С утра был дождь. К вечеру тучи разошлись, и за ними оказалось небо такой глубокой и чистой синевы, какая не могла принадлежать всему прочему миру — она явилась откуда-то извне.

Лёгкие, тонкие, белые облака повыше высокого ещё заката иссеклись причудливым узором — как трещины на хрустале, разбегавшиеся лучами от множества точек. Паутина лучей усложнялась и перепутывалась, и узор в какой-то миг стал живым. Облака стали островами. Архипелагом снежных гор, проступившим из бездонной синевы.

Теперь я не стоял на земле, а парил над каким-то другим — небесным — океаном, это я был вверху, а небо было внизу, и облачные острова медленно и грандиозно разворачивались подо мной. Они были сразу и огромны и невесомо легки от своей полупрозрачной белизны, небо пропитало их, заполнив все трещинки узора, всё бесчисленное множество заливов и проливов...

Затем солнце опустилось ниже и растеклось в облаке жидким белым золотом — огнём более ярким, более чистым, чем что либо в этом мире. Солнца больше не было — и облака не было, они слились и стали этим сияющим расплавом, я смотрел в него, осознавая, что смотрю прямо в солнечный пламень, не ослепляясь и не отводя взгляд — казалось, глаза мои изменились, и теперь они могут пить это сияние, как лёгкие пьют воздух. И никогда не смогут напиться.

Настоящие Острова — там, в небе. Туда улетают все ветряные, туда зовут их воздух и свет. Они живут там, где пространства кажутся невыносимо огромными людям, которые привыкли жить среди границ. Там есть моря и острова — но границ нет... Так устроены небесные Острова — ничего из того, что нас окружает, не ограничивает нас.

Как это — жить среди Вечного Света, купаясь в этом бело-золотом огне? Он утолит любую жажду, любую печаль, он даст силу для любого замысла. Там нет боли, и даже сама бесконечность не утомляет, человеку этого не понять, пока он не ощутит сам, что это такое — когда через тебя струится Вечный Свет...

Они все там. Среди этого сияния. Среди облаков-островов, замков-гор, пропастей-долин.

Я был Ветром, теперь я стану Светом. А Свет не умирает, он летит в бесконечности, временами замирая, вспыхивая снова.

А память... Можно ли что-то забыть? Оно всё есть вокруг, и вечно будет, меняются только имена. Я забуду одно имя и найду другое. Я увижу леса и горы, и моря — только назову их иначе.

А моё имя... Оно не имеет значения. Недаром меня зовут... звали: "Нимо" — "Никто". Кажется, это на каком-то древнем языке... Может, это знак, что даже имена не исчезают навечно.

Нимо... Нимо... Пробуя на вкус. И как будто эхом отзывается... но это не эхо, это меня зовут... зовёт. Альт.

Его я не хочу забыть. Даже зная о том, что мы встретимся снова.

Если бы он тоже прямо сейчас стал ветром и светом... Нет. Я почему-то сейчас не хочу этого. Какая-то прежняя частица во мне, сохранившая привязанность к форме. Она боится. Она желает, чтобы всё оставалось по-старому. И это она всегда удерживала меня... Но не сейчас. Сейчас... кажется, я готов совершить небывалое... или всего лишь то, память о чём стёрлась с поверхности этого мира. Но она есть в глубине. Далеко-далеко...

Я унесу его с собою в небо. Он останется Альтом, он сохранит имя и способность существовать в границах. Но Свет и Небо будут подвластны ему, так же, как мне. И так будет, пока мы не захотим это изменить.

Ты хочешь этого, Альт? Смотри, сейчас...

Я был в середине силы. Я был бутоном громадного белого цветка. Зародышем, ядром пламени и света. Я будто спал. Теперь я решил распуститься.

Океан отхлынул. А! Напрасно вы боялись, что Вода и Огонь разрушат мир. Я — вовсе не тот грубый огонь, который ведом вам. Я — Свет, и вот я распускаюсь, распахиваюсь, и крылья Океана в восторге обнимают меня, сияющие лепестки вод — а внутри бьётся, как сердце, белое пламя.

Цветок распускается, растёт. Он не причинит никому вреда — ведь я не хочу этого.

Цветок раскрылся. И в какой-то миг я понял, что он — отдельно от меня. Он — сияющий, белый, как пена в солнечном сиянии — он далеко внизу. А я лечу вверх. Усилие, что вытолкнуло меня, поднимало ещё выше и выше... Я захотел остановиться, увидеть Альта, заговорить с ним.

Я раскинул руки, изогнул шею...

За миг до того, как увидел, я уже знал. Я знал это и раньше — в самой-самой глубине разума. Прятал от себя это знание. Даже боялся его. Но уже тогда — принимал.

Троготт... Обманул. У всех он брал. Брал, отнимал, крал. Души или память, или какую-то иную силу, свойство разума. Чтобы кормить свой ненасытный Кристалл.

Я ждал, что он захочет рано или поздно сделать то же и со мной. Был готов драться и защищать. Но Кристалл не взял у меня ничего. Он... дал.

Белое Пламя было абсолютно иным, ничем не похожим на тот жестокий Огонь, что веками рвался из глубин земли. Белое Пламя было лёгким и свежим, оно вошло в меня, как первый и сильный вздох человека, погибавшего от удушья.

Как всё это случилось, когда? И это знание услужливо открылось мне — Острова были запечатаны и заключены в кокон-кристалл. Все эти годы он покоился в океане, сдерживая мощь рвущегося из глубин Огня. А двойник Кристалла был у Троготта. Двойник отбирал в себя часть силы Огня, питая того, кто управлял Кристаллом. Но сейчас кристаллы соединились. И соединил их я. И я, сам того не зная, открыл двери той сверхсиле, что рвалась из самой сердцевины земли.

Я окинул взглядом Океан. Он был спокоен и тих. Цветок вод опал. Подземный Огонь, сбросив веками копившуюся силу, ушёл в глубину. Я чувствовал удовлетворённое ворчание стихии, избавившейся от излишнего напряжения. Я чувствовал, как остывают массы камня — твердь залечивала рану, нанесённую ей давным-давно древним магом по имени Тионат. Теперь она могла уснуть, и спать долго...

Затонувшие Острова были подо мной. Они оставались неглубоко. Я шевельнул крылом, почувствовав, что могу поднять их, не нарушив целостности земной коры. Впрочем... это была мелочь — я мог поднять или опустить в пучину целый материк — быстро и страшно, или тихо и незаметно.

— Поднимайтесь... — прошептал я. — Не торопясь. Пусть проходят дни.

Далеко внизу подземный Огонь послушно вздулся спокойной волной, понемногу выгибая земную поверхность.

— Тише. Тихо-тихо...

* * *

Воздух — самая свободная стихия. Ни Огонь, ни Вода, ни Твердь не способны по-настоящему замкнуть его.

Воздух не боится ничего — он не может быть разрушен.

Сознания Воздуха возникают из ниоткуда и исчезают без следа.

В Воздухе нет памяти, нет прошлого — однако Прошлое снова и снова является в нём — без страха быть утраченным.

Воздух не ценит ничего — потому что ничего не теряет — он живёт лишь в те мгновения, когда имеет всё, что ценит.

У Воздуха нет воли — есть лишь чувства. Сознание Воздуха — это сознание идеального сновидения, в котором нет центральной воли, но есть лишь бесконечное множество образов, ощущений и чувств, рождающихся и сливающихся в единой оболочке. И субъективное время в этот промежуток для спящего ускоряется до бесконечности, завися лишь от обширности сознания и количества рождающихся образов. Человек, просыпаясь, фиксирует лишь малую часть открывшейся ему бесконечности, потому что его воля имеет свойства ограниченного. Воздух, замирая, теряет все свои видения без следа и не страшится этого.

Быть чистым Воздухом — слишком мало и слишком много для человека. Я понял это теперь, слившись с Огнём, преодолев твердость камня и соприкоснувшись с покоем Воды. Все мировые стихии прошли через меня, и я понял, что есть что-то иное, главное, соединяющее свободу Воздуха, энергию Огня, волю Тверди и память Воды.

Этого знания было так много, что я хотел улететь за пределы мира, чтобы в пустоте и бесконечности остановиться и стать новым миром.

Но у самых границ я увидел Ласточку — чёрную и стремительную на сияющей белизне.

И я вспомнил другую ласточку, в середине ослепительного солнечного дня — я видел её глазами Альта и чувствовал её нервами Альта, и тогда я понял, что стал и Альтом, и Нимо — не только в одном "теле" (что было неважно), но в едином сознании.

— Я не хочу, чтобы ты умирала! — сказал Я.

