Перевозчик смотал с кола цепь и зашвырнул на паром. Девушка в открытом летнем платье вздрогнула.

Перевозчик был жилистый, старый. И все время улыбался. В таком возрасте он мог себе это позволить. К тому же в кармане его порыжевшей брезентовой куртки, которая лежала у борта, была припрятана бутылка. Глубокий карман поглотил ее всю, даже пробка не выглядывала. Но перевозчик помнил о ней и знал, что на две трети она еще полна.

Он улыбнулся девушке и, взяв шест, оттолкнул паром.

Марцела отвернулась. Улыбки посторонних мужчин она толковала по-своему, отвечая на них подчеркнутым безразличием. И улыбнулась Ярину. Но тот смотрел на машину.

Он был доволен. «Все-таки добился своего. Перевожу на пароме собственную машину. Почти что собственную. Одну неделю владелец я, другую — Карел. Да, скажу я вам, пока мы сварганили из этой развалюхи стоящую вещь…»

Машина, которую он перевозил, была старая «татра» — «утюжок», хотя на вид совсем как новенькая, вся гордо сверкающая желтым лаком. Теплый желтый — модный цвет этого года. Что можно надраить — надраено, что можно заново обить — обито. В заднем окошке покачивались золотые нити бахромы, ниже на стекле было наклеено изображение Эйфелевой башни с надписью: «Paris». Багажник был обведен полосой в черно-белую шашечку, а над номером красовался зеленый четырехлистник.

— Жаль, — сказал Ярин, — что мы не успели поставить противотуманные фары.

— Ну, знаешь, — сморщила нос Марцела, — вечно тебе чего-то не хватает.

— Что ты морщишь нос? — спросил он раздраженно. Его выводило из себя, когда она морщила нос.

Кроме них на пароме переправлялось еще несколько незнакомых и совершенно неинтересных людей. День был прозрачно-голубой, и над горизонтом уже обозначилось легкое перламутровое марево, но час, когда у переправы начнется столпотворение, еще не настал. Пока что к берегу подошла лишь группка парней в широкополых шляпах, с рюкзаками на спинах. Они стояли и ждали, когда вернется паром. Три года назад Ярин ходил вот так же — в широкополой шляпе, с рюкзаком и гитарой. Но теперь он уже отслужил в армии, и все изменилось. В авторемонтной мастерской, где он работает, его слово имеет приблизительно такой же вес, как слово шефа. Почти такой же.

Берег, от которого они отплыли, еще входил в черту города, хотя самого города здесь уже не видно. Ограда футбольного стадиона с плоской крышей трибуны, две фабричные трубы, безутешная неприкаянность пространства, отчужденного от природы, но еще не освоенного городом и не ставшего улицами. Кое-где, как бы предвосхищая будущее, торчали дома. Их Ярин не помнил. Наверно, выросли за последние два года.

Берег, к которому они плыли, принадлежал зеленой природе. Траве, зарослям вербы, ольшанику, тополям, березам. Эти места Ярин прекрасно знал еще с мальчишеских лет. Он всегда мечтал, как въедет когда-нибудь на паром в собственной машине и его перевезут на тот берег. Да и позже бродил по этим местам с заплечным мешком и гитарой. Но все переменилось. Порядком переменилось.

Въехав на паром, он не мог усидеть в машине. Что-то заставило его выйти и полюбоваться со стороны, как «татра» плывет на пароме во всей своей красе; еще бы лучше — увидеть и самого себя рядом с ней. Марцела, разумеется, тоже вышла. Ведь она должна делать все, как Ярин.

— Поди сядь, — предложил он.

— Зачем? Садись сам, а я потом.

— Ладно, — снизошел он и влез в «татру». Они приближались к травянистому берегу. Марцела уселась рядом с Ярином. Он внимательно изучал каменистый въезд, к которому паром вот-вот пристанет. Между камнями и травой виднелись две вдавленные колесами борозды, он непроизвольно шевельнул баранку, словно уже въезжал в эти колеи.

