Если бы история карандаша записывалась, она бы неизбежно была полна подчисток и исправлений. Наверное, это естественно — ведь история тяготеет к рассказу, а рассказчики склонны описывать только самые интересные сюжеты. Я не хочу сказать, что они намеренно искажают истину. Но, выбирая события и подбирая слова, они могут пренебречь сюжетами, которые считают неподходящими, необязательными, несущественными или не вписывающимися в основную линию. То же справедливо и по отношению к писательскому труду, и большинство авторов подтвердят правоту Трумэна Капоте, который однажды сказал: «Я больше доверяю ножницам, чем карандашу» (имея в виду редактирование рукописей). Владимир Набоков выразил ту же мысль с помощью другой метафоры: «Я переписал — зачастую по нескольку раз — каждое из своих когда-либо опубликованных слов. Мои карандаши переживают свои ластики».

Несмотря на объем написанного карандашом, о самом карандаше написано очень мало. Кто читал о карандаше нечто подобное тому, что посвящено ручке? Кто читал об инженерном деле что-нибудь похожее на то, что написано о науке? Кто видел книги о заводах и фабриках, сравнимые с трудами о церквях? Но неверно думать, будто редко прославляемые вещи не имеют значения для истории развития цивилизации. По словам одной немецкой компании, занимающейся производством карандашей, «…на свете найдется мало предметов, которые сделали бы больше для развития искусств и науки. Среди них нет ни одного столь же универсального и пригодного для повседневного использования. Именно наше тесное знакомство служит причиной того, что мы относимся к нему с безразличием». Однако дальше они утверждают, возможно, более для самоутверждения, чем с учетом исторической перспективы, что «графитовый карандаш, как и большинство предметов, существование которых зависит от уровня технического развития, является продуктом современной эпохи».

Медленную и продолжительную эволюцию карандаша в XVII веке можно сопоставить с развитием инженерного дела того же периода. Бóльшая часть достижений столетия, предшествовавшего Промышленной революции, основывались на древних методах. Уже были воздвигнуты громадные готические соборы, но романская арка оставалась нормой при строительстве каменных мостов. Стоунхендж и египетские пирамиды уже тысячи лет служили памятниками технологическим прорывам прошлого, но Галилей начал заново ставить вопросы, которыми задавались еще философы аристотелевской школы. К концу XVII века благодаря усилиям Галилея и Ньютона были заложены основы современной науки и техники. Тогда же мог бы приобрести современную форму простой карандаш. Возможно, это и не требовалось для развития науки и техники, но его собственный прогресс мог бы в конечном итоге существенно выиграть от общего усиления научных основ в инженерной работе. Но случилось этот только в самом конце XVIII столетия.

Есть несколько причин, объясняющих то, что для эволюции столь элементарного и распространенного артефакта потребовалось так много времени. У стилосов было много недостатков, но для художников и ремесленников прошлого, которые их изготавливали, было отнюдь не очевидно, как улучшить инструмент, даже если не принимать во внимание дополнительные расходы. До тех пор пока не было обнаружено действительно подходящее новое вещество, попытки усовершенствовать стилос за счет использования сплавов оставались тщетными, а некоторые улучшения происходили за счет появления специальных форм для определенных целей. Преобладающие примитивные, донаучные представления о химии не создавали теоретического фундамента, на котором можно было бы строить поиски; не было также формализованного инженерного метода, руководствуясь которым можно вносить принципиальные изменения в материалы. И хотя метод проб и ошибок работал так же хорошо, как и сегодня, попытки были лишены перспектив.

Но когда в Камберленде был обнаружен «черный свинец», развитие карандаша ускорилось. Хотя химическая природа графита оставалась неизвестной, у производителей и потребителей карандашей в XVI и XVII веках появилась новая возможность — сосредоточиться на том, чтобы максимально эффективно приспособить этот замечательный материал для письма и рисования. Поскольку графит изначально поступал с карьеров в виде кусков, инженерная мысль была занята поиском способов формирования карандашных стержней и помещения их в держатели. По мере увеличения известности продукта и спроса количество производителей и продавцов карандашей быстро множилось и конкуренция между ними усиливалась.

