Виталий шел не торопясь, спешить было некуда, времени было предостаточно, да и полуденный зной не добавлял сил. Каждый день он совершал этот маршрут, но каждый раз сердце его радовалось, что ему удалось вновь вырваться от унылой рутины дел домой. Домой! Как сладостно звучало это слово, а ведь раньше он никогда не придавал значения простым вещам, таким как кровать, стол на кухне, открытые магазины, чистые, ухоженные улицы, солнце, которое не затмевал дым пожарищ — все вокруг теперь было другое, новое.

Во уже как четыре года как закончилась война. Закончились бессонные ночи, закончились бесчисленные облавы, голод, холод, тьма. Виталий не мог точно сказать, когда он смог осознать, что войны больше нет. Когда передали, что был заключен мир, часть буквально взревела радостными криками, люди бросили работу, стали радоваться, обнимать друг друга, плакать. Даже самые суровые бойцы его отделения, да что там говорить, даже Руслан Агеев разрыдался, как мальчишка. Виталий помнил все, он вспоминал часто этот момент, но каждый следующий день он один знал, что война не закончилась, не для них, не для них. Каждую ночь у него были перед глазами лица его товарищей, которых уже не было с ним — Васи Воронова, Коли Зацепина, Ивана, Артема, Артура… Он помнил их всех. Сколько же народу полегло на войне и в тылу, в тылу была своя война. Казалось, что нет конца этому кошмару. Снилась ему и Василиса, но сны эти были всегда странные, всегда, когда он сомневался, не мог решиться на то, что следовало сделать, пускай даже это было жестоко, но на войне нет места жалости, нет места человечности — или ты или тебя. Они разговаривали во снах. Утром он знал точно, не было сомнений, не было страха.

Он выбросил грустные мысли из головы, и прибавил шагу, дома его ждала дочь, стол уже накрыт, а дочурка, наверное, высматривает уже отца в окошко.

Он подошел к небольшой пятиэтажке, помахал веселым кудряшкам, которые высовывались из окна четвертого этажа, и вошел в подъезд.

Как только он поднялся, дверь тут же открылась, и улыбающаяся кудрявая девушка бросилась ему на шею. Она буквально втянула его в дом и властным жестом указала на ванную, Виталий послушно пошел мыть руки.

Когда он зашел на кухню, на столе уже дымились две тарелки супа, Виталий не любил есть один, сказывались военные привычки.

Даша смотрела на него большими карими глазами. За эти годы она повзрослела, из озорной девчонки она превратилась в настоящую красавицу, да, как время летит. А ведь и Виталий был не так уж и стар, что там, тридцать с небольшим, но женится он так и не стал, может и не везло, да просто времени не было.

Посмотрев на нее, он нахмурился и наигранной строгостью спросил:

— Что в школе сегодня произошло?

— Да ничего особенного.

— Даша, мне звонил завуч, сказала, что ты опять терроризируешь мальчишек. Что ты к ним пристала?

— Папа, не я к ним, а они ко мне. Мне надоело, что меня все дразнят волчицей, разве я похожа? Почему меня дразнят?

Виталий промолчал. Уже не раз на родительских собраниях он выслушивал этот религиозный бред от бледных мамаш, что они не хотят, чтобы их дети учились с той, кто с волками бегает.

— Ну, хорошо, я же просил тебя не обращать на это внимание, они тебе просто завидуют.

— Но я старалась, — тихо ответила Даша. Виталий не смог больше держать строгий вид и рассмеялся.

— Как же ты этого балбеса поборола то, он же вдвое больше тебя?

— Не знаю, — ответила Даша и, вспомнив, расхохоталась.

— Ладно, давай есть, а то у меня осталось не более получаса.

— Папа, я буду послушной!

— Я это уже слышал, — ответил Виталий и ложкой легонько стукнул Даше в нос.

«Пора бы ей все рассказать, уже почти взрослая стала» — подумал Виталий, глядя на нее. Не то чтобы он боялся этих разговоров, нет. Даша знала, что он ее усыновил, но сразу стала называть его папой, хотя он этого не просил. Рассказывать о том, что случилось в поселке, было рано, он ждал, когда она повзрослеет. Он доел суп и с удовольствием принялся за второе.

Бледный как смерть Воронов вышел из леса. На руках он нес спящую девочку, закутанную в его куртку, испачканную кровью. Воронов еле шел, силы были на исходе. Лейтенант как мог подбежал к нему и взял девочку на руки. Воронов сел на землю и обхватил лицо руками. Спрашивать его было сейчас бесполезно.

Доковыляв до машины, лейтенант положил ее на заднее сиденье. Приказал водителю немедленно отвезти ее в госпиталь, ее и Агеева, который упирался и хотел уступить место командиру.

Доктор Рабинович по приезду сразу же определил ее в свой кабинет, подальше от тяжелобольных, а других и не было. В кабинет вкатили койку, вынесли стол доктора в коридор. Несколько дней она лежала под капельницами, и никто не мог ее разбудить.

На третий день Даша открыла глаза и громко закричала: «Мама!». Девочка ничего не помнила, не знала, как здесь очутилась, что с ней было. Но она знала, как ее зовут. Она не могла сказать, кто ее отец и мать, и где они. Родственников найти не удалось.

Виталий часто заезжал в госпиталь и проведывал ее. Он разговаривал с ней, пытался разными способами расшевелить ее память, но на двери висел тяжелый замок.

Он знал, что произошло в деревне, то, что обнаружили его бойцы, до сих пор облетает легендами по всем деревням, болтают много люди.

На следующий день после памятной ночи, отряд лейтенанта Козлова приехал в поселок. В живых там остались только дети и небольшая часть стариков. Они прятались в дальних домах. Некоторые дома сгорели дотла, а на центральной площади все было усеяно трупами расстрелянных женщин, трупами боевиков, с перегрызенными глотками. Никто из живых ничего не помнил, только по смутным обрывкам лейтенант смог составить картину происходящего, но его рапорт, как и предыдущий, начальство настоятельно рекомендовало уничтожить, чтобы не раздувать излишние суеверные страхи в людях.

— Это здесь, — сказал Дима, и остановил черную колесницу около подъезда.

— Не будешь подниматься? — спросил его Владимир.

— Думаешь, она меня вспомнит?

— Знаешь, я бы не хотел, чтобы Николай ей своим методом память ввернул, — тихо проговорил Владимир, — это будет тяжело для нее.

— Ты к ней привязался, я смотрю, — пробасил Дима и дружелюбно хлопнул Владимира по плечу.

Владимир мрачно посмотрел на Диму.

— Ты главное это Николаю не говори.

— Я и не собирался, но не думаю, что он чего-то не знает, все и так понятно. Главное, чтобы эти не догадывались, — сказал Дима и ткнул пальцем в небо.

— Про Олега слышал?

— Да, им теперь с Рашидом на Совете отчитываться. Плохо все закончится, чую, что прикроют нас опять.

— Не будем загадывать. А кто от нас выступать будет?

— Матвей Федорович. Эти гады Николая Борисовича как свидетеля вызвали.

— Да, дела не очень.

— Поживем, увидим. Пошли.

— Пошли.

Стрелки часов приближались к часу дня, когда двое мужчин вошли в подъезд пятиэтажного дома по улице Цветов.

Виталий собирался уже выходить, когда в дверь позвонили. «Странно — подумал Виталий — кто бы это мог быть?».

— Ты ждешь кого-нибудь? — спросил он Дашу.

— Нет, может это Машка?

— Хм, сиди пока на кухне, я посмотрю, — он подошел к двери, — кто?

— Виталий Козлов здесь проживает? — в глазок двери было показано удостоверение полковника внешней разведки.

Виталий замешкался, но открыл дверь.

— Мы можем войти? — спросил его человек, держащий удостоверение. Он был чуть ниже Виталия, но шире в плечах. Его суровое лицо не выражало никаких эмоций. Позади него боком стоял высокий рыжий парень, по краям его губ то и дело пробегала тень улыбки.

— Да, конечно. Пройдемте на кухню. Но, у меня мало времени, я должен через полчаса уже быть на службе.

— О министерстве не беспокойтесь, этот вопрос мы берем на себя. Называйте меня Владимир. Это Дима, — показал на рыжего Владимир, — давайте пройдем на кухню, думаю, там будет удобнее.

Все трое вошли на кухню. Даша сидела на стуле, с интересом разглядывая гостей. Дима широко улыбнулся и подмигнул левым глазом Даше. Даша нахмурилась, казалось, что она пытается что-то вспомнить. Мужчины сели за стол, Виталий сел возле дочери, напротив гостей.

— Даша, оставь нас, нам поговорить надо.

— Нет, пусть остается, — сказал Владимир, — наш вопрос ее также касается.

Виталий посмотрел на Дашу и, проследив ее взгляд, спросил ее:

— Ты что-то вспомнила.

— Мне кажется, но, я не уверена.

— Давайте перейдем к делу, что вам от нас нужно?

— Вы.

— Простите, я не понимаю.

— Нам нужны вы оба. Вы уже наверно догадались, из какой мы организации.

— Но чем мы можем быть полезны, вашей организации?

— Виталий, вы же не думаете, что запад так просто отступил?

— Нет, я так не думаю. Но это мое частное мнение, надеюсь, что оно ошибочно.

— Это затишье, — Владимир образно обвел руками кухню, — оно не может продолжаться вечно.

— Вы утверждаете, что скоро будет новая волна интервенции?

— Нет, я так не утверждаю. Но посмотрите вокруг, вас ничего не смущает?

— Не понимаю, о чем вы.

— Все вы понимаете прекрасно. Я читал все ваши рапорты, поэтому предлагаю перейти на нормальный язык — вы знаете то, что я вам говорю, знаете как никто другой.

Виталий тихо кивнул. Вот уже три года он безуспешно пытался найти источник распространения агитаций. Все больше идет разговоров о том, что надо было сдать позиции: «Жили бы сейчас как до революции, как люди, в достатке». Как только он подбирался близко, его тут же снимали с дела, приводя нелепые доводы. Его руководство много раз посылало запрос на его перевод, но каждый раз получало отказ. Кто-то сверху не позволял его утопить в канцелярской работе.

— Давайте будем откровенны. Что дала нам революция?

— Свободу, — неуверенно ответил Виталий.

— Свободу от чего или может от кого?

— Свободу от… — Виталий задумался, «А действительно, о какой свободе идет речь?».

— Свободу решать сами свою судьбу! — звонко ответила Даша.

— Интересное мнение, — ответил Владимир, — но что вы теперь сами решаете?

— Я думаю, что на этот вопрос вряд ли кто-то сможет определенно ответить, — ответил за задумавшуюся Дашу Виталий, — может все же этот разговор не для детских ушей.

— Она уже достаточно взрослая, чтобы все понять, — вступил в разговор Дима. Даша вперилась в него взглядом, и он ей еще раз подмигнул, но уже правым глазом.

— Хорошо, раз вы все знаете из моих рапортов, переходите к делу. Что вы хотите, чтобы мы сделали?

— Вы должны будете через месяц уехать в Тумангород. Вот ваши паспорта, — Владимир открыл портфель и вытащил оттуда два зеленых паспорта, — вот билеты, вот деньги, на первое время.

На стол упал толстый конверт и два авиабилета. Даша схватила паспорта и стала их рассматривать.

— Но Даша должна закончить учебу, на следующий год у нее экзамены.

— Об этом не беспокойтесь, там отличные школы, думаю, что проблем у нее не будет.

— Эмили Уайнтон, — с трудом прочитала Даша, — Даниэль Уайнтон.

Виталий взял свой паспорт и вопросом посмотрел на Владимира.

— Конечно, за месяц вы язык не сможете изучить настолько, чтобы не вызывать подозрений.

Виталий кивнул.

— Но это не проблема.

Теперь уже Даша с большим изумлением посмотрела на Владимира.

Дима поставил на стол черную глиняную бутылку. Виталий подозрительно посмотрел на Диму, но тот широко улыбнулся и пробасил:

— Это не яд, поверьте. Если бы кто-то хотел причинить вам зло, вы бы это уже почувствовали.

— Виталий, Вы верите в Бога? — неожиданно спросил Владимир.

— Нет, — четко ответил Виталий.

— Я не имею в виду того, кто изображен в храмах жрецов. Я скорее говорю о некоторой высшей силе, которая движет этим миром?

— Не знаю, — честно ответил Виталий, — я стараюсь об этом не думать.

— Сомнения, хм, это свойственно людям, — сказал Владимир. На мгновение солнце затмила туча, и на половину комнаты пала тень человека с головой волка. Даша в страхе дернулась и посмотрела большими глазами на Диму. Дима довольно улыбался. Он посмотрел прямо в глаза Даше, не более секунды они смотрели друг на друга, неуловимым движением он щелкнул ее легонько пальцем по носу. Даша вспомнила.

Виталий машинально дернулся, но желтые волчьи глаза пристально смотрели на него. Владимир продолжил, не отрывая взгляда:

— Ведь ты не забыл, как ты мог забыть. Еще тогда ты понял, что мир не такой, каким ты привык его видеть.

Виталий не мог пошевелиться, в его голове всплывали эпизоды той страшной ночи, он вспомнил бой, он вспомнил своих товарищей, он вспомнил эти глаза. В них он тогда прочитал то, что надо делать, не веря себе, он все же отдал приказ Воронову. Он схватил руками за голову.

— Не может быть, не может быть, — тихо повторял он.

