В городе, где давал представления цирк, жил старый человек, написавший когда-то несколько книг о медведях. Теперь он ходил с трудом, опираясь на палку, вечно кашлял и носил толстые, выпуклые очки, без которых из-за близорукости ничего не видел. Руки у него сильно тряслись.
Старик жил один, со своими собаками и кошками. У него не было голубоглазой внучки, как у пенсионера-учителя в том, другом городе, где Фрам вызвал такое волнение на прощальном представлении. У него не было семьи. Да и вообще у него никого не было.
В молодости он был одним из самых знаменитых в мире охотников и объездил много стран в поисках редкостных и опасных зверей. Он гордился тем, что ни разу не упустил добычи, не потратил зря ни одной пули. Его справедливо считали одним из самых опытных медвежатников.
В доме у него до сих пор было много шкур убитых им животных. Одни лежали на полу, у кровати, другие были развешены по стенам, третьи покрывали диваны.
Были тут шкуры рыжих медведей, так называемых гризли, которые живут в скалистых горах Северной Америки и отличаются необыкновенной свирепостью: горе тому, кто попадется им в лапы! Были шкуры карликовых медведей, с кота величиной, которые живут в Индонезии, на островах Суматра и Ява; шкуры бурых карпатских медведей, которые любят прятаться в пещерах и лакомиться медом: случается, что они даже уносят с пчельника целые ульи; шкуры белых медведей Аляски, Сибири, Гренландии или тех островов, где был пойман Фрам; шкуры черных медведей, которые живут в Пиринеях и карабкаются по елям, как обезьяны.
В течение многих лет медведь представлял для него лишь редкостную, страшную в гневе добычу, на которой стоило проверить зоркость глаза, меткость прицела.
Так было до тех пор, пока однажды охотнику не довелось застрелить в далеких лесах Канады рыжую медведицу.
Он преследовал медведицу целое утро, побившись об заклад с товарищем по охоте, что уложит ее одним выстрелом. Пари он выиграл. Зверь рухнул от первой пули.
Но перед тем, как испустить дух, медведица привлекла к себе лапой медвежонка, пытаясь даже в смертный час защитить его грудью.
Медвежонок был совсем маленький, всего нескольких недель. У него только что открылись глаза. Он нетвердо стоял на лапах, жалобно скулил и не давал оторвать себя от убитой матери.
Охотник взял его к себе и начал кормить. Сначала медвежонок не притрагивался ни к молоку, ни к меду, ни к фруктовому сиропу. Он искал тепла, точно так же, как Фрам, который все ждал в хижине эскимосов чуда: не оживет ли шкура матери, не приласкает ли его ее мертвая лапа.
Медвежонок жил у охотника до тех пор, пока тот не выпустил его обратно в лесную чащу и не уехал из Канады. Продолжая свои скитания, этот человек принялся изучать жизнь, привычки медведей и написал о них несколько книг, в которых были подробно описаны повадки медведей всех видов и их различия.
Занятиям этим положила предел старость, превратившая бывшего охотника в того немощного, полуслепого, опирающегося на палку господина, который однажды утром вошел в зверинец цирка Струцкого и остановился перед клеткой Фрама.
Сопровождавший его директор рассказал о том, что произошло с ее обитателем:
— Вот уже третий раз меня таким образом подводят белые медведи! Несколько лет они ведут себя, как самые умные ручные звери. Заучив номер, они не нуждаются в дрессировщике: выходят на арену одни. А потом без всякой видимой причины вдруг глупеют. Начисто все забывают. Ничего больше не понимают. Лежат в клетке и чахнут. Преодолеть их упрямство невозможно. На моей практике это третий случай. О первых двух медведях я не очень сокрушался. Потеря была небольшая. Это были обыкновенные, ничем особенным не отличавшиеся белые медведи. Не умнее и не глупее остальных… Совсем другое дело Фрам. Фрам был замечательным, не знавшим себе равного артистом! Могу побиться об заклад, что он изучил вкусы публики в разных странах, даже в разных городах одной и той же страны, и умел к ним приспособиться: чувствовал, что кому нравится. Когда наступал его черед в программе, я бросал все дела и следил за ним из-за кулис с неменьшим любопытством и восхищением, чем зрители. Никогда нельзя было предвидеть, что он экспромтом выдумает. Я даже ставил его в пример клоунам: «Смотрите на него и учитесь! — говорил я им. — По-моему, он знает публику лучше вас». А теперь сами видите: уткнулся мордой в угол и превратился в самого обыкновенного медведя. Никогда больше, сколько бы я ни прожил, не найти мне второго такого артиста…
Опираясь на палку, бывший охотник долго глядел на белого медведя близорукими глазами, потом просунул сквозь решетку слабую, дрожащую руку и тихонько позвал:
— Фрам, а Фрам! Скажи, что с тобой приключилось? Почему ты такой скучный? Эх ты, чудила!
