К панельным многоэтажкам от остановки можно пройти под большой аркой, но сначала надо подняться по семи широким мраморным ступеням. Тогда справа будет большой продуктовый супермаркет, слева аптека, кафе на пять столиков и книжный магазин.
Магазин новый, окна-витрины большие, много света, кондиционеры.
Запах типографской краски улетучивается быстро, а запах тлена и пыли, живущий в доме книги со стажем, ещё не поселился под большущей лупой стеклянных витрин.
Выбор книг хороший, можно заказывать новинки, и привезут из столицы – любую. Оставить номер мобильного телефона, и с радостью сообщат о получении желаемой книги.
Спрос есть – микрорайону лет тридцать, и «бумажные» книголюбы, в основном из старшего поколения, не перевелись.
Отдел канцтоваров – в глубине. Посетителей летом почти нет. Оживление здесь начинается в конце августа.
«Набегут дня за три до школы, скупят всё, и не скоро их увидишь», – грустно думает заведующая Раиса Георгиевна.
Она скрещивает руки на груди, смотрит в окно. Там мелькают покупатели супермаркета. Перемещаются, как ожившие фигуры на шахматном поле. Квадратные серые плиты тротуара навевают скуку, напоминают о том, что завтра снова на работу.
Покупателей супермаркета много, они снуют с озабоченным видом, даже не смотрят в её сторону, и это огорчает Раису Георгиевну. Она вслух уговаривает их заглянуть в книжный магазин. Стоит за пустым прилавком, говорит, как с больным человеком, её не слышат, естественно, спешат, не поднимая головы.
– Супермаркет стал местом встреч, общения, как прежде клуб.
Середина дня. Часов до четырёх посетителей практически не бывает. Раиса Георгиевна отпустила продавщицу Анжелику, попросту – Лику, покушать салат в кулинарии супермаркета, посплетничать с подругой Машей.
Сухонькая старушка появилась на фоне полок, материализовалась из воздуха. Выскользнула из завихрений солнечного света, словно телепортировалась из тёплого сгустка стеклянной витрины. Прямо к прилавку засеменила. В странной одежде. Серая, глухая кофта. Длинная юбка, тапочки какие-то лёгкие. Кожа провисла на ногах неопрятно, почти до белых носочков, и поначалу Раисе Георгиевне показалось, что у старухи съехали коричневые чулки. Косынка на голове белая, в мелкую синь цветущего льна. Лицо – крепко сжатый, костистый кулачок.
Глазки цепкие, острыми свёрлицами, блёклые, разбавленные водицей, как пахта нулевой жирности. Всё видят, но только для того, чтобы тотчас выцепить из происходящего какое-то несоответствие – и тотчас же сделать замечание, процитировать из Библии, священных книг, воззвать к совести, попытаться вразумить и наставить на путь исправления прегрешений. Или всунуть копеечный календарик со святым ликом.
Раиса Георгиевна вдруг застеснялась. Глубокого выреза, панциря чашечек модного бюстгальтера, готовых отскочить под напором большой груди мелких пуговок блузки.
Она подумала, что оделась сегодня непродуманно. Надо вообще от этой блузки отказаться. Хорошо хоть юбка ниже колен. Короткую стрижку баклажанного цвета поправила.
Старуха зыркнула, поняла всё мгновенно, строго, осуждающе, но промолчала.
– Талалаева улица, тридцать два? – спросила она.
– Да. Это наш адрес. Что вы хотели? – ответила Раиса Георгиевна и слегка покраснела.
– Значит, мне не зря откровение явилось.
Раиса пожала плечами. Мало ли чудаков заходит. Но старуху она прежде не видела.
– Общие тетради у вас есть? По девяносто шесть листов – меня интересуют. В линеечку.
– У нас разные тетради. Есть и такие. Пройдёмте. – Увела её вглубь магазина, подальше от полок на входе, забитых детективами и любовными романами на порыжелой газетной бумаге, в глянцевых золочёных обложках, похожих на этикетки молдавского коньяка.
– Вот же они! – укоризненно ткнула перстом старуха.
Она достала с полки толстую тетрадь. На обложке яркая с огненным хвостом то ли комета, то ли другое небесное тело, сметала мелкие звёздочки, как пыль из-под дивана, и сверкала, сгорая на излёте в тёмно-синей, почти чёрной пропасти неба.
Полистала, потёрла между пальцами бумагу, проверила плотность. Посомневалась.
– Немного навощённая. Под тушь нам надо. Переписывать «Огненную книгу будущего». – Головой покачала: – Сколько их у вас?
