53. Пигмеи
Ораз устало опустился в глубокое кресло. Раздробленная в последней стычке с ливийцами рука ныла при малейшем движении, поэтому жрец вытянул ноги и застыл в неподвижности, стараясь унять боль.
Слуга-матрос принес низкий столик и одну-единственную игральную кость. Кормчие и их помощники напряженно молчали, сидя на истертых циновках. Тишину нарушал лишь простуженный кашель Ассирийца. Да Шаркар-Дубина громко сопел, действуя всем на нервы.
Наконец, Ораз протянул руку и зажал в кулаке кость.
— Ваал Всемогущий! Яви свою волю: дай нам решение в трудный наш час!
Раскатистый голос жреца заставил всех встрепенуться. Скорпион с необыкновенно серьезной физиономией прошептал молитву и подставил пустой кувшин. Кость гулко ударила о дно сосуда.
— Ваал! Да будет воля твоя силою! — воскликнул Ораз.
Скорпион долго гремел костью в кувшине, не отрывая взгляда от бледного, покрытого испариной лица Ораза.
— Давай, — прошептал жрец, и все зажмурились, боясь осквернить таинство недостойным взглядом.
Кость с дробным звуком прокатилась по деревянной поверхности стола. Тишина. И ветер оставил в покое снасти. И листва нависших над судами ветвей безмолствовала, словно тоже ожидая голоса с неба.
Ораз, не двигаясь, смотрел на серую, обмусоленную кость. Острый конец ее показывал приблизительно на юг.
— Назад… — прошептал жрец, и вдруг голос его окреп, — благодарю тебя, Ваал! Воздадим жертву и повернем назад, как ты нам повелеваешь. Ораз торжественно обратился к мореходам: — Люди истинной веры! Теперь можно уверенно сказать: мы вернемся к своим очагам живыми!
Кормчие и их помощники пали ниц, бормоча вразброд благодарственную молитву.
— Так спешите! Возрадуйте своих матросов благой вестью! Готовьтесь к празднику жертвоприношения, урожая и начала нового пути!
Ошеломленные проявлением небесной воли, финикийцы торопливо удалились. Ораз вышел из каюты. Воздух, пропитанный сыростью, жарой и запахом гнили, вновь покрыл все его тело нездоровой испариной. В густых ветвях над самой водой возились зеленые мартышки с белыми бородами. Грузная птица с большим рогатым клювом шумно снялась с верхушки мачты и уселась на расщепленном молнией дереве.
Корабль Агенора стоял в отдалении от остальных судов, привязанный канатами за стволы деревьев. На площадке кормчего — несколько неподвижных тел, накрытых лохмотьями.
Впрочем, палубы всех бирем были пустынны: все способные двигаться мореходы были на жатве. Вторая жатва в Ливии, третий год плавания, бесконечная эстафета трудностей и болезней.
Ораз заглянул в черноту люка, придерживая, как ребенка, разбухшую руку.
— Посвети.
Красноватый свет плошки выхватил из тьмы бородатое лицо стража, затем пленника — безбородое, бледное, гневное. Ноги и руки юноши были закованы в цепи.
— Что поделаешь, Мекал, — вздохнул жрец и поморщился от боли, — богам нужны жертвы, а ты самый красивый и юный среди нас. Боги любят лучшее.
— С каких пор, жрец, ты считаешь себя безобразным и старым? — голос Мекала звенел от негодования и едва сдерживаемых слез.
— Страх делает тебя дерзким. Могу ли я лгать? Веришь ли ты мне?
— Я тебе верил… долго верил!.. Я не хочу умирать! Не хочу!
— Смирись перед судьбой. Отойди в лучший мир с молитвой Повелителю жизни и…
— О Астарт, где ты? — юноша рыдал, колотясь о стену трюма. — Только ты всегда знал, что делать… только ты выручил бы меня! А все остальные трусы, трусы, трусы…
— Я видел сон. Безбожник стенает в лапах рефаимов. То вещий сон, ниспосланный свыше.
— Астарт и рефаимам свернет шеи!
Ораз, скорбно покачивая головой, сошел на берег по сходням. На него вихрем налетел Ахтой, постаревший и измученный лихорадкой.
— Одумайся, Ораз! Как можно довериться случайности? Нельзя поворачивать назад! И отпусти парня, ведь он такой же желтокожий, как и ты! Неужели…
— Плетей грязному шакалу! Как можно больше плетей, чтоб не смущал уши правоверных нечестивым языком!
— Выслушай, жрец!
Матросы, сопровождавшие Ораза, повалили мемфисца. Засвистели плети.
— Выслушай! Ведь солнце опять у нас над головой, и тень умещается между ног! Скоро… ой звери!.. совсем скоро переместится на юг! Ведь мы уже там, где земля неарабов, только на другой стороне Ливии! Как ты не понимаешь?!..
— Еще плетей!
— О бедное человечество! О слепой разум!..
Тщедушное тело египтянина сникло. Плети продолжали свое дело.
— Не сметь! Прочь!
Из зарослей выбежали Саркатр и Эред. Оба с серпами. В бородах застряли соломинки и колоски. С Эредом шутки плохи, поэтому палачи опустили плети, вопросительно глядя на жреца.
Бледный, взъерошенный Нос мчался на разбирая дороги. Он судорожно вцепился в руку застонавшего Ораза:
— Там, там с пигмеями…
Жрец схватил левой рукой его за горло.
— Успокойся, трусливое племя. Теперь говори.
— Астарт!..
Ораз побледнел еще сильнее. "Пророческие слова Мекала".
— …явился с толпой пигмеев!
Громкие возгласы, топот сотен ног, лязг металла — из лесной чащи вывалило множество финикиян, и трудно было поверить, что они из флотилии Альбатроса. Матросы орали, визжали, бряцали мечами о серпы, выражая неудержимый восторг.
Эред, как во сне, обнял друга.
— Пропащая твоя голова! Да возможно ли такое?! — гигант залился слезами.
— Конечно, дружище!
Толпа расступилась, давая дорогу Ахтою. Избитый, измочаленный, он, однако, напялил невозмутимую маску философа.
— Люди, — сказал он, подняв указательный палец, — вот чудо, предвестник будущих чудес! — его палец описал дугу и уперся в грудь Астарта. — Вот росток того немыслимого, на что будет способен свободный разум!
Но мало кто понял его слова.
Астарт и Ахтой обнялись. Тирянин ощутил сухой жаркий поцелуй мемфисца, пахнущий лекарственными травами.
Астарт обернулся к Оразу:
— Я все знаю. Я шел по вашим следам; и ливийцы говорят о твоей жестокости. Это твои люди выдирали с мясом золотые украшения, изрубили целое племя, чтобы завладеть женщинами. А в трудные дни ты принудил адмирала принести себя в жертву. Одно твое имя вселяет в прибрежных ливийцев ужас, как перед мором или сонной болезнью. И еще я услышал, что ты хочешь убить Мекала. Ты — воплощение зла. Ахтой, исцели ему руку, чтобы он смог выйти на поединок. Пусть убедится, что кровожадные боги плевать на него хотят.
Ораз знал, чем обуздать своих людей, сраженных подвигом тирянина.
— Боги! — воскликнул он. — Благодарение вам за то, что вы избрали нас своим карающим мечом! Сыны моря и Ханаана! Слушайте! Небо говорит моими устами: на жертвенник Астарта!
Воцарилась долгая пауза. Только что светившиеся радостью лица посуровели. Финикияне молчали, не смея поднять глаз.
Нос, повинуясь немому приказу жреца, подал Скорпиону смотанный для метания аркан. Кормчий раздвинул толпу, взвешивая в руке тяжесть волосяной веревки и, широко размахнувшись, метнул. Петля с плотным звуком захлестнула плечи Астарта, царапая кожу, соскользнула, сдавила горло. Но Скорпион тотчас выпустил веревку из рук и упал на колени. В животе его торчала маленькая стрела, похожая на ободранный черешок листа. Ди и вместо обычного оперения на ее конце подрагивал твердый листвяной клочок.
— Эх, Мбонга, опять поторопился. — Астарт выдернул стрелу, Скорпион испуганно смотрел на Астарта, затем непонимающе протянул умоляюще одну руку, другой, зажимая рану.
— Ничего тебя уже не спасет, Скорпион, яд пигмеев лучший в Ливии, и даже боги боятся их стрел, — с сожалением произнес Астарт.
Появление Астарта не смогло предотвратить раскола. Кормчие, верные Оразу и Мелькарту, использовали все свое влияние на экипажи. И еще эта смерть хананея от стрелы чернокожего… Люди Агенора оказались окончательно изолированными. Это не особенно их обескуражило. Оптимизм Астарта и Ахтоя возродил отчаявшихся полубольных мореходов к жизни, убедительные доводы мудрецов, в пользу продолжения плавания на север, зажгли их решимостью, и приступы лихорадки уже не казались так мучительны. Лихорадкой болели буквально все, хотя и в разной мере.
Астарт действовал быстро и смело. Явившись с вооруженными друзьями на бирему Ораза, он освободил Мекала. Братья Мбиты и все прочие чернокожие давно умерли от непосильной работы и тоски по родным берегам. Несколько самых живучих Ораз принес в жертву Мелькарту.
Агенор и Абибал лежали на палубе с опухшими неподвижными лицами и бесформенными отекшими конечностями. Ни тот, ни другой не узнавали друзей.
— Страшная болезнь, — пробормотал Астарт, — потом они начнут буйствовать, бессмысленно кричать и, наконец, уснут. Будут спать так долго, пока не умрут.
— У нас человек двадцать болеют так на всех кораблях, — сказал Ахтой.
— Я видел целые спящие деревни. Мне рассказывали колдуны гремящей радуги, что только один из тысячи выживает. Если у человека в мире осталось очень важное дело или очень сильная любовь, говорили они, то лишь в этом случае духи смерти дают отсрочку.
На берегу перед кораблем Агенора пылали костры, гремели туземные барабаны и мелькали низкорослые подвижные фигурки. Пигмеи плясали ежедневно после захода солнца, и никакие беды и невзгоды не могли уменьшить их страсти к пляскам, которые неизменно сопровождались громкими песнями. Саркатр признал, что многие их мелодии довольно приятны.
