Заполнив привычные бланки анкет, пофантазировав с пятнами Роршаха, Матвеич долго беседовал с другим психологом, женщиной со следами подтяжки на лице. Так он решил, наблюдая за неровной, слегка односторонней улыбкой собеседницы. Да и морщинистая шея не соответствовала гладким щекам, туго обтянутым кожей. Психолог, судя по грамотной речи и ровному голосу, была неглупой особой, если на откровенность вызывать не стала. Спокойно констатировала, что результаты компьютерной обработки анкет получит только начальство, но её предварительный вывод — благоприятный, так что на работе в лаборатории он останется.

Психолога сменил молодой парень, который неуважительно отозвался о предшественнице. Матвеич счёл это провокацией, поддерживать обсуждение неудачной пластической операции не стал, отмолчался. Парень принес с собой пластиковые стаканчики, двухлитровую картонку яблочного сока, раскупорил, налил себе, предложил Матвеичу. С удовольствием попивая холодный и прозрачный сок, тот в пол-уха выслушал инструкцию по проверке скорости реакции. Надо смотреть на экран компьютера, где быстро мелькали цифры, и нажимать на пробел. Просто нажимать, без связи с чем-либо. Горлов напрягся. Он когда-то читал — методика называлась «психозондированием», допрос через бессознательное. Вскипел протест:

— «Ну, нет! Хрен вам, а не зондирование!»

Матвеич представил, как ладонью отграничивает движение импульсов от подкорки в моторную зону спинного мозга, которая ритмично вспыхивала, посылая сигнал к мышцам руки: — «Тупо, как дятел, долблю и долблю!» Потом переключил поток импульсов от глаз в слуховой центр — и вдруг ослеп. Словно напурженный снежный козырек с крыши (ну, выскакиваешь из парилки, чтоб сигануть в сугроб!) — удар по макушке и холод по телу — так обрушился ужас. Однако сознание перетерпело мгновенный страх, оценило силу удара, как незначительную — что там весу в рыхлом снеге? — и успокоилось.

Место убывшего зрения заполнили звуки. Их оказалось много, и все такие разные — по силе, тональности, длительности. Ровное далекое гудение — это что? Мотор? А мерное поскрипывание — как маятник старых ходиков с кукушкой, в ритмическом соответствии с неким урчанием? Или тихое жужжание? А, понятно! Вентилятор компьютера…

Какофония помалу прояснялась — звуки и созвучия обретали свое лицо, муть рассеивалась, раскладывалась на отдельные составляющие. Картина приобретала глубину, первый и второй планы определились, и даже фон — кроме гудения — стал адресным.

Врач услышал, как в комнату вошел, тихонько ступая, Кирилл Игоревич. Его шаги отличались по тембру и по длительности от шагов двух других сотрудников лаборатории. Это невозможно объяснить словами, наверное, так музыкант с абсолютным слухом, скорее всего — дирижер, а не просто музыкант — способен различить в мелодии большого симфонического оркестра звук одного из десяти контрабасов или виолончелей.

Звучание обуви Ивлева было очень характерным — сначала пятка с небольшим проскальзыванием упиралась в пол, затем подошва длительно раскладывалась по всей длине, потом каблук чуть отъезжал назад под тяжестью тела, с негромким писком скольжения прогибающегося супинатора по внутренней поверхности подошвы. Усталое похрустывание зажатой между каблуком и пяткой подошвы — судя по звуку, резиновой — переходило в скрип. Это сгибалась многострадальная подошва в районе пальцев, чтобы с прощальным шуршанием оторваться от пола. Вторая нога делала похожие звуки, но чуточку короче. Наверное, левая.

Матвеич удивился. Так слышат слепые от рождения — воспринимая непостижимую для зрячих палитру звуков? Тогда слепоглухие должны компенсировать дефицит аудио и визуальных сигналов — тактильными. Мелькнула пометка на будущее: попробовать. Врач отметил непривычные мысли, но останавливать не стал — напротив, продолжил соскальзывание с привычных рельсов. Немножко сойти с ума — почему и нет? Пусть разумная часть отдохнет от анализа, просто понаблюдает, став невесомой — ведь душа не имеет веса, да? Ему понравилось свободное парение над ситуацией.

