Время шло, события сменяли одно другое с кинематографической быстротой, действие перемещалось из Милана новые города — в Вену, в Прагу, некоторых ключевых фигур — Эспинозы, Салимбени, Карты уже не было в живых, а у спецподразделения и прокуратуры вопросов не убавлялось. По-прежнему Давиде и Сильвия ломали себе голову над тем, кто же этот таинственный новый человек, который встал во главе мафии, почему убили Беллини, что такое важное открыл в Праге Каневари, из-за чего его убили по возвращении в Милан, куда поехал Лоренцо Рибейра, кто и куда увез Тано и, наконец, что за фотографии все ищут. А Сильвию мучила еще одна загадка, но совсем иного свойства: почему Давиде, с которым они могли бы быть счастливы, словно боится ее любви, не хочет придать их отношениям более прочный, постоянный характер. Ведь она не сомневалась в том, что он ее действительно любит и знала, что у него нет другой женщины…

Больше всего в данный момент генерала, Ликату и Сильвию, конечно, тревожила судьба Тано. Кто его похититель? Неужели у него нет возможности дать о себе знать? А, может, он просто ловко воспользовался случаем от них улизнуть?

В самолете было всего несколько пассажиров, по-видимому, чехов, никто из них не обращал на Тано ни малейшего внимания. Сопровождавший его молодой мужчина всю дорогу сидел не раскрывая рта. Самолет летел, как определил Тано, на юго-восток. Когда часа через два полета самолет пошел на снижение, внизу открылась гористая пустынная местность, а потом — городки с высокими минаретами мечетей. Но аэродром был большой и современный, и Тано предположил, что это, должно быть, Стамбул. С аэродрома его повезли на большой шикарной машине, однако, не к центру города, а куда-то в сторону, вероятно, в ближний пригород. На дороге было много машин, но тут же паслись овцы и козы. Тано заметил, что за его машиной следуют еще две, такие же большие и дорогие. Дорога перешла в улицу типично восточного квартала — слышалась громкая экзотическая музыка, уличные торговцы громко расхваливали свой товар, тут же жарили и продавали какую-то еду, сновали стайки оборванных ребятишек — все это напоминало Тано улицы старой части Дакара. Затем все три машины свернули в боковую улочку и остановились у подъезда большого красивого дома. Их уже ждали крепкие молодые парни в европейском платье, которые с предупредительной вежливостью сопроводили гостей внутрь дома. В одной машине приехал Тано, в другой — Кертеш, он же Варфель, а в третьей — молодой красивый мужчина, которого Тано не знал. Это был его соотечественник — Лоренцо Рибейра. Всех провели в просторную гостиную, где, не подымаясь с кресла, их ожидал Барбо. В необъятной длинной белой рубахе и широченных шароварах он был невероятно, чудовищно толстым. Рядом с ним был его неизменный молодой переводчик, тоже в восточном одеянии.

Барбо через переводчика, лаконично и отрывисто, начал с того: что, во-первых, он счастлив приветствовать у себя столь уважаемых гостей, во-вторых, очень сожалеет, что не может беседовать с ними на их языках, и, в-третьих, он глубоко озабочен. Раньше все шло легко, все было ясно и понятно — он заготовлял сырье, получал за свой товар деньги, производил поставки. Теперь же он не понимает, что происходит: все время какие-то сложности и задержки. Если он, Барбо, не получит сейчас соответствующих объяснений, то можно считать, что сделка не состоялась. Он не отправит первой партии товара, груз в Прагу не уйдет.

Барбо сидел в кресле у круглого столика и непрерывно прихлебывал из маленького стаканчика чай, глазки его пытливо вглядывались в лица собеседников.

Варфель стал объяснять, что возникли некоторые непредвиденные обстоятельства: в Прагу приехал господин Тано Каридди и объявил о том, что требует увеличения причитающегося его банку процента. На это Барбо коротко возразил, что это, мол, проблемы, его не касающиеся. Он всегда относился к Варфелю с уважением, а тот проявляет по отношению к нему неуважение. Он, Барбо, накопил большое количество сырья, вложил в него много денег, а Варфель не спешит за него заплатить и вывезти, из-за чего турецкая сторона несет убытки. А что касается господина Каридди, то если он помеха сделке, есть восточная пословица: «если муха тебе мешает, раздави ее».

Тут впервые подал голос Тано. С большим достоинством он проговорил:

— Перед вами не муха, а орел. Я располагаю тысячей миллиардов лир и если вам нужны эти деньги, вы должны иметь дело со мной. Я готов предоставить огромные суммы, но требую за это двадцать процентов.

Услышав это, Варфель взвизгнул:

— Сумасшедший! Да что вы слушаете этого шута горохового!

Неожиданно в поддержку Тано выступил Рибейра. Он резко прикрикнул на Варфеля:

— А вы сидите и помалкивайте. Ваше дело маленькое!

— Хотите вы того или нет, но карты сдаю я, — продолжал Тано. — Я банкомет, я держу банк. Если хотите играть, обращайтесь ко мне. Мои условия игры — двадцать процентов.

— Но я и мои друзья оговаривали для себя определенную квоту… — возразил Варфель, но уже менее решительно.

Здесь взял слово Рибейра. Постепенно все более воодушевляясь, он с жаром заговорил:

— Я заплачу и тому, и другому. Вам — ваши двадцать процентов, и вам, господин Варфель, столько, сколько было условлено. Не беспокойтесь, получите вашу квоту. Вы разделите между собой почти всю прибыль! Но расчет мы произведем под моим личным контролем у меня в Милане, в надежном месте. Я лично отвечаю за это.

— Но выходит, господин Рибейра, — не скрывая своего удивления, мягко проговорил Тано, обращаясь к Лоренце, — что сами вы не будете иметь от этого почти никакой прибыли? В чем, в таком случае, ваша выгода?

— Это для таких людей, как вы, — прибыль исчисляется деньгами. А моя выгода, мой выигрыш — в другом: я получу одного человека, его жизнь. Об этом я мечтал долгие годы. Всю свою жизнь я думал только об этом! Итак, выходит, вопрос исчерпан — каждый из нас получит то, что хотел. Не так ли?

— Хорошо, — проговорил Барбо. — Будем считать наше совещание законченным. А теперь разрешите преподнести вам в подарок эти ткани, — он подал знак и в гостиную внесли рулоны тканей. — Они трех цветов, которые соответствуют цвету ваших душ: красный — цвет мести, черный — конспирации, голубой — надежды. Да поможет вам ваш Бог!

С этими словами Барбо тяжело поднялся с кресла и, переваливаясь, ушел во внутренние покои.

Из Стамбула Тано и Рибейра вместе возвратились в Милан. Лоренцо повез Тано/не к себе домой, а в снятый им некогда маленький офис, адреса которого никто не знал. Там Тано подошел к компьютеру, несколько минут поработал на нем и объявил Рибейре:

— Итак, кредит, предоставляемый банком Литвака через мой банк, через несколько секунд отправится в путь. Он поступит в пражский банк на счет под названием «Запад»!

— Я очень сожалею, синьор Каридди, что приходится прибегать к таким методам, — неожиданно проговорил Рибейра, — но вам придется здесь оставаться до тех пор, пока эта операция не закончится.

В венском банке сообщение Тано из Милана принял Браччо. Он тотчас же доложил генералу в Милан, что деньги переведены, и сказал, что ждет прибытия золота. Браччо запросил указаний, что делать дальше.

— Пока ничего, — ответил генерал. — Дождись золота, удостоверься, что оно прибыло в порядке, все пересчитай, а потом можешь закрыть лавочку и возвратиться в Милан.

— А что делать Феде?

— Феде пусть пока останется с Марией на венской вилле — это самое безопасное место.

 

«Мясник»

Давиде ждал у дверей операционной. Наконец Нину вывезли, она была еще под действием наркоза, и ее поместили в реанимационную палату. Профессор, на вопрос Давиде о ее состоянии, не слишком обнадеживающе сказал, что оно — тяжелое. Операция прошла благополучно, но теперь надо ждать, как она перенесет ночь: если ночью все обойдется, можно надеяться, что выживет.

Все это Ликата и передал приехавшей в больницу Мартине. Девушка не могла скрыть своего отчаяния, винила себя.

— Это я виновата, не сумела ей помочь. Мне поручили первое дело, а я ничего не поняла, — сказала она, сдерживая слезы.

— Ей никто не мог помочь, — ответил Давиде.

— Неправда, неправда, я должна была больше думать о Нине…

Из больницы Ликата поехал в приют, куда временно снова поместили детей Нины. Он застал их с Сильвией и присоединился к ним. Никола и Серена не плакали, были по-взрослому серьезны и молча слушали утешения Сильвии, которая уверяла их, что мать скоро поправится и они вернутся домой.

Когда детей увели и они остались вдвоем, Ликата рассказал Сильвии, что ничего хорошего о состоянии Нины сообщить ей не может: она в реанимации, и надо ждать.

— А если она не выживет? Что будет с детьми? — закончил Давиде.

— Подыщем какое-нибудь хорошее воспитательное заведение, — неуверенно ответила Сильвия.

