Волны воздушных поцелуев. Взмахи рук. Женщины кружатся в белых платьях, словно пятилетние девочки, нарядившиеся принцессами. Повсюду раздаются преувеличенно радостные возгласы: «Приве-ет» и «Ого-о». Мы с Филипом стояли в огромном фойе музея с мраморными сводчатыми потолками, которые многократно усиливали голоса, словно перекидывая их от стенки к стенке. В уголках ступеней величественной лестницы лежали сугробы пушистого голливудского снега, а бронзовые перила были искусно оплетены ветками остролиста и ели. С потолка на прозрачной проволоке неровно свисали огромные драгоценные яйца — копии оригинальных шедевров Фаберже. Официанты в белых перчатках и белых смокингах, подали нам с Филипом1 шампанское на серебряных подносах, к мы отправились поискать кого-нибудь, кто был нам симпатичен, кивая по пути соседям по Кварталу и знакомым по школе.

— Да вот хотя бы эта. — Молодая женщина махнула рукой в мою сторону; рядом с ней стоял фотограф Панч Пэрриш.

Они были метрах в шести от меня, возле выкрашенной в белый цвет пальмы, с которой гроздьями свисали золотые яйца. Но Панча слишком занимали изобиловавшие в зале любители взбираться вверх по светской лестнице; они кружили возле него, как гиены у лесного костра. Некоторые не стеснялись подлизываться, смеясь в ответ на любое его слово, хлопая его по плечу в ответ на рискованные шутки: «Ой, Панч, вечно ты скажешь что-нибудь эдакое!» А еще были якобы незаинтересованные особы, которым было как бы все равно, снимал он их или нет, но они хотели, чтобы он их отметил. «Привет, Панч!»— кричали они, помахивая ручками в браслетах и проходя мимо так, чтобы он не успел их снять. Ему придется сделать усилие и найти их потом самому — по крайней мере, они на это надеялись. А настоящие светские дамы, отчаянно жаждавшие его внимания, прохаживались по краю его орбиты с небрежностью, которая заслуживала «Оскара». И все это ради человека, на которого они не обратили бы ни малейшего внимания, если бы у него на шее не висела камера.

Женщина от Вердюры подергала Панча за рубашку.

— Нам туда. На ней неплохие украшения. Вы про нас помните? Про своего клиента? Про Вердюру?

Панч раздраженно попытался разглядеть меня получше. Я сделала вид, что ничего не замечаю.

— Кого? — спросил он Дженнифер. — Ее? Почему ее?

Она пощипала себя за мочки ушей, без сомнения объясняя ему, что у меня в ушах серьги от Вердюры за пятнадцать тысяч долларов. Ей нужен был снимок для рекламных целей.

— Пусть подождет. Вы потом ее найдете.

Она подбежала ко мне и представилась: Дженнифер Какая-то-Там из Вердюры.

— Я забыла, как вас зовут, но мы вам давали серьги, так что нам понадобится несколько снимков. Панч! Идите сюда! Мне нужен один снимок вот этой женщины! Мы ее потом не найдем.

Он не обратил на нее внимания.

Она сказала:

— Кстати, сережки нам нужно вернуть сегодня сразу после обеда. Наш человек ждет в комнате прямо рядом с кухней.

— Я знаю. Мне все объяснили…

— Мы вас найдем. Еще раз, как вас зовут? — Она достала блокнот. Сначала мне понравилась мысль взять напрокат платье и драгоценности — легко и бесплатно. А теперь я чувствовала себя дешево и пошло: я была одета, чтобы прорекламировать чью-то фирму.

— Я Джейми Уитфилд, а это мой муж Филип.

— Да, конечно. Встаньте рядом, бокалы за спину, пожалуйста. Панч! Я их поставила! Ну же! — Он нацелил свою камеру на нас с расстояния пяти метров, не глядя даже в видоискатель. Две вспышки. Он подмигнул нам и продолжил свой разговор.

— Отлично, — она посмотрела в свой блокнот, — еще две… — И ушла, не сказав ни спасибо, ни до свиданья.

