В начале XIX века стремление к самообразованию и экономической самостоятельности было свойственно не только зарождающемуся классу инженеров и карандашных мастеров, но и американским гражданам вообще, поэтому род их занятий, указанный в переписи или в какой-нибудь анкете, во многом зависел от того, чем они занимались на момент опроса. Вот что ответил один гражданин из Конкорда, который в 1837 году обучался в Гарварде, на вопрос секретаря этого учебного заведения о том, как он провел десять лет после окончания колледжа:
Я не знаю, можно ли назвать мои занятия профессией, или ремеслом, или чем-то еще. Я им не обучался, но в каждом случае мне приходится решать практические вопросы, не имея предварительной теоретической подготовки. <…>
Это не одна профессия, а неисчислимое множество. Назову лишь некоторые. Я учитель и репетитор, землемер и садовник, фермер и маляр. Я имею в виду, что работаю как каменщик, плотник, маляр, поденный рабочий, карандашный мастер, изготовитель наждачной бумаги, писатель, а иногда занимаюсь и рифмоплетством. <…>
Последние два-три года я жил один в конкордских лесах в доме, полностью построенном моими руками, и порой рядом не было никого в радиусе более мили [186] .
Позже этот бывший выпускник будет также называть себя гражданским инженером. У него не было желания вступать в профессиональное сообщество, он не стремился поддерживать связи с бывшими соучениками и еще меньше заботился о том, что думают о нем соседи, но его история столь же важна для понимания сути инженерных процессов в XIX веке, как и для восприятия американского трансцедентализма. Этот человек родился в 1817 году и был крещен как Дэвид Генри — именно в таком порядке его имена были записаны при поступлении в колледж. Но в семье его всегда звали Генри, и вскоре после окончания Гарварда он начал подписываться как Генри Дэвид Торо — вряд ли по какой-либо иной причине, нежели по ведомым лишь ему соображениям благозвучия.
Генри Дэвид Торо в 1854 году. Прижизненный карандашный портрет авторства Сэмюэля Ворчестера Рауса
История Торо, а особенно его участие в производстве карандашей, в силу нескольких причин помогает понять природу инженерного дела в XIX веке. Во-первых, до середины XIX века инженер, подобно бывшему выпускнику колледжа Торо, не был уверен, можно ли считать его занятия профессией, поскольку он ей не «обучался». Но его биография в очередной раз показывает, что для занятий инженерным делом не обязательно сначала ему учиться. Образование, которое давали в те дни в колледжах, подготавливало к религиозной деятельности, работе в области юриспруденции, медицины или преподавания. Изобретатели и инженеры первой половины XIX века в основном происходили из ремесленников или подмастерьев. В самом деле, участие в строительстве канала Эри, соединившем города Олбани и Буффало, которое началось в 1817 году и продолжалось восемь лет, считалось наилучшим образованием, какое мог получить гражданский инженер в те годы, а сам канал называли «первой американской школой гражданского строительства». Институт гражданских инженеров в Лондоне был основан в 1818 году, а Американское общество инженеров гражданского строительства появилось только в 1852 году; принято считать, что профессионализация возникает именно с появлением таких сообществ.
Во-вторых, история Торо напоминает о том, что инновационные изобретения часто совершались людьми, которых интересовал широкий круг вопросов помимо чисто технических. Независимо от наличия диплома выпускника колледжа авторитетные инженеры начала XIX столетия могли быть образованными людьми, свободно общавшимися с наиболее известными современными писателями, художниками, учеными и политиками. И такое взаимодействие скорее обостряло, нежели притупляло их способности к решению сложных инженерных проблем.
В третьих, изобретательные новаторы имели несколько бунтарские наклонности и отвергали традиции и правила. Довольно многие инженеры XVIII–XIX веков происходили из иных профессиональных династий, и их семьи не всегда понимали, почему молодой человек желает продолжать обучение ремеслу, вместо того чтобы отправиться в колледж, или почему после окончания колледжа он хочет заниматься инженерным делом. Англичанин Джон Смитон, о котором говорили, что он стремился усовершенствовать все, к чему прикасался, был сыном юриста. Младший Смитон решил не продолжать семейную традицию, а вместо этого в 1750 году открыл инструментальный цех. С другой стороны, Джон Ренни, построивший три больших моста в Лондоне, в начале 1780-х годов учился в университете в Эдинбурге, где изучал естествознание, химию, современные языки и литературу. Но его сын, которого также звали Джоном и который также стал выдающимся инженером, не посещал колледж. Даже те, кто имел более скромное происхождение, прославились именно благодаря тому, что сумели, как Уильям Манроу в Америке, бросить вызов традициям ради самоусовершенствования.
В четвертых, как показывает опыт участия Торо в изготовлении карандашей, изобретения совершались устно и с использованием карандаша, но до середины XIX века они почти не фиксировались и не описывались. Таким образом, мало что сохранилось, чтобы поведать потомкам, как разрабатывались те или иные проекты и почему был выбран тот, а не иной вариант. Правота теорий инженеров-первопроходцев доказывалась успешным возведением мостов или разработкой эффективной технологии изготовления качественных карандашей. Крупный вклад в развитие ниженерии можно было совершить без единого слова, за пределами рабочего кабинета и не на бумаге.