Солнце вышло из-за тучи и наваждение прошло.

— Вы кто? — спросил Виталий, язык как будто присох к небу и еле ворочался, во рту стоял песок пустыни. — Боги?

Дима взял графин и налил воды в стаканы. Даша и Виталий залпом выпили воду.

— А моя мама она тоже?

— Нет, — просто ответил Дима на ее вопрос.

— А папа? — неуверенно спросила Даша.

— Да, — ответил Дима, — и я, и Владимир, и Василиса.

— Но, Василиса мертва! — воскликнул Виталий.

— В этом мире пока да, — ответил Владимир, — теперь определимся с терминами. Для лучшего понимания, мы те, кем ты нас назвал. Но, по сути, мы ими не являемся.

— Не понимаю, — выдохнул Виталий.

— Это трудно понять. Но еще труднее объяснить. И поверь мне, лучше и не знать всего.

— А мой папа, — Даша осеклась и посмотрела на Виталия, тот кивнул, что понимает, — он жив?

— В этом мире нет, — ответил Дима.

— А в каком мире жив? — Даша смотрела то на Диму, то на Владимира широко раскрытыми глазами.

— Если пользоваться терминологией жрецов, то назовем это небесами.

— А мы попадем на небеса?

Дима лишь покачал головой.

— Мы не вправе давать вам ответ на этот вопрос.

— А есть рай, есть ад?

— Ад есть, и недавно он был на земле, ты сам его видел.

— А Олег мой настоящий отец? — спросила Даша и испугалась своего вопроса. Она зажмурила глаза, боясь услышать ответ.

Владимир задумался. Дима тоже молчал.

— Да, — ответил Владимир. Дима с укоризной посмотрел на него.

— Надеюсь, этого они не засекли, — тихо проговорил Дима и с некоторой злобой посмотрел на потолок.

Владимир открыл бутылку и налил в каждый и стаканов немного прозрачной красной жидкости.

— Выпейте это.

— А что это? — спросил Виталий.

— Не смогу объяснить, просто выпейте.

Даша залпом выпила стакан. Виталий посмотрел на нее, она сидела, как ни в чем не бывало.

— Кисло, — проговорила она. Виталий выпил свой стакан. Что-то непонятное творилось в его голове. Ураган мыслей хлестал потерянными связями, все изменилось, пути назад не было. Сознание было чистым, никогда еще он не мыслил так ясно.

— Как себя чувствуете?

— Нормально, — ответил Виталий. Даша утвердительно кивнула.

— Перескажите то, что здесь написано, — Владимир протянул Даше и Виталию газете. Даша начала:

— Тут рассказывается о нас, о том, что мы живем под властью тирана, о том, что люди голодают, они не имеют прав и свобод. Требуется решение международного комитета о возобновлении операции по освобождению… — Даша задумалась, — но ведь это не правда!

Виталий смотрел в свою газету, «Вечерние новости» рассказывали о западном побережье, об отдыхе на Ривьере. Он полистал дальше: целая полоса была посвящена празднику Воскрешения великого Пророка. Он посмотрел на Дашу, она с упоением рассказывала Владимиру и Диме о решении международного комитета.

— Встретимся через две недели, — сказал Владимир. Они встали и направились к выходу. Виталий и Даша проводили их до двери. — Потратьте это время правильно. Все вопросы с работой и школой мы уже уладили. Через две недели вы должны быть готовы. Брать с собой ничего не надо, все получите на месте. Старайтесь свести свои контакты с другими людьми до минимума.

Они вышли и закрыли за собой дверь. Еще долго Виталий и Даша смотрели друг на друга. Даша обняла отца и поцеловала в щеку. У Виталия отлегло на сердце.

* * *

Матвей Федорович сидел в своем кабинете и меланхолично листал толстую папку. Периодически натыкаясь на неожиданный момент, он всматривался в документ, начинал водить пальцем по строкам, задумавшись, он чему-то тихо улыбался и делал пометки в своем блокноте.

Напротив него сидел, сложив ногу на ногу, Олег. Олег смотрел в стену, взгляд пытался пробить ее насквозь, попутно уничтожая все, что за ней находилось.

Матвей Федорович посмотрел на Олега:

— Ты не переживай, дело ваше конечно тяжелое, натворили вы бед, но не все так трагично.

Олег посмотрел на Матвея Федоровича и отвернулся снова буравить стену.

Матвей Федорович вздохнул, он пытался придумать что-то ободряющее, но кроме банальностей в голову ничего не лезло.

В комнату постучали. Через некоторое время дверь отворилась, и вошел Рашид.

— Добрый день, — поздоровался он. Пожав руку Матвею Федоровичу, он протянул руку Олегу, тот отрешенно пожал ее.

— Каковы наши шансы, Матвей Федорович?

— Шансы не так уж велики, чтобы быть совершенно спокойными, но и не так уж и плохи, чтобы впадать в отчаяние, — он кивком показал на Олега.

— А могут они рассматривать только нас двоих, а не всю группу в целом? — спросил Рашид.

— Нет, к сожалению. Группа на то и группа, один за всех и все за одного.

— Да, все из-за одного, точнее двух, — Рашид вздохнул.

Матвей Федорович пожал плечами:

— Я не считаю это проступком. Наша работа связана со многими рисками, и изучить их последствия тоже наша работа.

— Вас бы в главой Совета.

— Меня нельзя, сам знаешь.

— Да, знаю, но для меня это ничего не значит. Пора бы уже перестать делить всех на черных и белых.

— Нельзя, Рашид, иначе как идентифицировать друг друга? Все равны, хочешь сказать? Так вот нет, не равны. Это утопия!

— А может, удастся?

— Нет. Нас не удалось, группа Свенсона вот до чего довела. У нас есть право на ошибку, а них, — Матвей Федорович показал пальцев в окно, — не будет. Не будет ни одного шанса, ни малейшего шанса исправить ошибки.

— А вы знаете, когда запланирован запуск?

— Ходят слухи, что на следующий год, но это только слухи.

— Тогда получается, что нас закроют, весь эксперимент?

— Я им закрою, я их сам, вот этими руками тогда придушу, — заорал Олег, он начал расхаживать по комнате, сжимая кулаки, — что значит закроют?! Там же люди, люди! — он бросился лицом к Матвею Федоровичу.

Матвей Федорович пристально посмотрел в глаза Олегу.

— Олег, успокойся. Ты себя ведешь неподобающе инженеру. Сядь, — он взял графин и налил Олегу воды. Олег взял стакан и уставился в него.

— Олег прав, — сказал Рашид, — вы сами знаете, что он прав.

— Да, знаю, — спокойно ответил Матвей Федорович, — но Рашид, воплями тут бой не выиграть, тут надо их бить их же оружием.

Рашид утвердительно кивнул.

— Может, а? — Матвей Федорович подмигнул Рашиду.

— А давайте, не повредит.

Матвей Федорович достал и ящика стола три стопки и бутылку хорошего коньяка. Он одни движением разлил напиток по рюмкам и протяну две Рашиду.

Рашид взял у Олега стакан воды, и вложил ему рюмку.

— Ну, давайте за нас, — предложил Матвей Федорович.

— Нет, давайте за них, решается судьба не нашего мира, проговорил Рашид. Матвей Федорович кивнул, и все трое чокнулись рюмками и выпили. Олег протянул рюмку Матвею Федоровичу.

— Нет, больше нельзя. Через четыре часа Совет, если ты придешь туда пьяным, тогда шансов нет.

Я шел по коридору управления. Долгие, тяжелые, серовато-зеленые стены без окон, высокий потолок с ярко-белыми светильниками. Глубина коридора терялась в видимом пространстве, уходя далеко и стремясь слиться в единую зеленую линию стен.

Зал N8. Я посмотрел на табличку, оправил на себе костюм и посмотрел левым глазом в объектив сенсора. Дверь бесшумно отворилась, и передо мной открылся небольшой холл. По центру холла стоял письменный стол, за которым сидела секретарь Оксана. Увидев меня, она вскочила с места и подбежала:

— Ой, Николай Борисович, все такие злые сегодня. Нас что, закроют, да?

— Не знаю, Оксан, вот, сейчас и посмотрим.

— Да ладно Вам, Вы все знаете, — игриво улыбнулась Оксана.

— Это ты у нас все знаешь, — ответил я ей и потрепал копну рыжих волос. — Все собрались?

— Да, ждем только Второго Советника.

— Ну, этот всегда опаздывает.

— мы его в шутку зовем Наместником, — прошептала Оксана и засмеялась.

— Ты смотри другим об этом не проговорись, — погрозил я ей пальцем и рассмеялся. «Как же точно, со стороны виднее, что тут говорить». — Ладно, пошел я, пожелай мне удачи.

— Удачи! Так не может все закончится! Вот, это от нашего отдела Вам, — она протянула мне небольшой конверт. Я положил его во внутренний карман.

— Опять что-то задумали, вертихвостки?

Оксана смутилась и села за стол, периодически поглядывая на меня.

— Все будет хорошо, — я ей подмигнул и вошел в зал.

Второй Советник тяжелым взглядом смотрел на выступающего Матвея Федоровича. Советнику было жарко, он то и дело вытирал платком толстую шею, доклад явно досаждал ему, решение он уже принял, но протокол требовал выслушивать этих ученых. Он тяжело вздохнул и потянулся за очередной бутылкой воды. Налив стакан, он жадно пил, то и дело сверкая глазами на руководителя группы.

Я сидел в первых рядах и с интересом наблюдал за поведением советников. Первый Советник внимательно слушал докладчика, помечая что-то на полях материалов, которые мы готовили вместе с Еленой Андреевной всю неделю по ночам. Днем нас пытали чередой проверок, аттестаций. Надзорная комиссия искала в нашей работе любые недочеты, о чем скоро они доложат, вон как лоснится довольная морда инспектора. А поспать бы не мешало.

Матвей Федорович закончил и с улыбкой посмотрел на судей.

— Вы можете садиться, — сухо сказал Второй Советник. — А сейчас заслушаем доклад надзорного инспектора.

Инспектор встал, не торопясь вышел к трибуне и начал монотонно перечислять выявленные нарушения, ссылаясь постоянно на положения статей Основных правил.

От доклада инспектора Второй Советник еще больше заскучал, казалось, что он вот-вот заснет.

Третий Советник сидел спокойно. Он слушал, периодически он начинал постукивать пальцами по столу, потом внимательно разглядывал ручку.

Инспектор закончил и озарил нас улыбкой победителя. «Ну и чему ты радуешься? — подумал я — пиррова победа. Разгонят нас, вас тоже упразднят, вот ведь пес!». Елена сжала мой локоть. Я взял ее ладонь и легонько пожал.

— Ты уверена, что хочешь здесь быть? — тихо спросил ее я. Она утвердительно кивнула.

Секретарь собрания рылся в документах.

— Так, на допрос вызывается, — никак не мог найти нужный бланк, — вызывается…

— Не допрос, — жестко оборвал его Первый Советник, — мы не в суде.

Он посмотрел в свои записи и объявил:

— Елена Андреевна, проходите, пожалуйста, на трибуну.

Елена посмотрела на меня: «Надо — тихо сказала она и сильно сжала мою ладонь». Она встала и пошла к трибуне.

— Вам понятен вопрос нашего собрания? — спросил ее Первый Советник.

— Да.

— Вы имеете право отказаться.

— нет, я должна быть здесь.

— Еще раз хочу Вам выразить наше соболезнование утрате. Ваш отец был не просто ученым, он один из разработчиков, отцов основателей нашего проекта. Примите наши искренние соболезнования.

Елена понимающе кивнула, дав понять, что можно переходить к делу.

— Хорошо. Елена Андреевна, сколько лет Вы уже участвуете в Эксперименте?

— Десять лет.

— За этот срок Вас можно охарактеризовать как отличного специалиста, — Первый советник показал ей небольшую папку, — как бы Вы сами смогли бы себя охарактеризовать? В какой мере Вам удалось выполнить поставленные задачи, и что Вы, возможно, считаете своим упущением в проделанной работе.

— К чему он клонит? — тихо спросил меня Агафон. Я показал ему, чтобы он сидел молча.

Елена немного замешкалась, но, собравшись, начала.

— Как Вы уже сказали, мой отец был одним из разработчиков данного проекта. Я начал работу в проекте под его руководством сразу после защиты диссертации, — она помолчала. — Самым главным критерием качества моей работы всегда было мнение отца. Он всегда находил ошибки, недочеты, которые мы всегда вместе разбирали.

Елена замолчала. Ком катился к горлу. Сильно сжав стакан, она налила себе воды из бутылки. Первый Советник дал ей успокоиться:

— Ваш отец, Андрей Иванович, очень хорошо отзывался о Вас, — он достал лист из папки, — он характеризует Вас как хорошо подготовленного, эрудированного сотрудника, который может в экстренной ситуации принять верное решение. Из недостатков он, как не странно, указывает Вашу склонность не отклоняться от правил и действовать строго в рамках установленного порядка.

— Скажите, Елена Андреевна, как часто Вы нарушали Правила? — вошел в разговор Второй Советник.

— Я не отслеживала это, — просто ответила Елена Андреевна, — наша работа связана с огромными временными отрезками, невозможно помнить все.

— А вот машина может, — ответил Второй Советник, — так вот, Елена Андреевна, за десять лет Вашей работы Вы нарушили правила ровно 257 раз. Странно, не правда ли, как это соотносится с озвученной выше характеристикой?

