Подвиг первый

Посрамление гидры зловещей, или Добровольная ссылка в Чмарово

1

– А что же вы, Александр… м-м-м… – голова Гидры зловещей опустил глаза в список, – …Сергеевич, в числе первых не зашли? Государственные экзамены сданы на отлично, красный диплом… Свободный, так сказать, диплом… – «Свободный» прозвучало так, словно выпускник-отличник – вольнодумец крамольный, который решил записаться в отряд анархистов или уже состоит в тайной секции народовольцев-бомбистов и даже уже подкрался с адским смертоносным издельем к карете государя-императора.

– Я так полагаю, что Александр обдумал моё предложение и согласится, – массивная, как сам стол, за которым восседала Гидра зловещая, пробасила Рахмиля Ахметовна, заведующая кафедрой педагогики и психологии родной «альма-матер».

– Вот как! – с интересом повернулся к ней голова. – На кафедру берёте?

– С удовольствием. Последняя курсовая работа Александра вполне может стать основой для кандидатской диссертации.

– Похвально!

Теперь голова Гидры зловещей повернулся к Александру и оглядел его с ног до головы.

Да, внешние параметры выпускника филологического отделения пединститута А.С. Шишкина вполне вписывались в стандарты облика аспиранта: осмысленный взгляд, хотя и с затаённой грустинкой, аккуратная причёска, без каких-то там новомодных патл, строгий тёмно-синий костюм, белая сорочка, скромный, аккуратно завязанный галстук, матовая чистота чёрных туфель… Разве что несколько длинноваты тёмные бакенбарды, наполовину скрывающие впалые щёки и вытягивающие без того худощавое лицо, но это не сильно бросается в глаза, если учесть рост – парень под два метра. Ещё бы эти усы мулявинские ему сбрить…

– Баскетбол? Волейбол? – спросил голова.

– Что, простите? – подал наконец голос и Представший пред Гидрой зловещей. Голос, отметила Гидра, подходящий для вещания прописных истин с трибун и преподавательской кафедры. А вот бакенбарды и усы – это, безусловно, укоротить…

– Каким видом спорта увлекаетесь? – Голову слегка покоробило. Да, краснодипломник, но перед грозной Гидрой вряд ли этично витать в каких-то там своих грёзах или размышлизмах.

– В наших сборных не играл, – тут же вставил член Гидры, доцент кафедры методики преподавания литературы в школе Иосиф Давидович Кацман, создатель и бессменный руководитель институтских команд по волейболу и баскетболу, пятидесятипятилетний колобок по прозвищу Живчик.

Живчик категорически не любил всех, кто был выше его ростом, за исключением играющих в четырёх (двух мужских и двух женских) командах, которые он патронировал. А рослых девушек, волейболисток и баскетболисток, даже обожал. Если учесть, что природа наделила Кацмана только метром и шестьюдесятью сантиметрами, нетрудно представить, каково приходилось у него на зачётах и экзаменах тем, кто перерос эту планку.

– Александр у нас, Игорь Игоревич, и без того… – тут же властно изрекла, благосклонно оглядывая Шишкина, Валентина Ивановна Пугачёва, парторг историко-филологического факультета, профессор кафедры истории КПСС и заместитель головы Гидры зловещей. – С первого курса Александр у нас редактирует факультетскую литературную стенгазету, в художественной самодеятельности активно участвует. – Валентина Ивановна чуть-чуть приподняла двойной подбородок и тут же стала поразительно похожа на императрицу Екатерину Вторую, которую сволочные придворные портняжки для чего-то обрядили в жакет и юбку стального партийно-политического фасона.

– Похвально!

Глава опять оглядел выпускника с ног до головы. Но теперь во взгляде и тоне явно сквозил сарказм.

Игорь Игоревич Муратов, грозный проректор, доктор физико-математических наук и депутат областного Совета депутатов трудящихся, крепко сбитый мужчина пятидесятилетней выдержки, спорт любил во всех его проявлениях, особенно бокс и тяжёлую атлетику. Спорт и точные науки сформировали у него, да и то кабы не занимаемая должность, снисходительное отношение ко всяким гуманитариям и их деятельности: чем бы дитятко ни тешилось, лишь бы не вешалось…

– Значит-ца, в психопедагогику решили податься? – вперил Муратов тяжёлый взгляд в Шишкина.

– Но вы тоже скажете! – обиженно поджала губы Рахмиля Ахметовна.

А Валентина Ивановна, сардонически улыбаясь, бросила демонстративный взгляд на широкий пиджачный лацкан проректора, украшенный депутатским значком. Проректор намёк понял: на днях началось всенародное обсуждение новой Конституции страны. Представительные органы власти из советов депутатов трудящихся переименовывались в советы народных депутатов, что влекло, соответственно, досрочное прекращение полномочий нынешнего депутатского корпуса. А если учесть, что новая Конституция особо подчёркивала руководящую и направляющую роль Коммунистической партии в советском обществе развитого социализма, то… сами понимаете… народное волеизъявление в отношении желающего и далее депутатствовать Игоря Игоревича целиком и полностью зависело от желания парткома института. Которое, конечно, требовалось помножить на желания районного, городского и областного комитетов КПСС.

– Что ж, толковые молодые учёные – наше будущее, – тут же провозгласил Игорь Игоревич, старательно впрыскивая некую, условную, теплоту в сырую стынь взгляда и голоса. Но не смог удержаться, чтобы не повторить: – Так что, надо было… м-м-м… Александр Сергеевич, зайти первым, сразу бы, без формализма. Всё порешали бы. Скромность, конечно, украшает…

– Скромность тут ни при чём… – Шишкину удалось второй раз подать голос.

– Так, так… – встрепенулся доцент Кацман. – А что же?

Александр виновато посмотрел на завкафедрой педагогики и психологии:

– Рахмиля Ахметовна, вы уж меня простите великодушно… Вынужден отказаться от вашего предложения… Полагаю, что рано мне ещё в науку. Практического опыта поднабраться надо, а так я не могу… Не созрел пока для аспирантуры.

– Алекса-андр! – обескураженно, с укоризной вымолвила Рахмиля Ахметовна, даже её басок прозвучал как-то смазанно, почти баритонисто.

– Не набивайте себе цену, молодой человек, – буркнул доселе молчавший начальник институтского отдела кадров Н.Н. Морхов (как гласила табличка на дверях его кабинета).

Пятый член Гидры зловещей – фигура таинственная, загадочная для студенческой братии. Со студентами по всяким кадровым поводам общались немногословно-надменные инспекторши-кадровички, сидевшие в соседнем от Морхова кабинете – за высоким и неприступным, как крепостная стена, деревянным барьером. А главного кадрового начальника Шишкин, например, впервые за четыре года лицезрел.

– И где же вы решили этого самого практического опыта поднабраться? Отец обеспокоился?

Н.Н. Морхов сверкнул нержавеющим зубом. Скрипучий голос завершил сходство кадровика с буржуинским шпионом из киноленты про Мальчиша-Кибальчиша.

– У нас в семье это не принято! – показал зубы и Александр. Осведомлённость «буржуинского шпиона» злила. Понятно, что тому по должности положено владеть максимальным объёмом информации как о постоянном, профессорско-преподавательском, так и о переменном, студенческом, составе, но зачем же так…

– Ну а всё-таки, куда лыжи-то навострили? Право имеете…

Последнее было сказано так, что Шишкину тут же стало мучительно стыдно за наличие у него права.

Н.Н. Морхов повернулся к обворожительной, прелестной Эльвире Батистовне Ангорской, умело намакияженной, крашеной в блондинку даме лет сорока из областного отдела народного образования.

– Откуда на Шишкина отношение-заявка имеется?

Дама из облоно, шестая в Гидре, прошуршала разложенными перед ней бумажками и отрицательно покачала головой.

– Странно… – с подозрением уставился Н.Н. Морхов на Шишкина. Аналогичные взгляды скрестили на долговязой фигуре выпускника теперь уже и остальные члены Гидры зловещей.

– В сельскую школу поеду…

– Куда-а?! – в унисон возопили члены Гидры зловещей.

Впрочем, хватит интриговать нынешнего читателя некой Гидрой зловещей. Былое студенческое племя прекрасно помнит, что это за Гидра, никакого отношения к греческой мифологии не имеющая.

Да! Это всего лишь вузовская комиссия по распределению выпускников.

Было такое время, – хотите, нынешние молодые люди, верьте, хотите нет, – когда свежеиспечённый дипломированный специалист не ломал голову, как и где применить полученные знания. Наоборот, тоскливо, а то и со страхом, ожидал: какую дыру, в какой «глубинке» заткнут его персоной минимум на три года. И на какие только ухищрения не шли без пяти минут педагоги, врачи, инженеры, дабы смягчить оный удар судьбы.

Об ужасах распределения ходили такие страшилки, которые до сих пор не снятся даже самым продвинутым сценаристам Голливуда.

Вот почему члены комиссии были шокированы ответом благополучного во всех отношениях Александра Шишкина. Унисонный вопль «Куда-а?!» проистёк от услышанного словосочетания «сельская школа». Но Шишкин понял этот крик-вопрос конкретно. И пожал плечами:

– Да, собственно, мне всё равно… Я поэтому и не рвался в первых рядах. Выберу из того, что осталось…

– Странно… – процедил главный кадровик и взялся просвечивать Шишкина всепроникающим, поистине чекистским взглядом. На что Александр отвечал взором максимальной простоты и кротости.

– А осталось, благородный вы наш… э-э-э… подвижник педагогического труда, – вновь не удержался от сарказма председатель комиссии, – всего семь населённых пунктов, где имеются средние школы. Небогатый выбор…

– Ничего сложного, – усмехнулся Шишкин. – Позвольте полюбопытствовать, какая деревня, при оставшихся вакансиях, ближе других к областному центру?

Доцент Кацман пристально посмотрел на Александра, совершенно справедливо предположив, что потенциальная звезда «психопедагогики» перешла из режима ожидания «приговора» в режим издёвки, подаваемой под соусом некоей филологической изысканности.

Тем временем Эльвира Батистовна вновь пролистала лежавшие на столе бумаги и нашла искомое.

– А ближе всего…

(Дорогой читатель! Чтобы никого даже ненароком не обидеть в дальнейшем повествовании и избежать досадных случайностей, поступим по законам жанра. Мой гениальный однофамилец (пусть и в литературном аспекте) и его не менее гениальный соавтор, как помнится, вводят главного героя своих бессмертных романов «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок» в вымышленный Старгород со стороны столь же вымышленной деревни Чмаровки. Позволю себе наглость этим воспользоваться.)

– …А ближе всего располагается село Чмарово, где уже полгода нет учителя русского языка и литературы. Вернее, свободна одна ставка. Нагрузку в минувшем учебном году там делили, как нам сообщили из районо, директор школы и второй словесник, но этот самый второй словесник на днях ушла в декрет. Так что на новый учебный год в школе возникает серьёзная проблема, – исчерпывающе изложила ситуацию Ангорская.

Проректор прищурился с таким видом, словно намеревался нанести выпускнику Шишкину прямой в челюсть или хотя бы опустить ему на голову чугунный блин штанги.

– Действительно, рукой подать, – кивнул главный кадровик.

– Рукой подать… – сработал эхом доцент Кацман. – И какова длина этой руки?

– Да где-то километров двести получается, – ответил всезнающий Н.Н. Морхов. – По нашим забайкальским меркам – рядом.

– А вы, оказывается, шутник, Никита Никодимович, – качнула головой Рахмиля Ахметовна и с материнской жалостью посмотрела на фактически уже бывшего студента Шишкина. Огорчило её, конечно, не расстояние до упомянутого села. По сибирским понятиям расстояний, в самом деле, рукою подать. Огорчил, – нет, встревожил даже! – отказ от места на кафедре.

Со студенческих лет погружённая в науку, Рахмиля Ахметовна такого даже в ночном полусонном кошмаре представить не могла. Лекции и семинары по педагогике и психологии, научно-практические конференции, симпозиумы и «круглые столы», статьи в научные журналы, авторефераты диссертаций и монографии заменили ей семью, близких подруг, театр, художественную литературу, кинематограф и всё остальное, не вписывающееся в круг научного поиска. Одновременно, как-то незаметно, погружение в науку лишило ориентации в элементарных бытовых жизненных реалиях, как и способности без видимых странностей общаться с окружающими. Не от мира сего – так обычно характеризуют подобный человеческий типаж. Оказывается, такая трансформация не обходит стороной и докторов психологии. Парадокс? Или нет никакого парадокса?

Шишкин же с удивлением смотрел на Н.Н. Морхова. Надо же, сколь замысловато сложилось у дяденьки с имя-отчеством. Интересно, почему он, Шишкин, был так уверен, что главного кадрового начальника альма-матер кличут Николай-Николаичем? Александр тут же взялся разматывать в обратную сторону логическую цепочку своих умозаключений – он любил такое занятие, видимо, из-за пристрастия к детективной литературе, – но на этот раз ничего не вышло. Может быть, и вышло бы, да только неудачно были выбраны место и время.

– …Шишкин! Да что с вами?! Где вы опять витаете? – из индуктивно-дедуктивных дебрей Александра вырвал возмущённый возглас проректора. – Так вы, что же, готовы поехать в Чмарово?

Просторную аудиторию на миг сковала трагическая тишина.

– Чмарово?.. Какое Чма… Ах, да… Извините… Да, да, Игорь Игоревич, конечно, поеду. Извините… Я могу идти?

– Свободен, – буркнул проректор.

С этим Шишкин и вышел вон.

– Переучился мальчик… – проводил злорадным взглядом долговязую фигуру Иосиф Давидович. – Да и, видимо, по общественной линии перенапрягся. Слабовата жилка! Зря со спортом не дружит. Чем стенгазеты рисовать, лучше бы в спортзале…

– Эт-точно, – кивнул проректор. И тут же пожалел о сказанном, потому как Валентина Ивановна вдруг с такой палаческой грустью в очередной раз выразила своё сожаление доценту Кацману по поводу его беспартийности, что у того по всему телу эскадроном гусар летучих пронеслись мурашки, а топот эскадронных копыт услышали все присутствующие.

– Нет, определённо у Саши что-то произошло. Он всегда такой собранный… – обеспокоенно прогудела в сторону закрывшихся дверей Рахмиля Ахметовна.

– Да, что-то здесь неадекватно, – изрёк Никита Никодимович, которому было совершенно наплевать, что и как там с этим Шишкиным. Выбывает из институтских списков – ну и точка.

– А мне, товарищи, кажется, что решение выпускника очень здравое и осмысленное. Всем бы вашим подопечным такое понимание обстановки на селе, – обворожительно улыбаясь проректору, сказала Ангорская. – Что мы с вами здесь видели за… – она глянула на своё изящное запястье, украшенное не менее изящными золотыми часиками, – за, практически, четыре часа нашей работы? Унылые, извините, физиономии. Большого желания ехать работать в сельскую школу я не заметила. Всем бы в городе устроиться, в областном центре. Эти скоропалительные браки, беременности… – Она снова одарила проректора ослепительной улыбкой, что невольно заставило его приосаниться.

«Ходок, ходок…» – в который раз подытожила Валентина Ивановна со всей своей тайной партийной принципиальностью. Вслух озвучила самое долгожданное для всех без исключения членов комиссии:

– Плотно поработали, коллеги. Приглашаю на чашку чаю в нашу факультетскую столовую. Выпускники там чего-то наготовили…

Выпускники, конечно, постарались, чего уж там. Но автор этих строк не садист, чтобы подвергать читателя изощрённым пыткам – описанием скромного стола для чаепития комиссии.

А вот обеспокоенность Рахмили Ахметовны без внимания оставить невозможно, потому как, при всей своей отстранённости от объективной реальности, доктор психологии угодила в самую точку. Александра Шишкина, с блеском завершившего обучение на учителя-словесника, стопроцентного городского мальчика, к добровольной ссылке на село могло подвигнуть только Нечто. Катаклизм! Катастрофа!! Армагеддон!!!

Да! Александр Сергеевич Шишкин являлся настолько урбанизированной личностью, что представить его на фоне сельского пейзажа можно было только в двух случаях: на весёлом пикнике или при неких форс-мажорных обстоятельствах.

Пикничок – это понятно. Буколистический фон в «пикничковой» ситуации – явление кратковременное и приятное. И созерцать его при хорошей погоде, в соответствующей экипировке, с приличными «фуражными» запасами, а также при прочем тщательно продуманном материально-техническом обеспечении, можно бесконечное количество раз, даже иногда растягивая на двое-трое суток: с тасканием рюкзака за спиною, с аскетизмом палаточных ночёвок и вливанием в уши гитарно-бардовских поделок под треск костра.

С форс-мажором – посложнее. На то это и обстоятельства непреодолимой силы. Впрочем, за двадцать один год, прожитый Александром на планете Земля, форс-мажорные обстоятельства у него возникали всего четыре раза. И все четыре раза они были связаны с родной «альма-матер», и все четыре раза подкатывали в сентябре. То есть были заведомо ожидаемы, однотипны и даже вполне заблаговременно преодолимы, но Александр сознательно встречал их лицом к лицу. И активно противостоял форс-мажорной напасти с упёртостью Ивана-крестьянского сына в его битве с Чудо-юдо змеем на Калиновом мосту.

Эти форс-мажорные обстоятельства выглядели несколько менее трагично, чем землетрясения, наводнения или буйные лесные пожары. Это были обязательные студенческие десанты на картошку – помощь пригородным совхозам в уборке урожая корнеплодов. Четыре года учёбы – четыре десанта. Первый месяц нового учебного года всегда накатывался корнеплодным форс-мажором: массовым ручным сбором на бескрайних полях вывороченных тракторными копалками картофельных клубней, свёклы, морковки и турнепса. Иногда образовывалась и сеча – капустных кочанов. Но чаще всего ударная битва шла за «картофан». Справедливости ради отметим: совхозное начальство встречало дармовую рабсилу радушно, кормили незатейливо, но сытно, размещали в очагах культуры – сельских клубах, щедро набивая матрацы сеном, даже выдавая старшим групп под роспись подушки и одеяла с простынями на каждую человеко-единицу. И местное население относилось к шумливому студенчеству с пониманием, без какого-либо злорадства – дескать, уж замарайте белы рученьки, нахлебники городские.

Некое исключение среди аборигенов составляла допризывная и только что отслужившая срочную в армейских рядах молодецкая поросль. Играли гормоны, и каждый вечер выхлопные газы от нещадно трещащих изделий отечественного мотопрома из Минска и Коврова удушливым сизым облаком окутывали ступени того или иного временно наполненного студентами очага культуры. Владельцы облезлых железных коней, ободренные дозами неизвестного спиртного, чаще местного производства, начинали традиционный штурм упомянутого очага, стремясь таким образом добиться благосклонности понаехавших городских барышень.

Мужеская часть временных обитателей «очага», как правило, штурм отбивала, особенно если в связке с филологами оказывались «конные» подразделения, или, попросту, «кони» – непобедимый отряд спортфака.

Спортфаковцы, как правило, селились где-нибудь отдельно, предпочитая местные спортзалы, а при их отсутствии – совхозные сеновалы и прочие места пониженного комфорта, но более удобные для тренировки мускулов. Физическая нагрузка на бескрайних полях битвы за урожай была для них явно незначительна, и, видимо, поэтому после трудового дня команды спортфака бодро прогуливались по сельпоселению. А может, попросту действовала привычка: спортфак всегда был добровольной опорой для милицейских сил охраны общественного порядка на улицах и площадях областного центра.

Хотя, нет, конечно, эта привычка тут ни при чём. Попросту хлопцы приходили навестить товарищей по институту. А тут эти местные мотоциклисты… Которые, конечно, очень скоро разъезжались… Правда, пару-тройку раз за сезон вовремя подоспевшее совхозное начальство или сила правопорядка в лице местного участкового оказывались как нельзя кстати.

Адреналиновая составляющая картофельно-свекольных форс-мажоров будоражила кровь и была сопоставима, по убеждению Александра, с эпизодами пенталогии о Кожаном Чулке Джеймса Фенимора Купера.

Примерно в этом же направлении рассуждал и Сашин отец – Сергей Петрович.

– Не хрен, – гудел он, в очередной раз заслыша про надвигающийся на единственного сына сентябрьский форс-мажор, – не хрен под мамкиной юбкой отсиживаться! А ты, мадама, – цыть! – пресекал в зародыше Сергей Петрович очередную попытку супруги спасти драгоценное чадо от ужасов пригородных плантаций. – Ты кого из него ро́стишь? Изнеженного белоручку или мужика?!

– Но и не мужика! – парировала Альбина Феоктистовна с профессиональной невозмутимостью и непреклонностью.

За четверть века супружества к раскатам грома мужа, высокого, богатырского телосложения и такой же силушки, без особых видимых усилий сгибающего на пятидесятом году жизни в пальцах медный пятак, она привыкла. С гордостью, особенно на людях, озирала его, задирая голову, так как едва доставала ему до плеча, но никогда и ни при каких обстоятельствах не дрожала от всех этих раскатов. Только морщилась при очередном наиболее оглушительном рыке.

– Ты хотя бы дома стены не сотрясай! – увещевала она супруга грудным контральто. – Ори в своём депо, а дома не заставляй меня мигренить.

– Ты опять?! Я сколько раз просил тебя избавиться от этого оскорбительного тона. Де-е-по! – передразнивал Сергей Петрович супругу, наливаясь багрянцем помидорных оттенков. – За столько лет так и не уразумела, что такое железная дорога! Да это кровеносная система государства!!

– Ага, а ты в ней, конечно, одно из сердец! Регионального масштаба…

– Чего ты несёшь! Сердце… хм… регионального масштаба… А ещё медик! Сердце в любом организме – одно!

– Ошибаетесь, милейший Сергей свет Петрович! Вон у жирафа – два, а у осьминога – три. И кстати, последний товарищ – с голубой кровью. Или червячка дождевого возьми, которых ты на рыбалках своих изводишь, – целых пять сердец!

– То-то его разорвешь, а ему хоть бы хны. Был один – стало два!

– А ещё есть отвратительнейшая на вид рыба миксина, такой здоровенный полуметровый червяк. У неё четыре сердца. Триста миллионов лет уже в водах мирового океана обитает. Хищница, падаль жрёт. Выгрызает дыру в теле, проникает вовнутрь и выедает трупы погибших морских животных изнутри…

– Альбина! Ты хотя бы перед обедом воздержалась!

– А что я такого сказала? Малость просветила ваше рыбацкое величество… Хорошо, пусть сердце будет одно – министр ваш, засевший в столице. А ты тогда кто? Эритроцит? Лейкоцит? Или ещё не оторвавшийся тромб?

– Я – заместитель начальника железной дороги, – веско бросал Сергей Петрович, благородно проглатывая сравнение с тромбом, но обычно добавлял: – И груз ответственности, лежащий на мне, несоизмерим с твоей клистирно-пробирочной вознёй. – При этом Сергей Петрович делал такую гримасу, которая могла заменить любое рвотное.

Тут уже взвивалась Альбина Феоктистовна, вторую пятилетку возглавляющая областную санэпидемстанцию.

Стрелка семейных весов при этих дуэлях иногда более часа моталась из стороны в сторону. На одну чашку весов валом сыпались рельсы, шпалы, стрелки, семафоры, сходы подвижного состава и виноватые стрелочники, на другую – жуткие эпидемии, пандемии, эпизоотии, эпифитотии, повсеместный мор и полчища грязноруких работников торговли и общепита без санитарных книжек, но склонных к ЗППП, как и к разведению в качестве домашних животных сальмонеллы и холерного вибриона.

Вот содержимое второй чашки, помноженное на материнскую любовь, и руководило Альбиной Феоктистовной в её протесте очередному выезду сына на поля битвы за урожай. При её должности, личных и служебных связях в лечебно-профилактической сфере удовлетворить протест было несложно: одна маленькая медсправка могла бы устранить для студента Шишкина не только форс-мажорные обстоятельства, но и породить по его адресу искренние сопереживания и неподдельное сочувствие лучшей части профессорско-преподавательского состава.

Собственно, и даже так далеко не надо было заходить. Достаточно было бы телефонного звонка в деканат факультета:

– Анатолий Иванович? Здравствуйте! Областная санэпидемстанция беспокоит. Не отвлекаю от учебного процесса? Да, нет-нет, что вы, никаких проблем. Это мама вашего студента-филолога Саши Шишкина. Как там мой?.. Спасибо, спасибо… Я-то, собственно, что вам позвонила… Поблагодарить хочу. Саша вашу факультетскую столовую нахваливает. Я даже, как мать, ревную… Но, с другой стороны, рада, что у вас такая забота о питании студентов. Так вот… Я тут план-график работы городской СЭС просматривала… Смотрю, а они проверок общепита в вузах позапланировали на следующий квартал… Посоветовала им лишний раз к вам не лезть, других забот хватает. Да что вы, не за что!.. Извините, что отвлекла. А за сына – спасибо…

– Только попробуй брякни! – хмурил брежневские брови Сергей Петрович. – Смотри, если узнаю… Никаких поблажек! Никому! И общепит в тонусе держать, и собственного сына! Обязан быть, как все! Никто ещё не надорвался от пары-другой недель физического труда на свежем воздухе да при здоровой деревенской пище. А уж от коллектива отрываться – самое последнее дело. Коллективизм – стержень нашей жизни! Это на Западе все по индивидуальным норам. Вот и загнивают! А у нас – плечом к плечу! Тем и сильны! – превентивно грохотал отец.

И Александр был с ним полностью согласен. Насчёт коллективизма, а главное – избавления на целый месяц от всеобъемлющей родительской опеки.

Альбина Феоктистовна, отдать ей должное, мнение мужа уважала и всегда учитывала, принимая решение или определяя своё поведение. В глубине души, конечно, была с ним согласна: сын не дочка, и мужественность мальчику необходима на жизненном пути. Поэтому скрепя сердце деканат не беспокоила, но все четыре институтских сентября изнывала от понятной материнской тревоги.

А ныне её сердце уже не только полнилось тревогой, но и нехорошим предчувствием. Предчувствие её не обмануло…

2

– Да что же это такое… Сашенька, ты шутишь? – Альбина Феоктистовна клала под язык очередную нитроглицеринину и запивала противный вкус растаявшего шарика не менее противной валерьянкой. – Господи, кому нужны такие эскапады! – вскрикивала она, глядя на невозмутимого сына, который, похоже, всерьёз настроился пережить родительскую бурю.

В прихожей вякнул дверной звонок. Альбина Феоктистовна порывисто кинулась отпирать двери. И тут же загрохотали шаги Командора.

– Ты чего творишь, а?! – рявкнул, показавшись в дверях гостиной, отец. – Ты чего творишь? Мать раньше времени в могилу решил свести?

Он протопал к столу и грузно опустился на жалобно скрипнувший стул.

– Отвечай, поганец, как ты до такого додумался?

Альбина Феоктистовна бесплотной тенью прошмыгнула в комнату за спиной супруга и безвольно притихла в уголке дивана, всем своим видом невольно иллюстрируя облик кандидатши на погост.

– Я к кому обращаюсь? Напакостил, а теперь со страха язык проглотил? – Отец багровел, но привычных ассоциаций с помидорами это не вызывало. С кровопролитной резнёй гугенотов в ночь Святого Варфоломея – да, а со спелыми помидорами – нет.

Первоначально Александр, не сомневаясь в однозначности родительской реакции на известие о результатах распределения, в самом деле планировал отмолчаться. Ну хватит мать стопку корвалола, ну прогремит стандартный набор отцовской риторики… Но вот эти «поганец», «напакостил»…

– Ты чему меня учил? – негромко спросил он, немигающе уставившись на отца. – Чему? Мужиком расти? А чего же ты сейчас на меня орёшь? За то, что я решил, твоим же призывам следуя, не отсиживаться, как опять же ты любишь говорить, под мамкиной юбкой?..

– Ох-ох-ох! – насмешливо проговорил Шишкин-старший. – Последние грибы и те на дыбы! Ты эти антимонии для ваших комсомольских собраний побереги! А дома не хрен комедь ломать! Мы-то с матерью знаем, какой из тебя Павка Корчагин. Вкусно пожрать, сладко поспать да очередную чувырлу в кабак стаскать, а после в койку завалить!

– Серёжа… – простонала маман Шишкина.

– Молчи, защитница! Иди, гоголя-моголя ему набултыхай да потом ротик ему салфеточкой подотри! Ге-е-рой, ж… с дырой! Отмёрзнет она у тебя без городского сортира, отмёрзнет!

– Ну у тебя же не отмёрзла! – вставил Александр.

– Сашенька, да как ты с отцом… – жалобно раздалось с дивана.

– А что я? Не ору, не обзываюсь. Цитирую…

– Ну-с, – повернулся к супруге на взвывшем стуле Сергей Петрович. – Теперь ты понимаешь, кого ты вырастила? Законченного эгоиста!

«Сейчас кулаком по столу долбанёт», – подумал Александр, но с удивлением отметил, что ошибся. Отец сдержался, и даже багрянец на его щеках потерял яркость.

– А знаешь, Аля… – Шишкин-старший помолчал пару мгновений. – А и пускай! Пускай мурцовки отведает! Да, правильно! Я в его годы уже пятилетку в путевых обходчиках оттрубил – и ничего!

Эти «путевые обходчики» являлись постоянным припевом в разговорах «отцов и детей».

Были, были в далёком, как казалось Александру, прошлом Шишкина-старшего промеренные-перепромеренные пешим ходом «рельсы-рельсы, шпалы-шпалы». Однако потом в отцовской трудовой биографии грянули кардинальные перемены, которые мало подходили в качестве ссылок на автобиографические примеры трудового мужества. Поначалу передового обходчика избрали в районные депутаты и предложили скромную должность в дорпрофсоже, потом профсоюзная стезя перешла в скромную, но руководящую работу.

По номенклатурной лестнице Сергей Петрович ступал аккуратно, с пониманием, потому с годами и обрёл нынешний солидный статус замначальника управления железной дороги. Ведал кадровой работой на солидном по протяжённости участке Транссиба, обеспечивающем грузопассажирские перевозки в масштабе двух сопредельных регионов.

– О чём ты говори-ишь!.. – протяжно простонала Альбина Феоктистовна. – Деревня… дикость… отсутствие элементарных бытовых удобств… Печка… дрова… Приживальцем у чужих людей! Ванька Жуков в двадцатом веке! Только и счастья, если ещё чем-то сносным накормят, да в тёплом углу спать придётся… А зарплата учителя? Это же месть бюрократов за отравленное учителями детство!

«О, мать выдаёт нехилые афоризмы! – восхитился Александр. – Надо не забыть, записать». И он тут же устыдился собственного цинизма в столь драматический миг.

Недалёкое сельское будущее пока представлялось Шишкину-младшему белым, только что загрунтованным полотном, но первые штрихи, брошенные на холст матерью, впечатляли. И, к сожалению, не в оптимистическом ракурсе.

– Саша, ну какая деревня? Какой из тебя сельский учитель! Господи… – Альбина Феоктистовна заплакала. Приём в семье Шишкиных запрещённый в силу его высокой эффективности.

– Перестань щазже и успокойся!

Отцовский кулак всё-таки бухнул по столу. По комнате поплыл мелодичный перезвон хрусталя в горке.

– Перестань щазже! – уже мягче, почти уговаривая, сказал Сергей Петрович и тяжело вздохнул. – Перестань… Он и четыре года назад наплевал на родительские советы… Выбрал себе профессию! Ни Богу свечка, ни чёрту кочерга!

«Ишь ты, – подивился Александр. – До сих пор проглотить не могут!.. А что было тогда такого в его выборе? Сами же и пристрастили к чтению…»

Мысли тут же перескочили на семейную библиотеку. Вот чего заметно будет не хватать на новом месте.

Да уж… Библиотеке Шишкиных могла бы позавидовать любая не только сельская, но и районная библиотека. Ряды тяжёлых, солидных фолиантов собраний сочинений классиков отечественной и зарубежной литературы, многоцветье томиков с произведениями модных авторов, которые – стоило только заказать – гарантированно и неизвестно откуда добывали для сына папан и маман Шишкины. По крайней мере, на прилавках книжных магазинов областного центра такая литература не наблюдалась. Иногда в «Доме книги» и при подписке на периодическую печать разыгрывались некие собр. соч., но кто же не знает, что такое лотерея! Александр, правда, и сам в последнее время кое-какие связи в мире книготорговли наладил: перезнакомился с девчушками-продавщицами книжных магазинов и периодически похаживал то в один, то в другой, кокетничая-кавалерствуя: цветочек преподнесёт, шоколадку «Алёнка» сунет. Взамен из-под прилавка получал очередной томик «Библиотеки приключений» или «Военных приключений», современного иностранного детектива, отечественной или зарубежной фантастики.

Книги составляли предмет особой гордости Шишкина-младшего, особенно в период студенчества. Собственно, привитая с младых лет любовь к чтению и породила устремлённость на филфак. Саше хотелось полностью и без остатка погрузиться в мир литературы. Настолько полностью и без остатка, что он даже не задумывался, а для чего ему это нужно. Податься в учёные мужи? Литературоведческая стезя и прочие филологические научные изыски его не манили. В качестве сеятеля разумного и вечного на учительском поприще он тоже себя как-то не просматривал. Но когда школьные годы чудесные подкатили к последнему звонку – встал вопрос о безусловном получении высшего образования. Иное не предполагалось ни Шишкиными-старшими, ни Шишкиным-младшим.

Областной центр в ту пору располагал тремя вузами. Медицинский и политехнический институты отпадали по определению – врачевать и инженерить в планы Александра не входило. А любимую литературу преподавали в «педе» – педагогическом институте. И учиться четыре года, а не пять, как в «политене», и уж не шесть в «меде»… Родительские советы четырёхлетней давности? Да никаких советов не было. Было элементарное перетягивание каната: отец хотел видеть сына инженером, мать – врачом. А сынок – хрясь! – перерубил туго натянутый канат филологическим мечом! Да и четырёхлетний срок тоже представлялся настолько продолжительным, что о последствиях не думалось. Жизнь, как говорится, покажет. Она и показала. Студенческая пора оказалась, на удивление, краткой.

– …Никогда не думал, что доживу до такого позора, – устало продолжил Сергей Петрович. На сына он по-прежнему не глядел. – Представляешь, Аля, звонок мне сегодня от проректора педа. Напористый такой мужичок – любит всякие депутатские запросы присылать… Но тут… Вот уж… в дурном сне представить не мог… В школу, пока наш учился, ни разу, как помнишь, не вызывали! А тут заявляет мне это институтское… хм… начальство: повлияйте, дескать, на своего великовозрастного отпрыска… Учудил-де на комиссии по распределению… Позор… Стыд и позор! Хорошо, что меня ещё по телефону… но как мальчишку…

«Мальчишки великовозрастных отпрысков не имеют…» – автоматически отметил Александр и снова тут же устыдился. Но вот наличествовала такая гнусная черта в его характере! Более того, когда бы эти цинично-высокомерные комментарии составляли внутренний репертуар, однако, не столь уж редко, Александр, где непроизвольно, но порой и умышленно, их опубличивал. То как «шутку юмора вообще», а то и в чей-то персональный адрес. Как правило, авторитета среди окружающих это ему не прибавляло, а вот спесивой окраски и недругов – обязательно. Язык мой – враг мой…

– Серёж, так ещё не поздно всё переиграть? – У Альбины Феоктистовны мгновенно высохли слёзы.

– Нет! – внезапно выкрикнул Александр. Уж он-то прекрасно понимал, что родителям и суетиться не придётся. Пара телефонных звонков… А перед этим разве что сценка из детства: «А сы́ночка чего хочет? Сашенька, что тебе купить? Вот эту большую красную пожарную машину или вот этот зелёный подъёмный кран? А может, ты велосипедик хочешь?..» А насупленный от банальности предложений мальчик отвечает: «Тёпленькое высокооплачиваемое место хочу, например, в облоно» – «А что же ты, маленький, от предложения в институте остаться отказался, да ещё с почти готовой диссертацией?» – «А знаете ли вы, пап-мам, сколько получает ассистент кафедры? Или думаете, что от него далеко ушёл кандидат наук или даже доктор?»

– Нет, – уже спокойно повторил Александр. – Как я решил, так и будет. И позор не в том, что тебе позвонил проректор. Позор сделать то, что он предлагает.

– Ну-ка, ну-ка… – Сергей Петрович с удивлением глянул на сына. – Разъясни отцу да матушке, из чего напёк оладушки?

– Батя, как ты не понял… Он же тебе позвонил, чтобы отметиться, задницу свою прикрыть и полезность показать. Мол, сигнализирую со всем пониманием и обеспокоенностью! Отложите, дражайший Сергей Петрович, это в своей памяти… А через месячишко наш Игорь Игоревич к тебе наведается. Обязательно! Вот увидишь. Дескать, посодействуйте, уважаемый Сергей Петрович, кандидату в депутаты областного совета – под вашим началом такая прорва избирателей… Вся железная дорога. И будет самому передовому отряду пролетариата по ушам ездить…

Шишкин-старший тяжело глянул на сына и вдруг раскатисто захохотал.

– Аля, а мальчик-то повзрослел! Незаметно, а поди ж ты!.. – Он внезапно оборвал хохот, помолчал. – Хм… Батя…

Повторил так, как будто коньячку доброго по языку раскатал.

– Никогда ты меня так не называл… Всё пап да папа… Повзрослел…

Шишкин-старший смахнул с полированной зеркальности стола несуществующую пылинку.

– Всё правильно. Наступило, Аля, время и нашему оболтусу коки с сокой хлебнуть! Да! Пора! Пора… Вот и пусть…

Телефонный звонок прервал отцовские умозаключения, а так как аппарат стоял у Шишкина-младшего буквально под рукою, он снял трубку.

– Алло.

– Ну ты чё, Сань?! Договорились же!

– Скоро буду, – Шишкин-младший поспешил положить трубку.

– Кто это? – со стоном спросила мать.

– Это мне. Мы с ребятами наметили… распределение обмыть.

– Что ж, ситуация мотивирована, – насмешливо кивнул Сергей Петрович. – Иди. Чего зазря воздух сотрясать?. Ты же всё уже решил.

Александр перевёл глаза на мать. Та, страдальчески закатив глаза, лишь безнадёжно махнула рукой.

– Иди-иди, – повторил отец. – Сам проветришься, и мы тут с матерью дух переведём. Слишком много впечатлений для одного дня. Надеюсь, что парад сюрпризов на сегодня закончился? Или мы отныне такие взрослые, что ещё из вытрезвителя придётся выковыривать? Предупреждаю сразу: и не подумаю! Ты теперь – сам себе голова, родители – не указ… Но уж нижайше попрошу, Александр Сергеевич, до полуночи обмывание завершить. Нам с матерью завтра на работу. Хм… обмывание… Или обмывку? А, товарищ учитель русского языка и литературы Чмаровской средней школы? Пе-да-гог!..

«Невиданное послабление режима! – тряс головой Александр, сбегая вниз по ступенькам. – Увольнительная до двадцати четырёх!»

И в этом не было ни грана иронии или сарказма!

В старшеклассничестве время возвращения домой ограничивалось десятью часами вечера в любое время года. В студенческую пору вечерняя родительская планка милостиво опустилась ещё на час. А ныне? Что это? Новый социальный статус Шишкина-младшего или временное отцовское отступление в силу возникшей для родителей стрессовой ситуации?

Впрочем, тут же яростно подумалось, что это, как и другие режимные ограничения, с неистощимой фантазией изобретаемые отцом под материнский «одобрямс», уже достали донельзя. Сколько Александр себя помнил, он всегда жил в узком коридоре между «нельзя» и «категорически запрещено».

В подростках это переживалось особенно болезненно: брюки-клёш – нельзя, причёску под «битлов» – нельзя, в летних сумерках, даже в своём дворе, – цигель, цигель! В недельный поход – под началом школьного физрука! – категорически нет!.. Музыку слушаешь не ту, друзья какие-то не те… А не рано ли ты, дорогой наш сын, стал девочек до дому провожать после уроков…

Александр с кинематографической ясностью представил, какой, после его ухода, окажется дальнейшая дискуссия между папан и маман.

Коли отцом была упомянута загадочная «кока с сокой», которую Александр всегда представлял в виде некой архипротивной жидкости, каковую, со слов отца, приходится глотать в непростых жизненных обстоятельствах, то ретирада после телефонного звонка для Шишкина-младшего крайне своевременна и спасительна. Как она была бы к месту и при упоминании не менее таинственного и столь же противного, по убеждению Александра, жизненного пойла под названием «мурцовка». Хотя Шишкин-старший периодически уверял сына, ссылаясь на собственный жизненный опыт, что обе названные жидкости не могут не присутствовать в рационе взросления и возмужания подрастающего поколения, дегустировать их почему-то не хотелось.

Нынче же ситуация и вовсе сложилась аховая: и «мурцовка», и «кока с сокой» одновременно были заказаны единственному сы́ночке к неминуемому распитию в недалёком будущем.

«Достали! До дисбаланса в организме!» – мысленно орал Александр, шагая по улице. Сколько раз из-за всей этой домостроевской хрени он оказывался в центре насмешек сверстников!

Вспомнилось, как в десятом – выпускном! – классе ему и Лёшке с Наташкой – троице самых толковых школьных рисовальщиков – комитет комсомола поручил к торжественному вечеру нарисовать ордена, которыми Родина наградила к тому времени Всесоюзный Ленинский. Изображения требовались размером в ватманский лист и, понятное дело, максимальной схожести с оригиналами.

Оставшись после уроков, а учились они тогда первое полугодие во вторую смену, «плакатная группа» тщательно зашторила в классе окна, хотя вечер и так густел. Старательный Лёха, дабы обеспечить полную темноту, опустил даже светомаскировочные шторы из толстой чёрной бумаги (тогдашнее нововведение по линии гражданской обороны, порождённое непростыми отношениями Отчизны с южным соседом).

Кромешный мрак позволил эффективно изготовить абрисы будущих шедевров: контуры орденов и составляющих их элементов перевели с первой страницы комсомольского билета на белые ватманские листы посредством эпидиаскопа. Потом взялись за тщательную раскраску с максимальным соблюдением полутонов, особенно на лике великого вождя. Понятно, что процесс подзатянулся. Вышли мастера кисти на широкое школьное крыльцо с радостным чувством исполненного долга и – тут же оказались под конвоем родителей Александра и школьного сторожа.

В густой октябрьской темноте в лицо ударили сразу два фонаря. Мощный железнодорожный – отца и дохлый – сторожа.

Но это полбеды. Оказалось, что вечерняя временна́я граница уже час как Александром нарушена, о чём всех громогласно тут же оповестил Шишкин-старший.

Хуже того, здесь же, так сказать, «по горячим следам», арт-троица была подвергнута перекрёстному допросу: чем это они занимались в пустой и тёмной школе?

Рисовальные объяснения не прокатили. Сторож разве что крест не целовал, заверяя Шишкина-старшего, что ещё полтора часа назад, когда по домам отправились самые терпеливые учителя и самые нерадивые школяры, которым педагоги дополнительно вдалбливали после уроков в головы недопонятое, он самолично, бдительно и ничем не отвлекаясь, обошёл здание внутри, а потом снаружи – и ни души, ни огонька.

Горе-художники, ошарашенные натиском Шишкина-старшего и категоричностью заявлений сторожа, совершенно забыли про опущенные чёрные занавеси на окнах и только растерянно мычали. А Наташа плакала, потому как мадам Шишкина в её адрес и вовсе высказалась недвусмысленно.

Понятно, что поутру Шишкин-старший гремел уже в кабинете директора. Конечно, ситуация быстро прояснилась, но и кратковременного периода её прояснения хватило для распространения всей этой истории среди старшеклассников. Над столь ревностно опекаемым родителями Шишкиным ржали все восьмые, девятые и десятые. Ржали, правда, недолго. А вот последовавшая за всем этим трагедия…

Наташа, умница Ната, с бездонными серыми в зелёную крапинку глазами и длинной, толстой русою косой, доселе благосклонно позволявшая Саше после уроков нести свой портфель аж до дверей квартиры, дочь майора пограничных войск, умница и красавица, в которую Шишкин-младший был влюблён по уши, категорически возненавидела своего кавалера на все оставшиеся полгода школьной жизни. Даже выпускной вечер – эта волнительно-волшебная увертюра якобы вступления в якобы взрослую жизнь – проехал для Александра как-то бестолково и смазанно.

Потом Наташиного отца перевели к новому месту службы, они уехали. И оборвалась последняя ниточка надежды на перемену к лучшему. Ах, как страдала душа Александра, если учесть, что Наташин профиль украшал буквально все поля личного шишкинского томика с «Евгением Онегиным» – портретная галерея милого образа открылась и пополнялась с момента начала изучения этого бессмертного творения великого поэта по школьной программе и до зачисления Саши на первый курс филфака. Там уже страдать стало некогда. Но остались в сундучке юношеской памяти изрисованный самым безжалостным образом великий роман в стихах, бездонность серых в крапинку глаз, русая коса до талии уехавшей Наталии и щемящая светлая грусть – в общем, стандартный набор первой, школьной любви, которая, как известно, редко имеет продолжение. Как-то незаметно проходит, оставляя после себя, иногда на всю оставшуюся жизнь, горчинку убеждённости, что всё могло срастись по-настоящему, навечно, навсегда, а то, что было после, – это уже не то, вторично и бесцветно. И физиология, и даже страсти бушующие – сколько угодно, а вот «веточки сирени» – увы…

Филологическое отделение историко-филологического факультета пединститута разительно отличалось от других отделений и факультетов. Собственно, эта тенденция сохраняется и поныне. Студенты «мужескага» пола на филфаке любого вуза – явление штучное. И, естественно, ценятся во всех отношениях, на вес золота, несмотря на то или иное реальное процентное содержание эквивалентов благородного металла в конкретной персоне. Лукавить не будем, девичьим вниманием Саша не был обделён все четыре студенческих года. Как бескорыстным, так и корыстным.

Первое в этой классификации, наполненное быстро увядающей юной романтикой, и угасало соответственно. Второе же отличалось повышенной устойчивостью и выглядело многовекторно.

Ну вот, что есть такое сокурсник Шишкин? Привлекателен и не карлик. Умён и остроумен. Начитан и музыкален. Не жмот и даже галантен. А ещё житель областного центра. Обеспеченный мо́лодец. Влиятельные родители и просторная квартира. Ну и так далее, в иных положительных ракурсах. Есть, конечно, некоторые изъяны. Например, язва – да ещё та. Но какой мустанг не брыклив? А вот к пиву и портвейну не склонен. Не курит. И не гривенником в кармане побрякивает. Спесь иногда пробивается, так это несложно и сбить, если постараться аккуратно и ненавязчиво…

И ещё. С первого курса – редактор-оформитель литературной стенгазеты факультета.

Вот уж тоже повод для корыстного девичьего внимания! – воскликнет искушённый читатель. И будет неправ. По той простой причине, что речь мы ведём о филологах, пускай и будущих.

Нигде нет такой плотности, с позволения сказать, поэтесс. (Да простят автора истинные стражи родного языка за это дурацкое название. Но оно у нас в речи – сплошь и рядом. Как и градация на поэтов и писателей.) Так вот, такого обилия поэтов женского пола на одном квадратном метре вы не встретите нигде. Даже на международных поэтических семинарах или съездах. Там-то рифмующие представительницы прекрасной половины человечества заявляют себя громко и явно. Но в пластах, что матёрых, что подрастающих филологов и учителей-словесников, есть ещё и неисчерпаемые залежи поэтесс латентных. И даже, справедливости ради, заметим, нередко более талантливых, чем иные служительницы Пегаса.

Крылатый конь Зевса, как известно, олицетворяет птицеподобное, неистовое преодоление земных тягостей поэтическим духом. Вот почему заклятые жрицы Пегаса беспрестанно и громко заявляют о себе, неутомимо украшают собою любые творческие вечера и посиделки, а ныне, с развитием Интернета, уже до треска набили, однако упорно продолжают набивать все возможные сайты своими творениями. Равно как и широким бреднем просеивать Всемирную паутину на предмет заполучения пусть и сомнительных, но громких званий и регалий. Автор знаком даже с парой местных членов-корреспондентш некой Академии поэзии и дюжиной кавалерш неизвестно кем учреждённых «золотых» медалей Есенина, Бродского, Ахматовой, Цветаевой и др. Плюс эти ежегодные «золотые перья Руси» по 265 руб. за соответствующий «сертификат», рассылаемый организаторами «конкурса» в обмен на квитанцию об оплате. Ах, вам этого мало? Тогда ждём-с от вас переводика, допустим, на 650 рэ, и вашу грудь украсит медаль!.. Увы, так было, есть и будет, видимо, всегда. Но вернёмся к нашей истории.

Первокурсника Шишкина, настенгазетничавшегося ещё в школе, конечно же подвела под монастырь (благо – под монастырь женский) характеристика за подписью директора родной школы. Текст характеристики писала бывшая Сашина классная, а уж она не поленилась изложить все его школьные заслуги, когда узнала, что поступать он собрался в педагогический, а не в какой-то там «политен». Почти в родню записывается!

Декан, узрев характеризующие строки, не раздумывал. Стенная печать такой же коллективный агитатор, пропагандист и организатор, как и любое другое периодическое печатное слово! Вождь сказал! И столь ответственную общественную нагрузку возлагать на хрупкие девичьи плечи декан, исходя из огромного профессионального опыта, полагал идеологически ненадёжным.

Воспротивиться первокурсник Шишкин не рискнул, что оказалось не по годам мудро, ибо гневить декана себе дороже. Да и в таком «монастыре-цветнике», как отделение филологии, обладать пусть маленькой, но властью редактора литературной стенгазеты оказалось очень даже занятно.

Сие ежемесячное настенное изделие вряд ли подходило под определение классика марксизма-ленинизма, как бы декану этого не хотелось и не представлялось. Литстенгазета более напоминала поэтическую анаконду: просторы склеенных в полукоридорную ленту стандартных листов полуватмана ударно наполняли своими творениями гениальные – иных попросту не было! – поэтессы филологического отделения. С ними на полуватманских просторах настырно конкурировали одалиски-новеллистки и прочие заиньки-прозаиньки.

И вот тут-то редакторская власть Саши Шишкина обретала реальность. Он мягко и необидно избавлялся от очередных произведений несимпатичных ему авторш-сокурсниц – благо, нарастающий багаж филологических знаний способствовал этому. И благосклонно допускал к опубликованию сотворённого тех, кому симпатизировал в силу традиционной половой ориентации. Ну и, понятно, исходя из поэтических и других талантов соискательниц печатных площадей.

Наиболее целеустремлённые из сокурсниц, относящиеся ко второй группе классификации, с приближением окончания вуза всё настойчивее и настойчивее штурмовали шишкинские редуты. И так как иногда Шишкин-младший оказывался не столь стоек в обороне, как бы ему хотелось, гордиевы узлы потенциальных матримониальных отношений затягивались всё туже и туже. Эти узлы теперь требовалось развязать, потому как они стали напоминать уже не хитроумное, но приятное плетение, а банальные петли-удавки. И если ещё за полгода до «госов» расплеваться с очередной подружкой было как… два пальца об асфальт, то по мере приближения выпускного денька подобная банальщина стала перерастать в проблему. Это же только в анекдотах блондинки наивны и глупы. В реальной жизни их хватке могут позавидовать бультерьеры!

Исход на село в данной ситуации был универсальным выходом.

«Достали!» – продолжало вопить всё душевное естество Александра, уже адресуясь не только родителям. Параллельно срабатывали оба фактора: необходимость выбраться из-под родительской опеки и, одновременно, сбежать от девичьих грёз-угроз, непосредственно с ним, Александром, связанных. Предстоящее в скором времени отбытие в некий населённый пункт Чмарово представлялось всё более и более обоснованным и мудрым. Шишкин-младший даже с тревогой подумал, что напрасно он изображал благородное равнодушие на комиссии по распределению. Сельская школа, сельская школа! Разве что подайте ту, что поближе к областной столице… Вот в этом-то он маху дал! Во-первых, близость к областному центру не означает, что там школа и условия жизни более-менее. Во-вторых, радиус досягаемости… Сглупил, короче…

Надо было и впрямь, зайти на комиссию, как и подобает краснодипломнику, среди равных, и выбрать, например, тот же Южногорск – ударно развивающийся за полтысячи километров от родных пенатов перспективный посёлок горняков. Там, говорят, идёт такая буйная стройка соцкультбыта, что на благоустроенные квартиры, особенно для ценных кадров, и очереди нет. А учитель разве не ценный кадр? Школа большая. Аж трёх учителей русского языка и литературы запросила! И было бы всё – тип-топ.

Но в отношении Южногорска сработал инстинкт самосохранения: одну из ставочек учителя-словесника там заведомо перекрыла зайка Зоенька, одна из бывших пассий Шишкина-младшего. У неё там папа с мамой, а папа – ба-альшой человек на южногорской стройке. В общем, это снаряд дважды в одну воронку не падает, а вот человек в одну и ту же яму с фекалиями – запросто.

Нет, Зоенька – замечательная девушка, но после того, как Александр внезапно задружил с её лучшей подругой – явление банальное! – Зоенька, смертельно оскорбившись поначалу, вдруг решила доказать разлучнице, что всё-таки она лучше. Шишкин-младший так надеялся, что отвяжется от обеих, и уже казалось, что мечте суждено сбыться, но Зоенька вновь пошла на штурм, который удалось отбить с трудом. А что делать в Южногорске? Потому Александр южногорский вариант даже рассматривать не стал. Крепок оказался задним умом. Это опосля умная мысля посетила: прибыл бы в Южногорск, пока то да сё, а там молодого, статного мужичья – пруд пруди… И захомутали бы Зоеньку! И на кой тогда её воронке тот же самый снаряд! Да и, собственно, по-любому можно было бы от Зоеньки отбиться, чего уж её хуже татаро-монгольского ига представлять…

Но дело сделано, а снявши бестолковку, чего по шевелюре рыдать.

3

…Весёлая, шумная вечеринка, нацеленная на релаксацию перенесенных всем выпускным курсом мук ожидания и саму пытку распределения выпускников, окончательно избавила Александра от привычных угрызений и сожалений сыновней и рыцарско-половой совести, а заодно и от запоздалых сожалений по поводу распределения. Всё, что ни делается, всё к лучшему. А там поглядим…

В праздник облегчения быстро втянулся целый этаж институтской общаги.

– Старик, если мы где-то в тебе ошибались, – прости великодушно! – кричал Мишка Алексеев, известный курсовой горлопан и насмешник, хлопая Шишкина-младшего по спине. – В доску наш! А, мужики?! Никакой блат не включил! Свободу свою бросил на ниву сельского просвещения! Пос-ту-пок! Уважаю!!

И только уже возвращаясь после вечеринки к родным пенатам, Александр подумал о том, каково будет оставшиеся до отъезда полтора месяца смотреть в глаза матери. Изведёт жалостью. Но надо терпеть…

Да уж… Катастрофа ссылки проклятым царским самодержавием великородных декабристов в Сибирь выглядела для Альбины Феоктистовны, в свете предстоящего учительствования сына на селе, увлекательной турпоездкой, организованной Николаем Первым для строптивого придворного бомонда. Но административно заточенным разумом родительница признавала правоту супруга. Любимый и единственный ребёнок рос правильным и хорошим мальчиком, однако по мере израстания в нём всё чаще стали пробиваться эгоистические штришки характера, упёртость и, одновременно, нездоровое стремление всюду самостоятельно искать правду. Понятно, не правду вообще, а свою, упёрто-крамольную. Чувствовала чуткая материнская душа, как исподволь назревает антиродительская революционная ситуация: «низы» уже явно не хотят, а «верхи» уже совершенно не могут. Отпрыск не ведал, а между Шишкиными-родителями последний год то и дело возникала вялотекущая дискуссия на одну и ту же педагогическую тему: кто виноват в том, что мальчик вырос упрямым эгоистом с неправильными взглядами на реальную жизнь, проживать которую ему будет крайне сложно без надёжного родительского прикрытия.

«Боже Святый Вседержитель! – мысленно взывала к небесам член КПСС Шишкина А.Ф. – Образумь несмышлёного… Образумь, иначе сколько же шишек набьёт мой мальчик на жизненном пути!..» Альбина Феоктистовна даже прикупила в ювелирном магазине золотой крестик, обязала набожную техничку Никулишну освятить его в церкви и до поры до времени запрятала святую реликвию в шкатулочке среди своего ассорти из колец, кулонов, колье, брошек-серёжек и прочего дамского драгметалла и бижутерии…

Но одно дело абстрактно рассуждать на темы «Кто виноват?» и «Что делать?», и совершенно иное, когда конкретная ситуация берёт за горло. И Шишкин-старший, и маман Шишкина рассуждать-то рассуждали, но в последнее время больше прикидывали, куда определить своего отпрыска. Варианты были вполне. А тут – на тебе!

С помощью оперативно употреблённых седативных средств Альбина Феоктистовна где-то за неделю смирилась с неизбежным. Конечно, решение сына насчёт Чмарово поначалу так полоснуло по сердцу, что захотелось всё бросить и в это самое Чмарово поехать вместе с ним, как бы её Сашенька не отбрыкивался. Варить ему супы, стирать бельё… Но вскоре разум возобладал над эмоциями. Ответственная работа, партийный долг. Наконец, куда в таком раскладе подевать папу Серёжу, которому тоже нужны супы и чистое бельё?

Изучение карты области, а также выяснение по своим служебным каналам что есть такое, это Чмарово, на Альбину Феоктистовну тоже подействовали несколько успокаивающе. Две сотни вёрст по асфальту – пустяк для «Волги», село не какое-то богом забытое – центральная усадьба колхоза-миллионера. Председатель колхоза – орденоносец, член бюро обкома КПСС. Председательша – директорствует в школе.

Перед глазами Альбины Феоктистовны развернулись яркими красками эпизоды знаменитой киноленты «Кубанские казаки», в ушах зазвучали раздольные песни оттуда же. И тут же в памяти всплыло каноническое, ленинское: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». Маман Шишкина вспомнила ещё несколько фильмов своей юности: от «Ивана Бровкина на целине» до «Весны на Заречной улице» и вполне успокоилась. Конечно, у нас не Кубань, но колхоз-то миллионер! Присутствует, стало быть, определённый уровень цивилизации, повыше, чем в иных весях областной глубинки, и это позволит сыну с наименьшими потерями отбыть трёхлетний срок «обязаловки» после института. Ну и, наконец, подумала Альбина Феоктистовна, нельзя не учитывать и под боком нарастающую угрозу…

Обозначим эту угрозу как третий фактор. Решающий. Он уже давненько вызывал сильную обеспокоенность мадам Шишкиной. А так как эту обеспокоенность с ней разделяли – она это чувствовала! – и супруг, и сын, было бы странно, если бы этот третий фактор не сработал.

Дело в том, что по соседству с Шишкиными проживала шумная и компанейская семья обрусевшего в чёрт знает каком поколении, грека Колпакиди.

Глава семейства, импозантный, зеркально-лысый пузач пятидесяти пяти лет, Георгий Аполлонович, круто рулил по торгово-снабженческой части в областном геологоуправлении.

Утром его дожидалась у подъезда чёрная «Волга», она же пунктуально доставляла его на обед и возвращала в семью вечером. И это говорило о многом, потому как даже сам «железнодорожный генерал» С.П. Шишкин хотя и располагал аналогичной персональной «двадцатьчетвёркой», но она была зелёно-бутылочного цвета. Личная и вовсе была белая. Только у начальника железной дороги «персоналка» сверкала таким же благородным номенклатурно-антрацитовым глянцем, как у Колпакиди. А уж то, что всемогущая «санэпидеммаршал» А.Ф. Шишкина прикатывала к родному двору на бывшей «скорой помощи», пугающе расцвеченной кое-где кружками с красными крестиками, – это и вовсе можно расценивать как неимоверную близость к народным массам.

Супруга Георгия Аполлоновича, необъятная, громкоголосая, черноокая, в водопаде перманента вороньего крыла, резко контрастирующего с многочисленными, безразмерными, но всегда яркого, пёстро-попугаечного рисунка, халатами, Электрина Христопуловна Колпакиди никаких государственных должностей не занимала. Она просто была главнокомандующим фельдмаршалом, совмещая одновременно должности домохозяйки и матери четверых Колпакиди-младших. Объектом повышенного материнского внимания, опеки, заботы и обожания являлись девятилетние двойняшки Офелия и Никас, которых все, включая родителей, попросту звали Олей и Колей, как и сама Электрина Христопуловна отзывалась исключительно на менее экзотическое – тётя Эля.

Старшим среди потомства Колпакиди был тёзка Шишкина-младшего, но тётя Эля никогда не забывала подчеркнуть, что имя Александр первенцу при рождении присвоено исключительно в честь великого македонского царя-полководца. А посему на лестничной площадке соседствовали не мальчики-тёзки, а Александр и Саша, по крайней мере, так делила тётя Эля. Тем паче что тёзка великого македонца был старше Шишкина-младшего на шесть лет.

Пухлый, как мать, с такими же чёрными глазами-маслинами и пышной, как у Анджелы Девис, шапкой исчерна-курчавых волос, он производил всем своим обликом крайне обманчивое впечатление оранжерейного маменькиного сыночка.

Дворовые сверстники на это поначалу купились, попытавшись закрепить за Александром Колпакиди соответствующий социальный статус. Но уже первые их потуги – публичная декламация общеизвестного фольклорного произведения «Ехал грека через реку…» – завершились оглушительным побоищем, учинённым в стане насмешников Александром. Естественно, тут же были забыты и стёрты из памяти как маршрут и личность неизвестного греки-путешественника, так и прочие подробности, связанные с водной преградой на его пути и зловредным раком, покусившимся на здоровье и телесную целостность того самого греки.

Недалёкие одноклассники Колпакиди-младшего пытались приклеить ему прозвище Жирный, на что он единожды заявил, что строго следует народной мудрости: завтрак съедает сам, обедом с ним делятся друзья, а ужин ему отдают враги, потому как с ними он поступает вот так – и Сашенька Колпакиди поколотил обзывал. В общем, не приклеилось к нему и прозвище.

По окончании школы первенец Колпакиди скоропостижно отбыл к месту дислокации ближней родни тёти Эли – в далекий и, как казалось Саше Шишкину, исключительно оазисный город Симферополь. Там, как информировала соседей тётя Эля, её старший отпрыск благополучно поступил в институт советской торговли. По прошествии требуемого количества лет сей вуз он так же благополучно окончил и принялся успешно трудиться. Тоже в снабженческой сфере, как и Колпакиди-старший.

К описываемому времени Александр на крымской земле окопался, казалось, крепко. Удачно, со слов тёти Эли, женился, родил ей внучку.

По восточносибирской малой родине не ностальгировал. Наоборот, выступал в роли крымского зазывалы, демонстрируя это самым наглядным образом: остальное семейство Колпакиди-старшего с ежегодной регулярностью на летние месяцы убывало в Крым, возвращаясь к забайкальским пенатам накануне нового учебного года ещё более смуглым и шумно-весёлым. И с бездонными корзинами отборного винограда, ароматнейших персиков, яблок и груш, которыми тётя Эля щедро одаривала соседей.

Георгий Аполлонович неизменно появлялся в квартире Шишкиных с парой бутылок отборного коньяка симферопольского разлива и минимум десятилитровой полиэтиленовой канистрой домашнего крымского вина. После недолгих, обязательных по элементарному этикету, препирательств соседские подношения Шишкиными принимались. Но тут же устраивалось роскошное совместное застолье-пиршество, украшенное незаурядными кулинарными изысками тёти Эли – в этом она была вне конкуренции, как минимум, в радиусе Центрального района областной столицы.

Но в последнее время главным украшением застолья выступал не новый кулинарный шедевр тёти Эли. Семейству Шишкиных в очередной раз настойчиво демонстрировалось главное соседское сокровище – Мария Колпакиди, Машенька – тоненькая тростиночка прекрасного телосложения, возрастом на пару лет младше Саши Шишкина, третьекурсница лечебного факультета мединститута.

Что и говорить, Машенька была прекрасна. И эти блестящие чёрные косы, и миндалевидного разреза глаза шамаханской царевны, и всё остальное – настолько восхитительное и многообещающее, по мере её женского развития, что определение девушки как сокровища вполне соответствовало истине. Если к этому добавить, что черноокая красавица с незаурядной сноровкой перенимала у мамы-кулинарки её кухонные способности, а также открывалась с других приятных сторон, например, миленьким музицированием на фортепиано, – она умиляла всех и вся.

Вредные подъездные старушки, часами дежурившие на скамейке у подъезда в любую погоду, вытирали слезящиеся глаза и растроганно сморкались в платочки, лицезрея заботу Машеньки о младших Колпакиди – Оле и Коле, когда старшая сестра сопровождала эту парочку из школы или отправлялась выгуливать их в парке. Ангел, а не девушка!

И только Альбиной Феоктистовной Шишкиной юная прелестница воспринималась тревожно. Материнское сердце всё более и более, по мере взросления сына и соседки Машеньки, наполнялось пугающим, предынфарктным предчувствием беды. Эта восточная красавица отнимет у неё сына раз и навсегда – лишалась сна и покоя маман Шишкина, стоило только, хотя бы на мгновение, появиться в её размышлениях, и уж тем более реально-визуально, соседке Машеньке.

Вежливая, скромная, с бархатным тихим голоском, она прямо-таки зомбировала Альбину Феоктистовну, парализуя её волю. Удав и кролик. Кролик и удав. Роковое наваждение, в котором, конечно, никакой мистикой не пахло. Привыкшая к безусловному и само собою разумеющемуся главенству Шишкина-старшего в семье, Альбина Феоктистовна, грозная начальница и тишайшая супруга, ни умом ни сердцем не могла разгадать тайну безраздельного господства Электрины Христопуловны над импозантно-вальяжным Георгием Аполлоновичем. Куда только девалась вся эта вальяжность, стоило лишь супруге нахмурить густые чёрные брови и шевельнуть довольно заметными усиками над верхней губой… Ну не в возрасте же дело. Эля всего на два года старше Жоры, подумаешь!.. Прямо гинократия какая-то…

Маман Шишкина тут же переносила эту картину на потенциально-возможный, и тем трагически жуткий, мезальянс, в котором погибнет – конечно, погибнет! и никак иначе! – её единственная драгоценная кровиночка Сашуля-Сашенька.

А девушка и её мамаша настойчиво (чья настырность превалировала, Альбине Феоктистовне становилось определить всё труднее и труднее) обихаживали долговязую и бренчащую костями «драгоценную кровиночку».

Эх, сколько нервов и здоровья сберегла бы маман Шишкина, будь ей известно, что Машенькин девичий напор пугал будущего филолога тоже нешутейно.

С высоты убелённой возрастными сединами мужской житейской мудрости, безусловно, такому напору надо было бы радоваться. Разве плохо олицетворять свет в окошке и благоденствовать аки у Христа за пазухой? Вернее – как у Марии Магдалины, да не сочтёт читатель сие сравнение за богохульство. Но студент Шишкин ещё не располагал многолетним жизненным опытом, создающим запас требуемой мужской мудрости. Эх, молодость-глупость!.. Ах, эти метания и душевные происки!.. Ох уж эта тяга к свободе!..

Однако природа нашептала молодому человеку некоторую половую избирательность. Ну вот не лежала душа брюнета Шишкина-младшего к прекрасному полу такой же масти! Блондинки, даже крашеные, шатенки, рыжие – да, а вот брюнетки – нет. Наверное, какую-то роль сыграла в формировании подобного мировоззрения громогласная, колышущаяся в своей многопудовой телесности, сверлящая пронзительно-оценивающим взглядом из-под чёрного Ниагарского водопада перманента соседка тётя Эля с её усиками над верхней губой. «Вот и Машка в такую превратится, – вздрагивал юный поклонник блондинок, – кайла-а…»

А дамский греческий тандем всё настойчивее обхаживал потенциального жениха-соседа и его маман. Это уже просматривалось невооружённым глазом, это уже напоминало публичное и самозабвенное исполнение знаменитого танца сиртаки. Вот и ещё одна весомая причина для Шишкина-младшего свалить из родительского гнезда, хотя бы на некоторое время.

Нет, Саша, безусловно, осознавал, издержки желанной самостоятельности, освобождения от всевидящего родительского ока, от угрозы обретения брачных оков. Последнюю угрозу вообще можно запросто отвести – послать при случае соседку Машеньку подальше вместе с её черноглазой поволокой и актрискиными придыханиями. Но остальное…

Отлёт из тёплого гнезда чреват для птенчика всегда. Например, одновременно Саша лишался хрустящей простыни на постели и возникающих самым волшебным образом по утрам отутюженной рубашки на плечиках в гардеробе, блинчиков с повидлом и сгущёнкой на завтрак, умопомрачительного борща на обед и котлет с румяной хрустящей корочкой на ужин. А это заботливое: «Сыночек, ты обязательно покушай чего-нибудь горяченького на перерыве между лекциями…», сопровождаемое приятным хрустом красненькой купюры из маминых рук… Или батино откровенное: «С девками-то что, небось по кинушкам обжимаетесь? На-ка, вот. Культурно в кафе посидите…» И из отцовского портмоне в сыновний карман перекочевывала благородная фиолетовая денежка.

Культурно в кафе посидите… Чокнулись предки со своей работой! Да на батину двадцатипятирублевую субсидию вчетвером в центральном ресторане оторваться можно по полной, а с девушкой в любом кабаке и червонца маман – за глаза, ещё и на такси хватит мадемуазель по месту жительства доставить. Слава родительской заботе!

Шишкин-младший вовсе не ёрничал. Одно дело – ежедневная и нудная опека, а другое – эти «милые пустячки». Или как в очередной раз не погрузиться в нирвану благодаря поразительной способности матери доставать неизвестно где модные чехословацкие мокасины «Цебо» или виниловые новинки эстрады?

Но чем-то надо жертвовать в настоящем ради будущего. Это – аксиома. Хотя кому она нужна? Куда справедливее ничем не жертвовать сегодня и уверенно двигаться в Завтра, где тоже всё в порядке. Увы, не получается. Факторы, факторы, факторы… Да и куда денутся мокасины «Цебо» или модный «винил»? Блинчики, борщ и котлеты тоже. А рубашку или простынку учитель Шишкин и сам в состоянии погладить. Без помощи маман и, уж тем паче, Машеньки Колпакиди или… Да неважно! Зато что имеем в сухом остатке? Сво-бо-да! Она радостно встречает у входа в будущее, вернее, у выхода из настоящего. Сво-бо-о-да!!!

…Два летних месяца пролетели незаметно. Ну, во-первых, наличие в педагогическом вузе военной кафедры сняло проблему обязательности исполнения молодым человеком конституционного долга: кратковременные военные сборы по окончании института вылились в непродолжительное военизированное приключение, типа юнармейской игры «Зарница», но для старшего юношеского возраста, завершившееся получением зелёненькой книжицы – удостоверения личности пехотного лейтенанта запаса.

А во-вторых, офонаревшие поначалу, от решения Александра, родители несколько успокоились. Шишкин-младший поначалу подозревал, что родительское смирение – тактический приём, призванный усыпить его бдительность. Он поставил маман и папан перед фактом, а они поставят его. Но уже перевалил на вторую половину август, а никаких признаков родительского реванша не наблюдалось. Наоборот, мать активизировала суету по сборам сына в сельскую «глубинку»: шёл закуп партий носков, маек, трусов; складывалась в отдельную внушительную коробку какая-та посуда; в другую – комплекты постельного белья, полотенца… А очередное, под каким-то очередным благовидным предлогом, появление в квартире Шишкиных тёти Эли и её Машеньки убедило Александра ещё больше: мать после их ухода что-то такое буркнула. Типа заколебали.

Ага, подумал Александр, маман конечно же многократно описанным в отечественной и зарубежной литературе материнским чутьём, поняла и прочувствовала размер угрозы нарастающей греко-соседской экспансии и потенциальные последствия оной. Это необычайно обрадовало.

Но вместе с тем Шишкин-младший не мог отделаться от чувства некоего подвоха. Что-то не вырисовывалась окончательно картинка его беспрепятственного убытия в Чмарово.

А вот ведь и вправду – ну как отрицать шестое чувство?!

…Туманным августовским утром в квартире Шишкиных раздался телефонный звонок. Александр ещё нежился в постели, проверяя на практике интереснейшее физиологическое явление: если на двадцать секунд сильно зажмурить глаза, а потом открыть, то спать хочется гораздо меньше. Он так и сделал, когда родительский будильник потревожил его сон полседьмого утра. Зажмурился. А сейчас по телефонному трезвону открыл. Полдесятого. И правда спать хочется меньше. Но хочется. Увы, родители убыли к местам исполнения своих наиответственнейших обязанностей, поэтому пришлось шлёпать к неугомонному аппарату.

– А-а-лло, – зевнул в трубку Александр.

– Это квартира Шишкиных? – телефонная мембрана исторгла бодрый молодой мужской голос.

– Да… – насторожился Шишкин-младший.

– Доброе утро! Как понимаю, я разговариваю с Александром?

– Правильно понимаете. И вам утро доброе.

– Саша, из обкома комсомола беспокоят. Виктор Николаевич приглашает вас сегодня на беседу. Вам удобно подойти к нам часиков в двенадцать? Где обком, надеюсь, вы в курсе?.. Подходите прямо в приёмную, на третьем этаже. Без проблем?

– А Виктор Николаевич…

– Второй секретарь

– А по какому поводу?

– Извините, не в курсе. Поручено вас пригласить. В общем, подходите. К двенадцати ноль-ноль. И не опаздывайте, пожалуйста.

Трубка запикала короткими гудками отбоя. Александр вернул её на место, опустился на стул и принял позу роденовского Мыслителя. Хотя размышлять не имело никакого смысла. Значит, таки маман и папан не смирились. Вновь схватился за телефонную трубку, сунул уж было палец в наборник. Но кому звонить? Кто втихомолку подсуетился? Да уж… Тогда для чего вся эта возня с коробками? И материнские бесконечные коррективы изрядного списка жизненно важных – «на первых порах!» – в самостоятельной сыновней жизни вещей?.. Скорее всего, отцовская работа. Но коли столь конспиративно, звони не звони – отопрётся на чистом глазу. Да и чего раньше времени гнать волну. Вскрытие, в смысле поход в ОК ВЛКСМ, покажет.

– У-у-у-у… – нудно гудел в руке рогалик телефонной трубки. Когда ей это надоело и она перешла на короткие гудки, Александр вышел из раздумий, опустил трубку на аппарат и пошёл умываться.

Вот уже и чайник зашумел на весёленьком и аккуратном венчике язычков горелки. Новенькую газовую плиту «Gorenie» Шишкиным притащил лично Георгий Аполлонович Колпакиди, интимно заверивший, что на весь областной центр таких плит из братской Югославии поступило только три десятка и только на базу снабжения геологов. Маман Шишкина благосклонно приняла дефицитное изделие. Саша так и не понял, чему она больше обрадовалась, – тому, что заимела модную импортную плиту, или тому, что оказалась в немногочисленной областной компании владельцев импортного дефицита.

Реакция Шишкина-старшего была более определённой. Отвергнув подношение как подарок и оплатив его реальную стоимость, Сергей Петрович после исчезновения соседа резюмировал, что таких жуликов надо держать на расстоянии выстрела дальнобойной артиллерии. Понятно, что приговор распространялся на всё семейство Колпакиди, включая и обаяшек Никаса с Офелией… А ведь дети за отцов не отвечают, по-сталински заявлял Шишкин-старший. Ещё бы думал так…

Но и папан, и маман думали, как большинство их поколения. Вслух, на полном серьёзе обличали хапуг и спекулянтов, карьеристов и подхалимов, громили подобную публику на различных партийных сборищах, а дома, почему-то переходя на шёпот, кляли обкомовскую верхушку, номенклатурный «блат», с изрядным пессимизмом обсуждали возможные политические последствия той или иной перестановки в Политбюро ЦК КПСС. Но утром привычно отбывали в свои высокие кабинеты, чтобы вечером вернуться из спецмагазина с картонными коробками, наполненными деликатесами, – знай, мол, наших, не последние люди в области!

Чайник весело засвистел. Тут же в голове у Шишкина-младшего снова, как и при той интимно-доверительной речи Колпакиди-старшего, когда он приволок газовую плиту, зазвучали проникновенная мелодия и рвущие душу слова: «…А путь и далёк, и долог. И нельзя повернуть на-а-зад. Держись, геолог, крепись, геолог…» А действительно, что ещё остаётся геологу, когда он тащит на спине по таёжным урманам вот этот тяжеленный эмалированный словенский куб?.. И будет тащить, и не бросит – только советским геологам и презентуют, предварительно посоветовавшись, этакую красоту и полезность страны СЭВ!

…Без десяти двенадцать Александр вошёл в отделанную залакированным деревом приёмную. Под ясные очи аккуратно причёсанной на прямой пробор, строгой девушки в тёмном жакете с комсомольским значком на лацкане.

Девушка была хороша. И так похожа на Наташу-сероглазку, что у Александра тут же неприятно заныло под ложечкой.

– Вы – Шишкин Александр? – скорее не спросила, а подтвердила девушка-секретарша. – На двенадцать к Виктору Николаевичу?

Александру оставалось только кивнуть, но он не удержался и, максимально включая обаяние, спросил:

– Мы знакомы?

– В одностороннем порядке.

– Ор-ри-ге-ни-ально! – настроился на игривый тон Шишкин.

– Ничего особенного, – с суровой комсомольской прямотой безулыбчиво ответила девушка-секретарь. – Я вашу учётную карточку полчаса назад Виктору Николаевичу занесла. Проходите, он освободился. – И она чуть качнула головой влево. Хотя только слепой мог спутать двери в кабинеты первого и второго секретарей комсомольского обкома: внушительные табличищи на застопоренных половинах кабинетных дверей – золото на чёрном стекле – четко разъясняли, кто за какой дверью сидит.

Холодок робости скользнул Александру за ворот. С этим он и шагнул в сумрак междверного тамбура. Кто посещал высокие кабинеты, знает: если дверь только одна и такого тамбура нет – должностное лицо в кабинете или мелко плавает, или окопалось в этом кабинете временно. Или демонстрирует тесную связь с народом. Или ему попросту на всё это наплевать…

Александр машинально постучал по полировке внутренней двери.

– Да-да, войдите, – раздался приглушённый голос.

– Здравствуйте. Можно?

– А, Шишкин!

Из-за массивного стола, уставленного каким-то флажками-вымпелами, миниатюрным глобусом-часами, массивным, под малахит, письменным прибором, золотистой моделью танка, веером авторучек-ракет на чёрной пластмассовой подставке и ещё чёрт знает какими-то канцелярско-сувенирными прибамбасами, навстречу Александру бодро поднялся улыбчивый, молодой, лет тридцати, шатен, спортивный на вид, но уже заметно подлысевший. Протянул руку. Рукопожатие получилось несколько неловким: бархатистая пятерня второго секретаря сжалась чуть раньше, чем Александр успел обхватить её пальцами, – комсомольский вожак только их и пожал.

– Проходи. – Левая рука второго секретаря ткнула в череду стульев у длинного, приставного к основному, стола.

Сам хозяин кабинета быстро обогнул приставной стол и уселся напротив.

– Ну, здравствуй, Александр! Как дела молодые? Распрощался с альма-матер? – Глаза второго секретаря лучились теплотой и вниманием, неиссякаемым комсомольским задором и бодростью. И это «тыканье» с порога, наглядно олицетворяющее доступность в общении и всю мудрую глубину принципа демократического централизма, и это широкоулыбчивое обаяние, без которого молодой боевой резерв большевистской партии попросту жить не может, не умеет и не хочет, – всё это Шишкина-младшего несколько напрягало. Казалось, что в следующее мгновение обаяшка Виктор Николаевич прыгнет на Александра прямо через стол и радостно задушит в объятиях. Это ж какая радость, какое счастье общения!

– Да, нормально… – только и смог вымолвить Александр.

– Хорошо, хо-ро-шо! – энергично тряхнул головой с безукоризненным пробором в остатках волос второй секретарь и напористо-бодро заявил: – А я что тебя призвал-то. Хочу предложить тебе инструктором к нам пойти. Ты и в школе, и в институте хорошо зарекомендовал себя на общественной работе, хорошо учился. Что скажешь? – Комсомольский босс откинулся на спинку стула и широко улыбнулся. С таким видом, словно невиданно осчастливил собеседника.

«Ну, точно, папаня подсуропил!» – со злостью подумал Александр. Предложение, наверное, и вправду для только что вылупившегося педагога престижное – как никак, а областной! комитет! молодой гвардии партии Ильича! Но оказаться в столь высоких стенах означало статус-кво ситуации «Все достали!»: и незыблемость родительской опеки, и новые штурмовые приступы бывших подружек, и вполне возможный неминучий крах в уклонении от греко-соседской экспансии.

Убытие в Чмарово представлялось уже не бесстрашным и героическим шагом в пугающую неизвестность – сродни подвигам Чкалова, или целинных первопроходцев, или даже Юрия Гагарина, а чем-то типа небесной благодати. Господи, да пролей ты её на меня!

Ступор Шишкина-младшего второй секретарь, естественно, оценил со своей колокольни.

– Не боги горшки обжигают!

«Да им горшки и ни к чему…» – мелькнуло у Александра в голове.

– Неожиданно как-то… – выдавил он. – А что это за…

– Вакансия у нас имеется в орготделе, – продолжая излучать братскую теплоту, пояснил комсомольский начальник. – А занимается в основном орготдел ростом рядов, организацией сбора членских взносов…

«…И прочей скучнейшей тягомотиной», – закончил про себя Александр, тут же представив, как всю эту нудистику он пережёвывает, мотаясь по районам необъятной области. Как неубедительно призывает заводских, колхозных и совхозных комсоргов улучшать комсомольскую статистику. Или со страхом лезет в тёмный забой угольной шахты, чтобы найти там молодого горняка, обладающего редкой забывчивостью архиважной уставной обязанности уплаты членских взносов…

Видимо, что-то из этого всё-таки выплеснулось Шишкину на физиономию.

– Понимаю, – с угасающей улыбкой сказал второй секретарь. – Но для начала надо это пройти. Зато потом…

«Ага – суп с котом!» – продолжался реально-виртуальный диалог за длинным полированным столом. Но высокопоставленный зазывала явно что-то почувствовал. Он окончательно стёр панибратскую улыбку с лица и глянул на Александра с той же серьёзностью, что и девушка в приёмной.

– Понимаю, – повторил он. – Конечно, работать, например, в идеологическом или в отделе оборонно-массовой и физкультурно-спортивной работы интереснее. Но главное – начать, достойно влиться, так сказать, в нашу дружную семью… – Посуровевший Виктор Николаевич перегнулся через стол и заговорщецки прошептал Александру в лицо: – Толковые парни нам нужны. И на низовых должностях не засиживаются. Тут уже многое от человека зависит. Хотя и не только…

Шишкин-младший невольно отшатнулся и встал.

– Товарищ второй секретарь областного комитета! Спасибо за прямой товарищеский разговор. Обязан со всей комсомольской честностью и откровенностью сказать вам…

Физиономия хозяина кабинета заметно вытянулась от услышанного, а Александр продолжал чеканить:

– …Не потяну! Такая ответственность! – Он едва удержался, чтобы полуобморочно не закатить глаза. – Не знаю, о чём вас проинформировали, но вся моя общественная работа в школе и институте, по сути, свелась к одному – рисованию стенных газет. Сам себя корю за это! И идеологически подкован, считаю, слабо, и оратор никудышный… Да и вообще… Убеждён, есть более достойные и способные, чем я. Вот даже на нашем факультете, особенно среди историков, то есть выпускников отделения истории…

– Так, так… – Второй в областном комсомоле снова откинулся на спинку стула, разглядывая Александра как диковинного зверя.

Шишкин-младший сообразил, что пафос следует пригасить, потому как его фальшивость вот-вот хлынет через край.

– Я ведь, Виктор Николаевич, поучительствовать нацелился для того, чтобы себя проверить, умения работать с людьми поднабраться. Вот, думаю, три обязательных года в школе отработаю, а там, может быть…

– Может быть, может быть… – скучно и сухо повторил областной комсомольский бог второго ранга, встал из-за приставного стола и перешёл на своё основное рабочее место.

– Ну что ж, товарищ Шишкин… А может, дать время подумать?

И снова воззрился на Шишкина-младшего взглядом посетителя зоопарка, горюющего у клетки с человекообразной, крайне смышлёной, но всё-таки обезьяной, которой так и не удалось выйти в люди.

– Да я уже и в путь-дорогу собрался… – вроде бы виновато потупился Александр и соврал для убедительности: – В школе уже обозначился. Ждут. Учебный год на носу.

– Ну, вольному воля, – буркнул комсомольский бог и углубился в ворох бумаг на столе. – Не задерживаю…

4

Из областной комсомольской цитадели Шишкин-младший вышел с двояким чувством. Виноватости и облегчения. При всём своём цинизме и склонности к ёрничеству не мог отделаться от ощущения прямо-таки осязаемого вреда, который причинил своим отказом региональной комсомольской жизни. Ведь не просто позвали, чтобы тёпленькое место предложить, а ответственное и беспокойное дело: не бумажки перебирать. Областной комитет – это же командировки в самую-самую «глубинку», недосып, сухомятка, бездорожье, сквозняки в щелястых сельских заезжках. В общем, на блатное трудоустройство мало похоже.

Но с другой стороны, сам себе ты не принадлежишь. И вместо забрезжившей свободы – тесный намордник со строгим ошейником. За язычком-то тут архиконтроль надобен, как в тылу врага. Ляпнешь хрень какую-нибудь, без всякой задней мысли, а как истолкуют? От папан и маман печальных примеров тому Шишкин-младший наслушался досыта. Год-другой – и он тоже перейдёт на кухонный шёпот… В конце концов, ну не узник же он замка Иф: копать-копать путь к свободе, а попасть в соседнюю камеру. И что, снова копать-копать, пока подходящий труп не подвернётся? И кто ещё гарантирует, что из мешка удастся выбраться, а не камнем пойти ко дну? Александр Дюма пером по бумаге водил, спасая Эдмона Дантеса, а чем водить Александру Шишкину, спасая себя?

А неминуемый нравственный дискомфорт? Это сколько же народу – однокурсники, институтские начальники и «преподы», весь остальной люд – кто столь широко оповещен и потрясён героическим решением Шишкина-младшего добросовестно отработать на селе три года, – как минимум! Вся эта публика будет ржать в лицо и в спину, злорадно обгладывать каждую косточку. Спёкся! Струсил! Не смог выбраться из-под маминой юбки! Решимости не хватило. Сдулся герой надувной! Городской слюнтяй, изнеженный номенклатурный Мальчиш-Плохиш!..

«Нет! – мысленно воскликнул Шишкин-младший. – Это сладкое слово «свобода»! Карету мне, карету!..»

Если бы комсомольский обаяшка Виктор Николаевич в этот миг подошёл к окну, он бы крайне обрадовался, что его предложение молодой выскочка отверг. Областной комсомольский бог второго ранга увидел бы этого типчика в классической позе придурка: стоит посреди тротуара и воздевает руку как вождь с броневика. Ди-аг-ноз!

Но Виктор Николаевич к окну не подошёл. Едва за Шишкиным-младшим закрылись двери, комсомольский чиновник снял трубку и накрутил номер тестя.

– Папа? – уточнил он бархатным голосом. – Как и обещал, пригласил я Александра Шишкина на беседу. Предложил место инструктора в орготделе… Что?.. А нет пока другой вакансии. Да это и неважно. Ваш протеже отказался… Представьте себе! Да ещё и театр тут развёл: не готов, не справлюсь, надо опыта в работе с людьми поднабраться… Ага, в деревне решил поднабраться… Ну почему же! Даже уговаривать его пытался!.. Что думаю?.. Или дурак… Или ему из города надо исчезнуть… А что! Может, натворил чего… Вот и я подумал… Ну не пионерская же зорька в заднице играет!.. Хитрит чего-то паренёк… В общем, я даже и рад, что он в отказ пошёл. Нашим легче… Мутный он какой-то… Да… Да… Понял… Нет, к сожалению, на обед подъехать не получится… Надо срочно справочку для ЦэКа подготовить, после обеда звонить будут… А у них же как раз девять утра будет… Всего доброго, папа…

Виктор Николаевич аккуратно водрузил телефонную трубку на место, облегчённо откинулся на спинку кресла и достал из верхнего ящика стола бело-красную коробочку «Marlboro». C удовольствием протянул под носом, вдыхая импортный аромат, сигарету, водрузил её в уголок рта, щёлкнул золотистой зажигалкой. Ослабив галстук, снял белый кирпичик голубкой гулькнувшей трубки внутренней связи:

– Галочка, а не выпить ли нам с тобой, солнышко, кофейку?..

Тестя-«папу» Виктор Николаевич откровенно побаивался. Тот мог одним телефонным звонком сбросить с комсомольского Олимпа и, в лучшем случае, загнать в тартарары. Тесть Виктора Николаевича занимал должность зампредседателя облисполкома и имел такие обширные номенклатурные связи, в том числе и в столице нашей Родины, что в ЦК ВЛКСМ Виктору Николаевичу могли в кратчайшие сроки выписать «волчий билет», а уж про область и говорить нечего. Однако душонка трепещет, а ручонки делают, особливо когда они шаловливые. И зятю, страстно обожающему прекрасный пол, пришлось освоить основные законы конспирации, потому как он женился не на влюблённой в него Липочке, а на возможностях её папочки двигать зятя вверх по карьерной лестнице.

А что же всемогущий зампредоблисполкома взялся трудоустраивать Шишкина-младшего? Ларчик открывается просто. Супруга этого большого областного чиновника – старинная и, пожалуй, единственная подруга сердобольной Рахмили Ахметовны. Как читатель помнит, только её одну и потрясло решение Шишкина-младшего податься в деревенскую школу. А обширнейший багаж психолого-педагогических знаний автоматически подсказал, по сути, наличие дисбаланса в юной душе выпускника. И Рахмиля Ахметовна решила помочь не пропасть мальчику во глубине сибирских… нив. Ещё бы мальчик повёл себя соответственно. А он и тут… Но откуда же даже доктору психологии ведать об истинных причинах этого настырного стремления Александра к неведомой свободе!

В общем, подруга попросила супруга, тот поднапряг зятя, но всё закончилось пшиком. И тема была закрыта. Чего бисер-то метать…

Шишкин-младший, понятно, всего этого не знал и грешил на собственного папашу. Устроил вечером дознание, чем вызвал отцовский гнев и материнскую истерику.

– Ты чего о себе возомнил?! – с презрением глядел на сына Сергей Петрович. – Наломал дров, обвинений нам в твоём неправильном воспитании насыпал, красивых лозунгов поразвесил, а теперича – в кусты?

– Я не в кусты! Я по-прежнему – в поля! А вот кто меня без меня женить хочет?! Не надо ломать мой внутренний стержень!

– Ого-го, какие мощные слова! Хорошо учили филолога! – откровенно насмехался Шишкин-старший. – Да твой внутренний стержень – обычное шило в заднице! Романтики ему захотелось! Как же… Ну и катись со своей романтикой в это самое… как его… Чмарово! Там она у тебя быстро пройдёт!..

– Серёжа, Сашенька! Не ссорьтесь! – заламывала руки Альбина Феоктистовна.

– А чего он за моей спиной…

– Я тебе ещё раз повторяю: ты решил – вот и хлебай! Ещё я в интриги мадридского двора не играл! Мать, вон, узлов понавязала, коробов напаковала – на целую дивизию!.. И как у тебя ещё хватает наглости нас обвинять?! Ты кто такой, – окончательно набычился Сергей Петрович, – чтобы мы тут как бы представление со всеми этими сборами перед тобой разыгрывали? Тебе давно всё было высказано. Решил ехать – поезжай! А нам нервы не мотай. Мать и так уже изошла!

Шишкин-старший выругался и ушёл к себе в кабинет, плотно закрыв за собой туда дверь.

– Но ведь кто-то подсуетился… – в который раз повторил Шишкин-младший, глядя то на мать, то в окно, то на ковёр под ногами.

– Господи… – в который раз вздохнула Альбина Феоктистовна. – Ты столько читаешь детективной литературы, а сыщик из тебя никакой. Да в любой интриге самое первое предположение: шерше ля фам!

– Ты это о чём? – вздрогнул Шишкин-младший и быстро перебрал в уме всех прелестниц, затягивающих на его нежной шее удавки. Подходящей кандидатуры пока не обнаружилось…

– Господи… – повторила мать, и в её голосе даже бряцнул оружейный металл. – Да чего тут гадать!

Альбина Феоктистовна ткнула пальцем в сторону прихожей.

– Про соседушку забыл?

– Машка, что ли?! – засмеялся Александр. – Ма, да ты в своём уме? Чего она может…

– Она пока ничего… – многозначительно сказала маман Шишкина. – Но есть ещё Георгий Аполлонович, с руки которого кормятся всяким импортом иногда такие люди, которые как раз могут…

– Да я на Машку с высокой колокольни… Ты как будто не знаешь и не ведаешь!

– Все вы так говорите, а потом – раз! А уж ты-то…

– А что я-то?

– Молчи лучше! – грозно посмотрела на сына Альбина Феоктистовна. – Мне достаточно того, как твои лахудры у нас телефон обрывают!

– Так это же лучшее доказательство, что Машка совершенно побоку…

– Ага, ещё и поговорка есть: наш пострел везде поспел.

– Ну здесь-то я чист и безгрешен! – Александр, смеясь, прижал руку к груди. – Тем более что я бегу, скрываюсь с глаз богини этой черноокой!..

– То, что ты паясничать мастер, это мы с матерью и так знаем, – прогудел отец, появляясь из кабинета. – Заканчивайте-ка вы свои угадайки. Слушать уже надоело. У одного во всём родители виноваты, а у другой – Колпакиди. Я тебе, сын, другое скажу. Жизнь по-разному поворачивает, но не суй голову в номенклатурные коридоры. Там такие сквознячки гуляют – насморком не отделаешься. Запросто воспаление лёгких подцепить. Плевмонию, так сказать, – Шишкин-старший ехидно глянул на супругу, – и порою с летальным исходом… А ты ещё меня обвинять взялся…

На том, собственно, дознание и завершилось. Полным фиаско Шишкина-младшего. Записывать родного батю во враги-интриганы – это уже и впрямь из области стопроцентной паранойи. Да и к чему, в сам-деле, сыск учинять? Через пару дней надо уже отбывать «утренней лошадью» в буколики. И Александра даже слегка царапнула совесть – чего он, действительно, предков-то канает…

Постигло фиаско и Альбину Феоктистовну. Александр тёплым полуденным часом возвращался домой, прогулявшись по магазинам за всякой бытовой мелочью, когда встретил у подъезда Машеньку Колпакиди. Девушка вспыхнула такой радостью, что Шишкин-младший мгновенно почувствовал недоброе.

– Привет! – как всегда обворожительно улыбнулась Машенька, заглядывая ему через глаза на самое дно души. – А я тут узнала, что ты в сельскую школу распределился…

И Машенькина улыбка тут же сменилась очами, полными слёз.

– Саша, я буду скучать…

– Маш, ну чего ты выдумываешь, – как можно мягче сказал Шишкин-младший, обходя соседку. Но она не отставала, цокая каблучками по ступенькам за спиной Александра.

– Ничего я не выдумываю! Нам давно пора объясниться…

– Чего?! – Шишкин-младший чуть не выронил ключи и сумку с покупками. – Ты о чём?

– Саша, нам надо серьёзно поговорить.

– Ну заходи, – опрометчиво распахнул дверь перед соседкой Александр.

Машенька переступила через порог и замерла напротив большого зеркала, не забыв скосить глаза на собственное отражение.

– Саша, мы взрослые люди… И так дальше продолжаться не может, – решительно, даже с каким-то надрывным отчаянием, проговорила Машенька, устремив два полнослёзных чёрных озера на Александра.

На всякий случай, он отступил от соседки в глубь прихожей.

– Саша, ты же знаешь, как я к тебе отношусь и что ты для меня значишь…

– Маш, ты всё себе выдумала, – повторил Александр.

– Ничего я не выдумала! – повторила Машенька. – Это всё ты сам себя обманываешь, я же вижу! Я же это чувствую!! – уже вскричала она.

– Кончай, Машка… – сказал Александр, стараясь изобразить с максимальной достоверностью полнейшее равнодушие, но чувствовал, что получается это плохо, неубедительно, потому как фибры души, пронизанные прямо-таки магическим излучением очей Машеньки, затрепетали жалким, перепуганным заячьим хвостиком.

И проницательная Машенька это почувствовала. Тем самым необъяснимым наукой чутьём, которое присуще только женскому полу и волчьим особям. Шишкину-младшему даже показалось, что из-под зазывно чуть приподнятой верхней губы прелестницы на миг сверкнули острые белоснежные клыки.

Машенька сделала шаг к Александру и как-то мгновенно, не оборвав ни одной пуговицы, сдернула с плеч блузку. Узенький лифчик чёрных кружев едва сдерживал бурно вздымающуюся и опускающуюся высокую грудь. Машенька ещё сделала шаг к Александру.

Он отступил ещё на шаг и спиной упёрся в двери ванной.

Машенька решительно потянула пальчики к застёжке бюстгалтера.

И тут Александр пятой точкой ощутил дверную ручку.

Он резво повернулся и заскочил в ванную, захлопнул перед искусительницей дверь и лихорадочно повернул защёлку. Опустился на закрытый крышкой унитаз и наконец-то облегчённо перевёл дух, хотя дверная преграда ещё казалась ему прозрачною, и перед глазами маячили загорелые перси Машеньки за условным лифчиком и изумительный абрис чуть выпуклого животика, полускрытого юбочным пояском.

– Шишкин! Открой! – раздался из-за двери требовательный голосок.

«О как! – отметил внутренний голос. – Ты уже не Саша-Сашенька и даже не Александр… Дело серьёзное, старичок…»

– Машка! – выкрикнул Александр. – Не глупи! Иди домой!

– Никуда я не пойду! Я умру под этой дверью! Открой!

– Иди домой, я сказал!

– Нет! Я люблю тебя и хочу делить с тобой все заботы и тревоги! – патетически прозвучало из-за двери.

– Нет у меня забот и тревог!

– Будут!

«Это точно… – согласился внутренний голос. – Она тебе их обеспечит…»

– У всех людей есть заботы и тревоги, – рассудительно проговорила соседка, и Шишкин подумал, что, скорее всего, она блузочку надела. Но проверять это не хотелось. Ванная комната выглядела и надёжно и уютно, чего он раньше как-то не замечал.

– Шишкин! – позвала Машенька так близко, что он непроизвольно уцепился в дверную защёлку. – Шишкин! Ну зачем тебе твоё одиночество?

– Одиночество, дражайшая Марья Георгиевна, это когда тебя некому забрать из морга. Всё остальное – временные затруднения или разлуки. – Шишкин-младший уже настолько пришёл в себя, что вернулась и привычка парировать.

– Шишкин, ну почему ты такая ж…? – грустно раздалось из-за двери.

– Европа-Пенелопа! – быстро ответил он.

За какое-то время с той стороны повисло молчание.

– А ты это кому? – наконец раздалось недоумённое.

– Тебе, Машенька, тебе. – Шишкин скорчил гримасу, как будто осаждающая сторона могла это лицезреть.

– Мне?! А при чём тут…

Шишкин беззвучно рассмеялся, а потом спросил, стараясь придать голосу некую озабоченность:

– А вот какая первая рифма приходит тебе в голову на слово «Европа»? Только честно.

– А я не рифмую. Это ты у нас филолог.

– Ну а всё-таки? Средь шумного быта, случайно, в тревогах мирской суеты… – Шишкин уже откровенно забавлялся в сложившейся ситуации, поглядывая на наручные часы и представляя, как скромницу Машеньку у запертой двери санузла-ванной обнаружит маман Шишкина. Протянуть надо было ещё минут тридцать-сорок.

– Не быта, а бала! – с сардоническим оттенком в голосе поправила Александра собеседница.

– Ну так, всё-таки, Машуля? Европа…

– Пенелопа!

И Шишкин младший довольно потёр руки.

– Да… Марья Георгиевна… Вот вы и открыли всю свою сущность!

– Чего-чего? – забеспокоились с той стороны двери.

– А вот того… Я не знаю, дражайшая, насколько серьёзно преподают в вашем вузе психологию… Даже допускаю, что на очень высоком уровне. Но тогда вынужден занести вас в список нерадивых студентов, у которых вместо тяги к знаниям главенствуют иные порывы. Вот что говорил дедушка Троцкий? Вам знакома такая демоническая фигура российской и мировой истории? – Александр бросил очередной взгляд на часы и поудобнее устроился на крышке унитаза. – А дедушка Троцкий призвал молодые зубы грызть гранит науки ещё в двадцать втором годе, на пятом всероссийском съезде молодежи… Так вот, Марь Георгивна, ежели б вы настырно грызли этот самый гранит в области психологии, то вам бы открылся интереснейший аспект…

– Давай-давай, умник!

– …Вы бы узнали тогда, что если вы на слово «Европа» озвучиваете рифму «Пенелопа», значит, вы неискренний человек.

– Это я-то?! – прозвучало за дверью уже с обидой.

– Да-с, милочка! И посему уж позвольте вам не поверить и в остальном! – торжествующе подытожил довольный Александр.

– А ты и впрямь, Шишкин, ж…, – устало ответила Машенька. – При том – трусливая. Забился, как в бомбоубежище…

– Нет, драгоценная. Я поступил, как мудрые поросята из известной сказки. «Нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк!..» – пропел Шишкин-младший, вновь поглядев на часы.

– «Я тебя давно опоила колдовскою травой. Никуда не денешься, влюбишься и женишься! Всё равно ты будешь мой!» – тоже песенно парировала Машенька голосом, очень похожим на Аиду Ведищеву.

– Браво! Браво!! – прокричал Шишкин. – Ну, я точно как «В гостях у сказки»! Пошёл волк к кузнецу и заставил того отковать себе голосок матушки семерых козлят…

– Много на себя взял, Шишкин! – насмешливо отозвалась Машенька. – Ты не семеро козлят, ты – один великовозрастный козёл!

– Вот, вот! – обрадованно воскликнул Александр. – А то чего-то там про любовь…

– Дурак ты, Шишкин…

С той стороны двери скрипнула половица, зашуршала ткань. По всей видимости, осаждающая сила поднялась с пола. Потом раздался удаляющийся перестук каблучков. Хлопнула входная дверь. И наступила тишина.

«Увы, – вздохнул Александр, – немая сцена «Ревизора» в исполнении Марьи Колпакиди и маман Шишкиной не состоялась». Он повернул защёлку и выглянул в прихожую. «Опустела без тебя Земля…»

Вообще-то было грустно.

Машенька, конечно, отколола номер. Но она права: самым наипозорнейшим образом спрятался от девушки. Права! Трус! Хотя, с другой стороны… Девушка напирает на тебя топлесс а ты ей целомудренно объясняешь, что так делать не надо?

Александр невесело усмехнулся, представив эту картинку и её продолжение, которое обязательно, по правилам жанра или, проще говоря, по закону бутерброда, должно было последовать – в виде появления маман Шишкиной или вездесущей тёти Эли. Туши свет, сливай воду!

«М-м-м… Тушите свет…» В голову, совершенно не ко времени и ни к месту, полезли, рождаясь и громоздясь друг на друга, дурацкие строчки:

«Во! Выдал на-гора! И как быстро, и как складно! Впрочем, рифмовать глубокомысленную белиберду всегда получается быстро, эффектнее и эпатажнее. В поэзии вообще есть вещи непредсказуемые… – вздохнул про себя Александр. – Великий тёзка, например, разве мог предполагать, семь лет сочиняя «Евгения Онегина», что его энциклопедия русской жизни, как оценил роман Белинский, или который сам поэт называл «плодом ума холодных наблюдений и сердца горестных замет» и подвигом, будет изучаться младшими школьниками в виде отдельных стишочков: «Уж небо осенью дышало… Встаёт заря во тьме холодной… …На красных лапках гусь тяжёлый… Зима!.. Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь… Шалун уж заморозил пальчик… Гонимы вешними лучами, с окрестных гор уже снега…» Это анонимное цитирование романа в итоге приводит к анекдоту. Утверждала же на курсовом экзамене одна из шишкинских сокурсниц, анализируя картины природы, созданные классиком в романе, что «Мороз и солнце; день чудесный!..» и так далее, – тоже фрагмент «Евгения Онегина», а не отдельное стихотворение. Но это «Зимнее утро», которое поэт написал в ноябре одна тысяча восемьсот двадцать девятого года и которое было напечатано лишь на следующий год, в альманахе «Царское Село».

Не надо думать, что Шишкин-младший – ходячая литературная энциклопедия. Просто, под впечатлением истерики, которую устроила на экзамене несчастная сокурсница, он тогда перепроверил свои знания – залез в полное собрание сочинений АСа Пушкина, проштудировал пространные комментарии к роману и к стихотворению, предлагающему красавице проснуться. А потом вполне успешно сокурсницу утешил. Сопереживаниями и всем прочим, во что, зачастую, такие сопереживания выливаются или незаметно переходят. Как там у Шекспира? «Она меня за муки полюбила, а я её за состраданье к ним»? Вроде бы так Отелло о Дездемоне? Ну, там так, а у Шишкина – наоборот. Зато никто никого не душил и не резал. «Злодей мавр, а попросту говоря, араб, поначалу придушил бедную женщину до потери сознания, – если безоговорочно доверять тексту в изложении Пастернака, – а потом истыкал кинжалом. В акте судмедэкспертизы это бы изложили, наверное, так: «Потерпевшая скончалась не по причине асфиксии, наступающей обычно вследствие удушения, а из-за множественных колото-резаных ран, нанесённых острым предметом…»

Шишкин угрюмо хмыкнул. После Машкиной атаки в мозгах действительно был полный сумбур. Вот и опять что-то стихотворное…

Дальше дело не пошло. Подходящей рифмы под «шедевр» в голову не лезло. «Консерв», «нерв»… Можно, конечно, вымучить что-то типа: «И сразу выдам там шедевр, // Такой, что вздрогнет каждый нерв». Но что-то подсказывало, что вздрагивающий нерв – это нечто новенькое в сфере медицины, но не поэтический образ. У лягушки подопытной, когда бедолагу током мучают, лапка вздрагивает, а не нерв.

Однако, уподобляясь закоренелому графоману, Шишкин-младший тут же внёс строчки в блокнот, который привык таскать в кармане и периодически пополнять озарениями в стихах и прозе. Для чего, и сам не ведал. Вроде бы в литераторы не намеривается. К сочинению прозы совершенно равнодушен, а стишочки… Пописывает, бывает, под настроение, но чаще – на потребу публике или по случаю. Оригинальничает и юморит, правильнее сказать.

«Вот, кстати, вздрагивающий нерв в ироническом аспекте – вполне!» – отметил Александр. И опять вернулся в своих сумбурно-хаотических размышлениях к классикам из девятнадцатого века.

А все-таки немало общего у него с ними. Вот тогда эта мода: каждая молодая дворяночка обязательно обзаводилась красивым альбомчиком. Да и дамы постарше не гнушались подобным. И всякие гости «мужескага полу» в обязательном порядке заполняли страницы альбомчиков виршами-экспромтами и прочей лирической чепухой. Бог ты мой, ну почему это утрачено в нынешних «светских кругах»? Сколько шедевров, вышедших из-под пера (чаще из-под шариковой ручки!) Александра Сергеевича Шишкина, безвозвратно похерено! И чаще – по его же вине. Зачем надо было писать их на бумажных салфетках в кафе, на обрывках туалетной бумаги, вообще на какой-то обёрточной бумаге и промасленных газетных клочках при туристических вылазках и студенческих десантах на картошку? А уж на девичьих коленках и ляжках – в почти гусарском раже! – вовсе дурь!..

«Интересно, – тут же накатило в голову, – а хранит ли кто из прелестниц его строки, хотя бы в переписанном виде? Или они улетели в мусорные корзины и смылись под живительными струями душа или в благоухающих шампунем ваннах?»

Упоминание про ванну опять вернуло к недавнему происшествию, позорному отсиживанию в эротической осаде. И к новому поэтическому всплеску:

Шишкин-младший отчаянно замотал головой, пытаясь остановить этот словесный понос. И заставил себя думать о… Машеньке Колпакиди. «Ей надо отдать должное. Девушка-то права… Козёл и прочее – это всё про него абсолютно справедливо. У неё – миг отчаяния, решительная попытка воззвать к обуреваемым её чувствам. А что у него? Хиханьки да хаханьки, посиделки унитазные…

Да и не в Машеньке дело. А любил ли кого он? Школьное – это не в счёт. Это – детство. Так любил или нет? Вряд ли. Тогда бы не бежал в это неведомое Чмарово. Неведомое… А вдруг, как раз там, где на неведомых дорожках следы неведомых зверей, его Русалка и обнаружится? Или Царевна. Вот сидит там, в чмаровской темнице или – какая разница! – светлице, поглядывает, милая, в окошечко, а тут и он – на белом коне!..

Кстати, о коне… Автобусом уехать или папан увезёт? Ежели б папан, то уж совершенно в строку – белая «Волга»… Не-е… Папану – некогда, про какое-то совещание трындел… Есть, правда, ещё один «белый» вариант – «персоналка» маман. Но заявиться на деревню в карете бывшей «скорой помощи»… Ага! И ещё чтобы на носилках из неё вынесли…»

Так и закончилась, в общем-то, первая наша история про Шишкина-младшего. Настырен оказался в своём устремлении свежеиспечённый педагог. И кто бы чего бы ни говорил, но на скрижалях истории добровольная ссылка урбанизированного юноши в село Чмарово конечно же будет высечена золотыми буквами, как первый подвиг главного героя нашего эпоса Шишкина Александра.

 

Подвиг второй

Чудесное явление народу, или Жертвенная смычка города и деревни

1

На Чмарово обрушилось чудо. Точнее, два чуда. Одно за другим.

В субботу, двадцатого августа, пропылённый и угарно чадящий выхлопными газами рейсовый «ЛАЗ» страдальчески протрубил тормозами у сложенной из силикатного кирпича конуры конечной остановки и исторг из чрева, в числе двух десятков пассажиров-аборигенов, мотавшихся в областной центр по всяким своим надобностям, некоего чужака.

Чужак был стопроцентным. Всё его обличье попросту кричало об этом. Чмаровские бабы, а из города обратно в родное село они одни и катили с ребятнёй, – приодеть-приобуть на новый учебный год-то надобно, – за несколько часов дороги разглядели попутчика подробно.

Молодой, годков двадцати пяти. На воробья повадками похож, особливо когда поначалу головой крутил, пейзажи за окном разглядывая. На воробья-то похож, но покрупнее будет, не дрищ задохликовый. А вот личико бледное, и всё на нём какое-то мелковатое: глазки маленькие, нос – острым клювиком, рот – куриной гузкой. Суетливый – эка ручонками и ножонками сучил, на сиденье елозя. Но сморило птичку быстро – через полчасика замоталась головёнка по спинке сиденья, затрепыхалась нижняя губёнка в сопении; даже пузыря пустил, отчего ребятня в автобусе прыснула, тут же заработав от мамок подзатыльники. И гардеробчик-то, отметили бабы, какой-то не такой, опять же объёмистая сумка-баул невиданная. А уж когда он, ступив на чмаровскую землю, спросил, где можно найти директора школы, – последние сомнения исчезли. Не нашенский – говорок-то окающий-гхакающий. Вот, поди ж ты, какого только народу по сибирским весям ни осело, откуль только ни переселились, а одно сибиряка с волжанином не спуташь, а уж с акающим москвичом и подавно.

– …А кличут ево Сергеем Ляксандровичом, – доверительно известила товарок баба Мотя. – Ажно из Анмавира прикатил!

– Это где ж такой город-то? – качая головой, спросила баба Дуся Анчуткина.

– Э-э-э, а ишшо в школе кашеваришь! – насмешливо бросила баба Мотя. – Это, почитай, у самого Чёрного моря. Кубань!

– От тё-тё! Занесло хлопца! – кудахнула Аграфена Пляскина, или попросту бабка Агафья, возле палисадника которой, на широкой и добротной лавке, товарки, пощёлкивая орешки-семечки, завсегда поджидали возвращения своих бурёнок с пастбища. А чего вечерком по-соседски не почесать языки, особливо ежели новостей поднасобиралось.

– И почо он у тебя, Матрёна, на постой-то встал, не на тебя ж, старую, польстился?

– Язык бы твой поганый подрезать! Э-э-э! – подтянула концы завязанного под подбородком платка баба Мотя. – И чо, вот, с сопливых лет, ты така подковыриста? Каво вечно несёшь… Как будто не знашь! Одна кукую уж второй десяток, как свезли мово Володю, царствие ему небесное, на погост. Изба просторная. Вот Валентина и попросила нового учителя под крышу взять.

– Так при школе ж хвартера большуща пустует!

– А вот отказался Сергей Ляксандрович туды селиться.

– Ишь ты! Почо так?

– А я почём знаю! Мне ево сама Валентина привела, мол, так и так, квантирант-постоялец до тебя, а я и согласилась. Чо она, копейка, лишняя, ли чо ли? Да и рука мужская нужна – где дров подколоть, где чего на дворе подлатать. Сама-то я куды уже? Поизносилась на восьмом десятке…

– А он хоть чего-то могёт, армовирский-то этот?

– Спрашивашь! – важно ответствовала баба Мотя. – Вчерась мне таку гору дров наворотил! Правда, зазря раньше времени с берёзовыми и лиственичными чурками связался. Витые оне, их по морозцу надо… Он, бабоньки, сам-то деревенский, в энтом Анмавире только в институте обучался. И то на кого, знаете?..

Баба Мотя взяла многозначительную паузу, неспешно смахнула шелуху от семечек в заметно пожелтевшую, вышарканную до чахлости траву под лавкой.

– Да знам, – усмехнулась баба Дуся. – Оглоедов наших труду будет обучать и навыкам крутить шофёрску баранку да тракторные рычаги дёргать.

– От тё-тё! – снова встрепенулась Агафья. – А у нас-то некому?! Да вон, на мэтэмэ иль лесопилке таких учителей – пруд пруди! Из Армавира слать! Через всю страну! Ополоумела власть…

– Не власть это, а бюрократы всякие из облонов! – отрубила баба Дуся. – Знамо, в теплоту черноморскую своих отпрысков рассовали, а парнишку деревенского – подальше, штоб глаза не мозолил…

– Имя там воопше учителя по труду ни к чему, – мрачно сказала Агафья. – При такой благодати само, почитай, всё растёт, а оне там и не работают – на базаре спекулируют! Обдирают, как липок, тех, кто к имя на курорты здоровье поправить приежат…

– Эка ты, Агафья, хватила! Меру-то знай! Почо зазря на людей-то наговаривашь! Сколь зерна вон на Кубани собирают! Чо уж совсем-то… Телевизор, поди, смотришь…

– Ага, а спекулянтов у имя нету?! И кумовства – прям никакого! Чё жа тады парня к нам сослали? Аль опять взялися властители наши за смычку города с деревней? От тё-тё… Шесть десятков годков смыкают, да чё-то не смыкатся… Хучь опять из «Авроры» бабахай! По бошкам бы имя бабахнуть!..

– Вот ты, Агафья, и ботало конское! – стряхнула шелуху с подола и баба Дуся. – Чё жа, чё жа… бабахнуть… Мотя, а постоялец твой што сказывает? Уж и взаправду, чудно́ как-то. В таку даль…

– Не, не сказывал. Он молчун по большей части. Можа, обживётся – разговорится. Каво он у меня… третий день, как закочевал. Утром чаю покушат – и в школу, а вечером дрова, вона, колол, воды из колодца полну бочку в сени натаскал. Хозяйственный, так, на первый взгляд… И не пьющий, не курящий. Я ему, после дров, с устатку, стопочку предложила – отказался, мол, не употребляю. Крестик – подглядела – носит!

– Но дак – на божницу посадить! – хохотнула Аграфена. – Ежели ишшо и холостяк, так воопше золото. Дуська, не зевай, выведывай тайной разведкой – для Ленки твоей! Ежели хлопец не окольцованный – прям сокровище-находка!

– А чо! Время покажет! Всяко быват! – подбоченилась, встав с лавки, баба Дуся. – У меня что Ванятка с Васькой, что Ленка – и на лицо пригожи, и не лежебоки. И невестка – молодица добрая, пригожистая, рукастая…

– И ж… пастая! – вновь не удержалась, вкрутила Агафья.

– Да уж есть, што мужику погладить! Не оглобля сухостойная, как некоторые… – И баба Дуся насмешливо оглядела худющую Агафью с головы до ног. Словно не слыша, Агафья тарахтела дальше:

– А Васька-то твой?! Балабол! Шкодник! Да и Ленка… В сельпе своём только мужикам лыбиться и горазда!..

– А тебе чево надобно? Штоб она на покупателев гавкала?! – заступилась за дочку бабы Дуси Матрёна. – Дак у нас ты хучь кого облаешь!

– От тё-тё! Защытница нашлась! – Агафья раскраснелась, ерзанула на лавке. – И все-то у тебя – золотцы самоварные! Ишшо неизвестно, чё такое постоялец твой. Не выпиват, табак не смолит, крестик носит… Крестик щас все носят, партейные и те. Вона, возьми сельсоветскую Таньку – крест золотой с грудями вместе из сарафана вываливатца – срамота! Девки, а можа, он сектант иноземный какой?!.. Оне, вона, тоже с крестами, тока не православными. А вот, так небось и есть! Вот ево и сослали подальше! В наши края завсегда таких…

– Эка тебя, старая, заносит! – засмеялась баба Дуся. – В энкаведе бы тебе служить, да времена те прощёлкала ты, подруженица!

– Ты не прошшолкай! Аль запамятовала, што у напарницы твоей, Емельянихи, Лизавета на выданье – кровь с молоком! И на цельну пятилетку помоложе твоей Ленки будет! – Агафья тоже вскочила, скорчив ехидную гримасу.

– Будя, будя! – прикрикнула баба Мотя. – Вцепитеся, давай, друг дружке в космы-то да ишшо по улице потаскайтесь на потеху! Будя! Вона, и коровёнки наши бредут…

Уже завтра подробности вечерней перепалки поблекнут и забудутся, как это бывало уже не раз. Но загадочный ореол вокруг Сергея Александровича Ашуркова заблистает ещё таинственнее и чуднее. А и вправду – самое крутое распределение выпускников, как правило, всё-таки за пределы региона не выходит. Что же закинуло двадцатитрёхлетнего армавирца из Краснодарского края за Байкал? За-а-гадка… Ну а уж тема для домыслов с пересудами – и подавно.

Но напомним, что в конце августа на Чмарово обрушились два чуда. Одно за другим. Так вот.

Второе объявилось тремя днями позже, во вторник, 23 числа. И тоже предстало добрым молодцем пред строгим ликом и немигающим взором Валентины Ивановны Непомнящих – директора Чмаровской средней школы, а по совместительству – супруги председателя местного колхоза «Заря ХХII партсъезда».

– Поздравляю вас, Александр Сергеевич, с началом трудовой деятельности, – торжественно приподняла над идеально пустынной поверхностью двухтумбового письменного стола свои дородные телеса директриса. – Надеюсь, что вы осознанно и надолго влились в наш небольшой, но дружный коллектив. Село у нас старинное, большое. Ребятни хватает. Плюс из четырёх близлежащих деревень к нам поступает контингент старшеклассников. Поэтому ваша учебная нагрузка будет полной – с пятого по десятый класс. К тому же возлагаю на вас классное руководство в девятом «А». В прошедшем учебном году русский и литературу вела Маргарита Викторовна, она же осуществляла и классное руководство в девятом. Увы… – Директорша всем корпусом повернулась к окну и сурово дёрнула двойным подбородком на сереющую в отдалении блочную двухэтажку. – Маргарита Викторовна, к сожалению, задержалась у нас ненадолго. Муж из этих военных… – Валентина Ивановна не отводила взгляд от возвышающейся над деревенскими крышами блочной двухэтажки. – Дорогу здесь строят. Шоссе союзного значения, – пояснила директорша, не поворачивая головы. – А у военных – известное дело: сегодня здесь, а завтра – куда пошлют. Мужа перевели, и мы учителя потеряли… Впрочем, так и так потеряли бы года на полтора-два…

«А, ну да, – вспомнилось Шишкину-младшему, – ослепительная миледи Ангорская из облоно упоминала про уход словесника в декрет…»

– А ваше семейное положение?

– Свободен. В смысле, холост, – стушевался неизвестно почему Саша.

Теперь директорша с грацией главной башни линкора развернулась к молодому учителю и продолжительным взглядом обмерила его с головы до ног, отчего Шишкин испытал уже знакомый ему дискомфорт – как при греческом напоре по месту постоянного жительства.

– Ничего, – как-то нараспев проговорила Валентина Ивановна и сложила губы, отрезанные от толстых щёк глубокими складками, в подобие улыбки. В сочетании с суровым взглядом из-под тяжёлых век улыбка произвела на Сашу самое зловещее впечатление. «Крови попьёт, – подумал он. – Салтычиха… Однако это «оживленье при сообщеньи о семейном положеньи»… Неужто тоже дочурка заневестилась?.. Да что же это за сказка про Колобка! Я от матушки ушёл, я от девушек ушёл, я от Машеньки ушел… Или вот это как раз Русалка на ветвях сидит или Царевна в темнице-светлице?..»

Молодой человек взбодрился. Но не в предвкушении встречи с Русалкой или Царевной. Коли есть тут такая – никуда она не денется. А из огня да в полымя… Пока, пардон, увольте! Отдышимся, оглядимся.

В текущий момент Шишкин-младший был уверен в твердости своих намерений грудью лечь в борьбе за только что обретенную свободу, в которую его из города привезла папашина «персоналка». И верилось в безбрежность и бесконечность этой личной, только им, Шишкиным-младшим, управляемой свободы. Ах, если бы молодость знала…

Да уж… При изучении общественных дисциплин в отгремевшее студенческое четырехлетие, филологу Шишкину следовало не столь легковесно относиться к непрофильным предметам, например к той же истории. Тогда он смог бы извлечь для себя массу поучительного из мирового опыта. Например, из причин падения Парижской коммуны или драматизма борьбы молодой республики Советов в кольце фронтов против беляков и иностранных интервентов. Или страстей французского двора. Но пока обретшая свободу молодая романтическая личность запускала победные фейерверки и нирванила в тёплых водах эйфории.

По поводу своей роли в учебном процессе учитель Шишкин сильно не переживал. С детьми ладить получалось – это показали учебные практики в школах и прошлым летом в пионерлагере, где Саша оттарабанил две смены вожатым, а третью – старшим вожатым. Директор лагеря, милейшая Галина Михайловна, на своего помощника нарадоваться не могла, приглашала на новый сезон. Неплохо, конечно, было бы деньжат подзаработать, но какой уж лагерь минувшим летом: июнь заняли «госы», июль и половину августа – военные сборы. Дух, разве что, перевёл и – сюда, на сельскую ниву. По закону, конечно, отпуск выпускнику вуза полагался, только начинать свой первый, в роли учителя, учебный год с запозданием не хотелось.

– …Старшеклассников из малых деревень, приписанных к нашей школе, родители в понедельник привозят, и ребята до субботы живут в нашем интернате, – продолжала вводить нового педагога в курс дела директриса. – Учителя там по графику дежурят, на пару с воспитателем, чтобы в вечернее и ночное время был порядок, уроки учили. И опять же – поле для внеклассной работы со старшими классами. Хорошо, что ещё один мужчина добавился, – удовлетворённо произнесла школьная начальница и с удвоенной суровостью глянула на учителя. – Какие-то нерешённые вопросы есть?

– Вопрос, по существу, один. Я, так сказать, с корабля на бал.

Александр кивнул на притулившуюся у дверей объёмистую сумку.

– Как мне сегодня с ночлегом определиться? Какая-нибудь гостиница-заезжка у вас же есть? Ну а завтра… Надеюсь, посоветуете, у кого комнату можно снять…

– Гостиниц и постоялых дворов у нас нет. – Директриса в очередной раз строго глянула на нового кадра. – И комнату снимать вам абсолютно ни к чему. – Она двинулась к дверям. – Комнату вам предложить не могу, а квартиру для вас держим… Трёхкомнатную… Сейчас познакомитесь с Иваном Терентьевичем, нашим завхозом. Он вас и проводит.

– Круто! – вырвалось у Шишкина. Он подхватил сумку и двинулся следом за снисходительно хмыкнувшей директрисой.

Они вышли через своеобразный «чёрный» ход, ведущий из коридорного закутка П-образного здания школы на школьные зады – в огромный, как «поле, русское по-о-ле», двор.

Справа и слева чернели ещё две постройки. В просвете между ними просматривалось нечто типа стадиона: посыпанная шлаком беговая дорожка, футбольная площадка, если судить по вкопанной паре подобий футбольных ворот, сваренных из внушительных стальных труб и сверкающих свежей ядовито-синей эмалью. В дальнем, левом углу двора, похоже, устроены теплица и огород.

– Это у нас складские помещения, – повела рукой влево Валентина Ивановна, – а это, – повела рукой направо, – второй учебный корпус. Там у нас классы начальной военной подготовки, труда и автотракторного дела.

Второй учебный корпус поблескивал с видимой стороны тремя парами небольших окон и внешне представлял собою попросту сложенный из потемневшего от времени кругляка длинный бревенчатый дом с невысоким крылечком и широкими завалинками.

Вот такими и виделись всегда Шишкину-младшему какой-нибудь сельсовет или изба-читальня на страницах прочитанных им романов про сибирскую глубинку на изломе веков. Ещё бы плакат кумачовый с меловым лозунгом «Долой безграмотность!» над крыльцом да злобного кулака-мироеда с обрезом в кустах поблизости. Нет, эффектнее цельную банду, типа колоритных хлопцев батьки Ангела из «Адъютанта его превосходительства»: «Бей красных, пока не побелеют! Бей белых, пока не покраснеют!» Тачанки с «максимами», мутный самогон в четвертях. И тут – раз! – неуловимые мстители: «Ку-ку!» – и «вдоль дороги мёртвые с косами!..»

А вот «складские помещения» – тоже бревенчатого исполнения – мгновенно вызвали другую ассоциацию – амбар! Классический амбар! С широкими двустворчатыми дверями, по диагонали перечёркнутыми увесистым стальным пробоем с внушительным висячим замком. Это уже – как иллюстрация к «Угрюм-реке»!..

От «амбара» поспешал, чуть прихрамывая, низкорослый дедок лет семидесяти. «Во! И дед Щукарь в наличии!» – весело подумалось Шишкину. И походочка, и улыбочка! Он даже невольно настроился на частушечные прибаутки, которые сейчас обязательно должны посыпаться из деда. Но вблизи ничего «щукаринного» не оказалось. Суровый, а ля Феликс Эдмундович, взгляд рашпилем скользнул по молодому педагогу.

Завхоз угрюмо уставился на директора школы.

– Познакомься, Иван Терентьевич. Наш новый учитель русского языка и литературы Александр Сергеевич Шишкин. Покажи теперь квартиру ему, – низко и лаконично прогудела Валентина Ивановна и, величественно повернувшись, скрылась за дверью «чёрного» хода.

«Теперь… ему…» – Александр не преминул отметить странность фразы.

– Пошли… учитель, – с непонятной, но совершенно не располагающей к дружелюбному знакомству интонацией буркнул завхоз и двинулся в обход школьного здания.

Вступили в небольшой скверик-палисадничек, миновали правую половину здания. Терентьич толкнул калитку в белёном густой известью штакетнике, оградившем прижавшийся к школьной стене табунок молоденьких топольков.

И оказались на хорошо утоптанной и посыпанной гравием площадке перед «парадным» входом в школу, куда меньше часа назад батина «персоналка» и доставила Александра.

От главного школьного входа – высокого, просторного, с прочными массивными перилами крыльца, спускающегося десятком широких ступеней из толстенных лиственничных плах, свежевыкрашенных жёлто-коричневой половой эмалью, – вниз, к центру села, простиралась широкая улица.

По обе её стороны белели силикатным кирпичом однотипные дома под шиферными крышами. Разве что только один дом из правого ряда несколько выделялся: как-то посолиднее смотрелся, наверное, потому, что был чуть повыше, да и крыша крыта оцинкованным железом.

Завхоз шустро гнал впереди, что заставило Шишкина прибавить шагу и невольно настроиться на изрядную прогулку по селу.

Когда Шишкин-младший вкатил на тёмно-зелёной «Волге» в Чмарово, он увидел просторные деревенские улицы, по которым разбрелись вереницы столбов с электропроводами, ныряющими от белых колокольцев изоляторов под крытые железом и шифером крыши основательных бревенчатых изб. У каждого дома – обязательный палисадник с двумя-тремя яблонями ранетками и черёмухой, добротные заборы и ворота с неизменными лавочками-скамеечками у калиток.

На всё село просматривались лишь три двухэтажных здания. Самым монументальным выглядел, конечно, Дом культуры на пригорке – с колоннами при входе.

Под пригорком, в центре села, устроилась, как потом оказалось, контора правления колхоза, занимающая во второй двухэтажке верхний этаж, куда надо было подниматься по наружной крутой железной лестнице, на первом же располагались отделение связи и сберкасса.

А вот третье здание было жилым, квартир на шестнадцать. Это на него смотрела из окна своего кабинета директриса. И когда она сказала про квартиру, то Шишкин так и подумал, что вот в этой-то блочной двухэтажке оная и располагается. Этакое благоустроенное гнёздышко для представителя передового отряда сельской интеллигенции, к коему с сегодняшнего дня он, Александр Сергеевич Шишкин, и примкнул.

Но «лже-Щукарь» повёл его совершенно в противоположном направлении. А там ничего «городского» не наблюдалось.

С высоты своей долговязости, насколько она позволяла, Шишкин-младший сумрачно обозревал самую дальнюю деревенскую перспективу, но и там ничего цивильного не просматривалось.

Оказалось, что так далеко сельские виды разглядывать никакой необходимости не было.

– Заходи, – буркнул завхоз метрах в двухстах от школьного крыльца. И толкнул щелястую калитку, открывшую проход через заросший лебедой и прочими лопухами дворик к обложенному силикатным кирпичом дому.

Миновав два больших окна, вслед за завхозом Шишкин завернул за угол и, вертя головой по сторонам, поднялся на крыльцо в три ступеньки.

Картина прояснилась. Дом на две квартиры. Двор, разделённый пополам невысоким заборчиком. Два крыльца. На правой, если стоять к дверям спиной, обжитой половине двора чувствуется хозяйская рука: всё чистенько, прибрано, летняя кухня выстроена, сарайчик-гараж аккуратный, за ним – явно банька. Вдоль внешнего забора – нескончаемая, в человеческий рост поленница дров.

Завхоз порылся в карманах видавшей виды телогрейки, забренчал ключами, отпирая висячий замок на довольно лебезной двери. Вошли на просторную, светлую от огромных окон-стен веранду. Непосредственно в дом путь преградила уже более прочная, толстая дверь, с врезанным замком. Изнутри дверь была обита толстым серым войлоком. «Тепло держать», – догадался напрочь городской Шишкин.

Квартира пахнула свежим запахом краски. На полу она ничем не отличалась от той, которой сверкало школьное крыльцо. Зато оконные переплеты пронзительно синели вместе с подоконниками и наведённой на кухне до уровня глаз панелью. Краска явно была из той же банки, что использовалась для покраски так называемых футбольных ворот на заднем дворе школы.

Собственно, с кухни квартира и начиналась. Прямо напротив входной двери белела боками и ржавилась чугунной плитой с конфорками здоровенная печь, с распахнутой сейчас, такой же чугунно-ржавой, дверцей. Под большим кухонным окном стояли видавший виды стол и подходящие ему по возрасту две табуретки, без затей выкрашенные той же синей краской. Слева от входной двери возвышался Мойдодыр-умывальник, справа всю стену занимала вешалка для одежды: сверху – полка для шапок, пониже – доска с дюжиной или поболе крючков для одежды, а у самого пола – доска, видимо, для обуви. Так оценил невиданный им прежде предмет мебели Шишкин-младший.

Завхоз, оставляя на свежевыкрашенном полу жирные грязные отпечатки, гулко протопал прямо.

– Вот, тут зала, а тама, – он ткнул левой рукой от себя, – тама, жеж, ещё одна. Туды я кровать занёс и пару постельную с матрасом.

Он развернулся на каблуках и вышел снова на кухню. Теперь уже ткнул правой рукой.

– Тута третья комната.

Бросил на стол замок от входной двери и ключи.

– Давай, устраивайся. Ежели, жеж, пока кастрюля́ми и прочей кухонной утварью не обзавелся, – то имей в виду: колхозная столовка коло сельпо, только, жеж, до пяти работает. А сельпо, жеж, – до семи. Давай…

Завхоз вышел, а Шишкин вдруг поймал себя на мысли, что завхоз Иван Терентьевич напоминает ему… Маленький, тщедушный, в круглых очочках… Ба!.. Если переодеть завхоза из телогрейки в кожаную куртку… «Да это ж на редкость удачная помесь! Кабы к карликовой худобе Николая Ивановича – так вроде звали бериевского предшественника Ежова? – да приставить очкастую круглую физиономию Лаврентия Палыча… То-то у него и взгляд железного Феликса! Да уж… Чекист! Вот такой соцреализм! Гоголю и не снился», – усмехнулся про себя Шишкин.

Он поставил на пол сумку и прошёлся по выделенным хоромам. Метражом, конечно, они впечатляли. Кровать в «ещё одной зале» оказалась стандартной армейской койкой с панцирной сеткой, а «постельная пара» – двумя простынями и суконным одеялом казённо-сиротского образца и цвета: хоть в солдатскую казарму, хоть в пионерский лагерь, хоть на «зону». Поверх одеяла валялась тощая ватная подушка.

Шишкин вышел на веранду. По правую руку дощатая стенка, когда-то оклеенная каким-то обоями, отрезала кусок веранды под чулан. Александр потянул на себя, тоже дощатую, дверцу. Так и есть, кладовка. Пара проржавелых вёдер, две лопаты, штыковая и совковая, метла, ржавый топор и такой же ржавый здоровенный совок. Вдоль боковой стены громоздились сложенные друг на друга узкие деревянные ящики-корытца. Задняя стена кладовки граничила со второй половиной дома.

Притворив дверь кладовки, Александр шагнул на крыльцо. Оглядел окрестности. Прямо, метрах в десяти, его половинка двора заканчивалась покосившимся серым заборчиком, подпиравшим такую же серую дощатую уборную. Далее простирался заросший бурьяном, как и половинка двора перед Александром, пустырь, полого переходивший в овраг, на крутом противоположном склоне которого влево и вправо разворачивались нескончаемой лентой разномастные, прилегающие друг к другу встык заборы – тылы подворий, относящихся уже к соседней улице.

А вот слева, за аккуратным, но тоже невысоким, от силу в три четверти среднего человеческого роста, забором, высился тот самый, выделяющийся на улице солидностью дом, вблизи больше похожий на особняк – блестящая цинком крыша, белого кирпича с красным стены, утопающие в побуревшей по сезону зелени черёмух и ранеток. Ни дать ни взять – огромный шмат сала с прожилками в укропе и петрушке. Для Гулливера, например…

– Председательские хоромы!

Шишкин вздрогнул и обернулся на голос.

С соседского крыльца его с любопытством разглядывала миловидная, улыбчивая женщина лет тридцати. Невысокая, крепко сложенная, с пышной высокой грудью, прямо-таки взрывающей пёстрое домашнее платье. Оголённые до плеч сильно загорелые руки, такое же загорелое, круглое лицо с приятными ямочками на щеках, пшеничные, пышные волосы, выбившиеся прядкой из-под лёгкой ситцевой косынки, завязанной назад. Женщина упирала в левое бедро большой эмалированный таз, доверху наполненный мокрым бельём. Весёленький яркий передник завершал картину.

– А вы наш новый сосед? Здравствуйте!

И голос приятный, грудной.

– Добрый день, – улыбнулся Шишкин. – Получается, так, – развёл он руками.

– Очень приятно. Значит, будем соседствовать. Тут до вас наш агроном проживали, в прошлом году уехали в райцентр, сельхозотделом в райисполкоме заведует. А квартира так и стояла пустая. Вы к нам в школу учительствовать? Наверное, русский с литературой преподавать? Или вы военруком? Он у нас в прошлый Новый год замерз – с местными военными выпил лишку, а до дому три шага не дошёл, заснул в сугробе… – Соседка оказалась разговорчивой.

– Нет, я – первое. Литературу и русский язык.

– Как у нас в этом году мужчин в школе прибавилось! Трудовик приехал, теперь вы. Трудовик – из Армавира! Представляете! Его сначала сюда хотели поселить, а он отказался.

– Что так?

– А мне, говорит, такие хоромы ни к чему. У бабы Матрёны поселился. Очень ему бабматрёнины куры приглянулись! – залилась колокольчиком соседка.

– Куры? – недоумённо переспросил Шишкин.

– Ага! А вы ещё с ним не перезнакомились? Ой, он какой-то чудно́й!. Про курей Матрёне так и сказал! Буду, говорит, вам, баба Матрёна, помогать их ро́стить, а вы меня за это – яичками кормить. Больше всего на свете, говорит, яички люблю! Ха-ха-ха!

Соседка снова громко и так заразительно засмеялась, что не мог сдержаться и Шишкин.

– Вот как, – отсмеявшись, сказал он, – уже нахохотались, а познакомиться, уж простите, не удосужился. Меня Александром зовут.

– А по батюшке как? Неудобно, ведь вы учитель.

– Да что вы. Не на уроке же…

Шишкин-младший старался отвести взгляд от выреза платья-сарафана. Получалось плохо.

– Учитель есть учитель, – убрав со щек ямочки, серьёзно сказала соседка. – А вы наш педагогический закончили?

– Наш. Вы, так понимаю, тоже?

– Да, только естественно-географический факультет. Ах, кажется, это было так давно… Ой, извините… Таня.

– А по батюшке?

– Татьяна Сергеевна, – ямочки на щеках соседки возникли теперь довольно кокетливо.

– Ну, да мы почти тёзки, – улыбнулся Шишкин, – Александр Сергеевич.

Соседка снова залилась смехом.

– Если у вас ещё и фамилия Пушкин!..

– Тут уж извините. Шишкин.

– Ха-ха-ха! Почти угадала! Шишкин, Пушкин – какая разница! Да вы и похожи! Ха-ха-ха!

«Вот, действительно, стандарт мышления», – с раздражением подумал Александр. Это обыгрывание фамилий тянулось за ним ещё с института. Шишкин-Пушкин, Пушкин-Шишкин!

– Ой, извините, извините меня! – Соседка слегка покраснела. – А я в сельсовете секретарствую. А мой Николай на «Кировце» тракторит. Остапчуки мы. У нас с Колей – погодки, Кирюшка с Валюшкой. Кирюшке девять, нынче, вот, в третий класс пойдёт, а Валюшка – во второй. Кирюшка весь в отца – молчун, а Валюшка в меня – весёлая! Вот погодите, послезавтра отец их привезёт – шуму будет! Поехал за ними к бабушке. Они целый месяц у Колиной мамы гостили, на Украине. Коля-то мой не из местных. В армии здесь служил – вот тогда мы с ним и познакомились. Тут у нас и прикипел… А вам – самое время желания загадывать! Да-да! У председателя нашего, Потапа Потаповича, дочка младшая – тоже Татьяна, как я. Меж двух Татьян поселились! Знаете, что такие желания сбываются?

– Слышал, – улыбнулся Александр. – У председателя дочки, значит?

– Нет, только младшая, студентка она, в мединституте на зубного врача учится. А старший – сын, Егор. Он на мэтэмэ инженером работает…

– Извините… Мэтэмэ – это…

– Да-да, машинно-тракторные мастерские, – деликатно опередила соседка и продолжила тарахтеть про председательскую семью: – Егор политехнический институт окончил. Чуть постарше вас будет. Но не женат. А вы?

– И я.

– Да вы что! Ну надо же! – всплеснула руками соседка – таз с бельём уже давно стоял на крыльце – и снова залилась колокольчиком. – А вот мы вас и сосватаем! У нас невест – полным-полно!..

Соседка сыпала и сыпала. Шишкин-младший снова перевёл взгляд на председательский особняк. Вот тебе и не падает снаряд дважды в одну воронку! Перед глазами возник ясный, до мельчайших деталей, образ Машеньки Колпакиди. Вариант превращения Машеньки в тетю Элю выглядел более оптимистично, чем некто производный в обратную сторону от облика директорши. Хотя… Чего это он запаниковал-то? Совершенно нет причин. Не на аркане же его… Но всё равно что-то не по себе. Будто ты никто и звать тебя никак – оженим, сосватаем… «Вот хрен вам в сумку!» – раздражённо и совершенно нелитературно подумал Шишкин и… испуганно посмотрел на тараторившую соседку-молодку. Слава богу, а то показалось, что вслух ляпнул!

– Ой, заговорила я вас! – опять всплеснула руками соседка. – Обустраивайтесь, отдыхайте с дороги. Отдыха вам немного осталось – первое сентября на носу! По себе знаю: чем меньше времени, тем больше дел. А Валентина Ивановна у нас – ого-го! Директор стро-о-гий! Ещё меня учила. Не дай бог…

Соседка резко убавила звук.

– Сами увидите – Она многозначительно опустила глаза, но тут же вновь приветливо вскинула взор на нового соседа. – Мой с ребятишками приедет – заходите по-соседски на чай. Ну, не буду задерживать! Очень приятно было познакомиться!

Она упорхнула в дом.

2

Упоминание о чае вызвало в животе урчание. Шишкин-младший только сейчас сообразил, что с утра ещё ничего не ел. Дорога из города быстро утрясла завтрак, больше напоминавший поминки, а сейчас уже и обеденное время миновало. Тащиться в местный общепит не хотелось. Впрочем, маман чего-то там в сумку толкала. Конечно, это «чего-то» в сухомятку жевать радости мало. Чайку с молочком не помешало бы.

Но до Шишкина, поначалу несколько удивлённого и даже покоробленного подчёркнутым переносом «на потом» соседского гостеприимства, при таком вроде бы вполне приятном, доброжелательном знакомстве, уже дошло, что пока на соседский чай рассчитывать не приходится. Татьяну можно понять. В отсутствие мужа чашку чая нальёт – как этот чай аукнется через сарафанное радио? Соображать ему, городскому пижону, надо. М-да… Ну, с приездом вас, Александр Сергеевич!

Шишкин вернулся в квартиру. Да уж, впечатляла. Обе «залы» – квадратов по шестнадцать, третья комнатка чуть поменьше. Такая же кухня, просто тут печь размеры скрадывает.

«Здоровенная охабазина… Кочегарь – не хочу. Прогреть зимой три комнаты… Дрова жрёт, наверное, со страшной силой…» – уныло подумал новосёл и снова вышел на крыльцо.

Соседский двор уже был расцвечен двумя рядами выстиранного постельного белья и всякой детской одежды. А вот на собственные нынешние владения у Александра и глаза бы не глядели.

«В степи под Херсоном высокие травы…» Заросли здоровенных бурых прошлогодних бодылей и буйной бурьянной поросли нынешнего угасающего лета действовали на психику. Александр шагнул с крыльца и дёрнул ближний куст – ага, куда там! – травяной пучок в руке, а корень – ни с места. Это сколько же времени надо, чтобы очистить двор! Проще на пару с Сизифом камни катать.

Прошагав до дощатых «удобств», Александр обнаружил искомое: затаившееся в бурьяне нечто, напоминающее чурки. Именно напоминающее, убедился он, подойдя поближе: пяток сучковато-рогатых пней-чудовищ, которые, как показалось, мог на поленья расколоть только динамит. И уж совершенно не тот ржавый топор из чуланчика.

«Однако… – с ещё большей унылостью подумалось Шишкину. – С дровами надо решать завтра же. По ночам-то уже совсем не лето…»

На обратной дороге к крыльцу запнулся о проржавленную тонкую трубу. Догадался – летний водопровод. У крыльца обнаружил и столбик трубы с краником. Покрутил на нём барашек – тонкая струйка оросила бурьян. Александр прошёл на веранду, погремел в кладовке вёдрами, выбирая самое сносное. Подставив его под струйку, прошарил кухню и выволок из-за печки пересохшую до жестяного треска тряпку сомнительной чистоты. Как мог, прополоскал её в ведре и протёр на кухне и в «зале» следы завхоза. Ну, вот, с первым «хазэром» вас, милейший Александр Сергеевич! Теперь у вас и такое заделье имеется…

Голод – не тетка сердобольная, пирожка не подсунет. Но маман действительно постаралась натолкать в сумку съестного по максимуму. Оказалось, что сухомятка не грозит. Обнаружился маленький китайский термос с какао, которое Шишкин-младший обожал с детства. Какао, конечно, подостыло – термосок-то так себе, – но с мамиными ватрушками ушло за милую душу.

– Не надо печалиться, вся жизнь впереди!

Вся жизнь впереди – наелся и спи! —

пропел повеселевший Саша и подумал, что, наверное, так и надо поступить. А вот завтра с самого ранья…

И тут же сурово себя одёрнул. Ишь ты – завтра, завтра!.. Почти полдня ещё впереди – самое время обозреть внутренний школьный интерьер, класс русского языка и литературы. И может быть, познакомиться с кем-нибудь из будущих – хотя уже настоящих! – коллег.

Он вышел из квартиры, запёр хоромы на замок и подался к школьному зданию. Почти сразу же узрел у калитки «Чекиста» и хмыкнул: надо же, вот уже и прозвище завхозу приклеил. Не брякнуть бы только вслух «на автомате»… Интересно, а какое за ним в селе водится? Говорят, на деревне без этого не обходятся. А по имени-отчеству? Ах, да, Иван Терентьевич…

– Иван Терентьевич! – закричал Александр.

Завхоз вздрогнул и замер.

– Иван Терентьевич… – подбежал к нему Шишкин. – Как хорошо, что мы с вами не разминулись! Не подскажете, как с дровами проблему решить, а то там нет ничего?..

– Где там? – мрачно переспросил завхоз.

– Ну, так, там, куда вы меня…

– Уже решено, – перебил завхоз. – Завтра привезут. Но не колотые! – И он испытующе поглядел на молодого учителя.

– Ну, так это не проблема! – бодро откликнулся Александр. – А в вашем магазине топоры продают? Там, в кладовке, какой-то есть, но уж больно видок у него – сплошная тупая ржа.

– Продают, – скривился Иван Терентьевич, – только и там топоры, которые, жеж, ещё до ума доводить надо. Вот что… – Завхоз окинул Шишкина цепким взглядом работорговца. – Пошли, я тебе колун выдам. Ты им любую чурку развалишь.

Колун и впрямь соответствовал обозначенной теххарактеристике. К почти метровой толстой арматурине был приварен широкий, почти в две ладони, стальной клин. Бугрился от многочисленных вмятин обух, а тупое, в зазубринах лезвие выглядело настолько сомнительно, что Александр глянул на завхоза с подозрением. Тот усмехнулся, подволок колун к разбросанным тут же, у склада, таким же страшенным, что и у Александра во дворе, чуркам.

И, неожиданно, с каким-то разбойничьим хеканьем, ловко, без заметного усилия, взметнув над головой эту, мягко сказать, увесистую железяку, завхоз ухнул ею по ближней чурке.

Хрясь! – Чурка тяжело распалась на две половины, обнажив на свежем расколе тучу сучков и перевитых древесных жил.

– От так от вот! – удовлетворённо набирая полную грудь воздуха, сказал Иван Терентьевич. Крутнул, не отрывая от земли, колун и сунул в руки Александру отполированный, надо полагать, множеством рук конец арматурины-топорища.

– На, владей… тока не сломай – имущество, жеж, школьное! – Сурово предупредил, без тени усмешки. – И посредь двора не оставляй, в избу заноси. Народ у нас хороший, но сопрут. – И выдал ещё одно очередное наставление: – В рукавицах коли, а то, жеж, все руки себе отобьёшь. Колун, конешно, мощный, но на берёзовом топорище был бы куды бравее… Ежели, жеж, с этим намаешься, то тады купи в сельпе другой, на деревянное топорище насадим.

С колуном, перехватив в руке поудобнее пудовое, как показалось, стальное орудие (даже подумалось, что псов-рыцарей на Чудском озере такими, вот, под лёд, скорее всего, и спроваживали!), Александр и отправился в экскурсию по школе.

Поначалу заглянул в окна «второго учебного корпуса», но ничего там толком не разглядел. Станочки какие-то, верстаки, вроде бы. И сопровождаемый от склада-«амбара» цепким взглядом завхоза, подался в главное школьное здание. Вот учительская, класс истории, класс математики и физики… Ага, а вот и его рабочее место! Александр дернул дверную ручку, но оказалось, что класс заперт. Пошёл в учительскую.

Из-за стола у окна на него вскинула глаза миниатюрненькая, да и вся какая-то такая миленькая курносенькая девчушка в весёлых каштановых кудряшках и конопушках. Вот эти кудряшки, эта миниатюрность, эти конопушки не позволяли с ходу определить её возраст. «Что это за Дюймовочка? – подумалось Александру. – Старшеклассница или учительница? А… учительница, наверное, младших классов…»

– Здравствуйте! – бодро и громко поздоровался он.

– Зд-д-ра… – Дюймовочка вскочила со стула и даже, как показалось Шишкину, вжалась в простенок между окнами. Опешив от такой реакции, он на мгновение и забыл, для чего заглянул в учительскую. В замешательстве поудобнее перехватил колун.

– Э-э-э… Не подскажете, где можно ключ… от кабинета русского языка и лите…

– Там, – ткнула дрожащей рукой куда-то Шишкину за спину «Дюймовочка».

Шишкин повернулся в указанном направлении и только тут сообразил, чем так напугал девушку. Ещё бы! Ввалилась эдакая долговязая фигура с колунищем! Нападение злобных викингов на беззащитное славянское поселение!

– Извините, – только и нашёлся сказать Шишкин. Увидел на стене небольшой ящичек с застеклённой дверцей. В ящичке, под маленькими ярлычками с надписями, на гвоздиках висели ключи. Александр взял нужный.

– Извините, – ещё раз промямлил он и задом-задом отступил в коридор, пряча руку с колуном за спину. Только тут перевёл дух и даже улыбнулся – вот так страшилки и сплетни и порождаются! Даже не познакомились. Зато растрындит небось: у словесника «не все дома»!

В кабинете русского языка и литературы, как и предполагал, чего-то оригинального не увидел. С выбеленных извёсткой стен его взыскательно разглядывали классики отечественной литературы – стандартный, изданный в непонятные времена комплект чёрно-коричневых ликов. Справа от чёрной двухметровой доски к стене был добротно присобачен стенд «Пиши «ча», «ща», «жи» и «ши» правильно». С левого от классной доски простенка по-доброму щурил глаза дедушка Ленин, а над самой аспидной доской просторно, во всю её длину, располагался транспарант с цитатой из Тургенева: «О великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!..» – «Который так часто трудно удержать за зубами», – мысленно дополнил классика Александр.

Три ряда массивных деревянных парт с откидными крышками и желобками для ручек и карандашей резали глаз всё той же синей краской. Парты и двухместные скамейки, являющие собой в паре единый предмет школьной мебели, прямо-таки в ностальгию кинули. Реликт из далёкого ученичества Шишкина-первоклассника! Сиживал за такой! Правда, кроме желобков для карандашей и ручек, были ещё круглые ямки для чернильниц-непроливашек – писали-то пёрышками, не шариковыми авторучками! И чернильницы в школу носили в мешочках, стянутых тесёмкой. И чистописание было! Мучение несусветное – прописи, округлые буковки, с нажимом где положено и где положено соединяющиеся друг с другом… Зато дрянских почерков почти ни у кого не было, не то что теперь – сплошное лапокуриное позорище! Э-э-эх!

За партами, всю заднюю стену под потолок, занимал внушительный книжный стеллаж, полки которого были заставлены потрёпанными и новенькими учебниками по русскому языку и литературе для всех классов – с пятого по десятый. Лежали и стопки больших картонных папок. «По-видимому, с дидактическим материалом», – подумалось Александру. Ну что, класс да и класс.

В школьном коридоре было пустынно, гулко и неуютно. Ядовито-синяя дверь с табличкой «Учительская» оказалась заперта. Александр повертел в пальцах ключ от кабинета, сунул его в карман и вышел на главное школьное крыльцо. На верхней ступеньке сидел мужичок неопределённого возраста и дымил цигаркой.

– Добрый день, – поздоровался Александр.

– Ага, и тебе того же, – откликнулся мужичок и косо глянул на молодого учителя. – Чего по школе с колуном бегашь?

– Да я, это… – смутился Александр. «Вот ведь Дюймовочка! Уже панику подняла… пошло-поехало…» – Иван Терентьич дал, дрова колоть.

– Па-а-нятно, – сказал мужичок.

Поднялся и протянул руку.

– Прокопыч. Сторожу тута.

– Александр, – пожимая шершавую ладонь, назвался Шишкин. – Русский и литературу буду преподавать.

– Ага, – кивнул Прокопыч. – Но, давай, до завтрева. Один ты тут засиделся. Давно пора замок навесить. – И сторож так тяжело вздохнул, швыряя потухшую цигарку под крыльцо, словно ожидал исхода народа из школы дольше, чем Р. Крузо спасения со своего необитаемого острова.

Вечерело. И даже смеркалось.

Александр дотопал до, теперь уже своей, щелястой калитки, прошуршал по еле угадываемой среди сорняков тропке к «удобствам во дворе».

«Изучил» сие сооружение с достаточной степенью осторожности. Оказалось – вполне устойчиво, хотя амбре… «Хлорки, что ли, у завхоза попросить? Наверняка у него есть…» Повертел головой: и побелить надо, обязательно побелить, снаружи и внутри.

Снова подхватил колун, поудобнее взялся за арматурину-топорище обеими руками, широко расставил ноги и, вскинув эту увесистость высоко над головой, ухнул по ближней чурке. Колун со звоном спружинил назад и вонзился чуть ни по обух в землю рядом с правой кроссовкой: чуть бы правее – прощай конечность! А в руки, по локти, ахнуло такое электричество, словно Александр в трансформаторную будку их сунул! Мля-а!

Шишкин перевёл дух, дотащился, волоча колун за собой, до крыльца, зло бросил мастодонта на веранде. Долго шарил по карманам куртки непослушными руками, отыскивая ключи. Они оказались – кто бы сомневался! – в заднем кармане брюк. Наконец, отпёр дверь в квартиру и ввалился в кухню-прихожую, всё ещё ощущая «электричество» в дрожащих руках. Мля-а…

Куда-то делся напоминавший о себе по дороге позыв к ужину. Видимо, электрошоковыми процедурами людей можно лечить от голода… Александр с тоской представил себя перед египетской пирамидой чурок, которые назавтра пообещал завхоз. Сразу же потускнела ранее созданная в сознании красочная картина обычного сельского утра чудо-богатыря Шишкина А.С.: «Раззудись, плечо, размахнись, рука!..» Мда-с…

С тем и поднялся с табуретки, прошоркал на веранду, защелкнул на внутренней стороне входной двери обыкновенный оконный шпингалет. Подумав секунду, затащил колун в дом. Добротная дверь с веранды в квартиру блокировалась куда основательнее – на кованый крюк. И это успокаивало.

Александр допил еле живое какао из термоска, застелил постель, разделся и залез под одеяло, которое ощущалось тетрадной промокашкой. Затылком отыскав в комковатой подушке максимально удобное положение для головы, потянул из кармашка стоявшей у кровати сумки книгу. Но в комнате было уже настолько сумеречно, что читать – только глаза портить, а зрение и так не ахти – без пяти минут очкарик. Так в военкомате сказали, на медкомиссии, прежде чем выдать документы запасного офицерика, посоветовав налегать на морковку. Томик современного американского детектива полетел обратно в сумку. «Лампу настольную надо купить», – подумал Александр и поплотнее завернулся в одеяльце.

Но заснуть не получалось.

«Редкая птица долетит до середины Днепра… Редкий человек сразу заснёт на новом месте»… На родном филологическом они любили играть в эту игру: кто остроумнее построит, на первый взгляд, парадоксальную, логически бестолковую, с не связанными, как может показаться, меж собой элементами, конструкцию. Типа «В огороде бузина, в Киеве – дядька». Чего только не рожали: «Что с возу упало – то топором не вырубишь», «Одна голова хорошо: кобыле легче!», «Хрен редьке не товарищ», «Не имей сто рублей, а имей наглую рожу», «Как много девушек хороших… мечтают втайне о плохом».

Иногда дело доходило до таких глубокомысленных философо-филологических сооружений, что не сразу и врубишься. Одногруппница Лика, манерное, постоянно витающее в неких эмпиреях анемичное создание с выстриженной чёлкой и томными глазами поэтессы-кокаинистки Серебряного века, выдала однажды: «На Бога надеешься – лезь под трамвай». Конструкцию встретили с недоумением. Но Лика, снисходительно вздыхая от непроходимой тупости собеседников, половину «окна» между учебными парами разъясняла, что её постулат – квинтэссенция скрытого мистического смысла, которым наполнен роковой эпизод на Патриарших прудах из третьей главы булгаковского «Мастера и Маргариты», когда председатель МАССОЛИТа Берлиоз посредством трамвая лишился головы. В общем, классическое про Аннушку, разлившую масло, у Лики не прокатывало. Она смело и решительно взламывала существующие стереотипы литературоведческих стандартов и штампов.

Шишкин хмыкнул. О, какие высокоинтеллектуальные, какие заумные споры они вели, будущие педагоги-филологи! Какие уничижительные характеристики выдавали талантам мировой литературы! Смех! Через неделю с небольшим всё это окончательно превратится в химеру. Вот и он, учитель Шишкин, минимум на три года наденет вериги сеятеля. В отличие от той же заумной Лики. Куда, кстати, её распределили? А никуда. «Предки» пристроили – вроде бы секретарствовать в облисполкоме… Мда-с… «Сейте разумное, доброе, вечное!.. Сейте, филологи, черт вас дери!..» Какао, объединившись с дорожными и прочими впечатлениями минувшего дня, убаюкивало. Глаза начали слипаться…

Оглушительный стук в оконное стекло подбросил на панцерной сетке. От внезапного пробуждения сердце колотилось где-то в гортани. Шишкин соскочил с кровати и кинулся в «первую залу», где в окно и долбили.

В полутьме за стеклом маячила здоровенная фигура.

– Сосе-ед! Открывай! Чо так рано завалился? Детское время! – прогрохотал басом владелец здоровенной фигуры.

У Шишкина неприятно заныло под ложечкой, он прошлёпал к дверям, откинул крюк, шагнул на веранду и сдвинул шпингалетик на наружной фанерной преграде. На крыльце уже раздавалась тяжёлая поступь. Шишкин отступил через веранду и кухню в «залу», натянул на тощие ноги спортивное трико.

– Здорово, сосед! – снова прогремел сочный бас. В дверном проёме, заполнив его без остатка, вырос заросший чёрной щетиной мужик и сумрачно оглядел молодого учителя.

«Кулачьё на тебя разобиделось…» – мелькнула в голове строчка из песни.

– Да ты и впрямь уже дрыхнуть завалился? Не, это не по-нашему. Собирайся! С дороги само то в баньке попариться, грязь дорожную смыть…

– А вы кто? – робко спросил Шишкин и щёлкнул выключателем. Кухня озарилась тусклым светом маломощной лампочки, низко свисавшей на скрученном проводе с потолка.

– Егор, – протянул лапищу мужик. – Со знакомством, так сказать.

– Александр. – Шишкин попытался обхватить пятерню гостя. Тот снисходительно посмотрел на узкую костлявую ладонь учителя и сжал её с наслаждением. Шишкину показалось, что кухонная лампочка вдвое или втрое усилила накал.

– Ну, во-от… – протянул с ему одному понятным значением мужик Егор. – Давай собирайся. Ну там… рубаху, ли чо ль, накинь. И куртку возьми. А так-то и не надо больше ничего. Всё есть. Пошли.

– Сейчас… Полотенце возьму… – пролепетал Александр.

– Сказал же, всё есть, – прогудел мужик. Он повернулся и побухал огромными ножищами в серых от пыли кирзачах на крыльцо.

«Какая, на хрен, баня? – вертелось заевшей пластинкой у Александра в голове. – Какой Егор? Почему Егор? Сосед-то… м-м-м… Николай. Точно, Николай! Но соседка сказала, что только… через два дня с детьми приедет… Что за Егор? Какая баня?..»

А сосед Егор и впрямь из калитки повернул не к соседской половине дома, а направо. Шишкин покорно плёлся сзади. Миновав узорный штакетник председательского палисадника, Егор повернул кованое кольцо на массивной, высокой и глухой калитке.

– Заходи… Рекс, нельзя! – Команда адресовалась здоровенному, под стать мужику Егору псу непонятной породы, свирепо оскалившему блеснувшие в сумраке клыки и недобро блеснувшему своими зыркалами.

«Смесь бульдога с носорогом, – опасливо поглядел на мохнатую псину Шишкин. – Но носорога в этом волкодаве заметно больше…»

Они прошли через просторный двор, вымощенный серой ромбовидной плиткой, обогнули большой цветник, пахну́вший в вечерней свежести на Шишкина ураганным цветочным ароматом – вся парфюмерия отдыхает! «Красиво живёт председатель!» – подумал Шишкин.

Он уже сообразил, что мужик Егор – это тот самый Егор, сын председателя колхоза, про которого щебетала соседка Татьяна. И, стало быть, старший отпрыск директрисы Валентины свет Ивановны. Которая, видимо, и нацелила глыбу-Егора на соседскую заботу о молодом пополнении педагогического коллектива вверенного ей учебного заведения.

«Вот они, добрые сельские традиции, – с окатившей сердце тёплой благодарной волной подумалось Шишкину, – попариться с дороги, запросто так, по-соседски…»

Вслед за Егором он пересёк наискосок второй, штакетником отделённый от первого, тоже мощёный дворик, но поменьше размером, и оказался перед небольшим домиком, обитым снаружи проолифленной вагонкой.

У двери домика голубела объёмистая ванна, даже не ванна, а целый мини-бассейн, почти до краев наполненный водой. Лампочка над входом в баню неяркая, потому глубина прямоугольной ванны показалась изрядной, дна не видать.

– Заходи, – прогудел, сгибаясь у притолоки Егор. – Смотри тут, косяк лбом не собери.

Они оказались в залитом ярким светом предбаннике, наполненном незнакомым Шишкину, но смутно что-то навевающим, древесным духом.

– Чуешь? – довольно гуднул Егор. – Чистый кедр! Это ещё что. Вот когда в парилке поддашь – вот тогда да!..

Точно! Теперь древесный запах распознался. Пахло кедровыми орехами. Нет, даже не так – смолистыми кедровыми шишками. Отец не раз привозил по осени такой таёжный гостинец. «Это сколько ж лесин на эту баньку ушло?!» – Шишкин непроизвольно принялся считать венцы в предбаннике.

– Давай, учитель, не стой. Разболокайся, пойдём кости погреем, – пробасил Егор. Он скинул свою пёструю рубаху, обнажив перекатывающиеся под густой чёрной порослью клубы мышц, уселся на собранную из толстенных плах лавку, кряхтя, потянул с ноги сапог.

Глядя на всю эту Егорову мощь, Шишкин окончательно почувствовал себя дистрофиком. Мощь и мощи. Ему даже стало стыдно своей долговязой тщедушности. Раздевался медленно.

