1.

  Лось был очень стар.

  Напившись в ближайшем болотце пахнущей тиной и морозом водицы, он стоял за прореженным свирепыми осенними ветрами кустарником и прислушивался к тому, что творилось в мире. Настораживая то одно, то другое ухо, медленно поводя из стороны в сторону массивной горбоносой головой, он ловил звуки и запахи. Звуки были обычными: жалобное и тоскливое поскрипывание могучих сосен, шелест переносимой с места на место пожухлой осенней листвы, далёкий-далёкий птичий клёкот, до следующей весны прощавшийся с замирающей на долгую зиму долиной; при этом никто не мог сказать наверняка - наступит ли весна когда-нибудь... А вот запахи были новыми и тревожными, будоража огромную голову печальными мыслями и врываясь в могучее сердце болезненными иглами несвойственного многомудрому лосю смятения.

  Старый бык осторожно переступил с ноги на ногу, с волнением прислушиваясь к тому, как громко и звонко захрустел промёрзший валежник под его копытами. Лось замер. Ветер изменил направление. Теперь он резвился где-то в верхушках деревьев, донося замершему лосю лишь пугающий дух стремительно надвигающейся зимы. И запах этот показался старому опытному быку не менее беспокойным, чем недавний, изорванный переменчивым ветром запах приближающегося врага.

  От врага лось мог уйти, доверившись своим сильным, крепким ногам, а вот от зимы... От зимы он уйти не мог. И не потому, что был уже настолько стар, что боялся покинуть знакомые с детства клюквенные болота и сухие осиновые островки, где так приятно проводить долгие зимние ночи, привалившись боком к ближайшей осине и в полудрёме жуя мёрзлые ветки, а потому, что память, впитанная с молоком матери-лосихи, настойчиво предостерегала его не покидать замерзающей, цепенеющей долины. Причины такого предостережения старый, многоопытный лось не знал. Но он целиком доверял своей матери, которая получила запрет покидать обетованные места от своих родителей, пришедших в эти земли откуда-то издалека...

  Вдоволь наигравшись в голых кронах, ветерок-стригунок решил поозорничать с невозмутимой, словно окаменевшей громадой лосиного тела. Ветер швырял на спину быку полные пригоршни колючего инея, срывая с дерева россыпи мелких веток. Старый лось нервно дёргал шкурой, покрытой в далёкой юности светло-бурым волосом, а теперь ставшей пёстрой, словно листва под его копытами.

  Ветер неожиданно стих.

  Лось перестал вздрагивать и переступать ногами, реагируя таким образом на все проказы ветра-озорника. Но уснувший на некоторое время ветер оставил после себя запах чего-то беспокойного, чего-то неуловимо-знакомого и, в то же время, - опасного.

  Лось решил вернуться в осинник, чтобы в его светло-печальной голой утробе немного подремать, вспоминая первые рога, первый неистовый гон и самый первый, яростный бой с соперниками за обладанием молоденькой самкой...

  Помнится, тогда он проиграл: не хватило ни опыта, ни силы. Однако тот, первый бой научил его многому. Больше у него не было поражений. Никогда. С тех пор каждую осень он рыскал по долине в поисках себе подобных, чтобы, услышав волнующий стук рогов, откликнуться на яростный рёв соперника и сойтись с ним в исступлённой схватке, победа в которой гарантировала продолжение рода.

  Так было раньше. Теперь - нет. Теперь единственным стремлением старого лося стало желание больше есть, меньше двигаться, чтобы успеть нагулять жир, без которого долгой зимой верная смерть. Но смерти матёрый бык не боялся. Она казалась ему такой же естественной и неизбежной, как приход зимы. Боялся старый лось другого - того, о чём подспудно говорила память его предшественников, долгие годы попиравших своими высокими сильными ногами необъятные просторы долины. И память эта каждый раз останавливала его, когда весенней порой он стремился на юг - туда, где лежали возвышенности с более продуваемыми местами, в надежде спастись в июльскую пору от беснующегося гнуса.

  Старый лось медленно брёл через болото, иногда нагибаясь, чтобы подвижными губами сорвать несколько терпких ягод вместе со стебельками и листьями. В один из таких моментов он увидел впереди, совсем близко от себя, серо-рыжий силуэт.

  Лось испуганно встрепенулся: он узнал эту почти призрачную смертоносную тень...

 

2.

  На склоне горы, покрытой стеклянистыми камнями с острыми гранями, волк сильно порезал мягкую подушечку правой передней лапы и теперь хромал, иногда обиженно подвывая, если по забывчивости опирался на больную конечность. Из-за глубокой раны волк не мог охотиться, и единственной его добычей за последние дни стал детёныш ласки, неожиданно вынырнувший из-под листвы и от страха метнувшийся не в сторону близкой норы, а прямо в лапы волку.

  Хищник не растерялся. Перенеся вес тела на три здоровые лапы, он рванулся к зверьку и одним прыжком настиг его. Детёныш ласки оказался небольшим, и насытиться им давно голодавший волк, конечно же, не мог. Однако струйки горячей крови, попавшие на язык, и небольшое количество свежего мяса подарили волку способность преодолеть ещё несколько десятков километров по умирающей на зиму земле.

  Волк уже несколько часов бежал размеренной рысцой, когда ветер, всё время менявший направление, принёс возбуждающий запах большого количества мяса. Волк остановился на краю болота, напряжённо вглядываясь вдаль.

  Там, среди огненных островков созревшей клюквы, он увидел огромного лося. Пегий окрас гиганта говорил, что лось стар. Очень стар. Быть может, он настолько стар, что не сумеет долго сопротивляться обречённо-яростному нападению вконец изголодавшегося хищника.

  Волк нервно задрожал от нетерпения, чувствуя, что крохотное тельце детёныша ласки только разожгло его аппетит. Но, наступив на больную лапу, волк едва не завыл не столько от боли, сколько от обиды: каким бы старым и немощным не казался лось, трёхлапому волку ни за что не одолеть этого гиганта. Вот если бы с ним была его стая...

  Но стаи не было. К середине лета от обилия и разнообразия добычи, стая распалась. Сначала ушли молодые самцы, не желавшие подчиняться требовательному многоопытному вожаку. Они увели с собой несколько волчиц. Потом отбились самцы постарше. Они ушли одни. Но время текло, и стая продолжала стремительно таять. Настал день, когда рядом с вожаком не осталось никого из тех, кто в конце прошлой зимы прибился к нему. Молодняк не в счёт: не пройдёт и нескольких холодных ночей, как они покинут его.

  Так и случилось...

  И вот - он один. Как прошлой зимой. Как много зим до этого...

  Волк посмотрел горящими голодными глазами на вожделенную добычу и сделал осторожный шаг вперёд. Он всё-таки решил испытать судьбу. Быть может, в последний раз в своей многотрудной и почти всегда одиноко-тоскливой жизни.

  К счастью, ветер сегодня оказался на стороне оголодавшего волка. Он несильно дул со стороны быка, и лось пока не догадывался о том, кто же так искусно прячется между кочек, всё ближе и ближе приближаясь к нему с подветренной стороны. Неумолимая старость не только глаза могучего зверя подёрнула мутной пеленой, она и слух его не пощадила, навсегда лишив возможности распознавать то, что с такой лёгкостью удавалось слышать в пору его далёкой юности.

  Лось продолжал неспешно пощипывать мёрзлую, хрустящую на губах траву, и тут волк неожиданно поверил, что сегодняшняя охота может оказаться для него удачной. Он на время забыл о ноющей боли в передней лапе, заставив колючий шар боли переместиться в пустой желудок и там мгновенно свернуться в огненную спираль голодной ярости. Волк не мог позволить себе даже заскулить, потому что понимал: лось его единственная возможность прожить ещё одну долгую зиму.

  Неожиданно волк замер.

  По дрожанию рыжеватых волосков на своей шкуре, он с тревогой понял: ветер переменился! Теперь он дул не со стороны беззаботного лося, а немного сбоку, так, что в любую минуту матёрый бык мог уловить запах притаившегося хищника. Волк затаился.

  До лося было ещё слишком далеко, чтобы рассчитывать на единственно-верный молниеносный бросок к горлу великана. Но и уходить волк не торопился. Он слишком долго искал добычу в этом опустевшем краю, и сдаваться без борьбы не собирался.

  Ветер немного поиграл шерстью волка, после чего с силой подул в прежнем направлении.

  Волк осторожно двинулся вперёд.

  До лося оставалось совсем немного, когда лесной великан заметил хищника. Волк замер, потом встрепенулся, почувствовав, как под тонкой кожей верёвками набухли тренированные мышцы. Он готов был сорваться с места и лететь, лететь вперёд, не обращая внимания на боль, имея единственной целью такое близкое и такое доступное лосиное горло. Но...

  Но волк не ринулся вперёд, серой молнией пронзая голый кустарник. Он так и остался стоять между небольших кочек, присев на задние лапы и приоткрыв в оскале пасть. Чуткий хвост продолжал трепетать и вздрагивать, однако тело волка словно окостенело.

  Лось продолжал спокойно жевать траву, глядя на волка чёрными бездонными озёрами глаз.

  Неожиданно волк в них что-то увидел...

  Хвост перестал подёргиваться, мышцы расслабились, глаза, налившиеся на короткий миг кровавой яростью, вдруг просветлели - в чёрном омуте лосиных глаз волк увидел нечто такое, что заставило его отступить. Нет, опытный хищник не испугался, ведь лось оказался также стар и одинок, как и он сам. Основная причина отказа от охоты заключалась в другом - в том, что именно открылось волку, когда лось спокойно, с явным облегчением, ждал последнего решающего прыжка изголодавшегося хищника.

   ...По своим следам волк вернулся на холм и, не оглядываясь, лёгкой рысцой потрусил в сторону маячивших на горизонте синих гор. Он чувствовал себя опустошённым. Но не потому, что в его ссохшийся желудок так и не попало ни грамма лосиного мяса, а потому что лесной великан - старый лось - оказался ещё более одинок, чем он сам.

  С пронзительной ясностью волк понял: чужим одиночеством своего голода не утолить.

  И он побежал дальше.

  А лось ещё долго смотрел вслед припадающему на одну лапу волку и не мог понять, почему его извечный противник не напал. Было в этом что-то противоестественное, словно на смену первому снежному оцепенению неожиданно пришла звеняще-говорливая весна. И в то же время жившая в лосе память многих поколений говорила другое: подобное уже когда-то происходило.

  И случилось это не так давно...

 

3.

  Хай Рэ снял с плеч котомку и бережно опустил её перед собой. Скинув меховые рукавицы, он осторожно развязал кожаную завязку. Придвинул обветренное лицо к устью мешка, с наслаждением втянул в себя едва уловимый запах дыма. На дне котомки, в специальной ёмкости, называемой соплеменниками огневицей, жил крохотный росток огня. Хай Рэ выхаживал и пестовал этот огонёк в течение последних дней - с тех пор, как покинул Дом...

  При мыслях о Доме у Хай Рэ предательски запершило в горле. Погасив неожиданно возникшее недовольство на самого себя, старик принялся торопливо кормить огненный росток. Для этой цели у него были припасены специальные чёрные камни, которые в их Доме все называли по-разному. Одни говорили, что это у-голь, другие - антаро-цит. Хай Рэ по привычке предпочитал называть их просто - горючие камни или - горюнцы.

  Достав из кармана длинной, до колен, меховой куртки несколько полосок сухой берёзовой коры, Хай Рэ принялся разрывать полоски на тонкие вьющиеся ленточки и подкладывать их в огневицу. Огонёк, мгновение назад чахлый и хлипкий, вдруг встрепенулся, с жадностью лизнул белые берёзовые барашки и заплясал по коре, в безмерной радости источая в пространство живительное тепло.

  Хай Рэ улыбнулся, неторопливо раскрыл второе отделение котомки и достал небольшой горюнец. Камень оказался красивым - чёрный, с блестящими сколами и не запыленными гранями. Раскрошив его на ладони с помощью рукоятки длинного ножа, висевшего в деревянных ножнах на поясе, Хай Рэ бережно высыпал всё до последней крошки в приятно потеплевшую огневицу. Заметно подросший огонёк первым делом накинулся на мелкую пыль, вспыхнув яркими искрами, а потом переключился на самые маленькие камешки-горюнцы, заплясав по их чёрной поверхности и отражаясь от глянцево блестевших граней.

