Глава первая

1

Министр достал из кармана белый, сложенный вчетверо носовой платок, вытер потеющую шею, оглядел наполненный зал, щурясь и помаргивая от рези в воспаленных глазах.

– Товарищи! На текущий момент обстановка в Республике сильно беспокоит не только меня, но и правительство в целом. Вот буквально один пример. Утром 21 января секретарь уездного комитета партии большевиков товарищ Крылов телеграфировал из Сретенска в Забайкальский губком РКП(б) Зачитываю: «В ночь на 21 января 1922 г. была разгромлена шайка грабителей, терроризировавшая население. При попытке ограбления 10 грабителей, оказав сопротивление, убиты на месте. В числе членов банды судебный следователь Костик (бывший член партии, исключенный), бывший помощник начальника милиции Иванов, известный крупный коммерсант Орликов Вениамин. Операцию произвел начальник милиции Борисов, коммунист, человек, заслуживающий чести красного кавалера. Население в восторге от того, что избавились от грабителей».

Министр отложил телеграфный бланк.

– Товарищ Борисов в зале?

– В лазарете он. Получил ранение при задержании бандитов! – раздался голос с места.

– Вот, вот… Потому и спросил, чтобы все это услышали. А население, видите ли, в восторге. Иронизировать не собирался! Пострадал наш товарищ, но задачу выполнил. Честь и хвала ему! И радостно, товарищи, слышать такую оценку от населения. Однако если бы так было всегда и везде. Что так обстоят дела в Сретенске – это хорошо. Зато ничем пока не может похвалиться наша столица. В Чите и Читинском уезде бандиты окончательно распоясались! Стыд и позор, товарищи! Вместо того чтобы демонстрировать пример периферии, мы, в центре, где собраны самые значительные милицейские силы, не можем навести элементарного порядка! Вот только послушайте, что про нас пишет «Дальне-Восточный путь», одна из самых уважаемых газет в Республике.

Докладчик зашелестел газетным листом.

« Каждый день местная печать уделяет значительное место уголовным происшествиям прошедшего дня. Как это ни странно, но здесь, в Чите, с наступлением темноты опасно выходить на улицу, держать не запертыми ворота или двери помещения… Каждая ночь знаменуется несколькими свежими грабежами и убийствами. Грабители и убийцы нахальны донельзя. Убивают и грабят уже вблизи центральных улиц. Органы власти обязаны усилить борьбу всеми доступными средствами, чтобы ликвидировать преступность. Только при таком положении дел граждане не будут чувствовать себя, как в осажденном лагере».

– И что, вы думаете, газета обстановку в Чите утрирует? – Министр выжидательно оглядел собравшихся. – Отнюдь! Город в самом деле начинает походить на осажденный лагерь! Вот еще одна выдержка из этой же самой газеты:

«13 января около 10 часов вечера по городскому бульвару было произведено около 10 выстрелов и брошена граната недалеко от дома гр. Петрова. Одновременно были задержаны Андреев, Калистратов и Щеголев, заподозренные в краже, стрельбе и бросании гранаты. При обыске у них обнаружена краденая мануфактура и 5 только что выстреленных гильз от револьвера Наган».

– А? Каково?! Впрочем, об этом и массе других фактов вы не хуже меня знаете из ежедневных сводок. Но хотел бы обратить внимание на другое. Перечисленные преступники, обокравшие мануфактурную лавку, для того, чтобы безнаказанно скрыться, палят из револьверов, швыряют гранаты! О чём это говорит? Прежде всего о том, что воры и грабители сравнялись с убийцами, на тряпки и другое барахло могут преспокойно разменять человеческую жизнь! И это свидетельствует о высшей степени преступного разгула!

Министр откашлялся и продолжил:

– Ограбления и нападения на торговцев, на крестьян, доставляющих в Читу продукты, участились. В округе бродят шайки разбойников, творят свои черные дела. Без-на-ка-зан-но! Почему? Благодаря неопытности и неорганизованности милиции в подавляющем числе случаев!

Выступающий в сердцах бухнул кулаком по трибуне, тут же отозвавшейся утробным гулом.

– Помимо этого среди населения сильно развито производство самогонки и контрабандный провоз из-за границы спирта, китайской водки – хани. Махровым цветом, товарищи, процветает пьянство, подрывающее физическую и духовную мощь народа. Процветает и спекуляция, разоряющая в корне бедное население. Вздутие цен барыгами вызывает справедливый ропот со стороны выведенного из терпения населения. И поэтому, товарищи, нам предстоит в этом году напряженная работа по ликвидации шаек и борьбе с пьянством и спекуляцией.

Министр снова взялся за платок. Продолжил уже не столь эмоционально:

– И текущие дела требуют от милиции максимум знаний, опыта, жизненных сил. А еще, товарищи, такта и неусыпного наблюдения. А для этого, разумеется, требуются достаточные и вполне пригодные к делу сотрудники. Но из кого, товарищи, в основной своей массе вербуется милиция? Скажу прямо: не из каких-либо специально подготовленных работников, а из кого попало. Первый выпуск милицейской инструкторской школы дал нам около пяти десятков подготовленных милиционеров – командиров младшего звена. В полтора раза больше дал второй выпуск. Но совершенный мизер из этих, нами уже выращенных спецов оказался в рядах уголовного розыска – самого нашего главного, товарищи, на сегодняшний день инструмента для борьбы с преступностью. В этом направлении положение дел необходимо немедленно поправить…

Первой ласточкой выполнения министерской директивы оказался Иван Иванович Бойцов. По согласованию между начальником городского угрозыска и начальником Читинской уездной милиции, Ивана перевели старшим агентом в уездный угрозыск.

Уже 2 февраля – первая командировка по уезду. С начальником пятого участка Лукьяновым и шестью милиционерами из управления уездной милиции отправился Бойцов в село Александровское, где располагался первый уездный участок. Для помощи в ликвидации грабительских шаек.

Нетрудно предположить, насколько эффективной оказалась работа милицейской группы при наличии в ней Тимофея Лукьянова. Милиционерам удалось задержать лишь нескольких грабителей-одиночек. Ни один ленковец в расставленные сети не угодил.

Зато в период этого рейда Лукьянов умудрился променять одну из лошадей на продукты и фураж у крестьянина Артамонова, из-за чего вся операция завершилась начальственной взбучкой. И больше всего досталось Бойцову, потому как спрос учинили не столько за утраченную лошадь (это можно было понять в условиях голодухи), сколь за жалкий результат командировки.

Но полученный от начальника уездной милиции разнос не шел ни в какое сравнение с другой неприятностью, хотя она вроде бы напрямую Бойцова не касалась.

Ивана Ивановича неприятно поразило, а вернее сказать, сразило известие о том, что старый его знакомый совершил должностное преступление. Речь шла о Петре Михайловиче Сметанине, помощнике начальника городского угрозыска.

Печальной была история Сметанина. Где, в какой день и час, при каких обстоятельствах, от опостылевшего голода ли или вечной нищеты, от накипевшей злости на то, что жируют другие, – трудно сегодня сказать, что привело этого человека к черте, отделяющей закон от беззакония.

26 февраля поздним вечером во 2-й участок городской милиции прибежал китайский подданный Ли-фу, проживающий по улице Сретенской в доме Горбачева. Китаец заявил, что к нему в квартиру пришли трое вооруженных милиционеров и, угрожая оружием, произвели ограбление, забрав все деньги, которые только были, и часы.

Утром следующего дня Сметанин, придя на работу, как обычно поинтересовался у дежурного происшествиями минувших вечера и ночи. В числе прочих оказалось и сообщение о грабеже на Сретенской.

Тут же Сметанин вызвал к себе старшего агента Александра Дружинина и младшего агента Василия Петрова. Через полчаса и Ли-Фу, и его компаньон Сун-Фун-Сян уже были доставлены в уголовный розыск. Их отвели в темную подвальную комнату, где Сметанин и Дружинин стали избивать китайцев, в основном стараясь ногами и рукоятками револьверов.

Но случилось так, что в отделении появился Фоменко, которого на работе в этот день, в связи с выездом в район, не ждали. Услышав вопли из подвала, Дмитрий Иванович спустился вниз. Картина, что говорится, предстала во всей красе. Был вызван врач, который засвидетельствовал побои, китайцев опросили и отпустили домой, а со Сметанина и Дружинина Фоменко потребовал объяснений, лично взявшись за немедленное служебное расследование. Подробности случившегося оказались самыми неприглядными

Оказывается, не было никакого ограбления китайцев. Еще до заявления Ли-фу, днём раньше, Сметанин получил сведения, что в квартире Ли-фу находится опиумокурильня. Сметанин взял с собой Дружинина и Петрова и, нагрянув к китайцу, устроил самочинный обыск, в ходе которого были обнаружены принадлежности для курения опия – трубки, лопаточки, банка с припеком опия.

Хозяин квартиры засуетился, сначала завуалированно, а потом в открытую предложил Сметанину взятку. Тот отказался, но так неуверенно, что это почувствовал и Ли-фу. Вскоре его обхаживания увенчались успехом. Однако китайца сразил аппетит «господина насяльника»: Сметанин потребовал 150 рублей золотом.

После долгого препирательства и клятвенных заверений китайцев, что такой суммы у них нет, Сметанин согласился на 150 рублей серебром, 6 рублей медью и приплюсовал к деньгам открытые черные часы с наручным браслетом. Однако пригрозил китайцам: де, должок за ними остается. На том и разошлись. Но китайцы, сообразив, что вымогательство может быть бесконечным, а вымогатели не из криминальной среды, – обратились в милицию. Попытка расправы с непокорными, учиненная Сметаниным и пресеченная Фоменко, поставила точку. Дмитрий Иванович подытожил расследование соответствующим постановлением о передаче всех материалов начальнику городской милиции для принятия решения.

Младшего агента Василия Петрова, как выполнявшего приказание помнача угро, наказали за самочинство в дисциплинарном порядке, а материалы на Сметанина и Дружинина были переданы в Нарполитсуд.

С горечью и возмущением в очередном приказе Фоменко писал:

«Несмотря на мои неоднократные распоряжения и запрещение производства обысков без постановлений, выданных мной на каждый в отдельности обыск, такое все же продолжаются. Категорически и последний раз приказываю: ни один обыск не должен быть произведен без моего на то постановления. К сотрудникам, нарушающим данный приказ, буду беспощаден.

Мною установлено, что несмотря на мои распоряжения о прекращении в корне тех инквизиторских замашек при производстве дознаний, таковые все же некоторыми из производящих дознание продолжаются. Предлагаю запомнить и уяснить всем сотрудникам угрозыска, что малейшее нарушение упомянутого в будущем повлечет за собой суровые последствия».

Тон начальника можно было понять. Книга приказов по Читинскому отделению уголовного розыска содержала примеры иные:

«Поступившая на приход по протоколу от 13 февраля с.г. предложенная взятка от кит. подданного Син-Чан-фа ст. агенту Бурлакову на предмет освобождения из-под стражи арестного помещения, 20 руб. золотом записать на приход в денежную кассу на канцелярские и хоз. расходы.

Поступившая на приход по протоколу от 16 февраля с. г. предложенная взятка в 20 руб. серебром ст. агенту Ашихмину гр-ном Любомирским как должок, записать на приход в денежную книгу на канц. и хоз. расходы.

Основание: резолюция нач-ка Читгорнармилиции от 21-II-22 г.».

Бойцов разыскал Сметанина, переставшего в отличие от Дружинина выходить на службу, не дожидаясь решения Нарполитсуда.

Петр Михайлович сидел дома, в маленькой кухонке и, грея на углях молоткообразный паяльник, лудил почерневшую кастрюлю.

– А, Иван, проходи, – глянул исподлобья Сметанин. – Не побрезговал со взяточником пообщаться…

– Не пойму я ничего, Петр Михайлович… Вы и это…

– А я и сам не пойму!

Бойцов непонимающе уставился на Сметанина.

– Что смотришь? Ей-богу, не пойму… Просто устал я, Иваныч, так жить, – обвел он глазами убогую кухню. – При всей этой чехарде… Ведь, почитай, уже пять лет ей стукнуло! Что я был в старой полиции, в старом сыске? А был я человеком! И получал не гроши, а достойное жалованье! Что осталось теперь? Кто я есть? Нищета, голь перекатная… А иной, Иван, за раз к торговцу опием несет твою или мою месячную получку. Посмотри вокруг! Сколь сытых, для которых срубить деньгу, да такую, что ты и за год не увидишь, – пара пустяков! И развеять по ветру! А придет им в голову поделиться? Смешно? Не смешно. А почему только им всё это? Я что, прокаженным родился?! Надоело… Выть хочется. Устал я, Иван… Кабы не это…

Сметанин тяжело опустил лысеющую голову.

– Кончился, Иван, сыскарь… Помнишь, как говорил-поучал, мол, последнее это дело – из подозреваемых признания выколачивать? А сам-то, ишь… Чтобы правду скрыть… Бил… Кончился я, Иван! Уходи… Сочувствия не хочу, да и недостоин. Уходи, не трави душу!.. И дай тебе Бог, как я, от нищеты не сломаться…

Бойцову было жалко Сметанина. Но и оправдания ему найти не мог. На общем фоне нищенским довольствие сотрудников милиции назвать было нельзя. Получали денежное содержание госслужащего, рабочий паек, обмундирование.

Понятное дело, для многодетной семьи, как у Бойцова, это капля в море, но все равно уже не бедствовали так, как до его устройства на службу. Шестеро ртов накормить – дело нешуточное, кому как не ему, Бойцову, известное. Перед Сметаниным такой проблемы не стояло, поэтому и заботой о домочадцах объяснить его преступное самоуправство было невозможно. Да и может ли это быть оправданием? Неправедно нажитое, преступлением добытое отнять у преступника и в собственный карман затолкать – такое же точно преступление, как ни оправдывай. Робингудство только снаружи лаковую оболочку имеет, а по сути – было и есть насилие, самоуправство и произвол. И как любая вседозволенность – кружит голову, туманит, превращая «благородного» разбойника в разбойника обыкновенного. Да и кто это выдумал, про благородного разбойника?..

Не мог, как Сметанин, Бойцов разделить тех, кого они призваны защищать от преступников, на чистых и нечистых. Не получалось. Где эта грань? И что же, если узнал бы, что перед тобой преступник, набивший мошну на темных делишках, так грабь в отместку, для некой собственной своей справедливости? А не выходит ли в тех случаях, когда представитель закона действует преступными методами, обратное? Иной правонарушитель – погрози ему закон только пальцем – уже сворачивает с грязной дорожки, а иной, еще и не завязший в преступной трясине, под воздействием нечистого на руку служителя закона, становится еще более ярым врагом существующих порядков.

Оборотень, переступивший черту закона, теперь уже бывший его страж, словно выписывает еще сомневающемуся в избранном уголовном пути преступнику индульгенцию на будущее – иди, грабь, убивай! Что это, как не потеря ориентации в обществе? Насколько его усугубляют оборотни? Неважно, какие и в чем, – в мантии судьи, в милицейской форме, в маске депутатствующего политика. Разнятся, разве что, только масштабы последствий – ориентацию теряет целое общество или индивид…

Бойцов не знал, что именно в эти же дни, оглушившие его историей со Сметаниным, милицейскому начальству пришлось разбираться еще с парочкой упившихся властью сотрудников, которые фактически сломали жизнь молодому парню, столкнули его на преступную дорожку.

2

В середине декабря минувшего года, несчастливого тринадцатого числа, угрозыском были арестованы шестнадцатилетние Федор Кислов и его троюродный брат Илья Бедкин.

Попались они на краже коров у бурят. Разделать на мясо похищенную скотину не успели – оказались в кутузке. Вышли из нее лишь через два месяца.

В общем-то, отнеслись к ним по малолетству снисходительно.

Но тюрьма оставила на хлопцах свой неизгладимый след. В прямом и переносном смысле. На руках и на теле засинели уродливые татуировки, разве что у Федора одна забавная: на ягодице, возле копчика были изображены кошка с мышкой. Смешно в бане смотреть на это художество – при ходьбе получалось, будто кошка так и норовит поймать мышку.

Жил Федор с отцом, Иваном Яковлевичем Кисловым, на Малом острове по Вокзальной улице, в доме Кирзана. Глава семьи состоял в гражданском браке с тридцатидевятилетней Гликерией Федоровной Скляровой. Вместе с ними жили сироты – братья Бедкины. Одногодок Федора Илья и девятилетний Коля.

Все началось с того, что три года назад отец привел в дом мачеху. Невзлюбил ее Федор, а весь свой протест стал выражать уходами из дома, ночевками у родственников в поселке противочумной станции, в Гавани у госконюшни. Связался сам и втянул в знакомство со шпаной Илью. Вскоре это привело к пакостному случаю.

В середине августа 1921 года шпанистые приятели притащили откуда-то бутылку китайского спирта. Компания отправилась на берег Читинки, залезая по дороге в китайские огороды за огурцами и луком.

Расположились на берегу в кустах. Пили, закусывали зеленой добычей, смеялись незамысловатым шуткам. Каждый стремился показать свою взрослость: припадал к бутылке, суетливо потом прихлебывая воду из найденной и сполоснутой в речке чеплажки. Вскоре не могли встать на ноги, что-то пьяно орали, блевали, свесив головы меж ног, после расползлись по кустам и свалились в пьяный сон.

Федор проснулся под закатывающееся солнце. Растолкал Илью, поплелись к воде. Сначала, когда попили и умылись, стоя по колено в струящемся потоке, вроде бы полегчало, но потом – опять развезло. Илья снова свернулся калачиком под кустом, а Федора ноги понесли домой.

Осоловело поглядывая вокруг, решил идти через старый базар. И вдруг увидел группу арестованных, которых куда-то вел милицейский конвой. С пьяной дури Федор внезапно схватил камень, запустил в одного из арестованных и бросился наутек. Но далеко ли убежишь на ватных ногах… Так оказался Федька Кислов в каталажке в первый раз.

За неделю познал азы тюремного бытия: как положено в камеру входить, за что лишний раз выпадает повинность выволакивать из камеры тяжелую и вонючую парашу. Когда на свободу вышел, из другого – за что в камере оказался – мало что понял.

В ожесточении и угрюмости домой вернулся, виня подростковым умом всех и вся. Мачеху в первую очередь. А как же? Кабы не она в доме, чего бы он, Федька, шатался по разным компаниям и пил ханьку! И ничего уже на Федора не действовало. Отец и так и эдак пытался сына с супруженицей своей примирить; как могла старалась заботиться о парне и Гликерия Федоровна. Но от ее забот пасынок шарахался, как черт от ладана.

Второй заход на тюремные нары, за бурятских коровенок, ещё больше ожесточил Федора. Тут еще и отец масла в огонь подлил. Когда он пошел с исхудавшими на тюремной пайке пацанами в баню, приготовленную Гликерией, то еле сдержался, увидев у сына на заднице «кошку с мышкой». Руки чесались прописать по первое число. Но только обругал непотребно.

За ужином помирились. Оказалось, что и к рюмке Федор тянется по-взрослому, и махорочной «козьей ножкой» затянулся, не поперхнувшись. «Большой уже, пора в работу парня определять», – подумал отец. Заговорил, что может устроить Федора к себе помощником – на варку сапожного крема.

– Отдохнуть надо, батя, от тюремных нар, – сказал Федор, многозначительно глядя на троюродного брата Илью, – а там видно будет… Может, опосля и взаправду, как думашь, Илюха, пойти на гуталинное дело?

Вроде мирно потекла жизнь в доме Кисловых. Спокойнее стал относиться пасынок к Гликерии, всячески старавшейся сохранять сложившийся покой и уют. Целыми днями хлопотала она у печки, стараясь накормить всю ораву повкуснее, стряпала ватрушки и пироги, варила наваристые щи и студень из говяжьих лыток. Только хватило мирного течения этого на полторы недели.

3

В ветреный и морозный февральский день, аккурат это было 25-го числа, Иван Яковлевич послал Федора за покупкой на новый базар – штанами обзавестись на выход.

С тридцатью рублями мелким серебром в кармане довольный Федор походил по базару, но ничего путного не приглядел.

Озябнув, решил зайти отогреть ноги в столовку Филиппа Притупова, которого немного знал через отца. Потому надеялся, что не прогонит.

Внутри было не особенно людно, из раскрытой двери отдельного «кабинета» раздавались пьяные голоса. А вскорости оттуда выглянул явно знакомый Федору человек. Но Федор и вспомнить не успел, где видел эту физиономию, как из «кабинета» вышел молодой парень с наглыми от спирта глазами и, подойдя вразвалку к Кислову, мотнул кудлатой башкой в сторону открытой двери:

– Зайди в кабинет, там тебя дожидаются!

Федор недоуменно поднялся, шагнул через порог.

В ярко освещенном закутке, за столом, заваленном рыбьей требухой, посредь которой высились две пустые бутылки из-под китайской водки, сидели, не считая позвавшего Федора в кабинет, еще четверо. Двоих из них, по той истории с бурятскими коровами, Федор знал.

Это были помощники начальника 4-го участка гормилиции Коршунов и Васильев. Последний-то и высовывался из «кабинета», – теперь Федор его узнал.

– Чего, гаденыш, по базару шаришь? – пьяно спросил Васильев. – Зыришь, чего бы стырить? Не пошла коровья наука впрок?

– Но че вы так говорите-то! – возмутился Федор. – Ничего я не шарю! А за коров ответил…

– Цыц, молокосос! Ты – арестован!

– Да за што это?!

– Сказал «цыц» – значит цыц! – тяжело поднялся Васильев. – Мы тут не шутки шутим! В засаде сидим с товарищами из угрозыска, – мотнул он головой в сторону незнакомой Федору троицы. – Вот ты, шкет, и попался! Арестован!

– Дядечки! Да за што же?! Меня тятька ждет!.. – заплакал Кислов.

– Нет, ты понял? Тятька ждет! – покачиваясь, Васильев оперся на плечо Коршунова. – А? Врешь, гаденыш! Я тебя снова упеку в каталажку, говнюка такова!

Васильев в пьяной гримасе страшно округлил глаза и уставил на Федьку узловатый, желтый от табака палец.

– Упеку!

– Упеку я его, как думашь? – повернулся он к Коршунову.

– Упекешь! – радостно кивнул собутыльник.

– А можа, Ваня, его не упекать?

– Как это, не упекать? – недоуменно, даже с какой-то обидой, вопросом на вопрос ответил, икая, Коршунов. – Как это не упекать, ежели это полный гадёныш? – И погрозил Федору пальцем.

– А не будем мы его, Ваня, упекать! – решительно заявил Васильев. – Не будем. Тюрьма – она не резиновая, там и так без продыху жулья набито…

– И чо же? Вот так от вот… – тряхнул кистями, растопырив руки, Коршунов.

– Ни в коем случае, Ваня! Ни в коем случае! – с ещё большей решительностью протрубил Васильев. – Мы возьмем с него штраф!

– Точно, штраф! – скаля лошадиные зубы, загоготал Коршунов.

– Ты понял, да? – снова качнулся в сторону Кислова Васильев. – Ставишь четверть спирту и – свободен, как птица! – Он так резко махнул рукой, что не удержался на ногах и с размаху плюхнулся обратно на табуретку. Помолчал, испытующе глядя сквозь Ивана, лениво бросил в рот хлебную корку. – Давай, короче… Четверть спирту!

– Где же я его возьму?! – закричал, плача, Федор.

– Не наше дело! – рявкнул Васильев. – Или деньги гони на четверть!

– И на закуску! – громко дополнил Коршунов, отрыгивая и икая. – Давай деньги, живо, твою мать!

– Нету у меня денег!

– Щас проверим! – Снова, шатаясь, поднялся из-за стола Васильев и подошел к Федору, обдавая его свежим перегаром. Зашарил по карманам. – Ах ты, гнида парашная! Гляньте, ребятки – полны карманы!

Васильев бросил на стол вытащенные у Федора из кармана шесть пачечек бумажных денег – по 5 рублей серебром каждая.

Коршунов вытащил из-за пазухи наган, наставил на пацана.

– Доставай остальные!

– Всё вы, гады, выгребли, чо тятька дал! – зарыдал Федор.

– Я тебе, Гаврила, вот што скажу, – обратился Коршунов к Васильеву. – Надо его шлепнуть! Непременно! Арестуем, по дороге поведем и – шлепнем!

– А-а-а! – заорал Кислов благим матом.

– Ну-ка, дай ему, штоб заткнулся! – взревел Коршунов.

Васильев тут же сбил низкорослого Кислова с ног одним ударом. Пнул, остервенясь, сапогом в бок, потом снова, снова. До этого сидевшие молча собутыльники тоже, не удержавшись, вскочили, пнули по паре раз лежавшего ничком и тихо скулившего Кислова. И быстренько распрощались с Васильевым и Коршуновым.

– Вы… это… сдайте в милицейскую будку субчика, не связывайтесь, – посоветовал напоследок один.

Васильев за шиворот поднял Кислова. Выволок из столовки и повел в обустроенную на базаре будку милицейского поста. Коршунов плелся сзади, сопя, икая и размахивая рукой с револьвером. Народ меж торговых рядов испуганно расступался.

– Эй, служивые! – подозвал милицейский наряд Васильев. – Этова злодея сопроводите в участок. И дежурному мой приказ передать: без меня субчика не выпускать! Приду – разберусь…

Федора Кислова отвели в 4-й участок и заперли в темной и холодной кандейке.

Прождав сына битых полтора часа, встревоженный Кислов-старший отправился на новый базар. Но Федьки не встретил. А вот возле столовки Притупова увидел его приемного сына – Мишку Мелещенко, выпрягавшего лошадь.

– Здорово, Мишка!

– А, дядя Иван! Добренького вам здоровьичка! А тут такие дела!..

– Погодь… Слышь, моего тут, Федьку, не видал?

– Во, про то и говорю! Федьку какие-то тузы из милиции схватили! Били! Вроде деньги отобрали… А потом повели вон в ту милицанерскую будку…

Иван Яковлевич поспешил к будке. Но там никого не оказалось. Покрутив головой по сторонам, Кислов-старший в тревоге отправился скорыми шагами назад, домой.

Почти у дома нагнал сгорбленную плачущую фигурку.

– Федя, родной ты мой, что такое?

– Милицейские… Суки, избили в кровь! Ногами пинали! Деньги отняли все!

– Точно милиция?

– Куда уж точней! – сплюнул сукровицей Федор. – Васильев одного фамилия, а другой – Коршунов. Пьяные!

– Стой! – приказал Иван Яковлевич. – На вот, утрись. Я этого так не оставлю!

Поймав извозчика, Кисловы поехали в городскую милицию на Енисейскую.

Управление гормилиции, а также 3-й городской участок располагались на Енисейской в двух каменных домах, владельцем которых считался крупный скотопромышленник Бер Симонович Беркович. Именно считался, потому как надеждой на возврат зданий или справедливую денежную компенсацию Беркович не обольщался. Кабы малые милицейские чины засели, а и само Главное управление Нармилиции Дэвээрии место тут же облюбовало.

Давно уже, в сентябре 1917 года, за 5000 рублей он сдал дома во временное содержание так называемой «Монгольской экспедиции», занимавшейся в годы войны с германцами закупкой скота для действующей царской армии. В связи с развернувшимися в России революционными событиями эта заготовительная экспедиция просуществовала до конца января 1918 года, а после дома освободила. Тут же сюда вселились самочинные квартиранты, однако ненадолго. В феврале 1918 года помещения были заняты под милицейский участок, через полгода, когда в Чите воцарился семеновский режим, здесь тоже частично размещалась обновленная милиция, а уже в период ДВР дома Берковича окончательно отдали под милицейские учреждения.

Кисловых принял и внимательно выслушал помощник начальника гормилиции Арказанов, тут же связавшийся с дежурным по городу Зайцевым.

– Меня из участка Васильев отпустил, – пояснил Федька. – Просил его вернуть хотя бы часть денег… Куды там… Еще и пригрозил мне: молчи обо всем, деньги я у тебя не брал, это все – уголовный розыск, но если рот разинешь, то завтра же будешь пущен в расход.

Тут же Арказанов, Зайцев и Кисловы поехали в 4-й участок. Но там не оказалось ни Васильева, хотя он и числился дежурным по участку, ни второго помнача – Коршунова. В участке сообщили домашний адрес Васильева, подтвердив, что появлялся он не так давно, был крепко выпимши, поговорив, отпустил вот этого самого пацана, вокруг которого весь сыр-бор.

Тогда поехали на квартиру Васильева. Он там и оказался. Храпел, пуская слюни, на кушетке. Еле добудились.

Несколько минут Васильев мало чего соображал, наконец тупо уставился на Федора Кислова.

– А, воровская рожа! Што, еще чего-нибудь натворил?

– Васильев, ну-ка, встряхнитесь! – сурово прикрикнул Арказанов.

– Оп-па-чки! Граждане начальники пожаловали! – с пьяным весельем глянул Васильев на окружающих.

Тихо заплакала, утираясь кончиком фартука, его жена, поникшая за спинами пришедших.

– Зайцев, составляйте протокол. Уже одного этого непотребства хватит, – приказал Арказанов, с брезгливостью взирая на Васильева.

Когда в его присутствии Федор, снова заплакав, рассказал подробности вымогательства и избиения, Васильев, прямо на глазах пришел в себя, уже трезво и снисходительно глянул на Кислова-старшего, издевательски усмехаясь.

– Ты, значит, их папашка? Ну-ну… Стало быть, всю эту карусель ты закрутил… Слышь, товарищ начальник, – перевел наглые глаза на Арказанова, – ты што же это, заарестовать меня решил? Ладно, давай!

Опять уставился на Ивана Яковлевича.

– Давай, давай! Ты нас арестуешь, а двадцать человек за мной останутся! Ты от нас не уйдешь!

– Вот ты как запел! – покачал головой Арказанов, переглянувшись с Зайцевым. – Занеси-ка это тоже в протокол. А ты, Васильев, сдай оружие и удостоверение!

Этот случай стал для Федора Кислова большим потрясением.

Почему так жестоко подошли к нему те, кого поставили защищать людей? Выходит, что он, отсидев в тюрьме, превратился уже в человека ущербного, постоянно находящегося под подозрением? Раз сидел в кутузке – значит, навсегда преступник? И сам дальше катишься по наклонной дорожке, и друзьями могут быть у тебя только такие же…

Что получилось в тот день, теперь ясно раскрылось перед его глазами. Еще отец говорил, что владелец столовки Филипп Притупов якшается с темными личностями. Потом и этот Васильев сболтнул с пьяных глаз, что сидят они в столовке в засаде… От оно как! Стало быть, коли он, Федька, побывал в тюрьме да зашел в подозрительное для милиции место – значитца, это он неспроста, – хватай, потроши!

Обида жгла душу. Жутко возненавиделись милицейские власти Федору!

Даже когда, в начале марта, к ним на дом пришла бумага о том, что помощники начальника 4-го участка Читинской городской Нармилиции Гаврила Федорович Васильев и Иван Филиппович Коршунов обвиняются в нанесении гражданину Кислову побоев, отнятии у него денег, – и данными дознания это доказано, – потому начальник гормилиции В. Сержант постановил: заключить оных в Читинскую областную тюрьму под стражу «с зачислением содержанием за Нарполитсудом», Федор презрительно скривился, слушая, как отец бумагу от милицейского начальника зачитывает.

– Ты чо, тятя, это же полная фикция!

– Каво несешь! Печать и подпись проставлены, на бланке казенном!

– Суд их оправдает, ежели воопще состоится! – убежденно проговорил Федор.

С тех пор он стал еще угрюмее и неразговорчивее.

Доля истины в рассуждениях Федора Кислова была. Безусловно, что первое внимание милиция всегда уделяла ранее судимым. Более питательной среды для совершения преступлений и не было. Но откровенный побор, наглое вымогательство… Чем тут крыть?

Окончательную точку в воспитании из Федора Кислова преступника поставил еще один, произошедший с ним случай.

4

«Из протокола заявления:

1922 г. марта 17 дня около 7 час. утра ко мне врид. надзирателя 1-го участка мил. г. Читы Басманникову явился гражданин Кит. республики Сю-гуй-ля, содержатель бакалейной лавочки на Хитром острове по Муравьевской ул. д. Потякушина и заявил: что сего числа в 6 ½ ч. утра в лавочку вошли четыре неизвестных человека и спросили сигарет. Мой компаньон Тян-Хо-лин был в это время в лавочке и хотел только что достать сигареты, в это время один из грабителей наставил в бок винтовку, второй грабитель скоро прошел в жилое помещение и стал у задних дверей с бомбой в руках, а двое из остальных грабителей, один с винтовкой, а другой с наганом, стали сбрасывать еще нашего третьего компаньона и знакомых двух китайцев, которые ночевали у нас. Сбросив троих в подполье, оставили одного Тян-Хо-лина и стали спрашивать, где деньги. Я сказал, что денег нет, тогда они забрали из кассы деньги, посадили меня в подполье и на крышку навалили кули с картошкой и просо, забрали товар и ушли. Я побежал заявлять.

Грабители были одеты:

1) роста большого, лицо белое, чистое, нос не большой, одет в желтый не крытый полушубок, на голове имеется папаха, в руках была винтовка; 2) среднего роста, лицо черноватое, небольшой нос, на голове фуражка, одет в короткий френч темного цвета в полоску, в руках был наган; 3) среднего роста, лицо черное, небольшие усы, одет в солдатский крытый защитного цвета материи полушубок, на голове солдатская папаха; 4) роста среднего, лицо круглое с небольшими усами и бородой светлой, одет был в солдатский крытый полушубок, на голове была солдатская папаха, на ногах унты. Особых примет не заметил.

Было ограблено следующее: 70 руб. мелким серебром, 10 руб. золотом, 8 долларов серебряных, 15 долларов бумажные, товару взято: 8 фунтов чаю байхового фирмы „Высоцкий“, стоющего 32 руб. сер., сахару 5 фунтов кускового стоимостью 7 руб. 50 коп., монпансье 2 банки по 5 фун., стоющие 12 руб. сереб., сигарет „Киссна“ 1000 шт. стоимостью 25 руб. сер., 10 кор. папирос по 25 шт. „Выдумка“ стоимостью 12 руб. сер., 3 фун. турецкий табак „Болкан“ 10 руб. 80 коп. сереб., 10 пачек спичек, стоющие 5 руб. сер., 2 фун. пряника, стоющ. 2 руб.

Вещей взято 2 романовские шубы, одна натуральная, воротник сзади немного потертый, вторая с белым мехом, стоющая 65 руб. золот., одна пара сапог хромовых, стоющих 24 руб. сереб., ботинки новые хромовые, стоющие 35 руб. сереб., френч с брюками темно-синего цвета диагоналевый, стоющий 150 руб. сереб., френч и брюки японского сукна, стоющие 135 руб. сер. 1 брюки черные, стоющие 20 руб. сереб., 2 рубашки сатиновые и одна пара белого нижнего белья, стоющ. 40 руб. сереб., папаха черная 15 руб. сереб., никелевые часы на руку, стоющ. 45 руб. сереб., 1 скатерть красная полосатая, стоющая 20 руб. сереб., 1 боты желтые на 15 руб. серебр. Всего похищено на сумму: золотом 75 руб. и серебром 690 р. 30 к. и 23 доллара».

Басманников тут же направился с потерпевшим в его лавочку, где застал полный беспорядок. Заверив китайцев, что все меры к поимке преступников будут приняты, он возвратился в участок. Поделился подробностями с присутствующими милиционерами.

Тут же случилось быть бывшему надзирателю, недавно уволенному из милиции. Басманников помнил, что его зовут Феликс, а фамилию напрочь запамятовал. Этот самый Феликс сразу заявил уверенно и безапелляционно:

– И не гадай почем зря! Неподалеку тертый пацанчик один проживает. Недавно тока из тюрьмы вышел. Его проверь. Кислов, по-моему, его фамилия. Или его сродственник, такой же оболтус.

Про Кислова Басманников знал. Даже удивился, как это не подумал. Зачитывали же им приказ начгормилиции по происшествию в 4-м участке, где из-за этого Кислова, малолетнего уркагана, погорели два помнача.

Забрав с собой милиционера Краснова, Басманников отправился к Кисловым.

В то злополучное утро, около восьми часов, Иван Яковлевич с Гликерией Федоровной собрались на базар за провизией. Кислов-старший заглянул в комнатку, где крепко спали Федор и Илья.

– Федя, Федя, слышь, – позвал тихонько отец. – Поднимись, закинь за нами крючок на двери…

Но Кислов-младший спал без задних ног.

– Иван, – позвала от дверей Гликерия. – Ладно тебе парнишку будить, мы ж недолго пробудем. Давай закроем их снаружи на замок, все равно будут дрыхнуть еще долго.

Так и сделали.

Когда же вернулись домой, часа через полтора, и Иван Яковлевич стал отпирать заиндевевший замок, кто-то затарабанил снаружи в ворота, разъярив собаку.

– Эй, кому силушку девать некуда?! – громко крикнул Кислов-старший с крыльца.

– Хозяин! – позвали от ворот. – Придержи кобеля, милиция!

– В чем дело?! – снова строго крикнул Кислов.

– Убери псину, а то пристрелим! Открывай, дело срочное!

Иван Яковлевич запер пса на щеколду в сарайчике и поплелся отпирать калитку в воротах.

Тут же во двор ввалились милицейские во главе с напыщенным Басманниковым.

– Имеется дело! – важно повторил Басманников. – Но-ка, где твой оглоед?

– Спят оне, – встревоженно ответила Гликерия Федоровна. – Мы их спящих замкнули и на рынок подались.

– И во скока это было? – строго воспросил Басманников.

– Так, поди… Иван, во сколь мы на рынок пошли?

– Еще восьми не было.

– Вы мне тут не финтите! Давай пацанов сюда! – грозно прикрикнул Басманников.

Все вошли в дом.

Басманников лично прошел в комнату, присев, пошарил взглядом под кроватями.

– Вставай! – гаркнул во все легкие.

Федор и Илья ошалело закрутили головами, еле оторвавшись от подушек.

– Быстро! Подъем! – снова скомандовал Басманников. – Что, субчики-голубчики, приплыли? Где товар?

– Какой товар? – вмешался, заходя в комнату, Кислов-старший. – Что вы снова выдумали? Не дает вам парнишка покоя!

– Именно так! – усмехнулся Басманников. – Ну-ка, пацан, рассказывай, с кем китайскую лавку бомбил?

Позади охнула Гликерия Федоровна. Растерянно посмотрел на сына Кислов-старший.

Федора как подбросило:

– Жизни от вас, фараоны проклятые, нету! Никакой лавки я у ходей не бомбил!

– А это мы скоро узнаем, – сощурился Басманников. – Краснов! Приступай к обыску!

Однако обыск ничего не дал. Кисловы жили небогато, поэтому вся процедура поисков краденого закончилась быстро.

Когда Басманников отпустил понятых, приглашенных и напуганных своими обязанностями соседей Кисловых, он нахмурился – результат не радовал. К тому же и Кислов-старший, и его Гликерия, а также понятая Александра Прокопьевна Молчанова показывали, что парни были дома. Молчанова как раз заходила к Гликерии за ситом, когда они с Иваном Яковлевичем собирались на базар.

Но Федора и Илью все-таки повели в участок.

Пошел с ними и Иван Яковлевич.

В участке один из ограбленных китайцев сразу затыкал в Федора пальцем, приговаривая на ломаном русском, что именно этот грабитель и стоял с бомбой в лавочке. Заодно китаец показал на помнача участка Белобородова, высокого и плечистого, мол, и такой там был.

– Ты чо это такое вякаешь, ходя? – прикрикнул Белобородов.

Иван Яковлевич подозрительно посмотрел на милиционеров.

– Так… Значит, вы все в стороне, а на моего сынишку дело заводите!

Но его никто не слушал.

Тут же был составлен протокол, что потерпевшие опознали Кислова-младшего как участника вооруженного налета.

И закатали парня снова в тюрьму.

Много порогов обил Иван Яковлевич, доказывая, что сын не при чем, что не мог он ограбить китайскую лавочку, был в эти часы дома.

Но маховик справедливого изучения всех обстоятельств дела раскручивался долго. Только 19 апреля Федора освободили из-под стражи как невиновного.

– Погодите, я вам еще покажу! Вы обо мне еще услышите! – зло заявил Федор Кислов, когда его освобождали.

Домой вернулся взбешенным. Заявил отцу, что обязательно всем этим гадам отомстит, стал вечерами пропадать, зачастую возвращаясь домой под хмельком.

Ни отец, ни мачеха не могли найти к нему подхода. Не делился своими вечерними похождениями Федор и с братцем-дружком Ильей.

Впрочем, таким и не поделишься: в темных проулках Федор караулил запоздавших прохожих, грозил самодельным ножом, отбирал деньги. Потом уходил к знакомым солдатам на улицу Лагерную, в Красные казармы, пил с ними, играл в карты на деньги, а однажды выиграл старый разболтанный револьвер…

Через три недели закончилась для Федора Кислова вольная жизнь.

Случилось это 9 мая в районе городской скотобойни, на восточной окраине города, по дороге на Антипиху.

Солнце уже клонилось к закату. На четырех подводах в Читу въезжали четверо крестьян – три брата Захаровых, Григорий, Андрей и Александр, и их односельчанин Николай Хрущев. Они поднимались на последний перед городом перевал, когда из-за кустов неожиданно вынырнул невысокий человек. На лице – маска из черного платка! Направив на крестьян револьвер, грабитель громко крикнул: «Стой!»

Путники приостановили лошадей.

– Слезайте с телег, становитесь в шеренгу! – скомандовал, вернее, проорал грабитель. – Да поживее! Чо, жить надоело? Быстро всем распоясаться и деньги на кон! Живо, кому сказал!

Ежась от надрывного крика, крестьяне бросили свои кошельки под ноги грабителю.

– А теперь, граждане хорошие, садитесь на телеги, – уже спокойнее сказал налетчик, подбирая кошельки. – Поедете, куда скажу.

Тридцатилетний Григорий Захаров отшвырнул вожжи:

– Никуда я не поеду! Забирай, что тебе нужно и нечего над душой оружьем трясти!

– Ах, так, подлюга! – рассвирепел грабитель. – Я тебе щас покажу!

Он направил на Захарова револьвер, машинально нажимая на спуск.

Бабахнул выстрел. У крестьянина с головы слетел картуз, висок ожгло свистнувшей пулей.

В ярости Захаров слетел с телеги и что есть мочи кинулся на опешившего от собственного выстрела стрелка, повалил с разбегу, ударил в лицо. Подскочили и другие попутчики. Вывернув револьвер из руки грабителя, принялись лупцевать его со всей злостью.

– Караул! Грабят! Убивают!

Теперь благим матом орал налетчик, не по своей воле поменявшийся ролями со своими жертвами.

– В чем дело, граждане? Прекратить! – К кипевшей свалке подъехал на телеге, полной дров, Николай Шашин, надзиратель Читинской тюрьмы. Потянул из-под сена старый дробовик.

– А вот видишь, мил-человек… – Тяжело дыша, оторвался от скорчившегося на земле грабителя Захаров, у которого по лбу и щеке текла кровь. – Убивца и налетчика поймали! Голову мне чуть не прострелил, поганец! Все деньги у нас под револьвером забрал, а потом еще чево-то хотел устроить над нами… Дай, друг, топор, зарублю урода!

– Ты это… не выдумывай! – строго сказал Шашин, вглядываясь в измазанного пылью и кровью налетчика-неудачника. – За самосуд упрячут к нам в кутузку. Надо милиции сообщить о нападении и сдать его туда… Постой, постой! А, рожа-то знакомая! Сидел этот выродок у нас! Вот ведь вправду говорят: горбатого только могила исправит!..

Уже стемнело, когда вереница телег остановилась у здания городского уголовного розыска. Преступника сдали дежурному, который взял от крестьян объяснения и адреса. А в журнале угрозыска появилась лаконичная запись:

«Отобран по протоколу № 237 от Кислова один револьвер системы „Лефаше“ с пятью боевыми патронами и одной выстреленной гильзой по обвинению его в вооруженном ограблении крестьян Захаровых и Хрущева. Записать на приход по книге вещественных доказательств и вместе с дознанием отправить в Народно-политический суд Забайкальской области г. Читы».

Так, в третий раз за какие-то полгода, шестнадцатилетний Федор Кислов угодил в тюрьму.

На этот раз основательно и надолго. И причина сего, как вскоре с ужасом для себя уяснил Федор из многочисленных вопросов следователя, которые тот задавал день за днем, вовсе не заключалась в неудачной попытке ограбления крестьян Захаровых. Федору предъявлялись обвинения в таких смертных грехах, рядом с которыми майская история у горбойни выглядела невинной шалостью агнца Божьего.

 

Глава вторая

1

Вернемся в ветреные февральские дни. Последний зимний месяц пробил первые бреши в ленковских рядах. В начале февраля сотрудниками угрозыска был задержан старый знакомый Ленкова – Николай Разгильдеев, с которым Костя орудовал еще в 1918 году. Поначалу Разгильдеев попался в Верхнеудинске, но бежал из тюрьмы, появился в Чите и успел совершить четыре грабежа прежде, чем снова оказался в руках милиции. Опять хотел рвануть от «милицанерских», да в этот раз попытка побега стоила Разгильдееву жизни: на углу Иркутской и Енисейской он был застрелен. А следом попался и его соучастник по грабежам Ермаков, определенный на нары в Читинскую тюрьму и рассказавший следователю, что работали они по своим преступным делам вместе с Разгильдеевым, влившись в Чите в одну из ячеек ленковской шайки.

Яшка Верхоленцев и Трофим Задорожный – убийцы трех корейцев в Песчанке, совершившие 18 ноября прошлого года дерзкий побег при конвоировании их из угрозыска в тюрьму, оказались для Ленкова ценным приобретением. Хладнокровность, с которой они шли на самые кровавые злодеяния, страшила даже знавших их членов шайки. Как говорится, Господи, пронеси. Наверное, именно это обстоятельство, несмотря на то, что и другие бандиты при выборе преступных средств особо не деликатничали, привело к тому, что из различных источников в уголовный розыск стала понемногу поступать информация о похождениях Яшки и Трофима. Понятно, что она обрастала слухами и домыслами, усиливающими кровожадность обоих бандитов, но и одного их преступления в Песчанке хватало, чтобы объявить Верхоленцева и Задорожного в особо тщательный розыск, благо приметы обоих преступников в угро и в участках милиции, а также в Госполитохране, имелись довольно подробные. Чекистам и повезло задержать Якова Верхоленцева 19 февраля, но коллег из милиции они в это посвящать не торопились.

В конце месяца, 24 февраля, Ленков и Багров покинули квартиру Василия Попикова, чему во многом способствовали твердые подозрения последнего о сожительстве его Шурочки с Ленковым. Да только Костя уже с Шурочкой наигрался. И из головы выбросил, чего этой крале обещал по поводу её сожителя. Лишние разговоры промеж подручных о том, что атаман-де за преданность черной монетой платит, Косте были ни к чему. Да и капризы красавицы ему поднадоели.

В этот же день у ключа Колушного, на тракте близ Читы, ленковцы Михайлов и Хобсов ограбили крестьянина Дидина.

А 28 февраля из Читинской тюрьмы освободили цыгана Якова Бердникова, отсидевшего восемь месяцев за дезертирство и кражу гусей.

Кажется, какая связь, между всеми этими событиями?

– Дмитрий Иванович, Ермаков на допросе показал, что Верхоленцев – один из самых доверенных и приближенных к Ленкову бандитов. Своего рода личный палач главаря шайки. Вот бы гада этого прихватить! – Миша Баташев с горящими глазами вернулся с очередного допроса в тюрьме фактически единственного арестованного ленковца.

– Вполне возможно, – кивнул Фоменко. – Хотя ты же знаешь, Михаил, друг на друга они наговаривать мастера. Мол, я – овечка невинная, случайно заблудшая, а вот он!.. Но то, что этому Верхоленцеву человека зарезать раз плюнуть – факт.

– Я бы из него все вытряс!

– Как Сметанин из китайцев? – сухо бросил Фоменко.

Баташев смутился.

– Эх, Миша, Миша… Искусство сыска и допроса подозреваемых – это действительно искусство. И розыскные мероприятия с кондачка не организовать, и к каждому допросу, Миша, готовиться необходимо тщательно, психологию человеческую изучая и учитывая. Любой человек, когда о себе рассказывает, всегда старается показать себя с лучшей стороны, а уж преступник… Наизнанку вывернется! Ты же знаешь главное правило уголовника, даже если его за руку схватили…

– Всё отрицай, ни в чем не признавайся!

– Суть в этом. Но если преступник умен, то он предпочтет сознаться в пустяке, чтобы убедить нас в своей искренности, а главную свою вину глубоко запрячет! Ну и, понятно, другого кого-нибудь подставит, может быть, и совершенно невиновного. Так что, Миша, допрос – это поединок. Мы слабину допустим или топорно будем действовать – преступник победит. И для чего тогда все усилия по его розыску? А уж когда зуботычинами правду добываем… Тогда она, как правило, никакая и не правда.

– Я это, Дмитрий Иванович, понимаю, – тихо произнес Баташев. – Мне ещё силой добытые признания камнем представляются. Ко дну тянут того, кто показания выколачивает, а заодно и того, из кого выколачивают.

– Камнем… Это ты точно подметил. Да, похоже. И как от камня, брошенного в воду, – далеко круги расходятся. Круги зла, Миша. Узнают люди, что мы зуботычины на допросах раздаем – и обходят нас, да что обходят – бегут, как черт от ладана! А когда человек милиции боится – какой он помощник в борьбе с преступностью… Да и мы – какие защитнички… Одно название…

Фоменко перевел взгляд на зеленый абажур лампы, потом на черный прямоугольник окна, рассеченный белым крестом рамы.

– Засиделись мы что-то с тобой, Михаил.

– Извините, Дмитрий Иванович, супруга-то вас и так годом да родом видит, – виновато поднялся Баташев.

– Вот именно! – рассмеялся Фоменко. – Это тебе, юному да неженатому, хорошо – хоть ночуй на службе!

– Ага, только чаще почему-то это у вас выходит…

Резко затренькал телефон.

– Фоменко у аппарата.

Через треск помех в трубке раздался голос начальника третьего городского участка милиции Абрамова:

– Дмитрий Иванович, наружное секретное наблюдение на Николаевской обнаружило Верхоленцева и Задорожного! Продефилировали до Аргунской, на углу покрутились, зашли в лавочку скобяных товаров. Поручил своему помощнику по наружной части Юферову организовать задержание бандитов.

– Действуй, мы выдвигаемся! – Фоменко бросил трубку на рычаги. – Миша, бегом в дежурку, подымай опергруппу! Верхоленцев и Задорожный у наружки третьего участка на крючке!..

Помнач Юферов сумел быстро собрать группу задержания из трех милиционеров. Без промедления выдвинулись к месту обнаружения бандитов – скобяной лавчонке на Аргунской. Один из милиционеров – Иван Кочелаев, знал Задорожного в лицо – участвовал по осени в его задержании. Кочелаева послали вперед.

Агент наружки, проходя мимо, бросил сквозь зубы Юферову, что преступники из скобяной перешли в китайскую лавочку. Там сейчас и находятся. Юферов подал условный знак Кочелаеву, рассредоточил наряд, приготовившись к задержанию.

Уже окончательно стемнело – шесть вечера.

Вслед за двумя покупателями из китайской лавки вышли Верхоленцев и Задорожный. Озираясь по сторонам, втянув головы в плечи и ежась от пронизывающего хиуса, они завернули на Корейскую и направились к Атамановской площади. Не исключалась вероятность, что преступники двинут на железнодорожный вокзал, чтобы подловить там кого-нибудь из припоздавших пассажиров.

Медлить было нельзя. Милиционеры парами устремились по обоим тротуарам вслед уходящим, подстраховывая друг друга.

И тут преследуемые словно почувствовали погоню. Ускорив шаг, они свернули с тротуара, срезая угол к Коротковской улице.

– Граждане, остановитесь! – крикнул Юферов, нагоняя Задорожного.

Но оба бандита тут же бросились бежать, закрывая лица руками. Один – свернув на Коротковскую, другой – прямо по Корейской в сторону вокзала.

– Стой! – прерывающимся голосом выкрикнул Кочелаев. – Стой! Стреляю!

Почти одновременно Кочелаев и Юферов дважды, предупредительно, выстрелили в воздух.

Испуганные прохожие прижались к заборам, со страхом глядя на бегущие мимо фигуры.

Преступники не останавливались. Свернувший на Коротковскую беглец рванулся к забору, намереваясь уйти дворами. Но едва он подтянулся, уцепившись за доски, как замерший на месте Кочелаев плавно нажал спуск проверенного нагана. Пуля срезала бандита, и он кулем навзничь рухнул на тротуар.

Кочелаев и Юферов одновременно подбежали к неподвижному телу.

– Он, Трошка Задорожный! – уверенно произнес Кочелаев, наклоняясь над убитым, одетым в ватную тужурку, задравшуюся и открывшую защитную гимнастерку и черные неопрятные брюки, которые заканчивались кожаными ботинками с обмотками.

– Наповал ты его, жалко, – сказал Юферов. – Потеряли ниточку!

– Дык, пуля – дура! – виновато развел руками Кочелаев, не отрывая лица от трупа. – Поди, со вторым ловчее выйдет, выстрелов-то не слыхать…

Выстрелов и не было. Верхоленцев оказался быстрее и ловчее. Он выскочил на Александровскую, смешался в несколько мгновений с довольно многочисленными прохожими. Потом кинулся вправо, через Софийскую, в спасительную темноту – к темным лабиринтам дворов, сбегающим с крутого склона к железнодорожным путям и привокзальным тупичкам, откуда брала начало устремившаяся вверх по городу Благовещенская улица.

Какое-то время милиционеры, преследующие Верхоленцева, еще видели его, но стрелять никакой возможности не было – велик был риск зацепить случайного прохожего. За Софийской они окончательно потеряли бандита…

Яшка же известными ему глухими улочками, где за плотными заборами взрывались яростным лаем псы, выскочил в начало Кастринской улицы, быстро пересек Большую и углубился в Кузнечные ряды.

2

Везунчиком был Яшка Верхоленцев. Когда двумя днями раньше его задержали сотрудники Госполитохраны и не стали об этом извещать милицию, намерения их были понятны – крутили мыслишку использовать Яшку в какой-то оперативной разработке. Ну и ведомственный гонор свою роль сыграл. Но в полдень 20 февраля Яшку выгнали во двор Главного управления ГПО чистить уборную. Он так старательно взялся долбить ледяные кучи испражнений, что охранник вскоре отвлекся, вступив в кокетливую беседу с вышедшей из здания сотрудницей. Верхоленцев зашел за туалет, поддел кайлом нижний край заборной доски и ловко нырнул в образовавшуюся дырку.

Только 28 февраля в гормилиции были получены два извещения:

«Начальнику гор. милиции. 20 февраля 1922 г. содержащийся под стражей уголовный преступник Верхоленцев около 12 часов выгнан на работу во двор ГУ ГПО, откуда скрылся. Прошу Вашего распоряжения о розыске такового. Место жительства Верхоленцева Якова – Песчанка. О результатах просьба известить ГУ ГПО. Комендант …»

«В Читинскую гормилицию. Прошу произвести розыск и задержание гр. Оренбургской губ. Верхнеуральского уезда Качинской вол. Якова Иванова Верхоленцева, 20 лет, обвин. по 13, 1629 и 1633 ст. Ул. о наказ. и о последующем мне сообщить. Народный следователь участка…»

– Вот, полюбуйся, Дмитрий Иванович, – протянул Сержант оба документа Фоменко. – И как прикажешь понимать? Втихушку поймали, нам ни гу-гу, а упустили – лови, милиция! Да еще больше недели прошло… Хотя и мы-то тоже хороши – прошляпили паразита!

– Действительно, какой-то непонятный случай… Не пойму, зачем Госполитохране Верхоленцев? – задумчиво сказал Фоменко. – Вряд ли шайка и этот чертов Ленков преследуют какие-то политические цели.

– Согласен с тобой, но товарищи чекисты думают иначе. Они же, сам знаешь, все про Белый террор рассуждают…

– У них служба такая. А нас, если белым, так только не террором, а дурманом, скоро китайцы завалят.

– Я Колесниченко еще полгода назад рапортом докладывал, что в Чите, в Кузнечных рядах, уже целое государство образовалось, заселенное одними китайскими подданными!

– Так называемый Китайский городок?

– Он самый, язви тя! Расплодили там, погляди, сколько развратных притонов, морфинилок!

– Как плесень расползаются, – кивнул Фоменко, – одни накрываем, другие плодятся. Здесь большинство краденого оседает, а потом без проблем сбывается.

– Так вот я ещё тогда предложил Колесниченко, как Главному правительственному инспектору нармилиции, самому распорядиться или ходатайствовать перед Минвнутделом о таком распоряжении: выдворять из пределов ДВР иностранных подданных, а подданных ДВР – по месту приписки. Всех, короче, кто изобличен в содержании домов терпимости, опиумокурилен, морфинилок, в скупке и перепродаже краденого, а также тех, кто посещает все эти вертепы, особенно из числа лиц без определенных занятий, места жительства и прочей шантрапы.

– Но не было же никакого распоряжения.

– В том-то и дело! Зато уважаемый товарищ министра внутренних дел, наш дорогой Михал Данилыч Иванов, по поводу моего рапорта разъяснение прислал: де, иностранные подданные за порочное поведение и по другим причинам могут быть удаляемы из пределов ДВР только по указанию министра. Как будто я не дотумкиваю своей головой, что на сие распоряжение можно рассчитывать лишь при сборе целой партии таких типов да еще после долгой переписки между Мининделом и Минвнутделом!

Сержант помолчал, глядя в окно, вновь посмотрел на Фоменко воспаленными глазами.

– Китайскую плесень мы всё равно изведем… Вот до Ленкова бы нам поскорее добраться! По поступающим сведениям, шайка всё активнее орудует и в городе, и по уезду. Надо наращивать усилия, Дмитрий Иванович. Со своей стороны, всех брошу на патрульную службу, особенно в вечернее время. Примерные районы, излюбленные преступниками для нападений на торговые лавки и на граждан, уже явственно определились. Основные силы туда и бросим.

– Думаю, Вячеслав Евстафьевич, что ликвидация Разгильдеева, Задорожного, арест Ермакова – прямой звоночек бандитам, что в городе мы им на хвост сели. И это может заставить ленковцев перенести активные действия из центральной части города на окраины да в пригородные поселки, возрастет число нападений в сельских поселениях уезда, на близлежащих станциях железной дороги.

– Замечание твое верное. Сегодня же буду разговаривать с начальником уездной милиции. Бородин – мужик с головой. Думаю, нам давно пора одним фронтом действовать, а то пока взаимопонимания маловато. Побольше, конечно, чем с ГПО…

– И я, в свою очередь, тоже с мужиками из уездного угрозыска встречусь. Есть там мой бывший подчиненный – Иван Бойцов, товарищ толковый. Обговорим общий план действий.

– Только дай мне сначала пиетет соблюсти. Не стоит лезть к уездным через голову начальника облмилиции, он у нас, сам знаешь, обидчивый да с гонорком. Попрошу-ка Михал Данилыча с Антоновым переговорить…

– По старой дружбе?

– Да какая у них дружба! Знакомы с партизанских времен, а приятельствования меж ними не замечал. С Антоновым, сам знаешь, приятельствовать желающих мало. Просто знаю, что для нынешнего областного правительственного инспектора нармилиции разговор в министерстве, а еще и с товминистра – что приказ.

3

Убедившись, что «хвоста» нет, запыхавшийся и вспотевший Яшка кружным путем добрался до дома Прокопия Щелканова. Он и бабенка его, Дарья Храмовских, среди мутного люда имели известность – сутенера и шинкарки. Что в доме Прокопия в Кузнечных рядах, что у Дарьи на Большом Острове за серебро в любое время можно было разжиться не только разведенным спиртом или китайской ханей, но и договориться насчет молодки на ночку или, там, на часок перепихнуться.

Но сейчас Яшке, несмотря на его кобелиный норов, было не до женской плоти, а вот стакан спиртного или лучше пару стаканов засадил бы с большим желанием! Внутри всё тряслось. Ещё до конца и не верилось, что от милиции удалось уйти.

Ткнулся в калитку, на что сразу же отозвался здоровенный волкодав, ударивший изнутри так, что ворота ходуном заходили.

Яшка непроизвольно отпрянул, опасливо оглядел щели, покрутил головой вдоль проулка – туда-сюда. Слева на громовой лай отозвалась еще чья-то псина, подхватила другая.

– Хто там? – раздался из глубины двора голос Прокопия Щелканова.

– Я это, Яшка! – пересохшими губами проговорил, прижимаясь к калитке, Верхоленцев. – Запускай, Щелкан.

Калитка, загремев металлом запора, приоткрылась. В щели показался Прокопий в нижнем белье и всунутых в валенки ногах. Поверх исподнего был в распашку накинут овчинный тулуп.

– Ты, вот что, парень, ступай немедля до Ленки Курносой…

– Какая, к х…м, Ленка! Ты чо, Щелкан, не видишь – с ног валюсь!

– Ступай, Яха! – твердо приказал Прокопий. – О сходе Костя поговаривал…

Он многозначительно посмотрел на Верхоленцева.

– Фу-ты, б…дь! – выругался тот, желая только одного – пить и спать.

– Ты это брось! – сурово проговорил Щелканов. – Не люблю я ваших мерзких выражений!

Он причислял себя к староверам и периодически изображал из себя истого веропоклонника. В остальное время бродил по притонам, следя, чтобы гулящие девки лишнее время с мужиками даром не вылёживали. Дарьино шинкарство тоже почему-то его веры не нарушало. Но сам, правда, пил умеренно и редко, а чертов табак и вовсе не смолил.

– Дай напиться, дядя! – попросил Яшка. – Взопрел, от фараонов бегая…

– Што, паря, влипли?

– Да принеси хоть воды ковш, черная твоя душа!

– Ты, паря, мотри! – пригрозил Щелкан.

Но за водой сходил, предварительно заперев калитку, чем довел Яшку до белого каления. Когда он вернулся с деревянным ковшом, Яшка сначала жадно припал к воде, опустошил ковш, а потом швырнул его хозяину.

– Косте о такой твоей приветливости расскажу! Сучий потрох!

– Я ж тебе русским языком говорю, нечестивец, – благостно промолвил Щелкан, – перестань выражаться своими непотребствами. Куды ж тебя такого в чистый дом пускать? Еще и закуришь его своим табачищем вонючим… Хотя, мил-человек, дело-то в другом, али запамятовал? Про сход тебе уже полчаса тылдычу!

– Да пошел ты!..

– Не я пошел. Это ты иди, куда велено…

Обозленный до предела Яшка поплелся к Елене Гроховской. Раздражение перекинулось и на атамана: ну, Костя! Тоже из себя много чего мнит, не мог уж им-то с Трошкой заблаговременно про сход шепнуть! Кас-пи-ра-тор, черти его дери! Щас узнает новость…

Яшка не видел, как рухнул с забора Задорожный. Да и собственная шкура занимала как-то больше. Однако сообразил: их с Трофимом не просто как подозрительных личностей хотели остановить. Точно знала милиция, кого задерживает! Ушел ли верный кореш Трошка?

С этими невеселыми мыслями, злой и голодный, Верхоленцев добрался до дома Гроховских, в котором, из щелястых ставень, пробивался свет.

В калитку постучал осторожно – знал, что на сходку Костя во дворе обязательно выставит охрану. И точно – с той стороны калитки задышали.

– Ярица-пшеница! – не дожидаясь вопроса, шепотом выпалил Верхоленцев.

– Заходи! – распахнул калитку тезка – Яшка-милиционер. Хмурый.

– Чо насупленный такой? – спросил Верхоленцев, протягивая руку.

– Дело не выгорело… Хорошо, хоть не спалились.

«Мда-с, – уныло подумалось Верхоленцеву, – теперя ещё и я со своим…»

Вслух же сказал:

– Х…я, тезка! Мы еще свое, братуха, возьмем!

– Ага… Вы с Тимохой взяли! Особенно он. Досыта!..

– А чо-чо? – забеспокоился Верхоленцев.

Оправдывались самые худшие его опасения.

– Хрен тебе через плечо! Кокнули твоего напарника! Чо, не знашь?

– От оно как… – протянул Яха. – Думал я, все-таки он навинтил…

– Но… растащило… Наган милицейский его навинтил! Чо головой качашь? Сведения самые верные! На вас по всему городу приметы милиции давно разданы! Аль не знал? Иди в избу, поведашь Косте подробности…

Безо всякого желания поплелся Верхоленцев в дом.

С порога встретил громкий и взвинченный разговор. Пока Яшка снимал свой черный тулуп и снова жадно пил из ковша воду, из услышанного усёк: атаман чехвостит Шурку Милославского. Тот дал наводку на квартиру богатых коммерсантов по Сретенской улице, рядом с гастрономическим магазином Попандопуло. Коммерсанты эти в основном пушнину скупали, так что на богатое дело пошли Ленков, Самойлов, Некрасов и Гаврилов. Милославский в это время был на службе. Налет не удался. Почему, Яшка не понял, но маты Кости неслись вперемежку с угрозами в адрес наводчика – Шурки.

Дольше оставаться под дверями было уже не с руки, Яшка робко шагнул в ярко освещенную горницу.

– Здратуйте всем!

– А, явился, – буркнул Ленков. – Ну, рассказывай, парень, как свою голову спас, а дружка выручить не сумел?

– Такое вот дело, Костя… Защучили посредь улицы… Мы и деру врассып… Яшка-милиционер сказывает, что Трошку того? Че, в натуре?

– Так и есть… Эх-ма, ловкий хлопец был… Чего-то стали мы потери нести, а, братцы?

– Вот и я говорю – неспроста! – подхватил Верхоленцев, понимая, что сейчас на его месте только и остается, что поддакивать. – Уж не ссучился ли кто?..

– Фарта нет… – процедил Ленков. – А может, и сука завелась…

– Понапрасну ты, Костя, – возразил сидевший за столом Мишка Самойлов. – На трактах добычу заимели неплохую, опять же лошадьми хорошо разжились…

– Говно вся эта добыча! Барахло! – презрительно бросил атаман. – Ишь, набрали кучу рваных тулупов и подобного шмутья, а где золото, серебро? Больше шуму да понтов – от это мы умеем! И куда этот шум выходит, а? В то и выходит, што угрозыск нам на пятки наседает! Выпасли тебя, Яха, али сами на фараонов напоролись?

– По всему выходит, что выпасли…

– По всему выходит… – Ленков стукнул кулаком по столу. – Самое поганое, что выпасли вас с Трошкой – царствие ему небесное! – в два счета! Об чём это говорит? А об том, Яха, что помимо сбора примет у милиции теперь хватает и глаз и ушей. На улицах и где угодно! И еще. Тимоха, милицейский начальник, который нам служит, – Ленков презрительно скривился, – на днях мне сообщил, што завели фараоны на нас подробные списки и описания примет, постоянно пополняемые. А кто через тюрьму или уголовку прошел – так ишшо и с фотопонтретом. Во как! Картотекой это называется. А еще пальцы у арестантов черной краской мажут и на бумагу оттискивают. Оказыватца, у кажного – свой на пальцах узор! Сколь на земле людей – столь и узоров. Вот…

Верхоленцев поднес к глазам кончики пальцев, потом, подсев к столу, потянул за ладонь Алеху Сарсатского, сличая свои и его пальцы.

– Да и не така уж большая разница!

– Разницу тебе сыскари покажут! – зло бросил Ленков. – Кады она тебе уже и не потребуется.

– А где, Костя, эта самая картотека сохраняется, Лукьян не сказывал? – спросил Сарсатский. – По участкам ее точно нет, какая-то, видимо, центральная. На область кажную или всю Дэвээрию?

– Наверное, как ранешне, при самодержце – повсеместно. У каторжных и политических фараоны и в те времена приметы описывали и пальцы оттискивали, а еще с табличкой на груди изображенье делали фотографическим аппаратом, – уверенно сказал Ленков: Бизин и Филя-Кабан его об этом просвещали как-то по случаю.

– Умыть бы ищеек! – мстительно оскалился Верхоленцев. – Налететь коршунами! Разнести уголовку, централ и прочие мильтонские бастионы, спалить все их чертовы бумаги!

– Мне Тимоха намекал, что в облмилиции денежная касса богатая, особливо перед выдачей жалованья, покуда денежку по области не растолкали, – добавил Алеха Сарсатский, шумно прихлебывая чай с блюдца.

– Хорош чаи швыркать! – оборвал его атаман. – Пойди лучше Яшку во дворе смени, озяб небось сторожок.

Алеха молча отставил блюдце, закинул в рот кусочек сахару, поднялся и вышел из светелки. Вскоре ухнула входная дверь.

– Посмотрим… – неопределенно сказал Ленков. Помолчав, снова бухнул кулаком по столешнице. – Посчитаться надо бы! За Кольку, за Трошку!

– Это, Костя, мы сделаем! – засверкал глазами скуластый Багров.

– Знаю, знаю, Бориска, ты у нас – парень решительный! – похвалил пацана Ленков. – Вот, Яха, кстати, – новый тебе напарник, заместо Трошки.

– Да в ём не столь решимости, сколь хвастовства! Язык длинный, трескучий! – скривился недовольно Верхоленцев. После зверского мучения и убийства корейцев-огородников, после двух побегов из-под стражи, он, и без сегодняшнего везения, считал себя в шайке самым ловким, бесстрашным и хладнокровным.

– Шибко нос не задирай, Яша, – с ласковой угрозой в голосе сказал Ленков. – Бориска мне заместо младшего брата. А насчет твоего умения ножи совать…Так и он не промах, режет – што мясник. Вот и делайте зарубки, у кого больше наберется! Ха-ха-ха!

Ленков намекнул Верхоленцеву о недавней выходке Багрова. В последнее время Багров окопался на Сеннухе – Сенной площади, которая на Большом Острове являлась сосредоточием не только торговых лавок, но и притонов, где курили опиум, кололись морфием, баловались с девками.

С группой ленковцев, а иногда и в одиночку, Бориска действовал лихо и жестоко. Скуластый и широкоплечий низкорослый «солдатик» стал фигурировать в показаниях потерпевших и свидетелей грабежей как самый отъявленный и жестокий бандит, для которого выпустить пулю в человека проще простого. И ножом орудовал хладнокровно.

Не так давно Багров попросился переночевать в одну семью на Большом Острове. После того как сбегал к шинкарке, был принят хозяевами радушно, с угощением. Ночью Бориска встал, подошел на цыпочках к спящей семейной паре и зарезал их, как свиней. Потом расправился с тремя малолетними детьми. «Обшарил всю избу и ничего путного не нашел», – посетовал он в кругу собутыльников-ленковцев. О том, что и это злодейство учинил опять-таки тот молодой «солдатик», поведала уголовному розыску соседка зарезанных. Вечером она видела, как Багров бегал к шинкарке за водкой, потом – как угощался с хозяевами, маяча в окне…

Именно то обстоятельство, что излюбленным районом для Бориски Багрова стал Большой Остров, куда любил к приятелям захаживать его сверстник Федор Кислов, да еще вдобавок их разительное внешнее сходство – все это и сыграло трагическую шутку с Федькой. Вновь и вновь свидетели признавали в нем того самого «солдатика». У следователей и тени сомнения не было: перед ними один из самых активных ленковцев, несмотря на молодость. А как изворачивается, а как все отрицает!.. Забегая вперед, скажем: дело по обвинению Федора Кислова в попытке ограбления крестьян и покушении на убийство будет включено одним из эпизодов в длинный перечень преступлений шайки Ленкова. В одном списке с самыми ярыми ленковцами – головкой шайки – Кислов предстанет перед Высшим Кассационным судом ДВР.

– Ну, что ж… Коли ищейки так нам на хвост в Чите сели, – продолжил Ленков, – перейдем-ка мы пока на округу. Не ахти, конешно, навар изо всего этого выходит, однако курочка по зернышку клюет. Так, братва? Ну-ка, скажите мне, почему меховщиков сегодня мы не растрясли, а? А потому! Буржуи замки да запоры ставят умело, укрепляются, опять же охраной обзаводятся. Пущай успокоются на время, отвыкнут трястись! А нам теперь и впрямь по уезду пройтись не помешает: погода фартит, морозы спали, так что погужеваним на трактах да по станционным поселкам на «чугунке» вдарим!

4

Из протокола угрозыска Читинской уездной милиции:

«1922 г. марта 1-го дня. Ко мне, мл. агенту угол. розыска Чит. уездной милиции Платову, обратился гр. Читинского уезда Беклемишевской волости деревни Преображенской Дидин Эраст Николаевич и заявил следующее: 1922 г. 24 февраля, возвращаясь из города Читы по Московскому тракту, куда ездил по разовым делам, домой, т. е. в деревню Преображенскую, и не доезжая ключа Колышного – за шахтами верстах в 4-х, было уже под вечер, меня встретили двое прохожих и приказали остановиться. Когда я остановился, то они спросили, есть ли у меня деньги, на что я ответил утвердительно и вытащил свои деньги 50 рублей золотом, отдал им. Доверяясь мне, они обыскивать меня не стали, хотя первоначально хотели было снять с меня унты, но по совету одного из них оставили их на мне. Взяв деньги, они хотели меня убить, но по моей просьбе не сделали этого, а только забрав моего коня с подводой, в которой был товар, они меня отпустили и приказали идти мне пешком домой, а сами направились в сторону города. Отпуская меня, они приказали об этом не заявлять и в случае моей заявки обещались убить меня, хотя я буду дома.

Грабители были одеты – первый в вывороченную шубу пестроватого барана, которая до колен, черная шапка, по следу можно определить обуты были или в башмаках или же сапогах. Лицо бритое с черненькими усиками и цвета не помню, роста выше среднего, оружия у него не увидел. Второй одет в полушубке солдатском, с крытым сукном, шапку не помню, брюки тоже не помню. Роста малого, лицо чистое без усов и бороды, на вид можно дать лет 20, по характеру свирепый, говорит чисто, твердым голосом. Первый же говорит хрипловато. Второй имел при себе винтовку или карабин или же винчестер. Взяли у меня лошадь, конь масти-породы томской, на правой стороне грива, заднюю ногу правую трет подкова, но не до крови, холка хомутом потрогана, лет 9, без тавро, под седелкой болячка засохшая с левой стороны, хвост обыкновенный не густой и не жидкий, росту 2 арш., упряжь старая, телега на жел. ходу. В телеге находилось: 1,5 пуда муки, овса 2 пуда, 15 аршин ситца, кеты 3 фунта, керосину 15 фунтов, постное масло 5 фунтов…»

Почти неделю мялся Дидин – обращаться в милицию или нет. Во-первых, не ближний свет из Преображенской в уездную милицию добираться. А во-вторых, чем черт не шутит, как дознаются лихие гаврики да и отомстят со всей лютостью бандитской!

Дидин знал, что только у них в деревне не он один попал в такую переделку, но желающих обращаться в милицию было крайне мало. Однако отняли грабители значительную сумму денег и продукты, накупленные в Чите не на день и не на неделю. Сколь надо ему горбатиться, чтобы такие деньги заработать! И он решился.

Иван Иванович Бойцов, которому был определен в помощники Николай Платов, как раз изучал показания Дидина, когда дверь комнатки, где они с Платовым располагались, открылась, и на пороге появился Фоменко.

– Здорово, мужики!

– Дмитрий Иванович! Вот не ожидал! Доброго вам здоровья! – пожал протянутую руку Бойцов, выскочив из-за стола. – Вы, наверное, к Бородину? А он уехал куда-то, не сказал.

– С Бородиным я уже разговаривал. Теперь к тебе решил зайти. Ты ж у него пока в угрозыске за старшего. Вот и заехал кое-что, как коллега коллеге, подсказать! – засмеялся Фоменко. – И о взаимных действиях договориться. Дело в том, Иван Иваныч, что ленковская компания явно перенесла в последние дни свои основные усилия на пригород, на тракты.

– А вот, как раз, Дмитрий Иванович, только что поступившие сведения об ограблении на Московском тракте крестьянина Дидина. Похоже, как раз субчиков из этой шайки работа. Но вот что плохо! – раздосадованно воскликнул Бойцов. – Слишком много времени проходит с момента совершения преступления до того, как нам о нем станет известно. С этим же Дидиным – неделя! А взять ограбление лесничего Сараева? Десять дней прошло! Робеют сразу обращаться, – вот и ищи ветра в поле!

– И ветер в нашей работе, Иваныч, иногда приходится искать, – твердо сказал Дмитрий Иванович. – Думаю, вот с чего тут следовало бы начать. Поговорите по деревням с людьми, причем не только с потерпевшими. С соседями, с бабушками-дедушками, что по домам сидят. Они много чего видят и знают. А где народ и на сход можно собрать, рассказать о приметах бандитов-ленковцев, о том, какие намерения у власти, у милиции по борьбе с уголовной нечистью. Обратиться к людям за помощью нам, Иван, никогда не зазорно. Мы же – плоть от плоти народной. Честно рассказать о наших трудностях – поймут люди, помогут. Среди здоровой части крестьян и пролетариев нам свою прослойку надо создавать. Надежных помощников и друзей милиции. Так что советую проехаться по Ингодинской долине, побывать в селах, на постоялых дворах. Кстати, насколько я помню, после того ограбления на Кенонском увале застава в Кадалинском зимовье выставлена? Вот, тоже не мешало бы присмотреться, как там у них служба идет.

Фоменко раскрыл потертый кожаный портфель.

– Тут я вам ориентировки на некоторых ленковцев скопировал. Когда будете, Иван Иванович, людей опрашивать, подробнее фиксируйте не только даты и обстоятельства бандитских нападений, не только приметы, но и тонкости выясняйте: слово, брошенное вскользь, как один бандит другого окликнул или позвал, характерные обороты речи, оружие какое у гавриков было, как делят бандиты при налете свои бандитские обязанности… Понимаешь? И сравнивай с нашими записями. Тут, Иваныч, все важно: разрозненные грабители орудуют или группы из одной крупной шайки, что предпочитают брать с налетов или абсолютно ничем не гнушаются? Короче, изучайте почерк совершения преступлений. Ну да это я тебе уже азы разжевываю, а ты все-таки в милицейском деле не мальчик. Так что – дерзайте.

– Спасибо, Дмитрий Иванович! За советы – в первую голову, и за ориентировочные материалы. А поездку такую мы наметили. Собираемся в паре с Николаем по всем деревням татауровского куста проехать, вплоть до Куки. Хочу своими глазами увидеть гнездо этого паразита!

– По нашим сведениям, Иван, в родное село Ленков давно глаз не кажет. Но обстановку там изучить – дельная мысль!

 

Глава третья

1

Ранним утром в пятницу, 3 марта, сотрудники Читинского уездного угрозыска Иван Бойцов и Николай Платов верхом выехали из Читы в западном направлении.

За спиной начинало алеть, под копытами лошадей похрустывал ледок. Вчера днем так здорово распогодило, что на солнцепеке снег начал таять. Запахло весной. Но ночью пересилила зима, схватила и превратила в ледок первые лужицы оттепели.

Милиционеры ехали рядом, прикидывая в негромком разговоре свой маршрут по времени, порой переходили и вовсе на бытовые мелочи, смеялись.

Когда окончательно рассвело, навстречу стали попадаться крестьянские подводы.

– Видишь, Коля, народ-то какой напуганный стал. И в одиночку теперь не ездят, и на нас косятся, ишь, как!

– Все равно, Иван Иваныч, редко кто злодеям отпор дает. Вроде и с оружием едут, а, поди ж ты, терпят злыдней!

– До поры до времени такое терпение! Взорвется народ, Коля, скоро от этих бандитов! Так что нам лучше сегодня из них наших помощников и внештатных сотрудников сделать, чем завтра волей-неволей усмирять таких мстителей…

– Усмирять?!

– А ты что думаешь! Месть хороша тогда, когда она судом назначена, а не самочинно. Я, Николай, таких случаев знаю – ого-го! Самосуд – самое страшное, что только можно придумать. Один только пример тебе приведу. Это еще до моей работы в милиции произошло. В июне или июле семнадцатого года, точно не помню, было, Коля, в Чите совершено зверское убийство врача и еще семерых человек санитарной прислуги с бактериологической станции. А хоронили погибших прямо из горбольницы. Народу, Николай, было! И плакаты – «В свободной стране не должно быть места злодеяниям!», «Убийцам – нет пощады!»…

Бойцов тяжело вздохнул.

– …Ну и вот… Когда катафалки двинулись к Атамановской площади, где должен был состояться траурный митинг, то даже цепь оцепления была выстроена из солдат! Чуешь, каков был людской наплыв?.. Начался митинг где-то около полудня. Многие именитые люди выступали. Вдруг – крики, шум! Оказалось, что в толпе схватили за руку двух воров. И давай их тут же хлестать, топтать ногами! А один из граждан, как сейчас помню, по фамилии Гуревич, кричит: «Что же вы делаете, люди?! Остановитесь! Воров надо передать в руки правосудия!» В общем, Коля, хотел этот мужик самосуд остановить. Куда там! И его в кучу замесили! В общем, когда милиция и патруль военный к месту побоища пробились – на земле три трупа. А у этого Гуревича, как потом в газете писали, десятника из стройконторы, трое малолетних ребятишек осталось… Вот она, цена самосуда…

Они надолго замолчали. Один – переваривая услышанное, а другой – вновь вспоминая тот далекий и страшный случай.

От белой поверхности Кенона завертел тонкой поземкой пронизывающий ветер. Платов скосил глаза на своего начальника.

– Иваныч, где сегодня ночевать будем?

– Реши-им, – протяжно отозвался Бойцов. – День только начинается.

– Только не на постоялом. Там отдыха нет. Да и всяких полно…

– На ночлег, Коля, думаю в деревню заехать. На Черновские Копи, в Хитрушку. У меня там хорошие знакомые. У них и заночуем.

– Вот это дело! – повеселел Платов.

Однако, когда сыщики добрались до своего первого пункта назначения, куда оно делось, хорошее настроение!

А первой точкой был постоялый двор в Кадале. Заправлял здесь крепкий мужик с цыганистым лицом, изрядно попорченным оспой, – Матвей Андреевич Поздняков. Когда представились друг другу, Бойцов спросил содержателя заезжки:

– А где же наша милицейская застава?

– Так, это… Их начальство вызвало, на какое-то важное совещание али собрание…

– Один мог бы и остаться, – сказал Бойцов Платову, – а так, вишь, бросили дежурство.

– А им чево тут дежурить? – усмехнулся содержатель. – Противо каво?

– Да давно ли Ленков вас тут тряс!

– Эх, начальничек! – сокрушенно затряс головой Поздняков. – Кабы ты знал… Оне, энти милицанеры – што их есть, што нема! Тока оббирать проездных людишек. Скоро из-за энтой заставы меня десятой дорогой кажный объедет!

– И пьют оне без просыпу! – вмешалась пожилая хозяйка.

– Цыть, старая! – оборвал ее хозяин. – Наговоришь тута, потом нас же и затаскают. А те еще головы поснимают…

– Не беспокойтесь, никто никуда вас вызывать не собирается. Мы с товарищем – сотрудники уголовного розыска, вот документы посмотрите. И подводить мы вас не намерены, никаких бумаг не составляем, просто расскажите, что у вас тут творится.

– Тады пойдемьте-ка в нашу избушку, – пригласил Поздняков. – Маланья, поставь самовар, не видишь, люди намерзлися, угости чаем да стряпней!

– Проходьте, гости дорогие, – засуетилась хозяйка. – Пока самоварчик доходит, я вам по чашке кислого молочка налью. Будете?

– От такого угощения грех отказываться! – засмеялся Бойцов.

Он любил это забайкальское кушанье. И знал, что готовится оно долго и старательно: с ноября, по морозу, в большую кадушку, которую обычно ставят в сенях или холодной кладовке, понемножку кладут творог, заливая его молоком. Так постепенно эта молочная масса и промерзает. А с наступлением Великого поста содержимое отколупывают по кускам, сколь надо, толкут в ступке, а потом сбивают в пену. Пенная жижа и разливается по чашкам.

С удовольствием прихлебывая ложками кислое молочко, милиционеры слушали новости, которые щебетала хозяйка. А потом и самовар поспел. К столу степенно присел и хозяин, вставлял слово-другое.

За чаем с калачами Бойцов и Платов узнали в основном от говорливой Маланьи, что милицейская застава, выставленная на постоялом дворе от Кенонского, то есть 5-го участка милиции – сплошная «хвикция», как выразилась хозяйка. Милиционеры нередко шушукаются с какими-то подозрительными личностями, явно бандитами по обличью, а потом кого-нибудь из тех, кто заночевал на постоялом, а утром в путь тронулся, неподалеку грабили. Особенно в последнее время. Только за вторую половину февраля таких ограблений хозяйка насчитала с десяток.

– Кажный раз однем и тем же шаблоном грабют, – сделала большие глаза Маланья. – Посредь бела дня выскакивают из укромного места прям на подкарауленные подводы! Сами – с оружьем и в черных масках! Кричат: «Не шевелись! Руки кверх!». И всех по одному заставляют с подвод слазить, обшаривают карманы, кушаки, за пазухой, завязывают глаза тряпками, а веревками привязывают за руки к задним колесам телеги, а ежели забирают все с телегой, то к дереву или к жердям поскотины примотают страдальцев, да так и бросют…

Хозяйка не преувеличивала. Когда Бойцов позже опрашивал ограбленного бандитами лесничего Сараева, то тот показал, что фактически его грабили дважды по дороге из Читы домой, в Куку. Вначале обыскали милиционеры на постоялом дворе, забрав кое-что из продуктов, а потом перестрели на дороге бандиты. И ограбление сотворили как раз тем способом, о котором хозяйка заежки рассказывала. «А Маланья-то, ишь, – искренне удивился про себя Бойцов, – прямо-таки, как по совету Дмитрия Ивановича, бандитский почерк уловила! Наблюдательная бабенка…»

Дальнейшая поездка сотрудников уездного угрозыска подтвердила наихудшие опасения. Опрашивая в деревнях крестьян, Бойцов и Платов узнавали новые и новые факты разнузданных действий бандитов на трактах. Причем об этом, как правило, заявляли им не сами потерпевшие, а их соседи, родственники. Когда же сотрудники угро встречались с потерпевшими, те нередко отнекивались, боясь отвечать на любые расспросы: «Вам-то чо, приехали да уехали, а нам за наши рассказы головы не сносить. Грабители-то – ушлые, вкруг везде своих людишек имеют. Те имя донесут – и амба! Вещей и продуктишек жалко, но и жизни лишиться не хочется…»

Тем не менее из бесед с сельчанами выплыло примечательное. Выясняя, как советовал Фоменко, все до мельчайших подробностей, Бойцов и Платов пришли к полной уверенности, что на Ингодинском тракте разбойничают не отдельные бандитские группы, а одна шайка, разбившаяся на пятерки, шестерки налетчиков. Все данные указывали на то, что речь идет о шайке Ленкова, который в ряде налетов участвовал самолично.

В течение трех дней Иван и его помощник объехали практически все села по Ингодинской долине до Куки, где осторожно расспросили людей о главаре шайки. Скупыми оказались рассказы односельчан Ленкова, хотя его знали здесь все. Украдкой показали дом, в котором живут его мать, жена с малолетним сыном. Удалось достать групповую фотографию, где красовался в числе прочих и сам Ленков.

– Видел я, по-моему, его зимой в городе. В январе. В военной форме вышагивал, – вглядываясь в мутную фотокарточку, сказал Платов. – Представительный, при шашке и револьвере… Точно он!

– Он! – уверенно подтвердил Бойцов. – Дважды он мне попадался…

– И уходил?

– В том-то и дело! Задерживали, сажали в кутузку, а он оттуда – фьюить! М-да…

– Нешто он и впрямь такой ловкий?

– Ловкий… Помнишь разговор на постоялом дворе?

– Да ты што! Спроворили, думашь, побег ему наши?

– Не наши они, Николай! Предатели! Чую, есть в пятом Кенонском участке оборотни. Связанные с бандитами милиционеры. Для шайки куда как удобно – наводку дадут, от облавы, предупредив, спасут… Но зазря обвинениями кидаться нельзя. Проверим все это…

Бойцов и Платов еще не знали, что район действий ленковцев не ограничивается Ингодинской долиной. Не знали они и того, что идут буквально следом за бандитами, с разницей в несколько дней.

2

Заканчивался четвертый день поездки Бойцова и Платова. В густых сумерках они возвращались в Читу, но путь не близкий. Завернули на ночлег к знакомому Ивана на Черновских Копях.

Но на милицейском посту ожидала неприятная новость: в полуказарме 913-й версты железной дороги убит путевой обходчик Лосицкий. Квартира ограблена. По слухам, действовала целая шайка.

Наутро, еще в потемках, сотрудники угрозыска выехали на означенный полустанок, где, как сообщили вчера Бойцову, уже вели дознание работники железнодорожной милиции.

Её на квартире Лосицких представлял в единственном числе невысокий молодой парень в аккуратной гимнастерке, который, шумно сопя, собирал в брезентовый, видавший виды портфель бумаги со стола.

У стены на обшарпанном стуле, зябко кутаясь в платок, сидела смуглая женщина средних лет. Опухшие от слез глаза невидяще скользнули по вошедшим.

– Кто такие? – настороженно спросил парень с портфелем, вытягивая из него револьвер.

Бойцов и Платов представились. Важно сообщил о себе и парень: Козлов, агент железнодорожного угрозыска. Иван Иванович попросил его поделиться выясненными обстоятельствами случившегося, поподробнее рассказать, что и как произошло. Но агент из «железки» повел себя неожиданно.

– Разберемся без вас. Сами с усами! – заявил он небрежно и категорично. – Тут наше дело, дорожное, не по вашей принадлежности.

И, закончив складывать бумаги, хозяин портфеля важно прошествовал за порог. Иван Иванович едва успел притормозить за рукав рванувшегося следом Платова. Покачал отрицательно головой, присел к столу, молча посмотрел на безучастную женщину. Кивком головы усадил на лавку у порога Платова. Через несколько минут негромко кашлянул.

– Давайте знакомиться, хозяйка. Из милиции мы, по розыску. Фамилия моя Бойцов, зовут Иван Иванович, а это мой товарищ – Николай Платов.

После Козлова разговорить Лосицкую было трудно. Но Иван Иванович был терпелив. Как не понять горе, обрушившееся на семью: погиб муж, отец, кормилец…

Скорее всего, видя и ощущая это неподдельное сочувствие чужих людей, Сабина Ильинична Лосицкая, беззвучно плача сухими глазами, рассказала то, что чрезвычайно насторожило Бойцова.

…За день до трагедии, 5 марта, в квартиру Лосицких постучали трое. Дело было уже около десяти вечера. Открывай, дескать, из Госполитохраны мы с обыском насчет незаконного хранения оружия. У Лосицкого оружия сроду не водилось, о чем он через двери и заявил, а впустить отказался.

Первым настораживающим обстоятельством было уже то, что «господа из ГПО» в ответ на такой категорический отказ ничего не предприняли, а подались прочь. Бойцову хорошо была известна настырность истинных госполитохрановцев в подобных ситуациях. Те – не отступали, а добивались своего в любом случае.

Второй штришок – не менее настораживающий. От квартиры путевого обходчика незнакомцы подались к соседу – Кондратию Жулевичу. А немного погодя Жулевич постучал к Лосицким. Так и так, мол, сосед, требуют тебя в качестве понятого ко мне, будут обыск делать.

«Что-то новенькое, – подумалось Бойцову, – подозреваемый сам для себя понятых собирает…»

Настораживали и впечатления, которыми по возвращении от Жулевичей поделился с женой Василий Лосицкий.

Обыск-де не обыск, а одна проформа. Показали эти типы какую-то бумажку, мол, ордер. Порыскали для отвода глаз по углам, а потом… сели чай пить с хозяином! На чай и четвертый с улицы ввалился. И все с Жулевичем – запросто. Никакой протокол не писали, сказали Лосицкому, что его подпись не требуется. С тем и отпустили.

– А сами, Вася подметил, на власть-то и не похожи, – передала впечатления мужа Сабина Ильинична. – Говорил, грязные, мол, прямо задрипанные какие-то, нечесанные… О-о-ох… говорила я Васе – больно подозрительно все это! И с Жулевичами почему-то обошлись благосклонно, хотя он – проныра еще тот…

Лосицкая рассказала Бойцову, что между ними и соседями давно пробежала черная кошка. Кондратий Жулевич отличался вороватостью, стремился завсегда прибрать чужое, постоянно выглядывал, что где плохо лежит. А однажды увел с пастбища чью-то корову. Ребятишки же Лосицких видели это да и растрезвонили на всю округу. С тех пор вражда межсоседская Жулевичами и закручена.

Рассказ хозяйки о причине их неуживчивости с соседями высветил для Бойцова еще одну нестыковочку. Как же так, не здоровались, не разговаривали, а вчера, со слов Лосицкой, соседка Евдокия Жулевич – Лосицкая показала ее в окне – здоровенная бабища лет сорока пяти, с бегающими лисьими глазками, прошмыгнула мимо крыльца, кося взгляд на милицейских лошадей, – так вот, она, Евдоха, вчера сама вызвалась заявление в милицию написать. Откуда такое участие?

Еще больше вопросов вызывали непосредственные обстоятельства налета, грабежа и убийства путевого обходчика.

3

…В дверь забухали неожиданно и требовательно. Как раз, когда хозяйка на кухне с ужином возилась. Кинулась, испуганная, в комнату:

– Вася, стучат там! Не дай бог, вчерашние!.. – руки, как в молитве, к груди прижала.

Встревоженный Лосицкий шагнул через кухню в сени.

– Кто там?

– Открывайте, гражданин Лосицкий! – голос молодой, нахальный.

– Кто вы? – повторил упрямо хозяин.

– Контора «Господи, помилуй», вот кто! Открывай, мать твою! Шевелись! – заорал голос погрубее, прокуренный.

– Гражданин Лосицкий! Не чините препятствия властям! – снова послышался насмешливый молодой голос.

– Васенька… не надо! Боюсь я! Не открывай!.. – тихо прошептала Лосицкая, еще крепче прижимаясь к мужу, заплакала.

– Да погоди ты, чего реветь начала! Иди к детям, иди…

С улицы снова заорали, бухнув в дверь:

– Открывай, едрена вошь! Проверяем насчет оружия… Как давече соседа твово. Сам же там был, чего раскочевряжился! Али прячешь ствол? – ехидно осведомились через дверь.

– Нету у меня никаких стволов, – твердо ответил Лосицкий.

– А раз нету, так и тем более открывай. Чего ж тады, мужик, таисся? Чево скрывашь? Не-ет, проверка не помешает! – нетерпеливо, уже явно злясь, выкрикнул молодой.

– Не открывай, Васенька! – в слезах прошептала Сабина Ильинична.

– Ну что ты, Сабиночка, – с деланой бодростью шепнул в ответ муж. – Нам бояться нечего.

Он с шумом выдохнул воздух, решительно шагнул вперед и откинул кованый крюк дверного запора. Снаружи энергично поджали, и в сени ввалилась вчерашняя троица, гонявшая чаи у соседа Жулевича.

– Предъявите документы! – загородил дорогу Лосицкий.

– Вот те мой мандат! – ткнул револьверный ствол обходчику в лицо скуластый невысокий крепыш в долгополой солдатской шинели и ботинках с обмотками, но, ухмыльнувшись, вытащил из кармана сложенный вчетверо помятый лист. – На, читай! Вишь – Госполитохрана, мандат на обыск! Понял ты?

– Долгарь! – обернулся второй к последнему из троицы. – А ну-ка, волоки сюда того толстопузого.

Названный «Долгарем» исчез за дверью.

– Так-с, граждане… Значитца, хозяин, оружия у тебя нема? – гоголем прошелся по кухне перед Лосицкими один из двоих оставшихся – щурящийся молодой парень, ростом заметно выше маленького «солдатика». Одет был «гоголь» в засаленный френч английского сукна на овчинной подстежке и черные плисовые брюки, заправленные в стоптанные ичиги. Не говорил – цедил, поводя из стороны в сторону вороненым браунингом.

Заглянул, отведя стволом занавеску, в комнатку, где притихла кучкой на родительской кровати перепуганная ребятня путевого обходчика.

– Чего вы хотите? – подал голос Лосицкий. – Я же вам сказал…

– Молчать! Заткни едало! – заорал «солдатик».

По ступенькам, а потом в сенях затопали шаги, и в двери ввалился названный Долгарем. Он и еще один такой же «госполитохрановец» заволокли в дом осанистого степенного мужчину лет сорока.

– Осип Мартынович! Боже мой! Вас-то каким ветром?! – невольно воскликнул Лосицкий, увидев своего давнего знакомого Брозовского.

Тот нередко останавливался у них на ночлег, торгуя галантереей и бакалеей на станциях и полустанках. За постой всегда расплачивался – своим товаром, даже кое-какие вещи, чаще из собственного гардероба, хранил у Лосицких до следующего своего приезда.

