I

Солнце палит жарко. Над запыленной степью густо висит зной. Далекие синие горизонты дрожат в трепетном мареве. Потревоженно кружат ястреба и беркуты в белесом распаленном небе.

Вздымая облака горячей серой пыли и тяжело скрипя, по обеим сторонам железной дороги бесконечным потоком тянутся обозы по три-четыре подводы в ряд.

— Цоб!.. Цобэ!..

— Но-но!.. Э, пошли!..

На какой-то подводе надрывно плачет ребенок. Воркующий голос матери успокаивает его:

— Та не плачь, мий голубочек… Замовчь, мое серденько… Вот зараз я тебе дам чего-нибудь…

Где-то пронзительно взвизгивает гармоника. Хриплый голос пытается что-то подпевать…

Издали доносится сухой треск ружейной перестрелки. Но за шумом и гвалтом толпы, за скрипом неподмазанных осей ее почти не слышно. Да если кто и услышит, то не обращает внимания, привыкли. За последние дни столько пережито, смерть столько раз каждому заглядывала в глаза, что такой пустяк, как где-то возникшая перестрелка, ничего не значил.

До отказа нагруженные громоздкой кладью, тащатся подводы одна за другой, и кажется, им не будет конца.

За подводами, свесив бороды на грудь, уныло бредут старики, за ними тащатся старухи, заплаканные бабы и девки, подгоняя хворостинами бредущих на привязи коров, молодых бычат…

По железнодорожному пути, попыхивая дымом, медленно движется зеленый бронепоезд, а вслед тянутся запряженные лошадьми и быками одиннадцать грузовых поездных составов, до отказа заполненных безлошадными беженцами и их скудным имуществом.

Часто лошади и быки, обессилев, останавливаются. Тогда сотни мужчин и женщин помогают им, подталкивая вагоны.

По обочинам дороги, по заросшим бурьяном и полынью равнинам, по пашням и бахчам, по неубранным подсолнухам шагают вооруженные толпы солдат, едут конники, среди которых нередко мелькают красные лампасы донцов и черкески кубанцев.

Все эти люди — иногородние крестьяне, портные, постовалы, сапожники, ведерники, плотники, обездоленная казачья беднота, настрадавшаяся от бесчинств белогвардейских банд, натерпевшаяся много горя, — при первых же признаках грозного восстания, охватившего станицы и села Дона, Кубани и Ставрополья, бросая годами обжитые хаты, бороны, плуги, неубранные поля с огородами — все, что так было дорого и близко сердцу, что так долго наживалось тяжким трудом, со всеми своими семьями, с домашним скарбом, тронулись со своих насиженных мест неведомо куда. Впрочем, все уже теперь знали, куда едут. Заветной мечтой стал Царицын. К этому приволжскому городу, как к спасительному маяку, были направлены все взоры, помыслы и желания беженцев. В представлении всех этот город вырисовывался, как могучая крепость, цитадель, в стенах которой можно найти защиту и спасение от озверевшей казачьей шашки…

На пути движения попадались маленькие станции и полустанки. Водонасосные башни всюду были разрушены белыми. Воду в паровозные котлы бронепоезда неоткуда было брать. Тогда на некоторое время приостановилось все движение многочисленных обозов и поездов. Отовсюду сбегались беженцы с ведрами. Женщины, старики, ребята становились на много верст в длинную шеренгу к какому-нибудь болотцу или колодцу и, передавая друг другу ведра с водой, наливали паровозные котлы.

* * *

Сдерживая поводьями нервно танцевавшего жеребца, Прохор стоял у дороги, внимательно всматриваясь в нескончаемый поток подвод, двигавшихся в пыли мимо. Он разыскивал сестру Надю. Несколько дней назад ему сообщили станичники, что будто видели ее среди беженцев. И вот сколько уже времени он ее пытается разыскать и не может…

К нему подъехали на потных лошадях Сазон и Дмитрий.

— Нет ее, — уныло сказал юноша. — Мы с Сазоном объехали почти весь обоз от края до края…

— Сбрехали, должно быть, наши казаки, — проворчал Сазон.

Прохор некоторое время молча, угрюмо смотрел на проезжавшие подводы.

— Ты мне, Митя, расскажи толком, как вы с ней расстались? — взглянул он на юношу. — Что она тебе сказала?

— Да я уже вам говорил, Прохор Васильевич, — смущенно отвечал Дмитрий. — Когда нас освободили большевики, то, помните, вы меня послали на конюшню за лошадьми… Я сказал Наде, чтоб она меня ждала у правления… Я привел лошадей и для нее выбрал тоже хорошую, а ее уже не было. Куда она делась, — печально развел руками парень, — понятия не имею. А разыскивать некогда было: белые наперли…

— Ну, а что ж она все-таки тебе говорила? — допрашивал Прохор. Собиралась она с нами отступать или нет?..

— Да в том-то и дело, — вздохнул Дмитрий, — что собиралась. Ведь я ж говорю, что и лошадь для нее привел было…

И снова они все молча пытливо смотрят на поток подвод, нескончаемо текущий перед их взором.

— Много народу мрет от тифа да холеры, — тихо проронил Сазон.

— Типун тебе на язык, — сердито оборвал его Прохор. — Не говори глупостей… Вы наших станичных беженцев видели?

— Наши станичные едут впереди, — сказал Дмитрий. — Всех мы расспрашивали про Надю. Никто не видал ее.

— Ну, что ж, — вздохнул Прохор. — Могли, конечно, и ошибиться… Поехали в эскадрон.

— Смотри, Прохор Васильевич! — вдруг вскрикнул Сазон, пристально вглядываясь в поток беженцев и указывая пальцем. — Никак, твой дядя Волков.

— Где?

— А вон, гляди, идет за подводой с сумочкой.

— Он! — вскрикнул Прохор, угадывая в толпе знакомый облик старика. Дядя!

Старик недоуменно оглянулся и, узнав племянника, живо выбежал из толпы.

— Слава богу! — перекрестился он. — Нашелся. А я тебя, брат, искал-искал… Уж кого только ни спрашивал о тебе…

— Значит, ты тоже, дядя, ушел из станицы?

— А как же. Страшно, Проша, оставаться… Ведь они ж, проклятые белые, и повесить могут… Хоть и старый я, а такой смертью помирать не хочу…

— Надю-то ты не видел?

— Да как же не видел, — сказал старик. — Вместе ж мы с ней идем… Прям, бедняжка, окалечилась. Ноги разболелись… Ради Христа упросил я вон казака, чтоб подвез ее хоть немножко… Подотдохнет малость.

— Да где ж она? — радостно заулыбался Дмитрий Шушлябин.

— А вон на подводе! — махнул рукой вперед старик. — Пойдемте к ней.

Обгоняя возы и людей, бредущих по дороге, старик подвел Прохора и Дмитрия к подводе, где, пристроившись в задке телеги, скорчившись комочком, спала Надя.

— Надюша! А Надюша! — толкнул ее Егор Андреевич. — Ты погляди-кось, кого я разыскал-то… Хи-хи!..

Девушка, увидев брата и Дмитрия, радостно вскрикнула:

— Братушка!.. Митя!.. Да где ж ты их, дядя, разыскал?

— Сами разыскались… Ну, слезай, племянница. Теперь мы с тобой отмучились.

Надя привстала, чтоб спрыгнуть с телеги.

— Подожди, Надюша, — сказал Дмитрий и, соскочив с лошади, подбежал к телеге, протянул к девушке руки. Она бросилась в его объятья. Юноша бережно поставил ее на землю.

— Гм, — ухмыльнулся Сазон. — Ухватистый парень.

— Ну, куда же ты теперь нас, племянничек, денешь, а? — спросил Егор Андреевич.

— К себе в эскадрон возьму, — сказал Прохор. — Ведь я теперь, дядя, командир эскадрона Первого крестьянского социалистического кавалерийского полка…

— Ишь ты, — с удивлением покачал головой старик. — Шишка-то важная… Что ж мы у тебя будем делать?.. Воевать, что ли?

— Воевать не воевать, а помогать будете… Тебя в обоз определю, тачанкой будешь управлять, а сестра будет за больными да ранеными ухаживать…

— Ну что ж, — охотно согласился старик. — И это дело.

Эскадрон Прохора находился сзади, прикрывая обоз беженцев. Поэтому, отъехав в сторону, Прохор разнуздал жеребца, не отпуская повода, пустил его пастись.

— Отдыхайте, — сказал Прохор всем остальным. — Будем ждать свой эскадрон…

Егор Андреевич тяжело опустился на землю.

— Садись, Надюша…

Девушка, сев около дяди, не сводила восторженного взгляда с Дмитрия. Парень, смущенно улыбаясь, радостно поглядывал на нее.

Прохор заметил, что неожиданно поток подвод и беженцев приостановился. Стали и поездные составы. Стоял, попыхивая из трубы дымом, впереди и бронепоезд.

— В чем дело? — спросил Прохор у проезжавшего верхом конника. Опять, что ли, воды в паровозе нет?

— Да нет, товарищ, — сказал конник. — Дело в другом. Бронепоезд подошел к реке Сал, а белые, гады, взорвали мост. Как будем теперь переправляться на тот берег?.. Слыхал, будто начальство хочет строить мост…

Заухали пушки. С всхлипывающим взвыванием над головой неслись снаряды и взрывались близ железной дороги, вдоль которой тянулся поток беженцев. Это белые стали обстреливать беглым артиллерийским огнем.

Поднялся невообразимый гвалт, послышались душераздирающие крики детей, отчаянные вопли матерей. Люди, обезумев от ужаса, бросились бежать куда попало. Ломая оглобли и опрокидывая возы, заметались в страхе лошади и быки, обрывая веревки, помчались по степи перепуганные коровы. Жалобно заскулили собаки.

— Матерь божья! — бледнея, закрестился Егор Андреевич. — Упаси и помилуй!.. Надюшка, ложись, родная!.. Ложись!.. Прижимайся к земле, она упасет…

Прохор сообразил, что белые в этом месте устроили ловушку. Взорвав мост, они решили задержать переправу партизан и беженцев через реку и перестрелять их губительным огнем своей артиллерии. В бинокль было видно, как на пригорке в солнечном сиянии муравьями копошились у орудий едва приметные фигурки людей.

— Дмитрий! — крикнул Прохор. — Оставляю на твое попечение Надю и дядю… Сазон, за мной!

Он взлетел на коня и с места в карьер помчался к своему эскадрону. Сазон последовал за ним. Прохор намеревался со своими конниками броситься на вражескую батарею и заставить ее замолчать.

Но как он ни торопился, ему то и дело приходилось задерживать коня. Навстречу в страхе бежали женщины с детьми, старики, старухи. Мчались подводы. Один раз его чуть не сбросил с седла в ужасе шарахнувшийся в сторону жеребец. Прохор косо взглянул на куст, которого так испугался его конь, и в его памяти запечатлелась страшная картина: под кустом лежал труп молодой, красивой женщины. К ее обнаженной полной груди прильнул мертвый грудной ребенок…

Навстречу скакал Буденный с группой сопровождавших его всадников. Увидев мчавшегося Прохора, он поднял руку и остановился.

— Ты что тут разъезжаешь, Ермаков? — спросил он.

— Хочу взять свой эскадрон, — сказал Прохор, — и пойти в атаку на белую батарею, чтоб заставить ее замолчать.

— Опоздал, — произнес Буденный и обернулся. — Видишь вон! — махнул он рукой. — Городовиков со своими.

Весь пригорок был усыпан всадниками. Рассыпавшись полукружьем, они стремительно охватывали батарею белых.

Недалеко от Буденного и Прохора в грохоте взвился пышный букет взрыва. Над головами со свистом пролетели осколки. Буденный посмотрел на воронку, образовавшуюся от взрыва, покачал головой.

— Сволочи. Народу много невинного побьют… Слушай, Ермаков, выдели из своего эскадрона человек двадцать!.. Будем строить мост…

— Слушаюсь, товарищ командир, — ответил Прохор.

— Да вот не дадут строить, — сказал с досадой Буденный, оглядываясь на пригорок, с которого еще продолжали из орудий обстреливать белые. — Они ведь теперь будут пользоваться нашим затруднением. Поехали!..

* * *

Это была мужественная, упорная работа. Вокруг разрушенного моста, как муравьи, кишели люди и подводы. Все способные работать — малый и старый были привлечены к строительству моста. Подводы беженцев разгрузили от домашнего скарба и на них возили песок и щебень. Старики и женщины таскали землю в ведрах, ребятишки — в подолах и корытах.

Белые все время наседали, стремясь помешать строительству. Возникали кровопролитные схватки. Но ничто не могло приостановить работу. Насыпь заметно росла.

И когда стало уже совсем нетерпимо от артиллерийского огня белых, кто-то из партизан предложил разметать стога соломы по полю в стороне казачьих батарей и поджечь.

Мысль была остроумная.

Когда копны соломы разложили по полю и подожгли их, бурые клубы дыма поднялись высоко к небу, густой завесой заслонили строительство моста.

Белым не стало видно работающих на мосту. Стрельба вслепую уже не причиняла такого ущерба партизанам и беженцам, как раньше.

Но вот работа закончилась. Огромная насыпь перекинулась через реку. По ней уложили рельсы и осторожно, вагон за вагоном, перекатили составы. А вслед за ними переправились и подводы…

С боями, с большими трудностями продолжали беженцы свой многострадальный путь, охраняемые партизанскими частями…

 

II

К концу октября ударили легкие морозцы. По окраинцам Дон оброс тонким ледком. Ватаги ребятишек высыпали на реку, с гулким звоном гоняли клюшками по молодому ледку чекмарь.

Недалеко от Нижне-Чирской станицы к Дону стягивались конные и пластунские полки Донской белой армии. Саперные части наскоро устанавливали через реку понтоны.

Войска скапливались на берегу в ожидании переправы. Солидные, бородатые казаки перемешались с безусыми парнями, впервые выбравшимися из своих хуторов и станиц и теперь с нескрываемым любопытством озиравшимися вокруг.

С шумом и гамом к реке подвозились тяжелые гаубицы. С металлическим скрежетом огромными черепахами подползали к переправе неуклюжие, громоздкие танки.

— Го-го-го!.. — при виде их радостно гоготали казаки. — Вот, чудища так чудища… Да ежели их штук пять напустить на красных, так они ж, проклятые, и портки свои растеряют…

То там, то здесь со звонким ржанием дрались жеребцы. Кое-где, собравшись группами, подбодренные добрым глотком первача-самогона, казаки пели с лихими присвистами походные, боевые песни…

Еще сравнительно молодой, лет сорока, сухощавый, с длинным орлиным носом генерал Мамонтов, месяца два как получивший от Войскового круга генеральский чин, во взбитой набекрень каракулевой папахе, в защитного цвета меховой бекеше, в сопровождении нескольких подтянутых, подобранных офицеров, командиров полков, разъезжал по берегу. Временами он останавливал лоснящегося от сытости вороного коня и внимательно вглядывался то в подходившие к берегу полки, то в саперов, проворно устанавливающих понтоны через реку.

— Я рад, господа, — довольным голосом говорил он, — что эта миссия возложена на меня… именно на меня. Уверяю вас, что с этой миссией я успешно справлюсь. Большевики воображают, что Царицын — это Верден… Они его укрепляют, скапливают огромное количество войска, готовятся яростно защищать… Интересно знать, что они понимают в стратегии?.. Командует армией у них какой-то луганский рабочий по фамилии Ворошилов… Вот с такими полководцами, — рассмеялся генерал, — нам придется сражаться…

— Ваше превосходительство, — подобострастно смеясь, проговорил седоусый войсковой старшина, — мне кажется, достаточно двух дней для того, чтоб такой мощной силой, — хвастливо махнул он рукой, затянутой в замшевую перчатку, — разбросать от стен Царицына, как мусор, красных.

— Ну, может быть, и не два дня, — снисходительно сказал Мамонтов, — а неделя потребуется для этого. Через неделю, я даю гарантию, красных в Царицыне не будет.

— Совершенно верно, ваше превосходительство, — учтиво подтвердил Константин, также находившийся в свите генерала. — Недели достаточно. При виде таких вот штучек, — указал он на танки, — красные зададут такого деру, что их и в Москве не удержишь.

Офицеры засмеялись. Усмехнулся самодовольно и Мамонтов.

— Вполне возможно, — сказал он. — Мне обещали прислать еще с десяток аэропланов… Думаю, что это тоже произведет соответствующий эффект…

Генерал всматривался во что-то черными, пронизывающими глазами.

— Господа! — воскликнул он весело. — Ей-богу, я не ошибаюсь, ведь это женщина, — указал он на всадника, медленно проезжавшего вдоль берега. Эй, молодец! — крикнул он всаднику, — а ну-ка, поезжай сюда!..

Всадник подъехал к генералу. Теперь и все убедились, что это, действительно, была молодая, румяная, красивая женщина в военной шинели с погонами и в мужской шапке.

— Казачка? — спросил ее Мамонтов, оглядывая с ног до головы.

— Так точно, ваше превосходительство, — бойко ответила она. Казачка.

— Служишь?

— Нет, ваше превосходительство, не служу. Привезла мужу провиант, указала она на большую сумку, привешанную к седлу.

— Вот молодец баба! — восхищеннно воскликнул генерал, оборачиваясь к офицерам. — Люблю воинственных казачек.

Обернувшись к женщине, он внимательным взглядом окинул ее дебелую фигуру, спросил:

— Как фамилия, милая?

— Лукарева Мария.

— Ну вот что, Лукарева, за твое молодечество произвожу тебя в младшие урядники.

— Покорно благодарю, — показывая свои ровные белые зубы, улыбнулась казачка.

— Господа, — снова обернулся Мамонтов к офицерам, — нашейте ей сейчас же лычки младшего урядника на погоны.

— Сию минуту, — услужливо подъехал к казачке Константин. Он, вынув из кармана белый платок, разорвал его на ленты и, достав из шапки иголку с ниткой, пришил лычки на погоны казачки.

— Ну, вот ты теперь стала урядником, — сказал Мамонтов. — Довольна или нет?

— Премного довольна, ваше превосходительство, — посмеиваясь, с лукавством посмотрела на него казачка серыми выразительными глазами. — Но толичко боюсь, ваше превосходительство, приеду домой, в станицу, засмеют меня, скажут, сама пришила себе лычки. Навроде как бы сама себя произвела в урядники, — и она засмеялась приятным, грудным смехом.

— Я тебе бумагу дам соответствующую, — засмеялся и генерал. — Ты когда возвращаешься от мужа?

— Да зараз же и возвернусь.

— Ну так ты на обратном пути заезжай ко мне, — сказал Мамонтов. — Я нахожусь вот в том доме… Я тебе выдам документ…

— Заеду, — пообещала казачка.

— Обязательно заезжай, — просительно проговорил генерал, оглядывая снова казачку влюбленными глазами. — Я тебе еще что-нибудь подарю.

— Заеду! — обещающе проговорила казачка и снова засмеялась.

Офицеры, улыбаясь, переглянулись.

С низовья реки, выпуская черные клубы дыма, показались буксиры, медленно таща за собой караваны барж и баркасов.

— Очень кстати! — заметив их, воскликнул Мамонтов. — Я приказал доставить сюда баржи для успешности переправы. Не будем ждать, господа, окончания наводки моста, начнем переправлять войска баржами и лодками… Время, господа, не ждет… Пррошу!..

Офицеры поскакали к своим полкам. И, когда буксиры подвели баржи к берегу, началась торопливая переправа войск на левый берег Дона.

Мамонтову, командующему Донской армией, было поручено возглавить группу войск, состоящую из сорока полков. В задачу ему вменялось штурмовать Царицын, который мешал донскому войсковому атаману Краснову выполнять его завоевательные планы.

Среди казачьих полков, набранных в донских контрреволюционных мятежных низовых станицах, немало было кубанцев и терцев под командованием новоиспеченного двадцатисемилетнего генерала Покровского, за год сделавшего головокружительную карьеру от простого сотника до генерала. Были здесь даже пришедшие с Украины на помощь «донским братьям-белогвардейцам» офицерские полки Скоропадского…

* * *

Натиск белых полчищ не был неожиданностью для защитников Царицына. Пять дивизий X Красной Армии под командованием Ворошилова мужественно обороняли город. Первоклассная техника и вооружение белых значительно превосходили силы советских частей.

Под напором белогвардейских полков советские войска с ожесточенными боями отходили к городу. К концу месяца белые плотным кольцом окружили Царицын, заняв все подступы к городу на правом берегу Волги от села Пичуги до колонии Сарепты.

В это время сальская группа войск, насчитывающая около пятнадцати тысяч бойцов, прикрывающая до двадцати тысяч беженцев, медленно продвигалась к Царицыну, находясь в еще более тяжелом, бедственном положении, чем защитники Царицына. Белогвардейские шайки беспрестанно вились вокруг медленно продвигавшегося обоза беженцев, норовя напасть и пограбить. Кавалеристы Буденного не знали ни минуты отдыха, все время вступали в схватки с обнаглевшим врагом.

На пути следования партизан и беженцев встречалось много станиц, хуторов и сел. И в каждой станице и селе немало находилось таких, которые искренне сочувствовали советской власти. Они толпами приходили к Буденному и просили принять их в его полк. Буденный не отказывал, и вскоре полк так разросся, что командование было вынуждено развернуть его в бригаду…

С ежедневными боями медлительно продвигались вперед сальские партизаны, зорко охраняя растянувшиеся на десятки верст подводы беженцев и эшелоны поездов.

Обессиленные лошади и быки едва тащили по смерзшей, запорошенной первым снежком дороге громоздкие возы. Плохо укрытые, окоченевшие от холода дети плакали. Измученные продолжительным тяжелым путем женщины с трудом передвигали опухшие, отекшие ноги. Отощавшая, голодная скотина падала и издыхала. Свирепствовал тиф. Почти на каждой подводе стонали в бреду больные. Ежедневно умирали сотни. Умерших хоронили на обочинах дорог.

Прохор по-прежнему, прикрывал своим эскадроном хвост обоза. Кавалеристам особенно было тяжело. Все время приходилось отбивать налеты следовавших по пятам белогвардейских банд. А тут надо было еще и подбирать отстающих беженцев, размещать их на выделенных для этого подводах…

Никогда, ни при какой беде не унывавший Сазон Меркулов был в этом многострадальном пути душой эскадрона. В минуты затишья он балагурил с конниками, то рассказывая сказки, то какие-нибудь истории, будто происшедшие с ним, то выезжая наперед эскадрона, зажмурившись и приложив ладонь к щеке, запевал какую-нибудь старинную, хватающую за душу казачью песню. Пел он удивительно чистым, звучным голосом, задушевно, с увлечением. Обычно пел один. Все ехали молча, слушая. Потом к нему присоединялись один-два голоса. А затем уж подхватывали песню и все конники эскадрона. Хор стройных мужских голосов разносился над заснеженной степью, над холмами и буераками.

На отбитых у белых тачанках лежали ослабевшие беженцы и раненые кавалеристы. Уход за ними Прохор возложил на свою сестру. Полковой фельдшер, изредка навещавший эскадрон, научил ее элементарным правилам оказания помощи больным и раненым. И девушка была поглощена порученными ей обязанностями.

Если б на Надю теперь взглянул ее строгий отец, то пришел бы в ужас до того она преобразилась. На ней была меховая кожаная куртка, снятая с убитого белогвардейского офицера. Но на ногах — сапоги. На одном богу висела кобура с маленьким браунингом, на другом — брезентовая санитарная сумка с большим красным крестом.

Дмитрий Шушлябин, сталкиваясь с Надей, не мог скрыть своего восхищения ею. Да и она не могла насмотреться на своего возлюбленного. Дмитрий тоже до неузнаваемости преобразился. Это был уже не тот хрупкий паренек, каким его все знали в станице. В новеньком оранжевом дубленом овчинном полушубке, лохматой белой папахе с красной лентой поперек, с карабином за спиной и шашкой на боку, он производил внушительное впечатление. У него был вид мужественного, бывалого воина. Правда, если внимательно вглядеться в его розовое, почти детское лицо, впечатление несколько менялось. Но в его лицо никто, кроме Нади, не вглядывался.

Однажды Прохор после погони за белогвардейской шайкой, которая особенно назойливо беспокоила обоз, ехал на взмыленном жеребце за тачанкой, на которой сидели дядя Егор и Надя.

Старик, правя лошадьми, ворчливо выговаривал племяннику:

— Ты, Проша, хоть и командир, навроде начальник большой, а никакого понятия не имеешь о божественности… Почему такое допущение сделал, что каждый твой рядовой солдат скверными словами бога и божью мать обзывает, а?.. Разве ж мыслимое дело, какой-нибудь сопляк, прости господи, молокосос, только что от материной груди оторвался, а он кроет и в бога, и богоматерь, и ангелов-архангелов, и в рай небесный… Хоть уши затыкай. Срам!..

— Правильно, дядя, — соглашался Прохор. — Нехорошо это, непристойно…

— Да ты что ухмыляешься-то? — сердился старик. — Насмехаешься надо мной. Тоже, должно, в бога не веришь и втихомолку ругаешь его?.. Тоже мне командир. Нет чтоб укорот им дать, а он смеется…

— Скажу, дядя, бойцам, чтоб не ругались… Что это за шум?

Все прислушались.

Впереди, от подводы к подводе, катился гул голосов:

— Ура-а!.. Ура-а!..

— В чем дело? — привстав на стременах, пытливо всматривался Прохор.

— Ура-а!.. Ура-а!.. — все ближе доносились радостные крики.

Какой-то всадник, стремительно скача с сияющим лицом навстречу двигавшемуся обозу, размахивая шапкой, восторженно кричал:

— Братья!.. Мы соединились с царицынскими войсками!.. Ура-а!.. Соединились!.. Конец мытарству!.. Конец!.. Ура-а!..

— Ура-а! — взмахнув папахой, закричал Прохор. — Ура-а!..

Старик Волков заплакал. Растирая грязным кулаком слезы, он воскликнул:

— Ну, Надюшка, пришел конец нашему мытарству… Раз упаслись от белых гадов, стало быть, еще поживем и повоюем. Повоюем, племянница!..

Всех охватила необычайная радость. Всем теперь стало известно, что передовой отряд Буденного встретился с кавалерийским разъездом X Красной Армии.

Люди плакали, обнимались, целовались. Мучительный трудный путь остался в прошлом.

 

III

Константин, успокаивающе похлопывая ладонью по бархатистой, горячей шее не стоявшего на месте своего серого жеребца, пристально смотрел с пригорка на развертывающееся в низине сражение. Его окружало несколько войсковых старшин и один уже довольно престарелый седоусый полковник.

Спешенные сотни белогвардейцев перебежками наступали на цепь красных, полукружием вытянувшуюся вокруг железной дороги, за которой в кучу сбились обозы беженцев.

Из конца в конец заснеженного поля трещала ружейная перестрелка. Столбами вздымались взрывы осколочно-фугасных снарядов, со страшным грохотом и воем разносивших по полю смерть…

Дня за два до этого Мамонтов поручил Константину Ермакову важную задачу: разгромить группу большевистских войск, двигавшуюся с боями из сальских степей на Царицын.

Для выполнения этой задачи пятому кавалерийскому казачьему полку, которым командовал Константин, приданы были еще три кавалерийских и один пластунский полки.

— Поймите, полковник, — испытующе поглядывая на Константина, назидательно говорил Мамонтов, — не всякому доверяются такие ответственные задания… Меня, откровенно говоря, подкупает ваша неутомимая энергия, ваш боевой задор. Хотя я вас еще не достаточно хорошо знаю, но думаю, что не ошибаюсь, возлагая на вас эту задачу. Только предупреждаю, одной лишь храбрости да горячности в этом деле будет недостаточно. Зрелое решение, умение и распорядительность, — вот успех всему. Там у них, говорят, какой-то Буденный за главного… Из унтер-офицеров… Говорят, с головой солдат… Пару дней назад он вдребезги разгромил группу князя Тундутова под Абганерово. Я еще точно не проверил, но есть сведения, что князь Тундутов попал к нему в плен… Желаю удачи, полковник, — в заключение пожал руку Константина Мамонтов. — Хорошо было бы, если б вы этого Буденного захватили в плен, — усмехнулся генерал. — Имейте в виду, полковник, в случае успеха, будьте уверены, вас не забудут…

Намек Мамонтова, собственно, ни о чем не говорил, но Константин прямо-таки потерял покой. «Уж не генеральство ли он имел в виду?» размышлял он. Константину кажется, что невозможного в этом ничего нет. Ведь вот Андрей Шкура, или, как он теперь себя называл, Шкуро, совсем недавно, каких-нибудь полгода назад был всего-навсего простым есаулом, а теперь генерал… Или этот мальчишка Покровский. Прошлый год с турецкого фронта сотником пришел. А сейчас — ваше превосходительство. В двадцать семь лет генерал. Командует кубанским казачьим корпусом. Или Сашка Секретов. В гражданскую войну начал с командования сотней. Сейчас генерал. Командует крупной боевой единицей… Вот эти парни сделали карьеру так сделали.

«Хуже, что ли, я их? — думал Константин. — Конечно, нет. Ведь если разобраться, то я и образованнее их и умнее… Да и значительно больше их оказал услуг белому движению… Еще при покойном Каледине не побоялся вступить в открытую борьбу с большевиками».

…Глядя сейчас на битву и думая об этом, Константин вдруг увидел такое, от чего его сердце затрепетало в страхе. Красные, недвижимо лежавшие в окопах, неожиданно поднялись во весь рост и с громкими криками бросились в контратаку. Белые побежали… назад.

Константин не только был плохим стратегом, но вообще-то мало разбирался в военной науке. Не зная, как можно поправить положение в данном случае, он растерянно посмотрел на своего начальника штаба Чернышева, как бы ожидая от него совета, помощи. Но Чернышев, насмешливо встретив его взгляд, отвернулся. Он смертельно ненавидел Константина и желал ему всегда всяческих неудач.

«Растерялся, сволочь, — думал он озлобленно. — Ну, вот посмотрим, что ты теперь будешь делать… Генеральский чин, гадина, ждешь. Посмотрим, как сейчас будешь выкручиваться»…

— Беглый огонь!.. Беглый!.. — приказал Константин.

Сотник Воробьев повторил приказание телефонисту, расположившемуся со своим аппаратом тут же, на пригорке. Тот передал приказ батарее. Артиллерийский обстрел цепи красных усилился. Но это на них не произвело впечатления. Они наступали, преследуя поспешно отходивших белогвардейских пластунов.

Константин хрустнул пальцами и, отняв от глаз бинокль, смачно выругался.

— Полковник, — сказал он, обращаясь к престарелому офицеру, прикажите своему полку зайти вот той балкой, — указал он, — в тыл красным и атаковать. Это произведет панику в их рядах. Живо! — прикрикнул он.

Старик полковник с изумлением посмотрел на него, как на чудо, и глухим, слегка дрожащим от обиды голосом, проговорил, отчеканивая слова:

— Я на старости лет в силу обстоятельств вынужден подчиниться вам, но кричать на себя, как на мальчишку, не позволю!.. Да-с, не позволю, милостивый государь!.. Имейте это в виду… Теперь разрешите мне, господин полковник, как человеку, более опытному в военных делах, чем вы, высказать свое мнение по поводу вашего приказания. Я бы вам не советовал жертвовать конницей. По крайней мере, пока не следует бросать конницу в тыл противника… Противник держится уверенно, в его рядах не чувствуется деморализации или чего-нибудь похожего на панику. Наоборот, красные воодушевлены…

Константин побагровел от бешенства.

— Молчать! — крикнул он. — Что за рассуждения?.. Кто здесь командующий группой — вы или я?..

— Я нисколько не хочу умалить ваши достоинства, — тихо проговорил старый полковник. — Вы — начальник, я подчиняюсь вам… Но я, как более опытный человек, хочу вас предупредить: бросать конницу в атаку на прекрасно держащуюся пехоту неприятеля — безумие… Это — закон, в уставе так записано. Вот если б пехота противника была деморализована, тогда другое дело. Тогда именно и надо бросать на нее кавалерию. Она завершила б победу… Я вам лучше посоветовал бы спешить еще один полк из резерва и направить его на правый фланг. Это дало бы…

— Прекратить разговоры! — оборвал его Константин. — Я вас слушать не хочу. Выполняйте мое распоряжение!..

— Слушаюсь! — козырнул старый полковник и, пришпорив коня, с места в карьер помчался с адъютантом и казаком-ординарцем к своему полку, который стоял где-то за курганом.

— Какой это дурак придумал доверить полк этому старому хрену? вздернул плечами Константин.

— Видимо, сам генерал Мамонтов, — тихо проронил кто-то из офицеров. Ведь это же дядя его жены.

— Что вы говорите? — живо обернулся Константин к офицеру, произнесшему эту фразу. — Этот… старик — дядя жены генерала Мамонтова?

— Да, — со злорадством подтвердил Чернышев. — Именно так. Я знаю этого старика. Он — полковник генерального штаба, зовут его Вольский, Андрей Андреевич… Боевой, знающий офицер… Давно б уже должен генералом быть, да не везет ему…

— Гм… — промычал Константин, косо посмотрев в спину поскакавшего полковника.

«Черт меня дернул грубить ему, — пожалел он. — Еще пожалуется Мамонтову… Да, наверняка пожалуется»…

У него испортилось настроение, и он, досадуя на себя за свое легкомыслие и невыдержанность, стал снова смотреть в бинокль. То, что он увидел, его обрадовало: белые, приостановив отход, лежали теперь в синих сугробах и частым огнем обстреливали неприятеля, который продолжал перебежками подходить к ним все ближе… Вот-вот, казалось, две силы столкнутся в рукопашной схватке.

Константин ободрился. Дело, оказывается, обстояло уж не так плохо. Вот только бы скорее этот полковник Вольский со своим полком ударил в тыл красным. Он посмотрел в ту сторону, куда поскакал старик-полковник. Вдалеке он увидел, как, мелькая древками пик, по одному спускались в балку всадники.

— Замечательно! — воскликнул Константин.

Он был уверен в том, что стоило только лишь показаться белым кавалеристам из балки в тылу красных, как участь их будет решена…

* * *

Из балки выскакивали казачьи сотни и, на ходу строясь в лаву, с криками и гиканьем, опустив пики к бою и размахивая шашками, помчались в тыл наступавшей пехоте красных…

На мгновение красные пехотинцы оказались в затруднительном положении. Впереди была пехота белых, с тылу угрожающе неслась на них кавалерия. Но красные не растерялись. Часть их стала обстреливать несшихся на них белых кавалеристов, другая — белую пехоту, которая при появлении своей кавалерии в тылу красных оживилась и перешла в наступление. Несмотря на мужественное сопротивление красных пехотинцев, все же было видно явное преимущество белых.

Константин торжествующе оглянул офицеров, задержал насмешливый взгляд на Чернышеве.

— Вот так-то, господа, — самодовольно сказал он, намереваясь похвастаться перед офицерами своим умением предвосхищать события, но не успел.

— Господин полковник, смотрите! — закричал один из офицеров, указывая на заснеженные песчаные холмы, обросшие кустами сосновых насаждений. Смотрите!..

Константин посмотрел, куда указывал офицер, — и передернулся. Между кустарниками мелькали темные фигурки мчавшихся всадников. Их было так много, что, казалось, они заполняли все пространство. Константин отлично понял их намерение: они мчались на белую конницу, которая теперь развернутой лавой с сокрушающим воем и криками неслась на пехоту красных.

— Кавалерия Буденного! — спокойно проговорил Чернышев.

— Черт побрал! — вскричал Константин. — Так они ж скачут-то в тыл нашей кавалерии!.. И наши не видят этой опасности!.. Как же предупредить?..

— Это невозможно, — ответил Чернышев. — Единственное, что можно сделать, — это обстрелять их из орудий… Это, пожалуй, обратит внимание наших кавалеристов.

Константин отдал приказ батарее обстрелять кавалерию Буденного. Тотчас же в песках, в сосновых посадках стали подниматься столбы взрывов. Но конники Буденного уже вырвались из зоны обстрела и заходили в правый фланг белогвардейской конницы.

 

IV

Буденный давно заметил в стороне неприятельских позиций, на пригорке, конную группу. Он понял, что это было белое командование, руководившее сражением. У него появилась смелая мысль захватить белогвардейских офицеров в плен.

Перед тем, как повести свою бригаду в атаку на белогвардейскую конницу, только что выскочившую из балки и помчавшуюся в тыл пехоте красных, Буденный приказал Прохору пройти со своим эскадроном той же балкой, по которой только что прошел белогвардейский конный полк, и оцепить пригорок, на котором расположилось командование противника, с тем, чтобы не выпустить из окружения ни единого белогвардейца…

Воспользовавшись суматохой, которую поднял Буденный своей бригадой, бросившейся в атаку на белых, Прохор с эскадроном незаметно спустился в балку и, беспрепятственно пройдя ее до конца, вывел своих конников из нее и не спеша, чтобы не спугнуть с пригорка белых офицеров, стал их окружать…

Вначале на кавалеристов Прохора никто не обращал внимания, полагая, что это разъезжают свои же, белые всадники. Но когда советские кавалеристы подъехали настолько близко к пригорку, что стали видны на их шапках красные ленты, а у лошадей подрезанные хвосты, на пригорке заволновались. Некоторые офицеры стремительно поскакали к хутору.

— Вперед! — гаркнул Прохор и, поддав жеребцу шенкеля, помчался наперерез скачущим белогвардейцам. — За мной!.. Ура-а!..

— Ура-а!.. — подхватили конники, рванувшись вслед за своим командиром. Сазон и Дмитрий не отставали от Прохора.

Нагнувшись над гривой мчавшегося, как ветер, жеребца, Прохор выхватил из ножен шашку и» крепко сжимая эфес, остро вглядывался в скакавших белогвардейцев. Растянувшись цепочкой по дороге, они мчались к хутору, обгоняя друг друга. Прохор даже сосчитал их. Было семнадцать всадников. При этом Прохор сумел различить, что из семнадцати всадников половина были офицеры, остальные, судя по обмундированию, — рядовые казаки.

— Дураки! — выругался Прохор, думая об этих казаках. — Чего бегут?.. Кого боятся?..

Прохор, далеко вырвавшись вперед от своих, настигал белых.

— Стой! — грозно крикнул Прохор, со свистом взмахивая шашкой над головой белогвардейца, нагоняя его.

Казак, обернув свое пепельное, испуганное лицо, поднял вверх руки.

— Сдаюсь, бра-атушка!.. Сдаюсь!..

— Бросай оружие! — крикнул Прохор, проскакивая мимо. Казак с готовностью скинул с себя винтовку и шашку и бросил на дорогу.

Прохор устремился дальше.

— Сдавайтесь! — кричал он. — Сда-а-вайтесь иль смерть!..

Три казака, видя, что им не ускакать от Прохора, приостановив лошадей и спрыгнув, подняли руки.

— Бросайте оружие!.. — предупреждающе крикнул Прохор им и поскакал дальше.