— Том! — Филип схватил за руку одного из своих партнеров по юридической фирме.

Том Престон повернулся к нам и что-то прошептал жене; мы оба услышали, как она что-то бормочет ему в ответ. Похоже, ему не полагалось болтаться рядом с коллегами, когда у нее был шанс пообщаться со светскими клушами. Пока мужчины разговаривали, его жена выкручивала шею, разглядывая толпу. И Том тоже. Я спасла их обоих.

— Филип, извини, но нам бы надо найти наших хозяев.

Жена Тома впервые искренне улыбнулась.

— Действительно, Том, давай не будем их задерживать.

В зале было невыносимо шумно, я чувствовала себя униженной после истории с сережками, злилась на стервозную жену Тома и была зла на Филипа за то, что он не контролирует ситуацию. Мне хотелось, чтобы Питер появился, как из ниоткуда, и утащил меня в сторонку, куда-нибудь за трехметровое драгоценное яйцо.

— Черт, Джейми, да кто все эти люди?

— Не знаю, компания Кристины, наверное.

— Ты притащила меня сюда, а сама никого тут не знаешь?

— Знаю, просто они… — На мгновение я занервничала, чувствуя себя обязанной поправить положение.

— Пойдем-ка погуляем, я не собираюсь стоять тут как идиот! — Он схватил меня за руку и потащил вдоль периметра зала, отчаянно ища знакомые лица.

Кристина ущипнула меня за зад, и я подскочила.

— Привет, дорогая! — сказала она. — Ты со спины так сексуально выглядишь, не представляю, как твоему мужу удается не распускать руки.

— С большим трудом, — вставил Филип. — Спасибо, что пригласила нас, Кристина. — Он приобнял меня и притянул к себе. Никто не знал про него и Сюзанну. Никто не знал, что нашему браку приходит конец.

— И Джейми, мне так жаль насчет журнала. Я представить себе не могу, чтобы Джон Генри вырезал с обложки кого-то с моего стола, — продолжила Кристина.

— Да ничего страшного.

Кристина смотрелась как великолепная светская дама из прошлого века; на ней было шифоновое платье от Каролины Эррера, державшееся вокруг ее длинной шеи на перемычке из хрустальных бусин; за платьем тянулся короткий пышный шлейф. Я обменялась поцелуями где-то в воздухе с ее богатым мужем Джорджем, самым несексуальным на вид человеком, какого я только видела. У него было аккуратненькое пивное брюшко и осанка, как у оловянного солдатика, а черные волосы он зализывал назад с помощью обильной порции геля, так что видны были залысины и аккуратные ряды трансплантатов — результат терапии по восстановлению волос.

— Джордж, Кристина, какая элегантная тут собралась компания. Спасибо, что пригласили нас к себе за столик.

— О, Джейми, это мы очень рады вас видеть. — Джордж поцеловал мне руку. — С нетерпением жду возможности обсудить с вами выборы.

Господи спаси.

По залу походкой пингвина проковылял невысокий старик в белом сюртуке, ударом в гонг объявлявший начало обеда. Мы прошли по парадному коридору с Паттенами и еще двумя парами с нашего столика. Две остальные дамы, Лили и Фенола, даже не помнили, что мы встречались с ними на фотосессии.

Потолок музея Дюпон был целиком покрыт белыми березовыми ветвями, которые образовывали густой купол. В атриуме стояло штук пятьдесят столов на десять человек со скатертями кроваво-красного цвета. Белые и алые розы словно стекали с фонтанчиков, возвышавшихся в центре каждого стола. Голливудский снег, как бы нанесенный ветром, лежал в углах, в щелях мраморных колонн и на черной мраморной площадке для танцев. Наш стол был у самой сцены.

