Да, где-то далеко, в своем родном городе, Петруш, курносый мальчик с сияющими глазами, не забыл Фрама.
Он тоже слышал, что директор цирка отослал ученого белого медведя обратно, в страну вечных льдов, на родину. И теперь из города, где ветер еще не сорвал со стен все цирковые афиши, Петруш мысленно следит за Фрамом. Ему помогает воображение.
Вероятно, ученого белого медведя помнят и другие дети, из бесчисленных городов и городков, где побывал цирк Струцкого со своим Ноевым ковчегом, населенным слонами, тиграми, львами, змеями и обезьянами. Может быть, ребята до сих пор рассказывают друг другу о смешных выходках Фрама. Может, какой-нибудь шалун и теперь еще подражает ему, изображая, как белый медведь играет на гармонике или как он приглашает на арену охотников помериться с ним силами в честной борьбе.
Но Петруш не ограничивается веселыми воспоминаниями. Воспоминания для него — не только повод для смеха и шалостей.
Из любви к Фраму он принялся всерьез читать разные книжки о белых медведях и полярных экспедициях.
Кончив одну книжку, он принимался за другую, потом перечитывал их заново.
А на следующий день с воодушевлением рассказывал приятелям о прочитанных приключениях.
Белокурая голубоглазая девочка, внучка бывшего учителя, исполнила свое обещание поговорить с дедушкой. Она начала издалека, прибегая к маленьким, невинным хитростям:
— Дедушка, помнишь того мальчика, который стоял рядом с нами не прощальном представлении в цирке?
— Помню. А что?
— Ужасно он тогда расстроился из-за Фрама!..
— Мне тоже было жалко медведя… Дальше?
— Так вот про этого мальчика…
— Что такое?
— Ему страшно хотелось бы почитать рассказы о белых медведях и о путешествиях на полюсы…
— Очень похвально. Я заметил, что у него умные глаза.
— Верно, дедушка, он умный. Но у него нет книг!
Дед прикинулся удивленным и улыбнулся в седые усы: он с первых же слов внучки догадался, что у нее была своя цель, когда она завела этот разговор.
— Как так, нет книг? И откуда, спрашивается, тебе известно, что у него нет книг?
— Он сам мне сказал, когда мы с ним вместе разглядывали старую афишу цирка, на которой нарисован Фрам. «Бедный Фрам! — говорил тогда этот мальчик. — Где-то он теперь?!..» А потом сказал, что у него совсем нет книг, и я обещала попросить у тебя. Это плохо?
— Нет, ты поступила хорошо. Очень хорошо!.. А как зовут мальчика, ты знаешь?
— Петруш!
— А дальше?
— Просто Петруш! Дальше он не сказал.
— А знаешь ли ты, по крайней мере, где он живет?
— Нет, я и этого не знаю… Зачем мне знать?
— Чтобы дать ему ответ — сообщить, когда прийти за книгами.
— Он сам придет. Я ему сказала зайти завтра, после обеда. Это плохо?
— Нет, хорошо. Очень хорошо, хитрюга! Удивляюсь, зачем ты меня еще спрашиваешь?
— Я боялась, что ты рассердишься, дедушка!
— Разве я когда-нибудь сердился, когда меня просили одолжить книгу?
И действительно, к старому учителю многие приходили за книгами. На этот раз он даже обрадовался: ведь речь шла об умном мальчике, которому хотелось узнать про жизнь белых медведей и приключения полярных исследователей.
Петруш явился на следующий день, как было условлено. И старый учитель-пенсионер, поговорив с ним немного, пригласил его следовать за собой:
— Ну, идем наверх, в библиотеку. Выберем вместе, что тебе придется по вкусу.
Так Петруш получил, для начала, две книги о белых медведях и о полярных экспедициях. Читая их, он стал «специалистом», как называл его полушутя, полусерьезно Михай Стойкан, когда по вечерам видел сына уткнувшимся в книгу.
— Как, Петруш, добрался до полюса или еще нет? — дразнил он мальчугана.
— Нет, папа, и, наверно, еще нескоро доберусь. Я еще только дневник Нансена читаю…
— Ну хорошо, расскажи и мне что-нибудь из прочитанного, господин специалист! — часто просил его отец.
Петруш не заставлял его повторять просьбу. Он только и ждал, когда его попросят рассказывать.
И в самом деле, после всего прочитанного он был полон увлекательных историй и не раз уже говорил дома о твердо принятом решении добраться когда-нибудь до страны вечных льдов.
— А не пора ли тебе спать, Петруш? — спрашивала мать.
— Еще минуточку, мама! Вот только кончу главу.
— Смотри не забудь потушить свет!
— Не беспокойся, мама, потушу…
Покончив с заданными на следующий день уроками, Петруш иногда сидит допоздна, упершись в стол затекшими локтями, и читает при свете лампы историю полярных путешествий с самых древних времен. Он тогда совершенно забывает об играх, о других книгах и даже о стакане чая, который ждет его на печке. Все вокруг словно отдаляется от него и исчезает за горизонтом, как те льдины, что скользят по зеленым водам студеных морей.
Он не слышит ни ветра, ни дождя, который стучится в окно. Не слышит ни сонного лая Лэбуша, который стережет двор, ни стука колес по мостовой, когда по улице проезжает запоздалый извозчик.
Все его мысли, вся его фантазия — за стенами дома, за чертой города, за границами страны, по ту сторону гор и морей.
Он мысленно путешествует с полярными экспедициями среди вечных льдов. Дрожит от холода вместе с героями этих подвигов. Голодает с ними, бредет с ними в пургу по сугробам и торосам, слепнет от снежной пыли. Он плачет вместе с ними над ледяной могилой товарища, сраженного усталостью, морозом и цынгой. И вместе с ними исторгает из груди радостный крик, когда, преодолев все трудности, экспедиция наконец добирается до неведомого берега и ставит флаг на вершине скалы или посреди ледяного поля, куда еще не ступала нога человека.
Над его столом к стене прибиты рядом две карты.
Он сам увеличил их, найдя в атласе интересовавшие его места.
Одна карта изображает Северный Ледовитый океан со всеми тамошними морями, берегами материков и островами. Другая — Антарктику.