— Удивительный народ. — Астарт сидел в изголовье кормчего и смотрел на танцующих, — жизнерадостный, общительный свободный. К морю они вышли случайно — искали тех, кто меняет каменную соль на мясо животных. Мне повезло, они сняли меня с плота, когда я подыхал от лихорадки. Они кормили меня своими любимыми гусеницами, как ребенка, хотя я видел, что они часто ложатся спать голодными. Видите, как вздуты их животы? Это от плохой пищи. Они редко едят мясо. Но если добудут слона или жирафа, то наедаются на много дней вперед. А обычно питаются всякой мелочью, кореньями, грибами. И все потому, что не умеют жить завтрашним днем. Попытался научить их солить и коптить в расчете на голодные дни, но это для них так дико, что мы не понимали друг друга. Но самое удивительное — они понятия не имели о копье. Теперь, видите, каждый мужчина с копьем. А как они любят песни! Помнишь, Ахтой, мы слышали грустный напев в Мегиддо… Я напел его им, и несчастнее людей, чем пигмеи в тот миг, нельзя было найти во всей Ливии. Боль чужого далекого народа оказалась им понятной.
— Пигмеи… люди величиной с кулак, — вспомнил Ахтой, — еще Гомер говорил про них, что они воюют с журавлями.
— Вот уж сказки! Они ведь не куклы — воевать с журавлями. Журавлей, когда удается, они едят с удовольствием. Никогда ни с кем не воюют и живут в непроходимых лесах. Все остальные народы панически боятся джунглей, а для них лес — родной дом. Видели бы вы, как они тащили меня по деревьям, когда добирались к вам. По земле невозможно было продраться. Наткнулись на широкую, пошире Нила у Мемфиса, реку. Думаю, все, мои храбрые малютки повернут назад. Так они переправились на лианах, как на качелях, и перебросили меня. А ведь я для них очень тяжел, потяжелее трех взрослых пигмеев.
— У фараонов древности были при дворах низкорослые чернокожие танцоры. Интересно, если то были пигмеи, как они проникли в Египет?
— Они самые настоящие дикари: не знают металлов и в глаза не видели соху. Да что там соха — посуды даже не имеют. Но счастливей их я никого не видел ни в Азии, ни в пунических странах, ни в Ливии. Ничто недоступное их не интересует. Все, что им нужно, о чем они мечтают, дает им лес: огонь, листья для хижин, пищу, песни, радость.
— Много толкований счастья встречалось мне в ученых папирусах и в словах мудрецов, — размышлял вслух мемфисец, — но о таком я не слыхивал. У нас всегда пропасть между мечтой и действительностью. А этот народ, судя по твоим словам, умудряется держать мечту и действительность в своем лесу. Выходит — умерь свои потребности — и ты будешь счастлив?
— Не по мне такое счастье, — проворчал Астарт, — мои потребности привели меня к разрыву с небом. Заставь меня поклоняться богам, подохну…
— Счастье пигмеев в недвижении, в постоянстве. Они расплачиваются за свое дикарское счастье своим незыблемым постоянством. Пройдут века, тысячелетия, а они все так же будут дики, жизнерадостны и счастливы. Мы же будем постоянно рваться к своей мечте, достигнув ее, придумывать новую. И, вечно неудовлетворенные, страдающие, мечтающие, будем тащиться по проклинаемой жизни, создавая будущее, совершенствуя себя и разрушая. Ты прав, отвергая идиллию пигмеев: наше счастье в движении, в разрушении, созидании. Твое счастье в бунте. Мое — в поисках истины, что тоже выливается в бунт, хотел бы я того или нет… Если я познаю абсолютную истину, движение остановится, и я лишусь мечты, своего счастья. И, значит, перестану существовать. Исчезни зло на земле — и тебя не будет…
По трапу взбежал курчавый пигмей с тяжелым финикийским копьем в руке. Притронувшись к плечу Астарта, он быстро заговорил, взволнованно жестикулируя. Ахтой с интересом разглядывал непропорционально сложенную низкорослую фигуру. Большая голова, тонкие кисти рук, нежные, тонкие пальцы.
— Это Мбонга, самый смелый и умный охотник, но нетерпеливый. Он напоминал мне Анада.
— Что он говорит? — спросил Эред.
— Ораз готовит какую-то пакость.
Мореходы собрались у площадки кормчего, Мбонга затерялся меж высоких кряжистых фигур. Пигмей едва был по грудь Фаге, самому низкорослому финикийцу на корабле.
На биремах Ораза рубили канаты и вталкивали в бортовые отверстия весла.
— Эй, Астарт! Мы уходим! — послышался голос жреца. — Для нас воля Ваала — закон! Вы же все подохнете в своем безбожии! Гордыня заведет в преисподнюю!
— Опять вещий сон про рефаимов? — засмеялся Мекал, и следом за ним захохотали и заулюлюкали остальные мореходы Агенора.
— Жаль, Ораз, что не я сверну тебе шею! — выкрикнул Астарт, сложив ладони рупором.
— Если ты, Астарт, поведешь своих людей за нами, я прощу и твою дерзость и глупость Мекала. Я готов молиться за вас.
— Выходит, Мекал, остаться в живых — величайшая глупость? — Астарт обнял юношу за плечи.
— Этот сверхосел погубит всех своих верующих, — пробормотал Ахтой, глядя вслед отчалившим кораблям.
Фага вдруг заскулил, вцепившись в свою бороду:
— О горе! Астарт, ведь мы остались без зернышка! Весь урожай в трюме Ораза!
— Пусть подавится. Друзья! Наш путь — только на север. Прав мудрейший Ахтой: солнце клонится к югу. Скоро мы увидим звезду Эсхмун и созвездие Передней ноги. Клянусь, я приведу вас в Египет!
И громкие крики, блеск поднятых мечей приветствовали слова тирянина.
Весь следующий день готовились к выходу в океан.
— Как ты думаешь отблагодарить пигмеев? — спросил Астарта Саркатр.
— Ума не приложу. То, что они сделали для меня, невозможно оценить.
— Раз еда для них самое дорогое, — подал голос разрумянившийся у жаровни Фага, — я им нажарю и напарю — запомнят на всю жизнь! Скажи, Астарт, что они больше всего любят?
— Они любят пиво, но не умеют его варить, выменивают у других племен.
— Не подходит, — кричал Фага, — нет зерна!
— Еще любят соль, мед, запах мяты. Да! Их лакомство — большие лягушки. Пожалуй, самое любимое лакомство.
— Я видел у водопада, это чуть выше по течению, лягушку величиной с курицу, — оживился Саркатр, — она ловила какую-то живность в водяной пыли. Есть чем отблагодарить твоих пузанчиков.
И хотя гигантские лягушки отличались необыкновенной чуткостью, финикияне выловили их во всей округе.
Пигмеи от радости громко кричали и кувыркались в траве.
Фага отважился зажарить для себя одну лягушку, и к своему удивлению убедился, что она необыкновенно вкусна.
— Подари вождю самый лучший лук, — посоветовал тирянину Ахтой.
— У них нет вождей. Оставим, пожалуй, им посуду и ножи. А египетский лук непосилен для их пальцев.
Финикияне сердечно распрощались с маленькими охотниками, вечными кочевниками непроходимых лесов.
Корабль вышел на веслах из устья реки, минуя непролазные мангры и топкие песчаные наносы. Хлопнув на ветру, взвился громадный парус. Пигмеи стояли на верхушках деревьев и размахивали пучками ветвей.
54. Колесница богов
Испепеляющее солнце повисло в воздушных испарениях над тихим, уснувшим заливом, спрятавшимся от океана за редкими скалами и цепочкой коралловых рифов. Джунгли замерли в безветрии, отражаясь в гладком зеркале залива застывшими клубами зелени, многоярусными стенами, холмами.
Разбитая штормами и прибоем бирема покоилась на рифах, задрав к небу нос с размозженной о скалы головой патэка. Такелаж и парус были сняты. Борта замерли в печальной редкозубой улыбке — так выглядели со стороны пустые отверстия для весел.
Сухопутный тяжелый краб, невесть как попавший на корабль, вскарабкался на середину мачты и словно раздумывал, зачем он здесь.
Жуткий вой гиены пронесся над заливом.
— Как будто из нее жилы тянут, — не выдержал Рутуб.
— Проклятое место, — откликнулся Фага, — даже звери воют. Да видано ли, чтоб гиена днем голос подавала?
Мореходы пережидали в тени деревьев полуденный зной. Тут же между корявыми стволами двух раскидистых гигантов покоился на катках остов нового судна.
Больной протяжно застонал и шевельнул распухшими ногами.
Мемфисец склонился над телом.
— Адон… Агенор… Астарт! Он открыл глаза!
Мореходы столпились вокруг кормчего, но тот уже крепко спал, едва заметно дыша.
После того как умер некогда могучий, мускулистый Абибал, всех поражала борьба хрупкого на вид Агенора с сонной болезнью. Кормчий тлел, изредка приходя в сознание. И то, что он еще дышал, было вызовом судьбе.
…Астарт поднял с земли изогнутый с усеченным носком клинок.
— Раньше я такого не видел. Откуда он?
— Остров Красной Земли. Хорошая сталь, — сказал Саркатр, — на наших глазах эта штука срубила столько голов, что фараон бы позавидовал.
— Расскажи мне подробней. — Астарт улегся на траву рядом с Саркатром.
— Большущий остров. Ахтой уверяет, что Египет и Ханаан вместе могут уместиться на нем. Как только мы распрощались с тобой и вышли в море, нас отнесло течением к его берегам. Пусть Ахтой дальше рассказывает: его там чуть не сожрали.
— И не думали они меня есть. Они сильно ошиблись во мне.
— Как так?
— Долго рассказывать. Ладно, по порядку. Там мы встретили людей, не похожих на зинджей. У них кожа желтая, темнее хананейской, и волосы гладкие и прямые. Они пришли с востока, из-за океана. За океаном, оказывается, тоже есть земли, народы и кокосовые пальмы.
