После восьми суток в удобном полупустом купейном вагоне, после паромной переправы через Шилку и трехсоткилометрового колесного пути по старинному «каторжному тракту» показалось место моего назначения — Нерчинский завод. Завод по названию, а в натуре две сотни деревянных домов, два каменных, два магазина и больница у подножия высокой, отлогой и голой сопки с крестом на макушке. После еще два десятка километров до реки Аргунь, за которой огромный и таинственный Китай.

О Китае слушатели Высшей пограничной школы, серьезного учебного заведения в ту далекую пору, знали немало. По учебникам изучали, на занятиях, и особенно много узнали из выступления Полномочного представителя ОГПУ по Сибири И. П. Павлуновского.

— Китай — в тяжелом процессе национального и государственного становления, и в обозреваемый период от него можно ожидать чего угодно, кроме дружбы… Ближе всего территориально к нам, — говорил Павлуновский, — владения Чжан Цзо-лина, владыки огромных «трех восточных организаций» с центром в Харбине. Это японский ставленник со своими войсками, администрацией, финансами. И свирепым антисоветизмом. Дальше, в глубь Китая, столь же свирепый феодал У Бейфу, ведущий бои с подразделениями молодой Китайской национальной армии Фен Юй-сяня, создаваемой либеральным буржуазно-демократическим лидером национального Китая Сун Ят-сеном… Фен Юй-сянь ищет контактов с нами. У него наши военные советники, он оказал помощь нашим чекистам в обезвреживании и доставке в СССР одной из самых мрачных и подлых фигур белого движения в Сибири атамана Б. В. Анненкова.

Внутренняя борьба, большие или малые сражения, — продолжал Павлуновский, — это в конечном счете дело самих китайцев, но вы, пограничники, учитывайте наличие в Китае сотен тысяч беженцев из России, довольно сильную буржуазную прослойку из администрации Восточно-Китайской железной дороги, а также остатки разгромленных, но не уничтоженных войск Семенова, Унгерна, Калмыкова, братьев Меркуловых. Многие тысячи из них служат в войсках китайских милитаристов, тысячи утаились вблизи наших границ, совершают набеги на нашу территорию, убивают и грабят…

Все это на берегу Аргуни вспоминалось в ожидании местного казака, владельца бата, быстрой и коварной лодки-стрелы, выдолбленной из бревна, за сходную цену обещавшего «одним махом» доставить меня до места, что в полутораста километрах ниже по течению. Многое вспоминалось. Позади столько дорогого, впереди неизвестность — что ждет в этом неведомом крае?

Лодочник задержался, явился уже под вечер и ошарашил сообщением:

— Однако поздно, паря. Я так думаю — отдохнем тут малость, а ранним утром поедем, еще до первого чая, и одним махом до конца. Или ты как, паря?

— Ну что ж, вам виднее.

— Ночевать где? В хату пойдешь или как?

— А как еще можно?

— Можно в хате, но бывают которые в бату ночуют или в бане на берегу. Тараканы их пугают. А ты как — ничего?

— Лучше без тараканов.

— Не уважаешь, значит. А тараканы — животные безвредные. Пайка не требуют и на людей не бросаются, в людские дела не вмешиваются…

— Они у всех, что ли?

— У всех. Так уж заведено.

— И помногу?

— Не пересчитывал. Но раз на недохватку казаки не жалуются, значит, не ситец или кирпичный чай — в достатке.

Да, как я впоследствии убедился, это была правда, и эта правда поражала. Дома добротные, чистота всюду, блестящие свежекрашеные полы и — обилие тараканов!

Ночь провел в бане на берегу какой-то маленькой, впадающей в Аргунь речки. Выехал рано, в темноте, до первого чая.

Лодочник, по тем моим понятиям, уже в годах был, лет под пятьдесят, замотавшийся и словоохотливый. Но не скажу, чтобы пустомеля, а напротив — с шуточкой серьезные мысли высказывал, значимости которых я в то время еще и не понимал.