Истоки обстоятельств, в конечном итоге приведших Генри Дэвида к участию в производстве карандашей, отсылают нас к Джозефу Диксону, чье собственное знакомство с изготовлением карандашей было опосредованным. У Диксона было весьма скромное образование, но он отличался изобретательностью в области механики, благодаря чему еще в юности изобрел станок для насекания напильников. Затем он занялся печатью, но, не имея достаточно средств на покупку металлических литер, самостоятельно обучился вырезать деревянные. По мере роста финансовых возможностей и амбиций он начал проводить эксперименты с графитом в городе Салеме, чтобы делать плавильные тигли по собственной технологии. Поскольку рынок их был невелик, он начал использовать графит для производства карандашей и пасты для полировки чугуна. Но когда Диксон пытался продавать свои карандаши в Бостоне, то, в отличие от Уильяма Манроу, его продукция не пользовалась большим спросом, и «ему сказали, что, если он хочет рассчитывать на хорошие продажи, надо наклеить на них иностранные ярлыки».
Рассерженный Диксон забросил производство карандашей, но, очевидно, это произошло уже после того, как Джон Торо, отец Генри Дэвида, разузнал у самоучки Диксона азы карандашного производства, а возможно, и химии. Существуют некоторые свидетельства того, что Диксон получил сведения о применении глины для производства карандашных стержней по методу Конте от друга, химика Фрэнсиса Пибоди, однако без необходимого числа экспериментов этих знаний оказалось недостаточно. Джон Торо, в свою очередь, также мог знать о том, что благодаря смешиванию глины с графитом получаются отличные карандаши, но и ему требовались опыты. Однако достоверных свидетельств того, что в 1820-х годах в Америке знали о французской технологии изготовления карандашей, не говоря уже о ее освоении, не существует.
В 1821 году родственник Торо, Чарльз Данбар, которого в семье считали паршивой овцой, гулял по просторам Новой Англии и обнаружил залежь графита. Он буквально наткнулся на нее в окрестностях Бристоля в Нью-Гэмпшире и решил заняться производством карандашей. Данбар нашел партнера в лице Сайруса Стоу из Конкорда, и вместе они основали фирму «Данбар энд Стоу» для добычи графита и производства карандашей. Этот графит был официально признан наилучшим из всего, до той поры обнаруженного в Америке, поэтому перспективы бизнеса выглядели весьма радужно. Однако из-за некоторых нюансов в области прав на разработку минеральных ресурсов им удалось получить всего лишь право семилетней аренды рудника и совет поскорее выкопать как можно больше графита, прежде чем истечет срок.
Благодаря более быстрым темпам добычи графита можно было быстрее изготавливать карандаши, и вероятно, именно поэтому в 1823 году Чарльз Данбар предложил Торо войти в дело. Вскоре после этого Стоу, у которого, судя по всему, были другие источники дохода, оставил бизнес, а через короткое время по неизвестным причинам его примеру последовал Данбар, и фирма стала называться «Джон Торо энд компани».
Либо у Джона Торо был графит лучшего качества, либо он был более настойчив, нежели Диксон, в поисках путей усовершенствования технологического процесса, но его карандаши продавались и без иностранных этикеток. К 1824 году качество карандашей Торо было настолько хорошим, что даже было специально отмечено на выставке Сельскохозяйственного общества в Массачусетсе. Как сообщалось в журнале «Фермер Новой Англии», «простые карандаши, представленные Джоном Торо, превосходили все образцы прошлых лет». Фамилия Торо (Thoreau) была написана с ошибкой (Thorough), а это слово в английском языке значит «тщательный, аккуратный». Хорошо известно, что и сам Генри Торо каламбурил по поводу своей фамилии, говоря о себе: «Я все делаю тщательно». Но существуют также письменные свидетельства в пользу того, что эта фамилия все-таки произносилась на французский лад.
Карандаши Торо пользовались на рынке устойчивым спросом, даже если на них и не стояла фамилия владельца; вполне возможно, что ими торговали и в магазинах канцелярских принадлежностей в Бостоне. В начале 1830-х годов эти карандаши начали угрожать бизнесу Манроу, и конкуренция была очень ожесточенной. Для получения порошкового графита оба производителя пользовались услугами мельницы Эбенезера Вуда, и похоже, Манроу пытался уговорить Вуда, чтобы тот перестал измельчать графит для Торо. Однако Торо, по всей вероятности, заплатил Вуду больше, и тот перестал принимать графит Манроу.
Пока карандашный бизнес Манроу испытывал трудности, бизнес Торо, напротив, процветал. Но процветание не означает отсутствие проблем. Карандаши невозможно делать без графита, и, когда бристольский рудник перестал его приносить, понадобились новые источники, и такой нашелся в городке Стербридже. А когда истощилось и это месторождение, графит стали привозить из Канады. Весьма вероятно, что ко времени поступления в колледж молодой Торо уже был знаком с производственным процессом и помогал отцу делать карандаши, поскольку это было семейным бизнесом на протяжении десяти лет. В самом деле, в 1834 году Генри Дэвид Торо и его отец вместе ездили в Нью-Йорк в надежде сбыть карандаши тамошним магазинам, так как деньги, вероятно, были нужны на оплату обучения Генри.
Одна из причин, по которой карандаши Торо могли успешно конкурировать с изделиями Манроу, заключалась в том, что карандаши американского производства в то время были «маслянистыми, зернистыми, ломкими и неэкономичными», поэтому покупатели, особенно художники и инженеры, всегда хотели найти товар получше. Низкое качество американских карандашей во многом объяснялось тем, что камберлендский графит был недоступен, а формула Конте была либо неизвестна, либо толком не освоена, и поэтому американские производители продолжали смешивать свой плохоизмельченный графит невысокого качества с клеем, добавляя в смесь немного воска или спермацет — воскоподобное вещество, получаемое из жира, которое содержится в голове кита или дельфина (его также использовали для изготовления свечей). Теплую смесь укладывали в канавку карандашной дощечки из можжевельника, а сверху приклеивали вторую половину дощечки. Джон Торо стремился усовершенствовать свой продукт, и ему удалось кое в чем преуспеть по сравнению с конкурентами. Хотя качество его карандашей, как и всех прочих американских, и близко не могло сравниться с лучшими английскими и французскими аналогами, за счет умеренных цен на свою относительно неплохую продукцию фирма Торо к середине 1830-х годов сумела укрепиться на рынке.
