Парк взрывался от детских голосов и визгов. Лепестки ромашки взмывали вверх, унося с собой радостный смех, а возвышавшееся над головами колесо обозрения натужно скрипело кабинками, позволяя отдыхающим запечатлеть на фотоаппарат красоты Геническа и Азовского моря.

В пять часов улицы города постепенно начинали оживать и наполняться как туристами, так и геничанами. Стоило хоть немного отдалиться от территории пляжей, как становилось ясно, что туристическая инфраструктура в городе совершенно не развита и он сам больше напоминает среднестатический город русской глубинки. Вывески кафе и выглядывающий сквозь обычные, не панорамные окна интерьер совершенно не привлекали и не вызывали желания зайти внутрь.

Кафе «Сафари» ничем не отличалось от других на улице, кроме африканской тематики низкого пошиба во внешнем оформлении. Раззявленная пасть тигра выцвела и напоминала раскраску, так хотелось добавить настоящего цвета. А народ, прогуливающийся в это время по улице, был ей под стать: одутловатые лица, бутылки пива в руках, излишне яркие женские наряды, отдающие дешевой вульгарщиной…  В этом городе солнца и моря весь прекрасный природный пейзаж портили именно люди.

Я была одной из праздношатающихся по улице. Мне пришлось потратить немало времени, чтобы убедить Яна, что я хочу поговорить с внуком Бойко одна, что я должна понять самостоятельно, что же происходит в моей жизни и не тащить эту тайну за собой и дальше. Клятвенно заверив, что если ситуация начнет меня настораживать, я тут же ему позвоню, с чистой совестью и без малейшего страха я отправилась навстречу разгадке.

Легкое бежевое платье с принтом в виде маленьких якорей и соломенная шляпа выдавали во мне туриста с головой. Единственным, что не позволяло слиться с толпой окончательно, было отсутствие красноты солнечных ожогов на лице. Теперь я уже производила впечатление не румяного цыпленка, а нормального человека.

В небольшом кафе было пусто и душно. Я глазами обыскала всё его пространство, но кроме шумной компании из двух пожилых бабушек и трех детей дошкольного возраста, в нем никого не было. Теплое, почти вечернее солнце, видимо, привлекало людей больше, чем замкнутость помещения, где практически невозможно было сделать вдох. Я заметила, что у маленького столика у окна леопардовые шторы так и норовят вздыбиться к потолку, и направилась туда, предпочитая борьбу с тканью отсутствию свежего воздуха. Здесь и правда оказалось более комфортно находиться, а когда я заказала ещё и мороженое с кусочками ананаса, дыни и персика, жизнь и вовсе показалась мне приятной штукой.

Меня не заставили долго ждать. Высокий мужчина с кучерявыми темно-русыми волосами появился в дверях кафе. Он был одет в светло-серые хлопковые брюки и белую неформальную рубашку с коротким рукавом, и производил впечатление уверенного в себе человека, который твердо стоит на ногах. Об этом говорило его умение держаться и ощущение, что такой, более свободный, стиль одежды ему непривычен. Наверное, его работа связана с административной или банковской деятельностью. Он так же, как и я, просканировал глазами помещение и, заметив меня у окна, направился в правильном направлении.

— Добрый день, — мужчина серьезно кивнул и уставился на меня, пожирая глазами, — это вы мне звонили по поводу Бойко Видинского?

— Здравствуйте. Да, я, — я улыбнулась ему в ответ на пристальный взгляд, который он не сводил с меня, даже когда усаживался за стол. — Меня зовут Светлана Нарусова. Простите, я не представилась, когда звонила вам.

— Ничего, я тоже не представился. Я — Дмитрий Видинский, внук Бойко Видинского, как вы уже поняли.

— Очень приятно, — я снова улыбнулась и снова не получила в ответ ничего, кроме сосредоточенности во всем облике Дмитрия.

Подошла официантка и принесла меню. Видинской бегло его просмотрел и закрыл, впиваясь меня взглядом. Выжидательное молчание затягивалось, но я не знала, с чего начать, а Дмитрий, хоть и приехал сюда ради этой встречи, тоже не говорил ни слова.

Штора вновь взмыла вверх, задев своим краем ухо мужчины. Он поморщился и наконец заговорил:

— Извините, что выбрал это место. Я редко бываю в Геническе, обычно из Мелитополя еду прямо во Фрунзе. Подростком я часто заглядывал сюда с компанией после парка, но тогда всё было иначе…  Вернее, всё было так же, и это печалит. Вещам свойственно стареть, и интерьеру этого заведения не помешало бы обновиться.

— Всё в порядке, — дружелюбно заметила я.

В это время подошла официантка с подносом с моим мороженым и блокнотом. Дмитрий заказал холодный яблочный сок и штрудель. Я опустила ложечку в белую мякоть пломбира и зачерпнула её вместе с кусочком ананаса. Божественный вкус, впрочем, как и у любого мороженого посреди жаркого дня.

— Я очень рада, что вы решили со мной встретиться, — решилась начать разговор в нужном русле я. — Хоть это и было несколько неожиданно.