Фрам даже не повернул голову — только еще глубже втиснулся в свой угол, упершись носом в деревянную перегородку. Старик, убивший на своем веку десятки медведей, а потом писавший о них с такой любовью, протер очки и откашлялся.
— Вы его очень любили? — задал он директору неожиданный вопрос.
— Я делец, — ответил тот. — Нежные чувства для директора цирка — ненужная роскошь, от них одни убытки. Хорошим артистам, которые привлекают публику и увеличивают сбор, я плачу щедро. Зато и заставляю их работать до седьмого пота. Животным в зверинце я обеспечиваю хороший уход и сытный корм, потому что публике нравятся красивые, гладкие звери, а не обтянутые кожей скелеты…
— Значит, для вас все сводится к чистогану?
— Именно… До остального мне нет дела.
— Понятно. Тогда я поставлю вопрос иначе. Много ли денег принес вам Фрам?
— Грех сказать, что мало! — признался директор. — Семь лет сряду он был нашим главным аттракционом. Без него не обходилось ни одной программы. Стоило ему появиться на афише, как все билеты немедленно распродавались. Народ валом валил в цирк.
— Значит, вы у него в долгу?
— Несомненно. Я бы дорого дал, чтоб снова увидеть его таким, каким он был.
Старик рассмеялся, ковыряя палкой землю.
— Вы меня не так поняли! Речь не о том, сколько бы вы дали, чтобы вернуть прежнего Фрама. Это не значит сделать что-нибудь для него. Вы сделали бы это для себя, для цирка. То есть опять-таки ради наживы. Вы готовы заплатить за то, чтобы Фрам снова стал любимцем публики и снова начал приносить вам доход. Насколько мне известно из жизни медведей, этого случиться не может. Я спрашиваю вас, согласились бы вы истратить известную сумму без всякой пользы для цирка, ради самого Фрама? В память его прежних заслуг? Согласны ли вы понести такой расход?
— Согласен! — тихо ответил директор. — Фрам это действительно заслужил. Конечно, если деньги могут ему помочь… Чему я лично не верю…
— Вы сейчас поверите! — улыбнулся бывший медвежатник. — У Фрама просто тоска по родине. Больше ничего! Его потянуло к родным льдам и снегам. В нем проснулось прежнее, забытое. Вы изъявили готовность пожертвовать на него некоторую сумму. По-моему, вы должны отправить его обратно на Север.
Директор цирка Струцкого посмотрел на старого господина с недоверием. Ему показалось, что тот разыгрывает его, высказывая такую сумасбродную мысль:
— Не вижу, как это можно сделать. Купить ему железнодорожный билет?
Бывший охотник досадливо пожал плечами:
— Вы прекрасно знаете, что я имел в виду не это! Я вовсе не шучу. Существует очень простой способ послать Фрама обратно. Правда, дорогой… Зато очень простой. Теперь в Ледовитый океан уходят ежегодно сотни пароходов. Отправьте его на одном из них. Доверьте вашего Фрама под честное слово. Его доставят на какой-нибудь остров, а там выпустят на свободу. И делу конец!.. Или, вернее, не конец, а начало — настоящая история Фрама только начинается. Если бы не годы и болезни, я бы сам вызвался его отвезти. Хотя бы только для того, чтобы взглянуть, что он там будет делать, как будет чувствовать себя среди родных льдов… Это было бы новой главой в моих книгах, которой суждено остаться недописанной, одним из интереснейших экспериментов!