— Тогда вернись, — ответила Ласточка. — Ты хочешь покинуть мир, ты — Свет, часть Света, а Свет — бессмертие мира.

И мне стало жалко этот мир. Народ Островов, зовущийся Бродягами и не находящий для себя места на просторах материка. Финетту, похожую на цветок-колокольчик, синим огоньком прячущийся на прохладной опушке леса. Ивенн, появлявшуюся и исчезавшую, как теплеющее мягким светом окно на зимней дороге...

...Даже ледяные сосульки мне запомнились теплом её ладоней...

Ты их жизнь. Их — и многих других. Конечно, они не умрут оттого, что ты исчезнешь из этого мира. Многие даже не заметят изменения. Просто однажды за ночью может не прийти рассвет. И ласточка, которая не боится урагана, в солнечный день окажется неподвижной на изумрудной траве.

— Кто Ты? — спросил Я. И увидел, что мы втроём — возле меня стоял Альт, а я теперь был только Нимо, не больше и не меньше, и это было так же странно, как проснуться после самого яркого и дивного сна — но вдруг узнать, что увиденное — было, и, протянув ладонь, коснуться ладони того, кто был там, во сне, вместе с тобой, и видел всё — и теперь глаза его смеются в ярком свете утра — и он знает всё то, что знаешь ты, и понимает это знание.

— Давайте попьём чаю, — сказал Ба Цинь. — Нам незачем спешить — теперь Время нас подождёт.

* * *

...Давным-давно я был тем, из кого Тионат создал Кристалл, — сказал Ба Цинь. — Тионат был первым, кто нашёл способ изготовить Хрусталь Света, или Зеркало — их потом называли Зеркалами Тионата. Это "вещество", наполненное колоссальной энергией, но лишённое собственного Сознания, действовало как идеальный резонатор — любое сосредоточенное Сознание отображалось в нём целиком, потому что огромная масса в малом объёме становилась предельно восприимчивой. В обычных условиях сосредоточенное Сознание не способно управлять веществом, но Тионат открыл, что Сознание всё-таки может энергетически влиять на материю — за счёт суперпозиции квантования времени. Только энергии эти столь малы, что материя оказывается практически нечувствительной к этому воздействию.

В мире было два великих мага, нашедших способы управлять переносом Сознания. Вторым был Командор, но он пошёл по другому пути — и о нём я скажу коротко. Командор использовал эквивалентность плюс-минус бесконечности, полагая, что микрочастицы, из которых состоит наш мир, подчиняющиеся законам квантования энергии, отображают (или содержат) в себе микромиры. Сознание не может воздействовать на материю в макропроцессах, но на уровне микропроцессов это взаимодействие, как обмен информацией, может происходить.

Командор решил использовать "некровспышки" — Сознание, в момент гибели соединяющееся с высокими энергиями, отображает себя в микромир полностью — и продолжает существовать на другом уровне пространства-времени, эквивалентном нашему, но не пересекающимся с ним. Существует теоретическая возможность преобразования размерности пространств одно в другое, например, взрыв, рождение нового — или коллапс.

Теория Командора сложна и интересна. Например, в момент разрушения единое Сознание рассыпается на множество слоёв, в каждом из которых течёт внутреннее, независимое время. Поэтому вся система существует в особом, суперпозиционном времени, где слои Сознания наложены друг на друга, и общее время ускоряется многократно — чем сложнее Сознание, тем больше ускорение, и теоретически в момент гибели Сознание может просуществовать целую вечность — такое преобразование времени рождает колоссальную энергию, достаточную для рождения новой микровселенной. Эффект суперпозиционного времени мы используем и сейчас, например.

Второй эффект, открытый Командором — это трансфокация Сознания. Материя не может проникать из макромира в микромир, не разрушая его. Но информация может. При этом туннелирование происходит на таких ничтожных уровнях энергий, что зафиксировать их невозможно в принципе — любое устройство самим фактом наблюдения уничтожит результат опыта.

Чтобы Сознание в одном пространстве приняло информацию из другого, нужно, во-первых, чтобы оба Сознания были в состоянии суперпозиционного времени — например, в моменты сна. Именно в таком состоянии, когда не работает единый волевой центр, Сознание способно улавливать самые тонкие воздействия. А во-вторых, передающее и принимающее Сознания должны быть особенным образом похожи — чтобы произошла корреляция — или многополюсный резонанс...

— Как много условий, — сказал я. Альт слушал, завороженный звучанием странных слов, с таким вниманием, что я верил — он понимает, что-то или многое — не на уровне отдельных слов, но из какого-то общего смысла фраз — так человек догадывается о значении незнакомых слов по той роли, которую они играют в общем строе. Впрочем, Альт уже был мной, а я был кем-то ещё, бесконечно древним...

Соединение чистоты юности и опыта древности, бесконечности и изменчивости...

— Да, — сказал Ба Цинь. — Метод Командора и сложен, и годится не для каждого, и, самое главное — это Дорога в один конец. Встав на неё, ты никогда уже не вернёшься назад, и не знаешь наверняка, что ждёт впереди — целый мир, рождённый из вспышки твоего Сознания — или небытие.

Созданное Тионатом более управляемо. Начинал он с Зеркал, которые не могли сохранять в себе Сознание, но лишь переносили его копию на то, что способно было принять этот "снимок". Тионат начинал экспериментировать на взрослых, но очень скоро убедился, что их Сознания слишком "закостенелые" — копируемое Сознание не может смириться с потерей "родного" носителя, а подавляемое — принять в себя "снимок". Тогда Тионат стал собирать, где только мог, детей — и большей частью мальчиков — возможно, с девочками опыты удавались хуже, а возможно — он уже тогда начинал готовить себе Восприемника.

Тионата стали называть Проклятым, но люди долгое время не подозревали об истинной цели его "приобретений" — они считали, что властительный монстр губит детей ради своих дурных плотских утех. Королевская власть ничего не могла поделать с Проклятым, его могущество было слишком велико. Тогда к нему стали подсылать убийц.

Одним из этих убийц оказался я.

В те времена я был двенадцатилетним мальчишкой. Самым обычным мальчишкой, в том смысле, что ни магических способностей, ни опыта убийства у меня не было. Меня выбрали по единственной причине — мою семью в одну ночь погубили какие-то бандиты, а я остался, перепуганный и не способный добыть себе куска хлеба. Я был нежным и любимым в семье ребёнком — и либо пропал бы, либо превратился в волчонка среди людей. Но меня нашли слуги Авары — мастера-уничтожителя — и решили сделать убийцей Великого Тионата.

...Подсыпать яд или проткнуть его сердце кинжалом пытались не раз. Как именно Тионат распознавал и отражал атаки, никто не знал, но цели не достигла ни одна. Самое страшное — Проклятый всегда разузнавал имя тех, кто подсылал убийц, и кара была неотвратимой и беспощадной. Последние два раза Тионат уже не уничтожал заказчиков — но каким-то образом насылал на них мучительное безумие. От мага оступились — в конце концов, он не мешал властителям править, а что такое десяток-другой пропавших мальчишек в год? Многие вообще считали, что преследовали Тионата не из-за погубленных детей — дети были лишь поводом. Великий маг вёл себя слишком независимо и был слишком непредсказуемо опасен.

— Какому правителю приятно иметь у себя под боком такое чудовище, даже формально не признающее себя его подданным, так?

— Да, именно. Короли и магнаты нутром чуяли в Тионате будущего властелина мира, не желающего заводить ни друзей, ни даже союзников — он просто не нуждался в них, и никто не мог сказать, что задумывает этот монстр. Многие желали бы уничтожить Тионата — или хотя бы подрезать ему крылья.

Говорили, будто Авара был из подземного народа бессмертных Чёрных Карликов, наследников знаний древних мудрецов и самого Тримира. Карлики давно охотились за тайнами власти над Сознанием, именно потому, что бессмертие их было на деле условным — они не умирали от болезней, но могли быть убиты, а главное — со временем они уступили младшим народам, потому что разум их давным-давно достиг предела развития, и многие вещи, очевидные для людей, оставались недоступны их пониманию, и карлики это видели, и тёмная злоба точила их.

Возможно, Авара даже считал, будто Тионат украл экземпляр книги Тримира и воспользовался тайными знаниями карликов для соединения силы стихий. Энергию Зеркал Тионату дало Белое Пламя, высшая первостихия, обрести настоящую власть над которой сами карлики не могли — и это тоже наполняло их сердца болью — до безумия.

И карлики задумали уничтожить Тионата, а уничтожив — завладеть его записками, Зеркалами, повторить его опыты. Как я узнал много позже — им не удалось бы это в любом случае, потому что дело в самой природе Сознания карликов — оно способно к перевоплощению даже ещё менее чем Сознание взрослого человека. Такова оборотная сторона их бессмертия — они подобны каменным корням земли, в которых устроены их норы — время мало властно над ними, но попытавшись изменить их — обрекаешь на разрушение.