Егор скептически оглядел тощего Шишкина и покровительственно кивнул:

– Кости есть – мясо нарастёт. Мы тебя, учитель, откормим. У нас – красота! Мяса и сала хватает, сметаны с маслом – хоть ж… ой ешь. Ниче… Откормим! – Он стащил второй сапог, скинул брюки и трусы, вздыбился с лавки и потянул тщательно подогнанную дверь в парилку.

Оттуда пахнуло таким жаром, что Шишкин мгновенно покрылся испариной.

– Давай, давай, – нетерпеливо позвал Егор. – Ишь чо, пока за тобой ходил, как выстудило! Ничо… Щас поддадим парку!

Виноградины пота покатились у Шишкина по спине чуть ли не на пороге парилки. Егор взялся было за ковшик, но, глянув на учителя, усмехнулся и опустился на полок.

– Подыши пока. А нос рукой прикрой. Обжигат?

Шишкин молча кивнул.

– Ниче… Попривыкнешь. Я тоже не сразу… Но батя приучил… Я пока учился в «политене», веришь-нет, извелся без домашней бани. Как домой вырвусь – первым делом сюда… Омолаживает… Ну, как, а?

– Для первого раза, чувствую, достаточно… – прогнусавил Шишкин через приложенные к лицу ладони.

– Ну, смотри… Посиди там в предбаннике… Под столом банка с квасом – попей, полезно… А я ещё чуток…

Шишкин выскочил из парной, услышав напоследок, как Егор бухает ковш воды на камни. Он с испугом представил, что сейчас сюда, в духмяный предбанник, взрывной волной взбесившегося пара вышибет дверь парной.

С ужасом оглядел себя – казалось, увидит волдыри ожогов. «В чём тут кайф? Такая нагрузка на сердце, на весь организм…»

Прошло ещё минут пятнадцать. Наконец, распахнулась дверь в преисподнюю, и оттуда вывалился красный, как варёный рак, Егор. Лосем пролетел через предбанник наружу. «Довыпедривался, гуран ядрёный!» – не успел съехидничать про себя Шишкин, как услышал снаружи тугой удар и вплеск. «Убился! В ванну бухнулся!! Захлебнётся!!!»

Прикрывая чресла полотенцем, сорванным с вешалки у входа, Шишкин выскочил наружу с уже нарисованной перед глазами картиной: потерявший от перегрева в парилке сознание сын председателя колхоза пускает пузыри в ледяной воде ванны-бассейна. Вот так эпилог у первого деревенского денька!

– Красота! – громыхал довольный Егор, раскидав конечности по ванне-бассейну. – Вот чо ты пока теряешь, сосед! Красота-а! Иди ещё погрейся, а потом – сюда! Омолаживает! Попробуй! Веришь-нет, красота-а! Давай! – Он с шумом поднялся из ванны и, стеной надвигаясь на Шишкина, загнал его в предбанник. Отобрал полотенце, подтолкнул, распахнув дверь, в парную.

– Давай! Мужик ты или как! Давай, учитель, давай! Ур-ра!

И они снова оказались в парной. На этот раз, и впрямь, было полегче. И высидел Шишкин подольше. Когда подался в предбанник, Егор ткнул пальцем в спину:

– Сбегай, нырни-мырни! Омолаживает!

«А почему бы и нет?!» – осмелел Шишкин, пробежал через предбанник и ухнул в ванну. Вода не ожгла холодом, как он предполагал, обволокла приятно и расслабляюще.

– Вылазь! – проревел, высунувшись из дверей, Егор. – Попервости контраст короткий. А то можно заместо здоровья воспаленье легких схватить. Давай в тепло!

Шишкин нехотя вылез из воды и… сразу ощутил, что на улице не лето. Передернувшись всем телом, юркнул в предбанник.

– Худющий! – повернулась к матери от окна Татьяна. – Армавирский поупитаннее будет… Хотя тоже… не сказала бы…

– Откормишь, коли сладится! – коротко ответствовала Валентина Ивановна. – Егорша, вон, в десятом классе в сорок шестой размер влазил, а теперь? Медведь!

– Вообще-то, мамо, ни ты, ни я… никто ничего про него не знает. Первый день, а вы такое затеяли. И сама номер отколола, и Егора втянула. Вот папка-то не знает!

– Я тебе, Татьяна, вот что скажу… – грозно прищурилась Валентина Ивановна. – Училась ты в школе неплохо. В медицинский тоже сама, без нашего родительского участия, поступила. И там пока без «хвостов» три курса отучилась… Чего же у тебя одно только полушарие варит-то?! «Номер отколола!» Ты с матерью выражения выбирай! Что же ты думаешь, – ещё больше сощурила глаза Валентина Ивановна, – я, педагог с тридцатилетним стажем, заслуженный учитель РэСэФэСээР, увидела сегодня мальчика на пороге своего кабинета и сразу – ах?! Да я немедля после институтской комиссии справки навела – кого ко мне в школу распределили? Сразу! Что за фрукт, с чем его едят…

– Ну и как? Фрукт или овощ? Сырым или вареным трескать?

– Не ехидничай! Неумно! – Мать постучала пальцем о кромку стола. – Характеристику дали неплохую: из интеллигентной семьи, наш батяня с его отцом в бюро обкома вместе заседают, мать – главный санэпидемврач области. Учился хорошо, не шкодничал, активно занимался общественной работой. Стенгазеты выпускал, в активе комсомольском состо…

– А мне с ним не на съезд ВээЛКаэСэМ ехать! – огрызнулась дочь. – И вообще, мамо, ты уже со своими женихами… Мне учиться надо, а не…

– Ду-у-ра… – протяжным слогом подытожила мать, с сожалением качая головой. – Дура набитая… Ты вокруг-то глянь! Мужики и парни запились-закурились. Где он, прынц, а?

Губы Валентины Ивановны сложились в намёк на усмешку.

– На белом коне – согласна! – в день по двадцать раз мимо окон могут проехать! Лошадей на колхозной конюшне хватает, в том числе и белой масти. А вот прынцы где? Где прынцы, а?

Она с таким удовольствием вновь и вновь коверкала титул королевской крови, что Татьяна на мгновение испугалась, а не нашло ли на мать эдакое краткое умопомрачение… В институте читали лекцию про подобное. Опять же осень… Обострение… Хотя… Вещи мать говорит правильные, вот только времена несколько поменялись…

– Ты, Татьяна, конечно, барышня взрослая. – Валентина Ивановна покрутила в руках чайную ложечку, внимательно её осмотрела и аккуратно положила на блюдце. – Взрослая и, видимо, вполне самостоятельная, коли тут так с матерью разговариваешь. Дело, конешно, твоё. Совет мой, а решение тебе принимать. Опять же из семьи парень, повторю, уважаемой. Мамаша – гроза санитарная. Понятно, что связи по медицинской линии огромные. Отец – большая шишка на железной дороге. Смекаешь? Это тебе не зубы дёргать в поселковой или пусть районной поликлинике. Медицина в железнодорожном царстве-государстве – ого-го! А пока-то этот Александр у меня три года на глазах будет. Три года!.. Вот и ты присмотрись. А через три года – и у тебя институт позади, и у него отработке по распределению конец. Вот и определитесь. Думаешь, я не понимаю, что на селе вам перспективы никакой? Но есть областная столица. И мы с отцом там тоже не последние, вес имеем. Жизнь пора строить, доча, а не в прынцев играться!

– Как ты всё распланировала! – возмущённо посмотрела Татьяна на мать. Вскочила со стула и дурашливо раскланялась. – Благодарствуем, маменька! А кады, благодетельница вы наша, сундуки приданым набивать начнём? А приданое-то богатое даёте? Ежели нет – повешуся!

– Ладно, закончим! – отрезала Валентина Ивановна и грузно повернулась к настенным часам. – Ну, запарит, Егорша кавалера до смерти.

– Опять в ванну бултыхаются! – захихикала Татьяна, снова прилипнув к окну. – Ой, мамо, но какой же он таки ху-дю-щий. Скелет! А вот задница у него породистая, ничо-о!

– Татьяна!!

– А чего я такого сказала?! Я, что ли, все эти ваши бани затеяла! Сначала этого армавирского Егор накупывал, теперь этого… Зубы ещё надо, как у лошадей, посмотреть… Но армавирский, на мой взгляд, поаппетитнее будет, – опять хохотнула Татьяна. – Особенно когда голышом из бани выскочил – есть на что…

– Татьяна!!! – гневно гаркнула Валентина Ивановна. – Распустилась ты в своём институте! И до чего же вы, медики, циничный народ! Натаскивают, что ли, вас там специально! Вот так вы и к больным – без сострадания. Не зря я против была! Хотя ты… – Мать махнула в сторону дочери полной рукой. – С детства пацан пацаном. На велике гонять, драться, вечные казаки-разбойники, ранетки соседские обдирать… Вот чего ранетки-то было драть? Своих, вон, сколько! И какие!

Она бросила взгляд за окно, в палисадник, хотя там уже мало что можно было разглядеть.

– Отец специально, самый отборный сорт от селекционеров привёз! Яблоки, а не ранетки!

– Чужие, мамо, всегда слаще. Аль своё детство позабыла? Бабушка, царствие ей небесное, про тебя такое рассказывала…

– О-о-о! – недовольно протянула Валентина Ивановна. – Наслушалась, старую… Да я…

– Ага! – рассмеялась дочь. – Ты – великий педагог, а всё остальное было давно и неправда!.. Ой! – Татьяна глянула в окно. – Идут!..

3

Разомлевшему учителю Егор как ультиматум поставил, отрубая все робкие возражения:

– К нам пошли, по рюмочке чаю выпьем. Возражения не принимаются. Не по-нашенски это.

Благотворительная акция «Забота и внимание», как полагал молодой учитель, продолжалась.

На крыльце столкнулись с вернувшимся домой главой семейства. А и вообще главой всего, что теперь окружало Шишкина-младшего. Всемогущий властитель Чмарово Потап Потапович Непомнящих!

От могучей фигуры председателя колхоза веяло силушкой богатырской и прямо-таки физически ощущаемой уверенностью. И роста-то чуть выше среднего, а исполином кажется. На мощной шее – грубовато вытесанная голова, но седой вьющийся русый чуб и плотно прижатые уши резкие черты лица скрадывают, а может, такое впечатление создаёт то и дело появляющаяся на лице улыбка, обнажающая полоску крепких и белых, непрокуренных зубов.

– А ну-ка, поворотись, сынку, побачу, якое нам пополнение область подослала? – шутливо продемонстрировал свои литературные познания Потап Потапович. Протянул для рукопожатия клешню. Такую же, как у Егора. Но пожал учителю ладонь деликатно, силой не кичась.

– Заморила, однакось, тебя жизнь студиозная. Но не беда – у нас жирок нагуляешь!

«Да они что, сговорились, что ли!» – Шишкин тихо зверел. До появления на селе он как-то не задумывался о своей комплекции. Личные телеса его вполне устраивали. А тут… И сам уж устыдился собственной худосочности, и это: «откормим», «жирок нагуляешь». Словно телка́ или кабанчика на откорм решили поставить. Интересно, к Новому году или по случаю шестидесятилетия Великого Октября «на свежанинку» пустят? Неужто успеют за два месяца откормить?

Тут же представил всю картину в красках. Как он ежедневно чавкает над корытом, довольно похрюкивая, как набирает килограммы и округляется, обрастая сальцем и щетинкой. А потом к нему, тихим погожим октябрьским утром, когда уже «вьются флаги у ворот, пламенем сверкая», ласково улыбаясь и пряча тесаки за спиной, медленно, но неотвратимо подкрадываются глыба-Егор и Потап Потапыч…

– Подышим пяток минут? – взломал басом леденящую картину Егор, вытягивая из нагрудного кармана рубашки мятую пачку «Примы». – Пока батя умоется-переоденется к столу, яду глотнём.

– Не, спасибо, – отказался Шишкин

– Че, с фильтром предпочиташь?

– Да я вообще не курю.

– И че, никогда не курил? – изумился Егор.

– Нет. Попробовал в седьмом классе, не понравилось.

– А насчет картошки… дров поджарить? – Егор красноречиво провёл тыльной стороной ладони по горлу.

– Не фарисействую.

– Чево?! – Егор чуть не уронил сигарету.

– По поводу и в меру! – засмеялся учитель.

– А-а-а…

Егор выпустил паровозный клуб дыма в усеянное крупными и, казалось, совсем близкими звёздами небо.

Александр зачарованно рассматривал небосвод – в городе не так.

Молчали. Потом, как-то извиняюще запинаясь, Егор буркнул:

– Ты… это… че… верующий, ли чо ль?

– Почему?! – изумился Шишкин.

– Но дак… Крестик, вона, носишь.

Шишкин покраснел.

– Да это всё мать… Придумала чего-то… Когда уезжал, вот попросила надеть…

– Нормально, – прогудел Егор. – Мать – это святое.

Кто бы спорил. И у Шишкина-младшего, как ни стремился он к свободе, что-то внутри задрожало, когда хмурый отец и маман, с глазами, полными слёз, молча сидели за завтраком. Потом батя похлопал его по плечу, сказал, что они обязательно вскоре приедут поглядеть, как он устроился, – в бытовом смысле и на новом месте, – и, сумрачный, уехал на службу.

А маман, печальная и разом осунувшаяся, вдруг принесла из спальни свою шкатулку с побрякушками и вытащила из неё нательный крестик на цепочке. Потянула сыну:

– Сашенька, сынок… Надень, прошу. И не снимай нигде… – Заплакала. – Ты уж там… Береги себя…

– Ты чего, чего? – задрожал подбородком Шишкин-младший и, пытаясь как-то снизить градус драмы расставания, неловко принялся ёрничать:

– Член партии комсомольца крестом осеняет! Религия – опиум для народа…

– Опиум, опиум, – согласно кивнула маман, правда, плакать прекратила. – Наверное, опиум… Но ещё и народные традиции есть. Это – как оберег, народное…

Шишкин-младший и сейчас, вспомнив этот утренний эпизод, который уже не казался сегодняшним, а каким-то далёким, нереальным, тяжело вздохнул.

– Да, – пророкотал над ухом Егор, – воздух, Сашок, у нас отменный. Только полной грудью и заглатывать. Вот так выйдешь на сон грядущий покурить – красота! На таком воздухе уж действительно сигаретку выкурить – сплошное удовольствие! Омолаживает!

Он легонько хлопнул учителя по спине.

– Однако пойдём – родня небось изнывает. – И загадочно хмыкнул.

Родня не изнывала, но любопытство присутствовало отчётливо.

«Прямо, смотрины устроили!» – подумал Шишкин, которого «второе попадание снаряда в воронку» уже смешило. Подумалось, что прав был классик, подметивший, что история повторяется: случается трагедия, а повтор – жалкий фарс. Вроде так сказал классик, а может быть, наоборот. Это сути не меняло. «Хорошо хоть председателева дочка лицом не в мамашу… Конечно, ничего особенного, но физиономия не топором рублена… Но вот комплекцией они все мощные. И с годами разнесёт дочку вширь поболе маман-директрисы… Да уж – не перевелись богатыри и богатырши на земле русской…» – размышлял Шишкин, прихлебывая ароматный и густой чай со сливками.

До чая Потап Потапович налил по стопке беленькой. Шишкин выпил, но от второй отказался. После бани его и так развезло, а тут и вовсе почувствовал, что косеет. И перешёл на чай, изгоняющий хмель. Директриса с дочкой тоже выпили по рюмочке какой-то наливочки, а председатель с сыном опрокинули и по третьей, и по четвёртой, наворачивая с картофельным пюре сочные котлеты величиной чуть ли не с калошу. Шишкин осилил только одну – больше не смог физически. В семействе Непомнящих, как ему показалось, таковой праздник желудков – обычный ужин. Разве что водка с наливочкой выставлены.

Глыба-Егор картошку и котлеты ел вприкуску с толстенным ломтем подового хлеба, увенчанным такой же по размерам пластиной начесноченного сала, хрумкал белыми молодыми луковичными головками и пупырчатыми огурцами. Потап Потапович ел степенно, но уговаривал под чёрные солёные грузди уже вторую «калошу». А вот дамы – манерничали. Директриса отпивала маленькими глоточками чай из стакана в подстаканнике, покручивая в толстых пальцах карамельные обертки, а девушка Татьяна больше брякала чайной ложечкой, всё размешивая и размешивая сахар в янтарном напитке, высветлить который пытался извечный враг чайного колера – лимон.

На гостя старалась не смотреть, уводя взгляд то в угол, то в скатерть, отчего Шишкину-младшему всё больше и больше хотелось девичий взгляд поймать. Поймать и убедиться, что он ошибается, что всё более овладевающая его сознанием навязчивая мысль – глупа и ошибочна. Но девичий взгляд ускользал снова и снова. И Шишкин-младший так и не понял в тот вечер: косоглазит Татьяна, или это он только себе в голову втемяшил.

Разговор за столом больше походил на необременительное анкетирование гостя. Что, где, когда и прочее. Задают вопросики, на которые давно знают ответики. И Потап Потапович лично знаком с Шишкиным-старшим по разным партийно-депутатским делам да заседаниям. И о маман Шишкиной наслышаны, понятно, самое уважительное. Да уж… Прокачали Непомнящие-старшие загодя максимум «информации к размышлению». Татьяна и Егор в «анкетировании» участия не принимали. Последний и вовсе вскоре поднялся и ушёл на крыльцо дымить. А Татьяна уставилась в телевизор, где в очередной раз «тени исчезали в полдень».

Напоследок Валентина Ивановна спросила, как молодой учитель устроился на новом местожительстве.

– Если что-то по хозяйству требуется, обращайтесь без стеснения, у нас на селе всё по-свойски, без затей и церемоний.

На том и расстались, чинно.

Глыба-Егор вывел гостя мимо утробно урчащего скрытой угрозой монстра Рекса к калитке, сжал на прощание до посинения руку и остался смолить сигареткой, пока Шишкин-младший не скрылся во дворе своих сельских апартаментов.

Но уж теперь-то разомлевший Александр моментально погрузился в глубочайшую нирвану сна. И одеяльце не казалось промокашкой, и комки ваты в подушке не ощущались…

Разлепил глаза только в десятом часу утра.

«Тьфу ты, чёрт собачий! Проспал! Стыдоба-то какая! – только и повторял он, путаясь ногами в брючинах. – Ну, вот что Валентина Ивановна подумает?! Вчера так всё благообразно… Э-э-эх!»

Со злостью глянул на будильник. Будильник оказался невиноват, сделал всё, что мог.

Шишкин пулей полетел в школу. Во входных дверях столкнулся с ровесником. Поздоровались.

– Сергей… Сергей Александрович Ашурков. Учитель труда…

– Александр. Александр Сергеевич Шишкин. Русский и литература.

Синхронно-равнодушно обозрели друг друга.

Дипломатично улыбнулись банальному: один – Александр Сергеевич, другой – Сергей Александрович.

«Шишкин-Пушкин… Чем-то смахивает…» – подумал трудовик.

«Рожей лица не Есенин. Будем надеяться, и стишки не кропает…» – подумал словесник, вспомнив институтских графоманов. Спросил:

– Директор не собирала?

– Ещё не появлялась, – ответил Ашурков. – А завуч здесь.

– Как её?

– Хм… Вилена Аркадьевна. Кстати, про тебя спрашивала.

– Круто! – восхитился Шишкин, мысленно тут же автоматически наградив пока неизвестного ему завуча прозвищем Баррикадьевна. – А чего спрашивала?

– Да, вот, мол, вчерась приехамши, а ещё в глаза не видывала.

– Ну, пойду знакомиться, – вздохнул Шишкин.

– А я пойду чайку попью, – с улыбочкой сообщил Ашурков.

Вилена Аркадьевна-Баррикадьевна, мумия малых форм и древних лет, встретила молодого словесника максимально деловито. В ответ на лучезарное: «Доброе утро! Позвольте представиться…», сухо отрекомендовалась по имени-отчеству и занимаемой должности и тут же перешла к делу, объявив Александру, какова его учебная нагрузка в неделю. Оказалось, по максимуму: ежедневно, включая субботу, по шесть уроков во всех классах, с пятого по десятый.

Повторила уже слышанное Александром от директрисы: комплектность такова, что школа работает в одну смену, всех классов – по одному, короче, все – «А». Но ребятни в младших и средних, включая восьмой, с избытком – по тридцать-тридцать пять, а вот старшие, девятый и десятый, малокомплектны: двадцать пять человек в девятом да девятнадцать в выпускном.

– После восьмого немалое число подростков подаётся в профтехучилища и техникумы, в унисон с родителями полагая, что десятилетка без получения профессии – блажь, – осуждающе сказала завуч. – Беда только в том, что наши юноши и девушки, оказавшись в городе, вне родительского глаза, проникаются всей этой городской вольницей и нередко катятся по наклонной…

Завуч так посмотрела на Александра, будто это именно он один из создателей, организаторов и вдохновителей пагубной для сельской молодёжи атмосферы городских пороков и миазмов.

Особо Баррикадьевна подчеркнула, ещё больше засуровев взглядом, что и она, как завуч, и директор школы, по должности и как словесник по специализации, обязательно регулярно будут посещать уроки молодого учителя, а следовательно, заранее знакомиться с его план-конспектами на каждый урок.

«Круто…» – подумал Шишкин, уныло представив, сколько лишней писанины ему предстоит. План на урок, конечно, нужен, но расписывать классический, по всем требованиям методики преподавания, конспект… Это же, получается, тридцать шесть конспектов в неделю!

Баррикадьевна Шишкину не понравилась. Как не старался он общаться с нею с максимальной приятственностью и уважительностью, смотрела с плохо скрываемой, даже можно сказать, откровенной подозрительностью.

Откуда ж было знать молодому педагогу, что их первому общению предшествовал телефонный разговор завуча со знакомой из районо. Стоило Вилене Аркадьевне проведать, что к ним едет краснодипломник, выкормыш семейки довольно обеспеченной, но упёрто решивший работать в сельской школе, – самые недобрые предчувствия закопошились в её душе.

– Не «декабрист» ли какой? Они ж в студенчестве натворят бог весть чего, погрязнут в городском разврате, а потом в бега. Студенты, сама же знаешь по всей нашей российской истории, завсегда так. Только воду мутить горазды! – бубнила Аркадьевна в телефонную трубку.

– Да нет вроде, – неуверенно возразила районная чиновница. – Характеристика положительная, общественник, учился хорошо. Его даже на кафедре какой-то хотели оставить, а он отказался, дескать, «на земле» прежде поработать надо. Добровольно он к вам.

– Вот это и подозрительно! Карьерист! – безапелляционно вынесла вердикт завуч. – Наши из деревни бегут, а тут городской к нам ломится. Карьерист!

– Дорогая моя! Молодые нынче так карьеру не делают! – со знанием дела заявила чиновница. – Нынче они вовсе на школу забили. Куда угодно, только не в школу!

– А чего же этот?

– Знаешь… – помолчав, таинственно сказала знакомая. – Тут что-то индивидуальное, личное… Мне так кажется. Разговаривала я с одной своей приятельницей из облоно… Ну ты её знаешь, по телефону не буду. Она в комиссии по распределению заседает. Так, говорит, этот мальчик упёрся – и ни в какую! Дескать, только в село! Может, его краля в вашем селе…

Теперь задумалась Вилена Аркадьевна, просеивая в голове чмаровские девичьи резервы. Ответила категорично:

– Ерунда! Ничего стоящего! Танька у Валентины, но эту я с горшка знаю – не то! Вот разве что…

– Ну-ну?!

– Вы кого директорствовать на Кашуланскую восьмилетку поставили?

– Да ты што! – ахнула в трубку районная чиновница. – Назарова?! Не может быть!

– Очень даже может! – убеждённо заявила Аркадьевна. – В позапрошлом году институт закончила. А по какой специальности, а?

– Русский язык и литература… – прошептала потрясённо в телефонную мембрану собеседница. – Русский и… Да нет, Назарова замуж вышла. Насколько я знаю, ребёнка ждёт…

– Да-да! Умненькая, шустрая, смазливая… – торжествующе раздалось на другом конце провода. – А учились они вместе! Два года разницы – чушь, никакой роли не играет! Сейчас это вообще сплошь и рядом. Ребёнка ждёт! Ещё неизвестно, от кого!.. Аферист он! Диверсант! Сам смоется и в Кашулане школу обезглавит! Дивер-са-ант!

– Вот горазда же ты ярлыки клеить! И декабрист, и карьерист, а теперь ещё аферист и диверсант. А-а! Вот что я вспомнила! И как упустила! Подруга-то моя из облоно сказала же, что не выбирал он сам ни школу, ни село! Мол, куда пошлёте. А ты уж, Аркадьевна, и Назарову приплела! И про дитя накрутила страсти! «Диверсант», «школу обезглавит»! Откуда в тебе столько… подозрительности?!

– Это не подозрительность! – оскорблённо выпалила в трубку Вилена Аркадьевна. – Элементарная бдительность и предусмотрительность!

– Ну да… Этим ваше поколение поболе других отличилось. Особенно бдительностью…

– Все бы такими выросли! Страну из крепостничества вырвали. Гитлера разгромили. Из руин поднялись. Гагарина в космос… А целина?!

– Наше тоже не лыком шито. Вручную поля в тетрадях чертили. Сейчас кому из школяров ни скажи – не поверят… Ладно… Через пару недель приеду обязательно, погляжу, как там у вас учебный год начался, каково методическое обеспечение…

– О, уж в этом ваша чиновья рать поднаторела! Проверки, инспекции – не продохнуть!

На том завуч и районная чиновница, крайне недовольные друг другом, разговор и закончили.

Однако он натолкнул Вилену Аркадьевну на одну мысль. И катализатором как раз сработало упоминание о молодой директорше Кашуланской восьмилетки. Мало что там плетёт болтушка из районо. А как и вовсе про случайный выбор школы – сказочка для простачков? И прислали молодого да раннего, чтобы как в Кашулане? Поработает годик-другой да и подсидит Валентину? Конечно, если под самим председателем кресло зашатается… А если не зашатается? И кто у нас тогда наипервейший кандидат на замену? Тут и гадать не надо! Кто через полгода восьмой десяток разменяет? Вот то-то и оно!

Вилена Аркадьевна с ненавистью глянула на своё отражение в стекле створки книжного шкафа. И исключительно в силу служебной обеспокоенности, тут же твёрдо преисполнилась намерениями обрести максимум всех тех знаний-богатств, которые выработало человечество в отношении молодого учителя.

В общем, и Шишкин Баррикадьевне не понравился. Такое вот обоюдное чувство возникло.

Ну с Баррикадьевной всё понятно, а вот бедный Шишкин…

«Мда-с… «На бору со звонами плачут глухари, плачет где-то иволга, схоронясь в дупло…» – вздохнул Шишкин-младший. – С Серёгой Есениным, конечно, всё понятно: чего же у него от этих плачей не будет на душе светло, коль впереди, судя по тексту, маячит страстное общение с противоположным полом, а мне каково?..»

Авторучка зависла над очередным тетрадным листом, потому как мысль ещё дальше вильнула от темы описываемого урока.

«Кстати, а какого чёрта иволга залезла в дупло? Вроде бы птичка в кронах гнездиться должна, хотя, кто её знает… Надо, при случае, глянуть в энциклопедии. Если классик бухнул про дупло спьяну или для рифмы, то умненькая ремарочка, при случае, получится…»

Уже два дня Шишкин строчил конспекты будущих уроков, в который раз скорбно поглядывая на заготовленную стопу общих тетрадей с намалёванной им на обрезах маркировкой: «5-й кл.», «6-й кл.»… «10-й кл.». Содрогнулся в очередной раз. Мать моя женщина! Это же всё надо будет исписать за учебный год! Да и хватит ли ещё по тетради на класс. А как директриса и Баррикадьевна докопаются до него по полной программе? Туши свет!..

Но к субботе четыре десятка план-конспектов для всех классов он соорудил с поистине иезуитской хитрецой. Она заключалась в том, что такой план-конспект практически совершенно не нужен учителю, но для любого проверяющего – конфетка! Цели и план урока, схемы логической увязки изучаемого материала, выделение и подчёркивание основных постулатов разноцветной шариковой пастой, даже поминутная разбивка времени урока на вступительную, основную и заключительную части, вопросы, закрепляющие пройденное на уроке, тема домашнего задания…

Однако какое иезуитство не применяй, но рука бойца писать устала! И задницу напрочь отсидел! И это при том, что изрядное время отняли хлопоты по хозяйству. Этих повседневных хлопот каждый день вылезала какая-то туча! Воз и маленькая тележка! О-о-о, тележка…

Тракторную тележку-самосвал сосновых и лиственничных чурок действительно на следующий, по приезду, день приволок обшарпанный «Беларусь». Его улыбчивый рулевой лихо опрокинул чурки под вросшие в бурьян-траву ворота шишкинской «усадьбы», и бодро трещащее грязно-голубое изделие братской республики, оглушительно громыхая тележкой, шустро укатило прочь.

За три часа в тот вечер Александр перетаскал-перекатал чурки во двор. Куча впечатляла, хотя испытанная при знакомстве с колуном «энергетика» тут же заметно притупила некую, чёрт знает, откуда прорезавшуюся, радость хозяйчика. Колоть, понятно, придётся собственноручно. Не нанимать же кого-то! Позора потом не оберёшься. Скажут, вот, мол, белоручка городская заявилась – не мужик, одно название! Тут уж про учительский авторитет напрочь забудь…

Ещё пока почему-то в колхозную столовку Шишкину-младшему ходить не хотелось. Какая-то непонятливая ему самому робость останавливала. А в магазин сходил.

Улыбчивая, симпатичная, фигуристая и довольно молодая, может быть, чуть постарше Александра, продавщица, без конца заправляющая непослушную рыженькую чёлочку под кокетливую бело-голубую пилоточку, беспрестанно ойкала, стреляя глазками.

– У вас рукавицы-верхонки есть?

– Ой, а вот верхонок у нас нет!

– Ну… тогда дайте мне вон те рукавицы.

– Ой, вы знаете, они на нашем морозе совершенно бесполезные! Такие деревянные становятся!..

– Ничего, пока и мороза нет… А колуны у вас есть? И топорища.

– Ой, вон там сами возьмите. Ой, только не измажьтесь в солидоле! Я вам щас бумаги дам. Ой, а топорищ-то нету! У нас мужики сами…

– Мне ещё вот суп в пакетиках и тушёнки свиной.

– Ой, а у нас только говяжья!

– Ну давайте говяжью, банок пять.

– Ой, а вам, наверное, и сеточку надо?..

Домой Александр пёрся с увесистой «авоськой», раздувшейся от консервных банок, кульков и суповых пакетиков. Сетка, зацепляя за ногу, крутилась то в одну, то в другую сторону и, как ни перехватывал её Александр из руки в руку, больно тыркалась в голени острием насолидоленного колуна, буквально сразу же прорвавшего бумагу, в которую он был завернут.

Далековастенько оказалось от магазина до дома. Только во время этого хозпохода Шишкин-младший оценил истинные размеры села. Как и с досадой отметил любознательность местного населения. Встречающийся на улице люд степенно здоровался и рассматривал, как его самого, так и содержимое его «авоськи», самым пристальным образом.

…Приобретенные рукавицы, конечно, смягчили «электрическую отдачу» от школьного колуна, но укрепили в мысли попросить завхоза сделать деревянное топорище к колуну-покупке. И всё-таки худо-бедно, но чурок пятнадцать за два раза Александр развалил. И даже протопил во второй вечер печку.

Памятуя, что при этом главным злом является угарный газ, тщательно выгреб из печки угли. В итоге в квартире и в душе образовалась некая благодать, порожденная не только протопленной печью, но и стресканной четырёхсотграммовой банкой ранее невероятной для Шишкина-младшего «Каши перловой с мясом», хотя белковый ингредиент содержимого «консервы» и обозначился среди упругой перловки редкими волоконцами.

Банка сгодилась и в качестве временного мини-чайника. Тетрадный листок со списком жизненно важных предметов, которыми следовало обзавестись незамедлительно, тут же пополнился жирно подчёркнутой строчкой: «Купить чайник, новое ведро под воду, тряпку для мытья полов». Подумав, Александр дописал: «Таз для головы». Кстати, подумалось, а общественная баня в селе есть? И как туда – со своим тазом, или там шайки имеются? Надо Чекиста расспросить.

Вот это были поистине гамлетовские вопросы, поиски ответов на которые напрочь убивали всю потенцию по составлению план-конспектов. Но, тем не менее, как уже было сказано, Александр ими себя обеспечил на первые полторы недели накатывающегося учебного года.

Как это будет, что это будет – представлялось смутно. Всё-таки одно дело коротенькие студенческие практики в городской школе и, тем паче, вожатство в пионерлагере, а что тут… И не практика к тому же.

«Бляха-муха! – подумалось Шишкину-младшему. – И куда я голову сунул… Сидел бы сейчас в обкомовском кабинетике, а не обозревал из-за стопы конспектов грязный железный лист перед печкой и заляпанный пол»…

Александр поднялся с табуретки, постоял в дверном проёме «залы», потом сумрачно протопал в левую комнату. Шаги гулко отдавались от стен. Пустота просторной квартиры угнетала.

Да, подумалось Шишкину-младшему, чего-то надо думать и об уюте. Но не будет же он три года здесь жить-проживать, ежедневно «трансформируя» кухонный стол в письменный, ковырять складными вилкой-ложкой походного ножика содержимое очередной консервной банки, мостить полчаса под головой так называемую подушку, ватные комки в которой совершенно не собираются подстраиваться под форму головы, а вот голова каждое утро точно им соответствует по форме и, видимо, скоро будет соответствовать и по содержанию.

Хотелось штор на окна, тарелок на столе, коврика на полу и тёпленькой водички в умывальнике. Хотелось не думать об «удобствах», колуне и чурках во дворе, особенно в свете подкрадывающейся зимы. Хотелось не думать о неизбежных постирушках носков, трусов и прочего. Вообще временами не хотелось думать.

«Быстро ты, паренёк, лазаря запел! – без какого-либо злорадства констатировал внутренний голос. – Зато как экзотично смотрелся на комиссии по распределению и в кабинете комсомольского начальника! Гордой белой вороной подкласса дебильных!.. Однако, Александр Сергеевич, как-то бы вам почётче определиться: кто же вы такое есть. Пока я слышу пессимиста, впадающего в депрессняк…»

Шишкин невесело усмехнулся, потому как на ум автоматически пришли сразу три подходящих анекдота. И про «определитесь», и про пессимиста и про депрессию:

В БИБЛИОТЕКЕ:

– Девушка, дайте мне, пожалуйста, Пушкина, «Повести Белкина».

– Вы сначала определитесь – вам Пушкина или Белкина…

…

Пессимист видит только бесконечный туннель. Оптимист видит свет в конце туннеля. А реалист видит туннель, свет и поезд, идущий навстречу.

…

– А как вы лечите депрессию?

– Никак. Она у меня не болеет.

«Вот и не хрен киснуть! – подытожил Шишкин-младший. – Сам залез в короб. Значит, тот ещё груздь… Кстати о коробах! Которые маман для него барахлом и всякой утварью набила. Обещали же вскорости привезти. Маман-то небось уж нетерпением изошла – глянуть, как тут сы́ночка обустроился… Что она там говорила про «приживальца» и Ваньку Жукова двадцатого века?..»

Он продудел, раздувая щёки, нечто бравурное – типа «Тореадор, иди смелее в бой!» – и для закрепления оптимистического состояния духа прозомбировал себя: «Будет ещё, будет, дорогой Александр Сергеевич, и на твоей улице праздник!»

4

Вот что бы ни твердили законченные материалисты про объективную реальность, но мысль человеческая передаётся-таки на расстояние. Ну, разве что, пока в этом возможно убедиться в сфере интимно-родственных отношений.

Праздник-то грянул! В последнюю августовскую субботу.

Накануне, не столько надрываясь над план-конспектами, сколько карауля окончательное превращение дров в печке в безопасные угли, Александр засиделся далеко за полночь.

В одиннадцатом часу дня исцеляющий сон молодого сельского интеллигента нарушили властные звуки автомобильного клаксона.

С трудом оторвав голову от подушки, Александр взглянул в окно.

«Оп-ля-ля! Да никак родня подкатила!»

Натянув треники и куртку, он выскочил за калитку, у которой стояли Шишкины-родители.

За их спинами зеленела «персоналка» Шишкина-старшего и таращился фарами тупорылой, цвета хаки кабины «уазик»-грузовичок с битком набитым кузовом, тщательно увязанным брезентом.

– Ну, здравствуй, сын! – протянула руки Альбина Феоктистовна.

– Мама! Папа! – поочерёдно обнял родителей обрадованный Александр. – Вот не ожидал!

– А я-то рассчитывал на хлеб-соль, оркестр! – прогудел Шишкин-старший, величаво озирая окрестности.

Потом перевёл глаза на ворота, глянул через раскрытую калитку во двор и поморщился:

– Тебе кто так бестолково чурок навалил?

– В смысле? – не понял Александр.

– Не в смысле, а в полном его отсутствии! – рокотнул отец. Снова оглядел ворота. – А-а, ну понятно… Здесь свалили, туда перетаскали… Нет бы ворота освободить… Болодя! – обернувшись, позвал своего водителя. Того, вообще-то звали Володей, но в громовых устах бати отчётливо звучала не третья, а вторая буква алфавита. – Болодя, скажи Михаилу, пусть к калитке задом сдаёт. Во двор не въедем, с улицы таскать придётся.

Лениво потягиваясь, «Болодя» подошёл и заглянул в калитку – самолично убедился, что облегчить предстоящий объём работ не выйдет. Помрачнев, направился к «уазику» и буркнул пару фраз покуривавшему в кабине коллеге. Незамедлительная лаконичная вербальная реакция последнего на услышанное завершилась невнятным: «…мать!»

Грузовичок загудел, неуклюже развернулся поперёк улицы и, дрожа, видимо, от негодования, сполз задними колёсами в подобие уличного кювета, потом, уже с натугой заревев двигателем, подтянулся задним бортом к калитке. Водитель Михаил вывалился из кабины, прошествовал к калитке и тоже обозрел заросший лебедой двор и холм из чурок с внутренней стороны ворот. Сунул в рот новую сигарету, засмолил и принялся развязывать верёвку на брезенте.

Поймав себя на прямо-таки новогоднем, детском и радостном, ожидании-любопытстве – а что там у Дедушки Мороза в его мешке? – Александр встрепенулся и устремился вслед за родителями в дом.

Альбина Феоктистовна уже стояла посреди кухни. Ужас плескался в её округлившихся глазах.

– И в такой антисанитарии… Сашенька! Ну так же нельзя!

Сергей Петрович появился уже из боковой комнаты:

– Просторные хоромы! Богато тут, однако, с жилфондом! Ладно, – обратился он к сыну, – давай одевайся по-человечьи, а то что-то спишь долгонько, – надо мужикам помочь барахло стаскать.

Оглядел с усмешкой баночный рядок на кухонном подоконнике и уже супруге скомандовал:

– А ты, мать, столбом не стой, давай-ка обедом займись. Щас мы тебе твои коробки притартаем.

И первыми в квартиру занесли три коробки из багажника «Волги».

Из кузова «уазика» в квартиру въехал новенький холодильник «Саратов», тут же включенный в розетку. В его заурчавшее нутро Альбина Феоктистовна принялась трамбовать содержимого одной из коробок. Всё не вошло. Но так, видимо, и предполагалось. Подоконник на кухне принял остальное.

Убогость кухонного стола спряталась под нарядненькой клеёнкой. И маман Шишкина тут же принялась нарезать и раскладывать по тарелочкам всякие гастрономические вкусности.

Вторая коробка оказалась набита тарелками, чашками, сковородками, ложками, вилками и т. п., оттуда же были извлечены электроплитка, электрочайник и утюг, замотанные в нечто объёмное. Это «нечто» оказалось комплектом штор на четыре окна. Маман Шишкина тут же громко похвалила себя за то, что прикупила простенькие, но вполне симпатичные карнизы на четыре окна. Окон, правда, включая кухонное, было пять, но в отношении последнего, заявила маман, можно обойтись и занавесками, которые тоже оказались среди «мягкого инвентаря».

Содержимое третьей коробки тоже можно было отнести к «мягкому инвентарю» – несколько комплектов тщательно проглаженного постельного белья, полотенца и прочие тряпочные прибамбасы, типа трусов, маек, пары дюжин носков и т. д. и т. п.

Тем временем запахи гастрономических вкусностей нагло расползлись уже по всей квартире. Неизвестно, как это действовало на всех остальных, но Александра с рабочего ритма разгрузочно-носильных работ сбивало. Благо, они уже подходили к концу. Восемь рук, восемь ног и четыре мужских горба при любом раскладе эффективнее, чем половина от этого.

В квартиру въехали новенький письменный стол тёмно-коричневой полировки, новенькая, такой же масти полутораспальная кровать, три новеньких полумягких стула, кресло, узкий шифоньер (опять же, в тон столу и кровати), торшер, настольная лампа. Из городского домашнего очага к хозяину вернулись магнитофон «Романтик» и транзисторный радиоприемник «Океан». Он составлял предмет особой гордости для Шишкина-младшего, потому как был единственной стоящей вещью, приобретённой им на кровно заработанные во время вожатства в пионерлагере денежки. И было чем гордиться! Без преувеличения, это изделие Минского завода «Горизонт» лучшее на бескрайних просторах Советского Союза, обставило даже – к маме не ходи! – знаменитую рижскую «Спидолу». Вот, наверное, покусали локти латыши – сами же передали одну из разработок ВЭФа братьям белорусам.

Последним из салона «Волги» в квартиру был бережно и торжественно внесён портативный телевизор «Юность».

– Владей! – пророкотал Александру отец, довольный произведённым эффектом. – Только что к нам в ОРС поступили!

Чайник, заправленный водой из десятилитровой пластмассовой канистры, вскипел. Все уселись за стол и смели с тарелок сыр, колбасу, шпроты с маринованными огурчиками, сладкие болгарские помидоры из пузатой банки и прочее. Особенно, за милую душу, ушли разогретые в сковородке на электроплитке голубцы.

После этого угрюмый Миша укатил на своём «уазике» обратно в город, и куда-то подалась на «Волге» Альбина Феоктистовна. Тем временем Шишкин-старший и Шишкин-младший занялись оконными карнизами.

– А вы как меня нашли? – озарило наконец-то Александра спросить. – Да ещё столько всего накупить! – Он обвёл рукой новый интерьер.

– Ха! – самодовольно изрёк с табуретки Шишкин-старший, орудуя молотком. – Да ты уехать не успел, как мать начала меня изводить. Тре-е-вога! Всеобщая мобилизация! Позвонил я Потапу Потаповичу, поинтересовался. Про выделенную тебе квартиру узнали. Ну, подкупили барахла, меблировки. А тут… Подъехали к школе, там какой-то замухрын и показал, где ты обосновался. Хорошо! Рядом! – Отец излучал оптимизм.

Вернулась мать. Следом Володя занёс два сверкающих оцинкованных ведра, набитых всякими кульками и бутылька́ми, огромный веник и красный эмалированный таз. Александр подивился факту материнской телепатии и мысленно затушевал в своём списке сразу несколько строк.

Маман тут же взялась гладить шторы, расстелив на кухонном столе вчетверо сложенное казённое одеяло. Одновременно отслеживала ход обустройства жилища сына. Обустройство осуществлялось в шесть рук. Шишкин-старший и Шишкин-младший продолжали прилаживать над окнами карнизы для штор, а Володя оказался на подхвате у маман Шишкиной: что принести, кому чего подать, как расставить мебель.

– Три комнаты – это хорошо! – вещала, водя утюгом, Альбина Феоктистовна. – Вот это, Сашенька, будет твоим кабинетом, – ткнула она пальцем в «первую залу». – Володя, стол, стулья и кресло – сюда! И торшер! Его – к креслу, в этот угол, к отапливаемой стене! В тихий зимний вечер здесь приятно будет посидеть с книгой. Так… А кровать – в дальнюю комнату! – Маман Шишкина отставила утюг и прошагала во «вторую залу». – Да! Это – спальня. Шифоньер, Володя, сюда. И пожалуйста, – она брезгливо оглядела армейскую койку, – разбери и вынеси на веранду этого панцерного уродца! Боже мой… Сашенька! Ты спал на этом под сиротской дерюгой! Как хорошо, что я захватила твоё любимое одеяло! А это простыни?! Креста на них нет!

Шишкин-младший пожал плечами. «Простыни как простыни… Крестов на них действительно не выткано». Ему было стыдно перед ухмыляющимся Володей, и он пробовал дерзить.

– Маман, какие будут указания по поводу третьей комнаты? Может, пока её украсить стулом?

– Не умничай! Эта комната пригодится со временем.

– Интересно…

– Ничего интересного. Тебе тут три года жить. И почему бы, например, нам с отцом не погостить у тебя во время отпуска. Летом здесь, в деревне, так хорошо!

Альбина Феоктистовна мечтательно подняла взор к потолку.

– Поставим сюда пару раскладушек, во дворе – шезлонг. Конечно, ликвидировав все эти заросли сорняков… А вот мы, Саша, за деревней водоём какой-то усмотрели. Озеро, да? Прекрасно! Там, я заметила, такой широкий песчаный пляж. Да, летом здесь курорт!

Под Шишкиным-старшим затрещала табуретка. Устояв при упоминании раскладушек, уж на этих-то словах Шишкин-старший чуть было не сверзился с оной. Понятие курорта у «железнодорожного генерала» давно ассоциировалось с фешенебельными здравницами МПС на черноморском побережье. С трудом устоял на другой табуретке и Шишкин-младший, придерживающий карнизную конструкцию. Ни хрена себе! – избавился от опеки предков, называется! Да и вообще-то летом у учителей отпуск. Это что же – и летом здесь торчать?!

Когда с наведением уюта было фактически покончено, «СЭС-маршал» Шишкина лично обследовала «удобства во дворе» и самолично засыпала «объект» и подступы к нему чем-то белым и удушающим, в сравнении с которым хлорная известь – амброзия.

Затем, грустнея на глазах, Шишкины-родители снова попили с сыном и «Болодей» чаю и отбыли восвояси.

Шишкин-старший, правда, порывался повидать председателя колхоза и высказать ему почтение. Но всё это время сновавшая на своей половине двора соседка Татьяна, через забор поручкавшаяся-таки с Шишкиным-старшим, сообщила, что ещё вчера, увы, Потап Потапович с утра укатил в райцентр, а потом заехал в соседний совхоз, откуда позвонил в правление, что там и заночует. «Ихний председатель с нашим – ба-альшие приятели! – многозначительно пояснила Татьяна. – Как же без вечерних посиделок-разговоров…»

Маман Шишкина демонстративно рассматривала соседку Александра и, нахмурившись, косилась на сына. А ему со злостью вспомнилась та давняя, школьная, мамашина реплика в адрес Наташи. Господи, да когда же утихомирится! Да-а… Анекдоты про свекровь на слезах невесток взращены… Как хорошо, что в обозримом будущем он и в мыслях не держит никакой женитьбы! С родной маманей это добром не кончится, хоть самую золотую и кроткую избранницу ей выдай.

И когда «Волга» с родителями скрылась с глаз, Александр вздохнул с облегчением.

А уж когда растянулся на полутораспалке…

– Жизнь прекрасна! – изрёк Шишкин-младший. Он был сыт и доволен, словно по мановению волшебной палочки, возникшим уютом в жилище.

Исчезла казённая гулкость пустого помещения. В углу на кухне урчал холодильник, оберегая массу всего сплошь калорийного и питательного, абы «драгоценная кровиночка» не загнулась от «скудной деревенской пищи» (цитаты). Над ухом радиостанция «Маяк» звенела из транзистора задорными голосами солистов вокально-инструментального ансамбля «Самоцветы», который радостно напоминал, что и весь ансамбль, и все радиослушатели сейчас там, где ребята толковые под бодрыми плакатами, да и вообще у настоящих романтиков Страны Советов адрес – ни дом и ни улица, а весь Советский Союз. А кто бы в этом сомневался!..

В воскресенье, ближе к вечеру, когда Александр, под звуки последнего западного писка – льющиеся с катушек «Романтика» игривые хиты группы «Арабески» – продолжал строчить план-конспекты, в двери деликатно постучали.

– Заходите, открыто! – выкрикнул Шишкин-младший и с интересом уставился на входную дверь. Он в «первой зале» письменный стол переставил так, чтобы сидеть лицом к дверям. И получилось, кстати, куда удобнее, чем тут маман распоряжалась. Свет так же, как саннормами регламентировано, падает с левой стороны, но по продолжительности освещённости солнцем получается дольше.

В дверях возникла директриса.

– Ой, – вскочил Александр. – Валентина Ивановна! Здрасьте!

Он повернул регулятор, убавляя до минимума музыку.

– Здравствуйте, Александр Сергеевич, – церемонно кивнула директриса. – Вот мимо шла, да решила лично удостовериться, как вы обустроились, что необходимо, а то ведь поскромничаете… – Но глаза её выдали. Понятно, что сгорала первая на селе дама от любопытства в связи с субботним прибытием к молодому учителю родительского «каравана». Взгляд обшаривал каждый угол. Александр еле спрятал невольную усмешку.

– Ну что же… Вполне… Молодцом… – Осмотром директриса осталась явно довольна. Перевела очи на заваленный тетрадями стол. – Вижу, к урокам готовитесь? Похвально. Ну, не буду отвлекать.

Она величественно направилась к дверям, но на полдороге остановилась.

– Да, совсем запамятовала… Утром, Александр Сергеевич, к вам Егор Потапович Писаренко подъедет. Уж не обессудьте, что рано, часов в пять. Колхоз в город машину за углём отправляет, но и по пути надо будет на базе облоно получить лингафонный кабинет. Я Егору Потаповичу доверенность выписала, а вы уж, пожалуйста, поезжайте с ним, посмотрите там учительским взором комплектность, а то шофёр есть шофёр. И получит абы что, а уж как довезёт – одному богу известно.

– Без вопросов, Валентина Ивановна, – с готовностью отозвался учитель Шишкин. В город ему после родительского визита захотелось неимоверно.

Однако иезуитству директрисы изумился. Интересно, эта идейка возникла в её голове только что или нет? Если только что – совершенно непонятно, почему и зачем. Получается, что названный Писаренко вполне мог получить и привезти лингафонный кабинет без него, горе-надсмотрщика Шишкина.

А если не только что? Тогда и вовсе «рекбус-кроксворд»! И легко объяснимое любопытство по случаю прибытия родительского «каравана», конечно, повод для посещения на дому молодого учителя, но не главный. А главный какой? И тогда для чего это «совсем запамятовала»? А как и вправду бы запамятовала? Задолбил бы в окно или в двери тогда шофёр Писаренко в пять утра, а потом бы матюгался в кабине, дожидаясь, пока ошалелый спросонок пацан-учитель соберётся… Не-е-ет… «Совсем запамятовала» – не фигура речи. Это же классический детективный приём сбить следствие с верного пути! Но тогда идейка и впрямь спонтанна! Тьфу ты, голова наперекосяк!

Проницательный читатель догадался? А вот главному нашему персонажу проницательности пока недостаёт, хотя и детективами, так сказать, обчитался. Молод ещё, жизненного опыта маловато. Ничо, скажет умудрённый жизнью читатель, были бы кости, а мясо нарастёт! Хм… Где-то это мы уже недавно слышали… Пока же уже хорошо, что унылое сожаление об уютном комсомольско-обкомовском кабинетике растворилось без следа.

Даже можно сказать, что в масштабе двух урбанизированных субъектов обозначилась вполне удобоваримая смычка города и деревни, пусть и без громкого оркестрового туша, разлетающегося окрест. Дополнительные проверки на прочность этой смычки оставим пока в покое.

Безусловно, что на примере армавирского явления народу эта смычка более наглядно прослеживается. Уж тут баба Мотя – всеми уважаемая Матрёна Филипповна Куклина – наш главный свидетель и участник. Но учитель труда и автотракторного дела Сергей Александрович Ашурков, выпускник индустриально-педагогического факультета далёкого Армавирского пединститута, не есть основной персонаж нашего повествования. Мы ведём речь о земляке.

Хотя, откровенно говоря, в нашем краю понятие «земляк» звучит условно. Вот нагрянули с запада казаки-первопроходцы, про которых разве что былины не сложены. Всё тут завоевали, всех под руку Большого Белого царя подвели… Пришли, стало быть, тридцать три богатыря и всех местных победили. А местных-то было, мягко говоря, несколько поболе. И вряд ли удалось бы чудо-богатырям даже пару ночей переночевать – времена были простые: чик! ножиком вострым по горлышку; вжик! стрелою меткой между лопатками – тут и былинам всем конец. Однако местные народцы оказались вполне доброжелательным людом. Пусть встретили на первых порах настороженно, но приняли достойно, без особых «чик» и «вжик». И куском мяса поделились, и самых красивых девок в жёны отдали, что и вовсе отношения в родственные перевело. Не сглупили обе стороны – и пошла жизнь нормальная. Так до сих пор и идёт.

Опять же, к примеру, декабристов взять. Ну, вот, чего мы в князей- графьёв вцепилися? Пригнали в наши края горстку высокорожденного дворянского бомонда за то, что он крамолу супротив самодержавия ковал. Допустим, что даже что-то получше выковать хотел, но какой действующей государственной власти это понравится? Хотя речь не об этом. Пригнали не только пару десятков бомондных. Средних и младших офицеров (11 разрядов по суду!) в солдаты разжалованных, как и солдатского брата – помимо тех, кого на Кавказскую войну отправили, – тут уже счёт на сотни. И что же дальше? Много князей голубых кровей на самом деле во глубине сибирских руд кайлой махало? Да нет. Поначалу кинули их овраг огромадный засыпать. Но, видимо, выходило плохо, коли он до сих пор никуда не делся. Акварели в остроге писали, местную ребятню грамоте учили, огородничали, книжки из города Парижу выписывали, народный быт изучали. А потом и вовсе бомондных в родные дома-имения вернул-помиловал государь-император. А кто кайлил, тот так и остался, укоренился окончательно на сибирской земле. И полтора с лишним уж века их потомки здесь. Земляки? А кто же ещё!

Шишкин-младший даже вспомнил, что ещё в 1828 году (и трёх лет не прошло после восстания на Сенатской площади!) основателя декабристского «Союза спасения» Александра Муравьёва городничим в Иркутске назначили, потом и до губернаторской должности возвысили. В общем, как и нынче, номенклатурная верхушка, чего она ни натвори, лёгким испугом отделывается. Народная мудрость в действии: «Баре дерутся, а чубы у холопьев трещат».

Однако остановимся в исторических экскурсах, пока лейб-гвардия историков и краеведов не забросала каменьями.

Вернёмся в дорогое сердцу Чмарово и кое-что подытожим. Про смычку города и деревни. Как победу духа над плотью. И запишем это как второй подвиг главного героя нашего эпоса Шишкина Александра.

 

Подвиг третий

Укрощение ландрасского вепря, или Сафари местного розлива

1

Апельсиновый «москвичок с шиньоном» тяжело взобрался на бугор и привычно замер перед открывшейся внизу панорамой родного села.

Зоотехник Семён Михалыч Кобылин и его помощник Васька Анчуткин возвращались в родное село. Довольные. С редким чувством исполненного долга. Точнее – ответственнейшего поручения председателя колхоза Потапа Потаповича. Председатель успешно сторговал в соседнем совхозе молодого, мощного кабанчика-производителя. Кобылин на месте тщательно осмотрел приобретение. Будущий фаворит родного свинопоголовья оказался отменно здоров и жизнерадостен. Семён Михалыч и Васька аккуратно загнали кабанчика в грузовой отсек «москвича» и покатили домой. Всю сорокапятикилометровую дорогу трёхсоткилограммовое сокровище породы ландрас вёло себя на редкость спокойно. И это радовало пятидесятипятилетнего зоотехника и его восемнадцатилетнего помощника.

За роскошные будёновские усы, а больше за совпадение имени-отчества (они усы-то и породили) и подходящую фамилию, сельского ветеринарного светилу кликали Командармом, а вверенное ему колхозное стадо ехидно обзывали Первой Конно-рогатой. Иногда это краткое наименование разворачивали в полное: Первая Конно-рогатая свинская армия особого полёта – ведь понятно, что колхозная живность не ограничивалась только лошадьми и крупнорогатым поголовьем. А нарастающий отряд свиноматок и, соответственно, поросят? А трепещущая сотнями крыл кудахто-гага-крякающая птицеферма? Так что полное наименование справедливо учитывало все подразделения обслуживаемого Михалычем войска колхозной живности. Но публично озвучивалось это полное наименование только тогда, когда Командарм Кобылин где-то прокалывался. И чаще всего в этих проколах был замешан зелёный змий.

Выключив зажигание и привычно протрещав «ручником», Кобылин повернул продублённое солнцем и ветром круглое лицо к узколицему молодому помощнику.

– Чего у нас, Василий, на закусь-то?

– Но дак… – Васька суетливо выволок из-за спинки сиденья холщовую сумку с намалёванным на ней чёрным растрёпанным страшилищем. Впрочем, такие же чёрные буквы под портретом утверждали, что это Алла Пугачёва.

Из сумки Васька извлёк завернутые в газету толстые ломти подового хлеба, проложенные аналогичными по толщине, радующими глаз ломтями вареной свинины. Появились на свет и скромный, с две сигаретные пачки, брусок сала с прожилками и пара свежих пупырчатых огурцов величиной с недозрелый кабачок каждый.

– Молодец баба Дуся, – похвалил Михалыч Васькину мать и, покряхтывая из-за внушительного живота, упирающегося в рулевое колесо, выволок из-под своего сиденья тряпичный свёрток. В руках булькнула поллитровка горькой настойки «Стрелецкая».

– Пошарь-ка, Василий, в бардачке, где-то там тара была.

Помощник шустро порылся в отделении для перчаток, где сроду оных не водилось, зато лежали всякие ценные вещи, типа запасных свечей зажигания, электролампочек для «москвичёвских» фар и т. п.

Протянул Михалычу замурзанный «охотничий наборчик» – вставленные друг в друга «матрёшкой» полиэтиленовые стаканчики, облюбовавшие «бардачок» апельсинового «шиньончика», скорее всего, ещё до нашей эры.

Зоотехник отделил от липкой полудюжины два самых объёмистых стаканчика, раскупорил бутылку, мгновенно наполнившую тесную кабину «москвичонка» резким лекарственным запахом неизвестных трав, аккуратно налил в один стаканчик и протянул помощнику.

– Держи.

– Не, Семён Михалыч, я…

– Держи, сказал! Тебе, пацан, сколь лет? Осьмнадцать тока-тока минуло, а мне? В три раза больше! Да я тебе в деды гожусь, так что слушай старших!

Васька покорно взял стаканчик. Михалыч наполнил второй, пристроил бутылку меж сиденьями. Недовольно посмотрел на помощника, качая головой:

– Запомни, Василий: обижать родное село негоже – примета плохая. Традиция имеется – треба её соблюсти. Так что, Василий, с прибытием в родные улусы! – Михалыч, кряхтя, потянулся своим стаканчиком к Васькиному.

Беззвучно чокнулись. Выпили. Васька тут же вцепился в огурец, вытирая кулаком с зажатым в нём опорожнённым стаканчиком выступившие на глазах слёзы. Михалыч же только крякнул.

– А загляни-ка, Василий, ещё в бардачок. Где-то там перочинник был…

Васька освободил руку от стаканчика, суетливо зашуршал всякими бумажками, которых тоже в «бардачке» хватало. Подал наставнику «перочинник» – складной нож, называемый в обиходе «лисичкой», видимо, из-за формы рукоятки – пластмассовой фигурки бегущей Патрикеевны. Михалыч неторопливо отрезал потемневшим от времени лезвием «лисички» ломтик сала, задумчиво зажевал, обозревая привольно раскинувшееся внизу Чмарово.

– Михалыч, а кто это придумал-то? – энергично жуя хлеб с мясом, спросил Васька.

– Чево придумал?

– Ну вот, – Васька потряс стаканчиком.

– Издавна так ведётся, – степенно отозвался Кобылин. – Казачья традиция. Уходил казак в поход – провожала вся родова. Тут тебе и под бурку, и под шашку, и шапошная, и придворная – во дворе, значит. А далее, понятно – на посошок, и уздечная, и стремянная, и седельная, а ещё – на ход ноги, на коня, привратная – это перед выездом за ворота. Опосля станичная – кады казак со станичниками прощается. А то и ещё забугорная или закурганная – это ежели за селом провожает подруга гулевая с чаркой и закуской. А возвращался хлопец – как не омыть душу при виде родимого дома, коль живой возвернулся.

– Ох-ре-неть… – Васька с восхищением посмотрел на энциклопедически представшего перед ним наставника. И тут же хихикнул: – Ну мы-то не из похода военного. До соседнего села да обратно…

– Ты… это… не кощунствуй! – тут же прикрикнул на парня Кобылин. – Традиции старинные – камень краеугольный! Это вы, племя стоеросовое, – танцы-шманцы, девок обжиманцы. Только этим бошки и забиты. Да ещё – как бы из родимого дома в город сбежать! А тут кто будет? Эх… ёлочки точёные… безлюдеют села… скудеют… Зато в городе нахлебников прибавлятца… Да… Ну, чево сиднем сидишь? Наливай по второй!

Васька наполнил стаканчики, но только ко рту и поднесли.

Рядом, пронзительно заскрипев тормозами и пшикнув сжатым воздухом, остановился «стотридцатый» ЗиЛ, в самосвальном кузове которого на куче угля громоздились три продолговато-плоских фанерных ящика.

Собственно, это и не «ЗиЛ-130», а его мытищинский «клон» ММЗ-555, но какая разница? Бело-голубая «морда» – такая же. А вид – боевой: отыскать на капоте, облицовке радиатора и пузатых крыльях гладкое заводское естество – проблема! Для колхозного автопарка – общая.

Вот только «москвич» местного «зоотэхника», сравнительно недавно сошедший с конвейера Ижевского автозавода и счастливо приобретённый правлением колхоза, выглядел товарно. Единственный и неповторимый в селе апельсиновый «шиньон» – грузовой вариант легковушки, с двухместной кабиной и возвышающейся позади неё квадратной будкой («шиньоном») для перевозки разного не очень большого груза, – ещё блистал заводским лаком и никелем. Остальной автотранспорт колхоза «Заря ХХII-го партсъезда» с центральной усадьбой в Чмарове перворожденной заводской блеск-красотой похвалиться не мог. И вовсе не по причине напряжённого сельского труда во всепогодных условиях.

Основная причина – известная. Одной из её ипостасей являлась свято соблюдаемая всей колхозной водительской братией (да и вообще всеми местными, возвращающимися домой автотранспортом) «традиция»: откуда бы не катила в родное село машина, – на сопочке перед Чмарово транспортная единица замирала, а все обитатели её нутра, включая в безусловном порядке и бравого шофёра, степенно «раздавливали» бутылочку-другую за возвращение в «родные улусы».

В общем, колхозные автомашины – грузовики и автобус «пазик», санитарная «таблетка» и прочие, изобиловали закрашенными царапинами, правлеными вмятинами, заваренными местными умельцами крыльями и радиаторными решетками, восстановленными в столярке дощатыми бортами. Увы, чаще упомянутая «традиция» опережала рихтовку и покраску автотранспорта по итогам предыдущего соблюдения «ритуала».

Ах, да… Зоркое читательское око зацепилось выше за «зоотэхника»? Ошибки нет. Исключительно через «э» произносят на селе название столь важной профессии. Как на флоте – не ко́мпас, а компа́с. В общем, мало ли в каких монастырях какие уставы. Вот и «мэтэмэ» звучит совершенно по-другому, чем требует произношение на русском аббревиатуры МТМ.

Но мы отвлеклись от остановившегося подле «москвича-шиньона» самосвала.

– Ба, какая встреча! – с водительской подножки грузовика тяжело спрыгнул Потапыч-второй – ровесник Кобылина. Внешне с ним даже схожий: такой же седой чубчик на макушке, внушительный «авторитет», нависающий над брючным ремнём, крепко сбитая коренастая фигура. Усы, правда, не будёновские – покороче.

Он тоже покопался под сиденьем и двинулся к легковушке с «тормозком» – видавшим виды маленьким фибровым чемоданчиком, который когда-то называли «балеткой», наверное, потому, что в такой чемоданчик, и вправду, кроме пары балетных тапочек мало ещё чего затолкаешь. Но поллитровка «Русской», два огурца, чищеная луковица, три варёных картофелины, полукаравайка ржаного хлеба и ломоть сала размером в половину ладони Потапыча-второго (а ладошка у него – малую саперную лопатку видели?) – в «тормозок» поместились.

– Слышь, учитель! Сергеич! – обернулся Потапыч-второй к кабине «ЗиЛа». – Вылазь, двигай сюда.

Почему Потапыч-второй? Это по паспорту Егор Потапович Писаренко, а в жизни, други мои, иначе – никак. Потому как Потапыч-первый – это всем Потапычам Потапыч.

Потап Потапович Непомнящих, как уже было сказано, – председатель колхоза, депутат областного Совета депутатов трудящихся и член бюро областного комитета партии. А чего вы хотели? Колхоз – миллионер, одно из основных хозяйств областного аграрного производства. У иных – миллион убытков, а у могучего фигурой и повадками Потапа Потапыча и нива колосится, и лесозаготовительная бригада на делянке мотопилами орудует, и в озере близ Чмарово другая бригада, рыболовецкая, неводами карася шарит. Опять же, не забывайте про Первую Конно-рогатую армию: всему району на зависть копытами топотит, мычит, блеет, хрюкает и крыльями машет… Вот так!

Из кабины самосвала появился Сергеич – ну вы поняли кто. Потянулся, разминая затекшие от длинной дороги косточки.

Потапыч-второй раскрыл «балетку» на капоте «москвича». Вынув из чемоданчика газету, по-хозяйски застелил импровизированный стол, принялся выкладывать свои запасы. Из кабины «шиньона» уже выбрались Кобылин и Васька Анчуткин. Поздоровкавшись с подъехавшими за ручку, немедля присовокупили к снеди Потапыча-второго остатки своих яств.

Потапыч раскупорил «Русскую» и наполнил четыре стаканчика.

– Ну, за возращение! – Повернулся к учителю. – А ты чего, Сергеич? Не менжуйся, от коллектива не отрывайся. Это, мужики, Сергеич, учитель наш новый. А это, Сергеич, наша ветеринарная надёжа. Знакомься.

Познакомились взаимоуважительно.

Молодой учитель взял четвёртый стаканчик. Чокнулись. Выпили.

– Закусывай, Сергеич, – заботливо протянул половинку огурца и хлеб с салом Кобылин. – Мы-то уже жевнули, теперь душа табачку требует. А ты-то, Сергеич, не куришь?

– Нет.

– Оно и правильно, – сказал Потапыч, выпуская густую струю дыма, – от курения, окромя вреда, никакой пользы. Как и от этой заразы, – он кивнул на ополовиненную бутылку.

– Но потреблям же! – засмеялся Васька.

– Для аппетиту, – назидательно поднял вверх палец Потапыч-второй, – а также по традиции и с устатку. Вона, какая дорога была и сколь хлопот. А куда вас носило? – Он снова наполнил стаканчики.

– К соседям ездили. За племенным кабанчиком. Председатель закупил, а то наши-то измельчали. Свежий приплод нужен.

– Это правильно, – согласился Потапыч. – И чо, взяли?

– Но, дак, – важно кивнул Кобылин на будку «москвича». – Сидит милый, ждет своего часа. Ценнейшая порода – ландрас!

– Это как же? У нас не было, а у них есть? – вскинул брови Потапыч.

– Соседский председатель… да ты ж его знашь! Поездить любит. Всё передовой опыт изучат. Вот где-то и надыбал. Грит, мол, с самой московской выставки выписал. И себе, ну и, понятно, другану своёму, нашему Бычаре… – Михалыч осёкся и посмотрел на учителя.

– Всё нормально, Михалыч, – снисходительно сказал Потапыч-второй. – Сергеич – он с понятием… Да и уж слыхал небось, что в народе так председателя кличут, когда раздраконит.

Но тему сменил:

– А завидная у кабанчика доля! Кабы меня так – с доставкой к бабам, мол, давай, мужик, займись делом! И чем больше окучишь, тем боле тебе слава и почёт! Ну, чо, за любовь, ли чо ли? – поднял он стаканчик под общий хохот.

Через десяток минут была допита и початая «Стрелецкая».

– Однако пора и домой, – деловито сказал Кобылин, – ещё кабанчика надо сдать.

– Ага, – согласился Потапыч-второй. – Нам с Сергеичем тоже с разгрузкой в школу надо успеть, пока Терентьич домой не ускрёбся.

– А чего везёте? – спросил Васька, оглядывая ящики в кузове самосвала.

– Это лингафонный кабинет, – ответил Шишкин, – для занятий иностранными языками.

– Чего-чего? – переспросил Кобылин.

– Лингафонный кабинет. Класс оборудуем: на каждой парте – микрофоны и наушники, а на столе учителя – магнитофон и пульт для прослушивания. Для отработки правильного произношения каждым учеником иностранных слов.

– Серьёзная техника, – покачал головой Кобылин. – Давно пора, а то нашей ребятне с городскими тягаться трудно, особливо по иностранному языку. У нас, почитай, все предметы преподаются урезанно, не то что в городе. Вот и поступи сельское дитя опосля такого обучения в институт.

– Ниче, Михалыч, – хлопнул зоотехника по плечу Писаренко. – Твоя младшая, Люська, вон какая светлая голова – куда хошь поступит! Ладно, мужики, поехали!

Потапыч-второй завернул остатки снеди в газету, сунул сверток вместе с пустыми бутылками в «балетку», очистив тем самым москвичёвский капот. Ветеринарная парочка тем временем уже уселась в кабину. И легковушка резво рванула с места.

– Эва, полетели, как на пожар! – недовольно проводил «шиньон» взглядом Потапыч-второй. – Вот, Сергеич, чего делать не следует. Быстро поедешь – медленнее понесут.

Молодой учитель согласно кивнул, забираясь в кабину грузовика. Когда самосвал тронулся, апельсиновое пятнышко ветеринарного «москвича» уже виднелось далеко впереди, почти у отворота с шоссе в село.

А Потапыч-второй машину не гнал. Он вообще не любил быстрой езды, хотя вполне мог бы посоревноваться на автостраде с иной легковушкой. Знающие водилы не зря прозвали «стотридцатку» королевой дорог или ласточкой. Сейчас же Потапыч и вовсе сбросил скорость: скоротечное возлияние над панорамой родного села заметно ударило Потапычу по мозгам. Шишкин-младший это чувствовал и по себе – тоже, чуть ли моментально, закосел на голодный желудок.

Они с Потапычем из Чмарово выехали ещё затемно. Пока добрались до города, пока получили на складе оборудование лингафонного кабинета, пока загрузились на карьере, – отстояв очередь! – углём для колхозной котельной… Только ящики с лингафонным кабинетом пришлось трижды грузить-разгружать – не сыпать же уголь на них. Ну а потом так в две головы решили: пожуем позже, а двигать обратно надобно шибче, дабы вернуться не в потемках. Шишкин-младший домой-то заскочил на минутку – набил сумку магнитофонными катушками – не помирать же деревенскими вечерами без любимой «попсы» и рока.

В дороге же как-то переголодалось: Потапыч посасывал папироски, а Шишкин – «долгоиграющие» конфетки – мятные леденцы и «барбариски», которые всегда таскал в карманах.

В общем, «приняв на грудь», Потапыч-второй не рисковал: осторожно спустил машину с бугра и неспешно покатил к селу. Посему с трассы свернули лишь спустя четверть часа после расставания с зоотехником и его помощником.

А надо сказать, что отворот в село – примерно посередине того отрезка шоссе, который огибает Чмарово. Шоссе в село не заходит – бежит с запада на восток, метрах в пятидесяти выше северной окраины. Село – в низине, под сопочной грядой. Это их тут и кличут буграми, потому как сопками назвать язык не поворачивается – не столь круты и высоки. Бугры да бугры и есть. Но спуск от них к селу заметен.

А уж оно – широко и привольно раскинулось по огромной долине. От полноводной реки, правда, далековато, зато уже упомянутое обширное озеро – прямо за околицей. А за ним – тайга. Так и начинается, без каких-либо предисловий. Высоченные сосны заслонили дорогу на юг – это там, в трёх десятках километров от Чмарово, река. Но уже не по долине катит, а разрезает скалы. Ну а дальше уже натуральные сопки, сопки, сопки – в сосняке и кедраче, с непроходимой чащобой багуловых и прочих кустарниковых зарослей.

Потом, через четыре сотни километров, за хребтом-становиком, тайга уйдёт к западу, уступая место степи. Но там уже граница, дальше – Поднебесная со своею Великой стеною и прочими атрибутами.

Однако вернёмся на центральную трассу у Чмарово.

Слева, чуть отступив от шоссе и отворота в село, стоит уже упомянутый в нашем повествовании двухэтажный блочный дом на шестнадцать квартир, к которому примыкает отгороженный забором из бетонных плит мини-городок военных строителей: казарма на роту, стандартная передвижная котельная на мазуте, отапливающая и казарму и шестнадцатиквартирник, гараж-ангар с обширным навесом для автотехники, складские помещения. Рядом вознеслась водонапорная башня, больше напоминающая крепостной бастион, – десятиметровая, кирпичная, оштукатуренная, под островерхой крышей, где обустроилась туча голубей, кормящихся в основном с солдатского пищеблока. Котельная – это всеобщее благо: и военных строителей, и колхоза.

А справа, за пустырем, в некоем подобии парка из разросшихся тополей и кустов акации, отделённых от пустыря бело-голубым штакетником, монументально смотрится колхозная гордость – Дом культуры. Два высоких этажа, четыре квадратные колонны на входе, массивные, с помпезной резьбой по дереву двустворчатые двери. По бокам прилегающей к ДК просторной заасфальтированной площади – пара уличных фонарей: бетонные «карандаши» с загнутыми книзу «ложками» светильников – в областном центре точно такими оборудованы все центральные улицы. Только в городе на «карандаши» ещё троллейбусные провода понавешены, ну и, понятно, сами «рогатые» по улицам бегают. А здесь рогатые без кавычек – к фонарным столбам подходят, трутся боками. Но это – крайне редко, характерной картиной местного сельского пейзажа не назовёшь. Стадо с выпаса другой дорогой ходит, поэтому лишь наиболее блудячая единица КРС может тут оказаться, случайно, да и то ненадолго: ещё и пару лепешек не уронит, а уже прилетит с хворостиной хозяйка, и – конец коровьему променаду подле центра колхозной культуры.

Отворот с шоссе до этой самой площади перед ДК, как и она, тоже покрыты асфальтом, заканчивающимся подле левого фонарного столба. Здесь дальнейший путь круто поворачивает направо и далее уже разбегается в глубь села – и влево, и прямо, и наискосок, через мостик, к самому центру – к сельсовету и правлению колхоза, к сельскому магазину, который по-прежнему обзывают сельпом, хотя сельское потребительское кооперативное общество уже давно приказало долго жить.

В общем – круто вправо от фонаря и прямо – и вскоре подкатишь к школьному хоздвору, где и требовалось разгрузить лингафонное оборудование.

Но Потапыч-второй и учитель Шишкин до школы не доехали.

– Это чо жа такое? Ты гляди, Сергеич! – Потапыч сбавил скорость до черепашьей. Грузовик буквально подполз к площади перед ДК.

Глазам предстала удручающая картина.

Апельсиновый «москвич» прочно впечатался в бетонный столб, почти наполовину обняв его передним бампером и радиаторной облицовкой. Под вздыбленную и измятую, словно лист бумаги, крышку капота устремил печальный взор зоотехник Кобылин. Неподвижный, как столб, его плечом подпертый. Дверцы будки-«шиньона» распахнуты настежь, демонстрируя пустоту.

Потапыч и Шишкин выскочили из кабины самосвала.

– Михалыч! Ты как? – заорал Потапыч-второй. – Ни хрена поцеловались!

Зоотехник угрюмо взглянул на подбежавших и снова устремил глаза в моторные внутренности «москвича».

– Эх-ма… А такая красота была… – Потапыч сокрушённо обошёл легковушку. – Да как же тебя угораздило? В поворот не вписался?

Кобылин продолжал угрюмо молчать.

– А Васька чего? – тревожно спросил Потапыч.

Кобылин достал из кармана мятую пачку «Примы», выудил из неё сигарету, чиркнул спичкой.

– А чего Васька? Васька – ничего… Тут, паря, ситуация похлеще… – ещё более помрачнев, изрёк, наконец, зоотехник.

– Ну?!

– Чо «ну»? Сам, што ли, не видишь… Кабанчик-то выскочил и – как дунул! – Кобылин повернул голову в сторону ближайшего проулка и безнадежно махнул рукой.

Потапыч-второй, тоже уже раскочегаривший папироску, перекинул её из одного угла рта в другой и, приседая в смехе, хлопнул себя руками по бедрам.

– Но вы дали! И последний целый аппарат кокнули, и кабанчика упустили! Хо-хо-хо!!

– Чо ты ржёшь, мерин! – недовольно произнёс зоотехник. – Ржёт, а не понимат последствий. – Это он уже Шишкину. – Председатель, конечно, за «москвича» меня убьёт, а вот попробуй теперича ещё эту скотину безрогую по деревне отловить. Это же таран – везде пройдёт, и хрен его остановишь, к тому же контуженного… от удара. Замок-то, Сергеич, на задних дверцах хлипкий – то ли от удара распахнулся, то ли его кабан вынес… Да уж… Васька вслед рванул, но, эх-ма… куды там… Скоро уж ночь на дворе…

– Михалыч! – тревожно прохрипел Потапыч-второй. – Кажись, председатель катит…

К месту происшествия, в быстро подступающих сумерках, из центра села летел «уазик». Сверху, от ДК, Потапыч-второй его узрел моментально и тут же «трезво» оценил нарастающую опасность:

– Ты погляди… Уже доложили!.. Слышь, Михалыч, надо бы нам… того… Унюхает нас председатель… Ты… это… – Потапыч-второй бросил последнее зоотехнику уже со своего водительского места, – держись, Михалыч… Бог не выдаст, свинья не съест…

«ЗиЛ» взревел и резво покатил в сторону школы.

– От ведь беда! – прокричал через рев двигателя Потапыч-второй Шишкину. – Ни одной целой машины в колхозе не осталось! И кабана теперь этого лови всем кагалом! Ну… даст председатель прикурить! А чего ты закатывашься, а? – недоумённо уставился он на улыбающегося учителя, бросая на дорогу лишь косые взгляды.

– Да, вот, смешно. «Свинья не съест» говорите, а свинья как раз и бегает по селу!

– Не свинья, а кабан! Племенной! Танк врангелевский!! Надо – и затопчет, и сожрёт! – проорал, округляя глаза, Потапыч-второй. – Ба-аль-ша прамблема злодея словить!

– А что, у ваших ветеринаров усыпляющих ампул, которыми в животных стреляют, нет?

– Ты каво, Сергеич, чудишь? Откель они у нас тут? Эх, вы, городские… – Потапыч-второй сокрушённо мотнул головой и ударил по тормозам, от чего Шишкин чуть не стукнулся лбом о ветровое стекло. – Вылазь, приехали! Иди, ищи своего Терентьича, будем ваше добро сгружать.

– А как всё-таки кабанчика-то ловить? – Шишкин спрыгнул с подножки и посмотрел на водителя самосвала через открытую дверцу.

– Загнать в крепкий угол и – сетью! – решительно заявил Потапыч, стукая кулаком по рулевому колесу. – Но это – дело десятое. А вот в селе его надыбать… Да ишшо и неизвестно, в селе ли. А как уж рванул куда?!

– Куда? – эхом повторил Шишкин.

– Да хоть куда! Ладно, ежели обратно к соседям почешет, а ежели на родину? – округлил глаза Потапыч. – Вона, кошки и собаки из любой дали возвертаются, хоть с завязанными глазами их увези, опять же птицы к нам, говорят, из самой Африки летят. И сюды, и обратно. Легулярно, как Аэрофлот! Эх-ма… его бы тока засечь да по-умному загон организовать!..

– Да-а… Сафари! – снова заулыбался Шишкин.

– Чево?!

– Сафари, говорю. Вид охоты такой в Африке.

– Какая охота, Сергеич! – Потапыч вновь посмотрел на учителя, как на недоумка. – Ты, Сергеич, хотя бы представляшь, сколь колхозных рубликов за этого хряка уплочено? Тыщи! Эх, вы, городские, городские… Ничо-о… Ежели не сбежишь обратно к себе в город, – пообтешешься у нас тут… со временем.

Он вылез из кабины, достал очередную папироску.

– Ну, давай-давай, зови Терентьича, а то мы здеся до полной темноты простоим. Мне ж ещё уголь надо ссыпать у котельной. Охотник ты наш африканский…

Шишкин убежал.

– Эх-ма… – тяжело вздохнул Потапыч-второй, смоля папиросой. – Тоска щас Михалычу… Не позавидуешь. Истолкёт его председатель в труху…

Да уж… Вывалившийся из «уазика» Потап Потапович, всем обликом как нельзя более соответствующий в эту минуту своему прозвищу Бычара, покрыл Михалыча многоэтажным матом, завершившимся торжественным и громогласным обещанием украсить злополучный бетонный столб, с которым «поцеловался» Кобылин, мемориальной доской: де, отныне этот столб именуется не иначе, как столб имени алкаша Кобылина С.М. Под новую порцию матов зоотехнику было приказано немедленно начать отлов хряка.

Но вечером облава толком и не организовалась. Кабанчик и впрямь оказался настолько резвым, что Васька Анчуткин его потерял, да и что-то уж больно быстро подкатила ночь.

2

Но с семи часов утра ещё раз простимулированный председательским матом Кобылин и воодушевлённый аналогичными словесными конструкциями, но уже зоотехника, Васька Анчуткин собрал под свои знамёна десяток мужиков.

Вооружённая сетью и рогатинами команда, водрузившись в кузов вездепроходимого «ГАЗ-66», за «баранкой» которого сидел азартный до приключений Серёга Богодухов, зарыскала по селу в поисках хряка.

А он с вечеру зря времени не терял. Огородное раздолье хорошо компенсировало перенесённый в результате ДТП стресс. То из одного двора, то из другого летели истошные бабьи проклятия и собачий лай. Здесь незваный гость «ударил» по сочной свёколке, там – прошёлся по грядкам с рясной морковью, а потом, разнеся заборчик на задах, – изнахратил капустные посадки, помидорные кусты и огуречные плети ещё в пятёрке подворий. И – пропал в наступившей темноте. Затаился, гад, в укромном месте, обнаруживать которое в ночном мраке не имела желания ни одна чмаровская собака. А посему успокоившийся и сытый кабанчик где-то вольготно выспался к утру основных тревог и волнений.

И заявил о себе довольно скоро, но совершенно не там, где его предполагали обнаружить участники «сафари». Довольно похрюкивая, что на слух напоминало перегазовку мотоциклетного двигателя без глушителя, кабан увлечённо вспахивал огромным рылом самый экзотический участок пришкольного огорода – заросли диковинной земляной груши, над которой всё лето с группой энтузиастов-старшеклассников тряслась учительница биологии Вера Петровна Бянкина.

«Дети, – торжественно и проникновенно заявила она ещё в тёплые майские дни, – мы начинаем смелый эксперимент в зоне рискованного земледелия, которым, к сожалению, является наш родной край. Но вспомните нашего замечательного земляка, Героя Социалистического Труда товарища Лисичникова. Алексей Георгиевич, о котором я вам рассказывала на уроках, добился в нашем суровом климате небывалых успехов в деле выращивания устойчивых, высоких урожаев такой капризной и теплолюбивой культуры, как кукуруза. Так неужели мы можем уронить марку и славу наших родных землеробов?!»

Юные натуралисты и Вера Петровна, конечно, ничего не уронили, всё лето любовно обихаживали иноземный овощ, неимоверно полезный от корнеплодов до макушки высоченного стебля. В общем, хряк-диверсант наиподлейше ударил в педагогическое и юные сердца.

– Убью! – кричала растрёпанная Вера Петровна, по тревоге вырванная визжащими юннатами из тёплой постели и мигом прилетевшая на пришкольный огород.

– Стоять! Стоять, скотина! Не жрать! Стоять!!!

А кабанчик и не собирался пока давать дёру – сладкий топинамбур шёл за милую душу. Не трюфеля, но мы и не про Францию.

Враз охрипнув, Вера Петровна, с безумными очами, кинулась домой и сорвала со стены мужнину двустволку и снаряженный патронташ. Но когда, лихорадочно заталкивая на бегу в оба ствола первые попавшиеся патроны, примчалась обратно на пришкольный огород, бандита там уже не было. В сердцах она дуплетом разрядила ружьё в чёрные земляные рытвины и, зарыдав, опустилась на траву, тут же превратившись в рекламный плакат к кинофильму «Никто не хотел умирать», потому как и без этой высокой трагедии являла собой настолько прибалтийский женский типаж, что хоть диву давайся. Красивше Вии Артмане!

Про фильм, кстати, опрометчиво брякнул балагуристый Миха Бянкин, пытаясь разрядить ситуацию высокой трагедии (квалифицировать по-другому разор на пришкольном ботаническом участке было невозможно) и предварительно опасливо изъяв у любимой жены оружие.

Миху включили в состав поисковой команды, как одного из закоренелых охотников и рыбаков, а также как владельца нейлоновой крупноячеистой сети внушительных размеров и якобы японского производства.

Понятно, что «газон» с участниками «сафари» экстренно прикатил к месту первого в это утро кабаньего преступления, имеющего, как читатель понял, большой общественный резонанс, именно на ружейный грохот.

Тут уже и мужские сердца истекли болью – от рыданий не только Веры Петровны, но и ещё полудюжины энтузиасток земледелия старшего и среднего школьного возраста – родных кровиночек мужиков, набившихся в кузов «ГАЗ-66».

– Юмор твой, Михаил, в данном случае неуместен, – сурово сказал Командарм Кобылин. – Зверь сыт и опасен. Им уничтожен драгоценный труд наших близких.

Вера Петровна сквозь слёзы благодарно поглядела на зоотехника, поднялась, отряхивая юбку, и зловеще бросила мужу сорванным голосом:

– Дома поговорим…

Растрёпанная и потерянная, разом постарев на десяток лет, ссутулившись, зашаркала ногами в сторону дома.

– Да ладно! – буркнул, не поднимая кудлатой головы, Миха. Переломив ружье, выковырнул из стволов разноцветные гильзы. – Вот ведь такие два жакана извела! А чо, мужики, кабы кабанчик-то не сбёг, – завалила бы моя Верка изверга. – Он широко улыбнулся и победно оглядел мужиков в кузове. – Как пить дать, завалила бы! Жаканы-то добрые были! Сам лил-точил!

– И пришлось бы тебе, Миха, все карманы вывернуть в колхозную кассу! – приговорно бухнул сверху школьный завхоз Лапердин. – Ты хоть знашь, почём хряк колхозу обошёлся? Скажи ему, Михалыч! – стукнул он по крыше кабины «газона».

Но Кобылину было не до того. С подножки-ступицы переднего колеса грузовика он зорко обозревал окрестности.

– Не-а!.. – заржал Миха, обвязываясь патронташем. – Но, так думаю, попервоначалу Михалычу как раз карманы у кассы-то и выворачивать! И за кабанчика, ежели с ним чего, а уж за «шиньон» – верняк!

Мужики в кузове заржали.

– Хорош балаганить! – гаркнул побагровевший Командарм. – И тебе, балабол, хорош тут своими охотничьими причиндалами трясти! Залазь в кузов! Эй, чо там, не видно, куда хряк подался?

Михалыч задрал голову на Серёгу Богодухова, который тоже озирал окрестности, но с крыши кабины грузовика.

– Не, не видать.

– Ладно, не тарбагань. Давай за руль. А ты, Васька, пойди, глянь у грядок, куда кабан подался. Предполагаю, что к ручью попёр. Столь времени жрать и не пить…

Анчуткин шустро затопал сапогами от машины к размётанным кустам топинамбура.

Мужики в кузове притихли и сверлили спину зоотехника злыми взглядами, совершенно однозначно рассматривая Михалыча как главного виновника всего случившегося – от разбитого «москвичонка» и сбежавшего хряка до своего нынешнего, на посмешище всему селу, автомытарства в поисках беглеца, устраивающего огородные диверсии.

Кобылин обеими лопатками под видавшей виды телогрейкой ощущал каждый взгляд, понимая, что злые свёрла абсолютно справедливы. И как так вышло, что он, из-за какой-то «набугорной», эдак опростоволосился?! И чего такого он ли рассказывал Ваське или Васька ему в тот момент, когда нет бы привычно крутануть руль вправо, а он, как ехал по прямой, да так в столб и въехал? «Но вот, что любопытно, – подумалось Кобылину, – эдак смачно припечатались к столбу, а не пострадали… Как бы под наркозом… Эт точно! – окончательно уверился он. – В боевых условиях давали же спирт заместо наркозу… С этой стороны алкоголь, конечно, имеет свои плюсы, но, опять же, с другой стороны… Притупил алкоголь работу мозга? Факт – притупил! Ничего не помню… Ехали-ехали и вдруг – бац!.. А как бы не столб, а человек?!»

И сокрушённое сердце Командарма ухнуло в такую ямищу, что у него аж дух перехватило.

Мужики, дырявящие телогрейку Кобылина, вдруг увидели, как он медленно-медленно сполз с колеса «газона», потом, будто споткнувшись, опустился на колени и тут же вовсе ткнулся ничком в землю, широко раскинув руки.

– Эй, Михалыч! – тревожно окликнул зоотехника Бянкин и кинулся к нему, отбросив ружьё. – Ты чо, старый, разлегся? Ты чо?..

Он перевернул Кобылина на спину, увидел посинелые губы.

– Серёга! – страшно заорал Бянкин. – Заводи! Грузим, мужики! Ак-ку-ратно, мать вашу! Яшка, Ванька! Со мной! Серёга, гони в медпункт! По Нагорной улице давай – там меньше трясёт! Держись, Михалыч! Держись…

Участники «сафари» подавленно проводили глазами «газон».

– Вот какова у человека совесть! – припечатал застывшую мужичью ватагу школьный завхоз Иван Терентьевич. – Это как жеж Михалыч сам себя извел из-за случившегося…

Тягостное молчание загустело. Но ненадолго.

– А чево стоим? – прокурорским тоном осведомился завхоз. – Уже, жеж, несём потери, а уничтожитель социалистической собственности продолжает нагло бесчинствовать. Чево стоим, каво ждём?!

– Да погоди ты, перекурить такое дело надо… – сказал кто-то из мужиков со вздохом. – От оно как быват…

– Но… ничё, – откликнулся другой, – Михалыч мужик крепкий, ничё… Встанет вскорости, оклематца…

– Да это всё Бычара его вчерась довёл! – угрюмо заявил здоровенный, под два метра ростом, Николай Остапчук. – Слышал я вечор, как он его чехвостил… Пришибить грозил… доской каменной… мемориальной…

– Ты язычок-то укороти! – оборвал его Терентьич. – Можеж, по головке погладить надо?! За ущерб хозяйству! Чево стоим?!!

– Чо ты, Терентьич, разорался? – сказал друг и приятель школьного завхоза, пилорамщик Семён Куйдин. – Щас машина обратно прикатит и…

– Ты глянь, а!.. – Терентьич хлестанул всю компанию испепеляющим взором. – Моторизованные части вермахта! Бронекопытные войска конно-водолазного назначения! Да мы так неделю будем изверга догонять! Надо одной группой идти по следам, а другой – в обход!

– Куда в обход-то?

– Куда?!

– Раскудахтались! – оборвал завхоз мужиков. – Целеуказание будет такое… – Он строго глянул на подбежавшего от школьных грядок Ваську Анчуткина. – Ну?

– Вот туда кабан подался, вон туда, за Остапчуковый двор, к оврагу! Михалыч! Точно ты сказал, что к воде ринется! Михалыч! А где Михалыч? – недоумённо закрутил головой Васька.

– Где-где… – завхоз соответствующим образом закончил фразу и оглушительно закашлялся, увидев подошедшего на шум-гам Шишкина. Мужики внимательно оглядели молодого учителя и снова перевели взгляды на Ваську, которому в это время излагал подробности случившегося с его наставником Семён Куйдин. Васька заметно побледнел и поник.

– По оврагу вверх, к шоссе, он не пойдёт, – стратегическим тоном сказал завхоз, переключая внимание на себя. – Книзу пойдёт, на зады и огороды Партизанской улицы. У мостков через овраг его перестреть – самое верное! Миколай! – Завхоз, узурпировавший бразды правления поисковой операцией, повернулся к Остапчуку. – Вот вас пятеро, – он решительно отсёк ладонью часть «сафаристов», – чешите по следу. Остальные – за мной!

И уже занёс было ногу для решительного шага, но снова крутнулся на месте и посмотрел на учителя Шишкина.

– Ты, Сергеич, с нами?

– Без вопросов! – с готовностью откликнулся Александр, ощущая всеми чреслами и внутренностями неведомый доселе азарт и зуд.

– Добре! Давай!

– Доброе утро! А чего тут у вас случилось?

Мужики снисходительно глянули на только что появившегося второго учителя-новичка. Ашурков приветливо улыбался.

– Ты… это… Саныч… – скривился завхоз. Помедлил и сказал, как отрубил: – Ты в школе нужон! Сергеич, – уже по-свойски кивнул он на Шишкина, – ввечору важное оборудование привёз. Надо распаковать и установить. А мы уж без тебя как-нибудь. Давай, к директору иди…

– Так всё-таки, что случилось? – смущённо переступил с ноги на ногу молодой учитель. – Если помощь моя нужна, то я…

– А, ну-да… – с сарказмом закивал завхоз, – куды с добром… – И тут же, посуровев взором, добавил: – Давай, иди-иди. Школа – это святое!

И снова оглушительно заорал на мужиков:

– Чево стоим?! Обкурились уже напрочь! Миколай – вперёд! Остальны – за мно-ой!!

Пятеро мужиков ринулись мимо топинамбурных грядок к оврагу, остальные, с Терентьичем во главе, торопливо пошагали к Партизанской.

Шишкин кивнул Ашуркову и пояснил на ходу, поспешая за второй командой:

– Мы вчера лингафонный кабинет привезли. Должна сейчас «англичанка» подойти. Монтировать его в классе надо. Ну, пока!

– Так чего всё-таки…

– Потом, потом, – отмахнулся Шишкин. Недоумённая физиономия коллеги доставила ему даже какое-то злорадное удовольствие. Да и вообще… Уж куда лучше «сафари», чем возня с этим лингафонным кабинетом. Вчерашним вечером, под бдительным взором Терентьича, Шишкин с Потапычем-вторым перетаскали ящики с машины не на склад, а прямо в класс иностранного языка. Терпеливо дождавшийся прибытия ценного груза завхоз сверил перечень в накладной с фактическим наличием груза и только после этого отпустил Потапыча-второго с его самосвалом и углём, а Шишкину наказал не проспать и быть в школе к девяти часам утра.

– У меня будильник, – только и успел сказать в спину удаляющемуся в ночь завхозу Шишкин.

А утром и будильник не понадобился – ружейный залп грянул с пришкольного участка в восьмом часу утра. Оказывается, встают на селе рано не только доярки, как представлялось Шишкину, но и юные натуралисты, обнаружившие диверсанта в топинамбуре.

Тем временем «сафари» разворачивалось всё активнее.

Первая группа захвата и в самом деле обнаружила в овраге следы кабана. Стратегическое предвидение завхоза Лапердина оказалось точным. Кабан действительно устремился по оврагу вниз, к центру села. Но второй группе преследователей не повезло: хряка не заинтересовали близлежащие огороды, и он проследовал под мостками на Партизанской улице несколько раньше, чем там появились мужики под командованием школьного завхоза.

Преследовавшая кабана по следам пятёрка Остапчука, грязная до неимоверности, запыхавшаяся, потная и злая, смотрела на завхоза недобро, но стоит ли обращать внимание на такие мелочи. Хуже было то, что из оврага злодей выбрался по песчаному склону, надёжно скрывшему его следы. Далее маршрут беглеца преследователям представлялся крайне смутно: то ли он подался к озеру, то ли к сельпо, а может, на зады колхозной столовой или в западную часть села. Оставалось ждать, где «скотина безрогая» себя обнаружит.

И новый акт огородного терроризма не заставил себя ждать. Удар был нанесен выверенно и точечно: на пути хряка оказался на редкость ухоженный огород… Лапердиных!

– Все вы, мужики, бестолочи! И ты – главная бестолочь! – рыдая, выговаривала супругу дородная Мария Поликарповна, скорбно застыв у изуродованного цветника с растоптанными махровыми георгинами. Взрытые огуречно-помидорные грядки, казалось, её не занимали вовсе. – С чем твоя родная внучка послезавтра впервые отправится в школу?! Вот с чем?!

– Да вон у тебя какие гладиолусы, не хуже, чем у других!

Мгновенно растерявший при виде рыдающей половины весь командный апломб, вот это, про гладиолусы, Иван Терентьевич, ляпнул опрометчиво.

– Гла-ди-о-у-лу-сы? – нараспев переспросила Мария Поликарповна, оборвав рыдания. – Моя единственная внучка отправится в первый класс, как другие?..

Супруга железного Терентьича, не проронив больше ни слова, повернулась и скрылась в доме.

В воздухе ощутимо запахло грозой. Нет, не грозой – вселенской катастрофой. Это понимали все «сафаристы». Дело в том, что Мария Поликарповна Лапердина являлась директором того самого, единственного на всё село, магазина смешанной торговли, который по старинке именовали «сельпом». Собственно, в редком селе нет такой торговой точки, зачастую именуемой магазином смешной торговли, ибо ассортимент товаров на магазинных полках год от года скудел (тут мы поднялись до философии такой высоты, которая делает честь даже классикам, – кто же не помнит знаменитое лермонтовское: «Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно»). А в большинстве заведений сельского смешторга и само слово «ассортимент» произносить неловко да и неприлично.

Но Мария Поликарповна умудрялась добывать в райторге то, чего другим её коллегам не удавалось. И с окружным военторгом у неё сложились прочные деловые связи. Мощная «контора» военной торговли, обосновавшаяся в областном центре, регулярно «отстёгивала» торговой точке, обслуживающей крошечный чмаровский гарнизон военных строителей, всякий промтоварно-продовольственный дефицит, которого хватило бы и на дивизию. А как иначе, если речь идёт о строительстве автострады союзного значения? Такая дорога для обороны Родины – это ого-го! Военно-торговые связи Марии Поликарповны позволяли ей прямо с колес получать в своё распоряжение заметную часть армейской бакалеи и промтоваров.

Конечно, Мария Поликарповна всемогущей волшебницей не была. Ларчик открывался просто: колхоз исправно снабжал отборным мясом и аналогичными молочными продуктами, картофелем и овощами столовые многочисленных управлений штаба военного округа, кафе при гостиницах и местных санаториях военного ведомства. Не менее весомой была и доля экологически чистой колхозной продукции в продовольственных наборах для генералитета и старших офицеров окружного штаба. Это вам не горе-поставки из подчиненного тыловой службе военного округа подсобного хозяйства, именуемого в обиходе военхозом. Чего сравнивать-то! Кто-то разве сравнивает изделие мастера индпошива с товаром ширпотреба? То-то и оно. В военхозе, уж извините, двор проходной, а в «Заре XXII-го партсъезда» сам председатель Потап Потапович Непомнящих поставки военным на контроле держит! Понимать надо!

Действуя примерно по той же схеме и с не меньшим успехом, Мария Поликарповна ежемесячно посещала ещё одну торговую базу в областном центре. А занималась эта база снабжением приписанных к столице нашей Родины геологоразведочных партий, интенсивно работающих на областных просторах в основном по изысканию и оценке залежей стратегического сырья, обеспечивающего ядерный паритет двух мировых держав. Родина, естественно, ничего не жалела для разведчиков недр, потому как разведчики показывали заметный результат. И с базы снабжения геологов, через соответствующий магазин в недалече – каких-то шестьдесят кэмэ! – расположенном от Чмарово поселке ГРП (геолого-разведочной партии), тоже тёк в «сельпо» полноводный ручей. А ещё… Впрочем, большинство дефицитных товаров до смешторговского прилавка не доходило. До подсобки магазинчика – да, а до прилавка – нет. Но все были довольны.

Однако наш заплыв по местной торговой реке с её притоками неоправданно затянулся. Вернемся к мужикам, с ужасом уставившимся на захлопнувшуюся за спиной Марии Поликарповны дверь. И вспомним великого А.С. Пушкина, создавшего нетленный образ «владычицы морской». Именно ею была для сильной половины чмаровского населения Мария Поликарповна Лапердина. Когда бы всё упиралось в механизмы распределения швейно-галантерейного дефицита и прочих архиважных с бабской точки зрения штучек-дрючек – это было бы полбеды. Выносящую мозг бабу и послать не грех. Но директор «сельпо» – именно и персонально Мария Поликарповна! – определяла ассортимент и объём вино-водочных изделий в местной торговой сети. Можно было хоть под венец вести продавщицу Любку или её сменщицу Ленку, но если бы Мария Поликарповна решила, что родное село – зона трезвости, значит, так тому и быть. Кстати, к описываемому времени Указ Президиума Верховного Совета СССР об усилении борьбы с пьянством и алкоголизмом ещё никто не отменил. Однако Мария Поликарповна с пониманием относилась к надеждам и чаяниям чмаровцев.

Полки сельмага ломились от спиртного. Но так могло показаться лишь на первый взгляд. Причем на взгляд так называемого интеллигентного горожанина. Когда такой, извините, ценитель благородных напитков появлялся у местного прилавка, он, мягко выражаясь, чумел.

Красивый частокол из бутылок сухих, полусухих и полусладких вин болгарского, венгерского и прочего разлива радовал глаз разноцветьем этикеток. Молдавский «Белый аист» соседствовал с трёх- и пятизвездочными собратьями грузинских и азербайджанских коньяков, подпёртых пузатыми графинчиками бренди «Слынчев бряг», опять же из братской Болгарии; 0,75-литровыми емкостями кубинского рома и то ли египетского, то ли алжирского напитка загадочного состава с таким же загадочным названием «Абу-Симбел».

Нередко в продаже появлялись сладкие и тягучие вьетнамские ликеры потрясающего оранжевого колера с пронзительным мандариновым запахом. Но мандариновый ликер, изготовленный героическими вьетнамскими братьями, наконец-то успешно победившими (понятно, с чьей помощью!) американских агрессоров, не застаивался на магазинной полке. Он пользовался неизменным успехом у чмаровских дам, игнорировавших море разливанное виноградных вин стран СЭВ.

Полное равнодушие высказывали виноградному морю и мужики. Как и сладкому ликеру. Сильную половину чмаровского человечества интересовали изделия исключительно отечественных производителей «белого» и «красного» вина. Под первую категорию подпадала водка, ко второй относился более широкий спектр напитков – в диапазоне от плодово-выгодного «Солнцедара» в увесистых, «противотанковых» бутылках емкостью 0,8 литра, благородного «Агдама» или другого портвейна, незамысловато носящего на этикетке цифровые обозначения типа «333» или «777», и до семейства горьких настоек сорокоградусной или несколько меньшей кондиции – «Стрелецкой», «Петровской», «Полынной», «Степной», «Зверобоя» и др. Но никто не убедит нормального мужика, что эти настойки, несмотря на их градус, – та же водка. Водка, как уже было сказано, это «белое вино», а не «красное».

Исключение делалось лишь для «Старки», но этот напиток с прямой надписью на этикетке «Старая водка» единодушно относили к элитным, рядом с ним зазорно ставить какой-то там коньяк – барское городское баловство. «Старка» – это для особых случаев. Для особого шика.

Неизменным и непреходящим успехом на селе пользовалась водка «Русская» в обыкновенной зелёного стекла поллитровке. Конечно, при отсутствии оной мужикам приходилось брать и «Столичную», и «Пшеничную», и недавно появившуюся «Экстру», но их вид, в вытянутых прозрачных бутылках, настораживал. А потребление «Русской» создавало умиротворение с налетом лёгкой ностальгии по неизвестно куда пропавшей «Московской особой».

Так вот. Как городской посетитель сельского магазина чумел от ассортимента виноградных вин на полках «сельпо», так и сельчанин в городе просто обалдевал при виде водочных бутылок, за которыми никто не ломился, сметая подчистую. Да и много в городе водки – не смести! Указ указом, а государственная винная монополия – это вам не хухры-мухры. Э-э-эх… Чмаровские мужики, как и остальной советский народ, ещё и не подозревали, чего им в недалёком будущем приготовили первый секретарь Ставропольского обкома КПСС и его собрат из Томска. Пока же городской народ, ишь, то болгарский «Рислинг» клянчит у продавщицы, то «Варну», то ещё какую-то «мочу молодого поросёнка», как точно подметил однажды в широком мужском кругу балагур Миха Бянкин.

– Сюды бы их, городских, к нам. Имя́ при нашем сельпе хорошо бы проживалось. А нас – туда, в город!

– Ага, – отвечали Михе. – С месячишко погужеванили бы. Они – тут, мы – там. А вот что потом жрали бы все? Городские – не пахать, не сеять, ни за скотом ходить… Да и мы в городе – на корове седло…

И вопрос о целесообразности миграции сельского населения в город, и наоборот, как-то очень быстро с очередной повестки дня снимался.

А водочный вопрос – оставался. Потому как с водкой на прилавке чмаровского «сельпо» царила постоянная напряжёнка. Как и с ассортиментом «красного» вина. И не потому, что местный сильный пол тяготел к беспощадному потреблению водочно-портвейной продукции. Не трезвенники, но и не чрезмерно – вот так, знаете ли, походя. Нет. Как Пугачева поёт? Вот-вот: «…Так же, как все, как все, как все…» Хотя, а будь в магазине водки – залейся? Кто его знает…

В общем, председатель колхоза, он же царь и бог, так и приказал Марии Поликарповне: ог-ра-ни-чить! Всё хорошо в меру, особенно в страду. А когда на селе нет страды? Разве что зимой чуток. Да и то – условно. Зимой и в лесу на деляне работа кипит, и на свинокомплексе, и в телятниках, и в МТМ.

Понятно, что председательский приказ завмаг Лапердина в основном соблюдала. Выручку на спиртном делать, конечно, сплошное удовольствие, но лишиться своего торгового поста Мария Поликарповна не хотела. Управление стекающими к ней ручейками дефицита стало смыслом жизни, той активной жизненной позицией, через которую Мария Поликарповна ощущала себя личностью, передовым строителем светлого коммунистического завтра, по крайней мере, для собственной внучки, а также благодетельницей для всех односельчан. Злые языки талдычили про «владычицу морскую», но что с них взять… на каждый роток не накинешь платок. Приятельницам Мария Поликарповна «доставала» финские сапоги и румынские мохеровые кофты, женихающиеся отпрыски её приятельниц могли заполучить японские куртки-«аляски», а мужики – «белое» и «красное». При надлежащем подходе и уважительности.

Кабан-диверсант растоптал Марии Поликарповне праздник. Её любимые георгины, предназначенные для внучки-первоклассницы. Нетрудно было спрогнозировать последствия этого циничного акта зверского вандализма. Акт состоялся – и это был факт. А факт имел место быть по той причине, что именно чмаровские мужики не смогли пресечь в зародыше разгул мерзкого животного по селу. О какой уважительности тогда речь?!

Надо ли дальше распространяться о санкциях, которые могла применить к мужской части населения «владычица морская»?

– Живого или мёртвого… – прохрипел Терентьич, как наиболее приближенный к эпицентру вселенской катастрофы. – Любой ценой…

И без промедления не дожидаясь остальных, ринулся по следам хряка, уходящими на соседний огород.

3

…Смутное расплывчатое пятно – так забрезжил свет в глазах Семёна Михайловича Кобылина. Постепенно пятно трансформировалось в квадратное, грубой лепки, прокаленное на солнце и ветрах, лицо председателя колхоза Потапа Потаповича. Лицо было столь наполнено неподдельным сочувствием и жалостью, совершенно и никогда ему несвойственными, что Семён Михайлович понял: кранты!

Вот как не страшно, оказывается, умереть. И подтверждается то, о чём он, Семён Михайлович, размышлял лишь в минуты самого интимного откровения души: загробный мир существует и делится на ад и рай.

А ещё понял Кобылин, что чаша, наполненная его земными грехами, на весах Высшего правосудия перевесила чашу свершённых им доброполезных дел, и отныне гореть ему в аду нескончаемо. Кабы лики ангелов небесных над ним склонилися… Вон как оно, в преисподней-то: не только чаны со смолой, а и Вечный Укор за содеянное!

– Ну, слава тебе! А то всех напугал, японский городовой! – прогудел иерихонской трубой председатель, расплываясь щедрой улыбкой, которой боялись даже чмаровские волкодавы. Это для непосвящённых председателева улыбчивость нечто приятное, а уж Семён Михайлович, как и другие члены правления, ведал, что за ней последует, ежели за тобой хотя бы сущая безделица-огрех числится.

Тут же, из-за левого председательского уса, в поле зрения Семёна Михайловича появилось заплаканное до опухлости лицо Нины Степановны, законной супруги, что ещё больше уверило Семёна Михайловича в точности его нынешнего местопребывания.

– Сёма-а, родненький… Слава тебе, Господи!..

«Ишь, Бога, за то что в ад меня спровадил, благодарит… – со спокойной, отстранённой горечью подумал Кобылин. – А я её, почитай, тридцатку лет терпел… Хотя, вообще-то… Ничего баба была, а местами и временами – та ещё коза…».

Одновременно в голове вяло шевельнулось недоумение: откель в загробном аду супруженица? До чего же всё-таки бабы пронырливый народ! Да сядь ты на кухне, подопрись рукой, поголоси – чай, не чужой человек преставился. Да и то, долго не голоси. Опосля наголосишься, кады все похоронные дела обустроишь. Куды с добром! Первым делом сюды пропихнуться надо – удостовериться, что благоверный точно по адресу прибыл…

– Улыбается! Улыбается! – раздался знакомый голос, и, теперь уже над кругляшом лица супруги, возникла довольная физиономия Мишки Бянкина.

Это тоже вызвало у Кобылина некоторое недоумение, потому как одновременно оказаться в адском месте он и Бянкин – ну никак не могли! К тому же Бянкин в выцветшем солдатском бушлате выглядел старожилом этих мест, хотя был моложе его, Семёна Михайловича, почти на два десятка лет. Но он, Кобылин, ещё не выжил из ума и точно помнил, что розовощёкий толстомордый Мишка только что подкалывал его у «газона». Ну не могли же они враз окочуриться и одновременно поступить сюда с того, земного света! И, тем более, раньше его Мишка не помер, это уж точно.

Семён Михайлович напряг мозги и стал восстанавливать события. Стало быть, за́раз, на школьном огороде… «А-а-ах! – пронзила страшная мысль. – Кабан!!! Кабан…»

Семён Михайлович с тоской и скорбью сосредоточил взгляд на лице председателя колхоза. От оно как… Хряк и Потапыча сгубил… Но это-то понятно: груз ответственности за дела огромного хозяйства раздавил председателя. А что прямиком в ад – да кто ж бы сомневался! Хотя, по-человечьи, жаль. Руководитель сурьёзный, большая потеря для областного народного хозяйства, особливо в аграрном секторе… «Вот одна, самая страшная адова мука: будет теперича председатель ходить за мной здесь неотступно и – куды там в глаза! – в душу смотреть, выворачивая её наизнанку!..»

Семён Михайлович медленно опустил веки, из-под которых тут же показались и скатились по побледневшим щекам крупные слёзы.

– Анжелика Фёдоровна! Анжелика Фёдоровна! Скорее!! – хором гаркнули над головой, от чего Кобылин невольно вздрогнул всем телом. – Скорее, доктор! Припадок у сердешного! Слезой заливается и судорога бьёт!!

«Жив! Жив!! Жив!!! – мгновенно выскочил из умственной прострации Кобылин. – Вот, дурак, нагрезил! И чего только фантазия не навертит!..»

Он радостно распахнул глаза и с ещё большей радостью убедился, что прав: теперь перед глазами маячило сосредоточенное личико фельдшерицы-красавицы Анжелики Фёдоровны Заиграевой, внимательно уставившейся на кончик иглы вертикально вздетого шприца.

– Н-не надо… – прохрипел Кобылин.

– Надо, больной! – отрезала Анжелика Фёдоровна.

И тут же Кобылин почувствовал, как кто-то зажал его руку, туго перехватил выше локтя. И как игла вошла в вену почувствовал.

– Ну, вот и ладненько, – через мгновение проговорила молодая фельдшерица.

И снова перед глазами возникло лицо супруги.

– Как ты, Сёмочка?

– Жи-во-ой… – уже более членораздельно отозвался Кобылин. – А ты чего удумала? Не дождёсся…

– Напугал ты нас, Михалыч, – откуда-то сбоку вновь раздался голос Бянкина.

Но в поле зрения снова возник квадратный лик председателя колхоза. И снова с несвойственным ему выражением виноватости, что бросало в такую панику – какие там укольчики!

– Ты уж извиняй, Семён Михайлович… Вчерась, конечно, я малость погорячился… Но и ты меня пойми… Извиняй, друже…

– Да что вы, Потап Потапович, – благодарно прошептал Кобылин, – как не понять… Виноват по всем статьям…

– Не думай, не думай об этом! – с тревожной, пугающей пуще улыбки волнительностью мгновенно откликнулся председатель. – Всё нормально, Михалыч, всё поправимо. Главное – ты поправляйся!

– Кабан… Что с кабаном? – вновь расклеил губы Кобылин.

– Вот, ить, как человек за дело болеет, – выдохнул Потапыч-главный.

– Попрошу посторонних оставить больного в покое! – прозвучал решительный голос Анжелики Фёдоровны. – И вас, Нина Степановна, это тоже касается!

– Сёмочка! Я скоро приду! – Лицо супруги выдвинулось сбоку, наполненное лаской, участливостью и улыбкою. – Твоих любимых пирожков с капусточкой, с яичком настряпаю – это я мигом! И вернусь, Сёмочка!.. Может, ты ещё чего хочешь? Картошечки тебе с лучком жареным натолочь? Тюфтелек понаделать? Ага? Я скоро приду, Сёмочка, скоро!..

– Ну? Полегчало? – Снова белый потолок заслонила ослепительная Анжелика, внимательно вглядываясь в лицо Кобылина.

– Ага, – немного подумав и послушав организм, ответил Кобылин. Глубоко вздохнуть, – а этого очень хотелось, – он пока не решался, боясь ощутить ту боль, которая пронзила его на школьном огороде.

Но даже чувствуя некую разбитость внутри себя, ломоту в руках и ногах, не мог не заметить значительную часть загорелых, чуть подрагивающих и, видимо, шелковисто-гладких на ощупь полушарий, которым было так тесно в узком белом халатике фельдшерицы. Вот и две верхних пуговицы расстегнуты у Анжелки – распират девку красота, м-да уж… И Семён Михайлович таки глубоко вздохнул. Боль не пронзила!

– Да не… Нормально… – Он сделал попытку подняться.

– Лежать! – властно прикрикнула фельдшерица и тут же ласково попросила: – Поспите, Семён Михайлович, поспите. Вам сейчас не надо резких движений, да и вообще никаких. Поспите. Я вот вам и укольчик сделала…

Она удалилась, а Кобылин наконец-то повернул голову и с наслаждением окончательно убедился, что действительно пребывает в помещении фельдшерско-акушерского пункта родного села, а не в каких-то потусторонних мирах. И тут же почувствовал, что и вправду не прочь закемарить…

Тем временем «сафари» продолжалось.

Вся боевая ватага, впереди которой резво шкандыбал Иван Терентьевич Лапердин, ломилась сквозь лопухи, лебеду и крапиву по вполне различимому кабаньему следу, который вдоль череды заборов повёл преследователей на западную оконечность села.

Уже порядком запыхавшись и взопрев, поисковая команда уткнулась в кривую изгородь на задах подворья бабки Сидо́рихи.

Изгородь была условной – больше дыр, чем чёрного от времени трухлявого горбыля. Не лучшую картину представлял и Сидорихин огород – торжествующее буйство сорняков.

Хозяйство Сидорихи на улочке крайнее, далее – берёзовый колок и поле.

Мужики зорко оглядели округу. Бурьян во дворе Сидорихи мог скрыть и мамонта. А колок и поле просматривались хорошо. Вроде там никого.

– Точно нет? – переспросил Терентьич наблюдателя – Семёна Куйдина, забравшегося на слежалую за много лет кучу мусора и прижавшего к глазам поцарапанный бинокль, по-видимому, отбитый ещё красными партизанами у японских интервентов или казачков-семёновцев. А может, и наоборот.

– Никак нет! – проорал в ответ Куйдин.

– Что никак нет? Ты по-русски можешь сказать? Хряка нет или не точно?

– Говорю же – нет! Никого там нет! Хотя… Нет! Точно – нет!

– У кого глаза позорче? – вскипел Терентьич. – Заберите у этого слепошарого оптику, доложите в точности! Простого дела жеж доверить нельзя!..

– А вот это, Иван Терентьевич, не его следы? – спросил учитель Шишкин, по-чингачгуковски присев у забора и раздвинув лопухи.

– Он! – вскричал завхоз. – Проник, скотина, на объект! Окружай, ребята!

– А чем накроем? – раскуривая цигарку и не двигаясь с места, спросил Куйдин. – Сеть-то в кузове уехала.

Завхоз, кряхтя, тоже забрался на кучу, отобрал у Куйдина бинокль и стал медленно обследовать через оптику двор Сидорихи. Следы пребывания хряка обнаружились, а вот сама бандитская персона не просматривалась. Кабан рьяно изрыл помойную кучу за уборной, попытался, судя по оставленным метинам, устроить подкоп под ветхозаветный и трухлявый тепляк.

А вот куда устремился далее – пока сообразить было трудно.

– Чево надобно, изверги?! – издаля завопила сама бабка Сидориха, выскочившая к тому времени из избы и занявшая прямо-таки оборонительную позицию – с граблями в руках – около тепляка, над тонкой асбестоцементной трубой которого вился лёгкий дымок. – Сначала злыдня напустили, а теперича всем гамузом навалились! Геть от мово двора, вахламоны!

Терентьич замер и бдительно, широко раздувая крылья носа, повёл им из стороны в сторону, одновременно вздевая нюхательный орган кверху.

– А чо это у тебя за варево варится, почтенная? – подозрительно осведомился Лапердин, слез с мусорной кучи, шагнул через сгнившую прожилину изгороди и сделал пару шажков к тепляку.

– Стой где стоишь! – грозно тряхнула граблями бабка Сидориха. – Калагана приставучая! Ворвалси ентервентом на мою территорию и ишо допрос тут учинять вздумал! Белье прокипечиваю! А чево – можа, и это власти запретили? Кому сказано – геть с мово двора! Повертывайте оглобли туды, откудова заявилися! Кому сказала!! Ишь, кака ватага, на чужинку охочая, сколотилася… Геть отселя, оглоеды!

– Терентьич! – обрадованно закричал кто-то из мужиков, обладавший, по всей видимости, более острым, чем завхоз, обонянием. – От оно…

– Чево? – с непоняткой обернулся завхоз к оруну.

Но тот, получив враз от Куйдина ощутимый тычок в бок, тему не развил – закашлялся усердно, как давече сам Терентьич на школьном огороде.

– Всё нормально, Терентьич, – лицо Семёна выразило максимальную озабоченность. – Поспешать бы надо, а то чего ещё этот урод по селу натворит…

– Это точно!

– Че мы тут примёрзли!

– Вперёд, мужики!

– Но-о, поспешать надобно, поспешать…

– Сле-е-ед!!! – истошный вопль Васьки Анчуткина стал решающим.

Терентьич, поначалу подозрительно воспринявший резкий прилив поискового энтузиазма, тут же вернулся к осознанию конечной цели и общественной правоты призывов к активизации поисковых мероприятий и, уже не обращая внимания на Сидорихины грабли и проклятия, как и на запашок из тепляка, ринулся мимо бабки к калитке на улицу. Довольные мужики побежали следом, улыбаясь Сидорихе, а чуть приотставший Куйдин вполголоса бросил ей напоследок:

– Цени, старая, заботу!

– Дык, уже оценила, милок! – расплылась щербатым ртом Сидориха, опуская грабли. – Заглядывай… – Последнее прошамкала шёпотом, зорко сверля глазами подпрыгивающую уже за калиткой спину Терентьича.

А группа захвата четвероногого террориста, миновав двор бабки Сидорихи, заметно приободрилась, чего в раже сыска и погони не замечал лишь Терентьич. И напрасно. Вездесущий и пронырливый, он в данном случае, памятуя о раздавленных в его собственном дворе георгинах и последствиях оного лично для него, абсолютно сосредоточился на розыске хряка. Следовало, ой, как следовало бы хорошенько принюхаться к сладковатому дымку, весело курящемуся из тепляка бабки Сидорихи!

Однако как рогатый муж последним узнает об измене собственной супруги, так и Терентьич – и в мыслях не держал, что именно бабка Сидориха и есть тот таинственный конкурент его Поликарповны, о котором доселе ходили только смутные слухи, – настолько была поставлена конспирация! Сидориха, конечно, с государственной винной монополией тягаться на равных не могла, но… Периодически появляющийся из-под полы первачок вполне конкурировал на селе с казённой «беленькой», не застаивающейся на полках «сельпо». И успешно восполнял то и дело возникающий дефицит. А ныне и вовсе выглядел лучом прожектора в тёмном царстве всемогущей Марии Поликарповны. Теперь её потенциальная угроза «отмстить неразумным хазарам» – незадачливым ловцам кабана – за потоптанное последним цветочное счастье для единственной внучки, мужикам катастрофой уже не представлялась. Теперь каждый в поисковой ватаге точно знал, куда, по мере необходимости – страждуя! – следует направлять стопы.

Одновременно разом поблёк и господствовавший до сих пор вождизм самого Терентьича: народ воочию узрел мгновенную смекалистость, проявленную около Сидорихиного тепляка-винокурни Семёном Куйдиным.

Отлегло и у бабки Сидорихи, потому как ежели бы завхоз Лапердин унюхал самогонный процесс или хотя бы дотумкал своей башкой, чего тут, на бабкиной помойке и подле тепляка, неуловимый кабан столь активно орудовал… Конечно, привлеченный сладким запахом барды, незаурядный кругляш свинской хари не мог не взрыть помоечный отвал у бабки Сидорихи. А как бы барду учуял Лапердин? Бабка Сидориха нисколь не сомневалась, что до конца реализованная бдительность школьного завхоза сулила бы ей только одно: незамедлительное появление местного участкового Василия Николаевича Недорезова собственной персоной. Со всеми вытекающими из этого наипоганейшими для неё, Сидорихи, последствиями.

…Ещё часа два продолжались безрезультатные поиски беглеца и огородного разбойника. Справедливости ради следует заметить, что нового ущерба где-либо он не учинил. Наверное, поэтому дальнейшие поиски результата и не давали, хотя розыскная ватага снова разделилась на более мелкие группы, одна из которых опять моторизировалась, взгромоздясь в кузов вернувшегося «ГАЗ-66». Экстренной информации об очередном огородном варварстве не поступало, и порядком притомившиеся мужики затребовали обеда и передыха.

И второе известие, озвученное вернувшимся Мишкой Бянкиным, тоже расслабило – о Михалыче. Что ожил, без видимых осложнений.

– Лежит пока у Анжелки. Уколы, капельницы. Председатель самолично прискакал, ажно слезу пустил…

– Наш Бычара-а? – недоверчиво переспросил кто-то из мужиков.

– Ци-и-рк… – протянул другой. – Заливашь ты, Миха!

– Вот те крест! Я сам охренел! – неумело перекрестился Бянкин. – Но – факт!

– Главное – Михалыч! – веско подытожил Куйдин и решительно скомандовал, окончательно перехватив бразды командования у Терентьича: – Так, мужики… Час на обед. И продолжим. Надо эту скотину безрогую выловить!.. И так уже полдня на все село позорище разводим. В общем, через час у столовки.

Куйдин посмотрел на Шишкина.

– Поехали со мной, учитель, пообедаем у моей Натальи.

– Да нет, спасибо, – заотказывался неловко Александр.

– «Спасибой» сыт не будешь, – назидательно произнёс Куйдин. – Да я тебя не на званый обед зазываю. Моя Наталья в колхозной столовке кашеварит. Мы там этим, как его, комплексным обедом подзаправимся – делов-то.

– …Это ж какая хитроумная тварь! Ума, Сергеич, не приложу, куда эта скотина упорола! – резво орудуя ложкой в тарелке с борщом, недоумевал Семен Куйдин. – Интересный народ кабаны – с виду увалень увальнем, а шугани – чешет, быдто бы курьерский поезд!

– Но порода ценная, – степенно кивнул Александр.

Вчера вечером, под впечатлением от случившегося, полистал Большой энциклопедический словарь. Этот огромный и увесистый том он привёз из дома. Очень полезная книга. Кратко обо всём. Вот и сейчас сведения к месту, чего бы ни блеснуть эрудицией.

– Выведена в Дании, хотя получена путём скрещивания английской белой свиньи и наших, отечественных, распространённых в России и на Украине.

– От так завсегда, – хмыкнул Куйдин. – Иноземцы наше взяли, подшаманили малость и нам же всучили. Сами-то мы не могём, ли чо ли? Как, говоришь, этих хрюкалок кличут?

– Ландрас. Поросята за сто восемьдесят дней до сотни килограммов набирают.

– Ишь ты, – с пониманием кивнул Куйдин. – А что у них кабанчики-то?

– Производитель под триста кило, может в длину двух метров достигать, а свиноматки помельче, но дают приплод в десять-двенадцать поросят.

– Ага, значит-ца, наш злодей в три центнера будет! Силища!

– И очень неприхотлив к погодным условиям.

– Вот! – Куйдин поднял кверху ложку. – Стало быть, нажрётся и могёт дрыхнуть где угодно. Да-а… боль головная ещё та! Вепрь!

– Ну что, крокодил не ловится, не растёт кокос? – Из кухни вышла и подсела за стол супруга Семёна, Наталья – заведующая и главная повариха колхозной столовой. Худенькая, остроносая, черноглазая и крайне рассудительная женщина, имеющая ещё массу положительных достоинств и совершенно не соответствующая своим внешним обликом и духовным содержанием общепринятому образу работника общепита. Семён, как с удивлением отметил Александр, много старше жены, но она на него смотрит снисходительно, да и выглядит куда мудрее.

Наталья с любопытством, не торопясь, подперев персиковую щеку левым кулачком, взглядом изучила Шишкина, отчего у него пропал аппетит. Она это заметила.

– Как вам наше тут? Уж извиняйте, по-простому, без разносолов.

– Да что вы, – поспешил заверить Шишкин, – прекрасный обед, почти по-домашнему.

Наталья с плохо скрытым сожалением посмотрела на молодого учителя, – мол, горазд ты, парень, сказки сказывать, – и перевела глаза на чавкающего супруга.

– Так ты, Сёма, говоришь, последний раз кабанчик у Сидорихи засветился?

Семён испуганно огляделся по сторонам:

– Тс-с, мать… Я ж тебе по секрету, зная твою неболтливость… Просочатся сведенья – меня мужики со свету сживут!

– Мужики – не знаю, но если ты туда нырять заноровишь…

– Да ты чо, мать?!

Семён клятвенно прижал ладонь с ломтём хлеба к груди.

– Вот, самым святым, Наталья… Ты ж меня знаешь! По праздникам да и то в меру. И вообще – тоже знашь – винца сладкого стакашок – это куда ни шло, а белую-то я… Ну а уж за самогоном к Сидорихе…

– Сидориха, Сидориха!.. Сколько мы здесь, в Чмарове, живём, никак в толк не возьму, почему Ефимью Сидоровну Сидорихой кличут, – недоумённо пожала плечами Наталья. – Она же по фамилии – Емельянова, а Емельянихой никто не зовёт…

– Так у нас Емельянихой бабу Женю кликают, – отозвался Семён.

– Ну, не знаю, – недоверчиво посмотрела на мужа Наталья, – всегда баба Женя до баба Женя…

– Это потому так, што она в школьной столовке работает. Как ребятне её ещё называть? Не орать же: Емельяниха! Чай, все школяры ей во внучата годятся. Ну одинакова у них с Сидорихой фамилия, и чо? Никаки оне не родня.

– Ефимья Сидоровна – это звучит чинно, благородно, уважительно, – задумчиво проговорила Наталья, – а Сидориха – под стать её подпольному промыслу…

В столовку с громким смехом ввалилась четвёрка парней.

– Хозяйки! Чем потчевать будете?

– Нам бы в темпе вальса, торопимся!

– А для аппетиту чего у вас имеется?

Весёлая компания – из мимо проезжающих. Колхозная столовая, собственно, на такую публику и ориентирована. На трассе, летящей мимо села, хоть на восток, хоть на запад кати полторы сотни верст – никакой харчевни больше не встретишь. Живая копейка в колхозную кассу!

Наталья убежала на кухню, оживилась за импровизированной стойкой-прилавком смешливая пышечка-симпатюлечка Наденька Богодухова, буфетчица и кассирша по совместительству.

А Семен Куйдин и Шишкин-младший продолжили поглощать обед, разглядывая балагуривших с Наденькой проезжих.

Они и вправду не засиделись – быстро прикончили тефтели с картофельным пюре, хлопнув на троих бутылку портвейна, – водки в столовой отродясь не водилось, – и вскоре за окном взревел мотор «уазика».

– Вот такие вы, мужики, и есть! – проводила глазами через окно автомобиль Наденька. – Хлебнёте винища стакан – и посыпались комплименты!

– Но уж прямо, – возразил разомлевший от обильной еды Семён. – Да мы для вас завсегда сокровенное слово найдём и на трезву голову. Вон, хоть Наталью мою спроси…

– Ага, Наталью… Да она иной раз за день и по работе-то рот не раскроет, а уж про ваши семейные тайны…

Наденька засмеялась, хитро прищурившись.

– Ты, Семён, сам, что ли, не видел, как эта компания только что? Изулыбались все трое, а этот, что расплачивался, так мне и конфетку из кармана достал! – Наденька презрительно покрутила в пальцах карамельку и бросила её в вазочку с похожими на витрине. – А вот, четвёртый – шофёр-то ихний, портвейна не пил и – сыч сычом, как будто меня тут и нет.

Это Наденька сказала с такой обидой, что Семён даже подивился.

– Ты, Надежда, уж как-то совершенно близко к сердцу принимашь такую чепуху, – неуверенно сказал он, – чего тебе они. Поели, выручку тебе дали и укатили. Можа, воопще у нас тут больше никогда не появятся. Да и кто такие…

– Кто такие – не знаю, и знать не хочу! – вскинула носик Наденька. – Но вы, мужики, одним миром мазаны! Две руки, две ноги, а посередине сволочь! Вечно, как шары зальёте, – к бабам вас тянет! И желательно – к чужим!

Наденьку можно было понять. Уже дважды её семейная жизнь не получалась, хотя, если в том и была какая-то вина с её стороны, то, без сомнения, минимальная. Это Семён знал точно, потому как его Наталья Наденьку всегда жалела и относилась к ней с большим участием, как и к её двум ребятишкам – уже девятикласснику Ваньке и шестилетней кнопочке Иринке, – наглядным последствиям обоих несложившихся браков.

Наденька была приятна на вид, добра душой и доверчива – вот это её и губило. Особенно доверчивость. Да и вообще, незлобивой женщиной была старшая сестра Серёги Богодухова, нескладеня, крутившего баранку «ГАЗ-шестьдесят шестого», на котором сегодня в поисках кабана мужики вдоль и поперёк исколесили всё село.

– У Надюхи только один недостаток, – проследив взгляд молодого учителя, улыбнулся Куйдин, допивая компот. – Всем и во всё верит. Потому и обжигатца… Кабы ещё на ус мотала, так усов не имеет! Хорошо бы, конечно, ещё язычок ей покороче, а то, прям, наше главное сарафанное радио. Самой же себе и во вред. Ляпнет чего бабам про свои беды простодырно – а те и готовы её же косточки мыть-перемывать. Э-э-эх… Не-е, Надюха – это сама доверчивость и есть…

Куйдин, видимо, посчитал, что молодой учитель разглядывает аппетитную бабёнку за стойкой с чисто мужским интересом. Но он ошибался. Наденькино злое высказывание – наверное, подумалось Александру, характерное для неё, – Куйдин пропустил мимо ушей. А вот Шишкин – нет. Прямо-таки по мозгам резануло: «…Как шары зальёте, – к бабам вас тянет…»

Будь Шишкин-младший знаменитым английским учёным Ньютоном, о котором он помнил с давней школьной поры, или известным ему с того же времени Архимедом, то, наверное, он, Александр, выкрикнул бы сейчас что-то типа «Yes-s-s!!!» или «Эврика!!!». Хотя Шишкин подозревал, что Архимед выкрикнул не одно это слово, в переводе с греческого «Нашёл!», а два: «Эй! Ври-ка!» И не при открытии им основного закона гидростатики, а в застолье. В ванне-то он один сидел, свидетелей нет, а вот когда кто-то из собутыльников ляпнул нечто антинаучное – тут Архимед и не сдержался. А если он таки крикнул: «Нашёл!», то ещё неизвестно, по какому поводу. Может, как Муха-Цокотуха – шёл-шёл и денежку нашёл. Потом, естественно, пошёл на базар, прикупил еды и питья, созвал гостей… Если уж у мухи на подобное ума хватило, то великому Архимеду сами боги велели. Что же касается основного закона гидростатики, то тут, скорее всего, всё случилось банальнее. В какой-то научно-популярной книжонке Шишкин-младший вычитал рассказ о том, как сиракузский тиран царь Гиерон, с которым Архимед состоял в близком родстве, попросил учёного определить, из чистого золота ему, Гиерону, сделал корону придворный ювелир или подмешал, бестия, в сплав изрядно серебра. Так вот, удельный вес золота был известен, а для решения задачи ещё требовалось точно определить объём короны. А как? Форму корона имела сложную – не шар, не куб, не цилиндр. И так и эдак крутил её Архимед. Даже отмыл в лохани до блеска. А руки дрожали… (Вот как раз, может быть, после того застолья! Или от груза ответственности – сам тиран попросил! А как разгневается?) Ну и бухнулась тяжёлая корона обратно в лохань – вода через край! Вот тут-то Архимед и призадумался. Замерил объём воды в лохани, вытащил корону и снова замерил объем воды. И снова корону – в лохань. А вода – на первоначальную отметку! «Эврика!» Логично? А то сочиняют про серьёзного мужика всякую дрянь: увидел, де, купаясь, как из ванны вытекает вода, да в объёме, видите ли, равном объёму его тела, и выскочил на улицу со знаменитым возгласом. Мылся дяденька просто, а не опыты научные ставил. Если о чём и думал в этот момент, так о личной гигиене. В общем, либо с короной опыты ставил, либо вруна собутыльника останавливал, либо вообще никакой фразы не кричал…

В который раз Шишкин-младший подивился, куда может завести в размышлениях его дурацкая привычка припоминать что-то «по поводу». Речь-то не о Ньютоне с Архимедом, а о реплике Наденьки-буфетчицы! Он расплатился за обед, улыбнулся Наденьке и вышел на улицу.

4

Куйдин уже вовсю дымил на столовском крылечке.

– Семён… э-э… извините… по батюшке? – смущённо поинтересовался Александр.

– Макаром батю кликали…

– Семён Макарович, вот что я подумал… Разбойник-то наш, получается, чего последнего налопался?

– Сам видал – барды он нажрался на помойке у бабки Сидорихи!

– А что есть такое барда? – в голове Александра всё больше и больше светлело от внезапной догадки. – Это же отходы самогонного производства, так?

– Ну, так. И чо?! – Куйдин лениво покрутил головой, выглядывая «боевую машину десанта» – «ГАЗ-66» с командой «охотников».

– И как вы точно подметили за столом, нажрался и где-то спит.

– И чо? – Куйдин уставился на Александра.

– Но он же не сразу заснул, так? Иначе бы у двора Сидорихи валялся.

– И чо?! – уже вскричал Семён.

– Погодите, Семён Макарович, погодите… Будем логически последовательны, как Шерлок Холмс.

– А-а… Знаком герой. Читал! – кивнул, успокаиваясь, Куйдин. И уже глянул на молодого учителя с откровенной усмешкой.

– Хряк, стало быть, наш и эта, как её…

– Дедукция.

– Ага, точно! Ну ты и хватил, учитель! Уж не обижайся, но тут у тебя горе от ума. Свинья и Шерлок Холмс! Губят вас, городских, науки…

– Нет, Семён Макарович, нет. Вот, скажите мне лучше, о чём всегда начинают балагурить мужики, как поддадут? Ну, чаще всего?

– О работе, конечно.

– Вот только о работе? – с прищуром улыбнулся Александр. – Ладно. Поставим вопрос иначе. А куда тянет подвыпившего мужика?

– Хм… Ну… Вот я завсегда домой…

– Ну вы домой, а другие тоже все по домам?

Куйдин замялся с ответом, подозрительно оглядел Александра.

– Да чо ты всё меня пыташь?! Куда тянет, куда тянет… Ещё за одной бутылкой сбегать, к примеру, тянет. Почём я знаю!..

– Знаете, Семён Макарович, знаете! По бабам мужиков тянет! Вы, конечно, об этом не подозревали?! – засмеялся Александр.

– А коли знашь – чего пыташь?! – обиженно отвернулся Куйдин.

– Да не пытаю я! Просто хочу, чтобы вы всю цепочку рассуждений представили.

– Чью?

– Нашего ландрасского вепря!

– Каво? – Куйдин посмотрел на Шишкина даже с какой-то жалостью, как смотрят на юродивых.

– Ну вы же сами нашего злодейского кабанчика вепрем обозвали! Вепрь породы ландрас!

– А-а-а…

– Так вот! Наш вепрь – он ведь тоже мужик. И мужик, который во хмелю!

– Погоди-ка, погоди-ка… – Куйдин с долей восхищения вперился в Александра. – Так ты хочешь сказать, что пьяный хряк пошёл… по бабам?!

– Именно!

– Ха-ха-ха! – оглушительный смех потряс крылечко. – Ты каво моя чудишь! У-у-учи-тель! Ха-ха-ха! – Куйдин уже не смеялся, а откровенно ржал, потешаясь над Александром.

– Ни ха-ха, а давай-те проверим! – разозлился Александр. – Это хоть какая-то версия, чем по всей деревне рыскать! И начать предлагаю с ближайших к Сидорихи дворов… Хотя… Если бы он в чей-то двор сунулся, уже бы шуму было! А шума нет. Сейчас, понятно, он где-то спит. А до того, как его сморило, куда позвал его голос плоти? Кстати, а где свинокомплекс располагается?

Куйдин внезапно оборвал смех и посмотрел на красного от злости молодого учителя серьёзно и вдумчиво. Казалось, сейчас он изречёт что-то типа: «Вы абсолютно правы, дружище Ватсон, мы имеем дело не с какой-то бесполой особью, а с матерым самцом, к тому же разгорячённым парами алкоголя!» – «О, дорогой Холмс! Я не устаю удивляться вашей гениальности и вашему дедуктивному методу! Так вы полагаете, что алкоголь окончательно превратил разбойника…»

– …в сексуального маньяка?

– Что? Сексуального маньяка? Вы про что? – раздался за спиной у Александра женский голос. Шишкин и не заметил, что хвост последней своей фразы произнёс вслух и был услышан появившейся на крыльце супругой старшего товарища.

– Скажите, у вас тут телефон есть? – быстро спросил Александр, которому не терпелось проверить свою догадку.

– Есть, у Надежды, на стойке.

– Семён Макарович! – вскричал Шишкин. – Звони! Машину надо! Нельзя медлить! Когда этот хлюст протрезвеет, тогда хрен его знает, куда он нацелится. Звони скорее!!

Перепуганная воплем Шишкина Наталья нырнула обратно в столовую.

– Да-да-да! – дошло, наконец, и до Куйдина. – Самый настоящий маньяк! Конечно, свинокомплекс! Он же от Сидорихи – рукой подать! И ветер оттудова, почитай, завсегда… Запахи-то родные, от свиноматок!

Куйдин кинулся в обеденный зал. Вошедший следом Александр увидел, как Семён Макарович уже яростно накручивает перед носиками перепуганных Натальи и Наденьки эбонитовый диск телефона.

– Серёга! – яростно заорал в трубку Куйдин. – Дуй скорее сюда! Куды-куды! К столовке колхозной! Что? Да сколько можно жрать! Маньяка упустим! Гони, говорю, а не вопросы задавай… мать твою!..

Куйдин был страшен. Женщины на всякий случай переместились за стойку-прилавок.

– Серёга! Время не терпит! Я вас у столовой жду!.. Пулей!!!

Куйдин бухнул трубку на аппарат и, тяжело дыша, опустился на стул, закрывая от возбуждения глаза. Но тут же вскочил и выбежал на улицу. Шишкин вышел следом. И лишь сейчас сообразил, что женщины в столовой вряд ли что поняли, кроме крика о маньяке.

Александр стоял на крыльце и чуть ли не трясся от беззвучного смеха.

Он представил вполне возможный, в силу только что произведённого Куйдиным эмоционального взрыва, радиус разлёта «осколков». И полетят эти слухи-осколки с помощью Наденьки далеко-далёко, по всему селу. Но самым смешным во всём этом будет, если «вепрь» действительно обнаружится на подступах к свинокомплексу. Выступит тогда миленькая Наденька в роли катализатора двойного назначения. И разгадку, считай, подсказала, и кошмарный слух о маньяке по селу запустит. А ведь запустит! Вот такой компот!

А Наденька и вправду уже кричала в трубку подружке, секретарю сельсовета:

– Таньча-а! Таньча! Ты где?

– Ты что, Надька, чокнулась? Ну где я могу быть, если ты мне в сельсовет звонишь? Что орёшь-то? Что у тебя случилось?

– Пока ничего, но может! И не только у меня!!

– Да не ори ты так! Скажи толком.

– Таньча! У нас в селе маньяк бродит! Половой бандит!!

– О-о… Ну я знаю, подруга, что ты на выдумки горазда, а это что-то новенькое!

– Дура ты, Таньча! Вон Семён Куйдин при мне мужиков на поимку поднял!

– Сама ты дура! Мужики с утра кабанчика ловят, который вчера из машины у Командарма нашего сбёг!

– Да знаю я про кабанчика! Не о кабанчике речь. Говорю же тебе, маньяк! Сексуальный!

– Господи… Надька… Да откуда ему у нас взяться? Не майся дурью!

– А вот откуда… – Наденька страшно округлила глаза и, прикрывая губы и микрофон телефонной трубки ладошкой, зашептала:

– Давеча на обед подъехали проезжие какие-то. Портвейн пили. Так один мне конфеты всё совал, а глаза… Таньча-а!.. Завлекущие зыркалки-то! Он ими всю меня общупал, гад!

– Ой, Надька! Да приглянулась, скорее всего, ты ему, раз конфетами угощать взялся! – рассмеялась на том конце провода Татьяна Остапчук.

– Ты почо такая! – обозлилась уже Наденька. – Кабы чего доброго, а то суёт карамельку замурзанную, а сам по мне липким взглядищем шарит и шарит, шарит и шарит! Это вот и наши мужики заметили!

– Какие наши мужики?

– Так я ж тебе и говорю! Как раз тут тоже сидели-обедали Натальин Семён с соседом твоим, учителем-то молоденьким. Так они сразу всполошились, как только эти проезжие из столовой-то подались!

– А как они узнали, что маньяк? Что, на нём написано, что ли, было? – насмешливо спросила Татьяна.

– Да что ж ты за дура-то! – Наденька уже не прикрывала трубку ладошкой, а звонко кричала в мембрану. – Его среди этих учитель, сосед твой, признал! Видимо, в городе его видел! Конешно! А где же ещё! Этот маньяк в городе, значит, уже попадался! И о нём писали! Или эти, как его, объявления с фотками милиция расклеивала! Вот учитель его и узнал!..

– А куда эти проезжие подались? – уже обеспокоенно спросила Татьяна.

– На уазике они были! Вот так ездят по сёлам и деревням и маньячествуют! Ой, Таньча!..

– Чего ещё? – в голосе подруги уже звучал набат тревоги.

– А этих маньяков-то – четверо! Ма-моч-ки!.. Таньча! А твои-то где?

– Как где? Дома… А Колька со всеми с утра кабанчика ловит…

– Звони ребятне! Пусть на все запоры запрутся! Давай! А я своих предупрежу! Да и ты там баб оповести!

Продолжать прослушивать местную телефонную линию смысла нет, и Основной закон нашего государства это запрещает. Но классик, как всегда, был прав. Хотя и писал по другому поводу: «Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой…» Разве мог предполагать мгновенно «засвеченный» в Чмарово призрак-маньяк, какой от этого пойдёт слух, в смысле звон-перезвон телефонный? Бабская паника, конечно, вскоре сдуется до следующего раза, но кто во всей этой истории останется крайним?

Правильно! Учитель Шишкин. Ведь это он «опознал» маньяка. А Наденька Богодухова и вовсе ни при делах. А как она или Татьяна Остапчук должны были себя вести при такой жутком известии, когда и у той, и у другой по паре ребятишек, а? Тем более что реальные защитники бедных чмаровских женщин в эти драматические минуты были поголовно отвлечены на борьбу с проклятым ландрасским вепрем. «Сафари» продолжалось.

…Дедуктивный метод, по совершенно абстрактно-отвлечённой «наводке» Наденьки Богодуховой и благодаря незаурядным умственным способностям Шишкина-младшего, сработал как швейцарский будильник.

Хряк был обнаружен сладко посапывающим на самых ближних подступах к колхозному свинокомплексу. Хмельная барда свалила мужика в нескольких десятках метров от забора «женского общежития».

– Серёга! Глуши мотор! Всем стоять! – шёпотом раздавал команды Семён Куйдин. – Миколай, Миха, Егорыч, Прокопыч! Разворачивайте сеть, заходите по-тихому, окружайте! Васька!

Куйдин устремил глаза на помощника зоотехника.

– Ты – вперёд, на разведку! Хряка ты у нас один в лицо знашь. Подкрадись, опознай, а то как не он…

– Да он это, он! – затряс головой Анчуткин, но как-то неуверенно.

– Василий! Не зли народ! – зло зашипел Куйдин. – Упускать вы мастера, а как до дела – в кусты?! Ползи на разведку!

Анчуткин и вправду бухнулся, распластался на земле и пополз к сопящему хряку, подрагивая задницей. Метрах в трёх от туши опасливо приподнял голову, долго вглядывался в кабана, потом оборотился лицом к мужикам и обрадованно кивнул.

Тут же вся мужичья команда, крепко вцепившись в бянкинскую нейлоновую сеть, стараясь не топотить сапожищами, принялась окружать вальяжно завалившегося на бок «вепря». А тот дрых во всю сопатку. Накрыли злодея – даже не шевельнулся, славно, видать, барды-то у Сидорихи подъел.

«Вепря» потихоньку принялись волочить к машине. Волочить было неудобно. Сетка то и дело цеплялась за неровности почвы.

– Мужики! – жалобно обратился к группе захвата Бянкин. – Сетка-то новая. Можа, как-то по-другому его запакуем? Щас в кузов запихивать начнёте – вааще ошмётки от сетки останутся! Чинить опосля не перечинить…

– У меня крепкая верёвка в кабине есть, – сказал Серёга Богодухов. – Буксирная! Свяжем этому паразиту руки-ноги…

– Руки-ноги! – передразнил Серёгу завхоз Терентьич, очень страдающий от потери своей первоначальной командирской функции. – Четырёхкопытный это зверь, четырёхкопытный! Тащи верёвку!

Связывание прошло удачно. Кабан вздрагивал, но дрых по-прежнему.

Серёга выволок из кабины ещё и здоровый, метра два на два, брезент, хранившийся рулоном за сиденьями. Связанного кабана перетащили на брезентуху и подволокли к откинутому заднему борту «газона». Тут уж всем пришлось покряхтеть. В ландрасском чудище и впрямь где-то под три центнера ощущалось.

– Ото завтра разгулятца! – съязвил кто-то, когда все уже уселись в кузове и машина, переваливаясь на колдобинах, медленно покатила с пустыря к сельской окраине. К свинокомплексу напрямую от лежбища «вепря» дороги не было, ехать надобно было вкругаля, боковой улицей.

Напрямки рванул лишь радостный Терентьич, заявивший, что побежал известить, чтобы к приёмке подготовились.

– Как же! – бухнул ему вслед Миха. – Щас всем объявит, что самолично захватил! И председателю кинется докладать, как под евошним началом всё сладилось. Небось уже названивает… Вот же до командирства и славы жадный!

– Да ладно, пущай… Ему тоже не сладко. Кабы Поликарповна за георгины ещё подушкой не удушила, – сказал Куйдин. – А вот вы, мужики, учитесь!

Он вздел узловатый палец и уважительно поглядел на учителя Шишкина.

– Не зря народ гутарит, что ученье свет! Как наш-то педагог с дедукцией злодея нашёл? – От то-то и оно!

Мужики тоже одобрительно глянули на Александра.

Шишкин-младший, буквально всеми фибрами души почувствовавший себя своим среди сельчан, не преминул отозваться:

– Правильную породу выбрал председатель. Самый здоровый приплод у свиней породы ландрас как раз получается, если их скрещивать с третьей породой, а не сводить с себе подобными или с той английской белой, с которой всё и началось в Дании…

Но мужики прослушали эту ценную информацию крайне невнимательно, потому как внимали Михе Бянкину, крайне довольному, что его сеть осталась цела и невредима.

– Слышь, Семён, – толкал Миха локтём Куйдина. – Само время отметить, что злодей изловлен и понесёт заслуженную кару…

– Ага! – тут же встрял кто-то из мужиков. – В гарем на перевоспитание везём!

Громовой гогот огласил окрестности, поднимая с берёзового колка за домом Сидорихи эскадрилью ворон.

Демократично забравшийся в кузов вместе со всеми Куйдин недовольно глянул на Миху.

– Чо, отлегчило от задницы?

Народ в кузове притих, сумрачно дымя разнокалиберным табачком, включая внушительный крупный калибр – набитые ядрёным самосадом «козьи ноги» (называть эти газетно-табачные сооружения «ножками» Шишкину-младшему и в голову не пришло).

«Газон» выбрался, наконец, на дорогу.

Бянкин опять встрепенулся.

– Мужики… Можа, к Сидорихе заглянем? После таких трудов праведных, – он ткнул носком сапога посапывающего хряка, – само то…

Куйдин вздохнул, повернулся и бухнул кулаком по крыше кабины:

– Серёга! Тормоза!..

В общем, прогулялся Семён Куйдин к Сидорихе во двор, пошушукался со старухой у тепляка и вскоре, сопя, залез обратно в кузов. Из-за пазухи у Куйдина торчала пара шампанских бутылок, заткнутых туго свёрнутыми газетными кляпами.

Мужики благополучно сгрузили спящего хряка на свинокомплексе, передали управляющему и – покатили к колхозной столовке, где разрешился и вопрос с закусью – под бдительным доглядом Натальи Куйдиной. Собственно, долго и не засиделись: Сидорихин «презент» в два приёма ушёл под котлеты с гречкой.

Понятно, что Семён самогон – ни-ни, как и Александр. Тому хватило и запаха. Даже представить было трудно, как такое можно пить. А мужики – хоть бы хны! Правда, если не принюхиваться, то на внешний вид Сидорихино пойло выглядело пристойно – прозрачная жидкость.

Александр хмыкнул: интересно, почему в фильмах, где дело доходит до самогона, обычно в его роли выступает некая мутная субстанция? И, кстати, почти всегда ею наполнены не бутылки, а внушительная четверть, взгромождённая посредь стола. Хотя, нет, тут он неправ. В «Самогонщиках», у Бывалого, Балбеса и Труса, самогон прозрачный…

Куйдин и Шишкин-младший, конечно, совершенно от коллектива не оторвались – выпили по стакану портвейна. А когда ватага «сафаристов» отбыла по домам, выпили ещё по чуть-чуть с Натальей и Наденькой, дабы развеять женские страхи о маньяке. Посмеялись над случившейся днём телефонной «непоняткой». Наденька смеялась больше всех, уже забыв о поднятой ею по селу волне. Куйдин нахваливал молодого учителя за его сообразительность в обнаружении «вепря», Александр – Куйдина, за его умелые и решительные действия в ходе «сафари». В общем, в итоге все расстались довольные друг другом.

В таком приподнятом настроении Шишкин-младший толкнул свою щелястую калитку и поднялся на крыльцо.

– А вы у нас – молодец! – раздалось с соседнего. На ступеньках, прямо-таки с неизменным тазом у бедра, с высокой чалмой из полотенца на голове, стояла, улыбаясь, соседка Татьяна. – Коля мне рассказал, как эту вредину ловили и что только вы догадались, где чёртов хряк запрячется. Как это вы его вычислили?

Польщенный Александр чуть вскинул руки.

– Только догадка, Татьяна Сергеевна, чисто интуитивно!

– Ой, чуть не забыла! Александр Сергеевич, давайте с вами так условимся. По субботам у нас банный день. Я сначала ребятишек купаю и сама, а потом уж наш глава семейства душу отводит. Наказал вам передать, чтобы вы без стеснения. Коля-то с уехавшим агрономом завсегда на пару подпускали пару! – Соседка рассмеялась в полный голос от собственного каламбура.

– Спасибо! – засмеялся и Александр.

– Вот и славно! И не стесняйтесь, по-соседски.

Татьяна скрылась в доме.

– Да вы прямо нарасхват! – раздалось теперь с другой стороны.

Поверх председательского забора торчала голова другой Татьяны.

– Добрый вечер! – Александр шутливо-церемонно наклонил голову.

– Добрый! – отозвалась Татьяна-вторая и поудобнее облокотилась на забор, что предвещало более длительное общение, чем лаконичное «здрасьте-здрасьте».

– А меня попросили передать вам привет. Маша Колпакиди.

У Шишкина-младшего тут же перед глазами предстала узенькая полоска чёрного кружевного лифчика, и приятные мурашки струйкой скользнули между лопатками. Но градус хорошего настроения явно пошёл на убыль. «Вот, ведь… Всё узнает, всё разведает! Хотя, чему удивляться… Тётя Эля небось… С её способностями только в разведке и служить. ЦРУ нервно курит в сторонке…»

– А… Моя городская соседка, – только и нашёлся что ответить.

– Ага! – ехидно улыбнулась Татьяна. – Симпатичная девушка.

Шишкин равнодушно пожал плечами.

– Да ладно! – рассмеялась Татьяна. – А я вот что хотела спросить…

Она мгновение помялась.

– Вы наш институтский ансамбль «Плацебо» знаете? Маша мне сказала, что тоже музицируете.

– Было такое, общались на межвузовском рок-фестивале. Хотя фестиваль – это, конечно, громко. Так, пару раз выступали на совместных концертах. Нормально ребята лабают.

– Лабают? – переспросила Татьяна, удивлённо приподняв брови.

«Нет, не косит», – убедился, наконец, Александр, вспомнив «чаепитие» в председательско-директорской семье.

– Ну, это так, сленговое, у музыкантов, – пояснил он. – В смысле, играют. А с ребятами из «Плацебо» я не знаком. Разве, что только по именам их припоминаю. Костя, Артур или Антон, Игорь, Максим… Женька – на барабанах…

– А я про Максима хотела спросить… Понравилось, как он на «ёнике»…

– «Ионика», – поправил Александр. – Электроорган. Не-а, я Максима совершенно не знаю, но на органе, согласен, запиливает неплохо. Вот была бы ещё гребёнка посолиднее. Типа японской «Ямахи»…

– Ну у вас и язык! – насмешливо покачала головой Татьяна. – Лабают, запиливает, гребёнка…

Шишкин смутился.

– Это не у меня, это – в музыкальной среде. В каждой социально замкнутой группе обязательно существует своя речь. У музыкантов, у моряков, как в уголовной среде, – феня.

– Феня?

– Ну, вы же, наверное, не раз слышали выражение «ботать по фене»?

– А, понятно! Блатной жаргон.

– Точно так. От купцов пошло.

– От купцов? А мама говорит, что много слов блатного жаргона пришло из идиша и иврита.

– Ну, сыны израилевы везде проникнут! Существует такая теория. Только более правдоподобная – от офеней. Бродячих торговцев-коробейников. По Руси их много бродило…

– Ну да, – кивнула Татьяна. – Даже песня про них народная: «Ой, полным-полна коробушка…»

– Она, Таня, не народная. Это начало поэмы Николая Алексеевича Некрасова «Коробейники» – не удержался, чтобы ни блеснуть эрудицией Шишкин-младший. – Так вот – офени свой язык придумали. Чтобы распознавать друг друга и скрывать от окружающих свои намерения. Бродили-то на большой дороге в одиночку, а там – не ровен час. Да и сами криминальным ремеслом нередко промышляли. Так что много общего у них и у банальных грабителей было… Вот – целую лекцию вам прочитал! Уморил, наверное! – засмеялся Александр. – И у вас, у медиков, ведь тоже свой профессиональный язык имеется? У меня маман иногда что-нибудь ввернёт – не сразу и сообразишь. К примеру, никогда не говорит «умер» – «летальный исход», «мы его потеряли», «канцер» – это вместо «рака»…

– Это чтобы больных не пугать.

– И самим не бояться! Да и вообще, медицинская лексика – это что-то! Вот скажите мне, милая Татьяна, кто такие утконосы?

– Ну, я точно не помню. Птица или млекопитающее.

– Не-ет! Это студенты-медики на практике. Помимо всего прочего, выполняете и функции санитаров, не так ли? Значит, выносите «утки» у лежачих больных. – Шишкина-младшего уже было трудно ссадить с любимого конька – поумничать хлебом не корми! – А консервы?

Татьяна пожала плечами, отрицательно замотав головой.

– А это пациенты, которых хирурги решили лечить консервативными методами, не оперировать.

– У нас на стоматологическом так не говорят!

– А как у вас говорят? Челюскинцы? Крикаин?

– Тоже не слышала! – насупилась Татьяна.

– Ну, первое – это пациенты челюстно-лицевых хирургов, а второе – так сказать, средство для обезболивания. Которое плохо помогает. От слов «крик» и «новокаин». Я, кстати, зубных врачей ужас как боюсь. И чего вы себе такую профессию выбрали? Нигде так больные не орут, как в кабинете стоматолога!

– Ага, вы не слышали, как женщины, рожая, орут! Спросили бы у своей Машеньки. Она же в акушеры-гинекологи собралась?

– Вот чего не ведаю, того не ведаю, – развёл руками Шишкин и поспешил уточнить: – Машенька не моя. Только соседка. А теперь уже даже и не соседка.

– Ага, рассказывайте сказки дочерям! Уж так вздыхала, так вздыхала, когда передавала вам привет, – вернулась к ехидству Татьяна, которой умничанья Шишкина-младшего – это было видно по выражению на её лице – уже порядком поднадоели.

– Ай, Машка – артистка! – махнул рукою Александр. Он уже начинал злиться на себя. Чего заоправдывался? Это только сильнее интерес к его персоне подогревает! – А вы с ней где-то пересекаетесь?

– Да нет. Просто на концерте «Плацебо» познакомились. Она когда узнала, откуда я, так вот и завздыхала. Александр! Обидели небось девушку? Уехали, не попрощавшись, а, обольститель коварный?

И Татьяна, вроде бы шутливо, погрозила Шишкину пальцем.

– Какой высокий «штиль»! – не преминул он вставить шпильку. И дураку понятно, как соседке хочется выяснить подробности прошлой жизни Александра. Ох, видать, и напустила Машка туману!.. А как не туман это? А как и действительно у неё чувство? Сняла же решительно… свою блузку… а он не попросил – забился-закрылся в ванной, затрясся со страху!.. Хорошо хоть «Ма-а-ма-а!» не кричал, но на часы-то зыркал!..

Хорошее настроение минувшего дня и вовсе опустилось до нуля.

Александр вздохнул и сумрачно поглядел на собеседницу, демонстративно доставая из кармана ключи. Что и говорить, даже и не сомневался, что Татьяна девушка догадливая. Она тут же спрыгнула с чурочки, на которой всё это время стояла и помахала Шишкину рукой в уже заметно сгустившихся сумерках.

– Ладно, что-то заболталась… Спокойной ночи.

– И вам, Татьяна Потаповна, приятных снов…

Отперев двери, зашёл в квартиру и тут же выбросил весь только что закончившийся бестолковый разговор из головы. «Печку надо протопить, а то утром пар изо рта пойдёт, – подумалось угрюмо. – Да и собраться назавтра. С утра перекличка в школе, первое знакомство со «своим» классом – вверенным под его руководство девятым «А»… А и Бэ сидели на трубе… Впрочем, Бэ там не було – не набрало Бэ село…» – автоматически сложилось в голове.

Жизнь продолжалась. И новый день рождал новые заботы. А если, в буквальном смысле, говорить о новом дне, то наутро наступит последний день августа. И мамам и папам всего Советского Союза, имеющим отпрысков школьного возраста, катастрофически не хватит этого дня для полнокровного сбора детей в школу. С утра перекличка, суета сует. Так и пролетит 31 августа в суматохе родительских хлопот-забот. Ребятня уже будет посапывать в постельках, а мамы ещё что-то примутся наглаживать, пришивать…

Как-то отстранённо представлялся Александру завтрашний день.

И зря он себе понапридумывал, что завтра чмаровские мамки будут недоброжелательно коситься на него. Ну, запишут на день-два в стрелочники из-за раздутого сегодня столовской Наденькой ажиотажа с «маньяком». А скорее всего, и вовсе никуда не запишут. Не пуп земли. Чего он вообще зациклился на какой-то ерунде? «У сельского люда каждодневно делов больше пуда! Вот и вам, педагог, в руки мела кусок!»

На этом нашу очередную историю и подытожим.

Несколько дней спустя, после карантинной адаптации, истинный виновник всей суматохи дня приступил к исполнению своих прямых обязанностей среди половозрелой женской части свинопоголовья.

Починят и «москвич». Понятное дело, что чиненное – не новое, но вид «шиньон» обретёт вполне приличный, если сильно не приглядываться.

Про «секс-маньяка» не вспомнили уже назавтра.

А вот история «сафари» гуляет по Чмарово и округе до сегодняшних дней, обрастая год за годом новыми душераздирающими подробностями. Как и постепенно увеличивающимся числом сметливых героев, умело обнаруживших и захомутавших «вепря».

Но в этом ничего удивительного нет. Взять тот же знаменитый ленинский субботник. На сегодняшний день, оказывается, столько народу помогало вождю нести бревно, что создаётся впечатление, что это был полновесный ствол гигантской секвойи или самый здоровый баобаб со всеми его корнями.

Но мы-то знаем, кого следует увенчать лаврами в деле укрощения ландрасского вепря.

Посему справедливой будет констатация факта свершения третьего подвига главным героем нашего эпоса Шишкиным Александром.

 

Подвиг четвёртый

Сквозь тенёта сирен сладкопевных, или Искушения Вечного зова

1

Первого сентября Шишкин-младший проснулся рано. Он волновался. Ещё бы! Начиналась не куцая учебная практика, где многое студенту благосклонно прощается, а полноценная работа. Учительство! И классное руководство у старшеклассников.