— Тебе нравится мое платье? — спросила Марцела. — Ты еще не сказал, нравится оно тебе или нет.

Она пыталась привлечь его внимание, ревновала к этому нетерпеливому желанию ехать, крутить баранку, хотела, чтобы он думал не о машине, а о ней, только о ней. Они дружили уже два года и еще месяц и тринадцать дней. Марцела берегла календари с заметками, это были ее дневники с шестнадцати лет, а в прошлом месяце ей исполнилось двадцать один. Пять календарей уже хранилось в ящике, который запирался на ключ. Порой Марцела перечитывала эти записи, удивляясь своим взглядам и тому, сколько успела пережить. Вот так она воспринимала окружающее вчера, а так позавчера. Взгляды и мысли сменялись в календаре, как облака в небе, и истина для Марцелы всегда была в последних записях. На рождество Ярину исполнилось двадцать четыре. Пора бы ему думать о ней, пора сказать решительное слово…

— Ты наверняка и не заметил, что на мне новое платье.

— Заметил, — возразил Ярин.

— И ничего не скажешь?

— Погоди, неужели не видишь, что я сейчас занят?

Перевозчик цепью подтянул паром к берегу. Ярин медленно тронулся с места. Съехав на бетонную площадку, «татра» подпрыгнула и стала резво взбираться по каменистому склону.

Перед ними открылась равнина с лугами справа и слева. Поднимая на сухой дороге легкую пыль, они поехали к пруду, образованному одним из рукавов реки.

— Видишь? — показал Ярин вперед. — Там дачи, вон там павильон Штефана Вальды, а у тех тополей начинается песок.

Марцела надеялась, что Ярин будет думать о ней. Но он думал о себе.

— Вот тут, в этих вербах, мальчишкой я потерял мяч. Наверно, кто-нибудь спер. А там, чуть в сторонке от павильона Вальды, мы спали под открытым небом.

Он говорил, а сам высматривал подходящую стоянку для «татры». Выбрал место в зыбкой тени молодого ольшаника, в нескольких шагах от песчаного языка, протянувшегося сюда от самого пруда.

Выключил мотор. Через открытое окно услыхал доносившийся с пляжа гул голосов, плеск воды, детский смех и непрерывный шелест и хлопанье листьев над головой.

— Здорово тут, а? — сказал он.

Разделись в машине. Марцела снимала платье как можно медленней. Ярин выскочил в плавках, закурил и ждал, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

— Пошевеливайся, — торопил он Марцелу.

— Вот еще, — обиделась она. И величественно вышла из машины в купальнике с оранжевыми и желтыми цветами. Ярин запер машину и направился к песчаной косе. Видно было, с каким наслаждением он зарывает босые ноги в прогретый мелкий песок. Даже наклонился, чтобы лучше видеть, как песок протекает между пальцами. Потом, не вынимая изо рта сигареты, закружился, точно мальчишка, шлепнулся на песок и протянул руку, чтобы схватить Марцелу за ногу. Она еле увернулась.

— Что ж, — сказал он, медленно подымаясь, — нет так нет…

Пруд был большой, почти со всех сторон окаймленный лугами, и только с севера вклинивался в лес. На юге его соединяла с рекой протока, у берегов заросшая камышом.

Ярин отыскал местечко на самом краю песчаного пляжа, там, где пруд вливался в протоку. Пляж кишел людьми, но тут было сносно. На этом конце не было дач, киоски с лимонадом и мороженым тоже разместились на другом конце пляжа. Кроме того, отсюда хорошо просматривалась машина.

Марцела расстелила желтую с оранжевым махровую простынку и села. Ярин опустился прямо на песок. Он курил, и ему было хорошо. Дома лежат французские противотуманные фары, завтра или послезавтра он их приладит. Ему нравилось наводить на машину лоск. Теперь даже трудно себе представить, какой она была до того, как они начали с ней возиться. Когда они с Карелом ее приволокли, стояла еще зима. И вот — бегает!

— Мария выходит замуж, — произнесла Марцела.

— Хм!..