– Вот – всё, что есть на полке. Летом мы много не заказываем – каникулы.
– Шесть – мало! Нам не меньше двадцати штук надо. Несколько человек у нас над этим трудются. Истинно верующим только и доверено. Переписчики. По главам. Надо сохранить для будущего человечества, – глянула пристально, многозначительно.
Раиса Георгиевна заскучала, а старуха просмотрела каждую тетрадь, дотошно прощупала страницы, сшивку, посомневалась. Поставила на полку, снова взяла крайнюю:
– Нет же! Этот особый знак – Звезда Вифлеемская на обложке… воссияла сполохом. И мне было ясное виде’ние! Вот же – оно!
– Хотите – мы закажем ещё. Надо будет подождать несколько дней.
– Тогда я, пожалуй, возьму. Да – возьму все. Думаю, Степан Тимофеич меня не заругает. Он у нас всем этим делом руководит. Строоогай!
Старуха начинала утомлять, но Раиса Георгиевна была заведующей магазином, опытным продавцом с большим стажем, поэтому молча пожала плечами, давая возможность покупательнице самой принять окончательное решение, но стараясь, чтобы оно было положительным.
Старуха достала из холщовой серой сумы замусоленный кошелёк, долго выковыривала из него копейки, будто чешую с карпа соскабливала. Расплатилась, потом аккуратно спрятала в пустом отделении чек.
– Пакетик вам нужен?
– А сколько он стоит?
– Нисколько. Так положено – вместе с товаром.
Старуха, не разворачивая, сунула невесомый розовый пакетик в свою сумку, кивнула вежливо и вышла.
«Колокольчик над дверью почему-то не звякнул», – подумалось тогда, но мысль продолжения не имела, потому что прибежала смешливая Лика, и Раиса Георгиевна пошла в крохотный кабинетик-скворечник – выпить кофе с корицей, посидеть, помолчать ни о чём, в отрешённости бездумного столбняка.
Обычный ритуал в середине дня.
Потом созвонилась с менеджером насчёт дополнительного привоза тетрадей.
Пятница прошла незаметно. В субботу была хорошая погода, всех потянуло за город. Сонная тишина притаилась в магазине за полками на все предстоящие выходные.
В середине дня её нарушил постоянный клиент, странноватый Эдик.
Он писал романы, публиковал их под псевдонимом «Эдисон» на разных сайтах. Днем он выходил, чтобы размяться, купить хлеба, молока, «еды» и глотнуть кислорода.
Одинокий, скромно одетый, в джинсах и лёгкой курточке, он забредал в магазин, раскачивался, как водоросль в бегущей воде, долго рассказывал о новостях Интернета, своей переписке с известным писателем Присыпкиным, плавно соскальзывал на книжные новинки, пересказывал многочисленные новости и интриги вокруг литературных премий.
Раиса Георгиевна слушала его вполуха, улыбалась изредка. Эдик жил один, подолгу молчал, сидя за компьютером, и ему надо было истратить какую-то часть слов, дневной запас, озвучить их вслух, и Раиса Георгиевна была подходящей кандидатурой.
К тому же ему нравилась высокая грудь Раисы Георгиевны, на которую он нет-нет да посматривал ненароком. И она непроизвольно прямила спину, прощала ему долгие разговоры.
Он рассказывал, а мысли его при этом были посторонние, как если бы радио озвучивало некий текст, а вы слушали, отвлекались и возвращались вновь к невидимому болтуну, не заботясь сильно о теме и смысле передачи.
Раиса Георгиевна захотела рассказать ему про старуху, потом передумала, была немного рассеянной.
– Странно, – подумала она, глядя на Эдика, – словно глаза на затылке, как у камбалы, – и вдруг улыбнулась.
Он воспринял это как поощрение, вдохновенно стал рассказывать, с каким удовольствием перечитал роман «Будденброки», и ведь во многом это заслуга старой, советской переводческой школы.
– Ах… да-да – Генрих Манн, – сказала Раиса Георгиевна.
– Позвольте, это же Томас Манн, – вскинулся Эдик.
Раиса Георгиевна, в прошлом дипломированный филолог, зарделась пунцово, стала извиняться, подумала с досадой: «Кто тянул за язык?»
Эдик тотчас замолчал, словно обидели его лично, а не всемирно известного писателя, сверкнул лазерным лучиком очков, демонстративно раскланялся и ушёл.