В последний августовский день молодой педагог познакомился со своим девятым на традиционной школьной перекличке. Подопечный контингент, как определяла школяров директриса Валентина Ивановна, выглядел внушительно. Крепкие деревенские парни и совершенно сформировавшиеся девушки, полногрудые и крутобёдрые. На улице встретишь – ни за что не поверишь, что это шестнадцати-семнадцатилетние школьники. Пятнадцатилеток в девятом практически не было. В Чмарово и окрестностях родители не спешили изматывать отпрысков учением – на шестилетнюю, а зачастую и семилетнюю малышню ранцы не вьючили.

– Ниче… – говорили отцы и матери смешливых и тихих, резвых и медлительных дочерей дошкольного возраста. – Школа не волк, в лес не убежит. Как раз – закончит обученье и невеститься пора!

– Как раз! – вторили родители сопливых дошколят-пацанов. – Аккурат после десятого в армию. На дурь времени не будет. А армия человека воспитает, мужика!..

Двадцать пар глаз с любопытством рассматривали нового «классного». Парни – снисходительно. Их в списке девятого числилось семеро. На перекличку явились двое русоволосых крепышей, на единоборство с которыми Шишкин-младший не решился бы, и длинный, но тоже жилистый хлопец. Видимо, подумалось Александру, и отсутствующие хлопцы этим под стать. Уж чем-чем, а физическим трудом деревенские не обделены, вот и насчёт отсутствующих кто-то пояснил, что они ещё с чабанских стоянок не приехали.

Девушки прибыли в более полном составе. Даже новенькие – из близлежащих деревень, где функционировали только маленькие школы: в Шмаровке и Кашулане – восьмилетки, а в Верх-Алее и Алее – и вовсе лишь начальные. Девушек в классе по списку оказалось восемнадцать, на перекличке отсутствовала одна – Либядова Екатерина из Верх-Алея, маленькой деревушки в трёх десятках кэмэ от Чмарово. Верхалейская ребятня заканчивала дома четыре класса, потом на четыре года перебиралась в Кашуланскую восьмилетку, а уж оттуда – в Чмарово, если имелось намерение получить школьное среднее образование. Малышня из Алея продолжала учёбу в Шмаровке, а после восьмого – опять же оказывалась в чмаровской десятилетке. Учебную неделю жили старшеклассники, как уже читатель знает, в пришкольном интернате.

Прекрасная часть девятого разглядывала молодого учителя с особой тщательностью, которая отличает половозрелую особь противоположного пола от недорослей с косичками.

Понятно, что на свою первую в новой ипостаси перекличку Шишкин-младший припарадился почти по полной программе. Серый костюм, который использовался всего однажды – по случаю выпускного вечера в институте. Умопомрачительного блеска туфли чёрной кожи, остроносые, на заметном модном каблуке, вообще надеты впервые, отчего уже через полчаса шараханий из учительской на школьное крыльцо и обратно Шишкин-младший натёр левую пятку. Кремовая рубашка-батник, с только одной расстёгнутой, верхней, пуговицей, завершала наряд педагога. Поначалу на перекличку он планировал явиться при галстуке, полностью олицетворяя своим обликом высокое звание учителя. Но, подумав, от галстука отказался: перекличка – мероприятие полуофициальное. Полный парад – это первого сентября, хотя, по убеждению Шишкина, этот день – начало длительной церемонии похорон учительского здоровья. Вот и цветы приносят. Много…

Итак, двадцать пар глаз разбирали нового «классного» на атомы. Шишкин вновь и вновь мучительно ощущал прилив крови к щекам, но старался держаться непринуждённо, зачитывая вслух имена подопечных и отыскивая их владельцев в стайке класса. И справа, и слева его тоже вовсю сверлили взгляды – восьмиклассников и совсем уж взрослых девиц и парней – десятиклассников. Среди них тоже просматривался явный дефицит «мужескага» пола. Ничего удивительного в этом не было. Вымучив восьмилетнее образование, сельские пацаны стремились получить специальность – поступить в ПТУ, в техникум. Как уже позже понял Шишкин-младший, в девятый класс парни фактически сели вынужденно – не сумев поступить в желанный техникум. Стать пэтэушником проблема не стояла, а вот в лесотехническом, горном или железнодорожном «технаре» на вступительных экзаменах приходилось попотеть. И не всегда количество пота переходило в качественный итог.

После переклички Баррикадьевна устроила представление в двух частях. Часть первую – в буквальном смысле слова. Оба чмаровских новосёла-педагога были представлены действующему учительскому коллективу, а коллектив, соответственно, им. К своему стыду, Шишкин-младший мало кого из коллег запомнил с первого раза по имени-отчеству-фамилии, хотя и усердно чиркал их ФИО на листке. Нет, конечно, в связи со вчерашними трагическими событиями на пришкольном огороде «прибалтийский» облик биологички Веры Петровны в душу запал крепко. Как и давешний испуг «Дюймовочки» при виде Шишкина с колуном. Оказалось, что эту пигалицу зовут Клавочкой, фамилия её Сумкина, к начальным классам она отношения не имеет, а является школьной старшей пионервожатой и ко всему прочему – секретарём чмаровской комсомольской организации. Александр заметил, что Клавочка по-прежнему бросает на него испуганные взгляды и – совершенно противоположные – на армавирского коллегу, который тут же приосанился. Птичье в его облике, конечно, никуда не делось, но прорезалось нечто от вполне боевого петушка.

Улыбчивая бурятская парочка. Доржиевы. Ирина, вроде бы Цыдыповна, и Сергей, вроде бы Балданович, годков тридцати оба, оказались соответственно учителями физики и математики (она) и физкультуры и начальной военной подготовки (он). Насчет преподавания им НВП физрук, как понял Александр, узнал от Баррикадьевны только что и совершенно этому не обрадовался.

Шишкин тут же вспомнил щебет соседки Татьяны и сообразил, в чём скорбь коллеги: если прежний военрук замёрз в Новый год, стало быть, занятия по НВП в нынешнем десятом классе полгода не проводились, и всё это надо будет навёрстывать, а проще говоря, обучать выпускников заново. С другой стороны, а почему бы не заниматься сразу с обоими классами – десятым и девятым?

В результате этих своих никчёмных умствований Александр прослушал, что преподаёт суровая сухопарая дама лет сорока пяти, с заметной проседью в тёмных волосах, которую зовут Элеонорой Никифоровной. Разве что по паре пожеланий, адресованных ей завучем, Шишкин сделал осторожный вывод о принадлежности кого-то из близких родственников этой суровой Элеоноры к солдатам правопорядка – то ли супруга, то ли брата, то ли дядьки. Впоследствии выяснилось, что первое: муженёк – местный участковый, а она, как Доржиева, физичка-математичка.

Довольно привлекательная шатенка, ровесница Элеоноры, Лидия Михайловна Антонова, учитель английского языка, была подчеркнуто представлена Шишкину и Ашуркову в более весомой ипостаси – как супруга председателя сельсовета, что позволило ей Баррикадьевну перебить и рассыпаться восторженной похвалой в адрес Шишкина-младшего – за доставку из города в целости и полнокомплектности лингафонного кабинета, и Ашуркова – за самоотверженно-ударный монтаж столь ценного в учебном процессе оборудования в течение одного дня.

Завуч ещё кого-то представила, но Шишкин как их звать-величать и вовсе не запомнил, кроме замдиректора по воспитательной работе и одновременно учительницу по рисованию и черчению, поразительно похожую сразу и на артистку Зою Фёдорову из «Свадьбы в Малиновке» и на жизнерадостного Пятачка из мультиков про Винни Пуха. Так на листочке и вывел: Валентина Семёновна Пляскина – «Весёлый Поросёнок». И тут же придуманное прозвище густо заштриховал, чтобы никто случайно не увидел.

– С учителями начальных классов познакомитесь в процессе работы, – завершила Баррикадьевна представление педколлектива, милостиво разрешила учителям удалиться, но новичков притормозила.

– Теперь попрошу вас, Сергей Александрович и Александр Сергеевич, представить для утверждения ваши план-конспекты уроков на предстоящую неделю.

Ашурков захлопал глазами и ушами, а Шишкин сказал: «Щас!» – и, пока Баррикадьевна разъясняла трудовику его учительскую нерадивость, сбегал домой и припёр завучу стопу общих тетрадей. Заодно переобул убийственные туфли на не беспокоящие пятки кроссовки. Трудовику тут же было «поставлено на вид», а конспекты Александра завуч испещрила замечаниями, типа: «Чересчур лаконично!», «Увлекаетесь схематичной подачей материала!» и т. д. Но с удовольствием – это было видно невооружённым глазом! – ставила свои решительные росчерки-автографы под услужливо выведенным в начале каждого план-конспекта, в правом верхнем углу тетрадного листа: «Утверждаю».

На том представление в двух частях и завершилось…

– «Вставай, проклятьем заклеймённый!» – кощунственно пропел Александр и нехотя вылез из-под одеяла. Свежо в просторных апартаментах, свежо! Но печку топить – ни времени, ни желания. Перебился кружкой обжигающего кофе с молоком и со вздохом принялся облачаться на церемонию начала учебного года.

«Интересно, есть ли отличия в этом плане между городом и деревней?» – подумалось вяло и уже совершенно неволнительно.

Лично выглаженная, после глажки штор, маман Шишкиной и аккуратно развешенная ею же на плечиках белоснежная сорочка теперь торжественно контрастировала с красиво повязанным галстуком в косую красно-синюю полосочку. Под пятку в модные штиблеты пришлось натолкать пук ваты – волдырь на пятке склонял к ненормативной лексике. Серый костюм праздновал свой третий выход на люди. Так для вещей и их хозяина Александра Сергеевича Шишкина началось утро первого сентября.

Площадка перед школьным крыльцом бурлила ребячьим гомоном и ярким разноцветьем осенних цветов. Гладиолусы, гладиолусы, гладиолусы… «Куда же потом девается всё это великолепие?» – ещё со времён собственного первоклашества этот вопрос всегда мучил Шишкина-младшего первого сентября. Хоть три скромных астрочки-сентябринки, но без букета для учителя – никак! «Интересно, волочили школяры и их родители цветочные охапки во времена проклятого самодержавия? И кто это придумал?». Так и не удалось пытливому Шишкину-младшему выяснить это за прожитые годы. Хотя… Да он и не пытался. Вопрос – чисто риторический. Возникал по случаю начала учебного года, чтобы угаснуть до следующего первого сентября. Женская часть любого педколлектива, конечно, до последнего будет предпринимать самоотверженные усилия по продлению жизни букетов, заполняя ими все вазы, банки и спортивные кубки, имеющиеся в школе. Самые эффектные букеты, понятно, разойдутся по учительским домам, но остальное будет медленно умирать в школьных стенах. В очередной раз врагом номер один во время этой бесполезной цветочной реанимации будет объявлен школьный физрук. Его обязательно застигнут на месте преступления: когда он попытается освободить от увядшего букета самый дорогой для спортивной славы школы кубок.

– Как вы можете! Как вы можете?! – с ужасом воскликнет заместитель директора школы по воспитательной работе, или старшая пионервожатая, или, на худой конец, юная учительница биологии.

– Да вы пой-ми-те-е! Кубок от воды окисляется! – зло огрызнется схваченный с поличным физрук.

И получит в ответ, в лучшем случае, мегатонну женского презрения, а при самых неблагоприятных обстоятельствах – прямую оценку своих интеллектуальных и педагогических способностей. Типа безусловного обладания всего одной извилиной, которая и то располагается вдоль спины. И только школьная уборщица, а по-нынешнему техничка тетя Глаша, Маша, Нюра, Шура, Поля или Оля (нужное подчеркнуть) выразит негромкую солидарность с бедным физруком.

– Поразвели мусору-то!..

Но мы отвлеклись.

«Учиться, учиться и учиться! В.И. Ленин» – пламенел внушительный кумачовый прямоугольник над «парадным» входом в школу. Из хрипящего и булькающего динамика, дрожащего под напором облезлого усилителя КИНАП, далеко окрест, даже порой заглушая ребячий гвалт, неслось жизнеутверждающее:

Шишкин-младший неудачно поставил ногу, и волдырь на пятке ощутимо напомнил о себе. Вот вчера же вполне терпимо было? Ох, чего уж гадать… Пара-тройка деньков – и всё заживет, как на собаке!.. Шишкин-младший сделал ещё одну попытку саморелаксануться, но настроение не улучшилось. А по идее-то, душа должна сегодня петь. «Сестрёнка Наташка…» Тьфу, ты! Разливающийся уже в четвёртый раз над головами собравшихся, над улицами, полями и долами свеженький школьный шлягер уже явно проник в подсознание. «Почему об этой первоклашке знает вся наша страна? – угрюмо размышлял Шишкин, пробираясь к остальному педагогическому коллективу, столпившемуся у подножия школьного крыльца. – Может быть, она на самом деле верит, что дедушка Ленин провозгласил с броневика, или капитанского мостика «Авроры», или ещё с какого-нибудь героического места тройное заклинание «Учиться!»? Впрочем, все великие лозунги и изречения могут получить настоящую путёвку в жизнь только с героического места. Самого великого трибуна или исторического деятеля заставь прокричать своё крылатое архисерьёзное изречение из сортира – народы умрут со смеха».

Но первоклашку Наташку, хмыкнул Шишкин, обманули дважды, как и миллионы других советских школяров всех поколений. Кто из них знает, что дедушка Ленин вообще такого не говорил? Написал он в своей статейке «Лучше меньше, да лучше» в далеком двадцать третьем году условия обновления бюрократического аппарата, а другой дедушка подумал-подумал да и переиначил по-своему. И винить его в этом нельзя, потому как он всё строго и в точности с названием статьи дедушки Ленина сделал: меньше и лучше. Что меньше – очевидно, а лучше… Российского бюрократа никто и ничем не проймёт. И Пётр Великий пытался, и его венценосные последователи, и Гоголь с Салтыковым-Щедриным хлестали, и дедушка Ленин расстрелом грозил, а дедушка Сталин просто расстреливал… Но что-то так и не заладилось. И оказалось, что лучше плюнуть на бюрократа с чиновником, – пусть себе размножаются с кроличьей скоростью, – а обратить бессмертное заклинание на подрастающие поколения. В конце концов, учение развивает у человека все способности. Даже глупость, как подметил незабвенный Антон Палыч.

Шишкин-младший задрал голову и придирчиво оглядел кумачовый транспарант. Надпись была выполнена качественно. Интересно, у кого в школе такой оформительский талант?

Об этом бывший «вечный» редактор стенгазеты студентов-филологов подумал и с облегчением, и с ревностью. Наличие в школе незаурядного шрифтовика, конечно, радовало. О том, что школьная жизнь немыслима без стенной печати, – в этом никого убеждать не требуется. А следовательно, для него, Шишкина-младшего, постоянно присутствует опасность оказаться в эпицентре опостылевшего занятия: вымучивания изозадора и сюсюканий на полуватманском просторе. Значит, что? Законспироваться напрочь со всем своим стенгазетным опытом – вот что… Иначе сядут и поедут!

– Дорогие дети, уважаемые родители! – грянул над ухом звенящий праздничной медью на зависть солидному духовому оркестру голос. – В очередной раз перед вами раскрылись врата знаний!..

«Ада, дорогая Валентина Ивановна, ада! – мысленно поправил директрису Шишкин-младший. – Очередной круг, как сказал бы бессмертный Данте…»

Вот ведь эта такая дурацкая черта в характере Саши Шишкина: комментировать выступающих. Иногда, на потеху компании, он это проделывал вслух. Негромко, для узкого круга приятелей по студенческой скамье, сидя на последнем ярусе аудитории во время очередной лекционной нудистики.

– …чтобы из вас, дорогие ребята, выросли достойные граждане нашей Родины, сознательные строители мечты всего прогрессивного человечества – коммунистического завтра!..

Голос директорши мужал и крепчал. Шишкин-младший тем временем, стараясь не слишком вертеть головой, изучал лица коллег и прочих сельчан. А где, кстати, «поставленный на вид» Баррикадьевной наш армавирский друг?

Шишкину-младшему внезапно захотелось проверить своё вчерашнее наблюдение. Ага, вон он. Самозабвенно внимает пламенной речи директрисы. Мо-ло-дец! Так держать!.. «Долой этот злой сарказм! – приказал себе Александр. – Обратитесь к собственному облику и моральным качествам, товарищ! Снобизм урбаниста-потребителя, которым вы пропитаны, никогда не позволит вам стать полноценным строителем мечты всего прогрессивного человечества… Гусь аграрию не товарищ… И всё-таки… Показалось вчера или нет?» Шишкин-младший вытянул шею и ухмыльнулся. Так и есть! Вечно взволнованная Клавочка, конечно, рядом. С армавирским товарищем. Что и требовалось доказать! Ай да Дюймовочка!

– …мы убеждены, что наши дорогие выпускники со всей ответственностью совершат свой последний путь по школьной тропинке и с чистой совестью, основательным багажом знаний, полученным в средней школе, выйдут на большую дорогу взрослой жизни…

«Круто!» – восхитился Шишкин. Волдырь на пятке не наглел, что наконец-то позволило полностью погрузиться в атмосферу праздника. – «Круто! Итак, десятый в полном составе отправился в последний путь. На большую дорогу! Кто они? Мёртвые с косами или романтики с большой дороги? Что-то тут директриса не додумала… И те и другие имеют, вообще-то, мало отношения к строителям коммунизма… Однако не кажется ли вам, дорогой Александр Сергеевич, что ваше препарирование директорской напутственной речи начинает попахивать форменным издевательством над заслуженным педагогом, да и вообще откровенно воняет антисоветчиной? Стыдитесь, молодой человек! Если тебе комсомолец имя – имя крепи делами своими! Не так ли, милейший?..»

Повторно себя заклеймив, Шишкин вынырнул из внутреннего монолога довольно вовремя.

– …искренне рады видеть в наших рядах Александра Сергеевича и Сергея Александровича. Мы убеждены, что они – достойное пополнение педагогического коллектива и преумножат добрые традиции нашей школы. Поприветствуем их, дорогие дети и уважаемые родители, пожелаем успехов в нелёгком, но почётном, нужном и благородном учительском труде!

Очнувшийся Шишкин увидел устремлённые на него со всех сторон любопытно-изучающие взгляды. Он покраснел и зааплодировал первым.

Шквал оваций снова перекрыла зычная медь директорского голоса:

– Почетное право первого звонка нового учебного года предоставляется ученику десятого класса, выпускнику, звеньевому школьной бригады сенокосчиков, оказавшей этим летом большую помощь нашему колхозу, Степану Медведеву и нашей первокласснице Светочке Бородиной! Сте-па-ан!

К крыльцу, переваливаясь с ноги на ногу, не спеша вышел здоровенный увалень в чёрных брюках и белой рубашке. Он неловко повернулся к собравшимся и достал из брючного кармана латунный колокольчик на деревянной ручке. Застыл на мгновение, потом недоумённо обвёл глазами собравшихся. Повернувшись в пол-оборота к директрисе, спросил:

– А где она?

В наступившей тишине раздался тонкий плачущий голосок:

– Ба-а-ба! Я ево бою-у-уся!

Прямо по центру в толпе возникло движение, расступились родители, сломалась линейка какого-то класса – белый верх, чёрный низ, кружевные передники, буйное красногалстучье и капроновые банты, – и перед всеми предстала внушительная, раскрасневшаяся Мария Поликарповна Лапердина с ревущей у неё на руках внучкой-первоклашкой. Пышный и замысловатый бант бело-прозрачного капрона на голове плачущего создания по размерам вполне конкурировал с десантным парашютом.

Из-за спины супруги-бабушки робко выглядывал супруг-дед, Иван Терентьевич, суровый школьный завхоз, напрочь лишенный этой самой суровости. Скорбное лицо Терентьича было искажено страданием сопереживания испуганной внучке. На левом плече завхоза, принарядившегося в чёрный шевиотовый костюм времён железных сталинских наркомов, болтался яркий, играющий весёлыми рисунками и катафотами ранец. Обеими руками Терентьич прижимал к груди роскошный букет явно не чмаровской цветочной селекции.

– Бо-о-ю-у-ся-а-а! – пуще прежнего закатилась внучка Светочка на руках у бабушки, когда Медведев Степан обрадованно шагнул навстречу недостающему живому атрибуту первого звонка. «Точно соответствует фамилии, – отметил, оживившись, Шишкин-младший, ещё минуту назад всерьёз комплексанувший из-за обрушившегося на него всенародного внимания и своей аплодисментной поспешности. – Ведмедик клешаногий, так вроде хохлы бачут?»

– Не подходи! – гаркнула Мария Поликарповна, убив сразу двух зайцев. На полуноте оборвала рёв внучка, внимательно следя за Медведевым Степаном. Застыл и он – морская фигура, замри! – с поднятым в правой руке колокольчиком, из-за чего сразу стал походить на героя-моряка с известного полотна «Штурм Сапун-горы».

– Стой, где стоишь. – Новая команда прозвучала Степану уже на три октавы ниже. – Иван… Ива-ан!

– Я! Здесь! – вынырнул из-за спины супруги Терентьич.

– Возьми у Стёпки колокольчик.

Завхоз шагнул к десятикласснику, замешкался, не зная, как освободить от букета руки, потом сунул его, как банный веник, под мышку правой руки, а левой потянулся к колокольчику. Но тот находился на недосягаемой высоте. К тому же из уст Медведева Степана раздалось:

– Не дам… Это… это не по правилам… Я же должен взять её, а она – его.

Здоровенный парень был готов зарыдать, пасть смертью храбрых, превратиться в пепел Клааса, окаменеть, стать соляным столбом или памятником нерукотворным под свинцово-горгоно-напалмовым взором Марии Поликарповны. Но колокольчик так и оставался в отведённой назад и поднятой руке.

Иван Терентьевич с пронизанным болью и мукой лицом всем корпусом полуобернулся к супруге, посылая ей немой, но материально осязаемый всеми присутствующими извечный российский вопрос: «Что делать?» Теперь в совокупности ученик Степан и завхоз Терентьич соответствовали центральной части скульптурной группы «Лаокоон и его сыновья» известных родосских мастеров ближнего донашеэрья.

– Стёпа, отдай… – К упомянутой скульптурной композиции примкнула уже заплаканная старшая пионервожатая Клавочка.

Конечно, её тонкие ручонки, тщетно тянущиеся к заветному колокольчику, совершенно не ассоциировались с теми здоровенными змеюками, которые в оригинале скульптуры душат и жреца, и его сыновей, но всё-таки как-то художественно завершили общий вид.

– Отдай, Стёпушка…

– Отдай! – неожиданно капризно-звонко приказала с бабушкиных рук Светочка-первоклассница.

И все тут же поняли, что женская родова Лапердиных переводу не знает. А мужики сочувственно погладили по свежестриженным макушкам сыновей, представив хозяйкой чмаровского сельпо через соответствующее количество лет достойную Марии Поликарповны смену.

– Отдай… Отдай… Отдай… Степушка, не гневи… – вначале зашелестело тут и там, а потом обрело и всеобъемлющее звучание умоляющее народное скандирование сочувственным громким шёпотом.

– От-дай, Сте-пан! От-дай, Сте-пан!..

Скульптурная группа распалась: Медведев Степан с тяжёлым утробным вздохом сунул Клавочке в сложенные просительными лодочками ладони колокольчик и, сгорбившись, подался к родному классу.

Клавочка, с прижатым к груди колокольчиком, обратила минорный взор на возвышающуюся посредине школьного крыльца Валентину Ивановну. Та царственно кивнула.

И Клавочка, тут же радостно улыбнувшись, протянула колокольчик насупленной Светочке. Бабушка обхватила хрупкий стебелёк внучкиной ручки своей надёжной ладонью и пошла по кругу.

– Динь-дон! Динь-дон-динь-нь!

Свершилось!

Заулыбавшийся во весь протезированный рот завхоз Иван Терентьевич семенил следом, придерживая локтями вверенное ему имущество – ранец и букет. Следом, улыбаясь, шагала Клавочка. А за ними, не отставая и постепенно нарастая, расползался смех.

Из динамиков снова загремел с хриплыми пробулькиваниями какой-то бравурный марш, под звуки которого Лапердины и Клавочка завершили круг. Тут же рядом с непоколебимой Валентиной Ивановной возникла сутулая и тщедушная фигура в комиссарской кожанке.

– Слово предоставляется… – пророкотала, делая рукой отмашку, оборвавшую марш, директриса. – Федору Никифоровичу Антонову, председателю нашего сельского совета! – Директриса гулко ударила в ладони. Оглушительно захлопали и все собравшиеся.

«Ты погляди! – поразился Александр. – Англичанка и этот… Да… Любовь зла…» Шишкин-младший с унынием настроился на столь же продолжительную, как директорская, речь.

Но предсельсовета оказался талантливым оратором.

– В добрый путь, дорогие ребята! В добрый путь! – выкрикнул, приподнимаясь на носки, Антонов и поспешил с крыльца в народ. На этом список выступающих был исчерпан.

И врата знаний, наконец-то, широко распахнулись перед школярами.

– Проходим по классам! По классам! – звенела профессионально поставленным голосом Баррикадьевна.

«Сколько же ей лет? – в который раз озадачился Александр. – Интересно, а улыбнулась она хотя бы раз в жизни? Учительствовать бы вам, дорогая Вилена Аркадьевна, в колонии для малолетних преступников и беспризорников… Хотя… Не исключено, что так и было. И вполне возможно, под началом самого А эС Макаренко. По степени высушенности её, конечно, можно отнести к мумиям Рамзеса и Тутанхамона, но будем реалистами…»

Тем временем площадка перед школьным крыльцом опустела. И тут же по ушам ударил пронзительный, сделавший бы честь солидной пилораме, визг электрозвонка. Учебный процесс входил в привычное русло, в неизменное расписание уроков и перемен.

2

Шишкин, естественно, тоже проследовал за своим девятым «А» в кабинет литературы, к мрачным портретам классиков. «Вот, кстати, с чего надо начать, – подумалось ему. – Всю эту наглядность переделать и обновить. Хоп! Ну вот и нашлось применение для третьей комнаты! Это будет у меня оформительская студия!»

И он тут же принялся мысленно прикидывать варианты оформления класса. Но спохватился – рослые девятиклассники стояли возле парт и выжидающе смотрели на своего «классного».

– Садитесь, ребята. Поздравляю вас с началом нового учебного года!

Дежурных аплодисментов не последовало.

– А вы к нам надолго?

Шишкин внимательно посмотрел на спросившую. Симпатичная, высокая, с милыми гимназическими кудряшками соломенного цвета. При этом два ухоженных длинных локона обрамляли нежное, с лёгким румянцем на щеках, лицо. Большие серые глаза лучились из-под чуть-чуть подкрашенных чёрной тушью ресниц. Шишкин обратил на неё внимание ещё на перекличке. М-м-м… Кобылина! Да, Кобылина Олеся, Люся. Отличница, младшая дочь зоотехника Кобылина – виновника и жертвы взбудоражившего позавчера село «сафари».

– Пока не надоем, – автоматически ляпнул Александр.

– Чё, даже чаю не попьёте? – раздалось с последней парты.

«С юмором хлопец… Бородат анекдот, но к месту. Подставился я…» – Шишкин с интересом посмотрел на острослова.

Долговязый, рыжий, с круглым скуластым лицом, щедро обсыпанным конопушками. Сын «англичанки», вспомнил Александр вчерашнюю перекличку. «И как герой школьного фольклора – тоже Вовочка…»

– Да нет, наливай! – Александр весело махнул рукой. – И карамелек на блюдечко насыпь!

Класс засмеялся.

– Традиционная тема первого урока в новом учебном году… – начал Шишкин.

– У-у-у, – загудели задние парты. – Сочинение пишем «Как ты провёл лето»…

– Нет, – засмеялся Александр. – Из этих штанишек вы уже выросли. Но подготовленность к изучению дальнейшего литературного материала оценить не помешает. Сделаем так. В качестве домашнего задания сочинение напишите. Маленькое: какие книги вы прочитали на каникулах из рекомендованных, какая из них наиболее понравилась и почему. Когда у нас литература? – Шишкин глянул в расписание. – Так-с… В субботу. Ну, стало быть, к субботе.

– А вы танцы любите? – это спросила уже другая подопечная, девушка крепкого телосложения, абсолютно сформировавшихся женских изгибов и выпуклостей, что резко контрастировало с фактически детским любопытно-застенчивым взглядом из-под низкой, вороньего крыла, чёлки.

– А это входит в программу изучения русского языка и литературы в девятом классе? – улыбнулся Александр.

Класс опять засмеялся.

Спросившая покраснела.

«Ну вот, опять… Ещё один педагогический прокол», – с досадой подумал Александр.

– Да это она к тому, что в субботу в клубе дискотека! – выкрикнул заднепарточный остряк.

– Дискотека? Это интересно! В институте я ни одной дискотеки не пропускал! – воскликнул Александр. Зачем – и сам не понял. Видимо, для того, чтобы между ним и классом возник более доверительный контакт.

Девичья составляющая класса оживилась и, подхихикивая, заперешёптывалась, бросая на Александра игривые взгляды. Мужская же троица нацелилась в молодого учителя ненавидящим свинцом.

«Оп-ля-ля! Хватит мне с классным руководством головной боли», – уныло подумалось Шишкину.

– Ой, а расскажите, как они у вас проходили! А под какую музыку?

Так остатки урока и прошли, в вопросах и ответах: а интересно ли учиться в институте, как ему, Шишкину, нравится в Чмарове, а любит ли он собирать грибы, или любит ловить рыбу, или охотиться… Вопросы сыпались только от девчонок, а ответы выслушивались ими с каким-то многозначительным закатыванием глаз и игривым хихиканьем.

Когда по ушам снова резанул электрозвонок и девятиклассники потянулись к выходу, Александр вздохнул с облегчением. Откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди, он со скрытой усмешкой наблюдал, как большинство юных прелестниц медленно проплывали мимо учительского стола, непременно задевая его край бедром, попой или хотя бы опираясь ладошкой.

Парни, угрюмо, в зловещем молчании отсидевшие сорокапятиминутку, если не считать пары реплик долговязого острослова в начале урока, зорко отследили весь этот променад и вышли из класса последними.

Шишкин подошёл к окну, открыл форточку, и сразу же с улицы влетел оглушительный гомон:

– А мы палочки писали!

– А у нас на стене ба-аль-шая азбука!

– А я мелом рисовала со-онце и травку!

– А мы завтра…

– А мы…

– А я…

Первоклашки. Для них первый учебный день уже закончился. Они важно выходили на широкое школьное крыльцо и, тут же теряя всю важность и степенность, звонкими воплями делились первыми школьными впечатлениями с родителями и прочими родственниками, которые и не подумали разойтись после линейки.

Уливаясь слезами умиления, мамы и бабушки оглаживали своих чад и совали им конфеты, шоколадки, пирожки и ватрушки. Немногочисленные папаши и деды осанисто смолили табачок, гордо поглядывая друг на друга и нежно – на своих галчат.

Всю эту трогательность Шишкин тоже лицезрел с нежностью. Даже в учительскую не пошёл, решив дожидаться появления шестого «Б» в кабинете. Да и что-то не хотелось в учительскую – некая робость обуяла.

Но подумав, кабинет покинул – надо же школьные приличия блюсти: в класс последним заходит учитель, все встают и – так далее.

Тоже вышел на крыльцо, вдохнул полной грудью воздух. День выдался замечательный! Стопроцентное «бабье» лето! Лепота! Сейчас бы побродить по осеннему лесу… И вот тогда бы, наверное, родились вполне сносные строки, а не убогое пародийное рифмование с претензией на есенинщину или тютчевщину, только что сложившиеся в голове:

«В общем, где-то так…» – подумалось Шишкину. Чередой перед глазами проплыли светлые образы некоторых институтских подруг и других приятных девушек. «Было и прошло – твердит мне время…» – крутнулась в мозгах пластинка Евгения Мартынова. «Нет, – поправил себя Шишкин-младший, – грампластинка-то фирмы «Мелодия», а песня – Евгения Мартынова на стихи Андрея Дементьева. «Пора, пора, мой друг любезный, вам перенять совет чудесный: теперь вы в школе, вам – учить, а стало быть – педантом быть!» Другое дело!..»

– Александр Сергеевич! – лёгким касанием к рукаву обозначилась Клавочка-пионервожатая. – Вас Валентина Ивановна зовёт…

Визг электрозвонка-пилорамы вновь заставил вздрогнуть.

– Но у меня урок…

– Ничего, я ребят займу, нам как раз надо обсудить мероприятия на первую четверть, – успокаивающе, привычно прижимая руки к груди, ответила Клавочка. – Не переживайте, Александр Сергеевич, всё будет хорошо…

Шишкин-младший хотел ей насмешливо ответить, что такие переживания ему по барабану, но решил Клавочку лишний раз не напрягать. Хватит и того эпизода с колуном. Хочется ей исполнить благородный долг товарищеской взаимовыручки – и флаг ей в руки, барабан – на шею! Ур-ра! «Взвейтесь кострами, синие ночи…»

– Проходите, Александр Сергеевич, присаживайтесь.

Директриса отодвинула на край стола стопку картонных папок с замохнатившимися тесёмочками. – Как вам первое впечатление от знакомства с классом?

– Нормально.

– Все явились?

– Нет. – Шишкин раскрыл элегантный ежедневник с логотипом железной дороги на виниловой обложке – презент Шишкина-старшего молодому педагогу. – Отсутствуют четверо ребят: Богодухов, Макаров, Михайлов, Самылин. И Либядова…

– По парням я в курсе. Завтра-послезавтра вернутся. На дальних кошарах они. А Либядова, значит, не появилась?..

Директриса задумчиво постучала сардельками пальцев по лежащему на столе толстому стеклу.

– Вот что, Александр Сергеевич… Завтра у нас пятница… Если Либядова до субботы не появится, попрошу вас в воскресенье съездить в Верх-Алей. Непорядок… У нас она одна оттуда. Можно, конечно, позвонить, но чего там сельсоветских лишний раз будоражить. Может, приболела… Думаю, вам лучше, как классному руководителю, выяснить на месте. Заодно и по месту жительства теперь уже вашу подопечную посетите. Бывать у ребят на дому, видеть, в какой атмосфере они живут, какие у них условия для выполнения домашних заданий, поближе с родителями познакомиться – это тоже входит в обязанности классного руководителя.

– Конечно, Валентина Ивановна, – с готовностью кивнул Александр. – Это даже интересно…

Директриса вздохнула, перебрала папки на столе, поднялась и распахнула дверцы объёмистого книжного шкафа. Порывшись на полках, протянула учителю тощую картонную папочку.

– Личное дело Либядовой. Вам, кстати, личные дела девятиклассников следует изучить, не откладывая в долгий ящик.

«Да у меня и нет долгого ящика», – чуть не брякнул Шишкин-младший по своей дурацкой «комментаторской» привычке.

– По утрам в Верх-Алей и Кашулан молоковоз ходит с мэтэфэ. Пока он там молоко собирает – вам времени хватит всё прояснить.

Шишкин развязал на папочке тесёмки. Из кармашка на внутренней стороне обложки на него глянуло ничем не примечательное девичье лицо – широкоскулое, с маленьким острым носиком, напряжённо поджатыми губами и чёрными точками зрачков под белёсыми ресницами. Отсутствующая Катя Либядова.

Пробежал глазами по анкетным данным. Живёт с матерью-вдовой. Работает Либядова-старшая на свиноферме.

– Не ахти какой подарок, – прогудела директриса. – Восьмилетку с одной четверкой закончила, да и та – по физкультуре. Вон, гляньте сводный табель успеваемости… Одни тройки…

«Табель – она», – снова чуть было не озвучил замечание Шишкин. Горе от ума… горе. Ляпнешь вот так – и навсегда враг народа. С начальством не умничают.

– Хорошо, Валентина Ивановна, всё выясню. – Он пролистал тощее дело, выписал в ежедневник алейский адрес Либядовой. – Разрешите идти?

– Идите… Да, Александр Сергеевич… – остановила молодого учителя уже у дверей директриса. – Планирую завтра посетить у вас уроки. Поэтому с утра попрошу ко мне с план-конспектами.

– Хорошо, Валентина Ивановна, – с мягкой покорностью ответил Шишкин, хотя в продолжение «Разрешите идти» его подмывало проорать: «Так точно!» или какой-нибудь там «Яволь, экселенц!» – и оглушительно щёлкнуть каблуками.

…Уроки директриса посетила. Терпеливо высидела целых два – в опасливо притихших шестом и восьмом классах. План-конспекты изучила. Долго и тщательно вчитывалась в ровные строчки, выделенные в нужных местах разноцветной шариковой пастой.

Разрисовывать таким образом конспекты Шишкин-младший любил со студенческой скамьи. Его тетради с конспектами лекций, выписками из монографий и первоисточников всегда выгодно отличались от писанины сокурсников. И почерк – вполне, где-то даже восходящий к азам каллиграфии; и самим придуманные схемки по изучаемой теме, и выделенные разноцветом главные мысли и постулаты, цитаты и выводы. В этом на курсе Шишкину равных не было. Зато присутствовал заметный спрос на шишкинские конспекты среди менее радивой части студенческой братвы, особенно в сессионную пору.

Шишкин не жлобствовал и на чужом горе не наживался. Сдача конспектов в аренду-списывание происходила на безвозмездной основе и выступала как гуманитарная помощь слаборазвитым странам или территориям, пострадавшим от стихийных бедствий. Пользы – на копейку, благородного ажиотажа – на миллион.

Конечно, в процессе долговременных отношений гуманитарной помощи иногда противоположный пол пробивали и иные чувства, а не только ощущение близкого товарищеского локтя или надёжного плеча. Усталая от постижения наук девичья головка непроизвольно склонялась на радушную грудь Шишкина-младшего. Ну и… – сами понимаете. Зов природы не обманешь, не заглушишь, не убьёшь…

– Похвально, похвально, – подытожила знакомство с шишкинскими план-конспектами директриса. – Похвально. Это, значит, вы, Александр Сергеевич, как я понимаю, сторонник новой методики – донецкого учителя Шаталова?

– Ну, в какой-то мере, – ответил Александр, с удивлением отметив методическую осведомлённость директрисы. Почитывает новинки учительской периодики, почитывает…

– Примечательно…

«Разбор полётов» директриса проводила у себя в кабинете, в присутствии завуча.

– …Конечно, в шаталовской методике есть и спорное, но дидактическая составляющая любопытна, – продолжала директриса. – Хотя, признаюсь, с трудом могу представить наших гавриков без шпаргалок, с увлечением вырисовывающими собственные схемы смысловых элементов на основе ваших опорных конспектов. Но почему бы не попробовать… И как раз в вашем девятом. Им экзамены не сдавать…

Наблюдая за Баррикадьевной, Шишкин-младший видел: умозаключения Валентины Ивановны для завуча – китайская грамота. Чем больше директриса распространялась, демонстрируя свои познания в новациях методики преподавания, тем с большим подозрением «сподвижница Макаренко» вглядывалась в молодого учителя. Одновременно косилась на перелистываемые директрисой шишкинские план-конспекты – уж не подменил ли? Но лицезрела свои автографы. И это явно портило ей настроение. «Космополитизьмом попахивает…» – читалось на её мумифицированном лице. Тлетворные, так сказать, происки буржуазного «схематизьма и догматизьма». Как она проглядела, знакомясь с план-конспектами, политический, так сказать, аспект? Ишь ты, новатор! Ещё поглядеть надо на это новаторство! Разобраться, откуда ветер дует…

Уже не раз слышанные из уст Баррикадьевны (которую детвора, как ненароком услышал Александр, видимо, потому метко обзывала в своём кругу Политизьмой) эти самые «изьмы» вообще для многих представителей старших поколений, что давно подметил Шишкин-младший, – характерная «фишка». Полное впечатление, что прямо-таки существовала такая форма в русском языке. Возникла, возможно, в годы первых пятилеток и крепла год от года. Гениальнейшего языковеда и хрущёвскую «оттепель» со всеми её высоколобыми интеллектуалами-«шестидесятниками» пережила. Да и сейчас никуда не делась. С высокой трибуны очередного партсъезда или пленума ЦК КПСС сам Генеральный секретарь и пламенный продолжатель бессмертного ленинского учения Леонид Ильич-«четыре звёздочки» «изьмы» изрекает с завидной настойчивостью. Эхом ему вторят Политбюро, Совет министров и великовозрастные корифеи академической науки. А уж доценту кафедры истории пединститута или школьной историчке Баррикадьевне – ровесникам Робеспьера или Навуходоносора – сам бог велел.

– Обязательно побываю у Александра Сергеевича на уроках, – заявила Баррикадьевна-Политизьма с интонацией недоброй памяти прокурора Вышинского, успешно разоблачившего и заклеймившего немало врагов Страны Советов.

– Обязательно, Вилена Аркадьевна, обязательно, – кивнула с одобрением директриса. По-сталински медленно, с расстановкой, роняла она слова. – Надо нам присмотреться к опыту использования Александром Сергеевичем шаталовской методики. Её, кстати, нам рекомендуют министерство, облоно, наш пединститут. Понятно, что в первую очередь речь идёт о точных науках. Шаталов – математик. В мире формул использование опорных схем при изложении учебного материала довольно органично. Но схемы, которые Александр Сергеевич подготовил по некоторым темам русского языка, довольно любопытны. Если мы шаталовскую методику применим и в преподавании гуманитарных предметов, это будет новация не только в нашей школе, не только в нашем районе, но и в области. А мы всегда были новаторами…

Ошалевшая Баррикадьевна пепелила Шишкина взглядом, что его окончательно убедило: про методику учителя математики Шаталова она вообще слышит впервые. А ведь ей тоже придётся свой предмет по этой методике преподавать. Да ещё, как завучу, шагать в авангарде. М-да-с… Заделал бабушке козу! Она и так, вон, от слов директрисы разве что не приподнимается на стуле!..

«Хотя, как тут не приподняться, – подумалось Александру, – вещает-то Валентина аки вождь всех народов и племён… И похожа, похожа! – наслаждался Шишкин-младший. – Вылитый Иосиф Виссарионович! Только и не хватает монументальной Валентине Ивановне трубки и усов! Какая там Салтычиха!.. Мудрый вождь, главный языковед Страны Советов!..» Впечатление, надо сказать, заметно усиливал строгий деловой костюм директрисы. Настолько похожий на знаменитый френч «отца народов», что Шишкину тоже захотелось – не привстать! – встать и запеть «Сулико».

В общем, договорилась директриса до того, что руководство школы «поможет» молодому педагогу подготовить показательный урок по шаталовской методике в руководимом им девятом – для учителей русского языка и литературы всех школ района. «Эва-на… – только и пробормотал внутренний шишкинский голос. – Не было печали – купила баба порося… Хотя, нет, – тут же поправился внутренний голос, – хватит одного порося, которого гамузом по всему селу ловили…»

Замысел директрисы был очевиден. Развернуть над школой бархатное знамя районного эпицентра педагогических новаций (а кто у нас тут организатор, вдохновитель и руководитель побед на ниве образования?) и внимание к молодой педагогической поросли обозначить (а кто у нас тут так бережно лелеет молодых учителей-новаторов?).

Понятно, что и Шишкин-младший тоже в стороне от славы не останется. И это ему льстило, подзуживало его честолюбие. Страшновато, конечно, только что заявившись в район, столь нагло кукарекать, но, видит бог, не сам это Шишкин закукарекал, не его инициатива. А заявить о себе – почему бы и нет?

«Гореть, а не тлеть!..» – вспомнилось вдруг из пионерского детства.

О, с какой гордостью третьеклассник Саша Шишкин шествовал тёплым и солнечным апрельским утром из кинотеатра «Юность» домой! В расстёгнутом пальтишке, чтобы все видели алый галстук, торжественно повязанный на шею полтора часа назад шефами-военными! Потом ещё были поздравления, демонстрация фильма-сказки «Старик Хоттабыч», но, главное, на груди развевался сатиновый пионерский галстук, как в кино у Вольки Костылькова, Женьки Богорада и их друзей, и этому конечно же должны были радоваться все окружающие!

До сих пор это вспоминается как одно из самых ярких и счастливейших событий. Каким задором полнились юные сердца под пионерскими лозунгами и речёвками! А почему – сегодня Шишкин-младший объяснить себе не может. Куда они звали? Чаще всего, общим дружеским скопом навалиться на какое-нибудь общеполезное дело. Ныне же выкрикни такое – окружающие головушками покачают: карьерист!..

С ехидством память подсунула и другой эпизод – тоже неистребимую из памяти иллюстрацию былого задора.

Свежеиспечённые четырнадцатилетние комсомолята. Восьмой класс. Общешкольный субботник по сбору металлолома. Шишкинский класс дружно и ударно взялся за дело, задумав утереть нос всем другим. И утёр! В числе прочих ржавых железяк приволокли на школьный двор – до сих пор непонятно как! – здоровенное чугунное чудовище. Что-то по габаритам среднее между подводной лодкой и баллистической ракетой. Ну, может, сейчас Александр прибегнул к некорректному сравнению. Чугунная сигара, конечно, выглядела несколько скромнее – метра три длиной. Но и этого хватило, со значительным отрывом, стать победителями в общешкольном «металлосборочном» соревновании и по полной вкусить сладость дифирамбов.

Правда, вкушалось недолго. Вскоре, по следам волочения многокилограммовой ржавой туши, на школьный двор примчались разъярённые дядьки, оказавшиеся представителями городского управления водоснабжения и канализации. Вот тут-то и выяснилось, что «подводная ракета» – то ли глубинный насос, то ли что-то подобное, до сбора металлолома якобы успешно «фунциклировавшее» в одном из многочисленных уличных колодцев, снабжая водой полмикрорайона… Но участники «экса» били себя в груди с новенькими комсомольскими значками и с пеной у рта убеждали обескураженное школьное руководство, злых дядек водяных и всех, сбежавшихся лицезреть трагическое падение триумфаторов в бездну позора, что при извлечении из грязного и внешне заброшенного колодца чугунного монстра не пролито ни капли влаги. Пена не помогла – самые активные представители юной комсы заработали по выговорёшнику с занесением в ещё пахнущие типографской краской, клеем и райкомом комсомола учётные карточки, предварительно отстояв минут десять с трясущимися поджилками на заседании бюро райкома. Sic transit gloria mundi…

Вечером, да и на следующий день, учитель-новатор Шишкин так и эдак вертел в уме наиболее эффектные, способные, по его мнению, произвести на коллег максимальное впечатление, темы программы по русскому языку для девятого, втискивая их в прокрустово ложе шаталинских схем. Пока это выглядело смутно. Вот то ли дело у малолеток! Например, в пятом: части слова, правописание «и», «а», «у» после шипящих, самостоятельные части речи…

А по литературе у пятиклассников и того бы эффектнее получилось. Взять те же «Вечера на хуторе близ Диканьки». Поэтизация Гоголем народной жизни, преданий – сочетание светлого и мрачного, комического и лирического, реального и фантастического. Показательный урок, понятное дело, не завтра будет, ближе к Новому году. И можно было бы сельских коллег даже несколько ошарашить, например, «родословной» Деда Мороза от… Вия!

Шишкин-младший вспомнил это шутливое «исследование», которое как-то высыпал на семинарском занятии в институте их молодящийся «препод» Пётр Петрович Кудряшов, всегда стремящийся произвести впечатление на юных филологинь.

Александр порылся в институтских конспектах. Ага, вот оно! Значит-ца, как тут у нас выстраивается? Главный бог в списке славянских богов, от которого пошла вся языческая иерархия, Род. Создатель мира, почему до сих пор многое несёт его имя: природа, родина, родители, родственники. Род родил Сварога, создателя земли и небес, и Чернобога – бога холода, смерти, всего плохого и чёрного. Чернобог – папаша двух «милых» братьев – Вия и Кощея. Первый – папанька Бабы-яги. Второй – повелитель подземного мира. А Баба-яга – это вам не старушка в избушке на куриных ножках. В древнеславянском пантеоне – богиня смерти! Потому и почётный титул имеет – Костяная нога! Страшна́я внешностью дамочка, а в мужья отхватила дяденьку, которому все буржуины мира скопом и в подметки не годятся, – бога богатства, скота и земледелия Велеса, которого породили Кощей и некая Мара, личность тёмная! Из самых что ни на есть глубин преисподней. Правда, позднее, уже в русских народных сказках, эту Мару ненавязчиво оформили, как Марью Моревну.

Хотя древнеязыческие биографы славянских богов кое-где намекают, что Кощеева жёнка вообще ему единокровная сестрица! Дескать, папаша Чернобог был тот ещё ходок! А кого этим удивишь? Что среди богов, что среди людей. Яростный поэт-трибун, горлан-глашатай, призывал, конечно, народные массы делать жизнь с «товарища Дзержинского», но, как оказалось, и до поэта-горлана, и после него, большинство земного люда всё самое ценное и привлекательное перенимает-таки от более высших авторитетов. И всё лучезарное, и всё остальное, вплоть до голубых и розовых оттенков, а уж про удручающее кровосмесительство и вовсе говорить не приходится. Язычество всех времён и народов, древнеегипетские, древнегреческие, древнеримские боги – те вообще, сплошь и рядом. Альковные страсти и интриги королевских дворов Парижа, Мадрида, Лондона и прочей Европы тоже недалеко ушли. Про Восток с султанскими вывертами на гаремной основе лучше вообще промолчим.

Так что, ну, вышла дочка Вия замуж за кузена. И что с того? Вот Велес с Бабой-ягой и разродились Дедом Морозом. В общем, внук он Вию! Последний, так сказать, из рода нечисти. Кабы тут, так сказать, и конец сенсациям. Но, оказывается, и Снегурочка ему не внучка!

– Дураки вы все! – должны тут заорать хором все славянские народы, особенно детвора и когорта массовиков-затейников новогодних празднеств вокруг ёлки. – Ду-ра-ки! И неведомые составители языческого генеалогического древа, и вся студенческая филологическая шайка-лейка во главе с «преподом» Кудряшовым! Добрейшего Деда Мороза очернили и оклеветали, что тому хоть иск в суд подавай – о защите чести, достоинства и деловой репутации.

Увы, не получится и рубля отсудить. Братец Чернобога, ударник-кузнец Сварог, запросто умевший включать и выключать Солнце, как простую электролампочку, давший людям плуг и ярмо для земледелия, боевую секиру, чтобы родную землю защищать от врагов, и ещё целую кучу полезных в хозяйстве вещей, причём, сделанных своими руками, а не дьявольской магией, как Чернобог, так вот, Сварог-то в своё время взял себе в жёны Ладу. К месту будет замечено, что, таким образом, Сварог и является первым исполнителем шлягера про Ладу, предлагая ей не хмуриться и обещая, что, даже если она станет бабушкой, всё равно для него она будет Ладушкой. А чего не обещать, если Лада, по всем преданиям, вечно молодая тёща-красавица Деда Мороза. Потому Мороз хотя и именуется дедом, но всегда бодрый и шустрый. Да и не дед он вовсе. Да, вот так! Дело тут в том, что Сварог и Лада произвели на свет бога и богиню Любви, Весны и всего прочего прекрасного и красивого – Леля и Живу.

А так как любовь зла и сердцу не прикажешь, вышла красавица Жива замуж за Мороза. И родили они Снегурочку. Короче, родная она и единственная дочка Деда Мороза, а вот внуками и внучками его судьба обделила. Предпринимались, конечно, в литературно-сказочных кругах жалкие попытки приписать Снегурочке и Лелю некие интимные связи, но на самом деле ничего этого не было. Были светлые и чистые взаимоотношения дяди и племянницы, а все прочее – жалкие инсинуации порочной, развращённой донельзя, как известно, Европы.

Шишкин-младший не выдержал и залился громким смехом, воочию представив, как он, по шаталовской методике, рисует на доске опорную сигнал-схему непростых семейных взаимоотношений древнеславянских божеств. Да уж… Если теперь перефразировать уже не литераторов, а гения всемирно живого учения, узок круг этих богов, страшно далеки они от народа… Но ведь очень наглядная схема получается! И даже тема для домашнего задания-размышления, для пытливого поиска само собою напрашивается: а не потому ли у Деда Мороза ни внуков, ни внучек, что тает каждую весну Снегурочка. Кто же её такую замуж возьмёт? И приходится вечно бодрым Морозу и Живе к новому году рожать новую дочку, взращивать её ускоренно-сказочным методом до подросткового возраста и выдавать за внучку. А как не выдавать? Ребятня-то вокруг и раньше и нынче – не олухи царя небесного. Начни Снегурочка под ёлочкой, пусть бодрячка-старичка, но один чёрт древнего, папенькой кликать, а он её доченькой – туева куча вопросов! А кличут они друг друга: «Дедушка!» – «Внученька!», и всё, как в обычной семье: старенький – это дедушка, а молоденькая – внучка. Ну а всю нерастраченную любовь-ласку к несостоявшимся собственным внукам Дед Мороз переносит на окружающих ребятишек, равно как и не рожавшая Снегурочка. Уж какой тут пятый класс. Тут уже дети до шестнадцати лет не допускаются!

Теперь уже Шишкин-младший не смеялся, а оглушительно ржал. Дополнительный импульс давала разыгравшаяся фантазия, рисующая картины защиты диссертаций на соискание учёных степеней кандидата или даже доктора филологических наук, например, с такими глубокомысленными, как и подобает в научном мире, названиями: «Некоторые аспекты этимологии антропоморфических тенденций в древнеславянском конфессиональном наследии» или «К вопросу дискурса и его трендов в мифологии древних славян как среды, катализирующей некоторые явления антропогенеза в социокультурной проекции».

3

Куда бы дальше завела Александра буйная фантазия, неизвестно. Но тут он вспомнил, что нынешним вечером в Доме культуры дискотека.

Шишкину-младшему было крайне любопытно поглядеть на сие действо. Во-первых, он совершенно не представлял, как это выглядит на селе. А во-вторых, любопытство усиливала интригующая атмосфера, которая прямо-таки пропитала воздух, что в девятом, что в десятом классах, в которых у Александра сегодня были уроки. Девчонки в обоих классах выглядели настолько взволнованными и таинственными, словно их всех скопом поразил некий вирус. Невпопад отвечали на вопросы по теме урока, обменивались бесконечными записочками, беспрестанно хихикали и перешёптывались… В общем, по существу, оба урока прошли впустую, это Александр чувствовал, – барышни были стопроцентно поглощены совершенно иным. Даже заданные на дом сочинения сдали далеко не все. Судя по вновь озвученному девушками интересу – а пойдёт ли молодой учитель в ДК на дискотеку, – вывод напрашивался само собою. Но вот себя на сельских танцах Александр совершенно не представлял.

В «альма-матер» всё было просто и понятно. Однородная студенческая братия, все свои. А что здесь? Учитель и школьники? Или сельская молодёжь представлена более разновозрастно?.. Перед глазами вставали и не самые лучшие эпизоды родного кинематографа: сцены сельских посиделок, разухабистых танцев с каблучковыми и частушечьими россыпями, мрачные лица парней, нервно чадящих папиросами и ревниво реагирующих на приглашение к танцу их зазноб, что в итоге заканчивалось мордобитием…

С другой стороны, его, Александра свет Сергеича, никто за язык не тянул, когда он при всём классе ляпнул, что в институте ни одной дискотеки не пропускал. Ежу понятно, что на дискотеке он явно окажется «гвоздём программы». Или, ещё хуже, – негативным фактором. Вот это – скорее всего. Ну, удовлетворит он своё любопытство – и что? Какими-то неожиданными сторонами характеров и поведения раскроются перед ним его подопечные? Вряд ли. Скорее, наоборот, – зажмутся в своих скорлупках, скованные присутствием «классного». Для них дискотека – праздник, а он им его подпортит…

До самого вечера Шишкин-младший пребывал в тягостных раздумьях, необычайно глубоко осознав муки буриданова осла. В конце концов, почти уже победила безвольная трусость, когда неожиданно заявилась, такая же неожиданная, парочка. Александр, как нам уже известно, оный тандем предполагал, но не настолько стремительно.

– Александр Сергеич! Войти позволите?

На пороге нарисовался мосье Ашурков.

– Приветствуем категорически! Вечер добрый!

– Добрый вечер! – робким эхом раздалось откуда-то из Ашурковой подмышки, и пред изумлёнными очами Шишкина-младшего предстала с трудом узнаваемая Клавочка.

Куда-то подевались весёленькие миленькие каштановые кудряшки – их заменила вавилонская башня начёса. Веснушки-конопушки скрылись под заметным слоем тонального крема или пудры. Алая помада, не очень умело увеличивающая толщину губ, как и густые фиолетовые тени вокруг глаз превратили всю эту тональность в пергамент.

Клавочка мела по половицам обширным шифоновым подолом, пред разноцветьем которого меркла радуга. Вот только миниатюрность Клавочкиной фигурки никуда не делась – белые лодочки на высокой шпильке росту ей не прибавили, наоборот, вкупе с длинной юбкой даже как будто укоротили девушку сантиметров на пятнадцать. А может, такое впечатление создавала короткая болоньевая курточка, надетая Клавочкой поверх безразмерного шифонового буйства.

А вот кавалер Ашурков выглядел на зависть. Чёрный кожаный пиджак, белая сорочка в ненавязчивую голубую клетку, по последней городской моде – без стрелок – тщательно отглаженные «техасы», остроносые «коры». Гардеробчик кавалера Ашуркова открывал Шишкину-младшему армавирского петушка с неожиданной стороны.

– Не желаете ли, Александр Сергеич, прогуляться до очага культуры? – безо всякого предисловия с некой игривостью воспросил Ашурков, приподнимая узкий подбородок и скашивая глаза на Клавочку. – От нашей комсомольской организации поступило предложение посетить дискотэку.

«Наша комсомольская организация» зарделась и опустила взор долу.

– Дискотэка – это хорошо, – на «автопилоте» проговорил ещё не пришедший в себя Шишкин-младший. Но в голове уже крутнулось очевидное: дуэт Ашурков – Сумкина как нельзя кстати. В такой компании появление на дискотеке выглядело вполне естественным.

Александр тронул бок чайника. Ещё горячий.

– Чай? Кофе? – предложил Шишкин гостям.

– Кофе, – быстро отозвался Ашурков.

– Ча… Кофе, – сэхолотила Клавочка.

– Ну вы тут хозяйничайте, – откинул полотенчико на столе Александр, открывая чашки, ложки, сахарницу и жестяной цилиндрик с растворимым кофе – неведомый в Чмарово широким массам, как, собственно, и в городе, дефицит производства Ленинградской чаеразвесочной фабрики. – Я мигом.

Шишкин шмыгнул в спальню, скинул «треники» и со злорадством втиснул чресла в индиго джинсов «Mawin», которые даже самая искушенная публика областного центра наивно полагала за фирменные «штатовские». По крайней мере, так авторитетно уверяла сына маман Шишкина, преподнося сие сокровище ему на день рождения. Гипюровая рубашка цвета пожарной машины и – увы! – парадно-выходной пиджак, выходящий в люди в четвёртый раз, завершили облачение.

– Я готов, – возник вновь на кухне Александр. Тандем уставился на джинсы и торопливо допил кофе.

– Сергей, а ты чего в пиджаке? На улице, чай, не лето, – заботливо спросил Шишкин, потянув с вешалки короткий бежевый плащ, тоже, по заверениям маман, последний писк столичной моды, и с удовлетворением наслаждаясь произведённым джинсами эффектом.

– В коже? – не сразу, но вроде бы как небрежно отреагировал Ашурков. – Само то пока. – И он, вставая, так прохрустел своим сокровищем, что Шишкину-младшему ещё больше захотелось такой же пиджачок, или, на худой конец, замшевый.

На этом бесконтактный поединок из мира мужской моды завершился, и троица подалась в Дом культуры.

А там уже вовсю гремела музыка. Она прямо-таки вываливалась из высоких домкультуровских дверей, распахнутых настежь.

Обе толстенные, изукрашенные резьбой створки дверей и четыре массивных, квадратного сечения колонны, рождающие ощущение, что ты входишь не в сельский клуб, а в древнеегипетский храм, сейчас подпирали десятка полтора парней, окутанные концентрированным табачным смогом.

«Ничего не меняется», – хмыкнул про себя Александр, узрев подле широкого гранитного крыльца ДК мотоциклетный табун: «мински», «ковровцы», «ижи» и даже одна вишнёвая «Ява». «Наезднички!» В душе шевельнулось недоброе предчувствие обязательной драки, которой традиционно заканчивались вечерние визиты таких же мотоциклетных гостей к студентам во времена «помощи селу в уборке урожая».

Вход в вестибюль никотиновая команда не загораживала, но на подошедших учителей глянула недобро.

Шишкин и его армавирский коллега, как по команде, обречённо посмотрели друг на друга. «Пятнадцать человек на сундук мертвеца. Йо-хо-хо, и бутылка рому!» – тоскливо прозвучало у Шишкина-младшего в голове, когда он миновал курильщиков. Даже густой табачный дым не перебивал алкогольного выхлопа. Недоброе предчувствие крепло и нарастало.

рыдали в вестибюле словами Игоря Кохановского на музыку Анатолия Днепрова «Поющие сердца». Понятно, не вживую, а с затёртого винилового «гиганта» – Александр даже с полной уверенностью припомнил его название: «Для вас, женщины».

Пластинку крутила облезлая «Ригонда», соединённая чёрными проводами с такими же облезлыми усилителем и колонками КИНАП. Но звук вся эта облезлость выдавала мощный, хотя и не чистый. Впрочем, последнее совершенно не занимало дискотечную публику. Главное, что было громко.

Александр огляделся.

Несколько секций «киношных» кресел, расставленных по периметру вестибюля, были завалены разноцветной девчачьей болоньей и пальто. Ревущая радиола и акустические системы перегораживали оба входа в зрительный зал. Около радиолы торчал скучающий русоголовый парень лет двадцати пяти, лениво перебирающий конверты с грампластинками. Явно местный киномеханик и по совместительству организатор «дискотэки». Остальное пространство вестибюля заполняла скачущая под «музон» публика в диапазоне от пятнадцати до тридцати лет. Великовозрастный мужской пол не просматривался. Исключительно крепко сбитые дамы в теле. Под энергичные «Облака в реке» «дамы» двигались с деланной ленцой, больше оглядывая друг друга.

Однако их телодвижения тут же наполнились томной негой, как и зазывной поволокой взгляды, устремившиеся на молодых учителей, которых с королевской величавостью, невесть откуда прорезавшейся, едва наша троица ступила на танцпол, демонстрировала окружающим Клавочка. Школяры появление педагогов восприняли чуть иначе – разулыбались и заскакали ещё энергичнее. «Вот тебе и оробеют «при виде», зажмутся! – ехидно заметил Александру внутренний голос. – Это ты тут заробеешь, а может, ещё и по морде схлопочешь…»

Восьмой, девятый и десятый классы Чмаровской средней школы скакали чуть ли не всем списочным составом. Это Шишкину-младшему удалось разглядеть не сразу, потому как здесь школяры разительно отличались от самое себя за партами. Нет, с пацанами всё было, как и в школе, только почему-то никто из них разоблачаться из разномастных курток и не подумал. А вот школьные девушки, да и остальные…

Большим разнообразием фасонов их платья не отличались, зато длиной юбок и пестротой колера… Тут Клавочка со своим шифоном в пол выглядела строгой монашкой. Хотя бы что-то в стиле «макси» отсутствовало напрочь. Пред глазами сплошь из-под мини-юбок мелькали аппетитные окорочка и окорока, затянутые почему-то исключительно в чёрную сетку чулок и колготок. Радовали глаз и откровенные декольте. А уж «боевая раскраска» юных лиц… Шишкин-младший даже испытал на миг угрызения совести, что ещё полчаса назад столь негативно – благо не вслух! – оценил усилия Клавочки в сфере пользования косметикой. Туши, румян, губной помады и теней для век девушки на себя не пожалели, усердно руководствуясь принципом «чем больше, тем лучше». Субботняя сельская «дискотэка» больше напоминала не танцы-шманцы-обниманцы, а шабаш на Лысой горе в Вальпургиеву ночь. Вот ведь и впрямь, как говорят, танец – это вертикальное исполнение горизонтальных желаний.

«Картина ясная, Одесса страстная…» Александр откровенно и моментально заскучал. Но сразу развернуться и уйти тоже выглядело бы как-то вызывающе. Чего, спрашивается, вообще тогда заявился.

Под десятками наилюбопытнейших взоров он медленно прошествовал вдоль стенки к ревущей радиоле, поздоровался-познакомился за руку с торчащим рядом парнем, который, так и есть, оказался местным киномехаником по имени Андрей. Перебрал сваленные у музмашины пластинки. Ничего особенного там не обнаружилось. В основном старьё, на котором в городе уже года полтора назад все приличные меломаны поставили крест. Разве что звучащий «гигант», вроде бы нынешнего года выпуска, хотя, конечно, собранная на нём «солянка» уже малосъедобна, разве что средне-пожилым возрастом…

К Андрею подлетело несколько «ведьмочек», наперебой затребовавших… «белый танец». При этом каждая не преминула вежливо поздороваться с учителем.

– Здравствуйте, Александр Сергеевич!

– Добрый вечер, Александр Сергеевич!

– Ой, как хорошо, что вы пришли, Сан Сеич!..

«Ба! Да это ж мой девятый!..» – только и смог мысленно прошептать Шишкин. Косметическая штукатурка изменила милые девичьи лица до неузнаваемости, а уж годков-то прибавила…

От радиолы «ведьмочки» улетать не спешили. Они сверкали очами в чёрных провалах глазниц и плотоядно облизывали помаду с губ, которой всё равно там оставалось как крема на хорошем пирожном.

Киномеханик Андрей в ответ на требование выдать «белый танец» сильно заморачиваться не стал – двинул иглу звукоснимателя через пару дорожек. В зале зарокотал, еле узнаваемый из-за местной звукоаппаратуры, голос Вадима Мулермана:

И тут же посыпалось:

– Разрешите вас пригласить, Александр Сергеевич!

– Приглашаю вас, Александр Сергеевич!

– Александр Серге-е-вич, белый танец! Дамы приглашают…

Шишкин озабоченно глянул на часы и запахнул плащ.

– Спасибо, девчонки, спасибо! Только я сегодня никак не могу.

И тут же, нахмурив брови, что должно было означать крайнюю степень занятости, боком-боком принялся пробираться к выходу, заметив, правда, краем глаза и других устремившихся было к нему «демониц» всех присутствующих возрастов. Отметил и уже самозабвенно танцующий подальше от завывающих колонок дуэт Ашурков – Сумкина.

Он практически добрался до выхода, когда в дверном проёме возникла фигура:

– Мужики-и-и! Та-ам… на-а-ших… бью-ут!!

Тут же мимо Шишкина, чуть ли не сбивая его с ног, к выходу кинулась практически вся мужская составляющая танцулек, только что изнывающая вдоль стен. А девичьи глаза теперь окончательно сконцентрировались на Александре.

«Японский городовой! Вот ведь попал под замес! – настраиваясь на неминуемые тумаки, подумал Шишкин. – Отхреначат сейчас за милую душу!.. И деваться-то некуда… Да и было бы куда… Что потом ты такое в школе?.. Ноль без палочки…»

Он незаметно потянул с руки родительский подарок – позолоченную массивную «Ракету», опуская часы линзой циферблата в глубину джинсового кармана – авось стекло уцелеет, а механизм вообще-то противоударный… Всё это Александр проделал, лишь чуть-чуть замедлив шаг. Останавливаться было нельзя. Остановиться – значит продемонстрировать трусость. Уходя – уходи…

– Что делать будем, Сергеич? – сзади жарко дыхнул в ухо Ашурков.

– А ты не понял? – зло прошипел Шишкин сквозь зубы. – Выходить из окружения с боями.

– Да понял я… – простонал трудовик.

– Ну так пошли…

И двинулись к выходу, непроизвольно втягивая головы в плечи.

– Стоп! – раздался сзади решительный голос Клавочки. – Пропустите!

И она решительно протиснулась вперёд.

На широком крыльце, на его ступенях, у частично опрокинутых мотоциклов шло Мамаево побоище, над которым висел многоголосый мат.

– А ну-ка, прекратили и расступились! – пронзительно и повелительно крикнула Клавочка, возникнув на границе побоища с видом предводительницы амазонок.

– Атас! Учителя! – прорезал гул сражения хриплый рык.

Дальше произошло нечто совершенно удивительное.

Драка замерла!

Шишкин и Ашурков медленно шли по узкому живому коридору жалким эскортом Клавочки. Справа и слева тяжело дышали свежими винными парами и густым перегаром перекошенные потные хари, нетерпеливо сплёвывающие и сверлящие мутными взорами педагогов.

Александр каждую секунду ожидал сокрушительного удара в ухо или в скулу, машинально гадая, откуда прилетит первая плюха. Видимо, с ожиданием того же самого на полшага сзади топал Ашурков. Но вот они миновали последнюю группку драчунов. Клавочка остановилась, повернулась к «бойцам», одновременно чуть заметно качнув головою своему «эскорту», мол, валите без задержки.

– Может, хватит позориться?! – презрительно прокричала Клавочка. – Полная зала девчонок, а вы тут ошиваетесь! Что за осенний гон устроили?! Идите девок приглашайте, а не скулы друг другу чешите!..

Парни молча и тупо смотрели в асфальт.

Шишкин и Ашурков, чуть-чуть ускоряя шаг, уже практически дошли до границы, где фонарный свет переходил в темноту, казавшуюся спасительной. Сзади зацокали Клавочкины каблучки, звук которых тут же потонул в разнохрипе:

– Ну, и каво ты к моей Людке полез, ка-а-зёл?

– Сам ты козёл! Чмо кашуланское!

– Чево ты, урод, провякал?..

– Чево слышал!..

И побоище… закрутилось по новой!

«Бред какой-то! Фантасмагория дебильная!» Вконец охреневший Шишкин, перешагнув границу света и тьмы, остановился. Замер и Ашурков. Картина у входа в ДК отсюда походила постановочную сцену «Драку заказывали?». Хоть кино снимай! Окончательную нереальность мордобою придавало как раз освещение от двух фонарей-«ложек».

– Сергеич, это что было? И вообще?.. – тупо, чуть ли не по слогам спросил Ашурков.

– Не знаю… – искренне ответил Шишкин.

– Слушай, да мы в какой-то заповедник попали… У вас тут что, такой авторитет учителя? У нас в Армавире отбуцкали бы за милую душу. С обеих сторон бы навалились, и забыли бы, из-за чего вначале сцепились…

– Дурак ты, Серёга, – опустился на удачно подвернувшуюся лавочку у чьей-то калитки Александр – ноги не держали. – Какой, к чертям собачьим, авторитет учителя… Клавочке спасибо. А насчет авторитета… Это председателя колхоза и его дражайшей половины авторитет. Пользуйся, пока возможность имеется…

– Да, наверное, ты прав… – задумчиво протянул Ашурков. Помолчал и вздохнул: – Сто грамм бы сейчас и огурчик… У тебя есть?

– Только огурчик.

– Вот и у меня… Придётся без этого, – ещё тяжелее вздохнул Ашурков.

– Серёжа, может, пойдём погуляем? – подошла и промурлыкала Клавочка-спасительница. Предводительница амазонок уже исчезла, как её и не было.

– Во-во, погуляйте… А я пойду спать, а то что-то притомился… – поднялся с лавочки Шишкин. – Пока-пока!

– Приятных снов! – пропела Клавочка, подхватив Ашуркова под руку.

«Эка вас намагнитило…» – равнодушно подумалось Шишкину.

Но дома сонливость куда-то делась. Видимо, впечатления от дискотеки, чудесного спасения от мордобоя плюс какая-никакая прогулка по свежему воздуху разогнали все сонные флюиды.

Шишкин ткнул клавишу магнитофона, который откликнулся страстно-медоточивой «Баккарой», и… уселся поработать над план-конспектом «показухи» – будущего открытого урока.

Внутренний голос неустанно бубнил: «Без верхоглядства, без верхоглядства, дядя… Тебе, как сапёру, ошибиться нельзя – один неверный шаг-ляп, и ты получаешь «чёрную метку» городского выскочки-молокососа от всего районного учительства… Хотя ты её и так получишь… Вряд ли большинство, как и Баррикадьевна, чего-то про Шаталова слышали… В лучшем случае, что есть в далёком Донецке такой учитель математики, чего-то там экспериментирует… Но где математика, а где литература с русским?..»

Старательно вычерчивая в тетради схему компоновки блоков опорных «сигналов», Шишкин-младший незаметно перешел от уныния к более комфортному настроению. А через час уже упивался собственной гениальностью, трудолюбием и – параллельно – уровнем сознательности. И своей, и местного населения. А как и вправду на селе ещё столь высок авторитет педагога?..

– Можно?

Шишкин вскинул голову.

На пороге стояла незнакомая женщина лет тридцати-тридцати пяти. Среднего роста, широкоскулая, несколько выходящая за габариты комплекции, которую в городе её обладательницы называют приятной полнотой. Тёмные глаза, тёмные волосы. Минимум косметики, а может, даже и отсутствие таковой.

– Да, да, пожалуйста… Проходите, присаживайтесь.

Александр вскочил, засуетился, пододвинул к столу стул, вернулся на своё место, подтянул поближе ежедневник.

Незнакомка деловито скинула пальто, повесила его на вешалку, уселась напротив Шишкина и подперла кулачками оголённых до плеч пухленьких рук подбородок.

– Слушаю вас, – нарушил затянувшуюся паузу Александр.

– Саша…

«Оп-паньки…» Вот только тут Шишкин-младший начал выходить из ступора. Что-то тут было не так. Но машинально повторил:

– Слушаю вас, слушаю…

– Я тут подумала… – напевно проговорила незнакомка и улыбнулась, продемонстрировав несколько стальных коронок. Высвободила левый кулачок и положила горячую ладонь поверх правой руки Шишкина, в которой тот продолжал сжимать авторучку. – Я тут подумала… Нам надо встречаться…

И, жарко задышав, потянулась через стол к Шишкину.

Александр испуганно отпрянул, прижимая к животу обе руки.

– Послушайте… Вы кто?

– А какая разница? – пожала полными плечами незнакомка. – Ну как, ты согласен?

Она встала. Синхронно поднялся и Шишкин. Дама приблизилась к Александру и вдавила ему в грудь пышный бюст.

– Са-ша-а…

– Да что вы, в самом деле! – вскричал Шишкин. – Что вам нужно?!

– Нежности и близости… Нежности… И близости… Стра-а-сти! И я… И я дам тебе это всё…

Глазки незнакомки подёрнулись поволокой, потом закрылись вовсе, а ещё что-то шепчущие пухлые губы, уже определённо складываясь для поцелуя, потянулись к губам Шишкина-младшего.

– Люби меня, Са-а-ша… Люби…

Теперь в Шишкина-младшего уже упирался мягкий живот, передняя поверхность довольно упругих бёдер. Её руки кольцом зажали поясницу.

– Прекратите… Вы! Прекратите!.. – выронив авторучку и трясясь, Александр попробовал отлепить от себя женщину, упирая обе руки теперь уже ей в живот. Но дама оказалась цепкой.

– Ты серьёзно? – промурлыкала незнакомка и притиснулась ещё крепче. – Неправда это, милый… Люби меня… Люби – и ты не пожалеешь. Я – вулкан страсти! Я – фонтан-н-н! О-о-о… – уже простонала она.

– Да отвали ты от меня! – испуганно заорал Шишкин.

Так заорал, что оконное стекло зазвенело.

– Вали отсюда… Шалашовка!

– Как хочешь… – снова пожала плечами незнакомка. – Но зря ты так… Зря… – И с тягостным вздохом она отлипла от Александра. Повернулась, покачивая округлым наливным задом, проследовала в кухню, неторопливо сняла с вешалки пальто, также неторопливо надела его. – Зря ты так, – прямо-таки назидательно повторила она и вышла.

Негромко и спокойно прозвучали шаги через веранду, аккуратно скрипнула дверь на крыльцо.

Но зато калиткой незнакомка звезданула так, что Александра дёрнуло как хорошим зарядом электротока. И ещё сильнее затрясло в непонятном испуге.

Ударив по выключателю, Шишкин в кромешной комнатной темноте прижался лбом к холодному окну. И сразу увидел свою посетительницу у палисадничка.

– Саша! Саша! Са-а-ша!

Он отпрянул от окна в простенок. Сердце колотилось испуганным кроликом.

– Про-ща-ай, Са-ша-а-а!.. Про-щай, люби-и-мый!

Вопли стихли. Выждав мгновение, Шишкин-младший осторожно, вполглаза, глянул в окно. Под лунным светом гостья удалялась вниз по улице.

Переведя дух и выругавшись, Шишкин поскрёб на груди футболку. Да что же это за суббота такая?! Театр абсурда, а не суббота! Или у него после дискотечного стресса мозги вынесло? А может, он спит? Ага, с храпом! Стоя, как лошадь! Он снова поскрёб футболку. Сердце несколько сбавило обороты, но всё равно ухало, отдаваясь в уши. Да уж…

Внутренний голос спасительно шепнул: надо включить дедукцию, но для начала запереть двери! И впрямь… В городе, только зашёл домой, сразу – щёлк задвижкой! А тут чего это он так расслабился?

Шишкин выскочил на веранду, щёлкнул шпингалетом, вернувшись в дом, накинул кованый крюк. И только теперь посмотрел на часы. Второй час ночи?! Дурдом!

Но всё-таки… Кто такая? И вот так – с налёту…

Откуда-то из подсознания вдруг всплыло: а ведь он воспринял незнакомку как родительницу кого-то из учеников! Зашла вечером узнать о своём чаде…

Хотя такое объяснение – это для идиотов. Родители в школу приходят, а не к учителю домой – чего выдумывать-то! В городе исключено, а уж на деревне… Да тут вообще подобное – из области ненаучной фантастики. Но как сей визит объяснить?

Объяснений не находилось. Только и лезло в голову, что это он либо с испугу тронулся, либо записался-зафантазировался, идиот, со всей этой шаталинщиной! Когда бы на часы глядел, то уже давно бы спал. А так… Свет горит, парень сидит. Чего бы не зайти скучающей дамочке…

«Ха! – осенило Шишкина-младшего. – Да это же, скорее всего, розыгрыш! Выпили в субботний вечерок после баньки местные бабёнки-разведёнки лишнего да и спор затеяли: а чего из эдака-такого выйдет? Подослали самую отчаянную, разбитную… Ведь какая-то театральщина произошла, ей-богу! Вообще-то, напугала изрядно… Но вот, опять же… Никакого запаха спиртного… Да и возраст уже не кавээновский… Ну дурдом сегодня какой-то! Дур-дом!..»

Предположения о розыгрыше или хмельном бабьем споре тоже показались маловероятными, совершенно за уши притянутыми. В удобоваримую логику не укладывались. А ещё… Александр не мог отделаться от ощущения какой-то неопрятности, исходившей от ночной гостьи. И какой-то опасности. Нет, не опасности… От этого ночного визита у Шишкина-младшего внутри возникло и уже не отпускало, хотя и не усиливалось, чувство некой тревоги. Необъяснимость ночного визита и тревожила, и злила, порождая внутренний дискомфорт. Так бывает, когда съешь чего-то сомнительного: и вкусно показалось, и ещё бы не отказался, но уже что-то шевельнулось в желудке, обещая изжогу, а то и вовсе несварение – увертюру к диарее.

«Силён! – в очередной раз поддел внутренний голос. – Мыслительный процесс достоин отдельной записи психиатра в общей истории болезни! От новаций передового учителя Шаталова через пространный экскурс в мир древнеславянской мифологии и до размышлений о поносе! Как бы и впрямь от впечатлений субботы, драгоценный ты наш Александр Сергеевич, не приключилась бы с вами медвежья болезнь! Если учесть, что с утра выпадает дальняя дорога при казённом интересе, то подобная дисфункция желудочно-кишечного тракта абсолютно ни к чему. А не отойти ли тебе-вам, батенька, в сам-деле, ко сну?»

4

Ранним воскресным утром невыспавшийся и злой Шишкин, хрумкая кроссовками «Кимры» первый ледок на лужицах и борясь с ещё не прошедшим ознобом человека, который встал в нетопленном поутру доме, приплёлся на колхозную молочно-товарную ферму. Вернее, на примыкающий к «мэтэфэ» молзавод – комплекс по первичной переработке молока, хотя никто там ни во что молоко не перерабатывал. Лишь хорошенько охлаждали, дабы без скисания довезти до города, уже на настоящий молочный комбинат.

Возле серой стены в моторных внутренностях видавшего виды «газона»-молоковоза копался шофёр-экспедитор Пётр Петрович Кущин.

– Долго спишь, пе-да-гог! – весело прокричал, высунувшись из-под крышки капота Кущин. – Молоко, оно не ждёт! Будем Маша да не наша – притараним простоквашу!

– Да вы поэт! – подхватил тон Шишкин.

– Ага! Особенно ежели мне плеснуть сто пятьдесят «с прицепом»! А дайте мне триста – пойду на подвиг чисто! Ну, чё, погнали?

И они погнали.

Молоковоз летел гоночным болидом по ухабистой просёлочной дороге, поднимая такие клубы пыли, что уже через пять минут в щелястой кабине висела плотная взвесь, которую не выдувал свистящий справа и слева воздух. Двигатель ревел, весёлый Кущин старался его перекричать.

– Ну, чё, как там моя Валька?! Ты, Сергеич, ежели чего, – сразу мне! Огуляю по пышной заднице ремнём! Одне кавалеры да танцульки на уме!.. А чё Кирька? В пятом он. Лопочет на уроках-то? Дома-то он у нас – сорока-щебетоха!

Шишкин кричал в ответ, мол, никаких пока проблем. Про себя хмыкнул: какие проблемы – три первых дня учебного года прошло. В пятых по уроку провёл, никого не запомнил, кроме двух Наташ, к которым надо обращаться особо: Наталья Ивановна Михайлова-первая и Наталья Ивановна Михайлова-вторая. Полные тёзки! Смешно! Две пигалицы, а величать надо как архивзрослых дам.

Вообще Михайловых, как выяснилось при знакомстве с учениками разных классов, – тьма. И скорее всего, все они в близком или дальнем родстве – как в сёлах обычно и бывает. Вот тебе и Иванов-Петров-Сидоров! Не самые распространенные, выходит, «хвамилии»…

– Это хорошо! Это я рад! – продолжал кричать Кущин и тыкал рукой то вправо, то влево. – Вон тама грибов уйма! Грузди, рыжики! Любишь грибы, Сергеич?! Я – уважаю. Под маслёнок беленькая так идёт, так идёт!.. А вон, вишь, озерцо? От где карася, Сергеич! Лопатники, а не караси! Один на сковородку тока и влазит! Уважаешь карасей, Сергеич?! Я – дюже! Моя баба ихнего брата так жарить умеет – мелких костей как не бывало! Это, брат, – цельное искусство! Но… А иначе карася и жрать невозможно – обплюешься от костей! Но… В нашем чмаровском море-окияне таких мордоворотов нет. Там колхозна бригада им заматереть не даёт!

Грунтовку прорезало строящееся шоссе. Перевалив через насыпь крупного гравия, снова покатили по просёлку вдоль будущего автобана.

– Красота, Сергеич, будет! До Кашулана по асфальту-то – чихнуть не успеешь, а там и Верх-Алей. Скореича бы асфальтом укатали!

Со свистом пролетели довольно большую деревню.

– Кашулан! – прокричал Кущин. – Отделение колхоза! От них молоко на обратной дороге заберём, чтоб понапрасну не растрясать. Нам цельный продукт нужон, а не масло! Масло наши сами собьют! Школу видал? Восьмилетка, а народу мало! Вымирает село, Сергеич! Всем город подавай! Вона у меня Валька – тоже гундит: аттестат получу – тока вы меня и видели. В область учиться поеду, на ткачиху. А чё, Сергеич, он и вправду такой здоровый этот комбинат камвольный?

– Впечатляет!

– Ага! Тока, значит, рабочие руки подавай! А где живут?

– Там целый микрорайон расстраивается!

– Ага! Стало быть, ткачих море требуется! Ну а где ж там столько мужиков наберётся? Родим второе Иваново – город перезрелых невест! Ха-ха-ха! И кто, Сергеич, на селе работать будет, а? Жрать-то все хотим! Эх, народ и партия едины! Партия – наш рулевой! Была, есть и будет… есть!

Кущин затейливо выругался, но Шишкин в шуме мало что понял.

– А вон, Сергеич, и Верх-Алей показался! Тебя где высадить?! Какая улица, Сергеич?! Тут у них одна улица! Тоже народу – с гулькин нос!

С рёвом пикирующего бомбардировщика молоковоз ворвался на улицу, рассекающую село с востока на запад, и визгливо заскрипел тормозами возле раскидистой огромной черёмухи, где от основной дороги-улицы за избы и желтеющий колок убегали две извилистых колеи более скромного просёлка.

– Ты, это, Сергеич… Минут через сорок максимум тут стой, как штык! Ждать не буду – продукт сгублю, чуешь?! Как штык!

Кущин газанул и скрылся за домами, но продвижение молоковоза можно было легко проследить по густому пылевому облаку.

Шишкин-младший отплевался от песчано-глиняной взвеси, обхлопал, как мог, одежду – брюки, куртку. Сплюнул, повертел головой в поисках табличек с номерами домов. Оные отсутствовали.

– Чаво, милок, выглядывашь?

Из-за невысокого забора за Шишкиным зорко наблюдала, опираясь на грабли, сухонькая маленькая старушка в меховой душегрейке.

– Здравствуйте! Не подскажите, как мне найти дом Либядовых?

– Оно-но как! – Бабуля стиснула грабли в сухоньких кулачках и, щуря глазки, обсмотрела учителя с головы до ног. Осмотром, как показалось ему, осталась недовольна.

– И какого лешего тебе у имя понадобилося?

– Да, это вам неинтересно, – отмахнулся, улыбаясь, Шишкин. – Так, где они проживают?

– Нам всё интересно! – веско заявила старушка и, перехватив грабли поудобнее, придвинулась к заборчику. – По Катькину душу заявился, али как?

– Так и есть! – Ситуация Шишкина забавляла.

– Оно-но как! – уже не так грозно сказала «грабительница», положительно реагируя на улыбку молодого учителя. – Но ежели так, то чеши, милок, вона туда, до заулка. – Бабка ткнула черенком граблей влево. – А тама, в заулочном тупичке, и будет ихний дом.

– Большое спасибо! – снова улыбнулся Шишкин и зашагал в нужном направлении. Краем глаза засёк, как бабка повисла на заборчике, уставившись ему вслед. Спустя пару минут он уже стучался в серую калитку. Стукнула дверь, и кто-то невидимый грубо проорал:

– Отпёрто! Заходи!

Голос женский, низкий, сердитый. М-да-с… Неприветливый что-то алейский народец, подумал Шишкин и толкнул калитку.

На крыльце, подбоченясь, стояла женщина лет сорока. Плотная, чернявая, с тяжёлым демоническим взглядом из-под низкого лба. Не уродина, но лицо недоброе, со зловещинкой какой-то.

– Доброе утро! – вежливо кивнул Шишкин, непроизвольно поёжившись.

– Ага, доброе! – зло ответствовала женщина. – Чего надо?

– Либятовы здесь проживают?

– И что? Ну, я Либятова.

– Вы, наверное, мама Кати?

– Ага… Явился! Ну, проходи, гость дорогой! – Либятова ненавидяще глянула на Шишкина и по-мужичьи широко шагнула в сени.

Недоумевая, даже с опаской, он двинулся следом. Из сеней через распахнутую дверь вошли на кухню. Прямо напротив двери стоял круглый стол, покрытый вышорканной клеёнкой. На столе громоздилась вымытая посуда, а за столом, лицом к дверям, сидела девчонка и перетирала полотенцем тарелки. Шишкин её сразу узнал. Оригинал совпал с фотографией в личном деле стопроцентно, только был цветным, хотя это мало что меняло.

– Здравствуй, Катя!

Девчонка в молчаливом испуге уставилась на вошедшего.

– Ага! Значит, «здравствуй, Катя»? – повторила Либятова-старшая и, снова подперев руками крутые бёдра, обернулась к дочери: – Он? Я кого спрашиваю? Он?!

Девчонка отрицательно мотнула головой и, опустив лицо, заплакала.

«Опадали с дуба листья ясеня. Ничего себе, ничего себе…» – не к месту мелькнуло у Шишкина в голове. Куда попал?.. Что-то, видимо, случилось…

– Та-ак… – протянула Либятова-старшая, повернулась всем корпусом к Шишкину и грубо спросила: – И кто ты таков? Тоже дембéль-кобель?

От родительницы Катерины веяло грозовой силой: зашибить для такой – раз плюнуть…

– Я – классный руководитель девятого класса. Кати нет в школе, и мне поручили… – буквально проблеял Шишкин, сам тому удивившись.

– Ага! Заботливый? Тут один, ага, тоже позаботился! Катька! Встань!! – скомандовала дурным ором Либятова-старшая. – Встань, я кому сказала!!!

Девчонка медленно поднялась.

– Ещё вопросы будут?! – прокричала Шишкину в лицо родительница.

Какие вопросы!.. Катькин живот красноречиво разъяснял ситуацию и отношение к её возникновению упомянутого матерью неизвестного «дембеля».

– Извините, – пролепетал Шишкин. Помедлив минуту, робко предложил: – Тогда, может, Катю на домашнее обучение оформить…

– Хватит и восьмилетки! На мамку теперя пусть учится! А ты, сердобольный, вали отседова! Вали, кому сказала!

– Извините… – Шишкин отступил в сени.

– Во-во! – ведьмой захохотала вдогонку будущая бабушка. – Кончил в тело и гуляй смело! Дорогу они тут строят! Дембеля сраные! И ты недалеко ушёл, ишь бакенбарды развел! Аристократия херова! Классный руко-водитель! Знаем, где вы ручонками своими пакостными водите! Кастрировать вас всех надо!.. Давить пакостников! Твари!.. – Дальше полился такой мат, какой Шишкин и не слышал-то никогда – кладезь для лингвистов! Вспомнилось, как в институте, когда на занятиях обсуждались генезис и тенденции ненормативной лексики, прозвучало такое наблюдение: женский мат куда круче мужского, изощрённее. Тогда это всем показалось абсурдом, отрыжкой многовековой половой дискриминации. А вот сейчас Шишкин так не думал.

Громко переводя дух, он быстрым шагом покинул кошмарное место и поспешил к черёмухе-великанше.

– Чево-то быстро ты, милок, ослободился!.. – Старая «грабительница» так и висела на заборчике. – Прогнали?

– Прогнали, – вздохнул Шишкин.

– Оне такие… Либядиха воопче людев не перевариват. Сам-то супруженик ейный от неё сбёг! Да… Сиганул, тока лапсердак-то и завернулся! Это, почитай, ишшо третьего года было… А Либядиха в позапрошлом годе и вовсе себя вдовой объявила! О как! А можа и прибила благоверного!.. – округлив глаза, громко прошептала бабка. – Спомала где-нибудь и порешила!.. Она чо угодно могёт… Собак из ружжа стреляла!.. Вот так спомала, порешила и закопала супружника! В огороде!!

Словоохотливая старушка оставила забор и грабли, шустро проковыляла к калитке. Вышла наружу и уселась на вкопанную в землю у покосившихся ворот табуретку.

– Оно-но как в жизни-то быват… От и Катька твоя от неё настрадалась, а теперича и вовсе… Катьку-то по-хорошему забрать бы отсель куды-нибудь, а? – Старушка просительно заглянула Шишкину-младшему в глаза. Помедлила и, оттянув уголок глаза сухоньким пальцем, пристально вгляделась в учителя. – А не тот ты, не тот… Тот светленький был, Катькин кавалер-то… Солдатик… Смешливый такой хлопчик, вертлявый… И вот тоже пропал… А как и его Либядиха… Ох, страсти господни!.. – Бабка опасливо посмотрела в сторону дома Либядовых и снова пристально уставилась на Шишкина. – А чего ты, мил человек, здесь ошивашься? Аль тож чего замыслил, с Либядихой на пару? – Бабка резво вскочила с табуретки, юркнула в калитку и громко щёлкнула щеколдой.

– Я – учитель из школы, – почему-то почувствовал потребность хоть как-то оправдаться Шишкин. И развеять сгущающуюся атмосферу – некий такой коктейль: «Леди Макбет Мценского уезда» и «Власть тьмы» в одном флаконе с Эдгаром По и Брэмом Стокером. Вот прямо за шиворот поползла вся эта коктейлещина! О-о-гром-ными мурашами! Старая «грабительница» с таким убеждением излагала жуткие версии, что Шишкин готов был всему этому поверить. Кабы не пообщался – и всего-то несколько минут! – с родительницей Катерины, то посмеялся бы над бабкиным бредом, но после состоявшейся встречи что-то не смеялось. А вот чтобы милиция в подпол к Либятовым заглянула или огород у этой Либядихи перекопала – такое желание росло. Детективов, что ли, в сам-деле, обчитался…

– Учитель, говоришь… Оно-но как… – протяжно и разочарованно сказала старушка. – Дык, отучилась девка. Вона, уже еле пузо таскат. Дитя бедное! Кабы ишшо не удавили, что кутёнка… Иль сама, а то и мамка-убивица подмогнёт… О-хо-хо-о…

Издали раздалось рычание автомобильного мотора, возникло и покатилось к раскидистой черёмухе облако пыли, из которого торчала голубая морда молоковоза. Завизжали тормоза.

– Сделал дело, Сергеич?! – прокричал, высовываясь из кабины, Кущин. – Давай, садись, молоко киснет!

– До свидания, извините, – сказал Шишкин калитке и с каким-то облегчением быстро влез в спасительную, как ему показалось, кабину молоковоза.

Обратную дорогу Кущин опять о чём-то балагурил, но Шишкин его не слышал. Охренел от верхалейских впечатлений. Кущин скоро понял, что учитель не в себе, и перестал донимать его болтовней. Вскорости прикатили в Кашулан, забрались на пригорок, к местной ферме.

Молодые, улыбчивые доярки принялись подтаскивать сорокалитровые фляги к машине, поднимать их наверх, где у горловины цистерны уже стоял, широко расставив ноги, Кущин – перехватывал фляги, опрокидывал их в цистерну, опускал пустую тару обратно в девичьи руки. Шишкин, глубоко вздохнув, покинул кабину и принялся помогать девушкам вздымать увесистые фляги. Не столько от неловкости отсиживаться в кабине, видя всю эту тяжёлую атлетику, сколько из желания избавиться от верхалейского кошмара.

Доярочки помощь Шишкина восприняли по-своему.

– Петрович, давно бы так! Подвози мужичков на поживу!

– Петрович! Женишка на смотрины привёз?!

– А женишок грустный какой! Оставайся, развеселим!

– Подоим в восемь рук!

Кущин осуждающе качал головой с высоты молоковозной цистерны.

– У, шалавы! Чё другое на уме есть?

– Есть, Петрович, есть! Попроси тока – враз сладку жемульку выдам!

– Слышь, кавалер! Пойдём, коровьи сиськи покажу, даже потрогашь!

Кущин с неловкой улыбкой крикнул Александру сверху:

– Ты, Сергеич, их не наповаживай! У них здоровья – не нам тягаться. Вон, как трактора, прут!

– Да мы и в остальном заводные!

– Не мешай, Петрович! Хучь подле твоего молоковоза с парнишкой потрёмся! Да и ему гагатки понюхать – скусно!

– С нетерпеньем в гости ждём! А уж мы не подведём! И напоим, и накормим, и в кроватку укладём!.. – звонко пропела одна из доярок.

– А у нас-то в Кашулане, ох и жаркие есть бани! – тут же подхватила другая. Остальные поддержали певуний дружным смехом.

Шишкин отмалчивался. После алейского рандеву отпускало медленно. Но задорные доярки не отставали.

Две довольно пышненькие молодухи переглянулись и неожиданно стиснули учителя с обоих боков. Да так стиснули, что он через их телогрейки и собственную куртку ощутил жар и мощь женской плоти. Оглушительно хохоча, шутницы тут же впечатали Шишкину в щёки по смачному поцелую.

– Слышь, кавалер, ты и завтра приезжай – по грибы пойдём, во-он к тому зароду! Сроду нету там народу! Там одни лисички – сладкие сестрички! Там одни обабки – сладенькие бабки! Там одни груздищи – сладкие пи…

– Да вы чё тут совсем посдуревали! – уже дурным голосом заорал Кущин. – Развратницы хреновы!

– Ой-ой-ой! Чья бы корова мычала! – хором закричали на него доярки.

– Да отстанете вы от нашего учителя! – спрыгнул наземь багровый Кущин. Чувствовалось, что ему крайне неудобно перед Александром – как родителю двух отпрысков, с которыми он учителю в дороге так старательно наказывал поступать по всей строгости педагогических законов.

Никак доселе не проявившая озорного таланта стройная беленькая девчушка кинулась в пристройку к коровнику. Через мгновение вынырнула оттуда с трёхлитровой банкой молока и вручила её Шишкину-младшему.

– Кушайте на здоровье!

– Спасибо, – Шишкин принял обеими руками банку, как-то неловко наклонил голову, невольно изображая неуклюжий полупоклон.

А белянка, зардевшись маковым цветом и широко распахнув бездонные синие очи, вдруг с какой-то отчаянной решимостью освободившимися руками притянула к себе голову Шишкина и обволокла его губы таким жарким, пахнувшим молоком поцелуем, что ошалевший Александр едва не выронил банку.

– Тебя Сашей зовут? – шепнула Шишкину синеглазка.

С трудом переводя дух, он только кивнул.

– А меня Таней. Таня Михайлова… Приезжай в гости, учитель Саша. Приезжай… – И всё это быстрым-быстрым шёпотом, ещё пуще заливаясь румянцем. – Ты не думай… я не такая… Очень ты мне понравился…

– Ну ты, Таньча, хучь нам чего оставь! Обглодала парня напрочь! – продолжали хохотать молодухи – Он и так-то – одне бакенбарды да усы!

– Ка-ан-чай балаган! Марш фляги мыть! – Из коровника вышла женщина лет сорока – сорока пяти, среднего роста. Телогрейка чёрная, серый платок, тёмная юбка, кирзачи, плотно обхватившие полные икры.

– Доброго здоровьичка, Авдотья Павловна! – Кущин разве что на колени не упал.

– И вам не хворать, Пётр Петрович! Дома-то как?

– Всё ладом, Авдотья Павловна!

– А это с тобой помощник?

– Это, Авдотья Павловна, наш учитель. В Верх-Алей по школьным делам ездил. Александр Сергеич Шишкин.

– Очень приятно, – протянула руку женщина. Лёгкая улыбка прямо-таки высветила на её широкоскулом лице какую-то необъяснимую добрую притягательность.

Шишкин, неловко перехватив левой рукой банку, осторожно пожал женскую ладошку, шершавую, в бугорках мозолей.

– Это, Сергеич, Авдотья Павловна – бригадирша всех этих хохотушек. Ну так мы поедем, Авдотья Павловна?

Кущин воспросил это так, что ответь ему Авдотья Павловна: «Оставайтесь» – он бы и про молоко, и про всё остальное забыл.

– С богом, Пётр Петрович! С богом!

Кущин полез в кабину, толкнул изнутри дверцу и для Александра.

– Давай, Сергеич, а то молоко – груз нежный.

– До свидания, – выдавил донельзя смущённый из-за зажатой в руках банки Шишкин и забрался в кабину как-то совсем кособоко. А может, его смущение и не из-за банки возникло, а от лёгкого взмаха девичьей руки на прощанье?

Кущин стукнул по кругляшу клаксона, «газон» коротко вякнул и, огибая коровник, осторожно сполз с бугра на дорогу.

Набрав скорость, Кущин, наконец-то внёс Шишкину ясность в состоявшееся знакомство, прокричав:

– Авдотья Павловна – наша гордость. Герой Социалистического Труда! Да!.. И депутат ещё. Самого Верховного Совета РэСэФэСээР! Чуешь, Сергеич, какие у нас люди?!

– Чую! – прокричал в ответ Шишкин.

Его снова окатил горячий сладкий озноб от поцелуя Танечки-синеглазки и её шёпота. И вся верхалейская картинка поблекла.

– …А на этих свиристёлок, Сергеич, вниманья не обращай! Кашуланские – они завсегда самые дерзкие в округе. Но и самые приглядные! – Кущин бросил на Александра такой красноречивый взгляд, что Шишкина вновь бросило в жар: «Таня… Таня Михайлова…»

Кущин высадил Александра у его калитки и умчался.

Шишкин опять минут десять обхлопывался у крыльца от жирной пыли, поплескался рукомойником, отмывая лицо, уши и шею. Потом уселся за стол, налил кружку молока, выпил залпом, налил ещё и уставился в окно. С двояким чувством. Ситуация с Катей Либятовой и – противоположная – с Танечкой Михайловой, совершенно выбили его из колеи. Лишь через какое-то время Александр почувствовал, что озяб, растопил печку и печально оглядел четыре жалких полена на железном листе перед печкой. «Вот заодно и согреюсь», – безрадостно подумалось.

Надел старую куртку, специально припасённую для хозработ, выволок из кладовки колун и с отвращением предстал перед ворохом чурок во дворе.

– Тюк, тюк, тюк, бу-ух!

Вскоре озноб улетучился. Между лопаток струился пот. И струился куда обильнее, чем прибывала кучка поленьев. В голову же лезла всякая белиберда.

Ага, вот он заявляется в этот самый Кашулан и рыщет синеокую Танечку. Интересно, как бы это выглядело? Стоит посреди улицы и оглашает оную зазывными воплями? Или устраивает подворный обход? Точно – полный балаган!.. По закону бутерброда, первыми на этот «вечный зов» должны откликнуться его дражайшие подопечные. Сбегутся на потеху, ну а следом и мужички подтянутся. С кольями, например… А кто в девятом кашуланские? Поимённо, хоть пытай, Александр ещё никого не запомнил, но вроде бы три или четыре девчонки по списку из Кашулана. Михайлова… Интересно, а вот две тёзки-пятиклашки имеют к ней какое-то отношение?.. Нет, понятно, в дочки большеваты, да и чмаровские они, но, может, родня какая-то – в соседних деревнях-сёлах родственные связи всегда переплетаются…

– Тюк, тюк, тюк, тюк, бу-ух!

Нет, ты посмотри, какая гнусная чурка! Александр бросил колун, который, естественно, по-прежнему отдавал в руки «электричеством», и поплёлся в дом, проверить печку.

За чугунной дверцей весело плясал и гудел огонь, на кухне заметно потеплело. Подбросив пару поленьев в ненасытную печную утробу, Шишкин вернулся во двор, опять взялся за колун, отыскивая в куче чурку попроще.

– Тюк, тюк, бух! Тюк, тюк…

– Мля! О-ох!!

Колун вывернулся из рук и съездил по ноге. Хорошо, что вывернулся – приложился плашмя, а то бы было сейчас делов…

Продолжать трудотерапию расхотелось окончательно. Подхватив с пяток поленьев и, конечно, ненавистный колун, Шишкин поковылял в дом. Разулся, осмотрел ногу. Видимо, синяк будет изрядный. М-да-с…

Травматическое завершение хозяйственных работ как-то и вовсе затушевало все впечатления воскресного утра. Частично и минувшей субботы, из-за чего Шишкин и не выспался перед поездкой в Верх-Алей.

Кстати, вернувшись из поездки, он долго и внимательно разглядывал свою физиономию в зеркале. «Морда лица» не имела ничего общего с медальными профилями и шармом кинематографических любимцев женщин, всяких ален делонов и вячеславов тихоновых. И что же тогда субботняя незнакомка, и что же тогда кашуланская Танечка? Или такая на селе голодуха до мужского полу? Странное, но вообще-то… обнадёживающее явление! Последняя мысль рассмешила и вернула в привычно-оптимистичное расположение духа.

Вернула до той минуты, пока незадачливый Железный Дровосек не съездил себе по ноге колуном…

– Александр Сергеевич! Александр Серге-е-евич! – раздалось за кухонным окном.

«Тьфу ты чёрт!» – Шишкин подбросило на табуретке.

Но за окном широко улыбалась школьная повариха баба Женя.

Шишкин сунул копыта в тапочки и с радушной улыбкой прошкандыбал на крыльцо.

– Добрый день, баба Женя! Что-то случилось?

– Да нет, что вы! – На лице бабы Жени царило крайнее смущение. – Я тут вам молочка принесла и хлеба домашнего. Вчера напекли с Лизаветой… Дай, думаем, молодого учителя угостим.

Баба Женя смутилась ещё больше и протянула Шишкину корзинку, обвязанную чистой белой тряпочкой.

– Уж не обессудьте, молочко утрешнее… А хлеба небось вы такого в городе и не едали. Лизавета моя – большая мастерица хлеба выпекать… И ржаной на поду, и пашаничный, и всяку сдобу…

– И как вы, баба Женя, угадали? Люблю ржаной да с молоком! Вот спасибо!

– Но и славно. Кушайте на здоровье!

Баба Женя шустро подалась в калитку, а улыбающийся Шишкин-младший вернулся на кухню и торжественно водрузил корзинку на стол. Молочные запасы увеличились кратно! Нет, что ни говори, а всё-таки, видимо, велик пока авторитет сельского учителя!

Он развязал тряпицу и с удовольствием вздохнул хлебный аромат. Да уж, в городе такого не сыщешь! Предвкушая кайф желудка, Александр щедро отхватил ножом от ржаного кругляша духмяную краюху, осторожно, чтобы не сплеснуть, налил из молока в «сиротскую», как он называл, фаянсовую кружку. Объем стандартной кружки общеизвестен – 350 миллилитров. В «сиротскую» входило 800. Довольно хрюкнув, Шишкин вгрызся в краюху.

Лёгонький стук по стеклу раздался из «первой залы». Стучали в окно у калитки. Лихорадочно прожёвывая ржаной деликатес, Шишкин прошёл в комнату.

Под окном стояла баба Дуся, вторая повариха из школьной столовой. Готовки им обеим хватало, ведь кормить горячими завтраками требовалось не только школьные смены с понедельника по субботу, но и обеспечивать четырёхразовое питание ребятни в школьном интернате. Потому и держали двух поварих.

Левую руку бабы Дуси оттягивала явно увесистая авоська. Анекдот! Подозревая приятное, Шишкин-младший степенно вышел за калитку.

– Доброго здоровия, баб Дуся! А я думаю, кто стучит в окошко? Да вы проходите…

– Нет-нет! Что вы! Вы уж извините, Александр Сергеевич, собралась вот к сыну сходить, внучку попроведовать, да и про вас вспомнила. Бобылём живёте, уж простите грешную…

– Какие наши годы, баб Дуся!

– Это конешно, конешно… А мы тут гостинца тут вам с Алёнкой сготовили, чево уж вам в воскресенье самому кухарничать…

«Не без этого», – подумал Шишкин. Варить-парить желания он действительно не испытывал. В учебные дни Шишкин решил обедать в школьной столовой. Разрешение от директрисы получил, конечно, без проблем, а уж обе поварихи с первого дня буквально включились в социалистическое соревнование: кто вкуснее накормит молодого учителя.

Короче, с понедельника по субботу включительно обед Шишкину был обеспечен. За смешную денежку. Но в воскресенье – уж извольте сами.

Переться через полсела в столовку, которая в выходной работала «на отстань», – для проезжающих мимо села по трассе, – удовольствие ниже плинтуса. Да и как-то стыдно. Вроде ты бродяжка неприкаянный или уж совсем оголодал – ни корочки хлеба дома. А тут – холодильник ломится. Убывает из него, конечно, но не так уж и стремительно. Сварить пельмешек, нажарить на сковороде яичницы с колбасой или картошки – большой сноровки не надо. Но зачастую и этого делать не хочется. В одиночку чавкать скучно. Плюс лень на своей скрипочке пиликает.

В общем, утром и вечером Александру вполне хватало бутербродов с кофе или чаем, тем же пока обходился и в другое время, когда не торчал в школе. Шишкин-младший усмехнулся в адрес своего армавирского коллеги – молодец! Практичный! На яичках у этой, как её… бабы Моти. Ну, что ж, у каждого свои тараканы в голове.

Колхоз, конечно, для школы продуктов не жалел. Директорша-председательша в этом, безусловно, роль играла, но и без неё продснабжение школьного пищеблока вряд ли бы страдало. Школу в селе любили и относились к ней с повышенным пиететом. Единственный на четыре села храм полного среднего образования – это вам не хухры-мухры! И ребятня вся своя, а не городская разношёрстная орда…

– Вот вы, тоже, обеспокоились из-за чего! – вроде бы с лёгкой укоризной и хорошо выраженным сожалением за доставленные хлопоты проговорил Шишкин, мило улыбаясь бабе Дусе. Рдея от удовольствия, она протянула учителю авоську с закутанной в махровое полотенце кастрюлей.

– Котлеток вам с Алёнкой накрутили-нажарили. Сынок-то мой, Ванятка, давеча с мужиками коз лучил. Пробовали дикую козочку?

«Было дело», – чуть не брякнул Шишкин, вспомнив одну бурную ночь на практике в пионерлагере, когда в кустах, подальше от вверенных на попечение деток, самозабвенно целовался взасос с обворожительной медсестрой Фатимой, уроженкой Горного Бадахшана. Та ещё дикая козочка!.. Увы, но в дальнейшем песня как-то не сложилась… Не с той ли поры ему категорически разонравились брюнетки? А может, не категорически? А может, это была студенческая блажь, но теперь он ею переболел? Конечно, все это проверяется чисто эмпирически…

Отряхнув секундное забвение, Шишкин-младший принял с полупоклоном кастрюлю, клятвенно заверил бабу Дусю, что завтра ёмкость и полотенце вернёт в целости и сохранности, и помахал осчастливленной поварихе ещё раз, и ещё раз, и ещё, пока она семенила прочь, то и дело оборачиваясь.

…Поставив кастрюлю на стол, Шишкин медленно опустился на табуретку и задумался.

Размышления штандартенфюрера Макса фон Штирлица о том, кто же из нацистских бонз вступил в сепаратные переговоры с американцами, выглядели неуклюжим олигофреническим бредом на фоне напряжённых умственных усилий Александра. Фанат детективной литературы, он знал: такого совпадения, какое продемонстрировали обе поварихи, попросту не бывает.

Итак, просматриваются две версии. Первая – благотворительная. От широт бабжениной и бабдусиной душ. Вторая требует ответа на краеугольный вопрос юриспруденции, который римские юристы сформулировали ещё до нашей эры: «Кому это выгодно?» Школьным поварихам? А какие такие у них прагматические мотивы? Каковы могут быть их «далеко идущие коварные планы»? И что, опять же, диктует нам мировой опыт? А мировой криминальный опыт тут как тут: шерше ля фам – ищите женщину! Нет, конечно, и баба Женя, и баба Дуся – прекрасные женщины. Замечательные бабушки, заботливые любящие матери…

Стоп! А вот с этого места – поподробнее! Ну-ка, отмотаем, так сказать, назад магнитофонную ленту. Ага, вот оно! Баба Женя: «Вчера напекли с Лизаветой… Лизавета моя…» Кто такая Лизавета? Дочка, внучка? Та-ак… Теперь баба Дуся: «Котлеток вам с Алёнкой накрутили-нажарили…» Оп-па-па! Кто такая Алёнка? Дочка, внучка? А не здесь ли закопаны собаки?

Сердце-вещун настырно склонялось в сторону версии номер два. Разум противился: а что, собственно, произошло? Ну отвесили полдюжины шуточек доярочки, ну проявили сердобольность бабуси. Школьные «ведьмочки»-малолетки и вовсе не в счёт. Ночная незнакомка не вписывается? Так из любого правила есть исключение, только подтверждающее правило или хотя бы подтверждающее, что такое правило существует… Однако… Сказал же какой-то умник, что формула про исключение – лишь некое волшебное словосочетание, очень нужное в споре, когда твои аргументы разваливаются и больше крыть нечем.

Шишкин-младший почесал затылок. Утро вечера мудренее. Во-первых, надо будет выяснить, кто такие бабаженина Лизавета и бабадусина Алёнка. Во-вторых, хорошо бы узнать что-нибудь про напористую ночную гостью. Хотя бы затем, дабы не дергаться от каждого шороха. В-третьих…

Воздух уже окончательно пропитался магическим ароматом котлет, парализовавшим всю дедукцию. Александр ещё раз убедился, что духом он слаб, и сел есть котлеты. После захотелось вздремнуть. «Полчаса… Прошло десять минут. Но ровно через двадцать минут он проснётся…» – возник в голове копеляновский голос за кадром из любимых «Семнадцати мгновений весны». Штирлиц-то – да. А вот у Шишкина-младшего такая волевая установка не срабатывает. Вот и продрых почти четыре часа и проснулся на закате, когда, говорят, спать вредно. Почему, никто толком объяснить не может. В древнем Египте, как вычитал Шишкин, закат солнца ассоциировали с путешествием бога Ра в Ладье с Востока, который выступает началом жизни, на Запад, где расположено Царство Мертвых. В это время душа и тело человека становятся наиболее уязвимыми для демонов. Славяне считали, что сон на закате дня предвещает лихорадку или приближает смертный час. Мусульмане считают так же. Александр выспрашивал у маман медицинское объяснение, но, видимо, не вовремя – что-то она яростно строчила в своём ежедневнике и, не заморачиваясь, черканула во весь лист две буквы: «ЧЗ». Вырвала этот «рецепт», молча сунула сыну и снова погрузилась в свои записи.

– Ма, ты хоть поясни, что за «ЧЗ»?!

– «Чёрт его знает»!

В общем, теперь надо наверстывать упущенное время – на письменном столе громоздилась стопа тетрадей со сданными в субботу сочинениями. Александр фактически во всех классах задал на дом одно и то же – рассказать о прочитанном летом. И для начала раскрыл тетрадку пятиклассницы Натальи Ивановны Михайловой-первой – в понедельник литература у них первым уроком.

Красивым округлым почерком Н.И.М.-первая сообщала, что летом она с удовольствием, «повзрослевшим глазом», перечитала сборник сказок, что привело её к неожиданным выводам. Наибольшей критике авторша сочинения подвергла сказку про Колобка. Во-первых, сообщила, что никогда сама не стала бы есть такую постряпушку, потому что в тесто дед и бабка намешали не столько муки, сколько мусора и всякой дряни. Разве не ясно, чего можно набрать, если мести-скрести по пустым сусекам и амбарам.

Шишкин-младший на этом утверждении почесал затылок и признал правоту пятиклассницы. Глубокая философия: будешь хитрить – наешься дерьма. Но и дальше мудрости одиннадцатилетней Натальи Ивановны не было предела. Она согласилась, что в отличие от неё звери лесные Колобка съесть хотели, потому как они вечно голодные. «Даже нашему Джеку какую горбушку не кинь, хоть самую засохшую и грязную, сожрёт и не подавится…»

Третье, завершающее умозаключение автора сочинения в отношении сказки «Колобок» и вовсе сразило Шишкина-младшего. Пигалица-пятиклассница резонно заметила, что если бы Колобка выпекли не круглым, а в виде кубика, он бы не смог укатиться от деда с бабкой.

Ценным советом обогатила Наталья-первая и сказку про Красную Шапочку. «Надо всегда носить в кармане большой огурец с горькой попкой. Только бы взялся Волк проглотить Красную Шапочку, а она бы ему и сунула бы горький огурец в пасть! Так он бы тут же бы и бабушку бы выплюнул и не до внучки ему было! Побежал бы во рту полоскать, а они бы закрылись в домике на засов!..»

– «С частицей «бы», конечно, перебор, но как мудро́ всё остальное!» – хмыкнул Александр.

И он сделал для себя пометку обязательно познакомиться с родителями Натальи-первой. Семья должна быть необычной, не иначе. Вот тебе и село! А мы так привыкли кичиться городской образованностью и интеллектом… Снобы! Забыли, откуда в столице появился Михайло Ломоносов! Вот так и живут в российской глубинке светлые головы, которым по той или иной причине до институтской скамьи не получается добраться. А в «альма-матер» изнывают от ненавистных от наук тупоголовые городские недоросли, которым знания и не нужны, лишь «поплавок» об окончании вуза – дабы потеплее и побеззаботнее устроиться опять же в городской неге – день проводить да пень колотить…

Дальнейшее знакомство с сочинениями, увы, заметно пригасили восторги и патетику Александра. Хватало и косноязычия, и добросовестного переписывания страниц из учебников, и «золотых россыпей», которые Шишкин-младший переносил себе в тетрадь, а в тетрадях школяров подчёркивал красной пастой:

«Родители Ильи Муромца были простыми сельскими колхозниками».

«Князю Олегу предсказали, что он умрёт от змеи, которая вылезет из его черепа».

«Во время второго акта Софьи и Молчалина у них под лестницей сидел Чацкий…» – «Отец Чацкого умер в детстве…» – «Чацкий был очень умный, а от ума всё горе…» – «Чацкий вышел через задний проход…»

«Кабаниха нащупала у Катерины мягкое место и каждый день давила на него…»

«Плюшкин навалил у себя в углу целую кучу и каждый день туда подкладывал…» – «Для таких Чичиковых с их чиченятами человек растёт на земле, удобренной многочисленными предками…»

«Печорин похитил Бэлу в порыве чувств и хотел через её любовь приблизиться к народу. Но ему это не удалось. Не удалось ему это и с Максимом Максимычем…» – «Грушницкий тщательно целил в лоб, пуля оцарапала колено…» – «Так как Печорин – человек лишний, то и писать о нём – лишняя трата времени…» – «Лермонтов родился у бабушки в деревне, когда его родители жили в Петербурге, а умер на Кавказе, но любил он его не поэтому…»

«…Комната Раскольникова была похожа на гроб с жёлтыми обоями».

«Из произведений Некрасова крестьяне узнали, как им плохо живется…»

«Кирсанов сидел в кустах, но всё, что не надо, видел…»

«…Бедная Лиза рвала цветы и этим кормила свою мать».

«Тургенева не удовлетворяют ни отцы, ни дети. Но наиболее ярко конфликт отцов и детей представлен в книге «Тарас Бульба». Там конфликт разрешился кровопролитием. Не хотелось бы иметь такого отца, как Тарас Бульба…»

Это точно, согласился с автором-восьмиклассником Шишкин-младший. И решил оценки за сочинения не выставлять, как и не обнародовать авторство при разборе сочинений на уроках, особенно когда в тетрадях шестиклассников, которые, как оказалось, всё лето дружно читали «Муму», обнаружилось, что «Герасим был немой, потому и собаку назвал на своём языке», к тому же «глухонемой Герасим не любил сплетен и говорил только правду», а описанные сцены кормления собачонки и вовсе доводили до слёз: «Герасим налил Муме щей. Он поставил на пол блюдечко и стал тыкать в него мордочкой… Собака открыла глаза и смотрела на Герасима, её лицо было искажено от боли…»

Уже не смеялось. Голова гудела. Заныла и ушибленная нога. Да и время… Шишкин ещё попил молочка с ржаным хлебушком и завалился в кровать с заветным томиком Ивана Ефремова «Таис Афинская». Глаза читали, но уши слушали и, наверное, по-кошачьи поворачивались, сканируя сельскую тишь за окном, – повтора вчерашнего ночного визита, ей-богу, психика бы не вынесла.

Впрочем, это нервическое состояние нисколько не умаляет проявленную в описанный временной отрезок нашим героем стойкость против отрыжек и искушений Вечного зова – четвёртый подвиг нашего главного героя Шишкина Александра.

 

Подвиг пятый

Телесных мук трудом преодолемши, или Неделя на одной ноге

1

Понедельник, как известно, день тяжёлый. Совершенно невыносимый день! Именно в понедельник отчётливо осознаёшь, что время имеет свойство растягиваться и сокращаться. Вот вроде бы в сутках двадцать четыре часа. Но разве двадцать четыре часа выходного дня равны любому из будничных дней? Выходной пролетает литерным поездом, а рабочая неделя неспешно тянется унылым пригородным, что подолгу стоит на всяких перегонах, полустанках… Или возьмите детство. В детстве, помните, день был длин-н-ный-предлинный! А как он укорачивается и укорачивается с возрастом? Шишкин-младший, услышав в первый раз басню дедушки Крылова про Стрекозу и Муравья, крайне недоумевал. Не понимал, как можно не заметить, что прошло лето. Смеялся! Со временем стало не смешно. Но когда бы только это.

В понедельник Шишкин-младший проснулся строго по будильнику. И резво опустил ноги с кровати на пол. Но тут же, охнув, глянул вниз. Левая стопа отливала зловещей багровостью и была раза в два пухлее правой. Ступить на неё больше не хотелось. «Да японский городовой! Не успела зажить пятка… Чёртов колун! Эва-на… И куда я теперь? А уроки? Как-то предупредить бы…»

За стенкой что-то стукнуло, глухо послышались голоса соседей. Во! А он себе голову забивает! Шишкин, морщась, проскакал на одной ноге к смежной стенке, простучал нечто напоминающее азбуку Морзе и, натянув спортивные штаны и куртку, проковылял на крыльцо. На соседском уже с недоумённым видом стоял Николай, чиркающий спичками.

– Здорово, сосед! Ты чо стучал?

Шишкин задрал левую ногу.

– Доброе утро. Да, вот, авария у меня, вчера ушиб, а нынче что-то и наступить больно.

– Это где ж тебя так угораздило? Наши девки на танцах оттоптали?

Шишкину было стыдно, но про колун сознался.

– …Мне бы в школу сообщить, а то у меня сегодня шесть уроков.

– За это, Сергеич, не переживай. Моя заáраз Валентине прозвонит, всё путём обскажет. И это… Фельшерицу тебе спроворит.

– Да ни к чему! – махнул рукой Александр. – Пару деньков отлежусь…

– Э-э! Ты с ногой-то не шути! А как перелом? Зараз моя сообщит, жди. А пока иди приляг, не бередь конечность, – заботливо закончил сосед, затянулся ещё разок сигареткой, загасил окурок и нырнул в дом.

Шишкин только и успел прошкандыбать до «удобств» во дворе и обратно, как прибежал завхоз Тереньич.

– Сергеич! Да как жеж это так?! Лежи, лежи! Вот, значт, тебе моя послала тут одну мазилку. Средство, Сергеич, наипервейшее! – Он поставил на стул у изголовья баночку с чёрно-зеленоватым содержимым. – Значт, так. Мажешь и лежишь. Щас намажь и опосля к вечеру, на ночь. Давай, паря, мажь, а я пока печку тебе раскочегарю.

Загудела печка, и Терентьич убежал.

Через полчаса после Терентьича в квартиру вплыла фельдшерица Анжелика с объёмистой брезентовой сумкой в руках. Чуть ли не с порога брезгливо сморщила прелестный носик:

– Господи…

Узрев источник удушающей вони, сноровисто, но осторожно обтёрла распухшую стопу комком чем-то смоченного бинта и холёными пальчиками обтрогала ногу чуть ли не до колена.

– Та-ак… Пошевели-ка пальцами… Та-ак… Где больно?

– Да вроде нигде.

Анжелика кивнула.

– Футболку снимай.

– Зачем?

– Снимай, а то и трусы заставлю снять! – строго сказала фельдшерица.

Долго водила по груди и спине фонендоскопом:

– Дыши! Не дыши! Дыши…

Заставила протянуть «А-а-а», придавив Александру язык чайной ложечкой, потом поводила этой же ложечкой вправо-влево перед глазами, удовлетворённо кивнула. И принялась сооружать Шишкину на ноге компресс, не жалея мази Вишневского, пред запахом которой амбре снадобья Терентьича показалось Александру ароматом райских кущ, если исходить из утверждений, что рай – это сплошной благоухающий сад.

– Только покой, больной, только покой, – строго повторяла фельдшерица, гремя рукомойником. – Завтра повязку сменим. Переломов костей плюсны я не выявила. Понаблюдаем динамику. Но не исключено, что придётся транспортировать в район на рентген.

Оставив Шишкина таким заявлением в самых растрёпанных чувствах, Анжелика удалилась.

Но не прошло и четверти часа, как в дверях нарисовалась директриса.

– Как же это вы так неосторожно, Александр Сергеевич?!

Шишкин сел, стыдливо поджимая ноги под кровать, и опустил голову, сокрушённо пожав плечами.

– И сам-то не понимаю, как получилось…

– Ничего… – покровительственно промолвила директриса. – До свадьбы заживёт… И сноровка придёт…

Она внимательно окинула взглядом прилегающую к спальне комнату, задержав взгляд на заваленном тетрадями письменном столе.

– Отдыхать надо, Александр Сергеевич… Режим какой-то для себя установить, а то, вижу, по-соседски, далеко за полночь засиживаетесь. И гости у вас порой поздние. Вот и утомляетесь, несмотря на годы молодые. А усталость, видите, как оборачивается…

– Гости? – недоумённо переспросил Александр и от догадки покраснел. – Да гостей у меня пока не бывает. Ещё мало с кем перезнакомился. Разве что в субботу казус приключился… «А чего бы у Валентины и не спросить? – подумалось. – Уж она-то всех в селе знает. Вон какая ушастая и глазастая! Совой, что ли, по ночам работает…»

– Валентина Ивановна… Вы уж извините… Мне крайне неудобно, но и спросить-то больше не у кого… Понимаете… Какая-то дамочка так нахально в субботу… буквально ночью заявилась… Уж простите – совершенно с таким откровенным нимфоманским настроем… Еле выгнал!

– То-то она калиткой бухнула и на улице голосила… – проговорилась директриса, пытливо уставилась Шишкину в глаза и медленно, словно размышляя вслух, сказала: – Так это, наверное, Маруська Сидо́рихина. – В сказанном было больше уверенности, чем какой-либо догадки.

– Маруська Сидорихина? – переспросил Александр. – И чего она, вот так, запросто может?..

– Может! – кивнула директриса. – Она так и делает. С головой у неё не в порядке.

– А на дурочку и не похожа…

– На дураков, Александр Сергеевич, как правило, больше похожи самые нормальные, умнейшие люди. Сколько примеров тому в мировой науке, в мировой литературе. Любого гения возьмите – зачастую выглядит и ведёт себя как сумасшедший. А у Маруськи весной и осенью – обострение. – Директриса насмешливо, как показалось Александру, поглядела на него: мол, заливай ты тут мне, лось озабоченный. И продолжила про эту самую Маруську: – Она обычно в это время к матери приезжает, а та её какими-то травами отпаивает, какими-то заговорами лечит… Бабка Сидориха-то у нас… – Директриса невесело усмехнулась. – Не только самогоном промышляет, приколдовывает ещё, как та баба-яга… Девочку вот только жалко. Кстати, она в вашем девятом, Емельянова Маша. С головой-то у неё всё нормально, а вот развитие позднее, отстаёт от сверстников. Да и сами увидите. Вы уж, Александр Сергеевич, с ней поаккуратнее, повнимательнее, потерпимее, так сказать.

– Так она здесь не живёт? – обрадованно спросил Шишкин.

– Кто? А, Маруська-то! Нет. Она – в городе, а девчонка – здесь, у бабки. В городе, в городе кукушка обосновалась. А уж чем там занимается, не знаю. Поговаривают, полы и посуду в больнице моет. Ну и…

– Вот хорошо! – вырвалось у Шишкина. – А то что-то перепугала не на шутку своим визитом.

Директриса снова вперилась в Александра пытливым взором и покачала головой:

– Ну-ну…

Повисла тягостная пауза, и сколько бы она висела, неизвестно, но Шишкин решил от щекотливой темы уйти и доложил итоги поездки в Верх-Алей. Со сменой темы получилось наоборот – только усугубил.

– Играют, играют гормоны… – многозначительно проговорила директриса. – Как всё стало просто. А наше поколение такого себе не позволяло. И в мыслях не держали!

«Ну да, – хмыкнул про себя Александр, – какого классика советской литературы не раскрой… От Шолохова до Проскурина. Или Набоков с его «Лолитой», или Уильям наш Шекспир… А, ну-да, Набоков и Шекспир – это не у нас… Это развращённая Европа…»

За окном затрещал трактор, чуть погодя по крыльцу и веранде пробухали сапоги.

– Хозяин! Выходи, принимай!

Директриса величаво выплыла на кухню.

– Ой, Валентина Ивановна! Доброго вам утречка! А я вот тут… мне Терентьич…

– Это я попросила, – перебила скороговорку тракториста директриса. – Ссыпай у ворот. Тележка у тебя самосвальная? Вот и ссыпай.

– Понял! – гаркнул тракторист и выбежал.

Через мгновение трактор за окнами перешёл с треска на рычание, заскрежетал металл, лязгнуло со звоном, и что-то гулко посыпалось на землю.

Директриса показалась из кухни.

– Там вам, Александр Сергеевич, наколотых дров привезли…

Шишкин опять покраснел. Но не столько смутился, сколько обрадовался.

– Валентина Ивановна, спасибо. А куда деньги, в школьную бухгалтерию или в колхозную?

– Это не благотворительная помощь и не торговля, а забота партии и правительства о сельских учителях, – назидательно-строго пояснила директриса. – Постановление Совета министров соответствующее имеется, о льготах сельским педагогам. Поправитесь, возьмёте у меня, изучите.

Директриса озабоченно наморщила лоб.

– Надо вам телефон провести. Насколько мне известно, на нашем колхозном коммутаторе есть свободные пары. Подскажу им там…

«Ну, понятно, что вам всё известно, – хмыкнул про себя Александр. – Пукнуть захочется и то оглянуться по сторонам надо… А телефончик – это хорошо бы. Домой-то с местного узла связи разок позвонил, так у телефонистки разве что уши к наушникам не прилипли…» Вслух отозвался максимально учтиво:

– Спасибо, Валентина Ивановна!

– Ладно… Скорейшего вам выздоровления, Александр Сергеевич. Ещё загляну на днях… – И директриса величаво отбыла восвояси.

Шишкин выглянул в окно. Чуть ли не вровень с верхним обрезом ворот у калитки высилась куча аккуратных, в основном берёзовых поленьев. Они выглядели настолько привлекательно, что Александра пронизала куркульская тревога: а как бы это богатство по темноте местные шустряки не умыкнули. Даже без вопроса из анекдота: «Хозяева, вам дрова не нужны?..» Но вот как при такой ноге их во дворе-то заскладировать?

Однако страхи Александра были преждевременны. Спустя пару часов под окнами раздался гомон ребячьих голосов, и тут же всю кухню заполнил то ли седьмой, то ли восьмой класс, обшаривая любопытными глазами каждый возможный уголок.

– Здрасьте, Александр Сергеич!

– Здрасьте!

– Здравствуйте, Сан Сеич!

Мужской баритон перебил разнобой ребячьих «здоровканий»:

– Так… Чего понабились, как воробьи под стреху! На объект!

«Воробьи» нехотя принялись покидать шишкинские апартаменты. На первом плане нарисовалась упругая, спортивная фигура на кривоватых ногах, в синей «олимпийке» и вязаной шапочке с помпончиком – физрук Доржиев. Широкое лицо расплылось в улыбке:

– Привет, инвалид! Ножка болит? Не бери в голову – дело поправимое! Так, значит, куда складывать будем? Покажи-ка мне. А как, вот, к забору Валентины, а? – Доржиев ткнул пальцем в окно на кухне. – Само то, а?

– Здравствуй, – пожал физруку руку Александр. – Слушай, неудобно как-то…

– Что неудобно, я тебе потом скажу. Перевожу с русского на русский: куда?

– Да мне, вообще-то, без разницы…

– Значит, так и сделаем. Присядь пока, не напрягай истерзанную плоть. Я команду дам и вернусь.

Доржиев выскочил во двор и указующе замахал руками, отрывисто бросая явно ценные указания. И тут же из-за калитки во двор организовалась живая цепочка, по которой быстро поплыли дрова. У забора стала возникать аккуратная поленница.

– Вот так, значит! – довольно бросил вернувшийся в дом физрук.

– Сергей Балданович, всё равно как-то нехорошо, что дети…

Доржиев сложил руки на груди и цыкнул зубом.

– Я тебя умоляю! Сергей. Безо всяких Балдановичей. Во-первых, у бурят отчества нет. Во-вторых, оставим это для школярской ватаги и учительской. И, в-третьих, я тебе потом скажу, что нехорошо. А пока перевожу с русского на русский: это не внеплановый субботник в понедельник, а урок физической культуры, которая что? Правильно! Неразделима с культурой нравственной. Чем занимались тимуровцы? Вот они и занимаются. Вопросы? Вопросов нет. – Доржиев уселся у кухонного стола на табуретку и сдёрнул с головы шапочку. – Та-ак… Чайник вижу… – Он приподнял блестящую крышку. – И жидкость в нём имеется…

Александр ткнул вилку в розетку, скакнул на здоровой ноге к холодильнику, вытащил молоко, маслёнку, полукопчёную колбасу, завёрнутую по совету матери в фольгу.

– Неплохо, – прокомментировал физрук. – Не хлебом единым…

– Хлебом крестьянки снабжали меня, предки – сплошным дефицитом! – переиначив общеизвестное, засмеялся Александр, доставая из ящика стола кубик с нарисованным на нём слоном. Доржиев довольно зацокал языком. Забурлил чайник.

– Сиди! – скомандовал физрук. – Показываю, как надо делать. Делай раз! Обдаем заварник крутым кипятком. Делай два! Засыпаем, не жалея, заварки, тем более индийской и на халяву. Делай три! Заливаем её кипятком и – тут же сливаем кипяток и ещё разок. Делай четыре! Заливаем кипятком по новой – на две трети заварника. И делаем пять! Накрываем заварник, к примеру, вот этим полотенцем. Теперь тихо сидим и ждём.

– Час ждём, два ждём. Начало смеркаться… – подхватил шутливый тон Александр.

– Где нужна спешка, я тебе потом скажу. А пока перевожу с русского на русский: продемонстрирован простейший, примитивнейший способ приготовления чая, даже отдалённо не напоминающий настоящую чайную церемонию.

– Ну ты силён! – искренне восхитился Шишкин.

– Восток – дело тонкое, товарищ, – ответствовал с полупоклоном Доржиев. – А знаете ли вы, товарищ, почему чай в молоко вливают, а не наоборот?

– Ну, это-то я от бабушки знаю! Если наоборот – цвет получается некрасивый, мутный.

– И тут вы, товарищ, заблуждаетесь, – с пафосом возгласил Доржиев. – Чайная церемония родилась на таинственных просторах Поднебесной империи, где умели делать такой тонкий фарфор, что через него просвечивало светило небесное. Так вот, перевожу с русского на русский: из-за опасения, что от горячего чая драгоценная чашка может треснуть или потерять свою белоснежность, сначала в неё вливали немного подогретого молока, а уж потом горячий крепкий чай… Наливай, кстати. Пять минут прошло, напиток уже теряет свои волшебные свойства.

Он пригубил чай, держа чашку как пиалу. Зажмурившись, довольно причмокнул, став поразительно похожим на кота Матроскина:

– Хор-ро-шо! И будет ещё лучше, если…

И под чашку за чашкой физрук разразился энергичным монологом о необходимости дальнейших реабилитационных и физкультурно-оздоровительных процедур по восстановлению полнокровных функций нижней конечности Шишкина-младшего…

Сколько бы ещё Балданович «переводил с русского на русский», попивая крепчайший чай, неизвестно, но в кухню с веранды просунулась вихрастая мальчишечья голова, сообщившая о выполнении «тимуровского задания». Учителя глянули в окно: до этого унылый двор украсила аккуратная поленница. Выглядела внушительно, переведя незадачливого Железного Дровосека в ранг рачительного хозяина.

– Построиться! – скомандовал физрук, и гонец вымелся наружу.

– Ладно, давай, Сергеич, поправляйся, – распрощался Доржиев.

Но народная тропа в этот день не обезлюдела. Скопом, после окончания шестого урока, нагрянула, правда, ненадолго, чуть ли не вся женская часть педколлектива во главе с замдиректрисы по воспитательной работе Валентиной Семёновной – Весёлым Поросёнком. Нестройным хором коллеги проречитативили, что всё до свадьбы заживёт. И тоже обшарили любопытными взглядами все доступные углы.

Немного спустя, видимо, терпеливо дождавшись учительского исхода, нарисовалась стайка смущённых девятиклассниц. Они тоже пожелали Александру здоровья и обозначили тот же, что и коллеги Шишкина, срок окончательного выздоровления. Валя Кущина, узрев магнитофон, что-то порывалась спросить про записи, но юных особ, в буквальном смысле слова, спугнули школьные поварихи, притартавшие тазик восхитительного хвороста и кастрюльку с гуляшом. С хихиканьями стайка улетела.

Бабе Дусе Шишкин с радостью вернул «котлетную» кастрюлю и махровое полотенце, в которое ранее оная была укутана, что вызвало у бабы Жени плохо скрытый приступ ревности, окончательно убедивший Александра в реальности второй версии его дедуктивных размышлений, причём не в варианте сердобольности, а трезвого матримониального расчёта. Бабуси, как и предыдущие делегации, дотошно обследовали взглядами весь доступный глазам интерьер, поохали на забинтованную учительскую ногу и заверили Шишкина-младшего, что… к его бракосочетанию всё заживёт в лучшем виде. На том и раскланялись.

Потом в приливах посещений наступила удивительно продолжительная пауза, позволившая Шишкину перевести дух, облазить на коленках с мокрой тряпкой в руках пол на кухне и в «первой зале». Совершая это действо под «охи» и «ахи», Шишкин дал себе зарок сразу же по исцелению купить пару ковриков или хотя бы кусок дорожки на кухню, чтобы всех приходящих это наталкивало на мысль разуваться при входе.

Нога ныла, но острой боли не было. И это вселяло уверенность, что до районного рентгена дело не дойдёт…

– А я бы посоветовал это сделать в любом случае, – сурово сказал Ашурков. И скосил глаза на Клавочку, сидевшую на краешке стула в характерной для неё позе: столбик-тарбаган, тонкие ручки молитвенно прижаты к груди. Ни в жизнь не подумаешь, что эта «Дюймовочка» может по-начальственному орать, как она продемонстрировала в субботу у ДК.

Личико Клавочки искажало такое страдальческое выражение, словно это её настигла травма. И не банальный ушиб от колуна, а ужасные, множественные и теперь уже никогда не излечимые телесные повреждения обеих ходильных конечностей. Сострадания Клавочки заставляли Шишкина-младшего то и дело прислушиваться к ноющей стопе. В какой-то миг он даже представил себя надолго прикованным к инвалидной коляске. А выздоровление предполагало недолгий остаток жизни на костылях.

Быстро оформившийся дуэт Ашурков – Сумкина заявился к Шишкину уже в сумерках. Выслушивать очередные советы-наставления по поводу оптимального курса лечения, как и созерцать Клавочкино сопереживание, Александру быстро наскучило. Этого за день и без них наговорили и надемонстрировали. Но парочка сидела крепко. Брошенный было Шишкиным намёк на свою болезную усталость был проигнорирован, что его удивило и даже несколько обескуражило. Однако причина прояснилась довольно быстро. Гости то и дело бросали вроде как незаметные взгляды на тазик с хворостом. Нагуляли, видать, любвеобильные, аппетит!

Опять забурлил чайник. Но теперь уже Александр посвящал гостей-посетителей в таинства восточного чаепития, без зазрения совести используя полученные от Сергея Балдановича знания, правда, без «перевода с русского на русский». Ашурков – Сумкина восточные премудрости слушали с таким вниманием, что Александру хотелось выдать им по тетради для конспектирования.

Но так как более повышенный интерес парочка проявляла к хворосту, Шишкин мысленно объявил их притворщиками и чревоугодниками. М-да-с, иногда гости приходят так внезапно, что не успеваешь спрятать от них самое вкусное…

– Анекдот свежий слышали на школьную тему? – спросил Шишкин, чтобы как-то отвлечь парочку от тазика или хотя бы снизить скорость его опустошения.

– Какой? Давай! – промычал Ашурков, энергично работая челюстями и по-пылесосному втягивая в себя чай.

– Пацан в школьной столовой: «Мне три вторых». А повариха ему в ответ: «А корень из минус двух не хочешь?»

– Наши такого не скажут, – отрицательно мотнул головой Ашурков. – Они и понятия не имеют о таких высотах математики.

– Ты мне, Сергей Александрыч, одну бабушку напомнил.

– Что за бабушка? – бросил Ашурков, вытягивая из тазика самую здоровенную «хворостину».

– А ту, к которой внук пришёл с повязкой на ноге.

– Ой! – поставила чашку на стол Клавочка и с тревогой глянула на Александра. – У нас кто-то ещё покалечился?

– Да нет! – засмеялся Шишкин-младший. – Это тоже из анекдота. В общем, приходит внучок с повязкой на ноге, а бабушка, естественно, интересуется, что случилось. Внук ей и отвечает: «Голова у меня, бабуля, разболелась». – «А почему тогда повязка на ноге?» – спрашивает старушка. «Сползла, бабуль».

Две пары недоумённых глаз уставились на Александра. Коллега Ашурков даже что-то такое, от головы к ноге, сманипулировал руками, задумчиво перевёл взгляд на Клавочку, испуганно разглядывающую Александра, потом вернул взор в область тазика. Вытянув из него очередное, щедро обсыпанное сахарной пудрой лакомство, сказал:

– У нас в институте тоже были любители абстрактных анекдотов. Типа: летит по небу первая половинка крокодила. «Здравствуй, первая половинка крокодила!» – «Привет!» Летит по небу вторая половинка крокодила. «Здравствуй, вторая половинка крокодила!»… Ну и далее – соответственно… Чего в них смешного – не пойму.

Шишкин засмеялся.

– И впрямь, глупость какая-то… – сосредоточенно проговорила Клавочка, продолжая хрустеть хворостом.

– Кстати о глупости. Учитель жалуется коллеге: «Ну и класс мне попался! Объясняю теорему – не понимают. Объясняю второй раз. Не понимают! В третий раз объясняю. Сам уже понял. А они не понимают… – Александр засмеялся, но за столом слышался только хруст хвороста и пошвыркивание из чашек.

Шишкин погрустнел и вспомнил анекдот про льва, который ни с кем не мог ужиться в силу своего воинственного характера. Переводили его из вольера в вольер, пока он не оказался в загоне с зайцем и жирафой. Через пару дней царь зверей взмолился, пообещал вести себя тише воды ниже травы, только бы его перевели от этой парочки. «А что случилось?» – спросил его директор зоопарка. «Не могу больше! – заплакал лев. – Измучился! Спать хочу. Заяц, гад, весь день анекдоты рассказывает, от которых жирафа всю ночь смеётся…»

Но озвучивать анекдот Шишкин поостерёгся. Ему тоже хотелось спать. Голова от посещений давно гудела. Но не выталкивать же Клавочку с Серёженькой (друг к дружке они обращались уже только так) за порог. С грустью наблюдая за убыванием в тазике обсыпанного сахарной пудрой чудо-лакомства, Шишкин сознавал: а куда им податься в холодный сентябрьский вечер? Кавалер на постое у бабки столетней, а бабки – церберы известные; Клавочка с родителями и двумя младшими братьями живёт. Ну, тяжеловато у ребят с чувством юмора, а может, это у него перебои, на фоне травмы… Подмывало даже предложить дуэту заночевать у него. Свободная комната имеется, в кладовке на веранде – панцерное ложе, там же до сих пор не возвращённый Терентьичу «спальный комплект». Заноси и пользуйся. Стопроцентный моветон, конечно, но наше дело предложить – ваше отказаться, как поётся в одной песенке. Реакция парочки, конечно, заведомо известна. Хотя, кто их знает. Но это уже будет сводничество какое-то. А согласись они? Непроизвольное прослушивание чмоков-охов в ночную программу Шишкина-младшего не входило.

И он вздохнул с огромным облегчением, когда-таки распрощался с засидевшимся дуэтом. Даже не среагировал на очередное заверение, что всё у него до свадьбы заживет. Разве что с полусонной надеждой подумалось, что последнее, хоровое, пожелание подразумевает законное оформление в органах загса взаимоотношений скрывшегося в ночном мраке дуэта и, судя по темпу развития, долго себя ждать не заставит. Хотя, чёрт его знает. Сегодня – любовь до гроба, а завтра – дураки оба. Сколько тому примеров…

Спал без задних ног. Ничего не снилось.

2

Утро Шишкин-младший встретил в самом дурном расположении духа. Можно сказать, в глубочайшем духовном похмелье. Даже припомнился чей-то афоризм, что похмелье – это месть уцелевших нервных клеток за погибших товарищей.

Нога противно ныла. Нет, хуже с ногой не стало. Можно уже вполне сносно ковылять. Но эти, вчерашние, многочисленные, исполненные сольно и хоровыми группами уверения, что до свадьбы всё заживёт… Не-ет! Хорошее дело браком не назовут! Не так ли гласит народная мудрость? А сомневаться в мудрости народа – грех ещё тот!

Это, вон, пусть ашурковы-сумкины женятся, если «уж замуж невтерпёж», коли они такие правильные и сурьёзные. Ашурков будет трескать яички, а Клавочка печь ему тазы хвороста… И так никуда не годное настроение тут же рухнуло на самое дно проявившей махровую скаредность души. Это же надо! Ничего особенного из себя не представляющая парочка, а хворост метут – залюбуешься! Проводив вчера засидевшийся дуэт, Шишкин глянул в тазик: сиротливо прижались на дне друг к другу несколько изломанных хворостинок, – и всё! Саранча к посевам более милосердна…

Александр привычно вдавил чёрный прямоугольник кнопки на передней панели «Океана».

грянул из транзистора весёлый голос Татьяны Шмыги, по мнению родителей Александра, самой талантливой в Союзе актрисы оперетты. И ослепительной красавицы. Жгучая брюнетка, но Шишкин-младший с обоими утверждениями был абсолютно согласен. Одна только Луиза Жермон в «Гусарской балладе» чего стоит! Однако в голове тут же зазвучала другая песенка. Андрея Миронова, вернее, его персонажа из водевиля «Соломенная шляпка»:

Шишкин-младший тяжело вздохнул. Да уж… Иветты, лизетты и жоржеты остались в городе. А здесь… Маруська Сидорихина? Или пока ещё незнакомые бабженины-бабдусины Лизавета и Алёна… Хотя кашуланские доярочки – те ещё ярочки! Кстати, а почему ярочки? Не факт.

Да и вообще… Чего это его в сладострастие кинуло, тем паче с припевом «Женюсь, женюсь»? Хренушки!..

Это точно. Несмотря на некоторую сексуальную паузу, ни в роли жениха, а тем более законного супруга, Шишкин-младший себя не представлял и представить категорически не желал. Бегство в Чмарово избавило от соседки Машеньки, от настырных городских подруг, бывших сокурсниц и прочих, которым не дано понять, что помидоры могут завянуть. А могли бы понять!

Шишкин-младший закинул руки за голову. Э-э-эх! Вот кто из бывших, хотя бы в минимальной степени, оценил весь драматизм его самопожертвования! До каких высот поднялся он, Александр Шишкин! «Надоело говорить и спорить… Пьём за яростных, за непокорных, за презревших грошовой уют…» Ну тут в строках Павла Когана словечко придётся заменить – грошовым уютом городское шишкинское житие-бытие, конечно, не страдало. Это он сейчас почти что в спартанство попал. Ха! Так эта разница поднимает его самопожертвование вообще на головокружительную высоту! Это же он, Александр Сергеевич Шишкин, как и его великий тёзка, удалился от высшего света и блеска придворной жизни – один в Болдинскую осень, другой – в Чмаровскую! Да уж… «Как рано мог уж он тревожить сердца кокеток записных!.. Дианы грудь, ланиты Флоры…» Да уж… А здесь Маруська Сидорихина… Стоп! Не Сидорихина, а… какая у них фамилия? Кто-то же говорил… А, ну да, жена Куйдина, Наталья, что столовой колхозной заведует… Что она тогда про Сидориху? Во! Точно! – Емельянова! Маруся Емельянова, значит…

Шишкин хмыкнул. В сюжеты романтической любви Маруся не вписывалась никаким боком. В фильм ужасов – вполне: как заикой не стал после её визита, или, к примеру, страдай он запором… Да уж… Пуганула вьюношу по полной… Вот кабы Анжелика пришла его попугать!..

Шишкин вздрогнул и привёл себя в сидячее положение. А чего это он прохлаждается в постели?! Заря, понимаете, уже давным-давно встала во тьме холодной, а он к «удобствам» во дворе не сходимши, не побрившись, не умывшись, не жрамши. Свет-Анжелика заявится с толстой сумкой на ремне, а он и не готов.

Фельдшерица и вправду не заставила себя долго ждать, но Шишкин всё успел.

– Ну-с, больной, как мы тут? Как нога? Посмотрим-посмотрим… Та-ак… Уже лучше, – констатировала эскулап-прелестница, размотав бинт. – Наступать пробовал? Думаю, перелома нет, определённо ушиб и только.

Пододвинула стул.

– Ну-ка, клади ногу на стул. Шевели пальцами. Где больно? – Она склонилась и стала осторожно пальпировать синюшную стопу. Юбка так соблазнительно натянулась на бедре фельдшерицы, что Александр, даже ожидая боли в ноге, почувствовал, как внутри разгорается хорошо объяснимое волнение. Несколько мгновений он с ним ещё боролся. Но Вечный зов коварно толкнул под локти, вливая в уши старый анекдот: «Верите ли вы в любовь с первого взгляда?» – «У меня со зрением плохо. Щупать надо…»

– Ой! – Шишкин-младший, подавшись вперёд, со страдальческой миной обхватил бедро фельдшерицы. Как бы не нарочно – в инстинктивном порыве боли. Бедро было восхитительным!

– Так! Где больно? Здесь? – Анжелика умело стряхнула движением этой самой восхитительной части тела шаловливые руки пациента и внимательно посмотрела на Александра, продолжая медленно исследовать шишкинское копыто.

– Да вот… Где-то здесь… – промямлил Шишкин, прикрыв глаза.

– Понятно… – вздохнула Анжелика и вытащила из сумки уже знакомую банку с мазью Вишневского. По комнате вновь пополз смрад. Но на место ушиба опустилась прохлада. Анжелика прошуршала полиэтиленом и замотала ногу поверх компресса бинтом.

– Лежи, страдалец. Завтра зайду. К вечеру.

Александр сторожко прослушал уход Анжелики и откинулся на подушку. Ладони всё ещё сохраняли ощущение округлой упругой мягкости женского плоти. М-да-с, «давненько не брали мы в руки шашек»… Коварный колун впервые был помянут добрым словом. Впрочем, оно тут же растворилось в грустных размышлизмах.

«Аки раскатал губу! – мысленно погрозил себе пальцем Шишкин-младший. – Как пагубно воздействует на тонкую и ранимую душу чмаровская «атмосфэра», насыщенная флюидами «вечного зова»! Но на кого вы замахнулись, презренный! Такая эффектная дама, как Анжелика, вряд ли обделена мужским вниманием. Безусловно, и без его неуклюжих поползновений востребована, и вполне возможно, с положительной ответной реакцией. На хрена он ей сдался, юнец косорукий… Кстати, а вот сколько Анжелике лет? Наверное, около тридцати… Но хороша, чертовка, хороша!.. О, кто же сей счастливчик, ей расстегнувший лифчик?..»

Последнее пропелось вслух. Ох, эти чмаровские флюиды! Но и голос плоти, как бы сие похотливо не звучало, явление закономерное, не ведающее ни стыда ни совести. Ничего, короче, лишнего… м-да-с!

В покое нога не ныла, и Александр как-то незаметно вновь отошёл в царство Морфея…

– Я тут стучу-стучу… Почивать изволите? Как дела? Как нога?

Из кухни выглядывал мосье Ашурков. Александр вздрогнул спросонья и поднёс к глазам руку с часами. Без пяти два пополудни. И вздрогнул ещё раз, ожидая увидеть страдальческое личико Клавочки. Но сегодня Серёженька появился в одиночестве. Это несказанно обрадовало, если вспомнить вчерашние затянувшиеся посиделки со сладкой парочкой.

– Привет героям труда и автотракторного дела! – Александр, зевая, поднялся с кровати и проковылял на кухню. – Вот, как видишь, уже шагаю помаленьку. Слухи о моей смерти сильно преувеличены, как говаривал «папа» Тома Сойера и Гекльберри Финна. В смысле, не дождётесь. Чай, кофе?

– Не-е. Матрёна Филипповна чего-то сготовила, обидится.

– Матрёна Филипповна?

– Бабушка, у которой квартирую. Я, собственно, на минуточку. Валентина Семёновна интересуется, как самочувствие, какие просьбы.

– Молодец наша комиссарша! Какая забота о молодых кадрах!

– Зря иронизируешь. Клавочка её нахваливает, говорит, что работать с ней легко, весело. Она, говорит, такая выдумщица. Старается, чтобы и внешкольная жизнь у ребятни была интересной. Ты вот в интернате ещё не дежурил? А я уже два раза. Она и там успевает. Домой разве что только ночевать ходит.

– Я щас разрыдаюсь, а мне нельзя: я – ранетый.

За дурашливостью Александр постарался нивелировать язвительность в адрес замдиректора по воспитательной работе. Действительно, ни к месту.

– Слушай, Серёга, кстати насчет «ранетого». Чегой-то выпить захотелося. Вот как тебе в субботу, когда мы столь благополучно из ДК ускреблись. Купишь пару бутылок «Варны» или что там, в сельпо? Может, «Тамянка» есть, это ещё лучше.

Шишкин ковыльнул к вешалке, достал из кармана и протянул Ашуркову пятёрку.

– Ладно, – кивнул тот, – окажем больному содействие. Я тебе потом ещё воды принесу, а то, смотрю, скоро ни в лицо плеснуть, ни в чайник.

– Отец-благодетель ты мой!

– Это понятно, – озабоченно ответил Ашурков. – Вообще, Сергеич, надо бы тебе более солидной ёмкостью обзавестись. Типа двухсотлитровой бочки. Один раз воды натаскал – и всю неделю никаких проблем.

– Да, дело говоришь, – согласился Александр. – В машинно-тракторных надо узнать, там у них должно же что-то такое быть.

– Я узнаю, – по-хозяйски сказал трудовик. – Если там что и есть, так, скорее всего, пустые бочки из-под солярки или бензина. Бочку выпаривать надо, чтоб запах гэсээм убрать…

– Чего?

– Горюче-смазочных материалов! Литератор, а такого не знаешь!

– Два-ноль в твою пользу! – справедливо провозгласил Шишкин.

Горделиво вскинув голову, Ашурков ушёл, а Шишкин-младший энергично потёр ладони. Идея с ёмкостью, безусловно, здравая, он и сам уже задумывался над этим, но сейчас думалось о другом. «Есть женщины, за которых хочется выпить, есть женщины, из-за которых хочется выпить, а есть такие, с которыми хочется выпить! – Александр рассмеялся. – В конце, концов, никто ни на что не претендует. Всего лишь разведка боем…» Чмаровский вирус проникал в организм всё глубже и глубже.

Александр разогрел на электроплитке вчерашний презент поварих – духмяный гуляш, с аппетитом навернул полную тарелку, запил трапезу чаем с карамельками и ощутил прилив творческой бодрости.

«А не взяться ли нам, дорогой Александр Сергеевич, за общеполезное дело?.. И снова вспомним Марка Твена. Что он предлагал? Давайте жить так, чтобы даже гробовщик пожалел о нас, когда мы умрём… По-крайней мере, есть смысл попробовать. Открытый урок так и так состоится, хорошо бы к тому времени несколько оживить классные стены. Удивить, в хорошем смысле слова, коллег и наглядностью…»

Шишкин проковылял к письменному столу, порылся в стопке своих институтских конспектов. «Вот как вам, Александр Сергеевич, например, такая идея – бьюсь об заклад, что ни в одной школе этого нет! – сварганить стенд про всякие крылатые фразы? Типа «Ежу понятно»… Вот с этого и начнём…»

Он уселся за письменный стол и принялся набрасывать на листе эскиз будущего стенда, вписывая в аккуратные квадратики пояснения:

«ЕЖУ ПОНЯТНО. «Ежами» в двадцатые годы называли воспитанников интернатов для одарённых детей, которые, по степени одарённости, грызли гранит науки в классах А, Б, В, Г и Д. Наименее одарённых сосредотачивали в классах Е и Ж. И уж если «ежи» могли разобраться в потоке знаний, то остальным было проще простого».

«МЕДВЕЖЬЯ УСЛУГА. Фразеологизм отсылает к басне И.А. Крылова «Пустынник и медведь». Одинокий человек (Пустынник) находит себе друга в лице Медведя: «Пустынник очень рад, что дал ему Бог в друге клад…» Бродили друзья по белу свету, устал человек и прилёг отдохнуть, а Медведь уселся стеречь его сон. Тут муха – то на нос, то на щеку спящему присядет. Отгонял-отгонял неотвязчивую Мишенька, а потом сгрёб увесистый булыжник, подкараулил, когда муха другу на лоб усядется, и «…хвать друга камнем в лоб! Удар так ловок был, что череп врознь раздался, и Мишин друг лежать надолго там остался!»

«РЕВЕТЬ БЕЛУГОЙ. Речь идёт не о безмолвной, как все рыбы, белуге, а о белухе – полярном дельфине. Вот он ревёт очень громко».

«РАСТЕКАТЬСЯ МЫСЛЬЮ ПО ДРЕВУ. В «Слове о полку Игореве» есть такие строки: «Боян вещий, слагая песнь, растекался мысию по древу, серым волком по земле, сизым орлом под облаками». В древнерусском языке «мысь» – белка. Переводчик со старославянского немного перепутал слова».

«СЕЙЧАС ВЫЛЕТИТ ПТИЧКА. Так часто говорят фотографы в ателье. Раньше, когда фотографировали на стеклянную пластинку, для качественного снимка клиент должен был замереть в одной позе на несколько секунд. Вот для маленьких непосед, чтобы привлечь их внимание, помощник фотографа в нужный момент поднимал блестящую латунную птичку-свистульку и дул – птичка ещё и трель издавала».

Бухнула калитка.

– Сергеич! – В дверях появился Ашурков. – Ты глянь, какая удача!

Он вытащил из портфеля две бутылки 0,75 литра с цветистыми этикетками.

– «Букет Абхазии»! Нектар! Ты знаешь, как там старики говорят? Чтобы научиться говорить по-абхазски, надо пить «Букет Абхазии». – Трудовик сымитировал кавказский акцент, воздев к потолку палец. – Его там вообще-то чёрным вином называют, за тёмно-гранатовый цвет.

– Что-то такое слышал, – кивнул Шишкин. – Вот какие букеты надо учителям первого сентября дарить. Такие цветы не завянут!

– А ещё, – зачмокал, прикрывая глаза, Ашурков, – есть «Чёрные глаза»… Тоже божественный напиток…

– «Ах, эти чёрные глаза! Меня пленили!..» – пропел Шишкин. – А я-то, наивный, полагал, что это про женский взгляд… Ну, что? По бокальчику?

– Мёртвого уговорите… – притворно вздохнул Ашурков.

Одна бутылка была раскупорена, вторую Шишкин благоразумно засунул в холодильник. Пока возился с пробкой, гость пробежал глазами по наброску будущего стенда.

– Это ты, Сергеич, куда?

– Да, вот, решил свой класс переоформить…

– Эх-ма, мне бы тоже не помешало, – сказал Ашурков. – У тебя и сейчас там хоть что-то да есть, а у меня – голые стены. Да и художник я от слова «худо».

– А ты не знаешь, в школе есть эпидиаскоп?

– Чёрт его знает… А что?

– Если есть, то можно из учебника или из книжки любую схему на ватман перенести и элементарно раскрасить. Тот же двигатель в разрезе при раскраске куда нагляднее выглядит: где в нём масло – жёлтым, камера сгорания – красным…

– Во! – загорелся Ашурков. – Давай на пару сварганим? Ты рисуешь, а я уж тупо раскрашиваю, как малышня альбомчик-раскраску…

– Ты сначала про эпидиаскоп узнай!

– А, ну да… Но даже если и нет аппарата, ты можешь что-нибудь попроще на бумагу перенести?

– Попробовать можно, но попозжé. У меня же открытый урок на носу. Кстати, вот тоже надо это выражение вписать. Знаешь, откуда пошло?

Ашурков пожал плечами в неведении.

– В дневнике Пушкина есть такая запись: «…Багратион – большой грузинский нос, партизан почти и вовсе без носу». Это он о курносеньком Денисе Давыдове. И далее описывается такая сценка. Якобы Давыдов явился с донесением к начальнику штаба русской армии генералу Беннигсену. «Князь Багратион, – говорит, – прислал меня доложить Вашему Высокопревосходительству, что неприятель у нас на носу!» – «На чьём носу? – спросил генерал. – Если на вашем, то он уже близко, а если на носу князя Багратиона, то мы ещё успеем отобедать».

Ашурков заржал.

– А вот ещё один исторический пассаж, – ехидно прищурился Шишкин. – Вот ты сейчас ржёшь, как мерин, а слышал небось выражение «Врёт, как сивый мерин»? Так вот. В начале прошлого века в одном из полков русской армии служил немец фон Сиверс-Меринг, мастер сочинять небылицы, почище барона Мюнхгаузена. В результате про врунов стали говорить: «врёт, как Сиверс-Меринг», а потом фразеологизм трансформировался в более понятного широким народным массам «сивого мерина». Множество выражений так в народе переиначили-упростили. Вот, к примеру, английское «Большое спасибо»…

– Сенкью вери мач! – тут же с видом знатока вставил Ашурков.

– Вот-вот. Когда в сорок пятом наши с американцами встретились на Эльбе и пошло братание, обмен сувенирчиками фронтовыми, типа сигареты «Кэмел» на зажигалку из патрона сделанную, то американцы, естественно, твердили: «Thanks very much!», а наши это тут же трасформировали в «Сенька, бери мяч!» и предлагали союзникам сыграть товарищеский матч. У Ильи Эренбурга это описано. М-да… Были времена. А сейчас друг на друга оружием бряцаем, ядрёной бонбой грозим…

– Да вроде не грозим… – неуверенно возразил Ашурков, блаженно попивая из чашки вино. – Наш Ильич в семьдесят пятом в Хельсинки вон какое соглашение подписал…

– Дядя! – хмыкнул Шишкин-младший. – Ты в это веришь? Да мы и Штатам, и натовской Европе были и будем костью в горле… Когда и что мы от них добрососедского видели? Ну их всех, этих политиканов! Выпьем лучше за прекрасный пол! За любовь и всё такое прочее. Я так понимаю, у тебя с Клавочкой полный ажур? Повязала она тебе красный галстук на шею? Ударно стучите в барабан?

– С Клавой у нас – серьёзно, – посуровел Ашурков, и тут же его физиономия разгладилась. – Мы, наверное, скоро поженимся.

– О, как! – присвистнул Александр. – Стремительно любовь набрала обороты… – Искренне удивился. Не успелось, что говорится, и подумать.

– Ладно… – засобирался Ашурков. Он отставил чашку и шагнул к вешалке.

– Да ты не обижайся! – воскликнул Шишкин. – Совет вам да любовь!

– А тебе выздоравливать. Ничего, до свадьбы всё у тебя заживёт!

– До чьей?! – тут уже оглушительно заржал Шишкин-младший.

– Ты чего? – испуганно глянул на него Ашурков.

– До чьей свадьбы-то? Если до вашей, то хорошо, а если до моей – тогда и представить не могу, сколь мне ещё ковылять!

Теперь уже хохотали оба, потом Ашурков ещё раз пообещал про бочку и удалился. А Шишкин, продолжая посмеиваться, совершенно ни к месту подумал, что в классе, помимо «умных» стендов, надо ещё оборудовать литературный музей-уголок. С натуральными экспонатами. Например, три черепа Тургенева, как обладателя самого большого в писательском мире мозга, ну и черепа соответственно. Вот и замуляжить – с припиской: «Копии с оригинала» – детский череп писателя, череп классика в юности, череп в зрелости… Метлу Бабы-яги туда, а может, в селе и ступа обнаружится. Клич ребятне бросить – такого понатащут!..