С самими карликами-дворвами я не встречался. После случившейся с моей семьёй беды, я провёл ночь в каких-то трущобах, а утром меня, приготовившегося умереть от отчаяния, нашёл какой-то человек — хорошо одетый, он привёл меня в особняк, пустой и тихий, как мне показалось — только белые камни стен и деревья, которых не касался даже самый лёгкий ветерок.

В то время мне было всё равно, что происходит вокруг. Меня отмыли и одели во что-то чистое и дорогое. Одну ночь я спал беспробудно, мёртвым сном. Затем ко мне пришёл юноша, сказав, что обучит приятным и важным в моей будущей жизни вещам. К счастью, "курс обучения" у них был, видимо, рассчитан на длительное время, и в первый день мы только купались, загорали и лакомились какими-то заморскими сладостями. К вечеру юноша стал казаться мне старшим братом — мудрым и ласковым. Мы любовались закатом, а когда он догорел, юноша позвал меня в спальни — но тут явился человек, нашедший меня в трущобах, оказавшийся хозяином особняка, и сказал, что "господин торопит, сильно торопит". Я видел, как помрачнел юноша, а хозяин отвёл меня к воротам, где нас ждали закрытые носилки, без окон, даже без самой крохотной щелочки.

Мне сделалось почему-то так страшно, что я дрожал от озноба и не мог успокоиться. Нас доставили во дворец, окруженный ещё более высокими стенами. Хозяин куда-то исчез, а меня отвели в залу, где дожидались ещё с десяток мальчиков моего возраста — все они были очень изящно одеты, даже намного более роскошно, чем я сам, и красивы, как девчонки. И у всех в глазах был страх.

Спустя минуту в залу вошёл действительно страшный человек — он был в чёрном плаще, а голова, лысая, гладкая, как яйцо, белела над всей его фигурой — и огромные, но глубоко запавшие глаза заставляли цепенеть от ужаса.

Следом за ним семенил какой-то другой человечек — он приказал нам стать в ряд у стены, и эти двое ходили и обсуждали нас.

— Этот, видно, не готов, — пробормотал спутник головы-яйца, взглянув на меня.

— Ты болван, — коротко и жутко прошипел тот. — От всех этих крашеных кукол за версту разит Домом Удовольствий — хоть и очень дорогим. А он не идиот, чтобы купиться на дерьмо, и второго шанса у вас не будет. Подойдёт разве что этот. — И он кивнул на меня.

— Я думал...

— Ты болван.

Затем меня отвели ещё куда-то — и опять переодели, на этот раз в простую, хотя и очень ладно пошитую одежду. И оставили наедине со этим человеком в чёрном, "Голова-Яйцо", как я назвал его про себя, и вначале ужас, внушаемый им, был таков, что я едва мог двинуть рукой или ногой — но с каждой минутой ужас таял, и я удивлялся этому — в конце концов, я даже почувствовал себя так, как будто именно этот человек с жуткими глазами один только и способен защитить меня от всяческих напастей.

Он сидел неподвижно и не смотрел больше на меня. Наконец, послышались шаги, и вошёл маленький, сморщенный человечек — очень старый, как я подумал.

— Что за суета? — проскрипел он вместо приветствия. Я встретил его взгляд — зрачки были огромные, мутные.

— Мастер велел срочно подобрать человечка, — ответил Голова-Яйцо. — Если не подсуетиться, к вечеру ему доставят из других источников — желающих услужить Ему много, уважаемый Хор.

— Ты уже объяснил малышу, что он должен делать?

— Тут нечего объяснять. У мальчишки будет с собой шкатулка. Мастер спросит, что там, и велит открыть — я хорошо знаю его нрав, можешь поверить. Убийц и яда он не боится. От мальчишки больше ничего не потребуется — если всё обстоит так, как ты говоришь, Игла Авара сама сделает дело.

— С-с-с! Не именуй её здесь! — Человечек вздрогнул. — Ладно. Скажи малышу, чтоб он не смел баловаться со шкатулкой. Иначе — СМЕРТЬ! Понял?! — Он вцепился в меня безумным взглядом. — Иначе — смерть. Откроешь ТАМ — и всё будет превосходно, проживёшь дальше свою жизнёнку в мармеладах и красавицах, золото, музыка — дзынь-брынь...

Голова-Яйцо тяжко засмеялся. И удивительно — от его смеха обессиливающая власть плесневелых глаз карлика исчезла...

Человечек выпростал из-под плаща шкатулку, сунул мне в руки — а я едва не уронил её, стараясь не коснуться его скрюченных, коричневых пальцев, похожих на корни какого-то растения.

Едва человечек ушёл, Голова-Яйцо снова засмеялся, сказал, повернувшись ко мне:

— Идём. Не бойся. Шкатулку можешь отдать мне, если не хочешь держать в руках.

Однако я заметил, как он вздрогнул, принимая её.

— Как же они ненавидят... — еле слышно прошептал он. — И как жаждут!

Мы долго шли — через дворцовый сад, который сделался узким и тянулся далеко между двух стен. Затем Голова-Яйцо открыл неприметную дверь в стене, и мы петляли какими-то переходами — пока снова не попали в сад. Впереди высилась исполинская, серая в прозрачных сумерках башня. Я узнал её — и ледяная волна покатилась от затылка до ступней.

— Не бойся, — повторил Тионат — ибо я понял, кем был этот человек. — Ты изведаешь удивительное, такого не переживал ни один человек. Тебе не грозит гибель. Если ты веришь легендам обо мне, должно быть, слышал, что я никогда не лгу тем, кого... избираю.

И я поверил.

Тионат привёл меня в залу, середину которой занимала большая, в человеческий рост, глыба — стекла, хрусталя или другого прозрачного камня — я не знал. Зала находилась в башне, высоко над землёй, в стене были окна, выходившее на запад и на восток. Всходила полная луна, и когда мы вошли в залу, лучи её как раз осветили широкую грань монолита, и он вспыхнула каким-то текучим, жидким сиянием.

Тионат положил шкатулку на низкую массивную тумбу.

— Знаешь, что в ней?

— Н-нет...

— Игла Авара. Вершина творения карликов. Тебе повезло, мальчик. Никто в мире одновременно не видел и соприкасался к таким дивным вещам, как ты в одни только сутки. Страшнейшее оружие на свете и рядом — самое невероятное орудие созидания — Зеркало Тионата. Ты увидишь их в действии, единственный человек в мире...

— Я... бы хотел, чтобы как раньше...

— Что — как раньше?

— Чтобы дома...

— Болван!.. Впрочем, прости, это неразумное определение. Я поясню. Ты просто не понимаешь, что твой мир "как раньше" уже почти кончался там, в твоём доме, твоей семье, твоём мирке... Тебе двенадцать лет. Ещё год — и тебя отдали бы в обучение к какому-нибудь туповатому ремесленнику, и жизнь превратилась бы для тебя в чреду натаскиваний и заботы о куске хлеба. А потом ты бы вырос и отдал остаток себя тому, чтобы, если повезёт, ещё один такой же малыш жил "как раньше", в наивной вере, что его мир будет продолжаться и потом, и до бесконечности... Впрочем, ты всё равно не понимаешь. Да и родителей твоих мне всё равно не вернуть.

— А кто их убил?!

— Для тебя это так важно? Хорошо, я обещаю, что найду и покажу тебе убийцу. Месть... Незначительный опыт, но пусть будет.

А сейчас нам пора начинать.

Карлики пожертвовали немалым, чтобы проникнуть в самое сердце Огня, взять из него крупинку чудовищной энергии и заключить её в эту хрупкую скорлупку... Игла Авара есть предельно сконцентрированная в крохотном шарике энергия. Жгут Белого Пламени, свернутый в сферу... Сейчас он спит, изолированный от мира. Но едва его вынут, он проснётся. Столь огромная энергия обладает собственным разумом, но не таким, как человеческий. Это сознание хаоса. Оно стремится вобрать в себя другие сознания, чтобы упорядочить себя — но если поглощённое им окажется недостаточно сильно — оно будет разрушено. Карлики хорошо знают, что в мире нет такого разума, который бы выдержал разрушающую мощь Белого Пламени. Поэтому, если открыть шкатулку сейчас, Игла активируется и вначале убьёт меня — как более сильного, это её свойство. Затем — в одно мгновение — тебя. Что случится потом, я не знаю. Возможно, просто вспышка, взрыв. Тримир, например, считал, что существо, вобравшее в себя мощь Иглы, некоторое время продолжает жить в виде этакого чудовища, пожирающего всё вокруг себя в неутолимой и мучительной жажде разума и энергии — пока не вгрызётся достаточно глубоко в земную плоть и не уйдёт в ту бездну, из которой явилось... Карлики бы порадовались, да. Им не жалко для такой цели даже Иглы — уничтожить меня, посеять ужас и разрушение в человеческом муравейнике... Как они ненавидят Смертных!.. А особенно — посягнувших на их бессмертие, их вожделённое бессмертие, ускользающее от карликов, надеявшихся жить вечно.