Елена молчала, она потерялась. Третий Советник посмотрел на нее, потом на Второго Советника и сказал:

— Количество нарушений ничего не говорит, — он жестом остановил возражения Второго Советника и вскочившего с места инспектора, — мы с вами за всю свою жизнь совершаем немалое количество нарушений.

— Но Валерий Федорович, в правилах четко написано, что член группы при работе в поле Эксперимента должен неукоснительно соблюдать правила, отступление от Правил возможно только после письменного решения Совета или иного органа, выполняющего его функции в данный момент.

— Иван Леонидович, — Третий Советник с нажимом обратился ко Второму Наместнику, — Вы сами хотя бы раз бывали в поле эксперимента.

— Да, и не один раз!

— Какова Ваша наработка?

— Две недели, — опешив ответил Второй Советник.

— Две недели, — Валерий Федорович усмехнулся, — а у многих из них десятки столетий!

— Но все же…

— Снимаем этот вопрос. Исключить из протокола!

— Согласен, — сказал Первый Советник, — разбирать каждое нарушение бессмысленно, тем более что, — он полистал папку, — большинство из них носят формальный характер и могут быть трактованы иначе.

— Но программа четко отслеживает каждое нарушение согласно Правилам, — воскликнул поднявшийся с места инспектор, — она оценивает действия инженеров беспристрастно.

— Вопрос снят, сядьте на место. Елена Андреевна, ответьте, пожалуйста, на следующий вопрос, как бы вы могли охарактеризовать вашего коллегу, Олега Евгеньевича? — Первый Советник внимательно посмотрел на Елену Андреевну.

— Олег мой друг, он всегда приходил на помощь. Он обладает уникальным чутьем, каждый из нас выполнял свою задачу, не всегда верно, но мы все делаем ошибки.

— Это понятно, что вы защищаете своего товарища. Но только вот он нарушил одно из основных Правил работы в поле Эксперимента, — он процитировал, — «не вступать в прямые контакты с моделями, приводящие к образованию гибридных объектов».

Елена молчала. Она имела свое мнение по этому поводу. Сколько вечеров мы с ней спорили, я пытался убедить ее, чтобы он поняла Олега, Рашида. Я смотрел на нее, мои губы шептали ей: «Говори правду, говори правду». Она увидела мой знак. Она посмотрела на Олега, а потом на Рашида, они сидели чуть дальше от нас. Рашид глазами сказал ей: «Да», Олег чуть кивнул головой.

— Я не раз ставила этот вопрос на наших собраниях. Такое поведение недопустимо и я считаю это грубым нарушением Правил.

— То есть Вы подтверждаете виновность ваших товарищей? — живо спросил Второй Советник.

— Нет! Нет! — воскликнула она.

— Но Вы только что сказали, что…

Да что вы понимаете, вы все! — она обвела глазами коллегию, — что вы понимаете в том, как чувствует себя человек там? Вы не смеете, вы… вы!

Она расплакалась и выбежала из зала. Я встал и вышел за ней.

— Я, конечно, все понимаю, но это уже слишком. Я требую вынести ей предупреждение, — вскричал Второй Советник.

— Прекратите, — отрезал его Третий Советник, — объявляю перерыв до двух часов дня.

Перерыв был не долгий, не более часа, но для нас он длился бесконечно. Мы сидели пили чай, когда к нам на кухню зашел Третий Советник.

— Как Вы себя чувствуете, Елена Андреевна?

— Спасибо, уже лучше. Простите меня, Валерий Федорович, не знаю, что на меня нашло. Такое больше не повторится! — спешно проговорила Елена.

— Ничего в этом страшного я не вижу. Вы человек, и должны поступать как человек. Я рад, что у Вас, Николай, такая дружная команда. Это очень важно в нашей работе. Не стоит считать мои слова поддержкой, свое решения я еще не принял.

— Я все понимаю, Валерий Федорович, — ответил я ему, — спасибо Вам за добрые слова, команда у нас действительно добрая сложилась.

Он кивнул и вышел их кухни.

Я сидел и обдумывал его слова. Валерий Федорович никогда не говорил просто, всегда следовало искать в его речах какой-либо подтекст. Из задумчивости меня вырвал Агафон.

— Скоро начало, пора.

— Да, — согласились все и начали собираться.

— Николай, ты идешь? — спросил меня Рашид.

— Да, через минуту.

Все вышли, и я остался один на кухне. «Что же хотел сказать этот старый лис, или может это были просто ободряющие слова? Нет, нет, нет, тут что-то иное». Я сидел в задумчивости, и тут вспомнил про конверт Оксаны. Я вытащил его из внутреннего кармана пиджака. Конверт не был запечатан. Я открыл его и вытащил небольшой лист бумаги, сложенный пополам.

«Никогда не забывайте будущего. Вы всегда нам так говорили.

Мы верим в будущее миров.

Всегда ваши,

Оксана, Катерина, Ольга, Ирина».

«Никогда не забывайте будущего — я улыбнулся — запомнили все-таки балбески».

Спрятав конверт в кармане, я встал и пошел в зал.

Заседание еще не началось, коллегия тихо переговаривалась. Инспектор сиял как начищенный самовар. Матвей Федорович в чем-то убеждал Олега, но тот лишь качал отрицательно головой. Увидев меня, он жестом показал мне на Олега. Я подошел к ним.

— В чем вопрос?

— Он не хочет сглаживать углы, тут надо гибкость проявить, а он привык идти напролом!

— Олег, послушай Матвея Федоровича, он у нас корифей в борьбе с коридорами.

— Николай, ты сам знаешь, что тут не может быть разночтений. Моя позиция неизменна.

— Наша позиция ни в чем не отличается от твоей, но гордыня, Олег, гордыня… подумай, чтобы победить, надо принимать правила игры, если ты не можешь изменить их.

— Начинаем заседание, провозгласил секретарь коллегии, и все начали рассаживаться по местам.

— Итак, — продолжил заседание Первый Советник, — мы прослушали доклад группы Кузнецова, прослушали протокол нарушений выявленных надзорным инспектором. В целом ситуация ясная, предлагаю поставить два основных вопроса на голосование. Есть возражения?

Члены коллегии промолчали.

— Раз возражений нет, то вопрос первый: исключение группы Кузнецова из Эксперимента вследствие допущенных нарушений, передача проекта группе Лю Сина, — неодобрительный гул прошелся по залу.

— Тишина в зале, — призвал секретарь.

— Ну и вопрос второй, это начало работ по завершению Эксперимента. Как вы знаете, уже через два года корабли достигнут планеты, а информации, накопленной за более чем двадцать лет Эксперимента более чем достаточно. Прошу начать голосование.

Секретарь раздал членам коллегии бюллетени. Третий Советник поднялся со своего места и, подняв вверх бюллетень, обратился к коллегии.

— Я попрошу вас, коллеги, повременить с голосованием, — члены коллегии с интересом смотрели на него, — мы выслушали подготовленные доклады обеих сторон, скажем так, стороны обвинения, — он показал на инспектора и Второго Советника, — и стороны защиты, — он показал жестом Матвею Федоровичу, и тот привстал на месте.

— Этого вполне достаточно! — возразил ему Второй Советник, — ситуация ясная, нет причин начинать новые разбирательства.

— Я так не думаю, — проговорил Третий Советник и задумался, — ситуация ясная только с точки зрения нас с вами, но она отнюдь не однозначна для тех, кто не одно столетие провел, работая в Эксперименте. Правильно я говорю, мистер Джонс?

Мистер Джонс, пожилой, но не утративший выправки седой офицер поднялся со своего места.

— Я абсолютно согласен с Валерием Федоровичем. Ситуация рассмотрена однобоко. Многое, очень многое приходится переживать членам группы. Я многих вытаскивал из провалов, когда я искал товарищей по всему миру, пытаясь разбудить их сознание. Мы продолжали работу, а они жили вместе с, — он замешкался, — вместе с людьми. Да, я не оговорился, именно с людьми, иначе никто из нас их не воспринимает.

— Я думаю, что мы собрались не на слет ветеранов, — резко проговорил Второй Советник, — нельзя ли уже перейти к самой сути?

— Мы не выслушали руководителя группы. Это первое и главное, что должно было быть сделано.

— Но нашими правилами это не регламентируется. Есть четкие правила разрешения подобных ситуаций, — Второй Советник потряс увесистой книгой, — и Вы должны быть с ней знакомы!

Мистер Джонс посмотрел на Советника с презрением.

— Я считаю, — сказал Первый Советник, — что мнение мистера Джонса не сильно противоречит Правилам. Предлагаю вызвать руководителя группы на трибуну.

Второй Советник недовольно фыркнул, но возражать не стал.

«Никогда не забывайте будущего» — проговорил я про себя и направился к трибуне.

* * *

— Мисс, — Гарри вновь украдкой взглянул на стройную шатенку, забежавшую в его лавку во время дождя, — могу я чем-нибудь Вам помочь?

— Ой, простите меня, но я забежала сюда спрятаться от дождя. Он скоро прекратится, и я тот час же покину Вас.

— Ну почему же? Я не навязываю Вам наши услуги, но все же здесь есть несколько вещей, которые бы могли Вас заинтересовать.

Эмили огляделась вокруг. Забежав в первую же дверь, она сразу не обратила внимание на большие массивные дубовые стеллажи со старинными книгами. Книжная лавка напоминала скорее библиотеку, посетители сидели за небольшими столами и, потягивая кофе, читали. Она взглянула на продавца, худой юноша с коротко стриженными светло рыжими волосам широко улыбался ей, ожидай ответа.

— А что Вы можете мне предложить? — игриво спросила она его.

— Мне трудно сразу определить Вашу книгу, но думаю, что если Вы останетесь здесь чуть больше, чем планируете, я смогу Вас заинтересовать. В нашем заведении действует непререкаемое правило: если вам не понравилась книга, Вы можете ее вернуть.

— И часто возвращают?

— Не буду Вас обманывать, возвраты есть. Но, постарайтесь мне поверить, это скорее исключения.

— Не боитесь ошибиться?

— Ошибка возможна. Не хотите ли чаю? Это наш подарок.

— Не откажусь! — Эмили с удовольствием села за свободный столик. Гарри через некоторое время принес чайник и две чашки.

— Прошу не считать это дерзостью, но я присяду с Вами.

— Конечно, присаживайтесь. А как Вас зовут.

— Гарри мисс, — Гарри немного покраснел, Эмили заметила это.

— А меня Эмили, очень рада с Вами познакомиться, Гарри, — сказала она и весело пожала ему руку.

Гарри немного оторопел, но собравшись, начал разливать чай.

— Я не спросил, будете ли Вы молоко, сахар, быть может лимон или мед?

— Я буду просто чай. Скажите Гарри, вы наверно очень начитанный молодой человек, Вы разговариваете совершенно иначе, нежели мои сокурсники.

— Я думаю, — помедлил Гарри, — нельзя прочитать достаточно, как и нельзя все узнать из книг.

— Очень глубокомысленно. Скажите честно, Вы на улицу то выходите?

Гарри смутился еще больше.

— Я бы не хотел, мисс, чтобы Вы меня считали книжным червем. Я понимаю, что с виду произвожу именно такое впечатление. Но моя жизнь это не только лавка отца, это мои друзья, каждое воскресенье мы устраиваем небольшие представления для детей в больницах, — он набрал в грудь воздуха, — я, да и мои друзья, были бы рады, если бы Вы пришли.

— Очень интересно, никогда бы не подумала. А что Вы играете?

— Сказки.

— Сказки? Но сейчас никто не читает сказки.

— Может и так, но детям нужны сказки.

— Но зачем? Ведь жизнь, — Эмили обвела руками круг, — жизнь прекрасна. Вдоволь всего: еды, тепла, получишь все, что только не пожелаешь.

— Это больше относится к взрослым, — устало улыбнулся он, — мы начали этим заниматься случайно, так обычно дурачились в компании, пока, — он замолчал, — даже не знаю, интересно Вам будет или нет.

— Очень интересно, давайте, колитесь!

— У моего друга по колледжу была маленькая сестра, Натали. Девочка была хорошая, — он вздохнул, — но жизнь распорядилась иначе. Однажды на наши посиделки он пришел с ней, ей было не больше пяти лет. Веселая такая девчонка. Он долго извинялся, что не мог ее одну оставить. Но мы не сердились на него, весь вечер мы занимали ребенка, мы играли с ним, дурачились, ох, и измотала она нас тогда. Все решили, что Натали должна участвовать в наших воскресных встречах, тем более что родители все чаще были в командировках, и постепенно мы начали собираться у него в доме. Не помню как, но у нас родилась идея сыграть детский спектакль. Очень сложно было найти, что играть. Вы же знаете современную прозу, она не годится для детских ушей. Сыграли старую сказку. Мой отец нашел дедовскую книгу сказок, которую ему подарил его дед, и передал ее нам.

Гарри выпил чаю. Он посмотрел на Эмили, не утратила ли она интерес, не слишком ли он досаждает ей? Эмили сидела перед ним, положив локти на стол и подперев лицо ладонями, то и дело она наклоняла голову, и немного искоса смотрела на Гарри. Заметив его смущение, он выпрямилась.

— Продолжайте, мне очень интересно, — улыбнулась она.

— Остановились мы на сказках. Частенько вспоминаем, что это был самый трудный экзамен в нашей жизни, играть для одного зрителя, для ребенка. Все получилось неплохо.

— Не скромничайте, Гарри!

