(Неоготический роман)

 

Пролог

Пятница, 25 июля, 00.00.

Городские куранты на ратуше должны были бы пробить полночь. Но в городе не было ни ратуши, ни курантов.

Двери гостиницы «Интурист» взмахнули сверкающими стеклянными крыльями и выпустили яркую блондинку лет двадцати с фигурой фирменной манекенщицы. Как говорил впоследствии ее личный сутенер офицеру полиции, «на ней ни то что ниточки — пылинки отечественной не было». Один из дежурных «обезьян», опекавших гостиницу, предложил подвезти ее домой, она скорчила ему рожицу и свернула в аллею старого и совершенно неосвещенного бульвара. «Обезьян» не выказал никакой настойчивости, и она, пройдя двести ветров вглубь аллеи, плюхнулась на садовую скамейку с трудолюбиво вырезанной на спинке надписью, совершенно непереводимой ни на один иностранный язык: «С собой трахаться не приносить!» Судя по всему, она никого и ничего не боялась. Позже следствие установило, что она здесь спокойно выкурила сигарету «Мальборо» примерно до половины, так как окурок со столбиком пепла до самого фильтра оказался неподалеку. Следствие не могло, разумеется, знать, что при этом она вполголоса ругалась, поглядывая на луну, и говорила себе под нос: «Долбанное полнолуние! Опять всю ночь прокантуешься с боку на бок и не уснешь. Так что, Оленька, готовься — головка завтра будет ой как бо-бо!» Впрочем, это для следствия значения не имело, ибо никакого «завтра» у Ольги — не было.

Огромная, одутловатая, нездорового желтого цвета луна висела над городом, затапливая его тяжелым похмельным светом. Одуряюще стелила свой ядовитый аромат магнолия, кое-где перебиваемая смелым и свежим запахом ночных фиалок. Ольга поднялась со скамьи, бросила сигарету, снова враждебно взглянула на луну и грязно выругалась по-испански. Видимо, она собралась уходить, так как сделала несколько шагов в направлении автостоянки, когда в тишине, царящей на бульваре, услышала чье-то хриплое и тяжелое дыхание. Звуки доносились из зеленой, а вернее, черной изгороди напротив скамейки. Пожалуй, впервые в жизни она осознала смысл словосочетания «ледяной ужас». Сна попятилась, срывающиеся голосом вскрикнула: «Что это?! Кто… там?!» В кустах что-то затрещало, как разрываемая ткань, и на аллею спокойно вышла большая белая собака… или — огромный волк? «Нет-нет, это собака, откуда же здесь возьмется волк, да еще белый?» — по-видимому, подумала Ольга и залепетала: «Песик, песик… хороший! Ты меня так напугал… Что смотришь? Иди, иди себе…»

Зверь двинулся в сторону девушки. Он шел, медленно ступая, не отрывая тяжелого темного взгляда от завороженной Ольги. Внезапно глаза его вспыхнули — не сверкнули, не отразили свет, а именно вспыхнули — и засветились мрачным красным огнем уши прижались к голове, и он испустил вой, нет, не вой, а парализующий мозг, ни на что не похожий рев.

Ольга взвизгнула и бросилась наутек. Не переставая кричать, она бежала, как не бегала никогда в жизни, теряя в бешеном движении туфли, сережки, брошь и предметы из распахнувшейся сумочки. Позже по ним следствие с достаточной точностью установит траекторию ее последнего марафона. Зверь двигался за ней, не приближаясь и не отставая. Бегущая женщина в вечернем платье, пусть даже платье путаны, по-видимому, не представляла для него серьезной проблемы.

Ольга бежала из последних сил — их прибавил страх, но отобрали никотин и алкоголь. Грудь разрывало от горячего воздуха, их которого истерзанные сумасшедшей гонкой легкие не успевали напиться кислорода. Глаза застилала черно-кровавая пелена, для крика уже не хватало сил. Она уже почти ничего не видела и не слышала. Последним ее ощущением в этой жизни было чувство потери равновесия (она споткнулась о шланг поливальной установки) и жгучая дерущая боль в лице, ладонях и коленях, будто она ничком упала на вращающийся наждачный круг. Прежде от удара об асфальт на такой скорости она бы, вероятно, потеряла сознание, но сейчас она вскочила и попыталась бежать дальше. Однако было уже поздно: чудовищные челюсти сомкнулись на ее затылке…

Пятница, 25 июля, 9.05.

Старший инспектор уголовной полиции четвертого округа Свободной Черноморской Экономической Зоны Сергей Снег только повесил фуражку на вешалку у себя в кабинете и собрался пройти к столу, чтобы начать обычный рабочий день, как к нему ворвался дежуривший этой ночью Залесский. Снег по установившейся между ними дружеской традиции вместо приветствия пошутил: «У тебя такой вид, будто ты подучил наследство от дядюшки-миллионера, а потом телеграмму, что он жив и просит извинить за ошибку». Залесский молча бросил на стол пачку фотографий с клеймом оперативно-технической полицейской службы. Служба не давно получила новую японскую цветную аппаратуру, поэтому качество и краски были отменными. Снег одну за одной просмотрел яркие глянцевитые картинки и потянул вниз галстук вместо с воротником: «Что это? Откуда это?»

Сегодня на Черном Бульваре, ну, ты знаешь, в Нижнем городе, утренний патруль обнаружил женский труп, точнее, остатки трупа. В конце одной из боковых аллей. Труп, по-видимому, принадлежит валютной проститутке Ольге Вилдене. Снег уже овладел собой и снова пошутил: «Так позвони ей, чтобы она за ним приехала… Ладно, ладно. Что ты обо всем об этом скажешь? Рэкетиры? Подростки? Маньяк?» Залесский, не спрашивая разрешения, что было для него не характерно, открыл дверцу холодильника и, вскрыв бутылочку «Коки», опорожнил ее почти наполовину. Перевел дыхание и ответил: «Если бы мы жили в Африке, я бы сказал, что сегодня ночью на нее напал лев…»

 

Глава первая

«КОНЬЯК»

Воскресенье, 27 июля, 16.00.

Жара была ужасающая. Казалось, что плиты, которыми была вымощена небольшая площадь здесь, в скверике, только что вынесли из кратера действующего вулкана. Ни ветерка, ни дуновения — лишь нестерпимый зной, голуби, с дурацким видом прогуливающиеся вокруг вялого фонтанчика, да двое «металлистов» (как только они не падают в обморок в своих кожанках?) сидят на парапете. Народу больше никого — всех разогнало лютое солнце. Ближе к вечеру они, конечно, появятся, но сейчас — боже упаси!

Наташа, как всегда, опаздывала, и Саша, сидя в тени старой яблони, уже подумывал, а не плюнуть ли на приличия и не пойти ли плюхнуться в фонтан, когда его внимание привлек разговор «металлистов»:

— Нет, ты приколись, приколись, — говорил один, а второй лениво отмахивался: «Что я тебе, в натуре, значок что ли? Сам и прикалывайся!»

— Да я тебе цветняк леплю! Какой-то лох вычислил, что его мочалка путанит, привалил ее, раскурочил, как на плакате в мясном отделе, а запчасти раскидал по Черному Бульвару. Посеял, значит.

— Да не мети пургу! Хорош лапшу вешать, кулинар-кондитер!

— Да вот чтоб меня детским великом задавило! Покатили на Черный, я тебе и место покажу. Ее позавчера там нашли, бульвар до сих пор жужжит.

— Ладно, поперли. Но если прогнал…

— Заодно окунемся — там пляж близко.

«Металлисты» снялись и лениво побрели к автобусной остановке.

— Бред какой-то, — проговорил себе под нос Саша, провожая их глазами. — Убил, раскидал… Да еще по Черному Бульвару, в центре города. Бред какой-то.

И тут он увидел Наташу. Она двигалась так, будто ласковый горячий воздух нес ее над каменными плитами как золотисто-розовую пушинку. Золотистыми были ее волосы, розовым — платье. Еще издали она заулыбалась и помахала ему букетом бордовых роз. Саше очень хотелось встретить ее сдержанно, но он, невольно залюбовавшись ею, ответил на ее улыбку.

— Прости меня глупую — снова опоздала! Она чмокнула Сашу в щеку и уселась рядом.

— Ну что, мой славный рыцарь, куда мы направим свои стопы?

— Можно просто погулять… — Саша не мог оторвать от девушки влюбленных глаз.

— Ну да! — рассмеялась она и лукаво надула губки, — Ты что, хочешь сказать, что я похожа на булочку и меня остается только поджарить в этой солнечном печке? Ну уж нет. Мы пойдем в какую-нибудь «кооперуху» на набережной и там посидим, пока не спадет эта противная жара.

— Ната, ты неподражаема! — Саша обнял девушку и поцеловал ее в один из локонов, судя по цвету, 26-й пробы. — Туда же надо ехать на автобусе, в котором ты изжаришься еще быстрее.

— Ну, я не знаю, придумай что-нибудь. Ты же у меня такой красивый, такой сообразительный! — Она насмешливо посмотрела на него.

— Ну что я могу припутать в такую жару? Никаких мыслей — одно кипение мозгов.

— А я придумала! — пойдем на Черный Бульвар. Там много тени и ветерок с моря. Пошли, — она вскочила.

Саша замешкался. Отчего-то вспомнился давешний разговор «металлистов».

— Ну ты идешь, или мне тебя тащить? — Наташа протянула руку и они отправились в сторону Морского проспекта, несмотря на жару, тесно прижавшись друг к дружке.

…Бульвар оказался переполненным. Влюбленные с трудом отыскали свободное место на скамеечке рядом с дряхлым старичком, похожим на пожилого ворона.

— Красота какая! Старые липы, тень густая, как холодная сметана. Ветерок, цветы цветут… Жалко, что народу много. Не одна я такая умная, оказывается. Сюда бы вечерком придти, часиков в одиннадцать. Представляешь — никого нет, ночь, луна и мы с тобой вдвоем на пустом бульваре! Романтика!

Старичок с кривой ухмылкой обернулся к ним: «Ночью гулять желаете, барышня? Смотрите, одна ужо догулялась».

Саша вздрогнул, будто ему за воротник уронили кусочек льда. Наташа недоуменно посмотрела на старичка, улыбка слетела с ее губ.

— Что вы этим хотите сказать, дедушка?

— Как барышня, вы не знаете? — старый сплетник обрадовался свежим ушам. — Позавчера ночью здесь убили женщину. Вот, совсем недалеко от этого моста, в конце во-он той аллеи. Какой-то маньяк искромсал ее на куски. Сплошное кровавое месиво.

Наташа вздрогнула и отпрянула, прижалась к Саше. Старичок ухмылялся, довольный произведенным эффектом. Саша поднялся, увлекая ее за собой.

— Как вам не стыдно рассказывать такие вещи! Пойдем отсюда. Пойдем, пойдем, Наташа! — ему пришлось приложить усилие, чтобы она последовала за ним, потому что какая-то странная сила на мгновение будто заморозила девушку. Наконец она оторвала взгляд от ухмыляющегося старого ворона, и они, обнявшись, как прежде, пошли по бульвару в сторону набережной, расположенной несколькими кварталами ниже. Однако радужное настроение померкло, вечер был безнадежно испорчен. Давно скрылась из виду лавочка со стариком, а Наташа временами все еще оглядывалась назад. Наконец, Саша не выдержал.

— Ну что ты, Ната, что с тобой? Загипнотизировал тебя этот старый болтун своими россказнями?

— Нет, ты не прав, это не россказни, об этом весь город говорит. Только я не знала, что это случилось здесь.

Голос ее стал жалобным, она зябко поежилась, несмотря на духоту и зной.

— Сашенька, ты знаешь… Мне что-то не по себе. Страшно как-то. Ты только не говори ничего. И проводи меня домой. Пожалуйста.

Воскресенье, 27 июля, 18.50.

Саша сам не знал, зачем он снова вернулся на Черный Бульвар. Будто они с Наташей что-то очень важное здесь утратили, но пропажа эта еще никем из них не обнаружена. Только смутное предчувствие этой невосполнимой утраты заставляет теперь его бродить по аллее взад и вперед, своим мрачным видом распугивая старух, выгуливающих на свежем воздухе собак и детей.

Неожиданно он вспомнил, что здесь неподалеку находится уютный небольшой бар.

— Да, выпить бы сейчас неплохо, — пробормотал он себе под нос, и эта мысль ему, видимо, понравилась, поскольку он ускорил шаг и резко изменил направление.

…Бар, невзирая на вечернюю духоту, был забит народом. Дым стоял не то столбом, не то коромыслом, не то еще чем-то деревянным, на что в поговорках принято вешать топоры. Да и музыка не лилась, не извергалась, а просто валилась на головы распивающих, как садовый инвентарь из переполненного сарая. Впрочем, нечто подобное Саше как раз и требовалось в эту минуту. Некоторое время он протискивался между столиками и танцующими, не давая себе труда извиняться ни перед первыми, ни перед вторыми, потому что это одинаково не имело смысла. Вдруг впереди, почти у самой стойки, Саша увидел столик, за которым сидел всего один человек.

Саша ринулся туда.

— Извините, у вас не занято?

Парень поднял голову и бросил изучающий взгляд на Сашу.

— Садитесь, пожалуйста.

Саша едва успел пробормотать обычную благодарственную формулу и поудобнее усесться, как у столика обнаружился свежезамороженный официант, на котором приятно отдыхал взгляд. Саша попытался было осведомиться у него насчет сегодняшнего алкогольного репертуара, но парень остановил его мягким движением головы и обратился к служителю Эпикура:

— Алеша, принесите, пожалуйста, то, что я заказывал. Тот, кого я ожидал, пришел.

Официант молча кивнул и растаял в дыму и шуме. Саша удивленно уставился на своего соседа. На некоторое время он почел за лучшее помолчать и использовал эту отсрочку, чтобы получше рассмотреть его.

Перед ним, рассеянно улыбаясь, сидел молодой человек неопределенного возраста и потрясающей красоты. Это была не женственная красота дамского угодника и не обаятельная фотогеничность «хорошего парня» из Голливуда. Безупречно гладкая, лунного цвета кожа, причем, цвета, подчеркнутого вьющимися безукоризненно-беспорядочными линиями беспросветно-черных волос, ниспадающих на плечи. Лицо классических форм и идеальных пропорций. Синие бездонные глаза слегка печального разреза, не без основания скрывающиеся то и дело за длинными пушистыми ресницами (слишком много, по-видимому, мог привлечь внимания взгляд этих глаз, брошенный прямо и пристально). Бледная кожа лица и черные тени под глазами наводили на мысль о том, что этот человек либо слишком много времени проводит в тени и темноте, либо смертельно болен. Тонкие длинные пальцы холеных рук поигрывали бокалом с шампанским. На безымянном пальце правой руки сверкал огромный сапфир в почти неразличимой оправе. Гибкая худощавая фигура его была затянута во все черное, лишь несколько мелких алмазов, вшитых в ткань пуловера, подмигивали таким живым и озорным блеском, что мысль о подделке убегала сама собой, оставляя безмерное удивление этим человеком, небрежно инкрустированном драгоценностями, которому явно не место в этом дешёвом демократическом баре. Саша машинально огляделся вокруг, интуитивно надеясь отыскать его телохранителя. Но ничего похожего не обнаружил.

Молодой человек еще раз улыбнулся и кивнул несколько ошарашенному Саше.

— Я вижу. Вы удивлены? — его голос был мягким, спокойным, несколько томным. Саша совершенно, смутился и пробормотал: «Признаюсь, очень».

Тут вновь материализовался кондиционированный официант с заказом, и на столе как кинозвезда на экране появилась бутылка невероятно дорогого импортного коньяку в сопровождении принца Лимона мелкими дольками. Молодой человек взял бутылку, девственность которой была предупредительно нарушена тут же исчезнувшим официантом, и наклонил узкое горлышко к сашиному бокалу: «Позвольте, я вам налью. Надеюсь, вы пьете эту марку?» Саша некоторое время оторопело следил, как густая драгоценная жидкость нехотя наполняет недостойный ее благородства простой стеклянный стаканчик, наконец справился с собой и заговорил: «Но, простите. Вы меня, наверное, с кем-то спутали. Я с Вами совершенно незнаком, уверяю Вас!» Саша все больше чувствовал себя инопланетянином, попавшим в чужую летающую тарелку. На его родной планете за этот коньяк можно было купить рабочую неделю четырех таких, как он, простых гуманоидов. Молодой человек рассмеялся весело и совершенно беззлобно.

— Если дело только за тем, что мы незнакомы, тогда разрешите представиться — Ян Карлович Понятовский, для Вас — просто Ян.

Саше ничего не оставалось сделать, как назвать себя, пожать протянутую к нему холодную безжизненную руку.

— А теперь давайте выпьем, — сказал Ян, наливая и себе. — Уверяю Вас, что это очень хороший коньяк. А потом, если хотите, я Вам все объясню.

Коньяк — слов не было — оказался действительно очень хорошим, Саша понял это после первого же глотка. Медленно потягивая золотисто-каштановую жидкость, он смотрел на молча улыбавшегося Яна. «Совсем ты, Александр, пропал, — думал он. — Сидишь в простом кабаке с каким-то невероятным незнакомцем в брильянтах и пьешь его баснословный (даже на валюту) коньяк. Шел бы ты отсюда, пока при памяти». И он уже совсем решился уйти, даже приподнялся было, но… снова сел на место. От человека напротив веяло таким спокойствием, таким умиротворением, да и коньяк разливал волшебное тепло по всему телу и начинал действовать так обезоруживающе, что он улыбнулся в ответ человеку в черном и подумал: «Здесь пахнет приключением. А почему бы не провести хоть раз в жизни вот такой необычный вечер в обществе необычного человека? А удрать, если что, я всегда успею». Совершив таким образом главную в подобных ситуациях ошибку, он окончательно успокоился. Ян пододвинул ему пачку сигарет «Кент» и закурил сам.

— Понимаете ли, Саша… Объяснить, почему я пригласил именно Вас за свой столик, мне будет так же трудно, как Вам ответить на вопрос, зачем Вы остались, а не ушли, как хотели это сделать минуту назад. Нет, я не читаю мыслей, просто все ваши побуждения тут же отражаются у Вас на лице. Давайте еще выпьем. За знакомство. И, если Вы не против, перейдем на «ты». Так будет проще.

Они снова выпили, Ян подцепил на вилку дольку лимона. Саша последовал его примеру, Ян закурил новую сигарету и откинулся на спинку стула.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать два.

— Студент?

— Да, истфак заканчиваю.

— А мне уже двадцать семь, — вздохнул Ян. — Розовая юность осталась позади, наступила суровая молодость.

Воцарилось неловкое молчание. Мог бы пролететь тихий ангел, но они здесь, по-видимому, не летали. Ян еще налил себе коньяку до краев и залпом выпил. Саша тоже опрокинул рюмочку и неловко попытался утешить Яна: «Двадцать семь — это еще не предел».

— Не предел, говоришь? — Ян криво усмехнулся. — А вот это еще как сказать! Ладно, но будем о грустном. Давай лучше еще выпьем.

— А не достаточно ли?

— Да ну, я только начал!

И Ян снова наполнил бокалы. Саша отсалютовал в ответ на его «будем», проглотил что-то уж больно ласковый на этот раз дринк, взял лимонину и тут его осенило: «Слушай, а ты не тот ли самый Понятовский?…»

— А если тот? — голос Яна вдруг сделался ледяным, — это что-нибудь изменит?

Саша был удивлен. В последнее время местные газеты превозносили доктора Понятовского как «восходящее светило онкологии» и прочили ему грядущую всемирную славу, упоминая, что он нелюдим, холост и весьма скромен в быту. В сашином воображении рисовалось нечто совершенно отличное от того, что он имел пород глазами.

— Это что-нибудь изменит? — повторил Ян. — Или врачу запрещено сидеть в кабачке?

— Нет, я просто хотел узнать…

— Что делает в этом баре «восходящее светило онкологии»? Объясняю: сидит и пьет коньяк. — Понятовский довольно рассмеялся.

— Но вернемся к нашим баранам… Черт, бутылка совсем пустая. Алеша! Повтори, сударь мой, по полной программе, — в пьяных глазах его сверкнул огонек.

— Я так и не объяснил, почему я назвал тебя тем, кого я ждал. А-а, вот и коньячок. Разливай, Алеша… Можешь быть свободен… как Остров Свободы.

Он пьяно хихикнул, а Саша туманно подумал о том, что некоторые не так уж пьяны, как хотят казаться и что кое-кому не мешало бы на это обратить внимание… И пока он пытался сообразить, к кому именно относятся эти мысли, Ян наклонился к нему через столик и заговорил, глядя своим странным взглядом прямо Саше в глаза: «Понимаешь ли, Александэр… В этом баре я бываю каждый год. И именно в этот день. Даже если меня нет — ни один завсегдатай сегодня не сядет сюда, будь он хоть родным братом старшему бармену. Никто, слышишь, никто! не садится сюда… если я этого не захочу. Сегодняшний вечер — первое исключение за последние годы. Ты — первый человек, который пришелся мне по душе за все это время.

— Но почему?!

— Видишь ли… Вот уже четвертый год, как я вернулся в родной город. Друзей детства не осталось, однокашники разлетелись по стране, старые любовные привязанности вышли замуж, новых я не ищу, потому что… да не ищу, вот и все! Работаю в этом скорпионнике, где каждый ждет, когда другой споткнется, чтобы ужалить. Вечером — пустой дом или какой-нибудь кабак с пьяными рожами… Неприкаянное существование! В своем медицинском деле я — бог, там рядом со мной некому встать. А в обычной жизни — космонавт, который вышел в космос и забыл пристегнуть страховку. Так и болтаюсь — не улетаю и не приближаюсь… Прозит!.. А твое лицо мне сразу понравилось, оно открытое и доброе. К тому же, ты был чем-то расстроен, и мне захотелось пообщаться с тобой, развлечь тебя и развлечься самому. А сейчас я очень рад, что ты не ушел, и надеюсь, что наше знакомство продолжится.

Он говорил еще и еще, а Саша слушал и все больше жалел его, и они все пили и пили…

* * *

…Было переговорено множество важнейших тем, Саше казалось, что они с Яном знакомы чуть ли не с детской палаты в роддоме, и он уже объяснил Яну, что ни с кем он так запросто не сходился, уже поведал про сложности сегодняшнего дня и про старика-ворона на Черном Бульваре, как вдруг друзья обнаружили, что стоят на улице перед закрытым баром. Над городом неподвижно, без единого ветерка или вздоха висела густая и черная, как шоколадная глазурь, южная ночь. Ян обнял за плечи нового друга и спросил, заглянув в глаза: «Послушай, Алекзандэр, как у тебя со временем?»

— Вообще или сейчас? — не понял Саша.

— Сейчас. Насчет «вообще» выясним попозже, — обнял его за талию Ян.

— До пятницы я совершенно свободен, — отшутился Саша и принялся искать то, что у него закончилось час назад, а именно — сигареты.

— До пятницы управимся, — совершенно серьезно ответил Ян, чем прервал безуспешные сашины поиски.

— Это в каком… смысле? — Саша попытался сфокусировать зрение на лице своего странного друга, одновременно стараясь отделаться от ощущения, что они летят в вертолете с оторванной лопастью.

— Вот ты, например, ищешь сигареты. Это не предположение, это констатация факта. Ищешь ты их напрасно, потому что пачку ты смял и выбросил еще в баре. Следовательно, у тебя их нет. НО! — Ян торжественно поднял к звездам палец, — я знаю одно местечко неподалеку, где они водятся в достаточном количестве. Это — раз. Второе — там же, в этом самом месте, причем заметь, совсем недалеко отсюда, в достаточном количество имеется точно такой же коньяк, как и тот, что переливается сейчас в наших кровеносных (почему-то он с особым удовольствием подчеркнул это слово) сосудах. Кроме того, там же имеется достаточно сносная закуска, а также видеосистема, н-ну, не то, чтобы очень отличная, однако вполне пригодная» для просмотра тех двух-трех дюжин кассет, которые я предпочитаю всем остальным. Итак, ты готов отправиться со мной туда, чтобы достойно завершить сегодняшний вечер?

— А куда это?

— Как, я разве тебе еще не сказал? Ко мне домой. Это через парк, сразу за Черным Бульваром.

— Да как-то неудобно… А что скажут твои?

— Мои? — Ян от души расхохотался и довольно долго не мог остановиться.

— Моих там никого нот. По крайней мере за последние несколько лет я там никого не встречал из моих. Так что, мы никому не помешаем. Пошли!

…Несмотря на отвратительные пилотажные качества вертолета с оторванной лопастью, они довольно быстро оказались у старого дома в грязном переулке сразу за Черным Бульваром. Подъем на четвертый этаж прошел на удивление организованно и быстро («дома и стены помогают» — прокомментировал Ян, отпирая дверь), и они очутились в темной прихожей, в которую проникал из какой-то далекой комнаты красноватый непонятный свет. «Милости прошу к нашему шалашу, — хихикнул Ян. — Хоть у меня, конечно, но Разлив… но и не Шушенское».

После этого он заявил, что идет на кухню, а Саше предложил чувствовать себя как в общеевропейском доме. Саша ощупью двинулся на светящуюся красным дверь. Квартира была настолько огромна, что по мере продвижения он все больше трезвел, а вместе с отрезвлением начал появляться страх и злоба на свою нерешительность. Надо было уйти, уйти как можно раньше. Бесплатных пирожков не бывает, все эти баснословные угощения, горячая дружба, граничащая с любовью…

Ба! А может быть Ян — просто «голубой»? Хорошо бы, если просто… Саше вспомнился рассказ старичка-ворона на Черном Бульваре о жутком ночном убийстве. Бульвар, кстати, под боком. Н-да, повезло, — как России в 17-м году! Удирать надо, пока ветер без кирпичей!

В этот момент он, наконец, добрался до комнаты, еще более необъятной, чем коридор и в красном фотографическом свете высокого торшера боковым зрением заметил персидские ковры, черный кабинетный «Беккер», уходящий под потолок камин из тускло блестящего кирпича, но в центре, прямо перед собой он увидел нечто, заставившее его похолодеть от ужаса: напротив двери, заслоняя собой более мелкие детали комнатной обстановки, слегка покачиваясь, беззвучно скалилось на него огромное мохнатое белое чудовище с горящими красными глазами…

Воскресенье, 27 июля, 22.38.

…Снег задержался в своем кабинете позже обычного. Он перебирал фотографии и экспертные заключения Технической службы, доставленные ему только что. Здесь были снимки следов, подробные протоколы осмотра места происшествия, описания и анализы обнаруженных явлений и предметов. Внимательно ознакомившись со всеми этими материалами и отметив про себя высочайший профессиональный уровень (все-таки. Свободная Зона — не какой-нибудь карломарксовский район бывшей совдепии), он занялся тщательной сортировкой.) Ту часть фотографий и документов, где фиксировались следы неидентифицируемого животного из породы собачьих, а так же данные химического и лазерно-спектрального анализа обнаруженных волосков белой шерсти, он изучил особенно внимательно и часть из них уничтожил вместе с приложенными образцами в полиэтиленовых кулечках. Все это сгорело в специальном приборе для уничтожения документов, а зола и пепел были спущены в унитаз. Оставшаяся группа была рассортирована и описана в протоколе следствия таким образом, чтобы соответствовать той версии, которой был склонен придерживаться Старший инспектор. Правда, версия эта была во многом пока еще умозрительной, нуждалась в обогащении свидетельской и материально-доказательской базой, но в основу работы ее вполне уже можно было положить. Инспектор с удовольствием выпрямил затекшее от долгого сидения за столом тело и потянулся, негромко застонав… Что-то вдруг заставило его насторожиться и замереть. В следующую секунду он опрометью кинулся к двери, забыв даже запереть сейф с документами, чего с ним никогда не случалось…

…Ян буквально оторвал Сашу от массивной входной двери, где тот, в состоянии, близком к истерике, безуспешно боролся со старинными замками, пытаясь вырваться на волю. Неожиданно сильные руки Яна так больно сдавили сашины плечи, что тот вскрикнул и, наконец, услышал то, что пытался сказать ему Ян: «Дурачок, чего ты испугался? Это же «Монстр-фантом», надувное чучело, шутка для гостей. Ну извини, извини, пожалуйста, я совсем забыл об этой дурацкой кукле. Думал, если приведу девчонку — пугану, чтоб штанишки подмокли. Слово дворянина, я просто о ней забыл. Извини, виноват. Прощаешь?» Руки его стали мягкими, а пожатие их — дружественным. Голос же производил на Сашу такое успокаивающее воздействие, что тот сразу же расслабился и позволил проводить себя в комнату, где уже горела ярким светом многоцветная хрустальная люстра, и продемонстрировать себе процесс сдувания и надувания мехового чучела, наполняемого легким газом. Ян успокаивал его, как ребенка, снова и снова извинялся, наконец принес чуть согретую бутылку «Наполеона», голландский сыр, салями и мороженный ананас дольками. Появились и хрустальные бокалы с фамильным гербом.

— Я полагаю, от моей неуместной забывчивости ты совсем протрезвел, мой бедный друг, так что давай выпьем за наше примирение и прогоним прочь эту мерзкую трезвость вместе с теми подозрениями, которые у тебя возникли по отношению ко мне. Выпьем, а потом я постараюсь все эти подозрения развеять. Прозит!

…Потом они долго пили, болтали, курили, Ян рассказал о себе много интересного; показывал, стараясь не оставить у Саши никаких сомнений в правдивости своих слов, свои дипломы, фотографии, документы, принес даже из замаскированного под книжный шкаф сейфа Геральдический лист, заверенный Российским Дворянским Собранием, где подтверждалось его родословие и право на пользование фамильным гербом князей Понятовских. Показал и копию завещания, по которому к нему отходило все наследство покойного отца и дяди, недавно опочившего в Румынии. Копия была на трех языках и заверялась таким множеством никогда не виданных Сашей початой, что у него зарябило в глазах.

— Я думаю, теперь тебе понятна вся беспочвенность твоих подозрений и страхов? Я — слишком заметный человек в этом городе, чтобы заниматься какими-нибудь преступными или сексуальными глупостями. Даже если мне и потребовалось бы удовлетворить какую-нибудь совершенно патологическую свою прихоть — неужели ты думаешь, я бы не смог уехать куда-нибудь в Европу или какую-нибудь Америку, чтобы купить там себе хоть секс-партнеров, хоть жертву? А сидеть в баре средней руки своего родного городка с тем, чтобы «подснять» для совращения в грех содомский какого-нибудь мальчика или, что еще глупее, тащить жертву для утоления своих маниакальных страстей в свое родовое гнездо, чтобы потом, разделав, как какой-нибудь мясной дефицит, вытащить с черного хода и разбросать зачем-то по Черному Бульвару… Фи! Можно было бы придумать что-нибудь пощекотливее, да и местность выбрать поэкзотичнее. В конце концов, у меня три гражданства и пять паспортов с постоянными визами. Нет, мон шер ами. На ровном пепелище я искал и ищу себе только одного — друга. А это купить невозможно даже там, где продается все, даже на самую конвертируемую валюту в мире… Ещчо еден, проше пана… Май бест конгрэтьюлэйшнз. Хорошо идет эта самая «наполеоновка» в приятной компании. НО! Чтобы между нами не было больше никаких подозрений и неясностей… Вот. Это второй комплект ключей от моей квартиры. Пойдем, я тебе покажу как ими открывать, как отключать сигнализацию (да, приходится пользоваться, ты же видишь, какие у меня тут предметы быта и обихода). И ты сможешь приходить ко мне когда угодно и уходить когда угодно. А если не захочешь вообще меня видеть — вот моя визитная карточка, можешь зайти, или позвонить, или просто бросить ключи в почтовый ящик. При этом, заметь, я не спрашиваю о твоих координатах, кроме твоего имени и места учебы мне ничего не известно. Так что, право выбора — за тобой. Пьем еще по дринку — и идем к двери.

…Вскоре они стояли у величественной, как интуристовский швейцар, двери, обитой настоящей кожей. Саша, уже совершенно, успокоившийся, держал в руке лампу — по виду натуральную керосиновую семилинейку прошлого столетия (на самом деле это была довольно дорогая и точная искусственная подделка со специальным неоновым имитатором) — и говорил Яну, возившемуся с замками: «Ян, ладно тебе! Честное слово, я тебе и так верю». Ян делал рукой успокаивающий жест и переходил к следующему замку.

— А вот это, мин херц, уникальный замок конца 18 столетия. Германия. Если и найдется искусник, способный подделать, пусть даже по слепку, этот ключ, который сам по себе — шедевр, открыть этот замок ему вряд ли удастся, потому что один раз он открывается двумя оборотами влево и одним — вправо, а другой раз — наоборот. Если ты в состоянии себе это вообразить. Пользоваться им в здравом уме и твердой памяти невозможно. А в пьяном виде и подавно. Поэтому я им обычно и не пользуюсь.

Ян все-таки повернул ключ туда и обратно, и замок щелкнул. Некоторое время оба стояли молча.

— Ты знаешь, — Ян выглядел виновато. — Я, кажется, нас запер. Сейчас.

Он пробовал повороты туда и обратно, и снова туда, и еще раз обратно… Замок и вместе с ним дверь были непоколебимы. Потом за дело взялся Саша, но у него получилось не больше, чем у Яна. Когда оба они устали и отступились, Ян с сожалением посмотрел на подушечку большого пальца, где вздулся волдырь, и промолвил: «Хорошо, что это не ключ Лукреции. Она имела обыкновение натирать их медленно действующим ядом. А…» Но тут его рассуждения прорвал глухой мощный удар в дверь снаружи и глубокий, жуткий рык из-за двери. Они отшатнулись в глубину коридора, Саша уронил лампу, и она, разбившись, погасла. Рев и удар повторились. Ян быстро шагнул к светящемуся в темноте глазку и жадно прильнул к нему.

— Н-ну, что там, Ян? Что?!

— Очень занимательная зверюшка… Погляди.

Он уступил Саше место, и тот, мгновение поколебавшись, взглянул в круглый окуляр. Лестничная площадка просматривалась достаточно хорошо, но там никого не было.

— Спрятался, что ли, или ушел…

Ян отстранил его, мгновение всматривался в задверное пространство, затем сбегал в комнату и вернулся с каким-то старинным серебристо отсвечивающим клинком в руках. Ни мгновения не колеблясь, он неожиданно для Саши отпер упрямый замок, резким движением распахнул дверь и выглянул на площадку. Там было пусто. Ян выскочил нарушу и, держа оружие наизготовку, быстро, осторожно обследовал верхнюю, нежилую площадку и все восемь нижних маршей. Саша ожидал его, раздираемый противоречивые яствами: ему одновременно хотелось удрать куда-нибудь подальше от всех этих чудес и загадок, но, с другой стороны, он меньше, чем когда бы то ни было желал очутиться сейчас на улице. Ян вернулся, запер дверь, и Саша молча проследовал за ним в гостиную. Так же, не говоря ни слова, они выпили и закурили. Саша, которому только коньяк помог унять дрожь в руках, спросил: «Так что это там было?»

— Где? Ах, за дверью… Очень крупная собака. Альбинос. Уж не знаю, что ей было нужно. Наверное, проголодалась. Кстати, ты не хочешь перекусить? Нет? А я ужасно голоден. Сейчас пойду соображу что-нибудь горячее.

…Саша плохо помнил дальнейшие подробности этого вечера и последующей ночи. Они с Яном много пили, курили, болтали. Потом посмотрели по видео «Графа Дракулу» («новейшая японская система» — отметил про себя Саша). Когда и как он уснул, или просто отключился, вспомнить он не мог.

…То же, что четко врезалось в память, можно было с полным основанием отнести к пьяному кошмару…

…Вокруг все полыхало. Он метался в пламени в бесполезных поисках выхода. Горький дым ел глаза, языки огня лизали лицо и тело, но жжение и жар он ощущал в самом себе, будто горел изнутри. Вдруг прямо из огня вышла Наташа, в струях горячего черного воздуха она летела к нему, как розово-золотая пушинка. Она упала к Саше на грудь и принялась покрывать поцелуями его губы, лицо и шею, что-то едва уловимое при этом шепча. Пламя вокруг стало гаснуть, и вскоре их окутала непроницаемая мгла, в которой было слышно лишь тяжелое дыхание Наташи. Внезапно резкая боль пронзила шею. Саша вскрикнул. «Тихо, тихо, Сашенька, что ты? Что с тобой? Все ведь хорошо, успокойся, успокойся…», — шептала ему на ухо Наташа. Боль исчезла, а от нее по телу распространилось приятное живое тепло. Блаженная истома затопила Сашу. Собственное тело сделалось невесомым и призрачным. Он счастливо рассмеялся.

— Ну, вот и хорошо… — в голосе Наташи послышалось удовлетворение. — Теперь прощай.

Легкое дуновение пробежало по лицу, и Саша остался один. Так он лежал, блаженствуя, много веков, когда над ним кто-то склонился. Это был Ян с горящим канделябром в руке. Глаза его полыхали мрачным огнем, часть лица и шея были обагрены кровью. Он долго вглядывался в сашино лицо — и вдруг захохотал. С ужасом увидел Саша в безумном оскале этой кровавой улыбки четыре длинных и острых белых клыка: два снизу и два сверху. Он закричал, закричал истошно и дико. Страшное видение исчезло…

…Саша лежал на диване в темной гостиной Яна. Прямо перед ним угадывался пустой темный зев камина.

— Не кричи, — сказал чей-то властный и Спокойный голос из тьмы, — это был всего лишь сон. Утром ты все забудешь. А сейчас спи. СПИ! И снова блаженное тепло стало разливаться по телу. Страх куда-то исчез… Саша закрыл глаза…

Понедельник, 28 июля, 03.25.