Директор задумался, подсчитывая в уме, во сколько это может обойтись. Он знал, что стоит такое путешествие, но в то же время понимал, что такой поступок был бы своего рода рекламой для цирка. Как ловкому дельцу, ему пришло в голову дать несколько представлений с надбавкой на билеты и открыть подписной лист в пользу Фрама. Сам он в убытке не будет!
— Я это сделаю! — твердо сказал директор. — Сколько бы мне ни стоило.
— В таком случае дайте мне пожать вашу руку! — обрадовался старый охотник на медведей, ставший их защитником, не подозревая, какие тайные расчеты руководят директором. — Вы доставили мне большое удовольствие.
Он повернулся к Фраму и помахал ему дрожащей рукой:
— Господин Фрам, вам, мне кажется, пора собираться в дорогу. Знаю, что у вас нет ни чемодана, ни зубной щетки. Но это не беда! Желаю вам снова стать диким и свободным зверем, как все белые медведи… Наслаждаться льдами, ветрами, пургой, полярным солнцем, северным сиянием… Найти себе подходящую медведицу и стать отцом семейства честных белых медведей, которое будет украшением вашего племени!
Фрам медленно поднял лежавшую на лапах морду и повел маленькими грустными глазами на незнакомого доброго и веселого, хотя и чересчур, пожалуй, разговорчивого старика.
Он, казалось, понимал, о чем речь.
— Ну-с, милостивый государь, вы не собираетесь меня поблагодарить? — спросил бывший медвежатник. — Не ожидал я этого от вас!
Фрам поднялся на задние лапы и смешно отдал честь, приложив к голове лапу: так он обычно отвечал публике на аплодисменты.
— Вот это другое дело! Только смотрите, не забудьте оставить все эти церемонии нам, людям. В ледяных пустынях с ними далеко не уедешь, там отдавать честь по нашей моде не полагается! А теперь до свидания! Счастливого пути!
Фрам козырнул еще раз.
Потом опустился на четыре лапы, снова забился в свой угол и, уткнувшись мордой в перегородку, с закрытыми глазами принялся мечтать о ледяных горах, которые плывут по зеленому океану, как таинственные галеры без парусов, без руля и без гребцов.
Он остался в одиночестве.
Но директор цирка сдержал слово. Напечатал афиши. Дал несколько представлений в пользу Фрама. Открыл подписной лист. Собрал больше денег, чем было нужно… Потом сел писать письма и отправил несколько телеграмм. Через две недели пришел желанный ответ.
В одном иностранном порту работала крупная фирма, платившая большие деньги охотникам разных стран за поимку диких зверей, птиц и пресмыкающихся для цирков, зверинцев и зоопарков. Директор этой фирмы предложил свои услуги, чтобы отправить Фрама на родину.
Вскоре в Заполярье должен был отплыть пароход с экскурсантами. На его борту будут находиться и два опытных охотника, которым поручено фирмой доставить белых медвежат для европейских цирков, зверинцев и зоопарков. Так что путешествие Фрама почти ничего не будет стоить.
Новость мгновенно распространилась по цирку и произвела сенсацию.
В день отъезда Фрама клоуны и гимнасты, акробаты и наездники — все пришли прощаться с белым медведем.
Одни ласкали его, другие угощали любимыми фруктами, конфетами и сиропом.
Дольше всех у его клетки задержался глупый Августин.
На этот раз у него не было ни носа в виде спелого помидора, ни кирпичного цвета парика, который он ерошил, вызывая хохот галерки.
Дело было утром. До представления оставалось еще много времени, и поэтому глупый Августин еще не был одет и загримирован паяцем. В общем, в этот час он выглядел самым обыкновенным человеком. Бедно одетым, с усталым лицом и грустными глазами. Таким был он в настоящей жизни: без фрака с фалдами до пят, без длинных, как лыжи, ботинок, кирпичного парика и смешного носа.
Это был старый, больной, одинокий клоун, знавший, что ему придется кончать жизнь в больнице или в богадельне.
Так же, как Фрам, он чувствовал себя очень усталым.
Ему надоело паясничать, проделывать сальто-мортале и гримасничать для развлечения галерки. Но другого выхода не было: нужно было смеяться, строить рожи, получать удары доской по голове, затрещины и пинки, потому что только такой ценой можно было заработать кусок хлеба. Иначе директор, с которым звери не могли сравниться в жестокости, беспощадно выкинул бы его на улицу.