   Некоторое время Хай Рэ смотрел на завораживающую пляску ожившего пламени, на миг позабыв где он находится и куда направляется. Потом, выйдя из задумчивости, он коротким металлическим стержнем, торчащим сбоку от огневицы, поправил рассыпавшиеся кусочки горючего камня, расположив их так, чтобы огненный росток не нуждался в пище как минимум часа три-четыре. Затем аккуратно завязал котомку, примерился и без рывков повесил её на плечи. Постоял несколько секунд, о чём-то думая.

  Скоро спина почувствовала тепло от нагревшейся огневицы.

  Хай Рэ надел рукавицы, поправил пояс, на котором кроме длинного ножа висел массивный цеп - костяная рукоятка, с прикреплённым пятью звеньями прочной цепи металлическим шипастым шаром, и зашагал по хрустким, заледенелым листьям в сторону просвета между деревьями - туда, где плавно текла река, уносившая в неизвестные дали не только стылые воды, но и прожитые в постоянной борьбе трудные годы...

  Когда Хай Рэ приблизился к берегу, пошёл снег. Он подал торжественно и неторопливо, словно знал, зачем одинокий путник забрался так далеко от своего дома - в самое сердце долины.

  Хай Рэ молча стоял в двух шагах от вялотекущих вод и смотрел на лес.

  Прошло совсем немного времени, а мир вокруг неузнаваемо изменился. Из чёрного, угрюмого и какого-то мрачно-озлобленного лес неожиданно сделался празднично-приветливым. Он с торопливой поспешностью начал примерять на себя ажурные снежные наряды, укутывая в них всё, что росло вокруг на многие десятки километров.

  Хай Рэ печально смотрел на засыпающий мир, убаюканный неторопливым падением мириадов снежинок, и только сейчас понял: его уход из Дома был единственно правильным решением...

 

4.

  В Доме было тепло.

  После промозглой, ветреной погоды, безраздельно властвовавшей за каменными стенами, сухой жар большого очага казался особенно приятным. И даже едкий дым, поднимающийся к закопчённому своду от редких в вязанке хвороста сырых сучьев, не столько раздражал, сколько усыплял. Быть может, поддавшись сладкой неге впитывания долгожданного тепла каждой клеточкой намёрзшегося тела Хай Рэ и задремал ненадолго, если бы не тягостное чувство позора, базальтовой плитой лежавшее у него на душе.

  Всему виной оказалась трёхдневная охота, полной неудачей закончившаяся этим утром. Хай Рэ - бессменный видец в течение многих и многих лет - сегодня впервые ошибся, и ошибка эта дорого стоила его соплеменникам. Вместо того чтобы привести охотников на изюбровые солонцы, где могло быть мяса на восемь или десять рук дней, Хай Рэ привёл их на ристалище тигров, пирующих над телами нескольких изюбров-быков, загнанных в узкий каньон тремя тигрицами незадолго до этого.

  Приди охотники на несколько часов позже, и всё могло бы обернуться по-другому: сытые тигры не стали бы нападать на людей, неожиданно возникших на поляне в самый разгул пиршества. Но рок распорядился так, что первая тройка охотников вышла на ристалище в тот миг, когда тигры только-только приступили к кровавой трапезе и не собирались ни с кем делиться своей богатой добычей.

  В числе первых трёх находился и Хай Рэ. Он быстрее остальных оценил преимущества и недостатки узкого ущелья, в котором они оказались, и успел оттолкнуть одного из соплеменников прежде, чем огромная разъярённая кошка прыгнула на них.

  Одного из спутников Хай Рэ успел спасти. На второго времени не хватило: тигрица нашла несчастного в тот миг, когда тот собирался укрыться в глубокой каменной нише. Пока стрелы с зазубренными наконечниками рвали тело хищницы, тигрица терзала несчастного охотника, погибшего едва ли не в первую минуту схватки.

  А потом старший над охотниками - Таби Ёр, исполнявший обязанности грохочуна, кинул в самое узкое место каменного горла плоский предмет, обёрнутый в оленью шкуру и густо выкрашенный красной охрой. Раздался грозный предостерегающий крик. С этого мгновения каждый из охотников начинал пересчитывать пальцы двух рук, потому что на последнем пальце должен был загрохотать гром и ударить молния, до поры до времени сокрытая в плоском предмете, окрашенном в ненатурально-яркий цвет.

  Сначала ударила молния. Она разорвала на части двух самцов-тигров, устремившихся к устью каменного горла в надежде обнаружить там новую поживу. Почти одновременно с молнией на людей обрушился гром, а вслед за этим правая сторона каменного горла рухнула. Мелкими камнями поранило ближайших пятерых охотников. Таби Ёру камень угодил в голову и до кости рассёк лоб. Хай Рэ стоял спиной, поэтому камень тараном ударил его в левую лопатку, опрокинув на землю.

  Когда дым рассеялся, и пыль улеглась, всем стало ясно: погибшего соплеменника им не достать - его погребло под обвалом, высота которого оказалась больше главного свода их общего Дома.

  Наспех совершив ритуал прощания, охотники торопливо покинули место трагедии, опасаясь нападения оставшихся тигров, грозное рычание которых раздавалось всё время, пока Таби Ёр читал прощальные слова.

  Несмотря на молчаливое недовольство грохочуна, Хай Рэ вызвался идти замыкающим. Продолжая ощущать растущую боль под левой лопаткой, он надеялся на то, что не успокоившиеся тигры найдут способ вырваться из каменного мешка и ему - старейшему в их общем Доме - представится возможность искупить трагический просчёт. Но камнепад надёжно отрезал ревущих хищников от охотников, поспешно уходивших по звериной тропе.

  Хай Рэ вынужден был плестись последним, с тревогой прислушиваясь к непонятной тяжести в груди, опустившейся не только в область живота, но и ниже - к неожиданно похолодевшим ногам.

  Перед самым Домом охотникам удалось добыть несколько косуль, беззаботно резвившихся в районе выхода на поверхность гали-и-та - каменной соли. Однако неожиданная удача не скрасила общего трагического настроения: потеря соплеменника была для всех слишком сильной болью...

 

5.

  Да, он поступил верно. Хотя кое-кто расценил его уход как трусость...

  Хай Рэ шевельнул плечами - посыпался снег. Оказалось, он всё это время неподвижным каменным останцем простоял у ледяной кромки. Вон, даже пальцы на ногах замёрзли. Хай Рэ поднял руку, заиндевелым мехом провёл по лицу. С ресниц сорвалась крохотная сосулька. Он что, плакал?..

  Сделав шаг вперёд, Хай Рэ вдруг замер с поднятой ногой, подумал, потом вернул ногу на место и с усилием оглянулся.

  За спиной не было ничего подозрительного, просто, Хай Рэ решил в последний раз взглянуть на мир, который он оставляет по эту сторону реки.

  Тропу, приведшую его сюда, Хай Рэ не узнал. Непродолжительный скоротечный снегопад изменил не только лес, реку, горы, - он изменил само восприятие природы.

  Неожиданно для самого себя, Хай Рэ увидел, как необыкновенно прекрасен мир, в котором он прожил столько лет, так и не найдя в каждодневной суете времени на то, чтобы полюбоваться красотой долины. Хай Рэ с грустью вспомнил о соплеменниках, большую часть времени вынужденных проводить в общем Доме и покидавших его надёжные каменные стены только для того, чтобы поохотиться или собрать дров.

  А снег всё падал...

  Хай Рэ поправил котомку, продолжая спиной ощущать идущее от огневицы тепло. Ногой, обутой в широкий меховой сапог, тронул тонкий ледок, быстро нарастающий вокруг влажно блестевших в мелких заводях серо-зелёных валунов. Ледок хрустнул, пропел звонкую прощальную песнь и, подхваченный неторопливым, будто засыпающим на бегу водным потоком, медленно поплыл по течению.

  Хай Рэ проводил его задумчивым взглядом.

  Льдинка напоминала его собственную жизнь. Так же как этот небольшой кусочек замёрзшей воды, минуту назад спаянный с большой льдиной, он - Хай Рэ - долгие годы провёл среди соплеменников, ни на минуту не оставаясь в одиночестве. И так же как обломанная льдинка, сейчас он всё дальше и дальше уходит от общего Дома, бывшего когда-то и его единственным Домом...

  Тряхнув головой, чтобы отогнать наваждение тяжёлых мыслей, Хай Рэ, выбирая не намоченные водой и лишь слегка припорошенные снегом валуны, осторожно перешёл неширокую речушку. При этом он с улыбкой поймал себя на мысли, что продолжает по-прежнему заботиться о собственном здоровье, забывая о том, куда несут его ноги, и зачем он перешёл реку, имевшую у соплеменников собственное и довольно печальное название - По-Гост.

   Оказавшись на другом берегу, Хай Рэ, не оглядываясь, пошёл вдоль невысокого обрыва, выбирая место, где можно углубиться в лес. Снег повалил огромными хлопьями. Медленные, тягучие воды реки стали похожи на густое варево, булькающее в чудовищном, растянутом на многие километры котле.

  Найдя место, где весенние или дождевые потоки промыли огромную брешь в песчано-каменистом склоне, Хай Рэ поднялся к лесу. Идти стало легче - ногам больше не мешали обледенелые камни, да и промёрзшие до дна лужицы встречались редко. Здесь было тише. Спокойнее.

  Вглядевшись вдаль, Хай Рэ ничего, кроме снежной мути, не увидел. Синеватые горы, все эти дни служившие ему отличным ориентиром, теперь оказались сокрыты за снежной пеленой.

  Пройдя несколько километров краем леса и поняв, что снег прерывать своего падения-шелеста не собирается, Хай Рэ решил остановиться на ночёвку. До заповедной рощи оставался, пожалуй, полноценный дневной переход, а заблудиться в незнакомом лесу ничего не стоило.

  Выбрав место метрах в двухстах от реки, Хай Рэ снял котомку. Открыл один из многочисленных накладных карманов, достал из него небольшой топорик с прямым лезвием и свалил пару сухостоин. Разрубив их на несколько частей, костром сложил брёвна в трёх метрах от огромной раскидистой ели, чьи нижние ветви могли на сегодняшнюю ночь стать его временным пристанищем. Из комля сухих лесин устроил широкую лавку, положив её под навесом еловых ветвей. Нашёл берёзку, надрал с её ствола надтреснутого корья и только после этого подошёл к котомке, одиноко притулившейся у разрубленных лесин.

  Огонёк, вторую неделю живущий в огневице, съев почти все горюнцы, рубиновыми угольками попыхивал в конусном углублении. Хай Рэ скороговоркой прочитал слова приветствия перед тем, как пересадить огонь из тёплой огневицы под сень промороженных лесин. Берёзового корья было много, ветер дул несильно и через пару минут проснувшийся огонь уже лизал древесину, выдавливая из неё капли-слезинки.

  Хай Рэ с грустью посмотрел на осиротевшую без огневицы котомку, размышляя, надо ли затевать возню с кипячением воды или стоит провести сегодняшний вечер в спокойной задумчивости. После недолгих размышлений решил нарубить немного дров и этим ограничиться.

  Снег почти прекратился. В лесу стало ещё тише, словно любой звук проникал в мир сквозь плотную пуховую завесу. Изрубленные лесины Хай Рэ бросил у костра, а сам, накидав лапника на два лежащих рядом комля, с удовольствием прилёг на пахнущие смолой ветви.

  Костёр разгорался. Высохшая древесина источала в сторону Хай Рэ волны сухого горячего воздуха. Попытавшись перевернуться лицом к огню, Хай Рэ вновь почувствовал режущую боль в левой стороне груди и в тревоге замер. С широко раскрытыми глазами полежал несколько минут, прислушиваясь к затихающей боли. Держа правую руку вытянутой в направлении костра, чтобы уловить момент, когда придёт время подбросить в огонь валежник, он закрыл глаза.

  Лодка воспоминаний без всплесков, без покачиваний стремительно понесла его по многоводной реке памяти...

 

6.

  Когда Хай Рэ лишь начинал свою жизнь и мама называла его ласково - Хаю, в общем Доме соплеменники жили по-другому. Тогда и людей было намного больше, и жили они веселее, чем теперь, потому что для всех без исключения была круглосуточно открыта Комната радости - место в их общем Доме, где хранились самые сказочные и самые невероятные вещи. Теперь, по прошествии стольких лет, Хай Рэ сомневается: а была ли Комната на самом деле? Не приснилось ли она ему?..