После окончания колледжа Генри Дэвид Торо не имел ни малейшего желания зарабатывать на жизнь изготовлением карандашей. Следуя примеру дедушки, отца, тетки, брата и сестры, которым в течение своей жизни приходилось работать учителями, Торо принял предложение стать учителем в заведении, которое ранее окончил сам, — центральной школе Конкорда. Однако спустя всего две недели ему сделали выговор за то, что он не использовал телесные наказания для поддержания порядка и тишины в классе. Реакция Торо оказалось чересчур болезненной: он безо всякой видимой причины наказал учеников линейкой и в тот же вечер уволился. Это очевидно нерациональное поведение вкупе со стремлением поменять местами первое и второе имя озадачило жителей Конкорда, и с тех пор многие искоса смотрели на молодого Торо.
Оставшись без работы, Торо начал трудиться у отца. Но, оставаясь верным своей природе, молодой человек не хотел быть просто еще одним карандашным мастером и поэтому стал выяснять, почему качество американских карандашей столь сильно уступает европейским. Он знал, что отец использует хороший графит, хотя, очевидно, он был не настолько чистым, как английский, или же добывался недостаточно большими кусками, так что его необходимо было измельчать со связующими веществами. Торо решил, что проблема заключалась либо в наполнителе, либо в технологии изготовления стержней. В то время карандаши Торо все еще делали из пасты, состоящей из графита, воска, клея и спермацета, которую нагревали и либо вливали, либо укладывали в канавки на карандашной дощечке.
Выявить и исправить причину, по которой продукт не достигает желаемого уровня качества, — в этом и заключается суть инженерной работы, и именно этим занялся Торо вне зависимости от того, как он сам или окружающие это называли. Проблема выявления того, чего не хватало в технологии производства карандашей, была далека от разрешения, и Торо задался целью определить, что же такого хорошего есть в европейских карандашах и чем отличается технология их производства.
Говорят, что в середине 1830-х годов Торо пытался взять за образец немецкие карандаши, производимые семейством Фабер, но неизвестно, использовалась ли в них технология Конте, позволяющая делать стержни различной степени твердости или мягкости. Буклет, изданный Иоганном Фабером в Нюрнберге в 1893 году, содержит историческую зарисовку, касающуюся немецкой карандашной промышленности:
Первые карандаши различной степени твердости марки «Фабер» появились в продаже в Германии в 1837 году; на них были французские ярлыки, и распространялись они через парижскую компанию «Паннье и Пэйяр», которая выдавала их за французскую продукцию, а когда господин Фабер объяснял покупателям, что карандаши были сделаны в Германии, ему часто не верили [202] .
В литературе, написанной производителями карандашей, которые сами являются потомками немецких промышленников, утверждается, что в Германии уже в 1720-х годах применяли глину для изготовления карандашных стержней. Но на экспорт они попадали редко. Только в 1839 году, унаследовав карандашную фабрику отца, «Лотар Фабер занялся установлением деловых связей по всему цивилизованному миру». Вероятнее всего, качественные немецкие карандаши были редкостью в Америке, когда молодой Торо впервые попытался улучшить продукцию отца, а те немецкие карандаши, которые можно было найти, были изготовлены отнюдь не по передовой технологии. Возможно, Генри Торо надеялся сымитировать французский карандаш или выяснить, как немцы смешивают и обрабатывают ингредиенты для получения не идеальных, но достаточно хороших карандашей.
Не имея химического образования, Торо не мог сделать анализ карандашного стержня и поэтому, вероятно, попытался найти ключ к разгадке в библиотеке Гарварда. Часто повторяется рассказ о том, как, листая некую шотландскую энциклопедию, изданную в Эдинбурге, Торо обнаружил информацию, что немецы смешивают графит с баварской глиной и затем выполняют обжиг смеси. Скорее всего, эта история опирается на слова, приписываемые самому Торо и сказанные много лет спустя после того, как карандаши «Фабер» действительно начали делать по методу Конте и продавать их «во всем цивилизованном мире». Но крайне маловероятно, чтобы в 1838 году, когда Генри начал искать ответ в гарвардской библиотеке, в шотландской или какой-либо другой энциклопедии содержались сведения об использовании баварской глины, поскольку немцы сами вряд ли в то время применяли эту технологию в сколько-нибудь существенных объемах.
Принято считать, что шотландская энциклопедия, из которой Торо якобы почерпнул идею смешивания графита с глиной, была Британской энциклопедией («Британникой»), чей логотип (чертополох) напоминает о ее шотландском происхождении. Однако ни в одном из ее изданий, доступных во времена Торо, статья о карандаше не изменилась по сравнению со вторым изданием 1784 года, которое вышло еще до появления технологии смешивания графита с глиной. Немецкий способ, упоминаемый в статье, заключался в соединении графита с серой и подвергался критике, поскольку такие карандаши, как отмечалось, уступали английским по качеству. Сообщалось также, как распознать некачественный немецкий карандаш — если подержать его грифель над пламенем, он размягчится и будет издавать «сильный запах горящей серы». Возможно, это подсказало Торо, как сделать карандаш лучшего качества. А может быть, он нашел ключ к разгадке где-нибудь в другом месте.