С ростом конкуренции расширилось поле для критики: появились новые виды карандашей, которые можно было сопоставлять и сравнивать. Особенно пристрастны были основные пользователи — художники и рисовальщики; на их критику было необходимо реагировать, а также устранять недостатки, если это не требовало слишком больших затрат. Этот динамичный процесс в основном шел сам по себе, и в результате появлялись карандаши лучшего качества — или по крайней мере более дешевые. Подобные процессы развиваются по похожей схеме применительно ко всем инженерным разработкам. На заре появления современного карандаша отвечать на вызовы, порожденные воображением, требованиями искусства и ремесла, спросом и предложением, критическими замечаниями и соображениями экономии, приходилось в основном ремесленникам и мастеровым. Поскольку идеальный материал был у них под рукой, естественно было ожидать, что усилия рано или поздно приведут к изготовлению идеального карандаша.

Хотя у изготовителей карандашей, в противоположность историкам, могло бы время от времени появиться желание описать свои продукты и процессы их производства, их письменные свидетельства вряд ли представляли собой образец хорошей литературы, а потому забывались. Свидетельства, дошедшие до нас со времен зарождения карандашной промышленности и современной инженерии преимущественно представляют собой (по крайней мере до XIX века) обрывки каких-то историй, случайно избежавшие уничтожения. Отчасти это объясняется тем, что инженеры времен промышленной революции, как и первые изготовители карандашей, были скорее ремесленниками, нежели учеными. Они размышляли о карандашах с помощью карандашей, и процесс начинал казаться им несущественным сразу после того, как идея воплощалась в артефакте. Безо всяких реальных «ножниц и ластиков» усовершенствованные артефакты становились новым предметом для размышлений, вытесняли предыдущие и заставляли о них забыть. На спинках и задних сторонах многих предметов старинной мебели обнаруживаются карандашные расчеты и эскизы, но эти заметки, как правило, неясные и фрагментарные. Комментарии инженеров, относящиеся к проектированию конструкций и машин — своего рода мебели для цивилизации — также не доходили до публики, если вообще сохранялись.

Разумеется, не документировалось не только изобретение и усовершенствование самого карандаша. На протяжении всего XVII столетия графит из долины Борроудейл использовался все шире, но до нас дошло очень мало сведений о том, как держали куски «черного свинца» при письме и рисовании, как его называли сами пользователи — обо всем этом приходится только догадываться. Мимолетные упоминания не создают цельной картины. Например, в пьесе «Эписин» Бена Джонсона, написанной в 1609 году, один из персонажей так описывает содержимое чьей-то коробки с математическими инструментами: «…его угольник, циркуль, медные ручки и черный свинец для составления карт». В некоторых более поздних свидетельствах того же столетия, включая запись от 1644 года в мемуарах Джона Ивлина, присутствуют упоминания об использовании для рисования «ручки из черного свинца». В 1688 году в книге, озаглавленной «Выдающиеся свойства ручки и карандаша» было проведено различие между этими двумя инструментами, и «карандаши из черного свинца» были названы в числе «инструментов, необходимых для рисования». Но при этом перьевую ручку можно было использовать и для рисования, и для письма, а карандаш в основном считался инструментом для рисования, заметок и размышлений. У художников и писателей карандаш мог предварять работу пером, но все чаще в нем видели аксессуар для чтения книг, которым было удобно делать краткие и поддающиеся удалению пометки на полях.

Попытки прояснить историю карандаша осложняются наличием большого числа путаных названий его основного компонента; эта путаница сохранялась еще в XIX веке, и потому непросто установить, что в том или ином случае скрывалось за словами «ручка» и «карандаш». Разнообразные и сбивающие с толку названия карандаша существовали не только в английском языке. Одна из глав книги «Искусство рисования» историка искусств Йозефа Медера, посвященная графиту, предваряется перечнем названий этого вещества в немецком, итальянском, голландском, французском и английском — языках великих мастеров: Bleistift, Blay-Erst, Wasserbley, Blei, Bleifeder, Englisch Bleyweiss, Reissbley — Grafio piombino, Lapis piombino — Potlot, Potloykens — Mine de plomb d’Angleterre, Crayon de Mine de plomb, Crayon de mine, Crayon — Black-lead Pencil, Plumbago.

