Юг в огне

Петров Дмитрий Ильич

Часть четвертая

 

 

I

— Черт побрал!! — гремел Брюс Брэйнард. — Как глупо!.. Как глупо!.. Мне, порядочному джентльмену, бизнесмену, попасться в эти хитро расставленные сети… Нет!.. Нет!.. Не надуете!.. Не проведете!.. Я сумею все это в корне пресечь… Сумею!..

Стоило, однако, Брэйнарду представить в своем воображении Веру, как он тотчас же затихал. Закуривая сигару, ложился на диван и, улыбаясь, предавался сладостным мечтам…

Ведь, собственно, ничего же предосудительного нет в том, что он немного поволочится за этой хорошенькой женщиной, — размышлял он. Деловому человеку даже необходима разрядка. Немножко всегда можно пожуировать…

«Но какой я глупец, — продолжал думать Брэйнард. — Зачем я устроил ее мужа здесь?.. С ней встречаться почти невозможно. Этот ревнивец глаз не спускает с жены… Куда бы его выпроводить из Новочеркасска на продолжительное время…»

С полчаса Брэйнард мучительно раздумывал над этим, расхаживая по номеру и куря сигару за сигарой.

— Ба! — обрадованно хлопнул он себя ладонью по лбу. — Идея!.. Это просто гениально! Для дурака это будет почетно и не вызовет у него никаких подозрений…

Брэйнард оделся и пошел в атаманский дворец. В приемной атамана было, как и всегда, много народу. Но Константин тотчас же беспрекословно, вне всякой очереди, пропустил его в кабинет атамана.

Богаевский при виде американца живо поднялся с кресла, сделал несколько шагов навстречу.

— Хелло, мистер Брэйкард! — заговорил он по-английски. — Как вы себя чувствуете?..

— Скверно, генерал, — пожимая руку Богаевскому, хмуро сказал Брэйнард.

На лице Богаевского отразилось беспокойство.

— Что случилось, сэр? Садитесь, пожалуйста, — усадил он гостя в кресло и сел напротив сам. — Что случилось, мистер Брэйнард?..

— Со мной ровно ничего, сэр, не случилось, — брюзгливо проговорил Брэйнард по-русски. — Я жив, здоров, ем, пью. Но дела горят, генерал. Горят, генерал! Посылая меня сюда, фирма понесла значительные расходы, подчеркнул он, давая понять Богаевскому, что немалая толика из этих «расходов» попала и в карман атамана. — А результатов фирма пока еще не видит…

— Что поделать, — развел руками Богаевский. — Не от меня это зависит, мистер Брэйнард. Я всей душой, всем сердцем готов вам помочь… Но войска наши медленно продвигаются вперед…

— Скажите, генерал, что они просто топчутся на месте… А часто вместо решительного наступления отходят… Скажите прямо, как это принято между деловыми людьми, в чем причина такой медлительности?

— Я могу сказать откровенно, — произнес Богаевский. — Недостаточна помощь союзников.

— Недостаточна?

— Да, — сказал атаман. — Богатства нашей необъятной страны неисчислимы, и они притягивают взоры деловых кругов Антанты и Америки. Вы знаете мою точку зрения, мистер Брэйнард, мы готовы поделиться своими богатствами со своими друзьями. Но помогите нам в трудную минуту жизни. Помогите изгнать большевиков из России. Когда это будет сделано, мы готовы открыть вам свои богатства. Хватит и вам и нам… Как видите, дело обстоит весьма просто: дайте нам больше вооружения и снаряжения, помогите нам и живой силой, и мы с лихвой расплатимся за все… Момент критический, и тут уже в щепетильность играть не приходится. Мы перед вами, нашими союзниками, открываем свои карты. Играем, так сказать, в открытую… В этом деле выгода обоюдная. Но вам об этом нечего говорить, вам все понятно…

— Конечно, понятно, — мотнул головой Брэйнард. — Видите ли, сэр, сожалею, что таким языком вы заговорили несколько поздновато… Я еще захватил в Новочеркасске представителя кайзера майора Кохенгаузена. Генерал Краснов нечто подобное, что вы мне сейчас говорите, тоже ему говорил…

— Мистер Брэйнард, я за своего предшественника не отвечаю, тем более за его ориентацию на германцев, — сухо произнес Богаевский. — Я уже вам говорил, что то была его ошибка. А если так здраво размыслить, то и обвинять его особенно нельзя. Власть Донского правительства была тогда на волоске от гибели… До союзников было далеко, пока от них шла бы помощь, с нами большевики уже расправились бы… А немцы были рядом. Они великодушно протянули генералу Краснову руку помощи. Он не мог отказаться. Если б отказался, то Дон погиб бы. Немцы нас тогда спасли.

— За свою помощь немцы с вас содрали три шкуры.

— Безусловно, они не бесплатно оказали нам помощь… Кое-что пришлось им дать.

— Не кое-что, — раздраженно вскричал Брэйнард. — Они очистили всю Донскую область. Они вывезли почти весь хлеб, они вывезли скот, шерсть, кур, свиней, яйца, — чуть не плача перечислял Брэйнард. — Что осталось в Донской области? Ничего. Вы мне предлагаете начать работу для моей фирмы, пока у вас, на Дону… А что я здесь буду собирать?.. Лягушек?.. Грачиные яйца?.. Нет, генерал, так не пойдет… Не вижу я вашей инициативы, вашей энергии… Прямо скажу, генерал, Деникин куда больше проявляет инициативы…

Богаевский побледнел. Упоминание о Деникине, его бывшем начальнике, взволновало генерала.

— Но при чем же здесь генерал Деникин? — проговорил Богаевский. Антона Ивановича Деникина я искренне уважаю. Но Антон Иванович командующий вооруженными силами Юга России. Я же, как вам известно, мистер Брэйнард, глава Донского правительства.

— Правительства не бывают долговечны, — как бы про себя пробормотал Брэйнард, но с таким расчетом, чтобы его собеседник услышал.

— Мистер Брэйнард, — в сильном волнении воскликнул Богаевский, привставая с кресла. — Вы намекаете на то, что союзникам моя персона, как главы Донского правительства, не угодна?.. Так ли я вас понимаю?

— Я ничего не знаю, — пожал плечами Брэйнард. — Я ведь только простой коммерсант… Но все возможно.

— Мистер Брэйнард! — проникновенно сказал Богаевский. — Я знаю, что вы не только коммерсант, но и большой дипломат… Вы влиятельное лицо в Англии, во всяком случае, вам близки влиятельные люди в Великобритании, да не только в Великобритании, но, как мне известно, и в Соединенных Штатах Америки…

Лицо Брэйнарда расплылось в довольную улыбку.

— …Членами вашего акционерного общества, — горячо продолжал Богаевский, — состоят видные люди Англии и Америки.

— Совершенно верно, — мотнул головой Брэйнард. — Это не тайна.

— …Естественно, что все эти почтенные джентльмены имеют интересы в России, поскольку деятельность вашей фирмы до революции имела у нас колоссальный размах.

— Да, это верно, но к чему вы, генерал, ведете свою речь?

— Я клятвенно даю свое обещание всяким возможным образом содействовать развертыванию деятельности вашей фирмы на территории России, — торжественно заявил Богаевский. — Во мне можете быть уверены…

Брэйнард закурил сигару и, пыхнув дымом в потолок, спросил:

— За свою поддержку что требуете?

— Тоже вашей поддержки.

— О'кей! — протянул руку Брэйнард.

Богаевский почтительно пожал протянутую руку.

— Я доложу правлению нашего общества об этом разговоре, — сказал Брэйнард. — Но мне хотелось бы конкретизировать его. Будьте уверены, мы вас будем поддерживать, генерал. Но даете ли вы обещание содействовать заключению договора на охват нашей фирмой Дона, Кубани, Терека, Тамбовской, Воронежской, Орловской, Курской, Пензенской губерний и части южной Украины?..

Богаевский подумал и горячо сказал:

— Все, что будет в моих силах, сделаю.

— Хорошо! — удовлетворенно проговорил Брэйнард.

Он прошелся по кабинету, мягко ступая по мохнатому ковру, о чем-то думая.

— Сэр, — обернулся он к атаману. — Мне кажется, что неплохо было бы послать вам в Англию надежного человека… Официально этот человек поехал бы в Англию с вашим поручением, ну, скажем, к нашей фирме, а неофициально он встретится с влиятельными людьми Англии. От вашего имени он может договориться о многих вещах, так необходимых лично вам, сэр, Донскому правительству, Донской армии…

Богаевский также в раздумье прошелся по кабинету.

— Я могу написать несколько рекомендательных писем, — добавил Брэйнард. — Они помогут вашему посланцу…

— Вы, по-видимому, правы, — согласился атаман. — Но кого послать? Ведь для такой миссии нужен опытный дипломат.

— Я бы рекомендовал послать полковника Ермакова, — как бы между прочим сказал Брэйнард. — Он знает английский язык да и вообще человек с головой…

— У него милая, пикантная жена, — улыбнулся Богаевский. — Захочет ли он ее надолго оставить? Заскучает без него.

— Мы найдем средства развлечь ее, — усмехнулся Брэйнард.

— Немного диковат Ермаков, — сказал Богаевский. — А впрочем, он вполне подходящ… Если его чем-нибудь подбодрить, он поедет…

— Пообещайте ему генеральский чин, — засмеялся Брэйнард, — если он хорошо справится со своими делами в Англии. Он мечтает об этом.

— Придется, — засмеялся и Богаевский.

* * *

Выйдя из атаманского дворца, Брэйнард пошел побродить по главной улице города — Московской. Как и всегда, она была забита праздными людьми. Оглянувшись по сторонам и убедившись в том, что вблизи никого знакомых нет, Брэйнард юркнул в гостеприимно распахнутую дверь ювелира Моргунова.

Хозяин, красивый, благообразный мужчина лет под пятьдесят, встретил иностранца как хорошего знакомого.

— Здравствуйте, здравствуйте, господин Брэйнард! Давненько что-то не заглядывали к нам. А я вам приготовил несколько интересных вещиц.

— Нездоровилось мне, — сказал Брэйнард. — Что вы мне приготовили! Покажите. Только прикройте, пожалуйста, дверь. Не люблю при посторонних покупать вещи.

Хозяин прикрыл входную дверь на засов. Пройдя снова за прилавок, он вынул из сейфа ларец и открыл его.

— Вот, — положил он на прилавок несколько перстней. — Вот бриллиантик, взгляните, господин Брэйнард. Чудо! Одна графиня принесла. Недорого… Сейчас я зажгу свечку. Посмотрите издали.

Хозяин зажег свечу и поднес к ней перстень. Он заиграл всеми цветами радуги.

— А это сапфир… Взгляните… — ворковал ювелир. — Или вот этот рубин. Как кровь… Вот этот тоже чудесный хризоберилл… Густой тон камней… Самого высокого качества… Ясно, аристократы приносят. Плохого качества камней они не приобретали… Сейчас им туго приходится, вот они и распродают по дешевке. Деньги им нужны, господин Брэйнард. Если бы у меня были деньги, я бы все это себе оставил. Со временем большой капитал бы нажил… Но нет денег, — развел ювелир руками. — Только на комиссионные и живу.

Брэйнард понимал толк в камнях. Находясь в Новочеркасске, занимаясь политикой и устройством дел своей фирмы, он видел, как нахлынувшая в Новочеркасск русская аристократия и буржуазия, привыкшие к роскоши и комфорту, сорили деньгами. Средства их быстро таяли, в ход пускались по баснословной дешевке фамильные драгоценности. Брэйнарду пришла мысль заняться скупкой, тем более, что деньги у него были. Он нашел в городе двух-трех ювелиров, которые за хорошие комиссионные и скупали для него ценные вещицы у привилегированных барынек. Американский бизнесмен понимал, что все эти скупленные им драгоценные и золотые вещи в Англии и Америке он может распродать в десятки раз дороже… Шутя можно было нажить порядочный капиталец.

На всякий случай Брэйнард написал в Лондон своему секретарю Томасу Тренчу, чтобы тот выехал в Новочеркасск.

— Хорошо, господин Моргунов, — сказал Брэйнард ювелиру. — Все это я возьму. И вы сейчас же получите от меня свои комиссионные… Меня не интересует, сколько вы наживаете на этих перстнях…

— Помилуйте, господин Брэйнард… — начал было ныть ювелир. Но Брэйнард оборвал его:

— Ладно, ладно, господин Моргунов. Меня вы не проведете. Лучше скажите, что у вас еще есть?

— Не знаю, господин Брэйнард, подойдет ли вам золотой портсигар с фамильным гербом одного князя…

— Покажите.

Ювелир подал американцу массивный золотой портсигар. Брэйнард тщательно осмотрел его, поколупал ногтем.

— Сколько стоит?

— Сто американских долларов.

— Дорого.

— Разве это дорого? Червонное золото… Девяносто шестой пробы.

— Тридцать долларов, — предложил Брэйнард.

— Помилуйте! — воскликнул ювелир. — И так продешевил. Прибавьте!

— Тридцать долларов.

— Ну дайте хоть сорок, — плаксиво проговорил ювелир. — Ведь это же задаром… Времена такие наступили, боже мой, о драгоценностях уже никто и не думает… У всех мысли одни: лишь бы брюхо набить.

— Хорошо, за сорок, — согласился Брэйнард. — Заверните…

Проследив за тем, как ювелир упаковывал вещи в сверток, американец в раздумье проговорил:

— Скажите, господин Моргунов, а у вас нет какой-нибудь недорогой безделушки для подарка… гм… одной даме… Ну, какой-нибудь там дешевенький перстенек или, быть может, золотые часики, что ли…

— У меня есть, господин Брэйнард, прекрасный гранатовый браслет. Баронесса Гольберг принесла…

— Нет, прекрасный особенно не нужен, — поморщился Брэйнард. Что-нибудь подешевле.

— Но вы взгляните только. Он не дорогой, но эффектный.

Ювелир вынул из сейфа браслет. В руках его он вспыхнул рубиновыми звездочками.

Брэйнард внимательно осмотрел браслет. Он был великолепен.

— Сколько же стоит?

— До революции он стоил рублей полтораста-двести, — сказал ювелир.

— Мне не важно знать, сколько он стоил до революции, — холодно отрезал Брэйнард. — Сколько он сейчас стоит?

— Тридцать долларов. Ни копейки не могу уступить. Так приказано.

Сколько ни торговался Брэйнард, ювелир не уступал. Вздыхая, Брэйнард заплатил тридцать долларов за браслет. Он ему понравился.

* * *

Побывав у себя в гостинице и оставив там купленные у ювелира вещи, Брэйнард направился к Ермаковым. Вера была дома одна, Константин еще не приходил из атаманского дворца.

— Вот, кстати, мистер Брэйнард, — обрадованно пропела Вера. — Будем сейчас с вами чай пить.

— Разрешите вначале вашу милую ручку, — сказал Брэйнард.

Целуя ее руку, он вынул из кармана гранатовый браслет и надел ей на руку.

— Сувенир, — сказал он.

— Ах, какая прелесть! — вскричала Вера. Глаза ее заискрились от восхищения. — Я всегда мечтала о таком браслете… У супруги атамана Богаевского такой есть… Какой вы милый, Брюс, догадливый… Садитесь чай пить, дорогой.

Присев за стол и размешивая ложечкой чай, Брэйнард сказал:

— Сегодня я был у генерала Богаевского.

— Да?

— Он сказал, что направляет вашего мужа в Англию…

— В Англию?! — изумилась Вера. — Зачем?

— Это секрет, Вера Сергеевна.

— От меня секреты? — надула губы Вера. — И вы говорите, что вы в меня влюблены… Хорош влюбленный, который в тайне держит свое чувство.

— Нет, милая, — целуя ее пальцы, сказал Брэйнард. — От вас секретов у меня нет… Вашего мужа посылают по дипломатическим вопросам… Вы видите, как ему доверяют… И это доверие к нему внушил им я… Если ваш муж сумеет блестяще выполнить поручение, его ожидает генеральский чин…

— Что вы говорите! Браво!.. Я буду генеральша… А нельзя ли мне с ним поехать?.. Мне так хочется посмотреть Лондон.

— В свое время, быть может, вы его и увидите, — загадочно сказал Брэйнард. — Но пока поедет только один ваш муж. Он вам привезет из Англии хорошие подарки… Эта поездка сулит много приятного вашему мужу, но еще больше… нам с вами… Мы сможем встречаться более свободно…

Вера молчала. Она поняла, что эту поездку Константину в Лондон устроил Брэйнард для того, чтобы тот не был помехой в их свиданиях.

И теперь она, как практичная женщина, раздумывала, стоит ли ей сближаться с Брэйнардом? Будет ли ей выгода от этой связи?

«А-а, — беспечно махнула Вера головой. — Посмотрим… Будущее покажет».

 

II

В новенькой, только что от портного, форме донского казачьего полковника стоял Константин у спального вагона и с грустью смотрел на жену.

Вере радостно от того, что Костя ее стал таким важным лицом, едет в Лондон с ответственным, государственного значения, поручением. Не всякому ведь доверяют такое.

«Какой все-таки милый этот американец, что устроил Косте поездку в Англию», — смеющимися глазами глядит Вера на Брэйнарда, который счел нужным также приехать на вокзал проводить Константина.

Среди провожающих был Чернышев, щеголявший уже тоже в полковничьих погонах. Чернышев, хотя и смертельно ненавидел Константина и в душе желал ему скорее сломать голову, но вынужден был из-за боязни до поры до времени прикидываться его другом. Да к тому же Константин стал влиятельным человеком, от него Чернышев во многом зависел.

К самому отходу поезда приехали рыжеусый поляк Розалион-Сашальский с ротмистром Яковлевым, звякающим своими крестами и всевозможными атрибутами. С ними был и маленький, вертлявый улан граф Сфорца ди Колонна князь Понятовский. Пожаловал даже сам бывший заводчик Крупянников. Подъехало несколько дам — приятельниц Веры — с цветами.

Веселое общество окружило печального Константина.

Пробил третий звонок. Константин, прижимая цветы к груди, распрощался с провожающими, расцеловался с женой, вскочил на подножку тронувшегося поезда, помахал фуражкой.

Вслед ему неслись крики:

— Счастливого пути!

— Желаем успеха!

— Привозите побольше английских солдат!

— Пушек!

— Танков!

— Обмундирования!

Поезд исчез за поворотом.

— Ну, господа, — проговорил Крупянников, — что же нам здесь стоять?.. Проводили мы в путь-дорогу своего дипломата искать счастья для нас всех… А теперь, как полагается по русскому обычаю, надо его дорожку обмыть, чтоб гладкая да ровная была. Одним словом, приглашаю вас всех в ресторан на бокал вина. Прошу, господа!

Предложение было соблазнительное, и все его охотно приняли. Старик Крупянников нанял несколько извозчиков, стоявших у вокзала, и все, рассевшись в экипажах, поехали в ресторан кутить.

 

III

По приезде в Новороссийск Константин, взяв извозчика, отправился в порт узнать об отплытии первого парохода в Лондон.

На пристани было много народу. Все вглядывались в горизонт, на котором маячило несколько едва различимых дымков.

— Союзники плывут!.. Союзники! — переговаривались в толпе.

Дул сильный норд-ост. Море словно кипело в белой пене. Волны, как холмы, с бешеной силой неслись одна за другой, залпами разбиваясь о каменный мол и разлетаясь в тысячах брызг.

Константин узнал у портового начальства, что в Англию отправляется только послезавтра вечером грузовой пароход «Фредерика». Он огорчился. Почти трое суток нужно было бездельничать в Новороссийске.

Заняв в маленькой грязной гостинице под громким названием «Гранд-отель» номер, Константин пообедал в дрянном ресторанчике «Приют моряка» и пошел побродить по городу.

Город произвел на него дурное впечатление. Погуляв, Константин пошел снова в порт, там было веселее.

В порту с шумом и криками грузчики разгружали иностранные суда, доставившие из стран Антанты военные грузы для «добровольческой» и Донской армий. На пристани по-прежнему стояла праздная толпа, глядевшая на военные суда. По пристани под руку с девушками бродили иностранные матросы. Портовые кабачки переполнены моряками, солдатами и офицерами.

На рейде, угрожающе наставив на город дула орудий, стояли мрачные серые стальные громады военных кораблей: английские крейсеры «Индепнобль», «Вальден-Руссо» и французский броненосец «Прованс». В стороне от них покачивались на якорях русские миноносцы. Затем корабли стали приближаться. Подойдя к Дообскому маяку, они остановились. Один из них, под английским флагом, подал прожектором позывные сигналы.

— Это английский крейсер «Ливерпуль», — сказал какой-то осведомленный моряк. — Он просит разрешения войти в порт.

Получив ответ с берега, крейсер начал сигнализировать по световому семафору. Моряк переводил:

— Говорит, что он и пришедшие с ним суда принадлежат к соединенному флоту держав согласия и что эскадра держит курс на Новороссийск…

Сейчас же после световой сигнализации от эскадры отделился миноносец-истребитель и направился к молодым заграждениям. Вслед за миноносцем медленно двинулись и остальные суда.

Теперь уже ясно можно было различить подходившие корабли.

— Впереди идет английский крейсер «Ливерпуль», — объяснял моряк любопытным. — В его кильватере французский крейсер «Ренан», а затем еще один миноносец под английским флагом.

Головной миноносец почти вплотную подошел к междумоловому сетевому заграждению от подводных лодок, сохранившемуся еще от мировой войны, и, простояв минут пятнадцать, отошел к эскадре, продолжавшей медленно входить в бухту. Густые клубы черного дыма широко стлались по морю…

— Пожаловали гости, — иронически засмеялся моряк. — Ну, русский народ, раскошеливайся, принимай гостюшек.

Константин сердито взглянул на моряка.

— Полковник Егмаков! — окликнул его кто-то, картавя.

Константин оглянулся. Из-под парусинового тента летнего бара ему махал фуражкой какой-то морской офицер.

— Догогуша! — кричал молодой моряк в форме русского офицера, капитана II ранга. — Здгаствуй, годной!.. Какими судьбами?

Константин не сразу узнал моряка, но, пристальнее присмотревшись, догадался, кто ему кричал. Это был один из офицеров гвардейского экипажа, иностранец по происхождению, служивший в русском флоте, Шапран дю Леррэ, с которым Константин познакомился на одном из приемов, устраиваемых Красновым в атаманском дворце в Новочеркасске.

— Здравствуйте, капитан! — подойдя к нему, протянул руку Константин.

— Здгаствуй, догогуша, — фамильярно обнял его пьяный моряк и расцеловал. — Люблю донских казаков за их лихость и отвагу… Господа! обернулся он к компании иностранных и русских офицеров, сидящей за столом, и заговорил по-французски, затем по-английски: — Это ж герой тихого Дона!.. Казак! Примем его в свою компанию.

Пьяные офицеры восторженно поддержали предложение дю Леррэ и шумно окружили Константина, пожимая ему руку и похлопывая по спине.

Константин не отказался и присел на предложенный ему стул. Пили виски, пили и русскую водку. Шумели, кричали, спорили, пели песни — всяк на своем языке. Гремела музыка.

Константин, хмелея, прислушивался к тому, что говорилось за столиками.

Какой-то сухопарый английский моряк, дымя трубкой, цедил сквозь зубы молодому французу:

— Знаменательное выступление Ллойд Джорджа по русскому вопросу не является неожиданным для тех, кто внимательно следит за извилистой политикой английского премьера со времени заключения мира… Если в начале войны Ллойд Джордж, бывший «заложник демократий» в кабинете Асквита, безболезненно очутился в лагере лорда Норклифа, то с наступлением мира ему предстояло совершить обратный скачок… Он снова стал рядиться в запыленную тогу народного трибуна… А что за этим кроется? Болтовня. Демократическая фразеология… Я вам прямо скажу, что Ллойд Джордж всегда был и будет чуждым вековым традициям парламентской Англии… Оппозиция правительству фабрикуется вне стен Вестминстера… Да, да, именно так! Ведь пал же Асквит жертвой внепарламентской оппозиции. Падет и Ллойд Джордж… Падет, уверяю вас…

Константин, хотя и охмелел, но болтовня пьяного англичанина его заинтересовала. Он ближе подсел к нему.

— Ллойд Джордж, — продолжал английский моряк, — идет по линии наименьшего сопротивления. Это особенно ярко сказалось в его русской политике… Одной рукой он помогает России бороться с большевиками, а другую протягивает, чтобы снова все это отнять… Вот военный министр Черчилль — это другое дело… Английская поддержка России, борющейся с большевиками, всегда тесно связана с именем Черчилля. Черчилль всегда прям и честен…

— Вы правду говорите, — проронил француз.

— Но и тут дело с заковыркой, — хитро усмехнулся англичанин и пыхнул дымом из трубки. — Черчилль много делает для белой армии. Все мы это знаем. Но, как бы ни было значительно влияние военного министра в этом вопросе, за свой страх и риск он не стал бы транспортировать Деникину, Богаевскому или Колчаку столько снаряжения и обмундирования… Дело в том, что Ллойд Джорджу выгодно на эту роль выдвинуть Черчилля, а самому оставаться в тени, чтобы в нужную минуту почетно «отступить»…

— А тут ведь дело еще и в том, — заговорил по-английски француз, нам, иностранцам, трудно разобраться в русской проблеме… Национальные русские элементы кричат о вандализме большевиков. Большевики вопят о том, что белые хотят реставрировать царский режим. Окраинные дипломаты жалуются на подавление их национальных стремлений. Могут ли европейцы в этой неразберихе отличить здоровые требования от политического шарлатанства?..

Англичанин хотел что-то ответить, но в это время дю Леррэ шумно о чем-то заспорил с длинным красивым черноусым французским офицером. Все, смеясь, окружили их, прислушиваясь к их спору.

— Давайте дегжать паги? — кричал дю Леррэ.

— Давайте, — кипятился французский моряк. — Я докажу смелость французского матроса… Едемте, господа, ко мне на судно… Я покажу вам нечто такое, отчего вы придете в бешеный восторг.

— Едем!.. — раздались вокруг раззадоренные голоса. — Едем!..

Веселой, шумной толпой, набрав с собой вина и водки, все направились к капитанскому катеру, раскачивающемуся на волнах у берега. Когда компания офицеров уселась в катер, он, зафыркав, рванулся и, прыгая по волнам, резво помчался к белотрубому французскому стационару «Леврис», стоявшему на якорях на рейде.

Константин, помахав фуражкой поехавшим офицерам, совсем охмелевший пошел в гостиницу спать…

* * *

Через пару дней, получив документы на проезд в Англию, Константин занял каюту на пароходе «Фредерика» и поплыл…

Пассажиров на корабле было мало: с десяток русских, бывших сановников да фабрикантов, уезжавших с семьями, деньгами и драгоценностями из смутной России за границу, три итальянца, возвращающихся на родину, два американских летчика и английский майор — тоже летчик, со своим секретарем.

В кают-компании тоскливо и скучно. Тема разговоров одна и та же гражданская война в России. К Константину подсел английский майор и стал рассказывать ему, как он воевал в Египте и, потерпев там на самолете аварию, переломил себе ноги.

— До сих пор еще чувствую боль в ногах, — пожаловался он.

Потом майор стал хвастаться новыми изобретениями Англии и области авиации.

— У нас такие есть изобретения, что произведут полный переворот в воздухоплавании.

Болтовня англичанина надоедала Константину, он шел на палубу и, стоя у борта, тоскливо смотрел на волнующееся море, лениво покачивающее пароход. В солнечной ряби волн, кувыркаясь, играли стада дельфинов… Они то выскакивали из воды, то ныряли, и в прозрачной воде были видны их темные, подвижные тела.

На душе у Константина было сумрачно. Раздумывая о своей поездке, он только теперь стал понимать, что его попросту выпроводили из Новочеркасска, чтоб не мешал…

«Ах, какой я дурак! — думал он с горечью. — Попался на удочку, как какой-нибудь олух».

Константин испытывал страшные муки ревности. В такие минуты он смертельно ненавидел Веру, готов был ее убить, будь она сейчас около него. Но гнев скоро проходил, и на сердце появлялась нежность к жене.

Улыбаясь, Константин мечтал уже о том дне, когда вернется домой из Англии. Какие это будут счастливые минуты!.. Он непременно добьется генеральского чина. Займет подобающее положение в обществе. У него красивая жена… Ему будут завидовать…

 

IV

Осенью 1919 года для Советской страны создалось угрожающее положение. Хорошо подготовленные и снаряженные белые армии под командованием Деникина перешли в наступление еще в июне. Вскоре ими был захвачен Харьков, затем на другом фланге фронта — Царицын. В июле белые вышли на линию Царицын Балашов — Поворино — Новохоперск — Белгород — Богодухов — Александровск.

Окрыленный такими успехами и почувствовав себя довольно прочно, Деникин издал «вооруженным силам Юга» приказ: «Поход на Москву!»

В этом приказе писалось:

«…Имея конечной целью захват сердца России — Москвы, приказываю:

1. Генералу Врангелю выйти на фронт Саратов — Ртищево — Балашов… Продолжать наступление на Пензу, Рузаевку, Арзамас и далее — Нижний Новгород — Владимир — Москва.

Теперь же направить отряды для связи с Уральской армией для очищения нижнего плеса Волги.

2. Генералу Сидорину правым крылом… продолжать выполнение прежней задачи по выходу на фронт Камышин — Балашов. Остальным частям развивать удар на Москву в направлениях: а) Воронеж — Козлов — Рязань и б) Новый Оскол — Елец — Кашира.

3. Генаралу Май-Маевскому наступать на Москву в направлениях Курск Орел — Тула. Для обеспечения с запада выдвинуться на линии Днепра и Десны, заняв Киев и прочие переправы на участке Екатеринослав — Брянск.

4. Генералу Добровольскому выйти на Днепр от Александровска до устья, имея в виду в дальнейшем занятие Херсона и Николаева»…

Деникин не сомневался в осуществлении своего плана.

Скопив огромные силы на Южном фронте, белые повели активное наступление на север, держа направление на. Елец — Орел — Брянск. Конечной задачей было овладение к новому году Москвой. Вскоре белые заняли многие города Украины.

Основной силой белых на этом участке фронта была добровольческая армия под командованием генерала Май-Маевского. Первый добровольческий корпус белогвардейского генерала Кутепова, в состав которого входили отборные офицерские части — корниловская, алексеевская, марковская и Дроздовская дивизии, — стремился вбить клин между XIII и XIV Красными Армиями и прорваться к Орлу и Туле, а затем и к Москве.

Правее этого корпуса, в статридцатикилометровом разрыве между XIII и VIII Красными Армиями, безнаказанно разгуливали кавалерийские корпуса белых генералов Мамонтова и Шкуро.

Донская армия, под командованием генерала Сидорина, действовала на Воронежском направлении. В ее задачу входило захватить Бобров, Лиски, Балашов.

В районе Астрахани против красных дрались Кавказская армия генерала Врангеля и группа войск Северного Кавказа генерала Драценко.

Силы белых только лишь на Южном фронте насчитывали около ста шестидесяти тысяч пехоты и кавалерии при пятистах орудиях и двух тысячах пулеметов…

В то же время с востока, поддерживаемый иностранными интервентами, угрожал Советской республике Колчак. Со стороны Эстонии на Петроград двигалась армия Юденича. На Западном фронте наступали петлюровцы, тесня XIV Красную Армию. На Житомирском и Коростеньском направлениях, заняв Минск, ожесточенные бои вели с XVI Красной Армией белополяки.

Огромные пространства страны, ее важнейшие центры со всей промышленностью, с сырьевыми и продовольственными базами были в руках контрреволюционных армий и иноземных интервентов…

Ленин писал в то время, что наступил один из самых критических, по всей вероятности, даже самый критический момент социалистической революции…

Он бросил клич советскому народу: «Все на борьбу с Деникиным».

В истерзанной в кровопролитных битвах с многочисленными врагами, истощенной голодом и разрухой стране бурлила могучая духовная сила, горел неиссякаемый животворный огонь. Эта сила — Коммунистическая партия. Она воодушевляла массы, вела их вперед, к победе…

В июле прошел пленум ЦК РКП(б), посвященный вопросам обороны страны. На другой день состоялось объединенное заседание ВЦИК, Московского Совета и ВЦСПС, на котором выступил Ленин, призвавший мобилизовать усилия трудящихся всей страны для отпора врагу.

Была проведена частичная партийная, комсомольская и профсоюзная мобилизация. На Южный фронт отправилось до двадцати тысяч коммунистов, десять тысяч комсомольцев и тридцать пять тысяч членов профсоюза.

В конце сентября Реввоенсовет республики вынес решение разделить Южный фронт на два — Южный и Юго-Восточный. Командующим Южным фронтом был назначен А. Е. Егоров. Конному корпусу Буденного было приказано разгромить кавалерийские корпуса белогвардейских генералов Мамонтова и Шкуро. Таким образом, способствовать наступлению VIII армии…

* * *

Все лето конный корпус Буденного провел в жестоких боях с белыми.

В сентябре полили дожди. Хмурые, неприветливые рваные тучи обложили небо. Черноземные дороги расквасились, по ним ни проехать, ни пройти. На фронте наступило затишье.

Штаб конного корпуса находился в селе Неждановке. Буденный только что получил приказ перебросить свой корпус под Воронеж для борьбы с конницей генерала Мамонтова. Позвав к себе начальника оперативного отдела штаба Зотова, Буденный разложил на столе карту.

— Перед нами, товарищ Зотов, — сказал он, — поставлена ответственная задача разгромить конницу Мамонтова, захватить Воронеж и важную в стратегическом отношении узловую станцию Касторная, а затем ударом на Курск отрезать дальнейшее продвижение противника… Я уже прикидывал план действий нашего корпуса… Вот, смотрите, — начал он чертить карандашом по карте.

Задача, поставленная перед корпусом, была трудная.

Район предполагаемых действий его представлял черноземную равнину, превращенную начавшимися дождями в сплошное непроходимое болото. Равнина с двух сторон пересекалась двумя водными преградами — реками Воронеж и Дон. По трем железнодорожным линиям, проходившим по равнине, взад-вперед угрожающе курсировало до десятка вражеских бронепоездов. Город Воронеж, находившийся в руках белых, был ими сильно укреплен, местами обведен проволочными заграждениями.

— Да-а, — протянул Зотов, покручивая ус. — Погодка, я вам скажу, не способствует нам… Как по такой грязюке потянешь артиллерию, обозы?..

— Не ныть, товарищ Зотов, — сказал Буденный. — Грязь — не помеха… Вылезем из нее… Вы понимаете положение под Воронежем…

Он не досказал своей мысли. На улице послышались крики.

— Что такое? — прильнул к окну Буденный.

Возбужденно крича, на улице толпились конники. Здрав головы, они указывали на что-то в небе.

— Вон он!.. Вон!..

— Белый! — гадал один.

— Красный! — предполагал второй.

«Наверно, аэроплан», — подумал Буденный и, заметив, что некоторые красноармейцы намереваются обстреливать его, распахнул окошко.

— Не стрелять! — крикнул он. — Может, это свои, — и сейчас же побежал на улицу. Зотов последовал за ним. Над селом, жужжа, как шмель, низко кружил аэроплан, но не приземлялся. Летчик, видимо, не был уверен, те ли войска здесь расположены, которые он искал.

— Машите ему, чтоб садился! — крикнул конникам Буденный и, сняв фуражку, стал размахивать ею, давая понять, чтоб летчик приземлялся.

— Белый!.. Красный!.. — гудели красноармейцы.

— Котов! — крикнул Буденный Фоме. — Давай быстро Казбека. Сейчас узнаем, что это за птица летит…

Фома проворно подвел коня. Буденный вскочил на Казбека и помчался за деревню, где, выискав ровную площадку, уже шел на посадку аэроплан. Все ниже и ниже спускаясь, он наконец коснулся колесами земли и, подпрыгивая, побежал по влажной траве. Сняв очки, авиатор огляделся. Увидев мчавшихся к нему всадников, он приветливо помахал им перчаткой. Буденный увидел на плечах погоны.

— Ого! — вскрикнул он обрадованно. — Вот это так гусь к нам попал!

Аэроплан, вздрогнув еще раз, остановился и замер. Авиатор оглядел окруживших его кавалеристов.

— Ви кто эст? — на ломаном русском языке спросил он строго у Буденного.

— Свои, — ответил весело Буденный. — Мамонтовцы.

— О! — удовлетворенно воскликнул летчик. — Это мне и надо. Слава богу! Я боялся болшевик сесть…

Авиатор соскочил с самолета и стал разминаться.

— Ух! Рук и ног устал.

Котов наставил в него наган.

— Руки вверх!

Лицо у летчика вытянулось. Бледнея, он поднял руки.

— Зачем так делаль?.. Зачем?.. Я — англичанин… Капитан Картер.

— Фома, — приказал Буденный своему ординарцу, — ну-ка обезоружь мистера Картера да пригласи его к нам в штаб.

Котов вынул из кобуры плененного летчика пистолет и сунул его себе в карман.