– Да вот, дернул черт! – в сердцах отозвался Брозовский. – Поехали посмотреть лавку, подремонтировать, а тут эти…

– Молчать! – снова заорал низкорослый в шинели и скомандовал «гоголю» в засаленном френче. – Яха, ставь этого борова к стенке, лично в его буржуйские кишки пулю залеплю, страсть как охота!

– Ни к чаму мокруху разводить! – отрезал Яха и перевел глаза на Брозовского. – Ну, где твое добро?

– Тут, в сундуке. Открой им, Василий, чего уж…

– Хе-е… Ну и пожива! – разочарованно заглянул в сундук Долгарь. – Разве что, Миха, лапсердак на тебя впору, – повернулся он к четвертому налетчику, который, как увидела Лосицкая, заметно косил на правый глаз.

– Тащите торговца к Жулевичам! – скомандовал парень в английском френче. – И с ём тех двоих, с которыми он сюды приехал! Всех в подполье!

Лосицкий переглянулся с женой, прижавшейся к стене. Сомнений уже не оставалось – в доме хозяйничали бандиты.

Когда Брозовского увели, вооруженный браунингом налетчик процедил:

– Добрые люди сказывают, что восемь сотен золотых ховаете… Добровольно выдадите или?..

Ствол пистолета нацелился в Лосицкого.

– Господи! Да откуда!.. – охнула хозяйка.

– Ишь ты, – хмыкнул «гоголь», подошел к Сабине Ильиничне, гаденько улыбаясь, навалился на нее боком, похлопал грязной пятерней по щеке.

Женщина отшатнулась, а бандит захохотал, удерживая на прицеле рванувшегося было к жене обходчика:

– Стой, дядя, где стоишь, не балуй! Дернешься – дырок в тебе с Бориской навертим – чисто в решето превратим! У-у, буржуи недобитые! Тряси мошной, падла!

– Отпусти жену, скотина! – с ненавистью выдохнул Лосицкий.

– Щас, тока пощупаю курочку! – продолжал скалиться бандит. – Где, Маруся, яички золотые? Чо обомлела-то?

– У нас нет таких денег, – сказал Лосицкий, четко разделяя слова.

– Ой ли, дядя! – ухмыльнулся низкорослый «солдатик», покачивая стволом револьвера перед лицом обходчика. – Давай, гони ржавье! Самолично и добровольно выдашь – разойдемся по любви. Хы-хы-хы! А то еще больше нашарим и уж тады разозлимся!

– Иди, шарь! – выкрикнул Лосицкий. – Буржуя нашел! Ты на руки мои погляди мазутные!

– Никшни, тварь паровозная! – гаркнул высокий. – Бориска, а ну-ка, давай их в подполье вместе с пацанвой!

«Солдатик» отшвырнул носком ботинка домотканый половик, нагнувшись, дернул железное кольцо, открывая черный квадрат подполья, откуда пахнуло замшелым и сырым.

– Ныряйте, по очереди!

Он рванул занавеску на дверях в комнатку.

– Геть сюда, сопливые! Кому сказал!

Дети подняли рев. Оттолкнув налетчика, Сабина Ильинична кинулась к ним.

– Стой, лярва! – Оба налетчика устремились за ней.

Тут Лосицкий бросился на низкорослого, но высокий опередил, ударил обходчика ногой под колено, сбивая с ног. Со злобным остервенением – раз и еще, еще – пнул упавшего в бок.

Женщина страшно заголосила, ей вторили дети, которых тащил к черной дыре подполья, вырывая из материнских рук, матерясь и тыкая револьвером, низкорослый в шинели.

Вбежали, размахивая обрезом и короткой кавалерийской винтовкой, еще двое грабителей. Те, которых окликали Михой и Долгарем. Втроём столкнули женщину с ребятишками в подполье, следом швырнули хозяина, гулко захлопнули крышку.

Лосицкие слышали, как бандиты топали по квартире, переворачивали немудреную мебель. С грохотом летела посуда, трещала материя.

Внезапно крышка поднялась.

– Слышь, ты, сверчок запечный, вылазь! – приказал Лосицкому вспотевший в своем овчинном френче бандит.

Лосицкий медленно поднялся по скрипучим деревянным перекладинам.

– Дядя, отдай по-хорошему деньги, – с жуткой ласковостью в голосе попросил Яха. – Жить-то тебе, вошь мазутная, хотца, а? В лоскуты резать буду…

– Оп-па-па! Есть! – заорал, тряся небольшим свертком, Долгарь, вывернувший на пол в спаленке вещи из окованного железными полосками сундучка. Троица, обступившая Лосицкого, тут же подалась в комнатушку.

Путевой обходчик вскочил на ноги и с размаху бросился, пригнув голову, к окну. Звон стекла слился с грохотом револьверного выстрела!

Лосицкий словно споткнулся у невысокого подоконника и медленно завалился набок, сбив растопыренными руками горшок с геранью и обливной кувшинчик, ноги неестественно загнулись, вздрагивая. Казалось, что убитый сейчас побежит по беленой стене.

Скуластый «солдатик», держа вверх стволом дымящийся револьвер, подскочил к телу, остервенело пнул ботинком, выматерился и еще трижды выстрелил Лосицкому в лицо. Кривясь, обернулся к застывшим у дверей в комнатку подельникам, переложил револьвер в левую руку, яростно вытер потную ладонь правой о шинельную полу.

– Ну, чо там?

– Зазря наводка, – буркнул Долгарь, повернулся к высокому во френче. – Надо, Яха, ноги уносить. Заберем тряпье, самовар вон, да и чо тут еще возьмешь! Хорошо еще у этого пузатого торговца серебришком разжились.

– Давай, подгоняй телегу, поедем, – кивнул Яха – Яков Верхоленцев, в чьей «ячейке», по Костиному приказу, орудовали теперь Бориска Багров, Мишка Долгарев и Мишка Жеребцов.

– А можа, и этих прибрать? – кивнул в сторону крышки подполья Бориска.

– А чо оне тебе? Энтот сам выпросил. Не дергался кабы… Ты чо, Бориска, думашь? Боишься ли, чо ли, как свидетелёв?

– Ничево я не боюсь! – задергал левой щекой Бориска.

– Вот и оставь жидовку с бесенятами, не бери лишний грех на душу. Думашь, мы вот так вечно будем гоп-стопить? Эх-ма, Бориска, наступит и наш черед…

– Не вой беременной коровой! – злобно оборвал Яшку Багров. – Че мы тут присохли?! Валим отселя или чаи гонять будем?

– Чаи не «чуринская» – много не заглотишь! – заржал толстощекий Жеребцов и, проворно сдернув с низенькой табуретки самовар, опрокинул его набок. Горячая вода потекла по половицам, в луже зашипели, поднимая белый пар, вывалившиеся угли. Верхоленцев сорвал с крючка перелицованное драповое женское пальто с вытертым цигейковым воротником…

4

Главной поживой оказались 150 рублей серебром, которые грабители отобрали у Брозовского. Достались бандитам ещё носильные вещи из сундучка, стоявшего в возке Брозовского. Но со слов его рабочего Клюкина и служащего Блынского, принадлежал сундучок другому работнику торговца – некому Ланскому, попросившему привезти ему вещи с оказией.

Устроил налетчиков и сам возок торговца. В нем грабители и укатили, напоследок, как показал Кондратий Давидович Жулевич, обязав его стеречь Брозовского и его попутчиков в подполье, пока они, бандиты, не уедут от полуказармы с глаз.

Жулевичи также показали, что после отъезда грабителей они побежали в квартиру Лосицких, где у разбитого окна в большой комнате увидели тело путевого обходчика с раскровавленным до неузнаваемости лицом, а потом в подполе нашли Сабину Ильиничну в беспамятстве и заикающихся от испуга детей, прижавшихся к лежавшей на земляном полу матери.

«Почему бандиты постоянно крутились у Жулевичей? Странно… – думал Бойцов, исподлобья разглядывая пыхтящего перед ним Кондратия. – Всех других потерпевших бандиты спустили в подполье, а этого… поставили стеречь, чтобы никто раньше времени не вылез на белый свет… Обыск у Жулевичей явно отдает грубой инсценировкой. Действия бандитов до нападения на квартиру Лосицких больше похожи на разведку. Их интересовал Лосицкий, причем, судя по рассказу хозяйки, бандиты сразу потребовали какие-то восемьсот рублей золотом. Кто-то же их на такое надоумил… И еще одно, этот повторяющийся прием – сбрасывать возможных свидетелей в подполье. Почерк ленковских субчиков. Неужели здесь сам Ленков или одна из его компашек орудовала? Тогда Жулевич – тоже не сбоку припека. Почему, к примеру, нельзя допустить, что именно он, как сосед, да еще неприязненно, если не сказать, враждебно, настроенный, навел бандитов? Или взять налетчиков… Понятно, насколько для них ценны сведения от ближайшего соседа… Стоит приглядеться к этом жуку попристальнее. Не вырисовывается из Жулевича жертва…»

В пользу версии, что в полуказарме на 913-й версте орудовали люди Ленкова, говорили и другие обстоятельства. Во-первых, описание хозяйкой и остальными свидетелями внешности низкорослого и скуластого «солдатика». Такой «портрет» проходил уже не по одному жестокому налету, где, по сведениям угрозыска, действовали ленковцы. И второе – приметы бандита, которого называли «Яхой», совпадали с приметами Якова Верхоленцева, наглого и неуловимого ленковского налетчика. Явно знакомым казалось Бойцову и прозвище еще одного из бандитов – Долгарь, Долгарь…

Цок-цок-цок…

Всхрапнула, мотая удилами, лошадь, звонко цокая по обледенелому дорожному насту. Под цоканье копыт думается хорошо. Бойцов оглянулся на помощника. Платов, размеренно покачиваясь в седле, кажется, кемарил. Дело молодое, подумалось Ивану, и тут же самому стало смешно: ишь ты, сам-то как быстро состарился! Хотя… Что не говори, все-таки пятый десяток разменял, давненько уже разменял… Неудержимо потянуло домой, в тепло, к мягким, пахнущим парным молоком губам жены-любушки, к русоволосым макушкам младшеньких…

Цок-цок-цок…

Иван перебирает поводья, зорко оглядывает придорожный кустарник. Придерживая лошадь, дожидается, пока с ним не поравняется Платов. И точно, кемарит!

– Николай, а Николай… – негромко позвал Бойцов. Платов вскинулся, едва усидев в седле. – Вот так кулем и свалишься!

– Эх-ма, домой-то как охота! Уж, собственно, рукой подать, а, Иван Иваныч?

– Погоди, ещё не всё мы с тобой проделали, Николай. Помнишь, что Дмитрий Иванович посоветовал? Вот… Заедем на кирпичные сараи, поговорим с народом, там дух здоровый, добрая рабочая спайка.

– Да, поддержка нам нужна и широкая. Конечно, кабы ещё нам силенок да деньжонок добавили! – мечтательно проговорил Платов. – Да кабы не лошадей – мотоциклеты, автомобили! Птицами бы летали по уезду!..

– Если бы да кабы, на Луне росли дубы, собирали мы тогда бы на Луне с тобой грибы! – засмеялся Бойцов.

– Вот смеешься ты, Иван Иваныч, а представь: за сколь бы времени мы бы наш уезд на ероплане облетели? Да одного бы светлого дня за глаза хватило! А мы уж, почитай, чуть ли не неделю трясемся в седлах… Эх-ма… А че ещё, Иваныч, по возврату ждет! И загадывать боюсь… Дел небось нам в отсутствие привалило – греби, не разгребёшь…

– Да уж тут, Коля, и «кабы» твоё не выручит.

 

Глава четвертая

1

Дорога пошла под уклон. Лошади перешли на легкую рысь. Впереди показались приземистые строения, над которыми торчала высокая и широкая труба. Это и были кирпичные сараи – расположившийся близ Кадалы кирпичный завод.

Управляющего на месте не оказалось.

– Кто же у вас здесь за главного? – спросил Бойцов.

– Шишов Григорий – председатель комячейки, – ответили ему.

Милиционеры разыскали Шишова. Им оказался рядовой рабочий лет пятидесяти с гаком, кряжистый, с добродушным открытым лицом, располагающий к себе. Присели на кирпичную укладку, Шишов неторопливо отсыпал на газетный лоскуток ядреного самосада, взялся сворачивать «козью ножку».

– Поговорить надо бы с рабочими, – обратился к нему Бойцов. – Обстановку осветим, а главное – посоветоваться хотелось бы, как нам общими усилиями одолеть бандитскую сволочь.

– Дело говоришь, – понимающе кивнул Шишов. – Сейчас народ соберем.

Не прошло и полутора десятков минут, как в контору набилось множество чумазого люду. Бойцов особых вступлений не делал. Рассказал об обстановке в Чите, поведал о преступлении на 913-й версте железной дороги. Народ загудел.

– В общем, приходим мы к заключению, – подытожил свою информацию Иван Иванович, – что на Кадалинском увале орудует разбойничья шайка матерых уголовников. Действуют нагло, жестоко, грабят и убивают…

– А вы куда смотрите?!

– Страшно нос из дома высунуть!

– Потом заработанную трудовую копейку отбирают!

– Почему порядок не наводите?

Бойцов поднял руку, пытаясь остановить гвалт, перекрикивая шум, громко продолжил:

– Претензии ваши, товарищи, совершенно справедливы! Ловим бандитов! Но грабители, товарищи, орудуют не в пустыне! Не в пустыне! – повторил он, крича.

Шум пошел на убыль. Поубавил голос и Бойцов:

– Мы – милиция и вы – рабочие, все мы, товарищи, живем и работаем разобщенно. Вот так! – Он растопырил пальцы. – В этом наша главная беда! Надо нам, товарищи, объединяться. Без вашей помощи борьба с преступным элементом затянется надолго и не скоро принесет ожидаемый всеми нами результат. Мы не просто приехали узнать ваше настроение… Мы приехали к вам за советом, с надеждой на наше с вами тесное товарищеское сотрудничество. Почему, товарищи, некоторые из бандитов неуловимы и продолжают чинить зло? А потому что не каждый гражданин проявляет сознательность, наблюдая, к примеру, чье-то сомнительное поведение. Я не вербовать вас в милицейские осведомители приехал. Я хочу, чтобы вы поняли: неуловимость грабителей и налетчиков заключается в том, что мы делаем вид, будто не замечаем, как чем-то сомнительным занимается сосед, куда-то по ночам пропадает другой, а у третьего полночь-заполночь гудит шалман! Или вы в других местах живете и такую сомнительную публику не встречаете?..

Выступление Бойцова задело собравшихся рабочих за живое. Собравшиеся оценили и его открытость, и его прямоту. Был понятен и главный вывод: преступник нагл и неуловим только из-за страха, который вокруг себя сеет. Перебороть этот страх – значит победить.

Понравилось рабочим и то, что после выступления Иван Иванович достал из-за пазухи толстую тетрадь в клеенчатом переплете и, мусоля огрызок химического карандаша, стал подробно записывать советы и предложения рабочих.

Когда закончился общий разговор и были записаны все вопросы, к Бойцову и Платову подошли Шишов, а с ним его напарник в работе и сосед Егор Иванов, крепкий пятидесятилетний мужик, на вид простоватый, но с цепким взглядом из-под клочковатых, мощно разросшихся бровей. Начал Иванов без предисловий:

– У нас, паря, в тон твоего разговору, есть кое-какие наблюдения…

Иванов и Шишов рассказали сыщикам о некоторых домовладельцах Читы-первой. Мол, идет в этих домах постоянная ночная возня, шастают какие-то люди, что-то привозят, что-то увозят, квартируют бывшие арестанты и другие подозрительные личности.

– Особливо, – предостерегающе поднял палец Иванов, – обратите внимание на дом некого Жежко Захара, проживающего в выселке Дальнего вокзала. Вот на что он пьет с дружками кажный божий день? Гулеванят иной раз до утра. Сроду никакого гужевого транспорту не водилось, а намедни катит на подводе, конька подстегивая… Это многие видят, – продолжил он несколько смущенно, – но огласки боятся! Тот же Захарка Жежко, подвыпив, похвалялся одному из наших, что, дескать, кто на него милиции брякнет – про того он тут же, махом, узнает, так как у него свои люди в милиции служат…

Бойцов, помечая все рассказанное в своей заветной тетради, подумал, что последние недели об этом и его червь точит. Уши и глаза у бандитов в милиции имелись, отрицать это мог только дурак, но прищучить пока никого не удавалось, лишь одни подозрения витали в воздухе…

Григорий Шишов наклонился к Ивану.

– Ежели что ещё от нас потребуется, то в рабочее время мы, понятно, здесь. Но только, – Шишов перешел на шепот, – надо нам каким-то секретным образом обусловиться, чтобы и комар носу не подточил.

– Понял, – удовлетворенно кивнул Бойцов. – Это – само собою… Предлог для встречи найти можно совершенно посторонний.

– А ежели что экстренное или на выходной выпало, то приезжайте по домашнему адресу. Это здесь, за кирзаводом, в слободе, найдете дом номер тридцать девять. Секретное слово будет «голуби».

– Договорились, – улыбнулся Иван Иванович и крепко пожал руки обоим рабочим.

Прощаясь, Бойцов и Платов подробно рассказали своим новым помощникам приметы известных бандитов, переписали и снабдили копией списка вещей, похищенных в семействе Лосицкого, по другим ограблениям. Эти вещи вполне могли появиться на маленьких поселковых базарчиках.

Потом неспешно здесь же, в конторе заводика, попили чаю и заночевали.

2

Утром выехали в Читу, по дороге решив еще раз заглянуть на Кадалинский постоялый двор. Уже подъезжали к заезжке, когда увидели, как навстречу наметом вылетел всадник. Он быстро приблизился, и Бойцов с Платовым разглядели, что он вооружен коротким кавалерийским карабином, в седле сидит влито.

– Ба, да это же Романов! – крикнул насторожившемуся Бойцову Платов. – Я его знаю! Наш, милиционер из бурятской милиции! Эге-гей, братка!

Обрадованный Романов осадил коня, поздоровался.

– Ты Бойцов будешь? – прерывисто спросил Ивана.

– Точно так.

– Тут, братцы, такое дело… Тьфу, шайтан меня возьми! Извини, что не представился. Милиционер первого участка Хоацайского хошуна Иван Романов. Мы со старшим – Матвеем Бурдуковским, выехали на поиски пропавшего несколько дней назад бурята из Угданского сомона – Даши Гомбоева… В общем, убили его на хребте… Мы, здесь, в Кадале, опрашивали крестьян, может, кто что видел. Так вот, получили сведения, что лошадь, по приметам гомбоевскую, пристроил у себя хозяин этого самого постоялого двора – Поздняков…

– Вот те раз! – воскликнул Платов. – А нам таким показался порядочным.

– Во-во! Вчера, когда мы собрались было лошадь осмотреть, оказалось, что Поздняков ускакал на ней в город, на свой адрес. Надо бы сделать у него обыск на квартире, допросить. Но нам без вас не положено, не у себя в хошуне. Помощь ваша требуется. А живет он на улице Новой, угол Мысовской. Ну, так как, а?

– Ну и поездочка выдалась! – покачал головой Бойцов. – Поехали, чего время терять.

При въезде в город Иван Иванович, видя измученное долгими скитаниями и недосыпом лицо Платова, отпустил его домой, пожалел парня.

К городскому дому Позднякова подъехали вдвоем и сразу же увидели лошадь гнедой масти, привязанную во дворе. Спешились. Навстречу торопливо вышел Поздняков.

– Как же так, Матвей Андреевич… – покачал головой Бойцов. – Лошадь-то ворованная!

– Это мне, мил-друг, неизвестно, но што приблудная точно. Вот ноне в село Кенон ездил для предъявления таковой волостному комитету. Волостной председатель записал в толсту книгу все приметы и сказал, что пока, до выяснения, пусть лошадь находится при мне.

Романов тем временем осматривал лошадь, достав из кармана бумажку с ее приметами, описанными родственниками Гомбоева.

– Тэк-с, «лошадь гнедой масти, грива на обе стороны, объеденная телятами…» Похоже! Далее: «…правое ухо сзаду вырезано заступом, левое порото вдоль…» Она! Эта самая и есть!

– Матвей Андреевич, – сказал Бойцов, – поясните поподробнее, как у вас эта лошадь оказалась?

– Завсегда пожалуйста, – с готовностью откликнулся Поздняков. – Дело было так. С четвертого на пятое марта у меня на постоялом ночевали проезжающие граждане из села Иргени и из села Куки. Я их фамилии не знаю. Вот один из иргенских около трех часов утра вышел на улицу, до ветру, а возвратясь, меня разбудил и грит: коло наших возов с сеном во дворе стоит какая-то лошадь, запряженная в сани. Вот она у меня и проживала до вчерашнего дня, то бишь до понедельника… Хозяин не объявляется, я и поехал в Кенон заявить…

– А в санях-то что-нибудь было, из вещей или предметов каких?

– В санях-то? Да ничего, окромя подстилки и не было.

– Все ясно. Однако, Матвей Андреевич, как требует порядок, проведем мы с товарищем Романовым в твоем доме обыск и все, как положено, оформим протоколом.

– Да пожалуйста, – без обиняков сказал хозяин, – какой может быть разговор, ищите, коли так положено…

Позвали соседей Позднякова в понятые, сообщили в пятый участок. Вскоре оттуда подошел назначенный милиционер.

«ПРОТОКОЛ ОБЫСКА.

1922 г. марта 7 дня. Я, старший агент Уголовного розыска Читинской уездной милиции Бойцов, прибыв в дом Поздняковых по Новой улице, угол Мысовской в присутствии понятых гр. гр. Тимофея Степановича Миронова, проживающего в доме собственном по Новой улице, и Василия Михайловича Онищенко, проживающего в собственном доме по Мысовской улице, и в присутствии хозяина квартиры Матвея Андреевича Позднякова, произвел обыск, по которому ничего относящегося у убийству бурята на Угдане и к убийству в полуказарме 913-й версты не обнаружено, кроме лошади гнедой масти, среднего роста, опознанной за принадлежавшую убитому Гомбоеву.

Ст. АУР Чит. у. нар. мил. Бойцов.

Понятые: Миронов, Онищенко.

Милиционер 5-го участка Вдольянов.

При производстве обыска присутствовал в доме Позднякова и обнаруженную во дворе его лошадь гнедой масти получил милиционер 1-го участка хорнармилиции по Хоацайскому хошуну Романов».

– Вот что, тезка, – обратился Бойцов к Романову. – Есть у меня одна зацепка, проверить не грех. Но вдвоем у нас силенок может не хватить, подкрепление надо. Поехали, брат, к нам в уездную милицию.

Вернувшись поздним вечером в уездное управление, Бойцов уже никого, кроме дежурного, не застал. Но тот позвонил на квартиру жившему неподалеку начальнику.

Бородин вскоре подошел, внимательно выслушал доклад о командировке и последних событиях. Особо выделил информацию о подозрительном доме Захара Жежко.

На следующий день уголовным розыском и милиционерами пятого участка уездной милиции у Жежко был произведен обыск.

Обнаружили шапку, нож и две пары унтов, принадлежавшие убитому Гомбоеву. Их описание было в списке вещей, который составили Романову родственники Гомбоева. Унты он вез с собой, скорее всего, для продажи.

Квартирантов Жежко, Михайлова и Хобсова, арестовали. Памятуя о длинной руке Кости Ленкова, они Захарку выгораживали, в голос заявляя, что все эти вещи купили у бойца карбата Федора Липина.

По настоянию Бойцова, получившего разрешение начальника уездной милиции, назавтра обыск был проведен вторично. В присутствии начальника 5-го участка Лукьянова, его помощника Пиджакова и приехавших родственников Гомбоева.

Были обнаружены остатки его рубашки, распоротой и выстиранной, спрятанные в ящике, в сенях – две разобранные телеги на железном ходу и свежевыкрашенная дуга, несколько старых ватных пиджаков, 18 порожних новых кулей, полный мешок ярицы, 5 пар валенок. И винтовка с наганом, от которых исходил дух нестарого нагара.

На этот раз арестовали и Захара. Но он от всего открещивался.

Лукьянова и Пиджакова разобранные телеги не заинтересовали, а вот Бойцов их из внимания не выпустил. Вечером сравнил их описание с описаниями телег, которые в последнее время граждане заявили в розыск. Одна из повозок полностью совпадала по приметам с телегой, отнятой у крестьянина Дидина!

Всю ночь Бойцов вел допросы Жежко, Михайлова и Хобсова.

Абдулка раскололся первым. Наверное, потому, что каторжный опыт имел, пообщался в свое время со следствием, тяжесть обнаруженных улик взвесил точно. И понял, что только чистосердечное признание может спасти ему жизнь.

– Тэлэги обои с налетов по Ингодинскому и Московскому трактам. Одну нэ помню, у кого отобрали, а вторая – старикан ехал. Лошад савсэм у нэго дохлая, от усталости троих в гору нэ тянула, мы с тэлеги сбросили на обочину два мешка муки и кадушку пустую… Э-э, нэ ехалы – палзли! В тры часа ночи приехали на квартыру Захарки. Лошад, тэлегу, упряжь-мупряжь продали хозяину за шестдэсят рублэй сэрэбра, но от нэго так ни копейки и нэ получили… Камандыр паршивый! Да, сам Лэнков ему прыказал!.. Вэсы и брэзэнт продали на базаре за двэнацат рублэй…Падэлили их и продукты мэж собой с Гришкой Михайловым… А этого бурята на хрэбте… Так это мы втроем. Пэрвым Захарка пальнул из винторэза, потом я… два раза из нагана…

Бойцов с ненавистью посмотрел на бандита.

– А ты знаешь, кого вы убили, сволочи?

– Вах, зачэм знать! Бурат да бурат. Канэшна, маладой…

– Он на учителя ехал в Читу учиться, чтобы потом ребятишкам грамоту давать…

– Нэ рэж душу, началник! На бурате это нэ напысано, да и я нэграмотный, хы-хы-хы-хы…

– Нашел чем гордиться! Не скалься, гаденыш, рассказывай все обстоятельно, а то жизнь твоя вонючая на волоске висит!

Хобсов подробно, монотонным голосом рассказал всю историю их похода на Романовский тракт и совершенного ограбления с убийством.

Признание Абдулки подтвердил и Михайлов. Долго изворачивался, врал, то и дело менял показания. Бойцов был терпелив, хотя ему очень хотелось расквасить бандиту наглую физиономию. В конце концов Михайлов долгим и неумным враньем сам себя загнал в угол, завыл по-волчьи, заистерил, кося под юродивого, но вскоре как оцепенел, монотонно стал отвечать на вопросы. Уже не врал.

Оказалось, что третьего марта, в то же самое, по иронии судьбы, время, когда Бойцов и Платов направлялись к Кадалинскому постоялому двору, трое ленковских субчиков, взяв с собой винтовку, появились в кустах у подножия Яблонового хребта, обсматривая пустынный Витимский тракт.

Это были девятнадцатилетний Захар Жежко (именно ему накануне дал на сохранение для будущей поездки с Ленковым на Черновские Копи трехлинейную винтовку боец карбата при правительстве ДВР Федор Липин, уже снабжавший ленковцев оружием), Григорий Михайлов и Абдул Хобсов, которых два месяца назад выпустила из тюрьмы комиссия по разгрузке.

Захар жил с матерью Екатериной Романовной и пятилетним братом на окраине пригородного поселка Читы-первой, или, как говорили по-другому, в выселке Дальнего вокзала, по Верхне-Больничной улице в собственном доме. До начала 1922 года работал чернорабочим в Читинских железнодорожных ремонтных мастерских. Здесь его и присмотрел, тоже работавший в мастерских, Василий Попиков. И… познакомил с Ленковым. Тот поначалу в дело Захара не брал, но изредка Попиков на сходки его приводил: присматривался атаман к новичку. После попросил приютить на первое время, за плату, конечно, освобожденных из тюрьмы Михайлова и Хобсова.

Екатерина Романовна возмутилась, увидев, что за квартирантов привел сын. Грязные, в рваных обносках!

– Мамаша, не лезьте не в свое дело! – прошипел в кухне ей Захар. – Сами увидите, что за их постой оплата будет добрая! Только рот держите, мамаша, на крючке…

Вскоре в доме появились деньги и продукты, что Екатерину Романовну вполне удовлетворило. Больше она не кривилась и никаких вопросов не задавала, хотя отлично понимала, чем занимаются постояльцы, а с ними и ее сын. Молчала, когда они, напившись, что происходило все чаще, нестройно орали песни, пересыпали свою болтовню густым матом. В сытости ей беспокоиться и думать тревожные думки не хотелось…

Гришку Михайлова, двадцатилетнего парня родом из Томской губернии, занесло в Читу в ноябре 1920 года. Служил во 2-м запасном полку, прибывшем из Иркутска. Но угораздило служивого по пьянке потерять секретный казенный пакет, засургученный пятью массивными печатями, который ему поручили доставить из Верхнеудинска в Читу.

За утерю был арестован и оказался в Читинской тюрьме, где и познакомился с тридцатишестилетним Абдулом Сариб-Гиреем Хобсовым, давно ступившим на преступную дорожку.

По освобождении пошли, как Абдулка говорил, к его земляку – кривому Ибрагиму Кузум-Оглы, содержателю харчёвки на Старом базаре. Так и оказались субчики-голубчики в рядах ленковской шайки.

Вскоре после заселения к Жежко, вышли на первое дело. Это и было ограбление крестьянина Дидина на Московском тракте. Удача вскружила голову. Еще пару раз напали на селян, уже втроем, – сошло с рук. Аппетит нарастал…

– Ну и што? Одне у нас тряпки да харчи в наваре! Иде настояща добыча? Али воопче неспособны?! – подзадоривал Захар подельников. – Надо идти на стоющее дело!

– Это куды? Казначейство грабить? – осклабился Гришка.

– Погоды язык чэсат! Нада на тракт за Вэрх-Читу, на пэрэвал, ыдти! Там залатой песок возят, там буряты с пушнынай – отрывисто, гортанным голосом обрезал его Хобсов.

– Уразумели мы, Абдулка! Дело гутаришь, – кивнул Жежко.

Предложи он другое – тоже бы не спорили. Когда Ленков устраивал Абдулку и Гришку к Жежко на квартиру, то при них, не снижая голоса, приказал Захару:

– Если решу, что работать будете со мной, то ты в тройке – голова. И закручивай этих. Верти так, чтобы по струнке ходили. Про наши порядки поведай, чай, на сходе был, когда Заима опустили в прорубь? Вот и хорошо. Наведи инструктаж, что у нас за отступление от дисциплины, оттырку или предательство… Ну, ты понял…

3

Вечером новоявленная бандитская тройка отправилась в путь. Около противочумной станции, верстах в двух, зашли в пустую хибарку, разложили огонь, попили чаю и улеглись спать. С восходом солнца проснулись – тракт отсюда хорошо виден: по нему в сторону города уже ехало немало народа.

– Людышэк многа, однако, нэ выйдэт здэес, – покачал башкой Абдулка.

– Сказал же, идем к хребту, есть там одно местечко, – отрезал Жежко.

По дорожной обочине топали до тех пор, пока тракт не начал потихоньку забирать вверх. А неяркое солнце уже вскарабкалось на полуденную высоту.

Остановились, запалили костер, почаевничали. Через час с небольшим опять двинулись в гору. Движение по тракту – как обрезало. Только версты через четыре навстречу попались сначала два возчика с дровами, потом мужик и баба с тремя возами сена.

– Знакомые, с Кенона, – проговорил Жежко, провожая взглядом возы.

– Которые? Где мужик с бабой? – спросил Гришка Михайлов.

Захар кивнул. Он помрачнел. День неумолимо катился к вечеру и пропадал впустую.

– Здеся ночевать будем, – ткнул рукавицей на окруженную соснами и кустами багула полянку. – Чево зазаря ноги бить. Скараулить и тут место подходящее…

– Да-а, – скривил губы Гришка. – Фарт не идёт, а, братаны?

И, дурачась, пропел:

– Заткнись! – только и ответил Захар.

Наломали веток, натащили сушняка. Яркое жаркое пламя с гулом вонзилось в небо. Примостились поудобнее к огню, подвесили две манерки со снегом. Для чая и похлебки.

Вскоре вода забурлила, из мешочка Захар осторожно всыпал пшена, бросил порезанное на кубики старое зажелтевшее сало. Абдул отломил от куска, завернутого в тряпицу, пригоршню карымского чаю, ссыпал в другой котелок, размешал деревянной ложкой.

Начало темнеть, когда раздался стук множества копыт – проехали четверо крестьян на шести подводах, груженных заледенелой рыбой и мясом, разделанным на полутуши. Обоз шел в Читу. Увидев сидящих у костра, крестьяне настороженно оживились, поправили ружья. Осталось только проводить их взглядом.

– Богатый день! – с издёвочкой бросил Гришка.

– И на старуху бывает проруха, – вздохнул Захар, понимая, сколь шатким стало его атаманство в этом маленьком войске.

– На, жри, – облизывая ложку, протянул ему манерку с похлебкой Гришка. – Эх-ма, еще бы бабу! Да нажарить ее тут у костра! Слышь, Абдулка, стал бы бабу?

– Зарэзал бы и на шашлык. Бэз мяса – савсэм радости нэту!

– Слышь, атаман! – не унимался ехидный Гришка. – От такова варева к утрянке ноги протянем… Хлеба и того – горбушка осталась… Хорошо ишшо Абдулка, как бусурман, сало из кулеша не удит…

Сумерки сгустели окончательно. Тихая и морозная ночь опрокинула над костром звездную чашу. Звездочки мерцали разноцветными искорками, все, на первый взгляд схожие, и разные. Как люди. А может, и есть на небе столько звезд, сколько людей было, есть и будет. У каждого своя звездочка – скатилась по небу, значит, не стало чьей-то души. Отошедшей в мир иной по воле Господа или отобранной злой рукою.

Часа через два кострище медленно переливалось багряно-черными угольями, изредка с треском вспыхивали сухие сучья, подбрасываемые в огонь Хобсовым, сидевшим на сосновых лапах у огня с видом монгольского божка: так же скрестив ноги, еле заметно раскачиваясь, сузив и без того узкие, трахомные глаза. Его попутчики спали, машинально переворачиваясь с боку на бок, подставляя жару кострища озябшую сторону тела заместо согревшейся.

Утром поднялись злые. Сварили чай, похлебали его на пустой желудок, разломив на троих горбушку.

– Какова хрена мы сюда приперлися? – возмущался Гришка. – Японский ты городовой! Да на хрена мне такие походы! Брюхо подвело! Срать нечем!

– Да заткнись ты! Тсс! Вроде сани, слышь…

И в самом деле, с хребта неторопливо скрипели полозья. Послышалось совсем близкое фырканье лошади.

– Как думашь, один едет? – прошептал Гришка, нашаривая у кучи валежника свой тесак, выточенный из обломка косы-литовки.

Захар Жежко зло отмахнулся, передернул затвор винтовки и осторожно положил её за кустом на ветки. Абдулка Хобсов вытянул из-за пазухи наган, но руку с револьвером завел за спину, тоже осторожничая.

Показалась повозка с одиноким путником. Все ближе, ближе. Поравнявшись с застывшей настороженной троицей, лошадь вдруг остановилась.

Из саней вылез и, переваливаясь на коротких кривых ногах в мохнатых теплых унтах, направился к костру невысокий человек в длинной шубе, бурятской мерлушечьей шапке. Когда он приблизился, круглое темное молодое, совсем мальчишечье лицо источало улыбку.

– Однаха, приветствую, люди добрые! Самбайну! Хе, мороз!.. Однаха, табачку не найдется закурить?

– У самих уши пухнут! – выпалил Гришка, забегая буряту за спину.

Хобсов нацелил на путника револьвер.

– Раздэвайся, морда налымская!

– Э-э-эй, нельзя! – отступил на шаг бурят. – Однаха, шутить так нельзя!

– Те чо сказали, тарелка? – со спины занес перед глазами жертвы свой нож Гришка. – Живо! Сбрасывай шубу, унты!

– Э-э-эй… – Качая головой, бурят сел на землю, стянул унты, сбросил шубу. – Бери, если нада…

Михайлов быстро сбросил с ног старенькие валенки, залез в унты.

– Как раз, тыт-перетыт! Тепленькие, хы!

Хобсов подошел к посеревшему буряту, целя наганом в лицо, похлопал свободной рукой по карманам, груди, по поясу.

– Дэнгы давай, дэнгы!

– Так на, однаха, – вытащил из-за пояса маленький кошелек путник. Опасливо отойдя от него, Абдулка жадно расцепил тугие металлические шарики защелки. В кошельке и было-то, что десятка серебряной мелочью.

– Ах ты сабака! – раскраснелся от злости Хобсов.

– Погодь, – приказал Захар. – А ну-ка, прошарьте у него сани!

Гришка тут же кинулся к саням. Абдулка не пошел, волком глядел на бурята, скашивая глаза и на Жежко.

– Харош ыгрушкы с этым шакалам ыграт!

Жежко поднял из-за куста винтовку, засмеялся.

– Садись, итагла, молись, мать твою!

Слезы беззвучно покатились по темным скулам. Молодой бурят тихо опустился на снег, низко наклонил голову.

– Б-дах-х-х! Ах!!! А-ах!! А-а-ах!.. – оглушительно и звонко разнесся по округе, отдаваясь от сопок, винтовочный выстрел.

Пуля ударила жертву в спину и повалила на бок.

Злобно и нервно скалясь, два раза бахнул в тело из нагана Хобсов.

– Гриха, япона мать! Держи коня! Абдулка, гаси огонь, головни раскидай! – голос Жежко переходил в визг. – Абдулка, бери за руки энтот мешок, поволокли к кустам!

Труп они бросили в наполненную снегом рытвину, сверху закидали снегом еще.

– Теперь – быстро! В сани и – домой! Ну, кака пожива? – отрывисто бросал Жежко, у которого не выходило успокоить сбившееся дыхание, а потом и вовсе икота навалилась.

– Пожива… «Кака пожива»! – зло передразнил Захара Гришка и разочарованно выругался в полный голос. – Чо с него сняли – то и навар!

– Чо ты орешь, ик, как оглашенный! Коня с санями, ик, загоним – ого-го! Опять же, ик, вещички… Глянь, шуба баранья, ик, богатая, ткань-то добрая на покрытии, ик, шапка, ик, теплая… Э-э…не на наши головы… В продажу пустим, ик! Да что ж тако! Икота, икота, ик, сойди на Федо… ик…дота, с Федота на Я…ик… Я-якова, а с Якова – на всякого!..Ик!

– Унты не отдам, ходить буду! – набычился Михайлов.

– Ну и ходи, ик, дурень!

– Савсэм ты, Захарка, как курыца кудахчэт!

– Да заткнете вы, ик, суки, свою болтовню, ик, поносную!..

Убийцы лошадь Гомбоева на волю не отпускали. Забрав все вещи, они поехали в санях домой. Около двух часов дня прикатили к Жежко. До вечера пили. Лошадь стояла во дворе.

Вечером, в сумерках, Захар в санях отправился на Черновские Копи продавать бурятскую шубу и прочую рухлядь. Вскоре за ним следом пешедралом двинули, не выдержав ожидания и предвкушая новую выпивку, и Михайлов с Хобсовым. Когда они стали подходить к небольшому ложку, верстах в двух от Кадалинского зимовья, то услышали несколько выстрелов.

Перепуганная и махом протрезвевшая парочка ломанулась к линии железной дороги, а оттуда к станции Кадала. Но в условленном месте Захарки не оказалось. Еще больше перепугавшись, вернулись в дом Жежко около одиннадцати часов вечера.

Захар был уже там. Трясясь, бледный, как полотно, рассказал дружкам, что по пути на него напали четверо, стреляли, потому он бросил и лошадь с санями, и всё добро, что там лежало на продажу. Бежал с одним ножом, который они взяли с убитого бурята.

– Тьфу ты, да чё такое творится! До чего народ распоясался, мать вашу!.. – в сердцах матерился Гришка Михайлов. Уразуметь ситуацию, что вор у вора дубинку украл он не мог, но недалеким своим умишком понимал, что оказался дурак дураком, как и его подельники. Какие-то «воры в убытке»…

Если Хобсов и Михайлов выложили практически всё, как на духу, то Жежко упорствовал дольше других. Но Хобсов, тюрьмы поболе понюхав, пустился во все тяжкие: негласно показал, что им всем троим известно об ограблении и убийстве путевого обходчика Лосицкого, но все подробности знает Захар Жежко. Он, дескать, хотя, в том деле и не был, но встретил одного из своих многочисленных дружков-грабителей – некоего Мишку, ехавшего через Дальний вокзал с вещами, ограбленными у Лосицкого.

Бойцов сумел припереть Захарку в угол, взяв его на пушку:

– Надоело мне, парень, слушать твои сказки про больную маму и тебя безвинного. Каждый день твои похождения всплывают, новые и новые. Вот и Мишка, которого мы взяли по убийству Лосицкого, оказывается, хорошо тебя знает…

– Долгарь, сука! – закачался на табуретке, завывая, Захарка. – Начальник, все скажу!

Жежко пылал священной местью:

– Кто там все были, начальник, не знаю, но что Мишка Долгарь, то есть Долгарёв, бывший милиционер, кстати, да вы уже и так знаете… Этот был! А с ним Жеребцов Мишка из Засопочного. Там они награбленное и хранят, в Засопочном! Начальник, а что мне будет?..

И снова смотрел потухшими глазами Тимофей Лукьянов, как идет обыск на квартирах у его тайных собутыльников. В селе Засопочном, у Жеребцова, ничего найдено не было, зато обыск у Машки Чубастой, с которой Мишка Долгарев жил на Дальнем вокзале в доме Битнер, дал результат: были обнаружены самовар Лосицких, пальто и другие вещи Сабины Ильиничны.

– Начальник! – громко заявил Мишка Бойцову, кося красным от перепоя глазом на понурого Лукьянова, участия в обыске не принимавшего. – Начальник, слышь! Ты меня в угрозыске не держи, сразу в тюрьму закрой, а то у вас стены ненадежные, да дорога оттудова до тюрьмы убийственная.

– Ладно, поглядим, – ответил Бойцов.

Обрадованный удачными результатами по раскрытию нескольких преступлений в одном клубке, Иван Иванович не обратил внимания на прямой намек в словах Долгаря. Бойцову сейчас хотелось только одного – хоть полчасика прикорнуть. Измотанный за последние дни организм уже не слушался хозяина.

4

Наутро, вымаливая себе поблажку в виде немедленного его… помещения в тюрьму, Мишка-Долгарь рассказал Бойцову и прибывшему по поручению Фоменко для участия в расследовании старшему агенту городского угрозыска Володину, что налет на Лосицкого был сделан по наводке Жулевича, а кроме него и Мишки Жеребцова на дело ходил Яшка Верхоленцев за старшего и Бориска Багров. Который и придумал использовать для мнимого обыска у Лосицких поддельный мандат ГПО.

– Мандат, говоришь? – встрепенулся Володин. – Иван, мне тут Дмитрий Иванович наставление давал насчет мандатов подобных и всяких липовых удостоверений особенно тщательно все выяснять. Уже не первый случай такой. Тычут самый заправский мандат ГПО, с подписями и печатью – чин по чину, а потом ставят всё на уши!

– Долгарев, откуда эти бумажки у вас берутся? – в лоб спросил Бойцов.

– Начальник, ты тока мою жизнь обереги, я всё тебе скажу! Христом Богом тебя прошу – запри меня в тюрьму!

– Заладил одно по одному! Вот и расскажи про мандаты.

– Покажу, начальник, одну квартирку на Чите-первой. Там всё это и мастрячится хозяином. Бориска жил на этой квартире… Вместе с Костей Ленковым…

– С Ленковым?!

– А то! – видя острый интерес милиционеров, подбодрился Долгарь.

– Иван, собирай наряд, нагрянем, пока круги по воде не разошлись! – заторопил Володин.

Немедленно созвонились с Фоменко. Он ответил, что немедленно отправляет оперативную группу и дополнительно группу милиционеров по названному адресу. Вскоре усиленная милицейская команда, прихватив с собой и Мишку Долгаря, как свидетеля и живца, прибыла к дому Попикова.

Уже стемнело. Милиционеры рассредоточились, Володин еще раз проверил, крепко ли связал Долгарю руки за спиной. Уперев ему в шею холодный ствол нагана, сказал коротко и просто:

– Веди. Отзовешься, как принято. Не шути – для тебя это смерть.

Постучали в калитку. Вскоре хлопнула дверь, послышался недовольный голос:

– Кто?

– Ярица-пшеница, – замогильным голосом ответил Долгарь.

Калитка распахнулась. Бойцов тут же схватил за руку и резко, с разворотом дернул на себя оказавшегося за калиткой мужчину – в захват, с наганом у горла.

– Тихо! Кто такой?

– Дык, это и есть сам хозяин, что Бориску с Костей привечал. Васька Попиков! – весело заявил Долгарь.

– В доме кто? – быстро спросил Попикова Володин.

– Жена с девчонкой, боле никого, – прохрипел хозяин. – Задушишь, дурак, не дави! Чего привязались? И рожу бандитскую привели…

– Ты погоди частить, – перебил его Володин. – В дом зайдем, там всё и обскажем друг другу.

Бойцов отпустил Попикова, но упёр револьверный ствол ему под лопатку.

– Только дернись!

– А мне чего дергаться, – спокойно ответил Попиков. – У меня вины нет, мало что за наговоры вы тут наплели…

– Да мы еще ничего не плели, – засмеялся Володин. – Пошли в твою большую хату!

У порога их встретила молодая красивая женщина, с широко раскрытыми синими глазами, наполненными страхом. К подолу недешевого платья хозяйки припала славненькая малюсенькая девчушка, по-детски доверчиво улыбающаяся входящим.

– Просим извинения, – церемонно сказал Володин. – Агенты уголовного розыска к вам с обыском и опросом. Думаю, что долго не задержим.

Взяв приемную дочку за руку, Шурочка молча повернулась и ушла в свою светелку. Там села на пышную кровать, обхватила девочку рукой, прижимая губы к её макушке, и беззвучно заплакала. Один из милиционеров, обеспокоенно последовавший за ней, в смущении запереминался у дверного косяка.

– Гражданин Попиков Василий Петрович? – официально осведомился Володин.

– Да, я, – ответил хозяин. Его, казалось, совершенно не смущали ни обыск, ни револьверный ствол, который по-прежнему упирал ему под левую лопатку Бойцов.

– На основании поступивших к нам сведений о вашей причастности к преступной деятельности разбойничьей шайки Ленкова произведем обыск жилища.

– Ищите, что найдете – ваше, – равнодушно ответил Попиков и с той же интонацией повернул голову к Бойцову, добавил: – Да не тычь ты мне своим револьвером в спину, не сбегу, че мне бежать!

Бойцов опустил оружие. Попиков свободно вздохнул, внимательно поглядел на двух милиционеров, стоящих по обе стороны от усевшегося на табуретку у порога Долгаря. Вскоре появился еще один милиционер с понятыми.

– Приступим, – сказал Володин и обратился к Попикову: – Сами не желаете выдать незаконное и сокрытое?

– Нет у меня ничего! – зло бросил Попиков. Он медленно, оглянувшись на Бойцова, шагнул к этажерке, лениво опустился на стул, вальяжно закинув руку на полочку, заваленную разным барахлом. – Чтобы вы, товарищи, на всякий случай знали – до недавнего времени я был секретным сотрудником Госполитохраны. Так что друзей и связи имею. За свое самочинство ответите!

Не вступая с Попиковым в перепалку, Володин, Бойцов и еще два агента начали обыск. Хозяина дома, на которого нет-нет да скашивал внимательный глаз Иван Иванович, вдруг одолела зевота. То и дело прикрывал он сложенной щепотью ладошкой рот, возвращая после руку на этажерную полочку. Но переиграл, потому и не ускользнуло от Бойцова осторожное, скрадчивое движение Попикова, сунувшего что-то с полочки за обшлаг рукава.

Бойцов подскочил к Попикову и, завернув ему руку, вытянул из-за обшлага скользкий сверточек. Это оказалась атласная лента, в которую был завернут прямоугольный штампик с малюсенькой ручкой-пипочкой.

– Что это тут мы прячем, гражданин хороший?!

Атласная лента оказалась занятной: на ней фиолетово круглились семь или восемь оттисков печатей ГПО. Штампик тоже относился к этому ведомству.

– А то! – выкрикнул от порога Мишка Долгарев. – Говорил по делу, учти, начальник!

– Товарищ Володин! – позвали из дальней комнатки. – Тут у него на четвертных листах заготовки для мандатов и оружие, два револьвера!

– Он еще «бравунинг» Бориске давал! – выкрикнул снова Долгарь.

– Помолчи! – одернул его один из милиционеров. – Не мешай обыску!

– Гражданин Попиков! Вы арестованы! – громко объявил Володин.

– Гады вы бесштанные… И дурни. За какую идею пуп рвете?.. Э-э-эх-хэ-хэ… Знал бы я, что арестовывать придете – перестрелял бы всех, как куропаток… – устало процедил Попиков и тяжело вздохнул. – И сам бы вам в руки не дался, застрелился бы…

– Не дали бодливой корове рогов! – ответствовал на это Володин и уселся к столу писать протокол обыска. Понятые с ужасом взирали на оружие и принадлежности для изготовления липовых документов, разложенные на столе, переводили круглые глаза на хозяина дома, которого по-соседски считали человеком порядочным и домовитым.

– Сашенька! – сладким голосом позвал вдруг Попиков, которому на руки намотали тугой шнур. – Выйди, милая, попрощаемся.

Шурочка показалась в дверях комнаты. Плакала.

– Может, и к лучшему, Сашенька, – раздумчиво произнес Попиков, обводя ее взглядом с головы до ног.

И снова повторил:

– К лучшему… А то какая жизнь после квартиранта, да, Сашенька?

Мишка Долгарь тихо и грязненько захихикал со своей табуретки. И Бойцов понял, о чем говорит своей сожительнице Попиков. Знатно расплатился с ним за фальшивые бумаги и другие услуги главарь шайки!

 

Глава пятая

1

Попикова доставили в городской угрозыск, куда к тому времени были переведены и остальные арестованные по всему первочитинскому клубку.

В кабинете у Фоменко шел дополнительный допрос Мишки Жеребцова. Дмитрий Иванович вычленил его из числа остальных арестованных, почувствовав, что Жеребцов – человек духом нестойкий, за жизнь свою трусливый и ради собственного спасения утопит любого. К тому же ему прямой смысл был колоться, так как крови на нем не было, а только соучастие.

Но Мишка взахлеб рассказывал начальнику угро всё, что знал о шайке, вовсе не потому, что трезво оценил свои шансы – возможность отделаться тюремным заключением. От ареста он впал в панический испуг, потому и пустился во все тяжкие.

– Гражданин начальник, – окончательно сник Жеребцов, когда его опознал вызванный в уголовный розыск свидетелем торговец Брозовский, – готов оказать следствию и уголовному розыску всю посильную помощь.

– Где обитает Ленков?

– Долго жил у Попикова. Его туда Христолюбов Андрюха устроил…

– Кто такой, подробнее?

– Я про него мало что знаю. Он в Кенонском участке милиции служит…

– А где сейчас может быть Ленков?

– Не знаю… Разве что, у портного Тараева, на первой Чите. Он и раньше там часто бывал…

– Точно?

– Скорее всего… Но ежели, гражданин начальник, надобность срочная, то я завсегда проведу…

– И где вы такие услужливые раньше были!

Фоменко вызвал Володина, приказал сформировать группу из находившихся на месте агентов угрозыска для проверки квартиры портного. Но сил оказалось маловато.

– Дмитрий Иванович, – вступил Бойцов, – я сейчас попрошу людей у нашего начальника – Бородина.

– Действуй, Иван.

Иван Иванович поспешил в управление уездной милиции.

– Хорошо, – кивнул Бородин. – Дам команду, чтобы тебе с пятого участка выделили подмогу…

– С пятого?.. Лаврентий Васильевич! Разрешите, я сам отберу угодных мне людей…

– Хм, угодных ему! Что-то ты, Бойцов, зазнаваться стал!

– Подозрения у меня на этот участок, особенно после поездки по деревням. Взять ту же заставу с Кадалинского зимовья. Спились! Да и сами посудите, Лаврентий Васильевич, сколько в последнее время преступлений, особенно ограблений на трактах, вся территория к пятому участку относится – а каков результат? Ничего не раскрыто!

– Лукьянову я хвоста накручу!

– Там не хвоста надо крутить, а разбираться с каждым персонально! Вот сегодня на допросе один из задержанных бандитов показал на милиционера Христолюбова – как ленковского прихвостня. Христолюбов оттуда же, с пятого!

– Будем таких гнать поганой метлой! Но больше у меня резерва нет! Служба, Бойцов! Все люди расписаны по постам, оголить оные не имею права! Ты вот что, направляйся-ка к областному инспектору Антонову. У него есть свободная сила. К тому же ты у нас, смотрю, очень самостоятельный!

Бородин с раздражением глянул на подчиненного.

– Вот у Антонова и проси, каких тебе надобно!..

Матерясь, Иван Иванович кинулся к областному начальству. Пробиться к Антонову было трудно, на это ушел почти что час.

Когда же наконец вошел и стал излагать мотивацию своей просьбы, то начальник слушал вполуха, беспрестанно отрывался на телефонные звонки, подписывал бумаги, которые вносили без очереди и стука входящие в кабинет люди, тихо нашептывающие что-то Антонову в ухо, косясь на постороннего.

Иван Иванович начинал свои объяснения снова и снова, наполняясь злостью на чинушу и его приспешников.

– Слушай, Бойцов, – раздраженно ответил наконец Антонов. – Никого я тебе дать не могу! Ты что, не знаешь?! Неприятность в Троицкосавске такая, что – Ого-го! Теперь ещё этот чёртов налет на областное управление! А тут ты со своей чепухой! Туда все силы брошены!

Что за неприятность случилась в Троицкосавске, Бойцов слышал. Полторы недели назад там был убит начальник почтово-телеграфной конторы Зайцев. На место преступления прибыл товминвнудел Михаил Данилович Иванов, которому в довольно короткое время удалось выяснить полный характер совершенного преступления. Были отысканы и виновники. Часть преступников была арестована. Дело вызвало большой шум в газетах.

Иванов не специально приезжал по убийству. Были у него там и другие, инспекционные дела. Вечером 3 марта, когда товминистра возвращался в служебную квартиру из театра, он почувствовал за собой слежку, а потом, уже у самого дома, раздался выстрел, и пуля свистнула около головы. Иванов и сопровождавший его сотрудник открыли ответный огонь, но злоумышленник скрылся.

Расследование покушения на товминистра начали активно и широко, с облавами и прочесываниями крупными силами. Но пока толку не было.

Дерзким был и налёт на областное управление милиции 8 марта. Ночью на дежурившего там милиционера Кулакова напали двое. Поначалу Кулаков и не заподозрил ничего, ведь одним из пришедших был его сменщик по дежурству милиционер Иван Калинин. Он предложил распить бутылочку, и Кулаков смалодушничал, выпить не отказался.

Когда Кулаков захмелел, третий из собутыльников ударил его несколько раз топором. Налетчики посчитали, что убили Кулакова, нашли денежную шкатулку и похитили все деньги, что были в кассе областной милиции – 822 рубля 35 копеек золотом.

Но Кулаков остался в живых. И сообщил о Калинине. Тот был арестован, на допросе показал, что с ним на ограбление ходил Ванька Кучиков, постоялец, как оказалось, в доме, где прижился Алеха Сарсатский – у Анны Тайнишек. Группу сотрудников уездного угрозыска направили вверх по Ингоде, на розыск Кучикова. Одновременно шли интенсивные допросы всех упомянутых Калининым знакомых, как его собственных, так и подельника.

Промотать большую часть денег злодеи не успели: несколько сотен золотых монет Калинин закопал в огороде недалеко от своей квартиры, а жил он в доме племянника – содержателя чайной-столовой на Ново-Базарной площади Филиппа Притупова! Даже племяша ста рублями с грабежа одарил. Вскоре был арестован и Кучиков.

Почти семьсот рублей удалось вернуть в кассу, остальное налетчики успели-таки распушить. Фильку Притупова тоже предъявили на опознание в больнице тяжелораненому Кулакову, но тот на вопрос об участии Фильки в налете ответил отрицательно. Однако за недонесение о совершенном преступлении начальник уездной милиции Бородин постановил Притупова взять под стражу «впредь до производства дознания».

Через несколько дней Калинин попытается бежать от конвоя и будет ранен. Он скончается от полученной раны в тюремном лазарете 4 апреля. А Кучиков совершит самоубийство в камере.

Но всё это случится потом. А пока шёл розыск и – допросы, допросы. В общем, крутился ужом от забот областной милицейский начальник Антонов.

– Бойцов! Не могу я тебе дать людей! Резервы остались теперь только у Главного правительственного инспектора. Обратись к Колесниченко, хотя я тебе этого не говорил и не советую, понял? И вообще-то, Бойцов, должен тебе заметить… Никак ты в себе не можешь изжить замашки правой руки моего предшественника… Ушел, Бойцов, поезд! Работаешь старшим агентом в уезде и работай! Чего ты за город хлопочешь, перед кем выслуживаешься, а? Эх, Бойцов, Бойцов… Ладно… Не задерживаю! Давай, давай, некогда мне с тобой заниматься…

Но настырности Бойцову было не занимать. Порядком обозленный, он кинулся к Главному правительственному инспектору Нармилиции Колесниченко. Очередь в приемной ошарашила.

– Иван, здорово! – окликнул один знакомый из томящихся в очереди. – Какими судьбами? Сам вызывал?

– Да нет, есть срочное дело…

– Тю, паря, да тут все не с безделицей. Только ему, по-моему, теперя… – Знакомец безнадёжно махнул рукой.

– Чего так?

– Для вас, уездных, может, еще и новость, а в Главупре уже всем известно, – доверительно прошептал знакомый Ивану, отведя в сторону. – Уходит Колесниченко. Собрался на новую должность. В Высшем Кассационном суде Республики! Понял!

Бойцов совету бы внял – не полез бы к мало нынче вникающему в милицейские дела Главному инспектору. Симпатии к Колесниченко Иван не испытывал: не мог забыть, как в прошлом году тот сместил первого начальника областной милиции Василия Михайловича Сокол-Номоконова. И Антонов тоже ручку приложил к этому. Зря пошел Иван к Антонову – антоновская антипатия к нему, Бойцову, известна. Но отступить сейчас нельзя – не тот случай.

Потеряв еще полтора часа, Иван все-таки предстал под очи Колесниченко. Объяснил свою срочную просьбу.

– Самого Ленкова? – изумился Николай Иванович.

– Самого… Большая вероятность.

– Вероятность, говоришь. То есть полной уверенности нет. И откуда такие сведения?

– Арестованы несколько его подручных, один вызвался помочь нам…

– Товарищ Бойцов, вы это серьезно? Мало ли что не наплетет бандит в страхе за свою шкуру! Ну, хорошо, а какой ваш план действий, покажите?

– План простой – брать преступника, – обреченно сказал Бойцов.

– То есть никакого плана нет, так, наобум, слепым штурмом…

– Зачем так, Николай Иванович! На месте осмотримся… Тут главное – оцепление надежное…

– Авантюризмом попахивает вся ваша история, товарищ Бойцов! – резко бросил Колесниченко. – Убедительного и надежного плана, где были бы продуманы все детали, нет! И потом, что у вас своего начальства не хватает?

– Прошелся по всем кабинетам! – зло ответил Бойцов и поднялся со стула. – К вам и переправили!

– А я вас отправляю обратно к Бородину! А к министру товарищу Матвееву пересылать не намерен! Попрошу впредь служебную субординацию соблюдать! Всё, свободны!..

Несолоно хлебавши Бойцов, уже в сумерках, вернулся в уездное управление. В дежурке прихлебывали чай Лукьянов с Пиджаковым.

– Где Бородин? – спросил Бойцов.

– Куда-то к руководству вызвали, давненько уже уехал, – ответил дежурный, – только вот наказал придержать до твоего появления товарищей из пятого участка. Че, правда, Ленкова собираетесь брать?

– Кричи громче! А кто у нас в резерве есть? Нужны-то надежные! – вырвалось у Бойцова.

– Здрасте вам! – удивленно поднял брови Лукьянов. – А мы? Мои люди – штыки самые боевые!

Пристально посмотрел на Тимофея Лукьянова Бойцов. Помолчал несколько мгновений.

– Ладно, Тимофей, давай свои штыки. Но времени в обрез, поторопись.

– Хоть щас, только свистни, весь участок, кто на месте, заберём на такое дело!

– Погоди, сейчас должны еще из городского угрозыска подойти люди…

Но через полчаса пришел один – младший агент Василий Петров.

– А где же остальные? – удивился Бойцов.

Петров пожал плечами.

– Меня одного послали.

– Кто?

– Володин.

– А сам-то он где?

– Там остался, живот у него скрутило…

– Поня-ат-но! – мотнул головой Бойцов. – А про это Володин Фоменко или Баташеву доложил?

– Вряд ли, – уверенно сказал Петров. – Начальство ещё с обеда куда-то оба вызваны. Но мы с твоим Платовым этого-то, Мишку Жеребцова, доставили!

– Ну что же, отбираем в пятом участке и инструктируем людей. Вперед! – скомандовал Бойцов, потуже застегивая кобуру с наганом и нашаривая в брючном кармане пригоршню револьверных патронов. Он не мог отделаться от нарастающего внутри ощущения бессмысленности всей своей сегодняшней беготни. Правда, сейчас было не до самокопания.

2

К полуночи дом портного Тараева был оцеплен милиционерами Лукьянова. С Яшкой Гавриловым он прошел в палисадник и кивнул на крайнее окно. Яшка скорчил понимающую рожу.

Один из милиционеров ловко перемахнул через забор, брякнул задвижкой калитки. Впереди, следом за младшим агентом городского угрозыска Петровым, шел Мишка Жеребцов, сзади его стерег Бойцов.

Обнажив револьверы, милиционеры рассредоточились по двору, а Петров, Лукьянов и Бойцов с Жеребцовым подошли к крыльцу.

– Стучи, – тихо скомандовал Мишке Иван Иванович и слегка подтолкнул его вперед. Жеребцов постучал. Никто не отвечал. Тогда Мишка стал дергать дверь, от чего забренчал внутренний засов, и снова задолбил кулаком в доски.

Бойцов неслышно отошел к маленькому оконцу слева от крыльца, приложил ухо к ставням. Уловил отрывистый говор, потом в сенях заскрипела половица.

– Кто там? Чего надо? – громко зевая, чтобы было слышно снаружи, спросили из-за двери.

– Дядя Шура, это я, Миха, открой, дело есть.

Тараев, узнав голос Жеребцова, ответил не сразу и обеспокоенно:

– Чего шляешься по ночам, спать людям не даёшь? Не время для разговоров, отваливай! Завтра придёшь!

– Открывай, Тараев! Здесь милиция! – вдруг громко крикнул через дверь Лукьянов. – Живее!

Бойцов скрипнул зубами от бессильной злости.

– Так бы сразу и сказали! Щас, щас, только накину на исподнее…

– Открывай! – забарабанил рукояткой револьвера в дверь Петров.

Тараев наконец приоткрыл дверь, испуганно кланяясь.

– Кто в доме? – снова проорал Лукьянов.

– Так, это… Один крестьянин попросился переночевать…

– Поглядим! – уверенным тоном сказал Петров и шагнул в темноту сеней.

Бойцов ткнул коленом под зад застывшего у дверей Тараева.

– Лампу зажги, быстро…

Его прервал оглушительный револьверный выстрел, потом второй, на миг осветившие сени и переднюю комнату дома. Петров, цепляясь за колоду, ничком свалился на пол. Бойцов кинулся в дом, стреляя из нагана в потолок. Загремели табуретки, зазвенела посуда. Следом влетели Лукьянов и еще кто-то. В темном углу завопила хозяйка.

Звуки выстрелов перебились треском оконной рамы и грохотом в дальней комнате. Снова раздались выстрелы, но уже на улице.

Забежав в комнату, Бойцов увидел вывернутую из окна раму. Заскочил на невысокий подоконник и выпрыгнул из окна на улицу.

Из-за угла палисадника осторожно выглянули двое лукьяновских милиционеров.

– Кто тут стоял? – крикнул, озираясь, Бойцов.

– Яшка Гаврилов! Он сейчас преследует бандита, сиганувшего из окна. Здоровый, черт! Ишь, рамы вынес!

– А вы-то что?! – крикнул зло Иван. – Почему вслед не кинулись?!

– Мы тут стреляли, да ишь, как видно, не попали… Револьверы-то непристрелянные…

– Э-эх! – только и сказал Бойцов.

Прислушался. Но было тихо. Сунув наган в кобуру, Бойцов снова через калитку вошел в дом. Там уже горел свет. И Лукьянов тряс револьвером перед лицом побледневшего Тараева.

– Сволота! Кого скрывал, говори? – Лукьянов с размаху ударил левой рукой портного в лицо, тот упал, но тут же поднялся на четвереньки, потом выпрямился по стене во весь рост.

– Говори, гад! – снова подступил к нему Лукьянов.

– Погоди, Тимофей… Скажи, чтобы лошадь запрягали, – сказал устало Бойцов. Он опустился на колени, приподнял на ладонях голову еле слышно стонущего Петрова.

– Потерпи, Василь Васильич, потерпи, браток…

Бойцов видел, как в уголках рта у раненого пузырится розовая пена, а по подбородку сбегает тоненькая струйка крови.

– Сейчас, Васильич, сейчас. Потерпи только…

– Готова подвода! – забежал с улицы один из милиционеров.

– Скорее, товарищи! Только навзничь его не кладите, – посоветовал Бойцов, – придерживайте голову. Кажись, легкое зацепило. Осторожнее, но поспешайте, братцы, поспешайте!

Петрова вынесли. Бухнули ворота, застучали по камням, удаляясь, тележные колеса.

Бойцов оглянулся на Жеребцова. Он сидел на корточках в углу, испуганно смотрел на милиционеров.

– Ну, куда теперь мог рвануть твой Костя?

Услышав имя, стоявший у стены Тараев, икнул, потом еще раз, еще. Бойцов только тут заметил, что по рубахе хозяина дома расплывается кровавое пятно.

– Эва, тоже, что ли, зацепило?

– Говорю жа, ик, сам, вот, свово, ик, убивца и пригрел… – плаксиво ответил портной, боясь пошевелиться.

– Кончай языком чесать! «Убивца»! На тебя, видать, пулю еще не отлили! – презрительно сказал один из милиционеров Тараеву и уже Бойцову пояснил:

– Пустяк, а не ранение. Царапина. Кожу на боку содрало – всего и делов-то.

«Метко стреляет, да еще почти на звук!» – подумал Иван.

– Костю вы упустили, граждане начальники! – кивая на Тараева, сказал Жеребцов.

– Уже и без тебя сообразили, – оборвал его Бойцов и повернулся к постанывающему Тараеву. – Не скули, не убили. Это тебе за верную бандитскую службу атаман награду выписал, гордись. Ну что, знаешь, куда теперь он подался?

– Да куды отседова ловчее – к цыгану, в Кузнечные! – выкрикнул Жеребцов.

Тараев сокрушенно вздохнул, сглатывая слюни и воздух.

– Как фамилия цыгана? Живо!

– Гроховский. Звать Игнатом… – нехотя проговорил Тараев.

– Бесполезное дело! – выкрикнул, появившись в дверях, Гаврилов. – Где ж в такой темени иголку искать!

Он тщательно вытер лоб рукавом, демонстративно открыл щечки на барабане револьвера, начал вытряхивать гильзы. Они не поддавались, и Яшка бухнул рукояткой о табуретку. Покатились, звеня по полу желтые цилиндрики. А Яшка деловито зачерпнул из кармана новый боезапас. Не зря, не зря поставил его Лукьянов у крайнего окна. Когда оттуда вывалился Ленков, Яшка показал ему свободный путь, подняв пальбу из револьвера, вроде бы вдогонку. И сам следом кинулся с подбежавшими милиционерами, уводя их в сторону. Вот и вернулись ни с чем.

– Значит, как говоришь, Игнат Гроховский? – переспросил Бойцов Тараева, скашивая глаза на Жеребцова.

У Гаврилова вывалились из ладони патроны, он лихорадочно бросился их собирать по полу, сгребая заодно и пустые гильзы.

– Ага, – кивнул Жеребцов, – знаю, где живет.

– Пошли, покажешь, – взял его за плечо Иван Иванович. – А этого портняжку, ребята, доставьте в уголовный розыск, мы там с ним еще побеседуем …

3

Ленков не ожидал, что его обнаружат в доме Тараева. Это бесило и тревожило. Не обрадовало и чертовское везение – так удачно отбиться и уйти! Он сразу же подался в Кузнечные ряды к цыгану Игнату Гроховскому – это было ближе и надежнее.

Хозяин как раз бухнул дверцей дощатой уборной, возвращаясь в избу, когда из-за поленницы возник Ленков.

– Здорово, Игнат.

– Тьфу ты, напугал, леший! – отпрянул хозяин.

– А не ходи по ночам!

– С моё поживёшь, посмотрим, ещё чаще забегашь! Чо, никак от кого-то ноги уносишь? Вид больно запыхалый…

– Да, вышла заварушка… На фараонов напоролся! Но, кажись, одного заделал в точку!

– Да ты чо! Охо-хо, дела! Эх-ма, Костя, и пошто ты такой на стрельбу несдержанный! Чо, прям насмерть? Плохо! Это их взъяриват. Хотя, конешно, ежели жисть на кон поставлена…

– Брось ты свою трепотню! Думай, где мне приютиться? – нетерпеливо оборвал его Ленков.

– Но у мине-то – сразу отпадат. Народу в доме всяково полно. Вот што! Погодь тут. Щас подошлю к тебе младшого свово – Тимофея, он и сведет тебя к Спиридону, брату моему. От там-то – тихо. Отсидишься, малость. Но не забудь его потом отблагодарить, он это ценит.

– Какой разговор!

Пару минут спустя Ленков и Гроховский-младший скрылись в темноте.

Не прошло и получаса, как к цыгану Игнату нагрянула милиция. Уже снова он расположился почивать, даже закемарил малость, – в пристройке к дому, где они с женой и ночевали. Когда залаяли собаки, подошел к двери, прислушался.

– Эй, старая, я к Бердниковым подамся, а ты, ежели мною интересоваться начнут, говори, мол, уехал на днях за хлебом вверх по Ингоде…

Он прошмыгнул через отдельный выход во двор, вышел, крадучись, на зады. Но уходить было поздно: со всех сторон к дому подходили люди. Только и успел Игнат вскарабкаться по приставленной лестнице под крышу амбара. Забился мышью в хранившееся здесь сено, затих.

Милиционеры подняли на ноги всех домочадцев.

– Где хозяин? – спросил Бойцов старуху цыганку.

– Уехал третьего дни по Ингоде за хлебом.

– Кто дома?

– Квантиранты тока.

– А где Елена?

– С мужиком своим спит.

– С каким это? – насторожился Бойцов, зная, что за мужики бывают у Курносой.

– Э-э! – Старуха покачала головой. – Иди посвети! Подержи свечку!

Из-за дома, покашливая, появилась темная мужская фигура.

– Мишка вона с ней и живет, – кивнула в сторону мужика цыганка.

– Фамилия ваша, гражданин?

– Ну Самойлов моя фамилия…

– Мишка! Ты, что ли? – воскликнул за спиной Бойцова милиционер Карпов. – Здорово, брат! Так ты здесь, что ли, теперь кантуешься?

– Здесь, не видишь, што ли? – безулыбчиво ответил Самойлов.

– Это Мишка Самойлов, – пояснил Карпов Бойцову. – Мы с ним раньше вместе служили в конном отряде милиции.

– Где сейчас служишь? – спросил Иван Иванович.

– Уволился, работу ищу. А вы чего здесь?

– Гуляем, – засмеялся Карпов.

– Иди, иди в свою баню, – замахала на Мишку цыганка и уже Бойцову: – Там они с Ленкой и ночуют, а по теплу, о-на – на вышку перебираются. Ты, начальник, их не трожь, авось сладится у Ленки… Вроде зятек с понятием…

Самойлов выжидающе посмотрел на Бойцова.

– Чо, пойду спать-то?

– Ну, иди пока, – разрешил Иван Иванович. – Понятно, что не дальше баньки своей. А сожительницу свою ко мне сюда направь…

– Товарищ Бойцов! – раздалось за спиной. – Тут мы какого-то субъекта из сена вытащили.

– Не субъект я! Игнат Гроховский! Хозяин энтого хозяйства!

– Ого! – засмеялся один из милиционеров, молоденький. – А чего же ты тогда, дядя, на крыше среди сена, как цуцик зубами стучишь?

– Ах ты, паразит! – замахнулась цыганка на мужа. – Омманул! Омманул, гад такой! Тайком, стало быть, вернулся и напился, а на сене трезвел, ирод!

– Бросьте разыгрывать театр! – рассердился Бойцов. – Гражданин Гроховский! Вопрос у меня к вам серьезный имеется. Пройдемте в дом.

В полутемной передней комнате-прихожке Бойцов с порога уперся пристальным взглядом в старого цыгана:

– Что крутите-хитрите, Гроховский? Говорите прямо: где скрываете бандита Ленкова?

– Помилуй Бог, знать не знаю таковова! Фантиранты у меня да и тока! – Не ожидая нового вопроса, Гроховский зачастил: – Стало быть, Киргинцевы муж с женою, Михаил и Александра, да еще одна женщина-фантирантка – Заборовская Елена… Тока оне, того… в домовой книге переписаны, как, стало быть, городские порядки требуют… Киргинцевы воопче дом выкупить обещалися, ото как!..

В передней комнате, налево, у порога, была устроена деревянная вешалка с задравшимся пологом, на которой Бойцову сразу бросилась в глаза бурятская доха. Про такую говорили родственники убитого бурята Гомбоева.

Квартиранты, собирающиеся, по словам Гроховского, откупить дом, уже поднялись на шум, запалили керосиновую лампу. Из комнаты вышел в накинутом на плечи пиджаке мужчина средних лет.

– Вы будете Киргинцев Михаил? – спросил Бойцов.

– Так и есть. А в чем дело?

– Давно живете здесь?

– Так, почитай, всю зиму. А, собственно…

– Это чья доха?

– Доха… Да и не знаю… Хозяйская, должно быть. Это небось Игнат где-то раздобыл. Чево молчишь, хозяин? – Киргинцев посмотрел на Гроховского.

– Балабол ты хренов! – зло огрызнулся в ответ цыган.

– Тихо! – прикрикнул Бойцов. – Сидите, Гроховский, здесь, разговор наш впереди. Думайте. А мы, гражданин Киргинцев, давайте-ка в другой комнате побеседуем. Какую вы тут занимаете?

– Мы в маленькой ютимся, а здеся, в зале, все сообща обедают…

Бойцов кивнул Карпову и еще одному милиционеру. Те стали осматривать «залу», начав с огромного комода. С противным скрипом выдвигались тяжеленные комодные ящики. Бойцову бросилась в глаза кипа бумаг в нижнем ящике. Среди старых газет, пожелтевших квитанций и обрывков торчали какие-то бланки с печатями и подписями.

– Стоп, ребята, а это что такое? Тэк-с… И тут тоже специалисты по мандатам проживают! Ты погляди, чистые бланки! Вписывай имя-фамилию – и готов документ, удостоверяющий личность. Чье хозяйство? Гроховский?! Киргинцев?!

– Гражданин-товарищ начальник! Ведать не ведаю, откель все это! – заторопился квартирант. – Подозреваю, Гроховский приволок для своих темных дел. Его проделки! Я вам, товарищ, такое мог бы порассказать! – дрожащим голосом выговорил Киргинцев.

– Ну, пойдемте, расскажете… Карпов, все заактировать!

– Тут их цельная шайка! – перешёл в соседней комнатушке на трагический шепот Киргинцев. – Здесь на гулянках бывает Ленков! И его люди – Бориска Багров, Сенька Косолапый, Мишка Долгарь… А ещё этот, который с Ленкой Гроховской живет… Вертлявый до подозрительности! Самойлов его фамилия. Пока я его ещё ни на чем не словил, но, если доверите… Та ещё штучка-птичка!

– Ты-то тоже, видать, штучка с ручкой! – Иван Иванович отбросил в сторону вежливый тон. – Не при чем, значит? Всё видишь, всё знаешь и молчишь! Как это называется по закону, не в курсе? Укрывательство и пособничество! Придётся, Киргинцев, держать ответ!

– Виноват, гражданин начальник! Пойти и рассказать вам всё – хотел, давно хотел! Но… боязно. Люди они жестокие – со своимя и то расправляются зверским образом. Слышал, что в рогожный куль суют и – в прорубь!

– Что же с тобой делать? – посмотрел на Киргинцева Бойцов, изображая крайнюю задумчивость и как бы размышляя вслух. – И доха опять же – с убийства на Витимском тракте. А может, и ты там ручку приложил?

– Начальник, истинный крест – ни сном ни духом! Дело, конешно, ваше, как в отношении меня поступить, но тока я вот что скажу. Могу вам помочь изловить Ленкова!

– Ишь ты! И каким же образом?

– Дадите мне спирта и порошок сонный. Подсыплю ево в спиртишко, хе-хе, а как заявятся голубчики – напою их, оне заснут, а я их свяжу – и готово дело!

– Серьезно?

– Начальник! От те крест!

– Ну-ну…

Затем поодиночке были допрошены Александра Киргинцева и Елена Заборовская. С первой толку оказалось мало, а Заборовская доверительно поведала Ивану, что два Мишки – Самойлов и Киргинцев – крепко сдружились, по ночам вместе куда-то уходят, совместно ведут какие-то «коммерческие» дела, иной раз приносят деньги и вещи… Заборовская панически заламывала руки, голос у неё срывался. Истерила дамочка без притворства.

А Ленка Курносая, сожительница Самойлова, в лоб заторговалась: де, чего она иметь будет, коли поможет словить Костю Ленкова.

– Не обидим, найдем, как отблагодарить, – что еще мог ответить Иван Иванович. И – сам не ожидал, что Ленке на удочку попадется!

– Ага, новый нос мне вместо провалившегося вставите! Так меня Костя и с новым носом так глубоко закопает – никакой, самый длинный нос не высунешь! Отвали, начальник, со своимя вопросами. Мне ещё пожить охота!

Бойцов снова взялся за Игната Гроховского.

– Значит, дорогой гражданин ты наш, правды мы говорить не хотим? Откуда доха? Откуда поддельные документы?

– Насчет дохи – так это… Купил на базаре у одного бурята…

– Что за бурят?

– А на черта мне его хвамилия? Он жа не хвамилию продавал…

– Ну а документы подложные…

– Документы-документики… Вспомнил! Ну и гад же! – Гроховский изобразил возмущение, переходящее в негодование и праведный гнев. – Это, гражданин начальник, я не доглядел! Заходил один субчик, наверное, он на меня и решил тень навести!

Гроховский, зная об аресте Попикова, уверенно лгал.

– …Первочитинский он, в ГПО служил, но, говорят, на каких-то темных делах погорел. Небось потому и прятал у безвинного человека свои огрехи…

– Что же это он вас выбрал?

– А пёс его знает! Я ж любому гостю рад. Помнится, он что-то про постой поговари…

– Гроховский! – укоризненно сказал Бойцов. – Не надоело врать и скоморошить?

Иван Иванович от души припечатал по столу кулаком, аж в буфере напротив стопки зазвенели! Рванул из кармана револьвер:

– А ну-ка, пошли во двор!

– Зачем это? – обеспокоенно вскинулся цыган.

– Расстреляю тебя, облезлого, за вранье! Вроде бы как при попытке к бегству…

– Господь с тобой, начальник! Так не шути!

– Пошли во двор, сказал!

– Ты чево, ты чево?!

Дед и впрямь затрусил.

Во дворе Бойцов подвел цыгана к телеге, стоявшей под навесом. Было видно, что телегой недавно пользовались, – не с осени стояла.

– Чья телега?

– Телега-то?.. Вроде моя, начальник…

– Что ж так неуверенно? У кого купил?

– У Яшки Верхоленцева…

– Знаешь, кто он такой?

– А чо, мужик да мужик…

– Да… Придется нам, гражданин Гроховский, еще долго беседовать и не здесь.

– Дык, эт чо же, заарестовываете старика?

– Временно задерживаетесь, гражданин Гроховский, для выяснения всех обстоятельств, интересующих следствие. Понятно? – официально заявил Бойцов.

– Эт чо, мине прям щас и собираться?

– Да, прямо сейчас!..

С ночного поиска Ленкова Бойцов вернулся чернее тучи. В угрозыск были препровождены задержанные Игнат Гроховский, его постояльцы Киргинцев и Самойлов. Их допросы ничего не дали.

Успокоенный Лукьянов поспешил с докладом к начальнику уездной милиции.

А Бойцов поехал в больницу. Но к Петрову его не пустили, сказав, что состояние у раненого тяжелое, пуля задела легкое, как Иван Иванович и предполагал…

4

У Бородина, когда к нему постучался Лукьянов, как раз находился правительственный инспектор (начальник) областной милиции Антонов. Они выслушали доклад Тимофея. Понятно, что в докладе героически выглядели сам Лукьянов и милиционеры его участка, а роль Бойцова была преподнесена как неумело организовавшего операцию. Сомнительное предложение Мишки Киргинцева напоить и захватить Ленкова Тимофей обыграл как свое предложение, поручившись за надежность вербовки Киргинцева, якобы им уже проведенной.

Как ни странно, идея бескровного и быстрого исхода дела захватила обоих милицейских начальников.

В этот же день, 13 марта, к вечеру, Мишка Киргинцев получил в управлении уездной милиции две бутылки спирта и снотворный порошок. По решению уездного милицейского начальника, Киргинцева и Самойлова отпустили восвояси, под подписку. Последний сразу же куда-то подался.

А Киргинцев едва успел вернуться домой, как неожиданно нагрянули «гости» – сначала на пороге появился Бориска Багров, а после его условного сигнала дверной проем заслонила плотная фигура Ленкова.

Костя справедливо рассудил, что после милицейского шмона дом некоторое время безопасен. Тем более что Мишку Самойлова, несмотря на все наговоры, не арестовали.

Увидев Ленкова, Киргинцев струхнул не на шутку, но постарался вида не подать, наоборот, самодовольно выставил на стол обе бутылки спирта.

– Смотри, Костя, милиция угощает! Со склада самой уездной милиции торжественно выдано для дела важного…

– Что же это за дело, а? – прищурился, как прицелился, Ленков.

– Так праздник у нас – день счастливого избавления от фараонов!

– Ты для цирка-шапито прибереги свои шуточки! Че про спирт насочинял?

– А вдруг, Константин, тебе правда не понравится?

– А она мне никогда и не нравилась. Где спирт взял?

– Я ж тебе и талдычу: в милиции выдали! Для тебя!

– Щас бошку твою проломлю – по-другому запоешь! – грозно подступил в Киргинцеву Бориска, размахивая револьвером.

– А чо тут петь. Приказано в милиции, Костя, мне вас с Бориской напоить и усыпить, а потом угрозыску сдать.

– Чево?! – Багров, яростно засопев, направил револьвер Киргинцеву в лоб.

– Охолони, охолони, Бориска! – засмеялся Ленков, хлопнул его по плечу и сел за стол. – Садись, Бориска, садись, брат. Давай, Мишка, наливай, будем травиться! Но ты, Бориска, не пей – он туда порошка насыпал!

– Дык, а ты-то, Костя?

– Садись, дурень! Угощенье от сыскарей подвалило!

– Костя, ты не подумай, – угодливо сказал, кривясь в жалкой улыбочке, Киргинцев. – Я туды ничево не сыпал. Вона порошок – в бумажке, на подоконнике…

– А я и не думаю! – оскалил желтоватые и крупные зубы Ленков. – И ты, Миха, давай, не смущайся. Выпьем на казенный счет!

Теперь расхохотались все трое. И гужеванили чуть ли не до утра. Благо, и выпивки, и закуски хватало.

Несмотря на бодрый доклад Лукьянова об операции, шустрые борзописцы из газеты «Дальне-Восточный телеграф» довольно быстро докопались до сути ночного происшествия у дома портного Тараева. Уже 14 марта на третьей полосе, с переходом на четвертую, в рубрике «Происшествия» была опубликована обидная для милиции заметка «Убийство агента угрозыска»:

«По просьбе инспектора област. милиции Антонова двое агентов уголовного розыска были командированы для участия в аресте совместно с уездной милицией известного уголовного преступника Ленкова, скрывающегося в одном из домов на ст. Чита-I. По прибытии к дому, где находился Ленков, милиционеры уездной милиции, числом человек 7–8, в дом войти „не рискнули“ и остались у ворот. Пришлось идти в дом агентам угол. розыска. В то время, когда они открыли дверь, из дома раздался выстрел, которым агент угол. розыска Петров был ранен. Преступник воспользовался этим, выбежал из дому и скрылся, т. к. милиционеры другому агенту уголовного розыска не оказывали никакого содействия в поимке, а лишь открыли беспорядочную стрельбу и едва не ранили другого агента. Рана, полученная Петровым, признается опасной для жизни – пуля застряла в легком» .

При всех неточностях в описании случившегося, нельзя не заметить, как прошелся журналист по уездным милиционерам, впрямую обвиняя их в трусости. Заголовок этой заметки, к несчастью, оказался трагически пророческим: 6 апреля в госпитале Красного Креста от полученного в ночь на 13 марта ранения в грудь Василий Васильевич Петров скончался.

Дмитрий Иванович Фоменко тяжело переживал гибель Петрова. Нельзя сказать, что в этом было что-то очень личное. Петров был для него одним из двадцати восьми сотрудников, причем не самым исполнительным, сметливым и дисциплинированным. Дмитрий Иванович даже наказывал его дважды. Один раз – за серьезный проступок: Петров присутствовал при вымогательстве у китайских торговцев денег его начальником, теперь уже бывшим помначем отделения Сметаниным. А второй раз – аккурат за четыре дня до смертельного ранения. Влепил начугро агенту два внеочередных наряда на дежурства по отделению за систематическую неявку на вечерние занятия. Но что это меняло в случившемся?

Конечно, можно было рассудить и так. Полез на рожон. Не оценил до конца обстановку, не сориентировался… Но как сбросить со счетов горячее желание сотрудника настичь матерого врага. Конечно, мог, как милиционеры 5-го уездного участка, прятаться за углом или забором. Нет, вперёд ринулся! А пуля уже не выбирает…

Дмитрий Иванович с горечью посмотрел на лежащее перед ним прошение:

«Начальнику Чит. отд-я УР от вдовы мл. агента Угрозыска Варвары Андреевны Петровой

Ввиду бедственного материального своего состояния по неимению средств прошу об исходотайствовании мне единовременного пособия за службу мужа Василия Васильевича Петрова, убитого при исполнении им служебных обязанностей преступником Ленковым».

На прошении уже красовалась резолюция начальника гормилиции: «Деньги будут выделены по получении кредита».

Вот так. Вроде не отказали, но и не помогли. Кредита дождаться же было просто невозможно. Выделяемых ежемесячно правительством денег только-только хватало, чтобы выдать личному составу подразделений милиции половинное жалованье.

 

Глава шестая

1

В первую очередь, об этом пошла речь на открывшемся в пять часов вечера 20 марта в зале канцелярии Читинской уездной милиции съезде участковых начальников. Начальник уездной милиции отсутствовал по болезни, не появился в первый день, тоже сославшись на болезнь, и начальник 5-го участка Лукьянов. Съезд, а по сути – обычное совещание, начальник поручил вести старшему агенту уездного угрозыска Ивану Ивановичу Бойцову.

Заслушали доклады об обстановке на участках, приняли к сведению прозвучавший с трибуны упрек Бойцова о несвоевременности информирования с мест уездного управления о происшествиях уездного характера.

Рассказал Иван Иванович собравшимся подробности раскрытия дел об убийстве бурята Гомбоева и путевого обходчика Лосицкого, сообщил, что по этим делам задержаны и допрашиваются более десятка бандитов, входящих в разбойничью шайку Ленкова.

На второй день на съезде появился областной инспектор Антонов. Сразу же весь разговор перешел на проблемы обеспеченности милиционеров.

– Товарищи! Обязан доложить, что зачастую, не имея никаких средств к существованию, – взволнованно говорил, не выходя к трибуне, с места, начальник 1-го участка Сидельников, – милиционеры отказываются от служебных командировок, а входящие в состав участка волости, как вы все знаете, разбросаны довольно протяженно. И, таким образом, остаются без милицейского внимания. Но, товарищи, видя нагое и голодное состояние милиционеров, репрессивных мер против их отказа от выполнения распоряжений принимать не могу, совесть не позволяет наказывать за это! Ни обмундировать, ни накормить не можем – как с людей спрашивать, о какой дисциплине вести речь? О какой, наконец, борьбе с уголовщиной говорить? Вот откуда такие наши неутешительные результаты!

– Вношу предложение! – поднялся начальник 4-го участка Якушев. – Предлагаю просить правительственного инспектора Забайкальской области товарища Антонова войти с ходатайством перед правительством ДВР о выдаче сотрудникам милиции содержания полностью, на сто процентов!

– Правильно! Давно пора! Поддерживаем! Голосуем за вхождение с ходатайством! – слышалось из зала.

Так и постановили.

– И по обмундированию! Когда же решим этот вопрос? Люди совершенно раздеты!

– Даешь вторую резолюцию!

– Товарищи! – Антонов выдержал паузу. – Уважаемые товарищи начальники участков! Понимаю вашу боль, нужды каждого милиционера… Стараемся все эти вопросы в правительстве решить. Но с деньгами, товарищи, сложно… Теперь по вооружению. Получаем, товарищи, от Нарревармии трехлинейные винтовки, патроны…

– С винтовкой несподручно идти на налетчика, особенно при задержании! Не развернешься! Наганы нужны! В достаточном количестве! – выкрикнули из зала.

– И с таким прошением обратились! – Антонов начал терять спокойное расположение духа, с которым он явился на съезд. – Думаю, положение поправим. Но поймите, товарищи! Армия тоже не излишки отдает! Но, ещё раз повторяю, военмин товарищ Блюхер в курсе наших запросов… Теперь об амуниции. К весне некоторые предметы обмундирования сотрудникам будут выданы…

– Так уже и не зима! – снова крикнул кто-то с места.

– Товарищи, поспокойнее! – постучал о граненый графин с водой секретарь съезда Растворов. – Дайте товарищу Антонову обрисовать положение…

– Да знаем мы положение! Сроки назовите, конкретно, что будет?

– Пошив обмундирования уже размещен, весь вопрос в оплате этих заказов, – продолжил Антонов, у которого окончательно испортилось настроение. – Пока наличие остаточных средств у правительства крайне мало. Но идёт накопление! По мере накопления всем сотрудникам будет отпущено всё, что положено по закону. Однако хотел бы сказать о другом. Трудности велики, но такое, товарищи, время. Да, мизерное жалованье, но тем не менее это не означает, что на службу надо принимать черт знает кого! Некоторые идут на взятки, вершат преступления по должности. Сегодня арестован целый ряд сотрудников органов милиции за такие дела. А бывший начальник Нерчинско-Заводской уездной милиции систематически расхищал госценности, прибрал несколько тысяч золотом и бежал за границу! Вот куда ушли деньги простых милиционеров! Или совершенно недавнее вопиющее событие. В нашем областном управлении 8 марта стоявший на посту милиционер Кулаков, которому было поручено охранять документы и ценности управления, польстился на дармовое угощение водкой, допустил к посту преступников! Они же его тяжело ранили и ограбили кассу! Вот так! Все это, товарищи, получает нежелательный общественный резонанс – население ропщет на милицию, называя сотрудников грабителями и дармоедами, сидящими на шее народа. За такими фактами, товарищи, не видно благородных примеров, а они имеются. Вот например, посмотрите, здесь присутствует товарищ Лукьянов, начальник пятого участка с центром в селе Кенон.

Антонов благосклонно кивнул объявившемуся на съезде Лукьянову, протянул в его сторону руку.

– Думаете, он живёт без трудностей? Никуда они не делись! Но тем не менее люди здесь подобрались сознательные. Потому и нанесен серьезный удар по преступникам, разгромлена первочитинская шайка…

– Да ты, Тимофей, герой! – подтолкнул плечом Лукьянова сидевший с ним рядом Никифор Васильев, сотрудник уездного управления. Скосил глаза на цепочку, свешивающуюся из кармана гимнастерки Лукьянова. – Хм, а тут говорят, что мы бедные и разутые! У тебя же, погляжу, цепь золотая, небось и часы тоже не оловянные?

– Да нет, не олово, – горделиво ответствовал Лукьянов. Небрежно отстегнул пуговку на кармане, вынул плоскую золотую луковицу.

– Богато! – покачал головой Васильев. – И как тебе урезанного жалованья на такие цацки хватает?

– Жалованья, как тебе известно, получаю половину от назначенных тридцати шести рублей, а это долги мне отдают, да дядька помогает.

– Он у тебя небось свистнутое в восемнадцатом годе из Читинского казначейства золотишко нашел!

– Баламут ты, Никифор! Слушай лучше товарища Антонова. Дюже умный мужик!

– Нам с его ума ни одеться, ни щец похлебать с мяском!

– А ты иди к нам в участок служить, авось и на земле полегче будет. Тем паче, што у нас выручка взаимная, ребята многим делятся…

– Подумаю, однако! – засмеялся Васильев, но так, чтобы говорливого начальника на трибуне не спугнуть.

Васильев пришел на работу в милицию еще в ту пору, когда у руля областного управления стоял Василий Михайлович Сокол-Номоконов, а в его помощниках ходил Иван Иванович Бойцов. С Бойцовым Никифор сдружился крепко, дружбы этой не теряли.

Когда закончилось заседание, Васильев отозвал друга в укромный уголок.

– Вот что тебе, друже, хотел бы сказать. Не нравится мне наш именинник!

– Не понял, о ком ты?

– Ну, слышал же, как Антонов с трибуны нахваливал начальника пятого участка…

– А, вот оно что! – Бойцов с интересом поглядел на товарища.

– Оно, оно… – кивнул Васильев. – Что-то шиковать стал Лукьянов в последнее время. Мы ж с тобой его помним, когда он на службу пришел – заплата на заплате, прореха на прорехе. А теперь? Коня справил доброго, сам округлился, часиками золотыми поигрывает!

– Золотыми? Я у него и железных не видывал.

– Сегодня мне хвастался золотой цацкой. Мол, долги отдают…

– Может, и отдают… – задумчиво проговорил Иван.

– Получается, напрасно волну гоню? Богатые должники… Откель тока они у голытьбы образуются? По-моему, Тимоха занимал все время, а не у него…

– А скажи мне, Никифор… Обстановку ты по уезду знаешь. Ничего тебе в глаза не бросилось в итогах работы участков?

– Да вообще-то… Ты мне поконкретнее…

– А вот, обрати внимание. Возглавляемый Лукьяновым пятый участок включает в себя две волости и Черновские копи. Так? В Кенонскую волость входят села Кенон, Верх-Читинское и Домнинское селение. А в Титовскую – остальная вся округа Читы. И где больше всего грабят крестьянские обозы и постоялые дворы? Причем, заметь, нагло, не боясь, что нагрянет милиция или сядет на хвост…

– Понятное дело! Самые очаги – ближние пригороды Читы и Ингодинская долина…

– Вот то-то и оно. Но почему, друже, бандиты щелкают не всех подряд, а богатые наводки имеют?

– Сеть наводчиков у них добрая!

– Именно! И второе. Мы усилили патрули, участили облавы, засады устраиваем в самых горячих местах. А бандиты из-под носа уходят! Не потому ли, друг ты мой, что кое-кто в милиции прикрывает бандитов?

– Думаешь, Лукьянов? – оглянувшись, тревожно спросил Васильев.

– Не знаю, – неопределенно ответил Бойцов, – только видится мне, что неспроста такой нынче расклад у преступников и их наглая лихость. Вот, к примеру, наша неудавшаяся облава у первочитинского портного Сидорова. Там-то верная информация была, а поди ж ты…

– Надо обо всех наших подозрениях доложить Антонову и Бородину.

– Что докладывать-то? Где у нас факты, где кого за руку схватили?

– Но вот часы-то, Иван, часы?! Действительно, странно. Так всегда бедствовал Лукьянов – и вдруг. И еще… Ты знаешь, он меня нынче к себе агитировал. Мол, и ты, парень, заживешь получше.

– Интересное дело… – покачал головой Бойцов. – Что это за рог изобилия образовался на лукьяновском участке?..

2

Бизин, прищурившись, смотрел, как Ленков яростно лохматит русые кольца на голове.

– Что, Костя, пощипал тебя угрозыск? Крепко пощипал…

– Да уж… Но ничо, посчитаемся. Одного мильтона я все-таки срезал!

– Чем хвалишься, Костя! – укоризненно вымолвил старик. – А твоих сколь сгребли? Погоди, милок, они еще много интересного про твои дела в уголовке расскажут, а там сыскари и пошире сеть закинут, наловят рыбки удалой!