Медер жалуется на то, что «в каталогах, словарях и других изданиях по искусству нет другого такого инструмента, который породил бы столько ложных представлений и ошибок в названиях». Огорчения его связаны больше с рисовальной специализацией карандаша, но свинец, свинцовые сплавы и графит доставляют проблемы и тогда, когда речь идет о рукописях. Путаница неудивительна, ведь обоснованно различать свинец и графит ученые научились только в начале XX века благодаря исследованиям Ч. А. Митчелла. Согласно ему, под микроскопом с боковой подсветкой свинцовые метки отличаются специфическим блеском и полосчатостью, что нехарактерно для равномерно ложащегося черного пигмента, который остается от графита. Исследования также позволили дифференцировать разные виды графита, благодаря чему стало возможным не только утверждать, что рисунок или текст выполнен карандашом, но и датировать документы. Митчелл обнаружил заметки, сделанные графитом в записных книжках в 1630 году, но его анализ, конечно, не поможет нам узнать, как держали в руках «черный свинец».

Следы, оставленные различными инструментами (сверху вниз): современным простым карандашом, стилосами из свинца, сплава свинца и олова, сплава свинца и висмута

Каковы бы ни были обстоятельства обнаружения графита и его использования в первых карандашах, эта идея — вставить кусок графита в полую трубку, как показано на рисунке Геснера, — копировала технологию размещения пучка щетинок в кисти. И поскольку словом «карандаш» (pencil) в основном называли заостренные кисточки, то это наименование постепенно вытеснило «стилос». Но процесс эволюции карандаша от предмета на упомянутом рисунке до современного инструмента привычного вида был долгим и тяжким на словах и на деле. Так, в Британской энциклопедии 1771 года, которая в подзаголовке именовалась «словарем по науке и искусствам», в словарной статье о карандаше ни словом не упоминается инструмент из «черного свинца»:

КАРАНДАШ — инструмент живописца для нанесения краски. Существует множество видов карандашей, изготовленных из различных материалов; большие карандаши делают из щетины диких кабанов, прикрепляемой к деревянной ручке большего или меньшего размера в зависимости от назначения: инструменты такого рода называются кистями. Более тонкие карандаши делают из верблюжьей, барсучьей или беличьей шерсти, а также из лебединого пуха — их связывают с одного конца прочной ниткой и вставляют в стержень из птичьего пера [107] .

Причина, по которой в определении не говорится о другом значении слова «карандаш», так же непонятна, как отсутствие в энциклопедии статьи о ручке (pen). Вад к тому времени уже применялся для изготовления пушечных ядер, но слово «вад» упоминается только в связи с бумажными пыжами (одно из значений английского слова wad — пыж), которые забивали в ружейные дула, чтобы оттуда не выкатывалась дробь. Пожалуй, это можно оправдать диалектной природой старинного термина. Но трудно найти объяснение тому, что слово plumbago рассматривается там только в одном значении: «…в ботанике — род растений класса pentandria monogynea». Похоже, составители не обращали внимания на прогресс в области материалов и инструментов для письма и рисования точно так же, как и на растущее значение инженерии в гражданских проектах, поскольку «инженер» в той же энциклопедии определяется исключительно как «специалист и знаток в области военного дела».

Словом «карандаш» кисточку называли еще в XIX веке, это случается и в наши дни. Один из пионеров фотографии Фокс Тальбот подразумевал это значение, называя свои ранние работы «Кистью природы» (Pencil of Nature), да и в современных английских словарях первое в хронологическом порядке значение слова «карандаш» все еще имеет такой вид: «кисть из волос или щетины животных, используемая живописцами для нанесения красок». Итак, подобно всем революционным артефактам, первому графитовому карандашу предстояло пройти долгий путь инженерной и терминологической эволюции. Оба аспекта почти не удостаивались документирования и не привлекали ничьего внимания, кроме как со стороны производителей и отдельных заинтересованных пользователей.