— Мария, моя двоюродная сестра, ты как-то про нее спрашивал.

— Ага, — кивнул Ярин. Он не любил, когда прерывали его размышления. В тот момент он как раз выбирал радиоприемник для машины и все не мог выбрать.

— Ты тогда про нее расспрашивал…

— Хм!..

Он отвлекся от мыслей о радиоприемнике и вернулся на теплый песок, к молодой женщине, занятой мечтами о свадьбе. Разговоры о свадьбах наводили на него тоску. Они повторялись с неизбежным постоянством, и за всеми этими свадьбами родственников и знакомых стояла одна-единственная, самая важная. Но о ней Ярин думать не хотел.

— Что с тобой? — спросил он. — Разве тут не здорово?

Она перевернулась лицом к голубому небу и не отвечала. Здесь было прекрасно и все-таки что-то не то. Марцела это чувствовала. И обидно было: ждала она совсем другого.

— Можно купить магнитофон. Кассетный. Один парень из нашей мастерской продает. Недорого, — вслух размышлял Ярин.

Она взяла крем и стала натираться — медленно, сонливо. Ярина слушала с неприязнью. Все бы он покупал! Комната у него — настоящий склад. Одних транзисторных приемников три штуки. От самого маленького до самого большого. Никому не разрешает у себя прибирать. Даже матери. Живет в доме у родителей как квартирант.

— Ты умеешь говорить о чем-нибудь другом? — спросила она.

— Пошли выкупаемся.

— Я только что намазалась.

Ярин поднялся и зашагал к воде. Марцела минутку смотрела, как он удаляется, потом побежала за ним.

Вода была именно такая, как надо. Не теплая и не холодная. В самый раз. Они брызгались, хохотали, плавали по протоке, к реке и назад, потом подплыли к другому, более крутому берегу пруда. Ярин плавал как рыба. Марцела не хотела отставать. Он вылез на высокий берег как раз против того места, где лежала их подстилка. Марцела вскарабкалась за ним. Заметила, куда он смотрит.

— Неужто не надоело?

— Что?

— Ты не сводишь глаз со своего драндулета.

— На тебя, что ли, глядеть?

— Конечно, на меня.

Ярин бросился на нее и повалил в траву. Она испугалась — не зазеленить бы купальник, но в общем-то была довольна, что хоть так он проявил свою приязнь к ней, и не защищалась от его рук и губ. Порыв Ярина налетел на нее как вихрь, и вот уже они плывут назад, на свою песчаную косу.

Ярин послал Марцелу в машину за провизией, а сам остался лежать на солнце. Ели булочки с копчеными колбасками, крутые яйца, маринованные огурцы. Пили из термоса чай. Ярину было хорошо, на него снизошло умиротворение. Вчера он только и делал, что спорил да ругался. Из-за футбола, из-за политики, из-за гаечного ключа, который у него кто-то взял… Теперь он был умиротворен «Чего мне не хватает? — думал он. — Все у меня есть, а чего нет — будет. На спор — будет. И Марцела подходящая девчонка, когда не лезет с разговорами о свадьбе. Чего нам, так-то, не хватает?»

— Чего нам не хватает? — подумал он вслух.

Марцела пила чай из крышки термоса и прикрывала глаза.

— Я только потому говорю, — продолжал Ярин, — что ты меня пилишь: «вечно тебе чего-то не хватает»… Только потому, что пилишь… Ну, признайся — чего нам еще не хватает?

Когда Ярин впадал в такое довольство, он был невыносим.

— Ладно, — ответила она, прикручивая крышку термоса, — будем считать, что нам ничего больше не надо.

Не сказать, чтобы ей и правда ничего больше не было нужно, но ощущение, будто чего-то не хватает, стало уже не таким острым, как утром, когда они сюда приехали. И вообще после еды она не любила спорить.

Потом они переместились под вербы, в легкую кружевную тень, и задремали. Проснувшись, включили транзистор, слушали песенки, и настроение совсем улучшилось. Говорили о знакомых, и Марцеле лишь изредка приходило в голову, что надо бы поговорить о другом. Болтали просто так, а транзистор все пел, и грохал в барабан, и трубил.