Кристина сразу познакомила нас с президентом благотворительного комитета, Пэтси Кэбот, полной женщиной лет шестидесяти с прозаической стрижкой. Она управляла советом директоров Пемброукской школы. Пэтси протянула нам с мужем пухлую руку и деловито улыбнулась; как раз такие деловитые потомки первопоселенцев обычно обожали Филипа. Я заметила у нее на руке простые часы «Таймекс» с коричневым кожаным ремешком — наверное, она была единственной женщиной в комнате, у которой не было нарядных часов ювелирной работы.

— Рад с вами познакомиться, Пэтси. — Он пожал ей руку энергично, прямо как бойскаут, — так учила его мать. — Вы провели замечательную работу ради важного культурного и исторического дела.

— Спасибо, Филип, рада это слышать. Я старалась.

Он продолжил:

— Эрмитаж после девяти десятилетий пренебрежительного отношения при коммунистах, наконец, как и следовало, вернул себе имперское величие.

Пэтси только хлопала глазами, глядя на него; ее явно поразило, что кого-то интересовала цель события, а не только платья присутствующих женщин.

— Вы и, правд, а знаете, что такое Зимний дворец?

— О да. — Я посмотрела на Филипа так, будто он сошел с ума.

— Правда? А в Петербурге вы бывали?

Филип проигнорировал ее вопрос и высокомерно усмехнулся.

— Пэтси! В Зимнем дворце хранится крупнейшая коллекция яиц Фаберже, большинство из которых были заказаны Александром Третьим и Николаем Вторым для своих жен. Мое любимое, конечно, яйцо «Ландыш». Вы очень важное дело делаете, храня наследие этих шедевров. — Он ни разу в жизни не упоминал при мне о спасении культурных учреждений, уж тем более о существовании яиц Фаберже.

— Я его обожаю. Вон там его модель… — Она показала в угол комнаты.

— Я знаю. С миниатюрными портретами Николая Второго и великих княжон Ольги и Татьяны для императрицы Александры. — Он коснулся ее плеча.

— Вы… вы так хорошо знаете яйца Фаберже?

— Как собственных детей. — Филип опустил глаза, изображая скромность. Точно так же он околдовывал присяжных, коллег и клиентов. Я стояла и смотрела, как он гипнотизирует Пэтси, и внутри у меня что-то екнуло. Он был великолепен в подобных ситуациях.

— Правда?

— Да. Правда.

Пэтси глубоко вздохнула и выпятила грудь.

— А вы сами видели яйцо «Коронация»?

— О да. Это просто откровение. Золотой фон с желтыми отблесками, имперский орел на каждом переплет тении решетки и…

Она закончила его фразу:

— …миниатюрная карета Николая и Александры внутри. Откуда вы столько знаете о…

— Для меня нет ничего важнее сохранения великих шедевров нашего времени, — сказал он. Я ущипнула его за бедро, а он похлопал меня по плечу, давая мне знак молчать и сохранять спокойствие. — У моего отца Филипа Уитфилда Второго, моего тезки, была потрясающая библиотека, и летом в Плимуте мы регулярно ею пользовались. Мы сидели под ивой в гамаке и изучали великие шедевры и места их хранения. Я помню наизусть каждый зал Эрмитажа — где находится «Мадонна Литта» да Винчи, где «Вакх» Рубенса, где «Три женщины» Пикассо. — Он заглянул ей прямо в глаза — так интимно, словно собирался трахнуть ее; наверняка она в жизни ничего подобного не испытывала. — Все мои любимые картины прочно заперты в Эрмитаже, в вашем музее, Пэтси. Я бы рад был до них добраться. — Он втянул воздух расширенными ноздрями.

— Моя любимая работа, сто лет провисевшая на втором этаже дворца, — это «Даная» Тициана, — сказала Пэтси, у которой уже явно кружилась голова.

— Сто лет за исключением тех четырех во время блокады Ленинграда, когда более миллиона шедевров Эрмитажа отправили на Урал, чтобы до них не дотянулись грязные лапы фашистов.

— Точно! — простонала Пэтси, словно достигнув оргазма.

Мою дочь приняли в Пемброук еще до того, как мы подали заявление.