  Вот уже больше восьми рук зим никто в их общем Доме не переступал порога Комнаты радости. Но не потому, что не было желающих - были (сказки о далёком прошлом обладают притягательной силой не только для детей). Причина крылась в другом: теперь никто не знает, где именно находится эта Комната. Её закрыли сразу же после тех страшных событий, от которых у Хай Рэ осталось тягостное воспоминание надрывного материнского плача и многодневного траура всех обитателей Дома.

  В среде соплеменников ходили противоречивые слухи о страшной болезни, неожиданно вырвавшейся из случайно разбитого сосуда. На юного Хая таинственные недомолвки старейших жителей Дома произвели сильное впечатление, и он поклялся самому себе во что бы то ни стало отыскать заповедную Комнату.

  Став взрослым, Хай Рэ неоднократно пытался выяснить, что же на самом деле произошло, но ни один из старожилов не захотел открыть давным-давно похороненный секрет. Это только подогревало не угасавший с годами интерес. Быть может, именно наивное детское желание узнать страшную тайну Дома, заставило Хай Рэ - когда пришло его время выбирать линию жизни - отдать предпочтение нелёгкому ремеслу видеца.

  Он учился прилежно, радуя наставников и сильно постаревшую мать (своего отца Хай Рэ не помнил: немало секретов хранит громада общего Дома). Когда Хай Рэ под вой урагана встретил свою пятую руку лет, искусство видеца, наконец-то, ему помогло - он нашёл следы Комнаты радости. Почему следы? Да потому что те, кто когда-то решил раз и навсегда похоронить даже саму память о запретной Комнате, сделали для этого всё возможное. Они прорубили множество фальшивых ходов, сделали несколько ниш, имитирующих Комнату, даже поместили в них массу различных вещей из того времени. Но Хай Рэ знал - ни один из предметов не был создан в том мире; все они были изготовлены последними мастерами в самом Доме. (Мало кто сейчас помнит, что мастеров звали весьма забавно - юви-вилиры.)

  Хай Рэ облазил все пять ответвлений, тщательно исследуя каждый найденный предмет. О своей находке он тогда никому не сообщил, потому что память о великом горе ещё жила в сердцах многих и многих соплеменников. Даже матери Хай Рэ ничего не сказал, потому что несчастье коснулось и её - обоих братьев и сестру молодого видеца унесла безжалостная болезнь...

  В течение одного лунного цикла Хай Рэ наведывался в многочисленные табуированные лабиринты, с невероятным упорством продолжая искать запретную Комнату. И он её нашёл. Однако радости от этого, как следовало бы ожидать, не испытал. Да что там радости, - вместо заслуженного удовлетворения в душе почему-то стало пусто, горько, больно...

  Хай Рэ стоял в двух шагах от заветной двери и медлил. Годы упорных занятий по овладению искусством видеца, долгие бессонные ночи, полные тягостных раздумий, исступлённое желание овладеть утерянным, довлевшее над ним все эти годы, - всё отошло на второй план. Ему стоило сделать всего один-единственный шаг, вытянуть руку и... тайна могла раскрыть ему все свои жуткие секреты. Но Хай Рэ последнего шага так и не сделал. Он стоял, полуприкрыв глаза, с тревогой прислушивался к самому себе. Что-то там, внутри, ощущаемое как очень тихий шёпот, просило не открывать высокой овальной двери из странного материала, похожего на россыпь утреннего инея.

  И Хай Рэ послушался. Ибо для видеца нет ничего важнее самых незначительных изменений душевного состояния. Внутренний взор, пытливо наблюдая за текущей в Доме и за его пределами жизнью, видит неизмеримо больше, нежели два острых юношеских глаза.

  Прежде чем уйти, Хай Рэ долго и очень внимательно разглядывал красивую дверь, пытаясь запомнить её праздничный, нарядный вид. Взгляд случайно упал на небольшое возвышение из серого металла, плавно переходящее в массивный порог. Хай Рэ заметил что-то интересное.

  Он наклонился, не без сомнения поднял тонкую ажурную цепочку с вытянутой каплевидной пластинкой. По тому, где вещь лежала, Хай Рэ догадался - она оказалась на полу случайно. Быть может, её обронила одна из женщин, первой почувствовавшая неладное и побежавшая за помощью, или же цепочка порвалась в тот момент, когда бессознательную женщину выносили из комнаты?.. Ответы на эти вопросы Хай Рэ, скорее всего, никогда не узнает...

  Завернув находку в кусок ткани, юноша бережно спрятал её в один из карманов.

  ...В тот раз он работал почти до утра: замуровал все найденные ходы, закоптил чадящим факелом новую кладку, уничтожил все следы своего пребывания в этом крыле Дома.

  В келью матери вернулся усталым и опустошённым.

  На вопрос мамы, где так долго пропадал, грустно ответил: "Слушал зиму..."

 

7.

   Хай Рэ проснулся...

  Правый бок затёк, рука, вытянутая в направлении костра, замёрзла. Хай Рэ прислушался к себе - не появится ли снова боль в груди? Подождал немного, потом осторожно сел.

  Костёр почти прогорел, слабо мигая рубиновыми огоньками засыпающего пламени. Хай Рэ скороговоркой произнёс хвалебную песнь животворному огню и потянулся за лапником, загодя приготовленным. Сунул несколько сухих ветвей в костёр, в ожидании замер.

  Крошечные огоньки пламени, перебегавшие с одного уголька на другой, вдруг застыли, будто испугавшись подвоха со стороны человека, но почти сразу же набросились на сухие хвоинки, свернув, скрутив, смяв их. Раздался сухой треск, искры высоко взметнулись в чернильную мглу, скачком раздвинув обжитой человеческий мирок до размеров целой поляны.

  На душе сразу стало тепло и уютно. Хай Рэ улыбнулся огню, подбросив ещё пару хвойных веток, а поверх них - несколько коротких сухих чураков. Огонь развеселился, приглашая и старого видеца присоединиться к яростному жгучему танцу. Хай Рэ коснулся правой рукой лба, отдавая дань уважения неиссякаемой мощи огня-оберега.

  Подняв голову, старый видец принялся следить за рвущимися ввысь раскалёнными хвоинками. Они умирали столь же стремительно, как и возносились в чёрный морозный воздух. Хай Рэ задумался, мысленно сравнивая жизнь быстро сгинувших сучка, веточки, хвоинки со своей собственной жизнью. Выходило, что между ними нет никакой разницы: та же бурная, безудержная юность, та же степенная, размеренная зрелость и та же мудрая, но печальная старость. Даже смерть для них была одна - на взлёте, в вечном стремлении вперёд, ввысь, вдаль...

  Хай Рэ опустил глаза на огонь. В нём всё было по-другому. Никто не знает, откуда он берётся и куда исчезает, если вовремя не накормить его. Никто не мог объяснить и другого: почему пламя так притягивает человека? В детстве Хай Рэ слышал странное слово - гип-и-ноз, но тогда никто не сумел объяснить пытливому мальчику его истинного смысла.

  С тех пор в сердце так и осталось первое впечатление полной непознаваемости огня, потому что даже самые старые и мудрые из обитателей Дома не знали ответов. Не менее загадочным было и то, каким образом живущий в огневице крохотный огонёк, задуваемый малейшим неосторожным дыханием, мог превращаться в чудовище, способное безжалостно пожирать целые леса!

  Вкатив в костёр обрубок комля, Хай Рэ поправил свою постель - два слоя лапника, и лёг, с удовольствием вытянув натруженные во время перехода ноги. Правый бок и лицо буквально купались в волнах горячего воздуха. Видец впитывал тепло, словно дождевую влагу розовый мох, в изобилии росший по камням около входа в Дом.

  Мороз крепчал. В то время как правая сторона тела сладко млела от сухого жара, левая деревенела от холода. Приходилось время от времени переворачиваться на другой бок и отогревать заиндевевшую от таявшего снега одежду и смёрзшиеся от усилившегося мороза внутренности.

  Хай Рэ мечтательно подумал о горячем травяном настое с остатками терпкой, но невероятно вкусной клюквы, однако доставать котелок не стал - утром потешит себя редким для него лакомством.

  Поняв, что заснуть теперь не сможет, Хай Рэ без сожаления разобрал неуклюжий лежак, отправив одну его часть в костёр, а на второй удобно устроившись как в кресле, предварительно подложив несколько пушистых веток в изголовье.

  Светало.

  Где-то далеко закричала птица, заставив оцепеневший от холода лес встрепенуться и с радостью встретить восход солнца. Взглянув на небо, розовеющее сквозь чёрные иглы высохших елей, Хай Рэ полез в котомку - пришло время утешить голодное тело последней трапезой.

  Он долго топил в котелке снег, изредка подкладывая в закипающую воду рассыпающиеся на ладонях снежки. Когда котелок был почти полон, Хай Рэ достал кожаный мешочек с мороженой клюквой и высыпал его содержимое в бурлящую воду. Сразу запахло ягодой. Старый видец с удовольствием ощутил во рту кисловатый вкус клюквенного чая.

  Дав напитку потомиться на медленном огне, Хай Рэ вновь полез в котомку и достал небольшой брусочек жареной оленины. Немного подумав, отрезал половину и вернул её на место - в узкий глубокий карман. Оставшийся кусочек стал макать в напиток и, зажмурившись, с наслаждением обсасывать. На нехитрую пищу пустой желудок тут же отозвался голодными спазмами, но видец этого не замечал. Его отрешённый взгляд упёрся в пустоту, челюсти размеренно двигались, изредка прерываясь для того, чтобы отхлебнуть очередной глоток из закопчённого котелка.

  Хай Рэ вспоминал...

 

8.

  ...Что-то сломалось внутри него, потому что он перестал воспринимать мир таким, каким видел его раньше - в течение всей долгой и очень непростой жизни. Лёжа целыми днями в своей келье (после страшных событий с Комнатой радости все жилые семейные ниши стали именовать только так - кельи), Хай Рэ ждал лишь одного: когда же, наконец, боль в груди, всё чаще и чаще навещавшая старого видеца в урочный и неурочный час, окончательно затопит его, в одночасье, превратив жилистое тело в хладный труп и отправив туда, где его давным-давно дожидаются и мать, и жена, и оба сына, и все многочисленные сверстники. Боль рвала тело на части, заставляя Хай Рэ замирать в томительном ожидании: вот сейчас... вот сейчас...

  В один из таких моментов в его келью вошёл Таби Ёр - бессменный грохочун в течение четырёх рук зим. Он осторожно присел на ложе, с участием коснувшись холодных пальцев видеца.

  - Что с тобой? - спросил он вполголоса.

  Хай Рэ всмотрелся в лицо друга. Таби Ёр тоже выглядел довольно старым, но и он был много моложе видеца.

  - Я понял, Таби, - моё время пришло...

  Грохочун непонимающе покачал головой.

  - Если ты о том, что произошло на ристалище, то...

  - Нет, - перебил товарища видец, - дело не в тиграх. - Хай Рэ с трудом сел на ложе. - Дело во мне...

  Таби Ёр придвинулся. Негромко попросил:

  - Говори.

  - Я перестал видеть... - Хай Рэ поднял печальные глаза на давнишнего друга. - Уже в течение трёх ночей я пуст внутри, как грот Забытых Крикунов...

  Таби Ёр долго молчал, потом положил руку на плечо Хай Рэ. Сказал с явным облегчением в голосе:

  - Ну что ж, будешь теперь сидеть в главном зале у костра, учить молодых и рассказывать им...

  - Погоди! - оборвал грохочуна видец. - Наверное, ты не понял - я пуст. Совсем!

  Грохочун как-то странно посмотрел на Хай Рэ. В его глазах читалось недоверие.

  - Разве такое может быть?.. - с сомнением спросил он.

  Хай Рэ пожал плечами, подумал недолго, заговорил с болью в голосе:

  - Я хотел тебя просить об одолжении...

  - Если ты об уходе за По-Гост, то я против! - не дослушав, резко проговорил грохочун.

  Хай Рэ укоризненно посмотрел на друга.

  Таби Ёр смутился.

  - Прости, но сейчас такое тяжёлое время, - виновато вздохнув, торопливо пробормотал он. - Нас становится всё меньше, а ты...

