идя в уютном кресле с книгой, мы обычно держим ее так, чтобы слова вверху и внизу страницы находились на примерно одинаковом расстоянии от наших глаз. Когда книга лежит на горизонтальном столе, читать ее не так-то легко, если только не наклониться над ней: чем ближе мы к концу страницы, тем крупнее становится текст. При такой скорости, с которой читают большинство людей, это не составляет серьезного неудобства, но все же происходит небольшая заминка, когда мы переворачиваем страницу: глазам нужно сфокусироваться на тексте, который отодвинулся дальше. Эту проблему я живо почувствовал, когда читал «Новейшую систему корабельной архитектуры» — magnum opus викторианского корабельного архитектора и инженера Джона Скотта Рассела. Страницы этого многотомного издания имеют размеры 51 × 71 сантиметр, и строки занимают всю страницу целиком. Хотя книга набрана достаточно крупным кеглем, мне было очень неудобно ее читать. Для моей кабинки она была слишком велика, а прислонить ее к чему-нибудь мешал ее вес. Когда я клал книгу на библиотечный стол, переходить с одной страницы на другую мне было непросто. Чтобы читать с комфортом, мне приходилось стоять перед столом и смотреть на лежащую книгу. Если бы она была прикована к средневековой кафедре достаточных размеров, дело обстояло бы гораздо проще.

Чтобы нам было легче читать книги даже обычных размеров, существуют подставки и пюпитры, которые поддерживают книгу на столе или рядом с открытым текстовым процессором. (У ноутбуков экран можно наклонять так, чтобы с ним было удобно работать.) В иллюстрированных манускриптах и на портретах средневековых ученых в кабинетах видно, что книги держат под удобным углом: их ставят на другие книги, прислоняют к ним, или к стене, или к подставке, стоящей на плоском столе или прикрепленной к нему, или держат на наклонном столе. Через некоторое время одинарные кафедры превратились в двойные: ученый мог держать перед собой для сравнения две книги, одну с одной стороны, вторую с другой. Но для этого ему приходилось или менять книги местами, или самому вставать с места и обходить кафедру (если только не было возможности поднять ее и повернуть). Само собой, ученым захотелось, чтобы сами кафедры можно было легко поворачивать. Так появились кафедры на стойках. Среди дальнейших усовершенствований были вращающиеся кафедры, на которые помещалось больше двух книг; некоторые делались на винтах, как табуреты органиста. Высоту таких кафедр можно было регулировать. Другие кафедры, поменьше, насаживались на угловые шарниры, чтобы читатель мог убирать и возвращать в поле зрения нужную книгу.

Ученый XV века водрузил над своей кафедрой еще одну. Книжных полок не видно, но рядом с ученым — книжный ларь

На этой гравюре изображена писательница XV века Изотта Ногарола. Она сидит в кабинете, заваленном книгами; перед ней вращающаяся кафедра

Сама проблема выбора — под каким углом зафиксировать книгу или даже лист бумаги для письма, какую для этого выбрать мебель — отнюдь не нова. Уже в начале XVI века были широко распространены переносные подставки с наклонной поверхностью, в которых имелись отделения и ящички для письменных принадлежностей. В школьном учебнике эпохи Тюдоров приводится диалог: ученый, прототипом которого служит Плиний Старший, обустраивает свое рабочее место. Из этого диалога ясно, что переносная наклонная подставка была удобным дополнением к столу горизонтальному и хорошей заменой вращающейся кафедре:

Плиний: Поставь в моей опочивальне стол на опоры.

Цельсий: Предпочитаешь ли ты стол наклонной подставке?

Плиний: Пожалуй, да, но малая подставка да будет помещена на большом столе.

Эпиктет: Неподвижная подставка или же вертящаяся? [145]

Поскольку ученым было нужно держать открытыми сразу несколько книг одновременно, а может быть, из-за недовольства существовавшими кафедрами, вмещавшими лишь один или два тома, в эпоху Возрождения ремесленники, изобретатели, инженеры и сами ученые придумывали все более хитроумные приспособления для фиксирования и хранения книг. На иллюстрациях того времени мы видим невероятное разнообразие таких изобретений, из чего можно сделать закономерный вывод, что проблема, где и как работать с книгами, являлась в то время темой для размышлений, разговоров и изобретений.

В Новом колледже, основанном в Оксфорде в 1379 году, было любопытное помещение, в котором могли разместиться четверо членов колледжа. В нем было четыре окна, расположенных гораздо ближе к углам, чем предписывают классические архитектурные правила. Уильям Уикем, отвечавший за строительство, выбрал такое расположение окон не случайно. Функциональность стала очевидна, когда под каждым окном поставили стол и табурет. Получалось, что комната как бы разделена на кабинки; в них члены колледжа могли работать с выданными им книгами. При таком расположении читатели работали в большем уединении, чем если бы им приходилось сидеть под окнами ближе к центру стены.

Скорее всего, этот отдельный кабинет, представленный на гравюре 1539 года, был построен внутри комнаты большего размера; владельцу требовалось отгороженное личное пространство. Одна стена на гравюре убрана, благодаря чему мы видим, что кабинет располагался у окна, хотя это лишало света пространство за его стенами. Крышка книжного ларя служит и столом, на который горизонтально положены книги; на полке сверху книги прислонены к стене обложками наружу

Членам Нового колледжа книги выдавались для частных занятий на продолжительное время, потому что и читателю, и библиотекарю было неудобно хранить часто требуемые книги в закрытых ларях и шкафах. Это, в свою очередь, повлияло на архитектуру жилых помещений колледжа, потому что, в отличие от монастыря, в колледже не было системы отдельных кабинок. Сегодня наш образ жизни во многом зависит от того, к чему мы привыкаем в колледже; точно так же и в XIV веке обустройство комнаты в дормитории колледжа повлияло на то, как хранились и использовались книги в частных домах.