— Тут по этим берегам наш четвертый казачий партизанский полк воевал, и по Сретенскому тракту тоже, и еще в тайге…

Казачий полк? Встречались и такие, но белые только. Осторожно уточняю:

— Против кого же эти казаки тут воевали и откуда взялись?

— Разве не слыхал? Мало ты, паря, знаешь! Япошки сюда совались и семеновцы. Вот тех мы и били. И полк тут сколотили, все четыре сотни из казаков аргунских и уровских станиц и поселков. Тут по реке их били, по Сретенскому тракту и еще в тайге. Наш командир Степан Иванович там живет, куда ты едешь. Или тоже не слыхал?

— Не приходилось.

— Его вся Москва знает. Два срока там членом ВЦИКа значился. Добрый был казак, сильный. Коня, бывало, ударом кулака свалит, а ежели кто в чем провинился, так только подойдет и кулак под нос тому повинному сунет — так тут и самый храбрый хоть в огонь, хоть в воду рысью побежит. Вот какой был командир. Уважали его казаки и следили, чтоб не осерчал. А сколько годов его земли обществом обрабатывали, потому как зазорно, чтобы такой герой сам землю пахал или сено косил. Лучший скот ему подбирали, самых породистых скакунов… сильным хозяином стал, самостоятельным. Но нами, партизанами, не брезгует. Если по пути ему, то непременно остановится, в хату зайдет и скажет: «Ну-ко, партизан, скажи, кто тут есть, чтоб в магазин записку насчет четверти спирту написал. Я подпишу…»

— А что он сам?..

— На что ему грамота! Я ж тебе толкую — в полку он командиром был, а не писарем. При нем всегда сильно грамотный писарь состоял, чтобы приказы начальников зачитать. А теперь, думаешь, не побегут, узнав, что записка самим Степаном Ивановичем подписана? Как еще побегут! Тот же заведующий магазином четвертную бутыль бегом поднесет. Строгий он с нами, не балует. Нальет самую малость и тут же прикажет: «В магазин беги! Туда сейчас мои партизаны густо навалят, потому охота им своего полкового командира угостить». И верно все. Прибегают партизаны, своего командира увидать, какое новое слово от него узнать или важную новость и, конечно, не с пустыми руками. Так день или два празднуем, погибших вспоминаем и тех, которые в люди выбились.

В прошедшем годе у него свадьба была, сына женил. Так Степан Иванович всех своих партизан в гости пригласил: приходи, мол, к своему командиру, лишним ртом не будешь… Народу больше сотни набралось. Сидели все и пили, свадьба веселая вышла. Но к вечеру другого дня Степан Иванович на кого-то осерчал, длинную скамейку из-под гостей вырвал и этой скамейкой над головами гостей махал, матерно ругался и кричал: «Ну, гости дорогие, мотайтесь к чертовой матери, кто в окно, а кто в дверь!..»

Тут все, как воробьи, разлетелись и потом долго того повинного искали, на кого Степан Иванович так осерчал, но тот не объявился. Избили бы — такую свадьбу испортил, поганец!

— И что, так до сих пор его землю общество и обрабатывает, или он батраков держит?

— Какие, паря, у нас батраки и на что они? Земли всем хватает, хоть подавись. А Степану Ивановичу все рады подсобить. И другим командирам партизаны тоже подсобляют. Одному только сотенному, Максиму Петровичу, не помогают. Гордый он, от товарищей отворачивается. Мне, говорит, помогать не надо. Невелики мои владения, сам управлюсь. А нам-то что? Пускай в бедности барахтается…

В дальнейшем судьба свела меня с этим Максимом Петровичем, и я об этом писал в повести «Ильинский пост». Многосложным и трудным был его путь, и глубоко его падение. Погиб он нашим врагом, но мне его смерть представляется гибелью между молотом и наковальней, одновременно неминуемо-закономерной и случайной. И того и другого можно было миновать.