На этих картах можно прочесть мудреные названия рек, островов, морей, заливов и проливов: Обь, Енисей, Лена, Новая Земля, Карское море, Шпицберген, Гренландия, архипелаг Норденшельда, море Баффина, Берингов пролив, Гудзонов залив и т. д. А на другой карте — море Росса, пролив Дрейка, остров Шарко, мыс Горна… В центре одной карты написано Северный полюс (6 апреля 1909), другой — Южный полюс (14 декабря 1911).
Что могли сказать эти карты с их знаками и названиями другим детям? Они только подняли бы брови и пожали плечами: слишком уж далекие места, слишком уж чуждо звучат их названия!
Но Петрушу они рассказывают о подвигах первооткрывателей, полных страданий, воодушевления и величия, о победе человеческой воли в борьбе с враждебной стихией, ледяными пустынями, неизвестностью, холодом и голодом, штормами и лютыми вьюгами.
Теперь он знает о «Фраме», другом Фраме, знаменитом судне, на котором Нансен пересек Северный Ледовитый океан и его моря и на котором впоследствии отправился открывать Южный полюс Руаль Амундсен.
Ни одно место, ни одно название на этих двух картах больше не тайна для него.
Сначала он прочел об этих открытиях в кратком изложении. А через год старый учитель дал ему несколько толстых томов с дневниками самого Нансена, а затем и Амундсена, которые писались либо в каюте «Фрама», либо в ледяных хижинах, среди льдов, при сорокаградусном морозе.
Кругом тихо. Даже ветер стих на дворе. Все спят. Ночную тишину нарушает лишь чуть слышный стрекот сверчка.
Петруш, подперев ладонью лоб, читает дневник Нансена, и воображение уносит его далеко-далеко, за много тысяч километров от его города, в полярные пустыни:
5 декабря 1893 . Сегодня самая низкая температура: -35,7° С. Мы находимся на 78°50 северной широты, на 6 миль севернее, чем 2 числа сего месяца.
После обеда величественное северное сияние: небо освещено огненной дугой, перекинутой с востока на запад. Но позже погода портится: видна лишь одна звезда — звезда родины. Как я люблю эту светящуюся точечку! Всякий раз, поднимаясь на палубу, я ищу глазами эту звезду, и всегда вижу ее безмятежно сияющей на том же месте. Она представляется мне нашей покровительницей.
8 декабря… С 7 до 8 утра новый натиск льда на борта нашего корабля. После обеда я рисовал в каюте и вдруг прямо над головой почувствовал яростный толчок. Вслед за этим послышался ужасный грохот, словно огромные массы льда обрушились со снастей на палубу. В одно мгновение все вскочили… Треск прекратился, следовательно, повреждений «Фрам» не получил. Однако здорово холодно, так что лучше всего вернуться в каюту.
В 6 часов — новое сжатие. Оно продолжается двадцать минут. За стенкой кормовой части корабля поднялась такая возня и грохот, что невозможно было разговаривать обычным голосом, приходилось кричать во всю глотку. Во время этого дьявольского шума, от которого чуть не лопались барабанные перепонки, орган играл мелодию Кьерульфа «Сном забыться не мог я, мешал соловей» .
13 декабря… С вечера собаки яростно лают, ни на минуту не смолкая. Несколько раз караульные ходили осматривать окрестности. Но узнать причину беспокойства собак так и не удалось.
Утром обнаруживается исчезновение трех собак. После обеда Мугета и Педер отправляются обследовать снег вокруг корабля, надеясь найти следы беглецов.
— Вы бы ружье захватили! — кричит им Якобсен.
— Обойдемся и так! — отвечает Педер.
Сразу под трапом видны медвежьи следы и пятна крови. Несмотря на это, наши неунывающие товарищи смело шагают по льду в кромешной тьме, имея при себе лишь фонарь. Вся стая собак их сопровождает.
Они отошли всего на несколько сот шагов, когда из темноты вдруг появился громадный медведь, при виде которого наши люди сразу бросились к судну.
Мугета, обутый в легкие башмаки, бежал быстро. Но Педер в своих тяжелых сапогах на деревянной подошве подвигался с большим трудом.
Он напрасно спешил: тьма такая, что корабля все равно не видно. Бедняга так растерялся, что, спасаясь от медведя, сбился с дороги. К счастью, медведь его не преследует, так что волноваться как будто нечего.
Еще пара шагов, и Педер, поскользнувшись, растягивается среди торосов.
Наконец он на гладком льду, которым окружен корабль. Еще несколько шагов — и он спасен.
Но в эту минуту совсем близко от него что-то двинулось. Педер подумал, что это собака. Но не успел он сообразить, что происходит, как на него набрасывается медведь и кусает его. Педер замахивается фонарем и с такой силой ударяет зверя по морде, что стекло со звоном разбивается на тысячу осколков.
Медведь в страхе отступает. Воспользовавшись этим, Педер успевает вскарабкаться на палубу.
Узнав об этом нападении, мы вскакиваем и хватаем ружья. Через несколько минут медведь лежит мертвый.
Отправляемся на поиски недостающих собак и вскоре находим их растерзанные трупы. Как видно, медведь незаметно взобрался по трапу на борт, сцапал первых попавшихся псов и преспокойно спустился на лед.
Счастье, что Квик принесла как раз сегодня двенадцать щенят. Это будет драгоценным резервом для нашей стаи, сократившейся теперь до двадцати шести собак…
Петруш переворачивает страницу за страницей. По датам дневника Нансена видно, что после этого происшествия прошло больше года. Взяв с собой только одного из своих спутников, Иогансена, Нансен покинул стиснутое льдами судно, и они отправились по льду с собаками и нартами разыскивать Северный полюс. Провизии становилось все меньше. Обтянутые моржовой шкурой лодки, построенные по образцу эскимосских и называемые каяками, постоянно портились и нуждались в починке.
Но оба мужественно шли вперед. Нансен вел ежедневные записи в своей тетради:
14 июня 1895. Прошло уже три месяце, как мы покинули наше судно «Фрам», — ровно четверть года. С тех пор мы бродим по ледяному полю. Когда же наконец кончатся наши испытания? Никто не знает…
15 июня … Положение становится отчаянным. Двигаться вперед по мокрому снегу и льду, полному препятствий, немыслимо. Придется, пожалуй, пожертвовать последними собаками, чтобы питаться их мясом, потом тащить нарты самим.