— Потом стали приглашать и других детей, создали небольшой детский театр. Через год Натали заболела, собираться было негде, да и желания уже не было, — Гарри отпил большой глоток горячего чая, пытаясь заглушить подступающий к горлу ком. — Мы перестали собираться по воскресеньям, все было уже не то, веселиться в присутствии нашего друга не хотелось совсем. Через полгода Жан, так зовут моего друга, попросил всех о встрече. Мы собрались у него дома. Натали не было. Жан тогда сказал, что «Натали в больнице, ей провели уже курс, но он не знает, когда ее выпишут. Врачи ничего не могут сказать», и он попросил нас сыграть в больнице для нее, как в тот самый первый раз, она очень просила. Через несколько недель она умерла. Собственно так все и началось.

Гарри налил себе еще чая и принялся за него, смотря в стол.

— Вы молодцы! Едва ли кто в нашем мире сейчас отважится на такое. Я конечно же приду!

Гарри улыбнулся и посмотрел на Эмили.

— Будем ждать Вас, в воскресенье, центральный кардиологический центр.

Гарри встал и пошел к дальнему шкафу. Взяв стремянку, он начал перебирать книги на верхней полке. Нашел. Он вытащил ее из ряда, пробежался по нескольким страницам и начал спускаться.

— Это Вам, — он протянул книгу Эмили.

— Спасибо, — Эмили взяла книгу. Книга была старая, переплет был темно-синий, с вытесненными уже сильно облупившимся названием «Колокол».

— Колокол, — прочитала Эмили, она пролистала немного книгу, остановившись на одной из страниц, она зачитала вслух — «Всяк есть тот, кто существует в мире, осязает других, дышит, думает, что он есть настоящий, что все есть так, как оно ощущается». Довольно заумно, но мне нравится. «Жизнь не есть начало будущего и также не есть конец прошлого, жизнь есть лишь миг, очерченный и оцененный, жизнь есть лишь промежуток, между ударами Колокола».

Эмили задумалась. Она уже слышала про колокол, но не могла вспомнить, когда и от кого. Видимо она была совсем маленькая.

— Сколько она стоит?

— Сколько считаете нужным. Вы можете вернуть ее после прочтения, и я верну Вам деньги.

— Гарри, но так вы вылетите в трубу!

— Согласен. Мы с отцом никогда не надеялись на успех нашего магазина с точки зрения получения прибыли. Сейчас книги никому не нужны, тем более что, — он задумался, — продавать книги убыточное мероприятие, книги надо дарить.

— На что же вы живете?

— У меня есть вполне хорошая работа, она приносит достаточно денег, чтобы чувствовать себя вполне свободным от нехватки денег.

— А кем Вы работаете?

— Я работаю аналитиком в международном банке.

— Довольно скучная работа. Чем Вы там занимаетесь?

— О да! Скучнее разве что сортировка библиотекарских карточек. Но везде можно найти свои положительные стороны. Мне сложно сказать, чем я занимаюсь, иногда мне кажется, что просто списываю цифры с потолка.

— Я могу взять книгу с собой? Сейчас у меня только пара сотен, — Эмили вытащила из сумочки несколько смятых купюр, — но завтра я занесу Вам оставшуюся часть суммы.

— Но этого вполне достаточно.

— Ну, нет, Гарри, Вы сами мне сказали, что стоимость определяю я. Во сколько спектакль в воскресенье?

— В десять утра.

— Тогда до встречи. Мне пора идти. Спасибо Вам Гарри.

— Буду ждать Вас, Эмили.

Дождь закончился, начали проглядывать из-за плотных туч лучи солнца. Эмили вышла из книжной лавки, помахала рукой провожавшего ее до двери Гарри, и побежала в сторону метро.

* * *

— Уважаемый мистер Уотсон, я вынужден в очередной раз Вас разочаровать, но наш банк не может предоставить Вам доступ. Тот пакет документов, что Вы нам предоставили, безусловно составлен юридически грамотно, кроме одной детали. Наш клиент, мистер Томпсон, передал нам четкие инструкции касательно разрешительной политики на доступ к его ячейке третьих лиц. К сожалению, мы не вправе Вам предоставлять информацию, но свею Вас заверить, что наш банк готов к сотрудничеству с Вами, — толстое лицо управляющего расплылось в благожелательной улыбке.

— Я признателен Вам за Вашу помощь, мистер Диккенс, но также прошу Вас обратить внимание на этот документ, — Виталий вытащил из папки лист с гербовой печатью, — эта доверенность написана самим мистером Томпсоном, незадолго до его кончины в том страшном пожаре, безусловно, Вы знаете об этом. Если Вам требуется провести экспертизу о подлинности документа, я готов оказать всяческое содействие по скорейшему решению этого вопроса.

Управляющий повертел в руках документ, он смотрел на него как смотрит кассир на грязные помятые купюры. Поморщившись, он поднял трубку и начал набирать номер. В трубке ответили. Он выслушал, потом начал отвечать.

— Да, да, нет, но я не могу, — он слушал, — хорошо, я все сделаю. Он положил трубку. Его лицо просияло доброжелательностью.

— Мистер Уотсон, Ваш вопрос решен. Прошу меня извинить за недоразумение, но правила должны соблюдаться, что поделаешь, но это моя работа.

— Мистер Диккенс, я Вас ни в чем не виню, более того, я хотел бы выразить Вам благодарность за прекрасную работу.

— Буду Вам очень признателен, — он подозвал к себе ассистентку, — Мэри, проводи мистера Уотсона на цокольный этаж в хранилище.

Мэри улыбнулась мне лучезарной улыбкой.

— Мистер Уотсон, прошу следовать за мной.

Они прошли по коридору вглубь здания, после чего подошли к небольшой лестнице. Мэри чуть отошла в сторону, как вдруг Виталий почувствовал сильный удар в затылок чем-то холодным и твердым. Сознание его проваливалось в небытие, в глаза хлынула тьма, его тело обмякло, и он начал падать на пол. Мэри беззвучно вскрикнула, но двое мужчин подхватили его под руки и потащили вниз по лестнице.

Глаза не открывались. В голове шумел гул от тысячи наковален, ломило руки и ноги, спина отваливалась. Виталий чувствовал, что в комнате он не один. Сквозь веки он видел свет, но открывать глаза он не спешил, надо постепенно, когда боль в голове чуть уляжется.

«Цель достигнута, меня взяли — думал он — но, черт возьми, как больно». Он попытался согнуть пальцы на левой руке, но они одеревенели, не хотели слушаться. Гул в голове не утихал. «Сколько же сейчас времени, интересно, где я?».

— Бил, кажись, он очнулся. Вон как глазами водит.

— Не трогай, на не велено. Если не очнется, влетит нам с тобой, сильно ты его приложил.

— Ну, я хотел, чтобы наверняка, без шума.

Сквозь густой туман боли Виталий слышал голоса. Долетали обрывки фраз, которые новыми ударами били молотом по итак раскаленным наковальням. Понятно, что речь идет о нем. Раз не убили сразу, значит, расчет был верный. А вот удастся ли выбраться, вопрос. Он открыл один глаз. Поток света влетел стрелой в голову, отчего стало невыносимо больно, и Виталий отключился.

В комнату вошли три человека. Один был высокий худощавый элегантный джентльмен с черным кожаным саквояжем. Другие господа разительно друг от друга не отличались, оба были уже не молоды, довольно тучны, невысокого роста, две свиньи из высшего общества.

Два вурдалака вскочили и вытянулись перед ними.

— Вот, он недавно опять отключился, — начал свой неуклюжий доклад один из них.

— Молчать! — нервно крикнула одна из свиней, — мистер Пауэр, — обратился он к высокому джентльмену, — на нужны еще эти дебилы?

— Я уверен, что наш гость не представляет угрозы.

— Вы свободны, ждите нас за дверью, — грозно приказал он вурдалакам. Те поклонились и не стали задерживаться.

Мистер Пауэр поставил на стол саквояж. Вытащив оттуда не большой флакон, он аккуратно из него смочил вату и приложил ее к носу Виталия.

Виталий очнулся. Острая боль пронзила голову, но резкий запах нашатыря вновь вернул его в сознание. Он с трудом различал предметы вокруг себя. Чуть правее от него стояли да толстяка, высокий худой мужчина перед ним надевал на костюм хирургический халат.

— Мистер Уотсон, вы очнулись. Что ж, тем хуже для Вас. Теперь долго Вы не сможете заслужить смерти, — улыбнувшись, сказал высокий мужчина.

— Ты нам все расскажешь! — вскрикнул один из толстяков, — мы все знаем, так что не надо играть в дурака!

— Если вы все знаете, зачем весь этот цирк? — Виталий с трудом говорил. Смутные очертания содержимого саквояжа не предвещали ничего хорошего.

— Это уже нам решать, мистер Уотсон, или как правильнее, мистер Иванов?

Виталий попытался усмехнуться. За время войны в тылу он уже попадал в лапы вурдалаков. Эти были не умнее. Опасность скорее таил в себе мистер Пауэр.

— Хорошо, мистер Уотсон. Не будем ходить вокруг да около. Нам известно на кого Вы работаете. Позвольте выразить мое восхищение Вашей работой. Но все-таки придти сюда самому, было большой ошибкой. Я понимаю, что Вы не захотите нам добровольно все рассказать, поэтому мне придется прибегнуть к несколько негуманным методам.

Мистер Пауэр взял шприц с какой-то мутноватой жидкостью и ввел инъекцию в руку Виталия. На секунду боль прошла, голова стала ясной, он смог спокойно вздохнуть, как в тот же момент острая боль с удвоенной силой пронизала все тело.

Мистер Пауэр взял из саквояжа кусачки по металлу, надел защитные очки и начал медленно подходить к Виталию. Сердце сжалось, руки что было сил напряглись, пытаясь высвободиться, но все было тщетно. Виталий вспомнил, чему его учил Лю, он посмотрел перед собой, потом наверх, глаза закрывались, сознание шаг за шагом уходило вглубь тумана, боль отступала перед напором спокойствия, безмятежности.

Лю вошел в центральный вход департамента. Возле стойки администрации стоял Дима и о чем-то болтал с секретаршами, показывая что-то руками, отчего девушки тихо смеялись. Вурдалаки чуть поодаль смотрели на мониторы, периодически поглядывая на часы.

Лю показал глазами Диме, и он, попрощавшись с девушками, пошел к лифту. Когда лифт приехал, возле него стояло уже более десяти человек. Когда двери лифта уже почти закрылись, один из охранников с криком: «Эй, вы куда!» бросился к ним. Двери закрылись прямо перед его носом.

— Код 51, повторяю, код 51!

— Вас понял, группа на выезде, ожидайте.

— Как это на выезде, у нас вторжение!

— Группа на выезде в центральном банке, ожидайте.

Вурдалаки засуетились, один бросился закрывать двери, другие бросились вверх по лестнице. Девушки спрятались за стойку и тихо сидели, не в силах покинуть холл от страха.

Лифт поднимался долго. Дима посмотрел на Лю. Тот был сдержан как всегда. Возле него стояли еще десять таких же как он близнецов.

— Любишь ты мистику, Лю.

— Я не могу надеяться только на свою силу, Дмитрий. Я не должен прерывать сеанс, если меня убьют, сколько времени будет потеряно?

— Ну, так это судьба, как повезет.

— Я сам здесь судьба, — твердо сказал Лю, — свою судьбу я решаю сам.

— Мне кажется, ты заблуждаешься. Жаль, нет здесь Николая, он бы тебе объяснил.

— Мы уже это все обсуждали вместе, и не один раз, пока моя теория работает.

— Поживем, увидим. Приехали.

Лифт остановился. Двери открылись. Два охранника остолбенело смотрели в кабину лифта — она была пуста! Не уловимое движение ветра пронеслось возле них. Один из них обернулся, тут же страшный удар кулака Димы свалил его с ног, второй охранник пал задушенный одним из близнецов Лю.

— Зачем ты так жестоко, надо помягче.

— Это не люди, это звери, — сказал Лю, — ты хоть представляешь, что они сделали с Виталием? Надеюсь, он ушел раньше.

Дима вздохнул, ему был не по душе этот маневр, но другого выхода не было, а время поджимало. Что он скажет Даше?

Группа осторожно двигалась по коридору. Несколько клонов осталось ждать у лифта. Двоих Лю отправил вперед. Разведчики приблизились к раздвижной стеклянной двери. Она была заперта. Один из клонов начал копаться в считывающем модуле, но тот лишь задымился, и за дверьми начала мигать аварийный красный свет.

Клоны пытались высадить дверь, но она только гнулась, отбрасывая их к стенке.

— Ну что будем делать?

— Не спеши, — Лю подошел к двери, внимательно осмотрел блок, ловким движением снял с него крышку и начал копаться в нем маленькой булавкой. Через минуту его отбросило ударом тока, а из блока повалил едкий черный дым.

— Мдамс, — только и проговорил Дима. Он подошел к двери, постучал по стеклянной поверхности костяшками пальцев, — хорошо сделано, добротно.

Дима задумался, осмотрев все вокруг, он сначала постучал по стене возле двери, потом отошел чуть дальше, затем еще и еще. Вот, услышанный звук его обрадовал. В руках у него появился огромный молот, прицелившись, он размахнулся и, что было сил, ударил по стене. Стена задрожала, стеклянная гладь дверей пошла рябью. Дима отошел чуть дальше и с большим размахом ударил еще раз. В том месте, куда пришелся удар, большой кусок стены провалился внутрь. Серия ударов пробила достаточный проход, и группа цепочкой вошла.

