Даниил Александрович (1263—1303)

Младший из четырёх сыновей Александра Невского Даниил родился в 1261 г. Всего лишь два года спустя, в 1263 г., умер его отец. По всей видимости, Даниил получил Москву в удел по завещанию Александра. Воспитателем малолетнего князя стал его дядя, великий князь Ярослав Ярославич Тверской, а Москва на протяжении 7 лет управлялась тверскими тиунами. Известно нам это из послания, написанного в 1408 г. тверским князем Иваном Михайловичем московскому князю Василию Дмитриевичу: «По роду есми тебе дядя мой пращуръ, великий князь Ярославъ Ярославичь, княжилъ на великомъ княжении на Володимерскомъ и на Новогородцкомъ; а князя Данила воскормилъ мой пращуръ Александровича, се (де) ли на Москве 7 летъ тивона моего пращура Ярослава». Указание на семилетнее правление в Москве тверских тиунов в точности соответствует семи годам, которые Ярослав Ярославич Тверской занимал великокняжеский стол во Владимире (с 1264 г. до 1271 г.). О последующих событиях в жизни Москвы и её князя нам ничего не известно в течение десяти лет. На страницах летописи Даниил Александрович появляется только в 1282 г.

Наиболее существенным фактом в биографии основателя московской династии является то, что он был одним из членов антитатарской коалиции русских князей, созданной великим князем Дмитрием Александровичем Переяславским, а после смерти последнего возглавил её. Старший сын Александра Невского Дмитрий стал великим князем владимирским в 1277 г., унаследовав этот титул в соответствии с русским лествичным правом от своего младшего дяди Василия Ярославича Костромского. В 1281 г. умер хан Золотой Орды Менгу-Тимур и вместо него воцарился Туда-Менгу. Согласно установившемуся обычаю, в случае смерти хана русские князья должны были приехать в Орду для того, чтобы получить от его преемника подтверждение своих владений. Однако Дмитрий в Сарай не поехал. Этим воспользовался его младший брат Андрей Александрович Городецкий. Зимой 1281—1282 гг. он отправился в Орду и получил от Туда-Менгу ярлык на Великое княжество Владимирское.

К татарской рати, приведённой Андреем, присоединились войска его союзников Фёдора Ростиславича Ярославского, Константина Борисовича Ростовского и Михаила Ивановича Стародубского. 19 декабря 1281 г. они взяли Переяславль. Дмитрий Александрович бежал и попытался укрепиться в Копорье, но, столкнувшись с сопротивлением новгородцев, перебрался в Псков к своему зятю и союзнику Довмонту. Андрей отпустил татар в Орду и в феврале 1282 г. приехал в Новгород, где был посажен на новгородский стол. Вскоре он уехал из Новгорода в столичный Владимир, а оттуда в свой удельный Городец. Этим тут же воспользовался Дмитрий Александрович, вернувшись в Переяславль и вновь вступив в великокняжеские права.

Однако здесь ему пришлось столкнуться с сопротивлением уже не Андрея, а новгородцев и их союзников. По сообщению новгородского летописца, в 1282 г. «идоша новгородци на Дмитриа к Переяславлю, и Святославъ со тферици, и Данило Олександрович с москвици; Дмитрии же изиде противу плъкомъ со всею силою своею и ста въ Дмитрове». Но до кровопролития дело не дошло – стороны разошлись, заключив под Дмитровым мир. Для нас данное сообщение важно тем, что в нём впервые упоминается Даниил Александрович как самостоятельно действующий московский князь. Хотя в данном случае он выступил вместе со своим двоюродным братом Святославом Ярославичем Тверским в качестве противника своего старшего брата Дмитрия Александровича Переяславского, это отнюдь не означает, что он был членом проордынской коалиции Андрея Александровича Городецкого. Во время похода Андрея на Русь в конце 1281 г. тверской и московский князья не были в числе его союзников, а в новгородском походе на Переяславль не принимали участия союзники Андрея. Из этого следует, что в конфликте с Дмитрием Переяславским тверичи и москвичи выступали как союзники новгородцев, а не Андрея Городецкого.

Согнанный старшим братом с великого княжения Андрей в том же году снова отправился в Орду и привёл новую татарскую рать. Дмитрий вновь был вынужден покинуть Великое княжество Владимирское. На этот раз, видя, что у него нет сил самостоятельно бороться с Андреем, имеющим военную поддержку Сарая, Дмитрий принял решение искать помощи за пределами Руси. Вместе со своей дружиной он отправился к могущественному татарскому темнику Ногаю, бывшему фактически независимым правителем западных улусов Золотой Орды и враждовавшему с сарайскими ханами. В 1283 г. Дмитрий вернулся от Ногая с татарской поддержкой и заставил Андрея отказаться от великокняжеского стола. Андрею даже пришлось принять участие в походе своего старшего брата на Новгород, который был принуждён признать Дмитрия Переяславского своим князем. Однако городецкий князь не смирился с поражением и в 1285 г. вновь привёл на Русь своих татарских союзников: «…князь Андреи приведе царевича, и много зла сътвори крестьяномъ. Дмитрии же, съчтався съ братьею, царевича прогна, а боляры Андреевы изнима».

Это сообщение примечательно тем, что в нём говорится о первом поражении, нанесённом русскими ордынцам в бою. Кем же была та не названная по имени «братья», совместно с которой Дмитрий Переяславский разгромил татар? – Ею могли быть только его младший брат Даниил Александрович Московский и его двоюродный брат Михаил Ярославич Тверской. Это подтверждается другим летописным сообщением, согласно которому в том же 1285 г. нападение литовцев на тверскую волость Олешню отразили совместно «тферичи, москвичи, волочане, новоторжьци, зубчане, рожевичи». Поскольку волочане и новоторжци управлялись совместно Новгородом и великим князем владимирским, данное сообщение летописи свидетельствует, что к 1285 г. великий князь Дмитрий Александрович вступил в военный союз с Москвой и Тверью, направленный прежде всего против Андрея Городецкого и поддерживавших его татар.

Этому союзу Даниил Московский оставался верным до конца своих дней, в то время как Михаил Тверской проявил себя гораздо менее надёжным соратником. Уже в 1288 г. он выступил против великого князя Дмитрия. В этом конфликте Даниил Московский поддержал своего старшего брата и союзника: «Того же лета не въсхоте Михаилъ Тферскыи покоритися великому князю Дмитрию и начатъ наряжати полкы. Слышавше се великии князь и созва брат [ь] ю свою Андреа Александровича и Данила и Дмитриа Борисович [и] и вся князи, яже суть подъ нимъ и поиде съ ними ко Тфери. И приидоша къ Кашину и обьступиша градъ и стояша 9 днии и сътвориша страну ту пусту, а Къснятинъ весь пожгоша. И отътоле въсхотеша ити къ Тфери, Михаилъ же въсхоте и расмотрився стати противу выеха. Великыи же князь сътвори миръ съ Михаиломъ и распусти брат [ь] ю свою въ свояси, а самъ възвратися въ Переяславль».

Однако в 1293 г., когда Андрей в очередной раз навёл на Русь татарские отряды, переяславский, московский и тверской князья вновь оказались союзниками. Андрей с ордынской ратью Тудана (Дюденя), Фёдором Ростиславичем Ярославским и Дмитрием и Константином Борисовичами Ростовскими разорили Суздаль, Владимир и Юрьев, после чего направились к Переяславлю, но все его жители из города разбежались, а сам Дмитрий Александрович, как и в 1281 г., бежал в Псков. От Переяславля Андрей с татарами направились в Москву, которую им удалось взять и разорить обманным путём: «…поидоша къ Москве, и Московскаго Данила обольстиша, и тако въехаша въ Москву, и сътвориша такоже, якоже и Суждалю и Володимерю, и прочимъ городом, и взяша Москву всю и волости, и села». Видимо, Даниил, понимая невозможность в одиночку противостоять войску Андрея, татар и их союзников, решил сдать город в обмен на обещание противников не разорять его, но был обманут.

Из Москвы Андрей собирался пойти на Тверь, князя которой Михаила Ярославича в это время в городе не было. Как показывают дальнейшие события, он отправился к Ногаю за помощью против Андрея Городецкого и союзных ему ордынских татар. Известие о возвращении Михаила в Тверь заставило Андрея отказаться от своего намерения: «Татарове же и князь Андреи слышаша приездъ княжь Михаиловъ, не поидоша ратью къ Тфери, но поступиша на Волокъ, и тамо тоже зло съдеяша, Волокъ взяша, а люди изъ лесовъ изведоша, и поидоша пакы къ Переяславлю, и поидоша въ свояси, много зла сътворше христианомъ». Однако испугал его не столько сам тверской князь, сколько приведённая им от Ногая подмога, от которой, впрочем, пострадала и сама Тверь: «Тое же зимы цесарь тотарскыи приде въ Тферь, имя ему Токтомерь, и много тягости людем оучинивъ поиде в своя си».

28 февраля 1294 г. Андрей был возведён на новгородский престол, однако уже в марте Дмитрий выехал из Пскова в Тверь. Андрей с отрядом новгородцев отправился в Торжок, чтобы перехватить брата, но сумел овладеть только его обозом, а сам Дмитрий благополучно добрался до Твери, где стояло татарское войско, приведённое Михаилом Ярославичем от Ногая. Из Твери Дмитрий Александрович направил послов в Торжок для переговоров с братом. Ввиду превосходящих сил противника (войско Тудана ушло в Орду в феврале) Андрей вынужден был вновь вернуть Великое княжество Владимирское своему брату, однако за ним был оставлен Новгород. Дмитрий также получил обратно свой отчинный Переяславль, который уходивший из него Фёдор Ростиславич Ярославский в отместку сжёг. Дмитрий отправился из Твери в Переяславль, но по дороге заболел и умер близ Волока. Андрей Александрович Городецкий теперь уже по праву стал великим князем. Переяславское княжество досталось сыну Дмитрия Ивану. Однако антитатарский переяславско-московско-тверской союз при этом не прекратил своего существования, только главная роль в нём перешла от Переяславля к Москве. Со всей ясностью это показали события, развернувшиеся в 1296 г.

В этом году великий князь Андрей в очередной раз отправился в Волжскую Орду. Воспользовавшись его отсутствием, новгородцы выгнали великокняжеских наместников и пригласили к себе княжить Даниила Московского, который прислал им в качестве наместника своего сына Ивана (будущего Калиту). О событиях этих повествует запись в новгородской служебной минее XIII века: «В лето 6804 индикта 10 при владыце Клименте, при посаднице Андръе съгониша новгородци намъстниковъ Андреевыхъ съ Городища, не хотяще князя Андрея. И послаша новгородци по князя Данилья на Мъсквоу, зовуще его на столъ в Новъгородъ на свою отциноу. И присла князь переже себе сына своего въ свое место именемъ Ивана».

То, что новгородцы, вступая в борьбу с Андреем Городецким, пригласили к себе на княжение Даниила Александровича, показывает, что именно он стоял во главе противников великого князя. Об этом свидетельствует и договор, заключённый Михаилом Ярославичем Тверским с новгородцами в том же 1296 г.: «То ти, отьче, поведаю: съ братомь своимь съ стареишимь съ Даниломь одинъ есмь и съ Иваномь; а дети твои, посадникъ, и тысяцьскыи, и весь Новъгородъ на томь целовали ко мне крестъ: аже будеть тягота мне от Андрея, или от татарина, или от иного кого, вамъ потянути со мною, а не отступити вы ся мене ни въ которое же веремя». Из приведённого текста видно, что в союзе между Даниилом Московским, Михаилом Тверским и Иваном Переяславским «братом старейшим» был именно Даниил, а направлен этот союз был против Андрея Городецкого и татар.

В конце 1296 г. вернулся из Орды Андрей Александрович. О последовавших за этим событиях рассказывает Лаврентьевская летопись: «Приде Андреи князь ис татаръ и совокупи вои и хоте ити на Переяславль ратью, да от Переяславля к Москве и ко Тфери; слышав же князь Михаило Тферьскыи и Данило Московьскии князь, и совокупивъ вои и пришедше и стаста близъ Юрьева на полчищи, Андреи в Володимери, и тако не даста поити Андрею на Переяславль; бяшеть Иван князь сынъ Дмитриевъ, идя в Ворду, приказалъ Михаилу князю блюсти очины своее и Переяславля; и за мало бою не бысть промежи ими, и взяша миръ и придоша в своя си».

Симеоновская летопись приводит дополнительные сведения об этих событиях: «Бысть рать татарская, приде Олекса Неврюи, и бысть съездъ всемъ княземъ русскимъ въ Володимери и сташа супротив себя, со единои стороны князь великии Андреи, князь Феодоръ Черныи Ярославскыи Ростиславичь, князь Костянтинъ Ростовскыи со единого, а съ другую сторону противу сташа князь Данило Александровичь Московскыи, брат его князь Михаило Ярославичь Тферскыи, да съ ними Переяславци съ единого. И за малымъ упаслъ Богъ кровопролитья, мало бою не было; и поделившеся княжениемъ и разъехашася въ свояси».

Из сообщения Лаврентьевской летописи вытекает, что Иван Дмитриевич Переяславский во время возвращения Андрея из Сарая находился в орде Ногая, куда он отправился за военной помощью. Однако помощь на этот раз получена не была. По всей видимости, Ногай в это время уже готовился к решающему столкновению с ханом Тохтой и не мог предоставить войско своим русским союзником. Андрей требовал возвращения ему Новгорода и передачи Переяславля, но вынужден был ограничиться только Новгородом, как об этом сообщают Софийская I и Новгородская IV летописи (ошибочно под 6806 г. вместо 6804 г.): «Великии кн (я) зь Андреи Александрович поеха в Переяславль, великии же кн (я) зь Данило Александрович Московьскы и братъ его кн (я) зь Михаило не ступишася ему Переяславля, онъ же еха въ Новъгородъ». Оставшись без поддержки Ногая и столкнувшись с превосходящими силами Андрея, Даниил вынужден был отказаться от Новгорода, но Переяславское княжество осталось за Иваном Дмитриевичем. Таким образом, стороны вернулись к положению, существовавшему на начало 1296 г.

В 699 г. хиджры (28.09.1299—15.09.1300) Ногай пал в бою с войском хана Тохты, двоевластие в Орде закончилось. Члены переяславско-московско-тверской коалиции лишились внешней поддержки, положение же Андрея наоборот укрепилось. В 1300 г. состоялся съезд русских князей в Дмитрове: «Того же лета оучиниша снемъ оу Дмитрова Андреи князь великыи, Михаило князь Тферьскыи, Данило князь Московьскыи, Иоан князь Дмитреевич ис Переяславля. И взяша миръ межю собою, а Михаило с Ываном не докончалъ межи собою». Чем была вызвана ссора Михаила Тверского с Иваном Переяславским, неизвестно, зато известно, что вследствие ее Михаил перешёл на сторону великого князя Андрея Александровича. Именно с 1300 г. в тверском летописании, сохранившемся в составе Лаврентьевского свода, Андрей начинает именоваться великим князем. Кроме того, в следующем 1301 г. Михаил выступил на помощь Андрею, ходившему вместе с новгородцами походом против шведов на Неву.

Однако, лишившись влиятельного союзника, Даниил Московский отнюдь не отказался от активной политики. Осенью 1300 г. он вмешался в междоусобицу, которая разгорелась в соседнем с Москвой Рязанском княжестве. В 1298 г. умер рязанский князь Ярослав Романович, и на престол вступил его младший брат Константин. Сыновья покойного Ярослава Михаил и Иван начали борьбу со своим дядей, пригласив на помощь Даниила Московского: «Того же лета [1300] в осенине Данило князь московъскыи приходилъ на Рязань ратью и билися у Переяславля, и Данило одолелъ, много и татаръ избито бысть, и князя рязанского Костянтина некакою хитростью ялъ и приведъ на Москву». То, что на стороне Константина сражался татарский отряд, свидетельствует о его поддержке со стороны хана Тохты. Тем не менее, Даниил не побоялся вступить с ним в бой и победить. Событие это для XIII столетия было беспрецедентным: в 1285 г. Дмитрий, Даниил и Михаил нанесли поражение татарскому отряду, приведённому Андреем, но тогда за ними была поддержка Ногая. Даниил же в 1300 г. действовал полностью на собственный страх и риск. Следствием победы стало возведение на рязанский престол Михаила Ярославича, который в оплату за поддержку уступил московскому князю Коломну.

15 мая 1302 г. умер Иван Дмитриевич Переяславский. Поскольку он не оставил детей, его княжество стало выморочным и должно было перейти под власть великого князя. Андрей Александрович посадил в Переяславле наместников, а сам осенью отправился в Орду за подтверждением своих прав на него. Однако после отъезда Андрея Переяславль был занят Даниилом Московским: «Того же лета на зиму Данило князь Олександровичь седе в Переяславли», «И седе Данило княжити на Переяславли, а наместници князя великаго Андреевы збежали». Свои действия московский князь обосновывал завещанием Ивана Дмитриевича, который «благослови въ свое место Данила Московскаго въ Переяславли княжити; того бо любляше паче иныхъ».

Тем не менее, овладение переяславским столом было со стороны Даниила открытым вызовом великому князю, а значит и стоявшей за ним Орде. Подобное решение московского князя, утратившего всех своих союзников, было чрезвычайно смелым. Однако назревавшее вооружённое столкновение не состоялось ввиду смерти Даниила, скончавшегося 5 марта 1303 г. «на Москве, в своеи очине, в черньцех и в скиме». Спустя год с небольшим умер и великий князь Андрей Александрович. На стол Великого княжества Владимирского вступил Михаил Ярославич Тверской, бывший последние четыре года союзником городецкого князя. Вражду с ним унаследовал от отца Юрий Данилович Московский.

Теперь разберём подробнее вопрос о двух княжеских партиях, под знаком борьбы которых прошло на Руси последнее двадцатилетие XIII века. Есть ли у нас основания называть одну из них протатарской, а другую антитатарской, ведь Дмитрий Александрович и его союзники пользовались поддержкой войск Ногая? – Да, такие основания у нас определённо есть. Вспомним, что в первую из этих партий входили Городец, Ярославль и Ростов, а во вторую – Переяславль, Москва и Тверь. Наиболее чётко это противостояние представлено в летописном сообщении о событиях 1296 г.: «Бысть съездъ всемъ княземъ русскимъ въ Володимери и сташа супротив себя, со единои стороны князь великии Андреи, князь Феодоръ Черныи Ярославскыи Ростиславичь, князь Костянтинъ Ростовскыи со единого, а съ другую сторону противу сташа князь Данило Александровичь Московскыи, брат его князь Михаило Ярославичь Тферскыи, да съ ними Переяславци съ единого».

Андрей Александрович Городецкий во всех своих действиях опирался на татарскую поддержку. Он неоднократно ездил в Орду, причём в 1295 г. даже в сопровождении своей жены. Пять раз (в 1281, 1282, 1285, 1293 и 1296 г.) Андрей наводил на Русь татарские полчища, которые разоряли русскую землю и убивали и уводили в рабство русских людей. Так, в 1281 г. «Татарове же разсыпашася по земли, Муромъ пустъ сътвориша, около Володимеря, около Юрьева, около Суздаля, около Переяславля все пусто сътвориша и пограбиша люди, мужи и жены, и дети, и младенци, имение то все пограбиша и поведоша въ полонъ… Татарове же испустошиша и городы, и волости, и села, и погосты, и манастыри, и церкви пограбиша, иконы и кресты честныа, и сосуды священныа служебныа, и пелены, и книги, и всяко узорочие пограбиша, и у всехъ церквеи двери высекоша, и мнишьскому чину поругашася погании… Около Ростова и около Тфери пусто сътвориша и до Торжьку, множьство безчислено христианъ полониша, по селомъ скотъ и кони и жита пограбиша, высекающе двери у хоромовъ; и бяше великъ страхъ и трепетъ на христианскомъ роде, черници и попадьи осквернены, и много душь отъ мраза изомроша, а иныхъ оружиемъ изсекоша. Князь Андрей съ своимъ Семеномъ Тонильевымъ съ коромолникомъ, добиваяся княжениа великаго, сътвори се зло и отпусти поганыхъ Татаръ въ орду, а много зла учини въ земли Суздалскои… Въ Рожество же Христово пениа не было по всемъ церквамъ, но въ пенья место плачь и рыдание… Прииде бо плачь великъ и вопль многъ, кождо бо плакахуся жены и детеи, а друзии отца и матери, а друзии братьи и сестръ, а друзии племени, роду и друговъ».

Отказ Дмитрия Александровича Переяславского в 1281 г. ехать в Орду чтобы почтить нового хана Туда-Менгу уже является достаточным свидетельством его отношения к татарам. Только после того, как его в 1282 г. вторично свергли приведённые Андреем ордынцы, Дмитрий вынужден был обратиться за поддержкой к Ногаю, понимая, что собственными силами с братом и поддерживающим его сарайским ханом ему не справиться.

Еще более чётко протатарская ориентация прослеживается в деятельности союзников Андрея Александровича. Фёдор Ростиславич Чёрный, будучи по рождению смоленским князем, приобрёл права на Ярославль, когда в 1260 г. женился на Марии, дочери ярославского князя Василия Всеволодовича, не имевшего сыновей. Однако фактически княжеством управляла мать Марии Ксения – сначала от имени дочери, а потом от имени внука Михаила Фёдоровича. Сам же Фёдор долгое время жил в Орде, о чём подробно рассказывает его Житие. Хан Менгу-Тимур приблизил его к себе и осыпал милостями: «Царь держаше его у себе во мнозей чести и въ любви велице… Царь же всегда повеле ему предстояти у себе и чашу отъ руку его приимаше и три лета держаше его у себе».

Фёдор также пользовался расположением ханши, по настоянию которой женился на ханской дочери: «И браку бывшю, яко же християнский законъ обдержьство имать, самъ же царь паки сугубо даруя ему грады многи, яко тридесять и шесть; въ нихъ же тогда именовашася: Черниговъ, Болгары, Кумане, Корсунь, Туру, Казань, Арескъ, Гормиръ, Баламаты. Къ симъ же вдаде ему на послужение князей и боляръ Русьскихъ, еще же и полъграда вдаде своего, идеже царствова, злата же и женьчюга и камения многоценнаго и сребра множество и вся, елико довлеетъ царской чести». Однако попытка Фёдора вокняжиться в Ярославле окончилась неудачей из-за сопротивления жителей города несмотря на то, что князя сопровождал ханский посол с войском: «посол же поиде на Русь отъ царя къ граду Ярославлю, и прииде к граду с силою, и хотяше внити во градъ. Они же посла царева не послушаша и его (т. е. Фёдора Ростиславича) не прияша на стол его».

Зимой 1277—1278 г. Фёдор вместе с Андреем Александровичем Городецким и ростовскими князьями принял участие в походе хана Менгу-Тимура на Кавказ: «Князь же Ростовскии Глебъ Василковичь съ братаничемъ своимъ съ княземъ Костянтиномъ, князь Феодоръ Ростиславичь, князь Андреи Александровичь и инии князи мнози съ бояры и слугами поехаша на воину съ царемъ Менгутемеромъ, и поможе Богъ княземъ Русскымъ, взяша славныи градъ Ясьскыи Дедяковъ, зиме месяца Февраля въ 8, на память святого пророка Захарии, и полонъ и корысть велику взяша, а супротивныхъ безъ числа оружиемъ избиша, а градъ ихъ огнемъ пожгоша. Царь же почтивъ добре князеи Русскыхъ и похваливъ велми и одаривъ, отпусти въ свояси съ многою честью, кождо въ свою отчину». В 1278 г. состоялся или должен был состояться ещё один поход, подробности которого нам неизвестны: «Того же лета князь Глебъ Василковичь посла сына своего Михаила въ Татары на воину съ сватомъ своимъ Феодоромъ Ростиславичемъ месяца Октября въ 11, на память святого апостола Филиппа диакона».

В 1281 г., когда Андрей Александрович в первый раз выступил против своего старшего брата, Фёдор вместе с татарами совершил набег на отчину Дмитрия Александровича Переяславль. С 1281 по 1293 г. Фёдор не упоминается в русских летописях; видимо, всё это время он провёл в Орде. Только во время Дюденевой рати ему, наконец, удалось при помощи татар утвердиться на ярославском столе: «В лето 1293… Того же лета седе на княжение на Ярославли князь Феодоръ». Согласно Житию, Фёдор пришёл «изъ Орды отъ царя къ граду Ярославлю с силою великою воинъства своего и гражане же вдашася за него». Вместе с ним пришли «многы силы Русские земли, князи и боляре, множество людей душь христианьских, и царева двора прииде с нимъ множество татар, и кои быша были ему обиды отъ гражанъ и онъ же царевымъ повелениемъ мьсти обиду свою, а татаръ отпусти в свою землю в Орду съ честью великою къ царю».

Тесные отношения связывали Фёдора Ростиславича с ростовскими князьями. Согласно Житию Фёдора, он получил Ярославль с согласия («совещаниемъ») Бориса и Глеба Ростовских. Фёдор Ростиславич приходился сватом Глебу Васильковичу, который в 1278 г. «посла сына своего в Орду съ сватомъ Федоромъ Ростиславичемъ». Как и Фёдор Ярославский, ростовские князья были связаны с Ордой семейными узами: в 1257 г. Глеб Василькович по возвращении из Монголии «оженися в Ворде», его племянник Константин Борисович в 1302 г. «оженися въ Орде у Кутлукорткы», а его внук Фёдор Михайлович в том же году взял себе в жёны в Орде дочь некоего «Велъбласмыша Михаиловича».

Ростовские князья постоянно ездили в Орду и подолгу там оставались: Борис Василькович ездил в Орду в 1256 и 1257 г., в 1257 г. из Монголии вернулся Глеб Василькович, в 1258 г. Борис Василькович вновь ездил в Орду, после чего сопровождал татарских численников в Новгород, в 1268 г. Глеб Василькович вернулся «ис Татар», в 1271 г. он снова был в Орде, в 1277 г. ездили в Орду Борис Василькович «с княгинею и с детми» и Глеб Василькович с сыном Михаилом, причём в Орде Борис заболел и умер, в 1278 г. Глеб Василькович послал в Орду своего сына Михаила, в 1289 г. Константин и Дмитрий Борисовичи Ростовские ходили в Орду «и с женами своими», в 1293 г. в Орду отправились Константин и Дмитрий Борисовичи и Михаил Глебович Ростовские, Михаил там же и умер, а в 1307 г. в Орде умер Константин Борисович Ростовский.