Но вскорости весёлое настроение улетучилось. Когда Александр взялся было ополоснуть под рукомойником чашки из-под вина. Мойдодыр был сух. Чайник показал только влажное дно. Оба ведра и канистра демонстрировали вакуум. И доблестный коллега стреканул, забыв об обещании притащить живительной влаги. Вот и верь после этого людям. Видимо, алкоголь, даже в незначительных количествах, действительно притупляет работу головного мозга. В голове автоматически всплыл почти что афоризм: «Трудовик после бутылки водки превращается в учителя пения. После второй он может преподавать философию». Хрень, конечно. Ашурков, вон, чуть-чуть вина лишь употребляет, не курит. Вот ведь эта кастовость и её стереотипы! Если трудовик – значит, пьяница и матершинник; если физрук – олицетворение тупости; математички и физички – сушёные воблы; химички – сама рассеянность, без конца устраивающая на уроках взрывы и поджоги; учителя иностранных языков – высокомерные снобы; историки – сплошь диссиденты; а словесники – экзальтированная заумь, нудно и безостановочно, с завываниями, декламирующая на уроках имажинистов.

Шишкин-младший тяжело опустился на табуретку, приоткрыл у Мойдодыра дверцу под раковиной. Помойное ведро разве что не плескалось через край. «Если бы я был капитаном Немо, – подумалось с неподдельной завистью, – и рассекал по морям-окиянам на «Наутилусе», у меня был бы замкнутый цикл использования воды…»

Однако содержимое поганого ведра выглядело столь непрезентабельно, что Шишкина тут же передёрнуло. У капитана Немо попросту не могло быть такого ведра. «Если бы…» Проклятое «бы»… Сколько же вреда от этой частицы!» – только и пришло в голову дипломированному с педагогическим уклоном филологу.

За окном промелькнуло что-то большое и тёмное. По крыльцу, а потом через веранду протопал слон, и в кухню ввалился Егор-глыба. «В баню? Какая, на хрен, баня!» – чуть не заорал вслух Александр, но увидел, что председателев сын втаскивает сорокалитровую молочную флягу.

– Здорово, инвалид! Воды вот тебе прихватил. Ты ж пока не ходок, ага? Ну, чо, как жисть? – Егор ногой пододвинул табуретку, уселся.

– Привет! – весело сказал Александр. – Житие мое… Сам видишь. – Вытянул вперёд забинтованную ногу. – Пока что аки пёс смердячий…

– Ничё, до свадьбы заживёт!

Шишкина затрясло в беззвучном смехе.

– Ты чё? – обеспокоенно ерзанул на табуретке Егор.

– Не обращай внимания, – махнул рукой Александр. – Это нервное… Припадок… Осложнение после травмы. Доктор говорит: временное.

– А-а… Доктор – это конечно… А доктор-то – Анжелка? – в голосе Егора, как показалось Александру, прозвенела ревнивая настороженность.

Сосед поднялся.

– Ладноть, пойду, однако. Да, нащёт фляги не беспокойся. В хозяйстве сгодится. Покедова…

– Спасибо! – только и успел сказать Александр в широкую спину. «Да я, прямо, телепат какой-то! Чего бы ещё такого пожелать?..»

И снова мысли вернулись к фельдшерице. Тандем Анжелика – Егор в воображении не вытанцовывался, но любовь, как известно, зла… Да и Анжелика – не простушка деревенская. Захомутать председательского сынка… А почему бы нет? Кто их знает… Что было до его появления, что есть, кто с кем… А Танюшка каршуланская… Хороша!..

Он вернулся к письменному столу, скользнул взглядом по незаконченному эскизу. Проглядев свои записи, подумал, что мельчить не стоит. На один ватманский лист задуманное не вмещается. Оптимальный вариант – склеить два листа. Заранее сколотить из рейки нужную рамку, потом намочить ватман и присобачить на рамку – высохнет, натянется почище бубна! Ещё в школьные годы чудесные Шишкин-младший на этом собаку съел.

«Вот, кстати, надо и этот фразеологизм не забыть, – подумалось деловито. – Как пословица-то полностью? Собаку съел, а хвостом подавился? Во-во, с колкой дров так и вышло. Ударно стаскал кучу чурок – самое большое и трудоёмкое проделал, а на ерунде… Да уж… О! Не забыть и о других полузабытых пословицах и выражениях, частичное использование которых в корне поменяло их смысл.

«Кто старое помянет – тому глаз вон…» Хорошо, что адмирал Нельсон никогда не встречался с Кутузовым за дружеским столом. Помянули бы старое и – полная слепота! Собственно, это и остальных, игнорирующих поговорку целиком, касается: «…а кто забудет – тому оба!»…

И примеры неточных переводов, как с мысью-белкой, дополнить. Вот твердят же все, кому не лень: «О мёртвых либо хорошо, либо ничего». Изречение, приписываемое то политику и поэту из Спарты Хилону, то римскому историку Диогену Лаэртскому. Но у обоих фраза содержит ещё два слова в конце: «…кроме правды». А ведь само собою напрашивается! Иначе, что получается? Абсурд получается! Говорить о том же Гитлере или другом подохшем злодее надо, значит, с похвальбой или молчать хором в тряпочку. Абсурд, но ведь все и всюду долдонят: либо хорошо, либо ничего… Хотя… можно и так сказать: «Хорошо, что его нет».

Вот и Сенека не ограничился сентенцией «Век живи – век учись», а, как и подобает философу, сформулировал свой постулат куда глубже: «Век живи – век учись тому, как следует жить».

А уж подогнать под себя крылатую фразу – это нас хлебом не корми. «В здоровом теле здоровый дух!» – в редком спортзале не увидишь этот лозунг, да ещё выполненный аршинными буквами. Но римский поэт Ювенал писал о другом: «Надо молить богов, чтобы дух здоровый был в теле здоровом». Разделял древний классик душу и тело. И правильно делал! Фигуры атлета или красавицы манекенщицы совершенно не означают, что и характеры их обладателей совершенны. Чаще, как раз наоборот.

Или молодящиеся дяди-тёти… Любят цитировать пушкинское «Любви все возрасты покорны», особенно, когда речь заходит о значительной разнице возрастов в связке «Он – она». Но откроем главу восьмую «Евгения Онегина»:

Так что возраста поздние и бесплодные нервно курят в сторонке. И ни в коем случае не ссылаются на основателя Общества Иисуса, а проще говоря, ордена иезуитов, Игнасио де Лойолу, который, дескать, сформулировал гениальный лаконизм: «Цель оправдывает средства». И уж если цель – юная красавица, так плешивый бодрячок-пенсионер «и животик подберёт, и букет преподнесёт» Но генерал иезуитов не вседозволенность оправдывал – ударно за нравственность боролся, в строгом соответствии со Священным Писанием: «Если цель – спасение души, то цель оправдывает средства». Спасение Души!

Взгляд Шишкина-младшего скользнул по недопитой бутылке «Букета Абхазии». Пушкина с Лойолой вряд ли стоит размещать на кабинетном стенде, а вот древнеримское «Истина в вине…» в Чмарово будет актуальным. Только выражение Плиния Старшего надо целиком привести, а не собакой без хвоста: «In vino veritas, in aqua sanitas – Истина в вине, но здоровье в воде».

…Он ещё долго сидел над эскизом. Потом уклался-таки спать. Задремалось поначалу, но уснуть не получалось – в голове перемешивался дурацкий винегрет: Анжелика и Егор-глыба, нахлобучивающий ей на голову венок из ромашек и поникших лютиков; капитан Немо с помойным ведром у торпедного аппарата «Наутилуса»; белка в богатырском шеломе, то растекающаяся некой как бы мозговой субстанцией по поваленному дереву с картины Шишкина «Утро в сосновом бору», то опять собирающаяся в боевую плоть и гоняющая по картине перепуганных этими её превращениями медвежат; перепившиеся в сумрачной таверне иезуиты в обнимку с Галилео Галилеем, играющие в «бутылочку» под азартные возгласы последнего: «А всё-таки она вертится!»…

Александр чертыхнулся, включил настольную лампу, приспособленную под ночник, и взялся читать «Таис Афинскую». Однако и здесь пошёл сбой: вместо уже довольно отчётливо сформировавшегося в сознании облика великой гетеры пред глазами рисовалась фельдшерица Анжелика. Потом нарисовался Плиний Старший, портрета которого Александр никогда не лицезрел. Плиний был одет в красноармейскую шинель с «разговорами», голова увенчана будёновкой, как на известном плакате Дмитрия Моора образца тыща девятьсот вроде бы двадцатого года. Плиний-красноармеец грозно тыкал в Шишкина-младшего пальцем и воспрошал: «Почему римская знать пила только разбавленное водою вино? Почему только неразумный плебс хлебал неразбавленное? Ответь, Александер, и Шишкин, ответь…» – «Саша, да скажи ты им всем!» – ласково прошептала напоследок кашуланская Танечка, и книга выпала у Шишкина-младшего из рук…

3

Пробуждение было настолько многообещающим, что даже вспомнилась Машенька Колпакиди. А почему, собственно, он, Александр, решил, что соседка по городскому жилью, тростиночка-брюнеточка, должна превратиться в свою необъятную мамашу? Шишкин-младший смирил зов плоти и с философским видом уставился в потолок.

Подумалось, что, наверное, он всё-таки неправ, выдумав себе какое-то идиотское игнорирование темноволосых особ противоположного пола. В конце концов, та же Таис не была блондинкой, как Анжелика. Но внутри сладко заныло. «Загляну… к вечеру…» А может, и…

Шишкин-младший протянул руку к стоявшему рядом, на стуле, выполнявшем роль прикроватной тумбочки, транзистору, привычно ткнул кнопку.

«Точно! Целина имеется! – в удивительном приступе трудолюбия согласился Александр, опустил ноги на пол и опробовал болезную. Вполне! Натянул «треники» и джемпер, прошлёпал на кухню, ткнул в розетку чайник и подался по делам естественным, не забыв осторожно прихватить идолище поганое, в смысле, помойное ведро, дабы не сплеснуть переполнявшее ёмкость содержимое. Вернувшись, подлил в Мойдодыра кипяточку, побрился и умылся тёпленькой водичкой. Лепота!..

Лепоту заметно усилил утренний кофе с восхитительной югославской ветчиной из экзотической треугольной жестянки. Экзотика заключалась в том, что к днищу каждой банки приклеен специальный ключик, с помощью которого банка и открывается: на ключик наматывается полоска жести по периметру крышки. Аккуратно, ровненько – никаких опасных зазубрин как от традиционной отечественной открывашки на деревянной ручке. Европа! Победоносная интеграция стран СЭВ! Шишкин-младший весело хмыкнул и принялся добивать второй бутерброд.

На волне «Маяка» продолжал голосить ансамбль «Дружба». Вот уже и Эдита Пьеха предложила некоему дружку рассказать про Манжерок, гадая, может, это островок, может, городок… Когда только шлягер озвучился на новогоднем «Голубом огоньке», Александр специально поинтересовался, что же это в самом деле такое. Оказалось, горноалтайское озеро и одноимённая деревушка рядом с ним. Так что, и не городок и не островок. Впрочем, «Манжерок» распевает вся страна, и никто, скорее всего, не заморачивается настолько противно, как он, Шишкин-младший. «Какая же ты занудливая скотина!» – облил себя презрением Александр. «Что есть, то есть», – тут же согласился с ним внутренний голос, куда более справедливо и здравомыслящий, чем его хозяин.

«Маяк» перешёл на новости и торжествующе сообщил, что президент США Джимми Картер и военный руководитель Панамской республики Омар Торрихос подписали бумаги о передаче в 2000 году Панамского канала Панаме. «Молодцы индейцы! – подумалось Александру. – Талантливый во всех отношениях народ. Краткость, как известно, сестра таланта? Так у них одно слово «панама» – целая фраза: «место, где водится много рыбы»! А мы – панама, панамка!.. А почему штатовцы передают канал Панаме? – На секунду пришло недоумение. – Ах, да, рассказывал же в институте молодой и весёлый препод Борис Дмитриевич, что, вложившись финансами в строительство по максимуму, североамериканцы взамен выторговали у «банановой» республики «совсем ничего»: вечное владение землёй, водным пространством и дном Панамского канала. Понятно, что львиная доля платы за проход по каналу тоже в штатовский карман идёт. И как это главные буржуины планеты такой «кассой» решили попуститься? Неисповедимы чудеса твои, Господи… Интересно, местная «географиня», которую ещё и не видел, а она знает, что суда не сами по каналу шлындрают, а их тянут, все восемьдесят «с копейками» километров, специально предназначенные для этого поезда, которые моряки называют «мулами»? Надо при случае поинтересоваться ненавязчиво…» – «Да, ты точно – зануда и вредная скотина!» – подытожил размышления суровый внутренний голос…

В малой, примыкающей к кухне «зале» внезапно с противным звуком затряслась разделяющая с соседями стенка, обильно посыпая пол извёсткой. Работала мощная электродрель. Стенка дёрнулась особенно судорожно, и Александр узрел, как от неё, на уровне его глаз, отвалился кусок штукатурки величиной с хорошую книгу, обнажив крест дранки, и бухнулся с грохотом на пол, разлетаясь по всей комнате. В образовавшейся дыре мелькнуло, сверкая блеском стали, бешено вращающееся сверло. Дрель заткнулась. В дыре зашуршало, и оттуда вылез раздвоенный змеиный язык.

Немая сцена «Ревизора»! В центре – чуть не подавившийся Александр, едва усидевший на табуретке.

Под уличными окнами протопали быстрые шаги, грохнула калитка, кто-то стремглав пронёсся по двору, взлетел на крыльцо и затормозил лишь на веранде. Раздался деликатный стук.

– Открыто! – прохрипел Александр, глотая недожёванную ветчину.

– Доброго здоровьичка! Приятного аппетиту! – с порога улыбался киномеханик Андрей с большой, чёрного дерматина, сумкой на плече. – Уж извиняй, что так внезапно нагрянул. Но приказано тебе телефон поставить.

Он заглянул в комнату.

– О, нормалёк!

Шагнул, давя сапогами комки штукатурки, к продырявленной стенке, скинул с плеча на пол сумку и принялся, быстро орудуя обеими руками, тянуть, отбрасывая за спину, двужильный телефонный провод.

– Куда, хозяин, аппарат-то ставить будем?

– Ну я не знаю… Хорошо бы в ту комнату протянуть, – сказал Александр, показывая на «большую залу».

– Без проблем!

Андрей подхватил сумку и протопал в «залу», волоча за собой провод.

– Я тебе тут провода с запасом оставлю. А уж за аппарат не обессудь. Каков уж есть. – Он извлёк из сумки нечто чёрное и громоздкое. – Ежель чего посовременнее захочется, уж сам при оказии в городе закупи. Но этот – штука надёжная, ранешне у самого председателя стоял. Такие вещи нас с тобой переживут! – После знакомства в ДК Андрей «выканьем» не заморачивался.

– Это с соседями спарка? Через блокиратор? – продемонстрировал свои технические познания Александр.

– Где-то так, примерно, – кивнул киномеханик-связист, уважительно глянув на учителя. – Как такового блокиратора, вообще-то, нет. Загнал последовательно в схемы обоим аппаратам по диоду – делов-то. Открывают путь току в один и запирают другой. Но соседке не позвонишь! – хохотнул, орудуя кусачками и отвёрткой. – Хотя если клеммы перекинуть, то можно к соседскому аппарату и параллельно подключиться, а так – нет. Ежель с одного набирать-разговаривать, то второму придётся подождать. – Андрей снял трубку, послушал. – Ага, готово.

Поднялся с колена, оставив телефон на полу посредине комнаты.

– Тут уж сам безделицу закончишь. Пусти провод по плинтусу – делов-то. Ну, покедова. Я щас до узла связи добегу, оттуда брякну, номер скажу. Кстати, там у них и справочник есть, по лету напечатали. Зайди – возьми. Ну, владей. Уж извиняй, намусорил тут слегка…

Андрей убежал.

Шишкин прошёл в «залу», взял, оказавшийся довольно увесистым, эбонитовый аппарат в руки, поднёс к уху отполированную прежними его владельцами трубку. Отчетливый гудок обрадовал вдвойне. «Интересно, а как тут оплачивать межгород? На переговорном – понятно, а тут? Как в городе, телефонную книжку выписывают для ежемесячной абонентской платы или надо за каждый разговор ходить платить? Куда, кому?»

Шишкин опустил телефон на письменный стол, со вздохом оглядел белесые следы на полу, прошёл в «малую залу». Телефон – это хорошо, но подметанием мусора и подтиранием пола не обойтись. Стенку надо замазывать, забеливать. Ладно, сходим на поклон к Терентьичу… Что-то же должно у него быть – цемент там, алебастр, известь. «Не штукатуры мы, не плотники, а на все руки мы работники!» – пробормоталось переиначенное.

За окном раздался мощный и властный автомобильный клаксон. Александр вернулся в «залу» и увидел за штакетником палисадника «персоналку» Шишкина-старшего. Из авто выбиралась маман.

«Ну, японский городовой! Как быстро до города доходят сельские вести!.. – досадливо хмыкнул Александр. – Директриса небось своего Потапыча напрягла. Сейчас начнутся стоны-причитания!..»

– Здравствуй, сын! – на пороге появилась улыбающаяся Альбина Феоктистовна, без панической маски на ухоженном лице.

– Приветствуем тружеников сельского педагогического фронта! – оглушил Александра бодрый рык Шишкина-старшего.

«Никак ни о чём не ведают? – удивился Александр. – Чудеса-а…»

Предки, судя по поведению, и впрямь ни о чём травмослучившемся не ведали.

Верный «Болодя» заволок следом за ними внушительную коробку, которую, после целовального церемониала, принялась деловито перегружать в «Саратов» и разгружать на кухонный стол маман Шишкина.

При виде содержимого коробки сердце «труженика сельского педфронта» наполнялось умильным трезвоном: вот они, заветные треугольные югославские банки; и сырокопчёной колбаской на кухне пахнуло; и половиной лунного светила обрадовал глаз сыр; и ещё всякие разные консервные жестянки-склянки дефицитной вкуснятины Джомолунгмой выросли на пёстренькой клеёнке. Лепота!

– Ну, рассказывай, как ты тут? – спросил отец.

– Господи, Саша! А что тут у тебя за погром? – воскликнула маман, озираясь. Она тут же приступила к тотальному осмотру квартиры.

«Чего ищет-то?» – водил следом взглядом Шишкин-младший. Это даже коробило.

– Да всё нормально, вот только что телефон поставили, ещё и убраться не успел, – ответил Александр и мысленно похвалил себя за дальновидно напяленные с утра носки. Можно представить, что бы началось, узрей маман бинт на ноге. А так и последний намёк на вынужденное прихрамывание пропал.

– Так… Я тут подсобрала кое-что. – С охапкой постельного белья и рубашек на кухне появилась маман. – Носки сам постираешь. В воскресенье привезём… А телефон – это прекрасно!

– Да я собирался в субботу сам приехать, – тут же прикинул Александр.

– Да? – обрадовалась Альбина Феоктистовна. – Вот хорошо! Я что-нибудь вкусненькое приготовлю.

– А вас-то как в будний день на поездку подвигло?

– У меня в вашем райцентре заделье было, – ответила маман.

– А я пока сам себе хозяин, – прогудел Шишкин-старший.

– Куда там! – тут же поддела мужа Альбина Феоктистовна. – Начальника дороги в столицу вызвали. Кот из дому – мыши в пляс!

Сергей Петрович недовольно засопел.

На улице протяжным стоном тормозов обозначился «уазик».

Через окно было видно, как из-за руля грузно выполз председатель колхоза и, распрямляя могучие плечи, шагнул к калитке.

– Ну это, батя, явно по твою душу. Прошлый раз вы так и не повидались, – сказал Шишкин-младший, предчувствуя недоброе.

Предчувствие не обмануло.

Дверной проём заполнила широкая фигура Потапа Потаповича Непомнящих. Широко улыбаясь, он шуточно-церемонно кивнул маман Шишкиной, шагнул к Шишкину-старшему, они с хрустом обменялись могучим рукопожатием.

– Приветствую, приветствую! Чего так всполошились-то? Чай, не мальчонка, мужик взрослый. Делов-то – ножку ушиб. До свадьбы заживёт!..

«Чёрт бы вас всех побрал с вашим прогнозом! – уже со злостью подумалось Александру. – Ну надо же, за секунду сдал с потрохами!..»

– Что-что-что?! – вскричала Альбина Феоктистовна и кинулась к сыну. Тот буквально отпрыгнул от матери.

– Эх-ма-а… – досадливо почесал затылок председатель и одобрительно глянул на Шишкина-младшего, мол, молоток, не нытик.

– Сашенька! Сынок! Что случилось? Говори! Не рви мне сердце! – уже чуть не голосила маман, пытаясь общупать сына. – Покажи ногу! Немедленно!!

– Да ничего со мной не случилось! – сгорая от стыда, уворачивался Шишкин-младший. – Ты же сама видишь! Не в гипсе, не на костылях! Ну ушиб слегка копытце. Всё уже прошло!

– Покажи ногу! – не отступала маман. – Господи! Вот так и отправь…

– Да отстань ты от меня! – заорал Александр. – Чего истерить-то на пустом месте!

– А давайте-ка, гости дорогие, к нам! – перекрыл шум-гам рокот председательского голоса. – Как раз время обеденное! Пойдёмте, пойдёмте! Не-хо-ро-шо-о!!! В кои веки тут появились, да к нам не зайти! Валентина моя обидится, со свету ж меня сживёт! Пошли-пошли! Степан Петрович! Альбина Феоктистовна! – заскороговорил Потапыч-первый, спасая положение. – Александр! Хоть ты на них воздействуй! Давай-давай! За мной шаго-ом марш! – И он шагнул в двери.

– Мам, пап, пойдёмте, ну неудобно же… – принялся подталкивать родителей к вешалке Александр.

– А Володя… – начала было Альбина Феоктистовна, сердито глядя на сына. Шишкин-старший кивнул и двинул на улицу. Что-то сказал «Болоде». «Волга» зажурчала двигателем и покатила вниз по улице.

Вышедшим из калитки Потапычу, супруге и сыну пояснил:

– В столовой перекусит.

Недолгую дорогу от одной калитки до другой Альбина Феоктистовна семенила позади и внимательно приглядывалась к походке сына. Но тому и впрямь скрывать прихрамывание нужды не было. Чуть ныла стопа, только и всего.

…Обед, как говорится, прошёл в тёплой дружественной обстановке. Шишкин-старший и Потапыч-первый врезали по паре рюмок «беленькой». Маман Шишкина дипломатично отказалась. Директриса тоже воздержалась. Соблюл себя и Шишкин-младший. В конце концов, он же как бы на бюллетене. В общем, посидели часок в гостях Шишкины да и вернулись под крышу сына своего.

– От чужих людей узнаём… – тут же скорбно изрекла маман, осуждающе качая головой. Председательская уловка с обедом лишь отодвинула разбирательства. – Так ты всё-таки объясни, что с ногой-то сделал? – Маман бессильно опустилась на кухонную табуретку.

– Ну, взялся подколоть дров, а колун чуть соскользнул, – выдавил Александр. – Господи, такой пустяк, а шуму…

– Хорошо, видать, «соскользнул», – гневно сказала Альбина Феоктистовна. И требовательно глянула на Шишкина-старшего. – Вот я как чувствовала!.. Серёжа! Сколько мы уже говорили на эту тему! Нечего мальчику делать в этой дыре! Ну почему ты не хочешь включить свои связи?! Сашу надо выдирать отсюда! Вы-ди-рать!!

Шишкин-старший угрожающе засопел и тоже уселся у кухонного стола. Подтянул себе из «залы» стул и Александр.

– Ну, что ты молчишь? – маман продолжила наседать на супруга.

– Ма, перестань! – не выдержал Александр. – Что значит «выдирать»? А меня спросили?..

– И спрашивать нечего! – отрезала Альбина Феоктистовна.

– Во как! Да я из принципа…

– Из какого принципа… – устало проговорила мать. – Ты ещё вериги себе закажи на этой… как тут у вас это называется… ага – на кузне! Отец! – Она снова требовательно обратилась к Шишкину-старшему. – Или я, или весь этот идиотизм!

Шишкин-младший встал.

– «А судьи кто?» Хорош тут бодягу разводить! Я здесь работаю! По шесть уроков в день! У меня здесь классное руководство! Только-только учебный год начался! Урок показательный предстоит – для всего района! – Голос Шишкина-младшего крепчал. – И ты, которая ради работы всем всегда готова попуститься, ты предлагаешь мне дезертирство?! «Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла…» А что Гаруну мать сказала, не помнишь? А я напомню! – голос Александра поднялся до патетических высот. – «Ты раб и трус – и мне не сын!..»

– Хватит выпендриваться! – прикрикнула на сына Альбина Феоктистовна. – Ещё, как в детстве, встань на табуреточку, заслужи конфеточку!

Она суетливо пошарила в своей сумочке, вытащила конвалюту с какими-то таблетками, закинула пару их в рот.

– Боюсь я на табуреточку! – уже орал Шишкин-младший. – Ты ж мне петлю на шею накинула! Давай, выбивай табуретку-то, давай!

– Всё! Прекратили балаган! – звезданул по столу кулачищем Шишкин-старший. – Вас уже за околицей слышно. Ты чего это разошлась-то, Альбина? И ты не ори на мать, – это уже сыну, – и кончай умничать. Мы тоже Лермонтова почитывали.

– Да причём тут Лермонтов! – Александр не мог остановиться. – Вы сами-то понимаете, в какое положение меня ставите? Из-за е-рун-ды!

Он перевёл дух и добавил в гнетущей тишине уже с хладнокровием закоренелого самоубийцы:

– Хорошо, ма. Чтоб не брать на душу грех твоей безвременной кончины, я готов, по окончании первого полугодия, вернуться в город…

Повисла тишина, в которой Шишкин-младший проговорил:

– Но при одном условии…

– Каком?! – тут же хором вскричали Шишкины-родители.

Вскричали так радостно, что у Альбины Феоктистовны даже таблетка изо рта выскочила.

– Приезжаю в город и тут же женюсь на Машеньке Колпакиди!

Альбина Феоктистовна снова защелкала фольгой конвалюты и сунула ещё пару таблеток под язык. Шишкин-старший похмурнел.

– Гос-по-ди… Вседержитель милосердный… – плачущим голосом протянула член КПСС Шишкина. – Да за что же мне… – Стон оборвался с безнадёжным взмахом руки. – То-то Машка всё интересуется…

– Ну вот и прекрасно! – сделал бодрый вид Александр. – А то чуть было такую девушку не упустил…

– Александр! – грозно промолвил отец. – Не доводи мать до приступа!

– А что я? Что я? Или себя забыли? Больно городскими стали? Сами-то откуда начинали?

Все эти вопросы традиционно улетели в пустоту.

– Аля, собирайся. Пора домой. – Шишкин-старший подал супруге пальто. Помолчал и мрачно сказал сыну: – А ты подумай хорошенько, подумай.

– И не собираюсь! – Александр отвернулся.

Снова повисла гнетущая пауза.

– Цок-цок-цок-цок! – простучали по крыльцу и веранде каблучки. Распахнулась дверь, и на пороге выросла стройная фигурка Анжелики, на лице которой читалось нескрываемое любопытство – чай, тёмно-зелёную «Волгу»-то у калитки узрела, глазастая!

– Здравствуйте! – звонко поприветствовала Шишкиных фельдшерица, разглядывая их с ног до головы без какого-либо стеснения.

– Добрый день! – ответствовал Сергей Петрович. «И куда вся мрачность делась!» – ревниво отметил сын, обрадовавшись столь своевременному вторжению Анжелики. «Или плакать надо?» – воспросил внутренний голос, но Александр как-то пропустил этот вопрос.

Альбина Феоктистовна оторопело уставилась на фельдшерицу. Потом перевела глаза на сына. И демонстративно понимающе кивнула, сжимая унизанные кольцами и перстнями пальцы в агрессивные кулачки.

– Ну, как тут у нас наш больной? – задорно задала новый вопрос Анжелика, проворно скидывая пальто и сапожки. – Вижу-вижу! Полегчало болезному! – Она ослепительно улыбнулась родителям Александра. – Даже поза вертикальная! Какой прогресс!.. Саша, а что это у тебя так намусорено? Ой, телефон провели! Какая красота!..

Шишкины-старшие молча разглядывали щебечущую гостью, которая уже прошла в «залу» и деловито рылась в своей объёмистой лекарской сумке, извлекая на свет божий и раскладывая на письменном столе бинты, пузырьки, градусник. Достала даже клизму.

– Анжелика Фёдоровна. Наш фельдшер, – представил, наконец, ворвавшийся вихрь Александр. – А это мои родители…

– Да-да, я догадалась! – засмеялась колокольчиком Анжелика.

– Сергей Петрович, – представился Шишкин-старший.

– И Альбина Феоктистовна. Она у нас тоже врач, – поспешил Александр, глядя на мать, лицо которой шло красными пятнами. «Тоже врач»! Вот это ты, парень, совершенно не по делу брякнул!» – внутренний голос, как всегда, был прав.

– Очень приятно! – Новая ослепительная улыбка озарила комнату. – Да вы не волнуйтесь, пожалуйста. Ничего серьёзного! Ушиб стопы, который уже фактически сходит. Синячок, конечно, ещё некоторое время продержится. Ты присядь, Саша, компрессик сменим…

Альбина Феоктистовна и глазом не повела на обнажившееся место ушиба. Ей было некогда. Она буквально сантиметр за сантиметром сканировала фельдшерицу. Александр с ехидством наблюдал за маман. Наконец, Альбина Феоктистовна завершила внешнее изучение «коллеги», с суровым осуждением метнула в сына насупленный взгляд и решительно поднялась.

– Отец, едем! И так засиделись. Пока до города доберёмся…

– Может, чайку-кофейку на дорогу? – садистски спросил Александр, заведомо зная ответ.

– Да нет, – тяжело вздохнула маман. – Уж наелись-напились досыта… Ждать тебя в субботу или как?

– Ну… я планирую… – степенно отозвался Шишкин-младший.

– Вы уж извините, – подала голосок Анжелика, – только в субботу всех на уборку корнеплодов вроде бы кидают. Нет, ну, конечно, Саше-то это необязательно…

– Серёжа, поехали! – чуть не простонала Альбина Феоктистовна. – Поехали! – Она накинула пальто, которое до сей поры сжимала в руках. – До свидания! – И решительно шагнула к дверям. Однако на пороге, не глядя на сына, не удержалась: – А что, Сашенька, так Машеньке и передать твои намерения?

Александр благоразумно промолчал.

– Всего хорошего, – поспешно распрощался Шишкин-старший, тоже стараясь не встречаться с сыном глазами. Буркнул: – Проводи-ка нас, заодно коробку с бельём захвати.

– До свидания! – с прежней звончатостью крикнула вдогонку Анжелика, плюхнулась в кресло и захохотала…

Маман с оскорблённым лицом стояла подле «Волги».

– Лицемер! – прошипела она. – Лермонтова взялся нам декламировать! Про педагогическую ответственность речи произносить!.. А оно вот, значит, как.

– Ты о чём? – Александр прекрасно понимал ход материнских мыслей.

– Ли-це-мер! – по слогам повторила маман и уселась в машину. – Бабник! В городе шкидлы нам телефон обрывают, а он уже и здесь…

– Ты это… – отводя по-прежнему взгляд, буркнул Шишкин-старший. – Не затолкай голову, сын, а то потом… и близок локоток, да не укусишь. Охолони, парень…

«Волга» отчалила, а обозлившийся на родителей Шишкин-младший вернулся в дом.

Анжелика уютно сидела в кресле. Красивые ножки были так изящно и зазывно переплетены, что злость Шишкина-младшего тут же улетучилась, осталась лишь досада. А чего, в самом деле, злиться? Появление предков даже сам Александр как расценил? Проведали про травму и примчались. Так и все окружающие расценят. Теперь пойдут разговоры про маменькиного сынка…

Анжелика при появлении Александра хмыкнула:

– Спета твоя песенка, Александр свет Сергеевич!

И дурашливо пропела:

– Обломилась, короче, доска. Подвела, понимаете ли, казака… А что это за Машенька, если не секрет?

Александр, скривившись, махнул рукой.

– Соседка, студентка. А-а… пустое…

– Па-а-нятно… – протянула Анжелика. – Любовь-морковь…

– Да в том-то и дело, что ничего… – заоправдывался ни с того ни с сего Шишкин-младший, краснея. – Это она со своей мамашей, а я от них…

– Бывает… – неопределённо промолвила Анжелика. Она вздохнула. Неспешно, потягиваясь всем телом, – с тигриной грацией… или кошачьей? – тут Александр точно определиться не смог, – поднялась из кресла, подошла к столу, принялась разглядывать разноцветные фломастерные квадратики эскиза. Покачала головой: – Весь в работе, весь в труде…

– «Первым делом, первым делом самолёты…» – попытался пропеть Шишкин, чтобы и вовсе не выглядеть унылым болваном. Расставание с предками рисовало самые пессимистические перспективы. Он представил, как маман будет день за днём выносить отцу мозг. Чёрт знает, что придумают. И сможет ли он всем этим родительским интригам противостоять?

– Анекдот этот знаешь? – спросила Анжелика и тут же выдала: – Вот так же один военный поёт, а девушка его спрашивает: «Вы лётчик?» – «Нет, зенитчик».

– Анекдоты любите? – спросил Александр. – Я тоже. Даже выписывал кое-какие в блокнот. Где-то дома, в городе, – уточнил, – валяется.

– А кто их не любит. Ладно… Нога, понимаю, не беспокоит особо?

И тут, сам того от себя не ожидая, с каким-то внутренним трепетом, Александр брякнул-воспросил:

– До свадьбы заживёт?

– Чего? – недоумённо переспросила Анжелика.

– Да мне тут все такой прогноз выдают, – нервно засмеялся Шишкин и вкратце, почему-то ощущая некое нарастающее волнение, пересказал Анжелике финалы всех посещений, неуклюже завершив пересказ уже полной чушью: – Остаётся для скорейшего выздоровления сделать сказку, в смысле, прогноз, былью… А давайте, Анжелика… поженимся!

Та вскинула на Шишкина быстрый взгляд, такой острый, что Александр поспешил разъяснить:

– Анекдот. Это парень девушке предложил. «Зачем?» – спрашивает она в ответ. «Все охренеют». – «Ну тогда давай».

Анжелика не засмеялась. Потёрла висок.

– Что-то сегодня голова не работает. Хотя не вся. Есть могу…

– Так, может, поужинаем?

– Нет, спасибо. В другой раз. Мне ещё к Кобылиным тащиться.

– Как там Командарм? – выдохнул воздух Александр, обречённо сознавая, что последним, так сказать, анекдотом смазал всё напрочь.

– Нормально, но повидать не помешает. А ты ногу расхаживай. Ночного покоя ей вполне достаточно, а днём немного прогуляться не лишнее.

– Так, может, всё-таки?.. По бокалу вина, в смысле, по чашечке – крусталями не обзавёлся. За полное выздоровление. И гуляш есть. Вку-усный!

– Бабушки школьные балуют? – усмехнулась фельдшерица. – Нет, дорогой, спасибо. Ужин ждёт меня дома. У меня правило: когда все дела сделаны, тогда и расслабиться можно. Да и что я вчера зря кухарничала? Не родился ещё тот враг, которому я бы отдала свой ужин. Шутка! Да и предлагать даме званый ужин в антисанитарных условиях… – Анжелика насмешливо обвела рукой заляпанный пол. – В общем, спокойной ночи. Ежели ножка забеспокоит – звоните, а лучше шлите продуктовые посылки и денежные переводы…

После ухода фельдшерицы Шишкин-младший и вовсе упал духом, размышляя совершенно сумбурно. В голову то и дело лезли мысли об Анжелике. Вот ляпнул так ляпнул! Точно говорят: законченных дураков не бывает, ибо нет предела совершенству… Ещё подумает: головёнку мальчонка потерял… Да нет! Она умная. Вон, какую комедь перед предками разыграла! Маман-то раздраконила – у-ух! Но с ослизмами, то бишь с анекдотами, как-то поаккуратнее надо. Про «давай поженимся» явно «не в строку» вышло. «Предлагаю руку и сердце в обмен на грудь и бёдра…» А про бабушек-то… ишь ты, пошёл уж слушок по всей Руси великой….

И снова в ушах прошуршало это материнское: «Лицемер». Невесть что в момент накрутила! Как тогда, в школе, с Наташей… Не-ет, никуда в субботу он не поедет! Что там Анжелика говорила про уборку урожая? Вот и выйдет он в поле со своим девятым. Да и вообще… Завтра же на уроки!

Шишкин-младший листанул ежедневник: «Что у нас по расписанию четверга? Литература в девятом вторым, а первым… А первым – русский в пятом…»

4

– Вы знаете, почему Земля крутится? – угрюмо спросил Шишкин-младший у своих подопечных, когда дело дошло до разбора многострадального домашнего задания – сочинений о самой понравившейся из списка рекомендованных для чтения на летних каникулах книг. Большинство школяров во всех классах, как он и предполагал, скупо изложило содержание параграфов из учебников по литературе. Скупо и тупо. Потому как отдельные попытки разнообразить или завуалировать откровенный плагиат ситуацию только осложнили. Подопечный девятый «А» исключением не стал.

Сёстры-близняшки Таня и Надя Горшковы, появившиеся в девятом из алейской восьмилетки, ударно и скоропостижно пролистали за лето «Войну и мир»: «Андрей Болконский часто ездил поглядеть тот дуб, на который он был похож как две капли воды… Первые успехи Пьера Безухова в любви были плохие – он сразу женился… Пьер был светский человек и поэтому мочился духами… Из всех женских прелестей у Марии Болконской были только глаза…» Особенно умилил вывод, которым Наденька Горшкова подытожила своё сочинение: «Толстой несколько раз переделывал «Войну и мир», чтобы нам было легче её изучать…» А её сестрёнке Танюшке оставалось лишь посочувствовать: «Чтение – это, конечно, добро, хотя от него болит голова. Когда я дочитала «Войну и мир», то думала, что меня отвезут в больницу…»

Да уж… Александр вспомнил и своё первое, школьное, знакомство с «Войной и миром». Повествование, как известно, начинается с салона Анны Павловны Шерер, которая с первой страницы романа принялась строчить записочки-приглашения на вечер в свой салон исключительно по-французски, потом несколько страниц аналогично демонстрируют свою образованность её гости… Ну ладно бы классик сие обозначил, а повествование-то гнал на русском, так нет! Сплошное «франсе», а перевод – в сносках внизу страницы, меленько так…

Старшеклассник Шишкин аккуратно тогда том закрыл и не открывал до крайней необходимости, которая будущего учителя-словесника припёрла уже на студенческой скамье. В общем, Танюшку Горшкову, розовощёкую и добротно скроенную девицу, щедро вскормленную на экологически чистых продуктах домашнего подворья, учитель Шишкин прекрасно понимал.

Миша Самылин, единственный из чмаровских пацанов-девятиклассников, тоже добросовестно законспектировал основные постулаты учебника о творчестве великого классика и его бессмертном творении. Но, как и подобает будущему защитнику Отечества, сконцентрировался на описываемых сражениях. В результате скрещивания лермонтовского «Бородино» (Шишкин-младший понял это так) с описанием батальных сцен Львом Николаевичем, Самылин родил кое-что своё: «… Друг другу на встречу шли полки французов и Кутузов. На поле раздавались стоны раненых и мёртвых. Повсюду лежали трупы. Кое-где они ещё были живы… Французы бросились наутёк, не выдержав духа русской армии… Армия бежала, впереди бежал Наполеон. Он терял свои достоинства и честь поминутно…» Самылин тоже подытожил сочинение, но грозно: «Уже когда Наполеон сидел в изгнании, он рвал на себе волосы и вспоминал, как Александр Невский сказал пленным немецко-фашистским захватчикам-рыцарям, которых вытащили из подольда Чудского озера: «А кто с мечом к нам войдёт, тот от меча и погибнет. Но от нашего меча!»

Шишкин тяжело вздыхал, обнаруживая в текстах сочинений не только отсутствие в нужных местах нужных знаков препинания или неологизмы, типа «подольд», но и категорические классовые характеристики псов-рыцарей. Убивали и тесные связи реальных исторических событий с их кинематографической интерпретацией. Впрочем, чего за это упрекать девятиклассника Самылина. Князя Невского с якобы его фразой про меч, разве что самый ленивый глубокомысленно не цитирует! А следовало бы заглянуть в Библию. Или хотя бы в какой-нибудь словарь афоризмов, где чёрным по белому написано, что это писатель Павленко, автор сценария фильма про Александра Невского, вложил в уста своему герою афоризм про меч, перефразировав то ли стих из Евангелия от Матфея, то ли строчки из «Откровения Иоанна Богослова», или вовсе древнеримское: «Кто воюет мечом, от меча и погибает».

Однако все рекорды в сочинениях побил «Евгений Онегин». Без скрещиваний не обошлось и здесь: «Онегин ехал к своему умирающему дяде, приезжает и говорит: «Скажи-ка, дядя, ведь не даром Москва, спалённая пожаром…»

Шишкин глянул на тетрадную обложку: ага, Вова Антонов, долговязый остряк, а по совместительству сын «англичанки» Лидии Михайловны. Ну этот, скорее всего, просто забавится. А вот дорогие девульки Оля Караулова, Баирма Дугарова, Танечка Медведева, Валечка Кущина и пара десятиклассниц выписали Онегину и другим персонажам романа характеристики уже без «шуток юмора»: «Онегин был богатый человек: по утрам он сидел в уборной, а потом ехал в цирк и театры…» – «Онегину нравился Байрон, поэтому он повесил его над кроватью…» – «Помещицы у Пушкина пьют, едят и хереют…» – «В отсутствие Онегина Татьяна часто ходила в его кабинет, где постепенно из девушки превращалась в женщину…» – «Ленский вышел на дуэль в панталонах. Они разошлись, и раздался выстрел…» – «Такие девушки, как Ольга, уже давно надоели Онегину, да и Пушкину тоже…»

Последнее умозаключение, авторства тихони Людочки Пляскиной, крайне серьёзной на уроках дочки Весёлого Поросёнка (то бишь замдиректора по воспитательной работе Валентины Семёновны), Шишкина-младшего озадачило. Но когда он прочитал у Светы Акуловой, что «в детстве у Пушкина была няня Арина Радиоловна. От неё он впервые узнал русскую разговорную речь…», Александр перевёл дух, вспомнив «дискотэку» в Доме культуры, архаичную «Ригонду» с её «Облаками в реке» и «русскую разговорную речь» на домкультуровском крылечище… Права Пляскина-младшая: Пушкин и Онегин иначе поступить не смогли.

– Так вы знаете, почему Земля вращается? – переспросил притихший класс угрюмый Шишкин, бухнув на стол стопку тетрадей с сочинениями. – А я вам отвечу. Ей придают крутящий момент вращающиеся в гробах классики мировой литературы. И это не единственное научное явление, связанное с вашими опусами. Есть ещё кое-что из области зоологии. После того как великий Дарвин выстроил цепочку эволюции человека, ему стали возражать не только сторонники других теорий антропогенеза.

– Каво? – испуганно откликнулся с задней парты Иван Богодухов, здоровенный парнище неполных семнадцати лет, которые ему мог дать на вид только слепой. Старший из отпрысков незадачливой в любви Наденьки из колхозной столовой, он внешне полностью соответствовал облику богатыря земли русской, если за основу измерения взять любую славянскую былину, песнь или сказку. Вариантов могло быть только три: Илья Муромец, Алёша Попович или Добрыня Никитич.

Однако былины былинами, а знакомство с личным делом ученика девятого класса Вани Богодухова, отсекло для классного руководителя А.С. Шишкина первый и последний варианты. К болезным, как и истинно крестьянским сынам, что бы позволило провести аналогию с И. Муромцем (до 33 лет лежмя лежал!), Ваня не относился. Отпадал и Д. Никитич, который, как известно, из древнерусских источников, был сыном рязанского воеводы Никиты и племянником самого князя Владимира Красное Солнышко. А вот насчёт Поповича…

Первый муженёк Наденьки Богодуховой, Арнольд Зыкинд, и впрямь был служителем культа. Точнее, культработником. Не будем придирчивы к терминам – и те, и другие служители окультуривают наши души. Когда судьба стала всё ближе и ближе подвигать Арнольда к отцовству, он дунул из села в неизвестном направлении. А гордая Наденька не стала разыскивать его на всесоюзных просторах, хотя бы в алиментарных интересах. Найденный в капусте не всегда носит фамилию хозяина огорода, особенно если этот огород забросили. Родила Ванечку и зафиксировала сей факт в органах записи актов гражданского состояния наиблагороднейшим образом: дала первенцу свою девичью фамилию и дедово отчество. Так и обрёл юридическое право на жизнь Иван Макарович Богодухов. Понятно, что в его ученическом личном деле всей этой эквилибристики не описывалось. По большому секрету, сие поведала классному руководителю 9-го «А» замдиректора Валентина Семёновна. Так что Ваня Богодухов по всем статьям подходил под Алёшу Поповича. И статью, и силушкой. Но вот дальше срабатывала древняя русская пословица, которая исключает обязательность незаурядного интеллекта при наличии заметной физической мощи.

– Иван, – проникновенно обратился к нему, а равно и ко всему классу, Шишкин-младший. – Антропогенез – это процесс эволюционно-исторического формирования человека, учение о происхождении человека. Теорий тут существует три. Две сказочных, одна – научная. К сказочным относятся креационизм, – можете это не записывать, – а попросту говоря, создание человека Богом, по образу и подобию своему. Вторая сказочная или фантастическая, если хотите, теория: человека создали инопланетяне. Сыпанули, так сказать, рассаду из «летающей тарелки»…

Класс дружно засмеялся.

– …ну а третья – учение Дарвина, которое мы и проходим в школе. От обезьяны, стало быть, к человеку. Так вот… – Александр сделал многозначительную паузу и обвёл взглядом класс. – Читая ваши сочинения, я невольно пришел к выводу, что Чарльз Дарвин несколько преувеличил стремление несчастной обезьяны к прогрессу. Вернее, некоторых обезьян. У меня возникло стойкое подозрение, что эти самые некоторые обезьяны прекрасно знают, как стать человеком, но им совершенно не хочется этого делать. И, знаете, что привело меня к такому жуткому открытию?

– Да вы уже сказали – наши сочинения! – подал голос с «камчатки» долговязый сын «англичанки».

– И Марк Твен, который в своё время изрёк: «Классика – то, что каждый считает нужным прочесть, и никто не читает». Он-то в шутку сказал, а вы, друзья мои, минувшим летом на полном серьёзе так поступили. За редким исключением. Хотя, опять же, исключение только подтвердило общее правило. Слава богу, не в нашем классе. Это одна нынешняя выпускница решила блеснуть интеллектом и сообщила, что летом она прочитала роман – внимание! – Джорджы – даже через «ы» и написано! – Джорджы Санда «Консуэло». Причём автор сочинения отметила, что произведение ей очень понравилось и она решила поближе познакомиться с творчеством этого писателя. Чем летом и занималась. Но мне кажется, что милая наша с вами односельчанка, мягко говоря, вводит нас в заблуждение. А почему я так утверждаю, может, кто-то знает?

Олеся Кобылина степенно подняла руку и с чувством явного превосходства оглядела одноклассников.

– Та-ак! – обрадовался Шишкин-младший, любуясь отличницей, красавицей, понятное дело, комсомолкой и блондинкой в придачу. – Слушаем.

– Жорж Санд – это не он, а она. Французская писательница девятнадцатого века. У неё очень много произведений. А роман «Консуэло» имеет ещё и продолжение – «Графиня Рудольштадт». А так как Жорж Санд – это женское иностранное имя, то в русском языке оно не склоняется.

– А если кто не знает, что она – это она? Вон, имя-то – Жорж! – бросил очередную реплику Антонов-младший.

Олеся растерялась и пыхнула маковым цветом. Шишкин-младший поспешил прийти симпатюле на помощь.

– Совершенно верно! Для несведущего человека всё так и есть. Но! – Александр поднял указательный палец. – Приводя вам этот пример, я подчеркнул: автор сочинения сообщила, что летом она решила поближе познакомиться с творчеством этого писателя. И что же вышло в итоге? Смотрим в книгу – видим фигу! Если бы и впрямь познакомилась, то узнала бы, что никакого Санда, и уж тем паче Джорджа нет. А есть Амандина Аврора Люсиль Дюпен, в замужестве – баронесса Дюдеван. Ну а уж «жи» и «ши» писать с буквой «ы» не красит даже малышей. – Шишкин похлопал ладонью по тетрадной стопке. – Домашнее задание: каждый внимательно изучает в собственном сочинении то, что я подчеркнул красным цветом. И на следующем уроке рассказывает, почему я это сделал. Можете и друг у друга тексты проанализировать.

– Александр Сергеевич, а почему писательница взяла мужское имя? – спросила Валя Кущина.

– Да что тут, Валька, непонятного, – снисходительно обронил Антонов. – Времена были другие… Равноправия никакого, платили женщинам мало. А ей тугриков хотелось побольше заработать. Баронесса, а жадная…

– Не так, – сказал Шишкин. – Жадной она не была, но на жизнь действительно не хватало. Дело в том, что к тысяча восемьсот тридцатому году супруги Дюдеван фактически разошлись, и того пенсиона, который ей и двум детям выделил бывший муж, на жизнь не хватало. Вот и занялась она литературным трудом более интенсивно. Был у неё соавтор, Жюль Сандо. Они написали вместе романы «Комиссионер» и «Роз и Бланш», которые имели у читателей успех. Но родня бывшего мужа не желала видеть на обложках каких-то книжонок фамилию аристократического рода Дюдеван, грозила судом. Но вот Аврора полностью сама написала роман «Индиана». Как его подписать? Жюль Сандо отказался подписывать. Даже обиделся, что его проигнорировали как соавтора. Вот такая, как говорят в шахматах, патовая ситуация. Тогда и появился на свет новый автор – Жорж Санд.

Глубже в подробности биографии писательницы Александр решил не лезть. Трудно объяснить девятиклассникам все романтические и прочие пируэты, которыми до отказа заполнена биография Жорж Санд. Да и надо ли? Шишкина-младшего всегда бесило всё это окололитературное копание в чужом белье. Что оно даёт? Умаляет или возвышает представление об уровне творческого мастерства автора? По глубокому убеждению Александра, только бездарности без этого никак не прожить. Как графоману хоть немного обратить на себя внимание? Только скандалом. Позорная, но слава, дурно пахнущая, но известность.

С урока литературы класс вышел притихшим. В ба-альших раздумьях. Задавил новый учитель своими познаниями. Энциклопедия ходячая! А Шишкину было смешно. Он же готовился к уроку! Он же сам спровоцировал этот разговор о Жорж Санд.

Шишкина распирало от собственной значимости и гениальности. Хотелось этим с кем-то поделиться. С кем, с кем… Анжелику хотелось сразить! Ещё бы удобоваримый повод для посещения медпункта выдумать… Ну не хромать же демонстративно по улице! Можно, конечно, изобразить некоторую недолеченность, только поздновато он спохватился. Балеруном по школе полдня порхал, а теперь что – костыль подайте? Не прокатит… Да и что Анжелике его заумности? Это раз.

А второе – и вообще ни в какие ворота. В субботу уроки отменяются во всех классах, кроме начальных, все школьные «штыки» перебрасываются на тотальную уборку корнеплодов в бескрайние колхозные поля. Вот и захромай тут… Дезертир! Белоручка! Симулянт! И так далее, со всеми остановками, вплоть до полного крушения классноруководительного авторитета, который у него, А.С. Шишкина, нынче поднялся на небывалую высоту. И это фактически за один урок! Стопроцентный триумф разума над грубой физической силой. Знания – сила! И только так!

И кстати, о фельдшерице. Тут не «Джорджы Сандом» надо. Тут надо постараться… Шишкин-младший задумчиво потёр темечко. А почему бы вновь не обратиться к классике? К бессмертному тёзке! Как у него там, кажется, в главе четвёртой? Этот пример невиданного благородства главного героя? Нет, не его речь, обращённая к Татьяне, а авторская увертюра к ней, выдаваемая любвеобильным классиком за размышления господина Онегина?

«Во-от! – по-мефистофельски усмехнулся Шишкин-младший. – Универсальная формула! Ни хрена с ней время не делает! Надо выдержать паузу. Паузу! Во время которой: а) подумаем, в какую сеть заманить птичку; б) сплетём оную сеть; в) накинем эту сеть на птичку… А в идеале – чтобы бедная птичка сама в ней запуталась. И тогда он прилетит несчастной на помощь, как тот комарик, у которого фонарик и который так красиво освободил Муху-Цокотуху… Правда, если в роли сказочного Паучка-старичка выступает Егор-глыба, номер с Комариком-освободителем не прокатит…»

Суббота, как назло, выдалась мокрой до противности. По небу низко ползли серые тучи. И воздух был до такой степени насыщен влагой, что иногда казалось: уже заморосил мерзопакостный сентябрьский дождик, которому что плащ, что зонт – нет помех, всё равно пропитает до нитки.

Необозримое картофельное поле тоже пропиталось влагой до чавкающего омерзения. Постаралась и пара нещадно трещащих шустрых «Беларусей», таскающих прицепные картофелекопалки по серому суглинку. Наворотили рыхлости, в которую ступишь, а она – чвяк, чвяк!..

«…Звенит высокая тоска, необъяснимая словами…» Александр стоял на краю поля и гнал от себя прицепившуюся с раннего утра песню. Ещё совсем недавние студенческие картофельные «десанты» – на целый месяц! – не вызывали такой скорби, как нынешняя суббота. Или не с той ноги сегодня встал, или погода действует? Или…

«Господи, да всё гениальное просто! – вот тут-то вдруг и осенило. – Чего он дурацким самокопанием-то занимается?! Статус сменился, статус! Одно дело простым беззаботным студентом по полю шастать, а другое дело – учитель, классный руководитель. От-вет-ст-вен-ность! В грязь лицом ударить нельзя!..» – «Ну почему же, – съехидничал внутренний голос. – Под ноги смотреть не будешь – запнёшься и приложишься мордой лица вполне смачно!»

Александр засмеялся и зарылся в сбор картошки с былым студенческим «энтузиазизьмом», благородно переходя от одной пары сборщиков к другой. Кули росли на поле с поражающей городское воображение скоростью. Сельская ребятня наверняка умыла бы самый дружный и трудолюбивый студотряд, если таковые бывают…

– Серёга! Серёга! – заорал над ухом Ванюха Богодухов. – Серёга! Да ты чё, уснул там, чёрт чумазый?! – Он подбежал к застывшему посредь поля «газону»-самосвалу, зло дёрнул водительскую дверцу. Но в кабине никого не оказалось. Куда, когда делся дядька – младший брат матери, Ванюха понять не мог. Вот вроде только что тут был и – как черти смели!

– Серёга! Серёга! – орал Ванюха и крутил во все стороны головой. Его можно было понять. Пустые мешки закончились, а по чавкающей грязи стаскать добросовестно наполненные кули к машине, стоящей позади уже метрах в восьмидесяти до ближайшего из кулей, – издевательство полнейшее. Самые крепкие девятиклассники не Гераклы всё-таки. Работа замерла.

«А! Была не была!» – подумал Александр и решительно шагнул к машине. Отодвинул орущего Ваньку и забрался в кабину. Ключ зажигания, как и предполагал, торчал в замке. Богодухов-младший замолчал и уставился на учителя. Господи, да всё поле на него уставилось!

«Ты… это… сцепление плавно выжимай, – озабоченно подсказал внутренний голос, когда заработал двигатель. – Это тебе не «Волга». Плюс полкузова картошки и грязи по колено…»

«Только бы не заглохла, только бы…» И Александр воткнул первую передачу. Мотор взвыл, машина задрожала-задрожала, и – пошла, родимая, пошла! Шишкин протащил грузовик вперёд с запасом, выключил двигатель и выбрался из кабины с таким видом, будто занимался грузоперевозками всю жизнь.

От кустов, застёгивая на бегу штаны, бежал перепуганный Серёга Богодухов. «До ветру хлопцу сходить некогда», – снисходительно мелькнуло в учительской голове.

Как подытожили бы сегодня – рейтинг нашего героя побил в тот день все рекорды. А уж как воодушевил самого героя – отдельная песня!

…В воскресенье поднялся жизнерадостным до такой степени, что даже по-прежнему висящая в воздухе дождевая взвесь не вызывала уныния. Как и вчерашний вечерний родительский звонок: мол, чего же всё-таки не приехал? Вопросы задавала маман. Повествование Шишкина-младшего о напряжённом труде по сбору корнеплодов было воспринято в качестве зловредной отговорки, которая характеризует Александра как несамостоятельного ловеласа, для которого родители ничего не значат. Сын терпеливо выслушал информацию о своём окончательном грехопадении, возражать не стал. А наутро уже и половины обличительной речи маман Шишкиной вспомнить не мог. Да и не стремился.

Наоборот, преисполнился с утра не только настроем на продолжение трудового десанта, объявленного по причине недоубранности колхозных картофельных просторов, но и ёрничеством, – как-то легко переиначилось михалковское:

По графоманской привычке Шишкин-младший тут же уселся зафиксировать «шедевр» на бумаге – коллег и ребятню на поле посмешить. И тут же остановился. Во-первых, не катила строчка «Кто надо, сосчитал». Мешки ещё только выстроятся, а он уже в прошедшем времени – «сосчитал». Во-вторых, эта ирония в адрес вождя мирового пролетариата. Кощунство! Как и в-третьих… Кого и чего переиначивать взялся? Когда бы автора какого-то «Дяди Стёпы»… Гимна всего Союза нерушимого республик советских! А какого произведения – высокого революционного звучания! Да это ж антисоветчина махровая! «Трудиться в кабалу»! Безграмотная диссидентщина, ушат помоев, которому, если где-то и обрадуются, так только на мельнице мировой буржуазии. Э-э-эх, комсомолец Шишкин! И Александр по-гоголевски сунул недописанный листок в печку – на вечернюю растопку…

Дождь так дисперсионно и провисел над полем весь день. Но работу школьные бригады завершили вечером уже под моросящим. В общем, два полных рабочих дня получилось. С поля к родным пенатам все возвращались притихшими, без смеха, шуточек и песен. Каким разбитым корытом ощущал себя Шишкин – отдельная скорбь. Мужская гвардия учителей и плечистых старшеклассников, понятно, не клубни из взрытых рядков выбирала, этим девчонки занимались. Сильная половина увесистые кули таскала к машине, высыпала в кузов. Славно помесили грязь.

Отмывшись вечером, в три приёма, над тазом, Александр уселся у гудящей печки, тупо смотрел через открытую дверцу на пламя. Ныла нога, заявляя о вполне обоснованном поводе заявиться назавтра под ясные очи Анжелики, но потенция на поход в медпункт отсутствовала напрочь. В голове ленивым бегемотом ворочалась единственная полусонная мысль: а на кой чёрт ему вовсе сдалась… обольстительная фельдшерица со всей этой её обольстительностью? Да и справедливо ли вообще вешать на волшебницу в белом халате такой грех. Чистый поклёп, м-да-с… Когда и как она его обольщала? Сам чего-то закопошился, заелозил… Маньячно девушку облапил за бедро… А чего же сейчас не саднит сердце, как волдыри на ладонях?

«Несерьёзный ты мужик, Александр Сергеевич, ветреный и переменчивый тип, раб сиеминутных настроений! – гвоздил внутренний голос. – Третьего дня про птичку, про плетение сетки, про Комарика с фонариком… А нынче – «на кой чёрт сдалась»… Вот и доярочка Танечка, опять же, никак из головы не идёт… И Машуля чего-то вспомнилась… Ложись-ка ты лучше спать, донжуан хренов!»

Шишкин подумал, устыдился и дисциплинированно подчинился внутреннему голосу.

Вот тут и закончим описание напряжённой недели, полной телесных мук, трудом и духом побеждённых, – пятый подвиг нашего главного героя Шишкина Александра.

 

Подвиг шестой

Приручение «железных лыцарей», или Реализация лозунга «Народ и армия едины!»

1

Утро понедельника мудрее вечера не оказалось. Нога и поясница ныли, ладони жгло… Хотелось стрелецкой казни, причем Шишкин-младший готов был ответить за всех мятежных стрельцов разом. В этом виделся утренний смысл жизни. И объяснялся он логически всего лишь перестановкой ударения в глаголе «передохну́ть» – на «передо́хнуть».

Но стрельцов поблизости не оказалось. Зато невесёлых школяров хватало в каждом классе – умаялась ребятня за два минувших дня.

И Александр благородно отказался от экзекуции – анализа бедолагами «перлов» из собственных сочинений. Гнал новый учебный материал и даже новых заданий на дом не дал – сострадание победило.

Выйдя после шестого урока на улицу, хотел обозлиться, но от непроходящей разбитости и этого не получилось. А хотелось. Потому как ненастной серости и сырости двух минувших страдных дней как не бывало. Небо синело, солнышко грело, какие-то птички щебетали!

Эта «бабьелетняя» пастораль тут же привела к мысли, что, видимо, не напрасен был христианский наезд на древнеславянского Ярилу. В ипостаси Солнца отметился, а, поди ж ты, коварен батюшка оказался: вот чего бы не греть землю и людишек на поле в субботу с воскресеньем, так до понедельника таился, злорадствовал, валяясь на перине в своих небесных чертогах! Ну не кули же с картошкой там ворочал. Так, видимо, и тогда довалялся – до полного краха всего древнерусского язычества!..

– Эх ты, «свет и сила, бог Ярило, Красное Солнце наше! Нет тебя в мире краше!» — продекламировал Шишкин всплывшие в памяти строки из «Снегурочки» А.Н. Островского.

– Закончили на сегодня, Александр Сергеевич? Любуетесь? Как ваша нога?

Шишкин вздрогнул и обернулся. Через школьное крыльцо степенно шествовала директриса, видимо, на обед подалась. Александр, неимоверным волевым усилием складывая губы в подобие улыбки, мучительно отыскивал, что бы такое вежливое ответить. Зловредный внутренний голос подсказывал только одно: «Не дождётесь!»

– Всё нормально, Валентина Ивановна! – только и выдавил.

– Ну и прекрасно, – рокотнула директриса и направилась к своим пенатам.

Александр тут же вспомнил, что держит под мышкой до конца незаполненный классный журнал седьмого «А», где и был шестой урок, и с тяжёлым вздохом поплёлся обратно в школу.

В учительской ещё восседала тройка коллег: «англичанка» Лидия Михайловна, «биологичка» Вера Петровна и наконец-то обнаружившая себя учительница природоведения и географии Наталья Николаевна Михайлова, жена главного колхозного агронома и мама Натальи Ивановны Михайловой-второй, одной из пары полных тёзок-пятиклашек. Внешность «географини» являла собой полную схожесть не только с дочуркой, но и с супругом – вот ведь правду говорят, что в долгом браке муж и жена обретают общие черты – угловатая невысокая Фрося Бурлакова из «Приходите завтра», она же кухарка Матрёна из «Женитьбы Бальзаминова». Ничего общего ни у неё, ни у супруга с кашуланской Танечкой! Тут уж, скорее всего, однофамильцы, подумал Александр.

Судя по лицам троицы, думали дамы думы бытовые, невесёлые, уработавшись на землице-кормилице за два минувших дня. По крайней мере, послеотпускное полноформатное женское щебетание не звучало, хотя по обрывкам фраз Шишкин-младший понял, что «географиня» каких-то впечатлений насыпала – из связки «санаторий – Гурзуф». Однако восторгов от посещения «югов» не прослеживалось.

– Что же вы, Александр Сергеевич, моему оболтусу кол не всадили за сочинение? – вяло поинтересовалась «англичанка». – Обнаглел вконец! С ним дома сладу нет, хоть бы вы посодействовали…

– Дорогая Лидия Михайловна, – так же вяло ответствовал Шишкин-младший. – У вашего Вовки хотя бы чувство юмора имеется, а почитали бы вы, что другие наворотили…

– Нетрудно представить, – подала голос «географиня». – За лето всё из голов повыветрилось! Суэцкий канал на карте найти не могут…

Тут Шишкин вспомнил про Панамский, но былое желание проверить знания коллеги куда-то улетучилось, а воспоминание об этом подленьком намерении даже чуть царапнуло совесть.

– …Моя Наташка тоже вон накалякала: «Старик возвращался домой с радостным уловом»! Как же! Прямо у каждого пескаря – рот до ушей от счастья, что его сожрут! А в пятом-то? Малявка Смирновых и вовсе открытие сделала: человек, говорит, может прожить без воды три дня, а без конфет – ни одного! Избаловала Смирновиха младшенькую-то свою!..

– И моему надо было кол вкатить! – с вялой злостью добавила «биологичка». – Вроде бы и читал летом много – я вожжи-то не отпускала! – а тут взялась его тетради проверить – мать честная! Оказывается, «летать на костылях непросто, но он научился»! Это он о Мересьеве из «Повести о настоящем человеке»! Ты чем, спрашиваю, думаешь, головой или твои главные полушария защищены не черепом, а штанами? Так он мне в ответ – представляете! – а ты, говорит, мама, знаешь, в средневековье считали, что голой попой можно отогнать нечистую силу: покажешь её дьяволу, тот испугается и убежит! Взяла я тогда ремень и говорю: а ну-ка, снимай штаны, сейчас проверим! Это что же, Лида, – обратилась Вера Петровна к «англичанке», – свекровушка твоя их на уроках о таком просвещает?..

– Вилена-то? – саркастически усмехнулась Лидия Михайловна. – Окстись! Будто не знаешь, что она дальше параграфа из учебника – ни-ни.

– А вот другую фразу я у своего паршивца исправлять не стала, – сказала Вера Петровна. – «Опыт приходит с гадами», написал. Понятно, что описка обыкновенная. Но насколько жизненно это звучит!..

– А тебя чего на роль дьяволицы потянуло, да и вообще что-то ты как не в себе, перебудораженная какая-то? – слабо улыбнулась «географиня».

– «Перебудораженная…»! Да я от истории с проклятущим хряком, который весь пришкольный участок изнахратил, до сих пор отойти не могу! «Потянуло…»! Стала! Сама я теперь сатана и есть!..

Вера Петровна с нарастающей скоростью выходила из вялого состояния, как и из столь привычного для окружающих типажа спокойной прибалтийки – обворожительной Вии Артмане. «При такой скорости трансформации, – машинально подумалось Шишкину-младшему, – недалёк тот миг, когда вместо Вии появится Вий: «Поднимите мне веки!» И он влез в повышающийся градус общения коллег.

– А вы знаете, я ничего страшного не вижу. Лето есть лето. Солнце, воздух и вода! Книжки ребята ещё прочитают, перлы мы с ними разберём. Я даже больше скажу: это хорошо, что они пишут с юмором, думают с юмором и не принимают ничего близко к сердцу. Кто как не ребёнок должен радоваться жизни!..

Старшие коллеги посмотрели на Александра со снисходительной жалостью. Дескать, вот заведёшь собственное чадо, там и поглядим, – невооружённым глазом читалось на их лицах. Но Шишкин развивал тему:

– Один американский профессор неврологии – имя вылетело из головы, уж извините, – недавно завершил прелюбопытнейшее исследование. Почти два десятка лет он изучал в женских католических монастырях жизнь затворниц…

– Прелюбодей облезлый! – не удержалась, не остыв, Вера Петровна.

– Да нет, – отмахнулся Александр. – Он изучал монахинь, самой младшей из которых было уже за шестьдесят лет…

– А что такое шестьдесят лет? – встряла «географиня». – Я в санатории насмотрелась на этих… уж извините, Александр Сергеевич… бравеньких шустрячек. Одной ногой в гробу стоит, а хвостом-то, хвостом вертит, бабоньки!.. Или курортный воздух так действует…

– Так вот… – продолжил Шишкин. – В архивах одного из монастырей обнаружилась стопка с автобиографическими эссе послушниц. Выяснилось, что по распоряжению настоятельницы ордена школьных сестёр – вот и такой, оказывается, был, да ещё при знаменитом Нотр-Дам! – каждая претендентка перед поступлением в общину должна была написать историю своей предыдущей жизни. Так вышло, что эти эссе все девушки писали в возрасте примерно двадцати-двадцати двух лет, то есть на пике своих умственных способностей…

– Эка, как вы завернули, Александр Сергеевич! – недовольно обронила Лидия Михайловна. Три учительши по возрасту недалеко ушли друг от друга, явно по четыре «червонца» набрав, но «англичанка» конечно же всё-таки была постарше, лет на пяток. – Да в двадцать пять они ещё – свиристёлки свиристёлками!

– Ну, вам виднее, – примирительно ответствовал Шишкин. – Я тоже в этом с американцем не согласен. Не зря же у нас в народе говорят: в сорок пять – баба ягодка опять…

Троица собеседниц заметно приободрилась. Чем гнусная натура Шишкина-младшего не преминула воспользоваться.

– В каждой исторической эпохе – свои возрастные оценки, – глубокомысленно обронил Александр. – У Шекспира, например, мать говорит четырнадцатилетней Джульетте: «Что до меня – в твои года давно уж матерью твоею я была». Получается, что сеньоре Капулетти-старшей никак не больше двадцати восьми. Или у Льва Николаевича. Мужу Анны Карениной сорок четыре года. И Толстой упоминает, что он старше супруги на двадцать лет. Следовательно, Аннушке всего двадцать четыре. А знаете истинную причину удаления Онегина от Татьяны? Возраст! В главе четвёртой романа Пушкин называет её возраст: тринадцать лет.

– Не может быть! – хором грянули собеседницы.

– Удостоверьтесь сами, – снисходительно сказал Шишкин.

Его зловредная привычка доминировать и давить всех интеллектом вылезла и здесь. Пусть помучаются! Вряд ли кто-то из троицы читал или будет читать примечания и комментарии к роману в полном собрании сочинений классика, где в числе прочего приведено его письмо к князю Вяземскому от 29 ноября 1824 года: обсуждая с другом свой роман, Пушкин уточнил, что Татьяне Лариной было семнадцать. А прозвучавшее в романе про тринадцать лет, вообще-то, напрямую героине не адресовано.

Александра всегда поражала зашоренность, если так можно выразиться, значительного числа представительниц учительской среды. Узкая профессиональная ограниченность. Это он заметил ещё в свои школьные годы, а уж за институтскую четырёхлетку наблюдал неоднократно. Особенно в периоды школьных практик. Многие учителя-женщины, как убедился Александр, тягой к самообразованию и расширению профессионального кругозора не отличаются. Нудят в рамках обязательной программы. Сами себя в какой-то охраняемый коридор загнали: ни вправо, ни влево, ни вверх! Не потому ли зачастую так скучно ребятне на уроках, не потому ли тот или иной предмет дети не любят, не потому ли, если конкретно взять русский и литературу, вообще угасает желание читать классику, следовательно, и обогащать свой словарный запас? Сколько Эллочек-людоедок обоих полов вышло уже из школьных стен, а сколько ещё выйдет!.. Понятно, что чаще всего это можно объяснить вполне определённо – текущей затурканностью учителей, особенно учительниц. И в школе забот полон рот, и дома надо успеть в роли хозяйки, мамы, жены. И всё-таки… Самим-то каково – нудно жевать из урока в урок одну и ту же программную жвачку?! Коллег обсуждать – это запросто, а на себя оборотиться? Хотя бы для себя какую-то живинку внести в очередной урок, дабы дежавю не давило на психику!

И с хладнокровностью палача Шишкин-младший продолжил:

– А скажите мне, дорогие мои коллеги, каков, к примеру, широко упоминаемый бальзаковский возраст?

– Господи, да кто же этого не знает… – осторожно протянула «географиня», со всей женской проницательностью чувствуя подвох со стороны молодого выскочки. – Это уже за пятьдесят…

– Отнюдь! – улыбнулся Шишкин, довольный, что наживка оказалась верной. – Во времена Бальзака так стали называть женщин, которые стремились походить на героиню его романа «Тридцатилетняя женщина», виконтессу д’Эглемон.

Шишкин насладился произведённым эффектом и продолжил:

– Или, вот, гоголевский «Тарас Бульба»… – Александр раскрыл книгу, которая вместе с классным журналом была зажата под мышкой. – Что же нам сообщает Николай Васильевич о супруге Тараса? А вот что… – Шишкин листанул томик. – Ага, вот. Пишет, что она была «доброй старушкой, несчастной, робкой и кроткой женщиной… Молодость без наслаждения мелькнула перед нею, и её прекрасные свежие щёки и перси без лобзаний отцвели и покрылись преждевременными морщинами»… Но в конце повествования выясняется, что «старушке» всего-то сорок лет!

О-о-о! Вот это была роковая ошибка Александра! Троица собеседниц, как уже прозвучало и вполне соответствовало действительности, как раз пребывали в возрасте тарасабульбовской супруженицы. Не сговариваясь, но непроизвольно ощупывая руками собственные перси, учительши метнули взоры в овальное зеркало на стене учительской и тут же вонзили их в Шишкина-младшего. Со всей пролетарской ненавистью, хотя и олицетворяли собой образец пусть сельской, но таки интеллигенции.

Японский городовой! Да сколь же густо разбросаны по миру грабли, на которые не ступала нога человека! Шишкин судорожно глотнул воздуха и поспешил схватиться за спасательный круг, колыхающийся на волне, которую он сам же развёл посреди учительской.

– Однако вернёмся к нашим монахиням! – провозгласил он, сделав вид, что ничего и не было, и нет – ни его «ляпа», ни трёх испепеляющих взоров-«молний». – Представляете, дорогие мои, когда лингвисты дотошно проанализировали эмоциональную насыщенность сочинений кандидаток в послушницы, то выявили интересную закономерность. Каждое эссе в среднем состояло из пятисот слов, из них восемь обозначали позитивные эмоции, такие как счастье, любовь, благодарность, надежда, благочестие, а два слова – повторю, в среднем на текст, – негативные, типа печаль, страх, смятение, боль, стыд…

Учительши вроде бы его словам внимали, но снова и снова косились в зеркало.

– …Так вот, что было замечено в итоге. Монахини, написавшие по молодости жизнерадостные тексты, то есть использовавшие в своих эссе более двенадцати позитивных слов, прожили на десяток лет больше, чем те, у которых превалировала негативная лексика! Причём девяносто процентов самых жизнерадостных монахинь дожили до восьмидесяти четырёх лет, а среди тех, кто представлял жизнь в чёрном свете или тусклыми буднями, до этого возраста дотянули только тридцать четыре процента!

Александр максимально счастливым взором обвёл своих насупленных собеседниц:

– Больше улыбайтесь, милые мои! И пусть смеются ваши дети! А колы им ставить не будем. С положительными эмоциями все мы – долгожители!

– Вам бы в проповедники, Александр Сергеевич. Не ту стезю выбрали, – буркнула «англичанка», поднимаясь из-за стола и складывая всякие женские штучки в сумочку. То же проделывали и обе другие школьные дамы. Насупленность собеседниц никуда не делась. И Шишкин-младший обречённо подумал, что одномоментно приобрёл трёх недругов, точнее, недоброжелательниц. И это ещё мягко сказано.

Троица синхронно направилась к выходу.

– До свидания! – с максимальной теплотой бросил в спины Шишкин.

– И вам не хворать! – ответила одна «географиня». И женщины вышли.

Александр стоял посреди опустевшей учительской. На душе скребло. Доумничал… Прав был Грибоедов, ох, как прав, да не в коня корм! Да… Действительно велик и могуч русский язык… трудно его держать за зубами… «Фактически они пожелали тебе сдохнуть, – ядовито заметил внутренний голос. – Понятие «до свидания» логически не увязывается с «и вам не хворать», вот если бы было произнесено: «Будьте здоровы!..» или «Всего вам хорошего…» – «Да пошёл ты!..» – заткнул Александр внутренний голос, заполнил классный журнал и потянул с вешалки куртку.

– Александр Сергеевич! Вы не забыли? – в дверях возникла мумия Вилены Аркадьевны.

«Легка на помине… А что я должен помнить?» – Шишкин в испуге мгновенно перебрал всю кладовку в голове. Одновременно мелькнуло: «Надо же… Баррикадьевна – свекровка «англичанки». Тесно в селе…»

– Гра-фик! В восемнадцать ноль-ноль вы должны быть в интернате. И не забудьте оставить там в журнале записи о приёме и сдаче дежурства, – строго сказала Баррикадьевна. – Всего хорошего!

– И вам… – Шишкин вовремя прикусил язык. Нет, хватит на сегодня!

Он вышел в восхитительное «бабье лето», запрокинув голову, оглядел синюю бездонность небес и мысленно послал в горни выси телеграмму: «Господи, если Ты есть! Научи уму-разуму агнца неразумного! Тчк».

Сбоку хлопнула калитка пришкольного скверика, откуда возникла подтянутая фигура в неизменной «олимпийке».

– Приветствую героя умственного и физического труда!

– Здорово, Сергей!

– Чего такой невесёлый? На поле упахался?

– Да и на поле, и сегодня вот шесть уроков.

– Ну шесть уроков – это нормально, а на поле – да… Вот кабы не грязь… – Физрук вздохнул. – Ребятня сегодня квёлая. Устали за два дня. Это ещё не все свои огороды убрали… Я уж и то сегодня нагрузку снизил… Но, однако, вот ты погляди, Сергеич. На турнике кишкой висит, а за школой за сигарету хватается! Я уж и так их гоняю, гоняю… На пару с нашим армавирским другом. – Доржиев мотнул головой в сторону школьного двора. – Саныч, кстати, молодец. Пацанву столярничать-слесарничать толково учит. Завтра с ним собрались комнату для хранения оружия до ума довести. Решётки приварим и – милости просим, дорогой товарищ военком! Принимай да пищали выдавай! Нам же на школу четыре мелкашки положено и два учебных «калаша».

– Для начальной военной?

– Естественно! Не от китайцев же отбиваться! Однако, как дедушка Ленин говорил, учиться военному делу надо настоящим образом! Правда, дедушка Ленин и не подозревал, что по школьной программе на весь курс обучения положено обучаемому всего-навсего шестнадцать мелкашечных патрончиков.

– Так в селе каждый первый охотник! Чай, и подрастающее поколение – с навыком.

– Я вас умоляю! Понапрасну сжёг целую пачку на этих ворошиловских стрелков! Есть, правда, пара-другая парней с навыками, но и те под дробовики заточены. Что будем делать на районных учебных сборах летом – ума не приложу…

– Слушай, а если с местными военными перехрюкать?

– Перевожу с русского на русский: во-ен-ны-е стро-и-те-ли! Зачем им мелкашки! И автоматов нет! Одни карабины Симонова в пирамиде! Да и те, по-моему, ударно ржавеют. Хлопцы по другому вооружению спецы – бульдозеры, грейдеры, катки, экскаваторы, на худой конец – бэсээл.

– Большая саперная лопата – бери больше, кидай дальше!

– Точно так. И гвоздь программы – абэзэ!

– А это что за чудовище?

– Это ещё то чудовище! Асфальтово-бетонный завод, который можно таскать с места на место. Закатал асфальтом кусок дороги и волочи это чудище дальше. Во-он, видишь за горой чёрный дым? Он и есть. С перетаскиванием, конечно, целая морока: разбирать по блокам, на «тралы» грузить. Большеват, однако. Ну и пэгээс жрёт беспощадно, мазутом запивая.

– Пэгээс – это…

– Это, слабо образованный ты наш литератор, песчано-гравийная смесь, которую военные ребята, не заморачиваясь, гребут на месте, из ближайшей сопки. Вначале у них – карьер, потом овраг – у нас. Се ля ви!

– А рекультивация? – вспомнил Шишкин мудрёный термин.

– Я вас умоляю! Шоссе стратегического назначения, а вы с такими пустяками!

– Слушай, а в ДОСААФе районном? Ну, патроны мелкашечные?

– Вот об этой «конторе» я не подумал… – Физрук через шапочку почесал затылок. – Ладно, благодарю за ценную мыслю! До завтра!

– Бывай.

Шишкин-младший поплёлся домой, тупо прикидывая в уме, что пожевать в качестве обеда, что с собой взять для ночного дежурства в интернате. Понятно, фонарик, книжку. И, пожалуй, какао в термосок залить, пару «сиротских» – с батину ладонь величиной – бутербродов соорудить. Опять же план-конспекты на всякий случай, мыльно-рыльные принадлежности, полотенце, ежели прямо оттуда придётся в школу поутру переться. А скорее всего, так и будет, вряд ли дневная воспитательница-надзирательница с первыми петухами прибежит…

– Александр Сергеевич! – облокотившись на верхний обрез забора, разделявшего владения председателя колхоза и «Шишкинское литературное подворье», окликнула Валентина Ивановна. Судя по её экипировке, занимающаяся оздоровительным физическим трудом в огороде.

«Господи, – мысленно воззвал Шишкин-младший, – спаси и сохрани!» Вслух отозвался максимально учтиво:

– Весь внимание, Валентина Ивановна!

– Наверное, на следующей неделе районо ясность внесёт по открытому уроку. Готовьтесь.

– Всенепременно, Валентина Ивановна!

– Вы сегодня в интернате дежурите?

– Да… – Александр еле сдержал тяжёлый вздох – инструктажи и напоминания уже стали напрягать.

– Повнимательнее, порешительнее там. Мало того, что наши чмаровские кавалеры великовозрастные повадились вечерами девчонок в интернате приступом брать, так ещё и дружков своих кашуланских наповадили! Понаедут на мотоциклетах и давай там каруселить! Кавалеры! А девицы наши полнейшее непротивленчество демонстрируют! С мальчиками, видите ли, покататься! Неизвестно до чего докатаются! Ну, вы понимаете… Да, и, конечно, безопасность. Свернут на этих гонках себе шею – что мы потом родителям скажем?

Валентина Ивановна так глубоко вздохнула, что Шишкину даже почудилось, как под тяжёлым бюстом директрисы забор чуть просел.

– Вчера, Александр Сергеевич, пошла проконтролировать обстановку в интернате. По графику дежурил Сергей Александрович. И что же вижу? Время отбоя давно прошло, а никто не спит! Девочки жеманно облепили крыльцо, кавалеры местные газуют перед ними на своих драндулетах, а Сергей Александрович, – вы только подумайте! – в моторе одного из этих мотоциклетов копается! – Голос директрисы от нахлынувших гневных эмоций на мгновение прервался.

– «Что это такое?» – спрашиваю, – переведя дух, продолжила она. – И, что вы думаете, он мне отвечает? Да вот, де, «забарахлил что-то аппарат у пацана, я и посмотрел». Это как понимать? – Валентина Ивановна возмущённо и вместе с тем пытливо глянула на Шишкина-младшего.

– Я вас понял, Валентина Ивановна! – самым проникновенным образом ответил Шишкин. – Не сомневайтесь, всё будет по распорядку дня и под контролем.

– Надеюсь! – со зловещинкой в голосе кивнула директриса и подалась в дом. Забор облегчённо скрипнул…

Ровно в шесть часов вечера Александр распахнул калитку и ступил на территорию школьного интерната. От калитки к крыльцу вела бетонированная дорожка с диковинным кружевным узором. «Это кто же так постарался? – изумился Александр. – Такого и в городе не встретишь!»

Он присел на корточки и осторожно потрогал вмурованные в белесый бетон круги. Что-то до боли знакомое… «Дурак ты городской! И голову тебе лечить надо! – вернулся здравый смысл. – Да это же точильные круги! Бог ты мой, сколько же их в эту дорожку вогнали!»

– А ещё говорят, народ на селе хозяйственный!.. – Это уже вслух бухнул.

– Вы что-то сказали, Ляксандр Сергеич? Добрый вечер! – На крыльцо выплыла баба Дуся. – Так сегодня в ночь вы дежурите?! – На лице поварихи появилась такая счастливая улыбка, словно бабу Дусю на всю страну по радио и телевидению поздравил с именинами или ещё с чем-то сам Леонид Ильич Брежнев или, на худой конец, первый секретарь обкома.

– Я, баба Дуся, я.

– Это хорошо! – ещё больше обрадовалась баба Дуся и сразу радостно заторопилась протараторить: – Деток-то я, Ляксандр Сергеич, ужином покормила, девочки посуду домывают. Побегу. Столь ещё дел дома! А вы-то поужинали?

– Да, всё нормально, не беспокойтесь.

– И хорошо, хорошо. Побегу?

– Конечно, конечно… – Шишкину-младшему даже неудобно стало – чего она у него отпрашивается? – Баб Дуся, а воспитатель…

– А энтой нету, пораньше ушла… А вы никак обронили чево?

– Да нет… Чудно́ просто, что так точилами распорядились. – Шишкин потыкал пальцем в бетон.

– У нас, Ляксандр Сергеич, энтого добра!.. С мэтэмэ оне. Там же цельный точильный станок здоровущий. Как сточит круг до крайности, кады уж к станку непригодно, так и выбрасывай, а новый заряжай. А энти куда? Вота тут-то как бравенько вышло! Ой, ладно. Заболталась с вами, побегу!

– Конечно, конечно. Всего вам доброго!

– И вам, и вам! – Баба Дуся шустро подалась прочь.

Шишкин поднялся, пристыженно поглядел старушке вслед и пошёл изучать внутреннее устройство интерната и наличие его обитателей.

По списку в журнале дежурств выходило, что всего подопечных пятнадцать. Четыре парня-десятиклассника: трое кашуланских, один алейский. Пяток их одноклассниц: четверо из Кашулана и одна алейская. А девятиклассников всего шестеро, из которых парнишка всего один – Сергей Верхотуров из Шмаровки; его односельчанка Баирма Дугарова, три алейских девицы – близняшки Горшковы и Оля Караулова. И Либядова Катя из Верх-Алея… Шишкин-младший поёжился, припомнив «радушный» приём в доме Либятовых. М-да-с, в школе Катю ожидать бессмысленно. Значит-ца, реально интернатских – четырнадцать душ.

…Вечер протекал спокойно. Пока никакими мотоциклистами не пахло. Шишкин сидел в «Комнате воспитателей». По крайней мере, на двери висела такая табличка. Дверь распахнута в коридор – всё слышно, почти всё видно, входные двери под контролем. Шишкин сидел и читал «Современный французский детектив», который третьего дня купил в местном магазине. Вот тебе и «сельпо»! В городе из-под прилавка не достать, а тут – пылится на полке. Чудеса… К деревенским чудесам он старался привыкнуть, но пока это получалось с трудом. Вот ту же сметану взять. Оказывается, в ней не то что ложка стоит, – ножом резать можно! Масло да масло. Но это так, мелочи. А вот почтение перед учителем – это да! Пожилой мужик, да ещё и поддатый, навстречу идёт, а перед Шишкиным-младшим – раз! – кепочку приподнял, поздоровался… Никто из сельчан, кроме киномеханика Андрея, на «ты» не назвал, только «вы» да «Александр Сергеич». Хотя, откуда он знает, что о нём за его спиной говорят, как его косточки моют. Вообще-то, интересно было бы послушать…

– Александр Сергеевич, а можно спросить?

На пороге – одна из десятиклассниц. Хоть убей, – ни имени, ни фамилии не вспомнить.

– Можно, конечно. Что интересует?

– А трудно в институте учиться?

– Если учиться – то не трудно, а если чем другим голову забивать – сложновато.

– А чем другим? – Из-за дверного косяка высунулось ещё одно лукавое личико. Ну это Оля Сидорова, кашуланская. Это она в сочинении про Ленского и его панталоны выдала.

– А вот тем, чем вы сейчас занимаетесь, вместо того чтобы готовиться к урокам на завтра.

– Мы уже всё выучили… – обиженно протянули девицы и побрели в свою комнату.

Пококетничать с молодым учителем брались и другие обитательницы интерната. Пятёрка же парней – все обосновались в одной комнате – не показывалась: по телевизору шёл футбол. Это девушкам у телевизора не сиделось. «Видимо, к футболу они равнодушны, – ехидно подумал Шишкин. – А на вторую программу, как в городе, «ящик» не переключишь. Ну, почитали бы чего, если к урокам готовы…»

От таких умозаключений даже самому смешно стало. Девичье внимание льстило больше, чем напрягало. А должно быть наоборот, одёрнул себя Шишкин-младший. Со школьными невестами формула взаимоотношений только одна: учитель – ученица! «В следующий раз, – подумал Шишкин, – надо что-то такое придумать, чем-то ребятню занять… Может, им про современную рок-музыку рассказать, записи покрутить?.. Или в сам-деле про институт? Как поступать, как учёба и жизнь студенческая протекают, про студенческие приколы можно, про КВН, про фестиваль гитарной песни…»

2

– Александр Серге-е-вич! Добрый вечер!

В дверном проеме появилась новая девичья фигурка. Но не ученица – постарше будет. Стройная, что подчёркивал довольно элегантный костюм.

«Господи, а это кого принесла нелёгкая? Лицо знакомое… Ба, да это же Леночка, продавщица из сельпо…»

Леночка, когда Шишкин-младший появлялся в магазине, была сама предупредительность, не то что её сменщица Любка, баба на пятом десятке лет, громогласная, хамовитая и совершенно равнодушная к покупательскому интересу. Не заходи никто в магазин, так, кажется, только тогда довольна и будет. Местные, видимо, это чувствовали – все кликали её Любкой и обращались к ней на «ты»:

– Любка, свешай мне полкило риса.

– Ты ещё двести грамм потребуй! – швыряла Любка на прилавок килограммовый пакет. – Бери кило, чево я, зазря фасовала?!

– Любка, белую завезли?

– Нету белой! Тебе, старый, всё равно, чем шары заливать, – бери, вон, ром кубинский. Шибает почище водяры!

– Ну, может, пошаришь под прилавком…

– Ты че тут кобенишься? Может, тебе в штанах пошарить? Да что там, кроме сморщенного стручка! – Любка оглушительно хохотала, резко обрывала смех и угрожающе переспрашивала страждующего: – Берёшь ром али нет? Нет? Вали отсюда, пьянь херова!..

А Леночка – нет. Быстро подаст, улыбнется, извиняюще разведёт руками, если в ассортименте желаемое отсутствует. Хотя, кто знает, что будет, когда Леночка доживёт до Любкиных лет, да ещё, не дай бог, конечно, сподобится, как Любка, в одиночку растить парня.

Мишка Самылин учится в классе Шишкина, только три дня назад на уроках появился. До этого работал на кошаре всё лето. Знаний у парня маловато, тугодум, ползёт из класса в класс на троечках, хотя и старается. Вот даже сочинение представил. Наворотил, конечно, но большинство пацанов и этого не выродили. По большому счёту, конечно, балласт он школьный, но мама Любка после восьмого в ПТУ сына не отпустила. Краем уха, во время одного из посещений магазина, Шишкин слышал, как Любка какой-то бабёнке продекларировала: неча, мол, хренью маяться, время терять. «Десятилетку закончит, и – в армию. Вот там пусть и учат. На прапорщика. Само то для Мишки…» Всё расписала Любка для сына на пятилетку вперёд.

Но что же привело в школьный интернат Леночку?

– Здравствуйте. – Шишкин поднялся с кушетки, положив раскрытую книгу страницами вниз.

– Эта та, что вы у нас купили? – посмотрела на обложку Леночка. – Интересная?

– Да, неплохо.

– Детективы любите?

– Люблю.

– А я про любовь люблю читать. Когда такие чувства – хоть в огонь, хоть в воду! – Леночка даже чуть прикрыла глаза.

Шишкин украдкой глянул на часы. Половина десятого! Ага, самое время для обсуждения читательских предпочтений.

– Ой! – Леночка извлекла из-за спины холщёвую сумку с трафаретно-кустарной попыткой портрета то ли Аллы Пугачёвой, то ли Софии Ротару, – хрен разберёшь эти ширпотребовские художества! Видимо, подумал Александр, завоз оных сумок в «сельпо» был изрядным – полсела с ними дефилирует.

– Мы тут с мамой вам пирожков напекли с черёмухой и капустой. – Леночка шагнула к столу, зашуршала извлекаемым газетным свертком. Дурманящий аромат свежеиспечённых пирожков мгновенно заполнил тесное помещеньице воспитательской комнаты.

– Бог ты мой, – отступил к кушетке Шишкин-младший. – Ну, прямо – сон чудесный! М-м-м… Вас ведь Леной зовут? Вы в магазине работаете?

– Это все так привыкли, а вообще-то я – Алёна. А вы – Саша?

Гостья опустилась на стул и явно не спешила распрощаться.

Шишкин тоже присел на кушетку. Ситуация умиляла.

– Так, говорите, с мамой напекли? А кто же наша мама? – спросил, как у пятилетней девчушки в детском саду, заведомо угадав ответ.

– Анчуткины мы, мама в школе поварит.

– Баба Дуся?

Алёна-Леночка кивнула и покраснела. И сразу стала похожа на помолодевшую бабу Дусю, раскрасневшуюся у плиты. Такие же ямочки на щёчках-пышечках. Коленки плотно сжаты и прикрыты ладошками. Вычурные, но дешёвенькие серёжки в розовых ушках. Неумелый, густоватый макияж. «Наверное, неплохая хозяйка и человек неплохой, – подумал Шишкин-младший, – но я-то тут при чём?.. То-то баба Дуся стреканула домой! Ай да баба Дуся! То кастрюля с котлетами, а теперь и красна девица с пирогами!..»

Он потянулся к столу, вытащил из газетного свёртка тёплый пирожок. Надкусил – с черёмухой!

– Вкусно!

Алёна-Леночка зарделась маковым цветом.

– Это моя начинка. У мамы другой рецепт, простой, деревенский. Черёмуха да сахар. А я черёмуховую муку с коровьим маслом завариваю, а потом туда мёду добавляю.

– Да вы кондитер прирождённый! – восхитился Шишкин-младший. – А чего бы вам в кулинарном техникуме не поучиться?

– Я два раза поступала и не поступила… – У гостьи задрожал подбородок. – Сочинение на двойку написала, а второй раз – биологию завалила. И ведь знала, а растерялась… Там такая жаба сидела – и слушать не хочет. Поезжайте, говорит, девушка, на свою деревню – там и так рук не хватает. – Алёна-Леночка шумно втянула в себя воздух, достала из кармашка жакета маленький кружевной платочек и на мгновение прижала его к носику.

– Но это дело поправимое, – бодро сказал Шишкин. – Получше подготовиться, настроиться и не паниковать. Это же не вопрос жизни и смерти. Кстати! В городе же есть специальное профтехучилище, на базе одного из ресторанов! Там тоже готовят кондитеров. А выпускников этого училища без экзаменов принимают в техникум – для дальнейшей специализации по избранной профессии. В это ПТУ куда проще поступить, чем в техникум, там не вступительные экзамены, а так, одна проформа…

– Да она не учиться хочет, а замуж! – громко и насмешливо раздалось от дверей, где, как оказалось, уже скучились девчонки-интернатчицы.

– Это она вас охмурять пришла! – смело заявила чернобровая, широкоскулая десятиклассница, с низко подрезанной чёлкой и россыпью прядей вороньего крыла ниже лопаток. Крепкие руки сложены под высокой грудью, одна пухлая нога в бежевом вязаном носке чуть выставлена вперёд. Девица бесцеремонно разглядывала гостью, будто бы видела впервые.

– Вот ведь ни стыда ни совести! – тоже переплетя руки на груди, вздохнула её соседка, кашуланская Оля Сидорова. – Вот так запросто прийти в интернат и тут среди детей…

– Думает, костюм модный напялила, так и всё можно! – на десерт пропел ещё чей-то ехидненький голосок.

Десерт Алёна-Леночка перенести не смогла. Она схватила свою холщёвую сумку с Пугачёвой-Ротару и пулей вылетела из комнаты, сквозь хохот тут же расступившихся девчонок, на улицу.

– Вы что себе позволяете?! – заорал Шишкин, почувствовав себя то ли застигнутым в чужой постели бабником, то ли заурядным вором курей, застуканным в чужом курятнике. – Да как вам не стыдно! И что за бесцеремонность?! Учитель разговаривает, а вы самым наглым образом…

Девчонки с визгом кинулись по комнатам, под ржание пацанов, оторвавшихся по случаю «шпектакли» от телевизора.

– А вы чего? – напустился уже на них Шишкин. – Детское время закончилось. Телевизор выключаем, готовимся к отбою.

– Эт точно, детское время закончилось, наступило время взрослых! – прогоготал самый старший из пацанов, дважды второгодник Кутяев, по которому уже нетерпеливо плакал военкомат.

Десятиклассник Кутяев, как и Сидорова, тоже кашуланский, живёт там с бабушкой и сестрой. Отец его погиб на лесозаготовках – деревом придавило, а мать вскоре после трагедии куда-то укатила, бросив четырнадцатилетнего тогда пацана на попечение бывшей свекрови. Парня, наверное, невесть как бы закрутило, кабы не старшая сестра, несмотря на молодость, одна из передовых доярок в Кашулане. Портрет на колхозной Доске почёта прописался. И бабушку, и брата взяла под своё крыло, фактически на полный пансион, благо, зарабатывает неплохо. Это Шишкину и Ашуркову поведала замдиректора Валентина Семёновна, характеризуя «трудных» старшеклассников.

Шишкин-младший на Кутяева никак не среагировал, вернулся в комнату, уставился глазами в книгу. Конечно, не читалось. Противная дрожь пробирала до костей. Ну удружила баба Дуся! Завтра в школе разговоров будет!..

Но полчаса спустя, успокоившись, Шишкин попытался взглянуть на происшедший инцидент с юмором. Может быть, Алёна-Леночка в сам деле девушка неплохая. Но и что с того? Никакие флюиды при виде приветливой Леночки совершенно не проявлялись. Работает, молодая и симпатичная, в местном магазинчике, ну и пусть работает. А тут прямо осада какая-то… Пирожки-котлеты, мой желанный, где ты?.. Выйди, милый мой дружок, дам тебе я пирожок…

«Гадом буду, – со злой весёлостью подумал Шишкин, – у бабы Жени её Лизавета тоже на выданье. Интересно, а что оттуда последует? Обкладывают, как волка! Директриса, сватьи бабы-поварихи… Не кручинься, князь Гвидон, а пошли их на… рожон!»

Шишкин посмотрел на часы. Ребятне и впрямь пора спать. Он отправился по комнатам. Никто, естественно, в кроватках не посапывал. Парни продолжали пялиться в передергивающийся косой мутной рябью телеэкран. Скосились на Александра с ухмылками.

– Хлопцы, телевизор выключаем, на горшок и баиньки!

– Щас футбол досмотрим!

– Лады, поверю на слово.

Постучался к девчонкам. Те, правда, лежали в постельках, но что-то бурно обсуждали. При виде учителя противненько захихикали. И ехидная сущность Шишкина-младшего конечно же не могла не среагировать на это.

– Зря вы, девочки, с Алёнкой-то так, – горестно-печально вымолвил он, вздыхая. – Прекрасная девушка. Милая, симпатичная… И приветливая, и трудолюбивая. Мне вот, например, очень нравится. Зря, зря вы её обидели… – Александр уже совершенно поникшим взором обвёл притихших старшеклассниц, вздохнул ещё раз, с повышенной горемычностью, и тихо притворил за собой дверь.

Давясь от смеха, вышел на крыльцо, под высокое чёрное небо с огромными, близкими звёздами. Где-то вдалеке гавкнула собака, но так лениво, что никто из товарок ей не откликнулся. Было довольно свежо. Сентябрь уверенно подкатывал к октябрю.

Однако позлорадствовать и во всей красе представить эффект от разыгранной перед школьными ревнивицами сценки, не получилось.

Снизу, из южной части села, сначала тонко по-комариному, а затем всё более и более по нарастающей послышался треск мотоциклетных моторов.

Вскоре в темноте заметались сполохи фар, рокот нарастал, и вот на улице замельтешили электрические глаза.

– Тра-та-та-та-та! – К интернатскому палисаднику подкатили с десяток советских «яв» – самые распространенные на селе мотоциклики «Минск». Почти на каждом громоздилось по паре внушительных фигур. «Начинается концерт… – неприятно заныло под ложечкой у Шишкина-младшего. – Не пронесло…»

– А что так рано, молодые люди? – громко спросил он, стараясь перекрыть тарахтенье мотоциклов. Внутри разгоралось какое-то отчаянное раздражение вперемежку с элементарным страхом.

Парни, заглушив движки, послезали с мотоциклов, ступили на освещенную яркой лампочкой над крыльцом дорожку из точильных кругов. Пахнуло дешёвым спиртным.

– Дак, а чо, спите уже, ли чо ли? – ухмыльнулся один.

– Не «ли чо ли», а поздороваться надо! – зло отрезал Шишкин, встав в дверях. Хотелось верить, что сейчас и здесь сработает деревенское чудо: почтение перед учителем. Но, если откровенно, верилось слабо.

– Ну, наше вам, здравствуйте! – осклабился другой из парней.

На свету и сомневаться не приходилось: сверстников интернатских девчонок среди подъехавших не наблюдалось. Постарше кавалеры…

– Здравствуйте. Хотя давно пора сказать: «Спокойной ночи!» Что привело вас сюда, родные мои? – спросил Шишкин, всё больше убеждаясь, что чуда не последует. Это обозлило до состояния, близкого тому, которое, наверное, с отчаянием подумалось Шишкину, испытывает крыса, когда её загоняют в угол.

– Да с девчонками поболтать заехали, а чё, нельзя?

– В том-то и дело, дорогой ты мой, что нельзя, – сказал Шишкин и, шагнув вперёд, облокотился на перила. Прямо стоять не получалось, коленки стали какими-то слабыми.

– А то чё будет? – подал голос третий из парней.

– Ну а сам-то не понимаешь? – стараясь придать удивление голосу, спросил Шишкин, ощущая собственное сердце где-то в левой пятке.

– Ну, может, я такой тупой… Чё с деревенского взять! – хохотнул парень.

– С деревенского можно взять то же, что и с городского.

– Но-ка, но-ка?..

– А что «но-ка», – пожал плечами Шишкин, преодолевая из последних сил охватившую его внутри трясучку. – Свобода – она и в Африке свобода.

– А при чём тут свобода? – осведомился уже четвёртый.

– Давно «дембельнулись»? Я так понимаю, что малолетки не присутствуют?

– И чё? – с вызовом проговорил один из парней.

Еле удержался Шишкин-младший, чтобы без промедления не выдать в ответ, что конкретно «чёкающему» следует перекинуть через плечо, – хорошо, инстинкт самосохранения сработал. Видимо, в последний раз – больше не пригодится. Неимоверных усилий стоило проговорить спокойно, с расстановкой:

– А сколько лет девчонкам? И что бывает взрослым парням, когда они пристают к малолеткам?

– Пугаете, ли чо ли?

– Да чем же я вас напугаю, милые вы мои? Я один, а вас, вон, какая орава. Конечно, в свисток могу свистнуть. Напужаетесь?

Парни заржали.

– Но вот один свеженький примерчик могу привести. Так сказать, из «дембельского альбома»… – Шишкину-младшему подумалось, что несколько «утяжелённая» верхалейская история может сыграть профилактическую роль. – Жила-была девочка-школьница. И познакомилась с «дембелем». И как-то так получилось, что через некоторое время встала девочка и её родители перед выбором: то ли к врачу бежать, то ли коляску через несколько месяцев катать…

– Да у нас таких историй – полсела! – осклабился один из парней. Остальные заржали.

– Ты погоди, дослушай, – терпеливо выждал смех Александр. – Ну так вот… Дело, согласен, житейское. К тому же парень оказался неплохой. В сам-деле в девчонку влюбился. И собрались они даже подать заявление в загс. По закону, могут и с шестнадцати лет расписать, – пояснил Шишкин, – если причина уважительная имеется, типа беременности. А прокурор сказал: «Расписаться хотите – ваше право. Но вместо медового месяца поедет молодой муженёк в места не столь отдалённые, так как статья в Уголовном кодексе имеется – об ответственности за связь с несовершеннолетними». И утартали бедолагу туда, куда Макар телят не гонял, на три годика, кажется. А заявление они так и не подали…

– Лёха, ты это… Уезжайте, спать охота. Не надо вам здесь… – За спиной Шишкина-младшего выросла фигура второгодника Кутяева.

– Здорово, Кутяй! – расплылся в улыбке тот, кого назвали Лёхой. – А ты чё тут делашь?

– Десятилетку домучиваю.

– А чё там Нинка?

– А чё Нинка… На ферме пашет.

– Замуж-то не выскочила?

– Да нет…

– Хлопцы, на часы посмотрите, – с позевотой лениво проговорил Шишкин. – Кутяев, ты чего здесь? Иди спи, завтра рано подниму. Со своими знакомыми завтра поговоришь – день длинный. Давайте, ребята, всё на завтра перенесём. – Это он уже незваным гостям адресовал. – Тем более, заделье одно до вас имеется.

– Како ещё заделье? – напряжённым голосом спросил самый немногословный из парней, который единственный раз-то и рот разинул, про свободу поинтересовавшись. «А ты, дружок, видимо, уже на собственной шкуре прочувствовал, какое это сладкое слово «свобода», – подумал Шишкин. – «По тундре, по железной дороге… – невесело пропелось в мозгах. – Рановато расслабляться…»

– А ты меня завтра в школе разыщи, поговорим… Спросишь Александра Сергеевича… Это я.

Шишкин демонстративно зевнул. – «Вот она, кульминация…» – подумал кто-то в голове у Шишкина, но не он, это точно, скорее всего, та самая загнанный в угол крыса, потому как он думать уже не мог, совершенно не представляя, что делать, если сейчас вся эта публика сдвинет его в сторону и направится «женихаться». Отвлекать хлопцев регулировкой мотора, как Ашурков, он не умеет.

– Да знам, – нехотя кивнул «немногословный». Он явно верховодил во всей этой компании «железных лыцарей». Оглядел исподлобья Шишкина с ног до головы и вызывающе ухмыльнулся: – А как и подъедем завтра… насчёт заделья?

– Так я и не шучу. – Александр даже изобразил некоторое недоумение. – Только после трёх часов, раньше мне некогда.

– А чё щас не перебазарить?

– Ночь на дворе. А разговор не минутный… – Александр подпустил интриги и повернулся к дверям.

– Дак мы и не торопимся! – хохотнул предводитель «лыцарей».

– Ну вы-то, может, и не торопитесь, а я по ночам я сплю, спят усталые игрушки, книжки спят, и деткам, – он качнул головой в сторону интернатских окон, – по распорядку тоже давно пора. Чего и вам желаю.

– И то, братва, ночь на дворе, – буркнул и Кутяев, широко зевая.

– Ладно, поехали… – бросил своим «немногословный». Парни нехотя вернулись к мотоциклам, залязгали пусковыми рычагами.

– Пока, Кутяй! Завтра Нинку навещу! – проорал Лёха через долгожданный треск заработавших моторов, и мотокомпания покатила прочь, оставив у крыльца расползающееся в темноту сизое облако отработанных газов.

Шишкин повернулся к второгоднику Кутяеву и негромко сказал:

– Спасибо за поддержку.

Кутяев стушевался, неловко затоптался на месте, потом повернулся и бросил в коридор:

– Чё застыли? Кина не будет – кинщик спился! Айда дрыхнуть!

Оказалось, что за дверью в коридоре таилась и остальная четвёрка пацанов. Шишкин нахмурил брови, но внутри у него поднялась такая тёплая волна, что защипало в носу. «Ишь ты, защитнички…»

– Отбой, ребята. От-бо-ой…

Он лязгнул внутренней задвижкой на входных дверях и вернулся в воспитательскую комнату, испытывая самые противоречивые чувства. Прилёг на кушетку с чувством облегчения. Поддатые «железные лыцари» могли и рёбра с зубами пересчитать. Былое чудо на домкультуровской «дискотэке», как бы там ни было, – исключение. Там слишком много глаз было. Вот и здесь Кутяев с пацанами к месту оказался. А встреть мотобанду в тёмном переулке – неизвестно, как взыграет удаль молодецкая. «А не хотелось по морде-то схлопотать? – едко осведомился внутренний голос. – Трусоват ты, батенька, трусоват!» Возразить было нечего. Школяры во главе с Кутяевым посмелее оказались… В этих пароксизмах уничижительности Шишкин-младший незаметно забылся нервным чутким сном.

Утром вскочил от первого стука в двери, отпёр. Через порог шагнула баба Дуся. Оглядела с сочувствием:

– Чево-то вид у вас, Ляксандр Сергеич, измученный. Спали плохо?

«Думает небось, что извёлся переживаниями из-за хамства школьных девиц в отношении Алёны. Та конечно же дома матушке нажалилась, – мелькнуло в голове. – Как и наверняка сообщила, что учитель-то и разговаривал с ней участливо, и на её защиту встал… Заключит баба Дуся, что дочурка мне в душу запала… Господи, а ведь так и будет! Сам же вчера «теянтер» перед девчонками устроил. А уж они и по школе разнесут, и далеко за её пределы. Зря я… Но баба Дуся-то довольна! Вот умоет бабу Женю! Бита, дескать, подруга, твоя с Лизаветой карта!.. Кстати, всё собираюсь поглядеть на эту самую Лизавету. Может, конечно, уже и видел…»

– Ой, а чо жа вы пирожков-то не съели? С черёмухой Алёнка уж такие бравы делат, и с грибочками – сплошная вкуснота! – всплеснула руками баба Дуся. «Не до грибов, Петька, не до грибов!» – чуть было не брякнул Александр цитату из «бородатого» анекдота. Пирожки-то он и попозже слопает, а вот идею «заделья», обещанного «железным лыцарям», надо было до обеда обмозговать и лучше в три головы – с Доржиевым и Ашурковым…

– И ты думаешь, это отвадит наших женишков от интерната? – насмешливо отреагировал физрук Доржиев на идею Шишкина-младшего. – Да они ещё больше выпендриваться начнут!..

– Ну тем, кто на нашу идею клюнет, не до интерната будет, – возразил Ашурков. – Им своими мотоциклами всёрьёз заняться придётся. И движки перебрать, и подвеску усилить… Да чего говорить, возни – за глаза! А вся эта гоп-компания пока – ездуны! И, опять же, на гоночной трассе – это не по улице…

– Вот и я о том же! – хоть и засомневавшись от уверенного тона физрука, всё-таки тоже возразил Александр. – Подготовка массу времени сожрёт. Подготовка, тренировки. Эх, найти бы ещё виртуоза…

– Виртуоз есть! – чуть подумав, вскричал Доржиев. – Серёга Богодухов! Я с ним переговорю. Он на районных соревнованиях ДОСААФ года три назад даже грамоту получил. Правда, сейчас я не знаю… Соревнований давно не было, как-то всё это увяло. Но тогда Серёга своего «ижа» так настропалил – залюбуешься!

– Во-во, – вставил Ашурков. – Решающий фактор, кстати. Ездуны! Газовать горазды – только и всего. Не следят за собственной техникой…

– Во-от! – хлопнул ладонью по колену Александр. – А мы им – кружок любителей мотоциклетного спорта! Сначала изучение матчасти, потом тренировки, а уж потом и турнир «железных лыцарей». И некогда им будет под интернатскими окнами ошиваться. Да не вытягивай ты лицо! – смеясь, толкнул он плечом Ашуркова. – Никуда от тебя твоя Клавочка не денется! Уговорим на это дело Богодухова. А ты разве что иногда в роли консультанта…

– Наивный вы наш! Прямо-таки хлынули эти кони в твой кружок! – покачал головой Доржиев.

– А если колхозное начальство подзадорить? – раздумчиво проговорил Шишкин. – На предмет устройства соревнований на приз председателя колхоза… Я заметил – председатель до славы охочий. Ну не себе, конечно, колхозу… Корреспондента из «районки» пригласить… Потап Потапыч вполне серьёзный приз может выставить. Ну и прочее организовать – грамоты там от ДОСААФ, от райкома комсомола…

Он повернулся к Ашуркову:

– Подзадорь, Серёга, Клавочку. Чай, колхозный комсомольский бог, в смысле – богиня, а?

– А я могу трассу проработать. С трассой, друзья мои, вообще проще некуда. Доблестные стройбатовцы прошлогодний карьер окончательно забросили. В новую сопку вгрызаются. Как абэзэ на новое место перетащили, так и всё. Вот там трассу и устроить. Гольный песочек – падать не больно… Правда, с мотоцикла всегда больно… И конечно… – Физрук вытянул из кармана секундомер на длинной никелированной цепочке. – Представитель маленького но гордого, а также самого спортивного народа готов выступить в роли самого справедливого и неподкупного судьи супермеждународного класса.

– Безопасность надо поставить, как говорят бюрократы, во главу угла. И трасса чтобы без особых круч, экипировка опять же – шлемы, щитки на руки-ноги, – сказал Шишкин. – Ещё не хватало, чтобы кто-нибудь шею свернул. Сергей, есть, наверное, какие-то специальные инструкции по этому делу?

– Ну это мы всё разузнаем, и карьер обследуем, – успокоил Доржиев. – Однако и запасный вариант прикинуть не мешает…

Прозвенел звонок, большая перемена закончилась, и дальнейшее обсуждение проблемы решили перенести на послеобеденное время.

После шестого урока Александр успел сходить домой, перекусить, и без четверти три уже выглядывал из окна учительской на улицу. Ровно в три часа нарисовались торжествующий физрук Доржиев с несколько смущённым Сергеем Богодуховым.

– Сергей готов возглавить мотосекцию! – пафосно объявил Доржиев. – Наша идея широко овладевает массами!

– Только что-то самых масс не видать, – кивнул за окно Шишкин.

– Перевожу с русского на русский: пунктуальностью население Чмарово не грешит. Подождём.

– Знаю я всю эту мотопублику, – сказал Богодухов. – Перед девками выделываться горазды, а так… – Он презрительно махнул рукой.

– Вот и надо их публично умыть! А мотосекцию можно и из старшеклассников организовать, – сказал Доржиев. – Это даже и более логично, если при школе будет. Вот, кстати, и запасный вариант…

– Вариант, друг ты мой, шиворот-навыворот получается, – насмешливо бросил Шишкин. – «Лыцари»-то наши как брали приступом интернат, так и будут брать!

– Я вас умоляю! Поначалу шуганём с помощью участкового эту публику пару раз, а потом девчонки и сами им от ворот поворот дадут, когда увидят, какие в самой школе, за соседней партой, герои мотоспорта имеются!

В учительской появились Ашурков с Клавочкой. Шишкин и Доржиев переглянулись, что трудовиком было подмечено.

– Я Клаво… Клавдию Петровну пригласил как секретаря нашей комсомольской организации.

Комсорг Сумкина выглядела на редкость серьёзно и деловито.

– Товарищи, – с порога заявила она, бросив взгляд на часы. – Так, полагаю, что ваши «мотолыцари» могут и вовсе не появиться…

Осведомлённость Клавочки в деталях состоявшегося до обеда мужского разговора окончательно убедила Шишкина: брачный союз двух любящих сердец действительно не за горами, а трудовик окончательно перебрался под маленький Клавочкин каблучок.

– …Так вот, что я предлагаю, – продолжила серьёзная Клавочка, – как запасной вариант. В рамках празднования юбилея Октября провести и спортивные соревнования. В том числе и показательное выступление нашего чемпиона. – Она величественным жестом указала на Богодухова. – А чтобы это было не выступление одиночки, а яркое событие, – он предложит поучаствовать в мотокроссе тем, кого посчитает нужным пригласить.

«Ты погляди, какая, оказывается, расчётливая натура у Дюймовочки! – поразился Шишкин-младший. – Ручки по пустякам заламывает, а на сам-деле хватка-то бульдожья… Но вариант неплох. И Богодухову по самолюбию не бьёт. Понятно, что он подтянет к выступлению, конечно, такой состав участников, чтобы даже случайно не проиграть…»

– …Не будем забывать, товарищи, что нынешний год для нашего колхоза особенный. – Клавочка посерьёзнела до крайности. – Как известно, в декабре тысяча девятьсот двадцать седьмого года состоялся пятнадцатый съезд партии большевиков, провозгласивший курс на коллективизацию сельского хозяйства…

«Совершенно неизвестно!» – чуть ли не выкрикнул вслух Шишкин-младший. Познания Клавочки начинали пугать. Даже не сами познания, а то, что Шишкин в этой пигалице не разглядел до настоящего времени. Не Клавочка – айсберг! Размеры подводной части катастрофически велики!

– …Но в нашем селе к тому времени уже было создано товарищество по совместной обработке земли – прообраз нашего нынешнего коллективного хозяйства. И случилось это, – голос Клавочки уже звучал чистой трубой первоклассного горниста на ясной утренней зорьке, – двадцать седьмого ноября двадцать седьмого года! Ровно полвека назад!

– И по сему поводу должен состояться в великом граде Чмарове такой же великий, всегалактического размаха са-бан-туй! – довольно выкрикнул физрук Доржиев. – Барануху, однако, варить будем, бухулёр и буузы мастрячить. А хурэмгэ, тарасун, архи… – Он картинно закатил глаза.

– Я ввела вас в курс для того, – строго завершила Клавочка, – чтобы каждый осознал и прочувствовал. И подумал, как представить мотогонки.

– Ну, насчёт мотогонок – это громко сказано, – робко уточнил Богодухов, как и все потрясённый красноречием Клавочки.

– А я вот сяду сейчас между вами и загадаю, чтобы всё сбылось, – сказала Клавочка. Она и впрямь уселась меж двух Сергеев – Доржиевым и Богодуховым, да ещё взяла за руку третьего – Ашуркова, и крепко зажмурилась. – Всё! Впереди у нас стопроцентная везуха!

«Да-а-а… Вот так и открываются личности…» – Шишкин-младший попросту охренел от Клавочкиной метаморфозы. И в очередной раз устыдил себя. Нельзя, категорически нельзя судить о людях по первому и даже второму впечатлениям.

– Вместе с тем должен вам заметить, что на часах половина пятого, а наши «железные лыцари» так и не появились, – усмехнулся Ашурков, донельзя гордый за свою избранницу. – И что это есть такое? Кишка тонка или плевать им на нас с высокой колокольни?

– И то и другое, – сказал Богодухов, окончательно избавившись от первоначальной робости. – Но я поговорю с ними да и ещё кое с кем.

На том высокое собрание и завершилось.

Шишкин-младший приплёлся домой, растопил печку, заварил чайку и уселся писать план-конспекты.

Но вчерашнее общение с переполненными половым влечением местными «дембелями» вернули Шишкина-младшего к бедной Катерине Либядовой. А если это любовь? И парнишка, может быть, неплохой, да ничего не знает про беременность подруги. Домой после окончания службы рванул – это тоже объяснимо. Всё-таки два года вдали от родных берегов. Но вот узнает – и прилетит на крыльях чувств-с… Да и выдернет девчонку из-под пяты придурошной мамаши…

И Александр решил прогуляться до военного городка – втемяшилось-таки в голову благородное стремление спасти бедную Катерину от Кабанихи. А то чуть ли ни по Островскому сюжет вырисовывается, разве что на современный лад…

– А чево это тут штатские делают?

Шишкин-младший уже минут пятнадцать скитался по территории военно-строительной роты, заглянул в казарму, но ожидаемого дневального у тумбочки не обнаружил, как и вообще какую-либо живую душу. Удивлённый, он вышел из казармы и только тут нос к носу столкнулся с коренастым смуглолицым прапорщиком.

– Добрый день. Как мне вашего командира увидеть?

– Командир на объекте, – растопорщил усы прапорщик.

– А когда будет?

– Не докладывал.

– Тогда вы ему доложите! Что им интересовался… сын генерала Шишкина! – резко бросил прапорщику Александр и подался прочь.

– Товарищ сын… – засеменил следом прапорщик.

– Учите уставы, товарищ прапорщик! – засмеялся Шишкин. – И вызубрите перечень воинских званий Вооруженных сил Советского Союза.

– Товарищ! А ваши координаты?

– Средняя школа села Чмарово. Там найдёт.

– Есть! – проорал прапорщик в спину.

3

Александр как раз добрался до школьного крыльца, когда за спиной с нарастающим шумом загудел автомобильный двигатель и рядом проскрипел тормозами запылённый напрочь «уазик». Хлопнула водительская дверца, и перед молодым учителем предстал улыбающийся по-гагарински военный лет тридцати.

Высокий, круглолицый, приятной, располагающей к себе наружности, допустимо упитанного телосложения, затянутый ремнём с портупеей в полевую ватную куртку с капитанскими погонами. Облик покорителя женских сердец, имеющий заметное портретное сходство с наипопулярнейшим кумиром советских женщин – эстрадным певцом Валерием Ободзинским, визуально изъянов практически не имел. Разве что щегольские усики с кумиром рознили, придавая капитанской физиономии что-то такое плутовское – а ля Кот в сапогах.

– Капитан Манько Виталий Николаевич, командир военно-строительной роты! – привычно отрекомендовался офицер. – Это вы меня искали?

Александр кивнул и представился соответственно:

– Шишкин Александр Сергеевич, учитель русского языка и литературы местной школы, лейтенант запаса.

– Вызывали-с, милейший Александр Сергеевич? – подхватил шутливый тон Манько.

– Уж не обессудьте, дражайший Виталий Николаевич.

Манько рассмеялся и протянул руку.

– Рад познакомиться. А что за генеральскую жуть мне мой прапор нагнал?

– Скорее я на него, – рассмеялся и Шишкин. – Вот ведь неистребимый трепет от высоких чинов! Бессмертна хлестаковщина! Хотя папан у меня по железнодорожному ведомству в сам-деле генералит, только в их, путейском, чине. Но к нашем делу это не относится.

– У нас уже есть наше дело? – с удивлением поднял брови Манько.

– Возникло. Хотя, по сути, к вам оно отношение имеет косвенное, а скорее всего, и вовсе никакого.

Шишкин постарался максимально кратко изложить капитану Манько ситуацию с беременной девятиклассницей.

– Найти «орла» несложно. А смысл? – пожал плечами Манько. – Кайфует на гражданке и думать забыл про пэпэжэ… Походно-полевая жена, – со смешком поспешил разъяснить он Александру, увидев недоумение в глазах. – Случаев история знает массу. От походов великого вашего тёзки Александра Македонского и вплоть до прославленных маршалов Жукова с Рокоссовским. Ну и там маркитантки всякие в армейских обозах, сестрички-санитарки в больших кирзовых сапогах…

– Ну, может, его на ребенка «пробьёт»? Взыграют отцовские чувства…

– Дорогой Александр Сергеевич! – захохотал Манько. – Вы сами-то в это верите? Тем паче, что с юными романтиками в военно-строительных войсках всегда была напряжёнка. У нас контингент посуровее, на слезу и сопли не пробить. Слышали анекдот, как Пентагон всполошился? Прибегает к американскому президенту министр обороны – волосы дыбом! Чего ты? – спрашивает президент. А тот ему: надо срочно менять всю программу подготовки «зелёных беретов», «морских котиков» и прочих спецподразделений! У русских есть страшные войска специального назначения! Какие такие? Пока точно не выяснили, отвечает главный америкосовский генерал, но звери ещё те – им даже оружие не выдают, только лопаты, но горы могут свернуть!

Манько опять хохотнул и, стирая улыбку, добавил:

– Да и шустрых гавриков, по которым места не столь отдалённые плачут, тоже хватает. А у этих на всё один ответ: не был, не участвовал, не состоял. Да и кто держал им свечку? И потом… Возьмём самый оптимистичный вариант. Кабы девчонка хоть как-то запала ему в душу – письмо написал бы, адрес бы сообщил. А он, как понимаю, – фьюить?

– Правильно понимаете.

– И что делать? Пытать девушку на предмет какой-либо биографической информации о «папашке», фотокарточки из личных дел уволенных в запас перед будущей мамой веером раскладывать, всесоюзный розыск объявлять через органы правопорядка? Ну, допустим, узнаем, что убыл этот хрен в Хер-сон… Даже точный адрес выясним. Дальше-то что? Будущая маманя, шли ему слёзные письма, и мы параллельно будем слать воззвания потенциальному отцу? Мартышкин труд! Не заморачивайся! Пардон! Ничего, что я перешёл на «ты»? – улыбнулся Манько.

– Нормально. Сам от «выканья» устал. Мне его в школе хватает.

– Чем ещё могу быть полезен?

– Вот что ещё хотел спросить. Первое. Виталий, у вас что, действительно на вооружении нет ни одной малокалиберной винтовки?

– Почему нет? На занятия по огневой подготовке куда без них. Мы не только в земле роемся. С нас и боеготовность требуют. Так что занятия по боевой и политической подготовке – обя-за-тель-ны!

– Прекрасно! – воодушевился сникший было после нарисованной Манько реальной перспективы розыска папашки-«дембеля», Шишкин-младший. – А с патронами к мелкашкам как?

– Хватает! А тебе зачем? Рябчиков-куропаточек промышлять или белку-соболя собрался в глаз бить. Охотник, что ли?

– Да нет. – Шишкин обрисовал ситуацию с НВП.

– Ну так это другое дело! – улыбнулся Манько. – Проявим шефскую помощь!

– А войсковой прибор химической разведки имеется?

– О как! Обязательно! Тоже для начальной военной подготовки нужон?

– И для неё тоже, но главное… – И Шишкин поделился с новым приятелем своей задумкой.

Манько долго смеялся.

– Ну ты, брат, оригинал! Уж я вроде бы наскрозь военный, училище позади, служу вторую пятилетку… Надо это проверить! Полезный аттракцион!

– Точно тебе говорю! – польщенный такой оценкой Шишкин-младший убедительно затряс головой. – У нас в институте на военной кафедре есть один мужик – вот такой! – Александр выставил большой палец. – У него таких приколов – туча. Он, ко всему прочему, однофамилец министра обороны. Так носит в удостоверении личности фотографию маршала. Рассказывал: остановил его как-то в столице комендантский патруль…

– О… Те ещё… – вздохнул Манько. – Хоть в столице не появляйся. До телеграфного столба докопаются. У них, видимо, план имеется: сколь солдатиков и офицериков отловить, дабы гауптвахта не пустовала…

– Ну, такие подробности мне неизвестны, а наш подполковник, слегка подшофе, напоролся на такой патруль. Понятно: предъявите доку́мент! Раскрыл удостоверение старший патруля, прочитал фамилию. Глядь – фотокарточка министра обороны с надписью на обороте, типа «Служи, племянник, честно» и закорючка подписи, видимо, схожей с оригинальной…

Манько захохотал в полный голос.

– Представляю! И вашего подполковника…

– Отпустили с поклоном и извинениями! – смеясь, закончил Александр.

– Ладно! – хлопнул его по плечу Манько. – Добуду один вэпэхээр для кабинета военной подготовки подшефной школы!

– И ещё один вопрос, Виталий. В твоём войске любителей мотоциклов нет?

– Во! Ну ты даёшь! От мелкашек до мотоциклов дошли!

– Да тут вот такая задумка… – Шишкин обрисовал идею будущего мотористалища.

– Ну, сразу я тебе ответить не готов. Опрос проведу. – Манько помедлил и спросил: – Семейный или ещё не сподобился?

– Да что-то пока не рвусь.

– А где квартируешь?

– А вон, – показал Александр. – Рядом с председательским домом. Ко мне вход слева.

– Лады. Вечером заеду, сообщу. Ну, бывай. Думаю, подружимся. Тем паче, моя половина тоже ведь в школе работает.

Шишкин от удивления разинул рот.

– Не знал? А, наверное, потому, что она не учительствует, в интернате при школе – воспитателем. Ладно, до вечера. Где-то в девятнадцать – двадцать, не раньше заскочу. Пока!

Как и обещал, Виталий появился около восьми вечера. В спортивной модной куртке и спортивном костюме.

– Да… Просторы впечатляют, – оглядел он шишкинские апартаменты.

– Чай, кофе? – обозначил гостеприимство Шишкин.

– Знаешь что… Поехали-ка к нам на ужин. Надо же вас познакомить по-людски.

– Кого это «нас»?

– Тебя и мою Людку! А то, называется, в одной школе работаете! А заодно, как написал на своём сокровище Адам Козлевич, «Эх, прокачу!» – Манько шагнул к выходящим на улицу окнам и картинно сделал широкий жест. Шишкин подошел, глянул.

В полосе света, падающего из окон, красовался «автомандарин» – новёхонькая оранжевая «копейка», вернее её последыш – ВАЗ-21011.

– Как аппарат? – гордо спросил Манько.

– Аппарат – зверь! – искренне ответил Шишкин.

– Едем?

– Едем.

– Вперёд! – капитан шагнул к дверям.

– Погоди, Виталий, у меня тут в морозилке котлеты из дикого мяса. Коза…

– Таблетки! Котлеты – это таблетки от голода, – пояснил назидательно Манько, – но только большие. Однако… Дорогой то-ва-ри-щч! – Манько поднял кверху указательный палец. – Запомните раз и навсегда! И торжественно зарубите себе на самом болезненном месте! В семью Манько со своим сахаром не ходят! Допускается подношение по особо торжественным случаям экзотических, то есть, малоизвестных горячительных напитков в легкопереносимой таре! Бочки, цистерны, танки наливных судов – не предлагать! Ферштейн?

– Яволь, герр капитан!

– К машине! – скомандовал Манько.

Через полчаса, который был потрачен на торжественный проезд-променад по селу, «мандарин» Манько припарковался у левого подъезда шестнадцатиквартирной двухэтажки. Парочка свежеиспечённых приятелей поднялась на верхний этаж, и капитан Манько надавил кнопку электрического звонка. Дверь распахнулась…

Шишкин остолбенел!

На пороге стояла… Ассоль! Аэлита!! Афродита!!! В общем, олицетворение мечт и грёз Шишкина-младшего о женском идеале. Внутренний голос попытался было напомнить про Анжелику, но самокритично заткнулся.

– Людмила! – торжественно обратился к супруге Манько. – Позволь тебе представить друга нашего семейства, твоего коллегу и товарища по педагогическому несчастью Александра Сергеевича Шишкина!

– Очень приятно. – Хозяйка протянула восхитительную руку с тонкими, редкостной изящности пальчиками, которые онемевший Шишкин осторожно пожал.

Людмила засмеялась, наблюдая ступор гостя.

О, эта волшебная мелодия грудного смеха длинноволосой зелёноглазой шатенки!

Манько-муж скосил глаза на нового приятеля, чуть заметно подмигнул супруге и легонько подтолкнул Шишкина-младшего в спину.

– Отомрите, молодой человек! Милости просим!

Гость очнулся, заливаясь краской смущения, и неловко шагнул в прихожую.

– А ты, Людка, комплексуешь! Вот как украшает женщину беременность! Мужской пол – штабелями, штабелями! – оглушительно захохотал Манько.

Только тут готовый провалиться на первый этаж и гораздо глубже Шишкин-младший заметил, что премиленький свободный сарафанчик хозяйки несколько натянулся на её талии. Но это был такой пустяк, совершенно не влияющий на общую картину внеземной красоты. Блёкло-унылая Джоконда, загадочной улыбкой и красотой которой восторгается несколько столетий полмира, – и рядом не стояла!

– А меня зовут Анна! – жеманно протянула крохотную ладошку выступившая из-за матери её маленькая копия лет пяти.

– Очень приятно, – присел на корточки Александр и осторожно потряс ручку Аннушки. – А меня зовут Александр.

– Александр! Дамам руку не трясут, а целуют! – строго сказала Аннушка. – Учи вас, учи!

– Я исправлюсь! – засмеялся Александр и чмокнул «даме» пальчики.

Ведомый хозяйками маленькой однокомнатной квартирки, он был препровожден на тесную, но чертовски уютную кухоньку, уставленную и увешанную кашпо с каким-то яркими домашними цветами. На весёленьких обоях во множестве красовались тарелочки с забавными рисунками, смешные глиняные барельефы-фигурки, сверкающие никелем наборы ножей и всевозможных дуршлагов, половников, метелок-взбивалок, лопаточек, двузубых вилок и прочего кулинарного инструментария. Кухонное окно занавешено довольно плотной, необычно косой шторой с затейливым золотым узором. Мрак рассеивали два полукруглых бра-ракушки над небольшим обеденным столом, одновременно подсвечивая нависшую сверху полку с довольно внушительным рядом разноцветных книг.

Шишкин-младший потрясённо посмотрел на хозяйку. Она снова залилась своим волшебным смехом.

– Это к Виталию. Его бзик – собирать литературу по кулинарии, а потом на мне испытывать всякие экзотические рецепты. И на гостях. Так что, Александр Сергеевич, готовьтесь и мужайтесь. Хотя, признаюсь, иногда Манько может удивить чем-то вкусненьким.

– Да, я такой! – шутливо выпячивая грудь, объявил капитан-кулинар, уже разоблачившийся из спортивной куртки и продевающий голову в передник, полностью состоящий из рисунка обнаженного женского торса с арбузной грудью. Зрелище не для слабонервных: женские прелести, увенчанные физиономией усатого певца Ободзинского!

– У нас сегодня тоже дичь! – провозгласил капитан-кулинар, на что Людмила философски пожала плечами. «Охотник к тому же», – подумал грустный Шишкин. Загрустишь, когда такое открытие, такое потрясение для молодого ума и сердца. В голове завертелось дурацкое и настырное: «Висит груша – нельзя скушать… Висит… нельзя…» И почему Людмила встретилась Манько, а не ему? До чего же по-сволочному устроен мир! А с другой стороны… А что он есть такое? Жил у мамы под крылышком, школа-институт… Маломощный хлипачок… А Виталий – красавéц, офицер… И кулинар к тому же. Сама галантность, спортивный, подтянутый. И почему он, Сашочек-дурачочек, решил, что, повстречай он Людмилу первым, то была бы сплошная виктория? Скорее бы и не посмотрела в его сторону…

Размышления несколько снизили накал и остроту раздирающих душу страданий. К тому же скворчащая дичь уже лежала перед Шишкиным-младшим на тарелке, рядом красовалась плошка умопомрачительного на запах соуса, а Виталий, с эффектным чпоком раскупорив захваченный Шишкиным из дома в качестве презента «Букет Абхазии», провозглашал тост за знакомство…

– Угощайтесь, не стесняйтесь, – протянула Людмила Шишкину чашку с помидорно-огуречным салатом, пододвинула другую, ещё с чем-то.

– Мама, ты неправильно говоришь! – тут же вмешалась Аннушка. – Надо говорить, как у нас в детском саду: «Дома будете есть, что хотите, а тут – жрите, что дают!».

– Так мы же дома.

– Это мы дома, а Александр – в гостях.

– O tempora! O mores! Как говорил Цицерон или Катон, уже и не помню, – вздохнула Людмила. – Жрите, Александр, что дают.

– А вы, Люда, что заканчивали?

– Одесский университет имени Мечникова, истфак. Но всё это… – Людмила махнула рукой. – Жизнь военная – жизнь походная…

– Так вы – одесситка?

– Стопроцентная.

– Всегда мечтал побывать…

– Вы ничего не потеряли, – снова махнула рукой Людмила. – Блистательность Одессы во многом раздута. Да, Дерибасовская, да – памятник Дюку, Потёмкинская лестница, Молдаванка, Пересыпь и «шаланды, полные кефали», но это – яркий фасад. А сверни на той же Дерибасовской в подворотню… Кучи мусора, курятники коммуналок, в которых до сих пор люди не ведают, как это в благоустроенной квартире, помимо струйки холодной, может течь горячая вода. Счастье, если есть газовая колонка или титан для подогрева. А море… Одесситы купаться ездят далёконько, час-полтора в одну сторону…

– Но юмор! Ежегодный фестиваль «Золотой Дюк»…

– А вы, Александр, не задавались вопросом: что же из этого оазиса юмора все бегут в столицу или в сочащийся ненастьем град на Неве? Из Южной Пальмиры да в Северную. Жванецкий, который пишет для Аркадия Райкина, те же Роман Карцев и Виктор Ильченко. А неустанно воспевающий Одессу Утёсов? Прямо-таки ностальгией исходят по «красавице Одессе», но заманить их туда можно только калачом и то на время сбора гостинцев и выручки от концертов.

– Ну, дорогая Людмила, несколько творческих личностей не показатель, – осмелился возразить Шишкин-младший. – Им нужны гастроли, всесоюзная, а желательно, и мировая слава…

– Тогда вам другой, как вы выразились, показатель приведу.

Хозяйка поднялась, вышла в комнату и вернулась, шелестя страницами какой-то книжицы.

– Как вам такие цифры: в тысяча восемьсот девяносто седьмом году, согласно переписи населения, в Жемчужине у моря проживали сто двадцать четыре с половиной тысячи евреев, фактически треть населения города – почти тридцать один процент. Акцентирую внимание на евреях по очень простой причине – крайне гонимый был в Российской империи, да и по всей Европе народ. А в Одессе им жилось – кум королю.

– Ну да, – вроде как понимающе поддакнул Шишкин-младший. – Черта оседлости и всё такое…

– Плюс самый хитрый, пронырливый и всегда держащий нос по ветру, – вставил Виталий.

– Не обращайте внимания на этого подстрекателя. Так вот. Накануне Великой Отечественной войны уже сто восемьдесят тысяч, но это по-прежнему тридцать процентов всех одесситов. В оккупацию попало, по разным оценкам, от восьмидесяти до девяноста тысяч, то есть почти ста тысячам удалось эвакуироваться. При том что в городе оставалось до четверти миллиона жителей, то есть, даже если взять по минимуму, евреев всё равно треть. Ни румыны, ни немцы их не щадили, истребляли самым зверским образом. Число выживших составило всего несколько сотен. Но согласно переписи пятьдесят девятого года еврейское население города составило сто шесть тысяч семьсот человек, или шестнадцать процентов населения. Ну вот, давайте этот же процент применим к данным последней переписи, семидесятого года. Она зафиксировала, что населения в Одессе восемьсот девяносто две тысячи человек. Шестнадцать процентов – это почти сто сорок три тысячи. Но перепись показала: в семидесятом году во всей Одесской области проживали лишь сто семнадцать тысяч евреев. По всей области! Нынче одесситов чуть больше миллиона – в семьдесят чётвертом по поводу миллиона фейерверки пускали! – а сколько евреев? И шести процентов нет. Куда же делись остальные?

– Уехали из Одессы, – голосом прилежного школьника сказал Виталий и пропел: – «Ах, мама-мамочка, ах, мама-джан! Поедем, мамочка в Биробиджан…».

– Садись, два! – засмеялась Людмила. – Да, уехали. Но не в Биробиджан. Эмигрировали в Израиль. А чего так? Чего так с малой родины-то бежать? А покомфортнее устроиться хочется!

Людмила захлопнула справочник.

– Нормальное человеческое желание, – сказал Александр.

– Кто же спорит? Но одновременно это доказывает, что Южная Пальмира – город с низким комфортом.

– Или им советская власть поперёк горла, – вставил Виталий.

– Кому-то и поперёк, но не всем же. Главным мотивом было и остается воссоединение семей. Я соглашусь, что для евреев до сих пор важно воссоединение семей, здо́рово их войны и гонения разбросали. Вторая мировая да и Первая мировая, а ещё можно вспомнить дело Дрейфуса… Но после сорок пятого года не столько много эмигрировало. Выпускать массово стали пять лет назад. Со всей Украины в семьдесят втором году выехало, по одним данным, восемь тысяч, по другим – шесть с половиной. И в последующие годы выезжало по столько же.

– Этого в её справочнике нет, – сказал Виталий. – Это ей папа на ушко шепнул, как большому историку. Вот родит мне сына и – опять кинется в свою науку! Выродит наконец-то свою кандидатскую диссертацию, а там и на докторскую замахнётся. Глядь – член-коррша, а то и академик! Меня к тому времени из армии выпрут, так, может, личным водителем возьмёт.

– А кто у нас папа?

– Тс-с! – приложил указательный палец к губам и страшно округлил глаза Виталий. – Папа – пенсионер «конторы глубинного бурения», но, как известно, бывших чекистов не бывает. Достала ты со своими евреями. Смылись да и смылись. Остальное-то население Одессы-мамы растёт!

– За счёт естественного приплода! Как и по другой, вполне банальной причине – некуда людям ехать! Кто нас где ждёт… – сказала со вздохом хозяйка.

– А вы бы вернулись в Одессу? – спросил Александр.

– У меня там родители.

– Вернулись бы, значит.

– Вы меня, Александр, извините, но мои живут уже четверть века в одном из самых благоустроенных микрорайонов, в просторной четырёхкомнатной квартире с горячей и холодной водой. От центра далековато, зато комфортно.

– Вот и верь после этого людям! – с шутливым возмущением воскликнул Виталий. – А как клялась: куда иголка – туда и ниточка! Так ведь и бросит бедного офицерика в чмаровской глуши! Откажется стойко переносить тяготы и лишения воинской службы и ратного труда.

– Не бросит, а прибьёт! – подхватила мужнин тон Людмила. – Сковородой! В порыве избавления человечества от нашествия ехидн.

– Выкормил на свою голову! – схватился за грудь в области сердца Виталий.

Шишкин-младший наслаждался этой перепалкой. Словно окунулся в домашний быт, когда так же принимались дуэлянтничать Шишкины-старшие. Однако как не отдыхает глаз на хозяйке этого дома, пора и честь знать. Он бросил взгляд на часы. Ого-го! Два часа пролетели незаметно!

– Объеденье! Дичь восхитительна! – отвесил комплимент, прощаясь с четой Манько. Бабдусины котлеты, безусловно, были вкусны, но Виталий явно заткнул повариху за пояс. – Перепела? Рябчик? Где охотился, Виталь?

– На водокачке он охотится! – опередила мужа, снова чарующе засмеявшись, Людмила. – Берет мелкашку и щелкает голубей на водонапорной башне. А потом солдатика посылает добычу собирать. И делится по-братски: себе на жаркое и в ротную столовую.

– Так это…

– Голуби, Александр Сергеевич. Символ мира. Но солдафонам, увы, мир противопоказан! – Людмила, продолжая воркующе смеяться, нежно прижалась к плечу мужа. Тут и психологом-сексологом не надо быть: в семье Манько царили любовь, понимание и единство душ.

Но Шишкину-младшему вмиг стало не до любви и понимания какого-либо единства душ. Он почувствовал, как в желудке недобро шевельнулось ещё минуту назад казавшееся восхитительным жаркое. Голуби рвались в небо или хотя бы наружу. Что, собственно, и последовало минуту спустя на спящей сельской улице…

4

Майор Каладжанов энергично подёргал толстую решётку, удовлетворённо кивнул и витиевато расписался в акте. Придирчиво проследил, как оставили в документе свои автографы другие члены комиссии – директор школы и колхозный парторг. Ещё раз уточнил у Доржиева:

– Сигнализация выведена на централизованный пульт в правлении, как и сберкасса?

– Так точно, товарищ райвоенком! – бодро отрапортовал Доржиев.

Каладжанов степенно вышел на школьное крыльцо и кивнул скучающим подле военкомовского «уазика»-«таблетки» солдатику-водителю и прапорщику:

– Заноси!

Доржиев и Ашурков тут же кинулись на подмогу. И в сумрак пахнущей свежей краской школьной оружейной комнаты вплыли два длинных ящика исключительно армейского вида. Соответственным оказалось и их содержимое. В одном маслянисто поблёскивали воронёной сталью два учебных автомата Калашникова, дополнительные магазины к ним и пара деревянных брусков-колодок, в каждом из которых капсюлями вверх гнездились по шесть десятков учебных патронов. Во втором ящике блестели смазкой три малокалиберных винтовки ТОЗ-9, что заставило Доржиева восхищённо зацокать языком.

Каладжанов гордо посмотрел на преподавателя НВП:

– Цени! Лично от меня!

– Вечно ваш, Мулладжан Ахметович! Но…

– Что «но»? – посуровел военком.

– Говорили, нам полагается четыре «тозовки»…

– До чего же ты жадный, Доржиев! – осуждающе покачал головой военком и снисходительно пояснил присутствующим: – Обычно мы оснащаем школы винтовками ТОЗ-8. Однозарядными. А вам выделили «девятки». Пятизарядные! Фактически готовое спортивное оружие. Ни у кого в районе нет! Посмотрим, как вы это оправдаете на сборах девятиклассников по окончании учебного года. Патроны к винтовкам здесь же. По количеству обучаемых. Давай, Доржиев, принимай оружие и боеприпасы. И распишись в ведомости. В каждой строке!

– Как я вовремя! – на пороге оружейки возник капитан Манько с патронным цинком под мышкой. – Здравия желаю, товарищ майор!

– Приветствую! – важно ответствовал военком, нехотя поднося правую руку к козырьку фуражки и демонстративно кося глазом на свою шинельную петлицу с танковой эмблемой. От стройбатовского ватника Манько его коробило. Масла в огонь подливала и разница в росте: майор, даже с учётом явно завышенных каблучков щегольских «хромачей», с трудом доставал капитану до плеча.

– А что это у тебя, капитан?

– Шефская помощь, товарищ майор. Командование выделило для обучения старшеклассников дополнительное количество патронов к малокалиберным винтовкам. – Манько сделал каменную «морду лица» и козырнул директрисе: – Попрошу внести в книгу учёта оружия и боеприпасов.

– Да тут на пятилетку хватит, – процедил военком, глянув на маркировку цинка. И хмуро посмотрел на Манько.

– Товарищ майор, а винтовки-то пристреляны? – озабоченно спросил Доржиев.

– Естественно.

И военком снова посмотрел на Манько, но теперь уже с хитрецой.

– А вот что мы сделаем, дорогой Сергей Балданович… Проедем-ка с винтовочками до карьера, да и отстреляем их комиссионно. Не желаете, товарищ капитан, компанию составить?

– С превеликим удовольствием, товарищ майор!

Затянувшаяся процедура приёмки комнаты для хранения оружия и её содержимого была быстро свёрнута. На решетчатые двери, сваренные из внушительного арматурного прута, чуть ли не в руку толщиной, навесили два массивных замка и пластилиновый оттиск медной печати на специальной деревяшке с углублением. Загорелась красная лампада сигнализации.

В карьер покатили на военкомовской «таблетке» и «уазике» Манько: он сам за рулём, а с ним Доржиев, Ашурков, колхозный парторг Дудонин и конечно же Шишкин-младший.

Карьер со стороны села не виден. Надо выехать на трассу, проехать метров двести в сторону города, к подножию сопочки. Той самой, с которой полого сбегает шоссе и на вершине которой совершается обязательный местный ритуал возлияний по поводу возвращения домой. У подошвы сопочки с шоссейного асфальта влево имеется съезд на укатанный просёлок, оставшийся со времён эксплуатации карьера. Огибаем по просёлку сопочку и вот и он, карьер – впечатляюще разинул пасть. Выгрыз четверть сопки – нате вам, стреляй не хочу!

Военкоматовский прапорщик шустро приладил три бумажных мишени с чёрными кружками на стенку карьера-оврага, шагах в пятидесяти от стрелков.

Майор Каладжанов зарядил одну из винтовок. Почётнокараульским движением вскинул оружие к плечу, тщательно прицелился и всадил пять пуль в левую мишень. Величаво повернувшись к прапорщику, передал разряженную «мелкашку», принял вторую. Выцелил центральную мишень. Точно так же щёлкнули пять выстрелов по правой из третьей винтовки.

Прапорщик тут же приволок использованные мишени под взоры присутствующих. Кучность была хорошей – отверстия от пуль фактически ни на одной мишени не вышли за пределы шестёрки.

Каладжанов гордо выпятил грудь и картинным жестом расстегнул ремешок наручных часов. Поднял их на уровень глаз.

– Часы «Командирские», ограниченный выпуск. Ставлю в качестве приза! Есть желающие сразиться? Или так, скуки ради пальнёте?

– Уж как получится! – засмеялся Манько. – Нам, стройбатовцам, трудно тягаться со строевыми офицерами!

– Но часы всё равно ставлю! – Каладжанов ещё раз оглядел компанию. – Кто рискнёт?

– А если вы победите, – с туповатым выражением лица спросил Доржиев, – вам-то какой приз?

– Гусары денег не берут! – коснулся кончика тщательно подбритого уса военком. – Но литр коньяку – извольте! Согласны?

– Без вопросов! – ответил за всех Манько. Степенно кивнул и парторг.

– Та-ак… Первая тройка! – скомандовал военком.

Манько взглянул на Шишкина и слегка повёл глазами в сторону других учителей.

– Учительская! – выкрикнул молодецки Шишкин-младший.

И на «огневой рубеж» вышли он, Ашурков и Доржиев.

Прапор уже приладил на песчаную стенку оврага три чистеньких мишени.

– Заряжай! Доклад о готовности!

– Старший лейтенант запаса Доржиев к стрельбе готов!

– Лейтенант запаса Ашурков к стрельбе готов!

– Лейтенант запаса Шишкин к стрельбе готов!

– Огонь! – Военком раскраснелся от возбуждения.

Защёлкали выстрелы.

– Старший лейтенант Доржиев стрельбу окончил!

– Разряжай! Оружие к осмотру! – Военком чуть ли не строевым шагом подошел к физруку и зорко глянул в черноту патронника. – Осмотрено!

Шишкин и Ашурков, понятно, повторили за коллегой доклады. Тем временем прапор принёс мишени. Результаты могли обнадёжить только Серёгу Доржиева.

Но вторая тройка – парторг, военкоматовский прапорщик и капитан Манько, шансов Серёге не оставила.

Собственно, Манько не оставил. Когда Каладжанов глянул на мишень капитана, он нахмурился и честолюбиво проговорил:

– Стреляем на пару?

Манько сокрушённо пожал плечами.

Они сделали ещё по пять выстрелов.

Каладжанов самолично просеменил к мишеням и дотошно изучил каждую. Манько не стал ему мешать.

Военком угрюмо вернулся к собравшимся, молча протянул капитану часы. И тут же заторопился:

– Однако загостил я тут у вас… Дела, товарищи. До свидания.

И он быстро пошагал к своей «таблетке». Прапорщик опасливо держался за военным комиссаром на два шага сзади.

– Товарищ майор! – догнал Каладжанова Манько. – Твёрдого уговора не было, чистый экспромт! – И протянул часы военкому.

– Нэт! – с неожиданным кавказским акцентом отрезал Каладжанов. – Носи и помни, сынок, старого майора. Чэсть имею!

– Честь имею! – Капитан Манько приложил пятерню к фуражке. И не убирал руку от козырька, пока военкомовский «УАЗ» не скрылся из виду.

– Это дело, однако, надо обмыть! – степенно произнёс Доржиев.

– Предлагаю в сельпо и ко мне! – пригласил Шишкин-младший.

– Проставляюсь по случаю… – наконец-то улыбнулся Манько.

– Партия не возражает! – улыбнулся и парторг Дудонин.

А учитель Ашурков плотоядно причмокнул, потирая ладони…

Посидели тепло, озвучив массу анекдотов. Виновник торжества оказался неисчерпаемым кладезем оных и не только.

– Вот что, Сергей, – сказал он Доржиеву. – Когда у тебя на занятиях дело дойдёт до практических стрельб, ты меня позови. Покажу ребятне один приёмчик. Правильности прицеливания учит почище всяких спецприспособлений. А азарта при этом!..

– Но нам-то тоже интересно! – запротестовал Шишкин. – Уж поделитесь, герр гауптман, хотя бы теоретически.

– Ладно, объясняю на пальцах, хотя это видеть надо, а лучше участвовать. Значит, так… Берёте две одинаковые консервные банки. Лучше всего стандартные, из-под рыбных консервов. Ну, как из-под сайры – вы поняли. Ставите их на линию донцами к стрелкам. Метрах в десяти. Стрелков, понятно, тоже двое. И предлагаете стрелкам за единицу времени выстрелами пробросить банки вперёд. Кто дальше пробросит, к примеру, за минуту и при этом меньше патронов израсходует – тот и победил. Или, скажем, до определённого рубежа. Или ещё и патронов выдать, допустим, по десятку, не более.

– И в чём тут соль? – попытался сосредоточиться слегка окосевший Ашурков.

– А соль в том, что если стрелок возьмёт неровную мушку и прицелится не под нижний обрез банки, то пуля, попадая, допустим, в левую часть банки, отбросит банку вправо. И наоборот – попал в правую часть – банка отлетает влево. Но вперёд летит плохо. А если прицелился под обрез, да ровная мушка, да плавный спуск – пуля банку заметно вперёд прокинет! И для стрелков, а особенно зрителей-болельщиков – азартное зрелище! Так сказать, из какашки – шоколадка. Это не нудная стрельба по мишени.

– А я бы от таких состязаний воздержался, – строго сказал колхозный парторг Дудонин. – Вот вы человек военный, а чему молодёжь учите? Оружие баловства не любит.

– Так точно! – гаркнул Манько и подмигнул учительскому трио. – Наставление по стрелковому делу – наше святое писание. Поэтому даже при соревновании с банками всё остальное как положено: оцепление, чётко обозначенный огневой рубеж, заряжание-разряжание оружия, доклады по команде. Виноват-с! Исправлюсь!

Парторг засобирался домой. Проводили почтенного со всей уважительностью – за калитку.

Когда вернулись обратно за стол, Виталий водрузил на край столешницы прихваченный из своего «уазика» железный ящичек, выкрашенный в защитный цвет, и торжественно произнёс:

– Продолжение шефской помощи для занятий начальной военной подготовкой! Войсковой прибор химической разведки! Пользоваться кто-то умеет? А, бравые лейтенанты запаса?

Доржиев яростно почесал затылок.

Ашурков отрицательно качнул головой.

Шишкин-младший же картинно раскрыл ящичек и показал прикреплённую к крышке инструкцию.

– Чего тут уметь! Читай и – делай раз, делай два, делай три… Это я, Серёга, – обратился Александр к Доржиеву, – выпросил. Помнишь, мы с тобой о наших школьных курильщиках говорили? Так вот, если табачный дым, даже уже выдыхаемый курильщиком, прокачать через прибор, через трубочку для определения того же фосгена, – сработает! Взрослых курильщиков впечатляет, а уж про ребятню и говорить нечего. Продемонстрируешь на уроке – думаю, любителей «курятины» у нас поубавится. Я нормально перевёл с русского на русский?

– Сносно! – засмеялся Доржиев. – Ну, спасибо!

Он церемонно пожал руку сначала Виталию, потом Александру. И тут же отобрал прибор у Ашуркова, который принялся было изучать его содержимое и уже заинтересованно пытался выкрутить из крепления электрофонарик.

– Э-э-э! Народ и армия едины, но не до такой же степени!

– Да! – хлопнул себя по лбу Манько. – Мотоциклисты!

Все тут же уставились на Виталия.

– Есть у меня парочка орлов, оказывается. И в роте, что у Верх-Алея дислоцируется, целый кандидат в мастера обнаружился. Правда, по мотогонкам на льду, но какая разница…

– Так это же уже прямо-таки чемпионат мира наклёвывается! – воскликнул Доржиев.

– Вот что надо, аллё! – привлекая внимание, постучал вилкой по бутылке Шишкин. – Афиши везде развесить – с программой колхозного праздника. Чтобы там большими буквами было прописано про мотогонки. Это загодя надо, чтоб и у наших «лыцарей» засвербило. Серёга! – обратился он к Ашуркову. – Ты своей Клавочке-то скажи…

– Братцы, один пустячок! – перекрыл гомон Манько. – Бойцов-то отпустить на тренировки – не проблема. Только вот на чём они тренироваться и выступать будут? Бульдозер – пожалуйста, грейдер – извольте, а мотоциклов у нас нема.

Доржиев снова яростно зачесал затылок.

«Да уж… – сокрушённо подумал Шишкин-младший. – Точно, маниловщину развели! В соревнованиях-то должны участвовать машины одной мощности и подготовленные для скакания по подъёмам-спускам и прочим буеракам. Это надо хотя бы с обычных мотоциклов крылья снимать, глушители задрать или тоже снять… С движками ещё больше мороки… Какой же хозяин даст своего железного коня до такой степени ободрать… Да ещё и неизвестно, выживет ли его конь в безумной скачке…»

Аналогичные мысли, видимо, посетили и остальные головы. Начавшееся в эйфорическом заздравии застолье явно готовилось вывесить транспарант «За упокой».

– Господа офицерá! – спасая положение, поднялся, держа согнутую в локте руку с зажатой в пальцах чашкой строго горизонтально, Манько. – Предлагаю старый добрый тост российских офицеров «За лосей!»

– Закосей? – переспросил Ашурков.

– За лосей! Вам же, – обратился Виталий к Александру, – как словеснику, этот тост важен вдвойне. Он может служить учебно-методическим пособием по русскому языку. Ахтунг!

– Да это не тост, а целая поэма! – воскликнул Доржиев. – Ура!

– Можно и короче. Кстати – анекдот: мужика спрашивают: «Ваше отношение к алкоголю одним словом?» – «Буду!» Но должен вам, товарищ Доржиев, как и всем присутствующим, строго заметить, – сурово проговорил Манько. – Русское общевоинское «Ура» при реализации тоста, а также в иных торжественных случаях, особенно в ходе парадов и строевых смотров, обязательно звучит трижды. Два раза чётко и отрывисто: «Ура! Ура!», а затем протяжно и даже с переливами: «Ур-ра-а-а-а!!!» Потренируемся. Нали-вай! Лейтенант Ашурков! Ваш тост!

– Я утром прочитал на сегодняшнем листке отрывного календаря, что ровно сто десять лет назад в свет вышел первый том «Капитала» Карла Маркса…

– Ура! Ура! – закричал Доржиев, и все подхватили: – Ур-ра-а-а-а!!!

– Ты мне перепиши про лосей, – сказал Александр Виталию. – Крутая вещь.

– А хочешь ещё одну умную мысль в довесок? – громко, чтобы слышали все, спросил Манько. – Записывай: «Крокодилы ходят лёжа».

Все засмеялись.

– А по мне хоть брёвна таскать, лишь бы лёжа, – уцепился за последнее слово Шишкин-младший, как это часто бывает, когда в компании переходят на анекдоты. Вот так, меж делом, попроси даже самого остроумного: «Расскажи анекдот» – не факт, что тут же и выдаст, а сто́ит кому-то начать – и посыпалось из глубин памяти. – А как вам запись в дневнике: «Бегал на уроке физкультуры!»?

– И ещё одна: «На физкультуре кувыркалась без мата!» – дополнил Манько. – Или такая: «Разговаривал на русском языке. Примите меры!»

– Первого сентября возвращается из школы первоклассник. «Всё, больше в школу не пойду!» – «Что случилось, сынок?» – «Писать я не умею, читать не умею. Так ещё и разговаривать не разрешают! И как я десять лет молчать буду?» – подключился Доржиев.

– Та же самая ситуация. Первоклассник идёт из школы первого сентября. Видит дошколят в песочнице. Ещё вчера это была одна маленькая компания. Дошколята зовут его играть. «Не имею права я теперь ерундой заниматься, – важно отвечает им школяр. – Образование не позволяет», – тут же выдал Шишкин.

– А вот ответьте нам, месье Шишкин, как филолог, – глубокомысленным тоном обратился к Александру Виталий, – на такой вопрос. До нас жили ПРЕДки. После нас будут жить ПОТОМки. А кто мы? ТЕПЕРЬки или СЕЙЧАСки?

– СЕГОДНЯ́шки! – быстро нашёлся Шишкин-младший.

– Кстати, из сегодня́шнего одесского юмора! – провозгласил Виталий. – Соседка спрашивает соседку: «Сарочка! А ваш Изя супружеский долг исполняет?» – «Я вас умоляю, Циля! Он себя только в новые долги загоняет!»

Общий хохот заставил оконные стёкла снова зазвенеть, а Шишкину-младшему весело подумалось, что, какая бы и где не собиралась мужская компашка, разговор на любую тему неизбежно сведётся к прекрасному полу. Интересно, а у женщин? Аналогично?

– Литературное открытие, друзья! – объявил неистощимый Виталий. – В свет выходит новая редакция романа Чернышевского «Что делать?». Адаптированный для женщин. Редакторы остановились на названии «Что надеть?»

– Анекдоты рождаются из жизни, – философски изрёк Шишкин-младший. – Я тут вал сочинений наших школяров перечитал… – Он сходил в комнату и вернулся с тетрадью. – Помимо кучи самых разных перлов отдельно выписал, так сказать, «великолепную семёрку». Послушайте и обзавидуйтесь, дети мои: «Вот скромный домик. У домика – забор. У забора – дерево. На дереве – скворечник. Здесь жил Чехов…» – «Дантес не стоил выеденного яйца Пушкина…» – «…Кругом было тихо, как будто все вымерли… Какая красота!» – «Он увидел, что белка свила себе уютное дупло… Вдруг он услышал лай. Это были охотники…» – «Дубровский имел сношения с Машей через дупло старого дуба…» – «Культурные люди хотят быть на глазах других людей ещё культурнее, а это уже невыносимо…» – «Чайки стонут перед бурей, стонут, мочутся над морем…»

– Действительно, – вытирая выступившие от смеха слёзы, сказал Манько, – а как им, чайкам, со страху перед бурей поступать, если даже глупый пи́гвин сообразил, что надо спрятаться? Да и в самом деле, это человеческое стремление быть ещё культурнее «на глазах других людей» переходит все границы! Кто-то же сказал, что произведение – это крик души автора, даже когда он ни к чему не призывает. Но всё равно, прямо-таки «самопроизвольно», задумываешься.

– А как не задуматься, когда читаешь, что «на ветке сидели снегири, как яблоки на берёзе»? – ехидно прищурился Шишкин. – Ха-а-роший намёк! На таких вещах только диссертации клепать. Вот взять, к примеру, «наше всё» – Александра Сергеича, самого, так сказать, Пушкина. Большая часть жизни при дворе – балы, красавицы, шампанское, кокетство. Ну врезал однажды наш камер-юнкер пару фужеров да и сэкспромтил какой-нибудь милашке в альбомчик рифмованный пустячок… Ан нет! Опосля полчище литературоведов обсосёт каждую буковку, отыщет сотню скрытых смыслов и намёков. И вот уже встаёт великим монументом Большой Поэзии, а то и Угрозой Всему Самодержавию тот самый альбомный пустячок. Не в истории поднимается, а в мегатонне диссертаций. И вот уже замаршировали по планете батальоны кандидатов и докторов филологических, исторических, а то и «философических» наук! А куда замаршировали, волоча на натруженных горбах центнеры собственноручно сварганенных монографий и учебников? Так – в академики и член-корры! Потому как кандидатской и даже докторской доплаты к основному жалованью всё равно маловато для систематического поедания хлеба с маслом, увенчанных икрой зернистой или паюсной…

– Братцы, братцы! Мы же не съезде литературоведов! – взмолился Ашурков. – Лучше про женщин.

– Лучше пойти по домам, – сказал второй Сергей и постучал ногтём по стеклу циферблата, выставив над столом руку с часами. – И будем думать об участии в запланированном мотористалище наших военнослужащих-спортсменов.

– Утро вечера мудреней, – подытожил Ашурков и первым поднялся из-за стола…

Да! Народную мудрость не задушишь, не убьёшь. Воодушевлённый Серёга Богодухов «провёл соответствующую работу», и несколько дней спустя в МТМ закипело невиданное. Уголок слесарного цеха превратился в участок спортивной модернизации железных коней. Под хладнокровным руководством Богодухова чмаровские и кашуланские парни ударно превращали невзрачные «мински» и «ковровцы» в гоночных монстров. Среди чумазых лиц мелькали знакомые Шишкину – специально зашёл глянуть – физиономии «лыцарей», которые до этого наносили поздновечерние визиты в интернат. Шустрили в мастерских и пацаны-старшеклассники. Насчёт участия солдатиков порешили так: и потренироваться, и выступить им дадут мотоциклеты «лыцари», – как бы во второй заезд, после того как сами выступят.