Одинокий вопль гиены заставил мемфисца замолчать. В сердцах сплюнув, он продолжал:
— Они, наверное, до сих пор воюют с зинджами острова, хотят стать хозяевами Красной Земли. Выйдет у них или нет, но я предвижу еще одно переселение целого народа. И хозяева и пришельцы — отличные мореходы…
— Зинджи делают паруса из пальмовых листьев, — не вытерпел Анад, — а во время штиля и голода варят из них суп.
— А у косоглазых пришельцев паруса из бамбуковых пластин, — добавил Фага, — однажды парус оборвался и убил всю команду.
— Они тоже смеялись над нашими парусами, потому что мы шили из них штаны, — подал голос старшина гребцов.
Ахтой продолжал:
— Смейтесь над их парусами, обычаями, над чем угодно, но увидите, если зинджи прогонят их с острова, они не смирятся с жизнью на нездоровых берегах. В глубь Ливии их ничто не заманит: то морской народ. Они пойдут к берегам Аравии, и, может быть, их вскоре увидит Сабея и даже Египет. Если же пришельцы все-таки победят и останутся на острове, то на север хлынут морские зинджи. Так или иначе, Аден, пожалуй, сменит хозяев. Ведь арабы не имеют опыта больших войн. Ашшурбанипал в несколько дней покорил набатеев, имея небольшой отряд конницы. А химьяриты и сабеи умеют только плевать друг в друга да жульничать на базарах. Пришельцы же с раскосыми глазами и зинджи острова — воины с рождения. Они одинаково хорошо владеют мечом и парусом.
— Кто же тебя хотел съесть? — спросил Астарт.
— Не съесть! Пришельцы выкрали меня, одели в свое платье и вручили вот этот кривой меч. Когда же узнали, что я не кормчий и что мне не ведомы дороги ветров, они прогнали меня, а в награду за мои страхи оставили меч при мне.
— Альбатрос боялся, как бы не выкрали его самого, — сказал Саркатр, поэтому мы тайком покинули те берега.
— Неужели адмирал не захватил ни одного из пришельцев?
— Боялся, — ответил Ахтой, — ведь у них тоже корабли, много диковинных кораблей, похожих на квадратные корыта с загнутыми краями, не поймешь, где корма и где нос. Зато позже, когда солнце вдруг перестало греть наши затылки и переместилось вправо, Альбатрос решил узнать, что ждет нас впереди, и Скорпион притащил с берега зинджа. Когда начали пытать, зиндж перекусал все, оборвал цепь и, как рассказывал Болтун, "нагло убежал". Потом побережье повернуло на север. Солнце повисло у нас на бровях. И у самого моря долго тянулась пустыня. Тогда опять поймали местного жителя, из-за этого началась война. Человек сто умерло от стрел, Оразу дубиной раздробило руку. А тут еще лихорадка, сонная болезнь, язвы по всему телу. Рутуба укусил белый паук. Анад опять провалился в ловчую яму. Все словно посходили с ума. У Ассирийца передралась вся команда.
— Веслами дрались, — уточнил Анад.
— Вот тогда-то устроили всеобщий молебен, с жертвоприношениями. Альбатроса принесли в жертву, как самое ценное, что у нас было…
Зловещий вой заставил всех прислушаться.
— Живьем грызут, что ли? — проворчал Рутуб.
— Что-то здесь неладно, — сказал Астарт, — чувствуете, какая ненормальная тишина? И гиена…
— Даже попугая невозможно подстрелить, — пожаловался Анад, — ни одной живой души. Мы с Мекалом весь лес обшарили.
— Подохнем с голоду, — загрустил Фага.
Все это очень странно, — начал Ахтой, и в этот миг сильный толчок подбросил мореходов.
От рифов и берега к центру залива ринулись волны. По лесу прокатился густой шум.
— Скорей! За работу! — крикнул Астарт, хватаясь за топор.
Мореходы гурьбой побежали к остову корабля. Застучали топоры, завизжали пилы. Люди работали торопливо, с суеверным ужасом ожидая чего-то.
— Ораз наколдовал, — уверенно заявил Мекал, и Астарт заметил, что испуга на его лице нет.
— Астарт, посмотри! — прошептал Ахтой.
Над высоченным конусом, подпирающим небо, поднимался столб черного дыма, превращаясь в рыхлую, растекающуюся по небосводу тучу.
"Еще одно чудо Ливии", — подумал Астарт.
— Ты слышал о Колеснице Богов? — шепотом спросил египтянин.
— Нет.
— Карфагенские мудрецы утверждают, что в Ливии есть гора, слепленная из дыма и пламени, и знойное божество разъезжает на ней по всему миру, как на колеснице. Ни один смертный не вернулся живым, взглянув на Колесницу Богов.
К вечеру остов был обшит досками, и начали смолить днище.
Солнце опустилось наполовину в море, когда оглушительный грохот потряс небо и землю. Мореходы попадали ниц, шепча молитвы. Лишь двое смотрели на вулкан.
— Уходить надо, — лицо Ахтоя покрылось капельками пота.
— Да, надо уходить. — И Астарт протяжным криком призвал всех на корабль.
Недостроенное протекающее судно столкнули в воду. Ни мачты, ни сидений для гребцов, ни палубы, ни площадки кормчего — одно лишь днище с фонтанчиками воды сквозь щели. Гребли в неудобнейших позах, стоя или полусидя. Рутуб зажал барабан между колен и колотил рукоятками мечей в тугую кожу: свои колотушки оставил в спешке на берегу.
— Быстрей! Быстрей! — Астарт повис на рулевом весле, тревожно оглядываясь на дымящую гору.
Судно неуклюже выползло за рифовый барьер, и океанская вечная зыбь гостеприимно раскрыла объятия.
Удар грома — и мгновенно выросшие волны обрушились на беглецов. Из жерла вулкана вырвались клубы пламени, пепла и газов. Начавшийся ветер потащил зловещее черное облако в глубь Ливии.
— Колесница Богов! — восторженно вскричал Ахтой. Огненные языки поползли из кратера к подножию. Незабываемое зрелище!
Вспыхнул лес, озарив море, судно и уплывающие облака пепла.
Несколько гребцов побросали весла и в великом страхе вручили себя небесам. Астарт уговорами и побоями пытался образумить товарищей. Но мало кто внимал голосу рассудка. А те, кто еще гребли, втянули головы в плечи и шептали молитвы.
С волнами творилось небывалое: они хаотически бросались в разные стороны, сшибались, взрываясь пенными шапками.
Неожиданно запел Саркатр, и сильный мужественный голос вернул людей к веслам, хотя подземный гром не умолкал.
Волны становились все круче и безумней. Но Астарт торжествовал: все весла дружно взлетали и опускались, повинуясь окрепшему ритму Рутуба.
Колесница Богов раскаленным шипом вонзалась в ночное небо. Лес горел не только у подножия, но и на всем побережье, подожженный раскаленными валунами, сыпавшимися с неба.
Постепенно море клокотавшего огня осталось далеко позади. И только широкое светлое зарево, полыхавшее за горизонтом, да светящаяся звезда, жерло вулкана, продолжали подгонять мореходов.
55. Ликс
Холодное встречное течение принесло прохладу. Дышалось непривычно легко. Тиски влажного зноя, сжимающие грудь и выматывающие все силы, теперь лишь неприятные воспоминания. Корабль, достроенный и полностью оснащенный, пробирался вдоль пустынной нескончаемой полосы песчаных отмелей, борясь со встречным постоянным ветром и течением.
Новые воды — новые неожиданности. Однажды мореходы попали в окружение странных существ: яркие фиолетовые и розовые пузыри с роскошными гребнями усеяли поверхность моря далеко вокруг.
Анад прыгнул в их гущу, намереваясь заполучить необыкновенный охотничий трофей. Но, заорав не своим голосом, стремглав взлетел по осклизлому веслу и упал на палубу. Все тело юноши покрылось багровыми полосами ожогов. Рутуб подцепил на весло один пузырь, и все увидели пучки тонких длинных щупалец, похожих на водоросли.
Анад сильно болел после ожогов. Прислушиваясь к его бреду, многие думали, что еще один хананей не ступит на земли обетованные. Анад выжил, но на всю жизнь потерял любовь к розовому и фиолетовому.
И вот наступил день, когда радостный вопль впередсмотрящего взбудоражил всех:
— Вижу трирему!
Трирема в Ливии?!
Парус быстро приближался. Рутуб сбился с ритма и оставил барабан в покое. Весла беспечно опустились. Мореходы столпились, погрузив нос корабля по самые ноги патэка.
Неясные очертания эмблемы на ослепительно белом парусе постепенно вырисовывались в контуры змеи, обвившей шест.
— Братцы, — заплакал Фага, — это же знак Эшмуна!
— Хананеи!
— Свои!
— Хвала небу!
— Хвала Мелькарту!
— Принесу в жертву быка!
— Двух быков!
Люди плясали, плакали, кричали, обнимались, целовались, пели песни и молитвы.
Трирема круто развернулась, парус убрали. На палубе стояли бронзовые от загара бородатые люди. Большинство полуголые, в матросских набедренных повязках. Некоторые в белых, торжественных, одеждах. Все были вооружены мечами и круглыми щитами.
— Клянусь всеми богами — это карфагеняне! — воскликнул неестественно тонким голосом Рутуб. — Здесь земли, подвластные Карфагену!
Трирема неуклюже ткнулась в борт биремы, сломав половину своих и чужих весел. С борта на борт метнулись абордажные дорожки и крючья.
— Сдавайтесь, — объявил толстый важный пуниец с крупной серьгой в ухе и золотой массивной цепью на животе, — не то будем резать.
— Вот теперь я узнаю своих, — сказал Астарт, лучезарно улыбаясь.
Царь ливифиникийского города Ликс сидел на троне из слоновой кости и задумчиво смотрел на реку того же названия. Чернокожие рабы с опахалами и зонтами суетились вокруг него. Кучка обросших, почти нагих пленников изнывала под палящими лучами солнца на площади перед троном, чужеземцы перебрасывались друг с другом редкими словами.
Рабы бегом принесли паланкин, второй, третий… Весь государственный совет спешил по зову монарха.