Как бы ни назывались инструменты для письма, в XVII веке уже появились изготовители карандашей (в отличие от дельцов, торговавших необработанным «черным свинцом» из долины Борроудейл), и жили они в баварском городе Нюрнберге. Но были ли они первыми в профессии или же, как уверяет Камберлендская карандашная компания, эта честь принадлежит уроженцам ближйшего к карьеру города Кесвика — мы, возможно, так и не узнаем. По словам одного писателя, местная легенда гласит, что в Кесвике «делали карандаши» во времена королевы Елизаветы, что согласовывается с фактом постоянного доступа к материалу. Но неверно, будто все карандаши продавались полностью готовыми. В 1714 году на рекламном плакате в Лондоне можно было увидеть изображение уличного торговца, чьи призывы позволяют предположить, что он продавал не карандаши в известном нам виде, а пишущие материалы, которые покупатель мог самостоятельно вставить в подходящий держатель:

Вероятно, «черный свинец» продавали лондонцам кусками, а они обматывали его бечевкой или помещали в футляры. В то же время покупателям конца XVII века были доступны и карандаши в деревянной оправе. Точно неизвестно, как выглядели первые образцы кустарного производства, но похоже, к концу XVII века и сам инструмент, и его название начали приобретать современный вид. В 1683 году в книге сэра Джона Петтуса о металлургии под заголовком «свинец» говорилось:

Существует также МИНЕРАЛЬНЫЙ СВИНЕЦ, который мы называем ЧЕРНЫМ СВИНЦОМ, — вещество, отчасти напоминающее СУРЬМУ, но не столь блестящее и твердое; мне известен лишь один сорт этого вещества, добываемый в единственном КАРЬЕРЕ в Англии, но его там достаточно как для нас, так и для других народов; этот карьер находится в Камберленде, и его открывают для добычи всего лишь раз в семь лет (я полагаю, причина в том, чтобы не добывать больше, чем они смогут продать); это вещество с успехом используется также ЖИВОПИСЦАМИ, ЛЕКАРЯМИ и прочими, особенно в соединении с металлами; недавно его начали вставлять в оправы из СОСНЫ или МОЖЖЕВЕЛЬНИКА и продавать в качестве сухих КАРАНДАШЕЙ, которые гораздо практичнее ПЕРА и ЧЕРНИЛ [111] .

Лондонский торговец «черным свинцом» на рекламном плакате 1714 года

Итак, к концу XVII века определенно сформировалась концепция карандаша из «черного свинца» в деревянной оправе, а графит стал основным компонентом данного артефакта, который все чаще продавался готовым, так что покупателям не приходилось мастерить его самостоятельно. Сэр Джон Петтус также ясно показывает, что во времена, когда он писал книгу, «черным свинцом» пользовалось не менее трех отдельных профессиональных групп: живописцы, лекари и писатели. Живописцы, вероятно, заменяли им уголь, чаще для выполнения набросков, поскольку карандашные линии можно было стереть, обвести тушью или закрасить. Врачи и знахари использовали его в медицинских целях, опираясь на древнюю традицию применения минералов и их смесей, описанную еще в «Естественной истории» Плиния. В работе «Опыт изучения естественной истории в графствах Уэстморленд и Камберленд», написанной в 1704 году, Томас Робинсон проливает свет на медицинские свойства вада:

Основные способы использования вада — медицинские и технические. В настоящее время он применяется как лекарственное средство против разлива желчи; он облегчает боль, причиняемую камнями и песком [при заболеваниях мочевых путей], а также при затрудненном мочеиспускании; для этого его охотно покупают аптекари и лекари… Сельское население употребляет его так: толкут и добавляют в пищу, а также в белое вино или эль или же принимают в количестве, которое помещается на шестипенсовой монете (или больше, если того требует заболевание).

Его действие проявляется посредством мочевыведения, потоотделения и рвоты.

Когда вад был впервые обнаружен, окрестные жители использовали его для маркировки овец, однако теперь он применяется для закаливания и глазирования тиглей и других глиняных сосудов, которые должны выдерживать сильный огонь, [а также] для натирания огнестрельных орудий, изготовленных из железа, таких как ружья, пистолеты и тому подобные, что защищает их от ржавчины [112] .

Таким образом, не тревожась по поводу «отравления свинцом», как это делают некоторые люди в ХХ веке, заблуждающиеся относительно наличия свинца в простых карандашах, люди, жившие два столетия назад, считали, что графит обладает целебными свойствами. По словам Робинсона, «голландцы закупали его по высокой цене» под предлогом использования при производстве красителей, однако Бекман полагал, что эта цель служила всего лишь «предлогом», и он «был склонен думать, что они делали из него простые карандаши».