  - Я старше вас всех. Я столько пережил за эти годы и я... - Хай Рэ ненадолго замолчал. - Я очень устал. Правда! Много лунных циклов мне снятся жена и дети. Мне стыдно перед ними, потому что я один прожил столько, сколько все они вместе взятые. Я хочу пойти к ним. Не препятствуй мне, ладно? - Хай Рэ просительно заглянул грохочуну в глаза.

  Таби Ёр вздохнул.

  - Мне будет нелегко одному... - тихо сказал он после долгой паузы.

  Хай Рэ усмехнулся.

  - Ты не один. Молодые давно наступают тебе на пятки. Помнишь, как Фучи Га втайне от тебя изготовил свёрток и засыпал в него вместо потайной грохочущей смеси сухой помёт летучих мышей. Выкрасил он его охрой столь искусно, что ты обнаружил подмену лишь во время охоты!

  Таби Ёр хмыкнул.

  - Конечно, помню! Теперь этот сорванец готовит свёртки лучше меня.

  - Вот видишь...

  Прошло некоторое время, прежде чем Хай Рэ напомнил:

  - Так ты... не будешь препятствовать мне?

  - Я поддержу тебя на совете. - Не сразу ответил грохочун. - Только...

  - Что?

  - Сможешь ли ты попасть в Забытую Долину? Путь-то туда для одиночки нелёгок.

  Прежде чем ответить, Хай Рэ долго прислушивался к себе, пытаясь угадать, что именно подскажет ему проверенный годами тихий душевный шёпот. Так ничего и не услышав, твёрдо ответил:

  - Я дойду.

  - Может быть и так... - неуверенно отозвался Таби Ёр. - Во всяком случае, на исходе зимы, когда нам придётся везти туда всех ушедших от нас соплеменников, я смогу убедиться в твоих словах.

  - Если ты окажешься в Забытой Долине, то не забудь снять с моей шеи одну вещицу - ты сразу поймешь, о чём я говорю...

  - А как же звери? - с сомнением спросил Таби Ёр.

  Хай Рэ впервые за время их непростого разговора открыто, почти радостно улыбнулся.

  - Эх, грохочун, грохочун, - с теплотой в голосе произнёс Хай Рэ, - из тебя никогда бы не получился видец. Ведь ты замечаешь только то, что лежит у тебя под ногами!

  - А как же иначе?! - искренне удивился Таби Ёр.

  - Ни один зверь не посмеет охотой нарушить спокойствия Забытой Долины, - назидательным тоном проговорил Хай Рэ.

  - Ты-то откуда знаешь? - не поверил Таби Ёр.

  Хай Рэ коротко вздохнул.

  - Я это видел, - сказал он. - Видел так же отчётливо, как сейчас вижу тебя...

 

9.

  Хай Рэ вздрогнул.

  Воспоминания продолжали кружиться в сознании подобно весеннему хороводу молодых девушек, лаская взор приятным разноцветьем одеяний, но внутренний недремлющий страж - многоопытный видец - почувствовал скрытую опасность.

  Губы продолжали понемногу тянуть из котелка терпкую жидкость, а левая рука уже легла на отполированную тысячами прикосновений деревянную рукоять ножа. Длинное лезвие, матово блеснув, скользнуло из ножен. Медленно оторвав от губ приятное тепло котелка, Хай Рэ бросил взгляд на котомку - далеко ли она лежит, и успеет ли он схватить прикрытый ею топор?

  Справа, там, где несколько высоких елей росли очень близко друг к другу, мелькнула тень. Хай Рэ похолодел: ирбис - снежный барс! (Шкурой этого свирепого хищника мало кто мог похвастаться в их общем Доме. Говорят, давным-давно, когда люди жили в домах, стены которых были не из природного камня, снежный барс выглядел совсем иначе: был менее кровожаден, имел меньшее по длине тело, не обладал ужасающими по виду и остроте клыками. Но это было так давно, что в подобные небылицы никто уже не верит...)

  Протекла напряжённая минута, в течение которой Хай Рэ сумел во всех подробностях рассмотреть огромную кошку. Ирбис был молод. Быть может, пять или шесть полных зим - самый расцвет для силы и ловкости. Зверь стоял в пятидесяти шагах от видеца, не прячась, не пугаясь ни человека, ни костра. Это было странно и... страшно. Наверное, хищник знал о своей всёсокрушающей силе и оттого открыто демонстрировал её.

  Хай Рэ затаил дыхание, до боли сжав рукоять ножа - смехотворное оружие в единоборстве со зверем, когти и клыки которого являются для всех олицетворением звериной беспощадности.

  Ирбис грациозно шевельнул длинным телом, плавно повёл толстым хвостом, длина которого ничуть не уступала длине тела. Густой, пушистый мех дымчато-серого окраса с тёмными, почти чёрными кольцами заиграл в лучах показавшегося над деревьями светила. Это обстоятельство очень удивило видеца: снежный барс наиболее активен в вечерних или утренних сумерках. Видимо, приход зимы вынудил его спуститься в пояс хвойных лесов с границы вечного снега, а значит, и искать новую пищу взамен оставшихся в горах снежных козлов.

  Хай Рэ продолжал напряжённо следить за хищником, когда в судьбу видеца вмешался случай.

  За спиной охотника громко и пронзительно прокричала ворона, заставив человека вздрогнуть.

  И не его одного.

  Прямо из-под нижних ветвей согбенной свирепыми ветрами полуповаленной пихты выскочил заяц-толай. (А этот-то зайчишка-песчаник каким образом здесь оказался?!)

  Видец не успел удивиться, а смертельно напуганное животное метнулось мимо него, едва не угодив в раскалённые угли костра, - прямо в сторону снежного барса. Ирбис никак не ожидал подобной безрассудной храбрости от заурядной зверушки, поэтому слегка посторонился, пропустив обезумившего от ужаса зайца. Однако охотничий инстинкт тут же заставил снежного барса развернуться на месте и длинными прыжками устремиться вслед лёгкой добыче.

  Видец тут же ринулся к котомке, извлёк из-под неё топор, и лишь после этого позволили себе перевести дух. Сердце громко стучало. Пальцы правой руки едва заметно дрожали. Хай Рэ с облегчением понял: в последний раз судьба сберегла его для чего-то более важного, ибо случая, чтобы ирбис не тронул свою жертву (к тому же - одинокую!), старый видец не помнил.

  Однако радоваться было преждевременно, потому что ирбис коварен: обнаружив возможную жертву, он не позволит ей далеко уйти. Но знал опытный видец и другое - снежный барс не станет преследовать его днём. Насытившись зайчатиной, он предпочтёт где-нибудь отлежаться, а ближе к ночи, когда на мир опустятся сумерки - излюбленное время охоты беспощадного хищника - он выследит человека. И вот тогда...

  Об этом Хай Рэ думать не хотел. Впереди его ждал долгий трудный переход. Если повезёт, то он засветло окажется в Забытой Долине, а там ирбис не посмеет напасть на него. (Внутреннее зрение опытного видеца убеждало его в этом.)

  С трудом подавив желание тут же собраться и немедленно продолжить путь, Хай Рэ заставил себя опуститься на прежнее место, взять в руки заметно остывший котелок и продолжить почти ритуальное чаепитие. И хотя после всего пережитого вкус напитка изменился, приобретя горьковатый привкус тревоги, Хай Рэ долго смаковал последние капли густоватого взвара.

  Собирался он обстоятельно.

  Долго чистил мягкой золой закопчённый котелок (пусть ещё кому-нибудь послужит после него), тщательно отбирал рубиновые угольки, прежде чем пересадить их из умирающего костра в огневицу. Упаковав котомку, предусмотрительно присыпал кострище снегом. Подождал пока агонизирующие угольки отшипят-отфиркают капельками воды и фонтанчиками горячего пара, после чего старательно затоптал костёр и закидал его целой горой пушистого снега: нельзя шутить с огнём в хвойном лесу, где любая смолка-слезинка мгновенно возвращает к жизни навсегда, казалось бы, погасшее пламя.

  Перед тем как покинуть бивак, Хай Рэ критически осмотрелся - всё ли убрал за собой. Постоял недолго, о чём-то раздумывая, затем мысленно простился с приютившей его сосной и, не оглядываясь, размеренным шагом двинулся в сторону Забытой Долины.

  Выбравшись на нетронутую ничьим следом снежную целину, услышал позади себя слабый звук. Резко оглянулся, готовый к встрече с ирбисом, но увидел в ста шагах от себя лишь размытую по тонкому снегу серую тень...

  Так и не поняв, что за животное отважилось опасно приблизиться к нему, видец продолжил путь.

 

10.

   После удивительной встречи со старым лосем, с волком что-то произошло. Природа к этому не имела никакого отношения. Всё так же печально чернели готовые к долгой зимовке деревья, всё так же почти без перерыва сыпал пушистый снег, укутывая иззябшее тело земли в белое пуховое покрывало. Выходит, изменился сам волк?..

  Боль в передней лапе прошла, оставив после себя тоскливое чувство утраты чего-то большего, чем обычная резвость опытного в погоне хищника. Волк настолько был поражён изменениями в себе, что внезапно замер на месте и высоко задрал обсыпанную инеем морду. Он искал на небе луну, чтобы в долгом, печальном вое излить ей свою тоску. Луны он не увидел - весь мир вокруг оказался погружён в неспешный, завораживающий своей плавностью танец мириадов невесомых снежинок, без конца сыпавшихся из расколовшегося от мороза небесного полога.

  Волк обиженно опустил голову, конвульсивно зевнул. Сразу вернулись и жжение в раненой лапе, и болезненные спазмы в пустом желудке. Волк склонил голову к самой земле, принюхался. С неприятным удивлением узнал сладковатый запах дыма - поблизости находился человек!

  За всю свою жизнь волк лишь трижды встречался с этими странными двуногими, одетыми в нелепые толстые одежды, делавшие их неповоротливыми и медлительными. Правда, все три раза волку приходилось спасаться бегством, а однажды - при самой первой встрече - хищник едва не простился с жизнью (шрам от длинного металлического когтя человека до сих пор украшает его лобную кость). Встреча с людьми не сулила ничего хорошего. Однако волк знал ещё одно свойство двуногих - они никогда не разгрызали вкусных полых костей, чтобы добыть изнутри питательный костный мозг.

  Волк остановился в нерешительности. Идти к людям ему не хотелось, но и стоять в немом оцепенении тоже не стоило - от голода он скоро окончательно обессилит, и тогда холод набросится на него с удвоенной силой.

  В этот миг ветер донёс новую порцию запахов. Среди прочих был в этом букете и дух - очень-очень слабый - настоящего мяса! Волк ощутил во рту тягучую слюну и, больше не раздумывая, осторожно пошёл по дымному следу.

  Зверь пробирался крайне осторожно, потому что на собственной шкуре испытал ярость двуногих, способную разметать десяток таких как он. Сражаться с людьми волк не собирался. Его влекла к ним возможность поживиться остатками трапезы, которые они всегда весьма старательно закапывали в землю. Волк намеревался с безопасного расстояния проследить за людьми, а потом, когда они уйдут, раскопать остатки пищи и впервые за последние дни устроить настоящий пир. Если двуногих много, тогда волку не придётся голодать целую луну. Если их не больше чем лап, - тогда он пробудет здесь ровно столько, чтобы до блеска обглодать кости горных козлов или другой живности, что так аппетитно пахнет в морозном воздухе.

  Чем ближе подходил волк к стоянке людей, тем тревожнее он себя чувствовал. Он не слышал ни громких голосов, ни собачьего повизгивания, да и запах мяса почему-то иссяк. Такого прежде не случалось. На всякий случай опытный волк решил залечь в корневищах поваленного недавним ураганом дерева и понаблюдать - всё происходящее напоминало хитрую ловушку.

  Волк старательно выждал, пока запах дыма не ослабнет, а потом с прежней опаской двинулся вперёд. Осторожность спасла его.

  Впереди, на расстоянии нескольких стремительных прыжков, он заметил своего извечного врага - снежного барса. С некоторых пор этот новый хищник, пришедший с далёких гор, сильно потеснил область обитания волков, поставив их на грань голодного вымирания.

