Часть первая

Вагон вырвался из тьмы туннеля, и легкий холодок обдал мою спину. Довольно опрометчиво было ехать самому, Андрей Иванович будет сильно ворчать, и поделом. Каждый вновь входящий пассажир, каждое движение, каждый взгляд могли оказаться западней. Но для этого надо знать, надо знать. В темноте стекла двери легкая тень самоуверенности проскочила по моему лицу, да, от этого греха я пока еще не освободился, не хочу видеть наперед, хочу играть в судьбу как прежде, как прежде… омут дна начал заволакивать сознание, в голове бил колокол: бом, бом, бом-бом, бом.

Поезд засвистел тормозами, и я вышел. Вбегая по открытому переходу между станциями, поймал себя на мысли, что давно уже не чувствовал себя так спокойно. Будто мне было тридцать лет, дома меня ждала жена, дочь. Дома, дом…

За стеклянной стеной перехода виднелся хвост уходящего поезда, и где-то в нем я отчетливо различал ауру перерожденца, никуда от них не деться, хорошо еще, что они нас так не чуют. Некоторое время еще я наблюдал за стремлением к пересечению уводящих поезд вдаль рельс.

Пора!

Вбежав в закрывающиеся двери вагона, я отметил несколько оценивающих взглядов. В глубине вагона меня пристально разглядывали две молоденькие непосвященные. Да, значит не так уж я и стар, как твердит мне Елена Андреевна, а может, мне хочется в это верить? Ход моих размышлений прервал издалека срывающийся голос.

— Я всю жизнь не болел, не было приступов до девятого года, а вот теперь есть, — вдалеке вагона сидел бомж с огромной клетчатой полиэтиленовой сумкой, которая, судя по всему, была пуста. Бомж был одет в почти новый джинсовый костюм, длинные курчавые волосы не производили впечатления ухоженности, но и не отталкивали взгляд, небритый, смуглый. Характерной вони тоже не было, — не было приступов, что вы смеетесь, все было хорошо, а вот теперь…

Люди улыбались, подшучивали над ним, кто-то даже пытался снять на телефон и почему-то все не решался начать. Но вскоре он перестал их интересовать, тем более что был вполне мирный, с виду пьяный дурак, что с него взять.

Я подошел к нему поближе и встал практически напротив. Он не был пьян, это значительно облегчало задачу. Подойдя вплотную, я пристально начал смотреть в его глаза, пытаясь заставить его бегающий взгляд сфокусировать на моих глазах.

— Моя мама, мама, мама, Валентина Петровка Авдеева-Пушкина. Да, у нее была двойная фамилия до замужества. Я был шестым ребенком, последним сыном. Моя мама, мама, я вырос в Баку, как я хочу вернуться обратно домой… где я, мама, почему я… Что вы смеетесь, не смейтесь… я никогда не болел, не смейтесь, — бомж плакал. Никто уже не смеялся, люди смотрели на нас, многие пересели подальше, не понимая, что нужно прилично одетому человеку, склонившемуся над бомжем.

Я пристальней взглянул ему в глаза и, наконец, он увидел меня. В глазах его был ужас.

— Нет! — вскричал он, — перерожд…

— Колокол, — оборвал его я.

Бомж замер в лице, ужас исчез, появилась тоска.

— Колокол, — повторил я. — назови себя.

— Агафон, — сказал бомж.

— Молодец, что-нибудь вспоминаешь? Что есть ничто, что не есть сущее?

— Священ, кто знает, верен, кто помнит. Да прибудет со мной род мой. Да не будет мне перерождения.

— Молодец, давно ел? — Агафон кивнул. — Давай вставай, мы приехали.

Взяв его сумку, я вывел Агафона на свет.

Мдамс, надо бы его помыть и переодеть, смотримся наверно забавно, франт и бомж. Завтра, небось, в сети появится, что, дескать, очередная причуда, хотя может никто меня и не узнает, по-крайней мере не поверят, что я общаюсь с простыми смертными. Ох, как мне это надоело все.

Отвел я его к красотных дел мастерицам, после долгих уговоров хозяйки «отделать» этого овоща до фрукта, отправился в ближайший торговый центр, благо размеры Агафона мне были известны более чем кому либо.

Через час меня ждал вполне себе приличный буржуа этакого владимирского разлива. Даже девчонки в салоне начали на него по-другому смотреть. А ведь и правда, Агафон был не плох собой, когда был помыт, пострижен и побрит. Костюм сидел как влитой, прям, бери и под венец веди «женишка».

Агафон немного ошалело смотрел на себя в зеркало. Память возвращалась, но видимо годы скитаний давали о себе знать, и он не мог себя пока принять в новом облике. Интересно, понимал он, в каком он сейчас времени?

Агафон себя не узнавал. Подойдя к зеркалу, он пару раз дотронулся до отражения, чем ни мало позабавил девушек.

— Вот, — говорю я, — видите, как выглядит мужик, когда за ним женщина ухаживает. Какой красавец, а? Золотые у вас ручки, красавицы вы мои! — похвалил я девушек. Девушки зарделись и застенчиво взглянули на новоиспеченного красавца. — Ну, любви вам, дочери, Агафон, попрощайся.

Агафон смущенно отвесил поклон до земли, девушки ответили ему тем же, после чего все дружно рассмеялись.

Небо уже заволакивала серая мгла смрада выхлопов и сумерек, когда мы потчевали себя разносолами в ближайшем трактире. Через полчаса должен был приехать Дима и забрать нас.

Агафон, освоившись в новом облике, уже вполне прилично управлялся с хитрыми приборами. Да, это тебе не деревянной ложкой щи хлебать, подумал я, наблюдая, как он виртуозно одним ножом снимает мясо с куриных ножек.

— Николай Борисович, скажите, а давно ль солнце перестало светить домовым подворным, сколько вёсен прошло с последнего удара колокола?

— Агафон, ты задаешь такие вопросы, на которые и сам Первый Потомок, вряд ли ответит. Солнце как было, так и есть, мы не властны над ним, оно наша надежда, оно и наша погибель. Колокол уже не бил тысячу лет, да и есть ли он с нами, Хер знает.

— Что Вы такое говорите, Колокол был и есть, он есть Солнце, есть Вода, есть Земля, есть Огонь…

— Да, да, — перебил я его, — а также есть я, есть ты, есть они, все есть сущее и несущее, все есть живое, и вся есть нежить. Эту мантру я знаю, но думал ли ты, что есть ты сам? Давно ль рука не тянулась хоровые писать?

— Давно, Николай Борисович, ой как давно. Не время сейчас, искусство разводить, надо людей поднимать, надо порядок ставить!

— Порядок ставить, ха, Ленин лаптевый! А зачем? Вот скажи мне, мил человек, что непосвященным наш с тобой порядок, а что кодяроп перерожденцев? Какая разница, кому служить, ярмо от хозяина не меняется, ярмо и есть ярмо. Тяни себе, да не думай.

Я принял величественную позу и продекламировал:

— Не твои ль слова, поэт ты наш, афинский?

— Ну не афинский, — обиделся Агафон, — прошу не путать, тот так и остался непосвященным, я ему даже завидую отчасти. А слова эти мои, что уж таить, только это я не в себе был, болел я терпимостью, узколобостью.

— Не обижайся, все было верно для своего времени. Я тоже иногда завидую, но что есть, того не изменить, что сыграно, обратно не вернуть. А, смотрю, память к тебе вернулась, где ты сейчас, понял, наконец?

— Да как не понять, на хабарской земле, во времена темные, бестолковые. Затянуло страну путина простолюдная, перерожденная, утонула земля наша в бессердечии и бездушности…

— Ну-ну, запричитал, ты резюмируй, где ты?

— В постдумном нью-феодализме сердца мира.

— Вот-вот. Тебе друг мой, лексикон надо бы подтянуть, выбился ты из обоймы. Твои речи хороши лишь для театров и ярмарок шутейных. Нынче новый язык, простой, обломанный, бездушный. Завтра начнешь вникать. Давай по последней, а то чую, Дима уже близко.

Мы выпили по рюмке осветленной браги, и пошли на выход, где нас ждал здоровенный рыжий детина, с суровым лицом, но по-детски добрыми глазами.

— Ну, Дима, знакомься — это Агафон, нашли все-таки, нельзя терять кадры, нельзя. Полвека искали.

Дима дружелюбно сжал ладонь Агафона в приветственном рукопожатии так, что захрустели кости. Я ему погрозил пальцем, он смутился и пробасил:

— Андрей Иванович ждет нас. Ох, и сердит он, прям как туча, разве что молниями не бросается.

Этот может и молнией садануть, если захочет, подумал я и слегка поежился.

— Поехали Дим, время позднее, видишь, небо все заволокло. Скоро горгульи домой потянутся. Агафон, ныряй в колесницу.

И мы двинулись на огромном черном сарае, поднебесной сборки, в сторону подземного города.

* * *

Андрей Иванович сидел у окна и смотрел, как светящаяся гусеница медленно ползла в сторону стольных горгульих угодий. То и дело слышался вой колесниц вурдалаков, что пытались обогнать время для господ своих. Каждый вечер он смотрел на эту картину, и каждый раз задавал себе один и тот же вопрос: кто есть тот, кто есть?

— Андрей Иванович, Дима приехал, — тихо сказала Елена Андреевна, пытаясь доложить, но и не потревожить размышлений отца.

— Все трое?

— Да, все трое на месте. Вы уж не серчайте так на Николая, все же получилось как нельзя лучше.

— Я не зол на него, просто старческая слабость видимо, боюсь я Лена, понимаешь, боюсь. А Николай верно сам поехал, он единственный, кто еще видит мир как есть.

Я стоял в гостиной, жмурясь от яркого света. Елена Андреевна посмотрела на меня сурово, потом приветливо кивнула Диме и направилась к Агафону, который никак не мог понять, почему мы ехали вниз под землю минут десять, а очутились на мансарде купеческих хором.

— Агафон, присаживайтесь, — сказала Елена Андреевна, указывая на стул возле массивного резного дубового стола, покрытого льняной скатертью. — Сейчас чай пить будем, вот уже и самовар поспел.

Комната была просторная и уютная, вся мебель была деревянная, дубовая. В шкафах величественно стояли многотомные издания ручного переплета, на окнах висели красивые вышитые занавески, единственно портили вид рамы и картина за ними, указывая всем своим видом на всю старомодность интерьера по сравнению со скачками цивилизации.

— Присаживайтесь, — сказал Андрей Иванович, и мы сели за стол. Елена Андреевна попросила Диму помочь ей поставить самовар и разлила чай. Минут пять мы молча пили крепкий чай вприкуску с заварным печеньем.

— Рад тебя снова видеть Агафон, — сказал Андрей Иванович после молчания.

— И я очень рад вернуться, Андрей Иванович, — сказал Агафон. — Как пропал, не знаю.

— Ну не впервой это, никто тебя и не обвиняет.

— Я готов начать работу.

— Завтра все, завтра. А сейчас всем спать. Николай, зайди ко мне в кабинет.

Все пожелали друг другу спокойной ночи и удалились по комнатам. Елена Андреевна показала Агафону его новую келью и еще раз сверкнула на меня своими серыми глазами.

— Николай, — Андрей Иванович как будто задумался на мгновение, подбирая слова, — ты нарушил устав.

Я молчал, ожидая долгой нудной наставительной речи, что мы должны придерживаться Правил и прочие правильные слова. Мне было уже достаточно лет, чтобы я сам это понимал и относился к подобным разговорам спокойно. Но былая горячность не позволяла мне тихо слушать нотации, и я ерзал на своем стуле, надеясь на скорое окончание тирады.

— Но я тебя не виню, — неожиданно сказал Андрей Иванович, что у меня даже глаза немного округлились. — Нам уже давно было пора форсировать события. Конечно, ты знаешь, что время в нашем случае относительно, и хороший момент можно упустить и вернуть в одночасье. Но. Но, времени у нас уже нет. Скоро Поворот, поэтому нам надо начать действовать.

— Так ведь все готово, Андрей Иванович. Люди подготовлены, технология прописана, вот, сейчас Агафона введем, и… — Андрей Иванович рукой оборвал мой доклад.

— Все ты правильно говоришь, вот только посмотри чуть вперед, что ты увидишь?

Я устроился надежней на стуле и начал напрягать сознание. Процесс этот не столь уж сложный, сколько неприятный. Ох, как я не люблю смотреть на дно, оно затягивало, голова наливалась кровью в ушах стояла давящая тишина. Потом весь день ходишь как будто пыльным мешком огретый. Постепенно дно становилось явней, я начал различать уже малейшие детали стен, чувствовать гнилостных дух грядущего. Через некоторое время где-то вдалеке, внутри меня, но снаружи дна, я услышал звуки колокола, он бил неистово, это была полная дисгармония, казалось, что он вот-вот оборвется, разрушится! И тут тишина захлестнула меня с новой силой, и передо мной встала картина: женщина в белой одежде с черными руками перебирала картошку, выкидывала хорошую и откладывала гнилые клубни в корзину. Здоровые клубни падали на землю, и земля тут же превращала их в пепел. Лица у женщины не было, ни глаз, ни носа, ни рта, но это и не была маска, в ней отражалось грядущее. Меня начало тошнить, грядущее всматривалось в меня, и я видел себя в нем. Все сущее во мне требовало выхода, меня затрясло.

— Колокол! — услышал я сквозь звон в ушах. — Колокол! — Настойчиво повторил голос. Я очнулся.

Казалось, я был в трансе не более получаса, но на улице уже светало. Елена Андреевна обеспокоенно вытирала мое лицо холодным полотенцем. Увидев, что я очнулся, она вновь приняла свою маску явного неодобрения моим вчерашним поведением, резко вытерла испарину с моего лба и удалилась.

— Что ты видел? — спросил меня Андрей Иванович, — мы думали, что придется за тобой идти уже.

Я рассказал увиденное мною грядущее. Андрей Иванович задумался, что-то записал в своей книжке и внимательно посмотрел на меня.

— Иди, отдыхай, у нас есть еще 2 часа до отъезда.

— Вы это тоже видели, Андрей Иванович?

— Нет, я видел в прошлый раз только корзину, и она была пуста.

— Что же тогда это означает?

— Пока не знаю, не знаю. Так, Николай, марш спать, тебя разбудит Владимир через 2 часа.

* * *

— Эмм, значит так, Агафон, имя у тебя несовременное и совсем уж, эмм, честно говоря, простонародное. Не надо возражать, те корни, что были, давно уже утрачены. Надо бы тебе новое имя дать, яркое, звучное, чтобы каждому пустолобу было ясно, что ты есть истины глагол. Как же тебя назвать то… Есть у кого предложения? — спросил Матвей Федорович, близоруко посмотрев на собравшихся вокруг стола Совета.

— Простонародное, — обидчиво повторил Агафон, — у Вас я смотрю больно современное, Матвей, продавец лещей.

— Моя фигура в данном случае не так интересна, — доброжелательно ответил Матвей Федорович. Он был добрым человеком с большим сердцем. Это была его главная проблема. Именно поэтому он все время проводил в подземном городе, занимаясь бумажными делами, точнее был нашим летописцем. Он был нашей совестью в трудные моменты.

— Может Петр Гласный? — предложил Владимир, сбитый усатый дядя, с большими руками и внимательными глазами.

— Хорошая попытка, Владимир, направление верное. Какие еще варианты?

— Федор Правдорубов?

— Ванька Ответный?

— Степан Сразин?

— Нет, ребята, все не то, нужна изюминка. Ваши варианты уже устарели, — сказал Матвей Федорович.

— Александр Хельд, — сказал я.

— Александр Хельд, — повторил Агафон. — А мне нравится, по-моему, звучит, а?

— Да, согласен, — сказал Матвей Федорович. — Думаю, что стоит остановиться на этом варианте. Кто против? — Все одобрительно кивнули, и новорожденный Александр Хельд принял подобающую позу.

— Теперь Герой Александр, мы тебя будем звать только так, история твоя уже пишется, но и наша помощь тоже не будет лишней. Каждый из нас примет участие в твоей судьбе в прошлом и настоящем, — сказал Андрей Иванович. — Тебе надо восполнить пробелы в твоем прошлом, заполнить себя современными веяниями и традициями. Наша основная задача неизменна во все века. Ничто не изменит ход времени, пока светило дает силы Ра.

— Никто не познает всеобщей тайны, не разгадав себя в других.

— Приступай, у тебя есть 6 часов, тебе хватит?

— Более чем.

* * *

Александр Хельд вышел из длинного черного купе и направился к зданию корпорации. Огромный стеклянный столб здания пытался проткнуть небо, возвеличив себя над всем миром. В целом ему это удалось: крыши здания не было видно, где-то на этаже 60 здание скрывалось под серыми тучами смога, переливающиеся голубые панели здания в сумрачном солнце отдавали могильным холодом. «Игла в сердце», как его называли в народе.

Александр поморщился при взгляде на вычурно безвкусную золотую вывеску «ПродРод», снизу ее заканчивала курсивная надпись: «С каждого для всех». Стойкое желание подорвать тут все Шайтану на забаву заставило Александра криво ухмыльнуться. В свое время, повторил он себе, в свое время.

Поднимаясь по лестнице, Александр обратил внимание на ряд странных статуй, которые стояли на каждой пятой ступеньке грандиозной лестницы центрального входа. Тут был и склоненный Ярило, и Род, боязливо опустивший голову, чуть выше стоял молчаливый Зевс. У Александра сжалось в гневе сердце. Хотя многих он не мог припомнить, так как искусство скульптора было неважным, но значимость фигуры можно было оценить по выбранному материалу: чем величественней был бог, тем хуже был отдела мрамор, тем более сломленной была его поза. Венчал пантеон «побежденных богов» Пророк Предвсех, который стоял по центру спиной к зданию, и величественно держал правую руку, вытянутую на манер фюрера. В левой руке он держал слиток чистого золота, показывая тем самым богатство и власть. Сам пророк был грузной фигурой, по веянию времени одет был в строгий костюм и лицом сильно походил на нынешнего Наместника земли сердца мира. Видимо, композиция должна была показать покорность богов перед могучим Пророком.

Проклянув про себя зарвавшихся дельцов, которые так показали благодарность своим отцам, Александр прибавил шагу и очутился перед стеклянными дверьми.

Двери бесшумно отворились, и Александр вошел в просторный холл бизнес-центра. Слева от входа находился полукруглый стол администрации и бюро пропусков из белого мрамора, по центру был фонтан, посередине которого венчали сложенные в корзину мраморные пачки банкнот, из которой вырывался, шипя и вздрагивая сильный поток холодной воды. Справа находились лестницы и эскалатор, а чуть дальше проход к отдельно стоящему лифту, около которого стояли угрюмого вида вурдалаки и о чем-то тихо спорили.

Сориентировавшись, Александр направился прямо на них, глядя в глаза каждому. Один из них попытался было спросить что-то, но другой тут же осек его и заискивающе улыбнулся. Александр, надменно бросив им приветствие, вошел в лифт. Кнопок в лифте не было. Двери закрылись, и лифт поехал. Охранники облегченно вздохнули и продолжили свой мрачный спор.

Так, первый рубеж пройден, пока легенда работала очень даже не плохо, были небольшие изъяны, но Матвей Федорович постарался на славу.

Лифт набирал ход, вот уже зажглись номера 30,31, 32… 50..70.. 89. Лифт остановился. Открылись двери, и Александр увидел просторный холл с одной единственной дверью. Дверь была массивная, двустворчатая. Ее украшали барельефы битв средних веков.

Александр вышел и встал посреди холла, направив взгляд прямо на литые ручки дверей. Раздался легкий шорох, и мягко начали отворяться чугунные ворота в святая святых, и Александр вошел.

Масштаб компании поражал воображение. Не было ни одного дела, в котором бы ни участвовала или курировала «ПродРод». Десятки тысяч фирм, миллиарды, утекающие на счета западных перерожденцев. Компания напоминала огромного спрута, обхватившего всю страну, и каждым своим щупальцем высасывающим кровь из земли.

Но это не было ни для кого секретом. Люди и так все знали, мало того, многие считали, что так и должно быть. Нужна была деталь, маленькая, с виду незначительная, но разящая в самое сердце. Александр ее увидел. Улыбнувшись самому себе, он встал, и направился к выходу. Двери послушно отворились, а в конце холла его уже ждал лифт.

* * *

Олег проснулся раньше обычного. За окном было еще темно, часы устало показывали 5:15. Он попробовал еще раз уснуть, но что-то не давало ему забыться в омуте сна. Повернувшись на бок, он стал смотреть на лицо спящей жены. Она спала тихо, казалось, что вчерашние переживания навсегда улетучились, мир вновь тот же яркий, прекрасный, наш. Но это лишь, пока мы спим, подумал Олег и аккуратно встал с кровати.

Он зашел в комнату дочери, Даша спала, раскинув руки и ноги по кровати, в левом угле валялся любимый мишка, а возле подушки лежала книга сказок. Опять читала ночью, подумал Олег и улыбнулся.

Он тихо прикрыл дверь и начал собираться. Времени было достаточно, но лучше было бы приехать пораньше, изучить обстановку. Собравшись, он еще раз взглянул на комнаты и тихо прикрыл за собой дверь.

Утро апреля выдалось холодным, кое-где лежал еще снег, проступившая из-под снега грязь города еще не успела подсохнуть, и город напоминал одну большую помойку. Поежившись, Олег направился к машине. Забитый наглухо двор производил впечатление авторынка, машины стояли в немыслимом количестве, складывалось впечатление, что многие стоят прям друг на друге.

С трудом выбравшись из лабиринта машин, Олег направил свою колесницу на шоссе.

Дорога была свободная, изредка на встречной полосе попадались заспанные лица первой смены и хмурые водители автобусов.

Начало появляться солнце. Каждый раз, когда Олег смотрел на солнце, и его странным образом переполняла радость. Вот ведь язычник, подумал Олег, увидел солнце и возрадовался. Может еще и жертву ему принести? Сегодня эта мысль не показалась ему столь смешной, как обычно, и он, задумавшись об этом, ускорил ход, пытаясь быстрее приблизиться к восходящему светилу.

«Странно, а ведь и жена меня в шутку зовет язычником. В храмы я не хожу, жрецов на дух не выношу. Есть в них что-то такое, гнилость какая-то, не могу с ними общаться. Лицемерие и алчность прямо сквозит в них, так и хочется взять эту холеную рожу, да на земляные работы отправить. Да-а, а ведь за подобные речи, да что речи, даже мысли, века три назад сожги бы на костре и точка». Олег сморщился и стал думать о чем-то более приятном. Скоро должны проснуться жена и дочь, они привыкли уже к ранним отъездам отца. Раньше они вместе завтракали, собирались на работу, он отводил Дашу в садик, мама вечером забирала. Сейчас все иначе, работы мало, да и за ту, что есть, приходится повоевать.

К семи Олег добрался до места. Строительная площадка была закрыта, на заборе висела кривая надпись «Посторонним вход запрещен». Справа от забора стоял хилый щит с информацией об объекте. Объект был заброшенный, и плакат на щите был выгоревший на солнце, отчего понять замысел застройщика было уже не возможно.

Через десять минут подъехал огромный черный сарай. Из него вышел здоровый рыжий мужик, взглянул на Олега, и взглядом пригласил его помочь ему открыть ворота.

Ворота отказались сразу открываться, и, приложив значительные усилия, рыжему и Олегу удалось сдвинуть ворота, освободив достаточно места для проезда.

Машины тронулись и въехали на площадку.

Площадка представляла собой огромный котлован, на дно которого серпантином вела узкая полоса выровненной земли. Котлован был весь засыпан снегом. Черный сарай остановился. Из машины вышел хорошо одетый мужчина в черном пальто. «Где-то я видел это лицо», — мелькнуло у Олега в голове, — «определенно видел, и не раз». Мужчина же, увидев Олега, улыбнулся и приветливо подозвал его к себе:

— Подходите поближе, Олег Евгеньевич, не стесняйтесь. — Мужчина широко улыбался и всем своим видом показывал крайнюю доброжелательность. — Олег Евгеньевич.

— Просто Олег, если можно, — проговорил Олег, подойдя к мужчине и пожав протянутую ему руку.

— Хорошо, думаю, что так будет правильней. Меня зовут Николай Борисович, фамилия моя Вам скажет многое и не скажет ничего. Этот рыжий здоровяк — Дима.

Дима подошел и крепко пожал руку Олегу.

— Вы мне звонили, правильно я понимаю, — спросил Олег.

— Да, я Вам звонил. Надеюсь, Вас не смущает встреча в столь странном на первый взгляд месте, хотя, возможно Вы его видите и не впервой, присмотритесь внимательно.

Олег посмотрел вокруг, какие-то смутные видения из дальних снов вновь вспыхнули у него в голове, отчего она понемногу начала наливаться кровью, так бывало всегда перед приступом. Только не сегодня. Только не сегодня! Олег резко мотнул головой и сказал:

— Я был на многих объектах, каждый имеет что-то общее со всеми.

— Вы, верно подметили, Олег, — сказал мужчина, хитро посмотрев на Олега, — каждый имеет что-то общее со всеми. Ну что ж, давайте не будем стоять на пороге, пройдемте в бытовку, там я изложу суть нашего интереса к Вам.

«Интересный клиент», подумал Олег, «говорит складно, как бы ни кинули». Они вошли в бытовку, Дима остался сидеть в машине.

— Располагайтесь, — сказал Николай Борисович, указав на ряд стульев, покрытых пыльной пленкой, возле большого стола, на котором сквозь пыль виднелись куски строительной документации.

Олег снял пленку с одного из стульев, стер остатки пыли и сел. Его подмывало поподробнее рассмотреть заказчика, но он понимал, что просто так таращится было бы неприлично.

— Вне зависимости от принятого Вами решения, вот, — мужчина протянул конверт, — это за беспокойство. Я не хочу, чтобы между нами не было недопонимания. Все, что я сейчас Вам поведаю, в первый момент может вызвать недоумение. Возможно, что Вы сочтете меня сумасшедшим или глупым шутником, забавы ради пригласившим Вас сюда. — Николай смотрел на Олега, пытаясь уловить в его лице тени сомнений, не ошибся ли он. Нет, он не мог ошибиться, он чувствовал, что это он, надо его только разбудить. Но тут нельзя рубить с плеча, надо осторожно. За много веков человек научился плотно закрывать свое сознания, концентрируясь лишь на своем маленьком мирке, которые он сам создал, и которому служил.

— Давайте начнем с Вас, Олег. Расскажите немного о себе: кто Вы, чем занимаетесь, чего бы хотели достичь в жизни?

— Собственно мне нечего сказать о себе такого, что могло хоть на йоту отличить меня от любого другого жителя Главграда. Как Вы знаете, я занимаюсь восстановлением брошенных проектов строительства. Не могу сказать, что я стремился к этому всю жизнь, но мне и моей семье это приносит достаточно денег, а важнее вещей и нет на этом свете. По образованию я агроном, как на странно бы это звучало в моей нынешней деятельности. Вы можете, безусловно, доверять моей компетенции, я могу показать объекты, которые мне удалось восстановить.

— Я ни сколько не сомневаюсь в Вашей компетенции Олег. Не беспокойтесь, — сказал Николай, — могу я задать Вам личный вопрос? Вы же знаете современную тенденцию копаться в душах соискателей, нас она тоже не обошла стороной, поэтому не будем препятствовать веянию времени.

— Задавайте, если я посчитаю этот вопрос слишком личным, я не буду на него отвечать, — сказал Олег и слегка поморщился, всех этих душеправов он считал шарлатанами, а их засилье практически во всех сферах жизни вызывало неподдельную тихую ярость. Олег напрягся, ожидая подвоха.

— Вам снятся сны?

— Да, как и всем остальным.

— Нет, Вы понимаете, о чем я говорю, — хитро улыбнулся Николай, — речь идет не о простых снах. Это сны заветные, это сны тайные, вековые, пропитанные ужасом Несовершенного и прахом Ушедшего.

— Простите, я Вас не понимаю, — поежился Олег. Откуда он знает? Да, то, что говорит этот человек бред, но он знает, он знает!

— Отрицание. Да, хороший метод. Но я вижу, что Вы меня поняли, — уже более твердо сказал Николай. Пора пробивать, лед забвения треснул, нельзя было упускать момента.

— Ты меня знаешь, Олег, — с нажимом сказал Николай. — Ты все понимаешь. Не надо все списывать на приступы, себя нельзя утаить. Ты же слышал его, ты и сейчас его слышишь, правда? Что есть ничто?!

— Я Вас не понимаю! — вскричал Олег и попытался встать, но сильная рука мужчины буквально вдавила его в стул.

— Что есть ничто, что не есть сущее? Что есть ничто, что не есть сущее?

У Олега закружилась голова, начинался новый приступ, глаза залились кровью, губы не могли пошевелиться, сердце вырывалось наружу, разбивая стенки о кости ребер. Оглушительная тишина заполняла его. Он не чувствовал ног, он не мог пошевелить руками, казалось, что он весь превратился в тишину, которая била своей глухотой по всему телу, пока не проникла в каждый сосуд, в каждую клетку, и он в ней растворился.

Лица мужчины не было видно, свет померк, вдалеке показался туннель. Он смотрел на него, он знал его. Ровные гладкие стены земли, сырой гнилостный запах… И тут, он понял, что это не тоннель, он увидел дно, он понял, что спускается вниз, дно приближалось, уже стали видны очертания, дно было усеяно осколками надежд, фрагментами Несовершенного, он знал его, он понимал, он вспоминал.

Где-то далеко он услышал глас, то был не человеческий голос, то был Глас. Через мгновенье Глас повторился и Олег услышал:

Колокол!

Колокол!

В его ушах зазвенело, тело сотрясли судороги, и он услышал его. Колокол бил, бил, бил, не оставляя от прежнего Олега ничего. Колокол бил: бом, бом, бом-бом, бом… Казалось, что земля пойдет ходуном от этого звона. Вдруг все прекратилось, дно исчезло, и слепящий свет поразил Олега в самое сердце.

— Осирис, — прошептал Олег и потерял сознание.

* * *

Раздался звонок в дверь. Алена посмотрела на часы, было уже больше десяти часов. Подойдя к двери, она спросила: «Кто там?».

— Алена, открывай, это я, Василиса, — сказал приятный женский голос за дверью.

— Василиса? — переспросила Алена, что-то смутное было в ее голове, казалось, что она о чем-то забыла, но знала ли она это. Она открыла дверь.

— Алена, ты что, меня не узнаешь?

— Ой, Василиса! — вскрикнула Алена и обняла Елену Андреевну, — ну проходи, проходи. Сколько времени прошло, а времена сейчас сама знаешь какие, поэтому сразу и не открыла, ты уж прости.

— Да ты не извиняйся, знаю, многое знаю. Где моя племянница, спит уже?

— Никак не могу ее уложить, ей папа на ночь всегда сказки рассказывал, а вот сейчас что-то припозднился. С раннего утра уехал на объект, так и не вернулся. Ох, боюсь я, Василис, не нравятся мне эти заказчики, сплошные бандиты да вурдалаки, больше никто у нас на земле и не хозяйничает. Эх, а жить надо на что-то. Я то работу найти не могу, кому я теперь нужна, кого мне учить?

— Не переживай, все наладится, будь уверена. Дашенька, здравствуй моя дорогая! — Василиса обняла выбежавшую из комнаты озорную девчонку с чуть вьющимися каштановыми волосами, — скучала по тете?

— Да! — громко сказала Даша, — ты мне расскажешь сказку? — и сделала умоляющую мордочку.

— Тетя Василиса наверно устала с дороги, не приставай, — попыталась строго сказать Алена.

— Расскажу, конечно, ничего я не устала, тем более для сказки. Вот руки помою, иди, ложись, я скоро.

Даша поцеловала маму и влетела в свою постель, ожидая волшебства.

Василиса вошла в комнату, взяла стул и села возле кровати. На краю кровати сидела Алена и гладила волосы дочери.

— Какую хочешь сказку?

— Страшную!

— Ну, слушай…

Василиса начала рассказ…

«Было это или не было, давно ль, а может и вчера, не скажет уж никто. Но говорят, что в одной деревне жила была девочка Даша. Девочка была красивая, работящая, умна не по годам, маме помогала» — Алена заулыбалась, и погладила дочь по головке — «Все в деревне ее любили. Старикам поможет, с малышами посидит, коз попасет, молоко надоит, блинов испечет, избу подметет, дров принесет. Все было как в сказке. С утра мужики уходили в поле работать, а женщины домашним хозяйством заниматься.

Как-то зимою, гуляла Дашенька по лесу, далеко не заходила, как матушка велела. Но девочка была любопытная, и как-то раз забрела она в чащу лесную, там, где не бывала она одна, там, куда только мужики ходили за ягодами редкими, к болоту зеленому, к болоту глубокому, к болоту старому, к болоту мудрому.

Стоит Дашенька и смотрит, чуть вдалеке от дороги лежит припорошенный снегом волк, да не просто волк, а большой, серый, грозный. Он мог бы одним махом съесть Дашеньку — и не поперхнулся бы. Но лежал волк сиротливо на боку, смотрел он большими полными боли глазами, и сжалось сердце у Дашеньки. Подбежала она к нему, всплеснула рукам — а снег под волком весь красный был, рана зияла в боку страшная, непонятная, не вилами оставленная, не топором рубленная, не колом колотая, чужеродная, злая.

Сдернула она свой шарф, а потом косынку и заткнула ею рану. Замотала все длинным шарфом, что бабушка сшила. «Не плачь, серенький мой, все будет хорошо. Кто ж тебя так пырнул, кто ж тебя убить хотел. Я тебя вылечу» — сказала Дашенька. Волк лишь лизнул ей руку и шумно вздохнув, закрыл глаза.

Дашенька нашла место под большим развесистым дубом, натащила туда еловых веток, с большим трудом перетащила она туда волка, уложила его так, чтобы рана быстрее заживала. Топила в руках снег, чтобы напоить волка, укрыла его еловыми ветками, чтобы не мерз он.

День шел к вечеру, пора было идти домой. Дашенька сказала волку: «Я приду, как сядет солнце и взойдет луна. Ты смотри у меня, не умирай». Волк моргнул глазами и уснул.

Во время ужина, Дашенька старалась больше незаметно переложить еды в кастрюльку, что припрятала у себя под ногами. Мама и папа радовались хорошему аппетиту дочери, а бабушка хитро пару раз взглянула на Дашеньку, но ничего не сказала.

Как села солнце, взошла луна и дом уснула, встала Дашенька, тихонько оделась и побежала в лес. То лес был не тот, что днем, ночью лес был величественен, каждый куст, каждое дерево таило в себе опасность. Но лес расступился перед Дашенькой, и никто из ночных жителей не тронул ее. Она добежала до дуба, волк лежал под деревом, пытаясь пошевелиться.

«Не шевелись, серенький мой, я тебе поесть принесла, чтобы окреп ты и выздоровел» — сказала Дашенька и начала кормить волка с руки. Волк деликатно принимал пищу из рук девочки, пытаясь не поранить ее ручки своими клыками. Покормив волка, Дашенька потеребила его за ухом и сказала: «Ну, спи уже, давай, завтра приду еще».

Дашенька встала и пошла в сторону дома. Тихо отворила дверь, так, чтобы никто не слышал, сложила вещи на место и юркнула в свою постель. Через некоторое время Дашенька увидела сидящую рядом бабушку. Она приложила палец к губам. Покачала головой, но не осуждающе, и тихо проговорила: «Завтра вместе пойдем, и мне спокойней, и тебе легче будет».

Так всю зиму выхаживали волка Дашенька с бабушкой. На первых неделях апреля, когда Яровит перестает баловаться морозами, волк смог самостоятельно подняться и ждал своих спасительниц уже вполне здоровым.

Дашенька с бабушкой пришли к болоту, волк подошел к ним, принял угощение, поклонился каждой из них до земли и бросился в чащу леса.

«Делай добро, добро и придет к тебе» — сказала бабушка заплаканной внучке, — «ты ему помогла, когда-то он поможет и тебе».

Прошло лето, зима, прошло несколько весен, и пришли времена тяжелые, времена лютые, когда человек человеку волк, когда брат на брата руку поднимал, когда голод начался.

Многое было потеряно, многое было пережито, поля опустели, землю выжгли. Мужики на заработки в город отправились, опустела деревня, одни бабы, да старики.

Работала Дашенька как и все, то в поле, то дома подновляли, чтоб не развалились избы вековые. Не было времени на детские мечты, забылась и история с волком, стать взрослой пришлось слишком рано.

Заехал как-то в деревню шальной воевода со своим малым войском. Встретили их гостеприимно, как подобает обычаям, расположили по свободным избам, накормили, баню истопили.

Шла Дашенька на дальний край деревни, помогать крышу латать. Повстречались ей два воина.

— Куда это такая красавица да мимо нас идет, а?

Даша испугалась двух пьяных солдат, да и мать говорила сторониться их, пуще огня. И она побежала. Воины, видя это, побежали за ней вслед. Бегут долго, вот и лес уже, а они не отстают. «Да лучше я в болоте утоплюсь, чем опозорена буду» — и побежала Даша к болоту. Воины за ней. Вот уже край болота, Даша собралась прыгать, зажмурилась, как вдруг что-то горячее и мягкое остановила ее. Это был огромный серый волк, и она все вспомнила. Увидев волка, доблестные воины помчались что есть мочи обратно.

«Спасибо тебе серенький, спасибо, спас ты меня» — ничего не ответил волк, лишь лизнул ей руку, и скрылся в чаще леса.

Тем временем наелись воины, захмелели, осатанели. Начали они по избам шастать, золото искать, оберега срывать. Требовали добровольно, чтобы бабы с ними ложе разделили, избили стариков, которые супротив них свои рогатины выставили, парочку повесили.

Вернулась Дашенька в деревню, не узнать совсем: дома горят, на столбах старики висят. Закрыла лицо руками — сон это, сон! Открыла — нет, явь!

Мама закричала: «Беги доченька, спасайся! Беги через лес, зови на помощь, беги!». И Дашенька побежала в лес, бежала долго, добежала до соседней деревни, а та вся уж выгорела, кругом мертвые лежат коровы, козы, лошади, собаки… Заплакала Дашенька, горько заплакала, не откуда больше ждать ей помощи и побрела она обратно в лес. Долго шла, уже не знала где она.

Вышла на большую поляну, и тут к ней потянулась огромная стая волков, сотни серых свирепых морд. «Ну, вот и смерть мне пришла» — подумала Дашенька, но волки отступили назад, а из центра вышел большой серый волк и подошел к ней. Упала Дашенька ему на шее и горько заплакала.

Боднул ее волк мордой и показал на свою спину. Села она на него, и волк помчался в деревню, а за ними и вся стая. Ветки деревьев расступались перед ними, и уже скоро влетели они в дальний край деревни.

Плач, стон, гарь, ужас стояли над деревней. Волк присел и Даша слезла. Он показал, что дальше они пойдут одни. Повернувшись к стае, он завыл громко, протяжно, так, что у бесчинствовавших в деревне воинов застыла кровь в жилах. Волк и стая ринулись в деревню, как горячая сера, как волна, она захлестнули ее. Послышались вой, вопли обезумевших воинов, рычание, предсмертные крики душегубов.

Даша закрыла лицо руками. Долго ли она стояла так, не знаю, но волк боднул ее еще раз, и она открыла глаза. Пожары догорали, не было больше никого, только бабы, детей давно попрятали в погреба, да уцелевшие старики боязливо и с благодарностью смотрели на стаю, окружившую Дашу.

Волк боднул ее еще раз, лизнул руку. Даша обхватила его шею руками, крепко обняла и отпустила. Волк посмотрел на нее, подмигнул левым глазом, зарычал, и стая побежала в лес.

Как говорят старики, не было на той земле умнее и строже княжны, чем Дарья-повелительница волков, да и сейчас она пример многим».

* * *

Я посмотрел на Олега. Он был страшно бледен, то и дело лицо его обтирал мокрым полотенцем Дима.

— Жестоко Вы с ним, Николай Борисович, так ведь и свихнуться можно.

— Знаю, Дим, знаю. Только вот построил он себе стену, хорошую, добротную. Такую стену проломить риск нужен, иначе потеряли бы, когда б еще шанс выпал.

— Согласен, — сказал Дима. — Повезем его домой? Семья, небось, заждалась.

— О семье не беспокойся, с ними Елена Андреевна работает, да и спят уже наверно, ночь уже глухая.

— Да, а мы за весь день и не ели ничего.

— Это ты брат точно подметил, вот сейчас Олег очнется, поедем, поедим, — я подмигнул Диме. Дима хмыкнул, но не смог сдержать ответной улыбки.

Олег открыл глаза. В комнате было темно, лишь настольная лампа горела на столе, освещая напряженное лицо Николая Борисовича. Чья-то большая ладонь протерла мокрым полотенцем лоб.

— Он очнулся, Николай Борисович.

— Вижу. Ну что, Олег, как себя чувствуешь?

— Отвратительно.

— Да, процедура была не приятная. Ты уж не серчай на меня, другого выхода у меня не было.

Олег промолчал. Его сознание еще боролось с вернувшейся памятью, но истинная сущность была сильней. Он прокашлялся и попросил воды.

— Дима, собираемся, поехали в кабак. Уж поверь мне, Олег, тебе это нужнее всего сейчас.

Олег кивнул и тут, с ужасом осознав, который был час, бросился сначала к двери, потом начал шарить по карманам, ключей от машины не было.

— С семьей все хорошо, с ними Лена сейчас, ты же помнишь Лену? Когда ты ее последний раз видел? Ах, ну да, тогда она была Василисой, вспомнил?

Олег вспомнил Василису, статную, русую, с глубокими серыми глазами, и утвердительно кивнул. На душе отлегло.

Через час все вместе уже весело сидели в кабаке возле Угрюм-реки и распивали перегонную брагу, заедая аппетитным барашком.

— Ну что, Олег, за твой День Рождения, не так уж и часто он бывает как никак.

— Последний раз лет двести назад, — хмыкнул Дима.

— А я хочу выпить за вас, за то, что нашли, спасибо!

Дружно зазвенели стаканы, веселый смех огласил пустой кабак.

Олег осторожно вошел в квартиру и, стараясь не шуметь, запер дверь. В квартире было тихо, на кухне горел свет. Он повесил куртку и отворил дверь.

За столом сидела Василиса и Алена.

— Даша спит? — шепотом спросил Олег.

— Да, спит сном младенца, Василиса рассказала ей очень интересную сказку, я даже заслушалась, — улыбнулась Алена, — почему ты не предупредил нас, то приедет твоя сестра? Мы с ней виделись в последний раз на нашей свадьбе.

— Садись, Олег, — сказала Василиса, — он и не знал, я хотела сделать Вам сюрприз.

— Василиса мне все рассказала, наконец-то ты перестанешь работать на этих бандитов! — Алена улыбалась, радуясь успехам мужа.

— А почему вы не спите? — хмуро спросил Олег и грозно посмотрел на Василису.

— Да что ты, все бабские разговоры, сам знаешь, вот и засиделись. Тебя ждали, — ответила Алена.

— Давайте спать, скоро утро уже. Ален, постели гостье, — Олег посмотрел на Василису взглядом, не терпящим возражений. Василиса ответила ему холодным взглядом серых глаз, в которых на мгновение, а может это показалось Олегу, зажглись желтые волчьи глаза.

* * *

Рашид Магомедович сидел в своем кабинете и от скуки постукивал пальцами по столу. С правого угла стола на него смотрела малахитовая статуэтка разинувшего пасть крокодила. Он посмотрел на статуэтку и показал ей кулак. Время тянулось вяло, день уже близился к концу, но это нисколько не радовало Рашида. Он скучал по старым временам, когда был человеком действия, а сейчас… Да что сейчас. Конечно, хорошая работа: член совета директоров Компании — чем занимался член совета директоров, он так и не понял за эти четыре года. Бывало, соберутся в большом зале, рассядутся за большим столом, какие-то цифры, графики, бумажки. Никто толком ничего сказать не может, что, куда, почему. А потом, когда закончится необходимая часть доклада «экономического обоснования», традиция нынче такая, надо, чтобы было все не хуже, чем у западников, да и все примут решение, покупать или банкротить очередной кусок былого. Зачем он был там нужен, он так и не понимал. Удачно влился в волну, как говорили тогда. Многие «коллеги» прошли обряд перерождения, а он не спешил, было что-то в этом противоестественное, да и не религиозен он был. Его пока не трогали, еще значимы были предыдущие заслуги, как-никак он смог повернуть войска, частично даже боялись, так как в армии пока еще уважали. Да какая там уже армия! Сейчас он все больше задумывался, а надо ли было это делать. Хотя, к черту, жизнь удалась, у него был большой дом на стольной дороге, куча резиденций где-то на западном побережье перепончатых виноделов, большой пакет каких-то бумаг, за которые люди готовы были глотки друг другу перегрызть, которые могли брать заводы, фабрики — как такое возможно? какие-то бумажки, акции, векселя, да что они стоят, если кучка алчных неучей каждый день решают, что и кто сколько стоит? Не понимал он этого: Как был солдафоном, так им и остался.

Была жена, третья вроде уже, молодая, красивая, но какая-то не настоящая, да и зачем ему молодая, с ней и поговорить не о чем. Он все чаще вспоминал Ольгу, как они вместе по гарнизонам, да по округам, все вместе, а теперь о ней только дочь напоминает, да и та уехала уже в Тумангород и сидит там, ведет дела отца.

А ведь об этом мечтают многие, чего же еще хотеть. Но это все было как-то не так. Нет, конечно, он сейчас уже не смог бы отказаться от тех привилегий, что давала ему эта жизнь. «Пожалуй, я постарел» — с сожалением подумал Рашид. Он вздохнул и решил закончить рабочий день пораньше. Нажав кнопку селектора, он вызвал секретаршу:

— Катенька, зайди ко мне. — В кабинет вошла стройная длинноногая брюнетка с блокнотом: — Я Вас слушаю, Рашид Магомедович.

— Катенька, как ты смотришь на то, чтобы сегодня завершить наш с тобой трудовой подвиг, — он поморщился — и отправиться по домам. Завтра даю тебе выходной, я сам справлюсь.

— Спасибо, Рашид Магомедович. Если что, Вы мне звоните, пожалуйста, я подъеду. — Катерина улыбнулась и игриво пошла собираться.

Рашид сделал вид, что не заметил ее намеков.

Набрав еще один номер, он вызвал машину. Спускаясь вниз, он решил изменить планы и, проходя мимо входа в гараж, позвонил водителю: — Я сегодня сам доберусь, Игорь, езжай домой, я тебя отпускаю.

— Но, Рашид Магомедович, у меня приказ, я должен отвезти Вас домой.

— Игорь, решай эти вопросы со своим начальством сам, ссылайся на меня. Все, вопрос закрыт, до завтра, — Рашид повесил трубку и отключил телефон.

Выходя из центрального входа, он на секунду остановился перед центральной статуей Пророка, сзади он напоминал Наместника: «Как на свинью похож то!».

Навстречу ему шел молодой человек, в облике которого Рашид увидел затаенный гнев, хотя лицо носило маску заносчивости и превосходства, свойственную почти всем обитателям небоскреба.

«Где-то я его видел — подумал Рашид — точно, он похож… но нет, он слишком молод. Стареешь, вояка, стареешь, вот уже и призраки прошлого мерещатся». Рашид покачал головой и направился к скверу.

Погода была прекрасная, снег уже сошел, начала пробиваться первая зеленая трава, на деревьях появлялись почки. Светило согревало землю легкими весенними лучами, ветви деревьев тянулись вверх, пытаясь отогреться за всю прошедшую зиму.

«А ведь я зиму то и не видел в этом году. Все в машине проездил. Когда я последний раз вот так просто гулял, один, да без охраны, не помню уже. Величие это тоже тюрьма, я раб своего положения» — Рашид вздохнул и, выбрав лавку посуше, сел спиной к солнцу. Он сидел и смотрел, как пара воробьев отбирала крошки хлеба у неповоротливых толстых голубей. Рядом с голубями возникла тень человека.

— А ведь не заметил, что за тобой идут псы Пророка, они уже близко — насмешливо произнесла тень, — совсем старый стал, да, Рашид? Тень на секунду превратила в человека с головой крокодила. — Узнал себя?

Рашид не шелохнулся. Опричников Наместника он и в правду не заметил. Но вот голос, такой знакомый голос. А ведь голос был только у него в голове. Тень исчезла.

— К нему подошел мужчина, выглядел он лет на пятьдесят, темные каштановые волосы были коротко подстрижены, небольшая седина равномерно распределилась по всей голове. Лицо было не смуглое, но и нельзя сказать, что внешность была характерной для этих мест. Мужчина широко улыбнулся и сказал:

— Что ты сидишь такой угрюмый, аль жизнь не мила, что за кручина одолела тобой, воевода?

Подивившись столь старомодной речи, Рашид настороженно взглянул в лицо незнакомца и замер.

— Вы кто?

— Кто я, я знаю. А вот кто ты?

— Уходите, а то у Вас будут неприятности.

— Неприятности? Хм, пожалуй, нет. Ты мне лучше скажи, — мужчина сел рядом с ним, — доволен ли ты своей жизнью? Ты вообще живой?

Странные речи говорит незнакомец. Вопрос конечно интересный, я и сам себе его задавал, но почему я должен с ним любезничать?» — подумал Рашид.

— Вы знаете, кто я? — спросил он. Мужчина утвердительно кивнул. — Тогда извольте представиться.

— Согласен, с моей стороны это было не учтиво не представляться, но я надеялся, что ты меня узнаешь.

— Я действительно видел Ваше лицо раньше, где и когда, не могу вспомнить. Итак, как Вас зовут?

«Он меня пока не узнает, времени мало, надо действовать» — я дотронулся до Рашида. От неожиданности он дернулся и впал в оцепенение.

