К спуску в катакомбы Боб готовился заранее, серьёзно. Складывал в свой шкафчик на работе всё необходимое: прочный шнур, фонарик, компактный противогаз, каску с фонарём и аккумулятором, бахилы от костюма химзащиты, пакет сухофруктов, фляжку воды, небольшую аптечку в водонепроницаемом пакете, компас, респиратор.

В пятницу он отпросился с работы пораньше: чтобы было меньше свидетелей и ненужных вопросов. Редким любопытным объяснил, что идёт с друзьями в турпоход и надо успеть под расписание электрички.

Он шёл к «графским развалинам». Звонко, неумолчно пели птицы. Жизнь вокруг, как никогда прежде, наполнилась особым смыслом, окружающие предметы и всё видимое глазу приобрело остроту, необычную значимость.

Что станет с простой жизнью, если он в своём опасном предприятии не придёт к финишу живым и желательно – здоровым?

Птицы будут по-прежнему петь. Пространство не изогнётся пружинистой дугой от его последнего крика где-то там, внизу, в земной сырой глубине, ставшей последним его приютом. И никто не услышит, даже крот или крыса не вздрогнут, как бы ни звал он на помощь. Что ж, хоть и нежелательно это, но очень даже вероятно!

Боб отогнал мрачные мысли. Скинул рюкзак, переобулся в химзащиту, надел на голову вязаную шапочку, каску. Протиснулся в дверной проём, осветил просевшую стену.

– Подкопаться снизу или продолбиться сверху? – подумал он.

Примерился в неудобной тесноте подвала и решил увеличить кайлом узкий лаз. Предстояло расширить его сантиметров на сорок, чтобы можно было пролезть самому и втащить рюкзак.

Короткими, сильными ударами он вгрызался в остатки старинной кладки. Красно-белая пыль роилась в воздухе. Некоторые кирпичи отходили легко, а некоторые сцепились намертво в сплошной монолит. Боб очертил мысленно некое пятно и долбил по его периметру долго и упорно, отыскивая на ощупь места, где кладка держалась слабее.

Примерно через час-полтора работы он вывернул ручкой кайла кусок стены и почувствовал лёгкое встречное движение затхлого воздуха. Подполз к дверному проёму, снял респиратор, закурил и позволил себе расслабиться. Руки в рабочих перчатках слегка дрожали. На лице, ресницах была пудра кирпичной пыли. Пот катился градом, шапочка под каской была мокрой. Он лежал на боку, жадно дышал, затягивался сигаретой, смотрел на серый вечер через амбразуру кособокого проёма, отдыхал.

Стрельнул куда-то вверх светящимся трассером сигареты, вздохнул и вернулся.

Он стесал острые углы, кое-где выбил куски кирпича по краю. Лаз был на высоте немногим более метра от земли. Он перекинул рюкзак внутрь, полез сам, извиваясь, сложив руки, как пловец перед прыжком, и не выпуская кайла, втискиваясь червяком в узкое отверстие неправильной формы. Жёлтое пятно фонарика беспорядочно выплясывало по стенам, временами растворялось в сумраке галереи, опять впрыгивало на стены.

Наконец влез весь, выпал, как монетка из дырки в кармане. Откинул кайло чуть в сторону и завалился боком вправо от лаза.

Встал, поправил каску, распрямился. Высота галереи была чуть более двух метров.

– Как в малогабаритной квартире, – подумал Боб.

Посидел немного в темноте, передохнул. С той стороны оставались сиреневые сумерки, надвигалась ночь. Десятый час.

Пахло сыростью, плесенью, погребом, в котором давно никто не был. Он осветил фонарём стены. Кирпичи выложены торцом, в длину. Когда-то была штукатурка, но местами отвалилась, и теперь кладка стен и скруглённого купола кое-где была словно припудрена белёсым налётом.

Бугристая поверхность, по которой он шёл, напоминала лесную тропинку. Здесь давно никто не ходил, но она была плотной.

Он нашёл в кармане чек из магазина, поджёг его. Слегка навощённая тонкая бумага загоралась неохотно. Потом вспыхнула, разгорелась ровным пламенем. Он откинул в сторону догорающий клочок, чтобы не обжечь пальцы.

– Душновато, но дышать можно. Воздух не ядовитый. Пока.