Так что не переживай, мальчик: если бы задумка дварвов удалась, ты бы, как прежде, жил в своём уютном мирке не дольше чем до завтрашнего дня. Чудовище, в которого превратился бы Великий и Проклятый Тионат, устроило бы в городе ад, подобного какому ни один священник и не вообразил бы себе...

* * *

Тримир, исследуя сущности Огня, писал:

"Всякому достаточно большому количеству вещества присуще особое, стихийное сознание. Чем больше это количество — тем более выражено сознание. Мы, дварвы, доказали существование таких сознаний многочисленными опытами, вершиной которых стали мои опыты со смертными. Тогородор научился защищать телесную форму от воздействия разрушительной силы Огня, его методы мы называем Печатями Тогородора. Используя Печати, я погружал смертных в Огонь, и Огонь частично уничтожал их разум, не повреждая тело. После этого смертные некоторое время продолжали существовать, демонстрируя сохраняющуюся связь с Огнём — их разум пытался вобрать в себя нечто, навёденное стихийным Сознанием, но вскоре окончательно разрушался. Важно, что я смог проверить не только влияние стихийного сознания на сосредоточенное, но и обратную связь — и она оказывается намного эффектнее. Принцип связи подобия равно действует как с большого на малое, так и с малого на большое — проблема заключается лишь в том, как суметь защитить сосредоточенный разум от разрушения в тот момент, когда он принимает в себя хаос сознания стихийного. В одной системе должны одновременно и совместно существовать и стихийный тип, и сосредоточенный. При этом мы получаем противоречие — чем выше энергия стихийного разума, тем он более восприимчив к связи подобия — но в то же время, тем быстрее он разрушает соприкоснувшееся с ним сосредоточенное сознание.

Есть, видимо, лишь два способа сблизить эти типы сознаний, избежав разрушения. Первый — это возможность использования сжимающегося времени, но он годится только для чудовищно огромных энергий стихийных сознаний, и мы не может проводить подобные эксперименты — разве что среди звёзд — если и вправду считать верной гипотезу о том, что звёзды есть шары Белого Пламени.

Второй способ — научиться воздействовать на стихийные сознания таким образом, чтобы не только сосредоточенное сознание принимало в себя стихийность, но и сама стихия "упорядочивалась" до некоторой степени, была способной мыслить, хотя бы отчасти, подобно сосредоточенному разуму."

* * *

Тионат выбрал меня не случайно. Я понял это, когда он отворил незаметную дверь — за нею была маленькая комната, совсем крохотная, там помещалась только кровать, на которой лежал мальчик. Я в первый миг подумал, что это кукла. Он был неподвижен, руки держал прямо вдоль тела — нормальный человек никогда не будет так лежать долго.

Потом я решил, что он мёртвый. Глаза его были открыты.

Потом он моргнул.

Я хотел шевельнуться, но понял, что онемели и руки, и ноги, и было будто страшно, но по-другому — потому что происходило что-то такое, что не помещалось во мне.

— Что ты перепугался? — спросил Тионат как-то весело.

Я показал на мальчика рукою.

— Он похож на тебя, но это не ты. На самом деле, внешнее сходство необязательно, важнее некоторые другие тонкости. Например, то, как вы взаимодействуете с миром. Допустим, если бы он был непоседой и жил только беготнёй и играми со всякими шалопаями, — а ты бы любил оставаться в тишине, в уединении с собой, совместить эти типы сознания не получилось бы никак.

Тионат подхватит мальчика подмышками и поставил на ноги. Секунду маг поддерживал его, потом отступил. Мальчик качнулся. Глаза его вдруг широко распахнулись, он шагнул вперёд, ко мне, снова качнулся, быстро вытянул вперёд руки — опереться — и вцепился в меня.

Я раскрыл рот — заорать от ужаса. Но спазм сжал всё внутри, воздуха не было.

Тионат беззвучно смеялся, глядя на нас.

То есть, он растягивал губы и трясся от смеха. Глаза его не менялись.

Наконец он отцепил от моих плеч руки мальчика и отвёл его дальше — поставив рядом с хрустальной глыбой.

— Очень страшный мальчик... — пробормотал Тионат. — Еле справился с ним. Он мог тебя убить!

— Правда?! — изумился я.

— Нет, болван!.. Чего вы все так боитесь абсолютно безопасных явлений?! Такие, как ты сигают, со скал и пробивают себе затылки о камни, только чтобы показать смазливым сучкам, какие они бесстрашные. А тут, увидев человеческое тело, абсолютно здоровое и безопасное — срут под себя ... Знаешь, сколько раз мне приходилось тут убираться?

Я невольно опустил взгляд к полу.

Тионат опять затрясся от смеха.

— Ты ещё ничего. С тобой можно иметь дело... Успокойся, это обычный мальчишка из дальней деревушки, пастушок. Волки сожрали любимую корову местного старосты — и пацан побежал, куда глаза глядят. Думал, в городе народец живёт богато, вот и прокормится как-нибудь, собирая милостыню. Я успел его приметить, прежде чем местные щенки занялись им всерьёз. Очень подходящий паренёк — неглупый и жил своим внутренним мирком. Когда-то, когда я только начинал опыты, я бы даже не стал его стирать, из жалости. Но на самом деле, таких как он — множество.

О, нет, не бойся — ты не станешь подобным ему. Когда я увидел тебя, меня удивило сходство, и я подумал, что это может пойти на пользу... нельзя терять столь редкой возможности.

— Почему он... такой? — прошептал я.

— У него уже нет сознания. Практически, это теперь не более чем кукла. Которая, однако, может снова стать человеком. Оживи его! Помни — ты сам при этом ничего не теряешь. Просто отбрось ненужный, бессмысленный страх...

Я ничего не ответил. Но не сопротивлялся, когда Тионат подвёл меня к хрусталю.

Пальцы у него были горячими, почти обжигающими, а меня начал бить озноб. Я вдруг понял, что сейчас случится. Мне стало ещё страшнее, так страшно мне не было в жизни — но тут же вспыхнул и восторг. Ни за что, никогда, никому этого не понять. Я осознал всё, что будет, за мгновение до того, как это произошло. Я понял — за один миг! — что сейчас тут, рядом со мною, появится человек, понимающий абсолютно любое моё чувство и желание, знающий все мои мысли — но не как посторонний, а точно так же, как знаю их я сам, и поэтому от этого не будет страха или стыда — но один лишь восторг, радость — потому что он, этот второй человек, отнесётся к тому, что во мне, абсолютно так же, как я сам — простит за плохое и обрадуется хорошему. И в первое мгновение мы будем настолько одинаковы, мир вокруг остановится, замрёт... А потом мы начнём отличаться друг от друга — самую капельку, и это крохотное различие будет обладать огромной сотворяющей силой, и это будет так прекрасно, что я закричал от радости.

Откуда взялось во мне всё это знание? Думаю, в хрустале остались какие-то следы прежних опытов. Неважно. В тот миг я не задавался вопросами. Озноб, мучивший меня, стал сильнее, а впереди был какой-то жар, и я побежал навстречу...

А потом это кончилось.

Я услышал голос издалека. Неясный. Кажется, он сказал удовлетворённо: "прекрасно!".

Я шагнул в сторону. И шагнул в строну он. Так, что мы оказались друг напротив друга. Как-то бешено заколотилось сердце, и я снова испугался, что сейчас умру — а это было невыносимо — умереть теперь! Мы протянули руки друг другу, а потом прижались друг другу — и отпрянули, и я на минуту снова испугался странной мысли — потому что я не знал теперь, кто из нас настоящий, первый, а кто — второй, копия, и мы стали разглядывать друг друга, и тут я понял, что, хотя мы отличаемся — на мне кремовая туника и сандалии, а он босой и туника на нём подлиннее и потемнее, и ногти длиннее, а волосы спутаны... и я увидел родинку у него на плече и длинную, подсохшую царапину на локте... но я всё равно не мог понять, какой Я был настоящим? Я мог быть и тем, и другим... Даже сандалии я мог скинуть недавно — всё, что касалось различий между нами, как будто истончилось, растаяло в памяти...