В конце XVIII — начале XIX века в Эдинбурге издавалось много энциклопедий. Торо могла попасть в руки энциклопедия «Пертенсис», второе издание которой было выпущено в Эдинбурге в 1816 году (несмотря на то что ее название ассоциируется с расположенным неподалеку городом Пертом). Или же Эдинбургская энциклопедия, которая впервые была опубликована в Америке в 1832 году. Практика использования глины для изготовления немецких карандашей еще не была широко распространена, и неудивительно, что процесс не описывался ни в одной из упомянутых книг. Более странным выглядит то обстоятельство, что ни в одной из них не говорится о французской технологии, хотя, возможно, это объясняется лишь национальным высокомерием. Отсутствие каких-либо упоминаний о французской карандашной промышленности может также объясняться тем фактом, что составление энциклопедии Дидро было закончено в 1772 году, то есть еще до изобретения Конте, благодаря которому французское производство карандашей стало самым передовым в континентальной Европе. Учитывая вторичность энциклопедических статей, можно не удивляться тому, что секрет изготовления карандашей узнать из печатных источников было не так просто, как полагают некоторые исследователи творчества Торо. Но это не означает, что Торо не вел поисков.
Большинство энциклопедий, существовавших во времена Торо, черпали свои сведения преимущественно из других энциклопедий; такой вывод напрашивается из сравнения статей о карандаше в изданиях, опубликованных приблизительно в одно и то же время. Например, Американская энциклопедия 1832 года издания почти дословно повторяет статью из ранее изданной «Британники» о том, что карандаш — это «инструмент, используемый живописцами для нанесения красок». Вероятно, именно на это издание Американской энциклопедии и жаловался Торо в 1838 году в письме к брату Джону. По словам Торо, который, очевидно, пытался узнать из книг, как делается ружейный кремень, в энциклопедии можно найти «не более пары слов на эту тему». «Вот тебе и „Американа“», — писал он Джону, а затем цитировал объяснение из другого источника, которое также казалось ему неудовлетворительным: «Ружейные кремни делают квалифицированные рабочие, высекающие их с помощью молотка и стального долота несильными повторяющимися ударами». Из этого лаконичного сообщения Торо получил не больше информации об изготовлении ружейных кремней, чем о прокаливании карандашных стержней.
Но если он не читал про смешивание глины с графитом для получения высококачественных карандашей, откуда же была позаимствована эта идея? Возможно, в библиотеке Гарварда нашлось нечто такое, что помогло прийти к правильному выводу. Например, статья «Графит» в энциклопедии «Пертенсис» перенаправляла читателя к другой статье, где, помимо прочего, содержались такие сведения о карандаше:
Более низкие сорта получаются при смешивании порошкового графита с серой или каким-либо иным клейким веществом; такие карандаши годятся только для плотников или для создания очень примитивных рисунков. Одна часть графита в смеси с тремя частями глины и некоторым количеством коровьего волоса образует отличное покрытие для муфелей, поскольку предотвращает их деформирование даже после размягчения в результате нагревания. Знаменитые плавильные тигли фирмы «Ипсен» делают из смеси графита с глиной [206] .
Читая этот абзац, можно ожидать, что вслед за критикой серы как компонента, пригодного только для изготовления плотницких карандашей, будет указано, какие ингредиенты предпочтительны для карандашей хороших, а за фразой «одна часть графита в смеси с тремя частями глины» последуют слова — «дает карандаш, пригодный для художников и инженеров». Но даже если Торо не рассчитывал найти исчерпывающее словесное описание и статья в энциклопедии не давала нужных сведений, она все же могла стать толчком для размышлений.
Благодаря сопоставлению недостатков серы и достоинств глины в качестве теплостойкого ингредиента, пусть даже для изготовления муфелей, статья вполне могла способствовать созданию условий для технического скачка. Карандаш с добавлением глины, может, писал и не лучшим образом, но грифель в нем хотя бы не плавился. Дальнейшее сопоставление и упоминание плавильных тиглей могло подбросить Торо нужную идею, поскольку он мог знать о существовании в городе Тонтоне фирмы, занимавшейся изготовлением плавильных тиглей, и таким образом раздобыть глину нужного качества. Также в то время в Новой Англии работала стекольная компания, которая тоже завозила баварскую глину. Словом, Торо мог легко найти поставщиков, когда начал проводить опыты со смесью графита и глины. Неважно откуда, но Торо, вероятно, все-таки раздобыл подходящую глину и начал с ней работать. У него сразу же начали получиться более твердые грифели с насыщенным темным следом, но карандаш по-прежнему оставался маслянистым, и Торо подозревал, что причина заключается в недостаточно тонком помоле графита.
Как это часто бывает в истории изобретательства, мы точно не знаем, насколько тесно Торо взаимодействовал с отцом в процессе создания новой установки для измельчения графита. Торо-старший читал книги по химии и ранее тесно общался с Джозефом Диксоном, поэтому у него также могла появиться идея о необходимости смешивания графита с глиной, но степень помола и способ удаления примесей, из-за наличия которых грифели царапали бумагу, нужно было определять самостоятельно. Возможно, Торо занялся созданием новой мельницы по предложению отца, но детали механической конструкции были разработаны самим Генри. Сложно определить, является ли предложение заняться разработкой cоветом инженера или управляющего. Совершенно ясно одно: Генри Торо был в состоянии сделать механические чертежи или планы, как мы их сейчас называем. Он сам спроектировал и построил хижину в Уолдене, а дополнительные доказательства наличия у него инженерной жилки можно обнаружить в городской публичной библиотеке Конкорда — там хранятся его чертежи амбара, рамы для привязи коров и машины для изготовления свинцовых труб. Торо-младший был не лишен определенных талантов и наклонностей к практической инженерной деятельности; это впечатление подкрепляется тщательностью проработки установки для тонкого измельчения графита. По воспоминания сына Ральфа Уолдо Эмерсона, Эдварда, который был младшим товарищем Торо, техническое решение выглядело так: «узкий цилиндр вроде маслобойки с жерновами внутри, высотой около семи футов, с отверстием наверху, открывающимся в широкий плоский ящик, образующий нечто вроде полки. Только самая мелкая графитовая пыль могла подниматься на такую высоту восходящими потоками воздуха и оседать в ящике, а все остальное подвергалось дополнительному измельчению». Уолтер Хардинг, автор биографии Торо, описывает работу устройства так: «Жернова вращались внутри установленного на столе ящика под действием заведенной пружины, благодаря чему даже его сестры могли с легкостью им управлять».