— Можешь отключить этот свет, — спросил Дима, морщась на ярко красные лучи сигнальных ламп.

— Думаю, что нет, — спокойно ответил Лю.

Дима покачал головой. Позвав одного из клонов, он поставил себе его на плечи, близнец ловким движением сбил несколько ламп. В помещении было темно, только лампочки серверных шкафов перемигивались друг с другом.

— Что будем делать? Времени у нас в обрез, скоро подтянут войска.

— Я думаю, — помедлил Лю, — конечно хотелось бы попытаться скопировать данные, но ты прав, времени у нас действительно нет.

— Надеюсь, что наши охотники не подвели, — проговорил Дима и начал прицеливаться к одному из серверов.

Лю кивнул. Близнецы, восприняв команду, все начали методично разбивать аппаратуру, двое клонов что-то творили с проводкой, после чего вспыхнуло пламя. Очаг пожара они переместили в груду искореженных серверов, они вспыхнули, комнату заполонил едкий черный дым горящего пластика.

— Уходим! — скомандовал Лю, и группа направилась к выходу.

Подходя к лифту, Лю получил сигнал от одного из близнецов. Клоны начали быстро разбивать лампы, и этаж погрузился в кромешную тьму.

Лифты ехали наверх. По лестнице раздавался топот ног, обутых в тяжелые военные ботинки.

— Чуть-чуть не успели, — с досадой проговорил Дима, — что будем делать?

— У нас нет выбора, только прорыв.

— Ничего нет лучше хорошей битвы, — довольно ухмыльнулся Дима, — вспомним молодость, а, Лю?

Лю хитро улыбнулся. Клоны расположились у аварийных выходов, площадку перед лифтами оставили открытой, ее освещали только лампочки кнопок вызова.

Лифты остановились. Двери не открывались. Топот на лестнице прекратился. Воцарилась тишина. Внезапно несколько очередей разрезало безмятежность мглы, и пули, вылетая насквозь через двери лифта, врезались в стену, словно нож в размягченное масло. Очереди затихли, послышался лязг затворов. Искореженные двери лифтов со страшным лязгом медленно открылись.

На площадку стремительно выбежала группа спецназа. Двери закрылись, и лифты поехали вниз.

Вурдалаки расположились в оборонительной позиции, ожидая подкрепление. На лестницах слышались медленные аккуратные шаги.

Ярко сверкнуло лезвие меча в тусклом свете. Яростные крики разорвали мертвую тишину, началась беспорядочная стрельба, хрипы, стоны. Обезумевшие от страха солдаты стреляли во все стороны. Автоматные очереди пронизывали двери аварийных выходов, никто не мог понять, где противник и куда надо стрелять.

Через несколько минут все затихло. Включилось аварийное освещение. Кровь была повсюду, кругом лежали окровавленные тела солдат.

«Мировой кризис вышел на новый этап»

«Что дальше?»

«Правительство расписывается в своей беспомощности»

«Котировки акций упали ниже стоимостей туалетной бумаги»

«Продовольствия осталось на полгода»

…

Газеты пестрили кричащими лозунгами. Десятки тысяч людей стояли в очередях, теряя последнюю надежду получить хоть часть своих сбережений у банков. Сотни миллионов людей потеряли работу, мир катился вниз.

Все чаще звучали вопросы: «Как так могло произойти?», «Кто на самом деле управляет миром?».

Люди выходили на улицы, требуя от правительства решительных мер. Предприятия, заводы, фабрики, закрывались. Цены менялись каждый день, по нескольку раз в день. В больших городах ввели войска.

Кражи, убийства, мародерство… власти были бессильны.

Жрецы призывали людей к покорности, вере, служению власти, но все чаще храмы становились объектами разграбления и сожжения.

«Мы не должны больше верить этим врагам! — звучало на площадях — наша сила в нас самих!».

«Сколько можно слушать пустые обещания? Хватит ждать манны небесной, никто нам не поможет кроме нас самих!».

«Солдаты! Защитите свой народ от полиции, от власти предателей и лжецов!»

Жрецы и правители спешно покидали страны, пытаясь забрать с собой как можно больше добра. Целые эшелоны уходили за океан.

— Получается, что все наше былое благополучие фикция?

— Нет, что Вы, система работала безотказно, пока наши враги не уничтожили главный центр.

— Но как диверсий было несколько, как они могли разрушить всю систему? Получается, что там денег и не было? Что же тогда находится в банковских хранилищах?

— Вы используете простонародную риторику, все не так просто, как вы изложили. Постараюсь объяснить коротко: система виртуальных денег работал под будущие материальные активы, которые должны были быть произведены и получены в результате деятельности резидентов финансовой мировой системы, производственного и сельскохозяйственного сегментов…

— Подождите, подождите. То есть получается, что это были долговые расписки?

— Вы слишком все обобщаете.

— Нет уж, позвольте! — ведущий повысил голос, — Вы же видите, что происходит в мире, люди не могут понять, никто не может понять, как так получилось, что ВСЕ держалось в одних руках? Кто управлял этим?

Экс министр финансов задумался. Многое, что он знал, теперь было ложью. Получается, что все эти годы он, да и все другие, занимались строительство иллюзий. Он тяжело вздохнул. Окинув взглядом аудиторию, собравшуюся в зале, он, единственный, кто не бросил свой пост.

— Мне бы тоже хотелось знать, кто стоит во главе. Все, чему я учился, с чем работал, все это сейчас уже ничего не значит — это пыль, это всего лишь была… — он замолчал, как сейчас ему не хватало той смелости, что была у него раньше. Как просто было в школе, колледже, принимать решения и отвечать за них. Ударив кулаком по столу, он решился, — Это была игра!

Возглас удивления прокатился по залу, все с изумлением смотрели на него.

— Да, это была игра. Вот только не я, не вы, никто другой, в нее не играли, не решали правил, мы были лишь пешками. Вы абсолютно правы — можно сказать, что вся система представляла собой долговые расписки всех перед всеми, но в реальности она гораздо сложнее. Чем больше их появлялось, тем глубже система уходила в яму, тем дальше была от нас точка возврата к реальности. Вот вы — он обратился к зрителям, — кто из вас имел вклады в банках, может акции или другие бумаги?

Почти все в зале подняли руки.

— А знаете ли вы, что если вы покупаете, ну предположим стул, стол, холодильник, что вы имеете?

Зал перешептывался.

— Я раньше пребывал во сне иллюзий. Я действительно верил системе, я верил в то, чем занимался. Как дорого иногда стоит открыть глаза, — продолжил он, — те товары, что я перечислил, вы и имеете. Ну а что с вкладами, акциями? Это только лишь бумажки, ничего более. Все это, — он обвел руками круг, — все это обман. Раскрыть обман просто, достаточно было только уничтожить долговую книжку.

Он замолчал, зал и ведущий сидели с открытыми ртами, никто не ожидал такой искренности о бывшего чиновника. Люди прильнули к экранам телевизоров, остановились машины, в каждом кафе, в каждом баре, магазине — везде ждали, что он скажет.

— Когда это, — он потряс купюрами, — когда это не обеспечено ни чем, ни золотом — хотя, что с ним делать? Ни пшеницей, ни топливом, ни землей. Это бумажки, обыкновенные бумажки!

— А что нам тогда делать? — неуверенно спросил пораженный ведущий.

— Пусть меня обвиняют в левых взглядах, но я считаю, что сейчас надо вводить чрезвычайное положении, порядок должны наводить войска!

* * *

Дверь тихо отворилась, и в холле послышались шаги. Даша сидела в кабинете и читала. Книга увлекала ее, она говорила с ней, рассказывала о прошлых летах, когда мир не был разделен жаждой власти, когда люди верили в богов, когда боги снисходили до них, помогая и оберегая. Многое было в книге не понятно, приходилось несколько раз перечитывать, но и тогда сложные фразы не хотели раскрывать свой смысл. Она методично их выписывала, чтобы потом разобрать с отцом.

Шаги приблизились к кабинету, и Даша вернулась. Она посмотрела на дверь. На секунду ей показалось, что за дверью никого нет, просто послышалось. Она пожурила себя за излишнюю мнительность, и только собралась вернуться в омут чтения, как дверь кабинета распахнулась. На пороге стоял незнакомец. Он был одет в черное пальто, темно серый костюм был идеально подогнан по фигуре, воротник идеальной белизны сорочки был расстегнут. Темные, чуть с проседью волосы были аккуратно подстрижены. Незнакомец видел, что его рассматривают, и выждал некоторое время.

Даша встала, она не знала, как он попал к ним в дом, но страха не было.

— Вы меня не боитесь, это правильно, — проговорил незнакомец.

— Как… как Вы попали сюда?

— Все очень просто — это мой дом.

Даша удивленно посмотрела на него. Они уже пять лет жили здесь с отцом, но, ни разу хозяин обозначал своего присутствия.

— У нас оплачен договор аренды, я могу показать.

— Не беспокойтесь, я пришел совсем по другому вопросу.

Даша стояла как памятник, не зная, что ей делать дальше. Незнакомец смотрел на нее. Он смотрел иначе, чем другие, в его взгляде не было оценки ее внешности, не было той пошлости и похоти, что ловила она во взглядах многих мужчин. Он смотрел на нее, как смотрит учитель на способного ученика.

В дверях появился Владимир. Даша облегченно выдохнула.

— Опять пугаете, Николай Борисович.

— Не без этого, Володя, интересно было посмотреть, как твоя протеже отреагирует. Отдаю ей должное, она ведет себя очень достойно.

Даша сразу не поняла, что они говорят на родном языке. Как давно она не слышала родной речи, как давно она не была в родных местах.

— Даша, прости, что я тебя возможно напугал, но думаю, что ты не из пугливых. Меня зовут Николай Борисович, — представился я, — на правах хозяйки не угостишь нас чаем?

— Ой, простите, — ответила Даша, страх того, что она забыла родной язык, прошел, на душе от этого стало легче. Даша побежала на кухню. Послышался шум воды, загремела посуда.

— Ты ей так и не сказал, — я посмотрел на Владимира, он опустил глаза.

— Я не могу, Николай. Не могу. Устал я уже от этой бойни. Скольких людей мы убили?

— Я смотрю тебе пора отдохнуть. Сколько ты сеансов уже подряд, пять?

— Людей не хватает, Олега и Рашида отстранили.

— Да, с людьми сейчас туговато. Лю у себя в поднебесной драконов наставляет?

Владимир утвердительно кивнул.

— Николай, а что в итоге, нас закроют?

— Вопрос не решен еще до конца, объявлено пока было, что будет проведено дополнительное расследование. Наша группа и Лю заканчивают сеансы до окончания проверки.

— Как это заканчиваем? Мы потеряем время, Николай! Их несколько дней обернутся нам сторицей, сколько лет потеряем!

— Ты знаешь, я и сам хотел пока приостановить работу, — Владимир удивленно посмотрел на меня, — ты же помнишь из теории, что «любое вмешательство возможно при условии достижения поставленных задач. Но также и невмешательство после достижения части задач, тоже является задачей Эксперимента».

— Но сейчас еще рано об этом говорить!

— Кто знает? Помнишь, как начинали? Как строили прогнозы, как разубеждались в непререкаемых мнениях наших именитых исследователей «на бумаге»? Не смотря ни на что, мы не получили пока возможности менять будущее.

Владимир задумался. Он сам много раз задавал себе вопрос о степени вмешательства, сколько конференций было этому посвящено. Но как показывал полученные результаты, невмешательство имело более губительные последствия, чем прямое действие.

Я уловил мысли Владимира.

— Также не забывай, что все наши попытки возглавить и проводить только свой курс, все это заканчивалось всегда с нежелательным результатом.

Даша позвала нас пить чай.

Некоторое время мы пили чай молча. Я то и дело поглядывал на молодую девушку, пытаясь подобрать слова для начала разговора.

Даша осторожно пила горячий чай. Теребя в руках салфетку, она старалась унять волнение, но чувство предстоящей беды заполонило ее сердце. Она почти твердо знала, о чем пойдет речь, но не хотела в это верить.

— Вы… вы пришли, чтобы рассказать мне про отца? — тихо проговорила она.

— Да, — спокойно ответил я. Сколько раз мне приходилось проводить подобные разговоры, но сейчас у меня не было той легкости, то циничности, которая позволяла многие годы оставаться объективным к происходящему. — Твой отец погиб.

Я замолчал. Подходящих слов у меня не было, а врать ей не хотелось.

Даша закрыла лицо руками и заплакала. Чашка с недопитым чаем со звоном упала на пол и разбилась.

— Но почему? Почему?! — всхлипывала она.

— Он выполнял свой долг, — начал Владимир.

— Какой долг? Почему вы его не спасли?! Вы все?! Вы же можете! Вы все можете!!!

— Это был его выбор, это была его судьба. Тут мы бессильны, — я смотрел на нее и не видел, что она думает.

— Да что вы все тогда можете, а? Зачем вы вмешиваетесь в нашу жизнь? Зачем?

Даша выбежала из кухни. Через некоторое время она бросила на стол книгу.

— Кто тебе ее дал? — спросил я ее.

— Какая разница! В ней же о вас написано! Что вы милосердны, что вы заботитесь о детях своих! Зачем тогда все это?! Зачем вы развязали эту войну? — она упала на стул и затряслась в беззвучном плаче.