  Вот и сейчас, встреченная старым волком огромная кошка выглядела ухоженной, сытой, здоровой, а он - коренной обитатель этих мест - являет собой зрелище печальное, почти жалкое. Волк почувствовал, как внутри него закипает гневное чувство хозяина обширных территорий, так нагло попранных незваным чужаком. Но волк не был бы вожаком стаи в течение многих сезонов, если бы позволил первому же порыву овладеть собой. В открытой схватке со снежным барсом мог выиграть только барс: он гораздо мощнее волка, втрое моложе, а свежее мясо напитало его сильное тело не позднее, чем прошлым утром. Нет, старый волк не поступит так опрометчиво. Раньше ему уже случалось рвать клыками гладкую шкуру свирепой кошки. Правда, тогда он был гораздо моложе, да и окружали его не мёртвые деревья, а молодые самцы - трёхгодовалые одиночки.

  Волк вжался в пушистый снег, стараясь слиться с ним, чтобы раньше времени не привлечь внимания ирбиса. Впрочем, он зря так беспокоился. Снежный барс, привыкший к тому, что мало кто из прежних обитателей-хищников отваживался открыто противостоять ему, вёл себя в лесу как хозяин. Старый волк запомнил это.

  Вдруг впереди что-то произошло. Снежный барс вздрогнул, изогнул спину и кинулся в сторону дымного следа. Резкий рывок ирбиса заметно озадачил волка: снежный барс не тот хищник, чтобы осмелиться в одиночку напасть на стоянку двуногих.

  Волк осторожно пополз в ту же сторону.

  Он застыл возле высокого муравейника, не решаясь следовать дальше. Глаза, сохранившие остроту молодости, открыли ему удивительную картину: снежный барс остановился на краю небольшой поляны и, не таясь, замер на глазах у двуногих.

  Волк пригляделся внимательнее - двуногий был один!

  Это показалось странным и неестественным. Волк привык видеть множество людей в одном месте, поэтому воспринимал их не как одно дерево, а как массу стволов - как целый лес. Вид одинокого двуногого поразил его.

  Наверное, те же чувства испытывал и снежный барс. Против обыкновения он не скрылся в лесу, а остался стоять на месте, демонстрируя всю силу и наглость молодой плоти. Но двуногий, несмотря на то, что был один, не испугался. Он лишь поднялся со своего места и больше не сделал ни одного движения.

  Неизвестно чем бы всё закончилось, если бы на ирбиса не выскочил напуганный громким птичьим криком заяц-песчаник. Снежный барс погнался за лёгкой добычей, и поляна опустела.

  Волк продолжил следить за двуногим, стараясь не пропустить момента, когда тот станет закапывать остатки еды. Но и здесь усталого хищника постигло разочарование - у двуногого вся трапеза состояла из горячего питья и тонкого ломтя прожаренного мяса, слабый запах которого и уловил чуткий нюх.

  От обиды старый волк едва не завыл. Пересилив себя, он ткнулся носом в мягко-податливое тело муравейника, надеясь отыскать в нём хотя бы несколько приторно-кислых муравьёв. Влажный язык скользнул по хвоинкам, не обнаружив ничего кроме холодного снега и горького разочарования...

 

11.

   Хай Рэ неспешно торил тропу по выпавшему за ночь снегу и напряжённо думал. Появление ирбиса могло нарушить все его планы. Если бы сейчас он был не один и если бы его окружали соплеменники во главе с многоопытным грохочуном, они бы немедленно организовали облаву на снежного барса с обязательным устройством множества хитроумных ловушек, потому что ни один из молодых охотников ни за что бы не отказался от редкого случая заполучить великолепную белую шкуру.

  К сожалению, видец был одинок и рассчитывать мог разве что на две руки, мышцы на которых от старости из упругих канатов расплелись в размочаленную пеньку, да на ноги с неоднократно обмороженными пальцами. Правда, оставались ещё зубы, но время источило и их, - как ступеньки из розового песчаника перед главным входом в его Дом. Бывший Дом...

  Видец остановился, прислушался к себе. Внутреннее зрение подсказывало - он не один в этом лесу. Старик неторопливо поправил лямки заплечной котомки, провёл ладонью правой руки по поясу: цеп, топорик, длинный нож - всё на месте. На миг задумался, что лучше взять. Цеп хорош при коллективной атаке (если зверь тебя подомнёт, не больно-то покрутишь рукоятью). Топорик в ближнем бою лучше, но и для него нужен замах рукой, а если времени у человека для этого не будет?

  Хай Рэ колебался...

  На поляне после ухода ирбиса он заметил неясную тень. Кто это был? Судя по размытым очертаниям - животное с длиной тела около метра. Безусловно хищник, но какой именно? Если лисица или рысь, бредущие по лесу в поисках добычи, - это одно. А если ирбис был не один? Ведь должно быть объяснение его безрассудной храбрости, когда он открыто вышел на человека! Будь на стоянке больше людей, хищнику не поздоровилось бы. Значит, снежный барс чувствовал за спиной поддержку, оттого и был так нагл и дерзок?

  Итог недолгих размышлений не принёс старому видецу успокоения. Напротив. Имея в тёмных зарослях леса лишь одного смертельного противника Хай Рэ ещё мог надеяться на ничтожный шанс добраться до заветной рощи и осуществить задуманное (ирбис мог случайно набрести в лесу на добычу более питательную и менее опасную, чем человек), но с двумя гигантскими кошками не справился бы и великан Юр Васэт. Значит... Значит, не увидеть Хай Рэ Забытой Долины. Не осчастливить истомлённого сердца лицезреньем почти сказочных кущ самого безмятежного места на плоскогорье. Не упокоить своего старого, разбитого тела под пологом тихого звёздного свода...

  И вдруг внутри Хай Рэ поднялась мощная, опасная в своей силе волна гнева.

  Давно он не испытывал подобного. Последний раз - в ранней юности, когда в их мирный спокойный Дом пришли грязные, звероподобные в своей невозможной жестокости люди. (Да и люди ли?) Тогда погибли очень многие, потому что не были готовы умереть только за то, что предложили обросшим и оборванным незнакомцам скромную еду и место у общего костра. Если бы в это время в Дом не вернулась большая группа охотников, возможно и Дома бы никакого больше не было.

  Но тогда... Тогда Хай Рэ захлебнулся в такой же волне древнего, первобытного, ископаемого чувства. И ни секунды не пожалел об этом, хотя даже в самом кошмарном сне не мог предположить, что способен сотворить подобное... Когда же пелена боли спала, безжалостно обнажив жуть произошедшего, он поклялся себе, что никогда не повторит подобного. И вот...

  Воспоминания едва-едва коснулись затопленного гневом сознания и умчались, убоявшись возможного продолжения.

  Хай Рэ резко повернулся, обвёл поляну тяжёлым взглядом и громко крикнул в оцепеневший не то от мороза, не то от страха лес:

  - Кто бы ты ни был, знай - я не боюсь тебя! Даже если вас много и у вас тысячи клыков против моих истёртых зубов, - я всё равно дойду до Забытой Долины! Потому что я - Человек и Долина - мой последний Дом! Если ты не хочешь расстаться с жизнью, которой я перестал дорожить, ступив на последнюю тропу, - не преследуй меня, слышишь!..

  Странная, словно надтреснутая тишина была ответом старому видецу.

  Хай Рэ недобро улыбнулся.

  - Пусть моё сердце стучит глуше и медленнее, чем раньше, - сказал он в пустоту, - это не должно тебя радовать. Оно по-прежнему видит, и оно говорит мне - ты здесь. И ты боишься. Потому что ты - всего лишь зверь. Тебе нужны мои мышцы, моя кровь, моя жизнь, наконец. А мне от тебя ничего не нужно. И потому тебе страшно... Уходи! Я обещаю: моя тропа никогда не пересечётся с твоей. Слышишь?..

  Зверь слышал. Хай Рэ знал это наверняка. Но одно смущало старого охотника: внутренним зрением он видел животное отчётливо. Оно было одно, стояло, понурив голову, и... внимательно слушало человека! Эмоциональный фон зверя больше не будил древние инстинкты. Напротив, непонятный зверь вызывал... жалость.

  Видец оказался в замешательстве. Либо его дар сыграл с ним злую шутку, либо весь мир встал с ног на голову, если даже человек, проживший в нём много десятков лет, перестал что-либо понимать. Верить этому не хотелось. Скорее всего, напряжение последних дней совсем доконало изношенное сердце, и Хай Рэ стало мерещиться то, чего нет ни в его сердце, ни в реальном мире.

  "Вовремя я ушёл из Дома, - невесело подумал видец. - Люди запомнят меня по последним охотам. (Памятная стычка с тиграми не в счёт.) Зато они никогда не увидят меня в таком состоянии, как сейчас - разговаривающим с лесом, усталым, испуганным, почти безумным..."

  Хай Рэ недовольно покачал головой, осуждая собственную слабость, повернулся и продолжил торить узкую тропу - дорогу в один конец...

 

12.

   Таби Ёр сдержал слово: он поддержал Хай Рэ и на совете, и даже убедил немногочисленных кровных родичей не отговаривать видеца от опасной затеи. Опасной?.. Это слово звучит блёкло и неубедительно, когда понимаешь, куда собрался старик. Хай Рэ был благодарен старому другу за его помощь. Если бы не содействие Таби Ёра совет бы ни за что не разрешил Хай Рэ покинуть Дом. Тому были причины. И весьма убедительные.

  Не один год Хай Рэ с болью наблюдал за тем, как всё большее количество келий пустует, отодвигая жилую зону глубже и глубже в недра горы. В самом факте ухода людей вглубь базальтового бастиона не было ничего плохого (зимой - теплее, летом - значительно прохладнее, чем на плоскогорье). Беда заключалась в другом: с каждым годом детей в Доме рождалось всё меньше. Но по-настоящему волноваться начали года два назад, когда неизвестно по каким причинам срок беременности у женщин увеличился до двенадцати месяцев.

  Старейшины Дома пребывали в тревоге - никто не помнил, чтобы подобное происходило раньше. Правда, дети при этом рождались удивительно крепкими и здоровыми. Почти не болели, развивались быстрее своих "девятимесячных" сверстников, да и вообще, вели себя много смышлёнее.

  Однако тревога по этому поводу сохранялась, и кое-кто из старейшин стал поговаривать о появлении нового поколения, которое может... А вот что именно может новое поколение должен был определить он - Хай Рэ. Старейшин не смущало случившееся на ристалище. Они считали, что продолжительный отдых поможет видецу восстановить его редкий дар.

  Хай Рэ искренне желал этого. Он старательно проводил вечера рядом с одно- или двухгодовалыми карапузами, но... ничего не видел. Он пытался доказать старейшинам, что его дарование здесь бессильно, что старания одного человека тщетны, если сама природа распорядилась таким образом. К видецу прислушивались, но понимать не хотели.

  Так продолжалось до случая с тиграми.

  А затем в Хай Рэ вошла пустота. Сначала она лишила его аппетита, потом - сна, потом - дара. Хай Рэ перестал видеть не только мир за многометровыми стенами своего Дома, он стал с трудом различать предметы, находящиеся в его келье. Ещё не понимая, к чему всё это приведёт, Хай Рэ, надеясь на какое-то чудо, продолжая приходить в зал, выложенный бирюзой и малахитом, в котором резвились малыши. И чудо произошло.

  Двухгодовалый карапуз, весь вечер усердно ползавший на коленях видеца неожиданно произнёс знакомым до слёз голосом: "Ты можешь уходить..." Хай Рэ вздрогнул. Ему показалось, что он услышал почти забытую картавую скороговорку старшего сына, трагически погибшего много лет назад.

  Старик вернулся в свою келью, просидел в полной темноте бесконечно долгую ночь и принял непростое решение...

  ...Его никто не провожал, потому что ещё никто не уходил в Забытую Долину добровольно. Только Таби Ёр - старый добрый товарищ - вызвался проводить его до реки.

  Шли молча, пока не скрылся закопчённый зев главного входа Дома. Когда же за изгибом тропы пропал массивный каменный бык с дежурным охотником наверху, Хай Рэ испытал настоящее облегчение. До самой последней минуты он боялся, что совет отменит своё решение и попросит его вернуться. Вернуться... Разве можно вернуться в дом, от которого остался лишь пепел? Разве можно войти в реку, которая давным-давно высохла? Разве можно обнять человека, исчезнувшего в ледяной полынье много лет назад?..

  Через несколько сотен метров Хай Рэ остановился.

  Таби Ёр взглянул на него вопросительно.

  - Ты чего?..

  - Дальше не ходи. - Тихо попросил видец.