— Идеально... — тихо сказал Тионат. — Никогда ещё не получалось так идеально. Я вам завидую, дети.

Мы улыбнулись. Сейчас я чувствовал такой восторг, что любил Тионата! И весь мир любил...

— Но... — Голос его изменился. — Не могу дать вам побольше времени для счастья. Как бы ни хотелось... мне, правда, доставляет удовольствие видеть вас... таких. Но медлить нельзя. Один из вас скоро погибнет.

...Моё Зеркало проецирует сознание донора на восприемника, и чем полнее совпадение их материальных тел — тем успешнее опыт, тем дольше проекция будет жизнеспособной. Случалось так, что двойник погибал уже спустя несколько мгновений. Но иногда проходили минуты, и я начинал надеяться, что материальное тело полностью подчинено. К сожалению, некоторые области мозга невозможно очистить достаточно хорошо, не погубив их. В какой-то момент происходит неуправляемый выброс, скрытые остаточные области сознания стремятся восстановиться, и конфликт уничтожает наведённое сознание. Когда это может случиться, я точно не знаю — наверное, в вашем случае могут пройти даже часы. Одно я скажу совершенно точно — сна один из вас не переживёт.

— Соберитесь! — сказал он жёстко. — Без слёз! Есть два пути. Сознание двойника может погибать, но тело его останется, и мы будем повторять это раз за разом, постепенно выжигая то, что мешает новому сознанию занять приготовленное место. Не буду врать — я пробовал так прежде, и успеха не достиг — донор либо сходил с ума от многочисленных двоений и умираний двойника, либо физически погибал восприемник — его мозг не выдерживал и разрушался.

Второй путь ещё опаснее. Возможно, мы будем уничтожены все. Никто и никогда не делал того, на что я готов сейчас решиться. Если получится — у нас будет вечность и весь мир...

...Они стали друг напротив друга, по разные стороны Хрусталя — два мальчика, между которыми существовала небывалая связь. Они не смотрели в белый, чуть сияющий туман бездны, не пытались разглядеть за ним друг друга, ибо так приказал им Тионат.

Третью сторону занял он сам. Страх и чудовищная сила была в глазах мага. Он стоял у черты, за которой кончится его прежний путь — либо смертью, либо началом нового, дивного пути.

По четвёртую сторону Хрусталя на тумбе стояла шкатулка с Иглой.

— Сейчас сработает механизм, открывающий шкатулку. Следите за ней. Едва Игла окажется снаружи, повернитесь друг к другу и будьте одним.

И мне было не страшно. Игла выглядела совсем не опасной — просто маленький белый шарик с длинным, чёрным шипом. Кажется, это было похоже на жало пчелы, только больше. Шарик с жалом едва заметно дрогнул. Я видел, что Игла направлена на Тионата. Между нею и магом было только Зеркало. Ещё я подумал, что мы сейчас можем погубить великого мага, чудовище, монстра, в страхе перед которым жило королевство...

А потом умрём сами.

Конечно же, ничего подобного мы не собирались делать.

* * *

"О Кристалле". Тионат:

"Полагаю, что существует два вида времени. Время материальное и время Сознания. Время материальное определяется квантами материи — минимальным промежутком между двумя событиями в материальном пространстве. Все остальные события рассчитываются этим минимальным промежутком. Причём, самого времени, как абсолютного, независимого измерения, не существует — есть только изменение состояния материи. Пока материя неизменна — времени нет. Едва в ней происходит самое минимальное изменение — материя изменяет состояние на квант события (минимальное обнаружимое изменение состояния) — считается, что прошёл квант времени.

Если допустить, что есть два различных, непересекающихся пространства, и во втором квант события имеет иную величину, то и квант времени там будет иметь иную длину. Однако, на самом деле, эта разница существовала бы только в том случае, если какому-то стороннему экспериментатору удалось бы наложить эти два пространства друг на друга, нарушив их независимость. Но неизвестно, каким образом можно соединить пространства с разными квантами событий, и как они могут взаимодействовать друг с другом.

Однако квант времени может быть различен даже в одном пространстве — так, областям с различной плотностью вещества присуща разная скорость течения событий.

Распределённое Сознание отличается от сосредоточенного тем, что в нём отсутствует некий центр, оценивающий, сравнивающий образы, возникающие в отдельных частях Сознания. Распределённое Сознание не сопоставляет события и образы, оно лишь генерирует их, движимое желанием, энтропийным потенциалом. Главное отличие сосредоточенного Сознания в том, что оно целенаправленно оперирует образами, вычленяя и сопоставляя их, в сосредоточенном Сознании существует "абсолют" — центр сопоставления, относительно которого оцениваются все образы, внешние и внутренние события. Этот "абсолют" есть образ "себя", само "Я" Сознания. При рождении Сознания его "Я" ещё "пустое", не наполненное измерительными шкалами, а само Сознание ещё не выработало систему измерений.

Время сосредоточенного Сознания определяется уже не квантами материальных событий, а квантами состояния конкретного Сознания. На физическом уровне внутри Сознания могут происходить события в веществе мозга, может сколько угодно меняться физическое состояние носителя этого Сознания, но пока некоторый образ внутри Сознания не изменится на квант — не изменится и состояние Сознания, а значит, время Сознания не будет существовать.

Сами по себе образы, существующие в сосредоточенных Сознаниях, не имеют непосредственного отображения в материальном мире и не обладают энергией. Влиять на материю образы могут лишь в том случае, если они получают с нею связь. Поэтому единственной возможностью для сосредоточенного Сознания управлять материей является отображение этого Сознания на область материи с предельно высокой энергией, обладающей сильным распределённым Сознанием, стремящимся к структурированию.

Перенос образов из сосредоточенного Сознания в "распределённое Сознание высокой энергии" — РСВЭ — не является для меня сейчас самой сложной задачей. Это связано с тем, что существует особая "точка Тримира": физическое время в областях с большой плотностью материи замедляется, а время распределённого Сознания — ускоряется, и при некоторых плотностях кванты этих времён становятся равными. В "точке Тримира" распределённое Сознание высокой энергии превращается в полное подобие контактирующего с ним сосредоточенного Сознания. Эффект "точки Тримира" является основой магии. Первые опыты позволяли отобразить сосредоточенное Сознание в РСВЭ, но получавшийся образ сосредоточенного Сознания оказывался чрезвычайно недолговечным, а само это Сознание от контакта с РСВЭ мгновенно разрушалось.

Защитить сосредоточенное Сознание при переносе пытался ещё Тогородор — он же создал "печати" — энергетические экраны, позволявшие удерживать силу стихии в заданных пределах. Однако, защищая тело, Тогородор не сумел достичь того же и для Сознания — в момент контакта с РСВЭ оно неизбежно разрушалось — принимая в себя в полной мере хаос распределённого Сознания стихии.

Сохранить сосредоточенное Сознание в момент контакта сумел лишь я, сотворив Зеркало — особым образом подготовленное РСВЭ. В первых опытах Зеркало копировало только образы из контактирующего Сознания, но не могло отображать "абсолют" — силу, понуждающую Сознание быть стабильным, сам стержень Сознания, его "Я". Проблема была в том, что сама сущность РСВЭ не позволяла ему сохранять какую-либо искусственную структуру сколько-нибудь долго.

И я нашёл решение. Оно в том, чтобы в один момент времени (квантово одновременно) в "точке Тримира" соединить внутри РСВЭ два практически одинаковых Сознания. Поскольку все процессы двух идентичных Сознаний совпадают, в начальный момент времени слияния они почти мгновенно взаимодействуют друг с другом, образуя Двойниковую Сцепку — как только одно из Сознаний нарушается — второе стремится нейтрализовать это изменение. Возникает система взаимной стабилизации, тем более сильная, чем точнее совпадают Двойники.

И всё же с течением материального времени в системе накапливаются ошибки, и Сцепка может разрушиться. Происходит это не быстро, так как в РСВЭ материальное время замедляется относительно окружающего мира. Чем выше изначальная энергия РСВЭ, тем быстрее и эффективнее идут стабилизирующие процессы, тем дольше существует Сцепка. Для Сознания, помещённого в такое Зеркало, мыслительные процессы ускоряются, так как квант времени сознания многократно уменьшается. Получается, что мир, воспринимаемый Сознанием внутри РСВЭ, замедляется, а мир, находящийся вне Зеркала, ускоряется во времени.

Двойное Сознание, существующее внутри РСВЭ, образует самозамкнувшуюся систему. Если она существует достаточно долго, внутри РСВЭ возникают не только образы, непосредственно соответствующие тем, что уже были в Сознаниях отобразившихся Двойников, но и новые образы, вторичные. Например, если в Сознании Двойника был образ коровы, то для её устойчивого существования рано или поздно внутри РСВЭ появится и образ луга, на котором будет пастись эта корова. Постепенно вокруг Двойников вырастает целый мир, тем полнее и стабильнее, чем полнее и стабильнее был мир образов в изначальном Сознании Двойников.