В эпоху Возрождения личные кабинеты все больше входили в моду. Их устраивали или в углу спальни, или в маленькой, но все же отдельной комнате. Такие кабинеты были тесными, но надежными; в идеале они находились в тихих и отдаленных частях дома. Если хозяин считал, что кабинет нужно запирать, замки устанавливались на дверь, ведущую в бóльшую смежную комнату, а не в сам кабинет: последний мог занимать только нишу, открывающуюся в комнату, или располагаться на поднятом постаменте — в углу или под окном. Разумеется, в Новом колледже устраивать кабинет под окном было необходимостью: без дневного света никто бы не мог читать и писать. Количество и расположение окон в монастырских, церковных и университетских библиотеках становилось определяющим фактором при размещении кабин, книгохранилищ и книжных шкафов; окна в кабинетах оказывали очень большое влияние на конфигурацию мебели.

В частных кабинетах книги, конечно же, никто не приковывал; скорее всего, они открыто стояли на полках. В ларях, с замками или без замков, хранились или те книги, к которым обращались редко, или самые ценные экземпляры коллекции. Ларь также предохранял книги от пыли и позволял убрать их с дороги, чтобы о них не спотыкаться. Книги, которыми пользовались часто, ставили на полки, обычно державшиеся на укрепленных в стене кронштейнах. Таким образом, полка, прикрепленная к стене, была в кабинете самой обычной конструкцией, потому что на ней было удобно хранить не только книги, но и чернила, и прочие письменные принадлежности: так они никому не мешали.

Гравюра из трактата Франческо Торньелло по каллиграфии, 1517

Торньелло работает у окна, за столом на козлах. На заднем плане книги стоят на узкой полке с бортиком обложками наружу

Этот библиоман на иллюстрации конца XV века носит примечательные очки, но внимания заслуживает и то, как стоят и лежат книги в его кабинете: на полках и в шкафчике под сдвоенной кафедрой

Судя по всему, ничего похожего на книгодержатели в то время не было; изредка в таком качестве использовали сами книги, укладывая их для этого в горизонтальную стопку (так мы поступаем и сегодня). Эта стопка подпирает книги, стоящие вертикально. Но на самом деле изображения вертикально стоящих книг столь редки, что, по-видимому, если их все же так ставили, то случайно или из эстетических соображений — чтобы создать хорошо скомпонованный натюрморт с передними краями книг. Какими были кабинеты и книги, которые в них хранились, отлично видно на многочисленных изображениях святого Иеронима и других богословов: на картинах, в иллюстрированных манускриптах и ранних печатных книгах показано, что книги ютились по углам и в укромных закутках: в шкафчиках под столешницей, на полках перед столом, в треугольных «домиках», которые образовывали две наклонные поверхности двойных кафедр или переносные кафедры, поставленные на горизонтальную поверхность. Большие и богато украшеные книги по-прежнему демонстрировались во всей красе на столах и на прикрепленных к стенам полках — как наклонных, так и горизонтальных. Но чем больше в кабинете накапливалось книг, тем острее вставал вопрос, где их держать. Владельцам кабинетов было трудно отказаться от привычки демонстрировать книги «лицом» (книги либо стояли, прислоненные к стене, на горизонтальных полках, либо лежали на наклонных), так что когда на полках и столах заканчивалось место, новые тома клали везде, где только получалось.

Монах-кармелит работает в своем кабинете за кафедрой, установленной на шарнир: при необходимости ее можно отодвинуть. Книги аккуратно лежат обложкой наружу на скошенных полках, и их можно закрыть занавесями от света и пыли

Святой Иероним в своей келье — распространенный сюжет итальянской и вообще европейской живописи XIV века. К этой теме часто возвращался Альбрехт Дюрер — величайший немецкий гравер начала XVI века. В конце XV столетия молодой вольный художник Дюрер много путешествовал и, конечно, слышал о множестве изображений святого Иеронима на картинах и в книгах, а какие-то даже видел. Нет ничего удивительного, что на гравюрах и ксилографиях Дюрера, изображающих этого святого, можно увидеть те же предметы, которыми Иеронима снабжали другие художники: все они хотели запечатлеть его за той работой, которая и составила его славу, то есть за письмом. Ведь знаменитым Иеронима сделал, помимо прочих текстов, его главный труд — латинский перевод Библии, так называемая Вульгата (Иероним переводил на разговорную, «вульгарную» латынь, делая текст гораздо доступнее, чем оригинал на древнееврейском и древнегреческом).

Иероним, полное латинское имя которого — Евсевий Иероним, родился в середине IV века в краях, которые позднее стали называться Югославией. Он получил образование в Риме, а потом жил в самых разных условиях, в том числе был отшельником в пустыне. Именно там он, по легенде, вытащил занозу из лапы страдающего льва: вот почему на множестве картин и гравюр, представляющих Иеронима в его кабинете, появляются довольные львы (что, казалось бы, не совсем уместно). Святой написал много работ по истории церкви, толкования Библии; как Учитель Церкви, он оказал колоссальное влияние на гуманитарное знание Средних веков. Неудивительно, что его так часто изображали на картинах, гравюрах, ксилографиях. Насколько правдоподобны были эти изображения — вопрос открытый. Мы уже видели, что иногда художники показывали Иеронима пишущим в свитке, а это едва ли возможно: к тому времени свитки уже были вытеснены кодексами, в которых и записывались христианские тексты. Собственно, сам Иероним в IV веке сообщил, что в библиотеке святого Памфила в Кесарии (город на берегу Средиземного моря, ныне территория Израиля) пришедшие в негодность папирусные свитки заменяют веленевыми копиями. Вероятно, художник, творивший через тысячу лет после героя своих работ, представил занятия святого, какими они могли бы быть в старину, и разместил в кабинете предметы, характерные скорее для XIV и XV веков, которые были гораздо лучше знакомы мастеру. Такая художественная вольность вполне понятна. Но независимо от того, к какой эпохе относятся изображенные примеры обращения с книгами — к раннему христианству или к Возрождению, — они сильно отличаются от того, как мы поступаем сегодня.