Он плавно спускался вниз и влево, по дуге. Было тихо. Временами сверху доносился далёкий шум, почва слегка подрагивала. Поезда и электрички двигались по своим маршрутам.

Стал слышен шум воды. Сначала ему показалось, что это звенит в ушах от тишины. Он прислушался. Нет, не показалось, журчит вода. Потянуло влажной свежестью.

Ход пошёл вниз ещё круче. Впереди была чёрная пустота. Он осветил верхний угол хода, прикинул наклон.

– Примерно метров на двадцать заглубился.

Осторожно подошёл к краю провала, посветил. Коридор обрывался метра на три. Внизу бежал большой ручей, валялись куски кладки. Боб повёл лучом вперёд и увидел, что ручей подмыл пол. Свод тоннеля в этом месте просел, сузился, потом уходил дальше, взбирался вверх.

Русло ручья было промыто в складках песчаника. Поток проточил естественный лабиринт, будто в слоёном тесте. Пенился, бурлил, кружился в сильном водовороте. Бобу показалась, что мелькнула серебристым бочком рыбка, вспыхнула красным пёрышком плавника.

– Блики, – подумал он. – Откуда здесь рыба?

Боб перепрыгнул ручей. Мягко приземлился на влажный грунт. Слегка расширил руками лаз, прополз вперёд несколько метров. Пока не встал почти в полный рост и не продолжил движение в «своём» тоннеле. Кто-то пискнул рядом. Возня. Всё стихло.

– Как я заберусь по стене, возвращаясь назад? – подумал он. – Да ещё через ручей? А если грунт просядет и тоннель захлопнется, как ловушка?

Он отогнал от себя эту мысль, надеясь, что движение вперёд приведёт его к какому-нибудь выходу. Он понял, что устал. Давно не выбирался на природу, в походы. Отвык.

Откуда-то справа он почувствовал лёгкое дуновение и вскоре увидел круглое отверстие: метра в полтора на уровне плеч. Он подышал свежим воздухом, остывая и отдыхая. Потом изловчился, подтянулся на руках и вполз внутрь.

Он продвигался вперёд на локтях. Стало трудно дышать, пот застилал глаза. Рюкзак перекатывался, «гулял» слева направо на спине. Сапоги съехали, отстали, и отталкиваться ногами было неудобно. Он полз так довольно долго, не думая ни о чём, кроме того, что должен выбраться отсюда. Мысленно представлял, где находится: по его расчётам, вскоре должен был быть вентиляционный колодец.

Коридор был эллипсообразный, вытянутый вверх. Потолок выложен красными кирпичами «в длину». Кое-где белели высохшие соляные потёки. Боб достал из кармана куртки обрывок бумаги, поджёг. Пламя вспыхнуло, заплясало, на стенах замелькали блики.

Горит хорошо, значит, нет ядовитых испарений, можно двигаться.

Он надел рюкзак поплотнее.

Переложил в правую руку кайло, в левую взял мощный фонарь и осторожно пошёл вперёд. Ход под ногами бугрился неровностями. Бахилы на ногах болтались, гремели при ходьбе, но так было надёжней.

Вскоре он понял, что тоннель опять ведёт вниз. Земля качнулась: где-то наверху и впереди двигался поезд.

Боб глянул на часы, засёк время. Потом тоннель плавно ушёл влево, выровнялся. Идти стало легче. Боб освещал себе дорогу, делая круговые движения фонарём, настороженно прислушиваясь, готовый в любую секунду отреагировать на любую неожиданность.

Свет исказился, и он увидел впереди новую галерею, которая пересекала ему путь в обе стороны под небольшим углом. Развилка. Он повернул влево. Вскоре звук и лёгкое содрогание грунта прекратились. Он понял, что удаляется от железной дороги.

Коридор был бетонированный, сухой. Пол искрился песчинками. Боб двигался по нему довольно быстро, в полный рост, смело погромыхивал сапогами. У него поднялось настроение. Он почувствовал себя увереннее.

Ему казалось, что он самый первый идёт к метро, начинающимся утром нового дня, а другие ещё только проснулись, вскочили, поняли, что безнадёжно проспали, и спешат за ним вдогонку.

Вскоре впереди он заметил квадратный металлический люк в полу, примерно метр на метр. Ручка была притоплена. Он взялся за неё, с некоторым усилием потянул, испачкавшись колючей ржавчиной.