— Пошли! — выразительным жестом пригласил он его.

В штабе пленника допросили. Оказалось, что англичанин был послан командующим Донской белой армией генералом Сидориным в Воронеж к Шкуро с приказом об уничтожении VIII Красной Армии. Из Воронежа летчик вылетел с тем же приказом к Мамонтову. По сведениям, имевшимся у летчика, корпус Мамонтова должен был находиться между Калачом и станциями Таловая и Бутурлиновка. Сведения эти оказались ошибочными. Здесь находился корпус Буденного. Приняв буденновцев за мамонтовцев, летчик приземлился и попал в плен к Буденному.

Из дальнейшего допроса выяснилось, что командующий VIII Красной Армией, бывший царский генерал, имел тайные сношения с белым командованием и обещал содействовать белым в разгроме своей армии.

У англичанина, кроме того, были обнаружены оперативные и разведывательные сводки всего фронта белых, а также и письмо генерала Шкуро к Мамонтову. В нем было сказано:

«Я занял Воронеж, но у меня нет ни огнеприпасов, ни патронов, ни снарядов, и по обстановке для меня составляет угрозу возможное нападение красных со стороны Землянска. Разумеется, что без огнеприпасов я буду вынужден оставить Воронеж и отступить, а поэтому, если ты у красных добыл огнеприпасов, пришли хотя бы немного для меня».

В ночь того же дня Буденный выступил со своим корпусом на правый фланг VIII армии для совместных действий против полков Шкуро, занимавших Воронеж.

Двумя конными дивизиями, конной группой VIII армии и приданной 22-й железнодорожной стрелковой бригадой, в которую входили воронежские рабочие и коммунисты, корпус Буденного занял фронт протяжением в двадцать километров, северо-восточнее Воронежа, ожидая, что кавалерия Шкуро перейдет в наступление. Силы Буденного насчитывали до восьми тысяч пятисот сабель и восьмисот штыков. Этим силам противостояли два конных корпуса Шкуро и Мамонтова, объединившие до десяти тысяч кавалеристов и двух тысяч пехотинцев. Кроме этого, в распоряжении белых находилось семь бронепоездов.

В это время произошло интересное событие, над которым немало потешались буденновцы. Генерал Мамонтов, предполагая, что Воронеж занят красными, повел на штурм города полки. В свою очередь, и Шкуро, зная о движении корпуса Буденного к Воронежу, принял конницу генерала Мамонтова за красных и двинул против них свои части. Между белыми полками произошла битва, продолжавшаяся несколько часов. И лишь после того, как потери с обеих сторон достигли внушительных размеров, ошибка обнаружилась.

— Эх, жалко, что они скоро разобрались, — смеясь, сказал Буденный. Пока они дрались между собой, я намеревался было двинуть на них свой корпус и разбить их обоих наголову. Ну, ничего, мы свое еще возьмем… Степан Андреевич, — позвал он Зотова.

— Слушаю, товарищ комкор, — отозвался тот.

— У нас, кажется, есть пленные белые казаки?

— Есть!

— Садись писать письмо Шкуро.

— Какое письмо? — удивился Зотов.

— А вот увидишь. Садись, пиши.

Все еще недоумевая, Зотов присел за стол, разложил перед собой бумагу, обмакнул перо в чернильницу.

— Ну, пиши, — сказал Буденный, — «Белогвардейскому генералу Шкуро». Написал?.. «24 октября, — посмеиваясь, продолжал диктовать Буденный, — в 6 часов утра, я, Буденный, прибуду в Воронеж. Приказываю вам, генерал Шкуро, построить все контрреволюционные силы на площади у Круглых Рядов, где вы вешали рабочих. Командовать парадом приказываю вам лично!..» Написал?

— Написал, — захохотал Зотов.

— Ну, если написал, то давай подпишу.

Расписавшись, Буденный велел привести к нему пленных казаков. Когда привели двух молодых, побелевших от страха пленных белогвардейцев, Буденный добродушно сказал им:

— Вот что, ребята, если я вас отпущу на свободу, будете воевать снова против нас, а?..

— Да ни в жизнь, — просветлев, заговорили разом оба пленника. — Да нехай нас допрежде шомполами засекут, чтоб мы снова стали воевать супротив вас…

— Врете, — с сомнением посмотрел на них Буденный. — Ну глядите, если снова начнете воевать против нас да попадете опять в плен к нам, — не обижайтесь. Расстреляю!..

— Истинный господь, не будем воевать, — поклялись пленники.

— Ладно, посмотрим, — сказал Буденный. — Идите, вас пропустят. Только отпущу с одним условием, чтобы вы передали вот это письмо самому генералу Шкуро.

— Ладно, — согласились пленники. — Передадим.

Буденный вручил им письмо и велел проводить казаков за линию фронта.

 

V

О приключении Сазона Меркулова с генеральским гробом узнал весь корпус. Разговоров и смеху по этому поводу было немало. Рассказ об этом происшествии во всевозможных вариациях передавался из уст в уста. Конники проходу не давали бедному Сазону, все приставали к нему, чтоб рассказал, как он в генеральском гробу спал да казаков распугал.

Хоть и надоедали Сазону с такими расспросами конники, но он испытывал огромное удовольствие от того, что стал одним из популярнейших людей в корпусе.

Однажды даже сам комкор Буденный, наслышавшись о Сазоне, вызывал его в штаб и расспрашивал о приключении. И когда Сазон рассказывал, как было дело, штабные работники душились от смеха…

Сазон еще больше подружился с Кононом Незовибатько. Они были неразлучны, целыми днями ворчали друг на друга, незлобливо переругивались. Со стороны можно подумать, что это два лютых врага.

Как-то в дивизии произвели отбор конников в разведывательный эскадрон. Попал в него и Сазон Меркулов. Для Конона Незовибатько разлука с другом была мучительна. Стал просить он командира, чтобы и его откомандировали в разведывательный эскадрон. К своей радости, он этого добился.

* * *

При командире корпуса Буденном порученцем служил отчаянной храбрости и отваги серб Олеко Дундич. Ему было лет двадцать пять. Ловкий, гибкий, как кошка. До страсти любил опасные, рискованные приключения. Про Дундича и его безумную храбрость в корпусе рассказывали легенды… Буденный любил его.

Говорили, что Дундич родился в буржуазной семье. Отец его был промышленником. В ранней юности Олеко поссорился с отцом и ушел из дому. В мировую войну его призвали в армию, попал он в гусары. Во время битвы был забран австрийцами в плен. Из плена бежал в Россию и честно стал служить революции…

Дундич часто заезжал в разведывательный эскадрон, где у него было немало приятелей, с которыми он ездил в разведку. Разведчики его любили. Здесь он и познакомился с Сазоном и его другом Незовибатько.

…Прошло несколько дней, а белые все еще не проявляли намерений наступать. Это не входило в расчеты Буденного. Он хотел, чтобы белые были активны, тогда удобнее было б их разгромить. Ну, если белые не идут вперед, значит, надо на них наступать. Буденный был верен себе: он намеревался 24 октября обязательно взять Воронеж. Позвав к себе Дундича, он спросил:

— Ну как самочувствие, Дундич?

— Превосходное, товарищ комкор, — с легким акцентом ответил Дундич.

— Вы, кажется, болели?

— Пустяки, товарищ комкор, — улыбнулся Дундич. — Простудился немного… Но я простуду свою спиртом согнал…

— Смотрите, Дундич, не увлекайтесь спиртом.

— Не беспокойтесь, товарищ комкор, я его редко пью.

Буденный задумчиво прошелся по комнате.

— Хороший вы парень, Дундич, — остановился он перед ним. — Молодчага, но вот голова у вас буйная… Каждый раз, как пошлешь куда, так и боишься, — что-нибудь натворите… Больно уж вы рискуете своей жизнью. А жизнь — не игрушка. Зря рисковать ею нельзя… Вот вы — храбрый человек, таких я люблю. Но ваша храбрость часто бывает безрассудная… Вы не только храбрый человек, но и просто отчаянный.

Видя, что Дундич хочет что-то сказать, Буденный остановил его рукой.

— Мне надо вам поручить важное, большое дело, от которого будет зависеть вся наша операция по взятию Воронежа, но я боюсь. Боюсь вам поручить. Опять что-нибудь накуралесите.

— Товарищ комкор! — с обидой воскликнул Дундич. — Разве я вас когда-нибудь подводил?.. Я, правда, люблю риск. Но риск верный, почти без промаха… Вы хоть и говорите, что голова у меня буйная, но нет, товарищ комкор, голова у меня разумная. Без рассудка я шагу не ступну… Приказывайте, товарищ комкор, все будет мною выполнено, как надо… Посмотрите тогда — подведу я вас или нет…

— Вы простите меня за резкость, — сказал Буденный. — Я вас не хочу обидеть, хочу только предупредить, что дело серьезное и на этот раз все шалости надо отбросить в сторону… Слушайте внимательно, что скажу…

— Слушаю, товарищ комкор.

— Возьмите с собой несколько расторопных разведчиков и произведите с ними тщательную разведку противника. Главное, узнайте систему его обороны: где окопы, где артиллерия и тому подобное… Вас учить особенно нечего. Ясно?

— Так точно, товарищ комкор, — козырнул Дундич.

— Вы понимаете, Олеко, — положил ему на плечо руку Буденный. — Самые что ни есть точные данные… Без таких данных мы не сможем и шагу сделать вперед. А между тем завтра утром мы должны быть обязательно в Воронеже, утром двадцать четвертого.

— Я все отлично понимаю, товарищ командующий, — проговорил Дундич. Утром двадцать четвертого мы будем в Воронеже. Я вам привезу самые достоверные сведения об обороне противника.

— Когда думаете выехать? — спросил Буденный.

— Сегодня в ночь.

— Правильно. А когда из разведки вернетесь?

— На рассвете.

— Рассвет длинный. В котором часу?

Дундич подумал.

— В 5 утра, товарищ комкор, — твердо заявил Дундич. — Если в это время меня не будет, то знайте, что я погиб. Какие еще будут распоряжения, товарищ комкор?

— Больше никаких распоряжений нет, Олеко, — сказал Буденный и протянул руку. — Прощайте! Желаю удачи! Не горячитесь, будьте осторожны.

Дундич пожал руку Буденного и улыбнулся.

— За меня не беспокойтесь, товарищ комкор. Буду осторожен, как заяц.

В ночь под двадцать четвертое октября кавалерийский разъезд в числе шести конников под командованием Дундича, стоя на седлах, вплавь переправился через реку Воронеж на территорию, занятую противником. Среди разведчиков были и Сазон Меркулов с Кононом Незовибатько и небольшого роста боевой конник Николай Казаков, или Казачок, как все его называли.

Стояла густая влажная ночь. Резкий ветер с злым воем рвал низко опустившиеся тучи, гонял их по небу. То там, то сям на мгновение сквозь провалы туч показывался синий кусок чистого неба с яркой звездой, словно глаз, глядящий на взволнованную землю.

В лицо разведчикам нахлестывал мелкий колючий дождик.

— Ну и погода же, черт бы ее подрал, — проворчал Дундич, пряча лицо в воротник кожаного пальто.

Казачок, ехавший рядом с ним, счел нужным вступить в разговор.

— А темь — хоть глаза выколи, — сказал он.

— Тише! — предупредил Дундич.

Они проехали несколько шагов по берегу, не зная, что вперед ехать опасно — можно было нарваться на вражескую заставу. Дундич остановился и внимательно огляделся, прислушался. Кроме шелеста дождя да воя ветра, ничего не было слышно.

— Да, действительно, — буркнул снова Дундич, — тьма кромешная, хоть возвращайся обратно. Прицепить погоны и кокарды! — приказал он своим разведчикам.

Конники нацепили погоны к шинелям.

Казачок помог Дундичу прикрепить погоны подполковника к его кожаному пальто. Дундич предупредил разведчиков:

— Имейте в виду, вы рядовые 14-го казачьего полка. Казаков — урядник. Я — подполковник, начальник штаба полка. Наш полк идет на помощь Шкуро, но заплутался. Нас послали разыскать генерала Шкуро. Понятно?.. Меня зовут подполковник Дундич. Не ошибитесь! Поехали за мной!..

Дундич ехал, не останавливаясь, чутьем угадывая дорогу. Сазон молча следовал за ним. Вскоре кони зацокали подковами о камни. Въехали на шоссе.

— Не отставать! — тихо сказал Дундич, оборачиваясь.

Некоторое время ехали молча. Вдруг впереди звякнул затвор винтовки.

— Стой! — грозно гаркнул простуженный голос. — Кто едет?

— Свои, — спокойно ответил Дундич. — Свои…

— Пропуск! — потребовал хриплый голос.

— Ну какой там к чертям пропуск! — выругался Дундич. — Я подполковник Дундич, со мной шесть казаков… Мы вас весь вечер разыскиваем… Мне надо к генералу Шкуро.

— Никаких разговоров, — грубо закричал голос из темноты. — Говори пропуск, не то стрелять буду!..

— Я тебе стрельну, хам ты этакий! — разгневанно закричал Дундич. Как ты смеешь на меня орать?.. Я ж тебе сказал, что я подполковник Дундич… Что, или ты не слышал о таком? Все мы, как крысы, вымокли, а ты еще задерживаешь нас… Где твой командир?.. А ну зови его сюда.

В темноте заглушенно о чем-то заговорили. Теперь уже новый, тоже осипший голос из темноты спросил:

— Кто там? Я — подъесаул Смирнов.

— Господин подъесаул, с вами говорит подполковник Дундич. Со мной шесть казаков… Прошу пропустить. Мне надо к генералу Шкуро…

— А откуда вы?

— Так громко, господин подъесаул, вы же сами понимаете, я не могу отвечать… Когда подъеду ближе, — скажу. Вы, вероятно, знаете мудрую пословицу: у камней тоже бывают уши.

— Проезжайте, — снисходительно сказал подъесаул.

Дундич со своими разведчиками проехал мимо часового. Он невольно судорожно сжал рукоять маузера, когда любопытствующий лучик электрического фонаря скользнул по нему и тотчас же перебежал на его разведчиков. Видимо, обладателя фонаря удовлетворил вид разведчиков. Он погасил его и дружелюбно проговорил, обращаясь к Дундичу:

— Все в порядке. Промокли, господин подполковник?

— До ниточки, — сокрушенно ответил Дундич.

— Откуда вы, господин подполковник? Простите, — это не только пустое любопытство, но и необходимость знать.

— Я вас понимаю, — усмехнулся Дундич. — Я вам отвечу коротко: мы форсированным маршем идем из Новочеркасска вам на помощь. Полк наш имеет наименование: 14-й кавалерийской донской казачий полк. Мы заплутались. Вот я и поехал с казаками разыскивать вас… Удовлетворены, подъесаул?

— Вполне, — ответил подъесаул. — Вы не русский, судя по акценту?

— Я серб. Но всю войну служил на русской службе.

— Понятно. У вас закурить не будет?

— Очень даже будет, — усмехнулся Дундич. — У меня английские сигареты. Держите, подъесаул, — сунул ему пачку сигарет Дундич.

— О, как я вам благодарен! — восторженно воскликнул белогвардеец. Целый день почти не курил.

— Ничего, пожалуйста. Курите на здоровье. Скажите, как нам лучше проехать?

— Вам в город?

— Надеюсь, генерал Шкуро там?

— Конечно, — подтвердил офицер. — Он там, по моим сведениям, в «Гранд-отеле» остановился… Так прямо по шоссе и езжайте!

— Спасибо! — козырнул Дундич. — Желаю успеха!

— Благодарю вас, — отозвался офицер. — Теперь уже немного осталось воевать, скоро Москву заберем — и конец всему.

— А этого не хочешь? — озорно погрозил ему в темноте кулаком Дундич.

— Тпру, стой! Господин подъесаул, вы еще долго здесь будете?

— А что?

— Может быть, вам на обратном пути что-нибудь завезти?

— Девочку б мне мою сюда, — захохотал белогвардеец… — Но боюсь доверить…

— Напрасно, — засмеялся Дундич. — Я насчет женского пола скромник. А вы уже обзавелись девочкой в Воронеже?

— А как же. Есть такая.

— Поклон ей передать?

— Слушайте, подполковник, а у меня в самом деле идея возникла. Шутки-то шутками, а если так это, по правде говорить, то у меня, действительно, в Воронеже барышня знакомая есть. Если не затруднит, пошлите своего разведчика с моей записочкой — сейчас напишу, — она вам даст пару бутылок коньяку. Вчера наши казаки разбили склад, притащили мне ящик коньяку. Я его у нее оставил. На обратном пути завезете, разопьем.

— Пишите быстрее, — согласился Дундич. — Как ее зовут?

— Аня Воздвиженская. Дворянская улица, дом 7, квартира десять. Скажите ей: подъесаул, мол, Смирнов прислал. Она даст…

— Хорошо, — сказал Дундич. — Ждите к утру. Долго ли вы здесь будете?

— До восьми утра. В восемь нас сменят.

Взяв записку, Дундич поскакал по шоссе.

 

VI

Тем временем, пока Дундич с конниками ездил в разведку, Семен Михайлович Буденный произвел перегруппировку частей, приказал разведать броды через речку, подготовился к переправе. Он решил во что бы то ни стало утром двадцать четвертого октября выбить белых из Воронежа.

Это необходимо было сделать возможно скорее, так как Воронеж, будучи в руках белых, угрожал VIII армии.

Семен Михайлович, заложив руки за спину, взволнованно ходил по комнате, то и дело поглядывая на монотонно тикавшие на стене часы. Они показывали половину пятого.

Зотов, придвинувшись ближе к пятилинейной лампе, стоявшей на столе, с увлечением что-то читал.

— Что читаете? — спросил Буденный.

Зотов на мгновение оторвался от книги.

— Да вот тут книжка о Суворове попалась, — проговорил Зотов. — Никак не могу оторваться… Интересно, как Суворов воевал…

— О, брат! Суворов — великий полководец был. Нам у него есть чему поучиться…

— Это правда, — согласился Зотов. Он сладко потянулся и взглянул на часы. — Ого! — изумился он. — Скоро пять, а его все нет.

— Я уже начинаю беспокоиться, — сказал Буденный. — Не случилось ли с ними чего-нибудь. Он к пяти обещался вернуться. Сейчас без пятнадцати пять… Подождем пятнадцать минут…

— Подождем, — согласился Зотов и снова углубился в чтение увлекательной книги.

Буденный опять зашагал по комнате, поглядывая на стрелки часов, медленно подвигающиеся к пяти.

Пройдясь несколько раз по комнате, он снова взглянул на часы и сказал, останавливаясь около Зотова:

— Больше не будем ждать! Все!..

— Может быть, еще минут десять подождем? — отрываясь от книги, спросил Зотов.

— Хватит! — решительно заявил Буденный. — Больше не имеем права ждать. Лемешко! — крикнул он своему адъютанту, находившемуся с ординарцами в другой комнате.

Но вместо Лемешко в дверях показался улыбающийся Дундич в золотых подполковничьих погонах.

— Можно, товарищ комкор? — приложил он руку к маленькой черной каракулевой шапке.

— Олеко! — воскликнул Буденный. — Прибыл? Вот молодец!.. Ну, рассказывайте скорее, ждем вас, брат… Думали — не дождемся.

— Рассказывать сначала буду не я, — сказал Дундич.

— А кто же? — удивился Буденный.

— А вот он, — обернулся Дундич к двери. — Казаков, давай!

«Казачок», еще не успевший снять с себя урядницких погон, втолкнул в комнату пленного белогвардейского казачьего офицера.

— Кто это? — спросил Буденный.

— Командир заставы белых подъесаул Смирнов, товарищ командир корпуса, — улыбаясь, ответил Дундич. — Мой приятель… А там на улице и вся его застава стоит…

— Гм… — усмехнулся Буденный. — Сколько же их там?

— Сколько, подъесаул? — спросил у белогвардейца Дундич.

— Пятнадцать человек, — хмуро буркнул тот, не поднимая головы.

— Ого! — удивился Буденный. — Что они, сами, что ли, перешли?

— О, не совсем! — покачал головой Дундич. И рассказал, как он со своими разведчиками обманул белую заставу, как по адресу, данному подъесаулом Смирновым, они съездили к его знакомой барышне в Воронеж за коньяком.

— И вот, когда мы вернулись, — весело рассказывал Дундич, — то подъесаул Смирнов нас с нетерпением поджидал. Ясное дело, человек продрог в заставе, хотелось себя разогреть коньячком. Ну, выпили. Подъесаул немножко захмелел, мы его посадили на лошадь, показали ему дуло маузера и заставили подать команду своей заставе, чтобы она выступила вперед… Ну, а вперед — это значит к нам, в плен… Вот и вся история!

— Молодцы! — воскликнул весело Буденный.

Пленный белогвардейский офицер на допросе дал исчерпывающие сведения о силах Шкуро и Мамонтова, рассказал о расположении белых частей, о системе обороны. Допрос пленного дополнил Дундич, и таким образом Буденному стало все ясно. Он отдал приказ по корпусу о выступлении.

На рассвете двадцать четвертого октября под прикрытием пулеметного и артиллерийского огня конный корпус переправился через реку Воронеж и вместе с пехотными частями повел наступление на город Воронеж…

Боясь быть отрезанными, Шкуро и Мамонтов вынуждены были отступить за реку Дон.

Буденновцами в Воронеже были захвачены большие трофеи, в том числе три бронепоезда и личный поезд генерала Шкуро.

Взятие Воронежа еще не решало всей задачи. Корпус должен был наступать по направлению Касторная — Курск для того, чтобы отрезать противника, проникшего в глубь страны.

 

VII

Подпольщикам было ясно, что среди них оказались провокаторы.

Срочно было созвано заседание Ростово-Нахичеванского большевистского подпольного комитета. Разговор состоялся короткий: надо немедленно установить личность провокатора или провокаторов, если их окажется несколько, и ликвидировать. Эту довольно сложную задачу комитет поручил выполнить как наиболее энергичному члену комитета Ивану Гавриловичу Семакову. Ему давались широкие полномочия. В помощь себе он мог привлечь по своему выбору любое количество подпольщиков. Но Семаков, из-за боязни напугать провокаторов, решил действовать пока только вдвоем с Виктором.

Семаков был почти убежден в том, что одним из провокаторов является Афанасьев. Однако утверждать это не осмеливался. В виновности Афанасьева надо было точно удостовериться. Установить это взялись Семаков и Виктор…

* * *

Виктор шел с Афанасьевым по Садовой улице, весело переговариваясь и смеясь. Афанасьев рассказывал о каком-то своем неудачном ухаживании за девушкой.

— Ты понимаешь, Виктор, — говорил он, — девушка просто прелесть. Беленькая, пухленькая…

Как и всегда, на улице было шумно. Виктор заметил идущего навстречу им белокурого, худощавого прапорщика с тонкими темными усиками. Не торопясь, медленно идя по тротуару, офицер помахивал стеком, часто останавливаясь и рассматривая пестрые витрины магазинов.

— Заметь, Вася, эту гадину, — схватив за руку Афанасьева, указал Виктор на прапорщика. — Сволочуга!

— Кто это? — с любопытством взглянул на офицера Афанасьев.

— Контрразведчик, — озлобленно сказал Виктор. — Много он нашего брата переловил… Остерегайся его. Страшный человек. У него, как у собаки, развит нюх… Прямо-таки чует революционеров… Смотри!.. Смотри, зашептал Виктор, — как он подозрительно на нас смотрит. Пойдем, ну его к черту!..

Афанасьев самодовольно расхохотался:

— Ну, Витя, не ожидал от тебя!.. Ей-богу, не ожидал… До сего времени ты мне казался храбрым парнем, а ты — трус. Смотри, вот я ни одного дьявола не боюсь. Смотри!

Афанасьев вынул из портсигара папиросу и, бравируя, шагнул к прапорщику, который, остановившись, взяв стек под мышку, закуривал.

— Разрешите прикурить, господин прапорщик.

— Пожалуйста, — с готовностью протянул ему зажженную спичку офицер. Закуривайте, господин Афанасьев, — оглянувшись на стоявшего в отдалении Виктора, шепнул он.

Афанасьев отшатнулся от офицера и с изумлением взглянул на него.

— Вы меня знаете? — также покосившись на Виктора, тихо спросил он.

— Не беспокойтесь, — усмехнулся прапорщик. — Ваш товарищ нас не слышит… Я вас хорошо знаю, господин Афанасьев, — проговорил он и добавил, подчеркивая: — Я обязан все знать.

— Вот как! — растерянно прошептал Афанасьев и, прикурив, громко сказал: — Спасибо, господин прапорщик!

— Не стоит, — козырнул офицер и пошел, помахивая стеком.

— Ты его разве знаешь? — испытующе посмотрел на Афанасьева Виктор, когда тот подошел к нему.

— Ну откуда же я его могу знать, — пожал плечами тот.

— Мне показалось, будто ты с ним разговаривал…

— Нет, я его только поблагодарил. — Афанасьев, явно расстерявшись, молчал. — Ты говоришь, — продолжал он, — что прапорщик — гроза. Он вежливый, предупредительный, дал прикурить.

— Прикидывается вежливым, — с прежней озлобленностью сказал Виктор. Говорят, что он-то и виновник всех провалов нашей организации. Он арестовал Журычева, он выследил товарища Елену… Да, я думаю, что и Маринка моя попала в тюрьму по милости его… Ух, мерзавец! — скрипнул зубами Виктор. — Попадется он мне в руки.

Афанасьев внимательно посмотрел на Виктора, как бы удостоверяясь, правду ли он говорит.

— Говоришь, он виноват во всем?

— Ну конечно, через эту гадину все провалы у нас, — вскрикнул юноша. — Убить его мало!.. Знаешь что, Василий, по секрету тебе скажу, только ты никому не говори… — Виктор запнулся, как бы не решаясь дальше продолжать.

— Ну что ж ты замолчал? — нетерпеливо сказал Афанасьев. — Что, ты мне не веришь, что ли?

— Я верю тебе, но ведь это тайна.

— Эх ты! — с укором посмотрел на него Афанасьев. — Друга своего таишься.

— Я не имею права никому этого говорить. Но тебе, как своему товарищу, скажу, но только об этом никому не звука…

— Клянусь.

— Ну, смотри. На днях мы этого прапорщика укокошим.

Афанасьев покосился на Виктора, отвернулся и холодно проговорил:

— Такого мерзавца стоит.

* * *

Дня через два Виктор снова проходил с Афанасьевым по Садовой. Распрощавшись с ним на углу Николаевского проспекта, Виктор вернулся и, пройдя несколько шагов, оглянулся и увидел, что Афанасьев о чем-то оживленно разговаривал с прапорщиком-контрразведчиком, у которого он два дня тому назад прикуривал папиросу. Виктор усмехнулся и, шагнув в подъезд какого-то дома, стал наблюдать. Он видел, как, переговорив, Афанасьев и прапорщик завернули за угол по Николаевскому, и, когда Виктор подбежал к этому переулку, то едва успел заметить, что они нырнули в винный погребок.

Виктор удовлетворенно усмехнулся:

— Попался, сволочуга!

В погребке было дымно от табака. Стоял пьяный гам. Как неподмазанное колесо, пронзительно визжала зурна, глухо бил бубен.

— Кабина есть отдельная? — спросил прапорщик у официанта.

— Все заняты, господин офицер, — почтительно сказал официант.

— Надо кабину, понимаешь! — многозначительно взглянул на него прапорщик. — Надо!

— Хотя, подождите, — вспомнил официант, — кажется, одна освободилась. Сейчас узнаю.

Подбежав, он отдернул бордовую бархатную занавесь у одной из кабин и пригласил:

— Прошу, пожалуйста! Что прикажете принести?

Афанасьев хотел было сделать заказ, но офицер мягко отстранил его.

— Разрешите мне этим делом заняться… Я больше вас зарабатываю.

Афанасьев не возражал.

Скоро официант принес заполненный напитками и закусками поднос.

— Ого! — весело воскликнул Афанасьев. — Вы заказали на целый взвод. Куда нам столько.

— День велик, — заметил, смеясь, прапорщик. — Не спеша, с толком, с чувством, с расстановкой все поедим и попьем… За наше знакомство, чокнулся он с Афанасьевым. — Я ведь давно вас знаю, но не имел удовольствия до сих пор лично познакомиться…

— Знали в лицо?

— Преотменно, — усмехнулся прапорщик. — Да вообще-то я многих из ваших знаю. Даже знаю того молодого человека, который на днях шел с вами по Садовой… Помните, когда вы подходили ко мне прикуривать?

— Неужели? — поразился Афанасьев. — Кто ж он, по-вашему?

— Давайте еще выпьем, тогда скажу. Будьте здоровы!

— Спасибо. Желаю и вам того же.

Они выпили, закусили.

— Так кто же он? — спросил сгоравший от любопытства Афанасьев.

— Ваш ближайший друг, активный работник подпольного большевистского движения, Виктор Волков. Возражать будете? — насмешливо посмотрел офицер на Афанасьева.

Афанасьев встретил его взгляд и покачал головой.

— Почему ж вы в таком случае его не арестуете? — пробормотал он.

— Надобности пока в этом нет, — жуя колбасу, ответил прапорщик. Арестуешь его, а более крупных подпольных большевиков распугаешь… Арестовать его, да и многих других, мы всегда успеем… Будьте здоровы! снова чокнулся он с Афанасьевым.

Они снова выпили и стали закусывать. Афанасьев ел медленно, думая о чем-то и поглядывая на офицера. Казалось, что он хотел о чем-то спросить его, но не решался…

— Это все, конечно, верно, господин прапорщик, простите, не знаю вашей фамилии, — сказал он, наконец.

— Фамилия моя Ликсанов, — торопливо, пожалуй, даже слишком поспешно ответил прапорщик и незаметно выплеснул из своего стакана водку под стол.

— Все это верно, господин Ликсанов, — повторил с некоторой грустью Афанасьев. — Мне об этом уже говорили…

— Кто? — осведомился офицер.

— Да… там… в контрразведке.

— Кто именно?

— Да многие… Сам начальник контрразведки Икаев говорил… Но вот слушаю я вас, и мне даже обидно становится… Выходит, что вам все подпольщики известны… В таком случае, зачем я вам нужен?.. Без меня можете обойтись. Я…

— О! Не скажите. Без помощи вашей мы никак не можем обойтись… По сведениям вашим и ваших товарищей я-то и знаю подпольщиков…

— Значит, это правда, я не один такой? — встрепенулся Афанасьев. Есть и другие подобные мне, а?..

— Будто вам об этом не известно? — хитро сощурился офицер.

— Да так, краем уха слыхал, — хмелея, сказал Афанасьев. — Будто есть у нас такие, которые работают для полиции и на контрразведку, а насколько это достоверно, — не знаю.

— Хорошо, — кивнул прапорщик и пристально, трезвыми глазами посмотрел на Афанасьева. — Вы мне что-то хотели сказать, господин Афанасьев.

Василий допил водку из стаканчика и вытер губы салфеткой.

— Вы вот сейчас сказали мне, что знаете Виктора Волкова, — усмехнулся он, — а, видно, не знаете того, что он вместе со своими ребятами готовится убить вас…

— Да ну? — изумился прапорщик. — Откуда вам это известно?

— Сам он говорил мне об этом.

— Значит, он меня знает?

— Знает, — мотнул головой Афанасьев.

— Какой мерзавец! — взволнованно сказал офицер. — Вы правы, его надо немедленно арестовать… Арестую и его сообщников. Вы мне должны помочь, господин Афанасьев, и выдать его сообщников.

— Но я же их не знаю.

— А вы выпытайте у Волкова, а потом скажете мне.

— Но ведь он может мне и не сказать.

— А вы сделайте вид, что хотите вместе с ними участвовать в покушении на меня.

— Ладно, господин Ликсанов, попробую.

— Вы давно работаете у нас, в контрразведке? — спросил офицер.

— Да с того раза, как был арестован Журычев.

— Это вы его выдали нам?

— Нет, — замотал головой Афанасьев. — Журычева я вам не выдавал… Меня тоже в тот раз вместе с ним арестовали. Но, когда мне предложили работать в контрразведке, я согласился, и меня выпустили… Наши подпольщики даже и не знают, что я был арестован.

— Понятно. А остальные аресты уже при помощи вашей были совершены, не так ли?

— Думаю, что так, — ухмыльнулся Афанасьев. — Но вы, наверно, об этом знаете не хуже моего…

— Конечно, знаю, — кивнул головой прапорщик. — Вы — молодец, — со скрытой иронией сказал он.

— Да особенного-то я ничего не совершил, — пьяно засмеялся Афанасьев. — Указал адреса подпольщиков — вот и вся моя работа…

— За ваше здоровье! — поднял стаканчик офицер. Афанасьев чокнулся и выпил. Офицер снова незаметно выплеснул из своего стаканчика на пол.

— Давайте, Афанасьев, вместе работать, — сказал он.

— То есть как вас понимать? — насторожился тот.

— А очень просто. Составим список подпольщиков и сделаем облаву…

— Это можно. Икаев мне тоже об этом говорил. Да ведь они ж, сволочи, все свои квартиры попеременили. Войсковой старшина Икаев велел мне выяснить их новые квартиры, вот я и выясняю…

— Ну, и выяснили?

— Кое-какие выяснил, но не все еще…

— Ну скорее выясняйте.

— Выясню, не сомневайтесь, — пообещал все более пьянеющий Афанасьев. — Видать, хороший вы человек, господин прапорщик. Люблю с хорошими людьми посидеть за выпивкой… Эх, — с сожалением вдруг крякнул он, — девочек нет… Люблю, скажу вам, женский пол, ох и люблю же!

— А вот как допьем здесь, так и поедем к девочкам.

— Ей-богу? — обрадовался Афанасьев. — А у вас есть?

— Найдем.

— Вот это дело, — оживился Афанасьев. — Ей-богу, дело! Признаюсь, как увижу красивую девочку, так весь сам не свой делаюсь… Эх, черт побрал!.. Люблю красивую жизнь!.. Я извиняюсь, господин офицер, выйду до туалета…

— Может быть, проводить?

— Нет, спасибо. Я сам.

Пошатываясь, Афанасьев отдернул портьеру, вышел. Прапорщик встал и снова ее задернул. Но она тотчас же приподнялась. Вошел Виктор.

— Ну как, Вася? — тихо спросил он у прапорщика.

— Все идет как по маслу, — усмехнулся тот. — Он во всем признался.

— Напои его водкой до бесчувствия, — прошептал Виктор. — Я тут на улице, на фаэтоне жду… Да выпытай у него, есть ли у нас еще провокаторы…

— Ладно, ладно! — отмахнулся прапорщик. — Уходи, а то он сейчас войдет.

Виктор исчез за занавеской. Вскоре, раскачиваясь из стороны в сторону, вошел Афанасьев. Он грузно сел на стул.

— У-у! — помотал он головой. — Я, кажись, того… охмелел… Ах, да наплевать! — махнул он рукой. — Только и нашего, что немного повеселишься. Жизнь стала мрачная… Никакой отрады не видишь ни для души, ни для тела… Слушай, прапорщик, как тебя зовут, а?.. Меня Василием, а тебя?

— Меня тоже Василием зовут.

— О! — обрадованно вскочил Афанасьев. — Значит, тезка?.. Великолепно, дай расцелую.

Он обнял офицера и облобызал его. Прапорщик брезгливо вытер губы носовым платком, потом, взяв графин с водкой, налил в стаканчики.

— Выпьем.

Вскоре Афанасьев настолько напился, что стал плохо соображать.

— Вася! — бормотал он. — Слышишь, Вася… Поедем к девочкам… Люблю девочек…

— Выпей вот еще, — подал ему стаканчик с водкой прапорщик. — Выпьем тогда поедем.

— И выпью! — вызывающе воскликнул Афанасьев. Вырвав из рук офицера стаканчик, он залпом выпил водку. Но, видимо, это уже было сверх меры. Афанасьев ошалело мутными глазами оглянулся вокруг, хотел что-то сказать, но покачнулся и, промычав нечто бессвязное, опустил голову и стал засыпать.

Прапорщик с брезгливой усмешкой посмотрел на него.

— Сволочь!

Афанасьев приподнял голову и уставился на офицера.

— Кто — сволочь? — спросил он.

— Да официант, — усмехнулся прапорщик. — Велел принести ему еще водки, а он не несет… Сейчас выпьем и поедем к девочкам.

— Вася, друг, поедем, — оживился Афанасьев.

— Обязательно, — кивнул офицер. — Ты мне вот только скажи, кто еще с тобой работал заодно?

— Да ведь это не точно, — пьяно мотал головой Афанасьев.

— Ну а все же…

— Слышал, будто…

— Ну-ну?..

— Емельян Василенко…

— А еще? — записал на папиросной коробке прапорщик.

— Чуднов…

— А еще?..

— Грачев…

— А еще кто?

— Больше не знаю, ей-богу, не знаю, — снова положив голову на стол, он захрапел.