Татарские связи Ростовского княжества отразились и на его топонимике: «При изучении географической номенклатуры центральных губерний России исследователю бросается в глаза один примечательный факт. В то время как в других губерниях Центральной России мы встречаем только по одному, по два или, самое большое, по три селения с названиями Баскач или Баскаки, или Баскаково, в пределах Ярославской губернии, занимавшей как раз (бóльшую часть, по-видимому, не всю) территорию Ростовского княжества, мы встречаем десять селений с названием Баскаково, Баскачево, Баскач. Если мы нанесем на карту указанные селения, то увидим, что два из них лежат недалеко от самого Ростова (в б. Ростовском у.), а остальные составляют цепь, которая проходит через территорию Ростовского княжества… Это явление совершенно невозможно объяснить случайностью. Перед нами, надо думать, следы усиленной концентрации баскаческих отрядов в районе Ростовского княжества».

Особое внимание Орды к Ростовскому княжеству вполне объяснимо. После разгрома войском Батыя великокняжеской столицы Владимира, которая так никогда и не смогла полностью восстановиться, главным городом Суздальской земли стал Ростов. Фактически к нему вернулся его столичный статус, которым он обладал до возвышения княжеского Суздаля, а потом Владимира. Ещё несколько десятилетий после татарского завоевания Ростов продолжал сохранять свои древние вечевые порядки. Именно в нём в 1262 г. началось восстание против татарских откупщиков: «Въ лето 6770 (1262). Избави Богъ от лютаго томленья бесурьменьскаго люди Ростовьския земля: вложи ярость въ сердца крестьяномъ, не терпяще насилья поганых, изволиша вечь, и выгнаша из городовъ, из Ростова, изъ Володимеря, ис Суждаля, изъ Ярославля».

Правители Орды стремились удержать Ростовское княжество под своей властью, используя политику кнута и пряника – с одной стороны, размещая на его землях усиленные отряды баскаков, с другой, приближая к себе и осыпая почестями его князей. Последние оправдывали свою коллаборационистскую политику заботой о народе, как явствует из летописного панегирика князю Глебу Васильковичу, скончавшемуся в 1278 г.: «Сесь от уности своея, по нахожении поганыхъ Татаръ и по пленении отъ нихъ Русскыа земля, нача служити имъ и многи христианы, обидимыа отъ нихъ, избави и печалныа утешая, брашно свое и питие нещадно подавая, и многу милостню нищимъ, убогимъ, сиротамъ, вдовицамъ, маломощнымъ подавааше».

Однако понимания протатарская политика ростовских князей у жителей Ростовского княжества не находила. Даже автор Жития Михаила и Фёдора Черниговских, написанного в Ростове между 1271 и 1277 г. приближённым Бориса и Глеба Васильковичей, обращался к святым с просьбой: «Ты же Михаиле помолися за внука своя Бориса и Глеба с Феодоромь благочестивымъ мирно державу царствия ихъ управити на многа лета и от нужа сея поганых избавита». Простые же жители Ростова выражали своё отношение к своим князьям и их татарским покровителям гораздо более решительно. Так, в 1289 г. «князь Дмитрий Борисовичь седе въ Ростове; умножи же ся тогда Татаръ въ Ростове, и гражане створше вече и изгнаша ихъ, а имение ихъ разграбиша». В 1320 г. «преставися князь Юрьи Александровичь Ростовъскы. Быша в Ростове злии Татарове, люди же Ростовьскыя събравшеся изгониша ихъ».

Мы видим, что народ как в Ярославле, так и в Ростове выступает совершенно определённо против протатарской политики союзников князя Андрея Александровича. Полной противоположностью этому выглядит отношение простых русских людей к князьям антитатарской коалиции во главе с Дмитрием Переяславским, а потом Даниилом Московским. Так, в 1293 г., во время Дюденевой рати, когда татары собрались идти от Москвы на Тверь, «тогда велика бысть печаль Тферичемъ, понеже князя ихъ Михаила не бяше въ земли ихъ, но въ орде, и Тферичи целоваша крестъ, бояре къ чернымъ людемъ, такоже и черныя люди къ бояромъ, что стати съ единаго, битися съ Татары».

Полную поддержку оказывала Даниилу Александровичу городская община Переяславля. Когда в 1297 г. во время Неврюевой рати состоялся съезд князей противоборствующих партий, чуть было не закончившийся войной, «сташа супротиву себе, со единои стороны князь великий Андрей, князь Феодоръ Черныи Ярославскыи Ростиславичь, князь Костянтинъ Ростовьскыи со единого, а съ другую сторону противу сташа князь Данило Александровичь Московскыи, братъ его князь Михаило Ярославичь Тферскыи, да с ними Переяславци съ единого». В 1304 г. после смерти Даниила Московского переяславцы даже не отпустили Юрия Даниловича на похороны отца, опасаясь захвата своего города Андреем Александровичем: «А по животе княже Данилове Переславци яшася за сына его за князя Юрья и не пустиша его на погребение отне».

В 1306 г., когда Михаил Ярославич Тверской и Юрий Данилович Московский были в Орде, а тверские войска попытались захватить Переяславль, в котором находился Иван Данилович (будущий Калита), переяславцы вновь оказали полную поддержку Москве: «Въ лето 6814 (1306) бысть убьение Акинфово, Тферскаго боярина, князю Михаилу Тферскому, такоже и князю Юрью Московскому въ орде сущимъ. Князь же Иванъ Даниловичь съ Москвы приехалъ въ Переяславль и селъ въ немъ. Тогда бысть ему бои съ Акинфомъ Тферскымъ, съ княземъ же с Ываномъ съ единаго Переяславская рать, къ тому же приспела и Московская рать и бишася зело крепко, и поможе Богъ князю Ивану и уби Акинфа у Переяславля, и зятя его Давыда, и множество Тферичь, и погнашася за ними и юстигающе много Тферичь побиша» (Симеоновская летопись. ПСРЛ. Т. 18. С. 86).

Антитатарская политика Москвы находила поддержку также и в других городах Суздальской земли. Особенно ярко это проявилось сразу же после смерти Даниила Александровича, во время борьбы за великокняжеский стол между Михаилом Ярославичем Тверским и Юрием Даниловичем Московским (напомним, что в 1300 г. Михаил изменил антитатарскому союзу с Даниилом, перебежав на сторону Андрея Александровича). Деятельное участие в этой борьбе приняло городское население: «Въ лето 6812 (1304) … И сопростася два князя о великомъ княжении: князь велики Михайло Ярославичь Тверьский и князь велики Юрьи Даниловичь Московьский, и поидоша во Орду ко царю въ споре и въ брани велице, и бысть замятня въ Суздальстей земле во всехъ градехъ».

В Костроме протверские бояре захватили брата Юрия Московского Бориса и отправили его в Тверь, что вызвало возмущение горожан, созвавших по этому поводу вече: «Въ лето 6813 (1305) месяца Июля въ 27 преставися князь великии Андреи Александровичь и положенъ бысть на Городце въ церкви святого Михаила. Того же лета князь Михаило Тферскыи въ орду пошелъ, а по убиении Акинфове вышелъ изъ орды на княжение великое… Тогды князь Юрьи съ своею братьею въ орду пошелъ, а князя Бориса, брата своего, послалъ на Кострому, ине его изнимавъ да повели на Тферь. Того же лета бысть вечье на Костроме на бояръ, на Давыда Явидовичя, да на Жребца и на иныхъ; тогды же и Зерня убили Александра».

В Нижнем Новгороде в том же году жертвами народного гнева стали бояре покойного великого князя Андрея Александровича; выступление было подавлено его сыном: «Того же лета въ Нижнемъ Новеграде избиша черныа люди бояръ княже Андреевыхъ Александровичя. Того же лета князь Михайло Андреевичь прииде изо Орды въ Нижней Новъгородъ, и изби всехъ вечьниковъ, иже избиша бояръ».

Из восточных областей Суздальской земли, которые находились под управлением князей протатарской коалиции или в соседстве с их владениями, происходил отток населения на запад, в Тверское и Московское княжества. Летопись прямо говорит об этом под 1293 г. в связи с Дюденевой ратью: «бяше бо ся умножило людеи и прибеглыхъ въ Тфери и из ыныхъ княженеи и волостеи передъ ратью». Однако переселялись не только простолюдины, и не только из восточных областей. Нам известно о приходе в Москву во времена Даниила Александровича двух знатных мужей с юго-запада, из Черниговской и Киевской земель.

Первым из них был Фёдор Бяконт, отец будущего митрополита Алексея, о котором летопись сообщает: «Сеи убо иже въ святых отець нашъ Алексеи митрополитъ бе родомъ от славных и нарочитых бояръ Черниговъскых. Преселшу же ся отцю его именемъ Феодору и с женою своею Мариею и съ всемъ домомъ своимъ въ славныи и преименитыи град Москву, ту же и родиша сего освященнаго отрока». Наиболее вероятное время рождения Алексея – 1300 г., т.е. переезд его отца из Чернигова в Москву должен был состояться незадолго до этого. Во второй половине XIII в. Чернигов находился под управлением брянских князей Романа Михайловича и Олега Романовича, а в 1290-е гг. перешёл под власть смоленских князей. Брянские князья были сторонниками Ногая, а смоленские – Тохты, поэтому переход Чернигова под их власть необходимо рассматривать в контексте наступления сарайского хана на сферу влияния Ногая в русских землях. Переход этот состоялся между 1294 и 1297 г., и именно он должен был стать причиной отъезда знатного черниговского боярина Фёдора Бяконта в Москву, к главе антиордынской партии князю Даниилу Александровичу.

Другим знатным переселенцем с юго-запада был киевский боярин Нестер Рябец. Согласно рассказу о начале рода Квашниных, в Москву с ним прибыли «княжата и дети боярские и двора его до тысячи и до семисотъ». Его исход из Киева есть все основания связывать с событиями 1299 г., когда «митрополитъ Максимъ, не терпя Татарьского насилья, оставя митрополью и збежа ис Киева, и весь Киевъ розбежалъся, а митрополитъ иде ко Бряньску, и оттоле иде в Суждальскую землю и со всем своимъ житьем».

Разгром Киева был определённо вызван ордынскими междоусобицами. Входивший первоначально в сферу влияния Ногая, в 1299 г. он стал жертвой похода войск Тохты и перешёл под его власть. Тохта пожаловал ярлык на Киев галицкому князю Юрию Львовичу, который первоначально был вассалом Ногая, но переметнулся на сторону сарайского хана во время разгоревшейся между ними войны. Вследствие этого так же, как черниговский боярин Фёдор Бяконт, киевский боярин Нестер Рябец отъехал в Москву к Даниилу Александровичу как главе антиордынской партии. Таким образом, последовательная политика Москвы по противостоянию татарам делала её местом притяжения для выходцев из других русских княжеств, что, в свою очередь, усиливало как экономические, так и военные ресурсы московских князей.

Однако принесли ли антиордынские усилия переяславско-московско-тверской коалиции какую-либо практическую пользу Руси? – Несомненно да. Эта польза заключалась в отмене баскачества на землях, входивших в сферу её влияния. Татарские баскаки появились в Суздальской земле после переписи её населения, проведённой Ордой в 1257 г., и целью их было наблюдение за сбором дани: «Ханские ярлыки не оставляют сомнения в том, что баскаки имели ближайшее отношение к сбору налогов. Нет указаний, однако, чтобы в их постоянную обязанность входил сбор налогов. Ярлыки перечисляют чиновников, ведавших сбором ордынских податей: даньщиков, поплужников, таможников… Вернее предположить, таким образом, что обязанность баскаков заключалась не столько в сборе дани, сколько в поддержке сборщиков, особенно когда требовалось вмешательство военной силы». Во главе баскаческой организации Суздальской земли стоял «великий баскак», резиденция которого находилась во Владимире. Русские летописи упоминают о нём дважды – в связи с событиями 1269 и 1273 г. После этого упоминания о великих и любых иных баскаках во владимирских землях со страниц летописей исчезают.

По мнению А. Н. Насонова, принятому также другими исследователями вопроса, баскачество в Суздальской земле было упразднено в годы правления великого князя Дмитрия Александровича Переяславского: «В эпоху двоевластия в Орде, в конце XIII в., произошли, по-видимому, некоторые изменения в организации эксплуатации русского Северо-востока, отразившиеся на организации ордынского владычества в последующее время. При Менгу-Тимуре (ум. в 1280—1282 г.) на Русь посылались „даньщики“, как видно из ярлыка Менгу-Тимура. Тексты же „ярлыков“, критически разработанные М. Д. Приселковым, относящиеся к середине и ко второй половине XIV в., говорят, как и ярлык XIII в., о „писцах“, но не говорят более о „даньщиках“. „Даньщики“, очевидно, из Орды в этот период уже не присылались. И действительно: уже в первой трети XIV в. великий князь владимирский (Михаил Тверской) сам собирал дань, как явствует из Рогожской летописи под 1318 г. и из биографии (жития) Михаила Тверского (см.: Вел. Четии Минеи). Зная отношение к Волжской Орде великого князя Дмитрия Александровича Переяславского, приходим к предположению, что в его княжение „даньщиков“ уже не впускали и великий князь стал сам собирать ордынскую дань, причем отвозил ее не в Волжскую Орду, а к Ногаю. Когда великим князем владимирским (в начале XIV в., после смерти Ногая) стал Михаил Тверской, то он пошел как бы на соглашение с Волжскою Ордой и стал платить Тохте дань, т.е. теперь дань шла в Волжскую Орду, но собирал ее сам великий князь Михаил, следуя примеру своего союзника и единомышленника – великого князя Дмитрия Александровича Переяславского… В Ростовском княжестве, признававшем не Ногая, а Волжскую Орду, баскаки еще в нач. XIV в. сидели. По крайней мере под 1305 г. Ростовский владычный свод сообщает о смерти „баскака Кутлубуга“». Итак, благодаря борьбе с Ордой князей переяславско-московско-тверской коалиции в конце XIII в. Русь, избавившись от баскаков, сделала второй важный шаг на пути к освобождению от татарской зависимости (первым была отмена откупов дани вследствие народного восстания 1262 г.).

Подведём итоги. Князь Даниил Александрович Московский был, безусловно, выдающимся деятелем русской истории. Определяющим фактором истории Руси периода его правления стало существование двух княжеских объединений, одно из которых представляло татарские интересы в Суздальской земле, а другое им противостояло. Предательская политика Андрея Городецкого и союзных ему ярославского и ростовских князей не смогла восторжествовать благодаря мужественному сопротивлению князей Переяславля, Москвы и Твери. Участники антиордынской коалиции в 1285 г. нанесли первое в истории Руси поражение татарским войскам и смогли добиться отмены баскачества на землях Великого княжества Владимирского. Даниил Московский проявил себя как наиболее последовательный сторонник великого князя Дмитрия Александровича и его дела, в отличие от Михаила Тверского, который в 1288 г. выступил против переяславского князя, а в 1300 г. перебежал на сторону Андрея Городецкого. Даниил Александрович возглавил противников Орды после смерти великого князя Дмитрия в 1294 г. и продолжал проводить антитатарскую политику, даже оставшись в одиночестве после измены Михаила Тверского и смерти Ивана Переяславского.

Победа над татарским отрядом, помогавшим Константину Рязанскому в 1300 г., и занятие Переяславля в 1302 г. вопреки великокняжеским правам Андрея Городецкого, за которым стоял ордынский хан, свидетельствуют о немалом мужестве и решительности Даниила Александровича. Своими успехами Даниил и союзные ему князья были во многом обязаны поддержке простого русского люда не только Московского, но и других княжеств Суздальской земли. При Данииле Александровиче Москва превратилась в центр деятельного сопротивления Орде, куда стали стекаться бояре и дружинники из других земель Руси. Получив в двухлетнем возрасте Москву как крохотное княжество, не имевшее никакого политического веса, Даниил к концу жизни стал одним из самых могущественных русских князей, не побоявшимся открыто бросить вызов великому князю Андрею и стоявшей за его спиной Орде. Даниил Александрович заложил основы возвышения Москвы, которым она была обязана последовательной антитатарской политике своего первого князя. Пережив при наследниках Даниила ряд трансформаций, эта политика в конечном счёте завершилась освобождением Руси от ордынской зависимости под главенством Москвы.

 

Юрий Данилович (1303—1325)

Даниил Александрович умер 5 марта 1303 г., на московский престол вступил его сын Юрий Данилович. Осенью того же года из Орды вернулся великий князь Андрей Александрович, после чего в Переяславле состоялся княжеский съезд по вопросу о его дальнейшей судьбе. По итогам съезда Переяславль был оставлен за Юрием, но, по всей видимости, с условием, что после смерти Андрея он должен был перейти к новому великому князю.

27 июля 1304 г. умер великий князь Андрей Александрович. Старшим в роду и законным наследником Великого княжества Владимирского оказался Михаил Тверской. Юрий Данилович Московский был младше своего двоюродного дяди Михаила Ярославича и своего двоюродного брата Михаила (сына Андрея Александровича Городецкого), также и по отчинному праву он не мог стать великим князем, потому что его отец никогда не правил во Владимире. Тем не менее Юрий бросил вызов Михаилу Тверскому. Когда в том же году Михаил отправился в Орду за ярлыком, вслед за ним двинулся и московский князь.

Борьба, развернувшаяся между князьями Твери и Москвы, перекинулась и на другие города: «Въ лето 6812 (1304) … И сопростася два князя о великомъ княжении: князь велики Михайло Ярославичь Тверьский и князь велики Юрьи Даниловичь Московьский, и поидоша во Орду ко царю въ споре и въ брани велице, и бысть замятня въ Суздальстей земле во всехъ градехъ». Народ в этой борьбе занял сторону московского князя. В Костроме, входившей в состав Великого княжества Владимирского, собравшиеся на вече люди выступили против бояр, выдавших тверичам брата Юрия Московского Бориса: «Тогды князь Юрьи съ своею братьею въ орду пошелъ, а князя Бориса, брата своего, послалъ на Кострому, ине его изнимавъ да повели на Тферь. Того же лета бысть вечье на Костроме на бояръ, на Давыда Явидовичя, да на Жребца и на иныхъ; тогды же и Зерня убили Александра».

Захватить Переяславль тверичам не удалось из-за сопротивления жителей города, которых поддержала московская рать во главе с Иваном Даниловичем: «Бысть убьение Акинфово, Тферскаго боярина, князю Михаилу Тферскому, такоже и князю Юрью Московскому въ орде сущимъ. Князь же Иванъ Даниловичь съ Москвы приехалъ въ Переяславль и селъ въ немъ. Тогда бысть ему бои съ Акинфомъ Тферскымъ, съ княземъ же с Ываномъ съ единаго Переяславская рать, къ тому же приспела и Московская рать и бишася зело крепко, и поможе Богъ князю Ивану и уби Акинфа у Переяславля, и зятя его Давыда, и множество Тферичь, и погнашася за ними и юстигающе много Тферичь побиша».

Попытка тверских наместников сесть в Великом Новгороде чуть было не закончилась войной, однако в конечном счёте стороны заключили перемирие до возвращения Михаила и Юрия из Орды: «А в Новъгород вослаша тферичи наместникы Михаиловы силою, и не прияша ихъ, но идоша новгородци в Торжекъ блюстъ Торжку, и совкупиша всю землю противу, и съсылаючеся послы, розъехашася, докончавше до приезда князии».

Хан Тохта дал ярлык на Великое княжество Владимирское Михаилу Тверскому. Осенью 1305 г. Михаил вернулся из Орды на Русь. Дальнейшее развитие событий подробно рассмотрено А. А. Горским: «Хан Тохта решил вопрос о великом княжении в пользу Михаила. Осенью 1305 г. тверской князь вернулся на Русь и еще в том же году ходил походом „къ Москве на князя на Юрья и на его братью“; результатом этого похода стало, очевидно, признание московским князем прав Михаила на Переяславль. Под 6815 г. в Симеоновской летописи (и судя по выписке начала статьи Н. М. Карамзиным – в Троицкой) читается: „князь Юрьи выеха на Москву съ Рязани, а на осень бысть Таирова рать. Тое же осени князь Александр и Борисъ (младшие братья Юрия Даниловича. – А.Г.) отъехали въ Тферь съ Москвы. Тое же зимы князь Юрьи князя Костянтина убилъ Рязанского. Тое же зимы въ Филипово говенье преставися пресвященныи архиепископъ Максимъ, митрополитъ всеа Русии, месяца декабря въ 6, на память святого отца Николы“. В отношении „Таировой рати“ исследователи обычно отмечают, что направление ее и цели неясны; лишь Дж. Феннелл предположил, что „Таирова рать“ была связана с визитом Юрия в Рязань и имела целью усилить его позиции на переговорах о присоединении к Московскому княжеству Коломны. Это предположение подразумевает поддержку Ордой Москвы; однако ни в последующие, ни в предшествующие годы факты такой поддержки неизвестны: наоборот, известно, что в 1305 г. Тохта поддержал противника Юрия Михаила Тверского. Сразу после „Таировой рати“, „тое же осени“, отъехали в Тверь братья московского князя – факт беспрецедентный, могущий свидетельствовать только о крайней непрочности положения Юрия (и непонятный, если допустить его поддержку ханом); зимой того же года Юрий убил рязанского князя, в 1300 г. тесно сотрудничавшего с Ордой. Скорее всего „Таирова рать“ имела как раз антимосковскую направленность. Статью Симеоновской летописи 6815 г. принято датировать по ультрамартовскому стилю, т.е. 1306/07 г. Но последнее ее сообщение – о смерти митрополита Максима – говорит о событии, имевшем место в декабре 1305 г. Поэтому правомерно поставить вопрос – не относятся ли предшествующие события к 1305 г.? В первом из известий, помещенных под 6815 г., обращает на себя внимание, что ничего не сказано о самом походе или поездке Юрия в Рязань, а упоминается только его возвращение. Этой неувязки не будет, если признать, что речь идет о возвращении Юрия через Рязань из Орды (про отъезд в которую говорилось выше, под 6813 г.). Но Юрий возвращался из Орды не в 1306, а в 1305 г., так как Михаил тогда ходил на Москву „на князя на Юрья“. В этом случае следует предположить, что события, распределенные между статьями 6814 (возвращение Михаила с ярлыком на великое княжение и его поход к Москве) и 6815 гг., являют собой перечень происшедшего в конце 1305 – начале 1306 г. (перечень, возможно, сложившийся в результате компиляции сведений двух источников – московского и тверского). „Таирова рать“ тогда – это действия приданного возвращающемуся с ярлыком Михаилу татарского отряда во главе с ханским послом. Скорее всего, Юрий, уехав из Орды ни с чем, задумал сопротивляться стремлению Михаила овладеть Переяславлем и постарался заручиться поддержкой рязанских князей – Ярославичей (которым в 1300 г. помог его отец). Ответом Михаила стал поход на Москву вместе с татарским послом, в результате которого Юрию пришлось поступиться Переяславлем».

Итак, мы видим, что Юрий Данилович и не думал признавать права Михаила Ярославича на Переяславль, полученные им по ханскому ярлыку. Только поход тверского князя на Москву с татарским войском вынудил Юрия отказаться от Переяславля. То, что поход этот именуется в летописи «Таировой ратью», свидетельствует о его больших масштабах: «ратями» обычно назывались крупные нашествия ордынцев на Русь («Дюденева рать», «Неврюева рать» и пр.). Однако поражение в борьбе за Переяславль отнюдь не вынудило Юрия Даниловича отказаться от попыток оспорить великокняжеские права Михаила Тверского. В 1307 г. между ними разгорелась война за Великий Новгород. О ней упоминает известная запись в псковском Апостоле 1307 г., содержащая цитату из Слова о полку Игореве: «Сего же лета бысть бои на Руськои земли, Михаилъ съ Юрьемъ о княженье Новгородьское. При сихъ князехъ сеяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша въ князехъ которы, и веци скоротишася человекомъ».

Михаил смог окончательно сесть на новгородском столе только 14 июля 1308 г. Сразу же после этого тверской князь во второй раз отправился походом на Москву, видимо, надеясь окончательно добить своего противника, однако бой, разгоревшийся у стен Кремля 25 августа 1308 г., не принёс ему успеха: «Того же лета князь великии Михаило Ярославичь Тферскыи ходилъ въ другие къ Москве ратью, всею силою, и бысть бои у Москвы, на память святого апостола Тита, и града не взяша, и не успевше ничто же възвратишася».

В 1309 г. Юрий Данилович попытался посадить своего ставленника на брянский престол. Брянск, бывший тогда столицей Черниговского княжества, после ухода князя Олега Романовича из рода черниговских Ольговичей в монастырь в 1290-х гг. перешёл под власть смоленских князей, признававших верховную власть великих князей владимирских – сначала Андрея Александровича Городецкого, а потом Михаила Ярославича Тверского. В 1303 г., после смерти Даниила Александровича, смоленские князья попытались вернуть себе Можайск, захваченный у них Москвой, по всей видимости, в 1291 г. Однако Юрий Данилович с братьями вновь занял Можайск и отвёз в плен в Москву князя Святослава Глебовича, младшего брата смоленского князя Александра. К 1309 г. на брянском престоле оказался сын Александра Василий, что нарушало наследственные права его дяди Святослава Глебовича. Этим решил воспользоваться Юрий Данилович, чтобы поставить Брянское княжество в зависимость от Москвы.

В 1309 г. Святослав (по всей видимости, с московской помощью) отнял Брянск у своего племянника: «Князь Святославъ Глебовичь выгна братаничя своего князя Василиа изъ Брянска, и самъ сяде на княжении въ Брянске. Того же лета князь Василей Брянский иде во Орду ко царю жаловатися на дядю своего, на князя Святослава Глебовичя». В следующем году Василий пришёл из Орды с татарской ратью и вернул себе Брянск: «Въ лето 6818 (1310) … прииде князь Василеи ратью Татарскою къ Дбряньску на князя на Святослава… И тако князь Святославъ ратью великою въ силе тяжце за полдни изыде противу рати Татарскыя, и поткнуша межи себе копьи, и съступишася обои, и бысть сеча зла. Брянци же выдали князя Святослава, коромолници суще, стяги своя повергоша, а сами побегоша. Князь же Святославъ токмо съ своимъ дворомъ бився, последи убьенъ бысть на полку, месяца Апреля въ 2 день». Мы видим, что в борьбе за Брянск Орда поддержала противника Москвы. Есть основания предполагать поддержку Василия Александровича и со стороны Твери (Михаил Ярославич находился в Орде одновременно с Василием).