— Воспитательное заведение? — переспросил Ликата. — Приют? Детский дом? Хороших приютов и детских домов не бывает! Никола этого не выдержит. Если такое произойдет, я никогда не смогу простить себе, никогда не смогу забыть его взгляда… Знаешь, я в детстве был тоже такой, как он…

— Да ты таким и остался, — сказала Сильвия, нежно гладя его по нахмурившемуся лицу, по волосам.

Давиде, заметив у нее на запястье пеструю ленточку, спросил:

— Этот браслет тебе подарила Серена?

— Да, дала на счастье. Считай, что свое счастье я уже нашла, — ответила Сильвия, целуя его.

Дверь в приемную, в которой они находились, распахнулась, и на пороге показался шофер Сильвии.

— Судья! Для вас срочное сообщение, — доложил он. — По радиотелефону вызывает генерал Амидеи. Велит сказать вам, что операция началась. Вы должны немедленно вылететь в Прагу. Вылет через час.

— Едем, Давиде! — проговорила Сильвия, направляясь к выходу.

— Нет, я не полечу, поезжай одна.

— Но ты же знаешь, какое это важное дело!

— Нет, я должен найти Сантино. Ты управишься и без меня!

— Чао, Давиде. Береги себя.

И они крепко обнялись на прощание. В который уже раз им приходилось вот так расставаться…

В пустующем доме Рибейры все было перевернуто вверх дном. Шел обыск по всем правилам. По делали его без понятых и не полицейские. Четверо ребят Бренно под командой Марко работали вот уже скоро час, не покладая рук. Все ящики были вывернуты на пол, книги сброшены с полок, ковер усыпан бумагами из выпотрошенных их папок — искали хоть какой-нибудь след — адрес, название улицы, номер телефона — хоть что-нибудь, позволяющее помочь узнать, где скрывается владелец дома. Но все тщетно! Ни малейшего намека. Было страшно и подумать, что придется возвращаться к Бренно не солоно хлебавши. Весь его гнев обрушится на их головы. Марко торопил, оставаться здесь дольше было опасно. И когда уже они потеряли всякую надежду что-нибудь найти, Марко вдруг заметил в окно подошедшую к дому девушку. Она сунулась в подъезд, позвонила, постучала, потом стала заглядывать в окна первого этажа. И так как никого не было видно, и никто не отзывался, она, отчаявшись попасть в дом, быстро пошла прочь.

— Давайте за ней! — скомандовал Марко. — Надо выследить ее и установить за ней наблюдение. Чем черт не шутит, может, она и приведет нас куда надо!

Двоих людей Марко оставил в доме Рибейры в засаде, а сам с тремя ребятами (считая водителя, ждавшего в машине) поехали вслед за неизвестной посетительницей Лоренцо Рибейры. Они без труда установили, где она живет, и оставили человека следить за ней.

Это была Мартина. Вот уже третий день, как Лоренцо не подавал признаков жизни: не появлялся у нее, не звонил, его не было дома. Двери его палаццо были заперты, телефон не отвечал. Мартина не знала, что и думать. Она была возмущена поведением Лоренцо и вместе с тем скучала и тревожилась о нем.

Несмотря на любезное обхождение, роль пленника в офисе Рибейры начинала тяготить Тано Каридди. Попасть из одной неволи — от генерала Амидеи, от державших его под круглосуточным надзором Ликаты и Феде, в другую — к этому молодому богачу — ему вовсе не улыбалось.

— Вы не находите с вашей стороны чуточку вульгарным, да и опасным, держать меня силой в этом доме? — спросил Тано, сидя в кресле в кабинете Лоренцо.

— Да вы должны быть мне благодарны, я это делаю также и ради вашей собственной безопасности, — отвечал Рибейра. — Здесь для вас самое спокойное место. Как только все кончится, вы будете свободны, но тогда я не поручусь за вашу безопасность. А пока от нашего общего врага защищаю вас я, — отвечал Рибейра.

— Не будьте так самонадеянны. Я и в одиночку могу за себя постоять. Но бороться против человека, даже имени которого я не знаю, этого «нашего общего врага», как говорят на Сицилии, я не смогу.

— Не напоминайте мне о Сицилии! — воскликнул Рибейра. — Я не могу о ней даже слышать, для меня с ней все кончено. А противник у нас с вами действительно общий. И в одиночку одолеть его трудно. Это очень опасный, беспощадный человек.

— Кто же он? — спросил Тано.

— Его зовут Аттилио Бренно. Когда-то он принадлежал к «семье» Бонанно и был на Сицилии обыкновенным киллером. На деньги, полученные за первые заказные убийства, он купил мясную лавку. Бренно пользовался доверием прежнего «Купола», и они дали ему прозвище «Мясник».

— Да, слыхал, — отозвался Тано. — Но он лишь наемный убийца.

— Нет, все его недооценивали, — продолжал Рибейра. — Он оказался не только жестоким убийцей, но и человеком, способным на крупные финансовые операции, очень ловким и хитрым. Он не знает никаких запретов, для него не существуют даже законы старой мафии. Теперь, когда он расправился с прежним «Куполом», под его властью оказалась вся «Коза ностра»…

Возвратившиеся с пустыми руками в усадьбу люди Бренно доложили нетерпеливо дожидавшемуся их хозяину о том, что ни Рибейры, ни Тано найти не удалось. В доме у Рибейры оставлена засада.

Бренно, с трудом сдерживая раздражение, спросил у Корно — молодого телохранителя и шофера сына, где Марко, и велел его позвать.

Тот в некотором замешательстве доложил, что Марко с ними нет: по дороге он отвез его в аэропорт.

У Бренно от удивления отвисла челюсть. Сын не мог уехать без спроса.

— Что ты мелешь? Ты что, сдурел?

— Марко велел вам сказать, — продолжал Корно, — что улетел по вашим делам.

— Куда?!

— Не знаю. Он сказал только, что хочет помочь вам.

— Он — мне? — вскричал в изумлении и возмущении Бренно. — Ладно, исчезни. Оставьте меня одного.

 

Операция «Айгенберг»

Тем временем Марко, прилетев поздно вечером в Стамбул, с утра пораньше испросил аудиенцию у могущественного Барбо, и турок назначил ему встречу.

Разговор состоялся все в той же гостиной. Барбо встретил его приветливо и через переводчика сказал:

— Ты очень молод — и это хорошо. Но мне жаль, что ты пришел слишком поздно. Я уже дал слово другим, и сделка с ними сейчас уже в процессе осуществления.

— Я приехал для того, чтобы предупредить вас, — заявил державшийся уверенно и авторитетно Марко, — что эту сделку вы заключили с мертвецом. Мы с отцом не оставим его в живых, где бы он ни был — в Италии или в любой другой стране. Рано или поздно мы все равно найдем его, раз он осмелился бросить нам вызов…

Помолчав немного, Барбо попросил переводчика перевести:

— Твой отец совершил большую ошибку. Он недавно нанес мне оскорбление, отказавшись заключить со мной важную сделку, хотя мы с ним продолжительное время сотрудничали. Он считал, что я запросил слишком высокую цену. Но это было не так. Барбо не забыл этой обиды. Сегодня ночью сюда прибудет то, что должно прибыть, а я уже отправил в Прагу то, что должен был отправить. Уже нельзя ничего изменить.

— Сыновья не ответственны за своих отцов, — возразил Марко. — Иногда дети весьма сильно отличаются от своих родителей…

Барбо предложил Марко вместе выпить кофе и еще побеседовать. Это поможет, сказал он, скоротать этот такой длинный день и такую долгую ночь.

На аэродроме в Праге Сильвию встретил старый знакомый — Пишник. При осуществлении совместной операции прокуратур Италии и Чехословакии, получившей условное название «Айгенберг», с итальянской стороны главной была судья Сильвия Конти, а с чехословацкой — этот молодой чех. Пишнику подчинялись приданные их группе силы милиции. Свое название операция получила по месту, где предполагалось произвести захват фантастически крупной партии наркотиков и получателей этого груза, — бывшему концлагерю, еще сохранившему свое немецкое название.

Сильвия и Пишник расположились ждать прибытия груза на заброшенной станции узкоколейки. Свой наблюдательный — он же командный — пункт они устроили высоко над железнодорожным полотном на площадке недействующего портального крана.

Нервы у обоих были напряжены — слишком много времени и сил было отдано подготовке операции. Сильвию охватили здесь те же чувства, что и Давиде при посещении этого зловещего места, также встали перед глазами жуткие фотографии, что они видели в Милане в квартире покойного Каневари, вспомнились его звучащие, как завет, слова. Пишник тоже был сосредоточен и серьезен, с его круглого мальчишеского лица сошла обычная улыбка. Коротая ожидание, он рассказал Сильвии, что у него особые причины ненавидеть это место: сюда, в лагерь Айгенберг увезли сталинисты его отца — старого профсоюзного активиста, и двух старших братьев-студентов. Назад они не вернулись. Наверно, где-то тут и похоронены.

