Как я решил, когда в аистином гнезде сидел, так и сделал: от соседа принес в шапке щеночка махонького и стал растить. А когда подрос мой Чюпкус, оказалось — пес редкой охотничьей породы, почти совсем исчезнувшей на земле. Лапы у него, как у теленка, — толстые, нарастопырку, хвост — мохнатый, бубликом, шерсть колючая, как щетина на платяной щетке, уши — длиннющие, до земли висят, приходится над головой веревочкой завязывать, как на зимнем треухе, чтобы на бегу в ногах не путались, голос хриплый, клыки острые, выше носа торчат. А вообще-то характер у песика покладистый: когда спит — и с палкой подойдешь, а когда сторожит — и палки не нужно.

Листал я его родословные книги и в седьмом томе прочел, что порода эта очень и очень солидная — помесь чистейшей литовской гончей, французского свинопаса, английского конокрада, цыганского дога и прусского бульдога. Его предки, как писано в девятом томе, у древних литовских князей в покоях зайцев травили, в шубах медвежьих блошек ловили, шляхтичей чванных за икры хватали, рыцарей-крестоносцев выть на луну обучали.

А однажды такой случай случился. Триста тридцать третий собачий прапредок Чюпкуса, по кличке Гребкус, бежал как-то по дороге и нашел грош оброненный. Схватил в зубы и со всех собачьих ног помчался к своему хозяину Йоселису в корчму. На беду в ту самую пору ехал в карете по той же дороге ясновельможный пан Гвера. Как увидел он золото, тотчас велел слугам остановиться и грош у пса безродного отобрать.

Схватили слуги грош, взобрались обратно на козлы и дальше поехали. А Гребкус бежит сзади и с досады тявкает:

— По бедности отнял! По бедности отнял!..

Надоело пану слушать Гребкусов лай, швырнул он грош в окошко кареты и думал, что отделался от въедливой твари, да не на такого напал. Схватил Гребкус грошик, но не отстает, продолжает гавкать:

— Со страху отдал! Со страху отдал!..

Разозлился пан:

— Стану я такого паршивца пугаться!.. Слуги, отобрать у голодранца золотой!

Слуги опять слезли с козел, отняли грошик у Гребкуса и дальше поехали. А. Гребкус всех собак с округи созвал, подучил, бегут они за каретой и на разные лады заливаются:

— По бедности отнял! По бедности отнял!

Побелел пан от такого оскорбления, швырнул грош на дорогу.

— Со страху отдал! Со страху отдал! — не унимается Гребкус, а за ним и вся свора.

Тут уж пан совсем взбеленился. Велел слугам гнать коней вскачь. Хлестнули те рысаков кнутами, и кони понеслись во весь опор. Вихрем летел пан в карете, но еще быстрее мчались Гребкус с приятелями, не переставая драть горло:

— Со страху отдал!..

Во время бешеной скачки и слуг своих пан-шляхтич растерял, повываливались они на дорогу, и самого растрясло до полусмерти, и коней загнал, а от Гребкуса все равно не убежал. В конце концов ясновельможный пан заткнул уши паклей, натянул на голову шубу и лежит, мертвым прикинулся, может, отцепятся, думает. Но не тут-то было. Учуял Гребкус обман и решил пана перехитрить — в речке утопить. Стали пана из кареты выволакивать: за одну полу потянут, за другую потащат, за пятки куснут, за икры хватнут, только ничего не выходит, не поднимается пан, и все тут.

"Замерз, наверное", — решили собаки, победно подняли хвосты торчком и разбежались довольные. А Гребкус домой героем вернулся.

Вот какими смекалистыми и упорными были предки Чюпкуса еще в средние века. Так что уж о нем говорить? За последнее столетие, после ужасного собачьего мора, эта порода до того навострилась в упорстве, что Чюпкус мой, если за кем во сне увяжется, до тех пор дрыхнет, пока не догонит свою жертву.

Однажды зачем-то нужно мне было Чюпкуса разбудить. Так я его, представьте, в воду бросил. Уже пузыри идут, а он знай себе спит. В землю его закапывал, пятки щекотал, соломинку в нос совал, по-всякому ухищрялся, пока, наконец, удалось запахом шипящего сала поднять. Оказалось, Чюпкус вовсе не спал, просто он загнал во сне на дерево кота, да не простого, а самого вредного в нашей деревне, и караулил, глаз с него не сводил.