Расплатившись с официантом, офицер попросил его помочь довести пьяного Афанасьева до извозчика.

Его посадили в экипаж, и он тотчас же повалился на сиденье и заснул.

Подошел Виктор.

Молодой прапорщик вытащил коробку с папиросами. В ней была только одна папироса, он закурил и бросил коробку.

— Ну, рассказывай, Вася, — попросил Виктор.

Вася Колчанов коротко рассказал ему о разговоре, который у него был с Афанасьевым.

— Значит, гад, признался? — угрюмо спросил Виктор.

— Да. Теперь нет никаких сомнений в том, что он провокатор.

— Ты выяснил, один он был провокатором, или еще кто есть?

— Ах ты, черт возьми! — вдруг спохватился Колчанов. — Коробку-то я бросил… Где она?..

— Да вон мальчик поднял ее, — недоумевающе сказал Виктор. — Зачем она тебе?.. Она же пустая…

— Мальчик!.. Мальчик!.. — ринулся Колчанов к оторопевшему мальчугану. — На тебе три рубля, а ты отдай мне коробку…

Завладев коробкой, Колчанов прочитал на ней:

— Емельян Василенко… Чуднов… Грачев… Знаешь ты таких?

— Не знаю, — ответил Виктор. — Но узнаем. Дай мне коробку. Поедешь со мной или нет?

— Нет, Витя, спасибо, — покачал головой Колчанов. — Я понимаю, куда ты его повезешь. Мне там не место. Это дело ваше, как с ним поступить, меня это не касается.

— Один вопрос, Вася, — взволнованно сказал Виктор. — Ты видел Марину?

— Три дня назад в тюрьме, и то мельком.

— Как она? — с болью спросил Виктор.

— Настроение неплохое, но похудела, побледнела. Она узнала меня и улыбнулась. Я ей дал понять, чтоб надеялась…

— Бедная, — прошептал Виктор. — Вася… — тихо сказал он и запнулся.

— Ну-ну?

Но Виктор молчал. Колчанов обнял его.

— Я знаю, что ты хотел сказать… Пока, Витя, ничего не могу тебе обещать. Очень уж строгий надзор за ней… Но я верю, что мы что-нибудь сделаем. Не горюй, Витя, сделаем, — пожал он руку Виктору.

— А о товарище Елене что-нибудь знаешь?

— Та сидит в одиночке. К ней никого не допускают. О ней я ничего утешительного не могу сказать… Если появится какая возможность, я сейчас же сообщу. Пока, а то Афанасьев очнется да еще сбежит…

— Не сбежит, — сурово сказал Виктор. — За ним следит извозчик, а он наш парень. Ну, прощай!

Вскочив в экипаж, он сел рядом со спавшим Афанасьевым и крикнул извозчику:

— Гони, Ваня!

— Туда? — оглянулся парень.

— Да, Ваня, туда.

Они помчались по Садовой.

 

VIII

Солнце клонилось к закату. За городом, в стороне от Новочеркасского шоссе, вблизи небольшого оврага стоял фаэтон. Извозик, молодой парень, отпустив чересседельник, кормил лошадь овсом из торбы…

В овраге же в это время шел партийный суд. Судили провокатора Афанасьева. Судьями были три члена Ростово-Нахичеванского подпольного большевистского комитета — Иван Гаврилович Семаков, Андреев и седовласый, болезненного вида старичок в очках, рабочий полиграфист, которого под кличкой «Лукьян Лукич» знали все подпольщики. Кроме них, в овраге были еще Виктор, привезший уже успевшего протрезвиться Афанасьева, и вихрастый молодой паренек Коля, тот самый, которого зимой Виктор с Колчановым освободили из новочеркасской тюрьмы вместе с Семаковым.

Василий Афанасьев, побледнев, как мел, дрожа всем телом, стоял перед судьями, с ужасом глядя на них.

— Ты, Василий Афанасьев, — строго глядя на него, говорил Андреев, поблескивая очками, — изменил нам, рабочему классу, партии, предал контрразведке лучших наших товарищей, революционеров… По вине твоей они подверглись страшным пыткам, умерли в жестоких мучениях… Ты выдал руководителя подпольной большевистской организации Журычева…

— Не выдавал я его, — глухо выдавил из себя Афанасьев. — В этом вину на себя не беру…

— Ты выдал товарища Елену, ты выдал многих других. Признаешь себя виновным в этом?..

— Признаю, — прошептал Афанасьев. — Голова его опустилась на грудь, он всхлипнул.

— Ты готовил новый список с адресами наших товарищей для передачи контрразведчикам… Признаешься в этом?

— Признаюсь, — едва слышно произнес Афанасьев и вдруг тонкоголосо завопил: — Я попал в руки контрразведчиков… они меня заставили… я… я… испугался… Простите. Я докажу свою преданность…

— По постановлению Ростово-Нахичеванского подпольного большевистского комитета ты, Василий Афанасьев, за предательство подлежишь казни через расстрел как презренный изменник, провокатор…

Хотя Афанасьев и не ожидал пощады, но при этих словах он охнул и, надломившись в коленях, повалился.

— Товарищи! — кричал предатель, ползая по земле, — пощадите!.. Я искуплю свою вину… Заставляйте меня всякую опасную работу выполнять… Заставляйте!.. Все выполню… Все буду делать… Могу убить донского атамана, а ежели хотите, то и Деникина… Прошу пощады!.. Помилуйте!.. Видя холодные, насупленные, суровые лица своих судей, он истерически закричал: — Что же вы молчите?.. Ай вы не люди?.. Семаков!.. Иван Гаврилович!.. Ведь ты ж мой друг!.. Пощади!.. Вспомни, как мы дружили.

Семаков, мрачно глядя на него, молчал.

— Приговор подпольного комитета поручается выполнить товарищам Волкову и Хомякову, — сказал Андреев.

Виктор вздрогнул. Он знал, что Афанасьева расстреляют, но никак не ожидал, что ему придется это сделать. Сильно побледнев, юноша взглянул на Семакова, словно прося, чтобы тот его заменил, и встретил строгий взгляд своего друга.

— Пощадите!.. Помилуйте!.. — вопил предатель.

Брезгливо глядя на него, Виктор вытащил из кармана браунинг и, подойдя к визжавшему Афанасьеву, сурово сказал:

— Вставай!

Афанасьев мутно глянул на Виктора, не поняв его намерения.

— Вставай, говорю!

Провокатор увидел в руке Виктора револьвер.

— А-а… — завыл он. — Уби-ивают!.. Уби-ивают!.. Помогите!.. Витя!.. Что ты делаешь?.. Опомнись!.. Я ж твой друг!.. Витечка, родной!.. Пожалей! — Он подполз к ногам Виктора, намереваясь обнять их, но тот отскочил от него и сразу же подряд три раза выстрелил Афанасьеву в затылок.

Коля, подбежав, тоже выстрелил в провокатора. По глинистой желтой земле зазмеилась струйка крови.

С минуту все молча смотрели на труп.

— Собаке — собачья смерть, — наконец сказал Андреев.

— Надо все же его зарыть, — проговорил Семаков и, взяв лежавшую лопату, поплевал в ладони, начал рыть яму.

Зарыв труп, все выбрались из оврага. Солнце заплывало за горизонт. Розовый налет лежал на побуревшей осенней степи. Над бурьянами неясными тенями скользили птицы. Вдалеке ослепительно искрились на закате окна большого города.

— Надо немедленно ликвидировать и остальных, — хмуро сказал Андреев.

— Обязательно, товарищ Андреев, — отозвался Семаков. — Завтра разделаемся с ними.

Семаков нагнал Виктора, примолкнувшего, подавленного происшедшим.

— Оробел, крестник, а?

— Тяжело убивать человека, — вздохнул Виктор.

— Человека — да, — жестко сказал Семаков, — но врага — никогда!

 

IX

Около двух месяцев уже жил Константин Ермаков в Лондоне. Старый, назначенный еще царским правительством русский посол Андрей Аркадьевич Саблин приказал отвести ему в посольстве комнату (благо, что дом посольства наполовину пустовал), и Константин надолго поселился в ней. За это время он уже успел повидать немалое количество влиятельных лиц Великобритании, сочувствующих контрреволюции, беседовал с послами США и Франции. И послы, и все эти влиятельные люди Англии наговорили много любезностей посланцу Дона. Они заверили Константина, что душой, всеми своими мыслями и желаниями они сочувствуют той великой миссии, которую взяло на себя донское казачество в деле освобождения России от большевистского ига. Обещали всяческую помощь как моральную, так и материальную. Но пока это было только на словах…

Старый лис, прожженый политикан Саблин, старательно содействовал Константину в его встрече с военным министром Великобритании Уинстоном Черчиллем. Предварительно согласие министра на это свидание было получено. Но встреча со дня на день откладывалась. Военный министр был занят важными делами.

— Ничего не поделаешь, Константин Васильевич, — разводил руками Саблин. — Надо ждать. Без свидания с военным министром вам уезжать на Дон нельзя. Черчилль — смелый, решительный человек, он хорошо помогает и генералу Деникину, и донскому правительству. Помогал и Юденичу, и Колчаку. Я верю, что он еще много нам поможет… Я ему все уши прожужжал, говоря, что нужно более активно вмешаться в русские дела. Но этого, конечно, недостаточно. Нужны иногда и другие меры. Очень будет неплохо, если вы, как живой свидетель, участник борьбы с большевиками, расскажете ему сами о всех событиях, происходящих в России. Понимаете ли, дорогой полковник, Англия получает сведения о России, из самых сомнительных источников. И это наносит вред. При поддержке нашего посольства в Лондоне издается журнал, который призван осведомлять английскую общественность о Советской России. Поэтому я вам рекомендую предварительно, перед встречей с военным министром, выступить в этом журнале с рядом статей по русскому вопросу.

— О, Андрей Аркадьевич! — сказал Константин. — Я — литератор неважный.

— Это не имеет значения, — заметил посол. — У нас столько литераторов — хоть пруд ими пруди. За вас напишут какую угодно статью. Конечно, вы должны авторам этих статей кое-что рассказать… Надо возбудить англичан, взбудоражить их. В Англии еще не осознают той грозной опасности, которую представляет русский большевизм.

К Константину прикрепили для литературной работы пресс-аташе посольства Харитона Харитоновича Басманова, ожиревшего человека лет тридцати двух. Пресс-аташе в свою очередь «прикрепил» к нему двух русских журналистов, бойко пишущих на английском языке.

В посольстве, после долгого перерыва, началась лихорадочная деятельность. Заскрипели перья, застучали машинки. За подписью донского казачьего полковника Константина Ермакова в прессе стали появляться статьи, призывающие англичан помочь своей союзнице России в ее борьбе с большевиками.

В столице Великобритании об этих статьях заговорили, Константином заинтересовались. С ним охотно знакомились. У него появились поклонники и поклонницы, любящие экзотику. Константина стали приглашать на приемы и обеды. Он входил в моду. Всякий рад был похвастаться знакомством с донским казачьим офицером. О донских казаках, как во времена Платова, когда он пребывал в качестве гостя в Лондоне, стали говорить и писать всякие чудеса.

У Константина появились деньги. Он сшил себе еще одну прекрасную казачью форму старой моды, поражая ею простодушных лондонцев. Его уже хорошо знали и почтительно встречали швейцары в ресторанах, кабаре и кафе-шантанах.

Несмотря на такую веселую, беспечную жизнь, на все развлечения и удовольствия, Константин тосковал по жене, Новочеркасску… Иногда он запирался в своей комнате, зверски напивался и, заливаясь пьяными слезами, предавался сладостным воспоминаниям о жене, о тихом Доне, о друзьях. Вспоминая о Вере, он содрогался от ярости и ревности, представляя ее в объятиях Брэйнарда.

 

X

Однажды Константин сидел в своей комнате у окна и тоскливо смотрел на дождливую улицу. Дождь, мелкий, осенний, надоедливо стучал по стеклу. Константина беспокоили думы о доме, о жене. Хотелось скорей на Дон… В дверь кто-то торопливо и настойчиво постучал.

— Войдите! — меланхолично сказал Константин, не двигаясь с места.

В комнату вошел взволнованный Саблин.

— Что случилось, господин посол? — не меняя позы, спросил Константин.

— Я вижу, полковник, вы заболели сплином, — сказал весело и вместе с тем встревоженно Саблин, тяжело дыша. — О, черт возьми, — приложил он руку к сердцу. — Мотор сдает… Эх, старость… Будьте готовы, Константин Васильевич. Сегодня вас примет военный министр Черчилль… Будем ждать звонка. Оденьтесь!..

Одевшись в синий казачий мундир, натянув на себя шаровары с лампасами, Константин стал ждать вызова… Саблин прислал за ним только поздно вечером, когда Константин хотел было уже раздеваться и ложиться спать.

У подъезда посольства стоял лакированный длинный черный лимузин.

— Не робейте, полковник, — поучал дорогой Саблин Константина. — Он не бог, а такой же человек, как и мы с вами, а поэтому, прошу вас, не теряйте человеческого достоинства, особенно достоинства русского человека, к тому же донского казака…

* * *

По выражению Ленина, Уинстон Черчилль был «величайшим ненавистником Советской России».

Вот к такому-то человеку и вез Константина Ермакова старый пройдоха, искушенный в тонкостях дипломатии посол Саблин. Старик, конечно, отлично понимал, что этот грубый невежественный казачий полковник не представляет особого интереса для военного министра Великобритании, но надеялся, что своими рассказами о зловещем большевизме Ермаков сумеет еще больше разжечь ярость Черчилля.

Саблин, сидя рядом с Константином в автомобиле, что-то рассказывал ему, указывая на осыпанные разноцветными рекламными огнями магазины, парки, памятники, на огромные, потемневшие от дождя, влажные каменные громады зданий. Но Константин почти не слушал его. Он радостно думал о том, что вот побеседует сегодня с Черчиллем, выяснит все — и через несколько дней уже сможет тронуться в путь, домой.

— Куда мы едем, Андрей Аркадьевич? — спросил он у старика.

— В Вест-Энд, — ответил тот и стал рассказывать, что собой представляет этот Вест-Энд.

Автомобиль плавно подкатил к чугунным ажурным воротам. Шофер выскочил из кабины и услужливо распахнул дверцу машины перед Саблиным.

— Прошу вас, сэр, — сказал он. — Мы приехали. Это дом военного министра лорда Черчилля.

Посол, опираясь на плечо шофера, тяжело вылез из автомобиля, подошел к привратнику, сидевшему в будке у ворот, и назвал себя. Тот распахнул перед ним калитку.

— Пожалуйста, милорд! — сказал он и, пропуская гостей, нажал кнопку звонка.

Саблин и Константин направились к большому старинному одноэтажному каменному дому, стоявшему в глубине двора. Предупрежденный звонком, швейцар уже гостеприимно распахнул перед ними широкую стеклянную дверь.

Раздевшись в обитой дубом передней, сопровождаемые лакеем, Саблин и Константин прошли мимо двух бронзовых рыцарей в латах, в застывшей позе стоявших с факелами у дверей, ведших в огромный освещенный зал.

— Прошу, милорды, в кабинет, — сказал лакей и открыл перед поздними визитерами тяжелую резную дверь.

В просторном кабинете стоял полумрак. Пахло хорошим табаком и мятой. При входе их из-за письменного стола поднялся светловолосый мужчина средних лет и сделал несколько шагов навстречу.

— Приветствую вас, джентльмены, — слегка поклонился он.

— Хэлло, милорд! — подал ему руку Саблин. — Познакомьтесь, сэр, с посланцем тихого Дона, полковником Ермаковым.

— Весьма рад, — пожимая руку Константину, сказал Черчилль. — Прошу садиться, господа. Курите, — указал он на раскрытую коробку с гаванскими сигарами.

Взяв сигару и срезав кончик ее, Константин закурил и с любопытством окинул взглядом Черчилля.

Ничего особенного в Черчилле не было. Походил он на мелкого банковского клерка. Было Черчиллю лет сорок пять. Среднего роста, с небольшими светлыми усами, он уже начинал немного полнеть.

— По-английски говорите? — спросил Черчилль у Константина.

— Немного. Но за это время, что прожил у вас, в Лондоне, я стал говорить и понимать значительно лучше.

— Практика, — улыбнулся Черчилль. — Вы простите, полковник, что я вас задержал, — с любопытством разглядывая Константина в его казачьей форме, проговорил он. — Был занят. Мы, высшие чиновники британского правительства, часто не располагаем собой…

— Это же закон, — подобострастно подхватил Саблин. — Чем выше человек занимает пост, тем занятее он бывает.

Свет от настольной лампы мягко падал на лицо Черчилля. Он сидел спиной к огромному шкафу из красного дерева, заполненному книгами с золочеными корешками. Над шкафом висел большой портрет в тяжелой бронзированной раме какого-то сановного мужчины в средневековом одеянии.

— Я, — сказал Черчилль, — читал ваши статьи, полковник, в нашей прессе. — Хорошие статьи. Они раскрывают перед читателем правдивую картину действительности теперешней России… Мне хочется задать вам несколько вопросов. Вы разрешите?

— Пожалуйста, господин министр, — наклонил голову Константин. — Я вас слушаю.

— Мне бы хотелось знать, все ли население Донской области враждебно относится к большевикам и их доктрине, или есть и такие слои, которые им симпатизируют?

— Почти все поголовно донские казаки ненавидят большевиков, — ответил Константин. — Другое дело иногороднее население… Многие из иногородних симпатизируют идеям большевиков…

— Что значит «иногороднее население?» — спросил Черчилль.

Константин пояснил. Завязалась беседа. Черчилль много и подробно расспрашивал Константина о положении на Дону, о России, записывал в блокнот его ответы.

— Не хотите ли коньяку? — вдруг спросил он у своих гостей. И, не дожидаясь, ответа, подошел к одному из внушительных шкафов, достал оттуда графин с коньяком и три хрустальные рюмки.

— Люблю коньяк, — сказал Черчилль, разливая из графина по рюмкам. Полезен для здоровья. Прошу!

Выпили и сели в кресла.

— События в России, — проговорил он, — начинают быстро нарастать и, я скажу, нарастают они в правильном направлении. Правда, большевистским силам несколько удалось повлиять на наши оборонительные позиции на Севере России, но армия генерала Майкарда сильно не пострадала. То же самое и на Юге России. Армия генерала Деникина оправилась от недавних неудач, благодаря огромной помощи оружием и снарядами, которые она получает из Англии. Мы послали полное снаряжение на двести пятьдесят тысяч солдат… В Балтике имеется уже достаточное количество войск под ружьем, чтобы взять Петроград и исключить возможность доступа большевиков в Балтийское море; нужны только поддержка британского флота, вооружение, в особенности артиллерией, и снабжение съестными продуктами гражданского населения Петрограда.

Решительные враги большевизма многочисленны как внутри России, так и за ее границами, поэтому даже самые предубежденные не могут претендовать на то, чтобы к большевикам относились, как к фактическим представителям России… Я прошу передать там, на Дону, мои слова: пока я жив, пока я нахожусь у власти, я не перестану помогать истинно русским людям в их борьбе против злейшего врага человечества — большевизма. Можете передать в Новочеркасске своему президенту или атаману, как он у вас называется, что помощь Англии будет ощутима. Для того, чтобы вам приехать на Дон не с пустыми руками, мы снарядим корабль с вооружением для Донской армии. Вы сами поведете этот корабль…

Из-за приоткрытой двери прозвучал приятный женский голос:

— Я вам не помешаю, господа?.. Можно?

— Климентина, вы? — посмотрел Черчилль на дверь. — Входите, пожалуйста, мы деловой разговор закончили…

В кабинет вошла высокая, красивая блондинка лет тридцати пяти, одетая в элегантное черное шелковое платье. По кабинету тотчас же распространился легкий аромат лаванды.

— Моя жена, — представил ее Черчилль… — Посол России, мистер Саблин. Донской полковник, мистер…

— Ермаков, — почтительно подсказал Саблин.

— Вы желали посмотреть живого казака, — улыбнулся жене Черчилль. Так вот он, любуйтесь.

Константин встал и поклонился.

Англичанка быстрым взглядом окинула его и сказала:

— Сейчас ведь столько говорят о Доне, о казаках, что мое любопытство и интерес оправдываются. Я в последнее время много читала о донских казаках. Народ этот очень привлекательный, храбрый и воинственный. Как бы мне хотелось побывать у вас, на Дону, познакомиться с вашим народом, обычаями…

— Приезжайте, — снова поклонился Константин. — Будем рады вас встретить хлебом-солью, по русскому обычаю…

— Спасибо! Не знаю точно, когда именно, но постараюсь у вас побывать…

Поговорив еще с четверть часа, Саблин, а вслед за ним и Константин встали.

— Не осмеливаюсь вас задерживать, джентльмены, — встал Черчилль. Британско-Русский клуб пригласил меня на обед. Надеюсь, увижу вас там?

— Да, сэр, — сказал Саблин, — я на этот обед приглашен. Но вот… к сожалению, полковник Ермаков — нет…

— Как же так! Мистера Ермакова непременно надо пригласить. Я там выступлю с речью, и он должен меня послушать. Постараюсь полнее высказать свое отношение к русскому вопросу… Я подскажу своему секретарю, чтобы прислали приглашение полковнику на обед.

 

XI

Через два дня к отелю «Конститьюшн» стали подъезжать автомобили.

В этом отеле правление Британско-Русского клуба заарендовало зал для обеда, и вот теперь на этот обед съезжались приглашенные.

В четверть восьмого за столами, составленными в виде буквы «Т», накрытыми белоснежными накрахмаленными скатертями и уставленными сверкающей всеми цветами радуги хрустальной посудой, сидело около трехсот членов клуба и гостей. Целый отряд официантов бесшумно роился вокруг них.

Рядом с русским послом Саблиным сидел Константин Ермаков, чувствовавший себя несколько смущенно в обществе английских джентльменов. На этот раз он, как и все, был одет во фрак. Как и у всех, у него так же сверкали накрахмаленные манжеты и воротничок.

При всеобщем торжественном молчании обед открыл краткой речью президент клуба бывший английский посол при царском правительстве Джордж Бьюкенен, недавно прибывший из Советской России. Этот небольшого роста, худощавый человек с лысеющей головой был хорошо известен присутствующим своей непримиримой ненавистью к советской власти. Во время мировой войны Бьюкенен, пытаясь предотвратить революционный взрыв в России, оказывал ощутительную помощь определенным англофильски настроенным кругам партии кадетов и октябристов, стремившимся задушить революцию и установить в России конституционную монархию.

После Октябрьской социалистической революции Бьюкенен не успокоился. Британское посольство он использовал под убежище ярых контрреволюционеров, пытаясь при помощи их организовать заговор против советского правительства…

В своей коротенькой речи Бьюкенен призвал присутствующих на обеде решительнее прийти на помощь России в ее трудный час «засилья большевиков».

Слово попросил Черчилль.

В зале воцарилась напряженная тишина.

— Сэр Джордж Бьюкенен, джентльмены! — сказал Черчилль. — Я очень рад, что в качестве гостя присутствую на этом обеде. Весьма важно, чтобы были предприняты все шаги для возбуждения интереса к России.

— Слушайте! Слушайте! — послышались возгласы сидящих за столом.

— Вы, сэр, Бьюкенен, имели право упомянуть об услугах, — продолжал Черчилль, — оказанных Россией союзникам, ибо вы находились в Петрограде и видели все своими глазами и хорошо знаете, что если это даже забывают современники, то история занесет в свои скрижали, как русская нация бросилась в войну с Германией с единым желанием добиться победы в этом правдивом деле.

— Да здравствует Россия! — гаркнули голоса.

— Мы хорошо знаем, — продолжал Черчилль, — что Париж не был бы опасен и битва на Марне могла бы быть проигранной, если бы русские войска еще при императоре Николае не бросились вперед, жертвуя своею кровью, пролитой потоками. Мы этого забыть не можем.

— Правильно!.. Правильно! — снова раздались голоса за столом.

— Я проникнут желанием, — продолжал Черчилль, — в это переполненное волнующими событиями время указать на то, чтобы британская нация не упускала из виду того важного значения, которое имеет для нее Россия.

Я никак не могу вырвать из своего сердца чувства беспокойства по поводу всего происходящего в России, чувства глубокой тревоги перед опасностью, которой подвергаются Державы Согласия, вследствие того, что происходит в России.

Если бы в течение последнего времени мы не успели вызвать к жизни армии Колчака и Деникина, то все наше дело как в политическом, так и в других отношениях, в Восточной Европе было бы перевернуто вверх ногами. И если когда-либо в будущем эти армии будут уничтожены, то произойдет такое несчастье, которое не может не коснуться нас. Поэтому, когда нам в Британии говорят: «А какое нам до этого дело, в чем это может нас касаться», мне всегда приходит на память сказка, которую я слышал в детстве, о двух людях, отправившихся на охоту за диким зверем. Один охотник вошел в пещеру, а другой остался снаружи у входа, и, когда возвратившийся зверь бросился в пещеру, то охотник, остававшийся у входа пещеры, схватил его за хвост и с большим трудом удерживал у отверстия. Охотник в пещере спросил, почему это у входа стало так темно, на что охотник снаружи ответил: «Вот если хвост оборвется, ты тогда сразу узнаешь, отчего потемнело»…

По залу пробежал смех.

— Я рассматриваю этот вопрос с британской точки зрения. Мы видим, что две великие ветви человеческой семьи — славяне и тевтоны — погружены в бездну несчастья; одна из ветвей — наша верная, но несчастная союзница, другая — наш непримиримый враг… Если Лига Наций не сможет спасти Россию, то Россия в своей агонии разрушит Лигу Наций, — с горечью воскликнул Черчилль. — Я говорю всем легкомысленным, неосведомленным и простосердечным: «Вы можете покинуть Россию на произвол судьбы, но Россия нас не может покинуть».

При криках одобрения Черчилль сел. Потом, как будто о чем-то вспомнив, он привстал и поднял бокал с шампанским.

— Я пью, джентльмены, за восстановление могущественной нашей союзницы — России!.. За изгнание и уничтожение всех большевиков!

— Полковник, — шепнул Саблин Константину. — Вам надо будет выступить.

— А стоит ли? — спросил Константин.

— Как же, обязательно… Донской казак выступает на обеде английских джентльменов… Ведь это же сенсация!.. Эх, зря вы надели фрак, в казачьей форме было бы красочнее… Хотя так-то оно, пожалуй, и лучше… Пусть посмотрят, какие донские казаки — они нигде не теряются… Нет, вы все-таки обязательно выступите, поблагодарите…

— Ну, посмотрим тогда, — буркнул Константин.

Выступило с речами еще несколько англичан с горячим призывом поддержать белогвардейцев в их борьбе с большевиками. Потом произнес речь Константин. Он поблагодарил военного министра Черчилля, Джорджа Бьюкенена и других выступавших за дружелюбное отношение к Донской армии.

— Но это не все, господа, одни лишь ваши дружеские слова вряд ли нам помогут разбить большевиков, — сказал он.

В зале послышался хохот.

— Остроумно казак сказал… Тонко.

— …Нам нужна более реальная помощь, — продолжал Константин. Оружие нам нужно, солдаты ваши нам нужны, деньги!..

— Браво!.. Браво!.. — хлопали в зале.

* * *

На Дон и к генералу Деникину было решено послать высшего английского комиссара Мак-Киндера с дипломатическим штатом. Парламент проголосовал за кредит представителям Юга России в их борьбе с большевиками в сумме двадцати пяти миллионов фунтов стерлингов.

 

XII

Английский лейтенант Джон Гулден жил на квартире у одной вдовы вместе с капитаном Ингомом. Третий их товарищ, летчик капитан Картер, как об этом прошел слух, будучи в распоряжении командующего Донской армией генерала Сидорина, по его приказанию полетел в Воронеж к генералу Шкуро и пропал без вести.

Однажды, когда Гулден, лежа на диване, читал только что полученный из Англии журнал, в комнату ворвался возбужденный капитан Ингом.

— Лейтенант! — вскричал он взволнованно. — Какой же мерзавец Гарри Картер! Какую он гадость сделал!

Гулден приподнялся с дивана:

— Что же он сделал, капитан?

— Первую гадость он совершил, попав под Воронежом в плен к красным вместе со своим самолетом. А вторую — вот эту. Читайте! — сунул он ему московскую газету «Правда». — Впрочем, вы же плохо знаете русский язык… Я вам переведу: «Английский авиатор, капитан Гарри Картер, будучи послан на аэроплане с приказом командующего белой Донской армией генерала Сидорина в Воронеж, который в то время был захвачен белогвардейскими частями генерала Шкуро, по ошибке приземлился в расположении кавалерийской части товарища Буденного.

В беседе с нашим корреспондентом капитан Картер заявил: «Англия никогда не должна вмешиваться во внутренние дела России». Он выразил искреннее сожаление, что ему, помимо своего желания, пришлось как офицеру подчиниться приказу своего начальства и прибыть в Россию для участия в борьбе белогвардейцев против народа Советской России.

Учитывая, что капитан Картер чистосердечно покаялся в своем проступке, совершенном по приказу высшего его командования, и что он как военнослужащий не мог ослушаться этого приказа, советское правительство сочло возможным отпустить капитана Гарри Картера в Англию».

— Как это вам нравится? — с сарказмом посмотрел Ингом на Гулдена.

— Картер струсил, а поэтому и солгал.

— В том-то и дело! — вскричал Ингом, с яростью бросая газету. — Какой дьявол его сюда посылал?.. Ведь мы же с ним Добровольно изъявили желание поехать сюда, посмотреть донскую экзотику, поухаживать за красивыми казачками…

— Гарри это простительно, — сказал Гулден. — Он человек неженатый, а ведь вы, как мне известно, женаты… У вас, говорят, чудесная, красивая жена…

— У меня жена действительно красавица, — самодовольно усмехнулся Ингом. — Но это мне не мешает иногда поухаживать за другими… А все-таки Гарри ловкий дипломат…

— А интересно, — насмешливо посмотрел Гулден на Ингома, — как бы вы стали действовать, если б попали в плен?

— Не знаю. Об этом я не думал, но, наверно, не стал бы лгать… Между прочим, Джон, у меня есть еще одна новость!

— Рассказывайте!

Вместо ответа Ингом торжественно развернул лондонскую газету «Таймс».

— Представьте, лейтенант, я послал отсюда своей Молли письмо, — стал рассказывать Ингом. — Молли прочла его своим знакомым. Кто-то из них рассказал о нем сотруднику «Таймс». В газете заинтересовались этим письмом и выпросили его у Молли и напечатали. Вот смотрите!.. Хотите, прочту?

— Читайте.

Ингом уселся на стол и с удовольствием стал читать:

«Моя дорогая!

Шлю тебе это письмо к твоему рождению и ко дню нашей свадьбы. А чтобы письмо это было более приятно, в дополнение к нему шлю и немного денег. Купи себе на них новую хорошенькую шляпу, шелковые чулки и перчатки.

Эти два знаменательных дня я посвящу тебе. Знай, дорогая, что с утра до вечера в эти дни я думать буду только о своей Молли.

Жизнь моя здесь полна интересных приключений: я попал в армию полудиких казаков. Все они — лихие наездники, интересные, необычные люди. Они, как волшебники, выделывают на лошадях разные чудеса. Знай, дорогая, если когда-либо и был крестовый поход, то он сейчас именно здесь. Я со своей стороны вкладываю и буду вкладывать свое сердце и душу в дело организации танковых отрядов против большевиков, в боевые действия против них, в собирание и отсылку тебе таких сведений о большевистских зверствах, которые ты, надеюсь, сумеешь куда надо определять, чтобы они заставляли нашу добрую, старую Англию гореть возмущением и отвращением.

Посылаю тебе 64 фотографических снимка, сделанных мною и другими английскими офицерами с пленных и казненных большевиков. Вглядись в эти лица. Я хочу, чтобы ты заказала копии с этих фотографий. Я знаю, Молли, ты, наверное, для этого не имеешь денег. Но я прошу, не высылай мне посылок и употреби деньги на распространение среди англичан этих фотографий. Можешь даже продать мой кавказский кинжал или персидскую книгу, а деньги употребить на это. Эти фотографии заставят англичан понять. Они должны понять, черт возьми! Они поймут! Пора их разбудить.

Генерал Деникин начал свое дело, имея 403 офицера и 200 рублей. С тысячью офицеров он освободил огромный район, с восемью же тысячами он опрокинул восемьдесят тысяч большевиков.

А теперь его армия многочисленна, но ей не хватает снабжения. Вот в этом-то мы и должны ей помочь. Каждая самая малая помощь имеет значение. Я хочу, чтобы ты распропагандировала нашего милейшего Робинса и гальванизировала упрямого полковника и всех остальных, подобных ему.

Прощай, любимая.

Твой Чарльз Ингом».

Прочитав заметку, Ингом торжествующе посмотрел на Гулдена.

— Каково, Джон, а?

— Вы хотите знать мое мнение?

— Да.

— Поганое письмо.

— Что?! — даже отшатнулся в изумлении Ингом. — Как вы смеете?

— Не обижайтесь, Чарли, — примирительно сказал Гулден. — Я не хочу с вами ссориться. Я же только высказал свое мнение, вы сами об этом спрашивали.

— Нет, Гулден, — гневно заговорил Ингом. — Я вам этого не прощу. Никогда не прощу! Я вас понимаю. Вы просто симпатизируете большевикам, поэтому вам и не нравится, когда о них говорят правду… Я знаю, я заметил за вами…

— Что же именно вы заметили, капитан? — спокойно спросил Гулден. Какие вы имеете подозрения?

— Вы что ко мне пристали, черт бы вас побрал! Это мое дело. Если потребуется, я все выложу кому следует.

— Знаете что, капитан Ингом, — подойдя к нему и глядя в глаза, спокойно сказал Гулден, — я вас не боюсь. Я не из робких. Вы говорите ерунду… А вообще, пошли вы ко всем чертям…

— О, нет! — распаленно вскричал Ингом. — Я вам не позволю оскорблять меня. Вы мой подчиненный… Я вам покажу!.. Я все раскрою, — и, сильно хлопнув дверью, выскочил из комнаты.

Гулден покачал головой. Он пожалел, что поссорился со своим начальником — можно нажить много неприятностей. Ингому ведь известно о том, что Гулден возил с собой в Таганрог на прием Марину, которая сейчас арестована деникинской контрразведкой как заподозренная в большевизме… Если Ингом возбудит дело против Гулдена, обвиняя его в связях с большевиками, молодому лейтенанту несдобровать.

Шагая по комнате и думая об этом, Гулден сожалел о том, что произошло.

В последнее время Гулден через Марину тесно связался с Семаковым и Виктором. Он выполнял их поручения, вел работу среди иностранных солдат и офицеров за возвращение домой, в свои страны, распространял среди них большевистские прокламации на английском и французском языках, печатаемые Ростово-Нахичеванским подпольным комитетом. Он не хотел, чтобы оборвалась эта связь. У Гулдена уже была своя крепкая надежная группа из английских и французских солдат, которая помогала ему в его работе.

 

XIII

Как-то, вскоре после ссоры с Ингомом, который на второй же день перебрался от него на другую квартиру, Джон Гулден решил поехать в Ростов повидаться с Семаковым или Виктором. Весело насвистывая, он отправился на вокзал. Пришел он туда в то время, когда поезд, курсирующий между Новочеркасском и Ростовом, уже тронулся. Гулден на ходу ухватился за поручни и вскочил на подножку вагона, не заметив, как Ингом, переодетый в штатское платье, следовавший за ним по пятам, вскочил на подножку второго вагона.

В Ростове с вокзала, Гулден направился на квартиру Виктора, где он иногда встречался с Семаковым. Виктора дома не оказалось. Хозяйка пояснила, что квартирант ее скоро должен прийти и предложила англичанину подождать его.

Гулден прошел в комнату Виктора и стал просматривать старые экземпляры журнала «Огонек», лежавшие на столе.

Прошел час, Виктор не приходил. Гулден решил, что ждать он больше не будет, и встал, намереваясь уходить. В это время в передней послышались мужские голоса. Гулден оживился: верно, идет Виктор, и он снова присел. Распахнулась дверь, в комнату ворвалось несколько белогвардейских офицеров.

— Руки вверх! — заорали они на Гулдена, наставляя в него дула револьверов.

Англичанин в недоумении поднял руки.

— В чем дело? — спросил он по-русски.

— Обыскать его! — приказал старший офицер в капитанских погонах.

Два прапорщика и один поручик начали обшаривать карманы Гулдена.

— Я — англичанин, — кричал он. — Я протестую!.. Вы не имеете права!..

На протесты Гулдена никто не обращал внимания.

— Так разрешите его в тюрьму отправить? — спросил капитан, оборачиваясь к кому-то.

Гулден глянул туда, куда обращался контрразведчик и вздрогнул. Он встретился с серыми глазами своего начальника Ингома.

— Да, да, — кивнул Ингом, давая согласие контрразведчику.