Встречался и со Степаном Ивановичем. Он таким и был — обеспеченный и состоятельный хозяин, лихой и полупьяный. Наемного труда не применял, но от соседской помощи не отказывался, а кто бы решился не помочь ему? Бывший командир четвертого партизанского казачьего полка, член ВЦИКа двух созывов, с большими связями в партизанской среде, всюду желанный гость. Пьянки стали системой, и, оставленный без внимания и умной дружеской поддержки, он падал все ниже, пока не исчез где-то ниже горизонта. Причина падения Степана Ивановича — не сама водка. Обеспеченная и беззаботная жизнь отомстила ему за неспособность в советских условиях найти более достойное применение своему авторитету и власти над людьми.

Дальневосточный край по размерам территории был равен нескольким европейским государствам, а по населению необычайно мал — менее двух миллионов человек, проживавших главным образом в небольших городах вдоль транссибирской магистрали, по берегам множества полноводных рек, на приисках, по казачьим станицам и поселкам.

Пограничная линия, плохо оборудованная и местами небрежно обозначенная, тысячами километров тянулась через тайгу, пески Даурии, по горам, по Аргуни, Амуру, Уссури, по водам Японского, Охотского и Баренцева морей, на северный Сахалин, Камчатку и Чукотку.

Полномочное представительство ОГПУ и при нем Управление пограничной охраны края находились в далеком Хабаровске. Не обратишься туда в нужную минуту, и указания оттуда, составленные по данным неточных крупномасштабных карт, опаздывали и вводили в заблуждение, как, в частности, это случилось с вражеской дезинформацией, о которой я писал в повести «Ильинский пост». По местной телефонно-телеграфной сети штаб отряда имел неустойчивую связь с Хабаровском, и иногда по местной однопроводной линии удавалось связаться с комендатурами. С заставами комендатура телефонной связи не имела, а связь конными нарочными, даже с двумя крестами на конверте, обозначающими максимальную скорость, когда не считались даже с гибелью коня, до левофланговой заставы требовала более суток.

Дорог не было. Горные тропы только, узкие и крутые над обрывами, и названия у них соответствующие — Малая Убиенная, Большая Убиенная, Винтовальная. По ним и передвигались, и опытный всадник пробирался до штаба отряда за двое-трое суток. Впрочем, внезапный подъем воды впадающих в Аргунь горных речек нередко прерывал и этот вид связи.

В зимнее время, с начала ноября и по апрель, по Аргуни устанавливалась зимняя санная дорога. Тогда были и регулярная связь, и подвоз запасов продовольствия, фуража, и — совещания.

Условия связи диктовали и приемы руководства. Округ засыпал директивами, а отряд — приказами с «озадачиванием», как именовали тогда ежегодные совещания после установления санного пути.

Год длинный, и с момента прошлого «озадачивания» на участках застав и комендатур многое происходило — где успех и победа, а где и ошибки и даже тяжкое поражение. Вот это суммировалось, и, забывая об успехах, — они как бы сами собой подразумевались — били за ошибки и за то били, в чем сами не разобрались.

От руководства выступали все начальники оперативных служб, уполномоченные, заместитель начальника отряда, два помощника, секретари партбюро и комсомола, четыре инструктора, по два от строевой и политической подготовки, два врача — ветеринарный и медицинский, особист и начальник отряда, обычно новый, поскольку они больше года не держались. Вспоминаются два таких совещания, по содержанию противоположных:

— Конечно, какие-то успехи у вас на участке были. Сколько золота задержали?

— Восемь килограммов, точно восемь.

— А сколько пропустили?

— Не могу сказать…

— Вот видите, и этого вы не знаете! А что эти ваши «успехи» стоят, если у вас на участке вооруженные китайские контрабандисты убили двоих пограничников, а вы только через неделю нашли в тайге их трупы? В тот самый день нашли, когда на базарной площади китайского уездного города с торга продавали коней и оружие этих убитых пограничников. И вам не совестно?