Кот сидит, а Чюпкус спит и караулит. Кот изнывает на дереве, а Чюпкус похрапывает и сторожит. Кот уже обессилел вконец, а Чюпкус — сторожит, ни на минуту глаз не открывает, чтоб не упустить врага.

Так и караулил, пока запах сала не перешиб его упорства.

За свое вмешательство я извинился, а его за упорство угостил — березовой кашей с тем самым салом. Не совсем, правда, с салом, больше с запахом.

А то был еще такой случай. У нашего соседа беда приключилась — какие-то негодники свели со двора быка. Не прошло и получаса, как мы с Чюпкусом были уже на месте происшествия. Глазом моргнуть никто не успел, как мой Чюпкус взял след. Кинулись мы в погоню за злодеями. Два часа бегом бежали. Наконец в придорожных кустах нашли теленка спрятанного. Знает мой Чюпкус дело! Люди, правда, стали сомневаться, только я все чин-чином по-научному им объяснил:

— У быка сколько ног? Четыре? И у теленка четыре. И у того и у другого копыта раздвоены? Раздвоены. А что от рогов на земле следа не остается — так тут уж Чюпкус ни при чем. Нашел пропажу, и нечего болтать зря. Только авторитет моего пса подрываете!

А сосед наш — тот уж так благодарил, слов найти не мог, молился на нас, от радости чуть изрядной дубинкой не перекрестил. Но это уже другой разговор…

До злодеев-грабителей Чюпкус еще целый год добирался. И до того их настращал, что с испугу они за границу сбежали. Но Чюпкус все не унимался, след не терял. На следующий год, едва снег сошел, он привел к заброшенной могиле и стал землю лапами рыть. Я сразу сообразил, что за собака тут зарыта. Ну, не то, чтобы собака… Одним словом, схватил я лопату и стал копать. Копал-копал, покуда девять потов с меня не сошло, а докопался-таки. Оказалось, мой пес учуял: в этой могиле был похоронен бронзовый чубук палисандровой трубки дальнего предка двух злодеев, который прославился грабежами еще во времена соловья-разбойника.

Вот какой удивительный нюх у моего Чюпкуса!

Но все это сущие пустяки по сравнению с тем, что произошло потом. Не упорством и не чутьем прославился мой пес на весь мир, а совсем другим, неведомым ни одной собаке свойством, которое я, посоветовавшись с нашими балаболскими говорунами, назвал "телецуцикомагизм". Это начала слов, которые все хорошо знают и очень часто произносят: "цуцик" — намекает на происхождение Чюпкуса, "магизм" — сокращение от магнетизм, теперь все о нем говорят. Ну, а "теле" я добавил просто так, чтобы новый термин звучал более научно и скорее прижился. Быстрее, чем "телик", наверное, ничто не приживается!

А дело было так.

Купил я однажды мелких гвоздей сапоги чинить. Шел домой и на лугу, в том месте, где трава гуще всего, до того расчихался, что рассыпались все мои гвоздики. Посеять посеял, а собрать — дудки! Трава высокая, былинки нос щекочут, гвоздики острые, пальцы колют, а ухватить не ухватишь. И так прилаживался, и эдак примеривался — не выходит, и только.

И вдруг вспомнил! Нет, видно, не зря учитель о мою спину два воза розог обломал! Побежал в скобяной магазин и прошу у продавца:

— Продай мне магнит!

— А вам какой? — не торопится он.

— Самый сильный. И, конечно, не слишком большой, чтоб карман не рвал. Очень нужно, — объясняю.

Продавец усмехнулся и приносит мне небольшую вещицу, вроде надкусанной баранки. И за этакую безделицу содрал с меня как с богатея: всю мелочь я ему выложил, а он крупными даже сдачи не дал.

— Этот магнит, — говорит он, увидев, что я поморщился, — прямо с выставки увели. Дефицит. В магазинах такого хоть умри не достать. Предназначался для отправки в Париж. Я вам как доброму приятелю.

Вышел я из магазина с этим бубликом в кармане. Иду. Только стал к железному мосту подходить, чувствую — кто-то с меня брюки стягивает. Оглянулся вокруг — никого, а брюки ползут и ползут, пояс уже не держит. Вот напасть!

Остановился. Прислушался — тихо, никого. Но кто-то же тянет с меня брюки? Тянет, хоть плачь. Счастье, что карман вдруг прорвался, из него магнит — блям! и к железному настилу прилип.

— Так вот в чем загвоздка! — обрадовался я. — Это же надо — такое редкое изобретение в мои руки попало.