Вскоре Юрий Данилович вновь покусился на великокняжеские права, захватив Городецко-Нижегородское княжество, которое осталось выморочным после смерти в 1310 г. сына Андрея Александровича Михаила. Сам Михаил Ярославич в это время находился в Орде, куда он поехал, по всей видимости, за ярлыком на Нижний Новгород, поэтому в 1311 г. поход против Юрия Московского возглавил 13-летний сын тверского князя Дмитрий. Однако, дойдя до Владимира, Дмитрий Михайлович вынужден был вернуться назад из-за противодействия митрополита Петра: «Князь Дмитреи Михаиловичь Тферскыи, събравъ воя многи, и хоте ити ратью къ Новугороду на князя на Юрья, и не благослови его Петръ митрополитъ. Князь же стоявъ Володимери 3 недели и рать распусти, и възвратишася кожно въ свояси».

В 1312 г. Михаил Ярославич вернулся на Русь, однако в августе того же года умер хан Тохта, поэтому в следующем году, после восшествия на престол нового хана Узбека, Михаилу пришлось вновь отправиться в Орду за подтверждением своих великокняжеских полномочий. Примечательно, что Юрий к новому хану не поехал. В Орде Михаил задержался надолго, чем решил воспользоваться московский князь, возобновив борьбу за Новгород Великий. В 1314 г. Юрий послал в Новгород князя Фёдора Ржевского (сына покойного Святослава Брянского), который схватил наместников Михаила. Новгородцы во главе с Фёдором двинулись к Волге, навстречу им выступил из Твери Дмитрий Михайлович. Противники простояли друг против друга до наступления заморозков, после чего был заключён мир, по которому Новгород перешёл к Юрию: «Посемь докончаша съ Дмитриемь миръ, и оттоле послаша по князя Юрья на Москву, на всеи воли новгородскои; а сами възвратишася в Новъгород. Тои же зимы, пред великымь заговениемь, приеха князь Юрьи в Новъгород на столъ съ братомь Афанасьемь; и ради быша новгородци своему хотению».

Обеспокоенный новым покушением Юрия Даниловича на великокняжеские права, хан Узбек вызвал его к себе. Вместе с московским князем, оставившим наместником в Новгороде своего брата Афанасия, в Орду отправились и представители новгородского боярства, чтобы поддержать его в борьбе за новгородский и владимирский столы: «Въ лето 6823 (1315) поиде въ орду изъ Новагорода изъ Великаго князь Юрьи съ Новогородци, а князя Афанасиа оставилъ въ Новегороде». Однако, как и Тохта, Узбек признал великим князем Михаила Ярославича.

Осенью 1315 г. тверской князь вернулся на Русь в сопровождении татарского отряда. Новгородцы во главе с Афанасием Даниловичем выступили ему навстречу. 10 февраля 1316 г. под Торжком состоялось сражение, победу в котором одержало татарско-тверское войско: «Того же лета поиде князь Михаило изъ Орды в Русь, ведыи с собою Татары, оканьнаго Таитемеря. Услышавше же новгородци съ княземь Афанасьемь, изидоша к Торжку и пребыша ту съ 6 недель, весть переимаюче. Тогда же поиде князь Михаило со всею Низовьскою землею и с Татары к Торжку; новгородци же съ княземь Афанасьемь и с новоторжци изидоша противу на поле. Бысть же то попущениемь божиемь: съступившема бо ся полкома обема, бысть сеча зла, и створися немало зла, избиша много добрыхъ муж и бояръ новгородскыхъ: ту убиша Андрея Климовича, Юрья Мишинича, Михаила Павшинича, Силвана, Тимофея Андреянова сына тысяцьского, Онанью Мелуева, Офонаса Романовича и купець добрыхъ много, а иныхъ новгородцевъ и новоторжьцевъ богъ весть; а инии останокъ вбегоша в город и затворишася в городе с княземь Афанасьемь».

Подступив к Торжку, Михаил потребовал в обмен на заключение мира выдать ему Афанасия Даниловича и Фёдора Ржевского, но получил отказ. Тогда Михаил потребовал выдать одного Фёдора, на что новгородцы согласились. Стороны целовали крест в знак примирения, однако сразу же после этого тверской князь обманом захватил Афанасия Даниловича и новгородских бояр и отправил их в Тверь заложниками, а оставшихся в Торжке новгородцев разоружил и стал вымогать с них выкуп: «И по миру князь Михаило призва к собе князя Афанасья и бояры новгородскыи, и изъима ихъ, и посла на Тферь в тали, а останокъ людии в городе нача продаяти, колико кого станеть, а снасть отъима у всехъ».

Новгородцам пришлось принять к себе наместников тверского князя, однако в том же году они вновь были изгнаны. Михаил снова отправился в поход против Новгорода, но на этот раз потерпел неудачу: «Выидоша наместници Михаиловы из Новагорода, и поиде князь Михаило к Новугороду со всею Низовьскою землею; а новгородци учиниша острогъ около города по обе стороне, и соидеся вся волость новгородская: пльсковичи, ладожане, рушане, Корела, Ижера, Вожане. Князь же Михаило, не дошедъ города, ста въ Устьянехъ; и тако мира не возма, поиде проче, не успевъ ничтоже». Попытка новгородцев в следующем году выкупить своих бояр из тверского плена окончилась ничем: «Послаша новгородци владыку Давыда къ князю Михаилу с молбою, просяще на окупъ братьи своеи, кто у князя в талехъ; и не послуша его князь».

Тем временем положение резко изменилось. В 1317 г. хан Узбек отдал ярлык на Великое княжество Владимирское Юрию Даниловичу Московскому. Что послужило этому причиной? – Возможно, стремление Орды не допустить чрезмерного усиления тверского князя. Однако определённую роль в решении Узбека, несомненно, сыграли и материальные соображения. Об этом прямо говорит Житие Михаила Тверского: «И бывшю ему (т. е. Юрию Даниловичу) в Орде, не хотя роду человечю добра, всепагубныи врагъ дьяволъ вложи въ сердце княземъ татарскым, свадиша братию, ркуще великому князю Юрью Даниловичю: „Оже ты даси выходъ болшии князя Михаила тферьскаго, мы тобе великое княжение дадим“. И тако превратиша сердце его искати великого княжения, обычаи бо поганых и до сех местъ, вмещуще вражду межу братьи, князеи рускых, и собе болшая дары взимааху». Видимо, финансовую поддержку оказали Юрию новгородские послы, находившиеся с ним в Сарае.

В Орде Юрий женился на сестре хана Узбека Кончаке, принявшей православие под именем Агафьи. О личной инициативе московского князя здесь не может быть речи. Узбек был ревностным мусульманином, огнём и мечом насаждавшим в Орде ислам. Согласиться с переходом в христианство собственной сестры, которая к тому времени уже наверняка была мусульманкой, его могла заставить только очень большая необходимость. Как и в случае с ярославским и ростовскими князьями, о которых мы говорили ранее, это была необходимость брачными узами крепче привязать русских князей к Орде и сделать их проводниками татарской политики на Руси. Однако в отношении московского князя этот расчёт полностью провалился.

В конце 1317 г. Юрий Данилович вернулся на Русь в сопровождении татарского посла Кавгадыя. Возле Костромы он встретился с Михаилом Ярославичем, который после переговоров признал переход великого княжения к Юрию и уехал в Тверь: «Прииде князь Юрьи ис Татаръ и приведе посла силна именемъ Кавгадыя и срете ихъ князь великии Михаилъ оу Костромы, а с нимъ вси князи Суждальстии и стояша о Волгу длъго время и съслався съ Кавгадыемъ съступися великаго княжениа Михаилъ князь Юрию князю и поиде въ свою отчину въ Тферь». Тем не менее Юрий с Кавгадыем вторглись в пределы Тверского княжества и стали его разорять: «Юрии князь съ Татары и съ всею силою Суждалскою почаша воевати Тферскую волость, села пожгоша и жито, а люди въ пленъ поведоша». Видимо, причиной этому послужило желание Юрия Даниловича отомстить за подобные же действия тверского князя, который после возвращения из Орды в 1305 г. вторгся с татарской ратью на земли Московского княжества.

На помощь себе Юрий призвал новгородцев, однако те, не сумев договориться с ним о встрече и потерпев поражение от тверского князя, заключили мир с Михаилом и ушли обратно в Новгород: «Въ тоже время приидоша Новгородци въ Торжекъ на великого же князя Михаила въ помощь Юрию князю и стояша 6 недель въ Торжку, съсылающеся съ Юриемъ княземъ, сърекаа срокъ, како поити Юрию князю отъ Волока, а Новгородцемъ отъ Торжьку. И выидоша Новогородци ис Торжку, почаша воевати по рубежу, а великии князь Михаилъ, не дождавъ срока ихъ, поиде противу имъ и бысть поторжьца не мала, оубиша Новогородцевъ 200 и почаша слатися къ великому князю съ челобитиемъ и въземше миръ поидоша въ Новъгородъ».

Михаил Ярославич пытался остановить разорение своих владений путём переговоров, однако они ни к чему не привели. Тверской князь вынужден был оказать вооружённое сопротивление. 22 декабря 1317 г. у села Бортенева состоялась битва, в которой войска Юрия были полностью разгромлены, его жена и брат Борис попали в плен, а сам он бежал в Новгород. Нет никаких оснований считать эту победу тверского князя победой над татарами. Участие татар в Бортеневской битве не упоминается ни в одном источнике. Новгородская летопись сообщает: «Князю же Юрью пришедшю с полкы близь Тфери за 40 верстъ, и ту выиде на нь князь Михаило со Тфери, и съступишася, и бысть сеча зла, много паде головъ о князи Юрьи; а брата его Бориса и княгыню Юрьеву яша и приведоша во Тферь, тамо ю и смерти предаша». Согласно Симеоновской летописи, тверичи «побиша Московскую рать». Наиболее подробно эти события описаны тверским летописцем: «И поиде Кавгадый къ Волзе, и Юрый князь, и вси князи Суздалстии, и сташа на переизде у Волги. Великий же князь Михайло съвокупися, и мужи Тверичи и Кашинци поидоша противу Юрию, а Юрий опльчися противу; и ступишася обои, и бысть сеча велика, и пособи Богъ великому князю Михаилу Ярославичу, и много ихъ избиша; а князи мно (ги) руками поимаша и приведоша въ Тверь, и княгыню Юрию Кончака, а Юрий князь бежа въ Новгородъ Великий въ мале дружины, а Кавгадый повеле дружине своей стяги поврещи, а самъ поиде не люба а въ стани».

То, что Кавгадый приказал своим воинам свернуть стяги и спокойно отправился в стан, в то время как войско Юрия находилось в беспорядочном бегстве, свидетельствует о неучастии татар в битве. О том же говорят и дальнейшие действия Михаила Тверского, который принял все меры для того, чтобы показать, что его вражда с Юрием Московским на татар не распространяется: «Наутриа же великий князь видевся съ Кавгадыемъ взятъ миръ, и поятъ его въ Тверь съ своею дружиною; почтивъ его и отпусти». Кроме того, он сразу же направил в Орду своего сына – очевидно, чтобы оправдаться за свои действия перед Узбеком и обвинить в происшедшем Юрия: «Той же зыми великий князь Михайло посла сына своего Константина въ (О) рду». Однако роковую роль в судьбе Михаила Ярославича сыграла смерть в тверском плену сестры хана Кончаки-Агафьи, которую молва приписала отравлению.

Бежав из-под Бортенева в Новгород, Юрий собрал новое войско из новгородцев и псковичей и в сопровождении новгородского епископа Давыда вновь выступил против Михаила, но на этот раз противники заключили мир на том условии, что оба отправятся в Орду и передадут свой спор на рассмотрение хана: « [Юрий] прибежа в Новъгородъ, и позва новгородцевъ съ собою, и идоша с ним всь Новъгородъ и Пльсковъ, поимше владыку Давыда съ собою; и пришедше на Волгу, и докончаша с Михаиломь княземь миръ, како ити въ Орду обема, а брата Юрьева и княгыню пустити. И придоша новгородци вси в Новъгород, весне сущи; а князь Юрьи иде на Москву и оттоле въ Орду». Михаил Ярославич отправил в Москву для мирных переговоров своего посла, но тот был убит Юрием Даниловичем: «Посла великий князь Михайло Олексу Марковича на Москву посолствомъ о любви, и уби его Юрий князь».

В 1318 г. московский и тверской князья приехали в Орду. Вместе с Юрием прибыли союзные ему новгородцы, чтобы поддержать его в споре с тверским князем: «Великии же кн (я) зь Юрьи Данилович пакы соимся с Кавгадыемъ, и поидоста наперед в Орду, поимши с собою все кн (я) зи низовьскые и бояре съ городовъ и от Новагорода по повелению окааннаго Кагадыя, и написаша многа лжасвидетельства на бл (а) ж (ен) наго великаго кн (я) зя Михаила». Михаил был обвинён в невыплате дани, сопротивлении ордынскому послу и убийстве ханской дочери и по приказу Узбека казнён 22 ноября 1318 г. Хотя Юрий Данилович и поддерживал обвинения против тверского князя, считать его главным виновником казни Михаила Ярославича нет оснований. Даже Повесть о Михаиле Тверском, написанная по следам событий духовником Михаила игуменом Александром, который сопровождал своего князя в Орду и был свидетелем суда над ним и его казни, возлагает основную вину на Кавгадыя, хотя и изображает при этом Юрия в исключительно неприглядном виде. Юрий Данилович вернулся из Орды на Русь в 1319 г. В следующем году умер его брат Борис, княживший в Нижнем Новгороде. Видимо, именно в этой связи в 1320 г. в Орду отправился Иван Данилович, чтобы закрепить Нижегородское княжество за московскими князьями.

Весной 1321 г. в Кашин в сопровождении татарского отряда с целью взыскания какой-то задолженности явился из Орды еврей-кредитор: «В лето 6829 на весне приездилъ въ Кашинъ Гаянчаръ Татаринъ съ Жидовиномъ длъжникомъ, много тягости оучинили Кашину»; «Въ лето 6829. На весне прииздилъ въ Кашинъ Гачна Татаринъ съ Жидовиномъ дльжникомъ, много тягости учинилъ Кашину». Осенью того же года возникла новая ссора между Москвой и Тверью. Тверские князья отказались отдавать Юрию Даниловичу годовую дань в 2000 рублей серебром, которую он как великий князь владимирский должен был переслать в Орду. Юрий отправился на Тверь походом и принудил сыновей Михаила Ярославича внести дань и отказаться от попыток оспаривать у него великокняжеский титул: «Ходи князь Юрьи ратью на Дмитрия Михаиловича Тферьского и приде в Переяславль с полкы. И ту присла князь Дмитрии владыку тферьского, и докончаша миръ на дву тысячю серебра, а княжения великого Дмитрию не подъимати». Однако зимой 1321—1322 гг. Юрий Данилович вместо того чтобы передать собранную дань ордынскому послу уехал с ней в Новгород: «Тое же зимы князь Юрии, поимавъ сребро оу Михаиловичевъ выходное по докончанию, не шелъ противу царева посла нъ ступилъ съ сребромъ в Новгородъ Великыи». Это было открытым вызовом татарской власти.

Поступком Юрия тут же воспользовался Дмитрий Михайлович Тверской. Уже в марте 1322 г. он поехал в Орду. Хан Узбек направил к Юрию своего посла Ахмыла, вместе с которым вынужден был пойти младший брат московского князя Иван, оказавшийся в Орде на положении заложника: «Того же лета прииде князь Дмитрии Михаилович [ь] въ Орду, а на Роусь выиде посолъ силенъ отъ царя Ахмулъ по Юриа князя, а съ нимъ князь Иоанъ Данилович [ь], по Низовскымъ градомъ много зло христианомъ сътвориша». Юрий Данилович отравился из Новгорода на встречу с послом, но по дороге на него напал брат Дмитрия Тверского Александр. Тверичи захватили обоз великого князя, сам же Юрий бежал в Псков, а оттуда направился в Новгород. Ахмыл вернулся в Орду, так и не встретившись с московским князем, после чего осенью 1322 г. Узбек отдал великое княжение Дмитрию Михайловичу Тверскому. Зимой 1322—1323 гг. Дмитрий пришёл на Русь с ханским послом Севенчбугой и сел на владимирском столе.

Юрий Данилович в это время оставался в Новгороде. 12 августа 1323 г. он заключил со шведскими послами Ореховецкий мирный договор, определивший границу между владениями Швеции и Новгорода. В тексте договора, составленном на русском, шведском и латинском языках, Юрий именует себя великим князем (по-шведски – mykle konungher, по-латински – rex magnus): «Се язъ князь великыи Юрги с посадникомъ Алфоромеиемъ и с тысяцкимъ Авраамомъ, съ всемъ Новымъгородомъ докончали есмъ съ братомъ своимъ съ княземъ свеискымъ с Манушемъ Ориковицемъ». Это означает, что он не подчинился решению хана Узбека о передаче Великого княжества Владимирского Дмитрию Михайловичу, которое ему, несомненно, было известно. Само нахождение Юрия Даниловича на новгородском столе было уже нарушением прав нового великого князя.

В 1324 г. Юрий по главе новгородского войска совершил поход на Устюг. Причиной его послужило то, что в предыдущем году устюжане напали на ходивших в Югру новгородцев и ограбили их. Устюг был взят и стороны «докончаша миръ по старои пошлине». С Двины Юрий отправился по Каме в Орду, куда в 1325 г. прибыли Дмитрий и Александр Михайловичи Тверские. Пока Дмитрий находился у Узбека, его младший брат был отправлен на Русь для сбора дани: «приде изъ Орды князь Олександръ Михайловичь, а татарове с ним должници, и много бысть тягости на Низовьскои земли». То, что Узбек отправил за данью тверского княжича, свидетельствует, что участь Юрия Московского была предрешена. Наказанием за неподчинение ханской воле (невыплату дани и непризнание перехода великого княжения к тверскому князю) должна была быть казнь. Однако Дмитрий Михайлович не дождался решения Узбека и 21 ноября 1325 г. убил Юрия «безъ цесарева слова». Казнь Дмитрия за самовольство последовала лишь год спустя, 15 сентября 1326 г., т.е. единства мнений при ханском дворе по этому вопросу не было. Ярлык на великое княжение был передан младшему брату казнённого Дмитрия Александру Михайловичу.

Общую оценку отношений Юрия Даниловича Московского с Ордой даёт А. А. Горский: «Распространенный взгляд на Юрия Даниловича как пособника Орды критики явно не выдерживает: он является следствием оценки деятельности этого князя сквозь призму одного эпизода – гибели в Орде Михаила Тверского. Рассмотрение же всей политики Юрия в отношении Орды открывает совсем другую картину. В 1304—1305 гг. Юрий, как и Михаил Тверской, старался добиться милости хана и получить великое княжение, но потерпев поражение в соперничестве с Михаилом, повел себя отнюдь не как верный слуга Орды. В то время как в период великого княжения Михаила Ярославича Тверского последний не совершил ни одного действия, имевшего прямую или косвенную антиордынскую направленность, Юрий Данилович косвенно постоянно нарушал ханскую волю, ведя борьбу с Михаилом путем оспаривания части его великокняжеских прав: княжения в Новгороде Великом (до 1308 и 1314—1315 гг.) и выморочного Нижегородского княжества (1310—1311 гг.) Конфронтация с Михаилом повлекла за собой враждебность ханов: в данный период против московских князей были организованы две ордынские военных акции – в 1305 („Таирова рать“) и 1315—1316 гг. (поход Таитемера). Московский князь не пытался домогаться в Орде ярлыка на великое княжение: он не поехал туда при воцарении нового хана, а в 1315 г. отправился не по своей воле, а по требованию Узбека. В сложившейся ситуации, однако, Юрий предпринял все, чтобы заслужить ханскую милость. Но данных о поддержке Ордой Москвы до получения Юрием в 1317 г. ярлыка на великое княжение нет (исключая временное оставление за ним Переяславля в 1303 г.) … Без наличия фактических данных предполагать поддержку Юрия Даниловича Ордой в период 1305—1317 гг. нет оснований. Факты же говорят о другом: Тохта и Узбек в это время неоднократно оказывали поддержку Михаилу Ярославичу (для 1305 и 1315—1316 гг. источники свидетельствуют об этом прямо, а в отношении эпизода с епископом Измаилом 1312 г. в пользу такой трактовки говорят косвенные данные). В 1317—1318 гг. Михаил Ярославич подчинился ханскому решению о передаче Юрию Даниловичу великого княжения, но оказал сопротивление (как и Юрий в 1305 и 1308 гг.) вторжению в свое собственное княжество. „Слишком“ решительная победа, одержанная им при этом, унижение, испытанное ордынским послом, и смерть в тверском плену ханской сестры решили судьбу Михаила. Вина Юрия состояла в том, что он поддерживал обвинение. Исходя из нравов княжеской среды того времени, вряд ли можно было ожидать от московского князя иного: Михаил был его злейшим врагом, изменившим союзу с его отцом в 1300 г., не раз наводившим на Юрия с братьями татарские войска, добивавшимся его свержения в 1308 г… Примечательно, что „Повесть о Михаиле Тверском“ осуждает Юрия не за пособничество „поганым“, а за то, что он, вопреки традиции, выступил против „старшего“ в роду князя, не имея законных, по старшинству, прав на великое княжение. Говоря об ордынской политике Михаила Ярославича, можно утверждать, что характеристика его как борца с игом ошибочна – тверской князь оказал сопротивление только однажды, когда попал в безвыходную ситуацию, в которой альтернативой была гибель; при этом он сделал все возможное, чтобы не обострять отношений с ханом. Действия Михаила в 1317 г. были не более „антиордынскими“, чем действия Даниила Александровича в 1300 г. (когда тот осмелился биться с татарами, не угрожавшими его владениям) и Афанасия Даниловича в 1316 г. Торжок является своего рода аналогом Бортенева: как и год спустя, великий князь владимирский с „сильным“ татарским послом идет на князя-соперника (отличие состояло в том, что ситуация для Москвы в 1316 г. была более драматичной в силу того, что главный московский князь, Юрий, находился в это время при ханском дворе на положении фактического заложника). Мученическая смерть Михаила и панегирическое изображение этого князя в сочинении, написанном его духовником, не должны заслонять того факта, что Михаил не только никогда не помышлял о ликвидации ордынской власти над Русью, но и в течение 12 лет своего великого княжения ни разу не противился ханской воле. Что касается Юрия Даниловича, то, став великим князем, он вскоре, в 1322—1323 гг., идет сначала на неуплату собранной дани, а затем на непризнание ханского решения о лишении его великокняжеских прав (Михаил Ярославич таких проступков против сюзерена не совершал) … Элементы сопротивления воле Орды в деятельности Юрия Даниловича просматриваются в намного большей степени, чем в деятельности его современников – тверских князей».

Юрий Данилович, несомненно, был жестоким и беспринципным авантюристом, который не брезговал никакими средствами для достижения своих целей. Заслуживает ли осуждения его стремление занять великокняжеский стол вопреки родовому старшинству, вопрос спорный. История домонгольской Руси полна примерами такого рода конфликтов. Достаточно вспомнить, что в обход родового старшинства великокняжеский престол занял Владимир Мономах. Но Юрия определённо можно и нужно осуждать за такие действия, как разорение Тверской земли вместе с татарами в 1317 г., убийство тверского посла и поддержка лживого обвинения Михаила Ярославича в Орде. Однако подобные действия в русской княжеской среде того времени были в порядке вещей. Используя татар в борьбе с Михаилом Ярославичем, Юрий всего лишь боролся со своим тверским противником его же средствами. Напомним, что в 1300 г. Михаил предал отца Юрия Даниила Александровича, перебежав на сторону Андрея Городецкого и татар. Тверской князь первым навёл татарские войска на Москву в 1305 г. («Таирова рать»), а в 1316 г. использовал татар для подчинения Новгорода своей власти. Не приходится сомневаться, что, если бы ему представилась возможность покончить с Юрием татарскими руками, он бы ею воспользовался.

При этом Юрий, в отличие от тверских князей, неоднократно прямо или косвенно бросал вызов власти Орды. В 1305 г. он отказался отдавать Михаилу Ярославичу Переяславль вопреки его великокняжеским правам, подтверждённым ханским ярлыком. В 1309—1310 гг. разгорелась борьба за Брянск, закончившаяся прямым вооружённым столкновением между ставленником Москвы и ордынской ратью. В 1310—1311 гг. Юрий захватил выморочный Нижний Новгород, который должен был перейти под власть великого князя, и сумел оставить его за собой благодаря поддержке митрополита Петра. В 1312 г. он, в отличие от Михаила, не поехал в Орду почтить нового хана Узбека. В 1321 г. он бросил открытый вызов татарской власти, отправившись с собранной данью в Новгород, а не к ордынскому послу. Когда Узбек в 1322 г. отдал ярлык на великое княжение Дмитрию Тверскому, Юрий не подчинился этому решению. Фактически в 1322—1324 гг. он правил в Новгороде как независимый великий князь, не признающий власти Орды и не платящий ей дани.