Одно из изображений Иеронима за работой — картина, написанная маслом в XV веке (автор — Бенедетто Бонфильи); она висит в церкви Святого Петра в Перудже (центральная Италия). Святой сидит перед отдельно стоящим столом; такие столы можно увидеть на многих картинах этой эпохи. Иероним смотрит в один из кодексов, расположенных на вращающемся приспособлении, которое напоминает кафедру; в кабинетах ученых такие приспособления встречались часто. Во времена Иеронима и вообще в Средние века книги сочиняли так: изучали многие тексты и свободно из них копировали. Значит, вращающаяся подставка для книг (в наши дни подобные вертящиеся подставки для еды называют «Ленивая Сюзанна») была в кабинете вещью весьма полезной. Позади фигуры святого висит гобелен, за которым, возможно, спрятаны полки с книгами (книги часто закрывали занавесью от света и пыли). Книги в шкафчике под столом содержатся в образцовом порядке, но не стоят, а лежат горизонтальными стопками; в шкафчик их клали верхним краем вперед, так что мы видим нижние и передние края; все книги аккуратно застегнуты. В углу шкафчика лежит один свиток, но непонятно, обращался ли к нему владелец.

Картина Бенедетто Бонфильи, XV век

Святой Иероним за столом с вращающейся подставкой, на которой легко разместить четыре открытые книги

Святой Иероним, исцеляющий льва. Гравюра. Альбрехт Дюрер, 1492

На гравюре видно, что некоторые книги раскрыты, другие как попало лежат на небольшой высокой полке

На гравюре Дюрера «Святой Иероним, исцеляющий льва» (1492) открытые книги лежат на нескольких кафедрах. Можно увидеть греческие, еврейские, латинские тексты. В основание кафедры встроен шкафчик, его дверца приоткрыта, и внутри видны не книги, а нечто вроде бутылочки (вероятно, это чернильница) и другие предметы, уже плохо различимые. Над кафедрой тоже можно найти несколько книг: видно, что некоторые лежат на высокой полке. Полка с обоих концов поддерживается кронштейнами: во времена Дюрера это было обычным инженерным решением. Такие полки часто рисовали на заднем плане; они, судя по всему, были похожи на современные (они также держатся на кронштейнах, а кронштейны, в свою очередь, вставляются в прорези металлических стоек, прикрепленных к стене). Во времена святого Иеронима, да и Дюрера, полки могли просто монтировать в стену еще при ее строительстве. Такие выступы из несущей стены называются консольными балками. Их механику досконально исследовал Галилей в своем трактате «Беседы и математические доказательства, касающиеся двух новых областей науки» (1638).

Если поверх двух расположенных на одном уровне консольных балок или кронштейнов поместить доску, получится полка. Но на гравюре Дюрера нас интересуют главным образом не кронштейны и даже не сама полка, а книги на ней. Их три, и лежат они в беспорядке, уж точно не стоят вертикально. Однако, даже несмотря на то, что «Святого Иеронима, исцеляющего льва» называли «несколько нескладной и архаичной» работой, нет поводов сомневаться, что Дюрер точно изобразил обстановку в кабинетах ученых XV века. Лев действительно вышел неважно, да и перспектива и прочие особенности гравюры не дают представления о зрелом мастерстве художника, но на ней изображен кабинет, который мы можем изучить, раз уж нам так хочется. Например, Дюрер наверняка изобразил книги на полке так, как они и располагались в рабочих кабинетах, хотя нельзя исключить, что Дюрер расположил их так из композиционных соображений, примерно как автор натюрморта выкладывает фрукты на блюдо или ставит цветы в вазу. Впрочем, если бы в то время вертикальное положение книг было обычным делом, как сегодня, Дюрер наверняка так бы их и изобразил.

Святой Иероним в келье. Ксилография. Альбрехт Дюрер, 1511

Книги находятся у Иеронима под рукой, но никак не упорядочены на полке. У книги, лежащей на книжном ларе, который стоит на переднем плане, закладка вложена близко к переднему обрезу: это было возможно, потому что заклепки туго стягивали страницы

Когда Дюрер вернулся к этом сюжету почти два десятилетия спустя, его техника стала гораздо совершеннее: на ксилографии 1511 года «Святой Иероним в келье» и лев, и святой, и кабинет проработаны куда тщательнее. В целом предметы в кабинете выглядят аккуратнее, а детали гравюры значительно точнее. Позади Иеронима — длинная, высокая полка; на ней мы среди прочих вещей видим подсвечник и бутылочку — вероятно, это снова чернильница. Ниже, перед пишущим святым, расположена еще одна полка, до которой проще дотянуться; на ней находятся книги. Все они закрыты, но ни одна не стоит вертикально, как книги на сегодняшних полках. Одна лежит плашмя, наружу выставлен ее нижний край. Три книги разной толщины стоят корешками вверх; нижний край опять же смотрит наружу. Так в наши дни у дверей букинистических магазинов выкладывают книги, предназначенные для распродажи. На этих книгах лежат еще две; ни одна из них не обращена корешком наружу. Эта полка — единственный предмет в кабинете святого, который по нынешним понятиям содержится в беспорядке.