После полуночи поднялся ветер и погнал по небу тучи, закрывающие по временам луну, низко нависшую над городом и раздутую, как утопленник.

На Черном Бульваре не горел ни один фонарь. В кромешной тьме шелестела листва вековых лип, да тревожно и скорбно скрипели на ветру сухие надломленные ветви. Прошуршали по асфальту шины, и возле давно закрытого «Букиниста» с подмигивающей лампочкой сигнализации остановилось такси. Молодой парень, расплатившись, быстро выбрался из машины, перебежал улицу и через живую изгородь, отделявшую Бульвар от города, выбрался на газон. Пересек его и стремительным шагом углубился в темноту. Пройдя по аллее метров двести, он собрался перепрыгнуть лавочку, чтобы снова, пробившись через кустарник, выбраться на шоссе по другую сторону Бульвара, когда его остановило странное и пугающее ощущение взгляда, буквально сверлящего спину. Молодой человек, оборачиваясь, автоматически потянул из кармана баллончик со слезоточивым газом, но начать его так и не успел. Последнее, что он видел, была промелькнувшая в прыжке туша какого-то белого зверя. Через мгновение она обрушилась на него. И снова тьму Бульвара поколебал кошмарный, ни на что не похожий рев.

 

Глава вторая

«ГОЛОД»

Понедельник, 28 июля, 14.00.

Проснувшись и еще не открывая глаз, Саша понял, что быть мертвым в его положении было бы гораздо лучше. Голова не просто болела… Словно раскаленный шар высокотемпературной плазмы она висела в пространстве, притягивая к себе электрические разряды со всей Вселенной. Когда очередная исполинская молния с грохотом разрядилась прямо в мозг, он тихо взвыл и открыл глаза. Вертолет с оторванной лопастью, к счастью, укатили куда-то в ангар, и комната вела себя вполне благопристойно. Одетый, он лежал на своей койке в общежитии. «Интересно, — нашел в себе силы для удивления Саша, — как я сюда попал?» Мысли, тяжелые и беспомощные, как стадо гиппопотамов с похмелья, бултыхались в раскисшем болоте мозгов. С трудом, достойным открытия нового закона Всемирного тяготении, он вспомнил, что утром его разбудил собиравшийся на работу Ян, который дал ему пять долларов на такси и вывел на улицу. Остальное одуревшая память сообщить ему отказалась.

Саша прислушался к своим ощущениям. Они были оглушающими: его всего знобило, по телу проходили судороги, руки тряслись, во рту, по-видимому, открылся филиал не то Кара-Кумов, но то Сахары, и ко всему прочему страшно хотелось есть. Голод был таким, что желудок просто выворачивало.

— Во нажрался! — с изумлением подумалось ему. — Ох! Надо срочно под холодный душ и куда-нибудь в столовую.

Затратив значительный труд, он поднялся и поплелся в душевую. Раздевшись и пустив воду, уставился на себя в мутноватое зеркало. Оттуда на него смотрела опухшая, заросшая суточной щетиной физиономия зеленоватого оттенка с пересохшими, потрескавшимися губами. Сашу передернуло от отвращения. «Алкоголик!» — буркнул он и показал своему отражению язык. Язык был белый…

… Около получаса он простоял под бьющими струями, соображая, сумеет ли он привести себя в форму до встречи с Наташей. Голову медленно отпускало, но голод не унимался. Внутренности уже просто трясло. «Нет, — решил Саша, — надо срочно поесть!» Он выключил воду и тут вспомнил, что необходимо еще побриться. Наскоро вытершись, он приготовил все необходимое и принялся намыливать лицо. В спешке (есть хотелось так, что казалось — вот-вот потеряет сознание) он водил бритвой по лицу и вдруг… Рука дернулась, потому что он почувствовал боль, и по шее потекла струйка крови.

— Трам-тарарам, — выругался Саша, — все-таки порезался! — и начал бриться еще быстрее…

Закончив кое-как бритье, он умылся и стал рассматривать то место, где прыгнула в руке бритва. Как ни странно, порез на порез был совсем не похож. Это был небольшой багровый кровоподтек с двумя маленькими ранками, из которых и сочилась кровь, быстро сворачиваясь и высыхая. Соображать, почему «порез» имеет такую странную форму, у него не было ни сил, ни времени, поэтому он наскоро залепил ранку пластырем и, на ходу одеваясь, помчался в столовую. Там, набрав полный поднос снеди, он с жадностью начал есть, как вдруг почувствовал неудержимый рвотный позыв. Он вскочил и едва успел добежать до туалета, где его стошнило…

Понедельник, 28 июля, 15.20.

Залесский положил на стол перед Старшим инспектором свежий номер городской газеты: «Как тебе это нравится?» Снег взглянул. На первой полосе жирным шрифтом было набрано: «Трагедия на Черном Бульваре! Второе зверское убийство за три дня! Кто следующий?»

Снег поморщился: «Когда они успели? По-моему, все утренние газеты печатаются вечером».

— А ты как думал? Пресса теперь весьма оперативна. Житья не дадут.

— М-да… Хреново, — инспектор задумался. — Кстати, ты не выяснил, кем был этот, второй, как его… Лавров?

— Да, вот справка. Лавров, Игорь Федорович, 1962 года рождения, работал крановщиком в Промышленном порту, проживал по улице Бульварной, 17, квартира 3. Разведен, алиментных исков не имеет. Работал в ночную смену, возвращался домой. По месту работы и жительства характеризуется нормально.

Снег поднял голову от документов. Черные непрозрачные стекла солнцезащитных очков в упор уставились на Залесского. К этой манере никогда не снимать светофильтров, которые в пору было бы носить слепому, все в отделе уже давно привыкли и перестали замечать.

— И никаких связей с валютным миром, наркомафией? Залесский отрицательно покачал головой.

Понедельник, 28 июля, 18.15.

— Ты что, заболел? — Наташа с тревогой и сочувствием смотрела на него. — Что с тобой? Бледный, как мертвец, под глазами синяки… Да ты весь трясешься!

— Понимаешь, Ната, я вчера сильно перебрал, и, по-моему у меня алкогольное отравление. Бьет, как наркомана в «ломке», все время хочу есть, но как только что-нибудь проглочу — сразу выворачивает наизнанку, — он попытался улыбнуться, но улыбки не получилось.

— И ты до сих пор терпишь? Да ты с ума сошел! Тебе надо срочно к врачу!

— Да нет, само пройдет, — попытался приободриться голосом Саша, но тут его прошила резкая боль и он согнулся почти пополам, как от удара ногой в живот. Наташа вскрикнула и потащила его к скамейке.

— Подожди, подожди, я сейчас, я… водички!

Она бросилась к автомату и принесла ему полный стакан. Саша с трудом сделал небольшой глоток, и тут же его снова вырвало…

Понедельник, 28 июля, 23.50.

Супруги Васильевы возвращались из театра. Решив прогуляться по свежему воздуху, они не спеша или по Черному Бульвару.

— Знаешь, Машенька, — говорил Федор Васильевич, — в полнолуние я всегда ощущаю прилива сил. Вот так же и сегодня. Марья Степановна иронично взглянула на мужа.

— Застегни пиджак, прохладный ветер. Это у тебе прилив сил от «Кармен», ты ведь старинный любитель оперы, а тут такие знаменитости!

— Да, это благодаря тому, что мы с тобой на старости лет оказались в Свободной Зоне, хоть перед смертью послушать настоящих мастеров… Ах, какой великолепный пес! Просто белый киплинговский волк!

— Где?

— Вон, у того поворота аллеи, ты что, не видишь?

Марья Степановна с удивлением посмотрела на огромного белого пса, величаво выступившего из темноты и неторопливо приближавшегося к ним. Внезапно он присел и оскалился. Необъяснимый ужас пронизал обоих…

Вторник, 29 июля, 8.00.

Саша лежал в своей комнате в общежитии, голод и боль по-прежнему терзали его. Вызванная накануне «скорая помощь» качала головами и задавала наводящие вопросы насчет «травки» и «каликов». Однако какие-то уколы сделала и исчезла, предупредив, чтобы наутро пошел к участковому. Уколы помогли, и Саша уснул, так и не заметив, когда ушла Наташа. А утром голод и боль вернулись. Саша лежал и думал:

«Интересно, а Яну так же плохо? Может, они оба отравились, может быть, этот «Наполеон» делали на соседней улице? Но Ян — врач, он-то должен был бы быстрее Саши разобраться, в чем дело. Почему же он его не ищет?… Ах да, он же сам говорил, что не требует сашиных координат. Значит, надо его найти и попросить помочь!» Обрадованный тем, что нашлось хоть какое-то решение, Саша вскочил, но комната тут же поплыла и подернулась зеленоватой пеленой. Пришлось действовать постепенно и поэтапно. В результате довольно трудоемких перемещений в пространстве Саша, наконец, очутился в коридоре, где висел телефон-автомат. «Так, — мучительно соображал он, вертя в руке визитку. — Где он может быть в это время — дома или на работе? А, какая разница, позвоню по обоим телефонам!»

…Ян оказался дома и очень обрадовался сашиному звонку.

— Как самочувствие?

— Ты знаешь, я, кажется, отравился… Это началось после нашей с тобой попойки. Ты можешь мне помочь?

— Конечно. Ты из общежития звонишь?

— Да.

— Сам сможешь добраться?

— Думаю, что да.

— Тогда я тебя жду. Если станет совсем худо — позвони еще раз, что-нибудь придумаем.

— Хорошо. Я все-таки надеюсь справиться с собой.

— О'кей, жду. Держись!

…Раз десять, пока Саша добирался до Черного Бульвара, ему становилось так плохо, что он терял надежду доехать. Наконец, мучения закончились, и он, в два раза медленнее, чем накануне, вскарабкался на четвертый этаж и позвонил. Дверь открыл улыбающийся Ян в какой-то невообразимо-алом китайском халате. Едва он увидел Сашу, как улыбка сползла с его лица, уступив место деловито-озабоченному выражению медика. Он подхватил Сашу под руку и, проведя в гостиную, усадил в кресло.

— Выглядишь ты как… — он не договорил. — Воды дать? Тоника?

Саша покачал головой: «Я не могу ничего ни есть, ни «пить. Меня все время рвет».

— Ах вот оно что… — в глазах Яна вспыхнул странный огонек, и он опустился на диван напротив Саши. — Кажется, я знаю, в чем дело. После каждого приема пищи сильная рвота, боли в области желудка, озноб, судороги по всему телу, неукротимый голод? Так? Ну, это дело поправимое. Сейчас я дам тебе кое-чего выпить, и тебе сразу станет лучше, а потом все пройдет.

Он ушел на кухню, загремела посуда, хлопнула дверца холодильника. Через минуту Ян появился снова, неся в руке стакан с какой-то красной жидкостью.

— Это что, — вяло поинтересовался Саша, — томатный сок?

— Нет, это такое лекарство. Гематоген. Пей.

Саша сделал осторожный глоток. Подождал. Хуже не становилось. Тогда он залпом осушил стакан и прислушался к своим ощущениям. Ощущений не было. Никаких. Было только огромное облегчение. Лишь спустя несколько минут он осознал, что он совершенно здоров и сыт. Он облизнул губи. Вкус был солоноватым и странно знакомым. Тогда он посмотрел стакан на свет, вдруг задрожал и выронил его на ковер: «Ян, Ян, что это, что это было?!»

— Это была обыкновенная человеческая кровь, — ответил тот и спокойно улыбнулся.

Впервые за последние сутки Сашу бросило в жар. Он схватился за воротник рубашки и нечаянно наткнулся на давешний порез на шее. Тут он смутно вспомнил кадры из «Графа Дракулы» и догадался…

— Что, что ты со мной сделал?!

— Я? — спокойно улыбнулся Ян. — Я всего-навсего подарил тебе ВЕЧНОСТЬ.

Саша в ужасе бросился вон из этого проклятого дома. Уже на лестнице он услышал, как Ян крикнул ему вслед: «Ты все равно вернешься! Только я научу тебя есть!»

Пятница, 2 августа, 11.00.

Снег вылетел из кабинета с табличкой «Начальник городского Управления» как ошпаренный. Секретарша проводила его сочувственным взглядом: даже через двойную дверь она слышала, как ревел полковник. На Снега обрушился град всевозможных «почему». Почему после четырех убийств следственная группа не имеет сколько-нибудь сносной версии о причинах преступлений, почему к месту происшествия ни разу не была доставлена служебно-розыскная собака, почему нет никаких продуктивных улик, почему, почему, почему… И почему до сих пор отсутствует заключение судмедэкспертизы? Разумеется, мы в курсе, что Главный эксперт болен, но что, у них в отделе вообще никого нет?! Град вопросов закончился коротким мощным взрыком: «Под суд пойдешь!»

Старший инспектор почти бежал по коридору, а в голове зудела всего одна мысль: «Экспертиза… экспертиза… экспертиза?…» — выпевало там на разный манер.

…Залесский испугался дикого вида своего шефа, когда тот ворвался в кабинет. Хотел было что-то сказать, но Снег не дал ему вымолвить ни слова, залпом выдохнув: «Иди найди машину, едем к медикам! Быстро!»

…В машине Залесскому показалось, что Старший инспектор пришел в себя, и он, наконец, решился завладеть его вниманием.

— Есть новости, Сергей. В ответ раздалось раздраженное рычание.

— Ребята из патрульного дивизиона сообщили, что видели в ночь с 27-го на 28-е в районе Черного Бульвара очень крупную белую собаку, по виду — то ли кавказскую овчарку, то ли московскую сторожевую. Без хозяина. И вела себя очень странно. Участковый сказал, что поступила жалоба от жильцов нескольких домовладений по Бульварной улице, что ночью в их дворах появилась огромная белая собака и разорвала нескольких мелких домашних животных… Ну, кошку, трех кроликов и прочее. Участковый позвонил в Службу по уборке города, там ему сказали, что утром 28-го экипажем спецмашины 24–55 в районе Бульвара была отстреляна бесхозная кавказская овчарка чисто белой масти, по виду — больная бешенством. Санэпидстанция эту версию подтвердила, сейчас проводит в районе Бульвара противоэпидемические мероприятия.

Из-за непроницаемо-черных очков Залесский не видел глаз Старшего инспектора, но странную невольную улыбку боковым зрением зафиксировал.

— Повтори, пожалуйста, еще раз поподробнее.

Выслушав Залесского, он очень спокойным голосом сказал: «Останови машину у ближайшей остановки, до медиков я доберусь сам. А ты вот что… Поезжай сейчас же в Службу по уборке, потом в санэпидстанцию, отбери у всех показания, потом разыщи участкового и патрульных, пусть напишут обо всем, что касается собаки, подробные рапорта на мое имя…»

— Уже все сделано, материалы в вашей оперативной папке, в столе.

Тут ему пришлось втянуть голову в плечи от негодующего вопля Снега: «Так что же ты, трах-тарарах, не сообщил об этом, когда меня вызывали на ковер?!» Залесский пробормотал: «Еще не все было готово…» И когда понял, что второй волны гнева не будет, примирительным тоном спросил: «Так что, прямо к медикам?…»

Пятница, 2 августа, 19.15.

Подходил к концу четвертый день сашиных пыток. Боль, почти на сутки притихшая после бокала крови, стальными когтями терзала внутренности, голод и жажда мучали все сильнее, становясь совершенно нестерпимыми, но ни глотка, ни кусочка не удавалось проглотить: неудержимая рвота была ответом на все эти попытки. Мозг, вначале пытавшийся как-то осознать весь ужас, всю невозможность, всю чудовищность положения, теперь совершенно затуманился, и сквозь эту пелену голода, боли и тошнота все ярче и ярче пробивался кровавый свет одного-единственного желания — избавиться от этих мучений любыми путями, кроме двух: Саша не желал ни умирать, ни становиться убийцей. Наконец, когда трезвый рассудок окончательно покинул его, Саша, едва-едва удерживаясь на грани сознания, побрел в каком-то адском, мутно-алом свете на Черный Бульвар, к Яну. «Будь, что будет, — нашептывал ему в затылок Кто-то. — Будь, что будет…»

Пятница, 2 августа, 19.25.

… Снег повесил трубку и, глубоко вздохнув, как человек, укладывающийся в постель, откинулся в кресле. Судя по выражению его губ, по которым Залесский уже начинал читать не хуже сурдопедагога, результат беседы с начальством его удовлетворил.

— Ну, как Папаша? Сменил гнев на милость?

— Гм… Пока говорить рано, но кое в чем, похоже, я его убедил. Насчет медзаключения он тоже сомневается, хотя и версия с собакой, пожалуй, его особенно не вдохновляет. Тем более, что ее труп уже сожгли и подвергнуть его нашей экспертизе невозможно. Все, что у нас есть — показания патруля, случайных свидетелей, экипажа спецмашины — ничто напрямую не связано с убийством. А заключение кинологов — так, сочинение на вольную тему. «При определенных обстоятельствах… если допустить, что…» Слишком много сослагательного наклонения. Нет четкого и недвусмысленного мнения, что бешеная собака может разорвать человека на части, как в нашем случае».

— А кролики, кошка?…

— Следствие ведется по делу об убийстве людей, а не кошек и кроликов. К тому же, как я понял, у участкового либо очень богатое воображение, либо плохо с точностью словоупотребления. Мне кажется, что животные были просто сильно погрызены, но не разорваны на части, как наши потерпевшие. Вряд ли эта художественная проза, включая и эссе кинологов убедят прокуратуру. На этом основании дело нам не закроют. Я на своем веку достаточно написал отказных материалов, можешь мне поверить.

— Так что у нас остается? Версия судмедэкспертов?

— Ты слишком пышно титулуешь этого сопляка, который замещает Главного. Ты же его видел: на стене Фреди Крюгер, в руках — Хичкок, в глазах — нездоровый блеск, в голове маньяки. Ну, и заключение в том же духе: новый Джек Потрошитель. Хорошенькая перспектива для отдела, для нас с тобой, да и для города тоже. Маньяк может залечь на дно на любой непредсказуемый срок, а может выйти на охоту через час.

— Ну, а что Папаша?

— Господин полковник что-то пробуровил насчет эксперта-психолога, если версия о маньяке подтвердится. Честно говоря, мне это не очень понравилось, потому что психолог может нам столько ложных наводок надавать — до пенсии будешь отрабатывать. Единственное, что меня порадовало — это конец нашей беседы. Папаша сказал, что постарается убедить прокурора в собачьей версии. И тот, кстати, может, стиснув зубы, с ней согласиться: накануне выборов надо позаботиться о правовом имидже города. Во всяком случае, пока у нас головных болей будет поменьше. И я, наверное, выпишу себе командировку в одно курортное местечко, где у нас есть пара пустяковых делишек. Отпуска мне, конечно, никто не даст, а перевести дух необходимо… Тебя что-то смущает?

— Да как сказать… В общем, ничего, если не считать, что мы как были, так и остались на месте. А дело это мне не нравится.

— Что, какая-то зацепка?

— В общем-то не зацепка, а так, заусенец… Но очень странный… Видишь ли, один из патрульных, мой старый знакомый, охотник и собаковод, уверен, что видел не собаку, а белого волка…

Пятница, 2 августа, 20.50.

…Саша полулежал на диване, покачиваясь в теплых волнах ленивой сытой дремы. Не только говорить, но и думать о чем-то не было ни сил, ни желания. Голод, боль, тошнота исчезли бесследно после того, как Ян чуть ли не силой влил в него два стакана крови, и то лишь убедив Сашу, что кровь — донорская и что у Яна, как врача, есть возможность доставать ее, правда, в небольших количествах. Расслабление и сонливость внезапно исчезли от резкого неприятного запаха аммиака. Саша открыл глаза и увидел наклонившегося над ним Яна с пузырьком в руке. Ян убрал нашатырный спирт и уселся в кресло напротив: «Ну что, продолжим прерванный разговор?»

— Какой? — простонал Саша, безумно сожалея об утерянной нирване и глядя на Яна почти с ненавистью.

— Вернее, не прерванный, а несостоявшийся — ты так быстро убежал тогда…

Перед мысленным сашиным взором прокрутились прошедшие дни духовных и физических мучений, и он, стиснув зубы, ответил: «Глаза бы мои тебя не видели, маньяк чертов!»

Ян рассмеялся так же весело и беззлобно, как в первую их встречу в баре.

— Ну вот видишь, ты же совершенно не владеешь предметом, а пытаешься меня клеймить и проклинать! Поэтому давай-ка я тебе расскажу все по порядку о себе и обо всем, что я знаю, а ты уж сам потом будешь делать выводы…

 

Глава третья

«ОЧЕНЬ ОДИНОКИЙ ВАМПИР»

— …Это случилось почти год назад, когда мне исполнилось 27, и я снова вернулся в этот город, город моего детства и моей юности… Впрочем, сентиментальную часть можно опустить, она тебе знакома. Чтобы хоть как-то скрасить свое одиночество, я поехал на машине (тогда у меня была машина, темно-синий «вольво») в загородный ресторан, где с успехом напился до такой степени, что не заметил, когда за моим столиком появились двое субъектов, изрядно мне подливавших и попеременно изливавших мне душу. Как вскоре выяснилось, они полюбили меня с первого взгляда и поняли, что я нуждаюсь в дружеской помощи и поддержке, каковая мне бескорыстно предлагалась. Меня постигла участь всех нелюдимов, привыкших пить в одиночестве: я попался. К тому же, вероятно, они мне еще что-то подсыпали в спиртное, да и напитки подбирались по принципу «на тот свет без пересадки». Когда я почувствовал, что перехожу «на автопилот», я попросил своих новых «друзей» отвезти меня домой, потому что сам за руль сесть не смогу. Должен тебе заметить, что тогда, кроме алкоголя, у меня была еще одна слабость: к дорогим побрякушкам, которыми я в ту пору обвешивался, как Ее Величество Императрица Елизавета. Это меня и погубило. Меня вынесли из ресторана, я отдал ключи, объяснил, куда меня отвезти (они, к счастью, слушали невнимательно, или я плохо изъяснялся, иначе они ограбили бы и квартиру), потом оказался на заднем сиденье и тут же отключился. Дальнейшее помню очень туманно и отрывочно: кто-то шарил по карманам, срывал с пальцев перстни, с шеи — золотую цепочку с крестом, усыпанным камнями, я сопротивлялся — поначалу вяло, потом все активнее… Последняя мизансцена, которую я запомнил, была примерно такова: машина мчится где-то в горах (за окнами то мелькают черные деревья, то вдруг повисает близкая луна над каким-то ущельем), я делаю отчаянный рывок и хватаю того, что за рулем, за волосы, в это время второй несколько раз бьет меня ножом. Последний удар приходится в грудь, прямо в область сердца, и я, как ни странно, успеваю удивиться, что боли не чувствую, и тут мое сознание гаснет окончательно.

— …Пришел в себя в лесу, в бетонном тоннеле для ливневого стока под дорогой. Дикая головная боль, в теле такие ощущения, будто сутки назад вынули из бетономешалки: все избито и изломано, а сверху какая-то заскорузлая корка. Не сразу понял, что это кровь, которой так много, что она покрывает меня всего и насквозь пропитывает мою одежду. Но удивиться этому обстоятельству я не успел, потому что меня ожидало гораздо более невероятное открытие: в груди, по рукоятку всаженный, торчал нож. Мелькнула дурацкая мысль, что я жив от того, что нож еще в ране. Но я же врач и, несмотря на головную боль, соображал я тогда на удивление быстро. Даже беглый осмотр убедил, что нож, уж если не в сердце, то, по крайней мере, в жизненно важной области, в крупнейших артериях. Будто во сне вытащил нож и проследил, как рана моментально затянулась, не выпустив не единой капли крови. Явилась еще одна дурацкая мысль: не на том ли я свете? Однако мусор, набившийся в сточную канаву, не оставил на этот счет никаких сомнений: на том свете, каким бы он ни был, не может быть смятых пачек от сигарет, битых бутылок от «пепси-колы» и использованных презервативов. Тогда я внимательно осмотрел нож и себя. Нож был обычной самодельной финкой без особых украшений и номеров, да и сталь — так себе. Такие обычно берут «на одно дело», чтобы, ударив, не вытаскивать из раны и не подвергаться опасности обрызгаться кровью жертвы. Его я выбросил: как улика он вряд ли бы пригодился, к тому же лезвие было хоть и грубо, но остро отточено, и без чехла или ножен в карман его положить было бы неудобно и опасно. С таким же странным дотошным спокойствием я осмотрел и себя. Тело было таким же холодным, как бетон, пульс не прощупывался, сердце не билось. Может быть, я впал в какую-нибудь редкую форму каталепсии? Чепуха, я же сижу, двигаюсь, думаю! Не сразу удалось мне заметить еще одну любопытную особенность моего нового состояния: дыхание. Постоянное ритмичное дыхание исчезло, и, похоже, я в нем не нуждался. То есть, я мог сделать сколько угодно произвольных актов вдоха-выдоха любой глубины и частоты, но мог и не делать ни одного вздоха вообще. Причем, в течение весьма продолжительного времени. Как удалось мне установить позже, дышать мне требовалось не чаще, чем нормальному человеку зевать или потягиваться. Однако, я забегаю вперед… Позже мне удалось сделать в отношении себя массу удивительных открытий, в свое время ты о них тоже узнаешь.

Итак, я выбрался из тоннеля и побрел по трассе. Было раннее утро. Самыми неприятными, вернее, единственными неприятными ощущениями были головная боль (не сразу я понял, что она порождена хорошо знакомым тебе голодом) и неудобства, причиняемые заскорузлой от крови одеждой. Я не имел ни малейшего представления о том, где нахожусь, однако вскоре мне встретился дорожный указатель, и я понял, что ухожу прочь от города, в горы, по одному из второстепенных шоссе, ведущих к санаторным поселкам. Я повернул на 180° и побрел обратно, не испытывая по-прежнему ничего, кроме головной боли и желания раздеться. Это мне удалось позже, когда потерявший обычную шоферскую болтливость водитель грузовика доставил меня в травмпункт лесхоза (некоторое время я называл это место «леспунктом травмхоза», очевидно, из-за нестойкого функционального нарушения речи). На мое счастье, нормального врача там не оказалось, а усатое существо в белом халате с газырями и фуражке-«аэродроме» в последний раз появлялось под сводами моей Альма Матер, когда приносило туда последний взнос за свой липовый диплом. Он внимательно осмотрел меня, наверное, надеясь отыскать прилипшую где-нибудь в укромном месте купюру, но, поскольку таковой не обнаружилось, местный Вишневский помазал, где достал, йодом, спросил, не надо ли мне «какой-нибудь справка» и, когда я сказал, что нет, потерял ко мне всякий интерес. Я не осуждаю его, ведь ему, очевидно, были знакомы лишь два диагноза: «живой» и «мертвый». А здесь был настолько сложный случай… Впрочем, это я понял тоже чуть позже. К моему великому счастью, грабители оставили без внимания уникальную коллекцию моих домашних ключей, и вскоре, расплатившись с тем же примолкнувшим шофером, доставившим меня домой, я, наконец, принял душ и смог как следует осмотреть себя. Никаких особенных следов, не считая вдохновенной йодной росписи, на моем теле не нашлось.

Вчистую затянувшийся шрам под левым соском не напугал бы сейчас даже и специалиста (где это, мол, батенька, вас так опасно царапнуло?). Температура была комнатной, ни пульса, ни сердцебиения, ни дыхания. Словом, из зеркала на меня глядел стопроцентный труп по всем законам медицины, биологии и юриспруденции. Не считая того, что он был жив… Ну, а дальше сказались то ли мои профессиональные качества, как врача-исследователя, то ли новые свойства моего мозга: я начал изучать себя как феномен. Ты не специалист, поэтому я не буду описывать тебе картину лабораторных и инструментальных исследований, хотя она была, конечно, потрясающей. Девочки из лаборатории нашего заведения, куда я приносил образцы крови, кожи, волос, ногтей, эпителия и так далее, интересовались, не спутался ли я с уфологами, захватившими в плен инопланетянина. Я отшучивался, что познакомился с приехавшим из Африки бизнесменом-зомби, и приглашал посидеть с ним вечерок в ресторане. Правда, заведующая лабораторией, этакая Жанна д’Арк от медицины, в категорической форме заявила, что патологоанатомическая гистология — не наш профиль и, если мне охота работать с материалами подобного рода, на это нужно официальное разрешение моего начальства. Разумеется, никакое начальство не входило в мои планы, и я заявил, что, если валюта их не интересует, я могу найти другую лабораторию (мой отдел действительно оплачивает исследования в валюте). Впрочем, ни эта, ни другая лаборатория мне уже была не нужна. Я получил огромный и совершенно ни с чем не сопоставимый материал, на осмысление которого не хватило бы и целой жизни…

— …В общем, если, как я сказал, из зеркала на меня смотрел вполне нормально функционирующий живой труп, то с предметного стекла микроскопа таращился биоробот. Шли дни, я по-прежнему ходил на работу, возвращался домой и продолжал наблюдения за собой. Возможно, эта отстранение — объективная позиция холодного разглядывания самого себя спасла меня тогда от сумасшествия. Я обнаруживал все новые и новые физиологические качества: исчез многолетний кашель курильщика, появилась странная бессонница, которая, однако, совсем не мучала — достаточно было свалиться перед восходом солнца на пару-тройку часов. Причем сон (если это был сон) проходил без сновидений и напоминал скорее простое включение-выключение. Ни предварительной сонливости, ни последующей заторможенности. Исчезли гастрит и старинный, еще с юности, ревматизм. Несмотря на то, что я никогда не жаловался на внешность, все окружающие, да и я сам, отмечали, что я резко похорошел внешне, если не считать какой-то особенной бледности и стремления избегать не только загара, но и вообще прямой инсоляции. Перепады температуры и атмосферной влажности, давления и прочие метеофакты я перестал замечать вообще, хотя раньше отличался высокой метеотропностью: надвигающийся дождь или шторм могли порой уложить меня с головной болью. Ради эксперимента несколько раз купался в зимнем море. Это не произвело на мой организм никакого впечатления. Кипяток, кислоты и щелочи тоже перестали быть опасными, как и режущий инструмент. Регенерация была ошеломляющей. Однажды, в исследовательском порыве, я отсек себе палец большим секционным ножом. Едва я успел приставить его к месту, он сам как-то половчее пристроился, совмещая отрезанные кости, сухожилия, сосуды и ткани, и мгновенно прирос. Кровь, хлынувшая было из раны, тут же успокоилась, кожные покровы очень быстро восстановили свою целостность. Боль некоторое время ощущалась при движениях, очевидно, нервные пути регенерировали чуть дольше остальных. Единственное, что беспокоило, — голод. Он крепчал день ото дня, и сколько и чего бы я ни ел — не насыщался. Метаболизм при этом отсутствовал с первого дня моего «убийства» — я не смог представить на анализ ни кусочка кала, ни капли мочи. Насколько я мог понять, все это без остатка переходило в энергию, однако голод не утихал, а, наоборот, с каждым приливом сил становился все нестерпимее. Цикл лабораторно-экспериментальных исследований я закончил энцефаллограммой и электрокардиограммой, которые по известным причинам снимал самостоятельно. Электрокардиограмма была настолько безупречной, что меня хоть сейчас могли принять в морг без дополнительных рекомендаций. Ее я тут же уничтожил. Энцефаллограмма свидетельствовала о каких-то не вполне понятных процессах возбуждения в коре, но в целом по ней можно было бы дать военкоматовское заключение о пригодности к службе в ВДВ и подводным работам. То есть, я не был ни истероидом, ни дебилом, ни шизофреником. Теперь мне предстояло искать ответа на самый главный вопрос в литературе, совершенно далекой от науки. Я взял отпуск и целиком окунулся в мистику. Направление поисков мне подсказал случай: однажды, собираясь на какой-то институтский банкет в свою контору и повязывая у зеркала галстук, я обнаружил у себя длинные белые клыки. Кстати, верхнего правого, обычного коренного клыка у меня не было с детства: его удалили в школе. Обманывать себя дальше не было смысла, и я понял, что я — вампир, носферату, немертвый. Однако, это предварительное заключение, несмотря на всю его дикость для такого материалиста, как я, требовало более глубокого изучения вопроса. Не гляди на меня так, это сейчас я говорю о своих открытиях так отстраненно. Шок я испытал, может быть, посильнее, чем ты, поскольку я все-таки специалист по жизни и смерти и всем основным процессам, происходящим в человеке в этом промежутке. Мне снова пришлось убедиться, что я не галлюцинирую: я сделал ортодонтический слепок своего прикуса и показал знакомому протезисту, спросив, что он об этом думает. Тот ответил, что если киношники для своих ужастиков научились так здорово делать грим-протезы актерам, то ему скоро придется уходить на пенсию. Сомнений не осталось — вампир!!! Я должен был узнать как можно больше о своем новой состоянии. Я понимал, что был действительно убит во время ограбления, но вместо смерти перешел по каким-то необъяснимым пока причинам в качественно новое состояние и стал другим существом, обладающим наряду с какими-то прежними, человеческими качествами чем-то новым, необычным и невероятным. Чем же именно? Ответ на этот вопрос я и кинулся искать в книгах о вампирах, художественных и мифологических, мистических и псевдонаучных, которые доставал, где только мог. Я читал о вампирах, упырях, вурдалаках, ламиях, эмпузах, их особенностях и отличиях, повадках, образе жизни, изучал себя и сравнивал с прочитанным. Что-то совпадало, что-то соответствовало лишь отчасти, целая группа признаков у меня отсутствовала вообще, то ли в силу специфики моего случая, то ли потому, что являлась чистой легендой, например, по классическим канонам, я не отбрасывал тени, как при естественном, так и при искусственном освещении. И в зеркале, кроме как для себя самого, ни для кого не отражался (я назвал это явление «зеркальной невидимостью», в отличие от других форм невидимости, например, гипнотической, которыми тоже владел). Я действительно мог усыплять взглядом и прикосновением, но получалось это не всегда и не со всеми, в частности, были трудности с полицейскими, продавщицами гастрономов и мясниками. В книгах было написано, что мастерство приводит с опытом. Ха! «С опытом»! Неожиданно обнаружилось мое умение превращаться в черного кота, летучую мышь, растворяться в тумане. Это было забавно, но требовало значительных затрат энергии. Например, после трансформации в летучую мышь и получасового полета мог бесследно исчезнуть весь хмель от выпитого в течение целого вечера.

Однако я не нашел в себе никаких обещанных литературой способностей управлять силами природы: ветер, тучи, осадки и прочее подчиняться мне вовсе не желали. И дневной свет отнюдь не являлся убийственным для меня, просто он был мне неприятен. Однажды, пересилив себя, целый день провалялся на пляже — и ничего. Даже, как это ни странно, обгорел, хотя на следующий день от этого не осталось ни следа, как и от всех прочих видов ожогов.

Собаки на улицах и лошади в парке шарахались от меня, как и полагалось, следовательно, чуяли. Никакого желания лежать в гробу либо на освященной земле какое-то время суток я не испытывал. Может, потому, что не был похоронен после смерти? Кто знает! Желание спать, как я уже говорил, появлялось только в предрассветные часы. Но если поспать почему-либо не удавалось, особых неудобств я не испытывал. Особой физической силой я не отличался до своей смерти, но теперь мог завязывать в узел не только кочергу, как мистер Шерлок Холмс, но и довольно толстые арматурные прутья.

Изучаемые мною вампирологи утверждали, что вампиры ничего не едят и не пьют, однако я, может быть, по привычке, и ел, и пил, и ощущал вкус пищи, и хоть энергии она мне и прибавляла, но не насыщала. Это и понятно — ведь требовалась кровь. Зато алкоголь, к моему удовольствию, пьянил ничуть не хуже, чем раньше.

Но голод! Голод оставался неразрешимой проблемой. Донорская кровь оказывала на меня такое же влияние, как молочная диета на тигра. К тому же такая кровь имела силу, если употреблять ее сразу после сдачи, когда она еще теплая, а это — уже достаточно серьезная проблема. Законсервированная или замороженная, она годится только для весьма легкого завтрака, хотя в твоем, например, случае: этот способ питания пока может тебя удовлетворить. Почему «пока» — я объясню позже.

Мои клыки почти не исчезали, и я понял, что придется идти на охоту. Теперь, когда ты и сам оказался в моем положении, тебе понятны все нравственные мучения и проблемы, которые встали тогда передо мной. Однако я быстро (голод, воистину, великий учитель) нашел выход — месть! Разыскать и убить своих убийц. А заодно и поесть! Ха-ха!.!! Мысль, действительно, была отличная. Кстати, можно было бы попытаться раскрыть тайну своего перевоплощения, может быть, они что-то об этом знают?

В тот же вечер я отправился на поиски. Для начала выбрал тот же самый ресторан, где я так мило отметил свой последний день рождения. Как это ни удивительно, они снова были там и за тем же самым столиком подливали очередной жертве. Их наглость и полная уверенность в своей безнаказанности поразили меня. Последние нравственные тормоза были убраны. Сев за столик за колонной, я наблюдал за ними в зеркало, в котором они меня разглядеть никак не могли.

Их новый «клиент» — толстый плешивый мужчина лет пятидесяти — был уже едва теплым, когда они — подхватили его под руки и потащили к выходу. Я последовал за ними. Толстяк был отведен в достаточно удаленные кусты, где его стукнули по голове увесистым газетным свертком, сорвали золотые часы, вытащили бумажник и скрылись. Я подбежал к потерпевшему, он был жив, но без сознания, рана, по всей видимости, была поверхностной. Заработал двигатель отъезжающей машины. Моя добыча пыталась бежать! В ночную тьму над рестораном взвилась летучая мышь.