19 июня … После ужина, такого же скудного, как и обед, — 54 грамма клейковинного хлеба и 27 граммов масла, — мы ложимся: сон, как известно, заменяет обед! Задача теперь состоит в том, чтобы как можно дольше продлить нашу жизнь, обходясь без еды. Положение ухудшается: никакой дичи, провизия кончилась.
Всю ночь в ломаю себе голову, стараясь найти выход из нашего положения.
Не сомневаюсь, что спасение придет!..
20 июня … После нескольких часов ходьбы нам преграждает путь большое разводье. Чтобы переправиться на ту сторону, нужно использовать каяки, другого выхода нет.
Спускаем каяки на воду, соединяем их при помощи лыж и ставим на этот помост нарты со всем грузом.
Потом помогаем влезть на него собакам, сколько их у нас еще осталось.
Во время этих приготовлений замечаем плавающего вокруг нас тюленя.
Вскидываю ружье и жду, когда он повернется удобнее для выстрела. Происходит то же, что с птицей в известной басне: я приготовился стрелять, а добычу поминай как звали!
Наконец пускаемся в плавание.
7 июля … Теперь у нас осталось всего две собаки. Как только горизонт на юге светлеет, торопимся перебраться с плавучего острова, до которого мы доплыли, на высокую, как сторожевая башня, ледяную гору, в непокидающей нас надежде увидеть сушу. Но куда ни глянь, везде те же белые дали!..
10 июля … Я становлюсь безразличным ко всему на свете. Мы ждем лишь одного: когда взломается лед. Но лед стоит. Что мне писать в дневнике? Никаких перемен…
Во время обеда один из псов, Кайфас, начинает лаять. Первое, что я вижу, высунув голову из палатки, — медведь…
Хватаю ружье, медведь недоуменно смотрит на меня, и я всаживаю ему пулю в лоб. Он шатается и, несмотря на смертельную рану, все же кое-как удирает.
Пока я нахожу другой патрон в моем кармане, полном всякой всячины, зверь успевает добраться до торосов. Раздумывать некогда… Нельзя упускать добычу, которая сулит нам пищу и спасение. Пускаюсь за медведем бегом. В нескольких шагах два хорошеньких медвежонка озабоченно ждут на задних лапах возвращения матери. Значит, мой подранок — медведица!
При моем появлении все семейство пускается наутек. Начинается сумасшедшая погоня. Нас не останавливают никакие препятствия, ни торосы, ни трещины. Мы карабкаемся на волнистые гребни, перепрыгиваем трещины или перебираемся через них по ледяным мостам… Хотя тяжело раненная медведица едва волочит ноги, мы настигаем ее с трудом. Я едва за ней поспеваю.
Медвежата трогательно кружат вокруг матери, то и дело забегают вперед, словно желая показать ей, куда бежать, и ободрить ее…
2 августа … Нашим бедам не предвидится конца. Едва преодолев одну, попадаем в другую.
4 августа … После ужасающей дороги подходим к разводью. Мы собираемся переправиться через него на каяке и очищаем кромку от снега. Поставив нарты на каяк, я держу их, чтоб они не соскользнули. Вдруг слышу у себя за спиной тяжелое дыхание.
— Бери скорей ружье! — кричит Иогансен, который ходил за своими нартами.
Поворачиваюсь на месте и что вижу? Громадный медведь повалил Иогансена, который обороняется с большим трудом. Хочу достать ружье, лежавшее в чехле, в передней части моего челна, но каяк ускользает от меня в воду. Первая мысль — прыгнуть в каяк и застрелить медведя оттуда. Но я тут же отдаю себе отчет в том, как мне трудно будет взять его на прицел. Быстро вытаскиваю каяк на берег, чтобы достать ружье. Думая только об этом, не имею времени оглядеться кругом.
— Торопись, если хочешь поспеть! И, главное, получше целься!.. — кричит бедный Иогансен.
Наконец ружье у меня в руках. Медведь от меня в двух метрах, он вот-вот растерзает Кайфаса. Целюсь тщательно, как просил Иогансен, и посылаю зверю пулю за ухо.
Громадина падает замертво.
31 декабря … Вот и кончился этот необычный год. В общем, он не был таким уж плохим.
Там, на родине, веселый перезвон колоколов возвещает конец старого года. Здесь не слышно ничего, кроме завывания ветра на льду.
Облака снега ошалело катятся по торосам и ледяной глади, а сквозь белую пелену скользит полная луна, которой нет дела до бега времени. Она безмолвно следует по своему пути, равнодушная к человеческим страданиям.
Мы затеряны в жуткой ледяной пустыне, за тысячи километров от дорогих нам существ, и наши мысли то и дело возвращаются к любимому, родному краю.
Одна страница вечности дописана, открывается другая. Что в ней будет?
1 января 1896 . Термометр показывает 41,5° ниже нуля. Лютый мороз.
Никогда еще этой зимой не было такого холода. Я полностью ощутил это особенно вчера, когда у меня замерзли кончики всех пальцев.
8 января … Ужасающая пурга… Стоит высунуть голову из нашей ледяной хижины, как бешеный ветер норовит подхватить тебя и закинуть бог весть куда… У нас жестоко мерзнут ноги. Мы часами колотим их одну о другую, но согреть никак не можем.
Нет, мне никогда не забыть этих страшных ночей! И среди всех страданий мысль все время улетает на родину, к своим!
А время бежит… Лив, моей девочке, исполняется сегодня три года. Уже большая, наверно. Бедный ребенок! Нет, Лив, ты не потеряешь отца! Надеюсь, что твой будущий день рождения мы проведем вместе. Я буду рассказывать тебе о медведях, о моржах, о песцах, о всех диковинных зверях, которые обитают в этих нехоженых местах.
1 февраля … Любопытную жизнь ведем мы в этой ледяной берлоге среди полярной ночи! Хотя бы почитать какую-нибудь книжку!.. Лоции и календарь я перечел столько раз, что знаю их наизусть. Но как бы то ни было, один вид печатного слова для нас утешение: тонкая ниточка, которая соединяет нас с цивилизацией.
16 мая … Опять медведи. Медведица с медвежонком. Убивать этих животных нет смысла, потому что у нас еще достаточно запасов от прежней охоты. Но мы считаем, что не мешает приблизиться и понаблюдать за ними, а в то же время и дать им острастку, чтоб они не тревожили нас ночью.
При нашем появлении медведица принимается рычать, но сейчас же отходит, мордой подталкивая перед собой медвежонка. Иногда она останавливается и оборачивается посмотреть, что мы делаем.