…Виктор стоял на углу улицы и взволнованно наблюдал, как контрразведчики ворвались в его квартиру, вывели Гулдена. Он пошел вслед за ними.

Убедившись в том, что Гулдена отвели в тюрьму, Виктор сейчас же разыскал Семакова и рассказал ему об аресте англичанина.

— Ах ты, черт! — выругался Семаков. — Большая неприятность. Надо выручать.

— Я думаю, — сказал Виктор, — его как иностранного офицера должны немедленно выпустить.

— Ой, вряд ли! — с сомнением покачал головой Семаков. — Кто узнает, что этого англичанина арестовали? Контрразведчики умеют хоронить концы в воду.

— Мы сообщим! — сказал Виктор. — Мы распространим листовку о том, что контрразведчики арестовали английского офицера… А притом, Марина говорила, что у Джона Гулдена в Новочеркасске есть товарищи — английские офицеры, с которыми он жил вместе на квартире. Надо им немедленно сообщить об аресте Гулдена, они поставят всех на ноги, постараются освободить его из тюрьмы.

— Это, пожалуй, правильно, крестник, — согласился Семаков. — Поезжай в Новочеркасск и сообщи им об аресте их товарища. Самому-то тебе к ним не следует ходить, а через кого-нибудь сообщи.

— Можно через Трубачева, — сказал Виктор.

— Это тот самый товарищ, который помогал выручать нас из тюрьмы?

— Да, — кивнул Виктор. — Тот самый. Только не знаю — в Новочеркасске ли он еще. Если его не найду, то сообщу англичанам через сестру Катю…

— Ладно. Действуй только быстро… Послезавтра мы сделаем попытку освободить из тюрьмы наших товарищей, в том числе и твою Маринку, а если удастся, и англичанина.

Но из их намерения ничего не получилось.

Вечером они от Колчанова узнали, что состоялся закрытый военно-полевой суд, который приговорил Клару Боркову и других подпольных большевиков к смертной казни. Приговор уже приведен в исполнение.

— А Марина? — с замиранием сердца спросил Виктор.

— Про нее ничего точно не знаю, — уклончиво сказал Колчанов.

Виктор опустил голову.

 

XIV

После трехдневного отдыха в Воронеже Буденный отдал приказ о наступлении корпуса в направлении Касторная — Курск. Для успешного выполнения этой задачи конному корпусу придавались 12 и 16-я стрелковые дивизии VIII армии.

С рассветом 27 октября десятка два орудий и десятка три станковых пулеметов, расставленных по левому берегу Дона, разом начали обстрел правого берега, где укрепились белогвардейцы.

В кустарниках краснотала, обильно разросшегося по берегу, скапливались кавалерийские полки, готовясь к переправе через Дон.

Белые артиллеристы били по красноталу фугасными снарядами и шрапнелью. От разрывов и осколков река клокотала.

По песчаному берегу с криками и шумом рассыпались молодые солдаты, длинными шестами подбирая из воды оглушенную рыбу.

— Го-го-го! — торжественно размахивал огромным сазаном дюжий детина с белесым чубом. — Бачьте, товарищи, який сазанюка. Вот це будэ обед так вже обед!..

— Гляди, Микола, сам не пойди на обед к рыбам, — предостерегал его красноармеец, выглядывавший из краснотала, словно там он сидел за стальной броней.

— А шо зробишь, як убье? — хладнокровно пожал плечами парень с белокурым чубом. — На то ж воно и смертоубийство, братику…

В другой группе, посматривая на правый берег, где засели белые и откуда сейчас с душераздирающим воем и визгом неслись снаряды, бойцы вели неторопливый разговор:

— Смотри, как беляки-то строчат.

— Должно, более тысячи снарядов выпустили беляки по нас.

— Какой там тысячу, небось, уже две…

— Это они от паники, проклятые.

— Чуют, гады, что мы переправляться задумали.

— Да ныне-то вряд ли будем переправляться.

— Ежели приказ будет, то и переправимся в один мах.

— Глянь, братцы!.. Никак, сам Буденный!

— Он!

По берегу скакал Буденный на Казбеке в сопровождении Зотова, Дундича, Лемешко и ординарцев.

— Ура-а! — кричали конники, размахивая шапками. — Ура-а Буденному!

— Где начдив четвертой? — спросил Буденный у красноармейцев.

— Я — начдив четвертой, — подскакал на сером горячем коне Городовиков к Буденному.

— Как с переправой? В чем задержка?

— Только что разыскали брод… Комиссар Ермаков подготовил первый полк к переправе.

— А ну покажи, где брод.

Городовиков молча поскакал вдоль берега. Буденный последовал за ним.

У выгнутой дугой реки, на мысу, Прохор рассматривал в бинокль противоположный берег. Недалеко от него, в кустарниках, стояли конники первого полка, готовые по его знаку ринуться в реку, переправиться на правый берег и с налету выбить белых с их позиций.

— Здесь выбрали переправу? — спросил Буденный, подъезжая к Прохору.

— Да, товарищ комкор, — ответил Прохор. — Здесь самая удобная переправа. Почти через всю реку лошади идут по дну. Вот только на середине саженей двадцать придется плыть…

— Хорошо, — сказал Буденный. — Дальше что вы думаете делать?

— Сейчас дам команду, поведу конников через Дон.

— Самому нет необходимости вести. Лучше, военком, проследи, как будут переправляться кавалеристы. А когда переправятся, тогда и сам переправляйся…

Буденный внимательно оглядел в бинокль правый берег, занятый белыми.

— Нет, друзья, — сказал он, отнимая бинокль от глаз, — так не годится. Если мы начнем сейчас здесь переправу, то у нас много будет жертв напрасных… Все внимание противника сейчас привлечено сюда… Ока Иванович, — сказал он Городовикову, — пошли один полк в село Кулешовку. Пусть он сделает вид, что намеревается там переправиться на правый берег. Этим маневром мы отвлечем внимание противника отсюда, введем его в заблуждение… Как только белые заметят, что мы собираемся у Кулешовки переправляться через Дон, они сейчас же отсюда оторвут часть войска и артиллерию и пошлют к Кулешовке. А нам только этого и надо… Как только белые ослабят здесь свои силы, так мы сейчас же и устроим переправу. Понятно? — посмотрел Буденный на Городовикова.

— Конечно понятно! — воскликнул Городовиков. — О, и хитрый же ты, Семен Михайлович!

— Правильно, хитрый, — согласился Буденный. — А без хитрости и воевать нельзя… Ну, действуйте… Желаю успеха!..

Как и предугадывал Буденный, тактическая маскировка переправы удалась. Белые поддались на обман и послали к Кулешовке значительные свои силы, ослабив тот участок, где в действительности красными была подготовлена переправа.

Получив приказ начинать переправу, Прохор подал команду. Тотчас же людской и лошадиный поток хлынул в реку. Весело завизжала гармоника. Мужские голоса подхватили:

Эх, яблочко, куда котишься, Как в Дон попадешь, охолонишься…

— О мати божья! Царица небесная! — по-дурному орал чей-то визгливый голос. — Вода-то ледяная, как в бане!..

— Ого-го… Эге-ге-ге!..

Старые кавалеристы, особенно такие опытные наездники, как донцы да кубанцы, подтянув стремена, переправлялись стоя в седлах. Неопытные же молодые парни предпочитали плыть на лошадях, не слезая с седел. Другие в одежде плыли рядом со своими лошадьми, держась за хвосты, поводья или гривы.

Заметив переправлявшихся красных конников, белые стали бить по ним из орудий ураганным огнем. То там, то здесь взвивались пенящиеся фонтаны воды, раскидывая вокруг мельчайшие брызги. Со свистом барабанил по воде шрапнельный дождь… Пехотинцы VIII армии, стуча от холода зубами, живо отталкивали от берега плоты с оружием и одеждой и торопливо тянули их к правому берегу…

Вниз по течению реки плыли людские и лошадиные трупы, тысячи крупной и мелкой оглушенной рыбы.

— Давай музыку! Давай музыку! — стоя в седле, хрипло орал какой-то дюжий конник с огромным чубом.

— Гроб с музыкой!.. — подхватил второй, перекрещенный пулеметными лентами.

— Даешь музыку! — крикнул еще кто-то. — Вальсу!..

Поблескивая медью труб, на мохнатых белых лошадках стоял на берегу музыкантский взвод. Старый усатый капельмейстер взмахнул руками, словно намереваясь взлететь над рекой. Духовой оркестр грянул «Девятый вал».

— Ура-а!.. Ура-а!.. — разносились по реке торжествующие крики.

— Даешь, хлопцы, с музыкой прямо в рай небесный! — хохотал усатый кавалерист.

На грузных вороных лошадях к реке подскакали артиллеристы и с разгона потащили пушки в воду. Вскидывая по сторонам Мириады брызг, галопом влетали в воду четверки вспененных коней, впряженные в пулеметные тачанки…

Закончив переправу первого полка, Прохор, подтянув короткие стремена, встал в седле и тронул жеребца. Но конь не пошел в воду.

— А ну-ка дай ему плетей, — сказал Прохор своему ординарцу.

Казак раза два ожег жеребца плетью. Жеребец взвился на дыбы и ошалело рванулся в реку, чуть не сбросив в воду Прохора. Но Прохор устоял в седле. Вокруг раздались одобрительные возгласы конников:

— Вот это военком так военком!

— Молодчага!

— Казак же! На коне и вырос.

Теперь через Дон стали переправляться другие полки. Духовой оркестр, не переставая, гремел.

— А ну повеселей что-нибудь! — крикнул Буденный музыкантам. Повеселей!.. А то ребятам холодно переправляться.

Оркестр грянул «Барыню». Буденный удовлетворенно кивнул головой и, крутнув коня, поскакал на холм, с которого и стал наблюдать за переправой.

С реки нестройно запели простуженные голоса:

Барыня с перебором, Ночевала под забором…

Переплывая реку, некоторые конники ухитрялись под забористый, знакомый мотив, стоя в седлах, выбрасывать замысловатые коленца, вызывая вокруг веселый смех товарищей.

Глядя на переправляющихся через Дон кавалеристов, Буденный задумчиво улыбнулся, тихо проронил:

— Ну как с ними не победить врага!

С правого берега доносились далекие раскаты «ура».

— Товарищ комкор, — сказал Дундич, — вы слышите?

— Слышу, Олеко, — кивнул Буденный. — Наши сражаются с белыми. Наверно, разыгралась жестокая битва. Надо ехать туда…

Встав на перекинутые через седло стремена, Буденный подобрал полы бекеши и поплыл на Казбеке через реку. Вслед за ним последовали и все сопровождавшие его командиры и ординарцы…

А на правом берегу Дона, действительно, разыгралась ожесточенная, кровопролитная битва. Полки генералов Шкуро и Мамонтова укрепились здесь прочно…

Десять суток, днем и ночью, гремели бои. Земля стонала от орудийного гула. Взбешенные конные лавины, как штормовые волны, налетали друг на друга… Взблескивали клинки, звенела сталь, лилась потоками кровь.

От беспрестанных битв солдаты обеих враждующих сторон так устали, что едва держались на ногах…

И все это было пока еще только преддверием к страшным, кровопролитнейшим битвам.

 

XV

После напряженного боя, который вела десятого ноября 6-я кавдивизия Тимошенко, отбившая у белогвардейцев много трофеев, Буденный распорядился дать своему корпусу отдых…

Ударили крепкие морозы. Все Кругом покрылось гололедицей. Завыли метели, понесла поземка… Буденный приказал немедленно подковать лошадей и починить сбрую…

В то время, как солдаты отдыхали, комкор и его штаб готовились к решительному сражению у Касторной.

В касторненскую группу белых, которой командовал генерал Постовский, помимо корпусов Шкуро и Мамонтова, входили отборные офицерские батальоны, марковский и алексеевский полки с танками и бронепоездами, только что подошедшая с Дона свежая 12-я казачья кавалерийская дивизия и многие другие.

Пятнадцатого ноября корпус Буденного пошел в наступление.

Разыгравшаяся метель слепила глаза. Порывы ветра валили солдат с ног.

Штаб корпуса расположился в деревне Стаднице. Буденный сидел за столом в крестьянской хате, при свете маленькой керосиновой лампы просматривал сводки боевых действий, присланные начдивами. В углу у кровати телефонист возился с аппаратом.

В клубах пара вошел недавно прибывший в корпус ладный, в щегольской кавалерийской шинели наштакор Погребов, красивый, белокурый мужчина лет тридцати трех.

— Разрешите доложить, товарищ комкор, — сказал он, вытягиваясь перед Буденным.

— Докладывайте, — кивнул Буденный.

— На участке четвертой и шестой наших дивизий, — проговорил Погребов, — бои идут с переменным успехом.

— Чепуха! — раздраженно оборвал его Буденный. — Не может быть того, чтобы бои шли с переменным успехом. Они должны идти только с нашим успехом. Понимаете, наштакор, только с нашим! Впрочем, мы сейчас с Зотовым сами поедем и посмотрим, что там делается. Степан Андреевич, — обратился он к Зотову, читавшему какую-то книгу. — Поедем, а?

— А как же, Семен Михайлович, — отозвался тот, закрывая книгу, конечно, поедем.

Одевшись, повесив через плечо шашки и пристегнув к поясам кобуры с револьверами, Буденный и Зотов вышли из хаты. У крыльца Фома Котов уже держал под уздцы заиндевелого, пофыркивающего Казбека. Буденный вынул из кармана кусок сахара и подал на ладони коню. Казбек подхватил бархатными горячими губами, и сахар захрустел на зубах. Взявшись за луку, Буденный сел в седло. Казбек почувствовал седока, легко танцуя, переступил несколько раз на своих тонких, выточенных ногах и вдруг сразу же, с места в карьер, рванулся по улице. Зотов и два ординарца едва поспевали за Буденным.

Кавалькада вырвалась из деревни, проскакав несколько по завьюженному полю, взобралась на курган. Буденный пытливо оглянул открывшуюся перед его взором панораму разыгравшегося сражения. На заснеженном гребне смутно угадывалась окопавшаяся белогвардейская пехота. Позади нее, попыхивая дымками, курсировали бронепоезда.

Буденный сосредоточенно водил объектив бинокля по полю, по синим сугробам. Порывы ветра с бешеной свирепостью взвывали вокруг, поднимая и крутя столбы снежной пыли.

— Степан Андреевич, — обернулся Буденный к Зотову, — где же наши полки?.. Не вижу…

Зотов недоумевающе пожал плечами. Подъехавший Дундич крикнул:

— Товарищ комкор, начдив четвертой скачет!

— Вот он нам сейчас и скажет, — буркнул Зотов, взглянув на подъезжавшего Городовикова.

— В чем дело, начдив? — тревожась, спросил Буденный Городовикова.

— Беда, Семен Михайлович, — выдохнул тяжело Городовиков. — Никак нельзя взять Касторную. Оборона у белых крепкая, не подпускают, черти… Бронепоезда у них да танки… А пехота ихняя, как медведь, залегла в снегах, и с места ее не сдвинешь…

— Сколько у них пехоты?

— Примерно, полка четыре… До пяти тысяч, должно быть…

— Что за неопределенность такая! — вспылил Буденный. — «Примерно» да «должно быть»… Ты мне говори точно.

— Точно не скажу, — вздернул плечами Городовиков. — Не знаю.

— Вот что, начдив Городовиков, — сурово произнес Буденный, белогвардейскую пехоту непременно выбить из окопов. Придвинь по складкам местности побольше эскадронов, а потом внезапно атакуй врага. Понял?

— Понял, товарищ комкор, — сказал Городовиков. — Я думаю, может быть, перенести удар на Суковкино…

— Меньше рассуждай, начдив, — сердито прикрикнул на него Буденный. Езжай быстро, выполняй приказ!

— Есть выполнять приказ, — козырнул Городовиков и, сжав шенкелями жаркие бока коня, помчался в бушующую степь.

Буденный молча проследил за ним, пока тот не исчез в снежной мгле.

— Ну и погодка разыгралась, — покачал головой комкор и отвернул воротник бекеши. Он снова стал смотреть в бинокль. — Ничего не видно. Метель крутит, несет… Степан Андреевич, — обратился Буденный к Зотову, а я зря, должно быть, накричал на Городовикова.

— Почему?

— Да я вот сейчас подумал, он, наверно, прав.

— В чем?

— Да в том, что надо перенести удар на Суковкино. Как вы думаете?

— Не знаю, Семен Михайлович.

— Давайте-ка карту посмотрим.

Зотов достал из кожаной сумки карту, пытался развернуть, но ветер злыми порывами рвал ее из рук.

— А ну, хлопцы, становитесь вокруг! — приказал Буденный своим ординарцам, адъютантам и всем присутствующим на кургане. — Делай затишку.

Всадники плотной стеной повернулись против ветра. Около них образовалось затишье. Зотов развернул карту. Буденный стал смотреть.

— Понимаете ли, в чем дело, Степан Андреевич, — бурчал он, водя пальцем по карте. — Тут вот позиции генерала Постовского… Тут укрепились полки Шкуро… Тут расположился Мамонтов с полками. Понимаете ли, в чем дело, они хотят зажать нас в подкову… Но черта два!.. Мы должны эту подкову сломать… И сломим… Сейчас пошлем одиннадцатую дивизию в обход с севера на линию Касторная — Мармыжи… Шестую пока оставим на месте… Сибирскую бригаду оставим вот здесь заслоном… Четвертая будет продолжать атаку, в лоб неприятельской пехоте, а потом мы повернем ее на Суковкино, как и говорил Городовиков. Он правильно говорил… Остальные части будут вести наступление на станцию Суковкино… Пишите, Степан Андреевич, приказ.

Пока Зотов, пристроившись на кожаной сумке, царапал карандашом приказ начдивам, Буденный снова обозревал в бинокль местность.

Было слышно, как били из пушек курсирующие по линии бронепоезда. Заливчато стучали пулеметы. То там, то сям вдруг по полю вспыхивала ожесточенная ружейная стрекотня, а потом угасала…

— Написали? — спросил Буденный, не отрываясь от бинокля.

— Написал.

— Читайте!

Зотов прочитал.

— Правильно! — сказал Буденный. — Давайте подпишу и посылайте, живо!

— Ординарцы, ко мне! — крикнул Зотов.

Ординарцы, в том числе и Фома, подскакали к Зотову.

— Этот пакет — в шестую, — приказал он одному ординарцу. — Этот — в одиннадцатую, — подал пакет он второму. — А ты. Котов, езжай к Городовикову. Да сейчас же возвращайтесь.

— Ай да молодцы! — вдруг весело закричал Буденный, смотря в бинокль. — Смотрите, Степан Андреевич, наши в атаку пошли! Смотрите, Дундич!

Зотов, Дундич, Лемешко и все остальные, у кого были бинокли, посмотрели, куда указывал Буденный.

По всему полю, от края до края, изгибаясь полукружием, как штормовая волна, пенясь взблесками шашек, стремительно текла конная лава четвертой кавдивизии. Порывы ветра доносили до кургана многоголосый крик:

— А-а-а! О-о-о!..

Буденный взволнованно смотрел на мчавшихся конников.

— За мной! — крикнул он вдруг, пришпоривая Казбека.

— Куда, Семен Михайлович? — перекрикивая вой ветра, спросил Зотов, едва поспевая за мчавшимся комкором.

— На Суковкино, — указал Буденный на маячившую вдали станцию.

— Так она еще не взята.

— Когда доедем, уже будет взята, — сказал Буденный.

Комкор был прав. К вечеру станция Суковкино была захвачена красными конниками. Причем так неожиданно и стремительно, что многие белогвардейцы, находившиеся там, даже и не знали об этом.

Когда Буденный в сопровождении Зотова, Дундича, адъютанта и ординарцев подъехал к слабо освещенной керосиновыми фонарями станции, то оказалось, что весь вокзал был забит спавшими белогвардейцами.

— Обезоружить! — приказал Буденный, слезая с лошади.

— Есть обезоружить, товарищ комкор, — отозвался Дундич. — Пошли, друзья, — сказал он Фоме и другим ординарцам.

Ординарцы привязали лошадей к палисаднику и, взводя винтовки, направились за Дундичем в вокзал.

Буденный прошелся по платформе и, увидев над одной из дверей табличку с надписью: «военный комендант», шагнул к двери, на всякий случай вытащив из кобуры револьвер. Зотов рванул дверь. Буденный заглянул в нее.

При тусклом свете маленькой чадившей лампы сонный телеграфист лениво выстукивал ключом. Молодой казачий сотник, закинув голову на спинку деревянного диванчика, сладко всхрапывал.

— Отойди от аппарата! — негромко сказал Буденный телеграфисту. Телеграфист, выпучив глаза, уставился на Буденного.

— Я… я… — пролепетал он.

— Не бойся. Тебя никто не тронет.

Телеграфист со страхом поглядывал на входивших в комнату вооруженных людей.

Проснувшийся сотник ошалело смотрел на Буденного и его спутников, не понимая, что это происходит.

— Что такое? — рявкнул он, вскакивая. — Кто разрешил?.. Вон отсюда!..

Зотов сунул ему под нос дуло нагана. Сотник, поперхнувшись от неожиданности, побелев, снова грохнулся на диван.

— Подождите, Степан Андреевич, — сказал Буденный. — Не трогайте его. Я с ним поговорю.

— Встань! — сердито прикрикнул Зотов на казачьего офицера. — Перед тобой ведь сам командир корпуса товарищ Буденный.

Трясясь как в лихорадке, сотник вскочил с дивана и вытянулся в струнку перед Буденным.

— Молодец! — засмеялся Буденный. — Знаете службу. Слушайте, сотник, я гарантирую вам жизнь, если вы откровенно, без утайки, будете отвечать на мои вопросы.

— Постараюсь… господин… командир, — козырнул офицер. — Я со всей душой, потому что… мой отец пролетарий…

— Кто же он? — поинтересовался Буденный.

— Машинист паровоза.

— Вы, сын рабочего, служите его врагам? — укоризненно спросил Буденный.

Офицер, опустив голову, молчал.

— Хорошо, мы с вами об этом еще поговорим. Сейчас же давайте мне все ленты последних разговоров по линии… Живо!

Телеграфист взглянул на офицера. Тот кивнул головой:

— Давай!

Телеграфист подал Буденному депеши и ленты.

— Читайте! — приказал ему Буденный. — Только не врать! Если замечу соврете, сейчас же накажу.

— Что вы! Никогда этого не позволю.

Телеграфист стал читать ленты. Буденный внимательно его слушал, делая записи в своем блокноте.

Вбежал раскрасневшийся, взволнованный Дундич.

— Товарищ комкор! — весело вскричал он. — Белогвардейский бронепоезд захвачен!

— Кто захватил?

— Я и ваши ординарцы.

— Молодцы! — похвалил Буденный.

Прискакал ординарец с донесением от Тимошенко. Тимошенко сообщал, что с бригадой стоит на подступах к Касторной.

— Напишите, Степан Андреевич, — сказал Буденный, — чтобы он до моих указаний не предпринимал никаких действий.

— Есть написать, — отозвался тот.

Распахнулась дверь, в комнату вошли заметенные снегом Городовиков с Прохором.

— Как дела? — спросил у них Буденный.

— Дела веселые, Семен Михайлович, — развязывая башлык и отряхиваясь от снега, сказал Городовиков. — Много пленных захватили… Спали, гады, без порток.

— Где твоя дивизия?

— Размещается по квартирам, замерзли все…

— Посты расставил вокруг станции?

— И посты расставлены, и разъезды ездят.

— Так вы, сотник, говорите, что в Касторной находится четыре бронепоезда? — снова возобновил Буденный допрос пленного коменданта станции.

— Так точно, четыре бронепоезда, — отчеканивал стоявший навытяжку белогвардейский офицер.

— Так-так, — что-то обдумывал Буденный. — Значит, четыре. А связь со штабом генерала Постовского действует?

— Вот мой последний разговор со штабом генерала Постовского, услужливо подал Буденному телеграфные ленты офицер.

— Прочтите.

Сотник начал читать ленты. Из штаба группы Постовского предупреждали коменданта станции Суковкино, чтобы он был настороже, так как ожидается налет кавалерии Буденного. Далее сообщалось, что в целях укрепления станции Суковкино генералом Постовским приказано из корпуса Шкуро выслать три кавалерийских полка, а из Касторной один бронепоезд.

Буденный даже привскочил.

— Да что же вы мне сразу-то об этом не сказали?.. Когда, по вашим расчетам, должен прийти сюда бронепоезд?

Сотник посмотрел на часы:

— Минут через пятнадцать-двадцать сюда подойдет бронепоезд «Слава офицерам».

— А когда кавалерия придет?

— Кавалерия? — задумался офицер. — По сведениям, три полка кавалерии из корпуса генерала Шкуро вышли из села Бычок час тому назад… Подойдут сюда к рассвету.

— Отлично! — засмеялся Буденный. — Ока Иванович и ты, Ермаков, идите-ка встречайте бронепоезд.

— Встретим, — сказал Городовиков и вышел из комендатуры. Прохор последовал за ним.

И пока Городовиков с Прохором загоняли в тупик белогвардейский бронепоезд, пришедший со станции Касторная, и обезоруживали команду, Буденный затеял разговор по телеграфу со штабом генерала Постовского.

— Штаб группы генерала Постовского вызывает начальника корпуса генерала Маркевича, — сообщил Буденному сидевший у аппарата телеграфист.

— Отвечайте, — сказал Буденный. — Генерал Маркевич у аппарата.

— Командующий группой генерал Постовский интересуется, как у вас дела, — передавал телеграфист. — По его поручению у аппарата дежурный по штабу подполковник Капустин.

— Отвечайте, — приказал Буденный телеграфисту. — Несмотря на снежную пургу, противник небольшими кавалерийскими соединениями атакует наши заставы у Суковкино. Но все его атаки с большими для него потерями отбиваются. Большую помощь оказывает нам только что присланный вами бронепоезд «Слава офицерам».

— Имеете ли вы связь с генералом Мамонтовым? — снова передал телеграфист вопрос подполковника Капустина. — Мы Потеряли с ним связь.

— Ответьте, — сказал Буденный, — что мы также потеряли с ним связь. Попробуем сейчас снова связаться. Тогда вам сообщим.

— Спасибо. Я, Капустин, буду ждать у аппарата.

— Теперь от имени генерала Мамонтова вызовите штаб Шкуро, — приказал Буденный телеграфисту. — Скажите, что Мамонтов со своим корпусом находится на станции Суковкино.

Телеграфист стал выстукивать. Почти сейчас же поступил ответ:

— У аппарата дежурный по штабу корпуса генерала Шкуро, капитан Кубарев, — прочитал ленту телеграфист. — С кем имею честь говорить?

— Передавайте, — смеясь, диктовал Буденный. — У аппарата генерал Мамонтов. Прошу доложить генералу Шкуро, что я со своим корпусом терплю большие потери. Буденный стремится выбить нас со станции Суковкино. Отчаянно сопротивляемся. Вышлите на помощь бригаду. Со штабом Постовского держу связь.

— Иду докладывать генералу, — последовал ответ. — Не отходите от аппарата.

— Я, генерал Мамонтов, жду у аппарата.

Буденный обвел всех находившихся в комнате искрящимися от смеха глазами.

Все засмеялись. Засмеялся даже пленный офицер.

Буденный заметил его усмешку.

— Как фамилия? — спросил он у сотника.

— Бирюков.

— Казак?

— Так точно.

— Как же это так — отец у вас рабочий, а вы пошли служить к генералам.

— Что поделать, господин Буденный, — вздохнул тот. — Мобилизован. Я ведь из учителей…

— Всех вас «мобилизовали», когда круто приходится, — с укором сказал Буденный. — Откуда родом?

— Из Батайска.

— Служить стали бы у нас?

— С большой охотой, — оживился сотник. — Да разве ж вы меня возьмете?.. Ведь офицер я, расстреляете.

— Не говорите глупостей, — сердито сказал Буденный. — Что мы, всех, что ль, расстреливаем? Невинных не стреляем. Вы думаете, у нас в корпусе офицеров нет? Да вот — офицер, — показал он на своего адъютанта Лемешко. Есть и такие, которые раньше служили у белых…

Стук аппарата Морзе прервал их беседу. Телеграфист стал читать:

— У аппарата дежурный по штабу капитан Кубарев.

— Передайте, — сказал Буденный, — у аппарата генерал Мамонтов.

— Генерал Шкуро приказал срочно выслать вам на помощь бригаду кубанских казаков. Информируйте нас о положении.

— Передайте генералу Шкуро мою благодарность, — сказал Буденный. Информировать о положении будем. Привет.

Буденный прошелся по комнате, о чем-то думая.

— Вызовите Касторную, — сказал он телеграфисту.

С Касторной сейчас же ответили:

— У аппарата дежурный по штабу подполковник Капустин.

— Я, генерал Мамонтов, — диктовал Буденный, — у аппарата в Суковкино.

— Каким образом вы попали туда? — изумились в Касторной.

— Обстановка сложилась так, что я отошел в Суковкино, — снова продиктовал Буденный. — Передайте генералу Постовскому, что, по имеющимся у меня сведениям, крупные силы красных двинуты к Касторной. Они хотят во что бы то ни стало овладеть Касторной. Во избежание неприятностей, настоятельно рекомендую срочно отправить под прикрытием бронепоезда и надежной охраны все огнеприпасы, продовольственную и вещевую базы на Старый Оскол.

— Не отходите от аппарата, — ответили с Касторной. — Сейчас доложу генералу.

Аппарат замолк.

— Как будто клюет, — подмигнул Буденный только что прибывшему наштакору Погребову. — Вот будет потеха, если генерал Постовский пойдет на удочку и пошлет свои огнеприпасы, продовольственную и вещевую базы на Старый Оскол. Ведь это же для нас богатая добыча.

— Он не дурак, — возразил Погребов. — Не пошлет он, сообразит.

— Посмотрим.

Застучал телеграф.

— У аппарата подполковник Капустин, — сказал телеграфист.

— Отвечайте: у аппарата генерал Мамонтов.

— Командующий группой генерал Постовский благодарит вас за совет. Он приказал срочно направить часть грузов с огнеприпасами, продовольствием и обмундированием на Старый Оскол.

— Отвечайте: генерал Мамонтов просит держать с ним связь. До свиданья.

— До свиданья, подполковник Капустин.

— Я из всех вас рубленую капусту сделаю, — засмеялся Буденный. Итак, товарищи, прошу подготовиться к встрече кавалерийских полков Шкуро. Разбить их поодиночке Товарищ Погребов, послать немедленно кавбригаду на Старый Оскол. Надо перехватить огнеприпасы и продовольствие. Это нам будет полезно.

 

XVI

У белых под Касторной собрались значительные силы: одиннадцать полков пехоты и два конных корпуса — Мамонтова и Шкуро — двадцать два полка. Это во много раз превосходило силы конного корпуса Буденного. Правда, корпусу была придана пехота. Но она еще была где-то далеко в пути. На нее пока рассчитывать не приходилось.

Станция Касторная стояла на выгодной возвышенности, с которой контролировалась вся местность. Станция так была укреплена, что казалась недоступной.

Буденный отлично понимал, что если сейчас же не атаковать белых, то они, окрепнув и отдохнув, сами начнут наступление. Этого допустить никак нельзя. Инициативу надо взять в свои руки. Но и начинать действия было невозможно. Обстановка сложилась явно не в пользу красных.

До этого беспрестанно лили дожди, всюду стояла вода. Потом вдруг ударили крепкие морозы. Местность в округе превратилась в сплошное ледяное поле. Всех лошадей не успели подковать, да и подков не хватило. И теперь многие лошади и шагу не могли сделать по такой гололедице. Из-за отсутствия дороги доставка огнеприпасов из базы снабжения почти совсем прекратилась. У конников патроны были на исходе, в батареях оставалось по десятку снарядов.

Несмотря, однако, на это, корпус деятельно готовился к штурму Касторной.

* * *

Однажды ночью Прохор с начдивом Городовиковым поехали в село Успенское, которое находилось верстах в пяти-семи от Касторной. В селе этом расположилась 2-я бригада 4-й кавдивизии. Начдива и военкомдива сопровождали адъютанты и ординарцы. Ночь стояла темная, непроглядная. Лошади шли осторожно, постукивая новыми подковами по затвердевшей корке льда.

Только перед рассветом наконец с большим трудом добрались до штаба бригады.

Командир бригады, донбасский шахтер, белобрысый здоровенный детина, Мироненко, расположился со своим штабом в небольшой школе. Склонившись над развернутой на парте картой-десятиверсткой, он при слабо мерцавшем свете фитилька, воткнутого в блюдце с подсолнечным маслом, водил по ней огромным, заскорузлым, пожелтевшим от махорки пальцем и шептал:

— Вот це Успенка, а вот це Касторна… Во туточки белы, а туточки наши…

Вошли Городовиков и Прохор.

— А-а, товарищ начдив! — радостно приветствовал их Мироненко. Доброго здоровьечка! Седайте к печке, погрейтесь…

— Нам тут у тебя нечего долго рассиживаться, — сказал Городовиков, снимая со своих длинных усов ледяные сосульки. — Докладывай, комбриг, каково у тебя положение?

— Да положение, товарищ начдив, такое, — начал было рассказывать Мироненко. Но в эту минуту в школу, не торопясь, вошел Конон Незовибатько. Скинув шапку, он поклонился.

— Здорово булы!

— Ты чого, Конон? — строго посмотрел на него Мироненко, недовольный, что его прервали.

— Да вишь яко дило, батько комбриг, — не спеша начал рассказывать Незовибатько. — Був я зараз с товарищами в разведке. Едемо мы по дорози, бачим — движется, ползе який-то воз чи стог сина, шут его разбере. Ни быкив, ни лошадей нема. Я оробел, думкую, може, це колдун який… Едимо мы возле цього воза да балакаем, дивимся, що це за диковина така? А вони, гады, як застрекочут с того воза с пулеметов по нас… Присмотревся я до того воза, а вин и не воз, а сама настояща хата. Ей-богу, не брешу!.. А из цей хатины из дверей да окон палят из пулеметов. Одного нашего парня, гады, убили… Ускакали мы от той хаты, да послали мене до вас наши хлопцы. «Езжай, говорят, до батьки Мироненко. Нехай, говорят, побачит ту хатину. Може, вин с ней управится»…

— Що ты болтаешь? — вскипел Мироненко. — Ты пьян, чи що?..

— Подожди, — остановил его Городовиков. — Не ругайся, Мироненко. Расскажи-ка…

На улице захлопали беспорядочные выстрелы. Послышались крики, грохот колес.

— Це ж проклята хата сюды доковыляла! — вскричал Незовибатько, выбегая из школы.

Городовиков, выхватив из кобуры кольт, крикнул:

— За мной!

Все выскочили вслед за ним на улицу. В белесом тумане рассвета по улицам и на площади, у церкви, метались темные фигуры конников. Часть уже построенных эскадронов торопливо уходили из села в противоположном от Касторной направлении. Неистово нахлестывая лошадей и гремя колесами по кочкам, по улице мчались обозные солдаты на тачанках.

— Ах мать твою в три попа! — забористо выругался Мироненко. — Що за паника? — наскочил он на какого-то всадника, мчавшегося по улице. Стой! — задыхаясь от гнева, заорал он. — Да це ты, Матвеев? — узнал он командира одного из полков. — Куда ты, гад, скачешь? Що це за кавардак?..

— Сам ничего не понимаю, товарищ комбриг, — пожал тот плечами. Сейчас вот разведчики сообщили, что будто в двух верстах отсюда наступает на село белогвардейская пехота.

— Значит, это перестрелка с белыми идет? — спросил у него Прохор.

— Ничего не могу сказать точно, товарищ военкомдив, — ответил командир полка. — Заставы за селом не моего полка.

— А иде твий полк, гад? — гневно спросил у него Мироненко.

— Мой полк вон собирается у церкви, — с достоинством ответил командир полка. — А где твоя бригада, товарищ комбриг, я не знаю, — хлестнув плетью лошадь, командир полка поскакал к конникам.

Мироненко сконфуженно замолк, а потом вдруг раскатисто захохотал.

— Вот же собачий сын, да и ловко же вин мене срезав… Ха-ха!.. Молодчага! Мене и крыть нечем… Право слово, де моя бригада — черты ее знают…

С окраины села, откуда только что прискакал командир полка, послышался скребущий лязг железа.

— Что это за штука? — недоумевал Городовиков, вглядываясь в серую мглу тумана. Из белесой пелены утренней дымки вырвался скачущий во весь карьер всадник, вопя благим матом:

— Та-аньки, мать их черт!.. Таньки!..

Прохор узнал всадника.

— Меркулов! — крикнул он ему. — Сазон… Ты чего орешь?

Но Сазон, то ли не хотел останавливаться, то ли не слышал оклика Прохора, пролетел мимо, все так же исступленно крича:

— Таньки!.. Та-аньки!..

