Цирк Струцкого уехал.

Клетки со зверями, сложенное брезентовое шапито, станки конюшен, которые разбираются и собираются, как игрушечные картонные домики, — все погрузили в белые вагоны и увезли.

Остался только безобразный, унылый пустырь.

Здесь еще пахнет конюшней и зверьем.

Ребята все еще приходят сюда смотреть на отпечатавшиеся на земле следы цирка. Среди них — Петруш. Он тоже с сожалением смотрит на эти следы.

Утоптанная, круглая площадка. Это — арена. Здесь был вход. Там — зверинец.

Хлопьями падает снег. До завтра он покроет все. Опечаленным отъездом цирка детям снова станет весело. Они будут играть в снежки, строить закоченевшими руками крепости из снега и лепить снежных баб.

Петруш уже решил созвать завтра своих приятелей и вылепить вместе с ними из снега белого медведя — Фрама. Изобразить его таким, каким он был и каким все его любили: добрым, кротким великаном на задних лапах, с черными, как уголь, глазками и мордой, которая на лету ловила апельсины.

В городе все вернулись к своим делам и заботам. Приближались праздники.

Одни стараются собрать денег на теплую одежду, другие смазывают лыжи, готовясь ехать в горы. Дети, как завороженные, стоят у витрин, наполненных не всем доступными игрушками и книжками.

Когда дома у Петруша спросили, на какую книжку в витрине он дольше всего глядел, он не задумываясь сказал о своем заветном желании:

— Я видел книжку про белых медведей, про их жизнь в полярных льдах.

Отец снисходительно улыбнулся в усы:

— Может, ты решил стать укротителем?

— Нет, папа, — ответил Петруш. — Мне хочется стать полярным исследователем… Страшно интересно узнать, что написано в этой книжке.

— Посмотрим, Петруш. Если так, посмотрим! — сказал отец и тут же решил непременно достать денег и купить мальчику книжку, которая его так заинтересовала.

Но в городе началась эпидемия гриппа. Много ребят лежит в кровати, вместе того чтобы кататься с горки на санках, носиться на коньках или строить из снега крепости.

Больна и голубоглазая девочка со светлыми локонами.

Сначала она мечтала стать укротительницей, как мисс Эллиан. Она даже переименовала своего серого кота: назвала его Раджой. Затем принялась его муштровать, как мисс Эллиан муштровала своих бенгальских тигров, — при помощи хлыстика с шелковой кисточкой. Но коту такая игра вовсе не понравилась. И девочка не внушала ему никакого страха. Он взъерошился, поцарапал ее и спрятался под диван.

После обеда Лилика начала кашлять.

Вечером у нее горели щеки и щипало в глазах.

— У ребенка жар! — испугалась мать, погладив влажный от испарины лоб девочки. — Вызовем доктора!..

Доктор приехал. Он был старый, приятель дедушки. Доктор вынул из футляра градусник и поставил его девочке под мышку, потом взял ее руку в том месте, где в жилке отдается биение сердца. Вынул карманные часы на цепочке и стал считать удары.

Дедушка ждал, сидя в кресле и опираясь подбородком на трость с набалдашником из слоновой кости. Еще более озабочена была мать девочки, которая тоже переболела гриппом, что было видно по ее осунувшемуся, бледному лицу и усталым глазам.

— Ничего страшного, — произнес доктор, посмотрев на градусник, который тут же встряхнул и вложил обратно в металлическую трубочку. — Грипп в легкой форме… Весь город болен гриппом. Температура еще немного повысится. Не пугайтесь. Через неделю девочка будет на ногах. Через десять дней можете выпустить ее на улицу поиграть.

Мама с дедушкой облегченно вздохнули.

Доктор оказался прав. Температура повысилась. На следующий день, вечером Лилика уже не знала, спит она или нет.

Глаза у нее были открыты, но она видела сны и разговаривала сама с собой — бредила. Ей представлялось, будто она видит укротительницу тигров: мисс Эллиан вошла к ней в комнату в шуршащем платье из золотистых чешуек и разноцветных камней, с хлыстом в руке.

— Где Пуфулец? — спросила мисс Эллиан, шаря хлыстом под диваном, где, как она знала, прячется кот.