Дойдя до берега, семейство отправляется дальше, пробираясь между льдин; мать впереди, прокладывая путь детенышу. Тем временем я почти догоняю их, так что нас теперь разделяет всего несколько шагов.
Медведица тотчас поворачивается и весьма угрожающе двигается на меня. Она подходит совсем близко, устрашающе рычит, но не двигается с места, пока не убеждается, что медвежонок немного отдалился. Тогда, сделав несколько больших шагов, я быстро догоняю его.
Медведица повторяет маневр, чтобы защитить детеныша и прикрыть его отступление. Ясно, что ей очень хочется броситься и растерзать меня в клочки. Но прежде всего ее заботит безопасность медвежонка. Она отходит лишь тогда, когда он опять отдаляется на некоторое расстояние. Добрались до ледника, мать опережает детеныша, чтобы показывать ему дорогу. Быстро идти по снегу малыш не может. Медведица толкает его, следя за каждым моим шагом, за каждым движением.
Такая материнская любовь действительно трогательна…
Петруш отрывается от книги и смотрит на прибитую к стене карту Северного Ледовитого океана, пытаясь отыскать на ней то место, где находился Нансен, когда писал эти строки в своем дневнике.
Уже поздно. Но мальчик не чувствует усталости. Его не клонит ко сну. Дневник Нансена близится к концу. Он хорошо знаком Петрушу, который уже раз прочел его. И все же он ни за что не ляжет, пока не пробежит глазами последних страниц.
Так же, как Нансена, когда он писал свой дневник, вдохновляли переживаемые им перипетии, так вдохновляют они теперь и его маленького читателя. Умом и сердцем он участвует в них, они доказывают ему, что человеческое упорство и воля сильнее враждебных стихий.
Ни холод, ни пурга, ни голод не могут одолеть человека.
Победа остается за ним. Достаточно быть готовым к борьбе, трезво мыслить и никогда не терять ни хладнокровия, ни веры в свои силы.
Петруш снова склонился над книгой, он дочитывает последние страницы дневника Нансена.
12 июня … Выходим в четыре утра, подняв парус на нартах. За ночь мороз скрепил снег. Подгоняемые попутным ветром, мы надеемся двигаться легко и быстро, как на парусной лодке…
Хмурая окраска неба на юге доказывает, что вода там свободна от льда. И в самом деле, мы слышим, к нашей радости, рев яростных волн. В шесть часов останавливаемся.
Мы снова перед свободным, ожившим, одухотворяющим морем. Какая радость слышать его знакомый рев после того, как мы так долго видели его скованным тяжелым стеклянистым панцирем!
Каяки спущены на воду; примкнуты борт к борту; паруса подняты… Теперь вперед!..
Под вечер мы высаживаемся на кромке берегового льда, чтобы размять ноги, затекшие после долгого путешествия в каяке.
Разгуливаем взад и вперед возле каяков. Морской ветер спал; кажется, он все более заворачивает к западу. Интересно, сможем ли мы продолжать плавание при таком ветре? Чтобы удостовериться в этом, залезаем на ближайший торос… Вглядываюсь в горизонт.
— Каяки унесло!.. — кричит Иогансен.
Бежим со всех ног к берегу. Каяки уже далеко, их быстро уносит в открытое море: веревка, которой они были привязаны, порвалась.
— Держи часы!.. — говорю я Иогансену.
И мигом скидываю одежду, которая помешает мне плыть. Но раздеться совсем не решаюсь — боюсь судороги. Прыжок — и я в воде!
Ветер дует с суши и быстро гонит каяки в открытое море. Вода ледяная, одежда стесняет движения, а каяки все более отдаляются.
Я не только не догоняю их, а наоборот, отстаю. Поймать их мне представляется почти невозможным.
Но они уносят с собой последнюю надежду на спасение и все, что мы имеем. У нас не осталось даже ножа. Утону ли я или вернусь на берег без каяков — результат будет тот же: неминуемая гибель для обоих.
Я упорствую и делаю отчаянное усилие. Только такой ценой мы еще можем спастись. Когда устаю, ложусь на спину. В этом положении мне виден Иогансен, который нетерпеливо топчется на льду. Бедняге не стоится на месте: положение его действительно ужасно, потому что, с одной стороны, он лишен возможности прийти мне на помощь, а с другой — у него нет ни малейшей надежды на успех моих усилий. Броситься в воду за мной не имело никакого смысла. Позже он говорил мне, что это ожидание было самым мучительным моментом в его жизни.
Снова плывя на груди, я увидел, что каяки от меня недалеко. Это придало мне сил, и я еще отчаяннее заработал руками и ногами. Ноги, однако, начали неметь: скоро я больше не смогу ими двигать…
Между тем расстояние все уменьшалось. Если я выдержу еще несколько мгновений, мы спасены. Итак, вперед!.. Я все больше приближаюсь к каякам. Еще одно усилие, и я буду в одном из них!
Наконец-то! Хватаюсь за лыжу, которая лежит в задней части каяков, и подтягиваюсь к ним. Мы спасены! Пытаюсь взобраться в каяк, но окоченевшее тело отказывается мне служить. Одно мгновение мне кажется, что все напрасно: я достиг цели, но она не дается мне в руки.
После этой страшной минуты сомнения мне все же удается занести ногу на нарты и вскарабкаться на них. Пользуюсь этой точкой опоры и сразу берусь за весло. Но тело мое так онемело, что я еле двигаюсь.
Нелегко мне было грести одному в двух каяках. Приходилось все время поворачиваться, делая гребок то направо, то налево. Конечно, если бы мне удалось разъединить каяки и грести только в одном, взяв другой на буксир, дело пошло бы куда легче. Однако в том состоянии, в котором я находился, такой маневр был невозможен: мороз сковал бы меня прежде, чем я успел бы это проделать. Лучшим средством согревания оставалась энергичная гребля.
Но я весь закоченел. Когда ветер дул с моря, мне казалось, что меня пронизывают тысячи копий. Мороз пробрал меня окончательно: я стучал зубами, дрожал всем телом, но решил не сдаваться — изо всех сил работать веслами. И мне это удалось!
Вдруг я увидел перед собой двух кайр. Соблазн был чересчур велик: я схватил ружье и одним выстрелом убил обеих птиц.