Заслышав истеричные вопли Сазона, всадники на площади, как горох, рассыпались во все стороны. Через минуту площадь была начисто пуста, словно с нее всех ветром сдуло…

Спешенный взвод красноармейцев, дежуривший у штаба, оставался пока еще у школы. Бойцы нетерпеливо поглядывали на комбрига, ожидая от него распоряжений.

Но Мироненко пока не отдавал никакой команды, с изумлением вглядываясь в ту сторону, откуда слышался грохот и лязг…

Странное дело, все эти закаленные в битвах люди, не однажды видевшие смерть в глаза, готовые пожертвовать своей жизнью ради той светлой цели, за которую поднялись с оружием в руках, сейчас при лязге танка растерялись, испытывали какой-то суеверный страх. И это было понятно. Они не видели еще в глаза этих танков, но наслышались о них много страшного.

Перед взором всех из дымки утреннего тумана вынырнула темная махина, тупорылая, неуклюжая, похожая на доисторическое диковинное животное. Она с грохотом и шумом неслась по улице.

Все стоявшие у школы смотрели на нее, не двигаясь с места.

Танк подполз ближе к школе, развернулся боком и пустил в нее свинцовую струю. Кто-то, падая, застонал, кто-то матерно выругался.

— Захватывай раненых во двор! — крикнул Городовиков.

Все ринулись в ворота школы. Конон Незовибатько захлопнул калитку и припер ее колом, по наивности своей, видимо, предполагая, что это может задержать стальное чудовище.

Сжимая в руках винтовки и револьверы, все стали у стены под защиту старой школы, тревожно поглядывая на ворота… И отсюда, со двора, было слышно, как танк, проскрежетав гусеницами мимо школы, ворвался на площадь, поливая вокруг пулеметными очередями…

— За мной! — крикнул Прохор примолкнувшим красноармейцам. Взбежав по ступеням, он скрылся в дверях школы. Все поняли, что кирпичные стены здания школы будут наиболее надежным укрытием от танка, последовали за ним.

— Выбивай окна! — властно закричал Прохор и, схватив табуретку, ударил ею по раме. Окно со звоном выпало на улицу.

— Правильно! — вскричал Городовиков. — Вышибай окна!.. Стреляй по таньке бронебойными!

У каждого конника на всякий случай имелось по нескольку бронебойных патронов. Повыбивав стекла, они прильнули к окнам и начали палить бронебойными по серой глыбе танка, неуклюже ворочавшейся перед школой. Бронебойные патроны, видимо, причиняли танку существенный вред, а потому он поспешно отполз назад.

— Тикае, вражина! — обрадованно закричал Незовибатько.

— Выходи! — подал команду Городовиков.

Все ринулись во двор, бросились к сараю, где стояли кони. Вскочив на лошадей, помчались за село. И это было сделано вовремя, так как белогвардейская пехота, сопровождаемая танками, обстреливая улицы, уже вступала в Успенку.

Туман рассеивался. Эскадроны стояли на пригорке лицом к селу в боевом порядке, ожидая команды. Тут же стояла батарея, наведя дула орудий на село.

— Ну, вот и твоя бригада, — сказал Городовиков Мироненко. — Готова к бою… Они правы, что выскочили из села. Село для них было бы ловушкой.

Подскакав к бригаде, Мироненко оглянулся и сейчас же смачно выругался. С пригорка хорошо было видно, как из села один за другим выкатывались четыре танка.

— Огонь! — крикнул он. — Огонь по дьявольским танькам!

— Прицел… трубка… — донесся басовитый голос командира батареи. Огонь! Беглым!

Заухали пушки. Около танков взметнулись черные фонтаны взрывов.

— Огонь! — раззадоренно кричал Мироненко.

Еще залп — и один танк замер. Следовавший за ним подполз и, зацепив его на буксир, потащил в село…

— Дать им вслед горячих! — кричал Мироненко. — Всыпать!..

— Больше снарядов нет, — ответили ему.

— Ах черт тебя дери! — чуть не плача, выругался комбриг. — Товарищ начдив, что ж вы нас подводите?.. Почему не даете снарядов и патронов?..

— Как так — не даю? — обозлился Городовиков. — Даже много даю… Видишь, дорога плохая. Ночью к тебе везли огнеприпасы. Мы обогнали несколько подвод. Да вот что-то долго нет их. Уж не напали ли на них белые?

— А это не они едут? — указал кто-то на медлительно тащившиеся по обледенелой дороге подводы.

— Они!

Мироненко обрадованно поскакал навстречу.

— Что везете? — спросил он у красноармейца, правившего лошадьми.

— Патроны и снаряды, — ответил тот.

— Ура-а! — ликующе закричал Мироненко. — Братва, патроны!

В одно мгновение патроны были разобраны и распределены среди конников. Забрали и снаряды на батарею.

— Выбить белых из села! — приказал Городовиков.

— Есть выбить белых из села, — весело повторил Мироненко. — Слушай мою команду-у!..

* * *

Это было началом большой битвы, разыгравшейся под Касторной. Победу одержал конный корпус Буденного пятнадцатого ноября.

Воронежско-Касторненской операцией войсками Южного фронта был завершен первый этап борьбы с белогвардейцами. Но впереди предстояло еще много, очень много ожесточенных, кровопролитных боев, которые определяли окончательную победу над врагом…

На линии Старый и Новый Оскол — Бирюч — Валуйки белые собрали крупные силы. Здесь были 9-я и 10-я казачьи дивизии конного корпуса генерала Мамонтова, 1-я Кубанская кавалерийская дивизия корпуса Шкуро. Здесь были отборные белогвардейские войска — корниловская и марковская дивизии. Сюда спешно направлялся конный корпус генерала Улагая.

Решением Реввоенсовета Южного фронта против этой вражеской силы был направлен конный корпус Буденного в составе 4-й, 6-й и приданной корпусу 11-й кавалерийской дивизий…

Оценивая значение кавалерии в условиях гражданской войны как средства борьбы с вражескими армиями и как могучей маневренной ударной силы, способной быстро развивать операции на большую глубину, Реввоенсовет Южного фронта решил создать Конную армию, которая и была сформирована во главе с командующим Буденным, членами Реввоенсовета Ворошиловым и Щаденко.

Такое решение Реввоенсовета конниками было встречено восторженно. Кто из них не знал Клима Ворошилова?.. Или доблестного рубаку Семена Буденного?.. Знали и Щаденко…

Сразу же после организации Первая Конная армия пошла в наступление и во взаимодействии с XIII армией нанесла сокрушительный удар в районе Новый Оскол — Волохоновка по конной группе генерала Мамонтова. В этих боях была разгромлена 10-я кавалерийская дивизия белых и захвачено много трофеев…

* * *

Штаб Первой Конной армии расположился в Великой Михайловке.

Семен Михайлович Буденный шестого декабря встал еще до рассвета. Его разбудил коннонарочный с донесением от начдива 6-й Тимошенко. Начдив сообщал, что его дивизия подошла к Белгороду, и запрашивал командарма, штурмовать ли сегодня город или отложить до завтра.

Буденный посоветовал Тимошенко сегодняшний день использовать для тщательной подготовки, а завтра с утра начать штурм города. Командарм больше спать не лег…

Медлительно рождалось тихое, морозное утро. Словно завороженные, в оцепенении стоят заиндевелые деревья в садах, выставив на рогатинах ветвей, как вату, кипенно-белые куски пушистого снега. Из труб изб, занесенных чуть не до крыш снегом, к небу поднимались кудрявые столбы бурого дыма.

Несмотря на раннее утро, ребятишки уже усыпали прямую, как стрела, улицу, барахтались в глубоких сугробах, лепили бабу, бросались снежками, катались на салазках.

Ординарец командарма Фома Котов, любуясь прелестным утром, жмурясь от яркости снега, поил у колодца лошадей: свою маленькую, резвую и живую кабардинку и высокого, поджарого буденновского Казбека. Он еще издали заметил быстро мчавшиеся сани, запряженные парой резвых лошадей. За ними скакало с десяток всадников.

«Начальство, должно быть», — подумал Фома и зевнул. Напоив лошадей, он снова равнодушным взглядом окинул приближавшиеся сани со скакавшими сздами всадниками и повел лошадей на квартиру.

— Эй, товарищ! — крикнули ему с саней. — Не знаете ли вы, где тут разыскать командарма Буденного?..

Фома про себя даже усмехнулся: это он-то, Фома, не знает, где разыскать Буденного? Чудно! Да если б они знали, эти спрашивающие, что он является самонастоящим ординарцем командарма и проживает с ними на одной квартире.

— Это как это то есть не знаю? — с достоинством обернулся он, бегло окидывая взглядом сидевших в санях, тепло одетых в тулупы людей. — Да я ж, можно сказать, первый ординарец самого командарма, товарища Буденного… Вот и конь командарма, по прозвищу Казбек…

— Товарищ Котов! — откинув воротник тулупа, сказал один из пассажиров, показав свое разрумяневшееся, смеющееся лицо. — Я вас сразу-то и не узнал.

— Товарищ Ворошилов! — в изумлении всплеснул руками Фома. — Да неужто вы?!

— Я, дорогой, я.

— Смотри, какая радость! — восклицал Фома. — Командарм-то наш поди не ждет и не гадает.

Ворошилов легко соскочил с саней.

— Как — не ждет. За нами-то и своего командира с конниками прислал, сказал он, указывая на верхового командира. Фома узнал Тюленева.

— Ну, веди нас к командарму своему. Где он тут расположился?

— А вот насупротив, товарищ Ворошилов. Вот в том домике с голубыми ставнями.

…Буденный с Зотовым сидели за большим самоваром, пили чай.

— Погляжу я на вас, Степан Андреевич, ну и любитель же вы чаю попить, — смеясь, проговорил Буденный. — Какой стакан пьете? Наверно, уже десятый…

— Нет, Семен Михайлович, только седьмой, — усмехался Зотов. — Ничего не поделаешь, я же донской казак с Хопра, а донские казаки любители почаевничать. Бывало, когда жил в своей станице, засядем за самовар да и пьем на обгонки, кто кого обопьет… Стаканов по пятнадцать могли выпить…

Заклубившись морозным паром, широко распахнулась дверь. Вскочил ухмыляющийся Котов.

— Так что, — стуча валенком о валенок и прикладывая руку в варежке к серой папахе, весело стал докладывать он Буденному, — товарищ командарм, к вам прибыли товарищ Ворошилов и еще один товарищ, не знаю по фамилии как…

— Щаденко, — смеясь, подсказал Ворошилов, переступая порог.

— Гости! — обрадованно вскричал Буденный. — Как раз к чаю.

— Правильно, — согласился Ворошилов. — С дороги чайку-то хорошо.

Они сбросили с себя тулупы.

Старушка-хозяйка подала на стол чашки с блюдцами, принесла стопку дымящихся паром, зарумяненных пышек в сметане.

— Садитесь, милости просим, — с поклоном пригласила она прибывших.

Все расселись за стол.

— Товарищ Котов, а вы что же не присаживаетесь? — пригласил Ворошилов Фому.

— Благодарствую, товарищ Ворошилов, — польщенно проговорил Фома. Мне допрежде надобно коней убрать да накормить их, а потом уж о себе беспокойствие иметь…

— Это верно. Казак пока коня не напоит и не накормит, сам не сядет за стол… Ну, как настроение, Семен Михайлович? Довольны ли реорганизацией корпуса в армию?

— Очень довольны, товарищ Ворошилов, — ответил Буденный. — По полкам и эскадронам митинги прошли. Конники радуются.

— Прекрасно, — сказал Ворошилов. — Кавалерия пока что имеет исключительно важное значение в войне… Я верю, что такая масса конницы, как наша Первая Конная армия, будет иметь решающее значение в этой войне… Кое-кто противился создавать Конную армию, говорили, что эта, мол, «крестьянская кавалерия» не оправдает себя… Но мы боролись за организацию ее, и хоть с большими трудностями, но добились своего… Большое спасибо Владимиру Ильичу, он здорово помог в создании нашей Первой Конной армии.

Вошел адъютант командарма Лемешко и доложил Буденному о том, что прибыли начдив 4-й Городовиков и военкомдив Ермаков.

— Сейчас я их не могу принять, — сказал Буденный. — Скажите, что приехали товарищи Ворошилов и Щаденко. У нас деловой разговор состоится. Пусть часика через два-три подъедут.

— Напрасно отсылаете, Семен Михайлович, — возразил Ворошилов. — Пусть войдут и побудут при нашем разговоре. Может, что дельное подскажут…

— Пусть войдут, — распорядился Буденный.

Вошли Городовиков и Прохор.

— Здравствуйте, товарищи! — поздоровался с ними Ворошилов. Садитесь, принимайте участие в нашей беседе.

Городовиков, тихо ступая, словно боясь кого-то потревожить, прошел и сел на обитый цветной жестью сундук. Прохор присел на табурет, стоящий недалеко от порога.

— Так вот, товарищи, — обвел взглядом сидевших в комнате Ворошилов. Приехали мы с товарищем Щаденко работать вместе с вами. Владимир Ильич Ленин, провожая нас, сказал, что мы должны в ближайшее время, буквально в самые ближайшие дни начать наступление и разорвать фронт противника надвое… — Климент Ефремович освободил стол от чашек и блюдечек, развернул карту. — Вот смотрите, — повел он карандашом по карте. — Здесь вот сейчас находятся крупные силы Деникина. И здесь… здесь… здесь… Нам нужно не дать возможности уйти им на Северный Кавказ… В этом, товарищи, большой залог успеха. Именно так… Разбив противника на две части, мы дойдем до Азовского моря… А там уже будет видно, куда нам направить свою Первую Конную армию — на Украину или на Северный Кавказ…

 

XVII

Кавалерийская казачья бригада Чернышева торопливо шла по Донбассу. Вслед за ней двигались армейцы Первой Конной, почти не встречая сопротивления.

На пути своего отхода бригада Чернышева таяла, как снег. Казаки понимали, что это отступление последнее, и если они отступят бог знает куда, то уже больше никогда не увидят своих станиц и хуторов. Группами и в одиночку они отставали от бригады и сдавались в плен на милость «врага». А «враг», действительно, был милостив. Отбирая оружие и лошадей, он, к несказанной радости пленников, отпускал их по домам.

Чернышев с грустью убеждался, что от всей его бригады теперь оставалось не более четырех-пяти сотен казаков. Возможно, и этих бы не стало, если б они не боялись суровой расплаты в своих станицах и хуторах за те злодеяния, которые творили над большевистски настроенными станичниками и хуторянами…

Угрюмо ехали казаки по занавоженным дорогам, все более и более отдаляясь от родного дома. И рады бы они последовать примеру своих товарищей, сдавшихся в плен, да больно уж страшно было — а вдруг большевики не простят им? И это-то чувство страха и заставляло их на заморенных, уставших лошадях ехать все дальше и дальше на юг, неизвестно куда, в неведомое будущее.

Полковник Чернышев ехал впереди бригады. Вслед за ним мчались начальник штаба, пожилой войсковой старшина, молоденький сотник-адъютант и два казака — ординарцы.

…То и дело приходится обгонять воинские обозы с громоздкой кладью, подводы беженцев, до отказа набитые плачущими детьми, старухами и стариками, зеленые фургоны с красными крестами, наполненные ранеными и больными солдатами.

По обочинам дороги валяются трупы лошадей. Над падалью кружат крылатые хищники…

Поглядывая по сторонам, Чернышев тяжко вздыхает. Куда его нелегкая несет?.. Ведь подходит конец… Неизбежный конец. Теперь уже ни о каком сопротивлении не может быть и речи. На уме лишь одно: спасти свою жизнь…

— Иван Прокофьевич, — прерывает его грустные размышления угрюмый начальник штаба, подъезжая к нему, — в четырнадцатом полку почти все офицеры разбежались… Даже командир полка исчез…

— Гм… — усмехается Чернышев. — Сбежал?

— Наверно.

— Ну и черт с ним! — равнодушно говорит Чернышев. — Скоро все разбегутся… Даже и мы с вами.

Начальник штаба, крутя рыжий ус, некоторое время молчит. Конь его бежит рядом с жеребцом командира бригады.

— Это верно, — наконец говорит он, — но пока хотя бы для видимости надо кого-нибудь из офицеров назначить командиром полка.

— Назначайте.

— Но кого? — вопросительно смотрит на Чернышева начальник штаба.

— Свиридов Максим не сбежал?

— Кажется, нет еще…

— Назначайте его командиром полка.

— Его?! — изумляется начальник штаба. — А удобно это будет? Ведь он еще пока только в чине подъесаула…

— Произведите его в… есаулы… А впрочем, прямо можно в войсковые старшины.

— Вы шутите, господин полковник? — еще более изумляется начальник штаба. — Никто же не утвердит такого производства.

— А какое это имеет значение, — с досадой отмахивается Чернышев. Теперь же все равно некому утверждать… Пусть Свиридов хоть несколько дней пощеголяет в погонах войскового старшины. Жалко, что ли, вам?..

— Ладно, господин полковник, — усмехнулся начальник штаба. — Такое дело, разрешите себя в генералы произвести?

— Валяйте! — смеясь, махнул рукой Чернышев.

— Вызвать ко мне командира пятой сотни четырнадцатого полка подъесаула Свиридова! — обернулся начальник штаба к усатому казаку с серебряной серьгой в левом ухе.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие! — козырнул казак и, привстав на стременах, обернулся, зычно крикнул:

— Подъесаула Свиридова к начальнику штаба бригады — живо!

— Подъесаула Свиридова к начальнику штаба бригады — живо! подхватили сзади голоса.

— Подъесаула Свиридова… — как эхо отзывалось сзади уносясь все дальше и дальше.

Минут через двадцать, обгоняя колонну, к начальнику штаба подскакал на запыхавшейся лошади Максим Свиридов.

— Чего изволили звать, господин войсковой старшина? — отдавая честь, спросил он. — По вашему приказанию подъесаул Свиридов явился.

— Господин Свиридов, — торжественно промолвил начальник штаба. По распоряжению командира бригады полковника Чернышева вы производитесь в чин войскового старшины…

Максим ошалело глянул на него.

— То есть как это понять? — растерянно спросил он.

— А очень просто, — усмехнулся начальник штаба. — Надевайте на себя погоны войскового старшины и чувствуйте себя таковым. А кроме того, командир бригады приказал вам принять полк и вступить в обязанности командира полка…

— Ой, господи! — совсем растерялся Максим. — Неужто все это правда?

— А разве я вас когда-нибудь обманывал?

— Уж не подсмеиваетесь ли вы надо мной? — даже вспотел от волнения Свиридов.

— Да вы что? — сердито закричал начальник штаба. — Какая тут может быть насмешка?.. Мы воюем, а не в бирюльки играем…

Лицо Свиридова порозовело от радости, глаза заискрились.

— Ну, такое дело, благодарю вас покорно, господин войсковой старшина, и вас, господин полковник, — поклонился он спине Чернышева. Но, вспомнив, как когда-то в Новочеркасске его задерживал патруль, обвиняя в незаконном ношении офицерских погон, он опасливо спросил:

— А документ у меня на то будет?

— Какой документ?

— А такой, что мне, мол, присвоен чин войскового старшины.

— Напишем документ, — кивнул головой начальник штаба.

— Мне б надобно указ самого войскового атамана об утверждении мне такого чина… А так… навроде незаконно.

Чернышев, видимо слышал весь этот разговор между Свиридовым и начальником штаба, приостановив жеребца, он обернулся.

— Все оформим законно, Свиридов, не бойся. Принимай полк и командуй.

— Зараз же, значит, и вступать в командование полком? — не скрывая своего удовольствия, спросил Максим.

— А чего ж ждать?.. Сейчас же, конечно, и вступай в свои обязанности… Служи, старайся, голубчик. В наше время и до генерала легко дослужиться…

Максим не уловил насмешки в голосе полковника.

— А кому же прикажете сотню сдать? — спросил он.

— Кому сотню сдать? — задумался начальник штаба. — Да сдай ее кому-нибудь из опытных урядников.

— Мыслимое ли дело сдавать сотню нижнему чину? — возмущенно спросил Свиридов.

— Это ты правильно, — насмешливо сказал Чернышев, снова оглядываясь. — Нижнему чину сдавать сотню не следует. Но мы можем какого-нибудь боевого урядника произвести в офицеры. Кого ты порекомендуешь, Свиридов? Мы сейчас его произведем в хорунжие или сотники… Помнишь, полковник Ермаков любил говаривать: плюнул, и готов офицер.

Максим неодобрительно покачал головой.

— Это, конешное дело, полковник Ермаков зря так говорил. Каждого дурака офицером не сделаешь. А что касаемо, ежели, мол, какого урядника произвести в хорунжие, чтоб он мог принять сотню, то, я думаю, можно урядника Михаила Котова в хорунжие али прапорщики произвести…

— Ну почему же в хорунжие или прапорщики? — ухмыльнулся Чернышев. Тебя ж производим в войсковые старшины? Его мы произведем в есаулы…

— Многовато для него, — мрачно проговорил Свиридов. — Хватит ему и сотника. Персона-то не дюже велика.

— Ну, если сотника, так сотника, — согласился Чернышев. — Василий Емельянович, — сказал он начальнику штаба, — произведите Котова в сотники и напишите приказ, чтобы он принимал пятую сотню от Свиридова.

— Слушаюсь, господин полковник, — сказал начальник штаба и быстро, на ходу, набросал на планшетке приказ о назначении Михаила Котова командиром пятой сотни.

— Возьмите, Господин войсковой старшина, — подал он приказ Свиридову. — Езжайте!

— Слушаюсь! — лихо козырнул Свиридов. — Счастливо оставаться. — Он крутнул лошадь в сторону и стал дожидаться своего полка, который шел в хвосте.

Отъехав от Свиридова, Чернышев и начальник штаба расхохотались.

— Это мы, Василий Емельянович, по-наполеоновски, — смеялся Чернышев. — Он из конюхов и солдат маршалов делал, а мы из простых малограмотных казаков — командиров полков и сотен…

Начальник штаба минуты две ехал молча, о чем-то улыбчиво думая. Потом, пришпорив лошадь, он вплотную подъехал к Чернышеву.

— А кому, Иван Прокофьевич, прикажете передать должность начальника штаба? — смеясь, тихо спросил он.

— Моему ординарцу Степану, — мрачно усмехнулся Чернышев. — Парень он расторопный, справится. А кому мне передать командование бригадой?..

— Своему адъютанту.

— Что думаете, он дурак? — спросил Чернышев. — Он ведь не Свиридов. Я наблюдаю за ним и вижу, как он тоже озирается по сторонам, норовит куда-нибудь удрать… Шутки в сторону, — прошептал он, наклоняясь к начальнику штаба. — На душе у меня кошки скребут. Положение мне не нравится… Генералитет и буржуазия, как крысы с тонущего корабля, бегут за границу. Говорят, в Одессе, Новороссийске и других портах черт знает что делается… Душатся, а лезут на корабли…

— Драпают, сволочи, — зло выругался начальник штаба, — а нас оставляют на погибель…

— Почувствовали, что гайка ослабла, вот и бегут.

— А вы, Иван Прокофьевич, думаете, что это теперь бесповоротно?

— Да, думаю… Кто теперь может остановить красных? Казаки сдаются сотнями, тысячами… Офицеры бегут, скрываются или тоже сдаются… Наши союзнички — французы и англичане — только за нашими девочками умели ухаживать, а как пришлось туго на фронте, они тоже драпанули… Вояки…

— Что вы думаете, полковник, предпринимать? — спросил начальник штаба.

— А вы? — в свою очередь спросил Чернышев.

Начальник штаба криво усмехнулся:

— Вы первый боитесь сказать. Ладно, скажу я первым, Иван Прокофьевич. Поговорим на откровенность. Я кончил воевать…

— То есть как это?

— А так: за Ростовом, в десяти — двенадцати верстах, — моя станица Синявская… Может быть, слышали?

— Ну как же, станция Синявская.

— Вот-вот. Это моя родина. Я сын рыбака. На трудовые денежки отцовские учился. Как дойдем до Синявской, так уж дальше я никуда не пойду… Заупрямлюсь, как верблюд, и ни с места…

— И не боитесь? — поверх пенсне посмотрел на него Чернышев.

— Боюсь, но что делать? — остро взглянул на Чернышева начальник штаба. — Что делать, спрашиваю я вас?.. Бежать за границу?.. Да будь она проклята!.. Меня там еще не хватало.

Он пришпорил лошадь, несколько минут ехал молча.

— Иван Прокофьевич, — сказал он тихо, — конечно, я с вами откровенничаю, надеюсь на вашу порядочность…

— Не беспокойтесь, выдавать не стану.

Они снова замолкли.

— Иван Прокофьевич, поедемте со мной в Синявку, — вдруг неожиданно предложил начальник штаба.

— Что я там буду делать?

— Под Азовом есть такие места — лиманы, камыши, — сам дьявол не сыщет… Будем рыбку ловить, пересидим тревожное время, а там видно будет… Может быть, красные сгинут, опять установится настоящая власть… А если уж советская власть надолго удержится, то, что ж, думаю покаяться… Не звери же красные… Простят. А тут, признаться, у меня еще есть такая надежда: два двоюродных моих брата у большевиков служат… Жил я с ними дружно, защитят, может…

— А если все-таки братья не смогут помочь?

— Ну и черт его дери! Пусть расстреливают. Я вам скажу, смерти я не боюсь. За четыре года германской да два года гражданской войны столько раз видел в глаза смерть, что привык к ней… Не страшно… Лучше умереть, чем за границу ехать… Я там все равно с тоски умру. У меня здесь ведь жена да двое маленьких детей.

— Раз у вас такое решение созрело, — сказал Чернышев, — то стоит ли вам в Синявку ехать?

— А как же?

— А не лучше ли сделать так, как делают это наши казаки?

— Остаться в каком-нибудь селе и дождаться прихода красных?

— Да.

— Боюсь… Подожду еще немного… В конце концов, может быть, так и сделаю, — сказал начальник штаба. — Вот знать бы, где мои братья сейчас находятся… Им в руки я сразу бы сдался… А вы не думаете, полковник, так сделать?

— Я боюсь, и очень боюсь, — вздохнул Чернышев. — Все же я ведь полковник. — А к тому же и эсером был…

— Но вы ведь не дворянин…

— Сын бухгалтера я… Учился тоже, как и вы, на трудовые отцовские гроши.

— Так, может быть, вместе что-нибудь придумаем, Иван Прокофьевич?..

— Вон что-то адъютант ко мне подъезжает, — шепнул Чернышев. — Давайте пока отложим наш разговор.

 

XVIII

Бригада Чернышева входила в шахтерский городок. По узким улицам, по площади невозможно было проехать — все было забито отступающими обозами, подводами беженцев, санитарными двуколками, артиллерией.

Максим Свиридов ехал впереди своего полка. Рядом на сивом меренке трусил Михаил Котов, уже успевший нацепить на себя серебряные погоны сотника, отданные ему за ненадобностью Свиридовым. Сам же Максим ехал без погон — сколько ни старался он, а так и не мог раздобыть себе погон войскового старшины.

— Слышишь, Котов, — внушительно говорил Свиридов, — ты должон понимать, что ежели б не я, так тебе б во веки веков не видать офицерства… Я ж про тебя подсказал полковнику…

— Да разве я не понимаю, Максим, — признательно отвечал Котов. Благодарность тебе большая за это. Всю жизнь буду помнить об этом…

— Какой я тебе, к дьяволам, Максим? — вспылил Свиридов. — Максим, брат, остался в станице. А зараз перед тобой Максим Трофимович али ваше высокоблагородие… Надобно детство уже забывать… Это когда мы ребятенками были, так называли друг дружку: Мишка, Максимка, Ванька, а зараз другое дело…

— Ну, положим, вашего благородия теперь нету, — засмеялся Котов.

— Ну, нехай нету, — с досадой выкрикнул Максим, — так называй, как положено: господин войсковой старшина.

— Такое дело, извиняюсь, — козырнул Котов. — Ладно, буду называть, как полагается… Это верно, что при посторонних людях неудобно так называть… Только знаешь что, Максим… извиняюсь, господин войсковой старшина, я тебе по правде скажу, что не верю что-то во всю эту комедь…

— Это в какую же такую «комедь»? — зло посмотрел Максим на Котова. Про что ты речь-то ведешь?

— Да вот никак не верю, чтоб всурьез нас произвели, тебя, мол, в войсковые старшины, а меня в сотники…

— А почему ж не веришь-то?

— Чудно как-то, — ухмыльнулся Котов. — Малообразованные мы с тобой люди, учения, окромя приходского училища, никакого не проходили… Одним словом, щи бы нам с тобой лаптем хлебать, а туда ж в благородные лезем… Смехота прямо-таки…

— Дурак! — отрезал Максим. — Образованности мы с тобой завсегда могем добиться, а вот офицерства-то нет… Пользуйся моментом покель… Надобно понимать, что… — хотел он что-то пояснить, но в это время к ним подъехал рябой урядник с большим всклокоченным чубом, торчащим из-под серой шапки, как пук ржаной соломы.

— Господин подъесаул, — обратился он к Максиму.

— Ну-ну! — хмуро оборвал его тот. — Как говоришь?

— Извиняемся, — поправился урядник, — господин войсковой старшина. Без привычки это…

— Говори, Юшкин, — смягчился Максим. — Что хотел сказать-то?

— Да вон видите, — махнул плетью урядник на толпу солдат, казаков и жителей, окруживших какой-то склад.

— Ну, вижу, так что?

— Винный склад норовят громить, — пояснил урядник.

— Ну? — заинтересовался Свиридов.

— А там какая-то казачья сотня охраняет склад и продает водку по сотне за бутылку…

— Вот сволочи-то, — выругался Свиридов. — Какое же они на то имеют право?..

— Дозвольте, господин войсковой старшина, распугнуть эту сотню, ухмыльнулся урядник. — А потом запасец бы спирту взять, а?.. А то ж морозяка страшенный, все внутренности поумерзли…

— Да я б не супротив, — нерешительно проговорил Максим. — Но не знаю, как на это посмотрит командир бригады. Ты, Юшкин, поезжай-ка до командира бригады и скажи, что командир, мол, полка просит разрешения набрать из склада по бутылочке спирту на брата…

— Слушаюсь! — весело козырнул урядник и, огрев коня плетью, помчался вперед, разыскивать Чернышева.

Вскоре он вернулся довольный, улыбающийся.

— Ну что? — поинтересовался Максим.

— Дозволил, — хитро подмигнул урядник. — Только, чтоб, говорит, без безобразия обошлось, да велел ему бутылки две спирту привезти.

— И десять не пожалеем, — засмеялся Максим и, обернувшись к казакам, крикнул: — По-олк… стой!.. Слезай!.. Лошадей отдать коноводам!.. Ружья на изготовку!.. Шагом арш… прямо на склад!..

Казаки, довольные выдумкой командира полка, защелкав затворами винтовок, со смехом, криками двинулись на толпу, напиравшую на склад.

— Раз-зой-дись! — закричали они угрожающе. — Разойдись, а то стрелять будем.

Но по-прежнему шумя и топчась, толпа не обратила внимания на выкрики казаков.

— Ну-ка, пойди, Котов, к казакам, — проговорил Свиридов. — Скажи, чтоб раза два стрельнули для страха поверх толпы.

— Разойдись, стрелять будем!..

— Сотня, — звонко выкрикнул Котов, — к стрельбе готовсь!.. Пли!..

Прогрохотал залп. В толпе кто-то истерично выкрикнул:

— Ой!.. Убили… Убили, проклятые!..

Толпа в страхе отхлынула в стороны. Среди казаков послышались ругательства:

— Дурило, ты, никак, в сам деле в людей стрельнул?

— Ну и стрельнул, а те какое дело?

— А такое, что на мушку тебя посажу! За что людей убиваешь!

— А ну, попробуй. Я те вперед посажу.

Казаки дали еще залп поверх толпы и цепью, не опуская ружей, окружили склад, вплотную подошли к хмельным казакам, стоявшим с винтовками у склада.

— Куда лезете? — кричали охранявшие склад, потрясая винтовками. Постреляем, так вашу!..

— А что вы за хозяева такие? — орал на них в ответ урядник Юшкин. Попили спирту, набрали с собой, а теперь уметайтесь отсель!.. Теперь черед наш…

— А кто вы такие будете?

— Мы-то? — горделиво покрутил ус Юшкин, — фронтовики! Народ отчаянный. Чуть чего — секир башка.

Казаки поддержали своего урядника:

— Мы — мамонтовцы! Головы поотрываем…

— Вдрызг разобьем, не злите нас.

— Мы с вами драться не собираемся, — прозвучал урезонивающий голос со стороны склада. — Помиримся. Хватит и нам и вам.

— Хватит!

— Валяй, ребята, к нам!..

Казаки из бригады Чернышева бросились к охранявшим винный склад, смешались с ними, стали обниматься.

 

XIX

Четвертая кавдивизия шла в авангарде Первой Конной почти без боев. Белые торопливо отходили к Ростову. Многие тысячи казаков и солдат сдавались в плен. Но иногда вдруг вскипали ожесточенные, кровопролитные схватки с какой-нибудь офицерской частью и быстро заканчивались победой конармейцев.

Однажды в Донбассе, у одного небольшого шахтерского поселка, был остановлен шквальным ружейным и пулеметным огнем белых шедший впереди 19-й кавалерийский полк четвертой кавдивизии, в которой служил Митя Шушлябин.

Конармейцы спешились и, передав коней коноводам, которые тотчас же увели их в балку, короткими перебежками пошли в наступление на белых, окопавшихся у поселка. Но атака конармейцев не дала результатов. Силы противника были значительные, и они оттеснили красных.

Завязалась упорная битва. Белые накрепко засели в окопах и не хотели их оставлять. Сколько ни бросались конармейцы в атаку, белые их отбивали.

Командир 19-го полка, краснощекий детина лет тридцати, перекрещенный боевыми ремнями, беспокойно бегал среди своих бойцов, до хрипоты крича, ободрял их и призывал к новой атаке. Но старания его были безрезультатны. Солдаты слишком устали. У противника было явное преимущество.

Командир полка подумывал уже, не попросить ли ему помощи у комбрига, который со 2-м полком остановился на короткий отдых в другом шахтерском поселке, что был в верстах пяти отсюда. Но его сдерживал стыд. Неужели он со своим полком не справится с этой кучкой белогвардейских бандитов?

Приказав кавалеристам окопаться и обстреливать противника, он послал полкового фельдшера с сестрой и санитарами оказать первую неотложную медицинскую помощь раненым, оставленным на поле боя, и, по возможности, вынести их.

Белые, завидев людей с повязками красного креста на рукавах, прекратили стрельбу. Молчали и конармейцы. Над заснеженным полем, по которому ходили санитары, фельдшер и сестра в поисках раненых, стояла тишина.

— Удивительное дело, — поглядывая в бинокль в сторону белых, задумчиво говорил командир полка политкому, такому же молодому парню, как и сам, плечистому, голубоглазому, одетому в кавказскую бурку. — Неужели у них проявилось чувство гуманности?.. Смотри, не стреляют, значит, дают нам возможность убрать раненых с поля боя.

— Врут! — резко сказал политком. — Какую-нибудь каверзу задумали… Они, сволочи, коварные. Вот увидишь, они неспроста замолчали.

Некоторое время оба молча и настороженно всматривались в сторону притихшего противника…

Тем временем фельдшер с Надей торопливо расхаживали по равнине, наскоро делая перевязки раненым и отправляя их с санитарами за линию окопов.

— Надюша!.. Надюша!.. — озабоченно покрикивал медицинской сестре уже пожилой седоусый фельдшер. — Далеко не отходи!.. Не отходи!..

— Не беспокойтесь, Кузьма Демьянович, — отзывалась девушка. — Не отойду далеко!..

Надя уже была опытной сестрой. Сейчас она уже человекам десяти перевязала раны, и их вынесли с поля боя. Поднявшись во весь рост, она внимательно огляделась: раненых, кажется, больше нет… Хотя вот кто-то стонет в бурьянах, в ложбине… Надя кинулась к раненому, и вдруг сердце замерло.

— Митя!.. Родной!.. — в ужасе вскрикнула она.

Но, подбежав к раненому, с облегчением произнесла:

— Нет, не Митя. Но как он похож! Такой же белокурый и ясноглазый.

Раненый, видимо, был командиром взвода или эскадрона — на нем были командирские ремни, и около него лежал наган.

— Это… я на случай, если бы ко мне белые подошли, — страдальчески улыбнулся он, заметив взгляд Нади, устремленный на револьвер. — Спасибо, сестричка! Спасибо, родная!.. Я уж думал, что меня на съедение белым оставили…

— Разве мыслимо!.. — воскликнула Надя.

— Все бывает на войне, — тихо проронил раненый. — Бывает, что белые так напрут, что и раненых бросишь… Не до них тогда.

— Бывает, — согласилась девушка, — но редко. Тем более, что мы все время наступаем…

Девушка ловко перевязала рану, пощупала пульс и, привстав, оглянулась, чтоб позвать санитаров. Но те были далеко. Вслед за ними уходил и фельдшер, то и дело оборачиваясь и оглядывая поле: не остался ли кто?..