Пуфулец вылез с поджатым хвостом.

— Ага! — обрадовалась больная девочка. — Ага! Ну-с, господин Пуфулец, посмотрим теперь, как вы будете себя вести. Это вам не я!

Мисс Эллиан щелкнула шелковой кисточкой, и кот превратился в Раджу, бенгальского тигра.

— Ну и потеха! — засмеялась девочка в бреду. — Такого я еще не запомню! Значит, господин Пуфулец все время был бенгальским тигром, Раджой, и ни разу в этом не признался? Притворялся котом…

Мисс Эллиан взяла Пуфулеца за загривок и перенесла на середину комнаты.

Началась муштра:

— Понял теперь, с кем имеешь дело? Со мной шутки плохи. Ты останешься котом Пуфулецом, пока я не отнесу тебя в цирк Струцкого, чтобы заменить Раджу!.. А до тех пор будешь слушаться Лилику и перестанешь ее царапать. И не смей больше мяукать, когда она дергает тебя за хвост. Уважающий себя бенгальский тигр не мяукает. Это ниже его достоинства. Гоп!

Она щелкнула бичом и исчезла. Исчез и Пуфулец…

Теперь посреди комнаты перелетали с трапеции на трапецию гимнасты в черном трико. Их трапеции были подвешены к потолку, рядом с люстрой. Гимнасты прыгают и почему-то бьют в ладоши. Странно! Один из них похож на дедушку. Это-таки дедушка. «Вот уж никогда не поверила бы, что дедушка гимнаст, — думает Лилика. — Бросил свою трость с костяным набалдашником, больше не жалуется на ревматизм и не кашляет, а летает с трапеции на трапецию в черном трико с вышитым на груди белым черепом».

— Молодец, дедушка! Браво! — бьет в ладоши девочка.

На минуту к ней возвращается сознание. Голова словно налита свинцом, лоб влажный от испарины. Одеяло давит ее.

Ей нестерпимо жарко. Она сбрасывает с себя одеяло, но мать снова укрывает ее.

Опять все путается, и девочка начинает плакать.

— Где Фрам? — спрашивает она.

— Фрама!

— Фрама!

— Фрама!

Она слышит, как кричат другие. Вокруг нее теперь вся публика, заполнявшая цирк на прощальном представлении. Все хлопают в ладоши, стучат ногами:

— Фрама!

— Фрама!

— Фрама!

Одна из надменных остроносых дам с пискливым голосом встала и обвела публику сердитым взглядом. Особенно грозно взглянула она на Лилику. Девочка съежилась и не посмела даже поднять глаз.

— Глупые вы! — сказала дама. — Вас надули. Вы заплатили деньги, а вас надули. Перестаньте вызывать Фрама. Все это — сплошное надувательство! Вам обещали показать дрессированного белого медведя. Самого большого, самого умного, самого ученого. Вам наврали! Фрам — просто глупый медведь. Самое обыкновенное глупое животное, даже глупее других! Перестаньте его вызывать. Разве вы не видели, что он ходит на четырех лапах, как собака?

Девочка мечется, зарывшись головой в подушку, плачет. Дама с острым носом и злым голосом говорит неправду. То, что она сказала, не может быть правдой. Но почему же Фрам не появляется?

— Фрама! — присоединяет она свой голос к другим.

— Фрама!

Она открывает глаза. Мягкая рука легла ей на лоб. Ей чудится, что это — легкая лапа Фрама, та лапа, которая ласкала детей с галерки и сажала их в ложи. Она чувствует ее легкое, нежное прикосновение.

— Спасибо, Фрам! — говорит девочка, открывая глаза. — Какой ты добрый, Фрам!

Но это не Фрам, а мама. Она склонилась над кроваткой, чтобы заглянуть Лилике в глаза, и это мамина рука, а не медвежья лапа легла ей на лоб. Мать хочет успокоить девочку, которая мечется в бреду.

Она обнимает ее, нежно целует и баюкает.

— Какая ты добрая, мамочка!

— Добрее Фрама? — лукаво улыбается мать.

— Фрам — совсем другое! — отвечает голубоглазая дочка. — Бедный Фрам! Где-то он теперь?

Мама довольна: речь Лилики стала более связной. Она отдает себе отчет в том, что говорит. Значит, кризис миновал.

