Овдовев, Дарата не позволила сыну баклуши бить, тут же к делу его приставила. Пух драть.
Сидит богатырь, потолок плечами подпирает, лавку задом ломает, громадными своими ручищами — им бы камни ворочать! — по пушиночке гусиную одёжку щиплет, не смеет перечить матери. Помнит чёрный лентяев голод.
С непривычки пальцы немеют, в глазах рябит, пух в ноздри лезет, но Аршин нос кулаком зажал и дохнуть боится, чтобы всю работу не сдуло. Как снежок, ветром не унесло.
Только он с одной насыпкой управится, мать тут же вторую от соседей тащит, потому как зимой в колхозе другой работы нет. За второю — третью, за ней четвёртую… Парню некогда во двор выбежать да высморкаться как следует, чтобы нос на всю жизнь не заложило.
Чуть весной повеяло, Аршин перья в угол и бегом к бригадиру Полуквасу подходящую работу себе просить. Мужскую!
— Ну ладно, — согласился бригадир, — выдам тебе пару лошадей и сошку: будешь за трактористами огрехи запахивать. С сорняками воевать.
— Спасибо, — благодарит Аршин. — Только ты мне хоть кого-нибудь в подчиненье дай. Помощника назначь. Чтобы было, кем командовать.
— У тебя в подчиненье лошади, — объясняет Полуквас. — Ими и командуй. До упаду.
— А кто ответит, если будет плохо вспахано? На кого мне тогда кричать? не соглашается Аршин.
— Если плохо вспахано будет, найдётся кому на тебя на самого кричать, погрозился бригадир. — И за работу ни гроша не получишь.
Ещё бы поспорил Кризасов сын, да вспомнил, как минувшей зимой жёлуди в лесу ел, как слюнки глотал, на лося глядя… Передёрнулся и, навалившись на соху, вдавил её в землю. По самые держалки вогнал.
Гикнул Аршин, взмахнул кнутом, лошадки рванулись, налегли на постромки, те — трах! — и лопнули. Будто подрезанные. Кое-как связал обрывки Аршин, опять лошадей погнал — и снова упряжь в клочья… А на третий раз и чинить нечего.
Сбегал парень домой за отцовскими шлеями и стал уже иначе пахать: по-над самой землёй соху ведёт, еле-еле травы касается да знай лошадей бранит. На чём свет стоит ругается.
Так полдня и прошагал за лошадиным хвостом. Пришёл бригадир работу проверять, за голову схватился: все огрехи в полосах, а ни одной борозды не вспахано. Словно кто на санках по полю катался.
— Да за такую работу тебя из колхоза гнать надо! — распекал Полуквас Аршина.
А тот в свою очередь лошадей чехвостит:
— Да за такую работу вас на живодёрню гнать надо!
— Я тебе, не лошадям говорю, безрукий? — разоряется Полуквас.
— Я вам. не бригадиру говорю, безногие! — вторит Аршин.
— Да как ты смеешь?! — орёт бригадир.
— Да как вы смеете? — кричит пахарь, а вся бригада слушает их перепалку и хохочет, животики надрывает.
— Я тебе задание дал!
— А я — им!
— Не ори на меня, как на скотину!
— Ладно, буду как на человека орать.
Угомонился Полуквас, но больше и часу не стал держать Аршина. В два счета из бригады отчислил. И даже полтрудодня ему не записал.
Бредёт Аршин домой, шлеи на плечо повесив, а слезы так и катятся по щекам. Обидно ему: что делать, не показали, пахать не научили, только бригадир обругал и с работы выгнал. Как бывший безделяйский пан Яцкус.
Мать утешила сына, объяснила, что никто умельцем не родится, а сам Полуквас ещё не так давно тише воды, ниже травы ходил, тени своей боялся, пока бригадиром не заделался. Подбодрив сына, Дарата посадила его за стол и кусок мяса перед ним поставила. Подкрепиться до обеда.
— Только смотри оставь, чтобы в капусту положить, — предупредила сына. Больше нет.
Так и сделал Аршин: половину съел, а половину раскрошил на кусочки, вышел в огород и всю капустную рассаду усыпал мясом. Как удобрил.
«Ежели она от навоза хорошо растёт, то уж от мяса и вовсе до неба вымахает!» — рассудил Аршин.
Принесла мать миску варёной капусты, а мясом и не пахнет.
— Всё съел, что ли? — удивилась Дарата.
— Нет, половину только, — ответил послушный сын, — а другую, как ты сказала, в капусту положил.
— В какую? — не понимает мать.
— Известно, в какую, которая в огороде растёт. Мать чуть миску из рук не выронила.
— Нельзя так, — снова по-хорошему объяснила сыну Дарата. — Капусту золой посыпают, чтобы гусеницы не заводились, а мясо — я тебе сказала — в варёную капусту положить, несмышлёный мой!
Ест Аршин пустую капусту и грустную думу думает. Он из кожи вон лезет, всё делает, что ему велят, а никому угодить не может. Хоть поди и собери в огороде мясо.
— А почему в бочке гусеницы не заводятся? Ведь солёная капуста вкуснее, чем сырая? — спрашивает он мать.
— Потому что зимой они замерзают или в землю поглубже прячутся от холода.
Поел Аршин, натянул тулуп и давай в огороде между гряд ходить, по бокам себя руками хлопать, ногами топать, на пальцы фукать… Будто стужа на дворе.
Как ни старался Аршин, ни одной гусеницы не заморозил, зато собаки, почуяв мясо, со всего Безделяя набежали и такую кутерьму в огороде подняли, что только шерсть клочьями полетела. За каждую кроху грызлись.