На самом знаменитом дюреровском изображении Иеронима — гравюре 1514 года «Святой Иероним в келье» — снова представлена высокая полка с подсвечниками и бутылочками, но книги на сей раз находятся не на полке, а на подоконнике и на приоконной скамье. Книги расположены перпендикулярно подоконнику, но ни одна не стоит вертикально и корешком наружу. Три книги стоят на передних обрезах, а четвертая, побольше, лежит вверх обложкой. Книги на передних обрезах стоят устойчиво, но это было бы невозможно, если бы владелец поставил их на закругленные корешки: книги бы падали. Важно также обратить внимание на то, что если книги и ставили корешками вверх, это делалось не для того, чтобы их было проще опознать: во времена Дюрера на корешках еще не печатали никаких обозначений.

Книги, изображенные на гравюре Дюрера «Святой Иероним в келье» (1514), аккуратно стоят на приоконной скамье, но ни их передние края, ни корешки не смотрят наружу

Почему же на всех этих гравюрах Дюрера книги разложены и расставлены бессистемно, не так, как в наши дни? С одной стороны, ответ очевиден. Ученых и богословов изображали за работой, когда их книги были, скорее всего, в беспорядке, а не складывались в аккуратные стопки или ряды на полке — так бывало только когда ученый дописывал один труд, а к другому еще не приступал. Интеллектуалы того времени редко владели большими библиотеками: нужные им книги они для текущей работы одалживали, а затем возвращали. Частных коллекционеров и упорядоченных библиотек, как сегодня, во времена Иеронима практически не существовало, и почти так же обстояли дела в XV веке, когда святого изобразил Дюрер.

Впрочем, появлялось все больше эксцентриков, у которых собирание и хранение книг становилось важнейшей частью жизни. Библиофилу XIV века Ричарду де Бери «приходилось, чтобы залезть в постель, перебираться через горы книг». Когда в частных библиотеках печатные книги вытеснили манускрипты, путь к кровати для многих, вероятно, был отрезан окончательно. В XVIII веке жил библиофил Томас Роулинсон, «собиравший книги, как белка орехи»; о нем злословили, что он читает только заглавные страницы и больше ничего, а Джозеф Аддисон прозвал его Том Фолио. В его комнатах в Грейз-инн скопилось столько книг, что ему приходилось спать в коридоре.

Иллюстрация из «театра машин» Агостино Рамелли, изображающая его удивительное колесо, 1588

Занятый кропотливым трудом богослов или монах, читавший и перечитывавший несколько книг, которые хранились в его келье, и коллекционер, стремившийся набить в свои шкафы как можно больше книг (таким был, например, «книжный вредитель и башмачник Джон Бэгфорд, который собирал не книги, а только титульные листы», составившие в итоге 46 томов формата ин-фолио), — это две крайности. Между этими крайностями были те, кто собрал большие библиотеки, но из действительно нужных книг. Этим людям требовались новые способы хранения книг, новый опыт обращения с ними. Среди изобретателей библиотечной мебели в XVI веке был итальянский военный инженер Агостино Рамелли, чей трактат «Различные и искусные машины» вышел в 1588 году. Этот труд принадлежит к жанру иллюстрированных «театров машин». В книге почти двести гравюр размером 15,2 × 22,8 сантиметра, изображающих всевозможные механизмы — от мельниц до осадных орудий. В отличие от набросков Леонардо да Винчи, где многие подробности нужно додумывать, рисунки Рамелли тщательно детализированы и проработаны.

Среди идей Рамелли — колесо с подставками для книг; оно напоминало водяное колесо, и ничего подобного в кабинетах европейских ученых не существовало. Историк китайской науки и техники Джозеф Нидем утверждает, что вращающийся книжный шкаф изобрели не на Западе, а в Китае, «возможно, за тысячу лет до чертежей Рамелли». По словам Нидема, «то, что колесо Рамелли было вертикальным, а китайские колеса, со времен Фу Си, горизонтальными, всего лишь характеризует две инженерные традиции» и прекрасно подчеркивает «тягу западных инженеров к вертикальным конструкциям, а китайских — к горизонтальным». Правомерно ли такое обобщение, вопрос спорный, как и заявление Нидема о том, что, «вероятно, с начала времен вращение колеса было не только бытовой потребностью, но и символическим религиозным актом».

Разумеется, в западном изобразительном искусстве можно встретить много горизонтальных вертящихся книжных шкафов, не говоря уж о том, что их охотно выпускала западная промышленность. Подобная изобретательность не угасла с эпохой Возрождения. В одном викторианском руководстве по обустройству домашней библиотеки говорится: «Вращающийся книжный шкаф квадратной формы, американское изобретение, производимое у Трубнеров, будет полезен всякому литератору. Шкаф изготовляется из дуба, выкрашен в зеленый цвет и не лишен приятности для взора».

Ценились ли такие сооружения за эстетическую привлекательность, символизм или удобство? Об этом можно спорить. Но нет сомнений, что многие переписчики, переводчики, комментаторы считали их даром божьим. Впрочем, неясно, было ли таким уж удобным колесо Рамелли. На иллюстрации видно, что читатель с его помощью может быстро переходить от книги к книге, как мы сегодня перемещаемся между веб-страницами, но рядом с колесом или в нем самом нет никакой поверхности, на которой можно писать. Позволим себе еще один анахронизм: изобретение Рамелли похоже на модель колеса обозрения диаметром в два — два с половиной метра; открытые книги будто бы катаются в индивидуальных кабинках. Это хорошо для пассивного или развлекательного чтения, но не для активных занятий, в том числе письма. Однако, по словам Рамелли, это красивая и искусная машина, весьма полезная и сподручная для всякого, кто находит утешение в ученых занятиях, в особенности же для тех, кто мучим подагрою, ибо с сею машиною возможно обращаться ко многим книгам единовременно, не утруждая себя передвижением с одного места на другое. Кроме того, имеется у нее и еще одно превеликое достоинство, состоящее в том, что она занимает весьма мало места в любом помещении, что всякий имеющий разум увидит на нашем рисунке.