Перед глазами Рашида пролетели обрывки веков, прошлое хлестало по нему, как ветки деревьев в ураган. Вихрь Грядущего подхватил сознание, и появилось дно, которое с неимоверной скоростью приблизилось к нему, звон колокола превратился в одну ноту, протяжную. Черная мгла, а затем свет ослепил его, пустыня песком захлестнула, перед ним возник огромный крокодил с разверзнутой пастью, который тут же сомкнул челюсти.

Все длилось не более трех секунд, и я надеялся, что этого времени хватит, псы были на подходе, а видеть нас вместе лучше не стоило. Рашид очнулся, его била испарина, холодный пот струился по спине, в ушах стоял звон.

— Священ, кто знает, верен кто помнит, — прошептал Рашид.

— Выбери свою сторону, Поворота не избежать. Времени мало, я вернусь за ответом.

Подбежали псы Пророка:

— Рашид Магомедович, простите нас, но мы Вас везде ищем, пойдемте, пожалуйста, с нами, у нас приказ без Вас не возвращаться.

Рашид угрюмо посмотрел на них: — Идемте, я все понял.

— Спасибо, Рашид Магомедович, большое Вам спасибо.

Рашид сел в машину, и она понеслась в сторону стольных подворий, к дому Наместника.

* * *

В душе Павла Георгиевича нарастало, что конкретно, он еще не понял, но чувствовал — не зря все, не зря! Долгие годы борьбы, работы против системы! О, сколько он повидал за это время ренегатов, скольких дураков повстречал на своем пути, и не счесть уже. Но меняется мир, и вот, он дождался! Наконец-то на нашей земле появился герой, тот которого все ждали, тот, кем когда-то и он хотел стать, но в глубине души понимал, что кто ему, старому, вверит в руки столь важное дело. Тут нужна молодая кровь, тут нужен позыв, нужна была идея. А ведь до недавнего времени ее не было. Сколько не пытались ее придумать, ничего не получалось.

«Прав был классик — говаривал часто Павел Георгиевич — когда пузо сыто и совесть спит. Нам надо разбудить амебы в головах наших граждан! Доколе земля наша пресмыкаться будет?!». А в ответ тишина. Лишь небольшие группы способны были поддержать идею, что до остальных… Павел Георгиевич глубоко вздохнул, а ведь он не мог никого упрекать, каждый человек, каждая семья думали в первую очередь о своих близких, о себе, никто не думал о будущем, его и не было.

Крах империи был 40 лет назад, люди привыкли в стоять на месте. Только вот болото оно мудро, коварно, можно долго стоять на болоте, стоишь твердо, как тебе кажется, а оно тянет в себя, миллиметр за миллиметром, но тянет на дно. Сделаешь шаг вперед, погрузишься в него, но сможешь подняться, выйти на воду, выбраться, но двигаться вперед. А будешь стоять, так и не заметишь, как оно поглотит тебя, тут уже пеняй на себя.

Но есть все-таки бог на небе, подумал Павел Георгиевич, родился на земле нашей герой. Знал бы кому жертву принести, не раздумывая принес, но не этим, Павел Георгиевич скривился, представив кич и богатство убранства храмов жрецов. Нет, только не этим, я уж лучше Солнцу поклонюсь.

— Бог в помощь! — сказала улыбающаяся физиономия здоровенного рыжего парня.

— И тебе не хворать, мил человек, — перешел на старый лад Павел Георгиевич. Вид у парня был грозный и в тоже время добрый, сильно он напоминал богатырей из старых забытых сказок, которые ему еще бабушка рассказывала. Нынешние дети все с нежитью электрической играют. Он про себя вздохнул. — Я могу Вам помочь, молодой человек?

— Да вот принес к Вам авторский материал в газету, хотелось бы напечатать.

— что ж, давайте посмотрим, а кто автор?

— Александр Хельд, знаете такого? — сердце Павла Георгиевича забилось, — конечно, я его знаю! Вы хотите, чтобы мы перепечатали материал? А где он впервые был размещен?

— Нет, Александр написал его специально для вашей газеты, эксклюзив — рыжий парень с подчеркнуто на манер Тумангорода сказал это слово, — после вас статья будет опубликована в других изданиях, но я думаю, что неплохой толчок не повредит, а, как думаете?

— Безусловно, это большая честь для нас, но вот только мы не сможем достойно оплатить. Наша касса давно уже поедена мышами, да что там говорить, не знаю, найдутся ли деньги на будущий номер, бумага дорожает, все сложнее найти печатный станок, всех запугали уже, не хотят с нами работать, — вздохнул Павел Георгиевич и подивился своей открытости, как правило, он старался хитрить, чтобы заполучить желаемые материалы.

— Об этом не беспокойтесь, деньги платить нам не надо. Более того, наш фонд «Поворот» переводит на ваш счет пожертвование, вот платежное поручение, — Павел Георгиевич даже присвистнул от стоящей в документе суммы, — а вот список типографий, которые открыто с нами сотрудничают, так что проблем не будет.

— Скажите, а почему…

— Мы с вами делаем одно дело, думаю, что Вы это и так поняли, не правда ли? — оборвал его Рыжий парень, — время пришло, время действия!

Павел Георгиевич хлопал глазами и не верил своему счастью.

— Ну, мы договорились?

— Да, — с трудом выговорил Павел Георгиевич.

— Будьте здоровы. Если возникнут проблемы, или опричники заявятся, наберите этот номер, — Дима положил визитку, — просто наберите, Вам помогут. До свидания.

— До свидания, — проговорил ошеломленный Павел Георгиевич, разглядывая странную визитку с одним лишь только номером.

— Да, — остановился в дверях Дима, — наша надежда лишь на Солнце, так что подумайте, мысли у Вас верные сегодня. — Весело подмигнув, Дима вышел из редакции.

Павел Георгиевич сидел в оцепенении минут десять, пока его оттуда не вырвал радостный крик Натальи Ивановны, выпускающего редактора, а по совместительству и казначея:

— Павел Георгиевич, Павел Георгиевич!!! — она вбежала к нему в сектор, нам перечислили огромную сумму! Мы, мы! Да мы теперь с долгами расплатимся, мы обратно команду наберем! Ну, что Вы молчите же?!

Павел Георгиевич протянул ей четыре страницы ровного текста, она взяла в руки материал, пролистала его, да так и с открытым ртом уставилась на Павла Георгиевича.

— Вот так вот Наташ, вот так. Не иначе до нас снизошло Светило.

* * *

Вся деревня собралась на площади. Тихие перешептывания блуждали по толпе, то и дело чей-то грубый голос возражал: «Да не может быть, когда это еще о нас кто думал то?». Сразу на него шипели, но гул перешептываний возобновлялся с новой силой.

— Односельчане! — начал речь председатель, взобравшись на импровизированную трибуну, — я бы хотел сначала сказать, что мы с вами все одна семья! Сколько вместе мы пережили, но ведь жизнь налаживается, давайте признаем, что жить мы стали лучше…

— Да что ж ты врешь то, как же тебе не стыдно, а, Васильич?! — раздался возмущенный женский крик. Толпа поддержала усилившимся гулом, криками одобрения. — Ты что забыл все? За сколько весь урожай у нас купили? На что нам теперь жить? Ты то хорошо живешь, вон уже морда в ворот рубахи не пролазит.

Раздался дружный хохот.

— Ты Катерина Ивановна не встревай, тебе слово не давали. Товарищи, давайте уважать друг друга. Дайте договорить.

— Пусть говорит, — крикнули в толпе. Председатель подождал немного и продолжил.

— Так вот, жить мы стали лучше, страна наша развивается. ВВП на душу населения вырос на 12 % за последний год. Наше правительство начало программу по развитию деревень, уже были выделены значительные суммы…

— Кому выделены?!

— Да хватит нас уже тут пичкать, итак по ящику каждый день это смотрим.

— Ты давай по делу говори, чего ты хочешь от нас?

— А вы меня не перебивайте! — взвизгнул Председатель, — я вас тут не мальчишка какой-то. Я собрал всех, чтобы объяснить, следующее: в нашей стране начата кампания по расшатыванию системы. Эти люди! — он ткнул пальцем в библиотекаря и акушера, — они, вместе с нашими врагами, с теми, кто уже давно хотел захватить нашу с вами страну, они, они — дезинформируют вас! Они вводят вас в заблуждение! Они клевещут на спасителя нашего! Они служат западу, готовя почву в ваших умах для протестных выступлений, разрушая нашу страну. Не поддавайтесь — это шпионы Запада! Это они продали нашу Родину! Это они разрушили нашу страну!

— Да хватит врать то! Мы знаем, где Наместник зарплату получает! — толпа засмеялась, — а вот их не тронь! Они нам глаза открыли! И на тебя, собаку тоже!

— Товарищи! Не поддавайтесь на пропаганду. Они враги, они шпионы!

— А давайте им слово дадим, ты свое уже сказал, председатель, тебя мы выслушали.

На трибуну поднялись обвиняемые. Председатель, потрясая кулаками, неохотно освободил им место.

— Вы знаете нас не один год, я вырос здесь, Иван Феоклистович вот уже тридцать лет работает с нами, — начал библиотекарь, — все, что говорит про нас председатель, правда с точностью наоборот. Да, мы хотим, чтобы мы все с вами выступили с протестом. Чтобы мы боролись за свои права! Чтобы нам было не стыдно смотреть в глаза своим детям! Мы хотим сами решать, кто будет председателем! Нас не устраивает нынешняя ситуация! Но вот только служат западу они! Вот они, шпионы! — он ткнул в председателя и небольших его сторонников.

— Все, что мы говорили, все это правда. Почему, при столь богатых ресурсах мы с вами живем так, как живем? — спросил Иван Феоклитсович.

— В дерьме! — выкрикнул кто-то из толпы.

— В нем самом. Но мы не должны терять свой человеческий облик, мы должны бороться — это наша земля!

— Да!

— Бей гадов!

— Долой Наместника! — раздавалось со всех сторон.

Из-за дома председателя выбежала группа вурдалаков с дубинками и в шлемах. Растолкав собравшихся, они начали заламывать выступающих, то и дело оглушая ударами дубинок всех, кто был рядом. Подъехал фургон, и в него начали заталкивать особо буйных.

— Да что же это делается, — взревел кто-то из толпы, — мы что, так и будем смотреть, как вурдалаки наших бьют?!

Толпа ринулась на вурдалаков, кто держал в руках камень, кто бутылку, кто просто бросился на них с кулаками.

Раздались выстрелы, вурдалаки открыли огонь. Первые ряды упали, толпа дрогнула и отступила, но через мгновенье рев грохочущего трактора разорвал воздух. Трактор влетел в строй вурдалаков. Толпа бросилась на опешивших псов, и они побежали, побросав оружие.

— Мам, а где папа? — спросила Даша.

— У папы очень много работы, работа это очень важная, — ответила Алена и погладила дочь по голове.

— А когда он вернется?

— Не знаю, — Алена тяжело вздохнула.

— А может, не нужна такая работа? Я хочу, чтобы папа был с нами!

— Я тоже, я тоже, — тихо проговорила Алена, отвернув от дочери лицо, с накатывавшимися на глаза слезами.

Раздался звонок в дверь.

— Папа, папа! — радостно закричала Даша и побежала открывать дверь.

— Даша стой! — но Даша уже подбежала к двери и открыла ее.

На пороге стоял здоровенный рыжий детина и дружелюбно улыбался. У Алены похолодело на сердце, она схватила Дашу и завела ее себе за спину.

Детина улыбнулся еще шире, и, подмигнул Даше, выглядывавшей из-за спины матери.

Алена стояла не в силах произнести ни слова. Раздался шум подъехавшего лифта, и за спиной Димы появился женский профиль.

— Дима, что ты людей пугаешь! — сердито сказала Василиса. Дима отошел, освободив проем. — Привет Алена. Даша, что ты там прячешься?

Даша выбежала и бросилась к Василисе.

— А где папа?

— Он очень занят, но он просил передать тебе подарок, — Василиса кинула Диме, и тот помахал небольшим пакетиком.

— Ну что вы стоите, проходите, — сообразила Алена.

— Ален, этот бугай Дима, не смотри на грозный вид, в душе он очень даже милый человек.

Дима галантно поклонился и вошел.

Через некоторое время все расположились на кухне, Даша, освоившись, уже играла с Димой, хватая его за уши и небольшие рыжие кудри.

— Даша, не хулигань, — строго сказала мама.

— Ничего страшного, — пробасил Дима, и легонько щелкнул Дашу по носу.

— Ах, ты! — играя, возмутилась Даша, и битва продолжилась.

— Олег очень хотел вырваться, но он вынужден был уехать.

— Когда папа приедет?

— В следующем месяце.

— Так долго? А нельзя ему бросить эту работу?

— Нет, он делает очень важное дело, для всех нас.

— Но я хочу, чтобы он был здесь!

— Даша, ты, уже взрослая девочка, прекрати, — погрозила ей пальцем Алена, а у самой сжалось сердце, дочь была права: «К черту все, жили же все вместе, а теперь дочь без отца растет» — она вздохнула.

— Поздно уже, Даша, пожелай все спокойной ночи, пора спать.

— Не хочу спать!

— Не упрямься!

— Я уже большая, ты сама сказала!

— Даша!

Даша поняла, что спорить с мамой бесполезно, ткнула кулаком в Диму, побежала в детскую.

— Не знаю, что ей и говорить уже, — тихо сказала Алена Василисе.

— Хочешь, я ей объясню?

— Да она маленькая еще, не поймет. Я и сама уже не понимаю, зачем нам все это.

— Поймет, пойдем.

Они вошли в детскую, Василиса поставила стул у кровати и спросила:

— Рассказать тебе сказку на ночь?

— Расскажи! Расскажи про папу!

— Хорошо, будет тебе про папу сказка.

Даша натянула на себя одеяло и приготовилась слушать. В дверях появился Дима и состроил Даше такую смешную рожу, что та хмыкнула от смеха, пряча голову под одеяло.

Сказка началась…

«Не за морями, не за реками, не за высокими горами, не за широкими степями, жил да был лес, как есть со всем звериным людом. Лес был большой, богатый. Всем там хватало и места, и еды, жили звери, как и положено зверям.

Жили себе не тужили, но вернулся в лес медведь, что за земли далекие ходил лучшей жизни искать, да как начала реветь:

— Эй ты, народ лесной, эй ты зверье немытое, грамоте не обученное, лохматое, вонючее. Теперь каждый, что есть тут, что букашка, что заяц, что лисица, что куница, что волк, а что и медведь, должен мне оборок принесть. Тут положить, голову склонить и мне служить! А иначе разорю гнезда, засыплю норы, разорву в клочья, создам зла горы!

Услышал народ звериный, что медведь от них требует. Взревел народ звериный: «Да как же так, жили мы по совести, а тут медведю какому-то поклоняться будем!». Собрался звериный люд и двинулся с медведем поговорить.

Шли звери, разозленные, разгоряченные, зайцы хвастали, как сейчас надерут медведю уши, лоси говорили, что рога давненько никого не бодали, птицы свистели, что давненько никого не клевали.

Пришла храбрая братия на поляну, где медведь себе берлогу возвел, большую, богатую. Уже набрал себе с чужих зимовников добра.

Вышли звери и стали требовать, чтобы вышел медведь, «Выходи, косолапый, покажись наглая морда честному люду».

Но медведь не торопился, из-за высокого забора наблюдал он. Тут раскрылись ворота и стая шакалов, что в далеких землях живут, кинулась с диким рычанием на толпу. Было их немного, но испугался бравый лесной народ, бросились все в рассыпную, кто направо, кто налево, кто взмыл ввысь, огласив лес испуганным чириканием, кто уполз в землю.

Лишь волки бросились на захватчиков. Схватка была яростная, неравная, волков было гораздо меньше, чем собак продажных. Отступили волки, чтобы всем не пасть, бросились в сторону болот древних, куда даже лоси боялись ходить, болот глубоких, болот коварных, болот мудрых.

Стали звери платить оборок медведю. Другие медведи к нему в прислугу пошли, шакалы следили, чтобы никто не утаивал от казны медведевой добро свое.

Найдет, бывало заяц поляну богатую, наберет корзину грибов и ягод. Радостный пойдет домой, так возле дома ждут уже его шакалы, ждут, мешки готовят, отберут все, что он за день насобирал и еще прикажут, к концу лета еще тридцать таких корзин насобирать, а то заберут зайчат, продадут. Заплачет заяц, а что поделаешь, выбрали сами власть, что не всласть.

Поохотится лисичка, принесет из деревни курей парочку, так шакалы уже дома, ждут ее, еще и побьют. Мех повыдергают: «что так долго несла, рыжая?!». Пошарят по дому, может еще чего спрятала от ока государева. Заплачет лисица, а ничего не поделаешь, выбрали сами власть, то не всласть.

Все несли, кто, что добыть смог, кто чуть больше нарыл, вырастил, родил, тот больше должен в следующий раз отдать. Голодать стали звери, болеть стали. Стали слабые, бледные, хотели бы и возразить, да ноги еле волочат, за детей боятся, как бы хуже еще не было.

А глухари еще вещают, «даже не думайте, вот перебьют всех, что делать будем? Так живем бедно, но живем». Подхватят их сороки, запричитают совы, вздохнут лоси. И сильнее вроде, а нет ее, смелости.

А медведь забивает добром склады, да отправляет обозы на земли дальние, там, где дружину свою шакалью нанял.

Отправит обоз и думает: «А ведь я еще мало с них беру, вон как живут, жируют скоты!». Созвал он шакалов бывалых и давай с ними думу думать, как бы так зверей обложить, чтобы в разы добро увеличилось. Вроде и так добро девать некуда, только вот зайцы стали выступать, лоси бодаются.

«Надо бы зверей на место поставить, — гудел медведь, — а то вон как, распоясались».

«Ты медведь, налог введи, да не один — на воду. Что в реке, на дождь, что с неба падает, а там много воды».

Заулыбался медведь, так и порешили. А чтобы унять особо буйных, чтобы пресечь недовольство, разорвали пару зайцев на поляне большой, при всем честном зверье.

И стали звери за воду платить налог, за дождь, за росу — голод пришел, стали семьями целыми гибнуть.

Не выдержали многие, уйти решили жить в болота, пусть там погибнут, но будут жить сами, свободными, без кабалы медведя.

Шли звери, шли, дошли до болот дремучих, болот древних. Не было тут больших полян, не было тут богатых деревьев, была лишь сырость, да темень, была тут жизнь тяжела.

Повздыхали звери, но начали обустраиваться, еды было мало, но все же не меньше, чем с оброком медведевым.

Жили так лето, осень, зиму пережили. Пустили весточку в края родные, начали и другие звери перебираться.

Стал медведь меньше добра получать. Шакалы докладывали об уходе зверья все дальше на север.

«Надо кончать с этим! — заревел медведь, — собирай дружину, вернем свое добро!»

Двинулись шакалы с медведем в земли северный, в болота дремучие, порядок свой наводить.

Завидев врагов, завыли звери в бессильной тоске, решил бороться насмерть, нечего было уже терять.

Встали в ряды, спина к спине и приняли бой. Ослабели звери, быстро редели их ряды, начали отступать дальше в болото. Вот он, конец близок, «Утопимся лучше в болоте!» решили они.

Тут из самых темных краев, из самой трясины, выскочили волки, молодые, здоровые, злые, с большими белыми клыками, ярко желтыми глазами.

Налились глаза ненавистью у волков, бросились они на войско шакалье, били его, рвали его, бросали в трясину, душили, топили.

Рванули шакалы в страхе назад, домой, в земли свои вражеские. Медведь бежал с ними, но не успел, поймали его волки, дотащили к болоту, да там и утопили.

И стали жить звери как прежде, добро не стали делить между всеми, а стали помогать тем, у кого совсем худо было: нору вырыть, гнездо подправить, детей накормить.

Те, кто в болота ушли, там и остались. Начали звери жить все вместе как раньше, даже лучше».

* * *

День шел неторопливой сонной летней походкой к вечеру. Вокруг тихо шелестел ветер о ветви ровно постриженных кустарников, посаженных с филигранной точностью в стройные ряды, почти бесшумно проезжали мимо машины, по чистым магистралям, люди не спеша прогуливались по ухоженным бульварам. Все было рафинировано чисто, люди приветливы настолько, насколько требовали действующие правила культуры. Местные вурдалаки излучали благодушие и всегда были готовы помочь.

Старый город боролся, боролся безнадежно. Новая волна захлестнула мир, сметая все на своем пути. Города и страны теряли свой облик, теряли индивидуальность вместе со своими жителями, которые стали схожими до смешения поведением и, казалось, что и внешность стала соответствовать единому утвержденному кем-то стандарту. Западная часть нашего мира словно была вылеплена по шаблону, былые традиции теперь можно было увидеть только в старых книгах или в еще сохранившихся бродячих труппах, устраивавших свои шутовские представления на ярмарочных площадях.

Я шел по тихим улочкам, вспоминая, как мы с женой любили гулять по старому городу, подальше от шумных торговых центров, похожих как две капли воды друг на друга, от толпы горящих жаждой потребления глаз, просто прогуливаться, наблюдая, как незаметно ускользают ниточки времени из открытых ладоней. Сколько всего можно было бы сделать, сколько всего не удалось успеть — все это было уже не важно для нас, время, которое отвела нам природа, было столь мало, даже в условиях этого мира, что не хотелось его тратить на глупые стремления, что-то доказывать или создавать, надо было просто жить, не теряя ни минуты на других.

Я вспомнил, как трудно было мне включить жену в наш проект. Сколько не понимания встретила моя просьба в Совете. Одна лишь дочь всегда поддерживала, да Андрей Иванович, которому никогда не надо было ничего объяснять. Тогда его слово на Совете было решающим. Многие показали свое истинное лицо — теперь я знал точно, с кем работаю.

За три с небольшим года жизни в этом мире, мы не расставались ни на один день. Этот отпуск обошелся мне дорого, но я не жалею ни о чем.

Ответственным за Великий Марш назначили меня, как бросившего проект ради личных «утех». Утех! как хотелось тогда разбить эти заплывшие жиром самодовольные наглые морды. Андрей Иванович, взял на себя переговоры с этими ублюдками, они хотя бы раз поработали как мы, годами, веками, но нет.

После смерти Наташи мир изменился для меня. Даже Боги не всесильны. Я не знал тогда, кому молиться, кого проклинать. Я знал одно — мир изменился окончательно и бесповоротно.

За столиком маленького уютного кафе сидел немолодой уже, но вполне подтянутый мужчина, неторопливо пил пиво, и, щурясь от майского солнца, наблюдал, как стайка воробьев отбирала хлебный мякиш у медлительных тупых птиц мира.

Тень затмила на мгновенье взор, и Герр Штайгер машинально повернул голову в сторону объекта, затмившего весенние лучи.

— Я могу присесть рядом с Вами? — проговорил незнакомец со странным акцентом. Произношение было идеальным, но слух резали некоторые нотки, которые не походили ни на один их слышанных ранее Штайгером диалектов или акцентов.

— Да, пожалуйста, присаживайтесь, — сказал Герр Штайгерр и отодвинул газету на свою сторону, — хотите кофе или быть может пива?

— Пожалуй, я бы выпил чая, — герр Штайгер подозвал официантку и заказал.

— Я так думаю, что Вы не впервые в нашем городе.

— Тонкое замечание. Я бывал много раз в вашем городе, и с удовольствием возвращаюсь снова и снова.

— Да, но только это уже не тот город, что был раньше. По крайней мере, не тот, что живет у меня в сердце.

Я промолчал, было интересно к чему ведет Герр Штайгер. Принесли чай, и мы тихо принялись за свои напитки.

— Когда я был мальчишкой, мы часто играли в захват крепости, она неподалеку отсюда. Не всегда победа была нашей, но борьба, была интересна сама борьба. На набережной я познакомился со своей будущей женой. Это было много, много лет назад… А что сейчас? Мы вымираем, Николай, ведь я не ошибся, назвав Вас этим именем.

— Нет, Вы правы, Герр Штайгер. Я бы спросил, как Вам удалось меня узнать, но ответ очевиден и так.

— Конечно, я ждал Вас. Рано или поздно, но вы, до сих пор не могу определиться, как называть вас.

— Думаю, что Вы сможете найти в истории наши имена, но имеет ли это значение? Предполагаю, что и суть нашего разговора Вам тоже известна?

— Да, мало того, я готов дать ответ прямо сейчас.

— Извольте.

— Мой ответ да. Я слежу за новостями, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы спрогнозировать ближайший ход событий. Но Вы также должны понимать, что я солдат и выполняю приказы.

— Я Вас и не хотел призывать к неповиновению. Никто не может сказать, что действительно правильно и ложно.

— Я уверен, что Вы. Николай, знаете, что нас ждет. Я буду руководствоваться своей совестью.

— Благодарю Вас, более мне ничего от Вас не нужно.

Я допил чай и собрался уходить. Герр Штайгер встал, протянул мне руку, и я пожал ее. Он посмотрел впрямую на солнце и спросил:

— Сколько нам еще осталось?

Я лишь покачал головой.

— Все зависит от вас, мы не решаем за людей их судьбу. Прощайте.

— Прощайте, Николай. Может, увидимся в другой жизни.

Я вышел на центральную площадь, когда ко мне присоединился Олег.

— Ты новости смотрел? — спросил я Олега.

— Да. Точка не возврата пройдена. Николай, ты считаешь, что мы все делаем правильно?

— Нет.

— Тогда, — Олег задумался.

— Тогда почему мы вмешиваемся, если не знаем, что будет лучше на этот раз?

— Да, именно.

— Олег, ты же помнишь начало?

— Да, тогда было все просто.

— А помнишь, когда на Совете первый раз решили исключить нашу группу?

— Как не помнить, — Олег мрачно вздохнул, — я думал тогда, что все для нас закончилось.

— Ну, закончилось, не закончилось, а ведь мы много времени потеряли, люди перестали в нас верить, перестали нам верить.

— Да, группа Свенсона наделала делов, их политика невмешательства!

— Ну, ты тоже не совсем прав.

— Почему? Надо было действовать! Надо было на корню выжигать этих, — Олег с омерзением сплюнул.

— Ты забываешь об одной важной вещи. Все, что происходит в этом мире, все это послужит нам в дальнейшем.

— С точки зрения Эксперимента, безусловно. А может он и не нужен вовсе?

— Все может быть. Ты не забывай, что люди не перестали быть людьми, даже когда мы покинули их.

Мы шли неторопливо по набережной. Прохладный речной ветерок легко блуждал среди деревьев, то и дело игриво подталкивая в спину. Теплый летний вечер успокаивал, вечерний город был тих и свеж. Олег остановился.

— А что будет в конце? Что будет, когда все закончится?

— Не знаю.

— Нет, Николай, знаешь! Что дальше?

— Не могу сказать, это будет решать Совет. У нас с тобой еще есть время.

— Время… нет у нас уже времени! Что будет с моей семьей?

— Олег, не забывай, не забывай! Ты не они, это не твоя семья. Забыл Правила?

Олег замолчал. Он опустил голову и вздохнул.

— Я помню правила. Но ведь они живые, ты, ты же сам это знаешь — они живые!

Я посмотрел на Олега. Как часто я слышал это, как часто мои товарищи путались в реальностях. Он всегда был таким, с самого начала. Именно поэтому я и взял его. В чем-то он конечно прав. Я посмотрел на гуляющие по набережной пары, они тихо разговаривали, смеялись. Они любили, ненавидели, они умирали, рождались, они жили.

— Олег, — я серьезно посмотрел ему в глаза, — ты знаешь правила, ты не должен больше об этом говорить, иначе я буду вынужден тебя заменить. Тебе все понятно?

— Да, Николай. Мне все понятно, — сказал Олег и с некоторой злобой посмотрел на меня.

Дальше мы шли молча, мне не хотелось его тревожить, пусть обдумает все сам. Я знал, что поступаю правильно, но легче от этого мне не было.

* * *

Рашид сидел у себя в доме и перебирал старые фотографии. Фотографий было много, набралось бы не на один альбом, но он хранил их исключительно в старом кожаном дипломате. Разложив фотографии на столе, на диване, он подходил то к одной кучке, то к другой.

Каждая группа фотографий показывала разные этапы в жизни Рашида: тут были и военные хроники, где он молодой, первым въезжал на броне танка в поверженные города, где его батальон на первой линии атаки сбрасывал врага с укреплений. Рашид аккуратно брал каждую из них и внимательно вглядывался, восстанавливая в памяти давно забытые картины. Тяжелая дрожь былых переживаний прокатилась по нему, он вспомнил былых товарищей, которые гибли у него на руках, лишь он, в любой атаке, в самом страшном котле всегда оставался в живых и, казалось, даже без единой царапины. Многие это называли чудом, один лишь только генерал Иванов в свое время сказал ему: «Рашид, как бы ты не старался, но от судьбы не убежать. Бой твоя стихия, пока ты воюешь, ты жив!». Старый вояка, Рашид вспомнил старое мудрое лицо генерала, всегда подчеркнуто строго, подтянутого до самой последней минут жизни. «Он тоже жил, пока воевал» — подумал Рашид. Как закончилась война, генерал угас буквально за полгода. Тогда Рашида и рекомендовали на его место, и он стал самым молодым генерал-лейтенантом.

В дверь постучали. Рашид задумался и быстро сложил фотографии обратно в чемодан.

— Кто? — спросил он.

— Рашид, зайчик, — Рашид плюнул с досады, это была его молодая жена, как же его коробило от этого «зайчика», — давай спускайся, все ждут тебя.

На календаре было пятое июня, день Великого Марша. Рашид не любил этот праздник, хотя его называли одним из главных героев наряду с Наместником, повернувших судьбу страны. Долгое время он сомневался в правильности своего решения, но все друзья, окружение, да и сам Наместник уверяли его, убеждали, что в итоге он сдался.

На этот раз праздновать решили у него, об этом сообщили на последнем Совете.

Рашид посмотрел на себя в зеркало, поправил мундир, погладил бережно натертые до блеска награды, взглянул еще раз и с силой сдернул с его себя.

Через пару минут дверь кабинет открылась, и Рашид вышел в строго сером костюме и белоснежной рубашке без галстука.

— Милый, а почему ты не надел свои награды, ты в них такой..

— Не приставай, — перебил куклу Рашид, — награды должны быть у героя.

— Но ты и есть герой, — не поняла кукла, но тут же забыла об этом и, обхватив его за руку потянула вниз по мраморной лестнице.

В большом зале собрался весь цвет нации, тут собрались все: от правящей элиты и крупных промышленников, что не имело особого значения, до ведущих актеров, певцов, прославлявших в своих песнях величие Великого Марша и мудрость Наместника. Были и «простые» тусовщики, без которых не обходилось не одно значимое мероприятие.

Когда Рашид вошел, Наместник встал и жестом поприветствовал хозяина дома, в туже минуту со своих мест соскочила вся эта орава и в подобострастном порыве начала аплодировать Рашиду, то и дело ловя сигналы от Наместника. Наместника это забавляло и на минуту он решил проверить, насколько хватит порыва прихлебателей. Аплодисменты перешли в монотонный гул ударов ладоней и Наместник, наконец, жестом оборвал их.

Рашид оглядел всех собравшихся, легкий приступ тошноты подкатил к горлу, запахло могильной сыростью, гнилостных запах на мгновенье перебил ароматы роскошных угощений стола. Запах пропал. Но Рашид все еще стоял в оцепенении. Гости удивлением смотрели на хозяина, тогда Наместник шутливо произнес: «Рашид Магомедович, присаживайся, не стесняйся в своем доме». Зал грянул хохотом, Рашид послушно сел.

«Своим домом, своим домом! — Рашид задумался, — «а где он, мой дом?». В памяти как искрой разожглось пламя воспоминаний о маленькой ведомственной квартирке в областном центре, о том, как он забирал жену с дочкой из роддома.

— Сегодня мы собрались по всем известной причине, — начал свою речь видный деятель искусства, который не пропадал ни при какой власти. Теперь же он был официальным экранизаторов Великого Марша, — но, каждый раз я хочу поднять этот бокал за Вас, Наместник, за Вас Рашид Магомедович, за вас, — он обратился ко всем сидящим, — никогда не будут тех слов, которые бы могли выразить нашу благодарность вам. Так выпьем же за тех, кто присутствует с нами здесь за этим скромным столом, за тех, кто нашел в себе силы, и, преодолев все трудности, поднял страну колен! Ура! Ура! Ура!».

Раздалось троекратное «Ура», зал вскочил, зазвенели бокалы. Наместник сидя протянул свой бокал Рашиду и жестом показал на его бокал. Рашид неуверенно взял бокал с шампанским из тонкого старинного хрусталя и, не чокаясь, выпил. Наместник чуть двинул бровями, но не подал особо вида. Он поприветствовал зал, встал и выпил со всеми.

Рашид сидел. В голове его была буря мыслей, причем он не мог пока определить основной вектор направления, оставив свои попытки хоть как-то успокоить или систематизировать их, он ждал, когда этот вихрь мыслей перейдет в одну единственную, ту, которая одолевала им уже который день. К горлу подкатывал новый приступ тошноты, вся эта радующаяся шваль, эти жабьи лица, гнилостный смрад ощущался все более явно, и теперь Рашид мог четко различать, от кого он шел.

— Рашид, — мягко сказал Наместник, — тебе нездоровится?

— Пожалуй, да, — с большим усилием проговорил Рашид, стараясь подавить в себе сильный приступ рвоты.

— Сегодня все не так важно, но завтра, ты же понимаешь, что должен завтра быть рядом со мной на параде, иначе и быть не может, кто у нас герой марша? А какой парад без героя?

— Я все понимаю, завтра я буду в порядке.

— Вот и хорошо. Милочка, — обратился Наместник к жене Рашида, — проводи мужа в его комнату, видишь, как ему нехорошо.

Кукла оторвалась от очередного ухажера, что заискивающе заигрывал с ней, и послушно подошла к Рашиду, обняла его за спину, поцеловала и повела обратно в кабинет.

Рашид не сопротивлялся, он был бледен, гости с наигранным беспокойством в лице проводили его взглядом, после чего тут же продолжилось веселье.

Рашид сидел на кровати опустив руки. Вихрь мыслей в голове улегся, высветилась одна, самая главная, но от этого не стало легче, как раз наоборот. Он понимал, что надо делать, но не представлял себе как. Любой из исходов не предвещал для не го ничего хорошего, но это уже не имело значения.

Внизу еще гремел праздник, когда Рашид тихо выбрался из дома и направился в сторону города.

Город готовился к торжествам. Улицы были украшены знаменами победителей, в каждой витрине были портреты Наместника. Подъезды к городу были запружены колесницами из-за подхода большого количества войск, якобы в связи с повышенной угрозой.

Вот уже полтора года, как вся страна менялась, менялась стремительно. До этого безучастные группы людей теперь разделились на две: за и против. Не осталось ни одного человека, который бы не имел своей позиции. Все больше на слуху было имя нового лидера народной партии «Поворот» Александра Хельда.

Павел Георгиевич за последнее время похудел, осунулся. Тот огромный вал работы, который свалился на него после печати статьи «Поворот неизбежен», нарастал с каждым днем все больше. Из простого главного редактора маленькой газетки он в одночасье вырос до директора открытого канала «Время говорить», решение родилось само, но у него не ослабевало впечатление, что ему это внушили, но кто? Да и как? Конечно, после каждого посещения фонда или общения с Александром Хельдом, у него складывалось впечатление, что все те мысли, которые он высказывал, были не его. Хм, тогда чьи?

«Хватит думать о ерунде!» — мысленно погрозил себе Павел Георгиевич. Завтра был трудный день, начинались предварительные дебаты, и канал каким-то чудом выиграл первенство в освещении этих событий. Именно чудом, иначе происходящее Павел Георгиевич и назвать не мог. «Не иначе, как боги снизошли до нас» — часто говаривал Павел Георгиевич в редакции.

Впервые властная партия снизошла до участия, хотя все это время она игнорировала дебаты под предлогом отсутствия действительно стоящих оппонентов. «Тогда они были правы» — Павел Георгиевич вздохнул, вспоминая всех тех клоунов, которые участвовали в этом политическом цирке.

Перепрыгивая через лужи, Павел Георгиевич торопился, в руках его был неизменный портфель, служебной машины у него не было, так как он считал, что ему она не положена.

Небо хмурилось, тучи все плотнее заволакивали небо, вот-вот скоро грянет гром, и хлынет небесный поток воды на землю.

Оставалось не так далеко до конторы, Павел Георгиевич решил срезать путь и двинулся во дворы.

Войдя под арку, он заметил в дальнем углу две фигуры. Одна была среднего роста, в длинном черном пальто, второй же был чуть ниже, коренастый русый парень в джинсовом костюме. Парень о чем-то тихо сказал франту и подался вперед, на что тот будто бы ничего не ответил, но парень остановился. Его не раз предупреждали о возможных нападениях, и даже было одно, когда Павлу Георгиевичу сломали обе кисти, но он упрямо считал, да и история подтверждала, что чему быть, тому не миновать, а если его и захотят убрать, то это не так уж и сложно сделать, охрана и личная машина не помогут, охрана и прирежет. «На все воля божья» — отшучивался бывало Павел Георгиевич.

Павел Георгиевич прибавил шагу и нырнул дальше по туннелям Северного города.

— Зачем мы сюда пришли? — Олег с некоторым отвращением посмотрел на загаженный подъезд. Вот уже который час я водил Олега по переулкам Северного города. По правде говоря, конкретной цели у меня не было, я хотел, чтобы он прочувствовал атмосферу этого города.

— Не торопи время, все узнаешь. Ты так нос то не зажимай, не царских кровей все-таки, — я посмотрел на Олега, зажимающего нос ладонью. Запах был, конечно, не очень, прямо сказать как в свинарнике — и это был человеческий свинарник. — Ты помнишь, о чем мы с тобой говорили во время стального котла?

— Да, как такое забудешь. Я помню все! — со злостью сказал Олег, — сколько тогда людей полегло, помнишь, нет?!

— Я ничего не забыл. А ты смотрю, так и не понял видимо. Думаешь, что я мог изменить предначертанное? Молод ты еще, Яр, молод.

Олег отвернулся и встал спиной. «Обидчивый, а ведь он меня отлично понял еще тогда, в песках Африки, когда сам под знаменем ходил истину насаждать» — подумал я и на секунду унесся в воспоминаниях на много веков назад. Собственно ничего с тех пор и не изменилось, как убивали себя люди за мнимые богатства, так и продолжают убивать. Порода человеческая звериная, коварная, жестокая. Звери ценят свой род, защищают свой род. Человек утратил еще тысячи лет назад первейший инстинкт сохранения рода, переродился в иного зверя, но все еще остался человеком. Пройдут века, а главным врагом человека так и останется сам человек. Какие мы, такие и они.

— Олег, сказал я, выйдем на улицу.

Мы вышли, солнце уже вскрылось за тучами, ветер колыхал желтые листья в лужах. Мимо нас бежал невысокий пожилой худощавый мужчина с огромным коричневым кожаным портфелем, который был набит бумагами так под завязку, что вот еще пару папок, и он просто лопнет. Мужчина остановился и посмотрел на нас.

— Надо его остановить, я чую оборотней неподалеку, — сказал Олег и сделал было движение вперед, но я его остановил мыслью: «Нет, он выбрал свой путь уже давно. Мы есть его последний знак, но судьбу свою он понял лучше чем ты, хотя и не знает об этом».

Через минуту мужчина торопливо направился в сторону пересечения дворов.

Я позвонил и вызвал машину на пресечение улицы Восстания и Лесной.

Агафон сидел как на иголках, вот уже как час назад должен был появиться Павел Георгиевич, что-то шло не так. Его оппонент сидел уверенно, его самодовольство сквозило из жабьих глаз. Он был слишком толст для своих лет, голова прямо переходила шею и дальше расширялась до бочкообразного тела на тонких ножках.

Наталья Ивановна вошла в студию, вид у нее был бледный, от обморока ее удерживала лишь стальная выдержка, которой она научилась за долгие годы работы с Павлом Георгиевичем в газете, но нервы предательски отказывали.

— Уважаемые господа, — обратилась она, — к сожалению, Павел Георгиевич не будет сегодня вести передачу, — она собралась с силами, — у нас замена, программу будет вести Антон Филиппов.

Подошел молодой ведущий канала и поздоровался с каждым из участников.

— А что это Павел Георгиевич нас игнорирует? Все-таки можно был бы отложить свои дела, — самодовольно сказала жаба.

— Вы знаете почему! — сорвалась Наталья Ивановна, в ее глазах вспыхнули огни ненависти. Антон, обняв ее за плечи, мягко увел ее, под аккомпанемент потока обвинений в неуважении к фигуре государственного чиновника, причем не самой малой фигуре.

— Успокойтесь, Наталья Ивановна, может информация ложная, может Павел Георгиевич просто опаздывает, — успокаивал ее Антон.

— Нет, Антош, нет. Звонил Дима из фонда, его настигли оборотни. Она затряслась в беззвучном плаче, но тут, же сделала над собой усилие. — Не подведи, Антош, Павел Георгиевич в тебя верил, не подведи.

Антон передал Наталью Ивановну другим сотрудника, они повели ее на кухню, и направился в студию, через пять минут начинался эфир.

В этот пятничный вечер вся страна прилипла к экранам. Ни разу в современной истории ни один информационный канал не привлекал столько внимания простых граждан. Более чем годовая Кампания восставшей из небытия как феникс народной партии достигла своей кульминации. Многотысячные митинги и шествия, прокатившиеся волной по всей стране, заставили верхушку считаться с партией как с серьезным соперником. Ни повсеместное восхваление Наместника, фильмы, песни о подвигах, выступления деятелей искусства, беспричинные праздники и даже масштабные молебны в защиту веры и порядка жрецов, не смогли остановить рост популярности партии. Люди искали отдушину, и они ее нашли в ней.

«Мы не колония!

Мы не рабы!

Верните нам нашу землю!»

— скандировали тысячи людей в разных городах. Стены домов были исполосованы лозунгами, рабочие и служащие низких сословий устраивали стачки, требуя улучшений условий труда, повышения зарплат — начало просыпаться сознание народа, былая рабская покорность вытеснялась из умов людей революцией, люди требовали перемен.

И вот настал день, последний день перед периодом «Гласа народа», когда каждый житель мог выбирать свой путь, свою жизнь. Традиция сохранилась с древних времен, но после Великого Марша она трансформировалась в простое голосование за какую-либо из активных сторон, а точнее за одну. Так что период «Гласа народа» превратился в дополнительный праздник, когда власть спаивала народ дармовым зельем, одурманивая и без того пустые головы.

Агафон говорил своим сторонникам, что «Нельзя привлечь на свою сторону всех, но надо заставить как можно больше людей думать, мыслить, решать!».

Сама идея создания партии была описана в первых статьях журналиста Александра Хельда. Как говаривала оппозиционная критика, в своих работах Александр Хельд обращается к классикам политической прозы, к революционерам народных сердец прошлых веков. Официальная печать критиковала статьи, суды были завалены исками в клевете и раздувании вражды, все как всегда, власть упрямо отказывалась признавать ошибки, пытаясь задавить в потоке слов ростки истины, пробивавшейся через толщу костной системы. Я же не переставал в шутку ругать Агафона за плагиат с себя же раннего, но и всегда удивлялся его способностям расшевелить то самое затаенное в сердцах людей, то, что они забывали многими веками, то, что перерожденцы пытались выжечь — природу можно подавить, но нельзя уничтожить.

— Николай, — Андрей Иванович внимательно высматривал что-то за окном, — ты представляешь себе последствия нашей игры?

— Я бы не стал называть это игрой. Все, что происходит — это не наши деяния, это выбор людей.

— Ты действительно думаешь, что мы тут не играем никакой роли? — Андрей Иванович нахмурился, — а чем тогда занимается наш правдоруб, ты считаешь эти действия безобидными? Что творится вокруг? Мы на пороге гражданской войны! Войны народа с властью! Войны народа с самим собой! Ты думаешь, они оставят свои владения без боя?! Через сколько мы увидим на наших улицах войска запада? Их дивизии уже на границе, дай только команду!

— Да, это так. Но разве мы призываем к ней? Раскрыть людям глаза не то же самое, что вложить в их руки оружие. Разве мы призываем людей идти громить мэрии, управы, сжигать дорогие автомобили? Разве мы заставили людей пускать в бегство карательные отряды вурдалаков? Разве мы заставляем людей бороться за право быть человеком, а не дойной скотиной?

— Твои слова правдивы. И я так думал, но все чаще я думаю и о другом. Кто дал нам право вмешиваться в дела людей? Ведь их жизнь — это их жизнь. Он выбрали свой путь, зачем им показывать на другие дороги, взор на которые и так открыт, надо только повернуть голову.

— Опять Вы об этом — это лживая моральная составляющая. Я смотрю, этот вирус попадает не только в умы простых смертных. Да право у нас простое, переданное еще Первыми Потомками первым посвященным — это право родителя на воспитание своего ребенка. Мы уже тысячи лет не указываем людям, что им следует делать, но и оставаться пассивными наблюдателями, мы не имеем права!

— Но ведь погибнут тысячи, десятки, сотни тысяч людей!

— Люди всегда гибли. Гибли и будут гибнуть. Но кто повинен в их смерти? Мы? Нет! Вспомните историю, все геноциды, все казни народов совершали кто? — вожди, жрецы — люди, обремененные властью и знаниями, защищая ту или иную сторону, которая была им выгодна. Смерть нескольких десятков людей от наших рук ничтожное зерно зла, которое мы посеем на этой земле, а вот что вырастет из него, решать людям. Наша судьба также не разделима от судеб людей.

Андрей Иванович смотрел на меня, потом отвернулся обратно к окну и сказал:

— Поступай, как велит сердце мира, мы не судьи, но и нас судить некому.

* * *

Волки шли по лесу, мягко ступая по осенней листве, бесшумная стая двигалась в сторону города. Серые, отлитые свинцом шкуры, чернели в лучах заходящего солнца.

Впереди уже слышался гул трассы, когда отряд остановился. Владимир жестом позвал за собой двух волков, и двинулся в сторону шоссе.

По шоссе двигалась колонна войск. Десятки фургонов были набиты угрюмыми бойцами. Танки вгрызалась в асфальт гусеницами, коптя вечернее небо, боевые машины ровным гулом двигались неделимой гусеницей друг за другом. То и дело ведущие машины прижимали к обочине не многочисленные автомобили по обеим сторонам, освобождая путь. Колонна шла в город, город не спал, город бурлил, город ожил.

Раздался вой, его подхватили десятки волчьих глоток.

— Ты слышал? — спросил старший лейтенант майора в кабине фургона.

— Волки воют, что с того?

— Странно это, волков в наших краях давно не было.

— Мигрируют, значит, как и всем — жрать нечего.

Вой раздался снова, уже очень близко.

— Да чтоб тебя! — выругался солдат и с силой надавил на педаль тормоза.

На пути стояли три огромных волка, один из них стоял чуть впереди остальных, образуя треугольник.

— Посигналь ему, — приказал майор. Водитель посигналил. Волки подошли ближе.

— Посигналь сильнее, — ожесточеннее сказал майор, поглядывая на часы.

Волки не уходили, постепенно всю колонну окружила стая, солдаты, проснувшись, с интересом смотрели на хищников, которые скалились на них белыми клыками.

— Почему встали? — проверещала рация, — приказываю продолжить движение!

— У нас помеха, товарищ полковник, — доложил майор.

— Какая еще помеха?

— Волки, товарищ полковник.

— Ты там что, майор, уже надрался, какие на хрен волки.

— Никак нет, трезв, как стеклышко, волки обыкновенные, загородили шоссе, не дают проезда.

— Черт знает что, разогнать.

— Не можем, солдаты боятся.

— Пальните в воздух или по ногам.

— Пробовали, они лишь скалятся, да от пуль увертываются, черти!

— Отставать.

— Есть отставить.

— Сейчас буду.

Через пять минут подъехала одна из машин авангарда. Из нее вышел крепко сложенный мужчина пятидесяти лет. Он направился прямо на волков. Волки повернулись, посмотрели на него. Оскалив зубы, пара волков воинственно зарычала.

— Ты мне порычи еще, собака! — крикнул мужчина.

Путь ему преградил большой серый волк с ярко желтыми глазами.

— Ну, чего встал, отошел, пес.

Волк не уходил, он смотрел на полковника так, будто хотел его насквозь прожечь взглядом. Полковник смотрел волку в глаза.

Так они стояли минут десять. Солдаты и офицеры зачарованно смотрели на командира, не знаю что делать: стрелять или ждать окончания этой дуэли.

Полковник отвернул взгляд. К ним подошел другой волк и бросил на землю небольшой цилиндр.

Полковник поднял его и начал раскручивать крышку. В руки ему выпал свернутый в трубочку лист бумаги. Полковник внимательно прочитал его, посмотрел невидящим взглядом на колонну, потом вновь уткнулся в послание. Полковник прочитал его еще раз, достал зажигалку и поджег лист. Горящий лист он бросил на асфальт.

— Я все понял, — сказал он волку.

Волк внимательно посмотрел на полковника, потом резко зарычав, бросился в лесной массив, за ним устремилась и вся стая, очистив дорогу.

Поезд рассекал серый туман стремительной горящей стрелой. Насколько хватало глаз, он был пуст, только машинист, да пара припозднившихся пассажиров влетали в безмолвие города монотонным свистящим гулом колес.

На город надвигалась полночная тишина, улицы были пусты, лишь небольшие патрули вурдалаков и стаи бездомных псов нарушали это безмолвие. Колонна мусоровозов неторопливо плелась по дороге в сторону городской свалки, последние автобусы набирали ход, пытаясь побыстрее закончить рейс.

Рашид вышел в безлюдный холл станции. Несколько вурдалаков внимательно посмотрели на него, потом один из них произнес: «Да это не он», и их интерес к нему пропал.

«Плохо работаете» — подумал про себя Рашид и неторопливо, чтобы не привлекать внимания, прошел рядом с ними к выходу.

На площади перед вокзалом стояли одинокие такси, фары были выключены, лишь несколько водителей старались держать вахту с включенными шашечками на крыше.