Она плелась домой, замечая неопрятность улицы – многоэтажные бараки, чёрные, косые заделки швов, панели, сверкающие на солнце стеклом битых бутылок, пустые пакеты от чипсов, жестянки из-под пива, палочки от эскимо, скукоженный презерватив, плевком, под лавочкой на остановке. Она понимала, что навести порядок невозможно, и раздражение усиливалось.
Впереди был тихий, одинокий вечер, но ей уже сейчас стало тоскливо. Она поужинала холодным мясом, запила ромашковым чаем. Серьёзно, ни разу не улыбнувшись, просмотрела юмористическую передачу, легла спать и вдруг заплакала. Тихо, молча, как перед неизбежной казнью. Солёная влага, залила подушку. Раиса промокнула в неё припухшее лицо, перевернула сухой стороной, вздохнула громко и глубоко, унимая тяжесть под грудью, и тотчас уснула.
В воскресенье она постирала шторы, тщательно пропылесосила квартиру. Решила серьёзно побороться за стройную талию, приготовила лишь холодник. Поела с удовольствием, но осталась голодной. Не выдержала, сделала яичницу из трёх яиц, с толстыми ломтями ветчины. Ела, радовалась, а когда насытилась, стала злиться на себя за слабоволие.
Устала и прилегла отдохнуть.
Дети – Света и Митя, были у бабушки, в Ивановской области. Муж на перестроечной мутной волне уехал на заработки на Алтай, там успешно вскоре приженился и пропал навсегда из её жизни.
Проснулась она почти затемно, разделась, разобрала постель, долго не могла уснуть, ворочалась, словно лежала на куске кровельного железа. Ей вдруг показалось, что кто-то бестелесно присутствует в спальне, стоит рядом, наблюдает за ней укоризненно. Стало не по себе. Она закрыла дверь в спальню, но стало ещё хуже, и она снова открыла дверь. Лежала, ненавидела себя, своё расплывшееся тело, лихорадочно искала ответ на простой вопрос – почему этого не было раньше? Столько лет живёт в этой квартире – и вот, такая несуразица, именно сегодня, сейчас!
Перебирала в уме: может быть, у кого-то годовщина смерти, а она пропустила эту дату, или помянуть забыла близкого кого. Вроде бы нет. Решила, что надо свечку на неделе поставить за упокой, перечислить всех ушедших. Перебирала имена, сначала равнодушно, потом удивилась, что ушли очень многие. Так сильно сузился круг близких ей людей. Родня, подруги, даже однокашницы некоторые ушли – косит девчонок, необъяснимо, рак. Почему?
Сон не шёл. Она просматривала свою жизнь, бедную на события, понимая, что будущее очень похоже на настоящее. На квадратные серые плиты в проходе под аркой. Без ярких пятен в солнечной жёлтой гамме, без серьёзных отношений с сильным, а главное – любящим мужчиной свой мечты, для которого она станет родной и желанной.
«А какая у меня, собственно – мечта?»
И получалось, что плывёт она безвольно по течению, перетекает из одного невзрачного дня в другой. Шуршит сыпучим песком, потом колбу перевернут в новый день, и всё повторится, а она ничего не предпринимает для того, чтобы сделать свою жизнь неординарной, интересной.
«Халда!» – вспомнила она обидное, как плевок в лицо, слово.
После третьего курса они были в этнографической экспедиции, смешливые, наивные студенточки. Ходили за бабушками, записывали скоренько всё, что те рассказывали, пели да причитали.
За ней приударял молодой кандидат, руководитель. Перспективный, не урод. Вечерами они прогуливались к реке, сидели на кривом стволе рядом, смотрели пристально на воду. Он что-то рассказывал, увлекался, чему-то смеялся. Она молча слушала, спрашивала себя: смогла бы всю жизнь провести с этим странным мужчиной? Однажды он попытался поцеловать в щёку, но ей вдруг стало скучно рядом с ним, она не откликнулась на робкие знаки внимания.
Вечером она плакала, ничего не говоря.
Вот тогда подружка Вера и «выплюнула» это слово.
А Вера умерла, в сентябре. Рак груди. Только что за пятьдесят исполнилось. Семья хорошая, муж плакал искренне на похоронах. Лысый, серый какой-то, как в пыли вывалялся. Тот самый – кандидат наук. Словно Раиса его бросила под ноги, а Вера подняла, да и стала жить.
Это их не рассорило, но только Вера всегда немного ревновала Раису к мужу. И чем меня-то завлёк-уломал мой Васёк… Трубачёв! Хамоватый строитель-монтажник. Совсем мне не ровня, чужой человек. И двоих деток родила ему, как во сне! Теперь же – любуюсь на своё расчудесное дырявое корыто! И не выкинуть его, не использовать по прямому назначению, и столько места занимает!