— Ты многое поняла, но не поняла главного, — сказал я, погладив ее по голове. Она постепенно начинала успокаиваться, — ваша судьба зависит от вас, мы не можем изменить ее. Все, что происходит сейчас — это ваш выбор, мы лишь указываем на возможные дороги, но путь выбираете вы.

— Но вы… вы же можете его воскресить, чтобы он жил!

— Нет, это невозможно.

— Какие же вы боги тогда? — Даша отпрянула, она смотрела на меня глазами полными ненависти, непонимания и страха.

— А мы не боги.

— А кто вы? А кто тогда мы?

Я задумался. Кто же они? Я так и не смог для себя найти точный ответ. Люди по своей сути, но людьми не являются. Они есть, но их и нет.

Даша смотрела на меня, ожидая ответа.

— Мы настоящее, а вы будущее.

Владимир смотрел на меня, и в его взгляде я чувствовал предостережение.

— А мы существуем? — Даша смотрела на меня, ожидая любого ответа, кроме правды.

— Да, вы существуете.

Владимир закрыл лицо руками. «Теперь нас точно разгонят — подумал я» Но врать самому себе уже не хотелось. Я действительно так думал, и считаю так до сих пор.

Шел второй час ночи, когда дверь особняка на улице Поэтов тихо заскрипела. В темноту ночного холла скользнули тени.

— Два расчета на второй этаж, вы просматриваете первый, — плотный мужчина в маске со штурмовой винтовкой командовал приглушенным голосом. Живых не брать. Мы не знаем, кто из них кто. Да благословит нас Пророк. Начали.

Группы разделились, и начали медленно двигаться к дверям.

Владимир спал, когда я легонько потряс его за плечо.

— Тихо, у нас гости.

Владимир бесшумно соскочил с кровати, звериный оскал уже начал появляться на его лице, когда он вспомнил.

— А Даша где?

— Не беспокойся, она спит, ее не найдут. Как все закончится, за ней приедет Дима.

— Слышишь, они уже на втором этаже.

— Я чувствую, — густой запах гнили бил мне в нос, глаза начинали слезиться от смрада, — ты готов?

Волк посмотрел на меня немигающим взглядом желтых глаз, я кивнул ему, и страшный волчий вой огласил округу.

Началась яростная пальба. Двери и стены были буквально изрешечены, все кругом было покрыто осколками оконных стекол, ваз, зеркал. Столбы пыли в лунном свете кружили зловещие хороводы, то и дело проницаемые трассами пуль.

Отряд ордена ворвался в комнату. Раненый зверь бросился отчаянным прыжком на врагов, разбивая ряды.

Вращая древним ассирийским мечом, я отражал удары огненных стрел, но полученные ранения позволяли все новым и новым смертоносным осам пробивать золотые доспехи. Я умирал. Сквозь пелену боли, я слышал, как борется Владимир, как вторит ударам его сердца мои разящие выпадам, как подгибаются лапы зверя, как тускнеет свет в глазах.

Умирать не страшно, когда умирал уже много раз, это не страшно. Но это не и просто, каждый раз ты переживаешь свою смерть по-настоящему, чтобы не говорили эти теоретики. Но кто нас предал? Кто?

Я упал, десятки огненных ос вонзилось в меня, я понял, что почти умер. Из последних сил, я послал сигнал Диме: «Не надо, не справишься. Позаботься о Даше, она в тайной комнате. Отвези ее домой».

Я посмотрел на зверя, он был мертв, псы ордена один за другим разряжали в него обоймы, но он ничего не чувствовал, он был мертв.

Меч горел ярким пламенем, никто из псов не посмел подойти ко мне. Я закрыл глаза, выдохнул в последний раз. Рев победителей ушел вдаль, вспышки выстрелов потерялись во мраке стен, туннель поглощал меня, в голове бил колокол. Он бил с яростной неистовостью, он бил так, что голова вот-вот лопнет, развалится на две части, болело все тело. Боль была настоящая, она всегда была настоящая, никто не мог этого объяснить, но мы все чувствовали, всегда, каждый раз, в каждый момент ранения и смерти. Мы рождались, мы росли, жили, мы умирали, мы существовали в этом мире. Дно слилось воедино со стенами туннеля, я влетал в него, вворачиваясь, врезаясь, распадаясь на мириады частиц, строк. Я увидел грядущее. У фигуры теперь было лицо — это было женщины, в корзине лежал младенец в белых пеленках. Я улыбнулся, значит не зря, значит не зря. Я умер.

* * *

Лю смотрел вдаль. Его смуглое чуть отдававшее желтизной лицо было напряженно умиротворенным. Он был один.

Насколько хватало глаз, везде была выжженная земля. Где раньше был густой лес, теперь была глухая степь. Ветер поднимал черный пепел вверх, раскручивая его в небольшие воронки, забирая остатки былого горя с собой в небеса.

Лю думал. Он думал о том, что удалось добиться. Он вспоминал былые годы, проведенные в этом мире. Работа окончена, так решено, но жизнь нельзя просто так прекратить. Жизнь — это всего лишь чье-то решение. По лицу пробежала волна ненависти, кулаки сжались в бессильной ярости. Впереди была только мгла, пустота.

Шорох приближающейся машины отвлек его от мыслей.

— Привет Лю, — веселый голос окликнул его.

— Здравствуй Дима. Кто это с тобой?

— Это Даша. Даша — это Лю, мой хороший друг.

— Здравствуй Даша, — Лю деликатно пожал ее руку, — твоя судьба достойна многих книг.

— Здравствуйте, — Даша робко поздоровалась. Вид грозного человека немного испугал ее. Он был не такой как Дима, он был суров. Его черные глаза смотрели насквозь, Даша будто чувствовала, что он залез к ней в голову.

Лю отпустил ее руку. Он жестом пригласил ее пройтись рядом с ним. Даша посмотрела на Диму, тот утвердительно кивнул.

Некоторое время они шли молча. Лю остановился возле края огромного оврага.

— Ты спрашивала, почему мы не можем вернуть к жизни твоего отца?

— Д-да, — Даша онемела от неожиданности.

— Этот вопрос у тебя здесь, — Лю показал пальцем ей на сердце, — а должен быть в голове. Этим вопросом задавались многие. Почему ты думаешь, что надо кого-то возвращать к жизни?

— Я не знаю. Просто это не справедливо.

— Несправедливо? — Лю прищурился, — а что такое справедливость? Не думаешь же ты, что в этом мире, да и в любом другом есть точное описание справедливости?

Даша задумалась. Она никогда себе не задавала эти вопросы. Она всегда знала, как надо поступать, справедливость была полностью определенной.

— Каждый считает, что только у него истинная правда. У кого правда, тот и решает, как и что есть справедливость, — Лю продолжил, смотря вдаль. — Раньше тут был красивый, сильный лес. Что ты видишь здесь теперь?

— Ничего, — ответила Даша, — тут все мертво.

— И да, и нет. Как ты думаешь — это справедливо?

— Нет, конечно, нет!

— Но как ты можешь решать за природу?

— Но, но тут, тут… Это все люди сделали!

— А что тут? Ты видишь только то, что можешь видеть. Твоя правда не дает тебе смотреть вперед.

Даша смотрела вперед. Овраг уходил далеко, небольшая растительность покрывала его края. Отраженные солнечные лучи играли внизу на зеркале водной глади.

— Внизу вода, — сказала она.

— Верно, через пару веков тут будет озеро, большое. Жизнь не стоит на месте. У жизни нет понятия справедливости. Правда одна — это жизнь. Умирая, ты даешь жизнь другим. Виталий это отлично понимал. Твой отец погиб здесь, отдавая свою жизнь за других.

— Мой папа погиб здесь? — Даша держалась, чтобы заплакать.

— Да, — Лю подошел к ней и по-отечески приблизил к себе. Даша плакала. Перед ее глазами стоял Олег и Виталий. Два совершенно разных, разных по духу, но ее, ее отцов. Каждого из них она любила, никого она не делила на тех, кто был более близок. Мама. Мама… Она испугалась того, что уже давно не может вспомнить лицо мамы. Во сне мама часто приходила к ней, но всегда лицо ее было за дымкой лет.

— Ты ее вспомнишь, придет срок, — сказал ей Лю.

— Нам пора, — окликнул их Дима.

Лю повел Дашу к машине.

* * *

— Я обращаюсь к членам коллегии, — Первый Советник постучал ручкой по стакану, призывая к порядку. Зал гудел от разговоров. Члены коллегии спорили, многие покинули свои места, образую несколько лагерей мнений. Почти весь исследовательский центр собрался в зале, мест катастрофически не хватало, многие стояли в проходах, балконы были оккупированы молодыми специалистами, которые то и дело выкрикивали слова поддержки, журналисты старались не пропустить ни одной детали, что-то помечая в своих блокнотах.

— Тишина в зале! — вскричал секретарь и ударил тяжелой папкой об стол. Звук получился глухой и тяжелый. На мгновение все прекратили гомон и стали смотреть на Первого Советника, уже вышедшего из-за своего стола и призывавшего членов коллегии к порядку.

— Я прошу всех соблюдать регламент. Рассаживайтесь по своим местам, — когда все сели, Первый Советник занял свое место и продолжил, — на основании полученных материалов доследования, а также в связи с открывшимися подробностями, я снимаю вопросы об окончании эксперимента с голосования.

Зал разразился дружными аплодисментами. Советник рукой призвал всех успокоиться.

— Вопрос об отстранении группы Кузнецова остается открытым, — по залу прокатилась волна возмущения, — но, учитывая заслуги, и тот вклад, который внесла группа, я хочу предоставить слово руководителю группы Кузнецову Николаю Борисовичу. Николай Борисович, постарайтесь в тезисном стиле, емко, заседание итак длится более десяти часов.

Елена сжала мою руку: «Удачи!» — прошептала она. Олег, Дима, Владимир, Рашид, Агафон, Матвей Федорович — вся группа была в сборе, все ребята сидели рядом, напряженные, осунувшиеся. Даже весельчак Дима был серьезен. Решалась наша судьба, решалась судьба более чем пятнадцати лет земной жизни.

Направившись к выходу на трибуну, я пересекся взглядом с Лю, он был суров как всегда, что в этом, что в ином миру. Лю жестом своих подданных показал мне знак удачи, и что он верит в победу. Ответив ему жестом благодарности страны Драконов, я уверенно взошел на трибуну.

— Зал затих, закончились разговоры, все застыли в ожидании. Фотографы постоянно щелкали аппаратами, вспышки света и тишина.

— Вначале я бы хотел поблагодарить всех, с кем нам довелось работать. Я бы хотел поблагодарить своих коллег, своих боевых товарищей, свою группу. Как я говорил раньше, группа набирается в основном не по показателям подготовки, как показала практика, оценочная методика далека от совершенства, — некоторые члены коллегии одобрительно кивали, — выбирая метод отбора инженеров в группу, я руководствовался несколько иными принципами. Для меня было важным, каков человек сам, что он может дать нового миру, что он может созидать, а может наоборот, разрушать. Каждый из кандидатов выбирал свое амплуа, и в этом образе входил в Эксперимент. Много было тогда споров о состоятельности этой методики. Мой коллега Лю Син пошел еще дальше, и стал развивать свой путь у отдельно выбранного народа. Я считаю, что отдельной главы истории Эксперимента достойна группа Лю Сина.

— О группе Лю Сина не идет речь, она показала себя достойно, имея минимум нарушений, не отклоняйтесь от темы! — прервал меня Второй Советник.

Я посмотрел на него с сожалением: «Как же ему наверно тяжело, он и жизни настоящей не узнал, а ведь не молодой уже».

— В процессе работы мы смогли частично доказать теорию «Свободы воли», разработанную профессором Петровым. Метод вариативности внесения незначительных изменений исходных условий, а также дифференциальная составляющая степени вмешательства в становление социума доказало, что вне зависимости от силы и глубины манипулирования без критических изменений среды в целом, основополагающим фактором выбора остается коллективное сознание. К этому же выводу пришла и группа Лю Сина, но используя другие методы.

Закашлявшись, я налил стакан воды. Отложив в сторону данные отчета, я продолжил.

— Вы, безусловно, знаете это все. Можно еще много раз говорить о том, что нам удалось добиться с точки зрения науки. Но об этом мы в полной мере можем поговорить на будущем конгрессе, который состоится в следующем месяце в Новосибирске. Я бы хотел остановиться на несколько иных моментах, а именно на характере работы в поле Эксперимента. Ни для кого не секрет, что человек находясь в поле Эксперимента, испытывает сильные физические и психо-эмоциональные перегрузки. Вы помните, скольких инженеров пришлось отправлять на лечение после нескольких земных недель или месяцев, проведенных в Эксперименте. Проживая за несколько незначительных промежутков земного времени многие годы, мы стареем. В первую очередь мы стареем душой. Было много споров о том, что есть душа на самом деле. Никто пока не смог дать точного определения. Но я скажу прямо — душа есть, и она стареет. Мне пятьдесят четыре года, это ни для кого не секрет. Но проведя в Эксперименте более двенадцати столетий, я на самом деле тысяча двухсотлетний старец.

Раздался смех, даже серьезные члены коллегии смягчились в лице и широко улыбались.

— Я рад, что внес немного разрядки в напряженность. Но в данном случае я не шучу. Моих товарищей, а значит и меня, как руководителя группы, обвиняют в серьезных вещах. Я никогда не спорил, что эти обвинения ложны или несущественны. Нет! Наоборот! Они более чем серьезны — они чудовищны по своей сути!