— Кузьма Демьянович! — встревоженно закричала Надя, махая рукой. Кузьма Демьянович!.. Вот еще раненый!.. Вернитесь!..

Но фельдшер не заметил Нади и скрылся за бугром.

— Что, ушли? — волнуясь, упавшим голосом спросил раненый.

— Да нет, сейчас придут, — сказала она спокойно и серьезно. — Ты не волнуйся… Я ведь тебя не брошу…

Бледное лицо раненого потеплело, он благодарными глазами взглянул на девушку.

— Спасибо, сестричка… Скорей бы в госпиталь… Ведь я бы там быстро поправился, а?..

— Ну конечно, у тебя ж рана пустяковая, — сказала Надя, хотя знала, что рана тяжелая и он много потерял крови.

Раненый повеселел.

— Может, я попробую встать… Может, пошли б… с тобой, — сказал он, пытаясь приподняться. Но раненый тотчас же со стоном повалился на спину. Нет… Не могу!.. Все нутро выворачивается…

— Лежи, — спокойно и строго сказала ему Надя. — Придут санитары, отнесем…

Печальными, потемневшими глазами смотрел раненый на нее.

— Что ж, значит, бросили тебя? — едва внятно прохрипел он. — Меня-то уж ладно, а тебя-то зачем же?.. Беги, сестричка… Беги, пока не поздно… А то как начнется опять бой, пропадешь…

Конечно, Надя могла бы уйти, все равно ведь он не жилец на белом свете. Минуты его жизни сочтены. Она видела это и по синеющему лицу, и по заострившемуся носу, и по тускнеющему взгляду, по пульсу. И все же она не могла его оставить здесь одного, такого слабого, беспомощного.

— Пить!.. — прошептал раненый.

Надя приложила к его губам флягу. Умирающий сделал несколько глотков и снова сказал:

— Иди, сестра… Иди!..

«Может быть, действительно, уйти?» — мелькнуло у нее. Нет! Она этого не сделает. Раненого надо обязательно вынести отсюда. Она встала во весь рост и оглянулась. Может быть, хватились и ищут ее. Но нет, равнина была пустынна. Только черными тенями металась по полю воронья стая.

Вдруг гулко ударил орудийный залп. Вороны взмыли в серое небо. Протрещала ружейная стрельба. Застрочили пулеметы. Девушка услышала над головой знакомое ей противное нытье пуль.

— Ложись, сестра! — крикнул раненый. — Ложись, а то убьют!

Она бросилась на снег около раненого… Над равниной стояла тишина, лишь с неба слышались взбалмошные крики потревоженных ворон.

— Встань-ка, сестрица, — прохрипел раненый. — Погляди… что-то затихло…

Надя приподнялась и оглянулась.

— О! — закричала она в ужасе, закрывая лицо руками и приседая около раненого.

— Что, сестрица?.. Что?..

— И оттуда и отсюда конница, — сказала она, вздрагивая всем телом. Шашки сверкают…

— В атаку друг на друга пошли, — задыхаясь проговорил раненый. — Как же мне тебя уберечь?.. Беги, сестрица, тут вот где-то овражек, кажись… А то ж тебя кони истопчат… Беги вон туда.

И верно, совсем близко был небольшой овражек. Если в нем укрыться, то, пожалуй, можно отсидеться, пока пройдет бой.

— Возьми наган, — сказал раненый. — Пригодится.

Надя сунула револьвер в карман своего полушубка и сказала:

— Без тебя не пойду.

— Да как же… — в отчаянии выкрикнул парень.

Девушка схватила его за полу шинели, упираясь ногами о кочки замерзшей земли, потащила к оврагу. Побелев от боли, скрипя зубами, раненый упирался руками, подтягивался, помогая ее усилиям… Потом он как-то сразу обессилел, голова поникла.

Надя испуганно взглянула на него.

— Ты что?

Раненый молчал, смотря на нее остекленелыми глазами.

— Умер! — вскрикнула девушка.

Надя оставила труп и побежала к оврагу. В бешеном порыве налетели всадники друг на друга, и в глазах Нади все смешалось. Она упала… Звенели шашки, слышались яростные возгласы сражающихся и крики раненых. С диким ржанием метались ошалевшие от крови лошади. Они вздымались на дыбы, сбрасывая обезумевших от хмеля битвы седоков…

Возле Нади, озлобленно ругаясь, в смертельной схватке бились всадники. Инстинкт самосохранения заставил девушку подняться. И только она успела это сделать, как вдруг увидела, что около нее свалился с лошади всадник. Надя в мгновение ока подхватила коня и вскочила в седло. Он рванулся было, но девушка, туго натянув поводья, сразу же укротила его…

Первой мыслью Нади было немедленно ускакать из этого страшного места. И, пытаясь выполнить свое намерение, она стала искать выход. Крик ужаса вырвался из ее груди. Она увидела Митю. Он сражался с бородатым казаком. Бородач был опытный рубака. Он, как кот с мышью, играл с Шушлябиным. Кружась вокруг юноши на вороном, злобно скалившем зубы жеребце, он то и дело со свистом опускал шашку над головой Дмитрия, но не рубил… Он просто забавлялся с ним, что-то выжидал…

Надя поскакала на помощь Дмитрию… Бородатый казак, косо глянул на нее, привстал на стременах и сделал взмах шашкой над головой Шушлябина. Юноша тоже взмахнул своей шашкой, чтобы отбивать его удар. Этого только и надо было казаку. Он с плеча молниеносно размахнулся шашкой и рубанул с силой ею горизонтально.

Срубленная голова Дмитрия, как арбуз, покатилась по снегу…

Наде казалось, что это страшный сон. На мгновение она помертвела, потом выхватив револьвер, выстрелила в казака. Тот замахнулся на нее окровавленной шашкой, но покачнулся. Шашка выпала из руки…

Спрыгнув с лошади, девушка опустилась на колени перед головой Дмитрия, с рыданиями прижалась к ней.

Надя вытерла слезы и воспаленными глазами оглянула поле битвы, не видя, что конармейцы отходили к своим позициям.

Девушка, плохо соображая, что делает, ворвалась в кучу сражавшихся, разыскала белогвардейца с офицерскими погонами и выстрелила в него.

— Товарищи! — звонко закричала она. — Ура-а!..

— Ура-а!.. — ответили буденновцы и с удвоенной силой нажали на белых.

— Ура-а!.. Сестра с нами!..

— Сестричка-голубушка с нами!..

Своим появлением молоденькая девушка, казалось, вдохнула животворящую силу в конармейцев. Бешено рубя направо и налево, они ринулись на белых и заставили тех обратиться в бегство.

— Ура-а!.. Ура-а!.. — торжествующе кричали конники-буденновцы, преследуя врагов.

Надя мчалась в передних рядах.

Азарт битвы, как хмель, кружил ее голову. Она так была охвачена желанием возможно больше отомстить за смерть Мити, что не заметила, как на помощь белым из села выскочило несколько конных сотен и помчалось наперерез буденновским конникам. Она даже не обратила внимания на предостерегающие крики буденновцев:

— Назад!.. Назад!..

Резко осадив коня, Надя повернула назад. Она была одна. Низко склонившись к гривам коней, буденновцы старались уйти от заходящей им в тыл конной лавы белых… Надя далеко отстала от них…

Девушка припустила лошадь в намет. Лошадь была резвая, мчалась, как стрела. Ветер свистел в ушах.

— Товарищ!.. Товарищ!.. — вдруг она услышала умоляющий голос бежавшего без шапки, с окровавленной головой красноармейца. — Возьми меня!.. Белые зарубят!

Девушка натянула поводья. Конь, задрав оскаленную морду, остановился.

— Садись! — крикнула она.

Красноармеец с трудом взобрался на коня позади Нади и крепко обхватил ее руками.

Надя ударила ногами по бокам коня и снова помчалась…

* * *

Тридцать конармейцев, в том числе и Дмитрия Шушлябина, хоронили в братской могиле на площади шахтерского поселка. Духовой оркестр играл похоронный марш. У могилы был выстроен полк. Военкомдив Ермаков говорил прочувствованную речь. Старые шахтеры, их жены и матери с печальными лицами внимательно слушали его. То там, то здесь всхлипывали женщины.

Когда опускали гробы в могилу, полк салютовал ружейными залпами.

Надя стояла как окаменевшая. Скорбными глазами смотрела она, как зарывали могилу.

К ней подошел Прохор.

— Наденька, — сказал он, утешая. — Ободрись. За Митю мы отомстим.

— Не надо, Проша. Не утешай! Я сама знаю все.

По ее осунувшемуся лицу поползли слезинки.

— Поплачь, сестричка, поплачь, родная, — обнял ее Прохор. — Легче будет…

— Я все еще не верю, что нету больше Дмитрия. Я не могу простить себе, что поздно выстрелила.

— Ты сделала многое. Сейчас мне сообщили: Реввоенсовет Конной Армии представил тебя к ордену Красного. Знамени…

— За что?.. Что я такое сделала?..

— Им виднее, сделала ты что или нет. Ты совершила подвиг воодушевила бойцов на битву и спасла двух конников… Молодец ты! И как ты вдруг такая стала? — с удивлением рассматривал ее Прохор. — Прямо непонятно, откуда все это у такой девчонки…

— Проша, — сквозь слезы тихо сказала она, — не хочу больше сестрой работать.

— Вот это да! — изумился Прохор. — Почему же?

— Хочу служить рядовым конармейцем.

— Быть в строю? Да ты что!.. Разве ты сумеешь привыкнуть к солдатской жизни?.. Нет, Надя, солдатская жизнь суровая…

— Я обо всем подумала… Решила твердо. Ты только помоги мне устроиться… Я бы хотела поступить в разведывательный эскадрон к Сазону Меркулову…

— Ну что же, если твердо решила — ладно. Помогу тебе. А все-таки подумай еще об этом лучше… Может быть, раздумаешь…

— Нет, Проша, — твердо сказала Надя. — Не раздумаю. Я решила и от своего решения не отступлюсь…

 

XX

Ростов и Новочеркасск переполнены тревожными слухами, передаваемыми из уст в уста «из самых достоверных источников».

Родовитая аристократия, наводнившая эти города, лихорадочно начала пересчитывать пачки «николаевок», прятать подальше бриллианты и другие фамильные и нефамильные ценности. Многие заметались по городу в поисках возможности поскорее уехать в Новороссийск, чтобы оттуда, купив за бешеные деньги места на пароходе, удрать куда-нибудь в Париж, Константинополь, Софию или на какие-нибудь Принцевы, Соломоновы или Чертовы острова, лишь бы избежать сурового ответа перед народом.

Паника началась невероятная. В газетах появилось напечатанное крупным шрифтом объявление атаманского дворца:

«От донского атамана.

Ввиду панических слухов о моем отъезде из пределов Области, объявляю, что бежать никуда не собираюсь и уеду из Новочеркасска только со штабом Донской армии. Правительство продолжает свою работу совместно со мной.

Войсковой атаман генерал-лейтенант Богаевский».

Это не помогло. В банках началась невероятная толчея. Здесь, как ужаленные, из угла в угол, от окошечка к окошечку, мечутся в великолепных гвардейских мундирах офицеры, дородные мужчины в элегантных костюмах, шикарно разодетые дамы…

— Вот это я понимаю! — в восхищении потирает маленькие ручки граф Сфорца ди Колонна князь Понятовский, расхаживая со своими приятелями Розалион-Сашальским и ротмистром Яковлевым по банкам. — Вот это я понимаю! Родовитая русская аристократия!.. Промышленные тузы!.. Министры!.. Помещики!.. Гордость России!.. Русью пахнет!..

— Скорее всего, — ухмыльнулся Розалион-Сашальский, — сигарами и коньяком.

Как и многие в то бурное время, эта тройка закадычных друзей в мутной водичке ловила рыбку, лихорадочно развивая свою деятельность. Понимая отлично, что дни их жизни в Новочеркасске и Ростове кончаются, скоро, так или иначе, придется удирать за границу, — а за границу с пустым карманом хоть не заявляйся, — друзья решили подработать на дорогу.

Вначале Яковлев научил маленького графа Сфорца и Розалион-Сашальского шулерству. Но это мало что принесло, так как паника охватила всех и каждому было не до карт. Друзья решили заняться аферой.

Как-то из Екатеринослава в Ростов приехали два торговых агента, посланные правлением общества потребителей служащих и рабочих Екатерининской железной дороги закупить различные товары для своего кооператива.

Торговые агенты остановились в гостинице «Астория», в которую обычно стекались все жаждущие приобрести драгоценности с «золотого дна» Ростова. Совершенно случайно Розалион-Сашальский, будучи в штатском костюме, познакомился с этими агентами и, сам еще не зная для чего, выдал себя за ростовского коммерсанта Ивана Ивановича Дронова, крупного поставщика продуктов для Ростовского комитета союза городов. Между новыми знакомыми завязался оживленный разговор. Когда Розалион-Сашальский узнал, зачем эти агенты приехали в Ростов, у него возникла блестящая мысль. Он предложил им перекупить у него большую партию мануфактуры, сданную якобы ему комитетом, который ликвидировал свои операции, в уплату долга по прежним поставкам.

Доверчивые агенты поверили Розалион-Сашальскому.

Правда, сперва подозрение терзало душу агентов, но элегантная внешность и безупречные манеры Розалион-Сашальского и графа Сфорца, а также смелость, с которой действовали аферисты, рассеивали всякие сомнения. Не внушал особенного доверия один лишь Яковлев. Но он больше помалкивал.

Вздыхая, агенты достали из портфеля и отсчитали Розалион-Сашальскому сто сорок тысяч рублей.

Погрузка товара назначена была на тот же день. Пообещав через час доставить необходимое разрешение на вывоз из города мануфактуры, «коммерсанты» ушли из гостиницы и, разумеется, больше труда не возвращались.

Проделав эту аферу, друзья до того обнаглели, что продали одному приезжему коммерсанту чей-то товар, находившийся в вагоне на станции Ростов.

Ротмистр Яковлев, правда, без ведома графа Сфорца и Розалион-Сашальского, однажды провел для опыта такую операцию. Надев на свое рябое лицо черную маску, он вошел в кафе «Швейцарское кофе», прикрыл дверь на засов и, наставив на публику, находившуюся в кафе, наган, заорал громовым голосом:

— Руки вверх!

Все в испуге подняли руки. Яковлев предупредил:

— Не волнуйтесь, господа. Всем тем, кто добровольно отдаст мне имеющиеся у них драгоценности и деньги, не грозит никакая опасность. Но кто вздумает оказать мне сопротивление или утаить ценности и деньги, пусть пеняет на себя… Убью! — прорычал он.

Скинув фуражку, не опуская револьвера и не отходя от двери, он сказал:

— Подходи по одному!.. Клади в фуражку!.. Живо!..

Перепуганные посетители кафе выстроились в очередь. В фуражку Яковлева посыпались деньги, золотые кольца, браслеты, портсигары. Когда фуражка наполнилась, Яковлев, угрожающе спросил:

— Все положили?

— Все!.. Все!..

— Ложись на пол!.. Быстро!.. Стреляю!..

Все в ужасе повалились на пол.

— Лежать десять минут молча, не поднимая головы! — приказал Яковлев и, откинув засов у двери, скрылся…

Этот опыт дал ему тридцать пять тысяч рублей, четыре золотых браслета, восемь колец, некоторые из них с бриллиантами, пять брошей, три массивных серебряных портсигара с золотыми вензелями и много разной мелочи.

Когда он намеками дал понять своим друзьям, что таким способом можно было хорошо «подработать», те с негодованием отвергли идею Яковлева.

— Как ты мог подумать о такой гнусности? — с возмущением вскричал маленький Сфорца. — Я — аристократ, граф, князь — и вдруг дневной грабеж. За кого ты меня принимаешь?.. Я думаю, что ты пошутил. Если не пошутил, то я перестану тебе подавать руку…

Яковлев вскипел:

— Ну, знаешь, Сережка, хоть ты и князь, хоть ты и граф, а пошел ты к чертовой матери!.. Пошутил ли я или не пошутил — это дело мое, а мне надоело тебя кормить… Я шулер, и ты хорошо знаешь об этом. И вот шулер тебя уже сколько времени кормит. А ради чего?.. Из-за твоего графства?.. или княжества?.. Плевать мне на твои титулы.

Друзья, видимо, перессорились бы смертельно, если бы их не примирил Розалион-Сашальский.

— К чему раздоры, друзья? — сказал он укоризненно. — Такие дни, господа, сейчас. Если мы поссоримся, то уедем за границу ни с чем… Нам, так сказать, нужна полная гармония в наших отношениях. Нужно, так сказать, единение, согласие… Иначе пропали мы. Помиритесь! Сейчас же помиритесь!.. Подайте друг другу руки…

Ненавидя друг друга, но пока еще нуждаясь один в другом, они вынуждены были пожать руки.

Вскоре после этого инцидента, как-то будучи в ростовском кафешантане «Марс», Сфорца в антракте, разгуливая со своими приятелями, усмехнувшись, сказал:

— Думаю, что я все же выдающийся человек. Просто феномен!.. Меня одолевают порой гениальные мысли. Вот сейчас, как не отгоняю я, а навязчивая идея сверлит мой мозг…

— Какая, Серж? — сгорая от любопытства, спросил Яковлев.

— Да она не осуществима…

— Ну, а все-таки скажи…

— Если б осуществить ее, — проговорил Сфорца.

— О! — подпрыгнул от любопытства Розалион-Сашальский. — Что ж за идея? Будь другом, так сказать, не томи… на свете нет ни одной такой мысли, которую не мог бы, так сказать, реализовать шляхтич Владислав Розалион-Сашальский… Скажи, друг!

— Вы все, по-моему, знаете американца Брэйнарда?.. — таинственно прошептал Сфорца.

— Это того самого, который натянул вам всем носы, отбил у вас Верку Ермакову и живет с ней? — мрачно хмыкнул Яковлев.

— Ну, тож, Миша, скажешь, — недовольно проговорил Розалион-Сашальский. — Никто там, так сказать, не натягивал носов. Мы сами отдалились, так сказать, от этой вульгарной женщины. Если б я хотел… браво покрутил свой рыжий ус поляк.

— Не хвались! — оборвал его Яковлев.

— Знаем, конечно, этого американца. Так что? — сказал Розалион-Сашальский.

— Этот американец, — зашептал Сфорца, — ежедневно скупал у новочеркасских ювелиров драгоценности. Я как-то был у него в номере… По-моему, все скупленные драгоценности он прячет в большом свело-желтом кожаном чемодане, который стоит у него около кровати…

— Ну-ну? — с любопытством прислушивались Розалион-Сашальский и Яковлев к рассказу Сфорца.

— Он боится отдавать драгоценности в банк на хранение.

— Похитить бы у него этот чемодан.

— Вот это мечта! — захохотав, хлопнул себя ладонью по лбу Яковлев.

— Да, дело соблазнительное, — крутя ус, задумчиво проговорил Розалион-Сашальский. — Это, так сказать, была бы важнецкая добыча… Да-а, надо это дело, так сказать, обмозговать…

— Как ты, Миша, на это смотришь? — посмотрел Сфорца на Яковлева.

— Как я на это смотрю? — захохотал Яковлев. — На все то, где пахнет деньгами, а смотрю влюбленными глазами… Вы можете даже не спрашивать моего согласия. Располагайте мной, как собой…

— Ну и прекрасно, — сказал Сфорца. — Надо продумать план похищения этого чемодана. Все втроем выедем в Новочеркасск. Только вот беда: говорят, к этому американцу приехал его секретарь из Лондона… Надо это все учесть.

— Ерунда, — махнул рукой Яковлев. — Сумеем спереть чемодан и из-под носа этого секретаря…

— Дал бы бог! — сказал Розалион-Сашальский.

 

XXI

Высокий и высушенный, как тарань, белобрысый, с осыпанным веснушками длинным, тонким носом, мистер Тренч производил впечатление простодушного, бесхитростного малого, которого нетрудно было обвести.

Жил он в гостинице «Лондон», рядом с номером своего патрона. По приказанию Брэйнарда он почти никуда не отлучался из гостиницы, как цербер сторожил комнату своего хозяина. И если уборщицам приходилось убирать номер Брэйнарда, то делали они это под надзором Тренча.

Однажды мистер Тренч, проводив хозяина, прохаживался около номера Брэйнарда, наблюдая за тем, как уборщица мыла полы. По коридору, поскрипывая лаковыми туфлями, прошел одетый в синий новенький костюм, полнотелый рыжеватый мужчина средних лет с пышными усами.

— Гуд морнинг, мистер Тренч, — улыбаясь, раскланялся он с англичанином.

— О, сенк ю! — живо обернулся Тренч, с любопытством меряя взглядом с ног до головы рыжеусого господина, — ви мне знайт?

— Как же вас не знать, мистер Тренч? — остановился незнакомец. Меня, так сказать, познакомил с вами сам мистер Брэйнард… Разве вы меня забыли?

Англичанин сморщил лоб. Потом, как бы вспомнил, смущенно заулыбался:

— О, простите мне, мистер…

— Пятаков Петр Петрович, — подсказал рыжеусый господин, улыбаясь и почтительно кланяясь. — Так сказать, потомственный русский дворянин и помещик…

— Олл райт! — воскликнул англичанин. — Пиетр Пиетровиц… Я вас не вдруг узнавайт…

— Ничего, — добродушно усмехнулся рыжеусый. — Вспомнили же…

— Ви здесь жил? — спросил Тренч.

— Ну да, — кивнул рыжеусый. — Я здесь живу, в этой гостинице. Вон мой номер, — махнул он рукой в неопределенном направлении. — Не угодно ли, мистер Тренч, ради приятной встречи, так сказать, спуститься со мной в ресторанчик и, так сказать, выпить коктейль, виски или водки, что угодно?

— О! — улыбаясь и прижимая руку к сердцу, закивал головой англичанин. — Спасыб болшой… Мне нелза ходит туда…

— Нельзя ходить туда? — переспросил рыжеусый господин. — Ну что же, и не надо… Мы закажем в мой или в ваш номер завтрак. Хорошо, мистер Тренч?

Хотя и плохо, но все-таки англичанин понимал своего русского собеседника. На его приглашение выпить он решительно замотал головой:

— Но!.. Но!.. Пить нелза… Но!..

— Немножко, мистер Тренч, немножко…

— Немножка?..

— Чуть-чуть, — показал полпальца рыжеусый. — Вот столечко, так сказать.

— Цут-цут можна, — кивнул англичанин.

Уборщица, помыв номер Брэйнарда, заперла дверь и ключ передала Тренчу. Тот сунул его в жилетный карман.

Из приоткрытой двери номера, напротив, тонкий голос запел:

Плыви, моя гондола-а, Озаренная луной. Раздайся баркарола Над сонною ре-екой…

Рыжеусый покосился туда и громко закашлялся.

— Отлично, мистер Тренч, — сказал он. — Где же мы выпьем, у меня или у вас?

— Мне, — ткнул пальцем англичанин в дверь своего номера.

— Очень хорошо. Гут! Послушайте, — подозвал рыжеусый горничную и сказал ей, что принести им из ресторана.

* * *

Напоив до потери сознания англичанина, Розалион-Сашальский вынул у него из жилетного кармана ключ от номера Брэйнарда, и приоткрыв дверь, передал его прохаживающемуся по коридору маленькому улану. Сфорца подозвал Яковлева, шепнул что-то и сунул ему ключ. Тот кивнул головой. Взяв в своем номере гитару, Сфорца вошел в комнату хорошенькой горничной. Оттуда вскоре послышался девичий смех, взвизги.

И в то время, когда Розалион-Сашальский занимался с пьяным англичанином, а маленький граф развлекал горничную, Яковлев вытащил из номера Брэйнарда огромный светло-желтый кожаный чемодан…

* * *

Через час в гостиницу вернулся Брэйнард. Его встретил совершенно трезвый секретарь.

— Все в порядке, Томас? — спросил его Брэйнард.

— О'кей! — весело воскликнул Трэнч. — Хотя случилось довольно комическое происшествие.

— Какое же? — заинтересовался Брэйнард.

— Чемодан из вашего номера стащили.

— Все-таки стащили?.. Расскажи, как это случилось?

Тренч подробно рассказал обо всем, что с ним произошло.

— Я сразу понял, что этот господин с рыжими усами жулик. Я дал возможность ему делать все, что ему хотелось. Он начал меня спаивать. Я притворился пьяным. Потом он вытащил из моего кармана ваш ключ и передал его своим двум товарищам… Он остался здесь, а они воровали ваш чемодан. Потом я притворился уснувшим, тогда он ушел от меня.

Брэйнард расхохотался.

— Томас, вы чудесный малый! — воскликнул он. — Вы заслуживаете большой награды. Имейте в виду — вы ее получите в Англии. Ведь так классически провести негодяев — это же чудо.

— Благодарю вас, сэр, — поклонился Тренч.

— Какие из себя эти мошенники?

— Один толстый с рыжими усами…

— Так.

— Второй маленький, с черными усиками.

— Так.

— Третий худой, высокий, рябой.

— Понятно. Этих авантюристов я знаю. Но теперь они во второй раз не полезут… Воображаю, как они раскроют чемодан, набитый простыми камнями. Ха-ха!.. А мешок-то цел?..

— Будьте покойны, сэр, — кивнул Тренч. — Вот, — откинул он подушку на своей кровати. Там, под подушкой, лежал большой кожаный мешок, закрытый двумя замками. — Я с него глаз не спускаю. А если б кто коснулся, то познакомился б вот с этой штукой, — вытащил он из кармана браунинг.

— Молодчина вы, Томас! — крепко пожал ему руку Брэйнард. — Я вам обязан, и вы за все получите мою благодарность.

 

XXII

К январю 1919 года частями Первой Конной армии был полностью очищен от белогвардейцев Донбасс.

Теперь перед Первой Конной ставилась задача — во взаимодействии с VIII армией нанести решительный удар по остаткам белой армии, находящимся в Ростове.

До Ростова хотя и не особенно далеко, но подступы к городу сильно укреплены. Деникинцы сюда стянули отборные казачьи и офицерские полки, много артиллерии. Кругом курсировали бронепоезда. Англичане подбросили танковые отряды.

Шестого января 11-я кавалерийская дивизия Первой Конной армии совместно с 9-й стрелковой дивизией при активной поддержке советских бронепоездов взяли Таганрог. Белогвардейцы бежали к Ростову.

* * *

Хотя до рассвета еще и далеко, но небольшое село Милость Кураки уже живет суматошной жизнью.

В маленьких оконцах нахохлившихся соломенными заснеженными крышами низких хат мерцают огни. По улицам под яростный лай собак с шумом и криком проходят конные Части. Звонко ржут кони. Скрипит морозный снег под санями и телегами обозов…

Ворошилов и Буденный остановились обогреться и отдохнуть в большой, просторной хате. Здесь шумно и весело. Вокруг жарко натопленной печки стоят, грея руки, начдивы, комбриги, военкомы, заскочившие сюда на минуту получить дальнейшие распоряжения. То и дело слышатся взрывы смеха.

— Эй, Мироненко! — кричит весело кто-то. — Что у тебя уши-то мотаются, как у лягавой? Ай, отморозил?..

— Это он их в воде размочил, — отвечает кто-то, смеясь.

Сидящих за столом над картой Ворошилова и Буденного окружила группа командиров.

— Товарищ Ворошилов, объясните, пожалуйста… — задает один вопрос.

— Товарищ Буденный, скажите… — перебивает его второй.

И Ворошилов, и Буденный терпеливо отвечают на каждый вопрос, объясняют задачи, поставленные перед той или другой частью.

На улице вдруг возникает частая ружейная стрельба. Несколько пуль с взвизгом влетают в хату. Кто-то, заскрежетав зубами, простонал.

— Ранили! — крикнул чей-то тонкий голос.

На ходу одеваясь и надевая шапки, все ринулись к дверям, столпившись у порога.

— Спокойствие, товарищи! — закричал Ворошилов. — Спокойствие!.. Без волнения!.. Выходите по одному.

Возня у порога прекратилась. Ворошилов с Буденным вышли из хаты последними. Ординарцы уже держали под уздцы разгоряченных лошадей. Кони взволнованно танцевали, косясь на крики и выстрелы.

— Ну-ну, что ты волнуешься? — похлопал по шее свою Волгу Ворошилов и, коснувшись носком левой ноги стремени, взлетел в седло. Волга ринулась по улице. Буденный на своем Казбеке догнал Ворошилова. Все остальные начдивы, комбриги и военкомы следовали за ними.

Они проехали квартал. То там, то сям по селу вспыхивала трескотня ружейной перестрелки. Серая мгла ночи светлела — начинался мутный рассвет. Где-то кричали «ура».

— В чем все-таки дело? — придерживая кобылу, спросил Ворошилов, оборачиваясь. — Ничего не пойму.

— Может быть, разрешите выяснить? — выдвигаясь из толпы командиров, спросил Прохор, который также только что приехал к Ворошилову по Делу.

— Выясните, товарищ Ермаков, — согласился Ворошилов. — Нам нет, конечно, нужды ехать всем. Мы подождем здесь… Только, прошу вас, будьте осторожны.

— Не беспокойтесь, товарищ Ворошилов, — сказал Прохор. Пришпорив коня, он помчался в темь, туда, где трещали выстрелы.

Но в селе теперь стало спокойно, выстрелы слышались уже где-то вдалеке. Выехав из села, Прохор увидел во мгле рассвета мчавшегося навстречу всадника. Он резко натянул поводья. Жеребец от неожиданности присел на задние ноги.

— Кто? — крикнул Прохор, наставляя наган в сторону неведомого всадника.

— А ты кто? — остановился и тот.

В голосе почудились знакомые нотки.

— Сазон, ты? — неуверенно спросил Прохор.

— Я, а ты кто?

Прохор засмеялся и поехал к нему.

— Что ж, Сазон, не узнаешь? А тож друг…

— О, Прохор Васильевич! — обрадовался Сазон и подскакал к Прохору. Здорово, товарищ военкомдив!

— Здравствуй! Что за стрельба?

— Беляки хотели на нас врасплох напасть. Да номер не прошел… Бросились мы на них в атаку, отогнали… Многих чертей порубали, а многих в плен позабирали… Одного я своего станичного забрал в плен… Помнишь, тогда к тебе приходил-то, Мишка Котов?.. Так вот я его, сволочугу, поймал… Ха-ха!.. Говорит, что среди пленных должны быть еще наши станичные…

— А почему сейчас-то идет стрельба?

— Да это так уж, для острастки, — засмеялся Сазон. — Так вот Котов говорит, что командиром полка у них был Максимка Свиридов… Вот гад!.. Чин у него уже войскового старшины… Ежели не убили, то, может, тоже в плен к нам попал…

— А где пленные? — спросил Прохор.

— А вон ведут, — обернувшись, указал Сазон на бредшую в утренней мгле толпу пленных, конвоируемую конармейцами.

— А ты куда направляешься?

— К товарищу Буденному послан с рапортом, — сказал Сазон.

Он уже намеревался было мчаться, но, заметив выезжавшую из села кавалькаду всадников, остановился.

— Никак, товарищ Буденный?.. — угадывал он. — Он и есть… и товарищ Ворошилов тоже…

Сопровождаемые ординарцами и адъютантами, к Прохору и Сазону подъезжали Ворошилов и Буденный.

— Так что тут происходит, товарищ Ермаков? — спросил Ворошилов.

Прохор рассказал.

— Вот участник атаки, он может вам подробнее рассказать, — указал он на Сазона.

— Я к вам с донесением, товарищ командарм, — козырнул Сазон и передал Буденному пакет.

Прочитав донесение, Буденный спросил, указывая на пленных, уныло бредших по дороге:

— А что это за народ?

— Пленные, товарищ командарм, — ответил Прохор.

— Пленные? — переспросил Ворошилов. — Интересно. Посмотрим.

Они подождали пленных. Буденный пристально вглядывался в лица белогвардейцев.

— Стой! — вдруг поднял он руку.

Колонна пленных остановилась.

— Тут, оказывается, и наши, платовские, есть, — сказал Буденный Ворошилову. — Ей, Ергенов! — крикнул он высокому калмыку в офицерской папахе, прятавшемуся за спины пленных казаков. — Иди-ка сюда!

Калмык испуганно глянул на Буденного и, узнав его, воровато забегал глазами, присел.

— Ну, чего прячешься-то? — повысил голос Буденный. — Говорю, иди сюда!

Калмык, посерев от страха, зябко поежился. Пугливо озираясь на пленных, словно ища у них защиты, он вышел из толпы.

— Эх ты! — окинул его презрительным взглядом Буденный. — Докатился. Что ж с тобой теперь делать, а?

Ергенов молчал, потупив взор.

— А в чем дело, Семен Михайлович? — спросил Ворошилов.

Буденный стал рассказывать о калмыке, о его предательстве.

— Народ доверил ему, — говорил гневно Буденный. — Советская власть доверила ему. Выбрали его членом ревкома Великокняжеского округа, назначили заведовать военным комиссариатом, а он обманул, предал нас. Все оружие, которое находилось в военном комиссариате, сдал белым и сам сбежал к ним… У белых служил… Кем ты, Ергенов, служил?..

— Командиром сотни, — глухо сказал Ергенов.

— Да, это, конечно, предательство, — сказал Ворошилов. — За это надо судить.

Пленные были мрачны и растерянны. Переглядываясь, они настороженно прислушивались к тому, что говорили Ворошилов и Буденный.

— Из какой он семьи? — спросил у Буденного Ворошилов.

— Отец у него был скотовод, — сказал Буденный. — Но наемного труда не имел, сам трудился…

— Да, товарищи, — проговорил громко Ворошилов. — Этот человек за свое предательство и активную службу у белых заслуживает суда военного ревтрибунала, но, принимая во внимание, что он происходит из семьи трудового казака-калмыка, то, я думаю, Семен Михайлович, мы его отпустим домой… Как ваше мнение?

Калмык был поражен таким великодушием. Он изумленно взглянул на Ворошилова, не веря своим ушам. Столько он натворил злого против советской власти, против народа, что, когда попал в плен к красным, уже обрек себя на смерть. Разве он мог предполагать, чтоб его простили?..

— Ты слышал, Ергенов, что сказал представитель Центрального Комитета Коммунистической партии и Советског о правительства товарищ Ворошилов? спросил Буденный. — Тебя прощает советская власть за все твои злодеяния. Как только Платовская станица будет освобождена Красной Армией, можешь идти домой и честно трудиться… В штабе армии тебе выдадут документ.

Калмык упал на колени. Слезы полились по его желто-смуглому лицу.

— Ой, как я виноват!.. Ой, как виноват!.. Советская власть простил меня… Бей меня, плюй меня!.. Я дрянный человек!

Лица у пленных казаков прояснились. В сердце у каждого из них появилась надежда: раз уж такого заядлого преступника, как Ергенов, простили, то их уж, простых казаков, обманутых офицерством, подавно простят и распустят по домам…

— Ах мать твою черт! — вдруг смачно выругался кто-то за спиной Буденного.

Буденный оглянулся. Его ординарец, Фома Котов, разъяренно жиганув плетью своего коня, в два прыжка очутился у толпы пленников. Со свистом выхватил он шашку из ножен и, потрясая ею над головой какого-то пленного казака, орал:

— Зар…рррублю, гад ползучий!.. Ишь ты, супротив своего родного брата пошел!.. Супротив народной советской власти пошел!.. Супротив самого товарища Ленина пошел!.. Я тебе голову срублю, беляку проклятому… Гад непомерный!..

— Фома! — сердито прикрикнул Буденный. — Отставить!.. Кого ты собираешься рубить?.. Чего буянишь?..

— Извиняюсь, товарищ командарм, — сказал, стихая, Фома. — Да как же не буянить?.. Поневоле забуянишь, коль вот этот сволочной казачишка является всенастоящим родным братом моим. Да как вы думаете, что я за мерзячие дела обнимать, что ли, должон его?..

Понурив голову, подобранный, щеголеватый казачок, Михаил Котов, уныло выслушивал брань своего старшего брата.

— Выходи сюда! — приказал ему Буденный.

Михаил, высоко поднимая носки, решительно вышагнул из толпы пленных, прищелкнул каблуками, вытянулся, опустил глаза в землю и замер.

Выправка казака понравилась Буденному.

— Ты кем служил у белых? — спросил он у него.

— Взводным урядником, — ответил Михали Котов. — А два дня тому назад наш станишный казак Максим Свиридов, какой, мол, зараз командовал полком нашим, для смеха назначил меня командовать сотней…

— Почему же — для смеха?

— Да какой из меня командир сотни? — усмехнулся застенчиво Михаил.

— Ну, это ты зря скромничаешь, — сказал Буденный. — Парень ты боевой… Это наш станичный, товарищ военком? — спросил он, обернувшись к Прохору.

— Да, наш, — кивнул Прохор.

— Ну, как он?