…Когда ты научишься сам превращаться в летучую мышь, ты сможешь восстановить мои тогдашние ощущения во всех деталях. Это не восприятие человека-Бэтмена, но и не способ видения обычной летучей мыши. Самое главное — меняется отношение ко времени. Летучая мышь живет гораздо быстрее, что ли, ее собственное время — молниеносно. Поэтому не будет преувеличением сказать, что спустя несколько мгновений я уже стоял посреди дороги и спокойно наблюдал, как ко мне приближается свет фар их машины. Дорога была узкая, движения — никакого, деваться им было некуда. Вначале они сигналили, затем затормозили и остановились, только подъехав ко мне вплотную. Тот, что был покрупнее и покрепче (он, видимое был в этой шайке ответственным за грубую физическую сторону дела) выскочил из машины, намереваясь свалить меня с дороги ударом кулака. Его кулак ухнул в густую туманную завесу, а я, пользуясь хорошим знанием анатомии и своими новыми физическими качествами, нанес ему удар основанием ладони в затылочную область, в позвоночное соединение между атласом и аксисом… впрочем, это не важно. Он потерял сознание и рухнул на бетонку. Второй, приоткрыв дверь, высунул руку с пистолетом, и пока он разряжав свою обойму в моего призрачного туманного двойника, я уже сидел в салоне, рядом с ним и размышлял, как мне получше его зафиксировать, чтобы спокойно поболтать. Ничто так не укрепляет аппетит вампира и его пищеварение, как приятная беседа с намеченной жертвой! Я остановился на нескольких ударах в нервные узлы и нехитрой комбинации из ремней безопасности. Когда он был достаточно подготовлен к общению, я включил свет в салоне и дал ему возможность насладиться радостью встречи. Его охватила такая буря положительных эмоций, что мне пришлось «успокоить» его, вылив ему на голову подвернувшуюся под руку бутылку «фанты». Если бы я был обычным живым человеком, обуреваемым жаждой мести, возможно, наше общение протекало бы эмоционально и сумбурно. Но я был тем, кто я есть, и мы очень мило поболтали, даже наговорили друг другу кучу комплиментов. Я, в частности, выразил восхищение их смелостью, а он, в свою очередь, предложил мне взаимовыгодное сотрудничество, так как его напарник-горилла был туп и груб и постоянно, как, например, в моем случае, подводил его под «мокруху». Я проявил определенный интерес к этому предложению, но выразил сомнение, в том, что мои условия его: устроят — ведь я вампир и мне тоже нужна «мокруха», причем, достаточно высокого качества. Спросил, кстати, не знает ли он, почему я сделался таким после их покушения на мою жизнь. Он поклялся, что это для него самого — загадка и, вообще, первый случай в его богатой практике. К сказанному он добавил, что вообще-то в вампиров он верит не больше, чем в спасателей Чипа и Дейла, и предлагает мне конкретную компенсацию в виде всей их сегодняшней добычи (несколько тысяч прибалтийских марок и пятьсот долларов США) плюс автомобиль, в котором мы в данную минуту находимся. Он бы отдал мне мой «вольво», но тот уже давно канул в торговый водоворот Ростовской автомобильной толкучки. Я ответил, что готов получить от них посильное вспомоществование, но несколько в иной форме. Он сказал, что с радостью примет любые мои условия. Тогда я объяснил, чего именно хочу. И, поскольку он снова проявил непонимание, мне пришлось продемонстрировать свою трапезу на его напарнике: я положил его на капот, ударом локтя остановил сердце и, дождавшись момента физиологической смерти (для чего плодить в нашем регионе носферату-дебилов?), отменно закусил. Когда я вернулся в салон, он сидел, весь облитый мгновенной сединой, трясущийся и мокрый от своей мочи. Аппетит у меня пропал, я втащил напарника на заднее сиденье, запустил двигатель и направил автомобиль к ближайшему серпантинному участку дороги, изобиловавшему высокими обрывами и ущельями… Машина упала очень удачно — сразу вспыхнула и взорвалась, так что моя миссия на этом и закончилась.

…Бот так моя первая охота помогла мне найти компромисс межу чудом выжившей во мне человеческой моралью и жестокой потребностью моего организма в свежей крови. Со временем я даже выработал свой кодекс чести, который отличает банального вампира-убийцу от охотника, завладевающего своей добычей по жестким правилам. Правила же эти заключаются в следующем. Первое — никогда не убивать без «лицензии», то есть без достаточно веских причин. Ключевая причина — преступление, совершенное моей жертвой и оставшееся безнаказанным. Второе — перед убийством обязательно побеседовать с жертвой и добиться от нее признания в содеянном. Эту заповедь я нарушил только однажды когда моей добычей сделался убийца молодой женщины и ее грудного ребенка, оправданный судом за взятку. Я усыпил конвой и покончил с ним прямо в камере. Третье — никогда не прельщаться на мелкую и легкую добычу, которая сама плывет в руки: бомжей, бродяг, опустившихся проституток, беспомощных, стариков, детей, больных и т. д. предпочту голодные колики, чем потерявшегося ребенка или какую-нибудь беззащитную старушку. И, наконец, четвертое — никогда и ничего не забирать у жертвы, никак не пользоваться ее материальными ценностями. Пока мне это удается… Я сделался крупнейшим специалистом по преступному миру нашего города. У меня есть свои осведомители и в валютном мире, и в наркомании, и среди теневиков, и среди уголовников, и в полиции, и в суде. Иногда они передают мне жуткие слухи и пугающие легенды о «тумане-убийце», «черном коте-мстителе», которые циркулируют в этой среде. И если кто-то становится жертвой неведомого убийцы (а мой почерк, как ты понимаешь, отличается от стиля обычных наемников-киллеров), в «кругах» в один голос говорят: «Значит, у такого-то за душой — грязная «мокруха», Черный мститель так просто не убивает». Это, конечно, ласкает слух, но главный судья себе — я сам. И я не позволяю себе искать дешевой популярности в преступном мире, который я презираю так же, как и весь остальной мир нормальных людей. К тому же особенно расслабляться нельзя: преступный мир, как я выяснил, уже ведет энергичные поиски неуловимого киллера-одиночки, желая либо заполучить его к себе в исполнители, либо покончить с ним. Есть информация, что кое-кто из признанных экстрасенсов и магов «Черного лотоса» ужо получил весьма заманчивые предложения-заказы на розыск меня. Чихать я хотел на всех этих колдунов и шарлатанов, однако кое-кто из них может совершенно случайно натолкнуться на технику борьбы с вампирами и узнать способ убийства немертвого… Тебя он интересует? Пожалуйста — от тебя у меня нет секретов. Вампира можно убить только одним-единственным способом: пулей из самородного серебра. Но если ты думаешь, что я боюсь смерти, — ты ошибаешься. Одно время я даже искал ее, пока не убедился, что это бесполезно. Увы, ни я, ни ты не можем умереть даже от того единственного, что нам доставляет столько мучений — от голода. Только пуля самородного серебра может дать нам желанный покой и забвение. Но, ты знаешь, в последнее время желание смерти у меня как-то потускнело и стерлось. Во-первых, меня захватывает моя охота и поединок Неуловимого карателя с преступным миром, а, во-вторых, я по-новому увлекся своей работой. Дело в том, что я нашел способ излечения от рака в любой стадии, вплоть до неоперабельной. И я спас уже около двухсот пятидесяти человек. А откуда, по-твоему, у меня три гражданства и пять постоянных виз в крупнейшие страны мира? Откуда у меня валюта и возможность жить на широкую ногу? Саркома не делает различия между богатыми и бедными. А я делаю. Кстати, скажу тебе по секрету, СПИД я тоже лечу. Да, ты правильно догадываешься. Это связано с моей способностью изменять физические и химические свойства крови того человека, с организмом которого вступает во взаимодействие моя кровь или слюна. Это я установил случайно, когда порезал палец скальпелем во время операции, и моя кровь упала прямо на операционное поле, в опухолевую зону. Случай был стопроцентно безнадежный, больного зашили, а через три месяца нашего Главного, с которым мы вместе проводили операцию, за малым не хватил удар, когда больной завалился к нему с цветами, коньяком, радостными слезали и соплями. Кроме непосредственного орошения опухоли, как я выяснил, такой же эффект дает и прямое переливание моей крови пациенту, Мне немного жаль расставаться с жизнью, потому что это удивительно смешная штука. Как тебе эта интермедия — вампир-донор? Конечно, я напускаю туману, маскирую свою методику различными отвлекающими маневрами, ложными инъекциями, ложными операциями. Но одного из моих коллег, слишком уж любопытного, пришлось убрать, естественно, включив его в свое меню. Разумеется, я несколько раз предварительно предупреждал его, чтобы он не совал свой нос в мои дела. Но он слишком любил деньги и считал, не без основания, мою «технологию» источником несметных богатств. Знаешь, что было самым смешным во всей этой истории? Когда настал его час, я рассказал ему, как все есть на самом деле. Это был очень умный и столь же корыстный и безнравственный человек. Перед смертью он умолял меня знаешь о чем? Чтобы я не убивал его, а сделал немертвым или живым вампиром, как тебя. Не знаю, откуда он узнал о такой возможности, но он так живо расписывал фантастические перспективы, которые возникнут перед нашим «концерном», если в дело включится он, что я без колебания прикончил его. К счастью, ни жены, ни детей, ни близких у него не было. Мысленно я повесил его голову на почетном месте в своей коллекции добытых на охоте преступников. Получи он Вечность — это был бы величайший диктатор не только всех народов, но и всех времен, возможно, до скончания этих самых времен… Впрочем, я, кажется, влез на котурны. Не люблю эту обувь.

Кстати, открытие моих целительных качеств выявило еще одно несоответствие со свойствами «классического» вампира. По идее, моя кровь должна была сделать пациента вампиром, как это случилось с тобой. Однако кроме самого факта исцеления никаких необычных явлений в организме больного не происходило, по крайней мере до настоящего времени. Единственное объяснение, правда не безупречное, заключается в том, что моя кровь попадала в организм человека, обреченного на смерть, то есть, с определенной точки зрения, уже мертвого. И, по-видимому, вся сила моей крови расходовалась на то, чтобы «воскресить» больного. Впрочем, тут еще масса неясностей… Но я вижу, ты хочешь что-то у меня спросить. Извини, я и так долго злоупотреблял твоим вниманием, наверное от того, что обрадовался возможности с кем-то откровенно поговорить. Итак, я готов ответить на все твои вопросы.

Саша несколько минут молчал, потом потянул из пачки «пэлмэлину» и некоторое время тупо смотрел, на огонек зажигалки, поднесенной Яном, словно не соображая, зачем он это делает. Наконец, прикурил и затянулся. По мере того, как он курил, руки его переставали дрожать, покрасневшие было глаза высохли и заблестели. Он поклялся себе, что это было первое и последнее проявление слабости его, сашиного, характера, которое увидел Ян. И вот, когда появилась уверенность в том, что голос дрожать не будет, Саша откашлялся и заговорил.

— Ну что же… Первое, о чем я хотел бы узнать — какого дьявола ты вмешался именно в мою жизнь и чему я обязан таким вниманием к своей судьбе, которая, даже если половина из сказанного тобой — правда, теперь превратится в какой-то кошмарный фантастический сон?… — тут он почувствовал, что начинает срываться, и посчитал нужным закурить новую сигарету, потому что первая уже сгорела со скоростью бикфордова шнура.

— Почему именно ты? — Ян поиграл бокалом из двухцветного хрусталя, отхлебнул оттуда чего-то красного (не то кагор, не то кровь) и спокойно ответил: Потому что именно ты пришел и сел за мой столик. В нашей с тобой истории судьба должна была сказать свое слово без моей подсказки. Та сам пришел и сел. Ты сам решил остаться, когда тебе пришла в голову мысль уйти. Ты сам решил идти ко мне домой, а не в общежитие. Твоя собственная судьба проголосовала за то, чтобы именно в этот вечер твоя жизнь сделала крутой поворот. С таким же успехом ты мог напороться на моих «крестителей» или их коллег, только в этом случае ты получил Вечность несколько в другом варианте… Как там у де Бержерака? «Ты знаешь ли, что значит слово «вечность»? Ты чувствуешь ее неумолимый зов?» Ах, Александер… Я понимаю — ты ненавидишь и осуждаешь меня. Но пойми и ты: я уже осужден неизвестным мне страшным судом. Обвинительного заключения я не знаю, но приговор мне известен слишком хорошо: «Осудить на Вечность и Одиночество». Попробуй представить себе это! Мимолетная жизнь, ураганная старость и недалекая смерть всех, кто будет мне близок — друзей, любимых женщин, детей, внуков (если они вообще будут), сплетения судеб, политических и личных страстей, распад старых империй и возникновение новых, все, чем страдают и живут обычные люди — все мимо меня, не задевая меня. И скоро, наверное, надоест мне эта игра в справедливую охоту и Всесильного целителя, в любовь и политику, и я останусь как Вечный жид, как дочь Макропулоса наедине со своим страшным для всех бессмертием и неувяданием, и этим непреходящим, все время возвращающиеся голодом…

Саша рассмеялся странным сухим смешком и несколько раз кашлянул, поперхнувшись дымом очередной сигареты.

— Так ты решил притянуть меня в порядке коллективизации вампиризма на Руси? Так сказать, «за компанию и Вечный жид повесился»! Умно, умно. Но неужели ты решил, что поставишь меня перед фактом — и я твой навеки? Ни хрена подобного! Да!.. — он снова закашлялся, отбросил сигарету и прохрипел: — Да, я твой, навеки твой заклятый враг! Я буду бороться с тобой, насколько хватит моих сил, а если их не хватит — покончу с собой, хоть этой самой самородной пулей, хоть голодом!

И он снова закашлялся. Ян чуть-чуть растянул губы в усмешке, подобрал с ковра окурок и затушил его в пепельница, исполненной в виде головы двуликого Януса: с одной стороны лицо Ленина, с другой — Сталина.

— Тебе, мой друг, нужно еще многому научиться, прежде чем вести со мной войну. Это будет неплохое развлечение. Но для начала позволь мне кое-что объяснить тебе. Существует разница между мертвым вампиром, каким являюсь я, и живым, каковым являешься ты. Мелких различий много, например, твоя неспособность есть и пить. И много курить, кстати. Твой кашель неслучаен, это родственный синдром. Употреблять ты можешь только кровь. Во всем остальном ты — такой же обычный человек, как и все остальные. И ничем из того, что свойственно мне, ты не обладаешь. Ты можешь делать детей, испытывать боль, отражаться в зеркале и прочая и прочая. Ты не можешь состариться, во-первых, и не можешь упереть, во-вторых. В случае гибели ты переходишь в то состояние, в котором нахожусь теперь я. С приобретением всех упомянутых мною качеств. Грубо говоря, ты уже не человек, но еще и не вампир. Ты — хризолида, куколка, переходная форма от жизни к не-смерти. Полуфабрикат Вечности. Ну, а насчет голодовки с целью гибели… Не советую тебе подвергать себя подобному испытанию. Когда голодные муки достигнут пика, ты можешь, потеряв контроль над собой, впиться в шею первому встречному. Любимой девушке, скажем, или родной маме, или врачу «Скорой помощи», или полицейскому… Привлекает тебя такая перспектива? Мне бы не хотелось носить тебе передачи в тюрьму или дурдом. В современной медицине, даже в психиатрии, не существует диагноза «вампиризм». Как, кстати, и в уголовном праве. Так что прежде чем копаться в том дерьме, где мы с тобой оба увязли по уши, в поисках топора войны давай лучше объединимся и попробуем рассмотреть нашу общую проблему с разных сторон. Может быть, найдем выход. А я гарантирую тебе пищу и кров. Надеюсь, ты понимаешь, что тебе лучше всего поселиться у меня? О прописке я позабочусь сам.

 

Глава четвертая

«ХРИЗОЛИДА»

Понедельник, 5 августа, 16.40.

Снег уложил последнюю папку с документами в свой портфель, защелкнул его и потянулся. Залесский сидел напротив и рассеянно перебирал что-то в картотеке.

— Ну вот… Все, что тебе может понадобиться — в моем столе, ключ от своего сейфа я заберу с собой, сейчас забегу домой, а вечером, по холодку, рвану в Графские… Как поет один бард-идиот, «девочки в купальниках с загаром на зевальниках»! Спулю всю эту макулатурную деятельность местным отцам-Браунам, а сам — загорать и купаться. А то живем на море и моря не видим.

Залесский слушал своего шефа и молча удивлялся. Никогда не замечал он у старшего инспектора склонности к пошлятине и пустому трепу. В сочетании с тем, как он обрадовался, узнав о приостановке расследования «в верхах», это наводило на странные размышления. Залесский по опыту знал, что случайностей в нашей жизни очень мало, и смутно начинал подозревать какую-то нехорошую зависимость между радужным настроением начальника, «некругло» закрытые делом, причем делом нешуточным, и спешным отъездом старшего инспектора из города под совершенно призрачным служебным предлогом. В качестве рабочей версии Залесский выдвинул предположение, что Снег ожидает новых событий по замороженному делу об убийствах на Черном Бульваре, но желает свалить все, что может случиться, на него, Залесского, с тем, чтобы как-то списать свое странное нежелание глубоко копать в этой темной, как сам Бульвар, истории. Хотя, с другой стороны, если что-то еще произойдет, вряд ли Снега похвалят за отсутствие в столь серьезной обстановке по такому ничтожному поводу, как инспектирование периферийных отделов. Тем более, что это не прямая его обязанность. А что нежелание было, делалось ясно хотя бы потому, что Снег буквально мимо ушей пропустил его, Залесского, замечание о белом волке. Можно было бы понять и объяснить хоть что-нибудь, хоть как-нибудь, если бы патрульный сказал, что видел какого-нибудь ублюдка или придурка в белом маскхалате или кимоно. Тогда бы стрелки качнулась в сторону маньяка или чего-нибудь подобного, а это вывело бы расследование на новый виток, что никому не понравится. Была и еще одна странная деталь, которая вроде бы не имела отношения к делу, но почему-то настораживала: однажды утром, в разгар страстей, кипевших вокруг Бульвара, Залесский пришел на службу раньше Снега и с изумлением обнаружил, что отдел не заперт, а личный сейф старшего инспектора распахнут, чего не случалось никогда. На мимолетное замечание Залесского по этому поводу Снег буквально взорвался и, хотя потом и извинился, объяснить ничего не пожелал.

…Снег неожиданно прервал болтовню, так поразившую его помощника, поднялся, подхватил свой портфель и подошел, протягивая руку для прощального рукопожатия. Взгляд Залесского привычно уперся в непроницаемые очки начальника, он почувствовал что его руку сдавили несколько выразительнее, чем полагалось по обыкновению, и старший инспектор произнес совершенно другим голосом: «Занимайся своими делами и не лезь к Бульвару. Так будет лучше для нас обоих. Помнишь любимый Папашин анекдот: «Могу копать — могу не копать!»? Так вот, лучше не копать. Кстати, он был не очень доволен, что слухи о каких-то белых волках уже начали циркулировать в патрульном дивизионе. Папаша — не любитель полицейской мифологии… Все. До встречи».

Он быстро вышел из кабинета. Залесский некоторое время оставался стоять в раздумье, потом сел, закурил и подумал, что раз в это дело впутывается «верх», значит, пахнет мафией и коррупцией, и в этом случае ему лучше всего хватать за попку безлицензионных путанок в третьеразрядных кабачках, а Бульвар оставить Снегу, Папаше и всем, кто за ними стоит. И еще он подумал, что хоть это и дурость, но он это дело не оставит, и придется работать на свой страх и риск, в полном одиночестве.

Понедельник, 5 августа — пятница, 15 августа

Настроение у Наташи было не просто отвратительное. Ей казалось, что все вокруг разваливается, все уплывает из рук и что теперь так будет всегда. С Сашей происходило что-то нехорошее, и она не могла понять, что именно. Сперва эта странная болезнь и последовавшие за нею непонятные изменения в облике Саши и его поведении. Он продолжал не пить и не есть, хотя на боли уже не жаловался и на наташины вопросы о здоровье отвечал уверенно «в порядке». Он не ел даже у нее в гостях, когда она готовила его любимые блюда, что ее сперва обижало, а затеи начало беспокоить. Однажды она расплакалась и потребовала объяснений. Саша, в час по чайной ложке, выдавил из себя нечто малоубедительное насчет угрозы гастрита, какой-то особой диеты и вообще необходимости начать новую, правильную жизнь. В чем заключалась эта самая диета и какую именно новую жизнь он собирался начать, Саша, судя по всему, сам не знал или не хотел говорить, а скорее всего — все это было наскоро придуманной отговоркой. Одно было несомненно: все эти пугающие ее изменения в Саше были как-то связаны с его новым другом — Яном. К Яну она испытывала странное двойственное чувство. За глаза она боялась и испытывала к нему стойкую неприязнь. Но стоило ей познакомиться по сашиному настоянию с его новым другом, как ее пленила его мягкая, плавная, всегда убедительная речь, странная влекущая красота, которой, похоже, заразился от него и Саша. С непонятным замиранием сердца она обнаруживала все новые и новые общие черты у Саши и Яна: бледность, контрастирующую с яркими алыми губами, плавные движения, скользящую походку, завораживающую речь. А когда она оставалась одна, ее начинала терзать ревность: Наташа понимала, что между Яном и Сашей есть что-то большее, чем просто дружеская связь, понимала она, что вряд ли это какое-то сексуальное отклонение. Эта связь имела привкус преступности и мистики, но в чем конкретно она заключалась, Наташа понять не могла и от этого мучалась еще больше. Ян отлично улавливал эти ее настроения и во время их встреч, ставших почти ежедневными, старался как мог развлекать ее и преуспевал в этом. Он был замечательным собеседником и обходительным кавалером, и иногда, таясь даже от себя самой, Наташа думала, что, если бы ей пришлось выбирать между Сашей и Яном, сашины шансы вряд ли бы перевесили. Однако. Ян оставался вежлив и корректен. К концу первой недели этого знакомства Наташа окончательно запуталась в своих ощущениях. Одно ей было ясно: прежних безмятежных отношений уже нет, и Саша, по-видимому, постепенно, но неотвратимо уходит от нее все дальше и дальше. Нужно было что-то делать, но что именно — она не знала.

Воскресенье, 17 августа, 11.20.

Саша сидел перед телевизором и отсутствующим взором наблюдал то за биржевыми страстями, то за льющимися за окном потоками дождевой воды. В руке он держал бокал, утром наполненный Яном из собственных вен («это, кстати, тоже согласно классической традиции, я тебя могу и хочу подкармливать, как донор»), в пальцах другой дымилась сигарета, которой он почти что не затягивался, лишь время от времени машинально стряхивал пепел в череп двуликому Сталинусу.

Жизнь, после того, как проблема питания была разрешена, как-то незаметно вкатилась в спокойную колею, почти не отличающуюся от прежней. Разве что Саша перестал ощущать себя, как любой нормальный студент, за чертой бедности, да с Наташей все было как-то не так. Зато он неожиданно для себя резко продвинулся со своей дипломной работой «О социальных аспектах религиозных реформ Эхнатона». Откуда только взялись мысли! Причем они не только взялись, но и довольно резко выстраивались в работу настолько интересную, что обычно вежливый, как уличный регулировщик, сашин научный руководитель неожиданно прямо и грубо поставил вопрос об аспирантуре. («А не хватит ли вам, юноша, валять дурака? Шли бы вы в науку!») Правда, сейчас мыслей в голове осталось ровно столько, сколько коньяку в пустой бутылке из-под «Наполеона», накануне воткнутой Яном в пасть полунадутого «монстр-фантома». Вернулся он вчера в настолько великолепном состоянии, что, по его собственному признанию, часть пути он проделал по воздуху в виде летучей мыши, в каковом попытался выщипать мех у сбежавшего из зоопарка нетопыря, претендовавшего, по его, Яна, подозрениям, на «нашу территорию». Потом, вытащив из бара полбутылки коньяку, он принялся поливать им комнатные цветы, нежно мурлыкая при этом: «Ах вы, мои бедненькие совсем засохли!» Саша, которого по причине вынужденного «сухого закона» эта картина доводила до умоисступления, принялся силой укладывать Яна в постель, приговаривая сквозь зубы: «Упырь, убийца, алкоголик, ложись спать, скотина пьяная!» На что тот удивленно поинтересовался: «А что, уже рассвет?» После чего принялся канючить, что спать не желает, а желает выпить с Сашей на брудершафт, чем доконал его окончательно. Получив от разъяренного брата по крови в лоб, он неожиданно успокоился и мгновенно уснул.

«Но нет худа без добра, — вяло размышлял Саша, потягивая из бокала яновскую кровь, содержание спирта в которой — явно превышало все допустимые нормы. — Хоть в таком виде можно попробовать разговеться!»

Несмотря на то, что он слегка захмелел, мысли об унизительности и неестественности его положения овладели им с новой силой. Поэтому, когда появился Ян, совершенно трезвый и чем-то озабоченный, Саша сразу набросился на него с упреками. Ян слушал его вполуха, небрежно развалясь в своем любимом кресле и попыхивая дочерна обкуренной трубкой, к которой прибегал исключительно в минуты крайнего раздражения и озабоченности. Своего серого плаща, сделавшегося от дождя черным, он почему-то не снял. Вода капала на ковер, и это еще больше раздражало Сашу.

— То положение, в котором я по твоей милости оказался, сделало бессмысленной не только мою жизнь, но и мою смерть, понимаешь ли ты это?!

— Это вопрос риторический, или ты ожидаешь ответа?

— Да уж ответь, будь так добр!

— А зачем, собственно?

— Как это? И он еще спрашивает!

— Только умоляю, избавь меня от этих театральных жестов ручкой в сторону несуществующего зрителя! У тебя, конечно, удобная позиция, потому что есть конкретный объект для критики — я. Но позволь тебе напомнить, что совсем еще недавно мы оба были гражданами страны-вампира, которая без всякого спроса высасывала из своих подданных жизненные и творческие силы, отбирала средства, идеи, детей, саму надежду на всякое улучшение, а под занавес развалилась и предоставила каждому выпутываться самостоятельно. Ты, конечно, можешь меня критиковать, предъявлять претензии, а к кому апеллировать мне? Я ведь даже не догадываюсь, почему я сделался таким, не говоря уж о том, что цель моего существования мне не более понятна, чем тебе. А на твой вопрос я могу ответить: да, в форме вампирического существования привычная жизненная аксиоматика «жизнь — хорошо, смерть — плохо» становится с ног на голову. Будто кто-то, придумав вампиров, специально противопоставил их обычным смертным, чтобы доказать бессмысленность вековечной мечты человечества о бессмертии. Вот оно, бессмертие! Ну и что вы теперь с ним будете делать, интересно? Вот тебе две модели идеального бессмертия: я, носферату, санитарю в каменных джунглях, как волк в лесу, кормлю тебя, хризолиду, возлюбив тебя, как самого себя (кстати, твоя трансформация была возможна только при наличии моей искренней симпатии к тебе, так сказать, «вампир положил глаз»). Ты не потерял почти никаких человеческих качеств, кроме способности к обжорству и алкоголизму, приобрел же физическое бессмертие и перспективу обзавестись такими возможностями, о которых фантасты и прогносеологи грезят только в самых радужных снах. При этом мы оба можем… поставить воспроизведение таких, как мы, на поток; ты — естественным способом, а я — тем же путем, что и старый добрый граф-идеалист. То есть, на лицо возможность облагодетельствовать все человечество и вывести его на принципиально новую ступень социально-биологического развития. Как сказал один прогносоолог об ожидаемом скачке подобного рода: «Это различие будет настолько радикальным, что его можно будет сравнить с появлением нового вида. И только в этом новом качестве человек выйдет на арену Вселенной». Правда, в отличие от нас с тобой, он так и не знает, в чем именно будет заключаться это чудесное изменение. Так что мы — люди будущего, только вчера школьные учителя перестали нам это тадычить, что же так мучает тебя? Или ты не веришь в столь головокружительные перспективы?

— А ты? Ты сам веришь?

— Разумеется, нет. Ни на копейку.

— Для чего же ты так стараешься?

— Как тебе сказать… Ну, во-первых, чтобы немного развлечь тебя, а во-вторых, чтобы показать тебе зыбкость человеческой морали. А ведь именно мораль, вернее, тот несовершенный ее протез, каким мы все пользуемся, заставляет тебя так мучаться. Я прав?

— Не думаю. Во всяком случае, не только мораль.

— А, ну конечно. Еще есть сокрушительная сила привычки, условного рефлекса. Если ты не жрешь, не пьянствуешь и не дрыхнешь в любое время суток, как сытый кабан, значит, человеческое тебе уже чуждо и пора намыливать веревку! Мон шер ами, хочешь, я покажу тебе людей, живущих без пищевода или почки, или полностью парализованных? А ты побеседуешь с ними. Человек приспосабливается к самым чудовищным условиям существования, причем зачастую существования без всяких перспектив, кроме…

— Вот-вот, ты сам подошел к этому! Даже у самого безнадежного больного остается главное человеческое право последняя перспектива — смерть. А у меня есть практически все, кроме нее!

Ян рассмеялся, поднялся и, сняв плащ, бросил его на стул в углу.

— И это все, что мучает тебя, мой бедный брат?

— Скажем, это — главное.

— Ну что ж… — Ян вытащил из бара пачку сигарет и бутылку «Кьянти», откупорил и уселся в кресло поудобнее.

— Готов выслушать тебя со вниманием и сочувствием. Дикос!

— Я оценил твои способности с помощью испытанных софизмов рассекать проблему на составные части и раскладывать ее по предметным стеклам чтоб подсунуть под объектив привычного для тебя инструмента медицинской логики, где есть конкретные явления и процессы, порождающие либо здоровье и комфортные ощущения, либо боли и болезни. Все остальное — рефлексия и пустословие, порожденные плохим знанием анатомии и Физиологии…

— Браво, ты очень хорошо сказал!

— Спасибо. Но, извини, у меня другой образ мышления и я считаю, что он имеет такие же права на жизнь, как и твой. К тому же я отнюдь не считаю безупречным милый твоему сердцу традиционно-этернэлистический подход к изучению даже таких безусловных данностей, как человеческие организм. О какой незыблемости можно говорить применительно к фундаментальной науке, если даже человеческое тело, изучаемое тысячелетиями, в разных учебниках анатомии часто описывается с существенными различиями.

Он замахал на Сашу сигаретой и притворно захныкал:

— Мой дорогое оппонент! Умоляю, избавьте меня от поигрывания вашими интеллектуальными бицепсами, трицепсами и прочими скапулами! Я верю, что у вас — почти законченное высшее образование. Я ничего не говорил о незыблемости традиционной науки.

— Конечно, но ты все время пытаешься меня убедить, что, с точки зрения реальности, вампиризм — просто новая данность, с которой, раз уж она свалилась на голову, нужно просто смириться, сжиться, как с язвой, а со временем научиться извлекать практическую выгоду, а раз так, то акт твоего насилия надо мной представляется просто чем-то вроде принудительной записи в кружок филателистов без права выхода из него во веки веков. Между прочим, в моем случае даже приглашения не было, как не было и моего согласия.

— Ты слишком многого от меня требуешь, ной кровный брат. Даже приснопамятный граф Дракула — да будет ему осиновый кол перышком! — не приглашал в свой кружок прямо и открыто: «Присоединяйтесь, дескать, к ассоциации вольных кровососов!» А элемент добровольного вхождения в мой дом был, не отрицай!

— Ты просто соблюл формальность, насильственной сути происшедшего она не меняет. Что же ты не ответил взаимностью своему коллеге, который умолял тебя сделать его бессмертные? Ты его прикончил, а меня решил ввести в свою компанию, не спросясь. Почему? Не отвечай, я скажу: потому что этот человек испугал тебя, и ты предпочел поймать меня, идеалиста, чтобы скрасить своз вечное одиночество. Потому что ты знаешь, что моя мораль, над которой ты так потешаешься, не позволит мне ударить тебя в спину, что твой бывший коллега сделал бы не задумываясь. И еще ты сделал все это потому, что, как бы ты ни отрицал, но подсознательно тобой владеет та же параноидальная мыслишка, что и покойным графом: создать свое идеальное общество Вечных, подобрав его состав по своему вкусу! А я не хочу быть в твоем обществе! Отрезав меня от естественной пищевой цепи, ты решил, что заполучил меня мою душу в нераздельное пользование. Не тут-то было! Я буду отстаивать свое природное, нравственное и, если хочешь, исторически традиционное право на смерть, как итог жизни, как один из ее оценочных критериев. Не нужно мне твое бессмертие в вечной пляске кровавого колеса! Ты правильно сказал: «А что вы с ним будете делать?» И если ты находишь во и всем этом вкус, как охотник и холодный исследователь, то меня от твоих вечных перспектив просто тошнит, хуже чем от этого проклятого голода. И если я не отвергаю твою кровавую подачку, то лишь потоку, что еще не придумал, как мне от этой проклятой зависимости избавиться. А на крайний случай — спасибо, что ты не скрыл от меня эту информацию, — у меня остается последняя возможность — самоубийство. И пусть на твоей совести останется то, что я буду вынужден прийти к тому, что положено каждой живой твари — естественной смерти — противоестественным путем.

— Браво, Александэр! — насмешка исчезла с губ Яна, лицо его было холодным и бесстрастным. — У тебя превосходные ораторские данные. Ты прямо родился проповедником. Давай сделаем тебя основоположников какой-нибудь новой религии? Ты будешь витийствовать, а я — чудесно исцелять до тех пор, пока нам все это не осточертеет!

— Ты можешь издеваться надо мной сколько угодно. «Неправда, даже вырастая в могущество, все же никогда не перерастает в правду!»

— Не знал, что ты поклонник Рабиндраната Тагора. Но Индия — не твоя специальность. Впрочем, ты прав в одном: пустить себе в сердце пулю самородного серебра ты успеешь в любое время (после того, разумеется, как нам удастся ее получить). Так что возможность самой смерти у тебя никто не отбирает. И нечего огород городить. К тому же, ты пока еще не носферату, а хризолида, тебе еще представится возможность, пусть временная, ощутить все прелести столь желанной для тебе смерти. И когда ты воскреснешь, уже в качестве «полноценного» мертвого вампира, тогда и сделаешь свой окончательный выбор. А пока, извини, мы с тобой беседуем, как старый холостяк с юным женихом. С тою только особенностью, что не о женщине, а о смерти. Но взгляды на эту милую вдовушку, с которой я уже развелся, у нас, естественно, противоположные. Что-нибудь, кроме этого, еще беспокоит тебя из вечных проблем?

— Беспокоит. Проблема души, если для тебя это хоть что-нибудь значит.

Ян поднялся и подошел к окну. Некоторое время он задумчиво глядел на потоки воды, с грохотом обрушивающиеся на жестяной карниз, потом тихо спросил: «Так ты веришь в существование души и всего, что с этим связано?»

— Да. Иначе зачем бы мне спрашивать?

— Тогда тебе действительно худо, я сочувствую. Вера в бессмертие души для вампира — самый опасный предрассудок.

— Предрассудок?

— Разумеется, по крайней мере для вампира. Душа, искупление, праведность, греховность, паспортное воздаяние — это все нравственные рули утлого суденышка под названием «хомо сапиенс», и то до тех пор, пока оно прыгает по волнам моря «Земная жизнь» дальше… Ты даже не море, и не река Стикс, и вообще нет там никаких водяных аналогий… Я не журналист-потусторонник, в момент своей физической смерти никаких видений мне, увы, не представилось, из чего я заключаю, что там, за барьером, нет ничего такого, что хоть в какой-то форме можно было бы назвать загробной жизнью, как это понимается в традиционной мифологии. Возможно, что там начинается какая-то другая, неорганическая жизнь, о которой мы вообще не подозреваем… Впрочем, я не любитель фантастики, ни мифологической, ни научной, ни религиозной. Ничто в моей прежней, равно как и настоящей жизни не убедило меня в ошибочности моих атеистических взглядов.

— Да? А кто не отражается в зеркалах, превращается в летучую мышь, кота, кого отпугивает пентаграмма и чеснок? может, меня? Или вы, господин вампир-материалист, превращаетесь в нетопыря в строгом соответствии с еще неизученными аспектами теории молекулярного движения? Да ты не существуешь по железным законам самой махровой мистики!

Ян поморщился, будто «Кьянти» в его бокале вдруг превратился в грузинский портвейн азербайджанского разлива.

— Так это же мистика, а не религия… Кстати, к посещению церквей, часовен, монастырей, молитвенных домов и дацанов я отношусь одинаково индифферентно. От крестов, мощей, четок и прочего не шарахаюсь.

— И ты хочешь сказать, что ото доказывает, что нет ни души, ни Бога, ни потусторонней жизни?

— Ничего я не хочу сказать, кроме того, что сказано. — Ян притворно зевнул и уселся перед телевизором, давая понять, что полемика окончена. Саша почувствовал, что успокоился, и подумал: «А все-таки я в чем-то пробил его оборону. Это было бы здорово, если только мне от этого полегчает… Интересно, хоть что-нибудь из всего нашего бредового разговора имеет смысл?»

 

Глава пятая

«КРОВЬ У МОРЯ»

Среда, 20 августа, полдень.

Курортное местечко Графское, по словам Яна, было если не самым роскошным поселком на побережье, то уж, во всяком случае, самым уютным и чистым, в том числе, и в экологическом отношении.