В своей борьбе против Твери Юрий Данилович пользовался постоянной поддержкой Великого Новгорода. Возникновение московско-новгородского союза можно отнести к 1296 г., когда новгородцы изгнали наместников Андрея Александровича Городецкого и пригласили к себе княжить Даниила Александровича Московского. В 1304 г. новгородцы отказались принять к себе наместников Михаила Ярославича, унаследовавшего великокняжеский стол от Андрея. При поддержке Юрия им в течение нескольких лет удавалось успешно сопротивляться тверскому князю. Михаил смог сесть на новгородский стол только в 1308 г. Однако в 1314 г. его наместники были вновь изгнаны из Новгорода, а на новгородский стол был приглашён Юрий Данилович. Когда в следующем году московского князя вызвал к себе хан Узбек, вместе с ним в Орду отправились и новгородцы. Их поддержке (моральной и материальной) Юрий был, по крайней мере частично, обязан получением великокняжеского ярлыка. Когда в 1316 г. вернувшийся из Орды Михаил Ярославич при помощи татарского отряда попытался утвердиться в Новгороде, новгородцы оказали ему сопротивление, но были разбиты, а их знатные представители были обманом взяты в заложники. Однако в том же самом году они вновь изгнали из Новгорода наместников тверского князя. Новый поход Михаила Ярославича против мятежного города окончился неудачей. В 1317 г., когда из Орды с ярлыком на великое княжение вернулся уже Юрий Московский, новгородцы оказали ему полную поддержку. Новгородская рать выступила на помощь ему против Твери, однако после неудачного столкновения вернулась обратно. Когда разбитый у Бортенева Юрий бежал в Новгород, новгородцы вновь послали с ним своё войско против Михаила Ярославича. Новгородские послы сопровождали Юрия Даниловича в Орду и поддерживали обвинение против тверского князя, приведшее к его казни. Поддержка Новгорода дала Юрию возможность вопреки родовому старшинству и отчинному праву занять великокняжеский престол во Владимире, что в дальнейшем позволило московским князьям претендовать на великое княжение уже на законных основаниях, как на свою отчину.

 

Иван I Данилович Калита (1325—1340)

В 1326 г., после гибели Юрия Даниловича Московского, его младший брат Иван отправился в Орду – по-видимому, за подтверждением своих наследственных прав на Московское княжество. В том же году в Орде был казнён Дмитрий Михайлович Тверской, а ярлык на Владимир хан Узбек отдал его младшему брату Александру. Решение это вполне объяснимо – ни Дмитрий, ни его отец Михаил, будучи великими князьями, в отличие от Юрия Московского, ни разу не противились воле Орды, а сам Александр уже успел засвидетельствовать свою лояльность хану, собирая татарскую дань в Суздальской земле в 1325 г. Однако вскоре произошло событие, резко изменившее отношение Узбека к тверским князьям.

Этим событием стало восстание в Твери 15 августа 1327 г., во время которого горожане перебили татарский отряд во главе с двоюродным братом Узбека Чолханом (Щелканом-Шевкалом русских летописей). Чолхан был ханским послом, приехавшим на Русь вместе с Александром Михайловичем Тверским для утверждения его на владимирском столе или вслед за ним для взыскания платы за великокняжеский ярлык. Рассказ о тверском восстании присутствует в русском летописании в нескольких вариантах, некоторые из которых содержат поздние наслоения и необоснованные авторские домыслы. Так, выдумкой является версия Владимирского полихрона 1448 г., отразившаяся в Софийской I, Новгородской IV и Воскресенской летописях, согласно которой восстание было организовано самим князем Александром Михайловичем.

Тверская летопись определённо говорит о том, что оно стало стихийным выступлением простых тверичей, которые были более не в силах терпеть насилие татар. Попытки же их привлечь на свою сторону князя окончились безуспешно: «Безаконный же Шевкалъ, разоритель христианьскый, поиде на Русь съ многыми Татары, прииде на Тверь, и прогна князя великого съ двора его, а самъ ста на князя великого дворе съ многою гордостию; и въздвиже гонение велико надъ христианы, насилство (мъ), и граблением, и бие (ние) мъ и поруганиемъ. Народи же, грьдостию повсегда оскрьбляеми отъ поганыхъ, жаловахуся многажды великому князю, дабы ихъ оборонилъ; онъ же, видя озлобление людий своихъ, не могый оборонити, трьпети имъ веляше; и сего не трьпяще Тверичи, и искаху подобна времени. И бысть въ 15 день месяца августа, въ полуутра, како торгъ снимается, некто диаконъ, Тверитинъ, прозвище ему Дюдко, поведе кобилицу младу и зело тучна поити на Волзе воды; Татарове же видевше, отъяша ю. Диаконъ же сжаливси, и зело начатъ въпити, глаголя: „о мужи Тверьстии, не выдайте!“ И бысть межу ими бой; Татарове же, надеющеся на самовластие, начаша сечи, и абие стекошася человеци, и смятошася людие, и удариша въ колоколы, и сташа вечиемъ, и поворотися весь градъ, и весь народъ томъ часе събрашася, и бысть въ нихъ замятня, и кликнуша Тверичи, и начаша избывати Татаръ, где кого застронивъ, дондеже и самого Шевкала убиша и всехъ поряду».

Узнав о случившемся, Иван Данилович отправился в Орду. Зимой 1327—1328 гг. хан Узбек послал на Русь большое войско, которое разорило Тверскую землю: «И то слышавъ безаконный царь, на зиму посла рать на землю Рускую, а воевода Федорчюкь, 5 темниковъ; и людей множество погубиша, а иныа въ пленъ поведоша, а Тверь и вся гради огнемъ пожгоша»; «На ту же зиму приде рать татарьская множество много, и взяша Тферь и Кашинъ и Новоторжьскую волость, и просто рещи всю землю Русскую положиша пусту, толко Новъгород ублюде богь и святая Софья». Вместе с татарскими отрядами шёл Иван Данилович, однако говорить о том, что московское войско участвовало в разорении Тверской земли, нет оснований. Тверская и новгородская летописи вообще не упоминают о московском князе или его воинах. Московская летопись говорит лишь о том, что Калита сопровождал татар по приказу хана: «Тое же осени князь Иванъ Даниловичь Московскии въ орду пошелъ. Тое же зимы и на Русь пришелъ изъ орды; и бысть тогда великая рать Татарская, Федорчюкъ, Туралыкъ, Сюга, 5 темниковъ воеводъ, а съ ними князь Иванъ Даниловичь Московскии, по повелению цареву…». По всей видимости, как и во время похода Ахмыла в 1322 г., Калита вынужден был сопровождать татар на положении заложника.

Год тверского восстания важен для нас ещё и тем, что именно в это время в Москве появляются первые собственные письменные памятники, которые позволяют нам узнать отношение московских правящих кругов ко многим вопросам жизни тогдашней Руси, в том числе и к татарам. В 1325 г. в Москву на постоянное жительство перебрался митрополит Киевский и всея Руси Петр. В 1326 г. по его совету Иван Данилович заложил в Кремле каменный Успенский собор, в котором и был похоронен скончавшийся в декабре того же года митрополит. Первыми памятниками московской словесности стали житие митрополита Петра, написанное сразу же после его смерти, а также княжеская летопись, начавшаяся тогда же вестись при митрополичьем Успенском соборе.

Хотя житие и не касается непосредственно отношений Руси с Ордой, косвенно оно всё-таки затрагивает интересующий нас вопрос, описывая деятельность Петра после поставления его в митрополиты: «И пришедъ [митрополит Петр] во свою митрополью, и нача учити заблудшаа крестьяны, ослабевшаа нужа ради поганыхъ иноверець, протолкуя Евангельскаа писаниа и апостольскаа, якоже великий Василей, Иоанъ Златоустый, Григорей, та ученья излагаа и къ семоу свое смирение являя, и темъ утверждая истинную веру во крестьянехъ, преходя Волыньскую землю и Киевьскую, и Суздальскую землю, уча везде вся». Татарская власть над Русью для автора жития – «нужа (т.е. насилие) поганых иноверец». Автор был приближённым московского князя, и высказанное им мнение несомненно отражает точку зрения самого Калиты.

Ещё более определённо эта точка зрения выражена в описании татарского карательного похода против Твери, содержащемся в московской летописи: « [Татары] шедъ ратью, плениша Тферь и Кашинъ и прочия городы и волости, и села, и все княжение Тферское взяша и пусто сътвориша, и бысть тогда земли великая тягость и много томлениа, множества ради грехъ нашихъ, кровь хрестианская проливаема бываше отъ поганыхъ Татаръ, овыхъ въ полонъ поведоша, а другиа мечи изсекоша, а иныа стрелами истреляше и всякимъ оружиемъ погубиша и смерти предаша, а князь Александръ побежалъ съ Тфери въ Псковъ. Того же лета убиша князя Ивана Ярославичя Рязанскаго. Великии же Спасъ милостивыи человеколюбецъ Господь своею милостию заступилъ благовернаго князя нашего Ивана Даниловичя и его ради Москву и всю его отчину отъ иноплеменникъ, отъ поганыхъ Татаръ». Вспомним, что речь идёт о военных действиях против княжества, бывшего тогда злейшим врагом Москвы. Тем не менее, симпатии московской княжеской летописи здесь целиком на стороне страдающих тверичей, а отношение к татарам целиком враждебное, хотя они, как казалось бы, действуют в интересах московского князя. Однако его собственное положение и положение его княжества при этом оказывается чрезвычайно шатким, несмотря на внешнюю лояльность по отношению к татарам, – летописец приписывает спасение Москвы от татарского погрома только божьей милости.

Об отношении Ивана Калиты к Орде можно судить не только по памятникам московской письменности. Показательно строительство им в Кремле собора Архангела Михаила, ставшего усыпальницей московских князей, и прежде всего дата его освящения: «Дата закладки Архангельского собора неизвестна. Освящен он был 20 сентября 1333 г. Это единственный случай, когда, по сведениям летописи, новый каменный храм в московском Кремле освятил сам митрополит Феогност. 20 сентября отмечалась память князя Михаила Черниговского, убитого в Орде в 1246 г. за отказ поклониться местным святыням. Имя этого князя символизировало готовность к самопожертвованию, непокорность Орде. Особой популярностью пользовался Михаил Черниговский в ростовской и брянско-черниговской землях, то есть как раз в тех районах, откуда шел основной поток переселенцев в московское княжество. Освящение Архангельского собора в день памяти Михаила Черниговского означало поминовение погибших от рук ордынцев и обещание отомстить за них. Этот образ прочно вошел в московский „пантеон“ и московское искусство. Михаил Черниговский и погибший вместе с ним боярин Федор представлены в росписи московского Благовещенского собора 1508 г., многие сюжеты которой восходят к росписи 1405 г. (Интересна композиционная деталь этой росписи: композиция „Чудо Георгия о змие“, символизировавшая победу над вековым врагом Руси – Золотой Ордой, зрительно как бы опирается на фигуры Михаила Черниговского и его боярина Федора. Это сочетание самостоятельных композиций создает своеобразный живописный диптих, выражающий мысль о подвиге и самопожертвовании как подлинной основе торжества Руси над врагом.)».

Александр Михайлович не оказал сопротивления татарам, а ещё до прихода ордынской рати бежал из Твери. Сначала он попытался закрепиться в Новгороде, однако новгородцы, следуя своей традиционной вражде с тверскими князьями, отказались его принять. Тверских наместников в Новгороде сменили московские: «И присла князь Олександръ послы к новгородцемъ, хотя бечи в Новъгород, и не прияша его. Того же лета присла князь Иванъ Даниловичь наместникы своя в Новъгород…». В отличие от Новгорода, Псков согласился дать убежище тверскому князю: «Великий же князь Александрь Михайловичь, не трьпя безбожныхъ крамолы, оставль княжение Руское и вся отечества своа, и иде въ Пъсковъ съ княгынею и съ детми своими, и пребысть въ Пьскове».

В отношении великого княжения хан Узбек принял необычное решение, разделив его между Суздалем и Москвой. Владимир с великокняжеским титулом и Поволжье достались суздальскому князю, который также участвовал в походе на Тверь, а Великий Новгород и Кострома – московскому: «Озбякъ поделилъ княжение имъ: князю Ивану Даниловичю Новъгородъ и Кострому, половина княжения; а Суждальскому князю Александру Васильевичю далъ Володимеръ и Поволжье». В этом очевидно проявилось желание Орды ослабить власть великих князей владимирских, чтобы не допустить с их стороны неповиновения, которое случалось в предыдущие годы.

Только в 1331 г., после смерти Александра Васильевича Суздальского, Ивану Калите удалось добиться в Орде передачи ему всего великого княжения и вдобавок к нему половины Ростова. Принять это решение, явно противоречащее интересам ордынской власти, татар побудили обильные дары московского князя. Для покрытия своих долгов Калита в 1332 г. потребовал от Новгорода выплаты закамского серебра, что привело к первому в истории московско-новгородских отношений конфликту: «Великыи князь Иванъ приде изъ Орды и възверже гневъ на Новъгородъ, прося у нихъ серебра закамьского, и в томъ взя Торжекъ и Бежичьскыи верхъ за новгородскую измену». Отношения Калиты с Новгородом были восстановлены в 1334 г.

Видимо, именно с долговыми вопросами была связана поездка московского князя в Орду зимой 1332—1333 гг. Следующая поездка Ивана Даниловича к хану состоялась зимой 1336—1337 гг. Тогда он «прииде изо Орды съ пожалованиемъ въ свою отчину». По всей видимости, Калите удалось добиться присоединения к великому княжению выморочного Галицкого княжества, последний князь которого Фёдор умер в 1335 г.

В это время Ивану Даниловичу пришлось вновь столкнуться с Александром Михайловичем Тверским. Ещё в 1328 г. московские и новгородские послы ездили в Псков, чтобы передать бежавшему туда тверскому князю приказ хана Узбека явиться в Орду: «Ходи князь великыи Иванъ Данилович и Костянтинъ Михаилович, а новгородци от себе послаша Федора Колесницю, въ Орду кь цесареви; и отпусти я цесарь, повелевъ искати князя Александра. И посла князь Иванъ свои послы, а новгородци от себе владыку Моисия и Аврама тысячьского къ князю Олександру въ Пльсковъ, веляче ему, абы пошелъ въ Орду, и не послуша».

В следующем году Калита лично явился в Новгород вместе с другими низовскими князьями и возглавил поход на Псков, который вынудил псковичей изгнать от себя Александра Михайловича Тверского: «Приде в Новъгород на столъ князь великыи Иванъ Даниловичь, внукъ Олександровъ, марта 26, на сборъ архангела Гаврила; бяху же с ним и тферьскыи князи Костянтинъ и Василии, и Олександръ Суждальскыи, и иныхъ много русскыхъ князии… Того же лета поиде князь Иванъ со всеми князи и с Новымьгородомь къ Пльскову ратью; и уведавше пльсковичи, выпровадиша князя Олександра от себе, а къ князю Ивану и к новгородцемъ прислаша послы с поклономь въ Опоку, и докончаша миръ». Александр бежал в Литву, но в 1331 г. вернулся и сел в Пскове в качестве вассала великого князя литовского Гедимина: «…плесковици изменили крестьное целование к Новуграду, посадиле собе князя Александра из литовъскыя рукы». С этого момента Литва становится постоянным фактором ордынской политики Москвы, поэтому необходимо вкратце разобрать её собственные отношения с татарами.

Самое раннее свидетельство о подобных отношениях датируется 1319 годом. В этом году состоялось сражение между войсками Литвы и Тевтонского ордена, в котором, согласно сообщению Мацея Стрыйковского, передовой отряд великого князя Гедимина составляли татары. Это свидетельствует о союзных отношениях между Литвой и Ордой, включавших оказание военной поддержки. Кроме того, татары уже тогда начали селиться на землях Великого княжества Литовского. Под 1324 г. анналист Францисканского ордена сообщает: «Наши братья, отправленные для обращения в христианскую веру литовских земель, нашли весь народ погружённый в язычестве, поклоняющийся огню, и между ними скифов, пришельцев из владений какого-то хана (Chani), и которые в своих молитвах употребляют азиатский язык».

Перемену в дружественные литовско-татарские отношения внесли события 1323 г. В этом году погибли последние галицко-волынские князья Лев и Андрей Юрьевичи. В их землях образовался политический вакуум, которым не преминул воспользоваться великий князь Литвы Гедимин, чтобы подчинить их своей власти. В 1323 г. он захватил Волынскую землю (Галицкая земля ещё до этого была захвачена поляками и венграми), а в 1324 г. – Киевское княжество. Подобные действия не могли не вызвать реакции со стороны Орды, обладавшей верховной властью над Галицко-Волынским и Киевским княжествами. По сообщению Мацея Стрыйковского, в составе волынских и киевских полков во время войны с Литвою находились татарские отряды. Русское летописание также сообщает о войне между Ордой и Литвой в 1324 г.: «царь Азбяк посылал князей Литвы воевати; и много зла сотвориша Литве, и со многим полоном приидоша во Орду».

Однако уже в ноябре того же года в Вильну прибыли послы хана Узбека, о которых мы знаем благодаря сообщению посланников папских легатов и архиепископа Риги, посетивших Гедимина одновременно с ними: «И на следующий день король [Гедимин] прислал [к нам] того же самого своего уполномоченного с некоторыми другими из [людей] своего совета, чтобы они поговорили с нами наедине, потому что сам король не мог говорить с нами лично, так как был занят с татарами». Стороны заключили компромиссное соглашение, по которому завоёванные Гедимином Волынская и Киевская земли продолжали признавать верховную власть Орды, но должны были непосредственно управляться литовскими князьями при участии татар.

Некоторые подробности этого мы знаем благодаря сообщению русских летописей о том, как в 1331 г. новгородский епископ Василий, возвращавшийся из Владимира-Волынского, где он был возведён в сан митрополитом Феогностом, подвергся нападению киевского князя Фёдора и баскака: «Поиха Василии владыка от митрополита; яко прииха под Черниговъ, и ту научениемъ дияволимъ пригнася князь Федоръ Киевьскыи со баскакомъ в пятидесят человекъ розбоемъ, и новгородци остерегошася и сташа доспевъ противу себе, мало ся зло не учинило промежю ими; а князь въсприимъ срамъ и отъиха, нь от бога казни не убежа: помроша коне у его. И оттоле поиха владыка на Брянескъ и прииха в Торжокъ, на память святого священномученика Акепсимы, и ради быша новоторжьци своему владыце; а в Новегороде печалне быша, занеже не бяше вести, нь сица весть промчеся, яко владыку Литва яле, а детеи его избиша». Правивший в Киеве князь Фёдор был братом Гедимина. Наличие при нём татарского баскака указывает на литовско-татарское двоевластие, установленное в Киевском княжестве соглашением 1324 г.

Этим соглашением Литва и Орда также возобновили свой военный союз, направленный теперь против Польши и Венгрии, захвативших Галицкую землю. В 1325 г. папа Иоанн XXII в своих буллах в лагере противников польско-венгерских войск называл «схизматиков (т.е. русь), татар, язычников (т.е. литву) и другие неверующие народы». Война закончилась компромиссом, по которому с санкции хана Узбека правителем Галицко-Волынского княжества стал Болеслав-Юрий Тройденович.

Отношения между Литвой и Ордой вновь испортились в начале 1330-х гг. По всей видимости, причиной этому стало стремление Гедимина вопреки договоренности с Узбеком установить свою власть над русскими княжествами, признававшими верховную власть Орды. В 1331 г. великий князь литовский посадил в Пскове «из своей руки» Александра Михайловича Тверского. В 1333 г. татары вместе с брянским князем Дмитрием Романовичем совершили поход на Смоленск, закончившийся заключением мира со смоленским князем Иваном Александровичем: «прииде ратью Дмитреи князь Бряньскыи на Смоленескъ съ татары Калънтаи и Чирича съ многымы воеводами и взяша миръ с Ываном». В договоре, заключённом с Ригой ок. 1340 г., Иван Александрович Смоленский именовал себя «младшим братом» Гедимина: «Се язъ князь великии смоленьскыи Иванъ Олександровичь оунукъ Глебовъ… докончалъ есмь по деда своего докончанью и по старымъ грамотам докончалъ есмь и по тому докончанью како то брат мои стареишии Кедименъ докончалъ и его дети Глебъ и Алкерд». Очевидно, в 1333 г. смоленский князь уже признавал себя вассалом Гедимина, что и послужило причиной похода брянских войск и татар.

В подобной напряжённой обстановке литовско-татарской вражды сидевший в Пскове Александр Михайлович начал предпринимать попытки вернуться на княжение в родную Тверь. В 1335 г. он отправил из Пскова в Орду своего сына Фёдора. В том же году Иван Калита собирался идти на Псков ратью, но отказался от этого замысла после переговоров с новгородцами: «Того же лета князь великыи Иванъ хоте ити на Плесковъ с новгородци и со всею Низовьскою землею, и бысть ему по любви речь с новгородци, и отложиша ездъ; а плесковицемъ миру не даша». В следующем году Александр Михайлович лично приехал в Тверь за своим сыном, вернувшимся из Орды. Исход переговоров, проведённых там Фёдором Александровичем, оказался положительным, судя по тому, что в 1337 г. тверской князь лично отправился в Орду и получил обратно от Узбека своё княжество: «Князь Александръ поиде во Орду изо Опьскова и обишедши всю землю Роусскую прииде къ безаконному царю Озбяку и рече ему: господине царю, аще много зло сътворихъ ти, во се есмь предъ тобою, готовъ есмь на смерть. И отвеща ему царь, аще тако еси сотворилъ, то имаши животъ полоучити, многы бо послы слахъ, не приведоша тя. И приатъ пожалование отъ царя, въсприимъ отчину свою… На ту же зимоу прииде князь великии Александръ изъ Орды во Тферь, а съ нимъ послы силны Киндякъ и Авдулъ, беяше въ годину осеннюю и много сътворишеться тягости христианомъ».

При этом, как сообщает московская летопись, договориться с Калитой ему не удалось: «Князь Александръ Михаиловичь Тферьскии поиде въ орду, а не укончавъ съ княземъ съ великимъ с Ываномъ съ Даниловичемъ». В самой Твери имелось значительное количество сторонников московского князя: «А бояре мнози отъеха на Москву къ великому князю Ивану». Вероятно, Иван Данилович почувствовал опасность того, что Узбек станет использовать тверского князя как противовес чрезмерно усилившемуся великому князю владимирскому. Зимой 1338—1339 гг., видимо, чтобы заручиться поддержкой Узбека в противостоянии с Александром Михайловичем, Калита поехал в Орду со своими старшими сыновьями Семёном и Иваном, а младшего сына Андрея отправил в Новгород. Из Орды он вернулся «въ свою отчину, пожалованъ Богомъ и царемъ».

В 1339 г. Узбек вызвал в Орду Александра Тверского (его сын Фёдор ещё ранее отправился туда вместе с татарским послом Авдулом). Согласно рассказу тверской летописи, судьба их долгое время была неясна: «и пребысть единъ месяць въ Орде, много льсти приатъ отъ безаконныхъ Татаръ, и инии глаголахоу: княжение ти великое даетъ царь, а инии глаголахоу: оубиту ти быти». Нет оснований считать, что слова о возможности передачи Александру Михайловичу великого княжения были лишь татарской «лестью». Весь период своего правления хан Узбек проводил сознательную политику, направленную на удержание Великого княжества Владимирского под своим контролем. Чрезмерное усиление Калиты, каким бы внешне послушным он ни был, не отвечало его интересам. В этом свете возможность передачи великокняжеского стола тверскому князю не выглядит невероятной. Это было понятно и московскому князю, который вслед Александру послал в Орду всех троих своих сыновей, видимо, чтобы показать в столь критической ситуации свою лояльность хану.

28 октября 1339 г. Александр Михайлович Тверской и его сын Фёдор были казнены в Орде. Зачастую казнь тверских князей приписывают интригам Ивана Калиты, однако с подобной точкой зрения невозможно согласиться. Борьба между двумя русскими княжествами не могла послужить для татар основанием для уничтожения правителей одного из них. Тем более, что это существенно усиливало другое, что противоречило политике ослабления русской великокняжеской власти, проводившейся Узбеком. Александр Михайлович проявил свою полную лояльность хану – сначала отправил к нему своего сына, потом явился лично, вернулся в Тверь с татарскими послами, собрал дань, отправил с нею в Орду своего сына, а затем приехал сам. Причину казни тверских князей необходимо видеть в другом, а именно во вновь обострившейся вражде Орды с Литвой. В 1338 г. состоялся поход татарских войск на Литву: «Того же лета Татарове воеваше Литву». Именно литовские связи Александра Михайловича должны были сыграть роковую роль в его судьбе.

Это подтверждается и тем, что сразу же вслед за казнью тверских князей, зимой 1339—1340 гг., состоялся поход на Смоленск, который, как мы уже говорили выше, в это время признавал верховную власть Гедимина. Во главе похода стоял придворный Узбека Товлубий, руководивший казнью Александра Михайловича Тверского и его сына: «Тое же зимы выиде изъ орды посолъ, именемъ Товлубии, егоже царь послалъ ратью къ городу къ Смоленьску, а съ нимъ князь Иванъ Коротополъ Рязанскии». По приказу хана Иван Калита отправил в поход своё войско вместе с рядом подчинённых ему князей: «Князь великии Иванъ Даниловичь послалъ же свою рать съ Товлубьемъ къ Смоленску по цареву повелению, а отпустилъ князя Констянтина Суждальскаго, князя Констянтина Ростовскаго, князя Ивана Ярославичя Юрьевскаго, князя Ивана Дрютскаго, Федора Фоминскаго, а съ ними воеводу Александра Ивановичя, Феодора Акинфовичя. И стоявши рать у Смоленьска немного днеи, и отступивъ поиде прочь, а города не взяша; милостию же Божиею съблюдена бысть рать вся Русская и ничимъ же не врежена бысть».

Необходимо отметить, что в течение длительного времени Смоленск подчинялся власти великих князей владимирских. Ещё в 1239 г. Ярослав II выбил из Смоленска литовцев и посадил в нём своего ставленника: «Ярославъ иде Смолиньску на Литву, и Литву победи, и князя ихъ ялъ, а Смольняны оурядивъ князя Всеволода посади на столе, а сам со множеством полона с великою честью отиде в своя си». В 1269 г. смоленский князь Глеб Ростиславович участвовал в походе на Новгород Ярослава III. В 1294 г. великий князь Андрей Александрович послал смоленского князя Романа Глебовича (видимо, бывшего его наместником в Новгороде) в поход на шведов. В 1311 г. смоленский князь Дмитрий Романович возглавлял новгородскую рать в походе на емь. Новгородским князем тогда был великий князь Михаил Ярославич, а Дмитрий, видимо, также был его наместником в Новгороде. Таким образом, признание Смоленском верховной власти Литвы стало прямым вызовом Ивану Калите, который был лично заинтересован в его возвращении в свою сферу влияния. Однако, судя по сообщению летописи о том, что русская рать стояла под Смоленском «немного днеи» и «ничимъ же не врежена бысть», особенно активных действий осаждающие не предпринимали. Вскоре после окончания смоленского похода, 31 марта 1340 г., Иван Данилович скончался «въ чернцехъ и въ скиме».