Можно предположить, что колесо вмещало около дюжины книг. Читатель вращал его руками: большие и массивные боковые колеса были удобны для захвата. Изобретатель следует традиции Агриколы, в трудах которого по горному делу (начало XVI века) многочисленные иллюстрации изображают машины в разобранном виде, чтобы показать детали, которые иначе были бы не видны: Рамелли тоже убирает на иллюстрации часть колеса, чтобы показать, что внутри оно полое, а планетарные шестерни сцепляются таким образом, что столики с книгами не болтаются свободно, как сиденья детской карусели, а все время находятся под одним и тем же углом к полу, где бы они при этом ни находились. Разумеется, эта особенность вращающегося колеса была очень важной: без нее книги бы просто падали со своих мест. Дальнейшее описание Рамелли подтверждает, что достоинства его изобретения заключаются в том, чего оно не умеет и не требует:

Сие колесо… сооружено так, что когда на подставки его положены книги, они не могут упасть или сдвинуться со своих мест, даже когда колесо вращают и оно описывает полный круг. Книги всегда останутся в одном положении и предстанут перед читающим в том же самом виде, в коем они были положены на подставки, посему нет нужды их привязывать или чем-либо удерживать [163] .

Такое внимание как к элементам конструкции, так и к ее действию указывает на то, что и все прочие детали иллюстрации Рамелли нужно считать достоверными. Например, дверь на заднем плане оснащена замком и двумя засовами: и сегодня такие устройства устанавливают на квартирных дверях в больших городах. Детализация так хорошо проработана, что мы отчетливо видим: засовы отперты. Можно предположить, что владелец кабинета запирал их, чтобы обезопасить себя или свои книги, а может быть, чтобы просто побыть в уединении, когда хотел, чтобы ему не мешали читать, или боялся задремать у колеса или уснуть в своей постели (которая, может статься, находится где-то здесь же, за рамкой или позади наблюдателя).

Стоит обратить внимание еще на две детали этой иллюстрации. Около двери стоит книжный шкаф из трех полок: это потомок библиотечной кафедры, появившийся, когда окончилась эпоха цепей. Как мы уже видели, это еще одна глава в истории книжной полки. Но у шкафа Рамелли любопытная конструкция: нижняя полка поднята сантиметров на девяносто над полом, а пространство под ней не занято книгами. Шкаф поднимается до самого потолка, высота которого — где-то 240–270 сантиметров. Чтобы достать книгу с верхней полки, нужно как следует потянуться; это было бы не нужно, если бы третья полка находилась под нижней. Но иллюстрация Рамелли точно отображает действительную эволюцию книжного шкафа как в частных, так и в публичных библиотеках: сначала полки доходили до потолка, а уж потом опустились к полу.

Еще одна интересная особенность нарисованного Рамелли шкафа: он стоит около двери, вплотную к стене. Полки загромождают проход: с учетом того, в какую сторону открывалась дверь, они могли затруднять вход и выход. Если бы шкаф соорудили у наружной стены, которая, судя по всему, пустует, входить в комнату и выходить из нее было бы гораздо проще. Но поместить шкаф там означало бы лишить книги света: ведь в этой же стене и проделано окно. Приняв во внимание все ограничения кабинета, Рамелли поставил книжный шкаф там, где на него и на стоящего рядом читателя падало бы столько света, сколько нужно, хоть это место и было довольно далеко от окна.

Предпочтительно было бы расположить такой шкаф перпендикулярно окну и гораздо ближе к нему, но в кабинете Рамелли это место как раз занято книжным колесом. Понятно, почему колесо находится возле окна: потому что было важно обеспечить хорошее освещение для читающего. В целом по изображениям в иллюстрированных манускриптах XV века богословов и ученых можно составить понятие о том внимании, с каким подходили к расположению столов по отношению к окнам — источникам естественного освещения. Для занятий чтением и письмом естественный свет был гораздо предпочтительнее искусственного: свечи и масляные лампы не только портили глаза, но и представляли угрозу для книг, если их владелец засыпал за ними. Там, где существовала такая опасность, можно было брать пример с «идеального ученого» из китайской притчи: «он взял привычку подвешивать свою косицу к потолочной балке: если его одолевала дремота и голова его склонялась, то он тут же пробуждался после таски за волоса».

И последняя деталь в иллюстрации Рамелли, заслуживающая внимания: все книги в шкафу стоят вертикально и корешками наружу, что показывает и прозорливость, и изобретательность Рамелли. Почти не осталось современных ему изображений, где книги на полках стоят так ровно и прямо. В XVI веке книги гораздо чаще выставляли на наклонных полках декорированной обложкой наружу — так же, как они лежали на кафедрах в монастырях; их гораздо чаще ставили на полку, прислоняя к стене, или клали плашмя на горизонтальную полку — наружу нижним, верхним или передним обрезом. Когда книги ставили вертикально, наружу смотрел передний обрез, а не корешок: так их ставил, например, настоятель Кентерберийского собора Джон Бойс: он и в начале XVII века «все еще оставался приверженцем старых обычаев и даже выставлял книги передними краями наружу», хотя стояли эти книги на полках «современного типа», таких, как на иллюстрации Рамелли. Причиной такого «большого поворота» книг стало появление в публичных библиотеках настоящих книжных шкафов. Это событие повлияло на практики хранения и использования книг еще радикальнее, чем замечательное колесо Рамелли.