Сидит человек, слушает и думает — какая же емкая и всеядная эта человеческая совесть, какая неразборчивая! Как я мучился, когда не вернулись посланные в тайгу пограничники, как ругал себя и бичевал — почему этих послал, а не других, почему сам с ними не поехал? Как горько радовался, когда к исходу недели непрерывных поисков нашел обгоревшие трупы убитых, и совесть не обвиняла меня в том, что нашел эти трупы по необычайному скоплению и свирепому крику хищных птиц, разделявших добычу.

Мучила совесть, и душа болела. И гнев одолевал, когда выслушивал ответ китайского представителя по пограничным конфликтам:

— Моя не знае.

— Нет, господин представитель, вы знаете. Это уголовники, убийцы, и миновать вашего города они не могли. Не было у них обходных дорог.

В ответ широкая очаровательная улыбка и те же три слова:

— Моя не знае.

Болела совесть, душа болела, но все это проглотил и на прощание руку господину представителю пожал и широко улыбался:

— Всего вам доброго, господин представитель, всего доброго вам и вашей милой подруге.

Как мучился, когда родным о смерти погибших сообщал. Не обманывал, нет, за правду выдал то, во что сам глубоко верил, чего не могло не быть: «Героями пали, до последней капли крови защищая родную землю». Похоронную процессию красочно описал, массовой и величественной, какою хотел ее увидеть. Хищных птиц не упомянул, и это правильно. Тут их не было — они еще в тайге разлетелись…

Совещание продолжалось, и тем временем за соседа взялись. У него в этот год всякое случалось, и не скажешь с ходу, что с ним делать — к высокой ли награде представить или сурово наказать.

— Хвастаетесь, что много контрабандистов задержали и перебили, а скажите, как могло случиться, что китайские контрабандисты, возможно, и невооруженные, посмели напасть на парный пограничный наряд, убили одного, ранили другого, коня и оружие в Китай утащили? Как ваша совесть терпит такое?

Совесть, опять она. Объяснить бы все случайностью, и в этом не было бы большого греха. Но тут эта совесть вмешалась и свое диктовала — не смей! Конечно, случайность была, но случайности не с неба сваливаются.

Пограничная охрана безоговорочно признавала превосходство частей армии, гордилась опытом армии и возможностью учиться на этом опыте. И конечно, пограничники должны уметь делать все, что делают подразделения армии, но не за этим опытом их на край света послали. Пограничники обязаны уметь больше — уметь охранять границу, уметь даже общие задачи мелких подразделений решать по-особенному, по-пограничному. Они должны уметь выполнять требования армейских наставлений — стрелять с места, лежа, по неподвижным целям или «перебежкам» вдоль фронта. Но пограничников надо бы в ту пору пуще всего научить стрелять с коня, на скаку, в движении, в тайге при ограниченной видимости, в горах, навскидку в упор, по удаляющимся целям: надо бы обучать их приемам рукопашной схватки, снабжать ножами-кинжалами.

Об этом иногда поговаривали, но останавливались на одном и том же — где брать часы для такой дополнительной учебы, патроны и кто такую самодеятельность благословит?

Показания раненого пограничника частично прояснили обстоятельства этого происшествия: по узкой и очень крутой тропе на гору поднимались два пограничника. Шли один за другим, держась за хвосты коней. На крутом повороте, где тропа еще резко поднималась и сворачивала вправо, из-за валуна кто-то ударил переднего пограничника по голове. Тот упал и в бессознательном состоянии остался лежать на тропе. А конь остался верен службе — несмотря на израненные ноги, с болтающимся под брюхом седлом, он прискакал к вечеру на заставу. Тут же была выслана поисковая группа…

Совещание вышло тяжелым, действительно озадачивающим, и только его конец оживило неожиданное обвинение:

— Знаете ли вы, что ваш ковочный кузнец молодую казачку обрюхатил? Знаете ли вы требования об уважительном и дружеском отношении к жителям пограничной зоны?

Такого факта командир не знал, но предполагал, что без дружеских отношений такое бы не случилось.

