Дорожка шла немного в гору. Вымощенная плиткой, чистенькая. Здание Ваксман-банка представляло собой серый и безликий трехэтажный дом. Редкие прохожие, почти не видно машин.

Куадри и Треви поселились в маленькой гостинице «Гран-Дюк» на противоположной стороне улицы. За занавеской в номере они установили телеобъектив, и дни напролет держали офисы банка под наблюдением, Результат: круглый ноль.

Все там, казалось, происходит по правилам и обычаям, установленным невидимыми гномами европейских финансовых верхов, этих безликих господ, заправляющих делами а Цюрихе, Вадуце, Монте-Карло. И здесь, в Люксембурге, Ваксман-банк не составлял исключения. Три комнаты, выходящие окнами на узкую улочку, директор и четверо служащих, вычислительный центр, два телетайпа, четыре телефакса, три факса, один сейф. Доклад Треви был кратким и малообнадеживающим. Сильвия с Давиде молча выслушали его. Куадри принес два сэндвича для Лореллы. Треви протянул Давиде листок бумаги:

— Это порядок цифр при наборе комбинации. Нам удалось на расстоянии расшифровать звуковые сигналы. Теперь задача в том, чтобы подобраться к этому сейфу.

Давиде поглядел в телеобъектив.

— Наверно, все-таки мы где-то дали маху. Невозможно поверить, что такой банк, как этот, мог бы ворочать тысячами миллиардов.

Сильвия сбросила пальто. Вид у нее был очень усталый.

— Вы в эти дни не замечали ничего необычного?

Куадри отрицательно покачал головой.

— Если что и есть необычное, странное, то единственно, что туда никогда никто не заходит. Единственным клиентом, переступившим порог этого банка, был я.

— Ну и как прошло?

— Хуже некуда: они открывают текущие счета только тем клиентам, кто вносит не меньше ста миллионов.

— Что-нибудь известно о владельцах?

— Банк принадлежит основанному в 1970 году акционерному обществу. Ни одного случая каких-либо нарушений: ни разу не проводилось никаких расследований, никогда не было никаких скандалов.

Давиде вздохнул.

— Все равно мы должны туда забраться. Может быть, ночью.

Сильвия не одобрила его плана, но все же улыбнулась.

— Я ведь все-таки судья, я не граблю банки.

Была уже полночь, когда Лорелла постучалась в дверь его комнаты. Давиде открыл и жестом пригласил ее войти. Лорелла, войдя, осталась стоять у двери.

— Если тебе надо проникнуть в этот банк, я, наверно, могу тебе помочь.

Давиде подумал, что не так ее понял.

— Ты? И каким же образом?

Лорелла сунула руку в карман, достала оттуда чековую книжку.

— Перед смертью отец оставил мне вот это. Текущий счет в одном швейцарском банке, открытый на мое имя. На нем восемьсот миллионов лир.

Давиде взял чековую книжку, пролистал ее.

Лорелла продолжала:

— Мне не надо этих денег. Они нажиты на людском горе. Если верно то, что говорят Куадри и Треви, и этот банк действительно не принимает вкладов меньше чем в сто миллионов… тогда давай пойдем и положим эти деньги.

Давиде открыл дверь и выпустил ее.

— Хорошо, сделаем так, как ты предлагаешь. Только никому не говори ни слова.

Первым понял, что происходит, Куадри. Был его черед дежурить у телеобъектива. Он увидел, как служащий Ваксман-банка вводит Давиде и Лореллу в маленькую приемную. И чуть не подпрыгнул от удивления.

— Да что они делают? Они что, рехнулись?

Треви побежал за Сильвией в ее номер.

Тем временем директор Ваксман-банка пригласил Давиде и Лореллу в свой кабинет. Лорелла показала чековую книжку. Директор пролистал ее и попросил подождать, пока он позвонит по телефону для проверки в швейцарский банк, где лежат восемьсот миллионов лир, которые она просит перевести сюда.

А в это время на другой стороне улицы, за занавеской на втором этаже «Гран-Дюка», Сильвия, скрестив на груди руки, нервно мерила шагами гостиничный номер, а Куадри, как приклеенный, ни на минуту не отрываясь, смотрел в телеобъектив.

— Ну, черт возьми, что он там делает?

Как только директор банка поднялся и пошел звонить по телефону, оставив их одних, Давиде проскользнул в комнату, где стоял сейф. Достал записку с комбинацией цифр и принялся за дело. Не прошло и нескольких секунд, как дверца сейфа открылась. Теперь проблема была в том, чтобы найти дискеты. В телеобъектив Куадри мог видеть, как директор уже заканчивает телефонный разговор, а Давиде все еще безрезультатно продолжает шарить в сейфе.