Основное обвинение, которое обычно звучит в адрес Ивана Калиты, заключается в том, что он был послушным проводником татарской политики на Руси. Действительно, в отличие от своего отца и старшего брата он ни разу не выступил против Орды. Однако необходимо иметь в виду, что в период его правления положение резко отличалось от того, что существовало при его предшественниках. В конце XIII в. Золотую Орду раздирала борьба между Ногаем и сарайскими ханами. Это давало антиордынской коалиции русских князей определённую возможность для манёвра. Некоторая неустойчивость политической ситуации сохранялась в Орде и в начале XIV в. Однако в годы правления хана Узбека, на период которого пришлось целиком и правление Ивана Даниловича, Золотая Орда достигла вершины своего могущества. Её военная мощь была несравнима с силами Московского княжества. Узбек проводил активную политику вмешательства во внутренние дела Руси, направленную на ослабление великокняжеской власти путём сталкивания тверских, московских и суздальских князей. Вспомним раздел Великого княжества Владимирского между суздальским и московским князьями в 1328 г. и возвращение тверского стола Александру Михайловичу в 1337 г. с возможностью передачи ему великого княжения.

В подобной ситуации попытки военного противодействия Орде были обречены на поражение. Таких попыток не предпринимал в годы правления Узбека никто из русских князей. Восстание в Твери в 1327 г. вспыхнуло вопреки княжеской воле, а, когда на город двинулись татарские отряды, тверской князь бежал, не оказав никакого сопротивления.

Однако внешняя лояльность Ивана Калиты по отношению к Орде отнюдь не означала признания Москвой естественности или неизбежности её власти. Выше мы уже цитировали два ранних памятника московской письменности, в которых татарское господство над Русью характеризуется крайне отрицательно. Ещё более показательна в этом отношении запись в Евангелии Антониева Сийского монастыря с похвалой Ивану Калите. Запись была сделана в 1339 г. по указанию самого московского князя, принявшего к тому времени монашеский постриг под именем Анании, и является своего рода завещанием, отражающим официальную идеологию правления Калиты. Ввиду чрезвычайной важности этого документа приведём его полностью:

«В лето 6847 инидикта 12 миротворенаго и солнечьного кроуга в 4-е лето висикосное, Жидовь сего и рук въ 1-е лето, епакта 18 лето, въ 5-и каландъ месяца марта, Жидовьскы нисана, написано бысть си еуангелие въ граде Москове на Двину къ Святеи Богородици повелениемь рабомь Божиимь Ананиею черньцемь. О семь бо князи великомь Иване пророкъ Езекий глаголеть: „В последнее время въ запустевший земли на западъ въстанеть цесарь правду любяй, соудъ не по мзде судяй, ни в поношение поганымъ странам. При семь будетъ тишина велья в Роускои земли и въсияеть въ дни его правда“, яко же и бысть при его цесарстве. Хвалить Римьская земля Петра и Павла, Асия Иоана Богословеца, Индийская Фому, Иераполь Филипа, Руская земле первозванаго апостола Андрея, Гречьская земля цесаря Констянтина. Сему благородному князю великому Ивану створшему дела подобна в Рускои земли правоверному цесарю Костянтину. О семь бо песнословьць глаголеть: „Постави, Господи, законодавца над ними, да разоумеють языци, яко человеци суть“. То же рек: „Боже, судъ цесареви дай же правду сынови цесареву“. Сии бо князь великой Иоанн имевше правый суд паче меры. Поминая божественнае писания, исправльния святыхъ и преподобны (хъ) отец, по правиломь монокануньнымъ ревнуя правоверному цесарю Оустияну. В того время благочестию велию восиявши, многимъ святымъ церквамъ съзидаемымъ, оучьнию божественных словесъ от оустъ его яко источникоу велию текущю, напаяющи благочестивыхъ святитель сердца и христолюбивыхъ въ его державе людии. Безбожнымъ ересамъ преставшимъ при его державе, многимъ книгамъ написанымъ его повелениемь, ревнуя правоверному цесарю Гречьскому Мануилу. Любяй святительский санъ, постничьское житье любя и оудержая правоверную святую вероу. Сирымъ в бедахъ помощьникъ, вдовци от насильникъ изимая яко от оустъ лвовъ. Всей Роускои земли поминая велегласно державу его цесарства. Сий бо великий рабъ Божий Анания чернць, поминая его святительскый санъ, горя духовною мыслию къ Богови, хотяй видети вышний Ерусалимъ, поминая душею первыхъ правоверныхъ цесарий, всехъ святыхъ и молитвою прародитель своих. А писали многогрешнии дьяци Мелентий да Прокоша, благословите ихъ, а не клените».

Прежде всего, обращает на себя внимание неоднократное косвенное именование Ивана Даниловича цесарем (т.е. царём), преемником греческих императоров Константина, Юстиниана и Мануила. Ввиду того, что царём на Руси тогда именовали также хана Золотой Орды, применение подобного титула к московскому князю и великому князю владимирскому означает фактически провозглашение его независимости от татарской власти и прямого преемства от императоров Второго Рима. Это свидетельствует о том, что идеологическая концепция Руси и конкретно Москвы как Третьего Рима начала складываться уже не позже эпохи Калиты. Однако он, по всей видимости, не был первым великим князем владимирским, именовавшим себя царём. Судя по сообщению Максима Плануды, уже Михаил Ярославич Тверской в своём послании греческому императору Андронику II Палеологу прямо именовал себя «царём Руси» (βασιλευς των Ρως).

Михаил также неоднократно прямо или косвенно именуется царём в современных ему памятниках тверской литературы. Так, в «Написании» монаха тверской лавры св. Богородицы Акиндина к тверскому князю (ок. 1311 г.) читаем: «Богомъ съхраненому и благочестивому и благочестия держателю великому князю Михаилу и честному самодержьцю рускаго настолования», и далее: «царь еси, господине княже, въ своеи земли». Также и в Повести об убиении Михаила Ярославича в Орде, написанной его духовником игуменом Александром ок. 1319—1320 гг., говорится: «Яко же сей крепкий умомъ и терпеливый душею блаженныи и христолюбивый великий князь Михаило Ярославичь свое царство, уметы вменивъ, остави…». В уста одного из людей, собравшихся вокруг тверского князя, приведёенного в оковах на торг, игумен Александр вкладывает слова о его прежней царской власти: «Господине княже, видиши ли, селико множество народа стоятъ, видящи тя в таковой укоризне, а преже тя слышахом царствующаго въ своей земли».

Кроме того, Михаил Ярославич первым из великих князей владимирских официально принял титул «великого князя всея Руси»: «В послании к Михаилу константинопольского патриарха Нифонта адресат титуловался „великим князем всея Руси“. К князю Северо-Восточной Руси такой титул прилагался впервые. М. А. Дьяконов полагал, что титул „великий князь всея Руси“ был принят самим Михаилом. Нифонт лишь признавал новый титул русского князя. Точка зрения М. А. Дьяконова может быть отчасти подкреплена указанием на то, что Михаил первый ввел титул „великий князь“ в договорных грамотах с Новгородом Великим. В договорах, заключенных с Новгородом отцом Михаила Ярославом, и в ранних грамотах самого Михаила сохранялся титул „князь“, хотя грамоты были составлены от имени великих князей Владимирских». Таким образом, официально принимая на себя титул великого князя всея Руси и неофициально именуя себя царём, Калита следовал по стопам своего тверского предшественника.

Похвала Ивану Даниловичу называет в числе его основных достоинств правосудие, благочестие, благотворительность, а также то, что в годы его правления в «запустевшей Русской земле» установилась «тишина велия». О том же самом говорит и московская летопись: «седе князь великии Иванъ Даниловичь на великомъ княжении всеа Русии, и бысть оттоле тишина велика на 40 летъ и престаша погании воевати Русскую землю и закалати христианъ, и отдохнуша и починуша христиане отъ великиа истомы и многыа тягости, отъ насилиа Татарскаго, и бысть оттоле тишина велика по всеи земли». Действительно, четыре с половиной десятилетия между 1281 г., когда началась вражда между Дмитрием и Андреем Александровичами, и 1328 г., когда была разгромлена Тверь, оказались отмечены почти непрерывными междоусобными войнами русских князей, сопровождавшимися татарскими вторжениями. Напротив, в годы княжения Калиты на Руси не было крупных междоусобных войн и татарских вторжений, хотя за это и приходилось платить внешней лояльностью хану и тяжёлыми поборами в ордынскую казну. «Тишина велия» продлилась и в правление его сыновей и захватила первые годы правления его внука. 40 спокойных лет между Щелкановщиной в 1327—1328 гг. и первой Литовщиной в 1368 г. дали Руси возможность собраться с силами, благодаря чему при Дмитрии Ивановиче она смогла выстоять в ожесточённой борьбе на два фронта – с Ордой и Литвой.

 

Семён Иванович Гордый (1340—1353)

В момент смерти Ивана Калиты его старший сын Семён находился в Нижнем Новгороде. 2 мая 1340 г. он вместе со своими братьями Иваном и Андреем отправился в Орду за подтверждением своих владельческих прав. Если верить сообщению Воскресенской летописи, претензии на великокняжеский титул выдвинули ещё трое русских князей: «И по немъ (т. е. Иване Калите) сопрошася князи Русстии о великомъ княжении: князь Костянтинъ Михаиловичь Тверьский, князь Василей Давыдовичь Ярославьской и князь Костянтинъ Васильевичь Суздальской, поидоста о великомъ княжении во орду». Узбек дал ярлык на великое княжение Семёну Ивановичу, который 1 октября 1340 г. взошёл на владимирский стол. Однако его владения были существенно урезаны по сравнению с владениями Калиты – Нижегородское княжество было выделено из состава Великого княжества Владимирского и передано суздальскому князю Константину Васильевичу, брату Александра Васильевича, который владел Нижним Новгородом в 1328—1331 гг. как великий князь владимирский: «Того же лета седе въ Новегороде въ Нижнемь на Городце на княжении на великомъ Костянтинъ Васильевич [ь] Суждальскы». Из этого можно заключить, что, несмотря на внешнюю лояльность московских князей, хан не доверял им и стремился не допустить их усиления.

Даже за урезанное великое княжение Семёну Ивановичу пришлось, по всей видимости, дорого заплатить. После возвращения из Орды он попытался собрать с новгородской Новоторжской волости чрезвычайную подать, но это вызвало возмущение новоторжцев, которые призвали к себе на помощь новгородцев: «В то же лето прииде князь Семеон из Орды и насла на Торжокъ дани брати, и почаша силно деяти. Новоторжьци же прислаша с поклономъ в Новъгород; и послаша Матфея Валфромеевича, и Терентия Даниловича с братомъ, и Валфромея посадница сына Остафьева, и Федора Авраамова с полкы; и ехавши, изгониша Торжокъ безъ вести, и изимаша наместьниковъ Михаила князя Давыдовиця, Ивана Рыбкина сына, и борцовъ, Бориса Сменова сына, и жены их и дети, и сковаша я».

В это же время в Брянске вспыхнуло восстание против ставленника Москвы князя Глеба Святославича, по-видимому, также вызванное дополнительными поборами в пользу Семёна Ивановича: «Тое же зимы злые коромолници, сшедшеся вечемъ, Брянци оубиша князя Глеба Святославича месяца дек [абря] въ 6 день, на память святаго отца Николы». По сообщению новгородской летописи, возмутившихся брянцев безуспешно пытался успокоить митрополит Феогност, явно действовавший в московских интересах: «Тои же зиме месяца декабря въ 6 на Николинъ день убиша брянци князя Глеба Святъславица; и в то время и митрополит ту бяше, и не возможе уняти их, нь вышедше изъ церкви святого Николы».

Если в Брянске вмешательство митрополита закончилось ничем, то в Новгороде Семёну Ивановичу с его помощью удалось добиться признания себя князем и выплаты дополнительной дани: «Тои же зиме прииде князь Семеонъ с полкы в Торжокъ со всею землею Низовьскою; новгородци же почаша копити волость всю в город, а ко князю послаша владыку и Авраама тысячкого съ иными бояры, и доконцаша миръ по старымъ грамотамъ, на всеи воли новгородчкои, и крестъ целоваша; а князю даша боръ по волости, а на новоторжцех 1000 рублевъ; бяше же ту и митрополит; и присла князь наместьникъ в Новъгород». Однако Брянск всё-таки вышел из-под власти великого князя владимирского, вернувшись в зависимость от Смоленска, а тем самым и от Литвы. Таким образом, восхождение Семёна Ивановича на владимирский стол ознаменовалось потерей для великого княжения двух важных земель – Нижегородской и Брянской.

В конце 1341 г. умер хан Узбек, на ордынский престол вступил его сын Джанибек. В мае 1342 г. Семён Данилович отправился за подтверждением своих полномочий в Орду, куда уже до него выехали суздальский, тверской и ярославский князья. Джанибек оставил в силе решение своего отца о передаче Нижнего Новгорода суздальскому князю. Однако в следующем году Семён Данилович предпринял неудачную попытку вернуть Нижегородское княжество под свою власть: «Въ лето 6851 князь великии Семенъ Иванович [ь] сперъся съ княземъ Костянтиномъ Василиевичемъ Суждальскымъ о княжении Новагорода Нижняго и поидоша во Орду и яшася бояре Новогородскыи и Городечьскыи за князя Семена Ивановича, да съ нимъ и въ Орду поидоша. И бысть имъ въ Орде судъ крепокъ и достася княжение Новогородское князю Костянтину и выдаша ему бояръ, и приведени быша въ Новъгородъ въ хомолстехъ и имение ихъ взя, а самехъ повеле казнити по торгу водя». Таким образом, Джанибек продолжил проводить политику своего отца по ослаблению власти великих князей владимирских.

Семён Данилович совершил ещё три поездки в Орду – в 1344, 1347—1348 и 1350 гг. Поездки 1344 и 1350 гг., по всей видимости, преследовали цель утверждения за Москвой рязанских владений на левом берегу Оки, которые были получены в обмен на московские владения на окском правобережье (в духовной грамоте младшего брата Семёна Ивана Ивановича они упоминаются как «отъменьныя места Рязаньская»). Целью поездки зимой 1347—1348 гг., видимо, было присоединение к Великому княжеству Владимирскому Юрьева Польского.

Существенную роль в ордынской политике Семёна Ивановича играла Литва. От своего отца он унаследовал враждебные отношения с литовскими князьями. Осенью 1341 г. Ольгерд, бывший тогда ещё только правителем Витебска, совершил поход на Можайск: «Тое же осени месяца ок [тября] въ 1 день, въ Покровъ святыя Богородица, пришедше Олгердъ съ литовьскою ратию къ городу къ Можаиску посадъ пожьгли, а города не взяли». Эта акция определённо явилась ответом на русско-татарский поход на Смоленск зимой 1339—1340 гг. Цель похода также была выбрана не случайно – Можайск изначально входил в состав Смоленского княжества, но был захвачен, по всей видимости, Даниилом Московским в 1291 г.

Вскоре после похода Ольгерда на Можайск в Литве произошла смена власти – в конце 1341 г. умер Гедимин, назначивший преемником своего сына Евнутия в обход старших сыновей Ольгерда и Кейстута. Между Гедиминовичами началась борьба за власть, которая на некоторое время отвлекла их от внешнеполитических вопросов. В 1345 г. Ольгерд и Кейстут свергли Евнутия, который бежал в Москву, в то время как его брат и союзник Наримонт бежал в Орду: «Того же лета створися в Литве замятня велика: изгони город Вилно Алгердъ с братом Кестутиемъ, и князь великыи Евнутии перевержеся чресь стену и бежа въ Смолнескъ, а Наримонтъ бежа в Орду къ цесарю. Прибежа князь Евнутии въ Смолнескъ, побывъ ту мало, и поиха к великому князю Семеону на Москву, и ту его крести князь Семеонъ въ имя Отца и Сына и святого Духа, и наречено бысть имя ему Иоанъ».

Уже в 1346 г. Ольгерд совершил крупный поход на новгородские владения: «Того же лета прииха князь Литовьскыи Олгердъ съ своею братьею съ князи и со всею Литовьскою землею, и ста в Шелоне, на усть Пшаги рекы, а позывая новгородцовъ: „хочю с вами видетися; лаялъ ми посадникъ вашь Остафеи Дворяниць, назвал мя псомъ“. И взя Шелону и Лугу на щитъ, а с Порховьского городка и съ Опоки взя окуп». Хотя сам Ольгерд назвал причиной своего похода оскорбление от новгородского посадника, его действия были определённо направлены против Семёна Ивановича Московского, который незадолго до этого посетил Новгород в качестве его князя: «Поиха владыка Василии на Москву къ князю и к митрополиту зватъ князя великаго в Новъгород, и тамо митрополит Фегнастъ благослови архиепископа новгородчкого Василья и дасть ему ризы хрестьцаты. Тои же зимы прииха князь Семеонъ в Новъгород на столъ, на Федорове недели, на Зборъ, седе на столе своем, правнукъ храбраго князя Александра; побывъ 3 недели в Новегороде, и поеха на Низъ о цесареве орудьи». Пребывание в Москве Евнутия, которого как претендента на литовский престол Семён Гордый мог в любой момент использовать для борьбы с Ольгердом, должно было сильно беспокоить великого князя Литвы. Однако события, которые разворачивались в это время в юго-западной Руси, вскоре заставили Ольгерда решительно изменить свою позицию в отношении Москвы.

В 1340 г. Болеслав-Юрий Тройденович за свою прозападную политику был отравлен галицко-волынскими боярами. После этого литовский князь Любарт захватил Волынь, а польский король Казимир III – Галицкую землю. Однако, как только Казимир со своим войском вернулся в Польшу, галицкая знать во главе с боярином Дмитрием Дядько и князем Даниилом Острожским обратилась за помощью к хану Узбеку, обвинив Казимира в невыплате Орде дани с захваченной им Галицкой земли. Узбек выделил сорокатысячное татарское войско, которое вместе с галицкими отрядами вторглось в Польшу. По просьбе польского короля римский папа Бенедикт XII призвал правителей Чехии, Венгрии и Германии к крестовому походу. Войска под началом Казимира III в июле 1340 г. заняли оборону на правом берегу Вислы. Татарско-галицкие отряды в течение месяца разоряли привисленский край, но после неудачной осады Люблина вынуждены были отступить. Тем не менее, польскому королю на время пришлось отказаться от своих претензий на Галицкое княжество. Там стал править Дмитрий Дядько в качестве вассала литовского князя Волыни Дмитрия-Любарта.

Однако вскоре борьба за галицко-волынские земли между Польшей и Литвой вспыхнула с новой силой. В 1343—1344 гг. Казимир III захватил Санок и Перемышль. Дмитрий Дядько в последний раз упоминается в качестве правителя Галицкой земли в документе 1344 г. Из письма, написанного в 1347 г. греческим императором Иоанном Кантакузином Дмитрию-Любарту Волынскому, ясно, что к тому времени Галич уже находился под контролем этого литовского князя. Смиряться с этим польский король не собирался. Ещё в 1343 г. он заключил мирный договор с Тевтонским орденом, который развязал крестоносцам руки для войны с Литвой. В 1348 г. они нанесли крупное поражение литовским войскам на реке Стреве.

Наученный предыдущим горьким опытом, Казимир III также принял меры для привлечения на свою сторону Орды. В 1349 г. он заключил военный союз против Литвы с ханом Джанибеком. Ценой союза стало признание Польшей верховной власти Орды над галицко-волынскими землями и обязательство продолжать выплату дани с них в ханскую казну. В своей булле от февраля 1357 г. папа Иннокентий VI упрекал Казимира III за то, что тот выплачивает татарскому хану ежегодную дань за земли, завоёванные у «русских схизматиков»: «Магистру и братьям [Тевтонского ордена] стало известно, что ты заключил договор и союз с врагами веры татарами…, обязавшись платить хану татар ежегодную дань за определённую часть земли русских схизматиков, которую ты завоевал ценой крови множества христиан…».

Заручившись поддержкой крестоносцев и татар, польский король перешёл в решительное наступление против Литвы. В 1349 г. ему удалось захватить почти всю Галицко-волынскую землю за исключением Луцка: «Прииде король краковьскыи со многою силою, и взяша лестью землю Волыньскую и много зло крестианомъ створиша, а церкви святыя претвориша на латыньское богумерзъское служение». Потерпев крупные поражения от крестоносцев и поляков, Ольгерд решил наладить отношения с Ордой. В 1349 г. он направил к хану Джанибеку посольство во главе со своим братом Кориатом с просьбой о военной помощи: «Того же лета помысли Олгердъ, князь Литовскии, послалъ въ орду къ царю Чанибеку брата своего Корольяда и просилъ рати у царя себе в помочь».

Русские летописные своды второй половины XV в. утверждают, что Ольгерд просил у хана войска «на князя великого на Семена», но это явный домысел их составителей. В тот момент основным врагом Литвы была Польша, и именно помощь против неё рассчитывал получить литовский великий князь, помня о союзнических отношениях между Литвой и Ордой, существовавших до 1331 г. Однако затруднительным положением противника решил воспользоваться Семён Иванович. Вслед посольству Ольгерда он направил в Орду своё собственное посольство, которое напомнило хану о недавнем разорении литовцами Новгородской земли, обязанной данью ордынцам. В ответ на это Джанибек выдал литовских послов представителям московского князя: «И то слышавъ князь великии Семенъ, погадавъ съ своею братьею, съ княземъ с Ываномъ и съ Андреемъ, и съ бояры, и посла въ орду Федора Глебовичя, да Аминя, да Федора Шюбачеева къ царю жаловатися на Олгерда. И слышавъ царь жалобу князя великаго, оже Олгердъ съ своею братьею царевъ улусъ, а князя великаго отчину испустошилъ, и выдалъ царь Корольяда, Михаила, и Семена Свислочьскаго, и Аикша киличеемъ князя великаго, и его дружину Литву; и далъ посла своего Тотуя, и велелъ выдати Корольяда и его дружину Литву князю великому Семену».

В подобной ситуации Ольгерду пришлось пойти на нормализацию отношений с Москвой. В следующем году он прислал к Семёну Ивановичу послов с дарами, прося отпустить Кориата и его спутников. Просьба была выполнена, и в том же году примирение между Москвой и Литвой было скреплено браками Ольгерда и Любарта с русскими княжнами, родственницами московского князя: «Олгердъ, князь Литовскыи, прислалъ послы своя къ князю великому Семену Ивановичю за своего брата за Корольяда и за бояръ, и за его дружину, за Литву съ многими дары, просяще мира и живота своеи братье, и много сребро отложилъ. Князь великии Семенъ приа любовь и миръ многъ вземъ, и отпусти Корьяда и его дружину Литву въ свояси. Того же лета прислалъ князь Любортъ изъ Велыня своихъ бояръ къ князю великому Семену бити челомъ о любви и испросити сестричну его за себе у князя Костянтина Ростовскаго, и князь великии приялъ въ любовь его челобитье, пожаловалъ и выдалъ свою сестричну въ Велынь. Того же лета князь Литовскыи Олгердъ прислалъ свои послы бити челомъ князю великому Семену, просити за себе свести княжи Семеновы, княжны Ульяны, княжи дщери Александровы Михаиловичя Тферского, и князь великии Семенъ Ивановичь, доложа Феогноста митрополита, и выдалъ свою свесть за Олгерда князя».

Мир с Москвой позволил Ольгерду перейти в контрнаступление на поляков. Уже в 1350 г. литовцы отвоевали всю Волынь и Берестейскую землю, но большая часть Галицкой земли осталась под властью Польши. В 1351 г. поляки совершили поход на Берестейщину, а в 1352 г. – на Белз и Владимир, но в обоих случаях успеха не добились. Решающую роль в этой борьбе сыграл переход татар со стороны Польши на сторону Литвы. По сообщению Яна Длугоша, в 1352 г. большая татарская орда, приглашённая Ольгердом, напала на «подчинённое Польскому королевству Подолье».

В том же году стороны заключили компромиссный мир, по которому Польша получила Галицкую землю и часть Подолья, а Литва – Волынь и Берестейщину: «Открытый переход Орды на сторону Ольгерда существенным образом изменил соотношение борющихся сил. Осознав бесперспективность продолжения борьбы при таком обороте дел, Казимир в 1352 г. пошел на компромисс с Ольгердом. В силу достигнутого соглашения Галицко-Волынская Русь была разделена между польским королем и литовским князем. Казимир получил земли Люблинскую и Галицкую, Ольгерд оказался обладателем Владимира, Луцка, Белза, Холма, Берестья. Нетрудно видеть, что в подготовке этого соглашения активную роль сыграла ордынская дипломатия, что условия компромисса были не только во многом подготовлены ордынской державой, но, возможно, и дипломатически санкционированы самим ханом Джанибеком в 1352 г.». Подтверждением данной точке зрения служит сам текст договора, который содержит, в частности, следующее условие: «Аже поидуть та [та] рове на ляхы, тогды руси неволя поити ис татары». Польша и Литва признают русское население волынских земель, перешедших под литовский контроль, военнообязанным перед татарами, то есть верховная власть над юго-западной Русью остаётся у Орды.

Занятостью Ольгерда войной с Польшей и разгоревшейся между ним и его братом Кейстутом враждой решил воспользоваться московский князь. В 1352 г. он совершил крупный поход на Смоленское княжество: «Въ лето 6860 князь великии Семенъ Ивановичь, събравъ воя многи, и поиде ратью къ Смоленску въ силе тяжце и велице, а съ нимъ братья его князь Иванъ, князь Андреи и вси князи съ ними, и дошедше Вышегорода на Поротве, ту усретоша его послове отъ князя Литовскаго, отъ Олгерда съ многими дары о миру. Князь же великии Семенъ, не оставя Олгердова слова, миръ взялъ, а послы отпустилъ съ миромъ, а самъ подвижеся еще къ Угре, хотя ити къ Смоленьску, и ту приехаша къ нему послове Смоленскыя. Князь великии стоялъ на Угре недель 10, оттоле своя послы посла въ Смоленескъ, и миръ взяша, а самъ увернулъся на утре и поиде къ Москве и рати розпусти, и разъехашася».