– Сучьи потроха! Надо их, как тех, январских. Хлоп – и не чешись в строю, Маруся! В темноте, да гурьбой, да при наганах – смелые, а поодиночке у фараонов поют, бляди, как соловьи… А эта сволота, Мишка Жеребцов! К Тараеву, сука, уголовку привел! Кабы не Яшка Гаврилов под окном… А потом, гнида, к Гроховскому фараонов поволок, вслед за мной! Это еще хорошо, что цыган с опаской живет – спроворил меня к брату, а так бы… Почитай, Андреич, дважды за ночь из-под сыскарского носа ноги пришлось уносить!.. Игната в кутузку уволокли, Попикова зацапали… – угрюмо подытожил Ленков.

– Вот это особливо жаль. Накрылась мастерская по документам, а документики-то и сегодня нужны, да и в будущем нам с тобой потребуются.

– Шурка мне сказала, что зацапали Ваську прям с печатями, когда он их затырить хотел…

– Снова к ней похаживаешь?

– А што, запрет батюшка наложил с бабой греться? Ты вон и сам не промах… – насмешливо выговорил Костя, намекая на недавнюю женитьбу старого Бизина.

Сошелся на Рождество старикан с бабенкой, лет на десять его помладше, даже на свою фамилию записал. Хотя, конечно, самому, что ли, постряпушки-постирушки разводить?

– Смотри, парень, влетишь! – Бизин сделал вид, что укола не заметил. – За ней теперь вполне сыскари глазырят! Она ноне – на тебя приманка.

– Да не, Андреич… Был тока разок, по горячему, подробности узнать. Да на малую денег дал, чего дитяти-то голодовать, да и Шурке тоже.

– Заботливый… И долго собираешься пансион выплачивать?

– Ладно! Чего вцепился?

– Зацапают тебя на ней, Костя!

– Не зацапают. Чево она знает-то! Вот эти говнюки, конешно, натрезвонят! Эка же, ты погляди, как фараоны всю первочитинскую компашку размотали! Захарка-то со своей бестолковой жадностью… А Долгарь с Абдулкой… Соловьями, суки, в розыске заливаются! Но у Тараева… Кабы не темнота, да не Яшка под окном…

– А что же твой прикормленный не предупредил заранее?

– Он и сам не знал. Хоть влез напоследок да хоть пару своих, надежных, сумел к Тараеву взять. Говорю же, Яшка помог навинтить! Да… Хорошо хоть силушкой я пока не обижен! Хотя… Ежели б портной на ночь ставни закрыл, – вряд ли бы я раму вынес!

– Слышь, Константин… Надо заткнуть рты говорливым твоим людишкам. Тем, что попались. Лукьянову и поручи. Навались с гневом, мол, виноват ты, так-растак, исправляй дело. Тому, кто продался уголовному розыску, – смерть! Ты же так своих настрополил? Иль уже по-другому думаешь?

– Мое слово – кремень! И без Тимки человек при арестной команде есть надежный. Пусть покрутится! Как Калача и его свору, всех этих говорунов заделает и – точка! А Лукьянов на подстраховке будет. Ему поручу, чтоб протолкнул на конвой моего человечка… Вот только бы этих говнюков побыстрее от сыскарей в тюрьму взялись бы забирать… Ну а дорожка в острог для них последней и станет…

Ситуация с арестованными ленковцами оказалась ещё более благоприятной, чем предполагали Бизин и Ленков. Из арестного помещения Читинской городской милиции семерку арестованных, обвиняемых в убийстве и ограблении Гомбоева и Лосицкого, следователи потребовали направить для дальнейшего дознания в 5-й уездный участок, по территориальной принадлежности.

Поэтому Лукьянов, зная обстановку в участках, не сомневался, что снова конвой будет сборный. И переговорил, между делом, с помначем гормилиции Арказановым. Дескать, народец придется к нему конвоировать отчаянный, надо и надежный конвой, с опытом. Вон, в январе, у этого, как его, Кривоноса, что ли, и муха не улетела…

«Телефонограмма № 97 22/III-22 г.

Правительственному инспектору Нармилиции Забайкальской области

Прошу о назначении и командировании конвоя в составе 8-ми милиционеров для сопровождения арестованных из Угрозыска в 5-й участок Читинской уездной милиции, препровожденных начальником Читинской уездной милиции для производства дознания по делу убийства и ограбления гр. Лосицкого на 913 версте и бурята Гомбоева Даши на Витимском тракте. Начугрозыска Фоменко.»

«Телефонограмма № 6

От правительственного инспектора народной милиции Забайкальской области – начальнику отделения Уголовного розыска

На Вашу телефонограмму за № 67 от 22/III-22 г. сообщаю, что просимого конвоя для сопровождения в 5-й участок Читинской уездной милиции арестованных в моем распоряжении не имеется, т. к. все милиционеры заняты постовой службой при Уездной и областной милиции. Антонов.»

МВД

Читинское отделение Срочно

уголовного розыска Начальнику Читинской городской

24 марта 1922 г. Народной милиции

№ 165

г. Чита

Р А П О Р Т

Представляя при сем копии телефонограмм за №№ 97 и 6, прошу о назначении конвоя в составе 8-ми милиционеров для сопровождения арестованных из Угрозыска в 5-й участок Читинской уездной милиции, т. к. во вверенном мне отделении свободных агентов для конвоя не имеется. Одновременно с сим арестованные перечислены содержанием за Вами.

Приложение: упомянутое.

Начальник отделения Угрозыска – Фоменко.

Телефонограмма № 407 24 марта 1922 года СРОЧНО

Начальникам 2-го и 3-го участков

Завтра 25 марта к 9-ти часам утра приказываю Вам выслать в Управление четыре человека вооруженных винтовками милиционеров для сопровождения арестованных в 5-й участок уездной милиции. За начальника гормилиции – Арказанов.

С П И С О К

сборного конвоя из милиционеров 2-го и 3-го участков гормилиции, определенных для сопровождения арестованных

в 5-й участок Чит. уездной милиции 25 сего марта 1922 г.

1. Кривонос Трофим Захарович – надзиратель 3-го участка гормилиции

2. Кочелаев Иван Васильевич – милиционер 3-го участка гормилиции

3. Тютюнов Рафаил Павлович – милиционер 3-го участка гормилиции

4. Мальцев Коронат Евтеевич – милиционер 3-го участка гормилиции

5. Муратов Лука Митрофанович – милиционер 2-го участка гормилиции

6. Муратов Михаил Митрофанович – милиционер 2-го участка гормилиции

7. Голунов Андрей Алексеевич – милиционер 2-го участка гормилиции

8. Сергеев Иван Христофорович – милиционер 2-го участка гормилиции

Старшим сборного определен тов. Кривонос Т. З.

ИЗ ПРОТОКОЛОВ:

«1922 г. марта 26 дня нар. след. 4-го уч. Вост. – Заб. в присутствии начальника 5-го участка Чит. гор. милиции и помощника нач-ка того же участка произвел осмотр местности и трупов семи задержанных и убитых при попытке к бегству конвоем милиционеров 3-го и 2-го участков Чит. гор. милиции под командой надзирателя 3-го участка Кривоноса, при осмотре оказалось:

трупы лежат в радиусе 10 саженей один от другого на расстоянии от 3 до 6 сажень в разные стороны дороги, ведущей из поселка Чита-I в с. Кенон. Трупы лежат на земле, входящей в состав 5-го уч. Чит. уездной милиции…»

«1922 г. марта 26 дня народный следователь 4-го участка Восточного Забайкалья допрашивал нижепоименованного свидетеля с соблюдением 443 ст. Устава Угол. Судопроизводства, который на предложенные вопросы объяснил:

КРИВОНОС Трофим Захарович, гр. Приморской обл., Никольск-Уссурийского уезда, Сысоевской волости, д. Варфоломеевка, 25 лет, надзиратель 3-го уч. Чит. гор. милиции, не судился, посторонний.

По получении письменного распоряжения от начальника Чит. гор. милиции, которое приложено к делу, я с конвоем, состоящим из 7 человек, а именно: милиционеры 3-го участка Чит. гор. милиции Кочелаев, Тютюнов и Мальцев Коронат и милиционеры 2-го участка Чит. гор. милиции Муратов Лука, Муратов Михаил, Голунов и Сергеев, явился к арестному помещению, где мне и дали 7 человек, фамилии не помню, они значились в сопроводительной бумаге. Я принял их и повел по Уссурийской улице по направлению на п. Кенон. Выйдя из города, я направился с ними по дороге, которая пролегает около авиационного парка и линии ж. дороги. С правой стороны дорога открыта, а с левой невдалеке имеются разные постройки, в которых проживают какие-то бойцы. Пройдя от черты города саженей 100, арестанты бросились бежать в разные стороны. Конвой кричал: „Стой“. Я, видя, что они не останавливаются на крик „стой“, скомандовал: „Стреляй!“ По открытии огня сопровождаемые все были подстреляны, и когда я подошел для их осмотра, то они были уже мертвы. О происшествии мною было доложено нач-ку 5-го участка Чит. гор. милиции лично самим. После доклада вернулся на место происшествия и ожидал прибытия судебных властей.

С моих слов записано верно, мною прочитано и подписано

Кривонос».

«Народному следователю 5-го участка

Прошу выслать в суд подробную справку о судимостях убитых 25-го марта с. г. преступниках: Жежко Захар Алексеевич, Жеребцов Михаил Артамонович, Долгарев Михаил Семенович, Хобсов Абдул, Жулевич Кондратий Давыдович, Матюшенко Игнатий Иванович и Михайлов Григорий Иванович, дознание каковых лиц направлено Вам 28-го марта с. г. № 890 Наччитгормилиции.

Председатель Народно-Политического Суда Забайкальской области

СОРОЧИНСКИЙ».

3

– Садись, Константин, выпьем по рюмочке за упокой души новопредставившихся рабов Божьих, – пододвинул к атаману тарелочку с солеными рыжиками покхекивающий Бизин.

– Што-то в последнее время, Андреич, забирать меня эта штука совершенно перестала, – угрюмо кивнул на бутылку Ленков.

– Невры это расшалилися, Костя, – подал голос распаренный от выпитой хани Филя Цупко, верным хвостом таскавшийся повсюду за атаманом.

– Лекарь выискался, твою мать!

Ленков схватил граненый стаканчик, опрокинул его в глотку. Шумно выдохнул, не закусывая, подпер лохматую голову левой рукою.

– Одно мне душу бередит: добраться бы до всей этой своры мильтоновской!.. Своими бы руками передушил, как кутят!..

– Чево ты, паря, так жилы рвешь, расстраиваисси почем зря! – успокаивающе откликнулся Цупко. – Силов у нас хватат, а ежели и понесли потери, так новых хлопцев навербуем сколь нада!..

– Чего-то собаки разбрехались… – Бизин сделал вид, что прислушивается, пристально глянул на Цупко, повел головою в сторону двери. – Ты, Филя, поди-ка, постой на всякий случай у калитки, послушай округу.

Тот понимающе кивнул, шумно сопя, вылез из-за стола, кинув напоследок в раззявленный рот щепоть кислой капусты. Нацепил у дверной притолоки лохматый треух и, запахивая овчинный полушубок, скрылся за ворвавшимся в двери клубом морозного пара.

– Послушай, мил-друг, старого человека…

Бизин положил сухую ладонь поверх Костиного кулака, сжавшего стаканчик

– Понятно, что сыск не дремлет. А чего ты хотел? Но в руках себя держи! Али запамятовал наш план насчет Маньчжурки?

– Да не, помню, – устало отозвался Ленков.

– Стало быть, надо и нам поспешать. Хотя, должен тебе, Костя, сказать, особенных причин для беспокойства не вижу. Наоборот, самый разворот для дела обозреваю. И людишек надо твоих взбодрить.

– Хе, взбодрить! – Ленков оторвал голову от подпорки. – В цирк-шапито или в электроиллюзион всем гамузом ввалиться?

– «Всем гамузом»! – осторожно передразнил Бизин. – Самый широкий размах налетов объяви! Чтобы сыскари забегали взад-вперед! Чтобы весь город затрясся!

– Вдарить с размахом, конешно, можно, – оживился Костя. – Но фараоны наших еще больше нашелкают.

– Всех не перещелкают! Да и что они тебе, Костя? Мясо… Для тебя-то что главное? А?

– Што? – эхом отозвался Костя, загипнотизированно глядя в глаза Бизину.

– Э-э! – сокрушенно покачал головой старец. – С чем уйдем за кордон, Костя!

– Ну, про это я помню! – самодовольно осклабился атаман. – Не все ещё, Андреич, я из этой Дэвээрии вытряс! И не всем своим обидчикам кишки распустил!..

– О, опять-таки, мил-друг, распаляешься! – укоризненно заметил Бизин. – И впрямь тебя ханька не берет. Нет, выпить рюмашку, покалякать со стариком… Кричишь, стучишь… А может, Костя, тебе буржуйского снадобья для поправки дать? Порошочек беленький… – он прикрыл глаза. – Вдохнешь крупицу – сладко! Закачает на мягких волнах, успокоит…

– Это ты небось про кокаин? – презрительно спросил Ленков. – Дурь-отрава!

– Э, не скажи… В грязной морфинилке или курильне опийной у китайцев – там это дурь-отрава! А ежели культурно, в тихой домашней обстановке…

– Не, это не по мне! – поднялся Костя. – Лучше с бабой, на перине пуховой…

– А кто ж тебя, Костя, неволит! – перестроившись, захихикал старец. – Дело, известно, молодое! Гарцуй! Только головы не теряй. Наши задумки помни… И попиковскую Шурку, уж послушай старика, обходи!..

– Ладно, Андреич. Двинем-ка мы с Филей. Спасибочки за угощенье.

– Это тебе спасибо, мил-друг, что старика не забываешь…

Когда Ленков, подхватив протрезвевшего на холоде Цупко, ушел, старец еще долго сидел за столом, машинально передвигая с места на место граненые стопки и тарелочки с остатками снеди. Мысли далеко унесли. В прошлое. То прошлое, где были они двое – красавица Сашенька и он, еще полный стати и силы. Водилась у них от пресыщения такая любовная игра – осторожно вдыхали по очереди тонкие белые ниточки кокаинового порошка с полированной столешницы, а потом… Где теперь те любовные утехи, где теперь Сашенька, где теперь все?..

– Эй, старая! – крикнул Бизин просидевшей все это время в дальней комнатке жене. – Чего ты там в темень забилась? Давай-ка, прибери тут…

Советы своего «мозга» – покряхтывающего божьего одуванчика Алексея Андреевича – Костя начал претворять в жизнь немедленно, со всей накопившейся у него злостью. Уличные ограбления, налёты на квартиры и лавки посыпались как из рога изобилия.

На Хитром острове налетчики вытрясли китайцев-бакалейщиков. Предварительно спустив хозяев в подполье, забрали всю выручку, нагребли в мешки самых дорогих товаров, перевернув лавку вверх дном. Лица нападавших, вооруженных револьверами и обрезом, были закрыты черными масками. Общего ущерба нанесли рублей на 400 золотом.

Днем раньше в центре, на улице Софийской, группа бандитов, пользуясь тем, что хозяин вышел во двор закрыть ставни, ворвалась в квартиру. Владельца – торговца Налбанзянца – ударили железным ломиком ещё у дверей, собрали всё ценное и скрылись. И хотя милиция, вызванная соседями, приехала довольно быстро, след убийц-налетчиков взять не удалось.

Спустя пару дней точно таким же способом была ограблена квартира Лапшаковых. Правда, на этот раз обошлось без жертв, но добра налетчики унесли больше, чем на 200 рублей серебром.

Случилось громкое происшествие и за городом. В трёх верстах от Атамановки в сторону речки Кручины трое вооруженных револьверами бандитов в масках из черных тряпиц остановили крестьянский обоз. За считанные минуты, грозя оружием, связали тридцать проезжих сельчан и отобрали все деньги, ценный товар, меховую одежду. На паре гнедых, которые наиболее приглянулись, грабители беспрепятственно скрылись.

На Большом Острове, у Ингоды, налётчики ограбили несколько фанз китайцев-огородников. По приметам, в фанзе Чан-Ло явно побывала сама бандитская головка – главаря налётчиков подручные несколько раз окликали Костей, описывали потерпевшие и маленького «солдатика». Преступники похитили у китайского огородника 100 рублей серебром, часы, шубы, белье.

Не прошло и суток, как грянуло новое громкое дело. На Ингодинской улице бандиты совершили вооруженное нападение на китайскую бакалейную лавку в доме Климовских. Оба торговца – китайские подданные Со-Ту-Шен и Ван-Тун-Юн – были убиты и сброшены в подпол. По свидетельству подсобных рабочих, нападавшие захватили более 100 рублей золотом выручки, нагрузили на легкие конные санки и увезли товаров на сумму в 400–500 рублей серебром. Описание преступников снова подходило под приметы бандитской головки. Причем в обоих последних случаях с китайцами свидетели описывали не только высокого «военного» и низкорослого «солдатика». Опять всплыло знакомое по приметам с убийства путевого обходчика Лосицкого описание английского френча на овчинной подкладке – неизменной одежки одного из ближайших подручных атамана бандитов Яшки Верхоленцева.

4

Тюремный «телеграф» работает четко. До обитателей Читинской тюрьмы доходили известия о новых кровавых похождениях ленковской шайки.

Узнавал почерк тех, кому он не так давно столь рьяно выправлял надежные документы, и арестант Василий Попиков. На допросы его практически не вызывали. Об истинной причине этого он не догадывался. А она заключалась в том, что сотрудники уголовного розыска во главе со своим начальником были с утра до ночи, и среди ночи, как правило, тоже замотаны расследованием всё новых и новых грабежей и налётов. Попиков же полагал, что сыскари молчат неспроста. Затянувшаяся пауза его страшила.

С другой стороны, будучи человеком самолюбивым и эгоистичным, Попиков никак не мог смириться с арестом, случившимся в результате прямого предательства ленковского подручного. Но более всего душу его терзало другое – Шурочкина измена, подлое вероломство жеребца-атамана, которому он так доверчиво предоставил кров и стол.

Все это напрочь выбило Василия Попикова из колеи. Душа металась и не находила себе места. Душа требовала мщения. Поэтому известия о безнаказанных похождениях Ленкова и его громил Попиков воспринимал крайне болезненно.

Он, стало быть, томится в неволе, кормит вшей на тюремных нарах, а его главный обидчик фармазонит как ни в чем не бывало, загребает богатую добычу, пьёт-гуляет!

Попикову отчетливо представилось, как, нагло ухмыляясь, атаман Костя появляется в его доме, лапает Шурочку, дарит ей, довольно хихикающей, какую-нибудь золотую цацку, отобранную у очередной жертвы. Ух!..

Через несколько дней, окончательно себя разбередив, Попиков затребовал свидания с «самым главным начальником угрозыска».

Дмитрий Иванович не сразу сумел выкроить время и даже поначалу пожалел, что встретился с Попиковым, потому как с порога тот развез громкую демагогию, ударился в перечисление своих былых заслуг в качестве агента информационного отдела Госполитохраны.

– Знаете, Попиков, – перебил оратора Фоменко, – эти бесценные сведения о своем героическом пути у вас ещё будет возможность изложить на суде. А пока же хотелось бы узнать, для чего вы добивались со мной встречи? Речь вроде бы шла о важной информации по шайке Ленкова, так?

Замолчавший Попиков нехотя кивнул.

– Вот и давайте говорить по существу. В вашем нынешнем положении, Попиков, это настолько важно, что, думаю, объяснять не надо. Или я ошибаюсь?

– Да нет, тут вы, конешно, правы, – скривился Попиков. – Ваша взяла, а наша не пляшет…

– Ничего удивительного в этом нет. Сколь веревочке не виться… Или до сих верите, Попиков, в победу так называемой анархистской армии Ленкова? Полноте, вы же неглупый человек! Все вот думаю – что же это вас, человека умного, рассудительного, свело с темной и тупой уголовной братией? Или за деньги продались?..

– А чего же ещё с паршивой овцы?! И не продавался я никому! Своего рода коммерция…

– На чем коммерция, Попиков! На крови людской?

– Ох, начальник! Не рви душу! Не надо этих политбесед со мной проводить, поздно!..

– А при чем тут политбеседы, если мы с вами, Попиков, о простой уголовщине говорим? Это никакая не коммерция, а одно соучастие получается с бандитами!

Попиков, свесив голову на грудь, со стоном качнулся на табуретке.

– Ненавижу! Всех! И вы – со своей моралью… Благородные! И Костя этот… Вор! Ох, вор! Всё-о украл!

Попиков внезапно уткнулся лицом в грязные ладони и зарыдал-застонал по-звериному.

– О-о-о, всё украл!!!

Фоменко подождал с минуту, потом поднялся и направился к двери, полагая, что в таком состоянии собеседник из Попикова никакой, время потрачено напрасно.

– Погоди, начальник! – окликнул его всхлипывающий Попиков. – Погоди… Я этой твари фасонистой… Военный! Кобель вонючий! Сведения у меня на ленковское отребье и вправду имеются.

Попиков успокоился, размазав остатки слез по давно немытому лицу с многодневной щетиной, которая росла у него каким-то клочками.

– Перед тем как вы меня захомутали, слышал промеж гавриков такой разговор… Неплохо, мол, потрясти больничную кассу. Особенно скуластый пацан усердствовал, Бориской его кличут, не по годам свирепого!

– Почему больницу? Какую?

– Точного адреса не намечали… Но судили-рядили так: дело выгодное и безопасное, а шуму наделает. Это ж понятно – чем больше в народе паника, тем легше другие дела обделывать…

– Что ещё знаешь? – Фоменко вернулся к столу, опустился на намертво прикрепленную к полу табуретку.

– Ещё… Про пару их хаз понаслышан. Одна на первой Чите, у некой Нюрки. Там оне часто гужуют, дербанку устраивают и гулянки. А другая берлога – на Большом Острове, по Сухотинской улице. Там тетка одна шинок держит, Дарья Храмовских, она же Щелканова… У этой шинкарки, слышал, Ленков и его окружение бывают часто, а то и ночуют после крепкой выпивки…

Больше ничего конкретного и заслуживающего внимания Попиков сообщить не смог.

Информация по бандитским квартирам и притонам, которой располагал уголовный розыск, в отношении первочитинской «хазы» совпадала – речь явно шла о квартире Анны Тайнишек. Сведения о шинкарке на Большом Острове, связанной с ленковцами, требовали проверки.

Упоминания Попикова о бандитских намерениях в отношении некой «больничной кассы» неожиданно подтвердились самым невероятным образом.

 

Глава седьмая

1

Фельдшерице Земской больницы Екатерине Баранчуговой бросился в глаза неопрятный мужичок лет сорока, который появился в больничном коридоре, потом непонятным образом оказался возле кабинета заведующего больницей, потом еще раз мелькнул, уже у перевязочной.

Поведение мужичка Екатерину насторожило и напугало. И о своих страхах и подозрениях она поспешила рассказать доктору Горянскому, человеку, на ее взгляд, смелому и решительному.

Доктор тут же позвонил в городской уголовный розыск, попал прямо на Фоменко и, объяснив причину, попросил срочно прислать сотрудника.

Вскоре в Земской больнице появились Михаил Баташев и Степан Ашихмин. Баранчугова незаметно указала им на подозрительного посетителя, который так и продолжал крутиться в больнице, шныряя по коридорам и закуткам.

Ашихмину облик неизвестного показался знакомым. Агенты проследили за шустрым мужичком, дождались, когда он, наконец, выйдет с больничного двора. Теперь уже Степан Ашихмин был уверен, что опознал неизвестного:

– Миша, это тот ещё субчик… Точно, он! Карнаухий это, Миша. За ним – краж!.. В тюрьме, поди, постоянную прописку имеет. Выйдет – снова сядет. И всё неймётся. Что за народ!..

Из больницы Карнаухий не спеша направился к центру города. У сада Жуковского сотрудники угрозыска его остановили, предъявили свои документы и препроводили задержанного в угро.

Здесь Андреев с пылу с жару попал в кабинет к Фоменко и под перекрестным допросом очень быстро раскололся, рассказав о готовящемся налёте на больницу.

Идея, по словам Карнаухого, витала в воздухе давно и принадлежала одному из приближенных Ленкова – Бориске Багрову. Его крайне привлекало содержимое сейфа заведывающего.

Но не предполагаемая изрядная денежная сумма интересовала Багрова, а хранившийся под замком запас морфия. Бориску периодически продолжали мучить сильные боли в животе, безусловно связанные с прежним тяжелым осколочным ранением. В госпитале ему кололи морфий. Оказалось, что он не только избавляет от боли, но и погружает в блаженный дурман, который Бориске понравился и которого ему уже не хватало.

Иногда Бориску начинало даже ломать, трясти, на стенку лезть хотелось – так не хватало морфийного укола. В таком состоянии Багров испытывал приступы дикой злобы, которую он вымещал на жертвах налётов.

Все чаще и чаще Бориска нырял к китайцам в морфинилки, спуская там всю долю доставшейся ему после очередного «дела» добычи. И, презирая риск, вновь рвался на богатый налёт, лишь бы потом снова забыться в наркотическом бреду.

Пытался Багров все чаще и чаще возникающую тягу к морфию залить водкой, благо, гулянки и ночные застолья ленковцев без спиртного не обходились – пей, не хочу! – но, выпив водки, Бориска, кроме тошноты и быстро возникающего желания проблеваться, а потом и разламывающейся от боли головы, – ничего более не испытывал.

Сейф заведывающего больницей представлялся Бориске огромным железным ящиком, доверху набитым ампулами с морфием, которого ему, Бориске, хватит на год, а может, и больше!..

Грабить Земскую больницу наметили впятером. Если не считать Багрова, на «дело» собиралось «старичье» ленковской шайки. Что самому Карнаухому – Прокопию Андрееву, что его корешу Григорию Верхозину, – обоим уже стукнуло по 38 лет. От бесконечных пьянок и тюремных отсидок оба выглядели куда старше. Не уступал им внешним видом и тридцатидвухлетний Антон Лисовенко, тоже не раз уже побывавший в арестантах. На два года был его младше четвертый из «старичья» – Алексей Архипов.

В своё время Архипов привлекался вместе с двумя матерыми бандитами, Задорожным и Верхоленцевым, по уголовному делу об убийстве трёх корейцев в Песчанке. В последнее время, окончательно опустившись в пьянстве, изредка промышлял мелкими кражонками, но чаще дневал и ночевал в каморке при Земской больнице, где числился истопником. Последнее послужило для закопёрщика намечаемого ограбления Бориски решающим в выборе места поживы.

Карнаухий невольно выболтал и другие подробности бандитского промысла. Косвенно подтвердились предположения угрозыска, что убийство двух китайцев, владельцев бакалейной лавки по Ингодинской улице, ограбление квартиры Лапшаковых, как и налет на лавку китайского бакалейщика Си-Гу-ля на Хитром острове – дело рук Ленкова и его подручных.

Дмитрий Иванович внимательно слушал Карнаухого-Андреева, глядя на него с нескрываемой жалостью. Сморщенный, щуплый мужичок, оставивший лучшие годы жизни и свое здоровье на тюремных нарах, шмыгая носом, повествование свое давно закончил, в ответах на вопросы розыскников явно выдохся.

– Вот что, Прокопий Афанасьевич…

Фоменко с интересом отметил, как встрепенулся от забытого уже им напрочь обращения по имени-отчеству Карнаухий.

– Человек ты уже в годах, пошлялся по тюрьмам порядочно, так? – решил найти у вора слабую струнку Дмитрий Иванович, кое-что о Карнаухом узнав из материалов арестантского дела, доставленного в угрозыск из спецчасти Читинской тюрьмы. – И сдается мне, Прокопий Афанасьевич, что обратно за решетку тебе сейчас абсолютно не хочется…

– Мне туда, гражданин начальник, никогда не хотелось. Не сам выбирал…

– А сейчас – выбери! Я тебе полного прощения пообещать не могу, но содействие зачтется обязательно… Говорят, ты недавно бабёнку завёл, приютила тебя, обогрела…

– А чо жа, али неспособный! – внезапно приосанился Карнаухий

– Отчего ж, самое время за ум взяться, жизнь наладить, хоть на старости лет.

– Э-эх-ма, попутал бес! Зарекался ить… Привычка, гражданин начальник, победила.

– А что тебе дороже, привычка или спокойная жизнь?

– Дык, ето и дураку ясно…

– Вот и давай-ка, Прокопий Афанасьевич, покумекаем вместе, как тебе из всей этой истории выкрутиться, вернуться к бабёнке под тёплый бок, а не на нары. Поможешь нам задержать всю эту братию?

– Боязно… У Коськи руки длинные! Хотя и загинаться в тюрьме желания не имеется.

– С твоей же помощью ленковские руки и укоротим! – рубанул ладонью по столу Фоменко. – Не дрейфь, Андреев!

– А чо мине все-таки будет-то?

– Самый малый срок. Дружков же законопатим надолго! Грехов за ними – уйма!

Карнаухий надолго задумался, низко опустив голову и перебирая узловатыми пальцами с желтыми, криво обкусанными ногтями. Потом поднял голову и отчаянно, словно собираясь в пляс, взмахнул рукой:

– А, ладноть! Где наша не пропадала! Только не оммани, слышь, начальник…

В ночь на 27 марта, как загодя и предупредил Андреев, пятерка ленковцев оказалась под стенами Земской больницы.

Приготовившихся высадить окно Гришку Верхозина и Антоху Лисовенко остановил грозный окрик:

– Стой! Руки вверх!

Упавший возле забора Бориска Багров, страшно матерясь, начал тут же садить из маузера на голоса. Агенты открыли ответный огонь. Как показалось бандитам, со всех сторон.

Трясущийся со страха Архипов тут же задрал руки, сдались и Верхозин с Лисовенко. Понятно, что державшийся чуть поодаль Прокопий Андреев оказался четвертым, кто сопротивления не оказал.

Бориска же бросился наутёк, суматошно паля из пистолета. Невозмутимый Степан Ашихмин поймал вспышки на мушку нагана и плавно нажал спуск. Коренастая фигурка словно подломилась, раздался истошный мальчишеский вопль:

– А-а-а! Суки! Не подходи! А-а-а!

Но маузер пусто клацнул.

В третьем часу ночи пятерку задержанных доставили в арестное помещение городской милиции.

Еще в больнице Багрова перевязали. Рана была неопасной – задеты мягкие ткани икры, кровь остановили довольно быстро.

Наутро бандитов перевели в тюрьму, поместив Багрова в лазарет.

Чего-то существенного первичные допросы ленковского «старичья» не дали. По всей видимости, к особо осведомлённым они и не относились.

Куда большие надежды Дмитрий Иванович Фоменко возлагал на допрос Бориса Багрова. Пока его не трогали. Но не потому, что он пребывал в лазарете. Андреев-Карнаухий еще в первый раз показал, что Багров у Ленкова на своеобразном положении – «аньдютанта», как выразился Прокопий, – постоянно при главаре. Стало быть, знает парень поболе любого в шайке о ее составе и совершенных преступлениях. Учитывая все это, Дмитрий Иванович прикидывал правильную тактику будущего разговора с Багровым. Пока на ум ничего дельного не приходило.

Тем временем решили проверить тот адресок на Большом Острове, о котором упоминал Попиков – шинкарки Дарьи Храмовских-Щелкановой. На Сухотинскую улицу четверо агентов уголовного розыска вместе с группой милиционеров 1-го городского участка нагрянули поздним вечером 29 марта.

Когда вошли в дом, то помимо хозяйки, чернявой бабы лет сорока, здесь обнаружились четверо мужчин явно бандитского обличья. Реакция у последних оказалась более скорой, чем у милиционеров. Загрохотали выстрелы.

Одним почти сразу же была разбита освещавшая помещение керосиновая лампа, другим – ранен в ногу агент угро Вальков. Быстрая и яростная перестрелка закончилась печально: никого из бандитов задержать не удалось, тогда как Валькову становилось все хуже и хуже от острой кровопотери – была перебита бедренная вена. (Через неполные сутки милиционер скончался в больнице.)

В смятении, после нескольких часов бесплодных поисков в прилегающей округе, милицейская группа вернулась в первый участок.

2

Однако вскоре события получили новый оборот. К дежурному – временно исполняющему должность надзирателя участка Ботову – в половине шестого утра явился один из местных жителей, Архип Карпов, больше известный в милиции по прозвищу Архипка за мостом. Появление Карпова удивило Ботова.

– Как это ты, Архипка, к нам сподобился? – ехидно осведомился Ботов, зная Карпова как укрывателя преступников и краденого.

– Начальник, едрить, не до шуток! Тут такое дело…

Архипка был страшно перепуган и заявил, что около полуночи к нему в окно постучался неизвестный, назвавшийся бойцом из Даурии. Он просил пустить его переночевать, добавив, что дорогой его ранили, и он себя плохо чувствует.

– Я етого типа, едрить, пущать совершенно не хотел. Спужал он меня, едрить, опять же время нонче какое… Но Ляксандра, супруженица, стало быть, наша настояла, едрить. Вцепилась баба, што твой клещ! Вопщем, надоели мне энти уговоры, едрить, до печенок проняли, вот я и сделал, чево она просила – впустил энтого неизвестного человека. А он, начальник, стонет так жутко…

Карпова трясло.

– …Через ети стоны, едрить, я ишо больше спужался, хотел сразу же в милицию, к вам, бежать. Н-да! Но по ночи побоялся, едрить, мало ли чо, оставил все до утра, вот…

Ботов, взяв с собой милиционера Степанова, пошел с Карповым к нему домой на улицу Интендантскую.

В комнате на кровати лежал тот самый неизвестный. Был в сознании, но дышал тяжело, с хрипами. На вошедших с усилием скосил глаза.

– Кто вы такой? – нагнувшись, спросил Ботов.

– Дягтерев я, из Благовещенска приехал… Три дня тому назад… Удостоверение в кармане…

Удостоверение на имя Дягтерева сразу вызвало у милиционеров подозрение. Неряшливо оформленное, с расплывшимися, смазанными печатью и штампом. Больше ничего в карманах у раненого не было.

– Где вас ранили, когда?

– У речки… Вечером… Шел… Напали…

– Хозяин, – повернулся к Карпову Ботов, – организуй быстро подводу, надо везти его отсюда. И вы, хозяйка, тоже собирайтесь для допроса в участке…

Молодая рябая женщина охнула, с ненавистью глядя на милиционеров.

ПРОТОКОЛ ОПРОСА

1922 г. Марта 30 дня, я, пом. н-ка 1-го уч. милиции гор. Читы Белобородов, согласно протокола Врид. надзирателя Ботова производил опрос в качестве свидетеля:

Граж. Заб. обл. В.-Удинского уезда Байхировской волости села Китой Александра Георгиевна КАРПОВА, 24 лет, грамотная, замужняя, под судом не состояла, проживающая на Б-Острове, Интендантская ул., соб. дом.

показала, что в ночь на 30 марта я проснулась и услышала, что кто-то к нам в двери стучит, я и мой муж встали и подошли к двери, спросили, кто стучит, и нам ответил знакомый голос, по голосу мы узнали, что это «Яшка», который до этого раза бывал у нас несколько раз со своим товарищем «Сенькой» и выпивали водку, так как я придерживаю водку. А также один раз пили чай. Фамилии их не знаю. Когда мой муж отложил двери, то «Яшка» через порог упал и сказал, что я раненый. Мы его затащили в дом, «Яшка» стал стонать. Муж спросил, в чем дело, ответил, что ранили. На вопрос, где ранили, Яшка ответил: «Черт его знает» и попросил его разуть. Я, говорит, ознобил ноги. Муж не хотел разувать, но я пожалела и разула его, дала ему мужевы катанки. Муж лег спать, а я не могла уснуть до 7 утра. Ночью муж хотел пойти в милицию и заявить, но я боялась остаться одна и сказала мужу, чтобы оставить до утра, на что он согласился. Яшка же просил не заявлять в милицию, а сказал, что я немного поправлюсь и уйду, а также просил мужа, чтобы проводил до Титовой в дом Свешниковой, но муж провожать не согласился. Когда на улице рассвело, то муж пошел заявлять в милицию.

Когда Яшка был затащен в дом, то отдал моему мужу револьвер «наган» и сказал, что если я до утра не доживу, то револьвер отдай моему товарищу «Сеньке». Куда спрятал мой муж револьвер, я не видела, так как у меня заплакал ребенок.

Когда муж явился с милицией, то с ним было два милиционера, и они сказали мужу, чтобы он запряг лошадь и довез Яшку до участка. Обыска при аресте в доме не делали, лишь только обыскали Яшку.

Муж отвез Яшку в участок, вернулся и стал пить чай. Только что успел напиться, за ним пришли два милиционера и хотели арестовать мужа и меня, но так как у нас трое детей, то меня не арестовали, а арестовали одного мужа. Обыска не было. Вскоре после ареста мужа пришла опять милиция, т. е. помощник нач-ка 1-го участка Белобородов с 4-мя милиционерами и стали опрашивать меня, есть ли у вас оружие. Я сказала, что когда приехал муж из милиции, сказав, что данный Яшкой револьвер он спрятал в стайку для лошадей. Но помощнику об этом сказать побоялась. После этого милиция стала делать обыск, в дому ничего не нашла, а что нашли на улице, я не знаю…

ПРОТОКОЛ ОСМОТРА

1922 г. Марта 30 дня, Я Пом. Н-ка 1 уч. Милиции гор. Читы МИХАЙЛОВ составил настоящий протокол в нижеследующем: сего числа в участок был доставлен надзирателем 1-го уч. Ботовым неизвестный гражданин, при котором в кармане была обнаружена справка на имя Дмитрия Дягтерева, выданная Н-ком 1-го уч. На опрос мой раненый неизвестный мне гражданин ответил, что я – Яков Верхоленцев, от дальнейшего опроса отвечать отказался и через полчаса умер.

Неизвестный гражданин был следующих примет: на вид 28–29 лет, лицо полное, волосы на голове темно-русые, усов и бороды нет, одет: на голове серая иманья папаха, короткий черный полушубок, под полушубком черная разорванная рубашка, нижняя рубашка ситцевая красного цвета, синие суконные брюки, в серых валенках.

На груди с правой стороны выше соска имеется пулевая рана с вылетом в левую лопатку. Более на трупе ничего не обнаружено.

На основании 258 ст. Устава угол. Судопр. постановил: труп Якова Верхоленцева отправить в анатомический покой, а дознание направить Народному Следователю 1-го уч. гор. Читы…

ПРОТОКОЛ ОБЫСКА

1922 г. Марта 30 дня, Я Пом. Н-ка 1-го уч. милиции гор. Читы Белобородов, в присутствии нижеподписавшихся производил обыск на предмет обнаружения оружия у граж. Карпова Архипа Николаевича, проживающего по Интендантской ул., соб. дом. Производством обыска было обнаружено: в завалинке у дома в солдатской шапке в тряпице 5 обойм японских патронов 3-х линейных 25 шт. Больше обыском ничего не обнаружено. О чем и постановил записать в настоящий протокол.

Пом. н-ка 1-го уч. милиции гор. Читы…

Понятые…

После ухода милиции, револьвера при обыске не обнаружившей, Александра Карпова не утерпела, прокралась в стайку, поискала револьвер, но, кроме отодвинутой доски в одном из известных ей укромных мест, ничего не нашла. Непонятно ей было и насчет найденных при обыске винтовочных патронов – откуда, чьи? Так и осталась теряться в догадках.

Узнав о смертельном ранении Якова Верхоленцева, Фоменко снова допросил Прокопия Андреева. Тот показал, что Яшка поначалу был фигурой в шайке наипервейшей, самым приближенным к главарю Ленкову, который его сам ординарцем называл.

– Но в последнее время Яшка на атамана разобиделся!

– Почему?

– Навроде из-за приближения Костей к себе Бориски Багрова. А Яха окрысился, начал своевольничать. Сам подыщет адресок и собственноручный налёт жахает… А ишшо и постарается по мере сил своих пацану энтому, Бориске, стало быть, побольчее досадить.

– Хм, занятно… – оживился Фоменко, подумав, что, может быть, здесь-то и обнаружится зацепочка-слабинка, которую можно применить на допросе Багрова.

Почувствовав интерес «гражданина начальника», приосанился и Андреев.

– А то!.. Вот такой, к примеру сказать, случáй был. Бориска на одном деле надыбал новехонький наган. Самовзвод! – Прокопий многозначительно, прямо-таки как истый знаток оружия, воздел к потолку грязный палец. – И чо жа? Яшка, подпоив парнишу, силой отнял у него евошний новый ревóльвер, а взамен подсунул Бориске ржавый и старый! – Прокопий затрясся дробным мелким смешком. – Тот-то протрезвел: оп-паньки! И где, глаголит, мой самовзвод? А ему все Яхины дружки хором: камкой самовзвод, у тебя же вот этот ржавый с дела! Бориска орёт, что не могет быть! А те его всё за нос-то водют и водют, дуют в оба уха на арапа! Парниша ишшо не сразу-то и допёр, что его облапошили да и насмех пустили! Пока Яха уж в открытую не стал надсмехался над аньдютантом Костиным среди своих приятелей, да новеньким наганом махать, похваляясь в пьянском кураже…

– И стерпел такое Багров? – прищурился Дмитрий Иванович.

– Бориска-то? А чево уж тут… Не бежать жа к Косте с жалобой. Сглотил обиду! Однако же очень злился. Самолюбивый больно! Успокоился, кады Костя… А тому про всю энту историю, понятно дело, вскорости соопчили,… Так Костя ему, Бориске, маузера выделил, да новую амуницию воинского образцу Тарайка по Костиной просьбе Бориске справил… Но тут он воопче загордился – тьфу ты, ну ты, ножки гнуты!..

Фоменко все-таки решил допрос Багрова больше не откладывать, побеседовать с задержанным в ознакомительных целях. И поехал в тюрьму.

– Ну, здравствуй, Борис. Я – начальник угрозыска Фоменко, зовут Дмитрием Ивановичем. Как нога, сильно беспокоит?

– Ерунда, – хмыкнул Багров, с интересом разглядывая грозу бандитов.

– Какие есть жалобы на содержание в камере, на обращение с тобой?

– Нету жалоб, – хмуро ответствовал Багров, но, помедлив, добавил: – Жратвы бы побольше давали, а то пайка на воробья рассчитана.

– Не до жиру на тюремной пайке. Иль не знал?

– Спасибочки, при новой власти уже сподобился безвинно отсидеть!

– И теперь тоже безвинно?

– Теперь за дело страдаю!

– Интересно, за какое же такое дело?

– Понятно, за какое! За дело повстанческого сообщества Ленкова!

– Ух, ты! И что же из себя представляет это ваше сообщество?

– Мы – не шайка грабителей, как вы хотите это представить. Мы – крупная организация! В рядах – более шести сотен членов! В нее входят офицеры, полковники и даже безработные…

– Погляди ж ты, даже безработные! – покачал головой Фоменко. – И где же такая масса располагается?

– Вблизи Читы и в самом городе. Везде наши люди! Имеем тайные склады с винтовками и большим запасом патронов. Да у нас только в Чите пять пулеметов в полной готовности! По разным учреждениям еще масса оружия спрятана, а в Песчанке у военных – орудие! И по ближним деревням больше сотни лошадей поставлено на временный прокорм, пока на подножный не перейдут… Враз тады из деревень лошадей забираем, команда вооружается, и первый набег – на Читу! Перебить всю засевшую здесь сволочь!

– А сам ты в какой роли собирался выступать?

– А ты меня, боевого офицера, раньше времени не списывай! Нога поджила – птичка может и вспорхнуть! Фьюить! И ищи-свищи!

– Погодь, погодь щебетать! Так ты, значит, из офицеров?

– А то! Учился в кадетском корпусе, жаль, окончить не успел со всеми этими революциями, но зато при Колчаке прошел трехмесячные офицерские курсы ускоренным образом…

– Слушаю я, господин офицер, твои рассказы и, знаешь, о чем думаю?

– Да мне мысли сыскаря воопще до фонаря! – Бориска уставился на Фоменко наглыми, но нездоровыми, с желтыми белками, глазами.

– А думаю я, господин Багров, о том, что сидишь ты в тюрьме мягко и ешь ты здесь сладко, коли тебя, парень, на белогвардейские сказочки-баечки потянуло. Хватит заливать! Иди-ка в камеру и хорошенько подумай. О том, как участь свою дальнейшую смягчить, как прощение вымолить у народа за все свои злодеяния. А натворил ты, паренек, ох, как много! Кровушки – реченьку пролил… Вот и подумай над этим! Ускоренным образом, как те самые курсы, что у Колчака прошел. Вот так ускоренно и подумай, а то опоздать можешь. Понял? Уведите!

Вернувшись в отделение, Фоменко вызвал своего помощника Михаила Баташева.

– Присмотрись, Миша, к Багрову. Бравада из него прёт детская, спесь напускная. Это скоро пройдет. Присмотрись. С работниками тюрьмы побеседуй. Разговорить Багрова о делах бандитских – важнейшее тебе задание! Он – многому свидетель. И распорядись содержать его отдельно. Чтобы нам его не потерять. А заодно пусть в одиночке помается. Для Ленкова он теперь – угроза разоблачения. Многое знает, паршивец! Очень нам к нему подход надо найти, Миша, обязательно найти!..

3

Сомнения и подозрения в отношении начальника 5-го уездного участка Лукьянова заметно усилились у Бойцова после разговора с Никанором Васильевым. Но не о часах же одних докладывать Бородину? Да и вообще… Иван Иванович считал напрасным идти со своими подозрениями к начальнику уездной милиции. Убедился достаточно, что тот всячески поддерживает Лукьянова, а по характеру своему возражений не терпит. Один из случаев для Бойцова был особенно обидным.

В двадцатых числах марта он, по наводке на квартиру Анны Тайнишек и полученным сведениям о принадлежности ее сожителя Сарсатского к ленковцам, арестовал последнего вместе с еще одним ленковским молодчиком, неким Кехой Крыловым, препроводив обоих в пятый участок. Лукьянов всполошился, побежал к Бородину, и вскоре милиционера-оборотня освободили, а следом – и Крылова. Что там за аргументы приводил Лукьянов – непонятно.

После тяжелых раздумий Иван Иванович решил идти с докладом к начальнику областной милиции Антонову. Хотя не мог забыть, как безрезультатно клянчил у него подмогу для захвата бандитского главаря на квартире портного Тараева, какой при этом получил унизительный отказ. Ни в этом ли одна из причин неудачи тогда? Отмахнулись, как от мухи, в высоких кабинетах…

Попасть к Антонову оказалось, как обычно, крайне проблематичным. Несколько дней Бойцов никак не мог к нему подступиться. Большой начальник был постоянно занят, либо отсутствовал, будучи на выезде в какое-либо ведомство. Но в конце концов Бойцову повезло. В очередной раз заглянув в приемную Антонова, Иван Иванович увидел его самого, важно расхаживающего перед столом, за которым стучала на «ундервуде» сосредоточенная машинистка областного управления.

– …Некоторые сотрудники вверенного мне управления, – многозначительно прикрыв глаза, диктовал областной начальник, – несмотря на неоднократные напоминания об аккуратном посещении занятий, продолжают от времени до времени манкировать службой, по нескольку дней кряду не являясь к занятиям и не ставя меня в известность о причинах этих произвольных пропусков…

Антонов увидел заглядывающего в приемную Бойцова, недовольно нахмурился.

– Вам чего?

– Здравия желаю, Николай Николаевич! Информация есть важная…

– Бойцов, ну вы же видите – я занят! – раздраженно повысил голос Антонов. – К Бородину извольте! Что за назойливость!

Снова кивнул затурканной машинистке:

– Продолжим. Тэк-с… М-да! …Имея в виду, что такое отношение к служебным обязанностям, с одной стороны, является излишним переобременением других сотрудников, так как им сверх возложенных на них обязанностей приходится принимать на себя еще и работу манкирующего лица, а с другой – вносит в среду сослуживцев соблазн, в значительной мере ослабляющий служебную дисциплину, столь необходимую для правильного функционирования учреждения, – я обращаюсь ко всем своим сотрудникам с просьбой более сознательно относиться к делу, дабы избавить себя от неожиданных последствий, а меня от крайне нежелательных мер по устранению подобных явлений в будущем…

Бойцов не ушел. Он сел в коридоре, напротив распахнутых дверей приемной, и дивился, как плавно, без запинки, льется начальственная белиберда. Злость толкала к выходу, она, наверное, вскоре бы победила, но тут диктант в приемной закончился, и раздраженный Антонов с нетерпеливой брезгливостью окликнул Ивана Ивановича:

– Ну что там у вас?

– Не коридорная тема, товарищ правительственный инспектор…

– Ах да, мы же секретные работники! – издевательски бросил Антонов, не отрывая глаз от свеженапечатанной бумаги. – Ну, заходите, послушаем…

– Такое вот дело…

Бойцов не знал, как начать, но, переборов себя, решил взять быка за рога.

– Я по поводу Тимофея Лукьянова, начальника пятого уездного участка. Есть серьезные подозрения, товарищ Антонов, что он связан с шайкой Ленкова…

– Что?! Да вы отдаете отчет своим словам?! – вскинулся Антонов.

– Как не отдавать! – твердо сказал Иван Иванович. – Все, кто его знает, заметили: раньше бедствовал, концы с концами свести не мог, а сегодня и деньжата у него завелись, и вещи дорогие. Золотыми часами обзавелся…

– Бойцов! Ты соображаешь, что несешь? – оборвал его Антонов, от гнева переходя на «ты». – Завидуешь товарищу – так и скажи. Что же плохого, что лучше жизнь становится, повышается благополучие милицейских семей! Эва, куда тебя понесло! Иль по службе других забот не имеется? Да…

Антонов подумал, что этот настырный Бойцов вообще-то к завистникам вряд ли относится. И к карьеристам тоже. Куда направят – там и работает, не гнушается и в качестве рядового милиционера побегать, а ведь, по сути, за старшего у уездном розыске. И по ленковцам активно работает. Хрен его знает! Да и послушать его доводы – уши не опухнут. Лишние сведения о подчиненных всегда пригодятся…

– Ладно, хорошо! – прихлопнул ладонью по столу Антонов. – И что же поясняет насчет своего приобретения Лукьянов?

– Говорит, что долги ему отдают, дядька помогает…

– А что, такого быть не может? – прищурился ехидно Антонов.

– Может, товарищ начальник. Только нету у него богатого дядьки, зато сплошные загадки во вверенном участке. И сам Ленков оттуда сбегал, и милиционеров там подобрался подозрительных целый ряд. Опять же, когда у портного Тараева хотели Ленкова взять, то странно как-то все получилось…

– Загадки… Странно… Я смотрю, Бойцов, ты прямо в какую-то мистику ударился! – Антонов уже злился. – Это и есть факты все твои? Яйца выеденного не стоят! Одни домыслы! Когда у самого не получается с бандитами управиться – легче легкого средь других виноватых искать. Ишь, уже и измену обнаружил! Эх, Бойцов, Бойцов! Займись делом! Уголовщина обнаглела, грабят граждан Республики среди бела дня, а мы взялись разоблачать! И кого! Прославленного партизанского командира, который сегодня не жалеет здоровья и жизни самой в борьбе с преступниками! Пригрелся, я смотрю, ты у Бородина в управлении – оторвался от милицейской массы!

Антонов вскочил и сердито зашагал по кабинету. На мгновение останавливался напротив Бойцова, сверля его возмущенным взглядом, и снова сердито курсировал по кабинету. На ходу продолжал гневную речь:

– Успехов в уездном розыске – никаких! Вон городские, у Фоменко. Взяли ленковского адъютанта, Багрова. Разбомбили две хазы! Таких злодеев, как Задорожный и Верхоленцев, в могилу вогнали! А что уездный розыск? Житья путникам на трактовой дороге не стало, сплошной разбой! Много ли раскрыто? С какими показателями идете?

Затренькал телефон. Антонов замолчал, уселся за стол, неторопливо снял большую черную трубку, перехваченную кольцами начищенной латуни.

– Антонов на проводе. Да… Да… Письменно доложите к утру. Отбой.

Опустив трубку на рычаги и погладив ее теплый эбонит, вздохнул тягуче, отмахиваясь рукой:

– Некогда мне с тобой, Бойцов, политбеседы проводить. Иди. Поразмышляй над тем, о чем я сказал. Седина в бороду, а все как-то… Мда-с… Бородину я про тебя телефонирую. Посоветуемся, как вам там импульс придать!..

Беспощадно коря себя за бестолковые доводы насчет Лукьянова, Иван Иванович вышел из областного управления. Жалкое чувство собственной беспомощности наполняло душу. Заныло в затылке. Крепко про себя выругавшись, Бойцов размашисто зашагал по грязным лужам. Плетью обуха не перешибешь!

4

Неделю спустя Бойцова, несмотря на его письменный протест, адресованный Главному правительственному инспектору народной милиции ДВР, от должности старшего агента уездного угрозыска освободили и направили по приказанию Бородина старшим милиционером на Черновские копи, в шахтёрский поселок. «Переводится для пользы службы» – было написано в распоряжении уездного милицейского начальника. Инициатива Бойцова оказалась не только наказуема, но и наполнилась горькой иронией. Отныне он по должности поступал в подчинение к Тимофею Лукьянову…

Происшествий по новому месту службы, как и везде, было предостаточно, текучка сразу взяла в оборот, что во многом помогло на первых порах Бойцову не захлебнуться от нахлынувшего отчаяния, не расписаться в собственном поражении.

Но с безразличием, овладевшим им после столь быстрых перипетий, справиться не мог. Уходил от него в работу. Только интересовала она Ивана Ивановича все меньше и меньше. Разве что в одном остался последовательным до конца. Все, что было в силах старшего милиционера на дальней окраине Читы, все накопленные знания и сведения по шайке Ленкова использовал в деле поимки и разоблачения выкормышей бандитского главаря. Сотрудники городского и уездного угрозыска, особо не афишируя, старались с максимальной пользой привлекать Ивана Ивановича к охоте на ленковцев.

А сам он себе отдушину нашел в другом. Нет худа без добра – наконец-то избавилась большая семья от прозябания в тесной и темной каморке на втором этаже пожарного общества. В шахтерском поселке удалось договориться об аренде просторного, хотя и требующего основательного ремонта, дома с обширным огородом и немудреными надворными постройками.

Туда вскорости Бойцовы и перебрались. Хозяйственные хлопоты, огородные дела увлекли и помогли пережить выпавшее на пятом десятке лет унижение. Дом этот впоследствии Бойцовы выкупили для старшего сына. А сами, остальным семейством, в 1926 году, перебрались обратно в центр города, на улицу имени 9 Января, 35.

Когда веревочка ленковской шайки довьется до закономерного конца, и бандитов будут судить, Иван Иванович выступит одним из основных свидетелей обвинения на процессе.

Позднее знаменитый забайкальский юрист Е. А. Трупп даст примечательный отзыв о Бойцове:

«Выступая по этому делу в качестве общественного обвинителя, я имел возможность убедиться в том, что гр. Бойцов, состоя в должности Старшего Агента Уголовного Розыска Читинской Уездной Милиции и Старшего милиционера Черновских каменноугольных копей, в период времени с октября 1921 г. по июль 1922 г. оказал чрезвычайно ценные услуги делу раскрытия участников названной шайки, в том числе и тех из них, которые находились на службе в милиции, помогали самому Ленкову и членам его шайки укрываться от преследований и правосудия и всячески препятствовали раскрытию преступной организации. Благодаря совершенно исключительной энергии и большому упорству в достижении намеченной цели гр. Бойцова были постепенно обнаружены и арестованы многие члены шайки, оперировавшие как в районе города Читы, так и в районе Витимского и Кукинского трактов, так, наконец, и в Верх-Ингодинском районе, а искусство гр. Бойцова в производстве дознания дало весьма ценные и почти единственные исчерпывающие результаты для предварительного и судебного следствия по делу, благодаря которым целый ряд преступников был уличен в совершенных ими преступлениях, и шайка была окончательно ликвидирована. В связи со всем этим гр. Бойцов зарекомендовал себя в то время как исключительно ценный и способный работник».

Довольно подробно позволили архивные документы проследить действия и поступки персонажей нашей хроники, в том числе и Ивана Ивановича Бойцова, его жизненный путь. Вот только не дали ответа на один вопрос: почему со своими сомнениями и подозрениями в отношении Лукьянова он, Бойцов, не пошел по логично напрашивающемуся адресу – к Дмитрию Ивановичу Фоменко? Нет ответа. Можно только предполагать.

Безусловно, сыграл свою роль тот, первый разговор Бойцова с Фоменко о Лукьянове, когда не получилось накрыть сходку бандитов в доме портного Сидорова. Наступил тогда Дмитрий Иванович в какой-то мере Бойцову на самолюбие. Но, думается, основной причиной было наличие строгого «водораздела», который руководство МВД и особенно Главный правительственный инспектор – начальник главка нармилиции Колесниченко, провели и настойчиво поддерживали: читинская городская милиция – особое подразделение милиции ДВР, а читинская уездная – составная часть одной из областных милиций Республики.

Столичная милиция имела статус равный областным, при этом её уголовный розыск действовал самостоятельно, подчиняясь Главупру МВД, а не начальнику Читинской городской милиции. Говорить при таком переплетении подчиненности о слаженном взаимодействии сил правопорядка не приходилось.

Ситуацию, безусловно, осложняли и начальственные амбиции, карьеристские устремления отдельных руководителей, низкий уровень их профессиональной компетенции. Властные полномочия по должности вскружили не одну голову. А компетенцию зачастую заменяли самоуверенность – не такого врага побеждали! – и партизанская привычка действовать автономно, в расчете на достижение личного успеха, который ни с кем делить не надо. И умножалась эта партизанская привычка непреодолимым желанием добиться личного успеха быстро, решительно, боевым наскоком.

 

Глава восьмая

1

Областному милицейскому начальнику Антонову в полном объеме были присущи вышеперечисленные устремления к личному успеху. К тому же в способах достижения успеха он к щепетильным не относился. Мог и по головам пройти, что уже не раз проделывал. Подчиненных же рассматривал исключительно в виде подсобных средств для движения наверх. Но при этом Антонов был человеком осторожным, неглупым и расчетливым, стремясь свои служебные ходы, особенно связанные с личным благополучием, просчитывать наперед.

Свои «шахматные» партии Антонов всегда старался вести таким образом, чтобы на него падала как можно меньшая доля ответственности. Безусловно, это удавалось далеко не всегда, тем более что уже почти год ему приходилось исполнять обязанности областного правительственного инспектора народной милиции, то есть начальника Читинского областного управления МВД ДВР. Именно – исполнять: формулировка «допущен ко временному исполнению обязанностей» висела дамокловым мечом над Антоновым с июня прошлого года. Ждал и надеялся Антонов, что после возвращения в ноябре 1921 года начальника Главупра милиции Колесниченко из длительной командировки в Гродеково, где тот возглавлял борьбу с остатками банд атамана Семенова, вопрос с его, Антонова, утверждением в должности наконец-то решится положительно. Ведь именно ему доверили замещать Колесниченко на время пребывания того в Гродеково. Однако Минвнудел не спешил. Антонова снова вернули руководить областной милицией с той же «временной» формулировкой в приказе.

И только 6 апреля 1922 года наконец-то Антонов был утвержден в своей должности приказом МВД ДВР. Для этого пришлось вывернуться чуть ли не наизнанку, выдавая малейший успех как результат собственных титанических усилий. Раскрытие читинским уездным угрозыском совместно с городскими сыщиками убийств Гомбоева и Лосицкого заметно этому поспособствовало. В министерских сферах Антонов сумел преподнести наметившийся положительный сдвиг в борьбе с ленковцами и как результат собственных каждодневных усилий. Перевернул с ног на голову даже мартовское происшествие с расстрелом «при попытке к бегству» захваченных на первой Чите ленковцев: высказал при руководстве Минвнудела озабоченность бездеятельностью начальника уездной милиции Бородина. Вот и оценили «озабоченность» и «титанические усилия».

А заодно и Бородина сняли. Сдает дела преемнику – Кукушкину.

Что такое Кукушкин – пока непонятно. Когда приказ в отношении Бородина в министерстве уже практически был согласован, до Антонова дошла вся поспешность его потуг по снятию начальника уездной милиции. Обстановка в уезде оставалась довольно неустойчивой: прижатые в Чите бандиты снова активизировались в предместьях. Кукушкин – начальник новый, какой пока с него спрос? Поспешил, поспешил он, Антонов, с Бородиным! Рано обозначил козла отпущения. Теперь, случись что завтра в уезде, ответственность перекладывать не на кого.

Потому и появление Бойцова с его подозрениями в отношении Лукьянова подействовало на Антонова, как красная тряпка на быка. Не хватало ему сейчас только оглушительного скандала: начальник ключевого в уезде участка милиции работает на бандитов!

А, с другой стороны…

Доводы Бойцова все-таки заронили сомнения в душу: кому в настоящее время можно верить безоглядно? К тому же хоть и получилось этого настырного Бойцова сплавить подальше, но, кто его знает, что он выкинет? А если Лукьянов – и в самом деле?..

Антонов мучительно размышлял.

И нашел промежуточный вариант. Он поручит негласно проверить Лукьянова. Если подозрения не подтвердятся, то и сказочке конец. А если… Тогда у него, Антонова, на руках будет козырь. Нет, даже два козыря: и бдительность проявил, от тревожного сигнала не отмахнулся, и есть, чем тяжелую обстановку объяснить – предательством бородинского ставленника!

А негласную проверочку надо провести руками вполне официального лица, с которым Лукьянов подчиненностью связан, тогда всё замотивированно будет выглядеть, само собою разумеющимся со стороны покажется. Не какой-то там преданный Антонову человечек чего-то вынюхивает, а соответствующее должностное лицо действует обычным порядком.

И, следовательно, что?

Если Лукьянов окажется с бандитами связан, то кто указание дал его проверить?

А если поклеп на начальника участка наведен и проверка обнаружится кем-то, тем же Кукушкиным, или самим Лукьяновым, то всегда есть возможность обвинить в неуклюжих действиях проверяющего.

И благородный гнев учинить!

Страхуясь со всех сторон, Антонов вызвал к себе помощника начальника уездной милиции. Никифора Васильева! Ему, второму лицу в уездной милиции после начальника, и поручил проверить «сигнал» на Лукьянова. Запустил, сам того не ведая, щуку в пруд!

Никифор распоряжение Антонова воспринял с энтузиазмом, что наблюдательному областному начальнику не понравилось. И Антонов не преминул добавить: дескать, только не в ущерб общей службе и прямым функциональным обязанностям по должности, товарищ Васильев!

Чего-чего, а обязанностей у помнача уездной милиции хватало. Да и не будешь же торчать целыми днями только в пятом участке, тем паче, ходить за Лукьяновым тенью. Но присматриваться к нему Никифор Васильев начал попристальнее, исподволь и ненавязчиво, вроде как по делам службы, беседовал с милиционерами, потихоньку разыскал тех, кто знал Лукьянова во время партизанства, прежней милицейской службы. И тоже побеседовал с ними под благовидными предлогами.

Дотошности Васильеву было не занимать, как и понимания, что проверять – целого начальника участка! – он обязан осторожно, с максимальной оглядкой, не нарываясь на скандал и исключив даже намек на огульный подход. Никифор тщательно анализировал каждый штришок, характеризующий Лукьянова. Тревожные перемены в его натуре и поведении были налицо.

Бывший начальник Читинского воинского управления Пономарев, который, как выяснилось, знаком был с Лукьяновым уже давно, рассказал Никифору, что, рано женившись, Лукьянов, обремененный большим семейством, постоянно жил впроголодь, и это всегда его сильно угнетало. Пономарев привел примеры двух таких отчаянных голодовок лукьяновской семьи, что, если бы не своевременная помощь со стороны товарищей по службе, то детишки Тимофея протянули бы ноги.

Пономарев характеризовал Лукьянова, как человека в трудностях слабовольного, легко поддающегося чужому влиянию. Его слава партизанского командира была славой дутой. Выборным партизанским начальником управляла сплоченная головка отряда. Где-то это приносило успех, а где-то порождало анархию, за что Лукьянова как-то даже крепко пропесочили на командирском совете. Но все промахи канули в прошлое, заслонились общим успехом, общей победой.

Движение же Лукьянова вверх по милицейской служебной лестнице укрепляло в нем ощущение собственной значимости. При этом возрастающая самостоятельность, как начальника, постепенно перерастала во вседозволенность.

Наглядно свидетельствовала об этом история, произошедшая в минувшем феврале, когда Лукьянова во главе семерых милиционеров и двух сотрудников уездного угрозыска командировали в 1-й участок уездной милиции. «Для ликвидации грабительских шаек», то есть для оказания помощи местным милиционерам, причем с фактическим возложением на Лукьянова обязанностей начальника первого участка, так как в тот период эта должность была временно не замещена.

Как уже рассказывалось, итоги этой поездки в село Александровское и его окрестности были более чем скромными. Но, вдобавок к неутешительным результатам, закончилась поездка двумя, довольно сомнительными эпизодами.

В селе Харамангут был задержан за конокрадство некий Зверев. При аресте у него изъяли браунинг и седло. Пистолет Лукьянов передал по возвращении в уездное управление, а седло оставил у себя в участке, самолично реквизировав без оформления каких-либо документов.

Вторым эпизодом была история с лошадью. Из Читы в Александровское Лукьянов и его группа выехали на верховых лошадях и обывательских подводах, то есть на привлеченных к отбытию милицейской гужевой повинности. В Александровском же верховых лошадей по приказанию старшего оставили, на весь дальнейший объезд пересев на прикрепленные к группе подводы.

В конце командировки одну из лошадей Лукьянов продал, но взял с покупателя, зажиточного александровского крестьянина Петра Артамонова, не деньгами, а продуктами и фуражом, сговорившись на сумму в тридцать пять рублей разменным серебром. В расписке же указал, что лошадь продана за шестьдесят рублей.

Отчитываясь за командировку, Лукьянов представил дело так, что якобы была продана собственная лошадь одного из милиционеров, Ивана Иванова, полученные продукты и фураж использованы в ходе командировки, поэтому, дескать, надо Иванову возместить стоимость лошади из кассы Читинской уездной милиции.

Определить, чья же на самом деле была лошадь, вследствие отсутствия какого-либо учета конского состава в пятом участке, оказалось затруднительным. Но факт продажи был, что говорится, налицо. В итоге стоимость лошади, точнее, полученных в уплату за нее сена и овса, солидарно удержали со всех участников выезда в Александровское. По шести с полтиной рублей серебром с каждого, несмотря на возникшее возмущение, ведь ни сена, ни овса, ни продуктов никто не получал. Однако так вся эта история и замялась, тем паче, что начальство в уездной милиции вскорости сменилось.

По рассказам Пономарева и других, выходила и явная нестыковочка с наличием у Лукьянова в прошлом каких-нибудь должников, ныне с ним расплачивающихся. Про богатого и щедрого дядю тоже никто не слыхал.

По всем сведениям и наблюдениям, перемены к достатку начались у Лукьянова сравнительно недавно, в конце прошлого года, когда он еще был командиром конного отряда уездной милиции. Вокруг него уже там крутился пяток милиционеров, для которых отпроситься у командира куда-нибудь по своим надобностям на день, а то и на неделю, было делом пустяковым.

Узнал Васильев, что за свои отлучки шустрые хлопцы расплачивались с Тимофеем продуктишками, а то и бумазеей. Потом, с назначением Лукьянова в пятый участок, вся эта камарилья последовала за ним. А Шурка Милославский даже поселился у Лукьянова.

Стали водиться у Лукьянова и денежки, причем их появление не совпадало с получением жалованья. Тогда-то и появились сказочки про должников и дядюшку. А в марте верные приспешники достали Лукьянову красивого мерина, вдобавок хорошее седло и наборную уздечку. Как-то, будучи крепко выпимши, а прикладываться к бутылочке стал милицейский начальничек все чаще и чаще, Лукьянов проболтался, что конь ему в 110 рублей золотом обошелся!

Узнал Васильев и такую новость. Буквально на днях жена Лукьянова похвалилась соседке, что приобрел ей муженек колечко золотое с рубиновыми вставочками. А еще по лавкам и магазинам прошлись, ботинки ей справили, мануфактуры разной набрали, дочкам обновок, в общем, добра прикупили на двести с лишним золотых рубликов!

Сам Тимофей раздобрел, в голосе стали проскальзывать доселе несвойственные ему вальяжные нотки. Однако важность и сытость в облике и повадках все чаще, беспричинно на внешний взгляд, сменялись угрюмостью и подавленностью. В такие минуты Лукьянов особенно тянулся к стакану с ханкой. Но в одиночку пить не любил, собирал компашку из верных помощников, быстро пьянел, хвастался, потом кулем падал на лежанку. Утром маялся с похмелья, спасаясь огуречным и капустным рассолом, подолгу сумрачно сидел в темном углу или запирался в кабинете. Казалось, что-то периодически мучает его, не дает ему покоя и жизненной устойчивости.

В один из таких периодов Лукьянов ни с того ни с сего предложил тогдашнему начальнику уездной милиции Бородину, с которым жил кум-королю, через свое личное участие покончить с Ленковым. Чего уж он там напел Бородину, только тот и знает. Но на указанную цель он выделил Тимофею сорок рублей золотом, которые, по словам сотрудников, тот вскорости прогулял и никакого отчета за растрату не представил.

Сменивший Бородина Кукушкин был вынужден доложить об этом факте Антонову. Реакции не последовало, если не считать вышеупомянутого антоновского поручения Васильеву, о котором Антонов Никифору приказал не докладывать даже новому начальнику.

Были и другие подозрительные штришки в поведении Лукьянова. Но главного – отчетливой и явной связи с ленковцами – не прослеживалось. Догадки к делу не подошьешь. И Васильев продолжал держать Лукьянова в поле зрения, накапливая и анализируя информацию.

2

Выйдя в сени за самоваром, пыхтящим белым парком, Филипп Цупко откинул кованый крюк на входной двери, высунулся на крыльцо, вдохнул холодный воздух полной грудью. Привычно прислушался к ночным шорохам. Тихо. Даже собаки в округе не брехали. Низкая луна залила двор молочным неживым светом.

Филипп медлил возвращаться в избу, тихо сопя, вбирал и вбирал весенний воздух, выгоняя из легких смрад водочного перегара. Выпили за вечер с Костей много, а хмель не брал. Наверное, потому, что тоскливое выходило застолье, прямо-таки поминки какие-то.

Раскрылась, зашуршав, обитая войлочной кошмой дверь в избу. В полосе тусклого света – вихрастая голова приемыша, Васьки.

– Чо долго-то так? Костя сердится!..

– Цыть, сопля! – шикнул потревоженный Филипп, засуетясь, потянул входную дверь, снова накинул крюк. Оборотился к самовару, отмахнул рукой Ваське:

– Ладно, чичас. Придержи двери-то!

– Где ты там сгинул, Филя! Уж, думаю, не повесился ли с испугу! – злой усмешкой встретил набычившийся за столом Ленков Филю.

– Шутки у тебя, Костя…

– Ага, шутки! Тока шутки нонче и шутить! – угрюмо молчавшего все застолье Ленкова как прорвало. – Метет чертов хохол, как проклятый! Самую преданную силу этот гад Фоменко подчистую вымел! Яшку, верного дружка моего, Бориску!.. Обкорнал он меня, Филя, за последнее время! Всё ближе и ближе подбирается, ищейка!

– Мужичков, канешна, Костя, жаль, – осторожно выговорил, внимательно следя за выражением лица главаря, Филя-Кабан. – Особливо, понятное дело, Яху. Царствие, как грится, яму небесное… Эхма, Костя, все там будем.

– Утешил, мать твою!.. Как же, небесные чертоги нас, прям, ждут не дождутся! На сковородке черти Яху поджаривают, нас дожидаючись.

Ленков замолчал на мгновение, а потом с остервенением выпалил:

– Ни хера там нет, ни сковородок с чертями, ни чертогов! Одна фанаберия поповская энто всё! Насочиняли, толстопузые, штоб народец вокруг них суету устраивал… Забивают в бошки гвозди, мол, тряситесь, рабы божия, а сами-то ишшо те праведники! И наливку стаканами хлещут, и девок брюхатят!

Главарь грязненько усмехнулся, плеснул в стопку водки, залпом выпил, потянулся за папиросой.

– Сладко, Филя, живет поповское отродье. А, мож, и нам к ним записаться, а? Помахал кадилом, потряс кружкой церковной – вот и сыт, и пьян, и нос в табаке! Пойдешь, Филя, в попики?

– Я, как ты, складно балагурить не обучен.

– А меня кто учил? – расплылся от лести Ленков. – Ладноть, будешь в колокола бухать! Особливо по ночам, штоб сыскарям спокойно не спалось! Ежели мы, Филя, в поповское войско подадимся, то фараонам работы не будет, повыгоняют их, а контору ихнюю закроют! Вот и будут дрыхнуть! На пустое брюхо! А при бурчащих кишках сон плохой, да ишшо ты в колокол – бу-бух!..

– Эван… – В голосе Фили укор и обида. – Напридумал всяку хрень!.. Сам-то с колокольни спустись, Костя! Об другом покумекай…

– Об чем же?

Цупко неторопливо разлил по стопкам остатки водки, цепко выудил из миски черный груздок.

– Выпьем, атаман, за помин души представившегося Яхи. А боле горевать ни к чаму. Чо, паря, сильно горевать? Чай, ряды наши уж не настоль и порядели, штоб полного лазаря петь. Яху и Бориску жаль, но ишо и неизвестно, чего там у Бориски выйдет…

– Думашь, сбегёт?

– Нащёт его ловкости нынче сомневаюсь… Опять же, сам знашь, из централа простучали: из лазарета ево в одиночку закрыли. Но я не об том. Я, Костя, про другое думаю. Петь бы он угрозыску не начал…

– Бориска? Но!.. Он едейный, Филя! Да и крови на ём… Как сыскарям не пой – крышка верная! И на молодость его не поглядят.

– Тады, Костя, и воопче ни к чаму унывать! Хлопцы боевые в достатке осталися!

– Хм… Хера ли мне, Филя, ихняя боевитость! Я сам кого хошь за пояс заткну своей боевитостью! – зло бахнул кулаком по столешнице Ленков. И словно в пыль расхлестал только что возникший в настроении поворот к спокойствию. – Меня, Филя, другое заботит! Не остается надежных мест для укрытия и ночевки, бегаем с места на место, как мыши мокрые!

– Сам жа завсегда повторяшь – каспирация!..

– Засрация! – теряя над собой контроль, выкрикнул Ленков, бешено вращая белками глаз. – Я уж позабыл, кады дрых без задних ног!.. Ткнешься в подушку, а ушки – на макушке. Атанда!

– Тишь, тишь, тишь! – зашикал, усмиряюще всплескивая руками, Цупко. – Раскипятился ты, Константин, понапрасну. Энто у тебя в сам деле с усталости. Ложись-ка на полати, всхрапнем. Давай, атаман! Чичас чайку пошвыркам с ранфинадом вприкус и – на бок. А утрень завсегда вечера мудренее, сам знашь. Проспишься – к Ляксею Андреичу сходим, навестим старца, посоветуемся…

– Ладноть… – взял быстро себя в руки Ленков. – И то, засиделись чево-то… А ханка, Филя, у тебя – дюже вонючая! Не мог «Чуринской» добыть!.. Чай не буду… Лягу…

Выслушав тревожную скороговорку Фильки-Кабана, Бизин выглянул в мутное, подслеповатое кухонное оконце. Ленков любезничал на заднем крыльце с пригожей Фроськой, прибиравшей и кухарничавшей у старика. Супруженица подалась в деревню к родне с какой-то надобностью. Скорее всего, как размышлял Алексей Андреевич, чтобы от него, облезлого, отдохнуть. А он – от неё. С Фроськой…

Филя еще про что-то бормотал. Бизин пристально глянул на обеспокоенного подручного, потом снова приблизил лицо к оконной стеколке, всматриваясь в раскрасневшуюся парочку у крыльца. Ничего не ответил Филе. Отвернулся от окна, когда Костя затопал в сенках, перевел взгляд на двери.

– Здорово, Ляксей Андреич! Как живете-поживаете? Ишь ты, краля-то какая от тебя выскочила! Где ты их таких берешь, Андреич?

– На подоконнике выращиваю, в горшочках, – довольно обнажил десны старец. – Здравствуй, Константин! Все мужаешь, крепнешь! Богатырь! А, Филя?

– Дык, дело молодое! – живо поддакнул старый каторжник, обрадованный явным спокойствием Бизина, несмотря на только что пересказанные ему Костины страхи. – А Фроська-то в лавке у Андреича уж давненько…

– Далась вам Фроська, кобели… – не удержался, раздражаясь, Бизин, но тут же взял себя в руки. – Проходи, Константин, раздевайся. Чайку или чего-нибудь покрепче?

– Не… Чаи у Фили гоняли, а остальное с утра не употребляю, благодарствую, Ляксей Андреич, – Ленков быстро, незаметно для Цупко, подмигнул Бизину.

– Похвально для молодости, похвально! – закивал старец, потом всем туловищем повернулся к Цупко. – Не в службу, а в дружбу, Филя, будь ласка, прогуляйся до лавки, возьми мне, беззубому, с полфунта халвы подсолнечной, а то мне Фроська говорила, а я ей наказать запамятовал… Тож, вот, сладенького захотелося! Вон там, Филя, в шкапчике, деньги лежат…

– Постой, Андреич! – важно повел рукою Костя, доставая пачку ассигнаций. – Филя, вот возьми-ка! Погляди там, што есть стоющее…

– Спасибочки, Костя! Уважил старика! – заблажил Бизин.

Предвкушая застолье по его интересу, Цупко шумно вывалился в двери, забухал по половицам в сенях.

– Пора, Андреич, совет держать, – заторопился Ленков. – Обкладывает меня уголовный розыск…

– Не паникуй раньше времени, атаман.

– Какая паника! «Хоронили у дороги, видны руки, видны ноги, – весь на виду!» – дурашливо пропел Ленков. – Запросто не возьмут! Да и нету у меня, Андреич, совершенно нет желания перекочёвывать на тот свет. Рановато!

– Вот и я, мил-друг, о том же! – хлопнул ладошкой по столу старец. – Э, Костя, мне бы твои годы!.. М-да… Что ж, драгоценный, давай, как говоришь, совет держать. О бедах твоих новых наслышан. Чего предлагаешь? Узлы вязать да чемоданы паковать, или как? Золотишка и драгоценностей для будущей вольной жизни маловато, мил-друг, набрано…

– Маловато… А где она, мера? – задумчиво проговорил Ленков, уставив глаза поверх Бизина, на потемневшую икону в переднем углу.

Встрепенувшись, добавил:

– Конешно, еще бы не помешало золотишка подсобрать. Но в городе, Андреич, теперь шибко не разгуляешься…

– Стало быть, снова надо выйти на тракты! Но не всех подряд трясти, Костя, а с умом, с расстановкой. Нам до тепла надо золотой запас создать. А вот прикинь-ка, мил-друг, откуда золотишко-то везут, а?

– Правильна-а, Андреич! И как энто я запамятовал про золотые ручейки! – оживился Костя. – Мишку Самойлова и Коську Баталова зашлю пошариться по Витимскому тракту, а Хохленка с Калмыком – на Акшинский, поодаль.

– Кстати, Костя! Слыхал, мечешься в последнее время ты неприкаянно, надежного пристанища-ночлега не имеешь, беспокойную жизнь ведешь…

– Филя нашептал?

– При чем тут Филя? Я ж тебе уже говорил – имеем ушки и глаза…

– Ладноть! – отмахнулся Ленков. – Ты к чему энто про неприкаянность?

– Где у нас Мишка-Хохлёнок ранешне служил?

– Ну, в карбате…

– Вот те и ну! Баранки гну! А ну-ка, мил-друг, напряги свое воображенье! Вспомни революционные примеры…

– Чево?!

– Таво! Анархистом себя кличешь… А ну-ка ответь, где эта революционная братия самые надежные пристанища имела или свои бомбы-револьверы хранила, а?

– Но?

– Э-э… Да самое верное место завсегда было рядом с полицейским участком, жандармским управлением или резиденцией губернатора! У себя под носом кто же искать будет!

– Ишь ты… – покрутил головой Костя. – Просто, а, ить, и в бошку-то не приходило… Ну ты, Андреич! И чо, на постой к Фоменко в колидор проситься?

– Не язви, а кумекай! При чем тут твой Фоменко? Прости ты, Господи! Я ж тебе про карбат тылдычу!..

– О! Тут ты, старый, в точку! Там бы засесть, конечно! – ехидно засмеялся Ленков. – Мечта всей жизни! Тока там «не прости ты, Господи», а «Господи, помилуй» – госполитохрановцам самому себя на блюде преподнесть – нате, милые, жритя!

– Э-э! Неразумно дитятко у мамки!..

– Конешно! А мож, ты самолично решил меня в ГПО сдать, грешки отмолить? А, Андреич?..

– Хорош изгаляться! – неожиданно прикрикнул Бизин, от чего Костя малость даже опешил. – Потряси башкой-то! И дослушай, язви тебя! Я ж тебе неспроста про Хохлёнка напомнил. В карбате такой укромный угол образовался, что тебе и не снилось! Понятно, не «Гранд-отель»… Через Мишку-Хохлёнка на его дружков выйти, опять же Степана Сидорова сынок там служит… Так? А Мишка, помнишь, с кем в карбате больше всех гужеванит? Ну, Фильке он ещё похвалялся?.. С Антошкой Чимовым! Ничего тебе эта фамилия не говорит?

– Ха! А как же! С Антохой Чимовым мы у Аносова вместе партизанили! – обрадованно воскликнул Ленков, посмотрел теперь на Бизина с нескрываемым интересом и уважением. – Ну-ну, Андреич, давай дальше! Ишь ты, всю подноготную вызнал…

– Так собака лает, а ветер носит, – тоненько засмеялся Бизин. – Так, вот. Этот Чимов теперь в карбате парикмахером служит. Обосновался прочно. Место, уверен, надежное!..

3

Караульный батальон Государственной Политической охраны ДВР располагался в закрытом военном городке почти что на окраине Читы, рядом с Красными казармами, выходя воротами на угол Ивановской и Троицкосавской улиц. Понятное дело, территория закрытая, пропуска, часовые у ворот. Но на хозяйственный двор карбата доступ для обывателей был свободным, потому как здесь с нового года открылся клуб, где самодеятельная труппа ставила спектакли и сцены, показывались синематографические картины, организовывались танцы.

А в субботу 15 апреля, накануне Пасхи, на хоздворе, в здании бани открылась парикмахерская для всех желающих.

Ровно в восемь утра старший парикмахер Антон Чимов, нарядившись в белый халат, с шиком распахнул двери своего заведения и с полупоклоном пригласил пройти в парикмахерскую первых посетителей.

Осип Голубицкий, молодой боец карбата, назначенный к Чимову в помощники, старательно суетился вокруг клиентов, тщательно вытряхивал белые накрахмаленные салфетки, тут же хватался за волосяную щетку на длинной деревянной ручке, сметая настриженные волосы в угол, где с помощью совка ловко собирал их урну.

Банная команда караульного батальона, пополнившаяся парикмахерами, жила своей, несколько обособленной жизнью. Многие из обслуживающего персонала приспособили на хоздворе для собственного проживания всевозможные каморки. Работать в банной команде и жить в общей казарме считалось дурным тоном. Казарма подразумевала дисциплину, отпадали мелкие поблажки и более широкие возможности – принимать каких угодно гостей в собственных «апартаментах», устраивать вечеринки, просто посидеть с бутылочкой.

Постарался оборудовать себе «кандейку» при парикмахерской и Чимов, проворный парень двадцати одного года, успевший и повоевать-попартизанить, и определиться с дальнейшей службой в карбате – с ножницами наперевес, – и завести себе всяких друзей-собутыльников.

Рядом с бытовой комнатой, где для парикмахерских нужд кипятилась вода, промывались бритвенные приборы, Чимов занял темную кладовочку, дверь которой выходила в кочегарку общей бани. Кладовочка была тесной – здесь едва помещалась узкая железная кровать и ободранная тумбочка. Но имела одно неоспоримое преимущество – выход в кочегарку был запасным: из просторного, чистого и уютного помещения парикмахерской можно было беспрепятственно уйти незамеченным.

С обустройством Чимовым кладовочки под личную «спальню» парикмахерская во внерабочее время превратилась в место сбора узкого круга любителей застольных бесед, как, впрочем, и ночлега для нужных людей, если такая необходимость возникала, благо в зале помимо кресла для клиентов чернел и большой клеенчатый, под кожу, диван.

Не прошло и недели, как потемну к Чимову зачастили гости. Появившись вечером, они уходили среди ночи, затем снова возвращались в темноте, нагруженные мешками, узлами и свертками, потом уносили всё это.

Первым таким ночным посетителем был Мишка Некрасов, он же Логотенко, он же Мишка-Хохлёнок, до 1921 года служивший в карбате, а затем тесно схлестнувшийся с Яшкой Верхоленцевым и другими ленковцами. В бандитские дела Хохленок ушел с головой, но место прежней службы не забывал, используя как укромный перевалочный пункт.

Иногда устраивал здесь встречи с нужными людьми, благо дружки-пособники в банной команде и даже в ротах водились, а с открытием парикмахерской дело упростилось. Мишка мог теперь в открытую приводить своих корешков и для форсу: постричься-побриться в цивильном месте, грязь с тела смыть.

Хохлёнок тесно сошелся с Чимовым, разглядев в нем человека, падкого до красивой жизни, а проще говоря, до дармовой выпивки и дармовых шмоток. И с ходу начал привлекать его ко временному укрытию краденого. А уж узнав, что Чимов, оказывается, сослуживец Кости Ленкова по партизанскому отряду Аносова, Мишка, будучи далеко не глупым, сразу смекнул главное: припекать стало от сыскарей, а тут такая укромная и безопасная чимовская «кандейка». Об этом поведал поначалу Филе Цупко, но тот попросту не придал значения Мишкиной болтовне, хотя как-то между делом сообщил о лазейке в карбате старому Бизину.

В отличие от Кабана старикан сразу оценил все выгоды парикмахерской карбата. И наконец так удачно ввернул это самому Ленкову, да ещё в такую минуту, когда прославленный главарь заметался в панике и страхе. Бросил круг утопающему! Бизин мог себя поздравить, он днем и ночью помнил, что спасение Кости есть спасение собственной шкуры.

Уже на второй день Пасхи Некрасов-Логотенко привел главаря к Чимову. Ленков обосновался в парикмахерской карбата, как у себя дома.

Младший парикмахер, а попросту говоря, подмастерье Чимова, Осип Голубицкий тоже обжился близ парикмахерской. Он спал на широкой скамейке в кухоньке, которую старожилы банной команды оборудовали для себя за стенкой у парикмахерской.

Вернее, кухонька еще до открытия парикмахерской существовала. А так как Осип малость умел кашеварить и плюс к тому был на хоздворе одним из новичков, то зачастую возлагались на него и обязанности подручного дебелой Дарьи Феоктистовны, кухарки банной команды. Так он и завоевал право на широкую скамейку в кухонке, что и полагал за счастье.

Понятие о счастье у Осипа вообще было какое-то перевернутое. Например, он благодарил судьбу за то, что она наградила его… чахоткой. Да, по большому счету, в его двадцатипятилетней жизни, как это ни странно, хворь оказалась спасительной.

Уроженец села Малиновка Чедатской волости Мариинского уезда Томской губернии Осип Голубицкий был в 1919 году призван уездным воинским начальником под знамена Колчака в 12-й кадровый полк.

Зачислен на службу парень был после того, как отсидел около месяца в Мариинской тюрьме за уклонение от призыва. В полку из подобных уклоняющихся и дезертиров быстро сформировали воинскую команду и направили ее на фронт против красных. Но, доехав до Омска, Голубицкий заболел и получил направление в лазарет, куда появляться и не подумал, напрямки дунув в родную Малиновку.

Отлеживался на чердаке до смены властей. Увы, пришедшие красные его тоже мобилизовали. Зачислен был Голубицкий в Томский караульный полк, где сноровисто освоил навыки телеграфиста в 8-й телеграфной роте. Вскоре роту направили в Читу. Здесь Осип снова заболел и до февраля 1920 года находился на излечении, после чего получил назначение в Читинский караульный батальон ГПО, но в силу слабости здоровья к караульной службе оказался непригоден. Определили его в ученики к старшему парикмахеру Чимову, поляку по происхождению и уголовнику по призванию.

4

Теплым апрельским вечером Осипу не спалось, хотелось общения. А за стеной у Чимова, как слышалось Голубицкому, кто-то был в гостях. С Антохой Осип в отношениях был самых приятельских, потому отправился к Чимову запросто. Однако в этот раз друг Антоха особой радости при виде Голубицкого явно не испытал.

– Чего тебе? – спросил хмуро.

– Да вот, слышу, разговариваете, дай, думаю, тоже зайду, – натянуто улыбаясь, заговорил Осип, чувствуя, что не пришелся ко двору.

У Чимова сидел всего один гость. Статный, с густыми русыми кудрями, румянцем на крепких скулах. Гимнастерка добротнейшего сукна, сапоги индивидуального заказа. Американскую длинную папироску покуривает. А взгляд, как бритва, острый, пронзительный, даже с подозрительностью.

– Иди к себе, – требовательно проговорил Чимов, напряженно глядя на Осипа.

– Да, да, конечно… – покраснел Голубицкий, неловко повернулся к дверям.

– Антоха, чево ты парня гонишь? Мы гостям завсегда рады! – вдруг громко и весело сказал незнакомец. – Ну-ка, познакомь нас!

– Каво тут знакомить! Пастух деревенский! Тюха-матюха!..

– Я тоже не городской. Не люблю вас, фасонистых! Деревенские завсегда были здоровше городских хлюпиков! – захохотал русоволосый. – Так же, а, парень?

– По всякому бывает, – уклончиво ответил Осип, благодарный незнакомцу за внимание.

Заметно было Осипу и другое: Антоха с таким подобострастием вертелся вокруг гостя, расставляя на столе блюдца с нарезанной ломтями кровяной колбасой и салом, что сразу становилось понятно – не простой у Чимова гость-то. Ишь, даже колбасу добыл и нарезал! Осип непроизвольно сглотнул тягучую слюну.

– Садись-ка, паренек. Расскажи, как звать-величать тебя? – покровительственно молвил важный гость, но уже, не слушая ответа Осипа, приказывал Антох:. – Сгоняй-ка, братка, за «Чуринской». В лавке на углу вроде была головка сургучёная.

– Это мы мигом! – суетливо, не сразу попадая в рукава, накинул кожушок Чимов, зло зыркнул глазами на Осипа и выскочил через выход в кочегарку.

– Так ты, стало быть, здесь в младших парикмахерах? – поинтересовался гость у Осипа, одновременно вытягивая из-за голенища зеркального сапога сложенную гармошкой газету.

С верхней осьмушки газетного листа бросались в глаза крупные буквы: «Неуловимый „блат“», а ниже – помельче: «К ликвидации шайки Ленкова». Голубицкий так и впился глазами в строки. Еще бы, похождения кровавой шайки у всех на слуху!

Незнакомец внимательно проследил его взгляд, усмехнулся.

– Что, грамотный? Интересуешься Костей Ленковым и его ребятами?

– Так как не интересоваться, поди, самый, что ни на есть, главный бандит!

– Бандит, говоришь? А может, он – революционер!

– Господь с вами, человек хороший! Грабит да убивает почем попадя! Только все равно его изловят! – убежденно заключил Осип.

– Что-то долго ловят… – хмыкнул незнакомец и вновь пристально глянул на Осипа. – А почему энто ты такой уверенный, что его зацапают?

– Так он же – бандит! – удивленно воскликнул Голубицкий. – А значит – крышка ему рано или поздно!

– Ага, будет он сидеть и ждать, пока за ним придут сыскари! – с раздражением отрезал русоволосый, куда и веселость вся его делась. – Вот как наберет три пуда золота, так и – сразу же из Читы! Ищи-свищи!

– Как же, три пуда! – язвительно возразил Голубицкий. – Скорее ему голову свернут, чем он возьмет три пуда!

Незнакомец отвернулся от Осипа, не отвечая, только было видно, как по щеке ходуном заходил желвак. Шумно выдохнув воздух, медленно повернулся обратно.

– Дурачок ты, видно, пока. Молодой больно, жизни не нюхал. Ничево, успеешь. Ладно, ступай. А я тут газетку почитаю, про этого самого главного бандита. Ступай, давай!

Последняя фраза показалась Осипу какой-то зловещей. Как сизая туча над полем, когда ты стоишь один-одинешенек посреди целого мира и не можешь угадать, в какой момент из лилово-черного, нависшего над тобой чудища, хлестанет прямо по тебе смертельный прут молнии или только оглоушит раздирающим громом.

Осип вскочил, неловко кивнул незнакомцу и вышел тоже «запасным» ходом, через кладовочку-спальню Чимова и кочегарку, на улицу.

Завернув за угол, чуть ли не столкнулся с тремя темными фигурами, одна из которых отделилась и шагнула вплотную.

– Ну, познакомился? – Осип узнал Антоху. – Чего там Косте нёс?

– Кому?

– Э-э-э, «комукало», твою мать! – выругался Чимов, схватив Голубицкого левой, свободной, рукой за шинельный отворот. – Я тебя спрашиваю, чо ты там Косте Ленкову плёл?

– О-ох! – У Голубицкого подкосились ноги. Теперь Антоха, сообразив, что болтанул лишка, занервничал по-настоящему.

– Смотри, сопля деревенская! Побежишь закладывать – самолично, любимой бритвою своею буду из тебя ремни резать! – прошипел он, наматывая на кулак шинелишку паренька.

– Что ты, что ты! – замотал головой Осип, побледнев так, что это стало заметно даже в темноте. – Никого я не видел! Зачем мне с вами связываться!

– А вот это врёшь, врёшь, сучара! – еще ядовитее зашипел всегда такой благообразный Чимов, подтянув помертвевшее лицо Осипа к брызжущему слюной и матами раззявленному провалу рта. – Ты уже давно с нами связался. Консерву навернуть с ситным, стакашек мадерки опрокинуть, колбаской все зажевать – это нравилось? А что ты жрал – ведаешь?! Добычу ты бандитскую жрал! Значит, ты и сам – того же поля ягода, чахотка! Со мной ты через это давно связан. Аль не видел, кто и с чем ко мне ходит? Кто ж тебе поверит, лапоть! Ты, рожа, со мною повязан, а я – с Костей… Вот она, тут проходит, нас с тобой связавшая веревочка!

Отпустив комок шинельного сукна, резанул Осипа ребром ладони по горлу Чимов.

– Иди, стучи сыскарям! Рядом у стенки станешь! Пся крев!

Глубоко отхаркнув, тягуче сплюнул Голубицкому под ноги, чуть ли не на ботинки. Переложил из правой в левую бутылку купленной водки.

– Так-то получается, «Осип, который осип»! Ха-ха-ха-ха! – Антоха затрясся всем телом, замахал руками и, сплюнув еще раз, скрылся в кочегарке.

Придя в кухоньку, Осип почувствовал себя нехорошо, прилег на лавку, невольно прислушиваясь к голосам за стеною, в парикмахерской. Заснуть долго не мог, потом забылся в чуткой дреме, сквозь которую слышал, как рано утром все из парикмахерской ушли.

Оказалось, ошибся. Ушли двое. С Чимовым остался сумрачный длинный парень, фамилию которого Осип не знал, но слыхал, как Чимов называл парня Шуркой. Когда Осип выходил в уборную и за дровами, то краем глаза видел, как из окна парикмахерской длинный за ним наблюдает. Потом Чимов, открыв парикмахерскую, кликнул его работать. А длинный ушел в кладовочку к Антохе и завалился спать.

К обеду появились двое. Главарь Ленков и Мишка Некрасов-Логотенко. Все сели обедать прямо в парикмахерской, из-за чего Антоха четыре раза гонял Осипа с мисками, ложками и кружками на кухоньку. Тем паче, что к столу появился еще Ванька Калмыков, тоже карбатовец, из приятелей Антохи. Оказалось, что он не просто дружок Чимова.

За столом пошел такой разговор, что у Голубицкого волосы дыбом встали. Но его честная компания не стеснялась.

– А матерьяльчик, Костя, мы срубили фартовый, чисто сукно аглицкое! – взахлёб радовался Мишка. – И как мы его ловко срубили, ага?! Кось, это, почитай, тыщ на двенацать золотом! Охренеть!

– А брильянтовые камушки, а, Миха! – подыгрывал Ленков, нагло улыбаясь Голубицкому. – Кольца золотые!

Он запустил руку в нагрудный карман гимнастерки и аккуратно высыпал на стол горстку драгоценных камней вперемешку с парой-тройкой обручальных колец.