Обед прошел куда менее удачно. После нескольких вступительных речей глав музейного комитета Дюпон и комитета по Эрмитажу мне захотелось сбежать. А Джорджу, мучительно занудливому мужу Кристины, хотелось впервые в жизни поговорить о политике с настоящим журналистом. Он задавал дурацкие расплывчатые вопросы вроде: «А долго ли продлятся беспорядки в Ираке?» или «А как вы думаете, почему фигура Хилари Клинтон вызывает такие разногласия?»

Филип сидел рядом с женой человека, которого он презирал, Джека Эйвинса, того самого, связанного со сделкой по «Хэдлоу холдингз». Александра Эйвинс, в ушах у которой были бриллианты размером с фары, зудела и зудела о том, как ругались архитектор и подрядчик во время строительства их нового дома в Солнечной долине. Все время, пока подавали закуски, лицо у Филипа было кислое, и я знала, что дальше будет только хуже. Я встала, подошла к нему и позвала танцевать — все что угодно, лишь бы сбежать от смертельно скучных самодовольных снобов за нашим столом.

Он крепко держал меня за спину и уверенно вел мимо остальных пар. На мгновение я позволила себе получать удовольствие от его решительного прикосновения, от высокой красивой фигуры.

Оркестр из двадцати человек, все сплошь в белых смокингах, играл «В настроении». Филип гордо кружил меня по площадке, и его паршивое настроение постепенно смягчалось. Тут оркестр, как по заказу, перешел на нашу свадебную песню «Полети со мной на Луну». Сначала я занялась-таки сексом с мужем, а теперь мы танцуем под трогательную песню под куполом из березовых ветвей с тысячей мерцающих свечей. Он прижал меня поближе к себе.

— Спасибо, что помогла мне сбежать от Александры Эйвинс. Я на ее придурка мужа даже смотреть не могу.

— Ты просто потрясающе окрутил Пэтси Кэбот, — прошептала я ему на ухо.

— Я знаю. — Он закружил меня.

— А как ты…

— Как в суде на заключительной речи — с помощью пакета документов, подготовленного помощниками.

Может, мне все же удастся снова попасть с ним в такт. Танцевал он потрясающе.

— Ты сегодня сказочно хороша. Платье, сережки, не говоря уж о прошлой ночи. Меня заводит одно воспоминание об этом. — Он прижался ко мне; да, он явно не шутил насчет того, как он завелся. Я попыталась убедить себя, что Питер не любил меня так, как должен любить муж, что все это была его фантазия. Впервые за шесть недель мне было с Филипом уютно, и я вспомнила, что вчерашний секс был не так уж плох. А уж на танцплощадке он и вовсе был шикарен. Детям будет лучше, если мы будем вместе; может, если я закрою глаза и перестану сомневаться.

Он огляделся.

— Сегодня здесь явно люди серьезные. Давай пригласим Джорджа с Кристиной пообедать. Хорошо бы ты почаще устраивала обеды. — Он поцеловал меня в лоб. Мне вовсе не хотелось обедать с Паттенами. — Давай-ка двинемся в том направлении… Я вижу клиента. — Мы протанцевали к краю танцплощадки, и он помахал рукой мужчине, сидевшему за столом в одиночестве.

— Привет, Филип! — сказал тот.

Филип наклонился и пожал ему руку, другой рукой крепко придерживая меня за спину.

— Вот об этом я и говорю. Больше потенциальных клиентов. Меньше журналистов и больше культурных людей. — Он снова крутанул меня.

— Какие же они культурные, Филип? Они вульгарные пижоны, да еще к тому же неумные и занудные.

— Я не согласен. По-моему, ты опять бунтуешь.

Я остановилась.

— Я не бунтую, Филип. Все это ради того, чтобы наша дочь попала в Пемброук.

— Правда?

— Да. Мне эти люди не нравятся.

— На тебе бесплатное платье и драгоценности, тебя фотографируют, — по-моему, ты здесь вполне на месте.

— Я oб этом сожалею.