— Ммм…  да, наверное, — задумчиво кивнул Видинский и задал совершенно бестактный вопрос таким тоном, словно это в порядке вещей: — У вас есть парень или муж?

— Что? — воскликнула я слишком громко. Крайне активные бабушки на меня оглянулись и недовольно покачали головами. Естественно, в своем глазу слона не заметишь. Их «слоны» сейчас носились по кафе, играя в догонялки.

Дмитрий, погруженный в свои мысли, видимо, постепенно начал осознавать, почему его вопрос вызвал такую реакцию, и поспешно добавил:

— Это очень важно, хоть вам может показаться иначе…  Я ничего такого не имел в виду, — виновато произнес он, выделив интонацией слово «такого».

— Нуу… да, есть. Парень, — всё же ответила ему я. В конце концов, он тоже проделал определенный путь, чтобы услышать ответ на свои мысли.

— И какой он? Что он любит? Чем занимается? — посыпались вопросы, от чего создалось впечатление, что это очень сильно интересует Видинского.

— Он хороший. Веселый…  Упрямый. Легкий…  да, с ним очень легко и при этом надежно. Я знаю его всю свою жизнь и уверена, что он всегда мне поможет и не причинит боли нарочно, — вышла какая-то романтическая чушь, и я поспешила перейти на более конкретный тон ответов. — Любит активные игры, спорт, поэтому здесь, куда его затащили друзья, мается. У нашего пляжа только катамараны и есть, самые простые. Единственное его спасение — пляжный футбол, в который он с друзьями играет по нескольку раз в день. Учится он, кажется, на чем-то, связанном с машинами, а работает инструктором по прыжкам с парашютом…

— Любит летать? — прервал меня Дмитрий, а глаза при этом стали очень грустные.

— Наверное. Он и в армии служил в воздушных войсках что ли… — вспомнила я.

Мужчина отпил сока, который только принесла официантка. Его вопросы меня удивили, и я пыталась понять, какой же смысл он в них видел.

— Знаете, Света…  я могу вас так называть? — уточнил он, а после моего утвердительного кивка продолжил: — Я прошу вас всегда поддерживать те увлечения, которые так важны для вашего молодого человека. Просто поверьте мне. Вы сами будете счастливее, если он будет жить так, как велит ему сердце.

В его ответе слышалась затаенная боль. Неужели какая-то женщина в его жизни не поддержала этого печального мужчину в важный момент? Или кого-то, близкого ему? Он говорил мне эти слова очень искренно и чувством, не было и сомнения, что ему известно не понаслышке то, что он пытается донести до меня, и это не просто глупое сотрясение воздуха.

— Конечно, я так и сделаю, — заверила его я. — Любимых людей всегда надо поддерживать несмотря ни на что.

Я сказала это и замерла, вдруг осознавая, что назвала Яна любимым. И это звучало как самое естественное на свете слово, как будто я повторяла его прежде уже с тысячу раз. Оно так легко сорвалось с языка, что я даже не усомнилась в нём. Да, люблю. Да, наверное, всегда и любила. И три дня понадобились не на то, чтобы влюбиться в него, а только чтобы сказать вслух то, что было на сердце.

— Обещаете? — серьезно спросил Дмитрий, словно планировал достать договор и вынудить меня поставить подпись, уж настолько явно прорезались в его тоне несколько угрожающие нотки.

— Конечно. Обещаю, — легко согласилась я. Он мог хоть нотариуса привести, чтобы заверить моё обещание, я бы не отказалась от своих слов.

— Хорошо, — более дружелюбно кивнул головой мужчина и немного посветлел лицом. — Теперь можно поговорить и о моём деде. Насколько я понял, вы уже побывали во Фрунзе?

— Да, мы с Яном, мои парнем, — уточнила я, так как не произносила его имени раньше, — переночевали у Татьяны Ивановны, а на следующий день она даже показала нам дом Бойко и зачем-то отвела на кладбище…

— Надо же, — улыбнулся Дмитрий. — Как интересно. Всё сходится.

— Что сходится? — не поняла я.

— Дед был таким чудаком, — покачал головой Видинский. — Он всегда говорил, что видел свой дом раньше, поэтому, когда увидел его вживую, сразу купил знакомое место. Хоть и не был во Фрунзе до этого. И за год до смерти он начал готовиться. Написал письмо. Подготовил завещание, по которому я и должен был с вами встретиться. Сказал звонить ему каждый день, и если он в течение какого-то дня не будет поднимать трубку, то срочно приехать, потому что его пес будет голодать. Даже перед смертью за свою собаку больше беспокоился, чем за себя. Он понадавал всем странных указаний, и Татьяне Ивановне тоже парочка досталась.

— Как он мог знать, что я приеду? Что вам придется со мной встретиться? — удивилась я.

— А вы не догадываетесь? Вам ничего не показалось знакомым? — пытливо спросил он, словно пытаясь меня на чем-то подловить.

— Нет, — твердо ответила я.