– Калмык, пойдешь с Хохлёнком на Большой Остров. Он знает, к кому, – приказал Ленков, кивнув на Мишку. – Мануфактуру и прочие вещички сталкивайте, нам светиться не надобно, тряпок хватат, деньги нужны. Деньги!

Вскоре парочка испарилась с озабоченным видом. Ленков ушел в кладовочку. Было слышно, как жалобно охнула панцирная сетка на Антохиной койке.

Часа через два Мишка-Хохлёнок и Калмыков вернулись, довольные. Важный Мишка напрямую прошел в кладовку, затормошил Ленкова.

– Костя, такое дело. За камни дают восемь тысяч золотом, вечером приходить за деньгами. Обещали оптом и всё барахло забрать!

– От это славно! Камни у тебя? Подождем вечерочка!

Вечером троица карбат покинула. Ночевать никто из них не явился. Но к следующей ночи снова появился Ленков, за ним следом – Мишка-Хохлёнок, который привел с собой еще одного типа, некого Яшку из Засопки, дегенеративного тридцатилетнего увальня с рыбьими холодными глазами. За полуночным застольем, усадив рядом Осипа и криво усмехаясь, Антоха Чимов расхваливал жуткий «талант» этого Яшки, наполняя и без того трепещущую заячьим хвостом душу Осипа Голубицкого черным липким страхом.

 

Глава девятая

1

Новый гость Чимова – Яков Певченко на самом деле ужас мог вселить в любого. В ленковском стане за ним укрепилась репутация равнодушного, безжалостного убийцы. Со своим напарником, опять же бойцом карбата Главупра ГПО, Ильей Волковым, нападали на мелких китайских торговцев, убивали своих жертв за тридцать – сорок рублей выручки. Грабили и убивали в китайских киосках на Ангарской и Кротовской улицах, на тракте к Игумновским приискам, у станционного моста, в Антипихе.

Зная, что для Певченко лишить человека жизни – раз плюнуть, Ленков всегда брал Яшку на разбирательства с провинившимися перед ним членами шайки или посылал чинить расправу. С дружком своим Волковым в лесу, около архирейской дачи, Певченко по ленковскому приказу убил «за оттырку» – присвоение украденного – Григория Иванова. За это же удавили они Никифора Иващенко.

А на Ленской улице целым кагалом – Ленков, Певченко и еще два палача – Илья Никифоров и Васька Григорьев – убили «своего» Василия Михайлова. Первым его схватил за горло главарь, потом навалились и душили на земле всем скопом, а после подвесили убитого в петле, имитируя самоубийство.

Выстрелом, точно в сердце, из любимого кольта Ленков в присутствии Певченко расправился с Евгением Антоновым, тоже «оттырщиком».

Прямо на вокзале зарезал Яшка по Костиному приказанию Ивана Пропуткина, а до этого затолкал в прорубь на Читинке полуживого Андрея Григорьева. Сколько Яшка поубивал на трактах проезжего люда – кроме него, не знал никто, но счет шел на десятки жизней.

Рассказами про Яшкины кровавые дела, Чимов наглядно рисовал перепуганному Осипу прямую перспективу его возможных намерений отойти от шайки. Обратной дороги не было… Голубицкого раздавили жестокость и размах преступного промысла, размер сумм и ценностей, которыми ворочали бандиты во главе с Ленковым. По его, Осипа, деревенским понятиям, денег и товара было немерено!

Но еще больше убивало другое – оказалось, что карбат попросту кишит бандитским элементом! Еще когда Осип служил, до перевода в парикмахерскую, в четвертой роте, познакомился он и начал приятельствовать с Федором Сидоровым. Теперь же Федор, через Ленкова сошедшийся с Чимовым, узрел около него и своего дружка. Потому в разговорах его не стеснялся. Так Осипу открылось, что в квартире Сидоровых главарь Ленков часто жил-ночевал зимой, бандиты там порой собирались для походов на «дела», был здесь и потайной склад краденых вещей, часть из которых Сидоров-старший перешивал для продажи.

Бандитский размах, бесцеремонность, с которой ленковцы открыто обсуждали в карбатовской парикмахерской будущие или уже совершенные преступления, реальная угроза расправы за длинный язык – все это породило в Голубицком такой уровень страха, что он напрочь отбил у Осипа хотя бы крошечное, минутное намерение сообщить командованию или в милицию о бандитском гнезде под носом Госполитохраны.

Тем временем в парикмахерской караульного батальона тайный штаб ленковской шайки действовал уже вовсю. Сам главарь ночевал в карбате почти всё последнее время, только иногда меняя место ночлега на светёлку в доме портного Сидорова, куда его уводил розовощёкий Федька в сопровождении Яшки Певченко.

Впрочем, никто не знал, настоящая эта фамилия у Яшки или нет. Он то назывался Певченко, то Шевченко, то обоими фамилиями одновременно, проще было обходиться его кличкой – Яшка-с-чубом.

Яшка постоянно околачивался в парикмахерской, взяв за моду изводить Осипа Голубицкого рассказами о своих кровавых похождениях. Вызнал через Чимова тонкую струнку у парня.

– Погулеванили мы по зиме на Кадалинских кирпичных сараях, – монотонно бубнил, вылив в глотку пару стаканов ханки или разведенного спирта, Яшка-с-чубом. – Втроем были: Костя, Яха Верхоленцев да я. Подловили там человечка, вытрясли… Понятное дело, вначале пульнул я ему в лобешник, шоб он не орал и не сопротивлялся… А потом мы там же, за кирпичными сараями, еще одного человечка уконтрапупили. Но в другую ночь, потому как с нами ещё Борька был… этот… как его… низкого роста… Или, вот, я одного в Кузнечных хлопнул удачно – триста рублёв серебром зараз! Не то что китайцев бить… У этих узкоглазых больше сороковника сроду не находил. Иной раз все карманы обшаришь, все обсмотришь, по всем закоулкам лавчонку облазишь – нема, шоб ты сказився!

Яшка, прищурившись, смотрел на обмершего Осипа, потом широко раззявливал в ухмылке щербатый рот и продолжал нагнетать страх:

– …А, вот, ежели бурятов перестреть на тракте и перехлопать, то неплохо можно разжиться. Осенью трех «налимов» пришибли с Костей и Борькой на тракте, так почти семь сотен золотых рубликов взяли. А оне-то при оружьи были. Не помогло… Зато взяли с них большой смит-вессонский револьвер и два нагана… Хы, Костя потом наганы другим бурятам продал! – затрясся в беззвучном смешке Яшка, только глаза так и остались холодно-рыбьими.

– …А в марте мы там же, на тракте, шестерых завалили, от которых полторы тыщи рубликов золотых взяли… Тоже Костя дело возглавлял, а ещё там Илюха Волков был. Мы с ём и перебили всю публику. От так-то, паренек-парниша… Бурятского народу перекокали мы – пропасть! И опять жа, в тот же самый день перешли с тракта к Черновским, там взяли одного мужичка с подводою. Его не убивали. Обчистили субчика, отобрали полста рублей золотом, а его связанного на телегу положили да – как шугнем лошака по дороге! Смеху бы-ыло… – протяжно и задумчиво закончил Яшка свои страшные воспоминания и потянулся за наполненным стаканом, уже потеряв интерес к Голубицкому.

Воспользовавшись «паузой», Осип выскользнул из парикмахерской и, дойдя до кухни, где в это время никого не было, вытащил наконец из-за лавки сложенную газету. Тот самый номер «Дальне-Восточного пути», который в первую их встречу показывал и читал Ленков. Измятую гармошку газетных листов Осип, прибирая у Чимова в «кандейке», нашел под кроватью, пробежал наутро глазами – вчитываться было недосуг, только и сховал за лавку, на которой ночевал. А потом и запамятовал от страха про газетку. Нынче же этот Яшка своими зловещими разглагольствованиями напомнил.

«Последняя „встреча“ уголовного розыска с Ленковым,  – писала газета, – произошла случайно 29 марта около 9 часов вечера на Большом Острове. Угрозыск получил сообщение, что в один из домов на Большом Острове зашли четверо подозрительных, причем двое из них походили по описаниям на разыскиваемых по другим делам преступников. Были командированы трое агентов, которые и наткнулись в этом доме на самого Ленкова, его „правую руку“ Верхоленцева, некоего Метляева и Храмовских, брата содержащегося в тюрьме за убийство домовладельца Храмовских. Первая неожиданность сменилась второй, – как только агенты розыска открыли дверь, по ним сейчас же была открыта стрельба из револьверов. Стреляли из дверей и двух окон. Агентам приходилось стрелять с осторожностью, так как в доме находились две женщины и несколько детей. Один из агентов бросил в дом бомбу с целью этим заставить преступников выйти на улицу. Бомба была не заряжена во избежание взрыва и ранения или убийства женщин и детей.

Хитрость удалась, и преступники во главе с Ленковым выбежали из дому, продолжая отстреливаться. При перестрелке на улице один из преступников – Верхоленцев был тяжело ранен, остальные скрылись; ранен также и один из агентов.

Раненому Верхоленцеву удалось все же скрыться в другом доме, где он был найден последовавшей вскоре за перестрелкой облавой всего района. Между прочим, Верхоленцев дважды бегал из-под стражи, причем в последний раз его товарищ по бегству был убит, а ему удалось скрыться.

С поимкой Верхоленцева весь „кадровый“ состав шайки переловлен. Неуловимым остается один Ленков».

Осип Голубицкий тяжело вздохнул.

Из бандитских пьяных россказней уже был наслышан об истинных обстоятельствах ранения и последующего обнаружения Верхоленцева. Как и о том, что в доме Храмовских в тот раз Ленкова не было. Газетчики попросту всё собирали в кучу, создавая у читателей впечатление, что уголовный розыск чуть ли не наступает Ленкову на пятки.

К сожалению, Осип видел другое. Не сильно-то шайка поредела, а Ленков и снующие туда-сюда через парикмахерскую бандиты чувствуют себя нагло и уверенно.

Голубицкий непроизвольно поежился, представив безжизненные глаза ленковского палача Яшки Певченко-Шевченко.

Дернув плечами, Осип перевернул газетный лист и продолжил чтение. Обширная статья «Неуловимый „блат“» была разбита автором на короткие главки, отчего казалась прямо-таки научным исследованием. По крайней мере на малограмотного Голубицкого производила большое впечатление объемом, но ещё больше – содержанием.

«Сейчас, с поимкой главного ядра шайки Ленкова,  – строчило бойкое перо, – выясняются любопытные подробности этой „организации“.

КТО ТАКОЙ ЛЕНКОВ?

Ленков – забайкальский крестьянин, во время атаманщины долго партизанивший, но потом свихнувшийся на „блатную дорожку“. Свою деятельность „по блату“ Ленков начал сравнительно недавно у себя на родине – в районе села Куки, где находится семья Ленкова.

Человек незаурядной энергии и абсолютно не знающий чувства страха, он скоро приобретает популярность в преступном мире, а затем переносит свою деятельность в Читу. Здесь, после первых же удачных „дел“ вокруг Ленкова отобралась группа самой отчаянной „блатни“, руководство над которой Ленков и взял в свои руки.

ИХ „РАБОТА“

Сейчас определенно установлены одиннадцать грабежей, вооруженных и с убийствами, совершенных шайкой. К этому надо добавить еще ряд краж со взломами, – мелкими кражами ленковцы не занимались.

ОБРАЗЦОВАЯ „РАЗВЕДКА“

Разведка у них поставлена была образцово – это видно из показаний арестованных членов шайки о предполагаемых и намеченных в ближайшем будущем делах, именно: ограбление фирмы Нобеля и одного из местных домовладельцев. Шайка точно знала местонахождение ценностей и количество их. Наводчиками шайки были лица, даже причастные к местному торговому миру…»

«Это точно!» – мысленно согласился Осип, которому сам Яшка-с-чубом говорил, что это он ночью – неуловимый и ловкий налетчик, без страха и сомнения, а днем у него тоже есть место службы – бойцом охраны продмагазина. «Запустили козла в огород!» – зло подумал Голубицкий, шелестя газетой.

«„…ПОПУЛЯРНОСТЬ“ ЛЕНКОВА

Популярность Ленкова распространилась далеко за пределы Читы. Он, например, получил приглашения из Верхнеудинска приехать туда с „ребятами“, причем ему уже были подготовлены два „дела“.

КВАРТИРЫ

В Чите шайка имела несколько хаз, но наиболее удобной считалась хаза городского собаколова Лебедева (арестован). Сюда ленковцы безопасно стекались для дележки, обсуждения планов, и нередко некоторые пользовались ночевкой…»

Фамилия Лебедева была для Осипа новой. О бандитском пристанище в квартире Живодера, как прозвали Лебедева в шайке, рассказал на допросе Григорий Верхозин, один из арестованных у Земской больницы ленковских «старичков».

Лебедева страшились даже в шайке. Припрятывать у него награбленное было удобно, но на ночевку отваживались немногие, лишь по крайней на то необходимости.

Жутким местом было логово Живодера. И сам он, казалось, сочился такой лютой жестокостью, что волосы вставали дыбом при общении с ним. Хотя почти никогда с круглого его лица не сходила легкая, блаженная улыбочка, говор был негромкий, с фальшивой ласковой ноткой.

Но даже злющие цепные собаки замолкали, словно давились, когда на громыхающей телеге с будкой, обитой жестью, Лебедев тихо катил по улице.

Когда его заперли после ареста в общую тюремную камеру, её обитатели, ничего не зная о занятиях и промысле Живодера, почему-то воздерживались интересоваться его личностью, как и обстоятельствами, приведшими за решётку. Стена отчуждения и опаски почти сразу возникла между Лебедевым и остальными арестантами. Что его совершенно не занимало…

2

– Оська, пся крев, хорош на лавке валяться, геть сюда! – забухал в стенку Чимов.

Голубицкий вздрогнул, быстро сунул газетку снова в укромное местечко, побежал в парикмахерскую, надсадно кашляя. Слабые легкие уберегли Голубицкого от боевой службы, но не от бандитского капкана.

– Чего опять на кухне засел, чахотка! – сердито рявкнул на появившегося Осипа Чимов. – Хватай щётку! Полдня не метено! И в каморке у меня не прибрано, аль забыл мое отношение к порядку? Везде всё вылизать до полной чистоты и сверкания!

Яшки Певченко-Шевченко в парикмахерской уже не было. Облегченно переведя дух, Осип сноровисто принялся за уборку, чем и занимался вплоть до темноты. Потом вынес помои, повесил половую тряпку из мешковины на проволоку, натянутую от угла к забору, вернулся в парикмахерскую помыть руки.

Антоха складывал инструменты: прием клиентов на сегодня закончился. В кочегарке бухнула дверь, в спальне-кладовочке Чимова послышались голоса. Антоха быстро прошел в свою «кандейку».

Осип услышал, как там разгорается ругань, и замер у полураскрытой двери в любопытстве.

– Нечего тут крутить и голову мне морочить! – злой голос Чимова перекрыл чье-то бормотание. – Надоело уже ваши россказни выслушивать! Как пить-жрать да ночевать, так горазды, а мне за это какое восполненье?..

– Ой-ей-ей! Да будет тебе плакать-то!

Осип узнал по голосу Мишку Логотенко-Хохлёнка.

– Слышь, Антоха, погодь. Я тебе вскорости костюм дам. Кто ж знал, што так получится…

– Кто ж знал! – передразнил Хохлёнка Чимов. – Горе-сбытчики! Ни хрена не могёте добытым распорядиться! Куда теперь все эти тряпки девать?!

– Покедова в сундуке у тебя полежат, чо им сделатца… – ответствовал Мишка и тут же протянул просительно:

– Антоха, слышь, дай мне хоть какие-то штаны… сам видишь, в етом куды пойдешь, напрочь порвал. Не серчай, товарищ Чимов, дай лучше свои брюки поносить, покедова мне костюм не сошьют…

– Ага, как же, тебе сошьют, мне сошьют… Жди, дурында!

Было слышно, как Чимов, кряхтя, роется в вещах. Осип знал, что объемистый сундук, сверху заваленный узлами с грязным бельём и оттого незаметный в темной каморке, набит у Антохи добротными вещами, которые, как теперь окончательно стало ясно Голубицкому, были с грабежей и налетов.

– Ладно, на вот, возьми ватные брюки, чёрт с тобой! От вас иначе не отвяжешься!

– Чо ты жмотничашь, – подал наконец голос и тот, что пришел с Мишкой. Осип его узнал – Калмыков. – Сам, ли чо ли, сундучок набил…

– Сам не сам да вам – не дам! – отрезал Чимов. – Костя мне поручил…

– Ага, Костя любит поручать-приказывать, – ехидно хмыкнул Хохлёнок. – Кады бы ишшо сам почаще на дело ходил да на сбыт…

– Это вы с ём и разбирайтись, а мне вшистко едно! – поспешно сказал Чимов, переходя в раздражении на полузабытый родной язык.

– Ладно, ладно… – примиряюще произнес Мишка, шурша одеждой, видимо, примеряя ватную обнову. – Слышь, ваше благородие товарищ Чимов, нельзя ли будет взять у тебя деньжат? На хлеб, мать твою, даже нет! Дай до получения денег за добычу…

– Силё-он… – протянул Антоха. – Штаны ему дай, теперича и кошель разуй! Но вы и грабители, чесна боска ченстоховска! Без гроша в кармане!..

– Чо ты поднялся-то опять! Не тыщу же прошу, а на хлеб рублёв пять…

– Денег у меня только три рубля, – нехотя ответил Антоха. – Ладно, щас у своего ученика спрошу…

Голубицкий тут же отпрянул от двери, метнулся к толстому зеркалу на деревянной подставке, за которым Антоха брил-стриг посетителей, схватив тряпку, принялся смахивать невидимую в сумерках пыль.

– Чо ты тут, как крот, в темноте копошишься? – зазвенев стеклянной колбой керосиновой лампы, буркнул вошедший Чимов. – Где спички коло лампы были?

– Там и лежат.

– А, тут… – Чимов подпалил фитиль, осторожно покрутил колесико, регулируя коптящий язычок пламени, бережно установил обратно колбу. – Надо мне, Оська, три рубля. Есть у тебя?

– Откудова! – с деланым испугом воскликнул Голубицкий. – Жалованья ещё не давали.

– А то я не знаю! – Антоха почесал в затылке, задумался на мгновение. – Ты, вот что, Оська… К Цывилеву Виктору сбегай-ка, у него попроси.

– Ты чо, Антоха, у политрука батальона? Как у него занимать-то?!

– Как, как! Обратился с почтеньицем и занял! Мужик он натуры широкой, опять же, получает поболе тебя разов в пять. Займет чахотке! – ухмыльнулся Чимов.

Политрук Цывилев денег Осипу занял. Антоха тут же вручил их Хохлёнку, и тот вместе с Калмыковым без промедления растаял в вечерней темноте.

Обозлённый Чимов шумно вернулся в парикмахерскую залу, с размаху плюхнулся на клеёнчатый диван.

– Надоели хуже горькой редьки! И когда это попрошайничество кончится! – взялся ругаться Антоха, для которого ссуда кому-либо денег была хуже смерти. – Думаешь, Оська, возвернут? Куды с добром! От имя ни денег, ни обещанного костюма теперича не дождешься! Как в канаву у церкви кинуть!..

– Не прокидайся, Антоха! – из внутренней двери появился Ленков, румяный и веселый. – Каво энто ты тут чехвостишь?

Осип снова вздрогнул, неприятно заныло под ложечкой. Никак не возможно было привыкнуть к этим свободным шастаньям «гостей» через кочегарку и кладовку.

– Каво, каво! Тебя и твоих прихлебаев! – неожиданно смело ответил Чимов. Видимо, расставание с деньгами и ватными брюками очень сильно на него подействовало. – Надоели вы мне все! Ходите-бродите: то дай это, то дай то!..

– Ишь ты… И чего же я у тебя выпрашивал, ну? – набычился Ленков.

– Не-е, ты-то, Костя, и ни при чём, – мигом вернулся в кротость Чимов. – Хохлёнок с Калмыком… Ни хрена за тряпки не выходили. И тряпки ушли, и вместо денег – кукиш! Во! – показал Антоха сложенную из пальцев фигуру, снова распаляясь. – Щегольска парочка, гусь да гагарочка! Ещё и попрошайничали здеся сёдня. Брюки Хохол разодрал, – пришлось свои ватные отдать, ещё денег тут им бегали занимали… На хлеб! Брешут, аспиды! Уже небось ханкой давятся, пся крев!

– Вот как! – Ленков уселся рядом с Чимовым на диван, расстегнув шинель, потянулся до хруста. – Э-э-эх! А ты и раздавать мастер!.. Суки драные, когда надо – никого нет на дело, а готовое – рвут из рук!

Чимов при этих словах вскочил с дивана, размахивая руками и матерясь.

– К чёрту всю вашу компанию! Быдло уголовное! Не надо мне ни ваших денег, ни вас! Быдло! Да плевать я на вас хотел! Пригрел поганцев на свою голову! – Наставив на Ленкова дрожащий палец, зашипел по-змеиному:

– К чёрту вас всех! И так собирался в скором времени с военной службы уволиться. Вот и уволюсь! И поступлю в милицию или сыскное отделение! И всю вашу поганую компанию заметут!

– Заткни свое хлебало! – грозно рыкнул Ленков, сощуря побелевшие от ярости глаза. – Ты, блядина, не успеешь свое прошение сочинить, как я тебя хлопну! Щас прямо дырку из кольта и проделаю!

– Да тут на выстрел сбегутся – ног не унести! – сам от себя не ожидая, вступился за Чимова Осип. – Чево он вам сделал, только доброе и видели…

– Молчать! Защитничек сраный! – рявкнул Ленков на Голубицкого, поднимаясь с дивана. – Осмелели?! Ну-ну! Узнаете впереди, чево будет за такое!..

Ленков быстро шагнул во внутреннюю дверь, протопал на улицу, за окном в свете тусклого фонаря мелькнула его фигура.

– К банщикам подался, к Климову с Ваганеевым, – брызнул слюной Антоха в Осипа. – Да хоть к черту! – Распалившийся Чимов никак не мог остановиться. – Хер они тут больше погужуют, кандальники! Да я…

Стук в окошко у входных дверей оборвал гневную тираду Антохи на полуслове.

– Хто там?

– Антоха, это я, Илья Пасынков…

– Чего тебе?

– Да мы туту с Федором Сидоровым к тебе на огонек завернули, бутылочка есть!

Помедлив мгновение и чертыхнувшись, Чимов загремел запором на парадной двери, запуская новых гостей.

– Здорово, мужики! – Коренастый, выглядевший значительно старше своего двадцати одного года, Илья Пасынков широко распахнул короткий, на овчинной подкладке, бушлат, вытягивая из бокового кармана суконных брюк бутылку ханки. Из-за его спины выглянул, довольно улыбаясь, Федька Сидоров, прижимающий к груди свёрток.

– Здорово, коль не шутишь, – мрачно ответил Чимов.

– Кака така печаль одолела добра молодца? – смешливый голос Ильи заполнил всю парикмахерскую залу.

– Устал я чево-то, – буркнул Чимов.

– «Прогоню печали я твои…» – пропел Пасынков и приказал, обернувшись к Сидорову: – Мечи, Федя, угощенье!

– Может быть, на кухне устроимся? – робко предложил, глядя на Чимова, Осип. – Тама я картошки сварил давеча. Разогреем на сковороде и чаю поставим…

– Айда, – кивнул Чимов.

После ссоры с Ленковым он словно в оцепенение впал, в сонливость. Его злое восстание против Кости сменилось прежним страхом, который, как казалось Антохе, выпивкой можно и нужно снять. Поэтому даже почувствовал облегчение от прихода Пасынкова и Сидорова.

С Ильей Пасынковым Чимова Федька Сидоров и познакомил. Чем занимался Пасынков, где служил, Антоха не знал, да его это и не интересовало. По разговорам вроде бы тоже с ленковцами крутится. «Наплевать! – подумалось Антохе. – Ежели одного поля ягода, так пущай своему Коське и докладёт, что у него, Антохи, страха нет от атаманских угроз, а за себя он, ежели надо, постоит да ещё как!»

Федька Сидоров сошелся с Пасынковым, когда того госполитохрановцы засунули под арест при батальоне на восемь суток вроде бы по подозрению в контрреволюционной причастности.

Дыма без огня не бывает, решил Федька. С арестантом признакомился, перебрасываясь парой-другой слов, когда караулил арестованных. Потом, когда Пасынкова выпустили, тот, смеясь, сообщил Федьке, что у «Господи, помилуй» руки коротки его заграбастать.

Такое заявление и вовсе сблизило Федора с ним. Теперь они частенько встречались, выпивали, заходили на танцы или в синематограф. Бывал Илья и у Сидоровых дома. Федька проникся к новому приятелю таким доверием, что раз не удержался и похвастал, как зимой участвовал в ограблении китайской лавки на Большом Острове вместе с самим Ленковым, Яшкой Верхоленцевым и Мишкой Самойловым, где брошенной Мишкой бомбой были ранены четыре китайца.

Илья налет одобрил, попросил и его свести со смелыми хлопцами. Федька приученно состорожничал: для начала познакомил Илью с ленковскими пособниками в карбате – Иваном Калмыковым, Петькой Мостовщиковым, Антохой Чимовым, Иваном Поповым, завбаней Федором Ваганеевым и его помощниками Климовым и Полковниковым.

…Когда принесенные водка, сало и солёная рыба собравшейся в кухоньке четверкой были приговорены, компания попарно распалась: Оська о чем-то шушукался с Федькой, видимо, рассказывал ему про случившуюся в парикмахерской ругань, а Илья отозвал Антоху в укромный угол.

– Слышал, человек ты со связями, оборотистый…

– Ага, был да весь вышел! Надоело волчком виться! – от выпитого Чимов осмелел окончательно.

– Да ты погодь, погодь, – заговорщически зашептал Пасынков. – Дело есть…

– Надоели мне все дела и – точка! – категорически заявил Антоха.

– Жаль, что так осторожничаешь, – пожал плечами Илья. – Хотел через тебя «машинку» сбросить, деньжата нужны…

– Что за штука? – быстро спросил Чимов.

– Револьвер, системы Кольта, – проговорил, напряженно глядя Чимову в глаза, Илья. – У него, вот, только пружина поломана, а так – вполне. Машинка надежнейшая!

– И почем запрашиваешь?

– Хорошо бы рублей сорок – сорок пять.

– Столь за новый дают, сбрасывай десятерик, устрою, может быть…

Антоха устроил. За 35 рублей он приобрел револьвер, добыл к нему новую пружину и пригоршню патронов. «Товар» Пасынкова, после ссоры с Ленковым, куда как кстати оказался. Вооруженным Антоха себя сразу почувствовал спокойнее…

3

Илья Пасынков был не из местных. В середине 1920 года он приехал в Читу из Советской России, где до этого работал в Вятке. В губернской Чека. На службе в ДВР поначалу определили его по военному ведомству, затем – секретным сотрудником Госполитохраны.

«Арест», познакомивший Илью с Федором Сидоровым, был устроен для выяснения обстановки в карбате. Военный комиссар батальона Боев имел к тому времени уже сведения о нездоровой атмосфере на хоздворе, ночных попойках в парикмахерской, снующих здесь по ночам темных личностях. Однако ничего определённого пока не просматривалось. Боев снисходительно относился к мелкой уголовной возне. Вот когда бы махровое белогвардейское подполье нащупать!.. Что-то подсказывало ему, что «большая рыба» обязательно должна появиться. Вопрос – когда? И он решил не торопиться, основательно подготовиться к ловле на хорошую наживку.

Вот и придумали они с Пасынковым для вхождения в доверие к чимовским ночным «гостям» трюк с револьвером. Якобы украденным Ильёй из партшколы Дальбюро РКП(б). Там этот факт было кому подтвердить.

Вскоре начальнику секретного отдела ГПО поступило от Боева сообщение: «В парикмахерской Читкарбата скрываются уголовные личности, как-то: Костя Ленков, Яшка Певченко, Антон Чимов, Осип Голубицкий и Сидоров Федор».

К сожалению, в отношении Ленкова информация была уже устаревшей. После раздора с Чимовым Костя больше в парикмахерской не показывался, только пару раз, как видел Голубицкий, приходил помыться в баню.

Ленков чаще всего ночевал теперь у портного Сидорова, куда приходил в сопровождении Яшки-с-чубом, либо с Цупко. Но об этом Пасынков не ведал: насчет местонахождения главаря рты на замке держали все посвященные, в чем Федька Сидоров не был исключением. Ни уголовный розыск, ни чекисты не могли даже предположить, что Ленков обоснуется у портного Сидорова. Место-то вроде бы как засвеченное. Но на этом и строился расчет главаря.

Такое доверие к сидоровскому дому наполняло Сидорова-старшего нервной трясучкой, круто замешанной на страхе за собственную шкуру, а Сидорова-младшего – самодовольством. Как же, сам атаман снизошел! Сыграть на склонности Федьки к самолюбованию и хвастовству Илья Пасынков в эти дни не успел – попал в лазарет с воспалением легких.

Он выйдет из лазарета в начале мая. А в эти теплые апрельские деньки вышел, но не из лазарета, а из тюрьмы, цыган Яков Бердников. Постойте, скажет читатель, было! Его же уже освободили, 28 февраля! И читатель – прав!

Первый раз Бердников загремел в кутузку в 1914 году, когда устроил в Чите вместе со своим дружком Василием Линковым «провокацию против правительства». Проще говоря, высказал своё не особо грамотное и, тем паче, изысканное на выражения мнение об объявленной войне с германцами. Получил за это год тюрьмы.

В 1918 году был мобилизован в Красную армию, но вскоре дезертировал, а потом скрывался и от белых. Тридцатилетним, в 1920 году вступил в партизанский отряд Лебедева, где вскоре, при реорганизации отряда в регулярную часть НРА, получил отпуск, просрочил его, фактически дезертировав, и умудрился попутно совершить… кражу гусей. Так и попал 27 апреля 1921 года в тюрьму молодой Дэвээрии на 10 месяцев. Был освобожден 28 февраля 1922 года, все так и есть. Но через 24 дня Бердников снова оказался за решеткой! За кражу коровы. И снова – везуха: неполный месяц спустя Бердникова выпустят «на поруки» по прошению односельчан из Кадахты. «Гумагу»-прошение организует теща Якова – Барбичиха.

В Читинской тюрьме, ещё отбывая срок за дезертирство, Бердников познакомился с кривым на один глаз мужиком – Коськой Баталовым, который, отсидев за кражу скота почти год и два месяца, вышел на свободу пораньше Якова – 18 марта. Когда Баталов готовился на свободу, Бердников дал ему несколько заветных адресков, хотя Коська не особо в них нуждался. Он еще с 1920 года водил знакомство с Мишкой Самойловым, уже известным читателю. От Мишки атаман Костя Ленков получил на тезку отличные ходатайства. И вскорости Баталов их закрепил в «делах».

Кстати будет замечено, Бердников давно знал Ленкова. Ещё в 1918 году они вместе занимались конокрадством. В 1919 году Яков, будучи проездом через родную деревню Ленкова – Куку, даже ночевал у него.

Итак, на свободе к началу мая 1922 года оказались два ленковских прихвостня, тут же активно кинувшихся в преступный промысел.

А в спецчасти Читинской тюрьмы в тощие папочки личных дел на отбывших тюремный срок уркаганов остались вшитыми стандартные бланки-листки, наполненные наивной верой в победу добра:

П О Д П И С К А

1922 года_______дня. Я, нижеподписавшийся, даю настоящую подписку гр. начальнику Читинской тюрьмы в том, что, окончив по досрочному освобождению срок наказания и выходя на свободу, обязываюсь: из назначенного мне местожительства без разрешения начальства или лица, имеющего надо мной наблюдение, не отлучаться, жизнь вести трудовую и во всех отношениях порядочную, обществу быть полезным, пьянству, распутству, тунеядству и праздношатанию не предаваться, избегать общения с порочными людьми, памятуя твердо, что по нарушению хотя бы одного из оных требования, досрочное освобождение будет отменено и я подлежу возвратному заключению под стражу.

Местожительство избираю г. Читу и по прибытии туда обязуюсь явиться в суточный срок на регистрацию.

В чем и подписуюсь__________________________

Подписку отобрал:

Начальник Читинской тюрьмы___________Григорьев.

Надо думать, сильно трясясь от страха, дрожащими каракулями выводили Бердников и Баталов, уходя на свободу, свои подписи в этих торжественных обещаниях для пыльного тюремного архива.

Впрочем, царских генералов, давших «честное слово» не воевать против народа, помнится, вообще отпускали на все четыре стороны, не сопровождая сие расписками и «страшной» угрозой о возврате в тюрьму. Эйфория обладания властью часто порождает вполне умышленную жестокость, но иногда и чистую наивность.

4

Уроженец селения Мухор-Кондуй Беклемишевской волости Читинского уезда Николай Фёдорович Косточкин свою фамилию не любил. Переехав в двадцатом году в Читу и обосновавшись в Кузнечных рядах, он выхлопотал себе перемену фамилии, почему-то избрав хохляцкий вариант – Костиненко. Но как быть с односельчанами, с роднёй? В общем, блажь закончилась тем, что за новоиспеченным горожанином окончательно закрепились обе фамилии. В родном Мухор-Кондуе его кликали Косточкиным, среди читинских соседей – Костиненко.

Для Коськи Баталова он остался Коляшей Косточкиным, старым корешем по мелким кражонкам, уводу чужого скота и ограблениям одиночных путников на Витимском тракте.

В тот день, ближе к вечеру, в хибару Баталова нарисовался «товарищ по отсидке» Яшка Бердников. После освобождения он побывал у тещи в Кадахте, запасся там провизией и самогонкой. В общем, заявился щедрым собутыльником. А вскоре, словно особым нюхом обладая, на пороге у Коськи показалась нескладная фигура его давнего приятеля Кешки Крылова.

– Наш поклон доброму застолью! – по-петушиному тонко, заискивающе, протенорил Кешка, жадными глазами обшаривая давно не скобленную столешницу в полутемной и грязной, единственной комнатёнке, которая у Баталова была и за кухню, и за гостевую залу, и за спаленку.

Рядом с входной дверью в комнатёнке громоздилась закопчённая, полуразвалившаяся печка, кое-как выдержавшая минувшую зиму. Впрочем, Коське она зимою и не понадобилась – от морозов в централе, как известно, спасался.

В противоположном углу, справа от почти ушедшего в землю кривого окошка, была сооружена лежанка, на которой комом валялось видавшее виды лоскутное одеяло, серая подушка, набитая соломой, и старая вонючая доха – Коськин полный спальный набор.

Но эти тонкости убранства Кешку Крылова не интересовали. Всё внимание приковывал стол, посредине которого красовалась четверть, более чем наполовину заполненная мутной жидкостью. Бутыль с самогоном окружали ржавый чугунок с только что отваренной картошкой в мундире, объемистый ржаной каравай с отполовиненным краем, несколько мелких, сморщившихся от долгого хранения луковиц, облупленная глиняная миска с солеными огурцами.

На краю стола, хорошо заточенной финкой, Яшка Бердников резал розоватое сало и складывал толстые ломти на обрывок газеты подле чугунка с картохой.

– О, Кеха! – расплылся Коська Баталов. С Яшкой они уже успели пару раз «пригубить», поэтому Коська был весел и щедр, особенно на дармовщинку. – Заходи, гостем будешь! Яха, это Кеха. Свой в доску!

– Нащёт «своево» это мы ишо поглядим… – мрачно сказал Бердников. – Ну, раз пришел – сидай.

– Ага! – затрясся в пьяном смешке Коська. – Сидай, а то у нас сказывать по-другому – примета дурна.

– А как это по-другому? – непонимающе вытаращил глаза Кешка. Всего на миг вытаращил и – снова уставился на ломти сала, судорожно сглотив слюну.

– Как да как… Но ты, паря, даешь! – Коська снова захихикал.

– Кому скажешь «садись» – тот и сядет. В острог! – зловеще прогудел Бердников, облизал сальные пальцы, ухватил ими каравай и, прижав его к груди, щедро отмахнул финкой здоровенный ломоть.

– Но че, братаны, присядем да вздрогнем? Со свиданьицем! – выкрикнул Коська, двинув к ерзающему на сосновой чурке, заменяющей табуретку, Кешке жестяную мятую кружку с сивухой.

– Со свиданьицем! – тонко подхватил Кешка.

Яшка Бердников выпил молча, угрюмо поглядывая на новообретенного «братана», который налёг на сало, будто не жрал год.

Они успели еще раз дёрнуть самогонки, как снова заныла проржавелыми петлями рассохшаяся входная дверь.

– Ты погляди, ядрёна вошь, – как мухи на мед! – Яшка с остервенением воткнул финку в столешницу.

– Мир честной компании! А я мимо проезжал, дай, думаю, загляну на огонёк…

– И хде ты тут, земеля, огонёк разглядел? – буркнул исподлобья Яха.

– Так это… Вот, давайте и запалим! Коська, у тебя свечка есть или лампа? Че в темноте сычами сидеть… – затараторил новый гость.

– Мимо рта не пронесешь! – весело откликнулся Кешка.

– Лампа где-то валялась, но карасину все одно нет, – махнул рукавом Коська. – Познакомьтесь, мужики. Это Колька. Николаша Косточкин. Живет тут неподалеку. Наш кореш, его даже Костя знает…

– В дело ходит? – спросил Бердников.

– И в дело, и наводку дает, – кивнул Баталов.

– Я, Коська, воопче-то, как раз… – Костиненко-Косточкин осекся, оглядел собравшихся за столом.

– Ты, Николаша, присоединяйся! И не тушуйся, тут все свои! – широко повел рукой Коська. – Яха, наливай!

Выпили. Крепко захмелевший Баталов требовательно уставился на Костиненко-Косточкина.

– Ну, с чем приперся? Дельное што-то, али так, мелюзга?

Николаша еще раз обвел глазами собравшихся, потом внимательно поглядел на Коську.

– Дело крупное. Золотое!

Коська и Яшка оживились, с них словно часть хмеля слетела.

– Ну, давай, давай, чево тянешь?!

– Дельце верное, – навалившись на грязную столешницу, громко зашептал Костиненко-Косточкин, страшно округлив глаза. – На днях с витимских приисков золотишко повезут в Читу, в казначевство сдавать. Изрядно должны везти песка-то… Почитай, што за месяц намыли!

– А сколь, сколь там могет быть? – влез в разговор Крылов.

– Сколь, сколь… Да там и с пуд могет быть!

– Но… – скривился Бердников. – Пуд намыть – энто ого-го!

– А ты знашь, какой там разворот?! О-о! – закатил глаза наводчик.

– Ты это… Верняк надыбал или с чужих слов поёшь? – настойчиво переспросил Баталов.

– Верняк! Дня через три-чатыре! Завтра мне точно шепнут… есть один человечек в казначевстве…

– Надо Костю предупредить…

– Чо ты, Коська, сдурел? Чо потом с добычи останется?..

– А за оттырку ишо хужее выйдет! Чик – и ваши не пляшут!..

– Кака оттырка? Всё – в общий котел. Костя тока похвалит!

– Но… И не думай, а то и на второй глаз окривеешь, – сказал, как отрезал, Бердников, раскачав и выдернув из доски финку. – Я своему соседу, Мишке Самойлову, все обскажу, тады и решим…

– Костя согласен, – сообщил пару дней спустя Самойлов Бердникову и Баталову. – А чо, цыган, этот Косточкин… Прояснил подробности и время?

– Да. Грит, што как раз в эти дни могут отправить груз песка. При удаче можно фунтов пять золотишка взять… – закивал Баталов. – Ишо сказывал, што песок не охранники казначевства возют, а сами купцы. Из русских или китайские – оне на приисках песок и скупают. И на легком возке дуют до Читы. Ты представляшь! Без охраны, сами! От дурни!

– Но энто-то на правду похоже, а то – с пуд, с пуд! – довольно ощерился Яшка-цыган. – Теперича вооружаться надобно. У меня-то винтовочка захована!

– И у меня две трехлинейки заныканы, патроны тоже имеются, – кивнул Самойлов.

– Во, стало быть, и я при ружье! – обрадовался Баталов. – А то у меня – голяк…

– Втроем пойдем? Не маловато будет? – спросил Самойлов. – Золотые купчины – народ суровый, тож небось при нарезном оружье будут.

– Перещелкам из засады! – беззаботно отмахнулся Коська, но тут же обеспокоенно посмотрел на Мишку Самойлова, безоговорочно признав его старшим. – Но ежели надобно подкрепленье, то могу с собой Кешку Крылова взять. А чо, парень надежный, с им мы с детства знаемся…

– А у него чего есть? – Самойлов изобразил, что вскидывает винтовку и прицеливается.

Коська пожал плечами.

– Сообразим чево-нибудь, ежели он пустой. Я вот об чём, мужики, поболе волнуюсь… Надобно сурьёзно продуктишками запастись: а ить и неизвестно, сколь там пролазим на хребте да энтих купцов скарауливать будем…

– Хлеба надо поболе пуда, – пробурчал Бердников, – коли несколько дней шариться будем. Оно как охотники считают: идешь в тайгу на неделю – провизии бери на месячишко. Опять же, чаю, пшена, сала. Эх-ма, зазря сожрали ту кучу, котору я из деревни притартал!

– Всем гамузом провизию собираем! – приказал Самойлов. – И побольше. Часть с собой понесем, а остальное на Костиненку нагрузим, пущай на своей телеге прям на тракт увезет и затырит там, где договоримся.

Мишка помолчал, еще что-то обдумывая. Посмотрел на Баталова.

– Так, значит, на этих днях, Николаша твой говорит? В общем, так. Восьмого числа здеся же соберемся со всем готовым. К вечеру. И Николаше накажи, штоб был как штык! С подводою. Ты, Коська, пуд хлеба по-всякому находи, а ты, цыган, крупой и чаем запасайся. И это… Ты, Коська, нащёт продуктишек своего кореша Кеху тоже озаботь, штоб полноправно в долю вошел. И лишний ствол не помешает… Восьмого числа! Понятно, субчики-голубчики?

 

Глава десятая

1

Назначенный 27 июня 1921 года Главкомом Народно-революционной армией и военным министром ДВР, первый в РСФСР кавалер учрежденного пролетарского ордена Красного Знамени Василий Константинович Блюхер взялся в кратчайшие сроки решить неимоверно сложную задачу – превратить разрозненные партизанские отряды, пронизанные анархией и самостийностью, и сложившиеся к тому времени партизанские соединения в кадровую регулярную армию, однородную по структуре, составу, боевой подготовке, с высокой воинской дисциплиной и четкой системой управления.

Реформирование вооруженных сил Дальневосточной республики происходило не в мирных условиях – чаще в ходе боев да и при крайне скудном снабжении вооружением, амуницией, продовольствием из Советской России. Решающим этапом в становлении НРА стали ожесточенные бои с белогвардейскими полками на восточном направлении. И завершилась, по сути, схватка 10 февраля 1922 года успешным штурмом настоящей крепости белых на крутой сопке близ деревни Волочаевка. Большой кровью обошедшийся Волочаевский штурм фактически сломал Белую гвардию, предрешил её печальный исход. В общем же, бои на Амуре показали, что основной цели Блюхер добился: боеспособные формирования НРА созданы и в боях не дрогнут. Осталось политически закрепить возникший в частях Народно-революционной армии ДВР настрой на победу и военный успех. Правительство Республики поддержало предложение Блюхера о торжественном приведении частей НРА к присяге, для чего учредило День воина.

– Смир-на-а! Равнение – на-ле-е-во!

Громкая протяжная команда раскатывается по залитому первомайским солнцем плацу, на котором застыли в строгом ротном строю бойцы Народно-революционной армии ДВР.

Сегодня по всей республике отмечаются сразу два праздника – официальный День Интернационала и День воина.

Накануне Василий Константинович связался по телефону с секретарем Дальбюро ЦК РКП(б) Анохиным и попросил принять присягу в 104-й бригаде НРА, дислоцирующейся близ Читы, в Песчанке.

Пётр Федорович Анохин, как и Блюхер, был направлен в Читу для решения политических задач укрепления «буфера». Полномочия получил немалые – главного большевистского комиссара в Восточной Сибири, Забайкалье, Приамурье и Приморье. Волей судеб Анохин и Блюхер в столицу ДВР ехали в одном поезде и даже в одном вагоне, что положило начало их крепкой дружбе.

Анохин с удовольствием принял предложение Блюхера об участии в торжественном принятии присяги бойцами.

– К принятию присяги при-и-исту-пить! – раздалась новая команда.

Перед ровными коробками замерших на плацу рот возвышалась свежесколоченная из пахнувших смолой сосновых досок трибуна, обтянутая с фронта красным кумачом. На нее поднялись перед началом торжественного ритуала Анохин, командование бригады, гости из Читы.

Комиссар бригады Тихонов раскрыл красную коленкоровую папку с текстом присяги.

– Я, сын трудового народа, – громко и отчетливо зачитал первые строки текста присяги комиссар, – гражданин Дальневосточной республики…

– Я, сын трудового народа-а… – оглушительным эхом отзывается двухтысячный строй, – …гражданин… республики…

Священные слова каждым народоармейцем давно заучены наизусть, но все слушают знакомые фразы с трибуны и с видимым удовольствием скандируют вслед за комиссаром.

– … торжественным обещанием принимаю на себя… почетное звание воина… защитника интересов трудящихся… клянусь… Дальневосточной республике!

– Ура! – громовым голосом выкрикивает Тихонов, захлопывая папку.

– Ура-а-а!!! – взрываются ротные коробки. Летит волнами, то затихая, то усиливаясь, несмолкаемый боевой русский клич. – Ура! Ура-а-а!..

Обратно в город Анохин возвращался с сотрудником особого отдела штаба НРА Станиславом Козером, тридцатидвухлетним высоким брюнетом среднего телосложения, с открытым смешливым лицом и таким же нравом любителя пошутить и, как оказалось из разговора по дороге, страстного охотника. Козер сопровождал Анохина на церемониал в бригаду по поручению Блюхера.

– Говорят, Пётр Федорович, что в этот сезон утки особенно много, – поделился Козер. – Нынче она там, на югах, засиделась. Зима-то нас не баловала, весна поздняя, посему сейчас самый прилёт и начинается. А ежели бы апрель выдался сначала теплым, то надо было бы на утку выходить числах в двадцатых апреля…

– Да я, честно говоря, Станислав Францевич, ружья уже несколько лет в руки не брал, – отозвался Анохин, подставляя ветерку полнощёкое лицо. И добавил с сожалением и грустью: – Не до охоты давно…

– Ну, это вы – напрасно! Понятное дело, что забот у вас – через край, но всё равно… Нельзя все время жилы рвать. Отдых и разрядка всякому организму требуются, – назидательно проговорил Козер, умело управляя легкой «американкой». Сытая лошадь резво бежала, пофыркивая и встряхивая челкой.

– А кто же спорит? А может, и выберемся как-нибудь с ружьишком, чего загадывать, – потянулся на сиденье Анохин всем своим крупным, полным телом.

Возглавив по приезде в Читу секретариат Дальбюро, Анохин одновременно стал и председателем партийной комиссии по чистке всей дальневосточной партийной организации, что отнимало массу времени, сил и нервов, как и обязанности особого уполномоченного Министерства иностранных дел ДВР на переговорах с Японией. Если к этому добавить членство в Совете ЧОН – частях особого назначения, созданных для более успешной борьбы с бандитскими формированиями, то нетрудно было представить повседневную загруженность главного в ДВР большевика.

Уже в сумерках подъехали к губкому РКП(б). На крыльце Анохина поджидал управляющий делами Дальбюро Дмитрий Иванович Крылов, с кипой бумаг в кожаном портфеле.

– Познакомься, Иваныч. Товарищ Козер от Блюхера, – представил Анохин. – По вопросам Военного министерства и армейской политике будем через него на Василия Константиновича выходить…

– Очень приятно, – протянул руку Крылов, высокий, как и Козер, но более худощавый, с цепким взглядом и крепкими сильными пальцами, которые Станислав Францевич ощутил при рукопожатии.

– Хорошо бы чаю, а, Дмитрий Иванович? – попросил Анохин.

– Это организовать можно, – низким голосом ответил Крылов и первым вернулся в здание губкома.

– Пойдемьте, Станислав Францевич, выпьем чаю, – по-простому пригласил Анохин.

За чаем обменялись впечатлениями от сегодняшнего мероприятия в 104-й бригаде, потом разговор коснулся других общих тем. Но в конце концов снова возникла тема охоты, – теперь уже с подачи Анохина, поинтересовавшегося у Крылова его отношением к подобному увлечению. Оказалось, что Дмитрий Иванович – охотник заядлый, со стажем.

– Вот, Дмитрий Иванович, и наш военный товарищ про утиную охоту мне нынче, когда возвращались из Песчанки, все уши прожужжал.

– И правильно! – с жаром подхватил Крылов. – Сейчас же самое время! А что, Пётр Федорович, не отказались бы сейчас от тушеной утятинки, а?

– Не отказался бы! – засмеялся Анохин. – Да и стариной тряхнуть не отказался бы! На природе побывать, развеяться от забот-хлопот… Эх, неплохо бы! А не взять ли несколько деньков отпуска, как думаешь, Дмитрий Иванович? Махнуть в лес-батюшку да на камышовые озерца, как?

Крылов восхищенно закрыл глаза, покачивая головою.

Все трое не на шутку загорелись охотничьей идеей: через несколько дней оформили краткосрочные отпуска, озаботились заготовкой охотничьих припасов.

Самую активную подготовительную работу развернул Козер. Он наведался к своим старым товарищам, охотникам, которые жили на Чите-первой. Знатоки посоветовали ехать за Яблоновый хребет в сторону Романовки, на маленькие озера, разбросавшие во множестве свои чистые блюдца по долине реки Монгой. Там уток всегда было полно.

2

Вечером 4 мая Анохин, Крылов и Козер встретились, чтобы окончательно определиться с выездом. Решили тронуться через день, в субботу, посвятив пятницу двум важным делам – решению вопроса с транспортом и подготовке боеприпасов для охоты.

– Махнем, как и думали, денька на три-четыре, – воодушевлённо подытожил Анохин. – Деньки-то, братцы, какие установились!

– Мужики не передумали? – спросил Крылов у Козера. Речь шла о двух охотниках-проводниках на монгойские озера.

– Не, всё в порядке, – ответил Козер и озабоченно тронул за рукав Крылова. – Дмитрий Иванович… Я тут подумал… Надо бы ещё двух-трех бойцов из карбата ГПО взять или армейцев, для сопровождения…

– Зачем?! – удивился Анохин. – И не выдумывайте вы с Крыловым! Нас и так, вон, какая орава едет!

– Пётр Федорович, – осторожно возразил Крылов, – обстановка на трактах не такая уж и спокойная…

– Вооружимся получше, – не согласился Анохин. – А потом, все эти шайки кого грабят? Проезжающих с товаром! А мы? Чего же нас грабить?! Конечно, если с охоты богатую добычу повезем, тогда – да! – засмеялся Пётр Федорович. – Придется делиться! А пока, дорогие мои, о шкуре неубитого медведя говорим. Давайте-ка лучше другую проблему решать – с лошадью. Снова в штабе НРА мне просить неудобно, да и в караульном батальоне ГПО тоже. Слышь, Дмитрий Иванович, свяжись от моего имени с начальником областной милиции Николаем Николаевичем Антоновым, попроси у него. Вот, кстати, и обстановку на трактах выяснишь самым точным образом!..

Утром на квартиру Крылова пришел Козер, и они отправились в областную милицию к Антонову. Дежурный сообщил, что товарищ Антонов буквально несколько минут назад уехал домой. Крылов тут же схватился за телефон.

– Алло, барышня? Дайте мне номер семьсот одиннадцатый! Квартира товарища Антонова? Здравствуйте! У аппарата Крылов. Да, Николая Николаевича… Уехал в аптеку? Через полчаса перезвонить? Хорошо. До свидания. Отбой.

Морща лоб, повернулся к Козеру.

– Антонова пока дома нет. Ждать будем? А, нет, вот, что сделаем…

Крылов снова взялся за телефонную трубку. У дежурного милиционера спросил:

– Как вызвать товарища Носкарева? Он на службе?

– Здесь, – ответил дежурный. – Сейчас я вас соединю… Разрешите трубочку. Алле, станция! Вызываем товарища Носкарева… Алле, алле! Кто у аппарата? Ага, понял. Будете говорить сейчас.

Он вернул трубку Крылову неторопливо и важно, преисполняясь собственной значимостью на доверенном ему посту.

– Товарищ Носкарев? Здравствуйте. Это Крылов у аппарата. Да… Взаимно… Да нет, ничего не случилось. Хотели у товарища Антонова коня попросить. Куда собрались? На охоту, вот, решили выбраться… За хребёт, по Витимскому тракту… Далеко? Так мы же не на день. Да, дня три, пожалуй… Нет, завтра бы не хотелось. Время уходит. И так сегодня ещё хлопот – полон рот… Нет, спасибо, у нас свой кучер есть.

Крылов, смеясь, покосился на Козера, тот в ответ шутливо вытянулся во фрунт.

– Эва, какие посетители! – раздался сзади удивленный голос.

Крылов и Козер обернулись и увидели начальника областной милиции собственной персоной. Тут же в минуту вопрос и решился.

– Давай, Станислав, с милицейским кучером запрягайте лошадь, а потом подъезжай к Дальбюро. Я туда прямо сейчас двину, приготовлю ружья, – скомандовал Крылов.

Когда Козер подъехал на запряжённой в тележку серой кобылице к губкому, Крылов вынес три охотничьих ружья в чехлах, потом связку больших удочек, двухфунтовую банку дымного пороха и мешочек с дробью.

Покатили на квартиру к Анохину, которому Крылов предварительно телефонировал.

Пётр Федорович забросил в «американку» вещмешок с хлебом и картошкой, грузно уселся в тележку. Теперь отправились домой к Крылову. Тот тоже взял немудрёную провизию в сумочке и свой германский охотничий карабин.

Козер тронул вожжи, и «американка» понесла троицу на первую Читу к Роману Мациевскому. С ним и другим охотником, Константином Гребневым, Козер накануне сговорился о выезде на монгойские озера.

Мациевский уже поджидал высоких гостей, рассуетился с обедом. С удовольствием похлебали щей, выпили чаю. Потом, когда пришел Гребнев, сели всем гуртом набивать патроны. С этим провозились почти до полуночи. Выпив на сон грядущий чаю, заночевали.

Поднялись затемно. Сборы были недолгими. Уже в четыре часа утра тележка с тройкой седоков и всеми запасами тронулась в путь. Мациевский и Гребнев выехали на своих лошадях.

Вскоре показался тракт. Лошадь легко тянула ходкую тележку, Анохин негромко переговаривался с Крыловым, остальные ехали в полудреме. Так и добрались до 25-й версты.

Здесь Мациевский предложил остановиться для утреннего чаепития, покормить лошадей. Так и сделали.

Едва тронулись дальше, как нагнали компанию верховые буряты, человек двенадцать. Уже целая кавалькада тронулась в хребет, забираясь круче и круче.

Время за разговором охотников с попутчиками бежало незаметно. Всё интересовало Анохина, особенно настроения среди бурятского населения накануне выборов в Народное собрание второго созыва, условия жизни, отношение к большевикам и властям ДВР.

Добрались до бурхана – раскидистой березке на вершине перевала, увешанной тряпичными ленточками всевозможных цветов. И Анохин, и Крылов уже были просвещены о назначении этого места, святого для бурят. Полагалось, что останавливаются здесь бурятские боги, оценивают людское внимание к ним, внимают молитвам и просьбам.

Охотники бросили к березке по медной денежке, специально загодя припасенной для такого случая – чтобы удачной была предстоящая охота. Круглые лица попутчиков-бурят осветились довольными улыбками.

Почти спустившись с хребта, на 44-й версте, снова сделали привал. Накормили лошадей, сами пообедали.

Буряты, церемонно распрощавшись, двинулись в сторону села Преображенского, а пятерка охотников свернула к извилистому руслу Монгоя.

На место предполагаемой охоты, к старой пустующей юрте, приехали уже к вечеру, часу в седьмом.

– Давай-ка, друг мой, Дмитрий Иванович, займись биваком и чаем, – распорядился Анохин, расчехляя новенькое автоматическое пятизарядное ружье фабрики Нашионел-де-Херштоль, – а мы махнем по округе, а, товарищи?

Анохин, Козер и Мациевский двинулись к ближайшему озерку. Константин Гребнев подался вправо, верхом, рассчитывая разведать угодья поодаль. Вскоре Крылов услышал нестройные выстрелы, которые быстро прекратились в набегающих сумерках. А потом к стану вернулись и возбужденно гомонящие охотники. На лице Анохина расплывалось ни с чем не сравнимое блаженство, он восторженно тряс в высоко поднятых руках парой подстреленных уток.

– Ну, я тебе доложу, Дмитрий Иванович, красота! Давно такого удовольствия не получал! А природа-то вокруг какая, настоящая Карелия!

Крылов знал, что до приезда в Забайкалье Анохин жил и работал в этом озерном краю. Принял там и первое революционное крещение, руководил борьбой за установление в Петрозаводске советской власти.

Около десяти часов вечера появился Гребнев, долго рассказывал о разведанном, похвалился и добытой дичью. Добыча была побогаче, чем у всех остальных вместе взятых, поэтому с утра решили направиться по гребневскому маршруту. А в этот вечер долго сидели у костра, слушали охотничьи байки говорливого Мациевского и смешные истории, которыми сыпал Станислав Козер.

Утром в понедельник впятером двинулись в сторону озера Сантор, где, и вправду, на маленьких озерных блюдцах, по прибрежным камышовым заводям, уток обнаружилось во множестве. Здесь растаборились на опушке редкого леска. И в охотничьем азарте провели целых два дня. Битой дичи заметно прибавилось.

– Не зря, не зря бурятским богам поклонились! – довольно смеялся у вечернего костра Пётр Федорович. – Хватило бы только огнеприпаса на такое утиное изобилие! А дышится, товарищи, как!

– Ну, Пётр Федорович!.. Однако для партийца – и такое богопочитание! Религию-то мы как опиум для народа заклеймили! – рассмеялся Крылов.

– А кто же спорит? Опиум и есть. Но одно дело, когда всевозможные церковные служки народ дурят и в мракобесие тянут, а другое – народные обычаи, традиции, пусть и с неким духовным оттенком. Многовековые привычки разом не изменить, да и надо ли… Поклоны к попам или ламам бить не пойду, а духам на дороге поклониться – это как родной земле уважение отдать… Но, что это мы в теософскую дискуссию впряглись! Вы поглядите, братцы, как Дмитрий Иванович расстарался! На славу ушица, я вам доложу! Объедение! И сам бы не прочь с удочкой посидеть, но, как говорится, охота пуще неволи! Подлей-ка, Иваныч, своего волшебного варева!..

– Так-то всё так, – жмурясь от удовольствия, что его поварской талант столь высоко оценен, тем не менее решил возразить Крылов. – Однако, Пётр Федорович, не пора ли нам выбираться обратно? Чай, потеряли уже нас в Чите…

– Эва… Самая охота пошла! Боеприпаса еще – вон сколь! – обескураженно воскликнул Константин Гребнев. – Чево она, Чита, куды убежит?

– Убежать не убежит, да только отпуск и впрямь затянулся, завтра – среда уже, десятое число, – посерьёзнел Анохин. – Увлеклись… Дел, мужики, и впрямь невпроворот… И так себе лишку позволили, неудобно перед товарищами будет.

– Оно – конешно, – степенно кивнул Роман Мациевский. – Заботы у вас – государственные!

Далее не размусоливали, ночевать улеглись пораньше.

С утра Станислав Козер запряг милицейскую лошадку в тележку, уложили ружья в чехлы, связали удочки в прежнюю связку, в ноги сложили добытую пернатую дичь.

– Спасибо, мужики, за охоту! – Анохин и Крылов сердечно распрощались с Мациевским и Гребневым, которые решили остаться, выйти все-таки к самому Сантору и там поохотиться ещё денька два-три.

– Пока! Удачной охоты! – прокричал приятелям-охотникам Козер, тронул поводья, и «американка» покатила прочь, к хребту, загородившему впереди полнеба.

3

«ПРОТОКОЛ

1922 года Мая 11-го дня. Я, Помощник Начальника Читинской Уездной Милиции ВАСИЛЬЕВ составил настоящий протокол в следующем:

Сего числа явился гражданин селения Телембы КИСИЛЕВ Емельян Яковлевич, грамотный, 51 года, который заявил, что:

сегодня, проезжая зимовье на 40-й версте от Читы по Витимскому тракту, мне передал милиционер СТАНИСЛАВ для Областной Милиции записку для передачи Правительственному Инспектору АНТОНОВУ и сказал, что он ранен, а два его товарища на 33-й версте лежат убитые. Из слов я понял, что убили их замаскированные три неизвестных человека. Протокол записан со слов КИСИЛЕВА, он добавил, что проезжая 33-ю версту он, КИСИЛЕВ видел в канаве двух убитых людей. В чем и подписываюсь. КИСИЛЕВ. Пом. Н-ка Уезд. Милиции ВАСИЛЬЕВ».

Через полчаса страшное известие достигло Антонова, товарища министра внудел Иванова и директора Государственной Политической охраны Бельского.

Ещё через час у министра внутренних дел были собраны все руководители городской и областной милиции, уголовного розыска, начальники отделов ГПО.

Сразу же было решено немедленно выслать на место группу работников уездного угрозыска во главе с помощником начальника уездной милиции Васильевым, подкрепленную звеном конного взвода Центральной инструкторской милицейской школы под началом комвзвода Сизых и его помощника Кибирева.

– Потеря, товарищи, невосполнима. – Министр замолчал, медленно обвел взглядом хмурых собравшихся. Продолжил после долгой паузы: – Во что бы то ни стало найти эту сволочь! Понимаю, что пока данных у нас совершенно нет, тем не менее напомню краеугольный юридический постулат: кому это выгодно?

– Понятно, чья выгода в первую голову… – откликнулся негромким голосом тридцатитрехлетний сероглазый шатен в двубортном костюме и светлой рубашке с галстуком – директор ГПО Лев Николаевич Бельский. – Сами знаете, беляки зашевелились в последнее время. Активничают. Унгерновцы шакалят на юге, недобитки Мыльникова и Шильникова вокруг Сретенска рыщут… Не исключаю акта политического терроризма.

– Поддерживаю всецело, – подал голос Антонов, вдвойне сумрачный от того, что уже представлял, какие шишки посыпятся прежде всего на него и подчинённую ему читинскую уездную милицию. – Подлое убийство руководящих работников Дальбюро Цека – это, товарищи, яснее ясного – происки белого отребья!

– Не надо, товарищи, сбрасывать со счетов и замаскировавшегося, пробравшегося в наш партийный стан врага! – Поднялся из-за стола товарищ министра Иванов, по своей закоренелой привычке принявшийся быстро ходить по кабинету. – И товарищ Анохин, и товарищ Крылов активно работали в партийной комиссии, проводя чистку в партийных рядах. Где гарантия, что изгнанный из наших рядов приспособленец и перерожденец не затаил черную злобу?

– Разрешите? – встал начальник Читинского угрозыска Фоменко. – Должен доложить, что имеются агентурные сведения о намерениях различных бандитских групп, и прежде всего, шайки Ленкова, повысить активность налетов и грабежей на трактах близ Читы. В частности, интересует бандитов и Витимский тракт, прежде всего, из-за активного движения крестьян с продуктами в город на базар, а также перевозок из Романовки в Читу золотого песку…

– Что, невозможно отличить крестьянский обоз от повозки охотников? – ядовито осведомился у Дмитрия Ивановича привыкший чутко реагировать на политические ветра Антонов.

– А от возка с прииска? – не сдержался Фоменко.

– Товарищи! Товарищи! – пресек перепалку министр. – Каждая из версий имеет право на существование. И каждую надо досконально и быстро проверить. Контра ли, уголовщина, или контра руками уголовщины, или еще какие выкрутасы – все проверить досконально! Сил и средств не жалеть! Но настоятельно просил бы вот о чём… – Министр нахмурился и напряженным взглядом обвёл присутствующих. – Попрошу… без служебного раздрая. Каждый отрабатывает в предпочтении свою версию, но при строгом совместном информировании и согласовании всех шагов. Промашки нам допустить никак нельзя. Вот в этом – дело точно политическое, громкое. Мы сегодня как никогда на виду у людей. Это для нас очень горький, трагический, но – экзамен! И мы обязаны добраться до сути. Причем, подчеркиваю, в кратчайшие сроки! После экстренного заседания правительства попрошу вас, товарищи Бельский и Антонов, быть готовыми к выезду на место убийства…

«ПРОТОКОЛ

1922 года Мая 12 три часа утра на 39-й версте Витимского тракта зимовье ВНУКОВА Никанора Иакимовича. – Я, Помощник Начальника Читинской Уездной Милиции ВАСИЛЬЕВ в присутствии Командира Коннаго взвода Инструкторской Милицейской Школы СИЗЫХ Василия Петровича и Помощника его КИБИРЕВА Александра Николаевича настоящий протокол составил в следующем:

11-го мая в 9 часов вечера выехал со звеном Коннаго взвода отряда Милицейской школы на место происшествия – убийства членов Дальбюро АНОХИНА и КРЫЛОВА. Прибыв на место происшествия, т. е. на 33-ю версту Витимского тракта в час ночи, нашли трупы по правую сторону дороги по пути от Читы, в канаве, лежащими один на спине и второй спиной вверх. Что только и удалось установить ввиду ночного времени. Около трупов оставлен караул из четырех человек. И пришлось выехать на вышеупомянутое зимовье для опроса хозяина зимовья и в надежде найти раненого Станислава (как сказано в записке на имя Правительственного Инспектора милиции Заб. Области АНТОНОВА).

Записав в настоящий протокол вышеизложенное, постановили в порядке 258 ст. Ус. Уголовнаго Судопроизводства приступить к дознанию. Прочитано. Присутствующие подписали: КИБИРЕВ и СИЗЫХ. ПомНачмилиции ВАСИЛЬЕВ».

В записке на имя Антонова уцелевший Станислав Козер указывал, что находится в зимовье некого Внукова, на 39-й версте. Поэтому с места преступления Васильев поспешил к зимовью.

Увы, оказалось, что ещё утром Козер подался далее, обратно к монгойским озерам. В зимовье же помимо хозяина обнаружился двенадцатилетний путник, испуганно зыркающий раскосыми глазенками на милиционеров.

– Значитца, вы, гражданин, и будете хозяином зимовья? – разложив бумаги, задал первый вопрос Васильев.

– Точно так почти што и является, – охотно подтвердил молодой, лет двадцати с небольшим, плотный и кряжистый парень с румяными щеками. – Внуковы мы. Тятька, стало быть, хозяин зимовья, а я, стало быть…

– А ты, стало быть, его сын! – нетерпеливо перебил Васильев. – Представься, как положено. В армии, чай, служил? Вот то-то и оно. И по порядку все рассказывай, ничего не упуская, понял?

– Ага. Стало быть, Внуковы мы. Я, стало быть, Внуков Владимир Никаноров, двадцати одного года, грамоте обучен, но беспартейный, потому как у Семёнова в железнодорожном батальоне служил, а более ни в каких армиях не был. Родом из Тобольской губернии, Тарского уезда Малокрасноярской волости… Но ноне проживаю в Чите, в Кузнечных рядах на Первой улице в доме Подузовой, занимаюсь возкой дров. В зимовье тута я нахожусь с Рождества. И за всё время моего пребывания тута тольки и был, што один случай ограбления на тридцатой версте: грабили бурят пятерых, мне неизвестных. А грабителей было трое. И вот – второй раз. Убийство совершилось!

Внуков сокрушенно покачал головой, замолчал, но через мгновение продолжил предостерегающе:

– Но, как и в первый раз, так и во второй, я подозрительных лиц в округе вовсе не замечал, охотников тоже не проезжает. За все время тольки и был, что один охотник на велосопеде, который был за день до приезда убитых. После них, кроме крестьян, никого не видал. Упомянутые охотники дня через два воротились обратно. Была ли у них дичь – того не знаю, потому как они как в первый путь, так и обратно в зимовье не заезжали. Проехали они приблизительно в час дня, а вечером, часов в девять, ко мне пришли в зимовье мальчик вот этот и раненный в ногу охотник. Он был без обуви. Ноги у него были обмотаны портянками. От так!

– Что рассказал раненый?

– А рассказал он, что их ограбили. Да… Вышли из леса четыре вооруженных и открыли стрельбу. А он, раненый, сначала прятался за тележкой, а когда лошадь бросилась с испугу, то и он бросился в лес и убежал. Ружье, обувь и шубу он, этот раненый, говорит, бросил в лесу, потому как бежать было чижало. И ещё он говорил, что два других его товарища остались на охоте. Вот он, переночевав, и пошел их разыскивать. А вот етот мальчик, когда сказал, что на дороге лежат два убитых, то раненый ответил, что лучше бы его, нежели тех, убили. И ишо он записку написал и послал в областную милицию с каким-то проезжим крестьянином. Беда, конешно, приключилась – ой-ё-ёй! Но подозрений я лично ни на кого не имею. А больше мне показать нечего…

– Ладно, нужно будет, ещё расспросим, – кивнул Васильев, починяя ножом чернильный карандаш. – Вот тут, где написано: «Показание прочитано, со слов записано правильно, в чем подписуюсь», распишись полностью, чтобы имя и фамилия были разборчивы. Так…

– Ну а теперь иди-ка ты сюда, малец, – поманил Васильев к себе пальцем черноголового мальчишку. – Как звать-величать, откуда такого в лес занесло, куда путь держишь?

– Хайбулла я, а фамилие моё – Албасханов Мамет-Оглы…

– Так и запишем. «Опрошен Албасханов Хайбулла Маметович». Сколько лет?

– Двенадцати годков.

Малец оказался грамотным, бойко поведал, что родом из Нерчинского Завода, но ни отца, ни матери не знает. У людей рос. А последнее время проживал в пекарне против Старого базара, подрабатывал, но третьего дни взял расчет и направляется на 47-ю версту, где проживает знакомый мужик по фамилии Катаев, который, будучи в Чите, обещал ему работу и прокорм с ночевкой.

Хайбулла показал, что 10 мая он пришел на зимовье 25-й версты, там «спарился» – договорился насчет проезда – с одним стариком, который ехал из города на лошади в какую-то деревню за хребтом. И уже на закате солнца они доехали до 33-й версты. Здесь и увидели в канаве два трупа, а посредь дороги валялась кепка, видимо, одного из убитых. Старик перепугался и погнал лошадь к зимовью, а когда до него оставалось саженей сто пятьдесят – двести, старик и малец увидели, как справа из леса на дорогу вышел человек и стал поджидать, когда они к нему подъедут.

– Он спросил: «Лежат ли на дороге убитые два человека?» – и нам пояснил, что это его товарищи, а его самого ранили в ногу, – рассказывал Хайбулла. – Когда же подъехали к зимовью, то и старик, и раненый не захотели поначалу в него заходить, отъехали дальше. А я зашел и поделился с хозяином Внуковым случившимся. И гражданин Внуков мне сказал, что раненого нужно воротить…

Показания Хайбулла давал торжественно, как солдат присягу.

– …И он пошел и позвал его в зимовье. Раненый зашел, а старик поехал дальше. Войдя, раненый хозяином был спрошен: вы ли ехали на серой лошади? Он ответил, что мы, а потом рассказал, что кучерил, когда справа раздались выстрелы, товарищи его свалились в канаву, а он был ранен, упал в передок, то есть между оглоблей под ноги лошади, а после убежал в лес, поплутал да и к дороге вышел. Тут, вот, раненый выпил чаю, съел кусочек хлеба и лёг. Но не спал, а что-то думал и больше ничего не говорил… А потом мы уснули…

– Излагаешь как по писаному, – удивленно покачал головой Васильев. – А что было утром?

– Утром, проснувшись, я увидел раненого уже одевшимся. Ему, вот, гражданин Внуков дал старые унты, а ещё табачку. И чаем напоил. Потом раненый собрался идти. Товарищей на охоте, сказал, осталось двое. К ним, значит. А ещё сказал, что убийцы были закрыты платками…

Хайбулла замолчал, опустился на лавку и, сгорбив плечи, закрыл глаза, отчего стал похож на маленького старичка, который молится своему нерусскому богу.

– Говоришь, имя деда, с которым ехал, не знаешь? – еще раз спросил Васильев, на что малец отрицательно мотнул головой, не открывая глаз. – Ладно, иди, подпишись.

Закончив допрос свидетелей на зимовье Внукова, Васильев поспешил дальше, в расположенную за хребтом деревушку Мухор-Кондуй, куда, со слов хозяина зимовья, 10 мая, незадолго до известия на зимовье об убийстве, ехали из Читы двое крестьян. Про одного из них Внуков знал, что захребетный он, из этой самой деревни, Николаем Косиненко кличут вроде бы.

В Мухор-Кондуе оба новых свидетеля оказались на месте, в доме этого самого Николая Костиненко – так правильно звучала его фамилия, при этом являясь лишь половинкой: полностью он звался Костиненко-Косточкиным Николаем Федоровичем, тридцати восьми лет. Имел четверых детей и свой промысел – занимался обделкой, то есть обжигом древесного угля, ещё гнал деготь.

Вторым был приезжий – девятнадцатилетний Николай Соколов, житель Читы, приехавший на охоту, а попутно – купить сена или дров. Посодействовать ему в этом обещал знакомец – Костиненко, появившийся накануне с двумя сыновьями, восьми и четырнадцати лет, в Чите. Возвращаясь из Читы домой, он и взял с собой младшего тезку – Соколова.

Показания обоих мало чем отличались друг от друга. Но, как свидетель, Соколов понравился Васильеву больше: привел массу подробностей, оказался наблюдательнее Костиненко, более словоохотливым. Показания содержали любопытные подробности.

Когда Соколов и Костиненко подъехали под хребет, то на 33-й версте нагнали четырех неизвестных, которые, заметив их, свернули с дороги влево, в лес.

Костиненко затруднился описать неизвестных, мямлил что-то невнятное, а Соколов показал, что один из встреченных был в защитной шинели и шапке, высокого роста, тонкий, другой – среднего роста, с рыжей маленькой бородой, одетый в серую, под вид шинели, одежду и черную шапку. Остальных двух Соколов за деревьями разглядеть не успел.

– Версты четыре ещё проехали, как встретилась тележка, запряженная светло-серой лошадью. Трое ехали… У одного, что сзади сидел, в желтом некрытом полушубке, еще карабинка за плечами была… Так мы и доехали до Мухор-Кондуя, – заключил Соколов. – Стрельбы никакой не слышали. Здесь я переночевал у Костиненко, а потом, поутру, мы собрались насчёт сена. Не успели отъехать, как встретился раненый в ногу человек. Именно тот, который кучерил на серой лошади, встретившейся нам на тридцать седьмой версте. Он тут и нанял Костиненко отвести его на озеро Цынтур или Сантур, где, дескать, остались его товарищи на охоте. Одет был в ичиги из брезента или унты. Я толком не разглядел, но во что-то серое. И в серой гимнастерке был, а ружья у него не было… Попросил у меня полушубок, чтобы съездить за товарищами. Предполагал он вернуться сегодня, часам к десяти дня…

– Что-то не видать, – невесело усмехнулся Васильев и повернулся к притихшему в углу Костиненко-Косточкину. – Куда ты раненого увёз?

– Так я туды, куды он просил, его и повёз. Но никого там не было. А потом этот ранетый встретил знакомого бурята, куды-то его с запиской услал, а сам и остался на озере…

Милиционеры выехали на дорогу, направляясь к указанному озеру. Ехать долго не пришлось: по дороге навстречу, ведя в поводьях двух лошадей, шли трое. Это оказались Роман Мациевский, Константин Гребнев и Станислав Козер. Самый главный свидетель трагедии наконец-то нашелся!

4

ИЗ ПРОТОКОЛА ОПРОСА:

«1922 года Мая 12 дня пос. Мухор-Кондуй Беклемишевской волости. Я, Пом. Н-ка Уездной Милиции Васильев по сему делу опрашивал гр. КОЗЕР Станислава Францевича, 32 лет, из мещан Варшавской губ., чл. РКП(б), холост, окончил ремесленное училище, прож. Чита-I, Татарская ул., дом Гучева, № 13, служащий правительственных учреждений.

… Во вторник вечером решили ехать обратно, а Мациевский и Гребнев предлагали остаться до субботы, так как охота идет удачно, но мы не согласились. В среду утром запрягли коня, чтобы ехать домой. Тогда Мациевский и Гребнев заявили, что так как мы уезжаем, они поедут на озеро Цынтур, а мы поехали в город.

Когда мы доехали до 44-й версты, то остановились. Там протекает как раз речка Монгой. Я предложил Анохину и Крылову: приготовьте и попейте чаю, а я пойду еще немного пострелять. Я убил одну утку и вернулся обратно. Они уже чаю попили. Попив чаю, я запряг лошадь, и мы выехали на тракт. Оружие у нас все было спрятано под сеном, только у Крылова была карабинка за плечом, и возле меня лежало мое ружье, а у Анохина был маузер, заряженный десятью патронами. По дороге мы встречали крестьян, но никто нам абсолютно ничего не говорил.

Когда доехали до 33-й версты, то я сидел за кучера, Крылов сидел с левой стороны, Анохин – с правой, откуда в нас потом стреляли. Ехали мы шагом, и никто ни о чем не думал. Вдруг в один голос раздался крик: „Стой!“ Мы оглянулись и увидели трех мужчин с винтовками на прицел. Лица у них были обвязаны белыми платками с прорезом для глаз. На всех были серые полушубки, этого же цвета брюки и сапоги, уже вытертые, нечищеные.

Как только крикнули „Стой!“, одновременно раздался залп из трех винтовок, мы все свалились по левую сторону телеги, а конь остановился. Анохин упал среди нас и не шевелился, очевидно, был мертв, а Крылов снял с себя карабинчик, а я стащил ружье… Крылов стал с колеса целиться в них, а я стал – с облучка.

Тут раздался второй залп, вместе с выстрелом Крылова. После чего Крылов стал стонать и свалился на бок. В это же время я произвел выстрел из одного ствола в того, который целился в меня, и уже собирался вновь стрелять, но после моего выстрела конь рванул с места, побежал по тракту и вскоре свернул влево в лес. Я заметил, что тот, в которого я стрелял, упал в кусты. Или я его ранил, или же прятался. В это время я уже остался на чистом тракту.

Я тогда залег за Анохина и хотел из другого ствола стрелять в того, который, как я заметил, стоял за деревом и целился в меня из винтовки, тут снова раздались выстрелы, но, возможно, пули попадали в Анохина. Тогда я бросился влево, в лес, и тут раздались два выстрела, и я почувствовал, что ранен в ногу.

Я тогда стал бежать по лесу зигзагами. Отбежал шагов в тридцать и зацепил двухстволкой за куст и оставил ее там. Пробежав еще шагов двадцать, я задохся, тогда я с себя сбросил полушубок, пробежал так шагов пятьсот – шестьсот. Я подумал, что Крылов, наверное, ранен, и стал прислушиваться, будут ли его добивать, но никаких выстрелов не слыхал. Потом пошел дальше быстрым шагом приблизительно с версту. Когда мне стало тяжело, я снял ботинки, ноги обмотал портянками, завязал и побежал налево наискосок к ближайшему зимовью. Показался вскоре тракт, вижу, едет двое крестьян, один из них мальчишка лет 13. Они подъезжают против меня, я вышел, остановил и спросил, не видели они там убитых. Крестьянин ответил: да, видел. Когда крестьянин проезжал зимовье на 39-й версте, то на это зимовье я не хотел зайти, боясь, что тут могут быть связи с бандитами, а мальчишка слез и зашел туда. Сразу же выскочил крестьянин и закричал, чтоб я вернулся. Затем с мальчишкой из зимовья вышел еще один.

Подошел я к нему и спросил, что ему нужно. Он ответил, что сам ничего не видел, а вот мальчишка говорит, что там лежат двое убитых в сапогах и шубах, один в черной и другой в желтой шубе. Я спросил, кто здесь хозяин. Один, молодой, лет 23-х, ответил, что хозяин. Я попросил у них коня, чтобы съездить или в Читу, или в Красный Мыс известить милиции, но они ответили, что кони устали, но завтра, сказал молодой, указав на второго, вот этот едет в город, и мне, говорит, надо ехать за дровами. Поэтому лошади дать не могут.

Я хотел пойти на зимовье, на 48-ю версту, там достать коня. Но они уговорили меня остаться ночевать, так как, по их словам, там нельзя достать лошадь, ибо все устали. Я там заночевал, так как у меня ноги были покалечены. Я, не надеясь на них, пролежал до утра с браунингом в руках. Утром я у них попросил чаю. Они меня угостили чаем, дали немного табаку. Затем я попросил, нет ли у них старых ботинок, они мне дали старые унты. Затем один из них собрался ехать за сеном в ту сторону, куда я хотел идти, и он предложил подвезти меня версты полторы.

Не успели мы выехать на тракт, едет навстречу крестьянин с сеном в сторону Читы. Я попросил своего попутчика обождать, а сам задержал крестьянина и предложил ему передать мою записку начальнику облмилиции. Он согласился. Я написал записку и сказал ему, что если встретит белого коня, чтобы взял его и увел в Читу. После этого я проехал версты полторы, слез и пошел на 48-ю версту.

Пройдя версты две, встретил одного в очках, был интеллигентного вида, с ним ехала женщина. Я их остановил и просил передать о происшествии милиции, но женщина сказала, что милиция все равно никаких мер не примет, но я настаивал, чтобы они сообщили, и тогда он сказал: „Хорошо, мы потревожим милицию“. Они поехали, а я пошел на зимовье – 48-ю версту. Но в селении Мухор-Кондуй нанял мужика и поехал к охотникам. Я их не нашел. Встретив знакомого бурята, я написал им записку, он сел верхом и увез ее. Они наутро запрягли лошадей и приехали ко мне. Я им подробности не рассказывал, а все поехали на 48-ю версту.

По дороге встретили 7 вооруженных, которые нас остановили и проверили мой документ, браунинг у меня забрали, сообщив, что они меня уже ищут…»

После всех бумажных формальностей Никифор Васильев дал команду возвращаться на 33-ю версту для осмотра места происшествия. Здесь милиционеры узнали, что на автомобиле из Читы приезжала представительная группа начальства – товарищ министра внутренних дел Иванов, директор Госполитохраны Бельский, начальник областной милиции Антонов, следователь по особо важным делам Забайкальского Нарполитсуда Фомин и военный врач Штейн, осмотревший тела убитых, после чего их отправили в Читу. Уехали и высокие начальники. На месте осталась лишь охрана из конных милиционеров инструкторской школы.

При осмотре местности показания Козера подтвердились: от места, где произошло убийство, уже затоптанного множеством следов, шагах в семи, по направлению к городу, с тракта сворачивал в лес тележный след, который уходил в заросли шагов на двести и там терялся на густом слое рыжей хвои и прошлогодних листьев.

По направлению на северо-восток, в 80 шагах, на ветках пышного багулового куста нашлось двуствольное дробовое ружье центрального боя со взведенным левым курком и заряженным патроном в левом стволе. В правом стволе оказалась пустая латунная гильза. В шести десятках шагов от ружья милиционеры обнаружили серый овчинный солдатский полушубок, в кармане которого оказалось восемь снаряженных патронов и пять пустых гильз. Козер подтвердил, что полушубок здесь и скинул.

Когда Васильев, Кибирев и милиционер Кукушин возвращались с Козером к дороге, то наткнулись на скособоченный пень. Возле него белели старые овчинные рукавицы с петлями для вывешивания их на просушку, валялась пустая винтовочная обойма японского образца. Видимо, из-за пня стрелял кто-то из убийц. Неподалеку заметили и еще одну находку – старый суконный темно-синий пиджак с вывернутой наружу коричневой подкладкой.

Больше ничего не нашли. Васильев разделил милицейскую группу надвое, поручив комвзвода Сизых снова проехать по тракту и зимовьям в сторону Мухор-Кондуя, опросить других возможных свидетелей преступления, еще раз подробно снять показания с Соколова и Костиненко-Косточкина.

Последний вызывал у Васильева подозрения, объяснить которые Никифор чем-то конкретным не мог. Но бегающие глаза и суетливость этого темного мужичка почему-то настораживали.

Сам же помначальника уездной милиции поспешил с Козером и остальными охотниками в Читу, везя первые добытые свидетельства следователю Фомину. А тот уже запустил в проверку показания супругов Шилимовых. Это их встретил на хребте Козер после того, как передал записку о случившемся крестьянину, ехавшему в Читу. Это Александра Матвеевна Шилимова безапелляционно заявила Козеру, что милиция всё равно мер не примет, после чего её «интеллигентного вида» супруг, стремясь загладить сказанное, заверил Козера, что они милицию «потревожат».

Шилимовы встретились с милицией у противочумной станции, сообщили о случившемся. Здесь Анна Матвеевна, как и на 33-й версте, когда проезжали место преступления, принялась убеждать милиционеров, что случившееся вполне может быть делом рук некоего Гришки, зятя беклемишевского жителя Николая Чуркина, о котором давно идёт молва, что он «пошаливает» на Витимском тракте. Шилимова назвала и читинский адресок, где можно было найти Чуркина, если он приезжал в город.

Адресок проверили в этот же день. Там обнаружился и сам Чуркин Николай Прокопьевич, крепкий мужичок шестидесяти лет. Заявил, что ни сном ни духом не ведает как о случившемся на тракте, так и о нынешнем месте пребывания своего зятя Григория. Забегая вперед, скажем, что 18 мая Чуркина допросят вторично, в своих коротеньких показаниях, заключавшихся в ответе на вопрос, знал ли он об убийстве, старик с испугу запутается, признается, что знал. По подозрению в соучастии Чуркина заключат под стражу, а разберутся с ним и выпустят на свободу только несколько месяцев спустя.

На следующий день, 13 мая, следствие пополнили свидетельские показания крестьянина Кондратума Опарова. Это он полторы версты подвозил Козера от зимовья Внукова в сторону Мухор-Кондуя. Опаров свидетельства Козера подтвердил.

Обнаружилась и кобылица, которую давал на охоту Антонов. Брела по тракту в гору, от Читы. Поймал её поехавший по дрова читинец Каргопольцев, привёл на внуковское зимовье. Там милиционерам встретились ещё трое свидетелей – девятнадцатилетний Василий Столяров с приёмышом Василием и Степан Пальшиков, сорока лет, – жители села Кенон, которые 10 мая ездили за хребёт по сено.

Они сообщили, что около полудня в день убийства их остановили на 31-й версте четверо неизвестных, вооруженных винтовками. Раздался окрик: «Стой! Ни с места!» Двое грабителей подошли к задней телеге, а двое – к передней.

– Спросили: «Куда едете, что везёте?» – возмущенно рассказывал Василий Столяров. – Мы им талдычим, что ничего у нас нет, по сено поехали. Ни в какую! Тогда, говорят, отдавайте продуктишки. И ещё – в карманах у нас давай шарить! А сами своих рож бандитских не кажут. У одного – среднего роста такой – виднелась чёрная седеющая борода клином, а боле ничего – платками лица у них обвязаны были. Этот, с бородой, был в полушубке защитного цвета, а другой – в защитной шинели и чёрных сапогах. Лицо, гад, чёрной кисеей завешал! А остальные двое таковыми показалися: один малого роста был, с небольшой рыжеватой бородкой. В полушубок, крытый желтой материей, одетый. Лицо себе сложенным поношенным платком обвязал, бандюга! А второй – повыше. Вот, значит, из первой пары чёрный человек спросил, куда и откуда едем. Ответили ему, с Кенона в Чимчу. А когда они у нас ничего не нашли, то этот же забрал у нас все харчи и хлеб, а харчей-то было, господи… Картохи около четырех фунтов и хлеба немного. Я ему говорю, мол, хоть хлеба кусочек оставь, ведь нам ехать далеко, голодать будем. Оставил краюху… Во, какой добрый, гад! Ну а мы поехали в Чимчу, набрали сена, обратно поехали. Перед вечером я завернул на зимовьё Внукова, потому как кони крайне устали. А Степан-то не стал заворачивать, уехал… А ещё по дороге, на пятьдесят второй версте, мы в дом заходили, хлеба попросить. Там и узнали об этом убийстве. Ну и Внуков нам, со слов раненого, передал уже подробности. А потом мы с приемышом спать легли, проснулись только когда солдаты приехали, ну, то есть милицанеры…

Убийство Анохина и Крылова подстегнуло начальника областной милиции Антонова. Опасаясь, что принимающий самое непосредственное участие в дознании Васильев может его опередить, Антонов поспешил поделиться со следователем Фоминым подозрениями в отношении начальника пятого участка Лукьянова.

Эти подозрения к тому времени усилились тем, что 5 мая со службы внезапно скрылся милиционер этого участка Алексей Сарсатский, о котором рассказали на допросах в угрозыске ранее задержанные члены ленковской шайки.

Угрозыск успел задержать только его сожительницу Нюрку – Анну Тайнишек, обвинив ее в укрывательстве бандитов. А 9 мая был арестован и «Яшка-милиционер» – Яков Гаврилов, на которого тоже дали показания ранее арестованные ленковцы.

То, что Лукьянов с обоими своими бывшими подчиненными находился в самых тесных отношениях, в уездной милиции ни для кого не было секретом.

Яшка же накануне ареста вместе с Нюркой погорели на краже. У одной из соседок Тайнишек, обрусевшей молдаванки Волонтей, Яшка увел свинью. Разделывать хрюшку взялся у Нюрки в стайке, да только от любопытного глаза не уберегся.

В общем, погорели Яшка с Нюркой на «свинском деле», но когда во дворе появились милиционеры с револьверами – посчитали, что арестовывать их пришли, как ленковцев. А Нюрка – дура! – с испугу заорала, что пожалуется самому Лукьянову и уж милицейский начальник заявившимся арестовывать задаст перцу-жару!

Сопоставив эти факты, Антонов поспешил сообщить о Лукьянове Фомину сразу же после недолгого экстренного совещания у министра 11 мая.

В тот же день по постановлению Нарполитсуда Тимофей Лукьянов был арестован и заключен в областную тюрьму.

Вот только проведенные 12 и 13 мая допросы Гаврилова, Лукьянова, Тайнишек ни на йоту не прояснили картину громкого убийства на Витимском тракте.

 

Глава одиннадцатая

1

Ленковцы, попавшие в руки угрозыска, в показаниях уже не запирались. Видимо, своё дело сыграли участившиеся в последнее время аресты членов шайки. Ну а уж когда арестованным бандитам стало известно о трагедии на Витимском тракте, а к допросам подключились следователи из «Господи, помилуй», рьяно копающие возможный «белый след»… Тут уж и самый «неразговорчивый» разбойник и грабитель принялся выкладывать всё как на духу. И дурак сообразит: за грабеж или кражу, в самом худшем случае, корячится тюремный срок, а вот за связь с беляками к кирпичной стенке поставят без разговоров.

И только Бориска Багров, юная «тень» главаря шайки, на допросах молчал или откровенно дураковал, засыпая следователей чепуховыми угрозами и несусветными бреднями о могуществе и мощи бандитов.

– Ну что там Багров, Михаил? Все грозит и шуткует? Или говорить начал? – встретил вопросом вернувшегося в очередной раз из тюрьмы Баташёва Дмитрий Иванович Фоменко.

– А!.. – раздосадованно махнул рукой Михаил. – Зла не хватает! Он только и делает, что говорит! Такую околесицу несёт – как язык не смозолит. И ещё с просьбами замотал! Только одно просит – пожрать. Вот кишка-то! Особенно, когда в лазарете лежал – изводил весь персонал! Фельдшер ихний, Александр Ильич, мне рассказывал, что пока Бориске он операцию делал, то им там всем весело было, а после – уже он на них отыгрывался…

– Чего же это им на операции весело было?

– Да там, Дмитрий Иванович, у лекарей такая канитель приключилась. Эфир для наркозов закончился, а тут как раз Багрова привезли с пулей в ноге. Орал благим матом. Понятное дело, пулю надо вынимать. Вот фельдшер-то, Бурдинский Александр Ильич, и дал заместо наркозу Бориске стакан спирта! Он, грит, враз закосел! Боли не чует, режь – не хочу. Пулю-то ему Александр Иванович вынул, но пока все свои манипуляции выделывал, да и после, пока Бориска не уснул после операции, грит, молол он, Бориска, косой, как тыща зайцев, всё подряд! И какой он, дескать, герой-партизан, и про политику рассуждал – животики надорвешь! – и про то, как буржуев «шерстил», а ещё песни пел… Грит, вся процедурная в лазарете покатывалась!..

– Как ты говоришь, животики надорвешь? – вскинул внимательные глаза Фоменко. – Интересное выражение… Послушай, Миша, получается, что спиртишко-то напрочь Багрову язык развязал. Хвастаться любитель, чуешь? Значит, личность самолюбивая. Вот и надо бы на этом самолюбии поиграть, а, Михаил? Подумай, как с этой стороны к Багрову можно подъехать. Может быть, удовлетворить в какой-то мере его жалобы на питание? Доппайка пообещать, за сведения. Любые, самые пустяковые и нам уже известные. Бориска, конечно, наврёт с три короба, будет над нами насмехаться, что двух зайцев убил – и лишний кусок добыл, и нас обдурил в очередной раз. А мы ему при следующей беседе скажем: фи, какой ты нехороший, Бориска, не мужик, на уговор серьёзный – кишка тонка! Мол, проверили мы, друг ситный, твои сведения – все туфта. И теперь ты, Бориска, – должник уголовного розыска, о чем другим арестантам не грех рассказать… Может быть, так, Миша, попробовать, по такой схеме?

– Ну и голова же вы, Дмитрий Иванович! – восхищённо развел руками Баташёв. – Ишь, как самые крохотульки сведений повернули в дело! А я без всякой мысли, как попка-дурак вам фельдшерский рассказ пересказываю! Эх-ма, мог бы и сам допетрить!

– Вот дальше и додумывай. Я тебе только грубую схему нарисовал. Багров – не дурак. С ним осторожно надо. Работай с ним, Миша. Должен быть толк.

Баташёв начал новую оперативную разработку Багрова с разговора, детального и скрупулезного, в лазарете Читинской тюрьмы. Побеседовал практически со всем лекарским составом, но более всего – с фельдшером Бурдинским. Особенно врезались в память его слова: «Багров – парень прожорливый, просит дополнительную пайку постоянно, только для этого на прием в санчасть записывается. А уж пока у нас на излечении был, так ради лишнего куска такое нытье о своих болячках развел – артист императорского театра! А выпивший делается болтливым хвастуном».

«Ага… Пожрать любит, а выпимши – болтун?» – И тут Баташёву пришла в голову одна отчаянная идейка…

На свой страх и риск Михаил договорился со следователем, что побеседует с Багровым наедине.

В тюрьму собрался основательно: с краюхой хлеба, шматом сала и пузырьком спирта мерой в кружку. Ожидая, когда в следственный кабинет доставят Багрова, разложил провизию на столе с краю, накрыл чистой холстинкой.

– Здорово, Бориска, – по-свойски встретил арестанта, сразу заводившего ноздрями в тесной и темной каморке с намертво вмурованными в пол столом и табуретами-тумбами для допрашиваемых.

Запах свежего хлеба перебивал застоявшийся, спертый воздух кабинета, настоянный на специфическом тюремном «аромате» – смеси табачного перегара, резкого, хлорного запаха дезинфекционных средств, вони пота и испражнений.

– Садись, Багров. Сегодня разговор у нас, видимо, длинным не будет. Истории твои страшные про ленковские полки под Читой мне уже порядком поднадоели. Пока следователя нет, откровенно тебе об этом скажу. А ещё вот что скажу…

Баташёв замолчал, выдержал многозначительную паузу, испытующе разглядывая Бориску. Тот даже заерзал на холодном табурете.

– Скажу я тебе, бывший красный боец Багров, что открылась мне в тебе совершенно позорная черта…

– Чево!

– А таво! Ишь, распушил перья! Да, позорная! Думал я, что ты, Бориска, мужик. И мужик с понятием. Я так понимаю: коли дал слово – держи, не умеешь держать – не давай! А, Борис, или не так? Ты мне прошлый раз чего говорил и в грудь себя стучал? Забыл? А я не забыл. Ничего я не забыл. И сведения все твои секретные при проверке шелухой оказались…

Баташев снова замолчал, наблюдая, как Бориска жадно втягивает воздух, не в силах уже отвести глаза от бугорков под холстинкой.

– Э-э, да и впрямь, чего это я на тебя какую-то надежду поставил! Парень ты ещё совсем молодой, ежели и был у Кости Ленкова, то разве что на побегушках… Куда с добром мальца в серьезные дела посвящать! Есть на то мужики, а не…

Оборвав себя на полуслове, Михаил выдержал намеренную паузу, а потом вроде бы как спохватился:

– Ба, Бориска! Да ты, никак, жрать хочешь?

Багров медленно перевел на Михаила тоскливые, но одновременно злые глаза.