Рашид решительно открыл дверь и сел на заднее сиденье первого попавшегося по пути такси.

— На площадь Восстания, — сухо проговорил он, стараясь изменить голос.

— Ну, на площадь, так на площадь. Я думал, что так до утра и простоим. А что нужно почтенному господину в столь поздний час на площади? Там же одни вурдалаки дежурят месяц почти.

— Думаю, что почтенный господин, коим Вы меня назвали, счел бы необходимым оставить свою цель неузнанной.

— Понимаю. Но как показывает мой опыт тут только два варианта: либо женщина, но с Вами этот вопрос отпадает, уверен, что Вам незачем делать из этого тайну. Остается только один вариант — старые заговорщики. А вот против кого, вот где ж загадка то!

Рашид внимательно посмотрел в зеркало заднего вида, пытаясь уловить лицо водителя. «Нет, для простого шофера этот слишком умен, да и говорит как-то странно»

— Вам не кажется, что Вы слишком любопытны?

— Пожалуй, что нет, у каждого из нас свой путь, своя судьба, но судьба одного не может вершиться отдельно от судеб других, — Владимир пожал плечами и на мгновенье повернулся так, чтобы Рашид смог разглядеть его лицо. — Вы Рашид Магомедович, лучше пристегнитесь, иначе будет не очень комфортно. Посмотрите назад, видите две темные лошадки позади — это ваши, точнее про Вашу честь, они ведут Вас еще со станции горгульих угодий.

Рашид оглянулся и заметил две темные колесницы, державшиеся чуть больше десяти корпусов от них. Он послушно пристегнулся и посмотрел еще раз на лицо водителя.

— Тебе наверно не понятно, почему я тебе помогаю, да, Сет? В былые времена я бы тебе и руки не подал.

Рашид молчаливо кивнул и крепко взялся за ручку двери. Владимир дернул за ручной тормоз, и машина, резко развернувшись и визжа шинами, помчалась прямо на преследователей. Звериный облик появился в лице Владимира, пасть волка раскрылась в злобной усмешке. Машины преследователей в страхе дернулись с дороги, одна влетела в столб, вторая в витрину магазина. Такси на бешеной скорости скрылась в лабиринте улиц старого города.

Машина остановилась у высокого серого здания, и Рашид вышел.

— Все собрались, тебя только ждут, — Рашид кивнул головой, Владимир протянул ему предмет, завернутый в плотную расшитую золотом ткань, — когда настанет время, используй. Священ, кто знает.

— Верен, кто помнит, — ответил Рашид, уверенно открыл дверь и вошел в неприметный подъезд.

Наместник сидел во главе длинного стола и внимательно читал статью. Возле него кучей были разбросаны газеты, журналы. В гневе он отшвырнул газету и яростно вскричал:

— Ну что, сволочи, вы мне скажите как? Как можно было это все допустить?

Собравшиеся в зале перерожденцы уткнули головы в плечи и молчали.

— Я вот хотел бы узнать у нашего доблестного начальника внутренних органов — ты скотина куда смотрел?

— Но Вы же сами говорили перестать прессовать, вот мы и…

— Вот мы и, — передразнил его Наместник, — а подумать головой, проанализировать. Да что я тебе говорю — тебе и твоим вурдалакам лишь бы кожу с людей спускать, да ногти дергать. Ладно, а что нам скажет Верховный Судья? — судья еще сильнее втянул голову в плечи, отчего толстая шея стала похожа на блин, — что, нельзя было найти оснований, чтобы разогнать «по закону» весь этот балаган? Вы чем там занимаетесь? Да, и вы, парламент хренов.

— Но мы…

— Молчать! Все вот эти бумажки, все эти писюльки, — Наместник с силой кинул в них сводом законов, — и гроша ломаного не стоят! Люди оказались умнее вас, они вас же вашим же оружием и повергли!

— Не все так плохо, господин Наместник, — вышел из темноты высокий худощавый мужчина, он говорил с небольшим акцентом, — да, мы потеряли время, но время есть относительно. Люди забывают все: болезни, войны, тревоги, лишь только убери причину. Вы забыли, что творилось у нас пятьдесят лет назад?

— Я с Вами согласен, уважаемый мистер Томпсон, но Вы только посмотрите на этих дармоедов, как можно было проворонить зарождение бунта? Скольких мы отлавливали в первые двадцать лет? Расслабились, твари!

— Господин Наместник, мои люди устранили причину. Как у вас говорят, мы вытащили занозу из задницы, — с этими словами он поставил на стол небольшую урну. — Сделайте на время часть того, что хочет толпа. Озвучьте сами некоторые тезисы, — иностранец положил рядом урной несколько газет с подчеркнутыми строками.

Наместник подошел к урне, взял ее, потряс и, засмеявшись, со звоном поставил ее на стол:

— Вот как надо работать! — его жабья морда расплывалась в широкой улыбке, заплывшие глазки излучали восторг, он схватил урну и бросил ее в стену шкафов, отчего она разбилась, и прах серым облаком начал заполонять зал.

— Привет герою! — сказал Наместник, хлопнув в ладоши. Иностранец довольно улыбался.

Открылась дверь и в комнату уверенным шагом вошел Рашид.

— Рашид Магомедович, ты опоздал. Но мы на тебя не злы, — доброжелательно сказал Наместник, он пребывал еще в эйфории, — садись, садись дорогой!

Рашид не двигался, он внимательно осмотрел комнату: привычный набор жабьих морд, несколько человек личной охраны Наместника. Чуть позади стоял улыбающийся сэр Томпсон. К горлу подкатил очередной приступ рвоты и Рашид закашлялся.

— Это ты нашего героя вдохнул, ничего, скоро пройдет, вот прах уляжется.

Рашид посмотрел на стену где стоял столб пыли и различил осколки погребальной урны. Он развернул ткань, посмотрел на лежащую на ладони зеленую малахитовую шкатулку и с силой бросил ее в сторону столба пыли.

Лица застыли в немом изумлении. Шкатулка будто бы парила в воздухе, приближаясь к столбу пыли, она открылась и повисла на месте. Яркий слепящий свет озарил всю комнату, поражая каждую частику оставшегося мрака дальних углов зала и втягивая в себя каждую песчинку рассыпанного праха. Прах начал собираться вокруг шкатулки, и постепенно стал приобретать форму, через мгновение в ярком свету стоял Тот. Он снисходительно смотрел на собравшихся и взмахом руки поджог рассыпанные по столу газеты. Газеты были объяты пламенем, но сами не горели. Пара вурдалаков пыталась загасить пламя, но оно только усиливалось.

Наместник в изумлении, сменяющимся страхом посмотрел на Томпсона. Томсон стоял бледный как мел, как застывшая статуя и повторял что-то нечленораздельное, возможно пытался молиться. Кто-то из собравшихся пытался выбежать из зала, но они наталкивались на невидимые преграды в открытых дверях.

Наместник все понял, он повернулся к Рашиду и прокричал в гневном страхе: «Ты умрешь, ты умрешь как все они, вы все умрете! Все! На вашем же алтаре мы пустим вновь вашу кровь! Нет богов кроме нас! Нет!».

Сет смотрел на обезумевших от страха людей, смотрел на извергающего проклятия Наместника. Он видел, как в ужасе люди карабкались друг за друга, понимая древним, потаенным чутьем, что сейчас для них исчезнет навсегда. Подав знак рукой Тоту, он вытащил меч, свет мгновенно погас, и раздались отчаянные крики агонии поверженных пламенем кровавой стали.

Я стоял на другой стороне улицы и смотрел на объятое пламенем здание правительства. Повертев немного в руках, я завернул шкатулку обратно в ткань и спрятал в глубине кармана пальто. «Начало — подумал я — начало конца. Дальше все зависит от выбора людей, я знаю, какой он будет». Это знание никогда не приносило мне радости, веками природа человека была неизменна.

Тишина сонных улиц была разорвана воем сирен пожарных расчетов, лязгом и грохотом гусениц. Город не спал, город ждал. В город входили войска. Стаи вурдалаков поспешно пытались покинуть город, но были окружены спешившимися отрядами. Суд их был также справедлив, как и скор. Черные тучи смерти начали рождаться на западе, белый оскал гражданской войны все яснее отражался в сумраке ночи.

* * *

Рев сирены разбудил Алену. Она вскочила с кровати и побежала в детскую.

— Даша, вставай, просыпайся!

— Но мама, еще так рано, я хочу спать.

— Давай вставай, помнишь, мы играли с тобой в игру? Давай поиграем еще разок.

— Мне не нравится эта игра, я не хочу в нее играть!

— Даша! — строго сказала Алена, — а ну вставай!

Алена с силой подняла ребенка, и Даша, наконец, проснулась.

Входная дверь распахнулась, Олег вбежал в квартиру.

— Алена, Алена!

— Мы здесь!

— Почему еще не собраны?!

— Даша упиралась, не хотела вставать.

— Дашенька, помнишь, я обещал тебя покатать на большом зеленом жуке?

— Да, папа!

— давай, быстро одевайся, и побежали вниз, он ждет тебя!

Олег подхватил заранее подготовленные сумки и скомандовал:

— Алена, идите вниз, там вас будет ждать Василиса. Не задавай вопросов, давай вперед.

Алена и не собиралась задерживаться, подхватив одной рукой Дашины вещи, а другой крепко взяв руку дочери, она побежала вниз по лестнице. Олег оглянулся вокруг, присел возле двери: «Прощай дом, может, и вернемся когда-нибудь». Хлопнув себя по коленям, он встал, схватил сумки и ринулся вниз.

Внизу стоял большой зеленый военный грузовик, в кузове которого уже сидела Алена и Дашей. Из-за их спин выглядывали испуганные лица женщин, плакали дети.

— Папа! Папа! Иди к нам!

Олег подошел к кузову и передал вещи.

— Я не могу, я должен остаться здесь. Алена, береги Дашу. На месте вас будет ждать Василиса.

— Нет, я хочу остаться с тобой! — закричала Даша и попыталась выбраться из кузова. Алена удержала ее, но Даша вырывалась, тогда она дала ей пощечину. Даша заплакала, но не от боли, она перестала вырываться и заплаканными глазами смотрела на отца. Алена старалась держаться, но слезы заполоняли взор, и она уже нечетко видела лицо мужа. Олег уцепился за борт, приподнялся и поцеловал жену, дочь: «Все будет хорошо, я обещаю». Он спрыгнул с грузовика, с силой хлопнул по борту, и грузовик, зарычав, тронулся с места, оставляя клубы черной гари.

— Не хорошо обманывать, — сказал я Олегу.

— Ты предлагаешь повиноваться? — Олег гневно посмотрел на меня.

— Ты же сам знаешь, что Грядущее нельзя изменить.

— Это рабское мышление! Я так часто слышу эти слова, что перестаю понимать их смысл. Да и правильно ли ты видел?

— Мы все рабы, но у каждого свое рабство, — ухмыльнулся я, — а что видел, то видел. Хочешь, сам посмотри. Все что я сказал, правда, а вот выводы твои были. Ладно, поехали, время не терпит. Надо нашего друга Рашида контролировать, а то ведь затопит в крови землю, дай ему волю.

Сев в машину, я передал Олегу небольшой кулон, завернутый в расшитую золотом ткань.

— Грань между Грядущим и Несбывшимся тонка, найдешь ее, используй.

В глазах Олега я увидел вопрос, но рукой дал ему понять, что ничего больше объяснять не буду.

Война длилась уже четвертый год. Войска союзников наступали с трех сторон. Под флагом насаждения свободы, мировой центр перерожденцев направлял на нас международные силы.

Никто не мог ясно сказать, почему он пришел на нашу землю убивать наших детей, жен, матерей, отцов. Каждый пленный с честной яростью смотрел на врагов, но не мог выразить причину своей ярости. Он знал одно — он защищает свою семью от нас.

Допросы всегда очень забавляли Рашида. На самых важных он присутствовал, но получить информацию от этих пустоголовых не удавалось, так как они ничего и не знали: ни о цели наступления, ни дальнейших планах, ничего! Они только и твердили: «Мы восстанавливаем справедливость, вы угроза всему миру, я защищаю свою семью!».

— Какая упрямая пустоголовость, — сокрушался Рашид, — Николай, ты понимаешь, что даже беря ценного языка мы наталкиваемся на полный информационный вакуум. Все что знают эти олухи — так это план атаки непосредственно перед боем.

— Да, но эти олухи уже хорошо засели в западной и южной части, что-то пока у тебя не получается выбить их оттуда.

— Твоя правда, часть местных переходит на их сторону. У них там на юге совсем мозги в кашу превратились, как были фашистами, так ими и остались.

— Посмотри иначе, они выбрали свой путь, им нравится то, что привнесут вновь с собой варяги.

— Но они что не понимают, что в той системе им нет места у стола! Или все вдруг подумали, что из колониальных рабов они превратятся в надсмотрщиков и господ?

— Вполне возможно, вполне возможно, — я задумался. А ведь и вправду, кто может за них решать кроме них самих? Если они хотят, чтобы за них решали другие, так тому и быть, не в нашей власти это менять. — Рашид, а ведь затягивается интервенция то, а? Не мы их, не они нас? Что думаешь?

— Так и есть. Ничего я хорошего не думаю. Одно дело честный бой, когда знаешь за что ты борешься, а тут… Даже мне этого не понять. Брат брата режет, а почему, не знает.

— Хм, если тебе этого не понять, то мне тем более. Но ведь это в природе человеческой заложено, вспомни, такое уже бывало и не раз.

— Да, бывало, — Рашид задумался, — по моим данным все может скоро закончится. Западная ставка намерена нанести ядерные удары. Заметил, — он показал на карту, — что основные штабы переместились западнее, как можно ближе к границе.

— Но ведь тут, — я показал на карте несколько городов, — находятся их основные наступательные части.

— Да, но после ударов им они не будут нужны. Подумаешь какая-то сотня другая тысяч рабов? Пара-тройка сотен карательных отрядов из местных для зачистки территории, тут уже не с кем будет воевать. Дальние земли сложат оружие, а там основной интерес.

— Но не забывай про страну Драконов, она пока сохраняет нейтралитет, но я знаю, что Лю знает уже, чью сторону он выберет.

— Этот Лю всегда в стороне стоит, с момента Рождения. Согласен, там нет перерожденцев, а если и есть, то их сразу ра-аз, — Рашид показал рукой затягивающуюся веревку вокруг шеи.

— А что говорит генеральский штаб, что они думают?

— Раньше больше половины не хотели применять заряды, но вот сейчас… Дай только повод, вояки. И ведь все понимают, что после этого никого не будет, ни хороших, ни плохих.

— А сейчас ты можешь сказать кто хороший, а кто плохой?

— Нет. И никогда не мог.

— Когда следующий бой?

— Завтра рано утром, ждем разведданные. А потом ударим.

— Сам поведешь?

— Я же советник. Но лично прослежу, мы не имеем права на проигрыш.

Олег шел с отрядом по лесу в сторону реки. Лес был густой, деревья своими толстыми ветвями застилали небо, отчего в чаще всегда царили сумерки. Олег знал дорогу, он всегда знал дорогу в лесу. Лес подсказывал ее ему, лес знал, куда и зачем он идет, и показывал тропы, скрытые от глаз простых людей. Лес отодвигал лапы деревьев, чтобы воины могли бесшумно пройти в стан врага.

Бойцов всегда поражала способность их командира находить лучшие варианты для засады, он всегда знал пути подхода и кратчайшую дорогу к своим при отходе. Бывало он петлял по лесу так, что бойцы начинали пугаться, а не заблудился ли он, чаща тогда сгущалась, солнце меркло, и вдруг, и они в стане врага, невидимые, затаенные, выжидающие лучшего момента.

Перед каждым боем, перед каждой вылазкой Олег брал в ладони землю и подолгу смотрел на нее. Он с ней разговаривал, даже его подчиненные несколько раз видели, но никто не посмел задавать вопросов, перешептывались на перевалах, что их командир не иначе язычник.

Олег вел отряд к врагу. Через двенадцать часов должно было начаться наступление, а информации было очень мало.

Разделив отряд на три части, он выдал каждому ведущему по заранее подготовленному заданию. Ознакомившись, переговорив, командиры сверили часы — оставалось десять часов до атаки. Воины бесшумно разошлись в свои стороны.

Через шесть часов две группы собрались в условленном месте ожидать товарищей. Расположение частей врага было ясно и по предварительным наблюдениям, но вот склады боеприпасов и горючего разведчики смогли отыскать точно — тут и начнется фейерверк, а потом дело техники. Бойцы довольные своей работой весело в половину голоса обсуждали, что будут делать после войны. Каждый верил в скорую победу, ни у кого не было сомнений, что не удастся отстоять свою землю.

Долго не было группы Олега, по их маршруту пустили пару бойцов встретить товарищей, остальные отправились к своим.

Олег с тремя бойцами сидел в небольшом рву и ждал. Рядом с ним лежал связанный немецкий офицер. «История повторяется» — ухмыльнулся Олег и осторожно выглянул наружу. Проход был чист, ели махнули лапами в сторону выхода, и Олег скомандовал бойцам вперед. Он Двинулся первым, за ним вели немца, третий боец замыкал всех, оставаясь вне зоны видимости, прикрывая отход.

Олег посмотрел на часы, время неумолимо двигалось к началу атаки, оставались считанные часы, а до транспорта было еще больше семи километров. Выбрав укромное место, Олег приказал радисту налаживать связь, другого бойца отправил охранять периметр. Допрос необходимо было провести сейчас.

— Ваше имя? — спросил третий на чистом немецком языке.

— Откуда Вы знаете немецкий, господин разведчик? — немало удивился немецкий офицер. Это был уже не молодой мужчина, не высокий, подтянутый.

— Давайте оставим любезности на потом, — осек их Олег.

— Почему Ваши войска начинают менять дислокацию и уходить дальше к границе?

— Вы знаете ответ на этот вопрос, — хитро улыбнулся немец.

— Давайте не будем играть в игры, отвечайте на вопрос.

— Как и любому стратегу, мне здесь видна простая цель — сберечь часть личного состава.

— Вы ведете войну, сберечь от чего?

— Господин разведчик, я не располагаю подобной информацией. Поверьте мне, если бы я знал точно, то уж конечно не стал бы молчать.

— Хм, а почему мы должны Вам верить? — с сомнением спросил Олег, что-то странное было в облике этого офицера, что-то знакомое.

— Потому же, почему я попался к вам в плен. Я ждал вас. Или вы думали, что я могу просто так прогуливаться около чащи леса, когда нахожусь на чужой земле? Думаете, нас история ничему не учит?

— Вы правы, мы как-то сразу об этом не подумали. Хорошо, тогда если Вы пришил к нам добровольно, сообщите то, зачем Вам это понадобилось.

— Ваши товарищи уже засекли наши склады. Я охотно понимаю, что лучшим вариантом для ночной атаки — это начать светопреставление в тылу врага. Как видите, я не так уж неосведомлен о ваших планах, как вы предполагаете. Стратегию ваших генералов я раскусил уже давно. Но я прошу вас сообщить им, что ни под каким предлогом не надо атаковать склады. Скажу даже больше, их надо защищать. Дайте нашей дивизии спокойно уйти к границе, на это потребуется недели две, отмените атаку.

— Простите, но я Вас не понимаю. И это то, зачем Вы сдались нам в плен. Ведь Вы понимаете, что мы и отпустить Вас не можем, зачем Вам это?

— Я на этой войне уже пятый год. Много видел я за эти годы, все видел, кроме смысла. Я не хочу, чтобы вы перебили всех моих солдат, я не хочу, чтобы вы сами погибли. Никому не нужны все эти жертвы, а после вашей атаки вы получите выжженную землю, больше ничего. Вы отравите свою землю на многие столетия.

— Если Вы не хотите жертв, почему же Вы воюете?

— Я солдат, а солдат должен выполнять приказ.

Олег посмотрел на офицера, он умел видеть, когда человек врет или недоговаривает. Этот же не врал, но и не сказал всего. Он не сказал того, что лежит на складах, но ему уже об это сказал лес. Лес шумел своими ветвями, бил ими по стволам, земля стала горькой, почернела, высохла. Там лежали тучи, тучи смертей.

Понял Олег, что хотел ему сказать офицер. Приказал бойцу вести его к транспорту, но наказал никому не передавать, ждать его. Радист начал срочно вызывать штаб.

* * *

Олег посмотрел на часы. Было без четверти четыре утра. Он дал команду рукой, и отряд разведроты бесшумно нырнул в чащу леса.

Рашид сидел в передвижном командном пункте и постукивал карандашом по разложенной на столе карте.

— Не нравится мне наш язык, уж больно он готов сотрудничать, что-то тут не так.

— Наши разведчики не подтвердили наличие химического оружия на складах. Детекторы не зафиксировали ничего сверх норм в этом районе, — генерал Баранов очертил воображаемую область на карте.

— Да, но этот Герр Штайгер настойчиво утверждает, что нам не следует сегодня наносить удар, а как раз наоборот, отступить и изолировать эту зону, — Рашид с силой обвел карандашом значительный кусок западных земель. — Опять же меня не покидает сомнения в намерениях противника передислоцироваться обратно к границам, да, согласен наши данные подтверждают эту информацию, но не кажется ли вам, — он обратился к собравшимся, — что это может быть тактической уловкой?

— Вполне возможно, что Вы правы, Рашид, но мы имеем пока только то, что имеем. Сегодня операцию отменять мы не вправе, другой такой возможности нанести внезапный удар у нас не будет.

— А вы уверены, что удар будет внезапным? Заметили ли Вы, что наш пленник довольно хорошо информирован он наших планах? Тут речь не идет о простой логике или военной интуиции. Не завелся ли у нас крот?

— Утечка информации есть, — согласился комиссар Потапов, — пока источник установить не удалось.

— «Хорошо» работаете, — покачал головой Рашид. Он посмотрел на часы — информации от разведчиков еще нет?

— Пока на связь не выходили.

Рашид встал вышел из штаба. Воздух был свеж, легкий ветерок колыхал листву. «Тучей бы нагнать не мешало, а то вон как светит» — подумал Рашид про луну. Он закурил.

Через пару минут вышел адъютант генерала и доложил:

— Разведрота вышла на связь, начинаем наступление.

— Ну, да поможет нам бог, — сказал Рашид и криво ухмыльнулся. Он бросил окурок и пошел в сторону танкистов.

Ровно в пять тридцать утра ночное небо озарили вспышки залпов орудий, и тишину раннего утра разорвал свистящий ухающий гул выпущенных стрел смерти.

Завыла сирена, лагерь противника вскочил по тревоге, но взрывы уже окрасили ярким красно-желтым заревом небо, земля дрожала от разрывающих ее ударов артиллерии.

Залпы покрывали квадрат за квадратом, не было ни одного клочка земли, которого бы не коснулась сила огненных стрел.

Пробиваясь сквозь небольшие рощицы, пошли танки. Пехота следовала следом, прячась за могучие железные спины.

Начался бой. В зареве пожаров трудно было разобрать, кто с какой стороны наступал, все перемешалось в кровавом железном месиве.

Рашид вел свою дивизию вперед, отряд Олега следовал за ними. На мгновение Олег посмотрел на танк Рашида, и в яркой вспышке взрыва, показался Сет на железном коне, воткнувшего в пространство впереди свой меч, указывая дорогу воинам, и призывая их идти на штурм до конца, до последней капли крови, пока сердце не перестанет биться, но даже после этого встать и бороться!

Сет взмахнул мечом и ворвался в центр битвы. Войска противников встретились лицом к лицу, ярость озарила лица воинов, не было здесь места ни состраданию, ни жизни — все должно было умереть, человек показал лицо зверя.

Грянул мощный взрыв, он вырвался из-под земли, и войска раскидало в разные стороны, перемешав друг с другом. Потом грянули взрывы с других сторон — еще, и еще!

Люди пытались встать, оглушенные, обожженные, но тут же падали в диких приступах кашля и удушья. Бывшие противники пытались спрятаться в низинах, сидя рядом секунду назад злейшие враги, смотрели друг на друга глазами живых мертвецов.

Зажимая рот и нос руками, пытаясь убежать от этого плотного желтого тумана, люди врезались в брошенную технику и падали. Их тела бились в конвульсиях, кожа на руках и лице полностью слазила, обнажая куски обожженного мяса.

Желтый всадник смерти проникал повсюду, он входил в тела людей через нос, рот, через глаза, сжигая их, через кожу, сдирая ее. Он не разбирал, кто есть кто, он убивал всех: людей, животных, птиц… Он рвал всех изнутри, он властвовал.

Деревья вмиг потеряли цвет, черная листва хлопьями падала вниз, кора обнажала сухие стволы, трава превратилась в прах. Желтый туман начинал продвигаться в дальше и дальше, уходя в глубь леса, захватывая гектар за гектаром живой земли, превращая ее черную пустыню.

Задыхаясь, не в силах пошевелиться от невыносимой боли, Олег оглядел своих товарищей: почти все были мертвы, некоторые еще бились в предсмертных судорогах, но это были уже не люди. Олег попытался поднять руку, чтобы застрелить, но его пронзил новый приступ боли, идущий изнутри.

Олег увидел, что к нему ползет Рашид. Мундир его обгорел, вместо лица висели одни лохмотья. Он подполз к Олегу и попытался открыть его вещмешок.

— На груди, — прохрипел Олег.

Рашид расстегнул гимнастерку и сорвал с его шеи кулон с черным камнем. Сильный приступ кашля свалил его, и он минут пять не мог подняться. Пристав на руках, он смог сесть.

Рашид положил кулон в ладонь, снял с пояса Олега флягу, полил кулон. Яркий свет кулона озарил их, тогда Рашид с силой вбил кулон в землю и упал замертво, глядя на небо черными невидящими глазами.

Белый бесшумный взрыв смел все, что было. Вакуум втянул в себя желтого всадника, оставив после себя только глубокую воронку, граница которой уходила вдаль, за горизонт.

Небо заволокло тучами, грянул гром, и страшный ливень обрушился на мертвую землю.

* * *

Даша проснулась рано утром, на улице было темно, лунный холодный луч пробивался сквозь закопченное окно в дом. В луче кружились частицы пыли, но Даше они казались весело танцующими феями. Она во все глаза смотрела на их хоровод, пока туча не закрыла луну, и волшебство пропало.

Рядом, положив голову на край подушки, так, чтобы оставить дочери больше места, спала Алена. Каждую ночь она боялась заснуть, а проснувшись обнаружить, что дочери нет рядом. Так было уже несколько раз, когда Даша, проснувшись, уходила гулять ранним утром по поселку, когда еще даже первые петухи спали крепким сном.

Даша попыталась слезть с кровати, но остановилась. Она посмотрела на маму и вспомнила свое обещание не уходить из дому, пока мама не разрешит. А Даша не могла сидеть на месте. Каждый звук, каждый скрип или возглас не должен был остаться без внимания.

Особенно Дашу интересовали редкие приезды грузовиков, привозивших продукты и почту. Она ждала писем от отца. Каждое письмо они читали с мамой вместе по нескольку раз, потом она брала их и перечитывала снова и снова. Не всегда вечером был свет, поэтому некоторые отрывки писем она рассказывала маме вслух на ночь.

Так шли дни, за ними недели, месяцы, годы.

Даша уже подросла достаточно, чтобы помогать взрослым в работе. Алена старалась не давать дочери тяжелую работу, хотя Даша всегда просила маму разрешить помочь ей, на что Алена всегда отвечала: «Еще успеешь, доченька, еще успеешь».

Поселок был небольшой: маленькие домики, не выше двух этажей, пара свинарников, хлев для коров. Каждый двор старался выращивать хоть что-то, но земля была твердая, глинистая, бедная.

В поселке были одни женщины с детьми из городов, местные старухи да старики первое время учили переселенцев деревенским мудростям, работе в поле, со скотиной. Есть было нечего, земля рождала мало, да и то что рождала, почти все уходило на фронт.

Алена исхудала за эти годы. Из былой красавицы она превратилась в молодую старуху. Старалась есть поменьше, она всегда большую часть своей нормы отдавала дочери. Даша всегда противилась этому, она хотела, чтобы мама не лишала себя, но Алена была строга.

Вести с фронта приходили редко, целый поселок останавливал работу, когда удавалось старику Никифоровичу поймать волну на центральной площади, тогда он выводил звук на мегафон, и все собирались вокруг жестяного конуса, пытаясь разобрать сквозь шипение частицы надежды.

Но радио было неумолимо, та скудная информация, которую передавал штаб, была жестоко правдива. Не было просвета во мраке войны, все больше гнилое болото поглощало землю.

Многие жители перестали вспоминать довоенное время. А поначалу все спорили до хрипоты: зачем все это надо было? жили бы себе как раньше. Но потом успокоились, что было, то прошло, былого не вернуть, а жить дальше надо.

Старики говаривали, что помнят еще давние времена, когда они были маленькими. Тяжело было, но жили всем миром, недоедали, ничего в доме не было, но всегда достойно, по совести. Так помаленьку, помаленьку, да построили страну. Ну а как Великий Марш прошел, так все стало как у варягов, не по-нашему, чуждо. Хорошо, что до деревни это не докатилось в полной мере, вурдалаки раньше не особо охотно спорили с деревенскими, те могли и на вилы посадить. Лихой народ, леса глухие, зимы холодные, лето жаркое, люди свободные.

Бывало сядут старики, а вокруг ребятишки соберутся и слушают, что седые головы рассказывают. О страде, о войне мировой, прошлой, страшной. Тогда всем миром воевали против одного, а теперь вот весь мир против нас пошел. Спрашивали дети: «А за что, что такого мы всему миру сделали?». Не знал никто, что на это ответить.

Так и жили. Периодически отряды воинов заезжали в поселки, много их было подобных, с западных земель всех переселили, говаривали, что земля там уже мертвая, некуда возвращаться. Проверяли воины, как живут люди, не было ли набегов вурдалаков, не всех еще переловили, ходят по землям, грабят, да сжигают со злости деревни.

— Вы если что, сразу нам сообщайте, — говорила всегда Василиса, — когда в очередной раз с отрядом заезжала, — Алена, ты звони сразу, мы рядом не далеко, в горах, фабрики охраняем. Война войной, а производство не должно стоять, сама понимаешь. Как, продовольствия хватает?

— Еды мало конечно, но мы все понимаем. Вот если бы ты смогла детям конфет достать, может что осталось на складах, все-таки дети, должна быть радость.

— Со сладким сложно, сахара нет, куда делся, пока не знаем. Но я все помню, как получится, первым же рейсом передадим.

Алена слабо улыбнулась. Василиса за эти годы сильно изменилась, видано ли, чтобы баба мужиками управляла, а ведь управляет. Мужики ее уважают, навела она порядка. А ведь она единственная связь пока с мужем, теперь они стали даже больше похожи, что война делает с людьми, стало у Василисы лицо суровое, неженское. Глаза были холодные, серые.

Дети обступили Василису и Алену. Даша подбежала к Василисе и обняла ее, зарывшись головой пыльное пальто.

— Тетя Василиса!

— Привет, Дашуль. Растешь, прямо на глазах, — Василиса строго посмотрела на сильно исхудавшую Алену, — мама у тебя очень заботливая. Ты потом о ней заботиться будешь.

Даша что-то сказала, но шум детских голосов заглушил ее. Дети просили рассказать сказку. Время было позднее, но детвора не унималась.

Василиса посмотрела на них, потом подозвала лейтенанта и сказала ему:

— Я остаюсь, сегодня ночую здесь, вы двигаетесь дальше, завтра я к вам присоединюсь.

— Ясно, — ответил молодой лейтенант и направился к машине.

Василиса села на скамейку, возле нее расположились ребятишки и не только, многим было интересно, то расскажет Василиса, дети любили ее сказки, хотя и не было среди них ни одной по-доброму сказочной. Все были про горести, трудности, но всегда про справедливость.

— Тетя Василиса, а когда папа вернется? — спросил один из ребятишек.

— Да, когда, когда! — заголосили дети, — когда война кончится?

— Почему папа воюет? — спросила самая маленькая девочка. Василиса посадила ее на колени.

— Не могу я вам ответить, когда ваши отцы возвратятся, не вижу я будущего для каждого. Война кончится, она всегда заканчивается, надо еще потерпеть. А вот почему война началась, расскажу вам сказку, да не простую, сказка эта без конца, да и без начала. Она и про меня и про вас, и про врагов наших, и про друзей.

Дети затаили дыхание, и Василиса начала рассказ:

«Жил да был царевич, местный королевич. Жил себе и жил, особо не тужил, трудностей не ведал, печали не отведал, работу не работал — как сыр в масле катался, с фигурами именитыми знался.

Проснется бывало утром и задумается: «Ведь не зря же я сын царский, знать, уготована мне доля героическая, доля почетная! Вот придет время, проявлю я себя так, что мною будут все гордиться!». Заулыбается, да так с час еще в мечтах о будущих подвигах проваляется в постели.

Царство было богатое, но народ жил бедно, не роптал, каждому был свой кусок, кому-то больше, кому-то поменьше, но в целом всем поровну, но не каждый мог даже этот кусок получить полностью.

Шли годы, рос царевич, старел и царь — время не будет смотреть на ранги и звания, все под одним Солнцем ходим. Настала пора женить Царевича, да чтоб не просто женить, а кое-какие вопросы и по внешним связям наладить. Повадились купцы местные в Тумангород ездить, торговлю налаживать, так и втянулись, что там и жить оставались, а с родной земли только добро нарабатывать.

Слышал царь, что тамошняя княжна созрела, хоть завтра выдавай замуж. Конечно, ростом она была невелика, чудо как страшна — как жаба из пруда вышла, но ничего не попишешь, дело государственное, а там стерпится, слюбится. Решено, свадьбу назначить на: как снег сойдет, да первые входы появятся.

Царевич был страх как опечален новостью этой, что по несобственному желанью женится он на заморской княжне их Тумангорода. Говаривал он своему денщику Кузьме: «Вот скажи мне. Кузьма, что я так уж страшен лицом, а может положением не вышел, что должен на жабе иноземной жениться непременно? Аль наши девицы не краше, да не хозяйственней? Княжна то заморская, небось кроме как чай пить ничего и не умеет» — денщик отвечал, как учили советники царские — «Лицом вы, ваше царейшество, вышли вполне симпатичным, но что мне судить, я ж не баба. Но вот положеньем своим как раз для такого маневра обязаны. На то она и судьба такая, кто-то лошадей моет, кто-то на жабах женится. Ты, ваше королейшество, смотри на это иначе: брак твой будет политический, ничего страшного для тебя в этом нет, играй пьесу, а что касается долга супружеского, так тут не сложно все устроить. Может она и сама не захочет, я слыхал у них у западников мода нынче: бабы с бабами, мужики, тьфу ты, прости Господи. Ну, если ж самому приспичит, так это ж бани никто не отменял, баня есть территория нейтральная».

Успокоился царевич: «Ай, как-нибудь да выберусь!» Тем временем снег сошел, и начали прорастать первые побеги. Закипела свадебная чехарда.

Послы иноземные зачастили с визитами на землю родную, симпозиумы начал царь устраивать, форумы собирать, как значит по выгоднее Родину то пораспродать. На иноземном языке Тумангорода это излагалось красиво, заумно, да только суть не менялась — кусок за куском отходили угодья и богатства жабам заморским.

Царь начал Царевича привлекать к делам государственным, сам значит немного в сторонку ушел. Царевич воспрянул духом, начал речи говорить о великом будущем, о судьбе нашей особенной, о машинах новых чудных, что всем нужны, а только у нас будут — все как наставники учили, все как в книжках косопереложенных на родной язык говорилось. Народ слушал речи чудные, только сплевывал наземь.

Пришло время свадьбы, народ должон был радоваться и ликовать, только вот не было особой радости, везде рожи были чужие, люди продавали за бесценок свои дома и переезжали в клоповники да муравейники — работы не было, есть нечего, жить не на что. Но молчал народ, терпел, не роптал.

Съехались на свадьбу послы разных стран заморских, пустынных, далеких стран. Каждый был краше другого: и парча и шелк, золотом обшитый — богатство страны подчеркивалось — положеньем хвастали. Каждый из послов привез подарки: кто колесницы новые, богатые, кто лошадей скаковых, породистых. Из страны тучных, что за долгим морем была, привез посол подарок: доску черную и белую, доску волшебную — пальчиком в нее тычешь, а там картинки разные меняются, игры всякие чудные. Страсть как царевич загорелся, повелел, чтобы у каждого боярина, у каждого чиновника была такая, не век же без прогресса прозябать! Народ дивился пуще прежнего, в стране не везде молнии провели, а тут нате, скакнули лошадью кривоногой в прогресс. Плюнул на это народ, ничего не сказал, подтянул пояс и дальше стал жить, да тихо, вполголоса власть ругать.

Приехал и посол из страны Драконов, ничего он не привез в подарок, только шкатулку старинную, шкатулку резную, темного зеленого цвета, из малахитового камня. Подарил он ее Царевичу и сказал: «Когда придет время, когда путь назад будет навсегда утерян, но когда ты вспомнишь род свой, открой шкатулку, она откроет тебе взор, найдешь дорогу домой».

Поблагодарил Царевич мудрого Дракона, а про себя подумал: «Вот ведь жадный какой, жируют ведь там у себя в Поднебесье, мог бы подороже подарок привезти!». Но не подал вида, скрыл досаду за улыбкой вымученной, что по этикету положенной.

Грянул пир, с каждого двора собрали что смогли на царскую свадьбу, молчал народ, только еще туже подпоясался, да и стал жить дальше, ничего не поменялось, стали чуть хуже жить, да ничего, ведь все равно лучше ж чем когда-то.

Передал Царь родную землю сыну в управление, а сам при нем в советниках остался, на первое время.

Княжна Тумангородская после свадьбы сразу же укатила к себе, да Царевича с собой повезла — показать жизнь современную, научить деревенщину жизни городской.

Царь собрал себе советников заморских, уж больно понравились речи ему.

«Надо нам все по уму сделать, по волостям страну разбить, да на каждую по Наместнику поставить, но не нашего рода, наши только и годны что брагу жрать, да пузо набивать, а тут образование нужно, западное».

«Вы есть правильно мыслить, господин Царь — говорили советники — мы уже давно подготовить бумага, где есть план разделения».

Царь смотрел долго в слова чудные, таблицы неясные, столбики разноцветные.

«Так, вы мне головы умные просто скажите, что да как?».

Посовещались советники, да и подошел один к карте и начал там рисовать что-то, флажки ставить.

«Вот — это есть план. Тут есть деление, — советник показала на линии кривые, что по рекам да горам делили землю — это есть места богатые — он показал на флажки на карте.»

Царь долго смотрел на карту, похвалил он советников. Так тому и быть.

А Царевич то год как в тещином доме гостевал. Вернулся домой, да не один, жену дома оставил, а сам с собой наместников привел. Раздал он каждому по грамоте на правление в каждом из краев земли нашей. Набрали они войско из бандитов да воров, каждой дружиной чужой командовал, чтобы порядок был, чтобы грабили по команде.

Начали они свой порядок наводить. Царевич стал на жабу похож, потолстел, стал меньше ростом, лицо оплыло — где тот добрый молодец, что о подвигах мечтал? Нет его, теперь он знатный купец, недрами земли нашей торгуя, славу себе великую имеет.

Построили они трубу широкую, трубу длинную — аж через всю страну! И стали они силу земли нашей выкачивать, в каждом крае по несколько колодцев накопали, и давай силу на запад качать.

Тяжело на земле стало, перестала она родить, голод начался. Фабрики стали только на трубу работать, кругом только западные купцы, народу то и не по карману все стало.

Зароптал народ, стал глаза открывать, справедливости требовать.

Но не стали народ наместники слушать, спустили на народ псов цепных, повернули штыки армии.

Но не стала армия своих братьев бить, не стала она свои дома рушить, перебила она псов цепных, да наместников пришлых. Проснулся народ, распрямил плечи.

Услыхали об этом в Тумангороде, стали войско готовить, в своей волости порядок налаживать.

Начались бои долгие, бои страшные, бои лютые, когда брат на брата шел, а почему, сам не знал.

И решили тогда люди, раз уж так уж жабы эти хотят силы земли нашей, раз она им так нужна, пусть берут, нам не жалко!

И открыли они краны колодцев, и пустили поток сверхмеры, поток сильный, поток ценный, поток разрушительный. Смыло жаб богатством их, началась паника, бежали войска, бежали наместники, бежали советники.

Царевич сидел в своем замке в Тумангороде. Не было уже ни Царя, ни жены, ни купцов, никого — всех смыло, а кто успел, то бросился в страну дальнюю, страну тучных за помощью, а Царевич видать проспал. Лилась сила земли родной из всех окон, из всех щелей били фонтаны черной силы.

Вспомнил тогда Царевич про подарок посла из страны Драконов, бросился он его искать, нашел, и открыл шкатулку.

В шкатулке было пусто, не было в не спасения. Упал Царевич и взмолился богам о спасении, но не было ответа ему. Так и захлебнулся он в богатстве, забыв род свой.

Из шкатулки сверкнула искра, и загорелась сила земли, яростным, черным пламенем. Загорелась вся земля, где сила была разлита. Долго горела она, черный дым стоял многие вёсна в небе. Рассыпалась в прах труба ненасытная.

Стала сила в землю обратно возвращаться, начала земля рождать как раньше. Солнце стало людям помогать.

Только за морями дальними, за водой широкою, точат зубы вороги, точат мечи воины, будет битва новою, битва за землю родную».

Василиса закончила рассказ и посмотрела вокруг. Было уже темно, женщины и старики сидели, боясь слово сказать. Дети смотрели на нее серьезными глазами, в них не было страха, но и детство их вмиг закончилось. Девочка, сидевшая у нее на коленях, тихо плакала.

— Так надо, — ответила Василиса на изумленный взгляд Алены, — так надо, иначе не выжить.

* * *

Лейтенанта Козлова несколько коробила нынешнее положение дел: он в тылу, а все на фронте. «Война идет везде, не только на фронтах. А матерей и детей наших кто будет охранять? Думаете, тут работы для Вас не будет? — всегда отвечали ему в призывном пункте, — Вы, лейтенант Козлов, у нас один из немногих специалистов. Поймите, Вы нужны здесь больше. Отправляетесь в отделение подполковника Кожевиной. Выполняйте».

«Попасть после училища в тыл, да еще и под руководство бабы… Вот так да, однокурсники узнают, засмеют. Сейчас уже наверно героями ходят, много западной мрази перебили, а я тут… с детьми да бабами маюсь, бандитов по лесам ловлю. — думал лейтенант, отъезжая от поселка. «Конечно, ее все уважают, целую банду практически в одиночку накрыла, сумела народную дружину собрать из стариков да баб покрепче. Почему меня на фронт не отправили» — лейтенант стукнул рукой по колену — приказ есть приказ, надо выполнять».

— Ты так уж не кручинься, подожди чуток, сам поймешь, что, да как, — обратился к нему водитель, — я ведь тоже на фронт рвался, думаешь, я не понимаю, что ты там себе в голове строишь? На фронт не взяли, отсиживаешься в тылу, да еще под руководством бабы. Так вот я тебе скажу — эта баба поценнее нас с тобой будет. У нее прямо волчье чутье на эту мразь. Я тебе прямо скажу, не было бы ее, был бы сейчас голод.

Лейтенант Козлов молчал. Он все понимал, но самолюбие пока все же мешало мыслить здраво.

Они ехали молча еще три часа. Небо уже было темным, но до места было еще далеко.

Вдруг вдалеке увидел лейтенант черный дым. Он сказал остановить машину, и они вышли. Дым тянулся будто бы из леса. Лейтенант скомандовал водителю оставаться в машине, а взяв двух бойцов, направился в лес, искать причину дыма.

Шли они по лесу долго, казалось, что уже и с дороги сбились, но едкий запах гари вел их прямой дорогой. Через час вышли они на небольшую поляну, спускавшуюся к реке, где чуть ниже по руслу стояла деревня. Лейтенант немедленно скомандовал бойцам пригнуться.

В деревне горели избы, по улице к реке у леса вели жителей шеренгой вурдалаки. Выстроив часть людей напротив реки, шесть вурдалаков скинули автоматы и очередью расстреляли стариков и несколько женщин.

Один из бойцов дернулся, но лейтенант остановил его.

— Нас слишком мало, подождем. Ты, — сказал он бойцу слева, — вернись чуть в лес и передай по рации обстановку, но смотри, чтобы не засекли сигнал.

Боец пополз в сторону леса.

— Пока лежим, — тихо сказал лейтенант, — следи, куда они их поведут.

Боец расположился на небольшой сопке и следил за действиями вурдалаков в бинокль.

Вурдалаки что-то говорили оставшимся людям, угрожали оружием, после чего грубо развернули колонну и направили ее вглубь деревни.

— Тихо за ними, — скомандовал лейтенант второму бойцу, а сам стал ждать радиста.

Боец полз, стараясь не выделяться на фоне не высокой травы. Луна предательски вышла из-за туч, и его стало видно на склоне почти как ладони. Перебравшись на другую точку, ему открылась другая часть деревни. Через некоторое время шеренга показалась, вурдалаки двигали ее к большому сараю. Через некоторое время все остановились, видимо что-то ожидая.

Вернулся радист.

— Корнилов на связь не выходит.

— Ты через защищенный канал пробовал?

— Да. И через незащищенный тоже, глухо.

— Плохо. — Лейтенант задумался: «Расстояние не такое большое, помех вроде тоже не наблюдается».

Его раздумья прервали далекие выстрелы за лесом, там, где стояла машина. Выстрелы повторились, после чего раздался взрыв. Небо озарило на время яркой вспышкой, отчего все уткнулись в траву как можно глубже.

— Вперед, — скомандовал лейтенант. Радист показал знаками второму бойцу, и они поползли в сторону деревни.

Стараясь сильно шуметь, лейтенант с бойцами вошли в воду и, держа оружие над головой, поплыли в сторону берега. Выйдя на сушу, лейтенант дал команду немного отжать форму, после чего бойцы присев побежали в деревню, стараясь заходить с темной стороны, мимо горящих изб.

Вурдалаки прохаживались по площади, некоторые избивали ногами какого-то мужчину. Они стояли и ждали. Их было человек тридцать, может больше. Лейтенант осмотрелся вокруг, постов не было, часовых не расставили. Это облегчало задачу, сзади никто не подкрадется.

Через некоторое время в деревню влетел автобус, из которого вышли несколько боевиков, один держал отрубленную голову.

— Корнилов, прошептал второй боец и опустил бинокль.

— Не время, — сказал лейтенант.

Боевики о чем-то говорили, после чего двадцать человек село в автобус и тот, зарычав, поехал в сторону шоссе.

Оставшиеся боевики начали медленно поодиночке загонять людей в сарай.

— Воронов, — обратился он к радисту, — видишь избу, твоя точка там, на крыше. Агаев, ты заходишь справа, возле того пепелища. Понятно?

— Да, — ответили бойцы.

— Стрелять на поражение, старайтесь не стрелять в сарай. Стрелять по моей команде. Выполнять.

Бойцы бесшумно расползлись, и через пять минут лейтенант Козлов увидел, что все на своих позициях. Ему открывалась хорошая позиция, все было перед ним, но она же была и самая уязвимая. Расположившись за уцелевшей стеной дома, он ждал.

Один из боевиков что-то выкрикнул, и вурдалаки начали сильнее загонять людей в сарай. Несколько боевиков подкатили бочки, другие начали обливать крышу из канистр бензином.

Лейтенант достал сигнальный пистолет, прицелился в несшего канистру к сараю вурдалака, и выстрелил. Солдаты открыли огонь.

Василиса проснулась от непонятного гула. Гул был далеко, это была большая машина. Она встала и начала одеваться. «Козлов не мог уже вернуться — думала она — может, решил Корнилова за мной послать, но ведь рано еще». Василиса оделась, подумала, но оставила кобуру на столе. Она вышла из дома, тихо закрыла дверь и направилась в сторону шума.

Тем временем в некоторых домах уже зажегся свет, женщины, кутаясь в плед, начали осторожно выглядывать из дверей.

На площадь с ревом ворвался автобус. Из него выскочили вурдалаки вооруженные автоматами. Василиса дернулась было обратно к дому за оружием, но получила очередь в спину, и упала в траву лицом.

«Даша! — в голове Даши возник голос Василисы, голос слабый, затухающий. — Даша проснись!». Даша открыла глаза и сквозь пелену сна увидела, что Василисы рядом нет. Мама спала тревожным сном, периодически вздрагивая во сне. Даша посмотрела в окно и увидела приближающихся к их дому вооруженных людей.

— Мама, мама, проснись! — начала она будить мать. Алена посмотрела на дочь невидящим взглядом человека, который спит, но тотчас проснулась, когда их дверь начали выбивать.

Ворвавшись в избу, вурдалаки увидели Алену, стоящую у окна.

Алена, не раздумывая, выхватила пистолет из кобуры и открыла огонь. Острая жгучая боль пронзила ее в живот, потом еще и еще. Алена перестала стрелять и начала терять сознание от боли и слабости. Сквозь пелену она увидела два трупа на полу, и третьего вурдалака, который пару раз выстрелил в нее из-за двери. Новый поток боли сбил Алену с ног, и она упала.

Даша забилась в угол возле печи, где ее не было видно. Большие от ужаса глаза смотрели на маму, которая умирала. К Алене подошел вурдалак, пнул ее ногой, забрал пистолет и прицелился ей в голову. Алена что-то шептала губами дочери, но Даше не было видно. Даша не могла пошевелиться, все тело оцепенело от страха. Вурдалак отошел чуть подальше от двери, вновь прицелился, и тут в голове Даши вновь возник, а точнее прокричал голос Василисы, голос громкий, из последних сил: «Беги! Беги!».