Были такие уловки в ходу или нет, но в истории карандаша медицинское и красильно-текстильное применение вада значит куда меньше, чем промышленное. В период промышленной революции продолжался рост производства железа и стали, поэтому графит широко использовался для упомянутого выше закаливания и глазирования тиглей, и название как минимум одной известной фирмы — производителя карандашей, компании «Джозеф Диксон крусибл», напоминает нам, что сырье, которое к тому времени уже стали называть графитом, служило одним из основных компонентов при производстве столь разных вещей, как плавильные ковши и карандаши.

Но если вернуться в конец XVII столетия, нас заинтересует еще одна область использования «черного свинца» — в удивительных инструментах для письма, которые особо отметил сэр Джон Петтус, упомянув, что они появились «недавно» и что они «гораздо практичнее пера и чернил». Очевидно, изготовление изобретательных деревянных оправ развивалось на протяжении предыдущих ста лет. И точно так же, как Геснер считал «свинцовый» карандаш превосходным инструментом для зарисовок на природе, остальные находили «ручки из испанского свинца» очень полезными, так как всадникам больше не приходилось показывать чудеса ловкости, управляясь с пером и чернилами верхом на лошади. Записей о том, что скрывается за словами «испанский свинец» в этом упоминании, датированном концом XVI века, по-видимому, не сохранилось, и мы не знаем, была ли Испания поставщиком графита в Европе или там находилось какое-то предприятие по производству карандашей.

Первые модели графитового карандаша, представлявшие собой кусок графита в полой трубке, имели громадное преимущество перед пером с чернилами, но, несомненно, обладали и недостатками. Крепление грифеля могло разболтаться, и графит проваливался в трубку: те же неприятности происходят и сегодня с дешевыми или неисправными механическими карандашами. Или грифель мог быть слишком толстым для прочерчивания тонкой линии. Впрочем, все это не слишком заботило пользователей первых карандашей, поскольку в качестве маркировочного вещества он настолько превосходил свинец, что его, несомненно, считали наилучшим из возможных вариантов. Правило разумного подхода, изложенное Цицероном, относилось к карандашу, который восхвалял Геснер в середине XVI века, в неменьшей степени, чем оно применимо к техническим новинкам конца ХХ века. Нам всем хотелось бы иметь мышеловку получше, но это не означает, что мы не ценим те, которые у нас есть сейчас.

Технологии не всегда развивались с такой скоростью, как это происходит в век электроники, но все же карандаш, о котором в 1565 году мог мечтать любой естествоиспытатель, был заметно усовершенствован к концу XVII столетия, когда появился предмет, привлекший внимание к недостаткам своего предшественника; возможно, люди даже начали задаваться вопросом, как они могли до сих пор мириться со столь несовершенным продуктом. Каким бы чудом ни казались первые графитовые карандаши, отрезать стержень от целого куска графита, очевидно, было непростой задачей для начинающих.

Но если графит вставить в оправу из сосны или можжевельника и закрепить его клеем, то он будет держаться прочно, а оправу нужно будет просто стачивать, чтобы показался грифель. (Поскольку художники и писатели привыкли очинивать перья ножом, этот способ не казался им новым или неудобным.) А благодаря деревянной оправе, которая укрепляла грифель, его можно было обстругать достаточно тонко, чтобы сделать кончик острым.

Согласно городским легендам, идея поместить графитовый стержень в деревянную оправу впервые пришла в голову какому-то столяру из Кесвика. Получившийся продукт понравился одному священнику, и он попросил сделать несколько таких карандашей для своих друзей, и таким образом это изобретение распространилось за пределы Кесвика. По другому источнику, «метод вклеивания прямоугольных графитовых стержней в деревянные оправы» был изобретен в Нюрнберге, где первоначально этим было позволено заниматься «исключительно членам гильдии плотников» (однако еще в 1662 году Фридрих Штадлер был известен там как «мастер карандашных дел»). Но где бы ни родилась концепция карандаша, нетрудно поверить в то, что впервые она была воплощена столярами, поскольку именно они умели придавать нужную форму маленьким кусочкам дерева и собирать их вместе, не говоря уже об умении отрезать или отпиливать нужное количество графита от глыб разнообразной формы. И в самом деле, в практическом руководстве по ремеслам, которое было выпущено в начале XIX века, принципиальное различие между столярными и плотницкими работами объяснялось так: «Столярные работы — работы по обработке древесины или соединение между собой кусков древесины для украшения различных частей зданий» (отмечалось также, что во французском языке столярные работы назывались «мелкими»). Идея карандаша была отнюдь не очевидной, пока однажды за дело не взялся столяр с творческим воображением. Даже в наши дни мы иногда задаемся вопросом: «Как они умудряются вставить туда грифель?»