Верховный жрец и первый визирь заняли свои места на верхней ступеньке у трона, вытирая подолами мантий мокрые подмышки.
— Визирь прокашлялся и начал, полузакрыв глаза:
— Посмотри, о Владыка Ливии, эти шакалы, не принесшие тебе ни подарка, а нам — законной пошлины, искусно изображают на лицах своих одухотворенную радость и…
— Одухотворенную? — задумался владыка.
— О! Твои уста, Повелитель, — ласково произнес долговязый верховный жрец, — как всегда источают мудрость и…
— Мудрость? — царь вновь погрузился в размышления.
— Твои слова, о Наместник неба и Карфагена, — воскликнул визирь, вселяют в покорных советников твоих святые желания целовать твои стопы и…
— Целовать? — оживился царь.
От толпы пленников отделилось двое. Расшвыряв копья охраны, они приблизились к трону.
— Приветствуем тебя, Великий царь! Почему люди твои враждебны к путешествующим мореходам? — Астарт с интересом разглядывал очередного повелителя, встретившегося на его пути.
Визирь и жрец зашептали повелителю в оба уха. Наконец пожаловал высочайший вопрос:
— Сознавайтесь, что вы украли в моем государстве?
Астарт с Ахтоем переглянулись. Египтянин внятно и с расстановкой произнес:
— Как мы могли у тебя украсть, о мудрейший из мудрых, когда впервые здесь?
— Не по воздуху же ваша бирема пронеслась через земли повелителя Ликса и Ливии? — коварно улыбнулся верховный жрец.
— Мы пришли с юга, — ответил Астарт.
— С юга! — хихикнул визирь и обернулся к сидящим на нижних ступенях, и весь государственный совет дружно и надолго залился жизнерадостным смехом.
— Мы обогнули морем Ливию по приказу могущественного фараона Нехо, царя Египта, — пояснил мемфисец.
— Египет? — удивился царь. — А где это?
— О мой господин, Повелитель ликситов, троглодиов и эфиопов, это так далеко, что прикажи их пытать, — поклонился в пояс верховный жрец.
— Приказать? — задумался царь.
— Ты, уважаемый, хоть и с одной головой, но ума в ней на десять голов, — издевательски произнес Ахтой.
— Лошадиных, негромко произнес Астарт, Ахтою понадобилось проявить все свое самообладание, чтобы не прыснуть.
— Ваал-Хаммон! Они хотят нас запутать! Повелитель! Повели повелеть! воскликнул визирь в тревоге.
— Это он считает верхом красноречия, — сказал египтянин.
— Они все тут от жары спятили.
— Тогда почему фараон не прислал послов и подарки повелителю нашей державы? — выпалил член государственного совета с серебряной цепью, ниспадающей на живот.
Затем вопросы посыпались на мореходов, как предсказания из глотки базарной гадалки.
— Если вы с юга, то скажите, сколько пальцев на ногах великанов, которые спят на левом ухе, а укрываются правым?
— Чем питаются полулюди-полулошади?
"Вот влипли", — подумал Астарт.
— На каком наречии говорят люди с собачьими головами? — продолжались вопросы.
— Летучих мышей с собачьими мордами видели, собак с кошачьими — тоже, а вот людей с головами собак не встречали, — сказал Астарт, видя, что его слова упали в пустоту.
— Уважаемые, если вам нужны чудеса, пожалуйста! — Ахтой коротко рассказал о диковинных полосатых лошадях, о ливийских колдунах, гигантской кошке, гремящей радуге, Колеснице Богов и о многом другом, поразившем воображение мореходов. В заключение сообщил о великом чуде — о перемещении солнечного пути.
— Полосатые лошади! Охо-хо! — изнемогали вельможи. — Пять радуг? Муравьями зашить рану? Ну, плутина, развеселил!
— Ты лжешь! — крикнул визирь. — Если бы вы видели Колесницу Богов, то давно бы грелись в преисподней!
— Врет! — согласился царь и плюнул в реку Ликс.
Как и ожидал Астарт, с гневной речью выступил верховный жрец:
— Как ты, нечестивец, осмелился клеветать на божество солнца? Видано ли, чтоб Всемогущий и Всеведущий Ваал-Хаммон покинул свою тропу и поплыл в своей колеснице по бездорожью? Великий царь, прикажи их пытать, я думаю, это греки, выкрасившие кожу в желтый цвет. А вон тот худой подделался под египтянина. Они воры! Меня трудно провести, ибо само небо — мне поддержка.
— Что же нам красть в вашей заброшенной богами провинции? возмутился Астарт. — У вас есть золотые копи и оловянные россыпи? Или жемчужные ловли? Может, вы шлифуете бриллианты и прячете в кувшинах изумруды?
— Мы не провинция, — обиделся жрец, — мы скоро будем богаче Карфагена! А вы воры. Ищете дорогу к Пурпурным островам.
Астарт вздрогнул.
— Плохи наши дела, Ахтой.
— Плохи, — согласился египтянин, ибо слышал еще в Финикии об этих таинственных островах и о людях "одного корня с хананеями" — ликситах, которые торговали с Тиром через посредничество пунийцев, тирских купцов. Главным богатством Пурпурных островов была "драконовая кровь", выступающая на коре небольших тропических деревец. Ее подмешивали к пурпурной краске, чтобы не выгорала на солнце и не блекла в морской воде.
— Гонец гарамантов! — объявил вельможа, похожий на юродивого, столько на нем было украшений и побрякушек.
На дворцовую площадь въехал чернокожий ливиец верхом на голошеем страусе. Набросив на голову птицы колпак из плотной ткани, посол спешился и пополз на животе к трону.
Воины окружили путешественников и погнали как стадо баранов узкими улицами столицы.
"Помесь ливийской деревни и пунического городища", — отметил про себя Астарт, с интересом разглядывая постройки.
Жители толпами шли за мореходами, обзывая их по приказу визиря последними словами.
Весь экипаж разделили на три части и бросили в разные трюмные ямы. Астарт не унывал.
— Как вы отвыкли от родных обычаев! Цари, жрецы, тюрьмы — это же наши старые знакомые! Пора снова привыкать.
— Привыкай, только побыстрей, — послышался голос из вороха истлевшей соломы, — вас завтра бросят в бассейн к акулам.
— Даже тут кто-то водится, — удивился Саркатр.
Фага и Мекал разбросали солому.
— Кто такой? — с угрозой спросил повар.
— Грек.
В полутьме можно было различить светлое пятно лица.
— Это можно было понять и по тому, как ты коверкаешь слова, — угрюмо произнес Рутуб, — а почему тебя не отправили к акулам?
— Я сказал, что клад зарыл, да забыл где. Вот они и копают по всей Ливии вот уже третий год. У нас был отличный корабль с хорошим экипажем. Нам удалось узнать, что тайна пурпура — это краситель растительного происхождения и что добывают его только на Пурпурных островах. Но мы не учли, что в Ликсе хватают каждого иностранца и пытают, пока не признается в том, что ему предъявляют. Нас схватили и пытали, кто-то проговорился — и все полетели в бассейн.
Рассказ грека, уверенного в собственной безопасности, неприятно подействовал на мореходов.
Глубокой ночью толстая металлическая решетка на одной из ям сдвинулась: мореходы, встав друг другу на плечи, приподняли ее. Сладко спавших тюремщиков связали, позатыкали им рты соломой.
Когда все были в сборе, отправились к пристани залитыми лунным светом улицами. Безмятежно шелестели пальмы под легким бризом. Сонно тявкали собаки, словно в каком-нибудь азиатском или египетском городе. Вдалеке громыхнул львиных рык. Там — необъятная ночная Ливия.
— Хлебом пахнет! — Фага зашмыгал носом.
— Послушай, кормчий, давай перетрясем Пурпурные острова, людей там мало, перережем вмиг, — грек ощупью нашел Астарта и впился крепкими пальцами в его руку, — я по звездам найду дорогу. Ведь тогда богаче нас не будет на земле. Уступаю тебе треть барышей.
— Нам не по пути. Убирайся, чтоб я тебя не видел, — ответил гневно Астарт.
— Пожалеешь, кормчий! Ой как пожалеешь! Вдруг мы еще встретимся?
— Эред, Саркатр, утащите этого молодца обратно. Да задвиньте решетку, чтоб не выбрался.
— Но, — замялся Эред, — неужели тебе не жаль его?
— Ему место в клетке. Так лучше для всех нас.
Греку заткнули рот. Гигант взвалил дрыгающего и мычащего авантюриста на плечо и недовольно пробурчал:
— Может, его сразу бросить акулам?
Астарт не ответил. Он знал, что Эред никогда не решится на это.
На палубе биремы по-хозяйски расположились полуголые солдаты и чиновники в париках, сочиняющие опись имущества и оружия мореходов. Солдаты развели костер на площадке кормчего и забавлялись тем, что дергали за уши Анада. Тот все еще не поправился после той охоты за цветными пузырями и исходил бессильной яростью.
Астарт хищно улыбнулся в предвкушении мести. Бывшие пленники Ликса искали в темноте камни и палки для предстоящей драки. Мекал первым увидел Агенора: кормчий выполз из вороха тряпья и тянулся к забытому кем-то из солдат кинжалу.
— Адон Агенор ожил! — Мекал, а за ним и все бросились к трапу.
Солдаты схватились за мечи. С помощью весел всех ликситов побросали в воду.
Астарт обнял хрупкое тело кормчего.
— Знать, любит тебя Меред и ждет каждое мгновение.
— Слава адмиралу! — вскричал Рутуб.
— Слава! — полсотни глоток окончательно разбудили Ликс.
Чтобы избежать погони, финикияне потопили те немногие суда, что стояли у пристани, и устремились вниз по течению Ликса в океан.
Пахнуло океанским простором. Седые звезды призывно мерцали, маня в подлунные дали. Бурунный след за кормой полыхал холодным пламенем.
Гребцы пели, налегая на весла, радуясь свободе, ночной свежести, привычной матросской работе. Агенор, сидя на площадке кормчего, слушал знакомую с детства песню, вдыхал запахи моря и переживал сладостное волнение.