Благодаря спросу на качественные карандаши, изготовленные из улучшенного графита, семья Торо расширила производство. Одновременно они ограничили доступ на фабрику, так как не хотели тратить деньги на патентование машин или опасались, что другие разузнают технологию, которая не была детально описана ни в одной энциклопедии. Но Генри Торо, успешно завершив работу и начав производить лучшие в Америке карандаши, из-за особенностей своего характера потерял интерес к процессу, который стал для него слишком рутинным. В то время он хотел заниматься преподаванием.
Рекламный плакат, представляющий ассортимент карандашей «Торо» (около 1845 года)
Приблизительно в то же время, когда он стал работать у отца на карандашной фабрике, Торо начал вести дневники, в которых собраны все его основные сочинения. Дневник обычно предназначен для записей личного характера, но во времена Торо был распространенным способом письменного общения в кругу трансцеденталистов. Они обменивались дневниковыми записями, подкрепляя ими более спонтанные формы взаимодействия. Дата первой записи в дневнике — 22 октября 1837 года, но в следующие десять лет, в течение которых он занимался карандашным бизнесом, Торо упоминает про него редко и лишь мимоходом.
Торо не сумел найти место преподавателя, им овладело беспокойство, поэтому он решил отправиться путешествовать и в 1838 году поехал в штат Мэн. Но уже в том же году он вернулся в Конкорд, где вместе с братом открыл частную школу. В 1839 году братья отправились в поездку по рекам в окрестностях Конкорда, и Торо, вероятно, взял с собой дневник и карандаш, хотя и не внес его в список вещей, необходимых для такого рода путешествий.
В 1841 году из-за состояния здоровья Джона братья были вынуждены закрыть школу, а вскоре после этого Генри переехал в дом Эмерсонов, где прожил два года, общаясь с Ральфом Уолдо Эмерсоном, выполняя кое-какую работу по дому и развлекая детей. Позднее Эмерсон вспоминал, как Торо рассказывал им сказки, а потом показывал фокусы: «Карандаши и ножи исчезали на глазах, а потом он доставал их из ушей и носов». Когда отцу Торо требовалась помощь на фабрике, он уезжал домой на некоторое время и проводил несколько дней в цеху, где зарабатывал немного денег. Его младший брат Джон Торо умер в 1842 году, и его смерть была большой утратой для Генри; в память о брате он впоследствии написал свою книгу «Неделя на реках Конкорд и Мерримак». Посвящение брату представляет собой четверостишие, заканчивающееся словами: «Будь моей музой, о брат!»
В 1843 году Генри Дэвид Торо около восьми месяцев преподавал на нью-йоркском Статен-Айленде, а в письмах домой часто рассказывал о книгах, которые читал в тамошних библиотеках, и интересовался «усовершенствованиями в производстве карандашей». Отдалившись от семейного бизнеса, он не выбросил его из головы и, может быть, сам размышлял о каких-то улучшениях. Тоскуя по Конкорду, он вернулся туда в конце 1843 года, но вскоре оказался в долгах и начал работать на семейной фабрике с новой энергией и изобретательностью. По-видимому, он вынашивал много идей относительно будущего технологий и продукции фабрики; по воспоминаниям Эмерсона, в течение какого-то времени он был не в состоянии думать ни о чем другом (но при этом, как настоящий инженер, не оставил никаких записей о своих занятиях).
Говорят, Торо разработал много новых способов укладки карандашных стержней в оправу, включая известный метод автоматизированной проточки отверстий в цельных кусках древесины, куда затем вставляли графит. В городской публичной библиотеке Конкорда хранится держатель для пера, который, как считается, Торо сделал из цилиндрического куска дерева, но, вероятнее всего, это была забракованная карандашная оправа с отверстием не по центру. Вставлять хрупкий стержень в узкое отверстие и заливать его клеем нелегко и трудозатратно, и над этой идеей насмехались, но один из редких отрывков дневника Торо, где упоминается о карандашах, дает основания предположить, что у него была мечта об изготовлении цельной оправы. Описывая путешествия по штату Мэн в 1846 году, он сначала ворчит по поводу магазина, в котором торгуют бестолковыми игрушками, а затем продолжает: «Мне довелось посмотреть на карандаши, которые изготавливают примитивным способом, вытачивая канавки в круглой заготовке из можжевеловой древесины, куда затем укладывают грифель, после чего щель заклеивают деревянной пластинкой».
Это отличалось от стандартной технологии изготовления карандашей в Америке и Англии, но напоминало процесс оправки карандашей по технологии Конте. Тем не менее, как явствует из отрывка, Торо считал, что знает идеальный или по крайней мере правильный способ. В целом круглый в сечении стержень — это действительно наиболее предпочтительная форма для затачивания грифеля, а стержням, изготавливаемым по методу Конте, легко придать эту форму, так же как и любую другую. Сам Конте, вероятно, делал цилиндрические стержни, и такие же мастерили в Англии для механических карандашей еще задолго до середины столетия путем протяжки брусочков графита сквозь круглые или многоугольные отверстия в резаке, наподобие волочения проволоки. Поэтому многим могло казаться, что вставлять круглые стержни в круглые отверстия — это рациональная идея, невзирая на сложность ее воплощения, так как это позволило бы избавиться от множества операций, связанных с высверливанием канавок и приклеиванием верхней части.