Вскоре после полудня Ярин сказал:

— Там что-то случилось. Пойду погляжу.

Как раз передавали песенку «О lady Mary», и Марцела осталась лежать. Не хотелось двигаться. Ярин закурил и вразвалочку удалился, потягиваясь и делая легкую разминку.

Пропели еще три песенки, когда он вернулся и сообщил:

— Кто-то утонул.

— Кто?

— Да какой-то парень… Говорят — ему двадцать один год.

Она села:

— Постой, как он мог утонуть?

— Господи, — Ярин опустился на подстилку рядом с Марцелой, — мало ли отчего люди тонут. Почем я знаю? Может, не умел плавать, или судорога, или еще что…

— Почему же его не спасли? — Она не могла понять, как мог кто-то утонуть средь бела дня, да еще в субботу.

— Не спасли, — ответил Ярин — Ищут. Он вообще не всплывал.

— Здесь столько народу, а он вдруг утонул.

— Ну и что?

— Да то, что утонул именно он.

— Иной раз тебя не поймешь. — Ярин растянулся на песке и закрыл глаза. Он принимал жизнь такой, какой она была, а жизнь включала в себя и разные беды. Легче всего он смирялся с бедами, которые непосредственно его не касались.

Он не заметил, долго ли проспал. Разбудила его Марцела. Взволнованно трясла за плечо.

— Посмотри! Посмотри!

Он приподнялся на локтях и сощурился.

— Не там, — показывала она, — вон…

Мимо песчаной косы, где они лежали, проплывала плоскодонка, в ней стояли трое и длинными шестами шарили по дну.

— Это Штефан, — Ярин движением головы показал на человека, стоявшего на носу. Но Штефан глядел только на шест и на дно.

— Штефан… — Марцела тряхнула головой. — Да они ищут того, утопшего.

Ярин не понимал, чему она так удивляется.

— Да это Штефан, — повторил он.

Лодка зигзагами продвигалась к устью протоки. Подошла довольно близко к берегу, и стало слышно, о чем там говорят.

Штефан советовал:

— Пройдем по протоке хоть до самой реки. Может, его снесло глубинным течением.

Зашумел камыш — наверно, терся о борт, потом они оттолкнулись, вошли в протоку и скрылись за высоким берегом.

Пока Ярин спал, Марцела думала о многих вещах, но как только появилась лодка с людьми и шестами, поняла, что все время думала об одном, а остальное, казалось тоже крутившееся в голове, существовало лишь для прикрытия главного, того, что ее в самом деле неотвязно занимало.

— Дай сигарету, — попросила Марцела.

Ярин протянул ей сигарету и поднес спичку.

— С каких пор ты куришь?

— С этих самых, — ответила она. — Как раз начинаю.

— А дымишь, как печка, — заметил он.

Но разве дело в курении! Просто Марцеле нужно было чем-то себя отвлечь. Наконец и Ярин увидел, что ей не по себе.

— Что с тобой? — спросил он.

Она бы и рада прямо сказать, о чем думает, да ведь с Ярином невозможно говорить прямо.

— Посмотри, — пыталась объяснять Марцела, — ты только посмотри, сколько здесь народу. А утонул один. Именно он, и никто другой.

— Всегда кто-нибудь тонет. Каждое лето тонут.

— А ведь могли бы искать и нас. Тебе это не приходило в голову?

— Нет. Не приходило. И дай сюда сигарету. Зря добро переводишь.

Марцела вернула сигарету. От нее не стало легче.

— Ну согласись, — снова повторила она, — могли бы искать и нас.

— Ты сама додумалась? Так вот, к твоему сведению, я плаваю с шести лет. Понимаешь?

— Все равно, — не уступала Марцела. — Не обязательно утонуть… Есть тысячи способов, чтобы вдруг… — Она боялась договорить.

— Ты это серьезно? — спросил Ярин.