– Я, дядя, не на побегушках, а в первых дружках у атамана Кости был! – Он гордо расправил плечи. – Костя за меня…

– Брось, брось! Сказал же – надоело! – скривился Михаил. – «Костя за меня»! Не смеши мою кобылу! Нынче, Бориска, у твоего Кости кишка тонка, особенно после такого разгрома, какой мы ему на первой Чите и Большом Острове устроили. Но дело не в этом, парень! Говоришь, ты у Кости – наипервейший дружок? Ладно, допустим. Верю! Конечно, в нынешнем Костином положении лихим налетом тебя из тюрьмы он не вызволит. Но, скажи-ка мне, дорогой гражданин Багров, чего это тебе лучший твой дружочек Костя Ленков, всемогущий атаман партии анархистов и гроза всем мильтонам, хотя бы какую-нибудь малюсенькую передачку сюда, за решеточку, не послал до сих пор? Ответь, Бориска!

Багров опустил скуластое лицо, шумно сглотнул слюну, снова непроизвольно раздувая норки.

– И ни хрена он тебе не пошлёт! – безжалостно подытожил Михаил. – А сам сейчас, будь спокоен, жрёт от пуза! Это ты, Бориска, лучше меня знаешь. Ладно, чего воду в ступе толочь… Коль ты пешка – так пешка, чо уж тут поделашь! Да и, честно-откровенно скажу тебе, Бориска: мы и без тебя оставшуюся Костину кодлу с им самим обложили уже почище волчьей стаи. Это я тебе – по секрету, все равно в одиночке кантуешься… Да, а чево ж ты мне так и не ответил! Жрать-то все-таки хошь или не хошь?

– Хочу, – невнятно буркнул Багров, исподлобья уставившись на Баташева.

– Я, когда сюда собрался, – так и подумал, – без выражения сказал Михаил.

И, перегнувшись через стол, потянул к себе холстинку.

– У меня тут разносолов нет. Хлеб и сало. Если хочешь – поешь.

Бориска недоверчиво вскинул голову, глаза лихорадочно забегали с еды на Баташева и обратно, опять на Баташева и снова на пахучую краюху пшеничного и аппетитное сало.

– Хороша закуска? – весело спросил Михаил и заговорщически подмигнул Бориске. – Ладно… Учитывая твое боевое красное прошлое, можно и на послабление тайком пойти, а, Бориска? Лови момент, пока угрозыск добрый!

Он ловко выхватил из ящика стола шкалик и опрокинул его в кружку. Пододвинул опешившему Багрову.

– Пей, жри, хрен с тобой, горе-арестант!

Бориска с недоверчивой, но по-детски потешной, улыбкой потянулся к кружке. Осторожно, словно боясь, что, передумав, ударит сейчас сыскарь по столу, кружка и опрокинется. Но Михаил поудобнее устроился в углу, углубился, казалось, в папку с бумагами, раскурив папироску. Специально для сегодняшнего шику прикупил коробочку!

Махом выцедив кружку вонючего китайского спирта, Багров зверем набросился на хлеб и сало, жадно чавкая и заглатывая такие куски, что Михаилу невольно хотелось выхватить у него и краюху, и сало – чтоб не подавился ненароком.

Но Баташёв под такой жор другой аккомпанемент начал: принялся вкратце пересказывать Бориске уже известное о шайке, про раскрытые преступления и произведенные аресты, про печальную судьбу известных ленковцев и известные угрозыску хазы и притоны. Борька, казалось, жрёт, не слушая.

Но вскоре со жратвой было покончено. Стало заметно, как сивуха развозит Бориску. На глазах вид у него делался все более глупым, скоморошечным каким-то.

Баташёв разочарованно глядел на пьяного Багрова и не мог отделаться от закрутившейся в голове надоедливой строчкой поговорки: «Не в коня корм… не в коня корм… не в коня корм…» Со вздохом подумалось, что вскорости опять начнется обычное Борискино представление – про полки под Читой и спрятанные пушки-орудия…

Но Бориска вдруг согнулся, бухнул голову на скрещенные руки, вплющивая их в столешницу, и – заплакал-зарыдал, захлебываясь от стонов и соплей.

Это было что-то новое, доселе не применявшееся «императорским артистом» в спектаклях на допросах. Итак, представление начинается! Артисты те же, но пьеса новая… Баташёв настроился уже на привычное, посему слезы и сопли не пресекал, молча наблюдая развитие событий.

Через несколько минут Бориска затих, молча и неловко вытираясь рукавом. Хмель вовсю кружил его, движения были несуразными, невпопад. Вдруг он поднял на Михаила глаза и отчетливо проговорил:

– Спасибо за угощение, товарищ-барин.

Помолчав, добавил:

– Крепко зацепил ты меня…

«Это он про что? – подумал Михаил. – Про то, что он для Кости – пустое место, или про то, что жратвой его растрогал, видите ли?»

Оказалось, что сработали оба момента.

– Никогда не думал, что в угрозыске вашем фараонском могут находиться и такие человечные люди, – вдруг вполне трезво проговорил Багров, вновь опустив голову. – Думал, одне ищейки. Нашего брата хватать… А ты – вона как. Н-да… зацепил…

Бориска опять замолчал, шумно несколько раз кряду втянул полные легкие воздуха. Вновь глянул на Баташева и криво усмехнулся, еще с трудом растягивая плохо слушающиеся после выпивки губы.

– А нащет моего места подле Кости – зря! Так оно и есть. Чи ординарец, чи адъютант – хера ли теперя гадать! Слышь, дядя-начальник, пиши, пока не передумал!

2

Бориска развернулся от стола на табурете-тумбе, откинулся спиной на стенку, закрыл глаза и монотонно забубнил. Михаил лихорадочно застрочил карандашом по линованным листам.

– Возглавляемая Ленковым шайка была правильно построенной организацией. С надлежащим количеством членов и с правильно поставленным среди них… э… распределением труда…

«Ты погляди! Как грамотно шпарит! Ну, бляха-муха, как брошюру пишет!» – удивленно подумал Михаил, но тут же догадался: Бориска запомнил чью-то характеристику шайки… Вполне возможно, что есть у бандитов кто-то мозговитый… Ленков? Смекалист, судя по рассказам, но вряд ли он… Кто же?

– …Имелись активные члены, наводчики, укрыватели, скупщики краденого и сбытчики и прочия! Каждый из них строго знал свои обязанности и строго стоял на своем посту. Шайка имела тайные места, где главари собирались на заседания и вырешали все текущие вопросы…

На непривычном уху слове «вырешали» до Баташёва вдруг дошло, что Бориска говорит о шайке в прошедшем времени. Информация, выданная в его уши, пока он чавкал салом и пшеничным караваем, пала на благодатную почву. И Бориску прорвало – от тюремной безысходности в сырой одиночке, от рухнувшего с арестом наладившегося было благополучия, пусть и бандитского, от потери своего веса в шайке и уяснения простой, как мычание, истины, что теперь он прежним дружкам не нужен, и в первую очередь Косте, которому был предан, как собака, после столь радушного приема в шайку…

– Пиши, дядя! Среди шайки существовала строгая дисциплина и ответственность. Было постановлено: за малейшую измену приговором членов и атамана – смерть! Што и имело место. Зимой за подозрение в измене был убит один… Брошен на Читинке, где опосля был поднят милицией. За простую провинность виноватых колотили смертным боем… Вот, Захарку Жежко, с первой Читы, на кулаки подымали – выпросил… Его впоследствии угрозыск сцапал и ухлопал…

Записывая, Баташов не мог отделаться от мысли, что Багров просто задумал очередную аферу, хитрую и тонкую. Пока он рассказывал то, что было давно известно. Вдобавок передергивал: не мог, к примеру, не знать, что Жежко был убит не при задержании и не угрозыском. Но уже через минуту Михаил почувствовал угрызения совести, что столь плохо научился думать о людях, хотя, конечно, Багрова к нормальным людям отнести трудно…

– …Вся шайка снабжалась оружием из караульного батальона и документами, и мандатами всякого рода… Агенты свои везде были натырканы: в разных правительственных конторах, среди милиции и Госполитохраны. Зимой шайкой воровалось много лошадей, по возможности с седлами, так как по заявлению Ленкова, он хотел организовать отряд, перевернуть вверх дном Читу и уйти в Монголию…

– Зачем? Связи за кордоном имел?

Багров открыл глаза и невидяще уставился сквозь Баташева.

– Этова не знаю. На што намекаешь, дядя? К белякам у нас отношенье одно! Я пробыл в шайке немного, но знаю и многих её членов и их дела. Из контры только и был когда-то Кешка Гутарев да барон какой-то, то ли Янберг-Мамберг, то ли ещё как… А мы – солдаты революции!

– Ладно, давай без политики… Много ли в шайке народу, ну-ка, проверю твои цифры! – надавил на самолюбие парня Михаил.

– Всего, по словам Ленкова, надежных около ста двадцати человек. Может, столь и было, но вы жа многих поубивали и заарестовали. Но из активных знаю: самого Костю Ленкова, помощника его Мишку Некрасова под кличкой Хохлёнок, Михаила Самойлова, Яшку… Фамилию не помню, но он, пока меня не схватили, тут, в тюрьме сидел, а щас – не знаю, где ошиватца. Далее – Алешку-милиционера, Разгильдеева Николая… Он был убит угрозыском при попытке бежать… Заим Хабиров, татарин. Убит Ленковым за неисполнение приказания. Разводовский Петр, Васька Кузьмич, Григорий Верхозин… Про этого мне сами вы говорили, как и про Верхоленцева – вот был настоящий адъютант Ленкова. Убит… Лисовенко Антон и Архипов Алексей – в тюрьме. Сенька Косолапый, Крылов Иннокентий, Бердников Яшка… А, это я про него говорил! Который в тюрьме сидел! Я поначалу фамилию запамятовал. А щас, ишь, как ловко всплыла! Еще два брата Хабировых, второй и третий. Один убит, а другой скрывается, если уже не убили. Баталов Костя – рожа бельмастая! И конечно, Лукьянов Тимофей – хваленый ваш милицейский начальник, Костей купленный с потрохами… Ить, ежели бы ни он, мог Костя у Сидорки-старшего, это – у портного Сидорова, значит, загреметь, а то бы и шлёпнули атамана… Хотя, понятное дело, Лукьянов больше наводчик, правда, револьверы давал, а сам на дело не ходил…

Похолодевший от волнения Баташёв, не веря в удачу, впитывал каждое Борискино слово. Словно почуяв это, Бориска стал растягивать паузы, а потом и вовсе замолчал, сказав напоследок, устало и горько:

– Ты не бойся, дядя. Потёк ручеек – побежит и речка. Зови завтра своего следователя, буду дальше рассказывать. Чего уж теперя в молчанку играть. Сам утону и всех утоплю, гадов, – без какой-либо эмоции, отрешенно проговорил Багров. – Меня в любом случае в распыл пустят, хоть молчи, хоть соловьем заливайся… Тока это… Под белое знамя, слышь, ты нас не ставь, особливо меня. Я – красный боевой пулеметчик! Эхма…Крови налил, конешно… Так што, не бойся, дядя… А щас позови конвойных – устал я и спать хочу…

3

Обратно в отделение угрозыска Михаил Баташёв летел как на крыльях. Сумасшедшая радость рвалась наружу! Все нравилось – и прохожие, озабоченно спешащие по своим делам, и толстая торговка шаньгами на углу Большой и Камчатской, и истекающие капелью сосульки на солнцепеке, и чумазые мальчишки, втроем волокущие на скрипучей тележке плещущую водой бочку вверх по Якутской.

В кабинет к Фоменко Михаил вбежал сияющий, как начищенный самовар на пасхальном застолье.

– Дмитрий Иванович! Заговорил Багров! Богато знает!

– Погоди, не части, рассказывай с толком, с расстановкой, – улыбнулся молодому задору начальник угрозыска.

И Баташёв, сгорая от нетерпения, начал выкладывать все подробности. Когда закончил – очень удивился суровому лицу своего начальника.

Удивление длилось недолго – за кружку спирта такой нагоняй получил – ай да ну! Но за добытые сведения Дмитрий Иванович Михаила поблагодарил, может быть, и суховато для такого случая…

Знал бы на самом деле Михаил, как обрадовался Фоменко полученному успеху, а ещё больше – тому, что растут в розыске надёжные, способные с творческим огоньком работать кадры.

Полученные сведения требовали немедленного реагирования. Срочные задания были выданы старшим агентам Володину, Бояршинову и Леоновичу. Сам Фоменко, созвонившись, отправился к директору ГПО.

Выслушав Дмитрия Ивановича, Бельский внутренне усмехнулся, одновременно по-хорошему позавидовав начальнику городского угрозыска. Дело было в том, что в Госполитохране заниматься шайкой Ленкова начали сравнительно недавно, после того как по почте пришло… письмо от главаря шайки.

Собственно, это было и не письмо, а сложенная вчетверо бумажка с несколькими строками, опущенная в почтовый ящик без конверта. Вместо адреса чернела корявая надпись: «Директору ГПО лично в руки».

В записке Ленков уверял директора Бельского, что с властями ДВР он не воюет, так как тоже является идейным борцом, а трясет только богатеев, раздавая добычу бедным.

Получив от бандитов такое послание, которое явно отдавало глупой и наглой бравадой, Бельский поручил изучить имеющуюся у милиции информацию о шайке: о масштабах ленковских грабежей и налетов, о тех шагах, которые предпринимал угрозыск по борьбе с бандитами.

Стороннему наблюдателю, в роли коего выступал Бельский, при анализе полученных сведений стало ясно: пока, даже с учетом разгромов милицией первочитинского гнезда Ленкова и притона шинкарки Храмовских на Большом Острове, удары уголовного розыска в основном приходятся по периферийным силам преступной организации. К самой «головке» шайки подобраться пока не получается. Более того, в январе трагично закончилась, поначалу столь удачная, попытка проникновения в окружение Ленкова сотрудника угро. Безуспешными оказались и попытки милиции реализовать агентурные сведения о появлении главаря у портных Сидорова и Тараева. По всей видимости, заключил Бельский, причин этому было несколько, в том числе и предательство в милицейских рядах, а через это – утечка сведений о намерениях угрозыска и милиции к бандитам.

Последнее вскоре подтвердилось и по линии агентуры ГПО, и агентами угрозыска. Показания Багрова о Лукьянове только закрепили уже имеющиеся основания и факты, позволяющие обвинить начальника 5-го участка уездной милиции в перерождении. Изучение окружения портного Сидорова через его сына Федора вывело и на карбат. Соединились воедино участившиеся там в последнее время случаи ночных краж винтовок и патронов, попоек в парикмахерской и темной суеты на хоздворе батальона: одиннадцать человек, из числа бойцов и членов банной команды, погрязли в связях с бандитами или стали ими, участвуя в налетах и кражах!

Анализировали не только в ГПО. Изучение уголовным розыском происшествий на трактах вокруг Читы дали Фоменко основания полагать особую роль в наводке бандитов на грабежи крестьянских обозов, которую играли владельцы или работники постоялых дворов.

И вновь всплыла обнаруженная при предшественнике Фоменко, Гадаскине, на спешиловской заезжке в Песчанке трехлинейная винтовка Григория Бурдинского, в недавнем былом известного партизанского командира, а ныне депутата Нарсоба.

А действительно ли в прошлом осталась связь Ленкова и Бурдинского, как уверял последний? Прятавший винтовку Филипп Цупко, ставший осведомителем угрозыска, пользы никакой не приносит, темнит, зато водит знакомства с массой подозрительных личностей. Не одна ли это компашка? – задавал себе вопросы Фоменко. Вряд ли старые связи угасли, уголовное братство – засасывающий омут.

И это обсудили с Бельским, решив внимательно присмотреться к Цупко и Бурдинскому. А еще Дмитрий Иванович поделился с главным чекистом ДВР совершенно секретной задумкой.

После трагической гибели Северьяна Покидаева, на кровавом заручении Сарсатского и Тайнишек 5 января, Фоменко постоянно казнил себя в душе за неведомую ошибку, ставшую для младшего товарища роковой. Но разумом понимал, что без агентурного проникновения в ряды ленковцев надеяться на серьезный успех не придётся.

Интенсивные допросы задержанных ленковцев преследовали в качестве одной из основных целей и сбор таких сведений, которые позволили бы сотруднику уголовного розыска действовать нелегально, в гуще бандитов. В ныне сложившейся обстановке проникновение в ленковскую шайку представлялось особенно важным.

С этой целью, по просьбе Фоменко, в Читу откомандировали молодого оперативного сотрудника Прибайкальской милиции Владимира Гурьевича Ронского.

Пятого мая он был назначен для дальнейшей службы в Читинском городском отделении уголовного розыска. Но назначен негласно и законспирирован крепко. Предварительно с ним через посланца, в роли которого выступил Баташёв, уже были оговорены детали предстоящего внедрения к ленковцам, поэтому легенду сразу же запустили в дело. Она резко отличалась от той, под которой уходил на задание погибший Северьян Покидаев.

Ронский действовал под своим именем в обличье преуспевающего коммерсанта. У Михаила Баташёва был знакомый торговец Трофимов, ранее не раз оказывающий услуги уголовному розыску по ликвидации грабительских групп. Под маской компаньона к Трофимову и направили Ронского. Обозначившись в торговой компании, секретный агент сделал так, что оказался в постояльцах у Спиридона Баталова.

Спиридон Баталов привлёк внимание уголовного розыска, когда обманом попытался получить из Госбанка десять тысяч рублей. Афера не состоялась, но при расследовании этого дела выяснилось, что недавно освободившийся из тюрьмы Константин Баталов, сразу же примкнувший к ленковской шайке, как показал на допросе и Багров, является старшим братом Спиридона. На этом и была построена комбинация внедрения.

У Спиридона Баталова имелась собственная изба, добрая просторная пятистенка, так что в богатом постояльце он был заинтересован. Баталов и раньше часть дома сдавал, но как раз накануне распрощался с прежним квартирантом. А гужевой извоз и лодочный перевоз, которыми занимался Спиридон, особо прибыльными не были, так что добавка в семейный кошелек от сдачи комнаты в наём лишней не являлась.

Новый квартирант в первый же вечер выставил на стол бутылку казённой водки, мясной балык и рыбные консервы в жестяной заграничной банке. Пригласил к столу хозяина, который от такого внимания растаял, тут же полез в подпол, выволок оттуда и присовокупил к выставленным деликатесам соленое сало, квашеную капусту, чугунок рассыпчатой картошки. Гладкий на лицо постоялец сыпал шутками-прибаутками, подливая Спиридону водочки, чем окончательно расположил к себе.

Через пару дней к Спиридону под вечер заявился старший брат. Коське Спиридон рассказал о новом жильце, нахваливая угощения и веселый нрав. Тут и он на ночлег подошел. Познакомился с Коськой и, хлопнув в ладони, пригласил знакомство обмыть.

Быстро сгоношили на стол, раскупорив новый «презент» постояльца – водочку «Чуринскую», чистую, аки слеза младенца. И разговор потёк. О житье-бытье, о коммерческих делах, о том о сём. Между делом Ронский ввернул историю про своего знакомого торговца, ограбленного в поезде, посетовав, что нынче сберечь товар сложно, разве что под вооруженной охраной или когда сам при оружии.

Одним из заданий у Володи Ронского было поручение Фоменко попытаться выяснить каналы получения бандитами оружия и боеприпасов, так как одним только источником в читинском карбате вооруженность шайки не объяснялась.

Но показалось Ронскому – удочку-то закинул, а рыбка не клюнула. Братья никак не среагировали на сетования и рассуждения, что хорошо бы где-то хотя бы мало-мальское ружьецо для пострадавшего знакомого раздобыть. На том и разошлись спать.

Через сутки грянуло известие об убийстве на тракте Анохина и Крылова. Уже по первым свидетельским показаниям можно было определенно судить о возможных убийцах, по описаниям крестьян и Козера – обычных уголовниках. Не исключено, что видных большевиков на тракте убили ленковцы.

Выслушав секретную информацию начальника уголовного розыска, директор Госполитохраны про себя усмехнулся. Оперативная комбинация по внедрению Ронского показалась Льву Николаевичу неудачной. Цыганочка какая-то, с выходом из-за печки!

Бельский был убежден, что братцы Баталовы – мелкие уголовные сошки, через них выйти на «головку» бандитов, при склонности Ленкова к конспирации и дроблению шайки на мелкие преступные группы, с друг другом незнакомые, – дело долгое. И не факт, что вообще у агента угрозыска выход на главаря получится. А время поджимало! И правительство ДВР требовало в кратчайшие сроки раскрыть убийство Анохина и Крылова, и из Москвы телеграмма за телеграммой…

Поэтому директор Госполитохраны закрутил свою игру, в которую посвящать начальника угрозыска посчитал преждевременным.

4

Дело в том, что уже давно был в поле зрения чекистов ДВР Филипп Цупко.

В 1920 году, когда в Чите хозяйничали белые, квартирмейстер дивизии генерала Каппеля определил на постой в дом Анны Спешиловой на Новых местах, где фактически проживал, болтаясь по Чите, один лишь Филя-Кабан, квартиранта, прапорщика Калинина. Как офицер, тот имел право на отдельную квартиру при постое.

Павел Калинин был молод, наглостью не отличался, платил за квартиру исправно и щедро, Филе-Кабану неудобств не создавал, наоборот, приглашал к столу, наливал водочки. Короче говоря, Цупко квартирантом был доволен. Когда в октябре 1920 года каппелевцы отступили в Маньчжурию и Филя лишился постояльца, то даже жалел молодого офицерика.

Цупко не знал дальнейшей судьбы Павла Калинина. В мае 1921 года в качестве секретного агента белогвардейской контрразведки, завербованный полковником Родионовым, Калинин появился на территории ДВР с заданием разведать боеспособность частей Народно-революционной армии. На руках имел поддельный паспорт и удостоверение работника борзинского кооператива «Эконом».

Но ничего предпринять не успел. Был арестован Госполитохраной, заблаговременно получившей сообщение о засылке Калинина от своего разведчика из Маньчжурии. В ходе следствия Калинин полностью признал свою вину. Почти год просидел в Читинской тюрьме, ожидая суда.

Будучи человеком острого ума и незаурядной смекалки, Бельский, после получения в ГПО ленковской записки и изучения окружения главаря, решил использовать знакомство Калинина с Цупко, во многом полагаясь на удачу. С арестованным шпионом-неудачником состоялся секретный разговор, в ходе которого Павлу Калинину было предложено сотрудничать с ГПО в обмен на фактическое помилование. Насидевшийся на тюремных нарах и готовый к самому печальному для себя исходу Калинин согласился без колебаний.

Пятого мая 1922 года, в тот же самый день, когда в Чите начал работать «коммерсант» Ронский, Народно-политический суд Забайкальской области, «руководствуясь велением революционной совести и учитывая чистосердечное признание, искреннее раскаяние, молодость и происхождение из крестьянской семьи, постановил: гражданину Калинину Павлу Васильевичу, 1900 года рождения, уроженцу города Томска, – зачесть предварительное заключение до суда, из-под стражи в Читинской тюрьме освободить и направить в распоряжение Читинского воинского начальника, как призывного возраста. Остальные обвинения считать не доказанными».

По заданию Госполитохраны, Калинин, выпущенный из тюрьмы 6 мая, тут же был «уволен в отпуск от призыва на один месяц» и снова напросился к Цупко в квартиранты. Попутно пожаловался Павел своему благодетелю на несправедливость существующих порядков, высказав неприятие новой власти. Филипп принял бывшего офицера с доверием.

Вот почему Бельский и усмехнулся про себя, узнав задумку начальника угрозыска: повторить внедрение сотрудника в шайку Ленкова. Директор ГПО склонен был считать случившееся на Витимском тракте актом политического террора. Хотя допускал мысль, что могло быть выполнено это контрреволюционное злодейство и руками тех же ленковцев. Будучи убежденным, что с разработкой операции по повторному агентурному проникновению в шайку уголовный розыск затянет, Бельский развитием оперативной комбинации угрозыска не интересовался, погрузившись в свои заботы.

Да, рассуждал после ухода Фоменко Бельский, вполне возможно, что Анохина и Крылова убили уголовники, но чью волю они исполняли, чья рука ими водила? Секретному агенту Павлу Калинину было спешно доведено задание по выяснению обстоятельств убийства, участников и вдохновителей преступления.

Уже на следующий день Калинин попросил Цупко снести письмо к секретарю эсеровской парторганизации Соболеву, с которым познакомился в тюрьме. Того за что-то политическое привлекали, но вскорости выпустили. В письме Калинин просил у Соболева помощи «в дальнейшем существовании», зазывал для разговора в дом Цупко. И с Филиппом снова и снова за чаем заводил разговор о былом своем офицерстве, о нынешнем недовольстве властями.

Однако первую ниточку в раскрытии убийства Анохина и Крылова потянул-таки уголовный розыск. Подвел Льва Николаевича Бельского шаблонный, традиционно снисходительный взгляд чекистов на «братьев своих меньших». Дмитрий Иванович Фоменко развернулся куда масштабнее коллег из ГПО. Агентурным внедрением в шайку он не ограничился, а, пользуясь ситуацией, постарался привлечь к ликвидации бандитской структуры все полезные силы.

По настоянию Фоменко, активно привлекли к допросам арестованных ленковцев даже старшего милиционера уездной милиции Ивана Ивановича Бойцова. Конечно, его, как и уголовный розыск со следователем Файбушевичем, больше всего интересовали дальнейшие показания Бориски Багрова.

Бориска не скрывал ничего. Обладая незаурядной памятью, он методично раскладывал по полочкам участие членов шайки в различных преступлениях. Протоколы допросов Багрова составляли уже многостраничную энциклопедию бандитских злодеяний.

« …К членам-укрывателям шайки относятся Попиков Василий, сейчас он в тюрьме; портной Тараев Александр, тоже в тюрьме; Храмовских, шинкарка, арестованная; еще один портной, тоже в тюрьме нынче, – Сидоров; Ложкин Федор, проживающий возле Караульного полка; Сарсатский Алексей, проживающий угол 2-й Кузнечной и Набережной, в доме Прохорова; братья Якубченко в Кеноне; Киргинцева Александра; Елена Гроховская; Беломестнов Иван и его сыновья; Семенов – живет на Новых местах… Тайные агенты шайки: Ваня Куйдин, малолетний, ему двенадцать лет, в харчевне состоит; Притупов Филипп, содержатель столовки на базаре; Филипп Цупко…

…Из известных мне шайкой были совершены следующие преступления: попытка ограбления кассы Минздрава в двадцать первом году, убийство Лосицкого в железнодорожной казарме в начале двадцать второго года, ограбление китайцев на Большом Острове… ограбление китайской лавки на Хитром острове… ограбление китайских огородников около вокзала пред Пасхой в этом году… убийство и ограбление китайцев на Софийской улице, угол Сунгарийской… убийство бурята зимой на тракте… убийство китайцев на Камчатской… попытка ограбления складов „Нобель“…

…Из перечисленных мною членов шайки участвовали непосредственно на делах в таком составе: Некрасов Михаил, он же Логотенко – участвовал в убийстве какого-то бывшего полковника, проживающего в старой колонии в казенном доме. Дело было перед Рождеством 1921 года. С ним участвовал сам Ленков, Развадовский Петр, Разгильдяев Колька… Некрасов же участвовал в ограблении китайской лавочки на Большом Острове по Верхнеудинской улице, с ним вместе были Развадовский, Разгильдяев, Храмовских…

…Михаил Самойлов участвовал… на Иргене в убийстве сторожа зимовья в конце 1921 года… убийстве трех милиционеров на приисках, куда ездили за 300 верст от Читы 18 человек на лошадях летом прошлого года. С ним участвовали…»

Вскоре и по тюрьме пополз слух, что Бориска раскололся. Большинство сидящих под следствием ленковцев тут же смикитили: надо поспешать – не запираться на допросах, а резать правду-матку, иначе можно и опоздать с чистосердечными раскаяниями и признаниями.

Одновременно каждому хотелось максимально свалить вину на других, выгородить себя по мере возможности. Борискино «пение» этому мешало категорически! Поэтому некоторые из арестованных ленковцев изыскивали в тюремных стенах способ добраться до Бориски и заткнуть ему рот. Однако предпринимаемые для этого шаги успехом никак не увенчивались, оставалось лишь скалить клыки в бессильной ярости, пытаться давить на Багрова морально.

Арестованный в числе прочих зловещий собаколов Лебедев, на квартире которого бандиты припрятывали краденое и устраивали «дербанки», посылал через таскавших по тюремным камерам баланду заключенных записки Багрову: «Бориска, поплатишься за то, что наших открываешь. Всегда готовый к услугам, „собачья смерть“ – Лебедев».

Но Бориска решение «топить» своих прошлых корешков принял окончательное и бесповоротное.

Показания Багрова, других арестованных ленковцев, сведения, полученные от подсобного аппарата уголовного розыска выявили одно любопытное обстоятельство: наибольший интерес Ленков проявляет к золотой добыче, которую с грабежей и разбоев забирает в некую «кассу взаимопомощи». Зато щедро, практически целиком, отдаёт на «дербанку» прочее барахло: платья, костюмы, шубы, столовое серебро, конскую упряжь, продукты. И снова, снова нацеливает своих подручных, возглавляющих бандитские «пятерки», на добычу золота, серебра, драгоценностей, чуть ли не гонит на Витимский и Акшинский тракты для постоянных засад свою шатию-братию, наказывая постоянно стеречь вывоз с золотых приисков добытого металла.

«Не такая ли группа бандитов орудовала на Витимском тракте, и ей попались под прицел Анохин и Крылов?» – размышлял Дмитрий Иванович в тот момент, когда в раскрытую кабинетную дверь просунулась голова помощника.

– Дмитрий Иванович, разрешите?

Баташёв плотно притворил за собой дверь, шагнул с побледневшим от волнения лицом к столу:

– Дмитрий Иванович, Володя Ронский запросил экстренной встречи!..

 

Глава двенадцатая

1

Похороны Анохина и Крылова были обставлены с печальной торжественностью и правительственным размахом.

Ронский поостерегся пойти для прощания с видными деятелями борьбы за советскую власть. Сидел в конторе Трофимова, в «своем» кабинетике, жадно читал передовую статью в свежем номере газеты Политуправления НРА «Боец и пахарь».

Под крупным и категорическим заголовком «Контрреволюции должен быть положен конец!» газета писала:

«Мы до сих пор еще не завоевали возможности мирного труда по восстановлению нашего хозяйства. Мы проливали потоки крови, отстаивая свое право на жизнь, свою независимость от японцев, свою свободу от плетей и шомполов атамана.

Мы теряли братьев, отцов в этой великой борьбе, и мы победили. Теперь у нас на очереди другой враг, беспощадный враг. Враг, которому не должно быть, не может быть пощады. Враг, который не останавливается не перед чем в своей темной, необузданной жестокости. Этот враг – бандитизм.

…Не так давно имел место крупный налет на ст. Могочи. Убивались невинные граждане. Насиловалось и грабилось население, уничтожалось народное добро.

Убиты товарищи Петр Анохин и Дмитрий Крылов.

Это – последняя капля. Чаша переполнена. Больше не могут оставаться безнаказанными преступления, которым нет названия…»

Ниже была опубликована посмертная статья Анохина «Почему введена смертная казнь?», в которой автор спрашивал: «Что делать, когда разные банды грабят население на протяжении сотен верст и разоряют вконец крестьянское хозяйство?» И отвечал: «Власть должна применить самые суровые меры в борьбе с подобными преступлениями, иначе она будет не власть, а беспомощный ребенок, и население будет расправляться самосудом».

Володя Ронский, думая о погибших, то же, как Бельский, как сотни и тысячи людей, не сомневался: белая сволочь приложила к этому руку. Хотя не видел он большой разницы между контрреволюционерами-золотопогонниками и уголовщиной. Убивали и те и другие. Грабили одинаково. Одинаково хотели и власти над людьми, основанной на насилии, безоговорочном подчинении. Разве что первые для власти своей изобретали красивую оболочку в виде царского великолепия, золотоносного офицерства, пропитанного ладаном духовенства, а бандиту-уголовнику такая вот оболочка, деликатно именуемая государственным устройством, была без надобности.

Володя Ронский не слышал речи военмина Блюхера над гробами убитых, других скорбных слов, пронзительной меди духового оркестра и резкого, оглушительного троекратного залпа над могилами.

Володя Ронский смотрел поверх газетного листа куда-то в точку и спокойно обдумывал, как ему вести настолько аккуратную линию со старшим Баталовым, мужиком, которому палец в рот не клади, чтобы и все поручения Дмитрия Ивановича Фоменко выполнить, и не погореть ненароком.

Особенно будет обидно, если погоришь из-за выбранного облика торговца – а как его самого грабить начнут, посчитав, что постоялец – кусок жирный? Это было бы смешно, с одной стороны… Не перегнул ли палку с угощениями? Братцы Баталовы слаще морковки, как говорится, ничего не пробовали, а он к ним с португальскими сардинами в жестянке размалеванной. Польстятся и ограбят. Вот цирк будет!..

Эта жалкая мыслишка и мелькнула, когда вечером в его комнату сначала заглянул Спиридон, а потом из-за спины брата показался, сумрачный как всегда, бельмястый Коська.

– Ты, что ли, Володя, насчет оружья спрашивал? Для знакомца свово? – с порога проскрипел старший из братьев.

– Чего? А, насчет ружья! Ну-ну! – оживился Ронский.

– Ружья пока не нашлось, можа, попозже, – нажимая на последний слог, ответил Коська. – А пока – вот. Сколь за такую дурынду знакомец твой отвалит?

Баталов протянул Ронскому грязную тряпицу, в которую, как было сразу заметно по очертаниям, завернутым оказался вороненый новехонький браунинг.

– Эва! – разочарованно протянул квартирант. – Невелик калибр! А что, одну пушку торгуете?

– Чево жа, одну… Могём и две, – самодовольно бросил Коська и ткнул Спиридона в бок. – Кликни-ка Мишку сюда…

– Так ты, чо, с ём приперся? – удивился младший из братьев. – С Самойловым, да?

«Дзинь!» – прозвенел в голове Ронского звоночек. «Самойлов! Этот ленковец, судя по показаниям Багрова, покруче Баталовых. Завертелась каруселька…»

– Кликни, тебе сказал, дурень! – только и рявкнул Коська, пристально сверля одновременно Ронского глазом-буравчиком.

Появился молодой тонкий парень с такими же тонкими, черными усиками и наглыми пронзительными глазами, на резко очерченных губах – еле заметная, со зловещинкой, улыбочка.

Парень молча вынул из внутреннего нагрудного кармана потертый десятизарядный маузер, положил перед Ронским на стол.

Володя взял в ладонь удобную рукоятку, любовно погладил ствол, стараясь быстрее запомнить номер на пистолете. «163103… 163103… 163103»

– За двое револьвертов, Володя, возьмем сто рублёв золотом, – выговорил Коська.

– Не, мужики, – оторвался от «любования» пистолетом Ронский. – Сильно дорого. Предлагаю по сорока серебряной деньгою. Да и то, ещё и неизвестно, как мой знакомый такое предложение воспримет. Но я его знаю. Начну ему дороже запродавать – не возьмёт! Счет денежке любит – как бабу голубит! А что машинки хорошие – скажу ему в точности.

– Во-во! Торговцу свому все обскажи, а потом рядиться будем! – махнул рукой Коська, оглянувшись на высокого парня с усиками. «Мишка Самойлов, – запечатлел его фотографией в памяти Ронский. – Баташёв говорил, это ближайший подручный Ленкова..».

– Ладно… Может быть, даже завтра и скажу, – лениво сказал вслух и с явным безразличием отодвинул от себя пистолеты.

«…„маузер“ № 163103. На „браунинге“ номер полностью разглядеть не смог, отблескивало. То ли – 263906, то ли – 283986… Цифры маленькие, округлые, а воронь на затворе густая..».

– Молодец парень! – дрогнул голос у Дмитрия Ивановича, когда он, прочитав донесение Ронского, сличил номер предлагаемого на продажу маузера с номером пистолета, зарегистрированного за Анохиным. Приблизительный номер браунинга тоже был близок к номеру личного оружия Крылова. Тут же снял телефонную трубку:

– Станция! Директора ГПО Бельского!

Через час в Госполитохране собралось небольшое по составу совещание оперативных сотрудников под сопредседательством Бельского и Фоменко. Правительству Республики и министру внутренних дел Ф. Н. Петрову уже было доложено об установленном факте.

– Спешить, товарищи, не будем, – твердо заявил Бельский. – Считаю, что пока брать Баталова нецелесообразно. Посмотрим, кого еще по этой ниточке обнаружим. Оружие, конечно, товарищ ваш, Дмитрий Иванович, пусть покупает, особо не торгуется, а то других покупателей могут найти. Я же думаю, что и нашего Павлика надо активизировать в обработке Цупко, а более, как думается, его старшего приятеля Бизина. Занятный фрукт, оказывается, Дмитрий Иванович, этот Бизин… В полюбовницах, говорят, имел двоюродную сестру подружки, а после и супруги самого атамана Семёнова! Каково? Не отсюда ли белый след тянется? Вот на выяснение этого всего Павлика и нацелим. А вы, товарищи, – обратился Бельский к двум неприметным лицом, крепко сложенным, уже немолодым оперативным агентам ГПО, – займитесь разработкой по партизанам. С максимальной деликатностью, разумеется…

Когда совещание закончилось, Бельский извиняюще глянул на Фоменко

– Уж прости, Дмитрий Иванович, за скрытность. Привычка, черт её дери… И утечка информации к бандитам уже достала! Не о тебе речь, но сам понимаешь…

Сам того не ведая, по незаживающему резанул Бельский: Дмитрий Иванович снова вспомнил свой «тюремный» прокол с Покидаевым. Перед глазами всплыла жизнерадостная, красивая улыбка Северьяна… И тут же её заслонила противная, хитрая харя Фильки Цупко. Да, тоже прокол – на такого подсобника рассчитывали…

Если бы ещё знать Дмитрию Ивановичу, что именно из-за Цупко погиб Северьян, кровь его молодая – на Филькиных грязных лапах. Впрочем, что оно, это знание? Когда бы жизни возвращало…

– …И большое тебе спасибо, Дмитрий Иванович за знакомство с Бойцовым. Помог мужик нам разобраться во многих бандитских хитросплетениях. – Довольный Бельский с благодарностью пожал Фоменко руку. – Я бы даже сказал, что он, начиная с расследования убийства путевого обходчика Лосицкого и бурята Гомбоева на хребте, в преследовании шайки Ленкова вышел на такое число бандитов, что уже во многом успех наш предрешил. И на Бизина с Цупко вышел. Его и был совет к хитрому старичку присмотреться. Слушай, Дмитрий Иванович, не моё, конечно, дело, но что с ним так обошлись – старшим милиционером на Черновские турнули? Где он провинился?

– Вины и нет никакой, – нахмурившись, ответил Фоменко. – Только невзлюбили его, как беспокойно относящегося к работе, наши вышестоящие чинуши. Иль не знакомы тебе, Лев Николаевич, наши отцы-начальники, Антонов и Колесниченко? Составление мудреных инструкций им давно живую работу заслонило. Эх, да что говорить! – сокрушенно махнул рукою Дмитрий Иванович. – Кто начальник – тот, считается, и прав. Кабы так ещё бы было!.. Тогда, друг мой Лев Николаевич, и Ленкова бы мы взяли у Тараева, а то и у Сидорова ещё, во время первой облавы, и сотрудник мой Василий Петров жив бы остался, детей не осиротил…Так-то вот!

Дмитрий Иванович замолчал, сильно сжал Бельскому ладонь, прощаясь, и вышел. Лев Николаевич сочувственно посмотрел ему вслед. Машинально подумал, что, может быть, положение дел в милиции изменится со сменой начальства. Назначение бывшего министра Е. М. Матвеева председателем Высшего кассационного суда Республики и перевод туда же следователем по особо важным делам Главного правительственного инспектора милиции Н. И. Колесниченко в начале мая стали свершившимся фактом. До этого перевели в конце апреля инспектором в адмотдел МВД начальника гормилиции В. Е. Сержанта, в Читинской уездной милиции начальника поменяли…

2

Сторговать на следующий день оба пистолета Ронскому не удалось.

Появился Коська, смурной, как с похмелюги, снова сунул квартиранту браунинг в холстине.

– А что же второй револьвертик? – поинтересовался, позевывая, Владимир. – По мне, так второй – машинка добрая, ни чета этой пукалке.

– Второй – тю-тю, с продажи уплыл, – хмуро заявил Баталов.

– Что так? – беззаботно, тщательно скрывая нарастающее напряжение, спросил Ронский. – Цену-то я выторговал за пистолетики хорошую. За этот, вот, сорок пять серебром, а за маузер – двадцатник золотом!

– Ух ты! – подался к нему Коська. – Чо и денежки принес?

– Задаток, только задаток! – засмеялся Владимир, вминая внутрь жгучую ненависть. – За один пистолетик, что подешевше. Итак, получите! Тридцать пять рубликов «чистаго сребра»! Тридцать пять сребреников, так сказать…

– А ты так не говори! – неожиданно осадил Коська. – Поче тридцать пять? Сам жа давеча сказал – сорок пять серебра, то бишь пятнадцать золотых рублёв…

– Экий ты, Константин Леонтьевич! Нетути у тебя коммерческой жилки! Я что же, за «спасибочки», что ли, сторговывал, риск на себя брал? Десять рублей – мои комиссионные!

– Чево? Каки таки конфисионные, чего ты тут конфисковывать собрался?!

– Тише, тише! Чего ты так расшумелся? Говорю же русским языком – за мои посреднические услуги.

– Вот так бы и говорил! Конешно, доля немалая, но чего жа…

«Коська этот так жалостливо изображает продавца, вынужденно согласившегося на мизерный навар, что ему хочется поверить, – брезгливо подумалось Ронскому. – Ствол, твари, с тела взяли, в руках горит, а ещё торгуется, сволочь, изображает, что обделенным остался!.».

– А что же все-таки, Константин Леонтьевич, маузер-то – тю-тю?

– Э, паря, знал бы ты с какого он дела…

– С дела, говоришь? Интересно… Давай-ка, друже Леонтьевич, покупочку замоем, да ты и просветишь меня про свои дела интересные… А как и я для чего-то сгожусь или дела твои интересные мне пользительны будут? – разбалагурился Ронский, балансируя в словах, как на лезвии. Достал из шкапчика запечатанную бутылку с водкой.

– О, это мы завсегда! – разъехался в довольной ухмылке Коська и заорал, повернувшись всем туловищем назад. – Спирька, Спирька, мать твою! Тащи закуски! И мясо на сковороде не забудь, язви твою душу! Щас, – обратно поворотился, – будет, как в сказке: што в печи – все на стол мечи! Спирька, тряси мотнёй пошибче!

После второго стакана Коська и рассказал квартиранту, откуда взялись пистолеты.

– На тракт мы с робятами ходили… Буржуев потрясти. Но и, значит, шли, а потом притомились. Сидим, закусывам. И тут видим в город по тракту «американка» катит. Едут хлёстко! Мишка выглянул и грит, мол, гляньте, буржуи едут. Но… Лошадь хорошая, одеты подходяще, с кучером! «Понятно берем, какие могут быть разговоры!» – ответили мы… А чо? Истинные буржуи катят, по всему обличию! Ну и вот… Проезжающие тока с нами поравнялись, а мы выскочили на дорогу и крикнули: «Стой!» Мы жа на гоп-стоп хотели, без крови. А эти как давай в нас из карабинок палить! Ну и мы – само собой! Защищалися…

– Да, Леонтьич, хваткий ты мужик, отчаянный! – завистливо подлил в стакан водочки Ронский. – Эка вы с Мишкой вдвоём так ловко! Это с тем, что вчера маузер показывал?

– Он самый! Мишка – друг верный! Но тут ты не понял. Мы на хребте вчетвером были, ещё двое с нами. Хрен с ними, а то не дорасскажу никак! Воопчем, одного мы сразу наповал, второй упал тяжело ранетый, не в силах уже стрелять, а третий, кучер – сбег, шельма! Ранетого мы, понятно, дострелили. Один из убитых такой был – толстый, а другой, которого добили, – тонкий. Я взял брауниг. Он на земле возле толстого лежал, а Мишка взял маузер у толстого из бокового кармана, еще у него же деньги, пятнадцать рублей золотых и три – серебром. Другие робята забрали остальное оружие убитых, под сеном завернутое в тележке лежало, а потом мы завернули коня да и оттудова – фить! О, как… Ить, как живехоньки-то остались опосля встречи с буржуями… Наливай, квантирант, выпьем за удачу и фарт, за…

Недоговорив, Баталов-старший тяжело глянул на Ронского, медленно, словно к чему-то прислушиваясь, поднялся из-за стола и быстро, чуть ли не бегом выскочил через кухоньку в двери, протопотал стремглав через сени во двор. Сидевший напротив Спиридон тревожно стрельнул глазами в окно.

Владимир на мгновение замер за столом, потом, вроде бы скуки ради, потянулся к чемодану, опять достал покупку, взялся рассматривать браунинг снова, как бы не наглядевшись прежде. Бросил быстрый взгляд на младшего Баталова.

Тот, непонимающе надув губы, беспокойно поглядывал на дверь и хлопал глазами. Он тоже не понимал, чего это братец сорвался. Расстроенно вздохнул: а как Коська отмочит сейчас какой-нибудь номер, и торговля пистолетиком накроется! Потерять денежки не хотелось, как и обидеть коммерсанта-квартиранта. Спирька, по приказу старшего братца, на следующий день после заселения Ронского проверил – тот ли он, за кого себя выдает. Сходил в торговую компанию, потерся, послушал, даже через окно в кабинетик заглянул, где торговцы, с Ронским посерёдке, щёлкали на счетах и чего-то обговаривали. Удостоверился: серьёзный торговый человек, мало ли для чего такое знакомство пригодится, может, ещё поможет таких дел наворочать!.. Что же это Коська вытворить собрался?

Но через минуту всё объяснилось.

Появился Коська, утирая рот, плюхнулся на стул. В чёрной с проседью бороде застряли кусочки выблеванной закуски.

– Наливай, ли чо ли, мать твою растак! Чево-то нутро подводить стало… Старость, видно, подпират.

– Ето просто воздушный пузырь при разговоре в горло попал, в дыхалку, – разъяснил, враз повеселев, пьяненький Спиридон. – У миня…

– …нет коня! – обрывая, закончил прибауткой старший брат. – Принеси-ка рассолу, горло дерет после такой пропастины…

– Да-а… Опасное же у тебя, Константин Леонтьевич, оказывается, занятие! – уважительным тоном протянул квартирант, отложив воронёную игрушку. – Рисковый ты мужик, рисковый… Смелый! Люблю таких! Давай выпьем!.. Это ж каким кремнем надо быть, чтоб вот так, без боязни на буржуйское отродье выходить! Я, вот, Леонтьич, сам коммерсант, но буржуев не терплю! Нет, не терплю! Кровососы! Мы-то в нашей торговой компании – торговцы мелкие, стараемся, чтоб простой люд продуктишек мог подешевше прикупить, а драть семь шкур с трудового народа… Понятное дело, кровососы! М-да… А маузер – жалко! Поди, себе и оставил Мишка-то твой? Конечно, такая машинка боевая!..

– Не дал бог рогов бодливому теляти! – злорадно отозвался Баталов. – Куды с добром! Коська маузера себе забрал…

– Ты?! Слышь, продай!..

– Я-то при чём, ты чо?! – даже испугался Баталов. – Ленков Коська с продажи маузер забрал себе! От так дело повернуло! Понял! И все потому, что енти убитые и никакие не буржуи оказались! Мы-то хотели купцов по золотишку тряхнуть, а вышла обшибочка, черт их дери!.. Как их распознашь? Говорю жа, по одёже да тележке с кобылицей – истинный тебе вот крест! Буржуи! А когда у ентих убитых документ обнаружился… От, паря, страсти натерпелись! Партийцы! Шишки большие! То-то в городе шум до потолка, а похороны каки пышны закатили!..

Владимир из последних сил удерживал себя от дикого желания расстрелять всю обойму новенького пистолета в бельмастую неопрятную харю.

3

– Ленковцы не просто отъявленные уголовники. Их действия, по моему глубокому убеждению, носят ярко выраженный политический оттенок! – Новый министр внутренних дел Ф. Н. Петров, чуть отклоняясь в кресле, посмотрел поверх голов на сидевшего с краю длинного стола для совещаний начальника читинского уголовного розыска. – Вы, товарищ Фоменко, видимо, недопонимаете всю остроту текущего момента!

– Текущий момент мне, наоборот, очень хорошо понятен! – Дмитрий Иванович встал, еле сдерживаясь. – И всё-таки прошу дать возможность уголовному розыску довести дело до конца. Совсем ведь немного, по сути, осталось! Посудите сами, товарищи, – обратился Фоменко ко всем участникам совещания. – За последние три месяца нашей работы полсотни ленковцев сидят в Читинской тюрьме, четырнадцать – убиты при задержании и при конвоировании, когда пытались бежать. Шестерых, по нашим сведениям, в шайке отправили на тот свет в результате подозрений и за «оттырку», прошу прощения, за укрытие от делёжки награбленного. Шестнадцать бандитов, по нашим данным, бросили всё и скрылись. Предполагаю, что, если не считать нескольких известных угрозыску укрывателей награбленного и наводчиков, в шайке осталось не более полутора-двух десятков бандитов. Могу дать гарантию, что уголовным розыском с бандитами будет покончено в ближайшие дни…

– Нам нужны не гарантии, а «головка» банды, в том числе сам Ленков, живой или мёртвый! – отрезал, впадая в раздражение, министр. – Удивляюсь, – такую политическую близорукость, товарищ Фоменко, проявляете! Опытный подпольщик, большевик со стажем! Реакция ступила на путь политического террора! А вы нам всё про некую «чистую» уголовщину… Да разве в наших нынешних условиях бандит может быть уголовником и только! Оказывается, мирная жизнь расхолаживает и опытных, закалённых борцов!

– Уверяю вас, Фёдор Николаевич, это дело – сугубо уголовное, – снова терпеливо начал Фоменко. – Наш секретный сотрудник, обнаруживший главную ниточку в расследовании убийства товарищей Анохина и Крылова, подтверждает – бандиты приняли их на тракте за перевозчиков золотого песка с приисков, убили с целью ограбления…

– Исполнителям преступления могли быть неизвестны истинные намерения тех, кто стоял за их спиною! Вы же не можете, уважаемый Дмитрий Иванович, дать мне гарантию, что никто не направлял руки убийц? Или можете? Ответа не жду, потому, как не время нам гадать на кофейной гуще. Сам Предсовмина товарищ Никифоров, наконец, Дальбюро ЦК партии настойчиво рекомендуют нам поручить работу по этому делу Госполитохране. Поэтому давайте не будем входить в обсуждение! Тем более, что от дела никто, товарищ Фоменко, уголовный розыск не отстранял. Товарищу Бельскому поручено возглавить организационную и оперативную работу по раскрытию террористического акта и немедленной ликвидации банды Ленкова, выявлению вдохновителей преступления. Действуйте совместно, так сказать, двойной тягой. Но, повторяю, роль локомотива возложена на директора ГПО! Все вопросы согласовывать с товарищем Бельским. Вам понятно, товарищ Фоменко?

– Понятно.

– Присаживайтесь.

Сидевший рядом с Фоменко Бельский ободряюще толкнул его кулаком в бок, мол, брось, Иваныч, как работали, так и будем.

– …Что же касается организации содействия Госполитохране со стороны милиции… – Петров сделал небольшую паузу, привлекая общее внимание. – Сообщаю для общего сведения: временно исполняющим обязанности по должности Главного правительственного инспектора Народной милиции назначен товарищ Проминский Леонид Иванович, которого многие из присутствующих хорошо знают. Прошу, так сказать, любить и жаловать…

Леонида Ивановича Проминского действительно знали многие. Именно его, сразу после освобождения столицы Забайкалья от интервентов и белогвардейцев, направили сюда уполномоченным по организации милиции Дальневосточной республики, затем он возглавлял управление железнодорожной милиции, а когда последнюю передали из Министерства транспорта в ведение МВД, Проминского из Минтранса не отпустили, откомандировав на КВЖД особым уполномоченным министерства.

Осложнение оперативной обстановки в Забайкалье вновь призвало на борьбу с преступностью этого опытного, изрядно поработавшего в милиции и уголовном розыске Иркутска, Владивостока и Читы руководителя и незаурядного организатора.

Дмитрия Ивановича Фоменко назначение Проминского главой милиции ДВР обрадовало: пришел человек деятельный, понимающий специфику милицейской работы, энергичный практик, а не составитель бумажных инструкций.

На первой же рабочей встрече с директором ГПО Леонид Иванович Проминский высказал идею о привлечении к задержанию Ленкова бывшего его партизанского командира – Петра Афанасьевича Аносова, имевшего до настоящего времени непререкаемый авторитет среди бойцов отряда, ныне частью служивших в НРА или занявшихся мирным трудом.

– Мы, Леонид Иванович, тут одного партизанского деятеля поисками Ленкова пытались озаботить, – смущенно признался Бельский. – Член Нарсоба Бурдинский Георгий Ильич. Был в свое время активным партизанским вожаком. Один из организаторов восстания против семёновцев в Верх-Талаче, потом комиссарил в отряде Николая Письменнова…

– Насчет организаторов верхталачинского восстания, дорогой Лев Николаевич, у тебя явная путаница. Там был Иван Кузьмич Бурдинский, однофамилец. Он в мае девятнадцатого в бою с семёновцами погиб. И потом, у Письменнова твой Бурдинский комиссарить не мог. Насколько я знаю, института комиссаров в забайкальских партизанских отрядах не было. Единоначалие было у партизан, правда, зачастую командиров выбирали на собрании, всем отрядом… О комиссарстве тебе, наверное, Бурдинский сам рассказывал?

– Он… – окончательно смутился директор ГПО. – Чёрт… Но красноречив! Я, к сожалению, с партизанским периодом здесь, в Забайкалье, знаком только с рассказов. То-то нам уголовный розыск сведения давал об его контрабандных делишках в прошлом, а мы их как-то – побоку… Взяли на зацепку с припрятанной винтовкой, он нам с три короба напел, а мы и готовы!..

– Ты не горячись. Вполне возможно, что и от Бурдинского прок в чём-то будет. Только и сам видишь, что личность он ненадежная, хвастун, несуществующие заслуги себе присваивает, доблесть свою выпячивает. Надо бы с ним осторожнее… А вот Аносова – с самой хорошей стороны я знал, серьезный товарищ…

Проминский и Бельский ещё долго сумеречничали у настольной лампы под абажуром зеленого стекла в уютном кабинете директора ГПО.

4

– Со стыдом и скорбью узнал я о проделках Кости. В первые разы и верить отказывался, да земля слухом полнится… Таким позором покрыл гордое партизанское имя! – Могучий, высокого роста, с широченными плечами, Пётр Афанасьевич Аносов провел согнутым указательным пальцем, разглаживая тёмно-русые усы. – Костя в отряде парнем был отчаянным, но, прямо скажу, – какое-то каторжное варначество с него так и пёрло. Его варнаком в отряде и прозвали, хотя, ясное дело, никакой каторги он и не нюхал… Необуздан был, дисциплину завсегда в штыки воспринимал. Но такой ловкий, чертяка, сильный! Храбрец! И находчив – я вам доложу! Вот однажды случай такой был… Расскажу, если позволите?

– Пожалуйста, Пётр Афанасьевич, любая дополнительная характеристика Ленкова – только делу на пользу, – кивнул головой Бельский, укромно пригласивший Аносова к себе на беседу.

– Ну и вот… Были у нас в отряде на исходе продукты. А Костя вызвался поехать в деревню Салия за хлебом. Там у него жил какой-то дружок. Ленков с полной уверенностью пообещал, что пуда три-четыре хлеба привезёт. В Салии стояли семёновцы. Уехал он туда ночью, нашел дом приятеля, раззаботился насчет хлеба, отправил в отряд. А сам с дружком-то и подгулял – не заметил, как рассвело. Тут кто-то семёновцам и шепнул, мол, Костя Ленков, красный партизан, приехал. Они, понятное дело, дом обложили, а войти побоялись. Тут Костя подговорил дружка, чтоб он ему распахнул ворота, а сам на жеребце своём, по кличке Вороной, – дюже добрая была коняга! – вылетает из ворот и – на дыбы его! Обеими руками на семёновцев замахивается и орёт: «Ложись!» Ну, те, решив, что у Кости в каждой руке по бомбе, враз попадали, а он шуранул в них две картошки и ускакал. Пока эти аники-воины очухались – далеко был! Мне об этом случае хозяин дома впоследствии рассказывал.

– Легенд о Ленкове много ходит, – кивнул Бельский. – В его родной Куке вообще за народного героя сойдёт. С гостинцами наезжал по осени, с «реквизированной у богатеев» мучицей, крупой и мануфактурой. Такое лучше любой прокламации, как известно…

– Вот и я поначалу думал: запутался парень, а опосля… Эх, сколько же кровушки на его руках! – сокрушенно вздохнул, вновь разглаживая усы, Аносов, но тут же твёрдо вскинул глаза на Бельского. – В обнаружении своего бывшего партизана Константина Ленкова готов помочь всемерно. Значение скорейшей выдачи его правосудию мне, товарищ Бельский, полностью понятно.

Аносов оборвал свой торжественно-чеканный слог, помедлил мгновение и закончил каким-то извиняющимся тоном:

– Я только, товарищ Бельский, должен заметить, вы уж извините, но насчёт связи Кости Ленкова с белой контрреволюцией… Это вряд ли…

– Не будем гадать, уважаемый Пётр Афанасьевич. Меняются времена, меняются и люди. А что содействовать нам готовы – большое спасибо! И вот вам, для ориентировки, кое-какая информация…

С уважительной предрасположенностью и присущей ему степенностью, Аносов внимательно выслушал приглашенных Бельским сотрудников ГПО, рассказавших ему о местах наиболее вероятного появления Ленкова в городе, задал несколько уточняющих вопросов. Было заметно, что он самым серьезным образом готовится выполнить задание.

Чекисты могли на него положиться. В 1904 году, двадцатилетним, приобщился Пётр Афанасьевич к революционному движению, был активным участником армейского восстания в период первой русской революции. Потом прошёл тюрьмы, каторгу и ссылку. Одним из первых, под командованием П. Н. Журавлева, вступил на путь партизанской борьбы с интервентами и Белым движением в Забайкалье и Прибайкалье, отличаясь незаурядным мужеством, смелостью и решительностью. В тяжёлых боях, через поражения и потери близких товарищей, прошёл Аносов труднейшие «университеты» жизни, в коротких передышках занимался самообразованием, много читал. Так незаметно и поднялся в своем развитии куда выше многих партизанских командиров, снискав этим уважение как в партизанских низах, так и во властных верхах.

Нынче Пётр Афанасьевич работал в ревизионно-контрольной комиссии Забайкальского областного союза кооператоров, но ради ленковского дела решил на неделю работу отставить.

Взвесив всё услышанное в ГПО, Аносов намерился первым делом сходить на старый базар. Здесь, на углу Ингодинской и Сретенской, «турецкий подданный» Ибрагим Изнам-Оглы, которого кто кликал Ибрагимом, кто – Ибрагимкой, а кто – Ибрагимовым, содержал булочную-харчевню.

Уголовному розыску и ГПО было известно, что хозяин булочной тесно связан с бандитами, берёт на продажу краденое. Как сообщали агенты, здесь нередко видели главаря шайки – Ленкова. Скорее всего, Ибрагим был у него за связного. Аносову порекомендовали «облюбовать» эту забегаловку, почаще заглядывать сюда.

«А чего мне сопли жевать?!» – сердито подумал Аносов, заходя в душную харчевню, галдящую торговками и базарным людом разной масти.

Он протолкался к прилавку, окликнул кривого «турецкого подданного»:

– Эй, казак лихой, ходь сюда, дело есть!

– Какой-такой дэло, гавары!

– Ты, паря, стало быть, Ибрагим?

– Ну…

– Моя фамилия Аносов. Слыхал? Слыхал да забыл… Говорят, Ибрагим, что Костя Ленков к тебе захаживает…

– Э-э, дарагой! Моя булки-мулки печь, харчо-мурчо варыть!..

– Вари, вари! Но ежели Костю встретишь, то скажи, что искал его для разговора партизанский командир Аносов. Запомнил, черт некрещеный?!

– Вай, камандыр, зачем так? Твоя – своя вэра, мой – своя. Захады суда, – Ибрагим отодвинул грязную занавеску-полог, скрывавшую тесную, но опрятную комнатку. – Захады! Гостем будэшь! Гавары, твой душа какой угощенья желаэт? Котлэты барани, блин-млин, пэлмэни, позы-мозы…

– А, давай пару порций пельменей наших ядреных! – добродушно взмахнул рукой, усаживаясь на широкую лавку у стола, Аносов. – Небось запамятовал, а, Ибрагим, как мы у тебя после съезда славно отобедали? Чего глаза таращишь? Забыл! Правда, давно было…

Когда через несколько минут Ибрагим вернулся с объёмистой чашкой пельменей и тарелкой с ломтями ещё тёплого, пахучего хлеба, Аносов довольно взялся за ложку. Хозяин булочной-харчевни подпёр плечом дверной косяк, радостно осклабясь ослепительно-белыми зубами.

– Как идут дела, Ибрагим?

– Э-э, зачэм о грустном гаварышь! Дэла – сажа бэла! Слозы! Мука в городэ ест – у Ибрагима дэнэг нэт! Дэньга завэлас – муки ёк! Хлэба мало печь-продавай.

– А в харчевне? Наши, партизаны, заходят?

Ибрагим сумрачно кивнул, безнадежно махнув рукой.

– Это ты точно подметил, Ибрагим, с партизан какой навар! – засмеялся Аносов и, хитро прищурившись, поманил к себе хозяина. – Слышь, а все-таки, как мне Костю отыскать? Не мог бы ты ему передать моё приглашение здесь, у тебя встретиться?

– Оно – канэшна, – неожиданно кивнул лохматой башкой Ибрагим. – Коста был тры-чэтыры раз, за хлэбам прихадыл. Да-ав-но-о… Прыдот опят – скажу.

– Вах, дорогой! – засмеялся Аносов. – С меня тогда – магарыч-калым!

– Хы-хы-хы! – громко засмеялся черный Ибрагим. – Калым за дэвушка давать, а за… – он страшно повел глазищами, – джигита калым – смэрт!

– Ох-хо-хо! – притворно застонал здоровенный Аносов. – Застращал, черт! Так и пельмени не доем!..

В среду Петр Афанасьевич снова нагрянул к Ибрагиму. Тот молча сунул ему записку. Развернув, Аносов быстро пробежал корявые, не особо грамотные строки:

«Пётр Афанасьевич ждал тебя не дождался. Ухожу в Гнилую падь так как нам партизанам савсем сдесь житя нет. Костя».

– Эка, как не срослось! – сокрушённо почесал в затылке Аносов. – А мне работа сейчас все руки связала! Слушай, Ибрагим, может, Костя сегодня всё-таки заскочит. Передай ему, что завтра, часа в четыре, снова буду здесь у тебя. Очень хочу с ним встретиться! Нужен он мне позарез!

Назавтра, 18 мая, часов около десяти утра Аносов отыскал в воинском расположении командира конного дивизиона НРА Николая Письменнова.

– Николай, тут такое дело… Слышал небось о Косте Ленкове?

– Как не слыхать… Он же вроде у тебя в отряде партизанил?

– Верно. А нынче… В общем, дело такое… Только, Николай, – никому ни слова!

– Да ты чо! За кого ты меня принимашь! Чай не дети…

– Да ты, друже, не обижайся! Костя замешан в убийстве товарищей Анохина и Крылова…

– Врёшь! – подскочил Письменнов.

– Э-э-эх, самому дико, да только Госполитохрана выяснила, что Ленковым и его подручными продано оружие убитых. С тел, гады, взяли, как трофей, и в барыш обратили, твари ненасытные!.. Вот такое дело… В губкоме партии ко мне обратились за содействием. Чтобы с верными боевыми товарищами отыскали мы иуду и передали для суда. Я к тебе первому обратился. Поможешь со своими бойцами?

– Парнишек молодых в это опасное дело совать неслед, – отрицательно мотнул головой Письменнов. – Надо нашу старую гвардию взять. Тех, кого и Ленков могет знать. Вот мне Гоха Бурдинский говаривал давече, что ещё до революции Коську этого знал.

– Ну а что… Егор – мужик боевой. Втроём и пойдём. Тут как раз сегодня может встреча и состояться…

– Своего адъютанта ещё возьму, парень крепкий, смекалистый…

– Вот и добре… Но в лобовую атаку, Николай, не пойдём. Пригласим Костю, если сегодня заявится, на партизанскую встречу…

– Чево там приглашать! Закрутим салазки, а потом видно будет!

– Ты не загадывай! Как один придёт, а как нет…

– Ладно, поглядим… Когда сбор, где?

– Давай без четверти четыре, подходите к харчевне кривого Ибрагима на старом…

– У турка? Знаю! Жди.

– Слышь, Николай, ты это… Своего адъютанта пришли ко мне на квартиру часика в два, обговорю с ним возможные варианты. Мы с ним в харчевню придём первыми, а потом и вы с Егором нагрянете, как бы случайно.

– Ладно, давай так. Лёшка! Лексей, мать твою! Где тебя черти носят? – прикрикнул Письменнов на вбежавшего письмоводителя, а проще говоря, писаря дивизиона, которого Письменнов считал исключительно своим адъютантом.

– Лексей, перед тобой легендарный партизанский герой-командир Пётр Афанасьевич Аносов! А ты, Пётр Афанасьевич, рукой-то не маши! Пущай знают, а то средь мирных буден вся героика боёв прахом пойдет. Дай бог, Лёшка, штоб и ты был в жизни таким же богатырём! Ладно, слушай боевое задание…

Ещё до обеда в налоговом управлении Лёшка разыскал Георгия Бурдинского, ранее воевавшего с Письменновым в маккавеевском партизанском отряде, а теперь работающего уполномоченным по сбору госналогов, передал тому просьбу командира встретиться у него на квартире в половине третьего.

К назначенному времени в квартиру Письменнова ввалились двое – Бурдинский и общий знакомец, член Учредительного собрания ДВР Наум Тащенко, бывший командир Ононского партизанского отряда, ныне живущий в Усть-Иле, но в Чите – частый гость.

– Ба, сколько лет, сколько зим! – сжал в крепких объятьях старого боевого друга Письменнов. – Надолго в Читу?

– Да я тут уже, почитай, неделю. Не могу выходить в Нарсобе деньжата одне. Егорка, вона, как депутат, помогат…Как получу, так хочу плуг купить! И обратно тады подамся.

– Чего ж глаз не казал?

– Так ить закрутило-завертело в сутолоке городской, – хитро промолвил Тащенко, подмигивая Бурдинскому и посмеиваясь.

– Небось спиртишка попили вволю! – засмеялся Письменнов.

– Не без этого!

Теперь смеялись все трое.

За чаем Письменнов посвятил Бурдинского и Тащенко в задумку. Выслушали молча, но вид у обоих был ошарашенный. Письменнов даже пошутил над друзьями, дескать, неужто забоялись, орлы партизанские. Оба тут же запротестовали, однако без воодушевления, которое Николай рассчитывал у них увидеть. Даже показалось, что с неохотой согласились сопровождать его к «турку».

Письменнову, конечно, тоже было не по себе от возможной встречи с главарём шайки, запугавшей всю Читу. Этим он и объяснил себе реакцию друзей…

Как и было условлено, Аносов с письмоводителем Алёшкой пришли к Ибрагиму загодя. Тот сразу закивал им, указывая на комнатку за пологом. Ждали недолго. Резко откинулась занавеска, и появился Ленков. В военной форме, при шашке и револьвере в кобуре.

– Здорово, командир!

 

Глава тринадцатая

1

Ленков резанул взглядом по притихшему Алёшке.

– Кто такой?

– Здравствуй, Костя, – степенно ответил Аносов, жестом пригласил присаживаться. – Это, брат, свой. Адъютант Письменнова Николая. Он тоже обещался быть…

– Чего звал, Пётр Афанасьич? Какое дело до меня?

– Узнаю, узнаю! Как был нетерпелив, так и остался, – неспешно пробасил Аносов. – Садись. Поговорим, партизанство наше вспомним… Алексей, поторопи Ибрагима с закуской…

– Не надо, я ему уже сказал, – остановил Ленков, так и оставшись стоять, только глаза скосил в окно. Как раз напротив окна дымили цигарками трое в военной одежде с револьверными кобурами у поясов. Письменнов и Алексей тоже посмотрели на них.

– Это мои, – недобро усмехнулся Ленков. Придерживая шашку, сел на лавку, вольготно откинулся к стене. – Так что же за дело, командир?

Но Аносов ничего не успел сказать, потому как в комнатку ввалились Письменнов, Бурдинский, Тащенко и сумрачный Ибрагим с подносом, уставленным чашками и плошками со снедью. Следом с большим блюдом нарезанного хлеба бочком протиснулся Турсун, брат хозяина харчевни. Шумно поприветствовав Костю, троица долго усаживалась, передавала друг другу закуску.

– Лешка, – скомандовал Письменнов, – а ну-ка, дуй ко мне на квартиру за бутылкой!

– Есть, командир! – Парень вскочил и скрылся за дверью.

Тут же меж занавесок выглянула рожа Ибрагима. Но Ленков сделал рукой небрежную отмашку, хотя глянул на Письменнова подозрительно:

– Зря послал, беленькая и у Ибрагима есть.

– Ничо, лишня не будет! – засмеялся Бурдинский. – Чо ты, Костя! Кады ишшо так бы собралися… Мне вона, давеча как Колян-то сказал, мол, де, партизанское братство собиратся, так я и в голове не держал, што и ты нарисуешься. От интересно-то!..

Письменнов и Тащенко недоумённо посмотрели на Бурдинского. «Чего это он забодяжил? – удивленно подумал Письменнов. – Как будто у меня в квартире не про Костю базарили. За тем и пришли, твою мать!.. Ну, Гоха…»

– Так чего ж вызывал, товарищ командир? – вновь спросил Ленков, пристально глядя на Аносова.

– Чего позвал-то? – переспросил Аносов и поглядел в окно на троицу ленковцев. – А че, Костя, забоялся ты нашей встречи али как? Смотрю, войско целое подогнал на стариков.

– Какие вы старики, чо молоть-то зазря!

– Но с тобой тягаться – куда с добром. Револьверы, шашка, вон, заправдашняя…

– Скалиться и я горазд! – Ленков отпрянул спиной от стены, сел ровно. – Ну, чего хотели, товарищи партизанские начальники?

– Торопишься? Ну и мы тянуть не будем, – решительно сказал Аносов. – Ты, Костя, меня знаешь – всегда всё прямо и в глаза. Так, вот… Не надоело тебе волчарить, а?

– Во! Так и думал! На сознательность пробивать пришли! – засмеялся Ленков. – Сильны, мужики!

– А чо, Константин, – как-то жалостливо, просяще проговорил Наум Тащенко, – покаялся бы, совесть не мучал, а?

– Мужик ты ещё молодой, всё в жизни наверсташь! – поддержал Письменнов. – Че страхи разводить да детей сиротить. Завязывай, Костя!

– Да… – протянул Костя. Он медленным взором обвел собравшихся, встал, придерживаясь за край стола, помолчал мгновение и – весело тряхнул головой, да так резко, что чуть картуз военный с кудрей не слетел.

– Ну, проняли, проняли! Наливай, Наум! Выпьем за новую жисть! Ибрагим! Тащи бутылку!

«Турок» с откупоренной «Чуринской» словно за занавеской стоял.

Наум суматошно бросился разливать по стопкам.

Ленков быстро отстегнул шашку и протянул её Аносову.

– Возьми, командир, на память. Дюже добрая шашка!

Первым поднял стопку, лихо опрокинул в рот.

– Ну чо застыли, командиры?! Со свиданьицем!

Костя снова сел. Повернув голову, крикнул в сторону двери:

– Ибрагим! А где борщец наваристый, который я люблю?

Через мгновение на пороге появился Турсун, занося поднос с большими фаянсовыми тарелками, полными борща.

– Богатый борщ! – похвалил Тащенко и резво потянулся к бутылке. Турсун неловко отстранился и сплеснул жирным борщом Ленкову на руку. Тот выругался, стряхивая горячую кляксу, поднялся:

– Щас, до рукомойника…

Ждали несколько минут.

– Чевой-то не идёт… – обеспокоенно проговорил Письменнов.

– Турсун, зови Костю, – приказал Бурдинский. Тот молча кивнул и вышел. Через пару минут в дверном проеме показался Ибрагим с пузатым графинчиком водки.

– Коста сказал: бэз нэго гуляй. Срочни дэло!

– Вот те раз! В кои веки совместно собралися! – хлопнул ладонями по коленям Бурдинский со столь наигранным огорчением, что фальшь, пожалуй, увидели все.

– Тады выпьем! – Тащенко поднял бутылку, посмотрел на оставшуюся в ней водку, перевел глаза на выставленный Ибрагимом графин. – Не пропадать же добру!

– Ибрагим, а мне ничего не просил передать Костя? – спросил Аносов, озадаченный поспешным уходом Ленкова.

Но равнодушный Ибрагим отрицательно покачал головой и молча удалился.

– Чево ты, паря, вопросы все задаёшь! – толкнул Аносова в бок уже развеселившийся Бурдинский. – Давай лучше выпьем за наши партизанские победы! И за Коську. Што парень-то, оказался, с понятием…

– Это точно… – неопределенно ответил Аносов и подумал, что Гоха Бурдинский, похоже, рад такому исходу встречи, да и выражается как-то двусмысленно, насчет понятливости Кости.

– Не, я не понял, чево он снялся-то? – недовольно и обеспокоенно пробубнил Письменнов. – Шашку оставил… А?

– Шашку он Петру Афанасьевичу задарил! – вставил Наум Тащенко, кося пьяненькими глазками.

– Хы, да мало ли… Почуял чево-то и наладился, – махнул рукой Бурдинский. Внимательно посмотрел на Аносова и, припав к его уху, зашептал: – Ты не унывай, Афанасьич, есть и другие места… Отсюдова двинем в столовку Фильки-Медведя… Могет и там быть…

Тем временем Тащенко и Письменнов уже поднимали наполненные до краев граненые стаканчики-стопки.

– Давай, ребята, за нас, партизан!

– Вы гуляйте, – сказал Аносов Письменнову, – а у меня сегодня важная встреча через час, больше выпивать не могу…

– Да ладно, никто не неволит, – отмахнулся Бурдинский, быстро опрокидывая стаканчик. – Хрен с ним, с Коськой! В другой раз возьмём!

Он раскатисто захохотал, поглядывая на Тащенко. Тот, улыбаясь, кивнул. Аносов пристально посмотрел на компанию за столом, попрощался и скрылся за пологом-занавеской, захватив с собой шашку Ленкова.

– Загадочный-то какой… – буркнул вслед Бурдинский. – Давай, мужики, ещё по одной чеплажке!

Графинчик быстро опустел.

Тут как раз подоспел Алешка с бутылкой. Письменнов выматерил «адъютанта» за долгое отсутствие, но за стол посадил. Прикончили под щедрую закуску да наваристый борщ и доставленную бутылку.

Однако компании выпитого показалось мало.

– Ибрагим! – заорал Бурдинский. – Тащи графин!

– Нэту болшэ! – отрезал хозяин забегаловки. – Дэнги давай, Турсун винополка сбэгат.

Партизанская братва смущённо поглядела друг на друга. В карманах было пусто.

– Херня, други! Двинули щас же к Фильке Притупову, на новый базар! – стукнул по столу кулаком окосевший Бурдинский. – Угостит нас, никуда не денется! Я-то знаю!

– Вперед, орлы! – скомандовал размякший командир дивизиона, и вся четвёрка вывалилась из ибрагимовской харчевни.

Действительно, Филька-Медведь оказался на угощение не прижимистым. Выставил на стол добрую закуску и литр разведённого китайского спирта. Добавили хорошо!

Тащенко, с каждым глотком становясь угрюмей и задиристей, неожиданно схватил за грудки «адъютанта» Письменнова – чуть живого от выпитого Алёшку.

– Задушу, гад! Нашего Костю хотели с Аносовым взять! Врёшь, не возьмёшь!

С грохотом полетела на пол посуда, захрустели под ногами разбитые стаканы и фаянсовая тарелка.

– Но-ка, но-ка! – Письменнов оторвал от парня озверевшего Тащенко. – Охолони, Наум! Чего на Лёшку поднялся? Ты, ежели такой защитничек Костин выискался, со мною отношения выясняй, чёрт тебя дери! Ишь, враз мурло твоё бандитское прорезалось!

– Тише, мать вашу! – замахал руками Бурдинский, выпучив глаза на Алёшку. – Чеши отседова, парень, а то, хер его знат, чево из Наума, язви его, ишо полезет! Давай, давай!

– Сказали тебе, уходи! – бросил вспотевший Письменнов, удерживая матерящегося и брызгающего слюной Тащенко.

– О-хо-хо! Чо деется! Партизанские командиры, называтся! – на шум в углу появился хозяин – Филипп Притупов.

– Ёшкин кот, посуды-то побили! От вас и угощай! А ну-ка, выметайтесь подобру-поздорову! А ты, Егорша, штобы мне за урон заплатил, долго ждать не буду, сдам вас, фулюганов, в милицию! От-то попаритеся в кутузке!

– Ладно, не гунди, Филя! Заплачу на неделе, – поднялся Бурдинский, помогая Письменнову выволочить уже притихшего Наума на улицу. В большом помещении столовки на шум-гам внимания почти что и не обратили, только малолетний Ваня Куйдин, притуповский работник, следом за партизанами на улицу вышел, проводил глазами до угла.

– Чёрт с имя! – хлопнул Бурдинский Тащенко по плечу. – Айда, ребяты, ко мне! В спокойствии почаевничаем, а то голова от шуму гудит!

Вывалились на Благовещенскую, подались вниз к Амурской, завернули по ней налево и неспешно попылили в сторону Нарсоба. Надвигался тёплый майский вечер, навстречу неторопливо шли люди, сторонясь пьяной ватаги.

– Гриха! Своих не узнаёшь?! – завопил вдруг Бурдинский, растопыривая руки навстречу тёмноволосому крепкому мужчине, переходящему Амурскую на углу Корейской. – Глянь, ребяты, Гриха Баранов! Гриха, это мы! Али заважничал в своей милиции?!

– А, што?! Кака милиция? – встрепенулся сонно тащившийся Наум.

– Чево забздел-то? Наш это, наш, – успокоил его Письменнов. – Баранов Гришка…

Бывший партизанский командир Григорий Баранов ныне служил в Чите военкомом полуэскадрона конной милиции.

– Наши, маккавеевские, завсегда бравые, – покровительственно похлопал Григория по плечу Бурдинский. – А чо, Гриха, ноне в большие милицейские начальники выбился, старых друзей замечать не желашь?

– Будет тебе, Егор Ильич! – засмеялся Баранов. – Идёте компанией, чего мешать…

– Во! А ты, паря, в нашу компашку и вступай! – снова хлопнул его по плечу Бурдинский. – Со вступительным взносом! Ты теперя – большая шишка, так што, давай, веди друзей в ресторан! А чо – и вправду? Ты, Гриха, ни раза меня в ресторан не приглашал…

– Отметить встречу я не против, но в карманах, братцы, только мелочь бренчит. А потом… – Баранов посерьезнел. – Я, товарищи, считаю, что нам, красным партизанам, гулять в ресторанах неприлично…

– Эва! Неприлично! Ну, ты и загнул! – захохотал Бурдинский. – Скажи – кишка тонка! Нам в ресторанах кланяться должны. Вот этими руками, – Бурдинский посуровел лицом, поднося к лицу Баранова два сжатых кулака, – этими самыми мы, Гриха, добыли полну победу! Не так?

– Ну, до полной ещё далече, – недовольно отстранился Баранов.

– Ладно, не хочешь в ресторан – пошли в пивной бар. Тута через квартал, в подвальчике. Отличное место, я вам скажу! Бравая пивнуха! Пошли! – крепко схватил Баранова за руку. – Пива-то бутылку ты сможешь выпить? Не боись, худая жисть, за пиво я уплачу! Впе-р-рёд!

Зашли в пивной бар – полуподвальное темное помещение на Амурской улице неподалеку от здания Народного собрания ДВР.

Бурдинский заказал дюжину пива и большой графин с водкой. Баранов налил себе стакан пенистого напитка, отпил глоток.

– Чево ты губы мочишь! На! – Бурдинский поставил перед ним полный стакан водки. – Пей, угощаю!

– Нет, водку пить не буду.

– Мать твою в коромысло! Какой жа ты партизан, дери тебя черти?! С товарищами выпить не хочешь!..

– Здорово, Григорий! Поклон доброй компании!

У стола возникла гибкая фигура восемнадцатилетнего паренька – Афанасия Ульзутуева, двоюродного брата Баранова. Проживал он на станции Дарасун, видимо, с поезда и шёл. В Читу Афанасий приезжал часто, но останавливался не у Барановых, а по старому знакомству – на квартире Петра Афанасьевича Аносова.

– Ха! Компании прибавка! – завопил довольный Бурдинский и толкнул локтем Григория. – Вылазь, идейный и непьющий! Ослобони место для гостя, раз не желашь с нами гулять!

– Ты чего здесь так поздно шляешься? – сердито спросил Афанасия Баранов.

– С вокзала иду, только что приехал. Вот, в окошко случайно поглядел, смотрю – ты! Обрадовался, что так подфартило, а ты… – обиделся Афоня.

– Чево ты к парню прицепился? – встрял Бурдинский. – Али вас там, в милиции, только к людям цепляться учат?! Вылазь, освобождай стул!

Баранов с облегчением встал.

– Афоня, уже двенадцатый час ночи, как ты к Аносову пойдёшь? Пойдём ночевать ко мне…

– В задницу Аносова! Сегодня Афоня ночует у меня! – категорически заявил, хватая парня за руку, Бурдинский. – А ты, Гриха, – уходи! Ну тебя, с таким гандибобером, на хер!

«Чего я тут все это выслушиваю?! – зло подумал Баранов. – Афоня не мальчонка, сам себе голова». Он выбрался из-за стола, стараясь не слушать пьяные оскорбления Бурдинского, и отправился домой.

А партизанский загул набирал обороты, закрутился ещё чище.

– Выпьем, Афоня, за родны наши просторы! – Бурдинский, расплываясь пьяной улыбкой, снисходительно проводил взглядом, как Ульзутуев, не отрываясь, проглотил стакан водки.

И тут же налил парню второй.

– Выпьем, братка, за наши родны места. Эх-ма, завидую тебе, Афоня! Молод, силён, а? Играт кровь? А, Афонька, играт?

Но после второго стакана Ульзутуев уже и поддакнуть Бурдинскому был не в состоянии. Мигом как-то его сморило. Задремал, уткнувшись носом в липкую столешницу.

…Сколько так он провёл времени, Афоня и не ведал, только, когда очнулся малость, то услышал, что поминают за столом его имя.

– …Надо Афоню заставить стучать в квартиру Аносова, – бубнил Бурдинский. – Петька ему-то сразу дверь откроет, а мы его и прихлопнем!

– А чо тады сидим? – раздался в ответ пьяный голос Тащенко. – Тряси ентова урода, буди заморыша, и – подались к Аносову!

Около двух часов ночи, поймав извозчика, Тащенко, Бурдинский и Афоня поехали к Аносову. Письменнова с ними уже не было. То ли в пивнушке остался дремать, то ли домой смылся, как-то Наум с Егором, по пьяной лавочке, проглядели. Да и особо не замучивались на эту тему.

– Ну чо, паря, отошёл малость? – потряс Афоню за плечи Бурдинский. – Щас мы нагрянем к Аносову. Он, падла, предал нашего большого дружка, посему мы решили с Наумом его… Короче… Будешь стучать к нему в дверь. Спросит тебя, дескать, кто с тобой, отвечай – нет никого. Понял?

– Вы чо! Пётр Афанасьич – это…

Афоня понял, что замышляют его случайные собутыльники чёрное. Но мысли ворочались в голове мельничными жерновами, лениво, неповоротливо.

– Чья бы корова мычала! – оборвал его Тащенко.

– Кака корова? Теляти безрогий! – заржал, облапив паренька, Бурдинский. Наклонился, густо обдавая Афоню спиртными парами:

– Сказали тебе, штоб в дверь стучал – бушь стучать! Это дело – политическое! – Бурдинский сделал страшные глаза и потряс грязным указательным пальцем.

Вскорости доехали до барака, где жил Аносов, гулко затопали по тёмному коридору.

Заметно протрезвевший со страху Ульзутуев начал громко стучать в первую попавшуюся дверь.

– Господи! Да кого это чёрт принёс?! – раздалось наконец из-за двери. Лязгнул крючок, на пороге показалась, кутаясь в большую вязаную шаль, простоволосая пожилая женщина. Из-под шали выднелась несвежая ночная рубашка до пят. Афоня только и знал про эту соседку Аносова, что она работала где-то уборщицей. – Чего вам надо?

– А где живёт Аносов? Аносов, говорю, где живёт?! – выкрикнул Ульзутуев, надеясь, что Аносова разбудит шум. – Эй, Петро, ты где?! В какую дверь-то стучать, а, тетка? Пе-е-ет-ро!! Открывай, дядя, боевой компании, ответ держать надобно! А-ау! Пе-е-ет-ро!

– Перепились! Бузотерить теперь среди ночи будете! – пронзительно завопила женщина. – Нет спокою честным людям накануне трудового дня! Да что же это такое! Пьянь чертова!..

– Цыть, баба! – визжал Тащенко, грудью вталкивая женщину в её комнатушку и пытаясь захлопнуть перед её носом дверь, чтоб не мешалась под ногами. Дальше по коридору где-то заплакал маленький ребёнок…

Аносов, к счастью, в это время не спал. Дневные волнения, сорвавшаяся встреча с Ленковым – сон прогнали. Лежал на кровати, читал книгу. Услышав пьяные голоса Бурдинского и Тащенко, вопли Афони, страшно его удивившие, потому как паренька в такой компашке он и предположить не мог, костерящую компашку соседку, Пётр Афанасьевич раздумывать не стал.

Тихо, но быстро оделся, осторожно растворил окно, выходящее в садик, потом, откинув крючок на двери в комнату, шустро перелез через подоконник и, как был – в тапочках, побежал в Госполитохрану, благо недалеко.

По сообщению Аносова о бандитском нападении на квартиру тут же примчались вооруженные сотрудники и арестовали троицу ночных гостей прямо в комнате Аносова.

С пьяными какой разговор – заперли в арестном помещении, дабы утром в попытке покушения разобраться со всей строгостью. Однако утром оказалось не до того.

2

В ночь на 19 мая в уголовный розыск поступило сообщение секретного сотрудника, наблюдавшего за домом Гроховского в Кузнечных рядах, что сюда под покровом темноты стекаются подозрительные личности.

Собственно, дом Гроховскому уже не принадлежал, да и сам бывший его хозяин парился на нарах в Читинской тюрьме. Цыган Игнат Гроховский был известен уголовному розыску с 1918 года. Тогда, в сентябре, он привлекался за ограбление сторожа на свалочном месте. Но долго старый уголовник в тюремной камере не просидел – она, как и десятки других острожных помещений, потребовалась семёновским властям для размещения политических преступников.

Гроховского по постановлению мирового судьи 4-го участка Читы передали милиции под надзор. А 13 марта двадцать второго года по обвинению в укрывательстве преступников (по делу об убийстве путевого обходчика Лосицкого) Игната Гроховского арестовали – после неудачной операции угрозыска в доме портного Тараева – и одним постановлением начальника угро, вместе с горе-портным и Василием Попиковым, препроводили в тюрьму.

К тому времени Гроховский успел продать дом своему квартиранту Киргинцеву. Но так как продал его в рассрочку, – считал своим, дескать, пока Мишка Киргинцев не расплатится полностью. Старуха Гроховская оставалась в доме бдительным оком. Мишка же обещал расплатиться к концу года. Гроховским в это хотелось верить, но смущала Мишкина репутация, – личностью тот был довольно сомнительной. Что привело Киргинцева, жителя села Карповки Титовской станицы, в город, трудно сказать. Но он уже давненько осел со своей женой Александрой в доме, теперь уже почти принадлежавшем ему. Вот даже на покупку дома часть денег нашёл.

Здесь же продолжала снимать угол и Елена Заборовская, вдова тридцати одного года из Акши.

А буквально накануне ареста Игната Гроховского сюда перебралась и его сестра – Ленка Безносая, со своим сожителем Мишкой Самойловым. Любопытная Заборовская ни разу не застала, чтобы Мишка с Ленкой в их комнате миловались. А вдовице очень интересно это подглядеть, потому как Мишка – парень видный, симпатичный, хоть и с недобрым взглядом, ну а Ленка Гроховская – страхолюдина, с провалившимся от ветреной болезни носом, старше своего сожителя, при двух чернявых детях. Правда, Заборовская пару раз наблюдала, как Ленка с Мишкой порой и посреди дня лезут на чердак, а то и ночуют там или на вышке, над сараем.

Была вдовушка и невольной свидетельницей постоянных шушуканий новоиспечённого домовладельца Киргинцева с его наглым тёзкой, Ленкиным сожителем.

О, это были два сапога – пара!

Двадцатипятилетний Киргинцев прямо-таки шагу не мог ступить без Самойлова, который был на четыре года его младше, но явно верховодил.

Поздними вечерами какие-то люди приходили к ним, потом оба Мишки исчезали заполночь, могли и на несколько дней пропасть. Одно время Киргинцев имел трудовое заделье – нанялся готовить сосновую дранку, но вскоре забросил эту тягомотину. Самойлов же, после того, как был уволен из милиции, вообще никакой работой не занимался.

Дмитрий Иванович Фоменко и его помощник Михаил Баташёв все эти дни и ночи после убийства Анохина и Крылова буквально поселились на службе, мобилизовав на поимку главаря шайки и оставшихся на свободе бандитов все, в том числе и негласные силы. Напряжение начальника угрозыска передавалось всем подчинённым – сотрудники буквально валились с ног от постоянных выездов, дежурств, задержаний, обысков, опросов, хронического недосыпания.

В эту майскую ночь в бывшем особняке Берковича на Енисейской, где размещался угрозыск, шла дальнейшая отработка агентурных данных и новых сведений о ленковской шайке, всплывающих на допросах арестованных. Фоменко и Баташёв обмозговывали новые агентурные подходы к Ленкову.

Уже далеко заполночь дежурный доложил о поступившем сигнале от установленного на постоянной основе наблюдения за домом Гроховского-Киргинцева в Кузнечных рядах.

Не медля, Дмитрий Иванович позвонил в Госполитохрану. На проводе оказался знакомый ему сотрудник – Лавров. Он как раз опрашивал в своём кабинете Аносова, по факту только что совершённого на него покушения.

– Дмитрий Иванович, давайте к нам, тут как раз про Ленкова гутарим! Вы поглядите, что делается! Не рядовые, какие-нибудь тёмные, партизанские бойцы, а их командиры прямо-таки круговую поруку по защите этого бандита организовали. Хотели Аносова убить…

– Погоди, погоди, слушай! Подымай всех, кто у тебя есть. И хорошо бы с автомобилем решить. Дело вот такое вырисовывается…

Вскоре группа сотрудников угрозыска во главе с Фоменко прибыла в Госполитохрану. Здесь уже собрались те, кого Лавров сумел спешно оповестить. Всего набралось двенадцать человек, вместе с Аносовым, который, показывая Лаврову и Фоменко свой браунинг, заклинал их взять его на операцию.

Созвонившись с Бельским, Лавров получил «добро» на операцию, решил вопрос с автомобилем – вскорости потрепанный «рено» уже фырчал во дворе под окнами.

Быстро загрузились в дощатый кузов, и машина покатила в сторону темных Кузнечных рядов, чихая газолиновой вонью и подымая брехливых собак.

Не доезжая до дома, заглушили мотор. Дальше двинулись пешком, двумя цепочками вдоль заборов. Ночные звёзды, крупные и близкие, ещё не начали сколь заметно тускнеть, но на востоке уже занимался рассвет. Шёл четвертый час утра.

– Надо сориентироваться, перекрыть все подходы к дому, – предложил Фоменко. В отблеске заходящей за сопку луны его кожанка переливалась быстрыми, то исчезающими, то возникающими вновь бликами.

– Давай, Лавров, пошлём разведку, пусть хорошенько рассмотрят двор, не против? И вот что ещё. Со стороны соседей, присмотрись-ка, забор невысокий, надо туда сразу людей послать.

Лаврову импонировало, что Фоменко с ним советуется, а распоряжается всем здесь он. Разведку из двух человек тут же выслал. Те бесшумно открыли калитку, скользнули в темень. Сбоку, от соседей, залаяли собаки, дальше по улице их звон подхватили другие.

– Слышьте, командиры! Вы, прям, наступление целое готовите! – притиснулся между Фоменко и Лавровым здоровый Аносов. – Чего тут примеряться. Пока вы тут тактику разрабатываете, окончательно рассветёт, и все мы – на мушке! Думаю так – дом окружить и потребовать сдаться, а ежели нет – садить из всех стволов в эту сволочь!

– А ты уверен, что там одни бандиты? – злым шепотом спросил Дмитрий Иванович.

– Ну, так и что? А как иначе? Зайдем и скажем: здрасьте, невиновные отойдите в сторону!

– Товарищ Лавров, разведчики вернулись! – из темноты возник один из чекистов.

«Разведчики» доложили: двор небольшой, но основательно захламлён. Дрова, телега, прочий хлам. Из надворных построек – сарай, конюшня. За ними – тыльная улица, там уже сотрудники есть, а с другой стороны – соседский дом. Забор действительно невысокий – метра полтора.

– Сделать предлагаю так, – сказал Дмитрий Иванович. – Зайдем во двор, рассредоточимся, вперед пойдут Баташев с Ашихминым. Пусть попробуют вызвать хозяев на разговор. Прощупаем, как среагируют. Сходка, если была, то явно закончилась, но в любом случае все разойтись не могли. Как правило, загуливают, тут и спят.

– Согласен, – кивнул Лавров.

3

Михаил Баташёв и Степан Ашихмин, держа наготове оружие, с разных сторон подобрались к невысокому крылечку. Ашихмин осторожно дотронулся до двери, слегка толкнул. Заскрипев, она приоткрылась. Тут же послышались шаги, раздался напряжённый гнусавый женский голос:

– Кто там?

– Где Курносая? – спросил в ответ грозным тоном Ашихмин. – Ты, что ли?

– Ну, я.

На пороге забелела тощая фигура в длинной ночной рубашке.

– Прям как ждала, – усмехнулся Ашихмин. – Чево не спится, красавица? Утрешний сон – самый сладкий.

– Ага, ты мне сахару насыпал! Какого рожна шаритесь?

– А чево у вас двери не закрыты? – задал Ашихмин новый вопрос.

– Забыли.

– Чужие в доме есть? – спросил Баташёв.

– Так, почитай, туточки, окромя нас, Гроховских, все чужие проживают. Да и дом – тоже чужой. Запродал его папашка…

Ленка привычно перешла на игривый тон.

– А чо за интерес? Бабьей лаской интересуетесь?

– Ага, по тебе заскучали! – бросил ехидно Ашихмин, кивая на тряпошную нашлепку у Гроховской на месте носа.

Ленка оскорблённо отвернулась. Буркнула:

– Миловались-обнимались, сами и наградили, кобели…

– Собирайся, с нами пойдёшь, – прервал никчемный диалог Баташёв.

– Малых моих тоже заберете?

– Что же, не на кого оставить?

– Кому жа оне нужны, окромя матери! – надрывно, со слезой в голосе, проговорила Гроховская.

– Кончай плаксивость разводить! Кто в доме ещё есть, я тебя спрашиваю? – повысил голос Ашихмин.

– Хозяева и квантиранты.

– Иди вперёд, лампу зажги.

В кухне на столе Ленка засветила керосиновую лампу, осветившую постеленный на полу потник, покрытый старым лоскутным одеялом.

– Кто тут спал? – спросил появившийся на пороге Фоменко.

– Был да ушёл, – проскороговорила Курносая, зло зыркая глазами.

– Самойлов?

– А хотя бы и он!

– Давно простились?

– Али упомнишь… – потянулась Гроховская, нарочито зевая.

– Упомнишь, – пообещал Фоменко. – Кто из мужиков в доме?

– Я тут.

Сбоку, из темной спальной комнатки, выступила фигура в белой исподней рубашке и подштанниках.

– Кто такой?

– Домовладелец это новый, Киргинцев Мишка, – опередила Гроховская.

– Ага, – подтвердил нескладный мужичок.

– Кто ещё в доме?

– Жонка моя, Ляксандра, да бабка Гроховская… Ещё квантирантка – Заборовская Елена, женщина сурьёзная…

– А это кто был и вот здесь ночевал? – ткнул пальцем в лоскутное одеяло Фоменко.