Ночную тишину нарушил громкий скрип — это отворились старые железные ворота, через которые на территорию лагеря входили рельсы узкоколейки. Потом издали донесся давно позабытый звук — пыхтенье паровоза, и показался короткий состав. Старенький паровозик, окутанный клубами пара, медленно тащил за собой два товарных вагона. Хрипя и лязгая, этот музейный экспонат остановился прямо внизу под ними.

Из-под навеса к вагонам бросились десятка полтора человек, отодвинули двери вагонов и споро начали разгрузку больших деревянных ящиков. Работой командовал немолодой мужчина в темных очках, в котором Сильвия и Пишник сразу узнали Варфеля. Ему принесли один из ящиков, и он лично вскрыл его услужливо поданным ему гвоздодером. Извлек из ящика пластикатовый пакетик с желтоватым порошком — морфином и торжествующе продемонстрировал его друзьям, высоко подняв в воздух.

Пишник подал условный сигнал — ослепительно яркая ракета описала дугу на ночном небе — и сразу завыли сирены милицейских машин, пути осветили яркие прожекторы, раздались громкие звуки команды, топот солдатских сапог…

Получатели смертоносного груза были взяты с поличным. Грузчики начали разбегаться, но их взяли в кольцо, которое быстро сжималось. Кто-то попытался оказать сопротивление и начал отстреливаться. Но тотчас застрекотали автоматные очереди чешских милиционеров. Отовсюду, со всех сторон, откуда-то сверху… Через несколько минут все было кончено.

Варфель от неожиданности выронил гвоздодер и тоже бросился наутек. Но не успел сделать и нескольких шагов, как был схвачен и на запястьях у него защелкнулись наручники. Очки он потерял, и вид у него был жалкий и растерянный. Допрос начали сразу же, на месте, препроводив Варфеля в ближайший барак. Вопросы задавал Пишник, Сильвия сидела рядом с ним.

Поначалу Варфель попробовал отпираться. Говорил, что не знает, кто организовал отправку груза, и для кого он предназначается, ему неизвестно. Но Пишник вел допрос умело и напористо.

— Лжете, — жестко сказал он, — вы задержаны на месте преступления. Его можно отнести к разряду особо опасных для государства. Лучше говорите. Вы встречались неоднократно с этим человеком в Праге. Мы это прекрасно знаем. Он жил в отеле «Амбассадор» под именем Ячека. Как его настоящая фамилия? Если немедленно не назовете, будете сидеть за решеткой до конца своих дней. Я вам это гарантирую.

Варфель вспомнил свое недавнее пребывание в тюрьме, сглотнул слюну и тихо произнес:

— Лоренцо Рибейра…

 

Рыболов на крючке

В тот день, когда Марко с подручными шарили в доме Рибейры в центре Милана в поисках его следов, в окраинной части города — на Юго-Западе, у канала Навильо Гранде, в лачуге, служившей убежищем похитителю и убийце Сантино Рокки, тоже шел обыск. Ликата тщательно и методично искал игрушку — переливающийся всеми цветами радуги пластмассовый цилиндр, в который любила играть Франческа, и где, возможно, были спрятаны злополучные фотографии. Искал Давиде и хоть что-то, позволяющее навести на след бежавшего с ребенком киллера. Вещей у Сантино было не густо, записей он вообще никаких не держал. Все поиски были тщетны — ни игрушки, ни малейшего намека, где теперь искать этого ловкого и хитрого преступника. Уже напоследок, скорее для очистки совести, Ликата заглянул в стенной шкафчик рядом с маленькой плитой в закутке, служившем кухней. Там он обнаружил аккуратно сложенную газету с фотороботом Сантино и сообщением о похищении ребенка — видимо, бандит хранил ее «на память». Там же среди старых кастрюлек Давиде увидел красную жестяную коробку из-под печенья, открыл ее и среди всякой хозяйственной мелочи нашел связку лески и новенький набор рыболовных крючков. Конечно, не так-то много, но все же уже кое-что! Значит, Сантино в свободное от убийств и похищений время, возможно, занимается рыбной ловлей… Давиде опустил крючки в карман, закрыл коробку, поставил ее на место и направился к двери. Потянулся к вешалке за курткой и тут же почувствовал знакомую режущую боль где-то глубоко-глубоко в голове. Перед глазами все заволокло туманом, он пошатнулся и, как подкошенный, грохнулся на пол.

На этот раз сознание вернулось довольно скоро. Давиде с трудом поднялся на ноги, сильно помассировал лоб, затылок, подставил голову под струю из крана. Боль в голове не прошла, но стала тупой, ноющей, туман перед глазами постепенно рассеялся. Превозмогая слабость и головокружение, он вышел на улицу и направился к ближайшему бару.

В баре Ликата заказал кофе и завязал у стойки разговор с барменом и несколькими посетителями, по-видимому, завсегдатаями этого заведения, живущими в этом квартале. Ликата сказал, что его старое хобби — рыбная ловля и спросил, где тут по близости можно купить рыболовную снасть. Ему подробно рассказали, как найти лавочку, где торгуют также и рыболовными принадлежностями.

Маленький магазинчик находился на набережной канала. Ликата спросил у стоявшей за прилавком хозяйки — немолодой не слишком словоохотливой женщины, — не помнит ли она сицилийца, который покупал у нее рыболовные крючки, и описал Сантино. Женщина сказала, что покупателей ходит много, всех не запомнишь. Но Ликата настойчиво просил ее вспомнить: смуглый, с приплюснутым носом, шрамом на щеке. «Кажется, припоминаю, — сказала женщина, — в этом году он не заходил, а в прошлом несколько раз покупал крючки, блесну, леску. Еще я его спрашивала, где же он тут ловит рыбу, — вспомнила хозяйка лавки, — а он рассказал, что с лодки на реке».

— Где на реке? — спросил Ликата.

— Да на машине это не так далеко отсюда — пониже того места, где канал соединяется с Ламбро, у старой мельницы.

Подъехав к Ламбро, Ликата оставил машину и пошел вдоль заросшего травой болотистого берега реки. Странно было видеть всего в каких-нибудь нескольких километрах от оживленных улиц современного Милана такое тихое, заброшенное место. К реке спускались зады каких-то хозяйственных дворов предприятий, покосившиеся заборы. Берег был захламлен, земля в рытвинах и ямах. Но все поросло сочной зеленью, и казалось, что ты где-то далеко в деревне. В отдалении Ликата увидел на самой воде рыбачью хижину. Подойдя ближе, он понял, что домик стоит на привязанном к берегу плоту. Давиде прислушался: из домика явственно донесся детский плач. Ликата вынул пистолет и пригнулся. И в тот же момент с плота прозвучали выстрелы. Один, потом второй. Ликата притаился за деревом. Раздались еще два выстрела, пули просвистели совсем близко. Значит, чертов Сантино успел его заметить и пристреливается. Давиде сосчитал выстрелы: четыре уже прозвучали. Давиде осторожно продвинулся еще ближе к плоту, поддал ногой какую-то банку, чтобы отлетела с шумом. Сантино выстрелил еще дважды уже совсем с близкого расстояния, но Ликата петлял и пригибался. Значит, шесть. Сантино должен перезарядить пистолет. Давиде, уже не таясь, стремглав бросился к плоту. Сантино, притаившись за углом домика, судорожно вставлял новую обойму. Ликата прыгнул на него, и они покатились по плоту.

Вышедшая из домика Франческа, глядя на них, громко заревела. Сначала Давиде удалось подмять под себя Сантино и он пытался заломить ему руку за спину. Но Сантино удалось вскочить на ноги и они обменялись несколькими сильными ударами. Стрелять Давиде не хотел: он решил взять Сантино живым — слишком много надо было от него узнать. Однако Давиде вдруг с ужасом почувствовал, что в его ударах нет былой мощи, ноги дрожат, тело плохо слушается. Недавний приступ давал о себе знать, Давиде еще не успел от него оправиться. Сантино сумел выбить у него из рук пистолет, и они вновь покатились по плоту. Киллеру удалось отбросить Давиде к самому краю плота, и он старался спихнуть его в узкую щель между плотом и берегом. Пальцы Сантино все сильнее сдавливали горло Ликаты, ноги Давиде скользили, не находя опоры. Краем глаза Сантино удалось заметить, а, может, почувствовать каким-то шестым чувством, что у него за спиной громко плачущая Франческа, пятясь, приблизилась к противоположному краю плота и вот-вот свалится в реку. Сантино громко несколько раз крикнул:

— Франческа, назад! Стой, не шевелись!

Но девочка то ли была сильно испугана выстрелами и разыгравшейся на ее глазах схваткой, то ли не понимала, что кричит ей Сантино — в волнении он перешел на сицилийский диалект. Глядя на них, она продолжала громко плакать и пятиться — каждую секунду рискуя упасть в воду. Ликата вдруг почувствовал, что железная хватка Сантино ослабевает. Киллер с силой оттолкнул его от себя, молниеносным прыжком оказался рядом с Франческой, схватил ее и вместе с нею скрылся в домике. Там он, опустив девочку на пол, одним движением выхватил из ящика стола длинноствольный револьвер и выскочил с ним из хижины. Но этих мгновений было достаточно, чтобы Ликата успел подняться на ноги, найти свой пистолет и направить его на Сантино.