Низко склонившись к лошадям, впереди мчались белогвардейские офицеры. Ближе всех к Прохору скакал всадник на красивой, серой, в яблоках, крупной лошади. Он так ссутулился, подавшись всем телом вперед, что Прохор сразу не разобрал, кто это был, — казак или офицер. Прохор погнался за этим всадником. Но лошадь и у белогвардейца была резвая. Прохор продолжительное время скакал на одинаковом расстоянии, не приближаясь к белогвардейцу и не отдаляясь от него… Его разобрало зло. Вложив шашку в ножны, он выхватил из кобуры наган и выстрелил подряд несколько раз.

— Сдавайся, сволочь! — хрипло выругался он.

Белогвардеец на мгновение приподнял голову и оглянулся. Теперь Прохор убедился, что впереди скакал офицер. Он решил взять его живьем, представить Буденному.

— Сдавайся, гад! — снова загремел Прохор. — Убью!

Белогвардеец не отвечал. Прохор с силой несколько раз ожег плетью своего коня. Жеребец сразу же стал приближаться к серой лошади белогвардейца. И когда он почти касался мордой хвоста серого коня, Прохор снова вытащил из ножен шашку.

— Сдавайся, гад! — привстал он на стременах, потрясая шашкой. Заррублю!

Офицер снова оглянулся. В глазах его отразились изумление и ужас.

— Прохор! — сдавленно крикнул он. — Ты, проклятый?

Прохор узнал брат.

— Сдавайся, Константин!

Но тот, обернувшись, не целясь, выстрелил в Прохора из маузера.

— Ах ты, сволочь! — вскрикнул Прохор и, приподнявшись на стременах, с силой рубанул. Константин ткнулся лицом в гриву коня, заливая светлую шерсть его кровью…

Прохор качнулся в седле. Рука обессиленно повисла, шашка выпала из нее на снег.

Подскакал Сазон.

— Проша!.. Товарищ командир, что с тобой? — встревоженно спросил он.

— Ничего… А что?

— Да ты побелел, как мел.

— Голова закружилась… Подними-ка мой палаш.

Сазон спрыгнул с лошади и, подняв шашку, подал Прохору. Тот взял ее, хотел вложить в ножны, но она снова выпала из его рук.

— Да что с тобой, Прохор? — с испугом спросил Сазон. — Ты, должно быть, ранен?..

— Н-нет, — вяло сказал Прохор и замолк.

Голова его поникла на грудь, он потерял сознание.

 

V

Хотя рана была и легкая, но все же Прохору на несколько дней пришлось лечь в околоток.

Как-то, лежа на койке, Прохор читал «Правду», в которой была опубликована речь Ленина на VI Всероссийском чрезвычайном съезде Советов о международном положении.

В палату вошла Надя в белоснежном халате и в косынке с красным крестиком.

Отложив газету, Прохор взглянул на сестру и залюбовался ею. Белизна ее халата и косынки особенно как-то подчеркивали целомудренную красоту ее почти детского личика.

— А-а… сестричка! — приветствовал он ее. — Ты мне вдвойне сестрица — и по медицине и по родству. Ну, как тебе, девочка, тут работается?..

— Я довольна, Проша, — сказала она.

— Не раскаиваешься, Надюша, что ушла из дому?

— Нет, братец. Я вот вырвалась из своей станицы и поняла, что до сей поры я еще не жила на свете… Какая еще я темная… Боже ты мой!.. Погляжу кругом: люди умные, ученые… А я, как дурочка… едва грамоте знаю… Вот доктор все хвалит меня, говорит, что я хорошо ухаживаю за ранеными. Непременно, говорит, подучу тебя и будешь сестрой милосердия… Мне и радостно это слышать, а в то же время и страшно…

— Чего ж страшного-то, глупая? — улыбнулся Прохор.

— Да не справлюсь я сестрой работать.

— Глупости говоришь. Не так страшен черт, как его малюют. Я вот тоже простой казак, видишь, командую эскадроном. И справляюсь, милая.

— Ну, где уж мне до тебя, — вздохнула Надя. — Ты умный. Двухклассное училище окончил… А я что… три класса только.

— Дурочка ты моя милая, — притянув к себе, поцеловал ее Прохор. — У тебя все еще впереди… Вот покончим с белыми, будешь учиться… Ты хочешь учиться?..

— Уросла… Засмеют меня, ежели я такая здоровенная сяду за парту.

— Уросла, — засмеялся Прохор. — Старики учатся — и над ними не смеются.

— Вот Митя иной раз приедет ко мне, — застенчиво проговорила девушка, — и тож об учении говорит. У него большая охота к учению. Говорит, что, мол, мы оба будем учиться… А я смеюсь…

— Митя правильно говорит. Вам обоим надо учиться… Да и мне не мешает…

— Мне вот курсы б сестер милосердия окончить, — мечтательно проговорила Надя. — Я б тогда на девятом небе была…

— А если б ты институт окончила да профессором стала, на каком ты небе тогда б была?..

— Ой, что ты говоришь, братец! — замахала руками девушка. — Куда мне… Разве ж это возможно?..

— При советской власти все возможно…

В палату торопливо вошел фельдшер.

— Товарищ Ермаков, — обратился он к Прохору, — к вам приехал какой-то командир из политотдела армии… Я ему сказал, что вы ранены и не можете разговаривать, а он настойчивый. Как же быть?

— Товарищ фельдшер, может быть, с чем-нибудь важным ко мне, — сказал Прохор. — Пропустите, пожалуйста, этого командира…

— Как хотите, конечно. Вообще-то не полагается.

Фельдшер вышел и вскоре ввел в палату одетого в больничный халат высокого, молодого мужчину лет под тридцать. Подойдя к Прохору, он отрекомендовался:

— Инструктор политотдела армии Большаков. Я к вам по делу…

— По какому?

— По очень важному, — сказал инструктор, садясь на табурет около койки Прохора. — Во-первых, разрешите узнать, как ваше самочувствие?.. А тогда уже будем говорить о деле.

— Самочувствие неплохое, товарищ Большаков. Дня через три думаю выписаться…

— Рановато, — возразил фельдшер. — Через недельку — и то еще рано… Так это, может быть, дней через десять…

— Многовато, — промолвил Большаков. — Вот если б дней через пять, то это было бы расчудесно…

— А в чем дело? — спросил Прохор.

— Сейчас поговорим, — сказал инструктор, оглядываясь на фельдшера и Надю, давая этим понять, что они здесь в данную минуту лишние.

Фельдшер с Надей вышли.

Инструктор начал рассказывать Прохору о том, что партийная прослойка в армии невелика, а особенно незначительна она в кавалерийской части Буденного.

— Понимаете, товарищ Ермаков, — продолжал инструктор. — Почти весь командный состав беспартийный. Дерутся за советскую власть они, как львы… Горло перегрызут… но задач нашей партии недопонимают… До зарезу нужны нам партийные командные кадры, хорошо понимающие политику нашей партии. Каждый толковый, политически разбирающийся коммунист у нас на счету… Да еще на счету-то каком!.. Как золотом, дорожим таким коммунистом… Короче говоря, политотдел армии сейчас отбирает с десяток хорошо грамотных коммунистов, чтоб послать их в Петроград на краткосрочные политические курсы. Курсы эти будут работать месяц-полтора, но они много дадут нашим товарищам. К чтению лекций привлечены лучшие силы нашей партии.

Слушая инструктора политотдела армии, Прохор уже смутно догадывался, к чему тот клонит свою речь.

— Политотдел армии знает вас, товарищ Ермаков, — продолжал Большаков. — Вы хороший коммунист…

— Я еще молодой коммунист. Около года, как вступил в партию.

— Это не имеет значения. Главное, вы коммунист преданный, грамотный, немало уже перенесли в борьбе за дело коммунистической партии, за советскую власть… Вы побывали в Донском правительстве, проделали с экспедицией Подтелкова немалую работу. У себя, в станице, вы подняли всю иногороднюю и казачью бедноту против белогвардейцев… Все нам известно, товарищ Ермаков. Вы именно тот человек, который нам необходим… Если прямо сказать, так политотдел намерен послать вас в числе десяти коммунистов, которых мы отобрали на эти курсы… Как вы на это смотрите?..

— Смотрю положительно, — сказал Прохор. — Поеду с большой охотой… Но не знаю, как с поправкой моей.

— Ну, что же с поправкой. Если через пять дней выпишут, то это будет как раз к отъезду товарищей в Петроград.

— Выпишусь через три дня, — решительно заявил Прохор. — Рана у меня пустяковая, и никакая сила меня здесь не удержит.

— Нет, если еще нельзя из околотка выписываться, — возразил Большаков, — то спешить не нужно. Подлечитесь.

— Да я совсем здоров! — воскликнул Прохор. — Но у меня есть к вам вопрос.

— Пожалуйста.

— После окончания курсов меня направят обратно в мою часть?

— Обязательно, — уверил инструктор. — Когда вы после окончания курсов вернетесь к нам, мы вас снова пошлем в свою же часть на должность политкома эскадрона или даже полка…

— Я согласен, товарищ Большаков.

— Прекрасно, — вставая, сказал инструктор. — Я доложу сегодня начальству о вашем согласии. Тогда я вам обо всем сообщу. А пока до свидания!

Распрощавшись, инструктор политотдела армии ушел.

Через три дня Прохор выписался из околотка, а еще через два дня он уезжал в Петроград.

 

VI

Закончив гимназию и оформив свое поступление на медицинский факультет Ростовского университета, Марина поехала в Азов к родителям, намереваясь пожить дома до начала занятий.

После шумного Ростова маленький городок казался скучным, неприглядным. Девушка сразу же затосковала по Виктору, по Ростову, к которому уже успела привыкнуть.

Все ее мысли и желания теперь были направлены к тому, чтобы скорее подходило первое сентября — начало занятий в университете.

Чтобы у нее зря не проходило время, она упросила знакомого врача из городской больницы позволить ей приходить в больницу, присматриваться к работе медицинского персонала. Она предполагала, что это ей будет полезно в учебе.

Врач, во многом зависимый от такого влиятельного в городе человека, как Сергей Никодимович, разрешил Марине приходить в больницу, где девушка с большой охотой выполняла все, что ей поручала старшая медицинская сестра.

В городе свирепствовала эпидемия тифа брюшного, сыпного и возвратного. В больнице существовало инфекционное отделение, куда обычно свозили таких больных.

Врач строго-настрого запретил Марине заходить в это отделение.

Но Марина хотела посмотреть на тифозных больных. Однажды она, никем не замеченная, пробралась в палату заразных больных и пробыла там минут двадцать, ухаживая за больными, подавая им воду… Посещение тифозников для нее окончилось плачевно: она заразилась в этой палате и заболела тифом…

Марина болела тяжело и долго, но выздоровела.

Как только ее выписали из больницы, она решила сейчас же ехать в Ростов. Но родители ее не пустили.

— И не думай, — категорически заявила Варвара Ефимовна. — Вот уж откормим, отпоим, тогда и поедешь…

И мать начала старательно ее «поправлять».

Марина написала письма в университет, Вере и Виктору. Но ответа ни от кого не получила…

Несмотря на протесты родителей, боявшихся, как бы с их дочерью в такое неспокойное время чего-нибудь не случилось, она все же поехала в Ростов. Марина надеялась разыскать там сестру, Виктора, а главное, узнать в университете, не исключили ли ее из списков учащихся.

Но в Ростове ее ждало много неудач. На старой квартире Веры уже не было. Теперь здесь жили другие квартиранты. Они ничего не могли сказать о сестре. Слышали, что она с мужем будто уехала в Новочеркасск. О Викторе же Марина ничего не узнала… Она пошла в казарму, в которой была размещена маршевая рота. Но там уже, конечно, никакой роты не оказалось.

Зато ей повезло в университете. Хотя занятия в нем начались уже давно, но Марина не была исключена из списков студенток. Директор сказал ей, что если будет представлена справка, подтверждающая, что начало занятий пропущено по болезни, то тогда она может приступить к слушанию лекций.

Марина получила такую справку, нашла себе комнату и начала заниматься.

В городе менялась власть. То им вдруг овладевали красные, то его снова захватывали белые. Но занятия в университете шли бесперебойно.

Несколько раз Марина порывалась поехать в Новочеркасск разыскать сестру, чтобы от нее узнать о судьбе Виктора, но хозяйка квартиры отговаривала ее:

— Разве можно, барышня, в такое неспокойное время ехать? — говорила она. — Везде бродят какие-то шайки, не то белые, не то анархисты… Говорят, грабят, убивают. Попадете где-нибудь в перепалку, и убьют… А то еще и хуже что-нибудь сделают над вами… люди озверели… Вот уже пообождите, успокоится немного…

И каждый раз Марина соглашалась с доводами хозяйки. Действительно, времена были неспокойные.

Живя в Ростове, Марина даже и не подозревала о том, что почти рядом с ней, на другой улице, жил Виктор. Они ходили по одним и тем же улицам, бывали в одних и тех же местах, но не встречались.

Правда, однажды они едва не столкнулись друг с другом на Таганрогском проспекте.

Был морозный день. Пронизывающий ветер чуть не валил пешеходов с ног. Марина торопилась в библиотеку. Какой-то военный в шинели, закутанный в башлык, толкнул ее и, пробормотав извинение, прошел мимо. Марине показалось в его голосе что-то знакомое, но она не остановила его. А это был Виктор.

 

VII

Познакомившись при посредстве Розалион-Сашальского с Верой, мистер Брюс Брэйнард стал беспокоиться. Дело в том, что эта голубоглазая, с пышными белокурыми волосами женщина понравилась ему. Даже больше того, она влекла его…

Засунув руки в карманы брюк, он шагал взад-вперед по своему небольшому, комфортабельно обставленному номеру в гостинице «Лондон», сердито фыркал:

— Черт побрал!.. Этого еще не хватало… Время ли мне сейчас заниматься любовными делами?.. Нет!.. Нет!.. — отмахивался он головой, словно от мух. — Надо, решительно надо прекратить всякие отношения с этой русалкой… А то, чего доброго, она еще затащит меня в омут…

Брэйнард был высокий, худощавый мужчина лет под сорок, с серыми надменными глазами. Светлые редкие волосы он густо смазывал бриолином и зачесывал на пробор. Он бывал и раньше в России и хорошо говорил по-русски.

Одетый в полувоенную форму — бриджи цвета хаки и коричневые краги, серый френч без погон, — он производил впечатление военного человека, хотя в войсках никогда не служил. Будучи американцем по происхождению, он жил в Лондоне и тесно был связан с английской военной миссией, обосновавшейся в Таганроге при штабе Деникина.

Некоторые досужие языки утверждали, что он является негласным представителем Соединенных Штатов Америки при войсковом правительстве. Другие говорили, что он представлял деловые круги стран британского содружества при донском Войсковом круге.

Так это или нет, но всем было известно, что он частенько бывал у Краснова не только в его атаманском дворце, но и в его доме. Некоторые рассказывали, что Брэйнард, бывая запросто у Краснова, встречался у него с представителем кайзера Вильгельма майором генерального штаба фон Кохенгаузеном.

В самом же деле мистер Брэйнард не был официальным лицом. Он простой коммерсант. Человек предприимчивый, энергичный, к тому же имеющий хорошее чутье дельца, Брэйнард без страха бросался во всевозможные авантюры и всегда получал от этого хорошую поживу.

Брэйнард был пайщиком англо-американской акционерной фирмы, которая до революции выгодно скупала в России яйца, кур, свиней и вывозила в Англию и некоторые другие страны Европы. Особенно активную деятельность фирма развила в Донской области, в Тамбовской и Воронежской губерниях.

Для этой цели фирма имела в России своих постоянных представителей в лице Брэйнарда и Барсельмана.

О размерах закупок фирмы можно было судить по таким цифрам. Брэйнард и Барсельман при помощи сотен агентов и скупщиков только в 1916 году отправили в Англию 450 миллионов яиц, 4 миллиона битых кур и до миллиона голов свиней. Но если нужно и выгодно было, то Брэйнард скупал не только яйца и кур. На ярмарках Дона и Тамбовщины в 1915 году его агенты закупили до 25 тысяч лошадей, которых отправили в Англию.

Произошла февральская революция, затем Октябрьская социалистическая и деятельность фирмы приостановилась. Большевики национализировали все ее предприятия. Перестав получать огромные дивиденды с прибыли, акционеры всполошились… Правлению общества много пришлось услышать горьких упреков от них… Надо было предпринимать какие-то экстренные меры для того, чтобы акционерное общество не распалось. И когда в Англии стало известно, что на Дону возникло контрреволюционное правительство генерала Краснова, борющееся с большевиками, в правлении акционерного общества обрадовались. Открывались новые перспективы и возможности обирать население России.

На собрании акционеров было решено послать на Дон, к атаману Краснову, расторопного члена правления для налаживая связей фирмы с атаманом.

Выбор пал на Брюса Брэйнарда. Кто же лучше его может выполнить эту роль? И так как в числе акционеров фирмы были и ответственные лица военного и иностранного министерства Великобритании, то правление фирмы заручилось от этих лиц для Брэйнарда рекомендательными письмами к Краснову.

Что писалось в этих письмах, широкие круги и не знали. Известно было только то, что когда мистер Брэйнард прибыл в Новочеркасск, явился в атаманский дворец к Краснову и передал эти письма, то атаман сразу же преисполнился чувством глубокого уважения к подателю их. С тех пор Брэйнард стал своим человеком в атаманском дворце и в доме самого атамана…

Ехал Брэйнард на Дон с самыми серьезными деловыми целями, и вот ведь сам черт попутал… на пути его встретилась белокурая бестия с голубыми глазами. Она околдовала Брэйнарда, этого холодного, черствого человека.

— Гм… — бормотал Брэйнард, бегая по номеру. — Черт мне поднес этого рыжего поляка!.. Если б не он, так я и не увидел бы ту сирену… Зачем мне это нужно? Разве я приехал сюда любезничать?.. Я приехал сюда делать бизнес!.. Да, бизнес!.. Что скажут акционеры?.. Что скажут наши джентльмены?.. Нет!.. Нет!.. К черту все!.. Не хочу!..

В дверь осторожно постучали.

— Кто там? — гаркнул Брэйнард, останавливаясь и свирепо вытаращивая глаза на дверь.

— К вам можно, мистер Брэйнард? — певуче послышался из-за двери нежный голосок.

— Гм… — промычал он, растерянно оглядывая номер — все ли в порядке. — Одну минутку!..

Он метнулся к шифоньеру, оглядел себя в зеркало, поправил пробор, повязал туже галстук, подбежал к туалетному столику, брызнул на себя духами, смахнул рукавом какие-то крошки со стола. Еще раз оглянул себя в зеркало, расплылся в сладкой улыбке.

— Прошу! — приоткрыл он дверь. — Прошу, пожалуйста!..

— Здравствуйте, мистер Брэйнард! — входя в номер, обворожительно улыбнулась Вера. — Простите, ради бога, что так, без предупреждения, врываемся к вам… Познакомьтесь, пожалуйста, — указала она на красивую брюнетку. — Моя приятельница, Люся… То есть Людмила Виссарионовна…

— Очень рад, — раскланялся Брэйнард. — Очень рад. Очень, миледи, сожалею, что это не мои лондонские аппартаменты, а только лишь жалкий номер новочеркасской гостиницы…

— Но ведь это тоже «Лондон», — попробовала сострить Люся.

— К сожалению, — пожал плечами Брэйнард, — этот «Лондон» — скверная пародия на настоящий Лондон… Вы, прошу извинения, представить себе не можете, что такое есть Лондон!.. Ах, Лондон, Лондон!.. Хотел бы я сейчас там быть!..

— Да, я представляю, — раздумчиво пропела Вера. — Ваш Лондон — это, вероятно, что-то сказочное… Разве вот, говорят, туманы там…

— Ну что значит туманы, — вздернул плечами Брэйнард. — Разве в них дело?.. У вас, в Петрограде, тоже ведь часто бывают туманы, однако же никто не будет отрицать, что Петроград прекрасный город… Но наш Лондон, конечно, лучше Петрограда.

— Но почему «ваш Лондон»? — спросила Вера. — Ведь вы же, кажется, американец?.. Ваш — это Нью-Йорк…

— Я из Америки давно, — сказал Брэйнард. — У меня там никого не осталось. Привык к Лондону, считаю его своим городом…

— Хотела бы я хоть одним глазком взглянуть на Лондон, — мечтательно проговорила Вера. — Я так люблю все иностранное… Особенно мне все нравится американское и английское…

Брэйнард хотел что-то ответить, но, бросив на нее быстрый взгляд, передумал и отвернулся.

— Мистер Брэйнард, — заговорила Вера, — мы с Люсей к вам по поручению дам-патронесс, жены войскового атамана Марии Николаевны Красновой и Надежды Васильевны Богаевской…

— К вашим услугам, миледи, — прищелкивая каблуками, поклонился американец.

— Мистер Брэйнард, — просительно продолжала Вера. — Не откажите, пожалуйста, в нашей просьбе… В воскресенье организуется «День воина». Будет производиться сбор средств в фонд помощи нашим дорогим воинам, которые на фронте защищают нас…

— Я не совсем понимаю, что значит «сбор средств»?.. Как это будет делаться?

— Мы с Люсей, — защебетала Вера, — будем в воскресенье разъезжать по городу верхом на лошадях и будем продавать цветы… Мы хотим просить вас, мистер Брэйнард, помочь нам… Вам ничего не придется делать, только лишь возить за нами корзины с цветами… Мы вам и лошадь уже подобрали. Красивую лошадь. Она смирная и тихая, как теленок.

— Да-да, мистер Брэйнард, — воскликнула Люся. — Просим очень!..

— Гм… — кашлянул растерянно Брэйнард. — Я… коммерсант… к лошадям не приучен, плохо верхом езжу… Автомобиль для меня более удобное средство передвижения…

— Не беспокойтесь, мистер Брэйнард, — успокоила его Вера. — Я же говорю, лошадь такая тихая и послушная, лучше даже вашего автомобиля… Она сама будет ходить за нами. Вам и управлять ею не нужно… Только сидите себе в седле да корзины с цветами держите… Я даже могу привязать вашу лошадь к своей лошади…

— Гм… гм…

— Так, значит, вы согласны, мистер Брэйнард? — с пленительной улыбкой спросила Вера.

— Я… хотел сказать…

— Благодарю вас, мистер Брэйнард, — поспешила проговорить она, не Дожидаясь его ответа. — В воскресенье утром будьте у себя, мы заедем за вами и лошадь вам приведем… А может быть, я даже одна к вам зайду, прошептала она и, засмеявшись выбежала из номера.

Брэйнард сокрушенно покачал головой и вздохнул.

 

VIII

Утро в воскресенье выдалось на редкость солнечное, по-летнему теплое.

Улицы Новочеркасска были заполнены нарядной гуляющей публикой. Разъезжали разодетые черкесами, ковбоями, индейцами, амазонками всадники и всадницы на богато и красиво убранных лошадях с корзинами, наполненными яркими осенними цветами.

— Покупайте цветы! — звонко выкрикивали амазонки. — Покупайте!.. Деньги пойдут на подарки нашим дорогим воинам и защитникам!..

И всем тем, кто бросал в кружку деньги, они прикалывали к петлице бумажный значок с изображением казака.

Виктор пошел по тротуару, прислушиваясь и присматриваясь к тому, что вокруг него делалось и говорилось.

Впереди, громко разговаривая, шли какие-то два толстяка. Их беседа привлекла внимание Виктора.

— Вы слышали, Герасим Петрович, что-нибудь о генерале Семилетове? спросил один у другого.

— Ничего не слышал, Аркадий Иванович, а что? — с любопытством подставил ухо второй.

— Из достоверных источников знаю, — наклонившись, тихо, но так, что Виктору было слышно, сказал толстяк, — генерал Семилетов сейчас находится на Кубани и готовит себе отряд из трехсот горских головорезов… По команде Семилетова они готовы хоть отцу-матери родным горло перегрызть…

— Для какой же надобности он собирает этот отряд, Аркадий Иванович?

— Эге! — усмехнулся Аркадий Иванович. — С этим отрядом он хочет наделать больших дел…

— А именно?

— У него есть намерение через Великокняжескую станицу вторгнуться в Донскую область, поднять мятеж против атамана Краснова…

— Что ж, он сам, верно, хочет атаманом стать?

— Несомненно.

— А генерала Краснова куда же?

— Куда? Расстреляют…

— Что вы, Аркадий Иванович! — с испугом отшатнулся от своего собеседника второй толстяк. — Не говорите такой ереси, можно беды нажить…

— Какой там беды, — беспечно отмахнулся первый толстяк. — Об этом сейчас все говорят… Посмотрите!.. Посмотрите, Герасим Петрович! — вдруг оживился он, указывая толстым с крупным бриллиантовым перстнем пальцем. Какие прелестные наездницы!.. Прямо-таки душечки!..

Виктор с любопытством обернулся, куда указывал толстяк, и обомлел. На сытых конях, убранных цветами, одетые испанскими герольдами, в малиновых бархатных беретах со страусовыми перьями, в такого же цвета, расшитых золотыми позументами, куртках и рейтузах, по улице медленно, то и дело останавливаясь и заговаривая с публикой, ехали Вера и какая-то красивая брюнетка. Словно верный оруженосец, держа астры и георгины, позади них с кислым лицом двигался на заморенной, с выступившими ребрами лошади Брюс Брэйнард.

Вера сразу же увидела в толпе Виктора. Брови ее вздернулись от изумления.

— Виктор! — вырвалось у нее.

В первое мгновение у юноши мелькнула мысль ринуться в толпу и затеряться в ней. Но он передумал. Вера могла бы закричать, чтобы его задержали как преступника какого-нибудь. И, конечно, его задержат. Бог знает, чем это все могло бы закончиться. Он решил пойти на хитрость.

— Здравствуйте, Вера Сергеевна! — делая вид, что обрадовался, закричал Виктор, протискиваясь к ней сквозь толпу и протягивая руку. Наконец-то, я разыскал вас…

— Вы искали меня? — с недоумением недоверчиво протянула она, подозрительно с ног до головы оглядывая его.

— Все время, — воскликнул он. — Недавно я о вас узнал от капитана Розалион-Сашальского…

— От Розалион-Сашальского? — все больше недоумевала Вера. — Разве вы его знаете?..

— Еще бы!.. Он мой хороший приятель.

— Розалион-Сашальский — и мой хороший приятель, — подчеркнула Вера. Странно, почему он не мог дать вам моего адреса, раз вы меня искали?.. И почему он мне никогда о вас не говорил?

— Розалион-Сашальский обещал на днях повести меня к вам, — сказал Виктор и засмеялся: — Правда, я заметил, что он что-то не спешил выполнить своего обещания. Видимо, у него на этот счет были какие-то свои причины…

Вера самодовольно усмехнулась, на розовых щеках ее выступили хорошенькие ямочки.

— Откровенно говоря, — сказала она, смеясь, — он в меня влюблен, как кот в сливки… К каждому ревнует… Но вы ведь могли бы ему сказать, что вы мой родственник…

— Не посмел. Не знаю, как вы к этому отнеслись бы…

— Ох, вы скромник! — кокетливо погрозила она пальцем. — Знаем мы вас таких, тихих… — Потом, вдруг спохватившись, о чем-то вспомнив, она снова подозрительно посмотрела на Виктора. — Впрочем, Розалион-Сашальский мне все говорил о каком-то херувимоподобном прапорщике Викентьеве… Не знаете ли вы такого?..

Виктор слегка смутился, но сейчас же оправился.

— Как же, знаю, — сказал он весело. — Это мой друг.

— Да?..

— Я могу его с вами познакомить, если вы разрешите…

— Не возражаю, — снова усмехнулась она, продолжая пристально смотреть на Виктора. — Странный этот ваш друг. Как-то Розалион-Сашальский привел его в ресторан, чтобы познакомить со мной, а этот мальчик сбежал оттуда… — И она громко рассмеялась.

— Ой очень застенчив, — сказал Виктор.

— Вероятно, — продолжая смеяться, заметила Вера. — Так вы меня познакомьте с ним, я очень люблю застенчивых…

— Обязательно, Вера Сергеевна.

— Я вам буду благодарна, — насмешливо проговорила она.

Она подъехала вплотную к Виктору и, нагнувшись к нему, смотря холодными глазами, тихо сказала:

— Все ты врешь, мальчишка… Врешь!.. Викентьев — это ты. Понимаешь, ты!.. Стоит мне сейчас только крикнуть: «Большевистский шпион в форме офицера!» — и все… Тебя схватят. Схватят и посадят в тюрьму, а потом расстреляют… Даже может произойти значительно проще: тебя сейчас же здесь может растерзать вот эта толпа, если ей сказать, кто ты… А кто ты — это понятно. Ты — большевистский агент. Ну что ты, мальчик, бледнеешь? — злорадно рассмеялась она. — Тебе не нравится, что я тебе говорю… Ты убедишься, что я женщина мстительная… Я тебе припомню городской сад в Ростове, — озлобленно проговорила она. — Помнишь?.. Не забыл?..

Виктор подавленно молчал. Он понимал, что находился в ее руках, и она с ним могла сделать все, что ей хотелось. На его лбу выступил холодный пот.

— Ну что, прапорщик Викентьев, ты мне на это скажись?

— Ничего, — буркнул он.

Она помолчала, о чем-то сосредоточенно думая.

— Верочка, скоро ты? — нетерпеливо окликнула ее спутница, разговаривавшая с иностранцем.

— Подожди, Люсенька, — досадливо отмахнулась Вера. — Сейчас… Вот что, Виктор, — снова нагнулась она к нему. — Если так разобраться, то плевать мне на все это… Я не политик, какое мне дело до того, что ты большевистский шпион… Я — женщина, причем, как видишь, красивая… У моих ног графы, князья, богатые купцы, иностранцы. Вот этот, смотри, дурак-иностранец, — покосилась она на Брэйнарда, беседовавшего с Люсей и бросавшего в их сторону хмурые взгляды, — он без ума от меня… Что захочу, то и сделает… Но плевать мне на него… Я могу обо всем забыть, если ты придешь ко мне сегодня… вечером… Я буду одна. Запомни: Баклановская, двадцать, квартира три… Придешь, говори?..

— Приду, — хмуро буркнул Виктор.

— Буду ждать. Не придешь — пеняй на себя, — прошептала она и заговорила громко. — Так давайте, Виктор, я вам к груди приколю астру… А вы пожертвуете в фонд воина сколько можете… Люсенька, дай кружку, прапорщик нам пожертвует…

Виктор опустил в кружку красивой брюнетки три рубля. Брюнетка одарила его благодарной улыбкой.

— Пока, Виктор! — помахала лайковой перчаткой улыбающаяся Вера.

Юноша растерянно смотрел вслед поехавшей по улице Вере, ее красивой приятельнице и их странному спутнику — иностранцу, державшему огромную корзину, наполненную астрами и георгинами. И он заметил, что на этих красивых женщин засматривались многие.

Виктор с облегчением вздохнул, обрадованный тем, что так дешево отделался от Веры. Могло быть хуже. Он решил пойти сейчас к сестре Катерине и там окончательно обдумать, что предпринимать.

— Здравствуйте, господин прапорщик! — прозвучал около него чей-то приветливый баритон.

Виктор с испугом оглянулся. Перед ним стоял, как и всегда, франтоватый, в начищенных до блеска сапогах, в новом защитном обмундировании унтер-офицер Трубачев.

— Здравствуйте, — пожал его руку Виктор. — Гуляете?

— Да вышел вот пройтись, — улыбнулся Трубачев. — А красивые дамочки с вами беседовали, — смеясь, сказал он. — Особенно та, белокурая… Она в вас так стреляла своими голубыми глазами, господин прапорщик, что я прямо-таки позавидовал вам… Вы, господин прапорщик, — подмигнул Трубачев, — того… не зевайте…

— Это — родственница, — краснея, нахмурился Виктор. — Жена двоюродного брата…

— Ах, вот как! — сконфузившись, воскликнул унтер-офицер. — Тогда, ради бога, извините… Я не предполагал…

— Ничего, пожалуйста.

— Господин прапорщик, — настойчиво проговорил Трубачев. — Мне с вами обязательно нужно поговорить… Я думаю, что это удобно будет сделать вот там, в кафе.

В кафе было немного народу. Они выбрали себе столик в углу, подальше от людей, и заказали пару кружек пива.

Трубачев пристально смотрел на Виктора.

— Э, да ладно! — решительно махнул он рукой. — Думаю, что я в вас не ошибаюсь и вы меня предавать не станете, если что, может, и не так скажу…

— Будьте во мне уверены! — горячо произнес Виктор. — Говорите со мной откровенно обо всем, ничего не опасаясь… Все, что я от вас ни услышал бы, умрет со мной.

— Верю, — просто сказал Трубачев. — Буду с вами откровенным… Как вам известно, я служу у Белого дьявола Грекова в канцелярии… Приходится мне дело иметь и с секретными бумагами, покуда еще доверяют… Иной раз всякие тайны приходится узнавать… Вчерашний день в мои руки попала одна бумажонка, и она заставила меня призадуматься…

— Что же это за бумажонка? — скрывая интерес, безразличным тоном, спросил Виктор, между тем думая, что, может быть, содержание ее будет полезно подпольному комитету.

— Бумажонка эта, сдается мне, касается вас, — сказал Трубачев. — Если ошибаюсь, прошу извинения…

— Вот как! — насторожился юноша. — О чем же там?

— Документ этот я с собой не взял, разумеется, но помню его содержание, — прошептал Трубачев, наклоняясь ближе к Виктору. — В бумаге этой говорится, что в Ростове благодаря доносу какого-то раскаявшегося подпольщика арестована большая группа большевиков… Многие из них по заданию большевистского подпольного комитета работали в воинских частях белых по разложению рядового состава…

Как ни сдерживал себя Виктор, но при этих словах он побледнел. Ему представилось, что перед ним сидит провокатор и старается выпытать его.

«Черт меня дернул пойти с ним в пивную, — с тоской подумал он. — Надо бы сразу идти к сестре, а потом пробраться в Ростов… Все равно ведь теперь с этой Саратовской армией ничего не получится, раз меня видела Вера… Если я не приду сегодня к ней, она сейчас же донесет обо мне… Вот влип… Как же мне отделаться от Трубачева?»

Виктор рассеянно слушал Трубачева… Тот, что-то рассказывая, упомянул фамилию Семакова…

— Что? — встрепенулся Виктор. — Что вы сказали о Семакове?

— Вы о чем-то думаете и плохо меня слушаете, — огорченно сказал Трубачев. — Я говорю, что в бумаге этой упоминается какой-то большевистский главарь Семаков, который арестован…

— Семаков арестован?! — в ужасе воскликнул Виктор и тотчас же понял, что этим восклицанием он выдал себя. «Дурак!» — мелькнуло у него в голове.

— Я вижу, что вы мне не доверяете, — с грустью глядя на Виктора, сказал Трубачев. — Вы, вероятно, думаете, что я какой-нибудь шпик и выпытываю вас… Напрасно так думаете… Я к вам со всей душой, а вы… Эх, господин прапорщик!.. Если не угодно вам выслушать меня, то я могу замолчать…

— Нет, что вы! — сказал смущенный Виктор. — Я, правда, вначале о вас подумал нехорошо… Но… сейчас верю вам. Говорите, пожалуйста!

— Дальше в этой бумаге, — продолжал Трубачев, — говорится, что другом этого Семакова был молодой вольноопределяющийся Волков, носивший на груди всегда два георгиевских креста, — посмотрел он на его кресты. — Этот вольноопределяющийся послан для подрывной работы в нашу Саратовскую армию. И когда я так это пораскинул умом, то понял, что этот вольноопределяющийся есть не кто иной, как вы… Я еще тогда, помните, при первой нашей встрече не поверил вам, что вы к нам добровольно поступили… Оставаться вам у нас больше никак нельзя, арестуют… Тем более, что наш Белый дьявол к вам относится не очень дружелюбно.

— Очень вам благодарен, — сказал Виктор. — Вы меня спасли от тюрьмы, а может быть, и от смерти… Никогда этого не забуду… В батальон, конечно, мне появляться никак нельзя… Белый дьявол сразу же сцапает… Но вот… Как же быть?.. В батальоне ведь остались мои вещи, главным образом, разные записи, дневники…

— О бумажке этой еще никто не знает, — сказал Трубачев. — В вашем распоряжении весь сегодняшний день. Вы можете сейчас пойти в батальон и забрать свои вещи. Завтра будет уже поздно… А лучше всего я принесу вам их. Скажите только, где лежат ваши вещи, и я вечером принесу их.

Виктор дал ему адрес сестры.

 

IX

Всю позднюю осень вокруг осаждаемого Царицына вскипали ожесточенные кровопролитные сражения. Белые яростно рвались к городу, нажимали на измученные, утомленные от беспрестанных боев, редеющие ряды защитников его.

Не раз возникали такие минуты, когда казалось, еще один напор белых, и все будет кончено — волжская твердыня падет. И каких нечеловеческих усилий стоило большевикам сдерживать этот напор озверевших белогвардейцев.

Вражеское кольцо все туже и туже стягивалось вокруг Царицына.

Командующий X армией Ворошилов, контратаковав с фронта пехотой, бросил кавбригаду Буденного из района Бекетовки во фланг наступавшим белогвардейцам.

Ударом кавбригады Буденного с фланга и при помощи пехоты, бронепоездов удалось создать устойчивое положение на всем фронте, и белые были отброшены от Царицына.

Но белогвардейское командование не могло примириться с таким положением. Царицын ему был крайне необходим.

В начале января Ворошилов вызвал к себе Буденного, который к тому времени был уже начальником штаба 1-й сводной кавалерийской дивизии.

— Прошу садиться, товарищ Буденный, — сказал Ворошилов, указывая на кресло, когда тот вошел к нему в кабинет. — Как чувствуют себя ваши кавалеристы?

— Прекрасно. Все в порядке, товарищ Ворошилов.

— А вы как? — внимательно посмотрел на него Ворошилов.

— Благодарю вас, товарищ Ворошилов. Чувствую себя тоже хорошо.

— Я слышал, что на днях убит ваш брат.

Буденный вздохнул.

— Нет, товарищ Ворошилов, — он не убит, а умер от тифа.

— Сочувствую, товарищ Буденный, — крепко пожав ему руку, проговорил Ворошилов.

— Жалко брата, — тихо проронил Буденный. — Парень был хороший.

Ворошилов задумчиво прошелся по кабинету, а потом остановился около Буденного и положил на его плечо руку.

— Я вас понимаю, товарищ Буденный. Горе, конечно, большое… У вас есть еще братья?

— Есть. Один — Емельян, служит в нашей дивизии красноармейцем… Второй — совсем еще маленький.

— А семья где ваша?

— Тут, под Царицыном.

— Голодают?

— Приходится всякое терпеть, товарищ Ворошилов. Мать больная…

— Мать больная? — переспросил Ворошилов. — Врач смотрел ее?

— Не знаю. Давно не видел семью.

— Это нехорошо, товарищ Буденный. О семье в любых условиях надо заботиться… Скажите моему адъютанту, где находится ваша семья, я велю послать туда доктора… Да, кроме того, пошлю гостинец вашей матери…

— Спасибо, товарищ Ворошилов, — растроганно проговорил Буденный.

— Да, трудновато нам здесь приходится, — вздохнул Ворошилов. Наше-то дело, конечно, военное, привычное, а вот семьи страдают… Жалко ребятишек, стариков.