Вспоминается и другое совещание. Новый начальник отряда себя напоказ не выставлял, не обвинял нас, не говорил о своих заслугах, несомненно значительных, и не грозил. Зачитал директиву Полномочного представителя ОГПУ по Дальневосточному краю, в которой говорилось: «Наши государственные границы и революционный правопорядок мы охраняем в интересах человека, советских людей». Значит, в первую очередь надо охранять самого человека. Не человека будущего, а советского человека сегодняшнего дня, со всеми его слабостями. Не человека-мечту, а того Ивана или Онуфрия, с которыми встречаемся ежедневно, едва замечая их…

Остались позади бои и стычки, вызванные вооруженным конфликтом на КВЖД. Вскоре в Маньчжурии пала власть гоминдана и образовалось вассальное государство Маньчжоу-го, формально управляемое японской марионеткой Пу-И. Тут же на пограничную полосу пришли японские войска, появились эмиссары из числа сбежавших в Китай войск Семенова, Калмыкова, Унгерна и других — одиночками или небольшими группами проникали они на нашу территорию, совершали террористические акты.

Полномочные представители ОГПУ, старшие оперативные начальники, опытнейшие чекисты информировали, помогали советом и конечно, требовали: «Выполняйте свой служебный долг!» И мы старались, не жалея времени. Как-то удалось прощупать готовую к переходу на нашу территорию бандитскую группу Пескова, известнейшего в Забайкалье белобандита, через атамана Семенова связанного с японскими диверсионными центрами в Маньчжурии. Все было известно — состав группы, ее цели, примерный маршрут движения и даже место перехода границы, а время перехода — в пределах нескольких дней.

Сведения были настолько точные, что вызывали сомнение у старших начальников:

— Вы уверены, что вас не провоцируют, что все это не «липа»? А если банда Пескова пойдет совсем не туда и совсем не там перейдет границу? С вами так случалось…

— Посмотрим. На худой конец буду каяться.

— Идите!

Все было ясно, и я был уверен в успехе, но тут случилось непредвиденное. Огромная масса холодной воды прорвалась с китайских гор и многометровым валом нахлынула на Аргунь, затопила ее долины, и только в далекой, более возвышенной излучине реки зеленым островком виднелись деревья, в дупле одного из которых находился наш «постовой ящик». Надо было уточнить, не изменилось ли что в планах Пескова. Две керосиновые лампы, установленные на разных концах станицы, указывали мне прямой путь в кромешной тьме. За обратный путь не опасался — конь дорогу к кормушке всегда найдет!

Когда нахлынувшая на луг холодная вода достигла груди коня, я слез с седла, слегка опустил переднюю подпругу, связал с поводьями перекинутые через седло стремена и дал коню добро:

— Беги домой, друг! А то воспаление легких схватишь…

С трудом, почти на ощупь, разыскал дерево с дуплом. В ящике оказалось сообщение о том, что Песков был на месте и решил переходить границу именно тут, используя для маскировки выход колхозников на пересушку замоченного сена.

Все было готово к приему гостей. Но тут я заболел, внезапно и тяжело, рвота, головные боли. С трудом, превозмогая себя, объяснил заместителю обстановку, задачу. Пришла машина, и повезли меня в иркутскую больницу. Машина была новая, но из неудачной серии «автогаров», в пути часто ломалась, потек радиатор, кончилось масло, лопались скаты. Только через неделю добрался до места. В пути я почти выздоровел — исчезла отечность, головные боли прекратились. Врачи объяснили, что у меня был острый почечный приступ, вызванный тяжелым переохлаждением организма. Но в больнице оставили.

На другой день пришел один из старших сотрудников Полномочного представительства и только с одним вопросом:

— Вы помните, куда и с какой целью намеревался выходить Песков?

— Конечно, — и назвал совхоз, объяснил цель — поджог машинно-тракторного парка и угон в Китай жеребца необычайно высоких кровей, последнего представителя породы верховых коней, погубленной в войну.

— Машинно-тракторный парк сгорел, в совхозе не хватает десятка лошадей.