— Опять все то же самое. Ты больше не в Канзасе, Детройте. Перестань воевать. — Он прижал меня к себе. — Просто соответствуй моменту.

— Причем тут то, из Нью-Йорка я или нет? Просто мне не нравится общаться с этими людьми.

— Напоминаю, тебя тут между прочим фотографировали, светская ты пташка.

Спина у меня напряглась, но он этого, не заметил.

— Я даже не хочу, чтобы это фото опубликовали». Мне не нравится быть винтиком чьей-то маркетинговой стратегии…

— А разве я не видел тебя на развороте глянцевого журнала в белом платье рядом с самыми шикарными светскими дамами Нью-Йорка? Да еще и перед. яйцами Фаберже?

— Это была ошибка.

— Помнится, тогда ты была изрядно взволнована. Я знаю, ты не любишь в этом признаваться. — Он похлопал меня по заду. Он думал, что раз он меня дразнит, то все опять в норме, но меня только раздражала его фамильярность. По-моему, ему еще рано было расставаться с покаянным тоном.

— Ну а теперь я уже не взволнована, уж поверь.

— Хорошо, я тебе верю. Просто, по-моему, это здорово, что ты зацепилась за эту компанию. Это хорошо для нас как для семьи, — ну, когда мы преодолеем эту стадию, я хочу сказать. Мне тут нравится все. За исключением Джека Эйвинса.

— За обедом тебе, похоже, не очень-то было весело, потому мы и пошли танцевать.

— А это неважно, весело мне или нет. Я тут дела делал. Кажется, мне удалось убедить того типа за нашим столом нанять нашу фирму для большой сделки. Возможно, я сегодня серьезно заработал.

Дома Филип долго возился с парадными запонками. Вдохновивший его поначалу театральный шик бала Белых ночей теперь начал портить моему мужу настроение.

— Джек Эйвинс идиот. — Он снял брюки от смокинга и аккуратно повесил их на вешалку.

— Тебе лучше не зацикливаться на той сделке.

— А у его жены изо рта пахнет крабами. Помоги мне. — Я развязала ему галстук, как и полагалось образцовой жене.

— Меня впечатлило то, как ты справился с Пэтси.

— Спасибо. — Вид у него был мрачный.

— Мне жаль, что ты скучал за обедом, Филип. Мы не собирались…

— Не терплю Джека Эйвинса.

— Да, это было довольно заметно.

— Поверить не могу, что я вместе с ним работал над сделкой, и в результате у этого остолопа появился свой самолет.

— Джек Эйвинс руководит крупным фондом. Его отец…

— А у меня что? У меня просто адвокатская ставка. — Филип покачал головой. — Это неправильно. Между прочим, именно благодаря мне совершилась та сделка с «Хэдлоу холдингз».

— Филип, у нас полно…

— Нет, Джейми.

— А я говорю, да.

— В том зале я был беднее всех. Я плыву против течения. — Он явно разозлился, что я ему возразила. — Но ты все равно не понимаешь, так ведь?

Я понимала, и даже слишком хорошо.

— Разве ты не видишь? — Он снял носки, свернул их в комок и помахал этим комком у меня перед носом. — Я работаю как вол, и повсюду встречаю преграды. Одни преграды. Я не могу даже…

— Да ничего подобного.

— Нет, так оно и есть. Я хотел бы не видеть вокруг себя границы, как все те типы за нашим столиком и во всем зале. — Он сорвал рубашку и с силой швырнул ее в корзину для белья в шкафу.

— Филип, о чем ты? У нас полно…

— О чем? Я хочу самолет. Я хочу, чтобы он взлетел. — Он раскинул руки и в одних трусах пробежался кругом по комнате, изображая летящий сквозь облака самолет. — Я хочу, чтобы пилот спросил у меня: «Куда летим, сэр?» А я бы ему ответил: «Не знаю, черт побери, скажу вам, когда что-нибудь придет в голову».

Я почесала в затылке. Он ответил мне пустым взглядом.

— Ложись сегодня на диване, Филип, — только и смогла я выдавить из себя.