По-видимому, первоначально это делалось следующим образом. От больших кусков чистого графита (вада), извлеченного из карьера, отрезали тонкие кусочки приблизительно прямоугольной формы. Их размеры, вероятно, составляли 0,3 сантиметра в толщину, 2,5 в ширину и как можно больше в длину. (Возможно, некоторые края сохраняли неправильную форму куска вада.) В деревянном брусочке шириной около 1,3, толщиной 1 и длиной 15–18 сантиметров (примерные параметры готового карандаша) выпиливали продольную канавку для графитового стержня. Cтержень намазывали клеем и вставляли в канавку. Выступающую часть отрезали или, скорее, обламывали, сделав насечки как на стекле. Поскольку графит не заполнял канавку по всей длине, туда впритык вставляли второй кусочек. Так продолжалось до тех пор, пока деревянная оправа почти целиком не заполнялась графитом. Затем верх бруска вместе с графитом полировался, намазывался клеем и заклеивался деревянной планкой толщиной приблизительно 0,6 и шириной 1,3 сантиметра. Когда клей высыхал, сборный прямоугольный карандаш можно было использовать в таком виде или обточить, чтобы придать удобную форму. Полагают, что деревянная оправа первых карандашей была восьмигранной, но хороший столяр мог с таким же успехом сделать ее шестигранной, цилиндрической или любой другой.

Этапы изготовления первых графитовых карандашей в деревянной оправе

Способ помещения чистого графита в деревянную оправу был весьма ценным усовершенствованием. Так для карандаша требовалось небольшое количество этого материала, непрерывно растущего в цене, что позволяло производителям экономить (хотя из-за резки и шлифовки грифеля все же оставалось немало отходов). Настолько качественного материала больше не было ни в одном месторождении «черного свинца», и люди понимали, что запасы в долине Борроудейл могут истощиться. Добыча из карьера серьезно контролировалась с тех пор, как воровство вада стало считаться тяжким преступлением, но продать его было так легко, что игра стоила свеч, и рабочих обыскивали на выходе из карьера, чтобы свести к минимуму вынос сырья. Согласно устному преданию, «кусок [вада], найденный во рту, равнялся вычтенному дневному жалованью».

Один из первых карандашей с квадратным грифелем в восьмигранной деревянной оправе

Экспорт чистого графита из Англии не поощрялся, но это не касалось карандашей. Это давало существенное преимущество британским производителям, многие из которых располагались поблизости от карьеров Борроудейла, в городе Кесвик и его окрестностях, несмотря на то что сырье им все равно приходилось покупать на аукционе в Лондоне, куда его доставляли под вооруженной охраной.

Мастера с материка были вынуждены искать другие варианты, при которых не требовалось вырезать стержни из чистого камберлендского графита. Эта операция всегда была расточительной, но с тратами мирились, пока сырья было в избытке. Ратущие сложности с приобретением английского графита даже по высокой цене и среднее качество европейских аналогов заставили производителей заняться исследованиями и разработками, чтобы найти альтернативные варианты изготовления карандашных стержней.