Так они оказались лицом к лицу с нацеленным друг на друга оружием.

Но Давиде оказался быстрее. Он успел нажать на спусковой крючок на какую-то долю секунды раньше Сантино. Диковинный револьвер выпал из руки киллера, и Сантино упал. Выглядывавшая из домика Франческа громко закричала.

— Не бойся, Франческа, — прошептал Сантино, — это такая игра.

На берегу уже появился Браччо, издали оповестив о своем приближении воем сирены патрульной машины.

Браччо поддержал под руку обессилевшего Ликату.

— Ну как ты? Ты очень бледный, — встревоженно спросил Браччо.

— Со мной все в порядке, — отвечал Ликата, хотя все еще не мог до конца прийти в себя. — Сантино дал мне застрелить себя ради любви к ребенку. Понимаешь, он отпустил меня, чтобы ее спасти…

Потом уже официальным тоном отдал распоряжения полицейским:

— Ищите везде эту чертову игрушку, Браччо знает какую. Отвезите девочку и найдите машину Сантино, она должна быть где-то тут неподалеку. Чао, Франческа, чао! — попрощался Давиде с потянувшейся к нему девочкой.

— Ты в порядке? — вновь спросил Браччо, с беспокойством глядя на Давиде.

— Да-да, со мной все нормально. Теперь мне надо поспешить в другое место, — ответил Давиде, направляясь к машине.

 

«Молодец, Марко»

Марко, как и просил Барбо, задержался у него до позднего вечера.

Уже почти ночью в комнату, отведенную итальянскому гостю, вошел переводчик Барбо и пригласил Марко в гостиную. Турок сидел на своем обычном месте. Лицо его, до глаз заросшее курчавой рыжей бородой, было бесстрастно. Пригласив Марко сесть напротив себя, он через переводчика спокойно сообщил:

— Я говорил, что твой отец совершил ошибку. Сначала отказался работать со мной, потом не сумел помешать Рибейре. Но, оказывается, ошиблись мы все: груз в Праге задержан, наших чешских друзей схватили, арестованы десятки людей по всей Европе. Сообщение об этом передают по телевидению.

Марко, скрывая радость от того, что сделка турка с Рибейрой закончилась катастрофой, таким же спокойным тоном возразил:

— Нет, ошиблись не все. Что касается меня, то я не ошибся. Как бы там ни было, но впредь дела вы будете вести со мной. И вы будете получать прибыль в таких размерах, в каких вам раньше отказывался платить отец.

— А как же ваш отец? — спросил Барбо.

— Ничего, отец поймет, — с улыбкой заверил Марко.

Когда Марко прилетел в миланский аэропорт Мальпенса, на стоянке его ждала машина с преданным Корно за рулем.

По дороге в усадьбу Марко велел ему остановиться у какого-то бара.

— Зайдем посидим, я угощу тебя кофе. Надо поговорить.

— Но ваш отец велел… — попытался возразить Корно.

— Ну, его слова — это еще не Святое Писание, — засмеялся Марко.

Поджидая возвращения сына, Аттилио Бренно в нетерпении расхаживал по двору. Неожиданно проснувшаяся в Марко самостоятельность, с одной стороны, радовала его, а с другой — даже немного пугала. Уж очень это было не похоже на прежнего увальня и маменькиного сынка. Не ожидал он, по правде говоря, от него такой прыти. Но разве не сам он стремился скорее сделать из сына помощника в делах? И все же, даже не посоветовавшись с отцом, лететь в Стамбул… Но посмотрим, что принесла проявленная им инициатива.

И вот в воротах показалась машина Марко…

— Наконец-то! — приветствовал его отец. — Они обнялись и поцеловались. — Ну что там говорит этот толстяк? — спросил он сына.

— С Рибейрой все кончено, отец, — кратко отвечал Марко. — Наконец-то мы сможем вздохнуть свободно! Сделка у них сорвалась, груз конфисковали в Праге. Теперь все будет у нас с Барбо так, как раньше. Даже еще лучше, чем раньше. Свои первые партии товара он поставит нам. Цена будет чуть повыше, но это пустяки. Мы захватим также и рынок в странах Восточной Европы.

— Молодец, Марко, — проговорил не то с одобрением, не то с удивлением Бренно.

— Ты впервые мне это говоришь, отец, — улыбнулся Марко.

— Ты впервые этого заслужил, — ответил Бренно. — Ну а теперь иди, иди. Тебе надо отдохнуть с дороги.

В офисе Рибейры Тано тщетно манипулировал компьютером — ничего не получалось, по экрану дисплея бежали какие-то зигзаги…

— Все сети порваны, связи нет, — сказал он стоявшему рядом Лоренцо. — Безнадежно пытаться подключиться. Должно быть, произошло что-то серьезное…

В это время они услышали с лестницы возбужденные голоса. Охранники у входа не давали кому-то войти в офис. Потом они услышали возмущенный женский голос. Это была Мартина.

Задавшись целью во что бы то ни стало найти Лоренцо, девушка решила поискать его в том маленьком офисе в другом районе города, который он когда-то предлагал предоставить в ее распоряжение. Она помнила адрес и отправилась туда, не замечая, что за ней следует машина со следившими за каждым ее шагом людьми Бренно.

Оттолкнув охранников Лоренцо, Мартина ворвалась в кабинет. Не смущаясь присутствием охранников, она, задыхаясь от негодования, спросила Лоренцо:

— Что это за люди? Почему меня не пускают, хватают за руки? Что это все означает? Я третий день не могу тебя нигде найти…

Но Лоренцо, не отвечая, набросился с руганью на двух охранников, не сумевших помешать войти Мартине. А затем также грубо спросил ее, зачем она явилась, хотя он просил сюда не приходить. Но потом, немного спокойнее, попытался объяснить, что его пару дней не было в Милане — он летал за границу, по делам в Прагу…

— В Прагу? — с изумлением и ужасом от страшной догадки переспросила Мартина. — И в какой же гостинице ты там останавливаешься? В отеле «Амбассадор»? Под именем Ячека? Так это тебя ищет судья Конти?

Рибейра не успел ей ответить. Раздался громкий взрыв, снесший дверь подъезда. Лестницу заволокло дымом. Застрекотали автоматные очереди. Охранники Лоренцо отстреливались до последнего, но оба были убиты. Нападавшие тоже потеряли одного человека.

Дверь офиса распахнулась, и ворвались люди Бренно, поливая огнем из автоматов все перед собой. От этого огненного шквала, казалось, не могло уцелеть ничто живое.

Едва услышав стрельбу на лестнице, Лоренцо увлек Мартину в угол комнаты и прикрыл ее своим телом.

— Вот они! — крикнул один из бандитов, хватая Лоренцо и подталкивая его и Мартину к выходу. — Только пикните, — погрозил он им автоматом, — и можете считать себя покойниками! Живее!

Все также под угрозой автомата они бегом спустились с лестницы. Внизу, толкая в спину, Мартину и Лоренцо запихнули в машину. Один из бандитов сел за руль рядом с Лоренцо. Другой плюхнулся на заднее сиденье рядом с Мартиной. Третий предпочел скрыться пешком в соседнем переулке. Машина тронулась.

Тано, еще когда услышал на пороге голос Мартины, скрылся в соседней с кабинетом маленькой комнатке, не желая, чтобы его кто-нибудь видел, оттуда он слышал все происходившее рядом, тогда же началась автоматная стрельба и в комнатке, где он притаился, тоже засвистели пули, Тано вжался в стену рядом с дверью и так, не шевелясь, простоял несколько минут. После того, как нападавшие увели за собой Лоренцо и девушку, он выждал некоторое время. Потом спокойно надел пиджак, взял свой «дипломат», перекинул через руку пальто и вышел из офиса. Спустился по лестнице, бросив взгляд на тела убитых и разрушенный взрывом подъезд, и вышел на улицу. Издали уже доносился вой сирены полицейской машины.

Зайдя в ближайший бар, Тано спросил, где телефон. Набрал номер прямого телефона Амидеи.

— Генерал, это говорит Тано, — произнес он. — Да нет, где я, не имеет абсолютно никакого значения, тем более что мы говорим с вами в последний раз. Слушайте меня внимательно: я узнал все, о чем вы просили. Имя нового человека, который сейчас держит в руках всю «Коза Ностра» — Аттилио Бренно, а его противника — Лоренцо Рибейра. А пока что прошу немедленно задержать машину с миланским номером У-32397.

И повесил трубку. Потом, не спеша, вышел из бара, поехал на Центральный вокзал и купил билет на отходящий через четверть часа экспресс Милан — Вена.

Еще пока он говорил, генерал Амидеи подозвал знаком подчиненного и передал записку с номером, продиктованным Тано. Приказ о задержании этой машины тотчас поступил на пульт Главного полицейского управления, и был передан патрульным машинам. Дороги, ведущие из города, были перекрыты. Начался поиск.

Не успели похитители Рибейры и Мартины проехать и нескольких кварталов, как услышали позади вой сирен.