— Ужасно серьезно.

— Ах, даже ужасно серьезно…

— Да. Вдруг мне подумалось, что завтра нас не будет. Понимаешь, подумалось. Может, это последний день, и все, что сегодня сделаешь, все последнее.

— Чепуха. Пойди лучше выкупайся.

— Не хочется.

— Тогда пойдем к Вальде за мороженым.

Против мороженого у Марцелы не было возражений. Обогнули пляж, где, как пчелы, роились отдыхающие, и вышли на плотину, откуда начиналась тропинка к дачам и павильону Штефана Вальды.

— Что с тобой? — спросил Ярин. — Почему ты стала?

Марцела, не двигаясь, смотрела вниз, на пляж, открытый солнцу. Если прищуриться, пляж терял свою раздробленность, группки людей сливались и на берегу пруда рождалось нечто монолитное, поглощавшее отдельных мужчин, и женщин, и детей, и собак, и мячи, и надувные матрасы, — нечто монолитное, подернутое рябью, сверкающее и гудящее. Перед Марцелой лежало гигантское существо и, казалось, дышало. Этому существу, пожалуй, будет совершенно безразлична потеря какого-то волоска, а ведь одна человеческая жизнь в сравнении с этим существом и представлялась Марцеле ничтожным, маленьким волоском, без которого очень легко обойтись. Упадет такой волосок — и ровно ничего не случится.

— Пошли, — звал Ярин. Он не любил, когда Марцела делала серьезное и значительное лицо, словно открыла бог весть какую истину.

Она подошла, и ее серьезная мина совсем не вязалась с веселым желто-оранжевым купальником.

— Начиталась.

— Что ты сказал?

— Начиталась, говорю, вот и лезет всякое в голову.

— Ну, а если и правда все это в последний раз?

— Да кончай ты, — раздраженно прервал Ярин. Такой день — и такие разговоры. Он встал в очередь за мороженым. — Как делишки? — обратился Ярин к жене Штефана. — Две двойных.

Штефану подваливало к шестидесяти, а жена у него была по меньшей мере лет на пятнадцать моложе. Не переставая наполнять мороженым бумажные стаканчики, она издала звук, очевидно выражающий изумление:

— А-а-а! Давненько вы здесь не появлялись. Как поживаете? Жаль, что нет Штефана, уехал на лодке…

— Мы его видели, — сказал Ярин и неожиданно для самого себя спросил: —А кто утонул? — Спросил как бы против своей воли, он и сам бы не мог объяснить, зачем спрашивает о том, до чего ему нет никакого дела.

— Тоник Вагнер. — Женщина наполняла мороженым следующий стаканчик. — Работал на железной дороге и еще вчера за дальним омутом поймал здоровенного сома.

Ярин стоял, в каждой руке по порции мороженого, вокруг него к окошку продвигалась очередь. И не мог понять, зачем спрашивает про какого-то чужого человека, с которым стряслась беда. Не было у него такой привычки.

— Приходите вечерком посидеть, — пригласила жена Штефана.

Ярин кивнул. Поскорей бы отвязаться от этого тягостного чувства. Всегда он делал только то, что хотел сделать, а тут вдруг поймал себя на том, что поступает против собственной воли. А все Марцела! Нечего было принимать эту историю так близко к сердцу…

Он принес Марцеле мороженое и сказал:

— Чтобы, наконец, твоя душенька успокоилась, утопленника звали Тоником Вагнером и работал он на железной дороге.

— Разве в этом дело? Это вообще не имеет никакого значения. — Марцела кончиком языка задумчиво попробовала мороженое.

— Я только, чтобы ты успокоилась, — повторил Ярин. — Вчера он поймал сома.

— Меня не интересует, кто он был, пойми. Просто не стало одного человека. И все.

— Ну и что?

— Ничего. Утром он строил планы, и вдруг его нет. Нет. И — ничего.

— Что ничего?

— Люди загорают, играют в мяч, закапываются в песок. Будто ничего не случилось.

— Господи, а что же им делать?