Они заговорили о трудностях обороны города.

— Понимаете ли, товарищ Буденный, — подходя к большой карте, почти во всю стену, утыканной белыми и красными флажками, сказал Ворошилов, — в каком затруднительном положении мы находимся… По данным разведки, на нас наступают силы противника, превосходящие наши силы почти в два с половиной раза. Белых интервенты снабдили превосходными орудиями, танками, аэропланами… белые занимают прекрасные позиции, — провел он пальцем по карте. — А мы при своих незначительных силах занимаем фронт протяжением до трехсот пятидесяти верст… Будь белые на нашем месте, они не выдержали и давно б бежали. В чем же тут загадка, товарищ Буденный? — хитро сощурил глаза Ворошилов. — Почему большевики при таком чрезвычайно трудном положении сдерживают бешено рвущегося врага, — спросил он и сам же ответил: — А объясняется это тем, что полуголодные наши солдаты верят коммунистической партии, своему вождю… Народ горит энтузиазмом, он хочет быстрейшей победы над заклятыми своими врагами — помещиками, фабрикантами и генералами… Наши солдаты проявляют небывалый героизм… Это, действительно, чудо-богатыри!

Ворошилов прошелся по кабинету и, снова подойдя к карте, проговорил:

— Я вас, товарищ Буденный, попросил, во-первых, для того, чтобы обрисовать вам создавшуюся обстановку… Вот здесь, — указал он на линию красных флажков, — камышинская дивизия занимает растянутый фронт от Красного Яра до села Липок… Смотрите, какое дьявольски большое расстояние… А вот здесь, по этой линии, смотрите, от хутора Садки вплоть до станицы Качалинской занимают позиции Доно-Ставропольская и Коммунистическая стрелковые дивизии… Дальше от станицы Качалинской, через хутора Вертячий и Басаргин до Червонноразного идут позиции Морозовско-Донецкой и Стальной дивизий. А вот здесь уже, от Червонноразного через селение Дубовый Овраг до села Ушаковки проходят позиции вашей кавалерийской дивизии и 1-й Донской стрелковой дивизии… Положение осложняется тем, что мы, по существу, почти окружены. Связь с IX армией, действующей в районе Камышина, прервана… Перед нами стоит задача — немедленно произвести перегруппировку наших войск для решительного контрудара. Мы должны разорвать кольцо блокады, соединиться с IX армией и продвинуть правый фланг к железнодорожной линии Царицын Поворино и к Дону, чтобы затем всем фронтом перейти в общее наступление… Вот здесь-то, в проведении этой стремительной операции, и должна сыграть решающую роль ваша конница… Понятно, товарищ Буденный?

— Все хорошо понятно, товарищ командующий.

— Это первое, что я хотел вам сказать, — проговорил Ворошилов. — Из сказанного возникает второе, относящееся уже непосредственно к вам, товарищ Буденный… Я прошу вас взять первую бригаду вашей дивизии и повести ее на правый фланг нашего фронта… Пойдемте вот сюда, на север, повел карандашом по карте Ворошилов. — Сосредоточитесь в районе Прямая Балка, Давыдовка, Пролейка. Вашей бригаде придается кавбригада Доно-Ставропольской дивизии товарища Булаткина. Из этих двух кавбригад создайте мощный конный ударный кулак под вашим общим командованием, товарищ Буденный. Задача вашей кавалерийской группы должна заключаться в активных стремительных действиях против врага. Вы должны активно помогать общему наступлению — нашей армии, Понятно?

— Точно так, товарищ командующий, все понятно.

— Тогда все. Действуйте, товарищ Буденный. Желаю успеха!

Пожав руку Ворошилову, Буденный вышел из кабинета.

— Не забудьте оставить моему адъютанту адрес вашей матери, — крикнул вслед ему Ворошилов.

* * *

Выйдя из штаба командующего армией, Буденный уже намеревался сесть в тачанку, чтобы ехать к себе в бригаду, как его вдруг кто-то окликнул:

— Семен Михайлович!.. Товарищ Буденный…

Буденный оглянулся. К нему подбежал улыбающийся Прохор. Был он чисто выбрит, в новой добротной кавалерийской шинели.

— Ермаков! Откуда ты?.. Из Петрограда, что ли, приехал?..

— Так точно, Семен Михайлович, — пожимая его руку, сказал Прохор. Вчера прибыл с товарищами из Петрограда в распоряжение политотдела армии…

— Куда же ты теперь попадешь?.. К нам-то едва ли отпустят. Теперь ты после курсов, глядишь, большим начальником будешь.

— Буду проситься к тебе в часть, Семен Михайлович, — ответил Прохор. — Мне, кавалеристу, больше некуда идти… Тебя, товарищ Буденный, тоже буду просить, чтобы замолвил за меня слово…

— Это уж обязательно, — пообещал Буденный. — Я не люблю своих конников разбазаривать… Ну, как на курсах?.. Получил зарядку, а?..

— Ну, еще бы! Будто совсем другим человеком стал… Да у нас и лектора-то были, боже мой!.. Луначарский однажды выступал и другие товарищи. Нашим курсам придавали большое значение… Полтора месяца ежедневно с утра до вечера занимались…

— Завидно, — сказал Буденный. — Ну, теперь ты кое-кого уму-разуму будешь поучать…

— Постараюсь… — улыбнулся Прохор. — Семен Михайлович, ты к себе в часть едешь?

— Да.

— Возьми меня с собой. Мне обязательно надо съездить в полк. Там вещи остались, конь…

— А назначение когда получишь?

— Через несколько дней. Вот я и хотел воспользоваться пока свободным временем, чтоб съездить в свой эскадрон… проведать товарищей да вещи и коня взять…

— Мы сейчас перебрасываемся на другой участок фронта, — сказал Буденный. — Предстоят жаркие бои, пожалуй, некстати поедешь к нам…

— А вот и я немножко разомнусь, Семен Михайлович, — засмеялся Прохор. — А то уже отвык от боевой обстановки…

— Ну уж это ты, Прохор, брось, — шутливо погрозил Буденный. — Из-за тебя меня взгреют, если узнают, что ты в бою будешь участвовать… А вообще поехать — поедем. Проведаешь товарищей.

Они уселись в тачанку и поехали.

* * *

Обнаружив, в связи с уходом двух кавбригад на правый фланг, ослабление левого фланга красных, белые повели энергичное наступление на село Дубовый Овраг и населенную немцами колонию Сарепту.

Обстановка для красных, сразу же сложилась тяжелая. Пехотные части и кавалеристы, прикрывавшие подступы к Царицыну с юга, не выдержали напора белых и медленно стали отходить.

У белых был простой расчет. Они намеревались ударом с севера отрезать пути отступления X армии, разбить пополам царицынскую группу, изолировать ее от частей Южного фронта. Для этой цели белые сосредоточили между Царицыном и Камышином в районе Ладное — Давыдовка — Ивановка крупные отряды кавалерии.

В то время, когда кавалерийская часть Буденного перебрасывалась из Сарепты, белогвардейская кавалерийская бригада под командованием войскового старшины Чернышева, заменявшего Константина Ермакова, при поддержке нескольких артиллерийских батарей, повела наступление на поселок Дубовку, где в это время находилась бригада Булаткина. Полки Булаткина отбросили белогвардейскую кавалерию. Но белые для поддержки бригады Чернышева подбросили пехотные части. Но и это не помогло. Бригада Булаткина стояла крепко, и выбить ее из Дубовки не удавалось.

Тогда на помощь Чернышеву пришли полки генерала Голубинцева и дивизия генерала Кравцова. Все эти части одновременно ударили на Дубовку. Им удалось выбить из поселка полки Булаткина и поддерживающую их 39-ю стрелковую дивизию.

Положение осажденного Царицына в это время особенно стало тяжелым. Белогвардейцы нажимали со всех сторон. Кавалерийская бригада вместе с 37-й стрелковой дивизией, удерживающие напор белых в районе Сарепты, не выдержали и начали отход. При этом кавбригада попала в чрезвычайно трудное положение. Четвертый кавалерийский полк, под натиском белых, вынужден был отойти по льду через Волгу. Крымский кавалерийский полк под командованием Тимошенко отбивался от белых на крутом обрывистом берегу Волги. Полк этот мог бы погибнуть, если б не вовремя посланный на выручку автоброневик, смело врезавшийся в гущу белых. Кавалеристы под ураганным орудийным и пулеметным огнем противника проскочили через Волгу по льду. Полк был спасен.

Белогвардейцы теперь вслед за красными переходили Волгу по льду. Бои шли на подступах к городу. Вот-вот, казалось, волжская твердыня падет и в Царицын войдут белые…

Перебрасывая свою бригаду, Буденный ничего не знал о создавшемся положении. В пути он получил приказ командующего армией форсированным маршем идти на Дубовку и вступить в бой с войсками генералов Кравцова и Голубинцева.

Буденный с небольшим отрядом конников мчался по заснеженной дороге впереди своей бригады. Не теряя дистанции, за ним следовали полки…

Еще издали из-за небольшого мелкого леска слышались ружейная трескотня, приглушенные голоса людей. Изредка залповыми ударами били батареи.

Выслав разъезды и выяснив обстановку, Буденный сейчас же развернул полки в лаву. С криками и гиканьем красные конники атаковали конницу генерала Кравцова с тыла.

Совершенно неожиданно для белых с заснеженного пригорка, как стая птиц, взблескивая на холодном, морозном солнце шашками, мчались красные кавалеристы…

Спешенные казачьи полки генерала Кравцова в это время, лежа в наскоро вырытых окопчиках, вели ружейную перестрелку с красными. При виде зашедших им в тыл красных конников они в панике бросились к своим лошадям, находившимся с коноводами в балке. Торопливо вскакивая в седла, они намеревались умчаться прочь.

— Ни с места, сволочи!.. Зарублю сукиных сынов!.. — исступленно кричал генерал.

Больших трудов стоило Кравцову удержать казаков от бегства…

Кое-как построив их развернутым фронтом, он перекрестился. Подняв высоко вверх шашку, закричал:

— С богом, братцы!.. За мной!.. Впе-еред!.. — и, пришпорив коня, ринулся навстречу буденновцам. С шумом, с гвалтом рванулись вслед за ним и казаки…

 

X

Прохор, не утерпев, принял участие в битве.

Низко склонившись к гриве жеребца, он крепко сжимал эфес шашки. Зорко оглядывая поле битвы, он мчался впереди эскадрона. Прохор ясно видел лавину белых всадников, видел впереди них скакавшего на светло-рыжем коне толстого кавалериста с развевавшимися седыми усами.

«Должно быть, сам их командир», — подумал Прохор. Он оглянулся. Бойцы молча скакали вслед за ним. Встретив вопросительный взгляд порозовевшего от возбуждения Дмитрия, Прохор ободряюще кивнул ему. Юноша улыбнулся и перевел взгляд на мчавшихся навстречу белых казаков.

«Как-будто не трусит», — удовлетворенно подумал о нем Прохор.

Когда белые были уже настолько близко, что легко различались их лица, Прохор, привстав на стременах, снова строго оглянул своих конников. Нет! Бойцы не робели… На мгновение в глазах Прохора мелькнула высокая папаха Буденного и сейчас же исчезла где-то в гуще мчавшихся конников.

«Буденный с нами!» — удовлетворенно подумал Прохор.

— Товарищи, ура-а! — крикнул он исступленно. — Бей гадов!.. За революцию!.. Ура-а!..

— За революцию! — разноголосо подхватили конники. — Ура-а!..

С силой Прохор ударил тупой стороной шашки по боку жеребца. Жеребец с злобным визгом подпрыгнул и быстро рванулся вперед… Перед Прохором появился седоусый, плотный белогвардеец с красным, злым лицом. Прохор поднял шашку и вдруг, заметив на плечах седоусого белогвардейца генеральские погоны, с изумлением опустил ее.

«Генерал!.. Вот так гусь!.. Надо в плен захватить… Буденный обрадуется»…

— Сдавайся, старый гад! — схватив за узду коня генерала, крикнул Прохор.

— Пошел ты… — хрипло похабно выругался генерал и замахнулся на Прохора шашкой. Прохор со звоном отбил удар своим палашом.

Генерал, со злостью швырнув шашку, выхватил из кармана браунинг, выстрелил в него. Прохор почувствовал, как по его щеке потекла горячая струйка…

— Ну, умри ж! — выпуская повод генеральской лошади, прохрипел Прохор. Он взмахнул шашкой и наотмашь, немного наискось, точно так, как его когда-то учили на строевых занятиях в полку рубить чучела из глины, со свистом рубанул. Генерал соскользнул с лошади, обливая ее кровью.

Едва Прохор успел управиться с генералом, как увидел, что на него летит плечистый, грузный казак в меховой поддевке и в черной курпейчатой папахе с голубым верхом. Выставив пику, он готов был пронзить Прохора. Рыжий кудлатый чуб казака буйно рассыпался по лбу, почти закрывая горящие ненавистью глаза.

«Атаманец, — мелькнуло в сознании Прохора. — Может, сослуживец?..» Но раздумывать об этом было некогда. Острие пики белогвардейца мелькнуло метрах в двух от Прохора. Откинувшись в сторону, Прохор сильно ударил шашкой по древку пики. Пика дрогнула в руке казака и, устремившись в сторону, черкнула острием по крупу Прохоровой лошади. Жеребец взвился на дыбы. Атаманец, испуганно взглянув на Прохора, пролетел мимо.

— Скурыгин! — удивленно вскрикнул Прохор, узнав казака. Но тот уже исчез в толпе сражавшихся.

Вдруг произошло что-то непонятное. Ряды красных дрогнули, и конники, поворачивая, поскакали назад… Прохор помчался вслед за всеми, досадуя, что атака не удалась…

На пригорке, сдерживая коня, в окружении нескольких командиров стоял Буденный. Размахивая шашкой, он кричал:

— Стой!.. Остановитесь!..

Но конники мчались мимо.

Прохор подскакал к группе Буденного и спросил у одного из командиров, что случилось.

— К белым подошло несколько свежих полков, и наши запаниковали, отрывисто бросил командир.

— По-овод впра-аво! — вдруг скомандовал Буденный.

— По-овод вправо! — раздались вдруг голоса командиров. — Поовод вправо!

— Пово-од вправо!.. — переходило из уст в уста.

Один за другим кавалеристы на рысях поворачивали направо.

Некоторое время вся конная лавина стремительно скакала вправо.

— По-овод вправо! — снова скомандовал Буденный.

— По-овод вправо! — загремели голоса командиров. — По-овод вправо!..

И вся конная лавина сразу же, на скаку, повернула снова направо и очутилась лицом к лицу с преследующей белой конницей. Перескочив канаву, Буденный наметом подлетел к середине своей бригады, выхватил из ножен шашку и с криком: «В атаку!.. Ура!» поскакал прямо в лоб противнику.

— Ай да Буденный! — восхищенно вскрикнул Прохор, поняв его маневр.

Атака конников настолько была внезапна и ошеломляюща, что белые не сумели даже оказать серьезного сопротивления и в панике бежали. Красные кавалеристы преследовали их…

Хотя это и была большая военная удача, в какой-то мере срывающая план белых по расчленению X Красной Армии на две половины и завершению окружения царицынской группы, но впереди еще предстояло много трудностей, много кровопролитнейших битв. Разве могли белогвардейцы так легко смириться со своим поражением, тем более что на этом участке фронта у них было много войска?..

Конечно нет, и это отлично понимал командующий X армией Ворошилов. Связавшись по телефону с Буденным, он сказал:

— Поздравляю вас, товарищ Буденный, с блестящей победой. Объявите от имени Военсовета X большую благодарность всем кавалеристам и командирам, участвовавшим в разгроме белогвардейской конницы…

— Есть, товарищ командующий!

— Вы и сами, товарищ Буденный, — продолжал Ворошилов, — отлично понимаете, что белогвардейцы все ставят на карту, чтобы разгромить нас и захватить Царицын… Но этого допустить никак нельзя… Мы все ляжем у стен Царицына, но не пустим врага в город…

— Определенно, товарищ командующий, — подтвердил Буденный. — Умрем, но белогвардейцев в город не пустим.

— Товарищ Буденный, Военсовет X возлагает на вас и ваших кавалеристов исключительные надежды.

— Будьте уверены, товарищ командующий, — ответил Буденный. — Напряжем все силы, но ваши надежды и доверие оправдаем.

— Действуйте, товарищ Буденный. Желаю успеха!

— Спасибо, товарищ Ворошилов.

* * *

В тот же день к вечеру разведка донесла Буденному о том, что к селению Давыдовка подходят свежие конные части белого генерала Голубинцева.

Буденный разгадал планы белых: они задумали объединить всю свою кавалерию на этом участке фронта в общую группу, чтобы всей этой конной массой ударить по красным, смять их, вызвать панику и, таким образом, одним мощным ударом сразу сломить оборону Царицына.

Угроза серьезная. Буденный представил себе, что, действительно, если дать возможность белым объединить всю кавалерию, то она образует такую силу, с которой трудно будет справиться. И он решил никоим образом не допустить объединения белой конницы и бить ее по частям…

На следующий день, рано утром, Буденный повел свою бригаду на Давыдовку, намереваясь с налета атаковать противника. Но ошеломить белых, как задумал Буденный, не удалось. Противник, видимо кем-то уведомленный, подготовился к бою.

Буденный был раздосадован неудачей. Превосходство белых было явное. Продолжать с ними единоборство бессмысленно. Буденный отвел бригаду к селу Песковатке и сейчас же связался по телефону со штабом армии. К телефону подошел Ворошилов. Слышимость была плохая.

— Товарищ командующий! — кричал в трубку Буденный. — Товарищ Ворошилов!.. Вы меня слышите?.. Я — Буденный… Буденный…

— Слышу, но плохо, — комариным писком отзывалась трубка. — Что вы мне хотите сказать, товарищ Буденный?..

— Я нарвался на крупные силы противника, — кричал Буденный. — На крупные силы… Слышите?.. Двое суток, как львы, дрались мои конники… Но силы белых слишком велики… Пришлось отойти…

— Именем революции приказываю вам не делать этого. Держитесь, товарищ Буденный… Слышите, держитесь!..

— Слушаюсь, товарищ командующий. Буду держаться. Но я настойчиво прошу ускорить присоединение ко мне бригады Булаткина.

— Разве она еще не вошла в ваше подчинение?

— Нет.

— Сейчас же прикажу Булаткину присоединиться к вам. Что еще надо?

— Прошу обязательно прислать пару автоброневиков. Вы слышите меня, товарищ командующий, два автоброневика.

— Слышу… Хорошо, товарищ Буденный, подумаю… Все?..

— Все, товарищ командующий.

— До свидания, товарищ Буденный! Желаю удачи.

— Спасибо! До свидания.

Но Буденный не дождался присоединения кавбригады Булаткина — белые атаковали бригаду — и начал действовать. В этом сражении Буденный добился большого успеха. За один только день его кавбригада у Песковатки, Давыдовки и Дубовки разгромила два пехотных и пять кавалерийских вражеских полков…

К концу сражения подошла бригада Булаткина.

Вечером того же дня от Ворошилова был поручен приказ: из кавбригад Буденного и Булаткина образовать кавалерийскую дивизию. Начальником дивизии назначался Буденный, политкомом Мусинов.

Обстановка вокруг Царицына по-прежнему складывалась в пользу белых. Они активно развивали наступление, все плотнее сжимая кольцо своих войск вокруг героического города. Они оттеснили части красных к Гумраку и станции Ельшанке. На правом фланге захватили Сарепту и перешли Волгу.

Теперь белогвардейцы могли свободно обстреливать из пушек все уголки Царицына. И они воспользовались этой возможностью, открыв яростный артиллерийский обстрел по железнодорожной станции и штабу армии.

Хотя положение создалось исключительно напряженное, но в городе все было спокойно и об эвакуации никто не помышлял.

 

XI

На заседании Реввоенсовета X присутствовало много приглашенных начальников дивизий и командиров бригад. Буденный докладывал план действий своей конницы по разгрому белых.

Было сильно накурено. Ворошилов, посматривая на синий табачный дым, морщился, но молчал.

В комнате было холодновато, все сидели в полушубках, бекешах, кожанках, шинелях…

Стоя около развешенной на стене карты, Буденный говорил:

— Против нашего правого фланга действует мощная конная группа противника. Цель этой группы — прорвать наш фронт, всей своей массой хлынуть к нам в тыл, внести замешательство в наши ряды, парализовать действия…

— Правильно, — кивнул Ворошилов.

— Я прошу, — продолжал Буденный, — чтобы не допустить такого положения, разрешить мне пойти с моей дивизией в тыл этой белогвардейской группировки, попытаться разгромить ее… А затем мы совершим ряд налетов с тыла на каждую группировку белых в отдельности. Я убежден в удаче такого рейда… Вот смотрите, товарищи, — повел он карандашом по карте, — условия для такого рейда благоприятствуют нам. Вот здесь мы проходим балкой незаметно для белых, затем вот этим леском заходим в тыл белой коннице… Охраны здесь у них нет, они и не подумают подозревать нас… Разгромив эту группировку, мы с налета атакуем вот эту группу…

Десятки глаз присутствующих внимательно следили за движениями карандаша Буденного.

— Хорошо здесь растабаривать, в кабинете штаба, — проворчал кто-то скептически. — А там, на поле сражения, оно другое может показать.

Ворошилов задумчиво смотрел на карту.

— Нет, почему же, — сказал он. — Товарищ Буденный, по-моему, совершенно прав. Если мы поставим перед его дивизией задачу, — подойдя к карте, стал он водить карандашом по ней, — ударом через Дубовку, Иловлю, Качалинскую на Гумрак разгромить противника перед нашим правым флангом, то это значит, что при удаче, — а я не сомневаюсь, что она будет достигнута, — мы сумеем разомкнуть кольцо вражеского окружения… Я считаю, товарищи, — повеселевшим взглядом окинул он присутствующих членов Военсовета и командиров, — что мысль товарища Буденного правильная и ее надо поддержать. Если товарищ Буденный успешно справится с возложенной задачей, то это даст возможность развить успех и всем частям нашего фронта… Мы тогда сумеем перейти в наступление по всему фронту…

Почти все были согласны с Ворошиловым и Буденным.

Когда заседание Военсовета было закончено, Ворошилов сказал Буденному:

— Семен Михайлович, вы не знакомы со своим тезкой? — указал он на молодого, плечистого командира.

Буденный внимательно посмотрел на командира.

— Нет, не знаком.

— Тогда прошу познакомиться, — предложил Ворошилов. — Товарищ Тимошенко, Семен Константинович.

— Слышал, — пожал руку командиру Буденный. — Рад познакомиться. Говорят, рубака замечательный.

— Врут, — усмехнулся Тимошенко. — Против вас, товарищ Буденный, в рубке не гожусь.

— Ну, если так заявляет товарищ Тимошенко, — засмеялся Ворошилов, то придется вам, товарищ Буденный, взять его к себе на выучку.

— Не возражаю, — засмеялся и Буденный. — Только, мне кажется, товарищ Тимошенко сам кое-чему может научить.

— А вот это и хорошо, — уже серьезно произнес Ворошилов. — Семен Михайлович, товарищ Тимошенко направляется в ваше распоряжение. Как вы его можете использовать?

— Я о товарище Тимошенко много слышал хорошего, — сказал Буденный. Если не ошибаюсь, вы командовали Крымским полком?

— Да, — просто ответил Тимошенко.

— Так вот, товарищ командующий, — обратился Буденный к Ворошилову, если не возражаете, я могу предложить товарищу Тимошенко командование второй кавбригадой.

— Как вы считаете, товарищ Тимошенко? — взглянул на него Ворошилов.

— Самого себя рекомендовать затруднительно, — улыбнулся Тимошенко. Но, прямо скажу, что под командованием товарища Буденного охотно буду служить и должность командира бригады приму. Надеюсь оправдать ваше доверие.

— Ну и замечательно, — удовлетворенно сказал Ворошилов. — Вопрос ясен. Сейчас же и езжайте вместе… Там, у себя, договоритесь обо всем… Но я хочу вам рекомендовать еще одного товарища…

— Кого же, товарищ командующий? — поинтересовался Буденный.

— Фому Котова. Боевой казак… У меня тут служил… А теперь просится в кавалерию, хочется ему воевать… Возьмите его, товарищ Буденный, замечательный ординарец будет…

— Хорошо, товарищ Ворошилов, возьму.

* * *

Приехав из штаба армии с Тимошенко и Фомой Котовым в свою дивизию, Буденный узнал, что генерал Голубинцев собрал у хутора Прямая Балка несколько кавалерийских полков, с которыми намеревается произвести прорыв позиции красных для того, чтобы зайти в тыл защитникам Царицына.

Буденный решил предотвратить эту опасность… В полночь под 22 января он отдал приказ по дивизии о выступлении…

К рассвету передовой эскадрон достиг Сухой Балки, находившейся в пяти верстах южнее Прямой Балки. Буденный приказал сделать остановку.

Сидя на высоком, лысолобом рыжем коне, плотно запахнувшись в бурку, Буденный с пригорка наблюдал за тем, как подтягивались последние эскадроны.

— Товарищ Мусинов, — негромко позвал он политкома дивизии.

— Я вас слушаю, товарищ начдив, — простуженным голосом отозвался Мусинов, подъезжая к Буденному.

— Как ваше самочувствие? Лучше вам или нет?..

Политком зябко поежился.

— Чепуха, — отмахнулся он. — Немного ломает… Пройдет.

— Нет, не говорите так, товарищ Мусинов, — строго проговорил Буденный. — Эта болезнь каверзная… Отлежаться надо вам денька два…

— Что вы, Семен Михайлович! — испуганно отмахнулся политком. Мыслимое ли дело сейчас отлеживаться?.. Не обращайте внимания на мою болезнь… Пройдет.

— Не храбритесь, товарищ комиссар, — сказал Буденный. — Я вам приказываю, поезжайте к врачу.

— Хорошо, Семен Михайлович, съезжу.

— А перед тем, как поехать к врачу, я хочу с вами посоветоваться…

— Слушаю вас, Семен Михайлович.

— Вам уже известно, что по рекомендации товарища Ворошилова командиром второй бригады я назначил товарища Тимошенко?

— Известно, товарищ начдив. Теперь надо нам укрепить командование первой бригады. Есть мнение комбригом первой назначить Оку Ивановича Городовикова…

— Я не возражаю и предлагаю ему хорошего комиссара. Есть на примете человек.

— Кого вы имеете в виду, товарищ Буденный?

— Прохора Ермакова. Знаете его?

— Как же. Он тут в бою отличился, генерала Кравцора зарубил. Замечательный вояка.

— Он не только вояка, — заметил Буденный. — Но и комиссаром отличным будет… Только что из Петрограда приехал, политические курсы там окончил. Парень неплохой, знаю я его еще с австрийского фронта… Вот, может быть, молод…

— Разве это беда? — возразил Мусинов. — Я знаю двадцатилетних военкомов дивизий. Отлично справляются со своим делом. О Ермакове политотдел армии самого хорошего мнения.

— Поговорите в политотделе насчет Ермакова. Жалко, если его от нас возьмут.

— Обязательно поговорю, сегодня же свяжусь. Если не возражаете, я, может быть, съезжу в штаб.

— Хорошо, — согласился Буденный. — Только вначале поезжайте к доктору, а я вызову Городовикова, поговорю с ним.

— Строгая вы нянька, товарищ начдив, — засмеялся Мусинов. — Ничего не поделаешь, придется поехать к лекарю.

Проводив больного комиссара к врачу, Буденный позвал своего нового ординарца:

— Товарищ Котов!

Фома галопом подскакал к Буденному, приложил руку к папахе:

— Слушаю, товарищ начдив.

— Поезжай, товарищ Котов, разыщи Городовикова.

— Сей мент, товарищ начдив, — снова козырнул Фома и, подтолкнув каблуками под бока лошадь, рванулся во мглу туманного утра.

Где-то за леском, видимо в Прямой Балке, голосисто перекликались петухи. Приглушенно лаяли собаки. Изредка, как дождевые капли о дно пустого ведра, стучали выстрелы.

Буденный, глядя на дорогу, по которой в сумеречном рассвете утра, как тени, мелькали кавалеристы, думал о предстоящем сражении. Нужно было взвесить все до мельчайших деталей, чтобы как можно меньше было потерь в людях и больше достигнуто результатов.

Подъехал начальник штаба дивизии — хоперский казак Зотов.

— Товарищ начдив, — сказал он, — разведчики доставили «языка». Прикажете привести?

— Вы его допросили?

— Так точно.

— Что он говорит?

— Говорит, что в хуторе Прямая Балка и близ него находятся первый, тринадцатый, четырнадцатый, пятнадцатый, семнадцатый кавалерийские и один пехотный белогвардейские полки…

— Это, значит… тысяч шесть-семь сабель и штыков?

— Надо полагать, так, товарищ начдив.

— Выходит, что у белогвардейцев вдвое больше сил?

— Совершенно верно.

— Вы уточнили расположение белогвардейских полков?

— Уточнил. Разрешите показать по карте, — и начальник штаба, вынув из планшетки карту, развернул ее перед Буденным.

Было еще темно, но они внимательно рассмотрели на карте расположение вражеских полков.

Подъехал Городовиков.

— Здравствуй, Ока Иванович! — поздоровался с ним Буденный. — Как нога? Зажила?

— Лучше стало, Семен Михайлович, — ответил Городовиков. — Хромаю, но хожу… Ничего…

— Ну, если ничего, то придется тебе, брат, принимать командование бригадой.

— Какой бригадой?

— Свою бригаду примешь. Ваш комбриг ранен, отвезли в госпиталь.

Городовиков засмеялся.

— Ты чего смеешься?

— Да как же, Семен Михайлович, не смеяться? Мыслимое ли дело, совсем простой человек, и вдруг на тебе — комбриг… Это же, можно сказать, генеральский чин. Куда мне?.. Когда я был на действительной службе, то у нас командиром бригады ученый генерал был… Генерал Просвиров. Может, слышал?.. А я — кто?.. Простой калмык, пастух…

— Ты меньше рассуждай, Ока Иванович, — сердито проговорил Буденный. Знаю я тебя, хитрец большой… Пастух он, не ученый. А я, по-твоему, кто?.. Граф, что ли?.. Или я академию генерального штаба кончал?.. Сам знаешь, вечным батраком был… А теперь вот, видишь, дивизией командую… Раз революция требует, чтобы мы с тобой командирами были, значит, надо подчиняться… Плохой тот солдат, который не думает быть генералом…

— Да это-то хоть так, — согласился Городовиков. — Но, боюсь, не справлюсь…

— Полком-то ты командуешь? Справляешься?.. Да еще как справляешься…

— Полком-то кое-как, — хитро сощурил глаза Городовиков.

— Не обманывай, Ока Иванович. Не кое-как, а командуешь полком прекрасно. Не прикидывайся простачком. Принимай бригаду живо, без разговоров.

— Ну, не ругайся, начдив, — засмеялся Городовиков. — Принял бригаду.

— Вот так и давно бы… А комиссаром у тебя будет Прохор Ермаков.

Городовиков от изумления свистнул.

— Чего свистишь? — хмуро спросил его Буденный.

— Ермаков — военный комиссар?

— А что тут удивительного? — пожал плечами Буденный.

— Да молод он еще.

— Молод, — усмехнулся Буденный. — Этот молодой прошел огонь, воду и медные трубы, как говорится… Мы вот с тобой, Ока Иванович, пока еще беспартийные, а Ермаков уже давно коммунист… У товарища Ленина бывал. Политические курсы окончил… А рубака какой!..

— Ермаков боевой, — согласился Городовиков.

— А у нас комиссары должны быть боевые.

— Но его же нету. Он, говорят, в распоряжении штаба армии находится…

— Верно, — сказал Буденный. — Наш политком дивизии товарищ Мусинов сегодня поедет к начальству хлопотать, чтоб утвердили Ермакова твоим военкомом… Да утвердят, конечно… Так вот, Ока Иванович, — вынув карту, стал объяснять Буденный. — Ты с бригадой сейчас зайдешь с запада. А Тимошенко со своей частью пойдет прямо в лоб противнику… Он оттянет на себя все силы врага, а ты в это время действуй с тыла. Понятно?.. А как действовать, тебя учить нечего, ты сам можешь любого научить… Хитрый же ты.

— Будь спокоен, Семен Михайлович, — усмехнулся Городовиков. — До свиданья, товарищ начдив! — хлестнул он плетью своего коня.

— Желаю успеха! — крикнул вслед ему Буденный.

 

XII

Налет дивизии Буденного на белогвардейские полки генерала Голубинцева был стремителен. Белые растерялись.

В хуторе Прямая Балка, где расположился со своим штабом генерал Голубинцев, началась паника. Казаки и офицеры выскакивали из хат почти в одном белье. Автоброневики красных, ворвавшись в хутор, в упор расстреливали их. Если кому из белогвардейцев и удавалось выскочить из хутора в поле, то такой попадал под острые клинки конников Тимошенко.

Буденный вместе с политкомом Мусиновым, сопровождаемый взводом конников, влетел в хутор. Ординарцы не отставали от него. Фома Котов глаз не спускал с начдива.

Белые, несколько оправившись от паники, встретили их ружейным огнем. Фома увидел, как начдив вздрогнул.

— Товарищ начдив, вы ранены? — подскочил он к Буденному.

— Пустяки, Котов, — поморщился Буденный. — Пустяки… За мной! крикнул он, сворачивая направо в уличку. — Комиссар, не отставай!

Конники хлынули в уличку вслед за Буденным и Мусиновым.

Здесь было тише, пули сюда не долетали, Буденный спросил у комиссара:

— Вы не знаете, где Тимошенко?

— Видел, когда он атаковал хутор, — ответил Мусинов. — А сейчас не знаю, где он…

— Ах, черт побрал! — выругался Буденный. — Упустили из хутора Голубинцева. — Привстав на стременах, он оглянулся. — Котов!

— Слушаю вас, товарищ начдив, — подскочил Фома на своей живой, резвой лошадке.

Но Буденный не успел ему сказать. Из переулка выскочил на невзрачной рыжей лошаденке странный всадник в старенькой дубленой шубейке и в лихо взбитом набекрень треухе. Ехал он без седла, взмахивая руками.

— Сто-ой! — осадив лошаденку, воинственно заорал этот всадник.

— Ты что за командир такой? — подъехав к нему, спросил Буденный. Что кричишь?

— Не командир я, — ответил парень, — а батрак поповский… Вы красные ай не? — испытующе оглядел он Буденного и его спутников.

— Красные.

— Во! — обрадовался парень. — Их-то мне и надобно. А кто у вас заглавный?

— Я заглавный, — ответил Буденный.

— А не врешь? — недоверчиво посмотрел на него парень.

— Не вру. Говори скорее, в чем дело?

— Да не, ты в самом деле заглавный? — снова спросил парень и перекинул взгляд на Мусинова. — Не брешет он, а?..

— Он правду говорит, — сдерживая смех, ответил комиссар. — Это начдив Буденный.

— Слыхал о Буденном, — обрадованно проговорил парень. — Да, вишь, какое дело-то, начальник… Меня Ванькой зовут… Толкушкин Ванька… У попа я батраком работаю… Ныне ночью у нашего попа генерал Голубинцев ночевал со своими офицерьями… А ныне поутру, как толечко зачалась стрельба, генерал-то этот с своими офицерьями вскочили с постелей — да на коней… Поп меня разбудил: «Ванька, говорит, проводи генерала за хутор балочкой». Вот я этого толстопузого генерала да его офицерьев проводил по балке — да сюда, думаю, может, встречу где заглавного красных, чтоб, мол, поймать этого сатану-то, Голубинцева… Ей-богу, правда!..

— А ты можешь нас провести к этой балке? — спросил Буденный.

— А почему нет? — усмехнулся парень. — Конечно, могу.

— Пошел! — крикнул Буденный. — Веди, Иван!

Парень толкнул ногами под бока свою лошаденку и снова, подбрасывая локти, помчался по улице. Буденный, комиссар Мусинов и все остальные поскакали вслед за ним.

— Не подведет? — спросил Мусинов у Буденного, указывая на парня.

— Такие не подводят, — ответил Буденный.

Проехав сады, парень нырнул в небольшую балку и, не останавливаясь, молча указал Буденному на свежие лошадиные следы на снегу.

Выскочив из балки на заснеженную степь, парень радостно вскричал, указывая на группу всадников, удалявшуюся от хутора:

— Вон они, проклятые!..

— За мной! — закричал Буденный и, обгоняя парня, с места в карьер, крупным наметом помчался вслед за белогвардейцами.

Чистокровный дончак Буденного сразу же выдвинулся вперед. Далеко отстали комиссар Мусинов и только что прибывший молодой командир Лемешко, назначенный адъютантом к Буденному. Не отставал лишь от начдива Фома Котов на своей бойкой маленькой лошаденке. Буденный с удивлением посматривал на него, потом, не утерпев, спросил:

— Какой породы лошадь у тебя, Котов?

— Кабардинской, товарищ начдив.

— Хорошая лошадь.

— Неплохая, товарищ начдив.

И они продолжали мчаться молча. Проскакав версты две по сугробам, Фома почувствовал, что вспаренный его конь долго не выдержит такой бешеной езды.

— Товарищ начдив, — крикнул он. — Лошадей загоним.

— А вон видишь, — указал обнаженной шашкой вперед Буденный.

Они нагоняли нескольких белогвардейцев на заморенных лошадях.

— Стой! — загремел Буденный.

Белогвардейцы покорно остановились и, подняв руки, испуганно смотрели на приближавшихся Буденного и Котова.

— Где генерал Голубинцев? — спросил у них Буденный.

— Впереди скачет, — охотно ответили пленные.

— Вперед! — крикнул Буденный Фоме и они снова помчались.

«Падет мой конь», — с тоской думал Фома, но отставать от начдива не посмел.

— Смотри, Котов! — крикнул Буденный, указывая на пригнувшегося к гриве всадника в защитной бекеше, скакавшего впереди на тяжелой лошади, кажись, офицер?

— Так точно, товарищ начдив, — подтвердил Фома. — Офицер. Я его сейчас зарублю, — поднял он шашку.

— Не надо, — сказал Буденный. — Возьмем так.

Поравнявшись с офицером, он тупой стороной шашки ударил его по спине.

— Сдавайся.

Офицер, рябой, смуглолицый, передернулся в седле от ужаса.

— Где Голубинцев?!

— Там… там… — указывая вперед, пробормотал офицер, тяжело склоняясь над лошадью.

Буденный снова рванулся вперед. Глаза его горели. Больно уж заманчива была мысль забрать в плен генерала Голубинцева.

Фома, сожалеюще оглядывая своего коня и сокрушенно покачивая головой, не отставал от начдива…

По посвисту пуль над головой Фома догадался, что их обстреляли с пригорка.

— Товарищ начдив! — встревоженно крикнул он. — Дальше нельзя. Обстреливают!

Но Буденный сам это уже понял и остановился, с сожалением глядя на отдалявшихся всадников.

— Ускакали, гады.

Он поднял руку и посмотрел на нее. Сквозь шерстяную перчатку выступали капли крови.

— Товарищ начдив, — вскричал Фома, — вы ж ранены!