— Полиция! — запаниковав, крикнул водитель и громко выругался.

Преследовавшая их патрульная машина приближалась. Наперерез откуда-то выскочила вторая. На предупредительные выстрелы бандиты не реагировали, но шансов уйти у них оставалось все меньше. Сидевший на заднем сидении бандит опустил стекло и открыл огонь из автомата по полицейской машине, пытавшейся преградить им путь. В ответ полицейские из обеих машин тоже застрочили из автоматов. Бандит выронил оружие и сполз к ногам окаменевшей от страха Мартины.

В ту же минуту, воспользовавшись тем, что внимание от него отвлечено, Лоренцо выхватил из кармана пистолет и приставил к шее водителя:

— Гони вперед! Полный газ! — скомандовал он. — Теперь сверни налево. Держитесь крепче! — крикнул он. И машина сшибла какие-то лотки и нырнула в узкий проулок. — Сейчас направо и вперед! — продолжал командовать Лоренцо.

Когда они вроде бы оторвались от преследователей, Лоренцо, по-прежнему угрожая пистолетом, велел водителю остановить машину, выйти и лечь ничком на мостовую. Затем открыл заднюю дверцу и выбросил на асфальт труп убитого. Мартина пересела вперед, и машина скрылась в лабиринте улочек и переулков старой части города.

В доме и на дворе усадьбы царила паника. По радио и телевидению в последних известиях передали о задержании в Праге крупной партии наркотиков и назвали имя Лоренцо Рибейры. Если Рибейру схватит полиция, он может выдать Бренно. Из усадьбы надо было немедленно сматываться.

Именно это и внушал Марко медлившему с отъездом отцу. Тот с раздражением отмахивался.

— Слышу, слышу, — ворчал старый Бренно. — Мне жаль оставлять все это, — Бренно обвел рукой коровники с сотнями огромных, сытых коров, скотобойню, дом, огороженный длинным забором, просторный двор. — Ведь в детстве я был так беден, мне так всего этого хотелось… Да разве ты можешь это понять…

— Скорее, отец, поехали. Разве ты не понимаешь, что полиция может нагрянуть с минуты на минуту… Если схватят Рибейру… — продолжал торопить Марко.

— Понимаю, понимаю… — пробормотал Бренно. — Или ты думаешь, что я уже выжил из ума? Нет, не такой я дурак, как ты думаешь, ведь усадьба не пропадет: я купил-то ее на твое имя…

Марко посмотрел на Корно и еле заметно кивнул. Тот кивнул в ответ. И в это мгновение Бренно услышал за спиной хорошо знакомый ему металлический звук, вроде щелчка. Мгновенно обернувшись, он увидел в руках у стоявшего рядом с сыном Корно короткий автомат. Бренно все понял, но не в силах был поверить догадке:

— Марко! Неужели ты сможешь?! — только успел вскричать он, и в голосе его слышались и ужас, и изумление.

Короткая автоматная очередь отбросила его назад, и Аттилио Бренно упал лицом вниз на землю.

— Тебе необходимо немедленно исчезнуть, никто не должен знать твоего имени, — сказал Марко молодому парню, который еще сам не опомнился после своего поступка. — Возвращайся на Сицилию, вот держи, — Марко протянул Корно связку ключей, — это тебе в подарок — ключи от двух крестьянских домов, ты знаешь, о каких я говорю. Земли там тридцать гектаров. А я на некоторое время уеду за границу, возьму с собой его, — Марко указал на одного из парней. — Потом дам тебе о себе знать.

— Да хранит вас Бог, — сказал Корно.

— И тебе того же, — ответил Марко, потрепав его по щеке.

…Когда генерал Амидеи, Ликата, судья Сильвия Конти и множество сопровождающих их полицейских, экспертов, фотографов прибыли на нескольких машинах в усадьбу Бренно, там кроме перепуганных ярким светом фар, мигалок, воем сирен и мечущихся с мычанием в загонах коров, никого уже не было. Только посреди двора лежало ничком на земле тело грузного немолодого мужчины в темном пальто.

Не обращая внимания на суету экспертов и фотографов, генерал Амидеи, глядя на труп Бренно, задумчиво проговорил:

— Вот этот человек, что был нам так нужен, и Тано нам его разыскал. Но кто-то уже успел позаботиться о том, чтобы мы нашли его мертвым. Значит, на троне уже воцарился преемник убитого, и все начинается сначала!

 

Проигранное дело

Выбравшись из города и свернув с шоссе на какой-то безлюдный проселок, Лоренцо остановил на обочине машину.

Мартина сидела рядом с ним и слушала уже не в первый раз передававшееся по радио сообщение в «Последних известиях» о задержании в Праге колоссальной партии наркотиков, об арестах причастных к этому делу людей во многих странах. «В Италии разыскивается организатор поставок сырья для массового производства наркотиков крупный бизнесмен Лоренцо Рибейра, сын небезызвестного Кармине Рибейры, одного из главарей мафии, бежавшего в начале 70-х годов в Америку», — бесстрастно звучал голос диктора.

Наконец диктор умолк и после короткой паузы перешел к другим сообщениям.

— Значит, это ты Ячек, которого искали судья Конти и Ликата, — прервала молчание Мартина. — А ко мне ты подбирался, чтобы быть в курсе всего, что делается в прокуратуре… Какая же я была дура… Удобно ты устроился, ничего не скажешь… — с горечью добавила она.

Лоренцо не отвечал, словно думая о чем-то своем. Потом тихо заговорил:

— Ты знаешь, в детстве, когда еще мы жили на Сицилии, отец подарил мне маленький телескоп, и я каждый вечер забирался на крышу нашего дома и смотрел на ночное небо. Чем дольше я им любовался, тем больше оно меня притягивало. Особенно меня привлекала одна крошечная, но очень яркая звездочка. Я посмотрел в энциклопедии — она называется Н-60, свет ее идет до Земли около ста тысяч лет… А еще я любил лазать по деревьям. Однажды я залез высоко на дерево, чтобы накормить в гнезде маленьких птенчиков… И в это время внизу убили мою мать и двух братьев. Мне сверху было все прекрасно видно, а меня не заметили. Без крика, без слез я смотрел, как их убивали… С тех пор я долгие годы жил с чувством вины и стыда, почему меня не было с ними, почему я один уцелел из всей семьи… Эти мысли, это воспоминание доставляли мне постоянные страдания. Убийца был опытный профессионал по прозвищу «Мясник». С тех пор я думал только о мести, думал днем и ночью, это стало моей манией, навязчивой идеей. Я начал презирать отца — жестокого, жадного, думающего только о деньгах…

— Ты сам стал таким же, как он, — прервала его Мартина.

— Нет, он был гораздо хуже меня! — горячо возразил Лоренцо. — Он был настоящее чудовище. И самым ужасным в нем была его мудрая рассчетливость. Чтобы спасти деньги, он готов был целовать руки человеку, убившему его жену — мою мать и его детей — моих братьев. Ради сохранения своих денег он покинул родную страну. Его смерть была для меня избавлением. Я давно мечтал занять его место, чтобы получить озможность начать борьбу против своего врага, чтобы сделать то, на что не хватало смелости у отца. Я не мог примириться, не мог забыть… И вот я приехал в Италию, где убили моих родных. Мертвые продолжают жить в нашей памяти, если мы о них забудем, тогда они действительно умрут… Забыть мертвых — все равно, что самим убить их…

— Но это не поможет нам вернуть умерших… — отозвалась Мартина.

— Вызови судью Конти, — помолчав немного, вдруг проговорил Лоренцо совсем другим тоном и протянул Мартине сотовый телефон. — Скажи, что Рибейра здесь, пусть приезжает. Ну же, вызывай, — поторопил он колеблющуюся Мартину.

Мартина выполнила его приказ.

— Вызов принят, — сказала она.

Лоренцо обнял Мартину и, нежно целуя ее, произнес:

— Я благодарен тебе за любовь. С тобой я был счастлив. Даже в этой стране, которую я ненавижу, ты, как лучик солнца, согрела мне жизнь…

Лоренцо достал из кармана револьвер и вышел из машины.

— Нет, не уходи… Постой! — крикнула Мартина, выскакивая из машины.

Лоренцо подошел к обрыву и встал спиной к Мартине, но поднести руку с пистолетом к виску у него, видимо, не хватало решимости.

Издали послышался вой полицейской сирены.

— Иди к ним! Быстрее! — крикнул девушке Лоренцо.

— А ты?.. — растерянно спросила она.

— Я? — спросил Лоренцо. — Я — твое проигранное дело!

Поцеловав ее еще раз, Лоренцо подтолкнул Мартину в спину и произнес:

— Ну, а теперь беги!

Мартина побежала навстречу полицейской машине и, широко раскинув руки, подала знак остановиться.

Выскочивший на дорогу Ликата видел, как Рибейра садится в машину. С пистолетом наготове, Давиде, пригнувшись, осторожно приблизился. Рибейра неподвижно сидел за рулем. Когда Ликата сделал еще один шаг, раздался выстрел, и Лоренцо склонился головой на руль.