Познакомившись с гостеприимством местных царьков, путешественники благоразумно обогнули морем подвластные Карфагену крупные ливифиникийские города Арембис, Мелитту, Акру, Гиту, Карион-Тейхос…
У часто посещаемого мореходами Средиземноморья лесистого мыса Солоэнт сделали привал на несколько дней.
Перед Столпами Мелькарта вошли, наконец, в попутное течение. Помолившись на близкую Иберию, точнее, на Гадес, где покоился гроб Мелькарта, благополучно миновали знаменитый пролив и увидели окутанный туманами желанный берег земель обетованных. Отсюда, от Столпов, начиналась привычная жизнь, стиснутая рамками жреческой морали и волей могущественных правителей. Отсюда начинались великие державы, мировая торговля и мировые войны.
Часто встречали караваны судов. Финикийская речь звучала на корабельных палубах и рыбачьих лодках, на причалах тирских, библских, сидонских факторий, на улицах городов карфагенских провинций, вбирая богатство языков соседних народов: нумидийцев, артабров, кантабров, бузитанцев…
Близость Карфагена угадывалась в пьяных возгласах встречных кормчих, не успевших опомниться от храмов и кабаков, в дуновении берегового бриза, пахнущего сырыми кожами, молодым вином, сильфием, фимиамом деревенских храмов, в обилии боевых галер в каждом порту, оберегающих покой купеческой державы западных семитов.
Астарт становился все беспокойней, хотя внешне не подавал вида. Но друзья отлично понимали его состояние. Саркатр все чаще пел и играл на систре. Ему подпевали все, даже Ахтой. Оправдываясь, мудрец разглагольствовал о любви Осириса и Имхотепа к музыке, вспоминал предания Иудеи, в которых еврейский царь Давид, тот, что победил Голиафа, играл на арфе и пел свои псалмы, услаждая слух легендарного старца Саула.
Но Астарта невозможно было расшевелить. Вечерами он подолгу смотрел в море, следил за полетом птиц, размышлял.
Показались первые виллы и дворцы Магары, предместья богачей Карфагена. Пальмы и сосны, будто на тирском берегу, шумели, ловя ветер. Живое солнце запуталось в хвое милых сердцу пиний.
Лицо Астарта покрылось едва заметной бледностью. Пальцы сжали кромку борта.
Вскоре показались высокие городские стены, переходящие у моря в головокружительный обрыв. По гребню каждой из них могла во весь опор промчаться колесница. Белокаменная Бирса, карфагенский кремль и храм Эшмуна на самой высокой его возвышенности празднично сияли в голубизне африканского неба, крича на весь мир о величии, великолепии, богатстве.
Астарт резко отпрянул от борта и скрылся в каюте кормчего. Мекал, волнуясь, сдерживал рулевое весло, и Агенор негромко подсказывал ему.
— Убрать парус! — прозвучал торжествующий мальчишеский голос.
Крупная птица с коричневым оперением ринулась с высоты в мелкую зыбь гавани.
— Олуши рыбу ловят рядом с веслами, — сказал Рутуб, сверкая белками глаз, — хорошая примета!
56. Карфагенские встречи
Центральная площадь Карфагена. Крупнейший пунический базар и форум. Неумолчный глухой шум центральной площади слышен был в каждом уголке столицы, во всех предместьях и пригородах.
Только древние могли создавать подобные гигантские базары: мир нуждался в связях, а государство еще не могло их обеспечить. Поэтому народы общались через базары.
— Неужели все они купцы? — удивлялся Анад. Он стоял на груде слоновых бивней, вынесенных для продажи, и разглядывал из-под ладони бурлящую площадь.
— Все они жулики, — угрюмо отозвался Рутуб, подсчитывая барыши, — и когда успели обсчитать, не пойму. Ведь смотрел, как говорится, в оба!
То, что мореходы имели слоновую кость, было заслугой старшины гребцов. После Колесницы Богов они повстречали племя, деревни которого использовали бивни для заборов. Рутуба осенило заменить бивни деревянным частоколом. Ливийцы остались довольны.
Вокруг штабеля бивней вились, как мухи, стайки купцов-греков, этрусков, балеаров и, конечно, финикийцев. Но греков было больше. Оживление греческого мира явно чувствовалось даже здесь, в далеком Карфагене.
— Что говорит эта обезьяна! — разозлился Рутуб.
Саркатр понимал немного по-гречески.
— Рыхлая кость, говорит.
— Плюнь ему в ноздри за это.
— Не буянь, — строго сказал Астарт. Он сидел неподалеку под тростниковым навесом вместе с остальными мореходами. — Самое же лучшее ты припрятал.
Фага торговался с хозяевами продовольственных лавчонок.
— Разве это рыба? — Он с возмущенным видом нюхал жабры свежевыловленного тунца. — Пахнет кислым, слизь на чешуе, брюшко мягкое кто позарится на падаль? Эй, люди, слышите, здесь продают падаль! В последний раз говорю: полталанта серебром за эту маленькую кучку. — Фага указал на огромную груду съестных припасов, все необходимое для дальнейшего плавания.
Предупреждая возмущение торговцев, повар не давал им раскрыть рта:
— Разве это мука? Пахнет полынью, хрустит на зубах и горька, как помет крокодила. А это баранина? Гнилье! В бульоне не отыщешь и капельки жира, одни грязные лохмотья и запах… О боги! Не дайте мне задохнуться, когда я буду есть суп из этого мяса! А посмотрите, какое молоко я беру у вас! Сплошная водичка! О! И синева по краям — конечно, снятое, да еще разбавленное! — Фага ткнул кувшином в гневное лицо торговца, расплескав густое, желтовато-жирное молоко.
Вопли Фаги разгоняли покупателей. Торговцы в конце концов уступили, осыпав повара всеми известными человечеству проклятьями.
Фага сиял.
— Астарт! Что бы вы делали без меня, ума не приложу. Умерли бы, наверное, все до одного с голоду еще в Красном море.
— Не появляйся один на базаре, они запомнили тебя.
Растолкав купцов у штабеля, появились Мекал и Ахтой.
— Удача! — крикнул юноша.
Ахтой, отдуваясь, сел рядом с тирянином.
— Пока я раздумывал, что говорить, Агенор взял на себя смелость и выложил все подробно, как проходило плавание. Жрецы записывали, не веря ни слову. Зато вельможи адмиралтейства, морские знаменитости, смекнули, что это истинная правда.
— Где сейчас Агенор?
— Его вручили лучшим лекарям Карфагена. И еще: царь Магон обещал принять Агенора, когда позволят государственные дела. Магон ведет войну с Сардинией и ливийскими племенами пустыни. Говорят, он хочет подарить кормчему слона, на котором можно ездить, как на муле. Карфагеняне единственный народ в Ливии, приручивший слонов… Ну, а ты был в храме? Видел ее?
— Нет, не был.
— ?!
— Эх, Ахтой. Я ее готов утащить хоть из преисподней, но…
— Что «но»?
— Небо убьет ее, если мы снова будем вместе. Наши одежды море выбросило порознь…
— Какое вам дело до неба и оракулов судьбы? У вас же любовь, любовь редкая среди смертных, — мудрец запнулся, — о таких вещах он предпочитал обычно не говорить, — ради Ларит, лучшей из женщин… Поверь: боги не в силах помешать ни вам, ни другим. Все кары богов — это кары людей или обстоятельств… Кажется, мне известна истина истин…
Астарт с нежностью обнял египтянина.
— Когда-то я думал так же.
— Я знаю. Но вспомни, когда изменились твои мысли.
— Знаешь, у колдунов гремящей радуги я подумал, неплохо бы встретиться еще раз с Эшмуном.
— А сейчас?
— Я понял, что это бесполезно. Я его могу убить прикосновением пальца, как он когда-то. Я его могу изуродовать, издеваться над ним… все что угодно. Но боги от этого не исчезнут, и вера в них — тоже.
— Пойдем к Эшмуну.
Эшмун Карфагенский еще более обрюзг и пожирнел. Весь его облик сытое довольство.
— Кто из вас осмелился клеветать на Пылающее Божество? — живой бог с откровенной неприязнью разглядывал мореходов. — Кто осмелился утверждать, что длина тени может уместиться под ногами, что зенит Светила может перемещаться по небесной тверди?
Астарт подошел к Эшмуну.
— Я осмелился утверждать.
Свита живого бога, вельможи и уродцы, брызнули по углам сумрачного огромного зала, в котором гуляли сквозняки, шевеля тонкие занавеси на стенах и у алтаря.
— Матрос, видишь этих калек и уродов. Их сделало такими мое слово.
— Убить легче, чем родить. Исцелить трудней, чем изуродовать.
Астарт попал в точку: Эшмун мало кого излечил за свою жизнь.
— Слушай меня внимательно, несчастный: Сияющий Хаммон, Пылающий Хаммон, подобный Хаммону, жаркий, как светило Хаммона, медная сковородка на углях, жар, огонь, пламя, дым, пламя, пламя, пламя, раскаленный щит в огне, раскаленный, раскаленный, раскаленный, как Хаммон, и раскаленный гвоздь у меня в руке!
Астарт сам протянул руку. Но прикосновение жирного пальца Нового Эшмуна не породило боли, не оставило ожога, как прежде.
Астарт иронически улыбнулся и поймал за мантию отпрянувшего Эшмуна.
— А теперь попробую я.
Испуганный Рутуб зашептал на ухо Саркатру:
— Бежать надо.
Астарт медленно сдавливал пальцами выщипанный череп жреца. Потрясенная жертва все более возбуждалась, шумно дыша и отвечая нервной дрожью на малейшее движение пальцев Астарта. Наконец взгляд живого бога остекленел, челюсть отвисла.
— Чудо! — шептали мореходы.
— Злой Мот в его пальцах, — шептали вельможи.
— Еще один Эшмун, — шептали уродцы.
— То наследие Ливии, — прозвучал спокойный голос Ахтоя.
57. Башня отшельниц
— Вот здесь, — прошептала танцовщица, — это и есть Башня Святых Отшельниц.