  - Почему? - удивился грохочун.

  - Сам знаешь. - Хай Рэ положил руку на плечо друга. - Не забывай, я ещё могу кое-что видеть... Твоё желание пойти вместе со мной бежит впереди тебя.

  - Неужели это так заметно? - грустно спросил Таби Ёр.

  - Для меня - да.

  - А для других?

  - Не знаю, - признался видец. - Понимаешь, наши чувства - они как цвета радуги. Чем счастливее человек, тем ярче и насыщеннее его краски.

  - И в каком цвете ты видишь меня? - Таби Ёр посмотрел прямо в глаза старому другу.

  Хай Рэ взгляда не отвёл.

  - В Доме ты был окружён не очень яркой, но насыщенной оранжевой оболочкой, - сказал видец, - особенно, - играя с детьми. Когда мы вышли к подножию горы, цвета побледнели, хотя продолжал преобладать красноватый оттенок. По мере продвижения вглубь леса краснота перешла в желтизну, местами размываясь до серости... Ты уже полчаса напряжённо думаешь о том, а не последовать ли за мной. Наверное, у тебя для этого тоже есть причины...

  - Есть, - устало согласился грохочун. - Только мне тяжело говорить... сейчас...

  - Я знаю, - успокоил друга видец. - Поэтому и прошу: давай прощаться здесь. Дальше с каждым шагом тебе будет всё труднее и труднее - дорога в Забытую Долину затягивает...

  - Хорошо... - печально произнёс Таби Ёр.

  Они обнялись, постояли, прижавшись головами. Вдруг Хай Рэ тяжело вздохнул и рывком отстранился.

  - Всё... - глухо произнёс он. - Я пошёл...

  Он успел сделать лишь несколько шагов, когда услышал взволнованный голос грохочуна:

  - Погоди!

  Видец оглянулся. Таби Ёр подбежал к нему, дрожащей рукой расстегнул нагрудный карман на своей куртке, достал что-то и торопливо протянул Хай Рэ.

  - Возьми!.. - сдавленным голосом произнёс он. - Я же видел, ты не взял с собой ничего, кроме травы. А это... это подарит тебе ещё один день жизни. Возьми!

  - Спасибо... - Хай Рэ принял подарок - широкую полоску вяленого мяса. После короткого раздумья тихо, но твёрдо сказал: - Прощай...

  Он повернулся и торопливо зашагал по тропе.

  Таби Ёр остался стоять покинутый, одинокий, опустошённый.

  Хай Рэ прошагал метров двадцать, потом резко остановился. Он понимал: уходить, как бы то ни было, всегда легче, чем оставаться.

  Не оборачиваясь, видец громко крикнул:

  - Когда-нибудь мы ещё встретимся. Мы обязательно встретимся!..

  Голос не успел затеряться в кронах высоких деревьев, а ноги уже несли Хай Рэ прочь от этого места. И только пересохшие от волнения губы продолжали шептать: "...мы ещё встретимся... мы обязательно встретимся..."

 

13.

   Волк бежал по свежему рыхлому снегу и дивился происходящему. Наверное, мир в самом деле сильно изменился, если все привычные представления о нём разбиваются точно тонкие льдинки у заберега. Первым смятение в голодный волчий мозг внёс старый лось, не захотев (при его-то несокрушимой мощи!) сопротивляться волку-одиночке. Это было не по правилам. Это было против всех привычек и инстинктов: если зверь больше и сильнее, он обязан сопротивляться, иначе потеряет жизнь. А что может быть дороже жизни!..

  Потом дымный след вывел волка на странного двуногого. Одиночка выглядел ещё более противоестественным, чем отказавшийся защищать себя лось. Двуногие не бродят в одиночку! Их всегда много. Они не отходят друг от друга дальше, чем летят их тонкие стальные когти или смертельно жалящие острые прутья.

  Все в лесу знают: если увидел одного двуногого, значит, где-то близко их целая стая. Поэтому они всегда побеждают. Даже снежных барсов. Даже пещерных медведей. Так было всегда. И вот теперь... Теперь всё поменялось. К тому же - ирбис. Почему он не испугался двуногого?

  Волк замер. Такое с ним случалось лишь в минуты охоты, когда, изучая след зайца, пытавшегося запутать преследователя хитроумными петлями, нюх выводил опытного хищника на прежний след, и круг замыкался. В такие минуты волк замирал в сладком предвкушении добычи. Сейчас он испытал подобное волнение, внезапно разгадав причину своего удивления: кого бы в последние дни он не встретил в зимнем умирающем лесу - все были одиночками...

  Да, мир раскололся, рассыпался на отдельные кусочки, разбился вдребезги и собрать его теперь невозможно...

  Волк покрутил головой, разгоняя тревожные видения, потом трусцой побежал дальше. Не сразу он понял, что, сам того не желая, следует за двуногим. Но отчего-то нисколько не удивился своему внезапному порыву (наверное, в нём ещё не умерла надежда полакомиться вкусными мясными остатками).

  Сладкие грёзы о долгожданной пище сделали его менее осторожным, потому что он опасно приблизился к двуногому. Волк понял это лишь тогда, когда услышал громкий предостерегающий крик. Ноги стремительно унесли волка в глубокий лог, где напуганный зверь замер в густых заиндевелых кустах.

  Голос двуногого звучал необычно и страшно. Даже в большой группе двуногие всегда разговаривали тихо, так что обнаружить их можно было только по запаху. Этот же кричал громко, яростно, будто хотел, чтобы о его присутствии знал весь лес.

  Волк заколебался. Двуногий выглядел безумным, а нужна ли пища безумным, волк не знал. Выждав некоторое время, он всё-таки последовал за двуногим. Но теперь его влекло не сильно притупившееся за последние часы чувство голода, а щенячье любопытство.

  Он шёл долго, безошибочно следуя по запаху, оставленному на свежем снегу мохнатыми лапами двуногого. Иногда волк уходил в одну или в другую сторону, пытаясь отыскать на склонах оврага следы мелкой добычи. Проплутав недолго в рыхлом снегу, зверь возвращался на оставленную двуногим тропу и бежал дальше.

  Один раз он наткнулся на длинную широкую полосу от волочащегося предмета со следами лап. Сердце волка радостно забилось. Ондатра! Он бросился по следу, надеясь настигнуть мускусную крысу раньше, чем она доберётся до водоёма. Судя по следам, имеющим зигзагообразные дорожки со срединной бороздкой от волочащегося хвоста, - по местам с неглубоким снегом ондатра бежала рысью.

  Волк, не жалея раненой ноги, ринулся вперёд. Но вскоре он увидел в просвете деревьев реку и тихо взвыл от досады.

  Пришлось возвращаться назад.

  Ближе к вечеру волку повезло. Он случайно набрёл на "ход-отдушину" тёплого гнезда мышей полёвок, видимой частью которого была тонкая хрупкая труба из инея с небольшим валиком внизу. Конечно, мышь не серна и не пятнистый олень, но для изголодавшегося зверя она по вкусу будет лишь немногим уступать ласке.

  Волк кинулся к устью норы, стремительно расширив извилистые снежные галереи, как это обычно делают горностай или хорь. Перепуганные грызуны стали выскакивать наружу, где их уже поджидали быстрые волчьи клыки. Многим полёвкам удалось избежать звериной пасти, но спасение их оказалось ложным: к следующему утру усилившийся мороз и ветер обязательно погубят их, потому что мышам едва ли удастся так быстро соорудить новое гнездо.

  Однако волка это мало заботило. Утолив первый голод, он ещё некоторое время побродил вокруг, отыскивая зверьков, не успевших прокопать быстро твердеющий наст. Настиг трёх самых невезучих, после чего неторопливо вернулся на оставленную двуногим тропу.

  Появилось ленивое желание бросить бессмысленное преследование и поискать уютное место для ночного отдыха. Приятная тяжесть в желудке сделала походку вялой, а взгляд рассеянным. Несколько раз волк широко зевнул, бросая равнодушный взгляд по сторонам, однако новые запахи, примешавшиеся к уже знакомому духу толстых лап двуногого, заставили волка насторожиться и упорно продолжить путь.

  Свой выбор он сделал быстро, потому что след двуногого пах... ирбисом.

 

14.

  Воспоминания поблёкли, растушевались, слились с завесой падающего снега.

  Хай Рэ неторопливо торил тропу, иногда с сожалением вспоминая, что зря не послушался грохочуна и не взял снегоступы. Сейчас идти было бы намного легче и быстрее. Видец тут же усмехнулся своим мыслям. Быстрее... А зачем? Куда ему торопиться в этом мире, где жизнь одного человека - даже самая долгая - всего лишь ничтожная капля в стремительном речном потоке!

  Хай Рэ остановился. Постоял, любуясь рождающейся на глазах красотой и прислушиваясь к монотонному, убаюкивающему шелесту падающих снежинок. Закрыл глаза. Замер. Ему захотелось увидеть окружавший лес таким, каким он был в летнюю пору, - в самый разгар июльской жары, чтобы контрастом двух состояний природы заполнить образовавшуюся в сердце пустоту. Но образ июльского леса так и не осчастливил уставшего старика. Вместо сочной изумрудной зелени и чудесного аромата луговой травы, он вдруг увидел длинную размытую тень, услышал хруст проваливающегося наста, почувствовал пугающий своей резкостью запах зверя...

  Видец открыл глаза, стремительно обернулся.

  Сердце забилось учащённо, заставив сморщиться от резкой боли в груди. "Только не сейчас... - с тоской подумал старик. - Пусть это случится завтра..."

  Он долго всматривался в белую мглу, но там не было ничего кроме деревьев, редких кустов и снега.

  Дар видеца покидал его медленно, вытекая капля за каплей, словно тягучий мёд из разбитого медведем улья. Уже несколько лун Хай Рэ оказывался в замешательстве, не понимая своих образов. Он часто терялся: то ли это реальность, то ли видения, принесённые его даром? Вот и сейчас Хай Рэ не мог понять, что он видел глазами, а что - внутренним зрением.

  Когда сердце успокоилось, и боль короткими толчками сползла в левое бедро, видец продолжил путь. Невесёлые мысли бродили в его голове. Время только перевалило за полдень, а он уже серьёзно вымотался. Пора было задуматься о ночлеге, но из-за непрекращающегося снегопада, видец не мог определить, где находится. Надёжные ориентиры - вершины гольцов - оказались сокрыты снежной завесой, других же примет на местности в этой части долины Хай Рэ не знал. Оставалась только река. Но и она пропала где-то за частоколом деревьев, потому что из-за сложного рельефа, видецу всё время приходилось забирать то в одну, то в другую сторону.

  Недолго поразмыслив, Хай Рэ решил вернуться к реке в надежде, что там ему удастся до темноты отыскать безопасное для ночёвки место.

  Когда он вышел к берегу, снег почти прекратился. Идти вдоль русла оказалось много труднее, чем по неглубокому снегу. Обледенелые камни припорошило снегом. Стоило на них ступить, как нога соскальзывала, попадая то в весеннюю промоину, то в пустоту между двумя слоями льда. Дважды нога с чавканьем уходила в воду, перемешанную со льдом, правда, Хай Рэ успевал выбраться из мерзлого колодца прежде, чем промокнет голенище.

  Скоро снег совсем прекратился, а мороз, напротив, - усилился. Намокшая обувь обледенела. Движение, даже по неглубокому насту, превратилось в настоящее мучение - ноги срывались, скользили, разъезжались. Несколько раз Хай Рэ падал, больно ударяясь то локтём, то коленом, потому что не мог себе позволить упасть навзничь - тогда он потерял бы единственную ниточку, соединяющую его с Домом - крохотный расточек огня.

  После очередного неудачного падения, когда боль из левой лопатки проросла в область таза, видец решил - всё, пора остановиться, иначе он рискует провалиться под лёд или остаться без огня. Хай Рэ стал присматривать подходящий обрыв, где можно было укрыться от внезапно поднявшегося ветра, но скоро отказался от этой затеи. Ближайшие деревья стояли далеко от берега, и натаскать дров на всю ночь до наступления темноты он бы наверняка не успел.

  Была и ещё одна причина, по которой он не захотел оставаться у реки. Промёрзший козырёк глины будет хорошо защищать его от ветра, но он так же хорошо скроет и хищника, если тот захочет напасть на человека (видец ни на минуту не забывал о длинной размытой тени).