Слово «парение» стало ключом, выпустившим на свободу. Слуховое зрение обрело цвет и резкость. Матвеич раздвоился — вроде и он, Горлов, сидит у компьютера, долбит по пробелу, но вроде и не совсем он. Значительная часть врача выбралась из тела, оставив биоробот напротив монитора, и витала в комнате, разглядывая присутствующих как-то сверху, отстраненно.

Комната — кверху шире, чем книзу. Три стола впритык к разделительным стенам, под углом в 120 градусов. За одним столом сидел его биоробот, за другими — наблюдатели, женщина-психолог и парень-инструктор. Они всматривались в диаграмму на экране. Лица изумленные. В дверь за спинами наблюдателей входил Ивлев. Вспомнив про подошвы, виртуальный Матвеич словно наклонился, и заглянул снизу. Резиновые, и одна ломается у каблука, точно!

Врач попробовал взмыть — комната стремительно уменьшилась. Вот стала маленькой, слилась с другими в подобие пчелиных сотов, стала точкой.

— Александр Матвеевич, как вы себя чувствуете? Все в порядке? — Голос Ивлева, немного переигрывающий в заботливости.

— Знаете, это мелькание утомляет. Я начинаю забываться, словно отлетаю, как перед эпилептическим приступом, знаете, такая аура, марево… Слегка кружится голова, — Матвеич врал напропалую, снижаясь и входя в оболочку биоробота.

Пришло ощущение спинки стула. Он поерзал, ловя привычное равновесие и проверяя опору под лопатками. Комок в центре мозга выдал картинку отключенных импульсов — поток обильный! Пора возмутиться:

— Все, не могу больше, глаза устали!

Как удар мотыгой-кетменем в мокрую землю меняет направление воды, переводя поток в другой оросительный арык, так волевое усилие включает зрение. Позапрошлым летом Матвеич гостил в Самарканде у Хасана, еще студенческого приятеля, и насмотрелся на труд декхан. Солнце беспощадное, и слепит, когда выходишь на улицу без темных очков. Слезы, и судорога боли сводит радужку. Пришлось зажать глаза руками:

— Ой, ё! — Чуть не вырвалось ненужное слово.

— «Скверно, доктор Горлов, — одернул он себя, — забываетесь, милостивый государь, злоупотребляете матом. Вокруг, господин хороший, не Реутовы, а научные работники! Извольте соответствовать»!

Отняв руки, Матвеич сощурился, притерпелся к свету, увидел встревоженное лицо Ивлева. Размазав слезы, успокоил:

— Нормально, Кириллл Игоревич, уже нормально! Просто глаза устали с непривычки. Или частота монитора… У меня конъюнктивит. Подцепил, теперь, как устану — словно песок в глазах!

Ивлев зовет кого-то с каплями, Матвеич запрокидывает голову. А слабость-то какая… В оттянутом веке — жгучий альбуцид… ватка, чтобы промокнуть избыток, разбавленный слезами… в ушах говорок Ивлева:

— …нестандартно. У вас совсем нет изменения скорости реакции. Такое впечатление, что вы не глядели на экран, хотя вроде бы глаз не сводили. А навыки самогипноза есть? Не пробовали? Надо будет попробовать… Вы меня снова удивили, не скрою… Выпейте стаканчик сока, подкрепитесь… Сегодня поспите здесь, в комнате отдыха, домой не надо, а завтра попробуем аудиотестирование…

Его ведут под руки, укладывают на широкую, упругую лежанку, укрывают пледом. Дверь отсекает звуки.

Матвеич уснул, как упал в обморок, как утонул в ночи — искрящаяся чернота схлопнулась над головой. Измотанное за сегодня, но упрямое сознание недоверчиво вякнуло вослед:

— «Почему это силы вдруг конч…»