Даша выскочила из-за угла и побежала в лес. За спиной у нее раздался выстрел пистолета, потом еще выстрелы, очередь просвистела прямо над ее ухом, отчего пошла кровь, но Даша этого не заметила, она бежала, бежала что есть сил в лес, в лес. Он был для нее сейчас единственным спасением, она увидела сейчас то, что шептала ей мать, она шептала ей: «Беги, доченька, беги, беги!».

Деревня уже давно скрылась из виду, неслышно уже было и выстрелов позади, лес становился все гуще, Даша бежала. Лес расступался перед ней, закрывая ее густыми лапами деревьев от преследователей.

Даша бежала.

Лейтенант Козлов осторожно выглядывал из-за стены, пытаясь в дыме разглядеть обстановку. Пуля в левой ноге жгла острой болью, глаза застилала стена холодного пота. Лейтенант посмотрел на чердак, оттуда Воронов знаками показывал Агаеву, что площадь пуста.

Лейтенант показал Агаеву, чтобы тот осторожно двинулся к сараю, сам же направился в обход, чтобы прикрыть Агаева слева. Волоча ногу, лейтенант периодически посматривал на огонь, который горел возле закрытого сарая, откуда уже давно перестали доноситься крики. Еще чуть-чуть, и сарай мог бы загореться. Площадь была усеяна трупами вурдалаков, часть из них подорвалась на собственных гранатах, раскидав себя повсюду.

С трудом переступая трупы, Агаев медленно двигался к сараю. Дверь у сарая не была закрыта, но оттуда никто не выходил. Подойдя вплотную к стене сарая, он начал осторожно двигаться в сторону двери. Вдруг Воронов свистнул, Агаев и лейтенант остановились.

Дверь сарая распахнулась, и оттуда начали выходить люди, взявшись за руки. Сзади них шил четверо вурдалаков, ведя перед собой в качестве живого щита детей.

Лейтенант дал рукой команду не стрелять, Воронов передал команду Агаеву.

Люди вышли, вурдалаки окружили себя людьми и встали кругом.

«Этому нас не учили» — подумал лейтенант.

— Бросайте оружие, или мы перестреляем их всех! — крикнул один из вурдалаков.

Лейтенант повторил команду не стрелять.

— Бросьте оружие к нам — приказал вурдалак.

Агаев показал, что может снять одного, Воронов все закрывали люди. Лейтенант крикнул:

— Почему мы должны тебе верить? Ты же не отпустишь людей!

— Тут командую я! Бросай оружие, или все тут ляжем и эти тоже, — вурдалак пинком выбил вперед одного ребенка, так, что тот упал, не удержавшись на ногах. — Я сейчас пристрелю его, бросай оружие.

Лейтенант опустил автомат и бросил его в сторону живого кольца людей. Он знаками дал понять Агаеву, что он должен бросить оружие. Тот замешкался, но бросил свой автомат. В тот же момент он получил очередь в ноги и упал на землю.

Лейтенант дал знак Воронову не высовываться.

— Что дальше, — спросил лейтенант.

— Дальше мы уйдем, — сказал боевик.

— Отпусти хотя бы детей, мы без оружия.

— Я не знаю, сколько вас, но мы отпустим детей, когда будем в безопасности.

Живое кольцо начало смещаться в сторону небольшого автобуса, как вдруг Воронов из-за угла дома знаком показал лейтенанту на крыши. Везде, сколько хватало глаз, на крышах стояли волки. Их серебристая шкура отливала в лунном свете, и они казались сделанными из стали.

Через секунду бесшумно в центр живого кольца бросилось с крыш четыре волка. Не раздалось ни одного выстрела, никто в кольце не шелохнулся, нахлынувшую внезапно тишину разбивал только хруст перегрызаемой плоти.

Волки разбили кольцо остолбеневших людей и двое направились к лейтенанту. Воронов прицелился в них, но лейтенант дал рукой знак опустить оружие.

Желтые глаза волка смотрели прямо на Козлова. Он знал, что смотреть в глаза зверю нельзя, но сейчас он повиновался призыву и, из глаза встретились. Минуту они смотрели друг на друга, сколько потом Воронов и Агаев не пытались узнать у него, что он увидел, Козлов не мог ничего ответить.

Он жестом подозвал Воронова и скомандовал:

— Следую за ними, оружие не применять.

— Но товарищ лейтенант?

— Воронов, выполнять приказ, на месте все поймешь.

Воронов сдал автомат лейтенанту, поправил ремень и двинулся за двумя волками в сторону леса. Остальные волки мощными скачками спрыгнули с крыш и бросились в разные стороны прочь из деревни.

Лейтенант кое-как доковылял до Агаева, осмотрел рану, перевязал и попытался подняться вместе с ним. Нога подкосилась, они вместе рухнули обратно на землю. Им помогли встать, и они кое-как доковыляли до ближайшего дома.

Воронов, давя в себе первобытный страх, двигался бегом за волками. Волки неслись не разбирая дороги, не сбавляя скорости. Лишь иногда один из них посматривал на человека и рыком подгонял его вперед. Воронов старался не отставать, перепрыгивая через кочки, увертываясь от размашистых лап елей и острых суков столетних дубов. Чаща леса все сгущалась, уже перестало быть видно ночное небо. Их отряд не один раз прочесывали этот район, но подобной глуши не встречали. Он попытался представить себе, где находится, но бросил это занятие, так как размышления сбивали его с бешеного темпа гонки.

Ворвавшись в гущу толстых еловых лап, они выбежали на поляну, освещенную ярким лунным светом. Насколько хватало глаз, вся поляна была наводнена волками. У Воронова сжалось сердце от страха, при нем был только пистолет с одной обоймой, да охотничий нож. Но волки не нападали на него, как раз наоборот, они старались не мешать его проходу. Привыкнув к свету, он разглядел на небольшом возвышении белую ткань, он подошел поближе и тут же бросился вперед к сопке — на ней лежала девочка лет десяти в белой ночной рубашке. Возле нее лежало несколько волков, видимо пытаясь согреть ее. Девочка будто спала, лучный свет подчеркивал сильную бледность лица.

Воронов дотронулся до нее, она была холодная. Он попробовал прощупать пульс — пульс был! Стянув с себя куртку, он укрыл ее и прижал к себе. Девочка вздохнула и попыталась открыть глаза. Он достал флягу с ремня и влил несколько глотков в рот девочке.

Даша сильно закашлялась от крепкого алкоголя, во рту все горело, горло саднило. Через некоторое время тело начало наполняться приятным теплом, и она снова провалилась в сон.

 

Часть вторая

Виталий шел не торопясь, спешить было некуда, времени было предостаточно, да и полуденный зной не добавлял сил. Каждый день он совершал этот маршрут, но каждый раз сердце его радовалось, что ему удалось вновь вырваться от унылой рутины дел домой. Домой! Как сладостно звучало это слово, а ведь раньше он никогда не придавал значения простым вещам, таким как кровать, стол на кухне, открытые магазины, чистые, ухоженные улицы, солнце, которое не затмевал дым пожарищ — все вокруг теперь было другое, новое.

Во уже как четыре года как закончилась война. Закончились бессонные ночи, закончились бесчисленные облавы, голод, холод, тьма. Виталий не мог точно сказать, когда он смог осознать, что войны больше нет. Когда передали, что был заключен мир, часть буквально взревела радостными криками, люди бросили работу, стали радоваться, обнимать друг друга, плакать. Даже самые суровые бойцы его отделения, да что там говорить, даже Руслан Агеев разрыдался, как мальчишка. Виталий помнил все, он вспоминал часто этот момент, но каждый следующий день он один знал, что война не закончилась, не для них, не для них. Каждую ночь у него были перед глазами лица его товарищей, которых уже не было с ним — Васи Воронова, Коли Зацепина, Ивана, Артема, Артура… Он помнил их всех. Сколько же народу полегло на войне и в тылу, в тылу была своя война. Казалось, что нет конца этому кошмару. Снилась ему и Василиса, но сны эти были всегда странные, всегда, когда он сомневался, не мог решиться на то, что следовало сделать, пускай даже это было жестоко, но на войне нет места жалости, нет места человечности — или ты или тебя. Они разговаривали во снах. Утром он знал точно, не было сомнений, не было страха.

Он выбросил грустные мысли из головы, и прибавил шагу, дома его ждала дочь, стол уже накрыт, а дочурка, наверное, высматривает уже отца в окошко.

Он подошел к небольшой пятиэтажке, помахал веселым кудряшкам, которые высовывались из окна четвертого этажа, и вошел в подъезд.

Как только он поднялся, дверь тут же открылась, и улыбающаяся кудрявая девушка бросилась ему на шею. Она буквально втянула его в дом и властным жестом указала на ванную, Виталий послушно пошел мыть руки.

Когда он зашел на кухню, на столе уже дымились две тарелки супа, Виталий не любил есть один, сказывались военные привычки.

Даша смотрела на него большими карими глазами. За эти годы она повзрослела, из озорной девчонки она превратилась в настоящую красавицу, да, как время летит. А ведь и Виталий был не так уж и стар, что там, тридцать с небольшим, но женится он так и не стал, может и не везло, да просто времени не было.

Посмотрев на нее, он нахмурился и наигранной строгостью спросил:

— Что в школе сегодня произошло?

— Да ничего особенного.

— Даша, мне звонил завуч, сказала, что ты опять терроризируешь мальчишек. Что ты к ним пристала?

— Папа, не я к ним, а они ко мне. Мне надоело, что меня все дразнят волчицей, разве я похожа? Почему меня дразнят?

Виталий промолчал. Уже не раз на родительских собраниях он выслушивал этот религиозный бред от бледных мамаш, что они не хотят, чтобы их дети учились с той, кто с волками бегает.

— Ну, хорошо, я же просил тебя не обращать на это внимание, они тебе просто завидуют.

— Но я старалась, — тихо ответила Даша. Виталий не смог больше держать строгий вид и рассмеялся.

— Как же ты этого балбеса поборола то, он же вдвое больше тебя?

— Не знаю, — ответила Даша и, вспомнив, расхохоталась.

— Ладно, давай есть, а то у меня осталось не более получаса.

— Папа, я буду послушной!

— Я это уже слышал, — ответил Виталий и ложкой легонько стукнул Даше в нос.

«Пора бы ей все рассказать, уже почти взрослая стала» — подумал Виталий, глядя на нее. Не то чтобы он боялся этих разговоров, нет. Даша знала, что он ее усыновил, но сразу стала называть его папой, хотя он этого не просил. Рассказывать о том, что случилось в поселке, было рано, он ждал, когда она повзрослеет. Он доел суп и с удовольствием принялся за второе.

Бледный как смерть Воронов вышел из леса. На руках он нес спящую девочку, закутанную в его куртку, испачканную кровью. Воронов еле шел, силы были на исходе. Лейтенант как мог подбежал к нему и взял девочку на руки. Воронов сел на землю и обхватил лицо руками. Спрашивать его было сейчас бесполезно.

Доковыляв до машины, лейтенант положил ее на заднее сиденье. Приказал водителю немедленно отвезти ее в госпиталь, ее и Агеева, который упирался и хотел уступить место командиру.

Доктор Рабинович по приезду сразу же определил ее в свой кабинет, подальше от тяжелобольных, а других и не было. В кабинет вкатили койку, вынесли стол доктора в коридор. Несколько дней она лежала под капельницами, и никто не мог ее разбудить.

На третий день Даша открыла глаза и громко закричала: «Мама!». Девочка ничего не помнила, не знала, как здесь очутилась, что с ней было. Но она знала, как ее зовут. Она не могла сказать, кто ее отец и мать, и где они. Родственников найти не удалось.

Виталий часто заезжал в госпиталь и проведывал ее. Он разговаривал с ней, пытался разными способами расшевелить ее память, но на двери висел тяжелый замок.

Он знал, что произошло в деревне, то, что обнаружили его бойцы, до сих пор облетает легендами по всем деревням, болтают много люди.

На следующий день после памятной ночи, отряд лейтенанта Козлова приехал в поселок. В живых там остались только дети и небольшая часть стариков. Они прятались в дальних домах. Некоторые дома сгорели дотла, а на центральной площади все было усеяно трупами расстрелянных женщин, трупами боевиков, с перегрызенными глотками. Никто из живых ничего не помнил, только по смутным обрывкам лейтенант смог составить картину происходящего, но его рапорт, как и предыдущий, начальство настоятельно рекомендовало уничтожить, чтобы не раздувать излишние суеверные страхи в людях.

— Это здесь, — сказал Дима, и остановил черную колесницу около подъезда.

— Не будешь подниматься? — спросил его Владимир.

— Думаешь, она меня вспомнит?

— Знаешь, я бы не хотел, чтобы Николай ей своим методом память ввернул, — тихо проговорил Владимир, — это будет тяжело для нее.

— Ты к ней привязался, я смотрю, — пробасил Дима и дружелюбно хлопнул Владимира по плечу.

Владимир мрачно посмотрел на Диму.

— Ты главное это Николаю не говори.

— Я и не собирался, но не думаю, что он чего-то не знает, все и так понятно. Главное, чтобы эти не догадывались, — сказал Дима и ткнул пальцем в небо.

— Про Олега слышал?

— Да, им теперь с Рашидом на Совете отчитываться. Плохо все закончится, чую, что прикроют нас опять.

— Не будем загадывать. А кто от нас выступать будет?

— Матвей Федорович. Эти гады Николая Борисовича как свидетеля вызвали.

— Да, дела не очень.

— Поживем, увидим. Пошли.

— Пошли.

Стрелки часов приближались к часу дня, когда двое мужчин вошли в подъезд пятиэтажного дома по улице Цветов.

Виталий собирался уже выходить, когда в дверь позвонили. «Странно — подумал Виталий — кто бы это мог быть?».

— Ты ждешь кого-нибудь? — спросил он Дашу.

— Нет, может это Машка?

— Хм, сиди пока на кухне, я посмотрю, — он подошел к двери, — кто?

— Виталий Козлов здесь проживает? — в глазок двери было показано удостоверение полковника внешней разведки.

Виталий замешкался, но открыл дверь.

— Мы можем войти? — спросил его человек, держащий удостоверение. Он был чуть ниже Виталия, но шире в плечах. Его суровое лицо не выражало никаких эмоций. Позади него боком стоял высокий рыжий парень, по краям его губ то и дело пробегала тень улыбки.

— Да, конечно. Пройдемте на кухню. Но, у меня мало времени, я должен через полчаса уже быть на службе.

— О министерстве не беспокойтесь, этот вопрос мы берем на себя. Называйте меня Владимир. Это Дима, — показал на рыжего Владимир, — давайте пройдем на кухню, думаю, там будет удобнее.

Все трое вошли на кухню. Даша сидела на стуле, с интересом разглядывая гостей. Дима широко улыбнулся и подмигнул левым глазом Даше. Даша нахмурилась, казалось, что она пытается что-то вспомнить. Мужчины сели за стол, Виталий сел возле дочери, напротив гостей.

— Даша, оставь нас, нам поговорить надо.

— Нет, пусть остается, — сказал Владимир, — наш вопрос ее также касается.

Виталий посмотрел на Дашу и, проследив ее взгляд, спросил ее:

— Ты что-то вспомнила.

— Мне кажется, но, я не уверена.

— Давайте перейдем к делу, что вам от нас нужно?

— Вы.

— Простите, я не понимаю.

— Нам нужны вы оба. Вы уже наверно догадались, из какой мы организации.

— Но чем мы можем быть полезны, вашей организации?

— Виталий, вы же не думаете, что запад так просто отступил?

— Нет, я так не думаю. Но это мое частное мнение, надеюсь, что оно ошибочно.

— Это затишье, — Владимир образно обвел руками кухню, — оно не может продолжаться вечно.

— Вы утверждаете, что скоро будет новая волна интервенции?

— Нет, я так не утверждаю. Но посмотрите вокруг, вас ничего не смущает?

— Не понимаю, о чем вы.

— Все вы понимаете прекрасно. Я читал все ваши рапорты, поэтому предлагаю перейти на нормальный язык — вы знаете то, что я вам говорю, знаете как никто другой.

Виталий тихо кивнул. Вот уже три года он безуспешно пытался найти источник распространения агитаций. Все больше идет разговоров о том, что надо было сдать позиции: «Жили бы сейчас как до революции, как люди, в достатке». Как только он подбирался близко, его тут же снимали с дела, приводя нелепые доводы. Его руководство много раз посылало запрос на его перевод, но каждый раз получало отказ. Кто-то сверху не позволял его утопить в канцелярской работе.

— Давайте будем откровенны. Что дала нам революция?

— Свободу, — неуверенно ответил Виталий.

— Свободу от чего или может от кого?

— Свободу от… — Виталий задумался, «А действительно, о какой свободе идет речь?».

— Свободу решать сами свою судьбу! — звонко ответила Даша.

— Интересное мнение, — ответил Владимир, — но что вы теперь сами решаете?

— Я думаю, что на этот вопрос вряд ли кто-то сможет определенно ответить, — ответил за задумавшуюся Дашу Виталий, — может все же этот разговор не для детских ушей.

— Она уже достаточно взрослая, чтобы все понять, — вступил в разговор Дима. Даша вперилась в него взглядом, и он ей еще раз подмигнул, но уже правым глазом.

— Хорошо, раз вы все знаете из моих рапортов, переходите к делу. Что вы хотите, чтобы мы сделали?

— Вы должны будете через месяц уехать в Тумангород. Вот ваши паспорта, — Владимир открыл портфель и вытащил оттуда два зеленых паспорта, — вот билеты, вот деньги, на первое время.

На стол упал толстый конверт и два авиабилета. Даша схватила паспорта и стала их рассматривать.

— Но Даша должна закончить учебу, на следующий год у нее экзамены.

— Об этом не беспокойтесь, там отличные школы, думаю, что проблем у нее не будет.

— Эмили Уайнтон, — с трудом прочитала Даша, — Даниэль Уайнтон.

Виталий взял свой паспорт и вопросом посмотрел на Владимира.

— Конечно, за месяц вы язык не сможете изучить настолько, чтобы не вызывать подозрений.

Виталий кивнул.

— Но это не проблема.

Теперь уже Даша с большим изумлением посмотрела на Владимира.

Дима поставил на стол черную глиняную бутылку. Виталий подозрительно посмотрел на Диму, но тот широко улыбнулся и пробасил:

— Это не яд, поверьте. Если бы кто-то хотел причинить вам зло, вы бы это уже почувствовали.

— Виталий, Вы верите в Бога? — неожиданно спросил Владимир.

— Нет, — четко ответил Виталий.

— Я не имею в виду того, кто изображен в храмах жрецов. Я скорее говорю о некоторой высшей силе, которая движет этим миром?

— Не знаю, — честно ответил Виталий, — я стараюсь об этом не думать.

— Сомнения, хм, это свойственно людям, — сказал Владимир. На мгновение солнце затмила туча, и на половину комнаты пала тень человека с головой волка. Даша в страхе дернулась и посмотрела большими глазами на Диму. Дима довольно улыбался. Он посмотрел прямо в глаза Даше, не более секунды они смотрели друг на друга, неуловимым движением он щелкнул ее легонько пальцем по носу. Даша вспомнила.

Виталий машинально дернулся, но желтые волчьи глаза пристально смотрели на него. Владимир продолжил, не отрывая взгляда:

— Ведь ты не забыл, как ты мог забыть. Еще тогда ты понял, что мир не такой, каким ты привык его видеть.

Виталий не мог пошевелиться, в его голове всплывали эпизоды той страшной ночи, он вспомнил бой, он вспомнил своих товарищей, он вспомнил эти глаза. В них он тогда прочитал то, что надо делать, не веря себе, он все же отдал приказ Воронову. Он схватил руками за голову.

— Не может быть, не может быть, — тихо повторял он.

Солнце вышло из-за тучи и наваждение прошло.

— Вы кто? — спросил Виталий, язык как будто присох к небу и еле ворочался, во рту стоял песок пустыни. — Боги?

Дима взял графин и налил воды в стаканы. Даша и Виталий залпом выпили воду.

— А моя мама она тоже?

— Нет, — просто ответил Дима на ее вопрос.

— А папа? — неуверенно спросила Даша.

— Да, — ответил Дима, — и я, и Владимир, и Василиса.

— Но, Василиса мертва! — воскликнул Виталий.

— В этом мире пока да, — ответил Владимир, — теперь определимся с терминами. Для лучшего понимания, мы те, кем ты нас назвал. Но, по сути, мы ими не являемся.

— Не понимаю, — выдохнул Виталий.

— Это трудно понять. Но еще труднее объяснить. И поверь мне, лучше и не знать всего.

— А мой папа, — Даша осеклась и посмотрела на Виталия, тот кивнул, что понимает, — он жив?

— В этом мире нет, — ответил Дима.

— А в каком мире жив? — Даша смотрела то на Диму, то на Владимира широко раскрытыми глазами.

— Если пользоваться терминологией жрецов, то назовем это небесами.

— А мы попадем на небеса?

Дима лишь покачал головой.

— Мы не вправе давать вам ответ на этот вопрос.

— А есть рай, есть ад?

— Ад есть, и недавно он был на земле, ты сам его видел.

— А Олег мой настоящий отец? — спросила Даша и испугалась своего вопроса. Она зажмурила глаза, боясь услышать ответ.

Владимир задумался. Дима тоже молчал.

— Да, — ответил Владимир. Дима с укоризной посмотрел на него.

— Надеюсь, этого они не засекли, — тихо проговорил Дима и с некоторой злобой посмотрел на потолок.

Владимир открыл бутылку и налил в каждый и стаканов немного прозрачной красной жидкости.

— Выпейте это.

— А что это? — спросил Виталий.

— Не смогу объяснить, просто выпейте.

Даша залпом выпила стакан. Виталий посмотрел на нее, она сидела, как ни в чем не бывало.

— Кисло, — проговорила она. Виталий выпил свой стакан. Что-то непонятное творилось в его голове. Ураган мыслей хлестал потерянными связями, все изменилось, пути назад не было. Сознание было чистым, никогда еще он не мыслил так ясно.

— Как себя чувствуете?

— Нормально, — ответил Виталий. Даша утвердительно кивнула.

— Перескажите то, что здесь написано, — Владимир протянул Даше и Виталию газете. Даша начала:

— Тут рассказывается о нас, о том, что мы живем под властью тирана, о том, что люди голодают, они не имеют прав и свобод. Требуется решение международного комитета о возобновлении операции по освобождению… — Даша задумалась, — но ведь это не правда!

Виталий смотрел в свою газету, «Вечерние новости» рассказывали о западном побережье, об отдыхе на Ривьере. Он полистал дальше: целая полоса была посвящена празднику Воскрешения великого Пророка. Он посмотрел на Дашу, она с упоением рассказывала Владимиру и Диме о решении международного комитета.

— Встретимся через две недели, — сказал Владимир. Они встали и направились к выходу. Виталий и Даша проводили их до двери. — Потратьте это время правильно. Все вопросы с работой и школой мы уже уладили. Через две недели вы должны быть готовы. Брать с собой ничего не надо, все получите на месте. Старайтесь свести свои контакты с другими людьми до минимума.

Они вышли и закрыли за собой дверь. Еще долго Виталий и Даша смотрели друг на друга. Даша обняла отца и поцеловала в щеку. У Виталия отлегло на сердце.

* * *

Матвей Федорович сидел в своем кабинете и меланхолично листал толстую папку. Периодически натыкаясь на неожиданный момент, он всматривался в документ, начинал водить пальцем по строкам, задумавшись, он чему-то тихо улыбался и делал пометки в своем блокноте.

Напротив него сидел, сложив ногу на ногу, Олег. Олег смотрел в стену, взгляд пытался пробить ее насквозь, попутно уничтожая все, что за ней находилось.

Матвей Федорович посмотрел на Олега:

— Ты не переживай, дело ваше конечно тяжелое, натворили вы бед, но не все так трагично.

Олег посмотрел на Матвея Федоровича и отвернулся снова буравить стену.

Матвей Федорович вздохнул, он пытался придумать что-то ободряющее, но кроме банальностей в голову ничего не лезло.

В комнату постучали. Через некоторое время дверь отворилась, и вошел Рашид.

— Добрый день, — поздоровался он. Пожав руку Матвею Федоровичу, он протянул руку Олегу, тот отрешенно пожал ее.

— Каковы наши шансы, Матвей Федорович?

— Шансы не так уж велики, чтобы быть совершенно спокойными, но и не так уж и плохи, чтобы впадать в отчаяние, — он кивком показал на Олега.

— А могут они рассматривать только нас двоих, а не всю группу в целом? — спросил Рашид.

— Нет, к сожалению. Группа на то и группа, один за всех и все за одного.

— Да, все из-за одного, точнее двух, — Рашид вздохнул.

Матвей Федорович пожал плечами:

— Я не считаю это проступком. Наша работа связана со многими рисками, и изучить их последствия тоже наша работа.

— Вас бы в главой Совета.

— Меня нельзя, сам знаешь.

— Да, знаю, но для меня это ничего не значит. Пора бы уже перестать делить всех на черных и белых.

— Нельзя, Рашид, иначе как идентифицировать друг друга? Все равны, хочешь сказать? Так вот нет, не равны. Это утопия!

— А может, удастся?

— Нет. Нас не удалось, группа Свенсона вот до чего довела. У нас есть право на ошибку, а них, — Матвей Федорович показал пальцев в окно, — не будет. Не будет ни одного шанса, ни малейшего шанса исправить ошибки.

— А вы знаете, когда запланирован запуск?

— Ходят слухи, что на следующий год, но это только слухи.

— Тогда получается, что нас закроют, весь эксперимент?

— Я им закрою, я их сам, вот этими руками тогда придушу, — заорал Олег, он начал расхаживать по комнате, сжимая кулаки, — что значит закроют?! Там же люди, люди! — он бросился лицом к Матвею Федоровичу.

Матвей Федорович пристально посмотрел в глаза Олегу.

— Олег, успокойся. Ты себя ведешь неподобающе инженеру. Сядь, — он взял графин и налил Олегу воды. Олег взял стакан и уставился в него.

— Олег прав, — сказал Рашид, — вы сами знаете, что он прав.

— Да, знаю, — спокойно ответил Матвей Федорович, — но Рашид, воплями тут бой не выиграть, тут надо их бить их же оружием.

Рашид утвердительно кивнул.

— Может, а? — Матвей Федорович подмигнул Рашиду.

— А давайте, не повредит.

Матвей Федорович достал и ящика стола три стопки и бутылку хорошего коньяка. Он одни движением разлил напиток по рюмкам и протяну две Рашиду.

Рашид взял у Олега стакан воды, и вложил ему рюмку.

— Ну, давайте за нас, — предложил Матвей Федорович.

— Нет, давайте за них, решается судьба не нашего мира, проговорил Рашид. Матвей Федорович кивнул, и все трое чокнулись рюмками и выпили. Олег протянул рюмку Матвею Федоровичу.

— Нет, больше нельзя. Через четыре часа Совет, если ты придешь туда пьяным, тогда шансов нет.

Я шел по коридору управления. Долгие, тяжелые, серовато-зеленые стены без окон, высокий потолок с ярко-белыми светильниками. Глубина коридора терялась в видимом пространстве, уходя далеко и стремясь слиться в единую зеленую линию стен.

Зал N8. Я посмотрел на табличку, оправил на себе костюм и посмотрел левым глазом в объектив сенсора. Дверь бесшумно отворилась, и передо мной открылся небольшой холл. По центру холла стоял письменный стол, за которым сидела секретарь Оксана. Увидев меня, она вскочила с места и подбежала:

— Ой, Николай Борисович, все такие злые сегодня. Нас что, закроют, да?

— Не знаю, Оксан, вот, сейчас и посмотрим.

— Да ладно Вам, Вы все знаете, — игриво улыбнулась Оксана.

— Это ты у нас все знаешь, — ответил я ей и потрепал копну рыжих волос. — Все собрались?

— Да, ждем только Второго Советника.

— Ну, этот всегда опаздывает.

— мы его в шутку зовем Наместником, — прошептала Оксана и засмеялась.

— Ты смотри другим об этом не проговорись, — погрозил я ей пальцем и рассмеялся. «Как же точно, со стороны виднее, что тут говорить». — Ладно, пошел я, пожелай мне удачи.

— Удачи! Так не может все закончится! Вот, это от нашего отдела Вам, — она протянула мне небольшой конверт. Я положил его во внутренний карман.

— Опять что-то задумали, вертихвостки?

Оксана смутилась и села за стол, периодически поглядывая на меня.

— Все будет хорошо, — я ей подмигнул и вошел в зал.

Второй Советник тяжелым взглядом смотрел на выступающего Матвея Федоровича. Советнику было жарко, он то и дело вытирал платком толстую шею, доклад явно досаждал ему, решение он уже принял, но протокол требовал выслушивать этих ученых. Он тяжело вздохнул и потянулся за очередной бутылкой воды. Налив стакан, он жадно пил, то и дело сверкая глазами на руководителя группы.

Я сидел в первых рядах и с интересом наблюдал за поведением советников. Первый Советник внимательно слушал докладчика, помечая что-то на полях материалов, которые мы готовили вместе с Еленой Андреевной всю неделю по ночам. Днем нас пытали чередой проверок, аттестаций. Надзорная комиссия искала в нашей работе любые недочеты, о чем скоро они доложат, вон как лоснится довольная морда инспектора. А поспать бы не мешало.

Матвей Федорович закончил и с улыбкой посмотрел на судей.

— Вы можете садиться, — сухо сказал Второй Советник. — А сейчас заслушаем доклад надзорного инспектора.

Инспектор встал, не торопясь вышел к трибуне и начал монотонно перечислять выявленные нарушения, ссылаясь постоянно на положения статей Основных правил.

От доклада инспектора Второй Советник еще больше заскучал, казалось, что он вот-вот заснет.

Третий Советник сидел спокойно. Он слушал, периодически он начинал постукивать пальцами по столу, потом внимательно разглядывал ручку.

Инспектор закончил и озарил нас улыбкой победителя. «Ну и чему ты радуешься? — подумал я — пиррова победа. Разгонят нас, вас тоже упразднят, вот ведь пес!». Елена сжала мой локоть. Я взял ее ладонь и легонько пожал.

— Ты уверена, что хочешь здесь быть? — тихо спросил ее я. Она утвердительно кивнула.

Секретарь собрания рылся в документах.

— Так, на допрос вызывается, — никак не мог найти нужный бланк, — вызывается…

— Не допрос, — жестко оборвал его Первый Советник, — мы не в суде.

Он посмотрел в свои записи и объявил:

— Елена Андреевна, проходите, пожалуйста, на трибуну.

Елена посмотрела на меня: «Надо — тихо сказала она и сильно сжала мою ладонь». Она встала и пошла к трибуне.

— Вам понятен вопрос нашего собрания? — спросил ее Первый Советник.

— Да.

— Вы имеете право отказаться.

— нет, я должна быть здесь.

— Еще раз хочу Вам выразить наше соболезнование утрате. Ваш отец был не просто ученым, он один из разработчиков, отцов основателей нашего проекта. Примите наши искренние соболезнования.

Елена понимающе кивнула, дав понять, что можно переходить к делу.

— Хорошо. Елена Андреевна, сколько лет Вы уже участвуете в Эксперименте?

— Десять лет.

— За этот срок Вас можно охарактеризовать как отличного специалиста, — Первый советник показал ей небольшую папку, — как бы Вы сами смогли бы себя охарактеризовать? В какой мере Вам удалось выполнить поставленные задачи, и что Вы, возможно, считаете своим упущением в проделанной работе.

— К чему он клонит? — тихо спросил меня Агафон. Я показал ему, чтобы он сидел молча.

Елена немного замешкалась, но, собравшись, начала.

— Как Вы уже сказали, мой отец был одним из разработчиков данного проекта. Я начал работу в проекте под его руководством сразу после защиты диссертации, — она помолчала. — Самым главным критерием качества моей работы всегда было мнение отца. Он всегда находил ошибки, недочеты, которые мы всегда вместе разбирали.

Елена замолчала. Ком катился к горлу. Сильно сжав стакан, она налила себе воды из бутылки. Первый Советник дал ей успокоиться:

— Ваш отец, Андрей Иванович, очень хорошо отзывался о Вас, — он достал лист из папки, — он характеризует Вас как хорошо подготовленного, эрудированного сотрудника, который может в экстренной ситуации принять верное решение. Из недостатков он, как не странно, указывает Вашу склонность не отклоняться от правил и действовать строго в рамках установленного порядка.

— Скажите, Елена Андреевна, как часто Вы нарушали Правила? — вошел в разговор Второй Советник.

— Я не отслеживала это, — просто ответила Елена Андреевна, — наша работа связана с огромными временными отрезками, невозможно помнить все.

— А вот машина может, — ответил Второй Советник, — так вот, Елена Андреевна, за десять лет Вашей работы Вы нарушили правила ровно 257 раз. Странно, не правда ли, как это соотносится с озвученной выше характеристикой?

Елена молчала, она потерялась. Третий Советник посмотрел на нее, потом на Второго Советника и сказал:

— Количество нарушений ничего не говорит, — он жестом остановил возражения Второго Советника и вскочившего с места инспектора, — мы с вами за всю свою жизнь совершаем немалое количество нарушений.

— Но Валерий Федорович, в правилах четко написано, что член группы при работе в поле Эксперимента должен неукоснительно соблюдать правила, отступление от Правил возможно только после письменного решения Совета или иного органа, выполняющего его функции в данный момент.

— Иван Леонидович, — Третий Советник с нажимом обратился ко Второму Наместнику, — Вы сами хотя бы раз бывали в поле эксперимента.

— Да, и не один раз!

— Какова Ваша наработка?

— Две недели, — опешив ответил Второй Советник.

— Две недели, — Валерий Федорович усмехнулся, — а у многих из них десятки столетий!

— Но все же…

— Снимаем этот вопрос. Исключить из протокола!

— Согласен, — сказал Первый Советник, — разбирать каждое нарушение бессмысленно, тем более что, — он полистал папку, — большинство из них носят формальный характер и могут быть трактованы иначе.

— Но программа четко отслеживает каждое нарушение согласно Правилам, — воскликнул поднявшийся с места инспектор, — она оценивает действия инженеров беспристрастно.

— Вопрос снят, сядьте на место. Елена Андреевна, ответьте, пожалуйста, на следующий вопрос, как бы вы могли охарактеризовать вашего коллегу, Олега Евгеньевича? — Первый Советник внимательно посмотрел на Елену Андреевну.

— Олег мой друг, он всегда приходил на помощь. Он обладает уникальным чутьем, каждый из нас выполнял свою задачу, не всегда верно, но мы все делаем ошибки.

— Это понятно, что вы защищаете своего товарища. Но только вот он нарушил одно из основных Правил работы в поле Эксперимента, — он процитировал, — «не вступать в прямые контакты с моделями, приводящие к образованию гибридных объектов».

Елена молчала. Она имела свое мнение по этому поводу. Сколько вечеров мы с ней спорили, я пытался убедить ее, чтобы он поняла Олега, Рашида. Я смотрел на нее, мои губы шептали ей: «Говори правду, говори правду». Она увидела мой знак. Она посмотрела на Олега, а потом на Рашида, они сидели чуть дальше от нас. Рашид глазами сказал ей: «Да», Олег чуть кивнул головой.

— Я не раз ставила этот вопрос на наших собраниях. Такое поведение недопустимо и я считаю это грубым нарушением Правил.

— То есть Вы подтверждаете виновность ваших товарищей? — живо спросил Второй Советник.

— Нет! Нет! — воскликнула она.

— Но Вы только что сказали, что…

Да что вы понимаете, вы все! — она обвела глазами коллегию, — что вы понимаете в том, как чувствует себя человек там? Вы не смеете, вы… вы!

Она расплакалась и выбежала из зала. Я встал и вышел за ней.

— Я, конечно, все понимаю, но это уже слишком. Я требую вынести ей предупреждение, — вскричал Второй Советник.

— Прекратите, — отрезал его Третий Советник, — объявляю перерыв до двух часов дня.

Перерыв был не долгий, не более часа, но для нас он длился бесконечно. Мы сидели пили чай, когда к нам на кухню зашел Третий Советник.

— Как Вы себя чувствуете, Елена Андреевна?

— Спасибо, уже лучше. Простите меня, Валерий Федорович, не знаю, что на меня нашло. Такое больше не повторится! — спешно проговорила Елена.

— Ничего в этом страшного я не вижу. Вы человек, и должны поступать как человек. Я рад, что у Вас, Николай, такая дружная команда. Это очень важно в нашей работе. Не стоит считать мои слова поддержкой, свое решения я еще не принял.

— Я все понимаю, Валерий Федорович, — ответил я ему, — спасибо Вам за добрые слова, команда у нас действительно добрая сложилась.

Он кивнул и вышел их кухни.

Я сидел и обдумывал его слова. Валерий Федорович никогда не говорил просто, всегда следовало искать в его речах какой-либо подтекст. Из задумчивости меня вырвал Агафон.

— Скоро начало, пора.

— Да, — согласились все и начали собираться.

— Николай, ты идешь? — спросил меня Рашид.

— Да, через минуту.

Все вышли, и я остался один на кухне. «Что же хотел сказать этот старый лис, или может это были просто ободряющие слова? Нет, нет, нет, тут что-то иное». Я сидел в задумчивости, и тут вспомнил про конверт Оксаны. Я вытащил его из внутреннего кармана пиджака. Конверт не был запечатан. Я открыл его и вытащил небольшой лист бумаги, сложенный пополам.

«Никогда не забывайте будущего. Вы всегда нам так говорили.

Мы верим в будущее миров.

Всегда ваши,

Оксана, Катерина, Ольга, Ирина».

«Никогда не забывайте будущего — я улыбнулся — запомнили все-таки балбески».

Спрятав конверт в кармане, я встал и пошел в зал.

Заседание еще не началось, коллегия тихо переговаривалась. Инспектор сиял как начищенный самовар. Матвей Федорович в чем-то убеждал Олега, но тот лишь качал отрицательно головой. Увидев меня, он жестом показал мне на Олега. Я подошел к ним.

— В чем вопрос?

— Он не хочет сглаживать углы, тут надо гибкость проявить, а он привык идти напролом!

— Олег, послушай Матвея Федоровича, он у нас корифей в борьбе с коридорами.

— Николай, ты сам знаешь, что тут не может быть разночтений. Моя позиция неизменна.

— Наша позиция ни в чем не отличается от твоей, но гордыня, Олег, гордыня… подумай, чтобы победить, надо принимать правила игры, если ты не можешь изменить их.

— Начинаем заседание, провозгласил секретарь коллегии, и все начали рассаживаться по местам.

— Итак, — продолжил заседание Первый Советник, — мы прослушали доклад группы Кузнецова, прослушали протокол нарушений выявленных надзорным инспектором. В целом ситуация ясная, предлагаю поставить два основных вопроса на голосование. Есть возражения?

Члены коллегии промолчали.

— Раз возражений нет, то вопрос первый: исключение группы Кузнецова из Эксперимента вследствие допущенных нарушений, передача проекта группе Лю Сина, — неодобрительный гул прошелся по залу.

— Тишина в зале, — призвал секретарь.

— Ну и вопрос второй, это начало работ по завершению Эксперимента. Как вы знаете, уже через два года корабли достигнут планеты, а информации, накопленной за более чем двадцать лет Эксперимента более чем достаточно. Прошу начать голосование.

Секретарь раздал членам коллегии бюллетени. Третий Советник поднялся со своего места и, подняв вверх бюллетень, обратился к коллегии.

— Я попрошу вас, коллеги, повременить с голосованием, — члены коллегии с интересом смотрели на него, — мы выслушали подготовленные доклады обеих сторон, скажем так, стороны обвинения, — он показал на инспектора и Второго Советника, — и стороны защиты, — он показал жестом Матвею Федоровичу, и тот привстал на месте.

— Этого вполне достаточно! — возразил ему Второй Советник, — ситуация ясная, нет причин начинать новые разбирательства.

— Я так не думаю, — проговорил Третий Советник и задумался, — ситуация ясная только с точки зрения нас с вами, но она отнюдь не однозначна для тех, кто не одно столетие провел, работая в Эксперименте. Правильно я говорю, мистер Джонс?

Мистер Джонс, пожилой, но не утративший выправки седой офицер поднялся со своего места.

— Я абсолютно согласен с Валерием Федоровичем. Ситуация рассмотрена однобоко. Многое, очень многое приходится переживать членам группы. Я многих вытаскивал из провалов, когда я искал товарищей по всему миру, пытаясь разбудить их сознание. Мы продолжали работу, а они жили вместе с, — он замешкался, — вместе с людьми. Да, я не оговорился, именно с людьми, иначе никто из нас их не воспринимает.

— Я думаю, что мы собрались не на слет ветеранов, — резко проговорил Второй Советник, — нельзя ли уже перейти к самой сути?

— Мы не выслушали руководителя группы. Это первое и главное, что должно было быть сделано.

— Но нашими правилами это не регламентируется. Есть четкие правила разрешения подобных ситуаций, — Второй Советник потряс увесистой книгой, — и Вы должны быть с ней знакомы!

Мистер Джонс посмотрел на Советника с презрением.

— Я считаю, — сказал Первый Советник, — что мнение мистера Джонса не сильно противоречит Правилам. Предлагаю вызвать руководителя группы на трибуну.

Второй Советник недовольно фыркнул, но возражать не стал.

«Никогда не забывайте будущего» — проговорил я про себя и направился к трибуне.

* * *

— Мисс, — Гарри вновь украдкой взглянул на стройную шатенку, забежавшую в его лавку во время дождя, — могу я чем-нибудь Вам помочь?

— Ой, простите меня, но я забежала сюда спрятаться от дождя. Он скоро прекратится, и я тот час же покину Вас.

— Ну почему же? Я не навязываю Вам наши услуги, но все же здесь есть несколько вещей, которые бы могли Вас заинтересовать.

Эмили огляделась вокруг. Забежав в первую же дверь, она сразу не обратила внимание на большие массивные дубовые стеллажи со старинными книгами. Книжная лавка напоминала скорее библиотеку, посетители сидели за небольшими столами и, потягивая кофе, читали. Она взглянула на продавца, худой юноша с коротко стриженными светло рыжими волосам широко улыбался ей, ожидай ответа.

— А что Вы можете мне предложить? — игриво спросила она его.

— Мне трудно сразу определить Вашу книгу, но думаю, что если Вы останетесь здесь чуть больше, чем планируете, я смогу Вас заинтересовать. В нашем заведении действует непререкаемое правило: если вам не понравилась книга, Вы можете ее вернуть.

— И часто возвращают?

— Не буду Вас обманывать, возвраты есть. Но, постарайтесь мне поверить, это скорее исключения.

— Не боитесь ошибиться?

— Ошибка возможна. Не хотите ли чаю? Это наш подарок.

— Не откажусь! — Эмили с удовольствием села за свободный столик. Гарри через некоторое время принес чайник и две чашки.

— Прошу не считать это дерзостью, но я присяду с Вами.

— Конечно, присаживайтесь. А как Вас зовут.

— Гарри мисс, — Гарри немного покраснел, Эмили заметила это.

— А меня Эмили, очень рада с Вами познакомиться, Гарри, — сказала она и весело пожала ему руку.

Гарри немного оторопел, но собравшись, начал разливать чай.

— Я не спросил, будете ли Вы молоко, сахар, быть может лимон или мед?

— Я буду просто чай. Скажите Гарри, вы наверно очень начитанный молодой человек, Вы разговариваете совершенно иначе, нежели мои сокурсники.

— Я думаю, — помедлил Гарри, — нельзя прочитать достаточно, как и нельзя все узнать из книг.

— Очень глубокомысленно. Скажите честно, Вы на улицу то выходите?

Гарри смутился еще больше.

— Я бы не хотел, мисс, чтобы Вы меня считали книжным червем. Я понимаю, что с виду произвожу именно такое впечатление. Но моя жизнь это не только лавка отца, это мои друзья, каждое воскресенье мы устраиваем небольшие представления для детей в больницах, — он набрал в грудь воздуха, — я, да и мои друзья, были бы рады, если бы Вы пришли.

— Очень интересно, никогда бы не подумала. А что Вы играете?

— Сказки.

— Сказки? Но сейчас никто не читает сказки.

— Может и так, но детям нужны сказки.

— Но зачем? Ведь жизнь, — Эмили обвела руками круг, — жизнь прекрасна. Вдоволь всего: еды, тепла, получишь все, что только не пожелаешь.

— Это больше относится к взрослым, — устало улыбнулся он, — мы начали этим заниматься случайно, так обычно дурачились в компании, пока, — он замолчал, — даже не знаю, интересно Вам будет или нет.

— Очень интересно, давайте, колитесь!

— У моего друга по колледжу была маленькая сестра, Натали. Девочка была хорошая, — он вздохнул, — но жизнь распорядилась иначе. Однажды на наши посиделки он пришел с ней, ей было не больше пяти лет. Веселая такая девчонка. Он долго извинялся, что не мог ее одну оставить. Но мы не сердились на него, весь вечер мы занимали ребенка, мы играли с ним, дурачились, ох, и измотала она нас тогда. Все решили, что Натали должна участвовать в наших воскресных встречах, тем более что родители все чаще были в командировках, и постепенно мы начали собираться у него в доме. Не помню как, но у нас родилась идея сыграть детский спектакль. Очень сложно было найти, что играть. Вы же знаете современную прозу, она не годится для детских ушей. Сыграли старую сказку. Мой отец нашел дедовскую книгу сказок, которую ему подарил его дед, и передал ее нам.

Гарри выпил чаю. Он посмотрел на Эмили, не утратила ли она интерес, не слишком ли он досаждает ей? Эмили сидела перед ним, положив локти на стол и подперев лицо ладонями, то и дело она наклоняла голову, и немного искоса смотрела на Гарри. Заметив его смущение, он выпрямилась.

— Продолжайте, мне очень интересно, — улыбнулась она.

— Остановились мы на сказках. Частенько вспоминаем, что это был самый трудный экзамен в нашей жизни, играть для одного зрителя, для ребенка. Все получилось неплохо.

— Не скромничайте, Гарри!

— Потом стали приглашать и других детей, создали небольшой детский театр. Через год Натали заболела, собираться было негде, да и желания уже не было, — Гарри отпил большой глоток горячего чая, пытаясь заглушить подступающий к горлу ком. — Мы перестали собираться по воскресеньям, все было уже не то, веселиться в присутствии нашего друга не хотелось совсем. Через полгода Жан, так зовут моего друга, попросил всех о встрече. Мы собрались у него дома. Натали не было. Жан тогда сказал, что «Натали в больнице, ей провели уже курс, но он не знает, когда ее выпишут. Врачи ничего не могут сказать», и он попросил нас сыграть в больнице для нее, как в тот самый первый раз, она очень просила. Через несколько недель она умерла. Собственно так все и началось.

Гарри налил себе еще чая и принялся за него, смотря в стол.

— Вы молодцы! Едва ли кто в нашем мире сейчас отважится на такое. Я конечно же приду!

Гарри улыбнулся и посмотрел на Эмили.

— Будем ждать Вас, в воскресенье, центральный кардиологический центр.

Гарри встал и пошел к дальнему шкафу. Взяв стремянку, он начал перебирать книги на верхней полке. Нашел. Он вытащил ее из ряда, пробежался по нескольким страницам и начал спускаться.

— Это Вам, — он протянул книгу Эмили.

— Спасибо, — Эмили взяла книгу. Книга была старая, переплет был темно-синий, с вытесненными уже сильно облупившимся названием «Колокол».

— Колокол, — прочитала Эмили, она пролистала немного книгу, остановившись на одной из страниц, она зачитала вслух — «Всяк есть тот, кто существует в мире, осязает других, дышит, думает, что он есть настоящий, что все есть так, как оно ощущается». Довольно заумно, но мне нравится. «Жизнь не есть начало будущего и также не есть конец прошлого, жизнь есть лишь миг, очерченный и оцененный, жизнь есть лишь промежуток, между ударами Колокола».

Эмили задумалась. Она уже слышала про колокол, но не могла вспомнить, когда и от кого. Видимо она была совсем маленькая.

— Сколько она стоит?

— Сколько считаете нужным. Вы можете вернуть ее после прочтения, и я верну Вам деньги.

— Гарри, но так вы вылетите в трубу!

— Согласен. Мы с отцом никогда не надеялись на успех нашего магазина с точки зрения получения прибыли. Сейчас книги никому не нужны, тем более что, — он задумался, — продавать книги убыточное мероприятие, книги надо дарить.

— На что же вы живете?

— У меня есть вполне хорошая работа, она приносит достаточно денег, чтобы чувствовать себя вполне свободным от нехватки денег.

— А кем Вы работаете?

— Я работаю аналитиком в международном банке.

— Довольно скучная работа. Чем Вы там занимаетесь?

— О да! Скучнее разве что сортировка библиотекарских карточек. Но везде можно найти свои положительные стороны. Мне сложно сказать, чем я занимаюсь, иногда мне кажется, что просто списываю цифры с потолка.

— Я могу взять книгу с собой? Сейчас у меня только пара сотен, — Эмили вытащила из сумочки несколько смятых купюр, — но завтра я занесу Вам оставшуюся часть суммы.

— Но этого вполне достаточно.

— Ну, нет, Гарри, Вы сами мне сказали, что стоимость определяю я. Во сколько спектакль в воскресенье?

— В десять утра.

— Тогда до встречи. Мне пора идти. Спасибо Вам Гарри.

— Буду ждать Вас, Эмили.

Дождь закончился, начали проглядывать из-за плотных туч лучи солнца. Эмили вышла из книжной лавки, помахала рукой провожавшего ее до двери Гарри, и побежала в сторону метро.

* * *

— Уважаемый мистер Уотсон, я вынужден в очередной раз Вас разочаровать, но наш банк не может предоставить Вам доступ. Тот пакет документов, что Вы нам предоставили, безусловно составлен юридически грамотно, кроме одной детали. Наш клиент, мистер Томпсон, передал нам четкие инструкции касательно разрешительной политики на доступ к его ячейке третьих лиц. К сожалению, мы не вправе Вам предоставлять информацию, но свею Вас заверить, что наш банк готов к сотрудничеству с Вами, — толстое лицо управляющего расплылось в благожелательной улыбке.