– Ну… И не знаю, рано лёг…

– Что-то, братец, ты заюлил… Иди одевайся.

– Дык, это… припоминаю… гости были у Ленки…

– Молчи, сучонок! Лезешь не в своё… – злобно оборвала его Гроховская.

– Стоп, красна девица! Где Самойлов? Серьёзно спрашиваю!

– Сказала же! Был и ушёл!

– Гх-м! – кашлянул за спиной у Гроховской Киргинцев, указывая глазами на давно беленный, в змеящихся трещинках, потолок.

– Баташёв! – позвал Дмитрий Иванович. Появившемуся из сеней помощнику что-то шепнул на ухо. Тот сразу же устремился во двор.

В это время над головой раздался глухой стук, даже не стук – шорох.

– Так! – резко бросил Фоменко, поворачиваясь к выходу.

Степан Ашихмин шагнул к перепуганному Киргинцеву, крепко взял за локоть.

– А ну-ка, пойдём, голубчик!

– Куда это?! – почти фальцетом крикнул Мишка, покорно переставляя подгибающиеся ноги. – Я не виноват!

– А кто ж тебя винит? – тихо, со зловещинкой, проговорил Ашихмин.

Вышли во двор. Ашихмин толкнул Киргинцева к лестнице, прислоненной верхним концом к черному чердачному проёму над головами.

– Ну-ка, голубчик, полезай, посмотри, кто там, в твоём доме под стрехой шараборится!

– Нет, нет! – заорал Мишка, но Ашихмин, шикнув на него, пребольно ткнул стволом револьвера под рёбра.

– Чево жа это деется, матерь божья! Осподи-святки! – запричитал Киргинцев.

Медленно, то задирая голову, то оглядываясь на милиционеров, Киргинцев полез по скрипучей лестнице вверх, одолевая каждую перекладину с тяжёлым вздохом.

– Чего тянешь, давай шустрей! Ну! – подогнал его Ашихмин.

Мишка одолел ещё одну перекладину.

Фоменко нетерпеливо спустился с крыльца, наблюдая за ползущей к тёмному лазу белой фигурой. Ещё перекладина, ещё.

– Б-бах!!! – Предутреннюю тишину разодрало неожиданным выстрелом.

– Ах ты, сука продажная! – злобным лаем раздалось с чердака.

– Б-бах! Б-бах!

Плеть выстрелов хлестнула из чёрной чердачной дыры.

Тяжёлым кулём рухнул с лестницы Киргинцев.

Согнулся, падая ничком, Фоменко.

– Дмитрий Иванович! – закричал Баташёв. – Дмитрия Ивановича зацепило!

По чердаку со всех сторон ударили выстрелы чекистов и милиционеров.

К Фоменко, наугад паля из наганов в сторону крыши, подбежали Баташёв и Ашихмин, упали на колени. Приподняли Дмитрия Ивановича под руки, вскочив, перетащили к завалинке, пригибаясь, потом бегом занесли раненого в дом.

– Бах! Бах! Б-бах!

Выстрелам, казалось, не будет конца!

– Всех вас, гадов, достану! Ни один не уйдёт! – вопил с чердака тот же злобный, захлебывающийся голос.

– Б-бах!!

– По-мо-ги-и-те… – полз к крыльцу, заливаясь кровью, очнувшийся после падения, тяжело раненный Киргинцев. – А-а-х-хр…

Внезапная стрельба, крики, стоны, выход из строя в самом начале перестрелки начальника угрозыска – всё это мгновенно внесло сумятицу в разношёрстную группу милиционеров и госполитохрановцев. Кому-то показалось, что попали они в западню, нарвались на превосходящую их вооружённую до зубов силу.

Этой сумятицей и паникой не замедлил воспользоваться единственный, как потом оказалось, обитатель чердака. Под грохот и сполохи выстрелов он спрыгнул наземь, оказавшись тут же, среди тех, кто пришёл за ним, резво бросился к забору.

Увидевший прыжок Лавров вскинул наган, но сухой щелчок курка, показалось, громом ударил по ушам!

Лавров метнулся за прытким бандитом, крича что есть мочи:

– Стреляйте! Стреляйте! Это – Самойлов!

С калейдоскопической быстротой узнав по приметам убегающего, Лавров прыгнул, хватая поднявшегося над забором бандита за кацавейку, но тот сильно ударил его ногой, отбросил и сумел-таки перелететь на ту сторону.

Схватившийся от боли за грудь Лавров бессильно смотрел, как следом, перемахнув через забор и посылая пулю за пулей в спину Самойлову, ринулись два его сотрудника.

Уперевшись в перекладину забора, стрелял, пока не закончились патроны в магазине, из своего браунинга Аносов. Потом выматерился, нехотя поворачиваясь в сторону дома: боязно было увидеть раненого начальника уголовного розыска.

– Оцепить квартал! – крикнул отдышавшийся Лавров. В оглушительной после выстрелов тишине на его голос тут же откликнулись заливистым лаем осмелевшие собаки.

– А как пальба началась – как обрезало шавок! – проговорил тяжело дышавший Аносов, медля перед крыльцом.

– Да как же это? – повторял Ашихмин, с тоской глядя на Баташёва, поддерживающего лежащему на потнике в кухне Дмитрию Ивановичу голову. – Как же, Миша?..

Лицо Фоменко с неплотно закрытыми глазами казалось особенно белым в забрезжившем утреннем сумраке.

– Давайте в машину, в машину! – забежал в дом, размахивая револьвером, Лавров. – Поезжай с ним, Баташёв. Довезите…

Он сунул револьвер за пазуху, подхватил вместе с Баташёвым и Ашихминым отяжелевшего Фоменко. Понесли к грузовику.

У ворот столкнулись с запыхавшимися, вымазанными в грязи сотрудниками ГПО – Самойлов ушёл.

Хорошо знавшему каждый закоулок Кузнечных рядов, ускользнуть от преследователей труда ему не составило. На чердаке Самойлов впервые опробовал маузер, взятый на 33-й версте Витимского тракта. Из анохинского пистолета и поразил двоих в темном дворе дома Гроховского.

Немного погодя, в одном из дощатых сортиров, был обнаружен прятавшийся там Тимофей Гроховский. Этим улов ночной операции и ограничился.

Тяжелораненого Фоменко привезли в госпиталь Красного Креста. Михаил Баташёв ни на минуту не отходил от начальника. У него обнаружились две раны – одна в ногу, другая – в живот. Осмотревший Дмитрия Ивановича доктор сокрушённо покачал головой, перевел глаза на Баташёва и медленно прикрыл веки.

– Мы ничего не можем сделать, товарищ. Он – безнадёжен…

Не приходивший до этого в сознание Фоменко, словно от пронзительного взгляда Михаила, медленно открыл глаза, тяжело, отдельными словами, но внятно выговорил:

– Миша…

– Здесь, Дмитрий Иванович! Здесь! – суматошно расталкивая лекарей, Баташёв навис над Фоменко, стремясь попасть под его взгляд. – Здесь я, Дмитрий Иванович!

– Миша… Ключи… сейфа… Документы к себе… Миша… Деньги там… немного… Зине…

– Всё, всё понял! Говорите, Дмитрий Иванович, дорогой!

Но больше Дмитрий Иванович ничего не сказал, вновь потеряв сознание.

Около двенадцати часов дня его не стало. Бандитский выстрел оказался смертельным.

 

Глава четырнадцатая

1

Почернел лицом Лев Николаевич, постарел сразу на десяток лет. Лавров поразился вмиг происшедшей с директором ГПО перемене.

– Как же вы недоглядели?..

Лавров молчал, понимая, что сейчас любые объяснения бессмысленны.

– Баталовых брать немедля! – резко распорядился Бельский. – Из старшего всю душу вытрясти о Самойлове и тех, кто был с этими субчиками на хребте! Самойлова – искать! Днём и ночью! Хватит игрища-антимонии разводить! Собираем всех! Для главаря оставим только одну лазейку – Цупко. Организуй с Павликом нашим срочную встречу, проинструктируй детально… Давай действуй!

Бельский сдернул трубку телефона, постучал по рычагу дежурному. Когда тот вырос на пороге, приказал:

– Сейчас же доставить ко мне из арестного Бурдинского!

Опухший от выпитого накануне, с трясущимися руками, бывший партизанский орёл в угрюмой понурости опустился на стул.

Бельский был официален:

– Бурдинский Георгий Ильич, тысяча восемьсот девяностого года рождения, русский. Урожденный села Маккавеево Маккавеевской волости Читинского уезда. Так?

Допрашиваемый молча кивнул.

– Не кивать, а отвечать, как положено!

– Бурдинский… Из Маккавеево… Точно так…

– По профессии столяр, образование – ремесленное училище… Когда это, интересно, успели?

– Дык…

– Напустил туману! Так-с… В эркапэбэ с двадцать первого года… Примазался, гад, благополучия дождавшись!

Бельский не смог сдержать нахлынувшего гнева, но тут же взял себя в руки. Бурдинский ещё ниже склонил голову.

– Отвечайте на вопросы, арестованный. Что вы знаете о Косте Ленкове как предводителе шайки бандитов?

Бурдинский вздрогнул, поёрзал на стуле, с готовностью ответил:

– Костю Ленкова я знаю, как партизана и как анархиста. Знаю его лично очень хорошо, а также его местожительство знаю…

– Нынешнее?

– Нынче он по хазам ночует, а ранешне жил в Куке… Вот, про Куку это я…

– Знали ли вы, что Ленков – уголовный преступник, которого разыскивают для предания суду?

Бурдинский вытер рукавом пот, крупными каплями выступающий у него на лбу.

– Мне об этом товарищ Аносов… буквально-таки… вот рассказал… Мол, Костя, то есть, стало быть, бандит Ленков, причастность имеет к убийству товарищей Анохина и Крылова…

– Какую причастность?

– Слушок, дескать, такой ходит… – развёл руками Бурдинский. – Ну-де, он, Ленков, продавал оружие, принадлежавшее Анохину и Крылову. А до этого я Костю Ленкова считал, как анархиста, своим парнем…

– Неужели вам, Бурдинский, не приходилось слышать о знаменитом и неуловимом бандите, ужасе для жителей Читы и её окрестностей?

Бельский с презрительной усмешкой оглядел обильно потеющую, неопрятную фигуру, сгорбившуюся на стуле.

– Что же, вы о бандитских похождениях этого, как вы говорите, «своего парня» ничего не слышали ни в этом, ни прошлом году? Газет не читаете, от знакомых не слышали?! Прямо, в пустыне живете!

– Так я в Чите и двух месяцев не нахожусь-то. До этого был всё время на границах Дэвээр. А газет я, каюсь, совсем не читал и не читаю. И со знакомыми на эти темы не приходилось беседовать… До вчерашнего дня, когда Аносов… Я Костю последний раз только и видел в начале двадцать первого года, а в этом годе ни разу и не встречал… Знал, конешно, что Ленков в городе свободно живёт…

– Откуда вы знали, что Ленков свободно живёт в городе Чите?

– Так это… Когда я ездил вверх по Ингоде, по сбору госпродналога, то встречался с председателем сельского комитета села Новая Кука, который мне и сказал, что Костя проживает в Чите. Плохого о Косте Ленкове он мне ничего не сообчил…

Почти два часа длился допрос Бурдинского. Смахивая крупные капли пота с больших залысин и облизывая сухие губы, тяжко страдающий с похмелья Гоха выглядел жалко.

Но похмелье и страх перед грозным ведомством, в котором он очутился, не мешали ему продолжать наполненные детской наивностью попытки махом убить двух зайцев. И себя выгородить, и перед директором ГПО бандитским пособником не выступить.

Наконец, окончательно запутавшись в своих показаниях, когда дело коснулось ночного похода на квартиру Аносова, Бурдинский поднял на Бельского глубоко посаженные точечки мутных глаз и взмолился:

– Гражданин Бельский! Христом Богом заверяю – в сговоре ни с кем не был! С пьяных глаз бес, – язви его в корень! – попутал! Ещё поначалу, кады у Фильки-Медведя стакан хватил – голова колесом пошла, ничего не помню… Память, охо-хо, апосля застолья совсем смутная… Вроде ещё в подвале пили… Со всей партизанской совестью клянусь!..

– Совесть свою давно вы пропили, Бурдинский! И партизанскую, и человеческую! И ответственное поручение сорвали! Замечательный человек из-за вас погиб! – ударил кулаком по столу директор ГПО.

– Неужто мы Аносова… по пьяному делу?! – вскочил со стула Бурдинский.

– Не переигрывайте, Бурдинский… Ишь, руки-то заломил! Только на сцене и выступать! – Лев Николаевич выругался, зло глядя на обросшего седой щетиной, неопрятного увальня. – Если бы не Аносов, ещё неизвестно каких дел вы бы натворили, пьянчуги хреновы!

Бельский снова выругался, отчего Бурдинского затрясло ещё больше, но уже не столь с перепоя, сколько от явного, выплеснувшегося наружу панического страха.

– От руки Ленкова сегодня ночью погиб начальник угрозыска товарищ Фоменко!

У Бурдинского подкосились ноги, он рухнул на стул и закрыл лицо руками.

Бельский не оговорился. У чекистов, да и у самого директора ГПО, не было и тени сомнений, что с чердака дома Гроховского стрелял не один Мишка Самойлов. Бельский был убеждён, что вряд ли бандит-одиночка мог действовать столь отчаянно и нагло. Из показаний уже арестованных ленковцев следовало, что Самойлов приближён к главарю, предан ему. И где гарантия, что в суматохе перестрелки с чердака юркнул в темноту только Мишка? На чердаке поутру, во время обыска дома, чекисты обнаружили стреляные гильзы от маузера. А не Коська Баталов ли говорил Ронскому, что маузер Анохина «снял с продажи» и забрал себе Ленков? И не потому ли так отчаянно вел себя Самойлов, что отвлекал внимание от главаря. Конечно! Ускользнул в суматохе сам Ленков!

И много после, чуть ли не до наших дней, останется немало сомневающихся в том, что ночью в доме Гроховского маузером в одиночку орудовал Самойлов.

– Сейчас вас отведут в камеру, – нарушил гнетущую тишину Бельский. – Хорошенько подумайте, Бурдинский! В такое вы дерьмо вляпались, что трудно сказать, отмоетесь ли. Сегодня или завтра с вас снимет официальный допрос товарищ Колесниченко, следователь по особо важным делам Высшего Кассационного суда… Ну а там поглядим…

– Дайте мне ещё одну возможность! Прошу! – очнулся Бурдинский, умоляюще прижимая скрещенные руки к груди. – Ещё одну! Достану змеюку!..

– Уведите арестованного!

2

С распоряжением Лаврову директор ГПО опоздал. Ещё утром уголовным розыском Коська Баталов был арестован. Сразу же сознался в убийстве на 33-й версте Витимского тракта, назвал своих сообщников – Михаила Самойлова, Якова Бердникова и Михаила Крылова. Удалось быстро взять Бердникова, который тоже в молчанку играть не стал. Всего в течение дня 19 мая угрозыском было арестовано семнадцать бандитов. Конечно, не все они были ленковцами, но попались тоже не за здорово живёшь. Однако Самойлова и Крылова обнаружить пока не удалось.

– Меня только девятнадцатого марта из тюрьмы освободили, – плакался в угрозыске Баталов. – Помыкался, работу ища! Две недели на ломовой бирже в работниках пробыл, но отказали… Потом мы с братом Спиридоном занялись лодочным перевозом людей через Читинку. Проработали эдак недели три, пока в Кузнечных у нас не проложили мостки. Снова пошёл искать работу, но не нашел…

– Ты нам про свою горькую долю тут не чеши! Рассказывай, с кем, когда и как на убийство сговаривался?

– Так, а чо тут… Наводку дал Николай, который живет на сорок седьмой версте Витимского тракта…

– Фамилия наводчика?

– Костиненко-Косточкин. Он и предложил золотых купцов и спекулянтов на тракте штопорить… А энти-то ехали с кучером на тележке. Вот Мишка и сказал нам, мол, это едет какой-то крупный спекулянт…

– Ты не перескакивай, рассказывай все по порядку!

– Я и говорю… Дело дал Николай Косточкин. Пойти на Витимский тракт грабить проезжающих там торговцев. По тракту-де проезжает много как русских, так и китайских купцов, провозящих с приисков золото, так што можно при удаче взять фунтов пять золота. А для того, штоб идти на это дело, сказал, што нужно собраться человекам четырем-пяти. Самойлов согласился… Ну и я… Ещё сказал, мол, могу взять с собою Кешку Крылова, с им мы с детства знаемся. Ну, ещё Яха Бердников… Мишки Самойлова сосед, цыган. Идти на тракт мы собрались, стало быть, девятого мая… Все собрались у меня… Все с оружьем – винтовками военного образца, только вот у Кехи винтовки не было. Он своей не имел, а достать нигде не мог… – монотонно рассказывал Баталов, покашливая и почесываясь.

– …Провизии с собою взял только один Кешка, то есть Крылов, а остальной хлеб, около пуда, мы передали Косточкину. Штоб, стало быть, на горбе не переть. Николай нам его должен был доставить назавтра, стало быть, десятого мая, прямо на тракт…

– …Косточкин, как наводчик, был в курсе наших сговоров и сборов, – уточнил после некоторой паузы Коська и на равнодушной ноте продолжил:

– …Как стемнело, отправились в дорогу. Эта, значит, троица – Крылов, Самойлов и Бердников – ушли вперёд, а я за ними через полчаса. А собрались все вместе уже за поскотиной Караваевской заимки. Здеся отдохнувши, пошли по тракту. Дошли до двадцать шестой версты и на рассвете устроили привал, попили чаю, отдохнули и пошли дальше. На тридцатой версте опять попили чаю и пошли до тридцать первой версты. Там просидели часов до двух дня. Сидели в стороне от дороги в кустах, чаю не пили, потому как хлеба у нас больше не было…

– Горазды вы пожрать да чаю попить! – не удержался присутствующий на допросе старший агент Габидулла Гарифулин, на которого тут же сердито цыкнул Баташёв. Но реплика Коську не смутила и монотонности его страшного рассказа не убавила.

– …Кады мы, стало быть, там в кустах сидели, то увидели проезжающих по тракту крестьян на нескольких подводах. Они по сено ехали. Мы остановили их… Отобрали у них хлеба и картошки.

– Не боялись, что запомнят ваши рожи?

– Хе… Так мы лица-то платками закрыли… Ну и вот… Отпустили потом энтих крестьян, вернулись в кусты и стали закусывать. Закусили и дальше прошли версты две, кады по пути нас обогнал Карболай. Мы, кады ево увидали, враз свернули в сторону. Штобы, стало быть, он нас не узнал…

– Кто такой этот Карболай?

– Карболай-то? Сосед наш. Всех нас знат в лицо. Живет Карболай тоже в Кузнечных, содержит ломовую биржу и баню. И он знаком с Косточкиным, так как Косточкин, кады в город приезжат, то завсегда у Карболая останавливатся, а он, Карболай, проезжая по тракту, останавливатся на постой у Косточкина.

– Увидел вас Карболай?

– Увидеть-то, конечно, увидел, но признал ли – это вряд ли. Мы жа враз свернули в лес. Разве што спины… Ну и вот… Проехал он, стало быть… А за ним, саженях в двустах, ехал следом Косточкин. Кады он поравнялся с нами, мы с Мишкой Самойловым вышли к нему из кустов и спросили: «Где хлеб?» Он сказал, што положил его на тридцатой версте в том месте, где условливались. Мы ещё спросили его, не слышно ли там про нас чего-нибудь. Он сказал, што нет, и рассказал нам, што сейчас сзади его едет китайский обоз с мукой и мануфактурой, подводы две или три. Остановите, говорит, и берите побольше муки. Мука, мол, в пудовых мешочках, брать удобно… Потом сам он ударил по лошади и поехал дальше…

Баталов замолк, обвел глазами кабинет, остановив взгляд на графине. Гарифулин налил ему в кружку воды. Вылакав воду гулко булькающими глотками, Коська, не утирая бороды, повёл свой рассказ дальше, следя исподлобья, как старший агент Васин строчит вслед за ним по бумаге.

– …Косточкин, стало быть, уехал. А мы отошли вновь в кусты, сидим, закусываем. Это уже, стало быть, было на тридцать третьей версте, саженях в пятнадцати – двадцати от дороги. Вот в энто время один из нас заметил, што в город по тракту едет лошадь с тележкой, в которой три человека… Мишка предложил штопорить проезжающих, мы с им согласилися. Тока они с нами поровнялися, как мы выскочили на дорогу и крикнули: «Стой!» И сразу же по нам раздалися выстрелы! Яшка Бердников, как бывший к имя ближе других, с ходу дал по имя выстрел. Мы выстрелили по имя тоже. Насколь припоминаю, двое из едущих сразу свалились в канаву, а кучер соскочил с тележки и пустился бежать в сторону, в лес…

– Значит, первым выстрелил Бердников, потом вы с Самойловым?

– Яха целую обойму высадил и заложил вторую… А я при стрельбе выстрелил два патрона. Сколь выстрелил Самойлов, не знаю, а Крылов Кешка не стрелял. Я жа говорю, у него винтаря не было. Он потом схватил коня, который при стрельбе бросился в сторону. А кады он коня завернул, мы посмотрели в тележку и увидели много убитой дичи. Поняли, конешно, что убили охотников, а не спекулянтов…

«Нет, не знали они, точно, не знали, кто в тележке едет! Если Баталов и врет, то только в деталях. – Баташёв горько вздохнул. – Прав был Дмитрий Иванович, царствие ему небесное… Чистая всё это уголовщина…»

– …Подбежали к свалившимся, видим, один из их жив… точно не помню какой. Яха подошел к нему вплотную и дострелил. В руках у добиваемого ещё карабин был, а лежал он на боку, видимо, готовый для стрельбы, но настолько был тяжело ранен, што не в силах был стрелять… Добив раненого, мы обыскали убитых. Я взял брауниг, Мишка взял маузера, у убитого толстого из кармана… А ещё у энтого деньги были… Пятнадцать рублёв золотом и два рубля серебром. Другие робята забрали оружие убитых, лежавшее завернутым в тележке… Потом мы быстро поехали от места убивства дальше, на хребет, а через версту, можа, полторы, свернули вправо от тракта. Отъехали в сторону с версту и стали смотреть всё лежавшее в тележке…

– Где другое оружие убитых?

– Взятое оружье мы отнесли в сторону и спрятали под колодами…

– Сможешь указать?

– Так, смогу, однако…

– Что делали дальше?

– А дальше што делали… Лошадь прогнали ещё с полверсты, распрягли и оставили на произвол судьбы. После чего, стало быть, возвернулись домой в город через сопку. Из найденного документа, как это… во! – удостоверения, которое прочитал Мишка Самойлов, оказалось, што убили каких-то политических деятелей… Понятно, нам энто ни к чаму, испужались. Не доходя до города, взятый у убитых карабин и свои винтовки мы спрятали в лесу, в пади Сенной, тока револьверты убитых и сапоги с ботинками взяли с собой в город. Ботинки унёс к себе Кешка Крылов, сапоги – Бердников, брауниг унес я, а маузера – Мишка. Назавтра Мишка мне сказал, что маузера и брауниг нужно продать. Мол, я, говорит, скажу Ленкову, и он их продаст. Я ему сказал: «Скажи, если ты с ним знаком». В тот же день, под вечер, Мишка сообчил, мол, Ленков предлагал револьверты в каку-то пекарню, но там не купили. Тады я пошел к своему брату Спиридону за советом, нащёт продажи револьвертов, хотя бы «браунига»…

Остальное Баташев в подробностях знал от Володи Ронского, «квантиранта» Спиридона Баталова.

– И последний вопрос, Баталов. Где может скрываться Бердников?

– А чёрт ево знат! Душа цыганская, перекати-поле… В городе он по Кузнечным шарится, но теперя куды там сунешься!.. Вы ж там всё начисто спалили! Пойдёт к знакомому на первую Читу или на Хитрый остров, к Петрову…

Бердников после убийства ушёл в деревню Кадахту, к теще Барбичихе, прожил там три дня и отправился в Могзон за женой, но узнал, что она у знакомого китайца в Яблочной, так чаще называли станцию Яблоновую. Отправился туда, забрал жену. На поезде поехали в Читу, но на станции Ингода парочку высадили, как безбилетников.

С оказией до Читы все-таки добрались. Вначале остановились у старого знакомца, Василия Линкова, на первой Чите, а потом перебрались на Хитрый остров в дом другого знакомого – Петрова, где Яшка-цыган и был 19 мая арестован угрозыском.

Узнав об этом на очередном допросе, Коська Баталов перестал давать показания, впал в угрюмую нервную сумрачность – куда монотонное равнодушие и многословие делись! Поначалу ещё повторял, что только в деле на Витимском тракте замешан, не более оного, но вскоре и от этого стал отнекиваться.

Бердников же показал, что Самойлов может скрываться в Кадахте у цыган или в Бальзое, а в бега с ним ударилась и сожительница – Ленка Курносая. О Кешке-Крылёнке – Иннокентии Крылове, четвертом участнике убийства – Яшка ничего сказать не мог, не знал, где тот может затаиться.

Показания Якова Бердникова отличались ещё большим цинизмом, чем у Баталова. Ничего не скрывал, себя не обелял, на других вину не сваливал, полностью подтвердив показания Коськи и ранее опрошенных свидетелей.

В отличие от двух убийц наводчик и подстрекатель Костиненко-Косточкин врал и изворачивался, как умел, но, припертый уликами и свидетельствами против него к стенке, с истерикой, слезами и соплями сознался во всём.

На очной ставке со Станиславом Козером трясся осиновым листом.

– Насколько подл этот человечишка, – брезгливо сказал после допросов Косточкина Лев Николаевич Бельский. – Сам навёл убийц, а потом уцелевшему Козеру давай помогать искать охотников на озерах. Ахал и охал, сочувствовал, переживал! Истинный Каин!

К сожалению, признания Костиненко-Косточкина мало пролили света на возможные адреса нынешних тайных убежищ Самойлова, Крылова и главаря – Константина Ленкова.

– А давайте, братцы, потрясем старого Бизина! – предложил на вечерней планерке товарищам Иван Иванович Бойцов, которого ещё покойный Фоменко посоветовал Бельскому и Проминскому привлечь к расследованию по ленковской шайке – допросам арестованных бандитов.

Так и было сделано, как ни воротил нос нынешний важный следователь Высшего Кассацсуда Колесниченко. Удивительно, думалось иногда Баташёву, это как же надо было суметь оборотню Лукьянову закомпостировать мозги большому милицейскому начальству, что до сих пор на полезнейшего человека тень наведена! Впрочем, кто Бойцова знал, тому никакой тени не представлялось.

Иван Иванович предлагал потрясти Бизина не только из-за прямой связи с бандитами и самим главарём. На днях старец выкинул совершенно непонятный фортель.

3

Из Общества потребителей службы Читинской железной дороги 16 мая поступило в уголовный розыск заявление о краже лошади. Разбирательство «по горячим следам» привело на Новые места к дому Барановского, где проживал… Бизин!

Доказательства были неоспоримы. Старого прохиндея доставили в отделение уголовного розыска к Баташёву. После опроса в порядке дознания объявили Бизину постановление по обвинению в краже лошади и, отобрав от него подписку о «неотлучке из гор. Читы», отпустили.

Но 19 мая, после гибели Дмитрия Ивановича, Бизин, по настоянию Бойцова, оказался за решёткой. Показания о его тесной связи с Ленковым дал на очной ставке с бывшим купчиной Багров, рассказавший, что только с Ленковым бывал у Бизина раз семь и по поручению атамана несколько раз заходил, передавая свертки и условные словечки.

После такой информации дедка начали трясти целенаправленно. Много к нему накопилось вопросов, чрезвычайно много. Подключились к допросам и сотрудники ГПО.

У последних – интерес известный. Пришлось Бизину подробно, в деталях, вспомнить автобиографию. Сквозь зубы рассказывал о своём купеческом размахе при царе-батюшке, о бакалейной торговле в Чите, магазинах и публичном доме в Харбине (насчет последнего Бизин упорно отрицал), о шансоньетке Островской и её двоюродной сестре, полюбовнице, а потом и кратковременной супруге атамана Семёнова – Маше-цыганке.

В ответах же на вопросы о Ленкове Бизин стал окончательно скуп на слова. Выдавил из себя осторожно, что Ленкова в лицо знает, но последний раз встречался он ему год назад на базаре, а познакомились они, дескать, случайно, три года назад, когда простой кукинский крестьянин Костя Ленков продал и доставил Бизину подводу сена. Только и всего. Что Ленков занимается грабежами и ведать не ведал!.. Больше ничего от старикана не добились ни в угрозыске, ни в ГПО, куда был передан арестованный.

– Знаешь, Миша, – говорил после Бойцов Баташёву, – мне кажется, что Бизин и есть главная фигура в шайке. Понятно, что верховодил всеми этими гавриками в налетах Ленков, но вряд ли у него вот так организовать шайку да такую конспирацию устроить ума хватило. А Бизин, посмотри, – он же единственный высокограмотный в этом сборище. Такими делами, Миша, ворочал наш незабвенный Алексей Андреевич в прошлом, а нынче лошадку будет красть! Не вяжется всё это!

– Так они же все шкурники, Иван Иванович, ничем не брезгуют…

– Э, нет, Миша! Это кто слаще морковки ничего не видел – тому любая добыча за счастье, а Бизин так размениваться не станет. Слушай, а не пытается ли Бизин за таким пустяковым делом укрыться? Вот привлекают его за кражу лошади. Дело простое, до суда доведут быстро… И проходит наш дедок жалким конокрадишкой, совершенно в стороне от ленковской шайки. Сам по себе! Мелкий воришка! Каково, а?

– Думаешь? – озадаченно протянул Баташёв.

– Думаю, думаю! – с жаром продолжил Бойцов. – Старикан-то, Миша, ой как себе на уме! Далеко вперёд смотрит! И через проницательность свою понял, что спета песенка всей ленковской шатии-братии, как и самого атамана. Чего же за них держаться? Наоборот, самое время подальше в сторону уйти… Видимо, когда узнал, что убийство товарищей Анохина и Крылова – дело рук шайки, тут-то и зашевелил мозгами. Это злодеяние, Миша, громкий резонанс имеет. Сам знаешь, кто к нему хотя бы боком причастен – под расстрельной статьёй ходит. Вот Бизин и решил от разоблачения спрятаться… в тюрьме! Старику за лошадь много не дадут!

– А что, может, и так! Ничего… В гэпэо его ещё, думаю, на многое расколят! Вон, как взялись – за Самойловым целый конный отряд вверх по Ингоде послали!..

– Так… А здесь у нас кто? – Рассуждения Баташёва прервал заглянувший в кабинет новый начальник отделения Домбровский.

Назначен он был только вчера, 20 мая. Весь день провёл в Главном управлении милиции, поэтому с сотрудниками начал знакомиться сегодня.

4

Молодой, неполных двадцати шести лет, энергичный и решительный в суждениях до своенравности, Леонид Ильич Домбровский прибыл в Читу с Дальнего Востока. Там он приобрёл определенный опыт сыскной работы, но более был замечен именно своей кипучей энергией, независимостью суждений, смелыми оценками всего, с чем сталкивался, открытым критическим анализом ситуаций борьбы с уголовщиной.

Это очень нравилось в нём Моисею Яковлевичу Воскобойникову, который практически был ровесником Домбровского – два года разницы – и тоже прибыл в Читу недавно, временно пока занимая должность помощника заведывающего административным отделом МВД ДВР.

Правительство рассматривало вопрос о назначении Воскобойникова Главным правительственным инспектором Народной милиции. Леониду Ивановичу Проминскому предложили исполнять обязанности заместителя – помощника Главного правительственного инспектора милиции. Воскобойников долго не задержится в милиции – в декабре 1922 года будет назначен комиссаром финансового отдела Дальревкома и должность свою обратно сдаст Проминскому. В общем, Моисей Яковлевич представлял собою яркий образец только что нарождавшейся партийной номенклатуры – куда пошлёт партия, там и будем руководить… Его протеже Домбровский шефа боготворил.

– Здравствуйте, товарищи! Кто из вас товарищ Баташёв Михаил Степанович? – спросил Домбровский.

– Здравия желаю, Леонид Ильич! – с дружеской улыбкой ответил Михаил. – Очень приятно познакомиться. Баташёв – это я.

– Здравствуйте, – кивнул одновременно и Бойцов.

– А вы кто будете, товарищ? – строго посмотрел Домбровский на Ивана Ивановича.

– Старший милиционер уездной милиции Бойцов…

– Он, Леонид Ильич, раньше тоже в угрозыске… – попытался внести ясность Баташёв, но Домбровский не слушал.

– А… Это вас привлекали к допросам? Теперь, как понимаю, с передачей всего расследования в Госполитохрану, необходимость в этом отпала. Попрошу, товарищ Бойцов, отбыть сегодня же к месту службы.

Ошарашенные столь быстрым решением, друзья молчали. Домбровский же скользнул быстрым взглядом по кабинету и повернулся к дверям. Уже с порога приказал Баташеву:

– Проводите товарища Бойцова к выходу, а потом зайдите ко мне.

– Вот так «новая метла»… – только и проговорил Баташев, когда двери за Домбровским закрылись.

Бойцов молча нацепил мятую фуражку, пожал Михаилу руку и, ни слова и не говоря, шагнул к выходу. Хотел его окликнуть Баташёв, да что сказать… Такая обида…

– Слушаю тебя, Леонид Ильич, – хмурясь, появился перед столом начальника Михаил.

– Давайте, товарищ Баташёв, сразу условимся. И вас, и через вас всех сотрудников, хочу предупредить – называть меня нужно на «вы». Мы – люди служилые. И делимся на начальников и подчинённых. Надеюсь, это понятно. Присаживайтесь. Делопроизводитель мне сказал, что ключи от сейфа начальника у вас. Почему?

– Очень всё просто. Мне умирающий Дмитрий Иванович приказал их забрать. Наказал, чтобы я всё, что в сейфе было: денег немного, личные вещи Дмитрия Ивановича и его личная переписка… Так, вот… Чтобы я всё это отдал его жене, Зинаиде Васильевне. Что я и сделал, выполняя его последнюю просьбу.

– А по какому праву единолично вскрыли сейф начальника?

– Единолично не вскрывал, а вскрывал в присутствии понятых, о чём составил акт.

Баташёв встал, вынул из бокового кармана бриджей связку ключей, подошел к сейфу и, сорвав печать, открыл замок. На средней полке металлического хранилища лежал лист бумаги. Его вместе с ключами и положил перед новым начугро.

– Это не акт, а филькина грамота! – пробежал строчки Домбровский. – А где секретные дела по личной агентуре Фоменко?

– У Дмитрия Ивановича всё было тут, – постучал себя по лбу Михаил. – Ему вести агентурный дневник не требовалось. Он вообще всю агентуру держал в уме. И был, между прочим, строгим, но очень тактичным начальником…

Домбровский пристально посмотрел на Михаила и, ничего не говоря, схватил трубку телефона.

– Дайте мне пятьдесят восьмой номер. Проминского! … Жду… Леонид Иванович? Здравствуйте! Домбровский беспокоит… Что? Так я только дела принимаю… Нет, теперь всё в Госполитохране, вы же знаете… Нет… Настроение? Настроение, Леонид Иванович, боевое, но многое просто отбивает руки!.. Дела запущены – вот что доложу. Куда не кинь – всюду клин! Разгребать много чего придется – полнейший завал! Что?.. Конечно, конечно! Совершенно с вами согласен!.. Да… Да… А что он мог один сделать! Сами же знаете! Вот и вчерашний приговор Нарполитсуда по Сметанину и Дружинину… С такими помощниками наработаешь…

Баташёву был понятен смысл телефонного разговора. Вчера, 20 мая, после долгого следствия, был вынесен приговор Политического народно-революционного суда Забайкальской области по делу бывшего помощника начальника уголовного розыска Сметанина и старшего агента угро Дружинина, которые обвинялись в проведении самочинного обыска у китайских торговцах и их избиении. Сметанину дали три года общественно принудительных работ без содержания под стражей, а Дружинину – год того же.

«А новый начальничек, оказывается, завалы пришел разгребать! – с горькой усмешкой подумал Михаил. – Как же, мы ж тут всю работу запустили! Ну-ну…»

Домбровский продолжал возмущаться в трубку.

– …Можете, Леонид Иванович, представить степень ответственности, не рядового сотрудника, нет, – помощника начальника отделения! Забрал у смертельно раненного Фоменко ключи от сейфа, самочинно вскрыл, и всё, что там было, унёс жене погибшего прямо домой!.. Нет, не знаю… Там могли быть служебные записи и секретные документы!.. Конечно!.. Что думаю? Полагаю, что надо провести расследование специально назначенной комиссией! Поэтому прошу, товарищ Проминский, такую комиссию обозначить. Да… Безусловно!.. Спасибо… Как говорите, Мартьянов Александр Николаевич? Буду ждать, Леонид Иванович, спасибо… До свидания! Всего хорошего!

Домбровский бухнул трубку на рычаги и насмешливо глянул на Баташёва.

– Вот так дела делаются, молодой человек! За своевольство придётся держать ответ перед комиссией Главупра!

– Так не дела делаются, – тихо, но твёрдо проговорил Баташёв. – Так делишки фабрикуются…

– Но-но! Не забывайтесь, Баташёв! И впрямь вы тут все распустились! – прикрикнул новый начальник, но тут же добавил спокойно, по-командирски: – Можете быть свободны!

«Дальне-Восточный Телеграф»

№ 233. Чита. Суббота, 20 мая 1922 года:

«Управление и сотрудники отделения уголовного розыска Читинской Городской Милиции, Главного Управления нармилиции, друзья и товарищи с прискорбием извещают о понесенной тяжелой утрате в лице погибшего от руки преступника при исполнении служебных обязанностей Начальника Уголовного Розыска отделения Читинской Городской Милиции

ДМИТРИЯ ИВАНОВИЧА ФОМЕНКО.

Вынос тела из Уголовного Розыска Отделения (Енисейская улица, дом Беркович) в воскресенье 21-го сего мая в 11 часов утра по новому времени».

«Дальне-Восточный Телеграф»

№ 234. Чита. Воскресенье, 21 мая 1922 года:

«Убитая горем, жена извещает товарищей и друзей о кончине дорогого Дмитрия Ивановича Фоменко, погибшего от руки бандита в ночь с 18 на 19 мая с. г.

Вынос тела из Уголовного Розыска отделения в воскресенье 21 мая в 11 ч. утра».

«Дальне-Восточный путь»

№ 139. Чита. Вторник, 23 мая 1922 года:

«ПОХОРОНЫ ФОМЕНКО

В воскресенье, 21 мая, состоялись похороны погибшего при поимке бандитов начальника уголовно-розыскного отделения Д. И. Фоменко. В похоронах приняли участие сотрудники нармилиции, минвнудел и др. учреждений и организаций, а также большое число граждан. Печальная процессия продефилировала по Иркутской и Александровской улицам.

На могиле были произнесены речи членом правительства тов. Бородиным, бывшим правительственным инспектором Колесниченко и др. Выступившие ораторы в своих речах оттенили преданность убитого тому делу, во главе которого он стоял, и заслуги убитого в борьбе с бандитизмом и уголовщиной. Не мало бандитов и преступников, разрушающих организм нашей молодой государственности, было обнаружено покойным и представлено перед лицом закона.

Черные силы, на пути преступной деятельности которых стоял Д. И. Фоменко, сделали свое гнусное дело и свели его в могилу. Благополучие граждан и интересы республики требуют напряжения всех сил для уничтожения этого бандитизма, вырывающего из рядов честных работников государства лучших людей.

Обращал на себя внимание огромный плакат с надписью: „Борьба с бандитизмом до полного его искоренения“».

«А К Т № 1

1922 года 26-го мая в гор. Чите комиссия по ревизии Читинского Уголовного Розыска, учрежденная приказом Гл. Пр. Инспектора № 30 от 24 мая 1922 года в составе Председателя комиссии Ревизора-Инструктора Управления Нармилиции МВД Мартьянова А. М., Помощника начальника Читинской городской милиции Соловьева И. М. и Представителя Комячейки Читинской Инструкторской Милицейской Школы гр. Горячко.

Приступив сего числа к ревизии денежных сумм и секретных документов, приняла заявление от вновь назначенного Начальника Уголовного розыска гр. Домбровского о том, что никаких денежных сумм и секретных документов при вступлении его в исполнение служебных обязанностей ему передано не было.

В следствии изложенного заявления Комиссия, приступив к выяснению указанного факта допросила Помощника Начальника Читинского Уголовного розыска гр. Баташева, который дал показания следующего содержания:

19 мая с.г. в 4 часа утра был ранен при исполнении служебных обязанностей Начальник Уголовного розыска гр. Фоменко, который передал Баташеву ключи от служебного кабинета с тем, чтобы он принял в свое ведение хранившиеся в кабинете деньги, документы и вещи. Вследствие этого поручения им, гр. Баташевым, был открыт служебный кабинет, причем в столе и сейфе было обнаружено 60 руб. мелким серебром, авансовые денежные документы, портфель и личная переписка гр. Фоменко. Указанное было передано им жене гр. Фоменко – Зинаиде Васильевне Фоменко. Передача была произведена им на основании того же упомянутого выше распоряжения гр. Фоменко. При открытии кабинета, изъятии и передаче денег и документов присутствовал в качестве понятого гр. Попов Андрей Васильевич, сотрудник Министерства Народного Хозяйства, который был привлечен им, Баташевым, как частное лицо, оказавшееся в тот момент в уголовном розыске. О произведенных им действиях был составлен соответствующий акт, каковой он и предъявляет для приобщения к делу.

Комиссия, выслушав изложенные выше объяснения Помощника Начальника Уголовного розыска гр. Баташова, ПОСТАНОВИЛА:

Настоящий акт с приложением к нему копии акта, составленного гр. Баташевым об изъятии денег и документов из служебного кабинета Начальника Читинского Уголовного розыска представить ГЛАВНОМУ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОМУ ИНСПЕКТОРУ НАРМИЛИЦИИ ДВР и в копии препроводить Начальнику Читинской городской Народной Милиции.

Председатель комиссии – Мартьянов

Члены: Соловьев, Горячко».

На копии акта – чернильная резолюция: «Начальнику гормилиции. Подвергнуть дисциплинарному взысканию помощника нач. уголрозыска Баташева за самовольную передачу документов и денег. 26/V – 1922 Л. Проминский».

Больно из жестких прутьев оказалась новая метла!

 

Глава пятнадцатая

1

Пока новый начальник уголовного розыска разбирался с фактами нерадивого отношения к службе вверенных ему сотрудников, Госполитохрана продолжала мероприятия по ликвидации ленковской шайки.

Павлик – как называли в ГПО Павла Калинина – терпеливо отслеживал всё, что происходило в доме Цупко.

А «квантиранта» здесь уже не стеснялись, из чего он сделал вывод: бандитам нужен, но не в качестве дополнительного «штыка». Тогда зачем? Какая роль отведена ему бандитами? Калинин терялся в тревожных догадках.

К Цупко вечерами приходили какие-то люди, они довольно громко разговаривали на кухне или в комнате, где спал хозяин. Вот и вчера мужик толстый приходил, договаривался насчет каких-то колес, потом чего-то бормотал Филиппу про патроны и винтовку.

Толстого Павел не знал, но, пожалуй, ещё более лучшим было то, что толстый не знал Павла.

Это был выпущенный из-под ареста Егор Бурдинский. Директор ГПО Бельский все-таки дал ему ещё один шанс. Да и не Бельский вообще-то, а сам товарищ министра Иванов!

У следователя по особо важным делам Высшего Кассационного суда ДВР Колесниченко дрожащий за свою шкуру Бурдинский твердил, как пономарь, одно: выпил без меры, бес попутал, одурел, абсолютно ничего не помнит.

Наума Тащенко взяли в оборот куда как крепче – за «длинный язык». И Письменнов и его «адъютант», которого тряс за грудки пьяный Тащенко, очень насторожились словам, слетевшим с языка Наума: про «нашего Ленкова», которого-де хотят заарестовать, видите ли, собутыльники.

Письменнова выпустили сразу – к нему доверие было полное. Быстро разобрались и с Афоней Ульзутуевым, тоже вскоре отпустили. Остались в арестном помещении ГПО Бурдинский да Тащенко. Про второго разговора нет, а Егора снова повели на разговор к Бельскому.

В директорском кабинете Бурдинский с порога и – обомлел враз!

Сидит рядом с Бельским товарищ министра внутренних дел Михаил Данилович Иванов и смотрит он на Бурдинского пронзительными глазами, прошивая, как очередью из «максима»!

– Никак не ожидал я, Егор Ильич, что так поступите с Аносовым. Что же, действительно расправиться хотели? И за что, спрашивается?

– Михаил Данилыч, поверь, ты ж меня знаешь!.. Да разве мы на мокрое дело… Никогда! Просто по пьянке злоба взыграла у Наума… А я… Ежели бы не одурел тагды от водки проклятущей, то враз бы всё это непотребство пресёк! Наука дураку…

Бурдинский обхватил опущенную голову обеими руками и замычал, раскачиваясь из стороны в сторону на стуле.

Иванов несколько минут молча смотрел на обезумевшего Егора, потом переглянулся с Бельским.

– Ладно, хватит! Возьми себя в руки! – прикрикнул он на Бурдинского. – Что, как баба, распустил тут сопли! Возьми себя в руки, я сказал!

Бурдинский с тоской и мольбой поднял на Иванова больные глаза.

– Ладно, поверим тебе на слово в отношении Петра Афанасьевича. Кстати, он, пока вы пили да убить его грозились, глаз не сомкнул – участвовал в операции по захвату ленковцев в Кузнечных рядах. Погиб там хороший наш товарищ… А Ленков ускользнул!

Иванов сделал паузу, изучающе глядя на Бурдинского. А тому чего уж тут на такое говорить. Влип по уши!

– Вот что, Егор Ильич… Времени у нас в обрез, лясы точить с тобой некогда, да и не намерен. О твоей связи и дружеских отношениях с Ленковым нам теперь доподлинно известно.

Бурдинский снова безвольно свесил голову.

– И для тебя эта старая, замешанная на поганеньких контрабандных делишках дружба с ним оказалась выше интересов дела революции! – гневно продолжил Иванов. – Понимаешь ты это, дурья твоя башка?! Одним-единственным можешь ты искупить свою вину…

– Смертью… – прошелестел белый как бумага Бурдинский.

– Кому она нужна, дурень! – горько проговорил Иванов. – Хотя, как меру революционного наказания, ты её заслужил по полной. Если по совести – сажать тебя надо на одну скамью с бандитами и судить как сообщника и укрывателя главаря шайки! При таком раскладе, Егор, и впрямь до старухи с косой – путь небольшо-ой! Но один шанс у тебя есть.

– Чево от меня требуется? – глухо спросил Бурдинский.

– Твое искупление вижу в одном – помочь нам взять Ленкова живым или мёртвым!

– А сможет ли он, Михаил Данилович? – с брезгливым сомнением оглядывая застывшего на стуле Бурдинского, словно в раздумье, спросил Бельский. – Они же с царских времен – не разлей вода. Контрабандили и пакостили вместе…

– Сможешь? – Иванов пронзительно уставился на Бурдинского. – Не просто это, Егор. Тут Лев Николаевич прав. Трудно, ох, как трудно с твоим безволием и трусостью избавиться от предрассудков, от жалости к дружку своему, корешку старинному. А он стал бандитом, понимаешь ты? Кровью десятков людей умылся! Сможешь, Егор, рвануть себя за грудки? А? Рвани изо всех сил, потому что нельзя так жить красному партизану! Или ты только именем партизанским прикрывался?

Иванов снова, как пулёметной очередью, хлестанул взглядом по съёжившемуся Бурдинскому.

– Видимо, так… – многозначительно проговорил Бельский. – Напрасно ты к его совести взываешь, Михаил Данилович. Пропил он её давно, ещё тогда, когда китайское пойло сюда возил, а партизанил… Многие партизанили…

Бурдинский медленно поднялся со стула.

– Я на всё согласен. Достану Ленкова живым, а ежели такова не получится, то доставлю вам его мясом! Не предам! Давайте вашу задумку. Жизни не пожалею…

2

…Второй день шлялся Бурдинский по «укромным» местам. Наконец, 21 мая вечером, добрался и до Цупко. Мол, Костя патроны просил, так я ему немного достал, и винтовку принесу, а ещё могу револьвер достать, тем более, что может это всё сгодиться для отличного «дела». А «дело» – на две тыщи рублей золотом! И причём – без риска. Доктора ограбить – всего делов-то!..

Цупко выслушал вроде бы с недоверчивостью, но Бурдинский видел: глазки у Фили-Кабана загорелись, толстые пальцы зашевелились паучьими хваталками.

– И чо, Гоха, прям-таки и разложили доктора такие деньжищи? Откель у энтих клистирных трубок-то золотишко? Чево-то тут не срастатца… Омманул, Гоха, тебя кто-то…

– Ни хера ты, Филя, не кумекашь! Кады бы речь про жалованье докторишек шла… А тут ты в своей темноте блуждашь! Ты что, забыл про мою членство в Нарсобе? От то-то и оно! – Бурдинский постучал согнутым пальцем себя по лбу. – Меня ещё третьего дни обязали из самой Москвы делегацию докторов встретить. Полтора часа как с вокзала! Энта самая московская компания – не просто доктора! Энто, Филя, больши ветеренарны светила приперлись на помощь Дэвээрии. Слыхал, чай, чо у нас на югах-то деется?

– А чо там деется? – подался вперед Цупко.

– Эван ты темный! Очаг чумы! Скота косит, как косой! Скоро не то, что стада поредеют – воопче жрать будет нечего! От энтого очага заразы ветеренарна бригада и приехала спасать. Понял аль нет?

– И чо?

– Да как чо! На таки дела никаких денег власти не жалеют! Им, Филя, на ликвидацию чумы…

Бурдинский перегнулся через стол к Цупко и продолжил шепотом, округляя глаза:

– Десять тыщ золотых рубликов Рэсэфэсээрия выделила! Чуешь?!

– Да ты чо!

– От тебе и чо! Завтра ихний председатель… Ну, докторской энтой комиссии… Так вот… Он, значит, отправлят всю врачебную команду в Борзю, а сам пока ехать не может, потому как ему энти самые десять тыщ оформить надобно, в банке.

– Так энто чо, брать золотишко из банка придется? Эва… Да там охраны!..

Цупко разочарованно откинулся к стене.

– Тама мы никак с налётом… Прошли времена!

– Ты, Филя, не до конца уразумел. В банке, оно конешно, взять кассу промблема, но дело-то, Филя, в том, что послезавтрево энтот самый председатель комиссии получает в банке две тыщи золотых рубликов, и мы с имя отправлямся в Борзю!

Бурдинский победоносно поглядел на Цупко.

– На такой каравай, Филя, как все десять тыщ рот не разинешь, но две тыщи тоже неплохо, а? А ишо пять сотен золотых рубликов у энтого председателя уже в кармане! Сколь всего выходит навару?

– До вокзала, понятное дело, с охраной денежку повезут… – раздумчиво проговорил Цупко. – Тут ничево не выйдет… В вагоне…

Он пристально поглядел на Бурдинского.

– Дык, в поезде-то, чай, тож без охраны не оставят. И чо ты трендел, мол, без шума могем взять?

– От тут-то и весь кандибобер, Филя!

Бурдинский торжествующе прихлопнул по столешнице.

– Нам вся энта канитель и ни к чаму! Ни движенье на вокзал, ни охрана в вагоне!

– А как жа?..

– «Как жа», «как жа»! Совсем у тебя, Филя, мозги жиром заплыли! Да не будет уже в вагоне денюшек! Ха-ха-ха-ха! – заржал довольный Бурдинский, окончательно войдя в роль. – Не понял, башка стоеросовая?! А вот ето видал?

Продолжая ухмыляться, он показал таращившему глаза Цупко ключ на тесемке, к которой была прикреплена фанерная бирочка с лиловыми цифрами.

– Вот, Филя, ключик! И ключик энтот от председателева нумера в гостинице «Даурия». Смекашь? Ни хера ты не смекашь! Мне сей ключ выдали, как сопровождающему лицу. Штоб я, значит, мог беспрепятственно входить в председателев нумер. Ну, там с документами, опять же – для доставки припасов на поездку. Денежки, Филя, получаем мы с главным доктором послезавтрово днем, а уезжам в Борзю вечером! Ну, допёр? За нумером в гостинице Костя устанавливат наблюденье. Как только деньги окажутся тама – забирает по-тихому. Я, понятно дело, в стороне, а в нумере разве што один председатель энтот и будет. Ему револьвер под нос – и амбец! Связать – да кляп. И лежи он до самого паровоза! Я же тама первый и появлюся, шум-гам подыму, мол, беда, ограбили! А ежели и вовсе никого в нумере не будет – тады и энтот ключик сгодится. Костя золотишко заберёт, а человечик ево незаметный мне ключик обратно ткнёт, где условимся. Потом мы с главным московским доктором приходи в нумер… И опять я шум-гам подымаю! От так!

– А ежели ключ никакой возможности возвернуть не выйдет?

– Че ты, Филя, в таки подробности лезешь! Ключ-то, вишь какой? Сама простота! Завтра же второй такой выточим на старом базаре!

– Во! Это лучше будет!

По Филиному воодушевлению, и особенно по вниканию Цупко во все мелочи, Бурдинский понял: рыбка клюнула. Но клюнула жадная и глупая плотва, а не хитрая щука – Костя.

– Ты, Филя, давай-ка, сыщи Костю. Треба сурьёзно все обговорить. Сам щас видишь – уголовка и «Господи, помилуй» землю роют. Опростоволоситься нам нельзя, а вот умыть господ сыскарей – сам бог велел!

– Непросто это, Гоха, о-хо-хо… – протянул, задумчиво покачивая головой, Цупко. – Надо ж ишшо сыскать Костю-то.

– Сыщешь, коль хотелку приложишь! – осклабился Бурдинский. С этим Филю-Кабана и оставил.

Прислушивавшийся к вечернему разговору Цупко и «толстого», госполитохрановский «подсобник» Калинин этой части их разговора не разобрал. Может быть, и к лучшему, а то поднял бы суету, которая могла задумку ГПО порушить, отпугнуть от наживки щуку.

Наутро Цупко неспешно попил чаю, а потом ни с того ни с сего вдруг спросил Павла: а не хочет он в Маньчжурию податься с надёжными человеками? Калинин растерялся с ответом, а Филипп махнул рукой, дескать, вечером договорим. И ушёл в город, взяв с собой и верного помощника – Ваську Спешилова. Филиппов приёмыш быстро впитал от старого каторжника всё самое худшее.

Обедал Калинин в полном одиночестве, потом прилёг было вздремнуть, но стук в оконное стекло поднял. Павел глянул на ходики, потом в окно. Часы показывали без пяти три, а за окном стоял высокий, плечистый молодой мужчина, который на днях уже приходил вечером к Филиппу. Жаркая волна окатила Павла при взгляде на незнакомца в сером, щегольски сшитом костюме и чёрной фуражке. А тот кивком вызвал Павла к калитке.

– Хозяин дома?

– Здравствуйте… Нет, Филипп Ильич отсутствуют…

– Отсутствуют, говоришь? Ну-ну… Передай ему, что часов в десять вечера снова зайду, чтобы дождал меня дома. Понял? Хорошо… Это ты, стало быть, и есть его квартирант?

Калинин снова кивнул.

– Ладно, бывай.

Мужчина быстро ушел, а Павел наконец-то по-настоящему перевел дух. «Ленков!» Несколькими днями раньше, поздно вечером, к Цупко приходили двое. Один – в шинели, другой – в дождевике. Тот, что в дождевике – сегодняший! – недолго пробыл, вскоре ушёл. А со вторым хозяин поговорил неспешно, потом сели пить чай, пригласил Филипп и квартиранта. За чаем вечерний гость достал из кармана шинели грязный носовой платок, развернул, а там – золото. Золотников сорок-полсотни. Спросил у Филиппа, где побыстрее продать. Потом, когда ушёл и этот, Павел спросил у Филиппа, кто это были. «Ленков», – коротко ответил Цупко. Нетрудно было сообразить, что хозяин имел в виду не визитёра в шинели – тот на знаменитого предводителя шайки явно не тянул, – а вот первый, который тогда пришел в дождевике, а ныне в шикарном костюме, – этот – да! – атаман.

Сердце у Калинина билось неровными толчками. «Будет вечером в десять часов! Надо быстрее сообщить в ГПО!» Павел потянул с вешалки потёртый пиджак. «Ну а как не придёт? Сколько уже раз ускользал! Почует и не придёт… А тут ГПО и нагрянет! Филипп в стороне, а я – в бороне! И потом, если Ленков не придёт, то где его искать? Во-первых, где он живёт, я не знаю, а, во-вторых, при малейшем слове против Ленкова можно ожидать пулю. Эти везде найдут…»

Калинин опустился на стул в тягостных раздумьях.

Через пару минут они были прерваны появлением Васьки-приёмыша, который в отличие от Цупко относился к «офицерику» с ба-а-льшим подозрением.

– Куды это ты навострился? – сразу спросил Васька, зыркнув на пиджак, который Калинин, так и не надев, держал на коленях.

– Я… Пройтись хотел, что-то голова болит…

– Никто не приходил?

– Был какой-то… – ляпнул Калинин и только потом сообразил, что уже видел Ленкова в доме Цупко, и Васька об этом знает. – Вроде этот ваш Ленков, что ли…

– Ну ты даёшь! – встрепенулся Васька. – «Ленков этот»… Да за такие слова!..

– Тихо, малец! – осадил Калинин. – Ещё грибы не вставали на дыбы!

– Сам ты гриб! – обиделся Васька. – Сиди, пока Филипп не придёт. Потом башку свою дурную проветривать пойдёшь! Вот кады Филиппу всё обскажешь про Костин приход, после и…

– Да чего там обсказывать! Только и передал, что придёт часам к десяти вечера…

– Ага, это и передашь. Посидим покудова, чаю попьём…

Злой Калинин бессильно смотрел на хитроумного Ваську Спешилова, тринадцати лет от роду.

Филя-Кабан вернулся поздно – сам около десяти вечера. Выглядел обеспокоенным.

– У себя пока будь, – буркнул Павлу, выслушав весточку от Ленкова и ещё больше нахохлившись. – Не до гуляний… Сиди, ишо надышисся своим воздухом, позову опосля…

Взволнованный Калинин ушёл в свою комнату, взялся было читать, но строк не видел, больше прислушиваясь и косясь в окошко.

Но только ближе к одиннадцати часам скрипнула калитка. В сенях послышался голос – Ленков всё-таки пришел. Они взялись совещаться с Филиппом в кухонке, а в комнату к Павлу вдруг заявился Васька. Разговаривать с ним не хотелось, и Павел сделал вид, что читает книгу. Голоса в кухоньке постепенно обретали силу. Разговор шёл про лошадей и про легкую конную пассажирскую тележку – ходок. Упоминали и Маньчжурию.

– Пора, Костя, пора… Аль не чуешь, как нас обкладывают!..

– Как же! Да у меня уже у самово подмётки горят! Суки!.. Что делать, Филя, что делать?

Ленков вскочил, заметался по тесной кухоньке, тут же, задев локтём полку с утварью, выругался и снова сел напротив Фили-Кабана.

– А может, собрать всех верных людей, да как вдарить по пёсьему уголовному розыску!

– Каких верных людей, Костя? Окстись! Да у нас, окромя шушеры мелкой, воопче никого не осталося…

– Врёшь, меня так не возьмёшь! Партизан подыму знакомых…

– Да партизаны твои – все по норам, а кое-кто, как ты знашь, в гепео кукует!

– А ты знашь, что я ещё одно письмо ихнему начальнику черканул! Так и так, мол, Костя Ленков с гепео не воюет, политических работников не убиваю, а бью буржуев – кровопийц трудового народа! И добавил, что ежели «Господи, помилуй» будет арестовывать наших партизан, то поплатится кровью. Разнесу весь уголовный розыск и чертову Госполитохрану!

– Ага, борзописец ты добрый!.. Только ты, Костя, ентой бумажкой… Уголья в кострище ворошишь на свою голову! Мне, вона, третьего дни повестку ихнюю вручили… Вызываюсь свидетелём. А тама всякое быть могет – хлоп и в каталажку! Чево ты, паря, а? Али петли на шее не чуешь? Тикать надобно, как наметили…

– Каво мы там… Нынче в Маньжурке, почитай, знакомых спиртоторговцев – хрен да маленько! И те нас забыли… Сунем голову, а ничево и никого уже не знам! Как же это старый хрыч-то угораздился! Говоришь, на лошадь позарился… Какого хрена! Для себя у нас же есть добрые… Ну, хрычина старая…

– Хо-хо-хо, Костя… Чево уж теперя… Ляксея Андреича ноне ужо не выпустят… Слыхал, и его в гепео утартали!

– Мало мы их щёлкали!

Ленков зачем-то вытащил из кармана револьвер, нервно провернул барабан.

– Слышь, Филя, а я был у этого начальничка на похоронах…

– Ох… У Фоменки?! Сдурел!

– Я убивал – мне и хоронить!

– Ты?

– А то!

– Не греби ты на себя, Костя… Чужой энто грех…У тебя и так списочек… Безо всяких фоменок никакой каторгой не отделашься…

– А ты не каркай, Кабан! Меня ещё взять надо! И пулю такую не отлили!..

– Ладно, ладно, чево расшумелся на весь дом! Слышь, так, можа, все-таки квантиранта моево, офицерика ентова, в дело пристроим? Возьмём с собой в Маньчжурию…

– Каво? У него молоко на губах не обсохло! Вот бы Яшку-с-чубом… Куда ж он делся, а?.. А офицерик твой… С кем он нас там сведёт? Аль запамятовал, для чево его Андреич определял? До границы с лишним стволом дойти, а там…

Ленков красноречиво провёл ребром ладони по горлу.

(Самонадеянный атаман и предположить не мог, что это ему готовил такую участь старый Бизин. Это он, сильный и смелый, ловкий и меткий Костя, должен был охранять награбленное золото и камешки до границы, а там бы у Бизина хватило силенок спящего Ленкова прикончить и уйти за кордон с благодарным за спасение от красных Павлушей. Бизин ещё в семёновские времена в квартиранте Цупко разглядел бесхитростную, непакостную душу, в которой отсутствует та алчность, когда и за полушку бьют по макушке.)

– Эва… А ты знашь, как ентот офицерик заново на наш читинский цугундер загремел? – насмешливо глянул на Ленкова Цупко. – По случайности выкрутился, а так-то он – оттуда, – Цупко ткнул пальцем на воображаемый юг, – с секретным поручением! За шпионство его зацапали!

– Теперь все их секретные поручения булькают в сортире! Просрали беляки свои времена! Мы их так расчехвостили, куды с добром… Кончилось белопогонное время! – Ленков махнул рукою.

– Зато мне квантирант сказывал, в Маньчжурии оне себе жисть устроили – богатую! Это, Костя, пока ты с остальными партизанами ихние войска чехвостил, кому надобно было, тот ушёл с золотишком и живёт нонеча себе припеваючи! А пошто мы так не смогём? У нас тоже запас имеется… А ишо Гоха богатое дело предлагат провернуть…

– А чево это все-таки его выпустили? Его, значитца, отпускают, а Наума держат? Почему? – подозрительно прищурился Ленков.

– Зазря ты на Гоху насуропился! Наум-то, сам знашь, языком што помелом… А на Гоху подозренья возводить… Опять же заслуги ево партизанские…

– Ладно… Но дельце, которое он предлагат, какое-то стрёмное. Больно всё просто – деньги сами в руки…

– Ага, а тебе чево надо? Тарарам с пальбой до небес? Тихо взять – в путь-дорожку!

– Сегодня, говоришь, просил Гоха встречи?

– Ну… А то ентот дохтур московский завтра с Гохой уезжать собралися… Получат, стало быть, золотишко – и ту-ту на паровозе!

– Капитал мне, конешно, такой лишним не будет. Золотого запасу не так уж много, да и когда его много было… – усмехнулся через силу Костя – на душе кошки скребли.

Это и Цупко заметно стало. Неприятный холодок пробежал у Фили по загривку.

– А можа, Костя, ну его к лешему, Гоху толстого! А то и впрямь, «Господи, помилуй» так орудует, што не до жиру – быть бы живу…

– Вот мы им напоследок жирную печать и пришлёпаем! Наше вам! – поднялся Ленков. – Пошли, што ли! По дороге обскажешь про полезность твоего офицерика… Мож, и вправду сведёт в Маньжурке с толковыми знакомцами…

– Павел! – позвал Цупко от дверей. Калинин вышел из комнаты с книгой в руках, сзади выглядывал Васька.

– Паша, не в службу, а в дружбу – нарежь, мил-человек, мне табачка, дюже у тебя аккуратно получатся. Заранее наше спасибочко!

Цупко прожурчал просьбу елейным голосом, а Костя ещё раз разглядел квартиранта – ентилигент на вид, ишь, с книжкой… Такой в антриганты не запишется, у такого и знакомства, конешно, благородные…

Несколько успокоенный, Ленков повернулся к Цупко:

– Дай-ка мне пальто вот это твоё, а то свежо покуда по ночам.

Он снял с вешалки коричневое пальто, взамен водрузил на крючок брошенный при приходе серый дождевик.

– Иди крюк накинь, – сказал напоследок Филипп Ваське. И растворился с Ленковым в темноте…

3

К этому времени вся подготовка операции ГПО по захвату Ленкова была завершена. Помимо Бурдинского в группу захвата были определены два молодых, но довольно опытных сотрудника – Спиридон Пряхин и Николай Морехов. Оба успели повоевать, Морехов даже до комроты дослужился.

Местом для встречи Бурдинского и Ленкова выбрали дом портного Каткова. Дело в том, что Ленков знал сорокавосьмилетнего Фёдора Архиповича Каткова очень давно, ещё когда дербанил с Бурдинским в Маккавеево привезённую из Маньчжурии контрабанду.

Хорошо знали портного Каткова в близлежащих к Чите селах, которые он объезжал, снимая мерки и обшивая крестьян, так сказать, прямо на дому. И Костя у него на пошив заказы делал. А то и сбывал Фёдору кое-какую мануфактурку. Был Катков человеком гостеприимным, знакомые сельчане запросто приезжали к нему в город, останавливались на ночлег.

Другими словами, дом Каткова не относился к «хазам», поэтому был вне подозрений, что знал и Ленков. Не палёное место. На этом и строился расчёт ГПО.

Удобен этот дом был ещё и тем, что напротив, с тыльной стороны двора, за забором, торчал вместительный соседский сарай – удобно для засады, укрытия подкрепления. В засаду Бурдинский, с разрешения Бельского, попросил самых надёжных ребят у военкома конного полуэскадрона милиции Баранова. Тот выделил и проинструктировал троих крепких парней во главе с членом партии Яшиным, специально подобрав некурящих, чтобы полную маскировку соблюсти.

Засада была расположена в сарае заблаговременно. Заранее были удалены из дома и его обитатели: хозяина незаметно увезли в ГПО, а его жену и дочь – на частную квартиру.

Дом портного опустел и перешёл в полное ведение Бурдинского, который с двумя своими новыми «помощниками» стал готовиться к встрече с Ленковым: закупил закуску и целую четвертуху спирта. Бурдинский и сам себе не мог объяснить, куда он набрал столько выпивки, ведь знал, что ныне Костя много не пьёт, да и раньше особо не перебирал. Видимо, Гоха мерил своей меркой: пока есть спиртное – надо пить. Сдохнуть, но не оставлять, даже на донышке.

К типичной пропойной психологии у Бурдинского круто примешивался страх. Гоха не мог понять, чего он страшится больше: справедливого возмездия от властей или расправы от руки атамана бандитов.

Наверное, этот страх, заполнивший душу и каждую клеточку некогда могучего, но уже давно заметно обрюзгшего тела, и воздействовал на мозг и остальной организм Бурдинского самым необычным образом. Чаще страх парализует человека, его волю, мысли, поступки. С Бурдинским было всё не так. Из него пёрла неуёмная бравада, незаурядный артистизм. И – даже хмель не брал! Пока шли все приготовления к вечерней встрече, Бурдинский успел уже несколько раз приложиться к содержимому приобретённой на казённые чекистские деньги четверти. Пару раз это ему даже удалось проделать незаметно от «помощников» из ГПО.

А ещё помимо пропитавшего всё естество страха Гоха исходил непонятной тоской и тревогой. Тревогу себе он ещё мог объяснить: а как сорвется задуманное, а как в ходе операции что-нибудь пойдёт наперекосяк… Но вот тоска… Почему тоска? Отчего?

К одиннадцати часам вечера дом на углу Ивановской и Кастринской улиц наполнился томительным тревожным ожиданием. В соседнем сарае притаились бойцы Баранова, через несколько домов – группа сотрудников ГПО.

Бравада, которая ещё недавно пёрла из Бурдинского, как тесто из опары у стряпухи-неумехи, куда-то улетучилась. Он то промеривал шагами просторную горницу катковского дома, то усаживался за накрытый стол, бесцельно передвигая миски с закуской, стопки и побулькивающую четверть, то снова соскакивал, кружил по комнате, по-хозяйски поправляя незамысловатое кружевное плетение на лебезной этажерке и массивном буфете с мутными стеколками в дверцах.

Спиридон Пряхин и Николай Морехов сидели по углам, молча наблюдая за мечущимся Бурдинским. Потом Пряхин так же молча запалил керосиновую лампу, установив её в середину стола, прошёл в спаленку и устроился там у окошка, из которого хорошо просматривалась улочка. Но полчаса спустя просматривать там было уже нечего – полуночная майская темень вступила в свои права.

Бурдинский откровенно занервничал, поглядывая на чекистов. Оговоренное с Цупко время давно прошло, а гостями и не пахло. Гоха нервничал, но внутри у него начинало пробиваться некоторое облегчение – надежда, что Костя не придёт, а, стало быть, кошмар закончится. Бурдинскому не хотелось думать о таком, неудачном для чекистов, исходе приготовленного захвата Кости Ленкова. Желание, чтобы всё сорвалось, не получилось, крепло и заполняло Бурдинского, уже представлялось ему каким-то спасением от всей той жути, в которой он пребывал последние дни. Это желание перемешивалось в сознании с неким наивным ощущением, что, если сегодняшние страхи окажутся пустыми, то вроде бы и не было ничего: ни пьянки у кривого Ибрагима, ни её продолжения в харчевке Фили-Медведя и пивном подвале, ни дебоша в бараке у Аносова, ни звериного желания придавить правильного Петра Афанасьевича. Не было, наконец, и этого страшного похмелья и позора в кабинете Бельского.

Бурдинскому казалось, что если Костя не появится сегодня, – все его, Гохины, напасти сгинут без следа, вернётся прежняя жизнь, наполненная всеобщей почтительностью к нему – депутату Народного собрания. Наполненная приятно щекочущим самолюбие ощущением собственной важности, даже некоего величия и исключительной полезности для Республики. Бурдинскому казалось, что вернётся на круги своя вся его вполне благополучная жизнь.

Он не имел смелости признаться себе, хотя бы в глубине души: при любом исходе сегодняшней ночи уже не будет ничего прежнего, благопристойного и героического. И не потому, что порушил он всё это. А потому, что и не было ничего этого. Никогда не было. А были лицемерие, двурушничество, ложь, хвастовство и самообман. Он не имел смелости признать: жизнь прожита никчёмно, мелочно, подленько.

4

Ленков и Цупко мерно шагали, чутко прислушиваясь к ночной тишине, в сторону нового базара – от дома Цупко на Новых местах, через Кайдаловку на Бульварную улицу, потом спустились вниз, возле пожарки с каланчой красного кирпича свернули на Уссурийскую. Почти всю дорогу молчали. Каждому о своём думалось.

Цупко монотонно проворачивал в голове замысел предстоящего бегства за кордон. Он пугался предстоящей неизвестности и совершенно не видел себя в далёкой Маньчжурии. Точила наивная мыслишка, что сам-то он на грабежи не ходил, в налётах не участвовал, разве что приворовывал помаленьку. Однако такие доводы успокаивали разве что на несколько минут: укрывательство атамана и сбыт добычи куда денешь? А уж за это причешут, когда зацапают, так, что ай да ну!

Старый каторжник вновь и вновь ловил себя на мысли, что иной судьбины себе уже и не представляет. Потому-то в намеченный уход за кордон слабо верил. Яро хватался за эту спасительную соломинку, аж зажмуривался, дурья башка, чтоб не видеть, как она тонка и непрочна! Эх-ма, когда бы у фараонов на него нюх отшибло! То-то бы хорошо – чего бежать куда-то? Дом есть, запасы созданы, баба ядрёная…

Цупко устал от Ленкова. От его взрывной непредсказуемости и жестокой злобы, всё больше и больше наполняющей молодого атамана. Отчаянной злобы зверя, который чувствует, что обложен крепко и основательно. Но Цупко, пропитанный до мозга костей уголовщиной, уже не мог понять, что связывающая его с Костей веревочка на самом деле – удавка.

В последнее время по ночам Филю все чаще душил ужас неминуемого конца. Бухался в подушки, наливаясь до одури спиртным, но не было ни сна, ни покоя. Мутная китайская ханка давала несколько часов такого же мутного полузабытья, потом приходил новый день, а за ним новая ночь ужаса. Содержащийся в готовности на спешиловском постоялом дворе в Песчанке ходок, пара сытых лошадей – вот что в итоге казалось самым верным и единственным средством бегства от участившихся ночных кошмаров… Но кто он и что он без Кости? Только с Костей – тоже никак.

Однажды Филя подумал, что если Костю поднять на «перо», то уйдёт и ночной ужас и перестанут наседать на пятки сыскари. Филя испугался своих размышлений, но с тех пор они стали приходить всё чаще и чаще, вырисовывались в деталях. Как-то раз представилась даже такая картина: стоит он, Филя, около Кости-мертвяка, которого запорол вострым ножичком, как кабанчика, а вокруг – все эти сыскари, удивлённые, ошарашенные. А он, Филя, и сообщает им с улыбочкой, мол, не зря вы, господа-граждане-товарищи, на Филиппа Цупко понадеялись – вот вам дорогой подарочек от старого каторжника, а сами вы – цуцики сопливые! Но эта картинка тут же и исчезла, облив Филю необычным для него чувством стыда, словно помоями. Насочинял, язви тя, бредятину! Однако с тех пор стал Филя почему-то таскать за сапожным голенищем остро отточенную финку.

Сумрачный Ленков, обычно заряжавшийся перед богатым делом удалью и дерзостью, шел на полшага позади Фили, сжимая в кармане рукоятку револьвера. Фартового задора не было уже давно, как и привычную отчаянность исподволь, незаметно из души вытеснили злоба и раздражение. Раздражал даже спокойный и надежный Филя-Кабан, сопящий и колыхающийся медвежьей тушей при каждом шаге. Ленкову хотелось треснуть Филю с размаха по жирному загривку…

Давило угрюмое, дурное предчувствие. Поначалу идти к Бурдинскому и вовсе не хотелось – предчувствие захватило, бросило в жаркую лихорадку размышлений. Но инерция слепой веры в собственный «фарт», боязнь показаться оставшимся подручным несостоятельным…

Ленков вспомнил Кирьку Гутарева. Заметался он от неудач и что? Нету атамана Кирьки! Играть труса перед Гохой Бурдинским было и вовсе позорным. И в мыслях не держал Костя, что может его Бурдинский подвести под монастырь. Гоха – старый и верный дружок! Наоборот, если он, Ленков, не придёт сегодня и не вступит в предлагаемое дело – разве не подведёт Гоху? И что подумает Гоха? Спёкся Костя-атаман, спёкся! А ежели так подумает Гоха, то испарится и фарт. Вот тогда точно – кранты!

Бросаясь в патетику, Ленков заглушал, как мог, тоненький, но настырный голосок черного предчувствия, сверливший душу. И снова спрашивал себя: а что ждёт «старого дружка», когда он, Ленков, на сытых сильных лошадях дунет к границе? А… ерунда! Впервой ли сивому мерину… Отбрехается, да ещё выше подымется! Глядишь, возглавит и правительство Дэвээрии!

Ленков усмехнулся. Настроение улучшилось. Снова подумалось, что всегда ему везло, поэтому не может не срастись дельце и на этот раз. Устроить напоследок тарарам – идея неплохая, совсем неплохая! Устроить напоследок… А что дальше? В паре со старым хрычом Ляксей Андреичем дорожка за кордон выглядела обещающе. Но старикан, похоже, решил схитрить. За умыкнутую лошадку отсидит на цугундере месячишко-другой… А счёт-то пошел на дни!

Ленков, вновь и вновь наливаясь бессильной злобой, мысленно уже не раз на куски резал и Мишку Самойлова, и Коську бельмастого и остальных придурков, устроивших засаду на Витимском тракте. Вот и закрутилась на всю мощь сыскарская мельница – кого хошь в пыль сотрёт! А уж когда Миха главного сыскаря завалил… Ленков выругал себя за нелепую похвальбу Филе – чем в самом деле хвалился-то? Он грабит – они ловят. Жизнь… И высший шик – не револьверами и «перьями» махать, а так обвести фараонов вокруг пальца, чтоб и комар носа не подточил. А вот она, пальба-то: госполитохрановцы и мильтоны как с цепи сорвались. И теперь расчёт один, свинцовый…

Ленков с ненавистью бросил очередной взгляд в спину Цупко. Да уж… Филя – тупая жадная скотина. Осторожный, пакостный. При настоящей опасности или предаст, или сбежит, или… Костя усмехнулся. А что? Бабу свою без зазрения совести порешил, вкус крови понял…

Яркая луна выползла из-за облака, заливая ровным светом Ивановскую улицу, на которую, пройдя новый базар, свернули Ленков и Цупко. По ней пошли в сторону Читинки на Кастринскую.

Ленков снова подумал о предстоящем заманчивом деле. Ни с того ни с сего вдруг припомнились прошлогодние старатели-китайцы. С которых и началась его собственная, полная кровушки кривая дорожка. Былой контрабандный промысел вообще представлялся забавными, удалыми похождениями, удалью молодецкой, как и партизанские денёчки, хотя и там кровушки хватило. Ан нет, не связывается всё это одной веревочкой! А вот с тех китайцев… Оттуда пошла дорожка под уклон. И где она начнёт подниматься в гору? Хотя бы на маломальскую сопочку, с которой можно разбежаться, развернуть крылья и – улететь! Улететь… Куда?! С кем. Старикан Андреич забился в нору, Филя… Гоха… Как так получилось, что вся эта шелупонь, ещё вчера смотревшая ему в рот, разбежалась тараканьём по щелям? Хотя, чего уж там… Большинство вовсе раздавлены, разжульканы безжалостным сыскарским сапогом в дурно пахнущее месиво… Но он, Костя, прорвётся! Возьмёт последний кус и – уйдёт! В ту же Маньчжурку. А что? Здоровьем и силой не обижен. Найдет бабёнку по вкусу, лавчонку заведет на собранный капитал…

Мысли неожиданно перескакнули в забытый кукинский дом. Чего там нынче? Равнодушно подумалось о законной венчанной супруженице – ишь, даже лицо её полустерлось. И малой – какое-то туманное воспоминание – на коленке притих, глазёнками хлопает. А внутри-то и не дрогнет ничего… Всё чужое, всё это не про него… А вот китайцы чёртовы… Ленков словно воочию увидел смирившийся с неизбежным взгляд того, второго китайца, когда хватил топором первого, ударом раскроив ему череп и отбросив за телегу.

В животе заныло-забурчало. Прислонился к забору, запустив руку под брючный ремень, надавил ладонью на пупок – помогало иногда. Впрочем, пришли вроде.

– Филя, – позвал Ленков. – Вперёд один иди, я тут пока побуду. Разведай.

Цупко кивнул и, бесшумно ступая при всей своей кабаньей неуклюжести, шагнул в полураскрытую калитку катковского дома. Привычно подкрался под окно, поискал в ставнях щелку, припал-ввинтился глазом.

В горнице керосиновая лампа освещала стол с закуской, отблёскивая на бутыли. Цупко увидел Бурдинского, выстукивающего что-то пальцами по столешнице, и молодого парня, играющего спичечным коробком. Бурдинский явно уже принял стакашек, потому как что-то втолковывал, назидательно поднимая палец, молодому.

«Ординарец или, как его, язви тя в душу, – порученец! – подумалось Цупко. – Тоже стали бары, скоро без денщика срать не сядут!»

Он отодвинулся от ставни, покрутил головой, прислушиваясь. Тихо.

Цупко вернулся к Косте. Тот по-прежнему стоял, прислонившись к забору, напряженный, как показалось Филе.

– Костя, всё путём. Гоха там с орди… с порученцем своим, а больше никого.

– Что ещё за порученец? – напрягся Ленков.

– Ты же знашь, оне теперича важные шишки, никак без этого не могут. Но и ишо, чтобы охранять персону. Бурдинский меня нащёт парня предупреждал…

– А ты мне ничего не сказал! – с подозрением проговорил Ленков.

– Будя, Костя! Чо ты в сам-деле! Гоха зуб дал – тень енто евошняя, собачка преданная, кровью его Гоха повязал…

– Тогда иди разведай, как следует, а там и я зайду.

– Ладненько, ладненько…

Цупко той же неслышной походкою прошел через двор, поднялся на крыльцо, скользнул в сени.

– О-о, Филипп, ну наконец-то! – раскинул руки, поднимаясь, Бурдинский. – Чо так долго? А Костя где?

– Да тут, недалеко. Щас зайдёт, – ответил Цупко, зыркая по сторонам.

– Ну, тады садись, Филипп, знакомься. Спиридоном парня кличут. Наш, головой ручаюсь! Давай-ка, паря, тяпнем по малому стакашку!

От такого Цупко отказаться не мог.

– Ну, где Костя-то? – закусывая жирной селёдкой, вновь осведомился Бурдинский.

Зажёвывая опрокинутый стаканчик, Цупко недовольно поднялся и вышел во двор. Прислушался, громко кашлянул. В ответ не донеслось ни звука.

 

Глава шестнадцатая

1

Застыв соляным столбом, Цупко несколько мгновений вслушивался в ночные звуки, потом встрепенулся и быстро вышел через калитку, обеспокоенно оглядывая освещённую луной улицу. Снова условно закашлял.

– Тут я, Филя, – тихо послышалось откуда-то справа.

Ленков, чуть согнувшись, сидел на сложенных у забора брёвнышках, скрытый черёмуховым кустом.

– Костя, ты чо тут сидишь? Пошли в дом, всё нормально, Гоха заждался, жратва на столе остыла…

– У тебя всегда всё нормально, кады жратва да выпивка выставлены! – огрызнулся Костя.

– Ты чо? Да я на сто раз всё проверяю! – обиделся Филя и не преминул напомнить:

– Да кады бы не я, у Нюрки с Лёхой на зарученьи…

– Не трынди, помню, – оборвал Ленков. – Все вы, герои с заслугами, только толку нет… Не пойду я к Гохе.

– Вот те раз! – удивился Цупко. – И на хера в таку даль перлися? Дрыхли бы щас…

– Не пойду.

– Ты чо, Костя? Иль чево учуял? Ну, чево?

– Нехорошо мне што-то… Даже пронесло… Выпачкал… твою мать… руки, пояс!..

Филя с участием склонился над атаманом.

– Никак медвежья болезнь приклю…

– Заткни хайло, падла! Уже успел хватить! – злобно отреагировал Ленков, почувствовав свежий запах спиртного.

– О-хо-хо, хватил! Чево хватил-то? – обиженно протянул Филя. – Стопарик махонький. Так сказать, со свиданьицем… Ты, это… Спустись к Читинке, обполоснись… Тут до речки шаг шагнуть…

– Ишь ты, какой заботливый! – язвительно проговорил Ленков. – А то я сам не догадался. Ты мне лучше про другое обскажи. Что там за человек с Гохой?

– Сопляк обнакновенный, – махнул рукой Цупко. – Сидит мышкой. Сразу видать, што он у Гохи на посылках, тот ём тока и распоряжатца: дай это, подай то…

– А Гоха как?

– Чо ты Гоху не знашь, кады на столе четверть? – хихикнул Филя. – Вливат в себя потихоньку. Ежели дело и дальше так пойдёт, то без выпивки останемси…

– Да ёшкин ты кот! – снова озлился Ленков, повысив голос. Но тут же осёкся, внимательно оглядел округу, сторожко прислушиваясь, и добавил свистящим шепотом:

– Мы для чево притопали, для чево, Филя? Ханку жрать или о деле погуторить?

– Там не ханя – спиртяга, – машинально поправил его Филя, за что тут же получил пинок сапогом в голень. – Ладноть, ладноть, Костя! Ну, чево ты? Не суропься… Гоха-то заждалси. Пойдём, а, Костя?.. – Филя снова склонился над атаманом.

– Ладно… Пойду… А ты… ещё в дом сходи. И ждите, скоро я…

– А чо…

– Сказал же – живот крутит! Щас…

Ленков вскочил с брёвнышек, метнулся в гущу кустов.

– Ить, как приспичило… – Цупко покачал вслед головой. – И чево, где сожрал? У миня-то вся жратва добра была…

Он прислушался к собственным внутренностям, недоуменно развёл руками и снова подался в катковский двор.

Бурдинский встретил у порога.

– Ну? Где Костя? Забздел атаман, ли чо ли?

Гоха был уже заметно выпимши, и с ним происходило привычное – язык развязывался всё больше и больше.

Из-за стола выглядывал «ординарец». В отличие от Гохи он пьяным не выглядел. «Да уж… – хмыкнул про себя Филя. – С таким начальничком, как Гоха, ни выпить, ни пожрать, тока смотри да приказанья сполняй!..»

– Паря, маленькая накладка получилася… – Он потянул Бурдинского в сени.

– Кака така ещё накладка? – забеспокоился тот.

– Грех, Гоха, говорить, но Костя наш продристался пулемётом. Щас он на Читинку обмыться пошел. – Филя не удержался, хихикнул.

– Чево это он? – Тревога не отпускала Бурдинского.

– Чево-чево! Можа, сожрал чо несвеже, а можа, – так, от напряженья прохватило… Вот и…

Как Филе не терпелось вернуться за стол, но он себя пересилил и снова вышел на улицу.

Следом тихо подошел к калитке и Бурдинский.

Цупко опять условно закашлял в сторону черёмухи.

– Сюда подойди… – Ленков вывернул с противоположной стороны, из-за угла, держа пальто на согнутой левой руке.

– Костя, всё в порядке. Гоха уж напрочь извелся.

– Гоха, Гоха!.. Чево ты зудишь со своим Гохой! Душа не на месте…

Только тут Цупко увидел, что в правой опущенной руке Костя зажал свой любимый кольт.

– А чо, Костя? Усёк чево-то? В доме-то спокойно…

Последнее у Цупко прозвучало как-то неуверенно. Настрой главаря незаметно передавался и подручному.

– Да нет… Просто чево-то я растележился… Не, не пойду я к Гохе… Мож, завтра с утрянки погуторим, не знаю… А можа… и ну его на хрен, этого дохторишку! Всю добычу все равно не перехваташь. Так и подавиться недолго…

Ленков с облегчением выдохнул, сунул револьвер в карман штанов, выжидательно посмотрел на Филю.

– Эх-ма… – Тот тоже вздохнул. И засуетился: – Ладноть, Костя, как скажешь. Щас зайду, картуз заберу и отвалим подобру-поздорову…

– Эва! Да ты чево, как барыня упирашься?! – шагнул от калитки Бурдинский, подслушав весь предыдущий разговор. – Значитца, уже и мне не веришь? Уже и меня побоку?! – Он рванул ворот и без того расстёгнутой до последней пуговки косоворотки. Материя затрещала. – Ну, спасибо, Костя! Уважил! Это ты со мной, значит, так?! С каких это пор?!

Бурдинский разве что не орал.

– Никшни, дубина! – подступил к нему Ленков, тревожно оглядываясь. – Чево разорался, дурак!

– Да иди ты… Берешься ему помочь, а тут такие кренделя!

Бурдинский с обидой отвернулся. Обиду не играл. Он сейчас и в самом деле сильно обиделся на Костю. За долгое напряжённое ожидание. За все свои страхи. За то, что положил на кон и растерял, продул всё своё былое благополучие. И выговаривал сейчас он обидчику всё на полном серьёзе.

– Не ожидал я, Костя, такова ко мне отношенья! Столь труда положил, штобы все подготовить… А невров? Ты считал мои невры? Ты думал, каково мне? Ношусь, как савраска!.. В мои-то годы… И чо в барыше?! Крутись волчком, а тебе – хрен тычком!..

– Чево ты разошёлся-то? – скривился Ленков. – Мож, тебе трибуну сколотить, от прямо тута? – Он махнул по песку под ногами полами пальто.

– Тебя и впрямь, Гоха, чево-то понесло… – подал голос и Филя. И тут же осёкся: понесло – пронесло, а как бы и вовсе Костя не взъерепенился от таких намёков.

А Гоха – уже по-другому. Очухался. Обхватил Костю за плечи, замурлыкал пьяным кошаком:

– Чево ты, Костя!.. Пошли, выпьем, поговорим. А то развели какой-то цельный балаган посредь ночи на улице. Пошли, братка, пошли… обговорим дельце-то. Богато дельце-то…

2

Так и зашли в дом – в обнимку – Костя и Гоха. Только Филя замер на миг посредь двора, вслушиваясь в ночь.

– Ты, Филя, посредь двора не торчи, – бросил в полуоборот головы Ленков. – В сенках охолонись, округу послухай, опосля своё наверсташь.

– Не тревожься, Костя, послухаю…

– Садись, Константин! Пальтецо сюды давай, повесим на гвоздик! – загудел Бурдинский.

Сам уже навалился на столешницу, булькая в стаканы спирт. Один, полный до краёв, пододвинул Ленкову.

– Выпьем, да дело обмозгуем.

– Пить не буду. – Ленков настороженно уставился на сидящего за столом Морехова, демонстративно вынул и положил под руку кольт. – Что это за помощничек у тебя, а, Егор?

– Свой паренёк, надёжный. Спиря-Спиридон! – Бурдинский осклабился. – Он тебе в гостинице сподручен будет. Филя ж тебе расклад-то обрисовал, с ключом? Во-от… – Бурдинский потянулся к своему стакану. – Давай, братка, за здоровьице! Уж мы-то с тобою, Костя…

На улице залаяла собака. Ленков вздрогнул.

– Чево там?

– А-а… – отмахнулся Бурдинский. – Да мало ли чево она там… Ветер нагавкивает! Чево подхватился? Филя там твой на зорком посту! Откель в тебе, Костя, така пугливость?! – Бурдинский в сердцах ударил кулаком по столу.

Стаканчик со спиртом, поставленный перед Костей, подпрыгнул и опрокинулся, потом покатился к краю столешницы и – крак! – рассыпался на полу стеклянной крошкой.

– Тьфу ты, холера! – выругался Бурдинский. – Спиря, вон на загнетке у печки тряпка, подотри.

Морехов вскочил, бросился к печке, схватив тряпку, начал елозить ей по столу меж тарелок и мисок со снедью.

Пальцы Ленкова легли на револьвер.

Бурдинский хмыкнул, тяжело и медленно поднялся, повернулся к буфету, достал с полочки гранёную стопку, поставил перед Ленковым.

– Наливай себе сам, если воопче со мной выпить желашь!

Ленков не шевельнулся, только молча следил за движениями Морехова. Тот закончил тереть по столу, отбросил тряпку на край стола, плюхнулся на своё место.

– Сказал: пить не буду. Давай о деле, – глухо проговорил Ленков.

– Ну, как хошь… О деле так о деле, – буркнул, насупившись, Бурдинский и глянул на Морехова. – Чо ты такой безрукий! Ни подтереть толком… И портянку эту тут кинул!

Продолжая бурчать, Бурдинский брезгливо цапнул тряпку, шагнул к печи, швырнул тряпку на место и, пьяно покачнувшись, неловко ступил в сторону – на мгновение оказался у Кости за спиной. Выхватил из брючины наган и выстрелил Ленкову в затылок.

– Б-бах-х! – Выстрел грохнул громом небесным.

– А-а-а! – Коряча в страшном крике рот, Ленков дёрнул со столешницы кольт и, разворачиваясь к Бурдинскому, нажал на спуск, одновременно запрокидываясь с табуретки и инстинктивно вскидывая левую руку к голове. – Больно-о-о!

– Б-бах-х!! Пинь-ю!

Пуля свистнула у Гохи над ухом.

У стола охнул Морехов.

Выскочивший из спаленки Пряхин и Бурдинский ударили из «наганов» в ответ.

– Бах! Б-бах!! Б-бах-х!!!

Падая, Костя ещё пару раз нажал в агонии спуск, но пули впивались в потолок, осыпая всё вокруг известью и глиной. А Бурдинский и Пряхин палили, пока не кончились патроны в барабанах.

Изрешечённое тело Ленкова навзничь валялось на полу, из-под головы и спины медленно расползались темные лужи крови.

У стола, с другой стороны от Ленкова, на корточках скукожился Морехов, баюкая окровавленную левую руку. Срекошетившая от чего-то, скорее всего, от висевшей на печке чугунной сковороды ленковская пуля ударила чекиста в ладонь, отстрелив палец и, как впоследствии оказалось, серьезно повредив сухожилия. С этим ранением Николаю Морехову пришлось долго лежать в больнице Красного Креста, где его оперировал хирург Беляев, а потом длительное время лечиться амбулаторно. Когда рука зажила, разогнуть оставшиеся пальцы Морехов уже не мог.

Подоспевшие на выстрелы бойцы Баранова и госполитохрановцы обнаружили в сенях и скрутили окаменевшего Цупко, из-за голенища сапога вытащили у него финский нож…

Бурдинский сидел посреди изгвозданной известью и штукатуркой катковской горницы, вяло свесив руки с намертво зажатым в побелевших пальцах револьвером, и безотрывно смотрел на темную кровяную лужу, на тянущийся от неё кровавый волок к дверям, на кровавые заступы сапог, оставленных бойцами, вытащившими во двор труп главаря шайки.

Долго сидел так Бурдинский. Уже и пристроившийся на широком подоконнике Спиридон Пряхин выбил из барабана нагана остывшие гильзы, вновь снарядил револьвер, уже успел подкатить чихающий грузовик, и на нём увезли труп Ленкова и наспех перевязанного Николая Морехова, уже серый предутренний свет заполз в горницу.

Бурдинский сидел, смотрел на кровяные пятна, не замечая устроившегося за столом сбоку следователя из Госполитохраны, строчившего протокол. Не видел он, как в горницу зашёл и постоял несколько минут, окидывая всё цепким взглядом, директор ГПО Бельский.

Ничего не видел и не слышал Егор Бурдинский. И кровяных пятен он тоже не видел. Только теперь Егор Бурдинский понял, что за тоска изводила его весь предыдущий день и долгий-предолгий вечер. Иудина осиновая тоска.

3

К полудню наступившего дня, 23 мая, на здании Народного собрания ДВР, в витрине бывшего универсального магазина Второва и ещё в нескольких самых людных местах центральной части города были вывешены большие фотографии убитого Ленкова. Собственно, не разные фотографии, а одна и та же. Рассуетились госполитохрановцы, постарались мастера даггеротипа – склеили из самой большеформатной фотографической бумаги целые полотнища!

Под фотоснимком чернели крупные буквы: «Граждане! Бандит Ленков убит. Более 50 ленковцев арестованы и скоро предстанут перед народным судом». В витрине бывшего Второвского пассажа кто-то, ниже официальной надписи, жирным чернильным карандашом сделал приписку: «Можете спать спокойно».

Спустя два месяца, 24 июля 1922 года, на имя председателя Нарполитсуда Забайкальской области поступило от гражданина города Читы Каткова Федора Архиповича, проживающего по улице Кастринской, угол Ивановской, заявление следующего содержания:

«В ночь на 23 мая с/г в мою квартиру был приглашен или вернее сказать заманен бандит Ленков, где и убит. Во время стрельбы со стороны бандита Ленкова по тов. Бурдинскому и сотрудникам ГПО и обратно были прострелены: трое брюк, побиты окна, прострелены двери, перегородки, потолок, всего убытков причинено, считая также пол, облитый кровью, на сумму 45 рублей золотом. А потому прошу Вас взыскать в мою пользу с имущества бандита Ленкова и его соучастников означенные выше сорок пять рублей и за судебные дела и издержки с обвиняемого. Проситель Катков».

История умалчивает, как был погашен причиненный портному Каткову ущерб. А вот в отношении бывших партизанских деятелей Бурдинского и Тащенко кое-какая информация в архивах сохранилась.