Очевидно, у Торо было много оснований полагать, что ему известен секрет изготовления хороших карандашей. Как и Конте, он обнаружил, что за счет изменения содержания глины в смеси меняется твердость грифеля и насыщенность следа. Чем выше содержание глины, тем тверже грифель. Торо понял это не сразу, из чего следует, что он не знал подробностей технологии Конте. Но вскоре фирма «Торо энд компани» могла предложить покупателям карандаши различной твердости — «от первой до четвертой степени», как было написано на упаковочной бумаге; на одной из оберток была реклама: «Карандаши улучшенного качества для самых взыскательных покупателей — учителей рисования, топографов, инженеров, архитекторов и художников». К 1844 году карандаши фирмы «Торо» не уступали любым другим зарубежным или отечественным примерам, и Ральф Уолдо Эмерсон даже подумывал о том, чтобы послать их своей подруге Кэролайн Стерджис в Бостон. Доказательством этого является их переписка в тот год.
Конкорд, 19 мая
Дорогая Кэролайн, пишу вам только в связи с отправкой четырех карандашей разной твердости; очень хочу, чтобы вы попробовали ими рисовать и чтобы они вам понравились. Генри Торо считает, что он значительно усовершенствовал производство и теперь они хороши настолько же, как лучшие английские карандаши для рисования. Вы должны сказать мне, так ли это на самом деле. Они продаются у мисс Пибоди, кажется, по 75 центов за дюжину. <…> Прощайте, Уолдо
[22 мая]
Дорогой Уолдо, карандаши отличные — вполне достойные конкордских художников и их искусства; одни из лучших образцов тамошнего производства из тех, что я видела, — есть в этом что-то чрезвычайно полезное и основательное. Я обязательно порекомендую их всем моим друзьям, которые пользуются такими вещами, и сама надеюсь употребить их в большом количестве. Верно ли, что карандаши S.S. еще более мягкие, чем S, а Н.Н. более твердые, чем Н? Немедленно начну пользоваться теми, что у меня есть. <…> [Кэролайн]
Сведения относительно цены на усовершенствованные карандаши Торо несколько разнятся — по некоторым данным, стоимость одного карандаша доходила до 25 центов, однако сомнительно, чтобы они стоили настолько дороже, чем другие, порой продававшиеся по 50 центов за дюжину. Расхождения в информации о цене, без сомнения, объясняются тем, что за многие годы семья Торо выпустила большое количество разнообразных сортов (это подтверждается дошедшими до нас ярлыками и рекламными плакатами), поэтому карандаши продавались по разным ценам. В наши дни все артефакты, связанные с Генри Торо, ценятся высоко; еще в 1965 году один коллекционер купил дюжину таких карандашей у бостонского книжного магазина за сто долларов.
Итак, Торо выпускали разные карандаши, что подтверждается маркировкой (один, два, три, четыре — по системе Конте). В то же время в письме Кэролайн Стерджис говорится, что на присланных ей карандашах твердость обозначалась буквами: S (вероятно, это означало «мягкий», soft) и Н («твердый», hard); карандаши типа S.S. были более мягкими, чем просто S, а Н.Н. — более твердыми, чем Н. Торо использовал начальные буквы английских антонимов «мягкий» и «твердый», что было понятнее европейской системы маркировки. Эти две системы обозначений использовались на протяжении всего XIX века и с некоторыми изменениями служат до сегодняшнего дня: цифры, как правило, употребляются для маркировки обычных писчих карандашей, а буквенные обозначения ставятся на более дорогих карандашах для рисования и черчения.
Варианты упаковки карандашей Торо также отличались необычайным разнообразием. Эта практика сохранилась до наших дней: возможно, таким образом покупателю дают понять, что он найдет карандаши на все случаи жизни. Но торговая марка не менялась. На всех дошедших до нас ярлыках и рекламных объявлениях, включая то, что хранится в библиотеке Университета Флориды и предлагает покупателям в 1845 году карандаши с черными и красными грифелями, имеется знак «Торо энд компани», как и на продукции из коллекции библиотеки. С другой стороны, карандаши, хранящиеся в Конкорде, подписаны «Дж. Торо и сын, Конкорд, Массачусетс».
Трудно и даже практически невозможно достоверно установить порядок изменений в маркировке и способах упаковки карандашей Торо. Путаница, которую привносят недатированные артефакты, лишь усугубляет проблемы, стоящие перед исследователями истории инженерного дела и технологий. В период с конца 1830-х до середины 1840-х годов Торо сильно расширили ассортимент карандашей и внесли дальнейшие усовершенствования в производство, что породило если не необходимость, то по меньшей мере потребность отличать улучшенные партии от устаревших. Но необходимости фиксировать даты этих изменений, по-видимому, не было.
Очевидно, члены семейства понимали, что новые карандаши отличаются от прежних (а возможно, являются их лучшим продуктом), иначе не было бы смысла менять дизайн. Еще до того, как Генри Дэвид Торо стал известным литератором, карандаши, которые он делал вместе с отцом, стали лучшими в Америке. Но, как и другие производители, они не надеялись, что для хороших продаж достаточно личных уверений. Вскоре после обмена письмами между Эмерсоном и Стерджис компания выпустила рекламный проспект с рекомендациями Чарльза Джексона, шурина Эмерсона.
