…Карта всё не шла и не хотела лечь как надо. Да он и сам толком не знал, как она должна была лечь. Вот и валилась карта – вкривь и вкось самовольно.

Словно между пальцев вся колода скользнула. Бессмысленно, коротко и жестоко. И закончилась партейка печально. Денег не стало в один миг.

Денег было много, ещё совсем недавно, и не все они были собственные, кредитные тоже были. Теперь все они тяжеленной гирей висели, неподъёмной. Гнули к земле.

Банкрот. Слово оглушительным выстрелом в голову.

Месяца два выходил он из дома только для того, чтобы купить вина. Несколько раз в день. На ночь припасал зелёные бутылки.

Они теснились группками в разных углах запылённой квартиры, теряли блеск, покрываясь пылью за пустым, бесполезным холодильником.

Выпивал, отключал мозг, тупил остроту чувств, впадал в зыбкое, нездоровое, до сердцебиения и испарины забытьё. И, малодушно поворачивался спиной к тому, что произошло.

Пытался оправдаться классикой, Львом Толстым, цитатами.

…«Пить вино для него становилось все больше физической и вместе с тем нравственной потребностью».

…«Только выпив бутылку или две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось». Пьер Безухов.

Пьянство от этого не становилось занятием благородным. Оно жестоко мстило тяжким похмельем.

Пса выгуливал ещё, в разное время дня, по его просьбе. Он садился рядом с кроватью и вздыхал. Шоколадный, глубокий цвет, рыжие подпалины и бровки пятнами. Смешные.

Доберман «Горби».

Рёбра бочковатые приподнимались, и талия становилась ещё тоньше, а мощный торс каменел – объёмный и внушительный.

Красавец!

Лёгкая горбинка недалеко от хвоста. Так стал он – «Горби», «Горбушка» или просто – «Буся» в минуты нежного почёса.

Специальные курсы закончил. Высшее собачье образование получил легко.

Сложносочинённый, многословный ряд имён прародителей в паспорте. Породистое, благородное происхождение, родословная. Из немцев. Серьёзный товарищ.

Терпеливо ждал, сидел, не уходил.

Стоило ему заметить, как дрогнули ресницы Хозяина, улыбался, тотчас начинал весёлую пробежку от дивана до входной двери. Пыхтел, всхрапывал, становился шумным, тапки приносил, мусолил их, нетерпеливо. Звал на прогулку, поскуливал.

Без скидок на погоду, настроение, жуткий перегар, изрядную помятость, многодневную щетину, тёмное, совиное окружье вокруг покрасневших глаз.

Он любил Хозяина за что-то другое, не сравнивая с другими людьми. За то, что такой, каков есть.

А Хозяин назначил себе мизерную цену и в зеркала не смотрелся. Он ненавидел себя тогда. «Горби» пытался разубедить. Как мог.

Они выходили утром и вечером. Хозяин старался не встречаться с людьми. Не хотел никого видеть. Так ему было лучше.

Ночью доберман опять поднимал Хозяина, в самый крепкий сон, часа в четыре.

В армии выход из караулки на пост в это время называли «собачья вахта». Когда сон валит с ног любого. Идеальный момент для нарушителя. Проще всего лазутчику осуществить коварные задумки.

Вспоминал Хозяин.

Там всё было ясно и чётко. «Учи устав, совсем устав, и рано поутру восстав, учи усиленно устав». А что делать в нынешнем тупике?

Жить Хозяину не хотелось.

Возвращались из рощи. Хозяин ворочался в постели, не мог уснуть. Перебирал в уме, что же было сделано не так, а ещё мучился ожиданием девяти часов утра, открытия магазина за углом, чтобы купить вина.

Истина не являлась. Меркла в отсутствии любви к жизни.

Вина было много. Терпкого, тягучего и злого, как помрачённые мысли уголовника.

Доберман снова звал Хозяина. Без видимых причин. Среди ночи скулил пронзительно, переходя барьер ультразвука, затихал коротко, демонстративно вздыхал, от волнения чесался. Громко стучал при этом согнутой задней лапой об пол.

Тонко, словно высвистывал на старт, подавал голос. Хозяин охал, ахал, похмельное что-то бормотал ему, выговаривал. Пытался урезонить его и уговорить отказаться от этой затеи.

Потом сползал с обрыдлого дивана, лил воду на голову под краном. Туго соображал, путался в шнурках, раздражался своей неповоротливостью и его коварным упорством.

Доберман неспешно, с достоинством, выходил из подъезда, шагал целенаправленно в темноту, словно выгуливал – Хозяина, а не наоборот.

Август. Свежо. Осенняя робость увядания.

Угрюмые глыбы многоэтажек. Город спит.

Шли опять в берёзовую рощу за домами. Наперегонки с тенями. Хозяин садился на поваленное дерево. Там, где подкреплялись пивком, дымили сигаретками местные выпивохи. Вотчина маргиналов.

Заплёвано, неуютно, смрадно. Всё равно хотелось присесть и уснуть.

Но сон был порушен. Хозяин зевал, ёжился, впадал в неуютную дрёму.