Здесь имелся прекрасный песчаный пляж длиной около трех километров, ограниченный с двух сторон далеко вдающимися в море скалами, развалины замка на горе, бывшее графское поместье, отчасти разрешенное и не восстановленное, отчасти оккупированное бывшим пионерским, а ныне — скаутским лагерем. Графско-пионерская усадьба отделялась от поселка территорией санатория, принадлежащего на паях Четвертому полицейскому округу Свободной Черноморской Экономической Зоны и Главному департаменту УЩ России. Однако, по причине затянувшейся перестройки лечебного и жилого корпусов, народу в этом году там было… немного. В скаутском лагере также не наблюдалось особого оживления по причине пересменки: вторая смена уже уехала, а третья еще не появилась, и по лагерю и пляжу шатались, невзирая на погоду и время суток, небольшие группки дуреющих от скуки подростков, в основном старшего возраста. Далее поселок карабкался в гору, постепенно редея, и, по-видимому, иссякнув силами, обрывался, не доходя до перевала. В глубь от моря начинались земли, занятые садами, огородами, орешниками и чайными плантациями бывшего совхоза им. XXXI областной партконференции, а ныне коллективного арендного предприятия «Графское — I». Единственной достопримечательностью природы, из-за которой Графское иногда подвергалось нашествию экскурсии и туристских групп, был мощный источник подземных вод необычайно голубого цвета, вырывавшийся на поверхность у подножия прибрежной горы (той, где находились развалины графского замка). Поток делал несколько прыжков по плоским каменным плитам, где молодежная часть отдыхающих любила подвергать свои обнаженные тела естественному гидромассажу, и, не дойдя до моря нескольких десятков метров, впадал в микролиман, отгороженный галечной дамбой и причудливо разбросанными бетонными «ежами».

Однако, сейчас «Графский каскад», как пышно именовался естественный водный аттракцион в туристских проспектах, а на молодежном жаргоне — «Графопад», был практически безлюден, по причине пасмурной погоды и слабой заселенности поселка в это время, а так же из-за международного рок-фестиваля в молодежном лагере бывшего ВЛКСМ, расположенном в нескольких километрах от Графского.

Однако это безлюдье совершенно не тяготило Сашу и Яна, приехавших накануне. Они остановились у одного из бывших пациентов Яна, который отвел в их распоряжение небольшой, но очень уютный коттеджик с видом на лагерь и развалины, а от оплаты категорически отказался, заявив, что они могут считать, что поселились у ближайшего родственника и имеют право здесь жить, пить, гулять, водить друзой и девок и вообще морально разлагаться столько времени, сколько им потребуется.

С утра они провели обследование местности, посетили развалины замка и, покувыркавшись на скользких плитах «графопада» в ледяных голубых струях, сбивающих с ног, улеглись на галечной дамбе, пользуясь столь благотворным для них обоих отсутствием прямого солнечного облучения. Похоже, отдых налаживался. Ян, вытянувшись на медном махровом полотенце с изображением змия с надписью «Присоединяйтесь к зеленому движению» на эстонское языке, подставлял красивую бледную спину рассеянному свету, лениво покуривал, поплевывал в щели между камушками и говорил:

— Ты напрасно думаешь, май диэр мьючиал френд, что я отношусь к своему положению с такой холодной рассудочностью, как тебе это представляется. Просто мои логические выкладки имеют целью стабилизировать твою чисто гуманитарную психику, измученную, к тому же, профессиональными заблуждениями, свойственными основной массе всех начинающих историков.

Саша, развлекающийся пусканием камушков «лягушкой», насмешливо посмотрел на Яна и спросил: «И в чем же они, эти заблуждения?»

Так же, как медик-первокурсник обнаруживает у себя симптомы всех изучаемых заболеваний, историк-выпускник считает, что он овладел, по крайней мере, в целом, пониманием законов и механизмов, движущих, извини за банальность, колесницу истории человечества вообще и отдельного индивида в частности. Причем это касается как бывшей марксистско-ленинской, так и любой другой естественно-исторической школы вообще. И не делай кислое лицо, ты не на дегустации цитрусовых.

Если хочешь знать — это особенность всей человеческой науки вообще. Мы получаем какую-то неполную, искаженную по небрежности или злонамеренности кучку фактов, пытаемся изучать их, пользуясь таким несовершенным инструментом, как наш мозг, включенный на какую-то сотую долю своей мощности; нас постоянно отрывает от этой кое-как проводимой работы политика, семья, заботы о хлебе насущном, крове и одежде, престарелые родителях, дурак-начальник сбивает своими благоглупостями, мы ставим какие-то непонятные нам самим опыты в негодных помещениях, в грязной посуде, с некачественными реактивами, получаем некий результат, совершенно ни из чего не вытекающий, потом притягиваем за уши свидетельства таких же добросовестно или недобросовестно заблуждающихся авторитетов, старательно высасываем из пальца теорию, замешиваем все это покруче на коптящем пламени очередного модного философского заблуждения, и, пожалуйте: готово научное решение проблемы. Что самое смешное, что мы в это искренне верили а самое страшное, что мы безоглядно пользуемся плодами всего этого! Никто не в состоянии толково объяснить, что такое электродвижущая сила или, скажем, гравитация, не говоря уже о космических или ядерных процессах; однако бомбы, электростанции, мало чем от них отличающиеся, и философские учения, зачастую не менее убийственные, чем бомбы, мы выпекаем исправно. Но зато когда я убиваю преступное и ничтожное существо, чтобы насытиться его кровью, ты смотришь на меня с нескрываемым ужасом и презрением. Однако Влад III Цепеш, который окружал свой замок рядами людей, посаженных на кол якобы в целях справедливого правосудия, а на самом деле — для возбуждения своего патологического аппетита, тобою воспринимается как обычное историческое лицо. Чем он хуже, скажем, государя Всея Руси Иоанна Васильевича или сверхсадиста Атиллы?

— Ты опять решил развлечь меня своим философским паясничанием? Если да — то лучше не надо.

— Почему же? Если уж я, как ты говоришь, насильно присоединил тебя к своей компании, мой долг сделать так, чтобы ты не скучал. Или ты так задумчив из-за Наташи? Смотри, мой друг, женщина в нашем деле — явление опасное… Кстати, ты знаешь, как кончил свой путь царь гуннов Атилла? Ему досталась белокожая женщина с русыми волосами, к которой он воспылал неистовой страстью, уединился в шатре и предавался любовные утехам до тех пор, пока не умер от истощения. Назидательный пример!

— Одна из легенд.

— Но очень, поучительная. Женщины могут высасывать жизненные силы не хуже профессиональных вампиров, вроде нас с тобой… Ладно, ладно, не буду о злободневном. Извини, если моя болтовня доставляет тебе неприятные чувства. Я сам, бравируя перед тобой, пытаюсь найти хоть какую-то опору в своей странной фантастической реальности, которая мне, как и тебе, часто кажется нелепым сном. Может быть, ты — моя последняя надежда. Когда я тебя увидел впервые там, в баре, мне подумалось: этот человек, так не похожий на меня, наверное, смог бы помочь и мне. Я ведь, на самом деле, не ищу ни славы, ни господства над людьми, не стремлюсь, как ты упрекал меня, «наплодить себе подобных» для осуществления какой-нибудь дурацкой идеи по переделыванию человечества. Я тоже хочу выбраться из ямы.

Саша усмехнулся и вытащил у Яна сигарету из заднего кармана джинсов.

— Ты мог бы предложить мне свою дружбу несколько иначе.

— Без посвящения в вампиры? Уволь, батенька, уволь! Даже если бы ты и не убегал в ужасе после моего откровенного признания, ты бы относился ко мне с чувством плохо скрываемого ужаса и брезгливости, а то, что еще хуже, жалости, как я — к своим пациентам. С тем лишь существенным различием, что я могу исцелить своих обреченных подопечных, а ты меня — нет. А так — ты со мной в одной связке, как любят говорить любители потрахаться со скалами. Ты со мной в одном круге ада, и главная твоя мысль сейчас — не о бабах или водке, а о том, как жить в таком состоянии, я не прав? Прав! Я, зная обычную психологию неизлечимого больного, могу сказать об этом с уверенностью. И главная моя задача, если хочешь знать, не только как твоего друга, но и как медика — убедить тебя в том, что нужно думать не о болезни и ее значении для твоей бессмертной души, а о том, как, извини за образность мышления, перегрызть ей горло…

— …и высосать у нее кровь. Как видишь, я уже вхожу в предложенный тобой образ. Только, если хочешь знать мое мнение, ты просто трус. Да-да! Самый обычный трус. Гораздо честнее было бы с твоей стороны изыскать способ покончить с собой, а не привлекать к решению проблемы сифилиса лучшие ученые умы, втихомолку заражая их, а затем ставя перед фактом. Если вампиризм не привился на Земле, значит — это тупиковая ветвь человечества, и ее место — в страшных сказках, а не в нормальной жизни, где и без Дракулы хватает всяких Цепешей и Атиллов.

— Ну вот, — недовольно проворчал Ян, переворачиваясь на спину и усаживаясь прямо на морду зеленого полотенечного змия, — Я, оказывается, попал в компанию с идеалистом и дарвинистом. Нет, в следующий раз придется принимать в вампиры только после предварительного собеседования и анкетирования. Причем отбор нужно вести исключительно среди иностранцев. Это же непостижимо: человек приобретает такие качества, о которых мечтатели и фантасты только слюни в экстазе распускают, американец на твоем месте уже бы фирму основал «Вэмпайр стейт билдинг» с оборотным капиталом в несколько миллиардов, а ты, как истинный русский, сидишь в невыразимой тоске и уже который день изводишь меня вечными вопросами на постном масле, Все, насточертело! Я ухожу в океан!

С этими словили Ян вскочил и с разбегу врезался в морские волны.

Среда, 20 августа, 21.50.

…Ближе к вечеру, когда Ян куда-то исчез, Сашей снова начал овладевать Голод. Чтобы хоть как-то отвлечься, он принялся читать обнаруженную на книжной полке толстую пожелтевшую книгу «Паровозы уходят вдаль» одна тысяча девятьсот шестидесятого года рождения. С первых же страниц он понял, что держит в руках образец, а может быть и прародителя так называемой «паровозной» советской литературы, о существовании которой он знал из курса истории культуры СССР. Саша хотел даже пойти и уговорить хозяина продать ему этот раритет, но тут его так скрутило приступом голода, что он забыл и о книге, и об уходящих вдаль паровозах, и вообще о реальное историческое времени. То ли морские купания в сочетании с активным движением оказали действие, то ли сказалась воспитательная работа Яна, но есть хотелось настолько, что Саша, разглядывая в зеркало свое измученное лицо с горящими глазами, поймал себя на том, что размышлял об охоте.

И наступил момент, когда все нормальное, человеческое исчезло, окутанное кровавой пеленой голодного тумана, и он обнаружил себя сидящим на корточках в бетонном желобе ливневого стока, за кустами, в ожидании добычи. Она не заставила себя долго ждать: едва различимый силуэт одинокого прохожего заставил Сашу принять доселе неведомую ему боевую стойку, затаить дыхание и, точно рассчитав момент, прыгнуть сзади, чтобы одним ударом всего тела сшибить человека на землю и вонзить заострившиеся клыки в желанную артерию, наполненную животворящей кровью…

Среда, 20 августа, 22.10.

Сергей Снег практически закончил все те мелкие, в основном бумажные дола, которые привели его сюда, а вернее, послужили поводом для отъезда из города. Однако любящий слишком глубоко копнуть его подчиненный, инспектор Залесский, был бы немало удивлен, если бы узнал, что его шеф и сам до конца не смог бы объяснить что именно привело его в этот, далеко не самый фешенебельный уголок даже из тех, куда он мог выбить себе командировку, пользуясь своими служебными возможностями. Просто он чувствовал нечто, подобным образом он частенько раскрывал самые, казалось бы, безнадежные преступления, и чутье редко подводило его. Он чел по криминогенному запаху, как «стингер» по тепловозу шлейфу, и, как правило, безошибочно поражал свою цель.

Вот и сейчас, бродя в быстро густеющих из-за низкой облачности сумерках, он делал сам перед собою вид, что отрабатывает версию по одному из «дохлых» уголовных дел местного райотдела: нераскрытому покушению на изнасилование. Даже по названию дельце было изрядно протухшие. Покушение, да еще состоявшееся в прошлом сезоне в единственном укромном уголке, который только и можно отыскать в Графском в разгар сезона — на заброшенной лесопилке, к тому же завершившееся полным фиаско для неизвестных искателей клубнички: тридцатисемилетняя девственница, которую только лишенное воображении перо уездного следователя могло обозвать потерпевшей, билась за свою невинность так, что высадила начисто подвернувшейся под руку жердиной несколько зубов у незадачливых насильников (некоторые из этих зубов были впоследствии обнаружены), чем обратила их в позорное бегство, заставив отказаться, как принято говорить в уголовном делопроизводстве, от первоначального замысла… В общем, факт наличия этого дела в производстве можно было объяснить только двумя причинами: несговорчивостью потерпевшей, проживавшей, к тому же, в никому не известном Закоперске, да неумению местного следователя правильно и доходчиво писать отказные материалы. Обычно подобного рода горе-преступников находили со скоростью движения полицейского мотоцикла, в люльке которого находилась потерпевшая, в сторону расположения ближайшего молодежного кемпинга или «дикой» стоянки рокеров, металлистов или хиппи… Неудачу в поиске охотников за невинностью можно было объяснить только тем, что они чрезвычайно круто отказались от первоначального, да и всех последующих замыслов, в том числе и отдыха в местах, насыщенных столь агрессивными и физически подготовленными девственницами, выплюнули выбитые зубы и смотались долой ближайшим автобусом зализывать раны.

Однако Снег, невзирая на то, что его приход сюда, на место происшествия годичной давности, вряд ли имел смысл, крутился и крутился в перепутанных тропинках среди кустов, обступавших заброшенную лесопилку, будто кого-то или чего-то ожидая. Наконец, он вошел под прогнивший и местами обвалившийся навес и принялся с помощью миниатюрного фонарика-авторучки рассматривать тронутую ржавчиной пилораму, обкусанные кем-то, очевидно, вездесущими крысами, провода, окурки в углу, пустые бутылки и прочий мусор, оставляемый бомжами, подростками и прочими криминогенными элементами, нуждающимися в таких безлюдных глухих местечках для отправления своих нехитрых антиобщественных потребностей. Внезапно Снег понял, что понапрасну жжет батарейку своего фонарика: из неожиданно разбегавшихся туч выглянула полная, без единого изъяна, луна. «Черт, ведь сегодня 20-е», — пробормотал сквозь зубы старший инспектор и с видимой поспешностью скрылся в густых кустах…

Среда 20 августа, 22.10.

…Саша понял, что промахнулся, когда получил сильнейший толчок локтем в грудь и снова очутился в кустах. Инстинкт, заменивший на время голода сознание, приказывал телу снова прыгать и он уже был готов повторить нападение, когда вдруг услышал знаковый голос: «Ну вот, а я уже было вовсе решил, что ты, мой осатаневший друг, — конченный толстовец, и тебя всю жизнь придется кормить из бутылочки. Предупреждать надо, я же тебя мог как следует зашибить!

Саша, спотыкаясь, выбрался из водостока и ошалело наблюдал, как Ян, оказавшийся жертвой безумного сашиного нападения, шарит под кустами вдоль обочины, отыскивая закатившийся во время схватки большой алюминиевый термос. Его поиски облегчила полная и яркая луна, выглянувшая из-за облаков. Ян поднял термос, протянул его Саше и бережно поправил звякнувшие в пластиковой сумке бутылки.

— Если бы не забота об этих хрупких проказницах, ты мог бы очутиться прямо во дворе нашего гостеприимного хозяина. А вообще, я тобой горжусь. С почином, Алекс, с почином! Жаль, что тебе не попалась какая-нибудь настоящая добыча вроде тех молодых охломонов, что прошли меньше чем минуту назад в сторону старой лесопилки. Я бы с удовольствием перестал корчить из себя альма патера, и мы бы славно поохотились напару! Ладно, не трясись, идем домой: ваша папа пришла, свежей плазмы принесла.

Он подхватил Сашу под руку и потащил к калитке. В комнате Ян выставил бутылки на стол и удовлетворенно сказал: «Не разбились! Как я все-таки быстр и ловок, аж самому приятно! А ты сотри со своего лица затравленное выражение и займись термосом: там твой ужин». Саша, впервые после своего неудачного нападения пробормотал хриплым голосом: Опять, наверное, кого-то укокошил, душегуб несчастный.

— Ну, во-первых, если кто-то из нас двоих и является несчастным душегубом, так это ты. А, во-вторых, кровь эта чисто животного происхождения, экологический стерильный продукт, плод моей чудесной вечерней прогулки на ближайшее пастбище. Корова попалась очень примерного поведения, и я не только от души полакомился, но и позаботился о тебе, о мой бледнолицый брат Неудачный Прыжок. Интересно, а может ли уеденная мной корова забросить свою фитотрапезу и заделаться вампиром? Жаль, что ты не биолог, мог бы кандидатскую на этом сделать. Так что, приятного аппетита, а я пока приготовлю для тебя кое-какой сюрприз! — И с этими словами Ян вытащил из-под кровати плоский черный чемоданчик, окантованный металлом. В чемоданчике оказалась новейшая компактная японская система для прямого переливания крови, как прокомментировал Ян, «вне условий стационара».

— Отличная вещь, работает как от сети, так и в автономное режиме. По твоему еще не просиявшему лицу вижу, что ты ничего не понял. Теперь мы с тобой сможем напиваться в стельку, как сиамские близнецы: я буду пить, а ты — похмеляться. Доходит?? Ну вот, закуси как следует, потом мы с тобой приговорим эту пару коньяка, как раз по бутылке на брата, а потом двинемся в санаторий УВД, там сегодня дискотека. А ты еще упрекал меня в эгоизме!

…Спустя полчаса друзья сидели за столом друг напротив друга, имея в локтевом сгибе по игле, воткнутой в вену, трубки от игл уходили в чрево механизма, подмигивающего индикаторными светодиодной из раскрытого чемоданчика. Ян опрокидывал стакан за стаканом, Саша свободной рукой подливал ему, заботливо приговаривая: А теперь за маму, а теперь за папу, не сачкуй, не сачкуй, ты на провозе не один!

…К половине двенадцатого оба были в полном порядке. Ян, слегка покачиваясь, аккуратно вынул иглы, смазал Саше место укола йодом, промыл и уложил все принадлежности в чемодан, кроме одноразовых трубок и игл (СПИД не спит! «А ты, вообще, не заразный? Еще и меня вегетарианцем сделаешь!»). После чего они, придерживая друг друга под руки на крутых поворотах дорожки, двинулись к санаторию.

Среда, 20 августа, 23.30

Веня Кропалик, самое ничтожное существо даже среди своих педагогически запущенных друзей, опрометчиво собранных каким-то сердобольным активистом под сенью бойскаутского лагеря, находился на лесопилке в полном одиночестве. Друзья ушли на дискотеку в санаторий УВД, куда Кропалик идти отказался не столько по причине нелюбви к салолу сочетанию УВД, сколько из-за ранней сексуальной озабоченности: ему удалось уломать дочь лагерного сантехника Вальку с помощь богатого подарка — флакона французских духов, вытащенного из сумки зазевавшейся пляжницы. Правда, духами уже пользовались, но то же самое можно было с полным правом сказать и о Вальке, поэтому сделка состоялась, и теперь Веня томился от скуки в ожидании предмета своих вожделений.

Уже была выкурена сырая «астра» с особым вниманием рассмотрены карманные порношедевры, представлявшиеся в неверном свете луны манящими и пленительными картинками совсем близкого будущего, а деланная паскуда Валька все не шла.

От безделья Венька, припомнив отрывочные сведения по своей будущей специальности, которой его вот уже год безуспешно пытались обучить в бывшем ПТУ, а ныне — Техническом лицее, занялся исследованием проводков, ведущих к пилораме с дебильным упорством, достойные лучшего применения, стараясь запустить двигатель, приводящий в действие вертикальные пилы. Как ли странно, ему удалось то, что не удалось два года назад, совхозному электрику: пилорама затрещала, завизжала и заработала. Веня со счастливым лицом послушал эту музыку своей маленькой победы и, не поленившись, принялся тащить небольшое бревно с намерением распустить его на доски, хотя для чего он это делает, Кропалик не имел ни малейшего представление. Очевидно, смысл полуночной распиловки трухлявой древесины был недоступен не только ему одному: бело-голубой в лунном свете чудовищный волк, бесшумно вынырнувший из кустов, тоже застыл на мгновение, будто недоумевая, его первый взрык потонул в визжании пилы впервые после долгого перерыва получившей пищу. Будто сердясь на самого себя, Зверь мотнул головой и, присев издал рев такой мощности, что перекрыл шум работающего станка. Веня Кропалик оглянулся, его мозг потомственного алкоголика и наркомана не смог выдать по своим полуразрушенным нейроцепям сигнала истинного ужаса, что сравнило его с героем: он посмотрел на диковинную псину, поднял валявшийся на земле кол и довольно точно метнул его Зверю в голову, подлый монстр позорно пригнулся, но уже в следующее мгновенье прыгнул на свою дерзкую жертву и, видимо, от охватившей его странной растерянности, промахнулся, наконец, до Кропалика дошло, что надо как-то слинять, и он вспрыгнул на стол пилорамы, чтобы соскочить в кустарник за столбами навеса и удрать по тропинке в поселок… Но тут волк прыгнул вторично и в силу какого-то чисто статистического стечения вероятностей, лишь нижней челюстью и одной лапой зацепил свою упрямую жертву. Веня взвизгнул почти так же громко, как пилорама, дожевавшая свою порцию дерева, присел — и тут его подхватила подошедшая за новым бревном лапа подавателя… мелькающие ржавыми, не успевшими очиститься зубьями, вертикальные пилы получили новую работу. Страшный, непохожий на человеческий, крик оборвался почти одновременно с шумом механизма: что-то странное, с чем не смогла справиться бегущая и вращающаяся сталь, заставило пилораму остановиться. Несколько мгновений царила полная, всеобъемлющая тишина, затем нечто теплое и жидкое закапало на замусоренную землю. Зверь брезгливо потянул ноздрями воздух и, если бы он мог пожать плечами в недоумении, он бы обязательно сделал это. В следующее мгновение он исчез бесследно и беззвучно. Прошли долгие минуты. Кровь, стекающая под пилораму, образовала лужу, блестящую в лунное свете, как растопленная смола. Тяжело ступая, из темноты вышла пятнистая корова со свежей раной на шее. Шумно вдохнув теплый сытый запах, она опустила в лужу морду и принялась с удовольствием пить…

Четверг, 21 августа, 00.00.

Ночная дискотека, посвященная очередной годовщине Августовской демократической революции, в санатории УВД была в полном разгаре. С помощью этого мероприятия администрации санатория рассчитывала поправить свои финансовые дела, пошатнувшиеся из-за затянувшегося ремонта, поэтому пускали не как обычно, только своих, а всех, кто платит, и в результате компания была пестрая, бестолковая и пьяная, а дежурный полисмен из райотдела, которого по советской привычке еще именовали ментом, сквозь пальцы смотрел на некоторые недопустимые, согласно обычного порядка, вещи. Вмешивался он, как правило, только когда возникала пьяная свара, или кто-то, перебрав у стойки бара, пускался во все тяжкие, либо просто норовил свалиться под ноги танцующих и уснуть. Тогда по его знаку появлялись два плотных массажиста из санаторной обслуги с повязками на рукавах и аккуратно ликвидировали острый момент.

Ближе к полуночи внимание полисмена привлекла группа малолетних недоносков из лагеря, но они, видимо, выкурили свою «травку» еще по дороге, к бару почти не подходили, очевидно, денег было у них негусто, время от времени приглашали попрыгать или потереться на танцплощадке своих поселковых знакомых и в конфликты не ввязывались, но, зная их привычки, блюститель справедливо полагал, что они, скорее всего, присматривают себе какого-нибудь пьяненького буратину с деньгами, чтобы, провожая его, в укромном месте почистить ему карманы, поэтому неополицейский уделял внимание не только их перемещениям, но и тем, кто подходил в качестве кандидатуры на потерпевшего. Естественно, что он не мог не отметить двух подвыпивших парней, бледность которых выдавала в них недавно приехавших на побережье. Этими «новичками» были Ян и Саша. Яна он выделил сразу по появлении, когда тот упорно желал расплатиться за вход валютой, причем в маврикийских рупиях, по пять тысяч за себя и за своего друга. Наконец, им удалось поладить с кассиром на прибалтийских марках, и они прошли к стойке, где сразу попали в фокус ненавязчивого внимания подростков.

Ян, некоторое время благосклонно созерцавший танцующих, время от времени толкал Сашу в бок и говорил: «Посмотри на эту девицу в красном, какие у нее… А?»

— Ножки? — переспрашивал Саша.

— Вены! — уточнял Ян. Потом он выпил пару дринков местного фирменного коктейля, потребовал по-польски у бармена «Кровавую Мери», а когда тот выполнил заказ, долго препирался с ним, сварливо требуя влить вместо томатного сока то, «что там должно быть». Наконец Саша, с неудовольствием прислуживающийся к этому спору, вытолкнул Яна на площадку, говоря: «Иди, иди, потанцуй вон с теми… венами в красном». Когда Ян, протискиваясь сквозь толпу и поминутно извиняясь перед толкаемыми «проше ми выбатшить, пшекленто быдло» удалился, Саша по запарке хлопнул заказанную Яном «Кровавую Мери» и тут же был принужден стремглав бежать в туалет. Когда он вышел, то застал в вестибюле Яна, который объяснял массажистам и полисменту: «Ясновельможне панове, паненка, с которой я танцевал, убегала не потому, что я ее обидел, то не можно! Мы просто оказались у зеркала, и ей показалось, что она танцует одна, а я не успел ей объяснить, что я не отражаюсь в зеркале, потому что…» Тут Саша взял его за плечи и, улыбнувшись как можно очаровательнее страдникам, сказал: «О, пожалуйста, не обращайте на него внимания, это мой родственник из Польши, он немножко странный, но очень хороший врач!» Зачем он ввернул врача, Саша вряд ли бы объяснил, но его речь удовлетворила охрану порядка, и Саше вовремя удалось пресечь широкий жест Яна, которым он пытался подарить «пану полицейскому» наполеондор. Саша снова потащил Яна к бару, выговаривая ему по дороге: «Прекрати корчить из себя князя Понятовского!», на что Ян вполне серьезно отвечал: «Хорошо, я буду корчить маркиза де Сада!» После этого Ян снова донимал бармена польским, указывая на поставленные в витрине бутылки и спрашивая: «Цо то ест?», на что бармен неизменно вежливо отвечал, что это никто не ест, но все пьют. Саше это надоело, он пригрозил Яну, что перейдет на старославянский, и вообще потребовал дисциплины в рядах. Когда он убедился, что это требование невыполнимо, то оставил Яна на попечение хорошенькой брюнетки, давно строившей ему глазки, и, дабы не растерять с таким трудом добытый хмельной угар, кинулся в веселье. Добавить до кондиции неожиданно помог один из массажистов, который заманил Сашу в темный уголок и спросил, не желает ли его родственник из Польши сигареты с фирменной начинкой. Саша ответил, что, разумеется, желает, и, тут же расплатившись презентованной Яном еще накануне десятидолларовой купюрой, выкурил подряд две сигареты с гашишем довольно высокого качества. Веселье после этого сделалось достаточно неуправляемым, Саша станцевал несколько невообразимых танцев, тем более, что рок-группа окончательно перешли на «хэви-метл», и вспыхивающее освещение совершенно лишило танцующих чувства реальности.

… Снова он подошел к Яну после посещения туалета, где не обнаружил своего отражения в зеркале над умывальником. Ян был занят: он вдохновенно объяснял хорошенькой брюнетке различие между мертвым и живым вампиров, на что девица, восхищенно ахая, отвечала неизменным вопросом: «А какая разница между носфератум и педерастом?» Ян хмурился и переходил на латынь. Наконец, когда Саше удалось привлечь его внимание, он холодно выслушал его сбивчивые объяснения насчет того, что он, видимо, умер и в зеркале теперь не отражается, пощупал пульс, попытался в проблесках «мигалок» определить зрачковый рефлекс и туманно ответил: «Слух, что лечил тебя я, лжив, — ты жив. Иди и смотри хорошенько». Саша последовал его совету и вскоре вернулся с радостным известием, что, действительно, обнаружил себя в зеркале, причем даже не одного, а двух, на что девица в своей обычной восторженной манере заметила, что обожает двойняшек и готова переспать с ними обоими. На что обиженный такой быстрой переменой ее внимания Ян холодно заметил, что вообще считает выражение «переспать» в отношении женщины приличествующим фригидности и импотентности, чем окончательно запутал тему. На что брюнетка ответила, что выражение «трахаться», как и СПИД, занесли к нам американцы, и, наварное, оно порождено игрой в кегли, которая у них там популярна, на что Саша… впрочем, тут дискуссию приелось закрыть, поскольку зажегся общий свет, музыка стихла, и администратор поблагодарил всех и попросил заходить еще, что в переводе означало «выметайтесь отсюда, да побыстрее».

На улице царила великолепная лунная ночь, девица охотно впорхнула в первую же распахнувшуюся перед нею автомобильную дверь, сделала друзьям ручкой и окончательно освободила их от своего присутствия. Саша и Ян тут же о ней позабыли и решили, что идти спать в таком состоянии — расточительство чистой воды. Кстати, о воде — можно пойти на «графопад» и искупаться. Туда они и направились, не заметив подростков, которым очень понравился такой поворот их рассуждений. Стараясь держаться в тени, малолетние любители легкой поливы двинулись следом за намеченными жертвами, выбирая удобный для нападения момент.

Таковой момент игл представился, когда друзья вступили в затененный высоким кустарником поворот тропинки перед спуском к «графопаду». Слева поднимался крутой облысевший склон, справа, скрытый растительностью, уходил вниз, к морю, короткий обрив.

— Эй вы, лохи! — громко сказал самый старший, настолько лохматый и рыжий, что это было заметно даже в рассеянном лунном свете.

— Сам ты полтергейст! — ответил Ян не оборачиваясь и увлекая Сашу дальше, на ярко освещенный луной участок дорожки.

— А ну стоять, козлы!

Ян аккуратно подхватил Сашу, попытавшегося принять боевую стопку, поднял и усадил его на приткнувшийся к склону огромный валун высотой с человеческий рост: «Посиди, амиго Алехандро, пока я проконсультирую сих юных эстудиамос по вопросам этики и эстетики. Чем могу служить, джентльмены?» Поняв, что фактор внезапности упущен, старший, видимо, славно «курнутый», выхватил нож, подскочил к Яну и ударил его в живот, всадив лезвие по самые «усики», Ян согнулся пополам и захныкал: «Мой бедный животик, не переварить тебе сегодняшнего ужина!» Второй недоросль издал вопль поросенка, на которого наступила лошадь, раскорячился и лягнул Яна ногой в лицо. Ян неожиданно легко уклонился, подхватил его ногу за пятку и некоторое время принуждал нападавшего прыгать на одной ножке, при сем приговаривая: «Баба сеяла горох, прыг-скок! Обвалился потолок, прыг-скок!» После чего резко вывернул противнику стопу, заставив развернуться на 180 градусов, а затем толчком отправил его под откос. Отряхнул руки, вытащил из живота нож и вложил в руку старшему, который, по-видимому, был близок к состоянию, которое среди гипнотизеров называется «восковой гибкостью» или «пластилиновым болваном».

— Ну, что ворон ловишь? — строго спросил Ян. — Взялся резать, так режь, вон, товарищ твой смотрит, учится. Да, забыл спросить, а ножик у тебя острый? Смотри, чтоб не больно зарезал. Учти, бить нужно вот сюда, под сосок, как бы насаживая человека на нож. Давай!

Рыжий главарь сделал несколько неуверенных движений одеревеневшими ногами, с видимым усилием размахнулся и воткнул нож между ребрами.

— Так-так, уже лучше, хотя… — Ян вынул нож без единой капли крови, рассмотрел лезвие, осуждающе поцокал языком и разломал финку в пальцах, как безопасную бритву.

— Дрянная сталь, сразу видно — сам делал. Меня такой уже раз убивали — пустой номер, ничего не вышло. И чему вас только в лицеях учат?

— Ма-ма, — по складам произнес рыжий и сделал попытку удрать с места событий вслед за своим последний подельником, который сверкал подметками кроссовок уже где-то в районе «графопада». Ян неожиданно даже для Саши расчетверился и, взявшись за руки, обступил неудачливого правонарушителя со всех сторон.

— Дорогие ребята! — начал он медоточивым голосом. — Родине нужны ваши молодые руки и юные горячие сердца! Кстати! — тут он сошелся, обратившись в черного кота размером с фокстерьера, прыгнул подростку на плечо и, вцепившись когтями в ухо, зашипел: «Должен тебе сообщить, мой любознательный друг, что сердце состоит из предсердия, желудочков и…» Тут вконец ополоумевший юнец кинулся сломя голову вверх по склону, поминутно срываясь и становясь на четвереньки, а Ян порхал за его плечом и зудел: «Ты должен также помнить, что значение «пи» составляет три целых, сто сорок одна сотая… Только тот, кто не страшась усталости карабкается по ее каменистым тропам!.. У-гу-гу! Плюс компьютеризация всея Руси! Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма!» Парень заорал, скатился вниз, мимо Саши, который заботливо поинтересовался: «Ну что, Джек Потребитель, в штаны не наклал?» После чего малолетний правонарушитель наконец получил возможность задать стрекача по дороге к поселку, чем незамедлительно и воспользовался. Опомниться ему удалось только около заброшенной лесопилки, где он сумел даже закурить и перевести дух.

Его потревожила вышедшая из кустов обыкновенная корова, которая подошла вплотную и принялась с интересом принюхиваться.

— Да пошла ты, скотина, — оттолкнул он рукой ее морду и измазался теплым и липким. Что-то заставило его зажечь спичку, и когда он поднес ее поближе к коровьему носу, то увидел невероятно кровавую харю с печальными карими глазами. На руке тоже была кровь…

Рыжий тихонько завыл, повернулся и поплелся куда-то в темноту, всхлипывая, размазывая окровавленной рукой слезы и сопли, неостановимо бормоча при этом: «Все, бля, докурился, все, бля, докурился…» И когда из кустов на обочину бесшумно выдвинулся невиданный белоснежный Зверь, рыжий только махнул на него: «Иди ты, Шарик, на хрен, тебя еще не хватало» — и ушел, провожаемый изумленным взглядом алых глаз, повторяя свое бесконечное присловье насчет того, что докурился…

Четверг, 21 августа, 11.20.

Утро мало чем отличалось от обычных похмельных утр за исключением того, что Саше было несколько легче, чем Яну, ибо он употреблял алкоголь внутривенно. Ян, поднявшись, некоторое время рассматривал свой туманный лик в зеркале и сокрушался непонятно: «Что станет говорить княгиня Марья Алексевна!» Саша пошевелил языков и обнаружил, что тот сух и малоподвижен. На его жалобу Ян ответил, что его огорчает обнаружившееся накануне сашино пристрастие к наркотическим веществам, что в совокупности с идеализмом и дарвинизмом делает его морально-психологический портрет малопривлекательным. В такой портрет я бы тебе не советовал вселяться, как принято у некоторых наших коллег. А чтобы привести в порядок свой артикуляционный аппарат, я тебе рекомендую прополоскать рот водой и произнести в качество упражнения: «Еду я по выбоинам, из выбоин не выеду я, как делают актеры-речевики», — закончил Ян и отправился по своим делам в поселок. Саша прополоскал рот, почистил зубы, отметив, что клыки его на вид не претерпели никаких изменений, и принялся тренироваться с выбоинами. Получалось нечто совершенно нецензурное, и вскоре он это дело забросил, предпочтя уходящие в несуществующую даль паровозы, локомотивное чтиво настолько развлекло Сашу, что он не заметил, как пролетело несколько часов, и удивился, что Ян вернулся так быстро.

Ян поставил на стол давешний термос со словами: «Кушай, толстовец, это вегетарианское, пастухи резали барана, я попросил свежей крови для вскармливания своего любимого щеночка кавказской овчарки. Налей, кстати, и мне — я же не мог, как ты понимаешь, питаться у них на глазах или пикниковать где-нибудь на лужайке».

— Значит, я щенок, да еще и кавказской овчарки. Ты неистощим на оскорбления, — проворчал Саша, разливая кровь по стаканам.

— Хорошо, в следующий раз я скажу им чистую правду. Кстати, я не очень хорошо понимаю по-черкесски, но они говорили какие-то странные вещи.

Ян медленно выцедил свой стакан и попросил Сашу налить еще.

— Они говорили о корове, морда которой запачкана кровью и которую нашли около заброшенной лесопилки, где обнаружили труп.

— Какой труп?

— Кто-то из компании вчерашних недоносков или, скорее, их товарищей по лагерю попал в пилораму. Все удивляются, почему она вообще заработала.

Некоторое время они смотрели друг на друга. Потом Ян потер себе виски и постучал по лбу, а Саша с угрозой спросил: «Опять твои штучки, кровосос проклятый?»

— Зато ты в оскорблениях весьма однообразен. Я же не какой-нибудь разнузданный вурдалак, я — честный вампир, притом из хорошей интеллигентной семьи. Просто я не все детали вчерашнего празднества могу припомнить.

— А лекцию по теории вампиризма, которую ты читал какой-то шлюхе в баре помнишь? А как пытался объяснить полицейскому, почему не отражаешься в зеркале? А как цитировал Маркса в животном облике?