— Не знаю, но разве не странно… Я или ты — представь, вдруг нас не станет, и — ничего.

— Наш кот и тот бы спятил от твоих разговоров, — проворчал Ярин. Он лизал мороженое и невольно думал о том, что после него останется. Транзисторы, магнитофон с пленками, туристское снаряжение, палатка, мотоцикл, половина желтой «татры». И все. Они это живо продадут. Родители или сестра. И ничего. Эта мысль вызывала отвращение. Если так-то подумать, ведь у него еще не было времени себя проявить. Но почему именно сегодняшняя суббота должна стать последней? Почему сегодня все в последний раз? Почему? Он обернулся к Марцеле. — Ерунда. Почему вдруг именно сегодня все в последний раз?

— Не знаю. — Марцела лизала мороженое. — Разве кто-нибудь скажет тебе почему? Просто я так подумала. — Она снова лизнула мороженое. — Вдруг получается, что у тебя совсем мало времени.

— Времени никогда не хватает.

— Предположим, — Марцела продолжала лизать мороженое. Это его злило.

— Тебе не надоело лизать? — спросил он.

— Ужасно тает.

Ярин отбросил свой стаканчик вместе с остатками мороженого. Больше не хотелось.

— Предположим, — повторила она, — времени никогда не хватает, но ведь вдруг его может стать еще меньше. Если сегодня все в последний раз…

— Да прекрати наконец! — прикрикнул Ярин.

Но Марцела не унималась:

— И не знаешь, за что ухватиться. Когда представишь, что завтра нас уже не будет, не знаешь, за что хвататься. Или, может, ты знаешь?

— Глупости все, — заключил он, и ему вдруг захотелось курить, но сигареты остались в машине.

К «татре» шли по плотине. Внизу, на пляже, люди словно бы еще размножились. Послеполуденное роение достигло апогея.

— Каждый думает только о себе, — заметила Марцела.

— В порядке вещей, — возразил он.

— Ты так считаешь?

В ту минуту ей хотелось чего-то большего, чем думать о себе, чего-то, что не исчезнет так легко вместе с человеком.

Подошли к «татре». В машине из ящичка Ярин достал новую пачку сигарет. Закурил и, несколько раз пустив дым через нос и рот, успокоился. Даже попытался переменить тему.

— У тебя шикарный купальник.

Марцела ждала этой похвалы все утро, но теперь было слишком поздно. Она достала из сумки газету.

— Кроссворд есть? — спросил Ярин.

Марцела отделила лист с кроссвордом и протянула ему. Вернулись на пляж, но их место было занято. Подстилку сдвинули на траву и преспокойно устроились на их месте. В другое время Ярин поднял бы шум. Но теперь посмотрел на загорелого толстяка и его дородную супругу, только посмотрел и не сказал ни словечка. Взял подстилку, и они прошли вдоль протоки немного подальше. Между вербами попадались приятные уголки, там росла длинноволосая трава, а местами лежал нанесенный с пляжа мелкий песок. Когда они проходили вдоль протоки, навстречу снова попалась плоскодонка. Но люди с шестами уже не так усердствовали, как в тот раз, когда плыли в сторону реки, не так старательно прощупывали дно. Видно, отказались от всякой надежды и лишь изредка погружали шесты. Теперь Штефан стоял на корме, и шест его, почти вынутый из воды, окованным концом скользил по ее поверхности.

— Эй! — крикнул Ярин.

— Эй! — дружески помахал рукой Штефан.

— Узнал, — сказал Ярин Марцеле. — Старый волк, но в форме. Работал тут спасателем, когда я еще был мальчишкой.

Лодка возвращалась к пруду.

Ярин разостлал Марцеле махровую простынку, сам опустился рядом на траву. Между скрещенными ногами положил сигареты, спички и карандаш. Развернул газетный лист и принялся разгадывать кроссворд.