— Ранен, — болезненно усмехнулся Буденный. — Я уже два раза сегодня ранен.

— И вы молчите?

— А разве в таком случае нужно кричать?.. Сижу в седле — значит, все в порядке… Ах, черт! — снова с сожалением посмотрел он в сторону ускакавших белогвардейских всадников. — Удрал Голубинцев. Счастлив на этот раз… Но ничего, другой раз не убежит…

Подъехали конники во главе с комиссаром Мусиновым.

— Начдив два раза ранен, — сказал ему Фома.

— Семен Михайлович! — встревожился комиссар. — Вам плохо?.. — Он соскочил с лошади, хотел помочь ему слезть с коня, но Буденный отмахнулся.

— Не беспокойтесь, товарищ политком. Я ранен легко, доеду сам до околотка.

— Товарищ начдив, — произнес Мусинов. — От Тимошенко коннонарочный прискакал… Хутор Прямая Балка в наших руках, враг разгромлен, много пленных, большие трофеи…

— Замечательно! — радостно сказал Буденный. — Я в этом был убежден. А где наши пленные? Там среди них, кажется, офицер был…

— Здесь, товарищ начдив, — отозвался адъютант Лемешко, подводя к Буденному трех пленных казаков и одного офицера с есаульскими погонами. Офицер едва держался на ногах, его поддерживали под руки два казака.

— Что он пьян, что ли? — удивился Буденный.

— Он тяжело ранен, господин командир, — ответил один из пленных.

— Не господин, а товарищ, — внушительно поправил Фома.

— Извиняюсь, товарищ командир, — смутился казак.

— Ранен? — переспросил Буденный. — Гм… тогда надо устроить его на подводу… Как фамилия, есаул? — взглянул он на офицера.

— Крючков, — тихо ответил офицер.

— Крючков? — с интересом взглянул на него Буденный. — Уж не Козьма ли?

— Козьма, — кивнул офицер.

— Вот птица-то какая знаменитая к нам попала, — усмехнулся Буденный. — Это же, товарищи, тот самый Козьма Крючков, про которого буржуазные газеты легенды писали, что будто он чуть ли не эскадрон австрийцев зарубил… Ну да дело не в этом. Человек раненый, надо его в госпиталь отправить…

Достали подводу, уложили в сани Крючкова, повезли в госпиталь. Но довезти его не удалось, дорогой он умер…

 

XIII

Выйдя из госпиталя, Константин отправился на освидетельствование медицинской комиссии, в душе тая надежду, что его признают непригодным для фронтовой службы и определят для службы в тылу. Ему не только надоела война, но он стал ее бояться.

Будучу человеком суеверным, Константин внушил себе мысль, что его преследует рок и если снова попадет на фронт, то уж на этот раз его непременно убьет Прохор. Но медицинская комиссия не знала представшего перед ней полковника да и имела строгие указания начальства меньше обращать внимания на разные болезни военнослужащих и направлять всех на фронт. Она предоставила Константину две недели отпуска для поправки здоровья, после чего он снова должен быть направлен в строй.

Пришел он домой хмурый, удрученный.

— Что с тобой, мой мальчик? — приласкалась к нему Вера. — О чем грустишь?

Константин пожал плечами:

— Ты ошибаешься, Верусик, я совершенно ни о чем не грущу.

— Но у тебя вид какой-то хмурый, грустный…

— Да просто так… Ранен же я был, болел…

— Милый мой вояка, — звонко расцеловала его Вера. — Ну, поживешь дома, поправишься, станешь снова веселым. Твоя женушка сумеет тебя развеселить…

Константин вздохнул и промолчал.

Вера взобралась к нему на колени и начала плаксиво:

— Костик, твоя женушка ходит, как кухарка… У других дам новые прекрасные платья, лаковые французские туфли… Шикарные шляпы… Я уж не говорю о драгоценностях. А я, бедная, ничего абсолютно не имею… Старые платья перешиваю… перчатки все изодранные… Стыдно среди людей показываться… — И она заплакала.

Константин сморщился, как от зубной боли.

— Не скули, Верочка, ради бога! — замахал он руками. — Разве мне до этого сейчас?.. Вот если б случилось так, как я хотел, тогда б другое дело… Все б у тебя было, родная, даже собачка на серебряной цепочке… А то ведь получается все не так, как хочешь…

— А что случилось, милый, скажи?

Константин вынужден был признаться жене:

— Пойми меня, родная Верочка, как мне не хочется снова идти на фронт!.. Хватит, черт побрал! Я уже вдоволь нахлебался этой войны. Я предчувствую, что Прохор доконает меня… Я в последнее время убеждаюсь, что судьба уготовила мне смерть от руки брата… Какой я дурак, что не повесил его. Отца с матерью пожалел…

— Костенька, а тебе никак нельзя отделаться от фронта?

— Как же, Верочка? Дорого я б дал, чтобы отделаться… Но это невозможно. Думал, что, может быть, медкомиссия могла что-нибудь сделать… Ничего не получилось. Знакомых в комиссии — никого… Плохо без протекции.

Вера задумалась.

— Знаешь что, Костя, — вдруг оживилась она. — Я попытаюсь тебе помочь.

— Каким же образом? — с сомнением посмотрел он на жену.

— У меня есть влиятельные знакомые, через которых я попробую походатайствовать, чтобы тебя назначили куда-нибудь в тыл, если уж нельзя будет оставить здесь… Неплохо бы устроиться тебе, — мечтательно сказала она, — где-нибудь в главном штабе армии или, предположим, при войсковом атамане.

— Ого! — скептически усмехнулся Константин. — Чего захотела. Это уж ты, пожалуй, на себя много берешь…

Вера обиделась.

— Напрасно ты, Костя, такого неважного мнения обо мне. Женщина, да еще притом такая, — кокетливо улыбнулась она, — как я, поверь мне, может многого достичь.

— Ох ты, черт побрал! — тиская жену, рассмеялся Константин. — Деляга ты стала, Верочка… Ну-ка, расскажи, с кем ты задумала поговорить?

— Костя, ты хорошо знаешь английский язык? — вместо ответа спросила она.

— Вообще-то, думаю, неплохо… Изучал, интересовался. А что?

— Это может сыграть свою роль, — загадочно сказала она. — В числе моих знакомых есть не то англичанин, не то американец, черт его знает, некий Брэйнард Брюс… Я не пойму, кто он… Этот Брэйнард говорит, что он коммерсант, но сам все время ездит в Таганрог, в британскую миссию… Я наблюдала за ним и вижу, что он влиятельный человек… Его боится даже сам атаман Краснов… Если его попросить, то он для меня все сделает… Все!..

— Ого! Ты слишком самоуверенна. Почему ты думаешь, что он для тебя все сделает?

— Потому… потому, что он в меня влюблен.

— Гм… понятно. А ты в него?

— Да при чем я тут? — фыркнула Вера. — Просто я с ним случайно познакомилась… С тех пор он, как тень, не отходит от меня… Ну, а мне… понимаешь, это приятно.

— Зато мне это неприятно, — нахмурился Константин.

— Уж не ревнуешь ли ты, Костя? — рассмеялась Вера.

— Ревную или не ревную — это дело мое, — грубо отрезал Константин. Но увиваться вокруг своей жены каким-то проходимцам, тем более иностранцам, я не позволю.

— Странно! — в изумлении расширив глаза, посмотрела она на мужа. — Я не понимаю тебя, Костя, ты же сам мне сказал, чтобы я немножко флиртовала с теми людьми, которые нам необходимы будут… На что ж ты обижаешься?

— Ты не переиначивай мои слова, — хмуро сказал Константин. — Я отлично помню, что я тебе говорил. Я говорил, что твоя смазливая физиономия иногда может нам оказать большую услугу… Я говорил, что иногда, когда это нам крайне будет нужно, ты с моего согласия можешь покружить тому или другому дураку голову, подурачить, пококетничать и только… Ты же, черт возьми, заводишь знакомства с иностранцами, проводишь с ними время. На кой черт они нам сдались? Какая от них польза?

— Вот именно, — подхватила Вера. — Пользу-то я и хочу извлечь из знакомства с Брэйнардом. Да еще пользу-то какую, — засмеялась она. — Ведь этот Брэйнард так нам пригодится, что ты и представить себе не можешь как… Дурачок ты Мой маленький, — притянув к себе Константина, поцеловала она его в лоб. — Глупышка, ведь если б этот американец нравился мне, то разве я б сказала тебе о нем?.. Я от тебя ведь ничего не скрываю… Да и посмотрел бы ты на него, разве он мог бы мне понравиться… Он не в моем вкусе…

Это все казалось настолько убедительным, что Константин успокоился.

— Ладно, черт побрал, действуй, — согласился он. — Посмотрим, что выйдет из твоей затеи.

— Посмотрим, конечно, — спрыгнула она с колен Константина. Попытка — не пытка. Удастся — прекрасно, не удастся — что же делать. Хуже ведь нам от этого не будет… Я не буду откладывать это дело в долгий ящик, завтра же соберу у себя маленькую вечеринку, приглашу на нее и Брэйнарда… Мы побеседуем здесь, немножко выпьем, я тебя представлю ему и еще кое-кому и, уверяю, — ты не будешь сожалеть. Компания соберется хорошая и нужная для тебя… Тебе такие люди всегда пригодятся.

— Ох ты, дипломат мой! — засмеялся Константин, слегка хлопнув ладонью по спине жены.

 

XIV

На следующий день вечером у Ермаковых собрались гости. Были здесь граф Сфорца ди Колонна князь Понятовский, и рыжеусый, внушительный капитан Розалион-Сашальский, и обвешанный крестами и всевозможными значками ротмистр Яковлев, и мистер Брюс Брэйнард.

Прибыли на вечеринку и новые лица. Важно рассевшись в кресле, с пренебрежением поглядывала вокруг «известная путешественница», как ее представила гостям Вера, графиня Матильда Карловна Граббе, высокая, тощая старуха, познакомившаяся с Верой в комитете по проведению «Дня воина». Вера, может быть, и не пригласила бы ее к себе, но та сама назвалась приехать. В то же время Вере льстило, что эта женщина благоволит к ней. Матильда Карловна приходилась близкой родственницей бывшему войсковому атаману, графу Граббе, имела большие связи и могла быть полезной Вере и Константину. Прибыл на вечеринку и бывший крупный владелец артиллерийских заводов под Петроградом Куприян Маркович Крупянников, дородный, внушительный старик с седыми бакенбардами. Вера чувствовала, что старик этот в нее влюблен, и она его пригласила «так, на всякий случай, может быть, пригодится».

Были здесь поручик русской службы француз Фобер, два английских капитана Ингом и Картер, лейтенант Гулден, недавно прибывшие на Дон в качестве инструкторов для обучения белогвардейцев танковому и авиационному делу.

Попивая чай, гости вели оживленный разговор. Граф Сфорца с любопытством расспрашивал Граббе о ее путешествиях. Матильда Карловна охотно отвечала ему.

— Это очень интересно! — воскликнул Сфорца. — А думаете ли вы, графиня, еще совершить путешествие?

— Отшень думаю. Сейчас я задумаль интересный путешествий. Я хочу идти пешком все государства Европы… Вы подумаль, как это интересно? Идти все государства Европы… Но у меня мало, отшень мало деньги. Я дал объявление в газеты, прошу жертвовать мне… О, это отшень интересно ходить пешком по всей Европа!.. Когда я соберу деньги, я пойду пешком…

— А ноги у вас не будут болеть? — мрачно спросил ротмистр Яковлев.

— Зачем ноги болеть? Когда ноги будут болеть, я буду отдыхать.

— А интересно, мадам, — спросил Крупянников, — какова цель вашего путешествия, да еще пешком?

— Как какая? Я буду смотрель государства Европы…

— Книгу напишете? — снова спросил Сфорца.

— О, нет! — сморщилась «путешественница». — Зачем книгу?..

— Не понимаю, зачем вообще тогда путешествовать? — с глубокомысленным видом проворчал Сфорца. — Обуви черт знает сколько поистопчешь, мозолей сотню набьешь…

— Вы бестактны, граф, — укоризненно посмотрела на него Вера.

— Прошу прощения, — сладко заулыбался Сфорца, целуя руку Веры. Графиня, — повернулся он к Граббе, — я вам немного пожертвую на ваше путешествие. Но я не захватил с собой денег.

Заговорили о войне с большевиками, о помощи союзников.

— Вот из Англии приехали мои друзья, — сказал Брэйнард, кивая на английских капитанов, не спускавших очарованных глаз с порозовевшей от чая прелестной хозяйки. — Они говорят, что прибыли на корабле, который доставил в Новороссийский порт семь тысяч комплектов обмундирования для Донской армии и пять тысяч пудов специальной мази для смазки сапог… Разве это не значительная помощь, а?..

— Позвольте, мистер Брэйнард, — удивился старый промышленник, сразу же своим практическим умом сообразив нелепицу. — Вы говорите, пять тысяч пудов смазки для сапог?

— О, да-да! — закивал головой Брэйнард. — Именно пять тысяч пудов…

— Но это же невозможно, господа! — воскликнул старик. — Подумать только: пять тысяч пудов!.. Куда девать такую махину?.. Этой мазью всю Россию можно затопить.

— Дареному коню в зубы не смотрят — проговорил Константин.

— Это верно, — сказал старик. — Но куда ее девать?.. Ведь ее же за целый век не используешь… Может быть, оси у телег можно смазывать ею?.. Вот это щедрость!.. Вот это я понимаю широту натуры. Спасибо, спасибо, союзнички! — глумился старик.

Брэйнард, поняв издевку старика, надменно посмотрел на него и отвернулся.

— Да, господа, — оживленно заговорил Фобер, — союзники щедро помогают нам. Я только что из Одессы, и, представьте, как раз перед отъездом оттуда мне пришлось видеть интересную картину. Пришли английские пароходы с танками, предназначенными для Донской армии. Они, как черепахи, без помощи лебедок и других приспособлений поднимались по лестнице Ришелье… Публики было — кулаком не прошибешь… Как вам известно, лестница эта высокая — в ней более ста ступеней. И это все было нипочем для танков. Не замедляя хода, они все выше и выше поднимались по лестнице. Зрелище это, — с воодушевлением врал француз, — настолько было поразительное, настолько фантастическое, что публика, наблюдавшая за танками, не выдержала и в ужасе разбежалась по шумным улицам города…

Константин захохотал.

— Вы шутник, господин поручик.

— Вы мне не верите, господин полковник? — обиженно посмотрел француз на Константина.

— Да, нельзя сказать, что принимаю это за достоверный факт, — смеясь, сказал Константин. — А вообще забавно… Забавно.

— Вы, может быть, и такому факту не поверите, господин полковник, сухо сказал он. — Прочтите вот эту заметку, обведенную красным карандашом… В Ростове купил.

Константин развернул газету и прочитал заголовок.

— «Маленькая газета» — ежедневная газета честных и трудовых людей. Прием: шляйся, кому не лень, с 6 часов вечера до 11 ночи…». Что это за бред? — в недоумении пожал плечами Константин. — Это ж какая-то галиматья?.. Вы, поручик, говорите про эту вот заметку «Зверь — и то на большевиков?»…

— Да-да, именно, — подтвердил француз. — Прочитайте.

Константин начал громко читать:

«Чиновник Министерства финансов Азербайджанского правительства рассказывает в кубанской газете «Свободная речь», что он лично видел при английском отряде в Баку обезьян-пулеметчиков*.

Все обезьяны из породы орангутангов. Они прекрасные воины, отлично справляются со своим делом, исполнительны и точны. Совершенно свободно разгуливают они изредка по улицам города, одетые в коротенькие черные юбочки и маленькие черные шапочки. Ни обуви, ни каких-либо принадлежностей туалета эти волосатые воины не признают, зато очень большие лакомки и особенно любят орехи. Иногда около уличных лавочек прохожие развлекаются оригинальной сценкой — покупки обезьяной лакомства.

Четырехногий покупатель запускает одну из своих рук (переднюю или заднюю) в корзину с орехами и захватывает полную пригоршню. Перс-торговец набрасывается на него с бранью, угрожающе замахиваясь палкой. Тогда орангутанг вытаскивает из кармана юбочки серебряную монету, которую и бросает лавочнику.

Иногда такая процедура проделывается несколько раз подряд, пока карманы волосатого пулеметчика не наполнятся.

Когда будет потеплее, их повезут в Астрахань, а может быть, и на наш фронт» [10] .

— Хе-хе! — добродушно рассмеялся старик Крупянников. — Газетная шутка. Сказочка.

На столе стояло несколько бутылок вина. Константин частенько наливал себе и пил.

Видя, как жена его преуспевает в обществе, заводит широкие знакомства с видными лицами, Константин немало дивился таким ее способностям. Это льстило его самолюбию. Но в то же время червь ревности точил его сердце.

Разве можно оставаться равнодушным, видя, как фамильярно они ведут себя с его женой, лобызают беспрестанно ее руки, шепчут ей что-то, видимо, непристойности.

«Сволочи! — с озлоблением глядя на гостей, думал Константин. — Как ужи увиваются. И этот старый хрен туда же, — глянул он на Крупянникова, с увлечением что-то рассказывающего Вере. — Дряни! Вот только один, кажется, порядочный человек, — обратил он внимание на скромно сидевшего в углу молодого английского лейтенанта Гулдена. — Один он, пожалуй, не обращает внимания на Веру…»

Константин, почувствовав расположение к этому англичанину, взял со стола бутылку вина, подошел к нему.

— Я хочу с вами, лейтенант, выпить, — сказал он ему по-английски.

— О, благодарю вас, полковник! — воскликнул молодой офицер, поднимаясь.

Попивая вино с лейтенантом, Константин разговорился с ним. Молодой англичанин, польщенный вниманием русского полковника, с юношеской откровенностью рассказал о себе. Он недавно окончил офицерскую школу и вот, впервые выехав из Лондона, попал на Дон.

— Еще воевать придется с большевиками, — поощрительно похлопал его по плечу Константин. — Надеюсь, вы их ненавидите, как и мы?

— Кого?

— Да большевиков.

— А я не знаю, кто это — большевики, — пожал плечами юноша. — Чего они добиваются, тоже не знаю…

Константин уже намеревался прочитать ему целую лекцию о большевиках, но в это время к нему подошел Брэйнард.

— Я очень рад, что с вами познакомился, полковник, — сказал он, пожимая руку Константину. — Очень рад…

— Я тоже рад познакомиться, — сухо произнес Константин.

— Мне Вера Сергеевна сказала о вашем желании устроиться здесь, в Новочеркасске…

— Да… — замялся Константин. — Хотелось бы… Знаете ли, болен… здоровье неважное…

— О! Я очень вас понимаю, — дружелюбно закивал головой Брэйнард. — Не поймите это, пожалуйста, как вмешательство в ваши личные дела, но, если не будете возражать, я могу помочь вам… Я поговорю с генералом Красновым…

— Я вам буду признателен, — приложил руку к сердцу Константин. Заранее благодарю.

— О, ничего не стоит! — снисходительно похлопал его по плечу Брэйнард. — Я вам все сделаю…

Через несколько дней из атаманского дворца Константину принесли приглашение вступить в обязанности адъютанта войскового атамана.

«Черт побрал! — изумился Константин. — А ведь в самом деле иностранец-то этот влиятельный».

И он подумал, что в иных случаях, когда это полезно для дела, можно и сквозь пальцы посмотреть на поведение своей жены.

 

XV

Третью неделю Виктор жил на окраине Новочеркасска, у сестры Катерины. Небольшой, но просторный флигелек густо оброс молодым садом, над окнами висели акации, сирень. Стоял он на отшибе от города, а поэтому всегда здесь было тихо и спокойно. Но Виктор не наслаждался покоем.

Вместе с подпольщиками он готовился к освобождению из новочеркасской тюрьмы Семакова и его товарищей. Таково было указание подпольного комитета. План освобождения арестованных разрабатывался Ростовским подпольным комитетом, но почему-то слишком уж медлительно.

Однажды Виктор надел шинель, отвернул воротник, нахлобучил на глаза фуражку, чтоб не узнали знакомые, и вышел пройтись по Новочеркасску.

Побродив по улицам, Виктор, перед тем, как идти домой, зашел в гастрономический магазин. Купив все, что ему было нужно, он пошел к выходу и вдруг столкнулся с молодым прапорщиком.

— Виктор! — обрадованно бросился к нему прапорщик. — Ты ли, друг?

Виктор от неожиданности даже растерялся.

— Вася?

— Ну, конечно, я! — радостно вскричал прапорщик и полез целоваться. Здравствуй, дорогой дружище!

Это был друг Виктора по гимназии Вася Колчанов.

— Здравствуй, Вася, — сказал Виктор, не зная еще, как себя вести со своим школьным товарищем.

— Слушай, Витька, — пристально посмотрел на него Колчанов. — Ты какой-то странный. Ты что, не рад нашей встрече?..

— Да нет… почему же, Вася, — смущенно проговорил Виктор. — Очень рад… Но… понимаешь, ты же офицер, а я солдат…

— Ха-ха-ха! — весело захохотал Колчанов. — Ну вот это так номер ты отмочил. Солдат… Брось дурака валять! Офицер… Подумаешь, какая я шишка — прапорщик… Ха-ха-ха!.. Но ведь ты, Витя, — запнулся он. — Ты ж, по-моему, вольноопределяющийся, а?..

— Да.

— Ну, вот видишь. Недалеко и ты от меня отстал. Окончишь трехмесячную школу прапорщиков и будешь офицер.

— Мне офицерство не особенно нужно, — усмехнулся Виктор. — Не гонюсь за ним.

— Да оно и мне-то так же нужно, как собаке пятая нога, — засмеялся Колчанов. — Или как курице шляпа… Я мечтаю, брат, об университете. Хочу, очень хочу быть геологом.

— Да, — вздохнул Виктор. — Учиться и я хочу.

— Вот кончится война, — весело сказал Колчанов, — тогда и будем с тобой учиться снова… Подожди! Недавно о тебе что-то слышал…

— От кого слышал? — насторожился Виктор.

— От сороки-белобоки, — засмеялся Колчанов. — Нет, в самом деле, слышал. Но от кого!.. Ах, да!.. Не знаю, помнишь ли ты Марину Бакшину?.. Такая это хорошенькая гимназисточка была… Да нет, ты ее не мог тогда видеть, ты ж на фронт ушел, она после тебя появилась в Ростове… Вот она-то о тебе и спрашивала… Странно, откуда она тебя знает?..

— Марину?! — вскрикнул обрадованно Виктор и так тряхнул своего друга, что чуть пуговицы не оторвал у его шинели. — Говори скорей, где ты ее видел?.. Что она обо мне спрашивала?..

— Бешеный! — с Недоумением посмотрел на Виктора Колчанов. — Ты не с ума ли сошел?

— Говори, Васька, где видел Мариночку?

— Недавно встретил в Ростове… Откуда она тебя знает, а?.. Спрашивала о тебе — не видел ли я тебя… Мне тогда было некогда, и я ее вопросу не придал значения…

Виктор захохотал.

— Ты, правда, не сошел с ума? — с опаской спросил Колчанов.

— Ей-богу, сошел, Вася, — хохотал Виктор. — Дай я тебя обниму, дурака. — И он, обняв прапорщика, звучно расцеловал его в щеки. — Спасибо, Вася, за сообщение.

— Ах, вот оно в чем дело! — догадливо протянул Колчанов. — Ну, теперь все понятно… А я, дурак, сразу-то и ничего не понял, думал, что ты с ума сошел… Ну что ж, поздравляю, выбор твой вполне одобряю. Марина — девушка замечательная.

— Где она живет?

— Не знаю.

— Адреса не знаешь?

— Нет.

— Дурак!

— Правильно, — согласился Колчанов. — Да еще набитый.

— Ну как же это так, Вася! — огорченно воскликнул Виктор. Разговаривать со знакомой девушкой и не спросить ее, где она живет, чем занимается, — это же просто надо быть олухом царя небесного.

— Теперь я понял, — с сожалением покачал головой прапорщик, — что большую оплошность совершил.

— Ну расскажи все-таки, как ты с ней встретился?

— Ну, встретились на Садовой, обрадовались. Поговорили, вспомнили гимназические вечера, как танцевали… А потом она спросила о тебе, не видел ли я тебя. Я сказал, что давно не видел…

— И все?

— И все. Много мы не говорили, некогда мне было…

Виктор огорченно поник головой.

— Не огорчайся, Витенька, — пожал ему руку Колчанов. — Мы ее найдем!.. Ей-богу, разыщем. Я сам тебе помогу ее разыскать!.. Ведь я же, брат ты мой, в таком служу месте, что по моему приказу мне любого типа в Ростове разыщут… А она определенно живет в Ростове, я это почувствовал…

— А где ты служишь?

— О, брат ты мой, я служу в за-амечательном месте, — засмеялся Колчанов. — В тепленьком… В канцелярии градоначальника города Ростова, полковника Грекова… Почти ничего не делаю… Некоторое касательство имею, так сказать, к тюрьмам…

— Тюрьмам? — удивился Виктор. — Какое же касательство?

— Да так, вроде надзора… Есть такой отдел в градоначальстве…

— А новочеркасская тюрьма не в вашем ведении?

— Нет, новочеркасская тюрьма нам не подчинена, хотя смотря как. Иногда имеем касательство и к ней… Например, если нам потребуется тот или иной арестованный, можем востребовать…

Виктор задумался.

— Ты понимаешь, Витя, — начал весело рассказывать прапорщик. — Я служу по тюремной части… главное, от фронта избавлен… Ты посмотрел бы на нашего градоначальника Грекова… Фрукт, я тебе скажу. Высокий, красивый, пышные усы, из гвардейцев… Шикарный, всегда надушен, аристократ… А взяточник непомерный. Ты, понимаешь, такие фокусы проделывает… Большущие деньги, жулик, наживает. Говорят, в Лондонском банке счет свой имеет… А юморист — невероятный. Посмотри, вот какие он приказы публикует в суворинском «Вечернем времени», — полез в карман за газетой Колчанов. — Вот слушай: «Опять в г. Ростове-на-Дону появились прокламации с призывом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Право, понять не могу, почему пролетариям надо соединяться именно в Ростове? Здесь и без того тесно. Прокламации расклеивала госпожа Ревекка Ильяшевна Альбаум. Ее следовало бы расстрелять, но я приказываю ее лишь выслать к большевикам, за которых она ратует…» Каково? — расхохотался Колчанов, взглянув на Виктора.

Виктор, почти не слушая Колчанова, думал о чем-то своем.

— Вася, — внимательно посмотрел он в глаза Колчанову, — скажи по правде, ты мне такой же друг, как и раньше?

— Странный вопрос, Витька, — обиделся тот. — Считаю тебя самым искренним, близким другом.

 

XVI

В туманную муть ноябрьского рассвета к новочеркасской тюрьме подъехал военный грузовой автомобиль. Из кабины машины выскочил молодой черноусый офицер и, предъявив пропуск часовому, стоявшему у ворот, вошел во двор тюрьмы. Он разыскал тюремную канцелярию.

— Где у вас тут начальство? — спросил он, войдя в душную комнату канцелярии.

— Что надобно, господин офицер?

— Начальника, — властно сказал офицер. — Срочно надо. Дело важное.

— Зараз, господин поручик, — глянув на погоны прибывшего офицера, произнес казак и, приоткрыв дверь в другую комнату, откуда доносился густой храп, негромко позвал: — Господин есаул!.. Господин есаул, встаньте на минуточку!.. До вас пришли.

— Какого черта надо? — послышался из комнаты сиплый голос. — Чего будишь среди ночи?..

— Да говорю ж вам, господин есаул, что до вас пришли… Говорят, что срочно, мол, надо.

— О-о, черт! Какому это дьяволу я понадобился… Скажи — сейчас. Сапоги надену…

Минут через десять в канцелярию вошел кудлатый, рябой казачий офицер.

— Что угодно? — недружелюбно взглянул он на прибывшего.

— Извольте, господин есаул, получить орден на выдачу пятнадцати арестованных для ростовского военно-полевого суда.

— О-о! — зевнул есаул, прикрывая рот рукой. — Ну, и время же вы выбрали приехать, господин поручик. Нет ни начальства тюрьмы, ни письмоводителей. Разве я могу их выдать без них?..

— Сколько же ждать?

— До девяти утра.

— О, это невозможно! — воскликнул прибывший офицер. — К девяти арестованные уже должны быть в Ростове. В девять часов утра там начинается крупный процесс над большевиками. Ваши арестованные нужны в качестве свидетелей. К пяти вечера они будут возвращены вам обратно.

— Дайте-ка ордер, — потребовал есаул и, взяв его от прибывшего офицера, поднес к тускло горевшей электрической лампочке, прищурившись, стал читать. — Кто это подписал? — спросил он.

— Что вы, не разберете? — покручивая усы, усмехнулся прибывший. Войсковой старшина Икаев.

— А кто это — Икаев?

— А вы разве не знаете? — пожал плечами поручик. — Начальник контрразведки, он же и председатель ростовского военно-полевого суда.

— А-а, — протянул понимающе есаул. Хотя ему и не был известен этот Икаев, но, боясь, чтоб его не упрекнули в незнании начальства, сделал вид, что он Икаева прекрасно знает.

Постояв мгновение в раздумье, почесав затылок, он сказал казаку:

— А ну, Коротков, пойди разыщи старшего надзирателя.

Казак неторопливо натянул на себя шинель, надвинул на голову папаху и вышел из канцелярии.

— Присядьте пока, — уже дружелюбнее предложил есаул прибывшему офицеру.

— Спасибо, я не устал.

Есаул закурил и тотчас же захлебнулся в кашле.

— Вот… кхе-кхе… Черт побрал… кхе-кхе… про-остудился.

Вошли посланный казак и надзиратель.

— Чего изволили просить, ваше благородие? — вытянулся перед есаулом высокий, рыжеусый надзиратель.

— Вот что, братец, вот ордер, подписанный самим председателем военно-полевого суда, войсковым старшиной Икаевым, — подал он ордер надзирателю. — Понимаешь, самим Икаевым. Знаешь, кто Икаев?

— Как же не знать, ваше благородие, — щелкнул каблуками надзиратель. — Очень даже знаю. Начальник контрразведки. Он у нас частенько бывает.

— Ну, так вот, — внушительно проговорил есаул. — Немедленно собери по этому списку арестованных и под расписку сдай господину офицеру…

— Лебедеву, — подсказал прибывший.

— …господину Лебедеву, — повторил есаул.

— С вещами али нет? — спросил надзиратель.

— Зачем же вещи? Они ведь к вечеру вернутся.

— Слушаюсь, — козырнул надзиратель и вышел.

* * *

Через полчаса пятнадцать арестованных большевиков стояли у тюремных ворот, дожидаясь своей участи. Почти все они были убеждены в том, что их ведут на расстрел.

Среди арестованных, зябко запахнувшись шинелью, стоял Семаков. Он был мрачен.

— Иван Гаврилович, — спрашивал его удрученно какой-то паренек, неужто все, а?..

— Ничего не знаю, Коля, — угрюмо шептал Семаков. — Возможно, поведут расстреливать… Впрочем, вряд ли они будут расстреливать днем. Видишь, совсем рассвело. Они больше ночью расстреливают…

— Может, на допрос нас?

— Возможно.

С крылечка тюремной канцелярии сошли два офицера и торопливо подошли к арестованным.

— Все? — обвел взглядом по толпе арестованных молодой черноусый офицер.

— Так точно, господин офицер, — ответил рыжеусый надзиратель, прикладывая руку к папахе. — Все полностью по списку. Желаете перекличку сделать?

— Некогда! — махнул рукой черноусый офицер. — Запаздываем. Выпускай из ворот арестованных, — властно приказал он. — Усаживайте в автомобиль.

Загремев засовами, распахнулись тяжелые чугунные ворота тюрьмы. Арестованных вывели из ворот. Они увидели военный автомобиль, в кузове которого стояли два солдата с винтовками и прапорщик.

— А ну быстро рассаживайся в машину! — прикрикнул черноусый поручик на арестованных.

Сопровождаемые бранью и толчками, арестованные уселись в машину. Проследив за посадкой арестованных, молодой поручик вскочил в кабину.

— Гони, Ваня! — сказал он офицеру.

Но мотор что-то закапризничал, и, пока с ним возился шофер, к тюрьме, на линейке, запряженной парой сытых гнедых подъехал толстый, пожилой офицер. Тяжело поднявшись, он сошел с линейки. Поручик из кабины автомобиля встревоженно следил за ним. Он видел, как к толстяку подбежал рябой есаул, который только что выдал ему арестованных, и что-то стал докладывать, то показывая ордер, то указывая на автомобиль.

— Давай, Ваня! — снова беспокойно вскричал поручик. — Гони скорее, родной!

— Сейчас, — отозвался тот. — Что-то мотор барахлит.

— Что вы наделали? — донесся до поручика визгливый голос толстого офицера. — Стой! — заорал он, выхватывая из кобуры револьвер и бросаясь к автомобилю. — Стой! Стрелять буду!..

— Да гони ж ты, Иван! — в отчаянии крикнул поручик, вынимая наган из кобуры.

Мотор, наконец, затарахтел. Шофер вскочил в кабину, сел за руль. Автомобиль качнулся и тронулся с места.

Толстый офицер, видимо начальник тюрьмы, есаул и надзиратели с перепуганными лицами, на ходу стреляя из револьверов, некоторое время бежали вслед за машиной, вопя:

— Стой!.. Стой!..

Поручик высунулся из кабины и озорно, по-мальчишески, помахал им рукой.

— Всего хорошего, господа! До скорого свидания на том свете!..

Когда от тюрьмы отъехали верст на двадцать, поручик велел шоферу остановить машину. Выскочив из кабины, он заявил:

— Ну, теперь, друзья, вылезайте из машины и быстрее расходитесь.

Семаков соскочил с машины и бросился в объятья офицера.

— Витя! Дьяволина ты этакий… — и слезы хлынули у него из глаз.

— Иван Гаврилович! — изумился Виктор. — Да ты что же это?

— Прости за слабость, — вытирая рукавом глаза, сказал Семаков. Видно, стар стал, что ли… Давай, крестник, еще раз поцелую… Как это ты все устроил?

— О! — сказал Виктор. — Все это устроил подпольный комитет. Я только с товарищами выполнял его волю. Помог нам очень и вот этот мой товарищ по гимназии, — указал он на Колчанова.

Все освобожденные из тюрьмы торопливо жали Виктору руки, благодарили его.

…Раскидывая грязь по сторонам, машина помчалась по шоссе и вскоре скрылась из виду.

Семаков посмотрел на быстро уходившего к Аксайской станице Колчанова, сказал:

— Ну, товарищи, расходись по одному, по двое в разные стороны…

Семаков с Виктором решили идти в Аксай и там, дождавшись поезда, ехать в Ростов.

 

XVII

В декабре в Новочеркасск прибыла англо-французская союзная делегация в составе: от англичан — генерала Пуля, полковника Киса, майора Эдварса и капитана Олкока и от французов — капитанов Бертело, Фукэ и лейтенанта Эрлиша.

После бала, прошедшего с большой помпезностью в атаманском дворце, где многие гости перепились до бесчувствия, союзников на следующий день повезли осматривать столицу Дона.

В числе других казачьих офицеров Константину, как знающему английский язык, пришлось сопровождать гостей в их поездке по городу. Он сидел в фаэтоне с флегматичными и равнодушными ко всему англичанами майором Эдварсом и капитаном Олкоком.

Майор Эдварс — выбритый, высокий и тощий, с сильно развитой челюстью — иногда вглядывался серыми, холодными, скучающими глазами в какой-нибудь заинтересовавший его предмет и, посасывая трубку, указывал сухим длинным пальцем:

— Это что? Кому монумент?

— Памятник атаману Платову, — отвечал Константин. — Работы скульптора Антокольского. Платов — герой Отечественной войны 1812 года. Побывал у вас в Лондоне в 1814 году.

— Олл райт! — удовлетворенно кивал головой Эдварс. — А это кто?

— Атаманцы, — пояснял Константин. — Казачьи гвардейцы.

— Угу.

Когда проезжали Соборную площадь, иностранцев поразил мощный вид чугунного Ермака, одиноко стоявшего на гранитном пьедестале. Выскочив из автомобилей и саней, иностранные офицеры пошли осматривать памятник. Казалось, что Ермак глядел на них хмуро и мрачно, как на незваных пришельцев.

Гостей повезли в музей донского казачества, затем в офицерскую школу и кадетский корпус, а оттуда прямо на вокзал.

Здесь уже поджидал союзников специальный атаманский поезд, который должен был повезти их на восточный, царицынский фронт. Многие иностранные офицеры не хотели ехать. Но атаман Краснов убедительно просил их сделать ему одолжение. Краснову нужно было показать союзной миссии, в каких трудных условиях сражаются казаки на фронте. Этим он хотел вызвать у них больше сочувствия и щедрости. Сам атаман со своей свитой и сопровождал иностранцев на фронт. Как адъютант атамана Константин также был в числе свиты.

Когда наутро за завтраком встретились все, Константин среди иностранных офицеров увидел Брюса Брэйнарда. Зачем ехал этот делец на фронт, было непонятно. Расспрашивать же его об этом Константину был неудобно.

После завтрака Константин ушел к себе в вагон и стал смотреть в окно. На заснеженных полях то там, то сям лежали полуобглоданные бродячими собаками трупы лошадей и верблюдов — следы недавних боев. Местами были видны черные провалы окопов, оборванные проволочные заграждения. Мимо окон бежали разбитые снарядами красные кирпичные железнодорожные будки и казармы для рабочих. Почти повсюду мосты были взорваны.

Замедляя ход, поезд осторожно, словно крадучись, переполз по временно поставленному мосту через какую-то реку. Все вокруг, в разных направлениях, изборождено глубокими морщинами окопов. Совсем недавно, всего несколько дней назад, здесь кипели ожесточенные сражения.

Показалась станция Чир.

— Господа, — пригласил Краснов англичан и французов, — прошу вас на минутку выйти на платформу. Народ вышел вас встречать.

Константин также вслед за всеми вышел из вагона.

Посреди платформы выстроился почетный караул: на правом фланге седобородые старики, на левом — молодые, фронтовые казаки. Перед караулом, вытянувшись, топорща усы, стоял генерал Мамонтов, за ним — генерал Толкушкин.

— Здравствуйте, родные мои! — поздоровался со стариками Краснов.

— Здравия же… ваше высокопревосходительство! — выкатывая глаза на атамана, рявкнули старики.

Атаман произнес речь.

— …Пусть ваши сыновья, — закончил он, — завершают священное дело спасения славы казачьей, начатой вами.

Под крики «ура» атаман перешел к шеренге молодых казаков.

Высокий костлявый старик, генерал Пуль, посасывая потухшую трубку, стоял со своими офицерами у вагона, дожидаясь, когда атаман представит его казакам.

— Прошу, генерал, — любезно улыбаясь, обратился к нему по-английски Краснов, — принять почетный караул.

Пуль медленно стал обходить шеренгу казаков, вглядываясь в каждого, временами останавливаясь, рассматривая у казаков одежду, оружие, иногда поднимая полы шинелей, ощупывая пальцами добротность сукна. Подойдя к какому-то горбоносому, бородатому казаку, стоявшему в строю, Пуль ткнул ему кулаком в живот. Казак охнул и выронил из рук шашку. Иностранные офицеры засмеялись шутке генерала.