— Казак боевой и неплохой. Только вот с братом моим белогвардейцем спутался… На услужении у него был. Парламентером ко мне приходил, предлагал сдаться вместе с моим отрядом…

— Ишь ты! — удивленно покачал головой Буденный. — Какой ты, действительно, боевой. Видишь, Котов, какой брат у тебя, — кивнул он на Фому. — Молодец!.. Честно служит народу и советской власти. А тебя ослепили офицеры… Эх ты!..

— Заблудился, товарищ командующий, — вздохнул Михаил.

— Заблудился, — усмехнулся Буденный. — Все вы говорите, что заблудились, как круто приходится… Поздно больно вы прозреваете… Что же с тобой делать?.. Что делать с твоим братом, Фома?..

— Расстрелять, товарищ командарм, — с сердцем ответил Фома.

— Что вы такой кровожадный, товарищ Котов? — смеясь, сказал Ворошилов. — Зачем же его расстреливать, когда из него может быть, полезный человек?.. Как вы думаете, — обратился он к Михаилу Котову, отпустить вас домой или вы будете служить у нас?

— Буду служить у вас, товарищ начальник, — с готовностью ответил Михаил.

— А не сбежите снова к белым?

— Да что вы, товарищ начальник! — даже отшатнулся Котов. — Да мыслимое ли это дело?.. Уж ежели я пойду к вам служить, так, верьте мне, жизнь положу, а доверие ваше оправдаю…

— Как думаешь, Фома, правду он говорит? — спросил у своего ординарца Буденный.

— Брешет! — мрачно проворчал Фома.

— Брат! — вскричал со слезами на глазах Михаил. — Да ты что же это на своего одноутробного, родного брата наговариваешь?.. Богом прошу тебя прости меня… — И он повалился в снег, земно кланяясь в ноги коню, на котором сидел Фома. Лошадь испуганно попятилась. Фома задержал ее.

— Прости, братуша, — всхлипывал Михаил. — Вот те господь, буду служить верой и правдой и свою провинность отслужу. Прощаешь, что ль, брат? — приподнял он заплаканное лицо, заглядывая на Фому.

Но тот безмолвно сидел на коне.

— Да, я вижу вы, товарищ Котов, бесчувственный, — улыбнулся Ворошилов. — Неужели у вас сердце не дрогнет?

— Как же быть, Фома? — сказал и Буденный. — Советская власть прощает заблудившихся, обманутых казаков, а ты не хочешь брата своего простить.

Фома покосился сначала на Ворошилова, затем на Буденного, молча соскочил с коня, поднял брата.

— Ну, ладно, Миша, вставай, — сказал он ворчливо. — Раз уж советская власть тебя прощает, то, стало быть, и я тебя прощаю…

 

XXIII

Стояли крепкие морозы, но тротуары были забиты веселой гуляющей публикой, среди которой особенно много военных.

— «Приазовский край»! — расталкивая толпу, пронзительно кричит мальчишка, мчась по тротуару с кипой газет под мышкой. — Красные разбиты под Никитовкой!.. Красные разбиты!..

По мостовой, высоко поднимая ноги и отбивая шаг, под гром духового оркестра, ритмично колыша из стороны в сторону щетиной штыков, проходит офицерская рота.

— Кра-асные разби-иты под Никитовкой! — кричат мальчишки. — Отступают в панике!..

— Вот мерзавцы! — смеется Семаков, на ходу просматривая газету. Выдумают же — «красные разбиты под Никитовкой…» Ха-ха-ха!.. Обыватели, конечно, могут поверить… Витя, сунь вот этому в карман листовку… Так!.. Молодец!.. Пусть почитает…

— Может, Иван Гаврилович, сядем на трамвай? — предлагает Виктор.

— Да ты глянь. Там и сесть-то некуда… Пойдем уж так, кстати, листовки разбросаем…

Семаков с Виктором направляются на вокзал. Ростово-Нахичеванскому подпольному комитету доподлинно известно, что буденновские полки уже подходят к городу. Вся подпольная организация на ногах, она вооружилась и вооружила многих рабочих ростовских заводов. Все с нетерпением ждут сигнала подпольного комитета, чтоб начать вооруженное восстание и помочь Красной Армии захватить город.

Семаков и Виктор посланы на вокзал выяснить положение. По слухам, там уже вторые сутки стоит состав из Новочеркасска с золотом Донского правительства. Возникла идея — нельзя ли захватить это золото или во всяком случае, если к этому представится возможность, задержать состав до прихода Красной Армии.

— Иван Гаврилович, — воскликнул Виктор. — Да брось ты эту брехливую газету! Что ты нашел в ней хорошего?

— Нет, постой, постой, крестник, — продолжая на ходу просматривать газету, сказал Семаков. — Тут есть любопытные вещи… Вот, например, послушай!

Они остановились. Семаков стал читать:

«Пролежав более месяца в лазарете, не видел за это время улиц города. Теперь я выздоравливаю, можно выходить гулять, но во время боя с красными я лишился брюк и сапог. Не имею возможности их приобрести и получить помощь от родных, так как они в Киеве. Я покорнейше прошу добросердечных людей откликнуться и пожертвовать мне брюки и сапоги. Хочется ведь и мне попраздновать светлое Рождество Христово.

Прапорщик Р у д а к о в».

— Вот так вояка! — рассмеялся Семаков. — Так навоевался, что растерял портки и сапоги…

Виктор даже не улыбнулся шутке своего друга. Он был под впечатлением, которое произвело на него сообщение Васи Колчанова о смерти Марины.

«Нет!.. Нет!.. — с горечью подумал он. — Не верю!.. Неужели я не увижу ее больше?»

Переживая свое горе, Виктор похудел, в глазах затаилась печаль.

Семаков пристально посмотрел на юношу.

— Нет, крестник, так никуда не годится, — покачал он укоризненно головой. — Надо взять себя в руки. Так распускаться большевику не годится.

Виктор молчал.

…На вокзале лихорадочная суета. Ошалело мечутся по перрону люди с узлами, чемоданами, торопясь сесть в отходящие на юг поезда. У вагонов крики, давка, ругань, плач…

— Удирают, сволочи! — усмехнулся Семаков. — Почуяли…

Рассовывая листовки в карманы, узлы и корзины толпящихся на платформе пассажиров, Виктор и Семаков скоро разыскали то, что им было надо. На четвертом пути стоял состав из пяти вагонов: одного классного и четырех товарных. Состав плотным кольцом окружала атаманская гвардия в серых папахах с голубыми верхами.

Еще издали Семаков и Виктор увидели, что один вагон опечатан несколькими сургучными печатями и свинцовыми пломбами.

— Правильные слухи, — прошептал Семаков. — Золото… А ну-ка, давай пройдем…

Они хотели пройти мимо состава по платформе, но молодой есаул, грозно закричал:

— А ну, ну проваливайте!.. Здесь нельзя расхаживать!..

Они отошли на порядочное расстояние от состава и стали тихо рассуждать между собой.

— Этот состав, конечно, — сказал Семаков. — Но как его захватить?

— Пойти на риск, — прошептал Виктор. — Ночью собрать человек тридцать подпольщиков и окружить состав… Тут, я думаю, атаманцев человек пятьдесят, не больше…

— Нет, человек сто, наверно…

— Возможно, и сто.

Они замолкли и оба стали изучать место, где стоял состав с золотом.

— Кажется, зря мы стараемся, — сказал Семаков.

— Почему?

— А вон, видишь, садятся… Сейчас поедут.

И, действительно, атаманцы торопливо посадились в вагоны и, не отходя от дверей теплушек, зорко наблюдали за опечатанным вагоном. Паровоз без свистка медленно потащил состав.

Семаков и Виктор переглянулись и молча пошли.

* * *

В конце декабря морозы спали, стояла приятная погода. С синего звездного неба падали крупные хлопья снега. При свете фонарей они отливали золотом и, казалось, как в сказке, все вокруг — и небо и земля — было заполнено играющими звездами…

Город праздновал Рождество. Сквозь ярко освещенные окна видны вальсирующие пары. В ресторанах и барах — веселье. Звенели бокалы, произносились тосты в честь победы белой армии, рекой лилось шампанское.

Походив по улицам, насмотревшись на пьяное веселье, Виктор вернулся на свою новую квартиру. Делать было нечего, читать не хотелось, и он лег спать, но долго не мог уснуть. Из головы не выходил образ Марины… Потом Виктор уснул.

В полночь его разбудили. В комнату вошел радостно возбужденный Семаков.

— Вставай, крестник!.. Пойдем праздновать Рождество.

— Что случилось, Иван Гаврилович? — приподнялся Виктор, не понимая еще причин его радости.

— А ты одевайся, скорей, тогда узнаешь. Где твоя винтовка?

— В сарае, в дровах.

— Захватывай.

Виктор быстро оделся, сунул в карман револьвер, сбегал в сарай за винтовкой. Он догадывался: видно, красные подходят к Ростову.

Они вышли на улицу. Семаков на ремне нес винтовку. Снег перестал. Стояла тихая лунная ночь. Где-то на окраине Нахичевани злобно лаяли собаки и похлопывали выстрелы.

— Уже? — спросил Виктор.

— Уже-то уже, — весело сказал Семаков. — Но самое интересное ты проспал… Красная Армия уже побывала в Ростове!

— Что ты, Иван Гаврилович!

— Верное слово, побывала, — повторил Семаков. — Правда, пока что лишь разъезды… Город-то весь пьяный, никто его не защищает… Сколько пьяных офицеров повыловили — страсть…

— Что ты мне говоришь, Иван Гаврилович, я же весь вечер бродил по улицам и никого не видел…

— Так ты где ходил?.. Тут вот, наверно, в центре?.. А они ездили по Нахичевани… Вот только сейчас белогвардейцы опомнились и стали оказывать сопротивление. Слышишь, постреливают? Это бой начался… Сейчас мы нашу организацию собираем, в тыл белым ударим… А нам с тобой другое дело поручено… Пошли!

— Какое? — спросил Виктор.

— Потом узнаешь… Вон наши ребята в переулочке ждут. Они с нами пойдут.

За углом стояла группа в полтора десятка молодых рабочих, вооруженных винтовками.

— Пошли, ребята! — сказал им Семаков. — Только тише!

Осторожно ступая, придерживая винтовки, все молча двинулись по улице.

— Из тюрьмы наших пойдем освобождать, — шепнул дорогой Семаков Виктору. — Гулдена и других.

— Вот это правильно! — кивнул юноша.

Когда проходили Садовую — главную улицу города, то чуть не наткнулись на промчавшуюся в сторону Нахичевани кавалерийскую часть белых.

Убедившись, что за ней никто не следует, Семаков махнул рукой, и все проворно перебежали освещенную улицу.

Подбежав к чугунным воротам тюрьмы, Семаков грозно загремел прикладом.

— Именем революции, требуем открыть ворота! — закричал он.

Перепуганные надзиратели не сразу сделали это.

— А кто вы такие? — спросил один из них, высунув в окошко седую голову.

— Представители советской власти, — сказал Семаков. — Открывай быстрее, а то повесим. Разве тебе не известно, что город уже занят Красной Армией?

Надзирателям было известно, что по городу разъезжали красные кавалеристы, да и они слышали перестрелку в Нахичевани. Посовещавшись между собой, открыли ворота.

— Кто из вас старший? — окинул Семаков строгим взглядом вытянувшихся, перепуганных до смерти надзирателей. — Да вы не бойтесь. Мы вас не тронем, если будете выполнять мои распоряжения…

— Я буду старший, — вышагнул вперед плечистый старик, который высунул в окошко голову. Он дрожал от страха.

— Не трясись, — сказал ему Семаков. — Сказал, что вреда вам не причиним. Большевики свое слово твердо держат. Ведите ребят по камерам, выпускайте всех политических, которые сидят за большевизм… Понял?..

— Так точно, понял, — козырнул старик. — А уголовников выпускать?

— Ни в коем случае. А что, английский офицер сидит у вас еще или нет?

— Сидит до сей поры.

— Сию же минуту доставить его сюда! — крикнул Семаков.

— Сей мент! — снова козырнул старый надзиратель и, повернувшись к надзирателям, крикнул: — А ну, живо выпускай из камер политических. А англичанина пойду сам приведу, — сказал он, выбирая из звенящей связки ключ от камеры Гулдена.

— Я с ним пойду, — сказал Виктор.

— Иди, — разрешил Семаков. — Только быстрее возвращайся.

— Слушай, старик, — остановил надзирателя Виктор, когда они зашли за угол тюремного здания, — тут у вас сидела девушка по фамилии Бакшина Марина… Не помнишь ли ты такую?..

— Марину-то? — переспросил надзиратель. — Хорошо знаю… Обходительная барышня. Умница… Ничего не скажешь.

— Послушай меня, — волнуясь сказал Виктор. — Я тебя очень прошу. Понимаешь, эта девушка мне очень дорога… Расскажи, как она умерла…

— Господь с вами! — уставился на него старик. — Да вы с чего это взяли, что она умерла?..

— Вы все перепутали, — досадливо отмахнулся Виктор.

— Да нет же…

— Вот у вас сидела еще одна женщина — Клара Боркова?

— Правильно, сидела, — кивнул надзиратель. — Красивая такая.

— Ее-то ведь расстреляли, казнили?

— Казнили… Помню…

— Ну и девушку эту, Марину, вместе с ней расстреляли…

— Кто это вам сказал? Сами вы вот все и напутали. Клару эту расстреляли… А ее — нет… Она и до сей поры в камере сидит… Суда ждет… А суда-то, должно, никакого и не будет. Забыли про нее…

Они поднялись на второй этаж. Надзиратель, загремев замком, распахнул дверь камеры. Оттуда хлынул гнилостный запах. Виктор заглянул в дверь. В камере стоял полумрак. Закутавшись в тряпье, на нарах спало несколько бледных, исхудавших женщин. При входе надзирателя они испуганно подняли головы.

Виктор отошел от двери, но он слышал, что происходило в камере.

— Вставайте! — сказал надзиратель. — Одевайтесь!

— Зачем?

— Освобождаетесь… Красная Армия забрала город и вас велела выпустить.

Женщины радостно зашумели, начали обниматься, целоваться. И Виктору показалось, что среди этих обрадованных женских голосов он слышит милый голос Маринки. У него с такой силой заколотилось сердце, что казалось, он сам слышит его.

Женщины торопливо одевались.

— Да уж не спешите, — сказал надзиратель. — Подожду…

— Как же не спешить, — послышался женский голос.

— Марина!

— Ай, боже мой! — вскрикнула девушка. — Витя!.. Витечка!..

И Марина, еще не одевшаяся как следует, простоволосая, бросилась из камеры, подбежала к Виктору, прижалась, обняла его горячими руками.

— Милый!.. Милый!.. Неужели это все правда?.. Может быть, ты мне опять приснился во сне?..

— Нет, Маринка, это уже не сон, — осыпая ее поцелуями, засмеялся счастливым смехом Виктор. — Нет, это не сон!.. Я тебя разыскал наяву, хоть ты и была запрятана от меня за десятью дверями, заперта десятью замками… Теперь все!.. Все!.. Никому тебя никогда не отдам! — крепко сжал он ее в своих объятиях.

Из камеры стали выходить уже успевшие одеться женщины в сопровождении старика надзирателя.

— Ай! — спохватилась Марина. — Я ведь еще не оделась. Я сейчас, сказала она, скрываясь в камере.

— Хорошая она девушка, — подошла к Виктору какая-то пожилая, пожелтевшая от тюрьмы женщина. — Люби ее, молодой человек. Люби… Золото она.

Вскоре Марина вышла из камеры, и все направились во двор, где их ждал Семаков.

— Иван Гаврилович! — еще издали закричала Марина, заметив Семакова у фонаря.

— Марина?! — остолбенел Семаков. — Неужели ты? Да ты откуда же это, а?.. С того света, что ли?..

— С того, Иван Гаврилович, с того, — смеялась Марина.

Они расцеловались.

— Боже мой! — сказал Семаков. — А нам-то чего только ни наговорили о тебе. Крестник мой чуть с ума не сошел… Ну, хорошо, Мариночка. Мы с тобой еще обо всем поговорим… Где же Гулден?

— К англичанину надо идти с другого выхода, — сказал старый надзиратель. — Сейчас приведу.

Привели сильно похудевшего и обросшего бородой Гулдена. Тот не сразу понял, в чем дело. Когда же ему все разъяснили, он обрадованно кинулся обнимать своих русских друзей.

У ворот тюрьмы собралось уже более трехсот человек. Все, радостно переговариваясь, смотрели на Семакова, чувствуя, что он тот, кому они обязаны своим освобождением.

— Товарищи! — сняв шапку, обратился к ним Семаков. — Низкий поклон вам за все ваши страдания, которые вы перенесли в тюрьме… Но теперь все кончилось… Идут бои!

В предрассветном воздухе отчетливо слышалась ружейная перестрелка.

— Это Красная Армия уже вошла на окраины Ростова, — пояснил Семаков.

— Ура-а! — взорвались ликующие голоса. — Ура-а!..

— По поручению Ростово-Нахичеванского подпольного комитета большевиков освобождаем вас из тюрьмы, — сказал Семаков. — Идите, товарищи, по домам! Но осторожно. До свидания… Как только город будет в руках красных, приходите в Ротонду, в городской сад.

Снова раздались торжествующие голоса!

— Ура-а!.. Ура-а!..

 

XXIV

Константин Ермаков в радужном настроении прибыл из Англии на грузовом трехтрубном транспорте «Караден» в сопровождении крейсера «Качтереберри» в Новороссийский порт. Константин в радостном возбуждении думал о сенсации, которую он произведет в Новочеркасске, когда явится туда с результатами, которых добился в Лондоне.

Похвалиться было чем. Он лично доставил на пароходе для Донской армии десяток танков, несколько десятков пушек со снарядами, десятки тысяч комплектов обмундирования, медикаменты и многое другое.

Вез Ермаков письма от лорда Черчилля и других сановных лиц Великобритании атаману войска Донского Богаевскому и генералу Деникину с заверениями, что Страны Согласия — Англия, Франция и США — не оставят их в беде.

Когда Константин сошел с судна, радостное чувство быстро сменилось тяжелой тревогой. На пристани творилось что-то невообразимое. Весь порт кишел народом. Слышались крики, ругань, плач.

Он не сразу понял, в чем дело. Какие-то мужчины в дорогих шубах, барыни, престарелые, а порой и молодые генералы, как угорелые, метались по пристани с чемоданами, узлами, детьми, пробираясь к трапам нескольких дымивших у причала иностранных пароходов.

Ермаков вдруг понял смысл этой мрачной картины: буржуазия бежала за границу. «Значит, — с грустью подумал Константин, — дела на фронте не блестящи…»

Распорядившись, чтобы с судна сгружали привезенные военные грузы, Константин пошел искать извозчика, чтобы перевезти личный багаж в гостиницу. Но все они были в разгоне, а в гостинице не оказалось свободного номера.

Досадуя на свои неудачи, он зашел в ресторан, переполненный шумевшей публикой. Константин отыскал место за столиком в углу и заказал обед.

Не спеша, разжевывая жесткий, непрожаренный шашлык, Ермаков раздумывал над тем, как ему поскорее выбраться отсюда в Новочеркасск.

Вокруг него роилась, кричала, шумела, ругалась, смеялась многоликая толпа.

— Что вы мне говорите? — распаленно кричал какой-то толстяк сухой длинной даме. — Какой дурак вам сейчас даст взаймы денег?.. Вы говорите, что у вас в парижском банке есть деньги… Вы, может быть, в Париж и попадете, а я попаду на какой-нибудь необитаемый остров… Где я буду с вас получать долги?

«Сволочи! — озлобленно посмотрел на них Константин. — Вот на таких понадейся…»

Сквозь шум и гам до Ермакова долетела знакомая неаполитанская песенка. Приятный тенор пел:

Плыви, моя гондола, Озаренная луной, Раздайся баркарола, Над сонною рекой…

«Кажется, Сфорца?» — подумал Константин. Расплатившись за обед, он заглянул в дверь отдельного кабинета. Там за столом сидела компания мужчин и женщин. Среди них были граф Сфорца, Розалион-Сашальский и ротмистр Яковлев в полной своей форме.

— А-а, полковник Ермаков! — крикнул Розалион-Сашальский. — Откуда вы свалились?.. Я думал, так сказать, что вы в Лондоне… Зря вы оттуда уехали… Теперь снова, так сказать, придется намазывать пятки салом…

— Садитесь с нами, полковник, — подвинулся Сфорца.

Константин подсел к столу. Ему налили стакан коньяку и заставили выпить.

— Давно вы из Англии? — снова спросил поляк.

— Сегодня утром приехал.

На него все уставились с изумлением, как на сумасшедшего.

— Се-егодня-а? — протянул Розалион-Сашальский.

— Зачем вы приехали? — спросил Сфорца.

— Как — зачем? Привез пушки, танки, пулеметы и многое еще кое-что…

— А на кой черт теперь все это сдалось? — мрачно проворчал Яковлев.

— Неужели вы ничего не знаете? — вздергивая плечиками, фыркнул Сфорца.

— Как — ничего не знаю? — обиделся Константин. — Мне и знать-то ничего не надо. Человек я опытный, достаточно и ясно вижу, в чем дело. Наверно, на каком-то участке фронта произошло отступление наших войск, и вот теперь господа со слабыми нервами, как крысы с тонущего корабля, спешат выехать из смутной России за границу…

— Так-так… — покрутил тонкий ус Сфорца. — Так по-вашему?.. А почему в таком случае я здесь? — выпятил он воинственно свою впалую грудь. — Как вам известно, я не из робкого десятка, не из слабонервных…

— Это уж я не знаю, — пожал плечами Константин.

— Ни-ичего-то вы не знаете, — пропищала тоненькая, нарумяненная блондинка, сидевшая рядом с Сфорца.

— Эх вы, полковник, полковник, — сожалеюще покачал головой Розалион-Сашальский. — Наи-ивный вы человек, так сказать…

— Как это? — не понял его Константин.

— А так вот… Красные-то уже к Ростову подходят, если уж не забрали его…

— Да что вы?! — испуганно схватил за руку Розалион-Сашальского Константин.

— Вы просто с луны упали, — усмехнулся поляк. — Посмотрите, народ, так сказать, валом валит за границу… Почему и мы здесь…

— Вы тоже уезжаете?

— А за каким бы дьяволом мы тут околачивались? — снова мрачно проворчал Яковлев. — Завтра наш пароход, как его, черт, называют?..

— «Караден», — подсказал Розалион-Сашальский.

— Вот-вот, этот «Каранден» отплывает, ну и мы на нем… Сегодня обещали пропуска и билеты…

— Так это ж мой пароход! — вскричал пораженный Константин. — Не может этого быть!.. Там мои и вещи…

— С чем и поздравляю вас! — рассмеялся Сфорца. — Вместе, значит, едем…

— Вместе!.. Вместе!.. — запищала блондинка, хлопая в ладоши.

— Позвольте, господа! — воскликнул взволнованно Константин. — Да вы это серьезно, а?.. Не разыгрываете меня?..

— Чего нам вас разыгрывать?.. — усмехнулся Яковлев. — Нас всех разыграли красные…

— Не верится, — развел руками Константин.

— Чудак! — проворчал Яковлев. — Он как дитя. Ничего не понимает… Вы вон пойдите в гостиницу, там ваше донское войсковое правительство остановилось… Они вам все объяснят. Им и танки, которые вы привезли, сдадите… Они им нужны сейчас, как прошлогодний снег… Атаман Богаевский, говорят, из войсковой казны выкрал вагон золота, а привез его с собой сюда… Вот сволочь, покутит в Париже, — завистливо сказал он.

— Знаете что, полковник, — с сочувствием обратился к Константину Розалион-Сашальский. — Вы смотрите, не берите своих вещей с парохода… А то, так сказать, пропадете… Дня через два-три нагрянут сюда наши войска, начнут эвакуироваться, тогда вы не сядете…

Константин ошеломленно смотрел на них, и ему не хотелось верить, что все это правда. Но самое ошеломляющее было еще впереди.

— Да, — вспомнил Сфорца, — полковник, вы свою супругу не видели?

— Веру?!

— Да.

— Разве она здесь?

— Только сегодня утром честь имели ее видеть, — усмехнулся Розалион-Сашальский, крутя усы и лукаво поглядывая на своих приятелей Сфорца и Яковлева.

— Где она? — вскочил Константин.

— Вы что, хотите ее разыскать? — насмешливо спросил его Сфорца, переглядываясь с Розалион-Сашальским.

— Ну конечно!

— Напрасно.

— Что — напрасно?

— Да разыскивать-то будете.

— Я вас не понимаю, господа. Объясните, — сильно волнуясь, проговорил Константин, снова садясь на стул, — объясните, пожалуйста, прошу вас. У вас какие-то загадочные лица…

— Была-а Маша наша, — ухмыляясь, пропел Яковлев, — да стала она не наша…

— Поверьте мне, Константин Васильевич, я вам искренне сочувствую, проговорил Сфорца. — Выпейте-ка вот коньяк, — налил он ему в стакан. — А потом я вам кое-что сообщу.

Константин покорно опорожнил стакан и не стал даже закусывать, до того был расстроен.

— Рассказывайте! — мрачно глянул он на Сфорца, уже предчувствуя, что тот скажет ему нечто очень горькое.

— Что ж рассказывать, — пожал тот плечами. — Повторяю, полковник, я вам искренне сочувствую. Но вы не огорчайтесь! — похлопал он своей маленькой ручкой по плечу Константина. — Все, черт побери, женщины таковы…

— Вот так посочувствовал! — захохотал Яковлев.

— Не томите, черррт бы вас побрал! — наливаясь злобой, зарычал Константин. — Говорите сразу!.. Брэйнард?..

— Вы угадали, — мотнул головой Сфорца. — Брэйнард — любовник вашей жены. Он везет ее к себе, в Англию.

— В Англию?! — в бешенстве заорал Константин так, что на мгновение в ресторане все затихло, прислушиваясь.

— Тише! — остановил его Сфорца. — Все обращают внимание на нас.

— К чертовой матери и вас и всех! — ударил кулаком по столу Константин с таким остервенением, что посуда на столе зазвенела. — Убью суку!.. Убью и этого мерзавца американца!..

— Ну, положим, — смеясь сказал Розалион-Сашальский, — до такой степени, так сказать, доходить я вам не рекомендую.

Некоторое время Константин сидел молча, опустив голову. Потом он лихорадочным взглядом обвел сидящих за столом.

— Где мне разыскать эту мерзавку? — спросил он, вставая. — Я пойду с ней поговорю.

— Не скандальте, полковник, — сказал Розалион-Сашальский. — Что, так сказать, с возу упало — говори пропало…

— Пошли вы со своими нравоучениями, знаете куда… — вспылил Константин.

— Ну, как хотите, — махнул рукой Розалион-Сашальский. — Я вам добра хотел.

— Господа, не издевайтесь над человеком, — сказала полная красивая женщина. — Полковник, — обратилась она к Константину. — Я знаю вашу жену… Я видела ее сегодня в порту с американцем… Правда, близко я к ним по некоторым соображениям не подходила… Идите сейчас же в порт. Наверное, они намереваются сесть на какой-нибудь пароход!..

— Ба!.. — вдруг хлопнул себя ладонью по лбу Сфорца. — Я ведь самое главное-то и забыл вам сообщить, полковник Ермаков. Вас же произвели в генералы. Поздравляю, голубчик!.. Сам лично приказ войскового атамана читал… Поздравляю, дорогой!.. Дайте поцелую вас.

— Отстаньте! — рявкнул Константин. — На кой черт мне сдалось теперь ваше генеральство?..

— Как, вы недовольны?! — изумился маленький граф. — Странно. Да если б я удостоился такой чести, то я, кажется, на девятом небе был бы от счастья… Чудак вы!.. Ведь генералу и за границей почет будет… Генералу и без денег и жены можно там прожить…

Константин не слушал Сфорца. Растерянный, он побрел в порт…

* * *

На пристани по-прежнему крикливая толчея.

К дрогам, приехавшим в порт, словно идя на приступ, с криками подбегала орава грязных, но веселых грузчиков греков.

— Таскать на пароход надо?.. Давай, барин, таскать будем… Недорого возьмем.

Договорившись о цене, грузчики навьючивались чемоданами, узлами и, сгибаясь чуть ли не до земли, тащили их на пароход…

Протолкавшись до вечера среди этой суматошной, суетящейся публики, Константин так и не встретил Веры. Уставший, измученный, он пошел к своему пароходу.

Так же, как и всюду, здесь, у его парохода, образовалась огромная толпа. Тысячи людей, крича и переругиваясь, стремились попасть на «Караден». Отряд английских солдат, наставив штыки на толпу, не подпускал ее близко к пароходу…

Недалеко, на набережной, были свалены в кучу привезенные военные грузы… Около стоял английский часовой.

Много труда пришлось приложить Константину, чтобы сквозь густую, распаленную, ругающуюся толпу протиснуться к сходням. Здесь два молодых английских офицера проверяли у пассажиров пропуска на судно. Константин хотел было пройти на пароход, но один из офицеров остановил его.

— Нельзя!

— Как — нельзя?! — изумился Константин. — Вы меня не узнали, Чарли? Это я, полковник Ермаков.

— Я вас отлично узнал, сэр, — вежливо сказал офицер. — Но без пропуска, к сожалению, пропустить на судно не могу.

— Там же мои вещи, Чарли!

— Знаю. Вещи вам сейчас вынесут, — козырнул офицер. — Не беспокойтесь, сэр. Томи! — крикнул он матросу. — Вынесите с парохода вещи полковника Ермакова. Там спросите у боцмана, он знает…

— Это черт знает что такое, Чарли! — возмутился Константин. — Мы же с вами немало виски попили, а теперь вы так грубо обращаетесь со мной. Не стыдно вам?

Офицер смягчился.

— Я очень сожалею, полковник, — дружески хлопнул он по плечу Константина. — Вы так моим другом и останетесь, но что я могу сделать? развел он руками. — Получен такой приказ. А приказ есть приказ. Я обязан его выполнять… Хотя со своей стороны считаю, что это свинство по отношению к вам. Конечно, вас бы надо оставить на судне… Все дело тут в одном влиятельном американце с дамой, — шепнул он Константину на ухо. — Он приказал вас выставить с корабля… Капитан не мог его ослушаться…

— Какой американец? — спросил Константин. — Ничего не понимаю…

Матрос притащил два объемистых добротных кожаных чемодана, купленных Константином в Лондоне. В них было немало чудесных вещиц, с таким рвением купленных им в лондонских магазинах для жены.

Взяв в руки тяжелые чемоданы, Константин горько усмехнулся. Ведь только еще сегодня утром он был почти что хозяином этого корабля. Вся команда, начиная с юнги и кончая капитаном, считалась с ним, слушала его приказания, и вот — ирония судьбы — прошло несколько часов, и все изменилось… Вышвырнули с корабля вместе с его грузом, как ненужный хлам.

«Куда же мне все-таки деваться? — подумал он. — Искать донского атамана?.. Донское правительство?.. Никого не найдешь. Они теперь сидят где-нибудь в каютах или уже отплыли из порта… Очень я им нужен».

Он поставил чемоданы и в отчаянии ухватился руками за голову.

Он не мог придумать, что ему теперь делать, куда деваться.

«В Англию, что ли, вернуться? — мелькает у него мысль. — Да, пожалуй, надо ехать туда… Здесь все кончено… В Англии все-таки есть у меня знакомые… Они помогут мне».

А может быть, это все неправда?.. Быть может, никакого Брэйнарда и не существовало?.. А что если эти прохвосты в ресторане оклеветали, оболгали ее… Мерзавцы! Ведь, возможно же, Вера потому и выехала из Новочеркасска с Брэйнардом, чтобы разыскать его, Константина, в Англии… И она совершенно не подозревает, что он сейчас здесь…

У Константина появляется надежда, он веселеет и уверенно хватает чемоданы.

— Эй, генерал!.. Генерал Ермаков! — слышит Константин чей-то голос.

Он поднимает глаза. По трапу на корабль поднимается с забинтованной головой Чернышев.

— Иван Прокофьевич! — обрадованно кричит ему Константин. — Вы тоже уезжаете?..

— Что мне остается делать раненому? — отвечает Чернышев. — Читал о вашем производстве в генералы. Поздравляю!

В его голосе слышится насмешка, и это отлично чувствует Константин.

— Вы давно из Англии? — все выше поднимаясь по трапу, спрашивает Чернышев.

— Сегодня утром.

— Только сегодня? — удивляется Чернышев. — Привезли что-нибудь?

— А вон! — с иронией указал Константин на танки, пушки, ящики и тюки, сваленные в беспорядке на набережной. — Вы не знаете, где атаман Богаевский и правительство?

— Фьють! — свистнул Чернышев, махнув рукой на море. — Наверняка уже в Константинополе.

— Нет, серьезно?

— А я вам серьезно и говорю. Богаевский с супругой еще позавчера удрали…

— Черт знает что! — выругался Константин. — Послушайте, Иван Прокофьевич, возьмите мои чемоданы, ради бога! За свои их выдайте… а я пойду выхлопочу себе пропуск.

— Едва ли вам его дадут, — подталкиваемый народом, все выше поднимался Чернышев. — Вам повоевать надо, генерал… А то вы уже отвыкли…

Константин отвернулся.

— Прощайте, генерал! — смеясь, помахал ему рукой Чернышев и поднялся на палубу.

Постояв еще некоторое время и раздумчиво поглядывая на толпу людей, медленно поднимавшуюся на палубу корабля, Константин тяжело вздохнул и, подняв чемоданы, шагнул, намереваясь снова пойти в гостиницу и вдруг радостно воскликнул:

— Верочка!

По-прежнему такая же цветущая, одетая в шикарное каракулевое манто, она шла к трапу, поддерживаемая под руку Брэйнардом. Сзади них вышагивал длинновязый мистер Тренч, за которым двигалось полдесятка грузчиков, тащивших тяжелые чемоданы и тюки.

— Милая Верочка! — бросив чемоданы, протянул к ней руки Константин.

При свете электрического фонаря ему было хорошо видно жену. Она повернулась, и Константин заметил, как на ее лице отразился испуг. Будто ища защиты, Вера взглянула на Брэйнарда. Тот сурово посмотрел на Константина и, крепко сжав локоть Веры, торопливо повел ее на корабль…

— Вера! — с отчаянием выкрикнул Константин. — Неужели это все правда?..

Она молча шагнула на трап.

Константин задрожал от негодования. Наливаясь злобой, он исступленно закричал:

— Дрянь!.. Проклятая шлюха!.. Сволочь!.. А я ей еще подарки из Англии вез. Так на же тебе, гадина, подарки. На!..

Он мигом распахнул чемодан и, выхватывая оттуда красивые куски материи, шелка, разные безделушки, с яростью рвал, ломал все это, бросая вслед своей жене.

— На ж тебе, проклятая!.. На ж, шлюха!..

На мгновение замерло даже движение толпы. Все с любопытством смотрели на Константина.

Чернышев, стоя у борта корабля и наблюдая за этой сценой, надрывался от смеха.

Выбросив все содержимое чемодана, Константин швырнул ногой и опустевший чемодан в море, схватил оставшийся у него чемодан с его личными вещами, торопливо зашагал к ресторану.

Там он с горя напился до бесчувствия.

 

XXV

На окраинах Ростова разыгрались ожесточенные бои. К утру 8 января полки Первой Конной армии сжали город с севера и запада.

Белогвардейцы отчаянно защищались. Офицеры и казаки озверело дрались на улицах Ростова. Засев на чердаках, поливали оттуда улицы свинцовым дождем пуль, бросали гранаты на головы буденновцам.

Но ничего не могло помочь. Судьба Ростова была предрешена.

Ростовские рабочие и подпольщики дрались с белыми в рядах красноармейцев. Дрались весь день. Только к вечеру город окончательно был очищен от белых…

Виктор шел по улице, неся на плече винтовку. Он так устал, что едва передвигал ноги.

Навстречу ему на прекрасных лошадях ехали двое буденновцев. Виктор даже не взглянул на всадников — мало ли их сейчас здесь ездит?

— Смотри, — сказал один из кавалеристов. — Узнаешь его, а?

— Виктор! — вскричал второй кавалерист. — Ты?

Виктор посмотрел на всадников и радостно засмеялся. Это же были брат Прохор и Сазон Меркулов!

Всадники соскочили с лошадей и расцеловались с Виктором.

— Ну, рассказывай, как живешь? — спросил Виктор.

Виктор коротко рассказал ему обо всех событиях, которые с ним произошли за последнее время.

— Ну ладно, Витя, мы еще поговорим с тобой, — сказал Прохор. — Мне некогда, мы едем к товарищу Ворошилову… Где тебя разыскать? Мы к тебе часа через два пожалуем… Знаешь, я к тебе кого приведу?

— Кого ж?

— Надю.

— Какую Надю? — не понял Виктор.