В 1726 году месторождение вада в долине Борроудейл было законсервировано, и тогда для изготовления стержней начали использовать графитовую пыль и обрезки. Вероятно, о подобной практике идет речь в рассказе карандашного мастера того времени, жившего в Берлине:

Резчик графита толчет его в ступе и два-три раза просеивает через сито, очищая от частиц грунта вроде песка. На каждый фунт графита, помещенного в тигель, добавляют четверть или полфунта серы, растапливают смесь и тщательно ее перемешивают. После остывания и прежде чем масса полностью затвердеет, ее кладут на доску и месят точно так же, как тесто для хлеба. Затем она должна полностью остыть перед дальнейшей обработкой. Тонкой ножовкой карандашный мастер распиливает «тесто» на небольшие пластины, после чего нарезает грифели нужного размера. Рабочий подготавливает полоски дерева и шпунтубелем прорезает в них канавки для грифеля либо выжигает их раскаленным железным прутом. Грифель вклеивается в канавку, сверху приклеивается крышка деревянной оправы карандаша. Писчий конец карандаша остро затачивается, а вся его поверхность шлифуется. Очевидно, для получения прибыли карандашный мастер должен работать быстро, так как дюжина карандашей стоит всего восемь грошей [121] .

Из этого объяснения следует, что в отличие от современных образчиков в карандашах XVIII века стержень не обязательно укладывался по всей длине оправы, так как если был «конец карандаша, из которого выступает грифель», то можно предположить, что с другого конца его не было. Это, конечно, было еще одним способом экономии графита, притом не доставлявшим особых неудобств пользователям. После того как карандаш стачивался до огрызка, его все равно было бы неудобно держать, поэтому пустой конец карандаша просто выбрасывали, а взамен брали новый. Из отрывка романа Джейн Остин «Эмма» мы можем узнать, что так делали вплоть до XIX столетия. Подруга Эммы Хэрриет показывает ей тайные сокровища, которые она берегла, поскольку они имели отношение к предмету ее обожания. Сначала Хэрриет предъявляет Эмме кусок липкого пластыря, который она сохранила по той причине, что ее любимый воспользовался другим куском этого пластыря, чтобы перевязать палец, который он порезал перочинным ножом Эммы. Затем она демонстрирует другое сокровище: «…остаток старого карандаша — ту часть, где не было грифеля». Это было «главное сокровище», поскольку действительно принадлежало тому мужчине, и он хотел записать им что-то касающееся приготовления пива с хвойным экстрактом, но «когда он достал свой карандаш, стержень в нем был таким коротким, что скоро совсем исписался». Эмма дала ему другой карандаш, а драгоценный огрызок «остался лежать на столе, поскольку больше ни на что не годился». Хэрриет хочет сжечь эти сокровища, но Эмма указывает на различие между предметами, подтвердив бесполезность куска дерева без графита: «Не могу ничего сказать в защиту огрызка старого карандаша, но пластырь может еще пригодиться».

Идеальная древесина для изготовления карандашных оправ сама стала дефицитом в ХХ столетии, но двести лет назад объектом экономии был графит. Европейский графит содержал так много примесей, что они царапали и рвали бумагу, и поэтому его сначала приходилось измельчать в порошок, чтобы отделить посторонние вещества. Чтобы растянуть запасы, графитовую пудру и пыль смешивали помимо серы с вяжущими веществами: камедью, шеллаком, воском и рыбьим клеем (родом желатина, который делали из соединительной ткани внутренней поверхности плавательного пузыря рыб и использовали для приготовления адгезивов). Получаемые таким образом стержни либо было трудно затачивать, либо они легко ломались и не оставляли качественного яркого следа. В итоге снова возник интерес к свинцу, который использовали в сплавах с разным содержанием олова, серебра, цинка, висмута, сурьмы и ртути, хотя все это давало весьма посредственные результаты в сравнении с карандашами, изготовленными из чистого камберлендского графита. Тем не менее независимо от качества карандаши получили широкое распространение на рынке.

Во втором издании Британской энциклопедии, которая время от времени переиздавалась в период между 1777 и 1784 годами, дословно повторялось первое определение карандаша как кисти живописца с единственным дополнением: «Если плотно сжать конец хорошей кисточки сомкнутыми губами, а затем с усилием вытащить, он будет заостренным». Но вслед за этим «Британника» фиксирует и более позднее значение термина:

КАРАНДАШ — это также инструмент для рисования, письма и так далее; он изготавливается из длинных кусков черного свинца или красного мела {5} , помещаемых в паз можжевеловой лучины, на которую наклеивается другая полоска дерева; затем этому предмету придают круглую форму и заостряют с одного конца, после чего он готов к употреблению.