— Нельзя так солдату живот выпячивать, — строго поджав губы, сказал Пуль побагровевшему от стыда казаку. Краснов с нарочитой любезной улыбкой перевел ему фразу, брошенную английским генералом. И когда тот отошел, гневно посмотрев на казака, прошипел:

— Подвел, подлец!

Константин подошел ближе, взглянул на сконфуженного старика и побагровел от стыда: он узнал своего отца. Избегая его смущенного, страдальческого взгляда, он прошел мимо.

К генералу Пулю с поклонами подошли станичные атаманы ближайших станиц. С краткой речью выступил атаман Нижне-Чирской станицы, тучный, сивобородый подъесаул.

От имени генерала Пуля и всей союзной миссии ответную речь держал на русском языке еще совсем молоденький румяный французский лейтенант Эрлиш.

— Добрый казак, — нервно повизгивал он тенорком, отчаянно жестикулируя. — Слюшай меня, слюшай, пожалюста! Скоро сюда, Дон, придет много союзников. О, очень много! Придет франс пушка, придет инглиш танка, много танка… Все пойдет Москва… Москва спасать нужно. Ой, как нужно Москва. Ура-а!.. Кричи много ура-а!

Краснов, несколько смущенный бессвязной и мало вразумительной речью французского союзника, взмахивал руками, дирижируя, и по его указке до хрипоты кричали «ура!».

Кряжистый, с длинным красным носом, генерал Толкушкин, успевший по случаю приезда союзной миссии проглотить лишних стакана два водки, покачиваясь из стороны в сторону, хрипло пробасил:

— Эх, братцы вы мои! Дали б мне наши союзники два танка, я б с ними да с одним лишь казачьим разъездом через неделю вошел бы в Москву. Ей-богу, не вру! Господин Пуль, разрешите…

Оттолкнув стоявшего на пути Мамонтова, Толкушкин, пошатываясь, подошел к Пулю, помахивая красиво отделанной плеткой.

— Господин генерал!

Краснов, с опаской доглядывая на пьяного Толкушкина, сказал по-английски Пулю:

— Этот генерал хочет с вами говорить.

— Слушаю вас, — сказал Пуль, останавливаясь и смотря на Толкушкина.

Толкушкин взмахнул нагайкой. Краснов похолодел — ударит. Но нет, тот не ударил.

— Генерал, — сказал Толкушкин, пьяно всхлипывая. — Все казачество радо вашему приезду… И я рад… Потому как вы ведь наши союзники… А раз союзники, то и пойдем вместе бить нашего общего врага — большевиков… Будем бить их в хвост и в гриву, не давать с…

Краснов смутился и не перевел последней фразы. Заметив улыбки на лицах белогвардейских офицеров, Пуль потребовал от Краснова, чтобы тот дословно перевел сказанное Толкушкиным.

— Это непристойность, сэр, — сказал Краснов.

— Ничего, скажите, — настаивал Пуль.

Краснов перевел. Пуль громко расхохотался.

— Остро сказано.

— Возьмите, генерал, эту плеть на память от донских казаков, — вдруг предложил Толкушкин нагайку Пулю. — Она вам пригодится… Этой нагайкой вы крепко будете хлестать нашего врага.

— Оригинальный подарок, — улыбаясь, сказал Пуль, рассматривая красиво отделанную нагайку. — Я рад принять этот подарок от донского казачества. Подарок мне этот, действительно, пригодится.

…Расстроенный происшествием с отцом, Константин, хмурясь, стоял у вагона, дожидаясь, когда члены миссии пойдут в него. Здесь-то его и разыскал Василий Петрович.

— Сынок, — сокрушенно сказал он.

Константин вздрогнул и воровато огляделся вокруг: не наблюдает ли кто. Убедившись в том, что на них никто не обращает внимания, он недовольно спросил:

— Ну что тебе надо, отец?

Старик ошарашенно посмотрел на него.

— Да ты сын мне али кто?

— Сын, — мрачно промолвил Константин. — Но ты сегодня в такую глупую историю влип, что мне просто стыдно с тобой разговаривать…

— С отцом стыдно?!

— Да, — сердито выкрикнул Константин. — Именно с тобой, с отцом. Какой тебя черт заставил в этот дурацкий почетный караул становиться?.. А если уж стал, то надо бы не выпячивать брюхо, как беременная баба. И вообще-то, зачем ты сюда попал? Почему ты бросил дом, мать, семью?.. Ведь не могли же тебя мобилизовать, старика.

— Сам пошел, добровольно, — угрюмо буркнул Василий Петрович.

— Сам, — озлобленно усмехнулся Константин. — Глупость сделал. В твоих ли летах это делать?

— Хотел помочь…

— Помощник мне тоже. Что ты сегодня натворил? Ты ж меня осрамил. Хорошо еще, что никто здесь не знает, что ты мой отец, а то прямо-таки хоть убегай отсюда. Иди, я с тобой больше не могу говорить. Вот, кажется, на нас обращают внимание. Иди!

Василий Петрович ошеломленно смотрел на сына.

— Так ты, стало быть, своего отца стыдишься, а? — наливаясь гневом, спросил он у Константина. — Гонишь отца?

— Не кричи! — сморщившись, — зашипел Константин. — Услышать могут.

— Ах ты, сукин сын! — вдруг громко завопил Василий Петрович. — Нехай все слышат, какой ты мерзавец. Отца застыдился… Будь ты проклят, сатана!.. Ишь ты, в полковники его вывел, а он теперь с отцом не желает разговаривать, стыдно, вишь, ему.

Константин, как обожженный, рванулся к вагону, ухватился за поручни, вспрыгнул на площадку и скрылся за дверью.

— Ишь ты, — продолжал бушевать старик. — Полковником стал, ваше высокоблагородие. Значит, теперь и родителей не надо признавать. Пожалуюсь самому атаману Краснову.

Вокруг него собиралась толпа любопытных.

— Я те дам, проклятый полковник! — грозился в окно вагона Василий Петрович. — Отца постыдился…

— В чем дело, казак? — подходя к старику, строго спросил Мамонтов. Что ругаешься?

— Да как же, ваше превосходительство, — стал жаловаться ему Василий Петрович, — он хоть и полковник, а ведь сын мне родной…

И он рассказал Мамонтову о своей обиде на сына.

Выглянув украдкой в окно, Константин увидел, что Мамонтов за что-то распекал отца.

«Пусть, — махнул он рукой. — Его стоит пробрать».

Проходя мимо Константина, Краснов спросил у него:

— Полковник, что это там бушевал казак?

— Пьяный, господин генерал.

— А-а, — понимающе протянул Краснов. — Тогда понятно. Он, кажется, вас оскорблял?.. Почему вы его не посадили под арест?

— Бог с ним, ваше превосходительство, — великодушно проговорил Константин. — Наш станичный он, сосед, неудобно будто это сделать.

— А-а, сосед? Ну, тогда не стоит.

 

XVIII

…В то время подпольный большевистский комитет возглавлял Журычев. Это был сравнительно молодой человек, небольшого роста, сухощавый. Он вел огромную революционную работу в тылу врага, помогал объединять вокруг подпольного комитета всех коммунистов не только Ростова, но и Таганрога, Александровск-Грушевского, Новочеркасска, Сулина, Азова и многих казачьих станиц Дона. Под руководством Журычева подпольный комитет развернул работу среди рабочих промышленных предприятий городов, среди казаков и крестьян станиц и слобод. Смелую агитационно-пропагандистскую работу вели большевики в воинских частях белой армии, для чего подпольщики под видом добровольцев вступали в ряды белогвардейцев, как это и было с Виктором и Афанасьевым.

Сам Журычев, подвергаясь риску быть пойманным и расстрелянным, дважды переходил линию фронта для налаживания связи с Зарубежным Донским бюро РКП(б), которое руководило всей подпольной работой на территории Донской области, занятой белыми.

В Донбюро Журычев получал партийные директивы, политическую литературу, воззвания к населению. Во второй его приход ему дали даже десяток опытных подпольных работников из числа донских казаков для работы в казачьих станицах и частях.

Напряженно работала подпольная типография, в которой печатали прокламации, листовки, воззвания. Весь этот материал распространялся не только среди населения территории, занятой белыми, но даже и на фронте. Иногда подпольный комитет выпускал прокламации на английском и французском языках, и они попадали в руки иностранных солдат, наводнивших Кубань и Дон.

Вся эта работа подпольщиков давала заметные результаты. Под влиянием устной и печатной агитации и пропаганды большевиков рабочие и многие казаки отказывались идти в белую армию, тысячами дезертировали, создавали партизанские «зеленые» отряды и дрались против белогвардейцев…

…Однажды Семаков пришел к Виктору поздно вечером. Был он страшно бледен, чем-то сильно взволнован. Не поздоровавшись с ним, тяжело опустился на диван.

— В чем дело, Иван Гаврилович? — встревоженно спросил юноша, чувствуя, что с его другом что-то произошло.

— Беда, Виктор! — хрипло прошептал Семаков. — Большая беда… Полный провал… полиция открыла нашу типографию. Много товарищей арестовано… Арестован и Журычев…

— Что ты говоришь! — всплеснул руками Виктор. — Журычев арестован?.. Что же делать теперь?.. Надо попытаться освободить его.

— Едва ли это теперь возможно, — сказал Семаков. — Контрразведчики, после нашего побега, стали более бдительными. Сейчас идет по городу повальная облава. Беляки рыщут по всем квартирам наших подпольщиков, арестовывают всех, кого застают дома… Я тоже чуть не попался в их лапы. Чудом уцелел… Подхожу к квартире, смотрю — в окнах свет. «Что за диковина, думаю, кто это в моей квартире?» Иду к подъезду, смотрю у двери стоит полицейский, я — круть, да назад. Он за мной, стрелять стал… Едва убежал… Пришел вот к тебе, думаю, что о твоей квартире никто не знает. Переночевать можно у тебя?

— Что за вопрос, Иван Гаврилович! — воскликнул Виктор. — Конечно, можно. Только я боюсь, как бы не нагрянули и сюда.

— Нет, — успокаивающе сказал Семаков. — Ты же совсем недавно здесь стал жить. Никто еще не знает из наших о твоей квартире.

— Да, это верно, — согласился Виктор. — Иван Гаврилович, как белые могли узнать адреса типографии, Журычева и других наших товарищей?

— Может быть, провокатор у нас завелся, — угрюмо буркнул Семаков. Он и выдал всех.

— Неужели среди нас есть такие люди?..

— Наивный ты, Витя, — горько сказал Семаков. — Мы ведем с классовым врагом борьбу не на жизнь, а на смерть… Враг ухищряется всевозможными методами вредить нам, мешать нашей борьбе. Они протаскивают в наши ряды своих агентов. Эти-то подлецы и предают нас…

 

XIX

Арест руководителя подпольного комитета Журычева и многих других подпольщиков, а также провал типографии не сломил воли подпольной партийной организации. Коммунисты не опустили рук, не растерялись. Они продолжали выполнять дело, порученное им партией.

На партийной конференции единодушно был избран комитет из пяти человек. В число их вошла волевая большевичка Клара Боркова, носившая кличку «Елена». По поручению подпольного комитета она занялась подготовкой к освобождению Журычева из тюрьмы. Об этом знали только самые проверенные, преданные товарищи, в том числе и Иван Гаврилович Семаков.

Как-то Виктор спросил у Семакова:

— Иван Гаврилович, неужели наша руководительница, товарищ Елена, именно та женщина, с которой ты меня познакомил весной?.. Помнишь? На подпольном собрании в Нахичевани?

— Совершенно верно, она. Сейчас я к ней иду…

— Я пойду с тобой, Иван Гаврилович.

— Нельзя, — нерешительно промолвил Семаков. — Не предупредил ее… А впрочем, пойдем, она к тебе относится очень хорошо…

Клара жила в Нахичевани, в низеньком стареньком домике. Встретила она Семакова и Виктора приветливо.

— Молодец, — улыбчиво оглядывая юношу, проговорила Клара. — Я знаю, как вы с товарищами освободили Семакова и других. Я даже и не предполагала, что вы такой молоденький. Сколько вам лет?

— Девятнадцать.

— Совсем мальчик, — вздохнула Клара. — В таком возрасте самое бы учиться.

— А я и буду учиться, — с жаром воскликнул Виктор. — Вот окончится война… в университет пойду.

— Вы правильно говорите, — заметила Клара. — Когда окончится гражданская война и всюду установится советская власть, какие огромные перспективы для образования будут у нашей молодежи.

— А вы думаете, я не буду учиться? — весело сказал Семаков. Обязательно буду… Всю жизнь тяготение к учению имею…

— Иван Гаврилович, я вас позвала поговорить по одному важному делу…

Виктор поднялся.

— До свиданья, — сказал он. — Я пойду.

— Сидите, пожалуйста, — произнесла Клара. — Вы не мешаете. Послушайте, что я скажу Ивану Гавриловичу. Может быть, вы ему поможете… Иван Гаврилович, — обратилась она к Семакову, — во что бы то ни стало надо вот это письмо передать в тюрьму Журычеву. С ним надо наладить связь, предупредить его о том, что мы предпринимаем попытки спасти его… В этом письме я пишу ему об этом, а также информирую обо всей нашей работе. Посылаю ему первый номер нашей подпольной газеты «Донская беднота» и несколько прокламаций. Пусть прочитает и убедится, что мы без него не прекращаем нашей деятельности и организовали новую подпольную типографию.

— Хорошо, товарищ Елена, — просто сказал Семаков. — Постараюсь выполнить это задание.

— Как думаешь, Иван Гаврилович, удастся ли?

Семаков пожал плечами.

— Пока затрудняюсь сказать.

— Надо завести хорошие отношения с каким-нибудь надзирателем тюрьмы, — подсказала Клара. — Подкупить его и через него передать письмо и получить ответ от Журычева. Вот тебе деньги на это, — подала она Семакову пакет.

— Хорошо, — беря деньги, сказал Семаков. — Все сделаю, что возможно в моих силах. Крестник мне будет помогать.

— Что за «крестник»? — с недоумением посмотрела на него Клара. — О ком ты говоришь?

Семаков весело рассмеялся.

— Да это я его зову «крестником»… — И он рассказал, по какой причине так Виктора называет.

— Вы, значит, давнишние друзья?

— Давнишние, — подтвердил Семаков. — Дружбу свою, можно сказать, скрепили кровью…

— Товарищ Елена, — прерывая Семакова, сказал Виктор. — Я устрою передачу письма Журычеву.

— Вы? — переспросила Клара. — Каким образом?

— У меня есть друг, прапорщик Вася Колчанов. Он служит у градоначальника по тюремной части. Попрошу его это устроить…

— А вы в нем уверены?

— Как в самом себе! — пылко ответил Виктор. — Ведь он помог нам освободить Ивана Гавриловича с его товарищами из тюрьмы… Ордер подделал…

— Правильно! — оживленно поддержал Семаков. — Я об этом не подумал. Через Колчанова это можно сделать. Он имеет доступ в тюрьмы.

— Я согласна, действуйте. Только прошу быть осторожными… До свидания, товарищи! Желаю успеха!.. Информируйте меня обо всем.

— До свидания, товарищ Елена! — пожал ее руку Семаков.

— А вы, Витенька, — проговорила Клара, — берегите себя. Безрассудно не бросайтесь куда не надо.

 

XX

Вначале должность адъютанта войскового атамана Константину не понравилась. Ему хотелось большего. Но, прослужив некоторое время, он убедился, что должность эта не только почетна, но и выгодна.

С первых же дней своей службы он почувствовал подобострастное отношение к себе многих видных людей, в том числе даже и весьма крупных генералов. Все они относились к нему с заискивающим вниманием. Прежде чем пойти с тем или другим вопросом непосредственно к атаману, они обращались к Константину, прося его позондировать почву у атамана, замолвить перед ним слово о них, об их деле. Причем многие, особенно коммерсанты, не скупились угощать Константина в ресторанах, делать ему щедрые подарки.

Константин стал влиятельным человеком, зажил на широкую ногу. В самом скором времени он хорошо меблировал квартиру, завел рысака. О Вере уже и говорить нечего, у нее появились дорогие меха, драгоценности.

— Милый мальчик, — ласкалась она к мужу, — какое нам счастье досталось… А ты, кажется, Брэйнарда недолюбливаешь. Зря, он нам может пригодиться.

Константин, сдерживая свое брезгливое отношение к Брэйнарду, сказал:

— Иностранец, видно, шишка большая, раз сам атаман Краснов, как игрушка, в его руках. Через него, пожалуй, действительно, можно добиться многого…

Константин старался и сам сблизиться с Брэйнардом, хотел ему понравиться. Он надеялся через него добиться генеральского чина.

«Лишь бы получить чин генерала, — мечтал он, — а там я б тебя, сухопарого дьявола, живо наладил».

Дела в атаманском дворце у Константина были не очень сложные. Находясь в приемной атамана, он строго следил за очередностью желающих попасть на прием к Краснову, ходатайствовал за тех или других просителей перед атаманом (причем все убедились, что рука у Константина легкая, за кого бы он ни ходатайствовал, почти всегда атаман удовлетворял его просьбу), выполнял поручения атамана, часто по его распоряжению писал приказы по войску Донскому или другие какие-нибудь бумаги.

Желающих попасть к атаману всегда было много. В приемной собирались разные высшие должностные лица многих ведомств и учреждений Новочеркасска, Ростова, Таганрога и других городов и станиц области, промышленники, коммерсанты и спекулянты, юристы, генералы, педагоги, землемеры, инженеры, врачи, представители городского самоуправления, ведомств финансов. Часто здесь можно было видеть каких-то надушенных, расфранченных, чопорных дам.

Иногда по поручению атамана, когда собиралось в приемной слишком много народу, Константин самостоятельно разрешал вопросы.

Однажды в один из таких дней в приемную довольно смело вошел чем-то возбужденный, раскрасневшийся Максим Свиридов.

— Господин полковник! — чуть не плача, вскричал он, подходя к Константину. — Вы что же это, вздумали надо мной насмехаться?..

— Тише! — шепнул на него Константин, косясь по сторонам. — Что кричишь?.. Что нужно?

— Небось, закричишь, Константин Васильевич, — возмущенно, не снижая голоса, сказал Максим, — ежели вы полковник, так думаете, я на вас управы не найду?.. К самому войсковому атаману пойду жаловаться. Я вам станичных большевиков выдал, а вы меня на смех вывели… Да не только на смех, а еще и под суд отдают…

— Да тише ты, дурак! — озлобленно прошептал Константин. — Внимание вон на нас обращают… Ну что ты орешь?.. Кто тебя под суд отдает?.. За что?..

— Шел я вчера по улице, — уже приглушая голос, стал рассказывать Максим, — а меня комендантский патруль цап-царап. «Ваши, говорит, документы?» А какие у меня, фронтовика, могут быть документы?.. «Нету, говорю, документов, потому, как я толечко с фронта, мол, приехал в Новочеркасск по служебным делам». «Вы, спрашивают, офицер али кто?» «Конешно, говорю, офицер, раз офицерские погоны ношу». «Когда, мол, в офицеры произведены?» Я им обстоятельно рассказал, как и за что, мол, меня сам командир полка, полковник Ермаков, в хорунжие произвел. А они, черти, смеются, это он, мол, над тобой насмехался. Ежели б это, говорят, правда, то на производство, мол, тебя в офицеры приказ войскового атамана был бы. «Ты, говорит, не офицер, а самозванец», — и сорвали с меня хорунжеские погоны да еще грозятся под суд отдать. Христом-богом упросил я их пойти со мной к вам… Зараз они меня ждут там, на крылечке, как появлюсь, так зараз же могут посадить под арест… Как же это все понимать, Константин Васильевич?.. Зачем такую насмешку поимели ко мне?.. Ведь суседи мы, станишники. Може, одна чашка-ложка была, — жалобно заговорил Максим. — С вашим Прохором мы ведь выросли вместе…

— Ты мне о Прохоре не упоминай, — хмуро оборвал его Константин. Слышать я о нем ничего не хочу.

— Извиняюсь, господин полковник, — виновато пробормотал Максим.

— А об офицерстве своем не беспокойся, — внушительно сказал Константин. — Раз я тебя произвел в офицеры, значит, и будешь им… Я, правда, забыл донести рапортом о твоем производстве. Но это я исправлю. Сейчас же исправлю… Скажи, чтоб отдали тебе погоны и отпустили тебя…

— Да разве ж они послушают меня? — удивился Максим.

— Скажи, я приказал.

— Не послушают.

— Меня не послушают? — повысил голос Константин. — Да ты знаешь, кто я?

— Нет, — откровенно признался Максим. — Знаю, конешно, что вы полковник, были у нас командиром полка… а кем зараз служите, не знаю… Слыхал, что тут, мол, в атаманском дворце что-то делаете… Патруль мне сказал, что вас тут можно разыскать, вот я и пришел…

— Ну и олух же ты, Максим, — усмехнулся Константин. — Я же — правая рука атамана Краснова. Первый его помощник. Понял, а?..

— Вот это да! — изумился Максим и, вытянувшись, щелкнув каблуками, прошептал почтительно: — В вас вся сила, господин полковник.

— Ну, положим, не вся, — снисходительно усмехнулся Константин, — но в значительной степени от меня многое зависит… Гордись, Максим, что твой станичник, сосед, достиг такой высоты. Могу всегда быть тебе полезен, но и ты мне служи преданно…

— Рад стараться, ваше высокоблагородие! — гаркнул Максим, снова прищелкивая каблуками.

— Не ори! Оформить твое офицерство — мне плевое дело… Кстати, задумался Константин, — я тебя, Максим, не в хорунжие, а прямо в подъесаулы произведу. Войсковой атаман подпишет приказ… Доволен, а?

Красивое лицо Максима порозовело. Он заулыбался.

— Премного благодарен, ваше высокоблагородие, никогда не забуду. Весь век буду помнить и не раз отблагодарю за это.

— Пустое, — улыбнулся Константин. — Если послезавтра будешь в Новочеркасске, то заходи ко мне, я тебе выписку из приказа атамана о твоем производстве дам…

— Премного благодарен… — начал было снова Свиридов.

— Ладно, — оборвал его Константин. — Мне некогда. Позови-ка офицера из патруля, я скажу ему, чтобы тебя отпустили.

— Счастливо оставаться! — налево кругом повернулся радостный Максим.

* * *

Неожиданно к Ермаковым приехала Марина.

— Мариночка, милая! — радостно воскликнула Вера, целуя сестру. Откуда тебя бог принес?

— С того света, — засмеялась девушка.

— Нравится тебе у меня? — самодовольно улыбаясь, спросила Вера и, не ожидая ответа, продолжала: — Константин теперь таким важным человеком стал!

— Здравствуйте, Костя! — поздоровалась Марина с Константином.

— Здравствуй, Марина! — с надменным видом сказал Константин, пожимая ее руку.

Он с ног до головы осмотрел свояченицу и с удовлетворением прищелкнул языком.

— Как же ты нас, Марочка, разыскала?.. Кто тебе адрес дал? — спросила Вера.

— Вот ты ведь какая, Верочка, стала, — вместо ответа укоризненно сказала Марина. — Совершенно отбилась от нас, не пишешь… Зазналась, что ли?.. Или ты стыдишься своих родных?..

— Бог с тобой! — в смущении замахала руками Вера. — Что ты говоришь… Просто замоталась, некогда…

— Поклонники покоя не дают, — смеясь, сказал Константин.

— Брось ты свои шутки, — с досадой прикрикнула на него Вера. — Ты без глупостей никак не можешь… Так как ты, душенька, адрес наш узнала?

— От одного офицера.

— Садись, милочка, чай пить, — пригласила Вера сестру, — да рассказывай о себе. Как живут мама, папа?

Девушка села за стол и стала рассказывать о своей жизни, о родителях.

Константин, куря папиросу, слушал рассказ свояченицы. Когда он узнал, что Марина учится на медицинском факультете, пренебрежительно фыркнул:

— Это ты зря, девушка, зря. Уж не акушеркой ли хочешь быть? Недоставало тебе еще этого. Бросай свой институт да поживи у нас. Мы тебе такого муженька подцепим, только ахнешь… Какого-нибудь графа или князя. Моя Вера по части знакомств с такими титулованными олухами собаку съела. Она тебя сведет с каким-нибудь князьком… Вроде этого, как его, Вера?.. Граф Форс? Их сейчас в Новочеркасске столько развелось, этих графов да князей, хоть пруд пруди… Правда, они обнищали здорово. Зато графиней или княгиней будешь. У тебя папаша рыбные заводы имеет. Как только они, эти титулованные прощелыги, об этом узнают, так тебе от них отбою не будет… Ха-ха-ха!..

— Я пока не собираюсь замуж выходить, — нагнувшись над стаканом, тихо проговорила Марина.

— Напрасно, — сказал Константин. — Ну, мы с тобой еще поговорим на этот счет. А сейчас мне надо идти на службу. — И он, поднявшись из-за стола, поцеловал жену и ушел в атаманский дворец.

Разговаривая с сестрой, Марина хотела спросить у нее о Викторе, но не решалась. О нем, однако, заговорила сама Вера.

— Ты не встречаешь Виктора в Ростове?

— Нет, — краснея, ответила Марина. — Я его не видела с тех пор, как уехала из Ростова после окончания гимназии. А ты его видишь?.. Бывает он у вас?..

— Не бывает, — нехотя ответила Вера. — Но я его видела осенью на улице, когда мы продавали цветы в пользу наших воинов. — И она рассказала Марине, при каких обстоятельствах встретила Виктора.

— Так что, значит, он офицер теперь? — удивилась Марина, услышав от сестры, что Виктор был тогда в офицерской форме.

— Не думаю, — насмешливо произнесла Вера. — Он маскировался… Ведь он же большевик! Я сама слышала, как он большевистские речи говорил… Он просто шпион. Жалею, что я его не выдала полиции.

— Что ты, Вера! — с ужасом вскрикнула Марина. — Разве ты смогла бы это сделать?

— Ты в него не влюблена? — с той же насмешливой улыбкой посмотрела Вера на сестру. — Бедненькая… Однако он тебе заморочил голову…

— Глупости, — густо краснея, сказала Марина. — Просто ты не могла бы это сделать потому, что он родственник твоего мужа…

— А-а… — пренебрежительно махнула рукой Вера. — Костя говорит, что жалеть таких родственников не надо… Все они мерзавцы. Ты помнишь Костиного брата, Прохора?

— Помню.

— Так этот негодяй Прохор дважды чуть не убил Костю… Понимаешь, родного брата чуть два раза не убил! Ты это представляешь? Ранил его два раза… Так что же, по-твоему, после этого жалеть их надо? И этот мальчишка Виктор такой же, я убеждена в этом, — со злостью выкрикнула Вера. — Обидел меня, оскорбил… Я этого никогда ему не прощу!..

Марина с изумлением смотрела на сестру.

— Чем он тебя обидел, Вера?

— Он!.. Он!.. — распалясь, выкрикивала Вера, но, опомнившись, поняв, что не обо всем следует говорить сестре, притихла: — Вообще он гадкий, омерзительный.

— А где он сейчас находится, как ты думаешь?

— Меня он совершенно не интересует, — ответила Вера. — Где-нибудь скрывается в подполье или перебежал к красным. Я спрашивала о нем своего знакомого капитана Розалион-Сашальского, у которого Виктор под фамилией прапорщика Викентьева служил адъютантом. Капитан сказал, что Виктор определенный большевик. Его хотели арестовать, но он ускользнул… Этот мальчишка просто опасный разбойник…

Марина слушала сестру с искрящимися глазами.

— Какой же он молодец! — вдруг вырвалось у нее, и она восторженно захлопала в ладоши. — Не поймают они его никогда!.. Никогда!..

Вера внимательно посмотрела на сестру.

— Нет, ты определенно в него тоже влюблена, — тихо проговорила она и вздохнула.

— А кто в него еще влюблен? — живо спросила Марина. — Кого ты имеешь в виду?

Вера смутилась:

— Я о тебе говорю.

— Но ты сказала «тоже». Значит, еще кто-то влюблен в Виктора?..

— Глупости говоришь, — вспыхнула Вера и отвернулась. — Я так не могла сказать… Почем я знаю, кто в него влюблен, если я его в год раз встречаю…

 

XXI

К вечеру со службы пришел Константин, мрачный, хмурый.

— Что с тобой, мальчик? — беспокойно осведомилась Вера. Что-нибудь случилось?

— Ничего особенного, — буркнул Константин.

— Нет, я вижу, что случилось что-то, скажи.

Но Константин угрюмо отмахивался:

— Ничего не случилось.

Вера увела его в спальню, плотно прикрыла дверь.

— Говори!

— Сегодня атаман Краснов, — наконец сказал Константин, — распределил обязанности и старшинство между своими адъютантами. И, понимаешь, полковника Плетнева он назначил первым адъютантом, а меня вторым… Черт побрал!.. Я был убежден, что я буду первым адъютантом… и вот, видишь, как получилось…

— А это не все равно? — пожала плечами Вера. — Какая разница, не понимаю.

— Вот именно, что ты ничего не понимаешь, — сердито выкрикнул Константин. — Первый адъютант — это значит многое, ему больше доверяют, ему больше и уважения. Между прочим, этот Плетнев такая сволочь… Взяточник, казнокрад…

— А ты не взяточник? — насмешливо посмотрела на мужа Вера.

— Ну я… я… я просто не отказываюсь от подарков… Для тебя же… А этот Плетнев, как я слышал, даже большевистски настроен…

— Скажи об этом генералу Краснову.

— Вот тоже посоветовала, — фыркнул Константин. — Разве мне удобно это делать?.. Сразу же поймут, что я добиваюсь должности первого адъютанта.

— Пошли атаману анонимку. Напиши, что Плетнев большевистский шпион и он служит у атамана лишь для того, чтобы выведывать тайны и сообщать о них большевикам…

— Верка! Черт тебя побрал! — повеселев, крикнул Константин. — А это ведь ты дельно сказала. Дай я тебя за это расцелую… Мысль прекрасная. Напишу анонимное письмо, я в нем такое распишу про Плетнева, что атаман Краснов просто ахнет… Ха-ха-ха!.. Ну и умница же!.. Дельно, дельно подсказала. Сейчас же и пойду писать. Конечно, можно бы и без письма обойтись, попросить бы снова твоего Брэйнарда… Но, я думаю, неудобно осаждать его такими мелочами… Он пригодится нам на более крупное…

— Конечно, неудобно, — согласилась Вера. — Лучше напиши анонимку. Я думаю, что это подействует.

— Правильно. Пойду писать. — И он тотчас же пошел в свой кабинет, принялся за составление письма.

Вечером к Ермаковым приехали англичане во главе с Брэйнардом. Вера представила им свою сестру.

— Очень рад с вами познакомиться, — пожимая руку Марины, сказал Брэйнард. — Вы совсем не похожи на сестру. Но тоже приятная, красивая… Неужели, Вера Сергеевна, у вас еще есть такие прелестные сестры?

— Нет, мистер Брэйнард, — смеясь, сказала Вера. — Эта сестра у меня единственная.

Константин поставил на стол две бутылки мадеры.

— Прошу, господа! — пригласил он гостей.

Те с удовольствием приняли приглашение и подсели к столу.

— Марочка, — обратилась Вера к сестре, — ты почему не садишься?

— Не хочу. Я лучше поиграю на рояле. Можно?

— Конечно, можно.

Марина, подсев к роялю, стала играть Чайковского «Времена года»…

К ней подошел лейтенант Гулден.

— Простите, мисс Марина, — сказал он по-английски. — Я не помешаю?

— Нет, — ответила Марина.

Этот молодой скромный англичанин был ей симпатичен, и она охотно с ним разговаривала.

— Вам здесь нравится? — спросила она у Гулдена.

— О, да! — сказал он. — Россия прекрасная страна. Люди здесь хорошие… Но я не понимаю… — замялся он, — зачем эта война! Я не переношу кровопролития. Это ужасно, когда люди убивают друг друга… Разве нельзя жить в мире, согласии?

— Но вы ведь тоже приехали воевать? Вам тоже, вероятно, придется участвовать в войне?

— Да, мисс Марина, я приехал, — с огорчением сказал англичанин. — Но как бы я мог не приехать?.. Мой отец простой слесарь, на гроши учил меня, отрывая их с болью от заработка. Ведь, кроме меня, в семье еще двое детей… И прямо со школьной скамьи я попал сюда. Не хотелось мне ехать, но я поехал. Если я откажусь, будут неприятности… Я бы принес большое огорчение своим родителям…

— Да, это правда, — согласилась Марина. — Огорчать родителей не надо.

— Я очень люблю своих родителей, — задумчиво сказал лейтенант. — И они меня любят… И если со мной что случится, они не переживут такого несчастья…

— А вы не ходите на фронт, — шепнула Марина, проникаясь сочувствием к англичанину.

— Невозможно, — вздохнул лейтенант. — Я прислан в качестве инструктора танкового дела. Я обучаю русских офицеров и солдат, как нужно обращаться с танками. Мне обязательно придется с танковым отрядом выступать на фронт…

— Без вас не обойдутся?

— Нет.

Они стали откровенно говорить между собою.

— Вы знаете, мисс Марина, — тихо сказал Гулден. — Я ведь совсем не такой, как те, — кивнул он на стол, за которым сидели англичане. — Они из богатых семей, ненавидят большевиков. А мне за что их ненавидеть? Когда мой отец провожал меня сюда, он сказал: «Джон, старайся не воевать с большевиками. Большевики, сказал он, такие же рабочие, как и твой отец». Но как, мисс Марина, я не буду с ними воевать, если меня заставляют?..

— Вы очень откровенны со мной, мистер Джон, — сказала Марина. — Я благодарю вас за откровенность. Но не со всеми можно так говорить… Во мне, конечно, вы не сомневайтесь, я ваш друг и разделяю ваше мнение…

— Я это почувствовал, мисс Марина! — воскликнул англичанин. — Я никому не могу сказать то, что говорил вам… Вы — добрая девушка. Давайте будем друзьями, — протянул он ей руку.

— С удовольствием, мистер Джон! — пожала его руку Марина.

* * *

Словно завороженные красотой морозного утра, будто к чему-то прислушиваясь, недвижимо стояли в садах опушенные инеем деревья.

Из-за лилового заснеженного бугра медлительно поднималось холодное, неласковое солнце. На яблонях и грушах, протянувших ветви навстречу солнцу, дрожали изумительные переливы разноцветных искр.

По хутору голосисто перекликались петухи. С верхушки высокого оголенного тополя о чем-то деловито и оживленно стрекотала сорока.

На краю хутора из трубы занесенного сугробами куреня вывалился клуб дыма и, вытянувшись длинным столбом, пополз к небу.

И по мере того, как солнце все выше поднималось и меняло свои тона и оттенки, менялись и яблони, и груши в садах. То они розовели на восходе, как в пору майского цветения, то становились голубоватыми и фиолетовыми, как в сумерки…

У колодца, глядя, как кавалеристы наливали в корыто воду лошадям, собрались бабы и девушки с коромыслами на плечах. Посмеиваясь и перебрасываясь шутками с солдатами, они ждали, когда те напоят лошадей.

Ведя в поводу Комиссарова жеребца, к колодцу подъехал Сазон Меркулов.

— Здорово живете, казаки и бабы! — поздоровался он.

— Здорово, здорово, казак, коль правду говоришь, — за всех ответил усатый кавалерист.

— А я всегда правду говорю, — ответил с достоинством Сазон. Он подмигнул черноокой, румяной бабе, нагнувшись к ней, пропел: — Эх, душанюшка моя, белая ты овечка, пожалела б меня, живого человечка…

— А что с тобой, родимый? — с шутливым участием спросила баба. Захворал, чи по жинке заскучал?

— А я ж неженатый, кундюбочка моя курносенькая, — спрыгивая с коня, сказал Сазон, подходя к бабе. — Была одна зазноба, да и та бросила… Теперь, девонька моя, я совсем осиротелый. Хошь, любовь закрутим, а?

Бабы и девушки захихикали.

— Да, а то что ж, — засмеялась и черноокая казачка. — Можно и закрутить, покель я еще жалмерка… Муж мой до сей поры еще из германского плена не пришел. Парень ты хоть куда, — оценивающе оглянула она с ног до головы Сазона. — Разве вот только ростком маловат, немножко рыжеват да, кажись, на один глаз кривоват…

Бабы и девки снова захохотали.

— Ну, — строго сказал Сазон. — Не бреши!.. На меня кто ни взглянет влюбляется. Однова даже генеральша от меня без ума была… Скроемся, говорит, Сазон, в далекие края, да я не пожелал. Говорю: жалко, мол, твоего мужа… Сама знаешь: мал золотник, да дорог…

— Сазон у нас наипервейший кавалер и ухажер, — сказал усатый кавалерист, посмеиваясь.

— Да я вижу, — усмехнулась черноокая казачка. — Так вот, никак, Сазоном тебя зовут, — ежели есть желание, приходи завтракать, блинами угощу.

— Да ну? — облизнулся Сазон. — Со сметаной?

— Ну, конешное дело, со сметаной, — подтвердила казачка. — Приходи да на букву «ш» приноси.

— Это что ж за «ш» такая? — озадаченно спросил Сазон.

— Шпирт, — пояснила казачка.

Сазон захохотал, вслед за ним захохотали и остальные кавалеристы.

— Чего смеетесь-то? — недоумевала казачка.

— Чудачка, — сквозь смех сказал Сазон. — Разве ж это на букву «ш»?.. Так, пожалуй, тебе б ни один человек вовек не отгадал бы… Не шпирт, а спирт.

— Это, могет быть, по-вашему, городскому, он — спирт, — не сдавалась казачка, — а по-нашему, деревенскому, он — шпирт.

— Ну, это ты, бабонька, надумала уж больно мудреную штуку, — покачал головой Сазон. — Где ж его достать, спирт-то?

— А, Говорят, у вашего конского фершала его много.

— Ну, то же у фельдшера, — сказал Сазон. — У него-то, конешное дело, есть для больных лошадей. Но он же не даст мне.

— Ну, ежели тебе не даст, — засмеялась баба, — то мне даст, он мне сам принесет… С ним и погуляем.

— Вишь ведь ты какая, — укоризненно сказал Сазон. — Все ты хочешь с выгодой… Ты б меня без спирта приняла.

— Расчету нет никакого, — смеялась баба и, зачерпнув из колодца воды, ушла.

…Уже третьи сутки кавалерийская бригада, расквартировавшись по куреням, стояла на отдыхе в хуторе Кривом.

Четвертой кавалерийской дивизии все это время пришлось вести кровопролитные, ожесточенные битвы с белогвардейцами. Благодаря энергичным действиям красной кавалерии под Царицыном в начале февраля X армия было начала наступление по всему фронту. Белые торопливо стали отходить к реке Сал, а затем и к реке Маныч.

Не слезая с коней, конники-буденновцы громили тылы противника. Особенно удачен был бой под станицей Ляпичев с седьмым Донским корпусом белых под командованием генерала Толкушкина. Этот корпус буденновцами был наголову разбит.