На дороге, уткнувшись в плечо обнявшей ее Сильвии, безутешно рыдала Мартина.

Опять на месте происшествия — на этот раз самоубийства — хлопотали полицейские, фотографы, эксперты, подъезжали все новые машины. Сильвия и Давиде отошли в сторонку. Накануне они виделись у вернувшейся домой из больницы Нины и разделили с ней радость возвращения Франчески. Словно продолжая начатый разговор, Ликата проговорил:

— Много лет назад, когда я жил в Штатах, мне пришлось поработать на угольных шахтах. Это был каторжный труд. Шахтеры там почти все были эмигранты из Индии. Эти индусы мне рассказали, что у них есть такой обычай: когда парень и девушка полюбят друг друга, они должны обменяться подарками, чем-то, что они сами имеют или носят, и взять в свидетели своей любви, чтоб она была вечной, луну и звезды…

— А если на небе, как сейчас, еще нет ни луны, ни звезд? — спросила, улыбаясь, Сильвия, глядя на еще светлое небо.

— Все равно, будто и звезды, и луна уже смотрят на нас, — отвечал Ликата, целуя Сильвию.

— Да, пусть они будут свидетелями нашей долгой любви, — отозвалась она.

— Сильвия, я давно хотел сказать тебе что-то важное… — сделавшись серьезным, начал Давиде.

— Да, говори, я слушаю тебя, — поторопила его Сильвия.

Но в эту минуту разговор их прервали. Подбежавший полицейский доложил:

— Только что получено сообщение: нашли машину Сантино!

— Оставайся здесь и позаботься о Мартине! — крикнул Ликата Сильвии и поспешил к машине.

— Ты же хотел мне что-то сказать? — напомнила Сильвия.

— Да, потом, потом… — ответил Давиде и включил мотор.

 

Последняя тайна

Когда Ликата подъехал к хижине на плоту, на берегу уже полным ходом шла работа по подъему машины Сантино, которую он, прячась, столкнул в реку. Подъемный кран поднял ее высоко в воздух, и из машины лились потоки мутной зеленоватой воды.

Давиде еле дождался, пока машину опустят на землю, и сразу бросился к ней, стал шарить рукой по сиденьям, насквозь пропитавшимся водой, покрытым слоем липкого зеленого ила. И вот в уголке, на заднем сидении, он почувствовал под ладонью продолговатый предмет. Вытащил и обтер рукой переливающийся разными цветами пластмассовый цилиндр — любимую игрушку Франчески. Ликата, затаив дыхание, начал отвинчивать у игрушки основание. Донышко легко отошло, и Давиде увидел довольно вместительное углубление и в нем — небольшой прямоугольный конверт с пачечкой фотографий. Давиде не в силах был ждать. Кое-как обтерев о куртку испачканные в иле пальцы, он тут же на берегу начал просматривать снимки. Это были фотографии из той же серии, что он уже видел дома у покойного профессора Каневари — фотографии фашистского лагеря Айгенберг и его узников.

Внимание Ликаты сразу привлекла одна фотография: скелетообразный голый труп мужчины с раскинутыми руками, на одной из которых явственно виден лагерный номер этого заключенного: А-7511134.

Ликата спрятал драгоценную находку в карман. Теперь главное — было не терять времени. Главное было — успеть!

Никуда не заезжая, Ликата отправился прямо в аэропорт Мальпенса и стал ждать ближайшего рейса на Прагу. За время ожидания он умылся, перекусил в кафе, немного отдохнул в кресле.

В Праге целью его был Архив истории Второй мировой войны — он помнил, что именно там черпал свои материалы Джордже Каневари.

В архиве он попросил показать ему списки заключенных концлагеря Айгенберг. Юноша в очках почти тотчас принес ему нужную папку. В ней Ликата без труда нашел имя и фамилию заключенного под тем номером, что был на фотографии мертвого узника, спрятанной в пластмассовом цилиндре — Стефан Литвак, 30 лет. Рядом со списком узников в папке хранился еще какой-то другой список. В ответ на вопрос Ликаты любезный юноша сказал, что это список свидетелей на процессе по наказанию фашистских преступников и их подручных по концлагерю Айгенберг.

— Среди них есть единственный оставшийся в живых заключенный — некий Стефан Литвак. Хотите посмотреть узкопленочный фильм об этом процессе? — спросил молодой архивист. И добавил: — Эту папку частенько брал у нас на просмотр ваш соотечественник — бедняга Каневари.

Давиде попросил показать ему фильм.

Юноша включил проектор и на маленьком экране перед Ликатой замелькали кадры почти полувековой давности. Вот перед судьями выступает главный свидетель фашистских зверств — еще совсем молодой человек, высокий, плотный, уверенный в себе. С болью и возмущением вспоминает он о пережитом в концлагере. Говорил он, разумеется, по-чешски, и юный архивист поспешил на помощь Ликате.

— Вот, пожалуйста, у нас имеется перевод на английский. Хотите послушать? — предложил он.

Ликата поблагодарил, и юноша начал читать текст показаний этого человека — не только свидетеля, но и чудом оставшейся в живых жертвы:

«Я, Стефан Литвак, тридцати лет от роду, по национальности чешский еврей, но родился и жил в детстве в Швейцарии, куда когда-то эмигрировала моя семья. В 1931 году родители переехали в Бухарест. Вся моя семья погибла в лагерях смерти. Я был депортирован в лагерь Айгенберг. Внешне он мало напоминал концентрационный лагерь, скорее походил на завод и железнодорожную станцию с окружающей территорией. Туда свозили состоятельных евреев со всей Европы. Первым делом депортированным давали подписать бумагу о том, что они добровольно отказываются от своей собственности и капиталов — банков, лавок, домов, денег — в пользу Рейха.

Там всем распоряжался один молодой лейтенант немецкой армии, по происхождению румын. Фамилия этого румынского коллаборациониста была Кириу. Из всех узников лагеря я уцелел единственный. Почти все заключенные умерли от голода. Тех, кто еще был жив, в последние дни перед освобождением лагеря русскими, остались добивать трое солдат во главе с Кириу. Я оказался погребенным под грудой трупов расстрелянных. Когда наступила ночь, я с трудом выбрался из-под кучи тел и бежал из лагеря. Я обезумел от страха, четыре месяца скрывался, бродил в полях, не знал даже, что война уже кончилась… Вот мой лагерный номер…»

Ликата горячо поблагодарил юношу и направился на вокзал. На сегодня у него в Праге дел больше не было. Ожидая поезд на Вену, он думал о молодом историке Каневари, и в памяти у него вновь и вновь оживали его проникновенные слова о том, что память священна, что долг наш разыскать имена всех жертв и их палачей.

Тано Каридди появился на вилле под Веной так спокойно и естественно, будто никуда и не уезжал. Он прямиком прошел к Марии и встал у ее постели, молча глядя на спящую сестру.

Вошедшая следом за ним в комнату Феде вместо приветствия направила на Тано пистолет и скомандовала:

— Стой! Руки на голову! Повернись к стене! Затем подошла сзади и быстро обыскала его в поисках оружия.

— Так! Теперь садись и не шевелись.

Когда Тано опустился на стул, девушка сказала более миролюбиво:

— Мы ждали, что ты придешь. Сейчас доложу генералу.

И набрав миланский номер Амидеи, сообщила:

— Генерал, Тано Каридди здесь!

Затем, обратившись к Тано, Феде спросила:

— И что же ты собираешься тут делать?

— Хочу увезти отсюда сестру. Я обещал ей это и обязательно выполню свое обещание.

Проснувшаяся Мария протянула руки к брату и пробормотала:

— Тано, ты вернулся! Ты увезешь меня?

— Да, Мария, да.

— Мы поедем на наш остров?

— Конечно, Мария, конечно, — ответил Тано.

Феде, услышав шаги у входа, быстро обернулась и увидела Ликату. Вид у него был уставший, больной, волосы растрепаны, не брит.

Девушка обрадовалась ему и стала рассказывать, что Тано здесь уже около часа, она доложила о его приезде Амидеи. Генерал сказал, что сейчас же едет сюда вместе с Сильвией.

Мария тоже радостно поздоровалась с Ликатой и сообщила, что приехал Тано и увезет ее с собой на остров.

Давиде через силу улыбнулся ей и сказал:

— Да, да, мы поедем втроем.

Затем, все с тем же хмурым выражением лица, повернулся к Феде и сказал:

— Дай-ка пистолет.

Девушка доверчиво протянула ему оружие. Ликата взял пистолет и направил на Феде:

— Руки вверх!

— Ты что, сдурел? — спросила она, но все же неуверенно подняла руки.

— Повернись! — и быстрым движением обыскал ее так же, как она обыскивала только недавно Тано.

Убедившись, что у девушки нет другого оружия, Ликата разрешил ей повернуться к нему лицом. Феде при этом опустила руки.

— Руки! — сразу же крикнул Ликата.

— Ты сошел с ума, — пробормотала Феде, но вновь подняла руки.