На афишном стенде Дома культуры и стене «сельпо» тоже уже красовались большие красочные афиши, нарисованные школярами под началом Валентины Семёновны Пляскиной. Афиши извещали о торжественном собрании, посвященном юбилеям советской власти и родного колхоза, о большом праздничном концерте силами танцевально-певческих талантов Чмарово, Кашулана, Шмаровки и обоих Алеев. Афиши трубили и о мотогонках на щедрый приз правления колхоза: мотоцикл «Иж-Юпитер» с коляской! За второе и третье места обещались впечатляющие денежные призы.

Естественно, что не только центральная усадьба колхоза была столь широко проинформирована о предстоящем празднике. Афиши украсили все перечисленные деревни.

Размах предстоящих торжеств впечатлял. Ожидался приезд тучи гостей. Пообещало какой-то приятный сюрприз и командование военно-строительной бригады, штаб которой квартировал в Верх-Алее. В общем, хлопот был полон рот, и оргкомитет торжеств, возглавляемый колхозным парторгом Алексеем Егоровичем Дудониным, заседал практически ежедневно. От средней школы в оргкомитет вошли комсорг Клавочка и физрук Доржиев.

– Спортивный праздник – это большое и многоплановое мероприятие, – важно докладывал на очередном заседании физрук Доржиев. – На школьном стадионе организуем сдачу норм ГТО всеми желающими сельчанами. Строго в соответствии с положением: по пяти ступеням и установленным возрастным группам. Я с досаафовцами договорился насчёт судейства и прочего… – Доржиев эффектно извлёк из синей сумки с белой надписью «Динамо» внушительную пачку бланков спортивных грамот и две коробки. Одна была заполнена «золотыми», «серебряными» и «бронзовыми» медалями на разноцветных лентах, другая – звёздочками значков ГТО всех ступеней и бланками удостоверений к ним, уже проштампованными фиолетовыми оттисками печати ДОСААФ.

– Добре, – столь же важно кивнул Дудонин. – И чтобы без сучка и задоринки. Ожидается приезд первых лиц области… Сами понимаете, чем это чревато…

Парторг многозначительно замолчал и обвёл членов оргкомитета пронзительным взглядом.

– Особенно хотел бы обратить на это ваше внимание, уважаемая Мария Поликарповна… – Дудонин наморщил лоб и сосредоточенно простучал костяшками пальцев по толстому стеклу, придавившему на его письменном столе к зелёному сукну бумажки с разными пометками и лист из альбома по рисованию – в разноцветных каляках-маляках, среди которых отчётливо выделялись лишь четыре лиловых кривобоких буквы: «Деда». – Только вино, Мария Поликарповна, только вино… Ну и там… Мандарины-апельсины, конфеты хорошие, колбаска… Но только вино!

– А водки и не предвидится! – громко ответствовала директор «сельпо», а потому бессменный член всех оргкомитетов, большинства всевозможных колхозных комиссий и советов. Она обвела тяжёлым взглядом мужскую составляющую оргкомитета и зловеще добавила: – Тридцатого августа водка закончилась…

Мужская составляющая непроизвольно потупилась. Да-а-а… Трудно было даже приблизительно спрогнозировать, когда на чмаровской земле перестанет действовать эмбарго на «белое вино». Видимо, когда в цветнике Марии Поликарповны будущим летом вновь заколосятся её роскошные георгины.

– И вас, Василий Николаевич, попрошу самым серьёзным образом…

– Даже не сумлевайтесь, Алексей Егорыч! – гаркнул, вскакивая, участковый инспектор капитан милиции Недорезов. – К нам ещё группа усиления из райотдела подъедет.

– Добре… – Дудонин отметил жирной карандашной галочкой очередной пункт в лежащем перед ним на столе разграфленном листе – развёрнутом, подробном плане торжеств.

Заседания оргкомитета уже традиционно завершались в полных сумерках. Измождённые въедливостью Дудонина, сгорбленные от груза общественной ответственности, члены высокого органа бесплотными тенями расползались по домам, утратив аппетит и приобретя стойкую бессонницу. Утром их ждала работа, которой тоже надо было отдаваться без остатка, а вечером снова ждал Дудонин.

Неимоверная нагрузка отчётливо прослеживалась на примере Клавочки. Она стала совершенно прозрачной, глаза ввалились, их окружали зловещие тёмные круги. Получше выглядел, видимо, в силу своей незаурядной физкультурно-спортивной закалки, только Доржиев.

Но сегодня и он появился после четвёртого урока в учительской с ошалелым выражением лица. Тяжело, прямо-таки в каком-то потрясении опустился на стул и трагическим взглядом упёрся в застывшую у форточки учительницу начальных классов, такую же древнюю, как Баррикадьевна-Политизьма. Правда, в отличие от завуча, Надежда Васильевна Казанцева статью была в директрису, а ещё нещадно смолила папиросы, прерываясь в этом занятии только на время уроков. Но на переменах оккупировала в учительской место у форточки. Никакие уговоры, увещевания, просьбы и даже директорские угрозы на бабу Надю не действовали. «Не лишайте меня единственного удовольствия, которое у меня осталось!» – громко заявляла она в ответ на мольбы и просьбы, становясь в такие минуты поразительно похожей тембром голоса и внешними повадками на знаменитую Фаину Раневскую.

– Сергей Балданович! Что случилось? На вас лица нет! – испуганно вскричала «географиня».

– Я эксперимент провёл… на табачный дым… Всего ожидал, но чтобы такое… Надежда Васильевна! Да выбросьте вы свою гадкую папиросу! Вас это в первую очередь касается. Народ! Слушайте все! Слушайте и смотрите сюда! – Доржиев вытащил из нагрудного кармана две индикаторные трубки от ВПХР. – Вот это, дорогие коллеги, индикаторы для обнаружения в окружающей среде отравляющих веществ. Вот эта определяет наличие в воздухе хлорциана, фосгена и прочих удушающих газов. А эта, с жёлтым ободком, определяет более жуткий иприт, отраву не только удушающего, но и кожно-нарывного действия. И пригласил я на урок в качестве ассистента нашего сторожа Прокопыча, который, как вы знаете, дымит столь же нещадно, как наша Надежда Васильевна. Только смолит не папиросы, а самосад. Впрочем, по ядрёности папиросы нашей коллеги от самосада Прокопыча недалеко ушли.

Доржиев перевёл дух и продолжил:

– Вначале я дал Прокопычу болгарскую сигарету «Стюардеса» и прокачал её дым. Через фильтр прокачал! Сработала трубка на фосген! А потом Прокопыч задымил своим самосадом… И представьте себе! Сработал индикатор на иприт! Свидетелей – целый класс! И сам Прокопыч, конечно… Вот, сами посмотрите! – Доржиев потряс индикаторными трубками. – Что вы такое курите, Надежда Васильевна? Какая тут капля никотина, убивающая лошадь! Ваши папиросы и самосад Прокопыча в былые времена всю бы конницу Чингисхана повалили!

– Сергей Балданович! Я принадлежу к тому поколению, которое и атомной бомбой не испугать, а вы с каким-то ипритом! – презрительно обронила Казанцева-Раневская.

– Да чёрт с вами и конницей Чингисхана! – рявкнула Элеонора Никифоровна. – Чего нас-то травить и подрастающие поколения?! Идите домой, заберитесь в подполье, вот там и травите мышей и крыс, а мы вам не они!

– И почему Колумб не проплыл мимо Америки? – проговорила в раздумье «географиня» Наталья Николаевна. – Мы бы не ведали про табак.

– Не Колумб бы так другой! – отрезала Элеонора Никифоровна. – Вон, первое сентября Поликарповна магазин закрыла на учёт. И что? Выпили наши мужички! И не винца! Откуда черпали? Аль у нас в каждой избе брага томится?.. Да и чего нам Колумб! Привыкли всё на Америку валить! А табачок в Россию кто припёр? И не из Америки – куда ближе! – из Голландии. Прорубил окно в Европу и – припёр!

Шишкин-младший подумал, что вроде бы сначала царь Пётр как раз с табачком подсуетился, а уж потом с окном. Хотя… В силу актуальности борьбы с курением нынче это значения не имело.

– Господи, да я и вовсе на пенсию уйду, чем жить в таком остракизме! – гордо вскинула голову Надежда Васильевна и, швырнув папиросу в форточку, покинула учительскую.

– Вот зря вы так, Сергей Балданович, на баушку Надю накинулись! – укоризненно промолвила Валентина Семёновна. – Она же не Прокопыч, а отличник просвещения, труженица военного тыла, мужа на фронте потеряла, двух детей в военное лихолетье подымала. Закуришь тут!.. Да и ваши бурятские баушки – те и вовсе поголовно курят!

– Да я… – Доржиев пристыженно сгрёб со стола индикаторные трубочки, засунул их обратно в карман.

– Что наших недорослей-курильщиков воспитываете со всей наглядностью – это хорошо, – продолжила школьная комиссарша, – но с бабушкой Надей – потерпим. А как и впрямь заявление накатает? И что мы будем делать с её вторым классом? Учебный год только начался. Где ей замену найдём, ежели она и впрямь возьмёт да и выкинет фортель с увольнением? Думать надо! – строго подытожила Валентина Семёновна!

Все, кто был в учительской, осуждающе посмотрели на физрука, но тут, на его счастье, заревела электропила звонка, призывая к пятому уроку, и Доржиев с видимым облегчением шмыгнул за пределы учительской. Шишкин-младший тоже поспешил убраться в класс, испытывая чувство вины за то, что предложил коллеге чёртов эксперимент с ВПХР.

Но даже с учетом этого инцидента в учительской события последних дней позволяют зафиксировать некоторое снижение негативизма в чмаровской жизни, особенно вокруг потенциальных невест из школьного интерната, а также пользительность конкретного воплощения в сельскую явь мудрого всесоюзного лозунга про единство армии и народа.

И во всём этом прослеживается определённая заслуга… Нет, скажем со всей прямотой и откровенностью: налицо очередной, уже шестой подвиг нашего главного героя Шишкина Александра.

 

Подвиг седьмой

Избавление от амазонок, или «Мы к вам заехали на час!..»

1

Праздник удался. Колхозная юбилейная дата как нельзя лучше вписалась в календарь. Она выпала на воскресенье, поэтому сам бог велел прихватить и субботу. В субботу и развернулось главное торжество.

К пятнадцати часам площадь перед Домом культуры была плотно заставлена легковым автотранспортом всех отечественных марок и моделей – от сверкающих антрацитом «Волг» двадцать четвёртой модели до видавших виды «запорожцев». На «Волгах» номенклатурного цвета на торжества прибыли высокие гости из областного центра. Районное начальство и дюжина наиболее выпендрёжных руководителей колхозно-совхозного звена прикатили на «двадцатьчетвёрках» иных тонов. Разноцветные «жигули», «москвичи» и «запорожцы» привезли к Дому культуры авангардный контингент колхоза-юбиляра: ветеранов, передовых механизаторов и животноводов, представителей сельской интеллигенции из Кашулана, Шмаровки, Верх-Алея и Алея.

У входа в Дом культуры таращили фары два серых «уазика» с синей полосой – то самое милицейское усиление, о котором докладывал на оргкомитете торжеств участковый Недорезов. Усиление маячило в Чмарово с утра, как и оседлавшая отворот в село с шоссе «канарейка» – жёлтая «Волга» ГАИ, периодически испускающая синие сполохи проблескового маячка с одновременным приветствием через громкоговоритель сворачивающих в село гостей.

Председатель колхоза Потап Потапыч Непомнящих встречал их на широком каменном крыльце Дома культуры и передавал в руки парторгу Дудонину. Сам же оставался у гранита домкультуровских колонн, зорко поглядывая влево. Туда же то и дело бросал озабоченный взгляд, вытягивая тонкую шею, председатель сельсовета Фёдор Никифорович Антонов, застывший по левую руку от Потапыча-первого. По правую его руку прибывающих гостей весело оглядывал широкоплечий высокий и упитанный полковник в парадной шинели и роскошной каракулевой папахе – командир военно-строительной бригады. Ожидался приезд Самого – первого секретаря обкома партии.

По этой важной причине всех куряк отогнали в правую часть скверика, окружающего храм культуры, где они и дымили, тоже изнывая в томительной ожидании начала торжества. Ожидание затягивалось.

Наконец, в половине четвёртого, из одного из милицейских «уазиков» выскочил майор и, подбежав к председателю колхоза, взял под козырёк. Потап Потапыч встрепенулся и что-то коротко бросил Антонову. Тот взмахнул рукою. Из громкоговорителя над входом в Дом культуры грянуло:

Через пару минут к крыльцу неспешно подкатила чёрная «чайка», раскрылась задняя пассажирская дверца, и из машины так же неспешно на чмаровскую землю ступил Сам. Потап Потапыч, Антонов и полковник-комбриг поспешили навстречу. Сам неторопливо пожал им руки:

– Пройдёмте, товарищи, люди ждут…

Но дорогу преградили пять разнаряженных в нечто народное пышных местных дам: одна вытянула вперёд руки с подносом, на котором красовался аппетитный каравай, увенчанный внушительной солонкой, остальные тянули руки с расшитыми узорами полотенцами-рушниками. Важный гость привычно ломанул на каравае сбоку узорный гребешок, макнул его в солонку, сунул в рот и продолжил движение.

Следом за ним и троицей его ожидавшей в вестибюль Дома культуры ринулись из скверика и курильщики.

Песня оборвалась. Действо перекочевало в заполненный до отказа зал Дома культуры.

Вскоре из-за кулис за стол президиума прошествовали расставшиеся с верхней одеждой Сам, встреченный залом стоя и бурными аплодисментами, следом Потап Потапыч, Антонов, полковник и ещё с десяток самых важных гостей. Наиболее импозантно выглядел глава колхоза. На добротном двубортном чёрном пиджаке мерцали орден Трудового Красного Знамени, полдюжины золотистых медалей и столько же знаков лауреата сельскохозяйственных выставок на ВДНХ.

Сам выглядел скромно – с лацкана тёмно-синего пиджака одиноко, но внушительно поблёскивал рубиновой эмалью флажок депутата Верховного Совета СССР.

Сесть никому не дали.

– Торжественное собрание, посвященное пятидесятилетию колхоза «Заря Двадцать второго партсъезда», объявляется открытым! – срывающимся от волнения голосом выкрикнул в зал предсельсовета Антонов.

Тут же по бокам сцены гукнули чёрные колонки динамиков, наполняя зал величественной мелодией союзного гимна.

Отзвучала мелодия, и только после этого Сам негромко разрешил:

– Присаживайтесь, товарищи. – И кивнул Потапу Потапычу.

– Слово для доклада… – Антонов снова сообщил залу, по какому поводу все собрались, перечислил изрядное количество регалий Потапыча-первого и его полные ФИО. Тем временем обладатель всего этого уже занял массивную трибуну, достал из внутреннего кармана пачку листов бумаги, шуршаще разгладил её перед включенным микрофоном и нацепил на кончик носа очки в золотистой оправе.

– Глубокоуважаемый товарищ первый секретарь областного комитета партии, дорогие гости… уважаемые наши ветераны… товарищи колхозники… – Минуты две докладчик перечислял все категории усевшихся в президиуме и в зале. Потом повернулся к Самому и принялся подробно излагать достижения колхоза за минувший год в сравнении с аналогичным периодом предыдущего, делая порой отступления в героическую трудовую историю родного колхоза.

Шишкин-младший ёрзал в неудобном жёстком кресле с громко скрипящим при каждом движении откидным деревянным сиденьем. Но смирно сидеть не получалось. Расстояние между рядами не позволяло длинным ногам более-менее умоститься. Загодя придя в зал, Александр конечно же уселся в общую педагогическую стайку, облюбовавшую пятый ряд. Уселся с краю, где копыта можно было вытянуть в проход, так нет – деликатно, по мере появления очередной коллеги, пересаживался и пересаживался в глубину ряда, пока не оказался чуть ли ни в центре. Благо ещё, что драматизм нарастающего дискомфорта несколько скрадывали то и дело раздающиеся из разных уголков зала покашливания и аналогичный скрип. Шишкин-младший окончательно сосредоточился на этих звуках, стараясь успеть, при очередном нарушении тишины, переменить позу. Это удавалось, но сидевшие справа («физичка» Доржиева) и слева («химичка» Оксана Григорьевна Эпова) косились на него уже с явным желанием придушить или хотя бы оглушить на время.

А докладчик сыпал и сыпал цифрами, успешно преодолев получасовой рубеж. Первое лицо области сосредоточенно писало. Видимо, конспектируя успехи колхоза или корректируя тезисы собственного выступления, в обязательности и важности которого конечно же ни у кого из присутствующих не было и тени сомнения.

Потап Потапыч иссяк на пятьдесят второй минуте. Зал обрадованно захлопал. А Фёдор Никифорович Антонов, относя от глаз на всю длину руки список, принялся вызывать на трибуну очередных выступающих – из колхозного авангарда. От школы на трибуне оказалась Баррикадьевна, которая сообщила собравшимся, что полувековой юбилей колхоза не случайно совпал с шестидесятилетием Великого Октября, а демонстрирует правильность и незыблемость великого учения «марксизьма-ленинизьма».

После выступления Вилены Аркадьевны Антонов предложил подвести черту. Зал зааплодировал ещё радостнее, и аплодисменты тут же перешли в овацию, потому как на трибуну поднялся Сам.

Весомо, зримо, с расстановкой и раздумчивыми паузами, областной партийный руководитель принялся пересказывать, обширно цитируя, недавний доклад генсека по случаю вышеобозначенного юбилея Октября. И хотя текстом этого доклада были набиты все центральные и местные газеты, а фрагменты выступления первого лица государства не звучали разве что из утюгов и электрочайников, зал внимал выступающему с полной отдачей: понимающе кивая, не жалея ладоней в акцентируемых местах и оптимистично переглядываясь в счастливых улыбках.

Завершилось выступление Самого и вообще «бурными продолжительными» со всеобщим вставанием.

Дальше действо пошло в более познавательном для Шишкина-младшего ключе: на сцену вызывались награждённые в связи с юбилеем. Понятно, что первым делом, некий ответственный обкомовский работник чеканным голосом принялся оглашать Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении особо отличившихся высокими государственными наградами.

Первый секретарь обкома сосредоточенно прицеплял на лацканы пиджаков и жакетов героев труда медали, жал оробевшим сельчанам руки и величаво передавал им бархатные коробочки вишнёвого цвета. Что и говорить, подсуетились в Москве-столице областные власти: ордена «Знак Почёта» получили пилорамщик Семён Макарович Куйдин и сосед Шишкина Николай Петрович Остапчук, повелитель могучего «Кировца». И ещё человек восемь – трудовые медали. Процедуру награждения первое лицо области завершило доверительным сообщением, что на самого Потапа Потапыча в Москву ушли документы на Героя Соцтруда. Зал вежливо, но как-то вяло похлопал, чему Александр так удивился, что это заметила Доржиева и, не удержавшись, тут же сообщила ему на ухо, что это уже второй «заход», а первый обвалился по банальной причине: ещё в студенчестве председательский сынок Егор, подпив, набил морду великовозрастному дитяте какого большого областного чинуши. Ну, дети-то вроде за отцов не отвечают, а вот отцы… Короче, отозвали из Москвы ходатайство на Потапыча-первого.

Узрел в процессе награждения Александр, наконец, и Елизавету Ивановну Емельянову, которую партия и правительство удостоили медали «За трудовое отличие», несмотря на Елизаветину юность. Дочь бабы Жени оказалась невысокой, плотно сбитой и крайне серьёзной на вид девицей с гладко собранными в пучок на затылке рыжеватыми волосами. И даже незнакомый с нею человек ни секунды бы не смог сомневаться, что Лизавета не только способна выдавать рекордные удои, но и легко коня на скаку остановит и шагнёт в горящую избу. Соответственно, отдай её замуж – деток нарожает здоровых, крепких и трудолюбивых. «Однако, – отметил про себя Шишкин-младший, – бабы-Дусина Леночка-Алёнка попригожестей будет».

Волнительно ёкнуло сердце Александра при виде другой особы противоположного пола. Почётную грамоту обкома на сцене вручили кашуланской доярке-ударнице Татьяне Евстафьевне Михайловой. Шишкин-младший даже непроизвольно облизал губы, вспомнив её обволакивающий молочный поцелуй.

Почётные грамоты, нагрудные знаки «Ударнику пятилетки», «Победитель соцсоревнования», ценные подарки в виде транзисторных радиоприёмников, хрустальных ваз, электробритв и фотоаппаратов, благодарственные письма и прочие всесоюзные, областные и районные регалии заслуженным дождём обрушились на колхозный авангард.

Но это было не всё. Именитые гости вручали колхозу-юбиляру оригиналы и репродукции живописных полотен, увесистые кубки, настольные письменные приборы и настенные часы, треугольники и пятиугольники алых, богато обшитых золотой бахромой, вымпелов. Однако два подарка заставили зал восторженно взреветь.

– А мы, товарищи, передаем кормовому цеху колхоза авээм! – оглушительно выкрикнул со сцены представитель областной «Сельхозтехники». Тут первым ударил в ладони Потап Потапыч. У него даже глаза слезой заблестели, как показалось Александру. «Японский городовой! – с недоумением воспринял он такую реакцию председателя и буйный восторг сельчан. – Да на хрена рогато-копытному войску электронно-вычислительная машина? Вот уж точно поп с гармонью и коза с баяном!» Повернулся к неистово аплодирующей «химичке», по совместительству супруге как раз начальника кормового цеха.

– Оксана Григорьевна, может, я чего не понимаю… А для чего бурёнкам эвээм?

– Не эвээм, а авээм, горожанин вы наш! – насмешливо покачала головой та. – Диктую по буквам: а-вэ-эм. Агрегат витаминной муки! Сушилка-дробилка-гранулятор. Мини-завод для приготовления травяной муки. Получаются такие ма-аленькие зелёненькие цилиндрики твёрдой биомассы – гранулы, корм в которых лучше сохраняет питательные вещества и, конечно, более удобен, в силу своей сыпучести, для раздачи животным. Питателен, компактен, в отличие от силоса и, тем более, сена!

Уела! Шишкин-младший пристыженно подобрал нижнюю челюсть.

Вторым сокровищем одарили военные. Экскаватором-«петушком». Правда, забегая вперёд, заметим: этот подарок потом не раз создаст большую головную боль колхозу. История умалчивает, как военным строителям удалось отдать трактор. Скорее всего, попросту списали. Трактор-экскаватор и в самом деле был не с заводского конвейера, но абсолютно исправен и даже свежевыкрашен желтой и алой автоэмалью. Понятно, что и поставлен в колхозе на баланс, но постоянно вызывал вопросы у очередных ревизоров из районного фино.

Военный гость и ещё один сюрприз приготовил. Когда наконец-то закончилась почти трёхчасовая торжественная часть и Антонов объявил перерыв-перекур перед большим праздничным концертом, полковник прогремел в микрофон:

– Дорогие сельчане! Приглашаю вас всех на праздничный фейерверк!

Народ высыпал на улицу перед клубом. И тут с двух сторон в небо взлетели разноцветные сигнальные и осветительные ракеты. Правда, среди них оказались и СХТ – сигналы химической тревоги – пятизвёздные ракеты красного огня, издающие при этом пронзительный заунывный звук. Но, как говорится, подарочному коню…

Полуторачасовой концерт Шишкина-младшего не воодушевил. Он совершенно равнодушно относился к частушечной россыпи, хороводам в стиле ансамбля «Берёзка», молодцеватым казачьим песням-танцам с посвистами и топотом-дроботом, ко всем этим напевам про рябину кудрявую и выяснению громкоголосыми сельчанками, виновата ли певунья в том, что кого-то любит.

А вот объявление под занавес заинтересовало. Молодёжь пригласили в вестибюль на дискотеку под «живую» музыку. Оказывается, из областного центра подъехал вокально-инструментальный ансамбль «Плацебо», который поиграет на танцах, а завтра ещё и осчастливит сельчан концертом в ДК.

Шишкин-младший шапочно был знаком с этим музыкальным студенческим коллективом, «приписанным» к мединституту. Ну есть да и есть, лабают потихоньку. В «педе» своих талантов хватало – ВИА гремели гитарами и буцали в барабаны практически на каждом факультете.

Александр вышел в вестибюль. Народ не расходился. В импровизированный буфет, где сновала в накрахмаленном переднике и таком же белоснежном мини-кокошнике Наденька из колхозной столовой, выстроилась внушительная очередь. Звенела стеклотара: мужики степенно загружались портвейнами-вермутами, мамаши заталкивали в авоськи лимонадные бутылки и кульки с конфетами-печеньем.

Молодёжь толпилась вдоль стен, разглядывая пятёрку парней, настраивающих в углу гору аппаратуры. «Плацебщики!» – опознал музыкантов Александр. Около повизгивающей-похрюкивающей в процессе настройки электронной пианинки «Ionika» – это Максим, на басе – Артур, ритм-гитара – Игорь, а соло-гитара и ударные… м-м-м… вроде, Виктор и Женька… Матерь божья! Стоявшая спиной у нагромождённых друг на друга акустических колонок девушка, в блестящем золотистом мини-платьице, с водопадом, чуть ли не до талии, чёрных волос, тоже переливающихся блёстками, повернулась, нетерпеливо перекидывая из руки в руку блестящий микрофон на длинном чёрном шнуре… Машенька Колпакиди!!!

У Шишкина-младшего подкосились ноги. Это, конечно, фигура речи, но лучше бы они и впрямь подкосились. Тогда бы он по-пластунски, бойцом под огнём противника, ящерицей-быстроножкой выскользнул бы из вестибюля и – аллюр три креста!

Но Машенька мгновенно, несмотря на внушительную толпу ожидающих танцев-шманцев, засекла знакомую долговязую фигуру и, ослепительно улыбнувшись, демонстративно жеманно послала Шишкину воздушный поцелуй. Что тут же вогнало Александра в эпицентр повышенного внимания, где он чуть не захлебнулся от «девятого вала» буквально материально осязаемой ревности, накатившегося на него со стороны старшеклассниц.

Ощущая себя голым, Шишкин разве что не выскочил из Дома культуры пробкой – постарался выйти степенно, как и подобает учителю, хотя внутренний голос вопил: «Беги, кролик, беги!..»

Ноги сами несли домой. Нет, прятаться от Машеньки Шишкин-младший не собирался. И ни в коем разе не передумал завтра побывать на концерте «Плацебо». Но сегодня ему была необходима пауза – хладнокровно продумать тактику поведения. Машенька – это серьёзно. Машенька – это чревато. Машенька – это…

– Сергеич! – от ярко освещённого ДК к нему спешил Ашурков. – Подожди!

– Ха, а ты чего один? Как это ты без Клавочки? – ядовито поинтересовался Александр, испытывая прямо-таки садистское желание испортить кому-нибудь настроение.

Ашурков обречённо махнул рукой.

– Никак, милые бранятся? – не унимался Александр.

– Хорош тебе! Ну что ты за человек! – в сердцах воскликнул «трудовик». – И так на душе кошки скребут, так ещё и ты!..

– А чего кошки-то одолели? Валерьянку потребляете, господин хороший?

– Да я бы сейчас хоть бы валерьянки… – горько вздохнул, почти простонал Ашурков.

– Знаешь что, дядя… – чуть помедлив, проговорил Александр. – А пошли-ка ко мне. «Букета Абхазии» или разрекламированных тобою в своё время «Чёрных глаз» («Тьфу ты!» – внутренне вздрогнул Шишкин-младший, только что зревший черноокую красавицу) у меня нет, но бутылка «Белого аиста» имеется. Посидим в тиши. У меня от сегодняшней говорильни голова квадратная…

– Пошли, – покорно согласился грустный Ашурков.

– …Вот так, в общем… – завершил изливать душу Ашурков, обретя облик стопроцентного Пьеро, только без смирительного балахона последнего.

Что ж, ситуация была малоприятная, но не смертельная. После концерта в ДК гости дорогие отправились на банкет, устроенный в правлении колхоза. Молодцеватый хлыщ из райкома комсомола, который, со слов Ашуркова, прилип к Клавочке буквально по приезде, поволок её к застолью, а она особо и не сопротивлялась.

– Ну вот чего она в нём нашла? Чего?.. – вновь и вновь повторял несчастный влюблённый, отпивая из чашки молдавский коньяк и заедая его маринованными огурчиками из братской Венгрии.

– Не бери в голову! – утешал коллегу Шишкин-младший. – Ну не ссориться же колхозному комсоргу со своим районным начальством. Погудит он ей в уши и уедет. Брось рвать душу! Это же специально, чтоб жизнь мёдом не казалась, Бог придумал косточки в арбузе, червячков в малине, тополиный пух, демократию и… женщину.

Но Ашурков сел на тему почище Отелло. Так бывает: говоришь с человеком, а у него взгляд – свет горит, а дома никого нет.

Чтобы сбить хлопца с душещипательной волны, Шишкин подлил в чашки коньячку, чокнулся с новым Пьеро, а когда тот захрустел очередным огуречиком, задушевно спросил:

– Серёга, вот никак не уразумею, как же тебя к нам-то забросило?

Быстро захмелевший Ашурков махнул рукой:

– Вот ты мне, Саня, скажи… Ты чего сюда приехал? Тебя насильно распределили?

– Да нет, я сам. Сбежал от городских проблем… на время.

– Вот и я сбежал на время. Только бежать пришлось подальше… Понимаешь… наш курс распределили, как везде: у кого был «свободный» диплом, те соответственно устроились. У кого «мохнатая лапа» имеется, тоже. А мне и ещё троим предложили «добровольно-принудительно» отправиться в Афганистан…

– Ух ты!

– Да не «ух ты», а полная тоска! Наши какое-то там соглашение с Афганистаном подписали. О взаимном сотрудничестве во всяких областях, в том числе и по привитию ихним кочевникам навыков земледелия… Вот нам, стало быть, предстояло из бедуинов механизаторов изготовить… В гробу я это видал! Они там с винчестерами по горам скачут и их это вполне устраивает. На хрена я полезу под их винчестеры?

Ашурков хлебнул из чашки и хрустнул огуречиком.

– Я, понятное дело, в отказ. Ну и сослали… В распоряжение вашего облоно. Уж не знаю, откуда ноги растут, но так прикидываю, что по принципу: куда Макар телят не гонял…

– Не… – засмеялся Александр. – Это у вас там кто-то декабристов вспомнил и сильно голову не забивал. Тех самодержец подальше наладил, вот и тебя по аналогии. У нас же в столицах, да вообще с той стороны Урала, до сих пор убеждены, что Сибирь-матушка – та ещё тмутаракань. Я вот тебе такой случай приведу. Забрёл как-то в нашем областном центре на окраину медведь-шатун. Ну, видимо, на зиму не отъелся, вот и потянуло мишку-шатуна к людям, подкормиться. Пошарился в мусорных баках да и подался обратно в лес. Зато ажиотажа нагнал с три короба! В газетках об этом прописали, по телевизору протрубили. И вот спрашивает меня спустя месяц примерно один вполне интеллигентный и образованный мужичок-приезжий: а скажи-ка, паренёк, у вас что, взаправду по улицам медведи шастают? Вот хоть стой, хоть падай! Взаправду, отвечаю. А дело было, как я уже сказал, зимой. Снегу даже что-то навалило до необычности – у нас же зимы малоснежные. И вешаю я лапшу на уши этому образованному дальше, мол, так активно мишки у нас шастают, что мы даже на оленях по городу попустились ездить – шарахаются, взбрыкивают бедные. Раз! – и вывалят ненароком из саней косолапому в лапы. Только в троллейбусах и спасаемся… Откровенно ржу, а дяденька верит! Сочувственно головой качает и озирается. Ну вот что тут делать: смеяться или плакать?

– Вообще-то, так и есть, – кивнул Ашурков. – Край ваш исключительно каторжанским считается.

– Ну вот видишь! На каторге ты, мил-человек! На каторге! Коньячку подлить?

– Да что-то я… Голова – калясом… – «Колесо» прозвучало так, что не только выявило белорусские корни Ашуркова, но и обозначило степень опьянения.

По крыльцу и веранде протопали быстрые каблучки. В дверь постучали.

– Я так и подумала, Серёженька, что ты здесь.

– А я что говорил! – воскликнул Александр. – Проходите, дорогая Клавочка Петровна! Очень рады!

– Чего это вы тут? – осуждающе промолвила Клавочка.

– Так праздник же! И второй повод имеется.

– Интересно… Хотя вы, мужики, и без повода… Серёж, но ты-то вроде к непьющим себя относишь?

– А он таков и есть, – поднялся Александр и галантно помог Клавочке освободиться от пальто. – Но как мы можем обойти как юбилей колхоза, так и ваше, Клавочка Петровна, награждение Почётной грамотой обкома комсомола! Поздравляю, кстати, самым искренним образом! Присаживайтесь, угощайтесь, чем бог послал, в смысле, холодильник обрадовал. Вы не будете возражать против глоточка коньяку? У нас тут с другими напитками напряжёнка…

– Клавочка… – поднял отяжелевшую голову Ашурков. – Клавочка…

– Что ты с ним сделал? – взглянула на Шишкина-младшего Сумкина.

– Я?! – изумился Шишкин. Приподнял бутылку. – Даже трети не осилили. Сидим-разговариваем… Да и закуски, сама видишь, море.

– Да уж, не бедствуешь, – язвительно проговорила Клавочка, обозревая стол. – Колбаска копчёная, ветчинка, сырок далеко не плавленый…

– Родители навезли, – смутился Александр. – Сам-то я как раз лучше бы плавленый, особенно «Дружбу» люблю…

– Ага, – кивнула Клавочка и потеребила за рукав Ашуркова. – Серёженька, пора домой! Саш, мы пойдём. Прогуляемся по свежему воздуху, потом я его до бабы Моти доведу, пусть отоспится.

Шишкин пожал плечами и вскоре остался в одиночестве.

Но ненадолго.

С улицы раздался весёлый гомон, быстро переместившийся к Шишкину во двор, на крыльцо, на веранду.

– Хозяин ещё не спит? – распахнулась дверь. Первой на кухню вошла, вертя головой, Машенька Колпакиди, следом – остальные «плацебщики». Замыкала компанию Татьяна Непомнящих.

– Как мы вовремя! – воскликнула Машенька, оглядывая неубранный стол. – Колбаска, ветчина, огуречики-помидорчики…

– Сырок! Далеко не плавленый! – в тон воскликнул Шишкин-младший. – Прошу к столу, гости дорогие!

Он поднялся с табуретки, прошёл в «большую залу», взялся перекладывать с письменного стола на подоконник тетради и книги.

– Ребята, лучше здесь устроимся, чтобы попросторнее за столом было. Разоблачайтесь и волоките закуску сюда.

Нажал клавишу магнитофона.

как по заказу, радостно завопил «Романтик», вызвав общий смех.

Две табуретки, три стула, кресло, которое за счёт подлокотников стало трёхместным – разместились все.

Улетел «Белый аист» плюс ещё четыре бутылки болгарского вина, которые притащили с собой «плацебщики», заметно поубавилось «население» «Саратова». Из динамиков японского кассетника «Sharp», который тоже был прихвачен ребятами, лились новинки – второй диск «Boney M». Заодно Шишкин-младший по-настоящему перезнакомился с составом «Плацебо». К его удивлению оказалось, что в городе он и клавишник Максим, или Макс, как все его звали, – из одного двора!

– Надо же! А ни разу не пересеклись!

– Не теми тропками ты, милый мой, ходил! – насмешливо пропела Машенька Колпакиди. Шишкин намёк понял. Тут же ему поскучнело. Видимо, это отразилось на его лице.

– Братцы! Девочки и мальчики! – громко объявила Машенька. – А не пора ли нам пора? Завтра концертом собрались публику потрясти. Надо выспаться.

– А чё мы? – поднял лохматые брови ритм-гитарист Игорь. – Концерт? Да хоть сейчас! Наоборот, как раз винцом разогрелись…

– Маша говорит дело, – возразила Татьяна, прильнувшая к плечу Витьки Лямина, соло-гитариста. Поволока в её очах не оставляла никаких сомнений в обуревавших её чувствах и желании свалить с Витькой из компании. Но она скорбно посмотрела на Машеньку.

– Согласен, нам, жаворонкам, уже давно пора головёнку приклонить, – кивнул Женька Чащин, ударник «Плацебо».

Он слез с подлокотника кресла и направился к вешалке, следом освободил второй подлокотник и брутальный, как и положено бас-гитаристам, Артурчик Либерман.

– Мужики, мы где ночуем? На втором этаже? – спросил толпившихся у вешалки Макс.

– Да, где-то там нас определили. А ты что, с нами не отбываешь?

– Это я его притормозил, – сказал Шишкин-младший. – С полчаса осталось. «Хвост» допишем, и я Макса в лучшем виде доставлю, по нашей сельской темени блуждать не будет.

– А Машулю, как и обещала, я к себе на постой забираю, – сказала Татьяна. – Нечего даме на раскладушке с вами, мужиками, в домкультуровском неудобстве ютиться.

– Вот это по-нашему, по-чмаровски! – не удержался Шишкин-младший. – Ну что ж, до завтра. Спокойной всем ночи. Славно, братцы, посидели, спасибо.

Колпакиди-младшая глянула на него с усмешкой.

Неизвестно, как снаружи, но внутри Шишкин-младший покраснел – вспомнил, как сидел в осаде в собственной ванной. Он и Макса-то в ходе застолья попросил перегнать ему на бобину «Романтика» два имевшихся у ребят «бониэмовских» концерта, больше потому, чтобы затянуть время, чем «спрофилактировать» непредсказуемую Машеньку: а как бы ни осталась «по-соседски поболтать» – тет-а-тет. Выпроводи её потом!

Но пока ситуация по-прежнему выглядела непредсказуемой. Председательский терем через забор, так сказать, до тебя дошагать мне легко, лишь каких-то четыре шага. Выждет по-кошачьи да и нагрянет… Только и надежда вся на то, что Машка не осмелится будоражить приютившее её семейство среди ночи. Опять же, там волкодав во дворе.

Александр заварил чайку и вернулся в «залу». Продолжил с Максом неспешный разговор о новостях в рок-музыкальном мире, в городской студенческой тусовке. Поинтересовался в числе прочего, ставит ли что-то новенькое мединститутовский студенческий театр. Довелось как-то Александру посмотреть один спектакль – балаганчик-скоморошину – понравилось. Оригинально, с незатёртым юмором.

2

– Ты знаешь, – сказал Макс. – Летом я в Питере недельку побывал. Там сейчас все носятся с идеей создания рок-клуба. Ну, как на Западе практикуется. Те же «Beatles» так в Ливерпуле начинали, потом в Мюнхене прогремели. Питерская братва пока такие рок-н-рольные посиделки устраивают на квартирах или в подвальчике каком. И вот услышал я там одну забавную группу. «Звездочёты» называется. Лабают ребята средне, по инструменталу – ничего особенного, разве что помимо гитар и органа где-то трубу или тромбон с саксофоном подтягивают, но тоже – не ахти. Вокал, конечно, тоже никакой, мимо нот. Но вот песенки у них забавные.

Макс подтянул к себе объёмистую сумку, в которой к Шишкину «приехали» болгарская «Тамянка» и японский магнитофон, пошарил в боковом кармашке и выудил кассету. Как раз благополучно завершилась перезапись «бониэмовцев», и Макс, вставив кассету в «японца», зашуршал перемоткой.

– Я вот тебе сначала одну их вещицу проиграю. Когда её услышал, то как раз про наш институтский театрик и вспомнил. Мы же им на спектаклях иногда подыгрываем…

Нужное место было найдено, и из динамиков заскрипело вступление – некое такое тягучее «кантри», на фоне которого вскоре послышался мальчишеский голос:

Ритм ускорялся, солист с монотонного речитатива переходил на крик:

Солист уже не просто кричал, а истошно орал под гитарные «запилы»:

Солист перешёл на нервную скороговорку, шумно заглатывая воздух:

– Сашок! – перекрикивая взвизги проигрыша, потыкал в динамик Макс. – Ты чувствуешь? Готовый спектакль! Кстати, эта вещица так и называется – «Вестерн «Красная Шапочка»!

– Толька сама Красная Шапочка этого уже не знает, получив утюгом по черепушке! – прокричал в ответ Шишкин-младший.

После второго проигрыша, в котором невнятно поучаствовал тромбон, композиция закончилась.

– Ну как? – спросил Макс.

– Рациональное зерно имеется, – кивнул Шишкин-младший. – Ты, Макс, прав. Интересный зачин, на финише неотвратимость возмездия. Насилия, кровищи и убийств, конечно, многовато, а вот если подсыпать юморка – тот ещё балаганчик а ля вестерн может получиться! Чистое «Золото Маккенны»! А кто автор?

– Я так понял, руководитель этих самых «Звездочётов», некий семнадцатилетний пацанчик Славик Задерий. Так он и поёт эту балладочку.

– Есть, конечно, даже в этом небольшом тексте косяки. Вот, к примеру, в конце: «Зво́нит Том по телефону…» Звони́ть! Ну не зво́нить же! Но это – технический пустяк! В строчке два слова переставить: «Том звони́т…»

– А как же «трезво́нить»? – ехидно осведомился Макс.

– А для юродивых и верующих есть стишок:

Трезвонить – это на колокольню. В православии – как в других христианских ответвлениях, я интересовался, – различаются три вида колокольных звонов: благовест – это звон в один колокол, несущий благостную, радостную весть, созывающий христиан на молитву; трезвон – это звон во все колокола как выражение радости по поводу торжественного события или праздника; и перезвон – редкие удары большого колокола, как весть о печальном событии. Так что, трезвонь, Макс, трезвонь! Ты перегони-ка мне эту штучку… Есть одна мысля – завтра обскажу, надо ещё чуть подумать…

– Завтра уже вовсю катит! – засмеялся, глянув на часы, Максим. – Скоро утро нежным цветом стены древнего Кремля…

– Ну, тогда вздремнём? Кровать у меня полутораспальная – поместимся! Ты по комплекции от меня недалеко ушёл. Смотри, конечно, могу и до Дома культуры проводить. Нам, совам, ночью летать – само то. Но – лень! – сказал Александр.

– Мне тоже лень. Анекдот, кстати, про сову. Паренёк в кабачке девушку склеил. То да сё… Заманил домой «на чашечку кофе». А девушка и кофе выпила, и из холодильника всё с завидным аппетитом подчистила, а в постельку не торопится. «Я вот жаворонок, – говорит ей, потеряв терпение паренёк, – рано ложусь…» – «А я сова», – та отвечает и продолжает жрать. Ну, кавалеру что остаётся – поддерживает тему, вопросик участливо задаёт: «Поздно ложишься и рано встаёшь?» – «Нет, блин, летаю бесшумно и мышей трескаю!»

– Макс, – просмеявшись, спросил Шишкин-младший. – А ты не знаешь весь полностью анекдот про конкурс песни в медицинском институте? У меня где-то даже фрагмент записан, но слышал я как-то и подлиньше. Ну, там: «С песней «Что ж ты, милая, смотришь искоса» выступает коллектив кафедры офтальмологии!» – «Кафедра акушерства и гинекологии представляет песню «Сладку ягоду рвали вместе, горьку ягоду – я одна…»

– Да их, вариантов, бродит туча! «Косил Ясь…» – с задором поют наши окулисты!» «Привыкли руки к топорам!» – бодро исполняет хор славных хирургов». «Травы, травы, травы не успели…» – скорбно поёт кафедра фитотерапии, но их успокаивают коллеги-патологоанатомы: «Лучше нету того свету…» – «Тихо сам с собою я веду беседу…» – проникновенно исполняет трио психиатров, а им, с радостным настроем на работу, квартет травматологов и ортопедов вторит: «Вон кто-то с горочки спустился…» – Макс не просто вспоминал образец профессионального юмора – пел строчки приятным тенорком: «Давай закурим, товарищ, по одной…» – призвала вокальная группа наркологов». «Мне бы только забежать за поворот!» – запели урологи, потом их сменили анестезиологи: «Спи, моя радость, усни…» Сашок, а давай-ка и вправду вздремнём, день-то предстоит колготной.

– Желание гостя – закон.

Они вполне комфортно устроились на шишкинской кровати.

– Кафедра кожных и венерических заболеваний поёт: «Я тобой переболею, ненаглядный мой…» – протенорил напоследок Макс.

Мгновение помолчал и деликатно спросил:

– А у вас с Машей?..

– А у нас с ней – ничего, – зевая, ответил Шишкин-младший. – Не знаю, чего она себе напридумывала… Спи, давай.

– Ясненько, – весело отозвался Макс. – Приятных снов.

В сон Шишкин провалился как в яму. Снились гангстеры, сыщики, раскуроченные сейфы и голодные пираньи в реке Амазонке, со злостью грызущие утлый чёлн убогого чухонца Шишкина-младшего. По берегу, в гуще лиан мелькала, с копьём в руке и в леопардовой шкуре на одно плечо, Марья Колпакиди – то ли богиня охоты Диана, то ли кровожадная атаманша амазонок. Шишкин молил Бога, чтоб тот дал силы увернуться, если Машка метнёт в него своё смертельное оружие.

С этим еле продрал глаза, не услышав, а почувствовав беспокойство будильника. Десять o' clock! Матка Боска Ченстоховска!

– Макс, подъём! Ахтунг! – Шишкин соскочил с кровати. – У нас на всё про всё – ничего! В одиннадцать – мотогонки!

– Сашо-ок… – промычал Максим. – Я верю, что ты самый гостеприимный хозяин в этом населённом пункте… Брось меня или лучше добей… На пару часиков… Я и мотогонки – сейчас это несовместимо… и противопоказано моему тонкому музыкальному организму. Гуманизм – лучшее качество человека… Ты же должен быть в курсе: идеальное утро – это когда проснулся, улыбнулся, растянулся, перевернулся и – снова уснул…

– Ладно, дрыхни!

Вечерне-полуночное застолье напрочь отбило утренний аппетит. Александра хватило лишь на кружку кофе «без ничего». Бритьё и многократное омовение физиономии холодной водою несколько привели в чувство – в состояние средней паршивости. С ним Шишкин-младший и поплёлся через два десятка минут в сторону карьера, расстояние до которого виделось ему тождественным пути «из варяг в греки».

Забивать гвоздь юбилейной праздничной программы – карьерные мотогонки, планировалось с одиннадцати часов утра, но уже сейчас со стороны карьера в Чмарово доносился мотоциклетный рёв.

Дойдя до Дома культуры, Шишкин-младший вынужден был взбодриться и преодолеть несколько десятков метров рысцой: в колхозный грязно-оранжевый «пазик» грузилось «Плацебо», правда, без груды своей аппаратуры.

Зато в соответствии с решительными указующими жестами Марии свет Поликарповны Лапердиной в автобус мужики затаскивали столы, коробки и ящики. Рядом стояла хмурая сельповская продавщица Любка Самылина и кряжила в бумажке товар, то и дело отогревая дыханием застывающую шариковую ручку.

– Может, чего помочь, Мария Поликарповна? – вежливо осведомился Александр.

– Спасибо, – коротко бросила директорша «сельпо». – Вон у меня сколь рабсилы. Залазьте в автобус, Александр… Сергеич, щас поедем.

– Ну как ночевалось? – поинтересовался Шишкин после обмена рукопожатиями с мужской частью «плацебщиков».

– Прекрасно! Но недолго. Я бы ещё минуточек шестьсот на каждый глаз надавил, – сказал «басист» Артурчик и блаженно прикрыл глаза.

– А где потерялся Макс-Максимильян? – завертел головой Игорёк.

– А вот он как раз сейчас на глаз и давит! В моей кроватке! – улыбнулся Александр и скосил глаза на Колпакиди-младшую. Машенька молча куталась в моднячую дублёнку и смотрела в автобусное окошко.

«Видимо, не выспалась», – успокоил себя Шишкин-младший. «Свинья ты, вообще-то, – сказал ему внутренний голос. – Девушка, собственно, к тебе ехала, мог бы и поприветливее быть, не облез бы…»

Мурлыкающая с Витюлей Татьяна поглядела на Шишкина как-то странно, загадочно, что ли. «Да уж… Посудачили небось Танечка и Манечка…» – констатировал внутренний голос.

Задний люк с грохотом захлопнули. В автобус залезли шумно дышащие перегаром мужики, бухнулась на переднее сиденье продавщица Любка, величаво поднялась в салон директриса «сельпо».

– Трогай! – начальственно бросила она водителю, и автобус, дребезжа своими железками и содержимым коробок и ящиков, покатил в сторону карьера.

Карьер преобразился. Слева из него наверх змеилась ограждённая колышками с красными тряпочками-флажками трасса, огибающая его поверху, потом ныряющая за сопку и появляющаяся на дне карьера уже справа. В точке старта, под соответствующим транспарантом, важно стоял Сергей Доржиев в неизменной шапочке с помпончиком и тёплой кожаной коричневой куртке на меху. Рядом постукивала сапожками, перекладывая из руки в руку свою сумку, тоже тепло одетая Анжелика-фельдшерица.

Ребятня и куча мужского народу постарше буквально облепили трассу мотогонок с обеих сторон, разве что на верхотуре карьера не висели. У старта уже газовали, окутываясь сизым дымом невиданные на селе прежде мотозвери. С почти вертикально задранными обрубками глушителей, из-за чего мотоциклы ревели оглушительно и душераздирающе. Никаких крыльев над колесами, зато каждая машина украшена по бокам жестяными кругами – красное кольцо с жёлтым полем, на котором чёрная цифра – номер участника. Хозяева железных коней деловито поправляли разноцветные каски, среди которых эффектно выделялся почти что фирменный мотошлем Серёги Богодухова, затянутого и в фирменную спортивную куртку – яркую, украшенную разными эмблемами и надписями на английском языке. Надписи, как удалось разглядеть Александру, спортивному духу явно не соответствовали: «Marlboro-Camel-Winston-Lucky Strike-Chesterfield».

На площадке у старта чего-то дудел духовой оркестр под руководством толстого усатого прапорщика, туго затянутого в перепоясанную портупеей шинель.

Вылезшие из автобуса «плацебщики» тут же направились к духовикам и уставились на играющую музкоманду. Машенька отделилась и одиноко побрела к стоявшим поближе к старту сельчанам, толпа которых прибывала и прибывала – на машинах, мотоциклах и пешедралом.

Поликарповна с Любкой проконтролировали выгрузку из «пазика» своего скарба, подровняли собственноручно столы, установив их поближе к зрителям. И вскоре к импровизированному магазинчику-буфетику уже потянулись покупатели – за винцом-портвейцом, шоколадками-конфетками, пряниками-вафлями.

Ровно в одиннадцать к старту подкатил председательский «уазик», из него выбралась троица Непомнящих: сам председатель, директриса и Егор-глыба. Валентина Ивановна тут же выцепила взглядом дочурку и принялась тяжёлым взглядом утюжить то ли будущее светило медицины, то ли когда-нибудь взойдущую рок-звезду, к которому нагло и бесстыдно, понимаете ли, прилипла родная дочь.

Дабы не попасть Валентине Ивановне на глаза для сравнительного анализа, Шишкин-младший нырнул в толпу. Вспомнил, как Татьяна у него про Макса спрашивала. Хитрая девушка! Видимо, хотела ненавязчиво перейти в расспросиках о «Плацебо» с Макса на Витюлю, обзавестись, так сказать, дополнительной «информацией к размышлению». Ну да это их дела… Ему же уже хорошо, что директриса дочуру при кавалере узрела, хоть с этой стороны матримониальный наезд исключается.

«Надежды маленький оркестрик» военных строителей оборвал музон, что-то прокричал Доржиев. Ага, увидел Александр: как и положено, предоставил слово для открытия соревнований Потапычу-первому. Тот был краток. Но сказанное им заставило близстоящих зрителей взреветь почище мотоциклов и разразиться овацией. «Никак Потапыч о призах объявил. Интересно…» – подумал Шишкин-младший и протиснулся вперёд, разузнать.

Но тут как раз из села подкатил «ГАЗ-66», в кузове которого гордо возвышался школьный завхоз Терентьич. Мужики шустро откинули задний борт, и взорам восторженной публики предстал сверкающий новизной серо-голубой «Иж-Юпитер» с коляской. Терентьич рядом с ним был настолько важен, что создавалось впечатление – это он, а не председатель колхоза, выставил главный приз. «Ну, это понятно, – разъяснил Александру его внутренний голос. – Кому же могли доверить сохранность и доставку такого сокровища, как не супругу директора «сельпо».

Со стороны старта, поверх мотоциклетного рёва, грянул протяжный свисток «Внимание!». Народ моментально обратил лица от главного приза на первую шестёрку гонщиков. Каменно уставившийся в циферблат секундомера Доржиев медленно поднял флажок – даже правильнее сказать, целый флаг в фиолетово-белую клетку – и резко опустил его, одновременно отрывисто дунув в свисток – «Марш!».

И оказалось, что доселе ревевшие мотоциклы попросту шептали – теперь они взревели так, что кое-кто из зрительниц аж присел.

А гонщики, взметая тучи песка и швыряясь мелкими камешками, уже карабкались на своих взвывающих «конях» по обозначенной трассе на верх сопочки.

Испытывая какую-то необъяснимую жалость к Машеньке, Шишкин-младший потихоньку, как бы выбирая получше место для лицезрения мотогонок, оказался у неё за спиной.

– Машуль, а чего такая грустная? Не выспалась? – наклонился к маленькому ушку Александр.

– Выспалась! Даже чересчур! – отрезала Колпакиди-младшая таким тоном, что Шишкин-младший приготовился услышать продолжение. Типа, на кого я потратила свои лучшие годы!

– Ма-аш, хоть бы новости городские рассказала… Как там мои-то поживают? Так сказать, взгляд со стороны. По телефону у них на все расспросы ответ один: «У нас всё нормально», зато меня начинают допрашивать почище инквизиции.

– Со стороны всё нормально. А тебя не допрашивать надо, а давным-давно сжечь на многолюдной площади, как еретика и подлого беглеца…

– Ладно, ладно, так и быть, подарю тебе спички. Ну а твои как? Тетя Эля, Оля-Коля, Георгий Аполлонович?

– Тоже всё нормально.

– А как поживает Александр Македонский со своим семейством в оазисном Симферополе?

Вопросы-то пустяшные, банально-обыденные, но они заставили Машеньку удивлённо оборотиться к Шишкину-младшему. Он ей сроду и таких не задавал.

– Шишкин, я тебя не узнаю!

– Да ладно, – максимально тепло постарался улыбнуться Александр, что Машеньку окончательно подкупило. Она вздохнула:

– Твой тёзка маму чуть ли не до инфаркта довёл, да мы все в шоке…

– Что случилось?!

– Развёлся! И сбежал из оазиса Симферополя под родительскую крышу!

– О как!.. И что же теперь?

– А что же теперь… Папенька его к себе трудоустроил… Алименты платит Македонский! Он-то ладно, а вот по внучке бабушка Эля уже исплакалась…

– Ну, всякое в жизни бывает… – изрёк Шишкин-младший тоном умудрённого огромным жизненным опытом философа.

Хвост сентенции потонул в мотоциклетном рёве. Справа из-за сопки вылетела кавалькада гонщиков и устремилась на второй круг. Шли пока кучно.

– Маш, а как вы-то, – Шишкин кивнул в сторону «плацебщиков», – здесь оказались?

– Так это проще пареной репы, – усмехнулась Машенька. – Татьяна уж с полгода романчик крутит с Викто́ром, вот и сагитировала. Ейный папашка даже чего-то проплатить пообещался за наше выступление.

«Хм, полгода… Судя по пристальному «антиресу» директрисы, дочуркин избранник для неё – фигура неизвестная…» – подумал Александр, поглядев на Валентину Ивановну, зорко наблюдающую за воркующими Витенькой и Танечкой. Те же, без стеснения притиснувшись друг к дружке, производили впечатление чуть ли не семейной пары.

Чмаровские бабы тоже внимательно разглядывали воркующих голубков, одновременно пытаясь что-нибудь прочитать на лице директрисы, но лик сфинкса эмоций не выражал.

– Ну а ваша светлость как тут поживает? Шершеляфамишь потихоньку? – с сарказмом осведомилась Машуля.

– Не до грибов, Петька…

– Да-да-да… Сказки матушки Гусыни… Это ж ты только от меня, как чёрт от ладана… – Прекрасные очи Машеньки, как показалось Шишкину-младшему, блеснули слезой. – И здесь, говорят, тебя уже успешно лечит местная фельдшерица…

«Напела Танечка!» – исчезли последние сомнения у Шишкина.

– У тебя, Марь Георгиевна, только одно на уме! Да тут хлопот полный рот! По шесть уроков ежедневно, на каждый школьное начальство план-конспекты требует, плюс обязали показательный урок для всего района готовить, в интернате минимум два ночных дежурства в неделю… Я ж вам вчера рассказывал о своем житие-бытие. Жильё моё сама вчера видела – печка, дрова, вода во фляге да Мойдодыре…

– А тебя кто сюда гнал? – ядовито осведомилась Колпакиди-младшая. – Думаешь, я не поняла, что ты из-за меня и всех своих шалав сбежал?

– Ой, какие мы грозные! Но, допустим, так и есть. Объясни тогда: на хрена я тебе такой влюбчивый-переменчивый сдался?.. «Ты помнишь, изменшык коварный…» – дурашливо прогнусявил Шишкин.

Машенька ничего не ответила, отвернулась и сунула носик в воротник дублёнки.

Мотогонщики тем временем шли уже на третий, заключительный круг.

Но их было пятеро! Народ заволновался.

– Любой мотоцикл прослужит вам до конца жизни, если ездить на нём достаточно быстро… – вырвалось у Александра.

– Ты точно дурак, Шишкин! Дурак и циник, – бросила Маша, тоже с беспокойством завертев головой. – Там, может, человек покалечился…

– Да я же о мотоцикле…

– Ты себя-то слышишь? Или лишь бы ляпнуть?

– Право на глупость – одна из гарантий свободного развития личности! Заметь, не я придумал, Марка Твена цитирую, – сумничал Шишкин, хотя уже и сам сообразил, что смысл фразы совершенно противоположный, речь в ней не о сроке службы мототрещотки.

– Балабол ты, Шишкин, только и всего! – огласила приговор Маша.

А у старта уже в председательский «уазик» спешно загрузились фельдшерица Анжелика, Егор-глыба и предсельсовета Антонов. «Уазик» сорвался с места и скрылся за сопкой.

Почти одновременно, завершая последний круг, справа выскочила ревущая мотоциклетная пятёрка и подлетела к старту-финишу. Судья Доржиев взмахнул своим бело-фиолетовым полотнищем. Грохот двигателей смолк.

– Товарищи! Ничего страшного! – прокричал Доржиев. – Вот свидетели! – Он указал на финишировавших. – Шестой участник первого заезда сошёл с трассы по причине незначительной неисправности мотоцикла.

Официальная казённость фразы, а ещё больше возвращение «уазика», из которого недовольно вылез весь экипаж импровизированной «скорой помощи», ажиотаж в зрительской массе пригасили.

– Жив-здоров! Катит там своё железное чудо! – прогудел Егор-глыба, сделав жест рукой за спину. – Скорее всего, жиклёр в карбюраторе забило…

– Участники второго заезда! На старт! – прокричал Доржиев, свистя в свисток. Очередная шестёрка, пока все колхозные, выстроилась в ряд. Взревели двигатели.

– Внимание!.. Марш! – И в зрителей снова полетела песчано-гравийная смесь – главное богатство бывшего карьера и готового оврага.

– Машуль, а, Машуль, – примирительно сказал Шишкин, увидев, как к столам импровизированного магазина-буфета подкатил апельсиновый «шиньон». Из него вытащили несколько армейских двенадцатилитровых термосов, над которыми нависла с половником Наденька Богодухова. – Пойдём горячего чаю выпьем, а то ты, смотрю, совсем озябла.

Машенька недоверчиво посмотрела на Александра. «Какой заботливый! – тут же среагировал внутренний голос. – Ох же и гад ты, Шишкин! Ну чего ты над девушкой изгаляешься?»

Александр взял Машеньку под руку и направился к столу, где по одноразовым картонным стаканчикам Наденька уже что-то дымящееся разливала дюжине страждущих.

«Что-то», так и есть, оказалось чаем. На любителя. Предпочитающие с молоком могли забелить густо заваренный напиток из объемистого дюралевого чайника, любители сладкого – подсыпать сахарного песку из тут же стоящей кастрюли. Для гурманов Наденька выставила миску с нарезанным кружками лимоном. Машенька предпочла гурманский вариант, а Шишкин «гуранский» – с молоком без сахара.

Пока согревались чаем, финишировала без потерь вторая шестёрка, прикатил своего железного коня незадачливый участник первого заезда.

На старте рокотали мотоциклы третьей шестёрки. Приближалась кульминация: возглавлял заезд Сергей Богодухов, а пятёрку остальных представляли, судя по армейским песочного цвета ватникам, военные строители. «Судья супермеждународной категории» выглядел донельзя серьёзно и сосредоточенно. И не он один. Даже к чайному столу очередь рассосалась.

«Марш!» – взлетело над головами шахматное полотнище. И в уши вновь ударил яростный рёв форсированных моторов.

– Пойдём поближе, – предложил Александр, увидев, как Машенька, скомкав стаканчик, бросила его в картонную коробку у стола.

– Ну, пойдём. – Теперь она взяла Александра под руку.

Они двинулись к транспаранту «Старт», сопровождаемые многочисленными взглядами чмаровских кумушек, школьных великовозрастных девиц и подхихикивающей детворы. «Вот пищи для разговоров подкинул!» – подумал Шишкин-младший, то ли со злорадством, то ли с неким сожалением – сам не понимал.

– Знакомься, Маша. – Он подвёл девушку к Доржиеву и Анжелике. Оба глянули на Колпакиди-младшую с интересом. – Это Анжелика Фёдоровна, наш фельдшер…

– Можно просто Анжелика, – протянула та руку, улыбаясь столь обворожительно, что Шишкин-младший мгновенно ощутил на коже ладоней, казалось, уже совершенно забытое сентябрьское ощущение восхитительного бедра. – Саша рассказывал про вас…

И Анжелика так многозначительно опустила удлинённые с помощью умело наложенной чёрной туши ресницы, и без того пушистые и длинные, что как хочешь, так и понимай. А чтобы такой дилеммы перед Машенькой не стояло, посмотрела на Шишкина-младшего ласковой властительницей, мол, пофлиртуй, милый, я чуть-чуть отпущу поводок. Куда ты, бобик, с подводной лодки… «Сама ты… с-собака на сене!» – ответно подумал Шишкин-младший. Колпакиди-младшая приветливо улыбнулась Анжелике и тут же бросила Александру презрительный взгляд.

Доржиев представился лаконично:

– Сергей, учитель физкультуры.

И снова вперил озабоченный взор в бегущую стрелку секундомера.

Из-за сопки вылетел с невиданной доселе зрителями скоростью гонщик в солдатском ватнике, за ним вплотную летел разноцветный Богодухов, чуть приотстав – остальная чётверка участников третьего заезда. Они пошли на второй круг, а зрительский люд заметно заволновался. Стремительность участников третьего заезда не предвещала ничего хорошего. Вся надежда была на Серёгу Богодухова. Над главным призом гонок нависла реальная угроза – уплыть в военно-строительные лапы.

– Сергей, как хронометраж? – не удержался Шишкин. Доржиев с досадой дернул рукой с шашечным полотнищем. Только тут Александр разглядел, что на сигнальный шедевр ушли минимум наволочка и полфлакона фиолетовых чернил.

С шоссе свернул и подкатил «уазик», из-за руля которого вылез Виталий Манько и помог выйти из машины супруге. Следом выбралась настороженная Аннушка в ярко-красном простёганном комбинезоне, но увидев Шишкина-младшего, разулыбалась и подбежала к нему:

– Привет, Александр! Давно не заходишь! – Она жеманно протянула ручку. Шишкин-младший опустился на одно колено и чмокнул тыльную сторону маленькой ладошки. Аннушка, не скрывая торжества, снисходительно поглядела на Анжелику и Машу.

– Здравствуйте вам! – шутливо кивнула всем Людмила.

– Всем здравия желаю! – козырнул Виталий и повернулся к Доржиеву. – Ну, как наши?

– Стараются… – обречённо произнёс физрук-судья. – Да, вон, смотри.

Шестёрка гонщиков в прежнем порядке выскочила из-за сопки и ринулась на последний круг.

– Ну это и понятно, – с улыбкой до ушей подбоченился Манько. – Говорил же – кандидат в мастера.

И проговорил он это буквально в тишине.

Шишкин-младший поразился. Ни одного бодрого крика типа «Поднажми, Серёга! Да-а-вай, Бо-го-дух!». Народ безмолвствовал, наполняясь трагизмом почище своих предков в последней сцене «Бориса Годунова». Не по себе стало и Александру. А уж с каким лицом приближался к старту-финишу Потап Потапович-первый… Даже Манько предусмотрительно избавился от привычной улыбки. Колхозный люд и вовсе сопровождал председателя столь скорбными взглядами, словно он нёс урну с прахом всеми горячо любимого и уважаемого государственного деятеля, из тех, что всегда уходят из жизни безвременно.

Подтянулась к старту-финишу и компания участников первых двух заездов, среди которых Шишкин с удовлетворением узрел несколько «железных лыцарей». Их лица и вовсе были сумрачны, а взоры, казалось, готовы были испепелить капитана Манько. «Не за себя, за честь колхоза переживают!» – неожиданно радостно подумал Шишкин.

Особенно понуро выглядел один из парней. Заметно было, что среди колхозной команды мотогонщиков он выглядит прямо-таки изгоем. И это был вовсе не тот незадачливый участник, что в первом заезде сошёл с круга.

«Ну, конечно, – догадался Шишкин-младший, – солдатик, лидирующий в третьем заезде, «даёт прикурить» на его мотоцикле!..»

– А-а-а!!! Да-а-а-а-вай, Серый! Жми! Жми!! Жми, Серь-га!!! – неистово заорали-завопили вокруг. – Да-а-а-вай!!! Да-вай! Да-вай!

Шестёрка третьего заезда в клубах песка и гравия летела к финишу. Впереди мчался, распластавшись на бензобаке мотоцикла, Сергей Богодухов, всего на колесо от него отставал гонщик в солдатском ватнике.

«А это не тот! Не этот два круга лидировал! – с удивлением отметил Шишкин. – Ты посмотри, какая тёмная лошадка у военных оказалась!..»

Когда до финиша оставались считанные метры, прилипший к Богодухову гонщик вдруг вздыбил мотоцикл на заднее колесо, тот резво дернулся вперёд…

И под общий «О-ох!!!» ополоумевшего народа «тёмная лошадка» первой ворвалась на финишную черту. Следом влетел Богодухов и остальная четвёрка.

Двигатели заткнулись. Тягостная тишина повисла над карьером.

Потап Потапыч-первый вздохнул и посмотрел на Доржиева. Тот виновато развёл руками и даже протянул председателю секундомер. Председатель с досадой отмахнулся.

Доржиев тоже тяжело вздохнул и взялся переносить время участников третьего заезда в ведомость. Но, видимо, так расстроился, что вновь и вновь тупо скользил ручкой по разграфленному листу, вновь и вновь бросал взгляды на застывшую на финише последнюю шестёрку. Потом встрепенулся и резко шагнул к победившему в третьем заезде гонщику в солдатском ватнике:

– Шлем и очки сними!

Тот потянул с головы шлем и очки.

– О-о-ах!!! – только это и выдала вмиг охреневшая толпа.

Перед всеми предстала физиономия Михаила Кутяева – дважды второгодника Мишки Кутяева, а ныне десятиклассника-выпускника, по которому уже полгода рыдал военкомат.

Вот это немая сцена так немая сцена! Бессмертный «Ревизор» меркнет! Меркнет уже потому, что участников чмаровского столбняка в карьере оказалось раз в сто больше, чем у Гоголя!

Шишкин-младший, офонаревший, как и все, только через несколько минут припомнил, что Кутяев ведь в школу как раз в солдатском ватнике и ходит.

– Виталя, – почему-то шепотом спросил он у тоже застывшего соляным столбом Манько, – а ваших-то сколько в гонках участвовало?

– Четверо, – грустно отозвался Манько и хлопнул себя по лбу. – А мне и в голову не пришло, что один лишний! Ватник, сапоги… Морду лица в шлеме и под очками не видно… – Виталий хмыкнул, возвращаясь в привычное расположение духа. – Но всё равно, мы себя показали! Но я-то… Совсем с арифметикой плохо…

– Ну это у вас, у армейских, запросто, – не удержался, чтобы не поддеть Манько, довольный Шишкин. – Вот как-то раз отправили на работы за территорию части четырёх солдат и прапорщика. После окончания работ прапор построил бойцов, считает: «Раз, два, три, четыре… где пятый? Нас пятерых отправили!» Пересчитал еще раз. Опять четыре. Подаёт команду: «Разойдись! Искать пятого». Через полчаса новое построение и новый пересчёт. Результат тот же. Снова объявляется поиск. Новое построение через полчаса. Результат тот же. Один из солдат не выдержал: «Товарищ прапорщик! Давайте я пересчитаю!» – «Ну, считай, умник!» Солдат считает товарищей: «Раз, два, три», потом прапора: «Четыре», потом показывает на себя: «Пять!». Прапор отвешивает ему подзатыльник: «Так это мы тебя, урод, битый час искали?!»

– И ты, Брут! – театрально вздохнул Виталий.

– И я. – Александр и сам удивился, что так обрадовался победе Кутяева. Даже не Кутяева – бери больше. За колхозных гордость пробила! «Э-э, да ты, парень, скоро совсем ассимилируешься! – констатировал внутренний голос. – За три месяца такой прогресс! Засасывают, буколики…»

А Мишке-победителю уже с восторгом тряс руку Доржиев. Подошёл и, натянуто улыбаясь, протянул пятерню Богодухов. Набежала с радостным ором пацанская орда. Шишкин-младший раздвинул галдящих и тоже сжал Мишке руку:

– Очень рад за тебя, Михаил!..

Мишка стоял растерянный и счастливый.

3

– Молодец! Мужик! – шагнул к победителю, тоже наконец отмерев, председатель колхоза Потап Потапыч. – Вот это по-нашенски!

И тут же повернулся к Доржиеву:

– Кто тренировал?

– А кто у нас чемпион? Богодухов!

– Ну, молодец, Сергей! – крепко пожал Богодухову руку и даже слегка приобнял. – Дважды молодец! И сам выступил молодцом, и такого орла подготовил! Спасибо!

Кислый секунду назад Богодухов тут же расцвёл широкой улыбкой, обнаружив полный рот крепких белых зубов. А Шишкин краем глаза увидел, как принялась промокать глаза и сморкаться в передник старшая сестра Серёги – буфетчица Наденька.

– Доржиев! Объявляй официально результаты соревнований, – нетерпеливо скомандовал председатель.

Физрук-судья забрался в кузов «ГАЗ-66». Картинно замер на мгновение и прокричал:

– Оглашаю протокол соревнований по мотогонкам на пересечённой местности. Лучшее время показал Михаил Кутяев, учащийся десятого класса Чмаровской средней школы из села Кашулан…

Оглушительные аплодисменты прервали на несколько минут Доржиева, который жестами заставил подняться в кузов победителя.

– На втором месте – Сергей Богодухов, водитель транспортного цеха нашего колхоза, руководитель спортивной мотосекции колхоза и тренер…

И снова оглушительные и продолжительные аплодисменты прервали оратора, а тем временем на импровизированной сцене появился Богодухов.

– Лучший третий результат показал старший сержант Павел Фёдоров, военнослужащий войсковой части…

Собрал свою долю аплодисментов и третий финалист гонок.

В кузов взобрался Потапыч-главный.

– Дорогие товарищи! Разрешите от вашего имени поздравить всех участников наших соревнований. Начало положено! Надеюсь, что такие соревнования станут доброй спортивной традицией на чмаровской земле…

Снова раздались, как говорится, «бурные и продолжительные», которые председатель остановил взмахом руки.

– А теперь самое приятное. Иван Терентьевич, – обратился он к вытянувшему в струнку завхозу Лапердину, – давай-ка сюда документы на мотоцикл и ключи. Ну, Михаил, держи, владей! – под новую порцию аплодисментов он вручил их Мишке. – За второе и третье места были назначены денежные премии… – Председатель выдержал паузу и расплылся в улыбке, той самой, которую боялись чмаровские собаки. – Премии сейчас вручать не буду. Завтра. Завтра попрошу вас, Сергей и… э… Павел, прибыть в бухгалтерию колхоза. – Председатель снова выдержал паузу. – Дело, товарищи, в том, что премии начислены неправильно…

Он снова выдержал паузу. Но уже с таким видом, словно обещанные премии украли или присвоили. Потом вновь улыбнулся, довольный произведённым эффектом, и продолжил:

– Товарищу Богодухову полагается объявленная премия за занятое второе место… Но и ещё одна вторая полагается – за большую общественную и тренерскую работу!

– Ура-а! – грянула толпа.

– И товарищ… – председатель глянул в протокол, – Фёдоров, полагаю, заслуживает не только премии за третье место, но и прибавки – за активное участие в военно-шефской работе!

– Ура-а! – колхозный люд не жалел ни глоток ни ладоней.

– И наконец, последнее. – Председатель оглядел остальную группу участников мотогонок. – За проявленную волю к победе, за активное участие в подготовке и проведении соревнований правление колхоза награждает денежными премиями всех, кто отличился в этом деле.

Величавым жестом Потап Потапович подозвал парторга Дудонина, спрыгнул из кузова «газона», заговорил уже деловым тоном:

– Алексей Егорович, ты там проследи, чтоб никого не обидели и не забыли. Начиная с товарища Доржиева. Понятно, и всех участников мотогонок, вплоть до сошедшего с дистанции – старался парень, а что техника подвела, так на то она и техника. Ну, в общем, чего мне тебя учить. Завтра заседание правления с утра, вот и проведём это решение как положено. А пока ты там исправления внеси – в план мероприятий по подготовке юбилея колхоза, в положение об условиях соревнований по мотоспорту…

Из карьера чмаровский люд возвращался чуть ли не праздничной колонной, как с демонстрации, разве что задорные песни и призывы не звучали над головами, да не колыхались плакаты, транспаранты и портреты членов и кандидатов в члены Политбюро ЦК КПСС.

– Я бы сейчас быка сожрал! – сказал Игорь, ритм-гитара «Плацебо».

– А знаете, что… – остановился на секунду Шишкин-младший. – Пойдёмте в нашу колхозную столовую. Там неплохо готовят. Я угощаю!

– О, у нас завелась дочка Рокфеллера! – засмеялся Макс.

– Я не дочка Рокфеллера, но жалованье школьного учителя, работающего на полную ставку, несколько превышает даже повышенные студенческие стипендии всех здесь, вместе взятых.

– Благородство переполнило молодого графа и медленно растеклось по полу! – съехидничала Колпакиди-младшая.

– А далеко идти? – оглядел панораму села Игорёк.

– Куда вы собрались? – неторопливо бредущую компанию догнала неразлучная парочка Ашурков – Сумкина.

– Тётенька, очень кушать хотца!

– Никуда идти не надо. Обед вас ждёт в Доме культуры. Вам же, как я понимаю, ещё порепетировать необходимо? Концерт в три часа, так что осталось не так уж много времени. Пойдёмте поедим. Все вместе, – добавила Клавочка, посмотрев на Александра и Машеньку с сочувственным пониманием: ну как разлучить хоть на миг трепетные сердца!.. Шишкин-младший ещё раз поразился женской солидарности и устыдил себя, что совершенно не разбирается в людях. Дюймовочка, неврастеничка… Не-ет! Не зря её комсоргом всего колхоза выбрали! Дай пальчик – отхватит ручонку с ключицей!..

У Дома культуры Шишкин на секунду остановился:

– Братцы, вы приступайте к трапезе, а я за Максом схожу.

Но заспавшегося гостя дома не оказалось. Шишкинские апартаменты были заперты на оба замка, это он узрел через окно веранды. Ключи, понятно, у Макса. И Александр побрёл обратно.

На половине дороги увидел спешащую Машеньку.

– Шишкин, а я за тобой. Максим в клубе и даже уже пообедал.

– А тебе чего не естся? Мог бы и Макс за мной…

– Поговорить с тобой хотела.

– Машуль, не начинай, а…

– Шишкин, остановись и выслушай меня! – решительно проговорила Маша. – Мы, может, видимся с тобой в последний раз…

– Машуль, сельская улица совершенно не похожа на театральные подмостки. Сцена последняя: «Графиня изменившимся лицом бежит к пруду», – продекламировал он телеграмму Остапа Бендера из «Золотого телёнка».

Маша пристально оглядела Александра с головы до ног и вздохнула.

– Ты знаешь… Я ехала сюда…

– «Душа была полна…» – пропел Шишкин.

– Да заткнись ты! – уже зло выпалила Маша. – Я ехала сюда, чтобы для себя определиться, как мне поступить.

– Ну и как, определилась?

– Да! – Это было сказано даже с каким-то отчаянным облегчением.

– Интересно… – Язвительность Шишкина не покидала.

– Шишкин, можно ли назвать человека дураком, если он в анкете в графе «Не заполнять» пишет: «Хорошо!»?

– Про дурака слыхал уже неоднократно.

– А дуракам и приходится по нескольку раз повторять…

– Ты что-то там про последний раз заявила, про то, как определилась…

– Шишкин! Максим, с которым вы вчера так мило чирикали, сделал мне предложение…

– Давно?

– Не вчера.

– И что же ты? – как-то нехорошо шевельнулось у Шишкина на душе.

– А я думаю.

– Ага, стало быть, ты приехала сравнить и выбрать лучший вариант. Ну для этого ехать не стоило! – через силу улыбнулся Александр. – Что девушки ценят в избраннике? Физическую привлекательность. Нагло посчитаю, что в этом у нас с Максом паритет. Наличие юмора – тоже ничья, надеюсь. Творческие способности – в этом мне минус… На гитаре побренчать могу, но высоты фортепиано, как и нотная грамота, мне оказались не по зубам… Так сказать, музыкальных школ и консерваториев не кончали…

– Перестань паясничать!

– Да нет уж, позвольте закончить, потому как мы не коснулись основного критерия! А скажите, Мария Григорьевна, как у моего соперника с происхождением, в смысле – каково социальное положение? Надеюсь, он из достойной семьи?

– Более чем! – Машка бешено засверкала очами. – Да если ты хочешь знать, отец Макса – начальник медицинского управления военного округа, генерал! И его переводят в Ленинград. И Максу, практически, уже перевод сделали – в Военно-медицинскую академию имени Кирова… Новый учебный год уже встретит слушателем ВМА…

– Это серьёзно, – покачал головой Шишкин. – Это уже целая династия военных медиков образуется! Я так понимаю, что и ваша светлость при этом без перевода в питерский вуз не останется? Мария! Я поднимаю руки! Со счётом два – ноль побеждает Макс… Как его? Ах да! Максим Ткачёв!

Александр сдёрнул с головы шапку и выставил лоб.

– Мария! Облобызайте в чело!

Колпакиди-младшая с недоумением уставилась на Александра. Он деловито пояснил:

– Пациент почувствовал что-то неладное, когда врач при обходе поцеловал его в лоб.

– Эй, народ! Вы чего там примёрзли? – от ДК шёл Макс. Легок на помине!

– Вот видишь, волнуется человек! – продолжая сохранять на лице улыбку, проговорил Александр. – Совет вам да любовь!

Он обошёл застывшую Машеньку, шагнул навстречу Максиму и протянул руку:

– Ключи от моего дворца у тебя?

– Да. Вот.

– Ага. Забирай красну девицу, веди кормить. А у меня ещё дельце одно. На концерте увидимся. – Александр быстро зашагал в обратную сторону.

Придя домой, бухнулся в кресло в совершеннейшей прострации. Да уж… Ай да Мария Георгиевна! И как стремительно! Всего три месяца – и такие перемены… Но чего он сейчас задёргался? Не сам ли определил милую соседочку-конфеточку как одну из причин бегства из города. «Тётя Эля, тётя Эля без пяти минут!»… И уж прямо-таки так не лежит его душа к брюнеткам! Да это вообще дурь какая-то! Как будто не было у него подруг тёмной масти! И чего зациклился на студенистой безразмерности тёти Эли, почему Машка обязательно должна стать её копией? Наследственность, конечно, играет определённую роль, и немаленькую. Но у любого пирожка куда важней начинка… Конечно, заиметь таких тёщеньку, а особенно тестя, как родители Машки – это полный крандец, будь Машка хоть стопроцентной блондинкой!

Александр внезапно поймал себя на мысли, что он совершенно ничего не знает про Машку. Чем она вообще дышит? Ну вот он… Сбежал от родительской опеки, а всё равно нет-нет да и размышляет над родительскими постулатами, а где-то и следует им. И никуда из него не испарится шишкинский семейный дух. Учится он его фильтровать, агнцев от козлищ отделять. Но козлищ – двойных стандартов – не так уж и много в шишкинском доме. А у Машки? О-о-о… Там один Георгий Аполлонович чего стоит! И если для Машки он образец – туши свет! Но откуда он знает, кто для Машки образец? Они же никогда не разговаривали по душам. И не он, она попыталась начать такой разговор. А он… В ванной отсиживался, как в бомбоубежище! Да ещё хотел из девушки посмешище сделать…

Под эти размышления Шишкин-младший стрюмкал пару наскоро изготовленных бутербродов, запил всё это разведённым в кружке кипятком какао и отправился в ДК на концерт.

…Грузить читателя отчётом о концерте вокально-инструментального ансамбля «Плацебо» на сцене колхозного Дома культуры смысла нет. Всё прошло тип-топ. Александр ревниво отметил, что «Плацебо» куда более сильный и сыгранный коллектив, чем любой на выбор из родной альма-матер. Удивила и Машенька в роли солистки. Вот уж никогда бы не подумал, что у соседки по городской квартире такие вокальные способности. Ну знал, что любит на пианинке побренчать… А тут… София Ротару!

Это не Шишкин-младший так оценил. Это он слышал со всех сторон в зрительном зале. Понятно, не музыковеды оценивали, но по тембру голоса, по другим вокальным штучкам-дрючкам что-то эдакое прослеживалось. Вокальный диапазон, конечно, поскромнее, но Софьины шлягеры, что у всех на слуху, сносно выдаёт, а народу сие – бальзам в уши и глаза! В городе бы рьяные фанаты носы сморщили, а здесь… Плюс внешнее сходство Марьи с лауреатшей IX Всемирного фестиваля молодёжи и студентов 1971 года, солисткой стремительно набравшей популярность на всесоюзных просторах «Червоной руты» – тут и к маме не ходи! Машуля, как подозревал Шишкин-младший, это давно в себе разглядела и беззастенчиво этим пользовалась. А вот он, слепой крот, только сейчас узрел. И опять царапнуло какое-то запоздалое сожаление. Правда, быстро улетучилось. И даже смешно было наблюдать, как после концерта чмаровская публика смотрела на него, Шишкина, с некоей завистью, видя его «тесное знакомство» с солисткой «Плацебо». Ну не будешь же на каждом углу и в каждые уши кричать, что ему как раз от этой «Софочки», в числе прочих городских наяд, пришлось бежать «быстрее зайца от орла»!

…Музыканты спешно грузились в колхозный автобус под сумрачными взорами Потапыча-второго – Егора Писаренко, с которым Александр в конце августа мотался в областной центр за лингафонным кабинетом. Если бы не папироска в углу рта, Писаренко сейчас – вылитый Тарас Бульба, собравшийся пристрелить сына-предателя.

– Егор Потапович, – подошёл к нему посочувствовать Шишкин-младший, – я смотрю, вы на «пазике» уже второй день баранку крутите, а как ваша «ласточка» поживает? – Наслушался прошлый раз Александр самых лестных слов старого шофёра о технических характеристиках «сто тридцатого» ЗиЛа.

– Как у Христа за пазухой! – кивнул удовлетворённо Писаренко, но угрюмости это у него не убавило. – Не то, что эта колымага.

– Так, а чего вас-то на неё затолкали?

– А больше, Сергеич, некого. У меня ж у одного права с категорией на перевозку пассажиров автобусом. Нету у нас больше шоферо́в первого класса. Да и вообще… – Он махнул рукой. – Утром на работу приходишь и не знашь, на какой аппарат тебя определят. Обезличка присутствует…

– То-то я тоже обратил внимание, – кивнул Александр. – Сергей Богодухов то на «шестьдесят шестом» рулит, то, вон, когда картошку убирали, на «полста третьем».

– Вот-вот… – вздохнул Потапыч-второй. – А это всё порождает безответственность и наплевательство. У семи нянек дитя без глазу…

Он заглянул в автобусный салон и окликнул подтащивших к поднятому заднему люку здоровенную бас-колонку ударника Женьку и басиста Артурчика:

– Ну чо, оркестранты, много там у вас ещё барахла? Смеркается уже…

– Заканчиваем, – подошёл к автобусу Макс, держа под мышкой электроорган.

– Давай, хлопцы, а то нам ещё две сотни кэмэ до города пилить, да мне обратно возвращаться, а я за это пузатое чудище гроша ломаного не дам.

Из ДК вышли с бухтами проводов ритм-гитарист Игорёк и Витюля Лямин, следом какой-то обшарпанный чемоданище с ручками по бокам волокли киномеханик Андрей и младший Анчуткин – Васька. Замыкали шествие вездесущая Клавочка и Татьяна с Машей.

– Всё, Потапыч! – отрапортовал Васька.

– Ничего не забыли, гляньте хорошенько, возвертаться не буду, – строго сказал Писаренко. – Ладно, Сергеич, давай прощайся со своей кралей, да мы поехали.

Парни и Татьяна хмыкнули, а запунцовевшая Маша подошла к Александру.

– Рада была увидеть. Может, чмокнешь на дорожку?

– Не нагнетай, Марья, – негромко сказал Шишкин-младший, но галантно подсадил девушку на автобусную ступеньку. Просунул голову в салон: – Покедова, бременские музыканты! Макс, созвонимся. Счастливо добраться!

«Пазик» заскрипел-застонал и покатил к повороту на большую дорогу.

– Как хорошо, что всё закончилось, – с грустным вздохом сказала Клавочка. – Я за эти дни, наверное, килограммов десять потеряла.

– Мамка откормит! – хохотнул Анчуткин и тут же осёкся под суровым взглядом колхозной комсомольской власти.

– Вот так будешь по поводу и без повода зубоскалить – тяжело тебе, Василий, в армии придётся. Я слышала, повестку получил? Не забудь зайти – с учёта сняться.

– Забудешь с вами, – теперь уже вздохнул Васька. – Со дна моря достанете.

– А что, Василий, на морфлот призвали? – поинтересовался Александр.

– Но… вроде так… – неуверенно ответил парень и приосанился. – Вот как нагряну немного погодя… «На побывку едет молодой моряк, грудь его в медалях, ленты в якорях!..» – пропел он, нещадно фальшивя.

– Только там громко не пой, всё НАТО распугаешь, и что нам потом делать, от кого защищаться? – сделав озабоченное лицо, сказал Андрей.

– Не боись, худая жисть, дайте мне хорошую! – бросил в ответ прибауточку Васька и гордо добавил: – Я и громко буду петь – хрен кто услыхат! Меня в подводный плавсостав расписали!

– Эва, какие ты теперича мудрёные слова знаешь! При таком уме я бы и вовсе про песни позабыл! Услышат вражьи акустики – вмиг засекут! И другую песню запоют печальные девушки на берегу, про то, как напрасно старушка ждёт сына домой…

– Андрей! Это уже не смешно, – прервала киномеханика Клавочка.

– А чо такого, я не суеверный. Вась, а Вась, а ты суеверный?

– Это – бабкам дремучим!

«Ну, да…» – хмыкнул про себя Шишкин, вспомнив некоторые нюансики августовской истории с «ландрасским вепрем».

– И всё-таки, Василий, одна просьба… – с наисерьёзнейшим лицом приблизил губы к Васькиному уху Андрей. – Ты там, под толщей мирового окияна, береги себя и грозное атомное плавсредство. Как бы тебя не упрашивали сослуживцы, не открывай форточку, не проветривай кубрик!

– Да иди ты… – замахнулся на него Анчуткин, – крути своё кино! Опять какую-то дрянь привёз, «Зиту и Гиту» очередную! – Васька ткнул рукой в афишу.

– Что ты понимаешь! «Сангам» с самим Радж Капуром! И новинка Болливуда «Месть и закон» – боевик!

– Ага, сто раз убивают, а он всё пляшет! Ногой по мордасам полчаса бьют, а он всё поёт! И очочки на носу целые!

– Не без этого, – вдруг согласился Андрей. – Но вот должен тебе, Василий, заметить, что, когда я собираю с наших кинозрителей заявки, то большинство требуют именно индийских кинолент. И самая голосистая в момент опроса в кинозале – баба Дуся! А мать, Василий, – это святое!

– И часто, Андрей, ты такой сбор заявок производишь? – удивлённо спросил Александр. Чудеса! Чтобы в городском кинотеатре такое…

– Ежемесячно. А как кинорепертуар формировать? Выручки не дам – меня в правлении прибьют. И народ у нас индийские песни-танцы любит… И про душераздирающую любовь… Вон «Сангам» – как раз по заявкам…

– А я бы про Фантомаса поглядел, – сказал Шишкин и мечтательно зажмурился. – Какая там Милен Демонжо!.. Лучше она только в роли Миледи в «Трёх мушкетёрах».

Клавочка с осуждением глянула на Александра. Понятно, что отбывшая в город Машенька Колпакиди, жгучая брюнетка а ля С. Ротару, являла собой внешне полную противоположность ослепительной французской блондинке. И тут же быстрый женский ум явно крутнул в голове Клавочки калейдоскоп догадок. По тому, как она бросила непроизвольный взгляд Шишкину на ботинки, тот догадался, о ком подумала Клавочка. А чего тут догадываться – об Анжелике. Чёрт! А ведь и в сам-деле похожа! Похожа фельдшерица на французскую кинозвезду! И Шишкин-младший снова в своих размышлениях, «из дальних странствий возвратясь», ощутил на коже ладоней бедро чмаровской красавицы, а в душе громко протрубил охотничий рог…

Однако призывный звук рога несколько сдвинула на задний план идейка, озарившая творческий ум при взгляде на киноафишу у ДК. Индийские киноленты и впрямь без песен и танцев не обходятся, независимо от того, мелодрама ли это, боевик ли. А вот если сделать таким же балаганчик про Красную Шапочку? Или, как это на Бродвее? Мюзикл!

И Шишкин поспешил домой, испытывая даже какое-то нетерпение запечатлеть на бумаге пока ещё, конечно, обрывки, совершенно обрывки, крошечные, абсолютно не связанные меж собой, но уже теснящиеся в голове и прущие наружу почище содержимого кастрюль и тарелок из весёлого рассказа Николая Носова «Мишкина каша».

Дома, быстро раздевшись, кинулся к письменному столу, схватил ручку и принялся поскорее записывать, дабы не забыть ничего, что сложилось по дороге:

– Вот так и сделать, с одесским акцентом! Э-ле-мэнт! – радостно сказал себе Шишкин. Он часто так, сам с собою, разговаривал вслух. Дурацкая привычка, но что поделаешь.

Пока ничего оригинального, своего, не вытанцовывалось. Всё шло в русле песенки-вестерна «Звездочётов». Злодей, понятно, гангстер Джон, ну, превратить его можно в Джека, а можно и Джоном оставить. Одесский Семэн из блатняка «Гоп-стоп» не покатит, слишком уж «гопстоповский». Сыщик… Сыщик с именем Том Варлей тоже не катит. Это уже – явный плагиат. Да и фамилия… На очаровательную «кавказскую пленницу» чего уж так наезжать – зритель-слушатель не поймёт… И – самое главное! Любое сценическое действие – это, прежде всего, монолог персонажа, или диалог, а то и вообще целый базар кучи народа. А здесь что выходит? А здесь выходит голос Копеляна за кадром! Для некоего ведущего, типа скомороха, вступление-описание только и подходит…

И новоиспечённый создатель бессмертного мюзикла погряз в раздумьях, машинально выводя на листе список возможных действующих лиц: Красная Шапочка, бабушка Красной Шапочки… Первая, нарисованная автором вестерна наглой девицей с ножом и автогеном, Шишкину-младшему не приглянулась. Внучка пусть будет внучкой, любящей бабушку, как в оригинале сказки. Бабушка… Бабушка пусть, конечно, останется богачкой, но надо объяснить зрителю-слушателю, откуда взялись её сокровища. Это – раз. Второе. Откуда тот же гангстер Джон узнал о бабкиных сокровищах? То есть, по законам детективного жанра, должен быть наводчик. Это ещё один персонаж… А какова его заинтересованность в деле? Самое логичное, что он и Джон – одна шайка-лейка. Это – два. И уж коли речь зашла о мюзикле, то его герои должны петь свои «арии», ну и по ходу действия петь-пританцовывать.

Авторучка воодушевлённого Шишкина-младшего тут же вывела: «Каждый персонаж исп. песню-представление, которой «знакомится» со зрителем…» Творческий процесс набирал обороты.

Шишкин-младший удовлетворённо откинулся на спинку стула, прикидывая дальнейшую характеристику главного злодея. Не нравилось лишь одно: это, опять же, слова для ведущего. И «хапать на абордаж» – вопиюще безграмотно! Абордаж – приём морского боя, сцепление кораблей, при чём тут «хапать»?.. Получается, пока – рабочий вариант. Как и портрет Красной Шапочки, тоже пока нарисованный лишь несколькими строчками-«мазками»:

Тут Шишкин крепко задумался. Серёжки, разрисованные под хохлому… Это модно или нет? Ну, шампунь «Ландатон», превращающий любую даму в суперблондинку, – это сойдёт. А хохлома? Понятно, что тут оная возникла для рифмы. «Бахрома» – «хохлома». Или что-то другое придумать, без дурацкой «народности»?..

Несколько забегая вперёд, следует сообщить читателю, что мюзикла про Красную Шапочку в ту пору не состоялось. Но Шишкин-младший и Максим Ткачёв умудрились-таки соорудить «поэтико-музыкальный» магнитофильм длительностью аж в 90 минут! Его активно перегоняли с магнитофона на магнитофон студенты пед- и мединститутов, приятели соавторов.

А много позже появилась даже более осовремененная версия спектакля, предложенная областному драмтеатру. Но что-то канула она там, в дебрях литературной части храма искусств. Видимо, не удалось Александру и Максу подняться до необходимых драматургических высот.

4

А тем временем практически на противоположных концах Чмарово зрела крамола. Впрочем, выражение неправильное. Крамолу, если обратиться к древнерусским летописям, куют. Так что – ковали. На одном конце села этим занималась Анжелика. На другом – Вилена Аркадьевна, она же Баррикадьевна, она же Политизьма.

Отгремевшие юбилейные торжества, приезд Самого, но особенно его громогласное заявление о направлении в Москву документов на присвоение председателю колхоза звания Героя Соцтруда, окончательно убедили Вилену Аркадьевну, что… молодого словесника заслали в село по её душу. В партийных верхах – это Баррикадьевна знала железно – поспешно в народ и словечка не бросят, а тут такое заявление! Следовательно, под семейкой Непомнящих – председателя колхоза и директора школы – кресла крепки и непоколебимы.

И Вилена Аркадьевна стала напряжённо думать, как отвести от себя дамоклов меч зловеще грозящего пенсиона, куда её с пиететом «уйдут», чтобы этот городской молокосос петухом здесь расхаживал!

Красавица Анжелика ковала более интересную крамолу. Ей не давала покоя потенциальная соперница. Променады на глазах чмаровского люда Шишкина и его городской зазнобы – в последнем Анжелика ни на йоту не сомневалась – подействовали на неё самым нервическим образом. Молодой учитель ей, Анжелике, по большому счёту, ни к чему. О каких-то нежных чувствах – упаси боже! – и речи нет.

В любовь Анжелика не верила. Первые зёрна сомнения в её душу и во всё остальное заронили сокурсники в медучилище и прочие городские ухажёры. О-о-о, за время учёбы этого добра хватало! Уже тогда яркой блондинке, приехавшей из деревни и с восторгом окунувшейся в городские развлечения, столь повышенное мужское внимание льстило до неимоверности! К тому же грызло огромное желание как можно быстрее с городом слиться, чтобы никто и подумать не мог, что до поступления в училище Анжелка родилась и прозябала замурзанной девчонкой с оцарапанными коленками в каком-то Чмарове! Да, училась в школе хорошо! Да, внешностью природа и родители наградили щедро. Но это ещё постороннему глазу разглядеть нужно! На иную посмотришь – мартышка-замухрышка, а намакияжется да приоденется – кинозвезда из зарубежного фильма! А она? Что она собой представляла, получив студенческий билет, зачётку и койку в общежитии? Бесцветная дурочка – в клеточку юбочка!

Но уже через месяц городской жизни она заметно приблизилась к вожделенному облику. Тем паче, что родители денег на единственное чадушко не жалели. Себе в чём-то отказать – так к этому не привыкать, а доченьке-красавице, при городской дороговизне на всё про всё – грех! А зарабатывали родители по деревенским меркам неплохо. Батя – передовой механизатор, мать – бригадир птичниц.

И приодевалась Анжелка наимодняче, яростно торгуясь по воскресеньям на городской «барахолке», и косметические ухищрения впитывала в себя как губка. Вот тогда-то и попёр мужик косяком! Однако этот косяк после учёбы иссяк. Потому как в городе выпускнице-фельдшерице зацепиться не получилось: вернули колхозу родному. Оказывается, это он «приложил ручку» к поступлению Анжелики Фёдоровны Заиграевой в медучилище – целевой заказ на специалиста.

Но вернулась в село не прежняя голенастая белёсая девчушка, а модная, эффектная блондинка, которая у потенциальных сельских кавалеров вызывала оторопь и робость. К тому же Анжелика и сама смотрела на местный сильный пол с нескрываемым пренебрежением: «Господи! Сплошное убожество! Тупая пьянь! Быдло сельское!» Нет, были, конечно, отдельные особи смельчаков, из чмаровских наглецов – бывших одноклассников особенно. Но город научил Анжелику быстро ставить такую публику на место: «Хочешь любви? Безответная тебя устроит?»

Полдюжины раз оказавшись в роли бурно влюблённой и безжалостно покинутой шустрыми городскими мальчиками-«мажорами», а также парочкой более опытных молодящихся преподавателей, Анжелика приобрела некоторый жизненно-любовный опыт, удачно избежав абортов и ЗППП. И прониклась стойким убеждением, что все мужики – похотливые козлы, которые откуда вылезли, туда и лезут. И сказала себе, качаясь в рейсовом автобусе, возвращающем её в родное село, что довольствоваться уделом ожидающей принца Золушки – это не про неё. Теперь она будет выбирать: с кем и когда.

Для начала отпал бывший школьный вздыхатель, потом, один за другим, троица молодых офицериков из местного военно-строительного мини-гарнизона и бородатый «Ален Делон» – околачивавшийся в селе пару месяцев вроде как бы скульптор, соорудивший в итоге бетонного воина-освободителя – центральную фигуру мемориала погибшим на войне уроженцам села. Как потом утверждал обозлённый Потапыч-второй, исколесивший на своём ЗиЛе пол-области, если не больше, таких бетонных близнецов он по всяким сёлам и деревням может с десяток насчитать – не отличишь.

Последний год выдался у Анжелики малоурожайным. И по скорбным обстоятельствам – ушли в выси небесные друг за другом родители, – да и вообще… А тут, ишь, мальчик на неё запал!

Записать мальчика на свой счёт – это да! Чтоб лапшу на уши не вешал! Чтобы не врал в глаза, что с этой Марьей-певичкой у него ничего нет и не было! Ишь, две горошки на одну ложку прихватить захотел! И Машка в городе, и она, Анжелка, здесь. Как подкатывается-то! Вроде случайно за бедро прихватил, гуляш-винцо предложил… А вот и поглядим… Да и упрямого Егоршу, сынка председательского, тоже надо на место поставить, а то наповадился – в медпункт придёт, сядет и сидит, сыч сычом, домой к ней вечером нагрянет – и снова сидит, разговорчивый, как Герасим тургеневский. Анжелика хмыкнула, вспомнив, как в первое Егорово появление в медпункте спросила привычно: «На что жалуешься?» – «Какое-то недомогание чувствую», – буркнул. Обслушала-обперкутировала – здоровее быка! Это она недомогание чувствует – никто по-человечьи, конфетно-букетно и страстно, не домогается!

Когда ей становилось совершенно пресно в обрыглом Чмарово, Анжелика брала пару-тройку дней без содержания, садилась в автобус и уезжала в областной центр. Городские подружки в основном никуда не делись. И боевитые амазонки выходили на охоту в самые добычливые места – рестораны, кафе… Это и в самом деле была охота: главное – загнать добычу, а не завалить. Но можно и завалить, если захочется. С соответствующими мерами предосторожности. Отпуска Анжелика предпочитала проводить на югах, скучающей курортницей. Если бы у неё был самолёт или танк – сколько бы победных звёзд украсили фюзеляж или ствол танковой пушки!

Всё бы ничего, но иногда накатывала мучительная душевная боль. Анжелика себя не обманывала – причину этой боли давно выяснила: внутри, словно мышьяк, накапливались бесцельно прожитые годы. Лекарство от этой боли у Анжелики было одно: выплакавшись в подушку, она с ещё большим ожесточением принималась за мужской пол. Не квадратно-гнездовым методом – избирательно, по-снайперски. Лезешь со своими ухаживаниями или заигрываниями – ну не обессудь! Сметая в сторону модной туфелькой или сапожком осколки очередного разбитого мужского сердца, Анжелика шагала дальше. А потом снова припадала к подушке – всё чаще и чаще: хотелось – чего себе врать! – обычного бабьего счастья…

Баррикадьевне же счастье было ни к чему. Жива – вот и счастье. Внук-балбес Вовка, девятиклассник, но уже далеко откатившееся, по её мнению, яблочко от общей «антоновской» яблони, только доказывал это. Девятнадцатилетнюю Екатерину и шестнадцатилетнюю Олю, внучек-студенток, старшая из которых второй год постигала инженерные науки в политехническом институте, готовясь стать строителем, а младшая только что поступила в лесотехнический техникум, мечтая стать лесоводом, Вилена Аркадьевна видела редко. Четвероклассники – внук Витька Антонов и внучка Вика Недорезова – надоели ей своей болтовнёй и непоседливостью на уроках. «Рассказы по истории СССР» их совершенно не волновали (Вилене Аркадьевне даже в голову не приходило, что сие есть следствие её занудливости), больше увлекали рисование и лепка из пластилина. Бабка ставила им тройки, а после устраивала аутодафе мамкам. Дома – как мать и свекровка, в школе – как завуч. Без толку, конечно. Сорокапятилетние Лидка и Элька, вредная смешливая невестка и настырная, суровая дочь, реагировали на нотации Баррикадьевны аналогично своим младшим отпрыскам.

«Сталина на вас нет!» – зудило Аркадьевну иногда выкрикнуть, но, подумав, она усаживалась перед телевизором и обращала всё своё негодование на подлеца Леонсио, замордовавшего рабыню Изауру.

Но теперь появился куда более близкий и куда более опасный злодей. Кстати, внешне похожий на бразильского телевизионного подлеца. Только тот несколько постарше будет. Но одно дело далёкая по времени и пространству рабовладельческая Бразилия, а другое, когда чёрное злодейство замышляется чуть ли не за стенкой. И кем?! Молодым самонадеянным выскочкой!

Окончательно в том, что выскочка Шишкин заслан по её душу, Вилена Аркадьевна убедилась в день его триумфа. Открытый урок молодой учитель провёл с блеском. Полтора десятка его коллег-словесников сидели с разинутыми ртами, старательно перерисовывали в тетради его схемы и восхищенно внимали ответам девятиклассников на вопросы учителя. Баррикадьевна и сама чуть не выпала в осадок, когда услышала-увидела, как вполне толково на вопрос ответила безнадёжная Маша Емельянова, внучка бабки Сидорихи. На уроках истории, у неё, заслуженного педагога, мычит, а тут, ты погляди! Но чёрт с ней, Сидорихиной Машкой! Рухнула спасительная версия с кашуланской Назаровой!

После показательного урока и его разбора, донельзя довольная Валентина Ивановна устроила для гостей в школьном буфете поистине праздничный обед, выставив на стол даже несколько бутылок болгарского вина. Баба Дуся и баба Женя и вовсе расстарались!

Вилена Аркадьевна удачно уселась подле молодой директрисы Кашуланской восьмилетки Ирины Дмитриевны Назаровой и навострила уши. С другой стороны от Назаровой занял стул герой дня – рот до ушей!

Но разговор Назаровой и Шишкина Баррикадьевну разочаровал. О нюансах состоявшегося открытого урока, о возможных вариантах проведения занятий по шаталовской методике по другим темам… Назарова вполне обыденно расспрашивала Шишкина об институтской жизни, о том, что состоялось интересного за два минувших, после её выпуска, года на филологическом отделении. В институте, как поняла Баррикадьевна, они, в лучшем случае, только и знали, что учатся на одном факультете. На встречный вопрос коллеги, как ей живётся и работается в Кашулане, Ирочка со счастливой улыбкой продемонстрировала Александру обручальное кольцо и красноречиво погладила свой заметно округлившийся живот. В общем, совершеннейший тупик. Живёт и благоденствует будущая мамочка в своём Кашулане, и нет у неё никакого женского интереса к чмаровскому Леонсио, как и у него к этой Ирочке-простодырочке!

По закону подлости, напротив Вилены Аркадьевны восседала и с аппетитом поглощала вкусности школьных поварих та самая чиновница из районо, которой завуч в августе вливала по телефону в уши возможные варианты причин появления в Чмарово «декабриста-афериста-карьериста-диверсанта» и, однозначно, злодея Александра Сергеевича Шишкина. Чиновница, ехидно поглядывая на Вилену Аркадьевну, энергично работала челюстями, а когда за столом ей предоставили слово, подняла бокал за молодого перспективного учителя и пожелала ему больших успехов в дальнейшей работе.

Последнее Вилена Аркадьевна восприняла как неприкрытый намёк на самое страшное. И со всей очевидностью поняла, что остается у неё последний, единственный шанс на спасение.

– Валентина, что-то у меня все мои болячки обозначились, – простонала на следующий день в директорском кабинете Вилена Аркадьевна. – Ты меня на денёк не теряй – поеду в райцентр, покажусь врачам. Уже горсть таблеток съела, а давление – то вверх, то вниз…

– Конечно, конечно, – кивнула Валентина Ивановна. – Это вы, Вилена Аркадьевна, ещё и с нашим показательным уроком переволновались… Давайте, я своему скажу – насчёт транспорта?

«Ишь ты, уже «с нашим показательным»! – неприязненно отметила Баррикадьевна. – Умеет Валька вовремя ударить в литавры!» Вслух благодарно отказалась:

– Спасибо, не нужно. Зять завтра на совещание в район едет, вот и меня захватит.

На следующий день Баррикадьевна прикатила в райцентр. Естественно, побывала в поликлинике при районной больнице, сдала анализы, прошла флюорографию, сделала свеженькую кардиограмму, прошла терапевта, «ухо-горло-носа», окулиста и других специалистов, а потом, с чувством выполненного долга, направила стопы в райком партии. На встречу с первым секретарём Захаром Ильичём Волковым, о которой договорилась вчера вечером по телефону. Волкову Баррикадьевна вообще могла звонить практически в любое время. Не только по праву одной из старейших в районе «большевичек», но и потому, что была в своё время его бессменной «классной», с пятого по выпускной десятый, а потом так же бессменно несла эту нелёгкую педагогическую ношу в отношении дочерей-двойняшек Волкова и его младшего сына Толика.

…Представить Баррикадьевну в ипостаси летящей на скакуне и до зубов вооружённой амазонки даже пытаться не стоит. И не надо. Поэтому оставим её на тротуаре райцентра или лучше в тёплой приёмной РК КПСС.

А вот, с учётом возраста, темперамента, уровня решительности и прочих боевых качеств, внешности, наконец, как и по состоянию физического здоровья, амазонская царица Гипполита, по глубокому убеждению автора этих строк, с удовольствием бы заключила контракты о прохождении строевой службы с Марией Колпакиди (девушка даже имеет греческие корни!) и Анжеликой Заиграевой. Возраст, темперамент, внешность и здоровье – всё это в самом лучшем виде присуще, безусловно, и той же Алёне-Леночке Анчуткиной. Но какая из неё амазонка, если девчонки-школьницы, как знает читатель, обратили её в бегство.

Однако из возможного списка амазонок придётся вычеркнуть и Марию. По причине состоявшегося вскоре после Нового года бракосочетания и осознанной смене ею греческой фамилии на русскую – прошу любить и жаловать Марию Ткачёву! Юную супругу не менее юного Максима Ткачёва, с сентября нового года слушателя четвёртого курса Военно-медицинской академии имени Сергея Мироновича Кирова в славном граде Петра, точнее – городе-герое Ленинграде. Черноокую, умопомрачительную, но ясную умом невестку генерал-лейтенанта медицинской службы Павла Васильевича Ткачёва, главного медика Ленинградского военного округа. И студентку Первого Ленинградского медицинского института имени академика И.П. Павлова.

Но не потому мы расстанемся с Марией, что замуж вышла и уехала далеко-далёко. Расстояния, как известно, для чувств не преграда, а муж – не стенка. Дело в том, что это Шишкин, а не мы, её вычеркнул. Не сразу это получилось, не яростно-решительным росчерком пера, но – состоялось.

Мысль, как доказано, материальна, а сны бывают вещими. К последним можно с полным правом отнести былой сон Шишкина-младшего про Амазонку, однако в него следует внести небольшую поправку. В прибрежных джунглях агрессивно скакала не Машенька – Анжелика! Она вынырнула из чащобы и преградила Александру путь морозным декабрьским вечерком, когда он вовсю кочегарил печку: «На поленьях смола, как слеза…»

– Можно?

Шишкин-младший, мурлыкающий «Землянку», вздрогнул от неожиданности. На пороге стояла раскрасневшаяся от мороза Анжелика. Сердце ушло в пятки!

Шишкин суетливо вскочил с табуретки, бестолково заозирался, не зная, куда пристроить горячую кочергу.

– Добрый вечер! А я тут мимо шла, зайду, думаю, на огонёк… Не прогонишь?

– Добрый вечер… Очень рад… – замямлил Шишкин. – Проходи, конечно. – Он наконец-то избавился от кочерги, шагнул к гостье, галантно помог ей освободиться от шубки.

– Чаю? Кофе?

– Лучше чаю. С молоком. У тебя молоко-то есть?

– Бабушки школьные исправно снабжают. – Александр заглянул в чайник, сунул его на плиту. С полочки над Мойдодыром потянул чашки с блюдцами. – Устраивайся в комнате, в кресле, там стенка от печки уже прогрелась. – Как-то само собою, отметил, перешёл с гостьей на «ты». Раньше это у Анжелики получилось запросто, а у него что-то не выходило.

Пока Шишкин подтягивал письменный стол к креслу, зашумел чайник. На столе появились абрикосовый джем, масло, кружка с молоком, сахарница, ярко-красная коробочка с финской «Виолой» и тарелочка с кружочками сервелата из той же бывшей российской провинции.

– Сколько закуски! – игриво рассмеялась Анжелика.

– Намёк понял! – в тон воскликнул Шишкин-младший и ещё раз хлопнул дверцей холодильника. Стол украсили непочатая бутылка «Тамянки» и три наскоро вымытых под Мойдодыром мандарина.

– За что пьём, мужчина? – с шутливой жеманностью произнесла Анжелика, приподняв чашку с вином. Привычно отставленный мизинчик притягивал взор Александра точно так же, как гладкие коленки, обтянутые чёрными рейтузами.

– Ну а за что можно пить с такой обворожительной женщиной, – потянулся через стол со своей чашкой Александр, – как не за любовь?

– Тебе всё-таки надо завести бокалы и рюмки, – деловито сказала Анжелика, очищая мандарин. Она разломила его, и протянула половинку Александру. «Вот так Ева соблазнила Адама, за что оба вылетели из рая. Только там было яблоко… и змей-искуситель…» – почему-то подумалось Шишкину-младшему.

– Откуда ж мимо шла, если не секрет? – полюбопытствовал он, ничего лучше не придумав в затянувшейся паузе.

– В кино ходила.

– Совсем по дороге! – хохотнул, не сдержавшись, Александр. Насколько он знал, Анжелика жила у старой церкви, чуть ли не на восточной оконечности села, и дорога от ДК туда через улицу «Номенклатурно-Школьную», как Шишкин окрестил свою, соответствовала пути из Москвы в Тулу с заездом во Владивосток.

– А вот так ноги понесли… – многозначительно промолвила Анжелика, откровенно уставившись Шишкину-младшему в глаза, и медленно провела кончиком языка по губам в яркой алой помаде.

«Эва-на…» – только и подумал Александр. И невольно вспомнил внезапный ночной визит Маруськи Сидорихиной… тьфу ты!.. Емельяновой. «Ну вот, и что дальше? Вечер обещает быть томным…»

Скоротечность ситуации не пугала, как тогда, с Маруськой. Наверное, потому, что тогда на штурм пошла незнакомка, а Анжелика как и не чужая. Но что-то было не так.

– Мужчина, вина не плеснёте? – протянула чашку Анжелика, зазывно приоткрыв свои восхитительные губки.

Шишкин машинально потянулся за бутылкой, до половины наполнил чашки… И тут его осенило. «Господи, да у них, верно, инструкция на этот счёт имеется или учебник какой… Вот это «муж-чи-и-на»… Даже интонация – как под копирку…»

Зайди вечером в любой городской кабак: львиная доля народа за столиками – вот такие жеманные, скучающие львицы. По две, по три. Неспешно потягивают сухое вино, неспешно оглядывают зал, неспешно обмениваются короткими репликами. Немного погодя обязательно найдётся неподалёку за столиком хотя бы одна, которая достанет из сумочки ментоловый «Newport», подфланирует, излишне покачивая бёдрами, и, отставив руку с сигаретой, спросит: «Муж-чи-и-на, у вас зажигалки не найдётся?» Почему-то у них никогда не бывает зажигалок или спичек. «Почему-то! – усмехнулся про себя Александр. – Тогда вся тактика рухнет! А тут мини-спектакль только начинается!» Дама той же походкой возвращается на место и, высоко задирая подбородок, картинно пускает дымы. Ну а теперь уже твоя, мужчина, очередь. Как только оркестранты начнут извлекать из себя очередной «медляк», – пригласи даму на танец. И всё состоится…

В школьные годы чудесные было намного сложнее: записочку напиши, дружить предложи, конфетами угости, мороженым накорми, портфель до дому дотащи, в кино своди… И вот только тогда, – если на каком-то из перечисленных этапов тебя не послали к чёрту, – она твоя! Списывай, сколько хочешь… А тут… «Мужчина, огонька не найдётся?..»

И как-то разом Анжелика стала Шишкину-младшему неинтересна.

– Анжелика, а ты в любовь веришь? – неожиданно сорвалось у него с языка.

Гостья с насмешливым интересом взглянула на Александра.

– Есть такая присказка, – медленно проговорила она. – Девушку об этом спросили, и она ответила утвердительно: «Обязательно! И замуж выйду по любви, если… не подвернётся что-нибудь получше»… Тебе сколько лет?

– Двадцать второй катит.

– А мне – тридцать второй. Так что, пользуйся, пока я добрая…

И она медленно расстегнула кофточку, а потом пуговки на блузке…

– Когда я лежу, я выгляжу ещё более стройной, особенно, если лежу не одна…

…Александр нервно поднялся и сел.

– Да не переживай. Такое часто бывает в первую… встречу, – участливо протянула руку Анжелика и погладила его по бедру. – Давай я тебе помогу…

– Не надо, – отвёл её руку Александр. – Извини…

Он снова лёг и натянул одеяло до подбородка.

– Никогда не истери, лёжа на спине, – шепнула в ухо Анжелика и тихо рассмеялась. – Слёзы будут затекать в уши, станет щекотно. Я сама так уже несколько истерик себе сорвала… – Её рука мягко легла Александру на грудь и поползла вниз.

– Не надо, я же сказал.

– Сашенька! – Она не унималась. – Сашульчик!

– Да перестань ты! – Он оттолкнул её, вскочил с кровати, поспешно надел трусы и «треники».

Анжелика села на кровати, держа уголок одеяла у горла, и прищурилась.

– А у тебя… всё в порядке?

– Ты о чём?

– Да, вот, вспомнила… Когда эти музыканты из города приезжали, что-то ты с одним чуть ли не до утра засиделся…

– Господи… А ты-то откуда?.. Слежку, что ли, вела?!

– Земля слухами полнится…

– Ну и какими же она наполнилась? – Шишкин-младший медленно охреневал. Всякое мог предположить, но такое…

Анжелика встала с кровати, потянулась всем роскошным телом, предоставив Александру максимально обозреть все свои «выпуклости и впуклости», и принялась неспешно натягивать на себя чёрные кружева нижнего белья, потом рейтузы, юбку, блузку.

– Да вот смотрела на днях простывшую Люську, внучку бабы Дуси Анчуткиной. А та на кухне лясы точила со своими подруженицами, Агафьей да Мотрей. Твои косточки мыли! Да так смешно это у них выходило! «Не тот он, не тот, учителишка этот! – жужжит одна. – Заучились оне там в городе до заворота мозгов!» – «Да не мозги у имя заворачиваются, а другое место! – шуршит вторая. – Чо, бабоньки, с мужиком происходит, ежели он баб избегат?..»

Пародировать чмаровских кумушек у Анжелы выходило здо́рово.

– …Одна вздыхает, что ты болезный, а другая кричит: «Пакостник!» И что пацанят от тебя беречь надо.

– Про пацанят это кто талдычит? – зло осведомился Александр, натягивая поверх «треников» брюки.

– Зачем тебе это… – вздохнула Анжелика, одёрнула кофточку и прошествовала на кухню, к вешалке.

– И когда этот бред старушки мусолили? Сказала «А», скажи и «Б»!

– После колхозных торжеств. Люська, видимо, на мотогонках и простыла.

– Я провожу тебя.

– Ни к чему, – усмехнулась Анжелика. – Лишние разговоры ни тебе, ни мне не нужны. Но скушно будет – зови. До свиданья, Саша-Сашуля…

– Подожди… Послушай… Ну не могу я так… Ведь и какие-то чувства должны присутствовать…

Анжелика засмеялась.

– Ты серьёзно?! Не обижайся, но в таких случаях обычно говорят: «Ваши мысли настолько гениальны, что санитары уже приехали». – Она вздохнула и посмотрела на Александра даже с какой-то жалостью. – Ну не обижайся… А то смотрю на тебя и не могу отделаться от мысли: ты родился романтическим придурком или вас в институте этому учили? Чувства… Счастье… Слова это, только слова… Для наивных это всё, а остальным хочется стабильности.

– А что, чувства и стабильность – это вещи несовместимые?

– Саша, зачем нам этот диалог?

– Ты ещё свою любовь не встретила…

– Снова да ладом!.. Всё! Спать хочу. Пока.

Анжелика ушла.

Шишкин-младший в каком-то опустошении опустился в кресло. Фиаско с Анжеликой почему-то воспринималось отстранённо, тут она права, – бывает… Но вот пересказанные ею бабкины сплетни и домыслы… А может, это она выдумала? Была убеждена, что охренеет он, Сашенька-Сашуля, от её доступности и великой милости? Так ведь хорошо всё началось – вино, и вот уже в постельку перебрались… Просто и понятно. Или привычно?.. А он про чувства… Или впрямь дурак? Вот и Машка про это, а теперь и Анжелика… Да и умозаключения бабок тоже вполне возможны – все подружки по парам в тишине разбрелися, а тут паренёк носом вертит. Эта – не та, другая – не та… Ту же бабу Дусю как не понять – уже и Алёнку засылала, а толку никакого! Когда это было? В сентябре. Чуть ли не три месяца миновало – декабрь на вторую половину перевалил. Но что же этот учителишка? Ходит, подлец эдакий, в магазин, с Алёнкой любезничает – а вперёд движения никакого! «Хучь бы в кино пригласил! Не приглашат…»

Шишкину вдруг стало смешно. Да уж… село не город. это там конфетно-букетный период может длиться годами, а здесь… Здесь народ живёт конкретный. «За ноги, об угол и в колодец!»

И всё-таки Анжелика уколола изощрённо. «Мальчик мой, а не педераст ли ты?» Спасибо, что впрямую так не сформулировала. И вот это её: «Муж-чи-и-на…» Диана-охотница… Александр ещё раз прокрутил в голове весь вечер. Перебрал в голове последовательно и картинки практически ежедневного общения с обеими школьными поварихами. Да что же они, такие великие притворщицы? Вряд ли. Шишкину-младшему бабушек упрекнуть было не в чем. Кормят хорошо, молочком и домашним хлебом снабжают исправно… Не-ет! Эта Анжелка всё выдумала, чтобы досадить, коль в постельке ни хрена не состоялось!

Но вообще-то, он и впрямь как в монахи записался! Вот и Танечку кашуланскую – как-то побоку. Даже не подошел на колхозных торжествах, не поздравил с наградой. Чего взялся променадить с Машкой?! Кому и что хотел показать?..

На этом оставим пока нашего героя в раздумьях. Самое время подытожить его противостояние с амазонками М. и А.: жив, здоров, избавился. Или избавили от себя сами? Да какая разница – важен результат! Поэтому так и запишем: это был уже седьмой подвиг нашего главного героя Шишкина Александра.

 

Подвиг восьмой

Между Сциллой и Харибдой, или «Не расстанусь с комсомолом…»

1

– Александр Сергеевич! – остановила Шишкина в коридоре на большой перемене Клавочка. – Двадцать четвёртого числа у нас общее комсомольское собрание по итогам года. Начало в два часа дня. В Доме культуры.

– Клавочка Петровна… – вздохнул Шишкин. – А никак там без меня нельзя? Домой нацелился съездить, родителёв повидать перед Новым годом. А?

– Без вас никак нельзя, – отрезала Клавочка.

– А с чего так?

– Вот придёте и узнаете. Явка строго обязательна! – Колхозная комсомольская богиня посмотрела на Александра сурово и бескомпромиссно. – Уважительная причина принимается только одна – смерть! – Последнее она произнесла без намека на шутку. Да ей и несвойственны шутки, как уже изучил Шишкин-младший старшую пионервожатую. Все свои зачатки весёлости и юмора Клавочка целиком и полностью отдавала школьной пионерии и октябрятам, а также господину Ашуркову, снабжая последнего, также по максимуму, всем теплом своей дюймовочной души и аналогичного по габаритам тела.

– Клав, но я уже сто лет дома не был! – взмолился Александр. – Папа-мамины лица стал забывать!..

– Так долго не живут. И память у тебя хорошая. А дом ныне – здесь. Впереди новогодние каникулы – нагостишься ещё. Не подводи меня!

– У нас сколько народу в комсомольской организации?

– Александр Сергеевич! – снова перешла на сугубо официальный тон Клавочка. – На учёте у нас состоит двести восемнадцать членов ВэЭлКаэСэМ, но дело не в кворуме. Кворум в любом случае будет. Речь о более важном.

– Горазды вы, Клавочка Петровна, заинтриговывать! Ну, хоть намекните, чего я-то вам так понадобился?

– Я же сказала: придёте и узнаете. Всё, до субботы!

…Наступила суббота. Накануне вечером Шишкин-младший отзвонился в город, сообщил маман, что не приедет. Как и ожидал, выслушал уверенное предположение Альбины Феоктистовны, что неявка под родительские очи конечно же связана не с каким-то там архиважным комсомольским сборищем, а исключительно с амурными делами, в которых он, Александр, видимо, погряз окончательно. «Твои слова да Богу бы в уши!» – злясь, подумал Шишкин, положив трубку.

В субботу оказалось, что у царя небесного действительно имеются уши.

Многолюдное собрание колхозной комсомолии сосредоточенно выслушало доклад Клавочки и «пару слов» колхозного партийного начальника Алексея Егоровича Дудонина, которые по продолжительности превзошли Клавочкин доклад чуть ли не вдвое. А потом началась процедура выборов делегатов на районную комсомольскую конференцию.

Чмаровская квота составляла пять персон. Понятное дело, секретарь колхозной комсомольской организации Клавдия Сумкина, её «замша» Наталья Кочергина, работающая на чмаровской почте. Ещё два делегатских мандата единогласно были отданы героиням трудового фронта Лизавете Емельяновой и кашуланской Танечке Михайловой, при виде которой у Шишкина-младшего снова сладко ёкнуло сердце.

И уж совершенно в душе заколобродило некое радостное предчувствие, когда вдруг из президиума прозвучала и его, Шишкина, фамилия! Собрание тоже проголосовало единогласно – оно за всё, что исходило от президиума, голосовало единогласно. Но Шишкин тут же посмотрел на доярку Танечку и увидел, что её небесный взор тоже устремлён на него. Вот отчего заколобродило, а не от избрания в делегаты. Предстоящая конференция тут же представилась неким развлечением. Аттракционом в парке культуры и отдыха, куда он, Шишкин-младший, отправится погулять с хорошенькой блондиночкой Танечкой, отрешаясь от текучки школьных буден. Наивность Шишкина не ведала пределов…

Районная комсомольская конференция была назначена на вторник, 27 декабря, на послеобеденное время, чтобы в райцентр могли без проблем съехаться делегаты со всего района. А это вам не Монако в двести гектаров. Таких карликов на территории района почти девять тысяч умещается! С Лазурным Берегом в районе, конечно, проблема, но кому в Советском Союзе нужен Лазурный Берег со всеми его казино и прочими злачными местами? Не нужен нам берег турецкий, а уж Лазурный и тем более!

Естественно, в зале районного Дома культуры чмаровская делегация уселась кучкой, и Александр на совершенно законных основаниях ощутил локтём горячий бок Танечки, а правым бедром – такое же по температуре левое бедро улыбчивой кашуланской доярочки-блондиночки. И не оставлял девушку без внимания ни на минуту, как это было и по дороге в райцентр, куда на выделенной председателем колхоза «таблетке» пилили почти два часа. Танечка неподдельно весело реагировала на каждую шутку Александра, чего нельзя было сказать об остальных чмаровских делегатшах.

Гораздо меньший интерес вызывала у Шишкина сама конференция. Как и в колхозе, с докладом выступил главный комсомолец – первый секретарь райкома, приятный, но уже заметно вышедший из комсомольского возраста товарищ. Потом друг за другом на трибуну пошли комсомольские «бонзы» из передовых агрохозяйств с отчётами об успехах. Звонко и напористо оттарабанила свой доклад на колхозном собрании, укороченный до семиминутного регламента в прениях конференции, и Клавочка. Потом собравшихся вдумчиво и последовательно предостерёг от «головокружения от успехов» партийный глава района. Но по окончании речи полчаса вручал комсомольскому активу почётные грамоты и благодарственные письма. Соседям чмаровцев, их вечным конкурентам из села Нагаевское, торжественно передали переходящее Красное знамя, как лучшей первичной комсомольской организации района. От этого Клавочка чуть ли не расплакалась, хотя и не стала участницей позора, как её коллега из квартирующего в райцентре совхоза. Той пришлось на сцене расставаться с богатым красно-вишнёвым полотнищем, обшитым золотой бахромой.

Шишкин-младший уже настроился на приятное продолжение общения с Танечкой – по пути в Чмарово, но вот тут-то и грянуло нечто совершенно странное для Александра.

– Товарищи! И последний вопрос нашей повестки дня, – вновь поднялся на трибуну первый секретарь райкома комсомола Николай Флёров. – На последней отчетно-выборной конференции, год назад, мы с вами избрали состав бюро райкома. Время показало, что задачи, стоящие перед районной комсомольской организацией, заметно расширились. Потому есть мнение увеличить в количественном составе и бюро райкома. Вношу предложение расширить состав бюро с семи до девяти человек.

– Кто за это предложение, прошу поднять делегатские мандаты, – тут же подхватил председательствующий. – Счётной комиссии – приступить к подсчёту голосов. Кто «за», кто «против»? Воздержавшиеся?

Членам счётной комиссии не пришлось даже отрывать свои «пятые точки» от стульев: делегаты голосовали единогласно «за» – надо, значит, надо.

– Вношу предложение по кандидатурам, – не сходя с трибуны продолжил первый секретарь РК. – Предлагаю доизбрать в состав бюро следующих товарищей: врача центральной районной больницы Королинскую Веру Ивановну и учителя Чмаровской средней школы Шишкина Александра Сергеевича.

– Предлагаю под выдвижением кандидатур подвести черту, – тут же проскороговорил председательствующий. – Голосуем, товарищи…

Оглушённый услышанным, Шишкин автоматически махнул красной картонкой мандата за «подвести черту», как и за последовавшее следом предложение «голосовать списком», тоже одобренное всеми, чему в немалой степени поспособствовали четырёхчасовое сидение в зале и декабрьская темень за окнами. Напоследок врач и учитель, по команде президиума, встали, и делегаты мельком их обсмотрели, более озабоченные выплеснуться из душного зала и полететь по домам.

Это и свершилось через несколько минут, но не для членов бюро комсомольского райкома. Последних пригвоздил к стульям громкий голос Николая Флёрова:

– Членов бюро райкома прошу задержаться!

Клавочка Сумкина тут же подбежала к первому секретарю. Шишкин-младший увидел, как она о чём-то его спросила, а тот ей что-то так же коротко бросил в ответ. С чем Клавочка и вернулась обратно.

– Александр Сергеевич, вам придётся заночевать в райцентре. Николай Иванович сказал, что с ночёвкой проблем не будет, а завтра вы сможете приехать домой с рейсовым автобусом.

Шишкин-младший и Танечка Михайлова разом погрустнели.

В общем, Александр остался в зале. Не довелось ему увидеть, насколько довольными усаживались в «таблетку» и ехали домой Клавочка, Ната и Лизавета, поглядывая на грустную Танечку. Хотя бы уж Клавочка-то могла и воздержаться, но ведь никуда бабью сущность не денешь!

«Не было печали… – уныло думалось Александру. – Сколь эффектно ускрёбся от комсомольской рутины в городе, так здесь достали. И к гадалке не ходи – месть обкомовская…»

Оставшаяся в зале девятка членов бюро выглядела, по его мнению, вполне стандартно: три секретаря и заворготделом РК ВЛКСМ; две комсомольских секретарши, передавшие друг другу на сцене переходящее Красное знамя; широкоплечий здоровенный парень самого что ни на есть рабочего вида; тоненькая местная врачиха и он, Шишкин-младший, олицетворяющие на пару, как подытожил Александр, в бюро райкома прослойку сельской интеллигенции.

Члены бюро расселись в первом ряду. На сцене, за столом президиума, теперь возвышались живые бюсты двух первых секретарей, партийного и комсомольского, к которым примкнул и бюст третий – некий сухонький мужичок средних лет, среднего роста и такой же средней, абсолютно незапоминающейся внешности.

– Ребята, – широко улыбнулся главный районный комсомолец Флёров. – Позвольте ещё раз поздравить наших новых товарищей, Веру и Александра, влившихся в наши ряды.

Все вяло хлопнули в ладоши, изобразив аплодисменты.

– Думаю, что особо вас всех знакомить не надо. Второго секретаря Ивана Мишина и секретаря райкома по школам Валю Калюжную, как и Антона Булкина, нашего заворготделом, вы прекрасно знаете…

«А я так вижу в первый раз…» – тут же пропел Александру Марком Бернесом внутренний голос. Хотя – нет. Булкин – это тот вроде бы самый хлыщ, что несколько попортил кровь бедному Ашуркову…

– …Анна и Татьяна – тоже личности известные, возглавляют комсомольцев двух передовых хозяйств района, Лёша Булдыгеров, из Ново-Подгорного, лучший молодой механизатор по итогам прошлого и нынешнего года. Так что, прошу друг друга любить и жаловать…

«И каковые обязанности на нас возлагаются?» – хотел спросить Александр, но решил не забегать вперёд, не умничать, а оглядеться.

– Медицина за последние несколько лет заметно шагнула вперёд в целом по стране и по области в частности… Я, конечно, говорю о городском здравоохранении, – подал голос главный коммунист района, глядя на молодую врачиху. – И оставила далеко позади наше село.

Врач Вера покаянно опустила каштановое каре, оголяя тонкую нежную шею.

– Надеюсь, уважаемая Вера… э… Ивановна, что вы внесёте достойную лепту и молодой задор в исправление этого положения…

С образованием тоже далеко не всё у нас гладко, это отчётливо прозвучало сегодня и в докладе Николая Ивановича… – монотонно продолжил партийный начальник района.

Теперь опустила голову третий секретарь райкома комсомола. И Шишкин-младший сейчас же придал собственной физиономии озабоченное выражение и черканул – «Пом-мед-лен-нее! Я з-за-пи-сы-ваю!» – в выданном каждому делегату конференции блокноте выданной шариковой ручкой знак Зорро.

Первый секретарь РК КПСС, пристально рассматривая молодого педагога, продолжал:

– У нас в районе много достойной молодёжи, которую мы с вами должны направить в правильное русло. Поэтому работы у нас – непочатый край. И самое главное в нашей с вами работе – не засиживаться в кабинетах, идти к людям, на места. Больше бывать в хозяйствах, на чабанских стоянках, на фермах, в полях. Полагаю, Николай Иванович…

Бюст главного партийного начальника поворотился к уже повёрнутому в его сторону бюсту главного комсомольца района.

– …следует активизировать командировки работников райкома, особенно в наши отстающие и отдалённые хозяйства. И дойти до каждого молодого труженика. Вдумчиво и внимательно, с чувством, с толком, с расстановкой. А не кавалерийские наскоки на центральную усадьбу колхоза или совхоза устраивать. Надо – пару-тройку дней в том или ином селе поработать, вникнуть в проблемы молодёжи, уделить больше внимания индивидуальной работе с молодыми кадрами, пропитаться, так сказать, атмосферой труда и быта, культурного до́суга молодой смены…

– Уделяем этому самое неослабное внимание, Захар Ильич. Укрепление и рост рядов комсомолии в районе – одна из наших главных…

– Ну-ка, напомни мне цифры из твоего доклада: кто из секретарей райкома, сколько и где побывал за минувший год? – оборвал Флёрова Волков.

– Так… так… – зашелестел бумагами за столом президиума бюст главного комсомольца. – Ага, вот: Мишин – в семи хозяйствах, Калюжная – в одиннадцати, заворготделом Булкин – в шестнадцати, мне удалось только в шести. Но, сами знаете, то одно, то другое совещание в обкоме…

– Булкин, стало быть, у вас рекордсмен…

– Так, вот я и говорю, что укрепление и рост рядов…

– Это – да. Количественные показатели наращиваете, недоимки по членским взносам собираете. А где работа с живыми людьми? Булкин… Его я видел в Чмарово на таком важном для района политическом мероприятии, как юбилей передового хозяйства, а вот из трёх секретарей райкома… Все заняты́е! Чем? Где новые трудовые почины? Где новые молодёжные формы соцсоревнования? Смотри, Николай, персонально с тебя спрос на бюро райкома партии будет жестким! – Взгляд Волкова буквально уменьшил размер бюста Флёрова.

Партийный босс района выдержал паузу и раздумчиво сказал:

– Число и продолжительность командировок по району вы, конечно, увеличите. Но, насколько я осведомлён, по весне Мишина на очередные сборы офицеров запаса призывают. Так, Иван?

– Так точно! – мгновенно откликнулся второй секретарь РК ВЛКСМ. – На три месяца!

– Многовато… Но обороноспособность государства превыше всего… Так вот, что я подумал… А давайте-ка мы порешаем вопрос со внештатным секретарём райкома.

Флёров продолжал сидеть с каменным лицом, а Мишин, Калюжная и Булкин с недоумением уставились на Волкова. Он усмехнулся и неторопливо пояснил:

– Ну, вот, к примеру, банальная возникает ситуация: Мишин уехал на сборы, Флёрова вызвали в обком, Калюжная укатила в дальнее село. А тут нужно мало ли какой неотложный вопрос рассмотреть и порешать. Были, Николай, у нас с тобой такие дела? Когда и вопрос-то вроде бы не очень существенный, но требует соблюдения процедуры и оперативного вмешательства? Так сказать, в соответствии с уставными нормами и принципом демократического централизма?

Флёров секунду подумал и кивнул.

– Вот и я про то. Кто соберёт бюро, кто подпишет нужный документ?

Первый секретарь райкома партии снова выдержал небольшую паузу.

– Нет возражений?

– Да мы-то, Захар Ильич, всецело «за», – сказал Флёров.

– Надо бы в обкоме провентилировать… – осторожно вставил Мишин. – Там оргштатная самодеятельность не…

– Какой у тебя, Николай, дальновидный и осторожный заместитель! – Волков посмотрел на Мишина с прищуром. – А ты что, думаешь, я это только что придумал? Кто-то из великих сказал, что самый лучший экспромт – заранее подготовленный. Вот и вы, разумные мои, подумали хорошенько, взвесили всё, со всех сторон обсосали, посоветовались со знающими людьми и опытными старшими товарищами, а после и сымпровизировали! – Волков негромко засмеялся, но тут же принял прежний назидательный вид: – Вношу предложение избрать внештатным секретарём районного комитета комсомола Александра Сергеевича Шишкина.

Не до конца вышедшая из недоумения райкомовская комскамарилья как-то по-новому глянула на Шишкина-младшего, отчего он почувствовал себя крайне дискомфортно.

Но самое трагическое выражение лица демонстрировал заворготделом Булкин. Он уж и приосанился, а тут…

– Что щеки надули и брови насупили, а? – уже громче засмеялся Волков. – Аль уже забронзовели? Э-э-э… Комсомольцы-добровольцы… И когда же вы уразумеете… Партийная дисциплина, как и ваша… так сказать, резерва ленинской партии – понятие строгое и беспощадное. Если партия сказала, что ответит комсомол? Вот то-то и оно… В тайны парижского двора и прочую версальскую чепуху я, как известно, играть противник. Если понадобится – любого из вас вызову и напрямки в глаза скажу, что думаю. Вплоть до: давай-ка, юный мой друг, освободи кресло. И причину прямо назову. Вокруг да около ходить не буду, а тем более под кого-то мину подводить. Сам никого никогда не подсиживал и никому из вас не позволю до подобного скатываться. Уразумели, боевое крылатое племя?.. Короче! Ставь, Николай, моё предложение на голосование!..

Голосование показало единогласное «за», при одном воздержавшемся – А.С. Шишкине.

– Молодец, – кивнул Волков. – Если бы проголосовал против – не поверил бы. Так что, товарищи секретари райкома, принимайте в свою семью пополнение и вводите товарища в курс наших дел. А теперь, Николай, не пора ли нам и чайку по стаканчику выпить? С лимончиком!

– Так всё давным-давно готово, Захар Ильич! – вскочил Флёров.

– Вот и хорошо, – кивнул Волков, вставая. – Где самоварите? За сценой в банкетном?

– Так точно! – подал голос Мишин.

– Молодец, продолжай вырабатывать командирский голос! На сборах понадобится. Ну, пойдёмте, почаёвничаем… Подымайтесь, товарищи, на сцену, подымайтесь…

Стол в банкетном зале был накрыт незамысловатый. Пара бутылок водки, пара – вездесущего болгарского вина, тарелочки с сыром, варёной колбасой, «Докторской» и «Любительской», селёдка под кольцами лука, солёные огурцы, разрезанные на четвертинки, ещё одна тарелочка – с квадратиками солёного сала с прослоечкой. Вскоре молчаливая женщина в белом переднике принесла кастрюлю с дымящейся отварной картошкой и накрытое крышкой блюдо с котлетами. На краю стола парил электросамовар и теснились чайные пары, сахарница, кувшинчик с молоком, блюдечко с кубиком сливочного масла.

– Ну что, наполним наши стаканы, – сказал Волков. И тут же действительно по обычным гранёным стаканам Флёров самолично разлил водку. Щедро разлил – по три четверти стакана.

– Ну, давай, Александр, – поднял свой стакан главный партийный начальник и испытующе уставился на сидевшего напротив Шишкина. – Прописывайся.

Шишкин-младший качнул своим. М-да-с, ударно будет, если зараз бухнуть. «Уникальный глагол «бухать», – машинально подумалось. – Им можно ответить на три совершенно разных вопроса: куда? зачем? что делать?..»

– До дна! – приказал всем Волков. – Зла не оставлять!

Шишкин-младший залпом вылил в себя водку и яростно принялся закусывать салом и котлетой с картошкой, чтобы «не поплыть».

– Ну а теперь, Александр, – за-пе-вай! – подал новую команду главный партийный начальник и пояснил Александру: – Такая уж у нас традиция при «прописке»: новенький запевает. А так как новеньких у нас двое – готовится следующий. Так что, дорогая Верочка, готовьтесь!

«Ты мне не снишься…» – только это «синептицевское» и вертелось в голове у Шишкина, на что внутренний голос отзывался: «И век бы не снился!»

Но Александр собрался и негромко начал:

– Добрая песня, – кивнул Волков и подхватил:

Тут уж и остальные гаркнули:

Потом тоненьким, но приятным голоском врач Вера начала «вспоминать», как «вдали за рекой зажигались огни», что тоже было незамедлительно подхвачено. Потом на редкость дружно застолье изложило историю, как был «дан приказ ему на запад, ей – в другую сторону». Наконец, прозвучало и общее, хоровое заявление, что никто из присутствующих не расстанется с комсомолом и будет вечно молодым. После чего Захар Ильич поднялся из-за стола и сказал:

– Пора нам, старикам…

Он пожал каждому члену бюро руку и степенно подался на выход. Кинувшегося было следом Флёрова жестом остановил тот самый сухонький мужичок средних лет и абсолютно незапоминающейся внешности, который тенью проследовал за первым секретарём РК КПСС на «чаепитие», наравне со всеми выпил водки, но песен не пел.

Партийные товарищи ушли, и тут же в банкетный зал заглянул сердитый молодой мужчина, что заставило врачиху Верочку суетливо и молниеносно собраться и раскланяться с присутствующими, виновато улыбаясь:

– Ой, муж меня заждался. Извините…

Верочкиного сердитого мужа наперебой зазывали за стол, но он отрицательно мотнул головой, подхватил супругу, и они ушли.

Следом в декабрьскую ночь отбыли, в сопровождении передового механизатора Булдыгерова, нагаевская Татьяна и местная Анна.

– У меня заночуют, – объявила, прощаясь, Анна. – Места много. Всем спокойной ночи.

И Шишкин-младший остался один в поле воин против четырёх «гвардейцев» районного комсомола.

Теперь стаканы наполнил заворготделом Булкин.

– Ну что, на посошок? – мрачно осведомился Флёров.

И обратился к Ивану Мишину:

– Переночует Александр у тебя?

– Без вопросов, – кивнул тоже невесёлый Мишин.

Калюжная и Булкин не менее сумрачно подняли стаканы и синхронно подцепили на вилки по кусочку селёдки.

Шишкин сжал стакан и встал.

– Ребята… Братцы… Как на духу… Самому как пыльным мешком по голове! – Он припечатал стакан к столу. – Все мои достижения в районе равны нулю. Провел однажды открытый урок, так это, полагаю, не повод… А тут… Какая-то скоропостижная, извините, суетня… Избирают в делегаты конференции, хотя я в селе четыре месяца всего-навсего. А здесь и вовсе… В бюро, внештатный секретарь!.. Послушайте, но я же не вчера на свет родился! И прекрасно знаю, что с кондачка такие вещи не делаются! Да и, собственно, ваш партийный босс высказался, по-моему, вполне откровенно – про заранее подготовленный экспромт. Николай, – обратился Шишкин к Флёрову. – Может, хотя бы вы проясните ситуацию? Ну не поверю, что уж вы-то не в курсе…

– Да в курсе я, в курсе! – хлопнул пятернёй по столу Флёров.

И теперь райкомовские с круглыми глазами уставились на него.

– Ну чего уставились?! Сколько мне лет, а? Тридцать пять в марте стукнет! А не староват ли дяденька для комсомола? Вот мне и намекнули, что пора.

– Кто?! – хором грянули райкомовские. – В обкоме?

– Какая разница!

– И что, Коля, дальше? – участливо спросила Калюжная. Она тяжело вздохнула и отпила из стакана глоток вина.

– Да ничего трагического, – усмехнулся Флёров. – На партработу приглашают. А вы что подумали? В чисто поле, что ли? Да нет… Партком нашего райцентровского совхоза предлагают возглавить. Да не завтра, не завтра! Не кругли глаза, Валентина. И вот что… О том, что я вам сказал, – никому ни слова. До Игната Петровича дойдёт – обидим старика.

Мишин посмотрел на Шишкина и пояснил:

– Игнат Петрович – секретарь парткома совхоза. Под семьдесят деду, два инфаркта перенёс.

– Так что, давайте выпьем за Александра и – никаких кирпичей за душой не держать! – Флёров протянул руку со стаканом к Шишкину. – Партия сказала: «Надо!», комсомол ответил: «Есть!» А дальше жизнь покажет…

Все чокнулись и выпили. Но какая-то недосказанность повисла в воздухе. И Шишкин-младший решил поставить точку:

– Вот ведь ирония судьбы какая! Меня по выпуску в обком комсомола сманивали, а я отказался. Николай… а не оттуда к вам меня «засватали»?

– Нет, – мотнул головой Флёров. – Я и в обкоме никаких вопросов, как ты, Иван, высказался, не вентилировал. Волков сегодня утром вызвал и весь расклад выдал. Внештатного секретаря избрать, кандидатура – вот.

– Ребята, давайте условимся так… – Шишкин обвёл всех сидящих за столом взглядом закоренелого карбонария. – Раз партия сказала своё «надо», пусть партии будет хорошо, чай, она – руководящая и направляющая сила нашего общества. А теперь про ваше-наше общество… Если чего не разглядел – вы меня поправите. Разглядел же вот что… – Шишкин мгновение помолчал. – Как в любом нормальном коллективе, полагаю и в райкоме, есть определённая, формально или неформально выстроенная, цепочка замены: известен преемник начальника, преемник преемника и так далее. И мне показалось, что у вас это тоже имеется. Уходит Николай, ему на смену идёт Иван… Или я ошибаюсь?

– Да нет, как-то так и подразумевалось, – сказал Флёров.

– Вот и не забивайте себе голову, – улыбнулся Александр. – Ни малейшей потенции не имею на номенклатурную карьеру!

– А чего так? – ехидно спросил Мишин.

– На примере папани родного нагляделся и наслушался, – серьёзно ответил Александр. – Не моё это, уж поверьте на слово. Но и от вас заведомо помощи прошу: если, хоть откуда, начнут продавливать вопрос по моей персоне – так сказать, из внештатных в штатные, – давайте этому противодействовать сообща.

Флёров, Мишин и Калюжная тут же, не сговариваясь, посмотрели на Булкина, но тот был «готов»: несколько сполз по стулу, запрокинув голову на его спинку, и тоненько посвистывал. В уголке рта покачивалась серёжка слюны.

– Непонятно мне лишь одно, – продолжил Александр. – Отчего же не Булкина – во внештатные секретари? Всей информацией владеет, всю обстановку в районе знает… Из-за этого? – коснулся указательным пальцем сонной артерии Шишкин.

– Из-за этого, – кивнула Калюжная и в сердцах добавила: – Меры не знает! А потом к Кабаргину бежит – за индульгенцией!

– А Кабаргин – это кто? – спросил Шишкин.

– Ты не знаешь?! – удивился Мишин.

– Откуда?

– Это, Сашок, тот дядя, что сегодня за Волковым тенью ходил. Пал Николаевич Кабаргин – наш партийный Булкин. Заведующий организационным отделом райкома партии. Кардинал Ришелье при Волкове. Так с тобой что, и предварительной беседы не было?

Шишкин отрицательно мотнул головой. Мишин почесал затылок:

– Э-э-э… Что-то тут Захарушка наш ещё замыслил…

– Да хватит уж, мальчики, гадать! – перебила его Калюжная. – Будет день – будет и пища. А как там поживает моя однокашница Татьяна Остапчук? – уже улыбаясь, обратилась она в Александру. – Как там её Валюшка и Кирюшка? Колька-то её орден отхватил. Не запил на радостях? У него это – запросто!

– Нормально. Мои соседи за стенкой. Вроде всё у них путём, Валентина… э-э-э…

– Мы тут, Александр, все Ивановы детки. Только от разных Иванов. – Смеясь, Калюжная повела рукой. – Николай Иванович Флёров, Иван Иванович Мишин, и я – тоже Ивановна. Но у нас в райкоме по имени-отчеству не принято. Мы же с молодыми должны в ногу идти. Поэтому – только по именам. А с Татьяной мы вместе на «географичек» учились. Но… Как незабвенный Бендер говаривал: «Судьба играет человеком, а человек играет на трубе»? Так? – Калюжная погрустнела. – Татьяна сельсоветит, я сосредоточилась на географии отдельно взятого района…

– В школу не хочется? – осторожно спросил Александр.

– Так я из них не вылезаю! Должность третьего секретаря райкома комсомола – это работа со школьной комсой. Второй у нас – по идеологии, за молодые умы и сердца отвечает, чтобы они политику партии и правительства правильно понимали. Те, которые школяров постарше будут… А с указкой в класс… Нет. Отвыкла. В номенклатуру погрузилась.

Валентина бесшабашно тряхнула кудрявой головой.

– Да и обабилась: щи-борщи, игрушки-постирушки, детки-конфетки. У меня же, как у Татьяны, тоже уже двое. Муж в «Сельхозтехнике» инженерит. Осели мы тут крепенько… Сама-то я – городская… Когда-то была…

По изменившейся за столом атмосфере Шишкин-младший понял, что «непонятки» с ним закончились, теперь уже он точно «прописался» в райкоме. Ребята его приняли. И лишь одно никак не умещалось в голове: почему всё-таки он, а не Булкин? Ну, закладывает за воротник, так кого нынче этим удивишь, зато для партийного райкома – хорошо управляемый кадр. Хотя… Зря он, Шишкин, разоткровенничался за столом. Первый раз всю эту компанию видит. И где гарантия, что не только в Булкине дело. Может, и любой другой мальчишить-плохишить…

– Ладно, братцы, пора и по домам, – поднялся Флёров. – Иван, реши с Булкиным. Одного не отпускайте. Нам только снеговика под Новый год не хватало.

– Будь спок, Иваныч, – кивнул Мишин. – Передадим с рук на руки, нам же по дороге. А Сашок у меня заночует, как и решили.

– Ну и лады.

Мишин, оказывается, холостяковал – в однокомнатной квартирке одноэтажного кирпичного восьмиквартирника.

– На сборы уеду, ключи в райкоме. Если в райцентре притормозишься вдруг – знай, где заночевать. Это же всё-таки не наш местный «хотель» с «удобствами» во дворе и тараканьими бегами в «нумерах».

Они ещё с полчаса поболтали обо всякой всячине, а потом Иван уснул. А Шишкин-младший долго лежал без сна. Всегда плохо засыпал на новом месте, но сейчас ещё в голову лезли самые невероятные гипотезы сегодняшних предновогодних «чудес». Однако трезвый внутренний голос зудил: «Шишкин! Будь бдителен! Неспроста всё это, неспроста!..»

В воскресенье вечером, за день начитавшись в райкоме, в ожидании рейсового автобуса из города в Чмарово, разных руководящих бумаг до одурения, Шишкин наконец-то зашёл в свои трёхкомнатные апартаменты, выдохнул пар изо рта. Снимать дублёнку не было ни малейшего желания. И первым делом принялся раскочегаривать печку…

2

– Ну что, Александр Сергеевич, поздравляю с оказанным доверием! – крепко пожал Шишкину руку колхозный партийный босс Алексей Егорович Дудонин. Помолчал и не менее торжественно объявил: – Есть мнение о вашем приёме в ряды нашей партии…

«Ух ты! Ну, полна чудес коробушка…» – в который раз за последние три дня удивился Александр. Из разговоров Шишкиных-старших, он знал, что приём в ряды КПСС – тот ещё наборчик препон. Вплоть до соблюдения жесткой процентной пропорции: сколько в рядах должно быть передового рабочего класса, сколько таких же передовых колхозников и затесавшейся между ними прослойки интеллигенции. Это ударников «кому нести чего куда» без разнарядки принимают – на то и «Есть мнение…» – а уж всех остальных – извините! Да и сама процедура не такая простая, как в комсомоле. Если приняли, не факт, что останешься. Год в кандидатах себя покажи, а уж потом на бюро райкома партии окончательно порешат… «Порешат» – вот уж точно! – тут же подумалось Шишкину-младшему. – Что угодно и кого угодно порешить в состоянии…»

– Вот тебе моя рекомендация, – пододвинул Александру лист писчей бумаги Дудонин. – И Валентина Ивановна тоже тебя рекомендует… – Перед Александром лёг второй лист, исписанный округлым почерком директрисы. – И Семён Михайлович Куйдин за тебя поручается… – вынул из папки третий лист Дудонин.

– Круто! – вырвалось у Александра. – Спасибо. Постараюсь оправдать…

– Заполняй заявление: «В партийную организацию колхоза «Заря Двадцать второго партсъезда» от члена ВээЛКэСээМ… – принялся диктовать Дудонин, выдав Шишкину специальный бланк, в котором только это и надо было заполнить, да поставить внизу подпись и дату. Дату поставь пятничную, двадцать третье декабря, – постучал по бланку узловатым согнутым средним пальцем Дудонин. На недоумённый взгляд учителя пояснил: – Первым по дате заявление идёт, потом рекомендации. Анкету будешь заполнять – тоже пятничную дату поставь.

Дудонин порылся в выдвижном ящике стола.

– А вот тебе устав нашей партии и программа – до партсобрания изучи. Видишь, что в заявлении прописано: «Программу партии изучил, с Уставом ознакомлен и обязуюсь выполнять…»

– А когда собрание?

– Извещу, – строго сказал Дудонин. – Скорее всего, в конце января – начале февраля. Готовься. Историю нашей партии почитай, следи за международными событиями, чтобы политически грамотно объяснить, если потребуется, что да как. А скорее всего, как раз и потребуется – что у нас на собрании, что на бюро райкома партии, всегда кругозор и политическое кредо выспрашивают…

Шишкин шёл домой, бережно неся аккуратно свёрнутые в трубочку два бланка партийной анкеты – на случай, если он, Шишкин, один «запорет», как выразился Дудонин. Голова пухла. Перед глазами вставали бессмертные Остап Бендер и слесарь Полесов: «Ваше политическое кредо? – Всегда!» В ушах повторялось дудонинское: «Наша партия, наша партия… наша…» А что, какая-то другая имеется? Не наша?

…Утомлять читателя описанием многоступенчатой процедуры приема молодого педагога Шишкина кандидатом в члены КПСС автор и в мыслях не держал. Всё прошло без сучка без задоринки. И без задора. В рабочем порядке. Собрание колхозных коммунистов – партком колхоза – бюро райкома партии. С соответствующими аксессуарами занудливости, в числе которых оказался извечный вопрос о принципах демократического централизма, а также ещё два: о советско-американских отношениях и состоянии успеваемости в чмаровской средней школе. В общем, к 23 февраля 1978 года Шишкин А.С. стал обладателем серой книжицы – карточки кандидата в члены КПСС.

– И это дело следует отметить! Как и нависающий День Советской Армии и Военно-Морского Флота! – торжественно заявил капитан Манько, подкатив домой к Шишкину-младшему на своём мандариновом «жигулёнке». – Сэ-эр! Карета подана!

Несколько минут спустя они очутились в Виталиной квартире, где из угла в угол дули ветры временного холостячества.

– Ну, как там Люда с Анечкой, как маленький? – спросил Шишкин-младший, усевшись на нерастратившей женско-домашний уют кухоньке.

– Лучше всех! – гордо заявил Виталий, облачившийся в свой «грудастый» передник и колдующий у плиты. – Димка поддаёт им жару! Наследник, Сашок, у меня боевой растёт.

– А намереваются вернуться? Не передумали?

Вопрос по сути риторический. Ответ известен. Уехав рожать второго, Людмила и не помышляла покидать родную Одессу. Наоборот, как разок пооткровенничал Виталий, подключила все возможные связи, чтобы выцарапать любимого супруга «из глубины сибирских руд» в Жемчужину у моря или куда-нибудь поблизости.

– Исключено, – подтвердил Виталий. – Теперь сюда и калачом не заманишь. А я и не маню. Там им лучше, сам понимаешь. Ну, может, что-то и выгорит из затеянной Людкой катавасии…

– Катавасия – это церковное песнопение, – не удержался, чтоб не сумничать, Шишкин-младший, – а в обыденной речи – путаница.

– Ну тогда «котовасия». От кота Васьки вас устроит? Кот в сапогах вон как хозяина в маркизы вывел!

– Ну и светит вам, ваше сиятельство, хоть что-то? Подвижки-то какие-нибудь имеются?

– Светит мне далёкая звезда… – Виталий вздохнул. – Мерцает нечто за тыщами парсеков. Эфемерное… Не будем пока боженьку смешить… Ну а у тебя?

Шишкин-младший зажмурился хитрым котом.

– Ага-а! – обрадовался Виталий. – И кто же эта несчастная?

– Ну почему «несчастная»?! – вроде как возмутился Александр. – Прослеживается нечто обоюдное и противоположное.

– Они были безмятежно счастливы… Давно прослеживается?

– Да вот уже… – Александр машинально загнул один, второй палец, но, подумав, сказал: – Месяц точно…

– Судя по твоим подсчётам в уме, – захохотал Виталий, – вечность! Так кто же эта счастливица? Колись! – Он страшно округлил глаза и угрожающе взмахнул ножом.

– «Ах, Таня, Таня, Танечка!..» – пропел Александр. – Простая доярочка из Кашулана. Но я, похоже, Виталь, втрескался.

– О как! – Виталий аж присел на табуретку. – Ну и?..

– А что «ну и»… Больше по телефону общаемся. У меня работа, у неё. До Кашулана, как знаешь, восемнадцать кэмэ…

– Это разве расстояние? – фыркнул Виталий. – Два часа для лыжника-дилетанта! У тебя лыжи-то есть?

– Да я и без них, было бы время, прекрасно обойдусь! – улыбнулся Шишкин-младший. – Туда же молоковоз каждое утро шныряет. Вот я утром туда, а на следующее утро обратно. Но это – с воскресенья на понедельник. А в другие дни, увы! Шесть уроков с утра. Каждый божий день, включая субботу. Плюс два раза в месяц в райцентре бюро райкома…

– Да, да, да! Помним, что вы теперь комсомольский «бонза»! Матереют люди!.. Но я рад за тебя, старик!..

Кабы так думали все… Да уж… Поездки Шишкина-младшего в Кашулан, да ещё с ночёвкой, быстро оказались на бабьих языках. От людей на деревне не спрятаться, как поётся в известной песне. В общем, или через ревнивых кашуланских старшеклассниц, либо из других источников, но вскоре Вилена Аркадьевна ужё обладала достаточным, как она посчитала, объёмом информации. И пошла ва-банк.

– Валентина, должна тебе сказать, что наш молодой словесник, который не без твоего участия в партию проник, что-то зачастил в Кашулан.

– И что? – внешне равнодушно отозвалась директриса. – И что, Вилена Аркадьевна? Да и терминология у вас: «в партию проник»… Вы ещё его врагом народа объявите.

– Без меня объявят, но и тебя, дорогая моя, в стороне не оставят.

Валентина Ивановна с сарказмом посмотрела на «мумию».

– Да-да, милочка! – сурово сказала Баррикадьевна. – Вот развалит там молодую семью, и будет шуму на весь район!

– Вы о чём, Вилена Аркадьевна? – с усталым вздохом спросила директриса. Периодические «закидоны» древней матроны давно напрягали Валентину Ивановну, но куда ж подевать это доисторическое зло! Всем ветеранам ветеранша. И ей, Валентине, школьные азы истории в уши вливала, и нынешний первый секретарь райкома партии у неё в учениках ходил. А с ним семье Непомнящих надо жить дружно. Тем более, сейчас, когда Потапу снова на «звёздочку» послали. А Волков – это Волков! Вцепится – не оторвать, хотя и сидит с её Потапом бок о бок на бюро обкома. Но в районе Волков – царь и бог. Вот то-то и оно…

– Я о Назаровой. Али забыла, как они кокетничали, когда Назарова на открытый урок приезжала? – вывела из рассуждений Вилена Аркадьевна.

– Что-то я не заметила. Да и не до кокетства Назаровой нынче – молодая мамочка… А потом, насколько мне известно, – насмешливо посмотрела на завуча директриса, – другая симпатия у Александра Сергеевича в Кашулане имеется.

«Ты погляди, всё знает!» – зло подумала Баррикадьевна, но такую осведомлённость она не исключала.

– Для отвода глаз это, Валентина! Для отвода глаз! Ну, сама посуди – кто есть такой наш молодой словесник и какая-то там кашуланская доярка? Девка деревенская и изнеженный городской мальчик, обеспеченный и, прямо скажу, – ба-аль-шой ходок по бабам! Какая цыпа к нему из города приезжала, а? А Ленке Анчуткиной кто глазки строит? И акула наша, Анжелка, тоже неизвестно в каких с ним отношениях… Я, конечно, свечку, уж извини, не держала, но земля слухом полнится… И потом, если уж к Назаровой вернуться. Поинтересуйся, дорогуша, где её благоверный?

– Где?

– Укатил! Призвали его на военные сборы. На три месяца! Думай!..

Вилена Аркадьевна с обиженным видом покинула директорский кабинет, а Валентина Ивановна и впрямь задумалась. Отмахнуться от сказанного Виленой не получалось. Вспомнила, как допрос с пристрастием дочери устроила, узрев её с кавалером-музыкантом. Помимо всего прочего, проговорилась Татьяна, что большая безответная любовь у этой самой Машеньки к Шишкину. А девка-то бравая! Валентина уж и так и эдак её разглядывала в тот вечер, когда она у них заночевала. И такая скромница. Танька бы у неё поучилась, чем при всём честном народе со своим городским дружком обжиматься! Но Шишкин! Другой бы за такую красавицу обеими руками уцепился, а этот, ишь, сбежал, как Татьяна сболтнула, от этой Машеньки из города. Не нагулялся, кобелёк молодой! А как и впрямь к Иришке Назаровой в Кашулан наповадился? Да ещё и дружбу с этим капитаном водит, который жену спровадил беременную. Образовалась, так сказать, парочка единомышленников…

О, аплодисменты Валентине Ивановне! Её проницательности – по поводу единомыслия капитана Манько и лейтенанта запаса Шишкина. Правда, их единомыслие было несколько по другой части.

…Разговор у Виталия и Александра как-то незаметно перешёл в своеобразную литературоведческую сферу. И первопричиной явилась гетера Таис Афинская из одноимённой книги Ивана Ефремова.

И даже не она, а вино, которое она распивала со своими клиентами и прочим древнеримским истеблишментом.

– Слышь, Виталь, я тут «Таис» перечитал, да и в других книгах о древнеримских нравах, – в том же «Лже-Нероне» Фейхвангера, в «Калигуле» Томана или в «Мессалине», авторов, хоть убей, не помню, – натолкнулся на такую, скажем, гастрономическую подробность… – лениво разглагольствовал Шишкин-младший, блаженно вдыхая съедобно-сногсшибательные ароматы, плывущие от плиты, у которой колдовал Манько. – Ты же, как увлечённый кулинарией, не мог не обратить внимания. Везде описывается, что римская знать считала дурным тоном употреблять неразбавленное вино. Это было уделом плебса, а благородные патриции вино разбавляли! Водой или выжатым из фруктов соком. А вино-то было! Обычное виноградное, сухое, не водка, не бормотуха креплёная. Что надавили из винограда – то и пили. Чего там разбавлять? И так градусов никаких…

– Может, из-за его кислятины?