— Значит, Песков был там.

— У нас такое же мнение. А что вам известно об обратном пути?

— В том же месте, дней через десять. Место удобное, рядом с комендатурой, не дальше трех километров, здесь его никто не ожидает…

— Все логично, я доложу.

Вскоре меня выписали на амбулаторное лечение и тут же вызвали в Полномочное представительство. Здесь я впервые познакомился с Зирнясом, полномочным представителем по вновь организованному Восточно-Сибирскому краю. Беседа вышла тяжелой.

— Банда Пескова еще раз была у нас, выполнила свою задачу и безнаказанно ушла обратно через ваш участок.

— Я…

— Лично вас никто не обвиняет. Но что бы изменилось, если бы вы были на месте?

— Возможно, узнал бы о переходе Пескова, и тогда удалось бы предотвратить нападение на совхоз…

— А переход через границу туда и назад?

— В этом надо разобраться. Тут какая-то случайность. Какое-то до нелепости простое ухищрение многоопытного Пескова.

— Кто вас информировал? Ваши связи сохранились?

— Нет, я потерял доверие.

— Объясните.

— Когда-то мне с большим трудом удалось убедить этого, по существу, антисоветски настроенного старца, что мы стремимся и способны спасти казаков от банд Пескова. Все опиралось на эту основу. Теперь доверие потеряно. Он больше не верит мне и ни на какие связи не пойдет с другими.

— Надо найти другого.

— Эта задача не одного дня…

Позднее я узнал подробности перехода Пескова, Пограничники ждали банду ночью, а она перешла границу днем. До вечера скрывались в прибрежных кустарниках, и когда колхозники, окончив работу на лугу, направились в станицу и ближайший казачий поселок, неся на вилах копешки сена для коров, бандиты, с пучками сена на стволах винтовок, последовали за ними. Обратный переход был совершен в том же месте и тоже по-песковски. В темную ночь пограничники уловили стук копыт быстро бегущих коней. Не видя всадников, они, после оклика «стой» и предупредительного выстрела, открыли огонь. Стук копыт стал удаляться, и тогда пограничники вскочили на коней. Табун лошадей они догнали, но не было на них всадников. Всадники, как стало ясно, бросив коней, легли на землю, переждали погоню и спокойно перешли через границу в Китай. Чисто сделано, даже изящно, по-песковски. Обидно до слез…

Вторая встреча с Зирнясом произошла в обстоятельствах, когда я меньше всего хотел встречи с ним. С кем угодно, лишь бы не с ним. Я сидел уже не один час, заканчивая дело о нечаянном убийстве, но слова обвинительного заключения не писались. Разум подсказывал: предъяви обвинение в убийстве по неосторожности обращения с оружием — и делу конец. Прокурор проверит, суд человека засудит. Просто и надежно, и что тут еще. Дело доказанное, обвиняемый своей вины не отрицает, в делопроизводстве соблюдены все процессуальные нормы. Но голос совести сдерживал — не торопись! Эх, какой же ты, закон, неумолимый! Был бы ты более сговорчив, мы бы договорились. Уступил бы ты мне еще несколько прав на обоснование случайности, а я тебе — полную ответственность за человека, невольно совершившего преступление. И с легким бы сердцем написал: «Случайное убийство». И начал бы считать дни, когда поступит заключение прокурора: «За отсутствием состава преступления дело сдать в архив». Но закон неуступчив и требует ясного ответа — виновен ли обвиняемый по предъявленной ему статье. На то он и закон.

Зирняс у нас на границе не бывал, и это посещение было случайным, прошел он только по правому флангу отряда. Зашел, — как он сказал, — для уточнения пути.

Поездка, возможно, была удачной, настроение у него было хорошее.

— На двух ваших заставах остановился. Если всюду так, то порядок у вас, комендант, порядок, — так сказал.

И мне бы в радость все это, если бы не ЧП. Уедет спокойно, а потом вдруг вдогонку это сообщение об убийстве, и что он подумает обо мне? Струсил мальчишка, смалодушничал? Нет, только не это!