  Хай Рэ оставалось одно - вернуться в лес. Не сразу отыскав понижение в трёхметровой линии обрыва, видец поднялся по смёрзшейся глине. На него сразу же набросился ветер. Поёживаясь, видец некоторое время размышлял, не вернуться ли ему назад, но поспешно отогнал от себя мысль о комфорте и принялся за работу. Ночь ожидалась долгая и трудная, к ней предстояло основательно подготовиться. Мороз и ветер не главное: лапник да пара-тройка берёзовых комлей помогут ему побороться со стихией на равных. Невидимый преследователь гораздо опаснее. Он видит человека, чувствует его, он теплее одет и лучше подготовлен к жизни в лесу. Но всё-таки он всего лишь зверь, и его инстинкты ничто против многолетнего охотничьего опыта человека.

  Хай Рэ знал это. И готовился.

  Помимо основного костровища из длинных берёзовых чураков, он изладил прочный навес из лапника, подкатил несколько брёвен (будет, что добавить в огонь глухой ночью). Потом принялся за главное. Каким бы хитрым, коварным или голодным хищник не был, он никогда не станет нападать на человека у костра. К тому же звери не переносят едкого дыма, потому что воспринимают его, как начало лесного пожара.

  Обо всём этом Хай Рэ знал, поэтому на небольшом расстоянии от главного кострища соорудил с десяток мелких. Однако вместо берёзы (среди хвойного леса она попадалась одиночными экземплярами) он нарубил в них сырую ель, осину, сирень, то есть такие породы, которые громко трещат в огне. Ель, пихту и лиственницу рубить не стал - они бросают искры, от которых может загореться одежда. Добавил ольхи - дерева мозглого, содержащего много воды и дающего больше дыма, чем огня.

  Закончив все приготовления, приступил к самому главному - пересаживанию пламени из огневицы в кострище. Ещё в начале работ по заготовке дров Хай Рэ позаботился о тёплом питомце - подкормил его корьём и несколькими горюнцами. Так что сейчас росток огня выглядел словно здоровый грудничок - румяный, тёплый, почти упругий на ощупь.

  Сегодня видец не стал пренебрегать старинным ритуалом (кто знает, сколько их осталось в его жизни?) и с благоговением в голосе проговорил:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

  С этими словами Хай Рэ поместил язычок пламени в небольшую нишу из завитков берёзовой коры и медленно выпустил воздух из груди. Красно-жёлтый росток замер, словно оценивая будущее жилище, потом заморгал, встрепенулся и резво побежал по тонким белым колечкам.

  Видец вздохнул с облегчением. Хорошо! Значит, и этой ночью с ним ничего не случится.

  Пока огонь набирал силу Хай Рэ позволил себе расслабиться.

  Он огляделся по сторонам, пытаясь угадать, где именно залёг невидимый враг. В том, что зверь не оставил его в покое, человек не сомневался: какие-то туманные образы, самопроизвольно возникавшие в спутанном усталостью сознании, заставляли его думать именно так.

  Когда росток превратился в гудящее пламя, Хай Рэ с неохотой поднялся и медленно побрёл разжигать сторожевые костры. Ольха гореть не хотела, пришлось нести целые берёзовые головни из основного костра. Скоро горели (точнее - нещадно дымили) все костерки по периметру. Хай Рэ вернулся к главному кострищу и только сейчас понял, как сильно устал за этот день. И прошёл-то всего ничего, а вымотался больше, чем за весь долгий многодневный переход.

  Есть не хотелось. Пить тоже. Единственное, чего желал видец - уснуть и спать долго-долго, не просыпаясь и не видя снов, потому что его сны в последнее время всегда были тяжёлыми, мрачными, наполненными болью и страданием. Но и спать безмятежно Хай Рэ не мог. Мороз крепчал, ветер усиливался. Жар костра едва-едва разгонял стужу. Лапник за спиной оказался слишком чахлым, чтобы защитить человека от пронизывающего ветра. Но идти за новыми ветками видец не хотел - он боялся, что просто не сможет дотащить нарубленное до костра. К тому же ветер с наступлением ночи изменил направление и несколько ослаб. Теперь он дул с левой стороны, где росшие рядом несколько лиственниц немного ослабляли его свирепый напор.

  Незаметно Хай Рэ задремал...

 

15.

   Волк размеренно бежал по неровным следам двуногого, удивляясь собственной неразумной настойчивости. Пахнущий дымом человек был опасен для него не меньше, чем ирбис, потому что его действия невозможно предугадать заранее. Двуногий был хитрее, коварнее и изворотливее самых свирепых хищников, однако отличался от них одним завидным постоянством: он никогда не нападал первым. Любой несмышлёный по молодости волчёнок-храбрец мог совершенно безнаказанно неделями кружить вокруг дымного логова двуногих, не попадаясь им на глаза, но если встреча всё-таки происходила, - у хищника оставалось немного шансов спастись бегством. При всей своей неуклюжести, облачённые в толстые шкуры двуногие умели молниеносно убивать своими блестящими летающими когтями на большом расстоянии. Правда, в ближней схватке у хищника оставался какой-никакой шанс одолеть двуногого, но это только в том случае, если обладатель дымной одежды был один, а такого, сколько себя помнил волк, раньше никогда не случалось...

  Раньше-то, может, и не случалось, однако вчера он повстречался именно с таким. С той поры волка необъяснимо, но настойчиво влекло к странному двуногому.

  Постепенно погода испортилась. Снег уже не падал невесомыми хлопьями, щекоча нос и подтаивая на разогретой бегом спине. Поднявшийся ветер превратил пушистые снежинки в жалящие крапивные иголки и всё больнее стегал ими по рыжеватой с подпалинами шкуре старого волка. Снова пришло желание укрыться где-нибудь и переждать разгулявшуюся непогоду. Однако косогор, по которому перед этим прошёл двуногий, был почти лишён растительности и продувался всеми ветрами насквозь. Нужно было миновать его, а уже потом, приблизившись к темнеющему вдалеке урману, поискать подходящее для лёжки место.

  Мороз становился сильнее, ветер усиливался, превращаясь в настоящий ураган, а голым возвышенностям, теряющимся в снежной мути, казалось, не будет конца.

  Несколько раз волк спускался к реке, в надежде спастись от обжигающего ветра. Но идти по обледенелым камням не смог - раненая лапа напоминала о себя каждый раз, как только проваливалась мягкими подушечками на острые ледяные иглы под тонким настом. Приходилось вновь возвращаться на тропу, в который раз удивляясь непонятной настойчивости двуногого в выборе пути: его дымное родовое логово находилось совсем в другой стороне! Почему же тогда он с таким упорством идёт в долину, куда звери никогда не ходят?

  Однажды волк пересёк лисий след и недолго покружил по нему, загораясь азартом охоты. (Никто лучше лисицы не знает все луговины, занятые поселениями полёвок, поэтому её путь всегда ведёт прямиком от одного гнезда к другому; держась боком к ветру, хищница прекрасно чует запах гнёзд и слышит писк зверьков под снегом.)

  Волк хотел последовать за лисицей, но, внимательно обнюхав след, передумал. Лиса была вконец измучена, сильно ранена или больна - она с трудом волочила хвост понизу, вместо того, чтобы нести его легко и бережно, редко-редко касаясь янтарно-рыжим кончиком поверхности снега, как это обычно делает здоровая особь.

  Волк коротко зевнул, быстро огляделся по сторонам. Ему показалось будто вдалеке, под замёрзшим деревом, где жгучий ветер с севера курит снежным дымком над застругами, он увидел щурящиеся янтарные глазки лисицы.

  Волк сделал несколько торопливых прыжков в ту сторону, но вдруг остановился, осознав, что больная лиса была так же одинока, как и всё в этом умирающем мире...

  И снова тропа. И снова ветер. А впереди - долгая ночь в надсадно стонущем от ветра лесу.

  Наконец, безлесье кончилось. Урман призывно распахнул свои медвежьи объятья. Сразу стало тише и теплее. Ветер продолжал бесноваться где-то в вершинах деревьев, заставляя огромные стволы лиственниц скрипеть и угрожающе раскачиваться. Но внизу, в подлеске, ветер ощущался слабо, лишь изредка кидаясь колючим снегом, да незлобиво ломая тонкие сухие ветки.

  Волк повеселел. К утру стихия угомонится, и он славно поохотится. Даже если ничего не поймает ночью, утром ему повезёт обязательно - после такой пороши будет много свежих следов, и он легко отыщет фазана или куропатку, не успевших перелететь с первой после ночлега кормёжки на новую.

  Скоро совсем стемнело. Волк стал осторожнее.

  По опыту он знал: двуногий ни за что не продолжить путь ночью. Где-то впереди он готовит себе временное логово, отгораживаясь от холода стеной огня. Быть может, именно сейчас он достаёт из сумки пахнущие дымом куски мяса и кладёт их рядом с костром, чтобы они стали горячими, как кровь только что убитого зайца. Потом он немного подождёт, пока пламя костра не вытопит бусинки жира, и они не закапают в огонь, скворча и фонтанчиками разбрызгивая остывающую золу. Волк не однажды издали наблюдал за двуногими, поэтому хорошо знал, как они поступают со своей добычей.

  Ещё несколько коротких переходов по рыхлому снегу, и волк далеко впереди увидел отблески костра. Но много раньше он уже почувствовал кислый, едкий запах дыма и подходил к лагерю двуногого не по его запорошенной снегом тропе, а с безопасной подветренной стороны.

  Предосторожность не была излишней, потому что запах ирбиса нет-нет, да возникал на отдельных участках пути. Волк почувствовал внутри себя глухое недовольство. Если сам он следовал за двуногим ради остатков его пищи, то снежный барс откровенно охотился на обладателя дымной шкуры. А это было неправильно. Все звери в долине знают: двуногие - хозяева мира. Так было всегда. Этого никто никогда не оспаривал, как и то, что волк охотится на зайца, а не наоборот. Но вот наступают странные, небывалые, дикие времена, когда приходит сильный, беспощадный, наглый в своей уверенности чужак и могучими челюстями рвёт привычный мир в клочья.

  Только теперь волк понял, почему он всё это время так настойчиво следовал за двуногим. Ему вовсе не нужна его пища, и притупившееся за долгие годы странствий игривое любопытство тоже ни причём. Волк пошёл по дымному следу только потому, что двуногим заинтересовался ирбис. Снежный барс - незваный чужак - не должен чувствовать себя хозяином в долине, где многочисленные стаи волков (его волков!) проводили множество стремительных удачных охот. Вся эта долина принадлежит двуногим, немного - волкам, совсем чуточку - остальной мелкой живности. Но она никогда не принадлежала северным кошкам!

  Волк успокоился. Он понял, что давило и угнетало его с момента встречи со старым лосем. Успокоившись, он стал вести себя как мудрый вожак, у которого за спиной свора волчат несмышлёнышей, ещё ничего не знающих о тяжёлой жизни за пределами логова. Волк, насколько позволяла осторожность, подобрался к дымной завесе и стал наблюдать.

  Ветер почти стих. Снег прекратился. Мороз ощущался слабо.

  Волк устроился в снегу, не обращая внимания на заструги - небольшие снежные барханчики, наметённые и утрамбованные сильным ветром. Двуногого волк видел плохо - мешал дым, сносимый слабыми порывами в сторону. Дыма было много. Это удивило волка: двуногие не любят дым. От него они кашляют, и всё время смешно трут передними лапами глаза. Потом волк понял - обладатель дымной шкуры, наверное, догадался, что ирбис идёт по его следу, и принял меры предосторожности. Это окончательно успокоило волка, потому что, каким бы смелым и дерзким не выглядел снежный барс, он никогда не отважится напасть на двуногого, защищённого языками пламени и облаками дыма. На это не способен ни один зверь. Ни один...

 

16.

   Впервые за долгие-долгие месяцы Хай Рэ спал без сновидений. Усталость от продолжительного перехода была здесь ни при чём. Наверное, последние капли редкого дара покинули видеца этой ночью, выкатившись из закрытых глаз мутными солёными слезинками.

  Как ни странно, ощущение долгожданного спокойствия, выстраданного многочисленными бессонными ночами, облегчения не принесло. Скорее - напротив. Если до этой ночи Хай Рэ мечтал о сне без сновидений, то сейчас впервые пожалел, что мечта осуществилась. Да, раньше сны его были тяжёлыми, страшными, даже жуткими, но в них всегда присутствовали люди. Разные: старые и молоды, сородичи и пришлые чужаки. Даже враги попадались, хотя уже много лет никто не приходил в их Дом из Горной Страны.