Иогансен рассказывал мне потом, как он перепугался, когда услышал этот выстрел: думал, что случилось несчастье и никак не мог понять, что я делаю. А когда увидел, что я гребу и показываю ему добычу, решил, что я, наверно, сошел с ума.
Наконец я добрался до берега, но меня отнесло течением далеко от того места, где я бросился в воду. Иогансен прибежал по кромке льда мне навстречу.
Я вконец обессилел. Тащусь, еле держась на ногах и лязгая зубами.
Иогансен раздевает меня, укладывает и накрывает всем, что только может найти. Меня продолжает трясти. Пока он ставил палатку и жарил кайр, я заснул. Когда проснулся, обед был готов. Упоительно горячий суп и чудесное жаркое стерли последние следы этого ужасного приключения, словно его вовсе и не бывало…
15 июня … Отправляемся дальше в час ночи. Погода тишайшая. Море кишит моржами…
Быстро подвигаемся вдоль берега. К несчастью, густой туман скрывает все и мешает разбираться в топографии… Прямо перед нами показывается морж. Иогансен, который гребет впереди на своем каяке, ищет укрытия за плавучей льдиной.
Пока я собираюсь последовать его примеру, морское чудовище бросается на мой каяк, стараясь опрокинуть его клыками. Сильный удар веслом по голове заставляет его повернуться. Однако он тут же повторяет атаку. Тогда я хватаюсь за ружье, но морж исчезает.
Но как раз когда я радовался избавлению от опасности, почувствовал, что мои ноги в воде. Оказывается, морж продырявил клыками дно каяка, который быстро наполняется водой. Едва успеваю выскочить на плавучий ледяной утес: каяк опрокидывается. Все же мне удается с помощью Иогансена вытянуть его на льдину.
Все мое имущество теперь плавает в каяке, наполненном водой. Боюсь, как бы не погибли наши драгоценные фотографические пластинки.
Длина пробоины — 15 сантиметров. Такая починка не шутка, особенно с тем скромным набором инструментов, которым мы располагаем.
17 июня … Было далеко за полдень, когда я проснулся и принялся за приготовление завтрака. Приношу воду для супа, развожу огонь, режу мясо, словом, налаживаю стряпню.
Затем вылезаю на ближайший торос и оглядываю окрестности.
Ветерок доносит с ближайшей суши гомон птиц, которые гнездятся в скалах. Слушаю этот звук, следя глазами за стаями кайр, которые кружат над моей головой; любуюсь белой полоской берега с черными пятнами скал.
Внезапно оттуда доносится собачий лай. Или мне показалось? Вздрагиваю и прислушиваюсь. Но ничего больше не слышно, кроме горластых птиц. Впрочем, нет: опять лай! Сомнений быть не может!
Тут я вспоминаю, что слышал вчера что-то похожее на два ружейных выстрела, но приписал этот звук сжатию льда.
Кричу Иогансену, что в этой части суши слышны собаки.
— Собаки? — машинально повторяет он спросонья. — Собаки?!
Он сейчас же встает и идет в разведку.
Мой спутник ни за что не желает мне верить. Он тоже слышал что-то вроде собачьего лая, но гомон птичьего базара заглушал все. По его мнению, меня просто обманул слух. Я, однако, уверен, что не ошибся.
За торопливым завтраком мы теряемся в догадках. Может быть, в этих местах находится какая-нибудь экспедиция? Если так, то кто это? Англичане или соотечественники? Что, если это та самая английская экспедиция, которая собиралась обследовать Землю Франца-Иосифа, когда мы отправлялись в плавание? Как нам тогда быть?
— Очень просто! — говорит Иогансен. — Мы проведем с ними денек-другой, а потом направимся к Шпицбергену. Иначе бог весть, когда мы попадем домой!..
В этом отношении я с ним совершенно согласен. Займем у англичан провизии, в которой мы так нуждаемся, и отправимся дальше.
Покончив с завтраком, я ухожу на рекогносцировку, а Иогансена оставляю сторожить каяки.
Теперь я слышу только гомон птичьего базара и пронзительные крики кайр.
Возможно, что Иогансен прав. Пожалуй, я и в самом деле ошибся.
Вдруг я замечаю на снегу следы. Они слишком велики для песца. Значит, здесь, в каких-нибудь ста метрах от нашего стана, прошли собаки. Почему же они не лаяли? Как это мы их не видели? А может, это все-таки следы песцов?..
В голове у меня странная путаница. Я перехожу от сомнения к уверенности, потом снова начинаю сомневаться. Неужели же сейчас настанет конец нашим сверхчеловеческим трудам, всем нашим страданиям и лишениям? Мне это кажется почти невероятным. И все же, быть может, это именно так.
Слышу лай, теперь уже гораздо более отчетливый, и повсюду вокруг вижу следы, которые могут быть только собачьими. Потом опять ничего, кроме гама крылатых стай. И меня вновь одолевает сомнение. Уж не сон ли все это?
Но нет! Это настоящие следы на настоящем снегу. Я вижу их своими глазами, касаюсь руками…
Если действительно экспедиция обосновалась в этих местах, куда мы добрались вчера, значит, мы находимся не на Земле Гиллиса или на какой-нибудь новой суше, как я думал, а на южном побережье Земли Франца-Иосифа, как мы и предполагали несколько дней тому назад.
Перебираюсь наконец со льда на сушу, и вдруг мне кажется, что я слышу человеческий голос.
Первый, после трех лет, чужой голос! Сердце бьется так сильно, что того и гляди разорвется.
Залезаю на скалу и кричу изо всех сил. Этот неизвестный голос среди ледяной пустыни прозвучал для меня, как голос самой жизни, как приветствие далеких земель, может быть, даже родины.
Вскоре я слышу другой голос, потом среди белых ледяных вершин вижу черную фигуру. Потом еще одну черную фигуру… Человека. Человек!..
Уж не Джонсон ли это или один из его спутников? А может, соотечественник? Идем навстречу друг другу. Махаю шапкой. Он тоже. Слышу, как он разговаривает с собакой. Нет, не норвежец. Еще несколько шагов, и мне кажется, что я узнаю начальника иностранной экспедиции, с которым уже встречался однажды, до нашего отплытия.
Я приветствую его, и мы жмем друг другу руки.