А за месяц с небольшим, с того момента, как была сформирована четвертая кавдивизия, она в битвах и сражениях с белогвардейцами прошла до пятисот пятидесяти верст, оголила вражеский фронт на протяжении ста пятидесяти верст, разгромила двадцать три белогвардейских полка, из числа которых четыре пехотных были полностью взяты в плен.

Эта небольшая группа кавалеристов в три тысячи человек, спаянная нерушимой дружбой и железной товарищеской дисциплиной, под командованием опытного солдата Буденного, делала чудеса…

И вот теперь конники-буденновцы, отдыхали, готовясь к новым походам, к новым битвам…

Посмеявшись с кавалеристами, бабы и девушки, набрав воды, разошлись. Кавалеристы же, напоив лошадей, окружили Сазона. Сазон служил ординарцем у комиссара Ермакова, поэтому знал все новости.

— Ну что, Сазон, нового? — стали они его допрашивать. — Рассказывай.

Сазон важно отдувал щеки.

— Есть, конечно, новостишки, — сказал он интригующе. — Только поперву надобно закурить… У кого, братцы, есть добрый горлодер?

К Сазону услужливо протянулось сразу несколько кисетов. Сазон выбрал наиболее привлекательный, бархатный, с цветистой расшивкой, и закурил.

— Благодарю покорно, — сказал он, возвращая кисет хозяину.

— Ну, так что новенького? — спросил кавалерист, пряча кисет в карман. — Расскажи, будь другом.

— Баба родила голенького, — хихикнул Сазон. — Меня в кумовья звала.

— Ну да и дурило же ты, Сазон, огородное, — сердито сказал усатый кавалерист. — У тебя дело спрашивают, потому как ты у комиссара ординарцем служишь. Небось, слышишь, о чем начальство-то ведет разговоры…

— Ну, ясное дело, — уверенно ответил Сазон, — слышу и знаю все… Потому, когда разговор между комбригом и военкомом заходит, то дело чуть не до драки доходит. Спорят дюже, кулаками машут, меня кличут: «Товарищ, мол, Меркулов, иди, говорят, ради бога, рассуди нас, а то могем подраться». Ну и поневоле приходится знать все, о чем они речь-то ведут…

— Брехун, — презрительно бросил кто-то из кавалеристов.

— А чего ж мне брехать-то? — удивился Сазон. — Ни одного важного дела без меня не решают… Меня сам командующий армией, товарищ Ворошилов, скоро заберет к себе в штаб советником… Говорит, никак не могу обойтись без Сазона Меркулова… Башковитый, мол, человек…

Посмеиваясь над болтовней Сазона, конники повели лошадей по своим квартирам. Вскочив на жеребца, Сазон поскакал к хате, в которой он квартировал вместе с военкомом бригады Прохором Ермаковым.

Поставив лошадей в сарай и задав им корму, Сазон вошел в хату. На столе, пуская струи пара, пел самовар. На сковороде жарилось мясо. Пожилая хозяйка возилась у печки. Хозяин, лысый старик с сивой лопатообразной бородой, молился в горнице.

— Ты где пропадал? — спросил Прохор у Сазона, моя руки у лохани. Сестра Надя поливала ему на руки из корца.

За эти полгода, как она ушла из дому, девушка заметно повзрослела. Ее розоватое, всегда такое нежное лицо сейчас несколько огрубело, обветрилось. В глазах появилась печаль. Сколько ей, бедной, пришлось за это время видеть смертей, обезображенных трупов, сколько ей пришлось перевязать раненых!

— Лошадей поил, — отозвался Сазон. — Корму дал…

— Садись, Сазон, за стол, будем завтракать.

 

XXII

В начале февраля 1919 года в столице донского казачества Новочеркасске в торжественной обстановке открылась сессия Большого войскового круга.

В огромном зале атаманского дворца перед представителями округов с отчетным докладом о деятельности «правительства» донского государства выступал глава этого правительства атаман Краснов.

Деятельность эта была не блестяща, а поэтому в голосе Краснова чувствовалось уныние.

— Господа высокие представители земли донской, — сказал он, — с тяжелым чувством я должен сообщить вам — да вы и сами, как люди, стоящие у власти, отлично понимаете, — что переживаемый нами момент самый тяжелый. Мы в титанической борьбе, которую ведем с большевиками, чувствуем себя почти одинокими, и для того, чтобы выйти победителями, нужно огромнейшее напряжение всех сил и умов. Помимо того, что наши союзники, по независящим от них причинам, не смогли оказать помощи, которую мы так ждали, есть и еще другие причины для тревоги. Я, господа, совершенно далек от пессимизма, но создавшиеся для них условия, — и, надо полагать, мы на пути к еще более худшим, — невольно, даже помимо желания, вынуждают сказать старую римскую пословицу: «Я сделал все, что мог — пусть делает больше, кто может…»

Краснов вздохнул, отпил из стакана воды и продолжал.

— Я не буду пока останавливаться подробно на всей нашей работе, но кто будет входить в оценку, должен, безусловно, учитывать условия политического и экономического положения не только России, а и всей Европы при начале борьбы и в настоящий момент. Я, господа, перейду к изложению основных причин, служащих нам грозным предвестником, предотвращение которых требует самой упорной, самой дружной и самой плодотворной общей работы…

Обрисовав международное положение в мрачных красках, атаман стал рассказывать о положении в Донской области.

— Далее, господа, — продолжал Краснов, — я перейду к описанию внутреннего состояния края, особенно нашей армии.

Господа, у меня болит душа, когда я говорю о состоянии армии. За последнее время я получил донесение, что во многих частях чувствуется брожение. Такие известия сжимают мое сердце до боли, но, скрепя его, я весь разум направляю на устранение этого печального факта.

Я вам скажу, господа, что за последние две недели в Новочеркасске, Ростове, Таганроге и других городах и станицах задержано около четырехсот офицеров-дезертиров… Это ли не признаки катастрофы, это ли не ведет к развалу армии?

Вероятно, вы знаете, господа, что в Ростове и Таганроге и даже здесь, в Новочеркасске, появились прокламации с призывом к восстанию и свержению власти. Такие прокламации выпускают подпольные большевики…

Я, господа, верю, что дружной, разумной и плодотворной работой мы найдем с божьей помощью выход и что мы будем свидетелями процветания и благоденствия горячо любимого Дона…

Жидко прозвучали рукоплескания, когда кончил речь донской атаман.

Краснов оглядел сидевших делегатов, членов круга и понял, что все они настроены против него враждебно. Они его не поддержат.

«Да, — вздохнул он. — Репутация моя подорвана».

Он с растерянным видом сел на свое место. Вдруг в зале члены круга восторженно закричали, захлопали в ладоши. Краснов с недоумением оглянулся. На подмостки трибуны, на которых только что стоял он, Краснов, отчитываясь перед кругом, взошел молодцеватый генерал Эльснер.

— Прошу внимания, господа представители земли донской, — объявил председатель круга Харламов. — Вас пришел приветствовать посланник генерала Деникина — генерал Эльснер.

* * *

На следующий день на вечернем заседании сессии был поставлен вопрос об отставке Краснова. За отставку проголосовало сто пятьдесят человек, против — восемьдесят.

Краснов навсегда покинул атаманский дворец.

Войсковым атаманом был избран генерал Африкан Петрович Богаевский, родной брат «донского бояна», соратника Каледина, погибшего Митрофана Петровича Богаевского.

Участник Ледового похода, во время которого он командовал бригадой, Африкан Богаевский слепо подчинялся Деникину. Поэтому, когда его избрали атаманом, он растерялся. С волнением Богаевский дожидался приезда генерала Деникина и, когда тот прибыл в Новочеркасск, сейчас же явился к нему и спросил, можно ли принять должность атамана.

— Африкан Петрович, — воскликнул Деникин, — только вы и должны быть атаманом.

В своем приказе по всевеликому войску Донскому при вступлении на должность атамана Богаевский так и записал:

«С согласия генерала Деникина, я принял должность войскового атамана».

* * *

Десятого февраля к войсковому музею прибыл в сопровождении членов Большого войскового круга вновь избранный донской атаман Богаевский. Забрав старинные войсковые знамена и хоругви, члены круга выстроились на улице. На колокольне собора зазвонили. Окруженные толпой любопытных, они во главе с атаманом направились в собор.

Как только атаман Богаевский после молебствия появился в дверях собора, заиграл оркестр.

Войска, составленные из сотни казачьего учебного полка, сотни юнкерского училища, сотни кадет Донского корпуса, учебной инженерной сотни, полусотни офицерской школы и скаутов, закричали «ура».

Богаевский, держа в руках пернач — символ атаманской власти, подошел к ним и сказал несколько приветственных слов.

В то время, когда войска проходили церемониальным маршем мимо нового атамана, с другой стороны площади проезжал в экипаже старый атаман Краснов. Забрав семью, он уезжал в Берлин.

* * *

Утрами еще покалывали легкие морозцы, но в полдень на тротуарах уже образовались лужи.

Дни становились длиннее. По сияющему, поголубевшему небу плыли легкие, как пена, белые облачка. Воздух наполнялся пьянящими запахами весны.

Виктор зашел в маленький садик, отгороженный от двора, и стал наблюдать зарождающуюся жизнь. Всюду тренькали, звенели, пузырились ручейки. Под приумолкнувшими деревьями лежал обрюзгший снег. Виктору доставляло удовольствие наступать на этот посиневший, талый снег. Нога проваливалась до земли, и из-под пес но все стороны разлетались горящие на солнце брызги.

Его внимание привлекли птичьи крики. Он поднял глаза. По небу плыла несметная туча грачей. То клубясь, как дым, то снуя из стороны в сторону, птицы кружились над городом.

В соседнем, таком же маленьком садике, раздался девичий смех. Виктор оглянулся. Две девушки, так же, как и он, бродили по таявшему снегу, бросали друг в друга снежки. Они громко смеялись, и их голоса долетали до юноши.

В одной из девушек, высокой, белокурой, Виктор узнал соседку, студентку медицинского факультета. В последнее время он уже давно не видел ее. От своей хозяйки Виктор узнал, что она болела паратифом. Теперь, видимо, она выздоравливала, подруга вывела ее на прогулку.

После долгого лежания в постели весна действовала на выздоравливающую возбуждающе, она резвилась, как ребенок, весело хохотала, шалила.

— Сосед! — крикнула она Виктору. — Что вы один гуляете?.. Идите к нам!

Виктор не был с ней знаком, знал только, что ее зовут Машей, и его несколько удивило ее обращение к нему. Но он подошел к забору и спросил:

— Вы, Маша, кажется, болели?

— Да, — сказала девушка, тоже подходя к забору. — Я долго болела. А теперь выздоравливай. Мы с вами не знакомы, давайте познакомимся, протянула она свою исхудавшую руку. — Неудобно как-то — соседи, а не знакомы, — Маша Калинина.

Виктор назвал себя и пожал ее руку.

— Мариночка! — крикнула Маша своей подруге. — Иди сюда, познакомься с моим соседом!

— Сейчас, Машенька! — отозвалась та.

Виктор побледнел. Голос девушки его поразил. Сердце учащенно забилось.

— Марина, ты? — неуверенно спросил он.

Девушка у куста выпрямилась и недоумевающе посмотрела не него.

— Виктор! — вдруг закричала она взволнованно. — Боже мой!..

По щекам ее потекли слезы.

Виктор перескочил через забор, бросился к ней, обнял.

— О чем же ты плачешь, Мариночка?

— А ты не понимаешь? — сквозь слезы любящими глазами посмотрела она на него и, прижимаясь мокрой горячей щекой к его лицу, прошептала: — От радости, родной, от радости. Если б ты знал, как я истосковалась по тебе!.. — И, не стесняясь подруги, стала целовать его.

— Ну, я пойду, — растерянно сказала Маша.

— Машенька! — крикнул Виктор. — Не уходите.

— Нет, — улыбнулась Маша, — зачем же вам мешать? Лучше поговорите с Мариночкой, а потом приходите ко мне. Я вас чаем угощу с вареньем…

— Хорошо, — быстро согласился Виктор. — Мы поговорим, а потом придем к вам чай пить.

Он перепрыгнул через забор, помог и Марине перелезть.

В комнате Виктора они просидели весь день, рассказывая друг другу о себе, о своей жизни во время разлуки.

— Теперь мы с тобой, Витенька, никогда не расстанемся, — прижалась к нему Марина.

— Никогда! — целовал ее Виктор.

О том, что их ждала Маша, они забыли.

* * *

Какое счастье было для Виктора каждый день видеть любимую девушку, беседовать с ней, слышать ее голос, гладить ее мягкую руку, ощущать запах ее волос, заглядывать в ее чудесные темные миндалевидные глаза!..

Часто он брал ее за руки, с восхищением смотрел в глаза.

— Мариночка, ты чудо! — говорил он.

— Ну уж и чудо, — смеялась она. — Таких чудес на свете миллионы. Вот ты, Витенька, это другое дело… Я чувствую, ты — необыкновенный человек… Мне кажется, что ты что-то делаешь большое, огромное, важное…

— Да-а, — сказал он задумчиво. — Ты, возможно, права…

— Витенька, я тебе буду помогать, — проговорила она. — Можно?..

— Мариночка, не сейчас, а потом… Мы еще поговорим об этом… Ты, Мариночка, предполагаешь, наверно, что все это так просто? Нет… Сколько уже арестовано наших товарищей. Вот недавно у нас очень многих арестовали и казнили… Мы готовились их спасти, спасти также нашего руководителя Журычева… но не удалось…

— Его убили?

— Белогвардейские контрразведчики шашками за городом зарубили. Между нами завелся провокатор. Предал… Контрразведчики узнали о нашем плане и все сделали так, что мы уже ничего не смогли предпринять. Уверенность у нас была большая, что мы Журычева и его товарищей спасем. Но этот провокатор! Эх, если б знать, кто он!..

В дверь постучали.

— Войдите! — крикнул Виктор.

Вошел Василий Афанасьев.

— Здравствуйте! — сказал он и с любопытством посмотрел на Марину.

— Познакомься, Вася, — заметив его взгляд, произнес Виктор. — Моя хорошо знакомая барышня Марина.

— Очень приятно, — улыбнулся Афанасьев, пожимая Марине руку. — Витин товарищ — Василий Афанасьев.

Присев на диван, Василий закурил.

— О чем это вы так оживленно беседовали? — спросил он.

— Да так просто, — нехотя сказал Виктор.

— Да не так просто, — усмехнулся Афанасьев, пуская причудливое кольцо дыма к потолку. — Я еще в коридоре услышал, вы о каких-то провокаторах говорили…

— Не знаю, как ты мог услышать, — пожал плечами Виктор. — Мы очень тихо разговаривали. — «Подслушивал, что ли?» — подумал он. Но тотчас же устыдился этой мысли.

— Понимаю, — обиженно проворчал Афанасьев. — Таишься от товарища.

— Да ты что, Вася? — вскрикнул Виктор. — Как ты мог допустить такую мысль? У меня от тебя тайн не бывает. Разве я могу от тебя что-нибудь скрывать? Мы, действительно, говорили о провокаторах… Я сказал, что вот мы готовили освобождение Журычева из тюрьмы, а какой-то провокатор провалил все это, и Журычева казнили…

— А какое ты право имеешь об этом рассказывать каждому? — холодно посмотрел на него Афанасьев. — Вот ты-то и есть провокатор.

— Каждому? — всплеснул руками Виктор. — Разве Марина «каждая»? Это ж моя невеста… Понимаешь, невеста!.. Она — мой друг, и разве я не могу быть с ней откровенен?.. Я ей верю, как самому себе, как верю тебе, или, скажем, Ивану Гавриловичу Семакову…

— Ах, вот какой ты, Виктор! — с горечью сказал Афанасьев. — Ты меня, твоего ближайшего друга, соратника по революционной работе, ставишь на одну доску с… этой барышней. Вы меня извините, Марина, — взглянул он на нее, — может быть, для вас это и оскорбительно слышать, но я привык всегда говорить правду… Обидно, Виктор, очень обидно… Вот как ты относишься к своим обязанностям подпольного работника, коммуниста… Ты на меня не обижайся, Виктор, хоть ты мне и близкий товарищ, но партия, подпольная наша парторганизация для меня дороже. Я не могу скрыть этого факта… Имей в виду, говорю тебе об этом как старший товарищ.

— Но, позволь, Вася, — растерянно проговорил Виктор. — Ведь я ж открылся человеку, которому вполне доверяю, который и сам готов нам помогать в подпольной работе…

— Вполне допускаю, что Марина надежный человек, — сказал Афанасьев. Но разве ты имел право посвящать ее в наши дела?.. Да еще без ведома подпольного комитета?

Виктор опустил голову, он понял, что Афанасьев прав. Он совершил большое преступление перед подпольной партийной организацией.

— Да, Вася, я виноват, — прошептал он.

Марина, видя Виктора таким подавленным, растерянным, заплакала.

— Но я ж не провокатор! — вскричала она. — Я честная девушка. То, что сказал мне Витя, умрет навсегда у меня здесь вот, — постучала она кулаком по груди. — Вы вот сами убедитесь, какая я… Я готова выполнять любую работу подпольной организации. Верьте мне, — умоляюще посмотрела она на Афанасьева.

Афанасьев пристально, словно только сейчас увидел, оглядел Марину.

— Я верю вам, — сказал он, улыбаясь. — Конечно, такие предательницами не бывают… Возможно, узнав вас ближе, я и сам вскоре вам все буду доверять… Хорошо, Витя, пусть этот разговор останется между нами… Я ничего не скажу подпольному комитету… Ты мне друг большой, не хочу тебе делать неприятности…

— Я сам скажу, — подняв голову, твердо произнес Виктор. — Спасибо тебе, Вася, ты мне правильно указал на мой проступок… Я виноват. Хоть я и очень люблю Марину и доверяю ей, но все же не должен был ей ничего открывать…

— Ну, и дурак будешь, что скажешь, — засмеялся Афанасьев. — Убедите его, глупого, чтобы этого не делал, — сказал он Марине.

— Вероятно, Виктор будет прав, если скажет, — произнесла Марина.

— А в какое положение вы меня тогда поставите? — возмутился Афанасьев. — Значит, я как коммунист должен донести?

— Твое право, Вася, — сказал мягко Виктор. — Делай, как тебе совесть подсказывает.

— Ну, мне совесть подсказывает, что сообщать не стоит, — рассмеялся Афанасьев. — Ведь это пустяк… Молчи и ты, Виктор. Так это и останется между нами.

Марина, подумав, сказала Виктору:

— А в самом деле, ничего особенного не произошло… Ведь ты тайну свою открыл мне, а я, ты знаешь, не болтлива. Под пытками никогда не выдам ни тебя, ни твоих товарищей… На этом давайте и покончим. Не говори об этом никому, Витя. Так лучше будет…

— Нет, я скажу.

— Упрямый же ты, Виктор, — укоризненно покачал головой Афанасьев. Сколько же тебя упрашивать?

— Ну, хорошо, — неопределенно ответил Виктор. — Посмотрим.

Все помолчали. Афанасьев, затушив папиросу, положил окурок в пепельницу и заглянул в окно.

— А какая весна замечательная! — сказал он. — Как только покроется степь травой, надо как-нибудь выбрать денек и поехать за город, устроить пикничок. Как вы на это смотрите, Марина?

— Не знаю, — ответила она, нерешительно взглянув на Виктора. — Думаю, что сейчас такое неспокойное время, что за городом на бандитов можно нарваться.

— Вполне возможно, — согласился Афанасьев. — Но мы можем и в городе пикничок устроить, в каком-нибудь ресторанчике… Как думаешь, Витя?

— С какой стати? — вздернул тот плечами.

— Да просто так. Девушку развлечем…

— Думаю, Марине это не доставит удовольствия.

— Какой ты! — фыркнул Афанасьев. — Нельзя так… Можно и поработать как следует, но надо и встряхнуться. Разрядку, так сказать, сделать…

— Потешаться будем после войны, — буркнул Виктор.

— Ей-богу, какие-то вы все фанатики, — с досадой сказал Афанасьев. Противно.

— Я тебя в последнее время не узнаю, Василий, — проговорил Виктор. Ты не таким был.

— Испортился? — засмеялся Афанасьев.

— Возможно.

— Глупости говоришь, — сказал Афанасьев и встал. — Люблю тебя, милый юноша, — обнял он Виктора. — А за что — и сам понять не могу… Ну, я пошел, мне рассиживаться некогда… Заходил тебя проведать.

— Спасибо, — отозвался Виктор. — А куда ты так спешишь?

— Надо по делам сходить кое-куда… Кстати, Виктор, ты не знаешь, где живет товарищ Елена?

Адрес Виктор знал, и он сообщил бы его Афанасьеву, так как был уверен в этом человеке. Но Семаков категорически запретил кому бы то ни было говорить местонахождение подпольщиков, хотя бы даже матери родной.

— К сожалению, Вася, не знаю. А зачем тебе?

Афанасьев зевнул:

— Да, собственно, особенных дел-то и нет, — проговорил он. — Так это, между прочим. Надо бы ей сказать, знает ли она, что за Таганрогом, в селах, крестьяне восстали против белых…

— В каких же селах? — спросил Виктор.

— В Федоровке, Николаевке, Михайловке, Александровке… — вспоминал Афанасьев. — И еще где-то… Говорят, грандиознейшее восстание. Белые послали несколько полков против восставших… Вот бы поехать туда… Возглавить бы это восстание. Красота!..

— Ну, положим, из нас с тобой руководители восстания были бы плохие, — усмехнулся Виктор.

— Напрасно ты так думаешь, — уязвленный усмешкой Виктора, запальчиво сказал Афанасьев. — Я военное дело знаю, старшим унтер-офицером в германскую войну был, взводом командовал… Таким еще руководителем бы был! А ты думаешь, кто у нас, у красных, полками, бригадами и дивизиями командует?.. Тоже унтер-офицер, как и я. Слышал о Буденном?.. Он там, под Царицыном, крошит белогвардейцев. Тоже ведь унтер-офицер.

— Буденного я видел, — сказал Виктор. — Он, действительно, унтер-офицер. Но не чета нам. Это геройский человек. Вот еще есть Ворошилов. Был простой рабочий, а сейчас командует армией…

— Но я поехал бы туда не только из-за этого, — думая о чем-то своем, проговорил Афанасьев. — В Федоровке у меня родственников много… Проведал бы…

— Ну, это другое дело. Попросись у товарища Елены, может быть, отпустит.

— Да вот адреса-то я ее не знаю… Ну, пока! До свидания, Марина!.. Надеюсь, скоро увидимся, — приветливо улыбнулся он ей.

Когда он ушел, Марина сказала:

— Неприятный человек.

— Почему, Мариночка? — удивился Виктор. — Я его знаю уже больше года. Вместе в партию вступали… Он очень неплохой человек, честный, отзывчивый…

— Не знаю, — задумчиво проговорила Марина. — Может быть, и неплохой. Но мне он не понравился… Мне кажется, он неискренний…

 

XXIII

Однажды в мае на квартиру к Виктору неожиданно пришли Клара и Семаков.

Виктор был поражен таким посещением. У него даже сердце защемило, предчувствуя что-то неприятное.

— Садитесь, пожалуйста, товарищ Елена, — подвинул он стул гостье.

Клара присела и вытерла маленьким кружевным платочком раскрасневшееся от жары лицо.

— Только еще май, — сказала она, — а жара невероятная. Что же будет в июне и в июле?

— Да, жарковато, — согласился Семаков, расстегивая ворот рубахи.

Виктор встревоженно ждал, что ему сообщит Клара. Он подумал, что, видимо, Афанасьев все-таки сказал ей о его проступке.

— Товарищ Волков, — обратилась к нему Клара. — Вы не удивляетесь, что я к вам пришла?

«Ну вот, — тоскливо подумал Виктор. — Сейчас она меня начнет распекать… Ну, что же, чистосердечно все расскажу ей».

— …Есть очень важное дело, — продолжала Клара, — конечно, не личное мое, всей нашей организации…

— Я вас слушаю, товарищ Елена, — с-замиранием сердца проговорил Виктор.

— У вас есть знакомая девушка…

— Товарищ Елена, я виноват! — взволнованно сказал Виктор. — Я виноват перед партией, перед вами, перед всеми своими товарищами. Я сам хотел вам обо всем рассказать, но меня уговорил Афанасьев…

— В чем дело, Виктор? — мягко спросила Клара. — Я вас не понимаю.

— Товарищ Елена, — с нарастающим волнением продолжал юноша. — Все это получилось потому, что девушке этой я верю так же, как и себе… Она честная, хорошая девушка. Ей всегда можно все доверить… Да она и сама хочет работать в нашей подпольной организации…

— Я вас, Виктор, по-прежнему не понимаю. Объясните мне подробнее, в чем дело…

Виктор рассказал ей, какой у него произошел разговор с Мариной и Афанасьевым.

— Ах, вот в чем дело, — улыбнулась Клара. — Теперь понятно… Такое получилось совпадение, я как раз и хочу говорить об этой девушке, но по другому поводу… Мне о ней рассказал не Афанасьев, а Иван Гаврилович… Да, верно, вы поступили опрометчиво, рассказав девушке о нашей подпольной организации… И за это вас взгреть надо. Но у вас есть и оправдательные мотивы. Вот Иван Гаврилович, — взглянула она на Семакова, — много хорошего говорил о вашей знакомой.

Виктор покраснел и укоризненно посмотрел на своего друга. Семаков ободряюще кивнул ему.

— Плохую, я думаю, вы и не полюбили бы, — снова улыбнулась Клара. — А верно, что вы ее привлекаете к нашей работе?

— Да, товарищ Елена, — кивнул головой Виктор. — Она мне помогает. Небольшие поручения выполняет… Листовки распространила в университете. Несколько прокламаций на английском языке английским офицерам в карманы сунула, когда была в Новочеркасске у сестры… Некоторые сведения собирает. Эти сведения я вам передавал через товарища Семакова…

— Знаю, — кивнула Клара. — Информация нужная… Вы ей очень верите?

— Марине-то?.. Еще бы!..

— Как бы ее увидеть?..

— Когда?.. Сейчас?..

— Да, нужно сейчас.

— Вот уж и не знаю, — раздумчиво проговорил Виктор. — Боюсь, что она в университете.

— Далеко она живет?

— Нет, недалеко. Сходить?

— Сходите, — попросила Клара. — А мы подождем.

Виктор вышел.

— Хороший паренек, — сказал Семаков. — Толк с него будет. Да и девушка хорошая. Я тебя, товарищ Елена, еще ни разу в людях не подводил.

— Не могу этого отрицать, — согласилась Клара. — Кстати, на днях ко мне приходил этот Афанасьев… Откуда он узнал адрес моей квартиры?.. Ты ему, что ли, дал, Иван Гаврилович?

— Ну какое же я имею право? — воскликнул Семаков. — Никогда, никому не дам твоего адреса. Единый раз только приводил к тебе Виктора…

— Тогда, значит, Виктор дал.

— Сомневаюсь, — покачал головой Семаков. — Я ему запретил давать твой адрес кому бы то ни было. И он, конечно, не даст…

— Странно! — развела руками Клара. — Откуда Афанасьев мог узнать мой адрес?.. Надо квартиру переменить. И ты тоже, Иван Гаврилович, перемени. Наши квартиры стали уже известны. Слопают.

— А зачем к тебе приходил Афанасьев? — поинтересовался Семаков.

— Сообщил мне о восстании крестьян за Таганрогом. Больше десятка сел восстало против белых. Об этом почему-то узнал первый Афанасьев… Я пыталась выяснить, откуда это ему стало известно. Говорит, что родственник из Федоровки сообщил… Я проверила. Действительно, восстание там приняло широкие размеры. Афанасьев просился поехать туда. Ему я не разрешила, а пять человек наш комитет послал туда для руководства восстанием…

— Может быть, и надо бы послать Афанасьева, а?.. — проронил Семаков. — Он уроженец здешних мест. Полезен, пожалуй, был бы…

— Иван Гаврилович, — пристально посмотрела Клара на Семакова, — ты хорошо знаешь Афанасьева?

— Ну как — хорошо, — ответил Семаков. — Вместе были здесь в маршевой роте. Дружили. По моей рекомендации он в партию вступил. С Виктором вместе вступали. Человек проверенный. Поручения всегда честно выполнял, не считаясь ни с чем… А что?.. Ты его подозреваешь в чем-нибудь?

— Оснований к подозрению нет, — задумчиво сказала Клара. — Но какой-то он странный. Ты за ним понаблюдай. Я тебя прошу об этом…

— Хорошо, товарищ Елена, понаблюдаю. Но меня твое подозрение взволновало, определенно тебе скажу. Я не замечал за ним ничего плохого, но раз ты что-то заметила, то это…

Она перебила его:

— Иван Гаврилович, я же говорю тебе, что нет у меня никаких подозрений. Но чувствую, что он неискренен… Возможно, ошибаюсь. А нам, знаешь, ошибаться нельзя. Кто-то ведь провокатор. — Помолчав, она перевела разговор на другое: — Так вот послезавтра Деникин устраивает в Таганроге большой бал в честь иностранных миссий. Туда приедут Богаевский и многие белогвардейские генералы. Из Ростова выедет все начальство… Перепьются, будут наверняка по пьянке выбалтывать интересные вещи. Надо обязательно устроить на этот бал своих людей… Вот я сейчас и ломаю над этим голову, кого послать, как это устроить. Ведь, если наши люди будут, они могут собрать важную информацию… В другое время, когда у меня не было такой ответственности за всю нашу организацию, я бы сама постаралась пробраться на этот бал. Но сейчас я не могу этого сделать…

Семаков чему-то усмехнулся.

— Чему смеешься, Иван Гаврилович?

— Да я подумал, что вот бы подложить мину да подорвать бы все их сборище. Кто же поедет в Таганрог? — спросил Семаков.

— А вот придет эта девушка. Поговорим с ней, тогда надумаем…

— Как тебе известно, Клара, Красная Армия уже недалеко от Батайска… Не нынче-завтра она подойдет к Ростову. Надо же помогать ей, чтоб скорее Ростов забрать в свои руки…

— А мы его и заберем. Рабочие Ростова нас не подведут. Как, Иван Гаврилович, у тебя на Аксае?..

— Все в порядке, товарищ Елена. Рабочие вооружились. Ждут сигнала. Как только сигнал будет подан, так сейчас же поднимут восстание.

— Ну вот! Так же и на всех заводах и предприятиях Ростова. И в Батайске так же, и в Таганроге… Все дело за нами. Рабочие нас поддержат…

— Надо это хорошо продумать, — проговорил Семаков. — А то можно впустую сыграть, и жертв напрасных много будет.

— Подпольный комитет все продумал в деталях.

— Так я все-таки не пойму, товарищ Елена, — спросил Семаков, — для чего тебе понадобилась эта девушка, Марина?

— Ты мне говорил, что у нее есть знакомый английский офицер, с симпатией относящийся к большевикам…

— Ну, есть. Так что?

— Он, вероятно, будет на балу.

— Возможно. Ну?

— Я хочу, чтобы он пригласил эту девушку и, если удастся, кого-нибудь еще из наших.

— Виктора?

— Нет, — покачала головой Клара. — Виктора мы намереваемся использовать для другого дела… Тебя, Иван Гаврилович.

— Меня? — изумился Семаков.

— Да, тебя, Иван Гаврилович. Ты — капитан Ермолов, родственник этой девушки. Понятно?

— Вот в чем дело! — воскликнул Семаков. — Теперь понятно.

Вошли Виктор с Мариной. Клара быстрым взглядом окинула стройную фигурку девушки.

— Я попрошу оставить нас вдвоем, — сказала Клара. — Нам надо с Мариной поговорить кое о чем…

Виктор и Семаков вышли из комнаты.

 

XXIV

В Таганроге, при штабе командующего всеми вооруженными силами Юга России генерала Деникина, группировались миссии иностранных держав. Британская миссия возглавлялась генерал-адмиралом Мак-Келли. От Польши представительствовал генерал-лейтенант Карницкий, тот самый, который когда-то хотел отдать под суд Буденного за разоружение корниловских эшелонов под Гомелем.

Были здесь военные миссии от Сербии, Греции, Италии, Чехословакии и других стран.

Со дня на день ожидали приезда японской миссии во главе с майором Такахаси.

В Таганрог ежедневно за советами и инструкциями приезжали официальные лица из Новочеркасска, Ростова, а также со всех участков обширного белогвардейского фронта. В порт прибывали морские суда, привозившие из стран Антанты обмундирование, ружья, патроны, пушки, танки. Город был заполнен офицерами, моряками и солдатами разных наций. Все кабачки и рестораны были забиты ими. По вечерам толпы иностранных солдат и моряков ходили по улицам, пели песни, заигрывали с молодыми женщинами. Таганрогская буржуазия рукоплескала иностранцам.

Командующий вооруженными силами Юга России Деникин решил торжественный прием в честь иностранных военных миссий организовать в мае. Его предполагалось устроить в одном из крупнейших зданий в городе — в доме богатого промышленника Кабанова. О размерах этого приема можно было судить по числу приглашенных. Их было около ста, не считая большого числа устроителей.

…В назначенный день еще с полудня в Таганрог начали съезжаться гости. Из Новочеркасска прибыл специальный атаманский поезд с атаманом Африканом Богаевским и его супругой, окруженными генералами, высшими офицерами и дамами.

В свите генерала Богаевского был и Константин Ермаков с Верой. От них не отставал Брэйнард. Сегодня он не узнаваем. На нем прекрасно сшитый смокинг, на голове шелковый цилиндр. Сдержанно кивая знакомым, он важно ведет под руку нарядную, сияющую от удовольствия Веру.

Через час после новочеркасского поезда подошел к платформе и специальный поезд из Ростова, заполненный именитыми людьми, в числе которых был и молодой писатель Аркадий Аверченко с ростовским литератором Виктором Севским…

Некоторые из генералов приехали с фронта на автомобилях. В числе их был и Шкуро. Его сразу же все узнали по трепыхавшемуся на автомобиле маленькому черному флажку с изображением волчьей головы с оскаленными клыками и высунутым красным языком. Генерал Шкуро сам придумал себе этот флаг. За автомобилем Шкуро скакала его гвардия, состоявшая из сотни головорезов в волчьих папахах…

* * *

Марина, английский лейтенант Гулден и Семаков, одетый в форму артиллерийского капитана, предъявили пригласительные билеты солдатам, стоявшим у подъезда, и вошли в дом. Сводный духовой оркестр играл донской гимн. Потом послышались аплодисменты. Семаков догадался, что, видимо, ужин уже начался и за столом произносились тосты.

И действительно, когда они вошли в огромный зал, залитый электрическим светом, то увидели за столами, обильно уставленными яствами и винами, сидевших гостей.

Многие, главным образом из младших офицеров, покинув свои места в других комнатах, стояли вокруг сидевших за столами и слушали, что говорили генералы, произносившие тосты.

Выступал представитель британской миссии адмирал Мак-Келли, человек еще не старый, чисто выбритый:

— Мы, англичане, народ впечатлительный. От лица своей миссии благодарю вас за прием… И я рад, что мне пришлось здесь, на этом благородном собрании, встретиться с русскими высокопоставленными людьми. Прежний союз России с нами прервала на некоторое время кучка авантюристов. Но теперь этот священный союз России со своими союзниками возобновляется. В этот прекрасный день, в этот замечательный час все мы, здесь присутствующие, дадим друг другу клятву, что этот союз никогда не будет нарушен…

Прислонившись к стене, Марина шепотом переводила речь англичанина Семакову, так как переводчик был не точен.

— …Говорят, — продолжал Мак-Келли, — что мы, англичане, больше хотим захватить ваши национальные богатства, чем помогать вам в борьбе с большевиками. Неправда!.. Нам ваши богатства не нужны. У нас есть свои. И разве мы вам не помогаем?.. Разве мало наших офицеров, солдат, пушек, танков на донском фронте?.. Может быть, конечно, и недостаточно… Но разве вам не известно о том, какое значительное количество английских войск сражается сейчас против большевиков в Мурманске и под Архангельском? Разве вам не известно о том, что немало англичан вместе с американцами сражается сейчас в армии адмирала Колчака?.. Моя миссия и миссии моих дипломатических коллег других стран не раз бывали на фронтах войны с большевиками. Мы познакомились с вашими командующими, генералами, офицерами, солдатами и казаками… Я верю и надеюсь, что наше посещение фронта приведет к более тесным симпатиям и лучшему пониманию друг друга… По моим настояниям Англия уже немало послала вам обмундирования, снаряжения, вооружения, аэропланов, танков и пушек… Военный министр правительства его королевского величества сэр Черчилль не жалеет средств для подавления зловещего большевизма…

Адмирал на мгновение умолк, отпил глоток шампанского и продолжал с тем же воодушевлением:

— Я уже не раз говорил о том, что я — военный человек и политики не люблю. У солдата одна цель — победа. Скажу вам, господа, союзники всецело стоят за создание сильной и единой России. По мнению союзников, — это единственная дорога к мощному возрождению России, к ее благоденствию… Правительство его величества уполномочило меня заявить вам, господа, что в вашем правом деле английские пушки, английские танки и английские солдаты всегда вам будут надежной помощью… Поднимаю бокал за союз России и Англии!..

Все шумно аплодировали Мак-Келли и кричали «ура», хотя многие его речь восприняли с огорчением, почувствовав, что Антанта против создания суверенного государства Донского.

После Мак-Келли попросил слова опьяневший генерал Шкуро.

— Ваше превосходительство! — воскликнул он, смотря умиленно на англичанина, — хорошие вы слова говорили. Ей-богу, хорошие!.. Давайте чокнемся, скрепим этим наш союз… В союзе с нашими союзниками, честное слово, мы самого черта сломим, не только большевиков… Вот сейчас большевики уже подходят к Батайску, ну и наша публика уже в штаны… Простите пожалуйста, чуть не сорвалось с языка образное выражение…

В зале засмеялись.

— И нечего, господа, смеяться, — обвел мутным взглядом Шкуро зал. — Я правду говорю. Вот тут адмирал Мак-Келли сказал, что он говорит с солдатской откровенностью… Ну, и я солдат, а поэтому говорю по-солдатски. Любо — слушай, а не любо — уходи…

Присутствующие, смеясь, захлопали в ладоши.

— Меня, ей-богу, удивляет беспокойное настроение здешней публики, продолжал Шкуро. — Ну какого черта нервничать? Чего трусить?.. Чего распускать нюни и всякие панические слухи?.. Правда, положение здесь, а главным образом в Ростове, до некоторой степени серьезное. Красные черти прут… Но что, у вас нет таких, как Шкуро, скажем, или как Мамонтов, и других доблестных генералов?.. Есть орлы!.. И они вас спасут… Ей-богу!.. Уверяю вас, что в самое короткое время положение будет восстановлено. Отгоним красных!.. Слово Шкуро, отгоним!..

По залу снова пробарабанили аплодисменты.

— Мы, кубанцы, — продолжал Шкуро, — сейчас подольем свежих сил. Мои орлы идут на помощь Дону, идут вполне сознательно и очень охотно… Большевикам пощады от нас не будет… Мы пойдем вперед и остановимся только в Москве!.. Раз пошли, значит до конца! Остановки не будет…

Для Семакова было важно знать, что Шкуро привел свои войска под Батайск. Так, до вечера, он, переходя от одной группы разговаривавших офицеров к другой, сумел собрать ценные сведения. В конце вечера он шепнул Марине, что он уйдет, так как делать ему больше здесь нечего…

После ужина в другом большом зале начались танцы.