— И где-то он теперь?!. — повторяет девочка.

Мама показывает рукой вдаль:

— Далеко, Лилика. В другой стране, в другом городе…

Через неделю Лилика выздоровела. А еще через несколько дней ей позволили выйти на улицу.

Как красиво кружатся снежинки, какое наслаждение вдыхать холодный воздух, который щиплет ноздри, как газированная вода!

Однажды на улице девочка остановилась перед наклеенной на стене старой афишей. Это была афиша цирка Струцкого. В самом центре ее был изображен Фрам, весело раскланивающийся, как в дни своей славы.

— Бедный Фрам!.. — услышала она ребячий голос.

Лилика быстро повернулась и очень обрадовалась, узнав курносого мальчугана, которого видела на прощальном представлении цирка. Петруш тоже узнал белокурую кудрявую девочку в белой шапочке.

— Ты меня помнишь? — спросил он.

— А как же! Ты был в цирке, когда это случилось с Фрамом. Бедный Фрам!

— Как это я тебя с тех пор не встречал?

— Я была больна. Такая скука лежать в кровати!

— Да, скучно, — посочувствовал Петруш, хотя сам он никогда в кровати не лежал и не мог знать, насколько это скучно.

— Хорошо еще, что дедушка приносил книжки с картинками. Одна была про белых медведей. Понимаешь?

Петруш сразу воодушевился:

— У него есть книжка про белых медведей? — выпалил он нетерпеливо.

— И не одна, а много… Почему ты спрашиваешь?

— Потому что давно уже хочу прочитать книжку про белых медведей… На Новый год мой папа подарил мне книжку о полярных экспедициях. А про белых медведей в книжных магазинах больше книжек нет. Все раскупили. А если бы и были, у нас все равно не хватило бы на них денег.

Девочка задумалась. Ей нравился этот курносый мальчишка с блестящими глазами, который так независимо держал себя в цирке с надменными остроносыми дамами, а теперь не обращает внимания на мороз, хотя мороз сегодня здорово кусается. Глаза у него веселые, такие же, как в цирке, когда они хором кричали: «Фрама! Фрама!» и так же, как тогда, он притоптывает ногами.

— Знаешь что? Я поговорю с дедушкой. Приходи к нам за книжками. Он даст тебе почитать сколько хочешь, — дружелюбно предложила она.

— Думаешь, можно?

— Конечно, можно! Я попрошу его… Дедушка любит детей, которые читают. Он был учителем, знаешь?

— И у него, говоришь, много книжек про зверей?

— Всякие! Честное слово… Есть и про наших зверей, и про тех, что живут в других странах… Про всех, которых мы видели в цирке.

Петруш даже зажмурился, приплясывая на снегу от нетерпения:

— Когда прийти?..

— Когда хочешь…

— Завтра можно?

— Завтра, так завтра… Знаешь, где мы живем?

— Нет.

— Давай я тебе покажу… У нас и собака есть! — сообщила девочка. — Не боишься?..

— Я собак не боюсь, не беспокойся: мы с ней подружимся…

Лилика посмотрела на Петруша с восхищением. Он показался ей больше и сильнее, чем был на самом деле. Он — не трус, как соседский Турел, который вопил и звал на помощь каждый раз, когда на него лаял Гривей. Случалось, что от страха этот трусишка даже ронял бублик, который пес тут же подхватывал. Ребята со всей улицы помирали со смеху, глядя, как Гривей улепетывает с бубликом.

Петруш почувствовал себя обязанным сообщить девочке о своем решении стать полярным исследователем.

— И ты поедешь туда, где белые медведи? — воодушевилась Лилика.

— Непременно поеду. Из-за Фрама… Думаю об этом с того самого вечера. Бедный Фрам! Где-то он теперь?

— Далеко! В другой стране, в другом городе… — слово в слово повторила девочка то, что ей сказала мать.

Фрам действительно находился далеко, в другой стране, в другом городе, в большом, чужом городе, куда приехал цирк Струцкого и где говорили на другом языке.

На другом языке написаны расклеенные по стенам громадные афиши. Желтые, красные, зеленые. Они возвещают о первом представлении, о гимнастах и о мисс Эллиан, укротительнице двенадцати бенгальских тигров.