Этот поход стал кульминацией усилий Семёна Гордого по возвращению под власть Великого княжества Владимирского смоленско-брянских земель, перешедших под контроль Литвы. Уже в 1341 г., сразу же после похода Ольгерда на Можайск, его младший брат Иван Иванович «оженися у князя Дмитрея у Брянскаго». В 1345 г. сам Семён Иванович женился на дочери младшего члена смоленской династии Фёдора Святославича, княжившего в Вязьме и Дорогобуже: «князь великии Семенъ Ивановичь женился въдругие у князя Феодора у Святославичя, поялъ княгиню Еупраксию». Видимо, положение союзника московского князя в Смоленской земле, верховный правитель которой признавал власть Литвы, было неустойчивым, и именно поэтому Семён Иванович перезвал тестя к себе на службу и дал ему во владение Волок. В 1348 г. смоленская рать участвовала на стороне Литвы в битве с крестоносцами на Стреве, закончившейся катастрофой для литовских войск.

Поход 1352 г. привёл к возвращению Смоленска и Брянска под власть великого князя владимирского. Летопись не говорит об этом прямо, но такой вывод можно сделать из сообщений о русско-литовских переговорах 1494 г. Тогда представители Ивана III предложили литовскому послу Петру Яновичу заключить мир, «как было при наших прадедах при великом князе Семене Ивановиче, и при великом князе Иване Ивановиче, и при его (т.е. литовского великого князя Александра) прадеде при великом князе Олгерде», «чтоб [литовский посол] кончял по великого князя Семенову докончянью и по великого князя Иванову». Однако представитель великого князя Александра «отговаривал те докончания стариною да незгодою Ольгердовою с Кестутьем». Дополнительные сведения об интересующих нас событиях содержит наказ Литовской рады послам, отправленным в Москву в 1503 г., в котором говорилось: «А будут ли мовити о записы…, которыми ж великии княз Олькгирд поступил и записал земли великому князю московъскому, ино отказати, иже тот княз был нят и был прынужон на все дозволити, как то нятыи и досветъчать, как ся им видело, у которых он был у моцы».

О том, какие именно земли Ольгерд «поступил и записал» Семёну Ивановичу, мы можем узнать опять-таки из материалов переговоров 1494 г. Когда литовские послы отказались заключать мир на условиях договорённости Ольгерда и Семёна, Иван III велел объявить им, что готов уступить Литве «изъс прадед своих докончаний» Смоленск и Брянск. Таким образом, поход Семёна Ивановича во главе крупной рати в 1352 г. вернул Смоленское великое княжество и находившееся у него в подчинении Брянское княжество под верховную власть великого князя владимирского, заставив Литву отказаться от претензий на них, хотя, как вскоре станет ясно, и ненадолго.

Правление Семёна Ивановича началось с двух крупных неудач – утрат Нижнего Новгорода, переданного Ордой суздальским князьям, и Брянска, перешедшего под контроль Литвы. Попытки вернуть Нижний Новгород закончились провалом ввиду противодействия хана, но в 1347—1348 гг. Семёну удалось включить в состав Великого княжества Владимирского Юрьев Польский. Отношения с Литвой колебались от прямого военного столкновения в 1341 г. до мира, скреплённого брачными союзами, в 1350 г., однако конец правления Семёна Ивановича ознаменовался крупной победой над Ольгердом, вынужденным признать возврат Смоленска и Брянска под верховную власть великого князя владимирского.

В отношении татар Семён Гордый следовал политике своего отца. При Джанибеке Орда продолжала переживать вершину своего могущества, что вынуждало великого князя проявлять к ней внешнюю лояльность. Так же поступали и все прочие русские князья. Единственным исключением стали события в Рязанском княжестве в 1342 г., когда князь Иван Коротопол оказал сопротивление Ярославу Пронскому, пришедшему из Орды от хана Джанибека: «Того же лета вышел на Русь отпущенъ царемъ изъ орды на Рязаньское княжение князь Ярославъ Александровичь Пронскыи, а съ нимъ посолъ Киндякъ; и приидоша къ Переяславлю, и князь Иванъ Коротополъ затворися въ городе и бился весь день изъ города, а на ночь побежалъ вонъ изъ города; и посолъ Киндякъ вниде въ городъ, много же христианъ полонилъ, а иныхъ избилъ, а князь Ярославъ Александровичь въселъ въ Ростиславле». Однако здесь перед нами скорее очередной эпизод ожесточённой вражды между двумя ветвями рязанской династии, чем сознательное выступление против Орды. В целом княжение Семёна Гордого стало продолжением «великой тишины в Русской земле», установленной его отцом.

 

Иван II Иванович Красный (1353—1359)

11 марта 1353 г. в Москве умер митрополит всея Руси Феогност. На той же неделе умерли дети великого князя Семёна Ивановича Иван и Семён, а 26 апреля скончался и сам великий князь. Московский стол по праву старшинства перешёл к его брату Ивану Ивановичу, а вопрос о владимирском столе должен был быть решён ханом Джанибеком. Одновременно с московским князем претензии на великое княжение заявил Константин Васильевич Суздальско-Нижегородский, причём для поддержки его в Орду вместе с ним отправилась делегация Великого Новгорода: «Того же лета послаша новгородци свои посол Смена Судокова ко цесарю в Орду, прося великого княжениа Костянтину князю Суздальскому». Однако Джанибек принял решение в пользу Ивана Ивановича, который 25 марта 1354 г. взошёл на владимирский стол.

Пока московский князь ездил в Орду, Олег Иванович Рязанский захватил Лопасню: «Того же лета в Петрово говение месяца иуня въ 22 день взяша Рязанци Лопасну, князь Олегъ еще тогды молодъ былъ, младоуменъ, суровъ и сверепъ сыи съ своими Рязанци съ потаковникы ему сбродни, много зла христианомъ сътвориша, Лопасну взяша, а наместника изымаша Михаила Александровича и поведоша его на Рязань и биша его и многы пакости ему сътвориша и потомъ едва выкупили его». Лопасня входила в число московских земель, обмененных Семёном Гордым на рязанские земли на левобережье Оки, но, видимо, по какой-то причине была удержана Москвой. Из того, что после своего возвращения Иван Иванович не предпринял попыток отбить Лопасню обратно, можно заключить, что за действиями рязанского князя стояла Орда.

При Иване Красном вновь обострились отношения между Великим княжеством Владимирским и Литвой. По всей видимости, некоторое время продолжали действовать условия мира, заключённого между Семёном Ивановичем и Ольгердом в 1352 г. Об этом свидетельствует цитировавшееся выше упоминание эпохи Ивана III о докончании с Ольгердом «великого князя Семена и великого князя Ивана». Однако в 1356 г. Ольгерд начинает наступление на смоленские и брянские земли: «Того же лета Сижского сынъ Иванъ седе съ Литвою во Ржеве. Тое же осени воевалъ Олгердъ Брянескъ и Смоленескъ, смоленского сына Оувара полонилъ».

Поводом для войны, по всей видимости, послужил церковный конфликт. Митрополит Феогност ещё до своей смерти выдвинул в свои преемники Алексея, сына черниговского боярина Фёдора Бяконта, переселившегося в Москву, как мы говорили ранее, при Данииле Александровиче. Ольгерд не мог согласиться с тем чтобы митрополитом всея Руси, а значит и бывших русских земель, захваченный Литвой, стал выходец из московского боярства. В противоположность ему он выдвинул кандидатом в митрополиты чернеца Романа, родственника тверских князей. После длительных переговоров в Константинополе русская митрополия была разделена на две части – Роману достались Новогрудок, Полоцк, Туров и «Малая Русь» (Галицко-волынские земли), а Алексею – епископии «Великой Руси» с формальным центром в Киеве, включая Смоленск и Брянск. В 1356 г. Алексей вернулся из Константинополя и поставил в Смоленске нового епископа.

Нападение Ольгерда на смоленские и брянские земли привело к его открытой войне с Москвой. В 1358 г. «Волотьская рать да Можаиская взяли Ржевоу, а Литвоу выслали вонъ». Поскольку Можайск входил в состав Московского княжества, а Волок находился в совместном владении Великого княжества Владимирского и Новгорода, данное сообщение свидетельствует о том, что Иван Иванович послал свои рати на помощь смоленцам против Литвы. Война продолжилась в 1359 г.: «того же лета Смольняне воевали Белоую… А Олгердъ воевалъ Смол [ь] нескъ, а Мстиславль взялъ, а Литвоу свою въ немъ посадилъ, а на зиме пославъ сына своего Ондрея възялъ Ржевоу». Однако, несмотря на эти успехи, при жизни Ивана Красного Ольгерду не удалось вернуть под контроль Литвы Смоленское и Брянское княжества.

Тем временем важные события происходили в Орде. В 1356 г. длительные попытки Джучидов подчинить своей власти Азербайджан завершились успехом. Джанибек разгромил его правителя Мелика Ашрефа из династии Чобанидов, захватившей власть в Азербайджане после распада государства персидских Ильханов в 1335 г., и посадил в Тебризе своего сына Бердибека. Однако в 1357 г. на обратном пути в Сарай хан Золотой Орды заболел. Вызванный его советниками Бердибек убил отца и нескольких своих братьев и сам взошёл на престол. Русским князьям, включая Ивана Ивановича Московского, пришлось отправиться в Орду на поклон к новому хану: «Того же лета Бердебекъ царь въ Орде седе на царьстве, а отца своего оубилъ, а братью свою побилъ… А князь великии Иванъ и вси князи Роусьскыи и князь Василии Михаиловичь [Тверской] поидоша въ Орду».

Московский князь вернулся на Русь в начале 1358 г., но в том же году у него произошел серьёзный конфликт с татарами: «выиде посолъ великъ из орды, царевъ сынъ, именемъ Маматхожа, на Рязанскую землю и много въ нихъ зла сътвори, и къ великому князю Ивану Ивановичю присылалъ о разъезде земля Рязаньскиа, князь же великии не впусти его въ свою отчину въ Русскую землю, и потомъ на борьзе отъ царя въ орду позванъ бысть Маматхожа, занеже къ царю въ крамолу вниде, и въ орде царева любовника убилъ, и самъ побежалъ ко Орначю, и гонци постигоша его и яша, и тамо убьенъ бысть повелениемъ царевымъ».

Как мы видим, пограничные московско-рязанские земли оставались предметом спора. Об этом свидетельствует и то, что в своей духовной грамоте, составленной перед смертью в 1359 г., Иван Красный оговаривает возможность отнятия Ордой у Москвы бывших рязанских владений: «А ци по грехомъ, имуть из Орды искати Коломны, или Лопастеньскихъ местъ, или отменьных местъ Рязаньскихъ, а ци по грехомъ отоимется которое место, дети мои, княз (ь) Дмитрии, и княз (ь) Иванъ, и княз (ь) Володимеръ, в то место, и княгини поделятся безъпеньными месты». Вероятно, в Орде в этот момент существовали две партии, поддерживавшие притязания московского и рязанского князей, и Маматхожа представлял рязанскую партию. Наиболее примечательно в приведенном летописном сообщении то, что Иван Иванович не впустил татар «въ свою отчину въ Русскую землю», т.е. для него Русь, а конкретнее земли Великого княжества Владимирского, являются наследственным владением, распоряжаться которыми Орда не имеет права. Эта программа, заявленная московским летописцем на исходе правления Ивана Красного, была воплощена в жизнь в правление его сына, положившего конец ордынскому игу над Русью.

 

Дмитрий Иванович (1359—1389)

Иван Иванович Красный умер 13 ноября 1359 г. Его сыну Дмитрию, сменившему его на московском столе, в этот момент едва исполнилось 9 лет (он родился 12 октября 1350 г.). В том же году последовала смерть хана Бердибека, которая положила начало двадцатилетней междоусобице в Орде. Сменивший Бердибека Кульпа после пяти месяцев правления был убит Наврузом. Смерть великого князя владимирского и воцарение нового хана требовали приезда в Орду русских князей, поэтому к Наврузу «прииде князя великого сынъ Иван [а] Иванович [а] Дмитреи и вси князи Русьстии». Ввиду юного возраста московского князя хан предпочёл передать ярлык на великое княжение Андрею Константиновичу Нижегородскому, который, однако, отказался от него в пользу своего младшего брата Дмитрия Суздальского: «виде царь князя Дмитрея Ивановича оуна соуща и млада возрастомъ и насла на князя Андрея Костьнянтиновича, дая емоу княжение великое, 15 темь, онъ же не яся, но состоупися брату своему меньшему князю Дмитрею». 22 июня 1360 г. Дмитрий Суздальский вступил на владимирский стол.

Помимо Владимира Москва потеряла Галицкое княжество, которое хан передал сыну последнего дмитровского князя Дмитрию Борисовичу, и Сретенскую половину Ростова, которая вернулась к ростовскому князю: «Того же лета приде изъ Орды князь Дмитреи Борисовичь пожалованъ въ Галичь, княз [я] Костянтина весь Ростовъ».

Кроме того, вместе с великим княжением из-под контроля Москвы вышли Смоленск с Брянском. Сообщения о смоленско-литовской войне в летописях резко обрываются зимой 1359—1360 гг. По всей видимости, правивший тогда Смоленском князь Святослав Иванович, лишившись поддержки Москвы, был вынужден признать верховную власть Ольгерда. В 1357 г. в Брянске умер его младший брат Василий Иванович: «Того же лета князь Василии Смоленскыи приде изъ Орды селъ на княженьи въ Дьбряньске и мало пребывъ, тол [ь] ко осмь недель, преставися и бысть въ Бряньске лихостию лихихъ людеи замятьня велика и опустенье града и потомъ нача обладати Олгердъ Брянскомъ». Из летописного сообщения не следует, что Ольгерд захватил Брянск сразу же после смерти князя Василия. Скорее всего, это произошло в 1360 г., когда умер Иван Красный и Москва потеряла великое княжение. Соборное деяние, составленное в Константинополе в июле 1361 г., упоминает о жалобе митрополита Алексея на то, что ставленник Ольгерда Роман овладел брянской епископией, т.е. к этому времени Брянское княжество уже находилось под литовской властью. Таким образом, за исключением бывших рязанских земель на левом берегу Оки, владения Москвы фактически вернулись к границам эпохи Даниила Александровича.

Весной 1360 г., ещё до вступления Дмитрия Суздальского на владимирский стол, хан Навруз был убит Хизром (Хидырем русских летописей). В 1361 г. к нему отправились русские князья – Дмитрий Московский, Дмитрий Суздальский, Андрей Нижегородский и Константин Ростовский. О каких-либо пожалованиях нового хана летописи ничего не говорят, т.е., по всей видимости, он просто подтвердил существовавшее положение вещей. Вскоре после отъезда московского князя из Орды в ней началась новая междоусобица – Хизр был убит и появилось сразу же несколько претендентов на ханский престол. Сильнейшими из них были Мурад, сумевший закрепиться в Сарае, и Абдаллах, за спиной которого стоял могущественный эмир Мамай: «Седе на царство Мурут. А Мамаи князь Ординьскыи и осилелъ съ другую сторону Волги, царь бе у него именем [ъ] Авдуля». В то время, как Мамай и Абдаллах закрепились в западных улусах Орды, её северные земли также вышли из-под контроля Сарая – в Булгаре стал править Булактемир, а в Мордве – Тагай: «Булактемерь, князь ординскыи, Болгары взялъ и все городы по Волзе и улусы, и отня весь Волжескыи путь, а иныи князь ординскыи, Тагаи имя ему, иже отъ Бездежа, а тои Наручадь, ту страну отнявъ, собе ту пребываше».

Очередная смена хана вновь потребовала решения вопроса о великом княжении. Москва не собиралась признавать переход владимирского стола к суздальскому князю «не по отчине, ни по дедине», в связи с чем в 1362 г. «князь Димитрии Ивановичь Московскии и князь Дмитреи Костянтиновичь Суждальскии съперъся о великом кнежении». Стороны отправили своих послов в Сарай к Мураду, который отдал ярлык на Владимир московскому князю: «послаша киличеевъ своихъ въ орду къ царю Амурату, и вынесоша великое княжение князю Дмитрею Ивановичю Московскому по отчине и по дедине». Дмитрий Константинович Суздальский первоначально не пожелал оставлять владимирский стол, но в конечном счёте был принуждён к этому под угрозой военной силы Москвы: «Князь же великии Дмитреи Ивановичь тоя же зимы съ своею братьею, съ княземъ Иваномъ Ивановичемъ и съ княземъ Володимеромъ Андреевичемъ, събравъ воя многы по своеи отчине, и поидоша къ городу къ Переяславлю, на князя Дмитрея Костянтиновича Суждальского. Онъ же беже къ Володимерю и оттоле въ Суждаль въ свою отчину, княживъ два лета». В начале января 1363 г. двенадцатилетний московский князь въехал во Владимир и взошёл на великокняжеский стол в Успенском соборе. Естественно, ввиду малолетства Дмитрия Ивановича победу над Суздалем необходимо приписать не ему лично, а тогдашнему московскому правительству, главную роль в котором играли митрополит Алексей и тысяцкий Василий Вельяминов.

Помимо ярлыка от Мурада руководители Москвы сочли целесообразным принять также и ярлык на великое княжение от хана Абдаллаха: «Князь Димитреи Ивановичь иде съ Москвы въ Володимерь съ братьею, и ту приде къ нему посолъ изъ орды отъ царя Авдуля, изъ Мамаевы орды съ ярлыки на великое княжение, и князь великии, отпустивъ посла, иде въ Переяславль». По всей видимости, именно это побудило Мурада изменить своё решение – в 1363 г. он вернул ярлык на Владимир Дмитрию Константиновичу Суздальскому. Воспользовавшись отсутствием Дмитрия Ивановича, суздальский князь занял великокняжескую столицу: «Того же лета князь Дмитреи Костянтинович [ь] приеха въ градъ въ Володимерь и пакы седе на великомъ княженьи въ дроугые, а съ нимъ князь Иванъ Белозерець, пришелъ бо бе изъ Муротовы Орды съ тритьцатию Татариновъ, и тако пребысть въ Володимири неделю едину». В ответ на это против него выступили московские войска, которые осадили его в Суздале и вынудили признать переход великого княжения к московскому князю: «Се же слышавъ князь великии Дмитреи Ивановичь прогна его пакы съ великаго княжениа съ Володимеря, съ своее отчины, въ его градъ въ Суждаль. Не токмо же се, но и тамо иде на него ратию къ Суждалю и стоявъ рать неколико днеи около Суждаля и взяша миръ межи собою».

Обычно эти события излагаются как рядовой эпизод борьбы за владимирский стол, на самом же деле они имеют первостепенное значение для истории взаимоотношений между Русью и Ордой. Москва лишила великого княжения князя, получившего на него ярлык от хана-Чингисида, правившего в Сарае. Таким образом была претворена в жизнь идеология, бытование которой мы отмечаем в памятниках московской словесности предыдущих десятилетий, – Русь является «отчиной», наследственным владением русских князей, распоряжаться которым Орда не имеет никакого права. Одновременно с утверждением Дмитрия Ивановича во Владимире Москва вернула себе половину Ростова и Галицкое княжество – опять же вопреки ханскому «пожалованию»: «Тако же надъ Ростовьскымъ княземъ. А Галичьскаго Дмитрея изъ Галича выгнали». Это означало, что позиции Московского княжества, утраченные за три года до этого после смерти Ивана Красного, были в основном восстановлены.

Зимой 1364—1365 гг. хан Азиз, сменивший на сарайском престоле Мурада, вновь выдал великокняжеский ярлык Дмитрию Константиновичу Суздальскому: «Тое же зимы прииде изъ орды отъ царя Азиза князь Василеи Дмитреевичь Суждальскыи, а съ нимъ царевъ посолъ, а имя Урусманды, и вынесе ярлыкъ на княжение на великое князю Дмитрию Костянтиновичю Суждальскому». Однако суздальский князь, понимая, что ярлык Азиза для Москвы значит не больше, чем ярлык Мурада, предпочёл отказаться от претензий на великокняжеский стол в обмен на военную поддержку московского князя против своего младшего брата Бориса. Борис Константинович был незадолго до этого посажен на нижегородский стол татарскими послами: «Тои же зимы прииде посолъ изъ-рды отъ царя Баираилъ-Хозя, а отъ царици Осанъ, и посадиша на княжение в Новегороде Нижнемъ князя Бориса Костянтиновича». Московские войска оказали поддержку Дмитрию Константиновичу, вследствие чего Борис уступил Нижний Новгород старшему брату и удалился в свой удельный Городец: «И князь Дмитреи Московьскыи далъ свою рать князю Дмитрею Костянтиновичю; и поиде на Новгородъ, и срете его князь Борисъ и доби емоу челомъ, и Дмитрии далъ братоу своемоу Городець, а самъ седе на великомъ княжении в Новегороде, а воа роспусти къ Москве».

В 1365 г. рязанские князья разбили правившего в Наручади татарского эмира Тагая, который напал на их владения: «Тагаи, князь ординскыи, изъ Наручади прииде ратью Татарскою на Рязанскую землю и пожже градъ Переяславль. Князь же великии Олегъ Рязанскыи съ своею братьею съ Володимеромъ Проньскымъ и Титомъ Козельскимъ, събравъ силу свою, и иде въследъ его, и постиже его на месте, нарицаемемъ подъ Шишевскимъ лесомъ, на Воине, и бысть имъ бои, брань зело люта и сеча зла, и поможе Богъ великому князю Олгу, и братии его Проньскому и Козельскому, а Тагаи въ мале дружине одва убежалъ». Это было первым поражением, нанесённым русскими чисто татарскому войску в открытом сражении (в 1285 г. татарский отряд, разбитый Дмитрием Переяславским, Даниилом Московским и Михаилом Тверским, сопровождал Андрея Городецкого, а в 1300 г. татары, разбитые Даниилом Московским, сражались на стороне рязанского князя).

В 1367 г. уже нижегородские князья отразили нападение на русские земли булгарского эмира Булактемира: «Того же лета князь ординскыи, именемъ Булатъ Темирь, прииде ратью Татарскою и пограби уездъ даже и до Волги и до Сундовити и села княжи Борисовы. Князь же Дмитреи Костянтиновичь съ Борисомъ и съ Дмитриемъ и съ своими детми, събравъ воя многи, и поидоша противу его на брань. Онъ же окаанныи не ста на брань, но бежа за реку за Пьяну, и тамо множьство Татаръ останочныхъ избиша, а другии въ реце во Пьяне истопоша, и по зажитиемъ множество ихъ побьени быша, имъже несть числа. А Болактемирь оттуду бежа въ орду, гонимъ гневомъ Божиимъ и тамо убьенъ бысть отъ Азиза царя».

Об отношениях Москвы с татарами между 1365 и 1368 гг. нам ничего не известно. Однако в 1368 г. давно назревавший между московским и тверским князьями конфликт вылился в открытое противостояние, в котором на стороне Твери выступили сначала Литва, а потом и Орда. Как мы уже говорили ранее, около 1360 г. Ольгерд, воспользовавшись ослаблением Москвы, сумел подчинить своей власти Смоленск и Брянск. Дальнейшее продвижение литовцев на юг и восток неизбежно должно было привести их в соприкосновение с татарами. В 1362 г. Ольгерд посадил в Киеве своего сына Владимира вместо брата Гедимина князя Фёдора, правившего там ещё с 1324 г.: «Олгеръдъ… Киевъ под Федором князем взят и посади въ немъ Володымера, сына своего». Тогда же Ольгерду удалось подчинить себе Чернигово-Северские земли, о чём можно заключить по краткому упоминанию русских летописей о захвате литовцами Коршева – города на крайнем юго-востоке Чернигово-Северщины: «Того же лета Литва взяли Коршевъ и сотворишас [я] мятежи и тягота людемъ по всеи земли». Осенью того же года Ольгерд на Синих Водах разбил войска трёх татарских правителей и подчинил своей власти Подолье: «Олгердъ победи трехъ царковъ татарскихъ и з ордами ихъ, си есть Котлубаха, Качзея, Дмитра; и оттоле от Подоля изъгна власть татарскую». Западные улусы Орды, включая Киевщину, Чернигово-Северщину и Подолье, в это время входили в сферу влияния Мамая, однако ни о каких конфликтах между литовцами и татарами Мамаевой орды источники не упоминают. Объяснить это можно лишь заключением договора между Ольгердом и Мамаем о разделе сфер влияния в юго-западной Руси.

Свидетельства о подобном договоре имеются в более поздних документах Великого княжества Литовского, касающихся его отношений с татарами. Так, согласно наказу от 27 ноября 1500 г. великого князя Александра Казимировича Дмитрию Путятичу, направленному послом к крымскому хану Менгли-Гирею, посол должен был заявить хану, в частности, что «предкове твои, первыи цари, зъ давныхъ часовъ были съ предки господаря нашого, зъ великими князи Литовскими, почонъ отъ великого царя Тактамыша и отъ великого князя Олкгирда, въ братстве и въ прыязни и въ правде твердой». В послании тому же Менгли-Гирею великого князя Сигизмунда Старого от 26 октября 1507 г. хан призывался «во всим братство, приятельство верное с нами заховати по тому, как и предкове наши, почон от царя Токтамыша и от великого князя Олкгирда аж до отцов наших Казимира, короля, и Ачжи Кгирея, царя». Наконец, в своем послании к Менгли-Гирею от 14 ноября 1512 г. Сигизмунд Старый упоминал «давние дела, как предьки наши с твоими предки, почонши от великого князя Олкгиръда, и от Витовта, а з вашое стороны от Тактомыша царя, аж до отцов наших, Казимира короля и Ачжикгирия царя, в котором братстве и приязни они промежку собе были». Эти официальные документы со всей определённостью свидетельствуют, что «братство и приязнь» между Литвой и Ордой были установлены именно в правление великого князя Ольгерда. Отсутствие в них упоминаний о Мамае (точнее, о его хане) легко объяснимо тем, что последний был врагом Тохтамыша, наследниками которого считали себя крымские Гиреи.

