то сказать.

Почему я не могу избавиться от этого чувства? Что-то не так. Я знаю что. Что-то не так, и никто не сможет убедить меня в обратном. Ни Лиззи, ни бабуля, ни даже доктор. В понедельник я первым делом отведу мою маленькую девочку к врачу и не уйду, пока они не скажут мне, что ее беспокоит.