За купами темных пиний полыхали огни храма Танит, слышались возбужденные голоса, музыка, звон цимбал. Астарт запрокинул голову и с трудом различил в звездном небе темную громаду, казалось нависшую над храмовым садом.
"Нужно торопиться, пока не взошла луна…" — подумал он и, вытянув перед собой руку, шагнул вперед. Повеяло теплом нагретого за день камня, пальцы его коснулись шероховатой круглой стены.
— О Баалет, что он хочет делать?! — танцовщица прикрыла ладонью рот, чтобы не закричать.
Финикиец молча ощупывал шаг за шагом стену, пока не нашел то, что искал: деревянную трубу, вделанную в камень.
— Чужеземец, побойся неба, — танцовщица нашла в темноте Астарта и обвила его шею тонкими цепкими руками, — богиня покарает всякого, кто замыслит недоброе против отшельниц, посвятивших себя Великой Матери. Башню размуровывают раз в году — в весенний праздник Танит, — выносят мертвых, впускают новых отшельниц и оставляют на год пищу и воду… Вернемся в храм, там весело, песни и самые красивые женщины, и там твои друзья.
Астарт оттолкнул женщину.
— Замолчи. Ты свое получила, а теперь уходи.
Финикиец вдруг ощутил всем своим существом страх.
"Судьба, что ты готовишь?"
Танцовщице показалось, будто в невидимую доску ударила тупая стрела. Затем еще одна и еще… Странные звуки мерно взбирались в ночное небо, замирая на короткое время.
Танцовщица протянула руки, но… уперлась в камень.
— Баалет! Кары твои молниеносны! — она в ужасе отпрянула и, шатаясь, побрела в сторону храма, откуда несся женский визг и гогот матросов.
Астарт медленно поднимался вверх. Деревянная труба служила для ритуальных возлияний и была довольно искусно вделана в стену. Так, что из камня выступала лишь узкая, не более трех пальцев, полоска дерева. В арсенале матросских забав было лазанье на мачту при помощи двух сапожных шил или остро отточенных кинжалов. Это сейчас пригодилось Астарту.
Звук каждого удара слабым эхом заполнял зажатую в камне пустоту. Иногда острие кинжала било мимо, высекая искры. В таких случаях Астарт обливался холодным потом. Повиснув на одной руке и чувствуя, как под его тяжестью острие со скрипом выползает из дерева, сильным метким ударом загонял в трубу второй кинжал, и этом исправлял положение. Двух подряд промахов исправить уже было бы невозможно.
Астарта окружали плети виноградных лоз и плюща, обвившие башню со всех сторон. Шорох листвы звучал ободряюще: казалось, рядом находится родственное существо, мужественно цепляющееся за малейшую неровность стены.
В храме ударил колокол. И словно с небес прозвучал многоголосый хор: отшельницы пели полуночную молитву Великой Матери.
Наконец финикиец добрался до карниза башни, уцепился за острый край, шумно дыша.
Молитва неслась над ночным Карфагеном, вплетаясь в звуки моря и крики сторожей. В кромешной черноте медленно плыл огонек, толкая перед собой слабый хвост — отражение. То запоздалый кормчий спешил в торговую гавань, выставив на бушприт сигнальные огни.
Молитва кончилась, оглушив внезапной тишиной. Астарт висел, чувствуя, как немеют пальцы и покрывается потом спина. Немного выждав, он подтянулся и заполз на плоский край площадки, венчающей башню. Прислушался и понял, что площадка пуста, все отшельницы спустились в башню.
Финикиец ощупью отыскал квадратный провал, ведущий внутрь башни, каменные ступени.
Снизу неслось сонное бормотание, дыхание множества людей, звуки почесываний и зевков. Отшельницы производили больший шум, чем сотня спящих страдиотов. Спертый воздух, пропахший потом, ладаном, мочой, напомнил казармы Египта.
Астарт остановился. Тусклый свет одинокой лампады терялся в струях фимиама, окутавших бронзовый стан богини. Статуэтка Танит в виде хрупкой женщины с непомерно развитыми бедрами загадочно улыбалась в неглубокой нише, украшенной гирляндами засохших цветов. Десятки костлявых тел, совершенно нагих или в рубищах, лежали на каменном полу. Пораженный, Астарт замер на последней ступени лестницы, вглядываясь в бритые черепа, острые ключицы, провалы щек и глазниц.
Астарт протиснул ногу между спящими, сделал шаг, второй. Огонек лампад тревожно заметался. Финикиец без колебаний протянул руку и крепко сжал пальцами край глиняной плошки. Ароматный дым окутал его, щекоча кожу.
Астарт приблизил светильник к какому-то лицу: запущенная кожа, лысая голова, сухие струпья на темени.
"Боги уродуют человечество. Правители уродуют подданных. Подданный уродует своих рабов и домочадцев… Жизнь принадлежит уродам…"
Следующее лицо было еще ужасней: всю нижнюю челюсть до ноздрей покрывала мокнущая, незаживающая короста, наверняка, предмет зависти и восхищения остальных отшельниц.
…Десятки лиц… Когда перед глазами финикийца поплыли радужные круги, он выпрямился и вдруг застыл: чьи-то глаза внимательно следили за ним из темноты.
Он поднял лампаду над собой. Отшельница сжалась в комок, зажмурив глаза. Лишенная волос голова, старушечье лицо, рельефные бугры суставов. Едва знакомый овал лица заставил сжаться сердце Астарта. Он бросился к ней, рискуя разбудить всю башню. Он схватил ее иссохшую горячую руку.
— Что с тобой сделали! — Астарт, готовый разрыдаться, стиснул ее пальцы.
Потрескавшиеся губы дрогнули:
— Уходи…
— Ларит!..
— Здесь нет Ларит. Уходи… тебя растерзают!
— Ты Ларит, так говорит мое сердце! — Астарт поднес лампаду к самому ее лицу.
Она отпрянула, и он увидел ее глаза, глаза единственной в мире. Но тут он услышал жесткие, как удар хлыста, слова:
— Великой Матерью заклинаю! — Она вырвала из его ладоней руку и истерично толкнула в грудь. — Знать тебя не хочу! Ты как и все! — в полный голос кричала отшельница. — Несешь с собой страдания и смерть. Ты демон проклятого мира. Прочь от меня! Я трижды посвящена богине. Твоим словам не убить моего счастья, ибо только в молитве счастье женщины!..
— Ибо только в молитве счастье женщины, — как эхо повторил Астарт. "Может, и вправду я отнимаю у нее счастье?"
Поднялась голая, как колено, голова. Астарт поспешно сжал фитиль двумя пальцами. Опочивальня отшельниц погрузилась в темноту.
Надтреснутый голос громко запел молитву. Постепенно проснулись все, и гул голосов переполнил тесное помещение. Отсутствие Священного огня у ног богини потрясло отшельниц, и вразброд они выкрикивали молитвы, рыдали, колотились головами о каменные плиты.
— Слушайте, о возлюбленные богиней! — угрюмый голос заставил многих замолчать. — Среди нас демон зла. Вот он, я вижу его! Его лик — лик Мота. Его дыхание — дыхание преисподней. Его глаза — глаза пожирателя мумий.
Астарт нашел в темноте руку Ларит и уловил трепет ее пальцев.
— Не думал я, что смерть моя у твоих ног.
Женщина дико вскрикнула и отдернула руку.
Из люка в полу вынырнула рука с новым светильником. При виде мужчины вопль ужаса потряс башню. По стенам заметались уродливые тени. В Астарта вцепились сотни костлявых пальцев.
Финикийца волокли по ступеням, гнусавя псалмы Танит.
— Стойте! — Астарт узнал голос любимой. — Он пришел ради меня! Отпустите его, я ведь верна богине, как и вы все! Отпустите-е…
Кто-то в ярости прокусил Астарту ухо.
— …Ведь он не в силах навредить богине. Отпустите! Пусть его покарают боги, но не люди!..
— Проглоти язык, негодница, — прозвучал надтреснутый голос, — не оскверняй святые стены звуком поганых слов твоих!
Тени прыгали по бритым черепам, теряясь в мрачных каменных сводах.
— Что делать?! — Ларит сумела пробиться к нему. — Что же делать?!
— Даже маджаи не кусали за уши…
— Ты бредишь… боги помутили твой разум…
— Откажись от богини, и я останусь жив…
Живой поток отбросил Ларит в сторону, пригвоздил к стене.
"Боже, как можно вынести все это?! — женщина прижалась к камню.
Все эти годы она готовилась к решающей минуте, истязала душу и тело молитвами и постами, пытаясь вырвать из прошлого, настоящего, будущего образ любимого. Но одного мгновения оказалось достаточно, чтобы понять все бессилие богини. "Ибо крепка, как смерть, любовь… Стрелы ее — стрелы огненные. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее… Великая богиня! Ты не в силах бороться с любовью смертных!"
Ларит стало страшно от своих мыслей. Она прислушалась. Отшельницы слаженно пели, столпившись на верхней площадке башни. Их голоса мягким эхом метались во всех помещениях святой обители.
Босая ступня нащупала обрывки грубых рубищ.
"И что может быть страшнее смерти? Месть богов? Пытки?"
Ларит взошла на верхнюю площадку, смутно веря словам Астарта.
Давно уже взошла луна. Астарта подтолкнули к краю башни. Он оглянулся, но так и не нашел среди залитых лунным светом мумий свою Ларит. Финикиец перекинул туловище через край, повис над бездной.
Отшельницы зачарованно смотрели на пальцы, вцепившиеся в камень. Но вот исчезли и они. Отшельницы прислушались…
Луна бесшумно бороздила Млечный Путь, едва слышно шелестели листья на виноградных лозах, да редкие удары, похожие на стук стрел в нумидийский щит, удалялись, постепенно замирая.
Отшельница, прослывшая как Видящая-во-тьме, отважилась подойти к краю башни, но не разглядела ничего, кроме виноградных лоз, плюща и камня.
Отшельницы бесшумно разошлись, прославляя про себя великое таинство мести, ибо свершившееся — несомненно месть богини, непостижимая для разума смертных.
Ларит осталась одна, вглядываясь в молчаливую луну, лик отвергнутой богини. И вдруг в душе наперекор всем страхам проснулась старая песня, и уже не было сил держать ее в себе.