Крышка с сильным скрежетом подалась. Боб откинул её и увидел узкий лаз, уходивший далеко в глубину. Туда вели сильно проржавевшие скобы, чередующиеся зигзагом.

– Как иголки у «сатанинского дерева» – через одну, – подумал он.

Он посветил себе фонариком на каске, лёг на край лаза, потрогал верхнюю скобу. Она неприятно осыпалась кусками ржавчины, как тёмная халва, и было неясно – выдержит ли середина вес тела.

Он перевесил рюкзак на грудь, попробовал правой ногой скобу, слегка потоптался на ней, испытывая, и острожно полез вниз, вжавшись в тесное пространство колодца, опуская крышку на каску и плавно закрывая её за собой.

Ему показалось, что он слышит шум воды. Остановился, прислушался: где-то под ним бежал поток. Он спустился до низа, с большим трудом пролез в круглое отверстие, глянул под ноги. Несколько скоб вели к небольшому бережку, дальше матово блестела вода, а за спиной уходил назад кирпичный свод другой галереи.

Боб осторожно нащупал под ногами твердь, укрепился на ней, посветил. Стены белели проплешинами, с потолка свисали небольшие сталактиты. Воздух был влажным и смрадным. Поверхность воды походила на тёмный полированный стол, местами подёрнутый светлыми разводьями.

Звук резонировал, падал на воду. Ботдышался, ощутил, как трясутся и саднят руки, изъязвленные влажной ржавчиной.

Он повторил фокус с горящей бумажкой. Она горела хуже, чем в первый раз. Боб надел респиратор и огляделся по сторонам. Слева от него на высоте метра виднелись две трубы, врезанные в стену. В стене напротив была ещё одна. Все трубы были примерно полутораметрового диаметра, сухие.

Он попытался сориентироваться и определить свое местонахождение. Мысленно вернулся к началу, прошёлся ещё раз и решил, что находится недалеко от Кунцево.

Наверху была Москва, изрезанная транспортными кольцами, дорогами, шоссе, холмами и улицами, парками, плотно заполненная сотами домов, бетонных громадных ульев. У него возникло тёплое чувство от простой мысли, что кто-то сейчас пьёт чай на кухне, а кто-то смотрит телик, плещется в душе.

Он словно двигался внутри себя, в некоем тоннеле своего Я, и сейчас прикидывал, насколько правильно было свернуть именно сюда.

* * *

Он перешёл речку, присел на край трубы, опустил респиратор на подбородок и закурил. Было начало двенадцатого.

– Что сейчас делает Нина?

Он сослался на срочную работу и предупредил, что будет звонить завтра или в воскресенье, потом зайдёт в гости.

Он представил её в домашней одежде, милую и невероятно далёкую. Но тут же приказал себе не отвлекаться и не расслабляться. Кинул окурок в воду, тот зашипел обидчиво и затух.

Боб встал, вздохнул, надел респиратор.

Он вышел к заброшенной галерее. Болотисто коричневели лужи, кособоко привалился к стене вагончик проходчиков. Промасленная ветошь, обрывки газет, баночка из-под горчицы – таких уж и не делают. Отбойный молоток без жала. Если бы не толстый слой бурой пыли, могло показаться, что тишину сейчас нарушит ядрёный мат. Слова отскочат от свода, грубый голос бригадира прервёт перекур, и всё оживёт вместе с человеческими голосами и тяжким гулом тоннельной работы.

В конце тупика темнел отвал земли. Боб не стал его исследовать.

Он осмотрелся, увидел справа галерею и, согнувшись, полез в неё.

Вскоре послышался шум: где-то впереди двигался поезд. Он понял, что звук идёт справа. Увидел широкий лаз на высоте чуть более метра, подтянулся и вполз внутрь. Звук стал явственней. Боб двигался ему навстречу и через полчаса осветил впереди круглое отверстие, выходившее в вертикальную шахту метров пяти в диаметре.

Боб выполз на поржавевшую площадку лестничного пролёта, встал. Перед ним была металлическая решётчатая дверь с большой белой табличкой: «Стой! Проход запрещён!». За дверью круто уходила вверх рыжая лестница.

Он насчитал восемь секций. Дальше всё скрывалось во мраке.

– Метров шестьдесят, – прикинул Боб.

Прутья двери были на большом расстоянии друг от друга. Он отжал соседние, боком пролез. Ярко светил плафон.