— В каком смысле — в «животном»? Если речь идет о степени моего опьянения…

— Опьянение само собой. На нас напали с ножом, и ты с ними дрался, оборачиваясь котом, нетопырем и черт знает кем еще.

— В самом деле? — Ян был смущен. — Столь активный отдых не входил в мои планы. Доедай, умывайся, пойдем. Надо осторожненько навести справки и загладить возможные последствия.

…Погода не баловала курортников: на небе снова была высокая, но достаточно плотная облачность, море слегка штормило. Поэтому на небольшом базарчике, укомплектованном пивным ларьком и шашлычной, было многолюднее обыкновенного. Потеревшись среди отдыхающих, выпивающих и торгующих, Ян и Саша получили следующее изложение ночных событий. Какой-то не то упившийся, не то укурившийся дебил из бойскаутского лагеря притащился зачем-то на лесопилку, умудрился запустить ее, да еще и угодил в пилораму, где его разделало в клочья. Полиция дала предварительную квалификацию происшедшему как несчастному случаю, но поселок выдвигал свою версию, согласно которой его казнили собственные дружки, отъявленные уголовники, за какую-то провинность, либо из-за девки. Нашлись добровольные гиды из пивных завсегдатаев, которые сводили целую группу желающих непосредственно на место происшествия, где все необходимые следственные действия уже были произведены и земля обильно посыпана песком. Однако на всякий случай здесь еще дежурил полицейский из местных, который, томясь от вынужденного безделья, охотно давал комментарии происшедшему от имени властей. Это был тот самый полисмент, что дежурил вчера на дискотеке. Улучив момент, Ян побеседовал с ним и выяснил, что ничего особенного давеча они не совершили. В свою очередь полицейский поинтересовался, но причинили ли им вчера каких-либо неудобств «эти лагерные придурки». Саша и Ян в один голос заявили, что все было в полнейшем ажуре. Они отошли в сторонку, и Ян, покрутив аристократическими кистями перед носом у Саши, заявил: «Ну вот видишь — ручки чистенькие, зубки беленькие, и нет из них кровушки загубленного имбецила!» Саша, все еще томимый смутным беспокойством, сказал: «Этого мало. Ты вчера кроме князя Понятовского разыгрывал еще и кота Бегемота, и если после твоих вдохновенных художеств кто-нибудь из этих тинейджеров угодил в больницу или дурдом — я ничуть не удивлюсь. Но я требую, чтобы ты, выражаясь языком юридическим, «загладил последствия», иначе мы крупно поссоримся. Ты можешь воспользоваться для этой цели гипнозом?» Ян шутливо раскашлялся: «Так пан собе хцет! Демонстрирую». Он подошел к полицейскому и учтиво поинтересовался: «А скажи-ка мне, голубчик, кто у нас теперь на царствии?» Полицейский по-уставному вытянулся во фрунт и ответствовал: «Так что Ея Императорское Величество Императрица Анна Иоанновна». Ян благосклонно кивнул и протянул ему пятиалтынный: «Выпей, любезный, за мое здоровье», на что получил подобострастный ответ: «Покорнейше благодарю-с!»

— Ну как, годится?

— Вполне. Пошли искать вчерашнюю команду… Только скажи мне, откуда у тебя пятиалтынный?

Ян рассмеялся: «Оттуда, откуда же и императрица, мой внушаемый друг!»

…Рыжего они нашли в полупустом лагере, в отдаленной беседке, где тот с упорством тихопомешанного водил пальцем по страницам какой-то книги. Увидев друзей, главарь-неудачник вскочил на перильца и вцепился в столб. Книга упала, и Саша прочел название: «Лечение наркотических психозов».

— Стоять. Спокойно, — сказал Ян негромко, но очень властно. — Иди сюда и ничего не бойся. Присядем. Вот так. Поговорим о тебе и твоих друзьях, все начистоту. Период раннего детства можешь опустить: мать-стахановка, отчим-уголовник, лесбиянка-воспитательница, классный руководитель-педофил и участковый-мафиози меня не интересуют. Кто твои вчерашние друзья, которых ты мне так и не представил, и что с ними теперь? И что ты делал вчера, после того, как мы расстались?

…По море того, как он говорил, бесстрастно и монотонно, Саша все больше успокаивался: пацаны, изрядно перепуганные и поцарапанные, сегодня же утром собрали манатки и, не попрощавшись, удрали самой ранней электричкой. Он бы тоже удрал, потому что понял, что у него «потекла крыша», но никак не мог собраться с мыслями и решил найти в библиотеке книжку, которая бы ему помогла разобраться с головой. Чем он и пытался заниматься до прихода Саши и Яна. О погибшем он знал только, что тот отказался идти с ними на дискотеку, потому что «уломал Вальку на палку», именно ее он и ожидал на лесопилке, а что и как там с ним получилось, он не знает. По когда он добрался до коровы, Ян, до этого спокойный, насторожился.

— Ну что, любитель черного юмора, дошутился? — заметил по этому поводу Саша.

— Я надеюсь, что ты, в добавок ко всему, не индуист? — огрызнулся Ян. — Не хотел бы услышать от тебя мораль еще и по коровьему поводу. Она не хищник и просто подохнет без пищи в ближайшее время. Саша выразил в этом сомнение, но Ян уже не слушал его.

— К черту, хватит! Мы приехали сюда отдыхать, а не плодить новые проблемы. Если услышим что-нибудь об этом травоядном вампире, тогда и будем ломать себе головы. В конце концов, этот придурок рассказывает только то, что восприняло его возбужденное нашей дракой сознание. Он мог элементарно галлюцинировать. Не забывай, что он тоже любитель балдей-травы, как некоторые. Все! Эй ты, жертва контрацептивного дефицита! Слушай и выполняй! Ты не видел и ничего не знаешь ни обо мне, ни об этом парне, ни о том, что здесь происходило. С твоей головой все в порядке отныне и навеки. Завтра же ты уедешь отсюда в свой родной Пролетайск и заделаешься активистом в учебе и в… экологическом движении. Конец связи, иди в свой корпус. Пойдем, Алекс, мои глятеусы истосковались по каменным плитам «графопада» и естественному гидромассажу.

Пятница, 22 августа, 2.20.

Поселок Графское мирно спал, залитый светом яркой, как вокзальная лампа-«солнце» луны. Спал и необычно рано утихомирившийся лагерь в бывшей усадьбе: события минувшей ночи никого не вдохновляли на поиски новых приключений. Слабый ночной бриз временами трогал черную сонную листву. В зарослях кизила журчали квакши, заливались сверчки, сова-сплюшка оповещала неведомо кого: «Сплю, сплю, сплю…» Плескалась в лимане рыба, монотонно шумел своими каскадами «графопад», а над ним, на скале, на такой высоте, с которой открывался вид на все Графское, беззащитное, как уснувший пьяница, стоял жуткий и невозможный, как порождение ночного кошмара, Зверь, чья шерсть так же отливала лунным серебром, как и в предыдущие полнолунные ночи-убийцы, когда неведомая никому сила выпускала этого неуловимого монстра на кровавую и непонятную охоту. Пасть Зверя уже была в крови: он только что расправился с блуждавшей в районе заброшенной лесопилки коровой. Корова сломала дверь сарайчика, куда ее заперли от греха подальше озадаченные ее окровавленной мордой хозяева, и вышла навстречу собственной смерти.

Разрешив, таким образом, сам того не зная, проблему, с которой столкнулись минувшим днем два приятеля-вампира, Зверь смотрел на лагерь и ожидал Своего Часа. Там, в этом лагере, в отстоящем отдельно от других зданий старинном графском особняке, была главная Добыча: человек немного не в своем уме, который прошлой ночью прошел мимо. Зверь не знал, почему так случилось. Возможно, потому, что человек не убежал в ужасе, соблюдая неписанный ритуал охоты, или по другой причине — Зверь не думал об Этом. Его вел к намоченной жертве тот же самый инстинкт, который каждое полнолуние властно призывал его выполнить великий акт Убийства, не мотивированного ни голодом, ни личными мотивами, ничем другим, кроме Долга Убивать. Зверь не думал ни о чем вообще. Он знал, что нужно убить того, кто прошел мимо. Потому что мимо Зверя никто не имел права проходить, оставаясь при этом в живых.

Его Час настал, и Зверь, задрав морду к луне, издал свой рев. «Я иду! — означал этот ров, — Смерть идет!» Длинным, великолепные и невероятным в своей силе прыжком, больше похожим на полет, он скрылся в зарослях, спускающихся к лагерю.

…Несколько человек из обслуживающего персонала бойскаутского лагеря — две женщины и трое мужчин — проснулись от истошных криков и невообразимого шума в старом корпусе, куда во время пересменки переселились «неблагополучные», как называли между собой группу «педагогического выравнивания». Вообще, шум и вопли, время от времени производимые «неблагополучными», успели уже всем порядком надоесть и означали, что они либо обкурились, либо напились, либо просто дурачатся. Всерьез выяснять отношения они уходили куда-нибудь за территорию. Сейчас же крик был таким, что действовал, как наркотик страха: единственным всепобеждающим желанием всех, кто его услышал, было — бежать без оглядки, куда глаза глядят. Что персонал поначалу и сделал, выскочив за ворота лагеря, на дорогу, ведущую к морю. И, несмотря на то, что среди них были достаточно закаленные воспитатель и плаврук, а также женщина-замначальника лагеря, имеющая за плечами семь лет работы в воспитательно-трудовой колонии, они долго не решались приблизиться не только к Старому, но и к административному корпусу, чтобы позвонить в полицию. Наконец, поборов в себе этот странный, необъяснимый ужас, они связались с участком, а самые смелые из них, вооружившись фонарями, баграми с пожарных щитов и стареньким ружьем начальника лагеря, подошли к распахнутым дверям, заглянули внутрь и в душе тут же об этом пожалели.

Первое впечатление было таким, будто в коридоре и единственной обитаемой спальне разорвалось несколько гранат. «Наступательных, штурмовых, с вакуумным эффектом», — как пытался описать позже эту картину плаврук, отставной десантный офицер. Однако, когда зажгли свет, зрелище сделалось еще более ужасным и невыносимым, чем в свете фонарей. Мебель, постели, ковровые дорожки и растерзанные тела представляли собой какую-то невообразимую кровавую кашу. Трудно было даже сказать, сколько именно человек здесь погибло. И уж совсем невозможно было даже представить, хотя бы в общих чертах, что же вообще тут произошло…

…Когда, наконец, лагерь наполнился светел фар и всполохами «мигалок» машин полиции и «Скорой помощи» (которые понадобились, чтобы оказать помощь тем сотрудникам лагеря, которые сделалось худо от увиденного, и вывезти в район тела, вернее то, что от них осталось), оперативной группой из свободных от крови участках пола и на грунте у корпуса были обнаружены следы какого-то крупного животного. И постепенно среди толпы, собравшейся из жителей соседних домов, разбуженных шумом и сиренами машин, вначале тихо, а затем, когда появился спешно прибывший Старший егерь района, в полный голос зазвучало слово «волки». Это слово сделало то, чего не смогли добиться заспанные полисмены, уговаривавшие людей разойтись: толпа стихийно рассосалась. Каждый поспешил понадежнее запереть хлипкие двери курортных домиков, однако, никто в поселке уже, разумеется, не смог уснуть до самого рассвета.

Пятница, 22 августа, 10.10.

Саша относительно спокойно проспал всю ночь, лишь под утро сквозь полусон отметил возвращение Яна, который провел всю ночь, по его словам, «у дамы столь страстной, что едва удалось побороть искушение присоединить ее к нашей дружной компании добрым укусом в великолепную шею». Намеченная было прогулка к морю сорвалась благодаря возбужденному хозяину, который сказал: «В бойскаутском лагере настоящая бойня, говорят, какие-то волки-людоеды. Там сейчас половина поселка. Ничего не понимаю — откуда здесь волки? Кроме самих лагерников тут в округе сроду никаких волков не было. Надо идти смотреть». Ян и Саша присоединились к нему и вскоре влились в толпу, при свете дня снова затопившую территорию вокруг лагеря. Кроме нескольких экспертов, возившихся со своими приборами и аппаратами и ни на какие вопросы не отвечавших, увидеть ничего не удалось, поэтому друзьям пришлось довольствоваться слухами, в обилии циркулирующими в людское массе.

— Волки, огромные, штук десять, ночью пришли, взвыли и накинулись. Вех малолеток перегрызли, век воли не видать! — клялся некто жилистый и татуированный. — Своими глазами видел, я вон там, у почтовых ящиков курил.

— Эй! Нет, неправду врешь? — авторитетно перебил его лоснящийся всеми участками открытого тела владелец шашлычной. — От почтовых ящиков деревья только видно и дорогу в другую сторону. А сам ты вчера нажрался, как пьяный алкоголик, и спал во дворе, я видел.

— Да что ты там видел, мангал ходячий!

— Молчи, вошь лагерный!

— …и… ах ты… да я… с твоей …… мамой ламбаду танцевал!

— Что-о?!

Состоялась короткая потасовка, и, когда подбежал ближайший полисмен, жилисто-татуированный удрал к своей калитке, держась за ушибленную тяжелой рукой шашлычника грудь.

Ян взял Сашу под руку: «Идем, побродим вокруг, здесь все равно никакой информацией не разживешься».

Они отправились вдоль ограды лагеря туда, где народу было поменьше, а полицейское оцепление — пореже. В лагере ничего особенного не происходило, если не считать появление человека в штатском, которому наблюдавший за оцеплении; лейтенант почтительно козырнул пытался негромко о чем-то докладывать. Человек был, как показалось Саше, совершенно седым и носил непроницаемо черные очки.

 

Глава шестая

«БЕЛАЯ ТВАРЬ»

Пятница. 22 августа, 20–10.

Ян отпер дверь своим ключом, и Саша, вошедший следом за ним, отметил про себя, что испытывает странное ощущение: ему на мгновение показалось, что он вернулся в дом своего далекого детства, который, странно изменившись, может сниться всю взрослую жизнь. Это ощущение ему не понравилось («неужели я настолько привязался к Яну и его жилью?»). Ян был рассеян и погружен в какие-то свои размышления. В таком состоянии он находился с момента окончания беседы со сторожем, когда заявил о том, что отдыха у них, по-видимому не получилось, и лучше вернуться домой. И все время сборов и обратного пути, который они проделали на такси, по настоящей момент было наполнено его задумчивым молчанием. Саша некоторое время приставал к нему с расспросами, но Ян только отшучивался. И лишь когда они уселись в зале и закурили, Ян заметил: «Не нравятся мне все эти события. Куча трупов, никакого мотива, ни одного свидетеля… Все ребята, которые пошли мне на пропитание до настоящего времени — сущие ягнята по сравнению с тем, или теми, кто выпускает на охоту эту белую тварь, кем бы она ни была — волком или собакой Баскервилей. Этот сторож — единственный, кто случайно увидел ее, и тот — конченный алкаш, как говорят полицейские, свидетельская база недостаточного доверия: то белую тварь увидит, то розового слона… Хм, напрашиваются любопытные аналогии…»

— Слушай, а помнишь, тогда, ночью, когда я первый раз оказался у тебя, эта собака, которая ломилась в дверь?…

— Нет-нет, это не тот случай. Я узнавал — это действительно была большая белая собака, к тому же, больная бешенством. Ее потом застрелили, еще санэпидстанция ходила по всей улице. Белая собака — альбинос… Альбинос… А не кажется тебе, что есть какая-то связь… Впрочем, это всего лишь допущение.

И он снова надолго замолчал. Саша вдруг почувствовал себя ужасно одиноким и принялся собираться.

— Ты куда, мой сиамский брат?

— Пойду узнаю, как Наташа. Соскучился. Попробую хоть на один вечер забыть, кто я такой и с кем живу.

— Ну-ну, ни пуха, ни пера.

… По дорого Саша забежал в кассы кинотеатра и купил два билета на вечерний сеанс. Наташа оказалась дома и очень обрадовалась:

— Ой, как хорошо, что ты так быстро вернулся! Что-нибудь не получилось у вас там, с отдыхом? Квартиру не нашли?

— Да нет, погода испортилась, а тут еще… В общем, не сложилась ситуация, да у Яна еще дела в городе. Я ужасно рад тебя видеть!

Саша обнял ее, она в ответ прильнула к ному и поцеловала в шею. Саша машинально ответил тем же и вдруг поймал себя на том, что эта ласка вызывает у него чувство… голода. С ужасом он вспомнил, что, кроме стакана крови, торопливо проглоченного сегодня утром, он ничего не ел… Саша почти оттолкнул Натащу и, в ответ на ее изумленно-обиженный взгляд, забормотал: «Прости пожалуйста, но я вспомнил, что у меня есть два билета в кино. Сеанс — через полчаса. Идем?»

…Фильм был отечественный, снятый кем-то из ревностных последователей Тарковского, поэтому, когда они вышли из кино, у обоих было ощущение, что они окончательно запутались в отношениях героя со своей матерью (или отцом?) и, к тому же, до нитки промокли в бесконечных струях низвергающейся с экрана воды, проливаемой к месту и не к месту. Саша сказал об этом своей подруге, они от души посмеялись и, обнявшись, не спеша пошли по направлению к Наташиному дому. На какое-то мгновение им показалось, что соединяющая их тонкая ниточка сделалась немного прочнее…

Пятница, 22 августа, 23.50.

Инспектор Залесский за время отсутствия Снега сделал немало. Он еще раз побеседовал со своим знакомым из патрульного дивизиона, внимательно перечитал все материалы по делу об убийствах на Бульваре и поговорил с ребятами из оперативной группы и экспертной службы. Из последнего разговора выяснилась любопытная деталь: из следственного дела была изъята та группа материалов, которая касалась обнаруженных на месте происшествия следов неустановленного животного и волосков белой шерсти. Теперь Залесский не сомневался: Снег ведет свою, непонятную и нечистую игру. Причем даже такая рискованная вещь, как должностной подлог, не показалась в этой игре чрезмерной старшему инспектору. Странно, размышлял Залесский, ведь какая бы ни была эта шерсть и эти следы — они работали на версию о большой собаке-убийце, и, если Снег хотел закрыв дело, удобнее повода не найти — ту бешеную собаку сожгли, а прокурор — не любитель загадок, и все проблемы можно было бы решить окончательно. Тем более, что старшина патрульной службы наотрез отказывался дать официальные показания, мотивируя это нежеланием быть посмешищем среди коллег. Странную игру вел старший инспектор. Для себя Залесский решил, что, по-видимому, в городе появился некий зверь, напоминающий по виду большого белого волка; он либо завезен каким-то сумасшедшим любителем экзотики из тех, что, не считаясь с доводами рассудка, всеми правдами и неправдами заводят у себя дома любых чудовищ, либо же, что намного вероятное, лицо, или группа лиц, делающих иметь такое устрашающее орудие убийства, приобрела и опробует какую-нибудь малоизвестную породу собак или волков-убийц, специально выведенных для этой цели. В пользу версии «опробования» говорил подбор жертв, вернее отсутствие такового: валютная проститутка, рабочий порта, пожилая чета, последние сообщения о кровавых событиях в Графском — все подростки приезжие, из разных городов, первоначальная проверка никаких их связей в преступном мире города не обнаружила. Конечно, это мог быть изощренный террор какого-нибудь редкого маньяка, однако слишком уж солидные силы его прикрывали, во-первых, и, во-вторых, никаких заявление, характерных для подобного рода маньяков не поступало: дескать, не сделаете то-то и то-то, спущу зверюшку опять. К тому же укрытие и содержание такого монстра вряд ли было под силу одному человеку. Далее, рассуждал Залесский, в работе со зверем либо: а) использовался специально оборудованный автомобиль, либо: б) хозяин (или хозяева) жил где-то поблизости от места преступления (впрочем, после бойни в Графском этот пункт отпадал), либо: в) этих зверей было двое, что делало все эти преступления самыми опасными в разряде особо опасных. И самым тревожным в рассматриваемой ситуации было то, что Снег уже попытался спутать группу улик, помогающих установить зверя или зверей, да еще и оказался, как нарочно, в Графском в момент второй серии убийств, и можно было не сомневаться, что он сделает все необходимое, чтобы и здесь напустить как можно больше туману. Залесский, соблюдая необходимую осторожность, намекнул тем ребятам из экспертного отдела, кому доверял, что на Снега набегает какая-то компра. Ему посоветовали не совать голову в петлю, так как старшего инспектора считали человеком сильным и опасным. Но уж если он, Залесский, все же решится дать ему бой, нужно очень скрытно все подготовить и ударить наверняка, используя тех старших офицеров, которые не питают к нему особой симпатии. Залесский не был мастером закулисной интриги и понимал, что это дело, скорое всего, будет ему стоить места и погон, а может быть, и того круче. К тому же, если Снег играет не один, все то немногое, что может собрать Залесский не привлекая внимания, вполне имеет шанс быть похороненным в начальственных столах, дабы не раздувать скандала. Проанализировав всю ситуацию, инспектор Залесский понял, что у него только один выход: попытаться взять хозяев с поличным, то есть со зверем, и что шансов у него ничтожно мало. Однако он сделал свой выбор.

…Черный Бульвар Залесский выучил уже наизусть. Каждый свободный вечор он бродил по пустынным аллеям, изредка натыкаясь на случайную парочку или какого-нибудь чудака-любителя ночных прогулок, которые плевать хотели на все условности и опасности. Кстати, этих чудаков он постарался установить и проверить — ни один из них по подходил в качество подозреваемого. Остальные горожане предпочитали ночью на Бульваре не появляться, а уж если случалось, спешили побыстрее пересечь это не самое уютное место и выйти на более освещенные улицы. Залесский понимал, с какой силой ему предстоит столкнуться (если «повезет»)?и постарался подготовиться. Кроме обычного полицейского револьвера, который не шел ни в какое сравнение с «дедушкой Макаром» милицейского образца, у него был обрез охотничьего ружья-вертикалки двенадцатого калибра, заряженный жаканом, баллон-патрон со слезоточивым газом, выпрошенный у портовых таможенников (он мгновенно выстреливал целое облако сильнодействующего газа, лишь бы не наглотаться самому), мощный десантный взрывпакет и коротковолновая рация. Как инспектор уголовного розыска он имел право, проводя собственную оперативную работу, пользоваться служебной частотой, но он делал это лишь тогда, когда на пульте дежурили его хорошие знакомые, не желая лишний раз афишировать свою работу на Бульваре. Сегодня радиостанции при нем не было…

Суббота, 23 августа, 00–05.

Зверь видел луну, и луна видела Зверя. Больше его пока не видел никто. Зверь сидел в засаде и ждал. Он ждал своего Врага, и его сердце радовалось, потому что сегодня он убьет, не просто выполнял свои Долг Убийства. Сегодня Охота имела особый смысл. Враг появился из боковой аллеи. Это был он, Зверь не сомневался, потому что в это время нормальные люди по бульвару не ходили. Это был или пьяный, или ненормальный. Или Враг. Убить следовало в любом случае. Прохожий приближался. Он не шатался, не бормотал, не напевал. Он двигался спокойно и настороженно, держа руку под пиджаком, который обычные прохожие в это время года еще не носили, он был вооружен и готов к встрече. Зверь затаил дыхание. Прохожий немного замедлил шаг, по Зверь был безмолвен и неподвижен, и человек двинулся дальше, повернувшись к Зверю спиной. Нарушая свой собственный обычай, Зверь прыгнул молча. На этот раз его прыжок был точен и безукоризненно смертелен. Если бы на Бульваре горел хоть один фонарь и хотя бы какой-нибудь лучик света достиг этого моста, можно было бы увидеть, как странная человеческая (или нечеловеческая?) рука — в крови и белой шерсти — торопливо и грубо обшаривала тело убитого, пытаясь что-то отыскать. Ни орудие, ни скромный портмоне, ни служебное удостоверение, ни радиостанция не стали ее добычей. Она не унесла ничего…

… Проходя мимо Бульвара Саша и Наташа, не сговариваясь, замолчали и ускорили шаг. До поворота на улицу, где жила Наташа, оставалось несколько десятков метров, а до ее дома — один квартал. И тут они услыхали рев. Обернулись и увидели чудовище. Расстояние между ними вряд ли превышало две сотни метров. Они помчались, что было сил, к ближайшему подъезду, инстинкт самосохранения подсказывал им, что преследователь вряд ли планирует долгую погоню…

…На счастье, дверь подъезда не была защищена кодовым замком, и Саша с налету распахнул ее плечом. Хлипкая щеколда, которой лифтер-консьерж (новая в городе мода) защищался от непрошеных гостей, поскакала по полу. Они не слышали ни протестующего вопля лифтера, высунувшегося на шум из своего аквариума, ни звона выскочившего от Сашиного удара стекла. Они только видели пустой, ярко освещенный лифт, единственная хоть какая-то гарантия безопасности на их пути. Нажата самая последняя кнопка, и двери закрываются целую вечность… Лифтер, гневно крича что-то, начинает свой последний путь: он желает поймать движущейся комнатой ночных хулиганов, для этого достаточно начать кнопку «стоп» на пульте и позвонить в полицию. Первое он сделать успевает, а вот второе за него сделают другие и гораздо позже…

…Лифт застрял между этажами, Саша с Наташей слышат захлебывающийся человеческий крик и рев белоснежного монстра, ворвавшегося в подъезд. Все это обрывается неожиданной страшной тишиной…

Суббота, 23 августа, 00–40.

Наташина истерика привела ее почти в обморочное состояние, когда лифт, наконец, загудел и поехал вниз. Она долго не хотела покидать убежище, в котором провела с Сашей тридцать вечных минут, даже когда увидела, что окровавленные останки человека уже сфотографированы, уложены на носилки «Скорой помощи» и унесены. Саше пришлось взять ее на руки и вынести из подъезда к полицейской машине, стараясь не поскользнуться в крови, которой был залит пол.

Дежурный по городу и срочно вызванный следователь, видя Наташино состояние, постарались побыстрее исполнить необходимые формальности предварительного допроса и отправили их домой к Наташе на дежурной машине. Там, у Наташи, Саша провел остаток этой ночи.

Суббота, 23 августа, 10–30.

Ужо сорок минут Саша сидел на стуле в коридоре и ожидал, когда его позовут за дверь с надписями «Старший инспектор С. Снег. Инспектор Д. Залесский». Саша знал, что допрашивать его будет именно С. Снег, так как еще в бюро пропусков он обратил внимание на висевший на стене некролог, размноженный на ксероксе «Выполняя свой служебный долг, минувшей ночью в районе Черного Бульвара зверски убит наш товарищ и коллега Дмитрий Залесский…» Саша был настолько оглушен своими собственными проблемами, что, пожалуй, не обратил бы на некролог особого внимания, если бы не эта безграмотная фраза. Теперь же, сидя перед дверью, Саша подумал, что С. Снег, наверное, неплохо знал погибшего и, вероятно, постарается связать происшедшее в подъезде с убийством на Бульваре. И, по-видимому, Сашу ожидает тяжелый разговор. Он не ошибся.

Старший инспектор еще не успел закончить обычную преамбулу об ответственности и правах, а Саша уже вспомнил, что видел этого человека в Графском, когда тот беседовал с инспектором полиции после бойни в скаутском лагере. Как и тогда, Снег был в непроницаемо черных очках, какие в помещении носить было прилично разве что слепому. Конечно, стоило сделать скидку на специфику работы уголовного розыска и отнести эту странную манеру к мерам безопасности, но, отвечая на предварительные вопросы, почти не вникая в их смысл, Саша поймал себя на том, что его внимание приковано к этим черным стеклам. Усилием воли Саша взял себя в руки и сосредоточился на беседе со старшим инспектором. Но тут же почувствовал себя неуютно.

— Я навел о вас справки, — Снег рассматривал стоящего перед ним светловолосого худощавого паренька и понимал, что тот особой сложности не представляет: надавить — и сломается.

— Ваше появление странным образом совпадает с некоторыми расследуемыми случаями.

— Вы имеете ввиду вчерашний вечер?

— Это само собой. Вы знаете о событиях в поселке Графском?

— Да, я там был, отдыхал несколько дней.

— Конкретно?

— С двадцатого по двадцать второе.

— Что вы можете сказать о вашей причастности к тому, что там произошло?

— По более, чем кто-либо из всех остальных отдыхающих. Услышал утром, пошел к лагерю, кое-какие сплетни в толпе на базаре — вот вся моя информация. Я даже в сам лагерь не попал — оцепление стояло.

— А что вы делали накануне? Прошлым вечером?

— Был с другом на дискотеке.

— Там не было каких-нибудь инцидентов? Ничего такого на что нужно было бы обратить внимание?

— Нет. К тому же я был пьян и довольно смутно помню этот вечер.

— Ну, а если я вам скажу, что этот вечер имел продолжение?

— Тогда я с интересом послушаю. Только учтите, я не люблю прозрачных намеков, которые вещают желая каким-то образом меня в это дело впутать, я понял и должен вам официально заявить, что я — не уголовник и не какой-нибудь лопух, этот номер у вас со мной не пройдет.

— Не спеши, студент, не спеши, тут у меня еще не такие правозащитники кололись как миленькие. Ты думаешь, если мы по-другому называемся, то старую школу забыли? Впрочем, не будем пока переходить на повышенные тона. Если ты мне дашь исчерпывающие объяснения по всем моим вопросам, я с легким сердцем отпущу тебя к твоей девочке, тем более, что ей необходимы уход и забота.

— Послушайте, това… гражданин, господин, как к вам там надо обращаться не знаю, ведите, пожалуйста, допрос по форме и не изображайте из себя следователя ГПУ!

— О'кей, будем работать в современных ритмах. Итак, на дискотеке вы и ваш друг привлекли внимание тем, что расплачивались исключительно валютой. Трудновоспитуемые из скаутского лагеря, которые тоже обратили на вас внимание, подстерегли вас после дискотеки и попытались напасть с целью ограбления. Однако ваш друг… Впрочем, может, вы продолжите?

— Вряд ли я что-нибудь интересное смогу сообщить. Я был здорово пьян…

— И «укурен», не так ли?

— Не помню. Кстати, подростки тоже были под хорошим кайфом, поэтому, если вы базируетесь на их показаниях, они вообще могли вам наговорить чего угодно. Единственное, что я скажу, это то, что мой друг действительно отбил их нападение, а заодно охоту вообще иметь с нами дело. При этом никто не пострадал, а остальное для полиции, по-моему, значения не имеет.

— Ошибаетесь. Дела, которыми я сейчас занимаюсь, очень странные сами по себе. Зверские, ни на что не похоже убийства, свидетели несут какую-то околесицу о белых волках… Вот и вы в ваших предварительных показаниях говорите о каком-то белом чудовище, которое якобы гналось за вами и которое, судя по вашим показаниям, и прикончило бедолагу-вахтера.

— Я рассказал все, что видел и как видел. Не верите — ваше дело. Только я хоть вам, хоть прокурору, хоть судье смогу повторить лишь то, что реально видел. На остальное не надейтесь.

— Хорошо-хорошо, никто вас не принуждает идти против вашей совести. Тогда скажите мне по этой самой совести, так сказать, положа руку на сердце: с вашим другом все в порядке?

— Н-ну… Конечно, он не совсем обычный человек, со странностями!.. Впрочем, он — гениальный врач, целитель, а людям такого рода свойственны всякие вывихи поведения, проблески необычных способностей…

— Отлично, отлично, наша беседа, кажется, начинает налаживаться! Например? Какие именно странности вы у него замечали? И как давно? Кстати, давно ли вы знакомы?

— Недавно, около месяца. Поэтому вряд ли я чем-то смогу помочь вам в этом плане. Знаю только, что есть у него способности к гипнозу, но он ими пользуется исключительно редко. От этого могут возникать различные странные ситуации и фантастические случаи. Например, я не смогу в точности рассказать, что он вытворял там, в Графском, когда на нас напали. Скорее всего, внушал им различные ужасы. Поэтому, если вы допросите этого рыжего…

— Он погиб в том корпусе, где произошло массовое убийство. Всего их было двенадцать человек. Плюс несчастный случаи с лесопилкой, итого тринадцать в Графском…

— Причем тут лесопилка?

— Для нашего расследования, конечно, ни при чем, но начальство мое трупы уже десятками считать начинает. А если представить, что мы имеем дело с маньяком-гипнотизером, а, может быть, не только гипнотизером, которое могут заметать свои следы не только с помощью гипноза, начинает выстраиваться пусть не безупречная, но вполне работоспособная версия, которая все эти, вроде бы, не связанные друг с другом убийства может привести к некоему общему знаменателю. А этот знаменатель очень хотят побыстрее вычислить и мои начальники, да и общественность уже подтирается на дыбы, вон, хотя бы сегодняшние газеты прочитайте. Понимаете, какая интересная дробь получается? В числителе — восемнадцать (или девятнадцать, если считать непонятно как включенную лесопилку) трупов, а в знаменателе — совершенно неординарный, уникальный преступник, или преступники. Каково?

— Что вы конкретно имеете ввиду? И при чем тут я?

— При том, что вы — или сознательный, или бессознательный пособник вашего нового друга, у которого все шансы попасть в знаменатель. Либо же, что тоже вероятно, вы — просто его временный попутчик, но, в любом случае, у вас еще есть шанс помочь следствию. Вы должны постараться как можно подробнее вспомнить и рассказать все, что вам известно о нем, все, что вам показалось странным. Если вы дадите согласие, мы можем привлечь на помощь профессиональных гипнотизеров и экстрасенсов. Под гипнозом, быть может, удастся растормозить вашу заблокированную память и спасти вас от очень серьезной ответственности, а всех остальных — от новых убийств. Вы согласны помочь мне?

— Вы не убедили меня. Во-первых, под гипнозом, при правильной постановке вопросов можно фальсифицировать любые показания. Во-вторых, в «кандидаты», то есть, обвиняемые, может попасть добрый десяток таких же чудаков с необычными способностями, как мой друг. Если вы хотите откровенности — пожалуйста. Но только после того, как я получу эту откровенность от вас. Как, по вашему мнению, выстраивается версия этого дела с участием моего друга?

— Кстати, зовут его Ян Понятовский, если не ошибаюсь?

— Да, тот самый Понятовский, известный онколог.

— Хорошо, я познакомлю вас с моей рабочей гипотезой. Курите, если хотите, может быть чаю?

— Нет, спасибо, только сигарету.

— Итак, первое: серия убийств на Черном Бульваре (обратите внимание на локальный характер — в городе такого рода преступления происходят именно на Черном Бульваре, притом, в полнолуние). Четыре жертвы, которые связывает только одно: место преступления и время — после полуночи. Никаких следов ограбления, либо половых притязаний не обнаружено. Жертвы просто разорваны в клочья. Эта серия прерывается с окончанием фазы полнолуния и возобновляется с наступлением нового, в четком соответствии с календарем. Единственное убийство из всех, которое можно хоть чем-то объяснить — это убийство моего коллеги и подчиненного Димы Залесского, который, продолжая отрабатывать свою версию о каком-то невиданном белом волке, искал вчера на бульваре, видимо, новые ниточки, а нашел свою смерть. Судя по тому, как он был вооружен и зная его лично, я могу предположить, что нападение было совсем не такого рода, какого он ожидал и к какому готовился. Его ничто не настораживало вплоть до самого момента смерти. Ваш друг, (да и вы с недавнего времени) проживает в непосредственной близости от Черного Бульвара и при желаний ему (или вам) ничего бы не стоило скрыться у себя дома. Разумеется, при условии тщательной предварительной подготовки и последующей ликвидацией следов и улик. Вторая группа убийств — Графское, где вы оказались с вашим другом как раз в это самое время. И третья — опять бульвар, сразу же после вашего с ним возвращения. Лично вас это по настораживает?

— Не знаю, мало ли кто приехал, как мы и уехал, как мы. А сколько людей живет, как вы выразились, в непосредственной близости?

— Много, конечно. Моя версия, безусловно, но бесспорна. Однако, существует ряд очень странных совпадений и фактов, которые из всей массы людей, находившихся около, выделяют именно вашу пару.

— Любопытно.

— Еще бы! Итак, попутный вопрос: вы не видали дома у вашего друга некое чучело или большую скульптуру какого-нибудь белого зверя?

— Допустим, видел.

— Это надувная кукла, покрытая белой шерстью, не так ли?

— Откуда вам это известно?!

— Не в моих правилах «светить» методику работы, но раз уж мы с вами на полном доверии… Таких кукол в город попало всего три, через таможенную распродажу. Двух почти сразу увезли, а третью купил ваш друг. Он — личность достаточно известная, поэтому установить его не было затруднительно. Сложнее было додуматься, что эту куклу вообще нужно искать. На что меня навела простая логическая цепь: ночной монстр, что бы оно такое не было, но смог бы так просто и незаметно появляться и исчезать, если он приходит извне. Вряд ли разумно так же предполагать его скрытное проживание в одном из примыкающих к Бульвару дворов или домов. Ну, а «гастроли» монстра в Графском окончательно убедила меня, что белое чудовище — просто прикрытие и, скорее всего, нечто такое, что должно демонстрироваться случайным свидетелям, а затем быстро складываться, сворачиваться, сдуваться и прятаться. Такую штуку легко транспортировать в обыкновенном чемодане. Ну, а если сделать еще и звуковое оформление — вот вам и чудовищный призрак-убийца. Обыватели запуганы, материалистически мыслящее следствие ищет какую-нибудь экзотическую диковину, новую породу животных-убийц (кстати, тут можно подбросить пару-тройку фальсифицированных следовых отпечатков, что мы и имеем в Графском), всех трясет, а оставшийся в тени маньяк, или параноик, или дьявол его знает кто — упивается этой всеобщей паникой, которая доставляет ему патологическое наслаждение. Ну, мотивировка в данном случае дело крайне темное, тут нужен не криминалист, а психолог или психиатр. Да это не так важно. Важен почерк, стиль совершаемых акций. Разумеется, с точки зрения обычного преступления, имеющего своей целью, скажем, рэкет или политический террор, все это слишком громоздко, сложно. Но мы имеем дело с утонченным маньяком, для которого главное — не цель, а сам процесс, подготовка и исполнение задуманного. Это — личность исключительная, художник своего дела и раб своей мании. Вот вы, скажем, но замечали у вашего друга каких-нибудь странностей в быту? Может, особая манера одеваться, или, скажем, питаться, обставлять свою жизнь какими-нибудь чудными условностями, может быть, вам бросилась в глаза какая-нибудь особенность интерьера квартиры?