Марцела наблюдала за ним через край газеты, как за чем-то диковинным. Если нынешний день мог стать последним — пожалуй, решать кроссворд не самое подходящее занятие. А что при таких обстоятельствах было бы самым подходящим? Глупо в погожий солнечный день думать о подобных вещах, но Марцела ничего не могла с собой поделать. Вспомнила мать, отца, обоих братьев. Вспомнила семейный альбом, где была фотография тети Марчи, которая умерла молодой, совсем молоденькой. Когда мать говорит о ней, в ее словах нет никакого волнения, даже не всплакнет, а ведь это была ее младшая сестра и они жили когда-то в одной комнате. В эту минуту Марцеле хотелось, чтобы мать в голос оплакивала сестру. Как легко, возмущалась она, живые отрекаются от мертвых! Прежде Марцела этого не замечала. Только теперь — лицом к лицу с бесчувственным пляжем, с толпами людей, над головами которых без устали летали мячи и обрывки слов и фраз, повседневных сереньких слов и пустых фраз.

Ярин почувствовал, что она за ним наблюдает, и поднял глаза от кроссворда. Марцела быстро опустила голову, стала читать первый попавшийся абзац. Читала буквы, не понимая смысла слов. Вернее, сегодня все имело один-единственный смысл — возвращать ее к той же не дающей покоя мысли.

День медленно клонился к вечеру. Тетя Марча в белой юбке. В руке теннисная ракетка. Память об одной жизни. И больше ничего. Для трех-четырех человек тетя Марча. Она изучала медицину и не доучилась. Оборвалась учеба и жизнь. А какой в этом смысл?

— Послушай, — отвлекла она Ярина от кроссворда. Но, взглянув на его лицо, сразу поняла, что здесь ей ответа не найти.

— Да оставь, — на всякий случай буркнул Ярин. — Хватит уж.

После нескольких попыток Марцеле удалось сосредоточиться на чтении. «Читаю о летних модах, читаю о зоологическом саде, читаю кулинарные рецепты, читаю рассказ», — говорила она себе. И это занятие для человека, которого, возможно, завтра уже не будет? Подумал ли сегодня здесь, около пруда, кто-нибудь о том же самом?

В шесть часов Ярин поднялся и объявил:

— Отправляемся к Штефану.

По дороге остановились у машины, и Ярин впервые испробовал свою систему откидных спинок. Он изобрел весьма сложное устройство, чтобы в «татре» можно было спать, и решил оборудовать ночлег засветло.

— Если это делать ночью, в машину налетит комарье, — объяснил он, составляя необычное ложе и застилая его одеялами.

Марцела переоделась в длинные оранжевые брюки и желтую блузу.

— Других цветов ты не знаешь, — встретил ее Ярин, когда она выбралась из кустарника.

— Зато ты знаешь только другие, — сказала она, как сказала бы прежде — до того, что случилось сегодня. Сказала, будто сегодня ничто не могло быть в последний раз.

Он засмеялся. Эти слова успокоили его. Все опять входило в свою колею.

Дорогой он прочел ей лекцию о прицепах. Как только удастся скопить денег, он купит прицеп.

— Я знаю парня, который продаст совсем дешево. И устроиться можно не хуже, чем в фургоне.

— Ты будешь бессмертен, — объявила Марцела. — Купишь себе кучу разных вещей, а вечность получишь в придачу.

— Остановись-ка. — Он схватил ее за локоть и внимательно осмотрел. — Может быть, тебе плохо?

— От твоих разговоров.

— Нет, правда, может, тебе плохо?

Марцела вырвалась из его рук.

— Ну и ну, — покрутил головой Ярин и пошел за ней, — ну и ну.

Неподалеку от павильона Штефана он опять схватил Марцелу за локоть и спросил:

— Чего ты, собственно, хочешь? Скажи, чего ты хочешь?

Марцела не ответила. Она и сама не знала Но Ярин воспринял это молчание как бунт и в душе объявил ей войну.

Оконце, где продавались мороженое и лимонад, в этот час уже никого не привлекало. Оживленно было на прилепившейся к дощатому павильону веранде. Деревянные колонны и перила веранды — как в фильмах о Диком Западе. За четырьмя длинными столами сидели мужчины в плавках или обтрепанных полотняных брюках, пили пиво и покуривали.