Над нами полог тумана, под ногами — шершавый, неровный лед. Вокруг тонкая полоска суши, сплошь покрытой льдом и снегом. Идем рядом: щеголеватый исследователь, который, видно, не отваживался заходить в глубь полной опасностей полярной пустыни, лощеный господин в высоких резиновых сапогах, распространяющий вокруг очень приятный запах мыла, к которому весьма чувствительно острое обоняние такого примитивного человека, как я, и дикарь в отрепьях, с длинными волосами и дремучей бородой, покрытый грязью и копотью тюленьего жира, которым заправлена наша лампа. В таком виде сам черт меня не узнал бы.
— Очень счастлив вас встретить! — говорит незнакомец.
— Спасибо. Я тоже.
— Ваше судно где-нибудь поблизости?
— Нет. Оно не здесь.
— Сколько вас?
— Я и мой товарищ, который остался на кромке льда. Разговаривая таким образом, мы направляемся к берегу. Вдруг не знакомец останавливается, внимательно смотрит на меня и восклицает:
— А вы, случайно, не Нансен?
— Он самый.
— Бог ты мой! Как я рад вас видеть!
Дружески улыбаясь, он горячо жмет мне руки, потом спрашивает:
— Откуда вы?
— На 84° северной широты, после двухлетнего плавания, я и мой товарищ покинули наше судно «Фрам» на волю ветра и течения и достигли 86°13 . Оттуда мы добрались до Земли Франца-Иосифа, где и зимовали. А теперь направляемся к Шпицбергену…
— Рад слышать о вашей удаче. Вы совершили блестящее путешествие, и я в восторге, что на мою долю выпало счастье первым поздравить вас!
Иностранец снова пожимает мне руку. В теплоте этого рукопожатия я ощущаю нечто большее, чем простую вежливость. Он предлагает нам гостеприимство в своем лагере и сообщает мне, что они со дня на день ожидают судно с провизией для экспедиции. Как только приходит мой черед говорить, я спрашиваю его о моей семье и узнаю, что когда, два года тому назад, он отправлялся в плавание, жена моя и дочь были совершенно здоровы. Потом спрашиваю о Норвегии, моей дорогой родине…
Затем каждый из нас делает по два выстрела, чтобы оповестить Иогансена.
Немного погодя мы встречаемся с целой группой участников экспедиции, знакомимся, начинаются поздравления. Вскоре происходит встреча и с остальными ее членами — учеными разных специальностей, в том числе и ботаниками. Ботаник Фишер говорит мне, что, увидев издали незнакомого человека, он сразу подумал, что это мог быть только я, но потом, когда перед ним предстал мужчина с черными, как смоль, волосами и бородой, решил, что ошибся. Когда все собрались, начальник экспедиции сообщил, что мы достигли 86°13 .
Громкое троекратное «ура» приветствовало эту новость…
За разговором мы незаметно дошли до стана экспедиции — деревянного дома русского образца.
Входим в это теплое гнездышко, затерянное среди ледяной неприютной пустыни. Потолок и стены затянуты зеленым сукном, на стенах — фотографии и гравюры, этажерки заставлены книгами и приборами. Сушится одежда и обувь. Посреди топится печка. Необыкновенное ощущение мира и радости охватывает меня среди всех этих непривычных предметов, от которых мы успели отвыкнуть. Три года тяжелой ответственности и постоянной тревоги мгновенно спадают с моих плеч. Впервые чувствую себя в безопасности среди льдов. Мучительное ожидание, которое было моим уделом в эти годы борьбы, исчезает в лучезарном сиянии восходящего солнца. Мой долг выполнен, дело завершено.
Теперь мне остается только отдыхать и ждать прибытия парохода, который доставит меня на родину.
Джэксон передает мне тщательно запечатанную шкатулку. В ней письма из Норвегии. Он взял их наудачу, с тем чтобы передать мне, если нас сведет случай. И случай доставил мне эту радость. Открываю шкатулку дрожащими руками, с отчаянно бьющимся сердцем. Все письма приносят только добрые вести.
На стол передо мной ставится все, что нужно для обильного завтрака: хлеб, масло, молоко, сахар, кофе, вкус которых я забыл за полтора с лишним года.
Но самое ценное благодеяние цивилизации я познал лишь тогда, когда скинул с себя отрепья и выкупался. Грязи на нас накопилось столько, что мы избавились от нее только после бесчисленных омовений. А когда мы оделись в чистое, мягкое платье, побрились и остригли длинные, сбитые в войлок волосы, превращение из дикарей в цивилизованных людей было завершено. Оно произошло быстрее, чем наше преображение и приспособление в обратном смысле, которое совершилось восемнадцать месяцев тому назад, когда мы с Иогансеном оказались одни среди ледяной пустыни.
Мы живем в мире и уюте, поджидая судно, которое вернет нас на родину. Вместе с научной экспедицией занимаемся проверкой наблюдений, тщательно собранных нами за долгое путешествие.
26 июля … Наконец «Виндворд», судно с провизией, прибыло!.. Мы грузимся, я поднимаюсь на палубу… Узнаем удивительные новости о том, что произошло на свете за наше отсутствие. При помощи лучей Рентгена можно фотографировать людей сквозь деревянные двери в несколько сантиметров толщиной, а также засевшие в теле раненых пули! Шпицберген открыт для туристов! Норвежское пароходное общество обеспечивает регулярное сообщение между нашей страной и этим полярным краем. Там построена гостиница и работает почтовое отделение с особыми марками. Швед Андре задумал добраться до полюса на воздушном шаре и ждет только попутного ветра. Если бы мы дошли до Шпицбергена, мы нашли бы там комфортабельную гостиницу и встретили бы туристов, а не бедных рыбаков, как мы думали. Забавно получилось бы оказаться в толпе туристов грязными, оборванными, в том виде, в каком мы вышли из нашего зимнего логова.
7 августа … Настала минута прощания и с этим последним привалом на нашем пути… «Виндворд» везет нас домой. Путешествие проходит быстро и приятно.
Вечером 12 августа различаю впереди черную полоску, очень низко, на линии горизонта. Что это такое? Это земля, земля Норвегии! Гляжу долго, часами, как завороженный. Большую часть ночи провожу на палубе, любуясь этой темной полоской. Меня пробирает лихорадочная дрожь: какие вести ждут нас дома?