Снизу послышался звук приближающейся электрички. Он нарастал, сбоку шахты наплыл свет, отразился от стен, высветлил их до цвета бледной чайной заварки. Состав промчался, оглушая, затих вдалеке, только платформа под ногами вибрировала едва ощутимо.

Несмотря на грозное предупреждение, Боб открыл дверь трёхгранным ключом. Рядом с лестницей, за плотной сеткой – лифтовой колодец. По нему ездят дважды в сутки – в шесть утра и шесть вечера. Не скоро ещё. Время есть.

Он стал неспешно подниматься, стараясь не сбить равномерного дыхания, придерживаясь заданного ритма. Через три пролёта он увидел справа толстую «противоядерную» дверь, задраенную наглухо, как отрезанный от других отсек в субмарине, матовую лампочку над ней, забранную в металлическую сетку. Рядом с дверью находился мощный армейский телефон в кожухе.

Боб снял трубку. Где-то в невидимом далеке послышалось слабое поскрёбывание сигнала, щелчок, и кто-то на том конце чётко произнёс:

– «Затвор».

– «Камень-на-Оби», – ответил он, вспомнив безумные пароли начальника штаба в родном танковом полку.

– Жопа! – засмеялись на другом конце. – «Франкфурт-на-Майне»!

– А, ё! – притворно расстроился он, опустив голову, чтобы не засветиться в камере наблюдения.

– Где тя носит, дядя? Ноль часов уже зашкалило!

– Штау, – ответил Боб в тон. – Пробки, непростая обстановка на дорогах.

– Не звездиццензизих, камрад! – обрадованно засмеялись на том конце. – Открываю.

Дверь выехала вперёд, потом сместилась вправо, сползла на двух направляющих. Боб сделал шаг вперёд и оказался в освещённом коридоре. Он машинально вытер ноги. Тщательно. Хоть и не диггер, который не должен оставлять следов. Дверь плавно встала на место, вздохнула, зафиксировалась.

Перед ним был пульт, мерцающий разноцветными лампочками на столе дежурного – телефон-вертушка, решётка для почты, настольная лампа. На стене большая карта Советского Союза и портрет Сталина в кителе генералиссимуса, в чёрной раме.

Большая табличка: «Предъяви пропуск».

Он почувствовал на себе чей-то взгляд. Медленно повернулся, искоса глянул снизу вверх. На него в упор смотрел дневальный. Неестественно прямо он стоял на подставке у тумбочки, положив обе руки на штык-нож, висевший на поясе.

Боб напрягся, задержал дыхание, готовый к любым неожиданностям. Успел подумать:

– Рюкзак руки связывает. Куртка. Не сильно потрепыхаешься.

В тишине слышалось лёгкое жужжание. Что-то шелестело. Своя жизнь, внутренний распорядок, которого он не знал, а потому свободно мог вляпаться в неприятности. Серьёзные и надолго. Он быстро оценил это, потому что был частью подобной структуры много лет, знал её жёсткий регламент. Контакт с её представителями был не нужен. Был опасен. Но дверь сзади уже вернулась на прежнее место. Щелчок означал только одно: путь назад – на спасительную лестницу, домой, в спокойную жизнь – был отрезан.

– «Если сейчас меня закандалят, могут сделать всё что угодно. В лучшем случае – просто обматерят и сообщат куда следует. Могут избить. Накостыляют – просто от скуки. Могут сдать властям. Могут расстрелять. Всё – могут! Верняк, что есть на это право! Припаяют кучу статей – от хулиганства до шпионажа в пользу… найдут в чью пользу… Хотя – под Богом ходим, а живём – в России-матушке! Кому ты нужен, Боб? Возиться с тобой. Разве что бабок им дать, откупиться?»

Он прикинул, сколько в кармане денег. Тысяча с мелочью, негусто. Не подумал перед выходом. Хотя – не на шопинг шёл, зачем много денег?

Всё это мгновенно пронеслось у него в голове. Но дневальный не шелохнулся. Боб понял, что тот его не видит.

Боб глянул вправо и остолбенел. Прямо на него в прицел снайперской винтовки смотрел громила. Бандана, камуфляжка, разгрузка, лицо исполосовано чёрным.

Боба окатило горячей волной ужаса. Он стоял, боясь шевельнуться и вызвать огонь на себя.