Доберман садился напротив. Все «дела», понюшки и пометки он сделал по пути сюда. И других у него не намечалось. Вздыхал, смотрел на небо.

– Ты издеваешься, сын гиены и волка? – спрашивал Хозяин.

Доберман смотрел на берёзки, фосфоресцирующие при луне серебристо-белыми, гибкими стволами, в мазках фиолетовых пятен. Потом вдруг пристально – глаза в глаза. Молча.

Тёмные, большие, выразительные. Укоризненные.

Гипноз, да и только. Переступал комками передних лап, сидя на попке размером с кулачок. Красивая, стремительная фигура атлета. Купированный хвост кочерыжкой.

Он начинал забавно оживать и двигаться, когда говорил Хозяин и рассказывать ему, что было их в деле трое. Грянула большая беда, и остался только он – один на один с несчастьем этим, свалившимся сумасшедшим метеоритом, оглушительным водопадом на голову; а теперь, расхлёбывает чайной ложечкой бочку крутого варева большой проблемы. Бессмысленное, опасное занятие.

– Тупик, понимаешь? Край! – срывался неожиданно на крик.

Доберман сидел, слушал, вертел головой. Конечно, понимал, но по-своему. Интонацию чувствовал. Вздыхал.

Уши «не стриженные приподнимал и становился похожим на человека в зимней шапке, завязанной на затылке.

Пожалели, когда взяли щенком, оставили уши, как есть, чтобы не укорачивать жизнь общим наркозом ради красивости экстерьера.

А Хозяину хотелось обхватить, знобкими руками, тряскими от вина и без физической работы, уткнуться в его сильную шею и плакать горячими, винными слезами.

И говорить, говорить.

Вино делает слабым и слезливым.

Сейчас-то Хозяин знает наверняка, что доберман проделывал это специально. Уводил от несчастья. Молча, понимая и, чуя опасную грань, плутал, заметая следы, звал за собой и отвлекал моё внимание.

Боль человека он принимал на себя. Вот, что это было.

Когда ходили за грибами, он бегал по лесу и звонко лаял. Люди шли на его голос, знали, кто, где и, как найти друг друга. Связной. И лес был не страшным, зелёным, в весёлых, невесомых бликах солнечных пятен.

Он был ответственен за каждого, в прайде двуногих.

Как-то утром они встретили соседку. Она выгуливала шпица «Чака»: «кофе с молоком», хвост спиралькой перекручен, в пышных шортах, жабо’ меховых складок на шее. Неспешный философ – «Чак», «Чекушка».

Ужаснулась, увидев Хозяина.

Пристала с расспросами. Он пожаловался на плохое самочувствие.

– Сходи к доктору. Срочно! Юра его зовут. Замечательный специалист! Если уж он среднее ушко нашему «Чекушке» вылечил, то тебя и подавно в строй поставит.

Типичная психология «собачника».

Нехотя записал телефон.

Вспомнил, что муж у неё полковник в отставке и про строй она знает.

Как в сказке – встретил молодец мудрую старушку, и она его научила, как от напасти избавиться.

Сказочки!

Прошло ещё несколько дней. Злая тоска и изжога душили Хозяина. Ещё сильнее угнетало отсутствие денег и перспектив.

Вино потеряло вкус, утомило.

Не сразу, но пошёл он к доктору Юре.

Врач пытался по телефону назначить время приёма, но, видно, понял – специалист, что может быть поздно, и пригласил приехать прямо сейчас.

Они проговорили несколько часов. Сидели и тихо разговаривали в пустом, неуютном кабинетике. Вроде бы ни о чём.

Что-то вокзальное было в этом, транзитное, на пути к отчаянью, но конечная станция уже сменила угрюмое название.

Доктор Юра и впрямь вылечил Хозяина.

Это уже другая история.

«Горби» ушёл вскоре после этого. Ветеринар сказал – обширный инфаркт.

Друг умирал, отдавал последнее, родное тепло. Мутнела искорка в глазах. Он холодел, такой большой – умещался на руках. Хозяин прижимал его к себе, не ощущая веса, и плакал в голос, пытаясь разжать мускул сердца, ужасаясь и теряя надежду. Не сдерживаясь, не стыдясь быть слабым.

«Горби» тихо засыпал, уткнувшись ему в локоть.

Горе. Огромное, необъятное.

Он вернулся.

Примчался, лопоухий, в тревожный сон Хозяина, на девятый день. Они бегали в берёзовой роще. Солнце ослепительное, почти белое, обесцвечивало деревья, людей, предметы, высоченное небо, делая их нереальными декорациями.

Стремительная, законченная красота жизни – в бегущей собаке.

Хозяин смеялся, задыхался на бегу от счастья, а доберман неожиданно скрылся за деревьями. И пропал.

Хозяин звал его, звал надрывно и безутешно.

И горько заплакал. Въяве. Проснувшись.

Запоздало понимая, что это невозвратно. Потому что есть лишь боль утраты.

Вот и всё, что осталось теперь Хозяину.

Навсегда, пока не уйдет следом.