«Джон Торо энд компани» [230]
Конкорд, штат Массачусетс
Производство превосходных новейших карандашей для рисования. Специально для художников и знатоков. Ничем не уступают чистому графиту, отличаются необыкновенной чернотой, прочностью грифеля, возможностью самого широкого применения и гарантированной устойчивостью против перепадов температуры. Вот лишь некоторые отзывы от наших пользователей:
Бостон… июня 1844 г.С уважением, ваш покорный слуга, Ч. Т. Джексон
Дорогой сэр, я пользовался многими сортами простых карандашей вашего производства и нахожу их превосходными. Я бы особенно порекомендовал инженерам ваши твердые карандаши, которыми можно делать очень тонкие линии; острие карандаша чрезвычайно ровное и прочное благодаря особому способу подготовки графита. Более мягкие сорта также отличаются хорошим качеством и намного превосходят любые другие карандаши американского производства, которыми я пользовался.
Бостон, июнь 1844 г.Искренне ваш, Д. К. Джонстон
Сэр, опробовав ваши карандаши, я без колебания объявляю их во всех отношениях наилучшими среди всех американских карандашей, которые я когда-либо встречал, и равными по качеству английским карандашам марки «Роудз» или же «Бикман энд Лангдон».
Фирма также производит другие сорта простых карандашей — круглые карандаши-гиганты, плоские карандаши-линейки и обычные карандаши всех видов в разных ценовых категориях, а также грифели в любых количествах и пластины из графита для гальванических батарей. Все поступившие заказы будут выполнены в кратчайший срок.
Упоминание английских карандашей в качестве образца дает повод усомниться в том, что Торо использовали для подражания немецкие карандаши. В конце лета 1844 года Синтия Данбар Торо, мать Генри, решила, что семье пора обзавестись собственным домом, и он начал посвящать больше времени изготовлению карандашей, чтобы помочь заработать необходимую сумму. Таким образом, вопреки расхожему мнению, укоренившемуся в Конкорде, да и повсюду, Генри Дэвид Торо не был плохим работником, несмотря на то что в мае 1845 года он покинул и дом, и фабрику, чтобы построить хижину в окрестностях Уолденского пруда, где прожил до 1847 года. Среди многочисленных занятий, которым он посвятил себя в Уолдене, было освоение такой химической технологии, как хлебопечение, а инновации заключались в добавлении изюма в тесто. Говорят, это усовершенствование рецепта просто потрясло конкордских домохозяек. Кулинарные достижения Торо не принесли ему никаких наград, а за время его отсутствия Ассоциация механиков Массачусетса наградила фирму «Джон Торо энд сан» дипломом за графитовые карандаши, выставленные на ярмарке 1847 года (это свидетельствует о том, что в тот год их карандаши были помечены так). В 1849 году Ассоциация механиков Сэлема наградила фирму «Торо энд компани» серебряной медалью за «самые лучшие простые карандаши» из числа представленных на выставке, что наводит на мысли о не слишком устойчивом положении имени сына рядом с именем отца на продукции семейного предприятия.
В книге «Уолден» Торо не упоминает про изготовление карандашей, но записки содержат много здравых размышлений об экономике и бизнесе, что не чуждо хорошему инженеру. Знаменитый подсчет стоимости материалов для строительства хижины, выполненный Торо (двадцать восемь долларов и двенадцать с половиной центов), и прибыли, которую он получал со своей «фермы» (восемь долларов и семьдесят один с половиной цент), свидетельствует о его пристрастию к подсчетам и сметам. Он писал, что «всегда стремился развить в себе строгие деловые привычки, которые необходимы каждому человеку». Но в то же время критиковал абсурдность существующей экономической системы: «Фермер пытается решить проблему заработка средств к существованию с помощью формулы, более сложной, чем сама проблема. Чтобы свести концы с концами, он вынужден спекулировать крупным рогатым скотом».
Семья Торо успешно зарабатывала продажей карандашей, и, когда в 1849 году Генри влез в долги, чтобы опубликовать свою первую книгу «Неделя на реках Конкорд и Мерримак», он изготовил на фабрике партию карандашей на тысячу долларов и пытался продать их в Нью-Йорке. Однако в то время рынок был насыщен карандашами местного и зарубежного производства, особенно немецкими, поскольку немцы также успели освоить технологию Конте, и Торо понес убытки, сдав карандаши всего за несколько сотен долларов. Он получил благожелательные отзывы на книгу, но она не продавалась, и он перевез сотни экземпляров на чердак, где находился его рабочий кабинет. По слухам, тогда Торо рассказывал, что его библиотека включает около девятисот томов и свыше семисот из них написал он сам.
Пока Торо пытался распродать тираж книги, семейный бизнес стал получать крупные заказы, но не на карандаши, а на измельченный графит. Бостонская печатная компания «Смит энд Мак-Дугал» не раскрывала, для чего им нужны такие объемы этого материала, и Торо подозревал, что они сами хотят начать производство карандашей. Но, взяв с Торо обещание сохранить тайну, они объяснили, что качественный графит — это идеальный материал для недавно изобретенного метода гальванотипии, и они хотят обогнать конкурентов. Продавать порошковый графит было чрезвычайно выгодно, и семья Торо продолжала делать карандаши только для виду. В конечном итоге в 1853 году они полностью отказались от этого занятия. Говорят, когда друзья спросили Торо, почему он перестал делать отличные карандаши, он обескуражил их ответом: «А зачем? Я не хочу делать то, что уже сделал однажды».
Закрыв карандашное производство, фирма публично объявила о новой специализации — «графит, предназначенный для гальванотипии» — и продолжила успешно работать в новом качестве. После смерти отца в 1859 году Генри продолжил дело, и о его усердии свидетельствует факт приобретения книги «Помощник бизнесмена». Тем временем американский рынок карандашей был завоеван немецкими производителями.