Разбитые Ольгердом татарские правители Подолья были врагами Мамая, и литовский поход против них был совершён в интересах ордынского эмира: «При сложившейся расстановке политических сил в западной части Ордынской державы Ольгерд и Мамай являлись естественными союзниками в борьбе против противостоявших им группировок Ордумелика-шейха и Кильдибека, а также ордынской знати Днепровского Правобережья, которая воспользовалась дестабилизацией центральной власти, чтобы образовать несколько самостоятельных владений, независимых от ханов, принимавших участие в борьбе за ордынскую столицу… Разгромом Кильдибека воспользовался не только Мамай, но и Ольгерд: их войска почти одновременно перешли в наступление. Захватив Азак, Мамай вместе с „царем“, „царицей“ и „всею Ордой“ откочевал к Волге, где вступил в схватку за Сарай с ханом Мюридом. Сосредоточенная в то время на северных рубежах владений Мамая армия Ольгерда несомненно представляла серьезную опасность для мамаевой Орды. Тот факт, что не имеется никакой информации о военном столкновении между ними, как и отмеченное выше частичное совпадение политических целей правителя Литвы и Мамая, подтверждают существование уже осенью 1362 г. определенной договоренности о их взаимодействии и сферах властвования»; «Как установлено, это [Синеводское] сражение произошло осенью 1362 г. на притоке Южного Буга реке Синюхе, где пользовавшиеся наследственными правами на Подолье представители высшей ордынской знати потеряли свои владения… Имея в виду их политический вес, легче понять, почему первоначально темник Мамай с удовлетворением воспринял победу Ольгерда у Синих вод в 1362 г. Очень вероятно, что именно Хачибей, Kyтлубуга и Дмитрий находились в числе тех, кто стоял на пути установления власти Мамая во всем Улусе Джучи».

Переход земель юго-западной Руси под непосредственное литовское управление был оформлен ярлыком, выданным, по всей видимости, осенью 1362 г. Ольгерду ханом Абдаллахом. Этот ярлык стал образцом для ярлыков, которые великие литовские князья получали от татарских ханов в течение последующих двух столетий (последний известный подобный ярлык был выдан Девлет-Гиреем Сигизмунду Августу в 1560 г.). Поскольку списки пожалованных «тем» в них примерно совпадают, перечень в ярлыке 1506 г. Менгли-Гирея Сигизмунду Старому в общем и целом должен давать представление о тех землях, которые Ольгерд получил в 1362 г. от Мамая и Абдаллаха: «дали потомужъ: Кiевскую тму, со всими входы и данми, и зъ землями и зъ водами; Володимерскую тму, со всими входы и данми, и зъ землями и зъ водами; Великого Луцка тму, со всими входы и данми, и зъ землями и зъ водами; Смоленскую тму, со всими входы и зъ данми, и зъ землями и зъ водами; Подолскую тму, со всими входы и зъ данми, и зъ землями и водами; Каменецкую тму, со всими входы и зъ данми, и зъ землями и водами; Браславскую тму, со всими входы и зъ данми, и зъ землями и водами; Сокалскую тму, со всими входы и данми, и зъ землями и водами; Звинигородъ, зъ выходы и зъ данми, и зъ землями и водами; Черкасы, зъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Хачибiевъ Маякъ, зъ водами и землями; ино почонши отъ Кiева, и Днепромъ и до устья, и Снепорожъ и Глинескъ со всими ихъ людьми, Жолважъ, Путивль зъ землями и зъ водами, Биринъ, Синечъ, Хотенъ, Лосичи, Хотмышлъ, со всими ихъ землями и водами, и данми и выходы; Черниговскую тму, со всими выходы и данми, и землями и водами; Рылескъ, зъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Курскую тму, зъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Сараева сына Егалтаеву тму, Милолюбъ, зъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Мужечъ, Осколъ, Стародубъ и Брянескъ, со всими ихъ выходы и данми и зъ землями и водами; Мченескъ и Люботескъ, Тулу городъ, со всими ихъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Берестей, и Ратно, и Козелексъ, Пронскъ, Волконскъ, Испашъ, Донець, со всими ихъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Ябу городокъ, Балыклы, Карасунъ, городокъ Дашовъ, городищо Тушинъ, Немиръ, Мушачъ, Ходоровъ, со всими ихъ выходы и зъ данми, и зъ землями и водами».

Приняв ярлык от хана Абдаллаха и стоявшего за его спиной Мамая, Ольгерд тем самым признал себя вассалом Орды. На землях юго-западной Руси, составлявших бóльшую часть территории Великого княжества Литовского, Ольгерд и его преемники теперь правили как ордынские подданные. Помимо обязанности получать ярлыки, это подданство выражалось также в выпуске литовскими князьями монет с именами татарских ханов. Так, от 1360-1370-х гг. до нас дошли монеты с именами ставленников Мамая – ханов Абдаллаха и Мухаммада-Бюляка, выпущенные Владимиром Ольгердовичем Киевским и Дмитрием Ольгердовичем Северским.

Также Литва признала свою обязанность выплачивать Орде традиционную дань с русских земель, о чём, в частности, говорит ярлык, выданный Тохтамышем Ягайле в 1393 г.: «Што межи твоее земле суть кня [же] ния, волости давали выходъ Белои Орде, то намъ наше дайте» (в татарском варианте говорится несколько по-другому: «А далее с подданных нам волостей собрав выходы, вручи идущим послам для доставления в казну»). Таким образом, ни о каком освобождении юго-западных русских земель от власти Орды в результате их включения в состав Великого княжества Литовского не может быть речи. В реальности население этих земель теперь было принуждено нести на себе двойной гнёт – как татарский, так и литовский. Существовавшие ранее (в 1319—1323 гг., 1324—1331 гг. и 1352—1356 гг.) временные союзы между Литвой и Ордой сменились постоянным союзом, направленным против Москвы, которая как раз в это время окончательно подняла знамя борьбы за возрождение суверенной русской государственности.

В своей борьбе против Дмитрия Ивановича Московского литовско-ордынская коалиция стремилась опереться на противников Москвы в северо-восточных русских землях, прежде всего на Тверь. Отношения с ней были установлены в 1365 г., когда на обратном пути из Литвы её посетил татарский посол: «Тое же зимы еда изъ Литвы Веснеилясъ Коултубузинъ сынъ былъ во Тфери». Союзником литовцев и татар стал сын казнённого в Орде князя Александра Михайловича Михаил, который как раз в это время начал борьбу за тверской престол со своим дядей Василием Михайловичем Кашинским. Василий обратился за помощью к Москве. Его поддержал другой тверской князь – Еремей Константинович Клинский, не желавший уступать завещанный Михаилу Александровичу удел своего покойного брата Семёна. Василий и Еремей в 1367 г. захватили Тверь и при участии московской рати повоевали ряд волостей Тверского княжества. Михаил Александрович бежал в Литву, но вскоре вернулся с литовским войском и восстановил свою власть: «Того же лета въ осенине на завьтрее по Димитриеве дни князь великии Михаило Александрович [ь] приехалъ изъ Литвы въ Тферь съ своею братьею, княгиню Еремееву и Семена Ямоу иныхъ бояръ и слугъ дяди своего изнималъ да потомъ пошелъ былъ съ Литовьскою ратию къ Кашину». Василий и Еремей вынуждены были капитулировать, Дмитрий Московский также заключил с Михаилом мир.

Однако в 1368 г. противостояние вновь вылилось в открытую войну. В начале года московские полки во главе с князем Владимиром Серпуховским отвоевали у Литвы Ржеву. Вслед за этим Михаил Александрович Тверской был приглашён в Москву на переговоры, которые закончились неудачей. Вопреки данным ранее обещаниям (грех клятвопреступления снял с Дмитрия Ивановича митрополит Алексей) тверской князь был посажен в заключение, но, когда в Москве узнали о прибытии ордынского посла, с Михаилом было заключено докончание и его отпустили в Тверь: «Въ то время прииде къ нимъ Чарыкъ изъ Орды, темъ избави его Богъ, князя Михаила, и не дождавъ Чарыка опять покончивъ съ нимъ да отъпустили его въ Тферь». По всей видимости, посол был направлен Мамаем и Абдаллахом, которые незадолго до этого сумели на короткое время овладеть Сараем. В Москве знали о поддержке Михаила Ордой, поэтому решили не обострять отношения. Однако в том же году Дмитрий Иванович Московский послал на Михаила Александровича свою рать. Тверской князь бежал в Литву к Ольгерду, женатому на его сестре. Вслед за этим состоялся поход литовской рати на Москву, ставший началом четырёхлетней московско-литовской войны.

В 1366 г. после очередной вспышки борьбы за галицко-волынские земли Литва заключила с Польшей очередной мир, а в 1367 г. началась война между Ливонским орденом и Новгородом и Псковом. Это позволило Ольгерду собрать для похода на Москву основные силы Великого княжества Литовского, к которым присоединились тверские и смоленские рати: «Тогда же тое осени князь Литовскыи Олгердъ Гедимоновичь, събравъ воя многы и подвижася въ силе тяжце, и поиде къ Москве ратью на князя великаго Дмитрея Ивановичя, а съ нимъ братъ его Кестутии, сынъ Кестутьевъ Витовтъ, тогда бо еще младу сущу ему, и сынове Ольгердови, и вси князи Литовстии, и князь великии Михаило Тферьскыи, и Смоленская сила». Войска Ольгерда с юго-запада вторглись в союзные Москве верховские княжества, в сражениях с ними погибли князья Семён Стародубский и Константин Оболенский.

Появление литовцев оказалось для Дмитрия Ивановича полной неожиданностью. Наспех собранный им из москвичей, коломенцев и дмитровцев сторожевой полк полёг в бою с ними на реке Тростне 21 ноября 1368 г. Узнав под пытками от пленных русских воинов, что Дмитрий находится в своей столице, а рати из других городов к нему собраться не успели, Ольгерд устремился к Москве. Дмитрий Иванович вместе со своим двоюродным братом Владимиром Андреевичем Серпуховским и митрополитом Алексеем заперся в каменном кремле, построенном всего лишь за год до этих событий. После безуспешной трёхдневной осады литовцы отступили, но опустошения, произведённые ими в Московском княжестве, вызвали у русских людей воспоминания о прошлых татарских разорениях: «Олгердъ же стоялъ около города три дни и три нощи, останокъ погородья все пожже, многи церкви и многи манастыри пожеглъ и отступи отъ града, а града кремля не взялъ и поиде прочь, възвратися въ свояси, волости повоева, и села и дворы огнемъ пожже, много христианъ посече, а иныхъ въ полонъ поведе, а имение ихъ пограбиша, а скоты ину ту съ собою отгнаша, и тако отъидоша, а много зла сътворивше христианомъ. Се же зло сътворися за наши грехы, а преже того толь велико зло Москве отъ Литвы не бывало въ Руси, аще отъ Татаръ бывало. Отъ Федорчюковы рати до Олгердовы летъ 41».

В ответ на поход Ольгерда Дмитрий Иванович предпринял действия против подчинявшихся ему земель. В 1369 г. московские полки воевали Смоленское княжество, а в 1370 г. – Брянское. Москве удалось удержать Ржеву, захватить Мценск и Калугу и укрепить свои позиции в верховских княжествах (была захвачена в плен жена князя Ивана Новосильского, дочь Ольгерда). Летом 1370 г. Михаил Тверской направил своего епископа в Москву для подтверждения мира, однако Дмитрий отказался от прежней договорённости, что означало объявление войны. 23 августа тверской князь вновь отправился за помощью к Ольгерду, и в тот же самый день москвичи начали военные действия, которые 1 сентября возглавил сам Дмитрий Иванович. 7 сентября его войска взяли и сожгли Зубцов – отчинный город Михаила Александровича: «И стоя въ 6 дни взяли Зоубцевъ и городъ съжьгли, по докончанию люди выпустили куды кому любо, а волости Тферскыя вси повоевали и села пожьгли, а люди въ полонъ повели, а иныхъ побиша».

На этот раз Ольгерд не оказал никакой помощи своему тестю – по всей видимости, из-за занятости войной с крестоносцами. Тогда в конце октября 1370 г. тверской князь прямо из Литвы отправился в Орду к Мамаю: «Князь великии Михаило Александрович [ь], слышавъ таку изгибель своея отчины, до Филипова заговениа за две недели изъ Литвы поиде въ Орду». По всей видимости, эта поездка была напрямую согласована с Ольгердом, продолжавшим поддерживать союз с Ордой. Орденские хронисты сообщают, что в 1370 г. в битве на Рудаве на стороне литовцев принимало участие татарское войско. По мнению польских историков, оно было предоставлено Ольгерду именно Мамаем. Сам ордынский темник к тому времени значительно укрепил свою власть. В 1370 г. он с помощью суздальско-нижегородского войска посадил своего ставленника в Булгаре: «Того же лета князь Дмитреи Костянтиновичь Суждальскыи събра воя многи, посла брата своего князя Бориса и сына своего князя Василиа, а съ нимъ посолъ царевъ, именемъ Ачихожаи, посла я на Болгарского князя Осана. Осанъ же посла противу ихъ съ челобитием и съ многими дары. Они же дары вземше, а на княженьи посадиша Салтана, Бакова сына, и възвратишася на Русь». Использование Мамаем русского войска для своих целей после нескольких лет невмешательства в русские дела свидетельствует о его стремлении к укреплению ордынской власти на Руси.

В том же 1370-м году Абдаллаха на престоле Мамаевой Орды сменил Мухаммад-Бюляк. Смена хана означала необходимость обновления ярлыков. В отсутствие Михаила Александровича татарские послы привезли в Тверь ярлык для него на Тверское княжество: «А во Тферь изъ Орды пришелъ татаринъ Капьтагаи да Тюзякъ привезли ярлыкъ князю великому Михаилу на Тферьское княжение». Однако Дмитрий Иванович Московский, будучи великим князем владимирским, не только не приехал к новому хану, но даже и не послал к нему своих послов. Этим решил воспользоваться тверской князь, который «прииде къ Мамаю, печалуя и жалуя, и тамо многы оукоры изнесе и многы вины изложи, паче же всего въсхотеся ему самому княжениа великаго и многы дары раздавъ и многы посулы рассуливъ княземъ Ординскымъ и рядцямъ».

Хан выдал Михаилу Александровичу ярлык на великое княжение, однако его попытки добраться до Владимира в сопровождении ордынского посла натолкнулись на противодействие москвичей: «Испроси себе поселъ царевъ именемъ [Сарыхожа]. И вземъ ярлыкъ и вышелъ былъ на княжение на великое, зовучися самъ князь великыи. Они же не приаша его; не тъкмо же не приаша его, но и переимали его по заставамъ и многыми пути ганялися за нимъ, ищуще его, и не стигоша его. И тако едва утече не въ мнозе дружине и прибежа пакы въ Литву». Если в 1363 г. Москва не признала права распоряжаться владимирским столом за противником Мамая Мурадом, то в 1370 г. она не признала подобного права за ставленником Мамая Мухаммадом-Бюляком. Приведенное летописное сообщение также примечательно тем, что впервые свидетельствует об организации охраны южной границы Руси от татар – прообразе позднейшей Засечной черты.

Михаил Александрович отправился в Тверь, а оттуда в Литву, чтобы вновь попросить помощи у Ольгерда. 26 ноября 1370 г. великий князь литовский начал свой второй поход на Москву: «Прииде въ дроугые Олгердъ Гедиминович [ь] князь Литовьскыи, събравъ воя многы, въ силе тяжце на великаго князя Дмитрея Ивановича, а съ нимъ братиа его и сынове его и прочии князи Литовстии, и князь великии Михаило Тферьскыи, и князь Смоленьскыи Святъславъ съ силою Смоленьскою». Теперь удар был направлен с северо-запада, но здесь литовцы столкнулись с упорным сопротивлением у Волока Ламского. После двухдневной безуспешной осады этого города Ольгерд направился к Москве, которой достиг 6 декабря. На этот раз осада продолжалась восемь дней, но вновь не принесла литовцам успеха. Узнав о том, что к югу от Москвы собрались войска Владимира Серпуховского и Владимира Пронского, Ольгерд вступил с Дмитрием Ивановичем в переговоры: «А князь Володимеръ Андреевичь, събрався силою, стояше въ Перемышле, оплъчився. Еще же и къ тому приспе князь Володимеръ Дмитреевич [ь] Проньскыи, а съ нимъ рать Рязаньская. И то слышавъ Олгердъ и оубояся и начятъ мира просити». Ольгерд захотел заключить «вечный мир», но Дмитрий согласился только на перемирие до 29 июня 1371 г., после чего литовцы ушли, «идяше съ многымъ опасениемъ озираяся и бояся за собою погони».

Не добившись успеха с помощью Ольгерда, Михаил Александрович той же зимой вновь отправился к Мамаю и получил от него новый ярлык на великое княжение. 10 апреля 1371 г. он прибыл в Тверь в сопровождении ордынского посла: «отъ Мамаева царя изъ Орды прииде въ Тферь князь великии Михаило Александровичь съ ярлыкомъ на великое княженье, а съ нимъ посолъ Сарыхожа». Судя по словам Мамая, переданным тверскому князю впоследствии («княжение есмы тебе дали великое и давали ти есмы рать и ты не понялъ, реклъ еси своею силою сести»), он отказался от предложенной ему татарской военной поддержки. Причиной этого, по всей видимости, стало его нежелание настроить против себя население великого княжества, которое не видело крупных татарских вторжений с зимы 1327—1328 гг. Тем временем Дмитрий Иванович привёл бояр и простых людей владимирских городов к крестоцелованию «не датися князю великому Михаилу, а въ землю его на княжение на великое не пустити». Сам московский князь со своим двоюродным братом Владимиром Серпуховским встал с полками в Переяславле, чтобы не позволить Михаилу Александровичу проехать из Твери во Владимир. На требование татарского посла явиться во Владимир к ярлыку Дмитрий ответил: «Къ ярлыку не еду, а въ землю на княжение на великое не пущаю, а тебе послу путь чистъ». Сарыхожа оставил великокняжеский ярлык в Твери, а сам отправился в Москву, где был щедро одарен и отпущен в Орду. В то же самое время Михаил Александрович отправил в Орду своего сына Ивана.

Таким образом, Дмитрий Московский уже дважды выступил против решения ордынского хана и стоявшего за его спиной Мамая. Было очевидно, что подобные действия в конечном счёте неизбежно вызовут военный конфликт с татарами, а это в условиях продолжавшегося противостояния с Литвой означало бы войну на два фронта. Чтобы избежать этого и нейтрализовать одного из противников, Дмитрий Иванович 15 июня 1371 г. лично направился в Орду. Ценой богатых даров ему удалось добиться возврата себе великокняжеского ярлыка: «Приида въ Орду, князь великии Дмитреи Московьскыи многы дары и великы посулы подавалъ Мамаю и царицамъ и княземъ, чтобы княжениа не отъняли, они же… отъпустили князя Дмитриа съ любовию, опять давъ ему княжение великое». За временный вывод Орды из игры пришлось дорого заплатить – осенью 1371 г. московский князь вернулся на Русь «съ многыми длъжникы, и бышеть отъ него по городомъ тягость даннаа людемъ. А ко князю къ великому къ Михаилоу такъ и не почали люди изъ городовъ передаватися».

Однако Михаил Тверской не собирался отказываться от своих претензий на великое княжение – в некоторых владимирских городах ему удалось посадить своих наместников. В апреле 1372 г. тверская рать захватила Дмитров, а литовцы во главе с Кейстутом и Андреем Полоцким разорили окрестности Переяславля и Новоторжскую волость. 31 мая Михаил устроил жестокий разгром Торжка в отместку за то, что новгородцы изгнали оттуда тверских наместников: «Того же лета Новогородци Великаго Новагорода бояре ехаша въ Торжекъ ставити города, съслаша съ города съ Торжьку наместниковъ княжихъ Михаиловыхъ Тферскаго. Князь же Михаило, събравъ воя многы, прииде ратью къ городу къ Торжьку и взя городъ и огнемъ пожже городъ весь, и бысть пагуба велика христианомъ, овы огнемъ погореша въ дворе надъ животы, а друзии выбежа въ церковь въ святыи Спасъ, и ту издахошася, и огнемъ изгореша много множество, инии же бежачи отъ огня въ реце во Тферци истопоша, и добрыя жены и девица видяще надъ собою лупление отъ Тферичь, а они одираху до последнеи наготы, егоже погании не творять, како те отъ срамоты и беды въ воде утопоша чернци и черници, и все до наготы излупльше. Первие же Александръ Обакуновичь стрети на поле, и ту костью паде за святыи Спасъ и за обиду Новогородцкую, и съ нимъ убиша Ивана Шаховичя, и друга его Ивана Тимофеевичя и Григориа Щебелькова, и инехъ неколико ту мужь паде, а иныя побегоша, а иныхъ изымавъ на Тферь полона, мужа и женъ, безъ числа поведоша множество, а и товара много поимаша, что ся остало отъ огня, иконнои круты и серебра много поимаша. И кто, братие, о семъ не плачется, кто ся осталъ живыхъ видевыи, како они нужную и горкую смерть подъяша, и святыи церкви пожжени и городъ весь отъинудь пустъ, еже ни отъ поганыхъ не бывало таковаго зла Торжьку. И наметаша избьеныхъ людеи мертвыхъ и изженыхъ и утоплыхъ 5 скуделницъ; а инии згорели безъ останка, а инии истопли безъ вести, а инии поплыли внизъ по Тферци. И тако взявъ Торжекъ, и огнемъ пожже, и церкви и манастыри огнемъ погореша, а товара всякого наимавъ и безчислену корысть приобрете и припровади въ свои градъ на Тферь». Взятые в Торжке пленные были проданы тверичами «одерень» (т.е. в полное рабство). В 1375 г. после победы над Тверью Дмитрий Иванович в своём докончании с Михаилом Александрович особо оговорил их освобождение: «А как еси взял Торжек, а кто ти с (я) будет продал пословицею новоторжан одернь, или будеш (ь) серебро на ком дал пословицею, тех ти отпустити по целован (ь) ю, а грамоты дерноватыи подрати».

12 июня 1372 г. тверской князь отправился вместе с Ольгердом в третий поход на Москву. На этот раз Дмитрий Иванович не подпустил литовцев к своей столице. Войска сошлись на Оке у города Любутска: «Того же лета Олгердъ князь Литовскыи, събравъ воя многы, въ силе тяжце подвижеся поити ратью къ Москве. Слышавъ же князь великии Дмитреи Ивановичь събра воя многы и поиде противу его, и сретошася у града Любутска; и преже всехъ Москвичи съгнаша сторожевыи полкъ Олгердовъ и избежа. И стоаху рати прямо себе, а промежу ими врагъ крутъ и дебрь велика зело, и не лзе бяше полкома снятися на бои, и тако стоавше неколко днеи, и взяша миръ промежу собою, и разидошася разно». Наиболее примечательно в тексте мирного договора то, что он несколько раз именует Великое княжество Владимирское отчиной Дмитрия Ивановича: «А что княз (ь) Михаило… пограбил в нашеи очине, в великом княженьи… А где буд (е) тъ княз (ь) Михаило вослал в нашю очину, в великое княженье, намесник (и) или волостели… А иметъ княз (ь) Михаило что пакостити в нашеи очине, в великомъ княженьи… А оприснь пословъ, тферичемъ нетъ дел в нашеи очине, в великомъ княженьи…». Договор с Литвой 1372 г. стал первым международным соглашением Москвы, признавшим великокняжеский стол её наследственным владением, не зависящим от Орды.

Несмотря на капитуляцию своих литовских союзников Михаил Тверской не собирался сдаваться. Тогда Дмитрий Иванович направил в Орду своих послов, которые за десять тысяч рублей выкупили старшего сына тверского князя Ивана, содержавшегося у Мамая в заложниках. В ноябре 1372 г. тверской княжич был привезён в Москву, где его стали держать на дворе митрополита Алексея, рассчитывая добиться тем самым уступок от его отца. Расчёт в конечном счете оправдался – 16 января 1374 г. Дмитрий Иванович и Михаил Александрович заключили соглашение, по которому тверской князь отказался от претензий на Великое княжество Владимирское и отозвал своих наместников из его городов: «А потомъ тое же зимы по мале днии Божиимъ жалованиемъ створишеться миръ князю великому Михаилу Александрович [ю] со княземъ съ великимъ съ Дмитриемъ с Ывановичем [ъ] и сына его князя Ивана съ любовию князь великии Дмитрии отъпустилъ съ Москвы въ Тферь. А князь великии Михаило Александрович [ь] со княжениа съ великаго наместникы свои свелъ и бышет [ь] тишина и отъ оузъ разрешение хр [и] стианомъ и радостию възрадовалися, а врази ихъ облекошася въ студъ».

Одержав победу над Литвой и Тверью, Дмитрий Иванович получил бóльшую свободу для действий против Орды. Отношения между ним и Мамаем стали ухудшаться уже в 1373 г., когда татары совершили нападение на Рязанскую землю. Тогда Дмитрий стоял со своими войсками на левом берегу Оки, чтобы не допустить переправы ордынцев на московские земли: «Того же лета приидоша Татарове ратию отъ Мамая на Рязань на Олга князя, грады пожгоша, а людии многое множество плениша и побиша и сътворше много зла хр [и] стианомъ и поидоша въсвояси. Князь великии Дмитрии Московьскыи, собравъ всю силу княжениа великаго, о то время стоялъ оу Оки, а братъ его князь Володимеръ приехалъ изъ Новагорода, тамо живъ весну всю». По свидетельству московско-литовского мирного договора июля 1372 г., Олег Рязанский был тогда союзником Дмитрия Московского. Согласно сообщению Воскресенской летописи, во время похода Мамая на Русь в 1380 г. рязанский князь возобновил выплату ему дани: «Олегъ же, отступникъ нашь, приединивыися ко зловерному и поганому Мамаю и нечестивомоу Ягаилу, нача выходъ емоу давати и силоу свою слати к немоу на князя Дмитриа». По всей видимости, Рязанское княжество прекратило выплату ордынского выхода уже в 1373 г., что и вызвало карательный поход татар.

Вероятно, в это же время и Москва прекратила даже формально признавать верховную власть Орды и выплачивать ей дань – летопись сообщает под 1374 г., что «князю великому Дмитрию Московьскому бышеть розмирие съ Тотары и съ Мамаемъ». «Розмирие» касалось не только московского князя, но и его союзников из числа русских князей. В том же 1374 г. Мамай направил в Нижний Новгород тысячный отряд во главе с Сары-акой (Сарайкой). Возможно, его задачей было передать нижегородскому князю ярлык на великое княжение, однако Дмитрий Константинович проявил полную солидарность со своим зятем (с 1367 г. Дмитрий Московский был женат на его дочери): «Того же лета Новогородци Нижьняго Новагорода побиша пословъ Мамаевыхъ, а съ ними Татаръ съ тысящу, а стареишину ихъ именем [ъ] Сараику рукама яша и приведоша ихъ въ Новъгородъ Нижнии и съ его дружиною».