— Бросилась, разумеется — эта самая кукла-фантом. Только он некуда ни разу ее не уносил, а уж в Графское мы ее не брали — это точно: она едва-едва уместилась бы в хороший рюкзак, а у нас на двоих только и было, что два чемодана, да спортивная сумка.

— Я вынужден повторить, что вы могли, да и сейчас можете находиться под гипнотическим, причем избирательным, стирающим определенные детали и мелочи, влиянием вашего друга. И такую «мелочь», как рюкзак, вы могли именно по этой причине утерять из памяти. Не удивлюсь, если окажется, что вы не помните, как по приказу вашего товарища сдували, надували и укладывали куклу-фантом, а может, и включали звукоимитатор. А он тем временем выполнял свою непонятную никому, кроме самого себя, роль.

— Вы что, всерьез считаете, что Ян способен, хотя бы чисто физически, разорвать на части двенадцать человек за несколько минут, не запачкаться кровью и бесследно исчезнуть?

— Дело это настолько необычное, что я не могу до конца быть уверен ни в чей. А что касается чисто физической силы маньяков в момент аффекта или экстаза совершения преступления, — своего звездного часа, ради которого они живут — то скажу вам, когда в этот момент их приходится брать, то достается, бывает, и опытным профессионалам — «волкодавам» из группы захвата, иной раз плохо помогает даже газ и сеть. Поймите меня правильно, у меня нет цели любыми путями «припутать» к этому делу вас. Но вы должны знать, что в рассматриваемой ситуации, под воздействием вашего приятеля, вы можете, согласно его замыслу, играть роль не только помощника (может, он справляется и один), но и постоянного алиби, человека, который подтвердит, что вы в это время сидели рядом и смотрели телевизор, и так далее.

— И все же вы не убедили меня. Какие у вас есть конкретные факты, чтобы подозревать Яна?

— Вы, наверное, переволновались сегодня ночью, и ваше внимание рассеивается. Итак, перечисляю еще раз. Первое — психологические факторы: стремление к одиночеству, сорение деньгами, странная дружба с вами (ну, это, впрочем, ваше дело). Второе — чисто топологические совпадения: Ян (и вы) оказывается все время в тех местах и в то время, где и когда происходят эти загадочные убийства. Третье — неизвестно зачем приобретенная кукла-фантом и совпадение описаний этой куклы с призраком, виденным, по неподтвержденным данным, на Бульваре и в Графском. Четвертое — ярко выраженные необычные качества Яна, проявленные в конфликте с подростками. И вообще, не все ясно с этими подростками и вашим другом. Например, зачем вы приходили наутро после драки в лагерь и о чем беседовали с рыжим? Следующей ночью он был убит вместе со всеми, кто находился в палате. Или что делал ваш друг предыдущей ночью, в районе заброшенной лесопилки, где, при не до конца выясненных обстоятельствах, попал в пилораму один из подростков? Почему он так живо заинтересовался ночными событиями, что вошел в контакт с лагерным сторожем и около часа угощал его пивом и задавал вопросы?

— Это всего лишь совпадения, которые вы ловко подставляете в выстроенную вами версию. Да, существует кукла, но никто кроме меня ее по видел в точение этого месяца, во всяком случае. Да, и Ян, и я по стечению обстоятельств оказывались там, где происходили убийства, по никаких прямых улик против нас нет. Да, Ян владеет какими-то необычными качествами, которые помогли ему отбиться от подростков. А приходили мы в лагерь на следующий день для того, чтобы убедиться, что никто из ребят не пострадал. Зачем он оказался у лесопилки, я не знаю, но этим вечером он ходил за мясом к пастухам, и, по моему, за коньяком. Он мог проходить там, где его и видел, я не знаю, кто, но, скорое всего, случайные свидетели, ибо если бы этот свидетель видел то, что Ян, по вашему мнению, сделал на лесопилке, то вы бы уже беседовали не со мной, а с Яном, причем, в качестве обвиняемого!

— Не знаю, насколько наш город продвинулся по пути к правовому государству, но мне кажется, что вам не удастся убедить прокурора на суде. А я вам в этом не помогу.

— Правда? Очень жаль. Я надеялся на сотрудничество.

— Простите, инспектор, ничем не могу помочь. По-моему, вы на ложном пути.

— А что же есть истина?

— Как правило, не то, что мы предполагаем!

— Очень верно, молодой человек, очень верно. Но почему бы нам не предположить, что я располагаю некоей деталью, которая может круто переменить ход нашего разговора. И тогда уже вы будете искать союза со мной, а я буду к этому не склонен. Сказать?

— Пожалуй, да.

— Всю информацию я вам давать не буду, вы не отвечаете мне откровенностью, а вот один небольшой фрагмент — пожалуйста: тогда, вечером, Ян принес не мясо, а трехлитровый термос крови, которую купил у пастухов. У нас есть показания по всей норме, а опознание проведем в ближайшее время, думаю пастухи не ошибутся — у этих ребят отличная зрительная память. Тот алкаш, что валялся при дороге, ведущей к лесопилке, конечно, ненадежный свидетель, но это можно будет подчистить — существуют некоторые способы расследования, о которых писатели-детективщики предпочитают умалчивать, к тому же, у вашего друга странная манера работать дома с донорской кровью: по полученной мной справке, он забрал у себя в институте около тридцати литров только за последний год. Это почти в два раза больше, чем в предыдущий. Может быть, это связано с вашим переселением к нему? И если да, то как? И ЧТО ВООБЩЕ ВСЕ ЭТО ЗНАЧИТ???

Снег верно рассчитал момент психологического взрыва ситуации: Саша вскочил, оттолкнув стул так, что тот ударился в стену. Снег тоже поднялся загородив путь к двери, потянул за торчащий ключ открытую дверцу сейфа, вынул оттуда пистолет и направил на Сашу: «Спокойно, студент, спокойно, мы еще не обо всем договорились!» Саша попытался усмехнуться, чтобы как-то отвлечь внимание инспектора, но получилась не ухмылка, а судорожный оскал, в котором тот увидел нечто невероятное: заострившиеся длинные белые клыки: два сверху и два снизу. Он был настолько потрясен, что машинально сорвал свои черные очки, чтобы лучше видеть. Теперь настала очередь Саши удивляться: инспектор не был рано поседевшим молодым еще мужчиной, он был самым настоящим альбиносом, потому что радужки его глаз были красными.

Пятница, 23 августа, 23–55.

Эта последняя ночь полнолуния затопила город такими неистовыми потоками дождевой воды, что с улиц смыло и людей, и машины. Мостами беснующиеся вода и ветер обрывали провода и погрузили во тьму целые кварталы. Со старых лип на Черном Бульваре летели на дорожи и мокрые газоны листья и обломанные бурей ветви. Чудовищные ливневые бичи хлестали так, что никакое укрытие не смогло бы надежно защитить от их ударов, тем более под открытым небом. Однако Зверь, лежавший в засаде, в кустах Черного Бульвара, не оставил своего поста и продолжал лежать, промокнув до последнего волоска. Он должен был убить любого, кто каким-то чудом мог оказаться здесь, в принципе, ничто сейчас не мешало ему пойти в поисках добычи по улицам города. Но он чувствовал, что ждать нужно тут, потому что вкус убийства случайной смерти не шел ни в какое сравнение с наслаждением от уничтожения Врага, может быть. Главного Врага, который обязательно должен был появиться. И он пришел.

Человек, защищенный от дождя черным плащом, шагал по главной аллее, слегка покачиваясь то ли под влиянием выпитого, то ли от ударов бури. Однако, двигался он достаточно быстро и уверенно. Зверь подобрался и приготовился к прыжку. Человек свернул на боковую аллею, где поджидала его Смерть. Зверь, больше не в силах владеть собой, выскочил ему наперерез и взревел. Человек повел себя очень странно. Он остановился и, с интересом посмотрев на Зверя, проговорил, обращаясь не то к себе, не то к нему: «Что это, Бэримор? Опять овсянка?» Зверь прыгнул и… промахнулся. Произошло это от того, что Зверь целился в человека, а в момент прыжка человек исчез совершенно необъяснимым образом, только какой-то крупный черный кот шмыгнул под летящим мокрым телом белого чудовища, а затем мотнулся к дереву и мгновенно очутился среди трепещущей листвы.

Зверь в недоумении оглянулся, принюхался. Запах добычи, на мгновение достигший его ноздрей, заставил его взреветь и несколько раз хлестнуть себя хвостом по бокам, разбрызгивая воду. Однако, кроме дурацкого черного кота, который, крепко впился когтями в промокшую кору дерева, с наглым видом рассматривал Зверя сверху, на всем Бульваре не было ни единой живой души. Зверя затопила ярость. Он разбежался и вложил со всю в мощный прыжок.

Его чудовищные клыки щелкнули в нескольких миллиметрах от кошачьего хвоста. Кот непостижимым образом умудрился извернуться и прицельно нанести когтистой лапой удар прямо в нос нападавшему. От неожиданной, еще ни разу не испытанной боли, Зверь растерялся и приземлился не на четыре лапы, а позорно шлепнулся на бок, взвизгнув от боли. Когда он снова вскочил и посмотрел на дерево, кот уже исчез и вспорхнула, теряясь в пелене дождя, невесть откуда взявшаяся летучая мышь. А над Бульваром на мгновение повисла странная, непонятно кем сказанная фраза: «Нехорошо маленьких котиков обижать, дворняга невоспитанная!»

Суббота, 24 августа, 1.00.

…Саша, сжался в комок и дрожал от холода, он потерял счет часам, а вместе с ним и надежду дождаться Яна. Он прятался в загаженной избушке на детской площадке, откуда хорошо была видна дорога к дому. Миновать площадку незамеченным Ян не мог, разве что ему взбрело в голову проделать путь до дома в облике летучей мыши, тогда он должен был воспользоваться каминной трубой, что вообще-то, не доставляло ему особого удовольствия. Избушка, на удивление, неплохо держала воду, два окна были заколочены фанерой и досками, которые сносно защищали от ударов дождя и ветра. Но сырость и холод пробирали Сашу до костей, а зайти в дом он не решался, опасаясь засады, которую мог поставить инспектор Снег после того, как Саша бежал из его кабинета через окно. Решетки на окне не оказалось, видимо потому, что кабинет располагался на втором этаже. Саша сам до конца не понимал, как ему удалось уцелеть после такого прыжка, наверное, спасло его то, что он приземлился прямо в яму с песком спортивного городка, располагавшегося во дворе полицейского управления. После этого Саша, чудом оставшись незамеченным, перемахнул невысокую сетку ограды двора и исчез в путанице проходных подворотен… Погруженный в свои мрачные размышления, он не сразу заметил, что он уже несколько минут тупо смотрит на окно квартиры Яна, в котором, оказывается, горит свет. Значит, Ян дома, но если в квартире засада, то скоро его должны будут вывести и усадить в машину… Однако, шли минуты, ничего не происходило, а свет в комнате сменился на красноватый огонь камина. Значит, засады нет! Подождав для безопасности еще с полчаса, Саша выскочил из избушки и бегом кинулся сквозь дождевой частокол к подъезду.

…Ян был в своем обычном халате, в зубах — трубка. Увидев Сашу, вскинул брови, молча втащил его в переднюю и запер дверь.

 

Глава седьмая

«ВЕРВОЛЬФ»

Суббота, 24 августа, 1-30.

— Ну и где же ты шлялся целые сутки?

— Долго рассказывать.

— Ладно, я не тороплюсь. Переоденься, поешь, я тебе отолью от своих щедрот, с хорошим содержанием доброго шотландского виски.

— Когда Саша, насытившись и отогревшись у камина рассказывал Яну о том что они пережили с Наташей предыдущей ночью, Ян внезапно перебил его: «Такой огромный белый волк с красными глазами? Ростом чуть повыше крупного дога? Издает такой характерный не то рев, не то вой? Значит, я его тоже видел».

— Но, когда?

— Только что, на Бульваре, метрах в ста пятидесяти отсюда.

— Он напал на тебя?

— Он не на того напал! Не в этом дело. Просто тот, кого я видел а значит, и тот, кого видели вы с Наташей никакой не волк не пес-убийца, и вообще, это не животное.

— А что же оно такое тогда?

— Но «что», а «кто», мой удачливый друг! Вам с Наташей уже повезло, что вы остались целы, ибо это — так называемый волк-оборотень, иными словами, вервольф. А они, в отличии от обычных волков, свою добычу не упускают. Вас спас лифтер, которого он предпочел в качество трофея вместо вас. Это человек, превратившийся в волка-оборотня. Причем человек этот — альбинос, беловолосый и красноглазый.

— Постой, но ведь именно такого я видел сегодня. Он допрашивал меня! Это полицейский инспектор, который был в Графском, тогда я подумал, что он седой, а сегодня он снял свои черные очки и я увидел его глаза!

— Погоди, погоди так ты был в полиции? Почему?… Ах да, в связи с убийством этого лифтера… Так, давай не спеша и по порядку.

Когда Саша закончил словами: «И вот поэтому я полночи просидел под дождем, опасаясь засады у тебя в доме», Ян помолчал, заново набивая свою трубку, а потом усмехнулся и сказал: «Не бойся, он, по крайней мере сегодня, никаких засад и облав на нас устраивать не сможет. По той простой причине, что вряд ли полицейские согласятся нести службу под командованием белого монстра, даже если он забудет снять свою офицерскую фуражку…»

Ян пододвинул к себе столик с телефоном, позвонил сперва какой-то Аллочке, узнал домашний номер Снега и, подмигнув Саше, набрал его.

— Простите за поздний звонок, это дежурный по управлению, по поводу расследования… Ничего, ничего, разбудите.

Прикрыв ладонью трубку, Ян негромко сказал Саше:

— Голос пожилой женщины, видимо, мамы. У всех монстров, как правило, есть любимые мамочки… Алло? С кем имею честь? А, это вы, милое создание! Как ваша белоснежная шерстка? Уже высохла? Кто говорит? Котик, черненький котик. Мягонькие лапки, а в лапках цап-царапки! Доходит, дворняга невоспитанная? Не сильно ли я раскорябал вас во время нашего приятного свиданьица, господин старший оборотень? Я рад, что к вам вернулся дар речи. Вы сегодня испугали моего друга у себя в кабинете, пытаясь, как я понял, повесить на него всех собак и белых волков побережья. Не знаю, как вы это собирались свалить на того, за кем вышеупомянутый волк гнался, но сие не важно. Так вот, псина несусветная, если ты хоть словом обмолвишься где-нибудь о своей дурацкой гипотезе, я в следующее полнолуние за твою белоснежную шкурку гроша ломанного не дам, понял? Или сам сделаю из нее себе надувное чучело, а то мое мне уже надоело… Как? Н-ну, вот это, пожалуй, уже нечто дельное. Отчего же, очень приятно будет познакомиться, побеседовать, так сказать, задушевно, как исчадие с исчадием, же. Нет, там слишком много ваших стукачей, оставьте ваши дешевые капканы в покое. Проезжайте завтра в половине одиннадцатого по Черноморскому шоссе мимо кемпинга, знаете? Вот там и встретимся. Только без фокусов, иначе весь мой материал на вас поедет прямиком, без всякой редакции, на стол прокурору, вашему Папаше и редактору «Независимой газеты», ну и еще кое-куда, за рубеж, например, устраивает? Меня тоже нет, никогда не мечтал стать борзописцем. Приезжайте с чистой душой и добрыми намерениями… надеюсь да. Целую в носик, мой милый песик. Место, спать!

— Ну, что?

— Обещал вести себя хорошо, как выпускник школы служебного собаководства с красным дипломом. Мы условились о встрече. Он говорил, что будет рад знакомству и постарается разрешить все наши вопросы полюбовно. В общем, завтра у меня с ним свидание.

— А я?

— А тебе лучше будет проведать Наташу и вести себя спокойно. Жди моего звонка и никому не открывай, на всякий случай. Вряд ли он что-либо предпримет до нашего рандеву. Надеюсь, я сумею убедить его оставить нас в покое, а еще лучше — исчезнуть.

Суббота, 24 августа, 12–20.

Загородное кафе «Аксакал», которое в речевом обиходе горожан именовалось почему-то «Саксаулом», находилось несколько в стороне от Курортного проспекта, там, где начиналось пронизывающее все Побережье Черноморское шоссе. Исполненное в виде стилизованной горской сакли, оно надежно укрывалось от солнца высокими деревьями, кроме того, все его открытые террасы наглухо занавешивались ползучим виноградом, так что постоянные посетители очень ценили кафе за два основных качества: густую прохладную тень и возможность посидеть, укрывшись от взглядов не только прохожих, но и прочих посетителей: общего зала в заведении практически не было, оно представляло собой своеобразную систему «зеленых» кабинетов, отделенных друг от друга не только вьющимися растениями, но и звуконепроницаемыми перегородками из толстого матового стекла различных цветов. Словом, это место как нельзя лучше подходило для конфиденциальных бесед и деловых встреч. В одном из его укромных уголков и расположились двое странных мужчин: широкоплечий беловолосый Сергей Снег в джинсовом костюме и своих неизменных черных очках и бледный чернокудрый Ян, затянутый, несмотря на летнюю пору, во все черное и шерстяное. Снег сидел неестественно ровно, в движениях был скуп и как будто неуверен, словно начинающий телохранитель, еще не привыкший к постоянному ощущению оружия под одеждой. На его носу красовалась неумело припудренная длинная царапина. Ян, напротив, вел себя раскованно, развалился в кресле за столиком, сервированным по-кавказски, покачивал ногой, закинутой за ногу, и время от времени мило улыбался своему собеседнику. Царица Тамара, которую, очевидно, за нарушение законов горского целомудрия сослали сюда работать официанткой, приняла заказ на шашлыки и салаты и, послав Яну быстрый огненный взгляд, исчезла. Скрытый за занавесью из деревянных «макарон» оркестр заиграл новейший западный шлягер с явственным кавказским акцентом. Они не спешили начать этот разговор, ради которого оба пришли сюда, обменивались ничего не значащими фразами. При этом напоминая случайно встретившихся кота и собаку: пес делал предварительную стойлу, ожидая реакции противника (будет драться или удирать?), а кот, придав уши и поигрывая хвостом, был готов и к тому и к другому, впрочем, стараясь при любом повороте дела сохранить свое достоинство. Разговор перекинулся на ход расследования.

— А позвольте полюбопытствовать, господин старший инспектор, каковы настроения вашего начальства? В городе говорят, что расследование зашло в тупик и, возможно, следственная группа будет заменена.

— Примерно так дело и обстоит. Собственно, после гибели Залесского, группы как таковой нет. А мое отстранение — дело даже не дней, а часов. Возможно, пока мы тут сидим, этот вопрос уже решается.

— Конечно, конечно. Ведь вам так и не удалось, как у вас, кажется, говорят, «пустить под сплав» моего друга Александра. Впрочем и эта версия, шитая белыми нитками, ненадолго бы удовлетворила как официальные круги, так и общественное мнение. А именно — до ближайшего полнолуния. Послушайте, Снег, но вы-то сами понимаете, что эта игра обречена?

Снег промолчал, давя в пепельнице из гранита сигарету. Вошла Царица Тамара, расставила на столике заказ. Ян выкатил глаза, зацокал языком и подкрутил воображаемые усы. Официантка фыркнула, как ахалтекинская лошадь, и ушла. Снег, демонстрируя неожиданную для его длинных худощавых пальцев силу, сорвал с бутылки с сухим вином полиэтиленовую пробку-колпачок, разлил вино, а остаток разбрызгал себе на шашлык. Сдержанно приподняв высокие стаканы, они выпили и принялись за мясо. Снег усмехнулся: «А я думал — вы питаетесь одной только кровью».

— Ну что вы, комиссар, ничто человеческое мне не чуждо. Так сказать, живее всех живых… Впрочем, вы, кажется, еще не в курсе?

— Как вам сказать… Я давно улавливал циркулирующие в городе странные слухи о «тумане-убийце», «черном мстителе» и тому подобном. Один арестант в чисто неофициальной форме рассказал мне, что видел кое-кого из ваших «клиентов» с прокушенными артериями. Это был специалист по… ну, скажем, предпохоронной косметике. Тихий алкоголик, но в прошлом — врач-патологоанатом. Он как-то, на свой страх и риск (вы же помните, кем были ваши мертвецы) произвел кое-какие исследовательские манипуляции и установил почти полное отсутствие крови в кровеносной системе трупа. Таких случаев у него было два. Ну, а потом поползли более откровенные слухи, в том числе и о том, что «даром кровь не пьют». Кстати, кое-кто из теневиков, точнее, их родственников, предлагал мне очень хорошие деньги за частное расследование по этому вопросу. Вас мечтают заполучить некоторые весьма серьезные ребята, многие готовы мне за это заплатить столько, что я со спокойной совестью брошу свою службу и уеду куда-нибудь на Север, где еще можно безопасно поохотиться!

— Мне не хотелось бы, чтоб мы напрасно теряли время, хоть мне здесь нравится. Поэтому проясним наши позиции сразу. Сперва обо мне. Должен вам заметить, сударь, что меня убили год назад и с тех пор…

Ян снял зубами остатки мяса с длинного стального шампура и насквозь пронзил им свою шею. Оставив шампур торчать, Ян налил себе вина и, жуя шашлык, сделал несколько глотков. Черные очки Снега поползли по переносице вверх. В это время за деревянно-макаронной занавеской раздался пьяный разговор и шум вялой борьбы: «Нет, Гиви, а я хочу поздравить наших соседей с днем рождения моего друга!» И вслед за этим в кабинет ввалился некий генацвале в превосходном расположении духа с бутылкой коньяка «Арманьяк» в одной руке и бокалом в другой. Откинутая вниз челюсть его беспорядочно задвигалась, усы задрожали, глаза сделались огромными, как у ребенка, наделавшего в штаны. Он смотрел на Яна и цеплялся за своего длинного, как жердь, товарища, маячившего за ним.

— В-в-вай ме!

Ян дружественно улыбнулся ему и поднял стакан: «За драгоценное здоровье твоего бесценного друга, джигаро! Лонг лив энд лонг раблз! Хай жыве и процветае!» После этой тирады он выпил и принялся дожевывать мясо. Затем, как бы вспомнив, он, извинясь, приложил к груди руку, вытащил из шеи шампур и положил его на столик. Лицо вошедшего медленно озарилось светом постепенно разгорающейся улыбки циркового зрителя, наконец, он сделал шаг к Яну, хлопнул его по плечу и воскликнул: «А-а-а, хитрый какой! Фокус! Ты видишь, Гиви, фокус!» Некоторое время они хлопали друг друга по плечам и ладоням, повторяя «фокус, фокус», наконец, посетитель подарил Яну бутылку «Арманьяка» и, обняв своего товарища, удалился в соседний кабинет, напевая «Куда уехал цирк» в прекрасном грузинском миноре.

— Ну что же, вернемся к нашим баранам, инспектор. Кстати, кушайте шашлык. Вы, конечно, можете тоже считать меня фокусником и гипнотизером, только я тогда буду относиться к вам, как к артисту-анималисту.

Снег криво улыбнулся.

— Можете быть спокойны. Не думаю, чтобы те, у кого вы высосали кровь, тоже считали себя загипнотизированными до сих пор. Вот с караулом в КПЗ вы эту штуку проделали, это факт. Я провел определенную исследовательскую работу по вашему вопросу, кое с кем проконсультировался.

— С этими шарлатанами из «Черного лотоса»? Представляю себе что они вам наплели!

— Ну, не такие уж они шарлатаны, просто вы — не их специальность. Тут бы помогли профессиональные охотники за вампирами, но, увы, нет спроса — нет и предложения.

— Как и на специалистов по оборотням, не так ли? Ну и каковы были ваши выводы относительно меня?

— Что о вами лучше не связываться. Хоть вы и не абсолютно неуязвимы. При желании можно найти ваши слабые места и…

— И что дальше? Послушайте, синьоре комиссаре, давайте будем материалистами. И именно с этих старых добрых позиций прочертим между нами демаркационную полосу. Знакомство с моим другом Александром значительно изменило мои привычки. В частности, вы правильно подметили, что потребление мною (даже с поправкой на Сашу) донорской крови увеличилось более чем вдвое. Что значит, что я перестал выходить на охоту. Будем считать, что по чисто моральным соображениям. Скажу больше. Я в состоящий вылечить стопроцентно обреченного больного. Я стараюсь себя не афишировать, но и сейчас от страждущих отбоя нет. Если же я поставлю это дело на поток, мне, кроме любых денег и ценностей, будут поставлять по первому моему требования самую свежую донорскую кровь в неограниченном количестве. То есть, я становлюсь не только безопасным, но и исключительно полезным членом общества. Боюсь даже, как бы различные государства не передрались из-за меня, желая заполучить такую сверхценную личность себе в граждане в качестве, так сказать, национального достояния. Чего о вас, герр комиссар, не скажешь. Ваши коллеги — люди грубые и практичные. Если не будет утвержденного вашим министром официального научного заключения о возможности существования таких, как я, или, к примеру, вы — они изобретут массу понятии и терминов-заменителей чтобы не замечать существования очевидного. Но! Только не в случае тех гекатомб которые ухитрились нагромоздить вы. Когда против вас не помогут автоматчики (хотя это еще неизвестно!) те же ребята из «Черного лотоса» съездят куда-нибудь в Германию на стажировку и вернутся оттуда во всеоружии, можете не сомневаться. А, поскольку не убивать вы не можете, рано или поздно вас обложат — и вам конец. Вы, надеюсь, читали страшные сказки, «Красную шапочку» к примеру? На каждого волка есть свой охотник, найдется и на вас. Возможно, уже нашелся. Вот я, скажем так, располагаю информацией о том, как вас можно убить. И имею все моральные права обратить эту информацию в нечто материальное, например, конкретное орудие убийства. Кроме того, о том, что чудовище с Черного Бульвара и вы — одно лицо, знаю пока только я и мой друг. От вас зависит дальнейшее.

— Что вы имеете ввиду под словом «дальнейшее»?

— Ну, например, получение этой информации кем-нибудь из того же «лотоса» (дался им этот стиральный порошок). И тогда у полиции появится специалист по вам. Но возможен и компромисс.

— Ну и что? Бы же сами сказали, что я все равно обречен! Так какая мне разница? И какой смысл вообще говорить с вами?

— Герр вервольф, вы слишком спешите, тут ваша оперативная хватка ни к чему. Давайте выпьем чего-нибудь покрепче, хотя бы вот этого бывшего армянского коньяку и поговорим если не как «собратья» то хотя бы как «товарищи по клубу». Откупорьте, будьте добры, у вас это отлично получается. Кстати, не хотело бы вам уехать куда-нибудь в дикие горы владельцем одинокого альпийского приюта? Это было бы романтично: угрюмые скалы, искатели острых ощущений с тугими кошельками, мрачно-загадочный хозяин-альбинос, молча срывающий голыми пальцами бутылочные укупорки, а в полнолуние наполняет ужасом все лощины и долины! А какие уважаемые охотники со всего света ломанутся в ваше заведение, возжаждав заполучить в качество почетного трофея вашу шкуру! Какая шикарная будет охота, какие острые ощущения как о той, так и с другой стороны! Это вам не несчастных совдеповских анэнцефалов грызть, да беззащитных путанок с пенсионерами по Черному Бульвару размазывать. Великолепные лорды, крутые американские парни с винчестерами, узкоглазые азиаты — владельцы «черных поясов» и всяких там почетных мечей, заслуженные нанайцы-следопыты. Ладно, не злитесь. В каждой шутке есть доля если не правды, то истины. Это только один из возможных вариантов. Есть и другие. Но сначала я хотел бы, чтоб вы рассказали побольше о себе. Давайте промочим горло, и я вас выслушаю не перебивая. Прозит!

Они выпили, закусили лимонами из вазы с десертом. С ледяным стуком портьера пропустила царицу-официантку, величественно доставившую горячее. На этот раз Ян не удостоил ее вниманием, за что получил молчаливый пламенный привет огромных глаз. Когда она скрылась за своими царскими вратами, Снег выпил подряд две рюмки коньяку и принялся за горячее. Оркестр играл подряд лезгинку за лезгинкой, очевидно, репертуаром ведал какой-то большой любитель и знаток горского фольклора. Ян молчал, по привычке поигрывая бокалом с вином и поблескивая бриллиантом на безымянном пальце. Наконец, то ли наевшись, то ли устав делать вид, что он голоден. Снег откинулся в кресле, промокнул губы салфеткой и, затянувшись сигаретой, проговорил: «Ну, ладно, мне терять все равно нечего. Может быть, удастся услышать от вас что-нибудь полезное. Хотя по вашему виду этого не скажешь. Я ожидал встретить кого-то постарше себя, а вижу перед собой натурального балабола, простите за откровенность».

— Ничего-ничего, я тоже считаю вас приличным дерьмом, но это не мешает мне наслаждаться беседой. А насчет страха, это не ко мне. Я не охотник пугать и сам никого и ничего не боюсь. Когда живой был — боялся. Правда, «под шофе» иногда люблю подурачиться, но все эти завывания, рычания, стенания и истерический хохот — увольте! Зачем отбирать хлеб у озвучивателей «ужастиков»? И друзей рвать на части не в моих правилах. Укусить эдак, по-товарищески, еще куда ни шло… Впрочем, что я о себе, да о себе. Давайте, наконец, поговорим о вас. Как вам нравится мой бриллиант?

Снег фыркнул и снял очки. Ян с интересом воззрился на его странные красные глаза. Снег торопливо протер их и снова водрузил на переносицу.

— Эк вас, вервольф-инспектор, угораздило… С такой наружностью да в оборотни… Однако, я с трепетом жду вашей бесхитростной исповеди.

— Натуральное трепло! Тоже мне — «черный мститель»! Жванецкий — Дракула младший. Бред какой-то, а не жизнь. И за что мне это все?!

— Хорошее начало. Только не зацикливайтесь.

— Да я не больше знаю о себе, чем вы. Наступает полнолуние, ближе к полуночи появляется ощущение, будто живую кожу натянули на горячую сковородку — начинает расти шерсть, потом ломит кости, крутит мышцы и суставы, да так, что хочется орать во всю глотку. Ну, а дальше… — Снег налил и выпил сразу пол стакана коньяку, — дальше похоже на наркотическую ломку и «кайф» одновременно. Ломка проходит и остается чувство, будто укололся каким-то странным галлюциногеном действительность осталась неизменной, а ты совсем другой. Никаких мыслей, одни животные ощущения — яркие, мощные, свободные от всего, кроме желания убить. Совершенное владение своим телом, ни голода, ни жажды, ни раздумья, ни жалости, ни боязни — ничего. Только один позыв «Убей!» Иногда мне не хочется возвращаться в мое прежнее обличье белой вороны. Ни семьи ни настоящих друзей, только работа, а теперь вот и работе, крышка. Не состыковалась моя обычная жизнь и эта, непонятная, но такая прекрасная. Да, я, как социально воспитанный человек, знаю что все это чудовищно. Но не менее чудовищно притворяться, что живешь жизнью человека, а на самом деле просто существуешь, как жалкая, никому не нужная белая мышь. И только в полнолуние — мое звездное время, тогда все эти людишки мочатся в штаны от ужаса, едва завидев меня, и мне плевать, кого я убиваю, я не ломаю комедию, как вы, изображая из себя руку карающей судьбы. Я не знаю, откуда и как появились во мне эти качества, но если они вдруг исчезнут, мне останется только застрелиться. Однажды я хотел как-нибудь устроить, чтобы сфотографировать себя в моем новом виде, честное слово, я бы оставил фотографа в живых! Но потом понял, что это, к сожалению, невозможно.

— Ну почему же, я могу вам удружить, если вы мне предоставите хорошую камеру с «блицем» — шикарный портрет может получиться! А если бы поставить на штатив и воспользоваться автоспуском, мы с вами составили бы замечательную композицию: вервольф Снег и вампир Понятовский во время прогулки по Черному бульвару.

— Послушайте, вы, паяц! Вы мне ужо надоели, понятно? Я не для того сюда пришел, чтобы выслушивать плоды вашего сомнительного остроумия! Мне никто не судья, и вы в том числе.

— Во-первых, плоды не выслушивают, ими питаются. Во-вторых, помилуйте, батенька, какой уж тут суд — не в 15 веке, чай, живем. А в-третьих, вам, по-моему, уже хватит. А то у нас получится не разговор, а пьяная свара между двумя пережитками мистических верований прошлого.

— Я в порядке. Вы сами виноваты. Прекратите острить и говорите по делу.

— Принимается, а скажите, вам никогда не хотелось в вашем состоянии чего-нибудь другого, кроме как убивать? Ну, скажем, найти себе подругу или друга-оборотня, или овец, к примеру, попасти?

— Вы опять?

— Да нет же, черт побери, я серьезно! Я пытаюсь помочь вам найти какую-нибудь зацепочку, чтобы попробовать поменять вашу функцию как оборотня. Подставить вместо безоговорочного убийства какую-то другую, менее антисоциальную цель.

— Нет. От убийства меня может отвлечь только другое убийство. Если оно побольше и покровавее.

— Ну ладно, а животных, скажем, убивать вам больше нравится?

— А вам какая кровь кажется вкусное? Коровья или человечья?

— Понятно. А вы неглупы, инспектор. Это дает некоторую надежду. Но тем не менее, могли бы вы волевым усилием заставить себя охотиться только на животных, пусть даже самых крупных и опасных?

— Не знаю, возможно. Но если рядом появится человек, я предпочту, наверное, его.

— Кто знает, кто знает. Это могло бы вас выручить. Уехали бы куда-нибудь в Южную Америку или Африку, нашли бы местечко поглуше… Глядишь, заделались бы вождем-богом какого-нибудь племени. Только сперва местного колдуна слопать надо, они такие вредные, заразы…

— Меня уже тошнит от вашего юмора, доктор-кровосос.

— От монстра слышу. Никакого юмора здесь нет. Это один из самих, если хотите знать, приемлемых вариантов. Могу помочь с билетами, валютой, паспортом. Я абсолютно серьезен. Нам с вами в одном городе тесно.

— Не спорю.

— Более того, ваши шансы на победу равны нулю. Залить Черный Бульвар кровью вам, возможно, удастся, но на любой террор, в конце концов, будет организован контртеррор.

— Вы повторяетесь, Я сам сотрудник тех органов, которые… Не хотите еще по одной?

— Чуть попозже, мы еще не закончили. Есть еще вариант.

— В самом деле?

— По-моему, вас здорово развозит. Прекратите пить, если хотите, чтоб мы с вами добились хоть какого-то результата!

— М-м, попробую. Итак, ваш второй вариант?

— Вы сдаетесь.

— Сдаюсь? На милость Папаше и прокурору?

— Лучше — на милость ученых. Причем, с большим предварительным шумом и треском, чтобы вас не бросили живьем куда-нибудь в высокотемпературную печь, от греха подальше. Обращаетесь в какую-нибудь прессу покруче, с выходом за бугор, делаете официальные заявления, демонстрируете ошарашенным представителям перед телекамерами ваше превращение, где-нибудь на спецполигоне, разрываете на запчасти самого неукротимого колхозного быка и тому подобное. В этом случае вы — научная ценность и юридически неподсудны.

— Я и так неподсуден. Вернее, до ближайшего полнолуния. И как, интересно знать, они смогут доказать, каким образом я убил всех этих людишек?

— Не забывайте, что одним из этих, как вы выразились, «людишек» был ваш товарищ, Залесский.

— Да, Дима, Дима… Это был достойный противник, он всегда относился ко мне с опаской, но и уважением… Но как они докажут?…

— Вы все-таки нажрались! Да никто ничего в вашем случае доказывать уже не будет! В городе введут чрезвычайное положение, и рано или поздно вы заработаете от какого-нибудь спецназовца реактивную гранату в бок!

— Хм, значит, чистосердечное признание облегчит мою участь, но сделает ее невыносимой. Нечто в этом роде я уловил из вашей болтовни. И вы думаете, мне понравится сидеть где-нибудь в бункере и постоянно сдавать анализы? Чем виварий лучше тюрьмы, или, скажем, реактивной гранаты?

— Не знаю, выбирать в конечном итоге, вам. Только вряд ли вы успеете сделать свой выбор до полнолуния. Ваш кабинет могут опечатать уже сегодня.

— Вы думаете, я откажу себе в удовольствии достать оружие и кое с кем поквитаться? Я и без шерсти боец хоть куда!

— Если вы собираетесь прикончить меня, то позволю себе напомнить, что, хоть мы оба — исчадия, но мамы у нас разные. Я — исчадие смерти, а вы — исчадие жизни, и умирать вам еще предстоит. Пренеприятнейшая штука, доложу я вам. Уж поверьте, как опытному мертвецу.

— Как опытному паяцу… Вы мне несимпатичны, мистер вампир. И ваши предложения несимпатичны тоже.