И, наконец, находит то, что искал! Опускает все в карман и захлопывает сейф.

— Он нашел, нашел! Они у него в кармане!

Сильвия со вздохом облегчения опустилась на стул. Треви победно помахал кулаком и решительно направился к стоящему в углу синему брезентовому мешку. Позвал Куадри.

— Ну-ка, помоги мне. А ты не хотел его брать. Еще насмехался надо мной, отпускал свои дурацкие шуточки.

Сильвия с любопытством наблюдала за этой сценой.

— О чем это вы там?

Треви расстегнул «молнию» и извлек из мешка свой персональный компьютер.

— Да вот об этом!

Треви провел целый день за принтером. Эти дискеты с данными о «Сицилтекноплюсе», казалось, не поддаются расшифровке. Цифры, буквы, сокращения, даты — все было перемешано в беспорядке, в котором совершенно невозможно разобраться. Треви пытался подобрать множество различных кодов-«ключей», способных открыть доступ в систему, раз за разом менял порядок операций. Но все тщетно.

После ужина все пошли отдыхать. И в комнате, перед экраном компьютера, остался он один.

В номер на цыпочках вошла Лорелла. Она подошла к нему и положила на стол магнитофон и наушники Куадри.

— Я хочу их ему возвратить.

Треви бросил на нее рассеянный взгляд.

— Он дрыхнет в своем номере. Не знаю уж, как ему это удалось, но он уснул.

Лорелла пошла к двери. Потом остановилась и вернулась к столу. Легонько погладила магнитофон.

— Я тут кое-что записала. Некоторые свои мысли о тебе и Куадри. А также и о Сильвии с Давиде. Знаешь, я не очень-то красноречива, стесняюсь говорить.

Треви обернулся и посмотрел на нее.

— Да почему?

— Сама не знаю. Я только хотела сказать вам, что очень вас всех полюбила.

Треви протянул ей банку кока-колы. Лорелла поблагодарила его и крепко поцеловала прямо в губы.

— Я тоже пойду спать. — И исчезла.

Узкую улочку освещали редкие фонари. Сильвия смотрела на отражавшуюся в луже на мостовой зеленую светящуюся вывеску гостиницы.

— Ты совершенно не дорожишь своей жизнью. Живешь так, словно готов с ней в любую минуту расстаться.

Давиде сидел на постели. В руках у него была кассета с кинопленкой, найденной в Гармише.

— Да, может, и так. Когда убили Джорджи и всех остальных, я воспринял то, что остался жив, как величайшую несправедливость. Я не понимал, почему судьба распорядилась оставить в живых именно меня. И наверно, сделал все для того, чтобы поскорее свести счеты с жизнью. Но вот какая странность: люди, опустившиеся на самое дно, самые отчаявшиеся и самые отчаянные, словно чувствуют, что ты еще несчастнее их. И не трогают тебя. Поэтому ночью, где-нибудь в районе Сорок второй улицы или Речного порта, я мог себе преспокойно разгуливать, никого не боясь.

Сильвия присела рядом и провела рукой по его лицу. Очень нежно и ласково.

— Но все-таки нос-то тебе сломали…

Давиде улыбнулся:

— Нет, это еще в детстве, когда играл в футбол… Знаешь, по носу можно узнать о человеке уйму интересного.

Сильвия улыбнулась.

— А о чем свидетельствует мой?

Давиде повернулся к ней, легонько коснулся ее носа.

— О том, что ты выросла в богатом доме… о книжных шкафах, полных книг, об отце — адвокате или инженере, о красивых диванах, обитых тканью в больших цветах, и о няне, которую звали Анна. Или, может быть, Лина…

— Антония.

Сильвия дотронулась до его лба, потом ее пальцы спустились ко рту.

— А тут, наоборот, написано: был из молодых, да ранний.

Давиде заглянул ей в глаза. Но в это время раздался стук в дверь. Давиде пошел открыть.

Это оказался Треви. Вид у него был взволнованный, глаза сверкали.

— Мне удалось подобрать код!

Давиде и Сильвия поспешили за ним в соседнюю комнату, где уже сидел Куадри, еще не совсем проснувшийся. Треви сел за компьютер и указал на бегущие по экрану данные.

— В 1970 году «Сицилтекноплюс», который был только что создан, перевел в Ваксман-банк — в четыре приема, с небольшими перерывами — сумму в сто двадцать миллиардов лир. Но потом эти деньги куда-то исчезли и ни разу больше не фигурировали, вот что самое невероятное!

Сильвия попыталась расшифровать сменявшие друг друга на экране аббревиатуры.

— Что значит исчезли? Наверно, потом попали в какой-нибудь другой банк.

— Не знаю. У меня тут два кода — вот этот 900х и этот 300в. Первый обозначает наличные деньги. Теперь посмотрим, что за другой код.