На меня обратились сотни удивленных глаз. Матвей Федорович лихорадочно что-то искал в копии выступления, ребята непонимающе смотрели на меня. Только Лю улыбался, он догадался, старый лис.

— Но! Но, скажите мне, пожалуйста, кто из вас умирал?

Зал обмер. Коллегия настороженно смотрела на меня, Второй Советник хотел было что-то сказать, но Третий Советник знаком остановил его.

— Кто из вас умирал? — я повторил вопрос. Выждав паузу, я продолжил, — а мы умирали, много раз. Кто-то скажет, что за столько веков и ошибок и не вспомнишь. Это не правда — те, кто работали в Эксперименте, помнят каждый раз, чувствовал все, все, что уготовила судьба. Чувствовали, как захлебываются и тонут, чувствовали, как их раздирают на части дикие звери, чувствовали, как насквозь их протыкают мечом, или четвертуют на площади, когда ты хотел привнести людям радость познаний. Чувствовали, как тебя на клочки рвет ядро, как твои ноги отделяются от тебя, как твое тело становится решетом, как ни клочка живого места не остается на тебе.

Я остановился. Было тяжело говорить, во рту все пересохло.

— Никакая реабилитация не сможет стереть этих воспоминаний, никто не сможет стереть это из наших снов… Мы люди, поэтому мы слабы. Мы не машины, мы не можем всегда и во всем быть беспристрастными, как требуют это Правила. А правильно ли это? Правильно ли то, что мы, работая в Эксперименте должны быть беспристрастны к происходящему? Нет! Нет! И еще раз нет! Сколько было случаев поглощения сознания? В таком случае найти человека бывает очень сложно. Человек, с поглощенным сознанием начинает жить, он живет не по земным законам. Он проживает свою жизнь в другом мире. Наша задача максимально исключать подобные случаи, но это, как показала практика, невозможно. Я не стану оправдывать моих товарищей — это был их выбор, это была их жизнь. Жизнь, которая не имеет отношения к нашей с вами. Поэтому и не нам судить об их поступках.

Я замолчал. Ожидая реакцию со стороны оппонентов, я получил лишь молчание. Медленно наливая себе воды в стакан, я смотрел на Лену. Она смотрела на меня широко открытыми глазами, я понял, что все это время рассказывал все ей. Она была моим главным слушателем, пусть коллегия принимает свое решение, но я должен был быть честен перед моими товарищами, честен перед собой.

— Пока еще никто из нас не пришел к точному определению тех, с кем нам приходится работать в Эксперименте. Кто-то называет это набором случайностей, кто-то моделями человечества. Все это неверно. Мы работаем с людьми.

Зал выдохнул. Я был под прицелом сотней пронзительных глаз, я нарушил негласное табу, пути назад не было.

— То, что поначалу мы считали моделями, подчиняющимися заложенными нами алгоритмами, на самом деле самостоятельный организм. Они меняются, они развиваются, они знают о нас, они борются против нас. Орден перерожденцев это уже не просто секта, которая своим влиянием до недавнего времени поглотила мир. Это уже нечто большее. Это альтернативная реальность. Мы не имеем права закрывать Эксперимент. Мы не имеем права убивать их! Никогда не забывайте будущего, они наше будущее, наше настоящее на других планетах!

Я сложил бумаги, ожидая худшего.

Зал молчал, никто не мог решиться первым начать. Даже Второй Советник, опустив глаза, что перебирал в бумагах.

Третий Советник встали из-за своего стола, и направился к трибуне. Подойдя ко мне, Валерий Федорович с силой пожал мне руку. Зал взорвался аплодисментами, все встали. Больше всего на свете, мне сейчас хотелось быть где-нибудь подальше, подальше этого шума.

— Молодец, Николай, молодец! Именно этого я от тебя и ждал! — Валерий Федорович еще раз сильно сжал мне руку.

* * *

Дверь в класс отворилась, и дети впопыхах начали занимать свои места. Учитель чуть подождал, пока все рассядутся и вошел.

— Здравствуйте Дарья Олеговна! — стоя хором пропел класс.

— Здравствуйте, здравствуйте, садитесь.

Дети сели. Двадцать пар веселых детских глаз наблюдали за педагогом.

— Итак, дети, сегодня у нас с вами будет необычное занятие, — Дарья Олеговна начала раздавать тексты по партам, — внимательно прочитайте, потом мы выпишем незнакомые слова и разберем вместе. После обеда мы все вместе поедем в детский театр.

— Ура! — закричала детвора. Любая возможность пропустить нелюбимые уроки вызывала у детей неподдельный восторг.

Даша улыбнулась, глядя на них. «Какие же вы лентяи! — по-доброму подумала она — ничего Ирина Анатольевна завтра возьмет свое».

— А что мы будем смотреть? — спросила ее девочка на первой парте.

— Мы с вами будем смотреть сказку.

— Ну… — заныли дети, — это же для маленьких.

— Не скажите. Сказка будет не простая, на иностранном языке. К нам в город приехал театр из далекого города. Они сыграют для нас и других детей. Но, потом каждый из вас напишет мне работу по увиденному, которая будет итоговой в этом году.

— Ну вот! — возмутились дети.

— А нельзя без контрольной? — спросил темненький мальчик с задних рядов.

— Нет, Артем, нельзя. Так, всем все понятно?

— Да! — хором ответили дети.

— Тогда приступим. Возьмите тексты в руки. Саша, — обратилась учительница к девочке на первой парте, — начинай читать первый абзац. Дальше передаем ты, Коля, потом Витя, и далее, друг за другом.

— Дарья Олеговна, Дарья Олеговна! — невысокий мужчина махал рукой возле автобуса.

Дарья Олеговна подошла к нему, сказав детям не расходиться и ждать ее возле центрального входа школы.

— Что случилось, Иван Александрович?

— Дарья Олеговна, директор попросил отвезти Вас и детей в театр.

— Спасибо большое, это очень кстати! Дети! Идите все сюда, мы поедем на автобусе.

— Ура!!! — весело закричали дети и побежали наперегонки к автобусу.

— Занимай места, Артем!

— Не толкайтесь, всем места хватит! — с наигранной строгостью рассаживал их водитель.

Автобус тронулся, и класс поехал в город.

Проезжая по уютным зеленым улочкам, Дарья Олеговна вспоминала, как она ребенком играла здесь с мамой, как гуляли они все вместе по бульварам, как она запрыгивала в фонтан, а мама потом ее ругала, но по-доброму.

Город сильно изменился. Почти ничего уже не напоминало ту разруху, тот ужас, что царил повсюду всего лишь десять лет назад. Сожженные деревья, черная земля, разрушенные дома, сгоревшие машины — все это было историей. Каждый надеялся, что больше никогда войны не будет. Но это были всего лишь надежды.

— Дарья Олеговна, а здесь были бои, да? — спросил ее мальчик, сидевший рядом, показывая на площадь с почерневшим от копоти танком, оставленным в качестве напоминания живым.

— Да, Дима, здесь шли ожесточенные бои, за нашу с тобой жизнь.

— Но Дарья Олеговна, а с кем? Ведь враги не дошли до нашего города?

Дарья задумалась. Как ответить ребенку, что здесь брат убивал брата? Отец стрелял в сына, а бывшие друзья приходили в твой дом, чтобы убить твою семью? Как объяснить ребенку человеческую жестокость?

— А ты хорошо учишь историю, Дима.

— Мой папа мне рассказывал. Мы часто здесь гуляем, но он никогда не говорит мне правды. Все время твердит, что когда я вырасту, то все пойму сам.

— Может твой папа прав, и ты действительно еще мал?

— Я уже не маленький! — упрямо возразил мальчик, — я и сам все знаю!

— И что же ты знаешь? — с интересом спросила Дарья.

— Все просто, — уверенно начал мальчик, — люди сошли с ума, поэтому и били друг друга.

— Ты прав, Дима, люди сошли с ума, — задумчиво ответила Дарья.

— Дарья Олеговна, а это больше не повторится?

— Надеюсь, что нет. Все от нас зависит, — сказала Даша, и потрепала мальчишке волосы.

Автобус остановился возле детского театра, и детвора гурьбой выбежала из железной коробки на волю.

— Строимся, не разбегаемся, — командовала Дарья. Впереди стояли группы из других школ. Дарья помахала рукой знакомым учителям.

Класс подошел к входу. Возле дверей стояли трое актеров, наряженных в костюмы зверей. Актеры приветливо махали детям, приглашая их в театр.

Высокий худой журавль улыбался во весь рот, его рыжие волосы смешно выглядывали на птичье голове.

— Привет Гарри, — сказала Дарья, подойдя к нему.

— Привет, Эмили, ой, нет, ты же писала, как правильно, Даурия? — пытаясь произнести правильно, ответил журавль.

— Дарья, Дарья. Но можешь называть меня Эмили, если хочешь, — Дарья улыбнулась, сколько времени прошло, а Гарри все такой же застенчивый юноша, каким она его помнила.

— Как твои дети, Гарри, они с тобой приехали?

— Да, спасибо, конечно со мной. Они участвуют в спектакле. Познакомься, это моя жена, Хелена.

Женщина, одетая в костюм курицы, подошла к ним и протянула крыло.

— Я рада, наконец, с Вами познакомиться, Эмили. Гарри столько о Вас рассказывал. Признаю, я частенько ревновала его, теперь я понимаю, почему.

— Хелена, у Вас нет повода для ревности. Мы с Гарри друзья.

— Смотрите, заклюю! — комично сыграла Хелена.

— Нам пора в зал, — сказала Дарья и начала собирать свой класс.

— Задержитесь после спектакля, я познакомлю Вас с труппой и нашими детьми.

— Спасибо большое! Думаю, детям будет интересно пообщаться с актерами.

— Мы будем играть твою сказку, ту, что ты мне прислала.

— Ее мне моя тетя давно рассказывала, хорошая она была сказочница.

— А где она сейчас? Мы бы хотели с ней встретиться.

— Ее больше нет в этом мире.

— Понятно, извини, я не знал, — огорченно проговорил Гарри, — не стойте, проходите в зал!

Через полчаса начался спектакль. Дети со всего города, затаив дыхание, смотрели сотнями горящих глаз на небольшую сцену театра. Рассказчик начал повествование…

«Было это или не было уже и не узнать. Но старики говорят, что их прадеды, а им их прадеды, а им их прадеды рассказывали. Случилась как-то такая история…

Жил да был, в небе кружил, журавль. Был он не такой как все, все ввысь старался улететь, посмотреть, что там, за синей гладью неба?

«У него один ветер в голове» — ворчали старики. «С ним гнездо не построишь!» — увещевали пожившие мамаши своих дочек.

Собрались как-то журавли на совет, решать, что с этим мечтателем делать. И так подумают — нет от него пользы. И так подумают — ничего не решат. Вышла тут вперед одна мамаша, да и сказала: «Да на что он нам нужен, хочет до звезд долететь, пусть летит! Не нужен он нам, улетай отсюда, дармоед!».

— Да как же мы его выгоним, ведь он наш все-таки, журавль?

— А зачем нам такие нужны, верно, говорит, пущай проваливает!

Решила стая, что нет ему места среди них.

— Куда же я пойду? Здесь я родился и вырос, с вами жил в добре и холоде?

— Проваливай! — настаивало племя, — не наш ты сын больше!

Закручинился тогда журавль, полетел дорогой дальней куда глаза глядят. Но догнал его старый журавль.

— Ты не проклинай их, не жги их ненавистью, глупцы они, хоть умными себя считают. Ты лети на восток, пролетишь леса, потом поля, потом степи бескрайние, долетишь до моря, если сможешь его пересечь, тогда там твоя мечта исполнится. Найди самую высокую гору, оттуда сможешь дотянуться до звезд. Будь честен, помогай старикам и детям, будь мужественен, не давай страху завладеть тобой, будь справедливым.

— Спасибо тебе, дедушка, век твой наказ помнить буду.

— Лети свободной птицей, мы уже забыли, что такое свобода.

Распрощались они, и полетел журавль на указанный стариком путь.

Долго летел журавль, пролетал он леса густые, реки широкие, казалось не было конца зеленому ковру. Спустится к реке, вот тебе и вода и еда. Сядет на высокую сосну — вот тебе и ночлег, и хищникам тебя не достать. Так шли дни, недели.

Пролетал он как-то над лугом. Видит, бежит со всех ног маленький цыпленок, а за ним предвкушая легкую добычу, несется лиса. Вот уже она его настигает, вот-вот слопает его своей пастью страшной.

Метнулся журавль стрелою быстрою вниз, выхватил цыпленка почти из пасти лисьей, и взмыл высоко ввысь, подальше от голодных глаз.

Летит он с цыпленком в клюве, а тот все плачет и плачет, страшно ему, не был он так высоко над землей.

Увидел цыпленок родные места, закудахтал: «Вот мой дом, отпусти меня к маме, к папе. К братцам моим, к сестрам моим!».

Спустился журавль на землю. Окружили его петухи в сапогах. Злобно глядят, кудахчут по-своему что-то: «Ты, птица кривая, птица высокая, прямая, отпусти как нашего цыпленка, а то мы тебя сейчас быстренько затопчем!».

Обомлел от такого приема журавль, выпустил он цыпленка, тот подбежал к одному из петухов и давай кудахтать: «Он меня в небо поднимал, он на меня страха нагонял, он меня высотой пугал!». Ни слова не сказала цыпленок, что спас он его, от лисьей пасти!