Дело Наума Тащенко Высшим Кассационным судом ДВР было выделено в отдельное производство. Бывший партизанский командир и член Учредительного собрания ДВР несколько месяцев – с той самой ночи, когда он ломился в пьяной компании с Бурдинским к Аносову – просидел в арестном помещении Главного управления Госполитохраны. Следствие выяснило, что непосредственного участия в грабежах ленковцев Тащенко не принимал, однако о делишках своего криминального приятеля догадывался и даже пытался скрыть Ленкова от ареста. Но во внимание взяли былые партизанские заслуги и депутатство Тащенко, опять же окончательное решение по его делу принималось в довольно знаменательные дни: полной победы Народно-революционной армии ДВР над белояпонскими интервентами на Дальнем Востоке и пятой годовщины Рабоче-крестьянской революции. Дело прекратили, не передавая в суд. Наума Тащенко, уже после окончания процесса над ленковцами, без особой огласки освободили из-под стражи. Вскоре он уехал из Читы на север области, прожил там довольно долго и только на старость лет перебрался поближе к центру, в Карымский район.

Бурдинскому же пришлось выступить свидетелем в судебном процессе над ленковцами. Он многословно рассказывал, как выполнял задание ГПО по поимке Ленкова, как застрелил его в доме портного Каткова. Суд терпеливо выслушал «героическую» историю Бурдинского, а потом стал задавать ему неприятные вопросы: как и когда познакомился с Ленковым, чем они вместе промышляли, какими были их отношения до участия в партизанском движении и после. Крутился ужом Гоха, не подымая глаз на зал, недоговаривал. Потом суд повторно опросил Петра Афанасьевича Аносова, прояснившего многие моменты самым нелицеприятным для Бурдинского образом.

Чтобы больше не возвращаться к противоречивой личности Георгия Бурдинского, скажем, что в 1923 году из партии большевиков его исключили, как ранее уволили с военной службы – должности начальника Акшинского отделения Всеобуча. Партизанская комиссия Карымского района исключила его из рядов красных партизан. Служил кондуктором на железной дороге, был уполномоченным лесозаготовок, работал на стройке в Маккавеевской сельскохозяйственной артели «Искра», затем в сельхозартели «Интернационал», а после занял должность инспектора Карымского райсобеса. Однако всё пережитое мало что изменило в Бурдинском. Как свидетельствует протокол заседания президиума Карымского райисполкома от 28 марта 1934 года, «занимался систематическим пьянством, развалил работу, сорвал выплату красноармейского пособия и растратил около 4 тысяч государственных и общественных денег, за что был осуждён, отбыл наказание – два года заключения». Как дальше сложилась судьба, к тому времени уже почти сорокапятилетнего «спецагента по ликвидации Ленкова»? Говорят, печально – бутылочка сгубила…

Но вернёмся в напряжённое утро 23 мая 1922 года.

На очной ставке свели замолчавшего Баталова и Александру Киргинцеву, двадцатипятилетнюю вдову незадачливого Мишки, получившего пулю от своего кореша по тёмным делам.

Узнав, что Баталов – близкий напарник по грабежам и разбоям убийцы её мужа Михаила Самойлова, – Киргинцева бросилась на Коську.

– Зенки выцарапаю, сволочуга! – дурным голосом орала Шурочка, за несколько дней досыта вкусившая прелестей тюремного заточения. Сотрудникам Госполитохраны, проводящим очную ставку, пришлось, в буквальном смысле слова, отдирать взъярившуюся молодуху от опешившего бельмастого мужичка.

Но «камерные прелести» для Шурочки Киргинцевой на этом не закончились. С формулировкой «укрывательница бандитской шайки» она томилась в тюрьме до конца октября, несмотря на попытки родных избавить её от неволи подачей многочисленных прошений и ходатайств от «сельской обчественности». Только 25 октября 1922 года в зале суда при оглашении приговора по делу ленковской шайки Киргинцева услышит долгожданное: считать по суду оправданной и из-под стражи немедленно освободить.

Хитроумному и мозговитому старцу Алексею Андреевичу Бизину, в чьих скрюченных подагрических пальцах не осталось и обрывков нитей, за которые он дергал Костю и Филю, нюрок и варварушек, разных мишек, колек и гришек, теперь приходилось напрягать все свои извилины, дабы каким-то образом выбраться из-за решётки, хотя бы на миг. Как он жалел, что не выгорел его расчёт на пустяковое осуждение за кражу лошадей!

На допросах мастерски уходил в сторону, вроде бы ненароком сводя ответы к воспоминаниям о своей харбинской жизни, намёкам на существующие в Маньчжурии связи. На следователей, искавших в действиях Ленкова и его подручных «политику», это действовало соответственно, поэтому Бизин снова и снова кудахтал про шансоньетку Сашеньку Островскую и её двоюродную сестру – пассию атамана Семёнова Машу-цыганку. Параллельно старикан изыскивал возможность повлиять на следствие со стороны.

Увы! Все свелось к наивно-слезливому прошению, с которым обратилась к «Гражданину председателю комиссии по разгрузке тюрем» гражданка Анна Мартемьяновна Бизина.

Достаточно внимательно вчитаться в эти строки, чтобы стало ясно: писульку эту сочинял сам «Ляксей Андреич», каким-то образом сумев-таки переправить ее на волю:

«Мой муж – Алексей Бизин – заключен в Читинскую тюрьму с 19 мая по доносу некого Багрова в том, что он хотел будто бы сдать свою землянку (где живут куры) Ленкову под жилье и укрывательство. В действительности ничего подобного не было, Ленков у нас никогда не жил, что видно и из дела, и никогда землянку нашу занять не собирался и не уговаривался…»

(Прервемся! Заметили? Чистая правда! И договора никогда такого с Ленковым не было и быть не могло – чего ж ему к курям! И Багрову ли этого не знать – стало быть, донос ложный! У следователей – бумаг сотни, разве они всё упомнят? Возникло же прошение в ответ на такой донос – значит, точно был. Откуда только знать Анне Мартемьяновне – чего там видно из дела? Но продолжим!)

«…Между тем на основании этого голословного доноса, говорящего даже не о преступлении моего мужа, а только о каких-то предположениях, он – 62-летний старик – оторван от семьи, хозяйства и сидит в тюрьме. Не может быть такого предположения, что только из-за доноса, никем и ничем не подтвержденного, шестидесятидвухлетний старик бросит семью, хозяйство и скроется от суда, а между тем следователь при Высшем Кассационном суде Колесниченко заявил мне, что муж может быть освобожден только под залог недвижимого имущества ценностью в 1000 рублей золотом.

Мы с мужем люди очень бедные и такого залога представить не можем, и все, на что я могу рассчитывать, – это найти имущественного поручителя на 200–300 рубл. золотом.

Ввиду изложенного убедительно прошу Вас, гражданин Председатель, освободить моего мужа Алексея Бизина до суда под надзор милиции или имущественное поручительство ценностью не выше 300 р. золотом. Анна Бизина, а за неграмотную и по личной ее просьбе расписался Закржавский».

Но прошение это не сработало. Бизин остался в тюрьме, на допросах по-прежнему изворачивался и уводил следствие в сторону. Попыток обработать следствие не оставлял, сочиняя новые и новые прошения, от своего имени и от соседей по Новым местам:

«Семья моя без всяких средств к существованию и лишенная последнего работника – меня, нуждается в куске хлеба. Не считая себя ни в чем виновным, будучи твердо убежден, что следствие в дальнейшем выяснит полную мою непричастность к уголовному делу, я ходатайствую об освобождении меня из тюрьмы под представленное поручительство… А. Бизин».

Одновременно с таким прошением к следователю по особо важным делам Н. И. Колесниченко поступило и упомянутое поручительство:

«Мы, нижеподписавшиеся, удостоверяем, что семья Алексея Андреевича Бизина после заключения его в тюрьму испытывает острую нужду в самом необходимом, т. к. единственным работником в семье был он.

Мы же принимаем на себя ручательство в том, что если он будет из заключения до суда освобожден, то никуда не скроется и по первому требованию явится в суд.

1-й: Гр. Шандин Павел Иванович, 30 лет, гр. Тверской губ., Бежецкого уезда, Новской волости, деревни Заручье, проживающий в гор. Чите, Новые места, между Кладбищенской и Нерчинско-Завод. ул., соб. дом.

2-й: Гр. Лапин Андрей Кузьмич, 36 лет, ур. Енисейской губ., Ачинского уезда Корынловской волости, деревни Баит, проживающий в гор. Чите, на Новых местах, Кабанская улица, соб. дом.

В чем и подписуемся собственноручно».

Но и на этих бумажках появилась лаконичная резолюция Колесниченко: «Отказать». Роль Бизина в ходе допросов ленковцев вырисовывалась все отчетливее.

Когда, ещё 23 мая, Коське Баталову сообщили об уничтожении Ленкова, он, запустив грязные пальцы в лохмы на седой голове, несколько минут переваривал услышанное. Недоверчиво и долго вглядывался в изображение убитого вожака на ещё влажном прямоугольнике фотографического картона, а после невнятно буркнул следователю:

– Чево уж тут… Пиши… Тока ты там отметь – я сам, с полным чистосердечием…

Показания Баталова дали подробности и состав участников не только тех преступлений, в которых он участвовал после выхода из тюрьмы в марте. Сообщил он и что слышал от других бандитов. Страшные свидетельства Коськи дополнили многостраничные протоколы допросов Бориски Багрова, во многом подтвердив рассказанное беспощадным убийцей – «маленьким солдатиком».

Крепко припёрли эти показания пытавшихся прикинуться простачками Бизина и Цупко. К тому же уже в восемь часов утра 23 мая двенадцать сотрудников ГПО нагрянули на Песчанский постоялый двор с обыском. Действовали без промедления и занудных переговоров с хозяйкой через высокий и крепкий забор. Выбили калитку, застрелили бросившегося волкодава, перерыли оба дома и все сараи, амбары и погреба. Однако ничего существенного, такого, что бы заставило Анну Спешилову готовить себе узелок для возврата на тюремные нары, найдено не было.

А вот на Новых местах, где обыск чекисты произвели раньше, в пятом часу утра, обитатели спешиловского дома испугом не отделались. Четырнадцатилетний Васька Спешилов был арестован и препровождён в ГПО.

«Арестовали» и квартиранта – Павла Калинина. О дальнейшей судьбе этого молодого человека, успевшего побывать каппелевским прапорщиком, белым лазутчиком и секретным агентом Чека ДВР, автору, увы, неизвестно.

Обращают на себя только два сохранившихся документа, датированные 29 мая 1922 года.

Это рапорт коменданта, в чьём ведении находилось арестное помещение при ГПО, на имя директора Госполитохраны: «28 мая 1922 г. около 10 часов вечера согласно распоряжения начальника секретного отдела тов. Альшанского арестованный Калинин Павел препровождался в УР под конвоиром тов. Жилиным. Арестованный Калинин по дороге бежал и благодаря темноты Калинину удалось скрыться».

Второй же документ, наоборот, адресован коменданту ГПО. Это отношение начальника агентуры секретного отдела Главного управления ГПО, довольно лаконичное по содержанию: «Прошу исключить из списков арестованных, сидящих в арестном помещении под стражей, гр. Калинина, т. к. таковой в ночь с 28 на 29 мая 1922 г. бежал».

Предполагать можно разное, смотря, в каком ракурсе рассматривать столь быстрое и своеобразное реагирование на случившееся. Не правда ли, странна такая «моментальная» исполнительность начальника агентуры? Да и зачем ему вообще переживать о точном учёте арестованных, сидящих в арестном помещении ГПО, если он занимается абсолютно другим делом – работой с подсобным аппаратом, агентами ГПО? А тут – мгновенное реагирование, мол, сними, комендант, беглеца с учёта, дабы лишняя арестантская пайка «не зависла»… Больше это похоже на «стирание» любых сведений о Калинине.

Вполне возможно, что вскоре в Маньчжурию к полковнику Родионову вернулся посланный им в своё время лазутчик с «ценными сведениями» о военной мощи красной Дэвээрии. И… можно начинать создание эпопеи о Штирлице из Забайкалья.

Может быть, наоборот, увидев и читателю заметную в истории с проживанием у Цупко бестолковость и беспомощность «Павлика», Бельский не мудрствуя лукаво отпустил незадачливого «подсобника» на все четыре стороны, как и обещал.

А может быть, Калинин и впрямь сбежал в ночь от ротозея-конвоира.

Впрочем, гадать – дело неблагодарное.

4

Малограмотному Ваське Спешилову, приемышу Фили-Кабана, пришлось отвечать на вопросы вначале следователей ГПО, а потом и судебного следователя Высшего Кассационного Нарполитсуда ДВР:

«По делу показываю: в 1917 году во время революции, я помню хорошо, что я находился в детском приюте в г. Иркутске. Когда меня туда отдали, не знаю, после моя родная мама и отец – называемый мною так сейчас гр. ЦУПКО, приехали в гор. Иркутск и взяли меня из приюта. Впоследствии моя мама рассказывала, что ее за какое-то преступление сослали на поселение в Сибирь в Акатуевскую каторгу. Когда началась революция в России, то ее с каторги освободили, и она тогда сошлась сожительством с гр. ЦУПКО, котораго я называю отцом. Где мой родной отец и где я родился – не знаю. Из города Иркутска меня привезли в г. Читу.

Отец мой ЦУПКО и тогда, как я сейчас понял, ничем не занимался, ходил грабил, ездил на поездах и занимался кражами. При „Семеновской власти“ я помню, что за ограбление Японскаго склада в гор. Чите он содержался в Читинской областной тюрьме, затем судили и был осужден к тюремному заключению на один год. После этого он не оставил свои прежние занятия, а так же продолжал заниматься более мелкими кражами, и всегда ему сходило удачно.

Последнее время он стал и меня брать на кражи. В 1921 году какие именно мною с отцом совершены кражи я не помню хорошо; например, ездили в ночное время, особенно перед утром, на постоялые дворы и там брали с крестьянских саней муку, овес. Повторялись эти кражи частенько, он всегда брал меня для того, чтобы когда он пойдет брать, а я в это время останусь возле своей лошади.

В настоящем году я все кражи, совершенные нами, почти все помню. Начали мы с ним ездить с Маслиной недели. Первый раз ночью на лошади поехали с ним в Кузнечные ряды, в сарае у одного дома взяли пять тюков прессованнаго сена, которые привезли домой и израсходовали на свою лошадь. Затем через несколько времени вторично ездили в это место за сеном, второй раз взяли четыре тюка. После этого, я помню, что ночью ездили к Жуковскому саду, на какой улице, в чьем-то доме он взломал замок и взял оттуда в красненьком мешечке гороховую муку, масло сливочное около двух фунтов, топленаго сала 3–4 фунта, бутылку бобоваго масла, печенье готовое. Я в этот раз тоже стоял у лошади на улице…

С ЛЕНКОВЫМ отец мой был хорошо знаком. Он часто бывал у нас на дому в городе. Бывал без меня и при мне; в последнее время он был два раза, первый раз приходил после убийства начальника уголовнаго розыска ФОМЕНКО. Я пришел с Песчанки, он находился у нас, сидел на диване и что-то разговаривал с отцом. Я слышал только, как он говорил отцу об убийстве ФОМЕНКО. Из его рассказа я понял так: что якобы ЛЕНКОВ в то время, когда на него была облава в Кузнечных рядах, то он находился в квартире, когда постучались, то хозяин стал открывать двери, а ЛЕНКОВ приказал не открывать двери, и когда хозяин не послушался, то он выстрелил в хозяина квартиры и сам в это время по двери взобрался на чердак дома и сидел. Милиция и уголовный розыск зашли в квартиру, посмотрели, что его там нет, и вышли, тогда ФОМЕНКО сказал, чтобы посмотреть на чердаке, и в этот момент он – ЛЕНКОВ стрелил в ФОМЕНКО, а сам спрыгнул с чердака и убежал…

Отец мой также был знаком с Мишкой САМОЙЛОВЫМ. Часто ли он ходил к отцу, я этого сказать не могу, в последнее время видел его дома у нас два раза. Один раз я его видел у соседей ВИНОКУРОВЫХ, когда брал бочку ехать за водой. Мишка тогда направился в центр города. Второй раз я приехал из Песчанки домой в город, дома сидел за столом Мишка САМОЙЛОВ и играл в карты: он, моя сестра Екатерина 21 года, дочь ВИНОКУРОВА Шура и младшая дочь его, звать не знаю как. От отца я слышал, что он встречался с ЛЕНКОВЫМ у БИЗИНА, проживающего там же на Новых Местах…»

Бесхитростный рассказ Васьки не только явился ещё одним подтверждением связей Ленкова и Цупко, Цупко и Бизина, Бизина и головки шайки. Это был и наглядный пример обработки матёрыми преступниками молодой поросли. Знал ли Васька вообще, что существует другая жизнь, без ночных бдений в ожидании «папани» на стреме-атанде у чужого забора, с ушками на макушке и лошадкой под уздцы?..

Пока Спешилов-младший рассказывал следователям об унесённой Цупко под покровом ночи яричной мучице и утартанной с чужого двора «целой телеги с колёсами», его наставник-уркаган бил себя в грудь пудовым кулачищем и, пуча глаза, доказывал следователю ГПО, что «завсегда верой и правдой» работал на уголовный розыск, много раз пытался им содействовать в поимке Ленкова.

Пересказывать показания Филиппа Цупко вряд ли имеет смысл. Как в своё время он доказывал народной власти, что не контрабандил при японцах, а активно помогал партизанам продуктами, точно так же сейчас прожжённый уголовник излагал следователю нечто, сравнимое разве что с мемуарами: как он, Цупко, х о т е л б ы прожить два последних года.

Очень бы хотел, ибо большой сообразительности, чтобы выяснить эпилог своего жизненного пути, нынче от Цупко не требовалось. «Мемуары» Фили-Кабана вполне можно заменить краткой характеристикой, которую даст ему на суде директор Госполитохраны ДВР Л. Н. Бельский: «Роль Цупко была – предварительное обследование квартир и мест, куда приходил Ленков, и предупреждение его об опасности. Никакого содействия он не предлагал по поимке Ленкова, и последовавшее вслед убийство Ленкова Бурдинским совершилось безо всякого его содействия».

А может быть, Цупко и не хотел ничего, действуя по привычной уголовной инерции: все отрицай, ни в чём не сознавайся, вали всё на других, а себя обеляй по максимуму. Привычка – вторая натура.

 

Глава семнадцатая

1

Ликвидация главаря шайки, аресты значительного количества ленковцев – бандитов-исполнителей, наводчиков, пособников, укрывателей и сбытчиков краденого, содержателей хаз – все это потребовало от сыщиков из уголовного розыска и Госполитохраны активных и скрупулёзных действий по сбору и обобщению доказательств многочисленных преступлений, совершённых Ленковым и его подручными.

Было понятно, что только на показаниях Бориски Багрова, Коськи Баталова, Васьки Спешилова полной доказательной картины, необходимой для следствия и тем более судебного разбирательства, не построишь. Полученные сведения позволили узнать многое о шайке и совершённых ею злодеяниях, истинном облике главаря, взаимоотношениях Ленкова с Бизиным и Цупко. Но даже фактически полностью раскрытое убийство бандитами на Витимском тракте видных деятелей партии большевиков Петра Анохина и Дмитрия Крылова содержало значительный изъян: главный исполнитель преступления Мишка Самойлов находился в бегах.

Поймать этого, одного из самых наглых ленковских бандитов, на совести которого были многочисленные кровавые преступления шайки, для агентов угро и чекистов стало делом чести. Теперь уже не было сомнения, что Самойлов – убийца Дмитрия Ивановича Фоменко. Из тела погибшего начальника угрозыска была извлечена пуля от маузера, на чердаке дома Гроховского тоже найдены гильзы от патронов к маузеру. И Карпов утверждал, что через забор тогда Мишка сиганул не с револьвером в руках, а именно с маузером.

Даже если предположить, что на чердаке Самойлов всё-таки был не один, а с Ленковым, и обеспечил «отвлекающий манёвр», позволивший главарю скрыться, – это ничего не меняло. Обстоятельства ликвидация Ленкова, показания арестованных бандитов – тех же Фили Цупко и Коськи Баталова – однозначно подтверждали: уже давно главарь не расставался с револьвером системы Кольта. Значит, маузером Анохина был по-прежнему вооружён Мишка Самойлов, без раздумий пускающий оружие в дело. Тем более, он опасен ныне – в роли зверя, на которого объявлена охота.

В бегах помимо Самойлова находились и другие, близкие к убитому главарю шайки бандиты: Михаил Некрасов – Мишка-Хохлёнок, Яков Певченко-Шевченко – Яшка-с-чубом. По оперативным данным и показаниям арестованных ленковцев, кровавая троица, скорее всего, попытается укрыться, используя родственные и старые уголовные связи, в селе Бальзой или в поселке станции Могзон, в Петровск-Забайкальске или Верхнеудинске.

Из рапорта начальнику Следственного отдела Главупра ГПО:

«9 июня 1922 г. выехал в направлении села Бальзой по заданию обнаружить и задержать Мишку и Курносую Елену. По опросу ряда жителей, в частн. Иванова Афанасия Парферовича, 65 лет, живет на краю села, он подтвердил, что к нему заходили два незнакомых человека и одна цыганка с перевязанным носом, одеты были по-городскому, один – в хор. сапогах и синих суконных брюках „галифе“ и светло-сером сукон. френче – звали его „Васькой“, а др. одет в солдатской гимнастерке и брюках в заплатах, в сале и масле, в сапогах порванных – называли его „Мишкой“, они попросили напоить их чаем. На вопросы отвечали, что из Читы и хотят здесь в деревнях работать, т. к. они уволены сейчас от военной службы, а в городе работы нет, люди подыхают от голода, где и есть немного работы, там жалованье не платят. Но в это время пришла невестка Иванова и узнала, что он искормил им последний хлеб, она начала ругаться, а они спросили, где живет сапожник Матвеев (у него ночевали две ночи).

Жена Матвеева Ирина сказала, что Мишка и „курносая“ ночевали у них, меж ними были мал. споры – „курносая“ просила М. оставаться здесь, а он никак не хочет, а рвется в Петровск и В.-Удинск. Потом Елена Курносая сказала, что едем в В-Удинск к брату Кирьке, что Мишка хочет работать у „челдон“ – и в воскресенье перед „Троицей“ утром они ушли, у М. за пазухой был маузер. Спросили дорогу на Могзон, а перед дорогой нашли Курносой башмаки, т. к. у нее опухли ноги. Матвеев как укрыватель нами арестован…»

– Слышь, Николай, а чо же нам в рапорте про этого самого «Ваську» сообщать? – уполномоченный ГПО Александр Салин озадаченно почесал затылок, глядя на своего напарника – Николая Миронова.

– Так чо мы про него напишем? Мишка – это, без сомнения, Самойлов. И полюбовница его с ним, Гроховская. А вот Васька…

Миронов задумался. Потом махнул рукой:

– Да не забивай ты себе голову! Вполне возможно, Сань, что этот Васька – обычная «шестёрка» самойловская. Они же все, суки, иерархию свою воровскую выстраивают. Один в «паханы» пролезет – и тут же из других себе подшнырков подбирает, а то и сами мелкие гаврики кучкуются под сильной рукой, навроде челяди придворной.

– Точно, – кивнул Салин. – По-другому и не умеют. Рабские душонки… Ладно! Пока пусть наше сообщение в таком виде, с Матвеевым на пристёжке, местные ребята в Читу и везут. А мы с тобой двинемся за этой публикой дальше.

– В Петровск?

– Нет, в Верхнеудинск, раз Курносая это последним предложила. Ты сам подумай: какой резон Самойлову шарахаться по Петровску, если у полюбовницы брательник в Верхнеудинске? Это, получается, там – цыганская община, а цыгане, сам знаешь, никогда ни с какими властями не дружили, испокон веков делишками промышляли тёмными. Спрячут они Мишку с Ленкой?

– Факт!

– И я о том же. В общем, дуем в Могзон на станцию без промедления, на паровоз – и в Верхнеудинск.

– Надо бы в Читу позвонить, доложиться.

– Само собой. Со станции позвоним.

Но звонок в Читу планы переменил. Уполномоченным было приказано прибыть для отчёта в Читу и лично доставить «укрывателя убийц» Гавриила Матвеева, двадцатидевятилетнего сапожника из села Бальзой Татауровской волости.

Только неделю спустя директор ГПО одобрил план дальнейших оперативных мероприятий. По прямому проводу прошли детальные переговоры с Прибайкальским отделом Госполитохраны. Там уже имелись приметы Самойлова и Гроховской. Местные товарищи сообщили, что в лесном массиве на окраине города действительно обосновался большой цыганский табор, куда осуществлено проникновение «подсобным аппаратом». И «подсобники» с большой долей уверенности подтверждают: в таборе скрываются схожие с приметами люди.

Уполномоченные ГУ ГПО Салин и Миронов выехали в Верхнеудинск.

Из рапорта начальнику Следственного отдела Главупра ГПО:

«Доношу, что прибыл в В-Удинск 19 июня в 6 час. утра стал на квартире в доме Гантимурова по Мокрослободской ул. Около 10 час. этого же дня пошли в разные стороны города в разведку, но никого видеть не удалось. Т. к. я с наводчиком дал круг по городу большой, стали поворачивать домой.

Не доходя Ундинского моста наводчик увидел издалека фигуру, похожую на Мишку Самойлова, но не был уверен, что он. Я ему посоветовал преследовать эту фигуру, а сам ушел домой, но походку той фигуры я хорошо заприметил. Около двух часов все вернулись домой.

Наводчик рассказал, что это был Мишка, и он возвращался из города через мост в лес, т. к. он жил в палатке в лесу. И говорит наводчик, что он будет в 7 часов опять в городе и принесет для продажи маузер, который должен купить наводчик. Я, узнав об этом, не мог дожидаться этой покупки и продажи и посоветовался с Мироновым взять его на мосту. Так и решили.

Наводчик с агентом Угрозыска пошли на место назначения – на базар, а я и Миронов пошли на мост, т. к. я надеялся, что хорошо его заприметил. Так мы и простояли на мосту до 7 час. вечера. Тогда со стороны Заудинской станицы я увидел Самойлова и сказал Миронову, что это Мишка.

Он шел с двумя цыганами, которые, заходя на мост, остановились с др. цыганами разговаривать, а Мишка тихонько продолжал свой путь, положа руки назад.

Мы тут же решили взять его не оружием, а на него наброситься силой и схватить ему руки для того, чтобы он не мог сам себя и в нас стрелять. Так и было сделано. Пошли за ним, а как догнали, так Миронов обхватил его, прижимая руки, и в этот момент я подбежал с оружием и скрутил ему руки за спину, вытащил из-за пазухи маузер и патроны, три обоймы…»

С двух сторон на мост уже вбегали таившиеся неподалеку сотрудники ГПО и уголовного розыска.

Салин закричал, тыча отобранным у Самойлова пистолетом:

– Цыган! Вон тех цыган хватайте!

Впрочем, это было лишним. Агенты угрозыска уже крутили руки перепуганной чернявой компании, только что разводившей тары-бары на предмостье. Госполитохрановцы крепко спеленали и Мишку. Всех задержанных повели в местный отдел ГПО.

Самойлов не ожидал такого необычного и внезапного захвата. Был настроже, постоянно проверялся: нет ли слежки. И такой провал! Куда подевались ставшие уже привычными наглость и бесцеремонность, высокомерное отношение к окружающим… Это увидели и чекисты.

– Ну и подружку, Самойлов, ты себе выкопал! – смеясь, присел на край стола Салин. – Мало что страхолюдина баба, так ещё и цыганка! Да ты не вскидывайся, не вскидывайся! И зенками не зыркай, а то забоюсь! У баб водичка – будто не знаешь! – в одном месте не держится, а уж у цыганского отродья…

Салин повертел у Мишки перед носом изъятым маузером.

– Ленка-то, как узнала, чей этот маузер… Мозгов хватило! Вот она на тебя и навела! А сама-то на волюшке прохлаждается! Небось уже обжилась в местном таборе, а, Самойлов? И плевать ей на тебя! Такое облегченье…

– Там она, сука!.. – Мишка заскрипел зубами от злости.

Вскоре Салин и Миронов привезли в отдел и Гроховскую.

Увидев подругу, Мишка сжал и без того тонкие губы, в тонкую ниточку вытянулась полоска некогда щегольских усиков.

– Так-то ты мне за ласку отплатила, тварь! Продала с потрохами!

– Я?..

– А кто же, змеюка! Штоб у тебя и вовсе морда сгнила!

Гроховская инстинктивно поднесла руку к платочку, под которым скрывалась провалившаяся и гниющая от сифилиса переносица, бросила на Самойлова испепеляющий взгляд. Чекисты напряглись, ожидая, что сейчас Курносая бросится на Мишку, но Ленка вдруг раздвинула в кривой усмешке изъявленные губы.

– Моя морда при мне останется, а вот тебе-то в лобешник пульку свинцовую вскорости закатают, полюбовничек ты мой драгоценный! Ха-ха-ха-ха!

Она истерично захохотала, откидываясь на стуле назад и сотрясаясь всем телом.

– Пылинки с тебя, паскудного, сдувала! Гоголем ходил! А гоголя-то и не было! Пузырь сдутый! Да кабы не я – так бы и болтался стручок твой вялый! Какой ты мужик – одна фанаберия! Ха-ха-ха!!

Мишка покраснел, сжимая грязные кулаки, и, грязно матерясь, кинулся на Ленку. Миронов только и успел кулак подставить, опрокидывая Самойлова обратно на табуретку. Тот схватился за подбитый глаз, зашипев по-змеиному, отвернулся всем телом к полураскрытому окну. И вдруг заорал, вытянув голову:

– Яшка! Тикай, Яшка! Тикай!!

Салин кинулся к окну и увидел застывшего посреди улицы дюжего молодого мужика, бестолково крутившего головой.

– Миронов! За мной! – скомандовал Салин, выхватывая из кармана револьвер. И уже у дверей – конвоиру:

– Держи эту парочку на мушке! Дёрнутся – вали, не раздумывая!

Салин, Миронов и один из агентов местного угрозыска, Антипьев, выскочили из здания отдела. Увидев их, Яшка бросился прочь.

– На базар побежал! – крикнул Антипьев чекистам.

– Сань, среди толпы затеряться хочет! – тяжело дыша на бегу, ткнул наганом в сторону улепетывавшего мужика Миронов.

– Ни хрена, не уйдёт! – зло откликнулся Салин.

– Давайте проулком – как раз ему в морду зайдёте, ежели он меж рядами кинется! – выкрикнул Антипьев. – А я – за ним, со спины, чтоб не потерять!..

Так и вышло. На два револьверных ствола среди завизжавших торговок и опешивших бородатых мужиков выскочил чесавший в обе лопатки Яшка. Ну, тут – куды с добром!

Когда задержанного завели в комнату, Мишка выругался:

– Черепаха ты, Яшка, бестолковая! Чево, дурень, возле «Господи, помилуй» шаришься? От, лапоть чубатый!

– Сам ты лапоть! – обиженно шмыгнул носом Яшка. – Откель мне знать, что тут за контора расселась! Слышу – вроде ты кликашь, а не пойму, чево…

– Но теперича, Мишенька, ты свово друженька фараонам спроворил! А всё на меня бочку катишь, милёночек! – снова щербато рассмеялась Гроховская.

– О, бля, и ты здеся?! – изумился Яшка.

– Конвой! Уведите-ка покуда эту парочку! – скомандовал Салин. – А с этим гражданином, – он указал на Яшку, – мы немного побеседуем.

Самойлова и Гроховскую вывели за двери, препровождая в арестантское помещение, но в гулком коридорчике ещё некоторое время слышалась их злобная перебранка, усыпанная матами и цветистыми цыганскими проклятиями, которую не могли прервать и грозные окрики конвоиров.

– Ну-те-с, гражданин, как вас звать-величать? – спросил Салин, посадив задержанного на табуретку перед столом.

Миронов зашел Яшке сзади, демонстративно перехватив револьвер рукояткой вперед и угрожающе постукивая ею по лопате левой ладони.

– Певченко. Яков Семёнов. А не хотите Певченко, так величайте Шевченко! – осклабился задержанный.

– Не многовато фамилий? – насмешливо спросил Салин.

– В самый раз, господин сыскарь…

– Цыть! – Миронов приложил слегка наглеца рукояткой по уху. – Не в цирке-шапито. Выворачивай нутро, гнида бандитская! Кто таков?

– Конешна… Коли у вас власть, так и револьвертом заехати можно, – угрюмо покосился на чекиста Яшка, потирая ухо. Испуга у него не наблюдалось. – А ежели тебе, сыскарь, анкета моя нужна, так на – получи.

Певченко-Шевченко перекинул ногу на ногу, устраиваясь на табуретке поудобнее.

– Три десятка годков от роду. Урожденный Ишимского уезда Тобольской губернии.

– Эва, занесло перекати-поле! – покачал головой Миронов. – Ну, расскажи, душегуб, откуда тебя знает арестованный Самойлов?

– Да не просто знает, а такое тебе сопереживанье высказывает – диву можно даться! Мол, беги-тикай во всю прыть, Яшка, от мильтонов и гэпэо, а то как бы чего не вышло… Чего это он об тебе такой заботливый, а? – ехидно осведомился Салин.

– А почём я знаю… – пожал плечами задержанный.

– Сань, давай я ему по загривку съезжу пару раз, – задумчиво предложил Миронов, по-прежнему постукивая револьверной рукояткой по ладони.

– Не будет говорить – видимо, так и придётся, – подыграл Салин.

– Прав таких у вас нетути! – напрягся, хорохорясь, Яшка.

– Ты глянь, Сань, умности-то каки вкручивает! – засмеялся Миронов. – Истинный крест, врежу по кумполу!

– Конешна, власть у вас… – монотонно пробубнил задержанный, кося глаза на мелькающую справа – вверх-вниз, вверх-вниз! – рукоятку нагана с массивной головкой вкрученного в неё винта-скобы для револьверного шнура.

– Власть, безусловно, у нас. А ты бы хотел, чтобы она к вам перекочевала? Не будет этого никогда! – сказал Салин. – Ну что? Может быть, гражданин нам поведает про свои бандитские делишки? Глядь, – следствие и подойдёт с пониманием.

Салин подмигнул Яшке.

– Давай, мужичок, выворачивай нутро, а то и впрямь в распыл пойдёшь.

– В распыл так в распыл, чо теперя-то… – сгорбил плечи Певченко-Шевченко.

– Э… паря… Да на руках-то, видать, кровушки у тебя… – протянул Салин, качая головой. – Что ж, дело хозяйское… Охрана! Заберите-ка субчика в тёмную, пусть отдохнет от беготни по базарам! А мне этого стручка, полюбовника цыганки, приведите.

2

Самойлов уже не выглядел сникшим. Понимал, что выслеживали его персонально, взяли со «стволом». Теперь в его глазах светилось неприкрытое желание попытаться выкрутиться из столь щекотливых обстоятельств.

– Ну-те-с, гражданин Самойлов, давай, рассказывай, как здесь, в Верхнеудинске, очутился? – Салин пододвинул стопку линованной бумаги, тщательно проверил ручку с пером-вставочкой, заглянул, на предмет отсутствия дохлых мух, в стеклянную чернильницу. Перевёл взгляд на Мишку.

– Слушаю, красавчик.

Скрипнули двери. На пороге появилась подтянутая, в ремнях, туго перепоясывающих темную коверкотовую гимнастерку, фигура заместителя начальника Прибайкальского отдела ГПО Ибсена.

– Это и есть Самойлов?

– Так точно, – почти хором ответили Салин и Миронов, вытягиваясь во фрунт.

– Присаживайтесь, товарищи. Хочу послушать, что петь будет наш орёлик. Продолжайте допрос, – скрипнув ремнями, уселся за стол Ибсен.

– Завсегда готов ответить на все интересующие следствие вопросы! – отрапортовал, по-собачьи заглядывая в глаза чекистскому начальнику, Мишка.

Салин и Миронов переглянулись, усмехаясь.

– И прекрасно, – кивнул Ибсен. – Вы, товарищ Салин, ведите протокол. А у меня к вам, гражданин Самойлов, первый вопрос. Расскажите, как вы организовали убийство секретаря Дальбюро партии большевиков товарища Анохина и товарища Крылова?

– Гражданин начальник! Как на духу! Ничево я не организовывал. Не я! Это все Коська Баталов со своим корешком Костиненко Николаем…

Мишка от усердия и пробившей его угодливой словоохотливости захлебывался слюной, пузырящейся в уголках кривящихся тонких губ. – Как на духу! Я и идти-то не хотел…

– Полноте, батенька! – укоризненно покачал головой Ибсен. – Я не я и лошадь не моя… Давайте без излишнего словоблудия. Сведения у нас имеются, что в убийстве на тракте верховодили вы.

– Наговор! Чистый наговор! – Мишка возмущенно приподнялся с места.

– Сидеть! – хлопнул тяжёлой рукой его по плечу Миронов.

– Гражданин начальник! На чистом глазу!.. – загнусявил со слезой в голосе Мишка. – На тракте меня не было. По наводке туда ходили приискателей грабить сам Костя Ленков, Кешка-Крылёнок, Яшка Бердников и Павлян…

– Ленков?

– Во – крест кладу! – Мишка попытался перекреститься, но вышло неуклюже.

– Кто такой Кешка-Крыленок?

– Так это… Дружок Коськи Баталова и Яшки Бердникова.

– А что Баталов? Ходил на убийство?

– А как жа! Говорю жа, закопёрщики оне – Баталов и Костиненко. Тока Костиненко продуктишки подвозил и наводки давал…

– Кто такой Павлян?

– Павлян-то… Дык, тож Яшка. Павленко Яшка из Засопочного поселения. Там крестьянствует…

– Да уж, покрестьянствовали вы… – посуровел Ибсен. – Вот что, Самойлов…

Он выдержал зловещую паузу, заставившую Самойлова заелозить на табуретке.

– …У Госполитохраны имеется точная информация, что совершили вы не просто подлое убийство товарищей Анохина и Крылова… И засада на приискателей, как вы, Самойлов, выражаетесь, тут и вовсе ни при чём. Вы, заранее сговорившись, сотворили гнусный акт политического террора, а управляло вашим кровавыми лапами белое офицерьё из Маньчжурии!

– Гражданин начальник! Да какой террор! Штобы я да с беляками…

– Одна шайка-лейка! Это установлено точно! Все по расстрельной статье пойдете, сволочи! – закричал Ибсен, багровея.

Мишка бухнулся с табуретки на колени.

– Бля буду, режь, начальник! Сроду с беляками дел не имел! Участвовал в разных грабежах, но поче жа такой оговор?! Зуб даю!

– Довольно балагана, Самойлов! – взяв себя в руки, уже спокойно сказал Ибсен, глядя в сторону. – Нам не только это известно. Знаем, что это ты смертельно ранил товарища Фоменко. Всё про тебя знаем. Не будешь чистосердечно давать показания – ничто тебя от расстрела не отведёт. А так… Может, и есть ещё у тебя, Самойлов, возможность сохранить свою вонючую жизнь…

– Всё расскажу! – всхлипнул Мишка, нехотя подымаясь с колен.

– Во-во… Сядь и отвечай на вопросы. Итак, повторяю. Как организовал акт террора в отношении товарищей Анохина и Крылова?

– Не террор это… Правду говорю… В сам деле приискателей с золотым песком на тракте укарауливали… В убийстве Анохина и Крылова я участвовал. У меня был револьвер «смит-вессон», большой такой, с двумя патронами, а у других были винтовки…

– Кто был ещё, фамилии?

– Баталов, Бердников, Крылёнок, то есть Крылов…

– Надо же! – изумлённо заметил Салин. – Жертва и убийца в одну фамилию.

– Однофамильцы, товарищ Салин, не означает, что и характером одинаковы, – назидательно сказал Ибсен. – Битвы Гражданской войны отца с сыном, брата с братом развели – О-го-го, как! – до смертоубийства.

Ибсен тяжело вздохнул.

– С германцем или японцами – тут понятно: враги иноземные. А вот это-то как? Ох, долго ещё нам все это икаться будет… – подал голос Миронов.

– Ничего никому икаться не будет! – отрезал Ибсен, хмурясь. – Бились и бьёмся мы за правое рабоче-крестьянское дело со всей революционной сознательностью и беспощадностью. А белая кость и все её подпёрдыши, в том числе и вот такие субчики, – он наставил на Самойлова револьверным стволом указательный палец, – за старые порядки из-за угла, из засады стреляющие в нас и ножи нам в спину всаживающие, – этим тоже икаться не будет. Захлебнутся собственной поганой кровью! Подавятся и сдохнут! А кто не сдохнет – добьём!

Ибсен продемонстрировал крепко сжатый кулак Самойлову. Оглядел изподлобья Салина и Миронова.

– Однако чего мы тут политдискуссию затеяли? Не допрос, а черте знает что! Давай, Самойлов! И поподробнее!

– Вот я и говорю, – снова заскороговорил Мишка, – никакова террора! Это все Костя… То есть атаман Ленков…

– Атаман… Какой, к черту, атаман?! Стеньку Разина нашли! – возмутился Ибсен. – Главарь бандитской шайки – и точка!

– Я и говорю, главарь Ленков за старые порядки…

– Но… А я что говорю, – удовлетворённо кивнул Ибсен. – Без беляцкой руки тут не обошлось!

– Главарь Ленков всем нам так и заявлял, де, он и есть предводитель партейных анархистов…

– Тьфу! – снова начал впадать в раздражение чекистский начальник. – Пошел ты на хрен со своими «партейными анархистами»! Хорош, Самойлов, заливать про Ленкова на хребте! Знаем, кто там был! Четверкой убивали, так? Ты, Бердников, Крылов, Баталов! Всё знаем, Самойлов! А я тебя на вшивость проверяю! Что-то не хочешь ты правду говорить…

– Всё! Каюсь, разволновался! – Мишка прижал руки к груди. – Как на духу! Вот точно так, вчетвером, как есть, и подались на хребет. А там энти едут на «мериканке». Ну и… Приближающихся мы встретили залпом, после чего двое упали, а третий каким-то способом убежал в лес… После того как узнали, что убили партийцев, то Ленков говорил: «Зря убили»…

– Опять Ленков?

– Но… – Мишка непонимающе уставился на Ибсена. – Я кады с «дела» револьверты ему принёс с бумагами, што мы с трупов сняли, то он и говорил…

– А что же пистолеты у вас не взял? Браунинг оказался у Баталова, маузер – у тебя, Самойлов. И за какие такие красивые глаза главарь тебе маузер задарил, а? Как самым верным псам подарочки сделал?!

– Ага, куды там… – проговорил Самойлов с горечью. – Костя сразу смекнул, что револьверты с энтих важных убитых – го-орячие!.. Коська Баталов-то договорился на продажу свово, а мене кады? Эхма, как зайца загоняли!

Самойлов с ожесточением выругался.

– Но-но! Придержи язык свой поганый! – прикрикнул Миронов, кося на Ибсена. – Совсем распоясались…

– Что ещё можешь показать о совершённых преступлениях? – махнув рукой Миронову, чтобы тот замолчал, продолжил Ибсен.

– Кроме убийства на тракте ходили на кражи, на грабежи в городе. Все ходили, сколько раз и куда – уже не помню. Я сам ходил на кражи в Чите, улицы не помню, но, например, в Читинской больнице украл приблизительно тридцать аршин серого сукна. Указал мне на энто «дело» Ермаков, который там служил конюхом… Ходили ночью с Баталовым, Крылёнком и Ермаковым, когда караул спал. Там никого не трогал. Сукно распределили и продали. Я лично продал в Могзоне за сорок два рубля серебром… Ещё коло бойни в Чите ограбили китайца, шедшего в направлении города: способом «Руки вверх» взяли полсотни рублей… Потом обокрали китайскую лавочку со взломом замка в Кузнечных рядах, никого не убили. Собрали там три, а мож, четыре тысчонки сигарет, четыре или пять банок монпансье… ещё пачек с десяток по полсотни штук папирос и два куска сарпинки. Участвовали Яшка Бердников, Мишка-хохлёнок, Баталов и Крылов. Добычу разделили, сарпинку продали… Ещё в Кузнечных у бурята отобрали пять пудов яричной муки, бурята не тронули, – на «Руки вверх! Не шевелись!» Все эти «дела» были до убийства Анохина и Крылова, а после убийства я уже нигде не участвовал.

– И чем же промышлял?

– Жил. И – всего делов. В Чите я жил. У Гроховских. Оне – цыгане, родители жены… Были арестованы… Видимо, участвовали в шайке, но я не знаю…

– Жена – это Елена Гроховская?

– Она самая…

Ибсен повернулся к Миронову.

– Скажите конвою, пусть её приведут. А вы, Самойлов, продолжайте, продолжайте…

– Дык, а чо продолжать-то… Я жа говорю, што опосля тракта ничегошеньки…

– А убийство начальника уголовного розыска?

– Не-а, не… Когда нас, меня, Ленкова и сына старого цыгана Гроховского, хотели заарестовать у Гроховского в доме, то Ленкова схомутать не удалось, он отстреливался, ранил начальника сыскарей. В этот раз арестовали сына Гроховского, остальные разбежались, то есть я и Ленков. Он и есть убивец…

– Слушайте этого козла вонючего! – заорала с порога Гроховская. – Он, он это! И не было там никакого Кости тагды! Врёт!

– Замолчите, Гроховская! – одернул ее Ибсен. – Вам слова не давали! Сядьте и помолчите пока.

Гроховская покорно опустилась на стул в углу.

– Снова долотом, Самойлов! – бухнул кулаком по столу Ибсен. – Не хочешь ты правду говорить! Я же тебе русским языком сказал: всё про тебя знаем! Маузерную пулю из тела извлекли, Самойлов! Твою пулю!

Самойлов молчал, опустив голову.

– Разрешите, товарищ Ибсен? – Салин вопросительно посмотрел на старшего. Тот кивнул.

– А скажи-ка, Самойлов, с кем ты заявился в Бальзой?

– Как с кем? Так, вот, с энтой дурой…

– Врёт он, гражданин начальник! – снова не выдержала «Курносая». – Как сивый мерин! С нами ещё Сарсатский был, Ляксей!

– А что за Васька с вами был?

– Васька? – непонимающе уставилась на Салина Гроховская, но тут же всплеснула руками: – Так это Сарсатский для этой, как ее…коспри… Ну, для тайного общенья?

– Конспирации, что ли?

– Да, для её самой! – торжествующе заключила «Курносая», злорадно поглядывая на Самойлова. – Этот Лёшка Сарсатский, граждане начальники, у Ленкова в большой цене ходил! Бандюган из бандюганов! Это он Мишку в ленковскую шайку записал! Он с нами из Читы убёг и шёл до Бальзоя, а потом мы в Могзон подались, чтобы, значит, сюды, в Верхнеудинск, добираться, а Сарсатский… В Доронинское село он подался, господа-товарищи начальники! В Доронинское, там у него родни полно… А ежели в Читу возвернётся, так там он в Кузнечных рядах проживает, в доме Прохорова. Хозяин-то сам помер, а Лёшка – аспид еще тот! – к хозяйке-вдовушке и пристроился, на неостывшее местечко…

«Курносая» грязненько захихикала.

– Чья бы корова мычала… – буркнул Самойлов. – Уж тебя-то народу пропахало…

– Да! – выпрямилась на стуле Ленка. – В кавалерах, как в сору, копалась!

– Вот и докапалась! – ткнул пальцем в прикрытый тряпкой сгнивший нос Мишка.

– Для тебя и така – за щастье! – бойко отрезала Гроховская.

– Всё! Хорош спектакль представлять! – оборвал Ибсен. – Где Ленков, а Самойлов?

– А то вы не знаете! – скривился Мишка. – Ухлопали Костю и представляетесь!.. Чево бы мы из Читы-то наладились?

– Как попали в Петровск-Забайкальский?

– Мы туда из Могзона на поезде уехали. Хотели дальше катить, да денег больше не было. Оттудова шли пешком двадцать верст… Только после опять по «чугунке» поехали. Без билетов подсели… Так и добралися… Приехали четыре дня назад, пятнадцатого июня, остановились у цыган за Удой. Жена моя… тьфу, пропасть!.. собирала в городе хлеб для пропитания…

– Ты меня, Самойлов, не жалоби! – усмехнулся Ибсен. – «Для пропитания!» Артист!

– А чо? – вскинул голову Мишка. – Было! Пил, гулял, деньгой сорил!.. Дык, начальник – всё проходит. Ушёл фарт – и денежки – тю-тю! Я, вона, из-за моего тяжёлого положения решил продать маузер и двадцать восемь патронов к нему. Сговорился через цыганов, за тридцатку рублей золотом… Эх-хе-хе… Вот в энто время коло Удинского моста и заарестовали меня и энтих двух цыган, через которых сговаривался… После продажи револьвера я хотел ехать домой, в Иркутск… Я жа никого не ранил и не убил. А вот Ленков убил много, он же уголовный с николаевского времени. Я жа недавно у них… После увольнения из милиции в январе месяце…

– Так ты ничего и не понял, Самойлов! – опять бухнул кулаком по столу Ибсен. – «Никого не ранил, не убил»… Ужом в рай пролезть захотел, гад? Не будет тебе рая! Ты не только бандит и убийца. Ты еще и оборотень поганый. Из-за таких, как ты, позор на всех, кто честно в милиции служит. Предатель! Иуда! Увести!

– И поставьте паразита к стенке! – выкрикнула Гроховская.

Ибсен, багровея всё больше и больше, тяжело повернулся к цыганке. Она среагировала моментально:

– Гражданин начальник! Имею важное соопченье!

– Ну?

– Здеся, в Верхнеудинске… – Курносая перешла на шепелявый до противности, громкий шепот, округляя глаза. – В обчем, ишо два бандюгана из ленковского окруженья шастают! Мишка-хохлёнок и ишшо один! Его, навроде, Шуркой кличут, но ето ейная кличка, а не имя. Имечко у нево како-то другое… Оне, эти гаврики, нащёт документов чево-то соображают, штобы подальше ноги унести отселя…

3

На следующий день, 20 июня, агенты уголовного розыска и чекисты арестовали Мишку-Хохлёнка – Михаила Некрасова-Логотенко и «Шурку – золотого зуба» – Аввакума Соколова. Арестовали эту парочку на… пересыльном пункте.

Хохлёнок успел уже разжиться подложными документами на новое имя и получить удостоверение, разрешающее проезд в Совроссию. В момент ареста он как раз пытался раздобыть на пересыльном пункте ещё один набор таких документов – для Соколова.

А обыск по месту проживания Яшки-с-чубом – Якова Певченко-Шевченко – дал серьезную улику: «карабинку» с 29 патронами, принадлежавшую убитому на Витимском тракте Петру Федоровичу Анохину.

На допросах все арестованные «пели» соловьями. Подельников сдавали с потрохами. Хотя происходило всё это уже задним числом. Ко времени самойловских и прочих откровений в Верхнеудинске те, о ком они рассказывали следствию, уже были арестованы. В том числе и Кешка-Крылёнок – Иннокентий Крылов, четвёртый участник убийства на Витимском тракте.

Двадцатисемилетнего Кешку Крылова, задержанного уголовным розыском 30 мая, сразу же препроводили в ГПО. На допросах он не запирался, добавив несколько деталей к уже известным обстоятельствам совершенного на Витимском тракте убийства. А чего запираться и плести небылицы, когда подельники в кутузке раскололись до задницы? А ещё двумя днями раньше в Сенной пади, следуя показаниям Коськи Баталова, группа сотрудников ГПО обнаружила оружие бандитов. В густом соснячке, в яме, лежали завёрнутые в старый пиджак три винтовки, тряпицы-маски, охотничья сумка Анохина, кусок сетки и чехол – «кабур деревянный» от маузера убитого секретаря Дальбюро ЦК РКП(б).

Самого Коську на место тайника не вывозили: за три дня до этого, 25 мая, арестованный Баталов в камере № 2 арестного помещения ГПО пытался зарезаться куском «белой жести», неведомо как им раздобытого. Покончить с собой Баталову не дали «благодаря наблюдающему т. Иванову», но проникающая в живот рана, как отмечено в соответствующем рапорте, была «сурёзна».

Однако самурая, исполнившего харакири, из Баталова не получилось. Чего над собой сотворил, сам испугался, благодарил за оказанную медпомощь, с готовностью отвечал на вопросы следователя. Но это было скорее последствиями перенесенного шока, не более. Говорить о наступившем раскаянии закоренелого уголовника не приходилось.

Кешка-Крылёнок находки из Сенной пади опознал и вызвался показать место, где скромчили остальное.

Восьмого июня группа госполитохрановцев под началом Лаврова выезжала с арестованным Крыловым на 34-ю версту Витимского тракта. «Саженей 200 к мостику и своротив вправо за 1,5 версты от мостика в обгорелом соснике под колодой было обнаружено спрятанное: 2 двухствольных охотничьих автоматических 5-зарядных дробовых ружей, гильз 73 шт., заряженных гильз 33 шт., 3 удочки, 1 серебряная ложка, 10 удочек большого размера, патронташ». Все обнаруженное приобщили как вещественные доказательства по делу шайки Ленкова к материалам следствия, занеся в опись тома XII уголовного дела.

А поиски и аресты участников шайки продолжались. Широкий бредень уголовного розыска и Госполитохраны вновь и вновь забрасывался в сомнительные притоны первой Читы и Большого Острова, Дальнего вокзала и Кузнечных рядов. Бандитов-ленковцев обнаруживали в самых неожиданных местах. В том числе и в… тюрьме.

4

Из постановления № 14 от 26 июня 1922 года:

«Суд. следователь по особо важным делам Высш. Касс. Нарполитсуда, рассмотрев протокол опознания некоторыми гражданами содержащегося в Чит. обл. тюрьме и числящегося за комендантом г. Читы гр. Валькова Сергея Вас., 27 лет, и принимая во внимание, что означенный Вальков является не кем иным, как членом шайки Ленкова, известным под кличкой „Сенька-косолапый“, постановил: з/к Валькова зачислить содержанием за мной. Колесниченко».

Сергей Вальков, он же Горшков Семен, он же «Сенька-косолапый», попался уголовному розыску 26 апреля, когда с двумя крепкими пятидесятилетними мужичками Василием Тимофеевым и Иваном Ивановым в очередной раз волок с вокзального перрона Читы-II краденые вещи. И вполне мог Сенька «проканать» как мелкий вокзальный воришка-майданник, когда бы не опознали его в тюрьме «некоторые граждане».

По показаниям же словоохотливого Бориски Багрова, за «Сенькой-косолапым» много чего числилось, в том числе и «мокрые» дела.

Валькову были предъявлены серьезнейшие обвинения, но свою совесть Сенька давным-давно растерял, поэтому угрызениями оной не страдал. Наоборот, выкидывал коленца. Например, «по соглашению» с другим уголовником, Тимкой Кириным, украл из культчасти тюрьмы гармошку и спрятал её в навозной куче, что было тут же и обнаружено. Пострадавший инструмент оттирали от конского дерьма, а водворённый в карцер Сенька скалился и гоготал.

Это не было показной уголовной удалью, а предпринималось Вальковым для того, чтобы у охраны и надзирателей мнение о нём сложилось, как о шуте, что притупило бы бдительность тюремной стражи и способствовало его побегу. Но судьба повернула по-другому. Вальков был убит неизвестными, напавшими на конвой ГПО, доставлявший подследственных на допросы из тюрьмы в Главное управление Госполитохраны.

Из истории с гармошкой легко сделать вывод, что режим содержания ленковцев в тюрьме особой строгостью изоляции не отличался. Нередко подследственных заключённых выводили на так называемые внешние работы, то есть на работы за пределами тюрьмы.

27 июня на таких внешних работах, по заготовке дров, в урочище Атамановка оказалась группа арестантов, в числе которых был и Яшка Гаврилов – верный подручный Ленкова, «Яшка-милиционер». Вместе с двумя другими арестантами, Николаем Зыковым и Иваном Гусаровым, находящимися под следствием за карманные кражи, Яшка бежал. Был 5 июля задержан милиционерами Читинской уездной милиции и вновь очутился в тюремной камере, но вскоре – снова бежал! На этот раз, к сожалению, удачно.

Разнокалиберная пресса ДВР широко освещала и комментировала каждый шаг уголовного розыска и Госполитохраны по ликвидации шайки Ленкова. Из номера в номер «Дальне-Восточный курьер», «Дальне-Восточная Республика», «Боец и пахарь», «Наше дело», «Дальне-Восточный путь» и другие газеты помещали хронику ликвидации шайки, списки преступных деяний ленковцев, подробности структуры и действий шайки.

На фоне этого газетного бума особенно резкими были материалы о причастности к уголовщине некоторых сотрудников милиции, их связи с бандитами или пособничестве последним. Серьезно обвинил один из авторов газеты «Дальне-Восточный путь» даже начальника областной милиции – Правительственного инспектора Антонова.

Публикация «Преступное дело», которую подписал некто Апаринов, недвусмысленно указывала на бездействие Антонова, на его тесную связь с уже арестованным начальником 5-го участка уездной милиции Тимофеем Лукьяновым.

Статья послужила толчком: в отношении Антонова Главным правительственным инспектором Нармилиции было назначено отдельное расследование с извещением редакции газеты, что «материалы этого расследования направлены в судебные инстанции, но разглашение всех обстоятельств и оных материалов до окончания следствия по делу шайки Ленкова в печати представляется невозможным».

Забегая немного вперед, скажем, что в обширных публикациях отчётов из зала суда обыватель так ничего по поводу Антонова и не узнал. К тому времени он исчез с политического и административного горизонта. Читатель же может сопоставить несколько дат и строк, приводимых ниже.

Ответ из Главупра Нармилиции в газету «Дальне-Восточный путь» датирован 13 июня. А 14 июня Антонов представляет в главк свой рапорт и приложенный к нему акт о том, что ему комиссией врачей установлен диагноз «малокровие при упадке питания». В рапорте начальник областной милиции собственноручно указывает: «Заболевание получено за период службы в милиции, каковая служба начата еще в г. Владивостоке, куда я был заброшен судьбой, скрываясь от преследования белобандитов как партийный работник, участвовавший в нескольких организациях по ведению борьбы и свержению реакционеров…» Антонов просит отпуска и выделения ему 200 рублей золотом для усиления питания и лечения.

Сильна была привычная для Антонова «номенклатурная надежда»: по-прежнему верил, что где-нибудь ещё сгодится на руководящих постах. Но «горяченькие деньки» конечно же надо пересидеть в укромном, спокойном месте, нервишки подлечить, то да сё…

На рапорте краткая резолюция министра Петрова: «Уволить, отказать в выдаче денег ввиду отсутствия кредитов. 18. VI. 22 г».

28 июня 1922 года начальник Забайкальской областной милиции Н. Н. Антонов приказом министра внутренних дел ДВР уволен со службы «согласно его рапорта». Ровно год проработал Антонов на этом посту…

Позднее – впрочем, что уж тут удивительного? – бывший большой милицейский начальник всплывет на номенклатурной волне и ещё покажет свою ретивость. Но это уже другая история. Из 1937 года…

 

Глава восемнадцатая

1

Тополя обильно роняли на серый песок и скрипучие дощатые тротуары Амурской улицы золотые листья. Прихваченные ощутимыми утренними заморозками, они хрустели под ногами, лениво сметались ветерком под заборы в рыхлые кучки.

Абрам Иосифович зябко повёл плечами. Втягивая шею в воротник потёртого кожаного реглана, пожалел, что вышел из дому, не надев тёплой нательной рубахи. Ему и летом зябко – даёт о себе знать захватившая все внутренности слабость, позорная для боевого командира. Хотя, чего уж былую славу что кобылу пришпоривать. Откушала Груня марципанов…

Своё слово, данное товарищу министра внутренних дел Иванову в июле прошлого года, Барс-Абрамов сдержал. Центральная милицейская инструкторская школа в начале ноября 1921 года выпустила первый набор младшего командного состава Народной милиции, после чего Абрам Иосифович свои полномочия сложил. Раны так и не давали покоя, перенесенное воспаление легких тоже не прошло без последствий – врачи заподозрили туберкулёз. К счастью, диагноз не подтвердился, но лечения пришлось принять в избытке.

За минувшее лето, как самому показалось, окреп несколько, а вот подкатила осенняя хлябь… Снова перехватывало дыхание, раздражало бесконечное покашливание и першенье в бронхах.

А ещё тянуло в родные места, хотя ждать там его некому… Но не покидало убеждение, что в мягком и южном климате хвороба отступит, а если вообще уехать к тёплому морю, то совершенно другая жизнь может получиться, ведь сорок три всего, не старик…

Минувший год не у дел в отношениях с товарищами ничего не изменил. Навещали, привозили выделенный для Абрамова начальством милицейской школы паёк, приглашали на торжественные собрания и выпуски. Собственно, и лето в деревне на берегу Онона он тоже прожил не у чужих людей: уговорил его один из преподавателей школы погостить и поправить здоровье у своей матери. Она флигелёк отвела Абраму Иосифовичу, а он ей по хозяйству подсоблял. Приветливая и добрая старушка, а певунья какая! Под вечер соберётся с товарками на скамье под огромной раскидистой черёмухой, а там вслед за неторопливым бабьим разговором и песня потянется…

Абрам Иосифович действительно собирался уезжать из Забайкалья. Ему собраться – подпоясаться! Но, с одной стороны, все эти болячки, а с другой – как окунулся в прошлом году в милицейские дела, так и прикипел. Те, кого выучил, разлетелись по всей Дэвээрии, но кто в Чите остался – с теми часто виделся. Они ему про службу рассказывали, советовались. И через это совершенно по-другому стал воспринимать Абрам Иосифович милицейское дело, окончательно убедившись, насколько оно – штука сложная и опасная. И, без всяких банальностей, – благородное.

Потому и дорогой ценой доставшийся милиции разгром ленковской шайки, кое-какие подробности которого Абрамову были известны не только из газет, стал для него событием большим.

– Здорово, Абрам!

Знакомый голос прогудел за спиной.

Барс-Абрамов оглянулся и увидел своего старого партизанского знакомца, Петра Афанасьевича Аносова. С удовольствием оглядел его крепкую, рослую фигуру.

– Здорово, Афанасьич! – С удовольствием пожал жёсткую, сильную пятерню. – Ты погляди, не берёт тебя время! Крепок, дуб, крепок!

– Да уж, пока жаловаться грех, – довольно пробасил Аносов, согнутым пальцем разглаживая щеточку усов. Но тут же с обеспокоенностью вгляделся в товарища:

– Ты-то как, дружище? Слышал, прихватили тебя старые раны?

– Оклемался, – махнул рукой Абрам Иосифович. – Кончай про это балаболить. Живы будем – не помрём! Что новенького расскажешь?

– Так ты небось уже знашь, что на первое октября суд по ленковскому отребью назначили?

– Про это слыхал, – кивнул Абрамов.

– Двадцать пятого августа правительство Дэвээр специальный закон приняло! Вот как! – сказал Аносов. – Высший Кассационный суд дело по шайке будет рассматривать. Председателем самого Матвеева назначили, а членами тройки – Мадеко из Вышкасссуда и Берсенёва, заместителя председателя Главного Военного суда. Солидный состав! Вдобавок ещё и три общественных обвинителя – помпрокурора Забайкальского округа Штефан и наши именитые юристы – Трупп и Меер.

– Этих я не знаю.

– Ты чо, Абрам! Зубры ещё те! Расчехвостят бандитское отребье в пух и прах! Ты глянь, сколь их туда насобирали – почти сотню! Вот пролили, гады, кровушки-то людской!

Пётр Афанасьевич сокрушенно покачал головой.

– Жаль, главного злодея взять живьём не удалось! Хотелось бы посмотреть, как бы он на суде вился! – с ожесточением ударил кулаком в ладонь Барс-Абрамов.

– Жаль, конешно. Но, с другой стороны… Влияние у него, Абрам, на подручных, как понимаю, огромаднейшее было. Так что, ты представь: сидит Ленков в зале суда – и кто до конца откровенным будет?

– А сейчас, думаешь, ловчее выйдет? – скептически заметил Абрамов. – Ленков – труп, ещё злодеев понастреляли десятка два-три… Оставшимся в живых есть на кого свои грешки сваливать. Выкручиваться будут ужами на сковородке! Гнилые, подлые людишки! Твари, а не люди! С «наганами» и ножами смелыми были, а нонче…

Барс-Абрамов безнадежно махнул рукой.

– Ничо-о! – протянул Аносов. – Суд разберётся. И воздастся каждому…

– Ну, ты, братка, прямо, как пророк библейский!..

Летние месяцы, особенно июнь и июль, действительно пополнили «улов» уголовного розыска и Госполитохраны. К концу июня в арестном помещении при Главупре ГПО и в Читинской областной тюрьме под следствием находилось уже более шестидесяти ленковцев – активных членов шайки, укрывателей, «делодавателей»-наводчиков, притоносодержателей. Общий улов уголовной шантрапы пополнили и фармазонщики всех мастей, с шайкой впрямую не связанные, но попавшие в ходе операций уголовного розыска и ГПО, что говорится, в «общий замес». Безусловно, что основные силы дознания и следствия были нацелены на бандитов-ленковцев.

«Большинство из них, – сообщалось в „Дальне-Восточном телеграфе“, – созналось во всех совершенных преступлениях: убийстве членов Дальбюро Анохина и Крылова, начугрозыска Фоменко, убийстве и ограблении многих бурят на трактах, китайских лавок, киосков и квартир во многих местах города, нападении на квартиры Цина, купцов-спекулянтов на Сретенской улице и склады Нобеля, убийстве и ограблении армянина на Софийской ул., ограблении приисков, кассы общества потребителей в Татаурово, убийствах многих своих членов шайки за нарушение „блатной“ дисциплины и пр. преступлениях».

А 3 июля в Читу был доставлен и арестованный 20 июня в Верхнеудинске Аввакум Соколов – «Шурка – золотой зуб». На допросах он тоже не запирался. Разматывались всё новые и новые цепочки связей бандитов с укрывателями и сбытчиками краденого и награбленного.

Пребывая в шоке от неожиданного ареста, когда, казалось, уже появилась реальная возможность с концами уйти от дэвээровских сыщиков, Шурка был неестественно оживлен и словоохотлив:

– …Я часто ходил в сапожную мастерскую грека Асланиди. Сам он сказывал, что греческий подданный. Имеет сапожку с наёмным трудом, а живёт во флигеле номеров «Байкал» на углу Корейской и Александровской… У него многие наши бывали – Кешка Петров, Наполеон Косинский, старик Харбинец, то есть уголовник Дмитриев, Мишка Логотенко и сам Ленков! Асланиди завсегда хорошо знал, чем компания занимается, ну, то бишь грабежами… Еще там у Асланиди в найм сапожником работает Семён Александров. Личность тё-ёмная! Сам хвастал, что ещё в николаевское время, аккурат в тринадцатом годе, судился за кражу вина с парохода во Владивостоке…

– Никаких темных дел с хозяином и его знакомцами я не имел…

Сорокапятилетний Александров утирал беспрерывно выступающие на лбу крупные капли пота, торопливо поясняя:

– Работаю у Асланиди по найму где-то с полгода. Очевидцем, конечно, был… Доводилось видеть, как к нему, почти ежедневно, приходили разные подозрительные лица, из коих знаю бандита Ленкова, Наполеона Косинского, Иннокентия Петрова и Шурку с золотым зубом по хвамилии Соколов и по имени Аввакум. Потом ещё старик по кличке «Харбинец», известный мне под двумя хвамилиями – Бочкарёв и Дмитриев… Приходили они все к хозяину, он их кормил, все они часто оставались в квартире Асланиди ночевать. Приносили хозяину и его жене разные вещи…

– Да слушайте вы этого мужлана! Александров у нас с Рождества работает. Ой, никого он не знал! Куда та-ам!.. – нараспев, жеманясь, выговаривала, опуская долу пушистые ресницы, двадцатитрехлетняя Вероника Вонифацева, гражданская жена оборотистого грека Алексея Георгиевича Асланиди, только что разменявшего двадцать шестой годок.

– …У Алёшеньки самый лучший друг – Шура Соколов… Да, я так его всегда зову, Аввакумом крайне громоздко величать… Ленков? Действительно заходил к нам раза три или четыре, но ночевать не оставался, нет, что вы! С чего бы это он оставался? Вещи-то? Приносили как-то, да… Старик Дмитриев с Шурой и Косинским, у которого имя, знаете, да, такое чудное, – так они кровать приносили. А этот Шурка все-таки, скажу я вам, так такой себе на уме! Один раз написал записку, что у Ленкова есть много оружия и просил меня её в УР, то есть в уголовный розыск, снести. Говорил, что угрозыск обещает уплатить за это 200 рублей золотом! Но я не снесла. Во-первых, как же, заплатят, жди! Ой, прошу пардона! А потом… У меня эту записку похитили. Думаю на Ваньку Побратчикова, который у нас в сапожниках работает. Или же это его дружок Мишка сделал, часто к Ваньке ходит, шастает всё время тут…

– Мало ли кто и что наговорит! Нашли, кого слушать – бабу! Бабу слушать совсем не надо… – Похожий на нахохлившегося грача Асланиди на вопросы следователей отвечал скупо, пояснения давал с какой-то зловещей вкрадчивостью, но было видно, как его переполняет злоба. – Ленкова никакого я не знаю. И как вы это представляете? Какой-то Ленков-Манков ни с того ни с сего ночует в моей квартире? С какой стати? Никакой Ленков в моей квартире не ночевал! Шурка с золотым зубом? А кто такой? Никакого Шурку не знаю совсем. Мало ли какие люди к нам по надобностям заходят…

Но при обыске в квартире Асланиди обнаружились вещи с грабежей: одежда и обувь, предметы обихода, кухонная утварь, мануфактура. Обличали грека и показания ленковцев, в том числе единственного из бандитов, который на вопрос о социальном происхождении гордо цедил: «Из дворян, коммерсант…»

Тридцатидевятилетний уроженец города Колпина Царско-сельского уезда Петроградской губернии Наполеон Косинский и впрямь уподобился произойти из дворянского роду-племени, но до Февральской революции это ему мало что дало, а уж после и вовсе. Вихри Гражданской войны закружили Наполеона по Рассее-матушке, и оказался он, старательно избегая своего какого-либо вооруженного участия в событиях на любой стороне, оборванный и грязный, в даурской степи, держа путь в сказочный Китай.

Увы, незадачливого перекати-поле в сентябре 1921 года задержали за самовольную попытку перебраться через границу в Маньчжурию. После выяснения личности Косинского, за которым иного криминала не обнаружилось, из тюрьмы выпустили, однако «университет на нарах», как и вообще уже длительное общение со всевозможным сбродом, поставили точку в окончательном выборе Наполеоном своей жизненной стези.

Он влился в одну из шаек, а затем оказался и среди ленковцев, начав активно участвовать в грабежах и налётах. Вскоре не гнушался уже ничем, быстро скатившись в бандитской уголовщине от гоп-стопа до «мокрухи»: 13 марта 1922 года вместе с Кешкой Петровым при ограблении квартиры торговца Налбадзянца по Софийской улице Косинский убил торговца несколькими ударами лома, а потом бандиты вынесли из квартиры всё более менее ценное имущество.

Но не только в ходе допросов ленковцев становились известными новые имена членов шайки и их пособников, как и новые сведения о потерпевших от грабежей и налетов, бесследно пропавших жертвах бандитов. Леденящие душу подробности всплывали день за днём самым неожиданным образом.

«Дальне-Восточный телеграф» от 26 июля 1922 года № 288:

«ОБНАРУЖЕНИЕ ЧЕТЫРЕХ ТРУПОВ

В воскресенье, 23 июля, мальчишки – сборщики костей и прочего, на городских свалках (вблизи склада кожевенного завода) наткнулись на пропитанную кровью тряпку. Мальчишки заявили об этой находке в милицию, которая немедленно приступила к розыскам и обнаружила зарытыми в земле четыре мужских трупа.

По получении об этом сведений прокурором Забайкальского военного округа Васильевым было отдано распоряжение следственной части произвести расследование в срочном порядке, т. к. по городу уже стали циркулировать слухи, что обнаруженные трупы „свежего происхождения“.

Расследованием установлено следующее: трупы находились в земле на глубине от 3 ½ до 4 аршин. В одних местах трупы сильно разложились, в других сохранились. Трупы страшно обезображены, головы совершенно разбиты и представляют бесформенную массу. Часть одежды снята, в карманах ни документов, ни денег не найдено.

Осмотром врача определенно установлено, что смерть убитых произошла не меньше, как два месяца тому назад.

Найденная на трупах одежда навела на след – кто был убит. Двое из убитых являлись членами шайки Ленкова; два других трупа – те, кто следил за Ленковым и преследовал его, – агенты власти.

Опрос арестованных членов шайки Ленкова подтвердил это – действительно Ленковым были убиты двое из своих и зарыты в означенном месте. Вместе с ними были убиты и агенты. Убийство бандитами своих явилось местью за предательство, в котором заподозревались убитые».

Предполагаемое время совершения этого кровавого преступления позволило следствию сделать вывод, что убийство вполне могло быть совершено Ленковым и его ближайшими подручными в самый пик своей агонии. К сожалению, автору не удалось установить имена тех, кто в апреле – мае двадцать второго года, как и секретный агент угрозыска Северьян Покидаев в начале января, принял мученическую смерть от бандитских рук, внедрившись в шайку Ленкова.

Зато хорошо известны имена практически всех, кто убивал и грабил, разбойничал и насильничал в рядах «армии партии анархистов» Константина Ленкова. Тех, кто помогал уголовной нечисти, укрывал от облав, сбывал наворованное, отстирывал от крови жертв и перелицовывал для продажи «носильные вещи», предлагал бандитам очередную «работёнку». Тех, кто иудничал, нося милицейскую форму.

В начале сентября 1922 года следственные мероприятия в рамках одного уголовного дела – по шайке Константина Ленкова – проводились в отношении 94 человек! Содержали эту блатную публику в арестном помещении (на гауптвахте) Главного управления Госполитохраны (9 арестованных) и в Читинской областной тюрьме. Только несколько обвиняемых были выпущены на поруки и под надзор милиции. Забегая вперед, заметим, что всего в процессе следствия прошло 102 человека; 11 бандитов было убито при задержании и конвоировании; скрылись от суда и следствия 16 ленковцев.

Объем расследования был настолько велик, а бумажный поток документов по делу столь обилен, что однажды, в последнюю декаду подготовки к судебному процессу, «с водою чуть было не выплеснули дитя»: следствие чуть было не забыло об одном из главных обвиняемых, одиозной и кровавой фигуре:

«Дальне-Восточная Республика С е к р е т н о

Главное Управление – — —

Г о с у д а р с т в е н н о й

Политической охраны В Высший Кассационный

суд Республики.

На гауптвахте ГУГПО обвиняемых в принадлежности к шайке Ленкова находится не 8 чел. как указано в Вашем списке, а 9. В Вашем списке отсутствует Самойлов Михаил, обвиняющийся в том же, как упомянутые в списке 8 чел. во избежание могущих возникнуть недоразумений, просьба уведомить, как поступить с обвиняемым в принадлежности к шайке Ленкова – Самойловым.

Зам. Нач. Общ. Отдела /Хлебутин/

С е к р е т а р ь /Мантнов/».

К счастью, бдительность победила.

2

«В ряду беспрерывных забот правительства о предоставлении местному населению разного рода удобств и возможности пользования каждым в отдельности всеми культурными благами жизненного, научного и практического опыта – не последнее место занимает вопрос о правильном исчислении времени и о проверке часов каждым жителем города Читы и его ближайших окрестностей, – писали начальнику связи НРА и начальнику милиции ДВР руководители технического управления Министерства почт и телеграфов Республики еще в июне 1922 года. – Чему бы способствовали: полуденный выстрел из пушки на площади Свободы, ежедневно производимый распоряжением начальника артиллерии НРА; проверка телеграфных часов по сигналам проволочного и беспроволочного телеграфов, получаемым Читинской центральной телеграфной конторой из Москвы и Иркутска; сверка этих сигналов с наблюдениями звездного времени по звездам и планетам в астрономическом пункте, оборудованном и ныне действующем в здании Государственного института Народного образования /Г.И.Н.О./, выполняемая безвозмездно членами Забайкальского общества любителей Астрономии /З.О.Л.А./ М. И. Союзовым и И.В. Жировым. Теперь каждому жителю Читы остается лишь не забывать ежедневно в 12 часов дня не пропустить услышать полуденный выстрел из пушки и, взглянув на свои часы, сверить их с правильным полуднем по пушке».

Аналогии с Северной Пальмирой, где до сих пор орудийный выстрел из Петропавловской крепости отмечает полдень, в столице ДВР не состоялось. По причине экономии пороховых артиллерийских зарядов.

А так бы 8 сентября, одновременно со звуком полуденного пушечного сигнала, завершилось продолжавшееся более двух часов распорядительное заседание Высшего Кассационного суда ДВР. Оно было посвящено окончанию досудебного следствия по делу о шайке Ленкова.

ВКС Республики постановил принять к производству дело о преступной шайке Ленкова и назначить к слушанию в открытом судебном заседании 1 октября в 9 часов утра. Был определен состав суда, в том числе и защитники обвиняемых. Защитников выделил Совет судебных поверенных. Двое – К. Щербина и Н. Алексеев, были назначены вести защиту первых двадцати шести (по общему списку!) обвиняемых, а с «27-го номера списка» защиту представлял судебный поверенный Я. Цалкин.

Утвердило распорядительное заседание и список свидетелей. Их набиралось около двухсот!

До начала судебных слушаний следовало внести ясность в отношении некоторых обвиняемых. Было прекращено уголовное преследование Константина Ленкова, Якова Верхоленцева, Михаила Долгаря (Долгарева) и Семена Горшкова (Валькова) за их смертью, а в отношении обвиняемых Белова-Чаадаева, Блинского, Воронцова, Николая и Дмитрия Беломестновых, Тваури, Майорова, Криницкого, Винокурова, Мусина и Назаркина – за недостаточностью предъявленных им улик. Уголовное преследование находящихся в розыске членов ленковской шайки было приостановлено «впредь до их явки или задержания».

В этом списке прозвучали фамилии и уже задержанных Некрасова, Дмитриева, Гроховской, как и Павла Калинина. Назовём это определённым лукавством, вызванным оперативными соображениями. Ситуация с Павлом Калининым читателю уже известна. Что же касается Некрасова, Гроховской и Дмитриева, то они нужны были следствию в несколько другой ипостаси.

При всем кажущемся обилии информации о злодеяниях ленковцев, опереться обвинению фактически было возможно лишь на показания Бориса Багрова и еще буквально нескольких человек. Остальные наиболее осведомленные члены шайки либо были уничтожены при задержании или попытке к бегству от конвоя, либо всячески изворачивались и лгали. Немало бандитов тупо и угрюмо молчали, сознавая исход процесса. Свидетели и потерпевшие в массе своей были запуганы – многомесячный бандитский террор на улицах Читы и трактах уверенности в полной и окончательной победе над шайкой не вселял.

«Главный свидетель» Багров, к сожалению, мог во всех подробностях расписать только те преступления шайки, которые произошли при его участии или готовились при нём. Но задержали Бориску в конце марта, а целая цепь кровавых и громких дел шайки пришлась на два последующих весенних месяца.

Вот почему столь важным было согласие Елены Гроховской выступить на суде в качестве свидетеля обвинения, как и готовность Некрасова и Дмитриева дать следствию подробные показания – в обмен на прекращение против них уголовного преследования. Немало интересного о ночной жизни карбата ГПО поведал и Осип Голубицкий. Высокие государственные инстанции «соглашение» – говоря современным юридическим языком, сделку с правосудием – негласно санкционировали.

Прицел ГПО и угрозыска был самый что ни на есть дальний. Уголовные связи Мишки-Хохлёнка и старика Харбинца, как и образ жизни Ленки Курносой, позволяли внедрить их в уголовную среду. К тому же сажать на скамью подсудимых мать двоих малолетних детей, неизлечимо больную сифилисом, большого смысла не имело, зато давало серьёзные гарантии следствию, что Гроховская выложит на суде всю подноготную, а уж знала сожительница Михаила Самойлова о шайке и её преступлениях предостаточно.

Следует оговориться, что каких-либо подробностей о дальнейшей судьбе Николая Дмитриева выяснить не удалось, как неизвестны и обстоятельства, при которых уже в ходе процесса над ленковцами был убит Мишка Некрасов. Остается предположить, что согласие сотрудничать с оперативниками Некрасов дал для того, чтобы банально сбежать при удобном случае. Видимо, Хохлёнку такой случай подвернулся, но пуля конвоира опередила шустрого Мишку.

В отношении же остальных ленковцев дело решили рассмотреть в открытом судебном разбирательстве. В том числе и по обвинению шестнадцатилетнего Федора Кислова, хотя следователь Н. И. Колесниченко в своём заключении высказал серьезные сомнения в этом: «…КИСЛОВ привлечен к следствию по настоящему делу в качестве обвиняемого в разбойном нападении на лавку китайцев СЮ-ГУЙ-ЛЯ и ТЯН-ХО-ЛИН; основанием для привлечения послужило опознание КИСЛОВА потерпевшим. Однако опознание это, по-видимому, ошибочно, так как, с одной стороны, по делу установлена похожесть Кислова, с другой стороны, обвиняемый Багров, сознавшись в этом преступлении, при допросе дал описание его, во всех подробностях сходное с показаниями самих потерпевших. Наконец, Багров верно перечислил те деньги, вещи и товары, которые были похищены у потерпевших. При таких условиях сознание обвиняемого Багрова более правдоподобно, чем опознание Кислова китайцами, не подтвержденное другими доказательствами».

3

Через несколько дней 75 обвиняемым под роспись объявили, «что дело о них назначено к слушанию на 1 октября».

В преддверии суда нервный накал наполнял обе стороны. Обвиняемые не только пачками писали прошения о дополнительной адвокатской защите, но и столь же обильно заявляли ходатайства о вызове в судебное заседание дополнительных свидетелей. Большинство этих заявлений выглядело курьезно. Примером тому – выдержка из одного только постановления распорядительного совещания ВКС: «…Ходатайства: а/ Баталова Конст. о вызове дополнительного свидетеля отклонить ввиду неуказания имя, отчества и фамилии свидетельницы; …в/ То же Сидорова Степана отклонить за отсутствием указаний по какому конкретному случаю заявленные свидетели могут показать; …ж/ То же Верхозина Григория в вызове заявленных свидетелей отказать за отсутствием указания адресов и фамилий…»

Особенно много и бестолково писал Баталов. Было внешне заметно, как его захлестывают отчаяние и животный страх. Коська теперь боялся всего – сокамерников и следователей, очередного утра и очередной ночи, лязганья ключей в замках на обитых железом дверях камеры, разговоров в коридоре и собственных снов. Но больше всего он боялся, что его лишат жизни. Не потому, что ему хотелось жить, – об этом Коське не думалось. Не думает же человек, например, о том, что ему хочется дышать. Дышит да и дышит.

У Баталова просто в голове не укладывалось, что кто-то проделает с ним то, что до сей поры, не задумываясь, делал он. Собственноручно убиенные ему не снились, а он себе снился – маленьким, скрюченным, посинелым трупиком на земле, с грудью, разорванной пулями палачей, с торчащей к синему высокому небу бородёнкой. Потому бросался Коська из крайности в крайность: после майской попытки зарезаться в камере каялся следователю, искал зацепки для снисхождения на суде. Но в середине августа подговорил Яшку Бердникова, и они объявили голодовку. Решимости под урчащее брюхо хватило только на три дня, потом у Коськи был новый всплеск «сотрудничества со следствием», только искренности не прибавилось: выгораживал себя, плакался. И строчил, строчил жалобы, заявления, прошения, ходатайства.

Но если Баталов и остальные просили о защите и дополнительных свидетелях, то заявления Феликса Мазолевского стояли в этом ряду особняком. Он изводил бумагу на описания несуществующих и фантастических преступлений, аппелировал к Богу и Матери Марии, ангелам-святителям и святым угодникам, перемешав в воспалённом воображении обрывки православия и католического вероисповедания. Наконец, сорокачетырехлетний укрыватель краденого и мелкий воришка направил в правительство ДВР заявление «о командировании его на передовые позиции». К слову будет сказано, Высший Кассационный суд, собиравшийся в сентябре несколько раз, большую часть времени своих распорядительных заседаний тратил на рассмотрение жалоб, заявлений и ходатайств обвиняемых. Было рассмотрено и это заявление: «Ходатайство отклонить. Запросить Главное Управление Здравоохранения Мин. Внут. Дел о результатах освидетельствования психического состояния обвиняемого Ф. Мазолевского». Экспертиза выявила: серьезно болен, требуется длительное стационарное лечение. Но подозрения в симуляции Мазолевским сумасшествия были развеяны не сразу. Пока суд не исключал его из списка обвиняемых.

Вывели из предстоящего процесса только троих. В тяжёлом состоянии был отправлен из тюрьмы в инфекционное отделение городской больницы тридцативосьмилетний Гавриил Пушкарёв, заболевший желтухой. Содержатель постоялого двора, где несколько раз ночевал Ленков и другие бандиты, в чем-то другом криминальном уличен не был, разве что припрятывал пару раз краденые вещички, а посему суд попросту махнул на него рукой. Подкосила болезнь и другого обвиняемого – 21 сентября начальник Читинской областной тюрьмы сообщил в ВКС о смерти заключённого Михаила Шихова от активной формы туберкулёза.

А третьим был Наум Тащенко, о котором читателю уже сообщено достаточно.

Таким образом, намеченный процесс должен был определить степень вины 72 подсудимых, чего маститые читинские юристы в практике забайкальского судопроизводства по уголовным делам припомнить не могли.

Звериная сущность большинства ждущих своей участи ленковцев составляла в предстоящем процессе предмет особого беспокойства суда:

«Ввиду многочисленности находящихся под стражей подсудимых определить количество потребного для них конвоя – 125 пеших и 25 конных, причем 50 человек из этого числа затребовать от ГУГПО, 50 от Начальника гарнизона г. Читы, 50 от Начальника областной милиции (из них 25 конных). Заместителю Председателя Главного Военного суда БЕРСЕНЕВУ поручить лично договориться по существу настоящего постановления с Директором ГУГПО, Нач. Гарнизона и Начальником милиции… Ввиду имевших место побегов некоторых заключенных по делу шайки Ленкова и попыток к побегу и принимая во внимание,

1/ что многочисленность обвиняемых дает им возможность, действуя согласованной массой, учинить беспорядок и побег как во время перевода из мест заключения в Суд и обратно, так и в особенности во время судебных заседаний,

2/ что помещение зала для судебных заседаний (Зал Народного Собрания ДВР) мало приспособлен в смысле успешного наблюдения и охранения большой массы арестованных, за отсутствием соответствующих приспособлений,

3/ что тяжесть предъявленных обвинений и желание избежать могущей последовать тяжелой кары усугубит во многих из заключенных по сему делу намерение бежать из-под стражи, и

4/ что в случае осуществления массовой попытки к бегству во время судебного заседания благодаря малой приспособленности помещения может пострадать как частная публика, так и состав Суда и стороны,

СУД ПОСТАНОВЛЯЕТ: в целях предупреждения попыток к побегу и беспорядкам… заковать в кандалы наиболее тяжко обвиняемых, а именно:

БАГРОВА Бориса, САМОЙЛОВА Михаила, ВЕРХОЗИНА Григория, ЛИСОВЕНКО Антона, АРХИПОВА Алексея, ГОЛДОБИНА (он же ШАБАНОВ) Михаила, КОНОВАЛОВА Ивана, СОКОЛОВА Аввакума, ШЕВЧЕНКО-ПЕВЧЕНКО Якова, БАТАЛОВА Константина, БЕРДНИКОВА Якова, КРЫЛОВА Иннокентия, КОСТИНЕНКО-КОСТОЧКИНА Николая, БОРОДИНА Василия, МАЛИНИНА Степана, КИСЛОВА Федора, ПЕТРОВА (он же ЛОГИНОВ) Димитрия, КОСИНСКОГО Наполеона, ИВАНОВА Ивана, КУЗЬМИЧА Василия, ПОПИКОВА Василия, ТАРАЕВА Александра, ЛУКЬЯНОВА Тимофея, ЦУПКО Филиппа, ГОРИНСКОГО Георгия.

Всех выше перечисленных подлежащих заковке в кандалы изолировать от остальной массы заключенных и содержать при ГУГПО».

Так, буквально с первого заседания суда, среди публики и газетчиков за вышеперечисленными подсудимыми закрепилось прочное название – «кандальники».

Постановление ВКС упорядочило и присутствие публики в зале судебного заседания: «Допуск производить по билетам, количество билетов определить в 350, из них 50 постоянных, именных и 300 разовых, не именных… 100 билетов предоставляется райпрофсоветам для распределения по усмотрению, 100 – военным, общественным и политическим организациям, 100 билетов остается в распоряжении Суда, 50 постоянных билетов распределяются Судом среди официальных лиц». Постоянные билеты подписывал Председатель ВКС, разовые – член суда, подписи заверялись судебной печатью.

4

– Батя! Батя!

Барс-Абрамов и Аносов завертели головами.

– Батя!

– Яшка! – обрадовался Абрамов, узнав в лихо гарцующем на лоснящемся кауром жеребце милиционере своего боевого товарища и бывшего ординарца. – Ну, здорово, чертяка! Давно не виделись!

– Почитай, Батя, полгода. – Смородников ловко соскочил за землю, перекинув повод, придержал нетерпеливого каурого, левой рукой крепко обхватывая Абрама Иосифовича за плечи. – Здорово, командир мой дорогой!

Волна забытой радости окатила Абрамова, да так сильно и неожиданно, что слёзы к глазам подступили. «Тьфу, вешалка старая! Так и зареву, как барышня кисейная», – подумал он. И, сконфузившись, посмотрел через Яшкино плечо на Аносова. Но и того встреча растрогала.

– Что это за молодец у тебя, Абрам?

Отстранившись и проморгавшись, зорко взглянул Барс-Абрамов на смеющегося Якова, но тот или не заметил его минутной слабости, или сделал вид, что не заметил.

– А это, Пётр Афанасьич, ординарец мой былой, в бою завсегда за спиной, прикрывал… Слышь, Яков, а я-то тебя сразу и не признал! Помнится, ты из порученцев товарища военминистра всё собирался в регулярные части… А тут такая метаморфоза! Был народоармеец, стал милиционер…

– Никакой тут метафор… тьфу ты! – споткнулся на мудрёном слове Яшка, чуть присев, хлопнул себя свободной рукой по кожаным ножнам шашки, улыбаясь. – Это, Батя, как в своё время тебя на милицейскую школу поставили, так и меня… перенацелили! С июня, вот, помкома отдельного милицейского полуэскадрона!

– А-а… – кивнул Абрам Иосифович. – Как раз уезжал я в деревню. Всё лето там прожил. Для лёгких хорошо – солнышко, молоко, овощи всякие… Всё тот твой подарок вспоминаю! Сам-то помнишь, чего мне в больницу притартал?

– Но дак! Винтамин! Ха-ха-ха!..

– Что за «винтамин»? – оживился Аносов.

– Да было дело… – махнул рукой, улыбаясь, Абрам Иосифович, видя, что Яшка смехом смущение перед партизанскими командирами покрывает.

– Смородников! К Латышеву! – окликнул Якова, тыча зажатой в кулаке нагайкой куда-то за спину, незнакомый Абрамову милиционер, подлетевший на молодом чалом игрунке – Срочно вызыват!

– Извини, Батя. – Яшка резко вскочил в седло. – Вечером жди в гости. Обязательно буду!

И – прямо с места в карьер, полетел намётом вдоль улицы.

– От горячая кровь! – довольно проговорил, провожая взглядом Яшку, Аносов. – Добрый боец, а, Абрам!

– Моя выучка! – не смог сдержаться Барс-Абрамов, видя в Яшке себя, молодого, здорового и лихого.

– Слышь, Абрам, на процесс-то пойдешь? – сменил тему Аносов.

– А как же! – посерьёзнел Абрам Иосифович. – Хочу во всех подробностях рассмотреть эту бандитскую гидру. По мне – всех бы к стенке, а тут, ишь – новые порядки: защитники ворью и убийцам назначены. Чудеса! Вот и хочу это представленье увидеть во всех подробностях. Мне в МВД именной билет дали! – добавил с гордостью.

– Ну а я – один из основных свидетелей. Пришлось кое-где и лично поучаствовать в разгроме шайки, – со значением сказал Аносов. – Так что безо всяких билетов… Обязан присутствовать и вникать. Ну и, видимо, вопросы ко мне у суда будут.

– Но ты у нас завсегда в гуще варился! – засмеялся Абрам Иосифович. – Давай, давай, следи там, чтоб этим злодеякам никакой поблажки не было, а все их чёрные дела – наружу, без утайки.

– Ладно, Абрам, пойду готовиться к процессу, – важно ответствовал Аносов.

На том и обменялись крепким рукопожатием на прощание. И Барс-Абрамов пошагал домой, вдоль по Амурской, мимо высокой трехэтажной махины бывшей гостиницы «Селект», где теперь квартировало республиканское правительство, мимо приземистых каменных домов бывшего второвского торгового ряда, мимо главной жемчужины былого забайкальского купца-миллионщика Второва – громадины Торгового пассажа, раскинувшегося на целый квартал от Амурской улицы вверх по Иркутской, увенчанного по углам двумя массивными куполами в виде старорусских богатырских шлемов.

Величественное здание Второв воздвиг более десяти лет назад, облицевал его глазированной белой плиткой. Ныне в поражающих воображение трехэтажных хоромах с высоченными потолками и обилием просторных залов размещался Нарсоб – Народное собрание ДВР.

Самый обширный зал бывшего Второвского пассажа как раз и приспособили для судебных заседаний по делу ленковской шайки. Просторнее помещения в Чите просто не было.

Абрам Иосифович обошёл понизу закругленные ступени, ведущие к главному входу в Нарсоб, посмотрел на отблёскивающие в предвечернем солнце огромные окна зала заседаний. Ему вдруг показалось, что внутренний объём зала источает какое-то неосязаемое, нервное электричество, словно сочащееся через высокие стекла наружу. И эта совершенно непостижимая субстанция обволакивает его, подчиняет, наполняет все клетки тела непонятным, тревожным чувством ожидания финала. Финала, в который до сих пор всё ещё не могли поверить многие читинцы. Финала кошмара, многим казавшимся вечным.

Абраму Иосифовичу подумалось, что начинающийся через несколько дней процесс над бандитами – не только закономерный итог ленковского разгула, длившегося больше года. Это – итог большего. Финал ужаса, который властвовал над людьми и в Чите, и далеко за её окрестностями, уже несколько долгих и мучительных для нормального человеческого сознания и жизненного уклада лет.

Нагайки, тревожные паровозные гудки и зловещие залпы у подножья Титовской сопки в девятьсот пятом… Серые солдатские колонны и отчаянное ржание казачьих лошадей, загоняемых по дощатым сходням в щелястые теплушки девятьсот четырнадцатого… Красно-кумачовая эйфория восемнадцатого, комитеты, декреты, барабанная дробь и фуражки-бескозырки непроницаемо меднолицых солдатиков божественного микадо… Хоругви, аксельбанты и рычащие газолином лакированные автомобили атамана над всеми атаманами, быстро растерявшие лак и блеск под потёками крови из маккавеевских вагонов смерти, партизанская голодная вольница и отчаянность… Шашки, папахи, винтовки, бомбы, патроны, броневики, аэропланы… А потом и эта бандитская сволочь!

Святый Боже, сколько усилий, нервов-жил, пороха, взрывчатки, стали, свинца! И ради чего… Рубить, стрелять, душить, топить, жечь живьём и с живых кожу сдирать, взрывать в клочья друг друга – и конца этому нет до сих пор… Ради чего?

Каблуки проваливались в песок. Если все гильзы патронные, отрыгнутые винтовочными и пулеметными затворами, пистолетами и револьверами рассыпать сейчас по песчаному простору Амурской улицы – наверное, не только её всю покроет латунно-медная россыпь. Но как же тогда зловеще будут звучать шаги!

Абрам Иосифович в который раз нервно и зябко передёрнул плечами, выгоняя из-под реглана не сентябрьский вечерний хиус, а то самое, нервное электричество, заполнившее душу и сердце. Нервное электричество ожидания финала. Вроде бы давно пора наступить такому невиданному счастью, как мирная жизнь, – без выстрелов и взрывов, без ножей в спину и удавок на шею, без распластывающих плоть бритвами шашек и сабель, без пушечной канонады, гула летящей конной лавы и тяжелого дыха сотрясающих землю бронепоездов.

А вот не верится, что такая жизнь может быть! Не потому ли обыватель крестится в ночном сумраке, отгородившись от остального мира прочными ставнями, и с тоской вспоминает батюшку-царя? Крестится и вспоминает… Хотя при чем тут Николашка и прочие Романовы? Тоска человеческая не по самодержавному маразму, а по мирной жизни, которой с тех пор-то и не было больше. Вот в чём дело. И через все минувшие годы то мирное прошлое видится таким сусальным, таким добрым, что катится из глаза слеза, а пальцы сами в щепоть складываются. Святый Боже…

 

Глава девятнадцатая

1

Несмотря на ранний час, народ заполнял и заполнял подступы к бывшему торговому пассажу миллионщика Второва на перекрестке Амурской и Иркутской. Выставленное милицейское оцепление к выходящему на перекресток главному подъезду здания пока никого не допускало.