– Нигде не встречал упоминания, чтобы они добавляли в вино, к примеру, мёд или какие-то сладости. Чаще всего упоминается обычная вода.

– Во-о-прос! – озадаченно оторвался от плиты Манько.

– Вот и я о том же! – оживился Шишкин-младший. – Почему?

– А чего мы гадаем! – взмахнул ножом Манько. – В любых научных поисках огромное значение играет экс-пе-ри-мент! И почему бы нам его не провести?

– В смысле?

– Без всяких смыслов. Без них можно прожить всю жизнь, это без еды и питья месяца не протянешь, – величественно указал ножом капитан-кулинар на жаровню. – А эксперимент предлагаю наипростейший. Берём в нашем «сельпе» самого что ни на есть сухого вина. Типа «Каберне». Его там – завались! Неликвид! И, как настоящие сподвижники науки, типа академика Павлова, ставим опыт на себе. Разбавим водой и выпьем!

– Не Павлов, а Пастер, вернее, его ученик. Пастер создал вакцину от бешенства, а этот его ученик пришёл к нему и предложил, мол, вколи, Луи, вакцину мне, если я не помру от бешенства, то твоя вакцина правильная. Любая вакцина – это же, Виталя, та же самая зараза, только в ослабленном виде. У человека вырабатывает иммунитет.

– Ума – палата!

– Да не ума – маман у меня медик, борец со всякими заразами. Так что – университеты на дому. Но ход мысли у тебя правильный. Я – за! Но сейчас у нас «сушняка» нет, следовательно, эксперимент откладывается. А вот долго ли ты будешь меня изводить умопомрачительными ароматами? Очень, дорогой товарищ, кушать хочется.

– Всё готово! Садитесь жрать, пожалуйста! – спародировал «джентльменского» жулика Василия Алибабаевича Виталий. – А вообще-то, гражданин хороший, могу предсказать тебе незавидную судьбу. Недолго тебе осталось…

– С чего бы?

– А вот вспомни, что тебе все окружающие говорили, когда ты себе колуном по ножонке съездил, сам же рассказывал?

– А… Как сговорились: «До свадьбы заживет! Поправляйтесь!..»

– Первую часть пожеланий временно отставим. Сосредоточимся на второй. «Поправляйтесь!» А что это означает?

– Ну ты со мной, как с дебилом! Хотя чувствую подвох…

– Какой подвох, дарагой, э! – с кавказским акцентом воскликнул Манько. – «Поправляйся» – это означает конкретное – толстей! В меру, конечно. Кушать, дорогой, надо столько, чтобы, поднимаясь из-за стола, не переворачивать его животом. А ты? Ты же костями гремишь! Тебе шкилетов в мультфильмах играть! Ты же можешь… – Виталий перешёл на театральный шёпот, – так и партию осиротить!

Он плеснул в бокалы коньяку и поднялся с табуретки.

– Александр! Тебе нужна домовитая хозяйка! Сам ты готовить не умеешь и…

– Я вкусно режу колбасу!

– Верю! Я даже подозреваю, что ты в состоянии приготовить заливную рыбу: кусок воблы, глоток пива…

– Картошку могу пожарить, яичницу… Пельмени в кастрюлю закинуть!

– Да, да, да! И суп сварить… С аппетитной поджаристой корочкой! Но делать этого регулярно ты не будешь, потому как тебе, уверен, противно жрать в одиночку. Так выпьем же за то, чтобы в дом молодого педагога вошла молодая – ва-ах! – хозяйка! «Итак, она звалась Татьяной»? За Татьяну!

– За Татьяну – с удовольствием!

Вкушая восхитительное жаркое с картошечкой и грибами, приготовленное, как Александр предварительно самолично убедился, из банальной свининки и солёных по осени груздей, а не из экзотического деликатеса в виде голубей с водонапорной башни, Шишкин-младший, тем не менее, признался:

– Таня – замечательная женщина. Но…

– Но ты не до конца уверен, что для тебя она – на всю жизнь. Не так ли?

Шишкин грустно кивнул.

– Женись, Шишкин! «Не смотри на меня удивлённо, а женись! Это определённо!» – пропел Манько. – Женись на домовитой Танечке и – сразу заведи себе любовницу, даже можешь и не одну!

– Ты чему меня учишь? У вас с Людмилой…

– У нас с Людкой всё прекрасно. Но до женитьбы, мой юный друг, я и не подозревал, что можно неправильно поставить молоко в холодильник. И потому небезгрешен, увы… До сих пор не могу определиться, чего мне порой хочется: того, что наносит вред здоровью, вызывает зависимость или подрывает моральные устои…

Манько снял свой фирменный передник, снова встал и принял позу пролетарского вождя на броневике:

– Кто?

– Шпак.

– Что-то такое смутное в голове вертится…

– Стыдно, господин учитель! Ну были бы вы учителем физкультуры или труда… Не-ет, я не умаляю интеллектуальных способностей данных категорий преподавателей. Я даже знаю одного учителя труда, который, попадая себе по пальцу молотком, удивлённо восклицает: «Ишь ты!» Но учителю русского языка и литературы следует более внимательно и вдумчиво изучать лучшие образцы отечественной, заметьте, классики. Александр Иванович Куприн!..

Манько вышел в комнату, вернулся с потрёпанным томиком в серой обложке. Полистав, удовлетворённо кивнул:

– Так и есть. Повесть «Поединок». Глава семнадцатая. Размышления главного героя о делении российского общества на две неравные части. Цитирую: «Одна – меньшая – офицерство, которое окружают честь, сила, власть, волшебное достоинство мундира… храбрость… физическая сила… гордость; другая – огромная и безличная – штатские, иначе шпаки, штафирки и рябчики…» Ну и так далее. А вообще, как я полюбопытствовал позже, это из польского. У ляхов шпак – серый скворец. С рябчиками всё ясно – птичка ещё глупее скворца, а про штафирку нашёл только у Даля. Это – портновское. Подкладка под обшлага рукавов. Вот так-то, лейтенант запаса Шишкин!

– Убил! Напрочь убил! – восхищённо вскричал Александр. – «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь…» Признаю безоговорочно убогость своего образования! Завтра же пишу заявление директрисе о своей профессиональной никчёмности. И лечу в райвоенкомат – пусть меня призовут в ряды Вооружённых сил Советского Союза. Я хочу быть умным! И пытливым, как капитан Манько!

– Посыл неправильный! – поднял указательный палец Виталий. – С такой мотивацией лучше сидеть на гражданке. Да и на ней сложно. Думаю, тебе знакомы суперформулы: «Прав не тот, кто прав, а у кого больше прав» и «Я – начальник, ты – дурак; ты – начальник, я – дурак»? Они родили и третью: «Притворись дураком – сделай приятное начальнику». А также имеется инструкция из двух пунктов: «Пункт первый. Начальник всегда прав. Пункт второй. Если ты убеждён, что начальник неправ, – смотри пункт первый». Так вот, Александер свет Сергеевич, на ратном поприще, уж поверь мне, служивому, этот свод народной мудрости приходится применять гораздо чаще, чем на гражданке. Поэтому – умничай внутри себя и старайся не выпускать это наружу. Видел по телевизору или слышал райкинскую сценку «Не высовывайся» – про долголетие и благополучие клопов? И посмотри на меня. Если бы я умничал только, к примеру, на этой кухне, то уже давно ходил в майорах, да и кулинарничал совершенно в других условиях, заметно ближе и к Людке, и к Димке с Анюткой.

Виталий потянулся к бутылке, плеснул в бокалы новую порцию коньяку.

– Выпьем за моих. И не будем о грустном. Женись, Шишкин, женись! Только семейство своё никогда от себя не отпускай. Держи на дистанции прямой видимости и огневой поддержки. Прозит!

Потенциальный муж и временный холостяк встали и опустошили бокалы.

– «Прозит» – это, как я понимаю, по-немецки? В фильмах лощёные офицеры вермахта завсегда коньяки и шнапс под этот тост выкушивают.

– Вы делаете успехи в иностранных языках, мой юный друг! Вас уже можно засылать во вражеские тылы!

– Да там и без меня шпионов хватает.

– Не шпионов, а разведчиков. Это ихние у нас – шпиёны, а наши там – разведчики. Опять вам делаю замечание как преподавателю русского языка. Глубже изучайте родную мову! Вот, задумайтесь, например, господин Шишкин, почему «бесчеловечно» и «безлюдно» – не синонимы? Или «дать леща». Иностранцу переведи – слюной изойдёт! Ты только представь настоящего леща! Особенно вяленого. Огромное и до омерзения аппетитное солнце! Косточки насквозь просвечивают! Вот оно – счастье под пиво! Никакая вобла и рядом не лежала! А русскому предложи: «Щас дам тебе леща!» – или первым врежет по мордасам, или в ретираду кинется.

– Ну не только это. Могу и встречный вопрос задать… – Шутливый, но всё-таки снисходительный тон Виталия породил у Шишкина-младшего аналогичную ответную реакцию. – Почему выражение «Я тебя не забуду» – это почти что всегда чуть ли ни клятва верности до гроба, а «Я тебя запомню» – стопроцентная угроза?

– Почему, почему… Алкоголь притупил работу моего серого вещества. В голове вертится только одно: учительницы иностранных языков, проверяя тетради своих учеников, всё равно матерятся по-русски… Нет?

– Обязательно поинтересуюсь у нашей Лидии Михайловны!..

Высокоинтеллектуальный диалог на кухне продолжался ещё часа полтора, но столь долго утомлять вас, дорогие читатели, умысла нет. А вот удовлетворить законный интерес по поводу анонсированного эксперимента будет правильным.

Эксперимент имел место состояться. Однако банальная будничная текучка и другие, более значимые события сдвинули его в июнь, который в описываемом году задался необыкновенно жарким.

Последнее обстоятельство обусловило место проведения эксперимента – роскошный песчаный берег-пляж чмаровского озера. Сюда Шишкин-младший и капитан Манько прикатили на «мандарине» последнего, предварительно загрузив в багажник коробку «Каберне» (12 бутылок емкостью 0,75 литра с красными полиэтиленовыми надпробочниками, что чётко указывало на содержимое – «сухое красное»). На завершающем этапе подготовки эксперимента возникла серьёзнейшая дилемма: неужели 12-градусное вино без намёка на сахар обязательно разбавлять водой, а может, хоть немного подсластить?

Ступор возник непосредственно в «сельпо», что крайне взбудоражило продавщицу Любку, и так сгорающую от любопытства: куда это захолостяковавший военно-строительный командир и снюхавшийся с ним учителишка закупили столько вина (да было бы чего доброго!)? Но когда эти типчики затребовали ещё две трёхлитровых банки берёзового соку!..

Любка потом чуть ли всю ночь не спала, рисуя в воображении живые полотна извращённых (а какие же могут быть у этих двух жеребцов, закупивших практически ведро кислейшего пойла и чуть меньше хрени древесной!) оргий. Нет, хорошо, конечно, что эта парочка выволокла из магазина и загрузила в багажник мандаринового «жигулёнка» опостылевший, только бесполезно занимавший место в подсобке товар, хотя и выручка за него грошовая. Но, с другой стороны, что удумали-то?

Во времена Тициана, да при его таланте, Любка бы прославилась не меньше названного или тоже изображавшего Вакха бессмертного Караваджо. Но скорее всего, заставила бы нервно дёргаться в приступах творческой зависти совершенно ей неизвестного Гвидо Рени, потому как цепь логических умозаключений Любки от сюжета его пьюще-писающего юного бога виноделия (девять литров «Каберне» и шесть литров берёзовой слезы даже два объёмистых зрелых мужских мочевых пузыря долго удержать не в состоянии – заставят облегчиться, и неоднократно!) упорно скатывалась к его же сюжету «Римская благотворительность». При этом Любку конечно же особенно занимала идентификация других участников, вернее, по абсолютному убеждению Любки, участниц оргии.

Любка так измучилась последним, что не преминула поделиться ворохом догадок со встреченной ею поутру на улице Наденькой Богодуховой. И не только потому, что этого настоятельно требовала измученная размышлениями головушка, но и потому, что Любка знала: уж кто-кто, а Наденька разнесёт её догадки по всему селу, следовательно, кто-то и приблизит разгадку.

Но Наденька только усугубила «непонятки»:

– Лю-у-ба! Эта парочка вчера вечером прикатила к нам в столовую, и – представляешь! – на них та-а-акой жор напал! Заказали яишню из десятка яиц – съели. Ещё одну заказали – сожрали! И третью, опять же в десяток яиц! – смели! А сами – красные как раки! На солнце сгоревшие напрочь! Охают, ахают и – жрут, жрут! Потом им Наталья простокваши банку двухлитровую налила – мазаться от волдырей. И где они так умудрились?!

Где-где… Да на том самом песчаном бреге чмаровского озера, куда участники эксперимента прикатили для его осуществления.

– Виталя, а в какой пропорции вино разбавлять будем? Об этом нигде ни слова… Может, зря с соком связались? Все-таки вода есть вода…

– Ну… я не знаю… – почесал лысеющую голову Манько. – Двенадцать градусов. Если наполовину – так это… – Он посмотрел на свою «мандаринку» – …типа «Жигулёвского» получается. Хотя бы на треть, а?

Манько взял банку с соком и внимательно изучил этикетку.

– Натуральный… Сахара – три и четыре десятых процента… Без консервантов… Да, считай, та же вода. Зато полезный. Ну что, как?

– А-а… Давай на треть, а то уж совсем… Но сначала предлагаю искупнуться, после – лежи загорай да винцо попивай!

– Резонно!

Так и сделали. Солнышко припекало уже вовсю, поэтому после купания уютно расположились в лёгком тенёчке жиденького ивняка, под струйками такого же лёгкого ветерочка.

Первую бутылку на треть разбавленного берёзовым соком вина выпили практически мгновенно, потому как пить захотелось ещё в магазине. Пойло разочаровало – бурда бурдой! Вторая ёмкость «каберневско-берёзового» коктейля тоже ушла абсолютно прохладительным напитком, хотя и не столь стремительно. Но вновь искупавшись и не спеша приступив к третьей бутылке, приятели почувствовали, как ненавязчиво подкатился довольно ощутимый опьяняющий эффект, сладко погружающий в сон. В который и погрузились.

…Проснулись экспериментаторы в пятом часу вечера. Кожа горела! Вся! Пока они пребывали в царстве Морфея, ивовый тенёк от них ушёл, а прямые лучи солнца сделали своё чёрн… вернее, красное дело. Понятно, что, припекая, они заставляли спящих переворачиваться с живота на грудь, с боку на бок. Первоначальная кожная бледность осталась только в плавках.

Кряхтя и охая, чертыхаясь и матерясь более витиевато, участники эксперимента сгрузили недопитые вино и сок обратно в багажник, кое-как напялили майки и «треники» и… поняли, что дико хотят жрать! Но ни вообще, а чего-то диетического, оздоровляющего. Ну а дальше читатель уже в курсе.

Так и было! По полтора десятка яиц, превращённых в глазунью, на обожжённое рыло. И временное облегчение от прохладной простокваши, которой великомученики обмазали друг друга с головы до ног, приехав на квартиру к Манько. На пол в комнате были брошены пара одеял и две подушки. Но сна уже не было. И высокоинтеллектуальных дискуссий тоже. Периодически звучала ненормативная лексика, и заметно убывала простокваша в банке.

Однако, несмотря на временно пошатнувшееся здоровье, экспериментаторы пришли к единому выводу: древнеримская знать, которой крепкие напитки типа водки, скорее всего, были неведомы, видимо, эмпирическим путём установила, что разбавленное виноградное вино дурманит мозги и зовет к разврату и приключениям более настырно, да и быстрее, чем исходная кислятина.

Не так, конечно, быстро, как разбавленный водою спирт – процесс несколько затягивается, но что поделать. Не оказалось в числе десятков поколений римских патрициев русского мужика Дмитрия Ивановича Менделеева, как и англичанина Джорджа Гильпина, которого создатель Периодической системы химических элементов процитировал в своём труде «О соединении спирта с водой».

Англосакс считал, что идеальная водка должна содержать 38 градусов спирта. Почему он так решил – гадать не будем. Никто не знает, кто придумал водку, она уже вовсю употреблялась в разной градусности и до Гильпина, и до Менделеева. Другой вопрос, что диссертация Дмитрия Ивановича позволила установить российский государственный винокуренный стандарт – 40 весовых частей этилового спирта на литр смеси. Случилось это в 1894 году, и было запатентовано правительством Российской империи как водка «Московская особенная». Скорее всего, изобретателями сорокоградусного зелья следует считать царских налоговиков, которым показалось удобнее рассчитывать налог на алкоголь, используя кругленькое число 40, а не дурацкое 38. Вот так и докатилась, в лучших традициях исторической преемственности, оная концентрация до наших дней. В общем, гип-гип ура! российскому бюрократу!

3

Когда же, через несколько дней, с экспериментаторов слезла лавтаками обгоревшая шкура, а новая неимоверно чесалась, случилась новая беда.

Но началось всё во здравие.

– Лейтенант Шишкин! Не желаете ли присоединиться к празднованию величайшего события? – появился прекрасным июньским утром в квартире у Александра капитан Манько.

– Величайшего?

– Грандиознейшего!

– А что же не при параде? – окинул взором Виталия Шишкин-младший. – Где ордена-медали, аксельбанты-позументы, ослепительный блеск хромовых сапог и золото погон?

Манько выглядел противоположно: майка, спортивные шаровары «хэбэ», на ногах – шлёпки, на макушке – легкомысленная, детсадовская панамка.

– И не томите, граф! Уж объявите же, что это за событие?

Манько принял позу древнегреческого или древнеримского трибуна:

– Доблестные воины-дорожники завершили и сдали в эксплуатацию участок стратегического шоссе между населёнными пунктами Чмарово и Верх-Алей! Ура!

– Ура! Ура! Ур-ра-а! – Александр крепко пожал пятерню Виталию. – Так почему не при параде?

– Час парада ещё не пробил. А вот время предпарадной подготовки тикает в ускоренном режиме, в связи с чем имеется конкретное предложение, состоящее из двух частей. Часть первая. Корыстная! Пользуясь вашим личным к себе расположением, просил бы о высочайшей милости…

– Ну-ну…

– Апартаменты ваши, дражайший Александер свет Сергеевич, солнечны и просторны. Смею испросить согласия накрыть здесь праздничный стол для господ офицеров в количестве дюжины персон.

Виталий звонко щёлкнул шлёпками. И пояснил:

– У меня в квартире, сам знаешь, тесновато получится, а в столовке ротной не хотелось бы. Солдаты всё-таки…

– Да без проблем!

– Ну тогда сделаем так. Накрываем у тебя званый обед – у меня всё в багажнике…

– Какая предусмотрительность! А как бы я – от ворот поворот?

– Вы не настолько жестоки и бессердечны. И моя уверенность в вас оказалась верной.

– Сервировка – это и есть вторая часть?

– Не-ет, дорогой товарищ Шишкин! Вторая часть – показательно-оздоровительная. Сейчас накрываем стол, и у нас остаётся вагон времени. Предлагаю до застолья прокатиться по новому участку дороги. Всего тридцатка кэмэ. Затем… За Верх-Алеем, километрах в семи-восьми, есть премилое озерцо. Вода – чистый бальзам! Туда со всей округи народ валит подлечиться. Вот и мы с полчасика в этой лечебной ванне посидим, дабы свеженькую шкурку до крови не расчёсывать. Кстати, знаешь, что такое любовный треугольник?

– Он, она и третий, или третья…

– Ответ неверный. Любовный треугольник – это лето, секс и комары. Только жарким летом понимаешь, что секс – всего лишь потливое барахтанье, а истинный кайф – расчёсывать комариные укусы… Ну что, прокатимся до лечебной водицы? – спросил Виталий, когда Шишкин перестал ржать.

– А давай!

И они поехали, и они помчались! По новенькому шоссе – антрацитовой ленте с ослепительно-белой разметкой.

«Какой русский не любит быстрой езды!» Разве что тот, на котором ездят…

Прекрасно искупались в волшебном озерце. Желание чесаться и вправду отпустило. И без задержки покатили обратно.

Надо сказать, что эти восемь километров до шоссе представляли собой довольно прямую просёлочную дорогу, кое-где с гравийной подсыпкой. Кое-где – это как раз там, где к дороге подступали овраги. Во время хороших дождей по ним устремлялись с сопок бурные потоки и норовили дорогу перерезать, чего местные власти допустить не могли, потому как за лечебным озерцом грунтовка никуда не девалась, а являлась единственной связующей нитью с двумя леспромхозами, откуда могучие японские лесовозы «Комацу-Ниссан», пёрли в город на ж.д. станцию ядрёные стволы лиственниц и сосен.

Шишкин-младший даже пару раз «голосовал» на трассе у Чмарово такие лесовозы. Когда не удавалось уехать на рейсовом автобусе, а очень хотелось побывать в областном центре. Весёлые водители «Комацу» охотно брали пассажиров, чтобы было с кем поболтать в дороге, дабы не заклевать ненароком носом и не свалиться на многотонной машине в кювет. Катить же до города пассажиром на могучем «японце» – и вовсе сплошное удовольствие: мягко, тёплая кабина, магнитола. И никакого ощущения, что машина надрывается от наваленных на неё кубометров. На подъём под завязку гружёный «Комацу» шёл, как по ровному месту. И до города добирался Шишкин куда быстрее, чем на рейсовом «Львове».

Вот такой летящий порожняком «Комацу» и встретился нашим купальщикам у первого от озерца оврага. Прогрохотал мимо, стрельнув из-под задних колёс камешком. Камешек аккурат прилетел в нижний левый уголок лобового стекла «жигулёнка».

– … мать! – только и воскликнул Виталя, инстинктивно крутанув руль вправо.

«Мандарин» послушно вильнул к кромке дороги и… заелозив, проследовал боком дальше – в овраг! Медленно сполз на пару метров с откоса, потом, подумав, нехотя завалился на правый бок, перевернулся на крышу, от чего во все стороны брызнули крошкой задраенные из-за пыли боковые и вылетели, хрустнув, переднее и заднее стёкла. Но кверху колёсами «жигулёнок» лежать не стал, а, так же не спеша, поудобнее уклался на левый бок, услужливо, хоть и с грохотом, распахнув Александру дверцу, превратившуюся теперь в люк над головой.

– Ты как? – мотая головой, выдохнул Манько, когда через этот «люк» они оказались на земле.

– Нормально… – прохрипел, отплёвываясь от пыли, Шишкин-младший. – А ты?

– В норме… А ну-ка, дёрнем!

Они уцепились за нижний край мандаринового борта и на Виталин «Ра-аз!»… поставили «жигулёнка» на колеса!

Манько дёрнул со скрежетом поддавшуюся дверцу, бухнулся на водительское сиденье, крутнул ключ зажигания. О чудо! Двигатель заработал!

Впереди оказался довольно сносный выезд на дорогу. Машина медленно, скрежеща и содрогаясь, поползла вперёд. Шишкин-младший шёл сзади, прислушиваясь к собственным внутренностям и оглядывая себя снаружи, насколько это получалось. Удивительно, но только что совершённые кульбиты не оставили даже ссадины!

«Мандарин» дополз до выезда на дорогу, взревел всеми фибрами души и… заглох. Больше он не издал ни звука. Даже «растакая мать» оказалась бессильна, как Виталя ни крутил ключ зажигания, ни копался в моторных внутренностях, а Шишкин-младший ни помогал ему «кривым стартёром».

Время неумолимо тикало. Проходил час за часом, но по грунтовке ни туда, ни сюда после чёртового «японца» – ни одной машины!

Как-то ненавязчиво начало смеркаться. Со стороны озерца повеяло прохладой, которая сначала деликатно напомнила, что грязные майки – не самый удачный гардеробчик для ночёвки, а потом поставила эту тему во главу угла. Июнь, конечно, прекрасная летняя пора, но не в местностях, приравненных к районам Крайнего Севера. И вскоре жертвы дорожно-транспортного происшествия прочувствовали на себе характерный для этой поры перепад дневных и ночных температур. И вот ведь незыблемость закона подлости! Дровец вокруг – хоть завались, а со спичками, как оказалось, – полный alles kaput!

А ночная прохлада крепчала. Манипуляции с электрооборудованием «жигулька» не увенчались успехом, – быстро сдох аккумулятор, – как и попытки добыть огонь первобытными способами.

Несмотря на многочисленные физические упражнения и пробежки, утро туманное приятели встретили дружным зубовным клацаньем. И с оглашенными криками выскочили на дорогу, когда со стороны озера послышался, наконец, рокот автомобильного двигателя. Вскоре из-за леса, из-за гор показался… тот же самый японский лесовоз! Или его брат-близнец.

Отдадим должное водительскому братству. «Комацу» не только выволок «мандарин» на дорогу, но и дотащил его до Чмарово, в чём могучей машине не стали помехой даже кубометры внушительных древесных стволов, которые лесовоз пёр на себе.

После часа беготни и суеты – с напяливанием на себя чуть ли не тулупов, с употреблением внутрь горячительного, а затем буксировкой мандаринового железа с шоссе в гаражный бокс посредством уже ротного «ГАЗ-66» – наступила угрюмая нирвана скорби. Да, именно такое парадоксальное, но классическое в диалектике – единство и борьба противоположностей! Скорбь по утраченному и блаженство спасения.

Тяжёлая туча трагизма висела в обеденном зале ротной столовой, тишину которой нарушали шипение жарящейся на пищеблоке картошки и доклад Виталиного зама, старшего лейтенанта Жидкова, о том, что было в отсутствие командира.

Во вверенном подразделении никаких происшествий не случилось. Зато на «Номенклатурно-Школьной» улице состоялось шумное военно-прикладное представление.

В обозначенную ранее командиром обеденную пору к апартаментам учителя Шишкина, грозно рыча, подполз здоровенный «КрАЗ», из огромной кабины которого под жаркое солнце вывалились… одиннадцать служивых!

Как они там поместились – это так и осталось загадкой для всех наблюдателей. А Шишкину-младшему что тогда, а тем паче потом разгадывать этот «рекбус-кроксворд» желания не возникло. Есть же анекдот, как в «запорожце» ехали двенадцать выпивох, причём один из них ещё и растягивал меха гармошки. А анекдоты – они все из жизни.

– …Прошествовали во двор, на крыльцо – оп-ля-ля! – замок! – энергично жестикулируя, вещал Жидков. – Заглянули в окна – в комнате стол накрыт. Тарелочки, бутылочки… Всё чин-чинарём. И – никого! Что за фигня?! Походили вокруг, поорали, клаксоном всех кур распугали! «Молчание доктора Ивенса»! Кино и немцы! Ну и… Помянули вас, уж извините, громким словом да и подались несолоно хлебамши… А у вас-то… эвана как…

– А у нас-то эвана так… – вздохнул мрачный Виталий. – Кузов, как понимаю, деформирован основательно… Аккумулятор… но это мелочь… В город на СТО надо аппарат трелевать… М-да-с…

– Главное – сами целы! – жизнерадостно отозвался Жидков.

– Ну, это понятно… И ведь ты посмотри, Сашок, ремнями не были пристёгнуты…

– Да мы как-то медленно переворачивались… Или мне так показалось?

– Не показалось. И ехали не быстро.

– Ну так в этом, наверное, и причина…

– Чего теперь гадать… Ладно! – припечатал к столешнице ладонь Виталий. – Жидков! Оповестить офицерский состав нашей и верхалейской рот, а также старшего прапорщика Чумакова и старшину верхалейской роты, что вчерашний торжественный обед перенесён по техническим причинам на сегодняшний ужин. Так, Александр Сергеевич? – Манько глянул на Шишкина.

– Так точно, товарищ капитан!

– Место проведение прежнее. Время «Чэ» – девятнадцать часов…

Изголодавшаяся парочка вкусила жареной картошки, запила её обжигающим сладким чаем и подалась по домам.

На соседской половине двора сновала хохотушка-болтушка Татьяна. С любопытством оглядела Александра в просторной маньковской куртке.

– Добрый день! Никак рыбалили? Как клёв, где богатый улов?

Шишкин-младший не сразу сообразил, что ответить соседке, неопределённо кивнул, лишь потом придумал:

– Да там всё осталось, у вояк…

– Ой, вы вчерась уехали, а потом они нагрянули оравой! Гудели-шумели, всю улицу переполошили!..

– Припоздали малость, но потом мы встретились, а сегодня я их в гости позвал – у них же праздник: дорогу до Верх-Алея закончили!

– Да не может быть!

– Закончили. Теперь кататься по ней – красота!

– А что говорят? Переедут от нас?

– Вот этого, Таня, не знаю. Но спрошу у командира.

На соседское крылечко выскочили и о чём-то наперебой загалдели Татьянины отпрыски. Она подхватила их и скрылась в доме.

Александр вошёл в квартиру, оглядел сдвинутые в «зале» столы, письменный и кухонный. Сыр с колбасой на тарелочках подсохли и загнулись, огуречно-помидорный салат в чашке попахивал кислинкой…

Шишкин без жалости вывалил вчерашние угощения в помойное ведро и выволок его в зауборные бурьяны. Вернувшись, умылся и рухнул на кровать – до назначенного вечернего застолья времени ещё уйма, а спать хочется неимоверно.

Разбудил Виталий. Выгрузил из принесённой с собой коробки всякие вкусности, к которым Александр добавил содержимое неистощимого «Саратова». Накрыли стол по новой, не хуже вчерашнего.

К назначенному часу прибыл контингент гостей.

Но весёлого и беззаботного застолья не получилось. Сочувственные взгляды то и дело устремлялись на Виталия. Товарищеская трапеза упорно переходила в тризну. О верёвке в доме повешенного, конечно, не упоминали, но и так было ясно, что скорбь о мандариновом «жигулёнке» переполняет сердца. С нею и разошлись засветло, в начале десятого часа вечера. Так завершилось последнее приключение в перечне маньковско-шишкинских авантюр на чмаровской земле.

В оставшиеся июньские дни учитель Шишкин полностью погрузился в экзаменационную суматоху: восьмой и десятый классы сдавали русский язык и литературу – строчили выпускные сочинения под бдительными оками директрисы, Александра и классных руководителей.

А капитан Манько погряз в перебазировании своей роты за Верх-Алей. «Дан приказ ему на запад…»

Вскоре военный городок и стоящий с ним рядом ДОС опустели, чем поспешили воспользоваться шустрые чмаровские мужички, с завидной сноровкой опередив даже своего архихозяйственного председателя Потапа Потаповича. Пока правление колхоза перепиралось с командованием военно-строительной бригады, а точнее, с ответственными должностными лицами Центрального военно-строительного управления, обосновавшегося в областном центре, – о передаче недвижимых объектов военного городка с баланса на баланс, – с этих недвижимых объектов исчезло всё, что можно отломать, отпилить, увезти автомототранспортом и унести на горбу.

Очередные «графские развалины» зазияли провалами кирпичных глазниц… Украшена областная земля подобными «графскими развалинами», точнее, армейскими. «Открылась бездна звёзд полна; звездам числа нет, бездне дна…» Прозорлив был и мудр Михайло свет Васильевич! И про бездну, и про звёзды. Развалин и в сам-деле бездна-тьма, а звёзд на погонах всё больше и больше, и всё крупнее они и крупнее…

Об этом с грустью подумалось Шишкину-младшему, когда он расставался с радостным майором Манько. Получил-таки Виталий долгожданную звёздочку старшего офицера. На что Шишкин-младший, в силу своей испорченности, откликнулся предостерегающей, а не восторженной одой:

Майор Манько с этим полностью согласился. Укрупнение звезды на погоне было приятно. «Встал на рельсы», как говорят иногда не только в железнодорожных войсках. Хотя выражение двусмысленное. Так и тянет к аналогии: «поставить на лыжи», чему вряд ли кто обрадуется. Радостным ходил Манько по другой причине. Его рота действительно немного передислоцировалась в западном направлении, но у неё появился новый командир, а бывший в самом деле встал на рельсы и покатил ещё западнее. Несколько дальше: вышло-таки у Людмилы и Ко выбить в Москве приказ об откомандировании супруга в Одесский военный округ.

Однако вернёмся из жаркого лета в студёную зимнюю пору.

Утром 31 декабря, с блеском отработав накануне Дедом Морозом (на пару со Снегурочкой-Клавочкой) на школьном новогоднем празднике и получив за это мини-отпуск от директрисы, Шишкин-младший удачно (были свободные места!) уселся в рейсовый автобус и в седьмом часу вечера прикатил в областной центр.

Город сверкал новогодними огнями. И Александр не смог отказать себе в удовольствии пройтись от автовокзала до родительского дома – странно, но подумалось именно так, отстранённо! – пешочком. Под ногами приятно поскрипывает свеженький снежок. Морозец – терпимо.

На центральной площади гремела музыка, переливалась яркими электрогирляндами здоровенная «ёлка». Александру, как и всем горожанам, была известна её тайна – толстый стальной ствол-труба с приваренными к ней короткими трубчатыми отростками. В них втыкали сосенки, и получалось бо-ольшое, поражающее воображение несведущего народа, дерево. Ничего не поменялось и в этом году. Разве что «ёлка» несуразнее выглядит.

Шишкина-младшего всегда поражало равнодушие тех, кто занимается городским новогодним оформлением. Ну, к примеру, вот это главное новогоднее… убожество. Нет, Александр – первый противник сторонников отыскать в лесу, срубить и установить на площади натуральную, высоченную хвойную красавицу. Он согласен на железную трубу, он за неё – руками и ногами! Но ведь можно, в конце концов, от макушки к подножью две и более верёвок натянуть и втыкать сосенки строго по верёвкам, так сказать, по ранжиру, чтобы конус получился, а не бесформенное нечто, типа пузатого бочонка…

Но всё равно – Новый год!

Настроение окончательно перешло в радостную фазу. «Эх, хорошо бы сейчас, с морозца, «сиротскую» тарелочку пельмешек!» – подумал Александр. «Под стопарик и маринованный корнишончик!» – добавил внутренний голос, с чем Шишкин-младший категорически согласился.

В родном подъезде градус настроения поднимался с каждой ступенькой. И хотелось уже всего, даже самого детского: запаха хвои и мандаринов; кулька с конфетами под ёлкой; сверкающих игрушек на ней. Не хотелось только одного: чтобы сейчас из квартиры напротив выскочила Машуля или выплыла Электрина Христопуловна.

Пронесло!

Двери распахнула маман, а ещё шире и восторженно она распахнула глаза.

– Как ты вовремя! А мы с отцом только за стол уселись, неспешно старый год проводить! Давай-давай! Руки мыть и за стол! – заобнималась Альбина Феоктистовна с сыном. – Я тут пельменей налепила…

И вот как тут не поверить в мистику, или хотя бы в то, что мысль материальна! Хотя… «О пельменях промечталось четверть часа назад. Они же были слеплены и сварены раньше, следовательно, речи о мистике или материальности конкретной мысли не идёт. А вот факт передачи информации на расстоянии имеет место быть. Как и факт, что эта информация посредством малоизученного, но вполне возможного явления телепатии поступила к тебе от родительских пенатов, трансформируясь в твоей пустой голове в желание и аппетит», – строго поправил Шишкина-младшего внутренний голос. Но сейчас умничать совершенно не хотелось.

– Так, говоришь, скоропостижно? – произнёс Шишкин-старший, уставившись в сверкающий яркими красками экран внушительного «Рубина», где аккуратно остроумничали, уворачиваясь от серпантинных лент, Алла Пугачёва и «капитан Клос» из нашумевшего польского телесериала «Ставка больше, чем жизнь» – ведущие «Голубого огонька».

Вопрос последовал после сообщения Шишкина-младшего о событиях последних дней декабря: от избрания внештатным секретарём райкома комсомола до получения рекомендаций для приёма в партию.

– Хм… Настораживает, сын, эта скоропостижность, – задумался Сергей Петрович. – И настораживает по двум причинам. Во-первых, как раз, скоропостижностью. Во-вторых, возникающими вопросами: для чего и кому это нужно? Сидеть на бюро райкома комсомола и даже иногда секретарствовать можно и без этого. А следовательно, что? Полагаю, что всё-таки нацелились тебя двинуть на первую роль – возглавить райком. А номенклатурный регламент не позволяет доверить пост главного районного комсомольца комсомольцу. Тут только член партии подходит. А чтобы ты не отказался – припереть тебя партбилетом.

– Так это что же получается, Серёжа, – уныло спросила Альбина Феоктистовна. – Засядет Саша в этом районе на веки вечные?

– Ну, не на веки вечные, однако, может быть, и надолго.

Шишкин-старший потёр в раздумьях переносицу и продолжил:

– Изберут в кандидаты, а кандидатский стаж в исключительных случаях можно и сократить. А можно и не сокращать. Это уже не столь важно. И остаётся лишь одна кадровая заковыка – не женат ты, парень. На первых ролях это не приветствуется.

– Ха-ха-ха! – рассмеялся Александр. – Силком женят, что ли?

– А я бы на твоём месте не смеялся, – сказал, нахмурясь, Шишкин-старший. – Способов, так сказать, ненавязчиво принудить – уйма.

– Ну, надеюсь, таким «способом» не окажется шустрая фельдшерица? – пристально посмотрела на сына маман Шишкина.

– Успокойся, ма, – улыбнулся Александр. – С этой артисткой мы разобрались.

«А ты уверен?» – тут же ядовито осведомился внутренний голос. «Уверен!» – ответил ему Александр и сразу же подумал о Танечке из Кашулана.

– Ну а сам-то ты что думаешь? – спросил отец. – Как ты-то на такую возможную перспективу смотришь? Из школы в райком?

Александр почесал затылок.

– Вообще-то, не хотелось бы. Я и ребятам райкомовским так сказал. У них там уже, как я увидел, давно логическая лесенка выстроена: первый уходит – второй на его место… Тяжко там «варягу» придётся… Да и ты сам мне про номенклатурные сквозняки очень доходчиво разъяснил в своё время.

– Ага, понятно… – Шишкин-старший осуждающе глянул на сына. – Зря ты, друг мой, язычок свой раньше времени распускаешь. Сиди там и помалкивай, пока не спросят. Ребята эти, скорее всего, со всей своей лесенкой, почему-то партийную власть не устраивают. Видимо, фрондируют периодически. А партия этого не любит. Или коллективчик сложился такой, что партия решила его свежей струёй разбавить. Впрочем, чего гадать. Поживём – увидим. Но два совета могу дать.

Шишкин-старший на некоторое время задумался.

– Первый. Тебе надо думать о запасном варианте. Это самый трудный вопрос, который усугубится, когда у тебя в кармане окажется карточка кандидата в члены КаПээСэС. Партийная дисциплина – тот ещё хомут. Об этом я уже говорил. Добавлю про негативные последствия. Допустим, ты взбрыкнёшь. И сразу тебя поставят перед выбором: либо делай, как сказали, либо карточку на стол. Внешне вроде бы мелочь – ну, как бы не прошёл молодой кандидат испытательного срока… Однако эта «мелочь» навсегда осядет в твоих документах. А это уже что-то типа «волчьего билета» – в любой сфере можно на карьере ставить крест. Значит, что? Запасной вариант надо подыскивать такой, чтобы избежать дилеммы обозначенного мною выбора. Уж извини, сын, мою занудливость…

Шишкин-старший поглядел на притихших домочадцев и расплылся в улыбке:

– Вот затеяли мы разговор у новогодней елочки!

– Так ты закончи, – сказал Шишкин-младший, у которого заметно испортилось настроение. Что и говорить, батя всё точно разложил по полочкам. – Ещё что-то посоветовать хотел.

– А… Ну это совет простой. Не женись! Дабы последнюю партийную кадровую закавыку своими руками не устранить!

Сергей Петрович захохотал, глядя на супругу:

– Ты же в состоянии, Аля, ещё подождать внуков?!

– Я-то в состоянии! Тем более, никакой достойной кандидатуры на роль невестки не просматриваю! Разве что наш оболтус поставит перед фактом! А с него станется! Но предупреждаю сразу! Через мой труп!

– И чего мы так распалились? И чего мы так завелись? – продолжал веселиться Шишкин-старший. – А как «любовь нечаянно нагря-анет»?..

– И неприкаянно уйдёт! – отрезала маман Шишкина. – Я тебе, сына, очень хочу счастья… Но чтоб как у нас с отцом – на всю жизнь, а не так, как сплошь и рядом нынче: свадьбу закатили, гуляли-ели-пили, а не прошло и года – задницей об задницу!.. И вот ведь, что интересно… Чем пышнее свадьба, тем короче семейная жизнь – вот такое я наблюдение вывела. А сколько при этом мещанства! Все эти куклы на капотах, разбрасывание мелочи, все эти бибикающие кортежи… Особенно меня связки воздушных шаров убивают – бух! бух! бух! – это чего символ? Скоротечности и призрачности возникшей семьи или пустоты чувств, вернее, их отсутствия? Лопнет всё, как воздушный пузырь? Так оно и происходит зачастую, – вздохнула Альбина Феоктистовна.

– Это, ма, как раз то, что ты назвала мещанством! – сказал Александр. – У Набокова есть определение мещанина как человека с практичным умом, корыстными, но общепринятыми интересами и низменными идеалами своего времени и своей среды. Так людям хочется и нравится…

– Нашёл пример! Набоков! Да его за одну «Лолиту» прибить нужно…

– Не переживай, он уже сам помер. А когда ты успела «Лолиту» прочитать? – с интересом спросил Александр. Зная широкие материнские возможности по добыче дефицитной художественной литературы, запредвкушал наличие книги.

– Ещё я всякую порнографию не читала! Наслышана! Господи, да что это у нас действительно за застолье-то новогоднее! А ну-ка, отец, наливай! Вот никто ещё к селёдке «под шубой» не прикоснулся, а я старалась! Сына, а всё-таки… Ухаживаешь за кем-то? – погодя, словно меж делом, с максимальной материнской теплотой спросила Альбина Феоктистовна. Но Шишкин-младший про кашуланскую Танечку и заикаться не стал. Собственно, и заикаться пока не о чем – только всего и было: шутливый сентябрьский поцелуй да поездка в райцентр на конференцию. А и было бы чего – материнскую реакцию представить не трудно: её возвышенный мальчик и какая-то простолюдинка из коровника!

…Новогодние каникулы да в городе, да под родительской крышей, в тепле, комфорте и при суете маман в области кулинарии, пролетели стремительно.

Но одно выдающееся дело осуществить удалось. Об этом вкратце уже упоминалось в нашем повествовании. Александр и его сосед через двор Максим Ткачёв за несколько дней (благо текстовая составляющая имелась и лишь незначительно корректировалась по ходу) записали на 90-минутную магнитофонную бобину якобы радиоспектакль «Красная Шапочка, или Храните деньги в сберегательной кассе!» Он так и начинался – с позывных радиостанции «Маяк».

Фабулу закрутили лихо! Вышедшего из тюрьмы рецидивиста-грабителя Джона подбивает на новое «дело» некий Тип в Чёрном Фраке. Дельце незамысловатое: ограбить миссис Кандерсейв, престарелую миллионершу. Но проникнуть в её особняк сложно – сигнализация, охрана. И тогда Джон решает действовать через внучку миллионерши. Он знакомится с этой легкомысленной девицей… усыпляет её, переодевается и гримируется ей под стать, и – проникает в дом к бабуле. Но всё знал наверняка сыщик Верная Рука! Однако его попытка захватить Джона на месте преступления не удается. Как и Джону не удаётся уволочь бабкины сокровища. Начинается погоня-перестрелка. В результате Джон таки схвачен. И снова посажен в тюрьму. Но он успел на квартире спящей Внучки оставить кучу улик, про которые в ходе следствия девица ничего связного пояснить не может. И её запирают в дурдом. Но однажды на гастроли туда приезжает супергруппа «Антресоли», а в ней играет на саксофоне освобожденный из тюрьмы за примерное поведение Джонни. И он влюбляет Внучку в себя великой силой музыки. Расчёт афериста прост: он женится на Внучке и становится таким образом зятем бабки-миллионерши. Так и происходит. Но бабка оказалась сквалыгой и обошлась с молодожёнами скупо. Джону ничего не остаётся, как снова устроить открытый разбой. Увы, при этом гибнут и Бабка, и Внучка. Но до сокровищ бандит снова не дотянулся – его опять настигает сыщик Верная Рука! И снова погоня, стрельба! В общем, в итоге Джону удаётся сбежать за границу, но там он влачит нищенское существование. Познав все «прелести» жизни эмигранта-бродяжки, Джон с грехом пополам возвращается на родину и сдаётся властям. В третий раз из тюрьмы он выходит с самыми что ни на есть честными взглядами на жизнь, перевоспитавшимся и трудолюбивым. И с грустью навещает внучкину могилку, где плачет и вздыхает тяжко: «Всё ж она была милашка!..»

Александр и Макс читали текст на разные голоса, вставляли в запись, где этого требовал сценарий, различные музыкальные фрагменты, от «Синей птицы», зацепинской «Погони» из «Ивана Васильевича…» до «Deep Purple»; экспериментировали с записью различных шумов и звуковых эффектов. Так, к примеру, оказалось, что звук разбивающегося стекла в записи совершенно не звучит так, как надо, а вот связка ключей, брошенных на стекло – само то. Или звук ревущего пламени. Совали микрофон в гудящую топку квартирного титана – толку никакого, ещё и микрофон безвозвратно оплавили, а вот симбиоз струи воды из-под крана и хруста сминаемой при этом фольги от шоколадки – полная иллюзия пожара! Визг автомобильных тормозов и рычащие взрыкивания автомобильных двигателей – эти обязательные шумовые эффекты погони – записывали целый день на городских перекрёстках. И намёрзлись, и водителей с прохожими попугали: два мужика с магнитофоном тычут микрофонную штангу то к выхлопным трубам, то к капотам автомашин!

Творческая работа поглотила полностью. Регулярно названивающая Максу невеста, Машуля Колпакиди, похоже, заподозрила неладное, прибежала к Максу домой, посидела с полчаса, посмотрела-послушала и, покрутив пальцем у виска, оскорбленно удалилась. Но, как читатель уже знает, на конечный результат взаимоотношений Макса и Машули это не повлияло. Зато утром 8 января Шишкин-младший, отбывая в Чмарово, увозил с собой катушку с «Красной Шапочкой».

4

Весь новогодний мини-отпуск квартиру Шишкина «стерегли» Серёга Ашурков с Клавочкой Сумкиной. Своему коллеге-трудовику Александр оставил ключи с просьбой хоть изредка забегать и протапливать печку.

Но, похоже, «изредка» было заменено на «постоянно». Зато Шишкина-младшего встретила тёплая квартира, выстиранное и выглаженное постельное бельё и две донельзя довольные физиономии. Доставил Александра в Чмарово батин «Болодя», поэтому «квартиранты» чуть было не попались на «горячем», судя по их смущению и наспех застеленной кровати. Чуть позже Клавочка деликатно её перестелила.

– Я тут заночевал пару раз, – кашлянул Ашурков, когда все вроде как отобедали и ухмыляющийся «Болодя» отбыл в город.

– Вообще мог все эти дни жить, – невозмутимо сказал Шишкин-младший, которого распирал смех.

– Я белье возьму, постираю, – спаковала в сумку снятый с кровати постельный комплект Клавочка.

Парочка засобиралась восвояси, но Шишкин притормозил их и заставил прослушать привезённый магнитофильм. Жаждал восторгов, однако реакции особой не встретил, одно вежливое терпение. И этим Ашурков – Сумкина его сильно разочаровали.

Впрочем, это равнодушие нисколько не поколебало уверенности в гениальности магнитофонного шедевра. Более того, Шишкина зудило незамедлительно приступить к написанию продолжения, но через пару дней начиналась третья учебная четверть, поэтому все усилия были брошены на план-конспекты предстоящих уроков.

А ещё очень хотелось увидеть Танечку. Какие там батины предостережения! Гормоны шептали другое. Но как запустить в действие пусть самые невинные «конфетно-букетные» отношения?

терзал гитарные струны Шишкин-младший.

Он парил в облаках, потом спускался на сверкающую вершину Парнаса и, млея от счастья, гладил атласную кожу белоснежного крупа крылатого коня Пегаса.

Шишкин-младший истекал, сочился стихами, посвященными Танечке. Какая методика преподавания русского языка и литературы в средней общеобразовательной школе?! О чём вы?! Уроки проходили на «автопилоте», но в таком ударе! Учитель Шишкин не раскрывал тему – он витийствовал! Притихшие от буйного литературного красноречия молодого учителя школяры выходили на перемены ошарашенными и могли только потрясённо молвить: «Шишкин-Пушкин… Шишкин-Пушкин!.. Наш Шишкин – это всё…» Дома сомнамбулически тянули ручонки к картонным переплетам «Школьной библиотеки», вчитываясь в строчки Грибоедова и Лермонтова, Пушкина и Фонвизина. Какие, к чёрту, игры в «войнушку» и «дочки-матери»!

Обеспокоенные мамки, доселе отлавливавшие своих чад и под угрозой порки заставлявшие их готовиться к урокам на завтра, предчувствовали недоброе. Поразительная усидчивость над учебниками по литературе вчерашних лоботрясов и особенно рано заневестившихся дочурок-старшеклассниц пугала материнские сердца, заставляя капать в стаканы с водой корвалоловые капли, валерианку и сосать валидол. А также бурно обмениваться меж собой гипотезами о молодом учителе и изменившемся его внешнем облике: в городе Шишкин-младший заметно укоротил и бакенбарды и усы. Но Шишкин не замечал этих тревог.

Он вообще пребывал неизвестно где. Литературно буйствуя на уроках – с жаром разъясняя подрастающему поколению подоплёку взаимоотношений Чацкого и Софьи, подлости Молчалина и холодности Нины по отношению к Арбенину, истинный смысл сна Наташи Ростовой и роковой для Печорина страсти к княжне Мери – он думал и грезил только об одном: увидеть, хоть издали, Татьяну. «Онегин, мать твою!..» – жалобно матерился про себя учитель словесности, но это мало помогало.

– «Где же ты и где искать твои следы?..» – причитал вслед за Джо Дассеном несчастный влюблённый, перебирая струны позаимствованной из школьного музарсенала электрогитары – тяжеленного куска перламутровой пластмассы с литературно-космическим названием «Аэлита».

Рачительная директриса не пожалела в своё время колхозных денег на приобретение комплекта электроинструментов для школьного ансамбля (не хуже, чем у других!), но пока регулярно и, главное, без «блатняка», музицирующих подростков в школьных стенах не нашлось. Завхоз Терентьич запёр три гитары и ударную установку в кладовку. Но после горячих заверений Шишкина-младшего, что гитара ему нужна не скуки ради, а для подготовки к смотру колхозной художественной самодеятельности, выдал под расписку одно пластмассовое «чудо».

Шишкин с подростковых лет тренькал на шестиструнке, чего-то даже изображал в своё время в составе школьного квартета, который конечно же рьяно пытался лабать композиции «битлов» и модные отечественные шлягеры на танцульках старшеклассников. Но это было так давно, что казалось неправдой. Как и аналогичное музицирование в институтских стенах. Там и вовсе отыскались более талантливые в этом плане ребята.

Понятное дело, в стенах своей нынешней просторнейшей квартиры Шишкин-младший терзал электроинструмент без «усилка» и динамиков.

Единственный в школе усилитель, как и единственная звуковая колонка, входили в комплект киноустановки для демонстрации учебных фильмов. Использование звукоусиливающей аппаратуры не по назначению допускалось по личному указанию директора школы (каждый раз!) исключительно трижды в году: на первосентябрьском митинге, на новогоднем вечере для старшеклассников и на «балу» для выпускников. И – точка.

Ситуацию сохранности полной комплектности киноустановки бдительно контролировала суровая учительница физики, математики и астрономии Элеонора Никифоровна Недорезова, супруга, напомним читателю, ещё более сурового, неулыбчивого, всевидящего и всезнающего участкового инспектора милиции Василия Николаевича Недорезова.

Ха, вспомнит дотошный читатель, а самогонный промысел бабки Сидорихи? И где же зоркое око органов МВД? Спокойно, товарищи! Если капитан Недорезов ещё до чего-то не добрался, это вовсе не означает, что криминальная обстановка в Чмарово и на других подведомственных участковому территориях угрожает безопасности народа. Элеонора Никифоровна, верная и преданная спутница по жизни сельского солдата правопорядка, получше других знала: всё под контролем. Естественно, она содействовала супругу в правоохранительных делах почище любой добровольной народной дружины. А пример бабки Сидорихи… Да и при самой блестящей служебной аттестации нет и не может быть идеального сотрудника органов внутренних дел. Тут уж сколь не аттестуй. Капитан Недорезов знал о деяниях бабки Сидорихи. Знал и… бездействовал в этом направлении. С одной стороны, по причине крайне преклонного возраста правонарушительницы и по причине её жутко вздорного характера. С другой… Ну перекроет он жалкую струйку мутной горячительной жидкости – и что изменится? Будут мужики на участкового волками смотреть, а ежели ещё и бабка Сидориха от переживаний возьмёт да и отдаст богу душу, – пиши пропал. Так и заклеймят смертоубивцем. Это ему надо на пятом десятке лет, при полной выслуге, кавалеру медали «За безупречную службу» трех степеней и двух знаков «Отличник милиции», золотого и серебряного цвета?

В общем, со всех сторон, за сохранность вверенного «физичке» госимущества можно было не переживать. К тому же любимым и наиболее частоупотребительным словом в лексиконе Элеоноры Никифоровны, как быстро уяснил Шишкин-младший, было слово «нет». Зимой снега не выпросишь и ни на какой козе не подъедешь. Трудовик Сергей Александрович на днях попросил было Э.Н. уроками поменяться у семиклашек, так такой отпор получил – у Наполеона под Березиной просто сердечные проводы были. Но и не пожалей Э.Н., допустим, того же «уселка» – Шишкин-младший всё равно бы не взял.

Он музицировал для себя, а не для соседей за стенкой и прочей публики. Это был такой грустный, полуночный перебор струн, то ли бередящий, то ли успокаивающий страдающее сердце сражённого Амуром педагога. Поминутно рука оставляла струны и хватала цанговый карандаш. Любовный сплин подвигал к лирическому стихотворчеству. За несколько вот таких полуночных монопосиделок Шишкин-младший исчеркал нервными строчками больше половины общей тетради.

«Мечты, мечты… Где ваша сладость?..» Шишкин-младший моделировал несуществующие ситуации. Если Татьяна и проходила где с тихой участливой улыбкой, так смотрела не на него, а, в самом оптимистичном варианте, на своих бурёнушек.

Пока она вообще не показывалась в поле зрения. И это наполняло душу поэта-педагога печалью-кручинушкой, бросало отчаявшийся разум в огнедышащую лаву хандры, пластало изнывающее страстью сердце тупым ножом неизвестности. Шишкин-младший погибал уже вторую неделю. «Где же ты и где искать твои следы?..»

Где-где… Понятно, что в Кашулане. Французский певец, может быть, и в сам-деле не ведал, где его гений чистой красоты. А Шишкин-младший знал точно. В минуты просветления он даже совершенно трезво размышлял: а как он всё это себе придумал? И просеивая крупицы общения с Танечкой, дотошно выискивал в ней изъяны. Надо ли объяснять, что это был мартышкин труд? Где вы видели пылкого влюблённого в роли беспристрастного судьи объекта своих вожделений?

– Саша! Здравствуй!

Если бы с январского неба грянул гром, сверкнула молния и посыпались лягушки, – Шишкин-младший поразился бы меньше!

Посреди школьного коридора стояла… Танечка! Ах, как она была прекрасна в своей дублёнке, перешитой из обыкновенного полушубка, в обычных чёрных валеночках! Золотой водопад струился на заиндевевший воротник, бездонные синие глаза… Да какими словами описать неописуемое!

– А я вот Сумкиной наши взносы за январь привезла, но что-то найти её не могу…

– Зд-д-рав-ст-вуй… – враз охрипнув, пролепетал Александр и покраснел. Засуетился, перекладывая из руки в руку классный журнал и тетрадь с план-конспектами. – Сейчас… сейчас… поищем…

– В учительской нет, в пионервожатской тоже…

– Ты… Стой здесь! Она, наверное, у младших… Стой здесь, я – мигом!

Он рванулся в младшие классы. Так и есть – Клавочка чего-то бубнила октябрятам-третьеклассникам.

Какое счастье, что в этот день больше уроков у Шишкина-младшего не было! Он замер на школьном крыльце стойким оловянным солдатиком. Вскоре вышли и Клавочка с Танечкой. Сумкина тут же трезво оценила обстановку:

– А мы ко мне на обед собрались.

Но Шишкин-младший уже пришёл в себя и набрался решимости.

– Приятного аппетита, Клавочка! Уж позволь, я гостью у тебя украду!

– Если гостья не умрёт с голоду, – игриво улыбнулась Сумкина.

– Танечка! Пельмени домашней лепки! Утренней лошадью из областной столицы! – изобразил Шишкин шутливое расшаркивание.

Татьяна залилась краской и оглянулась на Клавочку. Та быстро-быстро закивала головой, добавив в игривую улыбку медку девичьей солидарности.

– И возражения не принимаются! – окончательно осмелел Александр.

Он решительно шагнул к Танечке и взял её под руку.

– Ой, совсем забыла! – воскликнула Клавочка. – Мне же ещё на почту забежать надо!

– Ну, тем более! – отозвался Александр, и все подались с крыльца. Клавочка, тут же вырвавшись вперёд, почесала вниз по улице в сторону отделения связи, а Александр со смущённой Таней – к его близким апартаментам.

Шишкин-младший и Танечка Михайлова, конечно, не видели и не ощущали пронзительного, снайперского взгляда Вилены Аркадьевны из окна учительской, который и станет отправной точкой в недалёком будущем разговоре Баррикадьевны с директором школы. Том самом, уже читателю известном.

Не видели молодые и не ощущали и всевидящего партийного ока Алексея Егоровича Дудонина, протопавшего мимо школы домой на обед.

Парторг Дудонин окинул поглощённую друг другом парочку с отеческой теплотой, вспомнил себя молодого, и даже в какой-то мере проникся надеждой, что всё в этом случае сложится хорошо. «Указивка» из райкома насчёт приёма учителя в партийные ряды только укрепляла уверенность парторга. Зазря «Есть мнение!» не скажут! Большие виды, видать, на парня. Дудонин с лёгкой грустью подумал, что, скорее всего, эти виды связаны с райцентром, поэтому исключать потерю в чмаровской средней школе нельзя, как и на кашуланской молочно-товарной ферме, если у встретившейся парочки и на самом деле узелок завяжется. Но вот прогуливаются же среди бела дня у всех на виду, да не просто прогуливаются, а, кажись, в учительские хоромы подались. Как это понимать? Кабы шкодничали-миловались – так таючи, а коли открыто, под ручку шествуют – видать, что-то и срастается по-серьёзному…

– Проходи, раздевайся! – Александр помог гостье снять дублёнку-тулупчик, включил электроплитку и поставил на неё кастрюльку с водой.

– Сейчас! Это быстро!

Из морозилки «Саратова» появился полиэтиленовый куль (по-другому не скажешь!) с пельменями, которыми маман Шишкина снабдила, в числе всего прочего, сына при отъезде из города, и конечно же самое вкусное из «всего прочего».

Татьяна тем временем с любопытством оглядывала квартиру.

Александр гремел тарелками, бдительно следя за кастрюлькой на плитке и стараясь эффектно разложить на тарелочках по-ресторански аккуратно выдаваемые из-под ножа кружочки сервелата и треугольнички сыра. Помедлил и извлёк из холодильника бутылку шампанского.

– Нашу встречу следует отметить! – провозгласил он, сдирая с горлышка фольгу.

– Ну, разве что по чуть-чуть, – улыбнулась Таня.

Забурлила вода в кастрюльке, туда улетели две пригоршни пельменей, и Александр с Таней уселись за стол.

– Давай выпьем за нас, – сказал Александр. – Мне кажется – сто лет не виделись.

– Мне – тоже… – тихо и серьёзно ответила Таня.

Тут зашипела кастрюлька, Таня вскочила, привычно сдёрнула её с плитки, подняла крышку.

– Готовы!

– И как это ты так, на глаз? – под дурака спросил Шишкин, хотя прекрасно видел всё и сам: всплыли пельмешки!

Засмеялась и Татьяна:

– Подставляй тарелки, хозяин!

Александр, несмотря на слабые возражения гостьи, добавил в чашки игристого.

– Предлагаю выпить… Предлагаю выпить… – смеясь, он поднял глаза к висящему над столом в простенке толстячку-календарю с отрывными листочками. – …За Татьянин день! Ну, надо же, как совпало!

Действительно, на листке, под жирными чёрными двойкой и пятёркой, мелким шрифтом для любознательных сообщалось, что сегодня так называемый Татьянин день, или неофициальный праздник студентов, берущий начало от указа императрицы Елизаветы Петровны об открытии Московского университета, что было ею приурочено ко дню некой святой мученицы Татианы.

– За тебя, Таня… – уже без улыбки произнёс Александр, вставая.

– Спасибо… – тихо ответила, тоже встав, гостья, куда-то подевав столь привычную для себя смешливость…

В общем, пельмени в тарелках застыли. Таня и Александр разогрели их по новой уже в предвечерних сумерках…

Вот и осталось, дорогой читатель, нам только порадоваться.

И подытожить всю историю, которую автор столь пафосно обозвал именами жутчайших морских чудовищ из древнегреческой мифологии. Но заметьте: если Харибда представлена в виде водоворотного кошмара, от которого никакому кораблю нет спасения, то Сцилла – это вам не бурлящая круговертью и засасывающая всех и вся с концами воронка. Это штучка похлеще – гигантская шестиголовая псина о двенадцати лапах с зубами в три ряда. Посиживает в пещерище на скале, без умолку лая, и поджидает очередное судно. Ну а дальше всё просто и отлажено! Сцилла с палубы за раз – цап! – шесть жертв, и снова – цап! Капитаны-рулевые в панике кладут рули прочь от скалы, а тут и Харибда-водоворотик! Только Одиссею, как заверил Гомер, и удалось проскочить, не без жертв, конечно.

Вот и наш персонаж ПОКА проскочил. Читатель сам разберёт, кто в этой истории Сцилла, а что Харибда, мы же запишем: это был уже восьмой подвиг нашего главного героя Шишкина Александра.

 

Подвиг девятый

Чрез огонь, воду и трубы, или История одного отравления

1

«Скушно будет – зови» – яснее ясного конкретизировала Анжелика взаимоотношения с Шишкиным-младшим. Но мальчик не звал! А потом выяснилась причина такого наплевательского отношения ко всей её, Анжелики, неотразимости и доступности. Каков наглец! Она, понимаете ли, сделала для него исключение – изменила своему принципу: выбирать – с кем и когда – и что? Ладно бы, игнорировал по причине несколько неудачного начала их близости. Ну, там, смущён, обескуражен… А он попросту поставил на ней крест и связался с какой-то кашуланской дояркой!

И Анжелика ещё больше прониклась желанием записать этого городского молокососа на свой «боевой счёт». И что же? Несмотря на учащённое мелькание Анжелики пред очами молодого учителя, безрезультатно прошёл январь, потом февраль, канул в Лету март… И даже наличие в календаре Большого Весеннего Праздника толку не имело. Анжелика с таким безразличием столкнулась впервые. И это с каждым днём усиливало её жгучее желание уже не просто намалевать очередную звёздочку на фюзеляже/стволе, а сотворить нечто, достойное фантазии леди Винтер, причём, по методике коммерции Советника из киносказки «Снежная королева», которую недавно снова прокрутили в ДК по заявкам чмаровской детворы. Как там угрожал Советник? «Я: а) – отомщу, б) – скоро отомщу и в) – страшно отомщу… Вот вам!»

И вот тут, дорогой читатель, попробуй-ка решить одну задачку.

Если условно разделить медиков на некие профессиональные группы, просматривается следующее.

Первая группа – теоретики здравоохранения. Это у которых всегда и всё гладко на бумаге, но присутствует неизлечимая амнезия в отношении практических оврагов. Как правило, такие эскулапы безраздельно оккупируют кабинеты государственных органов управления здравоохранением. Попасть в эту привилегированную страту возможно лишь по номенклатурному «блату», но непреложным условием было и остаётся откровенное или хотя бы деликатное забвение так называемой Клятвы Гиппократа.

Вторая группа – это практики. Они лечат людей по тем медстандартам, которые им вдолбили за время учёбы в медвузах. И даже иногда Клятву Гиппократа фрагментарно припоминают. «Не навреди!» – скандирует эта самая многочисленная группа врачевателей, подзабыв, что в упомянутой Клятве Г. такого прямого постулата не содержится. Авторство тут трудно кому-то приписать, уж больно стар этот краеугольный принцип медицинской этики – primum non nocere – «прежде всего – не навреди». Да и применяют на практике медики его по-разному. Одни делают акцент на первой части – «прежде всего»! Имеется возможность с больным не связываться – воспользуйся ею. Остальным деваться некуда – пытаются лечить. Ну, уж тут как получится… Хорошо, если учился хорошо (вот такой незамысловатый каламбурчик!). А если с тройки на отработку перебивался? Не отсюда ли пошла скорбная шутка, что у каждого врача к концу его медицинской практики за спиной вырастает маленькое кладбище? И кстати, винить волшебника в белом халате, что он где-то волшебником не оказался, никаких оснований нет. Как умеет, так и лечит. Беда только в том, что лечить – не гайки точить. «Запорол» гайку – бросил в ящик с надписью «Брак», а «запорол» пациента?.. Но не будем о грустном в деле охраны здоровья. Всё равно большинство представителей практической медицины лечат, а не калечат. Не вредят, короче.

Но есть и третья группа – новаторы-экспериментаторы. Эти всегда в поиске. Как чего-то нового, так и забытого, припорошенного пылью, поднятой молодецкой поступью прогресса. Новаторы – это неплохо. Если они тоже следуют постулату «не навреди». А вот с экспериментаторами – тут посложнее. Когда такие ибн сины сидят в лабораториях среди белых мышей и пробирок с микроскопами – глаз не нарадуется! Но когда они выходят в народ… Тут уж одно из трёх: либо вижу больного, либо чувствую «бабло», либо предвкушаю славу медицинского светила.

В первом варианте всё просто – ищу способ исцелить. Второй – и комментировать не стоит. Тут большой разницы между пациентом и подопытной белой мышкой не уловить. А вот целенаправленный поиск славы – это что-то! Хочется глобальной, всепланетарной, но зачастую приходится ограничиваться более скромными масштабами, вплоть до метража отдельно взятого лечебного учреждения. И тогда уже не до принципа «не навреди».

В экспериментальном раже авиценны кидаются на поиски чего-то бесполезного с лечебной точки зрения, но эффектного, пусть и кратковременно. Тут уж всё идёт в дело, вплоть до квазинаучного обоснования откровенно шарлатанских поползновений. И шарлатанством проникается либо сам экспериментатор, либо подтягивает к себе какого-нибудь доморощенного знахаря, в худшем смысле этого понятия, либо банальной пиявкой присасывается к уже о себе заявившему. Типа – «я и группа соавторов», «рядом с Джуной», «мы с Кашпировским» и т. п.

Но остановим наши социологические исследования. Тем более что они имеют некоторый изъян. Между обозначенными стратами чётких границ нет. «Всё смешалось в доме Облонских…» Но справедливости ради следует подчеркнуть, что абсолютное большинство врачевателей – это Медики с большой буквы, которые за грошовую зарплату делают всё возможное для исцеления страждущих.

И к этому отряду по праву следует отнести нашу Анжелику. Или нет? Вот и вопрос задачки.

Однако вот что случилось. Анжелике, воленс-ноленс, ни достаточно глубоко усвоенные фельдшерские знания, ни уже довольно заметный практический опыт, как и жизненный вообще, не могли подсказать ничего сильнодействующего против безразличия Шишкина-младшего. И добросовестный сельский медик Анжелика Фёдоровна Заиграева всё более и более проникалась убеждением, что панацеей в данном конкретном случае может быть только одно – обращение к бабке Сидо́рихе. Естественно, не как к самогонщице, а как к знахарке. Маруську-то свою непутёвую отпаивает какими-то снадобьями, в который раз уберегая от «психушки». И девкам чмаровским иногда чего-то там всучивает – в качестве приворотного зелья. Анжелику это всегда смешило, но она не могла не заметить, что зелье-то срабатывает! Что там настаивает-варит Сидориха – но «действовует»! Глядь, – и присушило паренька к изнывающей зазнобе!

И без пяти минут отличница народного здравоохранения отправилась к бабке Сидорихе.

– Энто как ты, раскрасавица наша, сподобилась? – Ехидству Сидорихи не было предела. – Вся така образованна и современна, а к дремучей старухе на поклон припёрлася! Да кабы с болячкой какой! В ухе-брюхе, в заднице вертлявой, в головёнке трухлявой. Ан нет! – душевна рана! У тебя ж в околотке таблеток-порошков, мазей-микстурок – цельный шкаф набитый! Хоть месяц хрусти-запивай!

Анжелика заведомо дала себе слово стерпеть любой наезд. И сжимала зубки, потупив глазки.

– Аль сдохла твоя лекарска лошадёнка на энтом случа́е? Но… Губа толста́ – кишка пуста… Но… А чо жа – не девствует тако бравое обличье-то? Титьки – торчком, задок – тычком, мордёнка – смазлива, да, можа, девка спесива? Но, каво молчишь?

Сидориха резво поднялась с лавки и шмыганула к линялой занавеске, отделяющей кухню от комнатёнки.

– Машка! Лопухи свои не востри! Урок учи! – Это она внучке-девятикласснице, поняла Анжелика. С досадой припомнила, что Шишкин-младший как раз классноруково́дит в девятом. Благо, туповата девка, не дотумкает, о ком речь идёт. Но вот, что фельдшерица заявилась приворотное зелье клянчить… Хотя она, как бы, недоразвитая.

– Ефимья Сидоровна, я ж говорю, подруга моя городская ополоумела, – для комнатёнки за занавеской проговорила Анжелика, когда бабка снова уселась напротив. – Ну, дуркует девка, что с ней поделать! Городских-то всех знахарей перебрала, гомеопатов всяких, экстрасенсов…

– А энто чо ишшо за каша с киселём? – нахмурилась Сидориха.

– А-а… – махнула рукой Анжелика. – Развелось жуликов до рубликов чужих охочих. То воду бубняжом своим чуть ли ни лекарством от всех болезней объявляют, то проволочки у людей над головами крутят, типа порчу снимают, то какие-то порошки втридорога болезным продают…

– И чо жа, не помогат твоей… подруженице? – прищурилась Сидориха. – Дык, а я-то ей чем тады подсоблю? Воду не заговариваю, проволоки отродясь в руках не гнула, порошки не толку. Из чего толочь-то? Небось так и думаете, коромысло вам в задницу, што Сидориха в полнолунье по болотам шастает, лягушню в ведро собират, а потом сушит и толкёт, с тараканами и козьим помётом в придачу?

– Да что вы, баушка Ефимья! Кто такое говорит? Никогда не слышала! Да и, вон, у вас сколь полезных трав собрано! – повела рукой Анжелика. Под потолком, над русской печью, в простенках, над кроватью, занимавшей полкухни, – везде топорщились связки-веники разных сушёных трав, отчего в избе стоял такой аромат, какой бывает посредь цветущего луга в жарком июле.

– Я к Таньке Медведевой пошла. А то совсем в теоремах запуталась, – громко объявила, появившись из-за занавески, внучка. Схватила с вешалки затрапезную курточку и выскочила наружу. Анжела приободрилась – лишние уши исчезли.

– Дык, чаво, мил-красавица, от меня-то ты захотела? – приблизила печёное яблоко физиономии через стол Сидориха. – Что за Кеша-курощуп приглянулся?

– А что… – растерялась Анжелика, – портрет его нужен?

– Но-о… – снисходительно усмехнулась Сидориха. – Уж совсем-то тебя… с подруженицей твоей… разболокать и ни к чаму. На словах пантрет опиши. Аль как воробьина коленка, аль дринощепина кака? Чернявый аль белявый? Возом не задавишь аль соплёй перешибить… Хотя куды вы там на аршин с подпрыгом позаритеся… Небось и грудь сундуком, да и сундук полнёхонек, а? А подруженица твоя, как ты – в девках засидела?

– Да, замужем не была, но всё при ней, – терпеливо ответила Анжела. – Белявая, как я…

– Крашена аль по родове?

– По родове, баушка, по родове. А он – высокий, худощавый, брюнет…

– Брунет? Цыганистый, ли чо ли?

– Ну, что-то такое есть…

– А чем промышлят?

Вот тут Анжелика призадумалась. Но сообразила быстро:

– В институте он, студентов учит. Так что, насчёт сундука – не особливо.

– Учитель, стало быть… – снова усмехнулась Сидориха. – Ну а подруженица твоя тожа, как смекаю, фелдшарит?

– Да, – поспешно ответила Анжела. – Мы с ней учились вместе.

– А вот ответь мне, как на духу, – строго сказала Сидориха. – Кавалер-то ваш скольки годков? А склонен к чаму – к чайку аль к кабачку? А жизней каков – сам с собой живёт аль Макар да макарушка?

– Да немного помладше меня, и подруги моей соответственно, – поспешила «уточнить» Анжелика. – Выпивает в меру, по праздникам, неженатый. Вы не думайте, Ефимья Сидоровна, чтобы там семью разбивать – этого нет…

– Дык, а чо жа он в вашу сторону не глядит? Аль по другой крале сохнет?

– По другой… – вздохнув, отвела глаза Анжелика.

– Ладноть, голуба ты моя-та… Не буду я боле тебя спытывать. Иди пока… А я тут покумекаю…

– А когда…

– Это тебе не женихов на вечорках икрючить! Завтра заходь…

У Сидорихиной калитки Анжелика столкнулась с Маруськой. «С автобуса прётся, – подумала, отстраняясь. – Как я вовремя разговор закончила…»

– Ты чо, мамка, приболела? – с порога, не здороваясь, громко спросила Маруська, ухнув увесистую хозяйственную сумку на лавку.

– Здравствуй, доча. Пошто так решила?

– Да, вона, Анжелка от тебя выскочила.

– Не, не хвораю.

– А чо эта фифа у нас делала?

– Стариков ходит проверят – не все ещё передохли.

– А-а-а… – успокоилась Маруська. – А я в гости, дня на три.

Сидориха оглядела дочку.

– Гляжу, знатно прибарахлилась… Откель карман-то поправила? Ухажёра нового завела?

Маруська довольно сверкнула нержавеющими фиксами.

– Э-э-э… – протянула с ноткой неприязненности Сидориха. – И когда ты угомонисся… Лучше б я тебя на роди́нах потоптала! Вона, девка-то, совсем одна растёт, а почитай, осьмнадцатый годок скоро покатит. Чево-то ж надо с ней определяться…

– А чево с ней определяться… Ты со мной много определялась?

– А кады мне было? Папка твой как в сорок первом на военный флот ушёл – ни весточки, где-то там и сгинул в пучине морской… А мы, бабоньки, тута горб гнули. Хорошо ишшо старая Елпидора за вами пригляд имела… Царствие ей небесное… Кабы ни она…

– Ой, одна у тебя песня! Чо мне от папки моего? Тока што имя бравое – Марина! Так и чо? Што ты, што деревня вся ваша – кликали и кличут Маруськой! – отмахнулась дочь и принялась распаковывать свою сумку. – На-ка, вот, поточи зубы. Не все ещё повыпадали? – Она хохотнула и бросила на стол пакет пряников, кулёк, из которого полувывалился ком слипшихся подушечек карамели, метко прозванных в народе «дунькина радость». Следом на клеёнке оказались круг полукопчёной колбасы и две плитки грузинского чая, пяток банок рыбных консервов.

Сидориха равнодушно отодвинула в сторону гостинцы, сделав исключение только для чая и «дунькиной радости»: выдвинув ящик стола, сгрузила туда плитки с кульком, шумно задвинула ящик.

– Во, уже всё попрятала! Нет, чтобы самовар поставить. Почаёвничать с дороги хочется.

– Вот возьми и спроворь. Ишь, сморщилась – на заплатку не собрать! Чай, не ровни. С меня уж давно подковки содрали, мало радости лишний раз в горшки соваться… Вона и так едва копытца таскаю… Слышь, Маруська, а можа и впрямь бы тебе угомонитца? Ну сколь тереться по людя́м? Так и шоркашь полы в больничке? А тута на ферму бы пошла или во птичник. И свинские дела, вона, вовсю у нас цветут и пахнут…

– Свинские… Вонь одна. Да у меня, можно сказать, жизнь только налаживаться начала! – подбоченилась дочь.

– Но сказывай, кто на энтот раз тебя налаживат? – хмыкнула мать.

Маруська опустилась на стул и полузакрыла глаза, шумно задышав.

– Толик… Золотарь…

– Погодь, – встрепенулась Сидориха. – Говночист, што ли?!

– Ты чо несёшь, старая! – чуть не сковырнулась со стула Маруська. – По золоту он работает, на приисках.

– В наше время так говночистов-говновозов кликали! – отрезала Сидориха. – А по золоту – это старатели или ишшо говорят – золотарники… Уж чаво-чаво, а энтой публики у нас в округи хватало!

– У нас? – скривилась Маруська. Она с кряхтеньем нагнулась и вжикнула «молнией» на одном сапоге, потом на другом. Скинула их и довольно пошевелила пальцами, обтянутыми капроном колготок.

– У нас! Ты чо, думашь, у нас тут ничево нет? И золото мыли, и, вона, щас эти… как их… геологи снова чево-то надыбали. За реку-то так ихние машины и шныряют, и шныряют! Там, говорят, – округлила глаза Сидориха, – чево-то такое нашли! Ба-аль-шой госу-дар-ствен-ный сик-рет! От оно как!

– Ой, господи… – сморщилась дочь. – Да дребедень очередную! Кабы чего стоящее – всё бы уже на ушах стояло!

– Говорю тебе: сик-рет!! Вот и тады, до войны, така ж песня была – с золотом. Вверху по Алейке его мыли. И не тока по речке. Там ишшо и шахты в земле долбили… О-хо-хо… Из-за этого золота больша беда тады приключилася…

– Чо, завалило кого в шахте? – зевая, лениво спросила Маруська.

– Тако, говорят, тоже бывало, но тот случа́й…

– Но-ка, но-ка?

– Нока делает сорока! Кады наши-то прознали про золото, тож хлынули туды с лопатами и лотков намастрячили. Но… Так вот, был у нас кузнец… Тимоха Зуев. Откель в селе взялся – никто не ведат. Чёрный, здоровущий, страшенный! Нам уж, бабам, по тридцатке стукнуло, а кузню стороной обходили – стра-ашно!! Но… И вот ему-то самый фарт и пошёл! С цыгана́ми завсегда так – всё имя в руки ийдёт! Тимоха тож в лесе молчком ковырялся, да и наковырял, видать, изрядно. Цельное ведро!

– Мамка! Ты каво сочиняешь! Ведро! Да столько целый прииск за месяц не нароет! Толик мне сказывал…

– Чево тебе твой Толик там в ухи заливат, али ишшо куды – того я не ведаю и ведать не хочу! – строго сказала Сидориха. – А я говорю, што слыхивала тады! А чево-то и видывала! И вот это ведро… нет, ведра, чево не видела – таво не видывала! – но ведро было! И Тимоха ево от дурного глаза и лихих людёв запрятать решил. И как запрятал-то! На самом видном месте! Кто ж дотумкает! Но…

– «Но… но…» – недовольно протянула Маруська. – Слушать тебя невозможно! Что кота за хвост тянешь. Ну, и куда он золото спрятал?

– В кузне в углу высыпал! Среди мелкого углю!

– Ха-ха-ха! – затряслась Маруська. – Но насмешила!

– Чево-о?

– Ведро самородков? Среди мелкого угля? Ну и горазда ты стала, мамка, привирать! Ты себя-то слышишь?

– Я-то слышу! А вот тебе твой золотарь, видать, полны уши наложил! Тимоха-то энтот не просто нарыто́е ссыпал, он кажный камешек чёрной краской обмазал! Уголья да уголья!

– И чего в твоей истории такого? – оглушительно зевнула Маруська и перебралась со стула на кровать, блаженно вытянув полные ноги поверх лоскутного одеяла. – Господи, у вас в деревне любой пук – событие. Тимо-о-о-ха с ведро-ом… – снова зевнула во весь рот Маруська. – Со-о-бытие…

– Событиё, как ты выражашся, было опосля! В милицию соопчили, што народ-то самолично золото в лесе копат и в речке лотками полошшэт. Милицанеров понаехало! У одного камушек жёлтенький отобрали, у другова песку полкисета надыбали. И, конешно, самих этих бедолаг сердешных следом в район утартали… О-хо-хо…

– Вот ты, мамка, завсегда так. Обязательно настроение испоганишь!

– А-а-а! – затрясла узловатым указательным пальцем Сидориха. – Хахаль-то твой, видать, тот ещё хрукт! Из жулья, стало быть… Ох, доиграисся ты, Маруська! Но историю-то будешь дослухивать?

– А ты ещё не закончила? – похрапывая, буркнула Маруська. – Ну, да-а-вай…

– Вот я и говорю… Но… Нашли ишшо у кого-то там милицанеры золотишко, и тожа мужичка с его сокровищем – в район. Тут наше страшилище и струхнуло. Слух-то про евошнюю удачливость одно кругом полз. Это ишшо как удачливо выпало, што к нему первому органы не заявилися! Собрал тады Тимоха энтот своё ведро и закопал камешки, как картоху. За кузней, по всей заокраине своей! Да вот в кузне собрал-то не всё! Так браво своё самородочье золото краской-то обмазал – сам от угольев не отличил! Вот тут-то милицанеры и нагрянули! Сдавай, мол, Тимоха, незаконно у государства отнятое…

– А чо… он у кого-о… ммм-хрр… о-о-тнял? – промычала почти заснувшая Маруська. – Н-не гра-а-а-а-бил… хрр… не украл…

– Дура ты, Маруська, как есть дура! – хлопнула ладонью по столу Сидориха, что заставило дочурку встрепенуться. – Всё золото в нашей стране – го-су-дар-ствен-ное! Аль тебе твой Толик не сказывал?

– Ему некогда со мной дурацкие разговоры разговаривать… – Кошкой потянулась на одеяле Маруська и непроизвольно, но так красноречиво огладила пухлые бёдра, что Сидориха сплюнула в сердцах.

– Ну, дальше-то что было? – приоткрыла глаза дочь. – С Тимохой твоим… здоровущим… могучим… Вот уж, наверное, баб охаживал!..

– Одно у тебя на уме! Тьпфу!.. Была у него сожительница… Така ж, как ты… Што-то, видать, сболтнул он ея… Воопчем, навалилися на него милицанеры: сдавай, Тимоха, а иначе… «Так, а нету ничево», – Тимоха-то имя в ответку. «Не шути, – грозят милицанеры, – с властями!» А Тимоха рубаху на грудях рвёт! Но… И чо ты думашь? Смекалистый один милицанер попалси. «Но-ка, – говорит, – жги уголь!»

Сидориха тяжело вздохнула.

– А можа, подруга Тимохина чево шепнула органам, штоб от неё отстали. Но… Цельный божий день жгли – толку никакова! А под самую оконцовку… Охо-хо… Затрышала на однём уголье краска, пошла пузырями, и капля золотая – кап! Но… И увезли Тимоху… А потом и за егошней подругой-сожительницей приехали – кумекаешь, Маруська? – ея тоже увезли… И ни слуху об имя, ни духу с той поры…

– Ну как же «ни слуху ни духу»! – хмыкнула Маруська. – Вона ты какую повесть сочинила!

– Кабы сочинила – полбеды! Но опосля мужики весь огород Тимохин перерыли, за кузней копали-перекопали и цельну пригоршню нашли! Таво самово крашенного Тимохой самородочьего золота! Чуешь? А было-то – ведро! До сих пор тама прячутся Тимохины сокровища. Видать, не настала пора… Но…

– Щас лопату схвачу и туды полечу! – хохотнула Маруська.

– Ду-у-ра ты есть и ду-у-ра! – подытожила мать. – Золото, как грибы – кады само захотит, тады людя́м и покажется… Не про то я, не про то! Про золотаря твово. Чует моё сердце – сам под монастырь и тебя туда же утянет, как чёрт водяной в омут. Сердце моё вещат! Окстись, доча! Машка у тебя…

– А кстати, где она?

– Ишь ты! – всплеснула руками Сидориха. – Наконец-то про родну дитятю вспомнила! А чо так рано? Ты бы ишшо об ней на отъезд в город свой поганый спросила! Кукушка ты похотливая, а не мать!

– Иди ты в… свой тепляк! – заорала Маруська. – Вари своё пойло! Морали меня учить будешь! А сама полдеревни, если не всю уже споила!

– Выпивают мужики, – неожиданно спокойно сказала Сидориха. – Приходят. Но отравой не торгую. А копеечка… На Машку и уходит. С тебя-то какой прок? Ты у нас теперича наскрозь городска – тока жеребцов меняшь. А как ишшо и дурну болезнь подхватишь… Настой-то мой выпила али в помои вылила? Мончишь?

– Да пила я, пила…

– Врёшь ты всё, Маруська! Как была слаба на передок – так и продолжаш в любови свои играть. Совсем с ума скружала! Ох, доиграисси… Возвертайся, доча, домой! – уже жалобно проговорила Сидориха. – Сколь мне осталось… Машку пожалей. Аль тоже ей планиду таку расписала?

– Да что ты из меня слезу давишь! – разозлилась Маруська. – Школу закончит – к себе в город заберу…

– Куды?! Аль у тебя там палаты боярски?

– Да у меня комната в общежитии, двенадцать квадратов!

– О кака охабазина! – покачала головой мать. – Это што ж, тры на чатыре метра перемножить? Но… И трети нашей избы не получатца! И, стало быть, ты там со своим Толиком сопите-стонете, а рядом – девчушечка моло́да будет! Штобы твому Толику сподручнее было – из одной вынул, в другу вставил! Завидну судьбу ты Машке уготовила!

– Совсем ты, старая, из ума выжила!

– Я, конешно, выжила… Как не скружать, кады все моло́ки промы́тила… Осталося только боты подвязать… – вздохнула Сидориха. – Тока никады подола не распускала! А ты в кого така? О-хо-хо… Мало, ох, мало я по вонькому распадку проежжала! – Потыкала указательным пальцем в сторону дочери.

Со скрипучим стоном распахнулась входная дверь, запуская в избу внучку.

– О, дочура! Привет, Машка! – свесила ноги с кровати Маруська. – Как ты тут? В школе как?

– Ладноть, поговорите тута, а я до колка прогуляюся, – сказала Сидориха. – Шо-та в энтом годе весна припозднилась, берёза почкой не сильно набухат… Да и ургуля не особливо видать… А мне позарез и ургульков и почек надобно…

Она накинула платок, потянула с вешалки свою изрядно потёртую кацавейку и, вздыхая, подалась из избы.

– Каво попёрлась на ночь глядя! – пожала плечами Маруська и оглядела дочь. – Да… Курточка-то у тебя… – Помолчала немного, глядя, как дочь раздевается-разувается, потом с сомнением выговорила: – А я тебе обновку привезла. Тока вот… Вытащи-ка – там, в сумке…

Младшая Емельянова сноровисто зашуршала мамкиной хозяйственной сумкой, и на свет появилось демисезонное девичье пальто нежного сиреневого цвета. Расплываясь радостной улыбкой, Машка тут же вдела руки в рукава… Пальто оказалось малым. И рукава разве что локти прикрыли, и хлястик на спинке чуть ли не под лопатки уехал.

Машка еле высвободилась из обновки. По щекам покатились слёзы.

– Ну что ты, дочура! – засмеялась Маруська. – Брось! В город возвертаюсь – обменяю. Ишь, как ты вымахала! А мордочкой-то, мордочкой – краля записная! Утрись-ка! И ставь-ка, дочура, самовар. Почаёвничаем… Я тебе и шоколаду привезла!..

– Ну, как вы тут? – разомлев от горячего чаю, опять воспросила Маруська дочь. – Бабка-то наша всё зельи свои варит?

– Варит! – Наконец-то появилась на лице младшей Емельяновой слабая улыбка. Машка прикончила уже вторую объёмистую чашку чаю, нажевалась колбасы с хлебом и с удовольствием хрустела второй половинкой стограммовки «Алёнки», бережно разглаживая на столе обёртку от шоколадки. – К ней даже Анжелка сегодня прибегала – приворотного зелья для своей подруги в городе выспрашивала…

– Фельдшерица? Зелья?! – изумилась Маруська.

– Но…

– Для подруги в городе?

– Так сказала.

Маруська шумно задышала, выворачивая крылья носа чуть ли не наизнанку, с минуту помолчала.

– А этот ваш учитель из города? Обсвоился на селе-то?

– Ты про кого? – спросила Машка, наливая третью чашку, и потянула из пакета очередной пряник. – У нас же их к новому учебному году двое приехали. Александр Сергеевич и Сергей Александрович.

– Да? – вроде бы как удивилась Маруська. – А я уж и не помню…

– Как же ты вспомнишь! С сентября глаз не казала! Мы с баушкой тебя хотя бы на Новый год ждали… – с обидой сказала дочь.

– Не получилось, Машка… Круговерть городская – та ещё круговерть!.. Так и что учителя-то эти?

– Да ничего, – с недоумением ответила дочь. – Трудовик с пацанами занимается, а у нас заместо труда в мастерской – домоводство. Валентина Семёновна ведёт. Вот недавно передники кроили и шили… А ещё… – снова чуть улыбнулась Машка, – у трудовика с Клавкой-вожатой така любовь!..

– А второй? – нетерпеливо перебила Маруська.

– У классного нашего? Тоже! Танька из Кашулана! Фи! – презрительно вздёрнула плечики дочь. – Наш Шишкин-Пушкин и эта… Да там смотреть не на что! И чего он в ней нашёл? Не уродина, конешно, но и не краля записная. Тут у нас артисты из города приезжали, на колхозный праздник… Жалко тебя не было – такой праздник был! На мотоциклах гонки были, концертов – целых два! – в ДэКа. Но особливо, конешно, ансамбль городской! – Машка мечтательно закатила глаза. – Такие ребята там… Даже Танька председательская на одного запала!..

– Чего ты с учителя-то на артистов перескочила?

– А-а-а… Так вот я и говорю. Наш Шишкин-Пушкин, оказывается, всех этих городских артистов знает! А с певичкой ихней и вовсе под ручку ходил! Ты представляешь, мам, вылитая София Ротару!

– И что же? – ревниво спросила Маруська.

– А ничего! – торжествующе стукнула по столу очередным пряником Емельянова-младшая. – С чем приехала, с тем и уехала! И Анжелка наша уж как вокруг него увивается – зачастила в школу! – а без толку! – злорадно проговорила Машка. – Но вот эта Танька кашуланская…

– Для городской подруги, говоришь, Анжелка зелье клянчила? – в раздумье переспросила Маруська.

– Но… – равнодушно кивнула дочь, любуясь картинкой на шоколадной обёртке.

«Да уж кака там подруга… – подумала Маруська… – Подруга… Конь и подпруга… Ну, Анжелка, погоди…»

2

А Шишкин-младший в это время как раз гостил в Кашулане. В сгущающихся сумерках он тоже чаёвничал. С баушкой Евпраксиньей.

Евпраксинья Степановна, сухонькая восьмидесятилетняя, но бойкая и разговорчивая старушка, в сам-деле приходится Танечке Михайловой бабушкой. Вообще, как выяснилось, семья у Танечки интересная. Мать Танечки, Надежду Петровну, баушка Евпраксинья через год после свадьбы народила, потом Надюхе родители трёх братьев преподнесли. А у самой Надежды Петровны поначалу только мужички рождались – Танечкины старшие братья: в тридцать восьмом – Иван, в сорок втором – Василий, в сорок четвёртом – Николай. А Танюшка – последыш. Мама Надя её уже в тридцать пять родила – и не чаяла, что доча получится.

«А доча получилась – да кака пригожа!» – то и дело повторяет баушка Евпраксинья, хитро поглядывая на Шишкина-младшего. Александр же прихлебывает обжигающий чай с обалденным вареньем из жимолости и только утвердительно кивает головой. А куда деваться? Завтра поутру в Кашулан прилетит на своём молоковозе Петрович и с ним надо возвращаться в Чмарово – уроки никто не отменял.

Да… Утром Александр чинно прошествует на ферму, под завидущими взглядами остальных доярок скажет: «С добрым утром!» – всем и… Танюше. Потом прискачет рычащий-бренчащий молоковоз, состоится стандартная процедура переливания из полного в полупорожнее – «тяжёлая атлетика»: тащи-подымай 40-литровую флягу – получи обратно тару. Потом… Потом за молоковозом украдкой Александр с Татьяной сольются в страстном поцелуе «в облипочку»…

Ну а дальше – тоска зелёная: захлопнется дверца кабины, ухмыльнётся Петрович, гукнет клаксоном, и молоковоз помчится в Чмарово. Ну а там – полчаса на всё про всё и… «Доброе утро! Садитесь! Тема урока…»

После сумасшедшего Татьяниного дня, в первую же субботу, Шишкин-младший рванул в Кашулан. Сердце трепетало. Но всё оказалось совсем не так, как он себе представлял. Танюша встретила и повела домой. «А это, пап-мам, Саша… Познакомьтесь», – покраснев, опустила она ресницы.

Так Шишкин-младший с пылу с жару предстал ранним утром пред очами Надежды Петровны и Евстафия Ивановича Михайловых – родителей Татьяны. Так сказать, к завтраку припожаловал. А грезил-то, грезил! – прикатит в Кашулан и… опять пельмешки остынут до вечера…

Чинное чаепитие в тот день, к счастью, не затянулось. Потом была экскурсия по кашуланским достопримечательностям и округе. Наморозившись и нацеловавшись в укромных от посторонних взоров местах, наша парочка и заявилась к баушке Евпраксии. Та, как пояснила Танюша, упорно жила одна, через две улицы от них.

Вот только тут, да и то не сразу, молодые дорвались, что говорится, друг до друга. Танюшкина бабушка оказалась старушкой догадливой – накормила обедом, а потом «срочно» подалась к соседке-подруге, строго наказав «внуче», чтобы та не забыла в семь часов вечера насыпать обитателям курятника «крупорушки» – смеси овса и хвойной муки, – куль с которой стоял у бабки в сенках. Вообще-то, до этого у Александра было понятие, что крупорушка – это такая машинка для дробления зерна, но, видимо, смесь как раз и вышла из подобного агрегата. Да и не всё ли равно, если хитрая баушка Евпраксия столь ясно дала понять, что раньше семи вечера дома не появится.

И слово своё сдержала – возвернулась в девятом часу. К этому времени Александр с Татьяной всё успели: и курей накормили, и печку протопили, и самовар раскочегарили, и… Вот только… оба чувствовали: лихорадочно всё как-то, с опаской, что врасплох застигнут.

– От молодцы! – заулыбалась с порога бабушка.

Пили чай, слушали вполуха баушкины рассказы о Гражданской войне и семёновщине, вполглаза пялились в мерцающий телеэкран, в полной мере ощущая только одно – то, что их руки находили под столом, горячие и ненасытные… Потом Александр долго провожал Танюшку до родительского дома. К баушке Евпраксинье, на ночёвку, вернулся, околев до неимоверности.

С утра Татьяна убежала на ферму, оттуда примчалась в десятом часу к бабушке, растормошила сладко спавшего Александра…

Обедали у Татьяны дома. Надежда Петровна оказалась женщиной сдержанной и немногословной, а вот Танюшкин отец, Евстафий Иванович, – собеседник интересный. Инвалид войны.

В сорок первом призвали. Второго сына, Василия, не дождался, лишь с фронта вернувшись, увидел. Оборонял Москву, потом был Сталинград. Тяжелейшее ранение. Восемь месяцев госпиталей и – списали подчистую, хорошо, хоть военврачи ногу спасли, не отняли. Правда, сохнуть она с той поры стала, но шкандыбать, как сам Евстафий Иванович выразился, возможность имеется. Домой в ноябре сорок третьего вернулся с орденом Красной Звезды – за подбитый фашистский танк – и на костылях. От костылей через полгода избавился, а вот крепкая палка – как приросла с тех пор к левой ладони.

Все эти подробности биографии Евстафия Ивановича вряд ли бы Шишкин-младший узнал, если бы не Танюшка. Она и отца тормошила: «Папка, ну расскажи, ну расскажи…» Отцом она гордилась.

Александр вспомнил, как на военных сборах после окончания института им устроили «обкатку» танком. Задача перед будущими офицерами запаса стояла простая, как мычание: залезть в окоп с прочными пробетонированными стенками, дождаться, когда над головой пролязгает бронированное чудовище, потом высунуться из окопа и «поразить» бронетехнику деревянной «гранатой» в моторную часть.

Так уж на что был глубок и крепок окоп, но, когда многотонная машина, обдавая жаром и рёвом дизеля, прокатила поверху, от чего земля ходуном заходила, – показалось, что раскрошится сейчас же в пыль вся толщина бетонных стенок и завалит земелька родимая бедненького «борца с танками».

Когда Шишкин-младший сподобился высунуться из укрытия, танк уже отъехал на такое расстояние, что еле-еле хватило длиннорукому Александру здоровья докинуть деревяшку до танковой кормы. И ни хрена, скорее всего, танк он не поразил – тюкнула «граната» в заднюю стенку. Только и угрезилось, что если бы и в сам-деле швырнул боевую кумулятивную – авось и приложилась бы она, как положено, донышком-воронкой, да и сработала на проламывание брони раскалённой взрывной струёй. Но не факт. А вот как в настоящем бою, где бетонных окопов нет? А как ещё чуть крутанутся над головой несколько тонн – ну это и вовсе «кайла» – заживо завалит!

– Евстафий Иванович, а и вправду, расскажите, как танк подбили? – попросил Александр, поделившись теми своими «страхами» с военных сборов.

– Тут ты, паря, в самую точку, – кивнул отец Татьяны. – Кабы не колодец кирпичный, жидкое место от меня бы осталось… Это ж прямо в городе было… Канализационный колодец. Мы туда с корешем моим, Володькой Ершовым, забралися, потому как немец утюжил сверху неимоверно. «Лапотники» на нас в тот день сыпали и сыпали…

– Это пикирующие «юнкерсы»?

– Они самые! С сиренами включёнными пикировали. А ещё, помимо бомб, пустые железные бочки сбрасывали. Насверлят фрицы в таких бочках дырок и сбрасывают. И летит бочка, да так завывает – душа в пятки уходит!..

– Страшно было?

– Ну а ты сам-то как думаешь? – усмехнулся Евстафий Иванович. – Я тебе вот что скажу… Ежели кто-то бахвалится, что шёл в бой без страха – врёт! Страх – он постоянно спину царапал. Жить хотелось – словами не передать! Только этого и хотелось… Мало о чём больше думалось… Выжить, выжить… – Он замолчал.

– Папка, ну про танк-то расскажи Саше, – напомнила Татьяна.

– А что тут рассказывать… – не сразу заговорил снова Евстафий Иванович. – Вылезла из-за угла эта коробка чёрная, бухнула из пушки и полезла прямо на нас. Только и успели на дно колодца свалиться. А когда он через нас переполз, Володька меня кверху подтолкнул. Была у нас одна бутылка молотовская… Слышал про такие?

Александр кивнул.

– Это финны придумали. Танки наши жгли ещё в финскую.

– А почему же везде пишут: «Коктейль Молотова»?

– Читал… Наверное, потому, что наши умы научные финскую бутылку усовершенствовали. Там же главное – чтобы смесь загорелась да не стекала, к броне липла. Но состав вроде бы такой липучий и выдумали. А с запалами мудрили. Под Москвой нам бутылки выдавали – перед тем как её зашвырнуть, надо было спичкой, к бутылке прикреплённой, чиркнуть. А к Сталинграду понадёжнее уже придумали туляки-умельцы: с запалом в виде трубочки железной с прорезями, а внутри этой трубочки – пружинка и патрон холостой для ПэПэШа… А насчёт наркома… Слышали мы от тех, кто финскую прошёл, что это на ихних, финских, бутылках было написано: «Коктейль для Молотова», чтобы, значит, нас поддеть, а уж потом наши, наверное, в политических целях, переиначили…

– Так вы танк бутылкой в корму?

– Туда… Хорошо, что сетки панцерной не было…

– Сетки?

– Но… Фрицы-то, когда гореть начали от наших бутылок, что удумали – стали моторы сеткой панцерной затягивать. Бутылка на мотор падает, а сетка пружинит и бутылку отбрасывает. И всё насмарку! А у этого сетки не было. Полыхнул, гад, как надобно! Да вот только тут мне в ногу и прилетело… – Отец Татьяны провёл рукой по левой штанине. – Повезло… Кабы фрицевский пулемётчик чуть повыше взял… Вот на этом война для меня и закончилась… Спасибо ещё Володьке, что ногу мне ремнём перетянул да утащил на себе до лекарей… Погиб вскорости Володька, не смог я ему тогда даже спасибо сказать… Всю жизнь теперь благодарю, да что толку…

Евстафий Иванович снова замолчал. Не скоро вновь нарушил паузу.

– Таньча, принеси-ка газетку. Там, на этажерке, около книжек затолкнута.

Зашелестел поданной дочерью газетой.

– Рассказ здесь, паря, давече пропечатали. Про девчонку и отца её, который батькой только числится – от запоя до запоя. Но… Беда, конешно, наша российская. Правильно писатель этот пишет. И куда змей зелёный завести может, до какой беды довести, и особливо про своё детство послевоенное голодное на селе. Уж нагляделись-напробовались и мы всего этого… Но в главном писака этот соврал!

Евстафий Иванович нацепил на нос очки и принялся зачитывать кусок рассказа:

– «…Называть пьянство, запой чёрной дырой в селе стали с посыла местного охотоведа Михаила Петровича Шустакова. Михаил Петрович был честным, добрым, трудолюбивым человеком. Ветеран Великой Отечественной войны, морской пехотинец, он сражался с фашистами под Москвой и Сталинградом. Сражался отважно. Под Москвой немецкого полковника в плен взял. Под Сталинградом – два танка подбил. И быть бы ему Героем Советского Союза, если бы умел держать язык за зубами да похитрее был.

…Под Сталинградом, после боя, в котором Михаил Петрович немцев двух танков лишил, вызвали его в штаб полковой. Приполз. В Сталинграде мало ходили, больше ползали. Снайперы каждый квадратный сантиметр сожжённой земли под прицелом держали.

– Молодец, матрос Шустаков. Ловко ты с танками фашистскими разделался. Расскажи-ка нам, как это тебе удалось гансов поганых поджарить и самому живому остаться?

– По пьянке, товарищ полковник, по пьянке, – ответил Шустаков.

– Как так? – нахмурился полковник. В штабе корреспондент фронтовой газеты находился, и полковнику ответ отважного морпеха не по душе пришёлся. Оно и понятно, какому командиру свой полк или какое другое подразделение не с той стороны показать хочется, с какой её обычно корреспонденты показывать любили.

– Как так?!

– Перед боем нам как всегда спирта по две нормы выдали. К тому же у меня старый запасец имелся. Вижу, на нашу траншею танк ползёт. Труханул. Полфляги принял, гранату в руки – навстречу ему. Ребята сзади огоньком поддерживают, пехоту отсекают…

…Полыхнул первый танк, я флягу прикончил, а тут из-за первого второй выползает. Шлёпнул его и сразу сам отключился. Потом наши говорили: «Мы думали, тебя убили. Подошли после боя прибрать, проститься, ты «Расцветали яблони и груши…» поёшь – вдрабадан, в лохмотья упился…»

– Не могло такого быть, Александр, не могло! Во-первых, чем этот «герой» второй танк, как тут написано, «шлёпнул»? Пустой фляжкой? По рассказу-то – с одной гранатой выскочил. Во-вторых, гранатой танк в лоб не взять. Граната только и давала, разве что механика-водителя ослепить-оглушить, чтоб танк приостановился, а уж дальше – или, опять же, бутылками его закидать, или из ружья противотанкового ему засадить. Ну и третье. С другим танком и вовсе ничего бы не получилось. По двум причинам. Скосил бы второй такого «героя» из пулемёта или гусеницами раздавил, а самое главное – после фляжки спирта и косить не надобно. После таких порций – полфляги он, вишь, «принял», как рассказывает, никуда бы он не выскочил. Валялся бы в окопе! Дрых в беспамятстве! Или вот этот писатель думает, что плотно покушавши в бой мы шли? Куда с добром! Сталинградская пайка – отдельный разговор… Никто там от пуза не жрал. А уж перед боем… Когда и кишка кишке протокол писала – всё равно не ели и не пили. Каждый знал: если пуля или осколок в живот – с полными кишками ты не жилец. И «наркомовские» перед заварухой, как страх не глодал, в глотку не лили. Что ты хмельной в бою? Реакция-то сонная, замедленная – верная смерть! Вот, что правда, так то, что водку перед атакой получали. Спирта ни разу не выдавали. Спирт – лекарям. Может, конешно, офицерам… Но рядовому люду – такой приказ самого Верховного был! – сто грамм водки, и то только тем, кто на переднем краю… Старшина бачок с водкой приносил – на всю роту, по списку. А после боя все страхи, всё оцепенение, кто живой остался, в этом бачке и топили. И за то, что живой остался, и за ребят погибших… Можно, конешно, было и перед боем хлебнуть. Иной из молодняка зёленого так и поступал, да только из боя уже не возвертался. В общем, быстро все соображали, когда за кружку с водкой браться… Но вот, как раз из-за этого – что уже не по сто грамм, а кружка-другая – в послевоенье немало фронтовиков запило. Однако же далеко не все. А у этого писаки… – Татьянин отец теперь уже презрительно потряс газетным листом, – так и вовсе выходит, что без пол-литры и хребет бы Гитлеру не сломали! Э-хэ-хэ… Развелось болтунов… Но это ж завсегда было. И на фронте. Языком завсегда тот бойче других чешет, кто где-то сбоку-припёку околачивается, слышал звон, да не знает, где он… Вот туда бы его, хотя бы на полчасика! Хотя… Пусть живет и здравствует, да только небылицы не сочиняет. Кто нас помоложе будет, от войны уберёгся, а особливо моло́дежь нонешняя, из тех, кто к бутылке тянется, от таких россказней и впрямь уверуют, что глотнуть «для храбрости», что два пальца…

Евстафий Иванович осёкся и виновато скосил глаза на дочь.

– Да… А храбрость – она только на трезвую голову получается… Но, вот и без «наркомовских» порою никак нельзя было. Помню, пёрла однажды немчура, как сдурела. Сплошная атака с утра и на весь день. Так вот, по вечору, мы Мишку Елпидорова, пулемётчика, еле от пулемёта оторвали! Пальцы ему разгибали – так он в рукоятки своего «максимки» вцепился. Влили Мишке в рот полкружки водки – и то не сразу отошёл. С час, наверное, чумным просидел. И не говорит ничего, и не спит. Уж потом нам сказал, что чуть умом не тронулся: бьёт гансов, бьёт, а они лезут и лезут!..

Танюшкины родители Александру понравились. По всему было видно, что и он им приглянулся. Вот это и напрягало больше всего.

Бурные чувства, обуявшие молодых, это, конечно, прекрасно и сладко. Вот и Шишкина-младшего тянуло к Татьяне, как магнитом. Прямо-таки ненасытно жаждал новых встреч, но когда бы всё это происходило «голова в голову», как говорят французы, а не украдкой, с постоянной демонстрацией высот платонизма. Да только кто ж в это верит!

В воздухе другое висело: а не пора ли тебе, кавалер дорогой, следующий шаг сделать: «Уважаемые Надежда Петровна и Евстафий Иванович! Осмеливаюсь просить у вас руки вашей дочери…»? Да уж…

При всех жарких чувствах к Татюше, Шишкину-младшему шагать в этом направлении почему-то не хотелось. Не то что духа не хватало – желание не ощущалось. Последнее явно Татьяне передавалось. Отношения буквально забалансировали на грани…

Потому на этот раз возвращался Александр из Кашулана в самых растрёпанных чувствах. Сбежать по аналогичной причине из города и влететь из огня да в полымя…

– Сергеич! Ты чо такой квёлый? Никак с Танюхой в непонятках рассталися?! – прокричал улыбающийся Петрович, когда молоковоз вырулил от фермы на шоссе и полетел в Чмарово.

– Да нет, всё нормально! – крикнул через рёв мотора Шишкин и изобразил ответную улыбку.

– Но-но… Нет дыма без огня! – засмеялся Петрович и тут же, глянув влево, смех оборвал. – Ну, бляха-муха, накаркал!

Он ткнул рукою:

– Никак кошара горит!

И впрямь, из-за ближайшего забугорья в небо поднимался столб чёрного с белёсым дыма.

Петрович, притормаживая, резво крутанул руля – как раз перед съездом с шоссе на едва заметный среди травы просёлок. Снова подбавил газку, и через пару минут «газон» выскочил в это самое забугорье.

Метрах в пятидесяти, чуть на возвышении, и впрямь стояла кошара, дощатую стену которой уже вовсю лизало пламя. Чуть ли не уткнувшись в него капотом, Петрович выскочил из кабины и лихорадочно принялся откручивать проволоку, которой к цистерне молоковоза была привязана двадцатилитровая канистра.

– Сергеич! На! Поливай! Траву под стеной, чтобы пал дале не пошёл. Бережно! Воды, сам видишь, с гулькин нос! А я обратно в Кашулан! За пожаркой!

Шишкин-младший схватил канистру, принялся плескать из неё, как наказал Кущин. Вскоре почувствовал, что воде в канистре приходит крандец, но толку от плесканий никакого. Завертел головой, выругался самым непотребным образом… Ещё мгновение подумав, стащил с плеч и бросил наземь свой моднячий бежевый плащ. Вылил на него остатки воды из канистры и принялся этой большой мокрой тряпкой хлестать чёртову траву, бегая вдоль ползущей огненной змеи!

Но граница между чёрной золой и изжелта-белым прошлогодним ковылём неумолимо сдвигалась от кошары всё дальше и дальше. Причём в сторону шоссе эта чёрно-багровая, чадящая удушливым сизым дымом полоса практически не ползла, а вот вниз от кошары и вправо – к серому ернику, за которым шумели от верхового ветра стройные сосны и начинался непроглядный лес…

«Благо понизу ветра нет! Благо понизу…» – больше ничего в голове у Шишкина не было. И тут наш горожанин был совершенно прав. Одного порыва ветра понизу хватило бы для броска пламени на ерник, ну а там…

Всё хорошо, что хорошо кончается. Вот и тут всё кончилось вполне терпимо.

Грязно-красный «полста третий» в самый отчаянный момент примчался к кошаре, два мужика в песочных брезентовых куртках шустро раскатали серый пожарный рукав, и первая струя спасительной влаги ударила Шишкину-младшему прямо под ноги, подняв тучу сажи. Багровая змея тут же сдохла, но на всякий случай водяной бич прошёлся по ней ещё раз, щедро погладив – с головы до ног! – и Шишкина-младшего, потом ударил по трещащей от огня стене кошары.

– Лезь в кабину, пожарник! – прокричал взъерошенный Пётр Петрович Кущин, подъехав следом за пожаркой и высовываясь из кабины. – Простынешь напрочь! Чай, не лето ещё, а ты, вона, как цуцик, мокрый весь! Ишь, чо, плащом своим забивал! Голова! А то к лесу бы попёрло! Вот бы беда-то была!..

Шишкин дернулся было по инерции поправить Петровича, что пожарник – это, вообще-то, то же самое, что погорелец, а правильнее будет «пожарный», но, оглядев себя, вяло подумал, что на огнеборца он сейчас похож мало, а вот на замурзанного погорельца – в самый раз. Чего уж умничать. Другого хочется. Лечь и умереть часа на три. В тепле. Чистым и сухим.

Так же вяло глянул на часы. Даже ко второму уроку уже опоздал безнадёжно, а ещё бы отмыться-побриться.

Кущин заметил этот взгляд Александра:

– Спокойно, Сергеич! Щас домой тебя доставлю, и не думай ни о чём. Заеду в школу, объясню, чо да как.

Шишкин и отмыться толком не успел от необычайно жирной сажи, с тоской вспоминая свой плащик и жалостливо поглядывая на прожжённые аж в четырёх местах брюки, как после хлопка калитки в дверь постучали и на пороге возникла Валентина Семёновна.

– Ну, Александр Сергеевич! Слов нет! Да вы у нас герой!

– Какой там… Просто так получилось…

– Не скромничайте! Ге-рой! – Валентина Семёновна энергично потрясла Александру руку и торжественно объявила: – Никаких уроков сегодня! Отдыхайте! Не-ет, молодец вы у нас! Мо-ло-дец! Отдыхайте. Не буду мешать. Увидимся завтра. Отдыхайте…

И с восторженным выражением лица «школьная комиссарша» отбыла восвояси, а Шишкин-младший стал уныло прикидывать, в чём завтра идти в школу. В Кашулан-то «все разы» отправлялся «при параде» – в костюме. Напрасно, конечно, потому как парадный вид – Шишкин это ощущал всеми фибрами души – порождал у родителей Татьяны радостное ожидание торжественного заявления кавалера – насчёт дочуркиных руки и сердца. А уж про саму Татьяну и говорить нечего. Вот это и напрягало.

«Прекратить надо эти поездки!» – в который раз приказал себе Шишкин. Но звонила из Кашулана Танюша… И в который раз Александр проклинал себя за малодушие, за этот магнетизм «вечного зова». «Сколько верёвочке не виться…» – чаще и чаще гундел внутренний голос, однако по-прежнему воспринимался гласом вопиющего в пустыне. А пустыня разворачивалась уже в нечто угрожающее спокойствию и благоденствию: кругом пески и – ни одного спасительного оазиса… Классическая дилемма – необходимость выбора из двух зол. Одно злее другого. «Ну, дяденька, а теперь куда бежать? – не смолкал сволочной внутренний голос. – Обратно в город?»

Да, получалось именно так. Машенька Колпакиди-Ткачёва, как и былые институтские и прочие подруги, – это уже не факторы. Но маман и папан… Вот это перевешивало всё. «Ага! – будет день за днём, по поводу и без, победно греметь Шишкин-старший. – Возвращение нашкодившего блудливого кота!» – «И я говорила – лицемер и бабник! Всё – псу под хвост, всё!! Кандидатский стаж! Характеристику таку-у-ю напишут!..»

«Что ж делать-то? – вновь и вновь тормошил себя блудливый кот Шишкин. – Как бы этот вопрос снять с повестки дня?..» – «Наивный вы кот, дорогой товарищ Шишкин! – откровенно насмехался внутренний голос. – Это в мегаполисах прокатывает, а в деревне – увы! Тут уже, по всем понятиям, Татьяна – старая дева или где-то близко к этому. И ожидать, пока вы созреете для брака, не будет. Бабушка в двадцать, мать в двадцать, а Татьяне уже сколь? Вот то-то и оно!.. Слушай, дружок, а чего ты заменжевался? Коляску катать неохота или чувства к Татьяне, деликатно выражаясь, исключительно тактильные? Ты уж, мальчонка, хотя бы для себя определился. В постельке-то ты ей чего только не шепчешь, а потом темечко чешешь…» В общем, полный мрак!

От мрачных мыслей Шишкина-младшего отвлекла наутро обрушившаяся слава.

Он вошёл в школу и…

С порога встретили оглушительные аплодисменты! В школьном коридоре ровной линейкой выстроены школяры с одной стороны, напротив – чуть ли не весь педколлектив.

– Дорогие товарища и дети! – взволнованно прокричал председатель сельского совета Фёдор Никифорович Антонов. – Поприветствуем Александра Сергеевича Шишкина! Вчера он отстоял от огня ценное колхозное имущество, не дал огненной стихии перекинуться на лесной массив…

Шишкин не сразу сообразил, ошарашенный такой торжественной встречей, о каком ценном колхозном имуществе идёт речь. А-а-а, конечно! Кошара! Честно говоря, ничего ценного в ней он и задним умом не мог найти. Длинный кособокий сарай с когда-то белёными извёсткой дощатыми стенами и бесстекольными провалами маленьких окошечек почти под карнизом крыши. И крыша – прореха на прорехе. Но, видимо, чего-то он, Шишкин, не понимает. Наверное, когда дело подойдёт к окотной поре, кошару подремонтируют. Хотя, стоп! Вроде бы говорил кто-то, что самое горячее время – пик окота овец – конец марта! Так уже апрель! Стало быть, не понадобилась эта кошара? Ай, да чего гадать, – мысленно махнул рукой Шишкин, – в каждой избушке свои погремушки… Тут же на ум пришёл французский аналог этой поговорки: «Каждый замок имеет свою гильотину». Шишкин хмыкнул. А ещё чего-то там в европах про дикость русскую талдычат! Ивана Грозного кровавым злодеем объявили. Да он за всё своё царствование не загубил столько подданных, сколь за одну ночь в канун Дня святого Варфоломея ретивые французики-католики зарезали землячков-гугенотов по приказу мамки-регентши Карла IX Екатерины Медичи. Так что, уж лучше про погремушки, чем про гильотину. Или вот ещё вариант – Александр забыл, кто состроумничал: «В каждом доме свой малиновый клопик»…

Из этих заумей Шишкина-младшего вытряхнул новый шквал аплодисментов.

Глава сельсовета уже протягивал ему левую руку с большим глянцевым листом и прижатым большим пальцем к нему почтовым конвертиком и одновременно – правую пятерню для рукопожатия.

– Поздравляю, дорогой Александр Сергеевич! От всей души поздравляю!

Антонов приблизил лицо и прошептал с извиняющей улыбкой:

– Вы уж, Александр Сергеевич, до конца дня забегите в колхозную бухгалтерию, распишитесь за премию.

В конвертике оказалась довольно внушительная сумма – две месячных зарплаты учителя Шишкина, причём, если брать начисление, без вычетов подоходного налога и налога за бездетность! Понятно, что купюры Шишкин сосчитал не на линейке, а уж когда домой после уроков вернулся. А большой глянцевый лист – Почётная грамота правления колхоза!

Но до окончания уроков ещё был вагон времени – пять с половиной сорокапятиминуток плюс четыре коротких перемены и большая, двадцатиминутная. А половинка первого урока у Шишкина была в пятом.

Однако пятиклашки до такой степени были взбудоражены утренней линейкой, что Шишкин понял: надо что-то в тему.

– А кто из вас помнит стихотворение Корнея Чуковского «Путаница»? Что там сделали лисички?

После некоторого замешательства в классе, руку степенно подняла Наталья Ивановна Михайлова-вторая, дочка «географини» Натальи Николаевны, и продекламировала, смущаясь:

– Вот такая опасная штука – спички, – сказал с тяжёлым вздохом Шишкин-младший. – Так что, братцы мои, с огнём не шутите.

– Такого не бывает!

– Это нарочно придумано, для смеха!

– Да чо мы – маленькие!

– Вода не горит, наоборот, ею тушат!

Класс загалдел.

Шишкин властным движением руки установил тишину.

– А вот и нет! На что поспорим?

Пятиклашки с азартом уставились на учителя, отчаянно морща лбы.

– А давайте так, – заговорщицким тоном предложил Александр. – Если я проспорю, то целую неделю никого не буду спрашивать на уроках, а если вы – то на уроке русского языка напишем дополнительный диктант? Согласны?

– Да-а! – хором грянул класс.

– Ну, какое у нас тут море есть поблизости? Байкал подойдёт? Это, конечно, озеро, но все, кто живёт на его берегах, называют его морем, даже морем-океаном. Согласны на Байкал?

– Согласны!

– А поднимите руки, кто был на Байкале или у кого там родня живёт?

Взлетело с десяток рук.

– Ну вот, сможете меня перепроверить. Напи́шите своим родственникам письма, объясните, что я вам сейчас скажу, пусть подтвердят или нет. Итак, я утверждаю, что Байкал можно поджечь. Правда, только зимой.

Александр оглядел притихших пятиклашек.

– Обычными спичками. И байкальские рыбаки это знают…

Он выдержал многозначительную паузу, с удовольствием наблюдая три десятка устремлённых на него недоверчивых взглядов.

– Так вот, милые мои. В некоторых местах на Байкале, особенно там, где в него впадает река Селенга, подо льдом скапливается поднимающийся со дна горючий газ метан. И если в этом месте пробить во льду лунку и бросить туда зажжённую спичку – из лунки вырывается столб огня! Но сделать это можно только с бо-оль-шой осторожностью, потому как в местах скопления газа очень тонкий лёд. Ну и обжечься запросто можно. Вот так… А теперь представьте, если на воде такое творится, что будет в сухом хвойном лесу или на поле сухой травы, если там спичками чиркать?

– Пожарище! – выдохнул нестройный хор.

– Вот почему и прошу вас всех: ни в коем случае не поджигайте сухую траву – побежит огонь, а куда – только ему и ведомо. А если ещё ветер – такое пламя загудит!

– А мы с дедой траву на нашем покосном угодье жгли. Деда говорит, что если старое бодыльё не выжечь – новая трава плохо уродится, да и косить её по прошлогодним бодылям – только косу тупить, – сказал, с подозрением глядя на Шишкина, Колька Карпов. – И меня тоже папка всегда налысо стригёт летом. Папка говорит, что гуще новые волосы к зиме вырастут.

Класс засмеялся. Засмеялся и Шишкин, представив, как Карпов-старший, уменьшенный до гномика, разгуливает с косой у сына на голове.

– Новые-то волосы, может, и вырастут погуще, – отсмеявшись, сказал Шишкин, – подстрижка не огонь. А огонь, милые мои, он ведь не только старую траву выжигает на поле, но и само поле припекает. И запекается коркой самый полезный слой, в котором образуются корешки новой, молодой травки. Вот спросите у Веры Петровны на ботанике, что такое гумус и почему он необходим для растений. Этот самый гумус и запекается.

Шишкин взял мел и крупно написал на доске: «Газ метан», «Гумус». Краем глаза видел: переписывает малышня незнакомые слова в тетрадки.

Надо ли говорить, что спор у малышни хитрец Шишкин-Пушкин выиграл. И пришлось пятиклашкам пару недель спустя безропотно писать дополнительный диктант. Но он под конец учебного года и не лишним оказался – для закрепления пройденного.

3

А Шишкин-младший справил себе новый костюм. И не хуже прежнего. Обошёлся он, правда, недёшево – в месячную зарплату, но того стоил! Ореол славы в этот день сиял просто неимоверно! Без этой славы и с костюмчиком-то вряд ли бы что получилось.

– Сергеич, – отозвал Шишкина после уроков в сторонку завхоз Терентьич – вот уж совершенно с чекистским конспиративным видом: связник, сопровождающий жену Штирлица на короткое свиданьице в берлинское кафе «Элефант», может нервно курить в сторонке! – Сергеич, ты выбери время до закрытия магазина и найди там супруженицу мою, Марию Поликарповну… Обязательно сегодня! Ашуркова жеж с собой не тащи. А то где наш трудовик, там и Клавка, а где Клавка – там полна лавка!.. Спонял? Ну, будь. Но сегодня жеж, сегодня…

Предчувствуя нечто приятное – из-под прилавка! – Шишкин-младший прихватил с собой всю имеющуюся наличность и поспешил в «сельпо». Но оказалось, что вполне хватило сто двадцати «рябчиков».

Мария Поликарповна, по-царственному благосклонно и величаво, завела молодого учителя в подсобку, окинула его оценивающе пристальным взглядом и зашуршала полиэтиленом в одной из объёмистых коробок рифлёного картона. Извлекла на свет два мужских костюма – на плечиках! что даже бы и Фоме неверующему не позволило усомниться: импорт! Один костюм, чёрный, в еле заметную полоску, посверкивал искорками под источающей жар над головой лампой-двухсоткой; другой, тёмно-коричневый, в полоску более заметную, и без искорки, смотрелся не менее импозантно.

– Японские! – раскинув полные руки, крутнула директорша «сельпо» перед носом Александра оба костюма. – По последней моде! Какой?

– А померить можно? – робко спросил Шишкин-младший.

– Конешно! – расплылась радушной улыбкой Поликарповна. – Вот тут у девок зеркало. – Отдёрнула она занавеску, за которой оказались целое трюмо, рукомойник, столик с двумя хлипкими табуреточками, на стенке – полочка с чашками, сахарницей и другой чаепительной обязаловкой. – Но и так скажу вам, Александр Сергеич, – оба как по вам сшиты. Но померяйте, померяйте… – И она деликатно выплыла в торговый зал, где тут же обрушилась на переругивающуюся с парой мужичков Любку: – Да што ты с ними лаешься! Напиши объявление и прилепи себе на весы: «Белой водки нет и не ожидается – ликёроводочный завод на ремонте!».

– Вопросы есть? Вопросов нет! – Это Поликарповна уже мужичкам.

«Ну это вряд ли, – улыбнулся про себя Шишкин. – Чтоб областного водочного монстра остановили! Да не в жизнь! В самом жутком случае одну поточную линию могут на ремонт поставить, но чтобы весь завод… Революция начнётся! И пойдёт на баррикады не пьющий люд, а чиновничье войско – это ж кошмарные убытки для областного бюджета и прочих госкарманов. Называла как-то маман Шишкина какую-то умопомрачительную сумму… Не-е-ет! Это «ландрасский вепрь» мужикам аукается…»

Оба костюма и впрямь словно по Шишкину сшиты. Остановился он – не сразу – на коричневом. Мелькнула поначалу мыслишка раскатать губу на оба, но победила скромность, а больше не она – к скромности Шишкин-младший относился довольно снисходительно – победило некое предубеждение: чёрный – это тождественно свадебному, тем более, этот шедевр «Made in Japan» – с искоркой. О грустном не хотелось.

В тон костюму в «закромах» Марии Поликарповны обнаружились и шикарные японские «корочки» – невесомые тёмно-коричневые туфли, отливающие благородной чуть притушенной лакировкой. В общем, из магазина Шишкин-младший вышел – кум королю, с аккуратно перевязанным бечёвочным шпагатом свёртком.

И столкнулся на крыльце «сельпо» с Анжеликой.

– Привет, Саша! – загадочно улыбнулась фельдшерица. – Не окольцевали ещё… в Кашулане?

– Да ладно тебе… – буркнул Шишкин-младший, чувствуя, как лицо заливает алая краска. И оглушительно чихнул!

– Да ты простыл! – воскликнула Анжелика. – Небось последствия вчерашней битвы со стихией? Приходи ко мне лечиться… И корова, и волчица, и… жучок-паучок… – Она обволокла Александра грудным смешком и новой загадочной улыбкой. И что-то в этом её поведении насторожило Шишкина-младшего, а вот что – непонятно.

Анжелика грациозно, с эффектом повиливая филейной частью, зашла в магазин, а Шишкин с испорченным настроением ступил с крыльца.

– Шишкин? Сашок?!

Он обернулся. Из синего «уазика» (что уже само по себе являлось экзотикой, потому как везде и всюду «четыреста шестьдесят девятые» были крашены одинаково – в зеленовато-коричневый, «защитный», цвет «хаки») вылазило что-то большое и знакомое.

Автор этих строк не уточнял, какого роста и габаритов был классик, родивший «Капитал», но гордо посаженная голова пассажира «уазика», с буйной чёрной шевелюрой и щегольски подстриженной бородкой той же масти, так и просилась на канонический портрет. Как в старом анекдоте про Вовочку, которого учитель спросил, показывая на висящий над классной доской такой портрет: «А кто это изображён?», на что Вовочка ответил, что это школьный истопник дядя Вася. Учитель в испуге призвал директора, но и ему школьник ответил то же самое. Призвали дядю Васю. Матерь божья – одно лицо! «Дядя Вася! – закричал директор. – Ты хотя бы бороду сбрил – дети путаются!» – «Бороду сбрить можно, – согласился истопник, однако постучал себя по лбу. – А умище-то куда денешь?» Действительно! Вот и сейчас. Классика коммунистического учения Шишкин-младший признал, а вот пассажира «уазика» никак не получалось.

– Сосед! – «К. Маркс» обеими руками хлопнул Александра по плечам. – Шишкин! Сколько лет, сколько зим!

«Ба-а! – изумлённо проорал внутренний голос. – Так это же Сашка Колпакиди!» Старшего отпрыска тёти Эли Шишкин-младший последний раз лицезрел две пятилетки назад, когда тот, закончив школу, укатил в Симферополь. И ведал про тёзку только то, что в прошлом году, появившись в селе, сообщила его сестрица Машуля: развёлся, вернулся к родным пенатам, папаша устроил к себе, в службу снабжения областного геологоуправления.

– Ты?!

– Я!

– А тут-то какими ветрами?

– Неисповедимы пути снабженческие! – захохотал Колпакиди. – Нет, Машка мне говорила, куда тебя черти занесли, но сегодня мне тут даже в голову не пришло! Однако кто-то сверху, – Колпакиди ткнул пальцем в небо, – напомнил! Это дело надо отметить! Тут что-то злачное-то имеется?

– Только колхозная столовка с комплексным обедом…

– Фу! На безрыбье, конечно, и рыба раком станет, но… – Колпакиди многозначительно поднял указательный палец. – Плох тот снабженец, который умудрился уподобиться сапожнику без сапог. Давай-ка, тёзка, куда-нибудь под кустики отъедем. Что-то на природу захотелось! Свежим… коньячком-шашлычком подышать! Ты не торопишься? – спохватился поинтересоваться.

Шишкин-младший пожал плечами.

– Да вроде нет.

– Вот и прекрасно. Шашлык-машлык, извини, не обещаю. Знал бы, что встретимся, – ей-богу бы замариновал. Но, надеюсь, и так не пропадём. Где тут у вас красоты неописуемые, панорамы волнительные, слезу вышибающие просторами отчизны?

Шишкин-младший покрутил головой.

– Ну, можно вон на ту сопочку перед селом подняться, – показал он на ува́лок, с которого сбегала чёрная лента шоссе и который уже хорошо известен читателю из истории с «вепрем».

– Идёт! – радостно кивнул Колпакиди. – Минуточку только обожди – парой слов с начальницей этой торговой точки перекинусь. – И он резво взбежал на крыльцо «сельпо».

И действительно, пробыл в магазине всего ничего. Погрузились в «уазик» и покатили на обозначенный бугор.

– Сашок, – обернулся к расположившемуся на заднем сиденье Шишкину возбуждённый Колпакиди. – А это что там за Мерлин Монро мне в магазине повстречалась? Мля, вааще!

Шишкин наморщил лоб, не сразу врубившись в вопрос. Мерлин? Ни продавщица Любка, ни тем более Мария Поликарповна и рядом не стояли. А больше там женского полу и не было… А-а, Анжелика!

– В синем плащике? – уточнил он.

– Да-да-да! – ёрзнул на сиденье Колпакиди.

– Фельдшерица наша, Анжелика.

– Ни себе чего! Такая без таблеток вылечит! А имечко! Па-а-риж! Булонский лес! Елисейское, блин, Поле! – Чёрные маслины глаз сверкали у Колпакиди, как два драгоценных камня. – Фельдшерица, стало быть… Прекрасно! И что она из себя? Замужем? Дети?

– Ни того ни другого.

– Ну надо же! – искренне удивился Колпакиди. – При таком товарном виде! И в самом соку!..

– Видимо, не торопится, – ответил Александр, поскорее желая закрыть эту тему, но тёзка не унимался:

– Из местных девушка? А кто родители?

– Из местных. Родители в прошлом году в мир иной…

– Сиротка, стало быть… – с непонятным удовлетворением тряхнул пышной шевелюрой «К. Маркс» и прогнусавил:

– Радуйся, что она тебя не слышит, – усмехнулся Шишкин. – Лекарша наша на язычок-то остра, а могёт за такие песнопения и по мордасам…

– Каюсь, не со зла. Дурак! Исправлюсь! – захохотал Колпакиди.

Взлетев на ува́лок, молчаливый водитель развернул «уазик» радиатором в сторону раскинувшейся внизу панорамы села. Практически на том же самом месте, откуда в своё время история с «вепрем» началась.

Колпакиди первым выбрался из машины, заложив руки за шею, потянулся, довольно жмурясь на припекающем апрельском солнышке.

– Лепота!.. Познакомьтесь, кстати, – обозначил, наконец-то. – Это Игорёк, неутомимый ездок на этом голубом коне… – Он похлопал «уазик» по капоту.

– Не голубой, а цвета «босфор», – обиженно протянул водитель.

– Прости… – картинно прижал ладонь к груди Колпакиди. – Исключительно «босфор». А это, Игорёк, мой давнишний приятель и сосед Александр. Его и мои предки – вообще не разлей вода.

«Да уж…» – ехидно подумалось Шишкину-младшему. В это как-то мало верилось, хотя, по разговорам с маман, отношения между Шишкиными-старшими и Колпакиди-соседями после замужества Машули действительно перешли в стадию застольно-гастрономического добрососедства. В общем, над всей Испанией безоблачное небо – угроза вероломного греческого нападения миновала. За ненадобностью в текущий момент.

Водитель Игорёк уже привычно уставлял капот всякой всячиной из картонной коробки, которая до этого почивала на заднем сиденье «уазика». «Походный паёк» впечатлил даже Шишкина-младшего: сухокопчёная колбаска, малосольная сёмга в плоской стеклянной баночке и нежнейший лососевый балычок, маринованные огурчики-мизинчики в стеклотаре с завинчивающейся крышечкой, колобок ноздрястого ярко-жёлтого сыра в красной полиэтиленовой упаковке, завернутый в фольгу уже нарезанный ломтиками ароматный от тмина ржаной хлеб, лимончик, который Игорёк тут же умело порезал на кружочки впечатляющей «финкой» с наборной плексигласовой рукоятью.

Наконец, из коробки на свет появились четыре бутылочки «пепси» и поллитровка армянского коньяку «Ахтамар». Из отдельного, под кожу, футляра появились и завершили сервировку «стола» мельхиоровые стопочки, вилочки и пачка бумажных салфеток.

Игорёк тут же наполнил две стопки коньяком и поддел вделанной в головку рукояти ножа петлёй-открывашкой пробки на трёх бутылочках дефицитнейшей «пепси-колы».

– Ну, давай, тёзка, за встречу! – поднял стопку Колпакиди.

Дальше пошёл его нескончаемый монолог, перемежающийся лаконичными тостами, опять же узурпированными Александром-старшим. Из монолога Шишкин-младший узнал, что с недавних пор именно Колпакиди А.Г. курирует вопросы снабжения всем необходимым обосновавшихся за рекой геологоразведчиков и, стало быть, «поддерживает деловые контакты» с Марией Поликарповной Лапердиной – чмаровской «владычицей морскою».

Развесёлый снабженец Колпакиди даже пропел «под занавес» нечто бравурное, из которого Шишкин-младший уловил лишь несколько строк:

– Будем видеться, тёзка! – прокричал из кабины «уазика», улыбаясь всеми тремя десятками зубов, Колпакиди, когда через пару часов отбывал в город. Перед этим, конечно, не только довёз Шишкина до дому, но и прошёлся по квартире, оглядел всё до мелочей и выдал торжественное обещание:

– Где-то через неделю опять к вам нагряну. Японскую «аляску» тебе привезу, а то, смотрю, в каком-то драп-пез-доне рассекаешь, чем даже где-то, Шишкин, ты меня расстроил!

Шишкин-младший дернулся было рассказать об утрате на пожаре своего моднячего плаща, но понял, что это ни к чему. К тому же вставить хотя бы словечко в нескончаемый монолог Колпакиди возможности не имелось, как и смысла. Александр-старший слышал только самого себя.

«Уазик» цвета «босфор» укатил в город, но на этом вторник славы для Шишкина-младшего не закончился.

В апрельских сумерках припожаловала Анжелика!

Вот уж кого Шишкин-младший, прикорнувший было после раздавленной с Колпакиди бутылочки «Ахтамар», меньше всего жаждал увидеть. Он и так её, особенно после возникновения «отношений» с Танюшей, старался избегать, а тут куда денешься.

– Чихаешь, Шишкин? – с порога спросила фельдшерица. – О-о, вижу! Глаза красные и блестят. Реально простымши вы, добрый молодец. Значит, так… – привычно заявила лекарша. – Послушаем организм. Раздевайся до пояса. Раздевайся, не изнасилую. – Она вытащила из своей неизменной сумки фонендоскоп и градусник. Обслушав Александра, глянула на градусник. – Острое респираторное заболевание, симптомов гриппа не наблюдаю. И это хорошо. Заразу в массы не понесёшь. Вот тебе микстура. Три раза в день по столовой ложке. Больше ничего не надо. Однако что-то от вас, драгоценный, спиртным наносит. Или слава на головушку так сильно обрушилась?

– Да нет, – пожал плечами Шишкин-младший. – Просто знакомого встретил. Десяток лет не виделись.

– Это того бородатого еврея, что с Поликарповной в магазине шушукался?

– Во-первых, он не еврей, а чистый грек. Во-вторых, не знаю, шушукался он с Поликарповной или нет. И, в-третьих, это старший брат той самой Машули, которая теперь Ткачёва и вскоре отбудет со своим благоверным в Северную… апчхи!.. Пальмиру, – проговорил Шишкин-младший в нос.

– Будь здоров! Ну надо же, какие встречи! А чем занимается твой городской сосед? – В глазах Анжелики читался конкретный интерес.

– Геологов дефицитом снабжает.

Глазки Анжелики разгорелись ещё сильнее.

– Это тех, которые у нас в заречье?

Александр кивнул и снова чихнул. Ну надо же, сколько на бугре стояли – ни разу, а тут… А может, это аллергия? На Анжелику?

– Будь здоров ещё раз! – поднялась она со стула. – Значит, микстуру по столовой ложке три раза в день, перед едой! Всё, пока. Провожать не надо.

«Да я и не собирался!» – чуть не ляпнул Шишкин-младший.

Анжелика снова, как днём у магазина, загадочно улыбнулась и ушла.

«Шишкин, а тебе не кажется странной эта прорезавшаяся забота о твоём здоровье? – спросил внутренний голос с интонацией гестаповца Мюллера в исполнении артиста Броневого. – То не было, не было, а тут на пустяковый чих прискакала…» – «Кажется, – ответил Шишкин. – Будем считать – апрель, весна, капель…» Но подумалось другое. Неспроста у магазина Анжелка про Кашулан заикнулась. Не даёт ей, видимо, покоя ситуация с ним, Шишкиным. Отверг ради доярочки! И не в доярочке дело, а в самом факте! Не она его, а он её! Эта загадочная улыбка… Для обольщения у Анжелки другая припасена.

Он с подозрением оглядел пузырёк с микстурой, вынул пробочку, нюхнул. Пахнуло лекарственным. «Да нет, – усовестил себя Александр. – Уж такие страсти-мордасти… Анжелка и Лукреция Борджиа… Совсем ты, парень, рехнулся! Дистанции огромного размера, как выразился полковник Скалозуб у твоего двойного великого тёзки…»

Александр взял пузырёк, отправился на кухню, достал из ящика стола большую ложку и уж чуть не наполнил её, но вспомнил: Анжелика сказала пить натощак. «Вот завтра с утра и начнём!» Шишкин-младший заткнул флакончик и поставил его на подоконник.

А в это время коварная Анжелика, похохатывая, не спеша променадила до дому, предвкушая гарантированный бабкой Сидорихой приворотный эффект. На зелье-снадобье знахарка не поскупилась – налила Анжелке две трети поллитровки. И самую красивую стеклотару выбрала – из-под сорокатрёхградусной «Старки» – с благородной чёрной этикеткой.

Анжелка принесла бутылку в медпункт, перелила часть в аптечный пузырёк. Отставив бутылку в сторону, на стеклянную полочку медицинской этажерочки, тоже понюхала зелье в пузырьке, как Шишкин опосля.

Подумала и капнула во флакончик корвалолу. Всё! Тут же дух медицинский всю травяную духмень перебил.

И пора ехать зелью в фельдшерской сумке к нашему подопытному кролику. И притаиться у того на кухонном подоконнике змеюкой подколодною.

Про змеюку – это не для красного словца.

Маруська Сидорихина тоже клювом понапрасну не щёлкала. Со всей нимфоманской догадливостью попетрила, когда ей по приезде новости дочура излагала, для кого Анжелка снадобье приворотное заказывает. «А вот ни тебе и ни мине!» – злорадно заключила Маруська.

Улучила момент, когда мамаша-знахарка готовый «продукт» спроворит да в бутылку нальёт. Старушка – до ветру, а Маруська отлила в поганое ведро с четверть содержимого бутылки и взамен набулькала до прежнего уровня одной гадкой гадости из бабкиных запасов. Уж знала, чего долить!..

…Чуть замешкалась Анжелка на рабочем месте. Хлопнула дверь, забухали тяжёлые шаги – дверной проём перегородила фигура Егора Непомнящих.

– Вечеруешь? Здоро́во… – пробурчал и с шумным вздохом опустился на стул.

– Что случилось? – привычно спросила Анжелика, хотя прекрасно знала: ни-че-го.

– Повидаться зашёл, – угрюмо буркнул великовозрастный председательский сынок.

«Повидаться» он заходил с настырностью запрограммированного робота. Сопел в обе норки, но чтобы чего существенного вымолвить – куда с добром! Иногда – под настроение – Анжелику это смешило, чаще – раздражало. И тогда она начинала горе-ухажёра потихоньку раздраконивать.

– Слушай, Егор, ты для чего сюда ходишь? Придёшь, сидишь, сопишь… Это ты как бы ухаживаешь за мной, ага? Ну чего молчишь? Хоть бы шоколадку принёс.

– Принесу… А тебе какую?

– А мне какую не дай – любую сожру! – захохотала Анжелика. – Странный ты, Егорша, человек! Всё-то тебе надо подсказывать. Вот, например, в кино я люблю ходить. Взял бы да пригласил…

– Так… эта… пойдём.

– «Эта-вотэта»! – передразнила Анжела. – Да после такой твоей «настойчивости» вообще никуда идти не хочется! Кавалер! Может, мне ещё заместо тебя саму себя уговаривать, а?

– А чо ты в субботу делашь вечером?

– «Чо делашь»… – вздохнула Анжела. – Ты ж целый институт закончил! «Чо делашь»… Как был, так и остался… У тебя же мать русскому языку ребятню учит, ты-то в кого такой пень?

– Ну, так и чо в субботу-то? – непробиваемо переспросил Егор.

– А ты заходи в понедельник – расскажу! – снова засмеялась Анжелика, с откровенно дерзким и наглым видом. Тут же резко поднялась из-за стола и, делано зевая, проговорила: – Иди-ка ты, Егорша, домой. Некогда мне с тобой тут в молчанку играть. Мне ещё больных на дому надо посетить.

Она вышла в другую комнату, чем-то там зашуршала.

Егор тяжело вздохнул, тоскливым взором обвёл медкабинет и… увидел на полке початую бутылку «Старки».

Что там в голове у него щёлкнуло – кто знает, но, воровато оглянувшись, Егор шагнул к этажерке, схватил бутылку и ливанул в горло. Видимо, от отчаяния неразделённой любви.

Передернулся – разве что на пол не сплюнул. Отшатнулся от этажерки с видом пакостливого кота. Сморщился. Не то, что думал, в бутылке оказалось…

– Ну, чего стоишь? – вернулась в кабинет Анжелика, подхватила с кушетки свою фельдшерскую сумку. – Иди, Егорша, иди! Закрывается на сегодня лавочка. Я тут из-за тебя сидеть не собираюсь! Сказала же – мне ещё по адресам идти.

На улице Егор тут же тягуче сплюнул и затянулся сигаретой. Жадно – затяжка за затяжкой. Видимо, то, что напарила бабка Сидориха, а быть может, долила в бутылку Маруська, или всё вместе, таким «вкусным» оказалось, что и табачищем не перебить.

– Тебе – налево, а мне – направо! – с издёвкой пропела Егору, навесив замок на двери, Анжелика и взмахнула ручкой: – Спокойной ночи, ка-ва-ле-ер!

Егорша поплёлся домой, то и дело сплёвывая и безостановочно смоля «Приму», а Анжелика забежала для блезиру к Матрёне Куклиной. Давленьице бабе Моте измерила, витаминок отсыпала, про «квантиранта» подрасспросила и… Вот когда, наконец, поехало зелье по назначению.

И осталось только поставить в истории с зельем точку. Дабы не подогревать среди несознательной части трудящихся стремление найти у всевозможных шарлатанов от медицины панацею от хворей.

Утром следующего дня Шишкин-младший поднялся тяжело, чуть не проспал, поэтому собирался быстро, жевнул чего-то, опрокинул в себя кружку кофе с молоком и побежал на уроки. В носу не свербило, в горле не першило – посему про микстурку на кухонном подоконнике он и не вспомнил. А потом ещё в школе один разговорчик насмешил. Так понял: две семиклассницы трясутся перед контрольной по истории.

– Анька, совсем из головы вылетело, в каком году отменили крепостное право?

– Ты чо, совсем сдурела! Вчера же Политизьма вдалбливала – в шестьдесят первом!

– Да-а?… Но в шестьдесят первом же Гагарин в космос полетел…

– Так, наверное, в честь этого и отменили…

Эх-ма, жаль Политизьма-Баррикадьевна этого не слышала! Хотя… И хорошо, что не слышала. Закнопит же иначе девчонок! А так – возьмут учебник в руки и разберутся сами, ещё и насмеются до отвала.

В общем, обедать домой Шишкин пришёл в самом весёлом расположении духа и лишь, наевшись, случайно зацепил взглядом флакончик. Хмыкнул, взял в руку, поглядел на свет. Вчера микстурка выглядела вполне по-медицински, но, простояв полдня на солнцепёке, замутнела. Шишкин-младший подумал-подумал и вылил содержимое пузырька в помойное ведро. Простуду и так мимо пронесло.

А вот изрядно хлебнувшего из бутылки Егора не пронесло. Вернее, наоборот. Классическая касторка, не говоря уже о более патентованных средствах от запора, не даёт такого эффекта.

Просидев полночи в туалете, «Егорша» с грехом пополам добежал до работы, но и там, матерясь, оккупировал отхожее место. В общем, чего над бедой смеяться. Не приворотным, с гнусной руки Маруськи, оказалось зелье, а диарейным ужасом. С другой стороны, напрочь очистило организм Егора-глыбы от всех возможных шлаков, о чём так модно нынче рассуждать.

Ну и, понятно, ничего не ведая обо всех этих интимных подробностях, напрасно ожидала нужного эффекта Анжелика Фёдоровна Заиграева, с каждым днём всё больше костеря Сидориху. И даже дошла до банального доноса на бабку участковому. Так и так, мол, гонит Сидориха самогон и спаивает чмаровских мужиков.

Выслушал фельдшерицу, тяжело вздыхая и грозно хмуря брови, Василий Николаевич Недорезов сурово пообещал принять самые строгие меры к спекулянтке и старой злодейке, подрывающей государственную монополию на производство и реализацию спиртоводочной продукции.

И принял. Наведался к бабке Сидорихе, провёл… разъяснительную беседу.

Мотивы такого поведения участкового автор достаточно подробно изложил в истории о восьмом подвиге Шишкина. В целях экономии читательского терпения и бумаги не будем повторяться.

А Маруська, погостив у мамани и повидав дочуру, снова отвалила в город, пообещав последней привезти новое пальто заместо мало́го. Будем надеяться, что хотя бы к осенним заморозкам подвезёт.

4

Через неделю с небольшим Сашка Колпакиди в сам-деле нагрянул. И обещанную «аляску», всю в замках-«молниях», с оранжевой изнанкой и отороченным искусственным мехом капюшоном, тоже привёз. Поначалу изобразил широкий жест: дескать, подарок. Но Шишкин-младший упёрся. Тогда с него была взята совершенно какая-то смешная сумма, тут же компенсированная коробкой, в которой гнездилось четыре дюжины серых жестяных цилиндров объемом в 330 миллилитров – баночное пиво «Suntory».

– Сашок! – смеялся довольный Шишкин-младший. – Ты, случаем, контейнеры на Транссибе не грабишь? Откеда у тебя сплошной японский дефицит?

– Э-э-э, дядя! – расплылся довольный Колпакиди. – Родина для разведчиков недр валюты не жалеет! Уран, тёзка, уран! Его ж не только в ядрёны бомбы заталкивают. Японцы сейчас вовсю атомной энергетикой занялись, а где топливо брать? Американцы – прижимисты, а мы – запросто. Ну и как всегда: мы им стратегическое сырьё, а они нам – шмотки, пиво, железки музыкальные. Но я тебе, дядя, скажу… Кассетные магнитофоны! Это что-то! Стереозвук, две деки…

– Две чего? – переспросил Шишкин.

– Две деки, тёзка, – это значит, что в магнитофон можно сразу две кассеты вставить. Маленькие такие, не бобины эти. – Колпакиди презрительно ткнул рукой в шишкинский «Романтик». – Длительность звучания ещё больше, а кассетка – с сигаретную пачку. Так вот в «японца» сразу можно две вставить. Хочешь – проигрывай по очереди, хочешь – переписывай с кассеты на кассету, хочешь – с радиоприёмника пиши. Они почти сразу стали не просто магнитофоны клепать, а магнитолы. Причём малогабаритные, переносные. Но есть и стационарные устройства… Но это, скажу тебе, дядя, уже и вовсе нечто запредельное! Магнитофон на две деки, усилитель, вертушка для «винила», радио всеволновое, эквалайзер…

– А это что такое? – Шишкин-младший ощущал себя троглодитом.

– А это здоровенная такая электронная железяка со множеством рычажков-ползунков и кнопочек. Для того чтобы как хочешь звук отрегулировать. Её ещё темброблоком называют. Занятная вещь, должен, дядя, тебе сообщить! Подключаешь, например, через неё микрофон – и из тебя можно такого певца замастрячить – Робертино Лоретти отдыхает!

– То-то его уже лет пять не слышно, – вставил словечко Шишкин.

– Упелся вундеркинд! Да не в этом дело, – отмахнулся Колпакиди. – Отстаём, брат, кошмарно и безнадёжно отстаём от проклятых капиталистов! А нам бы, дядя, как японцам. Вот ты представь, что такое эти макаки, до войны из себя представляли. Да ничего особенно. Бряцали своими самурайскими мечами…

– Ага, – насмешливо кивнул Шишкин. – Оттяпали у могучей Российской империи пол-Сахалина и Курильские острова, эскадру нашу утопили, потом Китай к рукам прибрали, американцам Пёрл-Харбор устроили, дредноутами своими весь Тихий океан утюжили…

– Ну да. А после войны? Загнали их обратно на острова – не рыпайся! Другие так бы и молчали, хором в тряпочку, а японцы? Скупили потихоньку по всему миру лицензии да патенты, своего понапридумывали и – что сейчас? Прут по электронике так – ажно пиджаки заворачиваются! А уж это, – Колпакиди презрительно кивнул в сторону коробки с пивом и шоколадной «аляски», – побочный ширпотреб! Нам этого добра контейнерами сыпят, лишь бы геологи ударно пахали.

– Так это ты у геологов урываешь?

– Тёзка! Ты о чём?! Там и нашим работягам – выше крыши! Я регулирую взаимовыгодный товарообмен. В ваше «сельпо» – тряпочки, а геологической братии от вас – свежайшее молочко, сметанку, картофель-моркофель, мясцо парное, курочек-яичек…

Колпакиди встрепенулся бойким петухом и сменил тему:

– Но вообще-то я к тебе по конкретному делу прискакал. Чегой-то рыбки свежей захотелось. Да и братцам-геологам разнообразие к столу.

– Так и напряг бы нашу Поликарповну. Целая колхозная бригада имеется, рыболовецкая… Правда, сейчас она вряд ли… Лёд-то ещё не сошёл, даже закраин на озере не видать…

– Про бригаду мне известно. Но я-то не только снабженческой пользы для, но и удовольствия ради. Неделя, Саня, какая-то колготна́я выдалась. Душой и телом расслабиться хочется. Где-нибудь на бережку речки-невелички или озерца… Самому рыбку половить, для души…

– Так это – запросто, – сказал Шишкин-младший. – У нас тут и речек и озерцов! Я и сам бы не прочь с удочкой посидеть…

– Во! С хорошей компанией и с достаточным количеством «сугревающего» на природе-матушке нет никакой разницы: грибы ловить или рыбу собирать! – хохотнул Колпакиди. – Но, а вправду, дядя, есть тут у вас эдакое тихое озерцо, чтобы порыбачить? Без постороннего, так сказать, глазу.

– А чего такая конспирация? – недоумённо спросил Шишкин-младший. – Мало ли мест… Да и то: ты – на одном берегу, а что там, на другом… У нас народ не навязчивый. Или тебе не столь рыбалки, сколь сабантуйчика-пикничка на водоёмчике захотелось?

– Не-е… Именно порыбалить. Без баб, но и без постороннего глазу.

– Хм… Интригуешь!

– Ага! – кивнул Колпакиди. – А вся интрига, тёзка, заключается в том, что есть у меня среди местных геологов человечек, который нам такую рыбалку обеспечит – тебе и не снилось. Ты только место покажи! Нам и удочки не понадобятся…

– Это как так? – спросил Шишкин, уже догадываясь, на что намекает Александр-старший. «Пёс Барбос и необычный кросс» – не иначе.

– Берём палочку аммоналу и… – Колпакиди догадку подтвердил.

«Ну ты ж и сука… – подумал Шишкин. – Рыбку половить, для души… Бухнуть шашку, собрать рыбу, сдать в столовку геологам и ещё денежку получить… Японским и прочим дефицитом ворочает, а и по мелочовке не попустится…»

И вспомнилось тут Шишкину-младшему одно прошлогоднее октябрьское приключение. Вернее, не приключение, а происшествие, перепугавшее тогда до глубины души.

Людмила Манько праздновала именины.

– А не выехать ли нам на природу? – предложил глава семейства. – День замечательный. Тепло, светло и мухи не кусают. Костерок разведём, шашлычок пожарим, как? Мне тут ребята одно озерцо малюсенькое показали – место обалдевающее!

– Правильно! – поддержала отца рассудительная Анечка. – Маме в её положении очень полезно будет! И ей, и будуще… – Она, видимо, подумала, как лучше сказать: братику ли, сестрёнке, но разрешила дилемму с мастерством опытного дипломата, несмотря на свой пятилетний возраст: – Будущему ребёнку!

Под общий хохот собрались быстро. Тем более что великий кулинар Манько продемонстрировал, как споро он наполнил эмалированную кастрюльку куриными крылышками, не пожалел туда лука, перца, посолил и залил всё это поллитровкой пива.

– Через два часа бе-елые крылья, белые крылья нам обеспечат полёт неземно-ой! – пропел он, тут же представ вылитым Ободзинским, только с усиками.

– Виталя, – тем не менее, озабоченно проговорила Людмила, – ты всё-таки поставь в сумку пару мисочек с холодцом, а то пока твой шашлык поспеет, мы с голоду умрём.

До заповедного озерца пилили около часа. Место и впрямь оказалось замечательное. Высоченные сосны и пихты, вкусно пахнущие морозцем кусты багульника, укромно спрятавшие уютную полянку на бережку крошечного, метров пять в поперечнике удивительно круглого озерца, уже схваченного серебристым ледком.

Виталя принялся колдовать с шашлыком, Шишкин-младший довольно удачно для него – с третьей спички – запалил костерок и подался поднабрать сушняка. Людмила, поставив близ огонька обе миски с холодцом, который, как оказалось, совершенно замёрз в холодильнике, крошила какой-то салат, поглядывая на важно разгуливавшую среди багуловых кустов Анечку.

– Давайте рыбу ловить! – звонко прокричала Анечка. – Ловись, рыбка, большая и маленькая!.. – Вооружившись обломком засохшей и сучковатой сосновой валежины, она уже стояла в двух шагах от кромки бережка на белом круге и, как пешнёй, долбила озёрный лёд.

К ней кинулась вся взрослая троица. Первым подлетел отец, шагнул на лёд, подхватил «рыбачку» и еле успел выскочить на берег. Лёд хрустнул, раздался и обнажил трещину чёрной воды. Людмила охнула и осела на рыжую пихтовую хвою, толстым слоем устилающую поляну.

– Тута за малы́ми нужон глаз да глаз! – раздалось вдруг. Все обернулись на голос и увидели невысокого крепенького мужичка лет пятидесяти, в серой телогрейке, подпоясанной солдатским ремнём. Из-под телогрейки виднелись толстые зимние штаны, заправленные в кирзовые сапоги, на голове красовалась видавшая виды кроличья шапка.

– Рыбы тут отродясь не водилось. Мёртвая вода, – пояснил мужичок. – Откель тут она заведётся, рыба-то? Ежели, конешно, подназапускать мальков… Но, однако, не приживутся… Мёртвая вода…

– Здравствуйте! – сказал Шишкин.

– И вам всем доброго здоровьичка!

– А почему «мёртвая вода»? – спросил Виталий, продолжая прижимать к груди притихшую Аннушку.

– Так это ж не природа соорудила, – показал на озерцо мужичок. – Тут ещё до войны золотишко искал-рыл разный люд. Шахта это. Грят, глыбокая – метров на двадцать уходит. – Мужичок потыкал пальцем вниз, подумав мгновение, закончил: – А можа, и на всю тридцатку. Грят, не один тут из старательного люда головёнку-то загубил. Ихнего брата где землицей приваливало, а здеся из-под земли газ ядовитый пошёл, грят, кто-то даже задохся… Ага… Уж кака тут рыба… Рыбе тоже дышать требуется…

– А вы где-то здесь живёте? – спросила, наконец-то пришедшая в себя Людмила.

– Не, верхалейские мы. А я тута лесничу. Ходил на сухостой поглядеть, который людя́м на дрова отписать. Смотрю, машинка яркая проехала, дымком потянуло… С костерочком-то вы уж поаккуратнее.

– Не беспокойтесь, – придавая голосу солидности, кивнул Шишкин-младший и непроизвольно глянул на огонь. Костерок горел ровно, без большого пламени, но жар от него шёл ощутимый…

– Люда… – медленно проговорил Шишкин. – А холодцу-то явный шванц наступил…

Все уставились на миски. От них поднимался ароматный парок, содержимое обеих посудин энергично булькотило. Мужичок повёл носом:

– Однако знатна похлёбка получилася…

– А может, откушать с нами? – предложил Виталий. – Не только этим богаты. Сальце есть. Огонь сейчас пригасим, шашлычок махом на углях поспеет.

– Не, благодарствую, пообедамши.

– А винца стаканушку? – тоном змея-искусителя спросил Виталий.

Уже повернувшийся уходить мужичок-лесничок остановился в раздумье.

– Беленькой не богаты, – извиняющее проговорил Виталий, – а «Тамянка» имеется.

Лесничий вздохнул, махнул рукой и шагнул к костру. Виталий налил ему кружку вина, пододвинул чашку с солёными огурчиками. Но мужичок, выцедив янтарный напиток, взял ложку и с присвистом втянул в себя немного вскипевшего холодца. Довольно крякнул.

– Хороша похлёбка получилася. Навариста! Благодарствую за угощеньице. Пойду, однако. Так уж вы уезжать будете – костерок-то хорошенько залейте. Не ровен час.

– Не беспокойтесь, – заверил Шишкин, – улью с гарантией.

– От оно и славно, – сказал мужичок. – Ну, прощевайте, люди добрые.

И он исчез за кустами.

– Анька, – перестал улыбаться Виталий. – Сядь около матери и – ни шагу. А то достану буксировочный трос и привяжу тебя к машине. Будешь, как собачонка на поводке. – Он открыл багажник, вытащил толстое стёганое одеяло и свой армейский ватник. Одеяло расстелил у костра, а из ватника, туго свернув, изобразил сиденье-валик. Людмила уселась на этот валик, рядом устроилась присмиревшая Анечка, которую, как понял Шишкин-младший, роль собачонки на поводке совершенно не устраивала, а они с Виталием удобно улеглись по краям одеяла.

– Ну, за спасение утопающих! – поднял кружку вновь заулыбавшийся Виталий.

Потом был и шашлык – куриные крылышки, – ароматный и нежнейший, и остывающий холодец. И всё смели на свежем воздухе после случившегося…

– Есть тут одно озерцо… – медленно проговорил Шишкин-младший. – Местные говорят, что там рыбы… Сомы, говорят, облюбовали …

– О, само то! – обрадовался Колпакиди. – Как ты насчёт завтра? С утра и рванём. Далеко?

– С часок езды.

– Для дурного кобеля не расстояние! – сверкнул своими чёрными маслинами Александр-старший. – Короче, всё, договорились, завтра поутру, часиков в девять, прикатим. Будь готов.

– Погоди! У меня до обеда уроки!

– А подмениться?

– Ты о чём? Это сельская школа, а не завод. Кто за меня родное слово детям скажет? Учитель физики, географии?

– Трудовик! Любой трудовик таких родных слов наговорит – мама дорогая! Ладно. В два часа – нормально?

– В половине третьего. Надо же хоть на зуб чего-то кинуть, да и переодеться. А ты где, у геологов ночуешь?

– Естественно! – осклабился Колпакиди. – А то, может, со мной? В сауне подышим с девчонками. Там две матрёшки на кухне ничего так… Игорёк тебя утром привезёт – чин-чинарём.

– Не, у геологов хлеб отбирать не буду, – засмеялся Шишкин-младший. – Руссо туристо облико морале…

– А-а… Ну до завтра.

Назавтра «уазик» колера «босфор» бибикал у Шишкина под окнами точно в половине третьего. Около него нетерпеливо прохаживался «К. Маркс», тряся своей роскошной кудрявой гривой и попыхивая сигареткой.

– Привет, тёзка! – весело прокричал он появившемуся из калитки Шишкину. – Шевелись! «Нас утро встречает прохладой!» – пропел и тут же уточнил: – По московскому времени, правда…

– Ага… – только и сказал Шишкин-младший, забираясь в «уазик». Душа наполнялась предчувствием неминуемой расплаты. «Вот такие же чувства, видимо, обуревали и Ивана Сусанина, – сумрачно сообщил Александру внутренний голос. – Только у ляхов сабельки вострые были, и порубила шляхта в злобе патриота враз, а тебя долгонько мучить будут, ежели только «бонбой» не ухайдокают…»

На заднем сиденье, нахохлившись, видимо, с глубокого похмелья, если судить по красным кроличьим глазам и распространяемому амбре, сидел невзрачный дяденька неопределённого возраста в брезентовой песочного цвета куртке с ромбовидным шевроном «Мингео СССР» на рукаве. Дяденька был небрит и молчалив.

– Познакомься, тёзка! Это Федотыч!

Тот кивнул, не подавая руки.

– Федотыч, а это мой старый приятель и тёзка Александр Шишкин.

Федотыч кивнул ещё раз.

– «Нас утро встречает прохладой… Нас утро встречает прохладой… Нас утро…» – бубнил себе под нос Колпакиди. Водитель Игорёк молчал. Федотыч молчал. Шишкин, сообщив маршрут движения и ориентиры, тоже затих в полудрёме, хотя машину ощутимо встряхивало.

В общем, с короткими целеуказательными поправками от Шишкина, за час с небольшим добрались до заповедного озерка.

Шишкин, подойдя к месту ноябрьского пикника, осмотрелся. С тех пор, как ему показалось, сюда не ступала нога человека.