Но о Фраме, белом медведе, в афишах ни слова.

Дети и там толпятся вокруг только что расположившегося на пустыре цирка. Из зверинца доносится рев львов и тигров.

Ребята эти говорят на другом языке. Но радостное возбуждение их такое же, как у ребят во всем мире. Они не находят себе места от нетерпения, ждут не дождутся вечера, когда начнется представление.

По улице, ведущей с вокзала, прошествовали индийские слоны с толстыми, как бревна, ногами и словно резиновыми хоботами, которые они то и дело поворачивали к тротуару, пугая прохожих. Во главе шествия выступал жираф с длинной, как телеграфный столб, шеей. Далее следовали клетки со львами и тиграми, лошади с блестящей, как лаковые туфли, шерстью, пони в новой желтой упряжи с бубенцами. Обезьяны в красных и зеленых, как у паяцев, панталонах строили рожи и клянчили с протянутой лапой — выпрашивали земляные орехи и фисташки.

Цирк вырос словно из-под земли.

Там, где только что было унылое, пустое поле, возникла громадная серая палатка с развевающимся на макушке флагом. Вокруг разместились конюшни и зверинец. Везде снуют, хлопочут рабочие. Один навешивает дверь, другой вбивает столб, третий ввинчивает наверху лампочку. Слышится рев хищников. Ветер доносит странные звериные запахи. Внутри музыканты пробуют инструменты.

— А в одной клетке я видел белого медведя! — хвастается один мальчуган на своем иностранном языке. — Громадина!.. Папа говорит, что в цирке Струцкого самый ученый в мире белый медведь… Зовут его не то Фрам, не то Прам, не то Риам…

— Я читал афишу! — перечит ему другой. — Прочел всю, от первого слова до последнего. Никакого медведя на афише нет. Ни белого, ни бурого, ни черного. Никакого.

— Не может быть!

— Пари?

— Идет.

— На что? На два пирожных или на твой перочинный ножик?

— Так пари не держат. Надо, чтоб справедливо: если проиграю я — нож твой. Проиграешь ты — отдашь мне книжку про Робинзона в коленкоровом переплете.

— Ладно! По рукам… А теперь идем читать афишу.

Они пошли и прочли афишу. Потом попросили у одного дяди в красном мундире программу.

Нигде о белом медведе не упоминалось.

Нигде не говорилось о звере с кличкой Фрам, Фирам, Прам, Приам или Пирам.

— Давай спросим еще раз! — огорченно предложил хозяин перочинного ножика.

Ножик этот он получил на свой день рождения. Он был совсем новый. Все ребята в школе ему завидовали. Раз он одолжил его учителю в классе, чтобы отточить карандаш. Учитель рассмотрел его со всех сторон и сказал:

«Замечательный ножик! Смотри только, не начни его пробовать на парте, не вздумай вырезывать свое имя».

В общем, нетрудно представить себе, как тяжело было мальчику расставаться с таким сокровищем.

— Идем, что ли, спросим.

— Ладно, идем, если хочешь, — согласился его товарищ, уже видевший себя владельцем ножика, составлявшего предмет зависти всего класса.

Мальчики подошли к дяде в красном мундире с такими закрученными вверх усищами, что на них, казалось, можно было повесить шляпу, как на вешалку. Они начали разговор издалека, потом спросили прямо.

— Никакой белый медведь у нас не выступает, — ответил цирковой служитель, подкручивая усы и косясь на них, наверно, чтобы убедиться в том, что они одинаковой длины. — Ни сегодня, ни завтра. И выступать не будет. С Фрамом кончено… Он ни на что больше не годен. Только корм даром переводит. Весь день спит в клетке. На арене вы его не увидите, идите в зверинец.

Униформист повернулся к ним спиной и ушел, подкручивая усы.

Между приятелями разгорелся горячий спор.

Владелец перочинного ножа утверждал, что выиграл он:

— Значит, в цирке есть белый медведь! Его зовут Фрам. Ты проиграл пари. Давай Робинзона!