– Веду-ут! Гля-ань! Ведут!! – До этого монотонно гудящая, толпа всколыхнулась и напряглась. По Амурской, с восточной стороны, в сопровождении изрядного конвоя показалась первая группа подсудимых, человек десять. Медленно бредут под штыками – не разбежишься в ножных и ручных кандалах, соединённых меж собой внушительной цепью. Одеты разнокалиберно – драные суконные пальто и нагольные полушубки внакид, порыжелые военные шинели и крестьянские армяки. На головах защитного цвета фуражки, чёрные кубанки и мохнатые папахи, кепки. По сторонам не смотрят, не переговариваются. Так угрюмо и проследовали в полной тишине в здание.

Вторую группа «кандальников», числом чуть поболе, конвоиры подвели к зданию Нарсоба сверху по Иркутской. Арестантов толпа встретила стеной гневных выкриков и свиста:

– Сволочи! Душегубы! Чтоб геенна огненная вас сожрала! Смерти гадам мало! На кусочки резать!

– Ага, как же! Там защитников им приставили! Ещё и выкрутятся, ироды!

– Смерти! Смерти! Смерти!

– Да чо вопить-то, граждане! – раздался чей-то истошный, пронзительно перекрывающий общий гул проклятий, крик. – Хватай злодеев, тут и порвём, измордуем, как они нас!!!

Угроза самосуда заставила окаменеть лица молоденьких курсантов милицейской школы, стоявших в оцеплении. На мгновение, казалось, гвалт стих. Но это только показалось – всё обошлось, и порядком струхнувших арестантов не менее обеспокоенные конвоиры шустро завели в здание.

Минут через пятнадцать привели ещё одну группу, числом в три десятка, но уже без кандалов, потом ещё одну – остальных, среди которых выделялись арестантки-женщины. Народ за оцеплением продолжал улюлюкать и выкрикивать проклятия до тех пор, пока подсудимые не скрылись в дверях. Потом все стихли, подбираясь поближе. Каждому хотелось оказаться сейчас в зале судебного разбирательства.

– Граждане! Напирать бесполезно! Прошу осадить назад! – раздался громовой голос вышедшего на высокое и просторное крыльцо Нарсоба милицейского начальника. – Вход будет производиться только и исключительно по билетам! Прошу осадить!

Подтянувшийся в эту минуту от гостиницы «Селект» конный полуэскадрон милиции подействовал на толпу отрезвляюще. Смородников несколькими энергичными командами образовал широкий коридор, через который тут же стали пропускать в здание вначале обладателей именных билетов, а потом и разовых. Увы, процедура затягивалась, её даже пришлось два раза прерывать – для пропуска прибывших с укоренившейся начальственной задержкой нескольких членов правительства ДВР и других высоких официальных лиц.

Наконец, только около одиннадцати часов, двери закрылись, на ступенях расположился ещё один пост, а в зале Народного собрания началось первое заседание Высшего Кассационного суда Дальневосточной республики.

«Подсудимые занимают все ложи в зале – с восточной стороны, – строчил крупным размашистым почерком в толстенном и большом блокноте сидевший рядом с Абрамовым репортер „Дальне-Восточного телеграфа“. – В первой ложе – „головка“ шайки – все закованные. Это старые рецидивисты, судившиеся не раз за кражи, разбои и убийства. Типичные лица преступников. Угрюмые – с тупым и равнодушным взглядом. Во второй и третьей ложах – „пособники“, одеты все в синие арестантские халаты. Среди них много молодых. Тяжелое впечатление производит обв. Мазолевский. До открытия судебного заседания – он все время стоит, уставившись тупым и бессмысленным взглядом в одну точку…»

Репортер уже оперировал фамилиями и насыщал будущий материал подробностями, используя начальную процедуру процесса – представление состава суда, сторон, участвующих в процессе, прочих обязательных формальностей.

Наконец, дело пошло для собравшейся в зале публики поинтереснее: председатель суда, как это положено по канонам судопроизводства, начал опрашивать подсудимых по их анкетным данным. Теперь ранее услышанные или вычитанные в газетах фамилии бандитов обретали плоть. Карандаш репортера лихорадочно забегал по грубой бумаге: «…В четвертой ложе – обвиняемые женщины и закованный по рукам и ногам – один из главарей шайки и помощник Ленкова БАГРОВ. Это молодой парень с полуинтеллигентным лицом. Часто улыбается и переговаривается с соседями. Держит себя довольно независимо. Он изолирован от всех обвиняемых, т. к. выдал почти всю шайку. Впечатление производит неприятное – выражение лица жестокое и злобно-хитрое… В последней ложе – обвиняемые, находящиеся на поруках… Много свидетелей, заполняют почти половину зрительного зала. Зал переполнен публикой…»

Да, в зале присутствовало куда как больше народу, чем предполагалось, исходя из числа билетов. Цепочки вооружённых винтовками охранников отделяли ложи подсудимых от окон, публики и сцены, где за длинным столом, покрытым зелёным сукном, расположились председательствующий и двое членов суда. У сцены, напротив друг друга, – столы обвинения и защиты. К процессу суд допустил из десяти девятерых защитников: судебный поверенный Усанович накануне первого заседания внезапно взял самоотвод.

Произошли изменения и в персональном составе общественного обвинения: главным обвинителем остался бывший министр юстиции ДВР Е. А. Трупп, а вместо Штефана и Меера места его помощников заняли прокуроры Баудер и Филин. Дополнительно на процесс вызваны эксперты, переводчик с китайского (для допросов подсудимого Ван-Зин-Яна, потерпевших и свидетелей из числа китайского населения) и толмач – для допроса глухонемого обвиняемого Михаила Батурина.

Чтение обвинительного заключения заняло оставшуюся часть первого дня судебного заседания. Пришедших на суд, как и большинство вызванных свидетелей, содержание этого многостраничного документа потрясло. Размах злодеяний поражал воображение.

На следующий день, в понедельник 2 октября, суд приступил к допросу Бориса Багрова.

Барс-Абрамов от Аносова и других знакомых уже был наслышан об обстоятельствах задержания «маленького солдатика» и его подробных, обличающих во многом шайку, показаниях. Рассматривал и оценивал его самым тщательным образом.

Бориска держался спокойно. Разве что на заданные вопросы начинал отвечать громко, а потом фразу комкал, переходя на скороговорку и шёпот. А ещё торопился отвечать, до конца недослушав обращённого к нему вопроса. И перемежал ответы словесным мусором, вставляя заискивающим тоном бесконечные «виноват», «извиняюсь», «короче говоря», «товарищи правосудие».

Но в отношении своих бывших подельников вёл себя смело: смотрел на них в упор, обличал беспощадно, громко и чётко выговаривал фамилии тех, кого обличал. Правда, к фамилиям постоянно пристегивал «гражданина» или «товарища». Но в зале на это внимания не обращали, хотя и странно было слышать: «Товарищ Ленков предложил мне…» Но одно дело обличать других, а вот что касается себя… Тут вся решительность и громкий голос Багрову изменяли.

– В преступлениях признаю себя виновным, в организации шайки нет, в шайке состоял и только… – Бориска в очередной раз скатился к шёпоту.

– Погромче, подсудимый! Чего вы там бормочите себе под нос!

– Убийств я, товарищи правосудие, сам непосредственно не производил… – Бориска переждал возмущённый гул в зале. – В шайку Ленкова вступил по приглашению гражданина Ленкова и под влиянием тяжелого, извиняюсь, материального положения, в каковом оказался после выхода из тюрьмы… С товарищем Ленковым был знаком раньше, по совместному, извиняйте, участию в партизанском движении… Он меня обещал устроить на работу в ГПО, где, как мне говорил, сам состоит уполномоченным…Через несколько дней Ленков предложил пойти на «дело». Короче говоря, я пошёл на это «дело», виноват, пьяным. Оно заключалось в ограблении живших у кирпичных сараев на Чите-первой железнодорожников… Ещё на деле были, с Ленковым и со мной, граждане Мишка-хохлёнок, Яшка-милиционер и ещё двое, их имена, виноват, не помню. Ограбили, извиняюсь, сорок рублей романовскими деньгами и кусок материи…

– Скажите, Багров, а кто был организатором шайки и ка…

– В момент моего вступления…

– Да погодите, дослушайте вопрос!

– Извиняюсь, товарищи правосудие!

– Кто явился организатором шайки и каковы её персональный состав и численность?

– Организатор – покойный гражданин Ленков, но в своё время, как я, извиняюсь, слышал, Ленков был помощником главаря. Но про того главаря, виноват, ничего вам, товарищи правосудие, пояснить не могу. Активных членов шайки, не считая наводчиков и укрывателей, было человек до тридцати, а ежели по фамилиям…

Минут двадцать Багров перечислял фамилии и давал характеристики членам шайки, попутно сообщая о совершенных каждым преступлениях. Если бы взгляды из лож, где находились подсудимые, имели материальную силу – Багрова уже бы по стене размазало. Потом, когда члены суда, обвинители и защита перешли к вопросам, эти взгляды уже могли испепелить. «Под занавес» Бориска сел на любимого конька – о себе, бедолаге:

– …В шайке мне не доверяли почти все время, вначале называли учеником, под конец граждане Ленков и Верхоленцев грозили убить. На «дело» ходил вначале без оружия, потом дали «бульдог», который, извиняйте, потерял при грабеже китайцев на Камчатской улице, а хороший наган, взятый мной, извиняйте, с этого грабежа, Яшка Верхоленцев у меня отобрал! И вообще, товарищи правосудие, я же после ареста товарищу Фоменко сразу же сознался, всех выдал и просил меня расстрелять!..

Внимательно слушавший Бориску Абрам Иосифович не выдержал и, с размаху хлопнув себя кулаком по колену, наклонил возмущённое лицо к соседу:

– Вот паразит! Все – злодеи, а он прям-таки – агнец заблудший! Давно пора в расход-распыл!

– Э, погоди, ещё и помилуют за чистосердечность, ишь, как поёт – заслушашься!

– Поёт, да не про себя!

– Тише, товарищи, не в теантре! – зашикали сзади, хотя и с запозданием. Председательствующий объявил заседание закрытым.

На морозном воздухе Абрамову дышаться стало легче, хотя снова одолел кашель, но ещё больше одолели мысли от услышанного и увиденного. «Багров… Какая всё-таки загадка человек! Молод, столько патетики, воевал, видимо, честно – говорит с гордостью, явно не врёт… Ну как же так?!»

Абрам Иосифович остервенело замотал головой, отчего зашёлся в надсадном приступе кашля.

«Как же так? Думал, что за все свои злоключения и перипетии научился я в людях разбираться… Вот тебе и научился! Пацана понять не могу! Как такая метаморфоза приключилась? Из бойца в бандиты… А ведь и вправду совсем пацан. Постой-ка, постой… Помнится, кто-то из ребят моего первого выпуска… Ну да, Сашок, конечно! Он нынче в агентах уездного угрозыска, он и рассказывал, что Багрову – всего-то семнадцать неполных лет! Вот те раз! А сегодня на суде? Восемнадцати лет сказали… Спутали по запарке, конечно…»

И Абрам Иосифович вдруг признался себе, что парня ему жалко, несмотря на все его злодеяния. Крепко выругал себя за политическую близорукость, но отрешиться от чувства жалости так и не смог.

2

Вторник и среда на процессе оказались особенно наэлектризованными: допрашивали подозреваемых по делу об убийстве П. Анохина и Д. Крылова, заслушивали показания свидетелей. И вновь звучали вопросы, из которых было ясно: многим еще не дает покоя отсутствие в истории с убийством на Витимском тракте «белогвардейского следа». Как-то не вязалось в сознании, что убийство двух видных политических деятелей может оказаться заурядным уголовным преступлением. И тогда слова попросил директор Госполитохраны.

– Шайкой Ленкова до убийства Анохина и Крылова мы интересовались мало. Определенная информация о бандитах была, однако шайка не преследовала политических целей и была сообществом уголовного характера, что относилось к компетенции угрозыска. Первые же предположения по убийству Анохина и Крылова были таковы: я считал его вначале политическим. Но из осмотра местности, обстановки убийства и характера нанесенных ранений я с несомненностью установил, что это убийство было произведено уголовными преступниками с целью грабежа. Подтвердили это и собранные показания свидетелей, как и допросы подозреваемых… С того времени шайкой мы занялись вплотную, организовав нечто вроде уголовного отделения при ГПО…

Бельский в общих чертах, очень скупо, поведал суду о тех оперативных комбинациях, с помощью которых предпринимались попытки внедрить в шайку сотрудников госполитохраны и агентов угрозыска, как к розыску и поимке Ленкова пытались привлечь знавших его лично партизанских командиров.

Показания же обвиняемой в совершении убийства пятерки – Самойлова, Баталова, Бердникова, Крылова и Костиненко-Косточкина – представляли на суде интерес разве что для публики, для следствия ничего нового они не открыли. Убийцы монотонно излагали уже известные обстоятельства совершения преступления, так же монотонно каялись в содеянном и просили суд о снисхождении. Отрицал свою вину только Костиненко, наивно уверяя суд, что просто проезжал мимо и даже помогал раненому кучеру.

В четверг, 5 октября, судебное заседание началось в пять часов вечера. Почти пять часов суд допрашивал Ощепкова, Лукьянова, Милославского, Цупко, Чимова, Верхозиной, Владимира Якубченко и Шитина. Понятно, что для большинства присутствующих в зале наибольший интерес представили показания Тимофея Лукьянова и Фили-Кабана.

Но если уголовные пути-дорожки Филиппа Цупко, его роль «тени» при Ленкове, даже ставшие на суде достоянием публики попытки Фили втереться в доверие угрозыску – все это было для Барс-Абрамова вполне объяснимо («Каторжный варнак! Чего с него взять, одна могила исправит!»), то истинное лицо бывшего милицейского начальника, человека, вроде бы совершенно одной с ним, Абрамовым, партизанской закалки, – это никак ни разумом, ни душой не воспринималось!

Но не воспринимались и мутные объяснения Лукьяновым своей непричастности к преступлениям ленковцев:

– Ленкова видел один только раз, на свадьбе у Сарсатского, где я представился агентом секретного отдела ГПО и разговора там с ним, Ленковым, никакого не имел…

– Зачем же вы представились секретным сотрудником ГПО, если тот же Сарсатский знал, кто вы, Лукьянов, на самом деле?

– На всякий случай…

– Знаком ли вам обвиняемый Самойлов, при каких обстоятельствах вы с ним познакомились?

– Самойлова знаю, раньше он в милиции служил, потом уволился, потом второй раз видел, у Сарсатского на свадьбе, то есть заручении…

– Обвиняемый Багров показал, а обвиняемый Самойлов подтвердил, что вы давали бандитам наводки на преступления и оружие, получая за это деньги и золотые вещи…

– Да это поклёп полный!..

– Давайте без эмоций, Лукьянов.

Председательствующий раскрыл толстую картонную папку – один из томов уголовного дела.

– Вот Багров прямо показывает, зачитываю: «ЛУКЬЯНОВ в квартире Нюрки (сожительницы Сарсатского) давал ЛЕНКОВУ револьвер „Кольт“ на подержание и давал „нагановские“ патроны, также давал наводку на громкое дело – ограбить с деньгами начальника милиции СЕРЖАНТА или Правительственного инспектора КОЛЕСНИЧЕНКО… В квартире в это время присутствовали хозяйка квартиры, эта же самая „Нюрка“, ея сожитель Алешка, члены шайки ИВАНОВ, МИЛОСЛАВСКИЙ Александр, Мишка САМОЙЛОВ, Яшка-милиционер и НЕКРАСОВ Мишка. От Мишки САМОЙЛОВА ЛУКЬЯНОВ получил два кольца золотых, одно с тремя вставками (рубины) и такое же второе, за то, что ЛУКЬЯНОВ давал свой „наган“ САМОЙЛОВУ идти на „дело“… Второй раз ЛУКЬЯНОВ тоже давал „наган“-несамовзвод, новый, с побитой ручкой, на какое-то дело, но это дело взято не было, и САМОЙЛОВ хотел „замотать“ этот „наган“, но про эту проделку узнал Ленков и категорически приказал САМОЙЛОВУ вернуть ЛУКЬЯНОВУ „наган“. САМОЙЛОВ же этот „наган“ вернуть не мог, возвратил ему другой – взятый им на каком-то убийстве самовзвод-„наган“, поношенный, номера револьвера не знаю, но опознать каждый из них могу. Был случай однажды при встрече ЛЕНКОВА С ЛУКЬЯНОВЫМ да дороге между Читой 2-й и Кузнечными рядами, около моста. Я с ЛЕНКОВЫМ шел из Читы 1-й, навстречу ехал в Кенон ЛУКЬЯНОВ на ходке черном и гнедой лошади. Увидя ЛУКЬЯНОВА, ЛЕНКОВ мне сказал идти, а он переговорит с ЛУКЬЯНОВЫМ. Издали я видел, что ЛЕНКОВ давал деньги ЛУКЬЯНОВУ. О чем они говорили, не знаю, но в последствии я узнал от самого же ЛЕНКОВА и ВЕРХОЛЕНЦЕВА, что в тот раз Костя давал ЛУКЬЯНОВУ 500 рублей серебром. ЛЕНКОВ сказал, что эти деньги пойдут на нас же, на нашу защиту…» Что скажете, Лукьянов?

– С кольцами истории не было… Это когда формировался наш конный отряд милиции, то мне многие милиционеры давали на хранение различные вещи. И тогда же Самойлов дал на сохранение кольцо…

– Как же! – зло выкрикнул из ложи «кандальников» Самойлов. – Шкура!

– Тихо! А скажите, Лукьянов, когда состоялась эта гулянка по случаю заручения Сарсатского и Тайнишек?

– Точно не помню… По-моему, в декабре прошлого года…

– Суд располагает сведениями, что гулянка проходила пятого января нынешнего, двадцать второго года.

– Может быть, не помню…

– А что ещё произошло на этом заручении, Лукьянов?

Обвиняемый вздрогнул, затравленно озираясь на ложи с ленковцами и заполненный зал, потом опустил голову и глухо пробормотал:

– Не помню…

– А кто такой Хряк, Лукьянов?! Был такой на гулянке? Что с ним произошло?

– Не помню… Не знаю я… Не видел я ничего! Слышите! Ушёл я, ушёл!!!

– Сможете ли от своей совести, Лукьянов, уйти?..

Председательствующий огласил короткую справку уголовного розыска о роли в деле раскрытия шайки и трагической гибели секретного сотрудника Северьяна Покидаева.

…Зал не сразу оправился от шока, потом загудел, не обращая внимания на заливающийся колокольчик в руках члена суда Мадеко.

С ненавистью смотрел Абрам Иосифович на жалкую фигуру оборотня. «Гад ползучий! Сам не убивал, а руки по локоть в безвинной крови! И нас всех замарал крепко!» Переполненный гневом Барс-Абрамов вдруг подумал о том, что убийцу Багрова ему жалко, а этого бы своими руками удушил… А ещё с удивлением обнаружил, что себя от милицейской стороны не отделяет и уже не воспринимает, как это, собственно говоря, было до недавнего, свою недолгую службу в милиции эпизодом судьбы, несравнимым по впечатлениям и воспоминаниям с былыми боями-походами…

– Что ещё можете показать суду? – задал Лукьянову вопрос председательствующий, когда зал наконец призвали к порядку.

– Я не знал о преступлениях ленковцев ничего заранее… Служил в милиции как положено… Бандитов не покрывал, а арестовывал. Всего ленковцев арестовал двадцать четыре человека – сидели при милиции и побегов не было… Да, служил с Самойловым! Но я его считал честным человеком, и Гаврилова, и Сарсатского, и Милославского! А Багров… Все, что Багров показывает на меня, – только по злобе всё это, как на милиционера…

Вопросов задавалось еще много, но ответы были схожи. Лукьянов отрицал даже очевидное, убедительно доказанное следствием и вещественными доказательствами. Продолжительный допрос оборотня произвел такое опустошение в представлениях и душах большинства присутствующих в зале, что других подсудимых публика встретила, в общем-то, с большой степенью безучастности.

3

Шестое заседание суда по делу шайки открылось, как и почти все предыдущие, в пять часов вечера, в субботу, 7 октября.

Перед собравшимися предстала жалкая фигура Василия Попикова, на которого смотрели с омерзением и насмешкой: показания Багрова о сожительстве атамана Кости с гражданской женой Попикова во время квартирования в попиковской квартире занимали публику куда больше, нежели роль бывшего курьера ГПО в снабжении бандитов документами. А уж рассказ Попикова о подпольной работе в период семёновщины и вовсе был встречен с иронией и насмешками – ясное дело, очки себе набирает для снисхождения!

Вызванный следом Бизин очень чутко уловил возникшую в зале фривольность, в чём-то невольно передавшуюся и сторонам судебного заседания. И Бизин, покряхтывая, завел уже ставшую для него привычной старческо-немощную песню.

За месяцы тюремной отсидки под следствием Алексей Андреевич заметно сдал. С одной стороны, это его угнетало, но с другой, – работало на избранную им линию поведения: выскребстись любым способом.

Нет, он не надеялся на оправдание за недостаточностью улик – благом стал бы и непродолжительный срок на цугундере! Только бы пожить ещё! Припрятанное золотишко грело душу и порождало убеждение, что обязательно должен быть благоприятный исход. Обязательно! Потому как в земле золото лежать не может, а золото это – его по праву! И золото спасёт его, как спасало всегда.

В клубах золотого маразма Бизин, делано вздыхая и кряхтя, терпеливо и внутренне спокойно отвечал на вопросы членов суда, настойчиво интересовавшихся его былой связью с Сашенькой Островской. «Бог мой, какие глупцы! А впрочем… Хочется гражданам судьям искать связь с атаманом Семёновым – пускай ищут! Где они, милая Сашенька и эта халда – Машка-Цыганка… Ищите, милыя! Костя свою свинцовую примочку получил, а Филя – старая каторжная бестия – знает: меньше вякаешь – дольше живешь. А уж пожить-то он поболе моего желает!.».

Мало чего добился суд от старого хитреца, впрочем, его вина как укрывателя и наводчика даже без личного признания выглядела убедительно. Но избранная прохиндеем тактика поведения сработала – затушевала те признаки, по которым вырисовывалась истинная роль Бизина в шайке – мозга преступного сообщества. Обвинению бы неспешно разобраться – хотя бы в том парадоксе, что кроме пресловутого Наполеона Косинского с его дворянским происхождением (да и только!), среди бандитов не было личностей, подобных Бизину.

За каждым ленковцем стояло, в общем-то, незамысловатое прошлое: происхождение из низших слоев, малограмотность, нищенское существование. И только ли разорение бывшего купца-воротилы – причина его связи с шайкой, а главным образом, с её главарём? Впрочем, задним умом все мы крепки.

Невольно сыграл на затушёвку истинного лица Бизина всё-таки вызванный для допроса подсудимый Мазолевский. Не поднимая головы, он отвечал на все вопросы суда утвердительно: признал себя виновным, сказал, что укрывал Ленкова в своем доме на Новых местах, знал о занятиях Ленкова кражами, но знал со слов соседей, а соседи у него – люди подозрительные и давно его хотят извести, поэтому и наговаривали ему разные страсти, а на самом деле Ленков – военный и приходил к нему домой с другими солдатами…

Было очевидно, что Мазолевский не в себе. Вызванный для свидетельства его состояния эксперт-врач прежний диагноз подтвердил. Больше Мазолевского в судебное присутствие не приводили. Дело в отношении него было прекращено по болезни. Поведение же Бизина на суде в чём-то было схоже с поведением Мазолевского, пусть в каких-то нюансах, но с учётом возраста старца…

Абрам Иосифович покинул в тот день зал суда в тягостном впечатлении от вида сошедшего с ума Мазолевского и истерики, которую устроила шинкарка Храмовская – содержательница притона на Большом Острове. «Актриса доморощенная, язви её в душу! Рыдала, пока суд вопросы задавал, а на место усадили – вмиг успокоилась, лярва, разжеманничалась!»

На следующий день в зале яблоку негде было упасть: прошел слух, что будут опрашивать агентов уголовного розыска. Так и оказалось. Председательствующим был вызван настоящий главный свидетель обвинения – Иван Иванович Бойцов.

– С шайкой Ленкова впервые столкнулся в сентябре двадцать первого, когда при обыске на постоялом дворе у сожительницы Цупко Спешиловой была найдена винтовка, а в погребе зарезанная корова и окровавленный брезент… Цупко просил тогдашнего начальника отделения угрозыска Гадаскина его не арестовывать, обещая дать показания на целый ряд грабителей, на что получил согласие…

Степенно и обстоятельно Иван Иванович излагал весь ход расследования по основным преступлениям ленковцев. Рассказал об осенней поездке вверх по Ингоде, о том, как Ленков был захвачен и загадочно бежал из подвального помещения Читинской уездной милиции.

– …Как впоследствии выяснилось, дверь была взломана самими милиционерами, тогда уже снюхавшимися с бандитами. Наводило на мысль о связях преступников в милиции и то обстоятельство, характерное для многих случаев, что сообщения о совершенных преступлениях в деревнях и на трактах до уголовного розыска доходили очень поздно, когда все следы уже были уничтожены…

Бойцов подробно рассказал, как расследовались убийства путевого обходчика Лосицкого и бурятского юноши Гомбоева, от которых и потянулась ниточка к ядру ленковской шайки, к так называемой первочитинской группе.

– …По указанию крестьян Кенонского и Ингодинского районов, рабочих кирпичных сараев в Кадале и по показаниям задержанных преступников во всех преступлениях, совершенных в означенных районах фигурировали некто Ленков и какой-то маленького роста солдат, отличавшийся жестокостью. Как впоследствии было установлено опознанием, это был Багров… При арестах и обысках обнаруживались поддельные документы… Арестованный Долгарёв сообщил, откуда преступники получают мандаты ГПО, указал на квартиру Попикова… Также при опросе Долгарева и Жеребцова было установлено, что Ленков скрывался у Попикова, и последний достал Ленкову документ на имя Поставского. Выяснилось, что жил здесь и Багров… После того как было установлено, кто принимал участие в убийстве Лосицкого, Жеребцов, видя, что дело плохо, стал рассказывать о шайке и предложил свои услуги по поимке Ленкова, при этом указал, что дело с Ленковым нужно иметь осторожно, так как Ленков имеет связи с высокопоставленными лицами, потому он, когда его ловили, всегда и скрывался. Это и другие обстоятельства меня еще раз убедили, что в милиции не все благополучно…

С горечью рассказал Иван Иванович суду, как собирал людей для облавы в доме Тараева, как безуспешно обращался к Антонову и Колесниченко, как в конце концов у тараевского дома оказались верные Ленкову люди, и главарь ушел, смертельно ранив милиционера Петрова. Рассказал и о показаниях убитого позже Киргинцева, при обыске у которого были найдены документы, которые, со слов Киргинцева, он получил от начальника 5 участка милиции Лукьянова. И как снова обо всём этом доложил начальнику уездной милиции Бородину и Антонову, но мер принято не было. Пока в дело не вмешался Фоменко.

– …Дмитрий Иванович повёл в этом направлении дальнейшую разведку, и выяснилось, что агентом у Ленкова была Елена Гроховская… Далее было установлено, что проживающий в квартире Тайнишек некто Алёшка оказался милиционером Сарсатским, квартира коего служила прибежищем для ленковцев. При обыске в ней было найдено много вещей с краж. Сарсатский был арестован… А потом Лукьянов переговорил с начальником уездной милиции и – Сарсатский был освобождён, а перед этим был освобождён и ранее арестованный Крылов. А меня, как было сказано, «для пользы службы» перевели на Черновские копи…

Бойцов горько усмехнулся, на несколько мгновений замолчав.

Абрам Иосифович ещё раз внимательно оглядел зал, благо рост позволял не привставать и шею не вытягивать, но так и не нашёл среди множества лиц физиономий Антонова и Бородина. А хотелось бы посмотреть на их реакцию…

Прервёмся на некоторое время, чтобы попрощаться в нашем повествовании с Иваном Ивановичем Бойцовым. До суда пришлось ему пережить немало неприятного. Как читатель помнит, Антонов и Бородин из уездного уголовного розыска «сослали» Бойцова подальше: старшим милиционером на Черновские копи. Но этим дело не ограничилось.

В июле 1922 года черносотенная газетенка «Наш голос» публикует, явно заказанную преступными кругами, заметку, что якобы Бойцов присвоил продукты арестантов. Особо не разбираясь и доверившись подчиненным из Читинской уездной милиции, новый Правительственный инспектор Нармилиции ДВР М. Воскобойников 17 июля выносит предписание об увольнении Бойцова. Но через пять дней к Воскобойникову поступает жалоба Бойцова, в которой тот спокойно и аргументированно доказывает, что его увольнение – расправа за участие в разоблачении Лукьянова и других оборотней из милиции. Назначается расследование, окончившееся в пользу Бойцова. Более того, в августе его назначают начальником 1-го участка городской милиции. Заметное повышение!

В руководящем составе Читинской городской милиции Иван Иванович работает до 24 апреля 1928 года, когда на него вновь обрушивается нелегкое испытание: органами ОГПУ он арестовывается по обвинению в… сотрудничестве в дореволюционный период с царской охранкой (глупейший донос, а сработал!). Практически полгода провел Бойцов под арестом, пока не был освобожден из-под стражи под личное поручительство его сына как члена ВКП(б). Ходатайствовал за Бойцова и председатель президиума коллегии защитников Забайкальской губернии Е. А. Трупп, однозначно заявивший, что именно во многом усилиями Бойцова было изобличено большинство ленковцев в процессе дознания и следствия, что Бойцов «исключительно ценный и способный работник». Но только в июле 1929 года дело в отношении Бойцова было прекращено «за недоказанностью» – то есть с формулировкой, которая исключила для Ивана Ивановича дальнейшую службу в органах правопорядка. Некоторое время Бойцов работает счетоводом в конторе окружной жилищной кооперации. К сожалению, дальнейшую его судьбу проследить не удалось.

4

…Всплыла на суде наконец и фамилия Георгия Бурдинского, который на следующий день был вызван для допроса в качестве свидетеля.

Многословно рассказывал Бурдинский о том, как выполнял задание ГПО по поимке Ленкова, как застрелил его в доме портного Каткова. Но историю своих «героических» действий Бурдинскому все-таки пришлось в конце концов закончить и ответить суду на неприятные вопросы: как и когда познакомился с Ленковым, чем они вместе промышляли, какими были их отношения до участия в партизанском движении и после.

Крутился ужом Гоха, не подымая глаз на зал, недоговаривал. Повторно вызвали для показаний Аносова, прояснившего многие моменты…

– Вот и выбирай, ядрёный корень, энтих депутатов! – в сердцах воскликнул, с ненавистью глядя на Бурдинского, сосед Абрама Иосифовича, сжимая подлокотник массивного полукресла здоровенной ручищей с намертво въевшейся в кончики пальцев чёрной угольной пылью. – В голове не укладывается! Партизанил ведь, японцев и семёновцев бил! Ну, ладноть, там, при самодержавии, контрабандным спиртишком промышлял, но ведь потом под пули шёл за народную власть. Как же так, а? – Сосед-рабочий растерянно посмотрел на Барс-Абрамова. – Кому же тогда верить, товарищ?..

Что тут ответишь? Неуютно почувствовал себя под этим взглядом Абрам Иосифович. Будто и на нём вина за бывшего партизанского командира Бурдинского, за того же Лукьянова… Будто и он, Абрам, помогал туманить головы честному трудовому люду, которые голосовали за партизанских вожаков, доверяя им власть в освобождённом от интервентов и беляков Забайкалье, вверяя им свои судьбы, судьбы своих детей, может быть, ещё и нерождённых, и на будущее – в строительстве мирной жизни, счастливого и равноправного Завтра… И так неютно чувствовал себя Барс-Абрамов, что даже не задумывался над плакатностью этих горьких размышлений.

– У-у-у!!! – необычное оживление в зале вытащило Абрама Иосифовича из этой горечи.

– Вот это краля! – неслось по залу. – Губа не дура у атамана! (Эта восторженная реакция на женскую красоту была двумя днями позже описана в одной из читинских газет.)

Оказывается, для допроса суд вызвал в зал свидетельницу Ситникову.

Двадцатилетняя красавица комкала платочек и смущённо опускала пушистые ресницы. Мужская часть публики, а сильного полу в зале судебного заседания было подавляющее большинство, откровенно любовалась Шурочкой. А слушая её незамысловатые показания, особенно их жалостливую часть о том, что Ленков «угрожая, заставлял жить с ним», преисполнялась к синеглазой блондиночке таким сочувствием, что на «мелочи», типа её полной осведомленности о делах как гражданского супруга Попикова, так и Ленкова с Багровым, внимания не заостряла.

Опрос свидетелей и потерпевших продолжался ещё три дня.

Непрятный сюрприз ожидал большинство подсудимых 15-го числа, на тринадцатый (!) день процесса: показания давала Ленка Курносая – Гроховская.

– …А в шайку Кости Ленкова я ещё осенью двадцать первого вступила, как вот познакомилась с Мишенькой моим драгоценным, красавцем чернявеньким! – Цыганка, зло улыбаясь из-под закрывающей остатки носа белой тряпки, ткнула пальцем в сторону психующего Самойлова. – Вотень-ка, миленький мой! Как стал домой муженёк невенчанный разное барахлишко таскать, вещички да продукты всякие, так и не надо было большого ума сообразить – разбойничает, людишек ограбливает. Ну а через Мишеньку и других узнала разбойничков…

Гроховская, гундося и быстро жестикулируя, посыпала фамилии, а потом начала перечислять известные ей преступления бандитов – от прошлогоднего осеннего налёта ленковцев на золотые прииски, массы квартирных и уличных грабежей в Чите и до убийств – на Витимском тракте и начальника угрозыска Фоменко.

Скрежетал зубами Мишка Самойлов, да что теперь – близок локоток, а не укусишь!

– Чёртова наводчица! Сама така! – с выкриком вскочил было Бориска Багров, но тут же от кандального скованности плюхнулся обратно на скамью, сплюнув и выматерившись.

После показаний Бойцова и допроса Гроховской практически ни у кого из подсудимых уже не осталось иллюзий на исход их дела. Абрам Иосифович наблюдал, как менялось в сторону полной прострации настроение в ложах, особенно у «кандальников». Особенно это стало заметно, когда притих и самый хорохорившийся – Михаил Самойлов.

Пытался на перекрестном допросе 16 октября снова поиграть на патетической струне Бориска Багров, заявляя о своей преданности трудовому народу и постоянном желании уйти из шайки в НРА, но два простых вопроса судебного поверенного В. Дистлера и его заставили обнажить свою истинную сущность:

«ДИСТЛЕР. Ограбить невинных считалось правилом шайки?

БАГРОВ. Мы старались грабить реакционеров!

ДИСТЛЕР. Вы рабочего Лосицкого, китайцев убили тоже потому, что они реакционеры?

БАГРОВ (после некоторого замешательства и бессвязных пояснений, громко). Грабили виновных и невиновных!»

Пятнадцатый день процесса над ленковцами, 18 октября, завершился продолжительнейшей речью главного общественного обвинителя Е. А. Труппа. На взгляд многих юристов, эта речь явила собой филигранно выполненный общественно-политический и правовой анализ сущности зла в образе шайки Ленкова, с детальным разбором её структуры, причин и мотивов совершенных ленковцами преступлений, тяжести наступивших последствий, но особенно интересными оказались психологические характеристики преступников, а выводы общественного обвинителя поразили: старейший забайкальский юрист призвал суд объективно оценить вину каждого, не «чесать» всех под одну гребенку.

Под сильным впечатлением уходил в этот вечер домой не только Барс-Абрамов. Речь обвинителя, как ни странно, заставляла размышлять. Но не о тяжести совершенного шайкой и необходимости суровой кары убийцам и грабителям, ворам и их пособникам – это было ясно и понятно. Абрам Иосифович думал о другом: до каких же масштабов смог бы развиться этот самый организм шайки, если бы не милиция, угрозыск, ГПО и помощь им со стороны честных людей? Вырос бы циклоп-исполин, с которым не справиться без армий и фронтов?..

Перед глазами снова встали сумрачные физиономии Лукьянова, Милославского, Самойлова, Христолюбова, ленковцев-карбатчиков, Попикова, Голдобина… «А ведь в своё время на них надеялись, оружие им доверяли, чтобы от бандитов надёжной защитой были народу! Перекрасились-переметнулись, суки!» – Абрам Иосифович выругался и вдруг отчетливо понял, ЧТО БЫЛО БЫ ДАЛЬШЕ.

Расползалась бы невидимая бандитская плесень по милицейским участкам и управлениям, в ГПО и армейские части, в кабинеты сначала мелких, а потом и начальников покрупнее, в депутатство Народного собрания, а там глядишь – и в правительство! И мятежей не надо! Правь исподтишка да барыши считай! И с револьвером да в маске прохожих уже прикарауливать ни к чему.

…Еще шесть дней продолжались судебные слушания. Выступали другие представители обвинения, затем почти два дня слушали защитников, шли прения сторон, дополнительные опросы подсудимых и свидетелей.

24 октября каждому из подсудимых было предоставлено последнее слово. Кто-то бил себя в грудь и просил снисхождения, кто-то тупо продолжал твердить о своей полной невиновности и злом оговоре, кто-то словом не воспользовался – молчал, смирившись. Багров тихо попросил «тов. правосудие» о пощаде, Самойлов – наоборот, поднявшись и через силу улыбаясь, бросил:

– Раскаиваться не вижу повода! Да, убивал и грабил! Зато пожил всласть! Жаль, недолго музыка играла… Но зато – деньги были, попил, погулял и с бабами наваландался – можно и помирать!

Бизин смиренно просил суд учесть его преклонный возраст, а Цупко промолчал. Что-то хотел сказать Лукьянов, но сорвался на полуслове и, звякнув кандалами, медленно опустился на скамью, уткнувшись в кулаки.

Лишь доселе тихий Костиненко-Косточкин встал с улыбочкой змеиной и отрубил с неожиданной решительностью и остервенелостью:

– Виновным себя не признаю!

И сел с таким видом, словно сейчас же подхватят его под белы рученьки, сымут оковы тяжкие и – на свободу со всеобщим прощением. Видимо, недалече от Мазолевского ушёл.

– На этом судебные слушания по делу шайки Ленкова объявляются законченными, – объявил председательствующий Е. М. Матвеев. – Прошу всех встать! Суд удаляется для вынесения приговора по делу. Приговор будет объявлен завтра, двадцать пятого октября на вечернем заседании суда в пять часов вечера.

 

Глава двадцатая

1

Непростыми, ох, непростыми выдались последние сутки для тридцатишестилетнего председателя Высшего Кассационного суда ДВР Евгения Михайловича Матвеева. Председательствуя на процессе по делу шайки ленковцев, Евгений Михайлович с особой внимательностью следил за реакцией публики в зале. Понимал, что обязан по должности и положению в судебном заседании стопроцентно беспристрастным быть, абсолютно объективным, а душа…

Было и ещё одно обстоятельство.

Их постоянно сравнивали. Двух братьев Матвеевых.

Николай – старше на целых девять лет. После окончания Иркутского юнкерского училища служил землемером при правлении Забайкальского казачьего войска. После февраля семнадцатого избрали в состав войскового хозяйственного правления. Участвовал в работе первого областного съезда Советов Забайкалья, вошёл в Народный совет, заняв пост товарища комиссара по военным делам. Большевик по убеждениям, старший Матвеев после установления в феврале восемнадцатого советской власти в Забайкалье вначале был назначен комиссаром внутренних дел Комитета советских организаций, образованного вместо Народного совета после 3-го областного съезда Советов, а с апреля возглавил Забайкальский Совет народных комиссаров. После временного падения советской власти перешёл на нелегальное положение, перебрался в Приамурье, скрывался в тайге. Однако ареста не избежал, был схвачен японцами и оказался в лагере для военнопленных. В феврале двадцатого партизаны разгромили лагерную охрану и пленников освободили. Николая Матвеева назначили заведывающим политотделом Приамурской партизанской армии, а в декабре перевели на работу в Читу, в центральные органы только что созданного правительства ДВР. Вскоре Н. М. Матвеев назначается членом правительства и военным министром, а затем – в начале двадцать второго года – председателем правительства.

Младший Матвеев по военной стезе вслед за старшим братом не пошёл. Окончил горное училище, затем общественно-юридический факультет Московского народного университета имени А. Л. Шанявского и высшие кооперативные курсы при этом же университете. В шестнадцатом году, полный революционных настроений, вернулся в Забайкалье, работал в областном союзе кооператоров. В разворачивающуюся в Чите революционную деятельность окунулся, что говорится, с головой; после известных февральских событий семнадцатого вошёл в состав Забайкальского областного комитета общественной безопасности – территориального органа управления, которые повсеместно по России создало Временное правительство. В отличие от старшего брата поначалу разделял взгляды меньшинства РСДРП, затем вступил в ряды большевиков, сменил брата на посту комиссара внутренних дел Забайкальской области, потом был назначен председателем чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, но пробыл в этой должности неполных три месяца: советская власть пала, и Евгению Михайловичу пришлось покинуть Читу, уйти к партизанам. С образованием Дальневосточной республики вновь вернулся к политической деятельности, участвовал в работе Учредительного собрания, в мае 1921 года был назначен министром внутренних дел ДВР, а через год – председателем Высшего Кассационного суда.

Несмотря на довольно схожие революционные судьбы, политические биографии, братья во многом разнились. Старший мыслил «державными» категориями, но был более управляем из Центра, каковым для Дальневосточной республики оставалась Москва, тогда как младший больше, как говорится, ходил по земле своими ногами. Наверное, потому, что имел юридическое образование и соответствующую практику, а юристов-романтиков, как известно, не бывает. Классические, базовые постулаты права, к сожалению или к счастью, редко совпадают с общепринятыми понятиями справедливости, а уж с революционной необходимостью и целесообразностью и вовсе, зачастую, не имеют ничего общего.

Поэтому реальное восприятие обоих братьев теми, кто их знал, с кем им доводилось работать и кому приходилось выполнять принимаемые одним или другим Матвеевым решения, – выглядело с точностью до наоборот.

Матвеев-старший был принципиален и политически категоричен. Признавал два цвета: красный и белый. Из-за этого ему нередко приходилось сильно ломать себя в роли главы ДВР: политическая обстановка вокруг «буфера» предполагала реверансы с теми силами, которые были противны большевистскому духу председателя правительства. Но, как бы там ни было, про старшего Матвеева говорили со значением: «Политик!». Говорили уважительно, подчиняясь, признавая его авторитет лидера, вожака, трезво оценивающего обстановку в республике и вокруг неё.

А про младшего нередко бросали с раздражением: «Законник!» Нет, уважительного отношения хватало, но превалировало некое недоумение: дескать, где витает, в каких облаках? О какой презумпции невиновности уголовного – и тем паче политического! – бандита рассуждает, когда вокруг ТАКОЕ творится? Революционная бескомпромиссность исключала, а Матвеев-младший признавал полутона. Никто не отрицал, что деятельность правоохранительных органов республики требуется поставить на чёткую правовую основу. Только сие рисовалось задачей, пусть не столь уж отдаленного, но все-таки будущего, а никак не текущего момента. В «текущем моменте», увы, благое стремление твёрдо встать на правовые рельсы нередко натыкалось на ту самую революционную целесообразность и с грохотом летело под откос.

Собственно, потому и произошло перемещение Евгения Михайловича из кресла Минвнудела в кресло председателя ВКС. На министерской должности он показался не столь решителен, как требовалось. Трагические события мая двадцать второго вроде бы уж как нельзя нагляднее тому свидетельство. Так что практическая борьба с преступностью – это одно, а вот высший судебный пост – лучшее приложение знаний по юриспруденции. Там и рассуждения про презумпцию – к месту, и неторопливая рассудительность Евгения Михайловича – в самый раз. Он принял новое назначение спокойно, не последовало даже с братом – тет-а-тет – выяснения отношений и дискуссии.

Но кто мог заглянуть в душу председателю ВКС республики? Да, как юрист, он стремился быть беспристрастным и объективным, следовать букве закона и сухим фактам, без их раскраски в те или иные политические цвета. Но разве он живёт вне времени и реальных событий, разве его душа черства и бесчувственна?

Воочию представляя картину совершенного ленковцами – пусть не всю, но довольно достаточно – то, что вместили полтора десятка увесистых томов уголовного дела, – Евгений Михайлович отчетливо осознавал: огромно совершённое зло, многочисленны жертвы, невосполнимы потери. И закипала в душе жгучая ненависть к бандитам, туманящая рассудок, взывающая к самой высокой каре.

Но те же самые тома документов, длящиеся уже почти месяц судебные слушания заставляли думать и о другом. Евгению Михайловичу хотелось гнать эти мысли, но они возвращались вновь и вновь.

В материалах дела хватало нестыковок по отдельным эпизодам, кое-где заметно страдала доказательная база. Как юрист, Матвеев понимал, что вина некоторых подсудимых фактически не доказана. Хорошо, конечно, что предостаточно доказательств в отношении самой активной части шайки – непосредственных участников убийств, ограблений, краж. Но вот что касается «подсобной» уголовной шушеры – наводчиков, укрывателей краденого, сбытчиков, содержателей воровских «малин», – тут многое выглядело зыбко. Следовательно, сомнения в виновности, с юридической точки зрения, требуется трактовать в пользу обвиняемых. Вот тут-то и сидел гвоздь! Рыбёшка в уголовном мире мелкая, а оправдание этой рыбёшки волну подымет бо-ольшую! В тёмном омуте так называемого общественного мнения.

На собраниях и митингах, в прессе, отражающей мнение различных политических сил ДВР, высказывалось, по сути, единое мнение: ленковской своре – смерть! Трудно было осуждать людей – натерпелись. Куда больше – оба члена судебной тройки, Мадеко и Берсенёв, как и один из общественных обвинителей, помпрокурора округа Штефан, тоже настроены непримиримо, заведомо взяли жесткую линию обвинения. Речь седовласого и авторитетнейшего среди правоведов Труппа восприняли не просто скептически – с осуждением. Дескать, какие это такие невиновные должны выйти из зала суда оправданными?!

Евгений Михайлович понимал, что обсуждение и вынесение приговора по делу ленковской шайки будет проходить трудно, если вообще обойдётся без скандала. Поэтому после окончания последнего судебного заседания предложение Берсенева – сразу же взяться за приговор – отклонил. Предложил им с Мадеко ночь на раздумье, недвусмысленно дав понять, что всех подсудимых под одну гребенку чесать не позволит.

2

Собрались в десять утра в кабинете у Матвеева, отключившего телефонную связь. Евгений Михайлович показал секретарше в приёмной массивный бронзовый ключ от дверей кабинета.

– Запираемся, милочка, чтобы не создавать вам неудобств. Звонки принимайте, посетителей записывайте в книгу. Пока не вынесем приговор – нас ни для кого нет, даже если сам Господь Бог объявится. Ни для ко-го!

Евгений Михайлович закрыл за собой высокие двери и дважды повернул ключ в замке. Членам тройки, смеясь, сказал:

– Не выпущу, пока не придём к единому решению.

Но его ночные тревоги оказались напрасными. И Мадеко, и Берсенёв высказывали довольно обоснованные мнения в отношении каждого подсудимого. Пожалуй, только единожды Матвеев оказался в меньшинстве. Речь шла о Федоре Кислове.

– Совершенно согласен с Колесниковым, что Кислова необоснованно причислили к головке шайки. Нам известен только эпизод с ограблением китайской лавки, но вы же убедились: потерпевшие спутали Кислова с Багровым. И Багров своё участие в ограблении не отрицает.

– Дорогой Евгений Михайлович, вы же сами знаете, что масса преступных эпизодов осталась за рамками дела! – зампредседателя Главного Военного суда ДВР Леонид Берсенёв, порывистый круглоголовый крепыш, с ожесточением зачиркал спичкой по шероховатому боку спичечного коробка, перебрасывая папиросу из одного угла рта в другой. – Здесь, допустим, правда ваша – участие Кислова не доказано. Со следователем Колесниковым трудно не согласиться. Но на хребте! Характерный ленковский почерк, их зловещие повадки: маска на лице, револьверная стрельба без размышлений! Несомненная бандитская наглость! Чего с ним сюсюкать! Счастье потерпевшего, что пуля скользнула, а намерение-то на убийство – явное!

– И не агнец Божий, – буркнул угрюмо сопевший Мадеко, которому – это было видно по всему – уже порядком осточертело мусолить смягчающие и отягчающие обстоятельства в отношении подсудимых. – В тюрьме третий раз оказался. Я понимаю, может человек оступиться. От тюрьмы, как от сумы, что говорится, не зарекайся. Но там, что – мёдом намазано? Искра здравого смысла если присутствует – одного раза пребывания в остроге любому – за глаза! И детям своим закажет по кривой дорожке ходить. Ан нет! Кислов с этой самой дорожки сойти не пожелал!

– Во-во! – пыхнул наконец сизым табачным дымом Берсенёв. – Сам не пожелал или не дали! Круговая порука в шайке – сами убедились. Нет, он – тот ещё субчик, помяните мое слово…

– Пацан ведь совсем… – с горечью проговорил Матвеев.

– А Багров? – снова вскинулся Берсенёв. – С Багровым тогда как? Тоже ведь толком молоко на губах не обсохло.

– И к тому же активно помогал следствию, – подал голос Мадеко. – Когда бы ни его подробные показания… О-хо-хо… Сколько бы ещё дел натворили эти гаврики! М-да… И что теперь с Багровым делать? По всем юридическим постулатам, ему полагается снисхождение, но юные руки даже не по локоть – по плечи в крови.

– Снисхождение к Багрову, конечно, логично, – задумчиво произнёс Берсенёв. – Это имело бы большое профилактическое значение для других преступников: чистосердечные показания – способ сохранить себе жизнь. Но его жестокость…

– Я думаю, что никакого профилактического значения поведение Багрова на следствии не имеет, – твердо сказал Матвеев. – И вот почему, товарищи. Перед следователем, один на один, он пел красиво. А на суде? Юлил, изворачивался. Люди-то его на суде слышали и видели. Уж какой тут пример другим… А по Кислову… Все-таки с вами согласиться не могу. Подготовлю особое мнение.

– А смысл? – поднял брови Мадеко. – Два голоса против одного. Приговор-то все равно придется подписывать, уважаемый Евгений Михайлович.

– Да и пора нам вообще заканчивать, дорогой ты наш председатель, – постучал об стол папиросной коробкой Берсенёв. – Пятый час сидим, как мыши в норке. Перекусить бы чего-нибудь, у меня маковой росинки с утра во рту не было, кишка кишке протокол пишет…

3

Ровно в пять часов вечера в битком набитом зале началось оглашение приговора.

– Именем народа Дальневосточной республики Высший Кассационный суд Дэвээр в особом присутствии…

Матвеев глуховатым голосом зачитывал объёмистое судебное решение.

– …с осени двадцать первого года по лето двадцать второго года в городе Чите и его окрестностях действовала организованная шайка преступников во главе с убитым впоследствии Константином Ленковым, совершая в течение этого времени ряд тягчайших преступлений…

– …шайка имела своих агентов в милиции, в Госполитохране и местном караульном батальоне, снабжавших её оружием, подложными документами и квартирами, что при наличии крепкой и суровой дисциплины в ея среде, за нарушение коей виновные карались избиением и смертью, – крайне затрудняло борьбу с преступным элементом, терроризировавшим своими действиями население.

Принимая во внимание изложенное и персональную роль в преступной деятельности каждого из обвиняемых в отдельности, установленную во время предварительного и судебного следствия, Высший Кассационный суд постановил признать виновными…

Матвеев довольно долго и монотонно излагал тридцать пять преступных эпизодов, точно очерчивая роль каждого из их участников в содеянном. Иногда перечень фамилий бандитов дополнялся формулировкой «совместно с другими лицами».

– Как это понимать, товарищ? – наклонился к напряжённо слушающему приговор Барс-Абрамову его постоянный сосед на судебных слушаниях. – Что за другие лица?

– Личности установлены, но в зале суда, на процессе, их нет, – быстрым шёпотом пояснил Абрам Иосифович. – Это те, кто либо осужден ранее, либо убит при задержании, либо скрывается. Но все они следствию известны, иначе бы формулировка была бы другая: «с неустановленными лицами».

– …Виновность же обвиняемых Жулевич, Забаровской, Семенова, Короткова, Астафьева, Иванова Григория, Клок, Батурина, Киргинцевой, Станиславского, Матвеева, Ваганеева, Карпова, Верхозиной и Вассерман – в преступлениях, точно указанных в тексте постановления временно исполняющего должность Особого следователя Высшего Кассационного суда, утвержденного Судом восьмого сентября тысяча девятьсот двадцать второго года, Высший Кассационный суд признал предварительной и судебным следствием не установленной. – Председатель суда поднял глаза от текста и обвел взглядом зал.

«Однако… – подумал Абрам Иосифович. – Членов суда в предвзятости не обвинить. Ишь, как скрупулезно сформулировали: „точно указанных в тексте“ постановления следователя. Мол, дорогой ты наш Николай Иванович Колесников, что раскопал и доказал – за то и выносим приговор…»

– …Принимая во внимание, что упоминаемая выше шайка уголовных преступников с ея активными членами, пособниками, укрывателями, «наводчиками», сбытчиками и прочими агентами, терроризовавшая своими тягчайшими, жестокими преступлениями население, в значительной степени подрывала с таким трудом устанавливаемый трудовым народом революционный правопорядок в Республике и тем умаляла силы и средства народа и его революционной армии, направленные непосредственно против врагов всего рабочего класса на Приморском фронте и интервенции, в течение нескольких лет терзающих тело революционных рабочих и крестьян Дальнего Востока и мешающих его мирной трудовой жизни, руководствуясь оценкой обстоятельств дела и велениями своей революционной совести, Высший Кассационный суд ДВР в особом составе присутствия приговорил…

Матвеев снова сделал паузу и посмотрел в зал, наполненный гробовой тишиной. Председатель суда продолжил, поглядывая поверх папки с текстом на слушателей.

– …обвиняемых Жулевич Евдокию Ивановну, Заборовскую Елену Григорьевну, Семенова Иннокентия Гавриловича, Короткова Якова Федоровича, Астафьева Василия Михайловича, Иванова Григория Захаровича, Батурина Михаила Гавриловича, Киргинцеву Александру Терентьевну, Станиславского Прокопия Михайловича, Матвеева Гавриила Ивановича, Ваганеева Федора Павловича, Карпова Архипа Николаевича, Верхозину Антонину Матвеевну, Клока Михаила Мироновича и Вассермана Иосифа Лейбовича считать по суду оправданными и из-под стражи немедленно освободить.

Председатель суда повернул голову в сторону начальника конвоя и кивком головы указал на «женскую ложу» подсудимых. В мертвой тишине послышался шум падающего тела. Барс-Абрамов вытянул шею, но кто среди женщин грохнулся в обморок – не разглядел. «От радости, или от того, что свою фамилию не услышала?» – подумалось ему.

Женщины в ложе качнулись и, словно сговорившись, зарыдали. С ними вместе, громче их всех, зарыдал и Бориска Багров. Из первой ложи, где находились обвешанные ручными и ножными кандалами самые отпетые ленковцы, что-то в его адрес, злорадно скалясь, выкрикнул Мишка Самойлов. Но Бориска успокоиться не мог – так и всхлипывал до окончания чтения приговора.

На этом «счастливая» часть приговора закончилась. Остальным бандитам суд раздал щедро – от трёх до двадцати лет пребывания за решёткой.

По двадцатке годков общественных работ вкупе с лишением свободы схлопотали и Нюрка Тайнишек, и согнувшийся в три погибели незабвенный Ляксей Андреич Бизин, на лице которого ни жилки не дернулось. Готов был к такому исходу. Но в прищуренных глазках посверкивало. Всё ещё надеялся старый прохиндей, что и здесь как-нибудь вывернется. Забегая вперёд, скажем: не получилось. За решёткой закончил дни свои.

А «Нюрка Сарсатская» стояла подбоченясь, разве что побледнела лицом. Но присутствия духа не потеряла. Ей единственной из содержательниц бандитских притонов обломился такой срок. Если «от звонка до звонка» его тащить – на свободу выйдет пятидесятилетней. Но Анна Романовна верила в свою звезду и свою смазливость. Горбатиться две десятилетки на пролетарской каторге она не собиралась. А публика в зале кивала одобрительно. «Энто ей поделом, – услышал Барс-Абрамов за спиной женский шепот. – Энто ей еще и за то, что по её милости помолвку-гулянку собрали да соколика-милицанера замордовали…»

А Евгений Михайлович Матвеев продолжал чтение приговора:

– «…Багрова Бориса Константиновича, Самойлова Михаила Степановича, Верхозина Григория Николаевича, Лисовенко Антона Климовича, Архипова Алексея Ивановича, Голдобина, он же Шабанов, Михаила Никитича, Коновалова Ивана Никитича, Соколова Аввакума Сидоровича, Шевченко, он же Певченко, Якова Семеновича, Баталова Константина Леонтьевича, Бердникова Якова Васильевича, Крылова Иннокентия Кузьмича, Костиненко-Косточкина Николая Федоровича, Бородина Василия Прокопьевича, Антропова Евстигнея Степановича, Кислова Федора Ивановича, Петрова, он же Логинов, Дмитрия Иннокентьевича-Изотовича, Косинского Наполеона Михайловича, Иванова Ивана Романовича, Ван-Зин-Яна, Попикова Василия Андреевича, Тараева Александра Никоновича, Цупко Филиппа Ильича, Чимова Антона Филипповича, Горинского Георгия Авдеевича, Гроховского Игнатия Осиповича, Кузьмича Василия Андреевича, Тимофеева Василия Гавриловича и Лукьянова Тимофея Фомича, – к высшей мере наказания – смертной казни через расстреляние…»

Тимофей Лукьянов, помертвев лицом, безнадежно опустил плечи. И тут Самойлов не удержался, громыхнув кандалами, ткнул милицейского оборотня в бок:

– Наше вам, господин милицейский начальник!

Однако его садистская радость была недолгой. Завершающие строки приговора заставили циничного Мишку заткнуться.

– «…Но принимая во внимание прошлую боевую работу осуждённого Лукьянова Тимофея в Красной армии и в партизанских отрядах, Высший Кассационный суд нашел возможным заменить Лукьянову смертную казнь – общественными принудительными работами с содержанием под стражей, сроком на двадцать лет с зачетом предварительного заключения.

Приговор окончательный, никакому обжалованию не подлежит».

Председательствующий захлопнул папку.

И тут же в зале раздались аплодисменты.

Но Барс-Абрамов видел: рукоплескали далеко не все. Явное разочарование было написано на лицах кое-кого из бывших партизанских командиров, сотрудников уголовного розыска.

4

Абрама Иосифовича приговор тоже разочаровал и даже, по большому счёту, расстроил. За три недели судебного процесса, куда он исправно ходил ежедневно, подноготная шайки предстала перед ним во всей её жути, вполне ясно высветились зловещие и мерзкие роли каждого из подсудимых. Абрамов не мог отделаться от мысли, что в отношении большинства пособников суд был неоправданно мягок.

Нет, не слепая жажда мщения говорила в Абрамове. Было обидно, что огромная доля, без преувеличения, неимоверных усилий агентов угрозыска осталась невостребованной. Понимал, что из поля зрения агентов УР и участковой милиции те, кто отделался легким испугом, конечно, не выпадут, но снова возвращался в памяти к недавним размышлениям о силе уголовной плесени и с горечью представлял, как снова полезет она из щелей, разрастаясь, набирая силу. Конечно, хотелось верить, что власть после процесса над шайкой неизмеримо больше уделит внимания укреплению милицейских сил, но видел Барс-Абрамов и другое.

Можно расширять угрозыск, увеличивать численность постов на улицах, мощнее вооружать войско правопорядка, учить действовать умело и грамотно, но пока не станет устойчивой власть, не поднимется промышленность, не расцветёт село, а стало быть, отпадет необходимость жесткого государственного нормирования – выдачи продпайков и прочего, – до тех пор, пока каждый не будет иметь реальную возможность честно заработать себе и своей семье на сытую и безбедную жизнь, – вот до тех пор и будет цвести кровавым цветом зловещая уголовная плесень. Пожирать жизни, нести горе в семьи, коверкать судьбы и вредить новой трудовой жизни.

Абрам Иосифович проводил взглядом конвой: из зала суда как раз выводили Лукьянова, следом плёлся плешивый Бизин, за ним мелькнула сутулая фигура Попикова.

«Твари… Эти и не убивали никого сами, купоны стригли на предательстве и продажности… Карманы и желудки набивали… По мелочи, конечно… Потому как и сами мелкие душонки…» – Барс-Абрамов вдруг с ужасом поймал себя на мысли, что лукьяновы и попиковы не одиноки, что есть фигуры куда более значительные, занимающие высокие посты, быстро забывшие, как они оказались на своих ответственных должностях, а главное – для чего они на них поставлены. И не попиковы с лукьяновыми вертят маховики уголовщины, не ленковы и их увальни, а как раз те, кто до государственных рулей добрался, как до кормушки. Кто лезет во власть жировать, а стало быть, плодить эту самую чёрную, кровавую плесень – барыги, оборотни, чинуши продажные. Те, кто на беде народной кормится. Этим уголовный смрад – самый цимес, аромат. А ежели устанут его нюхать – так пересчитай барыш, да и – восвояси. Какая разница, где икорку с расстегайчиками жрать да баб по заднице гладить! Нынче они, бабы, за кордоном глаже, чем в России-матушке, и жратвы там поболе будет. Да и что таким Родина? Разве она у них есть или была?..

«Нет, врёшь! Любую гниду и вошь извести можно! Не может никая тварь лишить человека стремления и возможности идти к счастью и обрести его. Кабы могло зло быть сильнее – давно бы человечество сдохло! Или, на худой конец, смирилось бы с этим злом. А человек-то не смирился, не покорился злым силам. Из века в век к добру, к хорошему тянется, а не в грязь. В грязь его толкают! Для чьей-то выгоды или услады. Жри из корытца и похрюкивай! Но человек всё равно не хочет быть свиньёй или овцой на заклание. К небу тянется, к солнцу, – парить свободной гордой птицей!.. А может, и будет всё так, как мечтаем? Для нас-то Россия никуда не делась. Вот она, стоим на её земле, дышим её воздухом. И завидущим глазом за кордон не косим. И что, невозможны у нас сытая мирная жизнь, всеобщее равенство и справедливость, человеческие отношения, без лжи, жадности, нахрапа и рвачества?.. – Абрамов усмехнулся. – Фантазии у меня – что у Жюля Верна! Но почему не может быть такого? В состоянии мы сами такую жизнь построить? А почему нет? Столько крови пролито в боях за свободу, за Революцию, столько народу полегло… И схватка с бандитами – такой же бой за народное счастье! Давим сволоту? Давим! И всю беляцкую свору с Антантой и прочими заморскими уродами почти что одолели, так почему же не сможем…»

– Товарищи! Дорогие товарищи! Прошу внимания!

С первого ряда зрительских мест поднялся присутствовавший на суде товарищ председателя правительства республики Дмитрий Шилов, необычайно взволнованный и торжественный.

– Товарищи! Хочу зачитать всем телеграмму, которую мы получили буквально полчаса назад! – Громовой голос тридцатилетнего Дмитрия Самойловича, в недалеком прошлом прославленного партизанского вожака, словно придавил оживлённый гул уже было потянувшейся к выходам публики.

– Слушайте, друзья мои, и передайте всем! «Правительству Дальневосточной республики. Двадцать пятого октября. Срочно. Героические полки Народно-революционной армии ДВР вошли и заняли Владивосток. Меркуловская власть в Приморье пала». Ура, товарищи! Войне – конец! Ура!!

Шилов потряс над головой серо-коричневым бланком с второпях наклеенными желтоватыми полосками телеграфной ленты.

– Ура!

– Даёшь!

– Слава Нарревармии!!

– Ура-а!!!

Радостное известие стёрло с лиц разочарование только что прозвучавшим приговором ленковцам. Особенно громко кричали бывшие партизаны. Ликующая толпа рекой вылилась из здания Нарсоба на тёмную октябрьскую улицу.

– Наши Владивосток взяли!

– Белым – каюк!

– Наши – в Приморье, япошки – в море!

– Ур-ра-а!!!

Несмотря на поздний час, у здания дежурили не только милиция и народоармейцы, но и колыхалась масса народу, ожидавшая итогового решения суда. Но известие из Владивостока отодвинуло в сторону содержание судебного вердикта. Знакомые тут же собирались в группки, со смехом определяли самую хлебосольную квартиру, куда без промедления и отправлялись, прикупая вскладчину по дороге в китайских лавочках спирт и немудрёную закуску:

– Эге-гей! Вставай, ходя, рано спать уклался! Торгуй, брат, – такой праздник! Ура!!!

 

Глава двадцать первая

1

Наутро столица расцветилась флагами и транспарантами, нарисованными умельцами политпросвета за ночь. В полдень на площади Свободы загремел духовой оркестр, привлёкший, несмотря на прихватывающий по-зимнему морозец, множество горожан. Потом начался митинг.

– Товарищи! Великая победа бойцов и командиров Народно-революционной армии Республики, партизанских сил и всего трудового народа поставила точку в кровавой битве с белогвардейщиной и иностранной интервенцией! – не жалея голоса, кричал с дощатой трибуны взволнованный Шилов. – Мы победили многоголовую гидру контрреволюции! Остатки меркуловцев на кораблях японских и американских интервентов бежали!

– Ура-а-а!!! – вновь и вновь громыхало над площадью из сотен глоток. – Слава бойцам!! Слава партизанам!! Погибшим за свободу – слава!..

– Товарищи! Уполномочен сообщить, что этой ночью состоялось заседание правительства Дальневосточной республики, на котором намечены наши первоначальные шаги по ликвидации «буфера», по восстановлению советской власти во всем нашем крае и присоединению к РСФСР!

– Да-а-ёшь! Ура!!

– Сообщаю вам, дорогие товарищи, что сегодня ночью правительство Республики получило телеграмму Председателя Совета Народных Комиссаров РСФСР товарища Ленина!

Шилов достал из-за отворота бекеши и бережно развернул лист бумаги:

– «…Занятие Народно-революционной армией ДВР Владивостока объединяет с трудящимися массами России русских граждан, перенёсших тяжкое иго японского империализма. Приветствуя с этой новой победой всех трудящихся России и героическую Красную армию, прошу правительство ДВР передать всем рабочим и крестьянам освобожденных областей и города Владивостока привет Совета Народных Комиссаров РСФСР».

– Ур-ра-а-а! – снова волнами прокатилось над морозной площадью.

В неизбежности и жизненной необходимости этого шага среди местных политиков сомневающихся фактически не было. Июльские выборы в Народное собрание ДВР второго созыва наглядно продемонстрировали расстановку политических сил в республике: из 124 мест коммунисты и сочувствующие им получили 85, эсеры – 18, среднезажиточные аграрии – 12, меньшевики – 3 и прочие партии – 6. Если вспомнить, что ещё в октябре 1921 года лидер меньшевиков, тогдашний министр промышленности, Анисимов и возглавлявший эсеров адвокат Трупп покинули ряды своих партий и примкнули к большевикам, то о значимости названных политических сил говорить не приходилось. Однозначной была и позиция Советской России по этому вопросу. Помимо присланной телеграммы вскоре прозвучит и известное ленинское определение освобожденной столицы Приморья как города «нашенского».

Через несколько дней, 5 ноября, съезд профсоюзов ДВР примет резолюцию о ликвидации «буфера» и необходимости восстановления советской власти, а на открывшейся 13 ноября первой сессии Народного собрания второго созыва делегаты единогласно вынесут решение о роспуске Нарсоба, об объявлении на всём русском Дальнем Востоке власти Советов, об отмене демократической Конституции ДВР и её законов: «Просить ВЦИК и съезд Советов России присоединить Дальний Восток к единой Российской Социалистической Советской Республике, распространить на Дальний Восток действие Советской конституции и советских законов…»

Под председательством Николая Афанасьевича Кубяка, сменившего на посту секретаря Дальневосточного бюро ЦК РКП(б) погибшего Петра Анохина, будет создан Дальневосточный комитет, которому Народное собрание передаст всю полноту власти и поручит провести в жизнь объединение с Совроссией. А 16 ноября 1922 года ВЦИК РСФСР вынесет постановление: объявить ДВР нераздельной составной частью РСФСР.

Такие исторические события произойдут буквально через несколько дней, а на своем заседании в ночь на 26 октября правительство ДВР приняло, в числе прочих, ещё одно решение, содержание которого во многом было продиктовано эйфорией окончательной победы над белогвардейцами и интервентами:

Из протокола заседания правительства Дальне-Восточной республики 26 октября 1922 г.:

«ПРИСУТСТВОВАЛИ:

Председатель Правительства Н. М. МАТВЕЕВ, Товарищ Председателя Д. С. ШИЛОВ, Члены Правительства М. И. БОРОДИН и В.С. БОНДАРЕНКО. С правом совещательного голоса Секретарь Правительства П. М. Чередников.

СЛУШАЛИ: 1/ Представление Председателя Высшего Кассационного Суда Дальне-Восточной Республики от 25 октября 1922 года за № 179 об утверждении приговора Высшкассуда по делу о разбойной шайке ЛЕНКОВА от 25-го октября с.г., коим приговорены к высшей мере наказания – смертной казни через расстреляние в порядке Закона от 3-го апреля 1922 г. следующие лица: ( далее перечисляются, с указанием возраста каждого, фамилии всех 29 приговоренных, к расстрелу. – О.П.)

ПОСТАНОВИЛИ: В отношении приговоренных Багрова ( с указанием имени, отчества и возраста каждого. – О.П.), Самойлова, Верхозина, Архипова, Голдобина, Коновалова, Соколова, Шевченко, Баталова, Бердникова, Крылова, Костиненко-Косточкина, Бородина, Петрова, Косинского, Попикова, Тараева, Цупко и Лисовенко приговор Суда утвердить.

В отношении приговоренных Антропова, Малинина, Кислова, Иванова, Ван-Зин-Яна, Чимова, Горинского, Гроховского, Кузьмича и Тимофеева, принимая во внимание наступающую ПЯТУЮ годовщину Рабоче-Крестьянской Революции, победу Народно-Революционной Армии над врагами трудящихся на Дальнем Востоке и смягчающие их вину обстоятельства, заменить им высшую меру наказания – смертную казнь ДВАДЦАТЬЮ ГОДАМИ общественных принудительных работ, с содержанием под стражей с зачетом предварительного заключения».

2

…Плясало над оранжево-багровыми угольками пламя, посвистывал жестяной чайник на конфорке закоптившейся чугунной плиты.

Барс-Абрамов вернулся с митинга на бывшей Атаманской площади вместе с колонной охранявших там порядок курсантов милицейской школы. Дошёл с ними до казармы, вдоволь наговорившись о произошедшем со знакомыми инструкторами курсов. А когда домой-то зашёл – только тут и обнаружил, насколько промёрз. Пока растопил печку, пока пошло тепло… Только-только и начал отогреваться. Надо же – изрядно закоченел, а и не замечал!

В тёмном и длинном барачном коридоре забухали шаги, у двери абрамовской комнаты замерли на мгновение, раздался стук в крашенную суриком фанеру.

– Открыто! – громко сказал Абрамов, с удивлением обернувшись от огня. «Кого это так поздно принесло?»

На пороге выросла знакомая фигура бывшего ординарца.

– Не спишь ещё, Батя? Завернул, вот, на огонёк… Наше вам почтеньице!

Яшка прошел к колченогому столику под тёмным окном, придвинул ногой табуретку, шумно сел, выпрастывая из шинельного кармана бутылку «Чуринской».

– Вот так номер! – Абрамов поднялся от печки, подошёл и сел напротив. – Яшка, да ты ли это?! Сроду же в рот не брал, а тут – ко мне со «злодейкой»! Удивил, брат! Ба!.. Да ты никак уже и выпил изрядно!.. Что случилось, Яша?

Смородников молча махнул рукой, приподнялся, сопя, стал освобождаться от ремней с кобурой нагана и шашкой, от шинели. Бросил всё на топчан, туда же полетела чёрная кубанка. Рванул пуговки на вороте гимнастёрки, словно задыхался.

– Яков! – встал и сердито уставился на него Барс-Абрамов. – Ты в молчанку не играй! Докладывай, в чём дело!

– Батя… Эх, Батя! Давай лучше выпьем! – Яшка схватил лежавший на столе сточенный кухонный ножичек и принялся усердно ковырять сургуч на бутылочном горлышке.

– Ты это брось! «Ба-а-тя»! – зло передразнил Абрамов. – Сколько мне тебя за язык тянуть! Ну?!

– Эх, Батя… – Яшка обвёл глазами комнатку, но стаканов не нашёл, протяжно выдохнул, осторожно поставил бутылку на стол. – Ты прости меня… Прости! Не думал я никогда, Батя, что придется мне в палачи записаться!..

Яшка низко опустил голову и замолчал.

Абрам Иосифович взял табуретку, сел рядом и тихо обнял Яшку за плечи. Помолчали.

– Так понимаю, что тебе поручили приговор по ленковцам исполнить? – прервал молчание Абрам Иосифович.

Яшка кивнул, не поднимая глаз.

– Понимаю… Задание тебе выпало трудное… Хоть и мразь уголовная, а живые люди… С оружием на тебя не нападают… Понимаю, Яша… Но кто-то должен был это сделать…

– Батя, ты же знашь, в бою рубились насмерть! – вскинул глаза Яшка. – Но чтоб так… Придумала бы кака умная голова машинку, что ли…

Яшка тоскливо и отрешённо уставился в тёмное окно.

– Объявил суд: «В расход!», завели бы её, а она – чик! – и готово… Безо всякого участия людей…

Снова повисла тягостная тишина.

Сколько бы она длилась, если бы в коридоре соседка не забренчала, сдёргивая с гвоздя цинковую ванночку, да не донёсся из её клетушки плач грудничка. И сразу другое всё услышалось: приглушённый разговор за стенкой, тяфкающие отголоски-гудки маневрового паровозика, долетающие по морозному воздуху от станции, заоконный лязг припозднившейся чьей-то телеги, даже краткий взвизг гармошки и всплеск девичьего смеха.

– А давай, Яша, и вправду выпьём!

Абрам Иосифович поднялся, пошарил в тумбочке, выставляя на стол два гранёных стакана, миску с квашеной капустой, соль в бумажке, пяток мелких, сваренных в мундире, картофелин, аккуратно распеленал чистую холстинку с полумесяцем подового ржаного хлеба.

– По стопарику отчего не выпить, а потом и чаи погоняем, как?

Яшка вздохнул, снова принялся за сургучную головку «Чуринской». Вспомнив, нагнулся к топчану, пошарил в одном-другом шинельных карманах, вытащил пару сушёных сорожек и кусочек рафинаду в носовом платке.

– Ну, Яша! Целый пир получается! – засмеялся Абрамов, внимательно наблюдая за парнем. – Погоди-ка, где-то у меня хорошая китайская заварка оставалась…

Когда выпили по маленькой и закусили капусткой, Яшка как будто успокоился. По крайней мере вполне спокойно, сам, без Батиных расспросов, начал рассказывать Абрамову о расстреле ленковцев.

3

С исполнением приговора тянуть не стали. Назначили расстрел тех девятнадцати приговоренных, кому «вышку» на тюрьму правительство не заменило, на раннее утро этого же дня. Привести приговор в исполнение поручили конному полуэскадрону милиции под командованием Смородникова.

Из арестного помещения при ГУГПО приговоренных забрали сразу, как только стало известно об утверждении судебного вердикта правительством.

– …Когда мы их из арестантской у госполитохрановцев забирать начали, – медленно, охмелев, рассказывал Смородников, – они, понятное дело, враз прочухали, куда их и чево… А мы имя выписку из правительственного протокола не оглашали. По фамилиям вызывали. Тут у них сомнение образовалось, мол, чево ж не всех вызывают. Чернявый и наглый, по фамилии Самойлов, кричит с этакой бравадою, дескать, во вторую смену пойдёте. Это он тем, кого мы не вызвали…

– А что за правительственный протокол, Яша? – спросил Абрамов.

– Так помиловали же десятерых! По случаю взятия Владивостока! Подвезло уркаганам! Свинцовую печатку на двадцатерик в кутузке заменили. Ну, один-то, Батя, тебе известен – Лукьянов. Ему ещё в суде поблажка вышла. Правительство оное утвердило, а остальные… Не самое отпетое жульё. Укрыватели да карбатчики продажные…

– А вот этот пацан, которого все за Бориску Багрова принимали?

Абрам Иосифович вдруг подумал о Федоре Кислове. Единственным, кого пожалел по-настоящему, когда оглашали приговор, был этот шестнадцатилетний пацан.

– Этот-то? Как его…

– Кислов Федор.

– Ага! Этого тоже…

Даже почему-то обрадовался Абрам Иосифович услышанному про Кислова. Двадцать лет в тюрьме, конечно, не сахар, но, может быть, станет спасение от пули уроком парню на всю оставшуюся жизнь, ведь она у этого Федьки только и началась…

Барс-Абрамов, да и Смородников, вероятно, только случайно впоследствии смогут узнать, что через несколько месяцев, 27 марта 1923 года, Высший Кассационный суд РСФСР в силу постановления ВЦИК об амнистии к 5-й годовщине Октябрьской революции сократит срок наказания находящемуся к тому времени во Верхнеудинской тюрьме Федору Кислову – до 4 лет 5 месяцев и 12 дней. А 1 октября 1925 года заседанием Забайкальской губернской распределительной комиссии будет вынесено постановление: за примерное поведение и добросовестное отношение к работе применить условно-досрочное освобождение к Кислову и из-под стражи освободить. Закончились на этом злоключения Федора или нет, история умалчивает. Как неизвестно и другое – было снято с него клеймо участника шайки или так и остался он ленковцем…

– …В общем, забрали мы девятнадцать субчиков и повели на тракт в сторону Антипихи. Ножные кандалы сняли, а ручные оставили, – продолжил рассказ Яков. – Город спит, ни огонька, а мы тащимся… Хотя… Довольно ходко шли – ночь-то морозом давит, кого хошь подгонит. И луна, Батя, – огромадная, освещат почище прожектора. Да уж… А когда миновали Антипиху, уже начало рассветать. Приговоренная братия молчком ноги переставлят, но, по всему видно, в догадках теряется, потому как прём по тракту в направлении Песчанки, к воинским гарнизонам. Наверное, подумали, что их из города убирают на какое-то время, дабы побеги не случились. По крайней мере заметно было, что растерянность прошла, приободрились гаврики, не киснут, как поначалу. Кады из арестантской выдергивали – так евалды евалдами были, а тута – ишь…

Смородников яростно потёр ладонью лицо.

– Да уж… Кое-кто и воопче крылья расправил! Вот ведь как, Батя. По всему выходит, что до последнего в человеке надежда живёт, адали верит, что ещё поживёт. Получатся, как других жизни лишать – так запросто, а за свою шкуру – переживат!.. И любу лазейку ищет! Это я про то, Батя, что у нас там чуть чэпэ не случилось! Да!

Яшка оживился.

– …Идем мы, значит, Батя, а у дороги молодой сосняк – гу-устой, плотный, да и темновато ещё. И вдруг этот здоровый… который Цупко… Вот он вдруг – как кинется меж лошадей и туда, под сосёнки! У меня боец, за ним закрепленный, карабинку вскинул – ба-бах! Есть! В плечо попал… – Разговорившийся Яшка, из которого хмель улетучивался на глазах, звонко хлопнул ладонью по столешнице.

– И что ты, Батя, думашь? Бежит, гад, как и пули не словил! Ну тут трое или четверо стволов как дали! Упал! Ему пуля – в ногу, как оказалося… Даю команду: стоп, колонна! Остановились, приволокли злодея обратно на дорогу, ногу ему перевязали тряпкой… Цирк-шапито, Батя! Мы его на расстрел ведём, а рану замотали, как в лазарете!..

Яшка замолчал, потянулся за бутылкой, плеснул Абрамову и себе, опрокинул стакан с водкой в рот, снова уставился в темноту за окном.

– До последнего, Батя, ленковцы надеялись, что мы их пока просто куда-то конвоируем… – снова заговорил Яшка. – Кады мы этого Цупко перевязали – у них, думаю, ещё больше уверенности прибавилось…

Смородников тяжело вздохнул, снова потянулся к бутылке, но передумал, опустил взгляд на крепко сжатые, до белизны на костяшках, кулаки, которые словно хотел вдавить в столешницу.

– …Только когда мы свернули, не доходя Песчанки, и падью стали в лес углубляться… Тут они, Батя, и задёргались… Самый кошмар-то и начался, Батя… Один на корточки садится, другой обмочился, третий – в натуральный обморок хлопнулся… Только убийца товарища Фоменко, Самойлов этот, духа не теряет, с улыбочкой идёт… Бледный, но с улыбочкой! Тьфу, ты, черт! И щас мураши по спине бегут! – передернулся Яшка, с виноватой улыбкой поглядев на своего бывшего командира. – А потом Самойлов-то кричит нам, тыча в Бориску Багрова: «Расстреляйте этого гада раньше нас, а мы посмотрим, как он издыхать будет!»… От ведь как…

– А ты, знаешь, Яша, мне Багров на суде таким жалким показался, что где-то и я дрогнул, – признался Абрамов. – Только уж в самом-то жалости не было. Не знаю, заметил ли ты одну такую особенность… Я, вот, и из житейских наблюдений это вывел, да и в книгах тому подтверждение не раз вычитывал. Понимаешь, какая штука… Чем, стало быть, злодей кровожаднее, тем он, по отношению к самому себе, жалостливее, сентиментальнее, что ли…

– Да? – переспросил в нервном оживлении Яшка и даже, как показалось Абрамову, с облегчением перевел дух.

– Чужую жизнь, Яша, каждый из ленковских грабителей отнимал не задумываясь. Я, вот, слушал на суде… Сколько у них таких налётов-убийств было! Ну, ладно бы там, на добро позарились – хватай, тащи. Но зачем же людей из-за тряпок убивать? И маску чёрную на рожу напялят, и сопротивления жертвы не оказывают, а, поди ж ты – били почём зря, как скотину на горбойне. Я уж не говорю о законченных извергах, что ещё и удовольствие получают, пластая человеческую плоть в лоскуты… Хуже зверей, выходит, племя человеческое…

– Да… – протяжно изрёк Яшка, переместившись из-за стола к печурке. Открыл дверцу, поворошил малиновые угли, зябко поводя плечами.

– Хуже зверей… – повторил вслед за Абрамовым, уставившись на огонь. – Вот и Бориска этот, Багров… Пацан и пацан… А злобы и лютости в нём… Кады чернявый, Самойлов-то, в отношеньи его прокричал, так он, Багров, так этому Мишке Самойлову огрызнулся – чистый волк! А потом…

Яшка закрыл глаза, еле заметно раскачиваясь на корточках.

– …Привели мы их к яме. Её ещё по теплу, загодя, хлопцы из хозвзвода карбата ГПО отрыли… С дальним прицелом, кады ленковский процесс тока начался…

Яшка криво усмехнулся, резко повернул голову и уставился на Абрамова совершенно трезвыми глазами.

– Поставили мы, Батя, их у края ямы. Решили всем глаза завязать… Специально тряпки были… чистые… Так Багров отказался… А остальные не отказались. Трясло их… Даже этого чернявого красавчика Самойлова… А Багров… Его не трясло. И глаза завязывать отказался. Встал так, ногу отставив, – независимый такой, гордый… И, уже когда карабины наизготовку взяли, крикнул: «Стреляйте прямо в лоб!»…

Смородников снова закрыл глаза, несколько мгновений сидел молча, потом поднялся от печки, тяжело опустился за стол.

– Налей, Батя… Помянем… Чёрные души, да адали человечьи… Господь в тела вдохнул, а мы отняли…

Абрам Иосифович машинально подумал, что никогда раньше не слышал от Яшки таких рассуждений про Бога. Во всем полку яростней атеиста не было, клеймил поповскую заразу, как из пулемёта резал… Плеснул в стакашки, отставил бутылку в сторону.

Яков судорожно сжал стакан, опрокинул одним махом в горло, высоко задрав голову, шумно выдохнул воздух.

– Земля им… – перевел тяжёлый, красный взгляд на Абрамова. – А ему, Батя, Бориске-то этому, пуля точно в лоб и угодила! От ведь как…

4

Смородников выпустил из ладони стакан, словно умываясь, обеими ладонями снова растёр лицо. Несколько минут сидели, молчали. Абрам Иосифович тоже выпил. Почему-то сильно захотелось засмолить цигарку, хотя когда последний раз с табачком баловался – и не упомнит.

– А потом, Батя, мы обратно поехали, в расположение, – нарушил тишину Яшка. – Акт писали, ребята оружие чистили… Потом, вот, с мужиками, посидели, выпили… для успокоенья собственного да и за упокой душ… Какие-никакие, а люди-человеки…

– Ты, Яша, себя не изводи! – твёрдо сказал Абрамов. В его голосе прорезалась та прежняя командирская нотка, которая так хорошо была знакома Смородникову.

Яков привычно подтянулся, хотя и за столом.

– …Тем более ты теперь командир, – продолжал Барс-Абрамов. – От тебя подчинённым пример стойкости и воли должен исходить. Всё понимаю, Яков, не думай. Но, вот, что тебе скажу, товарищ ты мой боевой… Не вы безоружных в распыл пустили, а они безоружных и безвинных убивали почем зря! Подло и зверски! А вы исполняли волю народа! Помнишь, с чего начинался приговор? «Именем народа…»! Вот то-то и оно, Яша… Служба у тебя теперь такая. Мразь уголовную истреблять. Боевая, Яша, это служба, хоть и войны, как мы с тобой привыкли понимать, уже нет. Конец япошкам и всем белым приспешникам! А с уголовной нечистью, Яша, мы ещё долго будем воевать… Вот ты сегодня с ребятами поставил точку на всём этом кошмаре, что ленковская шатия-братия учиняла над людьми… Но, думаешь, окончательная эта точка? Нет, дорогой мой друже, преступную поросль ещё корчевать да корчевать!

– Это точно… – протяжно, с тоскливой ноткой в голосе, выдохнул Яшка. – Какая ж гидра многоголовая… Рубишь-рубишь, а откель только новые всё вырастают и вырастают… Тут ты, Батя, прав. Живуч сорняк, тот ещё паразит… Корчевать да корчевать…

– И тебе это, Яша, предстоит. Тебе, тем, кого я учил, тем, кто сейчас, пока мы с тобой тут водочку пьём, идёт тёмной улицей с дозором. Ножа, пули в спину ждёт, а идёт! Идёт, Яша, чтобы людям спалось спокойно, чтобы жизнь, о которой мы все мечтали и за которую бились на фронте, получилась. Пусть не у нас, а у наших детей, но чтобы получилась обязательно!

Барс-Абрамов разлил остатки «чуринской» по стаканам.

– Давай, друг мой боевой, выпьем за тебя, за всех знакомых и незнакомых мне милицейских ребят! За тебя с особенной радостью выпью, потому как очень рад видеть, что не в стороне ты от борьбы за новую и хорошую жизнь…

– Когда же она наступит, Батя?..

Такая тоска услышалась Абрамом Иосифовичем в Яшкином голосе, что жилы внутри дрогнули, чуть не сбился со взятого бодрого тона.

– Не знаю, Яша. Ожесточения в душах людских полно, а веры в доброе товарищество – мало. Только без него – слаб человек. Ну и жизнь, Яша, сам видишь…

– Теперь мы не «буфер», вся Россия с нами!

– А где там на хлебе с маслом сидят, Яша?.. Большая страна – большие проблемы. Царя скинули, богатеев разбили, а нужду победить – многие годы нужны. Мы же, дорогой ты мой, совсем не за то бились, чтобы не было на земле нашей толстосумов. Если человек, Яша, в достатке живёт – ничего плохого в том нет. Другой вопрос – за счёт чего его достаток образовался или за счёт кого. Нельзя, чтобы один на труде многих жировал, сам к труду и ручек не прилагая. Все люди рождаются одинаковыми – голенькими, а не с золотой монеткой во рту. Трудись в полной мере – вот тогда и достаток твой заслуженный. А отобрать у богатого да меж нищими поделить – много ума не надо. Поделили, проели – дальше-то что? Снова искать такого, у которого можно отобрать и поделить? Так это – бандитизм чистейшей воды! И никакого человеческого счастья, никакой человеческой радости в этот нет и быть не может. Счастливая жизнь, Яша, это когда голова о куске хлеба не болит, потому как ты полезным делом занят и оно тебя кормит, и семью твою кормит, детишки не голодают, учатся и тоже к доброму делу навык получают… И что плохого, если живёшь ты в крепком хорошем доме, если на столе у тебя разносолов вдосталь, когда ты это своими руками и своим умом заработал?

– Когда ж такое будет, Батя… – задумчиво протянул Яков. – И жизни не хватит.

– Нашей, наверное, не хватит. Моей-то – уж точно! – засмеялся негромко Абрамов. – А ты у нас – парень молодой, всё ещё впереди.

– И моей не хватит, – Смородников серьёзно глянул бывшему командиру в глаза. – Это – песня долгая. Вона, сколь ещё гаденышей… Полным-полно вражин!

– Самый главный враг, Яша, не с обрезом или наганом за углом прячется да на грабёж ночью выходит. Самый главный враг, друже ты мой, друже, в нас самих сидит. Вот, скажи, – Абрамов улыбнулся, глядя на недоумённого Якова, – всегда ли ты и везде по совести поступаешь? Только честно!

– Хм… – Яшка ожесточенно поскрёб в затылке. – Правда твоя, командир… Быват, где-то и кривуна дашь…

– И я о том же, Яша. Не всегда дела и мысли наши одно и то же. А когда каждый…

– Да разве ж такое будет! – воскликнул Смородников.

– Будет, Яша. Нескоро, но когда-нибудь будет. Иначе для чего же человек на свет появился? Родиться – чтобы есть, спать, хитрить друг с другом, выкручивая свой личный интерес, а после помереть? Ты оглянись в человеческую историю, Яша. Как бы там ни было, а идёт человечество вперед. И не только от первобытной дубины к машинам и аэропланам. В головах-то – куда большие изменения происходят! Вчера, чтобы выжить, – один другого этой самой дубиной по башке бил, а сегодня? Сколько замечательных наших товарищей сложили головы за новую, счастливую жизнь! А ведь знали, на что идут. На пули, на пулемёты, на штыки, под шашки и шрапнель! Знали, что погибнут? Знали! А шли! За то, чтобы для других, Яша, – для других, понимаешь?! – эта самая счастливая жизнь приблизилась.

– Да уж… – Смородников зло посмотрел в тёмное окно. – У которых «хата с краю» – те еще гниды! В партизанстве, Батя, ты сам же видел: отобьём деревню, а местные – к бабам своим на печку, мол, чево дальше воевать-то, мы своё отстояли! Ух, суки!.. Да и щас-то не лучше. Вона, обывателя нашего читинского возьми. Под окошком человека грабят, истошным голосом на помощь зовёт, а эта скотина сидит себе за крепкими ставнями и носа не кажет!

– Ну, по сути, корень ты углядел, Яша, хотя, конечно, не все так просто. Безоружным на бандитский ствол переть – не большое геройство. Наоборот, глупость, наверное. А вот когда возможность есть, да просидел в тихом уголочке… То и говорю, что в головах надо многое у каждого из нас поменять. С себя и начинать. Вот та же ленковская шатия-братия… И чего бы они смогли, долго бы гужеванили, когда бы своих людей в милиции не имели?

– Да уж, проникли, гады, в самое сердце!

– А как так вышло, Яша? Почему проникли?

– Гнили и предательства полно…

– Ну а Лукьянов? Честно воевал, уголовного прошлого не имел…

– Купили и трусом оказался!

– Не без этого. Но главное, Яша, думаю в другом. Слабым оказался Лукьянов. Не верил по-настоящему в новую жизнь, только о своем интересе и думал. Убедил себя, что бандиты сильнее, что не справимся мы с ними. Вот и перелез на другую сторону баррикады. То, что себя этим не уберёг – само собой, по-другому и быть не могло… Но главный вред от Лукьянова и других бандитов в милицейском обличье, Яша, в том, что усилили они человеческий страх. Понимаешь? Вот, возьми простого горожанина. Страшит его бандитский разгул? Конечно, страшит. Кто спокойно отнесётся к постоянной опасности быть ограбленным или, того хуже, убитым? И что делать? Вооружаться до зубов и отбиваться от злодеев? Но все ли способны и у всех ли духа на такое хватит?

– Некоторый и от таракана шарахается, – грустно кивнул Яков.

– Вот на то и создается в любом государстве вооруженная сила для защиты населения. Армия – от врага извне, милиция – от внутренней нечисти. И гражданин спокойно осознает: государство его защитит. А получается, что когда этот гражданин обращается за помощью в милицию – там его опять же бандит караулит! Вот и выходит – некуда податься человеку, нет спасения от бандитского произвола! Что думает тогда человек о своем собственном государстве? Труха это, а не государство. Большая бандитская шайка – только и всего! И что, стало быть, простому человеку делать? А, Яша?

– Либо эту власть скинуть к чертям собачьим, либо бежать, куда глаза глядят, из такой страны!

– Либо стать покорной овцой, а ещё лучше – тоже бандитом!

– Это я понимаю, Батя! – Хмель окончательно покинул Яшку. – Чево уж тут не понять: в милицейских рядах самые чистые и твёрдые нужны, без гнили и червоточин, тогда и народ на милицию будет в надежде, а не шарахаться от неё. Надо таких и отбирать в наши ряды!

– Отбирать надо. Но и другое важно, Яша не меньше. С хорошей идеей надо жить в голове! А у нас, как нередко бывает? За властью в милицию идут. За властью над человеком. Вот выйду в сапогах начищенных – и падайте все ниц! Понимаешь?

– Чево ж не понять… Я и сам, быват, на жеребчике гарцую, и – словно со стороны на себя любуюсь: красив, пригож, силён! Разойдись, народ, власть едет! – с горьким сарказмом проговорил Яков.

– Вот! В самую точку! – обрадовался Абрам Иосифович. – Так болезнь и начинается. А когда страж закона заболел – дальше и всё государство заболеет, червоточинами покроется снаружи и изнутри. Вот тебе и труха в итоге!

– Тогда точно – и моей жизни не хватит, чтобы всё наладить по-человечьи… – Яшка подпёр щеку рукою и снова уставился в тёмное окно.

– Чего скис, боец революции! – засмеялся Абрамов.

– Да я не скис. Думаю… – проговорил Смородников. – Сложная же она штука, жизнь… И такой ты посредь её махонький, как муравей…

– Но заметь, Яшка, муравей не унывает! И тащит поклажу – поболе своего весу. Дюжит ведь?

– Дюжит.

– Вот и человек сдюжит, если в нём стержень крепкий. И неужто мало вокруг таких людей, с крепким стержнем? Разве огонь, в котором и мы с тобой побывали, и множество наших боевых товарищей – не закалил? Иль слабыми нюнями остались?

– Чево ж это нюнями! – повернулся к командиру Яшка. – Да мы…

– Знаю и верю, Яша! – Абрамов положил ладонь на сжатую в кулак Яшкину руку. – И потому вижу: будет твоя жизнь счастливой. Ты своё предназначение в ней понял. Помоги и другим понять. Тем, в ком стержень – твоего послабже.

Абрам Иосифович весело оглядел немудрёный стол.

– И давай, друже мой боевой, всё-таки выпьем по маленькой за всё хорошее. Ты меня давно знаешь – ни в Бога, ни в чёрта я не верю. Но, вот, тебе пожелаю: дай тебе, Бог, во всем удачи и твердости! А ещё, Яша, – долгой жизни, чтобы ножи и кастеты, пули бандитские да и хворобы чёртовы обходили тебя и твоих товарищей всегда стороной!

 

Вместо эпилога

Д.В.Р.

Министерство внутренних дел. Административное Управление

Октября 22-го 1922 г. № 14246 г. Чита

У Д О С Т О В Е Р Е Н И Е

настоящее выдано гр. ФОМЕНКО Зинаиде Васильевне Административным Управлением М-ва Вн. Дел в том, что, по распоряжению Тов. М-ра Вн. Дел, занимаемая ею комната в б. квартире тов. Сержанта, по Енисейской ул., д. Берковича, остается в ее распоряжении без права со стороны кого-либо принуждать гр. Фоменко освободить эту комнату, для каких бы-то ни было надобностей, что свидетельствуется подписями и приложением казенной печати.

ТОВАРИЩ МИНИСТРА ВН. ДЕЛ…

Начальник Административного и по делам Местного Хоз. Управления…

Нач-к Отд. Общ. Благоустройства…

г. Чита, 2009–2013 г.