Не отступлюсь от милого, хоть бейте!
Хоть продержите целый день в болоте!
Хоть в Сирию меня плетьми гоните…
Слова срывались с уст сами собой. Женщина плакала и пела…
58. Египет. Мореходы в тронном зале
Унирема губернатора "Врат северных стран" достигла Саиса первой, поэтому во дворце их ждали.
— Величество царя Верхнего и Нижнего Египта повелевает приблизиться! — разодетый в дюжину золототканных юбок вельможа ударил церемониальным посохом по мраморной плите дворцового причала и величественно удалился, деревянно шагая по всем правилам столичного этикета.
— Ну, братцы, это последние рифы, — сказал Астарт.
Агенор поправил пояс с мечом и оглядел восторженные чисто вымытые и причесанные физиономии мореходов.
— Астарт и первая смена гребцов останутся на корабле, — негромко произнес он, — парус и весла держать наготове.
Путешественники поднялись по трапу, миновали дворцовые пилоны и затерялись среди густой колоннады.
Пристань опустела. Вымпелы обвивали верхушки высоких красочных столбов. И солнце выдавливало смолу из досок палубы.
Ожидание было пыткой, мукой, достойной всех мук преисподней. Эред и Фага сидели на передней скамье, положив руки на весла. Анад разложил перед собой лук и стрелы. Саркатр приготовил топор, чтоб обрубить швартовый конец. Мореходы ждали царских милостей.
Астарт стоял на площадке кормчего и, прислушиваясь к монотонному гудению ос над покинутыми жаровнями Фаги, не спускал глаз с колоннады, полыхающей жаром позолоты.
Ларит сидела на верхней ступени площадки кормчего.
— Я уже не в силах чего-то ждать! — Многие вздрогнули при звуке ее голоса.
Она прошлась по палубе, не обращая внимания на капельки смолы, обжигающие босые ноги, и остановилась возле Анада. Остро отточенные наконечники разложенных веером перед ним стрел отражали голубое небо.
— Неужели и ты убивал?
Анад почему-то втянул голову в плечи, ничего не ответил.
Саркатр украдкой любовался женщиной: да, не зря о ней столько говорили. Есть ли еще подобные на земле или на небе? О этот взгляд, эти бездонные финикийские глаза… Может быть, на самом деле в этой женщине воплотилась Великая Богиня? Тогда как же Астарт? Не бог, не дух… Велик же человек, покоряющий богов!
Метаморфозы — вечный спутник человека. Каждый из экипажа Агенора стал, по существу, другим человеком после Великого Плавания. Но более других изменился Ахтой. Ларит долго не могла поверить, что матрос с рельефной мускулатурой, горделивой осанкой и чудовищными мозолями — все тот же Ахтой, жрец истины. Куда только делись сутулость и гусиная кожа, эти вечные признаки мудрецов каменных келий?
Мемфисец облокотился на весло и по обыкновению размышлял, подводя итог целой жизни. Истина найдена. Что дальше? Нет труднее этого "что дальше", когда видишь с ясностью увеличивающего сосуда всю тщетность дальнейших усилий. Нести истину мудрецам? Но где мыслители, способные воспринять ее? Есть ли они, умеющие не верить? Даже Астарту не понять всего. Астарту, проткнувшему не единожды небо!.. Неужели одиночество? Вот, оказывается, какова цена наивысшего откровения. Ничто не дается даром… В памяти вдруг возникли старческие в кровавых прожилках глаза: в них боль, желание что-то высказать.
Ахтой вздрогнул — то были глаза хранителя гробницы Санхуниафона.
Астарт позвал Ларит.
— Боишься?
— Да… — она посмотрела в сторону дворца.
Он шепнул:
— Все мои друзья влюблены в тебя.
— Неужели и Ахтой? — она улыбнулась.
— Он сказал однажды: "ради Ларит, лучшей из женщин".
Она прижалась к его плечу.
— Поцелуй меня, пусть видят все. Знаешь, я целыми ночами пела песни о тебе. А старухи думали — молюсь.
— Кто-то бежит, — сказал Саркатр, вглядываясь из-под ладони.
Мореходы напряженно ждали. В бегущем узнали Мекала.
— Поверили! — издали донесся ликующий мальчишеский голос.
Он с разбегу прыгнул на палубу, минуя трап, и упал на руки друзей.
— Агенора и Астарта возвели в адмиралы… уфф, братцы, и страху же мы натерпелись… а всем нам по пятьсот арур земли в Дельте или в Левкосе-Лимене по желанию.
— Лучше бы золотом, — пробубнил Рутуб, пряча в бороде радостную улыбку.
Торжествующий клич мореходов всполошил дворцовую охрану. Астарта и плачущую и смеющуюся Ларит затискали в крепких объятиях.
— Отпустите его, отпустите, — бегал вокруг них Мекал, — фараон требует нового адмирала. Он ждет!
— Подумать только, царь Египта решил подождать, — съязвил Саркатр, настраивая систр.
— Хоть сейчас не задирай владык, — напутствовал Ахтой, — помни, она тебя ждет.
Астарт встретился глазами с сияющей Ларит.
— Эред! Пойдешь со мной.
— Что ты задумал? — ужаснулась женщина.
Недоумевающий Эред шел за другом, придерживая широкий зазубренный меч.
— Смотри! — Астарт кивнул на неподвижную шеренгу медных начищенных доспехов. — Господа страдиоты делают вид, что впервые видят нас.
Гвардейцев сменили шеренги государственных чиновников, иностранных послов, именитых гостей, просителей, жрецов и придворных завсегдатаев.
Агенор с адмиральским жезлом под мышкой почтительно разговаривал с долговязым тощим Петосирисом. Верховный жрец еще больше постарел и приобрел сутулость. Раздобревший и оплывший Навкрат в неизменном киренском панцире и болезненно-бледный принц Псаметик стояли в свите за спинкой трона, сверкающего всеми оттенками кованого золота.
Фараон выглядел больным и беспомощным. Казалось, его вот-вот сломит тяжесть двойной золотой короны, увенчанной золотым же урием. От прежнего Нехо остался лишь голос — властный, твердый, не поддающийся старости. Царь Египта вел неторопливую беседу с чернобородым моложавым греком, который держался с непривычным для простого смертного достоинства и серьезностью.
Шепот восхищения пронесся по тронному залу и утонул в дальних его закоулках: на вопрос фараона о самом мудром судье на свете грек ответил время.
— Где я видел твое лицо, фенеху! — Петосирис наморщил лоб, разглядывая подслеповатыми глазами Астарта.
Тирянин отвесил церемонный кивок и ответил уклончиво:
— Мир велик, мудрейший жрец.
Агенор, пытливо глядя в глаза Астарту, протянул второй жезл и папирус, удостоверяющий, что Астарт из Тира — адмирал Египта милостью царя Египта.
Церемонимейстер подтолкнул Астарта. Тирянин подошел к нижней ступеньке трона и, не замечая несущееся со всех сторон "приложись к туфле", произнес:
— Приветствую тебя, Великий царь, которого весь Ханаан величает "адон малаким" — "господин царей". Приветствую и желаю вечности и всех благ стране, приютившей нас.
На этом церемония окончилась. Астарту полагалось удалиться.
— Великий царь! Я осмелюсь просить… — Фараон с интересом разглядывал бородатого наглеца, Петосирис вытянул шею, церемонимейстер зарыдал в парик.
— Великая честь быть твоим адмиралом, поэтому прикажи заменить в красном папирусе имя «Астарт» на более достойное — «Эред».
Эред растерялся. Он беспомощно смотрел на Астарта, ничего не понимая. Агенор разглядывал изображения богов на потолке.
— Обогнувший Ливию? Разве тот, за кого просишь, был помощником кормчего или кормчий?
— Эред искусный мореход и искусный боец, способный водить флот, не только бирему. Адмирал Агенор тому свидетель.
— Не гнушаешься ли моим даром?
— О нет, Великий царь! Твоя милость должна осчастливить достойного.
— Адмирал Агенор! Достоин ли, как его… Эред, быть тебе равным?
— Во многом он превосходит меня, Великий царь.
— Да будет так. Начальник писцов, исправить папирус! Но скажи, фенеху, что ты требуешь взамен?
— Не оставь в беде, Повелитель, семьи тех, кто повернул вспять.
— Нет! — Фараон топнул, не считая нужным сдерживать свой гнев. — Вы сговорились? Агенор просил о том же. Те люди осмелились нарушить мой приказ. Так пусть будут их семьи нищими.
Фараон резко поднялся. Прием закончился.
Изумлению мореходов не было границ, когда они увидели адмиральский жезл в руках ошалевшего Эреда.
— Слава обоим адмиралам! — крикнул Астарт.
— Слава! — нестройно заорали мореходы, успевшие на радостях накачаться вином.
— Как предчувствовала… — Ларит несколько обиделась. — Не глупо ли это, Астарт?
— Ахтой засмеялся:
— Он вечно останется дерзким мальчишкой. Да разве может Астарт принять милость из рук тех, кого ненавидит?
— Люди заставили поверить Эреда, что он раб и рожден навсегда быть рабом… — сказал Астарт Ахтою. — Вот, может быть, единственный случай, когда люди же заставят его поверить, что он ничем не хуже других, что может быть даже господином.
— Но самый большой раб — это и есть господин, — пробормотал Ахтой, но никому не было дела до его неуместных, навевающих тоску, изречений.
Астарт уселся на борт.
— Так знаете, почему все прошло гладко, почему их не убило то, что Сияющий Ра бегает по небосводу, как свихнувшийся от молитв жрец? Тщеславие тому причиной. Владыка Египта до смерти рад, что Ливия, как предсказывали его ученые советники, омывается со всех сторон морями. Ему выгодно не сомневаться в том, что мы обогнули Ливию. Теперь весь мир будет знать о пророческом даре фараона.
— Всего лишь символическая победа. — Агенор смотрел на пристань, постукивая сверкающим жезлом по борту.