Разрастаясь, наведённый мир внутри РСВЭ обретает все черты мира настоящего, с единственным отличием: Сознания его демиургов-Двойников внутри РСВЭ обладают реальной и непосредственной властью над материей.

Итак, посмотрим, что происходит внутри Кристалла с момента его создания.

Вначале имеется Зеркало — особым образом подготовленное вещество с огромной потенцированной энергией. Одни полагают, что такое вещество я создал из закольцованной "холодной плазмы", другие — что это исходно был твёрдый кристалл, постепенно насыщаемый веществом до запредельных плотностей. А самым вероятным считают вариант "осаждённого" при абсолютном нуле вещества. Но эту тайну я не доверю пергаменту, потому что она — самая основа, отправная точка моих опытов, без которой всё остальное останется только в теории... Давать невеждам в руки силу, подобную той, что я заключил в Зеркало — значит подвергать опасности весь мир. Достаточно того, что сам я однажды решился на этот безумный риск...

Так или иначе, обычное вещество необходимой плотности и массы было бы, во-первых, нестабильно, а во-вторых, создавало бы вокруг себя сильнейшее поле тяготения. Такое поле Зеркало действительно создавало, но на чрезвычайно малом расстоянии — оно облегало Зеркало, словно тончайшая плёнка жидкости. За счёт этого сверхтонкого и сверхсильного поля вещество Зеркала удерживалось в стабильном состоянии — это была одна из модификаций "печати Тогородора", придуманная мною.

Зеркало вполне обладало свойствами распределённого Сознания. Можно задать вопрос — если распределённое Сознание не имеет в себе осознанного "Я", центра, "абсолюта" — почему в магии его вообще принято считать "Сознанием"? Я утверждаю это на том же основании, на каком Сознание спящего смертного мы также считаем Сознанием — хотя на самом деле в период сна оно может быть полностью сопоставлено распределённому — оно лишь потенциально готово "собраться" в сосредоточенное состояние, начать (или продолжить) осознавать себя, как отдельный субъект. Но то же самое можно сказать и о распределённом Сознании — его в любой момент можно "включить", пробудить.

Обычное распределённое Сознание — например, звезду или планету — обратить в сосредоточенное трудно: Сознание смертного не способно повлиять на такие громадные области пространства, да и замедление времени в них слишком мало, чтобы "точка Тримира" могла быть достигнута. Мой давний конкурент, Командор, считал, что в космосе существуют сверхмалые объекты, подобные звёздам — и только они способны взаимодействовать с сосредоточенным Сознанием — если удастся сблизить их прежде, чем Сознание смертного разрушится.

Но я не решился бы на этот опыт, хотя многие считают меня безумцем.

Итак, сосредоточенное Сознание, помещённое близко от Зеркала, при некоторых условиях создаёт в Зеркале своё подобие. Полагаю, что для выполнения таких условий достаточно желания участника эксперимента быть отображённым — именно это желание создаёт наиболее благоприятные условия для стабильности возникающего в Зеркале отражения. Пока длится контакт, внутри Зеркала существует полная копия Сознания. После того, как контакт разорван, копия его "Я" в Зеркале за считанные мгновения разрушается, тем не менее, какой-то "след" в структурах РСВЭ Зеркала остаётся дольше. Я установил, что Зеркало, ранее подвергшееся отображениям, сохраняет большую подготовленность, "память" — и с каждым следующим опытом лучше выполняет свою функцию.

Здесь я признаюсь, что первые участники моих опытов погибали, не выдержав контакта с распределённым Сознанием Зеркала. Но постепенно Зеркало структурировалось достаточно, чтобы не повреждать Сознание человека. И тогда я решил перейти к следующей серии опытов — я научился создавать Двойников — ибо Зеркало обладало свойством не только отображать в себя, но и проецировать Сознание.

В итоге опытов я хотел создать внутри распределённого Сознания копию себя самого — и копию совершенную, устойчивую, вечную. Вначале я намеревался просто отображать себя в "очищенных" телах, получая двойников. Но двойники оказывались недолговечны. Зато, проведя множество опытов, я обнаружил, что одновременное отражение двойников в Зеркале позволяет получить внутри более стабильное Сознание. Проблема была в том, что этими двойниками не могу быть я сам — для них время внутри Зеркала останавливалось.

Двойники, соединившись, оказывались демиургами целого мира внутри Зеркала — но сами были намертво привязаны к этому миру, образовывали его ядро, сущность. Их "Я" изменялось, сливаясь с самим пространством Зеркала. Я же хочу не только влиться в пространство, но иметь свободу — входить и выходить, управлять Зеркалом извне и изнутри, контролировать мир не только внутри, но и снаружи Зеркала.

Итак, я решился на самый опасный опыт — опасный потому, что мог быть проведён только на самом себе. Я или победил бы — или был бы уничтожен.

Я решил влить в Зеркало новую силу, не менее, а возможно что и более могучую, чем та, что в нём уже содержалась. Эта сила была сгустком Белого Пламени, закукленного карликами в Игле Авара. В обычном мире Белое Пламя, будучи освобождённым, уничтожало вблизи себя любое Сознание. В мире Зеркала я надеялся получить тот самый "эффект Командора" — слившись с шаром Белого Пламени, подчинить себе эту колоссальную энергию, ещё больше усилить стабильность созданного мира и получить контроль над ним.

И опыт удался. Энергия Зеркала и Иглы, соединившись, изменили сущность Зеркала — и тогда появился Кристалл, внутри него появилось настоящее, а не воображаемое пространство-время. Возможно, обладая немыслимой массой-энергией, Кристалл "проломил" наше пространство, превратившись в ворота в иное. А я получил желаемое — продолжил существовать хозяином Кристалла — изнутри и извне."

* * *

...-Когда Игла Авара вспыхнула белым солнцем в глубине хрустальной глыбы, мы отпрянули в стороны. Кристалл сиял ослепительно, но постепенно свечение менялось. Раньше глыбу как будто заполнял туман — теперь она делалась прозрачной. Размер её не изменился, но если взглянуть в глубину, казалось — видишь громадное, бездонное пространство — как небо в самый ясный день. А в самой середине бесконечности сияла точка белого огня.

Мы отвели глаза от Кристалла и посмотрели друг на друга — я и мой Двойник. И бросились друг к другу, и взялись за руки, и потом ещё стояли так долго, но какое время прошло, сказать я не могу. Мы устали, вдруг оказалось, что мы еле держимся на ногах, поэтому мы только и смогли, что добрести до стены, и тут же мгновенно уснули на куче каких-то тряпок.

Очнулся я от нахлынувшего ужаса — он был внезапным, меня как будто затопило волной, я задыхался, хотел — и не мог — кричать. Не мог двинуться, и в отчаянии напрягал всё тело, но не чувствовал его — а потом было пробуждение в белой вспышке, я растворился в сиянии, которое окутало меня, будто кокон, а потом он лопнул...

Мой Двойник страшно кричал в забытье. Но теперь он затих, я видел его искривлённые губы и широко распахнутые глаза. Обезумев, я теребил его, обнимал и целовал, пытался усадить, растереть ладонями, потом звал Тионата — но в башне никого не было кроме нас, только призрачно светился Кристалл.

Вдруг мой Двойник выгнулся в судороге, сжал мне плечо, захрипел и обмяк. Я опять приник к нему — и понял, что он дышит.

В башне было холодно. Я стал искать, чем укрыть его — и схватил ту тряпку, на которой мы спали — а это оказался плащ Тионата. Тело мага лежало поодаль, в углу, точно отброшенное ударом. Я в страхе отвёл взгляд, но почудилось, будто в открытых глазах Тионата осталось торжество победившего.

И тут я вспомнил его слова о том, что Двойник никогда не переживал сна.

Я снова бросился к моему Ивику (так называла меня мама, и так я хотел — и боялся — называть Его). И снова тряс его за плечи. Он открыл глаза, но смотрел на меня, не узнавая.

— Ты живой?! — крикнул я.

— Му... чишиче... — невнятно пробормотал он, как будто во рту у него была тряпка.

Он не умер тогда. Но разум совершенно угас, и для меня потянулись страшные часы. Я остался за хозяина в башне Тионата Проклятого. Я вытолкнул труп мага в окно, потому что тащить его по лестницам не решился, опасаясь встретить кого-нибудь из слуг. Но слуги не появлялись в башне. Позже я сообразил, что у Тионата их просто не было.