Она выпила тридцать капель пустырника, подумала, что назавтра лицо будет припухшее, как мятая подушка, и вновь мгновенно уснула.
Утром во что-то оделась, не особенно копаясь в шкафу, без всякого азарта, интереса, скорее по привычке, и этим ещё больше испортила себе настроение. Дотащилась три остановки пешком до работы. Пожалела, что надела туфли на высокой танкетке, к концу дня икры заболят от напряжения.
Возле магазина её уже поджидал едкого вида старик. Одет опрятно. Бросилась в глаза корявая наколка сквозь жёсткие, короткие волоски на фалангах пальцев рук – «СТЁП».
В прозрачном розовом пакете она увидела давешние тетрадки и подумала, как неважно начинается новая неделя.
Старик был высокий, сутулый, мосластый, руки-грабли, голова исхудалой лошади, вихры седые. Уши выделялись – непропорционально большие. Толстенные линзы, приподнимали глаза над большим нудным носом. Этакий неподкупный ревизор-общественник.
Был он в светлой льняной рубахе с короткими рукавами, светло-серых брюках, тоже коротковатых, с немыслимо отутюженными стрелками, и начищенных до блеска, немодных коричневых сандалиях. Кивнул – поздоровался молча и серьёзно.
Раиса Георгиевна открыла магазин, выключила сигнализацию. Вяло, неспешно. Старик молчал, наблюдал за ней сквозь стеклянную витрину.
Хотя до открытия было ещё несколько минут, жестом она пригласила его войти.
– Тут вот неувязка, – сказал он.
Полез в пакет, чек из-под обложки верхней тетрадки достал:
– Не годятся они нам. Бумага тонковата, да и вообще – не того качества. Попробовали написание от буквы «А».
Он раскрыл тетрадь. В несколько столбиков изящной каллиграфической вязью шли выписанные по алфавиту, начиная с «А» слова:
Абдикация
Абонировать
Аггел
Адинамия
Адли
Айда
Акклиматизировать
Аккомпанировать
Акцептовать
Алкать…
Они красиво клонились, шли особенным строем, и казалось, будто их протравили насквозь кислотой через толщу страниц тетради причудливым кружевом, из-под которого проглядывала синяя изнанка задней обложки. При этом буквы были прозрачны, выглядели объёмно.
– Мы же их не делаем – только продаём, – строго сказала Раиса Георгиевна.
– Мы, сударыня, и не в претензиях лично к вам. Только хотим деньги вернуть.
Раиса Георгиевна хотела резко ответить на неожиданное обращение «сударыня», но промолчала, отчего-то захотелось заплакать, чтобы он извинился, этот замшелый старикан.
Оформила возврат четырёх тетрадей. Деньги отдала свои, из кошелька – касса пока была пуста. Записку оставила, чтобы потом не забыть вернуть. Закрыла кошелёк. Подняла голову.
Старика не было.
– Колокольчик над дверью почему-то не звякнул.
Она несколько раз открыла-закрыла дверь. Колокольчик тонко вызвонил.
Ей стало не по себе.
– Надо было у старика адрес взять, – запоздало подумала она, – вызнать про книжку. Может, что-то в ней… подсказало бы, навело на хорошее, светлое.
В супермаркет напротив валила плотная толпа покупателей.
«Должно быть, акция. Может, сёмгу уценили? – подумала она машинально. – А зачем она мне, одной? Наверняка весит два-три килограмма, и буду я её есть всю неделю!»
В другой день она бы вывесила на двери табличку «Технический перерыв», кинулась в первых рядах добычливых домохозяек, но сегодня ей было всё равно.
Лика, как обычно, слегка запаздывала. Пролетела от остановки, ворвалась трескучей шаровой молнией в пустой магазин. Дыша глубоко, извинилась.
– А тут тетрадка какая-то. Забыли? Чё делать-то? – заметила вдруг.
Раиса Георгиевна раскрыла тетрадь. Страницы были девственно-чистыми.
– Чё, чё! Чечёточная! Тоже… мне! Когда научишься говорить по-русски! – возмутилась Раиса Георгиевна. – Мы же не бананами торгуем!
Прошла в кабинетик, спряталась, как улитка в домик.
Сняла танкетки, вытянула под столом ноги.
Пила горький кофе с корицей, смотрела незряче сухими глазами в унылое пространство за огромным стеклом витрины.
Злость не проходила. Так она и сидела отрешённо, с мокрыми глазами.