— Я признателен Вам за Вашу помощь, мистер Диккенс, но также прошу Вас обратить внимание на этот документ, — Виталий вытащил из папки лист с гербовой печатью, — эта доверенность написана самим мистером Томпсоном, незадолго до его кончины в том страшном пожаре, безусловно, Вы знаете об этом. Если Вам требуется провести экспертизу о подлинности документа, я готов оказать всяческое содействие по скорейшему решению этого вопроса.

Управляющий повертел в руках документ, он смотрел на него как смотрит кассир на грязные помятые купюры. Поморщившись, он поднял трубку и начал набирать номер. В трубке ответили. Он выслушал, потом начал отвечать.

— Да, да, нет, но я не могу, — он слушал, — хорошо, я все сделаю. Он положил трубку. Его лицо просияло доброжелательностью.

— Мистер Уотсон, Ваш вопрос решен. Прошу меня извинить за недоразумение, но правила должны соблюдаться, что поделаешь, но это моя работа.

— Мистер Диккенс, я Вас ни в чем не виню, более того, я хотел бы выразить Вам благодарность за прекрасную работу.

— Буду Вам очень признателен, — он подозвал к себе ассистентку, — Мэри, проводи мистера Уотсона на цокольный этаж в хранилище.

Мэри улыбнулась мне лучезарной улыбкой.

— Мистер Уотсон, прошу следовать за мной.

Они прошли по коридору вглубь здания, после чего подошли к небольшой лестнице. Мэри чуть отошла в сторону, как вдруг Виталий почувствовал сильный удар в затылок чем-то холодным и твердым. Сознание его проваливалось в небытие, в глаза хлынула тьма, его тело обмякло, и он начал падать на пол. Мэри беззвучно вскрикнула, но двое мужчин подхватили его под руки и потащили вниз по лестнице.

Глаза не открывались. В голове шумел гул от тысячи наковален, ломило руки и ноги, спина отваливалась. Виталий чувствовал, что в комнате он не один. Сквозь веки он видел свет, но открывать глаза он не спешил, надо постепенно, когда боль в голове чуть уляжется.

«Цель достигнута, меня взяли — думал он — но, черт возьми, как больно». Он попытался согнуть пальцы на левой руке, но они одеревенели, не хотели слушаться. Гул в голове не утихал. «Сколько же сейчас времени, интересно, где я?».

— Бил, кажись, он очнулся. Вон как глазами водит.

— Не трогай, на не велено. Если не очнется, влетит нам с тобой, сильно ты его приложил.

— Ну, я хотел, чтобы наверняка, без шума.

Сквозь густой туман боли Виталий слышал голоса. Долетали обрывки фраз, которые новыми ударами били молотом по итак раскаленным наковальням. Понятно, что речь идет о нем. Раз не убили сразу, значит, расчет был верный. А вот удастся ли выбраться, вопрос. Он открыл один глаз. Поток света влетел стрелой в голову, отчего стало невыносимо больно, и Виталий отключился.

В комнату вошли три человека. Один был высокий худощавый элегантный джентльмен с черным кожаным саквояжем. Другие господа разительно друг от друга не отличались, оба были уже не молоды, довольно тучны, невысокого роста, две свиньи из высшего общества.

Два вурдалака вскочили и вытянулись перед ними.

— Вот, он недавно опять отключился, — начал свой неуклюжий доклад один из них.

— Молчать! — нервно крикнула одна из свиней, — мистер Пауэр, — обратился он к высокому джентльмену, — на нужны еще эти дебилы?

— Я уверен, что наш гость не представляет угрозы.

— Вы свободны, ждите нас за дверью, — грозно приказал он вурдалакам. Те поклонились и не стали задерживаться.

Мистер Пауэр поставил на стол саквояж. Вытащив оттуда не большой флакон, он аккуратно из него смочил вату и приложил ее к носу Виталия.

Виталий очнулся. Острая боль пронзила голову, но резкий запах нашатыря вновь вернул его в сознание. Он с трудом различал предметы вокруг себя. Чуть правее от него стояли да толстяка, высокий худой мужчина перед ним надевал на костюм хирургический халат.

— Мистер Уотсон, вы очнулись. Что ж, тем хуже для Вас. Теперь долго Вы не сможете заслужить смерти, — улыбнувшись, сказал высокий мужчина.

— Ты нам все расскажешь! — вскрикнул один из толстяков, — мы все знаем, так что не надо играть в дурака!

— Если вы все знаете, зачем весь этот цирк? — Виталий с трудом говорил. Смутные очертания содержимого саквояжа не предвещали ничего хорошего.

— Это уже нам решать, мистер Уотсон, или как правильнее, мистер Иванов?

Виталий попытался усмехнуться. За время войны в тылу он уже попадал в лапы вурдалаков. Эти были не умнее. Опасность скорее таил в себе мистер Пауэр.

— Хорошо, мистер Уотсон. Не будем ходить вокруг да около. Нам известно на кого Вы работаете. Позвольте выразить мое восхищение Вашей работой. Но все-таки придти сюда самому, было большой ошибкой. Я понимаю, что Вы не захотите нам добровольно все рассказать, поэтому мне придется прибегнуть к несколько негуманным методам.

Мистер Пауэр взял шприц с какой-то мутноватой жидкостью и ввел инъекцию в руку Виталия. На секунду боль прошла, голова стала ясной, он смог спокойно вздохнуть, как в тот же момент острая боль с удвоенной силой пронизала все тело.

Мистер Пауэр взял из саквояжа кусачки по металлу, надел защитные очки и начал медленно подходить к Виталию. Сердце сжалось, руки что было сил напряглись, пытаясь высвободиться, но все было тщетно. Виталий вспомнил, чему его учил Лю, он посмотрел перед собой, потом наверх, глаза закрывались, сознание шаг за шагом уходило вглубь тумана, боль отступала перед напором спокойствия, безмятежности.

Лю вошел в центральный вход департамента. Возле стойки администрации стоял Дима и о чем-то болтал с секретаршами, показывая что-то руками, отчего девушки тихо смеялись. Вурдалаки чуть поодаль смотрели на мониторы, периодически поглядывая на часы.

Лю показал глазами Диме, и он, попрощавшись с девушками, пошел к лифту. Когда лифт приехал, возле него стояло уже более десяти человек. Когда двери лифта уже почти закрылись, один из охранников с криком: «Эй, вы куда!» бросился к ним. Двери закрылись прямо перед его носом.

— Код 51, повторяю, код 51!

— Вас понял, группа на выезде, ожидайте.

— Как это на выезде, у нас вторжение!

— Группа на выезде в центральном банке, ожидайте.

Вурдалаки засуетились, один бросился закрывать двери, другие бросились вверх по лестнице. Девушки спрятались за стойку и тихо сидели, не в силах покинуть холл от страха.

Лифт поднимался долго. Дима посмотрел на Лю. Тот был сдержан как всегда. Возле него стояли еще десять таких же как он близнецов.

— Любишь ты мистику, Лю.

— Я не могу надеяться только на свою силу, Дмитрий. Я не должен прерывать сеанс, если меня убьют, сколько времени будет потеряно?

— Ну, так это судьба, как повезет.

— Я сам здесь судьба, — твердо сказал Лю, — свою судьбу я решаю сам.

— Мне кажется, ты заблуждаешься. Жаль, нет здесь Николая, он бы тебе объяснил.

— Мы уже это все обсуждали вместе, и не один раз, пока моя теория работает.

— Поживем, увидим. Приехали.

Лифт остановился. Двери открылись. Два охранника остолбенело смотрели в кабину лифта — она была пуста! Не уловимое движение ветра пронеслось возле них. Один из них обернулся, тут же страшный удар кулака Димы свалил его с ног, второй охранник пал задушенный одним из близнецов Лю.

— Зачем ты так жестоко, надо помягче.

— Это не люди, это звери, — сказал Лю, — ты хоть представляешь, что они сделали с Виталием? Надеюсь, он ушел раньше.

Дима вздохнул, ему был не по душе этот маневр, но другого выхода не было, а время поджимало. Что он скажет Даше?

Группа осторожно двигалась по коридору. Несколько клонов осталось ждать у лифта. Двоих Лю отправил вперед. Разведчики приблизились к раздвижной стеклянной двери. Она была заперта. Один из клонов начал копаться в считывающем модуле, но тот лишь задымился, и за дверьми начала мигать аварийный красный свет.

Клоны пытались высадить дверь, но она только гнулась, отбрасывая их к стенке.

— Ну что будем делать?

— Не спеши, — Лю подошел к двери, внимательно осмотрел блок, ловким движением снял с него крышку и начал копаться в нем маленькой булавкой. Через минуту его отбросило ударом тока, а из блока повалил едкий черный дым.

— Мдамс, — только и проговорил Дима. Он подошел к двери, постучал по стеклянной поверхности костяшками пальцев, — хорошо сделано, добротно.

Дима задумался, осмотрев все вокруг, он сначала постучал по стене возле двери, потом отошел чуть дальше, затем еще и еще. Вот, услышанный звук его обрадовал. В руках у него появился огромный молот, прицелившись, он размахнулся и, что было сил, ударил по стене. Стена задрожала, стеклянная гладь дверей пошла рябью. Дима отошел чуть дальше и с большим размахом ударил еще раз. В том месте, куда пришелся удар, большой кусок стены провалился внутрь. Серия ударов пробила достаточный проход, и группа цепочкой вошла.

— Можешь отключить этот свет, — спросил Дима, морщась на ярко красные лучи сигнальных ламп.

— Думаю, что нет, — спокойно ответил Лю.

Дима покачал головой. Позвав одного из клонов, он поставил себе его на плечи, близнец ловким движением сбил несколько ламп. В помещении было темно, только лампочки серверных шкафов перемигивались друг с другом.

— Что будем делать? Времени у нас в обрез, скоро подтянут войска.

— Я думаю, — помедлил Лю, — конечно хотелось бы попытаться скопировать данные, но ты прав, времени у нас действительно нет.

— Надеюсь, что наши охотники не подвели, — проговорил Дима и начал прицеливаться к одному из серверов.

Лю кивнул. Близнецы, восприняв команду, все начали методично разбивать аппаратуру, двое клонов что-то творили с проводкой, после чего вспыхнуло пламя. Очаг пожара они переместили в груду искореженных серверов, они вспыхнули, комнату заполонил едкий черный дым горящего пластика.

— Уходим! — скомандовал Лю, и группа направилась к выходу.

Подходя к лифту, Лю получил сигнал от одного из близнецов. Клоны начали быстро разбивать лампы, и этаж погрузился в кромешную тьму.

Лифты ехали наверх. По лестнице раздавался топот ног, обутых в тяжелые военные ботинки.

— Чуть-чуть не успели, — с досадой проговорил Дима, — что будем делать?

— У нас нет выбора, только прорыв.

— Ничего нет лучше хорошей битвы, — довольно ухмыльнулся Дима, — вспомним молодость, а, Лю?

Лю хитро улыбнулся. Клоны расположились у аварийных выходов, площадку перед лифтами оставили открытой, ее освещали только лампочки кнопок вызова.

Лифты остановились. Двери не открывались. Топот на лестнице прекратился. Воцарилась тишина. Внезапно несколько очередей разрезало безмятежность мглы, и пули, вылетая насквозь через двери лифта, врезались в стену, словно нож в размягченное масло. Очереди затихли, послышался лязг затворов. Искореженные двери лифтов со страшным лязгом медленно открылись.

На площадку стремительно выбежала группа спецназа. Двери закрылись, и лифты поехали вниз.

Вурдалаки расположились в оборонительной позиции, ожидая подкрепление. На лестницах слышались медленные аккуратные шаги.

Ярко сверкнуло лезвие меча в тусклом свете. Яростные крики разорвали мертвую тишину, началась беспорядочная стрельба, хрипы, стоны. Обезумевшие от страха солдаты стреляли во все стороны. Автоматные очереди пронизывали двери аварийных выходов, никто не мог понять, где противник и куда надо стрелять.

Через несколько минут все затихло. Включилось аварийное освещение. Кровь была повсюду, кругом лежали окровавленные тела солдат.

«Мировой кризис вышел на новый этап»

«Что дальше?»

«Правительство расписывается в своей беспомощности»

«Котировки акций упали ниже стоимостей туалетной бумаги»

«Продовольствия осталось на полгода»

…

Газеты пестрили кричащими лозунгами. Десятки тысяч людей стояли в очередях, теряя последнюю надежду получить хоть часть своих сбережений у банков. Сотни миллионов людей потеряли работу, мир катился вниз.

Все чаще звучали вопросы: «Как так могло произойти?», «Кто на самом деле управляет миром?».

Люди выходили на улицы, требуя от правительства решительных мер. Предприятия, заводы, фабрики, закрывались. Цены менялись каждый день, по нескольку раз в день. В больших городах ввели войска.

Кражи, убийства, мародерство… власти были бессильны.

Жрецы призывали людей к покорности, вере, служению власти, но все чаще храмы становились объектами разграбления и сожжения.

«Мы не должны больше верить этим врагам! — звучало на площадях — наша сила в нас самих!».

«Сколько можно слушать пустые обещания? Хватит ждать манны небесной, никто нам не поможет кроме нас самих!».

«Солдаты! Защитите свой народ от полиции, от власти предателей и лжецов!»

Жрецы и правители спешно покидали страны, пытаясь забрать с собой как можно больше добра. Целые эшелоны уходили за океан.

— Получается, что все наше былое благополучие фикция?

— Нет, что Вы, система работала безотказно, пока наши враги не уничтожили главный центр.

— Но как диверсий было несколько, как они могли разрушить всю систему? Получается, что там денег и не было? Что же тогда находится в банковских хранилищах?

— Вы используете простонародную риторику, все не так просто, как вы изложили. Постараюсь объяснить коротко: система виртуальных денег работал под будущие материальные активы, которые должны были быть произведены и получены в результате деятельности резидентов финансовой мировой системы, производственного и сельскохозяйственного сегментов…

— Подождите, подождите. То есть получается, что это были долговые расписки?

— Вы слишком все обобщаете.

— Нет уж, позвольте! — ведущий повысил голос, — Вы же видите, что происходит в мире, люди не могут понять, никто не может понять, как так получилось, что ВСЕ держалось в одних руках? Кто управлял этим?

Экс министр финансов задумался. Многое, что он знал, теперь было ложью. Получается, что все эти годы он, да и все другие, занимались строительство иллюзий. Он тяжело вздохнул. Окинув взглядом аудиторию, собравшуюся в зале, он, единственный, кто не бросил свой пост.

— Мне бы тоже хотелось знать, кто стоит во главе. Все, чему я учился, с чем работал, все это сейчас уже ничего не значит — это пыль, это всего лишь была… — он замолчал, как сейчас ему не хватало той смелости, что была у него раньше. Как просто было в школе, колледже, принимать решения и отвечать за них. Ударив кулаком по столу, он решился, — Это была игра!

Возглас удивления прокатился по залу, все с изумлением смотрели на него.

— Да, это была игра. Вот только не я, не вы, никто другой, в нее не играли, не решали правил, мы были лишь пешками. Вы абсолютно правы — можно сказать, что вся система представляла собой долговые расписки всех перед всеми, но в реальности она гораздо сложнее. Чем больше их появлялось, тем глубже система уходила в яму, тем дальше была от нас точка возврата к реальности. Вот вы — он обратился к зрителям, — кто из вас имел вклады в банках, может акции или другие бумаги?

Почти все в зале подняли руки.

— А знаете ли вы, что если вы покупаете, ну предположим стул, стол, холодильник, что вы имеете?

Зал перешептывался.

— Я раньше пребывал во сне иллюзий. Я действительно верил системе, я верил в то, чем занимался. Как дорого иногда стоит открыть глаза, — продолжил он, — те товары, что я перечислил, вы и имеете. Ну а что с вкладами, акциями? Это только лишь бумажки, ничего более. Все это, — он обвел руками круг, — все это обман. Раскрыть обман просто, достаточно было только уничтожить долговую книжку.

Он замолчал, зал и ведущий сидели с открытыми ртами, никто не ожидал такой искренности о бывшего чиновника. Люди прильнули к экранам телевизоров, остановились машины, в каждом кафе, в каждом баре, магазине — везде ждали, что он скажет.

— Когда это, — он потряс купюрами, — когда это не обеспечено ни чем, ни золотом — хотя, что с ним делать? Ни пшеницей, ни топливом, ни землей. Это бумажки, обыкновенные бумажки!

— А что нам тогда делать? — неуверенно спросил пораженный ведущий.

— Пусть меня обвиняют в левых взглядах, но я считаю, что сейчас надо вводить чрезвычайное положении, порядок должны наводить войска!

* * *

Дверь тихо отворилась, и в холле послышались шаги. Даша сидела в кабинете и читала. Книга увлекала ее, она говорила с ней, рассказывала о прошлых летах, когда мир не был разделен жаждой власти, когда люди верили в богов, когда боги снисходили до них, помогая и оберегая. Многое было в книге не понятно, приходилось несколько раз перечитывать, но и тогда сложные фразы не хотели раскрывать свой смысл. Она методично их выписывала, чтобы потом разобрать с отцом.

Шаги приблизились к кабинету, и Даша вернулась. Она посмотрела на дверь. На секунду ей показалось, что за дверью никого нет, просто послышалось. Она пожурила себя за излишнюю мнительность, и только собралась вернуться в омут чтения, как дверь кабинета распахнулась. На пороге стоял незнакомец. Он был одет в черное пальто, темно серый костюм был идеально подогнан по фигуре, воротник идеальной белизны сорочки был расстегнут. Темные, чуть с проседью волосы были аккуратно подстрижены. Незнакомец видел, что его рассматривают, и выждал некоторое время.

Даша встала, она не знала, как он попал к ним в дом, но страха не было.

— Вы меня не боитесь, это правильно, — проговорил незнакомец.

— Как… как Вы попали сюда?

— Все очень просто — это мой дом.

Даша удивленно посмотрела на него. Они уже пять лет жили здесь с отцом, но, ни разу хозяин обозначал своего присутствия.

— У нас оплачен договор аренды, я могу показать.

— Не беспокойтесь, я пришел совсем по другому вопросу.

Даша стояла как памятник, не зная, что ей делать дальше. Незнакомец смотрел на нее. Он смотрел иначе, чем другие, в его взгляде не было оценки ее внешности, не было той пошлости и похоти, что ловила она во взглядах многих мужчин. Он смотрел на нее, как смотрит учитель на способного ученика.

В дверях появился Владимир. Даша облегченно выдохнула.

— Опять пугаете, Николай Борисович.

— Не без этого, Володя, интересно было посмотреть, как твоя протеже отреагирует. Отдаю ей должное, она ведет себя очень достойно.

Даша сразу не поняла, что они говорят на родном языке. Как давно она не слышала родной речи, как давно она не была в родных местах.

— Даша, прости, что я тебя возможно напугал, но думаю, что ты не из пугливых. Меня зовут Николай Борисович, — представился я, — на правах хозяйки не угостишь нас чаем?

— Ой, простите, — ответила Даша, страх того, что она забыла родной язык, прошел, на душе от этого стало легче. Даша побежала на кухню. Послышался шум воды, загремела посуда.

— Ты ей так и не сказал, — я посмотрел на Владимира, он опустил глаза.

— Я не могу, Николай. Не могу. Устал я уже от этой бойни. Скольких людей мы убили?

— Я смотрю тебе пора отдохнуть. Сколько ты сеансов уже подряд, пять?

— Людей не хватает, Олега и Рашида отстранили.

— Да, с людьми сейчас туговато. Лю у себя в поднебесной драконов наставляет?

Владимир утвердительно кивнул.

— Николай, а что в итоге, нас закроют?

— Вопрос не решен еще до конца, объявлено пока было, что будет проведено дополнительное расследование. Наша группа и Лю заканчивают сеансы до окончания проверки.

— Как это заканчиваем? Мы потеряем время, Николай! Их несколько дней обернутся нам сторицей, сколько лет потеряем!

— Ты знаешь, я и сам хотел пока приостановить работу, — Владимир удивленно посмотрел на меня, — ты же помнишь из теории, что «любое вмешательство возможно при условии достижения поставленных задач. Но также и невмешательство после достижения части задач, тоже является задачей Эксперимента».

— Но сейчас еще рано об этом говорить!

— Кто знает? Помнишь, как начинали? Как строили прогнозы, как разубеждались в непререкаемых мнениях наших именитых исследователей «на бумаге»? Не смотря ни на что, мы не получили пока возможности менять будущее.

Владимир задумался. Он сам много раз задавал себе вопрос о степени вмешательства, сколько конференций было этому посвящено. Но как показывал полученные результаты, невмешательство имело более губительные последствия, чем прямое действие.

Я уловил мысли Владимира.

— Также не забывай, что все наши попытки возглавить и проводить только свой курс, все это заканчивалось всегда с нежелательным результатом.

Даша позвала нас пить чай.

Некоторое время мы пили чай молча. Я то и дело поглядывал на молодую девушку, пытаясь подобрать слова для начала разговора.

Даша осторожно пила горячий чай. Теребя в руках салфетку, она старалась унять волнение, но чувство предстоящей беды заполонило ее сердце. Она почти твердо знала, о чем пойдет речь, но не хотела в это верить.

— Вы… вы пришли, чтобы рассказать мне про отца? — тихо проговорила она.

— Да, — спокойно ответил я. Сколько раз мне приходилось проводить подобные разговоры, но сейчас у меня не было той легкости, то циничности, которая позволяла многие годы оставаться объективным к происходящему. — Твой отец погиб.

Я замолчал. Подходящих слов у меня не было, а врать ей не хотелось.

Даша закрыла лицо руками и заплакала. Чашка с недопитым чаем со звоном упала на пол и разбилась.

— Но почему? Почему?! — всхлипывала она.

— Он выполнял свой долг, — начал Владимир.

— Какой долг? Почему вы его не спасли?! Вы все?! Вы же можете! Вы все можете!!!

— Это был его выбор, это была его судьба. Тут мы бессильны, — я смотрел на нее и не видел, что она думает.

— Да что вы все тогда можете, а? Зачем вы вмешиваетесь в нашу жизнь? Зачем?

Даша выбежала из кухни. Через некоторое время она бросила на стол книгу.

— Кто тебе ее дал? — спросил я ее.

— Какая разница! В ней же о вас написано! Что вы милосердны, что вы заботитесь о детях своих! Зачем тогда все это?! Зачем вы развязали эту войну? — она упала на стул и затряслась в беззвучном плаче.

— Ты многое поняла, но не поняла главного, — сказал я, погладив ее по голове. Она постепенно начинала успокаиваться, — ваша судьба зависит от вас, мы не можем изменить ее. Все, что происходит сейчас — это ваш выбор, мы лишь указываем на возможные дороги, но путь выбираете вы.

— Но вы… вы же можете его воскресить, чтобы он жил!

— Нет, это невозможно.

— Какие же вы боги тогда? — Даша отпрянула, она смотрела на меня глазами полными ненависти, непонимания и страха.

— А мы не боги.

— А кто вы? А кто тогда мы?

Я задумался. Кто же они? Я так и не смог для себя найти точный ответ. Люди по своей сути, но людьми не являются. Они есть, но их и нет.

Даша смотрела на меня, ожидая ответа.

— Мы настоящее, а вы будущее.

Владимир смотрел на меня, и в его взгляде я чувствовал предостережение.

— А мы существуем? — Даша смотрела на меня, ожидая любого ответа, кроме правды.

— Да, вы существуете.

Владимир закрыл лицо руками. «Теперь нас точно разгонят — подумал я» Но врать самому себе уже не хотелось. Я действительно так думал, и считаю так до сих пор.

Шел второй час ночи, когда дверь особняка на улице Поэтов тихо заскрипела. В темноту ночного холла скользнули тени.

— Два расчета на второй этаж, вы просматриваете первый, — плотный мужчина в маске со штурмовой винтовкой командовал приглушенным голосом. Живых не брать. Мы не знаем, кто из них кто. Да благословит нас Пророк. Начали.

Группы разделились, и начали медленно двигаться к дверям.

Владимир спал, когда я легонько потряс его за плечо.

— Тихо, у нас гости.

Владимир бесшумно соскочил с кровати, звериный оскал уже начал появляться на его лице, когда он вспомнил.

— А Даша где?

— Не беспокойся, она спит, ее не найдут. Как все закончится, за ней приедет Дима.

— Слышишь, они уже на втором этаже.

— Я чувствую, — густой запах гнили бил мне в нос, глаза начинали слезиться от смрада, — ты готов?

Волк посмотрел на меня немигающим взглядом желтых глаз, я кивнул ему, и страшный волчий вой огласил округу.

Началась яростная пальба. Двери и стены были буквально изрешечены, все кругом было покрыто осколками оконных стекол, ваз, зеркал. Столбы пыли в лунном свете кружили зловещие хороводы, то и дело проницаемые трассами пуль.

Отряд ордена ворвался в комнату. Раненый зверь бросился отчаянным прыжком на врагов, разбивая ряды.

Вращая древним ассирийским мечом, я отражал удары огненных стрел, но полученные ранения позволяли все новым и новым смертоносным осам пробивать золотые доспехи. Я умирал. Сквозь пелену боли, я слышал, как борется Владимир, как вторит ударам его сердца мои разящие выпадам, как подгибаются лапы зверя, как тускнеет свет в глазах.

Умирать не страшно, когда умирал уже много раз, это не страшно. Но это не и просто, каждый раз ты переживаешь свою смерть по-настоящему, чтобы не говорили эти теоретики. Но кто нас предал? Кто?

Я упал, десятки огненных ос вонзилось в меня, я понял, что почти умер. Из последних сил, я послал сигнал Диме: «Не надо, не справишься. Позаботься о Даше, она в тайной комнате. Отвези ее домой».

Я посмотрел на зверя, он был мертв, псы ордена один за другим разряжали в него обоймы, но он ничего не чувствовал, он был мертв.

Меч горел ярким пламенем, никто из псов не посмел подойти ко мне. Я закрыл глаза, выдохнул в последний раз. Рев победителей ушел вдаль, вспышки выстрелов потерялись во мраке стен, туннель поглощал меня, в голове бил колокол. Он бил с яростной неистовостью, он бил так, что голова вот-вот лопнет, развалится на две части, болело все тело. Боль была настоящая, она всегда была настоящая, никто не мог этого объяснить, но мы все чувствовали, всегда, каждый раз, в каждый момент ранения и смерти. Мы рождались, мы росли, жили, мы умирали, мы существовали в этом мире. Дно слилось воедино со стенами туннеля, я влетал в него, вворачиваясь, врезаясь, распадаясь на мириады частиц, строк. Я увидел грядущее. У фигуры теперь было лицо — это было женщины, в корзине лежал младенец в белых пеленках. Я улыбнулся, значит не зря, значит не зря. Я умер.

* * *

Лю смотрел вдаль. Его смуглое чуть отдававшее желтизной лицо было напряженно умиротворенным. Он был один.

Насколько хватало глаз, везде была выжженная земля. Где раньше был густой лес, теперь была глухая степь. Ветер поднимал черный пепел вверх, раскручивая его в небольшие воронки, забирая остатки былого горя с собой в небеса.

Лю думал. Он думал о том, что удалось добиться. Он вспоминал былые годы, проведенные в этом мире. Работа окончена, так решено, но жизнь нельзя просто так прекратить. Жизнь — это всего лишь чье-то решение. По лицу пробежала волна ненависти, кулаки сжались в бессильной ярости. Впереди была только мгла, пустота.

Шорох приближающейся машины отвлек его от мыслей.

— Привет Лю, — веселый голос окликнул его.

— Здравствуй Дима. Кто это с тобой?

— Это Даша. Даша — это Лю, мой хороший друг.

— Здравствуй Даша, — Лю деликатно пожал ее руку, — твоя судьба достойна многих книг.

— Здравствуйте, — Даша робко поздоровалась. Вид грозного человека немного испугал ее. Он был не такой как Дима, он был суров. Его черные глаза смотрели насквозь, Даша будто чувствовала, что он залез к ней в голову.

Лю отпустил ее руку. Он жестом пригласил ее пройтись рядом с ним. Даша посмотрела на Диму, тот утвердительно кивнул.

Некоторое время они шли молча. Лю остановился возле края огромного оврага.

— Ты спрашивала, почему мы не можем вернуть к жизни твоего отца?

— Д-да, — Даша онемела от неожиданности.

— Этот вопрос у тебя здесь, — Лю показал пальцем ей на сердце, — а должен быть в голове. Этим вопросом задавались многие. Почему ты думаешь, что надо кого-то возвращать к жизни?

— Я не знаю. Просто это не справедливо.

— Несправедливо? — Лю прищурился, — а что такое справедливость? Не думаешь же ты, что в этом мире, да и в любом другом есть точное описание справедливости?

Даша задумалась. Она никогда себе не задавала эти вопросы. Она всегда знала, как надо поступать, справедливость была полностью определенной.

— Каждый считает, что только у него истинная правда. У кого правда, тот и решает, как и что есть справедливость, — Лю продолжил, смотря вдаль. — Раньше тут был красивый, сильный лес. Что ты видишь здесь теперь?

— Ничего, — ответила Даша, — тут все мертво.

— И да, и нет. Как ты думаешь — это справедливо?

— Нет, конечно, нет!

— Но как ты можешь решать за природу?

— Но, но тут, тут… Это все люди сделали!

— А что тут? Ты видишь только то, что можешь видеть. Твоя правда не дает тебе смотреть вперед.

Даша смотрела вперед. Овраг уходил далеко, небольшая растительность покрывала его края. Отраженные солнечные лучи играли внизу на зеркале водной глади.

— Внизу вода, — сказала она.

— Верно, через пару веков тут будет озеро, большое. Жизнь не стоит на месте. У жизни нет понятия справедливости. Правда одна — это жизнь. Умирая, ты даешь жизнь другим. Виталий это отлично понимал. Твой отец погиб здесь, отдавая свою жизнь за других.

— Мой папа погиб здесь? — Даша держалась, чтобы заплакать.

— Да, — Лю подошел к ней и по-отечески приблизил к себе. Даша плакала. Перед ее глазами стоял Олег и Виталий. Два совершенно разных, разных по духу, но ее, ее отцов. Каждого из них она любила, никого она не делила на тех, кто был более близок. Мама. Мама… Она испугалась того, что уже давно не может вспомнить лицо мамы. Во сне мама часто приходила к ней, но всегда лицо ее было за дымкой лет.

— Ты ее вспомнишь, придет срок, — сказал ей Лю.

— Нам пора, — окликнул их Дима.

Лю повел Дашу к машине.

* * *

— Я обращаюсь к членам коллегии, — Первый Советник постучал ручкой по стакану, призывая к порядку. Зал гудел от разговоров. Члены коллегии спорили, многие покинули свои места, образую несколько лагерей мнений. Почти весь исследовательский центр собрался в зале, мест катастрофически не хватало, многие стояли в проходах, балконы были оккупированы молодыми специалистами, которые то и дело выкрикивали слова поддержки, журналисты старались не пропустить ни одной детали, что-то помечая в своих блокнотах.

— Тишина в зале! — вскричал секретарь и ударил тяжелой папкой об стол. Звук получился глухой и тяжелый. На мгновение все прекратили гомон и стали смотреть на Первого Советника, уже вышедшего из-за своего стола и призывавшего членов коллегии к порядку.

— Я прошу всех соблюдать регламент. Рассаживайтесь по своим местам, — когда все сели, Первый Советник занял свое место и продолжил, — на основании полученных материалов доследования, а также в связи с открывшимися подробностями, я снимаю вопросы об окончании эксперимента с голосования.

Зал разразился дружными аплодисментами. Советник рукой призвал всех успокоиться.

— Вопрос об отстранении группы Кузнецова остается открытым, — по залу прокатилась волна возмущения, — но, учитывая заслуги, и тот вклад, который внесла группа, я хочу предоставить слово руководителю группы Кузнецову Николаю Борисовичу. Николай Борисович, постарайтесь в тезисном стиле, емко, заседание итак длится более десяти часов.

Елена сжала мою руку: «Удачи!» — прошептала она. Олег, Дима, Владимир, Рашид, Агафон, Матвей Федорович — вся группа была в сборе, все ребята сидели рядом, напряженные, осунувшиеся. Даже весельчак Дима был серьезен. Решалась наша судьба, решалась судьба более чем пятнадцати лет земной жизни.

Направившись к выходу на трибуну, я пересекся взглядом с Лю, он был суров как всегда, что в этом, что в ином миру. Лю жестом своих подданных показал мне знак удачи, и что он верит в победу. Ответив ему жестом благодарности страны Драконов, я уверенно взошел на трибуну.

— Зал затих, закончились разговоры, все застыли в ожидании. Фотографы постоянно щелкали аппаратами, вспышки света и тишина.

— Вначале я бы хотел поблагодарить всех, с кем нам довелось работать. Я бы хотел поблагодарить своих коллег, своих боевых товарищей, свою группу. Как я говорил раньше, группа набирается в основном не по показателям подготовки, как показала практика, оценочная методика далека от совершенства, — некоторые члены коллегии одобрительно кивали, — выбирая метод отбора инженеров в группу, я руководствовался несколько иными принципами. Для меня было важным, каков человек сам, что он может дать нового миру, что он может созидать, а может наоборот, разрушать. Каждый из кандидатов выбирал свое амплуа, и в этом образе входил в Эксперимент. Много было тогда споров о состоятельности этой методики. Мой коллега Лю Син пошел еще дальше, и стал развивать свой путь у отдельно выбранного народа. Я считаю, что отдельной главы истории Эксперимента достойна группа Лю Сина.

— О группе Лю Сина не идет речь, она показала себя достойно, имея минимум нарушений, не отклоняйтесь от темы! — прервал меня Второй Советник.

Я посмотрел на него с сожалением: «Как же ему наверно тяжело, он и жизни настоящей не узнал, а ведь не молодой уже».

— В процессе работы мы смогли частично доказать теорию «Свободы воли», разработанную профессором Петровым. Метод вариативности внесения незначительных изменений исходных условий, а также дифференциальная составляющая степени вмешательства в становление социума доказало, что вне зависимости от силы и глубины манипулирования без критических изменений среды в целом, основополагающим фактором выбора остается коллективное сознание. К этому же выводу пришла и группа Лю Сина, но используя другие методы.

Закашлявшись, я налил стакан воды. Отложив в сторону данные отчета, я продолжил.

— Вы, безусловно, знаете это все. Можно еще много раз говорить о том, что нам удалось добиться с точки зрения науки. Но об этом мы в полной мере можем поговорить на будущем конгрессе, который состоится в следующем месяце в Новосибирске. Я бы хотел остановиться на несколько иных моментах, а именно на характере работы в поле Эксперимента. Ни для кого не секрет, что человек находясь в поле Эксперимента, испытывает сильные физические и психо-эмоциональные перегрузки. Вы помните, скольких инженеров пришлось отправлять на лечение после нескольких земных недель или месяцев, проведенных в Эксперименте. Проживая за несколько незначительных промежутков земного времени многие годы, мы стареем. В первую очередь мы стареем душой. Было много споров о том, что есть душа на самом деле. Никто пока не смог дать точного определения. Но я скажу прямо — душа есть, и она стареет. Мне пятьдесят четыре года, это ни для кого не секрет. Но проведя в Эксперименте более двенадцати столетий, я на самом деле тысяча двухсотлетний старец.

Раздался смех, даже серьезные члены коллегии смягчились в лице и широко улыбались.

— Я рад, что внес немного разрядки в напряженность. Но в данном случае я не шучу. Моих товарищей, а значит и меня, как руководителя группы, обвиняют в серьезных вещах. Я никогда не спорил, что эти обвинения ложны или несущественны. Нет! Наоборот! Они более чем серьезны — они чудовищны по своей сути!

На меня обратились сотни удивленных глаз. Матвей Федорович лихорадочно что-то искал в копии выступления, ребята непонимающе смотрели на меня. Только Лю улыбался, он догадался, старый лис.

— Но! Но, скажите мне, пожалуйста, кто из вас умирал?

Зал обмер. Коллегия настороженно смотрела на меня, Второй Советник хотел было что-то сказать, но Третий Советник знаком остановил его.

— Кто из вас умирал? — я повторил вопрос. Выждав паузу, я продолжил, — а мы умирали, много раз. Кто-то скажет, что за столько веков и ошибок и не вспомнишь. Это не правда — те, кто работали в Эксперименте, помнят каждый раз, чувствовал все, все, что уготовила судьба. Чувствовали, как захлебываются и тонут, чувствовали, как их раздирают на части дикие звери, чувствовали, как насквозь их протыкают мечом, или четвертуют на площади, когда ты хотел привнести людям радость познаний. Чувствовали, как тебя на клочки рвет ядро, как твои ноги отделяются от тебя, как твое тело становится решетом, как ни клочка живого места не остается на тебе.

Я остановился. Было тяжело говорить, во рту все пересохло.

— Никакая реабилитация не сможет стереть этих воспоминаний, никто не сможет стереть это из наших снов… Мы люди, поэтому мы слабы. Мы не машины, мы не можем всегда и во всем быть беспристрастными, как требуют это Правила. А правильно ли это? Правильно ли то, что мы, работая в Эксперименте должны быть беспристрастны к происходящему? Нет! Нет! И еще раз нет! Сколько было случаев поглощения сознания? В таком случае найти человека бывает очень сложно. Человек, с поглощенным сознанием начинает жить, он живет не по земным законам. Он проживает свою жизнь в другом мире. Наша задача максимально исключать подобные случаи, но это, как показала практика, невозможно. Я не стану оправдывать моих товарищей — это был их выбор, это была их жизнь. Жизнь, которая не имеет отношения к нашей с вами. Поэтому и не нам судить об их поступках.

Я замолчал. Ожидая реакцию со стороны оппонентов, я получил лишь молчание. Медленно наливая себе воды в стакан, я смотрел на Лену. Она смотрела на меня широко открытыми глазами, я понял, что все это время рассказывал все ей. Она была моим главным слушателем, пусть коллегия принимает свое решение, но я должен был быть честен перед моими товарищами, честен перед собой.

— Пока еще никто из нас не пришел к точному определению тех, с кем нам приходится работать в Эксперименте. Кто-то называет это набором случайностей, кто-то моделями человечества. Все это неверно. Мы работаем с людьми.

Зал выдохнул. Я был под прицелом сотней пронзительных глаз, я нарушил негласное табу, пути назад не было.

— То, что поначалу мы считали моделями, подчиняющимися заложенными нами алгоритмами, на самом деле самостоятельный организм. Они меняются, они развиваются, они знают о нас, они борются против нас. Орден перерожденцев это уже не просто секта, которая своим влиянием до недавнего времени поглотила мир. Это уже нечто большее. Это альтернативная реальность. Мы не имеем права закрывать Эксперимент. Мы не имеем права убивать их! Никогда не забывайте будущего, они наше будущее, наше настоящее на других планетах!

Я сложил бумаги, ожидая худшего.

Зал молчал, никто не мог решиться первым начать. Даже Второй Советник, опустив глаза, что перебирал в бумагах.

Третий Советник встали из-за своего стола, и направился к трибуне. Подойдя ко мне, Валерий Федорович с силой пожал мне руку. Зал взорвался аплодисментами, все встали. Больше всего на свете, мне сейчас хотелось быть где-нибудь подальше, подальше этого шума.

— Молодец, Николай, молодец! Именно этого я от тебя и ждал! — Валерий Федорович еще раз сильно сжал мне руку.

* * *

Дверь в класс отворилась, и дети впопыхах начали занимать свои места. Учитель чуть подождал, пока все рассядутся и вошел.

— Здравствуйте Дарья Олеговна! — стоя хором пропел класс.

— Здравствуйте, здравствуйте, садитесь.

Дети сели. Двадцать пар веселых детских глаз наблюдали за педагогом.

— Итак, дети, сегодня у нас с вами будет необычное занятие, — Дарья Олеговна начала раздавать тексты по партам, — внимательно прочитайте, потом мы выпишем незнакомые слова и разберем вместе. После обеда мы все вместе поедем в детский театр.

— Ура! — закричала детвора. Любая возможность пропустить нелюбимые уроки вызывала у детей неподдельный восторг.

Даша улыбнулась, глядя на них. «Какие же вы лентяи! — по-доброму подумала она — ничего Ирина Анатольевна завтра возьмет свое».

— А что мы будем смотреть? — спросила ее девочка на первой парте.

— Мы с вами будем смотреть сказку.

— Ну… — заныли дети, — это же для маленьких.

— Не скажите. Сказка будет не простая, на иностранном языке. К нам в город приехал театр из далекого города. Они сыграют для нас и других детей. Но, потом каждый из вас напишет мне работу по увиденному, которая будет итоговой в этом году.

— Ну вот! — возмутились дети.

— А нельзя без контрольной? — спросил темненький мальчик с задних рядов.

— Нет, Артем, нельзя. Так, всем все понятно?

— Да! — хором ответили дети.

— Тогда приступим. Возьмите тексты в руки. Саша, — обратилась учительница к девочке на первой парте, — начинай читать первый абзац. Дальше передаем ты, Коля, потом Витя, и далее, друг за другом.

— Дарья Олеговна, Дарья Олеговна! — невысокий мужчина махал рукой возле автобуса.

Дарья Олеговна подошла к нему, сказав детям не расходиться и ждать ее возле центрального входа школы.

— Что случилось, Иван Александрович?

— Дарья Олеговна, директор попросил отвезти Вас и детей в театр.

— Спасибо большое, это очень кстати! Дети! Идите все сюда, мы поедем на автобусе.

— Ура!!! — весело закричали дети и побежали наперегонки к автобусу.

— Занимай места, Артем!

— Не толкайтесь, всем места хватит! — с наигранной строгостью рассаживал их водитель.

Автобус тронулся, и класс поехал в город.

Проезжая по уютным зеленым улочкам, Дарья Олеговна вспоминала, как она ребенком играла здесь с мамой, как гуляли они все вместе по бульварам, как она запрыгивала в фонтан, а мама потом ее ругала, но по-доброму.

Город сильно изменился. Почти ничего уже не напоминало ту разруху, тот ужас, что царил повсюду всего лишь десять лет назад. Сожженные деревья, черная земля, разрушенные дома, сгоревшие машины — все это было историей. Каждый надеялся, что больше никогда войны не будет. Но это были всего лишь надежды.

— Дарья Олеговна, а здесь были бои, да? — спросил ее мальчик, сидевший рядом, показывая на площадь с почерневшим от копоти танком, оставленным в качестве напоминания живым.

— Да, Дима, здесь шли ожесточенные бои, за нашу с тобой жизнь.

— Но Дарья Олеговна, а с кем? Ведь враги не дошли до нашего города?

Дарья задумалась. Как ответить ребенку, что здесь брат убивал брата? Отец стрелял в сына, а бывшие друзья приходили в твой дом, чтобы убить твою семью? Как объяснить ребенку человеческую жестокость?

— А ты хорошо учишь историю, Дима.

— Мой папа мне рассказывал. Мы часто здесь гуляем, но он никогда не говорит мне правды. Все время твердит, что когда я вырасту, то все пойму сам.

— Может твой папа прав, и ты действительно еще мал?

— Я уже не маленький! — упрямо возразил мальчик, — я и сам все знаю!

— И что же ты знаешь? — с интересом спросила Дарья.

— Все просто, — уверенно начал мальчик, — люди сошли с ума, поэтому и били друг друга.

— Ты прав, Дима, люди сошли с ума, — задумчиво ответила Дарья.

— Дарья Олеговна, а это больше не повторится?

— Надеюсь, что нет. Все от нас зависит, — сказала Даша, и потрепала мальчишке волосы.

Автобус остановился возле детского театра, и детвора гурьбой выбежала из железной коробки на волю.

— Строимся, не разбегаемся, — командовала Дарья. Впереди стояли группы из других школ. Дарья помахала рукой знакомым учителям.

Класс подошел к входу. Возле дверей стояли трое актеров, наряженных в костюмы зверей. Актеры приветливо махали детям, приглашая их в театр.

Высокий худой журавль улыбался во весь рот, его рыжие волосы смешно выглядывали на птичье голове.

— Привет Гарри, — сказала Дарья, подойдя к нему.

— Привет, Эмили, ой, нет, ты же писала, как правильно, Даурия? — пытаясь произнести правильно, ответил журавль.

— Дарья, Дарья. Но можешь называть меня Эмили, если хочешь, — Дарья улыбнулась, сколько времени прошло, а Гарри все такой же застенчивый юноша, каким она его помнила.

— Как твои дети, Гарри, они с тобой приехали?

— Да, спасибо, конечно со мной. Они участвуют в спектакле. Познакомься, это моя жена, Хелена.

Женщина, одетая в костюм курицы, подошла к ним и протянула крыло.

— Я рада, наконец, с Вами познакомиться, Эмили. Гарри столько о Вас рассказывал. Признаю, я частенько ревновала его, теперь я понимаю, почему.

— Хелена, у Вас нет повода для ревности. Мы с Гарри друзья.

— Смотрите, заклюю! — комично сыграла Хелена.

— Нам пора в зал, — сказала Дарья и начала собирать свой класс.

— Задержитесь после спектакля, я познакомлю Вас с труппой и нашими детьми.

— Спасибо большое! Думаю, детям будет интересно пообщаться с актерами.

— Мы будем играть твою сказку, ту, что ты мне прислала.

— Ее мне моя тетя давно рассказывала, хорошая она была сказочница.

— А где она сейчас? Мы бы хотели с ней встретиться.

— Ее больше нет в этом мире.

— Понятно, извини, я не знал, — огорченно проговорил Гарри, — не стойте, проходите в зал!

Через полчаса начался спектакль. Дети со всего города, затаив дыхание, смотрели сотнями горящих глаз на небольшую сцену театра. Рассказчик начал повествование…

«Было это или не было уже и не узнать. Но старики говорят, что их прадеды, а им их прадеды, а им их прадеды рассказывали. Случилась как-то такая история…

Жил да был, в небе кружил, журавль. Был он не такой как все, все ввысь старался улететь, посмотреть, что там, за синей гладью неба?

«У него один ветер в голове» — ворчали старики. «С ним гнездо не построишь!» — увещевали пожившие мамаши своих дочек.

Собрались как-то журавли на совет, решать, что с этим мечтателем делать. И так подумают — нет от него пользы. И так подумают — ничего не решат. Вышла тут вперед одна мамаша, да и сказала: «Да на что он нам нужен, хочет до звезд долететь, пусть летит! Не нужен он нам, улетай отсюда, дармоед!».

— Да как же мы его выгоним, ведь он наш все-таки, журавль?

— А зачем нам такие нужны, верно, говорит, пущай проваливает!

Решила стая, что нет ему места среди них.

— Куда же я пойду? Здесь я родился и вырос, с вами жил в добре и холоде?

— Проваливай! — настаивало племя, — не наш ты сын больше!

Закручинился тогда журавль, полетел дорогой дальней куда глаза глядят. Но догнал его старый журавль.

— Ты не проклинай их, не жги их ненавистью, глупцы они, хоть умными себя считают. Ты лети на восток, пролетишь леса, потом поля, потом степи бескрайние, долетишь до моря, если сможешь его пересечь, тогда там твоя мечта исполнится. Найди самую высокую гору, оттуда сможешь дотянуться до звезд. Будь честен, помогай старикам и детям, будь мужественен, не давай страху завладеть тобой, будь справедливым.

— Спасибо тебе, дедушка, век твой наказ помнить буду.

— Лети свободной птицей, мы уже забыли, что такое свобода.

Распрощались они, и полетел журавль на указанный стариком путь.

Долго летел журавль, пролетал он леса густые, реки широкие, казалось не было конца зеленому ковру. Спустится к реке, вот тебе и вода и еда. Сядет на высокую сосну — вот тебе и ночлег, и хищникам тебя не достать. Так шли дни, недели.

Пролетал он как-то над лугом. Видит, бежит со всех ног маленький цыпленок, а за ним предвкушая легкую добычу, несется лиса. Вот уже она его настигает, вот-вот слопает его своей пастью страшной.

Метнулся журавль стрелою быстрою вниз, выхватил цыпленка почти из пасти лисьей, и взмыл высоко ввысь, подальше от голодных глаз.

Летит он с цыпленком в клюве, а тот все плачет и плачет, страшно ему, не был он так высоко над землей.

Увидел цыпленок родные места, закудахтал: «Вот мой дом, отпусти меня к маме, к папе. К братцам моим, к сестрам моим!».

Спустился журавль на землю. Окружили его петухи в сапогах. Злобно глядят, кудахчут по-своему что-то: «Ты, птица кривая, птица высокая, прямая, отпусти как нашего цыпленка, а то мы тебя сейчас быстренько затопчем!».

Обомлел от такого приема журавль, выпустил он цыпленка, тот подбежал к одному из петухов и давай кудахтать: «Он меня в небо поднимал, он на меня страха нагонял, он меня высотой пугал!». Ни слова не сказала цыпленок, что спас он его, от лисьей пасти!

«Что ж, так тому и быть! Твоя правда пусть тебе и верно служит!» — воскликнул журавль и взмыл ввысь, как раз вовремя, петухи что есть сил бросились на него, да в друг дружку и врезались.

«Как же так? Я его спас, а он меня очернить хотел? Что же я не так сделал? Или не надо было его спасть?» — думал журавль, сидя на высокой сосне. Вечер надвигался уже на день, солнце закатывалось все дальше на запад, лес спать ложился.

Спит журавль и слышит, как в лесу воет кто-то, воет тихо так, воет жалостливо. Слетел он вниз, посмотреть, может, кто в беде, может, кому помощь нужна.

Видит он, под сосной лежит лисица и тихо воет на луну. Сел он на ветку возле нее и спрашивает:

— Что воешь, рыжая?

— А, это ты, — увидев его, оскалилась лисица, — а что не выть то? Дети в норе голодные, ты у меня сегодня единственную добычу отобрал, чем я детей кормить буду?