— Ну, какую. Нашу Надю, — засмеялся Прохор. — Ты ее не узнаешь. Ведь это же доблестный боец Первой Конной армии. Награждена орденом Красного Знамени.

— Надя?

— Вот тебе и Надя, — улыбался Прохор. — Не Надя, а чудо… Да, я тебе еще одного приведу красного бойца, ты даже и представить себе не можешь, кого…

— Ну все-таки, кого ж? — спросил Виктор, улыбаясь.

— Отца твоего.

— Какого отца?! — изумился Виктор.

— А у тебя их разве много? Твоего отца. Егора Андреевича.

— Ну, сегодняшний день — это прямо-таки, — развел руками Виктор, день сюрпризов. Чего же он у вас делает, старик мой, а?

— Служит. Красноармеец обоза.

— Гм… Чудеса! Ну приходите же, обязательно буду ждать, — сказал Виктор. — Вина найдем да и закусок тоже, — и он дал Прохору свой адрес.

Придя на квартиру, Виктор, кроме Марины и Джона Гулдена, застал у себя Васю Колчанова.

— Вася! — вскричал Виктор обрадованно. — Не отступил?

— Куда? — спросил Колчанов.

— Да черт его знает — куда, засмеялся Виктор. — Куда все дураки отступают.

— Ну уж нет, — покачал головой Колчанов. — Я никуда не пойду. Пришел вот к тебе — помоги мне оправдаться перед советской властью…

— Поможем, Вася, — пожал ему руку Виктор. — Поможем… Но, друг, ты, по-моему, говорил, что особенной симпатии к большевикам не питаешь? лукаво посмотрел на Колчанова Виктор.

— Да брось, Витя, — смутился Колчанов. — Мало ли чего не скажешь…

— Да шучу, шучу, — обнимая его, захохотал Виктор. — Друзья, сейчас к нам гости прибудут. Надо, Мариночка, подготовиться… Я побегу доставать вина…

— Кто же придет, Витенька? — спросила Марина. — Кто?

— Отец мой, брат и сестра двоюродные, друзья. Сегодня устроим пир. Где только мой друг, Иван Гаврилович Семаков… Он бы мне помог.

— Твой друг легок на помине, — открывая дверь, сказал Семаков.

* * *

На следующий день по всем частям Первой Конной зачитывался приказ по армиям Южного фронта. В приказе этом говорилось:

«Основная задача, данная войскам Южного фронта — разгром добровольческих армий противника, овладение Донецким бассейном и главным очагом южной контрреволюции — Ростовом, выполнена.

Наступая зимой по глубоким снегам и в непогоду, перенося лишения, доблестные войска фронта в два с половиной месяца прошли с упорными боями от линии Орла до берега Азовского моря свыше 700 верст. «Добровольческая» армия противника, подкрепленная конницей Мамонтова, Шкуро и Улагая, разбита, и остатки ее бегут по разным направлениям.

Армиями фронта захвачено свыше 40000 пленных, 750 орудий, 1300 пулеметов, 23 бронепоезда, 14200 вагонов и огромное количество всякого рода военного имущества.

Реввоенсовет Южного фронта, гордясь сознанием боевого могущества и сил Красной Армии Южного фронта, шлет всем доблестным героям-красноармейцам, командирам и комиссарам свой братский привет и поздравляет с блестящей победой над самым злейшим врагом рабочих и крестьян — армией царских генералов и помещиков».

 

XXVI

В то время, когда полки Первой Конной армии ликвидировали остатки разгромленных белогвардейцев на Северном Кавказе, Ворошилова и Буденного вызвал в Москву главнокомандующий вооруженными силами страны Сергей Сергеевич Каменев.

Весь Юг России был почти очищен от белых и интервентов. Советский народ праздновал победу. Может быть, в связи с этим-то и приглашались в Москву прославленные пролетарские полководцы.

Несмотря на то, что поезд тащился медленно, подолгу простаивал на станциях, настроение у Ворошилова и Буденного было приподнятое.

Буденный еще ни разу в своей жизни не видел Ленина. Он спрашивает у Ворошилова:

— Климент Ефремович, так вы говорите, что с Лениным мы встретимся?

— Убежден, что Владимир Ильич пожелает с нами побеседовать.

— Это было бы замечательно. Вы счастливый, Климент Ефремович, вам приходилось встречаться с Владимиром Ильичом…

— Да, приходилось. Не раз беседовал с ним.

— Ну и как он?

— Что именно?

— Ну, скажем, как в обращении?

— Очень простой, обаятельный человек… Скромный, приветливый…

— А меня все-таки робость берет.

— Когда увидите Ленина, ободритесь.

Приезда Ворошилова и Буденного на Курском вокзале ждал работник штаба Реввоенсовета республики Озеров.

Когда поезд остановился у перрона, Озеров подошел к вышедшему из вагона Ворошилову.

— Хотя я никогда не видел вас, — сказал он, прикладывая ладонь к козырьку фуражки, — но, думаю, что вы — товарищ Ворошилов. А это товарищ Буденный, — посмотрел он на Буденного, сошедшего из вагона вслед за Ворошиловым.

— Совершенно верно, — сказал Ворошилов. — Вы не ошиблись. Я Ворошилов, а это Семен Михайлович Буденный.

— Я — Озеров из штаба Реввоенсовета, — отрекомендовался тот. — По приказанию главнокомандующего вышел вас встретить. Прошу, товарищи, следовать за мной.

Ворошилов и Буденный, неся небольшие чемоданы, пошли за Озеровым.

У вокзала стояла вместительная автомашина какой-то заграничной марки.

— Рассаживайтесь, товарищи! — открывая дверцу автомобиля, пригласил Озеров.

Ворошилов и Буденный уселись в машину. Озеров захлопнул дверцу и сел рядом с шофером. Автомобиль покатил по улицам Москвы.

Озеров отвез Ворошилова и Буденного в гостиницу «Националь».

— Отдыхайте, товариищ, с дороги, — сказал он. — Часа через два я позвоню вам и приеду за вами. До свиданья!

* * *

В тот же день у Ворошилова и Буденного состоялся разговор с главнокомандующим вооруженными силами республики. В кабинете Каменева, кроме него самого, присутствовали начальник штаба Реввоенсовета Лебедев и начальник оперативного управления штаба Шапошников.

Тут, в кабинете главкома, Ворошилов и Буденный узнали причину своего вызова в столицу. Пригласили их по очень важному делу. В Польше реакционные крути, натравливаемые международными империалистами, замышляли войну против Советской России. В ЦК партии и в правительстве возник вопрос о необходимости срочной переброски Первой Конной армии к западным границам.

Лебедев и Шапошников сообщили Ворошилову и Буденному о том, что надо готовить полки Первой Конной армии для отправки на запад страны по железной дороге. Буденный отверг этот план и заявил, что кавалерийские полки армии удобнее перебросить к западным границам походным порядком… Ворошилов поддержал Буденного.

По этому вопросу долго спорили. Каждая сторона горячо доказывала преимущества своего предложения.

Каменев, покручивая длинные усы, помалкивал, выслушивая доводы той и другой стороны.

Не придя ни к какому решению, Ворошилов и Буденный уже поздно ночью уехали к себе в гостиницу.

На следующий день рано утром Ворошилова и Буденного разбудил телефонный звонок. Звонил Сталин.

— Здравствуйте, друзья, — говорил он. — Прошу прощения, что разбудил вас. Мне хотелось бы вас увидеть до начала работы девятого съезда… Приходите ко мне в Кремль завтракать… От гостиницы до Кремля недалеко… Пешочком можно. Сейчас к вам товарищ придет, он проводит вас ко мне…

Завтракая на квартире у Сталина, Ворошилов рассказал ему о вчерашнем споре с работниками штаба Реввоенсовета.

— Зря они с вами спорят, — сказал Сталин. — Конечно же, вы лучше их знаете своих конников, знаете, на что они способны. Раз вы с Семеном Михайловичем убеждены в том, что вашим конникам удобнее до западных границ добираться походным порядком, чем по железной дороге, значит, это так и есть… Я целиком на вашей стороне… Я сейчас иду на съезд, скажу о вашем приезде Владимиру Ильичу… Он вас обязательно захочет повидать… А когда встретитесь с ним, то тогда можно будет договориться, каким образом перебросить Конную армию к западной границе.

…В тот же день Озеров разыскал Ворошилова и Буденного.

— Вас Владимир Ильич ждет обедать, — коротко сказал он.

Озеров и полководцы сели в автомобиль и поехали в Кремль. У Спасских ворот остановились.

— Пойдемте, товарищи.

Идя вслед за Озеровым, Буденный с любопытством оглядывался. Он так много слышал интересного о древнем Кремле… Хотелось бы все это осмотреть, запечатлеть в памяти. Разве он думал когда-нибудь, что попадет сюда?

— Товарищ Озеров, — спросил он, — а где же эта знаменитая царь-пушка?

— Здесь, товарищ Буденный, — ответил тот, улыбаясь. — Вы еще увидите все: и царь-пушку, и царь-колокол, и многое другое. Подождите только… Я вам все покажу.

Озеров ввел Ворошилова и Буденного в подъезд большого каменного белого дома. Поднялись по лестнице на второй этаж, прошли по коридору. Перед резной массивной дверью Озеров остановился.

— Пожалуйте сюда, товарищи! — распахнул он дверь перед ними.

Ворошилов и Буденный перешагнули порог. Навстречу им шел небольшого роста, коренастый человек. У Буденного дрогнуло сердце. Он узнал — Ленин.

— Вот и наши пролетарские полководцы! — протягивая руку, сказал Ленин. — Здравствуйте, товарищ Ворошилов! А это, конечно, товарищ Буденный… Здравствуйте, товарищ Буденный! Дайте-ка я на вас посмотрю… Рад, очень рад познакомиться! — пожимая ему руку, говорил он. — Как чувствуете себя, товарищ Буденный?

— Слава богу, товарищ Ленин!

— Это надо понимать, что хорошо? Вот и прекрасно, — улыбнулся Ленин. — Знакомьтесь с моими коллегами и друзьями… Вот Михаил Иванович Калинин.

— С Михаилом Ивановичем мы уже знакомы, — сказал Буденный. — Он к нам в конный корпус под Касторной приезжал…

— Да, мы уже знакомы, — подтвердил Калинин.

— Тогда, товарищ Буденный, пойдемте познакомлю с военными товарищами. — Взяв его под руку, Ленин подвел к группе военных, стоявших скромно в углу. — Это товарищ Фрунзе…

— С товарищем Фрунзе я тоже знаком, — улыбнулся Буденный.

— А это товарищ Егоров, — продолжал знакомить Ленин. — А это товарищ Бубнов… Блюхер… Гамарник… Уншлихт… Дзержинский… Куйбышев… Ярославский… Все люди заслуженные перед революцией…

— Ну, что же, товарищи, прошу! — указал Владимир Ильич на накрытый стол. — Не будем зря время проводить, давайте-ка обедать… Климент Ефремович, садитесь около меня, поговорим… Вы тоже, товарищ Буденный, садитесь рядом. Если не ошибаюсь, Семен Михайлович?

— Совершенно верно.

На столе стояли скромные закуски и вино.

— Давайте, товарищи, выпьем! — предложил Ленин. — Правда, я не пью, но по такому радостному случаю выпью.

Ленин встал.

— Товарищи! — сказал он, ласковыми глазами обводя сидящих. — Я хочу выпить сегодня за здоровье наших замечательных конармейцев как присутствующих здесь, а также и отсутствующих. Роль Первой Конной армии в разгроме врага революции Деникина и его армии велика и неоценима. Слава на веки веков доблестным солдатам, командирам и политработникам Первой Конной армии!.. Победы Красной Армии укрепили престиж Советской республики… Вы знаете о том, что последние остатки армии Колчака почти уничтожены на Дальнем Востоке. После разгрома войск Юденича, после взятия на юге в начале января Новочеркасска и Ростова-на-Дону был нанесен такой решительный удар главной части вражеских войск, что военное положение Советской республики изменилось самым радикальным образом. И, хотя война еще не была закончена, тем не менее для всякого государства Запада стало ясным, что их прежние надежды на возможность раздавить силы Советской республики потерпели крах… Сознание этой радикальной перемены международного положения Советской республики проявилось в том, что Верховный Совет союзников принял решение о том, чтобы прекратить блокирование Советской России.

— Браво!.. Браво!.. — вполголоса сказал Калинин.

— Но это не значит, что мы должны успокаиваться, почить на лаврах, продолжал Ленин. — Международные капиталисты во главе с американскими натравливают на нас Польшу… И я хочу вас, товарищи, предупредить, что война с Польшей возможна. Мы имеем убедительные сообщения, что, помимо буржуазной, консервативной, помещичьей Польши, помимо воздействия всех польских капиталистических партий, все государства Антанты из кожи лезут, чтобы втравить Польшу в войну с нами. Они внушают мысль полякам, что большевики, как только покончат с Колчаком и Деникиным, бросят свои «железные войска» на Польшу… Мы должны сделать все, чтобы сейчас же обратиться к демократии Польши и объяснить настоящее положение вещей. Мы будем стремиться это сделать, но неожиданности могут быть всякие. К ним надо быть готовым. Особенно я прошу иметь это в виду наших военных товарищей — конармейцев… Если что и случится, помимо нашего желания, то им уже в этом деле представится возможность сыграть первую роль… Итак, пью за здоровье конармейцев!..

Ленин отпил глоток вина и поставил рюмку на стол.

Всякой шутке, острому словцу Ленин смеялся весело, заразительно. Буденный, чувствовавший себя вначале несколько неловко, скованно, сейчас ободрился. Ленин оживленно беседовал то с ним, то с Ворошиловым.

— Семен Михайлович, — спросил Ленин, — какое настроение у ваших кавалеристов? Не надоело ли им воевать? Не тоскуют ли по дому?

— Настроение у бойцов отличное, Владимир Ильич, — ответил Буденный. Но война, конечно, надоела им. Соскучились по мирному труду… Но это не значит, что они не будут воевать, если их родина окажется в опасности.

— Хороший ответ! — сказал Ленин. — Спасибо! А вот скажите, товарищи, а вдруг в самом деле — война с панской Польшей. Мы, конечно, в таком случае в первую очередь бросим на Западный фронт Первую Конную армию. Убежден, что наши надежды она полностью оправдает… Но дело-то вот в чем, как мы будем перебрасывать такую махину конницы, а? Ведь это просто невозможно себе представить, — развел руками Владимир Ильич. — Я много об этом думал. Как это можно сделать при нашем разрушенном железнодорожном транспорте?.. Мы этого в короткий срок никак не сможем сделать…

— А мы в конном строю пойдем, — сказал Буденный.

— Как?! — удивился Ленин. — Вы об этом подумали, Семен Михайлович? Ведь этот путь далекий, примерно тысяча верст… Выдержат ли лошади такой путь? Как вы думаете, Климент Ефремович, на этот счет?

— Семен Михайлович конник с детства, — сказал Ворошилов. — Раз он говорит так, значит, убежден в этом…

— Семен Михайлович, — снова обратился Ленин к Буденному, — так что же, вы уверены, что этот тысячеверстный путь можно пройти в конном строю? Причем, в такой массе, как Конная армия?..

— Да, Владимир Ильич, можно пройти, — твердо сказал Буденный. — Надо только лошадей подготовить.

— За сколько, по-вашему, можно пройти этот путь?

— За два месяца пройдем.

— Это замечательно! — раздумчиво сказал Ленин. — Что по тому поводу говорят в штабе Реввоенсовета?

— Рекомендуют перебрасывать Конную армию по железной дороге, ответил Ворошилов. — Но это невозможно.

— Завтра мы об этом еще поговорим, — сказал Ленин. — Но думаю, что с вами согласимся.

Немного помолчав, он порывисто пожал руку Ворошилову, а затем Буденному.

— Большое вам спасибо, товарищи, за создание такой прекрасной армии, качествами которой не обладает ни одна армия в капиталистических странах…

Помолчав, он вынул из кармана свежую, еще пахнущую типографской краской, тонкую голубенькую брошюрку.

— Вот, товарищи, в чем будущность нашей родины, — похлопал рукой Ленин по книжечке.

— А что это такое? — спросил Фрунзе.

— Как будто ничего особенного, — улыбнулся Ленин. — Простая книжечка. Брошюрка Кржижановского «Основные задачи электрификации России». С большим трудом удалось ее издать. Спасибо рабочим типографии бывшей Кушнарева, они помогли. Скоро вы ее все прочитаете. Это пока только сигнальный экземпляр. Автор брошюры совершенно прав, когда эпиграфом для книжки поставил: «Век пара — век буржуазии. Век электричества — век социализма». В этой брошюре товарищ Кржижановский подводит итоги тому, что уже сделано. Я надеюсь, что ЦИК примет ту резолюцию, которая ставит задачу ВСНХ и Народному комиссариату земледелия разработать в течение нескольких месяцев при содействии представителей науки и техники широкий и полный план электрификации России…

Ленин отпил глоток воды и продолжал:

— Мы должны иметь новую техническую базу для нового экономического строительства. Этой новой технической базой является электричество. Мы должны на этой базе строить все. Мы не побоимся работать в течение десяти и двадцати лет, но мы должны показать крестьянству, что вместо старого обособления промышленности и земледелия, этого самого глубокого противоречия, которое питало капитализм, сеяло рознь между рабочими промышленными и рабочими земледелия. Мы ставим своей задачей возвратить крестьянству то, что получили в ссуду от него в виде хлеба, ибо мы знаем, что бумажные деньги, это, конечно, не есть эквивалент хлеба. Эту ссуду мы должны вернуть посредством организации промышленности и снабжения крестьян ее продуктами. Мы должны показать крестьянам, что организация промышленности на современной высшей технической базе, на базе электрификации, которая свяжет город и деревню, покончит с рознью между городом и деревней, даст возможность культурно поднять деревню, победить даже в самых глухих углах отсталость, темноту, нищету, болезни и одичание. К этому мы приступим сейчас же… Мы для этого не отвлечемся от нашей основной практической задачи ни на минуту…

Владимир Ильич говорил с воодушевлением. Все его внимательно слушали.

…После обеда Ленин пригласил Ворошилова и Буденного на съезд партии.

— Товарищи делегаты! — обратился он к съезду. — К нам, в Москву, приехали наши пролетарские полководцы товарищи Ворошилов и Буденный. Разрешите в лице их приветствовать доблестных бойцов, командиров и политработников нашей Красной Армии и пожелать им успехов в борьбе против контрреволюции и империалистических захватчиков. Предлагаю ввести товарищей Буденного и Ворошилова в состав президиума и выдать им мандаты как делегатам съезда с решающим голосом.

Делегаты съезда, как один, поднялись со своих мест и бурно зааплодировали, приветствуя выдающихся советских полководцев.

* * *

На следующий день у главнокомандующего Каменева снова состоялось совещание по вопросу переброски Первой Конной армии на запад. Но теперь всем было уже известно, что Ленин поддерживает мнение Буденного и Ворошилова. Не стали возражать и в штабе Реввоенсовета.

Через пару дней Буденный и Ворошилов выехали в Ростов, откуда Первая Конная армия должна была срочно выступить к границам Польши.

 

XXVII

Прохор заболел. Его отправили в новочеркасский госпиталь. У него оказался брюшной тиф. Недели три он лежал в тяжелом, большей частью бессознательном состоянии. Но могучий организм его переборол болезнь.

Прохора навещали и Виктор и Марина. Привозили ему разные сладости и рассказывали новости. Оба они были в курсе происходящих событий, так как оба они работали в ростовской газете — Виктор литературным работником партийного отдела, а Марина корректором.

— Что же, выходит, что война совсем закончилась? — спросил однажды Прохор у Виктора.

— Закончилась-то она закончилась, — покачал головой тот. — Да, пожалуй, не совсем.

— Что ты имеешь в виду?

— Да особенного-то ничего, — уклончиво ответил Виктор. — Но разговоры разные идут…

— Да ты о чем это?

— Да ладно, после поговорим.

— Нет, ты брось, — вспылил Прохор. — Выкладывай!

— После, Проша. Ты человек больной, расстраивать разными слухами тебя не стоит.

Прохор слабой, исхудавшей, пожелтевшей рукой схватил за руку Виктора.

— Ну, в чем дело?

— Видишь ли, Проша, все это только слухи. Недавно, говорят, в Москву вызывали Ворошилова и Буденного…

— Ну так что?

— В редакции идут разговоры, что отношения у нас с Польшей неважные…

— Ну-ну?

— Возможно, Первую Конную армию перебросят к западным границам…

— Ох, черт возьми! — привскочил на постели Прохор. — Неужели война с поляками?

— Не с поляками, а с польскими белогвардейцами, помещиками и капиталистами.

— Надо будет скорее подниматься, — озабоченно проговорил Прохор, — а то без меня уйдут наши конармейцы.

— Догонишь.

Прохор замолк, задумался.

— Кто-то мне сказал, что Константин в Англию уехал? — спросил Прохор.

— Да, — кивнула Марина. — Мне Гулден говорил, что он в Англии.

— Значит, Вера к нему поехала?..

— Нет, — смущенно сказала Марина. — Мне просто стыдно о ней говорить… Она уехала со своим любовником, богатым американцем Брэйнардом…

— Вот что! — воскликнул Прохор. — Значит, она с Константином разошлась?

— Просто бросила его, — хмуро сказал Виктор. — Стоит ли о них говорить?

— Но почему же, — проговорил Прохор. — Я думаю, Марине все-таки жалко Веру…

— Ну конечно, жалко, — вздохнула девушка. — Она у меня единственная сестра. Но взбалмошная… С детства вбила себе в голову мечту о богатстве, роскоши… Всякими ухищрениями добивалась этого… И вот добилась: в качестве любовницы американца поехала в Англию. Первое время, пока еще свежа и хороша, может быть она и будет жить роскошно… А потом надоест американцу, и он выгонит ее… Окончит свою жизнь где-нибудь под забором…

Побыв еще некоторое время у Прохора, Виктор с Мариной собрались уезжать в Ростов.

— Что спешите? — огорчился Прохор. — С вами мне хорошо…

— Мы сегодня провожаем в Англию Гулдена, — вставая, сказал Виктор.

— Значит, англичанин не хочет оставаться у нас? — спросил Прохор.

— Не хочет. Говорит, что очень любит Англию. Там у него семья, друзья, невеста… Тоскует…

— А не боится он ехать в Англию после всего случившегося?

— Побаивается… Но, несмотря ни на что, едет.

* * *

Медицинская комиссия предоставила Прохору месячный отпуск для поправки здоровья. Выписавшись из госпиталя, он вначале отправился в Ростов, чтобы оттуда, через станцию Торговая, поехать в свою станицу, как ему посоветовали врачи.

В Ростове Прохора ошеломила новость: Конная армия дней десять назад ушла в конном строю в поход в неизвестном направлении.

«Значит, Виктор был прав, — подумал огорченно он. — Надо нагнать свою дивизию».

Он пошел к военному коменданту Ростовского гарнизона выяснить маршрут похода Конной армии. Комендант, узнав, для какой цели это нужно Прохору, возмутился:

— Как вам не стыдно, товарищ комиссар! — выругал он его. — Вы же едва стоите на ногах… Посмотрите на себя, как тень… Какой из вас вояка?.. Вам надо окрепнуть… Я вот что посоветую вам: ровно через месяц приходите ко мне, я вас отправлю поездом к месту назначения вашего соединения, и я уверяю вас, что вы намного раньше приедете своей части… Еще придется вам дожидаться прихода ее…

— Серьезно?..

— Даю честное слово красного командира.

— Идет! — согласился Прохор. — Тогда, товарищ комендант, помогите мне выправить билет до станции Торговая…

— Это другое дело. Это я вам помогу.

…Прохора провожали Виктор и Марина.

— Давно я не был в своей станице, — стоя около вагона, сказал Прохор. — Представляю себе, недавно только окончились бои около станицы нашей… Небось, вся разрушена…

— Да нет, — возразил Виктор. — Недавно отец мне прислал письмо, пишет, что станица пострадала мало.

— Да?.. Прислал письмо? — оживился Прохор. — Ну, как там наши? Живы-здоровы?

— Пишет, что все в порядке… Захар пришел домой. И дядя Василий Петрович дома… Ты у кого же будешь жить? — поинтересовался Виктор.

— Конечно, у дяди, Егора Андреевича, — ответил Прохор.

— А к отцу не пойдешь? — пытливо посмотрел на него Виктор.

— Нет! Ни за что!.. Хотя против отца я ничего не имею… Это он меня возненавидел.

Пробил третий звонок. Виктор сказал:

— Прощай, Проша!.. Передавай привет тетушке Анне Андреевне, Захару, Луше и всем ребятам… А отцу моему скажи, что скоро приедем с Маринкой к нему и поженимся там, в станице… Правда, Маринка?

— Правда, — застенчиво улыбнулась она.

— Так вы, может быть, еще захватите меня в станице, — засмеялся Прохор. — Вот бы гульнули на свадьбе!

— А что, — посмотрел Виктор на Марину. — Возможно. Как ты думаешь, Маринка?

— Поговорим с редактором… Если отпустит.

— Прощай, Витя!.. Прощай, Мариночка! — расцеловался с ними Прохор и вскочил на подножку тронувшегося вагона.

— Да! — вскричал вдруг Виктор, выхватывая из кармана обтрепанный синий конверт. — Уже дней пять ношу в кармане. Забыл тебе отдать… На, возьми! — сунул он его Прохору.

— Откуда ты его взял? — спросил Прохор, положив письмо в карман брюк.

— Да передали… — Поезд рванул, Виктор отстал, и Прохор не расслышал, кто передал это письмо ему. Впрочем, Прохор сейчас же забыл о нем.

Взмахнув еще раз фуражкой, он вошел в вагон. За день Прохор устал. Место у него было нижнее, хорошее, он прилег и заснул крепким сном. Под ритмичное покачивание вагона спал долго. Проснулся уже, когда поезд подходил к Торговой…

Сойдя с поезда, Прохор увидел у вокзала подводу. Он справился у старика-подводчика, не едет ли он в сторону его станицы. Оказалось, что казак поедет именно туда.

За несколько кусочков сахару и две пачки махорки, которые были у Прохора, казак согласился подвезти его к станице…

Не спеша, старик подобрал с земли сено и положил на повозку. Потом завязал чересседельник, подтянул супонь.

— Ну, садись! — сказал он Прохору. — Только ты, ради бога, поначалу дай мне закурить… Черт знает, когда уж не курил. Должно, с неделю… Все, парень, поджилочки трясутся…

Прохор вынул из мешка пачку махорки. Старик нетерпеливо рванул ее из рук Прохора.

— Бумажка-то есть у тебя? — дрожащим голосом спросил он. — Может, газетина какая?..

У Прохора была в кармане газета. Он отдал ее старику. С той же жадностью старик выхватил у Прохора газету и стал торопливо сворачивать цигарку, точно боясь, что Прохор еще может раздумать и отнять у него и газету и табак.

— А это вон, никак, у тебя письмо из кармана выпало, — сказал старик, высекая кресалом огонь.

У ног Прохора валялся синий конверт. Он совсем забыл о нем. Вынимая газету, он выронил его.

Но что это за письмо?.. Кто мог ему писать?..

Прохор осмотрел конверт со всех сторон. Обычный почтовый конверт, только сильно выпачканный и обтрепанный. Видно, письмо побывало во многих руках, пока дошло. Старательным, детским, как показалось Прохору, крупным почерком было написано: «Прохору Васильевичу Ермакову, военкому 4-й кавдивизии, 1-й Конной армии».

Все еще недоумевая и пожимая плечами, Прохор вскрыл конверт и вынул из него письмо. Оно было короткое, но так взволновало, что Прохор чуть не заплакал…

«Прохор Васильевич, — писалось в этом письме. — Вы, наверное, забыли Поляковку. Забыли и девушку, которая лечила вас, выхаживала… Уезжая, вы сказали этой девушке: «Жди меня!» И эта глупая девушка долго вас ждала, но так и не дождалась. Она вас ждет и сейчас, но дождется ли?

Если вы захотите что-нибудь написать этой девушке, то напишите по адресу: Москва, Петровско-Разумовская сельскохозяйственная академия, студентке рабфака Зине Крутоярец. Ваше письмо для нее будет большой радостью».

— Зина! — взволнованно вскричал Прохор. — Боже мой, какой же я подлец!..

— Чего? — отозвался подводчик.

— Так, ничего, — отмахнулся Прохор, бросая свой мешок на повозку. Поедем вот…

«Да, я подлец! — садясь в телегу, с огорчением думал Прохор. — Забыл о Зине… Война целиком поглотила меня… Но как можно забыть о любви?..»

И он прислушивался, словно ожидая ответа на свой вопрос… Сердце его билось с такой силой, что, кажется, Прохор слышал его стук. Он засмеялся.

«Ну вот сердце мое отвечает: люблю!.. люблю!..»

И так его потянуло к этой девушке, которая напомнила ему о себе, что он был уже готов сейчас же вернуться в Ростов, а оттуда немедленно ехать в Москву, к ней… Но, еще раз прочитав письмо, он увидел, что оно помечено концом декабря. Прошло четыре месяца!.. Мало ли что могло за это время произойти в жизни Зины. Она могла и уехать из Москвы, и полюбить кого-нибудь, и выйти замуж… И Прохор решил сначала написать ей…

К подводчику подошел в военной форме молодой прыщеватый парень.

— Хозяин? — спросил он у старика.

— Хозяин.

— Подвезешь?

— Куда?

— На хутор Юровкин.

— Гм… А чего ж не подвезти? — усмехнулся старик. — А за провоз чего заплатишь, а?

— Спиртку могу дать бутылочку.

— Спиртку? — радостно загоготал старик. — Дело!.. Стало быть, садись и ты… Мне все едино ехать-то… Вот военного везу в Дурновскую станицу… Как твоя фамилия?

— Курочкин.

Когда выехали за станционный поселок, перед взором Прохора в ярких переливах закатного солнца предстала беспредельная, сверкающая искрами росы степь. В лицо веял теплый, ласковый ветерок, насыщенный густым ароматом трав.

Солнце склонилось к закату и от него, как длинные нити золотистой паутины, расползались по степи лучи. Кругом стояла безмолвная тишина.

Над степью медлительно плывут в розовом сиянии перламутровые, невесомые облака, обрамленные золотом. В этот предвечерний час в степи на всем накладывалась какая-то тихая задумчивость, щемящая печаль.

Прохор, поддавшись этой грусти, думал о Зине. Нет! Разве он когда-нибудь ее забывал? Нет! Нет! Не забывал! Образ девушки всегда был в его сердце, в его думах… Но он только подло поступил, что не попытался разыскать ее, напомнить ей о себе. Все рассчитывал сделать это после войны, если б остался жив…

В последних лучах заходящего солнца возникла какая-то черная точка. Она легко скользила над раскинувшимся чудесным ковром молодой, еще не отросшей сочной травы и, сделав круг, настолько приблизилась к подводе, что Прохор теперь без труда различил в ней скитальца степного — коршуна.

— Хорошо вечером в степи, — прервал молчание Курочкин и запел:

За-ачем жалеть, за-аче-эм страдать мне об отвергнутой люб-ви-и…

Звучный молодой баритон далеко покатился по степи и разбудил на встречной арбе с соломой молодую казачку. Она испуганно приподнялась и посмотрела с воза на Курочкина и засмеялась.

— Прямо как жеребец! — крикнула она.

— Это он как увидел тебя, то так возрадовался, что ажно заржал, крикнул ей в ответ подводчик.

Над головой с трепетным свистом пролетела какая-то стайка птиц.

— Ути, — пояснил подводчик.

Потянуло сыростью. Багровое солнце, наполовину скрывшееся за бугром, скользнуло в последний раз по траве длинными лучами и исчезло.

В потемневшем, но еще светлом небе неуверенно сверкнула маленькая звездочка. На мгновение вспыхнув, она погасла… Через минуту она снова загорелась уже надолго…

— Я служу в Красной Армии, — доверительно сказал Курочкин, оборачиваясь к Прохору. — Правда, недавно, с месяц всего…

— А до того где же были? — поинтересовался Прохор.

— В новочеркасской оперетте работал художником и актером… А потом белые мобилизовали… Пришлось окончить ускоренную фельдшерскую школу, чтоб на фронт не попасть…

— Хитрый, — усмехнулся Прохор.

— А что я им, дурак, голову-то подставлять? — засмеялся Курочкин. Интереса у меня такого нет… После окончания школы попал я фельдшером в тыловую часть… Да так с ней и отступал вплоть до Новороссийска…

— Что же раньше не перешли к красным?

— Боялся, — признался Курочкин. — У меня тут, в хуторе Юровкином, родители торговлишкой занимались. Мелкой, конечно… Там такие купцы, что всего товару-то на четвертную… В общем, не торговля, а нищенство… А когда нас прижали в Новороссийске, забрали в плен, то я убедился, что страшного-то и ничего нет… Даже добровольно вступил в Красную Армию…

— Опять фельдшером или художником? — спросил Прохор.

— Пока фельдшером… Обещали перевести на клубную работу…

Прохор лег на сено, наполнявшее повозку, и стал смотреть на небо. Широким светлым шляхом раскинулся по небу Млечный путь. Множество ярких звезд усеяло бархатное полотнище небосклона. И от яркости звезд еще темнее кажется наступающая ночь.

— Не пожар ли? — указал Курочкин на горизонт, освещенный заревом.

— Сам ты пожар! — буркнул подводчик. — Луна встает.

И в самом деле, вскоре из-за горизонта всплыла тускловатая, похожая на перезревшую с помятыми боками дыню, луна. Кругом все осветилось призрачным светом. Стали видны темные прогалины балок и буераков, придорожные прошлогодние бурьяны и черные скирды соломы и сена.

— Смотрю я на вас, — сказал Курочкин, ложась рядом с Прохором, — и дивлюсь. Очень уж вы собой напоминаете полковника Ермакова. Уж не брат ли он вам? Кстати, он теперь уже не полковник, а генерал…

— Генерал?! — невольно сорвалось с уст Прохора.

Курочкин усмехнулся.

— Теперь все понятно, — сказал он. — Если не ошибусь, он действительно ваш брат?..

— Ну, положим, что так, — нехотя проронил Прохор.

— Я так сразу же и подумал. Больно уж вы похожи друг на друга. Константин Васильевич, правда, значительно старше вас… Я его знал по Новочеркасску… Выпивали не раз… Знал и супругу его, Веру Сергеевну… Кстати, вы знаете о том, что она уехала с американцем за границу?

— Слышал. По-моему, и Константин тоже где-то за границей…

— Да, уехал он туда, — сказал Курочкин. — И нужно же быть такой иронии судьбы. Константин Васильевич встретил в Новороссийске свою жену с любовником… С горя Константин Васильевич запил с неким ротмистром Яковлевым… У того тоже горе. Какой-то граф Сфорца и князь, что ли, Розалион-Сашальский, с которыми этот Яковлев дружил, убежали от него за границу и увезли с собой общие их деньги и ценности… Вот эти-то друзья по несчастью — Ермаков и Яковлев — пили, пропивая последнее, что у них было… Кстати, оказалось, что этот Яковлев никакой не ротмистр и никаких наград не имел, а он полицейский околоточный надзиратель из шахтерского поселка Горловки… Во время революции бежал из Горловки в Новочеркасск и там, обыграв в карты какого-то гвардейского офицера, раздел его донага. Нацепив его мундир, он выдавал себя за аристократа, гвардейского офицера…

— Куда же они делись?

— Под конец все-таки Константина Васильевича его знакомые усадили на последний пароход, уходивший из Новороссийска… Я еще помог усаживать его… А Яковлев не знаю, куда делся…

Подводчик свернул с дороги в сторону и остановился.

— Что хочешь делать? — спросил, приподнимаясь, Курочкин.

— Заночуем тут, — сказал старик. — Корма тут хорошие… Покормлю лошадь…

Лежа в повозке, Прохор смотрел на звездное небо и думал о жизни.

«Вот ведь как повернулась судьба, — размышлял он. — Брат Константин, которого я всю свою жизнь считал умницей, на которого я чуть ли богу не молился, оказался отщепенцем, врагом своей родины, своего народа да и врагом своей семьи… А я вот здесь… Со своим народом… — Вдруг Прохор содрогнулся. — А что б могло получиться, если б я, веря в авторитет своего старшего брата, потянулся за ним?.. О, это было б страшно!.. Я рад, что так сложилась моя жизнь…»

Прохор стал засыпать. Сквозь сон ему почудилось, будто кто-то ударил по серебряным струнам. Это прокричали журавли.

На рассвете его разбудили голоса. Прохор поднял голову и увидел своего отца, сидевшего в тарантасе. Придерживая вожжами буланую кобылицу, он разговаривал с подводчиком.

Василий Петрович, указывая на Прохора, обрадованно сказал казаку:

— Так вот этот-то и есть мой сын!.. Проша!..

— Батя! — изумленно вскрикнул Прохор.

— За тобой, сынок, еду, — ласково пояснил Василий Петрович. — Виктор телеграмму прислал.