— В таком случае, остается только одно — застрелиться. Вы, кстати, упоминали об этом, правда, несколько в другом контексте: вы жалели себя, свои новые необыкновенные качества. Но может быть стоит пожалеть других людей?

— Людишек? Они меня не жалеют! Я на каждом шагу чувствую это их прозрение: ты не такой, как мы! Белая ворона! Да, я не такой, как вы все! Белая ворона превратилась в белое чудовище!

— Ах, как страшно! Только не зарычите, пожалуйста. И вспомните, что среди презираемых вами «людишек» находится и ваша мать. Подумайте, что с нею будет, если установят, что вы и оборотень-убийца — одно лицо? Уж лучше ей знать, что вы либо уехали куда-то далеко, либо сделались чудом природы, либо, как мужчина, свели счеты с жизнью из-за непонятных ей проблем.

Тут случилась странная вещь: Снег сорвал свои очки и захохотал, откинувшись в кресле. Ян удивился и, подождав, пока инспектор успокоится, спросил: «Что это вас так развеселило? По-моему, я был далек от намерения пошутить».

— Ты промахнулся, мистер кровосос. У меня нет матери. Ты говорил с моей теткой, которая меня терпеть не может, но живет в моей квартире, старая идиотка, — она надеется, что меня убьют на службе и квартира достанется ей!

Снег вытер раскрасневшееся и вспотевшее лицо платком, надел очки.

— А позвольте, доктор, задать вам нескромный вопрос? Что ж вы-то сами не идете, так сказать, с повинной, или там исповедую к вашим высоко мудрым дуракам: исследуйте, дескать меня, препарируйте, разложите на молекулы?

— Я ценю свою свободу ничуть не меньше вашего. К тому же у меня есть выбор, а у вас его нет. За мной не охотятся, а за вами вот-вот приедет «собачья будка», подкрепленная спецподразделением «Альфа».

В это время занавеска загремела, и в кабинет ввалился давешний гость со своим другом и какой-то девицей. Воздев руку с бутылкой шампанского, он обратился к Яну: «Генацвале, ты самый лучший артист на всем побережье, будь другом, покажи, пожалуйста, еще фокус!»

Ян, не обращая на него внимания, поднялся и сказал, глядя прямо в непроницаемые светофильтры, скрывшие глаза инспектора: «Я, надеюсь, сделал все, чтобы дать вам возможность выпутаться из этой ситуации достойно. Но если в вас победит Зверь, знайте — первым на вашем пути буду я». Инспектор криво улыбнулся: «Вы сильный противник, доктор. Это будет хорошая охота». Впервые лицо Яна исказилось гневной гримасой: «Тупое животное! Ты забыл, с кем связываешься!» Впрочем, он тут же взял себя в руки и холодно закончил: «Благодарю за содержательную беседу, извините, если был резок. За обед я заплачу».

И, уже направляясь к выходу, показал на Снега и сказал кавказскому гостю: «Вот этот дядечка покажет тебе фокус, биджо. Если ты дождешься полнолуния».

Суббота, 24 августа, 20–10.

«…Вот так и прошла наша встреча, которая, возможно, будет отражена в светской хронике. Какого-нибудь того еще света» — закончил свой рассказ Ян. Саша, напряженно слушавший его, разочарованно вздохнул и потянулся за сигаретой.

— Тебя что-то расстроило, мой внимательный друг?

— Разумеется, Ты, как всегда, воспользовался случаем, чтобы блеснуть своим остроумием и завалил, причем, безнадежно, все дело. Ян развел руками и принялся набивать трубку.

— Ну вот, стараешься изо всех сил, терпеливо и деликатно ищешь пути к взаимопониманию, пьешь как азербайджанский разведчик в армянском тылу ихнее пойло вместо нормального «Наполеона» — и на тебе…

— Да, да! Ты начисто запорол такое ответственное дело, как поиски общего языка со Снегом. И все потоку, что не взял меня.

— Ага, чтобы ты начал разводить, как там ваши коллеги-историки говорят, «турусы на колесах», приобщать нашего общего врага…

— Он, если хочешь знать, не враг, а наш товарищ по несчастью!

— Дивизия СС «Вервольф» ему товарищ! Ты думаешь, я не пытался воззвать к его человеческим чувствам? Он спит и видит, как приходит новое полнолуние, ставит его на четвереньки, и он, такой красивый и беспощадный, снова рвет на части всех, кто попадется на дороге! У него, доложу я тебе, черная мизантропия на почве комплекса неполноценности. Если не считать полного отсутствия либидо, идеальный тип для коллекции дедушки Фрейда. Был какой-то проблеск, но, по мере того, как он пьянел и раскрепощался, я все меньше видел перед собой человека. Понимаешь, эта белая тварь уже вытеснила большую часть человеческого, она для него более привлекательна. Хуже того, она уже лишает его возможности, по-человечески нормально мыслить и найти хоть какой-нибудь приемлемый с точки зрения простой логики выход. Он, практически, уже не человек.

— Ну а ты уж постарался, чтобы этот процесс шел только в одну сторону. Если бы я мог с ним поговорить…

— Брат мой, не вообразил ли ты себя булгаковским Иешуа Га-Ноцри? «Поговорить!»

— Но ведь для чего-то он искал встречу с тобой? Наверное он, пусть подсознательно, но надеялся на твою помощь?

— «Искал»?! Да это я приказал ему, под угрозой огласки, ты что, не помнишь?

Саша потушил сигарету и потер лицо ладонями. Ян спросил мягко: «Тебе плохо, Саша?»

— Мне совсем не нравится тот мир, который ты принес с собой. Зачем ты втянул меня в эти игры? Впрочем, теперь мне все равно.

— Все равно? А ты забыл, как вы с Наташей еле спаслись от него на Бульваре? А кто отомстит за все его кровавые художества? Да черт, в конце концов, с ней, с местью! Но должен же его кто-то остановить?

— Кто-то должен и смертные приговоры приводить в исполнение. Вся разница между нами заключается в том, что ты готов стать этим «кем-то», а я не хочу.

— Тебя никто и не заставляет. За дело возьмусь я. Но ты должен быть в курсе. Итак, если Снег, протрезвившись, выберет один из предложенных мной вариантов, мы об этом так или иначе услышим и довольно скоро. Если нет… То следует, пожалуй, быть готовым к его нападению на нас. Хоть это и не даст ему ровным счетом ничего. Как человеку. Но в этом случае в нем уже заговорит Зверь. И вот тогда настанет время для пули из самородного серебра. Ее нужно изготовить как можно быстрее. И, желательно, не одну. У меня есть лепаж (Ян ткнул трубкой в сторону коллекции над камином), он может подойти, пуля будет достаточно большой. На всякий случай можно заготовить пару осиновых кольев в качестве холодного оружия… На всякий случай…

— Делай, что хочешь. Я больше не желаю участвовать во всем этом… Кормить меня ты должен, потому что это тебе и только тебе я обязан своим чудовищным положением А своим свободным временем я буду распоряжаться так, как хочу. Мне нужно побыть с Наташей — она нуждается в уходе.

— Никто не стесняет твою свободу. Но пойми — именно сейчас нам нужно быть вместе. Вот покончим с этим волкодавом и тогда — пожалуйста, приходи когда хочешь, уходи когда вздумается, еда всегда будет в холодильнике. Прошу тебя, не исчезай именно сейчас из моего поля зрения — это очень опасно!

— Нет. С меня хватит веселых похождений. У меня есть девушка, которой очень плохо, и моя обязанность — быть сейчас с нею.

— Ну что там с ней такого особенного происходит? Естественный шок, пройдет без последствий, она молода, да и не беременна, если не ошибаюсь…

— У нее серьезное нервное расстройство, Ян. Психиатр говорит, что надежда, конечно, есть, но возможен и необратимый ход заболевания.

Воскресенье, 25 августа, 10–50.

Ян вышел из мастерской, где беседовал со своим старым знакомым мастером-ювелиром. Дело с самородным серебром, похоже, налаживалось. Мастер брался достать материал и выплавить «подвески в виде пуль», как назвал Ян заказанное изделие. Работа хорошо оплачивалась в валюте, главных условий было два: крайняя срочность, а также точное во всех отношениях следование заказу, а именно — идеальная форма и размер, и, самое важное, — в качестве исходного материала должно было быть использовано именно самородное серебро и только оно. Репутация мастера не давала поводов для сомнений, но, на всякий случай, Ян решил продублировать заказ еще у одного общего знакомого — того самого протезиста, которому когда-то он показывал оттиск своих клыков. Правда, для этого необходимо было достать серебряные самородки самостоятельно. Ян решил наведаться на подпольную биржу драгметаллов, хотя понимал, что это опасно: если Снег решит проследить за ним, ему, возможно, станет ясен смысл этих странных заказов, и тогда у него тоже может появиться смертельное оружие против Яна и Саши. Однако, приходилось идти на риск. Тем более, что Саша в работе участвовать отказался наотрез, и теперь Яну приходилось рассчитывать только на себя самого.

Нужно было поторапливаться, и Ян решил взять машину. Сознательно пропустив несколько таксомоторов и частных «иномарок», он взмахнул рукой перед «Запорожцем» цвета выгоревших рейтуз, который не оказался до сих пор на свалке, видимо, только из-за отсутствия у хозяина денег на оплату автопогребальных услуг. За рулем сидел дед неопределенного возраста, скорее всего, ровесник Союза Нерушимого. Словом, машина никаких подозрений не вызывала. Ян уселся на взвизгнувшее сиденье, обшитое потрескавшимся кожзаменителем, и сказал, куда ехать. «Запорожец» взревел, как боевая машина пехоты, потерявшая глушители в последнем бою за демократию, и помчался со скоростью асфальтового катка. Возле одного из киосков дед затормозил и, перекрикивая шум двигателя, сказал, что выскочит купить сигарет, Ян махнул ему и попросил обернуться побыстрее. Лишь спустя несколько секунд, внезапно сообразив, что киоск цветочный и по неписаному городскому закону, сигарет здесь никогда не продают, он понял, что попал в западню. Проснувшееся сверхъестественное чувство самосохранения подсказало один-единственный путь к спасению, едва полуослепшая от яркого дневного света летучая мышь успела выпорхнуть в окно и забиться в густые ветви дерева, растущего метрах в двухстах от киоска, как в автомобиле что-то рвануло и он вспыхнул чудовищным факелом.

Воскресенье, 25 августа, 12–30.

По ночам Наташе снились крысы. Огромное количество крыс. Белые, с омерзительными грязно-розовыми хвостами, они бесшумно выскальзывали из темноты, усаживались вокруг ее постели и, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, глядели на нее своими жуткими крохотными алыми бусинками. Крыс были сотни, тысячи… Они терялись во мраке, но и оттуда продолжали следить за нею сверкающие глазки — хищные, безжалостные, неотступные… Так было каждую ночь. Наташа просыпалась, будя своими бессвязными и безостановочными воплями родителей: «Крысы! Крысы! Крысы!..» Она никого не узнавала, бесцельно шарила по постели руками и приводила в отчаяние всех домашних своим безумным видом.

Только большая доза валиума, введенного внутривенно, успокаивала ее. Родители уговорили врачей не помещать ее в стационар, мотивируя это тем, что ее мать — медсестра и сможет обеспечить ей необходимый уход и выполнение всех медицинских назначений в домашних условиях.

К Саше относились холодно и настороженно. Никто вслух не упрекнул его, но он понимал, что его считают, хотя и косвенным, виновником происшедшего. Пустив в ход все свое обаяние, со всей возможной деликатностью, он все-таки добился разрешения побыть с Наташей. Сегодня ее родители, подкупленные тем, как хорошо его присутствие сказывалось на самочувствии дочери, разрешили немного посидеть с Наташей на балкончике, выходящем во внутренний дворик. Прямо перед балконом стоял клен, уже весь в золотисто-красной осенней листве. Наташа, укутанная пледом, сидела, положив голову на плечо своего друга, и тихо говорила: «Ты знаешь, этот клен всегда желтеет раньше всех. Я еще девочкой любила собирать с него листья и сушить в альбомах. А однажды (мне было еще лет пятнадцать) отчего-то взяла да и написала на одном листе: «Я хочу умереть золотой осенью!» Мать увидела и заплакала, а отец вначале посмеялся, а потом отругал меня.

— И правильно сделал. Смерть — не повод для глупостей, пусть даже сентиментальных. Мы с тобой спаслись — значит, кому-то нужно, чтобы мы с тобой жили. И мы будем жить. Вместе. Я тебя не оставлю.

— Никогда?

— Никогда!

Рыжая длинноволосая девица в мотоциклетных очках вкатила во двор о улицы спортивный мотоцикл с высоко задранными крыльями и красными аэродинамическими дисками на колесах. Уселась на сиденье и, наклонившись, принялась копаться в двигателе. Саша успел еще подумать, что она выбрала не самую удобную для этого занятия позу, как двигатель взревел, девица внезапно выпрямилась и вытянула в их сторону сведенные вместе руки. Саша так и не успел увидев что она держала: Наташа вскрикнула и обняла его, закрыв своим телом. В следующее мгновение, как показалось Саше, мотоцикл как-то особенно громко хлопнул несколько раз подряд мотором, и Наташу что-то ударило в спину с такой силой, что они оба вместе со стульями полетели на пол и Саша грянулся затылком о балконную дверь. Все перед глазами вспыхнуло и наступила темнота…

Воскресенье, 25 августа, 16–40.

…Очнувшись, Саша долго пытался понять, где он находится. Боль в затылке, появившаяся в первые минуты после возвращения сознания, быстро утихла, уступив место легкому онемению. Наконец он понял, что лежит на заднем сиденье легкового автомобиля. Приподнявшись, он увидел в зеркале лицо Яна, сидевшего за рулем. Машина стояла в каком-то придорожном лесочке. Саша закряхтел, потирая затылок и спросил первое, что пришло в голову.

— Ян, откуда у тебя эта тачка? И что вообще случилось?…

Еще не окончив вопроса, Саша внезапно все вспомнил и подскочил так резво, что ударился головой о мягкую обивку потолка. Ян, не оборачиваясь проговорил: «Машина? Да так, купил с перепугу… Ты как, в порядке?»

— Что случилось, что с Наташей?!

Ян помедлил и ответил каким-то совсем незнакомым голосом: «Будь мужчиной, Александр. Она убита. Стрелял человек, по всей видимости нанятый Снегом. Четыре пули, предназначавшиеся тебе, достались ей. А тремя часами раньше взорвалась машина, в который сидел я. Снег вышел на охоту, то есть, избран самый безнадежный путь. Теперь мы — в состоянии войны. Ты слышишь меня?»

Сама уткнулся в мягкий велюр и, не в силах больше сдерживаться, зарыдал. Ян молча повернул ключ зажигания.

Воскресенье, 25 августа, 22–45.

Старший инспектор Снег показал свое удостоверение полисмену из оцепления, зная, что тот вряд ли запомнит его фамилию в этой темноте, разрываемой всполохами полицейских «мигалок». Полисмен кивнул и пропустил его на дорожку, ведущую к большой каменной будке газораспределителя в глубине одной из аллей Черного Бульвара. Под прикрытием окружающих ее кустов залегли полицейские из штурмовой группы. Их офицер, спрятавшись за толстым деревом, повторял в мегафон: «Вы окружены, сопротивление бесполезно, сдавайтесь!»

Снег тронул его за плечо: «Разрешите, капитан, я попробую?» Офицер смерил его недоверчивым взглядом: «Снег, вы? Какого лешего?» Старший инспектор настойчиво повторил: «Разрешите, я попробую с ним поговорить!»

— Вы хотите сказать — «с ней»?

— Это мужчина. Я знаю его. Я давно у него «на хвосте», так получилось, мы с ним знакомы. У меня есть кое-какая оперативная информация, попробую ее использовать в качестве аргумента. Может быть, мне удастся его уговорить сдаться.

— Хотите грехи замолить? А, впрочем, пожалуйста. Сейчас ребята из спецвзвода будут взламывать изнутри люк, им удалось пробраться по трубопроводному тоннелю снизу. Так что отвлекайте его, но не вздумайте высунуться — эта… этот негодяй чертовски хорошо стреляет.

— Благодарю, — Снег взял у него микрофон и заговорил: — Крошка, Крошка, ты слышишь меня? Это говорит Снег. Ты понял? Это — Снег, старший инспектор уголовной полиции. Брось оружие и выходи. Я обещаю тебе, что все будет нормально, только не делай глупостей. Ты слышишь меня, Крошка? Я обещаю тебе, что все улажу, только если ты не наломаешь больше дров! Брось оружие и выходи за дверь! Остановись и жди меня!

Маленькое окошечко будки распахнулось и кто-то визгливо прокричал оттуда: «Эй ты, белый легавый таракан! Я твоим кентам уже все объяснил — пусть дают машину и десять кусков зеленых! А если хочешь ко мне в заложники — иди сюда сам, без оружия. И пусть эти волкодавы отпрыгнут от кустов подальше! А если те крысы, что скребутся сейчас в трубопроводе попробуют взломать люк, то я подожгу газ!»

Снег сунул мегафон капитану и, сказав, чтобы тот велел своим людям отползти на пятьдесят метров, двинулся по дорожке к газораспределительной будке.

Офицер, прокричав что-то ему вслед, видимо понял, что другого выхода пока все равно нет, отдал приказ полицейским отойти назад. Снег спокойно подошел к газораспределителю и, сняв очки, спрятал их в нагрудный карман.

— Оружие! — взвизгнули из будки, — Брось оружие!

Снег вытащил из кобуры на поясе полицейский револьвер и кинул его на дорожку.

— Если кто-то из твоих дружков сейчас попробует сунуться, я пристрелю первого тебя!

Дверь приоткрылась, и Снег вошел. Едва он скрылся, один за другим прогремели несколько выстрелов. Офицер, забыв про мегафон, матерно выругался и взревел: «Всем к бою! На штурм, вперед!» Но не успела группа захвата преодолеть и половины пути, как в дверном проеме снова показался Снег, забрызганный кровью, однако, судя по всему, он не был ранен. В руке он сжимал небольшой пистолет крупного калибра, каким обычно пользуются частные детективы и телохранители: он крепится обычно в подмышечной кобуре и, благодаря несложному приспособлению из эспандерной резинки, может мгновенно оказаться в руке. Снег сказал подбежавшим полицейским: «Вряд ли ваша помощь потребуется: по-моему, я его ухлопал». Капитан только заскрипел зубами и прошипел: «Сдайте оружие, инспектор, вы арестованы!»

 

Глава восьмая

«БОЛЬШАЯ ОХОТА»

Понедельник, 26 августа, 21–10.

Сергей Снег сидел за своим столом и смотрел прямо перед собой невидящими глазами. Его очки лежали на газете, где было написано крупно: «ПРЕСТУПНИК УНЕС СВОЮ ТАЙНУ В МОГИЛУ НЕ БЕЗ ПОМОЩИ ИНСПЕКТОРА СНЕГА! ИНСПЕКТОР ПОД ДОМАШНИМ АРЕСТОМ. СКАЗАЛ ЛИ ЧЕРНЫЙ БУЛЬВАР СВОЕ ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО?»

Снег поморгал, потер лицо руками, тяжело вздохнул и полез под письменный стол. Выдернул из-под ножки стола край ковра, откатил его в сторону и, отсчитав от плинтуса восемь паркетин, достал нож, поддел девятую. Запустив руку в тайник, он вытащил оттуда плотно набитую мужскую ручную сумку. Выбравшись из-под стола. Снег проверил, надежно ли задернуты портьеры и хорошо ли заперта дверь. Затем принялся раскладывать содержимое сумки на столе. На газету легли: тяжелый «люгер» с глушителем в специальной кобуре для скрытого ношения, четыре обоймы к нему, советский загранпаспорт на имя Иванова Петра Сергеевича с фотографией Снега в тонированных очках, две пачки долларов США в сотенных купюрах и большой выкидной нож с перламутровой рукояткой. Снег минут пять тупо глядел на стол, потом, словно решившись, спрятал все, кроме пистолета, обратно в сумку, быстро написал на полях газеты несколько слов и, взведу затвор, зажал глушитель в зубах. В этот момент зазвонил телефон. Снег замер. Звонок повторился. Нехотя опустив оружие, инспектор медленно снял трубку: «Какого черта?…»

— Здравствуйте, это приют для одичавших собак-альбиносов? Говорят из редакции детского евангелического журнала «Ужас Черного Бульвара». Мы вот тут прочли в вечерней газете, что Бульвар унес преступника в могилу за последним словом инспектора Снега, которое он еще не сказал не без помощи домашнего ареста. Скажите, мы все правильно поняли? Ну, что ты молчишь, шакал бешеный? Протявкал бы что-нибудь!

— Где ты?! Скажи мне, где ты?!

— Еще не полнолуние, белая крыса, еще не полнолуние! Пиши пока мемуары для прокурора, колышек для тебя мы уже приготовили!..

Некоторое время Снег, сжимая трубку, слушал короткие гудки, затем бросил ее на рычаг, спрятал пистолет в сумку, а сумку положил обратно в тайник. После этого вышел из комнаты, пригладил волосы перед зеркалом в коридоре и сказал тетке, готовившей ужин на кухне: «Хрен тебе, а не квартиру, старая дура!»

Четверг, 18 сентября, 19–15.

Ян, кивнув на ходу вахтеры, вышел из подъезда Института онкологии и направился к автостоянке. Приняв ключи у пузатого охранника и презентовав ему на чай монету в пятьдесят центов, он подошел к своему черному БМВ и положил в багажник объемистый саквояж. В саквояже был объемистый термос с донорской кровью для Саши, несколько бутылок коньяка «Камю», дуэльный пистолет в раззолоченном футляре и боеприпасы к нему: шесть серебряных и двадцать свинцовых пуль, а также специально развешенный в мешочках порох. В своей квартире Ян в последнее время почти не жил. Все приготовления к охоте были закончены. Единственной его заботой был Саша, которого пришлось прятать в тщательно скрываемом от всех месте. Ян уселся за руль, завел почти бесшумный мотор и, проезжая мимо охранника, взявшего под козырек, сделал ему ручкой. Едва огни его малины скрылись за поворотом, охранник кинулся бегом к ближайшей телефонной будке и, быстро набрав номер, проговорил несколько слов. Когда Ян выезжал на Черноморское шоссе, ему в «хвост» пристроился темно-зеленый «меркюри». Слежку вел явно не профессионал, поэтому Ян обнаружил ее уже на втором повороте серпантина. Он посмотрел в зеркало заднего вида, тонко усмехнулся и проговорил: «Ах, господин верволчара! Какая трогательная забота о моей скромной персоне! Вы, положительно, не хотите, чтобы бедные вампирчики остались сегодня без свеженьких кровяных телец! Даже и не знаю, как вас благодарить!» Километрах в десяти от города, выбрав пустынный участок трассы, Ян не спеша снизил скорость и свернул в тупичок для отдыха, скрытый со всех сторон густой растительностью. БМВ остановился, мотор умолк. Ян проворно выбрался из автомобиля, оставив за рулем своего двойника, мирно закуривающего сигаретки спрятался в кустах.

Спустя минуту подкатил «меркюри» и ударил полным светом фар по БМВ и сидевшему в салоне Яну-два. Тот в притворном испуге закрыл глаза руками. Из машины выскочили двое молодых людей с обрезами артиллерийского калибра и нацелились в него с двух сторон, распахнув дверцы. Ян-два с обреченным видом заложил руки за голову. В зубах его очень правдоподобно тряслась дымящаяся «мальборина».

— Выходи, быстро! И без дурачков, в стволах — серебряные пули! Мы все о тебе знаем! Если будешь умницей, может быть, договоримся.

— Конечно, конечно! — залепетал поддельный Ян жалобным голосом, — Я буду прилежен, как первоклассница, только не стреляйте, пожалуйста в меня этими страшными серебряными пулями!

— Давай, давай!

Спотыкаясь, он выбрался из машины. От «меркюри», пылающего всеми своими световыми приборами, к нему подошла блондинка в белом кожаном плаще, держа руки в карманах.

— Д-добрый вечер, мадам! Надеюсь, у вас в карманах — не освященные облатки? Это было бы слишком для одного вечера!

Лица блондинки не было видно из-за сверкания фар, но ее смех расслышал даже настоящий Ян в кустах.

— Я ожидала увидеть такого мужчину, которого бы стоило испугаться! Однако, глядя на тебя, хочется только плюнуть. Сейчас ты покажешь дорогу к своей берлоге, где прячется твой дружок, и там мы поговорим. Ты узнаёшь меня?

— Н-нет. То есть, да! Вы — жена Влада Чистодела, специалиста по мокрым делам на заказ?

— У тебя хорошая зрительная память, жаль, что она тебе вряд ли понадобится в будущем.

— О, госпожа, пощадите! Я сделаю все, что вы потребуете! Даже, если захотите, собственными зубами перегрызу горло своему дружку! Да и зачем мне этот нахлебник и толстовец?

— Заткнись и садись с моими ребятами на заднее сиденье!

Ян-два засуетился и полез в «БМВ».

— Простите, госпожа, но если в машине ваши ребята захотят пристрелить меня, они могут продырявить друг друга, а судя по калибру…

— Заткнись, я сказала! Если будешь вести себя тихо…

— Буду сидеть тихохонько, как мышка!

Блондинка ловко впрыгнула в машину, на водительское место и, обернувшись, вытянула к нему руку с небольшим серебряным распятием.

— Будешь мне надоедать — перекрещу!

— Госпожа, пощадите, уберите эту ужасную штуку, а то я совсем лишусь сил, а ведь мне еще нужно показывать дорогу!

Блондинка усмехнулась и спрятала распятие.

— Показывай, но без лишней трепотни!

— Слушаюсь, я буду лаконичен, как автоинспектор. Сначала прямо…

Она махнула рукой водителю «меркюри» и, запустив двигатель, вывела «БМВ» на трассу. В это время толстый водитель «мерка», разворачиваясь, сдал назад и, чтобы не въехать в кусты, открыл дверцу и взглянул на заднее колесо. Ян мгновенно очутился возле него и одним ударом по шее погасил его сознание. Бормоча: «Терпеть не могу жирных — один холестерин в крови!», он вышвырнул толстяка на дорогу, быстро уселся в машину и устремился следом за «БМВ».

…Блондинка заподозрила неладное, когда сидевший между двух «горилл» Ян-два принялся тихонько напевать на спуске к большому виадуку, за которым начиналось Графское.

— Шел он, шел к своей берлоге, — гнусавил фальшивый Ян, — по проселочной дороге. И, шагая через мост, наступил мафии на хвост…

— Все, мне надоело, — неожиданно закончил он и… растаял в воздухе.

Один из парней издал звук тонущей бутылки, блондинка обернулась и ударила по тормозам так, что «БМВ» едва не налетел на дорожное ограждение. Идущий сзади «меркюри» завизжал шинами и остановился, за малым не врезавшись ему в задний бампер. Дама в белой коже и ее ребята со стволами наизготовку, выскочив из машины, беспомощно озирались вокруг. Ян, внешне очень похожий на толстяка-водителя, оставшегося в тупичке для отдыха, переваливаясь, подбежал к ним: «Что случилось?»

— Он исчез!

— Да ну? А куда?

Что-то в его голосе насторожило блондинку, она пригляделась и негромко вскрикнула: на нее, подсвеченное отраженным светом фар и красных стоп-сигналов, смотрело невероятное лицо, оскаленное в улыбке, обнажившей длинные белые клыки. Ян протянул к ним руку и сказал громко и властно: «Всем стоять! Ты, кошка крашенная, марш в машину, сиди там и не двигайся! А вы, мафии рядовые, слушай мою команду! Лицом друг к другу! Оружие наизготовку! Курки взвести! Друг в друга цельсь! Ровная мушка, плавный спуск… ОГОНЬ!». Одновременно грянули два дуплета, и окровавленные, изуродованные тела разбросало в разные стороны. Ян достал платок, что-то отряхнул со своего костюма и уселся в машину. Блондинка сидела, будто связанная по рукам и ногам невидимой смирительной рубашкой. Ян закурил и тронул машину с места, окинув свою пассажирку холодным взглядом.

— Ну что, мадам Луценко, вы хотели ко мне в гости? Окажите честь. Клянусь своими резцами, клыками и премолярами — скучать вам не придется!

Хрустя шинами по галечному покрытию дороги, БМВ подкатил к развалинам замка и въехал в навсегда распахнутые ворота. Ян вышел, открыл дверцу и с издевкой поклонился: «Как говорится в таких случаях у нас, у вампиров, войдите в мой дом по собственному желанию, без всякого принуждения и… В общем, следуйте за мной, руки за спину, шаг влево, шаг вправо — побег, вологодский конвой шутить не любит!»

Она зашагала за ним как автомат, сцепив руки за спиной.

Когда они начали спускаться в беспросветно-темный подвал, блондинка споткнулась и налетела на Яна. Тот чертыхнулся, поймав ее, вытащил из кармана фонарик-авторучку и оказал: «Да отпусти руки, иди по-человечески, за стенки придерживайся. Пошутил я — не будет никакого конвоя. Я сам тут судья, прокурор и исполнитель».

Они долго спускались в слабом свете фонарика по скользким каменным ступеням, наконец, Ян налег плечом на толстую железную дверь, которая, судя по всему, не открывалась лет сто. Дверь со скрипом повернулась на петлях, пропустив полосу желтого свечного света, который после могильного мрака графского подземелья показался ослепительным. Пока Ян, прилагая значительные усилия, возвращал дверь в прежнее положение, блондинки осмотрелась. Они стояли в начале недлинной каменной лесенки, которая, веерообразно огибая круглую каменную стену, спускалась в довольно просторный зал без окон, освещенный несколькими свечами. Трехсвечный канделябр, стоявший посреди обширного каменного стола, давал возможность рассмотреть сидевшего за ним белокурого бледного юношу со странным румянцем на щеках. Кроме пепельницы, пачки сигарет и какой-то фотографии на столе ничего не было. «Добрый вечер, Александер! Смотри, кого я привел нам на ужин!» — весело сказал Ян и подтолкнул блондинку в спину.

— Разрешите, мадам, представить вам моего друга, Сашеньку, начинающего вампира. Зубки у него, правда, еще не прорезались, он у меня искусственник, но кушает хорошо, аппетит у него отменный. Особенно, когда я ему скажу, что гомосексуалист по кличке Крошка, один из ваших подчиненных, и есть убийца его любимой девушки. Кстати, это ее фотография лежит у него на столе. Проходите, проходите, у нас без церемо…

Он не успел закончить фразу: Саша, буквально перелетев через стол, в несколько прыжков преодолел расстояние, разделявшее их, и сомкнул пальцы на шее у блондинки. С каким-то нечеловеческим стоном он принялся трясти ее, ударяя головой о каменную стену. Ян железной хваткой вцепился в его запястья и с трудом оторвал Сашины руки от ее шеи. Блондинка, царапая ногтями стену, с хрипом съехала на пол и скатилась несколькими ступенями ниже.

— Пусти-и! — выл Саша. — Убью-у-у!

— Успокойся! — рявкнул Ян голосом, какого Саша еще не слыхал.

— Успокойся! — повторил он уже тише и добавил: — Она лично не приказывала убивать тебя. Она просто предоставила своего киллера в распоряжение Снега. По старой дружбе. Наш волчок — белый бочок еще тот мафиози-полицейский! Так что, придет время — спросишь с него, я надеюсь представить тебе такую возможность. А эту мадам-мокрушницу мы, конечно, скушаем, но позволь мне, согласно моей доброй старой традиции побеседовать с нею перед ужином кое о чем. Пойди, присядь, отдохни. Пардон, мадам! Надеюсь, вы извините моего друга за этот неожиданно горячий прием? Не откажите в любезности, выпейте с нами чарочку-другую настоящего «Камю». Прошу вас.

Он приподнял ее за воротник плаща, подтащил к столу и силой усадил на грубый деревянный табурет. Пока он расставлял бутылки из своего саквояжа и наливал Саше крови в крышку термоса, блондинка пришла в себя, насколько это было возможно в данной ситуации. Саша смог разглядеть ее. Ей было на вид от тридцати до сорока, точнее сказать нельзя было из-за искусно наложенной косметики и тусклого света свечей. Черты лица казались правильными, но красивой ее назвать не хотелось — она походила на хорошо одетую и отменно ухоженную лоточную торговку с Центрального базара. Ян поставил перед ней позеленевший от времени маленький бронзовый кубок, плеснул туда коньяку, положил на бумажную тарелочку половину лимона.

— Выпейте, мадам. Это — старинный графский бокал, мы нашли его в этом потайном подвале, о котором не то что археологи и туристы, сам последний граф, видимо, не догадывался.

Он проследил за тем, как она, после секундного колебания, осушила бокал до дна, затем налил себе в другую чашу и отпил небольшой глоток.

— Ну что же, пока коньяк будет приводить вас в относительную норму, я расскажу кое-что о вас и вашем покойном муже моему другу. Перед тобой, Александр, супруга и активная помощница человека, который ведал, как бы это поизящнее выразиться, мокрушным бизнесом не только нашего города, но и практически всей Черноморской экономической зоны. Само это семейство никого не убивало, но благодаря изощренной, прекрасно замаскированной системе многоступенчатого подчинения, этой паре можно было заказать убийство любого нашего земляка. Да что там! При хорошей оплате они могли устроить марш Шопена в любом уголке нашей некогда необъятной родины, в любом из составляющих ее суверенных государств. В начале работы не отличались особой деликатностью, однако спрос был велик, гонорары росли, и «продукция» фирмы становилась все «качественней». Когда я их вычислил, им можно было заказать, в соответствии с четким прейскурантом, убийство любой уголовно наказуемой и ненаказуемой разновидности, начиная от особо удачного удара ножом в драке и заканчивая случайно выскочившей из вены иглой капельницы в отделении реанимации. Клиента могли заставить поперхнуться хлебной крошкой даже в таких старательно опекаемых местах, как следственные изоляторы и камеры предварительного заключения. Покойный Владя хвастался перед смертью, что у него уже есть «филиалы» за рубежом и валютка шла, правда, мадам? Одним из «работников на гонораре» этой фирмы был и небезызвестный тебе старший вервольф Снег. Однако действовал он настолько виртуозно и «заказы» брал настолько беспроигрышные, что припалить шерсть ему удалось только совсем недавно. И то я сомневаюсь, что его удастся напрямую привлечь к ответственности. Он мастер своего дела. Однако наша гостья так же достойна, как профессионал, самой высокой оценки. Ты бы видел, Александр, как ее бойцы браво захватили моего дубля-фантома и заставили его указывать сюда дорогу. Правда, долго я не могу раздвоиться, тебе же известна цельность моей натуры, поэтому перед мостом я попросил их оставить нас наедине, что они о удовольствием и сделали.

— Ты отпустил их?

— В общем смысле… Знаешь, как у Лермонтова: «Есть грозный судия, он ждет!..», ну и дальше. Короче, они бабахнули друг в друга серебряными пулями, правда, они были мельхиоровыми на самом деле, как я догадался, и уж не самородными ни в каком случае. А как она грозила мне распятием! Как заправский кюре! Вернее, не мне, а моему дублю-фантому, которого я соответствующим образом запрограммировал. Впрочем, я что-то заболтался, это невежливо. Надобно, как говаривали ребята из шалуньи-инквизиции, выслушать и противоположную сторону. Прошу вас, мадам, мы преисполнены внимания.

— Налейте мне еще! — голос у нее был хрипловатым, но звучал твердо, почти властно.

— Неплохое начало, не правда ли, Александр? Прощу вас, уважаемая Веселая Вдова.

— Что ты хочешь услышать, Кровник?

— Простите, как?

— Кровник. Так мы называем тебя между собой.

— «Мы» — это кто?

— Авторитеты.

— Неплохо, как ты считаешь, Александр? Ну что же, мне бы хотелось узнать, каким образом вы решили меня убрать и кто вас надоумил воспользоваться для этой цели всякой дребеденью вроде серебряных пуль и антикварных распятий?

— Отчасти я сама, когда побеседовала кое с кем из «Черного лотоса», ну а последние поправки внес Белолобый. Я имею ввиду Снега.

— Какая прекрасная кличка, я в восторге, ты слышишь, Саша? Белолобый! Чеховский герой-волчонок! Блеск! Ладно, а что конкретно говорил по этому поводу Белолобый, сиречь инспектор Снег?

— Он сказал, что ты — колдун-маньяк, очень крутой экстрасенс, у которого крыша поехала на справедливом возмездии, он сказал, что это у тебя такая псих-болезнь и от этого у тебя появились необычные качества. Что ты — ловкий и опасный тип и во всем остальном с головой у тебя полный порядок. Что ты владеешь всякими фокусами вроде японских нинзя, гипнозом, черной магией и для поддержки своих способностей и черной силы пьешь кровь у тех, кого приговорил, но что с тобой можно бороться, если использовать другую магию. Ну, а всякие детали — пули, распятия, свяченую воду посоветовал уже этот придурок из «Лотоса». Теперь я вижу, что зря потратила на него деньги: ты этих крестов боишься, как алкаш огурца. И он ни слова не сказал о том, что ты можешь раздваиваться, я бы так глупо не попалась.

— Если бы вы дали себе труд самостоятельно прочесть хоть два-три художественных произведения на эту тему. Впрочем, это я, конечно, хватил через край, насчет чтения. А для чего вы желали отыскать наше скромное убежище?

— Белолобый сказал, что там, во-первых, может быть компра на него, да и на нас, а во-вторых, можно будет кое-чем поживиться. А самое важное — нужно убрать заодно с тобой и твоего дружка, Сашу. Потому что он у тебя вроде ученика, и если мы уберем только тебя — Черным мстителем станет он.