— Так я и думал, — покивал головой Дмитрий в подтверждение своих мыслей. — Всё становится яснее с каждым вашим словом. Вы ничего не помните, но он помнил места, которые не посещал прежде. Значит, вы были раньше.

Я откинулась на спинку, отставив пиалу с мороженым. Весь этот бред начал порядком надоедать. Концы с концами не сходились, Дмитрий, серьезный взрослый мужик, нес какую-то околесицу, добавляя условий к загадке, и при этом ничего по сути не разъясняя. Я положила руки на колени, и легкая шероховатость ткани немного сбавила волну раздражения. Я сосредоточилась и попыталась всё же выяснить что-то более конкретное:

— Я была раньше кого? Или где? Простите, я ничего не понимаю.

— Да-да, ещё рано. Вы помните или считаете, что придумали, некий фантастический мир. Верно? — он начал говорить медленно и более вдумчиво, при этом всё так же не сводя с меня пристального взгляда.

— Да, мне он часто снится. Или же образы возникают, когда я беру кисть, — подтвердила его слова я. Наконец-то он начал вести себя подобающе своему внешнему виду, пытаясь в разговоре подвести меня к какой-то мысли.

— Но образы исключительно фантастические? Или же вам снится пшеничное поле или человек со светлыми волосами?

— Откуда вы знаете про поле? — его слова повергли меня в изумление. Кроме Яна я об этом никому не говорила и не рисовала. — Мне оно не снилось, но этот образ как-то важен. Когда я его представляю, то испытываю определенные чувства. А человек…  может быть. В моих мыслях часто присутствует кто-то светлый, дающий надежду…  но я никогда не давала ему внешнего описания. Мне казалось, что это что-то вроде второго я, той части, которая меня подбадривает, когда мне грустно. Правда теперь, когда я снова встретила Яна, меня подбадривают его улыбка и глаза.

Я улыбнулась, вспоминая лицо Яна. Его огненные волосы в ярком свете солнца звали в бой, пылали надеждой, а ироничная улыбка легко сменялась теплой и доброй, и больше не нужно было обращаться к чему-то ещё. Я не произнесла вслух этого Дмитрию, но иногда мне казалось, что тот светлый образ, оберегающий меня, — это бог или ангел, нечто сверхъестественное, не поддающееся житейским законам нашего мира. Это живет в моем сердце и одновременно присутствует рядом, и мне не нужно дотрагиваться до него, чтобы верить. Говорят, что бог — это любовь. И я постепенно начинала проникаться этой мыслью, чувствуя каждой своей клеточкой, что истина именно в этом.

— Возможно, вы вспомните это позднее и осознаете в полной мере. Дедушка пришел к этому очень поздно, его вынудили обстоятельства. Кто знает, если бы он не искал оправданий, дошел бы он вообще до этих мыслей? В любом случае, это случилось, и всё детство я слушал сказки. Отец думал, что его папа свихнулся, потому что вдруг ударился в религию, увлекся антропософией, изучал работы Яна Стивенсона, интересовался техникой «регрессия прошлой жизни»…  Он боялся, что его настоящая жизнь и то, что он допустил в ней, скажется на нем в будущем или прошлом…  Был уверен, что время для переселения душ — весьма относительная координата, так как душа, впервые появившаяся в будущем, вполне может потом возродиться прошлом, что собственно, с ним и произошло. И с вами.

Я замолчала. Дмитрий говорил совершенно невероятные слова. Я, конечно, любила фантастику, но всегда четко разграничивала выдуманный мир и реальный, но получается, что Бойко верил в реинкарнацию.

— Постойте…  Вы думаете, что я возродилась в прошлом? Из будущего? Почему вы так решили? — наверное, моё лицо отразило всю степень моего скептицизма, так как вдохновленное выражение лица Дмитрия сменилось более серьезным.

— Видимо, это и чувствовал дед, когда убеждал в чем-то моих родителей. Я тогда допускал возможность всего и одинаково не отдавал предпочтение ни одной из существующих религий, убеждающих в реальности Иисуса или реинкарнации душ…  Но дедушка в завещании сказал, что если появится кто-то, кто будет говорить о каких-либо фантастических событиях, сходных с его сказками, или увидит в его рассказах или иллюстрациях что-то очень близкое себе, значит, этот человек — он сам в предыдущем или последующем воплощении. И теперь я ему верю. Я вижу в вас его, хоть вы и не помните своего внука. И я должен отдать вам это, — с этими словами он достал из кожаного, очень основательного на вид портфеля несколько альбомов, в которых мы рисовали на уроках ИЗО в школе, и обычный почтовый конверт и протянул их мне.

Конверт немного пожелтел от времени и оказался заклеен. Поля «кому» и «куда» были написаны на украинском, а маленькая картинка изображала советское знамя и несколько гвоздик. Я смотрела не него, не решаясь открыть, и думая о том, что сказал мне взрослый умный Дмитрий, не склонный верить в сказки. Я подняла голову и посмотрела в его серьезные зелено-карие глаза, смотрящие на меня с затаенной надеждой. Это последний рубеж, я действительно добралась до разгадки этой тайны. Теперь мой ход.