Теперь старый, больной клоун пришел проститься с Фрамом.
Семь лет они не расставались, скитаясь с цирком из города в город, из страны в страну. Наградой им были аплодисменты и симпатии публики.
И вот теперь судьба разлучала их.
Она оказалась милостивее к медведю, которого ждала свобода, и беспощаднее к человеку, который из-за куска хлеба был связан до самой смерти с цирком.
Глупый Августин вошел в клетку.
Фрам посмотрел на него своими добрыми, кроткими глазами. Эти двое были старыми друзьями. Медведь, казалось, понимал, какой ценой доставался паяцу насущный хлеб и чего ему стоило развлекать изо дня в день публику.
— Значит, едешь? — спросил клоун, ероша Фраму шерсть. Ответить медведь не мог.
Впрочем, он и не знал, что уезжает. Не знал, какой сюрприз приготовил ему старый охотник.
Ему казалось удивительным, что сегодня все заходят к нему, гладят его, балуют сластями. Эти проявления любви были для него непонятны. Он чувствовал только, что готовится нечто необычное. Волнение людей заразило его, но медвежий разум не мог объяснить причины происходящего.
— Значит, едешь? — повторил свой вопрос глупый Августин. — Завидую тебе, дружище Фрам! Мне будет скучно. Цирк без тебя опустеет. Ты был славным, порядочным медведем, куда порядочнее нашего директора, жадного зверя в человеческом обличье!..
Паяц зарыл старое, морщинистое лицо в косматую шкуру белого медведя.
Фрам дружески чуть тронул его лапой, словно догадался, как горько приходится клоуну.
Тот отпрянул от него, почувствовав, что вот-вот расплачется. Ему не хотелось, чтоб его видели другие: чего доброго еще поднимут на смех: глупый Августин плачет! Он открыл решетчатую дверцу клетки и убежал, махнув через плечо рукой:
— Счастливого пути, Фрам! Счастливого пути!
В тот же день Фрама погрузили в вагон, прицепленный в хвосте поезда.
Его сопровождал приставленный к нему человек.
День, ночь и еще день мчался поезд по разным странам и к вечеру на вторые сутки прибыл в порт, откуда должен был отправиться в Ледовитый океан пароход с охотниками.
Фрама вовсе не утомила смена видов, городов и людей: он был опытным путешественником.
Он привык переезжать из страны в страну, слышать вокруг себя разные языки, видеть по-разному одетых людей. На его пути попадались города, где еще виднелись на стенах старые, забытые, поблекшие от дождей и солнца афиши с его изображением и подписью большими буквами:
«ФРАМ, БЕЛЫЙ МЕДВЕДЬ».
Фрам почувствовал, что с ним происходит нечто необычное, чего раньше не бывало, лишь тогда, когда пароход отвалил от причала.
Фрам царапал когтями дверь каюты, не притронулся к предложенной еде, не стал даже пить и вообще проявлял признаки крайнего беспокойства.
Хлюпанье воды у бортов напомнило ему что-то очень давнее, очень далекое.
Да, все это было похоже на то первое путешествие по океану, с Ларсом, моряком с голубыми глазами и пристрастием к алкоголю, который привез его в теплые края и продал за десять бутылок рома.
Среди пассажиров, участников экскурсии в Заполярье, быстро распространился слух о том, что на пароходе находится дрессированный белый медведь, знаменитый Фрам из цирка Струцкого, которого отправляют обратно в страну вечных льдов, потому что он затосковал и не желает больше выступать на арене.
К Фраму стали приходить, ему приносили булки и конфеты, фрукты и напитки. Нашлись люди, которые когда-то видели его в цирке, аплодировали ему и прекрасно помнили, как он опорожнял бутылки с пивом, играл на гармонике и раздавал детям конфеты.
Они удивлялись, что теперь его не соблазняют ни конфеты, ни фрукты, ни бутылки.