Ярин с важным видом прошествовал через веранду, удовлетворенно отмечая, что все оглядываются на Марцелу. Он знал: Марцела не любит, когда на нее смотрят мужчины, которые ей неинтересны. И потому нарочно шел очень медленно и жалел, что веранда так скоро кончилась. Первое помещение внутри павильона служило кухней.

— Приветствую вас, пан Ярослав! — закричал старый Штефан. Он сидел за столом, пил кофе, но тут же поставил кружку и подошел к ним.

Ярин познакомил его с Марцелой так небрежно, как знакомят старых друзей со своими родственниками.

Жена Штефана оторвалась от газовой плиты и тоже подала руку. Она готовила ужин, и в кухне стоял запах лука.

— Что будем пить, что будем пить? — выкрикивал Штефан. И, не дожидаясь ответа, снял с полки большую бутыль хлебной водки.

Выпили, Штефан налил по второй. Он забыл про свой стынущий кофе и, подняв рюмку, провозгласил:

— Выпьем же за капитана и матросов. А за рулевого не будем.

Ярин захохотал. Марцела ничего не понимала, разговор мужчин почти целиком состоял из намеков на неизвестные ей обстоятельства. Она ни о чем не спрашивала. А Ярину, разумеется, и в голову не приходило что-нибудь объяснять. Он никогда ничего не объяснял.

Они сидели у кухонного стола, говорили о прежних временах и о нынешнем случае. Но на Марцелу разговоры об утопленнике уже не действовали. Она чувствовала себя гораздо лучше, чем днем. Этот Штефан был действительно похож на старого морского волка. Каждую минуту он галантно обращался к Марцеле. И только когда он начал объяснять, что надо было сделать этому парнишке, чтобы выплыть, раз уж его утянуло под воду, Марцеле стало не по себе. «Мертвым незачем давать советы», — подумала она и устыдилась за живых, которые всегда умнее тех, кого уже нет, только потому, что они-то есть и за ними последнее слово.

Жена Штефана все реже выходила на веранду с бутылками пива, шум голосов там слабел. Дачники отправлялись в поселок ужинать. В открытое окно залетал душистый вечерний ветер, шелестел листьями ольшаника. Сквозь просветы меж листьями сверкал пляж — весь в косых лучах солнца. Пока они тут пили и разговаривали, пляж постепенно обезлюдел.

— Если бы пустили по воде каравай со свечкой, Вагнер наверняка бы нашелся, — стоя у плиты, заметила жена Штефана.

— Держи карман шире, — посмеялся над ней Штефан. — Он уже давно где-нибудь в реке. Уж если кого подхватит глубинным течением, сразу утянет в реку.

Ярин с Марцелой остались у Штефана ужинать. Они еще не ушли, когда дачники снова стали собираться на веранде — перекинуться после ужина в картишки. Пили пиво и хлебную водку. На веранде и на кухне Марцеле было почти совсем хорошо. «Зачем только мучаю себя, все равно ни от чего не убережешься».

Прощаясь со Штефаном и его женой, Марцела улыбалась. Улыбнулась на веранде и перевозчику, который заскочил сюда выпить кружечку пива и рассматривал Марцелу большими круглыми глазами. Она могла бы улыбаться всему свету.

Ярин тоже забыл, что всего несколько часов назад в душе объявил ей войну. Они возвращались к машине, держась за руки.

Потом Марцела лежала на сооруженной Ярином спальной конструкции, глядела в темный потолок «татры» и вдруг на мгновение увидела какой-то призрак, нечто плывущее у самого дна реки, все дальше и дальше… Она закрыла глаза, во тьме слышался только шорох — это Ярин занавешивал окна, она ощутила его дыхание и его пальцы на своем теле, словно бы на ощупь изучающие незнакомую и небезопасную территорию.

«Экая глупость, — сказала она себе. — Вдруг ни с того ни с сего умереть».