— Почему же? — возразил Ахтой. — Мы указали дорогу в Аден узкоглазым пришельцам и зинджам Красного острова. Проложили Карфагену дорогу на юг, к Колеснице Богов и дальше. Кое-что дали диким ливийцам и кое-что переняли у них. Вырвали у арабов "отметный ветер". Открыли новые земли. А самое главное — опрокинули веру в вечную дорогу солнца.
— В вечную дорогу Ра будут верить, как и прежде, — ответил адмирал, а все остальное лет через пять обратится в дикую легенду, ведь ни один купец Большого Хапи не отважится закрепить наши открытия. Чужих купцов на юг не допустит фараон. Земли открываются для войн и торговли. Но египетский купец не созрел для освоения столь отдаленных берегов.
Приближался момент расставания. Ахтой спешил в Мемфис, новым адмиралам и мореходам было предписано явиться в Левкос-Лимен — там назревала очередная стычка с воинствующими и непокорными набатеями.
Астарт и Ларит решили вернуться в Финикию. Они не могли не вернуться туда: в Азии шла война, вавилоняне взяли Сидон, много городов и поселков побережья, осадили Тир. Во всех корчмах Египта только и говорили о гибнущей Финикии, о грозном царе Навуходоносоре, давшем клятву завладеть Тиром, даже если ему придется простоять у его стен до конца дней своих.
— Люди бегут от войны и бед, а они идут им навстречу, — произнес с осуждением Рутуб. — Мало вам прошлого?.. Ну ладно Ларит — она женщина, ей не дано вправлять мозги мужчине, но ты-то, Астарт! Или растерял весь ум свой в Ливии?
Астарт улыбнулся.
— На толпу умников положен хотя бы один дурак. Но я дурак посчастливей вас — я увижу Финикию…
— Почему же меня оставляешь в Египте? — Эред выглядел подавленным.
— Ты же рад своему титулу, дружище. Это же прекрасно — испытывать радость. Смелей, Эред, ты теперь вельможа! Вот мы им натянули нос — этим надутым господам в париках и раззолоченных юбках! Ты сможешь бросить в грязь самого сиятельного болвана, а грязного и вшивого попрошайку сделать начальником пристаней. Это ли не прекрасно?.. Только не сорвись, дружище, никогда не мордуй простого морехода. Помни всегда, кто ты, кто все мы…
— И не будь никогда один, — сказала Эреду Ларит. — Никогда…
Подошел тяжело вздыхающий Ахтой. Он оставался с мореходами: Агенор и слышать не хотел, что жреца истины доставит в Мемфис другое, а не его, судно.
— Вот и расстаемся… — Ахтой помолчал, положил ему на плечо свою сухую смуглую ладонь. — Запомни, Астарт, и совсем не боги вас преследуют. Что может быть страшнее напрасных терзаний и сомнений? Так прибейся же к берегу, к которому идешь всю жизнь…
— Твои истины, Ахтой, испортят многим настроение. Неужели не боишься встречи с мемфисскими жрецами?
Астарт заглянул ему в глаза в последний раз и увидел в них огромную тоску.
Затем пришел черед прощаться с мореходами…
Бирема с людьми, облепившими борта, медленно удалялась против течения и тяжело раскачивалась, похожая на большую старую утку. Светлая речная вода билась об осклизлую обшивку судна и звонкими струями стекала с весел.
— Мы еще встретимся! — кричал Саркатр. — Обязательно встретимся!
Агенор поднял в последнем приветствии узкую ладонь. Мекал, Анад, Фага, Рутуб — буквально все мореходы смотрели на тех двух, отважившихся начать все сначала. Все сначала наперекор судьбе. Ахтой стоял возле Агенора, и его застывший взгляд не отпускал Астарта.
Рулевое весло шевельнулось, направив судно на середину Нила. Заходящее солнце свирепо сияло в развешенных на борту медных и бронзовых щитах, и пурпурный вымпел, прощаясь, полоскался на ветру.
Астарт вдруг ощутил пустоту, которую трудно было заполнить даже Ларит.
"Всегда чего-то не хватает. Пора бы смириться".
— Твои друзья идут в Навкратис только из-за Меред? Хотела бы я ее увидеть.
— Когда-нибудь встретитесь. Знаешь, Агенор выжил лишь только потому, что на свете есть Меред… Он обязательно найдет ее в Навкратисе. Затем отправятся в Копт, а там караваном через пустыню — всего пять дней — и Левкос-Лимен…
— Уважаемые, — послышалось сзади, Астарт и Ларит обернулись и увидели переводчика, того грека, который поразил придворных мудрым ответом на царский вопрос, — мой господин Фалес из Милеты хотел бы побеседовать с мудрецом Ахтоем из Мемфиса, но, к величайшему прискорбию…
— Ахтоя можно найти теперь только в Мемфисе.
— Мой господин так и сделает. Во всем видна воля Зевса. Фалес из Милеты разыщет мудреца Ахтоя даже в Мемфисе. Хотя там, говорят, недолюбливают бороды и иностранцев. Ходят слухи, что мудрому Ахтою ведома величайшая из истин?
— А сможет ли твой господин понять ее? Она ведь так тяжела.
— Уж не знаешь ли и ты эту истину, о финикиец?!
— Нам известны лишь крупицы того, что ведомо Ахтою. Если твой господин так уверен в себе, найдете Ахтоя среди жрецов Имхотепа.
— Спасибо, добрые люди. Пусть боги оберегают ваше счастье.
59. Песнь молодости
Большая толпа жрецов собралась в стенах некрополя. Разбившись на группы, они чинно беседовали, как и подобает служителям божеств, хотя предметом их разговоров было одно — Великое Плавание. Среди ощипанных физиономий мемфисцев удивительным островком возвышалась чернокудрая шевелюра грека Фалеса из Милеты. Греки всегда преклонялись перед древней мудростью Египта, посещали египетские города и храмы.
Жрецы смолкли. На амвон взошел Ахтой.
Фалес с удивлением разглядывал знаменитость: мозолистые руки, открытый с хитринкой взгляд, осанка не привыкшего раболепствовать, густой ливийский загар, здоровая свежая кожа, омытая морскими туманами. Он совсем не походил на привычный тип худосочного, съедаемого болезнями египетского жреца.
— Что он говорит? — Фалес толкнул переводчика в спину.
— Про Великое Плавание. То же, что и соблаговолил произнести адмирал Агенор в тронном зале.
Жрецы глухо зароптали, раздувая ноздри.
Фалес щипнул переводчика.
— Говори, раб!
— Не могу понять, — взмолился переводчик, — слова так быстры и необычны…
Фалес в сердцах пнул раба.
Лысины жрецов покрылись капельками пота.
Да, Ахтой решился. Истина истин не могла молчать…
Ропот стих. Толпа — словно парализованное существо. Фалес, не понимая ни слова, всем своим существом почувствовал приближение урагана. "О чем же поведал им мудрец?"
Рослый жрец приблизился к Фалесу и угрожающе-вежливо попросил от имени жреческого совета покинуть стены некрополя.
— У нашего брата приступ безумия, — добавил он на ломаном языке Афин. — Не принимайте его слова за разумные.
Старейшего патриарха Мемфисского некрополя хватил удар. Уходя, Фалес увидел в руках жрецов палки, утыканные гвоздями, и содрогнулся.
"Истина уйдет вместе с ним, — с глубокой печалью размышлял философ, шагая по раскаленному песку, — ни один жрец не передаст мне его слова. Безумный? Все яркое по отношению к серому безумно, ибо отвергает серость. Как бы я хотел знать, в чем его безумие! Может быть, его мысли сберегли бы многие годы наших размышлений и поисков. Может быть, он добрался до первопричин всего?.. Седая мудрость Египта! Ты умираешь… Да сохранят боги твои следы для потомков!.."
ЭПИЛОГ
Прошли годы, десятилетия. Египет и Финикия познали новые беды, новые войны, новых завоевателей и владык. Волна эллинизма захлестнула Средиземноморье, выплеснулась в бассейны обоих океанов, и брызги ее коснулись самых отдаленных уголков земного шара.
Пытливый ум эллинов рыскал по всему свету. Еще один великий грек ступил на землю Египта, собирая материал для книги, которой суждено прославить его имя в веках.
— Что ты здесь делаешь, человек? — поразился грек, увидев одинокую фигуру старика среди развалин некогда цветущего города.
— Охраняю гробницу, чужеземец, гробницу адмирала, — прошамкал старец, — мой род — хранитель славы Египта, которая сейчас не в почете.
— Чем же знаменит адмирал?
— Обогнул Ливию, странник, всего-навсего обогнул.
— Неужели Ливия омывается морями?
— В те далекие времена даже фараоны не сомневались в этом.
— Скажи мне имя адмирала, чтоб я поведал о нем всему миру.
— Разве я знаю. Вот на гробнице начертано, да найдешь ли сейчас человека, который читал бы древние письмена? Здесь все записано знаками времен фараона Хуфу. В царствование Нехо Саисского любили высекать на гробницах древние письмена.
Путешественник в ту же ночь записал на пергаменте при свете плошки, бытующей в стране Нила испокон веков:
"Совершенно ясно, что Ливия омывается водой со всех сторон, кроме той части ее, которая граничит с Азией. Это первым из тех, кого мы знаем, показал Нехао, царь египтян, который, когда перестали рыть канал, тянущийся из Нила в Аравийский залив, послал финикийских мужей, приказав им проплыть назад через Геракловы Столпы, пока не прибудут в Северное море и, таким образом, в Египет. Двинувшись, таким образом, из Эритрейского моря, финикияне проплыли по Южному морю; когда же наступила осень, они пристав к берегу, засевали землю, в каком бы каждый раз месте они, плавая, ни останавливались, и ожидали жатвы; убрав же хлеб, они плыли дальше, так что, обогнув по прошествии двух лет на третий Геракловы Столпы, они прибыли в Египет".
Подумав немного, он продолжал, видимо решив, что противоречивые мысли лишь украсят книгу, внесут жизненный колорит, как утверждают диалектики из Милеты:
"И говорили, как мне кажется, неправду, другому же, конечно, кому-нибудь это, может быть, и покажется правдой, будто, плывя вокруг Ливии, они имели солнце справа. Таким образом эта (страна) впервые стала известна".