— Может, ему здесь просто скучно! — сказала одна молодая женщина. — Смотрите, какой он грустный! Когда я видела его в цирке, это был самый веселый медведь на свете. Настоящий буффон! Я смеялась до слез… Давайте поговорим с капитаном. С ним, кажется, можно столковаться. Пусть позволит выпускать Фрама на палубу… Держу пари, что он будет любоваться морем и радоваться ему, как человек…
Молодая женщина была добрая и одними словами не ограничилась, а пошла к капитану и убедила его.
Фраму открыли дверь, и он получил возможность свободно прогуливаться по палубе вместе с пассажирами.
Белый медведь и в самом деле повел себя, как человек.
Поднявшись на задние лапы, он оперся о фальшборт и долго стоял, устремив взгляд в морские дали, на север, где за горизонтом простирались вечные льды и снега.
Потом точно так же, как другие пассажиры, принялся расхаживать по палубе в поисках других развлечений. Его окружили любопытные. Дети протягивали ему кто мячик, кто корзиночку с конфетами. Фрам забавлялся, подбрасывая мячик, открывал корзиночку и раздавал детворе сласти. К вечеру он стал всеобщим другом.
Но время от времени он подходил к фальшборту, вглядывался в дали и тянул носом соленый воздух.
Когда стемнело, он сам вернулся в каюту.
— А что я вам говорила?! — торжествовала молодая женщина с добрым сердцем. — Это же необыкновенный зверь! На месте капитана, я завела бы на пароходе постоянного медведя. Лучшее развлечение для пассажиров!
На четвертые сутки цвет моря изменился — стал холодно зеленым, ветер приносил суровое дыхание Севера. Яснее, светлее стали ночи.
Фрам перестал забавляться, бросая и ловя мячик. Он не отходил теперь от фальшборта: неподвижно стоял на задних лапах и вдыхал, раздувая ноздри, студеный ветер, такой для него родной и знакомый.
Однажды утром он увидел на горизонте первые айсберги.
Параход замедлил ход, осторожно обходя плавучие ледяные горы.
Фрам жадно наполнял легкие влажным соленым воздухом.
В тот вечер он не вернулся в свою запрятанную в недрах парохода каюту, а всю ночь простоял как завороженный, у фальшборта, устремив взор в синие дали.
Чья-то рука легла на его шкуру. Он даже не слышал шагов.
Это оказалась молодая женщина с добрым сердцем. Она куталась в теплую шубу. Ей тоже не спалось. Это было ее первое путешествие в край полярных льдов.
Узнав, что утром охотники, которым был поручен Фрам, собираются выпустить его на остров, она оделась и вышла на палубу — посмотреть, что делает ее белый медведь.
— Итак, друг Фрам, ты нас покидаешь? — прошептала женщина. — И ни о чем не будешь жалеть? Не будешь тосковать по нашему миру? Тебе не будет скучно одному, без людей, в холодной пустыне?..
Ее рука гладила белую, влажную от соленого морского ветра шкуру.
Фрам повернул голову и посмотрел своими кроткими глазами на это доброе существо, которого он с завтрашнего дня уже больше никогда не увидит. Медведь, казалось, понимал ее вопросы и даже знал, какими словами ответил бы ей, если бы природа наделила его даром слова. Он легонько обнял ее за плечи согнутой лапой, как делал это когда-то со своими друзьями в цирке.
Женщина негромко вскрикнула. Испугалась. В голове молнией мелькнула мысль, что Фрам все же зверь. Она уже упрекнула себя за то, что так необдуманно поступила — вышла ночью одна на палубу, где не было ни души, и приблизилась к нему.
Но в тот же миг объятие Фрама разжалось. В его глазах сверкнуло что-то, похожее на упрек. Словно ему хотелось сказать: «Чего ж ты испугалась? Неужели все еще не веришь, что я ручной медведь и никогда не причиню зла человеку?»
Женщина зябко поежилась. Шубка плохо защищала ее от ночного холода. Она помахала затянутой в перчатку рукой:
— Покойной ночи, Фрам!.. Иди, ложись. Для тебя с завтрашнего дня начнется новая жизнь. Не очень-то легко тебе будет, потому что ты привык к другому!
Фрам остался один. Синяя ночь была непохожа на те ночи, к которым привыкли пассажиры: в ней еще держался окутанный дымкой солнечный свет. Пароход приближался к тем широтам, где день сливается с ночью и сутки равны году.