Библиотека Джона Бойса, настоятеля Кентерберийского собора

На рисунке, опубликованном в 1622 году, видно, что книжные полки, идущие вдоль стен, — современного типа, но хозяин по-прежнему ставит книги передним краем наружу и пользуется застежками

В частных библиотеках проблемы с ограничением рабочего пространства обычно не было, поскольку в них было гораздо меньше книг и их там не приковывали цепями. Таким образом, маленькие библиотеки по-другому решали вопросы с освещением и пространством. «До XVII века типичное частное собрание книг в Англии редко превышало несколько десятков томов; хранились они, скорее всего, в дубовом сундуке или просто на столе, или на одной-двух полках, укрепленных в стене». Конечно, были исключения. Для большего собрания требовался один или несколько книжных шкафов, и они стояли в комнатах, где окна могли быть расположены неидеально.

Как бы то ни было, на изображениях рабочих кабинетов эпохи Возрождения, как и на иллюстрации со святым Иеронимом, редко можно увидеть книги, которые были бы выставлены по одному принципу. Некоторые книги смотрят наружу передним краем, некоторые — верхним или нижним, другие прислонены к стене или лежат в стопке — так, что видна украшенная обложка верхней книги. Поскольку обычно в частных библиотеках хранилось не так уж много книг, владелец, вероятнее всего, различал их все — по размеру и толщине, по цвету и материалу переплета. Это значит, что не было нужды как-то помечать книги или расставлять их по какой-то системе: среди десятка книг нужная и так отыскивается моментально.

Немецкий кодекс XV века. Обрезы украшены узорами

Такие узоры помогали найти книгу в ряду других: все они стояли передним или нижним краем наружу

В библиотеках побольше заглавия иногда писались на переднем, верхнем или нижнем обрезе: так в наши дни школьники пишут на обрезе учебника название предмета. Известен по меньшей мере один итальянский книголюб — Одорико Пиллоне, который нанял художника Чезаре Вечеллио, чтобы тот разрисовал передние обрезы его книг сценами из них. Всего Вечеллио расписал 172 книги, в том числе две, стоявшие вверх ногами; один исследователь сделал из этого вывод, что подобный заказ был уникальным случаем, совершенно непривычным для художника. На расписанных обрезах книг Пиллоне были также и текстовые обозначения — возможно, это свидетельствует о том, что владелец, помимо прочего, хотел, чтобы стало удобнее находить нужную книгу в этой большой библиотеке: некоторые книги были одинакового размера и с одинаковыми переплетами, и различить их было нельзя. С сочинений святого Иеронима — трех томов в деревянных переплетах — владелец снял застежки, вероятно, чтобы не заслонять иллюстрации на обрезах, изображающие святого в келье и в пустыне.

До изобретения наборного шрифта многие книги одевали в искусные, уникальные переплеты. Переплетные крышки часто обтягивали кожей или тканью, иногда сверху накладывали металлический орнамент, делали резьбу, инкрустировали оклад драгоценными камнями. Многие из этих «книжных сокровищ» представляли такую ценность, что во время «разорения монастырей при Генрихе VIII и полном избавлении от следов старого вероучения при Эдуарде VI» были даны приказы «снять и внести в королевскую казну все золото и серебро с переплетов папских требников».

В нью-йоркской Библиотеке Пирпонта Моргана, где хранятся книги эпохи Средневековья и Возрождения в драгоценных окладах и переплетах из выделанной кожи, есть много великолепных примеров переплетного искусства. В прекрасно иллюстрированной книге «Двенадцать веков переплета. 400–1600» можно найти изображения и описания экземпляров коллекции Моргана, расположенные в более или менее хронологическом порядке. Просматривая эту книгу с начала до конца, можно понять, как эволюционировал украшенный корешок. Это выглядит почти так же поразительно, как эволюция согбенной обезьяны в прямоходящего человека. У самых ранних книг передние переплетные крышки трехмерные: они сделаны из дерева, обшиты кожей, украшены тяжелыми металлическими накладками и инкрустированы драгоценными камнями, и из-за этого хранить их можно было только положив плашмя на заднюю обложку (она тоже была с украшениями, но плоскими). Такие тома не могли стоять вертикально, как современные книги на полках.

Корешки ранних книг по сравнению с передней и задней обложкой выглядели очень скромно. (Позднее в «Оливере Твисте» Чарльз Диккенс напишет: «Бывают такие книги, у которых самое лучшее — корешок и обложка».) Часто металлические и ювелирные украшения прибивались к переплету гвоздиками или как-то иначе крепились прямо к обивке из кожи или другого материала. Все это подчеркивало простоту и утилитарное предназначение корешка. Вряд ли можно было сделать с ним что-то еще, потому что корешок был, по сути, стержнем книги, — чтобы книга открывалась, он должен был сгибаться, а значит, массивные украшения для него не годились. По отношению к обложке корешок был все равно что нижний этаж викторианского поместья, где жили слуги, по отношению к верхнему.

По мере того как переплеты из тисненой кожи становились более популярными, чем рельефные переплеты с украшениями, стало возможно (а в разрастающихся библиотеках даже необходимо) не просто ставить книги вертикально одна к другой, но и украшать корешки так, чтобы они соответствовали обложкам. В конце концов, вся книга была обтянута одним и тем же лоскутом кожи. Но корешок — внешний скелет, который держал структуру книги примерно так же, как нас поддерживает позвоночник, — оставался технической деталью, поэтому его, как и раньше, прятали, задвигая вглубь полки с глаз долой. Ставить книги на полку корешком внутрь было столь же естественно, как обращать механизм часов к стене или закрывать его дверцей (или и то и другое одновременно).