— Я должен доложить вам о чрезвычайно тяжелом происшествии на нашей заставе. Начальник Средне-борзинской заставы Ивашкевич случайным выстрелом убил своего помощника…

— Случайный выстрел?

— По существу выстрел случайный, но по формальному праву относится к разряду выстрелов по неосторожности…

— Дело судебное.

— Я прошу выслушать меня. Следствие доверили мне, и дело закончено.

— А что вы от меня хотите?

— Хочу, чтобы Ивашкевича не судили…

— Вы намерены миновать суд?

— Таких возможностей у меня нет, я прошу, чтобы сделали это вы, это в вашей власти.

Зирняс меня в чем-то дурном заподозрил, вздрогнул как-то, приближаясь ко мне, смотрел прямо в глаза и, с трудом сдерживаясь, тихо, раздельно произнес:

— Вы понимаете, на что толкаете меня? Откуда у вас это? Кто научил?

Отступать уже нельзя было, пришлось принять очень неравный бой:

— Никто меня не учил. Я обращаюсь к вам как к старшему начальнику, за помощью обращаюсь. И это мое право. Еще раз прошу вас — не надо судить Ивашкевича. Все необходимое по служебной и партийной линии сделано. Одного прекрасного командира мы уже потеряли, и если дело дойдет до суда, то потеряем и второго.

Я ожидал разноса, был готов на все, но последовал вдруг спокойный вопрос:

— Как это случилось?

— Начальник заставы, его помощник и их жены сидели за столом и пили вечерний чай. Стол был длинный, крестьянский. На одном конце сидел Ивашкевич, напротив него — помощник, жены рядом справа. У левой стены, в полуметре от стола, на тумбочке стоял железный ящик, «несгораемый шкаф». Во время чаепития пришла почта, и с почтой — посланный начальником боепитания отряда маузер, о котором Ивашкевич так давно мечтал. Ивашкевич тут же это «чудо-оружие» разобрал, собрал, зарядил и, не зная, что движением вперед затвор посылает патрон в патронник, нажал на спусковой крючок. Произошел выстрел. Пуля угодила в скобу сейфа, резко изменила направление вправо и попала в помощника, прямо в позвоночник. Смерть последовала через два часа.

— С пострадавшим вы успели поговорить?

— Да, пока он был в сознании. Я записал его показания, но протокол им не подписан, не успел. Старшина заставы и врач, присутствовавшие при этом разговоре, своими подписями подтверждают достоверность протокола.

— Что дал осмотр места происшествия?

— Все, что уже доложил. На столе самовар, чайник, сахарница, печенье, четыре чашки. Акт осмотра находится в деле.

— Водка в этом деле не замешана?

— Никаких признаков.

— Когда допросили Ивашкевича?

— Только утром.

— Почему?

— Он был потрясен горем, и я счел нужным дать ему время прийти в себя. К тому же дело было настолько ясное, что его показания ничего бы не изменили.

— В каком состоянии дело?

— Следствие закончено. Только Ивашкевичу не предъявлено обвинение. В деле — акты вскрытия, осмотра места происшествия, протоколы допроса, вещественные доказательства: одна пустая гильза, деформированная пуля, скоба металлического ящика с косой выбоиной и служебные характеристики на убитого и обвиняемого в убийстве.

— Дело у вас?

— Да, вот оно.

— Я его заберу, а вы сообщите прокурору, что дело у меня.

Через пару недель поступил приказ об исключении из списков и со всех видов довольствия помощника начальника заставы вследствие смерти. И что почти фантастично — я, комендант участка, не получил обычного по должности выговора, а Ивашкевич, повторяю, очень дельный и хороший начальник заставы, едва ли понял, как миновал его осуждающий приговор.

Только сильный духом человек мог принять такое решение, какое принял Зирняс. Мне посчастливилось встречаться с сильными духом людьми, и Зирняс один из них.