21 августа … Бросаем якорь в порту Хаммерфеста, самого северного города нашей дорогой родины. Со всех концов земного шара проливается целый поток поздравительных телеграмм. Но о «Фраме» нет никаких известий. Такое запоздание начинает быть странным и внушает беспокойство.Отто Свердруп.
Утром 26 августа меня будят. Какой-то человек настойчиво желает со мной говорить.
— Сию минуту! Только оденусь.
— Ничего. Выходите так!..
Поспешно одеваюсь и нахожу заведующего почтово-телеграфным отделением с депешей.
— Очень важная для вас телеграмма из Скьерве! — говорит он. — Поэтому я решил вручить ее вам лично…
В эту минуту я не думаю ни о чем другом на свете, кроме как о «Фраме» и судьбе моих спутников.
Дрожащими руками вскрываю депешу и читаю:
Доктору Нансену
Фрам прибыл сюда сегодня.
Все в порядке. Все здоровы.
Сейчас выходим в Тромсе.
Приветствуем вас на родине.
Я так взволнован, что почти теряю дар слова.
— Прибыл «Фрам»! — наконец удается мне произнести.
Перечитываю телеграмму несколько раз, не веря своим глазам. В городе, во всей Норвегии начинается всеобщее ликование.
На следующий день мы в Тромсе, где уже стоит на якоре «Фрам». Последний раз, что я его видел, наше судно было наполовину погребено во льду. Я оставил его вместе с нашими спутниками во власти дрейфующих льдов, чтобы проверить океанские течения, что и составляло главную задачу экспедиции, а сам отправился с Иогансеном по льду и разводьям, чтобы обследовать другие пустынные области, где мы с ним и пробродили более полутора лет. Теперь наш «Фрам» гордо бороздит воды родины. Повсюду его приветствуют криками «ура»! Садимся на наше дорогое судно и плывем дальше.
Все время на нашем пути народ толпится на набережных, будто сама Норвегия гордится нами и, как мать, встречая нас с распростертыми объятиями, благодарит за все понесенные труды. Хотя мы лишь выполнили наш долг, доведя до конца взятую на себя задачу.
Вот мы и вернулись к жизни, и она открывается перед нами, полная света и надежд. Вечереет. Солнце садится за синее море и над тихими просторами вод разливается осенняя грусть. Какая красота!.. Уж не сон ли все это? Нет. Закатный свет озаряет знакомые, милые силуэты, от них веет миром и верой в жизнь.
Ледяные пустыни и призрачный лунный свет полярных ночей кажутся теперь далеким видением иного мира, оставшимся позади сном. Но какова была бы жизнь без мечты и таких видений?!
Петруш, курносый мальчик с огоньком в глазах, перевернул последнюю страницу книги.
Закинув голову, он пристально глядит на прибитую к стене карту Северного Ледовитого океана. Ему больше не хочется спать. Локти так онемели, что он их не чувствует.
Как незаметно пролетело время!
Он возбужден, взволнован. Воображение умчало его в страну вечных льдов, по следам героического корабля «Фрам» и его тезки, белого медведя.
Через далекие от его страны моря и горы таинственно протянулась невидимая нить, связавшая людей, животных и события, которых, казалось бы, ничто не могло собрать в одно место и в одно время.
И все же невидимая связь эта осуществилась, оставив глубокий след во многих жизнях. Старый Ларс, бывший матрос на «Фраме» Нансена, когда-то окрестил именем судна, на котором плавал в молодости, медвежонка, пойманного охотниками в вечных льдах. Медвежонок этот стал Фрамом, знаменитым белым медведем цирка Струцкого. И много лет спустя на прощальном представлении цирка в городе, куда ему больше никогда не суждено было вернуться, этот ученый медведь пробудил неутолимый интерес к полярным экспедициям в мальчугане, который вместе со всеми кричал в тот вечер: «Фрама! Фрама!»
И вот теперь этот курносый мальчуган с неугасимым огоньком в глазах всем своим существом заново переживает приключения Нансена. Переживает их страницу за страницей, как они были записаны в дневнике великого исследователя много лет тому назад в далекой белой пустыне, среди дрейфующих льдов.
Петруш страдает вместе с ним, дрожит вместе с ним от холода и томится от голода; вместе с ним чуть было не утонул в разводье и спасся, чтобы вместе порадоваться пришедшей в конце концов победе.
Книга закрыта. Петруш глядит на карту. Потом мысль его снова уносится к Фраму, белому медведю.
— Где-то он теперь, наш Фрам?.. — спрашивает себя мальчик, укладываясь спать. — Интересно, что он теперь делает в своей ледяной пустыне?
На следующее утро мысль его работает гораздо бодрее.
Окруженный сверстниками, размахивая руками, он воодушевленно, с важным видом рассказывает о других белых медведях и о различных происшествиях в полярных краях. О том, как однажды белый медведь тихонько залез на зажатый льдами корабль Нансена и уволок трех собак; о том, как Нансен чуть было не утонул в такой холодной воде, что у него захватывало дух, и как спасся, о том, как он вернулся на родину и с каким ликованием его встречали.
Зимой вся ребячья орава шумно принялась лепить из снега Фрама, ученого белого медведя.
— Стойте! Давайте сделаем ему глаза из угольков! — кричит один из приятелей Петруша.
Он бежит, спотыкается, падает на четвереньки и опрокидывает снежного медведя.
Все хохочут, валят виновника в сугроб, ставят его в наказание вверх ногами, потом начинают лепить медведя.
Без Петруша, однако, дело не ладится. Медведь едва держится, а если получше вглядеться, то он вовсе и не похож на медведя: ноги не в меру длинные, голова слишком велика.
— Петруш! Петруш! Иди, помоги нам! Ты у нас настоящий мастер!..
Петруш тут как тут. Он округляет рукой голову и морду Фрама, знает, как надо вставить глаза-угольки, чтобы вышло похоже на настоящего белого медведя.
Отступит на шаг-другой, взглянет, покачает головой и что-то поправит или прибавит.
— Брр! Ну и морозище! Я совсем замерз… Даже пальцев не чувствую, — хнычет кто-то из ребят, дуя в кулачки.
— Тоже богатырь!.. Трясешься при двух градусах мороза! — отчитывает его Петруш. — А что бы ты сказал на полюсе, при сорока или пятидесяти градусах?
— Ничего бы не сказал, потому что мне там нечего делать. Отправляйся туда сам — ты ж у нас специалист по полярным экспедициям!
— А вот и отправлюсь!