Черный свинец, истолченный в порошок и хорошо перемешанный с расплавленной серой, образует настолько однородную смесь, изготавливаемую в таких количествах… что, хотя образовавшееся вещество остается достаточно текучим и его можно заливать в формы, оно весьма напоминает черный свинец невысокого качества…

Говорят, что именно так производят простые карандаши в Германии, и многие из тех, что предлагаются нам сегодня некоторыми торговцами, изготовлены так; они расплавляются или размягчаются от пламени свечи или прикосновения раскаленного железа и горят голубоватым пламенем, выделяя при этом сильный запах серы, что выдает их состав, так как настоящий черный свинец не дает дыма или запаха и не подвержен видимым изменениям при сильном нагревании. Карандаши с добавками отличаются очень плохим качеством: они твердые, крошащиеся, не оставляют хорошего следа ни на бумаге, ни на дереве, а скорее прорезают или царапают их, вместо того чтобы писать.

Настоящие английские карандаши… делают из черного свинца, нарезаемого на тонкие полоски, которые вставляются в пазы, прорезанные в кусочке дерева, сверху к нему приклеивается другая деревянная полоска; для этого используются самые мягкие сорта древесины, например можжевельник, чтобы карандаш легче точился; один конец карандаша не заполняется черным свинцом во избежание непроизводительного расходования столь ценного материала, ибо, когда карандаш сточится и испишется, остатком все равно неудобно пользоваться. Эти карандаши существенно лучше всех других, хотя и они редко бывают настолько совершенными, как хотелось бы, и в некоторой степени не лишены тех же недостатков. Кроме того, они очень неоднородны по качеству, так как покупателей обманывают, соединяя в одном карандаше куски разного качества: в начале, как правило высококачественный черный свинец, а дальше похуже. Чтобы избежать этого, некоторые покупают небольшие куски черного свинца и самостоятельно отрезают от них тонкие пластины, которые затем закрепляют в специальных держателях; это, несомненно, самый надежный способ получить графитовые карандаши гарантированно высокого качества [126] .

Поскольку данная статья была помещена во втором издании «Британники», то можно предположить, что она отражает положение дел в карандашной промышленности в 1770-е годы. Хотя в ней содержится подробное описание ингредиентов и методов сборки карандашей, в ней не хватает информации, которая позволила бы человеку, не имеющему соответствующего опыта, с нуля организовать производство карандашей из низкокачественного графита. Например, в ней нет формул для смешивания черного свинца с другими компонентами с целью получения добротных пишущих стержней. Говоря современным языком, профессиональные секреты не были раскрыты, впрочем, как и другие.

Зато из статьи становится ясно, какие недостатки были присущи карандашам того времени. В самом деле, это практически полный перечень проблем, и любой читатель, карандашный мастер или пользователь карандашей могли почерпнуть из него целый набор критериев, по которым следовало оценивать качество продукта или приобретения. Критические замечания, перечисленные в Британской энциклопедии, были, несомненно, известны изготовителям карандашей того времени, как добросовестным, так и недобросовестным. Несомненно, добросовестные производители могли бы ответить критике, указав на причины, по которым карандаш невозможно сделать лучше, либо усовершенствовав карандаши, если это было выполнимо без удорожания до такой степени, что никто не стал бы покупать их продукт.

Изготовление карандашей в деревянной оправе начиналось как побочная ветвь столярного и мебельного дела, к тому времени, когда потребители начали ощущать недостатки «такого замечательного товара», даже внутри столь нишевого бизнеса уже начала складываться своя специализация, как это было в Берлине, где существовало четкое разграничение между операциями по нарезке графита и приданию нужной формы деревянным деталям. Уже в начале XVIII века изготовление карандашей считалось отдельной отраслью промышленности, отличной от мебельного производства, его дизайн все усовершенствовался, а процесс все больше завязывался на разделении труда и отличался относительно высокой для того времени технологичностью. Тому, что начиналось кустарно, было суждено превратиться в коммерческое производство со всеми сопутствующими сложностями, связанными с конфликтами интересов гильдий, правительств и иностранных конкурентов. К концу XVIII века производство карандашей, как и большинство промышленных производств того периода, сильно удалилось от тех времен, когда карандашный мастер мог «снести в корзине в город весь результат своего недельного труда».