– Вот, видишь, – показал он Колпакиди на пятно прошлогоднего кострища. – Рыбаки были, но ещё… – ткнул носком ботинка в чёрные комочки-остатки углей с видом Кожаного Чулка – …по осени. Да, по осени…

– Место – как на заказ, – удовлетворённо сказал Александр-старший, вертя головой чуть ли не на триста шестьдесят градусов. – Укромненько… Само то, а, Федотыч?

Тот ничего не ответил. Стоял на краю тарелки озерца и с сомнением глядел на лёд. Подошёл и Колпакиди. Опасливо ступил на край белого круга, потопал ботинком.

– Игорёк, тащи пешню.

Колпакиди взялся энергично крошить лёд. Он оказался ещё довольно толстым, и осмелевший Александр-старший ступил дальше, ещё дальше, работая пешнёй как перфоратором – такую дыру во льду разворотил, мама дорогая!

Оглянулся на Федотыча. Тот кивнул головой. Колпакиди отшагнул на бережок, постоял в раздумье, потом снова повертел головой по сторонам, отбросил пешню и сунулся в багуловые кусты. Через минуту выволок оттуда длинную валежину. Сунул палку в воду, замеряя глубину, и чуть не сковырнулся следом – ушла вся!

Колпакиди снова сунулся в багульник, потрещал там туда-сюда и приволок ещё одну валежину – длиннее первой.

– Игорёк, проволоки дай!

Нарастил свой измерительный шест и снова погрузил в воду.

– Ты погляди! Пять метров с гаком, а дна нет! А, Федотыч?!

Тот молча отправился к машине, вытащил из-за спинки заднего сиденья небольшую, в цвет куртки и тоже брезентовую, сумку.

Уселся у кромки воды и достал из сумки картонную трубку-цилиндр диаметром и длиной с китайский трехбатарейный ручной фонарь – шашку аммонала.

Подтянув к себе связанные проволокой валежины, ещё одним куском проволоки примотал шашку к концу импровизированного измерительного шеста.

Посмотрел по сторонам и впервые подал голос:

– Камень мне килограмма на три-четыре… – Голос оказался хриплым прокуренным басом, больше подходящим под комплекцию бурого взрослого медведя.

Камень нашёлся быстро. Его Федотыч тоже примотал проволокой рядом с шашкой аммонала. Приподняв всю конструкцию на руке, умелец оценил её увесистость, потом выдернул за бечёвочную петлю донышко шашки. Снова залез в сумку, достал оттуда металлическую коробочку, раскрыл и извлёк из неё тонкий промасленный свёрточек. В свёрточке оказалась блестящая «сигаретка».

«Взрыватель», – догадался Шишкин-младший, внимательно следя за всеми манипуляциями Федотыча.

А тот уже вытащил из сумки клубок толстого серого провода. Подумав, щедро отмотал метров пять. Порылся в кармане куртки, вынул перочинный ножик и отрезал от клубка отмотанный кусок провода. Клубок исчез в сумке. Положив на примотанный к валежине камень, срезал наискосок один конец отрезанного провода, а другой втолкал в «сигаретку». И вставил её в донышко шашки – там, как заметил Шишкин, оказалось соответствующее отверстие.

Закрепив все соединения изолентой, Федотыч неторопливо погрузил взрывчатку с грузом в воду. Валежина не сопротивлялась – сырая и тяжёлая, она сильнее камня тащила «бонбу» на глубину. Скоро на поверхности не оказалось ничего, кроме хвоста второго, срезанного наискосок, конца серого провода. И было такое ощущение, что и он бы юркнул в глубину, кабы Федотыч его не придерживал левой рукою.

Свободной правой Федотыч достал из кармана спичечный коробок, ловко выудил из него спичку и прижал её головку большим пальцем левой руки к косо срезанному концу провода. Потом взял в правую руку спичечный коробок и чиркнул им по спичке. Серый провод зашипел. Федотыч пару секунд смотрел на него, потом отпустил. И конец провода скрылся в воде.

– Не погаснет? – раскрыл рот Колпакиди.

– Заряд водостойкий, огнепроводный шнур покрыт асфальтовой оболочкой. Ей тоже вода не помеха, – пробасил Федотыч и не спеша поднялся с земли. Поглядел на опасливо застывших в ожидании Колпакиди, Шишкина и водителя Игорька. Усмехнувшись, пояснил: – Скорость горения шнура – один сантиметр в секунду.

Шишкин тут же в уме разделил пятьсот сантиметров на шестьдесят и уставился на минутную стрелку часов.

– Игорёк, тащи из машины мешки! – скомандовал Колпакиди, едва не подпрыгивая от охватившего его азарта.

Не успел Игорёк приволочь перевязанный верёвкой внушительный рулон мешков из-под сахара от «уазика», как в озерце, где-то глубоко внизу, глухо и утробно чмокнуло-промычало что-то большое и бегемотистое. Белая поверхность озерка стала выгибаться вверх. Как показалось Шишкину, медленно-медленно. Но, наверное, показалось.

– Вв-ша-а-а-хрр!!

Над озерцом, практически во всё его блюдце, поднялся высоченный, с окружающие поляну сосны, столб воды, ила, раскрошенного льда и каких-то охвостьев. И – рухнул, рассыпаясь толстыми струями, которые от ветвей окружающих поляну деревьев рикошетили во все стороны ледяной крошкой, водой и щедро швыряясь вонючей чёрной гадостью консистенции жидкого цементного раствора!

В одно мгновение вся компания и небесно-синий «уазик» превратились в мокрое и грязное нечто. Больше всего досталось исполнителю акции и её организатору. Впрочем, и «Иван Сусанин», и водитель Игорёк выглядели не намного лучше.

«Блин! – только и подумалось Шишкину-младшему. – Какое-то прямо-таки целенаправленное уничтожение гардеробчика!»

Посмотрел на своего старшего тёзку, уделанного илом с головы до ног. Минуту назад кудрявая и пышная, шевелюра Колпакиди превратилась в капающие грязью сосульки. Щёгольская бежевая ветровка фактически ничем сейчас не отличалась от плаща Шишкина после борьбы с огнём у кошары.

Вытирая лицо, точнее, размазывая по физиономии грязь, Федотыч шагнул к перебаламученной воде, нагнулся и схватил с поверхности какую-то светлую фиговинку. Повертев в пальцах, отбросил под ноги застывшей троице. Шишкин поднял. Всего лишь клок пропарафиненного картона – корпуса взорвавшейся шашки. Вот и весь улов.

Шишкин посмотрел на Игорька, потом на валявшийся у того под ногами рулон мешков. Перевёл взгляд на Колпакиди. И сам не понял, как у него вырвалось:

– Как ты там пел? «Нас утро встречает прохладой»? Ну, пой дальше:

Шишкин-младший вспомнил, что в далёком, как теперь казалось, детстве, старший тёзка был во дворе и в школе довольно задиристым хлопцем. Никому спуску не давал. Теперь, видимо, его коронный и неотразимый удар – лицом в грязь….

Колпакиди угрюмо глянул на Шишкина и поворотился к подрывнику.

– Федотыч… А рыба где?

Федотыч тут же с ожесточением пробасил – нецензурно, но в рифму.

Колпакиди и Федотыч уставились на Шишкина. Тот сокрушённо развёл руками, недоумённо вздергивая плечи. Внутренний голос откровенно ржал: «Ну, мля, вааще! Конкурс стихотворцев-декламаторов на лоне природы!»

Сидели в прострации у озерка ещё с полчаса. Надеялись, что приосядет мутная водяная взвесь, что позволит хоть рожи сполоснуть. Надеждам не суждено было сбыться.

Слегка помыли руки и физиономии из пятилитровой пластмассовой канистрочки, оказавшейся в запасе у Игорька. Толку это имело мало – ил катался по коже эффектнее солидола. Мокрую и грязную верхнюю одежду комом сбросали в багажный отсек «уазика».

– Где-нибудь тут есть неподалёку чистая вода? – зло спросил Колпакиди.

– Хрен его знает, – искренне ответил Шишкин-младший. – Озеро у села. Ну и речка Алейка. Она поближе, но как к ней проехать отсюда… – Он пожал плечами. – А ты что, искупаться захотел? Так не лето, ты что! Ещё лёд кругом!

– Ладно… – скрипнул зубами Александр-старший. – Едем на базу! В сауну! Последствия салюта в честь дня рождения дедушки Ленина выпаривать будем! Ты с нами, надеюсь?

– А как я оттуда вернусь? У меня завтра с утра уроки. С девяти часов.

Колпакиди поглядел на напрягшегося Игорька и безнадёжно махнул рукой.

– Ладно, завезём тебя домой.

Через час «Иван Сусанин» благополучно вернулся в свою обитель.

Он шмыгнул во двор, радуясь, что посторонних глаз вроде бы нет, бросил у крыльца грязнючую и вонючую куртку, схватил на веранде с подоконника кусок хозяйственного мыла. Из краника летнего водопровода – он уже недели две как «фунциклировал» – довольно энергичной струёй, если до конца открутить «барашек», побежала чистая водица. За день она в трубах, которые тянулись вдоль улицы поверху, немного прогрелась от солнышка, и Шишкин спешил максимально использовать эту возможность, яростно намыливая шею и лицо, уши и волосы, – старался добиться не столько относительной чистоты, сколько избавиться от зловонного духа, которым, казалось, он пропитан насквозь.

– Добрый вечер! Никак рыбалили? Как клёв, где богатый улов?

Шишкина с любопытством рассматривала болтушка соседушка.

Ровно через два месяца этот вопрос с соседского крыльца прозвучит повторно, что пока известно только читателям, а Шишкину ещё нет. И ему тоже придётся врать, потому как там и вовсе рыбалкой не пахло. Тут-то хотя бы колпакидская тяга к ней была обозначена. Но, как и потом, Шишкин-младший неопределённо кивнул.

– Да там всё осталось, у геологов…

– У геологов? – с живостью переспросила Татьяна. – Ну надо же! Кругом у вас друзья-приятели! И как там эти геологи? Слышала такую жуткую новость… – Соседка округлила глаза и громко прошептала: – Говорят, они по всей округе дырок здоровенных и глубоченных в земле навертели, в каждую запечатали по атомному заряду и скоро должны рвануть!

– Зачем?

– А кто их знает… Но уж больно они там все секретные, даже на вертолётах летают!.. И к ним в посёлок не просочишься! Мы тут с Николаем хотели к ним в магазин попасть – там, говорят, всяких импортных вещей! – а нас на шлагбауме остановили и не пустили.

Соседка бросила на Шишкина-младшего такой красноречивый взгляд, что и слова не нужны. Мол, коли геологи тамошние у тебя в друзьях, так посодействовал бы… Но Шишкин тут же её «ссадил с хвоста»:

– Друзей-приятелей, Таня, у меня там не имеется. Это к ним в командировку из города мой знакомый приехал. Вот с ним и… рыбачили. Улов ему и отдал, я-то чего буду со всеми этими пескарями-карасями возиться…

– А-а-а… – разочарованно протянула соседка и тут же потеряла к Александру весь интерес, даже былые приглашения на чаепитие и помывку с мужем в баньке повторно не озвучила. А банька, ох, как бы сейчас не помешала! Заодно он ещё раз подивился женской логике: ей-богу, трудно мужским умом найти взаимосвязь между вертолётом и секретностью. Хотя… А чего они тогда понаставили вокруг себя «шлагбаундов», как однажды выразилась принцесса Анна Манько?

Подумав о баньке, Шишкин-младший хмыкнул. Забавно, но в общей чмаровской бане он так и не удосужился побывать. То дома в тазике, то в городе у родителей. А как же здесь? Общественные бани Шишкин не любил. И какое-то чувство брезгливости присутствовало, и стыда. Моется куча мужиков, тут появляется некая тётка со шваброй и давай драить пол. Мужики инстинктивно прикрываются кто чем, а уборщица не преминет презрительно заметить: «Ой, да что я там не видела!..» А вот, интересно, если бы женщины мылись-плескались-обсыхали, а тут к ним мужик-уборщик деловито зашёл?..

На следующий день, когда Колпакиди заехал раскланяться перед убытием в город, спросил его: ничего он не слышал на «атомную» тему?

– В курсях, а как же! – засмеялся тот. – История прошлого года. Дело в геологоразведке обычное, но ты никому не тренькай. Об озере Арей слыхал, которое якобы Чингисхан со своим войском выкопал? Вот там это, километрах в двадцати от озера. Дырку в земле действительно просверлили, но всего одну. Но глубокую – на полкилометра! Заложили туда, закопали, утрамбовали да рванули. Ударная волна, чтоб ты знал, под землёй на тыщи километров распространяется. Что и позволяет составить карту подземных богатств Родины, – продемонстрировал невероятные познания снабженец Колпакиди. – И называется эта штука камуфлетным подземным ядерным взрывом. Что означает: никаких воронок и разрушений на поверхности и никакой радиоактивной заразы. Глубинное сейсмическое зондирование земной коры! Проект «Метеорит-пять»!

– Ты откуда всё знаешь? Это ж, так понимаю, всё равно тайная тайна?

– Э-э-э, тёзка! Вот кабы я был инженеришка какой-нибудь, то, скорее всего, ни ухом бы, ни рылом. А наша служба знает всё, потому как она что делает? Правильно! Всех и всем снабжает! Все хотят пить-кушать, а также получать разное оборудование, транспорт, горючее, приборчики-мумборчики и прочие необходимые в геологоразведке прибамбасы. Так что успокой соседку – никаких Хиросим не планируется. Соседка-то товарная?

– Вполне, – кивнул Шишкин. – Плюс муж ревнивый, кулаки с арбуз. Колёсики от трактора «Кировец», на котором рулит, катает играючи, как гимнасточка обруч…

– Тем более успокой. Про местных геологов так и скажи – они другие земные сокровища ищут! Конечно, и мониторинг таким вещам ведут – я ж тебе говорю: на тыщи кэмэ волна расходится. И они своими приборчиками засекают, чего у нас в подземных кладовых…

На том и расстались Шишкин-«Сусанин» и браконьер Колпакиди А.Г. В отношении последнего точку пока не ставим. Хотя в целом кое-что подытожить в нашей истории следует.

Если заняться арифметикой, то даже при всей нелюбви автора этих строк, как истинного гуманитария, к точным наукам, несложно подсчитать, что в триаде «огонь – вода – медные трубы» Шишкин-младший дважды прошёл огонь (кошара и взрыв), дважды – воду (кошара и взрыв), а уж медные трубы славы дудели в его честь не смолкая. Количество свершённых подвигов уже само за себя говорит. Но проницательный и дотошный читатель отметит: не возгордился наш герой, не вознёсся главою выше Александрийского столпа, не побежал скупать в «сельпе» бронзовую краску и обмазываться ейной на манер соответствующего бюста, что ставят героям на их малой родине. Потому как скромен по большому счёту. Ну а если где-то нос и задерёт от собственной значимости, полезности или в силу воздействия незначительных отрицательных черт характера (а у кого их нет!), то, опять же, общественность и внутренний голос поправят. Или того хуже. Вот вернёмся на минутку к факту сусанинства Александра. Безусловно, фанфарам тут бы трубить да трубить. Фактически отбил наглую, уголовно наказуемую браконьерскую атаку на рыбные запасы Отчизны.

Но вот совершенно противилась душа героя фанфарному гуду по данному поводу. Не хотелось загреметь, как выражался осторожный герой романа «Тени исчезают в полдень» Илюшка Юргин, под эти самые «панфары». Не в переносном, в наибуквальнейшем смысле. Неразговорчивый Федотыч из «Мингео СССР» вряд ли останется безучастным, прознай он про сусанинскую славу Шишкина. Будьте уверены – найдётся у Федотыча ещё одна неучтённая шашка аммонала. Потому как известно: сделай человеку добро, и он тебе этого никогда не простит. Так что загреметь – костями! – под фанфары – это запросто.

Вот и получается, что и какая-то подпольная слава бывает. Ларец сокровищ тайных… Совершенно неправильная слава! Как мёд у лесных пчёл, если вспомнить Винни-Пуха. Но раскройте любой словарь русского языка! Он вам чёрным по белому сообщит: слава – почётная известность, всеобщее признание заслуг, таланта и т. п. И даже дурная слава – явление публичное. А тут таиться надо!

В общем, с подсчётом количества торжественных тушей и более продолжительных музыкальных приветствий Шишкину-младшему в исполнении как на отдельных инструментах, так и слаженными духовыми оркестрами с полным комплектом медных труб – полная труба! (К месту каламбурчик, ага?!) Тут даже бы Софья Васильевна не помогла, которая Ковалевская, в девичестве Корвин-Круковская. Не зря же она говорила: «Даже мной нередко овладевает мучительное чувство, что то, чему я отдаю все мои помыслы и мои способности, может представлять некоторый интерес только для крайне небольшого числа людей», но, тем не менее, подчеркивала: «Говори, что знаешь; делай, что обязан; и пусть будет, что будет!»

Короче, фанфары гудели строго по протоколу, потому как глупо отрицать, что всё, изложенное выше, можно квалифицировать иначе, нежели исключительно как девятый подвиг главного героя нашего эпоса Шишкина Александра.

 

Подвиг десятый

Обуздание брыкливого пегаса, или Зелёный стоп-кран

1

Восьмое марта выпало на среду. В канун немногочисленная мужская часть чмаровского педколлектива слегка подсуетилась насчёт незамысловатых подарков. Головы долго не ломали. Ну не поджигать же избы и не шугать же коней, чтобы дамы в первые бесстрашно заходили, а вторых бестрепетно ловили – учительский прекрасный пол вряд ли бы осилил подобные праздничные аттракционы, а остальное население Чмарово вряд ли бы оценило. Поэтому решили подарить каждой из своих коллег по забавной штуковине: фаянсовое блюдечко с растительным орнаментом, накрытое сверху дырчатым колпачком, тоже фаянсовым и с тем же растительным узором. Сразу и не сообразить, для чего эта штуковина, но мудрый Терентьич, продемонстрировав образец, разъяснил: это для цветов на коротком стебельке. Например, для ургулек. Наливаешь в блюдце воды, втыкаешь в дырочки колпачка бархатистые подснежники-ургульки – и опускаешь колпачок-крышечку на блюдце. Вот тебе и миниатюрная клумба! Стоят цветочки в водичке – хоть на столе их держи, хоть на подоконнике.

Терентьич узрел этот милый пустячок в универмаге райцентра. А так как Шишкин-младший практически каждый месяц дважды по понедельникам ездит туда на заседание бюро райкома комсомола, то ему и поручили закупить необходимое количество блюдечек с колпачком.

Александр, с этими заседаниями бюро, отработал для себя оптимально полезную схему: в субботу, после уроков, он выходил на трассу и «голосовал». Чаще всего, фартило. Из леспромхоза, что за Верх-Алеем, в город регулярно тащили кругляк японские тяжеловозы «Комацу». Водители попутчика брали охотно: было с кем потрепаться в дороге, а значит, за рулём не кимарнёшь и не улетишь в кювет. «Комацу» не «КрАЗ» – идёт мягко, ходко, хотя и прёт столь кубометров на себе плюс на прицепе, что диву даёшься. Просторная кабина отделана как в «легковушке»: сиденья мягкие, магнитолка песенки поёт, звукоизоляция поразительная – движок многотонной махины еле слышен. В общем, убаюкать водителя лесовоза из Страны восходящего солнца сам микадо велит. А попутчик – это живой разговор. И двести кэмэ пролетают незаметно. Для Шишкина-младшего – вовсе сплошной выигрыш: рейсовый «ЛАЗ» улепётывал из Чмарово в десять утра. На него, со своими шестью уроками в субботу, Шишкин, естественно, не поспевал. А кабы и успел: натужно рычащее изделие Львовского автобусного завода, травя пассажиров настырно проникающими в салон отработанными газами, только к обеду добиралось до райцентра, в город прибывало и вовсе, в лучшем случае, к шести вечера. «Комацу» же, давая рейсовому автобусу фактически четыре-пять часов форы, всё равно въезжал в город часом раньше. Пару раз Шишкин-младший с лесовозами пролетал, но и тогда не возвращался в село несолоно хлебавши: какая-нибудь попутка так или иначе подворачивалась. Если не до города, то до соседнего Нагаевского (там новую попутку словишь), а то и до райцентра, а уж оттуда в областную столицу машин шныряло с избытком.

Короче, в субботу вечером, при любом раскладе, Александр оказывался в городе, чифанил-нирванил в родительском доме, а в понедельник утром тем самым рейсовым «Львiвом» отбывал в райцентр и как раз поспевал на заседание бюро, традиционно проводившееся сразу после обеда.

Вот и в этот понедельник всё вышло, как нельзя лучше. Утром, поздравив маман с наступающим Днем Международной солидарности прогрессивных женщин земного шарика, Шишкин-младший уселся в автобус и к часу дня оказался в райцентре. Не спеша вкусил в местной столовке тарелку пельменей с незамысловатым капустно-морковным салатиком, удачно – хватило на всех – закупил в универмаге те самые блюдца и отсидел на бюро час с лишним.

Главного районного комсомольского босса на месте не оказалось, второй секретарь стаптывал сапоги на военных сборах, бюро вела третий секретарь, Валька Калюжная. Вопросы повестки дня – несущественная текучка – рассмотрели быстро. И остальное время – до отхода в Чмарово местного рейсового «пазика» – члены бюро потратили на «чаепитие», опять же, по случаю нависающего Восьмого марта.

И вот тут-то грянуло неожиданное. Между рюмашками «чая» прискакал шустрый улыбчивый паренёк. Как оказалось, замредактора «районки». Понятно, его тут же усадили за стол, налили «штрафную» и дали слово.

– Друзья мои! Во первых строках, безусловно, хочу, как бы, поздравить прекрасную половину собравшихся, как бы, с главным весенним праздником и пожелать, как бы, от всей души всего самого, как бы, наилучшего! – энергично прокричал очкарик замред. – Но это, как бы, не всё. Всем, как бы, женщинам района редакция газеты приготовила, как бы, праздничный номер газеты. – Замред поднял над головой и потряс отпечатанным в две краски экземпляром «районки»: – И не просто праздничным, а, как бы, с «изюминкой». А запёк в праздничную сдобу эту, как бы, «изюминку»… – Замред многозначительно замолчал, а потом выпалил: – …присутствующий за этим, как бы, столом… Александр Сергеевич Шишкин!

Все захлопали, а шустрый газетчик раздал членам бюро по пахнущему типографской краской экземпляру праздничного номера. Зашелестела бумага.

Ничего не понимающий Шишкин, которому замред вручил экземпляров пятнадцать, листанул четырёхстраничную «районку» и обмер: всю последнюю полосу – целый лист формата А3! – заполняли стихи, над которыми в цветочных виньетках красовалась его, Шишкина-младшего, физиономия! Фотка явно относилась к прошедшей в декабре комсомольской конференции, когда Шишкина скоропостижно избрали в бюро райкома, а после и вовсе – во внештатные секретари РК. На снимке он улыбался и рукоплескал. Но стихи!

«И биться сердце перестало! – у Александра разве что волосы не встали дыбом! Но по спине пробежало полчище противных мурашек. Он почувствовал, как лицо заливает жаркая краска смущения. – Кипит твоё молоко на примусе! Откуда? Как это попало в газету?!»

– Ах, как это трогательно! И как это изящно! – прижала к груди газету Верочка, врач райбольницы, избранная в декабре, вместе с Александром, в бюро РК. Она опустила глаза на страницу и с беллаахмадулинским завыванием зачитала:

– Александр! Что же вы столько времени скрывали от нас свой талант?! Да вы не Шишкин! Вы просто Пушкин!

«Кто бы сомневался… – с угрюмой обречённостью подумал Шишкин-младший. – Вот ведь приклеилось! Хоть фамилию меняй! Пойти и записаться каким-нибудь Чекулдыковым, или… Кукушенко. Нет, последним тоже нельзя. Тут же окрестят: Кукушенко-Евтушенко… Уж лучше Пушкин… Но откуда?..»

И тут он понял, откуда! Ашурков и Сумкина! Облагодетельствовал, на свою голову, сладкую парочку! Как людей запустил в квартиру, пока на новогодних каникулах кайфовал в городе! А тетрадь с виршами аккурат в верхнем ящике письменного стола, под «вечным» учебником по русскому языку Бархударова и Чешко таилась. Вот глазопялки чёртовы! Коли уж в столе шариться приспичило, лучше бы этот учебник себе на хоровую читку взяли. Попутно подумалось, что учебник и впрямь уникален – больше дюжины переизданий выдержал. И нынешние девятиклассники, как и их сверстники из тридцатых годов, узнают о нормах родного языка из цитат произведений Пушкина, Фета, Пришвина, Белинского, Шолохова…

Мысли Шишкина-младшего опять перескочили на «квартирантов». Представил, как, уютненько переплетя ножки, лежат-полёживают эти суслики на его «полутораспалке» и зачитывают вслух, похихикивая, его опусы… Поубивал бы!!

«Это – Клавочка! Серёга по столам шарить не будет. Он больше «насчёт картошки – дров поджарить»: вывернуть наизнанку холодильник – вот на это горазд, а стишки… Да на хрена они нужны, когда по комнате голая Клавочка порхает. Дюймовочка хренова! Порхай она даже в пальто одетая – и тогда бы вся поэзия-фигезия Сержу по барабану… Конечно, это – Клавочка! И ты погляди… Ну прочитала, пусть даже ты восторгом подавилась! – а в газету-то зачем слать?! Тем более, без спросу…»

– Шишкин! – вмешалась в его гневные размышления Калюжная, похохатывая. – Вот Славка объявил, что это нам подарок на Восьмое марта. Так, Слава? – обратилась она к энергично жующему заместителю редактора. Тот, по-хомячьи набив рот, только кивнул. – А ты, Шишкин, и тут не удержался – себе подарок клянчишь. Да и губу-то не по мелочи раскатал! – И Калюжная громко и насмешливо взялась декламировать, пафосно вскинув газетный лист:

– Саш, да ты не злись! – Валентина обошла вокруг стола и звонко чмокнула Шишкина в щёку. – Спасибо! Мне очень понравилось! Как, девочки?

– И нам! – в унисон вскричала, хлопая в ладоши, неразлучная и единодушная при голосовании на заседаниях бюро, но непримиримая в соцсоревновательной производственной борьбе парочка соперниц – секретарь комитета комсомола райцентровского совхоза Аня Коробкина и глава комсомолии Нагатино Татьяна Буланкина. Шерочка с машерочкой!

– У нас в селе тоже, я знаю, стихи библиотекарша пописывает, а ещё Евдокия Ивановна, учительша, что сейчас на пенсии. Её стихи про ветеранов тоже в газете печатали, в прошлом году, на День Победы! – радостно дополнила Буланкина. – А ещё девчонки в школе. У них там вообще мода на альбомчики бушует. Моя сестрица младшая та-а-кой себе разрисовала! Артистов фотки туда наклеивает, всякие будто бы умные изречения записывает, стишки. И всё про любовь… От горшка два вершка, а вот, поди ж ты…

Замред Слава наконец-то прожевал то, что жевал:

– У нас вообще район на таланты, как бы, богат, особенно на литературные. Нам письма со стихами каждый день, как бы, идут…

– А печатаете редко! – укорила его Анна. – Зато нудятину всякую. На это места не жалко! Особенно на дурацкие советы агронома! Откуда списываете? У меня дед с бабкой страшно возмущаются: мол, где эти писарчуки газетные живут? На чернозёме южном иль на суглинке вьюжном? А рецепты эти ваши кулинарные? «Возьмите щепотку истолчённого имбиря, добавьте куркумы…» Вот как заявится к вам в редакцию дед мой боевой! Да хорошо, ежели с нагайкой, а как шашку свою со стены сорвёт?! Ха-ха-ха-а!

– Вот ты ржёшь, а того не знаешь, – безулыбчиво посмотрел на веселящуюся девушку замред Слава, – что не всякий стих имеет право встать на полосу. У нас не стенгазетка клубная – районная газета! Орган райкома партии и райисполкома!

Замред поглядел на Шишкина.

– Александр Сергеевич, а как вы на такое наше, как бы, предложение посмотрите – вести на страницах нашей газеты, как бы, литературный клуб? Будете у нас периодически забирать литературную, как бы, почту и делать критическую, как бы, колонку. Допустим, раз в месяц, а? Название уютное изобретём. Типа «Зелёная лампа», а?

– Красиво… Мне нравится! – сказала Калюжная.

– Красиво, – кивнул Шишкин. – Только это до нас изобрели. «Пламя нашей лампы светит сквозь зелёный абажур…» Ещё в начале прошлого века, братцы, драматург и дипломат-переводчик Никита Всеволожский основал литературное общество под таким названием. Там и Пушкин, и Дельвиг, и Барков, Фёдор Глинка и другие будущие декабристы бывали. Довольно свободные нравы, замечу, царили, вольнодумство, озорство. Кстати, известная строка Пушкина «Желай мне здравия, калмык!»…

– Первый раз слышу! – вставила Калюжная.

– Глубже вникай в отечественную классику, дорогая Валюша! Так вот, эта строка об одном из правил «Зелёной лампы». Если кто-то произносил нецензурное слово, слуга-калмык Всеволожского тут же преподносил ему «штрафной» бокал вина со словами: «Здравия желаю!»

– Меня бы уносили оттуда пьяным вусмерть! – хмыкнул Лёша Булдыгеров.

– А потом, друзья мои, вольнодумцами заинтересовалась полиция, и встречи решено было прекратить. Но через сто лет, в Париже, российские декаденты-эмигранты Дмитрий Мережковский и его жена Зинаида Гиппиус возродили это общество. Решили, так сказать, создать некий духовный орден, инкубатор идей свободы. Свободного входа, кстати сказать, на заседания этого «ордена» не было. Приглашались только избранные, вроде Бунина, Алданова, Ходасевича, Тэффи, Ремизова… – Привычно начав умничать, Шишкин не сразу заметил, что навевает на присутствующих, мягко говоря, дремоту.

– Короче, сотрясали там литераторствующие эмигранты воздух, а когда, по-моему, в сороковом году, Мережковский умер, то и эта «Зелёная лампа» погасла. В Париже. Но одноимённые общества и в белогвардейской Маньчжурии возникали, и даже в Южной Америке – куда только ступала нога российского литератора, сбежавшего от советской власти. Это вообще какое-то эмигрантское название.

– Тогда можно назвать, к примеру, «Зелёный огонёк», – не стал далеко отступать замред Слава.

– Ага, – кивнул заворготделом райкома Антон Булкин. – Тайное общество таксистов-графоманов.

– Ну тогда… «Зелёная звезда»!

– Ага! Тебе читатели мигом зарифмуют это название!

– Ну, «Зелёный луч»…

– Лучше «Зелёный крокодил». «Зелёный-презелёный, как моя тоска!..» – пропел Антон. – Ты чего упёрся в этот зелёный? Любимый цвет, что ли? Или это ты намекаешь, что все доморощенные поэты ещё не созрели?

– Да нет, просто как-то уютненько… – вздохнул Слава. – Хотя, конечно, незрелых авторов хватает, тут и специалистом не надо быть, большинство графоманят, а некоторые даже, как бы, настырно…

Шишкин-младший вспомнил старую загадку: «Какого цвета стоп-кран на самолёте, если в поездах красный?»

– А вот, кстати, о графоманах, – сказал Александр, уже откровенно потешаясь. – Может, назвать литературный клуб на страницах газеты «Зелёный стоп-кран»? В смысле, что дорогу графоманам перекрыли…

– Народ не поймёт, – подумав, изрёк Славик. – Будем думать. Но сама идея как? Ну что, возьмёшься, старик?

– Ну, давай попробуем.

– Во, – тут же воодушевился замред, – я тебе за недельку, как бы, всю литературную почту соберу и переправлю.

– Робяты! Может, и вправду, чайку попьём? – Калюжная посмотрела на райкомовский сейф, увенчанный коробкой с тортом.

А Шишкин-младший посмотрел на часы. Поднялся со вздохом (облегчения, но все, был уверен, сочли за сожаление), потянул с вешалки куртку:

– А мне, братцы дорогие, вкушать торты, увы, уже некогда. На остановку надо бежать, а то уйдёт мой автобус без меня.

– Господи, умрёт там без тебя твоя школа! – вздохнул Булкин. Потянулся к бутылке с водкой, плеснул мужикам по стаканам. – Так хорошо сидим. Ванька же оставил ключ от своей квартиры. Наказал нам, что пока он на сборах, ты там можешь ночевать.

– Школа не умрёт, но запереживает! – улыбнулся Шишкин. – У меня же не только уроки с утра, но и ценный груз. – Он показал на коробку из универмага. – Сувенирчики для наших школьных дам. Да и ведро с распустившимся багульником у меня дома стоит.

– Восьмое марта, это, мужики, серьёзно, – кивнул Славик и, поправив указательным пальцем очки, вздел его кверху. – Мне моя так всегда говорит: «Как Восьмое марта я встречу, так ты весь год проведёшь».

– И что, получатца? – ехидно поинтересовался Булдыгеров.

– Не мой это день… – вздохнул Славик.

Все засмеялись, и под этот смех Шишкин распрощался.

Он еле-еле успел на автобус. Снова развернул в подпрыгивающем на ухабах «пазике» газету:

«Прибить бы эту Клавочку! – со злостью подумалось. – Сам-то здесь далеко от графоманства ушёл? Вот это, например: «Пари же, пари!» Так и слышится: «В Париже пари!» А последняя строка? «… судьбе поклоняясь». Вообще полная безграмотность! И банальщина в рифмах: счастье-ненастье, птица-страница… Собирался пошлифовать «нетленку», но, в любом случае, не для публики, а тут… Вот же подсуропили «квантиранты». А не надо было «дом свиданий» устраивать! Сам дурак!..» Непроизвольно в голове зарифмовалось:

Александр хмыкнул и посмотрел на рулончик газет. «На растопку сгодятся!» Ну не в школе же ими трясти. Без меня обтрясутся… Директриса, наверняка, выписывает. И Клавочка, двенадцатипудовый якорь ей… Э-э-эх! Полсела, а может, и больше, «районку» выписывают! И в Кашулане…

Нестерпимо захотелось увидеть Танюшу.

«Пазик» основательно встряхнуло, что заставило Шишкина-младшего метнуться с небес и испуганно подхватить коробку с жалобно брякнувшим фаянсом. Не хватало только чудо-блюдца побить! Он сунул газеты в бездонный внутренний карман куртки.

Поутру с содроганием отправился в школу. И с облегчением удостоверился, что праздничный номер «районки» до чмаровской почты ещё не дошел: никто и словом не обмолвился.

В учительской царила предпраздничная атмосфера. Все учительши поднарядились-причепурились. И весёлая Клавочка порхала по школе, не замечая расстрельных взглядов Шишкина. «Ладно, – решил он, – накануне Женского праздника поступим благородно: отложим убийство Клавочки на девятое марта». Не её пожалел – Ромео Ашуркова.

Незамысловатая фаянсовая безделушка школьными женщинами была воспринята с таким восторгом, что это стало триумфом завхоза Терентьича. Особенно после того, как Александр ненавязчиво проинформировал довольных дам, чья была идея. Терентьич ходил по школе гоголем, предварительно экспроприировав у Шишкина-младшего ведро с багульником. Самолично вручил всему прекрасному полу, включая бабу Дусю и бабу Женю, по веточке. Оказалось, что Терентьич умеет улыбаться!

Вечером, на какой-то попутке прикатила Танюшка! Шишкин и надеяться на такое счастье не смел! Планировал позвонить ей с утра, поздравить. Кольнула совесть: позвонить!.. Мог бы и съездить. Кавалер хренов! А вот Танюшка… Впрочем, что и говорить, жестоко матушка-природа или Создатель обошлись с мужиками: совесть и инстинкт дали, как две одинаковые охапки сена, – мечется мужик между ними, выбирает… В итоге – ни по совести, ни инстинктом движимый. Лежит себе, полёживает. А женщина – действует! «Никого ты, Шишкин, кроме себя, не любишь! – отвесил ему подзатыльник внутренний голос. – А вот Татьяна тебя любит! Приехала, чтобы к тебе, уроду моральному, прижаться. Позвонить он собрался! Не сумей она приехать – весь день бы твоего появления ждала! Хотя… Не ждала бы. Ты же бы ей утром позвонил! Только от такого внимания плакать хочется. Э-э-эх! Шишкин, Шишкин…»

Но сейчас на всё это Шишкину было наплевать. Танюшка здесь, и они целый день вместе! И ещё ночь!

Вручил подарок – коробку духов. Настоящих французских. Последний раз, когда был в городе, добыл через маман. Наврал, что директрисе собрался приподнесть по случаю праздника. Маман, естественно, отнеслась с пониманием.

Танюшка подарку обрадовалась, но когда Александр не удержался и показал ей газету со стихами… О-о-о! Тут же про духи забыла!

Она жадно перечитывала шишкинские вирши и смотрела на своего избранника такими восторженными глазами, что он решил простить Клавочку и после праздника её не убивать. И даже, взяв гитару, пропел Танюшке – она следила по газетному листу – опубликованную среди прочих опусов балладу «Ветер и путник».

Вообще-то это была композиция группы «Uriah Heep», с её второго альбома «Salisbury», и называлась она «Женщина в чёрном», но в своё время, когда Шишкин-младший поигрывал в студенческом ВИА, текст ему показался скучным и примитивным. На английском можно было, конечно, и оригинальный пролаять, но хотелось на публику (девичью!) впечатление произвесть. Да и не гневить суровую и величественную Валентину Ивановну Пугачёву, профессора кафедры истории КПСС, а главное, парторга историко-филологического факультета, которую все за глаза называли Екатериной Второй. Среди студенческой братии вообще царило убеждение: схватись в монаршьи времена императрица Катька Вторая не с пострадавшим от неё бунтарём-однофамильцем Валентины Ивановны, а с нею самой, – ещё неизвестно, чья бы взяла. Но при любом исходе бунтарю Емельке бы не поздоровилось.

И Шишкин-младший не стал загонять подстрочник перевода «Женщины в чёрном» в соответствующий стихотворный размер. Соорудил свой собственный «шедевр», как это сплошь и рядом практикуется на советской эстраде даже такими акулами, как «Поющие гитары», «Весёлые ребята», «Голубые гитары», «Поющие сердца» и др. – с их «толстыми карлсонами», «синими инеями», «сумерками», «велосипедистами» и прочими шлягерами. Иностранщину загнивающего Запада худсоветы не любят, а так – безобидно всё. Да если ещё подпереть оные поделки, например, звонкими песнями про БАМ, то и вовсе репертуарчик – само то!

Вот и у Александра получилось нечто глубокомысленное, местами даже с философским привкусом:

Отзвенели струны. А что было дальше – деликатно умолчим. Дело молодое, жаркое…

2

Газетчик Славик не заставил долго ждать. И недели не прошло, позвонил:

– Старик! Отправил тебе, как бы, бандерольку. Подсобрал тут, что, как бы, сгрудилось. В основном, как бы, стихи, ну и проза всякая, даже, как бы, пара романов имеется. Давай, дерзай! Да, насчёт названия рубрики. А вот если, как бы, «В гостях у Пегаса»?

Александр сморщился. Бедную крылатую лошадь по каким только конюшням ни таскали, кто только и куда её ни запрягал!.. Да хрен с ним! В конце концов, это редакционное дело…

– Пойдёт! – осчастливил он Славика. – Если вы будете давать в газете мои обзоры без моей подписи.

– А почо так? – удивился Славик.

– Ну я же не Пегас.

– Ну, давай тебе, как бы, псевдоним придумаем. В прессе это – дело обычное. Я вон иногда под тремя-четырьмя в одном номере, как бы, выступаю. Самый простой псевдоним – это обычно имя, а отчество, как бы, в фамилию превращаешь. Александр, как бы, Сергеев. Можно и что-нибудь, как бы, нешаблонное…

– «Вал. Индустриальный»! – тут же бухнул Шишкин.

– Вал… Какой?

– Ладно, проехали. Давай остановимся на незамысловатом, но не столь очевидном. Допустим… – Александр подумал о Танюшке, о связавшем их Татьянином дне. Тут же почему-то на ум пришло имя Максим, а может, не имя, а пулемёт – графоманов расстреливать. – Максим Татьяничев. Пойдёт?

– Максим Татьяничев… А что… Как бы, красиво! Нехай будет Максим Татьяничев. Замётано, старик!

Через пару дней Александру позвонили с почты – бандероль из «районки» подошла. К этому времени Шишкин-Пушкин уже пережил «поэтическую славу» в связи с получением чмаровскими подписчиками «восьмимартовского» номера газеты: в школе девчонки и учительши загадочно улыбались, в учительской на столе, вроде бы случайно, валялся злополучный номер… Спасибо всем уже за то, что никто не ахал и не охал. Но Клавочке Александр, сделав зверские глаза, исподтишка погрозил кулаком.

На почте Наталья Кочергина, которая в декабре тоже была делегирована на комсомольскую конференцию и, естественно, наблюдала, как Александр и Танюшка всю дорогу до райцентра мило ворковали, да и в зале больше были заняты друг другом, так вот она, выдавая бандероль, понимающе улыбнулась:

– Ах, Александр Сергеевич… Вот как же вы умеете нежное чувство передать… Наверное, в институте этому нельзя научиться, это чувствовать надо… А это вам из редакции, небось письма с откликами на ваши стихи?

«Ага, – подмывало кивнуть, – дальше вообще мешками пойдут, из самых дальних гаваней Союза, прочих городов и весей! А потом и остальное прогрессивное человечество, вплоть до негров преклонных годов… Ну и Нобелевский комитет не замедлит откликнуться…»

Вскрыл дома увесистый пакет. Да уж… Славик постарался от души: ворох листов и листиков, исписанных от руки и отпечатанных на машинке, с пришпиленными к ним конвертами, впечатлял.

Александр покачал головой и принялся раскладывать рукописи пока на две стопки: стихи и проза.

Первая стопка росла как на дрожжах. Вторая выглядела скромнее, но тоже пухла. Склонность к педантизму подвигла Шишкина-младшего переложить содержимое стопок по алфавиту, исходя из фамилий авторов.

Читать сначала взялся поэтические творения.

Первый же доморощенный поэт, десятиклассница-горожанка, заставила Александра почесать темечко. Девушка прислала в редакцию (Шишкин-младший даже предположил, что автор свои творения разослала в районные газеты и другие печатные органы циркулярно) несколько своих стихотворений. В одном убеждала читателей не обманываться миражами, потому как любой мираж – это всего лишь «виденье, яркий миг» и кроме «забвенья сладкого» ничего он не даёт. «Не найдёшь поддержки в нём», лишь «будешь плакать и кричать». Во втором «стихе» сообщалось, что ночью «Луны прекрасное свеченье, и тихий шелест мягких снов повергнет мир в своё забвенье, и окунёт в ночной покров», вследствие чего «мы упадём в ночи низины и сном обманчивым уснём», потому как «мы гости тут в духовной лире, до утреннего здесь конца». В третьем творении некоему альпинисту предлагалось на гору «взойти, увидеть мир кругом, пожать победе руку, понять, что в мире ты другом. И видеть ту округу, округу гор, округу скал, гору в обличье друга. И вдруг понять, что ты искал, искал себе подругу. Подруга – это ведь гора…»

«Вот так вот, – подумал Шишкин. – Не зря же Высоцкий поёт: «Лучше гор могут быть только горы, на которых никто не бывал». Нецелованные, так сказать, горы-подружки…» – «Гнусный циник ты! – оборвал его внутренний голос. – Иди ты лучше, как приглашает тебя девушка, погости в духовной лире, если получится, конечно…»

Но Шишкин и так засунул свою скабрезность куда подальше, так как следующее стихотворение десятиклассницы было посвящено Дню Победы, по глубокому убеждению Александра, главному празднику всех советских людей. Поэтому даже корявые строки он приготовился воспринять с максимальным пониманием. Строк оказалось всего двенадцать.

Шишкин дочитал остальные восемь строк и аккуратно сложил листки. Задумчиво поглядел в окно.

Затихшие в памяти артиллерийские снаряды он представить не мог, строчащие – тем более. Нет, была, конечно, у немцев на вооружении швейцарская автоматическая зенитка «Эрликон», строчила почище швейной машинки «Зингер», но строчила пушка, а не снаряды. Хорошо, допустим, и снаряды строчили. А вот почему они затихли в памяти-то всего лишь на год? Вроде бы ничего такого в сорок шестом году не наблюдалось… А может, тут у солдатской памяти какая-то иная шкала времени?..

Шишкин пододвинул к себе следующую рукопись:

В завершающей двадцать восьмой строке автор, принадлежащий к прекрасному полу так же, как и первоначально прочитанный Александром, снова напомнила про наличие у всех землян персональных паролей в космических просторах. А потом, ещё в полудюжине творений, с успехом используя рифмы типа процитированной «счастье – несчастье», открыла потенциальным читателям, что все «мы жили когда-то и вместе когда-то встречали рассвет, купались в лучах золотистых заката, нам звёзды дарили таинственный свет… столетья связь между нами прервать не смогли, и сквозь мрак лихолетья здесь, в мире ином, снова встретились мы». Но при всём при том бедную девушку судьба загнала в угол:

Ох уж эти цыганки-гадалки! Вот так и позолоти им ручку!

Рукопись-то откочевала в стопку уже изученных. Но Александр не расслаблялся. Это он ещё только на букву «А» поэтов прочитал!

Тяжело вздохнув, Шишкин-младший приступил к букве «Б». «Бэшников» оказалось изрядно.

«Шишкин! – жалобно попросил внутренний голос. – Лучше что-нибудь про нежную девичью любовь прочитай, а?»

– Уговорил, верный мой советчик, – засмеялся Александр, выбирая из стопки на букву «Б» листочки, исписанные округлыми женскими почерками.

– Господи, – сказал себе Александр. – Такое прозрение в конце жизненного пути… – Он перевернул лист. На обороте было ещё одно короткое стихотворение, а ниже автор сообщила пару строк о себе. И не побоялась указать возраст – …шестнадцать лет! Вот тебе и вся напрасная жизнь, ну просто куча золота лет! Думал, бабушка пишет…

А вот следующая рукопись как раз из-под пера бабушки вышла:

– Да уж… – Шишкин перелистал пришпиленные скрепкой к конверту десять листов добротной писчей бумаги – на каждом по стихотворению.

– Правильно, бабушка Наташа-Таша! – прихлопнул стопу «шедевров» Александр. – Ну, спокойной ночи всем!

Голова ощущалась кубиком. Это ощущение не сняла даже тщательно взбитая подушка.

3

К утру «кубические» ощущения пропали, но не возникло и малейшей потенции продолжить чтение опусов доморощенных поэтов. «Надо тренировать силу воли! – строго устыдил Шишкина-младшего внутренний голос. – Чего наобещал газетчику Славику? Регулярные, подчёркиваю, регулярные обзоры!

После уроков, пообедав безо всякого аппетита, – предстоящая умственная экзекуция давила, – Шишкин вернулся в стойло Пегаса.

Он взял несколько листков со стихами, которые при сортировке отложил отдельно. Из-за вступительных строк автора.

«Поэзия не знает панибратства. И если автор стихов, книг или член СП, или народный поэт напишет стих без оригинальных образов, то в этом конкретном случае он не поэт, а автор безобразного стиха, – менторским тоном лилось вступление. – Стих должен быть нашпигован оригинальными образами. Они дают жизненную силу стиху. Так не очень-то замысловатый текст песни о коробейниках держится несколько веков, как на фундаменте, на нескольких поэтических строках: «…распрямись ты, рожь высокая, тайну свято сохрани…» Читайте мои стихи, учитесь ремеслу создания оригинальных образов, своей оригинальной поэзии. В жизни так много ещё никем не увиденных граней».

– Красиво! – восхитился Шишкин-младший. – Особенно про нашпигованный стих. Но вот с «Коробейниками» дяденька уже своё невежество показал. Какие несколько веков?! Николай Алексеевич Некрасов написал эти сроки в 1861 году. Но оставим это и поучимся у автора «ремеслу создания оригинальных образов».

Напрягло уже первое изделие «учителя»:

«Полезный какой «стих»! – радостно проорал внутренний голос. – А мы с тобой, старина, и не ведали доселе, что у сугроба есть фас, а у двери спина! Ор-ри-гени-аль-но! Два – ноль в пользу автора! Малость с размером и рифмой подкачал, но это такая чепуха! Читай скорее дальше!»

Но следующий «стих» буквально опрокинул:

«Чегой-то я запутался: «эту… той…», но слезу давит», – всхлипнул внутренний голос.

– Щас тебя и вовсе жаба задавит! – сказал ему Шишкин-младший. – Ты ветер на диване видел? А!.. Привык, что только лентяи там валяются? Отнюдь!

«Ну и где тут ветер на диване? Каштан его заманивал, да и то – не на диван, а в тень. А ветер и не думает об отдыхе: прыгает, теребит, пинком ободряет задремавших… – возразил внутренний голос. – Ты вот мне, как филолог, лучше скажи: а мишурою можно пылить?»

– Можно, если она от одного Нового года до другого в пыльном чулане валяется. Ну перепутал дяденька мишуру с блёстками или конфетти – что же, его за это убить? В пылу сочинительства не только это забудешь. Вон, когда у него ветер до липы домогался, то был безлик, а теперь – с носом! Всё течёт, всё меняется… Меня вот другое беспокоит: что-то у автора с дефисом не заладилось: и частицу «как» в «как-никак», и «крохи» в «листья-крохи» целое тире разделяет.

«А мне вообще этот ветер не нравится, – признался внутренний голос. – То липу за голые места маньячно хватает, то пинки раздаёт. Гони ты его вместе с автором! Что нам, читать больше нечего?!»

– Ну, почему же, читки у нас ещё полно! – ответил Александр и принялся за творения следующего пиита.

«Это кто пишет?» – обеспокоенно спросил внутренний голос.

– Девушка. Леной зовут.

«А куда ей фитиль вставили?»

– Слушай, вот ты на меня говоришь, а сам – законченный пошляк!

«Может быть, и так, – согласился внутренний голос. – Но как удержаться? Летит-то одними ногами! Другие-то – хоть с одним крылом…»

– Ей паруса помогают, тем более что летит она по ветру и киль пока не накренился.

«Я не знаю, куда она приделала паруса и киль, и, кстати, как он может крениться, но, согласен, в стихах всё возможно… О, эврика! Я понял, как она летит одними ногами! Она, как Мюнхгаузен, на ядре летит! Вот и фитиль горит! Ох и не поздоровится кому-то, когда такая Леночка цели достигнет!»

– Да уж! – согласился Шишкин-младший. И взялся за следующего автора.

– Душераздирающая вещь! Особенно, где про гостью грустную. И всё-то для праздника готово, и соседи уже вовсю его отмечают, а здесь… Никак не наступает этот новый старый Новый год!

«Соседи старый старый Новый год провожают, – укоризненно пояснил внутренний голос. – До нового старого они тоже ещё не добрались. Но почему герой стиха гостью развеселить не может?»

– А грусть-тоска самого его съедает. Одолела молодца.

«Но вот же испарилась! Чего же он гостью-то не веселит?» – не унимался внутренний голос.

– Ты понимаешь… – Шишкин-младший даже задумался на мгновение, как бы поделикатнее преподнести своему постоянному собеседнику истинную причину грусти автора стихов:

«Да… Это, конечно, любого из колеи выбьет… Помнишь, как сам-то переживал, когда тебе дрова привезли? Спасибо Сереге Доржиеву и тимуровцам…»

– Да помню я, помню! – раздраженно отмахнулся Шишкин-младший, уличённый в факте куркульства.

«А чего там всё-таки с гостьей-то? Нигде автор не сообщает о её дальнейшей судьбе? По-человечески переживаю за девушку…»

– Щас поглядим… – Шишкин-младший зашуршал бумажной пачкой. – Так-с, так-с… А, вот…! «Ты что-то крикнула обидное с балкона, я выругался матом про себя».

«И всё?!»

– Ну почему же… Это в оном двухстрочном «стихе» всё, а в другом автор уже вслух заявляет:

«В общем, гуд бай, май лав, гудбай!.. И чего, больше про любовь не пишет?»

– Да завались ещё! Но появляются и другие темы. Про войну, про погоду и времена года опять же… А вот и вовсе драма жизни:

«О, да Никифор Ляпис-Трубецкой нервно курит в сторонке! «Страдал Гаврила от гангрены… Служил Гаврила почтальоном… Гаврила ждал в засаде зайца… Гаврила шёл кудрявым лесом, бамбук Гаврила порубил…» Классика жанра! – обрадовался внутренний голос. – Это же можно и под три аккорда, позаунывнее, с надрывным причитанием… Хотя примитивно оценивать автора тоже неправильно. Вон он и денди лондонского поминает А это уже – у самого Пушкина!»

– «Меня не надо фильтровать через рентген»!

«Ты чего, Шишкин?!» – испугался внутренний голос.

– Это не я, это автор требует.

«Постой, паровоз, не стучите, колеса, есть время заглянуть судьбе в глаза. Пока ещё не поздно нам сделать остановку, а? – жалобно, по-вицински, проблеял внутренний голос. – Кондуктор, нажми на тормоза!»

– Жму, дорогой ты мой! Жму! – с готовностью откликнулся Александр. – Сделаем перерыв в знакомстве со стихоплётами. Поедим чего-нибудь. А для усиления аппетита, послушай, мой внутренний друг и судья, замечательные частушки, которые прислали в редакцию ребятишки из села Тыргетуй:

На сытый желудок вирши доморощенных поэтов воспринимались намного благодушнее. В том числе и многочисленные объяснения в любви к родному краю. Шишкина чуть было уже не потянуло заняться своеобразным контент-анализом поэтических рукописей: сколько раз в них упомянуты озёра, сопки, багульник, синь небес, хвойный лес, перекаты таёжных рек и таймени, алые саранки и первые ургуйки, дикий чеснок мангыр и чуткие гураны, в смысле, козлы, самцы сибирской косули. Хотя хватает строк и про этническую составляющую этого понятия – потомков от смешанных браков пришедших в Сибирь русских с бурятами, монголами, маньчжурами, эвенками, тунгусами. Но разве можно иронизировать по этому поводу? Это же чистый космополитизм регионального разлива!

И Шишкин решил ограничиться в разборе творений о родном крае исключительно здравым литературоведческим смыслом. Берём, короче, конкретного автора, анализируем его «нетленку», не обращая внимания на багульник, гуранов и тайменей.

Всё бы ничего, но Шишкин наполнялся унынием. Из прочитанного пёрло откровенным графоманством. И, честно говоря, желание знакомиться с рукописями угасало.

Но прочитать надо было ВСЁ, и Александр, сжав зубы, принялся за очередного автора. Однако он, а вернее, она, школьница из маленького села, приятно удивила. От простых, незатейливых строк, адресованных бабушке, веяло теплом. Удивительно, но и пара тетрадных листочков – три стихотворения об односельчанах, ветеранах войны, которые прислал в редакцию тоже школьник – пятнадцатилетний пацан из другого села, тоже, без натяжки, Александру понравились. И следующая рукопись самодеятельного поэта средних лет, проживающего, судя по адресу на конверте, в райцентре тоже оставила вполне благоприятное впечатление. И следующая! От пенсионера, тоже жителя райцентра. С довольно остроумными, а главное, не злыми и не обидными пародиями на стихи участников некоего литературного объединения, обосновавшегося в соседнем с Чмарово селе Нагаевском. Пародии тоже вызвали у Шишкина вполне заслуженный, на его взгляд, «одобрямс».

Последним автором в поэтической стопке снова оказалась девушка. С красивым именем Анастасия. В сопроводительном письме насмешила: «Надоумил меня послать вам стихи мой друг, известный начинающий поэт…»

«Шишкин! – приказал внутренний голос. – Если начинающий, но уже известный надоумил – ты обязан рассмотреть творения самым внимательным образом!» – «Яволь, экселенц!» – мысленно щёлкнул каблуками Александр и зашелестел впечатляющей пачкой писчей бумаги с машинописными строфами. Лист – стихотворение, лист – стихотворение:

…

Шишкин вспомнил, что есть у него в одной из студенческих тетрадей пародия, написанная поэтом Олегом Захаровым из города Кстово Горьковской области на стихотворение своего земляка Леонида Димента. Порылся в столе, нашёл:

«Вообще, полезно было бы начинающим поэтам прочитать всю публикацию Олега Захарова в литературном журнале из города на Неве, – посоветовал Шишкину внутренний голос. – Статья обращена к начинающим стихотворцам и называется «Как не надо писать стихи, или 15 ошибок стихотворцев, которые вдохновляют пародиста».

Шишкин согласился и присовокупил к прочитанной поэзии конспект этих самых пятнадцати ошибок:

КАК НЕ НАДО ПИСАТЬ СТИХИ

1. Не изобретайте новые слова в угоду рифме (Листики – свистики).

2. Не искажайте существующие слова в угоду тексту (Каютность, отельность, уютность, диванность, скорлупейность).

3. Неверное использование слов и выражений (Согнутые крылья / сложенные крылья; утопить в ласке / искупать в ласке; разлагалась – развращалась).

4. Примитивизм на грани пошлости (Нежность – промежность).

5. Использование устаревших или несуществующих частей речи (Ждать – ждя; ложить – ложа; лизать – лижа; класть – поклав).

6. Неоправданное использование иностранных слов (Капут, яволь, о’кей, шерше ля фам, тет-а-тет, визави).

7. Алогичность сюжета (Я назвал тебя бы рыбкой, ненаглядной, золотой. Ты встречала бы улыбкой, но, скорей, сковородой…).

8. Бессмысленное повторение уже сказанного (тавтология: вернуться назад; упасть вниз; смотреть глазами; вдыхать носом; записать рукой).

9. Неправильное применение падежей (Я – писатель, а у Вас?).

10. Неправильное применение ударений (Под звезда́ми; на́зло).

11. Использование чужих находок (Cвеча горела; белые снеги).

12. Несовместимые сравнения (Люблю тебя я больше Родины).

13. Пропажа в стихах части речи (Я с пустыми да к колодцу).

14. Сопоставление автора с его персонажами (Я – центр Вселенной; Я – пуп Земли; Мимо тещиного дома я спокойно не хожу…).

15. Двусмысленность (То, что самому автору кажется однозначным, читателем может быть понято иначе и даже прямо противоположно: планета на мужском достоинстве стоит).

Перечитал, подумал и дописал: «И, пожалуйста, давайте вашему произведению «вылежаться». Отложите в сторону. Вернитесь к нему через месяц, неделю, хотя бы через день! Вы увидите, что в вашем творении хватает шероховатостей, а то и явных несуразностей! Самокритично подходите к своему творчеству! И ещё – умоляю! – проверяйте себя со словарём! Никто не знает наш великий и могучий в совершенстве, но хотя бы в объёме словаря. На то словари и издают, чтобы советоваться с ними».

4

Прозу листать Шишкин-младший тоже принялся с буквы «А».

«Уважаемый редактор! Высылаем в Ваш адрес для оценки и возможной публикации рассказ «Дьявольский план», а также несколько страниц из рассказа «Не огорчайтесь госпожа Амидавская». Если сюжет и стиль написания последнего рассказа будут соответствовать Вашим стандартам, то он также будет отправлен в адрес Вашей редакции в полном объёме. С большой благодарностью воспримем все замечания и недостатки, выявленные во время прочтения и оценки данных рассказов…»

«Со знаками препинания авторы не дружат уже с названия», – пометил Шишкин, что его не обрадовало.

Далее авторы, то ли супружеская пара, то ли отец с дочерью, обратились к читателям: «Уважаемые читатели! Наверное, всякий мыслящий человек на протяжении жизни вольно или невольно задумывался над следующими вопросами. Для чего создан человек и какая роль отведена ему во вселенной? Какую цель ставил перед собой Создатель? Ведь Высший Разум не будет делать что-то просто так, ради забавы! Если чуть вдуматься, то получается, что основная деятельность человека сводится к тому, чтобы прокормить себя, своих близких, как-то улучшить условия жизни, используя интеллект, а затем умереть, чтобы через положенное время исчезнуть из памяти потомков навсегда. Но в масштабах Вселенной этого слишком мало! Стоило ли тогда Создателю ломать голову и попусту тратить время, выпестывая для себя почти бесполезное существо!..»

– «Выпестывая» – это круто! – Шишкин записал словечко в свой шикарный ежедневник. – Со знаками препинания ситуация, конечно, обостряется, но какие глубинные вопросы ставят авторы!

«…Ответ напрашивается сам собой, – торжествующе открыли читателям глаза авторы. – Мы ему очень крепко нужны!»

– «Очень крепко нужны» – тоже неплохо! – засмеялся Александр. – И для чего же?

Однако авторы для начала подпустили интриги: «Истинное предназначение человека видимо состоит не в том, чтобы «плодиться и размножаться», купаться в роскоши или прозябать в бедности, а в совершенно ином, которое по каким-то причинам преднамеренно скрывается под непроницаемой занавесью тайны мироздания…»

– Так-так-так… – заёрзал Шишкин на стуле. – Преднамеренно скрывается! И какую версию решили озвучить авторы?

Авторы не заставили себя ждать: «…Согласно сюжета, все лучшие планеты Вселенной заселены элохимами, – истинными, гармонично развитыми людьми. Обладая высоким интеллектом, они достигли больших успехов в своём развитии. Живут элохимы вечно. И часто, устав от одной формы жизни, меняют её на другую, внося ощутимое разнообразие в своё существование. Одна из форм, – духовная. Начинается, как только душа покидает тело. Освободившись от суеты, в состоянии блаженства и покоя, она, как невидимая птичка, беззаботно перелетает с галактики на галактику, с планеты на планету, а то и попросту парит в свободном пространстве Вселенной, наслаждаясь абсолютной тишиной. Попадая на планету, – не прочь посетить дома жильцов («Масло масляное»! – тут же сделал пометку Шишкин. – А чьи ещё бывают дома? Каких-то «нежильцов»?»), мирно посидеть с хозяевами на диване, или пристроившись где-нибудь под потолком, послушать их разговоры. А то и просто махнуть на какой-нибудь горнолыжный курорт и лихо промчаться рядом с горнолыжниками, иммитируя их катание… («Не только с пунктуацией проблема, но и в орфографический словарь заглянуть недосуг», – подчеркнул Шишкин «иммитируя».) Но духовная жизнь, какой бы она не была хорошей, всё же имеет один существенный недостаток. Она не даёт элохиму возможности трудиться. Максимум, что он может позволить себе, – так только оказать какое-то воздействие на окружающий мир своей энергетикой: ради шутки подвигать туда-сюда чью-нибудь мебель, разбросать предметы и вещи, появиться где-то в виде призрака… и больше ничего!..»

– Ага! Элохимы это! А мы грешим на полтергейст и привидения! – радостно воскликнул Шишкин и продолжил читать пространное обращение авторов к читателям.

«Для созидательной же работы необходим исполнительный инструмент! И таковым инструментом являлось тело, беспрекословно выполнявшее все указания и время от времени терпеливо дожидающее в состоянии анабиоза своего хозяина, пока тот в очередной раз, отдохнув от мирских дел, соизволит возвратиться, чтобы с превеликой охотой взяться за те же самые дела, от которых он, ещё совсем недавно, так старательно стремился избавиться…»

– Да, сознательность элохимов заслуживает похвалы! – Шишкин тут же продекламировал из Заболотского:

«…В процессе эволюции элохимы быстро осознали, что вместо технических средств гораздо выгоднее использовать биологических роботов, более надёжных и долговечных. Выращивание тел особых трудностей не представляло, а вот с интеллектуальной начинкой всё оказалось гораздо сложнее, потому что конструирование разумных душ отнимало слишком много времени. И тогда решено было формировать их естественным биологическим путём. Для этого на пригодных для жизни планетах создали по образу и подобию своему разумных существ и назвали их гомосапами, или ложными людьми. Эксперимент оказался настолько удачным, что часть поступающих душ ничем не отличалась от элохимских. Но всё же для проверки на устойчивость, их трёхкратно переселяли в тела нарождающих младенцев, и если их планетная жизнь оставалась достойной, то они зачислялись в элохимы и жили вечно. Души с мелкими дефектами сначала направлялись в лаборатории для устранения недостатков, а затем для повторной жизни на те же планеты, с которых прибыли. И если выдерживали трёхкратное испытание, то становились вечными биороботами. Остальные, совершавшие разного рода мерзости, прямиком шли на Адовы планеты, где каждый занимал то положение и то место, которое он заслуживал…»

– Эва-на! – откинулся Шишкин на спинку стула. – Так эти элохимы трудиться-то и не собирались! Селекцией, стало быть, душ людских занялись! Одних в биороботы, других в гомосапы. Касту рабов себе организовали. Это мы уже проходили, только называлось по-другому. Евгеникой или расовой гигиеной. Гитлеру и его команде очень нравилось! Вот и авторы пишут: «Но события разворачивались в худшую сторону. Всё большее и большее количество гомосапов деградировало. Вынужденное их истребление и повторное воссоздание не изменяло хода событий…» Где-то я всё это читал…

Перебрал стопку оставшейся прозы. «Юлиана с Венеры»… «Город, где остановилось время»… «Эхо далёких миров»… «Её нарисовал Дьявол»… «Гробовщик: Храм Света»… Авторы помешались на фантастике и кровавых ужасах в стиле Брэма Стокера и Стивена Кинга, рассказы которого замелькали в «Огоньке», «Смене», «Ровеснике» и других молодёжных журналах.

Взгляд упал на блокнот с лаконичной надписью на обложке «Рассказики». «А-а, тот автор, который насмешил всю редакцию», – припомнил телефонный комментарий завреда Славика Шишкин: – Принёс блокнот и тут же спросил, где бухгалтерия. «А вам зачем туда, молодой человек?» – задал вопрос главный редактор. – «Гонорар получить». – «Так мы гонорар начисляем после публикации материала». – «Но мне сейчас нужны деньги!» – «Увы, порядок един для всех». – «Дурацкий у вас порядок!» – сказал хозяин блокнотика и ушёл.

Александр наугад раскрыл блокнот.

« Лес

Зеленый лес шептал листьями. Небо было ввысь. Кроны качались. Трава медленно росла. Шаг был лёгким. Было утро. Роса таяла. Тишина. Не слышно трассы. Её просто нет. Грибы – маленькие. Растут. Медленно. Вековые сосны мощными стволами охраняют пространство. Тонкая хвоя – иголками. Череда шишек, валяясь под ногами, превращают простую ходьбу в путешествие. В путешествие по дивной тихой родной природе… Тепло. Редкие старые пни. Земля дышит горячо. Полдень. Наступило безветрие. Безмолвие стало плотнее. Комаров нет. Где-то вдали слышен ручей. Поздним вечером деревья утонули в темноте растворяющегося дня.

Каменный век

Дождь шумел ночью. Свежесть не была видна. Всё было спокойно. Люди спали. Люди не чувствовали свежесть. Они жили ею. И это было здорово. Это и было жизнью: не осознавать, что чувствуешь. А жить этим. Двигаться с этим. С чувством. Прямо на автомате. Чувствуешь – живёшь. Сразу. Это было здорово. Жаль, что было. Хотя, всё повторяется. А может быть повтора у нас больше и не будет.

Мысли не вслух

Жизнь – это ровная целая смерть. Жизнь – это планированное бегство от смерти, с целью получения подарков от судьбы. Общество будущего. Интересно».

Когда Шишкин добрался до последней странички, осилив все четыре десятка «телеграфных» творений, то увидел жирно выделенную автором приписку: «Оставить без редакции», что Александр и сделал.

Из прозы на столе осталось две рукописи. Одинаковой, солидной толщины. Александр подумал, взял монетку и запустил её волчком по столу: «Если выпадет «решка», читаю лежащую слева, если «орёл» – правую». Выпал «орёл».

– «В тени ветров»… М-да-с… Уже был у кого-то из прочитанных ветер без лица, но с носом, однако ветра ещё и тень отбрасывают, – пробормотал Шишкин. – И что мы имеем? Повесть в рассказах…» И он со вздохом подтянул чистый лист для выписывания «перлов».

Читал «повесть» три вечера, но так и не врубился в её структуру: последовательность расположения рассказов никакому логическому объяснению не поддавалась. Помимо крайней скудости языка, тексты пестрели перлами типа: «Это солнечное утро и весна были сильно похожие». Шишкин зря надеялся, что под «перлы» ему хватит листа. Не хватило и двух, хотя его собственные пометки были до неимоверности кратки:

«С остро осознанной утраты былого, обиды на себя и на жизнь…»;

«…был в ненастроении» (А чем «ненастроение» хуже «несчастья»!);

«Он был не привычен к семейной однообразной, оседлой жизни, нести за нее ответственность, а это значит быть зависимым»;

«Выезжая из соснового леса, впереди показалось большое село» (см. А.П. Чехов. «Жалобная книга»);

«Короткая аккуратная прическа, аккуратные черные усики на строгом лице – все это придавало заметную сухость его характера» (Вот так внешность губит человеческую натуру! И опять же с падежами у автора проблемка);

«…его стройная фигура… напоминала стойку вратаря-футболиста перед вратами» (Перед райскими или царскими?);

«…дорвались, как быки до помой!» (Слово «помои» автор склонять не в силах!);

«…в ее мягкости и пухлости скрывались еле уловимые черты строгости и требовательности. Это, наверное, привилось к ней с годами педагогического труда, поучая ребятишек к знанию» (Немного же привилось, поучая!);

«Когда-то верховье реки, на той стороне Онона, в километрах восьми от Киржихи, была маленькая деревня с десятка два дворов» (Предлог «в» после «когда-то» потерян, видимо, «в километрах»);

«…совершенно не приспособленный к самостоятельной жизни, какой-то он неутверждённый, безынициативный…» (А кто его должен быт утвердить?);

«Не одну десятку тонн, спрессованную в большие тюки, сдавал колхоз государству, ценную тонкорунную марочную шерсть…» («десятка тонн» режет глаз и ухо, тут бы «десяток» лучше сочетался);

«Время проходит, а природа не стареет, каждую весну она пробуждается, рождается заново. И человек тоже на какую-то часть своей жизни с природой рождается заново» (Ещё бы знать, на какую…);

«А Лёхе уже все не в моготу – вот, вот чеку сорвет в штаны» (Это не про гранату, братцы, это про кишечник!);

«Еще с большей агрессивностью с натиском напрягли на магазин (сработал аффект толпы), с какой-то ревуще-медвежьей силой смела стоящих у входа двух милиционеров» (Видимо, толпа);

«…прорубают себе путь мачетами…» (множественного числа нет, а хочется!);

«…в системе коллективного труда сказывалась оперативная осведомленность сарафанного радио» (Это надо осмыслить отдельно!);

«…никому никогда не сделал ничего дурного, тем более, не сказал»;

«Рядом с ней сидела продавщица с молочного отдела. Которая высиживала рабочее время, дожидаясь закрытия магазина…»;

«…и пустила ее на вторичную, а может, и больше продажу» (Как это?);

«Его решительные, крутые позывы к перемене к лучшему, подкупали народ» (С другим сочетаются позывы, с другим!);

«Только он, с ясным видением будущего, с неутомимым откровенным бунтарством сродству русской душе. Приведет страну к стабильности и процветанию» (Странное сродство, странный разрыв одного предложения на два!);

«Заблагоухало пьянство…» (Красиво, но несочетаемо!);

«Здравомыслящие люди стали с ужасом осознавать и другое: Россию войной не покорить!» (Бляха-муха! Опять полковник Акирема!);

«Было так тихо, что с желтых деревьев было слышно, как падают медленно листья» (А кто это с деревьев слушал?);

«Дамская сумочка из черной кожи на длинном ремешке висела на левом плече как-то небрежно, которую она поддерживала за ремешок» (Уточнение ещё могло бы прижиться перед «висела», но не в конце предложения);

«И сейчас, сидя на берегу с удочкой, его мозг был наполнен о музыкальных вкусах человеческого слуха, о народной культуре коллективных хоров и о вседозволенном суперсовременном раздолбайстве…» (И снова Антон Палыч! Мозг с удочкой – круто!)

Набралось и других примеров тавтологии, грубых орфографических ошибок и неких словообразований типа «астафия» («…у него не только была скрытая астафия совести…») (Что это такое, а?). Перечитав несколько раз кусок текста с этой самой «астафией», Александр кое-как сообразил, что автор имел в виду амнезию! Хрен редьки не слаще! Скрытая амнезия совести! Круто!

Вторая толстая рукопись уже именовалась романом. Историческим. С чьим-то кратким, но многозначительным пояснением в начале, что «поднятая автором тема – первая попытка в отечественной художественной литературе показать беспримерный трудовой подвиг россиян, проложивших с помощью лопаты, кирки и тачки стальную магистраль в, казалось бы, непроходимых условиях сурового края».

«Попытка – не пытка! – с надеждой подумал Александр, принимаясь за чтение. – Если вещь более-менее, то можно и папан Шишкина уговорить – издать отдельной книгой. Управление железной дороги по каждому поводу то альбом издаст, то ещё какой фолиант, а тут – первый роман о строительстве Великого Сибирского пути, да не где-то, а в нашем крае».

Но чистый лист для «перлов», на всякий случай, приготовил.

Роман потребовал уже не три вечера.

Увы, первый «перл» встретился на первой же странице: «Не более двух дней тому назад молодой человек окончил институт…»

«А почему не сказать просто «позавчера», чем городить такую неуклюжую конструкцию?» – сделал первую пометку Александр. Вскоре взгляд упёрся в сообщение: главный герой романа пишет прошение «направить на службу за озеро Байкал». Ванька Жуков со своим письмом на деревню дедушке отдыхает! Но Ваньке отдых только на пользу, а выпускнику университета служить «где-то там, за озером Байкал»… Чего ж такое смутное представление о месте будущей службы, аль географию учил плохо? Да-да-да! Вот и автор далее подметил: «Географию с историей… толком не знают все, кто обучается в Институте путей сообщения».

На семнадцатой странице «в расписной фарфор из горячего самовара струйкой бежит чай». Шишкин хотел бы увидеть такой самовар. Доселе был уверен и лицезрел: в самоваре кипяток, а заварка в чайнике, для которого на самоваре даже специальное место предусмотрено. Но может, как, пусть и по другому поводу, резюмирует сам автор: «… произошёл тот самый случай, когда русская неповоротливость и медлительность, как в мышлении, так и в действиях, сыграла положительную роль для дальнейшего развития страны»? Хотя, наверное, такое сравнение некорректно. В одном случае представление горожанина Шишкина о самоварах, а в другом – избавление полосы отчуждения железной дороги от разграбления иностранным капиталом. Вот такой он, один из наших российских секретов успеха – неповоротливость и медлительность! И глупость. Шишкин с удовольствием выписал на лист вопрос, который главному герою задает его новый сослуживец: «Кстати, вы женаты? Нет. Я знаю, что нет. Извините, возможно, я допустил сугубо личностный и даже глупый вопрос…»

Да уж куда глупее! Знаю, но спрашиваю! Но, видимо, такой позыв у человека. Кстати, о позывах. Уже на следующей странице Шишкин встретил всем перлам перл: «Потаенно и подсознательно, даже когда вы спите и видите сны, вы так или иначе находитесь в позывах обратного возвращения на родину». Словосочетание «потаённо и подсознательно», конечно, не фонтан, но «позывы обратного возвращения на родину»…

Через пяток страниц Шишкина-младшего посетило умиление:

«Солдаты взяли винтовки с отомкнутыми трехгранными штыками наизготовку. По команде жандарма из вагонов на снег полезли каторжные… Солдаты подхватывали их под руки и попарно направляли в сторону от железнодорожного пути к откосу перед станционным зданием». Какая галантность! Правда, как она удалась солдатам с винтовками наперевес?

Но вскоре всё встало на свои места. В отношении каторжан: «Каторжный труд. Лучшие умы России притуплялись здесь за очень короткое время. Умы, вынашивающие грандиозные планы преобразования, созидания новой, доселе неведомой людям сказочно-счастливой жизни, тускнели от одного только однообразия дикого камня и тяжёлых физических страданий». Правда, двумя страницами ранее автор сообщил сенсационную вещь: оказывается, страдания арестантам кое-чем компенсировались, в данном случае десятичасовым (!) сном.

Появилось и кое-что новое в русском языке:

«А ты смелен, Тимофей», – заметил вечером перед отбоем Буров… «Какой есть, – усмехнулся Брагин и добавил: – Хочешь век спокойно прожить, будь смирен, а не смелен…»

«Смелен» – интересная филологическая находка, отметил Шишкин, как и восемью страницами позже оригинально новообразование от прилагательного «нервная»: «Нервная, хотите сказать? Однако не нервенней нашей, ежели судить по большом счету». Впрочем, если по большому счёту, то, может, и так…

Шишкин чисто механически внёс в список «перлов» ещё пару литературных «изысков»:

«…прозвучало о том, что…»; «…заметил о том, что…»;

«Угрюмая тайга пятилась на глазах, принимая человека в свои крепкие объятия». (Чего же ей, с её крепкими объятиями, пятиться-то?! Заграбастала бы и – песец!)

Буквально на следующей странице Шишкин прочитал скорбное: «Лежат вдоль железной дороги каторжане и каторжники…» Ни орфографический, ни энциклопедический словари не дали ответа, в чём разница между первыми и вторыми.

Недоумение вызвало и вычитанное далее: «С конных подвод и дрезин, прибывающих с восточного направления, стягивали тяжёлые рельсы. Зацепив их длинными клещами, волокли на вершину насыпи. Там укладывали на поперечные шпалы».

«Видимо, есть ещё и продольные», – подумал Александр.

Ура-а-а! На странице 318-й «красным фронтоном» паровоза роман закончился. И это был последний «перл», который Шишкин внёс в «чёрный» лист.

– Саш, что-то миновало твою критику? – с поразительным интересом и терпением прочитала все выписанные из рукописей «перлы», «ляпы» и замечания Шишкина приехавшая в гости Танюшка.

– Конечно! – Александр похлопал ладонью по небольшой стопке рукописей. – Вполне удобоваримые вещи. И стихи, и проза. Не скажу, что шедевры, но внимания и одобрения заслуживают. И даже есть очень интересные творческие находки, с талантливыми искорками, я бы сказал.

– И ты об этом тоже в газету написал?

– Об этом – в первую очередь! Обзор, как видишь, довольно объёмный получился, но замредактора меня заверил, что будут публиковать с продолжением.

– Здорово! Это прямо-таки учебник для начинающих писателей!

– Ну ты уж откровенно мне льстишь! Бросаю школу и подаюсь в литературные критики! – рассмеялся Александр, обняв девушку. Пачка исписанных листов выскользнула у неё из пальцев и веером рассыпалась по полу…

Но читатель, надеемся, согласится, что «В гостях у Пегаса» работа проведена немалая. И конюшня заметно подчищена, и сам Пегас к некоторому порядку призван. Ваш покорный слуга вообще считает, что всё изложенное на этот раз, наиболее полезно для осмысления читателями и особенно литераторствующей братией. Поэтому внесём содеянное в анналы как десятый подвиг главного героя нашего эпоса Шишкина Александра.

 

Подвиг одиннадцатый

Под градом стрел стимфальских, или Роковая подушка любви

1

Школу лихорадило. Обычное майское заболевание. У выпускников – предэкзаменационная страда. У восьмиклассников – то же самое, но ещё страшнее: для них экзамены впервые. Однако, как виделось Шишкину-младшему, наибольший ажиотаж царил в девятом – оставались считанные дни до выезда его подопечных в райцентр, на районные сборы-соревнования по начальной военной подготовке.

В близлежащем карьере чуть ли не ежедневно щелкали «мелкашки» – оттачивалась практика огневой подготовки. В классе НВП лязгало железо – вгонялись в нормативное время навыки неполной разборки и сборки после неполной разборки автомата Калашникова, снаряжения автоматного магазина-«рожка» патронами. На школьном дворе – это уж точно ежедневно – гремел топот, взлетали громкие команды – шлифовалась строевая подготовка. Уроки физкультуры у девятиклассников превратились в сплошные кроссы, подтягивания на перекладине (для пацанов) и отжимания от скамейки (девчонки), прыжки в длину и высоту и прочую так называемую лёгкую атлетику.

Но не только учитель физкультуры и НВП Сергей Доржиев и классный руководитель девятого класса Шишкин-младший были озабочены подготовкой будущих защитников Родины к предстоящим сборам. Основам оказания первой медицинской помощи «на поле боя» девчонок обучала чмаровский фельдшер Анжелика Фёдоровна Заиграева. Понятно, что болела голова и у директора школы.

– Сергей Балданович, на карту поставлен не только престиж школы, но и всего колхоза, всего нашего села, – неторопливо, но со зловещей, как любят демонстрировать в соответствующих кинолентах, сталинской интонацией, в который раз разъясняла Доржиеву Валентина Ивановна. Переводила ему, так сказать, с русского на русский (любимая присказка Доржиева, как знает читатель).

Доржиев крепился. Вскочить и клятвенно заверить Валентину Ивановну в безусловной победе не позволяла совесть. К ребятне претензий не было – старались, и результаты этих стараний радовали. Но уверенность в безоговорочной победе на сборах выглядела философически. Доржиев знал сильных соперников. Конкуренты из двух школ райцентра, из Ново-Подгорного, из Нагаевского тоже не сопли жуют. А уж из окопавшегося в таёжной глубинке армейского гарнизона, территориально входившего в район, – те и вовсе являлись для Сергея бессонным кошмаром, прилетающим по ночам на перепончатых крыльях ужаса. Но в жилах Доржиева текла кровь чингисидов, а это перевешивало многое.

К тому же не стоит демонизировать Валентину Ивановну. Она разрывалась. Пятидневные «военные» сборы девятиклассников являлись, по сути, преходящим мероприятием, в котором Валентину Ивановну, при всём её желании утереть нос коллегам из других школ, больше волновало другое: абы всё прошло без ЧП типа травм и др. А вот нависающие экзамены в десятом и восьмом… Тут уж – извините. Проверка результативности всей работы школы! И оценка деятельности директора как руководителя.

Но и всё перечисленное казалось совершенными пустяками на фоне главной головной боли супруги председателя колхоза «Заря ХХII партсъезда» тов. П.П. Непомнящих. Как и его самого тоже внезапно открывшиеся жизненные обстоятельства вогнали в такие переживания, что, будь он духом похлипче, – минимум бы запил.

Что же за беда обрушилась на главное чмаровское семейство? Да, вот, как обозначить – беда это или радость? Уже семимесячная беременность студентки четвёртого курса стоматологического факультета мединститута Татьяны Потаповны Непомнящих, родной дочуры. Даже трудно сказать, кто и как давно, мать или отец, или оба вместе, вздыхали, мечтая о внуке или внучке. Причём Потапу Потаповичу хотелось качать на коленке и, зажмурившись, нюхать макушечку внученьки, а Валентине Ивановне купать в ванночке и перебирать крошечные пальчики игривого и вертлявого внучонка… Но одно дело золотые дедабабкины мечты, а другое – жизненная реалия.

А она выглядела так. Когда изменения во внешности будущего стоматолога стали однозначно очевидными, Татьяна превратилась в невыездную. Из города. Валентина Ивановна представить себе не могла, как объяснить чмаровским бабам создавшуюся ситуацию. Вернее, как они сами её объяснят. Скорее всего, сильно заморачиваться не будут: «Нагуляла председателева Танька!», а наиболее едкие на язык не преминут громогласно добавить: «Зато еёшние мамка с папкой всё нас правильной жизни учат. Один – с трибуны, другая – в школе…»

Но Танька-то, Танька!.. Нет, чтобы вовремя всё матери рассказать, с кавалером этим своим давай отношения выяснять. «Господи, да что ж это за поколение такое растёт?! – в который раз взывала к силам небесным Валентина Ивановна. – Танька со своей любовью – дура дурой! Совсем без глаз! Да я же сразу разглядела, что от этого хлыща городского добра не жди! Ещё в ноябре ей об этом талдычила! А она уже тогда другим местом думала, ляжки свои раскинула!..»

Да! Волшебный миг зачатия новой жизни Татьяна Непомнящих и Виктор Лямин, тоже будущий стоматолог, но пятикурсник, заканчивающий своё пребывание в альма-матер, получается, опрометчиво допустили как раз в минувшем ноябре. Скажем так: на почве общих интересов в мире музыки. Витёк, как помнит читатель, виртуозит на соло-гитаре в мединститутовском ВИА «Плацебо», который приезжал на гастроль в Чмарово в дни юбилейных колхозных празднеств. А Татьяна, фанатея, как десятки других молодых дурочек, от «плацебщиков», сумела-таки пробиться к телу соло-гитариста, ну и…

Витёк, которого тогда, в ноябре, Валентина Ивановна впервые узрела, а больше и не видела, ей не понравился не по причине традиционной материнской ревности. Жизненный опыт и трезвость ума – а уж этого у Валентины Ивановны не отнять, – враз помогли разглядеть, что зятя из Танькиного избранника не получится. Так оно и вышло. Витёк, прижатый к стенке Татьяниным батей, бледнел-краснел, но, и скукожившись, упорно сидел в уклонистах. Когда Потап Потапыч недвусмысленно призвал его к ответу, родная дочь грудью и уже заметно оформившимся животом заслонила отца своего будущего ребёнка, заявив, что дело не в свидетельстве о заключении брака, а в глубине чувств. Глубина, с её слов, просматривалась океанская.

– Но ты-то, ты! – вновь и вновь корила супруга Валентина Ивановна. – Твои-то глаза где были?! Каждый месяц в городе бываешь и не по разу, каждый раз Таньку там навещаешь и только на шестом месяце разглядел!

– А я чо тебе, акушер-гинеколог?! – жалко оправдывался могутный председатель колхоза-миллионера и авторитетный член бюро обкома КПСС. – Разгляди, попробуй, этих девок в их нарядах! Под стать Пугачёвой все балахонами трясут безразмерными, вот и Танька…

Танька водила за нос родителей всё это время. В село глаз после новогодних праздников не казала. То у неё сессионные «хвосты» и отработки, то отбыла, на «затяжную» якобы, практику в противоположный конец области. Потом ещё что-то выдумала. Так и не появлялась в Чмарово. Ну а про наблюдательность родного папашки уже сказано.

Костерили-костерили отец с матерью дуру свою стоеросовую, а потом внесли первый пай за однокомнатное кооперативное гнёздышко в городе, куда Татьяна и переселилась из «общаги». Осторожно по селу Валентина Ивановна запустила и слушок: де, дочка вышла замуж в январе, свадьба была красивая, весёлая, студенческая. И всё семейство Непомнящих конечно же там присутствовало, мёд-пиво по усам текли.

М-да… Текли-текли да в рот не попали.

Сейчас же Валентина Ивановна была в полнейшем раздрае, потому как приближалось появление внука или внучки, а это означало, что придётся Таньке брать академический отпуск. Да и, по-хорошему, всё-таки возвращаться к родным пенатам с младенцем. И тут уж чмаровские кумушки своего не упустят. Любой хватит арифметических познаний, чтобы, в самом лучшем случае, подытожить: председателева Танька замуж вышла потому как «залетела». А так как Витёк-папашка вряд ли в селе нарисуется, то запев о «залёте» дополнится припевом о «брошенке». В общем, позорных пересудов предстояло Валентине Ивановне нахлебаться досыта. И хоть ты закричись на каждом углу: «А судьи кто?!», потому как в селе брачно-половые коллизии и почище случались, но, если обратиться к А.С. Грибоедову, чмаровские бабы всё равно будут кричать «ура!» и подбрасывать к небу чепчики, косынки и собственноручно связанные мохеровые шапочки. Уже и сейчас подобный шепоток по селу полз. А чего ему не ползти, ежели молодые в селе не появляются? Или тёща на зятя зла, иль Танюха нашла козла!

Именно поэтому лишний раз старались не попадаться директрисе на глаза трудовик Сергей Александрович Ашурков и старшая пионервожатая Клавочка Петровна Сумкина. Сельсоветская секретарша Танька Остапчук уже разве что конно-птичье-рогатому и свинскому поголовью не сообщила, что сия сладкая парочка подала заявление на регистрацию законного брака, что и должно состояться через месяц – в строгом соответствии со статьёй 14 Кодекса о браке и семье Российской Советской Федеративной Социалистической Республики! В данном случае, всё чинно и благородно, под платьями-балахонами ничего прятать не требуется.

Но любое благородство имеет пределы. И откуда же мужественно борющейся с захлестывающими житейскими волнами Валентине Ивановне ведать, что выросшая на её глазах Дюймовочка Клавочка – это олицетворение наивности и простоты! – совсем не так проста. Как и её армавирский без пяти минут муженёк. Тому бы одно третий месяц напевать – заполонивший всю страну свеженький шлягер «Песняров»:

Из песни, как говорится, слова не выкинешь. Вполне возможно, что в далёком Армавире адресат Ашуркова обитается в доме, где никакого резного палисада и в помине нет, но письма отправлялись в Армавир с завидной регулярностью и большинство из них были заказными. Поэтому-то отправитель Ашурков приносил их в чмаровское отделение связи лично и получал на каждое такое отправление соответствующую квитанцию. И это так интриговало чмаровских почтовых девушек!

О, если бы они ещё ведали о содержании этих писем! Но Конституцией гарантирована неприкосновенность личной переписки граждан. Вот и мы эту тему закроем до поры до времени, потому как законопослушны, хотя и не настолько простодушны. Кто не знает, что тайное рано или поздно становится явным. Наберись терпения, читатель!

Шишкин-младший искренне радовался за Клавочку и Саныча и столь же искренне негодовал по поводу Витька Лямина.

– Макс, тут у нас слухи бродят, что у Витька с Татьяной какие-то проблемы? – в очередном телефонном разговоре поинтересовался у приятеля Александр. И получил исчерпывающую информацию. Вплоть до красочного описания эпизода выяснения отношений между Потапом Потаповичем и несознательным Витьком.

– Сашок, ну что ты хочешь, – философствовал на другом конце телефонного провода Макс Ткачёв, относительно недавний супруг Машули, в девичестве Колпакиди. – Что такое любовь? Это же сильнейший анестетик, супернаркоз! Ты закрываешь глаза на недостатки объекта вожделений, потом открываешь – хоп, а уже дети!

– Ты хочешь сказать, что Витёк вышел из наркоза и…

– Увы… Ситуация, конечно, деликатная. У нашего Витюли поползновения уже давно на другой объект обозначились, а вот Татьяна… По-прежнему пребывает в наивности, что в сложившихся обстоятельствах удержит его подле себя и даже сподвигнет на поход в загс. Её и моя, уж на что они подруги, не может убедить, что понятие «ещё вагон времени» плавно и незаметно трансформировалось в «поезд ушёл»…

– Вумные вы, медики, как вутки, только вотруби не хряпаете! У Витька, стало быть, новая любовь, а Татьяна – с пузом!

– Выходит, так…

– И что, «академ» будет брать?

– Да почём я знаю. Видимо…

– А может, Витёк ещё передумает?

– Витюлька-то? Да он, скорее, новую бабцу прихватит, чем опять на Татьяну упадёт! Он же у нас по жизни казановистый!

– Ну а вы? Перспективой наследничка или наследницы ещё не обозначились?

– Не-а! – засмеялся в трубку Макс. – Мы как раз «вотруби» хряпаем! Не до этого, рановато. И погулять ещё хочется, и, сам же знаешь, по осени у нас такие перемены… На новом месте освоиться – и мне, и Машке. Да и зачем пока это. Вот с учёбой покончим, там видно будет. Хорошо, если папашка мой к тому времени при своей нынешней должности останется, или хотя бы на службе, не выпрут его на пенсион. Посодействует, думаю, нам в трудоустройстве…

«Кто бы сомневался, – вздохнул Шишкин-младший, положив трубку. – Ленинград… Северная Пальмира… Погода только там гнусная…» В очередной раз посочувствовал Татьяне. Но Витёк-то, Витёк! Вот козёл! Хотя… Припомнился старый анекдот:

– Все мужики козлы!

– Правильно, дорогая! Абсолютно все!

– И ты тоже?

– Я самый большой козёл в мире!

– Господи, почему же я вышла за тебя замуж и живу с тобой столько лет?

– А вот теперь мы плавно перешли к теме, что все бабы дуры.

Настроения «шутка юмора» не добавила. «Ты не Витька осуждай, – с судейской интонацией грянул в уши внутренний голос. – Ты на себя, кума, оборотись! Сам-то каков? Сбежал из города от девок, теперь тут вляпался. Попользовался девушкой, да ещё и страдания развёл как невинно пострадавший! Радуйся, что хоть Танечка-синеглазка не залетела по твоей милости. И то ещё неизвестно… Сам ты Шишкин – стопроцентный козёл! И кот шкодливый одновремённо!..» Сравнение с этими двумя домашними животными (дикие козлы и коты тут не прокатывают) для мужиков выглядит, конечно, обидно. Если представительниц прекрасного пола называют козой или кошкой, то чаще всё-таки в понятии «козочка» (грациозная, стройненькая, резвая), а не «коза» (рогатая, упёртая, вредная), и «кошечка» (сексуальная, игривая, гибкая), а не «кошка» (пакостная, драная, подлая). А мужиков? Козёл вонючий и вредный; кот – жирный, ленивый и наглый. Ах, да! – мартовский. Вот вам и равноправие полов!

Что тут возразишь…

В душе тренькнула трусоватая струнка. А если и Танюшка, как её тёзка? Танюшка – девушка гордая. Но допустим… И вот случись невероятное: приезжает из Кашулана ейный батя и спрашивает у него: «Что делать будем, дорогой учитель Александр Сергеевич Шишкин?» И что он ответит этому замечательному мужику? «Извините, уважаемый Евстафий Иванович, так вышло…»?

Татьянин батя, конечно, не приедет. Перед молодым свинтусом бисер метать не станет. Но даже пусть он, Александр, накрутил тут себе страхов о возможной беременности Танюшки, а всё равно – как теперь в глаза её родителям смотреть, доведись встретиться? Без пяти минут жених и вдруг – пропал! Только под землю провалиться!..

«Да не ври ты себе! – возопил внутренний голос. – Как же, ты провалишься! Ага! В самые тартарары! С облегчением ты, гад, вздохнул, когда Танюшка повернулась и ушла! Это ж прямо-таки гордиев узел сам собою рассыпался. А до этого как причитал-то: что делать? куда бежать?.. С облегчением вздохнул, с облегчением! Разве что благодарность Маруське не объявил!..»

Что такое, воскликнет читатель, почему нам ничего не известно? Страница из книги вырвана?!

Э-э-эх… Из жизни бы Шишкина-младшего эту страницу вырвать!..

Тринадцатого мая – вот ведь эта чёртова дюжина! – в гости из Кашулана прикатила Танюшка. Александр встретил подругу на автобусной остановке у «сельпо». А чего конспирацию разводить, и так все знают! На бабьи пересуды, разгорающиеся при виде Александра и Танюшки, Шишкину-младшему в радостном томлении от предвкушения ночных забав было наплевать. Это потом, когда они с Танюшкой расставались до следующей встречи, он грыз себя и зарекался до минимума свести общение с подругой, а то и вообще… Но стоило ей приехать, или когда он сам, как пишут в сентиментальных романах, летел на крыльях любви в Кашулан, думалось не головой.

А ведь накануне такие тягостные раздумья посетили… И организовал Шишкину-младшему их никто иной, как Павел Николаевич Кабаргин, этот «серый кардинал» из райкома партии. Заявился в школу и выдернул Александра прямо посреди урока.

– С Флёровым вопрос к осени будет решён, – без предисловия заявил заведующий орготделом РК КПСС. – Уходит на секретаря парткома совхоза. Готовьтесь. В октябре состоится районная отчётно-выборная комсомольская конференция. Вопрос будет оформлен окончательно.

– Но есть же Иван Мишин, готовый первый секретарь, – сделал попытку возразить Шишкин-младший.

– Есть, – безулыбчиво кивнул Кабаргин. – Но есть мнение райкома партии. Готовьтесь.

– Послушайте… – не унимался Шишкин. Он сложил обе ладони лодочками и протянул под нос «серому кардиналу»: – Я пшеницу от ржи отличить не могу! И чего я скажу, к примеру, молодым механизаторам? Городской мальчик учить уму-разуму припёрся? Да и в целом о сельскохозяйственных процессах, сами же понимаете, представление имею самое смутное…

У Кабаргина и жилка не дрогнула. Сфинкс засушенный!

– Жизнь заставит – Мичуриным станете. Голова варит? Варит! Вот и не будем… Готовьтесь.

С тем и убыл партийный бонза.

«Оженят на первого секретаря, оженят! – тоскливо подумал ему вслед Александр. – А там точно так же и в сам-деле жениться обяжут. «Готовьтесь. Шагом – марш под венец!» В октябре, значит… Да уж… Не найду до октября запасной вариант – кайла!..»

После визита Кабаргина каким-то детским лепетом, смехотворными и наивными показались Шишкину-младшему душевные терзания по поводу взаимоотношений с Танюшкой. Женится не женится – только что изменится? Расплевался с Танечкой? Так женись на Манечке!.. «Стихоплёт ты хренов! – буркнул внутренний голос. – Ищи, дурень, запасной вариант в темпе уже не вальса, а твиста! Александр ты или как? Так бери меч и руби! Руби чёртовы узлы! На худой конец, приедешь в очередной раз на бюро райкома – напейся в зюзю и упади посреди улицы! Однако… Вряд ли это поможет. Выговорёшник всадят, и то в самом худшем случае. В «обойме», братец, ты теперь, в боевой номенклатурной «обойме»… Даже погром можешь устроить в райкоме! Заявят: переутомился товарищ; запрут на месячишко в «дурнушку», проколют антидепрессантами и – извольте! Кабы числился ты ещё не в этой «конюшне», может быть, и поставили бы на тебе крест. А уж если «есть мнение»…»

Сколько и чего ещё бы нафантазировал Шишкин-младший, подначиваемый внутренним голосом, но тут из Кашулана – по слышимости, как с другой планеты – позвонила Танюшка, сообщила о грядущем приезде. И все глупейшие фантазии тут же вылетели у Александра из головы. Или затихли там. Потому как «все члены охватила нега, и задохнулася душа, как от стремительного бега… О, Meine liebe… Хороша!» Короче, голова в очередной раз отключилась. Ну да ладно.

Но дёрнул, опять же, чёрт в это самое «сельпо» зайти! Кабы за чем крайне необходимым! Приспичило хлеба купить свеженького, будто дома ну ни куска не осталось!

Духмяного, из русской печи, да, не было. Окончательно убедившись в бесперспективности Шишкина-младшего как потенциального жениха для своих дочек, баба Женя и баба Дуся прекратили снабжать его домашними хлебобулочными изделиями и иными кулинарными шедеврами. Обедами в школьной столовой кормили с прежним радушием, а вот вкусный ручеёк с доставкой на дом или в интернат во время шишкинских дежурств – увы, пересох.

В общем, зарулили Александр с Танюшкой за хлебом в магазин.

За прилавком опустила скорбно очи Алёна-Леночка.

А из подсобки – нарочно не придумаешь! – со свёртком чего-то под мышкой – обновочку модную, видимо, Поликарповна подкинула, – выпорхнула Анжелика-фельшерица, тут же окатившая Танюшку ушатом презрения. А на Шишкина-младшего вскинула ресницы, чуть ли слезой не оросясь.

– Шишкин! – укоризненно произнесла Анжелика. С надрывом! Разве что руки не заломила с вычурной грацией актрис немого синематографа. – Ты же обещал! Ты же клялся! Ты же ещё вчера… Бо-о-же!..

Она, как бы случайно, выронила свёрток, нагнулась за ним и, грациозно изгибаясь гибким станом, но с тяжким вздохом-стоном, разогнулась и выбежала из «сельпо», закрывая лицо свободной рукою. Видимо, чтобы скрыть смех или довольную гримасу.

– Ну вот чего дуркует?! – воскликнул крайне фальшиво Шишкин-младший, почему-то обращаясь к продавщице Алёне. На Танюшку и смотреть в эту минуту поостерёгся.

– Чего вам? – необычайно холодно спросила всегда улыбчивая Алёна-Леночка.

– Калач, Леночка, свежий?

– Двадцать восемь копеек, – ещё холоднее промолвила, отворачиваясь к окну, Алёна.

– Алён, вчерашний, что ли? – улыбнулся Александр.

– Вы берёте или нет?

«Понятно…» – уже злясь, подумал Александр, положил на жестяное блюдечко, прибитое к прилавку, две пятнадцатикопеечных монетки, взял калач.

– Пойдём, Таня.

– Александр Сергеевич! Вернитесь! Две копейки сдачи! Нам чужого не надо!

Вернулся, сгрёб два желтеньких кругляшка и, уже совершенно злой, вытащил Танюшку на улицу.

– Какая её муха укусила? – выдавил кривую улыбку.

Татьяна шла молча.

Ох и не нравилось Александру это молчание! Прибил бы чёртову Анжелку! Ну сколько можно куражиться!

Поднявшись вверх по улице, миновали мостик через ручей, повернули налево и ступили на «Номенклатурно-Школьную».

«Да японский городовой!» – чуть не вырвалось у Шишкина-младшего. Навстречу не спеша двигалась Маруська Сидорихина! «Просто так мимо не пройдёт!» Как в воду глядел!

– Саша! Милый! Я так соскучилась! – блеснула Маруська нержавеющими фиксами. – Ой, а это кто? – Она шагнула к Татьяне вплотную, чуть ли ни нос к носу. Татьяна инстинктивно отшатнулась. – Ха-ха-ха! Испугалась, беляночка! Испугалась, ага? И пра-виль-но-о-о… – Громкий смех Маруська мгновенно сменила на угрожающий оскал. – Не зарься на чужое!

И снова с улыбкой повернулась к Шишкину.

– Сашенька, ну нельзя же быть таким шалунишкой! – Игриво погрозила пальцем. – Сегодня загляну! – Последнее было сказано с таким придыханием, что Шишкин чуть калач злополучный не выронил.

– Послушайте, это уже не смешно! Я вам прошлый раз…

– Саша! Милый! Ты что, стесняешься меня? Почему мы на «вы»? Ну прости за прошлый раз: я немного растерялась от твоих интимных требований, а потом подумала… А какая меж двоих стыдливость? Да я не против…

Александр схватил Татьяну за руку и потащил вверх по улице.

– Ну, развлекись, развлекись! Дело молодое! Зато, сам знаешь, со мной интереснее! Я не Анжелка с её приворотным зельем! Ха-ха-ха! Кабы она знала, чего я туда ей подлила! Было приворотное, да поносным стало! Облегчился, милый? Люблю! Целую! Ладно, Сашу-уль! Развлекись! От меня не убудет! А мы с тобой тогда уж завтра!.. – звонко кричала парочке вслед весёлая Маруська.

У калитки «Шишкинского подворья» молчаливая и какая-то вмиг осунувшаяся Татьяна остановилась, вскинула на Александра бездонные синие глаза. Заледеневшие.

– Танюш, ты чего? – Он попытался взять её за руку.

– Знаешь… – Татьяна помолчала и решительно закончила: – Давай завтра поговорим. Что-то я сегодня… Слишком много впечатлений.

– Куда ты…

– Мне к Светке надо… – Татьяна повернулась и быстро зашагала вниз по улице. Свернула за угол…

«Блин-компот!» – только и подумалось опешившему Александру. Откуда всплыло это чужеродное «блин-компот», он так и не понял.

– Блин-компот! – зло повторил вслух.

Немного успокоился, уже усевшись в кресло и уставившись на глянцевые листья фикуса, который Татьяна с оказией привезла ему в марте, укутав шалью.

Затащила довольно тяжёлую кадку с этой разлапистой, чуть ли ни метровой «деревой» и пояснила, улыбаясь:

– Баушка говорит, это такое хитрое растение! На человеческие чувства реагирует! Как меня разлюбишь – враз эти лопухи пожелтеют!

Шишкин ещё тогда шутканул: дескать, а как ты его по дороге приморозила? Фикус загнётся, а виноватым будет он, Шишкин.

– И будешь! – погрозила ему кулачком Татьяна.

Фикус не загнулся. Фикус рос. Как на дрожжах. Шишкин-младший, понятия не имея, как за ним ухаживать, сходил даже в библиотеку при Доме культуры. И вычитал об этом растении самое противоречивое. У древних славян, оказывается, фикус – мужегон. От женщин отгоняет потенциальных мужей, культивирует в доме зависть, любовь к сплетням. А вот в Таиланде – символ страны, приносит счастье и удачу. И у большинства других народов – лучшее растение для укрепления семьи, благотворно влияет на атмосферу в доме, убивает болезнетворных микробов и даже может помочь женщине забеременеть, если его в спальне поставить. Во как! Уж не для этого ли привезла его Татьяна?! Ай да бабушка Евпраксия! Забеременеть, значит… Или отогнать его от Татьяны? На всякий случай, Шишкин кадку с фикусом задвинул в угол «большой залы», подальше от спаленки. Но поливал регулярно…

Александр так и не понял, к какой такой Светке подалась Танюшка. Но назавтра она не появилась. Вечером Шишкин позвонил ей домой. Что бы он сказал, если бы трубку сняли мать или отец? Ну, наверное, обычное: «Здравствуйте, а Таню можно к телефону?» Что бы услышал в ответ? Вопрос…

Но к телефону подошла Танюша. Ну что ж, значит, девушка дома. Всё нормально. А «завтра поговорим» – это так было, чтобы что-то сказать. И он положил трубку. Ответного звонка не последовало, как он и предполагал.

Магнитофонной лентой в голове вновь и вновь прокручивалась Маруськина фраза. Об Анжелке и приворотном зелье. Уж не тот ли это пузырёк, с которым она так заботливо прискакала на первый чих? Ну, это тогда вообще из области маразма! Хотя… Чего эта Маруська может ни напридумывать, если она с головой на почве секса не дружит? С другой стороны, а зачем ей фельдшерицу приплетать, если встретила она его, Александра-Сашулю, с Танюшкой, а не с Анжелкой? Вот точно – дурдом какой-то!

Однако поймал в школе фельдшерицу, отозвал в уголок. Та игриво разулыбалась, покачивая бёдрами.

– А скажи-ка, дорогая, что же ты мне за микстурку приносила? – без экивоков бухнул. – Какое такое зелье, а?

Анжелика на мгновение побледнела, но тут же насмешливо ответила вопросом на вопрос:

– Это откуда же такие сведения?

– Маруську Сидорихину знаешь? На всё село орёт…

– Вот стерва! А я на Сидориху грешу… – вырвалось у Анжелки.

– Правда, значит? А как же ваше «не навреди»?

– А чем я тебе навредила? Не было ничего! Микстура и микстура! Сама и готовила, как положено. И простуда у тебя быстро прошла…

– Да не пил я твою микстурку, не пил!

Анжелика прищурилась в раздумье и машинально проговорила:

– Так вот почему с Егором проблемка приключилась… То-то в бутылке убыло… Думал, там «Старка»… Ой! – Она непроизвольно прижала к губам ладонь.

– Во как! Так вы, девушка дорогая, на два фронта?! Хочется, чтобы мужик приголубил и решил все твои проблемы. А так как один мужик одновременно этого сделать не может – нужно минимум два мужика. Или вообще травить мужское население изволите?

– Саша! Ты всё неправильно понял! – Куда и игривость подевалась у леди Винтер Чмаровского улуса. – Я же по-доброму хотела, тебя…

– Добро, милая, имеет свойство возвращаться, – прошипел Александр, – и уж тогда не жди от него пощады. Уразумела?

Шишкин-младший шёпотом – дабы дети ненароком не услышали – сообщил красавице, кто она после этого, и гордо скрылся в учительской.

…Очередная учебная неделя пролетела в бурной текучке. Итоговые сочинения в десятом и восьмом, предэкзаменационное повторение пройденного. Своих подопечных Шишкин-младший ещё, на всякий случай, натаскивал в ориентировании по компасу: по сведениям Серёги Доржиева, на учебных сборах по НВП планировалась «Зарница», а там, кто его знает, какие задания будут, вдруг по лесу разведчиками шариться.

Вечерами Александр тосковал по Татьяне, но решимости снять трубку и позвонить, так и не хватило. А каждый день губительную паузу затягивал. Танюшка тоже играет в молчанку. Впрочем, почему играет? Скорее всего, всерьёз обижена. Александр попытался представить себя на её месте. Вот так бы, при всём честном народе, – один кавалер подваливает: «Танечка, а кто это? А как же я?!», потом другой: «Танюша! Ты же обещала! Ты же клялась!..» И что бы он?

Ну, что тут скажешь… Две трагедии поселились через забор! Одна густела вокруг будущей бабули Валентины Ивановны и будущего дедули Потапа Потаповича. Другая – разливалась гнетущей атмосферой вокруг Шишкина с фикусом.

2

Шишкин-младший буквально почувствовал, как вырвался из всего этого нравственного смрада, когда покатил в райцентр. В компании весело галдящих девятиклассников; сосредоточенного в раздумьях о предстоящих испытаниях Доржиева; больше занятых не своей ролью на сборах по НВП (впервые!), а друг другом, Ашуркова – Сумкиной и насупленной фельдшерицы Анжелки.

В райцентре прибывших из Чмарово самолично встретил военком. Майор Каладжанов был затянут ремнём с портупеей, и даже при кобуре на правом боку, в полевое «хэбэ». Олицетворял такую несокрушимую мощь родной Советской Армии, что ребятня в автобусе разом притихла.

– Выходи строиться! К машине! – гаркнул Каладжанов. – В одну шеренгу по ранжиру— стано-вись! Доржиев! Командуйте!

– Равняйсь! Отставить! – проорал Доржиев. – Носочки подравняли, подбородки повыше! Видеть грудь четвёртого человека! Равняйсь! Смирно! – Чётко повернулся к Каладжанову: – Товарищ майор! Личный состав девятого класса Чмаровской средней школы на сборы по начальной военной подготовке прибыл. Военный руководитель, старший лейтенант запаса Доржиев!

– Вольно! – откозырял Каладжанов.

– Вольно! – продублировал команду старшего Доржиев.

– Значит, так… – прошёлся военком перед строем. – Девятого класса чмаровской школы больше нет. Есть десятый взвод и командир взвода старший лейтенант Доржиев.

– Есть! – тут же откликнулся военрук.

– Сверим наличие контингента! – Каладжанов, не оборачиваясь, протянул назад руку, в которую тут же всунул хрустящую кожей полевую офицерскую сумку уже знакомый Доржиеву, Шишкину и Ашуркову военкоматовский прапорщик, возникший у Каладжанова за спиной с внезапностью Сивки Вещего каурки перед травой.

– Акулова?

– Я!

– Отставить! Шаг вперёд, когда называю фамилию! Акулова?

– Я!

Каладжанов внимательно оглядел коротышку Светку и поставил в списке «галочку» напротив её фамилии.

– Стать в строй!

– Есть! – звонко отозвалась Светка и шагнула назад.

Военком довольно глянул на столь же довольного Доржиева и опустил глаза в список.

– Антонов?

– Я!

– Богодухов?

– Я!

– Верхотуров?

– Я!..

Ребятня демонстрировала образец строевой выучки. Шишкин-младший подумал было, а что ответит военкому Сергей, когда перекличка дойдёт до буквы «Л», но, отдать должное военкоматовской информированности, фамилия Либядовой, уже состоявшейся молодой мамочки, не прозвучала.

– Молодцом! – прокомментировал итог Каладжанов. – Сейчас отбываем к месту временной, на период сборов, дислокации. Доржиев, командуйте!

– Равняйсь! Смирно! На-а-право! К машине! Бегом марш!

Каладжанов придирчиво проследил, как десятый взвод загрузился в автобус.

– Доржиев! За мной последуете. – Приложив на секунду к околышу полевой фуражки правую ладонь, майор в сопровождении прапора отправился к стоявшей неподалёку военкоматовской «таблетке». Ребятня уже не галдела: перекличка произвела впечатление.

Выехали за пределы райцентра, попетляли просёлком километра два вдоль неспешно катящей воды реки. Здесь, в сотне вёрст от Чмарово, она и вовсе казалась солидной водной артерией.

«А как ещё к городу раздастся! – подумал Шишкин. – Эх-ма! Сейчас бы там на «Ракете», да с ветерком, да с синеглазкой в обнимку прошвырнуться!.. – Скосил взгляд на фельдшерицу, тоже глазеющую на речной поток. – Всё, паразитка, испортила!..»

Дорога отвернула от реки, нырнула в берёзовую рощу, потом выбежала на небольшой пригорок, и перед глазами открылся впечатляющий палаточный городок – хоть кино снимай!

Тёмно-зелёный брезент дюжины больших, человек на двадцать-тридцать, палаток, установленных в два ряда, посыпанная жёлтым песком дорожка между ними, начинающаяся и заканчивающаяся караульными грибочками. Чуть в стороне, уже под берёзовой сенью, – ещё две палатки, под крытым толем навесом – то ли три, то ли четыре цвета «хаки» полевых кухни, тянущих в синее небо белёсые дымки. Средь берёз ещё что-то пряталось, но не разглядеть. Оттуда же выбегали, чтобы выстроиться вдоль дорожки жёлтого песка, свежеошкуренные столбы, от белых изоляторных колокольчиков которых в каждую палатку тянулись провода. Ещё на каждом столбе круглело по жестяному светильнику, такие же украшали и оба караульных грибка. За большими палатками – по длинному дощатому сооружению очевидного назначения, и по такому же длинному умывальнику, сосков на сорок каждый. Поодаль, на опушке белел турниками, брусьями и прочим добротный спортивный городок. В общем, полное «милитаризмо грандиозо», если учесть, что на въезде в лагерь дорогу преградил полосатый, чёрно-белый шлагбаум, от которого вправо и влево, обозначая периметр лагерной территории, уходила широкая – не перепрыгнуть – полоса перепаханной земли. «Противопожарная!» – сообразил Шишкин.

У шлагбаума уже дежурила парочка рослых пацанов в песочной форме, с каменно-неприступными физиономиями. Шишкин-младший даже подумал, что сейчас раздастся властный окрик: «Стой! Стрелять буду!», или ещё хуже: «Хальт! Хэнде хох!» – и тому подобное. Но пацаны при виде военкоматовского «уазика» шустро подняли полосатую жердину, и «таблетка» с автобусом заехали на территорию.

Остановились позади третьей с краю палатки левого ряда.

Опять прозвучали гортанные команды Доржиева, и вскоре чмаровцы уже располагались в этой самой палатке. Всем составом. Сообразительный физрук-военрук успел заглянуть в рядом стоявшие палатки и вернулся с «ценным указанием»: взрослые занимают спальные места в глубине, пацаны – с одной стороны от центрального прохода, девчонки – с другой.

Одноярусных армейских коек, табуреток и «двухместных» солдатских тумбочек хватило на всех. Тут же провели некоторую перестановку коек, завершившуюся оборудованием поста дневального: у выхода из палатки поставили единственный оказавшийся в палатке стол и табуретку.

– Антонов! – скомандовал Доржиев. – На пост шагом марш! Временный наряд до восемнадцати часов: Антонов, Богодухов, Верхотуров. Старший – Богодухов. Смена через два часа.

– А чо… – попытался что-то спросить Вовка Антонов, но Доржиев опередил:

– Не «чо», а в соответствии с обязанностями дневального по роте. Сиди и вспоминай Устав внутренней службы Вооружённых сил. Для ускорения мыслительного процесса напоминаю: посторонних не впускать; обязательно фиксировать, кто и куда, во сколько отправился и когда вернулся; при появлении районного военного комиссара или иного воинского начальника принять строевую стойку, громко подать команду «Смирно!» и четко докладывать: «Товарищ майор! Десятый взвод учебных сборов. По списку двадцать четыре человека…» Далее – полный расклад: кто где. Например: «Двадцать человек находятся на занятиях, во внутреннем наряде – четыре человека. Дневальный Антонов». Усёк?

– Я сейчас на бумажку запишу.

– «На бумажку»! Меньше на уроках надо зубоскалить. Запиши и зазубри. Бумажку потом съешь, чтобы сведения не достались врагу. Это всех касается! Особенно старших внутреннего наряда, – повернулся Доржиев к притихшим остальным. – Если настроены на победу – никакой анархии и разболтанности. Только строго по уставу завоюешь честь и славу! Без разрешения, но чтобы дневальный знал, – только в туалет. И больше никуда не шлындрать! По территории лагеря передвигаемся исключительно строем. В неотложных случаях одиночного движения – только бегом! Все свои сумки и «сидора́» аккуратно сложить в углу, под пустой койкой. В тумбочках чтобы только мыльно-рыльное обиталось: щетка, зубная паста, мыло. Полотенце свернуть пополам вдоль и повесить на спинку койки в изголовье. Клавдия Петровна, – обратился уже к Сумкиной. – Картон, я надеюсь, не забыли? Значит, на каждое койко-место бирку с указанием имени и фамилии, на дверцу тумбочки – аналогично. Времени на это – час.

Шишкин хренел от команд Серёги Доржиева. Куда подевался любитель шуток-прибауток! Но этот мобилизационный настрой военрука ему нравился. Он органично вписывался в общую картину увиденного. Всё предполагал Шишкин, но чтобы так, по-военному… Даже уже по приезде в райцентр, представлялось, что сборы по НВП – это нечто среднее между былыми студенческими выездами на картошку и пионерским лагерем: поселят ребятню в спортзале местной школы или в клубе, в самом лучшем случае – в дощатых баракообразных летних корпусах местного пионерлагеря, ну и всё остальное – соответственно. А тут – сплошная почта полевая! Это кто же так расстарался? Районная власть? Какие-то военные шефы?

«Тепло! Ещё теплее!» – можно крикнуть в этом месте.

Районные власти, безусловно, свою лепту внесли, выделив территорию и обязав колхозы-совхозы обеспечить продснабжение сборов. Соорудило же образцовый лагерь подразделение инженерных войск самого здорового и могучего военного округа Страны Советов. Не ребятни ради, а для круглогодичного проведения сборов «партизан» – резервистов, говоря современным языком.

Теоретически на «партизанские» сборы может угодить любой военнообязанный до пятидесяти лет включительно. На срок от двух недель до двух месяцев. Раз в три года, не чаще. Хотя, кому как повезёт. Если ты, по военному билету, обычная пехота, то, может, за всю свою «запасную» жизнь разок и сподобишься «попартизанить», а вот если выпала тебе более редкая, так сказать, технически узкая военно-учётная специальность, типа связиста, артиллериста, танкиста и т. п., то на сборах возможно оказаться и почаще. А «партизанами» призванных на сборы кличут по вполне банальной причине. Эту публику сроду не экипируют в новенькую, не бывавшую в употреблении военную форму. В ход идёт «вторая категория» хранящегося на армейских складах вещевого имущества: застиранные чуть ли не до дыр гимнастёрки и бриджи «времён Очакова и покоренья Крыма», брезентовые, с оловянными пряжками солдатские ремни, выгоревшие пилотки летом и потёртые, якобы зимние, шапки зимой, кирзачи и видавшие виды шинели. К категории «бэу» не относятся порой разве что портянки, майки, трусы и нательные рубашки с кальсонами. И то – не факт. Мало ли что проходит в ведомостях войскового вещимущества как «вторая категория». Нетрудно, надеюсь, современному читателю представить внешний вид такого «воинства»? Вот отсюда и «партизаны».

Ребятне повезло «распечатать» сооруженный лагерь, новосёлами первой волны в нём оказаться. Когда здесь побывает пара-тройка «партизанских» команд, подумал Шишкин, уставная красота несколько поблекнет. Осведомлённости вполне хватало: взрослые дяденьки на таких сборах особенно не напрягаются. Обозначают жалкое подобие армейских порядков; занятия можно спутать с пародией на них; пьяные куражи тоже не редкость. Но всё вместе трактуется как важнейшая часть государственной программы по обеспечению мобилизационной готовности страны на случай войны. Как и гражданская оборона. По выражению Шишкина-старшего, сия и вовсе Шекспир голимый: много шума из ничего… в штабах ГО за бронированными дверями якобы противоатомных бункеров. В столицах, может, и так. А в иных местностях… Ежели грянет вражья «ядрёна бонба» – завернись в простыню и ползи. Головой к эпицентру взрыва. Ползи, естественно, по-рачьи назад, а можешь и вовсе никуда не ползти – результат один и тот же. Однако ликбез закроем и вернёмся на сборы по НВП.

День заезда ознаменовался всеобщим построением в семнадцать часов. Кстати говоря, когда объявили построение, Клавочка Петровна переспросила:

– В пять часов вечера?

– Забудь это хотя бы на пять дней! – тут же сделал ей замечание Доржиев. – И все забудьте! В армии такого хронометража нет. Двадцать четыре часа! Перевожу с русского на русский: чтобы слышал от каждого только так: семнадцать тридцать, двадцать ноль-ноль…

Клавочка надулась, но не надолго. Когда на построении чмаровцы увидели соперников – тут уж не губы дуть. Девятиклассники Новоподгорнинской школы, соседи из Нагаевского, две команды школ райцентра выгодно выделялись из общей массы некой военизированной экипировкой, типа механизаторских комбинезонов. Про девятый класс из военного гарнизона и вовсе говорить нечего – эти щеголяли в перешитой или специально пошитой хэбэшной форме армейского образца.

– Встречают по одёжке, провожают по уму, – напомнил приунывшей ребятне после построения Шишкин.

– А также по выучке и сноровке! – добавил Доржиев. – Мы в состоянии всех этих ряженых обуть. Не унывать! Собраться! Настроиться! Сжать зубы и – побеждать! Побеждать!..

Наутро грянуло первое испытание. Соревнования по огневой подготовке на знание материальной части автомата Калашникова, на скорость и правильность неполной разборки и обратной сборки АКМ.

Майор Каладжанов лично застыл с секундомером в руках у выставленных в линейку столов.

– Напоминаю всем участникам! Секунды – не главное! Главное последовательность разборки и сборки. И аккуратность! Оружие – оно как женщ… В общем, обращаться осторожно, не допускать резких ударов и излишней силы молодецкой. Если та или иная отделяемая часть легко не отделяется, значит, что-то делаете не так. То же самое при сборке – всё ставится на место без ощутимых усилий. Все части должны лежать на столе по порядку, упаси вас боже, расшвырять их по столу!

И – началось! Шестнадцать команд пацанов – девчонок благородно избавили от этого испытания – залязгали воронёным железом. Разборка – сборка, разборка – сборка… Армейский норматив суров: на «отлично» 14 секунд неполная разборка; сборка после неполной разборки – 23. Школьный помягче: 16 и 26 секунд.

Отдельно щёлкал секундомером суровый военкоматовский прапорщик, нацепивший на левую руку белую повязку с чёрными буквами: «Посредник». Он судил соревнования по снаряжению автоматного магазина патронами.

Мишка Самылин, сын гром-бабы Любки из чмаровского «сельпо», пришёл здесь «голова в голову» с пацаном из военного гарнизона и был готов ещё раз сразиться – за чистую победу. Но суровый прапор был непреклонен: первое и второе места – на двоих пополам.

Через три часа прозвучали результаты разборки-сборки: первое место заняла «гарнизонная» команда. Но чемпионский результат показал… чмаровец! Пашка Щербаков! Тринадцать секунд разборка, двадцать две – сборка! И это при стопроцентной аккуратности! Без запинки и правильно назвал Павел каждую часть автомата.

– Вот так и дальше! – орал перевозбуждённый Доржиев. – Начало положено! Ура! Мы ломим! Гнутся шведы!

– Какие шведы? – влез в секундную паузу Ашурков.

Шишкин-младший дернул его за рубашку:

– Дядя! Перечитай пушкинскую «Полтаву».

В общем, перед обедом чмаровцы были вторыми, но после обеда начались куда более важные соревнования – стрельба из малокалиберной винтовки. Участвовала вся команда, девушкам исключение не сделали.

И тут чмаровцам неслыханно подфартило! На огневом рубеже участников ждали винтовки ТОЗ-9! Как в школе! Зато во многих других школах «на вооружении» состояли ТОЗ-8. Разница вроде бы небольшая: первые – пятизарядки, а вторые – однозарядные. Но способ заряжания разнится. Это сбивало многим, кто тренировался на однозарядной «тозовке», доведённые до автоматизма навыки, что влияло и на прицеливание и увеличивало время на перезаряжание.

И ещё… Подсказанное в своё время Виталием Манько «упражнение» (стрельба по банкам – кто дальше отбросит) тоже сыграло свою роль. А может, оно одно и сыграло, потому как ТОЗ-9 имелись и в обеих школах райцентра и в школе военного гарнизона. Эти соперники после стрельб буквально дышали чмаровцам в затылок.

Короче, первое место по итогам первого дня сборов выглядело довольно иллюзорным. И всё-таки подопечные Шишкина-младшего ликовали! Довольные физиономии, казалось, освещали палатку ярче четырёх «стоватток». А может, лампочки светились не в полную мощь, потому как кормились от тарахтящего за «штабной» палаткой дизель-генератора.

– Не почивать на лаврах! Собраться! Завтра не менее напряжённый день! – приговаривал ребятне Доржиев на сон грядущий…

Да уж… Второй день переполнили легкоатлетические соревнования. Подтягивания, отжимания, прыжки в высоту, в длину, кросс на полтора километра. Результаты обнадёживали.

Но послеобеденный сюрприз – незамысловатая, стандартная армейская полоса препятствий отбросила чмаровцев на четвёртое место!

– Ну кто мог думать! Кто мог думать… – раскачивался китайским болванчиком на скамейке у спортгородка Доржиев. Сюда мужская троица педагогов ушла вечером, чтобы… выматериться.

С ненавистью глядя в сгущающихся сумерках на сооружения злосчастной ПП, Доржиев клял военкома:

– Я же у него специально же выяснял всю программу! Ни намека в ней на полосу не было! Вот же подложил Каладжанов свинью! Вот же гад! Это он нам мстит! Продул тогда, в карьере, стрельбу…

– Так он не нам её продул, а капитану Манько, – возразил Ашурков.

– Ага, при куче-то свидетелей! Вы ж там оба были! Что, забыли, как он к машине сразу дёрнулся? Не-е-ет! Это он специально! Своих вытягивает! А нам мстит!

– Каких своих? – спросил тоже заметно скисший Шишкин. – Райцентровских или из гарнизона?

– Гарнизонные с их первым местом – это понятно, – сказал Ашурков. – У них там этих полос… Чего ребятне не тренироваться. Но военкому-то районные результаты важны… С него за районные дела спрос учиняют…

– Вот обе райцентровские школы ему результат и дали! Разве плохо? Второе и третье места! Небось Каладжанов сам их и натренировывал. И скорее всего – как раз вот на этой полосе! – врезал кулаком по скамейке Доржиев. – Эх, знатьё бы про полосу!

Он вскочил со скамейки, бросил взгляд на циферблат наручных часов и ринулся стремглав к полосе препятствий. Барсом преодолел ров, ужом провертелся в лабиринте, кошкой взлетел на забор и пробежал по «разрушенному мосту» и «разрушенной лестнице», мышью юркнул в «стенку с проломами», спрыгнув в окоп, три раза взмахнул рукой, как бы метая гранату. Выскочил из него, спринтерски примчался и плюхнулся на скамейку.

– А?! – тяжело дыша, ткнул Шишкину и Ашуркову под нос руку с часами. – Всех бы сделали!

– Это ты бы сделал! А ребята?

– Да наши лоси! Не, не лоси! Гепарды! Потренировать, так они меня, старого и больного маленького бурята… Вернёмся – сяду верхом на директрису! Образцовую полосу построим! – Доржиев подумал и добавил: – Если, конечно, Валентина меня поначалу не придушит…

Он оглядел коллег и поднялся со скамейки.

– Завтра тоже, чувствую, паскудный денёк предстоит. Строевая подготовка! Конёк гарнизонных! А у нас есть проблемы. Тот же поворот кругом в движении, особенно строем. За девчонок на санитарной подготовке не переживаю. Анжелка заверила: подготовила их тип-топ. Каладжанов бы новую пакость не приготовил… Ладно, пошли спать, а то ребятня наша вся в переживаниях… Я, правда, Клавочку с Анжелкой настропалил, чтобы слёзы-сопли подтирали…

Доржиев как в воду глядел. Третий день сборов тоже оказался с подвохом. После завтрака всё шло по программе: строевая подготовка у парней, медицинская – у девчонок. Не блистали, но и не отстали.

А после обеда в лагерь прикатил «ГАЗ-53», из кузова которого на поле у спортгородка высыпали кучу старых покрышек. Пацаны из дежурного взвода растащили и разложили их на земле в некоем порядке, понятном пока только руководившему этим процессом крикливому дядьке из районного ДОСААФа. Вскоре непонятное стало понятным.

– Значит-ца, так… – оглядел шестнадцатикомандный строй досаафовский представитель. – От каждой школы по три участника. Упражнение элементарное. Сели за руль – тронулись с места. Две восьмёрки между вон теми баллонами, потом едете вон к тем, разворачиваетесь и сдаёте задним ходом. Заезд, значит-ца, в гаражный бокс. Опосля оттуда выезжаете, сворачиваете на пригорок, тормозите вон у того красного флажка. Заглушили двигатель, снова завели и трогаетесь с места. То есть, что? Начинаете движение на подъёме. Потом поворот направо и возвращение сюда, на исходную. Ясно? Впрочем, я с вами в кабине. Но подсказок не ждите. И ещё: как и положено при движении, поворот обозначаете включением указателя поворотов. За каждую промашку – минимум один балл долой.

Доржиев тревожно глянул на Ашуркова, но тот уверенно шагнул к пацанам:

– Богодухов, Макаров, Михайлов. Макаров – первый, за ним Михайлов. Богодухов, поедешь последним. И не газовать! По времени норматива нет. Но и черепахами не тащиться. Быстро уходите с первой передачи на вторую… – Ашуркова как подменили. Сейчас он в своём инструктаже звучал вторым Доржиевым.

Заезды начались, понятно, с первого взвода. Пока дошла очередь до десятого, нагляделись всякого. Но в основном оказывался «тесным» гаражный бокс и слишком крутым подъём. Многострадальный «полста третий» то «таранил» задним бортом воображаемую стойку гаражного проёма, то глох или полз назад от красного флажка на склоне.

Зато на итоговом построении после завершения третьего дня испытаний чмаровцы выглядели заметно приободрившимися: общекомандное второе место!

И на строевой подготовке всё прошло без сучка без задоринки, и на санподготовке. Тут даже комиссия из врачих и медсестёр райбольницы отметила Машу Емельянову, внучку бабки Сидорихи, что долговязый Вовка Антонов не преминул прокомментировать: «Кто бы сомневался! На пару с бабусей варева свои варят, гингемы!..» Фельдшерица при этих словах зло шикнула на остряка и покаянно глянула на Шишкина-младшего.

Автосюрприз организаторов сборов выявил заметное превосходство чмаровский ребятни, что просто выпятило грудь Ашуркова и наполнило всю Клавочку восхищением своим избранником.

– Завтра, товарищи допризывники, решающий день! Для вас в первую очередь! – оглушительно вещал через мегафон перед строем ребятни майор Каладжанов. – Завтра каждый из вас пойдёт в бой! И боевые ваши подруги, в смысле одноклассницы, последуют за вами. В качестве санитарного персонала, который будет не только получать вводные по ходу боевых действий, но и покажет своё умение действовать по обстановке. Всем твёрдо осознать: разумная самостоятельность на поле боя – необходимое каждому бойцу качество. Но она может быть губительна, когда выходит за рамки задачи, поставленной командиром. Поэтому приказ командира – закон для подчинённого. Всё остальное – анархия и махновщина!

«Электроматюгальник» военкома прямо-таки раскалялся.

– Завтра, товарищи, будет бой. Но это учебный бой. И в нём мало победить. Понятно, что он потребует максимального напряжения сил, навыков и сноровки. Но одновременно – и на это я обращаю особое внимание! – он потребует максимального соблюдения мер безопасности! Нам не нужны травмы или ещё хуже. Это я с посредниками решу, кого ранить, кого убить! Понятно?! Вопросы есть? Вопросов нет! Командиры учебных взводов – на совещание в штаб. Остальным – вольно! Разойдись!

Из штаба Доржиев вернулся сумрачным.

– Жеребьёвка была. Кто за «красных», кто за «синих». Мы – в числе «синих». Перевожу с русского на русский: «красные» – атакующая сторона, мы – обороняемся. Но! Все боевые действия будут происходить в два этапа. Первый – скрытное выдвижение на позиции. Через лес. По компасу. Вторая часть – не дать атакующей стороне захватить знамя «синих», то есть наше. Если у «красных» удастся захватить знамя – бою конец, стопроцентная победа. Знамя, по жребию выпало или «закону подлости», – в первом взводе, в общем, у хлопчиков из военного гарнизона. Наше знамя – у соседей из Нагаевского, они тоже «синие».

– А райцентровские? – спросил Шишкин.

– Снова «закон подлости»: оба взвода – «красные», как и лоси из Ново-Подгорного.

После наполненной трагизмом паузы Доржиев продолжил:

– Девчонки, получите утром индивидуальные перевязочные пакеты. Посредники будут при каждом взводе. Они и укажут, кто «ранен», ну и, понятно, проследят, как быстро и умело тем оказана первая помощь, как «раненого» эвакуируют с поля боя. Убитым будет считаться тот, с кого противник сорвал пришитый к одежде бумажный шеврон. Клавдия, сейчас же организуй изготовление, и пусть девчонки пришьют их всем к верхней одежде. Вот образец, – Доржиев протянул Сумкиной листок. – Цвет синий, в центре крупно номер взвода. У нас, стало быть, десятка. Не вздумайте пришивать шевроны намертво! Утром на построении экипировку проверят. Так… Что ещё… Да и всё, пожалуй.

– Сергей… – помолчав, сказал Шишкин. – А не создать ли нам боевые дозоры?

– В смысле?

– Пустим впереди пару-тройку ребят покрепче, по бокам на некотором удалении по парочке, здесь и девушки наши сгодятся, и позади. Чтобы по мере возможности округу в лесу проглядывали-прослушивали: а как кто-то из «красных» рядом окажется. Я так понимаю, что у каждого отряда, то бишь взвода, свой маршрут?

Доржиев кивнул.

– Во-от! И нас врасплох не застанут, и мы можем засаду устроить, пощипать красненьких, пока не побелеют!

– Идея неплохая… Лишь бы нам друг дружку не растерять.

– А нам можно участвовать? – с горящим взором спросил Ашурков.

– Только в качестве сопровождающих истуканов! Если кто из посредников заметит, что взрослые влезли, – всему взводу капец!

– А где они столько посредников набрали? – поинтересовалась удивительно молчаливая все дни сборов Анжелика.

– Каладжанов организовал. Завтра-то, чай, суббота. «Поставил под ружье» местных «дембелей».

– Так они своим будут подсуживать, а нам – палки в колёса! – вскричал Ашурков.

– Товарищ, не сейте панику среди личного состава! – строго оборвал его Доржиев. – Расстреляю без суда и следствия, по законам военного времени.

Ребятня засмеялась

– Отставить смех! – грозно скомандовал Доржиев. – Перевожу для всех с русского на русский: на то он и посредник, чтобы быть вредным. Во время Великой Отечественной разве не так было? Книги читаете? Кино смотрите? И предатели были, и партизаны. Вот и держите ухо востро. Не подставляйтесь посредникам. Тактику, думаю, такую изберём: при столкновении одной рукой свой шеврон прикрываете, а другой срываете шеврон у противника. Да не просто ладошечку у груди держите, а закройте ею шеврон и пальцами покрепче в одежду вцепитесь, чтоб вашу руку не отодрать. Второе. Если так повезёт, что напоремся на гарнизонных, а они в своей форме хорошо заметны – высматривайте знамя. И уж тогда – напролом! Но не знамя все хватайте, а рвите шевроны! Знамя – это трофей среди поверженных врагов!..

И неожиданно Доржиев прогудел:

Он потряс кулаком и добавил обычным голосом:

– «И нынче нам нужна одна победа»! Слышите, десятый?

В общем, и после отбоя долго ещё шушукалась ребятня, вздыхали, ворочаясь с боку на бок, педагоги.

Утром с постелей сорвала сирена! Шишкин глянул на часы. «Матка Боска Ченстоховска! Шесть часов утра! Ну, точно – война и немцы!»

Объявили общее построение. Военком с толпой парней прошёлся вдоль строя, выборочно подёргал бумажные шевроны, оставил по одному посреднику около каждого взвода. Потом взялся за мегафон:

– Сорок минут на утренний туалет и завтрак. Командирам взводов получить карты с маршрутами выдвижения к точке боевых действий. Назначьте, кто ещё этого не соизволил сделать, замкомвзвода. В бою командуют они. Сигнал начала учений – зелёная ракета! Время пошло! Вольно, разойдись!

Уже через полчаса десятый взвод, нетерпеливо, как стригунки, перебирая ногами, сверлил глазами карту с азимутами маршрута. Посредник молча покуривал в сторонке, не мешал Шишкину давать ребятне последние советы по ориентированию. Рядом стоял и впитывал все пояснения новоиспечённый «замок» Михаил Самылин.

– Вш-ш-ш-шь! Бух! – в небе раскрылась зелёная звезда.

– Ну! И чего стоим? Кого ждём?! Самылин! Командуй! – заорал Доржиев, и табун стригунков рванул по первому азимуту. «Как хорошо, что вокруг лагеря нет забора!» – подумал на бегу Шишкин-младший, вертя по сторонам головой. Начальные азимуты у всех команд-взводов были разбросаны грамотно – ручейки ребятни устремились в самых разных направлениях.

Подопечные пока действовали грамотно – шишкинские уроки с компасом даром не пропали. Оказалось, что в поворотных пунктах маршрута тоже стоят посредники и проштамповывают карты с маршрутом маленькими печатками с цифрами «1», «2», «3»… – прямо-таки как на взаправдашних соревнованиях по спортивному ориентированию!

Беготня по лесу прошла лишь с одним «боестолкновением»: за кустами вдруг раздался девичий визг, и к основной массе отряда выскочили в самом растрёпанном виде Надя и Таня Горшковы, две сестрёнки из Алея – «правый фланговый дозор». У обеих в руках было по паре красных шевронов, но и у Надежды тоже шеврон отодрали.

– Щас мы это дело поправим! – хихикнула их односельчанка Оля Караулова, доставая из кармана пачечку «родных» шевронов и распутывая пришпиленные на отворот курточки иголку с ниткой.

– Не вздумай! – шикнул Шишкин, вертя головой в поисках посредника. Но тот как в воду канул – отстал где-то. – Убежали «красные»?

– Убежали!

– С твоим шевроном? – спросил Александр у Надежды.

– Не знаю…

– Тем более! А как на финише трофейные шевроны начнут считать? И вылезет лишний с номером «десять»? Опозоримся как последние жулики! – Шишкин отобрал у Оли «запас». – Вперёд!

Где-то через час десятый взвод выскочил на опушку. Отслеживая вслед за ребятнёй маршрут, Доржиев и Шишкин довольно переглянулись: куда надо, туда и вышли. Стоявший на последней точке посредник чмякнул печаткой:

– Вот на том бугре окапывайтесь. Гы-гы-гы! Тока сначала глянем, сколь у вас убитых. Одна… Отойди, красна девица, в сторону, отдыхай, спи, так сказать, вечным сном. Гы-гы-гы! А вон ваши ещё… – Он показал пальцем на выскочивших из леса, метрах в сорока справа, «бойцов». И орлиного зрения не нужно: у одного из пацанов в руках трепыхался на гибком пруту синий флажок. «Нагаевцы!»

– Значит, так… Девчонки на высоту, а парни остаются здесь. С ними Акулова, Дугарова, Медведева и Емельянова. Замаскироваться! Вы – засада! Увидите «красных» – максимально скрытно к ним и – рвите шевроны! До последней капли крови! Понял, Самылин? А мы, дяденьки и тётеньки, все – на высоту. Не участвуем, но толпу изображаем. Беженцев! – прошипел Доржиев.

Взрослой публики на бугре хватало. Военком стоял особняком и сосредоточенно обшаривал через бинокль панораму опушки. К запыхавшейся части десятого взвода вальяжно подошла толстая тётка с белой повязкой на рукаве, кивнула Анжелике и, показав пальцем на Ашуркова, сказала:

– Ранение в голову. Падайте на траву, мужчина! Санитарки! У вас тяжелораненый!

К улёгшемуся трудовику тут же подскочили Валя Кущина и Люда Пляскина. Одна сымитировала противоболевой укол, другая лихо рванула упаковку перевязочного пакета, припечатала Ашуркову на лоб ватный тампон и принялась бинтовать голову, под еле заметное одобрительное кивание Анжелики и испуганную гримасу Клавочки.

– Транспортируйте раненого в тыл, – сказала толстая тётка, обозначив рукой направление. Анжелика слегка кашлянула.

Валя Кущина жестом заправского фокусника выдернула из-под курточки сложенный раз в восемь кусок брезента и одним движением распластала его на траве. Подскочили другие девчонки и мгновенно, вшестером, заволокли Ашуркина на брезент, четверо схватили подстилку за углы и потащили в указанную сторону.

– Достаточно, – не спеша остановила их тётка. – Неплохо, Анжелика Фёдоровна, неплохо.

В это время в кустах на опушке, как раз там, где к «высоте» вышел чмаровский отряд, а теперь сидела его засада, раздались вопли, треск, судорожно задергались ветки. Через несколько минут совершенно ожесточённой, но невидимой с бугра возни, оттуда выскочил и помчался в стан «синих» огромными скачками длинноногий Вовка Антонов. За ним гнались человек пять в армейской форме. «Гарнизонные!»

– Девчата! Вперёд! – страшно закричала Лида Юмашева. – Бей вражью сволочь!

Сколько было на бугре девчонок, чмаровских и нагаевских, столько и хлынуло с визгами вниз, навстречу «гарнизонным». А нагаевские пацаны окружили спинами своего знамёноносца. Из кустов на подмогу врагу выкатилась ещё куча «гарнизонных». Но девок и на них хватило!

Тут и Вовка с перекошенной от напряжения физиономией взлетел на бугор и рванул из-за пазухи алый лоскут!

– Отбой! Отбой! Отбой! – проревел военкомовский мегафон, и тут же бухнула ракетница, посылая в небо финальный сигнал. Над головами противно, – но зато всем слышно! – заныла сирена, и повисли пять красных звёзд. Самый противный на звук, но зато доходчивый для глаз сигнал – химической тревоги – СХТ. Воистину реквием по «красным»!

Военкоматовский прапорщик ещё дважды бухал из ракетницы патронами СХТ. Но только через час на «высоте» наконец-то собрались все шестнадцать взводов. Некоторые основательно заплутали, будучи, видимо, не в ладах с компасом, и вышли не по азимутам, а на звук сигнальной ракеты.

Тем временем Доржиев с Шишкиным взялись считать «раны, товарищей считать». Итог оказался печальным: из двадцати четырёх по списку «бойцов» десятого взвода в «живых» осталось пятеро: Вовка Антонов и четверо девчонок. Остальные «полегли» в последней схватке.

– Герои! – только и сказал майор Каладжанов. Помолчал и скомандовал: – Построиться! Проверить наличие личного состава! Выдвигаемся в лагерь повзводно. По прибытии всем привести себя в порядок. После обеда – отдых! Завтра в десять ноль-ноль общее построение: подведение итогов сборов. Командиры взводов! В семнадцать часов – совещание в штабе. А сейчас командуйте!

В семнадцать часов началось не только совещание. Но и концерт-дискотека для ребят. Из райцентра прикатил автобус с местным ВИА. Будто энергичнее затарахтел дизель-генератор. Послышались звуки настраиваемых инструментов.

– Господи, они же так умаялись! – привычно заломила ручки Клавочка.

– Ты из палатки-то выгляни, – усмехнулась Анжелика.

Шишкин полюбопытствовал: поляна у спортгородка уже была заполнена ребятнёй. И первой зазвучала «военная», прямо «в строку», песня: «…Майскими короткими ночами, отгремев, закончились бои…»

Убежала туда и вся чмаровская ребятня. Подались следом Ашурков с Клавочкой и Анжелика. А Шишкин с удовольствием завалился на кровать. С непривычки от беготни по лесу ныли ноги. Задрал их на спинку койки, вытащил из сумки книжку. Но не читалось. Все мысли были там, в штабной палатке. Итог сегодняшней военизированной игры, понятно, очевиден. Но что в сумме, за все дни сборов?

Где-то через час в палатке появился Доржиев. С каменной физиономией.

– Серёга! Ну что?! – вскочил Шишкин.

Доржиев, ни говоря ни слова, скорбно опустился на табуретку.

– Ну, чего молчишь?!

Доржиев безмолствовал.

– Ты что, язык сожрал?!

Доржиев медленно поднял глаза, наполненные слезами. И вдруг – вскочил и с дикими криками заскакал вокруг шеста, поддерживающего палаточную крышу:

– Ёхор, ёхор, ёхор – ши! Все буряты хороши! Ёхор, ёхор, ёхор – ши!! А-а-а!!! Саня! Мы победили!

– Кипит твоё молоко на примусе, Доржиев! Ну, мля, актёр! – схватил в охапку физрука Шишкин и тоже заорал: – Ура-а-а!!

Дальнейшую эйфорию, которая царила до отбоя в палатке десятого «взвода», куда, несмотря на дискотеку, вскоре слетелся весь десятый взвод, можно описывать самым восторженным образом. Но заключим всё в одну фразу: «Они веселились, как дети». И этим всё сказано.

Вечером, когда стемнело, запылал огромный костёр, полились песни, пошёл обмен адресами между новыми друзьями – кто был в пионерском или молодёжном лагере, тот это хорошо представляет и, надеюсь, помнит. И костёр, и песни, а главное – друзей.

Ну а общее построение на следующее утро – это не особенно интересно. Официоз – он и Африке тоска, хотя местами и приятная внешне. Речи, «раздача слонов» под звуки духового оркестра.

Александра неприятно резануло одно: только на этом заключительном мероприятии объявилась Валюша Калюжная, секретарь райкома комсомола по школам. И то такое ощущение, что не освяти закрытие сборов своим присутствием и соответствующей речью-напутствием первый секретарь РК КПСС, так и Валечка бы не замаячила за его спиной. Отгремели последние овации – смылась, как и не было. Шишкин с остервенением подумал, что, если уж так получится, что затолкают его в кресло первого комсомольца района, милая и обаятельная Валюша вылетит из райкома со скоростью пушечного ядра.

А вот майор Каладжанов приятно удивил. Когда всё закончилось и бывшие взвода, а теперь вновь школьные команды принялись упаковываться в автобусы, чтобы разъехаться по домам, военком подошёл к чмаровцам.

– Александр Сергеевич, на два слова.

– Самым внимательным образом…

– Хочу вас вот о чём попросить… Напишите о сборах статью или, как там это у журналистов называется, в окружную газету. Так сказать, в свете проводимой районным военным комиссариатом работе по подготовке молодёжи допризывного возраста к службе в армии.

– Мулладжан Ахметович, а что ребята из «районки»? Почти на всех соревнованиях присутствовали, так сказать, с «лейкой» и блокнотом…

– А-а… – досадливо отмахнулся военком. – Эти не напишут. А ваши материалы в районной газете… ну… где вы горе-сочинителям мозги вправяете… Литератор в вас чувствуется. Это с одной стороны. А с другой стороны, кому, как не вам, классному руководителю победившего на наших сборах класса, не описать во всех подробностях, чего вам, ребятам вашим стоила эта победа. Помозгуйте с Доржиевым. Как?

«А что, – подумал Шишкин. – Идейка-то неплохая!.. И школе – реклама на всю область, и о ребятах рассказать – такая слава для них, и Каладжанова приподнять – а то и заплесневеет в райвоенкомах…»

– Хорошо, Мулладжан Ахметович, мы с Доржиевым попробуем. А напечатают? Там же больше армейские будни, репортажи из энских частей…

– Это я беру на себя.

– Всё понятно, товарищ майор! – улыбнулся Шишкин-младший. – Разрешите отбыть к месту постоянной дислокации?

– Счастливой дороги! – Военком крепко пожал Александру руку.

Сказали бы сейчас Шишкину, во что выльется военкомовская просьба – ни в жизнь не поверил.

Но пока о другом сказ.

3

Экзамены у восьмиклассников и в десятом прошли нормально. Без сюрпризов. Да и какие могут быть сюрпризы, когда на кону главные школьные показатели. Тройка – не двойка, осёл – не козёл! Была, конечно, парочка кандидатов на «неуд», но экзаменационная комиссия мудро решила, что не настолько велики школьные грешки этих самых кандидатов, чтобы не выдавать им путёвки в жизнь и продолжать томить в школьных застенках.

И ступили во взрослую жизнь вчерашние десятиклассники!

Вчера отгремели по всей стране выпускные балы. Естественно, и в Чмарово.

Карусель завертелась после обеда в Доме культуры. Началось всё традиционно: речи, поздравления, вручение аттестатов о полном среднем образовании, похвальных грамот и благодарностей за особые успехи в изучении отдельных предметов школьной программы.

Но был в торжественной части и долгожданный гвоздь. И привёз этот гвоздь ожидаемый гость. Вальяжная дама из районо. Золотую медаль! Три на весь район – и одна в Чмарово!

Этой высокой награды удостоилась Галя Капустина, восемнадцатилетняя красавица-брюнетка, разительно похожая на приму советской оперетты Татьяну Шмыгу. Понятно, что «золото» пришло к Галочке не за красивые глаза и не за фактически совершенные, с точки зрения Шишкина-младшего, внешние данные. Галя – умница. Редкий, откровенно говоря, случай. Обычно почему-то внешние данные и внутреннее содержание разнятся. Умницы и умники – дурнушки и несуразные очкарики, а тупоголовые – хоть с лица воду пей, фигуристые, софилоренистые и аленделонистые. Но у Галины всё сошлось. И не зубрила какая-нибудь.

В младших классах, то ли во втором, то ли в третьем, она серьёзно заболела (что-то там с кровью). Мать, заведующая чмаровским отделением связи, год мыкалась с девчушкой по больницам. Слава богу, всё благополучно завершилось, но год Галя потеряла. Вот потому-то и пришла к финишу школьной жизни восемнадцатилетней.

Не будем греха таить. На золотую медаль работал весь педагогический коллектив Чмаровской средней школы. И ничего зазорного в этом нет. И девушка – умница по всем предметам, и престиж школы на кону. Поэтому внимание к выпускнице Капустиной было особое. Даже Шишкин-младший во втором полугодии несколько дополнительных занятий-консультаций провёл с ней, типа углублённого репетиторства. Хотя особой необходимости в этом не было. И по русскому языку она молодец, и по литературе. Александру радостно думалось: вот ради чего стоит сотрясать воздух на уроках. Эх, когда бы вся молодая поросль такой была!

…Раскрасневшаяся и донельзя смущённая Галя прижимала к груди коробочку с позолоченным кругляшком. На первом ряду в прохладном зале ДК утирала слёзы мама, Лидия Михайловна, маленькая русоволосая толстушка сорока лет. Рядом, по левую руку от супруги, приосанился отец, Андрей Васильевич, высокий, черноволосый и черноусый, красавец-гуран лет сорока пяти, один из лучших колхозных комбайнёров. В отца обликом дочь, в отца! По правую руку от матери оглушительно били в ладоши два младших братца «золотой медалистки», семиклассник Пашка и пятиклассник Алёшка. Эти обличьем – в маму!

Искренне, по крайней мере, так выглядело со стороны, аплодировали круглой отличнице и её одноклассницы. Им снисходительно вторили парни-выпускники. Про остальных присутствующих в переполненном зале, куда, казалось, собралось всё село, и говорить нечего. Прямо-таки всеобщая радость свалилась на Чмарово!

Председатель колхоза Потап Потапыч произнёс короткую, но пламенную речь, в которой предложил «новым взрослым»: а) и дальше учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия; б) влиться в ряды колхозных тружеников, дабы в дальнейшем стать достойной сменой отцам и матерям, старшим братьям и сёстрам, и в) везде и всюду не ронять славные традиции родного села и колхоза. Желательно всё одновременно. И тогда, подчеркнул председатель, светлое будущее не за горами. «Оно вообще непонятно где… – мелькнуло у Шишкина в голове. – Жизнь даётся человеку только один раз и прожить её надо. Надо! Как бы это ни было мучительно и больно…»

Вручил председатель и ценные подарки: шестёрке парней – по транзисторному приёмничку «Вега»; двенадцати девчонкам – по отрезу кримплена на платье. Разных оттенков, конечно, а то стал бы этот кримплен не подарком, а поводом к истерикам.

Капустиной под оглушительные аплодисменты зала Потап Потапыч, горделиво оглядев собравшихся и выдержав – это он любил! – многозначительную паузу, преподнёс… золотые! часики! Зал взревел от восторга!

Шишкин-младший подумал, что было бы здо́рово, когда такой восторг переполнял несколько сотен, а ещё лучше тысяч человеческих душ. Тогда учительский труд – не вода в песок…

Александр с нескрываемым удовольствием оглядывал парней в костюмах и белых рубашках с галстуками, девушек в тщательно подогнанной по фигуре коричневой школьной униформе, но с такими разномастными кружевными фартуками и аналогичными бантами на тщательно причёсанных головках! Строго, но красиво!

А в пятом часу вечера, в этом же зале, разбежались вдоль стен «киношные» обоймы кресел, вытянулся чуть ли не во всю длину составной стол, накрытый белыми скатертями внахлёст. Впервые для вчерашних школьников выросли на столе бутылки шампанского.

Между ДК и колхозной столовой сновал апельсиновый «москвич-шиньон», из которого в плоских алюминиевых ящиках к столу прибывали всё новые и новые яства. Последним был доставлен внушительный трёхэтажный торт, увенчанный раскрытой шоколадной книгой и цифрами 1, 9, 7, 8.

Громкая музыка из двух больших кинодинамиков давила слезу:

Выпускное застолье сократило количество тёмно-строгих костюмов парней, и уж, конечно, кружевные накрахмаленные передники девичьей школьной формы исчезли вовсе, сменившись радугой нарядов.

Ну, парни, они парни и есть! Исчезли галстуки, добавлявшие взрослости. Она проявилась в другом. Сколько ни демонстрировал с помощью ВПХР на уроках начальной военной подготовки неутомимый Сергей Балданович вред курения – парни смело дымили сигаретами на крыльце ДК. А девчонки… О, это что-то! Мини-юбки, туфельки на шпильках, максимально доступные ухищрения косметики и парикмахерских чудес! И когда успели?!

За длинный стол уселись все – выпускники, родители, учителя. Каждый незамысловатый тост-напутствие итожился оглушительным «Ура-а!», но сказать, что «Советское шампанское» катастрофически убывало из гранёных стаканов – вот чего не наблюдалось, так не наблюдалось. А вскоре стол и вовсе от молодёжи опустел: ведущая праздничный вечер старшая школьная пионервожатая Клавочка Петровна объявила танцы!

– Александр Сергеевич! Разрешите вас пригласить! – К Шишкину сразу стайка подлетела! Пятеро девчонок, среди которых и Галя Капустина.

С немыслимым, но красиво уложенным начёсом на голове, в пурпурном шёлке, не скрывающем изящные плечи и волнительную ложбинку, убегающую в треугольный вырез лифа. Платье в меру короткое, но подобранные ему в тон туфельки на высокой шпильке эффектно удлинили и без того растущие от ушей стройные ножки. Что и говорить, Галя Капустина тщательно продумала свой выпускной облик. Сама ли, с помощью толковой ли советчицы, но смотрели все на неё с восхищением (парни и мужики) и неприкрытой завистью (остальная часть собравшихся).

– Милые мои! – весело прокричал Александр. – Весь в вашем распоряжении! Но, без обид, в порядке очереди. Однако можно сначала приглашу я? Вы же не против, если первый танец с Галей? Галина, позвольте вас пригласить! – Галантно склонив голову, протянул той руку.

С удивлением почувствовал, как Галочка по-взрослому прижалась к нему. Они затоптались в медленном танце под зоркими взглядами Капустиных-старших да и других родителей.

– Александр Сергеевич, а можно задать нескромный вопрос? – прошептала вдруг, опустив глаза, Галочка.

– Прямо-таки нескромный? – улыбнулся Шишкин.

– Ну, я не знаю…

– Интересно…

– Вот наш трудовик на Клавке женится… А вы?

– А что я? – засмеялся Александр. – Я на Клавдии Петровне, получается, уже жениться не успеваю!

– Вот всегда вы всё в шутку оборачиваете! Я – серьёзно…

– Так и я совершенно серьёзно.

– Ну я же не про Сумкину! – вскинула строгие глаза Галя.

– А про кого?

– Про Таньку Михайлову из Кашулана!

– А что это вас так интересует? – Шишкин впервые обратился к Капустиной на «вы». Непроизвольно. «Тыкать» как-то вдруг стало неудобно – не школьница уже. И она это поняла. Даже посадка изящной головки на красивой шейке, украшенной тонюсенькой золотой цепочкой, изменилась. Еле уловимо, но как-то более по-взрослому.

– Да просто…

– Ну тогда просто и отвечаю: а я пока – нет.

– Понятно, – повеселела Галочка. Хотела ещё что-то спросить, но песня кончилась, и Шишкин церемонно подвёл девушку к сидящим за столом родителям. Приветливо кивнул им, сказал партнёрше «спасибо» и вернулся на своё место.

– Но вы у нас просто нарасхват, – прокомментировала «биологичка» Вера Петровна.

– Стараюсь. Руками, ногами и всеми фибрами души!

– Вот на всё у вас поговорка-присказка, шутка-прибаутка!

Шишкин засмеялся. Почти то же самое минуту назад услышал. Бя-а-да!.. Он невольно посмотрел туда, где за столом среди девчонок царила Капустина, и – вздрогнул! Красавица-медалистка тоже смотрела на него. С поволокой во взгляде. Ишь ты! Ещё вчера не осмеливалась не только про «Таньку из Кашулана», но и чисто по учёбе лишний вопрос задать, а нынче… Тоже взрослость моментально прорезалась.

Во время индивидуальных консультаций по литературе, когда Шишкин акцентировал внимание Гали на некоторых нюансах произведений, которые, как предполагалось, могли войти в пакет тем предстоящего выпускного сочинения, тогда ещё потенциальная «золотая медалистка» старательно записывала все советы учителя в тетрадку. Старательная, прилежная ученица да и только. Конечно, порой её поведение во время собеседований выглядело – это Шишкин замечал – несколько нервозным. «Ну, понятно, – тогда подумал он, – и медаль хочется, и стыдно, что дополнительно по всем экзаменационным предметам натаскивают. Вроде как нечестная игра получается. Господи, какое ещё дитя!..» – «А может, вовсе не поэтому Галочка комплексовала? – пришло сейчас вдруг на ум Шишкину. – Никак влюбилась?! Матка Боска Ченстоховска! Да, скорее всего, так и есть! То-то она мне сейчас про Татьяну вопросик, про женитьбу! Ну, анекдот!..»

Тут вновь зазвучал «медляк», Александр выбросил из головы все эти «размышлизмы» и отправился выполнять своё обещание: добросовестно вальсировал и танговал с другими выпускницами. Ни одной не оставил без внимания, тут уж он максимально соблюл педагогический такт: всем внимания поровну.

А вот Серёга Ашурков стойко партнёрничал исключительно с Клавочкой. На её лице, видимо, было написано: «Не замай! Личная собственность!» – или нечто подобное, потому как со стороны вчерашних школьниц и остального прекрасного полу поползновений в отношении Сергея Александровича не наблюдалось.

А может, ещё и потому, что в ближайшую пятницу сочетаются законным браком Клавочка и Серёга, так что пока на нём поставлен крест. Так кошка отпускает мышку. На время. «Надо устроить Серёге мальчишник! – подумал Шишкин. – Подобью на это дело Доржиева. Витале Манько предложу поучаствовать да и остальным господам-офицера́м… Можем на природе посидеть или у меня…»

Церемонно подплыли Ашурков – Сумкина.

– Александр! – торжественно обратилась к Шишкину-младшему Клавочка. – Не составит ли для вас труда оказать нам честь: быть свидетелем в загсе и на свадьбе? – «Ишь ты, с каким реверансом!» – хмыкнул про себя Александр и ответил аналогично:

– Что вы, дорогая Клавочка Петровна! С превеликим удовольствием! Это не я вам, это для меня честь, за которую благодарю самым искренним образом! А кто же, если не секрет, выступает в роли свидетельницы?

Парочка замялась, а потом более решительная Клавочка выдавила:

– Мы бы хотели Таню пригласить…

– Таню?

– Ну, твою Таню… – деликатно покашливая, сказал Ашурков.

У Шишкина-младшего «в зобу дыханье спёрло». Со злосчастного майского дня контакт с Кашуланом отсутствовал. И хотелось, и кололось. Сплошные ёжик и голая попа. Но почему бы и нет? Жизнь не раз уже убеждала Шишкина-младшего: что ни делается – всё к лучшему.

– Господи, ребята, да это как вы решите, – улыбнулся Александр. – Свадьба-то ваша, а не моя.

Парочка заметно приободрилась. Ашурков – Сумкина настолько ощущали себя счастливыми, что им хотелось осчастливить всё человечество или хотя бы его ближний круг.

Шишкин-младший даже почувствовал, как его куснула, встрепенувшись от беспробудного сна, совестёнка: «Во-о-от! А ты всё время смеёшься над ними и за клоунов держишь!» – «Неправда! – тут же мысленно вскричал Шишкин. – Я – справедливый! Серьёзные ребята! Как они себя показали в период подготовки и проведения колхозного юбилея, опять же на сборах по НВП. А если где-то я и хихикнул, так это не от гнусности моей, а исключительно в силу симпатии и шутки юмора!»

Парочка-то приободрилась, но всё равно повисла некая неловкая пауза. «Пронюхали, злодеи, – с теплотой подумал Александр, – что у меня с Татьяной всё далеко не «тип-топ», посодействовать решили…» И он взялся несколько разрядить эту неловкость.

Хитро прищурившись, многозначительно, с достаточно выраженной укоризной произнёс:

– Кстати, зря вы столько времени таились от общественности. Широкие народные массы узнали о ваших матримониальных намерениях и интимных связях давным-давно. Насколько припоминаю… где-то ещё в сентябре прошлого года…

– Да такого просто быть не может! – возмутилась Клавочка. – Так как не было тогда ничего!

– Тут ты, Сергеич, и впрямь загнул! – поддакнул Ашурков.

– Ничего я не загнул. Ты же, Клавочка Петровна, сама всё девятиклассникам моим засветила. И я тому свидетель.

– Да что же я могла-то?! – раскраснелась Сумкина, повышая голос.

– А помнишь, мы с тобой проводили классный час?

– Классный час?.. – Клавочка лихорадочно припоминала. – А-а… Нет! Классный час помню, но чтобы я…

– Да не ты, это Вовка Антонов. Но его ты попросила!

– Я?! Антонова?! Я попросила?! Ну что ты врёшь?! Как тебе не стыдно! – Сумкину переполнило негодование, грозящее взрывом.

– Я вру? – сделал большие глаза Шишкин-младший. – А кто Антонову сказал: «Вовочка, ты всё время смеёшься на своей задней парте. Расскажи всем, что так тебя рассмешило, мы тоже посмеёмся!»

Ашуркин – Сумкина недоумевающее глядели на Александра.

Он выдержал некоторую паузу. Лишь потом выдал финал превращённого им в нарисованную картинку довольно старого анекдота:

– Ну Вовочка встал и рассказал всему классу, что видел, как старшая пионервожатая с трудовиком в кино целовалась, вот ему и смешно…

– Да не целовались мы в кино! Никогда такого не было! – чуть ни в унисон и чуть ли ни на весь зал прокричали Сергей и Клавочка.

– Ничего такого Антонов на классном часе не рассказывал! – гневно добавила Клавочка.