Зуммер проснулся, заверещал сверчком. Замигала красная лампочка на пульте. Боб стоял и ждал, словно приклеенный к месту. Потом присмотрелся внимательней: боец с винтовкой оказался искусно выполненной фотографией, муляжом на фанерной подставке.

Он ощутил пустоту и досаду на то, что легко поверил в грозное пугало. Подумал:

– Суровая шутка!

Стены были выкрашены тёмно-зелёной краской на высоту человеческого роста. Вдоль коридора было несколько дверей. Большие плафоны ярко освещали таблички, на которых умелой рукой писаря выведено: «Дуб», дальше – «Ель», «Сосна». На другой стороне почему-то шёл цветочный ряд: «Георгин», «Повилика», «Левкой».

– Какая-то клумба в смешанном лесу, – подумал Боб. – Намудрили силовики.

Коридор перпендикулярно пересекал другой, такой же ширины.

В лёгком шуме работающих приборов послышались чьи-то уверенные шаги, сухое, лёгкое поскрипывание сапог. Боб точно знал характер этого звука.

Боб сделал несколько шагов вперёд, громыхнув бахилами «химзаразы», затаил дыхание, лихорадочно прикидывая – что же предпринять?

Шаги приближались.

Н ближайшей двери была табличка «Личный состав». Он юркнул в дверь, стараясь не дышать и ощущая, как гулко колотится в груди сердце, болтается, словно миндальный орех в косточке.

С той стороны по коридору кто-то прошёл до входного тамбура. Постоял. С кем-то негромко, начальственным голосом поговорил по телефону. Вернулся. Боб застыл лицом к двери, боясь оглянуться. Прошло несколько томительных минут. Он повернулся.

По три кровати у каждой стены. Заправлены тщательно – края одеял «бортиком», прямоугольно.

Подушки ровно по центру. Рядом с кроватями тумбочки. Вешалка. Аккуратно вправленные внутрь «заборчика» шинели. Противогазы выставлены торцом. На сумках аккуратные бирки: Тешабоев, Хомусяк, Гахокидзе, Краснопевцев, Крутохвостов, Лихошёрстов.

Отдельно – ефр. Перепечкин.

В середине помещения было отверстие, внутри которого торчал отполированный столб среднего обхвата, как у пожарных на случай мобилизации и выхода по тревоге.

– Забытое подразделение, – подумал Боб. – Слишком просто, чтобы за этим скрывалась высшая тайна, и можно было с кондачка, с наскока влезть в её смысл.

Он скинул бахилы – придётся с ними распрощаться. Быстро достал из рюкзака кроссовки, с трудом впихнул взмокшие от резины, непослушные, словно чужие ноги.

Кто-то остановился в коридоре, прислушался. Боб с ужасом подумал, что на полу, до блеска натёртом тяжёлым солдатским полотёром и куском старой шинели, его следы обнаружатся сразу.

Он сделал шаг, прыгнул на столб, крепко обнял его. Получилось жёстче, чем хотелось бы. Дыхание сбилось, но он уже быстро скользил вниз, в полуосвещённый ангар.

Три блестящих бело-голубых сигары плавно покачивались на невидимой «привязи».

Напротив каждой были большие ворота с номерами – от 1 до 4. Последние ворота слегка приоткрыты, перед ними стояла небольшая аккумуляторная дрезина.

Слышалось лёгкое трансформаторное гудение, пахло горелым маслом.

Он приложил ухо к рельсам. Гулкое движение нарастающего звука в глубине.

Метнулся к воротам, распахнул их шире, скинул под ноги рюкзак, каску, вдавил кнопку «старт». Дрезина ожила, зажужжала. Боб мысленно торопил её, уговаривал, как живое существо. Словно услышав его и скинув с колёс невидимый балласт, дрезина лихо вылетела в свободный тоннель, бойко помчалась вправо.

Тоннель был примерно на полметра шире обычного в диаметре.

– Для езды на автомобиле. И один рельс окажется как раз посередине, между колёс! – догадался Боб.

Он знал, что такое сооружение существует. И вот теперь мог воочию убедиться.

Говорили, что этот путь проложен от Кремля, из глубокого бункера, до ближней дачи Сталина в Кунцево. Одного из семи убежищ. Их построили в разгар войны в разных городах страны на случай эвакуации Хозяина. Дрезина пролетела метров пятьдесят, когда громко взревел звуковой оповещатель.