— Вовсе нет, — уперся другой мальчик. — Ты говорил, что в цирке выступит самый ученый в мире белый медведь. Сам слышал, что нам сказали. Он не выступит ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, никогда! Есть какой-то глупый медведь. Ему грош цена. Даром ест корм. Давай ножик!

— Даже не подумаю.

— Скажи прямо, что не хочешь сдержать слова!

— Ты думаешь, я дурак?

— Нашелся умник!

— Давай Робинзона.

— Дожидайся! Как же!

— Можешь схлопотать по носу.

— Отдай лучше ножик!

— Получай задаток!

Кулак владельца перочинного ножа встретился с носом владельца Робинзона Крузо. Тот не остался в долгу.

Последовала драка по всем правилам. В результате оба заработали по шишке, не уступавшей в размере той, которая выскакивала на лбу глупого Августина — когда из его волос вырывался дым вперемешку с пламенем — и была увенчана красной лампочкой.

Потом они помирились.

Дома оба сказали, что оступились и упали: оттого и шишка.

Отец мальчика с перочинным ножиком страшно рассердился:

— Хорош! Теперь, пока у тебя на лбу шишка, будешь сидеть дома и в цирк вечером не пойдешь.

— Очень красиво! — сказала мама мальчика с Робинзоном. — Вечером ты в цирк не пойдешь, посидишь дома. В другой раз не будь раззявой, смотри себе под ноги.

— Но послушай, папа…

— Ничего я слушать не желаю.

— Понимаешь, мамочка…

— Ничего я не понимаю. Удивляюсь, что ты еще оправдываешься. Самому должно быть стыдно показаться в таком виде на людях. Подумают, что ты драчун и забияка…

И тот, и другой поспешили поставить себе холодный компресс. Оба терли лоб снегом до тех пор, пока шишки не исчезли. Вечером, когда сели ужинать, у каждого на лбу оставалось лишь по небольшому синяку.

В конце концов родители их простили.

Для цирка оба нарядились по-воскресному, навели блеск на ботинки, пригладили волосы щеткой. Но на макушке у каждого все же торчало по вихру, как у глупого Августина.

На представление они пришли присмиревшие, в покаянном настроении, вместе с родителями, от которых не отходили ни на шаг, чтобы не потеряться в толпе.

Завидев друг друга, мальчики обменялись радостными приветствиями, словно вовсе не они дрались кулаками, стали посмешищем товарищей и заработали дома выговор.

— Представьте себе, — сказал отец мальчика с перочинным ножиком матери владельца Робинзона, — мой явился домой с такой шишкой на лбу, что я уже решил было не брать его на представление…

— И мой тоже! — воскликнула мама мальчика с Робинзоном Крузо… Пришел домой с шишкой с грецкий орех. Упал будто бы… Не знаю, что выйдет из этого ребенка! Никогда не смотрит себе под ноги!..

Пристыженные мальчики глядели в землю. В душе оба поклялись никогда больше не врать таким добрым и отходчивым родителям.

Публика нетерпеливо зааплодировала, затопала ногами.

Духовой оркестр на дощатом помосте грянул марш, и представление началось.

По-прежнему на галерке, в партере и ложах уместилось не менее двух тысяч человек. Они говорили на другом языке, потому что это был другой народ и другая страна. Но волновались они совершенно так же, как в том, первом городе, когда мисс Эллиан вложила голову в пасть Раджи, бенгальского тигра. И у всех трепетало сердце, когда гимнасты перелетали с трапеции на трапецию, и все так же смеялись до слез проделкам глупого Августина, который всегда оставался в дураках.

На этот раз, однако, никто не вызывал Фрама, ученого белого медведя.

Они ничего не знали о Фраме, никогда о нем не слышали.

Здесь некому было умиляться его кротостью, поражаться его уму, восхищаться его великанским ростом.

Фрам лежал в своей клетке, в глубине зверинца, где его соседями были самые глупые животные, неспособные чему-либо научиться.

— Не хотите ли взглянуть на зверинец? — обратился отец мальчика с перочинным ножиком к матери мальчика с Робинзоном.

— Я как раз собиралась доставить это удовольствие детям. Редкий для них случай: увидеть Ноев ковчег в полном составе.

Мальчики обрадовались и побежали вперед, держась за руки и украдкой оглядывая друг друга: им было интересно, в каком состоянии шишки.