«Что ж, так тому и быть! Твоя правда пусть тебе и верно служит!» — воскликнул журавль и взмыл ввысь, как раз вовремя, петухи что есть сил бросились на него, да в друг дружку и врезались.

«Как же так? Я его спас, а он меня очернить хотел? Что же я не так сделал? Или не надо было его спасть?» — думал журавль, сидя на высокой сосне. Вечер надвигался уже на день, солнце закатывалось все дальше на запад, лес спать ложился.

Спит журавль и слышит, как в лесу воет кто-то, воет тихо так, воет жалостливо. Слетел он вниз, посмотреть, может, кто в беде, может, кому помощь нужна.

Видит он, под сосной лежит лисица и тихо воет на луну. Сел он на ветку возле нее и спрашивает:

— Что воешь, рыжая?

— А, это ты, — увидев его, оскалилась лисица, — а что не выть то? Дети в норе голодные, ты у меня сегодня единственную добычу отобрал, чем я детей кормить буду?

Задумался журавль. Спас одного, но страдают другие? Как же быть?

— Я не мог поступить иначе, ты прости меня, я не знал.

— Я на тебя не злюсь. Поймать я тебя не могу. Что мне теперь зря злобу в себе растить. Трудно стало жить, трудно добычу ловить, старая я уже стала.

— Чем тебе помочь?

— А чем ты можешь мне помочь?

Не знал журавль, чем он может помочь ей. Взмыл он вверх, начал кружить над лесом, видит, на берегу реки ловят рыбу кошки, много рыбы наловили, все с собой могут взять, прикрыли тайник еловыми ветками, и пошли, значит, улов относить.

Вернулся журавль к лисице.

— Послушай рыжая, тут недалеко, на берегу речки, там, где берег чуть вниз уходит, лежат ветки еловые, а там и тебе и твоим деткам еды хватит. Но торопись, хозяева скоро вернутся.

— Спасибо тебе, журавль, время придет, вернется добро и к тебе за твою заботу! — и побежала леса к тайнику.

Полетел журавль дальше, всю ночь летел, потом весь день летел. Устал, решил заночевать, но кончились деревья, кругом, насколько взор мог охватить, были только поля. Пришлось в поле ложиться, под открытым небом, чутко надо было спать, опасно было. Держался журавль, сколько мог, но сон победил его, уснул крепко-крепко.

Проснулся журавль от порыва холодного ветра, ветер свистел ему: «Вставай! Вставай!». Она открыл глаза, попытался взлететь, но сильные волчьи лапы вжали его в землю.

— Что делает в наших краях столь лакомый кусок мяса? — хищно облизнулся волк, глядя на него.

— Я лечу на Восток, — робея от страха, ответил журавль.

— А что ты забыл на Востоке? Там нет твоих родных, там чуждая всем нам земля?

— Мой дедушка сказал, что там я смогу исполнить свою мечту, долететь до звезд.

— До звезд, — волк присвистнул, — а не высоковато ли? До звезд долететь не каждому под силу, еще никто не смог, и ты не сможешь.

— Может и так! — твердо ответил журавль, — но я должен попытаться, иначе, в чем смысл жизни? Если собрался меня есть — ешь! Если же нет, отпусти!

— Отпустить тебя? Видано ли такое, чтобы волки свою добычу отпускали. Я отпущу тебя, но с одним условием.

— Говори, я обещаю, что это будет в моих силах, я выполню!

— Условие мое простое, будешь в краях далеких, передай привет брату моему, расскажи, как мы живем.

— Хорошо, я найду его, я передам, расскажу.

Волк отпустил его, и журавль, не веря своему счастью, взмыл в небо.

— Я найду его! — крикнул он волку и устремился к восходящему диску солнца.

Кончились степи, кончились реки. Кругом была только выжженная земля, желтые пески, редко попадались иссохшие деревья. Жар был страшный, журавль днем зарывался в песок, спасаясь от палящего солнца, ночью продолжал свой путь. Еды было мало, воды еще меньше. Слабел журавль, не было больше сил лететь. Так шел день за днем, перед глазами была только одна пустыня.

Закрылись его глаза, рухнул он с высоты в песок, да так и забылся сном. Снился ему дом, дом, который отверг его, но это был его дом. Снился ему лес, снилась лисица со своими детьми. Сон шел, а журавль думал: «Ну вот и конец мой, не долетел я, не нашел своего счастья, не исполнил просьбу волка».

Так и проспал он несколько дней.

На третий день чувствует он, что на него песок сыпется, кто-то его подхватил, положил и везет. Попытался он открыть глаза, да ничего кроме рыжего меха и не увидел.

— Просыпайся, приехали, — услышал он хриплый бас. На него смотрела морда зверя невиданного. Вроде и лошадь, а не лошадь. Ноги длинные, угловатые, весь в рыжей шерсти, на спине два горба.

— Ты кто?

— Я верблюд. Кто ты я знаю, ты птица земель дальних, земель, где лес густой, а реки полны воды, где зима суровая, а лето богато на дары. Я бывал там, но давно. Видел твоих сородичей. Что ты тут делаешь?

— Я лечу на Восток.

— Ищешь свое счастье? Не найдешь ты его там, поверь мне.

— Я хочу долететь до звезд.

— А зачем? Что ты хочешь увидеть? Звезды далеко, очень далеко. Никому не под силу до них долететь. Я тебя довез до края пустыни, дальше ты доберешься сам.

— Спасибо тебе, верблюд, ты спас меня. Как я могу тебя отблагодарить?

— В пустыне все друг друга спасают, иначе не выжить. Не благодари. Поможешь одному, он поможет другому, кто-то поможет мне — мир единое целое.

Поблагодарил журавль еще раз верблюда, собрался с силами и полетел дальше.

Летел он над лесами, то леса были не те, что на родной земле, то были другие леса. Жили там другие животные, не похожие, чудные.

Долетел он до гор, гор высоких, снежные вершины терялись далеко-далеко в седых облаках. Тяжело давался полет в горах, то ветер ледяной собьет, закружит и бросить в пропасть, то вьюга закроет все впереди снежной стеной, что нельзя понять, где ты и что рядом. Холод и голод терзали его, но он не сдавался.

Вот, взобрался он на самую высокую вершину. Стоял он на ней, раскачиваясь от сильного ветра, не в силах взлететь еще выше.

— Что ты здесь ищешь? — свистел ему ветер.

— Я хочу долететь до звезд, — отвечал ему журавль.

— Звезды. Я сам когда-то хотел, но у меня не получилось.

— Но, но если у тебя не получилось, как же смогу я тогда? — расстроился журавль, видимо все было напрасно.

— Звезды… звезды — это мечта, — ответил ему ветер, — к ней ты можешь идти всю свою жизнь. Разве твое путешествие тебя ничему не научило?

— Научило, научило многому. Теперь я знаю, что такое добро, я знаю, что справедливость не может быть для всех.

— Ты многое узнал, возвращайся домой, там ты найдешь свое счастье.

— Спасибо тебе, ветер, я буду помнить твои советы!

Ветер подхватил его и спустил вниз в долину.

Журавль полетел обратно домой. Пролетая над лесами диковинными, вспомнил он, об обещании волку. Спустился он вниз, в самую густую чащу.

Покружив над деревьями, увидел он стаю собак, собаки были странные, песочного цвета, на спине был небольшой горб. Он подлетел к ним, и начал кружить над ними.

— Знаете ли вы волка степного, кто ему братом приходится?

— А тебе зачем, кусок мяса? — ответил ему один из шакалов.

— Ты его брат?

— Ну, я, а что? Ты спускайся, поговорим поближе.

— Не-ет, мне и отсюда хорошо. Привет он тебе передает, — и рассказал она шакалу все, что волк просил его. Шакал слушал, вся стая села на лапы, слушая кружившую над ними длинношеюю птицу.

— Спасибо за привет, длинношеяя птица. Лети за нами, передай от нас привет брату.

Шакалы побежали в сторону от леса, открылось большое поле, усеянное большими желтыми цветками, утыканными черными семечками, и густыми с жесткими колючками кустами,

— Возьми черных семян и развей над степью — это наш привет моему брату.

Журавль набрал семян, несколько колючек незаметно впилось в его перья, взлетел, сделал круг, и полетел домой.

Летя над пустыней, он встретился с верблюдом. Он рассказал ему о разговоре с ветром. Верблюд слушал его, потом поблагодарил за рассказ и спросил.

— Что это у тебя на перьях?

Журавль увидел колючки на перьях и стал клювом выдергивать их.

— Подожди, подожди, — остановил его верблюд, — можешь ли ты оказать мне одну услугу?

— Конечно, говори, я готов!

— Возьми эти колючки и раскинь их с высоты над пустыней.

— Хорошо, — удивился журавль, — я сделаю это.

Взлетев, он начал раскидывать колючки во все стороны.

Облетев круг, прощаясь с верблюдом, он полетел дальше.

Вот уже и кончилась пустыня, начались степи широкие, степи с ветрами вольными, ветрами могучими.

— Привет тебе, ветер степной!

— Привет журавль, домой летишь?

— Да, лечу. Хочу привет тебе передать от брата твоего, от ветра с гор дальних, гор высоких.

— Спасибо тебе. Что я могу для тебя сделать?

— Можешь передать привет волку от брата его заморского? — журавль протянул ветру черных семян.

— Я передам ему, я развею их по всей степи, он не сможет не получить привета.

— Спасибо тебе, ветер!

— Доброго пути, журавль!

Вот и вернулся журавль в родные края. Он рассказал родным, что увидел, он рассказал, где был. Он рассказал о новых землях, рассказал о степи, о пустыне, о горах. Несколько дней шел его рассказ. Извинилась перед ним стая.

Увидел журавль стройную птицу, ту, которая, когда он улетал, была еще пугливым птенцом. Нашел он свое счастье. Надо был полмира пролететь, чтобы найти его дома.

Так и стали журавли летать в земли дальние, как ветра холодные начинают дуть. Стали летать над степями широкими, усеянными солнечными цветами, над пустынями знойными, над лесами диковинными.

В горы уже никто не летал, только молодые, да горячие, у кого еще не угасла мечта в сердце, потомки того первого журавля, того, кто смог поверить в свою мечту».

Вечер уже полностью взял бразды правления, солнце светило последней ярко-красной линией заката, когда Дарья возвращалась домой.

Спектакль закончился четыре часа назад, но еще несколько часов зал не расходился, труппа играла с детьми, устраивала разные конкурсы, аттракционы.

Она шла радостная домой, ничто не могло испортить этот вечер. Алесей звонил пару часов назад, говорил, что забрал детей из детского садика. Что-то там говорил про сюрприз. «Опять эти озорники что-то придумали, — улыбалась она, — вечно устраивают дома балаган».

Войдя в подъезд, она начала медленно подниматься по лестнице на седьмой этаж. Не хотелось ехать на лифте.

Остановившись перед дверью, она прислушалась. За дверью кто-то копошился, потом послышались приглушенные голоса, и Дарья начала медленно, чтобы дать время своим озорникам подготовиться, открывать дверь.

Она вошла в квартиру, в коридоре было пусто. Из кухни вышел Алексей, а за ним, прячась за спину, высовывались две озорные головы детей.

— Привет, любимая, устала?

— Да, немного. Дети как себя ведут?

— Хорошо, почти не хулиганили.

— Как-то даже не верится. Ну, рассказывайте, что натворили? — Дарья нагнулась и щелкнула по носу сына. Он засмеялся, и спрятался за папиными ногами надежнее.

— Лена, иди сюда, — позвала она дочь. Та помотала кудрявой головой и не хотела покидать отцовскую крепость.

На кухне послышалось какое-то сопение и шорох газет.

— Ну как давайте рассказывайте, что вы натворили? — грозно сказала Дарья и играючи ткнула пальцем в мужа. Тот стойко приняв удар, молчал с непроницаемым лицом.

— Сначала пообещай, что ты нас не будешь ругать! — сказали в один голос дети.

— Не буду я такого обещать, я же не знаю, что вы натворили!

— Обещай! Обещай! Обещай! Обещай! — заголосили дети.

— Алексей, ты же взрослый человек, кончай эти игры. Виталий, а ты что молчишь? Что за папу спрятался? — Даша сдалась. — Ну, хорошо, я обещаю.

Удовлетворившись маминым обещанием, Лена побежала на кухню, и вернулась чуть шаркающими от тяжести шагами обратно. На руках у нее был щенок. Щенок был серенький, еще слепой. Лапки были маленькие, пушистые, мордочка добрая, но уже просматривался волевой нрав.

— Вот, он будет жить с нами.

— Но, мы уже говорили относительно собак!

— Ты обещала нас не ругать, — тонко проговорила дочка и спрятала лицо в папины брюки, поглядывая одни глазом на строгую маму.

— Я вас не ругаю. Лена, дай мне его, — она взяла у дочери щенка и начала его рассматривать со всех сторон. Щенок лизнул ее руку и, устроившись поудобнее, собрался спать у нее на руках.

— Леш, возьми его, — она протянула щенка мужу, — это же не собака. Это волк.

— Я знаю. Ничего страшного, воспитаем.

— Как мы его назовем? — завопили дети.

— Джульбарс! — крикнул Виталик. — Рекс!

— Нет, Шарик! — возразила Леночка.

— Дети, это все имена для собак, а у нас волк, — ответил отец, — что думаешь, Даш?

— Владимир, — уверенно проговорила Даша.