Гулден пригласил Марину на вальс…

 

XXV

Большевистский подпольный комитет выработал план восстания. Оружия было достаточно.

Оставалось только согласовать действия с командованием Красной Армии, чтобы выступление рабочих совпало с ее наступлением на Ростов. Для этой цели Ростово-Нахичеванский подпольный комитет решил создать отряд из рабочих ростовских предприятий и послать его навстречу наступающей Красной Армии.

Руководство этим отрядом возлагалось на старого опытного большевика, фронтовика, рабочего Владикавказских железнодорожных мастерских, Матвея Матвеевича Рюмшина.

В задачу отряда входило во что бы то ни стало пробиться через фронт белых и возвратиться в Ростов вместе с частями Красной Армии. Виктор же, включенный в эту группу, с двумя рабочими обязан был принести ответ командования Красной Армии немедленно.

Выступление рабочего отряда назначалась в ночь на 21 мая. Из Ростова каждый должен был выходить поодиночке, а за городом, у Батайска, в условленном месте собраться всем. Подготовка к выступлению была закончена. Вдруг двадцатого утром распространилась зловещая новость: деникинской контрразведке удалось открыть конспиративную квартиру по 35-й линии, где находилась подпольная типография, и разгромить ее. Произведены были аресты многих подпольных работников.

…Виктор с Иваном Гавриловичем Семаковым в ночь под двадцатое мая допоздна просидели у Марины. Семаков расспрашивал ее о том, что происходило в Таганроге на званом вечере после его ухода, чтобы на утро полнее доложить обо всем Кларе Борковой.

Ушли они от нее уже во втором часу.

— Виктор, я пойду к тебе ночевать, — сказал Семаков. — А то мне к себе, на Новое Поселение, далеко… Нарвешься еще на патруль или грабителей… Можно?

— Конечно, Иван Гаврилович.

Боясь встретиться с ночным патрулем, они шли осторожно, не спеша, временами останавливаясь.

Недалеко от квартиры Виктора из-за угла выскочила какая-то женщина и стремительно подошла к ним.

— Виктор, вы? — тихо окликнула она.

— Да. А кто вы?

— Маша.

Виктор в темноте узнал соседскую девушку. Маша была чем-то взволнована.

— Пойдите сюда, Виктор, — отозвала она его в сторону. — О, как я боялась за вас!.. Не ходите домой. У вас в квартире полиция… Я не знаю, зачем полицейские к вам пришли, но у меня такое предчувствие, что они пришли вас арестовать… Мне было видно из моего окна, как они рылись в ваших бумагах… Я поняла, что вас нет дома… Вот и вышла вас предупредить… Ждала целый час…

— Спасибо, Маша! — пожал ее руку Виктор. — Меня не за что арестовывать, но все-таки… Все возможно.

Девушка ушла домой. Виктор, подбежав, схватил за руку Семакова, потянул его от своей квартиры.

— В чем дело, Виктор? — спросил Семаков, когда они отошли на порядочное расстояние от квартиры.

Виктор рассказал ему, что сообщила соседская девушка.

— Опять? — с горечью воскликнул Семаков. — Это дело провокатора… Убежден!.. Наверняка и у меня в квартире сидят контрразведчики… Ждут… Но кто же провокатор?.. Кто?.. — Он вспомнил предупреждения Клары в отношении Афанасьева. — Неужели?! — воскликнул он.

— Кто? — вздрогнул Виктор. — Кого ты подозреваешь?..

— Афанасьева.

— Что ты? — в испуге отшатнулся от него Виктор. — Это невозможно.

— Посмотрим, — мрачно буркнул Семаков. — Вот что, крестник, я сейчас побегу к Елене… Предупрежу ее… если успею… А ты беги предупреди товарищей… — Он назвал несколько фамилий подпольщиков, квартиры которых были известны Виктору. — К Афанасьеву не ходи. Слышишь?.. Не ходи!..

Семаков побежал в Нахичевань предупредить Клару. Но он не успел — она была уже арестована…

…Оставшиеся на свободе члены Ростово-Нахичеванского большевистскою комитета решили, что аресты ни в коем случае не должны задержать подготовлявшегося вооруженного восстания рабочих. Восстание должно произойти, а поэтому нельзя задерживать и выступление рабочего отряда, направлявшегося навстречу Красной Армии…

Часов в десять вечера двадцатого мая Виктор, вооруженный двумя наганами, распрощался с Мариной и Семаковым, перешел мост через Дон и вскоре был уже в условленном месте, где назначен был сбор отряда. К двенадцати ночи все собрались и молчаливо двинулись в поход…

 

XXVI

Командующий X армией Климент Ефремович Ворошилов, упершись коленом в стул, сосредоточенно рассматривал на карте расположение частей армии, обозначенных начальником штаба красным карандашом.

Начальник штаба Черемисов стоял рядом с Ворошиловым.

— Вот здесь тридцать восьмая стрелковая дивизия, — объяснял он сипловатым от простуды голосом. — А здесь тридцать седьмая. Четвертая кавдивизия вот в этом месте форсировала Маныч…

— Подтверждается ли, что Буденным забрана Торговая? — поднял глаза Ворошилов на начальника штаба.

— Это факт, товарищ командующий, — сказал Черемисов и усмехнулся. Буденный со своими конниками совершает чудеса… Много забрал пленных, орудий и пулеметов… Надо сказать, подвезло Буденному тем, что он имеет у себя таких лихих, отважных кавалеристов… Честное слово, подвезло…

— А может быть, наоборот, кавалеристам подвезло, что им попался такой талантливый командир, как Буденный, а?.. — улыбнулся Ворошилов.

— Возможно, что и так, товарищ командующий, — согласился Черемисов. Видимо, им взаимно повезло. Они дополняют друг друга.

В соседней комнате то и дело дребезжали полевые телефоны. Адъютанты и ординарцы брали трубки, с кем-то переговаривались, но командующего не беспокоили. Видимо, все эти телефонные вызовы его не касались.

— Итак, товарищ начштаба, — весело взглянул на Черемисова Ворошилов, — судя по всему, дела у нас идут великолепно.

— Надо полагать, так, товарищ командующий, — утвердительно кивнул Черемисов и снова повел карандашом по карте. — Посмотрите, Климент Ефремович, под какую угрозу мы поставили Ростов… Мы сейчас наступаем широким фронтом протяжением до триста пятидесяти верст и вклинились в глубину расположения противника тоже верст на триста пятьдесят… Четвертая кавдивизия уже подходит к Батайску… Мне думается, товарищ командующий, надо ей дать задачу отрезать белым путь отхода через Дон из Ростова… Убежден, что спустя неделю мы будем в Ростове…

Смотря на карту, Ворошилов задумчиво покачал головой.

— Завидую вашему оптимизму, товарищ начштаба. Но я на положение вещей хочу смотреть более реально. Слов нет, военная удача пока что сопутствует нам… Эту удачу надо закреплять, а вот закреплять-то и нечем. При такой огромной растянутости фронта у нас совершенно нет резервов. И вполне может получиться так, что дело обернется неудачно. Белые на этом участке фронта сосредоточили огромные силы. Так что правильно… Я в этом уверен. Разве легко им будет расстаться с Ростовым?.. Все это вызывает у меня большие опасения. Боюсь, откровенно говоря, боюсь этого. Причем, товарищ начштаба, надо обязательно наши действия координировать с действиями восьмой и девятой армий… А также беспрестанно держать связь с одиннадцатой северо-кавказской армией…

И, действительно, начиная с самого Царицына, наступление X армии было весьма успешным. Ее дивизии под командованием Ворошилова все время, безостановочно, гнали белые полки, не давая им остановиться для отдыха. На подходе к Батайску дивизии отбросили части белых за реку Маныч.

Красным доставались богатые трофеи. Красноармейцы, проходя хутора и станицы с веселыми песнями и лихими присвистами, щеголяли в трофейных добротных английских шинелях и френчах, во французских желтых ботинках.

Рядовые белые казаки сдавались толпами. Сдавшись в плен, первое время они держались робко, неуверенно, боясь расправы. Офицеры ведь им наговорили столько ужасов про жестокость красноармейцев, но, видя, что расправ никто не учиняет, а, наоборот, красноармейцы обращаются с ними приветливо, дружелюбно, угощают их папиросами и чаем, смелели, ободрялись.

Многим пленным казакам нравилась боевая жизнь красноармейцев, и они просили зачислить их в кавалерийские полки Буденного, о доблестных действиях которых слышали немало. И всех таких пожелавших служить в рядах Красной Армии зачисляли безотказно.

…В комнату, в которой занимались Ворошилов с начальником штаба, бренча шпорами, вошел курносый веснушчатый парень с серыми плутоватыми глазами. На нем были красные гусарские штаны с желтыми кантами. Малиновая фуражка со звездочкой так сдвинута набекрень, что казалось просто удивительным, как только она держится на его голове. Из-под фуражки, как язык пламени, вырывался большой кудлатый рыжий чуб. И весь-то облик парня был какой-то огненный.

— Можно, товарищ командующий? — спросил он, останавливаясь у двери.

— Что тебе, Никодим? — не отрываясь от карты, спросил Ворошилов.

Парень шагнул. Гусарская сабля в металлических ножнах со звоном покатилась на колесике по полу. Парень, как ребенок на игрушку, с удовольствием глянул на нее и поддержал, чтобы не гремела.

— Товарищ командующий, — вытянулся парень перед Ворошиловым, дозвольте доложить: начдив Буденный просит разрешения войти к вам.

— Не начдива а комкор, — поправил Ворошилов.

— Виноват, товарищ командующий, — звякнув шпорами, козырнул парень. Комкор Буденный.

Ворошилов отвел глаза от карты, глянул на парня, улыбнулся:

— А ты знаешь, — виноватых бьют.

— Точно так, товарищ командующий, — широко улыбнулся и парень. Знаю.

— Проси Буденного.

— Слушаюсь!

Вошел Буденный, одетый в защитную гимнастерку и темно-синие солдатские суконные брюки. На голове все та же желтая драгунская фуражка. На левом боку, на ремне, через плечо перекинута черкесская шашка в серебряной с позолотой оправе, вычеканенная затейливыми узорами, отделанная чернью. На другом боку в кожаной кобуре болтался наган.

— Здравия желаю, товарищ командующий!

— Здравствуйте, товарищ Буденный! — протянул ему руку Ворошилов. Садитесь.

Буденный поздоровался с начальником штаба и присел на стул.

— Вы уже сформировали корпус? — спросил у него Ворошилов. — Приняли его?

— Формально принял, товарищ командующий, — ответил Буденный. — Но фактически каждая дивизия действует пока еще самостоятельно.

— Почему же так? — недовольным голосом спросил Ворошилов. — Я ведь давно уже отдал приказ об объединении четвертой и шестой кавдивизий в первый конный корпус?.. В чем дело?

— Не могу никак укомплектовать командный состав, — сказал Буденный. А тут долго не мог сдать свою четвертую кавдивизию Городовикову… Заупрямился. Говорит: «Не хочу большим начальником быть. Если вы так меня начнете продвигать, то я могу скоро стать командующим фронта… Стыдно мне, говорит, тогда в глаза будет своим товарищам смотреть»…

— Это почему же? — удивился Ворошилов.

Буденный засмеялся.

— Он так объясняет: «Я, говорит, вместе со своими товарищами без штанов в детстве бегал… Вместе с ними в Красную Армию вступал… Все, говорит, мы одинаковые, рядовые были… А теперь большим начальником буду, а они нет. Обижаться будут…»

Ворошилов некоторое время молчал, задумчиво глядя в окно. Он видел, как к штабу подъехали какие-то всадники и, привязав лошадей к коновязи, вошли в штаб.

— Товарищ Буденный, — посмотрел на него испытующе Ворошилов, — как вы думаете, возьмем мы Ростов?..

Вопрос был неожиданный. Буденный снял фуражку и, вертя ее в руках, задумался.

— Климент Ефремович, — взглянул он на Ворошилова. — Вы хотите знать мое откровенное мнение?

— Да.

— А ругать не будете?

— Нет.

— Боюсь, товарищ командующий, что Ростов мы сейчас не осилим взять, сказал он твердо.

— Что?! — даже подпрыгнул от изумления Черемисов. — От кого я слышу, товарищ Буденный?.. Ведь ваша четвертая кавдивизия уже на подступах к Батайску стоит?..

— Что же из того, товарищ начштаба, — пожал плечами Буденный. Верно, она под Батайском. Сам я ее туда подвел… Но Батайск еще не Ростов. Я мечтаю о том, чтобы нам хоть бы на занятых позициях удержаться…

— Это черт знает что! — с возмущением вскрикнул Черемисов. Откровенно говоря, я не ожидал от вас такого ответа. Только что мы с командующим расхваливали вас…

— Вы напрасно горячитесь, товарищ начштаба, — спокойно перебил его Ворошилов. — Мне думается, что товарищ Буденный хорошо уясняет себе обстановку и имеет на этот счет свои соображения. Вот сейчас он их выскажет нам, а мы послушаем. Пожалуйста, говорите, Семен Михайлович.

— Говорить много нечего, товарищ командующий. Одно скажу: мы еще плохо воюем, учиться нам надо воевать. Первые успехи нам кружат голову, мы поддаемся им и увлекаемся, часто очень непростительно… делаем ошибки и не извлекаем из них для себя уроков…

— Правильно! — хлопнул по столу ладонью Ворошилов. — Я тоже так думаю. Вот до вашего прихода я все это высказывал начштаба… Совершенно справедливо, мы часто увлекаемся и из своих ошибок не извлекаем для себя уроков. Прямо боюсь, что белые нас втянули в ловушку и в этой ловушке начнут лупить… А начштаба мой радуется, как ребенок: «Ростов, говорит, через неделю возьмем!», «Фронт, кричит, раздвинули вширь и вглубь на триста пятьдесят верст!» Как бы эта радость не обернулась нам слезами. Мы даже не наладили как следует связь с восьмой и девятой армиями… А с одиннадцатой так ее и совсем нет…

— У меня имеются точные сведения, Климент Ефремович, — сказал Буденный. — Белые в районе Батайска подготовили до семнадцати кавалерийских полков…

— Вот видите, товарищ начштаба, — укоризненно посмотрел Ворошилов на Черемисова. — Я говорил вам, что белые никогда не смирятся с мыслью отдать нам так просто Ростов, они будут драться за него жестоко. Вот мои слова оправдываются… Нам до зарезу нужны крепкие резервы… Сейчас буду телеграфировать лично товарищу Ленину… Семен Михайлович, а белые не отрежут кавдивизию Городовикова?

— Они, товарищ командующий, безусловно, попытаются это сделать, ответил Буденный. — Но им помешает половодье… Полая вода залила все низины, а у Батайска в особенности… Но все-таки опасность такая есть…

Ворошилов, заложив руки за спину, задумчиво прошелся по комнате. Подойдя к окну, побарабанил пальцами по стеклу.

— А это, если я не ошибаюсь, едет Ермаков, — кивнув на улицу, обернулся он к Буденному.

Буденный подошел к окну. По улице, утопая колесами в вязкой грязи, тащилась тачанка, запряженная парой сытых вороных лошадей. В тачанке сидело несколько мужчин, в том числе и Прохор.

— Да, это он, — подтвердил Буденный.

— Легок на помине, — сказал Ворошилов. — А я как раз о нем думал… Не перебросить ли, товарищ Буденный, нам его военкомом к Городовикову, в четвертую кавдивизию?.. Там сейчас нет комиссара. Мусинова отзывает ЦК партии.

— Кандидатура подходящая, — проговорил Буденный.

В комнату вошел тот же чубатый Никодим в красных штанах и доложил Ворошилову о приезде комиссара Ермакова и ростовских рабочих, которые просят незамедлительно их принять.

— Попроси войти, — распорядился Ворошилов.

Никодим широко открыл дверь.

— Командующий просит вас, — сказал он.

В комнату вошли Прохор, Виктор, Рюмшин и еще двое рабочих.

— Садитесь, товарищи! — пригласил Ворошилов, когда вошедшие представились и поздоровались.

— Мы к вам, товарищ Ворошилов, по важному делу, — начал говорить Рюмшин. — Нас к вам послали ростовские и батайские рабочие просить, чтобы вы быстрее занимали Батайск и Ростов… Рабочие Ростова и Батайска подготовились к восстанию. Как только ваши части заберут Батайск и будут подходить к Ростову, так сейчас же все рабочие, как один, поднимутся и с тыла начнут бить белых. Измучились мы, товарищи, при белых. Никакого житья нет. Сажают нашего брата в тюрьмы, бьют, вешают… Журычева казнили…

— Журычев погиб? — огорченно воскликнул Ворошилов. — Я его знал. Замечательный человек был… Как жалко!

— Погиб, товарищ Ворошилов, — вздохнул Рюмшин. — Разве ж он один только… Многие погибли. Сейчас вот перед нашим уходом сюда контрразведчики разгромили нашу подпольную типографию… Арестовали многих подпольных работников… Товарища Елену арестовали тоже…

— Кто это? — осведомился Ворошилов.

— Руководительница подпольной организации была Клара Боркова. Вместо Журычева мы ее выбрали… Боевая женщина, стойкая большевичка.

— Значит, вы нас хотите поддержать? — спросил Ворошилов. — Поднимете восстание?

— Беспременно, товарищ Ворошилов, — твердо сказал Рюмшин. — Уже все подготовлено, рабочие вооружились, ждут сигнала…

Начштаба торжествующе взглянул на Буденного, потом перевел взгляд на Ворошилова.

— Вы говорили, товарищ командующий, о резервах, — весело сказал он. Вот вам они. Это, пожалуй, похлеще всяких резервов будет.

Ворошилов спросил у Рюмшина:

— А сколько рабочих может принять участие в восстании?

— Все выступят, — сказал старый рабочий.

— «Все» меня не устраивает, — сказал Ворошилов. — «Все» — это неопределенное слово. «Все» — это и десять, и сто, и тысяча человек… А вот скажите мне, сколько?

— Можно мне сказать? — попросил слова Виктор.

— Пожалуйста, молодой человек, — разрешил Ворошилов.

— Ростово-Нахичеванский подпольный большевистский комитет, — сказал Виктор, — рассчитывает на выступление около пяти тысяч человек.

— Вы в этом уверены?

— Я в этом убежден, товарищ Ворошилов.

— Как же не уверены, — заговорил снова Рюмшин. — Уверены так же, как в самих себе… Рабочие слово свое сдержат. Не для насмешки ж нас сюда, к вам, послали. С какими трудностями мы сюда пробирались.

— А как вы через фронт белых прошли? — спросил Ворошилов.

— Восемьдесят человек нас шло, — стал рассказывать Рюмшин. — Все с оружием. Но прошли благополучно, один только раненый… Застава белых нас обстреляла…

— Дело очень серьезное, — сказал Ворошилов. — Один решить его я не могу. Подождите до вечера. Соберем Реввоенсовет армии, обсудим… А как вы будете возвращаться с нашим ответом в Ростов? Все восемьдесят человек снова пойдете или нет?

— Нет, — ответил Рюмшин. — Мы останемся пока с вами, а в Ростов с ответом пойдет вот товарищ Волков, — указал он на Виктора. — Ему поручено принести ответ… Дадим ему в помощь двух рабочих.

— Никодим! — крикнул Ворошилов. — Устрой товарищей на квартиру. До вечера! — попрощался он с рабочими. — Товарищи Буденный и Ермаков, останьтесь. Поговорим…

* * *

Но решить этот вопрос Ворошилову не удалось. В тот же день белогвардейцы повели ожесточенное наступление. О Ростове уже не приходилось думать. Надо было хотя бы пока что удержать занятые позиции.

 

XXVII

Солнце пробивалось сквозь черную тучу. На лугу паслось десятка полтора рыже-пестрых коров. Медленно переступая, они пощипывали молодую сочную траву, иногда задирая голову, призывно мычали. В чистом, влажном воздухе, то взмывая стрелой, то падая камнем, резвились, кувыркались звонкоголосые жаворонки. Тоненькое деревце с яркой листвой осыпала щебечущая, суетливо-жизнерадостная стая воробьев. Перескакивая с ветки на ветку на своих тоненьких ножках, подплясывая и трепыхая крылышками, маленькие забияки выводили свою несложную песню… Словно кем-то вдруг спугнутые, они срывались с деревца, с шумом исчезали и с таким же шумом возвращались.

В тумане сквозь мохнатую зелень левад и садов проступали белостенные казачьи курени небольшого хуторка. Перекликались петухи, слышался собачий лай. Кое-где над хатами уже вились к небу зеленоватые дымки печей…

Сазон Меркулов со своим напарником, горловским шахтером Кононом Незовибатько, лежал у речки в секрете, скрытом от вражеского глаза густыми прошлогодними бурыми камышами. Сазон мечтательно оглядывал пробуждавшийся перед его взором мир. В душе Сазон был поэт. Его волновала великолепная картина прекрасного раннего утра…

Как и полагалось по уставу, их с Незовибатько уже давно бы, еще до рассвета, должны снять с поста, но по каким-то непонятным причинам этого не делали. А потому Сазон с Кононом и продолжали молчаливо лежать, созерцая утренний пейзаж.

Иногда на искрящуюся в солнечных лучах поверхность воды всплывала крупная рыба и с шумом билась. Каскады радужных брызг рассыпались вокруг. Сазон молча восхищенными глазами взглядывал на Незовибатько и показывал руку по локоть, что означало размер ударившейся о воду рыбы…

Белые занимали позиции на правом берегу реки, лениво проносившей свои мутные воды мимо Сазона и Конона. Пока еще на позиции противника было тихо и покойно, видимо белые казаки еще зоревали. Но, когда солнце поднялось уже довольно высоко, стала пробуждаться жизнь и во вражеских окопах. Сазону было видно, как на противоположном берегу среди кустарников задымили дымки костров. Там стали появляться белогвардейцы. Подкравшись к речке, они торопливо черпали котелками воду и стремительно убегали назад, как сурки в норы, ныряли в свои окопы.

Сазон беззвучно хохотал, указывая на озиравшихся белогвардейцев. Он прикладывался к винтовке, прицеливался и вдруг, вздрагивая всем телом, словно от отдачи, делал вид, что стреляет. Этой мимической сценой он давал понять своему напарнику Конону, что будь бы его воля, он теперь настрелял бы их, белых, как куропаток, целую кучу.

Незовибатько, простодушный украинец, флегматичный и наивный, как дитя, молча лежал рядом с Сазоном, жмурясь от яркого солнца. Он не обращал внимания на подвижного, суетливого Сазона, на его жесты и движения. Он уже привык ко всему этому, и ему чертовски надоели сазоновские выкрутасы…

После ожесточенных боев, не давших результатов ни той, ни другой стороне, вот уже несколько дней подряд на фронте стояла тишина, изредка нарушаемая ружейной перестрелкой.

Четвертая кавалерийская дивизия крепко и, казалось, надолго занимала рубежи на подступах к Батайску, хотя все в дивизии хорошо были осведомлены, что им противостояли крупные силы противника…

Сазон Меркулов после назначения Прохора Ермакова военкомом дивизии попал рядовым первого эскадрона, в котором много служило своих станичников… Он уже успел принять участие во многих боях, отличился. И вот сегодня ему досталась очередь стоять в секрете с Кононом Незовибатько, с которым у него завязалась настоящая дружба. Началась она с того момента, как Конон во время атаки белых, рискуя своей жизнью, бросился на выручку Сазона, когда на того сразу напало три белых казака. У одного белогвардейца Конон могучим ударом шашки начисто, как кочан капусты, снес голову, другого пронзил насквозь, с третьим же справился сам Сазон…

Стало припекать. А разводящего все нет. Разве могли знать Сазон или Конон, что разводящий давно бы их снял с секрета, если б он по дороге к ним не был схвачен белогвардейскими разведчиками и не уведен в плен.

И в то время, когда Сазон надумал было послать Незовибатько в эскадрон напомнить о себе, вдруг дрогнула земля от мощного артиллерийского залпа.

Это было так неожиданно, что Сазон с испугу даже выронил винтовку. Не терявшийся ни при каких обстоятельствах жизни Незовибатько окинул его таким презрительным взглядом, от которого Сазон сразу же пришел в себя.

В небольшом хуторишке, за которым зигзагообразно тянулась линия позиций четвертой кавдивизии, от взрывов снарядов, как порох, вспыхнули казачьи, крытые соломой, хатенки. Развеваемые ветерком смрадные клубы дыма поползли по долине. Река, словно кипяток, забулькала от шрапнели.

От орудийного грохота кололо в ушах, спазмы сдавливали горло. И для Сазона и для Незовибатько было понятно, что орудийная стрельба шла с обеих сторон… Но мощь артиллерийского огня со стороны белых подавляла.

…Так же внезапно, как и началась артиллерийская перестрелка затихла. Из-за холмистого берега, за которым находились позиции противника, словно птицы, трепыхая красными, белыми и голубыми башлыками, выскочили кубанские, терские и горские полки генералов Врангеля и Шкуро. Всадники в бешеном намете, не останавливаясь, бросались в реку, переправлялись вплавь на другой берег, на котором в засаде сидели Сазон и Незовибатько.

Сазон рассвирепел.

— Гады! — заорал он в исступлении. — Налетайте!.. Налетайте!

Он приложился к винтовке и выстрелил. Лохматый черкес ткнулся горбатым носом в гриву лошади и, мелькнув белым донышком каракулевой шапки, повалился в воду.

— Один есть, Конон! — ликующе крикнул Сазон. — Бей их, Конон.

Незовибатько не ждал его приглашения. Он метко стрелял в врагов и уже второго белогвардейца свалил с лошади.

Никто из них — ни Сазон, ни Конон — даже и не Подумали о том, чтобы бежать. Да и бежать было некуда: и сзади, и впереди, и по сторонам — всюду были враги.

— Бей, Конон! — то и дело покрикивал, гремя затвором, Сазон.

Перед ними, храпя и отфыркиваясь, вылазили из воды лошади и с места в галоп проносили мимо всадников. И никому из переправлявшихся белогвардейцев не пришло даже и в голову заглянуть в эти густые камыши, где сидели два отважных красноармейца…

И вдруг все здесь снова застонало от грохота. Но теперь орудия уже били только со стороны красных, и река снова закипела от осколков. Снаряды взрывались на берегу, вздымая огромные столбы огня и земли, они рвались в воде, поднимая причудливые, сверкавшие на солнце всеми цветами радуги фонтаны брызг. На берег с диким ржанием выскакивали обезумевшие от ужаса лошади без седоков. Все чаще теперь течение реки несло вниз трупы убитых и барахтающихся, молящих о спасении раненых, окруженных множеством оглушенной рыбы, всплывавшей белыми брюхами вверх.

— Як в аду, — пробормотал Незовибатько. — Сазон, патроны е?..

— Нету, — отозвался Сазон. — Все пострелял. А у тебя?

— Нема.

— Ну и пропали мы…

— Молчи, дурень! — равнодушно проговорил шахтер. — Умрешь, так за советскую власть…

Он не успел договорить. Увидев красноармейцев, залегших в камыше, на них налетел бородатый казак с осатаневшими глазами и, как молнией, взмахнув шашкой, концом острия зацепил голову Незовибатько. Шахтер, залившись кровью, приник к земле. Казак пролетел мимо.

— Конон! — нагибаясь над другом, в испуге вскрикнул Сазон. — Жив али не?

Шахтер молчал. Сазон, обняв друга, приник к нему и притих, зорко наблюдая вокруг.

 

XXVIII

Главные силы кавказской конной группы генерала Врангеля справа, а кубанские полки Шкуро слева стиснули четвертую советскую кавдивизию, намереваясь окружать ее и уничтожить.

Только что назначенный командиром конного корпуса Буденный такой маневр противника предвидел и заранее отдал приказ дивизии отойти.

С ожесточенными боями отходили кавалеристы Городовикова от наседавшего врага…

К концу мая белогвардейцы внезапным налетом захватили станцию Торговую и прорвали фронт X армии близ станицы Великокняжеской. Возникла опасность проникновения белых в тыл войскам красных.

Буденный приказал начдиву Городовикову нанести контрудар и ликвидировать прорыв. Несмотря на то, что более чем стоверстный отход от Батайска с боями измотал кавалеристов четвертой кавдивизии, они блестяще выполнили приказ командира корпуса. После того, как белогвардейские полки были опрокинуты и отброшены на южный берег реки Маныч, Буденный вызвал к себе Городовикова, Прохора Ермакова и Тимошенко с его комиссаром. Когда они все вошли к Буденному, тот поднялся навстречу. Дружески похлопал по плечу Городовикова:

— Ты, Ока Иванович, все голову морочил, что, дескать, неграмотный, не сумеешь командовать дивизией?.. А что делаешь?.. Хваленых, ученых генералов как бьешь…

— Научился, Семен Михайлович, да и комиссар вот мне здорово помогает, — кивнул он на Прохора.

— Не скромничай, товарищ начдив, — усмехнулся Прохор. — Я тебе хоть и помогаю, но в командные твои дела не вмешиваюсь.

— Я вам благодарен, — сказал Буденный, пожимая руки Городовикову и Прохору. — Ваша дивизия совершила блестящее дело, отбросив прорвавшегося противника. Если бы вы этого не сделали, то многих бед он натворил бы у нас в тылу. Немало бы принес хлопот… Но это, товарищи, не все. Мне стало известно, что Врангель направил конный корпус генерала Улагая в обход нашего левого фланга, по направлению к станице Грабовской… Я только что от командарма Ворошилова. Он мне рассказал о намерениях врага. Улагай со своим корпусом попытается зайти нам в тыл для того, чтобы взорвать железнодорожные мосты и переправы через реку Сал и, таким образом, прервать нам всякое сообщение с Царицыном. Если противнику удастся это сделать, то, вы сами понимаете, он доставит нам много неприятностей… Товарищ Ворошилов на наш корпус возложил почетную задачу — ликвидировать этот обход, иначе говоря, к чертовой матери разгромить Улагая… Придется, друзья, поднатужиться. Знаю, знаю, Ока Иванович, что ты хочешь сказать, поднял руку Буденный, видя попытку Городовикова что-то сказать. — Ты мне сейчас скажешь, что твои кавалеристы устали от боев, а лошади до того измучены, что едва переступают, многие околевают… Это ты хотел сказать?..

— Ей-богу, это, — проговорил изумленный Городовиков. — А откуда ты узнал?..

— Колдун я, — засмеялся Буденный. — Все это мне, дорогой, известно. Но что делать?.. А ты думаешь, у него вот бойцы не устали? — указал он на Тимошенко. — Тоже очень устали, и лошади измучены. Его дивизии тоже приходится много драться с белыми… Товарищ Ворошилов выставил против Улагая тридцатую стрелковую дивизию, но она не устояла. Понесла большие потери и отошла…

— Мы тоже, товарищ Буденный, большие потери несем, — тихо промолвил Тимошенко. — Пополнение надо.

— Это верно, — согласился Буденный. — Пополнение нам обязательно нужно. Всего три тысячи с половиной сабель в корпусе… Это же очень мало. И вот с этим количеством людей приходится отражать целые полчища белых… Но зато какие у нас отборные молодцы! Настоящие суворовские чудо-богатыри…

Буденный, развернув карту, подробно изложил задачу операций корпуса, дал задания в отдельности Тимошенко и Городовикову.

— Вот и все! — сказал он, кладя карандаш на стол. — Задача понятна?

— Понятна, — ответили начдивы.

— Можно ехать в части и выполнять приказ товарища Ворошилова, проговорил Буденный. — Да, — вспомнил он, взглянув на Прохора, — слушай, товарищ военкомдив, вчера ко мне приводили какого-то странного казака. Все время плачет навзрыд, как ребенок. Спрашиваю: «О чем, мол, так сильно плачешь, казак?» Отвечает, что очень уж ему народ жалко, который на войне. Чудной какой-то. Мой ординарец Фома Котов говорит, что он как-будто станичник твой, и даже, кажется, доводится тебе родней. Ты б с ним поговорил.

Прохор вскочил с табурета.

— Так это ведь, должно быть, брат Захар! Он, действительно, все время плачет. Психически больной. В плену у немцев довели его… Где он?..

— Котов! — крикнул Буденный на кухню, где ординарцы играли в карты. Ты пришел или нет?..

— Я вас слушаю, товарищ комкор! — вскочив в горницу, вытянулся у двери Фома.

— Слушай, Котов, где тот чудной казак? — спросил у него Буденный.

— Да тут я его в одной хате устроил. Слезами горючими обливается.

— Отведи к нему военкомдива, — указал Буденный на Прохора. — Говорит, что это брат его.

— А, товарищ Ермаков, здравствуйте! — узнал Фома Прохора. — Да, это ваш брат, действительно. Пойдемте к нему, вот обрадуется. Я ему говорил про вас… Так вот он теперь дожидается вас, хочет повидаться.

Прохор пошел с Фомой.

Войдя в хату, он увидел брата Захара, сидевшего за столом. Опершись о стол локтями, он закрыл лицо широкими ладонями и тихо всхлипывал. Около него на лавке, как бы утешая, сидел огромный серый кот и, мурлыча, терся головой о его бок.

При входе Фомы и Прохора, Захар поднял голову, обросшую широкой с проседью бородой.

— Братушка! — вскрикнул он обрадованно, узнав Прохора, и живо вскочил с лавки.

Прохор обнял брата, расцеловал и пристально вгляделся в него. Захар был похож на старика.

— О чем ты, Захар, плачешь?..

— Да как же, братушка, — утирая рукавом гимнастерки глаза, проговорил тот. — Больно уж мне жалко вас всех… Народу гибнет уйма… Уйма…

— Как ты попал сюда, брат? — спросил Прохор.

— Белые Мобилизовали, — уныло сказал Захар. — А какой из меня вояка, сам знаешь… Отвоевал я свое на германской… Как толечко пальну из ружья, так зараз же заливаюсь слезами… Думаю, а может, моя пулечка-то и убила какого безвинного человека. Казаки надо мною смеются, тронутый, мол, умом… Не знаю, может, я и тронутый, ежели не хочу убивать людей. Видно, все те, кто убивает, умом здоровые, а я тронутый. Ну, нехай будет так… Все помутилось, Проша, все!.. Брат на брата пошел, сын на отца, отец на сына… Что делается на божьем свете?.. Сбежал я из полка, не стерпело мое сердце… И вот, братуша, где б я ни шел, где б ни побывал, везде, парень, потоки крови, везде смерть… Проша, — взглянул он полными слез глазами на брата, — неужто не наступит такое времечко, когда люди будут жить в любви и согласии?.. Ведь в законе божьем сказано: «Не убий!» Почему ж люди не соблюдают заповеди господней?.. — И снова Захар, этот на вид мужественный, широкоплечий казак, закрыв лицо руками, зарыдал, как дитя.

Прохор обнял его.

— Успокойся, брат, — сказал он. — Ты спрашиваешь, наступит ли такое время, когда люди будут жить в любви и согласии?.. Конечно, наступит. Обязательно наступит!.. Ведь за это-то мы и боремся… Придет такое время, Захар, когда люди не будут убивать друг друга, а будут трудиться на благо всего человечества.

— Войны никогда не будет? — удивленно посмотрел на брата Захар.

— Не будет. Зачем она нужна народу?.. Ведь это ее затевают капиталисты да генералы из своих интересов. Капиталисты из-за того, чтобы на войне нажить огромные прибыли, а генералы, — чтобы выслужиться, добиться себе видного положения…

Захар повеселел несколько, успокоился.

— А зачем же большевики воюют, коль они супротив войны? — спросил он.

— Чудак ты, Захар, — усмехнулся Прохор. — Большевики не сами начали войну. Генералы, помещики да фабриканты хотели задушить революцию, чтобы отнять те права, которые революция дала рабочим и крестьянам… Вот большевики и вступились за народ, защищают революцию.

Захар сел на лавку. Кот снова подошел к нему и, грациозно выгибаясь, начал ласкаться. Захар погладил кота.

— Вот разгромим генералов и помещиков, — продолжал Прохор, установится в нашей стране советская власть, наступит мир и тишина. Некому тогда будет воевать между собою… Буржуев и капиталистов у нас не станет, а рабочему и крестьянину ссориться между собой не из-за чего. Замечательное время наступит, Захар.

— Эх, Проша, твоими бы устами да мед пить, — вздохнул Захар. — Разве ж мы доживем до такой жизни?.. Ведь это не жизнь, а настоящий рай будет… Ей-богу, правда!..

— Доживем, Захар! Только б скорее покончить с белогвардейцами.

— Дал бы бог! — широко перекрестился Захар. — Так куда же мне Теперь, Проша, деваться? Домой, что ли, подаваться али как?

— Дома тебе, Захар, не удастся жить, — сказал Прохор. — Снова мобилизуют белые…

— Да его и арестовать могут за дезертирство из полка, — вступил в разговор Фома Котов.

— Верно, — подтвердил Прохор. — Могут и арестовать.

— Так куда ж мне теперь? — беспомощно развел руками Захар.

— Поедем ко мне в дивизию, — предложил Прохор.

— Нет!.. Нет!.. — испуганно замотал головой Захар. — Воевать я ни за белых, ни за красных не буду…

— Воевать ты не будешь, — сказал Прохор. — Назначу тебя санитаром в полковой околоток. Будешь там вместе с Надей и дядей Егором Андреевичем… Надя сестрой работает, а ты ей помогать будешь. За ранеными ухаживать сумеешь… Это дело тебе как раз подойдет. Не убивать, а исцелять людей будешь.

Захар задумался. Лицо его просветлело.

— Ладно, братуша. Это дело мне подойдет, верно.

— Ты давно дома был?

— Не так давно, — ответил Захар.

— Как наши живут?

— Покель все живы-здоровы, — вздохнул Захар. — Мать больно по нас сокрушается. А батя помутился. Вот на меня говорят, что я тронутый умом. Уж не знаю, тронутый я или нет, а уж батя так совсем тронулся разумом. Ей-богу!.. Жалко его. Поступил было он добровольно в стариковский полк супротив красных воевать… Да однова повстречался где-то с Константином и, видать, дюже поругались. Старик-то молчит, не рассказывает из-за чего. Ну, с той поры батя сам не свой стал. Из полка ушел. Костю видеть не может и разговаривать о нем не хочет. Ежели мать невзначай вспомнит Костю, так он на нее с кулаками кидается. «Молчи! — говорит, — чтобы ты о нем ни слова не упоминала. Не сын он мне, говорит». А тебя, Проша, перестал ругать. По Надюшке заскучал… А зараз, прослыхал я, будто, как только Красная Армия стала к станице подходить, побоялся он оставаться дома, в отступ уехал…

— Ну, ладно, брат, — сказал Прохор, вставая. — Поговорить еще успеем… Собирайся. Я сейчас пришлю за тобой подводу… Поедем…

 

XXIX

В эту весну половодье, как никогда, широко и раздольно разлило свои мутные, бурные воды по придонским займищам и лугам.