Положил магнит в заплечный мешок и двинулся дальше. Не успел несколько шагов шагнуть, снова начались чудеса; поровнялся с железным столбом, мешок мой как рванется в сторону и меня за собой потащил… Хочу в ворота пройти, он то кверху подпрыгнет, то по сторонам мечется. А когда по рельсам шел, чуть было меня пополам не разорвало.

Редкого качества магнит попался. Выставочный!

Пришел я на луг, поводил этой замечательной вещицей по траве, все гвозди и прилипли. Все до единого и еще два чужих, с широкими шляпками, видно, обронил какой-то разиня.

Как только возвратился домой, сразу же обмазал этот редкостный магнит чистым барсучьим жиром — чтоб не заржавел, и засунул в сенях под порог, а то еще, чего доброго, завалится куда-нибудь, где потом найдешь? И надо же такому случиться, откуда ни возьмись, появился Чюпкус — хвать магнит и проглотил. Он, бедняга, думал, это кусок его любимого барсучьего сала.

Согрелся магнит в Чюпкусовом брюхе, стал действовать с такой силой, что меня страх взял. Не успел Чюпкус сунуть нос в избу, как сразу же со всех сторон его облепили вилки, ножи, ложки. Так и ходит еж ежом. Шагнет шаг, из пола гвозди вылезают, шагнет второй — из стены выдергиваются. Чудище какое-то. Не собака, а прямо-таки клещи самоходные. Еще с полчасика походить ему по избе, рухнула бы, право слово!

Выгнал я его в конуру, но и там чудеса продолжались: даже на цепь сажать не понадобилось. Поднес ее к ошейнику, она и прилипла накрепко.

С того дня повелось: только выпустишь пса погулять, начинается светопреставление — бежит он по улице, облепленный всякими жестянками, железками, консервными банками, кружками, сковородками, гремит на всю деревню, как расхлябанный трактор. Через неделю Чюпкус наносил во двор целую груду всевозможного железного хлама-лома и получил первую и последнюю премию общества утильсырьевщиков. А еще через несколько дней староста предложил мне за него баснословную сумму.

— Да что ты с ним делать собираешься? — поинтересовался я.

— Хе-хе, с таким псом я не только воров, но и детей их и детей их детей выловлю, дальних родственников из-под земли выкопаю и таким манером все воровское семя уничтожу, — горячится староста. — Это собака государственного значения, а ты ее к утилю приспособил.

— Не могу, — отвечаю. — Я друзей не продаю. Мы с Чюпкусом тебе по воскресеньям без всякой платы помогать станем, а в будние дни с браконьерами воевать будем. Это тоже полезное дело.

Но пока мы на охоту выбрались, мой Чюпкус отличился.

Пекла наша соседка блины и поставила сковородку во дворе остывать. А мой пес как раз мимо пробегал и нехотя горячую сковородку хвостом зацепил. Ручка — р-раз! и прилипла. Чюпкус перепугался, кинулся наутек, а баба — за ним. Детишки ее блинов ждали, тоже следом помчались, ревут, им блинов жалко. А за всей семейкой по пятам толпа зевак. Интересно им, видишь ли, чем все кончится.

Ну и показал Чюпкус, на что способен этот его телецуцикомагизм. Со всех ног от разъяренной бабы улепетывал и до того разгорячился, что магнит внутри накалился, шерсть дыбом встала, из когтей искры сыплются, глаза прожекторами светятся, а лай совсем диковинный стал — будто электрогитара на полную мощность вопит. И сковородка по камням отчаянно бренчит. Такой шум, треск и грохот поднялся, приходится выбирать — то ли блины бросать, то ли навек глухим оставаться, да еще неделю таблетки от головной боли глотать.

Но зевакам ничего не страшно — ни на шаг не отстают. Наверно, и дом бы с места своротили, да посчастливилось мне: Чюпкус дыру в заборе нашел, сам-то пролез, а сковородка между кольями застряла, ни туда ни сюда. Нахохотались мы вместе с зеваками до упаду. Ну, а когда все разошлись и я вызволил Чюпкуса, стало мне ясно, что дела нешуточные завариваются.

"Да, пока кашу варил, сладко казалось, а стал расхлебывать — загорчило", — подумалось мне, но Чюпкусу ничего не сказал. Стыдно стало. Ведь я по знакомству этот магнит выставочный купил и пса честного в такую неприятную историю втянул.

Но и это еще не все.