— Хоть и не соответствует действительности, однако мысль интересная. А кто организовал самовзрывающийся автомобиль и этого гомика-мотоциклиста?

— Это все — сам Белолобый. Но у него сейчас на хвосте постоянное наблюдение, и хоть его давно пора самого выводить из игры, мы этого пока сделать не можем, а он не может добраться до вас.

— Ничего, его время еще не настало. Однако, я даю вам, мадам, слово дворянина, что Снега беру на себя лично, и такого заурядного удовольствия, как исполнение смертного приговора в казенном доме я не допущу.

Впервые она улыбнулась очень странной ледяной улыбкой, от которой у Саши похолодела спина.

— Ну, тогда, значит, я умру спокойно, если за Белолобого берешься ты, Кровник. Жаль, нам не удалось встретиться раньше — могли бы славно поработать.

— Сомневаюсь, у нас разное воспитание и несхожие вкусы. И насчет спокойной смерти, мадам Луценко, вы тоже ошибаетесь. Или вам не известно, как я убиваю?

— Слышала кое-что. Да ты за меня не переживай. Моя смерть — мое дело. Если хочешь еще о чем-то спросить — спрашивай. Нальешь, тоже не откажусь. Приятно поболтать, когда уже терять нечего. Знаешь, иногда даже жалею, что не осталась буфетчицей в том гадючнике, где с Владом познакомилась. Ешь себе, пей, крути делишки — и никакой конспирации…

— Ваша персональная судьба меня нисколько не интересует. Я не адвокат и не журналист. А вот вопрос еще есть. Кто кроме вас и Снега знает, что Кровник — это я?

— Понимаю. Последнего языка ищешь? Заманчиво было бы дать тебе наводку на пару-тройку своих должников, но люблю делать все сама, да и неохота тебя по ложному следу пускать. Один Белолобый остался, он — последнее звено. Мемуары писать я не любительница, к попу на исповедь тоже не хожу. Никто, кроме Снега, о тебе не знает. Не буду гадать, кто из вас останется в живых, но, если уж мне отсюда не выйти, пусть уж лучше ты выиграешь, Кровник. Черный мститель… Должен же кто-то и у нашего брата кровь пить, раз мы ни законов, ни Бога не боимся. Так что я тебе удачи желаю, или дружку твоему, если ты его за себя решил оставить. Девку мне его жаль, но ее крови на мне нет. Пусть с Белолобого спрашивает.

— Ладно, мадам, не надо размазывать французскую косметику по вашей южнорусской физиономии, лучше скажите мне, что думают в ваших кругах по поводу убийств на Черном Бульваре и здесь, в Графском?

— Разбираться в «мокрухе» — дело «полисов». Болтают разное. По своей части скажу — странные эти трупы, странно сделанные. Маньяк — не маньяк, зверь — не зверь (откуда в наших краях такие звери?). Одно ясно: как говорят газетчики, «убийство ради убийства». Могу только прибавить, что Снег каким-то боком ко всем этим художествам привязан, это точно.

— А в чем это проявлялось?

— Наверное не скажу. Вроде бы мелочи, в кучу не соберешь… Только напарник его, Дима, мент был крутой, пару раз моим ребятам чуть-чуть клешни не защемил, так вот, он недаром на Бульваре был на мясо распущен. Что-то он на начальничка своего имел, об этом сами «полисы» между собой трут, да и газетчики тоже намекали. А вообще, у нас считают, что Бульвар — место нечистое. Там даже из мелюзги никто не охотиться: или фарт не идет, или сам опалишься… Ладно, заболталась я тут с вами. Настохренело мне все! Будь здоров. Кровник!

И она таким быстрым движением, что ни Саша, ни Яна не успели понять, что происходит, сунула в рот небольшой кулончик, висевший на золотой цепочке у нее на шее. Когда Ян подскочил к ней и сдавил щеки, стараясь разжать челюсти, она уже была мертва.

— Саша, не подходи! Это может быть очень сильнодействующий яд!

Ян оттащил ее от стола, взял канделябр и несколько минут рассматривал тело.

— Чисто сработано! Сразу видно — профессионал. Мы сегодня познакомились с очень серьезным противником, Александр. От души желаю, тебе поменьше встречать на своем пути таких женщин. Ну что ж… Ужин безнадежно испорчен, придется опять заняться вегетарианством. Только для начала отвезу-ка я эти бренные останки туда, где валяются остатки ее слуг. Уж больно не нравится мне запах горького миндаля в закрытом помещении! И пока я вернусь, ты лучше на столе ничего не трогай: не ровен час, упала какая-нибудь крупинка, а на Распутина ты что-то не очень похож. Ступай-ка лучше к нам в келью, да руки вымыть не забудь.

— Я не буду спать. Ты пистолет привез? Хочу потренироваться здесь, в зале. Где порох и обычные пули?

— В этаком полумраке, прямо сейчас? Что за спешка, Александер?

— Не думаю, что оборотень выберет самое светлое место в этом замке, лучше приготовиться к самым неблагоприятным условиям. А насчет спешки… Послезавтра полнолуние, Ян. И как бы ты ни старался теперь, эти трупы, кровь от стрельбы на трассе… Словом, завтра об этом будут трещать все газеты и Снег, не выходя из своей квартиры, будет осведомлен о том, где нас искать. Ведь он, натравливая эту… на нас, наверняка знал, что ты их всех уберешь. Теперь Снега надо ждать со дня на день.

Суббота, 20 сентября, 5-00.

Солнце совсем близко. Еще несколько минут — и первые его лучи коснутся пляжа, крыш частных домиков, утопающих в зелени, заиграют в стеклянных стенах девятиэтажки санатория УВД и водяных каскадах «графопада». Графское еще спит, только поеживается от холодки пастух на покрытом росой лугу, да самые нетерпеливые кумушки-торговки занимают бойкие места на базарчике или стекаются к автобусной остановке в ожидании первого городского рейса, рассчитывая попасть на Главный базар к самому его открытию.

Ян и Саша, с наслаждением вдыхая ароматный утренний бриз, сидят на вчерашних газетах, постеленных на каменную полку у подножия большого зубца одной из самых высоких башен замка. Они поднялись сюда после бессонной ночи, проведенной в упражнениях с лепажем. Саша добился значительных успехов в овладении этим оружием, и Ян похвалил его, заявив, что теперь Снега можно прихлопнуть при случаю из-за угла, а можно и вызвать на дуэль по всей форме. Правда, тут же добавил, что это, конечно, шутка, потому что никаких правил в играх с вервольфами, тем более отечественного производства, не существует. Саша с молчаливой сосредоточенностью снова и снова прочищал стволы, заряжал пистолет черным порохом и обычными свинцовыми пулями, по форме и весу почти не отличавшимися от серебряных, приберегаемых для решительного боя, изобретал все новые и новые стрельбищные упражнения и виды мишеней. Ян уговорил его покинуть импровизированный тир в одном из заброшенных подземелий замка только под утро, когда из-за порохового дыма уже нечем было дышать.

— Должен кое-что тебе сказать, мой молчаливый друг, — начал Ян, машинально разминая в пальцах сигарету. Саша следил, как высыпаются крошки табака и уносятся свежим морским ветром.

— Очень скоро, возможно, даже сегодня вечером, появится наш должник, чтобы получить то, что ему давно причитается. Вряд ли он захочет уплатить по счету. Одним словом, нам сегодня или в ближайшее время предстоит серьезная драка. Как ты понимаешь, мне в этом бою, в силу моих качеств и способностей, придется вступить с ним в непосредственный контакт, чтобы дать тебе возможность выстрелить. Я буду отвлекать его, связывать свободу его действий, а оружие будет, скорее всего, находиться у тебя. В нужный момент ты либо передашь его мне, либо выстрелишь сам. Запомни, ты не имеешь права приближаться к нему, расстояние между вами должно превышать (постоянно!) длину его прыжка, а это — величина критическая, потому что примерно на такую же дистанцию бьет лепаж. Конечно, самым лучшим выходом из этой ситуации было бы, если б мне удалось покончить с ним самостоятельно. В начале я попробую так и поступить. Однако чутье подсказывает мне, что он прежде всего попытается расправиться с тобой, понимая, что ты — менее опасный противник. И тогда мне придется использовать все свои возможности, чтобы сбить его с толку и заставить ввязаться в схватку со мной, в этом случае придется выбирать удобный момент, чтобы ты мог относительно безопасно приблизиться к нему и всадить пулю в какой-нибудь наиболее открытый его бок. Признаюсь, за исключением случая на бульваре, когда я, по сути дела, сбежал от этой твари, мне не приходилось драться с вервольфами. Не исключено, что раны, которые я получу, могут оказаться, как это ни маловероятно, смертельными для меня. Смерти я, как тебе известно, не боюсь. Но твоя судьба не может меня не волновать. Я не просто привязался к тебе, как к другу и своему собрату. Ты стал частью моей души, и когда я понял, что в случае моей истинный смерти там, за барьером, меня ждет только Небытие, я решил позаботиться о той части своей души, которая… Извини, я что-то стал косноязычен. Сказывается твое влияние. Вампиру нельзя быть гуманистом, это вредно для его здоровья. Короче, я составил и оформил у нотариуса завещание, согласно которому все мое движимое и недвижимое имущество полностью отходит тебе, за вычетом предусмотренных в таких случаях налоговых отчислений. В денежном выражении это составит примерно около четырех миллионов американских долларов и около десяти миллионов новых рублей. Последняя сумма приблизительна, поскольку она обобщенно выражает имеющиеся на моих счетах накопления в денежных единицах других стран. Из недвижимости главное — моя квартира и тот самый пресловутый замок в Румынии, который завещан мне моим таинственным дядюшкой и где я так и не удосужился побывать. Кстати, если потерь с нашей стороны не будет, я в ближайшее время организую нам с тобой тур в Румынию, и мы все внимательно осмотрим, а если понравится — то поживем там. Я чувствую потребность переменить обстановку… Вот. Так что, имей это ввиду.

Саша продолжал молчать, следя за уносимыми ветром табачинками. Ян выбросил пустую сигарету, достал новую и с третьей попытки закурил ее (мешал бриз).

— Ты ничего не ответил мне, Алекс. Может быть, тебе что-то непонятно?

— Нет, мне все понятно. Но мне ничего от тебя не нужно. Хоть я и благодарен тебе за заботу, но лучше бы этого ничего не было вообще — ни нашей дружбы, ни этого завещания. Ян приподнял бровь и едва заметно усмехнулся. — За что я всегда ценил тебя, мой правдивый брат, так это за искренность в чувствах. Я понимаю тебя. Ты продолжаешь вменять мне в вину гибель Наташи. Что к, может быть, ты и прав, как говорится, по большому счету. Только позволь мне ответить откровенностью на откровенность. Виноват в ее гибели исключительно ты сам. Не согласен?

— Согласен. После того, как ты сделал меня получеловеком (или недочеловеком, что все равно) я должен был порвать с нею всякие отношения, а я, по слабости своей, этого не сделал.

— Это во-первых. А во-вторых, ты бы мог послушать меня и не приходить к ней в это опасное время. И, в-третьих, ты бы мог не удаляться от нее, а приблизить ее к нам, введя в наш круг. Ты бы мог сделать ее Вечной, а следовательно, равной нам.

— И ты смеешь это говорить мне? Мне?! Да знаешь ли ты, что по твоей милости у меня не осталось никаких целей в жизни, кроме утоления своего патологического голода и мести?! Да зачем такая Вечность мне, зачем она ей? А ты-то сам доволен? Не думаю, иначе ты бы не стал заражать меня этой неизлечимой болезнью только ради того, чтобы составить себе компанию! Если отмести этот твой романтически-вампирический вздор, то ты похож на обычного наркомана, который, сознавая свою неполноценность, силком втягивает в наркозависимость нормального здорового человека, чтобы тот разделил его мучения и было с кем поговорить!.. Впрочем, извини. У нас впереди серьезное дело и не стоит бередить старые раны. Забудь обо всем, что я сказал. Это — мое дело, и когда-нибудь я эту проблему так или иначе решу.

Ян докурил и отправил окурок в дальний полет к шумевшему внизу «графопаду».

— Да что там, ерунда. От всей души желаю тебе найти это решение, но только помни: у тебя в запасе — Вечность. И ни минутой больше. Идем вниз, мне надо забыться, укрыться и подремать. А то уже солнце восходит и эта картина мне нравится еще меньше, чем наш разговор.

Суббота, 20 сентября, 21–30.

Сергей Снег, полулежа на диване в своей комнате, листал вечерние газеты. Он только что вернулся с улицы, где и купил их в угловом киоске. Нужной ему информации в сегодняшней прессе не было, самое главное он уже знал из вчерашних выпусков: Сашу и Яна следовало искать в Графском. Наблюдение с него не сняли, последний выход из дома подтвердил это. Двое молоденьких ребят из наружной службы продолжали сидеть в сиреневых «жигулях» достаточно неприметных для неискушенного взгляда, однако для старшего инспектора это могли быть хоть одетые по всей форме полицейские в патрульном автомобиле с «мигалками», включенными на полную мощность. Собственно говоря, они особенно и не таились, провожали его пристальными взглядами, и это напоминало не скрытое наблюдение, а скорее этакий неафишируемый из деликатности конвой. Тем лучше. Значит, это, скорее всего, не специалисты и от них можно будет оторваться без проблем. Уходить следовало именно сейчас, так нужно было еще раздобыть машину, чтобы добраться до Графского ближе к полуночи. Снег знал, что окно его комнаты хорошо просматривается с улицы и это давало ему возможность сбить наблюдателей с толку несложным трюком. Инспектор вытащил из шкафа кожаного болвана, используемого в качестве тренировочной груши-макивары. У болвана было подобие головы, рук и плеч. Большего не требовалось. Снег обрядил его в свой купальный халат, набросив капюшон на головной выступ. Маскируя свои действия настольной лампой, установленной на подоконнике, и «засвечивающей» портьеру, усадил болвана в кресло спиной к окну, включил телевизор, стоящий напротив, и, передвигаясь на четвереньках, погасил лампу. Теперь единственным источником света стал экран телевизора. Кресло с сидящей имитацией человека, закутанного в купальный халат, отбрасывало на портьеру вполне правдоподобную тень, что должно было убедить наблюдателей с улицы в том, что старший инспектор продолжает находиться в квартире перед телевизором. Тетка, в последнее время откровенно избегавшая его, уехала на выходные к подруге и проблемы не представляла. Снег оделся, как человек, собирающийся на вечернюю оздоровительную пробежку: спортивный костюм с легкой курткой и кроссовки, нацепил было подмышечную кобуру с «люгером», потом усмехнулся и спрятал оружие обратно. С собой он взял только деньги и небольшой фонарик.

Из дома инспектор выбрался тем путем, которым сотни раз пользовался, будучи мальчишкой, когда убегал гулять по вечерам, обманывая теткину бдительность: через достаточно большое окно туалета, выходящее на плоские крыши, ступеньками спускающиеся к широкому каменному забору на соседней улице. Дождавшись момента, когда и без того немноголюдная улочка опустеет, Снег мягко, почти бесшумно спрыгнул на асфальт и скрылся в подворотне проходного двора, которым можно было выйти на Черный Бульвар почти в двух шагах от того места, где караулили его наблюдатели…

…Машину он заполучил неожиданно легко: когда он пил воду из автомата у небольшого кафе, проверяя по отражению в зеркальной витрине, нет ли «хвоста», у бордюра затормозила бежевая «волга» из которой с трудом выбрался полный пожилой мужчина. Мужчина хрипел и задыхался.

— Ради Бога, — сипел мужчина, — у меня приступ, вызовите «Скорую»!

— Конечно, конечно, — подхватил его под руку Снег, — давайте я усажу вас вон на ту лавочку и мигом сбегаю в кафе, там должен быть телефон.

Он увел его в непроницаемую тень лип Черного Бульвара и оттуда раздался короткий не то стон, не то хрип. Через минуту Снег вынырнул из темноты, торопливо огляделся и, засунув в карман бумажник и права толстяка, прыгнул в машину…

Суббота, 20 сентября, 23–05.

Ян убрал со стола термос, прополоскал чашки от крови из фляжки с водой. Бросил взгляд на часы.

— Дело к полуночи. Возможно, сегодня он не придет. Но вероятнее всего, что именно сегодня и состоится наша, будем надеяться, последняя встреча. Оружие готово, мы подкрепились, пить коньяк будем после. Вопрос в следующем: организуем ли мы засаду здесь или будем поджидать его снаружи? В первом случае мы сможем свести с ним счеты без лишнего шума, во втором — получим преимущества при нападении. Надеюсь, ты понимаешь, что если даже он появится в человеческом облике, мы должны будем убить его без всяческих реверансов? Предварительная беседа уже состоялась, рассусоливать с ним нечего. Единственное условие — мы должны убедиться, что перед нами он и никто другой. Для этого я сбиваю него очки (при этом он должен находиться в полосе света), а ты, увидев, что это Снег, стреляешь в него с возможно более близкого расстояния. Сможешь?

Саша кивнул и бросил взгляд на лепаж, тускло поблескивающий инкрустацией в свете свечей.

— Эх, не догадался я купить фотовспышку! Два-три разряда подряд могли бы значительно облегчить нашу задачу — у всех альбиносов очень чувствительные к свету глаза, именно поэтому он всегда носит очки. Ладно, сделаем так: я буду дежурить наверху, встречу и заманю его сюда, по возможности, не вступая с ним в схватку. Ты же разожжешь здесь как можно больше свечей, поближе к дверям, а сам спрячешься вот в этой нише, за основной линией света, чтобы оказаться в тени. Постарайся не попасть в меня до того, как разделаешься с ним. Если все проходит удачно, завтра же сматываемся в Румынию. Кстати, твой загранпаспорт и билеты на самолет — моем саквояже. Ну что, я пошел?…

— Подожди.

Саша поднялся и, обойдя стол, подошел к Яну. Некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза, Ян — со своей обычной полуусмешкой, Саша — с каким-то странным вниманием, будто он впервые заметил в облике своего друга что-то новое, ранее никогда не виданное. И к этому вниманию примешивалось нечто такое, что Ян, не выдержав, улыбнулся полной улыбкой, показав клыки: «Уж не хочешь ли ты, мой сентиментальный друг, сжать меня в прощальных объятиях перед последним, но решительным боем?»

Саша покачал головой и, отвернувшись, оперся ладонями а стол, глядя на пистолет. Ян погасил улыбку и пошел к двери. Уже на последней ступеньке обернулся и, проговорив задумчиво: «А жаль, я бы не протестовал», скрылся в темноте подземного коридора.

Суббота, 20 сентября, 23–45.

Снег проделал путь от города до Графского за сорок минут. Свернув под мост и оставив там машину, он прошел остаток пути пешком. Чутье, уже наполовину сделавшееся чутьем Зверя, безошибочно вело его к замку. Народу на улицах поселка почти не было, и Снег, постаравшись ни с кем не встретиться, начал легко взбираться в гору по дороге, ведущей к распахнутым воротам. Но его появление не осталось незамеченным. Тот самый полисмент, который дежурил да дискотеке, наблюдая за художествами Саши и Яна, возвращался домой в выходном расположении духа по случаю отмены дежурства на ставшем уже традиционным субботнем безобразии в санатории УВД: что-то напутал электрик и вся жизненно важная проводка сгорела к едрене фене. Вследствие чего безобразие отменили, полиция и массажисты быстренько выставили посетителей и, вознаградив себя бесплатными дринками по случаю внезапного праздника, разошлись по домам. Страж порядка жил на горе, за шоссе. И до дому оставалось всего ничего, когда внезапно заявил о себе желудок, видимо, недовольный жареной уткой, поданной в качестве пайкового ужина на кухне ресторана санатория перед службой. Ярко светила луна, и для отправления внезапно возникшей потребности пришлось угнездиться в кустах кизила, как раз в том месте, где от шоссе ответвлялась грунтовка, ведущая к замку на горе. Поэтому, когда из-под моста появился человек в спортивном костюме и быстрым шагом проследовал к развалинам, полисмент затаился, изо всех сил стараясь не произвести ни звука своим занедужившим организмом. Освещенный луной прохожий настолько удивил его, что на какое-то время он напрочь забыл о своих внутренних неприятностях: это был старший инспектор из Управления, который приезжал летом на проверку. Несмотря на темное время суток, он была черных очках. На чем он приехал, было непонятно. Зачем приехал — еще непонятнее. Это могла быть какая-нибудь внезапная проверка или секретное мероприятие. Но сельский правоохранник читал вечерние газеты. Он знал, что старший инспектор — под домашним арестом, и если он сбежал, то дело здесь нечисто. Можно получить повышение по службе, если своевременно выявить, а можно (если инспектор действительно трется с мафией, на что прозрачно намекала «желтая» пресса) и пулю в затылок заработать где-нибудь в укромном месте. Однако, кто не рискует, тот не пьет бесплатный дринк. Полицейский решил вести скрытое (насколько получится) наблюдение. Он не был специалистом в этом деле, однако он родился и вырос в этих местах и знал все тропинки и каждый камешек в Графском наизусть, как первый параграф Дисциплинарного Устава. Поэтому он сумел не потерять Снега из виду и в то же время не привлечь его внимания до того момента, пока ночной пришелец не вошел во двор замка. Через полузаваленную потайную калитку, которая служила некогда, по словам историка «для тайных сношений обитателей замка с внешним миром», полицейский увидел, как старший инспектор осмотрел оставленный в старой графской конюшне «БМВ» затем вышел с зажженным фонариком к Большому парадному крыльцу, представлявшему собой груду кирпичей, разбитых революциями, войнами и туристами; с минуту пытался что-то высмотреть в глубине зияющей черной дыры, бывшей когда-то главными парадными дверями замка. Наконец, в несколько прыжков преодолев развалины крыльца, он скрылся в темноте.

«БМВ» принадлежал худощавому чернявому чудаку-поляку, который летом гулял со своим дружком на дискотеке в санатории. Поляк сказал, что хочет покопаться в загаженных залах замка, где сохранились ценные для его коллекции образцы старинной отделочной плитки. Естественный историко-охранный патриотизм местного сержанта был моментально погашен сувениром, искусно выполненным в виде пятидесятидолларовой купюры, который при позднейшем рассмотрении оказался настоящей банкнотой. Такие же памятные безделушки получили и остальные четверо сотрудников полицейского участка «Графское» и изыскания поляка потеряли для них всякий интерес. Но теперь-то стало ясно, что никакой плиткой поляк не интересовался, а был он, по-видимому, тоже каким-то боком завязан в истории со старшим инспектором, который, нарушив положение о домашнем аресте, появился здесь в эту полуночную пору. Некоторое время в полицейском боролись чувство служебного долга, повелевавшее ему срочно найти сержанта и переложить на его плечи всю ответственность за дальнейшее и чувство страха, требовавшее срочно драпануть, как он это для себя сформулировал, «швыдким потягом до хаты». Победило не то и не другое. Верх взяло жгучее деревенское любопытство. Полицейский перекрестился по православному, достал плоский портативный фонарик и штатный револьвер. Внимательно оглядевшись, он быстро перебежал через залитый лунным светом двор и скрылся в тени под стеной замка.

Воскресенье, 21 сентября, 00–05.

Снег знал, что Ян где-то совсем рядом. Он двигался, стараясь не шуметь, однако это ему не всегда удавалось. Когда он в очередной раз наступил на кувыркнувшихся под ногой кирпич, из темноты на него налетела разъяренная летучая мышь, сбила с лица очки и когтем страшно повредила глаз. Инспектор зарычал от боли, безумно жалея, что еще не превратился в Зверя: звериная реакция не позволила бы Яну-нетопырю безнаказанно нанести такой обезоруживающий удар. Когда он, зажав ладонью кровоточащий глаз, принялся осматриваться здоровым, он увидел четырех Янов, окруживших его со всех сторон. Они засмеялись и проговорили квадрафоническим голосом: «Проше бардзо, пан инспектор, к нашему ристалищу!» После чего неторопливо разбежались во всех направлениях, унося с собой свой невозможный, отовсюду несущийся смех.

Снега сломало пополам и поставило на четвереньки. Он чувствовал, как трещит и лопается на нем костюм. Раньше он, превозмогая себя, старался в этот момент снять с себя и спрятать одежду, чтобы после обратного превращения не оказаться обнаженным на улице. Но то было раньше. Теперь же он принялся кататься по каменным осколкам, стараясь побыстрее избавиться от остатков костюма. С невыносимой болью, странно переходящей в наслаждение, начала расти шерсть. И когда все человеческие чувства исчезли (кроме боли в раненом глазу), Зверь торжествующе взревел и кинулся в погоню, уже не доверяясь ничему, кроме своего чутья, которое нельзя было обмануть никакими фантомами.

…Полицейский, услышавший этот звук, но пока не разглядевший ничего кроме битого кирпича и засохших кизяков, назойливо попадавших в луч фонарика, потушил свет, присел от страха под каким-то выступом и затаился, чувствуя, как холодный пот струится по телу. Неожиданно мимо него пронесся какой-то почти неразличимый в темноте черный зверь, и сразу за ним — тяжело дышащее белое мохнатое чудовище, с горящими красными глазами. Они скрылись за поворотом, не обратив на него ни малейшего внимания. Полицейский заорал беззвучно, помчался, не разбирая дороги и неожиданно сорвался в какой-то невидимый провал…

…Саша, как велел Ян, зажег все имевшиеся в наличии свечи, часть из них установил в нише у двери, часть расставил на ступеньках лестниц. Еще он обнаружила кладовой чудом сохранившиеся с незапамятных времен факелы. Смола, хоть и окаменевшая, не сразу, но разгорелась и древние осветительные приборы запылали на удивление ярко. Их Саша тоже пристроил в каменные лунки, неведомо когда выдолбленные в стенах.

Когда Саша услышал рев где-то очень далеко и высоко у себя над головой, он понял, что Зверь пришел и что Ян его встретил. В следующий момент он почувствовал, что у него дрожат руки, и в голову пришла очень нехорошая мысль, что он, собственно, понятия не имеет, что будет делать, если Ян погибнет, а Зверь — нет. Скорее всего, Зверь кинется искать своего второго врага. Если найдет и ворвется в подземное убежище, Сама знал, как ему поступить. Для уверенности он несколько раз вскидывал лепаж, прицеливаясь; подсыпал на полки пороху и тихо грыз в отчаянья губы, видя как плохо слушаются его трясущиеся пальцы. Наконец он решил для себя, что если Зверь не появится (в сопровождении Яна или без — неважно), то он выйдет на его рык, прихватив с собой факел и пистолет…

…Зверь и Ян, гоняясь друг за другом, по лестницам и коридорам, постепенно приближались, спускаясь все ниже и ниже, к потайной двери. Яну удалось несколько раз заманить Зверя в подготовленные заранее ловушки, где на него обрушивались полусгнившие бревна и одряхлевшие от времени части кирпичных перегородок. Теперь, кроме глаза, у Зверя была сильно ушиблена спина и раздавлено вдребезги несколько пальцев на левой передней лапе. И это лишало его основного преимущества — смертельного прыжка. Но оставалось не менее страшное оружие главного калибра — мощные челюсти, те самые, что перегрызли коровий позвоночник, как селедочный хребет. Зверь больше не атаковал, он только шел вслед за своим врагом все вниз и вниз, предчувствуя безошибочным инстинктом, что главный поединок его ждет там, в логове Врага, где ему, возможно, готовится последняя западня. Но он презирал все хитрости своих противников, он шел, чтобы победить или умереть.

Полицейский пришел в себя и несколько раз похлопал глазами, чтобы убедиться, что он не ослеп и не умер, а не видит ни черта только потому, что вокруг царит полная темнота. Болел ушибленный бок, нестерпимо ныл выбитый при падении большой палец левой руки. Крякнув от боли, полицейский дернул его, взвыл, перед глазами закружились огненные снежинки, но стало легче, рука повиновалась. Чудесным образом уцелели и фонарик и пистолет, по-пастушески предусмотрительно пристегнутые ремешками с карабинами к поясному ремню. Что-то еще время от времени погромыхивало и сыпалось в коридорах и отдаленных переходах замка, но охота к приключениям, как и любопытство, у полицейского пропали окончательно. «На хрен, на хрен!» — дал он себе психологическую установку и принялся карабкаться наверх из горы полусгнившего мусора и мягкой рухляди, спасшей ему жизнь. Однако выбраться из этой части замка, куда не то что археологи, но даже ни одно поколение местных мальчишек никогда не заглядывало, было не так-то просто…

…Саша с удовольствием выпил бы хоть какой-нибудь жидкости: спиртного или простой воды — все равно. Или хоть глоток крови, пусть соленой и противной, к которой он так и не успел привыкнуть. Горло пересохло безнадежно. Мыслей в голове не было никаких, кроме одной: «Уймитесь, да уймитесь же вы, проклятые» — бесконечно повторял он, обращаясь к своим рукам. В довершение всех бед куда-то запропастились сигареты и Саша сосредоточил все свое внимание на лепаже, без конца проверяя, не выкатились ли пули и не ссыпался ли порох с полок. Погоня, по-видимому, приближалась. Однажды она пронеслась прямо над головой (разве там есть помещение?) и что-то загрохотало, а вслед за грохотом раздался полный боли и муки вой, жутким образом похожий на чудовищно искаженный голос инспектора Снега, когда тот на допросе крикнул: «И ЧТО ВООБЩЕ ВСЕ ЭТО ЗНАЧИТ?!» Саша понял, что сработала одна из многочисленных ловушек Яна, которые он без устали мастерил в последнее время. Почему-то совсем не к месту вспомнилось, как они купались в струях «графопада» под набиравшей силу луной. Саша смывал пороховую пыль и гарь, а Ян — грязь и кирпичную пудру, налипшую во время «инженерных приготовлений к охоте». Ян еще шутил по поводу «пыли веков, которая кусается, как самые заурядные блохи», и добавлял к слову, что все мелкие кровососущие — тоже суть вампиры, только лишенные бессмертия, и называл их «братьями нашими меньшими».

…И вот, когда Саша меньше всего ожидал, дверь приоткрылась и в зал проскользнул весь перемазанный Ян. Он был еще бледнее обычного, на щеке зияла практически бескровная рана.

— Ты готов? Он уже близко! Присядь за столом, наблюдай оттуда, а я спрячусь в нише!

Ян одним прыжком, едва не подпалив разорванную в клочья одежду взобрался в каменное углубление над лестницей и замер. Саша схватил пистолет и, нырнув под стол, спрятался там так, чтобы видеть дверь. Свет свечей и факелов расплывался в глазах. Они ожидали мощного удара, предшествующего появлению Зверя. И просчитались. Зверь буквально вполз, прижимаясь к полу, почти не увеличив ту щель, которую оставил Ян, чтобы заманить Зверя в ловушку. Еще раз разбив все планы, Зверь не остановился, ослепленный свечами и Факелами, на площадке перед дверью, а соскользнул, минуя каменные ступеньки лестницы, прямо на пол и в один прыжок очутился посреди зала. Его глаза пылали ярче факелов, несмотря на то, что один из них был, по-видимому, ранен и белоснежная шерсть вокруг побурела от крови. Он был испачкан пылью, передняя лапа, изуродованная ударом, болезненно поджималась. Но он был еще полон сил и ярости. Потрясая древние стены, Зверь издал свой боевой клич. Пламя свечей и факелов дрогнуло. «А все-таки он прекрасен и страшен!» — подумал сам себе удивляясь Саша и, лежа прицелившись с руки, нажал курок верхнего ствола. Грянул громки на время облако порохового дыма закрыло от Саши все происходящее в зале. Но он понял, что не попал, потому что услышал, как заскрежетал по полу когтями Зверь, разворачиваясь в его сторону, как закричал нечеловеческим голосом Ян: «Ты промахнулся, стреляй еще!!!» И этот голос, перейдя уже в нечленораздельные вопли, сплелся с ревом Зверя, с шумом и грохотом чудовищной борьбы. Саша выбрался из-под стола. Сквозняка в подземном зале не было и дым рассеивался так медленно, что нельзя было разобрать ничего, кроме размытого клубка тел у лестницы, который временами накатывался на поваленные свечи и гасил их, делая картину еще более непонятной. Саша в растерянности пошарил глазами вокруг себя и вдруг принялся с непонятным хладнокровием делать то, чему он впоследствии не уставал удивляться всю свою долгую остальную жизнь: он стал совершенно спокойно прочищать и снова заряжать верхний ствол. «Стрелять сейчас все равно бесполезно, — говорил внутри него какой-то неизвестный ледяной голос, — А промахнуться второй раз ты не имеешь права». Руки, совершенно переставшие дрожать, выполняли ставшую привычной за последнее время работу быстро и точно. Времени как такового не было, но Саша сильно бы удивился, если б кто-то, наблюдавший со стороны сообщил ему, что вся операция заняла считанные мгновенья и дым еще не успел до конца рассеяться, как первый ствол снова был снаряжен к бою. Зверь взревел. И, перекрывая его рев, закричал Ян: «СА-ША! СТРЕ-ЛЯЙ! ДОЛЬШЕ Я ЕГО НЕ УДЕРЖУ!!!» И Саша, стараясь целиться в белое, поспешно нажал на один курок, а страшный, не похожий ни на рев, ни на крик звук, заставил-таки его пальцы дрогнуть, и второй выстрел он произвел уже вслепую. Раздался еще один крик, уже человеческий, за ним — тяжелый, хриплый стон, чудовищные когти несколько раз, слабея, царапнули по камню, и наступила неожиданная тишина.

Саша стоял, не в силах пошевелиться. Потом взял со стола канделябр и подошел, машинально пытаясь разогнать рукою с лепажем сизый дым, к месту схватки. Белый монстр, на глазах теряя отваливающуюся клоками шерсть, превращался в мертвого, обнаженного и окровавленного Снега о простреленной навылет головой. Рядом полулежал Ян, пытаясь зажать бледнеющем до прозрачности рукой — нет, не рану, — а огромную зияющую дыру, которая быстро, без единой кровинки разрасталась, захватывая все новые участки тела. Он улыбнулся Саше, кивнув на линяющий труп Снега: «Какой великолепный СНЕГОпад мы с тобой устроили! А я, помнится, переживал, что силы природы не хотят мне повиноваться! Ты немного перестарался, мой дорогой друг: второй раз можно было и не стрелять. Но я благодарен тебе. Я сделал тебя бессмертным, а ты сделал меня СВОБОДНЫМ. Спасибо тебе. И прости меня, если смо…» И тут он не закрыл глаза, не уронил голову, он просто исчез вместе со своей печальной улыбкой, в которой уже не было видно никаких клыков. Его изодранная одежда беззвучно улеглась на залитый кровью Снега пол.

Полицейский подошел к железной двери, из-за которой шел свет, в совершенно расстроенных чувствах. Он понял, что сам ни за что не выберется из этого чертова подземелья. И тогда он решился на отчаянный шаг: приготовил револьвер, взвел курок, протиснулся в дверь и что было силы рявкнул: «Всем стоять! Стреляя без предупреждения!» Дрожало пламя свечей, коптили факелы. Саша повернулся на крик машинально подняв разряженный лепаж. Тут уж нервы у полицейского окончательно сдали и он палил в Сашу до тех пор, пока не разрядил весь барабан. Выполнив, таким образом, свой боевой и служебный долг, полицейский странно всхлипнул, взял один из ближайших факелов и покинул место происшествия. Что-то подсказало ему, что идущая от двери полуразбитая каменная лестница непременно выведет его наверх. Так оно и случилось.

…Саша открыл глаза и сразу понял, что с ним произошло. В мозгу и в сердце воцарился Великий Лед. Не обращая внимания на разлагающихся на глазах труп Снега, он пошарил по полу и вскоре обнаружил бриллиантовый перстень Яна в почти неразличимой оправе. Он надел перстень на палец и поднялся, слегка покачнувшись. Однако мгновенно обрел равновесие и принялся собираться. Много времени это не заняло: саквояж Яна с деньгами и документами был на месте. Из своей сумки Саша взял только чистую одежду, чтобы переодеться после того, как найдет возможность искупаться. Нужно было быстрее воспользоваться машиной Яна, пока полицейский не привел сюда своих коллег. Хотя… Что ему теперь какие-то там полицейские? Спешить ему уже не было никакой надобности. Впереди у него была ВЕЧНОСТЬ.

 

Эпилог

Бар, невзирая на вечернюю духоту, был переполнен. Несмотря на отсутствие свободных мест, за столиком, у самой стойки, Саша сидел в полном одиночестве. Он грел в пальцах рюмку коньяка «Наполеон» и вспоминал о том, как впервые после смерти Яна выпил в аэропорту рюмку водки. И когда она не изверглась привычным путем обратно, а согрела желудок медленным колючим теплом, Саша вдруг осознал, что Яна действительно больше нет. Как прошел этот год, Саша предпочитал не вспоминать, хотя событий было немало и все они были по-своему интересными. Когда он вернулся в город, никто уже не вспоминал о событиях на Черном Бульваре. Только в заштатной газетенке, довольствующеюся сомнительными сенсациями, Саша, наткнулся на неразборчивое интервью с полицейским с участка Графское, который путано рассказывал что-то о найденном в потайном подземелье замка скелете какого-то огромного волка, с клочьями полуистлевшей белой шерсти. Судя по статейке, в эту басню особо не верили ни сам полицейский, ни журналист, ни редактор.

— Простите, у вас не занято?

Саша поднял голову и несколько мгновений изучал остановившегося перед ним молодого человека.

— Садитесь, пожалуйста. Буду рад разделить с вами компанию.

Конец…