Глыба Кристалла мерцала в полутьме ночи и почти растворялась до воздушной прозрачности при свете дня. Было жутко сознавать, что там, внутри, живёт чудовищная сила, удерживая нами же — там был я сам и мой двойник, застывшие во времени, остановившие время. И где-то там был Тионат — что он там делал? Бродил по лабиринтам ненастоящего мира? Готовил какой-то новый фокус?

Каждый раз, бросая взгляд на Ивика, я вздрагивал, чувствуя к нему странное соединение любви и отвращения. Я помнил, что он ещё несколько часов назад был для меня самым дорогим существом на свете — но сейчас превратился в бездушную куклу, умалишённого, у которого изо рта тянутся ниточки слюны, и он собирает их в горсти, играясь.

Я, возможно, так и не решился бы ни на что, если б не эта жуткая мысль. От слабости я задремал, а когда очнулся, увидел Ивика над собой — бессмысленно раззявившего рот и ощупывавшего ладонями моё лицо. Ладони были мокрыми, и я закричал от омерзения, толкнул его, и в этот миг отчётливо подумал, что всё кончено, и надо, наверно, просто прекратить этот кошмар...

А Ивик будто угадал каким-то звериным чувством мою мысль, схватил моё плечо и стал жалобно и монотонно ныть. Я посмотрел на него, чтобы представить снова того Ивика, каким он был до сна, но сразу понял, что не смогу. Тогда я побежал вниз, ещё не зная, что буду делать. Я выскочил за ворота ограды и когда вдохнул запахи улиц, запах хлеба в печи и запах жареной рыбы, живот скрутило от голода, и голод уничтожил всё другое, так что я побежал ещё куда-то, до большого перекрёстка, где горели какие-то огни, и были люди и еда.

Я сбил с ног женщину с пирогами, пироги рассыпались, я стал хватать их, чтобы унести больше, а женщина вцепилась мне в волосы, но я почти не чувствовал боли, и мыслей никаких не было, кроме той, что я должен — обязательно — унести с собой хотя бы четыре пирога, а если меньше — то этого будет мало. И я хватал пироги, а она одной рукой отнимала их, а другой держала меня за волосы. Я знал, что если бросить пироги и укусить её, то освобожусь — но не мог.

И сколько бы это продолжалось, не знаю, но тут на подмогу женщине подоспел толстый человек — он ухватил меня плечо и отвесил оплеуху. В глазах потемнело, только в следующий миг я увидел за поясом толстяка нож и, выхватив этот нож, пырнул им человека.

Они закричали, а я освободился и побежал к башне.

Наверно, меня бы догнали, потому что к этому времени за мною увязалась целая толпа. Но башня была близко, и когда они поняли, куда я бегу, то остановились, и кто-то громко сказал:

— Прямо в лапы Проклятому!..

— Малый, стой!

— Нечего и догонять — он теперь сам выбрал себе казнь...

А! Что вы знаете, подумал я. Совсем ничего.

Я стал подниматься по лестницам, и с каждым шагом мысли мои менялись. В руке я держал пирог — грязный и помятый, но чудесно пахнущий мясом и луком. Я не ел его, почему-то отодвигая это наслаждение, да и голод как будто поутих. Я вдруг осознал, что башня пуста, душа мага затерялась в глубинах Кристалла, слуг у Тионата не было, и теперь я, Ивик, остался её хозяином, единственным человеком, который не боится переступать её порог.

Я мог бы повелевать городом, я могу просто сказать этим людям, чтобы они приносили еду...

...Только рано или поздно она окажется отравленной!

Я вздрогнул. Снова и снова будут находиться смельчаки, решившиеся побороться с Тионатом.

Значит, мне надо бежать. Из города. Совсем.

Но сначала... Я должен попытаться... хотя бы ещё один раз!

Ведь Тионат сам говорил, что Зеркало, превратившись в Кристалл, сделалось сильнее. Может быть, с его помощью мой двойник обретёт настоящую душу, такую, которая не угаснет после сна.

Я задрожал от волнения и бросился по лестнице бегом.

...В первые мгновения я подумал, что перепутал этаж. Тут всё было прежним — узор мраморных плит, окна, даже плащ Тионата валялся в углу. Ивика не было. Но он мог уйти...

Исчез Кристалл.

Я стоял, и время остановилось. Я просто не знал, что теперь делать.

А потом раздался УДАР.

Как будто я очутился внутри колокола.

Башня начала разрушаться.

Откуда-то сбоку ко мне шагнул он, Ивик, мой двойник. Я открыл рот... и ничего не сказал — как будто что-то умерло во мне.

Он улыбался.

А в глазах его пылал огонь.

— Не держи на меня обиды, — сказал Он. Мальчик, который стал Тионатом. — У тебя не получилось бы с ним второй раз. Кристалл — не Зеркало. Он не отражает Сознание. Он может взять. Или отдать. Но, входя в Кристалл, ты не знаешь, каким из него выйдешь.

Не бойся. Твоё Сознание будет жить внутри Кристалла вечно — по времени Кристалла. Каждый раз, оказавшись там, ты сможешь давать Кристаллу свою память. Он сохранит её.

Удар колокола что-то изменил в моём восприятии пространства. Оно расширялось. Я видел вокруг себя стены башни — но при этом видел же — или осязал?! — бесконечный простор океана на западе, вздыбленные громады гор на востоке, пылающее солнце прямо в зените... и даже небо я чувствовал так, словно оно было моим Небом...

— Что случилось?.. — с трудом проговорил я, раскидывая руки, силясь ухватиться за что-нибудь.

— Я решил разбить Кристалл... Не пугайся! Разъединить его. Изнутри он будет прежним. Я не хочу держать такую мощь в виде единого целого. Не хочу, чтобы кто-нибудь получил власть над ним... Кроме тех, кому мы сами её дадим. Ты и я... — Он улыбнулся. — Да. Теперь я знаю тебя лучше, чем кто-либо в этом мире. Я не твой двойник, но в Кристалле я увидел, почувствовал, узнал тебя. Отныне мы связаны сильнее, чем могут быть связаны братья.

— Где я? И почему всё такое странное? И что это за колокол?!

— Сейчас ты в Кристалле. Я заставил тебя войти в него, потому что энергия разъединения убьёт всё живое вокруг.

— А ты...

— Я есть здесь и снаружи. Здесь я говорю с тобой. Там — я использовал ещё одно древнее творение карликов — Молот Грома, управляющий энергией стихий. Даже я в точности не знаю, как он действует, этот барабан. Может быть, замедляет само время... или расширяет пространство...

Ещё один удар!

Я вскрикнул и едва не упал.

— Я не могу! Не могу это выносить!

Тионат кивнул.

— Тогда выходи. Не бойся! Вот так...

Мир вокруг меня порвался, как занавес. Я умирал. Я качнулся к окну. Из пронзительно-синего неба прямо на меня неслась ласточка.

— Ласточка! — прошептал я. — Я стану Ласточкой!..

...Улетая, я сделал круг — уже не над городом, а дальше, над заливом. Верхней половины башни Тионата не было — там полыхал шар ослепительного, белого пламени.

Эпилог

* * *

Был, видимо, апрель. Только в апреле ветер, прилетавший с востока, так отчётливо пах чужою землёй. Только рано утром, поднявшись на вершину Рога, можно было уловить этот запах. Растворённый в легком, высоком слое воздуха, он напоминал почему-то запах комнаты старинного дома, где веками хранились загадочные вещи, назначения которых никто не знал, в том числе сами хозяева. Это не был дух затхлости, комната содержалась проветриваемой и сухой, прислуга регулярно, может быть, раз в неделю, вытирала там пыль и раз в полгода чистила заморские ковры. Но запах иного мира был неистребим. Запах чужой жизни, чужих тайн. И ещё к нему примешивался еле уловимый аромат пирожных из раннего-раннего детства — сейчас уже не делают таких, и непонятно — почему.

Я знал этот запах — запах далёкого берега — давным-давно. Не помню, может быть, я впервые вдохнул его ещё прежде, чем научился летать. Но, конечно, в те времена я думал, что так пахнет сам ветер — как любое живое существо, он умел быть разным, а запах был одной из его песен.

Как удивительно — чувствовать громадность мира. Образы уже померкли в моей памяти — но ветер разбудил их — просторные долины с мягкой травой, неторопливые, широкие реки, чёрные под туманами болота, пологие холмы и темнеющие дремучими лесами отроги бесконечных гор. Пропасти, на дне которых спрятались совсем другие долины, реки и леса. Огромная, невероятно огромная земля. Я летал высоко-высоко, я летал над облаками и над самыми высокими скалами, но так и не увидел границ этой земли.