Пока в библиотеке было сравнительно мало книг, даже если на них не было никаких надписей, было просто найти нужную книгу вне зависимости от того, имелся ли каталог или нет. Владельцы безошибочно могли определить, какой книге какой переплет соответствует, как мы сегодня понимаем, какие крупы насыпаны в неподписанные банки у нас на кухне или что лежит в коробочках, куда мы складываем всякие мелочи. У нас есть коробочка для булавок, коробочка для пуговиц, коробочка для монет, и мы узнаем их по форме, размеру и цвету. Но если таких коробочек или банок у нас становится много, мы начинаем путаться и ошибаться. Тогда нам и приходит в голову мысль подписать их. Такая же проблема возникает, если мы храним разные вещи в емкостях одинакового размера и вида. Наверняка у всех на полке с приправами найдутся две одинаковые баночки или скляночки, на которых написаны названия приправ.

Так было и с книгами: их становилось все больше, и они все больше походили одна на другую, особенно когда в моду вошло переплетать все книги в личной библиотеке одинаково. Очень мало книг, созданных до XV века, сохранилось до наших дней в оригинальном переплете: почти все переплетали повторно. Спустя какое-то время из-за того, что старые книги переплетались заново, а на корешках стали указывать содержание книги, все книги стали похожими — у них были одинаковые переплеты и все они стояли на полках корешками наружу. Так изменилась двенадцативековая традиция и переплетения, и хранения книг, и нетрудно понять, почему в языке осталась путаница: является ли корешок (spine) передней или задней частью книги?

В XVI веке имена авторов, названия книг и года выпуска начали печатать на корешках. Эта практика еще не была универсальной, и поэтому не все книги стояли на полках корешком наружу. Том справа не имеет тиснения на корешке: понять, что это за книга, можно по бумажному листку, вложенному под обложку и загнутому так, чтобы текст лежал поверх обреза

Некоторые частные владельцы стали тщательно обдумывать и внешний облик своих книг, и способ их хранения. С середины XVI века украшение корешка «начинает гармонировать с украшением обложек». Когда появились единообразные кожаные переплеты, объединявшие обе обложки, корешок стали украшать не только узорами, гармонировавшими с узорами обложек, но и именем автора или же названием книги и годом выпуска.

Поскольку эта практика была новой, неудивительно, что начались споры, как следует располагать заглавие: сверху вниз, снизу вверх или поперек. В англоязычных странах договориться об этом не могли до середины XX века: у британских книг текст на корешке шел снизу вверх, а у американских — сверху вниз. Два этих обычая противоположны, как потоки машин на двухполосном шоссе. В конце концов британский вариант уступил американскому. В пользу этого есть такое соображение: когда книга лежит «лицом вверх», текст на корешке легко прочесть. В старом британском варианте, понятно, текст на корешке прочитывался, если книга лежала «лицом вниз», но в этом случае нельзя было прочесть ничего на самой обложке (и на суперобложке, которой книги снабжали все чаще). В неанглоязычных странах до сих пор нет унифицированного способа расположения текста на корешке.

Еще до 1600 года имя автора или название книги стали печатать на корешках во Франции и Италии. Значит, эти книги, скорее всего, ставились на полки корешками наружу. Самая же ранняя книга «с корешком, тисненым позолотой, вышла в Венеции или на севере Италии около 1535 года». Это не значит, что все книги в библиотеках сразу начали ставить корешками наружу: пример с библиотекой Пиллоне, где Вечеллио разрисовал обрезы около 1580 года, говорит об обратном. В других странах, например Германии, Голландии, Испании и Англии, все еще сохранялся обычай ставить книги корешком внутрь, «как в тех библиотеках, где книги прикованы цепями, но там это делается из технических соображений», как мы и говорили выше. (Обычай может оказывать очень длительное влияние: книги в библиотеке испанского Эскориала и в конце XX века ставились на полки передним краем наружу.) В общем, в XVI веке перенос корешка наружу был не очень распространенной практикой, и тем не менее некоторые книги опознавались по корешку, а более старые — по обрезу. Естественно, из-за этого некоторые книги стояли на полках по старинке, передним краем наружу, а некоторые — по-новому, наружу надписанным корешком.

Не приходится сомневаться, что в какой-то период — может быть, на протяжении почти всего столетия, а то и дольше — одни книги стояли на полках корешком внутрь, а другие, новые или заново переплетенные, наружу. Может быть, они стояли в раздельных шкафчиках и шкафах, а может быть, все вперемешку. Находясь в ситуации смены технологии, мы обычно весьма терпимы к анахроничным пересечениям: это чувство знакомо тем, у кого компьютеры стоят на старых столах, слишком высоких для комфортного печатания; приходится к этому привыкать.

Одна из первых больших библиотек, в которой все книги стояли корешками наружу, — частное собрание французского политика и историка Жака Огюста де Ту, впервые применившего к истории научный подход. Он владел одной из самых выдающихся библиотек конца XVI и начала XVII веков. Собрание было столь велико (около восьми тысяч томов), что принцип его упорядочивания имел большую важность и для хозяина, и для тех, кто знал о его библиотеке. Хотя Рамелли был итальянцем, в то время, когда вышел его «театр машин», он состоял на службе у короля Франции. Это значит, что по крайней мере во Франции в конце XVI века книги уже ставили корешком наружу, как это показано на его гравюре 1588 года. В XVII веке с украшенными и подписанными корешками выпускались уже практически все книги; раньше об этом не было и речи.

В XVI веке в Германии существовала любопытная практика: две книги переплетались в одно целое, а разделяла их еще одна общая «обложка». Таким образом, вместо четырех переплетных крышек использовалось три. Чтобы эти сдвоенные книги открывались как положено, их разворачивали относительно друг друга: корешок одной находился рядом с передним обрезом другой. Такие переплеты dos à dos встречались нечасто, но их можно считать признаком переходного периода, когда книги на одной полке стояли и корешком внутрь, и корешком наружу.