— И вытерпишь мороз в сорок градусов?!
— Вытерплю! Нансен и другие как терпели? Не видишь, что я даже не чувствую холода?
И действительно, готовясь к путешествию в полярные льды, Петруш уже теперь начал себя закалять. По утрам он с ног до головы обтирается снегом. Никогда больше не кашляет. Никогда не чихает. На знает, что такое простуда, болезнь.
Это — здоровый, жизнерадостный мальчик. За последнее время он вытянулся, и с каждым днем его все больше любят товарищи по играм и одноклассники. Вырос он и в глазах учительницы: книги о полярных экспедициях научили его зрело мыслить, принимать быстрые решения, не увиливать от ответственности и не полагаться на случай.
Когда затевались экскурсии в окрестности города, в лес или на озеро, его выбирали вожаком и он всегда оказывался на высоте.
Да и дома, в их бедном хозяйстве, в семье, у которой так много трудностей, старшие братья и сестры уже не считают его раззявой и путаником, как прежде. Теперь они полагаются на него и даже нередко обращаются к нему за советом и помощью:
— А ты, Петруш, как думаешь? Попробуй, может, у тебя лучше получится, не зря ж ты занимаешься всякой всячиной.
Петруш и в самом деле умеет вязать морские узлы, которых и зубами не развяжешь. Когда на дворе бушует метель, он так затыкает щели в дверях и окнах, что в доме совсем не дует; умеет починить и санки, и коньки, и самые старые лыжи мальчишек со всей улицы. Кроме того, он изобрел «снегоходы», сплетенные из лозы и веревок, на которых можно ходить, не проваливаясь, и по мягкому снегу, и по насту.
Но областью, в которой Петруш действительно не знал себе равных, были рассказы из полярной жизни.
Даже голос его менялся. Весь раскрасневшийся, с еще более блестящими, чем обычно, глазами, он заставлял других переживать все, что перечувствовал сам, когда читал о приключениях исследователей.
— Петруш, ты, мне кажется, прибавил кое-что от себя, — заметит иногда недоверчивый слушатель. — Слишком уж ты приукрасил своих героев.
— Прибавил от себя? Приукрасил?! — возмущается Петруш. — Вот я тебе книгу принесу! Прочтешь своими глазами!.. И я еще не все рассказал!.. Готовься!..
Случилось как-то, что и сам он, читая, сначала не поверил своим глазам.
Все объяснилось только тогда, когда он прочел книгу от корки до корки.
Однажды учитель-пенсионер встретил его на улице. Петруш поздоровался и хотел уже пройти дальше, но тот остановил его:
— Погоди, Петруш, — сказал дедушка белокурой Лилики. — Почему ты больше к нам не заходишь?
— Боялся вас беспокоить. Я же перечитал все книги о белых медведях и полярных экспедициях в вашей библиотеке…
Учитель улыбнулся и шутливо погрозил ему пальцем:
— Очень мило! Значит, ты только из-за книг и приходил? А когда книги кончились, нас забыл!
Петруш замялся.
— Боялся вам надоесть… — смущенно пробормотал он.
— Час от часу не легче! — все с той же доброй улыбкой продолжал журить его старик. — Разве я когда-нибудь давал тебе понять, что ты надоел? Наоборот, мне всегда было приятно обсуждать с тобой прочитанные книги.
Не найдя ответа, мальчик опустил глаза. Отвечать ему было нечего.
Петруш чувствовал себя виноватым и действительно не знал, как это получилось, что он вот уже целый месяц не заходил к старому учителю и его светлокудрой внучке.
— Не расстраивайся, Петруш, я на тебя не сержусь. А вот Лилика действительно обижена. Но мы это уладим. Жаль только, что ты упустил случай прочесть новую книжку.
— Новую книжку? — воодушевился Петруш.
— Да! Новую книжку…
— О белых медведях и полярных экспедициях?
— Да, о белых медведях и полярных экспедициях. Только на этот раз книжка гораздо более интересная, чем те, которые ты прочел до сих пор. Речь в ней идет о знаменитых русских исследователях, которые первыми изучили бескрайние просторы далекого Севера.
— И эта книга еще у вас? — взволнованно спросил Петруш, сгорая от нетерпения. — Вы ее еще никому не одолжили?
— Любителей нашлось немало. Но я ее не отдал…
— А мне дадите?
— По справедливости, я должен был бы сначала дать ее тем, кто просил до тебя, Петруш! — ответил старый учитель. — Но ты уже сам себя наказал: вместо того чтобы прочесть ее на две недели раньше, ты начнешь ее только завтра!
— Сегодня! Я прочту ее сегодня! — выпалил нетерпеливый Петруш.
— Хорошо, Петруш. Если так, проводи меня домой и получай книгу.
— Я прочту ее сегодня же вечером, а завтра верну, — пообещал Петруш.
— Не торопись с обещаниями! — наставительно сказал бывший учитель. — Я вовсе не требую от тебя такой спешки. Эту книгу нужно читать обстоятельно.
В самом деле, книга, которую получил на этот раз Петруш, была непохожа на прежние. И, конечно, за один вечер он ее не одолел.
Сперва он читал ее без передышки три дня кряду после обеда.
Потом перечитывал ее, уже не торопясь, целую неделю.
Книга была толстая, напечатанная мелким шрифтом, с картинками, картами, полная приключений, пережитых исследователями, и подробным описанием всех происшествий. Каждая страница, каждая фотография рассказывала о неслыханных подвигах отважных русских исследователей и первооткрывателей.
Одни разведывали на неисследованных островах месторождения нефти, угля и металлов. Другие изучали животный и растительный мир северных морских глубин. Были и такие, которые искали сохранившихся во льду гигантских зверей, давно вымерших. Так были найдены в природных «холодильниках» мамонты, жившие много десятков тысяч лет назад. Эти чудовища были гораздо больше и тяжелее слонов «Ноева ковчега» цирка Струцкого. Они так хорошо сохранились — такими же, какими были в тот день, когда их засосал и покрыл ледник, — что охотничьи и ездовые собаки тамошних жителей кидались на них, как на живых.
Петруш смотрит прибитую над столом карту, прослеживает глазами и мысленно восстанавливает путь, проделанный русскими исследователями.
Потом, перед тем как лечь спать, опять спрашивает себя: «Где в этой ледяной пустыне Фрам? И что-то он теперь делает?»