Объёмная сигнализация.

Тревога!

Слева на всю видимую длину тоннеля зажглись фонари. Стало светло. Тоннель был бетонный, из первых. Стенки – гладкие, без тюбингов.

Наверняка погоня уже началась. Тоннель, конечно, заблокирован. Выехала локомотивная бригада. И ещё какие-нибудь… бригады. Мышеловка захлопнулась.

* * *

Боб зажмурился, продолжая разгонять дрезину. Она набрала уже приличную скорость.

«Сколько же у меня свободного поводка, пока не настигнут? Наверняка и навстречу выйдут, и сзади. Между станциями километра три, но здесь может быть сколько угодно. Допустим даже, три километра. Поиск идёт с двух сторон, значит, осталось примерно километра полтора два. Вот клетка и захлопнется, а уж дальше – в интересах государственной важности».

Сирена множилась от стен, её резкий звук падал на голову, забивал уши, парализовал волю, словно бы настойчиво убеждал – стой! Всё равно не уйдёшь!

– Если сейчас включат контактный провод, – подумал Боб, – я превращусь в жареного цыплёнка-табака!

Но он продолжал разгонять дрезину, на что-то надеясь. Встречный ветерок остужал рагорячённое лицо, он сильно взмок. И гнал, гнал вперёд своего железного «коня» – спасительную дрезину серии «Д»!

Тёмный провал слева он заметил издалека. Забрезжила робкая надежда. Что это может быть? Заброшенная станция, очередной бункер из великого количества тайных схронов, разбросанных в этом подземном городе?

Неожиданно впереди, чуть дальше темнеющего провала, с грохотом опустилась сварная конструкция, этакая большая заслонка: чтобы ничто не смогло просочиться из трубы тоннеля наружу.

Боб отпустил рычаг. Дрезина ещё двигалась на приличной скорости. Он подхватил рюкзак, ухватился за поручень, приготовился. Оттолкнулся и косо спрыгнул, стараясь вжаться в бетонную аппарель, чувствуя плечом удар. Дрезина полетела дальше.

Боб осмотрелся. Перед ним был узкий перрон, дальше – наглухо заваренный железными листами квадратный проём.

Широкие ступени поднимались от небольшой платформы вверх. Дальше – металлические щиты закрывали выход.

На ступенях застыли спецназовцы в чёрных шапочках с прорезями для глаз. Руки на автоматах. Муляжи! Опять! Шутка, повторенная дважды, – уже не шутка! – подумал Боб. – Что за этим щитом?

Впереди, перекрывая вой сирены, с грохотом въехала в заграждение дрезина. Просыпался живописный фейерверк искр, коротнуло – и враз померкло.

Боб подтянулся на руках, забрался на перрон, обследовал сварные швы. Убедился, что сделаны они добротно. Заглянул за край. Полоса металла слегка отогнута, но этого слишком мало, чтобы пролезть внутрь. А что там внутри? Трансформатор, тоннель, выход в другой уровень или на улицу? Он попытался отогнуть край листа рукояткой кайла. С третьей попытки удалось слегка увеличить зазор.

Сирена торопила, подгоняла, и он кожей чувствовал, что времени на то, чтобы уйти, уже не осталось. Он несколько раз повторил попытку, расширяя лаз, втиснул внутрь рюкзак, извиваясь, головой вперёд стал вползать в узкое отверстие. Потом ухватился уже внутри за переплетение каркаса, втащил себя в новую неизвестность, обдирая пальцы, кровяня их. Перекатился по полу. Куртка затрещала, он понял, что зацепился за острый уголок конструкции. Потрогал рукой – повернуться и посмотреть, не было сил. Длинный язык ткани болтался на оцарапанном плече. Он лежал на спине, тяжело дышал. Смотрел в потемневший бетонный свод.

– Как Мюнхаузен из болота, сам себя за волосы вытащил, – отрешённо подумал он.

* * *

Боб лежал на запылённом мраморном полу. Прохлада была приятна, студила усталое тело. Вверх от небольшой площадки круто уходили ступени, слева и справа высились по две колонны. Массивные двери в центре зала были забраны плотной решёткой. На стенах – причудливые изломы граффити. Следы костра. Пустые пакеты, бутылки. Окаменелые кучки дерьма в углу.