Как же чудесно и привольно бывает в эту пору здесь! Точно огромные зеркала, примолкнувшие, тихие, лежат воды в низинах и ложбинах, отражая спокойную голубизну далекого неба… Бесчисленные стаи диких уток хлопотливо снуют в краснотале. Голосисто звенит птичий гомон на заросших сочной зеленью островках. То там, то здесь гремят выстрелы охотников… И от каждого такого выстрела взлетывают перепуганные птичьи стаи… Задумчиво в камышах стоит на одной ноге цапля… Поджарый заяц, вздрагивая всем телом от страха, бежит сам не зная куда.

Все здесь мирно, покойно, и просто не верится, что рядом с этим тихим уголком гремят громы войны, потоками льется кровь…

Лучи закатного солнца окрашивали водные просторы багрянцем. Где-то далеко ударяет церковный колокол. Эхо летит по водной глади, все дальше и дальше уносясь и замирая…

Из-за ветвей краснотала, залитого водой, осторожно высунулась лохматая голова Сазона. Он огляделся и, убедившись, что кругом никого нет, выплыл из кустарника на каюке. Загребая веслом, он быстро поплыл к берегу. На дне каюка, на траве, лежал с забинтованной головой Конон Незовибатько и тихо стонал.

— Помолчи ты, Конон, — уговаривал его Сазон. — Не тяни за душу… Вот зараз причалю к берегу. Может, тут наши где.

— Що ты, Сазон, со мной возишься?.. — с трудом говорил Конон. — На який дьявол я тебе сдався?.. Все едино же помру… Зараз сбрось меня в воду, утопну и усе… Одному же тебе свободнее… а со мной сгибнешь… Ей-богу, сгибнешь…

— Помолчи ты, дьявол! — сердился Сазон. — А то доведешь, что вот так и гвоздану по башке, — угрожающе поднимал он весло.

Незовибатько смотрел на усердно гребущего Сазона влажными глазами, тяжко вздыхал.

— Чудной ты, братику, — шептал он. — Ей-богу, чудной… Бачь, що робишь, втору неделю со мной возишься. А за яким лешим, а? — И, словно в бреду, бессвязно продолжал: — Я ж помню, як ваши казаки секли наших шахтеров… Ух, и секли ж, сволочи!.. Злоба у меня супротив них до сей поры на сердце лежит… А ведь ты ж тоже казак… А дывись, який!.. Дурья ты голова… Ей-богу, дурья!.. И зачем тебя маты на свит билый родила, такого дурня, а?..

— Помолчи, Конон!.. Богом тебя прошу!..

— Сердце же, Сазон, — прерывающимся голосом говорил Конон, — може зараз лопне…

Сазон аккуратно клал весло на борт каюка, заботливо наклонялся к раненому, прикладывал к его сердцу мокрую тряпицу.

— А зараз легче?

— Л… легше…

— А голова болит, а?

— Ломит… Моченьки нема…

Сазон клал и на голову Незовибатько влажную тряпицу.

— Потерпи, милок, — берясь за весло, говорил он. — Как только До наших доберемся, так зараз же тебя в околоток положим… Там тебя, браток, доразу фершала отремонтируют…

Незовибатько тяжко вздыхал.

— Да все едино ж я, должно, умру…

— Не брешь! — обрывал его Сазон. — Ум-ру-у… Все мы помрем, когда время придет. А зараз умирать не гоже, надобно советскую власть отвоевывать…

— Правду кажешь, — снова вздыхал Конон.

Добравшись до берега и сойдя с каюка, Сазон осмотрелся. Вечерело. Кругом пустынно. Сазон тоскливо посмотрел на Конона.

— Есть хочешь, а?

— Ни, — слабо замотал тот головой. — Ни хочу… Водички б…

Сазон напоил его.

— А мне, милок, ох и жрать же охота, — признался он. — Быка б съел… Тебе б, конешное дело, зараз горячего молока.

— Ни хочу…

— Не ври! Говорю, надо молока, стало быть, надо… Но вот где взять?.. — И он снова тоскливо оглянул пустынный берег. — Постой… Никак, кто-то идет, — сказал Сазон и присел за куст, зорко высматривая.

Пошатываясь на слабых ногах и опираясь о костыль, по берегу шел старик с пушистой белой бородой. Дед часто останавливался, нагибаясь, что-то рассматривал, срывал какие-то цветы, траву, клал в сумку, висевшую через плечо. Когда он подошел близко к Сазону, тот, выскакивая из-за куста, крикнул:

— Здорово, дедуня!

Старик от изумления и испуга даже присел.

— Испугался, дед, а? — засмеялся Сазон.

— Ой, родимец ты мой! — приложил желтую, морщинистую руку к сердцу старик. — Ну и испугал же… Ты кто же такой, а?

— Как видишь, самый настоящий человек.

— Вижу… что человек… Но какой? Может, разбойник?

— А ты боишься разбойников, дед?

— А чего их бояться?.. Человек я бедный, убивать меня не за что… А ежели убьют — не побоюсь… Девяносто годков на свете живу. Пора и честь знать… А вот, по правде тебе скажу, нечистой силы боюсь… Чего ты тут делаешь-то, мил человек?..

— Купаюсь.

— Ты со мной шутки-то не шуткуй, — осерчал старик. — Ты кто?..

— А если скажу кто, ты не предашь меня?

— Нет.

— Поклянись.

— Истинный господь, не предам, — поклялся старик. — Чтоб мне провалиться на этом месте.

— Красный я, — шепнул Сазон.

Но старик был немного глуховат и не расслышал.

— Кто?.. — подставил он ухо.

— Красный. Большевик.

— А-а… — понимающе протянул старик и строго посмотрел на Сазона. А не брешешь?

Тут уже очередь наступила клясться Сазону.

— Вот тебе господь, красный, — перекрестился он для убедительности.

— Стало быть, ухороняешься?

— Хоронюсь, дед, — признался Сазон. — Да я не один, дедушика, со мной раненый товарищ, вон в каюке, — показал он. — Другую неделю с ним блукаем по красноталу. Третий день не евши… У тебя, дедушка, не будет кусочка хлебца?.. Дай, ради бога, с голоду умираем.

Старик вынул из сумки краюху хлеба и подал Сазону. У того жадно блеснули глаза. Он начал торопливо есть.

— Ишь, бедняга, изголодался-то как, — сказал жалостливо старик. Товарищу-то дай кусочек…

Сазон устыдился. Он так был голоден, что забыл обо всем на свете, кроме этого куска хлеба. Он метнулся к каюку.

— Конон, — подал Сазон ему кусок хлеба. — На, родной, пожуй… Старичок, дай ему бог здоровья, дал…

— Ни хочу, — отмахнулся Конон.

— Ну съешь же кусочек, — просил Сазон. — Ведь тоже ничего не ел… Ослаб…

— Не хочет, а? — сочувственно спросил старик.

— Не хочет, — сокрушенно развел руками Сазон. — Молочка б ему теперь горяченького… Пользительное дело… Да где ж взять…

— Достанем молочка, — пообещал старик.

— Да ну? — удивился Сазон. — Ты не колдун?

— Колдун, — серьезно подтвердил старик.

— Не, в самом деле, а?

— В самом деле, колдун, — мотнул бородой старик, и в его мутных, старческих глазах заискрились хитрые огоньки. — А ты колдунов боишься?

— Да не, — засмеялся Сазон, доедая краюху. — Не то что боюсь, но как-то непривычно с ними дело иметь…

— Хе-хе-хе! — дребезжащим смешком добродушно рассмеялся старик. Ведь это смотря какие колдуны, — сказал он. — Есть колдуны злые, а есть добрые… Я колдун добрый… Не бойся меня…

— Да я не боюсь, — почесал затылок Сазон. — В такую минуту не токмо с колдуном, но и самим сатаной можно дело поиметь, лишь бы прок от того был.

— О! — помрачнел старик, укоризненно покачав головой. — Зачем ты его черное имя на ночь глядя поминаешь?

— Да это я шутейно.

— Не надо и шутейно, — строго проговорил старик, — твой товарищ идти-то может али нет?..

— Слаб он дюже.

— Слаб не слаб, а оставлять его тут нельзя. Вот зараз стемнеет, посмотрел старик на небо, на котором уже вспыхивали первые звезды, — и поведем его ко мне. Я тут недалечко живу. Там мы его и полечим… Я ведь травами умею лечить… Есть у меня такая травка от ран… Быстро раны затягивает.

Поговорив еще некоторое время, старик снова взглянул на небо. Теперь совсем уже стемнело. Оранжевые, зеленые, желтые звезды усыпали синий бархат неба.

— Ну, теперь можно, — сказал старик. — Никто не увидит. Поведем-ка раненого…

Но Сазон, переминаясь с ноги на ногу, не двигался с места.

— Ну ты чего ж? — спросил старик.

— Боюсь, — признался Сазон.

— Ну и глупец же ты, — с укором промолвил старик. — Я тебе клятву дал… Какая мне корысть тебя предавать, ежели у меня у самого два внука в Красной Армии находятся? Может, знаешь их?.. Ванька и Митрошка Кочановы?..

— Как же, дедушка, — соврал Сазон. — В одном полку служили… Один такой чернявый, а другой белявый.

— Не ври, оба рыжие.

— Правда, рыжие, — согласился Сазон.

— Так я самый настоящий дед их — Григорий Пудович Кочанов… Ежели в сам деле знаешь, так они должны тебе обо мне сказать, потому как любят деда, гордятся им…

— Как же, говорили! — вскричал Сазон. — Много рассказывали… Говорят, такой, мол, у нас дед сурьезный да красивый… До сей поры, мол, добре водку пьет…

— Брешешь, — отрезал старик. — Годов уже двадцать не употребляю… Ну, пойдем, а то ведь он может и помереть, ежели ему помощи не дать…

Они подняли из каюка стонущего Незовибатько и медленно, часто отдыхая, повели его к дому старика.

 

XXX

Дед Григорий Пудович жил с такой же древней женой, как и сам, на отшибе, верстах в двух от хутора Крутого, в небольшом пятистенке. Место здесь было живописное, глухое. Маленький домик, довольно уж ветхий и замшелый, крытый побурелой соломой, весь зарос садом. За садом простирался небольшой лесок.

Огромные вербы и тополи в этом леске вечно шумели своими вершинами. У подножия стволов, где всегда пахло острой прелью прошлогодней листвы и грибами, бежал звонкий ручей с родниковой водой. Вода в ручье до того была холодна, что если выпить глоток, так сразу зубы заломят.

Дед Пудович был из иногородних, в прошлом — искусный коваль. Своей работой он славился на всю округу. Лучше его, бывало, никто не мог подковать коня или сделать ось на тачанку. Но более двадцати лет назад во время ковки жеребец ударил деда, и он перестал заниматься кузнечной работой. Теперь его увлекало другое. Он собирал веснами целебные травы и лечил ими. Объяснялось ли это случайностью или, быть может, в самом деле его травы чудодейственно влияли на больных, но только народ признавал его хорошим лекарем. Со всех сторон приходили к нему больные. Старик никому не отказывал, лечил всех от самых разнообразных болезней. К нему за исцелением приезжали даже из Ростова, Новочеркасска и других городов именитые барыни, не находившие помощи у известных медиков.

У старика был единственный сын Никифор, прилежный парень, которого он научил кузнечному делу. Но сын вскоре же после женитьбы умер. Умерла и сноха. У стариков осталось два внука, близнецы Иван и Митрофан. Как только началась гражданская война на Дону, они вступили в Красную гвардию и теперь где-то воевали с белыми…

Старик устроил Сазона с Кононом в шалаше в своем саду. Он их кормил, лечил Незовибатько. Травы деда, действительно, были чудодейственные. Через неделю Конон почувствовал себя настолько хорошо, что уже бродил по саду…

Отдохнул и Сазон, стал подумывать о сборе в дорогу. Через старика-хозяина он узнал о том, что Красная Армия с боями отходила к Царицыну и находилась в сотне верст от хутора Крутого. Расстояние это с каждым днем увеличивалось.

— Скоро ты, хохол, очухаешься? — строго спрашивал он своего друга Конона. — Разъелся на дедовых харчах-то… То меду ему подай, то пышки в сметане… Пожалуй, скоро бабу потребуешь для разговору…

— Замовчи, — равнодушно сказал Незовибатько. — Що пристаешь?!

— Фу ты, господи! — возмущался Сазон. — Ты ж пойми, наша Красная Армия-то отходит, надо же ее нам догонять!.. В путь-дорогу пора собираться.

— Ну и иди, — говорил Конон. — Що я без тебя дорози ни найду, чи що?..

— Вот это друг! — всплескивал руками Сазон. — Когда он кровью исходил, так я ему нужен был, а вот сейчас, как стал выздоравливать, так я и не нужен стал… Какие же люди неблагодарные есть на свете!..

— Да це ж я шутейно, брату, — обнимая Сазона, смеялся Конон. — Мы с тобой навечно два друга, як хомут да подпруга…

В самом деле было пора идти. Сазон все чаще стал об этом задумываться. Хоть и хорошо жить у старика, но нужно и честь знать. Да и добрых хозяев нельзя подводить. Народу к деду Пудовичу всегда приходило много, могли еще заметить скрывавшихся у него красноармейцев. Не пощадят тогда старого.

Сазона беспокоил Конон. Хотя тот и заметно поправлялся — щеки розовели, рана затягивалась, но был еще слаб. Разве мог он вынести дальний путь?

Помог случай. К старику хозяину неожиданно на грузовом автомобиле заехал по пути из Ростова дальний родственник, шофер Володя Нартов, толстый, упитанный, розовощекий парень. Он служит при штабе крупной белогвардейской кавалерийской группы. Дня три-четыре тому назад в одном из кровопролитных сражений с буденновскими конниками был убит какой-то важный генерал. Нартова срочно командировали на машине в Ростов за гробом. Белое командование решило труп этого генерала доставить в Новочеркасск, чтобы, как героя в борьбе с большевиками, похоронить с торжественной церемонией на городской площади, рядом с памятником Ермака. И вот теперь Нартов, выполняя поручение, возвращался из Ростова с гробом на фронт…

Когда обо всем этом через деда Пудовича стало известно Сазону, у того возникла смелая мысль уехать на фронт с Нартовым.

«Лишь бы попасть ближе к фронту, — размышлял Сазон. — А там уж мы как-нибудь сумеем пробраться к своим через фронт белых».

Когда он сообщил о своем намерении хозяину и Конону, то Незовибатько скептически усмехнулся:

— Да разве ж вин, этот шофер, нас возьме?.. Вин же може предать нас белым…

Старик сердито оборвал его:

— Не говори глупости… Мой племяш не таковский. Как же он предаст, ежели у него у самого брат в красных служит?.. Вот только кабы не поймали вас…

— Эх, дед! — весело тряхнул лохматой головой Сазон. — Риск благородное дело. «Отвага мед пьет, отвага и кандалы трет»… Волка бояться, так и в лес не ходить… Другого выхода нет. Вот ежели нас, дед, у тебя сцапают, то это будет хуже… Ни за что и ты с нами пропадешь… А так-то, в открытой степи, нехай цапают… Могем отбрехаться, а не сумеем, что ж… умрем за трудовой народ, за советскую власть… Как, Конон, разумеешь, а?..

Незовибатько, дымя огромной цигаркой, свернутой из газетной бумаги, процедил сквозь зубы:

— Шо ж, давай колы подаваться.

— Дед, — попросил Сазон, — будь ласковый, погутарь с племяшом насчет этого дела, уговори его взять нас с собой.

— Ну, что же, сынки, пойду поговорю.

Торопливо шаркая чириками, обутыми на босу ногу, мелькая желтыми пятками, он скрылся за кустами вишенника…

Вскоре старик вернулся с племянником. Шофер — парень щеголеватый. Новенький английский френч ловко обхватывал его полнотелую фигуру. На голове английская фуражка сбита набекрень. На ногах — желтые ботинки, толстые икры обвиты обмотками. На плечах шофера внушительно топорщились погоны с унтер-офицерскими нашивками. Вид у него важный, недоступный. Увидя его, Сазон даже оробел.

Расставив ноги и засунув руки в карманы брюк, Нартов критическим взглядом окинул Сазона и Конона, покачал головой.

— Ну и оборванцы же вы, хлопцы. Настоящие бандюги.

Сазон сконфуженно глянул на Конона, а тот на Сазона, и оба вздохнули: вид, действительно, у них был неказист. За время своего скитания они изрядно, пообтрепались.

— Ну ладно, — снисходительно сказал шофер. — Возьму вас. Только вот эти причандалы нацепите, — вынув из кармана, кинул он им по паре защитных погон и по кокарде. Без этого никак нельзя, сразу сцапают… Я эту дрянь с собой на всякий случай вожу… Иной раз приходится вашего брата выручать… Дедушка, принеси им нитки да иголку…

Старик принес иглу с ниткой, и пока Сазон с Кононом прикрепляли к фуражкам кокарды и пришивали погоны, Нартов, заложив руки за спину, с важным видом прогуливался по саду.

— Ну как? — спросил он, подходя к Сазону и Конону. — Готовы?

— Готовы, товарищ, — ответил Сазон.

— Я тебе дам «товарища»! — грозно посмотрел на него шофер — Что это за «товарищ»? Товарищи под Царицыном гуляют, а у нас тут все господа, засмеялся он. — Нет, в самом деле, не шутейно, глядите, не промахнитесь, при ком не надо не скажите «товарищ». А то вы и себя, и меня подведете… Обращайтесь ко мне только: «господин унтер-офицер»…

— Слушаюсь, господин унтер-офицер! — козыряя, прищелкнул каблуком порыжелого драного сапожишки Сазон.

— Вот! — захохотал шофер. — Как я на тебя погляжу, станичник, ты будто тоже веселый парень… Языкастый, не хуже меня.

— За словом в карман не полезу, — усмехнулся Сазон. — Вот мой приятель, — кивнул он на Конона, — так тот допрежде что сказать, так разов двадцать кашляет… Слова у него в горле застревают… А у меня горло-то, что твое долото…

— Ну, коли так, то поехали, ребята, — сказал шофер. — Надо быстрее гроб доставить, не то генерал сгниет… Запомните: вы — моя охрана. Ты, раненый, — указал он на Конона, — сядешь со мной в кабину, а ты, орел, усмехнулся он, глядя на Сазона, — сядешь в кузов. Будешь гроб охранять да мух отгонять.

— А мне все едино, — беспечно махнул рукой Сазон, — где б ни ехать, лишь бы поскорее в полк попасть.

Все вышли за ворота, где стоял зеленый военный автомобиль. Горячо поблагодарив, распрощались с гостеприимными стариками, сели и помчались, поднимая по дороге облака горячей сизой пыли.

Дед Пудович долго еще стоял у ворот, приложив ладонь щитком ко лбу, смотрел вслед удалявшейся машине.

 

XXXI

Предположения Ворошилова оказались правильными. X армия, расширив свой фронт более чем на триста пятьдесят километров, почти утеряв связь с VIII, IX и XI армиями, не смогла сдержать яростного напора значительных сил белых и медленно стала отходить.

Рюмшин созвал на совещание рабочих своего отряда, пришедших с ним из Ростова и Батайска, и объяснил им создавшееся положение.

— Ничего у нас не вышло с восстанием, товарищи, — сказал он, придется его отложить до лучших времен. Как видите, Красная Армия стала отходить. Возвращаться нам в Ростов и Батайск опасно. Я лично в Ростов не возвращаюсь, а вступаю в ряды Красной Армии… Вас я никого не приневоливаю, хотите — возвращайтесь домой, хотите — тоже вступайте в Красную Армию.

Все без исключения рабочие решили вступить в Красную Армию.

— Пусть будет так, — сказал Рюмшин. — Все будут определены, кто куда желает поступить — в кавалерию ли, пехоту или в артиллерию… Пишите письма домой… Завтра три наших товарища возвращаются в Ростов и Батайск. Они передадут письма вашим родным…

На следующий день к вечеру, забрав письма рабочих и запасшись продуктами, Виктор с двумя молодыми парнями направился в путь. Возвращаться дорогой, которой шли сюда, теперь было невозможно. Мешали белогвардейские войска.

Посоветовавшись со своими спутниками, Виктор решил податься вправо, к Дону. Там, разыскав какую-нибудь лодчонку, спуститься на ней вниз по течению к Ростову. Думалось, что такой маршрут будет самым безопасным.

Двинулись в путь, и с первых же шагов возникли большие трудности. Дорогу они знали плохо. Часто натыкались на разъезды белых, подолгу отсиживались в кустарниках. Однажды, когда они в темноте наткнулись на заставу, она их чуть не постреляла.

Идти приходилось ночами, днем же отсиживались в оврагах да в кустарниках. Но чем дальше они продвигались к Дону, тем труднее становился их путь. Хотя здесь белогвардейцев почти и не было, но зато они зашли в такие топи, что идти было просто невозможно. Как-то ночью Виктор едва не утонул в трясине.

Через неделю наконец добрались до реки. Обувь и одежда превратились в рванье. Лица и руки изодраны в кровь. Кончились продукты.

Обмывшись в Дону, товарищи почистили одежду и обувь, починили рубахи и штаны, — иголки и нитки у них с собой были… Долго бродили по берегу, надеясь напасть на какого-нибудь рыбака и купить у него рыбы и хлеба. Но берег был пустынен. Виктор еще крепился, не подавал виду, что ему тяжело. Но спутники его — молодые парни — приуныли… Обессиленные, измученные, они едва тащились.

Иногда на лужайках они выискивали щавель, скороду и с жадностью ели. Но их тошнило.

Виктор решился на крайнее средство. Однажды во встретившемся им по пути болоте они заметили карасей и линей. У одного из рабочих была граната. Виктор бросил ее в болото. Раздался оглушительный взрыв. На поверхность воды всплыло множество оглушенной рыбы. Все они втроем, раздевшись, бросились в болото и набрали жирных линей и карасей. С добычей поспешили отойти от болота на порядочное расстояние, боясь, что произведенный взрыв мог привлечь внимание казаков.

Но, раздобыв рыбу, они не знали, как утолить свой голод. У них не было посуды, в которой бы ее можно сварить. Попробовали было есть рыбу сырой, но их стошнило… С досады они чуть не плакали.

Уныло бредя по берегу, они наткнулись на старика, удившего рыбу. Около него стояла лодка.

— Здравствуйте, дедушка! — поздоровался Виктор.

— Слава богу! — хмуро глянул на подошедших старик.

— Рыбку ловите?

— Нет, кабана смолю, — раздраженно ответил старик.

— Что вы такой сердитый?

— А чего ж спрашиваешь. Сам же видишь, что рыбу ловлю.

Недружелюбный прием ошарашил парней. Видно, старик не пойдет ни на какие уговоры, не даст ни хлеба, ни посуды, чтобы сварить рыбу. Один из рабочих, Николай Жданов, подмигнул Виктору, показывая, что, дескать, надо связать строптивого старика и воспользоваться всем, против его воли. Но Виктору не хотелось ссориться со стариком.

— Дедушка, — спросил он, — у вас хлеб есть?..

— Ну, так что? — в свою очередь спросил тот, не отрываясь взглядом от поплавков.

— Купить хотели б.

— Что у меня тут, базар?

— Не базар, конечно. Но мы очень голодны.

— А мне какое дело.

— Мы вам хорошо заплатим.

Старик помолчал. Вытащил из воды леску, насадил на крючок нового червяка, поплевал на него и снова забросил крючок в воду.

— Дезертиры, что ли? — подозрительным взглядом обвел старик Виктора и его спутников.

— Да нельзя сказать, чтоб дезертиры, — сказал Виктор, садясь рядом со стариком. — А выходит вроде этого.

— Как же это понять? — с любопытством посмотрел на него старик.

— Да, видите ли, какое дело, дедушка, — начал рассказывать Виктор. Вы, конечно, служили на военной службе?..

— Ясное дело, служил.

— Знаете, что такое «секрет»?

— Ну, это, стало быть, передовой пост, — стал объяснять старик. Какой, мол, выставляется за наблюдением врага…

— Правильно, — подтвердил Виктор. — Так вот нас троих выставили в секрет… А ночью красные пошли в наступление… Мы не успели присоединиться к своей части и оказались в тылу у красных…

— Ну?

— Ну вот стали мы пробираться к своим, а они отступили уже далеко… Везде красные… Мы от них прятались-прятались, да и заблудились. Попали в какие-то непроходимые болота, в заросли… Изодрались вот, изголодались…

— Не брешешь? — недоверчиво посмотрел старик на Виктора.

— Ну зачем же мне врать? — обиделся Виктор. — Хотите, мы вам документы покажем?

— Я неграмотный.

— Так что же, продадите хлебца? — спросил Виктор.

— Ежели б… на водку сменять, — нерешительно проговорил старик. Так у тебя ее нет…

— А это что! — обрадованно выхватил из своего кармана бутылку спирта Виктор. Ему Прохор при прощании всунул ее в карман на всякий случай. Не раз в пути Виктор намеревался выбросить ее, мешала. Но вот, оказывается, этот случай наступил, и спирт может оказать свою услугу.

У старика глаза заискрились от удовольствия. Причмокивая губами, он засмеялся.

— Ну, вот это дело другое! — воскликнул он. — За шпирт можно и душу сатане отдать… Уж давно я не пил этой штуки! — любовно глянул он на бутылку.

Старик проворно поднялся и в раздумье почесал под бородой.

— Эх, ребята! — с сожалением сказал он. — Накормил бы я вас ухой, да рыбки у меня еще маловато… Не ловится что-то.

— У нас, дед, есть рыба, — сказал Виктор, вытряхивая из сумки на песок огромных линей.

— Ох ты!.. Где вы ее набрали?

— Наловили в болоте.

— Ну, зараз, ребята, пир устроим, — засуетился старик.

Его суровость сразу же сменил ласковый приветливый тон. Старик быстро разжег костер, поставил на таган котел с водой. Не переставая болтать, он быстро почистил рыбу и побросал ее в кипящую воду.

В предвкушении аппетитной еды Виктор весело подмигивал парням, устало сидевшим на горячем песке.

Вскоре уха была готова. На разостланном мешке дымились крупные разваренные лини и караси. Старик нарезал хлеба, развязал тряпицу с солью.

— Садись, ребята! — пригласил он. — Ложка только одна у нас. Видно, будем уху по очереди есть. Ну, давайте-ка шпиртику поначалу глотнем, маслеными глазами глянул он на бутылку.

Виктор налил из бутылки полкружки спирту и подал старику.

— Ну, отец, по старшинству.

— Ну, господи благослови! — перекрестился старик и опасливо отстранил кружку. — Не много ли, а?

— Ничего, дедушка, пей.

— Да ведь не разведенный. Водички б подлить, а?..

— Пей так. Что воду-то пить?..

Старик еще раз перекрестился и, не отрываясь, выпил из кружки.

— Ух, — шумно выдохнул он, вытаращив глаза и весь побагровев. — Дух захватило.

Виктор налил себе немного и выпил, дал парням и снова налил старику. Тот охотно выпил.

Обед проходил дружно и весело. Старик, пьянея, хвастался:

— Я ж, братцы, наипервейший человек в станице… Дом о пяти комнатах… Косилка, молотилка есть… Пять лошадей, шесть пар быков… умею жить… Засевал до войны десятин по шестьдесят. Сына в офицерья вывел… Войсковой старшина он зараз…

Вскоре старик до того напился, что уже ничего не соображал. Осоловелыми глазами поводил он вокруг, что-то бормоча себе под нос.

— Дед, спать хочешь? — спросил у него Виктор.

— Спать, — забормотал старик, — спать…

Виктор уложил его под кустарник, и старик сейчас же заснул.

— Собирайтесь, товарищи! — сказал Виктор.

Забрав с собой хлеб и недоеденную рыбу, спутники Виктора уселись в лодку. Виктор же, вынув из кармана деньги, отсчитал несколько сотенных, положил возле старика.

— Это ему за лодку, — сказал он. — Чтоб не думал, что большевики грабители.

Оттолкнув от берега лодку, он вскочил в нее, и они поплыли вниз по течению.

* * *

Через неделю Виктор со своими спутниками, наконец, добрался до Ростова. Предосторожности ради он ни к кому из товарищей по подпольной организации не пошел. Не посетил даже и Марины. Вначале он решил пойти к Маше и узнать от нее о положении в городе.

Девушка была изумлена его приходом.

— Виктор! — вскричала она. — Да разве вы на свободе?

— Как видите. А почему я должен быть не на свободе?..

— Я слышала, что вас арестовали.

— Сведения ваши неправильные. Вы Марину видите?

— Марину?.. А разве вы ничего не знаете?..

Виктор побледнел.

— А что с ней случилось?

— Она ведь арестована.

— Марина арестована?! — схватил он за руку девушку. — Когда?

— Уже дней десять.

Всего мог ожидать Виктор, но только не этого. Он обессиленно присел на стул и вытер рукавом выступившую на лбу испарину.

— Как же это случилось, Маша? — глухим голосом спросил он.

— Я подробностей не знаю. Слышала только, что арестована. Говорят, много арестов было…

Посидев некоторое время, успокоившись и собравшись с мыслями, Виктор попросил Машу сходить к хозяйке и принести его вещи, если их не забрала полиция.

К его счастью, оказалось, что полиция взяла только бумаги, остальные вещи сохранились. Их принесла сама хозяйка. При виде Виктора добросердечная женщина расплакалась.

— Родненький мой сыночек, — обняла она Виктора. — На чего ж ты стал похож… Бледненький, худой… Загоняли тебя проклятые полицейские…

Виктор переоделся в новые брюки и гимнастерку, надел новые сапоги и, оставив на хранение хозяйке остальные вещи, ушел.

Он разыскал Семакова, Иван Гаврилович обрадовался Виктору. Вместе они и пошли доложить подпольному комитету о результатах поручения, которое было дано Виктору.

Дорогой Семаков рассказал Виктору об аресте Марины и многих подпольщиков. Семаков избежал ареста лишь потому, что за день до этого переменил квартиру.

— Теперь я убежден, что это дело рук Афанасьева, — сказал Семаков.

— Почему так думаешь, Иван Гаврилович?

— Дня за два до ареста Марины она мне рассказала, что Афанасьев домогался ее любви. Марина с негодованием отвергла его притязания. Тогда Афанасьев пригрозил ей, что она будет раскаиваться. Ну, вот он ей и отомстил…

— Гадина!.. — проскрежетал зубами Виктор.

 

XXXII

Дорога была гладкая, укатанная. Новенький, поблескивающий свежими красками английский автомобиль быстро мчался вперед, оставляя позади длинный серый шлейф пыли.

Шофер Нартов был мастером своего дела. Внимательно поглядывая вперед, он священнодействовал за баранкой руля. Рядом с ним сидевший Конон сначала с восхищением смотрел на него, дивясь тому, с какой виртуозностью он управлял послушной машиной. Потом ему надоело смотреть на шофера. Укачиваемый машиной, он стал дремать…

В это время Сазон, покуривая, сидел на гробе в кузове автомобиля и созерцал открывавшиеся перед ним великолепные пейзажи донской степи. Потом внимание его отвлек гроб. Он с интересом стал его рассматривать. До чего ж красив был этот гроб! Сазон никогда в своей жизни не видывал подобных. Гроб был обит малинового цвета бархатом. По бокам его обрамляли золотые галуны из позументной тесьмы; по углам свисали большие махры из серебра. Стоял он на точеных ножках, отделанных лаком.

— Вот гроб так гроб! — восторженно восклицал Сазон. — Всем гробам гроб… В таком гробу сладко и умереть. Не гроб, а одна лишь красота!

Но восторги его быстро кончились. Рассматривать гроб ему надоело, и блуждающий его взор снова переключился на природу. Вокруг покойно лежала широкая, беспредельная степь, от края до края залитая изумрудным цветением сочных трав. Желтые, красные, голубые полевые цветы, вспыхивая огоньками, приветливо кивали Сазону своими головками. На горизонтах призрачно вырисовывались синие, дрожащие в мглистом мареве, сторожевые курганы, тысячелетия назад понасыпанные полудикими кочевниками на могилах знатных воинов…

Солнце палит. Над степью в зное висит трескучий гам невидимого мира. Кузнечики ведут свою длинную, однообразную песнь… В раскаленном воздухе кувыркаются птицы, и их веселая, звонкая болтовня слышится там и здесь… Часто дорогу торопливо перебегают суслики. Заслышав шум автомобиля, из придорожных трав, словно брызги, разлетаются во все стороны в крикливом гаме стайки перепелов и куропаток…

— Поохотился б теперь, — вслух мечтает разморенный жарой Сазон.

Местами проезжали мимо зеленеющих, наливающихся сладким соком полосок пшеницы, уже высоко поднявшихся подсолнухов, ароматно пахнущей, зацветшей гречихи. И как истый хлебороб, Сазон тяжко вздыхал, видя, как все это было небрежно, наспех засеяно. За всеми этими полосками хлеба и подсолнухов не было ухода. Они лежали всеми забытые, непрополотые. Сорняк разгульно разрастался по полям, глуша рост хлебных стеблей.

— Эх-хо! — покачивал головой Сазон. — И все война. Война! Не до этого людям…

По пути следования, затененные левадами и садами, часто возникали белостенные хутора и станицы. Еще издали, словно приглашая к себе, приветливо махали крыльями ветряки.

Изредка автомобиль предостерегающе гудел, обгоняя длинные военные обозы или обывательские подводы, подвозившие к фронту снаряжение, продовольствие, снаряды, патроны…

Подуло свежим ветерком. Сазон взглянул на небо. Вверху ползла небольшая черная тучка.

«Как бы дождь не пошел», — озабоченно подумал он, но сейчас же об этом забыл, снова предавшись созерцанию окружающей природы… Ах, до чего ж хороша степь донская!..

Сазон даже и не заметил, как тучка закрыла солнце и, низко опустившись над степью, брызнула вдруг мелким, колючим дождем. Он привстал, растерянно оглянулся, ища укрытия от дождя… Но где можно от него укрыться на голой автомашине?.. Сазон взглянул на гроб, и его озарила блестящая мысль. От удовольствия даже рассмеялся.

Сдернув крышку с гроба, он улегся на свеже пахнущие деревом и смолой стружки в гроб и снова прикрыл крышку, оставив небольшую щелку для воздуха. Лежать было очень удобно…

«Ну, вот и довелось полежать в красивом гробу», — смеясь, подумал Сазон. Он сложил на груди руки, как бывают они сложены у мертвецов, и представил себя умершим. И, удивительное дело, этой мысли он даже не испугался. Ничего страшного, оказывается, не было в смерти. В ней даже есть своя красота. Разве ж плохо лежать в таком роскошном гробу?

Думая о смерти, под монотонный перестук капель, Сазон заснул.

* * *

Шофер увидел сбоку дороги старика и молодую бабу с поднятыми руками. Они просились подвезти их.

— А мне разве жалко? — пробормотал Нартов. — Пусть садятся. На папиросы заработаю… Да и твоему дружку будет веселее, — сказал он Конону.

Водитель затормозил машину и высунулся из кабины.

— Что, ехать, что ли, желаете? — спросил он из кабины.

— Подвези, родимец. Верстов пять до станицы нашей будет… Умаялись больно, а тут дождик…

— Сколько дадите? — спросил Нартов.

— Да, соколик мой, — запричитала баба, — ничего-то у нас нет. Ежели охота есть, я тебе бутылочку самогона дам. Выпьешь на здоровье.

— И это дело, — глубокомысленно промолвил шофер. — Давай!

Баба вытащила из мешка бутылку. Нартов сунул ее под сиденье.

— Садитесь! — сказал он старику и бабе.

Те живо вскарабкались на машину, довольные тем, что совершили такую выгодную сделку.

Женщина, правда, со страхом покосилась на гроб, но потом успокоилась. Машина по-прежнему мчалась. Но вскоре она снова остановилась. Попросились на нее еще двое каких-то служивых. Шофер взял и тех…

Вечерело. Тучка с глухим ворчанием убегала куда-то на запад. После дождя степь благоухала. В воздухе разлилась приятная прохлада.

Служивые казаки оживленно разговаривали с молодой казачкой, шутили с ней, заигрывали. Старик дремал…

Уютно устроившись в гробу, Сазон сладко спал, видя чудесные сны, будто он после своей смерти попал в рай. Ходит он по райскому саду и ест золотые яблоки…

На одном из ухабов машину так тряхнуло, что Сазон проснулся, потянулся и чихнул… Казачка, в этом время что-то со смехом отвечавшая служивым, услышав чих, покосилась на гроб, настороженно прислушалась. Сазон еще несколько раз подряд с удовольствием чихнул. Тут уж замолкли и казаки, выжидающе смотря на гроб. Проснулся старик. Приподнявшись, он в ужасе закрестился, дикими глазами поглядывая на гроб…

Сазон, не подозревая, что он своим чиханьем и шуршанием наделал такой переполох, с минуту лежал покойно. В гробу было душно, и Сазону захотелось подышать свежим воздухом. Приподняв крышку гроба, он высунул руку, пробуя, прошел дождь или нет.

Бабе почудилось, что мертвец хочет схватить ее за ногу. Заорав дурным голосом, она метнулась через борт машины.

Услышав душераздирающий крик, Сазон, торопливо откинув крышку, поднялся из гроба. Служивые казаки, увидев мертвеца, с воплями в одно мгновение последовали примеру бабы.

Сазон в крайнем недоумении развел руками, никак не понимая, что же это все происходит вокруг него. Увидев трясущегося от страха, побелевшего, как стена, старика, прижавшегося в угол машины, Сазон шагнул к нему, чтобы расспросить его, в чем дело. Старик взвыл:

— Свят… свят… господь саваоф… — закрестил он Сазона. — Да расточатся врази его…

— Да какие там врази к чертям, — сказал изумленный Сазон. — Это ж я, Сазон Меркулов… Послухай, дед…

— Не лезь!.. Не лезь, нечистая сила! — визжал старик.

— Да ты послухай меня, дед, — убеждающе проговорил Сазон. — Послухай, что я тебе скажу. — И он снова было шагнул к старику. Тот, в ужасе озираясь на Сазона, еще раз взвизгнул и, перекрестившись, как в воду нырнул с машины.

Весь вспотевший, силящийся понять, что же все-таки произошло, Сазон присел на гроб…

Услышав крики и шум за своей спиной, шофер остановил автомобиль.

— Что за шум у вас? — спросил он у Сазона. — Где же народ?

— Ничего не пойму, — развел руками тот. — Ей-богу, не пойму. Тут было какое-то светопреставление… — И он рассказал Нартову о том, что произошло на его глазах.

— Дурак! — обругал его шофер. — Они ж тебя приняли за мертвеца. Беды теперь не оберешься… Надо скорее ехать…

— Подожди, — остановил его Сазон. — Тут вот ихние сумочки остались.

— Брось к черту! — взревел шофер и, сев за руль, стремительно помчал машину вперед.

А сокрушенный Сазон сел снова на гроб и глубоко задумался. Не хотел он бед, а вот невольно натворил.

* * *

Нартов, подъезжая к штабу конной группы, ссадил друзей и, пожелав им всего наилучшего, а главное, благополучного возвращения в свою часть, уехал.

После долгих опасных мытарств Сазон и Конон перебрались через вражеский фронт и разыскали свой полк.