— Теперь слушай меня внимательно, — проговорил Давиде. — У меня нет времени и я не могу повторять. Этих двоих, — он указал на стоявших молча, не понимая, что происходит, Тано и Марию, — я возьму с собой. Идите к машине, я сейчас вас догоню, — обратился он к Тано и продолжал: — Вот это верни генералу, — он передал девушке знак спецподразделения — «звезда» мне больше не пригодится. Когда все приедут, не пытайтесь меня искать. Я сам дам вам о себе знать, а если не смогу, то сообщит Тано. — Давиде пошатнулся и схватился за голову. Потом провел рукой по глазам, словно отодвигая завесу. — Мне так плохо, что я тебя почти не вижу…

— Давиде, что с тобой? — вскричала Феде. — Ты совсем болен! Что происходит?

— Генерал с самого начала знал про меня. И знал, что я понимаю, что он знает… Но ничего, я все равно ему благодарен… Скажи ему это. Мне было с вами очень хорошо… Ждите моих сообщений…

— Давиде, а что сказать Сильвии? Когда ты вернешься? — не скрывая своего волнения и страха за него, спросила Феде.

— Я не вернусь, — коротко ответил Ликата и вышел.

У подъезда виллы его ждали Тано и Мария.

— Машину поведешь ты, — приказал Ликата, обращаясь к Тано.

— Зачем ты здесь? Что тебе нужно? — недоуменно спросил Тано.

— Мне нужен один человек и встретиться с ним мне поможешь ты, — ответил Ликата.

Из Вены они поехали по автостраде, идущей на восток. Проехав несколько километров по скоростной автостраде, машина остановилась у телефонной будки. Тано пошел звонить, Давиде с Марией остались вдвоем в машине.

— Давиде, ты тоже поедешь с нами на остров? — спросила женщина.

— Нет, Мария, нет, хотя мне так этого бы хотелось… — с горечью ответил Давиде.

— Ну что? — затем спросил он у возвратившегося Тано.

— Я сказал ему о миллиардах, которые остались у меня в банке, и о том, что хочу встретиться и поговорить с ним с глазу на глаз. Потом назначил место встречи.

— А он?

— Согласился. Приедет сегодня ночью.

На вилле в пригороде Вены шел тягостный разговор. Все не скрывали, что обескуражены исчезновением Ликаты и Тано. Феде растерянно рассказывала генералу, Сильвии и Браччо о неожиданном появлении Ликаты, его странном состоянии и его непонятных словах.

— Он, например, говорил, генерал, что вы с самого начала все про него знали… Он шатался, еле держался на ногах…

— Что значит: никогда не вернется? — спросила Сильвия.

— Да, я знал, — помолчав, проговорил генерал.

— Вы знали? — переспросила Сильвия. — Что вы знали?

— Знал, что после операции ему осталось жить всего несколько месяцев…

Разговор между Сильвией и Амидеи продолжался, когда подчиненные генерала покинули кабинет.

— Значит, генерал, вы все прекрасно знали, как всегда, располагали вашей проклятой информацией… — Сквозь слезы проговорила Сильвия. — Как же вы могли использовать его, когда ему оставалось несколько месяцев жизни? Вам нужен был кто-то, кто не боялся бы смерти, кому нечего было терять. Вот почему ваш выбор пал на Ликату. Не так ли?

— Да, так, — отвечал Амидеи.

— Боже мой, что у вас вместо сердца, генерал! — зло произнесла Сильвия, перестав всхлипывать. — Ведь Давиде мог поехать повидать перед смертью своего сына, написать хотя бы письма, поразмышлять… Неужели вам не приходило в голову, что в свои последние дни ему надо привести в порядок дела? Вы отняли у него все, даже возможность спокойно умереть! Разве можно так поступать с людьми?!

— Послушайте, судья, — отвечал Амидеи. — Вы должны поверить, что у нас с Давиде был своего рода неписаный договор. Мы понимали друг друга без слов. Все было честно. Давиде прекрасно все понимал.

— Нет, неправда! — воскликнула Сильвия и вновь разрыдалась.

— Вы должны мне поверить…

— Нет, не верю, не верю! — твердила Сильвия.

— Давиде отдал мне свою смелость, — продолжал Амидеи, — а я дал ему возможность не замечать приближения смерти, избежать этого страшного ожидания. Я предоставил ему возможность совершить в жизни нечто важное, быть среди людей, быть с нами, и сделать для них, для нас всех, нечто значительное, важное. Он получил, наконец, возможность провести эти два месяца рядом с вами, быть счастливым. А такая удача выпадает в жизни немногим…

 

Давид и Голиаф

Встреча, которую Тано назначил по просьбе Ликаты, должна была состояться в хорошо нам уже известном месте — бывшем концлагере Айгенберг, о котором только что вновь вспоминали газеты в связи с операцией по конфискации огромной партии наркотиков. Сейчас тут вновь царили тишина и запустение. Вокруг не было ни души, только откуда-то издалека доносился лай собак да еле слышный шум поездов.

Давиде, Тано и Мария сидели в центральном бараке, где была оборудована большая лаборатория или, вернее, целый завод по очистке и переработке сырья для наркотиков.

Давиде нашел в выцарапанном на стене списке погибших знакомое имя — Стефан Литвак и дату смерти — 4 марта 1945 года. Эта надпись притягивала его взгляд, он не мог оторвать от нее глаз. Так же, как и надпись на иврите с той же подписью и проставленным рядом лагерным номером, который он уже помнил наизусть.

Время до условленного часа тянулось медленно.

Вдруг Давиде почувствовал, как где-то глубоко в голове поднимается уже привычная боль, сверлит мозг, давит на глаза. Он пошатнулся, потом схватился за деревянный столб, протер с силой глаза. Пелена не спадала.

— Мне врачи говорили, что начнется именно так… Мои глаза!.. Сначала я буду различать только силуэты, тени предметов, потом ничего… полная тьма. А я спокойно слушал и думал, что это относится к кому-то другому, а не ко мне… А теперь я почувствовал, что не хочу умирать, хочу жить!

Давиде обхватил голову руками и застонал. Тано молча смотрел на него с глубоким сочувствием.

— Лучше было бы, если бы эта проклятая пуля, — продолжал Ликата, — сразу сделала свое дело. Это было бы лучше для меня самого, лучше для Сильвии, да и для тебя, Тано. Я не притащил бы тебя из Африки, и вы с Марией уже жили бы-поживали на своем острове…

Уснувшая Мария застонала во сне:

— Тано, Тано!..

Тано, смотря прямо перед собой, заговорил, словно размышляя вслух:

— Мария всегда жила одна, без меня. Я думал, что правильно делаю, оберегая ее. А на самом деле это она оберегала меня. Мария — вот где моя слабость, мое уязвимое место… Я всегда стремился защитить ее, а в действительности защищал себя самого… Знаешь, Давиде, мы с тобой оба обреченные: ты обречен умирать, а я обречен жить и мучиться…

Давиде, оторвав руки от глаз, спросил:

— А где он — твой остров?

— Очень далеко, весь зеленый…

— Увези туда Марию, — проговорил Ликата. — Тут в двух километрах от границы находится остановка междугороднего автобуса. Иди, иди туда!

— А ты? — спросил Тано.

— Сколько продержусь, останусь здесь, — ответил Ликата.

Тано разбудил сестру.

— Идем, Мария, — сказал Тано.

В это время яркие лучи фар прорезали ночную темноту. В ворота въехала и медленно приближалась к бараку большая черная машина.

— Вот он, приехал, — сказал Ликата.

Тано, обхватив сестру рукой за плечи, медленно увел ее в глубину барака.

От дверей по широкому проходу между химическими установками шел высокий мужчина. Лица его в полутьме было не видно. Можно было различить только, что он почти лыс. Мужчина был не только высок, но и широкоплеч и, хотя по-видимому, далеко не молод, держался прямо и ступал уверенно. В нем угадывалась неистребимая военная выправка.

Давиде ждал его, поднявшись нд невысокий железный балкон, опоясывавший весь барак. Прибывшему, видно, было хорошо знакомо это помещение. Он смело направился к железной лесенке на балкон и, разглядев фигуру Давиде с пистолетом, неожиданно выстрелил в него. Один раз, потом другой. Пули просвистели совсем близко, не задев успевшего укрыться за ящиками Ликату. Давиде видел стрелявшего словно в тумане.

— Эй, — крикнул ему Ликата, — пройдите на свет, подойдите ближе, так, чтобы я вас видел.

— Кто вы? — спросил мужчина. — Я приехал сюда на встречу с господином Тано Каридди.

— Ваше имя? — спросил Давиде.

— Я — банкир Стефан Литвак. Господин Каридди просил о встрече со мной.

— Нет. Вы — человек без лица, без имени, никто никогда не видел даже вашей фотографии. Вы всего лишь тень, призрак. Вас никто не видел, никто не знает, — лихорадочно, словно в горячке, говорил Давиде. — Проходите ближе, ближе, на свет, я хочу рассмотреть, увидеть вплотную живое олицетворение зла…

Неожиданно Давиде включил полное освещение, и яркий свет неоновых ламп залил огромное помещение.