– И сюда добралась хамская популяция, – устало, без эмоций подумал Боб. – Неистребимы, каккрысы. Хорошо бы превратиться в мышонка и выскользнуть на поверхность. А потом – опять в нормального человека, как Алиса в погоне за кроликом. И постараться забыть весь этот ужас.

Оглушительно ревела сирена. Эхо давило на перепонки, вселяло чувство тревоги. Погоня приближалась. Дышала в спину, подгоняла. Надо было убегать, что-то делать, чтобы спастись. Такое простое желание – спастись!

Он заставил себя подняться. Пошёл вдоль металлического ограждения, подсвечивая фонариком.

Добрёл до двери, подёргал решётку, попробовал раскачать, но она была добротно схвачена большими шурупами по всему косяку. Он протёр стеклянную вставку, увидел за ней кирпичную кладку и обречённо понял – отсюда ему точно не выбраться.

Сирена неожиданно смолкла. Тишина показалась пронзительной.

За стеной, со стороны тоннеля, послышались голоса. Они гулко искажались, пружиня от стенок. Там ходили люди, которые могли в любое мгновение оказаться здесь и свершить скорый суд, найти применение и выход своей злости, подогретой упорным нежеланием беглеца сдаться и получить по заслугам.

Луч мощного фонаря высветил с угла потолок, переполз на стены. В его белом ярком свете роилась пыль. Он шарил, как наглый насильник по телу жертвы.

На полу, в плотном сером войлоке старой пыли, были видны свежие следы кроссовок Боба. Блеснуло белой искрой отполированное остриё кайла.

Боб спрятался за колонну, вжался, не дышал, боясь себя выдать.

– Хорошо бы стать колонной.

Под курткой коротко курлыкнул, разряжаясь, мобильник. Боб лихорадочно полез в карман, нащупал клавишу, придавил.

– Тихо! – приказал голос на той стороне. – Слышь – мобилово?

– Показалось, – ответил второй.

Некоторое время они молчали, потом второй голос сказал:

– Похоже, был, да сплыл.

– Он чё – Бэтмэн, что ль? – недоверчиво ответил первый, – сквозь щёлку просочился?

Звони, вызывай орлов – перекроем с той стороны. Никуда не денется!

– С угла ушёл, бля! Ну, сука, получим теперь по-полной. Говорил же сто раз – Ермаков, бляха-муха, – завари, завари, завари! Угол-то завари, ну!

– Да ладно, чё ты кипятишься! – примирительно ответил второй.

– Ты счас брюки переодень ширинкой назад, пока на базу возвертаемся, и бегом к полкану на полусогнутых, пусть он тебя вздрючит по самые помидоры. Раз меня не услышал!

Они повозились, переругиваясь, уехали. Стало совсем тихо.

* * *

Дверь была закрыта на ключ. Хорошая, дубовая, старинная. В другое время он бы полюбовался. По обеим сторонам от неё – колонны. За одной виднелась неприметная дверца с надписью: «ОЩ-1».

Он открыл её, вошёл. Ступени круто вели вверх и вниз. Он стал подниматься, ощущая под ладонью шершавую поверхность металлического поручня, пока не упёрся в люк. Замка не было. В проушины вставлена толстая ржавая проволока, кем-то дьявольски скрученная в несколько колец.

Держась одной рукой за перекладину, он стал второй рукой разматывать длинную завитушку.

Проволока не поддавалась, вертелась, как намыленная. Он обхватил ногами перекладину, упёрся плечом в стенку за лестницей и несколько раз ударил кайлом в край завитка, туда, где проволока входила в проушину запора. Неожиданно проволока лопнула. Он отогнул её, вывернул белые изломы из проушины, кинул вниз вредный клубок. Тот упал, глухо клацнул по мрамору пола, поднимая серое облачко пыльного праха.

Он приподнял тяжёлую крышку, боясь от слабости уронить её на голову. Посветил по кругу, осмотрелся. Перевалился через край люка. Полежал, восстанавливая минимум сил.

Металлические стены, крашенные густой зелёной краской ещё хранили духоту жаркого дня. Пахло пылью, старой резиной, резким бензиновым перегаром. Похоже на заброшенный гараж.

Ночные звуки города, дороги. Совсем недалеко простучала электричка.

Он заставил себя подняться. Подошёл к двери. Закрыта изнутри лишь на засов – опять повезло.

Лязгнуло железо, дверь открылась.