Задумался журавль. Спас одного, но страдают другие? Как же быть?

— Я не мог поступить иначе, ты прости меня, я не знал.

— Я на тебя не злюсь. Поймать я тебя не могу. Что мне теперь зря злобу в себе растить. Трудно стало жить, трудно добычу ловить, старая я уже стала.

— Чем тебе помочь?

— А чем ты можешь мне помочь?

Не знал журавль, чем он может помочь ей. Взмыл он вверх, начал кружить над лесом, видит, на берегу реки ловят рыбу кошки, много рыбы наловили, все с собой могут взять, прикрыли тайник еловыми ветками, и пошли, значит, улов относить.

Вернулся журавль к лисице.

— Послушай рыжая, тут недалеко, на берегу речки, там, где берег чуть вниз уходит, лежат ветки еловые, а там и тебе и твоим деткам еды хватит. Но торопись, хозяева скоро вернутся.

— Спасибо тебе, журавль, время придет, вернется добро и к тебе за твою заботу! — и побежала леса к тайнику.

Полетел журавль дальше, всю ночь летел, потом весь день летел. Устал, решил заночевать, но кончились деревья, кругом, насколько взор мог охватить, были только поля. Пришлось в поле ложиться, под открытым небом, чутко надо было спать, опасно было. Держался журавль, сколько мог, но сон победил его, уснул крепко-крепко.

Проснулся журавль от порыва холодного ветра, ветер свистел ему: «Вставай! Вставай!». Она открыл глаза, попытался взлететь, но сильные волчьи лапы вжали его в землю.

— Что делает в наших краях столь лакомый кусок мяса? — хищно облизнулся волк, глядя на него.

— Я лечу на Восток, — робея от страха, ответил журавль.

— А что ты забыл на Востоке? Там нет твоих родных, там чуждая всем нам земля?

— Мой дедушка сказал, что там я смогу исполнить свою мечту, долететь до звезд.

— До звезд, — волк присвистнул, — а не высоковато ли? До звезд долететь не каждому под силу, еще никто не смог, и ты не сможешь.

— Может и так! — твердо ответил журавль, — но я должен попытаться, иначе, в чем смысл жизни? Если собрался меня есть — ешь! Если же нет, отпусти!

— Отпустить тебя? Видано ли такое, чтобы волки свою добычу отпускали. Я отпущу тебя, но с одним условием.

— Говори, я обещаю, что это будет в моих силах, я выполню!

— Условие мое простое, будешь в краях далеких, передай привет брату моему, расскажи, как мы живем.

— Хорошо, я найду его, я передам, расскажу.

Волк отпустил его, и журавль, не веря своему счастью, взмыл в небо.

— Я найду его! — крикнул он волку и устремился к восходящему диску солнца.

Кончились степи, кончились реки. Кругом была только выжженная земля, желтые пески, редко попадались иссохшие деревья. Жар был страшный, журавль днем зарывался в песок, спасаясь от палящего солнца, ночью продолжал свой путь. Еды было мало, воды еще меньше. Слабел журавль, не было больше сил лететь. Так шел день за днем, перед глазами была только одна пустыня.

Закрылись его глаза, рухнул он с высоты в песок, да так и забылся сном. Снился ему дом, дом, который отверг его, но это был его дом. Снился ему лес, снилась лисица со своими детьми. Сон шел, а журавль думал: «Ну вот и конец мой, не долетел я, не нашел своего счастья, не исполнил просьбу волка».

Так и проспал он несколько дней.

На третий день чувствует он, что на него песок сыпется, кто-то его подхватил, положил и везет. Попытался он открыть глаза, да ничего кроме рыжего меха и не увидел.

— Просыпайся, приехали, — услышал он хриплый бас. На него смотрела морда зверя невиданного. Вроде и лошадь, а не лошадь. Ноги длинные, угловатые, весь в рыжей шерсти, на спине два горба.

— Ты кто?

— Я верблюд. Кто ты я знаю, ты птица земель дальних, земель, где лес густой, а реки полны воды, где зима суровая, а лето богато на дары. Я бывал там, но давно. Видел твоих сородичей. Что ты тут делаешь?

— Я лечу на Восток.

— Ищешь свое счастье? Не найдешь ты его там, поверь мне.

— Я хочу долететь до звезд.

— А зачем? Что ты хочешь увидеть? Звезды далеко, очень далеко. Никому не под силу до них долететь. Я тебя довез до края пустыни, дальше ты доберешься сам.

— Спасибо тебе, верблюд, ты спас меня. Как я могу тебя отблагодарить?

— В пустыне все друг друга спасают, иначе не выжить. Не благодари. Поможешь одному, он поможет другому, кто-то поможет мне — мир единое целое.

Поблагодарил журавль еще раз верблюда, собрался с силами и полетел дальше.

Летел он над лесами, то леса были не те, что на родной земле, то были другие леса. Жили там другие животные, не похожие, чудные.

Долетел он до гор, гор высоких, снежные вершины терялись далеко-далеко в седых облаках. Тяжело давался полет в горах, то ветер ледяной собьет, закружит и бросить в пропасть, то вьюга закроет все впереди снежной стеной, что нельзя понять, где ты и что рядом. Холод и голод терзали его, но он не сдавался.

Вот, взобрался он на самую высокую вершину. Стоял он на ней, раскачиваясь от сильного ветра, не в силах взлететь еще выше.

— Что ты здесь ищешь? — свистел ему ветер.

— Я хочу долететь до звезд, — отвечал ему журавль.

— Звезды. Я сам когда-то хотел, но у меня не получилось.

— Но, но если у тебя не получилось, как же смогу я тогда? — расстроился журавль, видимо все было напрасно.

— Звезды… звезды — это мечта, — ответил ему ветер, — к ней ты можешь идти всю свою жизнь. Разве твое путешествие тебя ничему не научило?

— Научило, научило многому. Теперь я знаю, что такое добро, я знаю, что справедливость не может быть для всех.

— Ты многое узнал, возвращайся домой, там ты найдешь свое счастье.

— Спасибо тебе, ветер, я буду помнить твои советы!

Ветер подхватил его и спустил вниз в долину.

Журавль полетел обратно домой. Пролетая над лесами диковинными, вспомнил он, об обещании волку. Спустился он вниз, в самую густую чащу.

Покружив над деревьями, увидел он стаю собак, собаки были странные, песочного цвета, на спине был небольшой горб. Он подлетел к ним, и начал кружить над ними.

— Знаете ли вы волка степного, кто ему братом приходится?

— А тебе зачем, кусок мяса? — ответил ему один из шакалов.

— Ты его брат?

— Ну, я, а что? Ты спускайся, поговорим поближе.

— Не-ет, мне и отсюда хорошо. Привет он тебе передает, — и рассказал она шакалу все, что волк просил его. Шакал слушал, вся стая села на лапы, слушая кружившую над ними длинношеюю птицу.

— Спасибо за привет, длинношеяя птица. Лети за нами, передай от нас привет брату.

Шакалы побежали в сторону от леса, открылось большое поле, усеянное большими желтыми цветками, утыканными черными семечками, и густыми с жесткими колючками кустами,

— Возьми черных семян и развей над степью — это наш привет моему брату.

Журавль набрал семян, несколько колючек незаметно впилось в его перья, взлетел, сделал круг, и полетел домой.

Летя над пустыней, он встретился с верблюдом. Он рассказал ему о разговоре с ветром. Верблюд слушал его, потом поблагодарил за рассказ и спросил.

— Что это у тебя на перьях?

Журавль увидел колючки на перьях и стал клювом выдергивать их.

— Подожди, подожди, — остановил его верблюд, — можешь ли ты оказать мне одну услугу?

— Конечно, говори, я готов!

— Возьми эти колючки и раскинь их с высоты над пустыней.

— Хорошо, — удивился журавль, — я сделаю это.

Взлетев, он начал раскидывать колючки во все стороны.

Облетев круг, прощаясь с верблюдом, он полетел дальше.

Вот уже и кончилась пустыня, начались степи широкие, степи с ветрами вольными, ветрами могучими.

— Привет тебе, ветер степной!

— Привет журавль, домой летишь?

— Да, лечу. Хочу привет тебе передать от брата твоего, от ветра с гор дальних, гор высоких.

— Спасибо тебе. Что я могу для тебя сделать?

— Можешь передать привет волку от брата его заморского? — журавль протянул ветру черных семян.

— Я передам ему, я развею их по всей степи, он не сможет не получить привета.

— Спасибо тебе, ветер!

— Доброго пути, журавль!

Вот и вернулся журавль в родные края. Он рассказал родным, что увидел, он рассказал, где был. Он рассказал о новых землях, рассказал о степи, о пустыне, о горах. Несколько дней шел его рассказ. Извинилась перед ним стая.

Увидел журавль стройную птицу, ту, которая, когда он улетал, была еще пугливым птенцом. Нашел он свое счастье. Надо был полмира пролететь, чтобы найти его дома.

Так и стали журавли летать в земли дальние, как ветра холодные начинают дуть. Стали летать над степями широкими, усеянными солнечными цветами, над пустынями знойными, над лесами диковинными.

В горы уже никто не летал, только молодые, да горячие, у кого еще не угасла мечта в сердце, потомки того первого журавля, того, кто смог поверить в свою мечту».

Вечер уже полностью взял бразды правления, солнце светило последней ярко-красной линией заката, когда Дарья возвращалась домой.

Спектакль закончился четыре часа назад, но еще несколько часов зал не расходился, труппа играла с детьми, устраивала разные конкурсы, аттракционы.

Она шла радостная домой, ничто не могло испортить этот вечер. Алесей звонил пару часов назад, говорил, что забрал детей из детского садика. Что-то там говорил про сюрприз. «Опять эти озорники что-то придумали, — улыбалась она, — вечно устраивают дома балаган».

Войдя в подъезд, она начала медленно подниматься по лестнице на седьмой этаж. Не хотелось ехать на лифте.

Остановившись перед дверью, она прислушалась. За дверью кто-то копошился, потом послышались приглушенные голоса, и Дарья начала медленно, чтобы дать время своим озорникам подготовиться, открывать дверь.

Она вошла в квартиру, в коридоре было пусто. Из кухни вышел Алексей, а за ним, прячась за спину, высовывались две озорные головы детей.

— Привет, любимая, устала?

— Да, немного. Дети как себя ведут?

— Хорошо, почти не хулиганили.

— Как-то даже не верится. Ну, рассказывайте, что натворили? — Дарья нагнулась и щелкнула по носу сына. Он засмеялся, и спрятался за папиными ногами надежнее.

— Лена, иди сюда, — позвала она дочь. Та помотала кудрявой головой и не хотела покидать отцовскую крепость.

На кухне послышалось какое-то сопение и шорох газет.

— Ну как давайте рассказывайте, что вы натворили? — грозно сказала Дарья и играючи ткнула пальцем в мужа. Тот стойко приняв удар, молчал с непроницаемым лицом.

— Сначала пообещай, что ты нас не будешь ругать! — сказали в один голос дети.

— Не буду я такого обещать, я же не знаю, что вы натворили!

— Обещай! Обещай! Обещай! Обещай! — заголосили дети.

— Алексей, ты же взрослый человек, кончай эти игры. Виталий, а ты что молчишь? Что за папу спрятался? — Даша сдалась. — Ну, хорошо, я обещаю.

Удовлетворившись маминым обещанием, Лена побежала на кухню, и вернулась чуть шаркающими от тяжести шагами обратно. На руках у нее был щенок. Щенок был серенький, еще слепой. Лапки были маленькие, пушистые, мордочка добрая, но уже просматривался волевой нрав.

— Вот, он будет жить с нами.

— Но, мы уже говорили относительно собак!

— Ты обещала нас не ругать, — тонко проговорила дочка и спрятала лицо в папины брюки, поглядывая одни глазом на строгую маму.

— Я вас не ругаю. Лена, дай мне его, — она взяла у дочери щенка и начала его рассматривать со всех сторон. Щенок лизнул ее руку и, устроившись поудобнее, собрался спать у нее на руках.

— Леш, возьми его, — она протянула щенка мужу, — это же не собака. Это волк.

— Я знаю. Ничего страшного, воспитаем.

— Как мы его назовем? — завопили дети.

— Джульбарс! — крикнул Виталик. — Рекс!

— Нет, Шарик! — возразила Леночка.

— Дети, это все имена для собак, а у нас волк, — ответил отец, — что думаешь, Даш?

— Владимир, — уверенно проговорила Даша.

 

Часть третья

Душно. Душно и противно, начинает тошнить. «Откуда столько людей, никто что, не работает? Вот и проскочил побыстрей — подумал Игорь — но как же душно! Хоть кто-нибудь прибавил бы кондиционер! Но нет, будем сидеть и потеть как свиньи!». Протискиваясь сквозь ряд плотно уставленных столбов пассажиров, он медленно продвигался в сторону окна. Добравшись до него, он изловчился дернуть за ручку настройки кондиционера, расположенной на стойке возле ряда сидений справа от окна, держась одной рукой за поручень и стоя на одной ноге. Вой рельс усилился нарастающим свистом вентилятора, внося в монотонный звук поезда новые оттенки, и в вагон начал пробиваться еще не фильтрованный воздух со сладковатым запахом креозота.

— Заройте немедленно! Вы что хотите, что бы меня продуло?! — возмутилась полная дама, сидящая прямо перед ним.

— Уважаемая, — Игорь старался вложить всю возможную из оставшейся за пять часов пути частицу осколков вежливости. Давно ему не приходилось за один день пересекать весь город, — Мы с Вами едем в одном вагоне, ехать нам еще долго, не менее трех часов, и где, как Вы можете наблюдать, находится порядка двухсот человек. И заметьте, каждый из нас выделяет тепло, дышит, сжигая тем самым тот минимальный объем кислорода, что доступен нам в сложившейся ситуации.

Игорь удивился самому себе, своему красноречию: «Вот как умею то, а Олеся все твердит, что я солдафон и юмор у мен казарменный!». Стоявшие рядом люди с интересом наблюдали за их разговором. Подул освежающий поток, кто-то вдалеке облегченно вздохнул.

Дама все еще видимо переводила все сказанное Игорем. Процесс длился долго, чувствовалось, что ей это тяжело давалось. Слова были не обидные, но вот сам смысл оставался для нее загадкой.

— Вы! Вы! — начала выкрикивать она, — Да как Вы смеете! Закройте немедленно! Или я буду жаловаться!

— Нет, не закрою! — жестко и некоторой издевкой ответил Игорь, — если Вам дует, пересядьте, поменяйтесь местами с кем-нибудь.

Пожилой мужчина поднялся со своего места и предложил готовой взорваться от возмущения даме сесть на его место.

— Не буду я никуда пересаживаться! Вы хоть знаете, с кем разговариваете, а? — она достала телефон и сделала несколько снимков Игоря, — у Вас будут серьезные проблемы! Козел!

Игорь пожал плечами и засмеялся. Прохладный ветерок определенно улучшал настроение, а вид этой напыщенной курицы развлекал его. Ему захотелось сыграть с ней в свою любимую игру, которую он часто применял на допросах, когда человек в порыве гнева начинал сам выдавать всю информацию, доказывая ему свою правоту, но вставший пожилой мужчина призвал его жестом оставить в покое разъяренную особу, и еще раз предложил ей пересесть.

Дама, с видом оскорбленного достоинства, встала и, намеренно толкнув Игоря, пересела. Игорь помог в сильно раскачивающемся вагоне дойти до места пожилому мужчине. Тот поблагодарил его:

— Спасибо, молодой человек.

— Вам спасибо, Вы настоящий джентльмен, не то, что я, — криво ухмыльнулся Игорь.

— Не будьте к себе столь категоричны.

— Я думаю, что немного критики самого себя никому не повредит.

— Ваша правда. Всегда следует здраво оценивать свои поступки и достижения.

«Достижения — Игорь задумался, — а чего я собственно достиг в своей жизни? Работа? Да, работа у меня ответственная. Но, а что еще? Ничего. Семьи не создал, никак не решусь сделать Олесе предложение, а ведь время идет, скоро и сорок стукнет». Он посмотрел на часы, было ровно 12:00. Игорь вздохнул, он подумал об Олесе, и воспоминания незаметно начали руководить мыслями в его голове.

Они познакомились три года назад. До этого Игорь и не думал, что с его работой ему удастся начать более или менее долгие отношения. Все чаще любые попытки заканчивались через пару месяцев, максимум полгода.

Он возвращался как-то домой с работы, было уже довольно поздно. Заталкивать себя в подземку не хотелось, и он решил пройтись по улице. Вечер был теплым, легкий ветерок колыхал зеленые листочки на небольших кустах, посаженных вдоль дороги. Людей было мало, редкие парочки, обнявшись, шли в сторону бульварного кольца, о чем-то тихо разговаривая. Как бы ему хотелось вернуться лет на пятнадцать назад и решить иначе. Как все гулять, развлекаться, ждать окончания рабочего дня и бежать на встречу с друзьями, любить… Друзья… Друзей у него не было. Не сложилось. Так уж повелось, что все, с кем бы он ни дружил, на поверке оказывались…. Да что говорить, всем от него было что-то нужно.

Он гулял по скверу и старался выбросить из головы последнее дело. Весь тот кошмар, на который ему пришлось выезжать в сегодня. Бессмысленное, чудовищное по своей сути убийство.

«Нет, хватит! Думать о другом!» — убеждал он себя. Помотав головой, он прибавил шагу, перешел на бег. Он бежал по пешеходной дорожке, старательно оббегая людей. Немногочисленные прохожие с удивлением смотрели на него. «Ненормальный какой-то, — говорили они, когда он проносился мимо них, обдавая небольшой волной.

Пробежав несколько километров, он запыхался. Когда случалось ему последний раз бегать? Не догонять, не преследовать, а бегать, бегать для удовольствия, для того, чтобы просто почувствовать свободу. Давно, уже и не вспомнишь, наверно еще в школе. Сейчас уже никто этим не занимается, ежемесячные процедуры поддерживают тело в необходимом тонусе, который необходим для выполнения работы. Как-то это все не по-настоящему, искусственно.

Остановившись, он сошел с дорожки на траву. Трава была ровная, каждая тростинка, каждый стебелек был одинаковый. Зеленый ковер был идеален. Трава была мягкая и чистая. Игорь подумал немного, и с веселым уханьем прыгнул назад, упав в траву. Перед его глазами открылось ночное небо. Небо было черное, отдавая синевой, маленькие светящиеся точки вдалеке образовывали причудливые очертание созвездий. Игорь попытался вспомнить, но в голове за много лет все так перемешалось, что на ум приходило только «созвездие трех дураков». Он засмеялся. Астрономия не была его любимым предметом, но «созвездие трех дураков» он запомнил.

— Ты что, больной? — спросил его голос сверху. Игорь попытался понять, с какой стороны идет звук, но приподниматься было лень.

— Нет, я здоровый.

— Тогда почему ты тут лежишь? — небо загородила тень, и над ним склонилась девушка. Лицо ее не было видно, тень скрывало его, но он сразу отметил, что она была чуть ниже его, немного худая, но в целом увиденное ему понравилось.

— Решил отдохнуть, ложись рядом.

— Почему ты решил, что мне это будет интересно?

— Но, ты же подошла ко мне, значит, тебя что-то заинтересовало. Надеюсь, это я, — Игорь улыбнулся. Настроение было хорошее, да и наглости ему было не занимать.

Девушка опустилась рядом с ним и легла на спину.

Некоторое время они смотрели на небо и молчали. На небе появлялись и тут же исчезали газовые трассы кораблей.

Он повернулся к ней. Ярко красный обод держал в порядке каштановые волосы. Они спускались чуть ниже плеч, закрывая частично раковины ушей. Аккуратненький небольшой носик, губы без помады, верхняя губа была чуть подернута вверх, но не производила впечатление заячьей. И большие карие глаза. Именно в них он влюбился тогда с первого взгляда. Почувствовав его взгляд, она обернулась и посмотрела на него.

— Игорь, — нашелся он, смущенно улыбаясь. Заметив его смущение, девушка громко засмеялась. Он чуть растерялся, почему он смутился, как мальчишка прямо.

— Олеся, — еле сдерживая смех, ответила она, — ты меня извини, но у тебя было уж очень смешное лицо, я не удержалась.

— Ты всегда так реагируешь? — спросил он ее, немного нахмурившись. Все-таки смех был не очень приятен.

— Не обижайся, уж такая я! — весело сказала Олеся и смачно чмокнула его в щеку.

Его оторвал от мыслей резкий визг тормозов. Послышался тяжелый удар, потом еще, и еще. Поезд будто бы влетел в бетонную стену, вагон подбросило одной стороной вверх, Игорь полетел. Пролетев вместе во всеми по вагону, Игорь с трудом поднялся из под навалившихся на него тел. В вагоне стоял столб непонятно откуда возникшей пыли, дышать было совершенно нечем, по горлу саднили тысячи мелких песчинок.

Динамики громкой связи подозрительно шипели. Игорь пытался вызвать машиниста, но ответа не было.

— Что случилось?

— Почему мы остановились?

— Господи, откройте все окна, мы тут задохнемся!

Кто был рядом, попытались открыть окна, но после удара кузов вагона видимо искорежило, и окна заело. Дергая, что есть мочи, Игорь вырвал с корнем ручку окна.

— Черт побери! — выругался он.

Люди постепенно начали приходить в себя.

— Все живы? Раненых нет? — крикнул.

Недовольные возгласы раздавались со всех сторон.

— Что вы на меня навалились, слезьте с меня немедленно!

— Где моя сумочка?

— Помогите встать, пожалуйста.

Игорь посмотрел вокруг, удар был сильный, но сильных повреждений не было. Вагон видимо повело, так как потолок трапецией уходил чуть влево.

Игорь вспомнил про своего недавнего собеседника и, найдя его, пробился сквозь оглушенных аварией людей. Пожилой мужчина пытался встать, но шатающиеся мимо не смотря под ноги выбивали его трость. Игорь подошел к нему и помог встать.

— С вами все в порядке?

— Да, спасибо молодой человек. Я в полном порядке. Что будет старику?

— Садитесь, скоро поедем.

— Не думаю, посмотрите, что в соседнем вагоне.

Игорь посмотрел на соседний вагон. Сквозь клубы пыли с трудом можно было разглядеть мужчин, которые остервенело пытались вскрыть раздвижные двери, кто пытался высадить стекла у окон, но они лишь отбивали противника обратно. За стеклопакетами не было слышно, но стоявшие рядом что-то отчаянно кричали.

— Что они говорят? — недоуменно спрашивали те, то стоял рядом.

Игорь внимательно всмотрелся и резко дернувшись, бросился открывать двери.

Двери не поддавались. Дернув за ручку аварийного открытия, послышался свист, двери чуть приоткрылись, и Игорь успел ставить туда ногу. Подбежавшие пара мужчин помогли ему открыть двери, один из них оторвал фальшпанель и отщелкнул механический фиксатор.

— Возьмите мою трость! — услышал Игорь. Ему быстро передали трость его собеседника. На удивление она оказалась не такая легкая, как производила впечатление. Она была тяжелая, твердая как сталь, но выглядела как деревянная.

Выскочив из вагона, они бросились к соседнему. За стеклами окон были видны отчаянные попытки пассажиров открыть двери или окна. Некоторые из них лежали на полу, не в силах пошевелиться.

Они пытались открыть двери, но те были неприступны. Вагон был более искорежен, чем их, и двери заклинило окончательно. Некоторые пассажиры соседнего вагона начали падать в обмороки. Обессиленные мужчины сидели, часто и глубоко дыша.

Игорь показал людям у окна отойти. Они отпрянули от него, и, размахнувшись, Игорь ударил по стеклу тростью. Стекло пошло сильной рябью, но не треснуло. Игорь ударил еще, потом еще. Он бил не переставая. Рябь по стеклу стала уже хорошо различимыми волнами. Вдруг, после очередного удара, стекло взорвалось на тысячи маленьких осколков.

Открывшаяся дыра буквально засасывала жаркий воздух в вагон, пассажиры, что было сил бросились к разбитому окну и жадно дышали.

Разбросав осколки, Игорь и другие начали помогать людям вылезать из вагона через окно.

— Надо посмотреть, что с другими! — крикнул кто-то и трое мужчин побежали дальше по составу.

Игорь побежал за ними, сжимая в руках спасительную трость и прихватив один сохранившийся аварийный фонарь из вагона.

Добежав до конца соседнего вагона, все остановились как вкопанные. Дальше ничего не было, только огромные осколки бетонного свода туннеля, да куча искореженного металла. Впереди все было завалено кусками бетона. С верхней части туннеля ссыпалась земля.

Забравшись на валуны, они начали пробирать сквозь небольшой проход в сторону другой части состава. Проход был очень узкий и поэтому все ползли друг за другом очень медленно. Одежда рвалась из-за острых камней, песок вгрызался в кожу оголенных частей тела.

Игорь полз вторым, когда вдруг первый остановился.

— Боже мой, боже милостивый, — шепотом проговорил он.

— Что там такое? — спросил его Игорь.

— Там, там, — он запинался. Игорь чуть толкнул его, и тот послушно пополз вперед.

Они вылезли. Рухнувший на состав свод туннеля буквально впечатал вагоны в рельсы. Некоторые вагоны были буквально разорваны на части и завалены камнями.

— Эй! Есть кто живой! Эй! — крикнул Игорь.

— Да кто тут живой, кто тут живой! — воскликнул третий, — ты что, слепой.

— Помолчи, все молчите! — Игорь стал вслушиваться. Было тихо, точнее сказать, не было слышно ничего, кроме дыхания людей, стоявших рядом, и биения пульса в висках.

— Видишь, видишь!

— Тихо! Тебе говорят!

Вдали послышался свист сжатого воздуха.

— Вперед! — скомандовал Игорь, — надо осмотреть локомотив.

Они начали перебираться через завалы. Игорь старался внимательно смотреть вокруг, но глаза упорно зажмуривались. Тонны искореженного железа, тонны камней, клочки плоти. От всего этого тошнило, хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть всего. Смертельно хотелось пить.

Локомотив был наполовину раздавлен. Передняя его часть была вздернута вверх. Игорь подбежал к кабине. Стекло было все в крови. Он попытался открыть дверь, но он на поддавалась.

Пересиливая себя, он взобрался на крышу и начал внимательно смотреть в темную кабину. В кабине лежало два тела. У одного машиниста не было лица, все было разорвано. Игоря стошнило. Он отдышался, посмотрел еще раз. На мгновенье ему показалось, что второе тело чуть дернулось.

— Пошли отсюда! — крикнули ему снизу. Он хотел было выругаться, но видимо от звука, второй машинист будто бы дернул рукой.

Не раздумывая, Игорь начал разбивать лобовое стекло. Стараясь не упасть со скользкой крыши, он методично наносил удары. Стекло дрогнуло и разлетелось на осколки.

Спустившись в кабину, он, борясь с отвращением и каким-то первобытным страхом, хотя за годы службы он и не такое видел, Игорь пробирался ко второму телу.

На вид машинист не был сильно покалечен. Видимо от удара его спасло то, что его откинуло сразу к стене. Первый видимо принял весь удар сразу.

Игорь поверил пульс. Не прощупывается. Он склонил ухо к лицу, на секунду ему показалось, что дыхание есть!

Аккуратно положив тело ровнее, Игорь начал оказывать первую помощь, как его учили. Он расстегнул воротник машиниста, пульс на шее был. Он начал делать искусственное дыхание, периодически проверяя пульс. Пульс становился отчетливей, дыхание стало ровным.

Игорь вскочил в поисках аптечки. В груде он нашел слетевший со стены части шкафа первой помощи. Найдя чемоданчик первой помощи, он приложил вату с нашатырем к лицу машиниста.

Через некоторое время машинист попытался открыть глаза. Игорь протер его лицо салфеткой и чуть постучал по щекам.

— Ты живой?

— Вроде да, — хрипло ответил он.

— Встать сможешь?

— Не знаю, — ответил машинист и разлепил ссохшиеся веки. На него смотрел мужчина с короткими темными волосами, густо посыпанными пылью Взгляд мужчины был обеспокоенные, но в тоже время жесткий.

Машинист попытался встать, но острая игла вонзилась болью в голову, и ноги пошатнулись. Игорь поймал его и помог встать.

— А Александр Иванович? — спросил машинист и попытался повернуться.

— Нет его, не смотри туда, — ответил ему Игорь, — нам надо вылезать. Помогите нам, эй-эй!

На крыше послышались шаги, втроем они помогли вытащить машиниста из кабины.

— Что будем делать дальше? — спросил Игоря парень в очках из тонкой металлической оправы.

— Не знаю. Главное понять, где мы остановились. Тебя как зовут?

— Алексей.

— Меня Игорь.

— Дима, — тихо произнес машинист.

— Андрей, — сказал высокий мужчина.

— Слава, — произнес коренастый смуглый парень.

— Хорошо, Дима, где мы сейчас?

Машинист немного подумал.

— На 54 участке тоннеля.

— Это мне ничего не говорит. Ты скажи, куда нам идти? Есть ли впереди или позади выход?

— Идти? — машинист беззвучно затрясся от нервного смеха, — куда идти? Над нами вода! Пролив! Некуда идти, только вперед.

— Может, пойдем назад? — предложил Алексей.

— Назад дольше, мы проехали две трети пути.

— А сколько осталось?

— Сто двадцать километров, — со вздохом ответил машинист.

— Сто двадцать километров, — задумчиво повторил я, — сто двадцать километров до чего?

— До первого лифта.

— Но ведь нас будут искать!

— Да, нас найдут, обязательно!

Машинист покачал головой. Все смотрели на него, и надежда, до этого теплившаяся в серце, медленно гасла.

— Что? Что ты молчишь?

— Если бы все было так просто. С момента аварии прошло более получаса. По всей линии движения установлены через каждую сотню метров датчики. Нас бы уже засекли, и робот-челнок был бы уже здесь, — машинист показал на стены туннеля. Параллельно полу был проложен монорельс, часть его была свернута в узел, но вдали он был более или менее прямой.

— Ты же сам сказал, что до лифта сто двадцать километров, как бы он успел?

— Челноки расположены каждый пятьдесят километров. Он бы уже был там, — Машинист показал рукой на не поврежденный участок монорельса.

— Может другой участок тоже завалило, поэтому он и не может пройти?

— Может и так, но мы бы в любом случае услышали бы его позывной, а что вы слышите?

Все прислушались. Стояла тишина, от которой веяло могильным холодом.

— Ничего не слышу, — ответил Алексей.

— И я ничего, — сказал Игорь.

Все кивнули в ответ.

— Но… но должна же быть система оповещения, система эвакуации? — спросил Андрей.

— Да, робот-челнок как раз для этого и предусмотрен. Он способен брать на борт до десяти человек, у него есть запас воды и еды, средств помощи, — тихо ответил ему машинист, — Когда передается команда с датчиков и сигнал SOS с локомотива, он выдвигается в сторону сигнала. Роботы с ближайших к нему участков тоже начинают двигаться в сторону сигнала. Двигаясь, робот посылает стандартный сигнал оповещения, он отчетливо слышен за пять километров.

— Что будем делать? — еще раз спросил Игоря Алексей.

— Надо найти этого робота. Нас более пятидесяти человек. Без воды мы умрем довольно скоро. А сейчас надо вернуться к вагонам.

Добравшись до вагонов, перед глазами открылась неприятная картина.

Вышедшие из вагонов пассажиры спорили друг с другом, переходя на крик. Некоторые начинали драться, особо крикливые дамы били своих оппонентов сумками по голове.

— Прекратить немедленно! — закричал на них Игорь.

Все обернулись в их сторону.

— А почему это мы тебя должны слушаться, ты что командуешь? — вскричала та самая полная дама.

— Я представитель закона, старший следователь Воронов, — спокойно ответил Игорь, доставая из нагрудного кармана удостоверение.

— Мент значит, — тихо сплюнул коренастый Слава.

— На основании закона, в чрезвычайной ситуации я имею право возложить на себя ответственность и право управлять и принимать решения. Если есть здесь другие представители внутренних органов, прошу предъявить удостоверения.

Все замолкли. Полная дама хотела еще что-то сказать, но побоялась.

— Прошу слушать меня внимательно и не перебивать.

Подождав, пока все успокоятся, Игорь продолжил.

— Поезд попал в аварию.

— Ну это мы и без тебя знаем, — послышались недовольные голоса.

— Мама, я хочу в туалет! — послышался тонкий детский голос.

— Потерпи солнышко, сейчас дядя все решит.

— Тишина! Повторяю, поезд попал в аварию. Локомотив и другие вагоны разрушены. Пути завалены обломками бетонного свода туннеля.

— А что нам делать?

— Как же так, а где спасательная служба?

— Что происходит?

— Мама, я хочу есть!

Игорь подождал, пока голоса улягутся.

— Выживших нет. Только второй машинист.

Повила гнетущая тишина. Кто-то плакал.

— Получается, что мы единственные выжившие? — спросил осторожный голос.

— Да.

— Мы все умрем! Нас похоронили тут заживо! — раздался истерический вопль.

— Да заткнись ты! — глухой удар в челюсть прервал приступ паники.

— Куда ж ты скотина поезд то вел?! Ты что, не видел, что тут обвалы? Убийца! — закричали несколько голосов на машиниста. Дима пошатываясь вышел вперед, но не смог удержать равновесия. Слава быстро подхватил его.

— Обвал произошел во время движения. Прекратите искать виноватых.

— А где первый машинист.

— Он мертв.

Люди замолчали.

Нам надо разделиться на две группы. Одна пойдет по ходу движения поезда, другая в обратную сторону. Нам необходимо найти челнок. Видимо обвал нарушил подачу энергии, и до нас они еще не добрались.

— Но ведь у нас есть свет, значит сеть не нарушена, вот, — седой мужчина показал на горящие светильники в вагоне.

— Это аккумуляторы, — тихо проговорил машинист. Через десять часов они сядут.

— И мы погрузимся в темноту?

— Мы можем их отключить, чтобы экономить свет? — спросил Игорь машиниста.

— Да, это довольно просто, я покажу.

— Итак, разбиваемся на группы. Прошу выйти добровольцев.

Вперед вышло шесть человек.

— Отлично, две группы есть. Делимся по пять человек. Один идет к нам, — к группе Игоря подошел немолодой начинающий седеть мужчина, — мы пойдем вперед по ходу движения. Вторая группа идет в обратном направлении. Наша задача выяснить состояние спасательных средств, найти запасы еды и воды. Для этого нам необходимо найти робота-челнок, и, если получится, выйти на связь с землей.

— Но мы и так в земле! — воскликнул полный потный мужчина, со съехавшим галстуком.

Игорь не обратил на него внимания.

— Здесь главным я назначаю Дмитрия, — Игорь показал рукой на бледного машиниста, — а сейчас, в первую очередь прошу всех достать всю воду и еду, которая у вас есть с собой.

— Но это мое! — возмутилась полная женщина, прижимая к себе свою сумку, — почему я должна с кем-то делиться?

— Я не требую от вас этого, я лишь прощу проявить понимание. Взрослые могут долго находиться без воды и еды, но дети не должны страдать.

Многие понимающе начали обшаривать свои вещи, постепенно на ипровизированный стол из большого обломка бетонной плиты начали выкладываться бутылки с газировкой, шоколадные батончики, конфеты, жевательные резинки. Один дедушка выложил на стол из своей сумки на колесиках несколько целых банок с солениями. Он собрался было вытряхнуть разбившиеся из сумки, но Слава остановил его.

— Подождите, не надо все выбрасывать. Может, что и пригодно в пищу. Кто знает, сколько нам тут торчать еще.

Дедушка понимающе кивнул и поставил сумку рядом с плитой.

Некоторые люди отказались отдавать свою воду, встав особняком от остальных.

Игорь подошел к пожилому мужчине и протянул ему его трость.

— Спасибо, она нам очень помогла.

— Нет, оставь ее себе. Я могу и так передвигаться, куда мне собственно идти? — улыбнулся мужчина, — думаю, что тебе она будет гораздо нужнее, чем мне.

Игорь кивнул и вспомнил про свой портфель с документами. В его глазах появилась тревога, но мужчина успокоил его.

— Не беспокойся, твой портфель у меня. Никуда он не денется.

— Спасибо, не давайте его никому.

— Хорошо, Игорь.

Игорь кивнул ему и направился к группам. Люди собирались, на каждую группу выделили по одной пол-литровой бутылке воды.

— Все готовы? — спросил их Игорь.

Мужчины кивнули.

— Маршрут не такой уж долгий. Если верить машинисту, то любая из единиц спасательной техники находится каждые пятьдесят километров пути. Значит, если предположить, что мы находимся посередине отрезка, то каждой группу надо пройти не более двадцати пяти километров, это по пять часов в одну сторону.

— А может робот совсем рядом?

— Все возможно. К сожалению, связи здесь нет, — Игорь еще раз посмотрел на свой телефон. Мы должны надеяться только на удачу. При обнаружении робота, задача выйти на связь с аварийными службами, мы находимся на 54 участке, запомните. Один должен будет остаться у робота, если не удастся его запустить. Другие должны будут, взяв по максимуму еды и воды, вернуться, чтобы забрать оставшихся здесь.

— Так может лучше сразу разделиться?

— Нет, многие не дойдут, а это будет только тормозить нас. За десять часов ничего не случится, — Игорь посмотрел на часы, было уже половина четвертого, — сверим часы, сейчас 16:32.

Группы кивнули.

— Есть у кого вопросы?

— У меня есть! — крикнул из толпы тот же полны мужчина, он уже снял с себя пиджак, пот струился с него потоками, — если энергосеть повреждена, то, как долго будет работать вентиляция?

Машинист задумался. Так сходу он не мог ответить. На курсах этот вопрос особо не поднимался, говорили о исключительной надежности системы, о резервных генераторах.

— Вентиляция должны работать всегда, она не зависима от основной энергосети.

— Но тут становится невыносимо жарко! Вы разве не чувствуете?

— Ты просто очень толстый! — язвительно выкрикнул кто-то из толпы. Толстяк не обиделся.

— Да, толстый. Но я также и не дурак. Температура растет, — он показал на свои часы, — вот, датчик показывает, что температура выросла за последний час на два градуса.

— Мы можем проверить работоспособность вентиляционной системы?

— Теоретически да, каждые пять километров расположены приточные трубы, но они высоко, — машинист показал наверх, — это более семи метров. Но что мы сможем проверить?

— Надо проверить, — ответил Игорь, — все, времени терять нельзя. Вперед.

Олеся сидела дома. На работу она не пошла, у нее оставались три отгула, а сегодня должен был приехать Игорь, Игорь. Она его любила. Да, так просто. Олеся никогда не делала проблем из этого, все в ее жизни было просто, ну ей хотелось, чтобы было просто. Если любить, так любить. Ненавидеть, так… но она не могла вспомнить никого, кого бы могла ненавидеть. Все ее прошлые мужчины бы в прошлом, измены, расставания, обиды — это все проходящее.

Она уставилась в книгу, пытаясь выкинуть дурацкие мысли из головы. Но страсть покопаться в себе начала превалировать, строчки начали сливаться в единую линию. Олеся отложила книгу, легла на живот и, подперев голову руками о спинку дивана, задумалась.

Игорь, а почему он? Ведь не сказать что красавец, есть и поинтересней. «Что ты в нем нашла, дурочка? — спрашивала она сама себя, и сама же себе отвечала — Не знаю». Встречались они редко, каждый раз, когда Олеся собиралась вытащить этого трудоголика, его вызывали на работу. Игорь старался не рассказывать о своей работе, уходил от темы в начале их отношений, но по ночам бывало проговаривался во сне. Олеся потом ни о чем его не расспрашивала, она понимала, что Игорю не очень приятно вспоминать то, с чем ему приходится работать. В целом расспрашивать о чем-то ей было не надо, она старалась доверять партнеру, а иначе о каком доверии может идти речь? «Червь сомнений способен уничтожить любой самый сочный плод» говаривала ее мама. Мама, как жаль, что тебя уже нет рядом.

Она посмотрела на часы. Часы зелеными цифрами на белой стене показывали 17:30. Через полчаса придет его поезд, надо собираться, ей хотелось встретить его, как в былые времена, как рассказывала бабушка. Все-таки переезд из одной части города в другую занимал целый день. Так уж сложилось, что жили они по разным берегам пролива. Она лениво встала с дивана, потянулась и направилась в ванную.

Приняв душ, она придирчиво осмотрела свой гардероб. Перебирая платья, ей на глаза попалось несколько старомодное ситцевое платье с большими цветами. Оно! Надев на себя и покрутившись перед зеркалом, она осталась вполне довольно своим образом.

Схватив сумочку, она побежала на вокзал.

Вторая группа шла в сторону Восточного вокзала. Идти было тяжело, дорога была усеяна обломками бетонного свода, но в целом большее неудобство создавала невыносимая жара. Ведущий группы, высокий блондин, уверенным шагом шел впереди. Он, казалось, не замечал препятствий. Четким, уверенным шагом он задавал ритм. Довольно сложно идти в темноте, надеясь на то, что ты не кубарем не полетишь, налетев на очередной бетонный валун, освещая дорогу редкими вспышками экрана телефона.

Идущий последним полноватый мужчина попросил сделать привал. Они шли уже более двух часов.

Все остановились. Переводя дыхание, блондин осветил слабым светом телефона стены, потом потолок.

— Черт знает что, — проворчал один из мужчин, — сколько мы идем, я не почувствовал ни малейшего дуновения. Мы как будто в каменном мешке.

— Это не исключено, — подал голос полноватый мужчина, — по характеру разрушений я могу предположить, что это было землетрясение. Очень даже может быть, что мы заперты с двух сторон.

— А Вы я смотрю оптимист, — ехидно проговорил блондин.

— Оптимист не оптимист, но надо быть готовыми к реальности, — мужчина снял очки и начал усиленно их тереть платком.

— К какой к черту реальности? Ты что это городишь, а? — вскипел его собеседник.

— Нам тут еще скандала не хватало, — тихо проговорил другой. Он немного ссутулился, смотрел все чаще в сторону, отчего производил впечатление забитого человека.

— Гражданин прав, ссорится нам нечего, — сказал блондин. Часы показывали половину восьмого.

— А как вы думаете, другая группа нашла аварийный челнок? — спросил интеллигентного вида невысокий человек.

— Надеюсь, что да. Мы прошли скорее всего чуть менее десяти километров.

Они постояли еще немного. Блондин светом экрана телефона скомандовал продолжение движения. Колонна зашагала дальше.

Постепенно усталость и жажда начали одолевать шагающих. Даже блондин не мог уже держать заданный темп. Решено было сделать еще один привал и израсходовать часть воды. Каждому был дан один глоток. Сделав его, все старались подержать подольше во рту этой противной сладкой дряни, от которой становилось еще хуже. Горло раздирало на части.

Сев на пути, члены группы тяжело дышали.

— Мы идем уже четыре часа, — проговорил сбиваясь от не восстановившегося дыхания блондин. Дышать становилось все тяжелее, воздуха было смертельно мало.

— А челнока все нет. Не ужели нам самый длинный участок достался?

— Пока не ясно, — ответил полноватый мужчина, — мы прошли скорее всего не более пятнадцати километров, мои часы по крайней мере показывают так.

Он посмотрел еще раз в них, шагомер показывал 14980 метров. Небольшой луч света от экрана часов скользнул вперед. Небольшой блеск показался чуть дальше пятнадцати метров от него. Мужчина вскочил.

— Что, что случилось? — спросили его, подсвечивая вокруг экранами.

— Светите вперед, видите блеск?

Блондин встал, достал свой телефон, и включил фонарик. Слабый луч осветил металлический блеск монорельса на стене.

— Это всего лишь рельсы, ничего более, — выключил он фонарь.

— Нет, светите чуть дальше, видите темный контур?

Блондин осветил еще раз чуть дальше, на секунду из темноты появился контур маленького плоского вагона на стене. Он будто бы завис в движении, держась лапами за стальной рельс на стене.

Все вскочили и побежали вперед. Фонарь отключился, но он уже не требовался — направление было отчетливо ясно!

С разгону они врезались в челнок. Упав на рельсы радостные, но держась за головы от полученного удара и тупой боли, они начали смеяться и поздравлять друг друга.

Через несколько минут эйфория прошла.

— Как нам его открыть? — спросил тот хмурый мужчина, старательно ощупывая гладкий корпус челнока.

— У него должна быть кнопка открытия, как на поездах, — уверенно ответил полный мужчина в очках.

— Нет тут никакой кнопки, — проговорил хмурый.

Блондин достала свой фонарик и начал квадрат за квадратом на корпусе челнока.

— Вот она! — воскликнул интеллегент, указывая на большой чуть выдающийся вперед круглый выступ.

— Так жми на нее!

Он нажал, но ничего не произошло. Он нажал еще раз. Тишина.

— Ты слабо жмешь! — проговорил Хмурый и подойдя, со всего размаху вдавил кнопку.

— Так мы не откроем, — тихо проговорил сутулый, — видите, даже аварийного освещения нет.

Дверь челнока была плотно пригнана к корпусу для изоляции от воздействия подземных вод или выброса газа.

— Как же нам ее открыть?

— Посветите мне, пожалуйста, — попросил сутулый, приблизившись к челноку.

Блондин осветил область возле кнопки.

— Чуть ниже, если можно, — луч света фонарика показал небольшую впадинку в корпусе, ее не было видно сразу, она сливалась с корпусом.

Сутулый сунул в нее руку, раздался небольшой щелчок, и кнопка зажглась ярко красным светом.

От внезапности блондин чуть не выронил фонарь, направив луч света вниз. Сутулый попросил всех закрыть глаза, и вдавил кнопку.

Челнок зажегся ярким, жгущим глаза после нескольких часов полной темноты, белым светом. Дверь, шипя, отворилась, открывая проход в небольшое отсек с креслами, вделанными прямо в стенку челнока.

Подождав пока глаза привыкнут к свету, сутулый вошел в челнок. Подойдя к пульту, он располагался чуть левее от ряда сидений, он начал щелкать тумблерами на панели.

Группа вошла в челнок. Блондин подошел к сутулому.

— А Вы молодец, случалось встречаться с подобной техникой.

— Да, и не раз. Собственно мы разрабатывали систему резервного питания, для подобных роботов.

— Но сейчас робот выключен?

— Да, не знаю почему, но я не могу перевести его в автоматический режим.

— Но он может двигаться?

— Да, но на резервном питании не более двухсот километров.

— То есть мы на нем не доедем до Восточного вокзала.

— Боюсь что так.

— Но позвольте, ведь этого достаточно! — вмешался интеллигент, — мы поедем как раз навстречу спасателям, ведь нас уже должны спасать! Непременно!

— Не думаю, что мы так просто встретимся со спасателями, — ответил чему-то улыбаясь полноватый мужчина в очках. Он расположился на одном из кресел и старательно вытирал очки.

— Ты опять за старое, да, очкарик? — взъелся на него хмурый.

— Прошу меня не сердиться, господа. Но давайте мыслить логически. Сейчас, — он посмотрел на часы, — сейчас уже почти девять часов. С момента аварии прошло почти восемь часов. За это время, если бы проход был свободен, спасатели были бы уже здесь.

— Он прав. Действительно, времени прошло немало.

— Может они двигаются с другой стороны?

— Может и так, но я уверен, что спасатели двигаются с двух сторон. Вы не забывайте, что мы так и не знаем судьбу поезда, который шел к нам на встречу. Я правильно мыслю? — спросил он сутулого.

Сутулый кивнул и вернулся обратно к пульту. Все замолчали. Полный мужчина закончил с очками и по-доброму смотрел на своих спутников.

— Надо найти воду, — хрипло проговорил блондин и начал осматривать встроенные в ниши челнока шкафы.

Чего там только не было: от набора экстренной помощи, до портативного дефибриллятора и аппарата искусственного дыхания с инструкцией в ярких картинках. В дальнем отсеке он нашел небольшой склад с запечатанными индивидуальными сухими пайками. Некоторые коробки с пайками были пусты. В стену был вделан кран. Он взял один из одноразовых стаканов, которые ровными стопками располагались в нише, и налил воды. Вода была холодная и совершенно безвкусная, такая, какую обычно можно встретить во многочисленных офисных центрах и медицинских учреждениях. Но это была самая вкусная вода в его жизни!

Наполнив стаканы, он передал каждому из членов группы. Все пили сосредоточенно, медленно, стараясь не пролить ни капли.

— Пока хватит, — жестко сказал блондин, — если все так, как описывает нам наш друг, воду надо экономить.

Сутулый отдал свой стакан, посмотрел еще раз на пульт. Включив очередной переключатель, он попросил всех сесть и по возможности держаться за что-то.

Проговорив про себя молитву, он нажал несколько клавиш. Дверь челнока закрылась с сильным шипением. Загудели вентиляторы, и на всех подул мощный, освежающий поток холодного воздуха. Мощный луч света ударил в темноту туннеля. Проверив, что прожектор бьет в нужном направлении, сутулый включил систему оповещения о столкновении, направил рукоятку джойстика влево. Челнок сильно дернулся. Люди на креслах попадали друг на друга. Челнок дернулся еще раз, но уже не так резко, и начал медленно набирать ход.

— Мы все умрем, умрем. Заживо, в этом каменном мешке, — тихо шептала женщина с взлохмаченными волосами, сидя на полу вагона, прислонившись плечом к двери.

— Замолчите уже наконец! И без вас тошно!

— А что, я говорю неправду? Мы уже мертвы, понимаете? Уже мертвы!

— Женщина, примите, пожалуйста, это, — мужчина в белой рубашке протянул ей две желтые таблетки и свою порцию воды. По нему градом струился пот, было видно, как ему хотелось пить. Свой пиджак и галстук он давно уже бросил в угол. Видимо стеснение своей полной фигуры, а может воспитание, не позволяли ему раздеться до белья, что сделали уже многие.

— Я, я не буду это пить! Вы хотите меня отравить!