Кажется, она всё-таки отравила мою кровь, эта бесконечная земля. Когда-то мне было достаточно Островов и океана. Ветра и неба. Всё это стало таким маленьким теперь. Я вижу поднимающееся солнце и вспоминаю Долину Цветов, её холмы и ручьи. Я вспоминаю горы и облачную страну. Я думаю о лесах, которым нет конца и края — когда-то я мечтал побродить по ним всласть, почувствовать их жизнь, их тайны.

Солнце восходит в зенит, и растревоживший меня аромат исчезает. Я ещё пытаюсь удержать в себе его нежные тона, но скоро понимаю, что это невозможно. Если повезёт, завтра на рассвете я снова встречу этот ветер — но в глубине души я знаю, что до следующей весны волшебство не вернётся.

Всё чаще земля на востоке мне представляется сном. Мрачные страницы и светлые вспышки. Полуденный зной накрывает дремой, смежив веки, я перебираю цветные стеклышки историй. Приблизив то или иное к глазам, я вдруг падаю в бездну, мгновенный страх беспомощности — этот миг я не властен над реальностью — головокружение... и сон длится снова.

* * *

Бывает утро, когда, ещё не проснувшись, ты живёшь в ожидании радостного дня. Солнце уже поднялось высоко, а ты ещё нежишься в постели, ещё весь там, в волшебных краях снов, тебя окружают друзья по приключениям, таким странным, что их невозможно пересказать, и ты ещё захвачен вихрем чудес... но уже чувствуешь солнце, и говоришь всем: подождите минуточку, я только сбегаю туда, в утро, проведаю, попробую, вернусь...

Бывают сны, о которых знаешь, что они случились взаправду. Где-то — то ли в прошлом, то ли в какой-то другой стране. Она такая настоящая, что достаточно отворить дверку...

Бывает прошлое, неотличимое от снов.

Бывает утро, когда всё случившееся с тобой смешивается в невероятном фейерверке — ты вспоминаешь всё сразу и не можешь понять — совсем маленький ты или сам прочитал уже целую полку книжек? Ты умеешь летать или тебе надо бежать долго-долго, чтобы подняться на самый высокий холм и увидеть, как много вокруг земли! На миг тебе становится страшно, потом охватывает восторг — всё взаправду, всё это было, было!

Старый дом, такой весь скрипучий и живой! Я соскользну с постели, и где-то наверху отзовётся, хрустнув рассохшейся дверкой буфет. Что-то прошуршит неуловимо, как будто слетевший от сквозняка листок бумаги...

Но зачем я так медлю, прислушиваясь? Утро зовёт! Распахнув дверь, я сбегаю по лестнице, мелькнув стремительной тенью в потемнелом зеркале в старинной раме. Я бегу, но внутри я как будто замираю, ожидая...

Никто не окликнет. Я один в доме.

Я спускаюсь по узким улочкам, привычно избегая попадаться на глаза. Я знаю, что никто не остановит меня, не спросит. Давным-давно у подножия холма на берегу ручья стоит дом, в котором живёт мальчик. Он живёт там один, и это так же естественно, как роса на траве ясным летним утром.

Город кончается, ручей, изгибаясь, ныряет под обрыв. Там небольшая роща и крохотное озерцо, и полянка на берегу. Я разрываюсь между желанием остановиться, замереть, вслушиваясь в тени времени — или наоборот, не смотреть туда, ускорить бег!

Такое уж это утро, одно-единственное в году, первое утро жаркого солнца и проснувшейся земли. Как будто в воздухе просыпается память, словно призрак, она ищет того, кто способен её принять — и находит.

Это заповедная поляна — люди не приходят сюда. Здесь нет заборов и табличек, что-то другое охраняет потаённый уголок у ручья. Шепот воды или ветра? Не знаю. Город близко, но за много-много лет я не встречал тут никого из людей. Последним, кого я видел на нашей поляне, был Кирис. Много-много лет назад.

Нет, лучше не останавливаться. Я помню, как это было однажды — я встал у ручья и на минуту закрыл глаза. Дал унести себя песне воды и листьев. Потом стало холодно, и заболели ноги, я огляделся — солнце давно село...

А сегодня я должен успеть добежать до Пристани. Почему-то я знаю, что сегодня это особенно важно. Именно сегодня, особенно сегодня, первый раз за много-много лет.

Я обогнул озеро и побежал дальше — тоже вдоль ручья. Маленький водопадик, вода промыла почву до камней, отшлифовала их, плеск воды — будто смех, в какой-то миг мне даже показалось... я был уверен! Что за дрожащими струйками прячется он, Брэндли. И я дал себя обмануть, отодвинул плети травы, чтобы заглянуть ещё и в пещерку под глинистым козырьком. Какая-то птичка рванулась в небо из кустов надо мной. Я улыбнулся, вспомнив одну из наших игр...

* * *

Мир изменился. Он не мог не измениться. Мир начал меняться ещё тогда, тысячелетие назад. Едва лишь Кристалл был создан, он изменил структуру мироздания. Но никто этого не заметил и не понял.

Затем Кристалл был разделён. Казалось, эти маленькие кусочки прозрачного камня не опасны для мироздания. Далеко не так опасны, как эксперименты магов Огня с подземными силами... Я понимал, что Троготт использует души людей, питая ими Кристалл. Но даже Троготт не знал, что делает Кристалл с окружающим его миром. Я думаю, по-настоящему об этом не догадывался даже сам Тионат. И всё же именно он создал Острова — такими, какими их узнали мы. Возможно, он сделал их обитаемыми, основал на них новое государство. Только чтобы удалить Кристалл от материка.

Острова давно уже не существовали в реальном мире. Они вышли из Кристалла — или Кристалл когда-то давным-давно поглотил их в себя — этого уже просто не узнать теперь.

Главная тайна Островов была не в магии Огня. Силу Огня не так сложно контролировать — её достаточно было бы пригасить единожды. С этим справится средней руки Золотой. Но что Эдели могли поделать с рвущейся изнутри Кристалла энергией Белого Пламени? Ничего. Они толком и не понимали, с чем имеют дело.

Хранители Кристалла искали свой способ обуздать высшую стихию. Они знали, что Тионату удалось это сделать извне — создав Двойников. Но повторить этот опыт они не могли — ведь Кристалл был разделён.

Века проб и ошибок. И однажды они были уверены, что получилось. Великий ветряной маг Нимо принял в себя силу Пламени и выжил.

Но... Держать её в себе он не мог. Или не хотел.

И так нас стало двое.

Снова — двое.

* * *

Мы лежим на краю обрыва.

Мягкий камень, превратившийся в песок, исчернён тысячами крапинок-норок — там, под нами, целый город ласточек-береговушек. Мы лежим головами к обрыву и видим только небо и подрагивающие стебельки травы. Иногда над нами проносятся тёмные, стремительные силуэты.

— А почему я не могу превратиться в ласточку?

— Потому что ты — настоящий. Из этого мира...

...Знаешь, почему я не мог раньше найти Острова? Нужно, чтоб кто-нибудь настоящий их увидел и узнал. Поверил. И стал ими жить.

* * *

Потом наступила зима. И ласточки улетели на юг. Но я знаю, я точно видел, что одна стая направилась на запад. Там ведь тоже не бывает зимы...

* * *

Я бегу. Я тороплюсь. Утро уже не просто тёплое — оно горячее!

Один раз в несколько лет начинает дуть ровный и сильный тёплый ветер с запада. Один раз в несколько лет в конце апреля устанавливается летняя погода, и рощи шумят уже совсем зелёные, и уже пушисто гладит ноги трава на холмах. Однажды в воздухе появляется запах... Такой прохладно-свежий, как будто в середине лета, в самой глубине ночи на лесной поляне распустился необыкновенный цветок...

Я замираю на краю обрыва. Море очень далеко, но отсюда я вижу блеск залива. Песчаный обрыв пустой, я успел, ласточки ещё не прилетали.

Тишина. Ветер шепчет еле слышно. Мне кажется, я различаю отсюда мерные удары волн о скалистый морской берег.

Или — это бьётся сердце. Большое, медленное.

Или — звучит из бесконечности исполинский барабан.

...Ветер толкает меня внезапно! Я едва устоял на ногах! Но он тут же стихает.

— Я здесь! — смеётся Нимо. — В этот раз я птиц опередил! Летим?! Прямо сразу! Они там все по тебе ужасно соскучились, Аль!

Я широко раскидываю руки. Это совершенно не обязательно — просто чтобы быстрее вспомнить. За зиму я совсем отвык. Бывали дни — я даже забывал, что умею летать. Оставить комментарий

© Copyright Петренко Сергей Семёнович ([email protected])