  В снах видеца случалось многое. Чаще - то, что хотелось навсегда забыть в первые же мгновения после пробуждения. Однако какими бы гнетущими и уродливо-безобразными не были его сновидения, они содержали в себе некие живые образы, пусть и бесконечно далёкие от совершенства. Но эти образы в его снах присутствовали всегда. Иногда зримо, почти реально - до обоняния смрадного запаха из чудовищных пастей и осязания жёсткого волоса на длинных конечностях туманно-мутных монстров.

  А сегодня его сон впервые оказался пуст...

  Видец вполне осознанно воспринимал себя стоящим в центре невообразимо огромного сооружения, стены и потолок которого терялись не то в странной голубоватой дымке, не то в восходящих потоках тяжёлых испарений, идущих от разлитой по всему полу тёмной жидкости. Влажная атмосфера угнетала сильнее, чем невидимая за водяной взвесью каменная толща свода. Однако неописуемое чувство абсолютного, вселенского одиночества давило, душило и подавляло в тысячи крат сильнее. Это было безумно трудно - просто так стоять в центре зала, размеры которого могли превосходить всю обитаемую долину и знать, что за тонкой, мягко колеблющейся пеленой нет ничего и никого. Мало того, в этот самый миг видец был абсолютно уверен - его самого здесь тоже нет...

  Хай Рэ просыпался тяжело. Смутные образы чего-то недопонятого, недоосознанного, недопережитого ещё удерживали его на грани сна и бодрствования, а руки и ноги уже пытались что-то сделать. Не с первой и не со второй попытки видецу удалось сесть на жёстком ложе. Но и в таком положении он просидел несколько долгих минут, бездумно глядя перед собой. Жизнь зимнего ночного леса неторопливо проходила перед его глазами, не оставляя в памяти ни штриха, ни зацепки.

  Где-то недалеко хрустнула ветка - от мороза? Стрельнул искрами дальний костерок - высохла сырая ольха? Упала снежная шапка с разлапистой ели - белка резвится?..

  Видец с трудом пошевелился.

  Всё тело окостенело не то от боли, не то от мороза. Старик медленно потянулся к кучке загодя припасённого хвороста и осторожно положил несколько веток на россыпь рубиновых углей. Сразу повалил густой желтоватый дым, а потом пламя резко вырвалось из-под заиндевелых прутьев и натужно, басовито загудело.

  Хай Рэ хотел улыбнуться, но замёрзшие губы не повиновались. Видец придвинулся ближе к костру, почти в самое пламя окунув озябшие руки. Долго сидел так, точно губка впитывая тепло. Когда хворост почти прогорел, с удовольствием добавил в костёр несколько берёзовых поленьев и принялся ждать. Скоро тепло волнами начало накатываться на него, отогревая не столько окоченевшие от холода конечности, сколько вымороженную сном без сновидений душу.

  Немного согревшись, Хай Рэ принялся готовить чай. Пока нагребал снег, пока топил его, добавляя всё новые и новые порции, ночь почти закончилась. Наступило то время, когда ночные обитатели уже завершили охоту, а дневные ещё окончательно не проснулись.

  Приятная, почти сказочная пора...

  Хай Рэ с удовольствием пил маленькими глотками душистый взвар и думал о последнем переходе. Всё складывалось как нельзя лучше. Ветер утих окончательно, да и мороз к утру значительно спал. Скоро взойдёт солнце - станет ещё теплее. Снега за ночь выпало совсем много, так что он доберётся до долины и без снегоступов. А там... а там уже нечего опасаться.

  Умиротворение овладело видецом. Он прикрыл глаза, стараясь до конца насладиться редким состоянием безмятежности и душевного комфорта. Костёр горел жарко, лаская заскорузлые стариковские пальцы, крепко сжимавшие кружку с отваром. По осунувшемуся лицу бродили багряные тени, то прячась в глубоких морщинах, то стремительно пробегая по нахмуренному лбу и обвислым щекам. От жара лицо видеца раскраснелось, но Хай Рэ не отодвигался назад, будто намереваясь впитать всё тепло развеселившегося, разохотившегося костра.

  Чай закончился. На миг возникло ленивое желание вздремнуть часик-другой, однако мимолётное образы ночных видений мгновенно погасили это желание. Хай Рэ решил собираться, чтобы отправиться в путь пораньше.

  Он встал, потянулся (захрустела обледенелая на спине накидка). Видец широко улыбнулся и тут понял, что на поляне он не один...

  Шагах в пятнадцати от Хай Рэ, облитый мертвенным светом ущербной луны, стоял снежный барс. Он был необыкновенно красив в своей вызывающе-наглой позе хищника, который никого и ничего не боится.

  Видец не столько испугался, сколько удивился: дерзости этой кошке не занимать!

  Испуг пришёл потом, когда в безжизненном лунном свете блеснули холодные глаза ирбиса - пустые, бездушные, неживые зрачки расчётливого убийцы. Ирбис пришёл не охотиться - ирбис пришёл убивать.

  Видец понял это сразу. Понял он и другое: снежный барс не напал на него во сне, хотя мог это делать (судя по всему, ирбис давно наблюдал за поляной). Значит, ему не нужен спящий, почти окоченевший от холода человек - он хочет в открытой схватке доказать двуногому собственное неоспоримое превосходство.

  Внутри Хай Рэ стало подниматься глухое раздражение. Выходит, ирбис настолько уверен в себе, что не воспринимает человека как достойного соперника! Будь всё иначе, снежный барс напал бы исподтишка - в момент, когда человек меньше всего ожидал атаки. И ещё об одном догадался видец: ирбис хочет не просто уничтожить его в открытой схватке. Нет, он хочет показать всей долине, что не боится двуногих, а потому не оставляет за ними права единолично владеть обширной землёй.

  Наверное, в этом и заключалась истинная причина необычного поведения ирбиса. Значит, этот бой будет не только за спасение собственной жизни. Это будет схватка с олицетворением всего чужеродного, покусившегося на вековые устои людей.

  "Что ж, - подумал видец спокойно, - была у меня когда-то первая схватка с тигром, будет и последняя - со снежным барсом..."

  Хай Рэ не питал иллюзий по поводу исхода короткого боя. Если он не ошибся в своих предположениях, ирбис пришёл за жизнью человека не один. Едва ли по молодости у него есть собственный прайд, но одна-две самки могут находиться где-то рядом.

  Все долгие и непростые рассуждения заняли в мозгу видеца ровно столько времени, чтобы снежный барс успел сделать два шага в направлении застывшего человека и, игнорируя горящий костёр, приготовиться к единственному победному прыжку...

 

17.

   Всё, что успел сделать Хай Рэ за те ничтожные мгновенья, пока призрачно-белая стрела тугих мышц и острых клыков преодолевала короткие метры - это упасть навзничь, схватив в правую руку цеп, а в левую - нож. Почти в тот же миг раскрытая пасть оказалась в полуметре от лица Хай Рэ. Видец изо всей силы ударил по оскаленной морде шипастым шаром.

  Надсадный выдох из горла человека слился с громовым рычанием раненого хищника.

  Лес мгновенно проснулся, и пробуждение оказалось для жителей леса нерадостным.

  Страшным ударом ирбиса отбросило в сторону. Пока он барахтался в снегу, разбрызгивая кровь из разбитой пасти и будоража испуганных лесных обитателей грозным рычанием, Хай Рэ вскочил на ноги, продолжая судорожно сжимать в руках цеп и нож. Глаза видеца сверлили дрожащее от гнева тело ирбиса, а правая нога шарила по подстилке в поисках топора. Спасительного лезвия нигде не было. Хай Рэ замер, пытаясь угадать, как поведёт себя хищник. Ирбис тоже не торопился нападать. Что-то похожее на удивление читалось в его холодных, немигающих глазах.

  Снежный барс раскрыл пасть, издал долгий рык и без разбега прыгнул. Цеп лишь слегка скользнул по его морде и, выбитый ударом сильной лапы, отлетел в сторону. Челюсти барса клацнули у самого носа видеца. В этот же миг человек почувствовал сильную боль в боку - острые, словно бритвы когти располосовали одежду, глубокими бороздами пройдясь по голому телу.

  У человека хватило сил рвануться в сторону, упасть возле костра и, не глядя, швырнуть в сторону зверя несколько горящих поленьев. Ирбис взвыл, отбежал на несколько шагов и замер. Хай Рэ тяжело поднялся. Не выпуская из виду зверя, ощупал бок. Успокоился - пустяки, всего несколько неглубоких порезов. Гораздо хуже, что у него из оружия остался только нож.

  Видец скосил глаза на лапник. Улыбка скользнула по пересохшим от волнения губам - он увидел лезвие топора. Сделал короткий шажок, продолжая следить за хищником. Потом ещё шажок, потом... Потом снежный барс прыгнул. Ему надоела затянувшаяся игра с двуногим, и он решил немедленно покончить с ним.

  Хай Рэ не успел поднять топор - ирбис схватил протянутую руку и принялся её терзать. Вшитые в кожу стальные наручи не позволили зверю сразу оторвать руку, но когти продолжали рвать человека, разбрасывая вокруг куски шкур, обрывки ремней, капли крови. Правой рукой, оказавшейся в пасти хищника словно в тисках, видец действовать уже не мог. Оставалась левая ладонь, в которой был зажат длинный обоюдоострый нож. Им-то Хай Рэ и орудовал без остановки, нанося удары куда попало - в живот, в бок, в шею, в грудь...

  Сколько продолжалась схватка, видец не помнил.

  Очнулся от боли - клыки ирбиса раздробили наручи и добрались до плоти. В глазах потемнело, тошнота подступила к горлу.

  Собрав остатки сил, видец нанёс барсу сокрушительный удар кинжалом в сердце и потерял сознание...

  Очнулся от постороннего шума. Открыл глаза, огляделся.

  Ирбис уже околел.

  С трудом высвободив из оскаленной пасти израненную руку, Хай Рэ сел. Опять услышал шорох и поднял глаза.

  В нескольких шагах, по ту сторону прогоревшего костра, стоял... ирбис!

  Сначала видец принял его за призрак - плод воспалённого многочисленными ранами собственного воображения. Какой ирбис? Откуда? Вот же он лежит - с оскаленной окостеневшей пастью и закатившимися в предсмертной агонии глазами! Однако, подняв затуманенный болью взор, Хай Рэ увидел всё того же ирбиса, только живого и ещё более красивого на фоне нарождающегося утра. Лишь потом, когда белое видение неторопливо направилось к нему, видец понял: это самка. Молодая, сильная, утончённо-грациозная, но такая же свирепая и беспощадная.

  Хай Рэ затравленно огляделся по сторонам - оружия не было. Он пошарил по остывающему телу самца-ирбиса, в надежде отыскать нож. Но правая рука ничего не чувствовала, а левая натыкалась лишь на густой окровавленный мех.

  Хай Рэ оставил тщетные попытки. Да будь у него хоть пять ножей - в новой схватке ему ни за что не выстоять!

  Видец застонал и тяжело поднялся.

  Теперь их разделяло не больше десяти шагов. Неожиданно Хай Рэ улыбнулся, представив, что сам он - это прошлое долины - многоопытное, умудрённое знанием и полезными навыками, но очень-очень старое и слабосильное, а чета ирбисов - это будущее долины; они молоды, сильны, беспощадны, они сходу забирают то, что им никогда не принадлежало, не испытывая при этом ни сомнений, ни сожалений. Кто же из них прав?..

  ...Расстояние между ними сократилось до пяти шагов.

  Хай Рэ с грустью посмотрел на розовеющий восток.

  Страха не было. Только сожаление, что ему не хватило всего-то полдня пути...

  Самка выгнула спину, грациозно потянулась, кончик хвоста задрожал от напряжения. Линия тела изменилась, и животное взмыло в воздух.

  Хай Рэ приготовился. Он успел подумать, куда именно на его теле нацелены смертоносные клыки, готовясь достойно принять последний удар судьбы. Глаз он не прикрыл - рождающийся день был слишком красив, чтобы подменять его видом первобытной жестокости.

  Он уже чувствовал на своём лице дыхание смерти, когда мир перевернулся...