— А зачем? Ведь мы с Вами в западне, какой смысл? Видите, я отдаю Вам свою воду. Выпейте, пожалуйста, поспите пару часов. Вы пугаете детей, им и так не сладко.

Женщина посмотрела на него и неуверенно взяла таблетки. Посмотрев на них некоторое время, она решилась, и проглотила их. Он протянул ей воду, но она помотала головой.

— Отдайте ее лучше ей, — она показала рукой на соседний ряд кресел, где расположилась мать с ребенком. Девочка уже несколько часов пыталась уснуть. Ее бил горячечный бред, она прижималась к матери, и во сне что-то шептала.

Он подошел к ним. Протянув матери остатки воды в бутылке, он приложил руку к голове девочки. Жар, очень сильный жар. Порывшись в своем портфеле, он достал несколько таблеток и протянул их.

— Дайте ей сначала две, через три часа, повторите. Экономьте воду, их нельзя просто глотать.

Мать начала будить ребенка, с трудом заставляя ее проглотить горькие пилюли. Через пятнадцать минут ребенок уснул.

Мужчина сел напротив них. Устало положив рядом портфель, он посмотрел на свои часы. Время близилось к девяти вечера. Женщина, убаюкивая ребенка, тихо его спросила:

— Вы думаете, что она права, — женщина скосилась на уснувшую после истерики.

— Я думаю, что в ее словах много правды. Но я также верю, что господь не оставит нас.

— Господь? Мне кажется, он нас уже давно покинул.

— Может и так, но это мешает мне верить в чудо. Понимаете, дело не в том, как он должен нам помочь, должны ли небеса, — он обвел руками потолок вагона, — развернуться, и оттуда попадать спасательные лифты. Или вдруг свет озарит нас с вами, открывая нам путь во спасение.

— Я хочу только одного, чтобы моя дочь осталась живой. Для себя мне ничего не надо, — она поцеловала спящую девочку.

— Тогда верьте в это. Не должно быть ни тени сомнения, иначе сомнения подведут вас, когда потребуется от вас решительность.

— Вы говорите как проповедник.

— Отчасти я им и являюсь. Я врач. За свою жизнь я видел много доказательств того, что принято считать деянием божьим. Действительно ли господь помогал моим пациентам, не знаю. Когда-то мне хотелось в это верить. Сейчас я не знаю, хочу ли я действительно знать правду.

Снаружи раздался голос машиниста.

— Через десять минут, я отключу свет.

Люди недовольно загудели.

— Повторяю, через десять минут. Приготовьтесь, пожалуйста.

Люди начали занимать места в вагонах, пытаясь устроиться поудобнее для сна. Дети уже давно спали на коленях у отцов и матерей, то и дело сквозь сон повторяли: «Мама, а мы скоро приедем домой?» «Скоро, солнышко, скоро. Спи пока» — тихо отвечали матери, скрывая надвигающиеся к горлу всхлипы.

Машинист зашел в вагон. Откину фальшпанель около последних сидений, он открыл щиток.

— Я выключаю, — предупредил он, и свет в вагоне погас. В соседнем вагоне другой мужчина повторил его действия, и все погрузились в слепящую глухую тьму.

Свет фонаря уперся в нагромождение бетонных плит. Развороченный локомотив остался далеко позади. Группа шла уже более пяти часов.

— Давайте сделаем привал, — сказал Игорь, вглядываясь в бетонную гору, освещенную скудным желтым светом.

Достав бутылку, Игорь передал ее по кругу. Каждый сделал по глотку.

— Интересно, вторая группа нашла уже челнок?

— Надеюсь, — ответил Игорь.

— Нет, не нашли, иначе мы бы услышали его, — уверенно ответил коренастый Слава.

— Нет, не услышали бы, — проговорил пятый член группы, — мы прошли ряд больших завалов, звук будет экранироваться и до нас не дойдет.

— Мы прошли семнадцать километров. Надеюсь, что вторая группа удачливей.

— Не думаю, как не крути, им тяжелее, у них нет фонаря, идут почти в полной темноте.

— Это да.

Андрей сидел и что-то рисовал пальцем на земле. Он смотрел на гору бетона и продолжал рисовать круги.

— Там ничего нет, — уверенно сказал пятый член, — нам надо поворачивать обратно.

— Почему ты так решил? — спросил его Алексей, — ты что-то увидел, да?

— Нет, я просто это чувствую.

— Чувства роли не играют, нам надо идти дальше.

— Ну, пойдем мы дальше, а что толку? Челнок, даже если мы его найдем, в лагерь не возьмешь, какой смысл, — спросил Слава.

— Смысл в том, чтобы найти его. Дальше будем действовать по обстоятельствам, — твердо проговорил Игорь. Его тоже смущали те завалы, что они уже прошли. Он понимал, что не все удастся пересечь их, но надо было придерживаться первоначального плана.

— Все готовы? — спросил он группу. Все начали неохотно подниматься, разминая уставшие от ходьбы ноги.

Слава поднял фонарь.

— Мы не пойдем дальше, надо поворачивать обратно.

Игорь внимательно посмотрел на него.

— Если ты устал, мы можем еще побыть здесь. Но нам надо двигаться вперед.

— Ты что тут раскомандовался, а? Да плевать я хотел на твои слова! Ты кто для меня?

— Я представитель закона и в случае чрезвычайных ситуаций…

— Да заткнись ты! — Слава ожесточенно посмотрел на него, — ты что, слепой? Ты не видишь, что дальше дороги нет!

— Этого мы не знаем.

— Да что тут знать! Хочешь идти дальше, иди, но один. Может кто хочет идти с ним?

Никто не откликнулся, только Андрей вышел чуть вперед.

— Если ты хочешь идти дальше, я пойду с тобой. Ребята устали, пускай возвращаются. Не осуждай их.

— Как мы пойдем без света? — спросил его Игорь.

— Дойдем как-нибудь.

Слава вырвал у Игоря бутылку воды.

— Ты себе найдешь еще в челноке, козел!

Игорь ринулся было к нему, но Андрей остановил его.

— Пускай идут.

Трое ушли, погрузив Игоря и Андрея в темноту туннеля. Желтый свет удалялся все дальше и дальше, сжигая за собой очертания стен и отблеск рельс.

— Почему ты остался? — спросил Игорь, — ты могу уйти с ними.

— Это не мой путь.

— Как мы пойдем дальше, я уже ничего не вижу.

— На время нам этого хватит, — Андрей достал из кармана ключи и отцепил от них маленький брелок-фонарик, — а если найдем челнок.

— Найдем, — уверенно ответил Игорь.

Они двинулись вперед, освещая дорогу тонким лучом белого света. С трудом продолев бетонную преграду, Игорь пару раз оступался, теряя равновесие, но рука Андрейа удерживала его от падения на острые камни.

Впереди насколько можно было увидеть были рельсы. Рельсы, рельсы, не было больше обломков свода, камней. Дорога была свободной.

Они уверенно зашагали вперед. Андрей периодически отключал фонарик, чтобы экономить батарейку. Мигая светом, идя впереди, он вспышками освещал участки дороги. Ноги вошли в ритм и больше не запинались, шагая четко между проложенными балками.

Казалось, нестерпимая жажда прошла, дышать становилось все легче, Игорю стало чудиться, что задул ветерок. В темноте туннеля перед ним всплывали яркие картины. Свежий, прохладный ветерок обдувал его лицо. Он стоял на большой поляне, полной ярких цветов. Почему-то в руках у него был зонт, но на небе не было ни облачка. Солнце светило ярко, но не сильно пекло. Вдали виднелась фигура девушки, она шла к нему — это была Олеся, он был уверен. Лица ее не было видно, но он был уверен — это она! Девушка была одета в яркое ситцевой платье. Оно бло немного старомодно, такие носила его бабушка, когда была молодая, но сейчас оно смотрелось не Олесе удивительно. Он захотел побежать ей на встречу, но расстояние между ними не сокращалось. Он прибавил шагу, стараясь приблизиться к ней быстрее, она бежала к нему, но поле расширялось все больше и больше. Ее лица не было видно, оно расплывалось в дымке полуденного зноя. Он остановился, она тоже. Игорь смотрел на нее, он помахал ей зонтом. Она не сдвинулся. Доля секунды прошла, как вдруг точным ударом солнце ослепило его, рвущийся сквозь толщу воздуха, сквозь расстояния, сквозь землю голос Олеси пронзил его голову: «Берегись!».

— Стой! — крикнул он. Внезапный крик оглушительно пронесся вперед по туннелю. Андрей резко остановился.

— Что случилось? — он включил фонарь и посветил на Игоря.

— Не могу точно сказать, но не выключай пока фонарь. Давай сбавим темп.

Андрей с сомнением посмотрел на Игоря, потом осветил туннель впереди. Ничего кроме ровных рельс не было. Дорога уходила далеко вперед, чуть сворачивая вправо.

— Идем?

— Идем, — ответил Игорь. Ему было немного стыдно за произошедшее, но чувство тревоги не покидало его. «Это все усталость», — сказал себе он, взяв тяжелую трость в левую руку.

Еле различимый шорох и небольшое потрескивание раздалось неподалеку.

— Ты это слышал? — спросил Андрей Игоря.

— Да, может это ветер?

— Какой ветер, тут нет ветра.

— Постой-ка, посвети вперед.

Андрей посветил вперед, ничего. Все так же ровно, все так же бесконечные линии рельс. Тихий треск повторился вновь.

— Посвети наверх, — попросил его Игорь.

Игорь направил луч на свод туннеля. Нади ними висел треснувший свод, некоторые части висели на согнутых кусках арматуры как вековые сталактиты.

Не раздумывая, они побежали что было сил вперед. За ними, как сказке, начал сыпаться, закрывая путь назад потолок, заполняя духоту туннеля туманом их нестерпимо едкой густой пыли. Они бежали долго, пока звук рушащегося свода не остался далеко позади. Силы были на исходе. Сначала Игорь, запнувшись, упал на рельсы, больно ударившись головой, затем сдался и Андрей, падая чуть дальше с тихим стоном.

Они лежали полчаса, а может больше. Игорь давно уже потерял счет времени. Лежа на спине между двумя рельсами, он смотрел в черноту туннеля, смотрел на потолок, не зная, висит ли над ним бетонный меч или нет. Ему было все равно. Сильно хотелось спать. Спать и пить.

Олеся прибежала на вокзал, еще не было шести вечера. Увидев небольшую лавку с печеньем, она остановилась, выбирая что-нибудь на ужин.

— Ой, а Вы слышали, что творится то на вокзале? — спросила ее продавщица, пожилая женщина лет семидесяти.

— А что случилось? — не особо вслушиваясь в сказанное спросила Олеся, набирая в бумажный пакет разноцветных усыпанных цукатами зверушек.

— Движение по туннелю закрыли, говорят было землетрясение под каналом. Все поезда вернули обратно. Два поезда только ищут.

— Землетрясение? — Олеся удивленно посмотрела на нее, — как землетрясение? Ведь их уже не было более треста лет?

— Никто не может сказать, ходят слухи, — продавщица понизила голос, — что правительство пытается скрыть правду.

— Ну, то же мне новость, — Олеся протянула продавщице пакет, — наше правительство никогда правды и не говорило.

— Мне внук прислал, — продавщица взвешивала печенье, кивнула головой на лежащий чуть правее планшет, — что был взрыв на канале, как раз между островами, где проложили туннель.

— Взрыв? Позвольте, но кому это нужно? — Олеся достала деньги и расплатилась. Она посмотрел на часы, было шесть вечера. Олеся собралась уже было уходить, как продавщица взяла ее за руку.

— Нужно, сами знаете кому, — кивнула в сторону дежуривших у входа на вокзал пары вурдалаков. Олеся с интересом посмотрела на нее. Ей захотелось еще поговорит с ней, но она вспомнила про Игоря.

— Я должна идти, скоро будет поезд.

— Деточка, ты меня не слушаешь, — тихо проговорила продавщица, — отменили поезда, вокзал закрыт.

— Но, но в шесть должен быть поезд с Восточного вокзала.

— Ты про шести часовой? Так его не нашли, его и встречный. Говорят, там весь туннель завалило, никто пробраться не может.

Последние слова пронеслись в голове Олеси как товарный поезд, сметая все на своем пути. Она уже не понимала, где находится, руки разжали пакет, из него на мостовую начали падать веселые зверушки.

— Эй, да что с тобой! — вскричала продавщица, выбежав из-за прилавка и ловя падающую в обморок девушку.

Челнок несся с максимально возможной скоростью. Яркий белый луч как нож масло разрезал глубокую черноту туннеля. Вся группа с беспокойством смотрела вперед, боясь вот-вот влететь в какой-нибудь бетонный обломок свода, висящий на обнаженных страшнейшим ударом арматур над монорельсом. Но челнок знал свое дело. Робот за несколько километров вперед просчитывал дорогу, выводя на черный экран зеленый объемный сетчатый профиль туннеля.

Челнок сбавлял ход, перед сложными участками, но компьютер заранее просчитывал вероятности обвала, поэтому никто даже не чувствовал изменения скорости. Легкий, почти неслышимый металлический свист монорельса, плавная, почти мягкая езда — все это убаюкивало уставших за столько часов поисков людей. Все чаще глаза отказывались открываться, когда голова в бессилии сопротивляться сну опускалась все ниже и ниже на грудь. Группа спала.

Луч света упрямо бурил темноту, челнок плавно набирал максимальную скорость, и вновь и вновь аккуратно, чтобы не создать лишней вибрации, проходил опасные участки.

Группа спала. Она спала даже тогда, когда челнок остановился на участке 54. Двери его бесшумно открылись, и душная, спертая атмосфера начала постепенно заполнять челнок.

Челнок погасил свет, оставив только аварийное освещение.

Первым очнулся сутулый. Он медленно поднялся с пола, мозг отчаянно отказывался принимать действительность, погружаясь снова в грезы сна. Сутулый потер виски, и широко открыл глаза. За окнами челнока стояла кромешная тьма. Желтый свет аварийных светящихся полос на корпусу челнока довольно слабо освещал туннель. Он посмотрел на пульт управления: точка маршрута достигнута. «Участок 54» — мигало на панели зеленоватым светом. Часы показывали полдень. Сутулый еще раз ввел маршрут, компьютер пересчитал и вновь написал, что маршрут достигнут. Не веря глазам, он вышел из челнока. Вокруг все было чисто. Не было ни осколков бетонного потолка, не было разбросанных куч земли и другого мусора. Он не мог точно вспомнить, как выглядело место аварии, но там не было поезда! Не было ни одного вагона, не было даже намека на то, что тут когда-то что-то было! Только рельсы, только ровные стены туннеля, только ровный, практически гладкий бетонный свод. И больше ничего.

Из челнока вышел блондин и осмотрелся.

— Почему мы остановились?

— Мы достигли цели.

— Нет, я не вижу ничего.

— Я тоже.

— Не понимаю, — Блондин потер раскрасневшиеся после тяжелого сна глаза.

— Слушай, я не понимаю. Может мы не доехали.

— Не может быть, мы проехали пятнадцать километров, можешь сравнить на мониторе.

— Может, мы не туда приехали?

— Нет, челнок ориентируется гораздо лучше нас, ошибки не может быть.

— Тогда где мы?

Сутулый не ответил, он лишь покачал головой и отправился обратно в челнок. Он сел за пульт управления и стал набирать команды. Через некоторое время он включил прожекторы челнока. Свет открыл взору туннель на километры вперед. Там были только рельсы, рельсы и больше ничего. Позади, как не старался луч пробиться, наступала черная мгла. Казалось, что она медленно-медленно ползет к челноку, съедая каждую самую малую часть световой энергии, борющейся с непроглядной тьмой.

Блондин бросился в челнок и начал расталкивать других членов группы. Но они спали. Это был долгий, вечный сон. Дыхание было ровным, сердце билось, но они были уже… были мертвы? Возможно, если можно умереть еще раз.

Сев в бессильном отчаянии на пол, он посмотрел на сутулого, который стоически наблюдал, как тьма приближается к ним. Она была уже так близко, что сомнений не оставалось.

— Что будем делать? — спросил его блондин.

— У нас нет выбора, только ждать, вопрос времени. Либо это случится раньше, либо это случится позже. Но это уже случилось.

— Что? Что случилось?

Сутулый покачал головой.

— Я не знаю, как это объяснить. Раньше мне доводилось об этом читать, но я в это не верил. Я и сейчас не верю.

— Мы что, в аду?

— Не думаю, что это ад, и есть ли он вообще. Если мы хотим выиграть время, мы должны двигаться вперед, не останавливаясь, — сутулый задала команду челноку, тот закрыл дверь. Он перевел его в ручное управление, челнок дернулся и начал набирать ход.

— Что дальше? — хрипло спросил блондин.

— Дальше только вперед. Пока хватит сил. Главное не спать, — сутулый кивнул на других участников группы.

— Тогда не будем спать, будем спать поочереди!

— Это не поможет.

— Плевать! Пока я жив, я не сдамся! — яростно воскликнул блондин.

— А кем ты был, когда жил?

— Никем. Так и не удалось достичь родительских высот, не удалось стать примером детям, — с улыбкой проговорил блондин, — но я не жалею ни о едином годе, месяце, дне, что прожил. Я не жалею!

Сутулый кивнул ему и перевел челнко в автопилот. Они сидели рядом, каждый про себя вспоминая свою жизнь. Челнок несся с удвоенной скоростью, опережая свет прожектора.

Не хотелось ни есть, ни пить. Спать. Хотелось спать. Смертельно. Сон надвигался прямым фронтом, раскрашивая мир перед глазами лучшими мгновениями жизни. Не хотелось вспоминать плохое. Нет, не для этого мы живем, чтобы помнить только плохое.

Сутулый вспоминал своих детей, как они в первый раз пошли в школу, как он учил их физике, математике. Он вспомнил как познакомился со своей женой, еще тогда, когда он был молодым студентом, высоким, чуть угловатым юношей с застенчивой улыбкой. Он не вспоминал о том, как она его предала, как забрала себе и настроила детей против него. Он не вспомнил, как его выгнали работы по лживому доносу, как он тщетно и с затаенной обидой отравлял подарки детям, но ни разу не получил ни строчки в ответ. Он этого не помнил. Перед его глазами была только та жизнь, ради которой он был готов умереть, ради тех, кого он любил когда-то, и любит сейчас всем сердцем. Он давно всех простил.

Темнота двигалась за челноком не уступая ему. Она захватывала все новые и новые участки, приближаясь ближе, стремительно, как волна, как цунами, которое появилось вдалеке, но ясно, что спасения не будет, вопрос времени, спасения нет.

Темнота настигла челнок. Она медленно проникала в него, растворяя в себе свет, блестящий металл. Она вошла в тела людей, проникая в каждую клетку, забираясь в каждый самый дальний уголок сознания, но они спали, спали счастливым сном, сном мертвецов.

— Надо это прекратить, сообщить инженерам, так не должно дальше продолжаться! — Олег смотрел на меня с вызовом.

— Нет, я так не считаю. Ты, по-моему, забываешь, что не я, ни ты, ни кто из нас, не причастен к этому событию.

— Да как же не причастны? Кто проморгал удар?

— Сейчас там работают Дима и Рашид, не вижу причин, чтобы беспокоиться. Также мой дорогой друг, — я сделал картинно снисходительное лицо, пытаясь спародировать Поночкина, руководителя отдела методологии, — мы должны максимально снизить наше присутствие и наше влияние.

— Снизить! Да что ты такое городишь?! — Олег рассвирепел не на шутку. Вроде бы и взрослый человек, вот уже пятый десяток идет, а все орет на людей, тем более на вышестоящее начальство. Да просто на тех, кто старше его.

— Олег! — пора было заканчивать с ним играть, уж больно он все воспринимал близко к сердцу, — ты во-первых не забывай, с кем разговариваешь. Я тебе не аспирантик, на которого можно было бы орать.

— Прости Николай, само сорвалось.

— У тебя это срывается постоянно. Во-вторых, мы, если хотим и дальше продолжать работы, должны придерживаться методики, которую для нас любезно разработали. Да, она несколько меняет наш стиль работы, но, и мы это уже много раз обсуждали, но она должна выполняться. К тому же не забывай, что Эксперимент в данном случае только выигрывает.

В кабинет вошла Елена. На ней было строгое темно зеленое платье, серые глаза теперь уже не стреляли, как прежде. Я широко улыбнулся. Она смущенно ответила и тихо села на стул. Взрослые люди, а ведем себя как дети. Надо было бы уже давно рассказать все группе, объявить то, что и так все знали. Но не хотелось делать этого впопыхах, как бы между делом.

— Лен, ты что-то хотела?

— Да, Николай, у нас небольшая проблема образовалась.

— Какая проблема?

— Петля.

— Опять? — у меня загорелись глаза, — и когда? Где?

— Там, где ты думаешь. Видимо ты был прав и это не случайные события.

— Очень хорошо, жаль, что мы не можем там поприсутствовать.

— Петля? Ты о временной петле, да, Николай? — спросил меня Олег.

— О ней самой! — я не знал даже чему больше радоваться, такой удаче или тому, и тому, что, наконец, удастся вырваться из этого болота Управления.

— Представляю, что там они испытывают, — проговорил Олег, — можем мы сами разорвать ее?

— Я думаю, что ее не стоит разрывать, как минимум до того, как мы соберем все данные.

— А разве того, что и как оно случилось не достаточно?

— Пока нет, я должен сам посмотреть, что происходит. Я предполагаю, что петля проживет не более пяти лет, но вот как быстро она самоустранится, вот это вопрос. А какое влияние она сможет внести в Настоящее, а тем более изменить Грядущее. Ты только подумай, Олег, какие перспективы! — я подмигнул Елене. Она сидела тихо, даже не вступала в разговор, о чем-то мечтательно разглядывая в окне.

— Я тебя понял, начинаем готовиться? — я кивнул. Он собрал бумаги в портфель и вышел.

— Ты что такая грустная сегодня?

— Я не грустная, просто задумалась.

— Лен, ты бы мне не врала, плохо у тебя это получается, — я подошел к ней и чуть обнял за плечи. Она посмотрела на меня, и я ее поцеловал.

— Николай, нам надо поговорить.

— Хорошо, пойдем, может, прогуляемся? — предложил я, угадывая ее желание покинуть стены института.

— Пойдем, — тихо проговорила она. Я накинул пиджак, и мы вышли из кабинета.

Июньский день щекотал несвойственной лету прохладой, поднимая вверх небольшие порции запоздалой пыльцы. Пробившееся из-под густых облаков летнее солнце старалось наверстать упущенное, согревая своим теплом изголодавшуюся землю.

Мы шли не торопясь по парку. Мой пиджак уже плавно перекочевал на плечи Елены. Ровные дорожки были усеяны остатками прошлогодней листвы. Новая, ярко зеленая трава густым ковром доминировала в цветовой гамме старинного палисадника.

Свежий воздух дурманил, после всех этих затхлых стен, бесконечных коридоров. Воздух! Простор! Лето!

Я чувствовал себя на пятнадцать, нет на двадцать, на тридцать лет моложе! Мне хотелось, как прежде быть свободным, свободным от работы, от науки, делать только то, что хотелось мне, когда-то давно юноше. Когда-то очень давно.

Я подхватил Лену снизу за ноги и закружил с ней в бесшумном вальсе. Она смеялась, теребя мои волосы.

— Хватит, опусти меня, — шепнула она мне на ухо. Я опустил ее, и мы еще долго смотрели друг другу в глаза, когда она, наконец, решилась.

— Николай, я хотела тебе сказать, — она замешкалась, — давай сядем?

— Нет, давай говори! Хватит тянуть резину, а то я быстро все разузнаю, помнишь метод святого Люки-могильщика?

Елена возмущенно легонько толкнула меня локтем в грудь.

— Коля, я ведь уже не молодая девушка, мне не тридцать пять лет, — начала она.

— Ну, так и я тоже не юноша. Посмотри на меня, разве что песок не сыпется еще! А выглядишь ты гораздо моложе тридцати пяти, говорю тебе практически непредвзято.

— Опять ты шутишь. Коля, я не знаю, как ты к этому отнесешься, но я не жалею ни о чем.

Я внимательно посмотрел Лене в глаза. Она старалась спрятать взгляд, в нем было сомнение, испуг, но глаза не могли утаить от меня ту радость, то счастье, которым светилось ее сердце.

— Я не думаю, что нам с тобой есть о чем жалеть. Какой месяц?

— Третий, — тихо проговорила она и прижалась ко мне.

Вода. Вода. Мокрая, холодная, теплая, горячая, соленая или пресная, сладкая, горькая, зеленая, голубая, прозрачная, мутная… дождь, лужи, мокрая обувь, хлюпающие ботики, заливающиеся струи за воротник, мокрые, струящиеся ручьи по спине, заливающие острую холодную влагу. Как же всего этого хотелось! Прямо сейчас! Здесь!

Игорь облизал пересохшие губы. Тело болело от усталости. Головная боль превратилась в тупую не проходящую реальность, что уже перестала мешать.

— Андрей! — позвал он, — ты как?

Андрей сидел на рельсах и глубоко дышал. Он посветил в сторону Игоря и встал.

Игорь с трудом поднялся. Ноги были как ватные, не слушались. Пошарив рядом, он нашел трость. Трость стала еще тяжелее. Стойкое желание бросить ее вышло вперед, но Игорь отбил его. Она могла понадобиться, других инструментов не было.

Они пошли дальше. Медленно. Андрей чаще стал мигать фонарем, стараясь осветить и потолок тоже. Туннель начал забирать вправо. Поворот был долгий, затяжной, как говорят водители. Направление слилось в одно и уже было трудно понять, идут они прямо или поворачивают.

Пройдя час, Андрей остановился. Сделав небольшой привал, они пошли дальше.

Луч фонаря начал тускнеть. Каждая вспышка освещала все меньшую область тьмы. Через некоторой время фонарь погас окончательно.

Андрей остановился. Игорь чуть налетел на него.

— Ну, как пойдем дальше?

— В темноте, как еще, — усмехнулся Андрей.

Игорь подумал. Идти вперед в темноте, без кратковременных вспышек света, дело опасное. Вокруг была абсолютная тьма, маленький циферблат часов был каплей в море и ничем не мог помочь.

— Я пойду вперед, — сказал Игорь, — иди за мной по звуку шагов.

Игорь пошел медленно вперед, протыкая периодически мглу тяжелой тростью.

Дорога начала уходить чуть влево. Они сбавили шаг.

Легкий лучик света вырвался из-за толщи тьмы. Игорь остановился. Андрей встал рядом.

— Ты видел?

— Нет, а что такое? — Андрей повернулся в сторону голоса.

— Почудилось видимо. Идем дальше.

Из-за поворота во тьмы вырвалась слабая полоска света. Настолько слабая, что она не могла ничего осветить, но для глаз, привыкших чернильной мгле, это было как свечение снизошедшего ангела.

Они рванули вперед, натыкаясь на рельсы, каким-то звериным чутьем угадывая дорогу. Свет все больше освещал путь, и теперь уже можно было рассмотреть контуры рельс, глубину стен туннеля.

Они бежали. Бежали на свет. Свет становился все ярче, поворот закончился, и яркое свечение аварийной сигнализации челнока ослепила их.

Плача от режущей боли яркого света, плача от радости, Андрей и Игорь бежали к челноку. Добежав, он обняли его, целуя стальной холод, припадая лицом к живому, яркому, светящемуся металлу.

Челнок был открыт. Внутри него было пусто. Только несколько одноразовых стаканов валялось на полу.

Войдя в челнок, Андрей сразу же подбежал к крану. Припав губами к живительному потоку, он обхватил стену руками, пытаясь удержать равновесие уставшего тела. Напившись, он сел рядом, опустив голову на колени.

Игорь схватил один из валяющихся стаканов и один за одним начал пить. Пил быстро, жадно, горло леденело от холодной воды. Он опустился рядом и уснул.

Через час его разбудил шорох полиэтилена. Андрей сидел на полу и открывал один из пайков. Старательно разворачивая обертку, он медленно ел. Увидев, что Игорь проснулся, он протянул ему шоколадный батончик.

Умяв несколько пайков, Андрей и Игорь в блаженстве сидели на пассажирских креслах.

— Который час? — спросил Андрей. Игорь посмотрел на часы, но электронный циферблат показывал только 12:00. Секунды зависли в попытке шагнуть вперед, часы как будто заснули.

— Что за чертовщина такая, — Игорь потряс часы, — ерунда какая-то.

— Понятно, 12:00 показывают, верно?

— Да, 12:00. У тебя тоже, да?

— У меня тоже.

Игорь бросился к пульту — 12:00.

— Ничего не понимаю.

— Да тут и понимать нечего, мы выпали из времени.

— Как это выпали? Как можно из него выпасть?

— Ну, можешь назвать это промежутком между жизнью и смертью, как тебе будет угодно, — ответил Андрей и хитро улыбнулся.

Игорь посмотрел на Андрея. Какой еще смертью. Вот, он здесь. Он живой!

— Ты видимо головой сильно ударился, Андрей. Я же живой, и ты живой!

— Долго объяснять, скоро сам все поймешь, — Андрей опустился на кресло, — ты думаешь, что я свихнулся? Нет, я не свихнулся. Я проснулся гораздо раньше тебя. Вот, — он протянул руку с часами, часы стояли на 12:00 и секундная стрелка в нерешительности дрожала на месте, — думаешь, они сломались? Нет, они тикают. Идут.

Холодная испарина пробила лоб Игоря. Он с силой смахнул со лба пот и, вскочив, направился к пульту.

Что-то в челноке зажужжало, потом щелкнуло. Дверь начала закрываться, но зависла на мгновенье.

Андрей встал и сильно ударил по ней ногой. Дверь дернулась и с шипением закрыла челнок.

На мониторе высветилась карта туннеля. Они находились на 55 участке. Игорь прокрутил ее чуть вперед, пытаясь понять, сколько осталось до первого лифта на поверхность, но карта обрывалась. Продолжения не было. Игорь отмотал ее назад, ища 54 участок, но карты не было. Монитор показывал только один отрезок.

— Чертовы компьютеры! — вскричал Игорь и со злобой ударил по панели. Зажглись прожекторы, освещая в обе стороны туннель.

Игорь с удивлением смотрел назад. Там, где раньше был поворот, а он был, он точно был, была прямая. Рельсы уходили стальным блеском далеко вперед, сливаясь в одну линию вонзающеюся в черное облако.

— Поворота нет, — ехидно сказал Андрей, — ты мне все еще не веришь.

— Мы должны вернуться обратно, нас люди ждут, мы должны!

— Давай попробуем, но вот только боюсь, что ничего не выйдет.

Игорь включил двигатель и перевел челнок в автопилот, все-таки не зря он три месяца отбарабанил на этих курсах, хоть раз в жизни пригодилось.

Челнок разгонялся. Веселый свист пробивался сквозь щель не севшей до конца двери, рычаги амортизаторов начали в такт вибрировать, создавая неповторимую ритм партию металлической симфонии.

Челнок летел. Летел на край, на край земли, если верить карте. Компьютер отчаянно сигнализировал о возможной преграде, но челнок не сбавлял ход, летел.

Андрей подошел к Игорю, ему было интересно, что там, за чертой, за линией раздела туннеля и черной стены.

Челнок с разгона врезался в черную стену. Тьма поглотила все, так что не было видно друг друга, свет ламп, мониторов, все поглотила тьма. Игорь и Андрей чувствовали, что они движутся, чувствовали, как челнок разрезает черную стену своим блестящим корпусом. Время и пространство перестали существовать в этот момент. Челнок летел, летел вперед, летел, спасаясь от настоящего, презирая грядущее, вперед!

 

Часть четвертая

Лю сидел за столом и перебирал бумаги. Его лицо было напряжено монотонной многочасовой работой, глаза стали красные и предательски чесались. Лю отложил бумаги в сторону и вновь подошел к доске, на которой была вывешена подробная карта города. Взяв в руки маркер, он начал обозначать черные точки. Недолго подумав, Лю взял линейку и начал тонкими линиями соединять их. Получилось что-то вроде восьмиконечной неровной звезды, с вписанным в нее квадратом. Догадки оказались верными, Лю с досадой бросил маркер и линейку на стол. Былое самообладание сдалось под гнетом тревог. Вот уже шел второй месяц, как он покинул свою страну и находился в Главграде, пытаясь найти концы, найти хотя бы одну ниточку, но все тщетно, каждый раз тайна ускользала из рук, оставляя за собой только лишь этот насмешливый символ Ордена. Они в этот раз потрудились на славу. Лю не раз уже говорил Рашиду, что Орден их уже опередил на много шагов вперед. Все, что удалось достичь тяжелым трудом, кровью невинных людей — все это было напрасно. Лю смотрел на город, карта не могла показать истинное лицо, но он смотрел сквозь нее, стараясь не смотреть в будущее, а будущее, если верить Николаю, было туманным.

В комнату вошел Рашид. Размашистыми шагами он приблизился к карте, долго смотрел на нее, потом достал из-за спины огромный нож и воткнул его в центр вписанного квадрата.

Лю безучастно смотрел на него. Что толку от злости? Что толку от них, если они не могут до сих пор даже приблизиться к штабу перерожденцев. А вот они, они! Эти свиньи, это отродье, забывшие свой род, предавшие своих отцов, матерей, друзей, все они знали, знали и играли с ними.

— Изменился мир за полвека, да, Лю? — прервал самобичевание монаха Рашид.

— Да, ты прав, мы потеряли основные нити, мы уже не властны в этом мире.

— По-моему ты драматизируешь. Посмотри, — Рашид указал на нож, — ты не отметил еще одну точку.

Лю внимательно посмотрел на карту, потом подошел к столу, поднял несколько бумаг.

— Возможно, но данные слишком спорные.

— Может да, а может быть и нет, — Рашид довольно улыбнулся, — переодевайся во что-нибудь современное, сегодня выйдем в город.

Лю с сомнением посмотрел на Рашида, но спорить не стал. Через полчаса они шли по тихой заставленной автомобилями улочке в сторону площади Восстания.

Рашид, помолодев на двадцать лет, шел в хорошо подогнанном сером костюме. Белая рубашка была расстегнута, обнажая загорелое тело южного человека. Это был уже не тот старик, каким его нашел Николай в прошлый раз. Рашид дал себе уговор не терять себя, хватит, лучше смерть.

Лю надел старую кожаную куртку и джинсы. Огромный желтый логотип западного автоконцерна выглядывал из под полей куртки на черной заношенной футболке. Лю всегда так одевался в этой стране. С его внешностью не стоило щеголять, зачем будоражить неокрепшие умы молодежи.

Вдалеке показался небольшой кортеж, который двигался против движения односторонней улицы, не обращая внимания на прохожих, отпрыгивающих от блестящих черных боков колесниц.

Лю и Рашид остановились и, зайдя в небольшую арку, стали ждать.

Проход под аркой уводил в заброшенный двор, откуда тянуло прохладой и сыростью. Рашид потер нос рукой, вместе с запахом сырости, стали доносится дуновения человеческой жизни.

Кортеж остановился за два дома от арки. Десять охранников вальяжно вышли из огромных сараев и окружили толстым кольцом одну из машин. Дверь отворилась, и из машины выкатился маленький человечек. Он был на голову ниже своих амбалов, но весил никак не меньше их. Тяжело дыша, он направился к одному из подъездов, скрываемый спинами мордоворотов.

Толстые пальцы неуверенно сжимали небольшую папку, которая постоянно пыталась вывалиться на тротуар. Было видно, как тяжело ему давался каждый шаг.

— Вот она, тяжелая государственная работа, — многозначительно произнес Рашид, — это тебе не на галерах веслами махать.

Лю кивнул в знак понимания. В былые времена он бы со своими отражениями быстренько было допросил всех, но времена меняются, теперь мы лишь наблюдатели.

Рашид вздохнул и жестом показал то, чтобы он сейчас сделал. Тут уже Лю не сдержал улыбки, все-таки методы Рашида бывали очень полезны в их работе, несмотря на все упреки со стороны товарищей по работе.

Процессия зашла в подъезд, и пара вурдалаков встала возле двери, тупо вертя бычьей шеей.

— Идем, — уверенно проговорил Лю. Рашид с удивлением посмотрел на него, но поняв маневр, широко улыбнулся.

— Как есть войдем или поиграем немного?

— Пока не будем будоражить, — тихо проговорил Лю и движением руки остановил охранников, собиравшихся уже было прикрикнуть на приближавшихся к ним китайца в старой одежде и южного денди.

Прохожие с удивлением смотрели на охранников, которые застыли в немой позе, смотря куда-то в сторону, где никого не было. Дверь распахнулась и тут же закрылась. Оцепенение прошло, вурдалаки вертя головами непонимающим взглядом смотрели друг на друга.

Лю и Рашид не спеша поднимались по ступенькам большой парадной лестницы. Старый дом приглашал их к себе, доброжелательно отвечая на их шаги гулким эхом. Они поднялись на второй этаж. Вурдалаки сидели на старых, обшитых коричневым дерматином диванах и о чем-то в полголоса разговаривали. Они даже не повернули голову, когда мимо них пронесся легкий ветерок. Один только размял шею и выдохнул со злобой: «Сквозняки чертовы, когда все это старье снесут уже».

Дверь зала тихо скрипнула и бесшумно закрылась. Перед взором ветра открылся просторный зал, по центру которого стоял большой овальный стол. За столом восседал весь цвет нации: от председателей основных политических сил, до руководителей каналов и главных редакторов газет. Толстый перерожденец сидел справа от входа, и не переставая вытирал вспотевший лоб и шею бежевым платком. Этот подъем дался ему довольно тяжело.

— Почему мы не собрались в основном здании? К чему вся эта конспирация в хлеву? — возмущенно спросил русый мужчина лет тридцати пяти с неряшливой бородой клинышком с несколько дебильноватым выражением лица и явно выраженным брюшком.

— Ты бы молчал, Пархоменко, забыл, с чьего блюда кормишься, пес?! — неожиданно твердо взревел толстяк, гневно сверля глазами лидера националистического движения.

— Да просто спросил, — согнувшись, проговорил бородач, — место хорошее, я не против, мне даже нравится.

— Чмо, необразованное, — тихо проговорил франт, в золотой оправе, поправив чуть съехавший платок на шее.

— А всяких там гомосеков вот где держал! — вскрикнул вдруг бородач и показал неприличный жест франту.

— Молчать! Вы не на арене! Мне тут не надо играть, играйте вон для них! — завопил толстяк, тыча пальцев в окно, — а ты, Пархоменко, ты у меня быстро вылетишь, если в субботу не соберешь десять тысяч на улице, понял меня?

— Соберу, я же обещал, мои придут, все будет как надо, — ответил бородач, почтительно склонившись в сторону толстяка.

— И чтобы не было как в прошлый раз! — толстяк вытер лицо и бросил платок на стол. Он с раздражением посмотрел на окна, и несколько, ловивших его взгляд подхалимов, бросились открывать окна. — Все мы знаем что нам предстоит в этот месяц, — толстяк говорил монотонным голосом человека, которые уже устал повторять одно и тоже, — и также мы все знаем, какая ситуация сейчас в стране.

— А что, все хорошо. Разве не так? — удивился лидер центриской фракции, вертя недоуменно пустыми глазами.

— A я бы попросил меня не перебивать. Анна Евгеньевна, — обратился он сидящей рядом женщине в черном костюме, — доложите о текущем состоянии дел.

Анна Евгеньевна встала, расправив струящиеся по спине длинные светлые волосы. После того, как взгляд толстяка одобрительно прошелся по ее фигуре, она начала чуть торопливо излагать данные. Все слушали в пол уха, часть стола откровенно обсуждала что-то свое.

— На сегодняшний день активность масс возрастает с каждым днем. Подобную ситуацию мы могли наблюдать много лет назад, — девушка закончила свое щебетание.

— Много лет назад, милочка, мы вытащили эту страну из разрухи, которую нам оставили вшивые революционеры! — гордо возразил докладчице пожилой, уже сильно поседевший мужчина.

— Я прошу соблюдать регламент. Мне не хочется сидеть тут до ночи, — напряженно проговорил толстяк, — я не понимаю вашего оптимизма. На что вы рассчитываете? Думаете, что все всегда будет так, как есть? — неожиданно твердо и издевкой сказал он, обратившись к присутствующим. Все замолкли и ждали, что он скажет, — вы все по-моему забываетесь, что было полвека назад.

— 65 лет назад, если быть точным, — поправил его сутулый интеллигентного вида старичок в красном пиджаке.

— Спасибо, Степан Иванович за справку, но дело не в том, сколько времени прошло, а в том, что не следует повторять ошибок! Так вот, у нас нет сомнения в победе нашего кандидата, тем более что, любой из выдвинутых так и или иначе нас устраивает. Но, настоящее положение по нашим расчетам может привести к новому неконтролируемому нами всплеску активности среди населения.

— Все, все анархисты с нами! — довольно сказал Пархоменко, — верно, Никитич?

Сухощавый мужчина с крючкообразным носом закивал головой.

— Хотелось бы в это верить, но мы придерживаемся другого мнения и рассматриваем также самые худшие сценарии. Наша задача сейчас работать с массами. Пресса — вы должны создавать образ активности населения, критика приветствуется. Дайте материалы по коррупции, по клеймению олигархии. Дайте людям мясо, дайте действие, но только так, будто они сами этого хотели. Я прошу всех понять, понять действительно — то безразличие масс, которое раньше было нам только на руку, сейчас может сыграть с нами злую шутку, когда родится новая сила, и массы обратятся против всех нас. И вас, оппозиция, тоже!

Собравшиеся молчали. Многие обдумывали сказанное, ища аналогии из истории, другая же часть просто сидела, пытаясь хоть как-нибудь понять сказанное.

— Для каждого из вас подготовлена соответствующая инструкция, — толстяк дал указание Анне Евгеньевне, и девушка начала раздавать все именные папки, — программа приблизительная, действовать надо будет исходя из текущей ситуации, но действовать надо немедленно.

Собравшийся «цвет нации» сосредоточенно листали розданные папки, некоторые присвистывали.

— А как быть с финансированием, ведь это потребует дополнительных затрат? — спросил франт.

— Этот вопрос тоже решен. Завтра, максимум послезавтра, предоставьте Анне Евгеньевне приблизительные сметы. Деньги есть. Но не надо наглеть! — толстяк стукну кулаком по столу, — научитесь думать, экономить. Не все деньги решают. Через неделю отчеты мне по проделанной работе — итак каждую неделю. Если появятся вопросы, обращайтесь через Аню. Свободны.

Цвет нации встал, издалека прощаясь с грозным начальником, и начал расходиться.

Когда все вышли, толстяк с горечью произнес:

— С кем работаем, сброд. Идиоты, жадные, тупые свиньи, — он закрыл лицо руками и замер на некоторое время. — Аня, можешь быть свободна.

Девушка попрощалась с шефом и выпорхнула из зала.

Толстяк сидел и смотрел в пустоту зала. Он держал голову руками как тяжелый арбуз. Перед глазами у него вновь возник текст стихотворения запрещенного поэта. Он достал из кармана смятую листовку и еще раз внимательно пробежал ее глазами. Помимо довольно едкой карикатуры и левых лозунгов, по центру мелким шрифтом был напечатан стих:

Унылость лика, смотрящего с экрана,

Убогость фраз, и пустота идей,

Все тоже… и все те же…

Все верное зарыто, осквернено, забыто для людей.

Народ как стадо, во главе бараны,

Идет, бредет… туда, где кинут корм.

Духовность подменяется фанатством,

И ставленая Вера тянет вниз силком…

А в веру, в веру верится с трудом!

За высотой забора не увидать свободы,

Хотя она всегда незримо здесь.

Но что дает свобода, если, если мы…

Рабы… всегда мы ими были,

И навсегда останемся в веках.

С отвращением к самому себе, он швырнул ее в сторону. Из сжатых с силой глаз потекли слезы. Толстяк вышел из-за стола и встал на колени. Он сложил руки возле лица и начал молиться.

Лю с удивлением смотрел на него, культ солнца был запрещен уже более десяти веков, как церковь Перерожденцев вступила на земли сердца мира.

Толстяк закончил молитву и сложил руки крестом на груди, склонив низко голову. Лю переглянулся с Рашидом. Рашид отрицательно покачал головой, но Лю жестом бровей возразил ему.

В воздухе появилось слабое свечение, и из света дневного солнца вышел монах в черных, как угольный пласт одеяниях. Монах создал взмахом руки старинный резной стул и сел напротив склонившегося человека. Лю смотрел на Тимура Михайловича глазами черными, без белков, пронзительными, и в тоже время глаза были доброжелательными, такими, как смотрит, бывало, старый человек на молодое поколение.

Рашид решил не проявлять себя остался вне взора человека, следя за поведением вурдалаков. Вурдалаки посматривали на часы, кое-кто стоял возле двери и прислушивался. Рашид молча взмахами кистей рук обрисовал ситуацию Лю. Лю кивнул, как кивают короли своим подданным, не удалось еще ему избавиться от былой привычки, повелевать и властвовать.

Лю остановил время, воздух замер, звук вопящей, проезжающей вдалеке горгульей колесницы завис на последней ноте, и она постепенно начала уходить тонкими шагами гаснущей волны, оставляя после себя давящую тишину. Далеко в небе зависла в полете серая городская птица, солнечный луч золотой стрелой пронзал пространство зала.

— Посмотри на меня, — голос Лю шел будто бы снизу, из самой земли, поглощая в себя все другие звуки и заполняя собой все пространство. Для человека больше ничего не существовало, только Голос, только величественное эхо слов Бога.

Человек, боясь пошевелиться, боясь сделать неверное движение, медленно начал поднимать глаза от пола. Многотонная гиря тянула его вниз, не смотреть! Только бы не смотреть! Это все сон! Столько лет ожидания, столько лет попыток, но когда ты достиг цели, самое главное не бояться, не бояться.

Тимур поднял застланные слезами глаза и увидел монаха. Тот сидел на огромном троне, который висел в воздухе. Тимур резко склонил голову и поклонился Лю до пола.

— Встань, — прогремело у Тимура в голове. Он встал, ватные ноги не хотели слушаться, и он схватился за ближайший стул, чтобы не упасть. Он смотрел на Лю, а в голове у него вертелся рой мыслей, страхов. — Ты хотел поговорить со мной. Говори.

В горле пересохло, Тимур машинально потянулся к бутылке воды, стоящей на столе, но сначала взглядом спросил разрешения у Бога. Лю разрешил, дав мысленно понять, что Тимур может сесть. Тимур сел. Стул был сейчас больше чем опора, ноги предали его, а сознание пыталось все провалиться в долгий, тревожный сон. Тимур налил воды и начал осторожно пить. Вода изменила вкус, она стала сладкой чуть-чуть, сладость не перебивала тот цветочный аромат, который можно уловить в свежее собранном меде. Он пил мед, но не приторный, воздушный, он пил ветер, пил дыхание цветов на лугу, пил холодный сумрак осенних ночей, пил свежесть зимних морозов.

— Я… я молил Вас выслушать меня, — заикаясь, начал Тимур, — я молил Вас о… о прощении за грехи мои, — Лю жестом показал, что ему все известно. Тимур собрался и выпалил, — Я молю, молю у Вас помощи.

— Что же ты хочешь, чем я могу тебе помочь? — спросил его Голос молчащего монаха. Из черных глаз начали пробиваться языки пламени, отчего миндалевидные впадины глаз начали походить на адский отсвет бурлящих смоляных котлов.

— Я молю Вас дать мне прощение. Я молю Вас об… об искуплении, — толстяк начал рыться в сумке и протянул небольшую записную книжку в сторону монаха. Книжка зависла в воздухе, порыв ветра начала листать страницы, ускоряясь и начиная вращать ее против часовой стрелки. Постепенно пространство зала начали заполнять люди, проекции были плоские, но достаточно четкие, чтобы их можно было бы опознать. Все проекции смотрели на Тимура, как бы он ни старался, но он чувствовал их взгляд, взгляд укора, ненависти, злобы, непонимания, удивления. Он нашел в себе силы и силой выкрикнул — Я готов предать суду божьему каждого из них. Для себя я лишь прошу дать мне возможность искупить свои грехи.

— Предав заслужить прощения? Хочешь ли ты в очередной раз подняться на головах других?! — Голос пронзил его голову острой болью, отчего он схватил ее обеими руками.

— Это не люди! Не надо их жалеть! Они не достойны прощения! Не в моих силах остановить их, и противиться им. Они теперь решают, кто будет жить, а кто умрет. Они решают, что будет с нами, они возомнили себя Богами! Они убивали и Богов, Вас, истинных богов. Только в Вас верую и уповаю на Вашу милость.

— Но ведь ты один из них?

— Да! Я такой же выродок! Убейте и меня первым! Я предал свой народ! Я его продал за… за вот это все! — Тимур соскочил с ретивостью не свойственной тучным людям, срывая с себя золотые украшения, часы, бросая на пол содержимое портфеля.

— Но почему я должен убить их? Люди грешны, алчны, злы. Люди убивают себе подобных ради забавы, ради своей гордыни, злата, власти и оных благ. Почему я должен убить только их?

— Тогда убей всех. Создай мир заново, светлый, чистый, лишенный лжи и мерзости людей.

— Тогда этот будет мир без людей.

— Если Вы ничего не сделаете, мир скоро погибнет. Я знаю это. Скоро, очень скоро целые города и страны будут стерты с лица земли — те! — Тимур повысил голос, — кто не подчинились. Нашу страну уже давно продали. Продали через тридцать лет после революции. Я продал!

— Если ты видишь свои ошибки, почему ты не хочешь ничего изменить?

— Думаете, я не хочу? Я хочу, я пытаюсь всеми силами. Но люди привыкли, их ничего не волнует, не волнуют те идиоты, которых я набрал специально, чтобы показать весь гротеск ситуации, но всем наплевать. Этих коров интересует только корм и их стоило — и все!

— Но они счастливы, почему мы должны лишать их счастья?