Жалко стало Аршину собачьей шерсти, стал он самых рьяных палкой разнимать. Одну треснул — убежала, другую двинул — завизжала, а третья хвост поджала и хвать его за штаны! Клок бычьей кожи выдрала и ногу задела. Зубастая!
Аршин наутёк пустился, собака — за ним. Не зная, куда бежать, парень сломя голову влетел в колхозную контору, а там как раз общее собрание шло. Сам председатель Заседаускас с отчётным докладом выступал.
Отдышался наш герой, огляделся. Народу как сельдей в бочке. Все потные, красные, будто трижды вокруг колхоза обежали, и на дверь косятся.
«До чего собаки осатанели — столько людей в контору загнали!» — подумал Аршин и в первый ряд протиснулся.
Ползала заслонил.
Председатель помрачнел как туча, нахмурился и строго спрашивает:
— Что у вас, товарищ Аршин?
— Ничего, — пожимает плечами тот. — Сегодня мать капусту варила.
— Хорошо, хорошо, — говорит Заседаускас. — Из-за этого не стоит нам мешать.
— Да не так уж и хорошо, — замечает Аршин, — собаки мясо сожрали.
— Это плохо.
— Да не так уж и плохо: я собак палкой отделал.
— Это хорошо.
— Да не так уж и хорошо: одна меня укусила.
— Это плохо.
— Да не так уж и плохо: я от неё сбежал.
— Это хорошо.
— Да не так уж и хорошо: она за дверью ждёт.
— Так пойди и эту вздуй, — посоветовал председатель.
— Нашли дурака, — ухмыляется Аршин, — собака-то ваша.
Испугался Заседаускас, к Аршину бросился и, задрав на нём штанину, стал смотреть, где же рана.
Даже царапины отыскать не может. Люди диву даются:
— Надо же! Ну и досталось бедняге!.
— С кулак дырища, а крови нет!..
Наконец Заседаускас нашёл пупырышек — на том месте, где прошлым летом комар сидел. И хоботок точил.
Ветеринарный фельдшер полфлакона йода на Аршина выплеснул, километр бинта извёл, потом шприц схватил и помчался бешеную собаку ловить. Председатель вернулся в президиум, переворошил кучу всяких бумаг, вынул из-под самого низа Даратино заявление и впервые — без шпаргалки такую речь сказал:
— Корову просит!
Пожалев незадачливого сына Вершка, колхозники единогласно проголосовали за то, чтобы выделить вдове покойного Кризаса денежную ссуду на приобретение коровы, а её сына Аршина занести в нетрудоспособные и, как другим по старости, так ему по младости пенсию назначить. Две копейки в день.
Аршин, не помня себя от радости, побежал матери хвалиться своей удачей. До ночи уснуть не мог.
— Корова не убежит, — рассудила мать. — Сперва ячмень посеять надо. Земля давно прогрелась…
— Тише, тише! — замахал руками Аршин. — Не видишь, что ли, под окном петух подслушивает? Этот злодей кур соберёт, и они весь ячмень склюют, пока я заборонить успею.
— А ты пораньше встань, — улыбается мать. — Упреди злодея.
— Он теперь уже не заснёт, из-под земли мой ячмень достанет, — сокрушается Аршин. — Давай лучше картошку сажать.
— Ну ладно, — согласилась мать. — А картошку на ячмень сменяем, если живы будем.
В два дня управились, всю картошку посадили и пошли на базар корову покупать. Аршин деньги в старый чулок положил, чулок в платок завернул, платок в одеяло закутал и весь этот тюк за пазуху спрятал, И двумя ремнями подпоясался, и штанины в сапоги заправил. Чтоб не потерять дорогой.
Идёт Аршин, брюхо выставив; сто шагов пройдёт, сядет у обочины, тюк достанет, деньги пересчитает, все ли на месте, и дальше путь держит. Как паровоз пыхтя.
Трое суток до местечка добирался.
А на базаре камнем свой узел придавил, сам сверху сел и с места не сдвинулся, пока мать коровку присматривала. Поторговавшись, Дарата, можно сказать, задёшево купила.
Не дороже козы бурёнка обошлась.
Ведёт Аршин корову за рога и ног под собой не чует. Возле каждого столба останавливается, головой крутит:
— Ну и дешёвка!
Не верит, что снова будет борщ со сметаной есть.
— Как срядились, так и заплатили, — успокаивает мать, радуясь, что наконец-то сын за ум взялся. Выбросил дурь из головы. А Аршин нет-нет да и опять:
— Ты, мать, как следует погляди, может, нам козу подсунули?
Пригнали корову, на луг пустили, а привязать-то нечем — до того обеднели за зиму.
Аршин пошёл на соседний выпас, выдернул там кол и обратно шагает, а сосед за ним с криком бежит:
— Эй, Аршин, ты что же делаешь? Куда барана моего повёл?
— Да я не барана, я кол на время взял, — не оборачивается тот.
— А к колу баран привязан!
— Ничего не знаю, тут верёвка привязана! — И дальше двигается.
— И баран к верёвке!
— Ну это другое дело, мне твой баран ни к чему, — сказал Аршин, отпуская барана, и похвастался: — У меня своя корова есть!
Кол воткнул, бурёнку привязал, а сам на травку лёг и ждёт, когда у коровы вымя набухнет и можно будет подоить. Парного молочка напиться. Похлёбку забелить. Борщ заправить. Маслица сбить… Глядит не наглядится на свою коровку Аршин.