Треви начал колдовать над вторым кодом. Компьютер через несколько секунд дал ответ.

— Вот смотрите. Все эти деньги, оказывается, вернулись. Однако сумма возросла в пять раз. Сто двадцать миллиардов превратились в шестьсот. Четыреста восемьдесят из них остались в Люксембурге, в Ваксман-банке. А сто двадцать возвратились в Италию. И все это в течение всего лишь одного года!

Давиде обернулся к Сильвии.

— Есть только один вид коммерческой деятельности, который способен так быстро увеличить капиталовложения в пять раз. Это наркотики!

Сильвия все поняла.

— Обогатились при помощи денег, ассигнованных государством. Они это сделали, воспользовавшись народными деньгами, деньгами, принадлежащими мне и тебе. А теперь, через два десятка лет, хотят проделать то же самое с фондом, выделенным на осуществление закона Респиги.

— А при чем тут кинопленка из Гармиша?

— Наверно, на ней документально запечатлено соглашение, которое Линори заключил с торговцами наркотиков в Бангкоке. Теперь нам известно вполне достаточно, пора возвращаться в Италию. Куадри, иди разбуди Лореллу.

Куадри развел руками:

— Какое там. Часа два назад я видел, как она села в такси и укатила…

Треви машинально взглянул на лежащий на столе маленький магнитофон.

— Какой же я дурак, что сразу не догадался!

Взял магнитофон, включил его. И все в молчании прослушали запись, оставленную Лореллой:

«Вы все много для меня сделали, но теперь я больше не хочу, чтобы вы продолжали беспокоиться обо мне и моем будущем. Уж сама не знаю почему, но у меня всегда было чувство, что я рождена быть бедной. И вот теперь я снова бедна. Я где-нибудь, как можно дальше отсюда, найду себе работу. И буду о вас вспоминать. Очень часто. Обнимаю вас, целую. Ах да, Треви, который очень симпатичный, целую особенно крепко…»

В эти несколько часов, которые остались до ближайшего рейса в Италию, Давиде так и не удалось уснуть, хотя он уже двое суток не смыкал глаз. Он думал о покинувшей их Лорелле, на глазах которой покончил с собой отец и которая предложила им свою помощь. Думал о том, какие странные эти дети — в конечном счете они всегда поступают наоборот — делают нечто прямо противоположное тому, чего от них ждешь. И постепенно в его памяти воскресли те короткие строки, что двадцать лет назад он отправил из Тулона:

«…Марта, любовь моя, я живу здесь в одиночестве в маленьком пансионе и думаю о тебе. Я не знаю, в чем моя ошибка, не знаю, почему меня продолжают преследовать. Знаю только, что рано или поздно они меня найдут. Однако ты должна обещать мне, должна поклясться, что никогда не расскажешь Стефано о том, что произошло. Держи его подальше от всего этого ужаса. Не надо, чтобы он рос в страхе и ненависти. Лучше говори ему, также и от моего имени, что жизнь, несмотря ни на что, прекрасна. Помнишь, как когда-то он своей маленькой ручонкой оборвал цепочку, которую я носил на шее? Так вот, та медалька, что была на цепочке, у меня, я ее бережно храню. Это единственное, что у меня осталось на память о вас. Я люблю вас.

Давиде».

…Стефано в полумраке охотничьего домика на вилле Линори поднял глаза от подобранного им с пола письма.

Он никак не мог разобраться в своих чувствах, Испытывал острую жалость к отцу, которого заставили вычеркнуть из своей жизни жену и ребенка и который, чтобы спасти их, решил исчезнуть. Значит, вот как все было на самом деле…

Он взглянул на привязанную к кровати мать.

— И ты все это столько лет скрывала, держала внутри себя, никогда никому не говорила ни слова…

Марта ответила еле слышно:

— Я ведь дала ему обещание.

— Но как тебе удалось, мама? Откуда у тебя такая сила воли?

— Когда нужно, сила приходит. А мне это было необходимо делать, чтобы оградить от опасности тебя.

Стефано подполз к ней, положил голову ей на колени.

— А ты его до сих пор еще любишь?

— Как же мне его не любить, когда он твой отец.

— Значит, если бы нам удалось отсюда выбраться, ты, возможно, вновь вернулась бы к нему?

Марта погладила его по голове, как в детстве.

— Теперь прошло уже слишком много лет. Ведь мы оба тогда были совсем еще молоды, а повзрослели вдали друг от друга. И я постепенно уверила себя и привыкла к этой мысли, что его нет в живых. И в один прекрасный день, как ни странно, почувствовала, что влюблена в другого, Может, тебе этого и не понять…

— Нет, мама, понимаю. Все понимаю.