— Счастье жить как скотина? Я молю Вас! Молю о помощи, молю о возмездии! Начните с меня, я готов! — Тимур вновь опустился на колени, он был готов принять смерть первым, страха не было.

Лю молчал. Черные, как смола глаза, светились ярким черным светом, заполняя комнату мглой. Вот уже потерялись очертания солнечных стрел, перестал проглядываться потолок.

— Жди третьей луны, — Голос молниеносно влетел в Тимура, и он потерял сознание.

Рашид и Лю сидели в ресторане. Народу было не много, скучающие официанты тихо перешептывались, глядя на странных посетителей. За окном солнечный день сменялся хмурой серостью, небо вот-вот готовилось обрушить на город тонны воды. Яркая вспышка молнии осветила зал ресторана, светильники заискивающе заморгали, приветствуя свою богиню. Глухой удар грома заставил окна старого здания завибрировать басами громовой вальс. Люди на улице спешили закончить свой бег, чтобы не попасть под дождь.

Наконец принесли заказ. Рашид принялся за еду, без удовольствия, он уже давно потерял аппетит, и ел только по необходимости. Лю устало смотрел в свою тарелку и что-то чертил вилкой красным соусом на тарелке. В итоге получились белые иероглифы на красном, как кровь фоне, но в тот же момент соус стер зыбкие начертания. Лю налил себе чая и стал медленно пить.

— Как мы объясним наш контакт с перерожденцем? — спросил его Рашид. Лю молчал, он был поглощен созерцанием дешевого белого фарфора из страны Драконов с нанесенным ликом Пророка.

— Нам не нужно ничего объяснять. Если Комиссия поднимет этот вопрос, то он сам к нам обратился, пока права на обращения у нас никто не отбирал, — ответил ему Лю, поставив чашку в блюдце. Он взглядом смерил заинтересованные их разговором лица официантов, севших за соседний столик и делающих вид непринужденной беседы. Официанты на секунду замолчали и, уставившись в пол, встали и вышли из зала.

— Может и так, но проблем это нам прибавит.

— Проблемы у нас с тобой посерьезней сейчас. Удалось что-нибудь выяснить по поводу взрыва в туннеле?

— Официальная версия говорит о землетрясении, но никто не смог уловить этого случайного события. Акватория пролива хорошо охраняется, Диме не удалось пробиться, не применяя силы. А силу мы применять уже не имеем права. Я вообще не очень понимаю, в чем наша задача сейчас состоит.

— Ты задаешь хорошие вопросы. Я и сам их задаю себе. Перед этим сеансом мы долго обсуждали это с Николаем, но не пришли так или иначе к одному знаменателю. Ты в курсе, что наш последний отчет запретили опубликовывать в прессе?

— Это по поводу первой интервенции и революции? Я думал, что его уже давно издали. Странно, откуда пришел запрет?

— Официально от Совета, но как намекнул Третий Советник, на них сверху сильно давят, требуют прекратить Эксперимент.

— Лю, поправь меня, если я ошибаюсь. Они хотят приостановить Эксперимент?

— Нет, речь идет именно о полном закрытии. Правительства Большой двадцатки приняло решение о запрете публикаций работ об Эксперименте. Предыдущие работы также изымаются. Это мне сообщили люди Первого секретаря партии. Моя Родина не голосовала за это решение.

Рашид задумался. В голове его вертелся один вопрос, он гнал его от себя, ему не хотелось верить, но он зрел, зрел огромными скачками, вытесняя все остальное. Лю угадал его мысли по лицу, в этот раз Рашида оно выдало полностью.

— Ты думаешь, что это похоже на времена Великого Марша, я угадал? — спросил его Лю с хитрой усмешкой.

— Да, даже очень. Помнишь, как они сжигали книги? — Рашид с отвращением ткнул пальцем в ресторанный фарфор. Самодовольная рожа Пророка лоснилась от глянца лака.

— Помню, я все помню. Надо отдать должное Агафону, он в своем отчете очень точно описал всю структуру мирового порядка. Ее пару раз опубликовывали в прессе, после чего ее признали документом, разжигающим вражду, и ограничили доступом в сугубо научных кругах.

— Я помню сей документ, — ехидно улыбался Рашид, — в нем можно было увидеть не только орден Перерожденцев, но и наш Совет, да что там говорить, столько схожих черт, что в пору и самим задуматься, кто ж нами то правит.

— Отчасти ты прав. Надеюсь, что в малой лишь ее части. Николай сейчас отбивает пороги, требуя отмены решения закрытия проекта, но чувствую я, что все это тщетно.

— Доэксперементировались одним словом, да, Лю?

— Ища пути для нового мира, мы открываем тайны старого. Так и должно быть. Наша задача выяснить, что затеял Орден, ведь взрыв в туннеле это не случайность, это часть одного большого плана. Ты же заметил, что в город стягивают постепенно войска.

— Да, заметил. Все больше президент употребляет в своих посланиях воинственную риторику. Мне видится впереди война, я повидал уже сотни войн, многие начинал сам, это война. Вот только мне не понятно кого с кем.

— Одного из противников я знаю — это моя страна, Драконы не согласятся войти в Альянс, но их силы недостаточно.

— Но достаточно, чтобы стереть с лица земли несколько небольших государств не выходя из дома.

— А в чем смысл этой войны?

— А в чем смысл войн? Деньги, власть. Наши правители не могут ничего предложить своему народу. Страна катится обратно, обратно к Наместнику. Но как ты хочешь закрепить власть при полном одобрении народных масс? Только поиском общего врага.

— Возможно, что ты прав, но это было бы очень просто и прямолинейно. Орден уже давно усвоил свои ошибки, он теперь действует гораздо тоньше, его шаги говорят о готовности к долгой, затяжной игре. По сути вторая интервенция Сердца мира уже произошла, только не как в прошлый раз — огнем и мечом — нет, люди сами отдали им все. Отдали свою землю, воду, свои богатства, за иллюзию.

— За иллюзию, — повторил Рашид. Лю был прав, люди выбрали мечту, точнее ту ее часть, малую, мелкую по своей сути, ту часть мечты, которая была всего лишь желанием сытно есть, не более. Все остальное было не важно.

— Иллюзия начала рушиться, миру не требуется столько людей, а вот кто должен уйти, это вопрос. Но решать его не им, — Лю махнул в сторону блуждающих под дождем серых теней под зонтами, — они уже все для себя решили, они и есть истинные перерожденцы.

Рашид удивленно посмотрел на Лю. Такой мысли ему еще не приходило в голову.

— Я не оговорился, — Лю с небывалой для него горячностью продолжил, — именно они предали себя, свой род, свою семью в угоду жалким благам, что вдалбливает в них реклама, кино, что показывают по этому зомбоящику. Ты посмотри вокруг, весь мир становится одинаковым. Люди перестали быть людьми, это теперь лишь материал, это те же овцы, которые пасутся только на том лугу, куда их пригонят. Но они смертельно боятся потерять свое рабство! Они будут убивать друг друга, убивать врагов, которых им покажут и скажут, что это и есть враги, они будут убивать сами себя, только бы не потерять свое рабство.

Лю закашлялся и налил себе еще чая. Он пил медленно, пытаясь остудить горячим напитком свой раскаленный разум, но все было тщетно.

— Я долго учил свой народ иному пути. Я верил в то, что идеи свободы, что люди никогда не предадут свой род, своих предков, свою историю, что все эти по сути идеалистические идеи победят потребительскую сущность людей. Но я ошибался. Я давно это признал, эта зараза поселится и в стране Драконов, дай лишь срок. Мы с тобой такие же как они. Они наше порождение, по нашему образу и подобию. Найти хоть десять различий от нашего мира… Их нет.

— Ты прав, но в одном я с тобой не соглашусь. Да люди овцы, так было всегда. Но они не своей воле такие. Им нужны пастухи, и в каждом столетии они рождаются. Рождаются и перерожденцы, которые видят и используют людей как овец, отправляя их на бойню, решая за них, кем и чем им быть.

— А в чем разница одних пастухов от других? Почему ты думаешь, что твой путь истинно верен? Посмотри на людей — они счастливы. Не это ли главная задача и то, к чему надо стремиться. Люди счастливы в своем рабстве. Мы с тобой тоже рабы, рабы своих идей.

— Тогда зачем все это? Зачем нужна наша работа?

— Это наука. Эксперимент подтвердил правило — природу не изменить, даже если она будет искусственной.

Рашид вертел в руках столовый нож. Следя за игрой тупого клинка от тусклого света старомодных ламп, он смотрел сквозь стены. На восточной стороне города, за широким проливом, отделяющим две части города, город Патрициев и город челяди, в глубине черного, обязанного коричневой клейкой лентой пакета, зарождался огонь. Огонь смерти, смерти, разлетающейся на тысячи стальных осколков, на тысячи летящих с убийственной скоростью стрел. Огонь. Рашид резко метнул нож в стену. Нож, звеня, вонзился в плотные пыльные обои, слегка войдя в ссохшийся слой штукатурки.

— Нам пора, — сказал он Лю. Эхо дальнего грома донеслось до них, слегка обдав горячим ветром глаза. За окном люди шли, ничего не замечая, не замечая того, что их жизнь с этой минуты изменилась навсегда.

Груда искореженного, черного от гари металла торчала посреди площади. Вокруг стоял столб густой пыли, затмевая своей пеленой солнечный свет. Гнетущая тишина пришла вслед за оглушительным взрывом, ворвавшимся в размеренную жизнь города.

Взрыв разорвал как бумагу стальной корпус автобуса, разметав его части повсюду. Люди на тротуарах лежали вповалку друг на друге, многие были в крови, оглушенные, не понимающие, что произошло. Те, кому удалось подняться, пошатываясь, слезящимися от пыли и копоти глазами смотрели в эпицентр взрыва на догорающие остатки стальной машины.

Насколько хватало глаз, все вокруг было в крови, красные от крови лоскуты одежды, разбросанные по площади, безмолвно свидетельствовали тому, что в автобусе были люди. Были. Кто, сколько? Теперь же никого, только пыль, сгоревший металл, да остатки обугленной плоти в лоскутах одежды.

Вой сирен разрывал тишину, но она надвигалась над городом все сильнее, распространяя свое влияние на всю территорию города. Звуки ворвавшихся машин скорой помощи, полиции, пожарных утопали в этом кисельном воздухе, проявляясь лишь небольшими всплесками вырвавшихся нот тревоги.

Дима поднялся с тротуара, старательно массируя колотившие как сотни молотов виски. Контузия знала свое дело, он ничего не слышал, его сильно тошнило и хотелось спать. Дима посмотрел вокруг, несколько женщин и мужчин пытались подняться, но тут же падали обратно, держась за голову. У многих по лицу текла кровь. Липкая жидкость начала заливать глаза, и Дима машинально протер их ладонью, ладонь побагровела от налипшей густой крови. Он осмотрел себя: вроде бы цел, все конечности на месте, только из десятков рваных и резаных ран по всему телу текла кровь. Потеря была не столь большой, чтобы подкосить его, но слабость все же начинала править телом. Он встряхнул головой, пошире разлепил веки. Пройдя чуть вперед, он помог сесть нескольким гражданам, бегло осматривая их состояние — целы, только порезы, ссадины, да оглушение.

Дима направился к эпицентру. Подойдя к кордону, он попытался пройти дальше, но преградивший путь вурдалак, что-то пытался ему объяснить, но не было слышно. Сквозь звенящую тишину отрывками доносилось: «…нельзя… иди к скорой…». Дима достал корочку и развернул ее перед лицом солдата. Тот тут же отдал честь и что-то еще сказал, показывая на машины скорой помощи, у которых спешно осматривали пострадавших, но Дима жестом показал, что с ним все нормально, и вступил за натянутую желтую ленту.

Аккуратно ступая между обломками машин и выкорчеванными осколками дорожного покрытия, Дима приближался к завернутому в узел автобусу. Огонь уничтожил все, все, что могло бы помочь в поиске. Возле автобусу ходили криминалисты, то и дело собирая черные камни в специальный контейнер. Фотограф фиксировал каждый объект, стараясь не пропустить ни одной детали. Подождав, когда они закончат, Дима подошел вплотную к стальному узлу.

Было трудно угадать былую форму машины, но этого не требовалось, надо было определиться с точкой начала взрыва. Подойдя вплотную, Дима достал из кармана изодранного пиджака небольшой флакон и распылил прозрачные капли над остатками кресла. Капли легли ровной пленкой, застыв на поверхности металла слезами росы. Некоторые из них окрасились в бледно-голубой цвет. Дима спрятал флакон обратно и направился прочь. Надо было спешить.

— Николай Борисович, Вы же понимаете, что я и Вы, мы все не решаем эти вопросы. Наша деятельность зависит от решений Международного исследовательского центра. Решение Вам известно, — Марк Ферсман с сожалением пожал плечами, в очередной раз протягивая мне толстую папку Решения МИЦа.

— Марк, я все понимаю. Но разве нет хоть одной возможности оспорить этот документ? Мы же можем вывести этот вопрос на общественное обсуждение. Все-таки вся деятельность центра идет за счет налогоплательщиков, интерес к Эксперименту среди населения очень высокий, пусть люди решают.

— Николай, Николай, — Марк снял толстые очки и начал усиленно протирать их платком. Он делал так всегда, когда хотел собраться с мыслями, — Ты же не первый год работаешь в Исследовательском центре. Неужели ты сам поверил в те идеалы, которые выбиты при входе? Сколько раз нас ставили на место, не припомнишь? А я вот все помню, — Марк вздохнул. Положив очки на стол, он посмотрел на меня печальными глазам, — теперь нас закроют окончательно. Никто не хочет знать правду, запомни это. Тем более, когда правду и так никто не скрывает, надо только открыть глаза.

— Ты думаешь, что это конец?

— Я не думаю, я знаю. Меня уже отправляют на пенсию, на почетную пенсию. Приказ будет в следующем месяце. Вас тоже разгонят, не сомневайтесь.

— Печальную картину ты рисуешь. Ну а как же Эксперимент? Что, все эти годы впустую?

— Ну почему же, нет. Результатов уже достаточно для начала колонизации Надежды, ты сам участвовал в комиссии. Ваши имена вписаны в историю, гордись. Вот только Коля, я тебе как друг говорю, не надо бороться с ветряными мельницами. Нам этот мир не изменить, да и тот тоже, все тщетно.

— Хорошо, но, а как с публикациями? Почему последние не вышли в печать? Их даже засекретили в стенах центра.

— Никто не любит правды, Коля. Никто не любит. У тебя молодая жена, дочь растет, сколько ей уже?

— Шесть месяцев исполнилось на днях, — я улыбнулся, видя перед собой Лену, держащую на руках маленькую Аню.

— Вот-вот. Дети это счастье. Ты сам не молодой уже, скорее ей в деды годишься. Береги здоровье, оно того не стоит — сломают, будь уверен.

— Ну а какая официальная версия, ты ее уже видел?

— Видел что-то краем глаза. Почва уже готовится, всех переключают к подготовке экспедиции на Надежду. А потом тихо объявят о закрытии, а может и не объявят.

Я молчал. Выхода не было. Тупик. Вот так просто, взять и закрыть!

— Иди домой, поздно уже. Да и мне пора, — Марк стал и начал собираться. Надев пиджак, он погасил настольную лампу, — если тебе станет легче, то последний отчет все-таки опубликовали, правда, только на китайском. Дальше он, конечно, не пойдет, но там он вызвал фурор. Здесь же негласное табу, не пытайся пробить этот вопрос, посадят.

Я с удивлением посмотрел на него.

— Да, посадят. Это меня просили тебе и твоим ребятам передать. Статью подберут, не сомневайся.

— Я тебя понял, — сухо ответил я. Вздохнув, я подхватил свой портфель и мы вышли.

Вечерний город мерцал огнями. В воздухе уже призывно звучала зима, отодвигая уже уставшую за два месяца осень. Легка изморозь покрывала землю, прикрывая тонкими белыми нитками остатки пожелтевшей травы.

Холодный воздух освежал, он утолял зарождавшуюся в глубине головы острую боль, боль от безнадежности, боль обиды, боль бессилия.

Что делать дальше? А ничего. Все. Все закончено. К чему все…

Я позвонил Матвею Федоровичу и вкратце изложил суть. Последний шанс растаял в морозном воздухе. Матвей Федорович молчал, слушая меня.

— Ч то думаешь, Матвей Федорович?

— Не знаю. Не вижу пока. Пока дают работать, будем работать.

— Это конечно, но судя по всему, это наш последний месяц.

— А помнишь, как все начиналось? — Матвей Федорович жизнерадостно выпалил пару историй, которые мы рассказывали уже тысячи раз, но они были сейчас уже большим, чем просто хохмами, ранее смешные, теперь они вызывали лишь новый приступ тоски, злости, негодования. Он замолчал, почувствовав это.

— До завтра, Матвей, надо собрать всех, битва проиграна.

— Не теряй надежду, Николай. Помнишь, как нас осаждало войско Атаса Веселого? Нельзя терять надежду. До завтра.

Подойдя к дому, я постарался придать своему лицу более или менее воодушевленное выражение, стараясь скрыть уныние, но врать Лене не хотелось, и я бросил это занятие. «Никто не любит правды — эхом пронеслись слова Марка в моей голове, = а зачем тогда мы копья ломаем? Что даст нам наша стойкая позиция? Кому она принесла добро?». Отогнав от себя рабское мышление, я поспешил домой.

Елена сидела в комнате, смотря на спящую дочь. Девочка уснула совсем недавно. Дверь тихонько скрипнула, послышались осторожные повороты замка. Лена поднялась и направилась в коридор. Бесшумно прикрыв дверь, она смотрела на то, как аккуратно, стараясь не производить лишнего шороха, я снимал ботинки. Поставив их на полку, я подошел к ней. Она прильнула к моей груди и тихо сказала:

— Аня спит. Есть хочешь?

— Да, — честно ответил я, — не отказался бы.

Лена потянула меня в сторону кухни, требовательно указав на дверь ванной, чтобы я помыл руки. Я не стал спорить и добросовестно выполнил задачу. Сложив пиджак на стуле, сел за стол, наблюдая за тем, как Лена собирает на стол. В комнате послышалось легкое сопение, я встал и пошел посмотреть на дочь. Аня спала тихо, чуть сопя маленьким носиком. Поправив одеяльце, я оставил дверь наполовину открытой.

Мы ели молча, я смотрел на Лену, слегка пародируя ее, старясь рассмешить. Она с наигранной серьезностью смотрела на меня, но все же не выдержала и рассмеялась.

— Коля, прекрати, Аню разбудим, шепотом сказала она.

— Она крепко спит, ее пушками не поднимешь. Вся в маму.

— Вот не надо. Кто из нас еще больший соня. Как прошел день?

— Хуже чем обычно. По правде говоря, мы сдали все позиции. Я сегодня говорил с Марком, все бесполезно, решение окончательное.

— Может оно и к лучшему, — Лена встала поставить чайник. Я с удивлением посмотрел на нее. Видя мое недоумение, она ухмыльнулась уголками рта, решив продлить интригу и немного позлить меня. Я заметил это, но принял правила игры. Изображая недоумение с легким налетом негодования, я взглядом настойчиво требовал объяснений.

— Все к лучшему. Подумай сам, что может дальше принести Эксперимент? Хотим ли мы знать будущее, свое будущее? Действительно ли люди этого хотят?

— Не совсем тебя понимаю.

— Ну, смотри, что показал нам Эксперимент?

— Не корректный вопрос, Эксперимент многое дал, что конкретно ты имеешь ввиду?

— Ты сам говорил, что основным результатом Эксперимента является доказательство того, что природа человеческая неизменна, даже если это другой мир.

— Да, именно так, — я начинал понимать, к чему она ведет.

— Пока я сижу дома, у меня есть много времени подумать. Так вот мое мнение, что Эксперимент надо действительно закрывать, так как мы уже увидели свое прошлое. Правду о нашем настоящем мы тоже смогли прочесть в поле Эксперимента, вот только никому не нужна эта правда. Никому. Мы не отличаемся от них, мы такие же. Люди всегда были и останутся рабами — твои слова.

— А увидеть будущее, значит увидеть свою смерть. Ты способная ученица, — сказал я. Все-таки как сильно бывает нужен взгляд со стороны, как умны наши русские женщины, которые могут видеть главное, могут чувствовать сердцем истину, оберегая нас от храбрых, честных, но безрассудных по отношению к себе, к своей семье и роду поступков, которые не принесут ничего и никому, кроме боли и страданий. Я встал и обнял ее, — получается, перерожденцы победили. И в нашем мире тоже.

— Они никогда и не проигрывали в нашем мире Коля, никогда.

Агафон сидел и рассматривал данные последнего отчета. Морща лоб, он наспех помечал огрехи аспиранта.

Владимир и Олег сидели за столом в командном пункте и играли в шахматы. Партия затянулась, вот уже третий час они разыгрывали этот гамбит, но никто пока не смог захватить лидерства. Фигуры на доске таяли на глазах, поле пустело, скоро останется только короли, да пара коней и слонов.

— Давай ничью, не идет сегодня, там можно и до утра мучиться? — предложил Олег.

— Согласен. Мне надо сказать это порядком надоело. У нас еще полчаса до съема данных, предлагаю попить чаю, все равно спать сегодня не предвидится.

— Да, поспать бы не мешало. Тебя жена не пилит еще?

— Жена смирилась, а вот с сыном сложнее. Хочу пару недель отпуска взять, — ответил Владимир, собирая фигуры со стола.

Они встали и направились на кухню. Пройдя мимо инженерной комнаты, Олег жестом позвал Агафона на чай. Тот с нескрываемым удовольствием бросил свое скучное занятие и присоединился к ним.

— Я пойду пока руки помою, — сказал Владимир и направился к туалету.

— Что будем пить? Чай, может кофе?

— Давай чай, кофе уже не помогает, только злит организм.

Олег поставил чайник. Агафон, порывшись в шкафчике, вытащил несколько пачек печенья и банку меда.

— Сладкоежка, — поддел его Олег.

— Да, и не скрываю. Люблю сладкое, для мозгов полезно. Тебе то это ни к чему, я же понимаю, — парировал Агафон.

Олег воинственно выставил ложку вперед, наподобие рыцарских времен. Агафон выхватил свой карандаш, вставая в нелепую, но довольно эффективную стойку Ларса Ясного. Несколько па, выпад, удар, еще удар и ложка со звоном выскакивает и падает на пол.

Дверь лаборатории распахнулась. В холл вбежало двадцать экипированных солдат спецназа. Вышедших на шум лаборантов и инженеров они моментально повалили лицом в пол. Развернув схему, командир группы отправил шесть солдат в главный зал. Путь им преградили Агафон и Олег.

— Что здесь происходит? Кто вы, и по какому праву устраиваете здесь балаган? — спросил Агафон, подходя к командиру.

— Кто мы и что делаем, Вам знать не нужно. Мы выполним приказ при Вашем согласии или без Вашего согласия. Для предотвращения бессмысленных увечий, прошу не мешать нам.

Владимир вышел из уборной. Оценив ситуацию, он бросился в зал управления. Путь ему преградили двое солдат, но он уверенно разоружил их, полученные в Эксперименте навыки оставались навсегда в памяти. Вбежав в зал, он начал программу по выводу людей из поля Эксперимента. Пошел обратный отчет.

— Я нашел распределительный шкаф, — доложил один из солдат командиру.

— Отключить.

— Что?! Как отключить? — Олег и Агафон бросились к солдатам, преграждая путь.

— Дайте людей вывести, всего двадцать минут надо! — попросил вышедший из зала Владимир. Его тут же скрутили, заломив обе руки и положив лицом в пол.

— Отключить немедленно. Выполнять приказ.

Солдаты двинулись к щитовой, когда Агафон и Олег набросились на них, разоружая и валя на пол черных воинов. Несколько инженеров вскочили с пола, бросаясь на ринувшихся на подмогу своим бойцам солдат.

Владимир высвободился из захватов, уложив двумя ударами своих невольников на пол, бросился вперед. Сильный удар сзади подкосил его. Резиновая пуля резанула стальным шаром между лопатками. Он упал. Удар электрошокером, удары дубиной по всему телу, он закрывал голову рукой, она уже не слушалась, болтаясь как оборванная.

Солдаты всех повалил на пол, давя весом и осыпая градом ударов резиновых дубинок.

Дима сидел в кресле, прижимая полотенце со льдом к ноющей голове. Лю в очередной раз предложил ему свою помощь, но иголки вызывали у богатыря неподдельный детский страх.

За прошедшие сутки в разных районах города прогремело более пяти взрывов. Бесчисленные шеренги вурдалаков заполонили город, ставя патрули на каждом углу. В городе объявили комендантский час.

Жители, напуганные, не понимающие, что происходит, сидели по домам, боясь выйти на улицу. Каждый одиноко идущий человек был под подозрением. Каждая проезжающая машины была потенциальной угрозой.

— Вам это ничего не напоминает, коллеги? — довольно весело спросил Рашид. Казалось, что сложившая ситуация его даже забавляет, но это было лишь возбуждение, вызванное яркой злостью.

— Только теперь это начали они, — тихо сказал Дима и переложил полотенце на другую сторону головы.

— Вот и я о том же. Пока мне не понятно, кого они объявят на этот раз врагом. Южную карту разыгрывать бессмысленно, она себя исчерпала еще во времена Великого Марша.

— Я думаю, что мой народ будет мишенью. Все данные говорят об этом. Недавний марш националистов закончился погромами в квартале Драконов.

— Пора тебе Лю менять облик, а то ведь загребут по ошибке, — подмигнул ему Рашид. Лю ответил ему слабой улыбкой, взял со стола черную коробочку и пошел к Диме. Дима опасливо смотрел на Лю, но острая боль ослабляла его детские страхи.

Лю властным жестом показал Диме лечь на кушетку. Он послушно лег на спину и закрыл глаза. Смочив вату в спирте, Лю начал обрабатывать ею виски, шею, кисти рук и ступни.

— Не двигайся, пока я не скажу, — тихо сказал он Диме, — расслабься и прими удобную позу.

Дима поворчав подвигал плечами и, зафиксировав тело, начал представлять себя дома, рядом с женой Катей и детьми. Лю легко вонзил ему в шею несколько иголок, потом пару в кисти и ступни. Волна тепла начала подниматься от ног, согревая собой все тело и вытесняя боль. Дима провалился в глубокий сон.

— Как скоро начнется война? — спросил Лю Рашида.

— Думаю, что через пару месяцев будут полномасштабные действия, дипломаты пока собачатся, а там недолго. С Запада уже призывы, предлагают помощь. Вот, — Рашид протянул прессу, — уже заявляют о вторжении войск через границу, о сожжении приграничных поселков.

— Будем просто смотреть на все это?

— А что нам остается? Нам не разрешено вмешиваться.

— Но и смотреть со стороны на то, как мир себя убьет, мы тоже не можем. После этой войны не будет победителей.

— Что ты предлагаешь?

— Я предлагаю остановить. Устроить небольшую катастрофу, землетрясения, цунами.

— Идея хорошая, вот только здесь мы не можем это реализовать, нужна помощь центра управления.

— Об этом я уже подумал, — Лю показал на Диму, — как очнется, отправим его домой, пусть отдохнет немного.

— Ты знаешь, мы можем не успеть.

— Ничего другого не остается. Лучше даже Диму сейчас отправить домой.

Лю подошел к спящему Диме и, приложив руку к его голове, закрыл глаза. В комнате чуть припал свет. Голова Димы немного дернулась, но сразу успокоилась. Лицо его стало безмятежным, спокойным. Через несколько минут оно превратилось в белую восковую маску.

Лю напряженно всматривался в черноту туннеля. Дима был уже на полпути домой. Надо сказать, он долго не отпирался, усталость подавила в нем стремление докопаться до истины, тем более что истина была гораздо ужаснее, чем можно было себе представить.

Туннель расширял свои границы, открывая взору все новые и новые картины тьмы. Впереди не было ничего, былое терялось вдалеке позади, растворяясь в черном тумане, осколки несбывшегося, которыми было усеяно дно, превращались в прах, поднимаясь облаками серого пепла и уносясь в былое. Дна не было. Не было ни света, не было ни тьмы, не было ничего, не было грядущего. Лю напряженно приближался к нему, стараясь разглядеть малейшие детали, которые он, возможно, упустил, но нет, нет ничего, ничего! Грядущее превратилось в ничто.

Колокол бил глухо, будто за сотней километров. Удары были слабы, через силу, пробивались сквозь кисель тишины частицами. Колокол бил, бил, стараясь ворваться, прорвать блокаду. Его гонг нарастал, стал отчетливее, вот уже появились знакомые ноты, сердце начало биться как прежде, узнав их. Все наладилось. Впереди у дна начала проявляться дымка, открывая за собой свет… И тут в одночасье все кончилось. Пропал туннель, пропал свет, пропали остатки былого, еще не растворившегося в черноте. Колокол перестал бить. Тишина ножом резанула по уху, от чего у Лю зазвенело в ушах. Звон был сильный, переходящий в острую боль, сердце билось хаотично, натужно, силясь прорвать грудную клетку. Тошнило. Глаза налились кровью, стараясь вылезти из глазниц. Острая шпага проткнула сердце, оно дернулось, пытаясь начать вновь. Удары возобновились, но боль пронизала каленой сталью еще, и еще, и еще. Ткань рвалась, сердце умирало.

Лю выдохнул в последний раз и закрыл глаза. Все закончилось, теперь уже навсегда. В глубине умирающего сознания он надеялся, надеялся и верил.

Часы показывали три ночи, когда зазвонил телефон. По привычке я соскочил с кровати моментально, чтобы не разбудить дочь.

— Да. Да я. Нет, не понимаю. Как это отключили? Да… да кто, кто посмел?! — я невольно перешел на крик, отчего Аня проснулась, но не заплакала, она лишь удивленно смотрела маленькими глазами на меня. Лена встала и подошла к кроватке, успокаивая дочь. — Я немедленно выезжаю. Да, буду через час. Какая больница? Ясно. Спасибо.

Я остолбенел. Смотря сквозь Лену, я начал машинально одеваться. Она, уложив Аня, стала собирать бумаги в портфель, но я жестом остановил ее.

— Это больше не потребуется.

— Почему? Что случилось?

— Пошли на кухню.

Мы тихо вышли из комнаты. Подойдя к шкафу, я вытащил две рюмки и бутылку коньяка. Налив себе и Лене, я жестом приказал ей выпить. Она помотала головой, но посмотрев на мое, видимо искаженное ненавистью и болью лицо, поспешно выпила. Я налил еще и выпил.

— Присядь. А, ты уже сидишь, — коньяк начал действовать, сердце упокоилось. Боль сменилась бесконечной тоской, от которой хотелось плакать.

— Коля, ну что случилось, не тяни, тяжело.

— Лю погиб. Рашид в коме.

— Как погиб? Как? Да как же?! — Лена пыталась подобрать вопрос, но сознание не хотело верить услышанному.

— Они были в поле Эксперимента, когда отключили питание.

— Кто отключил? Зачем? — слезы капали большими каплями из глаз. Я с трудом мог смотреть на нее, Лена беззвучно горько рыдала, закрыв ладонями лицо. С трудом сдерживая слезы, я подошел к ней, встал на колени и обнял.

— Это было решение ИХ. Все произошло внезапно. Приехала группа, избили всех. Ребята долго сопротивлялись, они просили дать возможность вывести людей из Эксперимента, но тщетно. Звонил Матвей… из обезьянника. Некоторых инженеров, Агафона с Владимиром и Олегом доставили за противодействие органам правопорядка. Владимиру сломали руку, Олега избили до полусмерти.

— А Дима, что с Димой?!

— Дима успел выйти, это было как чудо, когда он очнулся. У Лю не выдержало сердце, говорят инфаркт, но врачи сомневаются. Рашид в коме. Его отправили в ведомственную. Дима пока слаб, чтобы разговаривать. Завтра попробуем поговорить с ним. Он пока не знает о ребятах. Мне надо ехать. Сначала в КПЗ, там уже Матвей всю бригаду юристов привел, журналистов натравил. Потом в больницу.

— Езжай, обо мне не беспокойся.

Я крепче обнял ее. Лена была сильная, справится, но какой ценой? Какой ценой можно пережить такое? Это предательство. Это целенаправленное убийство. Они победили и добили противника, добили жестоко, мстительно.

Матвей Федорович сидел на скамье возле дежурного. Адвокаты уехали, до утра ничего уже не сделаешь. Он смотрел устало на стену. За эти часы он сильно постарел. Было ощущение, что вся жизнь прошла зря. Мир разрушен. Весь труд жизни разрушен, уничтожен, расколот, изничтожен, растоптан…

«Я старый, мне недолго уже осталось, но зачем ребят так. Молодые еще, им еще жить да жить, — думал Матвей Федорович, — что делать? Что делать?». Горестные мысли прервал звон распахнувшейся двери. Я вбежал в отделение, а за мной заместитель прокурора города.

— Кто главный? — бросился я на дежурного.

— Капитан Серегин, сейчас его вызовы, — поспешно ответил молодой сержант и стал набирать номер, — товарищ капитан, тут заместитель прокурора и еще кто-то.

Я подошел к Матвею Федоровичу. Тот с трудом поднялся.

— Как ребята?

— В целом терпимо, вот только Владимиру в больницу надо, руку посмотреть. Олег весь синий от побоев. Ужас, Николай, я такого никогда и представить не мог. Никогда. За что нас так?

— За правду, Матвей, за правду, будь она проклята.

Появился капитан. По уставшему серому лице было видно, что он сам не в восторге от ситуации. Зампрокурора хриплым голосом начал его допрашивать:

— Кто отдал приказ о задержании? Какие предъявлены обвинения?

— Никаких. Приказ из главка. Привезла группа ФСО-шников, они и передали приказ.

— Всех освободить. Вызвать кареты скорой сюда, немедленно. Под мою ответственность! — заорал зампрокурора.

— Слушаюсь. Вы только формуляр заполните, поймите и нас, мы выполняем приказы.

— Давай сюда этот чертов бланк! — дежурный протянул из окошка бюрократический лист. Зампрокурора быстро и размашисто заполнил его и отдал капитану. Тот кивнул дежурном.

Через две минуты всех привели. Олега вели двое инженеров, Владимир шел сзади, стараясь придержать сломанную руку.

— Олега и Володю к нам в машину, так быстрее доедем. Остальным дожидаться скорой. Матвей, проследишь? — Матвей Федорович кивнул, — Молодцы ребята! Вам есть чем гордиться, вы настоящие люди!

Слабые улыбки озарили мою команду, но этого было единственное, что я мог сказать.

— Юра, спасибо большое, что помог.

Юрий Петрович улыбнулся и сжал своей большой ладонью мою руку.

— Не думай Коля, что мы все такие. Но будьте осторожны, это я уже лично тебе говорю, не делай глупостей, подумай о семье.

— Я тебя понял, Юрий. Еще раз спасибо.

— Пару я отвезу в ближайшую ЦКБ. Завтра поговорим более подробно.

Юрий Петрович сделал руками ободряющий жест, взяв несколько побитых инженеров с собой, вышел к своему служебному бумеру.

Полина сидела в коридоре. В руках у нее был мятый пропуск, которые она постоянно перечитывала, сверяясь, не было ли там ошибки. Осунувшееся бледное лицо смотрело на белую дверь палаты, за которой был ее муж, прикованный к постели, лежащий неподвижно как манекен. Только вчера ей удалось побыть с ним, побыть час, подержать его руку, посмотреть в его окаменелое, посеревшее от недуга лицо, пытаться уловить в нем хотя бы небольшой отклик от все тех слов любви, горести, отчаяния, что она говорила ему. Но он не слышал, ничего не слышал, ничего не чувствовал. Он, который раньше мог только от одного ее прикосновения вспыхнуть как костер, теперь он был холоден. Сначала ей казалось, что он мертв, но прибор упрямо отбивал его пульс, монитор рисовал несложный график сигналов его мозга — и там ничего, только безмятежность, ровная линия голубой воды.

Дверь палаты отворилась. Оттуда вышел врач в сопровождении двух полицейских. Она бросилась было к нему, но один из них грубо отодвинул ее к стенке.

— Иванов! А ну прекратить! — крикнул на него второй.

— Есть, товарищ майор! — хам отошел от нее, поигрывая пристегнутой к поясу дубинкой.

— Доктор, как он? — Полина окликнула уходящего под конвоем доктора.

— Без изменений, — только успел ответить ей врач, и поспешно прибавил шагу под неодобрительный взгляд полицая.

Она села в бессилии, выронив из рук пропуск. Слезы застилали глаза, но плакать уже не хотелось, не могла она больше плакать, не помогало.

— Не потеряйте это, иначе будут проблемы и у Вас, Полина, и у нас, — ответил ей мягкий голос откуда-то сверху. Рука протянула ей одноразовый платок. Она взяла и промокнула им глаза.

— Здравствуйте, Иван Дмитриевич. Спасибо, большое, — она взяла поднятый им пропуск и, вложив его в паспорт, положила в сумочку.

— Понимаете, Полина, как я Вам уже вчера говорил, обвинения, которые предъявлены Вашему мужу, не позволяют Вам находиться здесь.

— Да, я помню. Но я не могу в это поверить. Рашид не мог предать, он не предатель! Что? Что он мог передавать, кому?! Я не понимаю, не понимаю…

— Мне тоже в этом деле не все ясно, но одно я вижу четко: сейчас Ваш муж является обвиняемым государственной измене. Собственно вся группа находится под подозрением. Вы же знаете, что Николая Борисовича Кузнецова, уже перевели в СИЗо. Другие находятся под домашним арестом или в больнице, как Ваш муж.

— Но это же был Международный проект, кому они могли что-то передавать?! Объясните?

— Не могу. Дело открыли, так получилось, что его передали мне. Если хотите мое мнение, то я не вижу в нем состава преступления. То, что инкрементируют Вашему мужу, довольно спорно, так как даже я могу частично найти эту информацию в открытых источниках.

— Но почему тогда вы не расследуете факт отключения установки с работающими в Эксперементе людьми? Почему? — Полина повысила голос, но исполосованное болью горло выдало лишь хрип.

— Официальная версия состоит в том, что отключение произошло из-за аварийной ситуации на подстанции.

— Вы же знаете, что это ложь! — Полина с силой схватила его за руку, на что Иван Дмитриевич спокойно отреагировал, давая женщине успокоиться.

— Это официальная версия, Полина. Поверьте мне, так будет даже лучше.

Полина с удивлением посмотрела на него.

— Вас не удивляет, что так откровенен с Вами?

— Нет, но… пожалуй Вы действительно очень доброжелательно себя ведете. Вы меня что, вербуете?

— И да, и нет, Полина. На самом деле это и не требуется. Ситуация такова, что у Вас нет выбора.

— Простите, но я не понимаю.

— Путь только один — это сотрудничать со следствием. Хотите, чтобы Вашему мужу и Вам, Вашим детям ничего не угрожало?

— Вы мне угрожаете?

— Нет, извольте, как так можно. Я говорю с Вами совершенно открыто. Дайте показания, и все, Вы чисты и не вины. Вот только страну придется поменять, сами понимаете.

— Какие показания? На кого? Я же ничего не знаю, муж не посвящал меня в подробности своей работы.

— Нам нужны показания на Кузнецова Никола Борисовича. Вот они, — он протянул ей небольшую желтую папку. Полина с отвращением одернула руку, но Иван Дмитриевич аккуратно положил ее рядом с ней. — Ознакомьтесь сегодня вечером. Если все будет правильно, тогда мы сможем отправить Вашего мужа на интенсивную терапию, а там глядишь через полгода-год вы сможете гулять по парку, играть с детьми. Ведь это того стоит, жизнь Вашего мужа, и всего лишь небольшая ложь.

— Я не буду этого делать, заберите это, пожалуйста, — Полина с мольбой в голосе протянула ему папку, но Иван Дмитриевич деликатно отодвинул ее рукой.

— Давайте не будем забегать вперед, время все расставит по своим местам. Положите ее пока здесь, а сейчас, я уверен, что Вы бы хотели повидать мужа, не правда ли?

Полина вскочила с кушетки. Он встал и подошел к двум полицаям, стоявшим у входа.

— Подойдите, пожалуйста, сюда, — пригласил он ее. Взяв пропуск, он сделал на нем несколько пометок и передал его обратно. — при выходе, не забудьте сдать его дежурному, хорошо?

Полина тихо ответила на его приветливую лживую улыбку и на подкашивающихся ногах вошла в палату. Острый запах больницы ударил ей в нос, выступили слезы. Полина как в тумане подошла к кровати, сев на стул она упала лицом на Рашида, опутанного проводами, неживого и живого, такого родного и такого далекого, и беззвучно заплакала. Иван Дмитриевич посмотрел на нее через щелку двери, потом что-то тихо сказав одному из полицейских, пошел по направлению к выходу.

Я сидел в сырой камере и смотрел, как небольшой паук работает в дальнем левом углу. Как часто мне приходилось бывать в подобным местах, но в земной жизни — ни разу. Сколько уже прошло дней? Четырнадцать? А может двадцать? Как быстро я сбился со счету. Никудышный из меня граф Монте-Кристо получился. Шок от произошедшего сменился глухой затаенной злобой.

«Бред, ну бред собачий! — вновь и вновь повторял я себе, вспоминая отъевшиеся морды следователей, которые с воинствующим невежеством зачитывали мое обвинение».

А ведь ничего и не сделаешь. Былые регалии потеряли ценность, тех, кто пытался выступить в защиту, поспешно отправили на пенсию. Даже Юру отстранили на время, отправили в отпуск, бессрочный отпуск.

Глядя на рушащиеся судьбы моих коллег, друзей, я не мог себе найти оправдания дальнейшей борьбе. Бороться с кем? Опровергать что? То, что нам «шьют» не подвластно пониманию нормально мыслящих людей, но вот как раз это и делает бессмысленными все наши попытки хоть что-то опровергнуть.

Я пытался думать о хорошем, представлял себе Лену, как она гуляет с Аней по нашему любимому парку, как мы вместе… от этого стало тошно. Тупая злоба от бессилия сковала душу. Я соскочил с койки и начал отжиматься от грязного серого пола. Меня этому учил Лю, «выплесни агрессию, не держи ее в себе, двигайся, движение побеждает боль — говорил о часто». Струи пота заливали мне глаза, руки, не привыкшие к столь сильным нагрузкам болели. Я продолжал, но силы уходили, в один из моментов я просто рухнул на пол. Холодный цементный пол холодил разгоряченное тренировкой тело, успокаивая кипящую кровь и остужая мозг.

Как же мы этого не предусмотрели? Но кто мог в такое поверить? Заработались, ученые, за границами знаний не увидели простейших интриг, простейшего предательства.

Я посмотрел в окно. Вечер начинал свою работу, и жалкий кусок неба, доступный мне за решетчатым окном, медленно наливался темно-синими чернилами.

В коридоре раздались шаги. «Две пары солдатских сапог, один офицер, — считал я про себя, — так, а вот это уже интересно кто?». В стройный топот вмешивался иной, нехарактреный для этих мест звук, будто небольшим молоточком постукивали по полу: цок-цок, цок-цок. Это каблуки! Точно, ошибки быть не могло!

К камере подошли, загремел массивный засов и дверь отворилась.

— Заключенный Кузнецов встать, лицом к стене, руки за голову, — пробасил нечленораздельной скороговоркой офицер. Я послушно встал к стене, искоса пытаясь разглядеть маленький женский силуэт, стоявший чуть позади от входа. Солдат жестко защелкнул на моих руках наручники и грубо усадил на койку. Другой внес стул и поставил перед входом напротив меня. В камеру вошла небольшого роста девушка, разглядеть ее поподробнее я не мог, так как слепящий свет от входа бил хлесткой плеткой по глазам.

— Если потребуется, мы за дверью, — сказал офицер и вышел. Солдаты последовали за ним. Дверь камеры закрылась, и я зажмурил глаза, чтобы дать глазам отдохнуть.

Девушка некоторое время стояла, осматривая камеру. Потом аккуратно села на край стула. Лицо ее напоминало мне моего погибшего друга, но я решил не торопиться с выводами.

— Вы меня не можете знать, но я знаю Вас очень хорошо, — ее мягкий голос с сильно различимым акцентом звучал в темнице наподобие деревянной флейты, отражаясь от серых бетонных стен яркими нотами серебряных струн. Девушка была китаянка, это слышалось и в голосе, манере говорить. Собственно внешность играла в данном случае решающую роль. — мой отец много о Вас рассказывал хорошего.

— Я очень рад услышать столь лестный отзыв, но мне все-таки хотелось услышать Ваше имя.

— Меня зовут Мэй Син, я младшая дочь Лю Сина, вашего коллеги.

— Я приношу Вам свои соболезнования в связи с гибелью Лю, к сожалению, мы не смогли предотвратить это несчастье.

— Это был несчастный случай, — я удивленно поднял брови, но тут же придал своему лицу понимающее выражение. Она заметила это, но не подала виду, — Вы понимаете, что другие версии не могут быть рассмотрены всерьез.

Она сделала неуловимый жест рукой, которым Лю всегда призывал нас верить ему в сложных ситуациях.

— Мы хорошо понимаем и то, что Ваше нахождение здесь большое недоразумение. Мы готовы помочь Вам разрешить этот вопрос скорейшим образом. Чтобы не вводить Вас в заблуждение, мы — это наше государство. Тот вклад, что сделали лично Вы и Ваша команда в развитие науки безусловно оценен нами в наивысшей степени.

— Я очень рад Вашей заботе. Я готов принять от Вас помощь, но с одним лишь условием.

— Вашей команде будет также оказано поддержка в полном объему. Завтра мы перевозим Вашего коллегу в Пекин для прохождения курса реабилитации. Смею Вас уверить в том, что наша методика поможет ему встать на ноги в ближайшие полгода.

— Тогда у меня нет условий. Я готов. Изложите свои, ведь не бескорыстно Вы решились нам помочь?

— Условие наше несложное. Мы хотим, чтобы Вы продолжили свои исследования, вместе с членами Вашей группы, если они хотят переехать, в нашем исследовательском центре.

— А я смогу вернуться потом на Родину?

— Боюсь, что это будет невозможно. Предлагая Вам нашу помощь, мы берем на себя определенные обязательства перед вашим государством. Поймите меня, пожалуйста, правильно.

— Мне все понятно. Какие мои дальнейшие действия?

— Вам придется побыть здесь еще две недели, после чего Вас доставят к нам в посольство. После, в течение недели, Вы будете дома, в новом доме.

— А моя жена?

— Думаю, что она расскажет Вам все сама. Считаю, что мы обсудили все. Буду рада встертиться с Вами через месяц в Пекине. Да свидания.

— До свидания, Мэй. И спасибо Вам большое.

— Спасибо надо говорить моему отцу, он многое предвидел. Так что можете считать, что все идет по плану, по плану моего отца.

Когда она вышла, за дверью послышалось некоторое движение. Цокот ее каблуков пропал, но через некоторое время послышались шаги другой женщины. Мое сердце забилось так часто, что, казалось, оно вот-вот выпрыгнет и бросится к двери, за которой стояла она!

Дверь с лязгом отворилась, и в камеру вошла Лена. Она подождала, когда дверь за ней закроется и посмотрела на меня.

Мы стояли и смотрели друг на друга. Сколько несказанного, сколько ожиданий, тревог, боли пронеслось за эти секунды. Она осунулась за эти месяцы, глаза были красные, видимо от слез.

— Надеюсь, ты согласился? — тихо спросила она меня, когда мы стояли посреди камеры обняв друг друга.

— Да, я согласился. Так будет лучше для всех нас.

— Вот и хорошо, — Лена тяжело вздохнула, выпустив напряжение от ожидания ответа. — Я грешным делом думала, что ты захочешь бороться со своими мельницами. Я бы это поняла.

— Нет, с ветряными мельницами покончено. Все закончилось, начинаем новую жизнь. Когда Вы летите?

— Послезавтра. Я с Аней, Дима с семьей, Володя, Агафон, Олег.

— А Матвей?

— Он решил остаться, говорит, что не в его возрасте менять жизнь, хочет умереть на Родине.

— Да какая же это Родина?!

— Наша, Коля — это наша Родина.

 

Вместо эпилога

Желание написать подобную книгу у меня возникло у меня сравнительно недавно. Я специально не старался преподнести это как научные мемуары или статью для журнала. По-моему я их уже достаточно написал, ими можно заполнить уже не один шкаф.

Также мне не хотелось, чтобы Вы, уважаемый читатель, воспринимали эту книгу как очередной приключенческий роман, коих много уже было выпущено со времени начала Эксперимента.

Мои друзья упрекали меня в несколько сжатом изложении, что я выбрал только один срез времен нашей работы, но, именно этот Поворот, на мой взгляд, и показывает в полной мере то, с чем нам приходилось сталкиваться. То, с чем придется столкнуться и вам, будущие поколения исследователей, созидателей.

Человечество в своем развитии не может стоять на месте. Любое открытие, любая технология не может существовать само по себе, без применимости все теряет смысл, смысл жизни. А в чем спрошу я вас смысл жизни? Я для себя за много веков, и я могу так говорить по праву, получил простой ответ — смысл жизни в самой жизни — другого нам и не дано. Как не дано природе останавливаться на достигнутом, так и не дано человечеству стоять на месте.

Мы не можем жить на других планетах привычным для нас образом, но мы можем вдохнуть жизнь, разумную жизнь в эти планеты, оставить частичку себя — это будет нашим бессмертием. Не к этому ли поколения ученых стремилось тысячелетия?

Создавать новые миры — вот цель, достойная человечества. Дерзайте, созидайте, не бойтесь разрушать, потом вновь создавать, творите!

P.S.

Хочу выразить свою признательность Мэй Син за перевод рукописи на китайский. Без ее помощи мне бы не удалось так точно передать суть произведения.

P.P.S.

Надеюсь, что когда-нибудь эту книгу смогут прочитать на Родине. Как говаривал мой друг Лю: «Надо верить, всегда — иначе, зачем жить?»

Кузнецов Н. Б.