– Конечно, не рассказывал! – захохотал Шишкин-младший. – Это же анекдот такой есть! Как я вас купил? Один – ноль в мою пользу! Гип-гип ура тебе, Александр свет Сергеич!

– Ну ты… – только и сказал Сергей.

– А в кино мы и вправду никогда не целовались… – раздумчиво вымолвила Клавочка. – Столько раз ходили в кино… и ни разу…

Шишкин-младший хохотал уже на всю катушку. Ашурков виновато смотрел на свою избранницу.

– О, сколько же часов чудесных утратили почём вы здря! – приобнял парочку за плечи Александр. – Но не жалейте! Наверстаете, какие ваши годы!

– Александр Сергеевич! А можно вас снова пригласить? – очень даже заметно оттёрла бедром подскочившую Тому Геворкян как из-под земли возникшая Капустина. И та, девица далеко не робкого десятка, в своё время даже выступившая в роли закопёрщицы изгнания из интерната появившейся было там баб-Дусиной Леночки-Алёны с её восхитительными пирожками с черёмухой, – отступила!

И снова танец Шишкина-младшего и Галины совершенно не совпадал по темпу со звучайшей из динамиков песней. В более томную сторону не совпадал. Но тут не Александра вина – вела Галина, а он попросту не препятствовал и инициативу не перехватывал, хотя боковым зрением наблюдал: ох, не в восторге от этой томности не только Капустины-старшие, но и кое-кто из парней-выпускников.

И он бы в восторг не пришёл. Даже больше – бежал бы, как чёрт от ладана, от красавицы Галочки, кабы ведал о последствиях этих безобидных танцев, совершенно не «обжиманцев», а равно и осуществлённого ранее репетиторства.

Нет, выпускной вечер ничем не омрачился. Всё состоялось чинно и благородно. В первом часу ночи педагоги потихоньку, друг за другом, потянулись по домам. Дольше всех, «по долгу службы», в зале оставались школьная «комиссарша» Валентина Семёновна и теперь уже бывшая «классная» Вера Петровна, то и дело пускавшие слёзы, в чём им помогали маманьки выпускниц и выпускников, в основном из приезжих – алейские, кашуланские, шмаровские. Но через часок и они со своими великовозрастными чадами подались домой. Видимо, все устали до такой степени, что не прозвучало даже традиционной идеи-призыва отправиться встречать рассвет.

Шишкин-младший убыл часом раньше. Чувствуя, как умаялся за день, он бы и раньше свалил, но за столом сидела директриса, а стало быть, и все учителя. Когда же узрел, что директриса взялась прощаться с учителями и родителями, по-аглицки покинул стол, подождал председательскую чету на домкультуровском крылечище и чинно сопроводил до калитки, поддакивая по дороге неспешной положительной оценке Валентиной Ивановной уровня организации вечера. Раскланялся и, оказавшись в «родных стенах», без лишней суеты отошёл ко сну. В общем, сплошные галантность и благородство.

Если бы Шишкин-младший уклался спать не сразу – куда бы в ту ночь вывезла кривая, не знает никто. Потому как полчаса спустя под его окнами – туда-сюда, туда-сюда, – и так раза три! – с подружкой-одноклассницей взялась неспешно прогуливаться «золотая медалистка» Капустина. Но окна были темны, а время близилось к пяти часам утра, проще говоря – к рассвету. Это и сыграло решающую роль. Восемнадцатилетняя Галочка на время от своего замысла отступилась.

Читатель заметил оговорку «на время»? Поклон за бдительность!

Вчера отгремел выпускной. А сегодня Шишкин-младший, отоспавшись и напившись кофия, угрюмо сидел за письменным столом и прикидывал, что нужно будет взять с собой и как экипироваться для месячной ссылки в так называемый летний оздоровительный лагерь для старшеклассников. Угрюмость обусловливалась двумя причинами.

Первая, самая весомая, заключалась в том, что до вчерашнего дня Шишкин-младший был преисполнен радостным предвкушением долгожданного летнего отпуска. Два месяца бития баклуш вдали от чмаровских буколиков!

Воображение рисовало райские картины, вплоть до поездки на море. Легенду про то, что человек не может прожить без работы, придумали те, кто никогда не работал, для тех, кто никогда не отдыхал, – за минувший учебный год Шишкин это прочувствовал на собственной шкуре. Как классно летом общаться с друзьями, гулять допоздна с девушкой, загорать, купаться! «Знаете, люди, как это прекрасно?! Вот и я не знаю…» – мрачно подытожил Шишкин.

Весь кайф обломала уважаемая Валентина Ивановна, сообщив, что именно он, Александр Сергеевич, и возглавит этот оздоровительный лагерь, как и весь оздоровительный процесс, который традиционно заключается в агромероприятиях, а проще говоря, в прополке бескрайних колхозных полей корнеплодов, их окучивании (тех, которым это требуется – картофана, например).

Хорошо хоть, что Шишкину оздоровительное удовольствие отмерено месячным сроком. Но и этот срок – каторга. Не работой в поле, а так называемым свободным временем школяров. И занять их чем-то интересным надо, и, опять же, предохранить от каких-либо ЧП. Прежде всего, от мотонабегов местных кавалеров на великовозрастное девичье поголовье. То, как это в своё время удалось провернуть в интернате, вряд ли опять возымеет действие. И в интернате после юбилейных колхозных торжеств всё вернулось на круги своя, а здесь, на лоне июльской теплыни, среди лесочка-кусточков, профилактика явлений типа «любовь-морковь» и вовсе выглядела утопией. Кабы лагерь дислоцировался вдали от «родных берегов», но от его домиков без напряга для глаз просматривалась заозёрная околица Чмарово, что конечно же будет прямо-таки нашёптывать неугомонному контингенту лагеря как кратковременные самовольные отлучки к родным пенатам, так и затяжные побеги.

Второй причиной угрюмости было прикомандирование к лагерю фельдшерицы Анжелики. В последнее время, после её скандальной и такой трагической для Шишкина-младшего майской эскапады, Анжелка приутихла, больше не донимала. Но что будет, опять же, на лоне июльской теплыни, среди лесочка-кусточков, летними короткими ночами? В конце концов, Шишкин тоже не железный, даже при всём понимании, что любое развитие событий с участием Анжелки – верный скандал и тупик. Остроту ситуации несколько гасила надежда, что безвылазно Анжелка в лагере торчать не будет – у неё ещё всё село на попечении, но вряд ли это сыграет ключевую роль, если коварная фемина чего-то замыслит. И не помеха ей тогда теоретически обозначенное постоянное присутствие в лагере той или другой школьной поварихи и приданной в напарницы Шишкину «географини» Натальи Николаевны. Тут не надо иметь и семи пядей во лбу, чтобы не понимать: и у поварих, и у «географини» имеются свои огороды, требующие ухода, да и другие домашние заботы.

Ощущение, что понедельник воистину день тяжкий, несколько пригасилось походом в «сельпо». За прилавком вновь улыбалась и щебетала прежняя Алёна-Леночка. Да… Как быстро расходятся на сельских просторах информационные круги! Конечно, магазинская красавица уже была в курсе, что талантливо разыгранная артисткой Анжелкой перед подругой Шишкина-младшего майская пакостная сценка в «сельпе» – чистый экспромт-выдумка, без реальных корней, но этого душераздирающего эпизода (а может, Алёна-Леночка и про Маруськину театральщину просвещена?) хватило поссорить молодого учителя и кашуланскую Таньку. И в девичьем сердце опять чего-то затеплилось? Кто же не знает, что симпатия, тем паче, дружба между мужчиной и женщиной всегда основана на надежде одной из сторон, что это не просто дружба. Кстати, интересно слышать, – за год Шишкин так и не привык, – все эти обращения-упоминания: Танька, Ванька, Катька… Иначе в разговорах о ком-то и общаясь меж собой деревенские, даже зачастую учителя, имена не употребляли.

Вернувшись домой, Шишкин-младший пообедал и распластал свой организм на кровати, придавленный обилием свободного времени. Как же замечательно ничего не делать, а потом передохнуть!

До открытия сезона в лагере оставалась целая неделя, которую Александр распланировал без остатка. Завтра он отправится в город, под ясные очи Шишкиных-старших. Вернуться надо вечером в четверг, так сказать, с корабля на бал. Виталя идею мальчишника для Ашуркова не только воспринял с полным «одобрямсом», но и вызвался проявить чудеса кулинарии. Само действо решили провести по погоде: если дождь не грянет, то исключительно на природе – на реку уехать, к живописным скалам. Вечер, костёр, шашлык-машлык, люляки опять же… баб и прочие вкусности. В пятницу, понятно, бракосочетальный процесс и – весёлым пирком да за свадебку. В субботу…

Александр с волнением подумал о Танюшке. А может, и срастётся всё? Ну не дура же она! Уж наверняка и она уразумела, что выходки Анжелки и Маруськи – только выходки. Хотя полтора месяца обоюдной молчанки тоже со счетов не спишешь. Хочется, конечно, выглядеть пострадавшей стороной, без вины, так сказать, виноватым – оболгали бедного! обидели юродивого!.. Но чего ж он тогда головушку по-страусиному спрятал? Вот и проявил бы настырность мужскую – и раз, и два – сколь потребуется для восстановления отношений, ан-нет! – лучше, как сейчас полёживать и ждать, что первая прибежит… «Козёл ты, Шишкин! – в который раз подтвердил внутренний голос. – Так тебе, выходит, это нужно – вот и вся любовь-морковь…»

Александр представил: дрогнуло-таки нежное Танюшкино сердечко, и она сделала первый шаг к примирению. И что же он тогда? «Ага, Таня, прощаю! Будем и дальше целоваться-миловаться!..» Так, что ли?

«А может, и вправду… – у Александра аж дух захватило! – сделать Татьяне предложение? Ну чем она хуже прежних городских подруг? Наоборот, в сто раз лучше! Сословная спесь маман Шишкиной? Смешно…»

После минувшего уже почти года сельской самостоятельной жизни родительский магнетизм совершенно ослаб. Да и надоела уже вся эта самостоятельность, кажется, окончательно приучившая с самим собою разговаривать вслух! Вот, что он есть, Шишкин Александр? Фактически не пьёт, не курит, в карты не играет, за женщинами тоже не волочится, это они к нему липнут, но стойко отбивается… «Насквозь, короче, положительная личность! А правильно ли живу?»

Внутренний голос тут же откликнулся на столь философский вопрос: «Правильно, но зря! Судя по всему, Шишкин, дурь у тебя прошла и маразм ещё не наступил. Самое время задуматься о вечных ценностях…» – «Но брак, даже заключённый на небесах, всё-таки со временем может оказаться браком…» – «Шишкин! Может, насчёт твоего маразма я высказался слишком оптимистично? Радует, конечно, что ты целый год выжил в сельской местности. Но огорчает – что одновременно и из ума! То «а не жениться ли?», то «хорошее дело браком не назовут»… Сколько же ты елозить будешь? Или уж определись, или выкинь все эти рассуждения из головы и не заморачивайся. Жил как жил – и живи себе!..»

Александр признался, что упрёки внутреннего голоса абсолютно справедливы и обоснованны. И заставил себя углубиться в очередной зарубежный детектив, что помогло (понятно, временно) выкинуть из головы двуличные рассуждения.

В девятом часу вечера засосало под ложечкой, – тут мы опять незамысловато скаламбурим! – захотелось и натуральной ложкой поскрести по тарелке. Но лень победила, и Шишкин-младший ограничился позвякиванием ложечкой чайной в аналогичной чашке с любимым какао. Прожевал пару печенюшек – аппетита никакого! – допил шоколадный напиток и направился к Мойдодыру сполоснуть чашку, пока она тёплая – холодную чашку из-под какао уже надо мыть, желательно, горячей водой, на худой конец, с мылом. Это ж только в анекдотах, если не мыть посуду, то следующее блюдо будет жирнее. В жизни, как всегда наглядно доказывала санэпидеммаршал маман Шишкина, любая грязная посуда – самый короткий путь к смерти.

Вот в этот самый миг наисознательного стремления Шишкина-младшего к чистоте, через веранду протопал и вырос в дверном проёме, с каким-то странным выражением лица, мосье Ашуркин. Ни «здравствуй» тебе, ни «привет». Плюхнулся на табуретку.

– Сергеич, дай чего-нибудь попить!

– Спирт будешь?

– Иди ты… недалеко!

– Саныч, вон, на подоконнике банка с яблочным соком.

Ашуркин схватил трёхлитровку – только кадык заходил. Утолив, казалось, многодневную жажду, шумно выдохнул воздух.

– Ты чего такой? За тобой что, волки гнались?

– Хуже!

– Крокодилы?!

– Да лучше бы волки с крокодилами! Гарпии! Натуральные гарпии, Сергеич! Стимфалийские птицы!! Мрак…

«Стимфальские… Стимфальские птицы с медными перьями», – мысленно Александр автоматически поправил Ашуркова, даже не удивившись познаниям того по части древнегреческих мифов про Геракла. Предчувствуя недоброе, уставился на Сергея. Тот ещё раз шумно отпил из банки.

– Ты представляешь, поехали мы сегодня с Клавой в Кашулан. К Татьяне твоей… Ага… Ну, как решили – в свидетельницы её пригласить. И в самый замес попали!.. По полной, так сказать, влетели…

– Ну?

– Баранки гну! Заходим чин-чинарём, а в избе никого… Кроме Татьяны и… Кого, ты думаешь?

– Да не тяни ты кота за хвост!

– А там к Танюхе, разве что не с ножом к горлу, подступила наша отличница-медалистка…

– Кто-кто? – опустился на табуретку и Александр.

– Да! Да!! Капустина Галина собственной персоной! И орёт на Танюху: отстань от Саши, отстань! Мой он! Это про тебя, значит…

– Бред какой-то… – вытаращил глаза Шишкин-младший. – С какой стати… Я же ни боком ни рылом…

– Не знаю, не знаю! – замотал головой Ашурков. – Но вот такая хренотень…

Он шумно выдохнул, снова приложился к банке с соком.

– И что дальше? – обречённо спросил Александр, хотя ответ его уже мало интересовал.

– А что дальше… Капустина, увидев нас, убежала. Клавочка Танюху приобняла и наше предложение озвучила… Так сказать, накал и неудобственность ситуации сбивая… Э-э-эх!.. Зря! Поторопилась зря, – пояснил Ашурков. – Сели бы, о пустячках поговорили, чайку попили, а уж опосля…

– И что?

Финал Шишкину представлялся вполне отчётливо.

– А ничего! – тут же подтвердил Ашурков. – Наладила нас твоя Танюха!

– Кто бы сомневался… – процедил Александр. – Мда… сильна Галя Капустина… – Помолчал. – Ну уж, извините… Но насчёт Гали я не…

– Да ладно, – махнул рукой Ашурков. – Что мы, не понимаем! Захлебнулась вчера девочка во всеобщем внимании, собственной славе и взрослости… Клава к Иринке Доржиевой побежала – ей предложить…

– Прекрасно… – машинально кивнул Александр. – «Прав внутренний голос, прав: «Жил как жил – и живи себе!» Всё! Хватит об этом!» И озвучил жениху Ашуркову идею «мальчишника».

– Знаешь, Сергеич… Что-то никакого желания…

– Понимаю… – Шишкин и сам охладел после услышанного к собственной идее. После ухода Ашуркова созвонился с Виталием, выложил, как на духу, про скандал в Кашулане. Манько сочувственно вздохнул и согласился, что «не в строку» – а как заистерит и без того наэлектризованная Клавочка.

Александр положил трубку и совершенно ни к месту подумал, что через пару дней в «сельпо» опять хоть не заходи: снова исчезнет приветливая, улыбчивая Алёна-Леночка, заменит её хмурая Снежная королева. Не Любка, конечно, но всё равно… Скандал в Кашулане – всем скандалам скандал. И опять он, Шишкин, в эпицентре. Вот ведь… Но Капустина… Точно говорят – в тихом омуте…

4

…Свадьба Ашуркова – Сумкиной прошла, как пишут в своих отчётах космонавты, в штатном режиме.

Короткая процедура регистрации в сельском совете, талантливо-скоротечное поздравление-напутствие молодым председателя сельского совета Фёдора Никифоровича Антонова, плавное перемещение новоиспечённой супружеской пары – С.А. Ашурков в чёрном костюме, К.П. Ашуркова в белом шёлке и кисейной фате – и «сопровождающих лиц» из сельсовета в Дом культуры.

Свадебный стол оказался не короче, чем в воскресенье, на выпускном, но уж не с одним шампанским. И сюрпризная речь Потапа Потапыча (конверт с букетом от правления колхоза), и море смеха, шуток, улыбок и «Горько!» после каждого тоста-поздравления, и танцы-шманцы… Все, как должно быть. А драки не было – забыли, видимо, заказать. Ну, ещё гости, по-крестьянски, в пожеланиях не стеснялись. Даже колхозный парторг Дудонин.

Когда ему дали слово, Алексей Егорович, уже порядком захмелевший, хотя свадебное застолье только разворачивалось (кто же главного колхозного партийца в хвост очереди тостующих поставит!), поздравил молодых и пожелал им «настрогать побольше юных строителей коммунизма».

Но на этом Дудонин не успокоился – внёс на общий суд собравшихся конструктивное предложение:

– Вот мы, товарищи, не так уж редко собираемся вместе за праздничным столом. И это хорошо! Это просто замечательно! Но нет в колхозе, – он обвёл глазами зрительный зал ДК, – подходящего, так сказать, ритуального зала. Вношу предложение! Народная стройка! Предлагаю пристроить к нашему Дому культуры ритуальный зал!

Дудонин приосанился, ожидая «бурных и продолжительных», но над застольем повисла гробовая тишина. В буквальном смысле. А что вам первое приходит на ум, когда вы слышите словосочетание «ритуальный зал»?

Первым сказанное осознал, как словеснику и положено, Шишкин-младший. Хохотнул деликатно. Следом засмеялась директриса Валентина Ивановна (читатель помнит, что она тоже учитель русского языка и литературы?), шепнула на ухо супругу, видимо, объяснила – Потап Потапович оглушительно захохотал, качая головой, а уж тут и все остальные грохнули. Последним, как и должно было быть, сказанное осознал сказавший. Дудонин побагровел и сел.

Председательская чета вообще на свадьбе выглядела необычайно веселой и жизнерадостной. И Шишкин знал почему.

Навестив родительский дом, Александр нанёс прощальный визит и вскоре убывающим в город на Неве молодым супругам Ткачёвым. Макс его и огорошил.

Оказывается, дурила – с ноября прошлого года! – председательская Танька и родителей, и студенческую братву с «преподами».

– А зачем?! – Шишкин-младший чуть дар речи не потерял.

– Витюлю Лямина на «вшивость» проверяла.

– Так это ж тупиковая проверка!

– А ты залезь в бабскую голову, – вздохнул Макс. – Меня вот тоже недавно поразила страшная догадка… Какой общий признак у ядовитых грибов? Правильно – юбка на ножках. Чуешь?

– Чуять-то я чую. А ты меня не разыгрываешь? В голове не укладывается!

– Сашок! Какой розыгрыш! Я сам-то до сих пор охреневаю! Это ж какое надо иметь терпение! И целеустремлённость! Почти девять месяцев имитировать! Вот что, старик, с бабами любовь делает! Куда нам до них! Я эту Таньку что-то даже побаиваться стал… Заодно и Машку. Не зря же восточная мудрость гласит: удачно жениться – это засунуть руку в мешок с ядовитыми змеями и вытащить оттуда ужа.

– Это ты к тому, что не ужа вытащил?

Макс махнул рукой.

– Впору писать трактат о женской логике. Совершенно непостижимая вещь! Наверное, на нашей многострадальной планете наступит эпоха всеобщего благоденствия, мира и процветания, если появится учебник по женской логике. Теперь я знаю, что, когда женщина думает, что бы такого съесть, её надо понимать однозначно: ни в чём себе не отказывать, но при этом обязательно похудеть. Если о нарядах, то всегда «нечего надеть», но, что бы ни надела, если не выглядит при этом максимально раздетой, – гардеробчик не тот. И этот многочасовой вечерний бубнёж в телефонную трубку с подругами, который можно законспектировать одной фразой: «Дорогая, постарайся выйти замуж за самостоятельного мужчинку, чтобы быть независимой…» От кого независимой, от чего?..

– Да ты, Макс, как вижу, нажился семейной жизнью уже по горло.

– Ну, я бы так не сказал. В целом у нас с Машкой всё нормально. Она, конечно, не ужик, но полёт устойчивый. У неё лишь после общения с мамашей иногда нечто проявляется…

– О-о! Тётя Эля…

– Вот и жду не дождусь, когда в Питер укатим. Хотя бы это шизанутое общение прекратится. И Машкино с Танькой, и с тёщенькой драгоценной…

– А там не прорежется ностальгия? «Родительский дом – начало начал…»

– Хрен её знает! Да нет… Она сама рвётся поболе меня. Как восклицала Анна Каренина: «Скорей бы скорый!» Так, брат филолог? А у меня другое заболевание прогрессирует. Синдром Обломова. Я, видимо, законченный лентяй. Чем ближе к отъезду, тем меньше хочется перемен. Как говорят: два переезда равны одному пожару? В общем, погорелец Обломов. Кстати, ты никогда не замечал, насколько мы, мужики, слабы, ранимы и тяжелы на подъём? А бабский пол – только свистни! Неистребимая тяга к переменам! Если таковых долго нет – изнывают! Им хотя бы шкаф с диваном местами поменять, а уж карусель какую раскрутить… И в интригах поднаторели…

– Да уж… Одна Татьяна чего стоит…

– Во-во! Это же додуматься надо! А какое самообладание?! Её батя Витюлю разве что не прибил. Скажу больше! Когда Танька окончательно округлилась и заговорила об «академе», Витёк уж было дрогнул… Устоял, конечно, но случился у него период разброда и шатаний. И с новой подругой – полное кораблекрушение из-за «антиресного положения» Татьяны, и к Таньке назад ноги не идут, особенно после того, как Танькин пахан на Витюлю наехал, а потом и мамаша ейная «проникновенную беседу» с ним провела…

– Так тут и маман побывала?!

– А ты что думал! Тоже Витюле на психику давила…

– Но устоял же!

– Потому как у Танькиных родителей хватило ума не лезть со своей проблемой ни в деканат, ни в ректорат. Тут они не допетрили. Витюлю же запросто могли из института вышибить.

– Да ну, перед выпуском-то…

– Само то! Ты представь: вышибли бы Витюлю в мае. И куда он? «А для тебя, родная, есть почта полевая. Прощай, труба зовёт!..» Ту-тут-тут-ту-у! – пропел Макс и мажорно завершил: – На пару лет в пехоту или на три – в морфлот! И только, старик, опосля восстанавливайся, доучивайся… Дрогнешь тут…

– Крандец… – поскрёб темечко Шишкин-младший.

– Хуже! Крандец – это когда идёшь с полной тарелкой горячего борща… в одних трусах… по дорогому ковру… И вдруг внезапно чихаешь! А это… «Бежит по полю санитарка, звать Тамарка, в бо-о-льших кирзо́вых сапогах…» – совсем невесело санекдотил-пропел Макс.

– А как Танька столько времени все ваши прожжённые медицинские массы дурила?

– Элементарно, Ватсон! – Макс сунул обе руки под рубашку и оттопырил ткань. – Подушку к пузу привязывала! Так и шастала целый день! Начала, видимо, с «думочки», а потом и до большой подушки дело дошло.

– Сильна девушка… Ей бы в Штирлицы… Но впереди же ещё год учёбы!

– Наврёт чего-нибудь! Самое простое – «не выжила крошка, помер младенчик, слабенький был он, слабее, чем птенчик…» И обрушился на безутешную мать страшеннейший стресс! Таньку ещё и жалеть будут. Особенно во время экзаменационной сессии. Обжалеются девушку педагоги! А можно и другое залить, радостное, без кладбищенской жути: родила, бабушка с дедушкой водятся, чтоб мамочке не в «академ».

– Однако, Макс, ещё Мюллер приговаривал: «Что знают двое – то знает и свинья». Но вот ты знаешь…

– Спасибо, дружище!

– Да нет, я серьёзно. Ты знаешь, Машка знает…

– А больше никто! Я, кстати, тоже не знаю. Случайно подслушал, когда Танька с Машкой шушукались, вымарывая Витюлю из списков, как малодушного хлипака. О-о, Машка – кремень! Я как ни подъезжал к жёнушке дорогой – могила! Ты представляешь?! Это, получается, если она захочет меня вокруг пальца где-то обвести – фиг правду догонишь. На смертном одре разве что признается. Но я до этого не доживу. Или случайно узнаю, но, как положено обманутому мужу – последним.

– А маман Татьяны про свадьбу насочиняла… Всё село знает.

– Господи, да это вообще пустяки! Ну, не сложилось у песни начало, не сошлись молодые характерами. Задницей об задницу – и расплевались, разошлись, как море корабли…

– М-да… Логично… Тем более, насколько я в деревенских сплетнях осведомлён, про Татьяну на сносях бабы точно не в курсях, – срифмовал Шишкин-младший и засмеялся. – То-то она в село ни ногой. Дома номер бы с подушкой не прокатил.

– Вот и я о том же. Выкрутится Танька! Зато теперь в квартирке кооперативной поживает, и хрен ты её из города выманишь. Погоди, когда до распределения дело дойдёт – продолжение сказочке придумает! Да-да! Скорее всего, так и будет. На лоне природы дитя обитает, у бабы и деды щёку наедает!.. И – не трогайте маму-одиночку! Можно даже замуж за городского дяденьку фиктивно выйти. А может, и не фиктивно. За год ещё столько воды утечёт… Это вот теперь Витюле неизвестно, сколь крест по жизни волочь. Из папашки-отказчика такие верёвки можно вить!.. Тут уж мстительной женской фантазии – полный простор! Женская месть – это нечто совершенно непредсказуемое и изощрённо коварное. Хотя чего я тебе… Ты же у нас дипломированный литератор, по лучшим образцам мировой классики можешь судить: отвергнутая женщина – хуже атомной бомбы. В общем, Витюле можно только посочувствовать…

– И что, даже ты ему камень с души не снимешь?

– Не знаю… – посерьёзнел Макс. – Может, и шепну перед отъездом. Чтобы хоть новым виткам Танькиной фантазии, если что, противостоял. Витюля волну поднимать не будет, да и кто ему поверит. Он же при любом раскладе всё равно главный злодей. Омманул невинну девушку! А уж потом она вернуть любовь пыталась. Да за неё все бабы горой встанут!.. Шепну, шепну Витюле! Только тебя прошу: не влазь в это дело. Огромная и настоятельная просьба. Благими намерениями… сам знаешь. Договорились? – Макс протянул руку. Александру ничего не оставалось, как пожать её…

…Сейчас смотрел Шишкин-младший на Валентину Ивановну и Потапа Потапыча и пытался представить переполняющую их эйфорию. Воистину мудро́ выражение: первую половину жизни нам отравляют родители, а вторую – дети. Ну, хоть не до смерти.

Начало июля стало для Александра порой расставаний с друзьями.

Укатил к новому месту службы майор Манько.

Улетели в Питер-Ленинград Макс и Мария Ткачёвы.

Отправились к Ашуркову на малую родину Клавочка с Сергеем.

Тут надобно поподробнее. Убыли, по всеобщему убеждению, в свадебный, медовый отпуск. Но три недели спустя директрису Валентину Ивановну – как пыльным мешком по голове!

Распоряжение облоно с сопроводиловкой из районного: удовлетворить ходатайство Армавирского областного отдела народного образования о переводе Ашуркова С.А и Ашурковой К.П.! По семейным обстоятельствам. В распоряжение, понятно, армавирских товарищей. Туда, уважаемая Валентина Ивановна, и незамедлительно вышлите-ка трудовые книжки молодожёнов, присовокупив к ним характеристики и прочую положенную в таких случаях бумажную лабуду.

Не зря тихоня Ашурков с завидной регулярностью фуговал через чмаровскую почту заказные письма!

Никто о таком повороте событий не подозревал. Клавочкины родители и те проведали только после того, как их доча и её избранник заявление на заключение брака в сельсовет подали. Понятно, что молчали, как рыбы об лёд, боясь сглазить разворачивающиеся перед дочей перспективы. Далёкий и совершенно незнакомый Армавир представлялся Сумкиным сказочной страной, тождественной раю.

Убыл и Шишкин-младший. Несколько поближе, чем все названные. Ну да, в летний оздоровительный лагерь. Обустроился в начальственном «штабном» домике.

Второго июля к вечеру вокруг уже сновала детвора – бывшие чмаровские шестиклассники, семиклассники, будущие девятиклассники – те, кто не собирался поступать в ПТУ или техникумы, следовательно, не штурмовал в городе эти учебные заведения. Степенно покуривали за кустами парни из этого будущего девятого; хихикали, стараясь попадаться почаще на глаза начальнику лагеря их одноклассницы и будущие выпускницы.

Ряды подопечного Шишкину девятого, теперь уже десятого, заметно поредели: парней, как и прошлым летом, забрали на покос и строительство очередной кошары, необходимой, видимо, для новой борьбы Шишкина с огнём. В лагере болтался лишь Вовка Антонов, долговязый сын «англичанки» Лидии Михайловны и председателя чмаровского сельсовета Фёдора Никифоровича, – кто ж его на покосы-кошары пошлёт! Из восемнадцати по списку девушек – тринадцать. Остальные отсутствовали по уважительным причинам, главной из которых было стремление ещё раз попытать счастья стать студентками техникумов.

В общей сложности ребятни в лагере набралось шесть десятков. И конечно же Шишкину одному уследить за этой шустрою толпою, да ещё целый месяц, было бы весьма проблематично, но из города прибыла подмога – четыре будущих третьекурсницы пединститута. В рамках летней «пионерской» практики. Крепкие девчонки – со спортфака.

Лагерный народец разделили на два отряда – условно старший и условно младший. Во главе каждого – пара суровых вожатых, у которых не забалуешь, для которых вся практика, по заданию родного деканата, – это отработка основ преподавания в школе физической культуры. Уже наутро первого дня оба отряда с таким усердием махали руками, приседали и бегали, правильно, а не абы как, согнув руки в локтях и вдыхая-выдыхая, что начальник Шишкин со злорадным умилением и лёгким сердцем подался в село, тоже сочетая физически приятное с физкультурно-полезным, как, не сговариваясь, подтвердили спортивные помощницы Александра.

Дело в том, что практичный Ашурков, убывая с молодой женой якобы в отпуск, отдал Александру на сохранение своё главное, после Клавочки, конечно, сокровище – складной велосипед «Кама». Что-то не сподобился ведь передать его Сумкиным-младшим! Или не хотел, чтобы два малолетних Клавочкиных братца прикончили этого вишнёвого, сверкающего лаком и никелем красавца скоропостижно. Или чтобы не сеять раздор между новоприобретённой парочкой племянников.

«Лисапед» Саныч купил в «сельпо» без всякого блата – на селе «велики» ценятся, но эту «Каму» местные всерьёз не восприняли: колёсики маленькие, складная рама уж как-то больно сомнительно выглядит… То ли дело основательный «Урал» – два оборота педалями, что на этой «Каме» десять. Да и на «Урале» можно вдвоём катить, например, посадив перед собой на раму подругу, а можно и втроём, если пассажиры – ребятня малолетняя: крепкий багажник над задним колесом. А можно и моторчик поставить. А лучше и вовсе не мудрить – купил мопед «Рига» и гоняй, а ещё лучше сразу «Минск»!

А вот Шишкину «Кама» очень приглянулась. Элегантный такой велосипедик! Ну и сейчас для связи с селом – красота.

Покатил в своё удовольствие утренней свежестью Шишкин-младший в Чмарово вообще-то по служебной необходимости. Как-то во всей суматохе совершенно упустил из виду «неотложку» – аптечку для оказания первой медицинской помощи. Но девчонки-спортфаковцы озаботили, и совершенно правильно. Ни бинта, ни пузырька йода или зелёнки в лагере. Автоматически понадеялся на фельдшерицу, да Анжелка что-то в лагерь не спешила. «И – слава богу, а то ещё и тут, перед новой публикой, в лице практиканток, свою избитую пьеску разыграет про то, как ты растоптал её светлую и чистую любовь, – буркнул внутренний голос. – Или вторую – про вашу устойчивую связь, где она императрица, а ты – жалкий подкаблучник. Будь готов, Шишкин!»

Он погрустнел. Всё-таки занозой сидит в сердце Танюшка! Но с рокового майского дня просвета никакого. И честно говоря, как-то притупилось уже… Вроде и есть заноза, не выковыривается, но и дискомфортит не особенно. Тем не менее совершенно минорно накрутил, подкатывая к медпункту, последние педальные обороты.

Оп-ля-ля! Подле фельдшерской обители голубел знакомый «уазик». Так и есть! Возле него, картинно пуская в небо колечки сигаретного дыма, прохаживался Игорёк.

А из низко расположенного и распахнутого окошка медпункта торчала упитанная задница, обтянутая добротным импортным «денимом». Колпакиди А.Г. собственной персоной! Его бархатистый говорок-хохоток, как и звонкие ответы-смешки Анжелики прекрасно достигали ушей Шишкина-младшего, спрятавшегося за густо разросшимся кустом акации. Задница глаз не имеет, водитель Игорёк прибытие велосипедиста из-за пышности акации не узрел, и Шишкин-младший не стал прерывать журчащую весёлым ручейком беседу. А чего бы и не послушать пару-тройку минут? Судя по восторгу Колпакиди, тогда, у «сельпо», как и по осторожненьким расспросам Анжелики несколько позже, некий обоюдный «антирес» у обоих обозначился.

– …Да что наша жизнь… – глубокомысленно, но с юморком, плёл паутину Колпакиди. – Семь лет до школы и три года после выхода на пенсию… А остальное – трудовые будни… – Он так убедительно сопроводил свою сентенцию соответствующим вздохом, что видимая Шишкину-младшему часть тела старшего тёзки даже несколько приподнялась над подоконником и снова опала.

– Не надорвались на работе? – звякнул колокольчик фельдшерского смешка.

– Пытаюсь уберечься, но плохо получается.

– А что так?

– Тогда вокруг меня образуется вакуум. Мегатонна свободного времени, причиняющего душевные страдания…

– Какой вы бедненький! Трудно поверить, что в эту самую мегатонну вам не к кому прижаться. Припасть, например, к роскошному дамскому бюсту…

– Как у вас? – моментально уточнил Колпакиди, бархатно хохотнув.

– Какой глазастый! Ослепнуть не боишься?

«Ай-да, Анжелика! – хмыкнул Шишкин. – Стрелочка уже на «ты» переставлена…»

И не сомневался, как сейчас выглядит Мерлин-Милен. Утренняя, свежая, умело подкрашенная, в максимально облегающем халатике, с никогда не знавшими петель двумя верхними пуговками. С короткими полами-разлетайками под которыми, в преддверии наступающего знойного июльского полдня – ничего, за исключением узеньких трусиков. И эти откровенные, с очаровательными ямочками загорелые коленочки, и тонкие ремешки босоножек на высоком каблучке, и эти маленькие пальчики точёных ножек с тщательно пропедикюренными и налакированными ноготками…

Шишкин непроизвольно проследил направление солнечных лучей и удовлетворённо ухмыльнулся. Они падали как раз в то окно, которое располагалось перпендикулярно занятому раздобревшим Колпакиди. И это могло означать только одно: стервоза Анжелка, конечно, не сидит за столом, а стоит, подбоченясь, рядом, чтобы солнечный поток насквозь просвечивал её и без того условный наряд. Вот потому и вздрагивает то и дело крупом боевой скакун Колпакиди. Вот потому и бархатит, максимально форсируя события.

– Боюсь, – тем временем признался тёзка, – но полон надежд…

– Это с какого перепугу? – снова услышал Шишкин-младший кокетливый звоночек смешка. – Из какой это пьесы? Судя по страстному взгляду, хозяину привычно развешивать на дамских ушках вермишельку про надежду, веру и любовь?

– Ну почему сразу вермишельку! Почему привычно? – изобразил Колпакиди лёгкую обиду. – Разве не может встреча с такой красавицей заронить в сердце вполне искреннюю надежду. Я не настолько всеяден и неразборчив, чтобы направо и налево… Никогда не был склонен к мимолетным связям… Вот увидел вас тогда, у магазина… Запали в сердце, запали… Уж извините за откровенность и прямоту…

«На редкость убедителен и красноречив! – подумалось Шишкину. Вспомнилось приглашение в сауну, реклама «матрёшек». – Певцу любви Орфею остаётся покуривать в сторонке душистую пахитоску. Хотя, нет. Орфей не имел такой возможности, – одёрнул себя Шишкин. – Жил несколько пораньше Христофора Колумба, перегнавшего из Америки в Европу каравеллы с табачком. Орфей, скорее всего, вынужден был накачиваться разбавленной водой виноградной кислятиной…» – И Шишкин-младший почесал загривок, который, казалось, ещё свербил от ультрафиолетовых последствий «эксперимента», который они с Манько проводили на чмаровском «пляжу».

– …Так что, милая Анжелика, сердце моё абсолютно свободно и наполнено грустью одиночества… – продолжал протирать по изящным ушкам фельдшерицы коварный Колпакиди.

– Свободно или никому на фиг не нужно? – ехидно уточнила, уже откровенно смеясь, Анжелка.

– Ну зачем же так… – Шурик Колпакиди снова подпустил лёгкой обиды в голос. – Я вообще-то искренне… Хотя, конечно, может быть, я влезаю в запретное… У такой очаровательной дамы не может не быть кучи поклонников и конечно же счастливого спутника жизни…

– Ага, – в очередной раз весёлым колокольчиком прозвенела собеседница. – Был такой счастливец, да помер.

– Ох, простите… – Колпакиди подпустил в голос сопереживательной скорби. – Соболезную…

– Не напрягайтесь! Сдох от счастья! Шутка! Или я похожа на весёлую вдову?

«Ага! – в очередной раз хмыкнул Шишкин. – Я вдовой к тебе пришла и вдовой тебя оставлю…»

Подслушивать ему надоело, он уселся на велосипед и крутанул педали, выезжая из-за куста к крыльцу.

– Здорово, Игорь! Какими судьбами? К геологам или оттуда?

– Туда, – ответил, пожимая руку, водитель и недовольно покосился на торчащую из окна заднюю часть «шефа». – Уже бы на месте были…

– А тут чего притормозили? Проблема по линии местного здравоохранения, али немощь какая приключилась?

– У нас одна немощь… спермотоксикоз…

– Щас мы эту лавочку прикроем. – Шишкин подмигнул недовольному, но столь медицински подкованному Игорьку, шагнул на крылечко и шумно протопал в фельдшерский кабинет.

– Во, Сашок! Привет, тёзка! – радостно проорал Колпакиди из проёма окна. Чуть перевалившись на левый бок, выпростал из-под живота руку, протянул, чтобы поздороваться. – Приболел, али как?

– Али как, – пожал пятерню Александр.

Он повернулся к Анжелике. Не ошибся – солнышко просвечивало медуниформочку с максимальной наглядностью.

– Анжелика Фёдоровна, я за «неотложкой». Так, понимаю, пока вам некогда в лагерь…

– Нет, нет, Александр Сергеевич, вот я как раз её и доукомплектовываю и собралась в лагерь ехать. Мне и ребятишек надо осмотреть на педикулёз, гнойничковые… – Анжелка просто олицетворяла деловитость. «Какая актриса не состоялась! – восхитился внутренний голос Шишкина. – Уже собралась! Да там пацаньё от такого её вида охренеет!»

– А как вы туда доберётесь? – с большой озабоченностью спросил не покидающий оконный проём Колпакиди. Шишкину-младшему захотелось заплакать от умиления.

– Как обычно, – пожала плечами Анжелка. – Позвоню в сельсовет, там у нас постоянно «дежурка»…

– Кучеряво живёте! – выпятив нижнюю челюсть, удивлённо качнул головой Александр-старший. – Но, дорогая Анжелика, не стоит беспокоиться. Доставлю в лучшем виде! У меня сегодня как раз упомянутая мегатонна свободного времени… Заодно неплохо от городского смога отдышаться…

– Ну, если мегатонна… – многозначительно произнесла Анжелка.

– Вот и прекрасно. Тогда я поеду, – сказал Александр и, подняв вертикально левую ладонь над плечом, глянул на Колпакиди: – Не прощаюсь. Увидимся.

Повернулся к Анжелике, уже шуршащей упаковками бинтов и позванивающей пузырьками с йодом и зелёнкой:

– Вы только что-то такое наденьте, Анжелика Фёдоровна, а то там комарья и мошки́… Днём, если ветерка нет, – полная кайла! А про ночь – и вовсе молчу.

– Могу задарить обалденное импортное средство, – встрял Колпакиди. – Специально для геологов разработан – любого гнуса на километр отбрасывает, а запах практически парфюмный. На чистом прополисе!

Он шустро сдал назад, выпростал телеса из окошка и прокричал:

– Игорёк! Тащи сюда «Антикомарин»! Болгарский, в круглой баночке!

От умиления Шишкину уже хотелось не плакать, а рыдать.

«Интересно, – деликатно кашлянул в ухо внутренний голос. – Что же выкинет в лагере Анжелика?.. А с другой стороны… Почему она обязательно должна что-то выкинуть? Тут, похоже, у неё новая «аморе-море» обозначилась. Хотя… Анжелка – ещё та собака на сене! Ладно, поживём – увидим…»

Шишкин уселся на велосипед и покатил в лагерь. Хотел было домой заехать, но передумал. Попадёшься, по «закону бутерброда», директрисе на глаза, или Баррикадьевне, – обгуньдятся: «Не успели дети в лагерь заехать, а вы, Александр Сергеевич, понимаете ли, уже по селу безответственно раскатываете!..»

И тут мы поставим точку, чтобы у тебя, дорогой наш книгочей, немножко отдохнули глазки, а у молодого педагога душа и сердце – от переживаний и ран, нанесённых калёными перьями-стрелами «птиц стимфальских» (или чмаровских гарпий – без разницы!). Главное, что он выжил и не сломился. Тем и завершим сказание об одиннадцатом подвиге главного героя нашего эпоса Шишкина Александра.

 

Подвиг двенадцатый

Крушение козней тартара, или Печальный исход из Чмарово

1

«Росло бы так всё полезное!» – возмущался внутренний голос, пока Шишкин-младший обозревал зелёный океан свекольного поля, с которого и «предложил» населению летнего, так сказать, оздоровительного лагеря начать героическую трудовую деятельность главный агроном колхоза Иван Петрович Михайлов, высокий и худой дяденька в круглых очочках, которому дать его сорок лет никак не получалось. Муж «географини» Натальи Николаевны и, соответственно, папаня перешедшей в шестой класс Натальи Ивановны-второй больше напоминал студента-разночинца времён Достоевского и Чернышевского, чему способствовали видавший виды пиджак и такие же брюки, заправленные в кирзовые сапоги. Он и разговаривал как член тайного революционного кружка – негромко, но со значением.

– Подзаросла свеколка сорняком, – доверительно сообщил он Александру и собственной супруге, тоже отбывающей трудовую повинность до конца июля в школьном лагере. Сообщил с такой интонацией подпольщика, словно проклятые полицейские ищейки времён самодержавия обнаружили и изъяли все запасы нелегальной литературы и с большим трудом отпечатанных для «хождения в народ» прокламаций. – И моркву трава душит… Опять же картофель подходит пора окучивать, но это мы техникой…

– Я не знаю, кто кого душит, – решительно заявила Наталья Николаевна, – но учти – рабским детским трудом ты будешь наслаждаться только пять дней в неделю и не более четырёх часов в день. С утра до обеда ребята будут на прополке, и то при хорошей погоде, а больше никаких авралов! Тут тебе не Саласпилс! Мы – лагерь труда, но и отдыха!

– Да, да, конечно, – пробормотал супруг. – Однако, Наталья…

Шишкин-младший молчал. Знал, что чета Михайловых – однофамильцы с Танюшкой, знал, что её старший брат, кстати, тоже Иван, трудится по другой части, вдали от Чмарово и родного Кашулана, но всё равно испытывал душевный дискомфорт.

Скоро уже два месяца, как «оборвалась любви струна», с грустью подумал Александр. Внутренние всхлипывания подзатихли, конечно, но никуда не делась заноза в сердце. Вечерами всё равно накатывали щемящая тоска и виноватость.

Виноватость присутствовала оттого, что с каждым прожитым днём бездействие Шишкина-младшего ситуацию усугубляла. Нет чтобы сесть на «велик» или молоковоз, съездить, объясниться с Танюшкой глаза в глаза. Или попытаться вернуть всё или окончательно поставить точку. Избрал же страусиную политику: будь, что будет. Но страус, как известно, голову в песок не прячет, он же не «ранетый» на неё. Страус попросту показывает окружающим свою пятую точку: вот, мол, вы кто. «А что, не так? – буркнул внутренний голос. – Убедил ты, Шишкин, себя: всё, что ни делается – делается к лучшему. Удобно! Однако, где оно, это лучшее? «Там за облаками, там за облаками! Там, там-тарам-там-тарам!..»

– …Вот так-то лучше! – вернула на землю Наталья Николаевна.

Это она подытожила грозный диалог с супругом, который попытался-таки выторговать ещё «пару часиков» ребячьего трудового усердия после полдника, но эта попытка была отбита самым беспощадным образом.

– И вообще… – пригрозила «географиня» мужу-«разночинцу». – Не вздумай там у председателя заныть! Сам же и нарвёшься! У нас в лагере – жёсткий распорядок дня, утверждённый директором школы. И мы от него не отступим. Ситуация понятна?

Ситуация была понятна и Шишкину-младшему. Послеобеденное время, за вычетом «мёртвого часа», у ребятни надо чем-то занимать. Он уже думал об этом. Вспоминал всякие викторины, шутливые конкурсы. Вот опять же, а почему не устроить серию игр «Что? Где? Когда?». Третий год она на телеэкранах – не то что ребятню, взрослых не оторвать. Ещё «Зарницу» можно провести, поучить школяров основам спортивного ориентирования. Как эти навыки сгодились девятиклассникам на майских сборах по начальной военной подготовке!

«Кстати, а что там доблестная армейская пресса? – подумалось меж делом. – Что-то молчит товарищ военный комиссар. Ах, да, он же в очередном отпуске…»

Просьбу майора Каладжанова Александр исполнил в самые кратчайшие сроки. В первых числах июня передал ему целую «опупею», расписав во всех красках учебные сборы по НВП, их чёткую организацию райвоенкоматом, особо, конечно, выделив роль военкома. Хотя, понятное дело, в первую очередь максимально показал успехи своих девятиклассников, подробнейшим образом изложив, как выложились они в упорной борьбе, как нелегко завоевавли первое место. Понятно, не обошёл вниманием и заслуги в подготовке пацанов и девчонок со стороны физрука Доржиева, Серёги Ашуркова, научившего допризывников уверенно рулить грузовиком, фельдшерицы Анжелки, готовившей к сборам «санитарок».

Довольный Каладжанов заверил: лично проследит, дабы написанное Шишкиным увидело свет в газете военного округа.

Мысли опять вернулись в русло ребячьего досуга.

И для «Что? Где? Когда?», и для прочих конкурсов-викторин, и для других командных игр, конечно, нужны призы. «Поеду поклянчу у директрисы энную сумму денег, – решил Александр. – Для игры в знатоков книжек хороших закупить, для других состязаний; опять же настольные игры надо приобрести; ватманская бумага нужна, гуашь, клей, кисточки…»

После обеда Шишкин уселся на «Каму» и покатил в село.

Валентина Ивановна оказалась в школе. Клянчить ничего не пришлось. Все идеи встретила с пониманием, вызвонила бухгалтершу из дому. Та, словно отрывая от сердца, выдала Шишкину деньги под отчёт, сделав страшные глаза, дотошно проинструктировала о порядке и сроках предоставления авансового отчёта и всех магазинных чеков. Полуватманом, красками и клеем с кисточками Александра – после битвы за каждый ватманский лист! – снабдил завхоз Терентьич.

Шишкин аккуратно упаковал канцелярский скарб и водрузил на велосипедный багажник. Была мысль попутно заехать в магазин, поглядеть, что там, на книжной полке, но потом Александр передумал, потому как всё равно грузить было некуда, разве что в зубы взять. Да и день катился к вечеру. Пока до лагеря доберёшься – уже ужин.

Жара заметно спала. Приятный ветерок обдувал довольное лицо велосипедиста, когда он выехал за сельскую околицу.

И тут предстала страшная картина!

Небесно-синему «уазику» господина Колпакиди А.Г., явно направлявшемуся в посёлок геологов, перегораживал дорогу председательский. Но никакого Потапа Потапыча не обнаружилось. Заместо него, лицом к лицу с «К. Марксом», стоял глыба-Егор.

Выражение физиономий обоих, огненные взгляды и красноречивые позы точно соответствовали наброскам художника Авилова к его бессмертному, вошедшему в учебник по истории, полотну «Поединок Пересвета с Челубеем на Куликовом поле». Вернее, оба олицетворяли предтече поединка: бойцы-богатыри на лошадей ещё не уселись, но намерение биться насмерть демонстрировали самым наглядным образом. А так как Шишкин-младший конного поголовья и его отдельных особей в округе не углядел, то резонно предположил, что схватка намечается в пешем варианте. То, что она неминуема, – в этом даже малейших сомнений не было. Косвенным подтверждением неотвратимости смертельного поединка служили импортные щегольские солнцезащитные очки старшего тёзки, дальновидно положенные последним на капот «уазика» цвета «босфор».

Подкатив к месту драмы, Александр услышал и диалог:

– …Так ты меня понял, орёл городской? Держись от Анжелы подальше!

– А то что будет?

– Ручонки с ножонками повыдёргиваю и скажу, что так и было!

– О-хо-хо! Уже пытались выдёргивать – до сих пор, как живые перед глазами стоят!

– Слушай, ты!.. – Глыба-Егор угрожающе надвинулся на Колпакиди.

Но тот и полшага назад не сделал.

«Егорша» недооценивал противника. Обманчив вальяжный вид Саши Колпакиди, ох, обманчив! Шишкин помнил боевые подвиги старшего тёзки ещё в школьные годы. И когда того кучка дворовых сверстников попыталась отождествить с «грекой», ехавшим, как все знают, через реку, и когда одноклассники заикнулись наградить упитанного и вроде бы рыхлого Колпакиди за его комплекцию прозвищем «Жирный»… «Егорша», естественно, ни о чём таком не ведал.

– Слушаю, я! – с издёвкой откликнулся Колпакиди, и это переполнило Егорову чашу ревности.

– Ах ты!.. – Глыба-Егор устремил внушительный кулак во вражескую физиономию!

Но кулак встретил… пустоту, а вот Егорово солнечное сплетение враз ощутило конкретное затмение!

– У-у-бью! – жадно хватая страшно распяленным ртом воздух, медведем заревел «Егорша» и пошёл на таран.

– Ага! Щас! – успел откликнуться Колпакиди.

Вновь поднырнул к животу соперника и обеими руками дёрнул его под коленки на себя. «Егорша» со всего размаха бухнулся на спину! Взрыв мельчайшей дорожной пыли скрыл его полностью!

Содрогнулись небо и земля! Сейсмостанции Советского Союза зафиксировали в восточной части страны землетрясение силой в четыре-пять баллов с эпицентром близ озера Байкал. В кабинетах нового здания ТАСС на Тверском бульваре – «Доме с глобусом» – застрекотали телетайпы, разнося по миру тревожную весть. А соседка Шишкина-младшего Татьяна Остапчук удовлетворённо пристукнула кулачком по столу: не зря говорили бабы, что в округе геологи навертели в земле дырок! Вот и подвзорвали, заразы, все окрестности!

Тяжело дыша, Колпакиди распрямился и привалился задницей к бамперу своего «уазика».

– Э, мужики, кончай! – заорал Шишкин-младший, соскакивая с велосипеда. – Кончай!!

– Саша! Егор! Немедленно прекратите! – Из «босфорного» УАЗа с криком выскочила Анжелка. Широко раскинув руки, загородила Колпакиди, зло уставившись на встающего в клубах пылевой взвеси Егора.

– А-а-а!!! – уже не медведем, а динозавром заревел глыба-Егор и снова ринулся вперёд. Левой ручищей он буквально отшвырнул Анжелку на обочину. Инстинктивно метнувшийся удержать фельдшерицу Колпакиди на мгновение потерял равновесие.

Содрогнулся «уазик», а сейсмостанции зафиксировали уже не повторный подземный толчок, а падение на крошечную, даже в невеликих масштабах Солнечной системы, планету увесистого гигантского астероида. Удар о землю какого-то Тунгусского метеорита по сравнению с только что случившимся катаклизмом – ласковый материнский шлепок по упругой попке карапуза-баловника!

Бедная Анжелика сидела на густо припорошенной пылью траве, мотала головой и потирала ушибленный локоть. Небесную синь и ласковый свет июльского солнышка застлала песчаная стена натурального самума, а может быть, хамсина, а может быть, хабуба, что тоже – полный шванц!..

Тем временем в метре от неё на дороге, вздымая новые султаны пылевого облака и матерясь самым непотребным образом, ворочалось, перекатывалось, сопело и хрипело некое «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй»!

Инок Троице-Сергиевского монастыря Александр Пересвет и тюркский батыр-мамаевец Челубей смиренно стояли в сторонке и раскуривали трубку мира или жевали табачок (хотя, где бы они его взяли в 1380 году!). Скорее, с облегчением возносили молитвы своим богам, мгновенно осознав, что самый худой мир, конечно, лучше войны.

Но вот кто точно покуривал табачок, причём с самым невозмутимым видом, так это колпакидский водитель Игорёк. Сидит себе в кабине и покуривает!

– А ты какого… сидишь?! Разнять их надо! – возмущённо выкрикнул Шишкин-младший.

– Зачем? – с философским спокойствием отозвался Игорёк и аккуратно стряхнул столбик сигаретного пепла на дорогу. – Бары тешатся…

«Чудище обло» продолжало утюжить дорожное полотно, разве что стихли маты, трансформировавшись в кряхтенье и рыки.

– Где твоя канистра с водой?! С собой?

– Облизательно! – хмыкнул Игорёк. – Там, где всегда, – за задним сиденьем…

Шишкин выхватил из «уазика» пятилитровку, лихорадочно свинтил пробку и, перехватив канистру обеими руками, принялся «крестить» чудище водяными струями.

На последних каплях чудище хрюкнуло и распалось на две трудно узнаваемые фигуры в коленно-локтевой позиции. На ноги соперники подниматься не спешили или пока не могли.

– Хорош, мужики! – выкрикнул Шишкин, сунув пустую канистру Игорьку. – Вы чего затеяли?!

Первым поднялся с колен Колпакиди, весь вид которого до боли напоминал апрельскую «рыбалку» на «мёртвом» озере, разве что шевелюра, лицо и одежда сейчас облеплял не вонючий ил, а густой порошок дорожной пыли. Отирая рукавом физиономию, что никакого эффекта не давало, он повернулся к сидящей на траве Анжелике:

– Ты как? Сильно ушиблась?

Фельдшерица оглядела кавалера с головы до ног и принялась хохотать с каким-то иканием.

«Истерика! – со знанием дела констатировал внутренний голос Шишкина. – Щас хохочет, потом проикается и зарыдает».

Поднялся с земли и «Егорша». И тоже обратился к Анжелике:

– Ты… это… извини…

Ошибся внутренний голос! Хохотать и икать Анжелка тут же прекратила.

– Пошёл ты, сам знаешь куда! И сиди там, чтоб я тебя больше сроду не видела! Урод дебильный!.. – Она присовокупила к этому ещё пару характеристик, повторять которые вашему покорному слуге не хочется.

Непомнящих-младший застыл соляным столбом.

Анжелика тоже встала. Продолжая потирать локоть, осмотрела, насколько могла, свой сарафанчик.

– Вези меня домой! – со злостью приказала она Колпакиди и залезла в «уазик». Через полминуты машина попылила обратно в село.

И Шишкин покатил, понятно, в лагерь труда и отдыха. А что прикажете? Соседа Егора утешать или какие-то морали ему вычитывать? Заработать под ещё неостывшую руку в глаз – желания совершенно не испытывал.

Пока крутил педали, происшедшее уже стало восприниматься не душераздирающей драмой, а полной комедией. И в лагерь Шишкин въехал в прекрасном расположении духа.

Четвёрка девчонок-вожатых плечом к плечу сидели на верхней ступеньке крылечка «штабного» домика и любовались закатом. Одинаковые – плотно сбитые, в синих «хэбэшных» спортивных костюмах, с собранными на затылках в пучок волосами. Прямо-таки патрончики в обойме. Олимпийские надежды!

– Дина, Оксана, Светлана, Снежана! – окликнул их Шишкин, подъезжая, и засмеялся: получилось прямо, как у Миронова в песне: «Иветта, Лизетта, Мюзетта, Жанетта…» – Пойдёмте-ка, заделье есть!

Он отвязал от багажника свёрток с плакатно-канцелярским содержимым, подхватил рулон полуватмана.

– Значит, так, дорогие мои, – оглядел Шишкин помощниц. – Есть идея устроить игру «Что? Где? Когда?». Вот ватман, краски и прочее. Нарисовать игровой круг с секторами смогём? Ну и прекрасно! Готовьте игровой круг и конвертов, якобы для писем, штук двадцать склейте. Над вопросами давайте подумаем. Но самое главное, подобрать в каждом отряде команды «знатоков».

– А как? И сколько команд? – спросила Снежана.

– Снежана, ну ты вообще! Во-первых, определим всех желающих сыграть. Потом сформируем игровые шестёрки. Так? – подала голос Дина, как заметил за несколько дней общения Александр, самая толковая из девушек, хотя и молчунья.

– Точно так, – кивнул Александр.

– А призы? – поинтересовалась Оксана.

– Призы, как в настоящей игре, – хорошие книги. Если в нашем магазине не подберём, вот ты, Дина, съездишь в город и там пошаришь. Лады?

– А мне с ней можно, если в город? – спросила Оксана. – Моя одноклассница в «Доме книги» работает.

Александр усмехнулся про себя. Конечно, девчонкам в город захотелось.

– Без вопросов, – кивнул он. – У меня вообще такое предложение: дать вам по паре выходных. Конечно, не всем одновременно, а, скажем, через недельку одна пара, потом вторая, а? Но учтите, с отрядом тогда в одиночку придётся справляться. Ну и в городе особо не маячить, а то на своих же преподавателей или, хуже того, на начальство из родного деканата наткнётесь – скажут: это так-то вы практику в лагере отбываете. Идёт?

– Конечно! – хором чуть ли не прокричали помощницы.

– Ну, тогда – за дело!

– А волчок? – спросила Снежана. – Где такой волчок, как в настоящей игре, взять?

– Можно бутылкой обойтись! – засмеялась Светлана. – Ага, как при игре «в бутылочку»!

– Я у сестрицы младшей в игрушках пошарю, вроде бы была у неё юла, – сказала Дина.

– И «чёрный ящик» надо сделать, – добавила Снежана. – Для загадочных предметов. Ещё бы с телевизора ту музыку записать, под которую этот ящик знатокам приносят… И хорошо бы натуральную музыкальную паузу…

– Клейте и ящик, а музыка не проблема, – одобрил Шишкин. – Это я на себя беру. Вот только что же это будут за загадочные предметы?

– А вот, например. – Снежана вытащила из кармана шаровар резиновый бублик-экспандер.

– И что ты про него загадаешь? – иронично спросила Дина.

– Ну, можно так: «У того, кто с ним играется, сила в пальцах прибавляется», – тут же сэкспромтил Шишкин, даже сам удивившись, как быстро у него получилось. По-видимому, в силу неискоренимой институтской привычки выпендриться перед прекрасным полом. Правильно кто-то сказал, что легче отказаться от великих целей, чем от мелких привычек.

– Здо́рово! – тут же хором оценили помощницы, восхищённо глядя на Шишкина-младшего.

В общем, работа закипела.

…К отбою в лагерь припожаловал отмытый и сменивший гардероб Колпакиди. Разве что ссадины на физиономии напоминали о схватке на сельской околице.

– Тёзка, я буквально на пару минут… – отозвал он в сторонку Шишкина. – Ты, это… Не свети никому про «битву века»… Но вот как мне было реагировать? Мордой лица кулаки этого местного придурка собирать? Вышло, конечно, всё по-свински… И ведь – мать вашу!.. – только-только контакт с Анжеликой наметился… – Колпакиди вздохнул.

– И что? Не ты же начал. Наоборот, самым рыцарским образом за честь дамы вступился…

– Ещё бы дама так думала… – Новый вздох и гримаса свидетельствовали, что Анжелка и его послала туда же, куда и «Егоршу». – Ты знаешь, мне один знакомый как-то сказал: если даме надо выбрать из двух поклонников одного, она наблюдает, как они ведут себя с нею. Если один – как джентльмен, а другой – как идиот, дама выберет идиота.

– Не бери в голову. Нельзя воспринимать жизнь всерьёз: она – явление временное, – успокоительно сказал Шишкин. – Тем хуже для дамы. Увы, старый, но нас редко надолго привязывает к женщине то, чем она нас поначалу привлекла. Далась тебе эта Анжелика…

– Да кабы далась… – Реплика прозвучала настолько двусмысленно, что рассмеялись оба.

– …Вообще, забавный у нас с тобой разговор получился, – сказал Колпакиди, усаживаясь в машину. – Молодой педагог даёт ценные жизненные советы уже чего-то повидавшему в жизни дяденьке… Родителям чего передать? Я же в город покатил.

– Так а что передавать? – пожал плечами Шишкин-младший. – «Жив, здоров и невредим мальчик Вася Бородин». На свежем воздухе, погода прекрасная, питание полноценное. Скоро каторге конец. – И Шишкин тут же продекламировал: – Хотя ещё мне три недели, но виден свет в конце тоннеля!

– Молодец! Прямо щас сочинил?

– Прямо щас.

– Брось школу, иди в поэты!

– Пошёл бы, но там кормят плохо, а то и вовсе не кормят.

Колпакиди уехал, а Шишкин-младший, усевшись на валявшуюся неподалёку колоду, с тоской подумал, что ему-то школу бросать не придётся, тут уж партия родная руку приложит. И буквально завтра: в лагере пролетит июль, потом курьерским поездом – пусть и двухмесячный – учительский отпуск… И грянет октябрь. Районная отчётно-выборная комсомольская конференция. И – припожалуйте на электрический стул первого секретаря райкома! Да уж… Не свет в конце тоннеля виден, а идущий в лоб супертяжёлый товарняк!

«Что-то ты совсем, как Шишкин-старший, на железнодорожную терминологию перешёл, – уныло заметил внутренний голос. – Не «на полустаночке в цветастом полушалочке» надо эти два месяца курьерские провожать завистливым взглядом, а искать варианты…» – «Да какие тут варианты…» – с ещё большей унылостью подумал Шишкин.

– Я смотрю, Александр Сергеевич, чем-то вы девчонок озаботили? – вывела из мучительных раздумий неслышно подошедшая «географиня». Уселась рядом.

– Да вот предложил им для ребятни игру организовать – «Что? Где? Когда?».

– О, это интересно! Давайте и я, так сказать, пару писем в клуб знатоков сочиню? Так сказать, с географическим уклоном.

– Прекрасная идея, Наталья Николаевна, – кивнул Александр. – Позаковыристее придумаете – выиграете у «знатоков» книгу.

– А что ваш городской приятель, если не секрет, прикатывал? Я смотрю, он к нам в село зачастил, всё вокруг Анжелки крутится…

«Во-во, – мысленно хмыкнул Шишкин. – Кто бы сомневался! Анжелка у всех у вас на языке…» Пожал плечами:

– Как-то я, Наталья Николаевна, в такие дела не суюсь, да и он не склонен на такие темы разглагольствовать. А что в село зачастил… Так его в областном геологоуправлении, где он работает, ответственным за снабжение наших местных изыскателей определили, вот и мотается.

– Между Поликарповной и Анжелкой он мотается, – ехидно заметила «географиня». Было видно, что ей захотелось посудачить на сон грядущий. – С одной спекуляцию разводит, а от другой, понятно, что нужно…

– Ну, какая же спекуляция, Наталья Николаевна. Геологам – свежее молочко и мясо, овощи, а в «сельпо» за это – дефицит тряпошный…

– Ага, прямо полки усыпаны! В подсобке весь Клондайк! – со злостью проговорила «географиня», из чего Шишкин-младший сделал вывод, что к «Клондайку» она не допущена, несмотря на то что является супругой главного агронома. Странно…

Но «географиня» уже сменила тему:

– Вы, Александр Сергеевич, по своим комсомольским делам минимум дважды в месяц в райцентре бываете… Не слышали там, кого к нам в школу новым историком пришлют?

– Новым историком?! – Шишкин разве что не подпрыгнул. – А куда Баррикад… Вилену Аркадьевну?

– Так вы не в курсе?! – изумилась «географиня» и поудобнее уселась на колоде. – Куда мы все в итоге? На пенсию! Уезжает наша Вилена. Старшая дочь уговорила, к себе позвала.

– Старшая дочь?

– Ну да. Капитолина.

– А я думал, что у Вилены Аркадьевны одна дочь, наша Элеонора Никифоровна.

– Нюрка-то? Не-е, Элеонора на год младше. А Капитолина уж давно из села укатила. Отучилась в городе на бухгалтера, замуж выскочила, а муж у неё – военный, танкист. Мотались по стране, мотались, а в прошлом году вроде его в какую-то знаменитую дивизию перевели, в Подмосковье. Кажется, в Наро-Фоминск. В полковниках, говорят, нынче ходит. Два сына у них, оба по отцовским стопам пошли, тоже в погонах. Старший женился, Капе внука, а Вилене, стало быть, правнука преподнёс. Вот дочь Вилене и написала: квартиру они новую получили, большую, приезжай, мол, помогай с правнуком водиться. Сама-то Капа ещё работает. Одним словом, уговорила Вилену.

– Что-то я от жизни отстал… – проговорил Шишкин.

– Дело молодое. До того ли… – многозначительно окинула взглядом собеседника Наталья Николаевна.

«Это она тебе про Танюшку намекает!» – подзудил внутренний голос.

– А я ещё почему спросила-то про смену Вилене, – продолжала «географиня», – и институт упомянула. Вы же из оттуда всего год назад… А нынче историко-филологический заканчивает Юля Волкова. Знаете такую?

– Да что-то не припомню, – немного подумав, покачал головою Шишкин-младший.

– Во-от! – оживилась Наталья Николаевна. – Потому, наверное, и не припомните, что она, стало быть, на историческом училась! А она, между прочим… – «географиня» сделала многозначительную паузу, – дочь самого́ первого секретаря райкома партии! Значит, скорее всего, к нам и прибудет, на смену Вилене!

– Да уж папа, пожалуй, поближе где-нибудь дочурку пристроит.

– А зачем? Зачем? И куда поближе? В райцентре штаты обеих школ утрамбованы, у нас же теперь, пожалуйста, – на полную ставку! И опять же, наш главный районный партиец – из чмаровских! Вилена и его учила, и его дочерей, и сына.

– А какая она из себя, эта Юлия? – спросил Шишкин. Многих нынешних выпускниц отделения истории он знал. Как раз с историками курсом младше они, четверокурсники-филологи, вместе целый месяц «десантурили» на уборке картошки в пригородном совхозе. Историков на факультете учится вполовину меньше, чем словесников, так что их физиономии, особенно девичьи, Шишкин помнил довольно отчётливо. Другой вопрос, что фамилий большинства не то, что не помнил, а и вовсе не знал. Для чего ему были нужны их фамилии…

– Вот что не видела, то не видела, – сказала Наталья Николаевна, подымаясь. – Мы же здесь недавно. Мой-то раньше в Ново-Подгорном агрономил, да его Потап Потапович оттуда сманил сюда, на главного… Ладно, спокойной ночи!

– Приятных снов! – отозвался Шишкин, продолжая перебирать в голове «фототеку» нынешнего выпуска историков. Никакая Юлечка не высвечивалась. Видимо, ничего эффектного, мышка серенькая. И Шишкин тоже отправился спать.

Сон навалился быстро. Кошмарный! Два жутких доисторических динозавра, огромные, с полуметровыми зубами и чудовищными захребетными гребнями, облепленные грязью и дорожной пылью покруче, чем котлеты мукою, ревущие утробно и сотрясающие земную твердь, бились в смертельном поединке всю ночь настолько реально, что проснулся Шишкин-младший поутру под звень будильника в холодном поту. И с облегчением перевёл дух.

2

– Ума не проложу, как игровые шестёрки набирать! – сокрушалась на утренней планёрке вожатая старшего отряда Дина, которая ещё вчера поучала в этом плане сокурсницу Снежану.

– Ага, – вторила Дине её напарница Светлана, – во младшем отряде все поголовно в «знатоки» рвутся, а наши… Этим бы только, ага, причёски друг другу накручивать да про пацанов, ага, тараторить. Один Антонов и вызвался, так и он, наверное, потому, что сдурел, ага, уже от одноклассниц и «невест», ага, из бывшего восьмого!..

– Я не слишком опоздала? Всем привет! – на пороге «штабного» домика нарисовалась фельдшерица.

– Нет, Анжелика Фёдоровна, в самый раз. Доброе утро! Присаживайтесь. – Шишкин с начальственным видом кивнул фельдшерице, хотя так и распирало ядовито осведомиться: не болит ли после вчерашнего локоток, и не сильно ли она расстроилась, что не удался вечерний променад в посёлок геологоразведчиков. Видимо, в ту самую сауну, куда его в своё время зазывал тёзка Колпакиди.

Вновь повернулся к вожатым:

– А на самолюбие не давили? Мол, младшие сознательнее выглядят?

– Давили… Ага, по барабану им это.

– Ладно, подумаем.

Шишкин снова обратился к фельдшерице:

– Вы когда обратно в село?

– Ну если проблем у ребятни нет, то сейчас и поеду, чтобы «дежурку» долго не держать.

– На болячки никто не жаловался, но всё равно посмотрите ребятишек. А в село Дину с Оксаной с собой возьмите. Им в магазин надо. И договоритесь, пожалуйста, чтоб их обратно в лагерь привезли. Хорошо?

Анжелика кивнула, олицетворяя образец исполнительности.

Шишкин вручил вожатым денежку, и вскоре они уехали.

А он, немного поразмыслив и полистав прихваченные из дома тетрадки, поморщил несколько минут в раздумье лоб и отправился проводить утреннюю линейку – элемент лагерного ритуала, предварявший в будний день начало очередной трудовой экзекуции на заросшем сорняками корнеплодном поле. Но сегодня суббота – законный выходной у ребятни, который оба отряда проведут на берегу причмаровского озера. Как раз в том месте, где в начале июня два великовозрастных придурка проводили винный эксперимент.

К месту купания обитатели лагеря выдвигались строем и с песнями – глаз и ухо отдыхали! – в чём была несомненная заслуга вожатых. Вскоре на «пляжу» появились и командированные в «сельпо» Дина с Оксаной.

– Александр Сергеевич, – разочарованно развела руками Оксана, – ничего сто́ящего. Две книжки всего купили. «Картофельная собака» какого-то Юрия Коваля и «Артамошка Лузин». Автор Кунгуров. На обеих книгах написано, что они для среднего школьного возраста, вот и взяли. А больше и выбирать не из чего.

Шишкин иного и не предполагал. Удивительно, что хотя бы с этим вернулись.

– Юрий Коваль, дорогие мои, не какой-то, а очень хороший детский писатель. По его произведениям даже кинофильмы сняты. И Гавриил Филиппович Кунгуров не менее известен. Наш, сибиряк. В Иркутске живёт. «Артамошка Лузин» – это прекрасная историческая повесть. Кстати, Кунгуров – доктор филологических наук! Так что, книги взяли прекрасные. И сами обязательно прочитайте.

Тут Шишкин «ликбез» прервал и сделал вид, что глубоко задумался. Дина и Оксана выжидательно смотрели на него. «Ещё минуту-другую помурыжим!» – с одобрением пробубнил Шишкину внутренний голос.

– Ну, что ж, девчонки… – наконец-то прервал молчание Александр. – Завтра с утра дуйте за книгами в город.

Лица обеих хитруль озарила ожидаемая радостная улыбка.

– А сейчас давайте-ка займёмся старшим отрядом. Так сказать, протестируем их, склоним на игру. Собирайте эту публику в кучу.

Когда будущие девятиклассники и восьмиклассники уселись около Александра и вожатых в кружок, он раскрыл одну из своих тетрадок.

– Предлагаю, пока вы чуть-чуть обсохнете и подзагорите, сыграть в вопросики-ответики. Победителю нашей мини-викторины – классная книга! Готовы? Вопрос первый: курица стоит на одной ноге. К чему эта народная примета?

– Бобик ей вторую отгрыз! – тут же отозвался Вовка Антонов. Все засмеялись.

– А если серьёзно? Уточняю: какое погодное явление это предвещает?

– А где она стоит? Небось в грязи? – спросила одна из восьмиклассниц, манерно складывая губки бантиком. – Замараться боится! – Это опять вызвало смех.

– Без разницы, – ответил Шишкин. – Вот стоит себе на одной ноге и что предвещает? Жару, стужу, дождь, ветер?

– Это к холоду, – уверенно сказала другая восьмиклассница. – У нас куры так и делают по осени. Земля стынет, а у них ноги мёрзнут.

– А почему вы им валенки не раздаёте? – не смог промолчать остряк Антонов.

– Ответ правильный! – под общий смех заявил Шишкин. – А валенками кур придётся, Владимир, тебе обеспечивать. А то ты только шуткуешь, но вот на вопрос ответить что-то у тебя не получается. Вопрос второй! Тоже из области народных примет. Правда ли, что ухо чешется к дождю, или это суеверие?

– Ухо чешется к бане! – выкрикнул неугомонный Антонов, которому, как за учебный год убедился Шишкин, очень нравилось удерживать за собой марку первого школьного остряка.

– Ага, если уши утром и вечером не мыть! – не выдержала Вовкина одноклассница Маша. Все опять захохотали, но уже над Вовкой.

– Ну и всё-таки, кто ответит? – повторил Шишкин.

– К дождю! – твёрдо сказала Валя Кущина. – Тут натуральная физика. К дождю атмосферное давление падает, не так сильно давит на барабанную перепонку, она разгибается и свербит в ухе. Вот его и охота почесать!

– Ответ не только правильный, но и научно обоснованный! – Александр захлопал в ладоши.

Хотел было умную Валечку укорить: кабы ты, краса-девица, так по литературе и русскому отвечала, но тут же прикусил язык – сейчас стояла другая задача! А Валечка от похвалы раскраснелась и уже смотрела на учителя с нескрываемым азартом – ещё хотелось блеснуть.

– Вопрос третий! – королевским глашатаем воскликнул Шишкин, замечая, что ребячий кружок пополнился и ребятнёй второго, младшего, отряда. – Из области литературы. Самый лёгкий вопрос, потому как в нём уже содержится подсказка. Какая фамилия была у героя рассказа Антона Павловича Чехова «Лошадиная фамилия»?

– Лошадиная и была! – тут же шутканул Антонов, но это смеха не вызывало.

– Вроде бы Овсов… – неуверенно проговорила пухлянка из бывшего восьмого, тряхнув двумя тугими косичками.

– Совершенно верно! – захлопал ей Александр, в чём его тут же поддержал весь младший отряд. На лицах старшеклассников стали проступать элементы пристыженности. А может, это Шишкину почудилось.

– А вот ещё один вопрос про лошадей, – хитро посмотрел на ребятню Шишкин. – Какое из животных не является лошадью? Не яв-ля-ет-ся! Четыре подсказки: владимирский тяжеловоз, сибирская кобылка, орловский рысак, американский альбинос?

– Альбинос! Альбинос! – чуть ли не хором закричал младший отряд.

– Кобылка сибирская, – громко сказала Валя Кущина. – Про американского альбиноса не знаю, но если только одна подсказка верная, то кобылка. Саранча это прожорливая! Тучами налетает, враз целое поле может сожрать!

– И снова правильно ответила Валентина Кущина! – провозгласил торжественным тоном, как в телевизоре, Шишкин.

– Валька у нас сегодня энциклопедией работает! – брякнул в расчёте на смех Антонов, но его юмор снова не прокатил.

– Можно и я задам вопрос? – не удержалась «географиня». Похоже, что и игра в вопросики-ответики и её увлекла. – Тоже про лошадей.

– Конечно, Наталья Николаевна! Пожалуйста! – повернулся к ней Александр.

– А вот скажите мне, дорогие мои, в какой части света никогда не было лошадей? И завезли их туда только в восемнадцатом веке!

Возникла пауза.

– Хорошо, давайте вспомним, сколько на Земле частей света?

– Семь! – тут же вывернулась из-под материнской руки Наталья-младшая и бойко протараторила: – Азия, Европа, Африка, Северная Америка, Южная Америка, Австралия, Антарктида!

– Антарктида! – тут же проорал Антонов. – Там одни пингвины!

– Ответ неверный, – с шишкинской интонацией объявила «географиня». – В Антарктиде, да, не было лошадей, но их там и сейчас нет. А я сказала, что в эту часть света их завезли. В восемнадцатом веке!

– Тогда это Африка! – выкрикнул Вовка. – Там одни зёбры были, – он нарочно, в расчёте на смех, выделил «ё», – это уже потом колонизаторы туда на лошадях прискакали негритосов хомутать!

– В логике, Антонов, тебе не откажешь, – просмеявшись вместе со всеми, сказал Шишкин. – Так и вижу, как колонизаторы скачут за бедными неграми по саванне, а у каждого в руках запасной хомут для будущего невольника. Только, Вова, их не хомутали – в кандалы заковывали, а после трюмы кораблей рабами набивали – в Америку, на хлопковые плантации.

– Это испанские колонизаторы-конкистадоры в Южной Америке индейцев лошадями напугали, – сказала ещё одна восьмиклассница. – Кортес поэтому и победил там. Индейцы лошадей-то не видывали.

– Как же не видывали! – тут же возразила другая. – А дикие мустанги? И индейцы там на лошадях скакали, а не только ковбои, которые их приручали…

– Мустанги в Северной Америке жили! – запальчиво выкрикнул кто-то.

– Спокойствие, только спокойствие! – подняв руку и подражая скрипучему голосу мультипликационного Карлсона, остановил спорщиков Шишкин. – Во-первых, лошадей в обеих Америках хватало. А во-вторых, завоеватель Кортес победил индейцев не с помощью лошадей, а слаженностью действий и агрессивностью своих отрядов, вооружённых к тому же огнестрельным оружием, чего у индейцев не было. И третье. Испуг у индейцев не лошади вызывали, а закованные в броню всадники, которых аборигены считали за одно целое – за таких вот бронированных кентавров. И потом – невнимательно слушаете вопрос. Наталья Николаевна ведь точно обозначила время: лошадей завезли в во-сем-над-ца-том веке! – проговорил Александр по слогам. – А Кортес когда в Америку сунулся?

– Вот и на уроках… В одно ухо влетает, из другого вылетает… – вздохнула «географиня». – Так дождусь я правильного ответа или нет?

– Так тут уже и отвечать нечего! – хмыкнул неуёмный Антонов. – Антарктида с Америками отпали, Африку из списка тоже вычеркнули. По Азии ещё татаро-монгольское иго на кониках скакало, а в Европе и вообще, ещё до нашей эры, кавалерии хватало. Александр Македонский, Юлий Цезарь и прочие. Вот и осталась одна Австралия…

– Ну, хотя бы методом исключения до истины добрались! – покачала головой Наталья Николаевна и, бросив хитрый взгляд на Шишкина, задала новый вопрос: – А кто знает, коли зебр упомянули, почему они полосатые, чёрно-белые?

И опять мгновенно среагировал Антонов:

– Это они от прогресса защитились. Чтоб их машинами не передавили. Вон, оградительные столбики на дорогах так же покрашены, в чёрно-белые полоски. «Только вёрсты полосаты попадаются одне…» – дурашливо пропел он.

– При Пушкине автомобилей не было, а «вёрсты полосаты» не дороги ограждали, а расстояние обозначали! – насмешливо поглядела на одноклассника Кущина.

– Когда зебры в зарослях от хищников прячутся, то издалека даже львы думают, что в кустах тигры сидят! – звонко сообщил кто-то из младшего отряда. – И на своих не нападают.

– Ага, прямо львы тебе об этом и сказали!

– Кошки вообще все свои, а как между собой дерутся!

– Да львы за километр почуют, что это не тигры!

– Тигры – они чёрно-оранжевые!

– А все звери цветов не различают! Только быки! Да и те лишь на красное бросаются!

Полемика среди младшего отряда разгорелась не на шутку.

– Спокойствие! Только спокойствие! – снова призвал Александр голосом хитреца с пропеллером. – Вопрос очень интересный!

– Я где-то читала, – подала голос ещё одна бывшая девятиклассница Лида Юмашева, «крепкая хорошистка», как её характеризовали все учителя, – что на зебр никогда не нападают мухи цеце, один укус которых вызывает сонную болезнь, и если эту болезнь не лечить, то она хоть кого до смерти доведёт. К тому же она заразная, может эпидемию вызвать. Так вот эти мухи цеце всех кусают, а зебр не кусают. Наверное, их как раз полосатость и отпугивает…

– Есть такая версия в научном мире, – кивнула Наталья Николаевна. – Но есть и другие. Например, терморегуляция организма. Или визуальный эффект: когда стадо зебр стремительно убегает от хищников, то мелькание полос сбивает нападающую сторону с толку… Вот, видите, как общее обсуждение приводит к правильному ответу! Потому, – снова скосила она хитрый взгляд на Шишкина, – телеигра «Что? Где? Когда?» такой популярностью и пользуется. Лучше любого учебника знания даёт. И кстати о быках. Они тоже цвета не различают, в том числе и красный. Просто такое убеждение сложилось. Быка сначала разозлят, а потом перед ним хоть какого цвета тряпкой маши – всё равно бросится. Просто красный плащ тореадора – такая традиция той же испанской корриды…

– Ага, я, вон, нашу корову из стада встречала, – возразила ещё одна восьмиклассница, – так колхозный бугай сразу на меня нацелился, а я его не дразнила, только в красной кофте была. Ох, и страху-то натерпелась!..

– Он тебя по другой причине от своих коров-подружек отгонял! – заржал долговязый Антонов, но тут же, под гневным взглядом Натальи Николаевны, сконфуженно примолк.

– У нас весь отряд на игровые шестёрки разбился! – гордо доложила Оксана, вожатая младшего отряда, и насмешливо глянула на старшеклассников. – А вам слабо́?

– Чего это нам слабо?! – не удержался Вовка Антонов. Конфузиться в присутствии младшего отряда конечно же выглядело унизительным.

– Ладно, – вроде бы безразлично махнул рукой, вставая, Шишкин. – Определитесь, скажете. Идите, поплескайтесь, а то скоро и на обед топать. Ах, да! Самое главное за дискуссией и забыли! Какое будет мнение по поводу, ну, пусть не победителя, а самого активного и лучшего знатока нашей викторины?

На несколько мгновений повисла пауза, которую нарушил вездесущий Вовка Антонов.

– Предлагаю увенчать лаврами Валентину свет Кущину! Кто «за»? – И он первый энергично затряс правой дланью. – Ура Валентине!

– Ура-а! – взметнул руки младший отряд. Естественно, не заставили себя ждать и старшеклассники. Тоже «ура» Валентине прокричали.

«А непрост Антонов. Вроде бы, шутник и балабол. Ту же Кущину постоянно прикалывает, а поди ж ты… – подумал Александр. – Незаурядных организаторских способностей паренёк. И как умело школярскую аудиторию в нужное русло-то…» Шишкин и сам хотел предложить Кущину, но рыжий остряк опередил. «Да влюблён он в Кущину!» – безапелляционно заявил внутренний голос.

Ровно через неделю, в воскресенье после полдника, в лагере развернулось настоящее интеллектуальное сражение. Старший отряд выставил на битву аж три команды «знатоков»! Проснувшаяся активность, конечно, вовсе не объяснялась внезапным скачком сознательности. Старшим отрядом двигала жажда реванша!

Дело в том, что накануне, в субботу, Шишкин с вожатыми устроил обитателям лагеря… поиски клада.

– Александр Сергеевич! – отговаривала в пятницу вечером Наталья Николаевна. – Это не самая лучшая затея! Ребята за неделю так упахались на морковке, а вы их собрались по лесу гонять! Давайте лучше завтра снова пойдём на озеро. Накупаются, позагорают…

– Так после обеда и пойдём, – ответил Шишкин. – Заодно и «пиратский» пот смоют…

Почему речь коснулась пиратской темы? А потому, что накануне Шишкин-младший нарисовал на ватманском листе некую «пиратскую» карту. На ней присутствовали все подобающие атрибуты: изображения коричневых горных гряд и кудрявых пальмовых рощ, кораблей под развевающимся «Весёлым Роджером», черепов над скрещенными зазубренными кинжалами и саблями. В верхнем правом углу «карты» красовалась многолучевая «роза ветров», из других углов взор манили сундуки с золотыми монетами, скалили щербатые рты зловещие одноглазые пиратские рожи, перечёркнутые чёрными повязками.

Всё это, понятно, являлось лишь соответствующим антуражем. Главными были витиеватые надписи-указатели: «Сотня шагов на север и – чёрт их подери! – надо ещё протопать полсотни на норд-вест. И лишь потом – карамба! – трижды оборотиться вкруг себя и направить стопы к осту…» Надписи, естественно, указывали путь к кладу. А сам клад «флибустьера Флинта» был закопан в конце этого пути.

Что из себя представляли сокровища «клада», где он сокрыт, – знали только Шишкин и вожатые. Три килограмма шоколадных конфет в сделанном из картонной коробки и разрисованном подобающим образом «пиратском сундуке».

В субботу рано утром, как говорится, с компасом в зубах, Снежана и Оксана прошагали весь маршрут и закопали под большой берёзой «сундук». Конечно, на карте местонахождение клада было обозначено произвольно, а берёзу изображала внушительная пальма, на которой сидел попугай с трубкой в клюве. Найти сокровища возможно было только с помощью компаса и тщательным просчётом количества шагов на каждом азимуте.

Карту Шишкин на несколько раз прогладил утюгом, из-за чего она пожелтела и стала хрупкой – с большой осторожностью её удалось свернуть в трубу, обвязать тесёмкой и запечатать блямбой сургуча, заведомо выпрошенного на чмаровской почте. Роль «пиратской» печати, вдавленной в сургуч, успешно выполнила какая-то древняя, то ли монгольская, то ли китайская, монетка с квадратной дыркой посредине, – оберег от чего-то, который носила на шее вожатая Снежана.

Субботнюю утреннюю линейку Александр начал неожиданным объявлением:

– Ребята! Ночью в лагере случилось странное происшествие!..

Кто бы сомневался, что на этих словах все не обратятся в слух.

– Я проснулся от непонятного шума, увидел за окном смутные тени… Какие-то зловещие типы ковыляли через лагерь. Понятно, пришлось выскочить и окликнуть эту ночную публику!..

Шишкин-младший замолчал и оглядел ребячий строй. Круглые от страха глаза присутствовали в обоих отрядах.

– «Эй! – крикнул я этим типам. – Кто такие?! Что вам нужно?! Кто позволил тут у нас шастать?!»

Теперь круглые глаза были даже у школьной поварихи бабы Дуси, «прикомандированной» к летнему лагерю. Её всегда за руку притаскивала на утреннюю линейку четырёхлетняя внучка Ирочка, дочка старшего сына, которой было страшно интересно в лагере всё. Бабушка непроизвольно одной рукою притиснула кроху к своей цветастой юбке, а другую в испуге поднесла к губам.

– В кромешном ночном мраке эти зловещие типы приняли палку в моих руках за ружьё, запаниковали и бросились наутёк! Но…

Шишкин сделал паузу. Гробовая тишина прямо-таки придавила всю линейку.

– Но, убегая, они обронили вот это! – И Шишкин потряс над головой «пиратской картой». Стоявшая рядом «географиня» скептически поджала губы. Ребятня же устремила жадные взоры на свиток с болтающейся сургучной печатью. Александр протянул его Снежане со Светланой, и они осторожно развязали тесёмку.

– Карта! Пиратская карта! – вскричала Снежана настолько выразительно, что в этот миг кое-кому из актёрского состава областного драмтеатра следовало если не удавиться, то хотя бы написать прошение об отставке и навсегда покинуть театральные подмостки.

Вожатые тут же пришпилили карту булавками к стенду для разных лагерных объявлений, вкопанному рядом с площадкой для проведения построений.

– Все сюда! – настолько «взволнованно» призвала Снежана, что, если её приодеть соответствующим образом и водрузить на баррикаду, сунув в одну руку французский флаг, а в другую ружьё, могла бы получиться неплохая живая репродукция картины Эжена Делакруа «Свобода, ведущая народ». – «Круто! – согласился с Шишкиным его внутренний голос. – Ты представляешь, куда бы повернула вся история Франции, если бы Снежанка стала их национальным символом вместо Марианны?!»

Но пофантазировать на эту тему Шишкин пока временем не располагал. Младшая ребятня хлынула к стенду. Старший отряд, хотя и неторопливо, вальяжно, со смешками, но тоже прошествовал к карте. Поглазеть на шишкинское художество. «Географиня» торжествующе посмотрела на Шишкина. Он сделал вид, что этого не заметил.

– Кто готов выступить на поиски клада? – громко спросил.

– Мы-ы-ы!!! – дружно заорал младший отряд.

– А вы? – обратился Шишкин к старшеклассникам.

– Игра для малышни! – подал голос Антонов.

– Отнюдь, – возразил Шишкин. – Или ты забыл, как в мае на сборах умение ориентироваться в лесу по компасу помогло нам вырвать победу у довольно сильных соперников?

– Ну, то там, а здесь… – Вовка презрительно кивнул на карту. – Ради чего тут через кусты ломиться?

– А клад-то, Вова, настоящий. От такого сокровища… – Шишкин оглядел насторожившую уши ребятню. – От такого сокровища только дурак откажется.

И он повернулся к младшим.

– Значит, так… Вот вам компас. Вручаю его вожатым, а вы с ними сами выберете командира поисковой команды. Когда будете готовы, жду от него доклада.

– Тогда и нам компас дайте! – заявил Антонов, вокруг которого уже сгруппировался практически весь старший отряд. – Мы тоже молодость вспомним!

Все засмеялись. Шишкин достал из кармана и протянул Вовке второй компас. «Географиня» удивлённо качнула головой и как-то по-особенному оглядела своего молодого коллегу.

Вскоре в небо сигнально хлопнула новогодняя хлопушка, обозначив старт, и лагерь опустел. Шишкин посмотрел на часы.

– Наталья Николаевна, пойдемте встречать кладоискателей. Наши шустрые подопечные, с учётом внезапно возникшего состязательного обстоятельства, думаю, уж явно не степенным шагом отмеривают заданные азимуты. – Он неторопливо направился к «штабному» домику.

– И что, вы действительно зарыли клад, или это условно?

– Зарыли, Наталья Николаевна, в сам-деле зарыли!

– А где? – любопытство уже раздирало и взрослую тётеньку.

– Неподалёку, – засмеялся Александр. – Маршрут поиска я почти круговым сделал. Ищите, как изображено на карте, бо-ольшую пальму!

…Когда из кустов выскочили взъерошенные искатели клада, Шишкин облегчённо перевёл дух. Очень ему хотелось, чтобы лидировал младший отряд, – слава богу, так и получилось!

Шумно дышащая стайка будущих шестиклассников и семиклассников подлетела к заветной берёзе, которая прекрасно просматривалась с крыльца «штабного» домика. После секундной заминки, в ход пошли не столь подвернувшиеся под руку валежины, сколько сами руки. Устилающая землю под берёзой прошлогодняя листва полетела во все стороны с такой скоростью, что за ней не поспевал глаз!

– Вот! Вот!! Сунду-ук! – истошно завопил кто-то из кладокопателей. Прошлогодняя листва и комья земли взлетели взрывом! – Ура-а-а!!

Именно к этой минуте «шапошного разбора» из зарослей только и поспели старшие поисковики. Впереди, естественно, Вовка Антонов, самый длинноногий. Он по инерции сделал ещё пару шагов, потом бухнулся на землю, сплюнул и со злостью ударил обоими кулаками по прелой листве. Фиаско оказалось полным – разгромным и сокрушительным!

Младший отряд демонстративно шелестел конфетными фантиками «клада» всю оставшуюся часть субботы и всё воскресенье, хотя четыре десятка ртов могли прикончить три килограмма конфет за один присест.

Реванш! Реванш!! Реванш!!!

Вот в такой решимости старший отряд вступил в битву с младшим теперь уже на поле интеллектуальной битвы. Шишкин как раз и надеялся на такое развитие событий. К нему и стремился. Потому-то ему и хотелось, чтобы «клад» первым отыскал младший отряд.

Быть старшим значит во всём быть правым – с этим повсеместно существующим возрастным снобизмом, – от высокомерия старшеклассников до «дедовщины» в армии, от проблемы «отцов и детей» до номенклатурных интриг, – с этим идиотским убеждением другого способа бороться Александр не видел. Найти правильно и точно «болевую точку», будь то самолюбие или ещё что-то, и вовремя на неё надавить – в этом, как казалось Шишкину-младшему, и есть путь решения этой вечной проблемы, если, конечно, исключить силовой вариант: «У сильного всегда бессильный виноват…»

«Кстати, басня «Волк и Ягнёнок», – не к месту напомнил внутренний голос, – один из редких примеров, когда басня не заканчивается моралью, а начинается с неё. И заканчивается «приколом»: чтобы зарифмовать в последней строфе глагол «поволок» пришлось Ивану Андреевичу устами, в смысле пастью, Волка обозвать несчастного агнца щенком. Но правильнее было бы обозвать его козлом, потому как агнец – это не всегда ягнёнок. В ряде источников, даже православной литературы, это козлёнок. Шишкин, ты представляешь?! Готовая тема диссертации – логически связать образ невинного агнца с понятием «козёл отпущения»! Азазель! Свали все грехи на такого козла – и в пустыню его! Неплохо придумали сыны Израилевы! Но у Высоцкого вариант поинтереснее. Вот и Крылову надо бы концовку басни отредактировать. Типа:

«Ах, я чем виноват?» – «Молчи! Устал я слушать.

Досуг мне разбирать вины твои, козёл!

Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».

Сказал и в тёмный лес Ягнёнка он увёл.

«А? Как? Конгениально!» – «Охо-хо… – вздохнул Шишкин-младший. – Мой внутренний друг, наверное, в отличие от меня, смертного, ты будешь жить вечно. Но, скорее всего, мы помрём с тобою в один день. Но я не об этом. Просто хочу напомнить, что при любом исходе до признания тебя гением ты не дотягиваешь, Но не забывай: у дураков с признанием, хоть при жизни, хоть опосля, проблем нет. И не отвлекай меня сейчас всякой окололитературной хренью!»

Чтобы уравнять в игре шансы старших и младших школяров, Шишкин «рассортировал» конверты с вопросами «знатокам»: когда за игровой стол садилась команда старших, вопросы им доставались посложнее, чем младшим.

Кстати, девчонки-вожатые Дина и Оксана, помимо довольно дефицитных книг, привезли из города настоящую юлу. К ней приделали картонную стрелку, так что крутить на игровом столе бутылку, что конечно же придало бы игре оттенок скабрезности, не пришлось.

В результате, игра шла с переменным успехом не только в русле традиционного поединка между «знатоками» и «авторами» писем, но и нового противостояния старшего и младшего отрядов. Первые жаждали реванша, а вторые нагло шуршали конфетными бумажками.

Шишкин подлил масла в огонь, объявив перед началом игры, что специальных призов удостоится не только самая сильная шестёрка «знатоков», но и отряд, победивший, так сказать, в командном зачёте. А куда прикажете девать книги, которые при неправильных ответах «знатоков» должны уйти «авторам писем»?

В общем, «ну ж был денёк!». Но завершился он, к всеобщему удовольствию, тем универсальным финалом, который укладывается в формулу: «Победила дружба!» И как показалось Шишкину, жажду реванша во многом утолили не напряжённое соперничество старших и младших команд, не всё его, так сказать, режиссёрские потуги в ходе игры, а шуршание конфетными бумажками. Вот уж действительно – коллективная детская мудрость – беспредельна!

Как бы там ни было, но и невооружённым глазом было видно, что гонорок после игры у старшего отряда заметно поубавился. Как и скептицизм Натальи Николаевны. Радовалась больше ребёнка, когда старшеклассники не смогли правильно ответить на её вопрос и книга-приз ушла к ней. А книгу Шишкин-младший на вопрос «географини» тоже «географическую» выставил: «По Уссурийскому краю» – произведения Владимира Арсеньева, в том числе его знаменитая повесть «Дерсу Узала». И учительский авторитет, опять же, не пострадал.

3

В первую августовскую пятницу лагерный сезон благополучно завершился. Следующие три дня ушли на ликвидацию лагеря – вывоз имущества, возню с финансовыми бумажками и прочую хрень…

И наконец-то Шишкин-младший получил долгожданный отпуск. Совершенно не представлял, как использовать два долгожданных месяца. Когда об отпуске мечталось – в голову лезли самые разные идеи… но в любой бочке восхитительных идей тут же оказывалась та самая ложка дёгтя… Здравый смысл долдонил: отпуск следует потратить на изыскание спасительного «запасного варианта»…

Сейчас об этом не думалось. Тёплый ветерок, врываясь в приоткрытое окошко автобуса, ласкал лицо, поля сменялись лесом, лес снова полями, автобус с рёвом заползал на сопки и облегчённо скатывался с них, с каждым часом приближая Шишкина к городу. Лепота!

Родители встретили сына бурной радостью, которую можно сравнить только с возвращением Одиссея на родную Итаку после десятилетних странствий. Или с возвращением Белки и Стрелки из загадочных глубин космоса.

Когда эйфория малость поутихла, Альбина Феоктистовна вспомнила, что несколько раз звонил некий подполковник Каладжанов из облвоенкомата, спрашивал его, Александра.

«Подполковник?.. Облвоенкомат?.. Да никак у Мулладжана Ахметовича карьера попёрла!» – сообразил Шишкин-младший. И даже мелькнуло самодовольное предположение, что какую-то роль в этом сыграл и красочный рассказ о майских сборах по НВП, который он, Шишкин, навалял по просьбе Каладжанова в газету военного округа. Кстати, интересно было бы глянуть на публикацию, раздобыть на память газетку с ним… И что, снова потребовалось бойкое перо?

– Здравствуй, дорогой! – Каладжанов потряс двумя руками ладонь Шишкина. – А я тебе в Чмарово названивал, домашний твой не отзывается, в школе ответили, что ты в лагере. Вот пришлось добыть, уж извини, городской номер. Ну что, долгожданный отпуск? Какие планы?

– Пока и сам не знаю… – пожал плечами Александр. – А вас можно поздравить? И со звездой на погонах, и, как понимаю, с новым местом службы? От всей души! Очень за вас рад!

– Спасибо, дорогой, спасибо! – Каладжанов непроизвольно скосил глаз на погон. Поскрипывая сверкающими умопомрачительным блеском сапожками на модельных каблуках, важно прошёл за обширный письменный стол, горделиво обвёл взглядом кабинет, который выглядел несколько попросторнее, чем райвоенкоматовский.

– Присаживайся, разговор есть… – Он порылся под столешницей и положил перед Александром газету. – Вот, как обещал. На четвёртой странице.

В глаза сразу бросились три фотоснимка, врезанные в занявший всю газетную полосу текст: на одном – военком Каладжанов перед строем допризывников, на втором – Пашка Щербаков с автоматом, шишкинский девятиклассник, быстрее всех разобравший и собравший «калаш», на третьем – весь шишкинский девятый «А», занявший общекомандное первое место.

– Фотографии из редакции «районки», – пояснил Каладжанов. – А, как? По-моему, всё смотрится неплохо.

– Смотрится прекрасно, – кивнул Александр. Про себя же отметил, что могли в военной редакции и пооригинальнее заголовок придумать, нежели этот: «Растёт достойная смена!»…

– А тебе от меня – отдельное спасибо!

Каладжанов вытащил из ящика стола и, подойдя к Александру, вручил ему небольшую, с пачку сахара, картонную коробочку. Внутри оказалась довольно увесистая золотистая модель танка Т-55. Выполненная, скорее всего, из «цыганского золота», модель выглядела эффектно! Умелые руки поработали – точная копия! Мельчайшие детали выполнены с такой тщательностью, как паровозики и вагончики «гэдээровской» детской железной дороги!

Каладжанов крепко пожал руку опешившему от такого подарка Шишкину и, наслаждаясь произведённым эффектом, многозначительно произнёс:

– А ещё с тобой, дорогой Александр Сергеевич, хотел бы познакомиться один очень серьёзный товарищ.

Александр вскинул взгляд на новоиспечённого подполковника, который тем временем вернулся на своё рабочее место и принялся накручивать диск телефона.

– Аркадий Борисыч? Приветствую, дорогой! Узнал? Как жив-здоров? Как семья?.. Аркадий Борисыч, помнишь, мы с тобой обменивались… по поводу автора того материала, с майских сборов допризывников?.. Вот он сейчас у меня в кабинете сидит… Хорошо…

Каладжанов припечатал трубку на телефонный аппарат и пристально уставился на Шишкина-младшего:

– Ты мне, тогда, на сборах, обмолвился, что тебя в райком комсомола секретарствовать тянут. Что у тебя на этом фронте?

– Партия стоит непоколебимо, – сокрушённо мотнул головой Александр. – В октябре отчётно-выборная конференция. Сказали, чтобы готовился в кресло первого…

– Ну а сам-то что думаешь?

– Если честно, никакого желания. И в роли «варяга» выступать не хочется, да и вообще, не моё это… номенклатурить.

– Та-ак… – приободрился Каладжанов. Немного помолчал, потом сказал: – Сейчас мы с тобой отправимся к подполковнику Тимофееву. Не знаешь такого? Ответственный редактор окружной газеты. Давнишний мой сослуживец. В дивизии, где я служил, он газету делал, потом его в окружную перевели. Здесь от корреспондента до редактора путь прошёл. В политуправлении округа вес имеет. Вот он хотел с тобой пообщаться. Не против?

Александр пожал плечами, мол, а почему бы и нет.

– Ну, вот и прекрасно. Пошли. Заодно и воздухом подышим, а то всё в кабинете да в кабинете… – И Каладжанов снова с довольным видом обвёл орлиным взором свои новые апартаменты.

От областного военкомата до редакции, как выяснилось, всего четыре квартала. Александр и не предполагал, что старинное двухэтажное здание на тихой городской улице и есть редакция газеты военного округа.

Тимофеев, среднего роста, широкоплечий и улыбчивый блондин лет тридцати пяти с аккуратно подстриженными русыми усами на круглом лице, ладно скроенный, но уже со слегка обозначившимся брюшком, встретил гостей на пороге кабинета, крепко пожал руки.

Каладжанов жестом фокусника извлёк из бокового кармана бриджей бутылку дагестанского коньяка. Шишкин поразился: и как проглядел, когда Ахметыч успел в кабинете затариться?! Тимофеев тут же вытащил из книжного шкафа рюмки, и вся компания уселась в кресла у журнального столика в углу обширного редакторского кабинета, под огромным кустом китайской розы.

– Ну, как говорится, за знакомство! – поднял рюмку Тимофеев.

– Аркаша… э-э-э… а лимончика у тебя, случаем, не найдётся? – причмокивая, спросил Каладжанов.

– Под такой роскошный кизлярский напиток?! Только всё послевкусие гробить! – Тимофеев встал, прошёл к столу, заваленному книгами, газетами, какими-то длинными узкими полосами бумаги с типографским текстом, ворохом рукописных и отпечатанных на машинке листов на скрепках. Ну, последнее Александру было знакомо – письма в редакцию.

– Заедать коньяк лимоном – это дурь. От царя Николашки последнего пошла. Лучше всего вкус божественного напитка оттеняет шоколад! – Тимофеев вернулся в кресло с большой плиткой дефицитного «Гвардейского» и зашуршал фольгой. Бывший райвоенком, а ныне начальник целого отдела областного военного комиссариата согласно кивнул головой и блаженно принялся посасывать шоколадную дольку.

Александр сделал то же самое, но ничего особенного не ощутил. Откровенно говоря, ему всегда было абсолютно «по барабану», чем закусывать спиртное. Другое дело закусывать – это обязательно! И лучше без пиететов-этикетов: под любое горячительное прекрасно идёт селёдочка с лучком, солёный или маринованный огурчик, а также «витамин Цэ» – сальце, с чесночком да ржаным хлебушком, мясце, холодце… Видимо, и смысла нет обшаривать ветки родословного древа – не обнаружатся там нигде даже мелкоплодные и захудалые дворянские хрукты-овощи. Исключительно рабоче-крестьянское дерево, разве с некоторыми интеллигентными побегами, за которые и то спасибо залпу «Авроры» и советской власти.

– Так вот какое у меня предложение к тебе, Александр, – после третьей рюмки, закурив, сказал Тимофеев. – Как ты смотришь на то, чтобы заняться военной журналистикой?

Александр чуть не поперхнулся шоколадной слюной.

– Да я… Как-то и в голову не приходило… И потом… Тут у вас такая специфика…

– Нет у нас никакой специфики. Армейская тема, ратный труд – такая же область человеческих взаимоотношений, как и другие. Кто-то у мартена стоит или за штурвалом комбайна, а у нас, как в фильме сказано: «Есть такая профессия – Родину защищать».

Тимофеев встал и прошёлся по кабинету.

– На «гражданке», знаю, коллеги-журналисты от военной прессы носы воротят. Дескать, казёнщина одна. Да ещё и ржут над нашей терминологией: «Служат в энской части отличники боевой и политической подготовки…» – Он усмехнулся. – Но последнее не к нам, а к военным цензорам. Их же критиковать глупо. Человек несведущий полагает, что раз в небе висит туча натовских спутников-шпионов, способных таких фотографий понаделать, что на них даже номер автомобиля можно различить, так вот, стало быть, чего эти цензоры собственной тени боятся? А те же самые цэрэушники в открытую хвастаются: до девяноста процентов всей полезной развединформации черпается из обычных газет! И в этом я им верю!

– Да уж, – поддакнул Каладжанов. – Сам ругался с редактором «районки»: куда смотришь, когда взахлёб пишешь: «Красные галстуки принятым в пионеры школьникам повязали их постоянные шефы – воины-ракетчики»! Тут и дураку понятно, что где-то неподалёку от этой школы ракетная часть дислоцируется, не будут же «постоянные шефы» за тридевять земель к ребятне приезжать! Вот и прячь ядерный щит, вот и маскируй!

– Ой, да кому нужна в цэрэу наша «районка»! – рассмеялся Александр.

– Э-э, не скажи! – покачал головой Тимофеев, разлил остатки коньяка по рюмкам и опустился в кресло. – В штабах и разведорганах вероятного противника целые отделы здоровущие имеются. Сидят там «яйцеголовые» и штудируют нашу прессу – от центральных изданий до самых захудалых провинциальных газетёнок. Курочка по зёрнышку клюёт!

Он покрутил рюмку за коротенькую ножку, любуясь цветом коньяка.

– Но мы съехали с темы. Начали с казёнщины, а добрались до шпионщины! Я-то – о другом. Казёнщины в армейской прессе, согласен, с избытком. Но тут дело не в приписываемой военным тупости. Ведь как на гражданке любят злословить? «У этих армейских одна извилина, да и та – либо вдоль спины, либо на лбу – след от фуражки». К армейской печати такие же эпитеты прикладывают. А почему? Не только потому, что в чужом глазу соринку зрят, а в своём бревна не видят. Хотя и это тоже. Вообще, тут общая для всех писак проблема – качество. Качество журналистского пера! Мои подчинённые тоже порой приносят материал на утверждение: заголовок – штамп, в каждом абзаце – штамп, все герои – как под копирку! Но перо – бойкое! Строчат, как швеи-мотористки! Да ещё ничтоже сумняшеся и жанр-то обозначат – очерк! Хоть рыдай, хоть застрелиться предлагай!

Тимофеев внимательно посмотрел на Александра.

– Это я всё в адрес тех, кто считает армейскую прессу кондовой. А из неё, между прочим, вышли зубры советской журналистики и литературы. Симонов, Твардовский, Гудзенко, Гроссман, Гольдман, Межиров, Костюковский, Смирнов…

Он помолчал, потом спросил Александра:

– Заметил, что твой материал вышел почти без сокращений и правки? А почему? А потому, что написан с душой! Без той самой казёнщины. Отсюда и моё предложение.

Теперь в Шишкина-младшего выжидающе прицелились уже две пары глаз.

– Я, конечно, не знаю, как ты настроен на военную службу, – сказал Каладжанов, – но, на мой взгляд, пользы от тебя будет больше в газете, это не в райкоме штаны протирать. Все эти райкомовские фигли-мигли… Уж насмотрелся я на них… Да и, как мне кажется, тебе самому журналистика более интересна…

– А у меня задумка: создать в газете отдел по работе с молодёжью, – подхватил Тимофеев. – В политуправлении округа, кстати, с интересом идейку встретили, прорабатывают, так сказать…

– Закавыка одна имеется… – вздохнул Александр. – Мулладжан Ахметович в курсе… Я же кандидат в члены партии. Стаж в феврале истекает. Как с этим-то быть?.. Не отпустят…

– Но если отпустят – пойдёшь к нам? – оживился Тимофеев.

– Ну почему бы и нет.

– Тогда я буду разговаривать о тебе в политуправлении. Призовём!

– И я через облвоенкома руку приложу, – важно кивнул Каладжанов.

– А чтобы у меня наверху разговор получился безотказным, – сказал Тимофеев, – вот что предлагаю. Дам я тебе парочку заданий – на армейскую тему репортажик сделать, зарисовочку. Выпишем тебе удостоверение внештатного корреспондента-организатора, побываешь в воинских частях, как?

Александр ничего не имел против. Вот и какое-то заделье в отпуске нашлось, да и самому захотелось себя проверить: есть журналистская жилка или нет. Опять же слабенький, но свет в тоннеле…

На том и расстались.

Но дома, любуясь моделью танка, Шишкин-младший опять увяз в болоте сомнений. Понятно, что с «лейкой» и блокнотом – это не в танковой башне и не на полковом плацу, но всё равно – армия не «гражданка». Тут ты сам себе хозяин. Заявил: «Не хочу и не буду» – и вали на все четыре стороны, а там: «Дан приказ ему на запад…» И хорошо, если на запад, чаще – совершенно в других направлениях: «…На Север поедет один из вас, на Дальний Восток – другой…» Хотя… Серая книжица в кармане и без армейской дисциплины вольнолюбивое «не хочу и не буду» исключает, а красная – и вовсе лавочку прикроет. С другой стороны, если осмотрительно и без дури себя вести – а год учительства на селе ба-а-альшим университетом оказался! – то можно уютненько и в креслице районного комсомольского божества некоторое время посидеть, себя показать, а там видно будет… Например, дорожку из райкомчика в обкомчик вымостить…

Шишкин-младший переглянулся с отражением в зеркале и скорчил презрительную рожу. «Да, да! – тут же отозвался внутренний голос. – От чего сбежал, к тому и вернешься. Ладно, проблема с Машулькой Колпакиди отпала, но остальное-то никуда не делось. И в первую очередь, классика – отцы и дети! А, Шишкин?»

Внутренний голос – сволочь такая! – бил в самую точку.

Уже на второй день после возвращения к родным пенатам Шишкин-младший со всей очевидностью ощутил, что от прежних домашних прелестей и даже благоустроенного комфорта он заметно отвык. Тёплый сортир и горячая вода в кране, домашнее меню, преисполненное максимальными заботами маман порадовать великовозрастную дитятю, и прочая-прочая-прочая – всё это необычайно нирванило, но… И золотая клетка – всё-таки клетка. Хотя… Вряд ли новоиспечённый корреспондент окружной газеты будет день-деньской посиживать в редакции, а вечером плестись под мамино крыло. Воображение рисовало бесконечные командировки по дальним гарнизонам и учебным полигонам, и Шишкин-младший был уверен, что вряд ли реальность будней и прочих дней календаря военкора сильно расходится с его воображением. Так что зря он про клетку.

Но древнегреческие мойры, покачивая перед взором Александра весами и прочими атрибутами судьбы, порождали-таки и «шпаковские» опасения, и даже некоторые угрызения совести. Допустим, решился он: прощай, школа! Серёга Ашурков со своей Клавочкой сбёг, Баррикадьевна укатила, теперь и он лыжи вострит… Будто снаряд в учительской разорвался! «Ой, а чего ты, Шишкин, так переживаешь за чмаровский педколлектив? – ехидно осведомился внутренний голос. – Валентина Ивановна уже небось замену и учителю труда нашла, и новую старшую пионервожатую подобрала. Да и про твою дальнейшую судьбину без пяти минут комсомольского бонзы – к маме не ходи! – в полных курсях. Тоже небось дублёра в загашнике держит, как и с Баррикадьевной… Уж если «географиня» про новую «историчку» осведомлена…»

«Кстати! – подумал Александр. – Собирался же навестить родную альма-матер. Заодно и про эту Волкову Юлию разузнаю…»

Назавтра Шишкин-младший побывал в институте, но кого хотел там увидеть, – увы. Отпуска, абитуриентская горячка. Но про Юлечку узнал! Ошиблась «географиня», да и он туда же! Дочка первого секретаря РК КПСС получила диплом не учителя истории и обществоведения, а словесника! Во как! А Шишкин совершенно её не припоминал. Но какова ирония судьбы?! Или подарок? Интересно, куда эту Юлечку распределили… Понятно, что не в тьмутаракань. Уж Волков-старший вряд ли сидел сложа руки – заблаговременно конечно же всё порешал. Так, может, отсюда и «ноги растут»? Слышала «географиня» звон, да не знает, откуда он. Словоохотливая Наталья Николаевна, в силу ограниченной информированности, простую мозаику сложила: Баррикадьевна место освободила, и на это место приедет дочка партийного босса. А то, что Шишкина по осени за шиворот да в райцентр – откуда об этом «географине» знать. Про такое вслух не говорят, иначе какой же это принцип демократического централизма в действии? Вот состоится отчётно-выборная конференция, вот «изберут» состав райкома комсомола, бюро, а уж бюро… И тут Юленька – чёртиком из табакерки! – готовая замена Александру Сергеевичу Шишкину, которому комсомолия района «доверила» себя возглавить…

Шишкин разве что по лбу не постучал – чего он гадает?! Список распределения наверняка в деканате-то имеется. Берём шоколадку и идём к секретарше!

Оп-па-па! Оказалось, что «историком» в Чмаровскую среднюю школу распределили Толика Потехина. Шишкин его знал. Прямая противоположность собственной фамилии. Ему больше подошла бы, например, Тихонов, Тихоньких, а ещё лучше – Тихушкин. Три года рядом учились – то ли был такой студиозус на факультете, то ли нет. А Егорову Юлию Захаровну… Какая красноречивая оговорочка в протоколе! «Направить в распоряжение… районного отдела народного образования»! В общем, одно из двух: либо в инспекторши, либо… опять же в инспекторши, но потом – чёртиком из табакерочки!

Чавкая по болоту сомнений, Шишкин-младший доплёлся до родимого дома.

У подъезда стояло чудо – ослепительно белая, сверкающая хромированными частями «Нива».

– Ба-а! Кого я вижу! Никак, грянул долгожданный отпуск?! – Из-за открытой крышки капота высунулась физиономия Колпакиди А.Г. – Как тебе моя лошадка? – осклабился, истекая самодовольством, старший тёзка.

– Красиво жить не запретишь.

– И некрасиво тоже! Давно в городе?

– Да и недели ещё нет.

– А какие планы? – «К. Маркс» осторожненько, как хрустальную, опустил крышку капота, нежно придавил до щелчка замка. – Поехали на озёра, порыбачим.

– Как в прошлый раз?

– Упаси боже! Удочки, только удочки!

Колпакиди влюблённо провёл ладонью по переднему крылу авто.

– Но хороша, чертовка! А проходимость! Если дальше так попрём, лет через двадцать будем жить лучше, чем в Японии!

– Это что же мы замыслили с Японией сделать?! – не удержался и изобразил испуг Шишкин-младший.

– А что мы с Японией?.. – обеспокоенно уставился на него Колпакиди. – А-а, «шутка юмора»! Да уж… Полагаешь, мы безнадёжно отстали? Ну не догоним, так хотя бы согреемся! Всё, о политике – ни слова! Как насчёт рыбалки? Помощниц прихватим – ушицу варить, «деток» кормить…

– У тебя какое-то своеобразное представление о рыбной ловле. То «танамита» шашка, то под рукой милашка…

– Ха-ха-ха! Надо запомнить! А лучше, тёзка, запиши мне на листок!

– Нет. Я это для полного собрания сочинений приготовил. Вот там, с персональным посвящением тебе, пропечатаю. Жди выхода в свет! И ешь побольше чеснока – хорошо помогает при неуёмной тяге к прекрасному полу. А то опять нарвёшься где-нибудь на драчливого соперника жуткой мощи и прыти…

– Ну уж нет! Наступить на горло любимой песне!.. – захохотал Колпакиди. – Ни за что! Для чего тогда, тёзка, жить? Призовёт Господь в урочный час меня, грешного, к ответу – так будет, что вспомнить приятно! Ха-ха-ха! А увальни деревенские… Видал я их!.. Ну так что, порыбалим?

– Поезжай один.

– А чего так?

– Ты же порыбачить хотел! Водоём, удочка, червячок и ты.

– Да в такой компании только утопиться! Я же не извращенец какой! А клёва не будет? Опять же холодок скользнёт за ворот…

– Колпакиди! Ешь побольше чеснока! Или возьми на рыбалку Анжелку. Совмести полезное с приятным…

– Двести кэмэ!

– Романтика, сэр!

…Вечером состоялся большой семейный совет.

Когда Александр сообщил родителям о предложении ответредактора окружной газеты, Альбина Феоктистовна снова схватилась за конвалюту с шариками корвалола. Нахмурился и Сергей Петрович.

– Ты хорошо подумал? – не сразу спросил он сына.

– Да я как у камня на распутье, – признался Александр. – Ум за разум заходит… «Не может первый зайти за второго, когда нет ни того, ни другого», – тут же «стихом» откликнулся внутренний голос.

– Сашенька, а может, не надо тебе эту службу военную? – жалобно подала голос с дивана Альбина Феоктистовна. Совсем, как тогда, когда Шишкин-младший объявил родителям о своём намерении ехать в деревню. – Вот ты нам вчера про лагерь свой летний рассказывал, про игры, которые для ребятишек вы там придумывали… У тебя глаза горели…

– Ма, да я уже сто раз сказал: накрылась школа, вернее, я в ней, медным тазом! И про то, сто́ит голову в номенклатурную петлю совать или нет, уж сколько раз мы с вами мусолили!

– Отец, а ты чего молчишь?! – воззвала к супругу маман Шишкина. – Чует моё сердце, что всё это добром не кончится…

– Размышляю… – пророкотал Шишкин-старший. – Партбилет в кармане – не блоха на аркане! На бюро обкома наблюдал: командующий округом иной раз какой-нибудь свой козырный интерес начинает разыгрывать, а первый его – в стойло! Вот я и думаю: а в нашем случае кто кого перетянет…

– Ну, ты тоже сравнил! – всплеснула руками маман Шишкина. – Масштаб-то другой! Столько экономических и других проблем огромного региона, сотен тысяч рабочих и колхозников, тысяч врачей, учителей, пенсионеров! И вполне благополучные военные. Гарнизоны благоустроенные! Да в любой магазин Военторга зайди – и всё ясно!

– Ты сама-то себя слышишь? – саркастически глянул на супругу Шишкин-старший. – Об одном и том же говорим! У каждого первого секретаря райкома – свой масштаб. И прямой телефон с Самим. Звякнет-брякнет и – канет в Лету эпизодик с рядовым учителем. А редактору военной газеты ещё по башке настучат его вышестоящие командиры. В строгом соответствии с известным правилом: любая инициатива наказуема! Да и отпрыску твоему достанется за подковёрную интригу. Могут вообще об него ноги вытереть, дабы другим неповадно было.

– Ну, тогда к чему нам «совет в Филях» устраивать, – поднялся из-за стола Александр. – Плыви, мой чёлн, по воле волн!

– Серёжа! Ну надо же что-то делать! – трагично воскликнула Альбина Феоктистовна.

Отец угрюмо молчал. И Александр понимал его состояние. Обладать такой властью на железной дороге, а вне её… Сами железные дорожники и доигрались со своим сепаратизмом, сами своей кастовостью, как полосой отчуждения, отгородились. Государство в государстве. Но это только кажется. Что она, эта ведомственная власть, против всесоюзного рулевого… Была бы дорога частной лавочкой и то бы не резон ей с государством в игры-игрушки играть, а уж важнейшей стратегической отрасли… Что с государством, что с партией…

И тут в голове Шишкина-младшего заворочалась одна авантюрная мыслишка…

Утром перебрал содержимое конверта с маленькими фотками, которые остались от прошлогодних съёмок на удостоверение личности офицера запаса, на разные анкеты. Отложил парочку – в форме и в «гражданке» – невесть же какая лучше для «ксивы» корреспондента-организатора окружной газеты, хотя логика подсказывала, что в форме – явный перебор. Вот припрётся он с редакционным заданием в воинскую часть. На фото – лейтенантик, а чего нарисовался в штатском, спросят? Борзый, что ли? Кстати, фото в форме и на удостоверение «запасного летюхи» не понадобилось, так что зряшным, дешёвых понтов ради, был тогда в ателье балаган с переодеванием.

Корреспондентские задания, которыми подполковник Тимофеев пообещал озаботить, в любом случае – дело интересное. Уже своей неведомостью. Послеинститутские военные сборы хотя и проходили при воинской части в пригородной зоне, но всё равно это была изолированная от «натуральных» военных «партизанщина». Солдатики, конечно, рвались с «соседями» пообщаться – на предмет халявного табачку, али чего покрепче, как и домашних разносолов, но отцы-командиры все эти вылазки рядового и сержантского состава старались пресекать в зародыше…

Вручил подполковник Тимофеев Шишкину-младшему всем доку́ментам доку́мент – с тиснёным бронзовой краской названием военного печатного органа на алой обложке спереди и такими же «золотыми», но раза в четыре крупнее, буквами на задней: «ПРЕССА». Фотка с «мордой лица» подверглась дополнительному обрезанию, а снизу её ещё так пришлёпнули фиолетовой печатищей, что Шишкин и сам не понял: то ли он в форме, то ли в «гражданке».

Задания ответред выдал Александру такие: побывать у вертолётчиков, которые базируются на военном аэродроме прямо в городе, и соорудить зарисовку о техниках этого подразделения, лучшего, оказывается, во всём округе. Второе задание выглядело посложнее: тут надо было поразмышлять о состоянии марксистско-ленинской учёбы офицеров танкового полка, дислоцирующего в пригороде.

Шишкин не заставил себя ждать. Уже наутро следующего дня он терзал двух немногословных, пасмурных, как это субботнее преддождевое небо, прапорщиков вертолётной эскадрильи, которые не столько отвечали на его вопросы, сколько предлагали «накатить за знакомство» по рюмахе «ликёра «Шасси» – смеси спирта с брусничным сиропом. Сами технари утверждали, что по сути «ликёр» – консервированная вода: её в составе напитка процентов сорок, опять же сиропа процента полтора-два, а остальное – банальный консервант в виде спирта этилового, чтобы «ликёр» не закис. В итоге, и на вопросы ответили, и «накатили». Но в воскресенье Александр, проснувшись, в полной мере вник в сущность понятия «с бодуна», даже приложился, тайком от матери, к банке с солёными огурцами, выхлебав из трёхлитровки почти половину рассола, и только потом уселся приводить в стройность мысли и впечатления от пребывания у вертолётчиков.

В танковом полку всё тоже вышло как нельзя лучше. С проходной Шишкина-младшего препроводили к замполиту полка, а уж он столько наговорил корреспонденту окружной газеты про организацию марксистско-ленинской подготовки офицерского состава, что только успевай записывать. Обозначилась даже критическая составляющая – фамилии парочки «прогульщиков». А ещё монологи полкового политработника так и подмывали куда-нибудь в текст вставить: «Никогда не гаснет свет в кабинете замполита. Если нужен вам совет – заходите. Всем – открыто!» Вот так, примерно, или что-то подобное…

Короче, оба материала лежали перед подполковником Тимофеевым уже на пятый день после выдачи заданий Шишкину-младшему. И появились на газетной полосе оперативно – в очередном номере газеты. Правда, в урезанном виде, но Александр понимал: если редактор не клацнул ножницами – то у него и день прожит напрасно. И потому применил известную, многократно описанную в художественной литературе хитрость: периодически загонял в текст абзацы с несущественными подробностями.

– Неплохо, – подытожил Тимофеев. – Суть поймал, «косяков» и «ляпов» не спроворил. И про танкистов-прогульщиков – в строку! – Он засмеялся. – Деликатно подал: борется с ними командование, ставит в строй. Неплохо… Лады! Вот тебе ещё одна темка, поразмысли. И жди от меня звонка.

Но спустя неделю с небольшим позвонил не ответред, а Каладжанов:

– Александр Сергеич! Приветствую, дорогой! Значит-ца, так… Куём железо… пока горячий! Поезжай в своё Чмарово, а по дороге заскочи в райвоенкомат. Возьми там повестку. Она тебя уже дожидается. Призывают тебя, дорогой, на военную службу! Как говорится, лежал кот на печи, ел сметану. Но пришла ему повестка. И стал обычный кот Котом в сапогах. С чем и поздравляю! – захохотал в трубку Каладжанов. – Неделю тебе на сборы-чемоданы. И самое главное – от директора школы характеристику, в райкоме партии снимись с учёта, получи открепительный талон. Давай, дорогой, действуй! Жму руку!

С учётом задуманной авантюры и чтобы не сглазить всё остальное, Александр в дела редакционные родителей не посвящал. Потому как ему самому-то пока мало верилось в благополучный исход. Но теперь умолчанием не обойдёшься, теперь следовало выстроить устойчивую конструкцию вранья для Шишкиных-старших: а куда это на недельку пропадёт из-под родительского ока сыночек-отпускник? С друзьями на некую турбазу? Приятеля-однокашника в соседнем городе навестить, так сказать, поклониться Байкалу-батюшке?..

И первое, и второе выглядели убедительно для отца, но не для маман. Та сразу опутает сетью чёрных подозрений: любая турбаза – это: а) сплошная антисанитария, кишащая инфекциями и прочей заразой; б) буйные пьянки, неминуемо ведущие к алкоголизму, а также с большой долей вероятности стать, в лучшем случае, жертвой происшествия, а то и преступления, а в худшем – соучастником подобных криминальных фактов; в) распутные девицы, сексуальные оргии, которые, опять же, ничем хорошим не заканчиваются, вплоть до ЗППП.

Несколько иначе сформулированное, но всё перечисленное безоговорочно относилось и ко второму варианту. Дополнительно приплюсует маман ещё опасность утопнуть в священном море. Охи-ахи, корвалолы-валидолы…

Шишкин решил обдумать варианты в излюбленном ещё со школьной поры месте – на скамейке неподалёку от танцплощадки в уютном парке окружного Дома офицеров. Сиди себе, поглядывай по сторонам, слушай музыку…

Но на ловца, как говорится, и зверь бежит.

У подъезда красовался со своей «Нивой» Колпакиди А.Г. Из авто вылезали довольные Колпакиди-младшие, Оля-Офелия и Коля-Никас. Укатал, видать, старший брат.

– Мой юный друг! Доброго вам вечерочка! – вскричал он с интонацией папа Зюзи из телекабачка «Тринадцать стульев». – Куда стопы отпускные направили? А то садись, прокачу!

– Да нет, мне тут неподалёку. Встретиться кое с кем…

– Шерше ля фам! – хохотнул старший тёзка. – Одобряю! А я завтра в аналогичный вояж собрался. В вашу отшельничью пустынь.

– В Чмарово? – встрепенулся Александр.

– Именно, друг мой. И несколько дальше. Зовёт-зовёт служебный долг! К геологам надо, да и прелестную фельдшерицу повидать.

– Помирились?

– А мы разве ссорились? – поднял брови «К. Маркс».

– Помнится, послала она двух придурков на околице… – съязвил Шишкин-младший.

– Мой юный друг! Мало ли что вырвется из ушибленного женского организма в стрессовой ситуации… Но ты же, тёзка, литератор! А мировая литература чему учит нас, мужиков? Вот та же, к примеру, сказка про Золушку? А учит она нас очевидному: красивая пара женской обуви порождает широкий и горячий интерес прекрасного пола к мужской персоне. Как и положение этой персоны в обществе…

– Это – конечно, – согласился Шишкин-младший. – Принц на белой лошадке «Ниве», да с коробкой импортных босоножек… Значит, завтра поедешь?

– «Рано-рано поутру я корзинку соберу, через лес, через лужок отнесу я пирожок. Кушай, бабушка моя… Жри, пока я добрая!» – пропел тонким голоском старший тёзка и оглушительно заржал.

– Слушай, добрая Красная Шапочка, а ты надолго в те края?

– На неделю, как минимум. В понедельник кое-какое оборудование надо получить на станции, геологоразведчикам передать, бумаги, соответственно, все оформить… Ну и, опять же, прелестная фельдшерица…

– А меня не возьмёшь до Чмарово?

– Без вопросов. А тебя-то чего туда среди отпуска потянуло?

Шишкин-младший пока ничего внятного сказать не мог, поэтому только одно и выдавил, как Алибабаевич в «Джентльменах удачи»:

– Надо…

– Понял, – прижмурился Колпакиди и опять промузыкалил. – «Шерше ля, шерше ля – не со скуки, пользы для!..» Так настрадал Предсказамус!

– Только тёте Эле не тренькай, а то брякнет маман… – подыграл Александр.

– Могила! – сделал страшные глаза Колпакиди А.Г.

Александр не спеша двинулся в парк. Теперь предстояло придумать что-то удобоваримое по поводу внезапного выезда в Чмарово для предков. Решение нашлось ещё по дороге к тенистым парковым аллеям…

– Завтра в село еду, – озабоченно и возмущённо сообщил он Шишкиным-старшим. – Покою от них нет!

– А что такое, Саша? – заволновалась Альбина Феоктистовна.

– Рутина, ма, рутина! У них там заморочки какие-то с лагерным имуществом. Я-то всё передал завхозу, как положено… Чего-то, видать, напутал, старый хрыч! Бухгалтерша сегодня звонила. Я же, как начальник лагеря, материально ответственным лицом выступал… Неудобно, надо разобраться.

– А после отпуска этого сделать нельзя? А как уехал бы ты куда-нибудь, в турпоездку, например?

– Ну я же не уехал. И трубку телефонную снял. Да ну, лучше съездить, а то и самому свербить будет. Как говорится: кончил дело – и гуляй смело. Но я и не собираюсь отпускные денёчки направо-налево раскидывать. Сколько отнимут, на столько отпуск и продлят.

– А не к фельдшерице ли ты собрался? – не удержалась маман Шишкина, с подозрением взглянув на сына.

Ну тут уж «теантер» Шишкину-младшему разыгрывать не пришлось. Вот достала так достала! Александр вскочил, забегал по комнате и заорал уже самым естественным образом:

– Да когда же ты опомнишься?! Ну сколько можно бредить?! Кого ты мне ещё приплетёшь? Давай уж всех сразу! Лепишь и лепишь из меня какого-то сексуального маньяка! В школе с Наташкой опозорила, а сколько девчонок институтских на меня понавесила!.. Фельдшерица ей покою не даёт! Да видал я её, как и она меня! Слишком орбиты разные! И с Машкой Колпакиди интриги тут разводила!.. Да я из-за тебя… Хоть золотую найду – всё равно тебе не подойдёт! Благо, не ищу пока! Сколько же ты из меня крови выпила! Тебе в гестапо работать надо!

«Машулю, честно говоря, пусть и в запале, но зря ты приплёл. Будем считать – для количества. Маслом каши не испортишь…» – заикнулся, было, внутренний голос. Но Александр послал его чуть ли не вслух – маман конечно же приняла бы это на свой счёт – вот был бы номер! Шишкин-младший ринулся к себе в комнату и так хлопнул дверью, что маман Шишкину едва не сбросило со стула.

Впрочем, вслух подытожил сыновний вопль Шишкин-старший:

– Альбина, и в самом деле… ну сколько можно парня канать! Ты народную мудрость-то вспомни: все невестки у блудливой свекрови кто?

– Это… ты… мне?! – задохнулась Альбина Феоктистовна. – Это я… стало быть…

– Это не ты, – махнул рукой Шишкин-старший. – Но и не уподобляйся.

Тем не менее маман Шишкина слегла на диван, весь вечер пропила таблетки, всю ночь прикладывала к голове мокрое полотенце, героически запрещая супругу вызывать «Скорую помощь».

Наутро решила не идти на работу, но оказалось, что это утро субботы, день выходной, поэтому Альбина Феоктистовна осталась на диване. Под присмотром Шишкина-старшего, который, в связи с открывшимся форс-мажором, на службу, как обычно, не пошёл, но ценные указания туда по телефону то и дело засылал.

Шишкин-младший, злой, как сотня янычаров, молча собрался, опрокинул в себя кружку кофе и под понимающим взглядом отца подался прочь, вернее, во двор, где около своей белоснежной «Нивы» с сигареткой в зубах его поджидал Колпакиди А.Г., полирующий и без того сверкающие бока четырёхколесного сокровища в окружении кучи мальчишек.

4

Дорога до Чмарово, под пустопорожнее зубоскальство Колпакиди, пролетела незаметно. Директриса, как Александр и предполагал, накануне нового учебного года оказалась на месте. Характеристику пообещала назавтра выдать. Куда не спросила, видимо, посчитала, что для райкома. Разыскал Шишкин и парторга Дудонина, рассудив, что партийная характеристика тоже лишней не будет. И тот вопросов не задавал. В общем, райкомовская «механизма» накручивала обороты, так получается. А Валентина Ивановна и Дудонин и не подозревают, что Шишкин замыслил побег.

Вернулся в ставшую за год родной квартиру. В сгущающихся сумерках уставился на телефон. Неимоверно хотелось позвонить Танюшке. Но что сказать? Три с половиной месяца игры в молчанку! «И что, молодец среди овец? – ввинтился в мозг внутренний голос. – Самое банальное, но и самое правильное – позвони, скажи, что любишь, что постоянно о ней думаешь… А лучше бы съездил в Кашулан и объяснился по-мужски…»

– А дальше-то что? – по привычке вслух проговорил Александр. – Если срастётся всё с редакцией, то надо решать вопрос кардинально: прошу руки и сердца. И куда потом? Наградить девушку маман Шишкиной в роли чокнутой свекровки? Разве что квартиру снять? Вариант!.. Но тянет всё это пока за собой хвост мутно прорисованных проблем. М-да-с… Интересно, а сколько получает лейтенант-корреспондент? И хватит ли его жалованья на всё про всё? Тимофеев, понятное дело, нагрузит так, что мало не покажется! Командировки, командировки… И Танюшке надо будет устроиться… Господи, да её и вовсе в расчёт брать смешно! Учиться бы ей по-хорошему надо!..

Шишкин-младший прикинул и второй вариант – с райкомом комсомола. Квартиру, конечно, дадут, да и зарплата явно не лейтенантская. Но атмосферка-то… ещё та! Его передёрнуло. Каждый день видеть перед собой унылое лицо Ваньки Мишина, которому он перебежит дорогу. А лицезреть равнодушную, как приклеенную, улыбочку Калюжной? И ни хрена не выйдет указать ей на дверь. Ха-ха и ещё десять раз ха-ха! Как же, позволят ему подобное! Ну, допустим, позволят. Но райцентр не мегаполис, народец тэснэнько проживает, и хрен их знает, кто кому кем приходится… В общем, одна морока! То, что райкомовские могут как-то посодействовать избежать кресла первого секретаря – наивщина. Молчать будут в тряпочку под суровым оком районного партглаваря, а потом по углам сопеть…

Шишкин вздохнул. Телефон по-прежнему притягивал взгляд. Губы невольно сложились в горькую усмешку. Сидит идиот идиотом и делит шкуру неубитого медведя! А в реалиях? Снимает он сейчас трубу, звонит в Кашулан, а оттуда – бац! – и послали «в…», «на…» или «к…». И – приехали, дядя!.. С другой стороны, если пошлют, то это уже какая-то определённость и конкретика, а не пустопорожнее гадание.

Шишкин вылез из кресла, зажёг свет, ткнул в розетку любимый «Океан», пошарил по УКВ-диапазону: нудная классика, политбубнёж, спорткомментаторские вопли… Даже на «Маяке» – ничего доброго!

«Подкормиться надо, и жизнь наладится», – посоветовал внутренний голос. «Может, ты и прав», – ответил ему Александр и заглянул в «Саратов». Уезжая в отпуск, Шишкин, ясень-пень, холодильник отключил. Столкал в него, как в шкаф, консервные банки.

Вытащил банку ветчины, поставил чайник. Только тут и вспомнил, что хлебушка – тю-тю. А, не смертельно!.. Сахар есть, заварка есть, консервированное молоко есть. Всё путём!

Шишкин уселся за кухонный стол, скатал ключиком крышку с консервной банки, взялся за вилку, но до рта и первый кусок донести не успел. По крыльцу и веранде процокали каблучки, и на пороге появилась румяная, то ли от смущения, то ли от избытка здоровья… Галочка Капустина! В таком откровенном сарафанчике!

– Добрый вечер, Александр Сергеевич!

Шишкин медленно поднялся из-за стола. Спохватившись, положил на край банки вилку с куском ветчины.

– Уйди с глаз моих! – проговорил по-змеиному прошипевшим голосом.

Галочка попятилась, пролепетав:

– Я только хотела сказать, что поступила на филологический…

Она заметно напугалась, что вмиг испарило всю злость на неё.

– Сгинь! – страшно выкрикнул Шишкин и схватил со стола нож.

Капустина метнулась за дверь, «молнией» слетела с крыльца, пронеслась по двору и вылетела за калитку. Но Шишкин успел-таки несколько секунд полюбоваться длинными загорелыми ногами свежеиспечённой студентки.

«Ха-ха и ещё раз десять раз ха-ха! – повторил недавнее следом за хозяином внутренний голос. – Напугал девушку!»

– Ага, напугаешь их! – бросил со смехом нож на стол Александр. – Шустрое поколение растёт! Раньше сладко менестрели дамам в окна свиристели, кавалеры приходили, серенады голосили!.. Да хрен с ними, с этими менестрелями и кавалерами! По крайней мере, как-то всегда сильный пол активно взаимности добивался, но не наоборот же! «Парни, парни! Это в наших силах…» – пропел Шишкин-младший. – Мир встал на уши!

Подумал, что в городе Галочке будет непросто. В институт, значит, поступила… Ну там, смазливенькая да любвеобильненькая, от ухажёров обстонется! Любое знакомство, что шнурок на ботинке: узелок завязать – это быстро, зато развязать, да ещё когда он подзатянулся… С такой-то самооценкой, с таким-то напором и темпераментом! Некогда, бедной, учиться будет… Но какова! Устроить скандал в Кашулане и как ни в чём не бывало заявиться яркой бабочкой: здрасьте! Круто! Погляди-ка, моментально усекла, что он в селе! Впрочем, откуда он знает, где живут Капустины, может, оттуда видны шишкинские окна. То темень-темень целый месяц, а тут – огонёк! Вот и прилетел мотылёк! Ну вот и чем отличается от Маруськи Сидо́рихиной Галочка Капустина? Хотя нет, отличается! Свежестью, красотой и активностью! В Кашулан не поленилась съездить!..

«А нравится тебе, друг мой, нравится этот ажиотаж! – с издёвкой произнёс внутренний голос. – Вдобавок пропитался ты сплошным лицемерием! Особенно про мужскую активность. Других призывать мастер, а твоя-то где? Вот потому-то и приходится слабому полу брать инициативу в свои руки!.. Господи… И ради кого…»

Возразить на это Шишкину-младшему было нечем. Он снова издал тяжёлый вздох и поглядел на телефонный аппарат, как кролик на удава.

Выключил приёмник, включил телевизор. Шёл какой-то заграничный фильм: актёры незнакомые, сюжет муторный… Шишкин оторвал глаза от экрана и снова уставился на телефон.

«Да японский ты городовой! – хлопнул ладонями по подлокотникам кресла. – Как там Наполеон говаривал? «Начнём, а там посмотрим»? Если он, конечно, такое говаривал. Да и какая разница, чего он там прононсил!»

Александр снял трубку и быстро набрал номер, чувствуя, как сердце уходит в пятки. Да уж… Всем трусам трус!

– Алло? – раздался в трубке голос Танюшки.

– Таня… Это я… – выдавил на каком-то спазме, потому как не получилось ни выдохнуть, ни вдохнуть.

– Шишкин?! Сейчас небо рухнет! Это как же ты сподобился? – ядовито спросила Татьяна. – Или весь женский пол в округе перебрал да на второй заход нацелился?

– Танюш, ну зачем ты так…

Александр уже тыщу раз прокручивал в голове всевозможные варианты телефонного разговора с Татьяной, но каждый раз из этой головы-мясорубки с тупыми ножами выползал ужасающий и никуда не годный фарш. Но сейчас… Сейчас его блеянье и фаршем не назовёшь.

– А как? Слушай, Шишкин-Пушкин… Я вот тут недавно вычитала в журнале, что все мужики делятся на три группы. Первые – как сладкие пироженки. Их с жадностью поедают, но от них толстеют и дурнеют. Вторые – как простокваша. Сплошная польза для здоровья. Но не для всех. У некоторых вызывает изжогу. А третья группа – это мужички-шашлычки. Аппетитные, на огне прокаленные!.. Шишкин, ты кто?

Александр молчал. Его, откровенно говоря, ошарашило уже это «Шишкин, Шишкин-Пушкин…» Вот уж так его Танюшка никогда не называла. Это в стиле Машульки Колпакиди, Анжелки… Ну а чего он хотел? Бурю радости великой и шквал нежности кромешной? Ещё бы через полгода позвонил!..

– Так кто ты, Шишкин? Молчишь… Вот и я не знаю…

«Я чему тебя учил?! – взбеленился внутренний голос. – Ты мужик или тряпка?!»

– Таня… Я не пирожное, не изжога и не шашлык! Я люблю тебя! – выкрикнул в трубку с отчаянной решимостью Александр. – Плохо мне без тебя! Пло-хо! Ты же знаешь это, ты же это чувствуешь!.. – Он еле сдержался, чтоб не заколотить в бессильной ярости трубкой по подлокотнику кресла.

Татьяна молчала, лишь на линии что-то шуршало и потрескивало.

– Алло, алло! – закричал Шишкин.

– Да слышу я тебя… – устало отозвалась Татьяна.

Она снова замолчала. В ушах у Шишкина зашумело, затокало. Вернувшееся из пяток сердце оглушительно гнало кровь.

– Ты знаешь, что я тебе скажу… – прервала, наконец, молчание Танюшка. – Когда мы были вместе, ты много раз про любовь мне говорил, планы всякие строил. Но вот, видишь, как… Наверное, и я виновата… Не фыркнуть при виде твоих подружек надо было, а откровенно и напрямую поговорить. Только ты так быстро ушёл в тень… Я ждала…

– Да я… – заикнулся Александр, хотя совершенно не представлял, чем оправдать своё трёхмесячное молчание. Ну не текучкой же! Господи!.. Все эти сборы, экзамены, лагерь… Это шустрое корреспондентство, удивившее даже видавшего виды Тимофеева…

Шишкин с ужасом осознавал, что попросту выстроил из текучки такую неприступную стену, что ни соседям китайцам не снилась, ни разделённому Берлину. Своими руками линию Маннергейма соорудил!

– Я ждала… Ждала и кляла себя… Кляла за то, что первая… Не ты… Я!.. Как репейник… а ты… А ты всё воспринял, как должное… Ты, наверное, вообще решил, что испугалась я… в перезрелых девках остаться…

– Да у меня никогда даже в мыслях такого…

– Может быть… – задумчиво произнесла Татьяна. – Ты знаешь, что я поняла? Ты – слабый человек… Наверное, ты любишь меня… А может быть, и нет. Чего бы ни попользоваться, коли сама на шею кинулась… Нет, не перебивай меня, дай сказать. Мне не хочется так о тебе думать. Но знаешь… Чувствую твою какую-то внутреннюю неустроенность и неприкаянность. Определиться ты не можешь, в себе разобраться… Слабый… Но я любить хочу, а не жалеть… Тебя любить, Шишкин! А ты…

Она замолчала. В трубке тоже воцарилась тишина. Куда-то даже все эти потрескивания и шорохи подевались, только в груди у Александра молотом бухало сердце.

– Танюша, любимая… Я не слабый… Просто так всё по-дурацки поворачивается…

– …Что ты про меня вспомнил и решил поискать утешения! А катило бы всё гладенько…

– Ну не так, не так! – отчаянно закричал в трубку Александр. – Давай я завтра приеду, всё объясню…

– Нет! И не вздумай! Я ещё подожду. Подожду, пока ты не перестанешь метаться… Или пока ждать не надоест…

– Да я не…

– Шишкин! Про все твои заморочки знаю. Слухом земля полнится. Забирают тебя в райцентр, большим начальником станешь…

– Да не хочу я им становиться!

– Вот-вот… В общем, разберись ты сначала со всеми своими «хочу – не хочу», но без меня. Ну не игрушка же я, Шишкин!..

Татьяна положила трубку.

Шишкин сунул было палец в наборный диск, но, помедлив мгновение, откинулся от телефона: чего говорить?.. Права на все сто!

Сумрачный, он вышел на крыльцо. В воздухе совершенно не чувствовалось вечерней прохлады.

– Ой, Александр Сергеич! С приездом! – с соседского крыльца улыбалась вездесущая Остапчук. – С наступающим вас новым учебным годом!

– Спасибо, Татьяна Сергеевна, – вздохнул Шишкин-младший. – Но меня пока рановато поздравлять. У меня ещё больше месяца отпуска…

– Ах, да-да! Вы же в летнем лагере весь июль… Но зато через месяц столько проблем отпадёт! Особенно у вас, при вашем холостячестве…

– Не понял… – с недоумением уставился на соседку Александр.

– А, ну да, вы же не в курсе! – радостно затараторила Остапчук. – Председатель наш, Потап Потапович, решение принял: все дома на нашей улице к центральному отоплению, как школу, подключить! Буквально дня через два-три траншею начнут рыть, трубы укладывать, разводку делать, а в домах ставить батареи! Целую бригаду из города выписали! От школы вниз и потянут, так что мы – в числе первых! Ой, а вы-то как? Уедете снова в отпуск…

– Ну, вам ключи оставлю. Проконтролируете по-соседски?

– Конечно! Даже не беспокойтесь! Николая заставлю лично проследить!

– Ну, тогда с меня – магарыч! – поднял руки, улыбаясь, Александр.

– Да что вы… – засмущалась Татьяна.

«Вот красота… – подумал Шишкин-младший. – Если и впрямь на моё место Юленька Волкова нагрянет – никакой головной боли у преемницы. Надо будет потом Терентьичу колун вернуть…»

– А что, Татьяна Сергеевна, новый историк? Его-то куда поселили?

– Так к бабе Моте! – заливисто и звонко рассмеялась Остапчук. – Там у нас прямо-таки… инкубатор женихов! Подружки-то бабы Моти, баб Дуся и баб Женя, уже там роем вьются! С вами не получилось – новенького обхаживают! А у вас-то как, если не секрет, из Кашулана или из города привезёте?..

– Да пока как-то не настроился окольцовываться! – в тон соседке ответил Александр. – Есть такой анекдот, когда крошка-сын отца спрашивает: «Папа, а жена – это надолго?» – «На всю жизнь, сынок». Школяр в ужасе: «Так это она что… хуже школы?!»

Соседка заливисто засмеялась, и тут же на крыльце появился глава семейства.

– А, это ты. Приветствую, сосед. Сводку последних новостей выслушиваешь? Ага, нацелился наш Потапыч теплоцентраль устроить. Надоело, видать, на своём котелке керосиновом сидеть. Вот, помяни моё слово, дальше его хоро́м всё это теплоснабжение не уедет…

– Ты бы меньше тут на всю улицу разорялся! – шикнула на супруга Татьяна и скрылась в доме.

Николай хмыкнул и закурил.

– Да-а… Кончается лето… Уборочная скоро, а хлеба-то чахлые в этом году. Жара иссушила…

Шишкин-младший понимающе кивнул, хотя, когда они с Колпакиди катили в Чмарово, а вокруг расстилались желтеющие поля, чего-то сверхординарного не разглядел. Господи, да что он мог разглядеть, слепота городская!

Пока Николай курил, постоял на крыльце, слушая дальнейшие сентенции Остапчука по поводу нынешнего урожая зерновых. Потом, по-соседски пожелав друг другу спокойной ночи, оба нырнули в свои норы.

…Не спалось. В голове снова и снова прокручивался разговор с Танюшкой. «Подожду… Пока ждать не надоест…» На сколько её хватит? «А ты не обольщайся, друг ситный, – буркнул в ухо внутренний голос. – Ты действительно определись. Или она тебе в сам-деле – сельское приключение, или что-то посерьёзнее… Уж я и то тебя не пойму…»

…Воскресенье Шишкин-младший провёл самым бестолковым образом. Была мыслишка подвязать Терентьича на распродажу добра, но потом Александр передумал. Если с бегством в город ни хрена не получится и придётся после рокового октября перебираться в райцентр, то всё, что «нажито непосильным трудом»… Шишкиных-старших, там сгодится. Да и в городе, если квартиру снимать, лишним не будет.

«Квартиру снимать?! – встрепенулся внутренний голос. – Так ты, дядя, всё-таки на Танюшку нацелился?..»

– Да ни на кого я не нацелился! – как всегда вслух, отрезал Александр. – Ты у меня хуже соседки-болтуши стал! Бубнишь и бубнишь в ухо! Кто бы наши диалоги послушал – только пальцем у виска покрутит: совсем у хлопца крыша съехала! «Тихо сам с собою, тихо сам с собою…» А я уже не тихо, а громко! Мечта психиатра! Антон Семёныч Шпак и управдом Бунша в одном флаконе! Пойду-ка я лучше за хлебушком схожу…

И Шишкин отправился в «сельпо».

За прилавком управлялась Алёна-Леночка. На Шишкина посмотрела спокойно, без смущения, но и без холодности. Других покупателей в магазине не было, и Александр, купив пышный кирпич пшеничного и кулёк «барбарисок», виновато улыбнулся:

– Алёна, вы простите меня…

У той разве что пилоточка с головки не упала!

– Простите и не обижайтесь на меня… Вы – красивая и очень хорошая девушка… Самым искренним образом желаю вам огромного счастья и хорошей большой любви. Даже уверен: так у вас в жизни и сложится… Простите, если где-то как-то по-обидному вышло… – На этом и покинул «сельпо», оставив бабыдусину дочку в полнейшем ступоре…

Утром в понедельник Шишкин-младший залез в рейсовый автобус и отправился в райцентр. Но чем меньше до него оставалось километров, тем более трепетала душонка. Червь сомнений так усердно её изгрыз, а возможное развитие событий, при любом раскладе, – от положительного исхода до катастрофы задуманного, – так всё перемешало в голове, что при въезде в райцентр Шишкину уже хотелось выпрыгнуть из автобуса и бежать в обратной направлении.

«А может, его на месте нет… А может, лучше сразу в сектор учёта?..» – мелькнула напоследок трусливая мыслишка, когда Шишкин-младший потянул на себя двери приёмной.

Не-ет! Первый секретарь райкома партии Захар Ильич Волков был на месте и доступен для народа.

– Проходите, – улыбчиво разрешила молодому сельскому учителю секретарша, круглолицая крашеная блондинка неопределённых лет – того так называемого критического возраста, когда женщина что-то из себя ещё пытается строить, но стройматериалы уже явно не те.

– Разрешите? – Шишкин-младший опасливо ступил в кабинет.

– А, Александр! Проходи! – Первый поднялся из-за стола, крепко, чуть ли не до хруста, пожал руку. – Что привело? Дела комсомольские или проблемы школьные? Как там у вас, в Чмарово?

– Там всё нормально… – выдавил из себя Александр. – Я, собственно… Захар Ильич, по личному вопросу…

Ком встал у Шишкина в горле, но отступать уже было некуда.

– С учёта сняться…

– Что? – благодушная улыбка тут же исчезла с лица Волкова. – С учёта?! А это куда ты?..

– Вот, – Шишкин-младший положил на стол повестку из облвоенкомата, которую пятнадцать минут назад забрал в райвоенкомате. – Партийный призыв в ряды Вооруженных сил…

– Партийный, говоришь? – саркастически переспросил Волков. – Ага. Только что-то партия не в курсе!.. – Первый показал пальцем на собственную грудную клетку. – Ну, народец! Хоть в армию, лишь бы из села сбежать! – Голос первого отчётливо наливался чугунной тяжестью. – Дезертировать, стало быть, вздумал?

«Ага, – вякнул внутренний голос. – Дезертир! С «гражданки» в армию решил дезертировать!»

– …Мы на тебя такие надежды возлагали, а ты – в кусты?!

«Во, уже хорошо, что в прошедшем времени – не «возлагаем», а «возлагали», – спасительно цапнул ручонкой Шишкин-младший первую проплывающую перед носом жалкую соломинку. – Бросайте же, бросайте меня в терновый куст!»

– Пал Николаич, зайди-ка ко мне! – зловеще проговорил Волков в телефонную трубку и, багровея, снова уставился на Шишкина. – Это что же за выкрутас? Это как понимать? Таким надёжным мужиком мне показался!.. И вот что прикажешь с тобой теперь делать? Не для того мы тебя кандидатом в партию приняли, внештатным секретарём райкома комсомола избрали, чтобы всё это – псу под хвост… Дезертир!

В кабинете материализовалась фигура заворготделом, «серого кардинала» Кабаргина.

– Вот, полюбуйся, Пал Николаич, на кадра! Из района бежит!

Кабаргин непонимающе уставился на Волкова.

– Ты не на меня, ты на него гляди! С учёта прибыл сниматься. В армию, видишь ли, его забирают! Тебе известно об этом?

– Про армию нет, но в целом… Сомнения в целесообразности партийного решения высказывал… – Кабаргин со злостью принялся пепелить Шишкина-младшего драконовским взглядом.

– А почему мне не доложили?! – подозрительно уставился на заворга Волков.

– Я подумал, что это не существенно, покобенится и перестанет…

– Я уже не раз говорил, Пал Николаич, что думать тебе вредно и совершенно ни к чему. Делай, что сказали, а думать у нас есть кому! Иди… пока…

Кабаргин исчез так же бесшумно, как и появился. Шишкин-младший готов был голову на отсечение дать, что канул «серый кардинал» в иное измерение не через двери. Но то, что канул – это было очень кстати, потому как дальнейшее общение с Волковым гарантировало успех лишь при разговоре в режиме тет-а-тет. И промедление было смерти подобно.

– Хорошо, – сказал Шишкин-младший, наполняясь отчаянной решимостью. – Пусть для вас я выгляжу дезертиром. Но сбегаю я не на тёпленькое местечко. Молод ещё для тёпленьких местечек.

– А зачем тебе вообще всё это, Шишкин? – с усмешкой посмотрел в глаза Волков. – Романтика, что ли, в одном месте заиграла? Да и потом… Ты кому-то про неизвестности армейские рассказывай, а мне не надо. Съездил в город, договорился, или помогли договориться, насчёт военного трудоустройства, так сказать. И не лукавь, знаешь ведь, где служить будешь. Уж не в Тикси и не в Кушку зашлют. В областном центре, конечно… Всё обговорено, вот и повесточка организовалась. Даже подозреваю, что наш бывший райвоенком тоже посодействовал, нет? И не он ли надул тебе в уши после вашего майского успеха на сборах…

– Да причём тут, кто и куда надул! – очень не натурально возразил Шишкин-младший и понял, что пора выбрасывать последние козыри. – У кого душа к чему лежит. Вот вы меня тут дезертиром обозвали… А давайте начистоту, Захар Ильич… Вы уж меня извините, но ваша Юля с новеньким дипломом учителя русского языка и литературы сидит в этом же здании, только этажом ниже, и ждёт свистка. Вы меня в октябре сюда, а дочурку любимую – туда, на моё место в школу. Разве не так? Всё село об этом говорит, – «подлил керосинчику» Александр.

Волков изумлённо глядел на молодого наглеца. А Шишкин-младший не останавливался. Поздно было останавливаться.

– …Так чего до октября тянуть? Через три дня новый учебный год начинается. И учителю лучше его с начала начинать, и ребятне. На полтора месяца расписание уроков ломается! Да и на новом месте собственный быт вашей дочери лучше сейчас начать обустраивать. На нашей улице дома к общей системе теплоснабжения взялись подключать. Лучше бы, чтобы хозяйка в квартире была, а то приварганят радиаторы отопления, как бог на душу положит, – не сколько надо и не туда, куда надо… А в райком… Я Кабаргину говорил и вам повторю: ничего в сельском хозяйстве не петрю, ноль без палочки, а вам человек нужен знающий, у которого не только язык подвешен. Зачем вам просто говорун? Авторитет власти ни на каком уровне ронять не следует. Не так ли, Захар Ильич? Да и мне выглядеть попкой-попугаем претит. На политработе в Вооруженных силах с меня больше толку будет. При моих маленьких лейтенантских звёздочках в самом лучшем варианте только должность замкомроты по политчасти светит. Так что снизу начинать придётся. А тут вы меня… первым секретарём! Да что я после Флёрова? Смешно… Ну и, в конце концов, пусть я дезертир, как вы изволили несколько раз меня обозвать, но дезертир я, уж извините, лично для вас своевременный, уж простите за такую наглую откровенность…

Александр замолчал. Козыри иссякли. Молчал и Волков, отвернувшись к окну.

Пауза затягивалась, давила, наполняя Шишкина-младшего ощущением полнейшего краха. «Хоть бы кто в кабинет зашёл!» – с тоскливым ожиданием висельника подумалось ему.

Волков, по-прежнему не глядя на Александра, протянул руку к внутреннему телефону:

– Маргарита… Выпиши открепительный талон на Шишкина Александра Сергеевича, кандидата в члены… из Чмарово. Да, учитель… И на подпись мне неси. Что?.. Сейчас неси!

Вот так вся история и закончилась.

Разве что пару мазков ещё бросить на полотно. Один – белилами цинковыми, другой – сажей газовой.

Вот с сажи и начнём.

В понедельник, 11 сентября 1978 года, корреспондент-организатор газеты военного округа Шишкин Александр Сергеевич предстал перед глазами ответственного редактора подполковника Тимофеева и приступил к исполнению своих функциональных обязанностей уже как полноценный штатный сотрудник.

Первого декабря того же 1978 года лейтенанту запаса Шишкину А.С. приказом министра обороны СССР было присвоено воинское звание старшего лейтенанта с зачислением в кадры Вооруженных сил Советского Союза.

К Новому году Шишкин нашёл вполне удобоваримый по цене вариант съёмной квартиры: доброжелательная бабушка сдавала уютное меблированное однокомнатное жильё со всеми удобствами всего в получасе езды на троллейбусе от редакции.

Эти три месяца Шишкин чуть ли не ежедневно названивал вечерами в Кашулан – вырваться со службы не получалось: Тимофеев и в сам-деле грузил по полной. А в армии, кто не знает, обычный календарь с чёрными и красными цифирками не действует: старший воинский начальник определяет, когда у служивого в погонах выходной. И пара месяцев без выходных – дело обычное и уже вскоре привычное.

Телефонное общение напрягало. Прямо-таки физически Александр ощущал, что упускает что-то важное, теряется оно в сотнях километров проводов.

Наконец, в середине декабря, Шишкин-младший вырвался-таки на целых двое суток! Выпросил у бати «Волгу» и помчал прямиком в Кашулан.

Посмотрела на бравого офицерика грустная Танюшка и сказала только одно слово:

– Поздно…

И было это так сказано, что дальнейшее выяснение отношений смысла не имело. Лишь тогда признался себе Александр, что другого финала и не предполагал. Почему – объяснить себе не мог. Предчувствие ли, интуиция ли, наверное, всё-таки существуют.

На обратной дороге, как специально, в машине с Шишкиным на пару сникли и Юра Антонов с Пашей Леонидовым:

Перегорело…

Заехал Александр, конечно, и в Чмарово. Попрощался с теперь уже бывшими коллегами, под восхищёнными, при виде Шишкина в форме, взорами школяров. Познакомился, наконец-то, со своей преемницей Юлей. Приятная девушка, но вспомнить её в институтскую бытность всё равно не получилось. Наверное, из разряда тихонь была. Хотя Шишкин-младший не раз убеждался, что в тихом омуте… – само то!

Собрал из наполненной централизованным теплом квартиры шмотки-тряпки, книжки-бумажки, магнитофон и транзистор. А остальное – телевизор, холодильник и меблировку, оставил учительнице Волковой. Как контрибуцию за своё дезертирство.

Но «электрический» колун Терентьичу вернул лично.

А теперь прикоснёмся к холсту белилами.

Уже снег кружился и не таял, когда Альбина Феоктистовна Шишкина, завершив очередной рабочий день, устало поднималась по ступенькам в родном подъезде. Осталось полпролёта, перед глазами уже маячила квартирная площадка. У соседей распахнулась дверь, и на площадку выпорхнула с изяществом куницы… бойкая сельская фельдшерица Анжелика!

Лучезарной улыбкой одарила Альбину Феоктистовну:

– Добрый вечер!

Следом из квартиры выплыла Электрина Христопуловна в сопровождении старшего отпрыска.

– Аля! Поздравь меня! С невесткой! Расписались сегодня Анжелочка с Александром!

Молодожёны церемонно склонили головы.

– Веришь, Аля, еле уговорили этого недотёпу отметить всё по-человечески, в ресторане. Зачем, говорит, все эти церемонии! Конечно, они с Анжелочкой всё по-скромному решили, но я и Георгий этого таки допустить не можем! Да, Александр свадьбу имел, а Анжелочка – нет! Но ты же, Аля, меня понимаешь – разве может не состояться в жизни девушки такого яркого события?!

Потерявшая дар речи маман Шишкина хватала ртом воздух.

– Аля! Тебе плохо?! Сердце прихватило? Саша! Вызови «скорую», скорее!

– Не надо… Просто секундный спазм, – подняла руку Альбина Феоктистовна. – Всё уже прошло… Совет да любовь вам… дети!

– Аля! Всё приурочили к субботе! И вы у нас – наипервейшие гости! Анжелочка вам пригласительные завтра занесёт!..

Тут истории конец. Как, собственно, и буколиковой ностальгии. Автору очень хотелось порадовать читателей стопроцентным «хэппи эндом»: и влюблённые сердца соединились, и всё козни успешно преодолены. С кознями так и вышло. А вот помочь двум сердцам, увы, не удалось, хотя этого хотелось поболе всего остального. Так что тяжелейшим испытанием, тяжелее, чем все предыдущие, вместе взятые, оказался двенадцатый подвиг для главного героя нашего повествования Шишкина Александра.

 

Подвиг тринадцатый

Совершённый общими усилиями Шишкина Александра, читателей и автора

Он заключается в том, что своими предыдущими подвигами Шишкину-младшему удалось склонить вас, дорогой читатель, дочитать этот эпос до конца. Так что тринадцатый подвиг – коллективный. С чем и примите, дорогой читатель, гром фанфар в уши и пучок лавра на макушку!

Чита. 2015–2017 гг.