Руководя бизнесом, Генри Торо не переставал писать и публиковать книги, выступать с лекциями о рабовладении и заниматься другими вещами. Но он всегда хорошо чувствовал технику, и это ощущается даже в философских работах. Так, размышляя о сути литературной деятельности в дневнике, он писал: «Мое перо — это рычаг, и чем сильнее одно его плечо задевает меня, тем глубже его другое плечо касается души читателя». Архимед говорил: «Дайте мне точку опоры, и я переверну мир», — и Торо, очевидно, верил, что, если у него будет тихое место для размышлений, он перевернет душу читателя своим метафорическим рычагом.
Кроме прочего, Торо занимался землеустройством и, в частности, выполнил топографическую съемку Уолденского пруда и определил его глубины, развенчав существовавший в ту пору миф. Вот что он писал в «Уолдене»:
Я хотел промерить дно Уолденского пруда, который издавна считался бездонным, и в начале 1846 года тщательно обследовал его, пока не сошел лед, с помощью компаса, цепи и промерного линя. Ходило много разных слухов про дно этого озера, точнее про отсутствие у него дна, которые, разумеется, не имели под собой никаких оснований. Удивительно, насколько люди склонны верить слухам, вместо того чтобы взять и промерить озеро [241] .
Он составил карту Уолденского пруда, которую некоторые исследователи его творчества отказывались принимать всерьез, поскольку, вероятно, не допускали мысли, что Торо всерьез мог быть не только гуманистом, но и инженером. Однако свидетельств тому немало. Среди артефактов, хранящихся в городской библиотеке Конкорда, есть кусочек пустой карандашной оправы из можжевельника с наконечником-иглой. Этот простой инструмент использовался для копирования чертежей во времена, предшествующие светокопированию и ксерографии. Оригинал прокалывали по контурам, а затем точки на копии соединяли линиями. Торо не только копировал, но и упрощал составленную им карту пруда — не потому, что детали, которые он опустил, были не важны, а потому, что они не имели значения для подкрепления его точки зрения, а карта выглядела слишком перегруженной деталями. Он относился к чертежам столь же внимательно, как к сочинениям и карандашам.
Торо занимался топографией не спустя рукава. В «Уолдене» он проявил настоящую инженерную дотошность, проверяя точность измерений, — он стремился к тому, чтобы погрешность составляла не более трех-четырех дюймов на сто футов (восемь — десять сантиметров на тридцать метров). Но, заметив, что самая глубокая часть пруда расположена на пересечении линий его максимальной длины и ширины, он сделал философское умозаключение относительно высочайших вершин гор и человеческой морали:
Мои наблюдения над прудом верны и в области этики. Здесь также действует закон средних чисел. По правилу двух диаметров мы не только находим солнце в нашей планетной системе и сердце в человеческом теле; проведите линии наибольшей длины и наибольшей ширины через всю массу повседневных дел человека и через волны жизни, захватив также его бухты и фьорды, и на месте их пересечения вы найдете вершину или глубину его души [244] .
Торо всегда отличало большое разнообразие занятий и идей. Работая над своими знаменитыми книгами, он выполнял топографические съемки на всем протяжении 1850-х годов. Съемка пруда была даже включена в карту Конкорда за 1852 год; в нижней части карты можно найти надпись, где он фигурирует как «Г. Д. Торо, гражданский инженер» — иногда он действительно себя так называл. И даже рекламировал свои услуги:
Топографическая съемка
Съемки всех видов по самым передовым технологиям; предоставление необходимых данных для описания границ хозяйств в документах; размежевание лесных участков на основании действующих карт; трассирование дорог и так далее. Предоставляются точные и легкочитаемые планы фермерских хозяйств с обозначением всех строений — любого размера, в указанном масштабе, в дополнение к книге хозяйственного учета, так что разбивку участка можно выполнить даже зимним вечером.
Гарантируется практически любая необходимая точность измерений площадей, указывается магнитное склонение для выполнения двойных измерений. Обращаться к Генри Д. Торо [246] .
Эта сторона деятельности Торо так же характеризовала его, как и любая другая. По словам Ральфа Эмерсона, Торо стал землемером закономерно, следуя свой привычке «уточнять размеры и расстояния, относящиеся к интересующим его объектам, — высоту деревьев и гор, глубину и протяженность прудов и рек, кратчайшие расстояния по воздуху до его любимых вершин». И даже: «Он мог шагами отмерить шестнадцать родов гораздо точнее, чем другой сделал бы это с веревками».
Предметы, выставленные в уголке зала на верхнем этаже музея в Конкорде, подтверждают склонность Торо к измерениям и инженерным изысканиям. Среди вещей, оставшихся от его проживания в Уолдене, есть рейсшина, циркули и, конечно же, карандаши. Хотя Ральф Эмерсон знал о вкладе Торо в изготовление карандашей, он, похоже, недооценивал тот факт, что они были лучшими в стране, потому что в конце некролога, написанного им на смерть друга, сказано следующее:
У него были редкостные способности к действию, и я настолько сожалею об их утрате, что не могу не упрекнуть его за отсутствие амбиций. Вместо того чтобы делать изобретения для всей Америки, он предпочитал водить друзей в лес за черникой [249] .
Но Торо сделал больше того, что соглашался признать за ним Эмерсон. Торо спроектировал и самостоятельно построил хижину на земле Эмерсона, и его великолепные карандаши тешили гордость друга, потому что изготавливались непосредственно в Конкорде. Изобретательность на благо Америки и мира может проявлять себя и таким способом.