Мужчина был действительно довольно стар, но еще крепок. Большие светлые холодные глаза навыкате, тонкие губы большого рта, отвислые щеки делали его похожим на жабу.

Вглядевшись в его физиономию, Давиде, со всей силы дернув, порвал рукав его пиджака и рубашки, обнажив старческую руку с отчетливым лагерным номером. Номер был тот же.

— Вы лейтенант Кириу! — громко произнес Ликата.

— Как вы меня назвали? — словно придя в себя, спросил старик. — Кто вы?

Давиде достал из кармана и показал ему фотографию: обтянутый кожей скелет нагого человека и на руке — тот же номер.

— Вот гляди. Это Стефан Литвак, его же имя на стенах этого барака! Гляди на эти мощи, читай этот номер! Он тот же, что и у тебя на руке! Ему, бедняге Стефану Литваку, было около тридцати, столько же, сколько тогда и тебе, и он умер здесь, в этом бараке. Красная Армия была уже в двух десятках километров от лагеря. Ты тут доделывал последнюю оставшуюся работу: добивал умирающих. Сколько их тут в этом бараке еще оставалось? Пятьдесят? Сто?

Банкир, как завороженный, глядел на стену позади Давиде, не в силах оторвать взгляда от крупными буквами выцарапанного там списка погибших. Давиде пошатнулся и еле устоял на ногах. Силы покидали его и слишком сильно было волнение от этой встречи.

— Что ты там мелешь? — наконец произнес с пренебрежением банкир. — О чем ты?

— Когда война кончилась, — продолжал Давиде, — ты вытатуировал себе на руке номер погибшего в лагере Литвака и пошел лжесвидетельствовать на процесс, где главным подсудимым должен быть ты, лейтенант Кириу. Я слышал все то вранье, что ты там говорил. А потом ты на деньги, отнятые у своих жертв-евреев, создал банк… стал банкиром.

— Ты кто? — в который раз спросил банкир.

Держаться он продолжал бесстрастно и надменно. Сдерживаемое волнение — а, может, и страх — выдавали лишь его неестественно застывшее лицо и остановившийся взгляд.

— Я — Никто, — отвечал Давиде, — такой же Никто, как для тебя и тебе подобных были тысячи и тысячи замученных и расстрелянных в ваших лагерях, тысячи безымянных мужчин и женщин, стариков и детей, маленьких безвестных людей со всей Европы. Я пришел сюда от имени всех тех, кого ты послал на смерть, Кириу.

— Кто ты? — повторил вопрос банкир.

Словно не слыша его, Ликата продолжал:

— Почти полвека назад ты создал себе богатство на их крови и костях. Ты здорово все обдумал, чисто обделал дельце! Терпеливо, методично, ты начал приумножать свой капитал, вкладывая деньги во все самые грязные махинации, во все самые преступные сделки… Торговля оружием, наркотиками… Когда-то ты сделал ставку на фашистов, но проиграл. Тебя должны были судить и повесить, но тебе удалось выкрутиться. Ты оказался дьявольски ловок…

— Дело не в моей ловкости, — возразил Кириу, — это логика Истории. В борьбе выживает сильнейший, более хорошо приспособленный. А слабые и неприспособленные должны смириться со своей участью, подчиниться сильным. А что касается крови, геноцида, так вся История — сплошная череда массовых убийств, войн. Таков ее неумолимый ход. Сегодня все точно так же, как и две тысячи лет назад, не лучше и не хуже… Сильные умеют выигрывать, господин Никто, и вам остается лишь смириться с этим жестоким законом жизни. У меня совершенно спокойно на душе, потому что я — живая История нашего века. Смиритесь. Вам не остается ничего другого, вы ничего не можете сделать…

— Я не умею так красиво говорить, как ты, — промолвил Ликата. — Я привык разговаривать посредством вот этого. — Он указал на пистолет, который продолжал сжимать в руке. — Наверно, потому, что мне много лет приходилось вести войну против невидимого врага — людей без лица и без имени, таких чудовищ, как ты. Я привык за долгие годы постоянно ощущать днем и ночью холод стали в кармане или под подушкой, никогда не расставаясь с оружием. И я сберег пулю для тебя. Я буду судить тебя здесь, на этом месте, где ты убивал детей и женщин. Случается, что и маленькие, безвестные люди, маленькие Давиды, вроде меня, побеждают всесильных Голиафов. Ты заблуждаешься, Кириу. Историю пишу я, в этом бараке, от имени тех, кого ты тут убил! Пусть люди, наконец, узнают правду!

— Правду? Какое дурацкое слово! — отозвался Кириу. — Правда — это то, что правительства прибегают к моему банку, когда им нужны деньги, правда — это то, что деньги — мерило успеха, правда — это то, что всем хочется думать, а не то, что есть на самом деле… Правда — это то, что хозяин — я!..

Ликата больше не мог слушать эти циничные, самоуверенные откровения, смотреть на этого недобитого фашиста. Он тщательно прицелился и прервал их одним, вторым, третьим выстрелом. Но перед глазами у Давиде все плыло в тумане, все двоилось. Послышался звон стекла — одна из пуль угодила в огромную реторту. Но Кириу остался невредим. Он стоял перед ним, выпрямившись во весь рост и с застывшим, неподвижным, как маска, жабьим лицом.

Откуда-то вдруг появился Тано. Обращаясь к Кириу, он проговорил, указывая на шатающегося, словно ослепшего, хватающегося за перила балкона Ликату:

— Пусть уходит, не будем ему мешать. Мы с вами найдем общий язык, мы из одного теста!

— Нет, Тано, неправда! — хрипло пробормотал Ликата. — Ты теперь стал другим…

— Послушай, я готов иметь с тобой дело. Работая вместе, мы достигнем многого! Я сделаю тебя самым богатым человеком в мире! — с неожиданным жаром заговорил Кириу, хватая за рукав Тано. — А сейчас раздави скорее это насекомое!

— Тано! Не дай ему уйти! — прошептал Ликата и медленно сполз на пол.

— Ну же, живее! Чего ты ждешь? — торопил Кириу. — Добей его!

— Тано! — крикнула брату Мария и бросилась к упавшему Давиде. В глазах ее застыл ужас и немая мольба.

— Делай, что я сказал! — потребовал Кириу.

Под молящим взглядом сестры Тано заколебался. Мгновение он стоял неподвижно, затем поглядел на Кириу, потом на Ликату.

Медленно вынул пистолет и, почти не целясь, выстрелил. Пуля раздробила Кириу колено, и он со стоном тяжело повалился на пол барака. Тано не спеша подошел к лежащему Ликате, достал у него из кармана наручники и приковал Кириу за руку к железной стойке.

Давиде приподнял голову и тихо проговорил:

— Уезжайте! Уезжайте на ваш зеленый остров…

Мария, с невыразимой жалостью и мукой глядя на умирающего Ликату, без конца твердила его имя:

— Давиде, Давиде…

Тано обнял сестру за плечи и повел к выходу из барака.

Потом сел за руль, Мария опустилась рядом с ним на сиденье и обессиленно склонила голову ему на плечо.

Выехав на автостраду, Тано остановил машину у первой же телефонной будки и позвонил на виллу под Веной. Феде подозвала к телефону генерала, и Тано сообщил ему о происшедшем в Айгенберге.

Вертолет Сильвии опустился на площадке перед центральным бараком бывшего концлагеря. Все вокруг было оцеплено милицией. Прибывали все новые и новые машины. У входа в барак толпились люди в форме и в штатском. Никого не замечая, Сильвия направилась к двери. Навстречу ей шли два милиционера, поддерживая под руки старика в наручниках. Прилетевший раньше Браччо осторожно взял ее под руку и попытался остановить:

— Погоди, Сильвия, не входи…

Но Сильвия резко оттолкнула его и со словами:

— Оставьте меня с ним одну! — открыла дверь барака.

На пороге Сильвия столкнулась с Амидеи, он посторонился, давая ей пройти. Когда Сильвия проходила мимо него, генерал сказал:

— Судья Конти, Давиде говорил мне о том, что вы устали и намерены подать в отставку. Не делайте этого, судья. Вы нужны нам, нас так мало, мы одиноки в нашей борьбе… — И вышел из барака.

Давиде лежал на полу на том месте, где его настигла смерть. Сильвия опустилась на колени возле его тела, приникла губами к его лбу. Рыдая, она гладила его длинные прямые черные с проседью волосы, его суровое, мужественное лицо. В ушах ее еще звучал его хрипловатый голос, шептавший: «Звезды и Луна будут свидетелями нашей любви»… Давно ли она, вот так склонившись, оплакивала убитого комиссара Каттани? Безутешное горе, бесконечная усталость, безысходное отчаяние и тоска охватили душу Сильвии. Одна в этом страшном, проклятом Богом и людьми месте, она, не сдерживая слез, громко рыдала над телом любимого.

Но, когда Сильвия поднялась с колен и вытерла глаза, она, как прежде, вновь ощутила, как в ней горячей волной поднимается гнев, жажда отомстить за Каттани, за Ликату, за муки, доставленные ей самой, решимость раз и навсегда отсечь голову опутавшему Италию Спруту.