Выглянул на улицу. Свежий воздух. Длинные ряды гаражей в свете редких фонарей. Этот – угловой. Ночь. Спокойно.

Каску переложил в рюкзак. Натянул пониже на глаза жокейскую шапочку с длинным козырьком. Руки были исцарапаны, саднили и слегка дрожали.

Он тихо прикрыл дверь, пошёл не скрываясь вдоль строя гаражей.

КПП был на втором ярусе, на крыше гаража, очевидно, ради экономии места. Он опустил голову и, не ускоряя шага, попытался незаметно проскользнуть мимо.

Окошко приокрылось, высунулся мужик в армейском кепи.

– Ключи сдашь, или рано на выезд?

Боб неопределённо махнул рукой.

– Ну, чё? Эх, хвост-чешуя, не поймал я ничего? – не унимался мужик, нудный от безделья, как и всякая охрана. – А Дмитрий Виталич-то щурят натаскал. По Новориге давеча ездил. Тебя-то куда занесло?

Боб, не поднимая головы, ответил негромко:

– На Сенеж.

– Вроде хорошее озеро-то. А ты в круглосуточном маркете купи, котяру потешить! – посоветовал вахтенный. – Поди, ждёт же, надеется!

– Там все сплошь мороженые, – отозвался Боб. – Зубки обломает!

– Не переживай! Что уж ты совсем голову повесил! Разве ж это – трагедь? Пущай ещё подрастут, вес нагуляют! – Засмеялся весело. – Вот жена-то тебе за куртку устроит прозвиздон!

Захлопнул оконцем свой смех.

– День везенья, на иначе! – подумал Боб. – Сплошная удача!

Он вышел за шлагбаум, огляделся по сторонам. На крайнем гараже висел указатель – «Улица Красных Зорь».

Боб задохнулся от радости, от простой мысли, что он сейчас вернётся домой, примет душ, выспится. А новый день начнётся со звонка и встречи с Ниной. Так рисковать – опасное легкомыслие. Надо будет подготовиться тщательней. С Семёнычем встретиться, архивы копнуть.

Повернул влево и вышел на станцию Кунцево. Доехал до Белорусского вокзала и потопал на «зелёную» ветку метро.

* * *

Домой добрался на автопилоте. Какой милой и родной показалась сейчас ему «избушка». Плескался в ванной лениво, неспешно. Потом сделал контрастный душ.

«Ну, и что у нас в сухом остатке? Если бы я двигался дальше по старой галерее, а не влез в трубу вентиляции? Надо будет проверить этот вариант. Похоже, она ведёт в центр Москвы. Мне же надо отыскать древнюю систему лабиринтов. Речка. Тот коридор тоже достаточно высокий. Согнувшись, можно пройти. Это природное образование. Естественным образом вода прорыла галерею. Куда она приведёт? К большой реке, озеру, пещере? Но может быть – и к месту моего поиска».

Ясно было – вот так, с наскока, без подготовки, смертельно рискуя – двигаться вперёд нельзя. «Авось» не всегда приводит к цели.

Ужин греть не стал. Перекусил бутербродами. Выпил три рюмки перцовки. Уже засыпая, чётко представил, что могло бы быть, если бы… Ужас разбудил его. Он открыл глаза. Глянул в сторону комода. Туда, где стояли бабулькины иконы, блестя в темноте жёлтыми окладами, темнея святыми ликами. Момент истины! Прошептал, радуясь:

– Отче наш, иже еси на небеси…

Больше он не знал. Сказал просто и искренне: – Слава Богу! Слава тебе, Господи!

Подумал:

– Надо бы хоть молитвослов купить, что ли? При такой нервной жизни. Оберег выучить хороший!

Он плохо выспался, потому что болело всё тело, и усталость не прошла. Чтобы восстановиться, он целый день лежал. Вставал перекурить. Пил чай, кофе. Листал телепрограммы, чего давно не делал. Пока не настала ночь и он не провалился в неё без сновидений.

На следующий день проснулся рано. Не открывая глаз, «проехал» мысленно по тоннелю.

Стоп! Словно кадр, выхваченный из киноленты, он явственно представил: слева, примерно на полпути к закрытой станции – ход. Сверху прикрытый провисшими толстыми кабелями, и под ними… Да! Он проскочил его на скорости, но отметил ещё тогда, машинально, что там – большая дверь. Что за ней? Ещё одна загадка. Последняя?