Сэмюэл Пипс, автор известных дневников, владел одной из крупнейших английских библиотек XVII века. В 1666 году, когда «его многочисленные книги громоздились одна на другой», он обзавелся новыми книжными шкафами. Поначалу их у него было только два; не прошло и года, как он записал в дневнике:

Дело в том, что я купил за последнее время очень много книг, и отнюдь не дешевых; но, думаю, до следующего Рождества я больше книг покупать не буду: те, что у меня есть, заполняют оба моих шкафа, и я буду принужден отдать часть книг или же освободить для них место; я склонен скорее остаться при моей теперешней библиотеке, чем покупать книги только для заполнения полок [180] .

Несмотря на эти благие намерения, Пипс, как и многие библиоманы после него, в конце концов сдался и купил новые книжные шкафы. Первые шкафы для Пипса (который впоследствии стал секретарем Адмиралтейства, а еще позднее — председателем Королевского общества) соорудил Томас Симпсон, мастер судостроительной верфи. Шкафы были построены из резного мореного дуба; в их устройстве чувствуется рука корабельного плотника: широкие постаменты напоминают о книжном ларе, но дверцы не навешены на петли, а поднимаются и опускаются на полозьях. Такая конструкция (в особенности ее верхняя часть) не очень удобна, но шкафы оборудованы крепкими скользящими замками: дверца не распахнется даже от сильнейшей морской качки. Все двенадцать шкафов Пипса стоят сегодня в кембриджском Колледже Магдалины; в них хранятся около трех тысяч книг из библиотеки Пипса, которую, согласно завещанию владельца, окончательно привел в порядок его племянник. Не все эти шкафы одинаковы: они были изготовлены в разное время разными людьми, но на первый взгляд они неотличимы один от другого, благодаря чему библиотека Пипса выглядит образцом порядка.

Один из книжных шкафов Сэмюэла Пипса в кембриджском Колледже Магдалины

Тут сохраняется тот же порядок, который изобрел Пипс. Книги расставлены по размеру, самые маленькие книги занимают нижнюю полку главной секции во всех двенадцати шкафах. Глубина шкафов позволяет хранить книги в два ряда; вторые ряды стоят на дополнительных, чуть приподнятых полках. Исключение составляют только полки для самых крупных книг

Свою библиотеку Пипс ограничил тремя тысячами томов, пронумерованных от 1 (самая маленькая книга) до 3000 (самая большая). Когда Пипс покупал новые книги, которые могли встроиться в эту систему, он избавлялся от тех старых книг, что ему меньше нравились, чтобы освободить место для новых. Однажды он понял, что даже если полок не очень много, всегда можно найти еще место для книг. Для экономии места в своем кабинете (в то время кабинет обозначался словом closet, и именно его употребляет Пипс) он начал ставить книги в два ряда. На чуть приподнятой более узкой полке сзади стояли высокие книги, а перед ними, на главной полке, — книги поменьше. Такие приподнятые полки также выравнивали зазор между верхними краями книг и полкой над ними.

Расположение книг по размеру, которого строго придерживался Пипс («размещение их по высоте»), выглядело очень эффектно. Самым маленьким книгам во всех шкафах отводились нижние полки. Постепенное, почти незаметное повышение высоты книг шло по периметру всего кабинета (такую систему, без сомнения, не одобрил бы любитель ровных линий Мелвил Дьюи). Передний край каждой из широких регулируемых полок располагался на такой высоте, чтобы совпадать с горизонтальными планками переплета рамы: шкафы Пипса были застеклены, и в этом он был одним из первых. Сейчас можно заказать копии шкафов Пипса, но на обложке брошюры, рекламирующей такую возможность, показан шкаф, в котором полки размещены без учета рам и остекления, а книги расставлены не по размеру, а согласно какому-то другому принципу. В результате и книги, и шкаф выглядят странно, неопрятно. Это снижает их привлекательность и подчеркивает важность порядка в оригинальных шкафах Пипса.

Расставив свои книги по размеру, Пипс добился замечательного эффекта, который теряется, если расставить их по тематике или как-то еще. Если связанные между собой тома были разного размера (возможно, потому что они были напечатаны в разное время, разным форматом), Пипс использовал резные деревянные бруски, раскрашенные так, чтобы они были похожи на книги меньшего размера: они приподнимали эти книги, чтобы те сравнялись в высоте с другими. Книги альбомной ориентации Пипс ставил передним краем вниз, чтобы они не выдавались вперед, нарушая придуманный Пипсом порядок.

Во времена Пипса привычка находить книги по надписанным корешкам уже прижилась, поэтому почти все книги он ставил корешками наружу. Хозяину было просто разглядеть заглавия даже на книгах в заднем ряду, потому что он был значительно приподнят над передним. Пипс гордился оригинальным устройством шкафов в своем новом кабинете. Он писал в дневнике: «Мнится мне, этот кабинет не будет уступать ничьему, и вдобавок он достаточно светел, хоть еще немного света ему бы не помешало». Иными словами, всегда оставалось что улучшить. В 1680 году Пипс приобрел изящный письменный стол — «первый известный письменный стол на двух дубовых тумбах»; по бокам у него имелись застекленные полки, где умещались книги, слишком большие для аккуратных шкафов. В то время в кабинетах, где книжные шкафы стояли вдоль стен, еще редко можно было найти отдельно стоящий письменный стол. Но в дальнейшем в библиотеках всех типов появлялось все больше мебели, не предназначенной непосредственно для хранения книг, и такие столы вошли в обиход.

#i_069.jpg