Антитатарский союз русских князей был формально закреплён на съезде, состоявшемся в ноябре 1374 г. в Переяславле по случаю крещения сына московского князя: «Князю великому Дмитрию Ивановичю родися сынъ князь Юрьи въ граде Переяславле, и крести его преподобныи игуменъ Сергии, святыи старець; и ту бяше князь великии Дмитрии Костянтиновичь Суждальскии, тесть князя великаго, съ своею братьею, и съ княгинею и съ детми, и съ бояры и съ слугами; и бяше съездъ великъ въ Переяславли, отовсюде съехашася князи и бояре и бысть радость велика въ граде Переяславле, и радовахуся о рождении отрочяти». По всей видимости, условия этого союза были теми же, что и в договоре с Михаилом Тверским, заключённом в следующем году: «А с татары оже будет нам миръ, по думе. А будет нам дати выход, по думе же, а будет не дати, по думе же. А поидут на нас татарове или на тебе, битися нам и тобе с одиного всемъ противу их. Или мы поидем на них, и тобе с нами с одиного поити на них». Таким образом, с одной стороны договор предусматривал возможность выплаты дани Орде, а с другой – войну с ней, причём не только оборонительную, но и наступательную.

В марте 1375 г. состоялся ещё один княжеский съезд, во время которого в Нижнем Новгороде были перебиты посол Мамая и взятые вместе с ним в плен татары: «Въ лето 6883 месяца Марта 31, въ Новегороде въ Нижнемъ князь Василеи Дмитриевичь Суждальскии посла воины своя и повеле Сараику и его дружину розвести. Онъ же, окаанныи тои, уразумевъ, поганыи, и не въсхоте того, но избежа на владычень дворъ и съ своею дружиною и зажже дворъ и начя стреляти люди, и многи люди язви стрелами, а иныхъ смерти предасть, и въсхоте еще и владыку застрелити и пусти на нь стрелу; и пришедъ стрела коснуся перьемъ епископа токмо въ краи подола монатьи его. Се же въсхоте окаанныи, поганыи того ради, дабы не единъ умерлъ; но Богъ заступи епископа и избави отъ таковы стрелы летящиа въ день, якоже рече пророкъ: не боишися отъ стрелы летящиа въ день. Сами же Татарове ту вси избиени быша и ни единъ отъ нихъ не избысть. А въ то время быша князи на съезде». В ответ на это отряды Мамая совершили набег на волости, принадлежавшие нижегородскому князю: «Того же лета приидоша Татарове изъ Мамаевы орды и взяша Кишь и огнемъ пожгоша, и боярина убиша Парфениа Федоровичя и Запение все пограбиша и пусто сътвориша, и люди посекоша, а иныхъ въ полонъ поведоша».

Враждой между московским князем и Мамаем решил воспользоваться Михаил Тверской. В феврале 1375 г. к нему из Москвы вместе с неким Некоматом Сурожанином перебежал сын последнего московского тысяцкого Иван Вельяминов. Михаил Александрович направил их в Орду за великокняжеским ярлыком, а сам поехал в Литву договариваться о возобновлении военного союза против Москвы: «Того же лета съ Москвы о великомъ заговении приехалъ въ Тверь къ великому князю Михаилу Иванъ Василиевич [ь] да Некоматъ на христианскую напасть на Федорове неделе послалъ ихъ въ Орду, а после ихъ о средокрестии поехалъ въ Литву и тамо пребывъ въ Литве мало время приехалъ въ Тферь». 13 июля в Тверь прибыл ордынский посол Ачихожа, привезший Михаилу Александровичу ярлык на великое княжение. В тот же день тверской князь объявил Дмитрию Московскому о расторжении мира и послал свои войска для захвата Торжка и Углича.

Ответ Дмитрия Ивановича был молниеносным. Уже через две недели он собрал на Волоке огромную рать: «А съ нимъ тесть его, князь великии Дмитреи Костянтиновичь Суждальскыи, князь Володимеръ Андреевичь, князь Борисъ Костянтиновичь, князь Андреи Александровичь Ростовскыи, князь Дмитреи Костянтиновичь Ноготь Суждальскыи, князь Семенъ Дмитреевичь, князь Иванъ Васильевичь Смоленскыи, князь Василеи Васильевичь Ярославскыи, князь Федоръ Романовичь Белозерскыи, князь Василеи Михаиловичь Кашиньскыи, князь Федоръ Михаиловичь Моложскыи, князь Андреи Федоровичь Стародубскыи, князь Василеи Костянтиновичь Ростовскыи, князь Александръ Костянтиновичь, братъ его, князь Романъ Васильевичь Ярославскыи, князь Романъ Михаиловичь Бряньскыи, князь Романъ Семеновичь Новосильскии, князь Семенъ Костянтиновичь Оболенскыи, князь Иванъ, братъ его, Торушьскыи, и вси князи русстии, кыиждо съ своими ратьми, служаще князю великому… А по Новъгородъ князь великии посла, и Новогородци же князя великаго честь изводяще, пачеже свою обиду отмщающе, бывшую у Торжьку, въскоре приидоша въ 4 или въ 5 дни, и подъ Тферью сташа». Таким образом, в походе на Тверь к Дмитрию Московскому помимо его двоюродного брата Владимира Серпуховского присоединились признававшие его верховную власть тринадцать князей Суздальской земли (включая правителя Кашинского удела Тверского княжества), один смоленский князь (правивший в Вязьме), великий князь черниговско-брянский (согнанный к тому времени со своего стола Ольгердом) и три верховских князя. Быстрота действий коалиции была вызвана стремлением не допустить подхода союзников к тверичам, которые «надеялися помочи отъ Литвы и отъ Татаръ».

1 августа был взят Микулин, а 5 августа союзные рати подошли к Твери. 8 августа состоялся штурм, который тверичам удалось отбить. Тогда Дмитрий Иванович перешёл к регулярной осаде, которая через три недели закончилась полной капитуляцией Твери. Согласно договору, заключённому 1 сентября 1375 г., Михаил Тверской навсегда отказывался от посягательств на великое княжение, признавал себя «младшим братом» Дмитрия Московского и присоединялся к возглавляемой им антитатарской и антилитовской коалиции русских князей. В ответ на это осенью 1375 г. татары и литовцы нанесли удары по союзным Москве княжествам: «Того же лета Татарове приида за Пианою волости повоевали, а заставу Нижняго Новагорода побили, а иныхъ множество людии потопло, а полонъ, бежа назадъ, метали. Потомъ въ осенине того же лета Олгердъ съ Литовьскою ратию повоевалъ Смоленьскую волость, городки поималъ и пожеглъ и люди посеклъ и, много зла сотворивъ христианомъ, поиде въсвояси. И потомъ передъ Николинымъ днемъ отъ Мамая приида рать татарьскаа, взялъ Новосиль».

В 1376 г. Дмитрий Иванович со своим войском пересёк южные границы своего княжества: «Того же лета князь великии Дмитрии Московьскыи ходилъ за Оку ратию, стерегася рати Тотарьское». По всей видимости, у московского князя были веские основания ожидать нападения татар из Орды Мамая и он решил, как это будет и в 1378 и 1380 гг., встретить их за пределами своих владений.

В начале 1377 г. объединённая московско-нижегородская рать совершила победоносный поход на Булгар: «Тое же зимы князь великии Дмитреи Ивановичь посла князя Дмитрея Михаиловичя Волынскаго ратью на безбожныя Болгары, а князь Дмитреи Костянтиновичь Суждальскыи посла сына своего князя Василья и другаго сына своего князя Ивана, а съ нимъ бояръ и воеводъ и воя многи, и приидоша къ Болгаромъ въ великое говение, месяца Марта въ 16 день, въ понедельник на вербной недели. Погании же Бесерменове изыдоша изъ града, противу ихъ, сташа на бои и начяша стреляти, а инии з граду громъ пущаху, страшаще нашу рать, а друзии самострелныя стрелы пущаху, а инии выехаша на велбудехъ, кони наши полошающе. Наши же никако же устрашающеся грозы ихъ, но крепко противу сташа на бои и устремишася единодушно и скочиша на нихъ; они же окааннии побегоша въ градъ свои, а наши после, бьючи, и убиша Бесерменъ числомъ 70 и высла изъ города князь Болгарскыи Осанъ и Маахматъ Салтанъ, и добиста челомъ князю великому и другому 2000 рублевъ, а воеводамъ и ратемъ 3000 рублевъ. Наши же възвратишася, всю свою волю вземше, а даригу и таможника посадиша, а ссуды и села и зимници пожгоша, а люди посекоша и отъидоша съ победою». Событие это имеет чрезвычайное значение. Впервые после Батыева нашествия русские рати совершили наступательный поход против земель, непосредственно входивших в состав Орды. Подчинявшийся Мамаю Булгар был принуждён признать верховную власть великого князя Руси и принять его сборщика дани и таможенника.

Летом 1377 г. в Нижнем Новгороде стало известно, что хан Заволжской Орды Араб-шах переправился на правый берег Волги и идёт походом на Русь. В русских летописях он именуется «царевичем», однако на самом деле он был правящим ханом, о чём свидетельствуют монеты, чеканившиеся от его имени в Сарае в 1377—1378 гг. Дмитрий Иванович выступил с ратью на помощь своему тестю, но появления татар так и не дождался. Оставив войска нижегородскому князю, он вернулся в Москву: «Того же лета перебежа изъ Синие орды за Волгу некоторыи царевичь, именемъ Арапша, и въсхоте ити ратью къ Новугороду къ Нижнему. Князь же Дмитреи Костянтиновичь посла весть къ зятю своему къ князю великому Дмитрею Ивановичю. Князь же великии Дмитреи събравъ воя многы и прииде ратью къ Новугороду къ Нижнему въ силе тяжце, и не бысть вести про царевича Арапшу и възвратися на Москву, а посла на нихъ воеводы своя, а съ ними рать Володимерскую, Переяславскую, Юрьевскую, Муромскую, Ярославскую». Дмитрий Константинович присоединил к великокняжеской рати собственные полки и направил их к южной границе Нижегородского княжества под началом своего сына Ивана. Там 2 августа на них внезапно напали татары Мамая, тайно подведённые к русскому стану мордовскими князьями. Русское войско было полностью разгромлено, князь Иван Дмитриевич утонул во время бегства. Затем ордынцы изгоном захватили и разграбили Нижний Новгород. Вскоре после этого Араб-шах разорил Засурье, а мордовские князья – нижегородские волости на реке Пьяне.

В ответ на это зимой 1377—1378 гг. Дмитрий Нижегородский, получив из Москвы подкрепления, послал свои войска в карательный поход на мордовские земли, подчинявшиеся Мамаю: «Тое же зимы въдругие посла князь Дмитреи Костянтиновичь брата своего князя Бориса и сына своего князя Семена ратью воевати поганую Мордву, а князь великии Дмитреи Ивановичь послалъ же свою рать съ ними, воеводу Феодора Андреевичя Свибла и съ нимъ рать; они же шедше взяша землю Мордовьскую и повоеваша всю, и села и погосты ихъ, и зимници пограбиша, а самехъ посекоша, а жены и дети полониша, и мало техъ кто избылъ, всю ихъ землю пусту сътвориша, и множество живыхъ полониша и приведоша ихъ въ Новъгородъ, и казниша ихъ казнью смертною, и травиша ихъ псы на леду на Волзе».

В конце июля 1378 г. в отсутствие князя Дмитрия Константиновича татары снова взяли изгоном и сожгли Нижний Новгород, однако летописи не сообщают, пришли ли они из Мамаевой или Заволжской Орды. Летом того же года Мамай, очевидно вдохновлённый своими военными успехами, послал против Дмитрия Ивановича крупную рать во главе с Бегичем, однако она была разгромлена 11 августа на реке Воже объединёнными московско-рязанскими полками: «Того же лета ординскии князь, поганыи Мамаи, събравъ воя многы, и посла Бегича ратью на князя великаго Дмитрея Ивановичя и на всю землю Русскую. Се же слышавъ князь великии Дмитреи Ивановичь, събравъ воя многы и поиде противу ихъ въ силе тяжце, и переехавъ за Оку, вниде въ землю Рязаньскую. И сретошася съ Татары у реки у Вожи, и стояху, промежу собою реку имуще. Не по мнозехъ же днехъ Татарове переехаша на сю сторону и удариша въ кони свои, и искочиша вборзе, и нюкнуша гласы своими, и поидоша на грунахъ, и ткнуша на нашихъ. И удари на нихъ съ едину сторону Тимофеи околничии, а съ другую сторону князь Данилеи Пронскыи, а князь великии удари въ лице. Татарове же въ томъ часе повергоша копья своя и побегоша за реку за Вожю, а наши после за ними, бьючи ихъ и секуче и колючи, и убиша ихъ множество, а инии въ реце истопоша. А се имена избитыхъ князеи: Хазибеи, Коверга, Карабулукъ, Костровъ, Бегичка. По сихъ же приспе вечеръ, и заиде солнце, и смерьчеся светъ, и наста нощь, и бысть тма, и нелзе бяше гнатися за ними за реку; а на завьтрее бысть мъгла вельми велика, а Татарове тако и побегоша, еще сущи съ вечера и чрес всю нощь бежаху. Князь же великии на заутрие уже предъ обедомъ поиде за ними следомъ ихъ, и погнаша ихъ убежавшихъ далече, обретоша бо въ поле повержены дворы ихъ и шатры ихъ, и вежи ихъ, и юртовища ихъ, и алачюгы, и телеги ихъ, а въ нихъ товаръ безчисленъ весь пометанъ, а самехъ не обретоша, бяху бо побежали къ орде. Князь же великии Дмитреи, възвратився оттуду на Москву съ победою великою, и рати роспусти съ многою корыстью».

В отместку за своё поражение Мамай осенью 1378 г. совершил опустошительный набег на Рязанскую землю: «Видевъ же Мамаи изнеможение дружины своея прибегшее къ нему, а иныя избиты князи и велможи, и алпауты, и многыя вои своя изгибша. И разгнева же ся зело Мамаи и възъярися злобою, и тоя же осени събравъ останочьную силу свою и съвъкупи воя многы, поиде ратью въборзе, безъ вести изгономъ на Рязанскую землю. А князь великии Олегъ не приготовился бе и не сталъ противу ихъ на бои, но выбежали изъ своея земля, а градъ свои поверже, и пребежа за Оку реку. Татарове же пришедше и градъ Переяславль и прочии грады взяша, и огнемъ пожгоша, и волости и села повоеваша, а людеи много посекоша, а иныя въ полонъ поведоша, и възвратишася въ страну свою, много зла сътворивше земли Рязанскои».

В 1379 г. Мамай не предпринимал активных действий против Руси. Однако 30 августа этого года в Москве был казнён Иван Вельяминов. Согласно сообщению Никоновской летописи, он был схвачен в Серпухове на пути из Орды. По всей видимости, сын последнего московского тысяцкого был послан Мамаем в Тверь с целью побудить её князя возобновить военный союз с Ордой против Дмитрия Московского.

Летом того же года Мамай захватил Дмитрия-Митяя – ставленника московского князя, направлявшегося в Константинополь для поставления в русские митрополиты вместо Алексея, скончавшегося в феврале 1378 г. Ещё в 1375 г. константинопольский патриарх назначил митрополитом Литвы болгарина Киприана с условием, что после смерти Алексея он объединит под своей властью митрополию всей Руси. Однако московский князь не согласился с этим назначением, справедливо видя в Киприане литовского ставленника. Когда в июне 1378 г. Киприан приехал в Москву, он был схвачен людьми Дмитрия Ивановича и выдворен обратно на литовскую территорию. Вместо него Дмитрий выдвинул кандидатом в митрополиты своего духовника Митяя, которого и арестовали татары на пути в Константинополь. Однако вскоре Митяй был отпущен Мамаем, и ему даже был выдан ярлык по образцу ярлыков, которые ранее выдавались ханами Золотой Орды русским митрополитам. Выдан он был от имени хана «Тюляка», т.е. (Мухаммада-) Бюляка: «Бесмертнаго Бога силою и величествомъ изъ дедъ и прадедъ Тюляково слово Момаевою дядиною мыслию» (полная редакция); «Безсмертнаго Бога силою и величествомъ изъ дедъ и прадедъ отъ первыхъ царей и отцевъ нашихъ мы Тюлюбекъ царь слово реклъ Мамаевою мыслию дядиною» (смешанная редакция).

О хане Мухаммаде-Бюляке, не называя его имени, упоминают русские летописи в рассказе о битве на Воже: «Се бысть побоище прилучися месяца Августа 11 день, на память святого мученика Еупла диакона, въ среду при вечере, и поможе Богъ князю великому Дмитрею Ивановичю, одоле ратнымъ, и победи врагы своя, и прогна поганыхъ Татаръ, и посрамлени быша окааннии Половци, възвратишася съ студомъ безъ успеха нечестивии Измалтяне, побегоша, гоними гневомъ Божиимъ, прибегоша въ орду къ своему царю, паче же къ пославшему Мамаю, понеже царь ихъ, иже въ то время имеаху себе, не владеаша ничимъ же, и не смеаше ничто же сътворити предъ Мамаемъ, но всяко стареишиньство съдержаше Мамаи, и всеми владеаше въ орде».

Вероятно, выдавая ярлык митрополиту, Мамай надеялся привлечь на свою сторону Русскую церковь в предстоящем решающем столкновении с московским князем. Надежды на это оказались тщетными, однако на этот раз татарскому правителю удалось договориться о совместном военном походе против Москвы с Литвой. Великий князь Ольгерд умер в 1377 г., передав по завещанию литовский престол своему сыну от второй жены Ягайле. Это вызвало недовольство дяди Ягайлы Кейстута и его старших братьев. Зимой 1377—1378 гг. из Литвы на Русь бежал Андрей Ольгердович, княживший с начала 1340-х гг. в Полоцке: «На ту же зиму прибежа во Пьсковъ князь Литовьскыи Ондреи Олгердович, и целова крестъ ко пьсковицамъ; и поиха на Москву из Новаграда къ князю к великому къ Дмитрию, князь же прия его». Поездка Андрея к московскому князю определённо преследовала целью заключение договорённости о совместных действиях против Ягайлы. В ответ на это Ягайло поручил своему родному брату Скиргайле договориться о мирном соглашении с Тевтонским орденом. Такое соглашение было заключено в Давыдишках в мае 1380 г., что развязало Ягайле руки для действий против Руси. Видимо, именно в это время литовский великий князь и договорился с Мамаем о совместном военном походе на Москву.

Зимой 1379—1380 гг. Дмитрий Московский отправил своё войско, в составе которого находился и Андрей Ольгердович, в поход на подвластную Литве Северскую землю: «Тое же зимы князь великии Дмитреи Ивановичь, собравъ воя многы и посла съ ними брата своего князя Володимера Андреевича да князя Андрея Олгердовича Полотьского да князя Дмитрея Михаиловича Волыньскаго и иныя воеводы и велможи и бояре многы и отъпусти я месяца декабря въ 9, въ пятокъ, отъпусти ихъ ратию на Литовьскыя городы и волости воевати. Они же сшедъшеся взяша городъ Трубческы и Стародубъ и ины многы страны и волости и села тяжко плениша, и вси наши вои, русстии полци, цели быша, приидоша въ домы своя со многыми гостьми».

Войска московских князей никогда ранее не заходили так далеко на юго-запад от своих владений. По-видимому, успех этого похода был обеспечен в значительной степени поддержкой местного населения и князей, недовольных владычеством Литвы. Об этом свидетельствует также и факт перехода на сторону русской рати брата Андрея Ольгердовича Дмитрия, княжившего в Трубчевске: «Князь Трубческыи Дмитрии Олгердович [ь] не сталъ на бои, ни поднялъ рукы противу князя великаго и не биася, но выиде изъ града съ княгинею своею и з детми и съ бояры своими и приеха на Москву въ рядъ къ князю великому Дмитрею Иванович [ю], бивъ челомъ и рядися у него». Однако при этом Москве не удалось поставить Трубчевское княжество под свою власть. По-видимому, оно было присоединено Ягайлой к владениям его брата Корибута, которому как раз в это время была пожалована в удел Северская земля. В качестве возмещения за потерю Трубчевска Дмитрий Ольгердович получил от московского князя Переяславль: «Князь же великии прия его съ честию великою и со многою любовию и дасть ему градъ Переяславль и со всеми его пошлинами».

В то время, как московские полки совершали поход по литовским владениям, Ягайло предпринял попытку привлечь на свою сторону Великий Новгород: «Тои же зимы прииха в Новъгород князь Литовьскыи Юрьи Наримантович». Отец Юрия Наримант и его брат Патрикий ранее уже сидели в качестве служилых князей на новгородских пригородах, причём каждый раз это происходило в периоды осложнения отношений между Москвой и Новгородом. Однако на этот раз Дмитрию Ивановичу удалось быстро уладить конфликт – уже в марте 1380 г. в Москву направилось большое новгородское посольство во главе с архиепископом Алексеем: «Биша чоломъ всь Новъградъ господину своему владыце Алексею, чтобы еси, господине, ялъся ехати [ко] князю великому. И владыка прия челобитье своих детеи, всего Новагорода, поиха на Низъ, за неделю до цветнои неделе; а с нимъ поиха Юрьи Иванович, Михаило Данилович, Юрьи Онцифорович, Иевъ Обакунович, Иванъ Федорович и иных бояръ много и житьих мужь. Князь же прия [их] в любовь, а к Новугороду крестъ целовалъ на всеи старине новгородчкои и на старых грамотах». Тем самым Дмитрию Ивановичу удалось предотвратить опасное сближение между Новгородом и Литвой накануне решающего столкновения с объединёнными силами Мамая и Ягайлы.

В августе 1380 г. в Москву поступили вести о том, что Мамай идёт войной на Русь. Его войско, включавшее, помимо татар, наёмников – черкесов, осетин, армян, буртасов и итальянцев, должно было соединиться с литовскими полками Ягайлы на берегу Оки в Семёнов день (1 сентября), после чего двинуться на Москву. Олег Рязанский вёл двойственную политику – с одной стороны, он направил своего посла к Мамаю и Ягайле, а с другой – известил московского князя о татарско-литовских планах. Получив эти известия, Дмитрий Иванович собрал в своей столице крупные военные силы. Ранние источники («Задонщина» и повествования Рогожского летописца – Симеоновской летописи и Новгородской IV – Софийской I летописей) упоминают об участии в походе, помимо самого Дмитрия Московского и его двоюродного брата Владимира Серпуховского, белозёрских и тарусских князей, а также Андрея и Дмитрия Ольгердовичей. Летопись Дубровского и Архивская летопись, восходящие к новгородскому своду 1539 г., добавляют к этому списку князей Ивана Васильевича Вяземского, Андрея Фёдоровича Ростовского, Андрея Фёдоровича Стародубского, одного из ярославских князей Васильевичей, Фёдора Михайловича Моложского, Семёна Константиновича Оболенского, Романа Михайловича Брянского, Василия Михайловича Кашинского и сына Романа Семёновича Новосильского. Если список новгородского свода 1539 г. верен, тогда состав участников Донского побоища в целом повторял состав участников похода на Тверь в 1375 г., за исключением суздальско-нижегородских князей.

Дмитрий Иванович оставил часть своих войск в Москве, а с остальными направился в Коломну, где его нашли послы от Мамая, кочевавшего в это время за Доном: «Мамаи ста въ поле близъ Дону, со всеми силами, стоя 3 недели, ждучи Ягаила, а къ великому князю присла, прося выхода, какъ было при цари Женибеке, а не по своему докончанию; а князь велики хотящи ему выходъ дати по хрестьяньскои силе, онъ же не хотяше». По договорённости, заключённой Дмитрием Ивановичем с Мамаем в 1371 г., московский князь обязался выплачивать Орде дань, но в меньшем размере, чем та дань, которую платило Великое княжество Владимирское при Джанибеке. Тогда Москве удалось таким способом нейтрализовать Мамая и избежать войны одновременно с Ордой и Литвой. В 1374 г. выплата дани татарам полностью прекратилась. Обещая в 1380 г. Мамаю возобновить выплату дани согласно «докончанию» 1371 г., Дмитрий рассчитывал вновь разрушить ордынско-литовскую коалицию, однако на этот раз Мамай был полностью уверен в своих силах и требовал восстановления той степени зависимости Руси, которая существовала на пике могущества Золотой Орды. На это московский князь согласиться уже не мог.

20 августа Дмитрий Иванович вышел со своими полками из Коломны и начал движение на запад вдоль левого берега Оки. Встав у устья реки Лопасны, он стал собирать сведения о местонахождении татар. После подхода из Москвы дополнительных сил во главе с Владимиром Серпуховским и окольничим Тимофеем Дмитрий переправился на правый берег Оки и начал продвигаться на юго-восток. 6 сентября русские полки достигли берега Дона, где ими были разбиты сторожевые отряды Мамая. Среди воевод московского князя возник спор о том, где давать бой татарам: «Ови глаголаху: „поиди за Донъ“, а инии не хотяху, глаголюще: „умножишася врази наши, Татарове, Литва, Рязанци“. А Мамаи, слышавъ приходъ великого князя къ Дону и сеченыхъ своихъ виде, възьярися зело и рече къ своимъ: „подвигнемся къ Дону, доколе приспеетъ намъ Ягаило“».

Если бы русские полки остались на левом берегу Дона, в случае неудачного исхода боя они смогли бы отступить, однако Мамай получил бы возможность соединиться с Ягайлой, находившимся уже совсем близко. Чтобы не допустить их соединения, необходимо было переправиться на правый берег, и в этом случае оставшийся за спиной Дон не оставлял русским воинам иного выбора, кроме как победить или умереть. Именно это решение и принял Дмитрий в ночь с 7 на 8 сентября: «А князь велики повеле мосты мостити чересъ Донъ и бродовъ пытати въ нощи, а в утре въ суботу, на праздникъ Рожества святыя Богородица, сентебря 8, повеле воемъ своимъ преити за реку и поити въ поле. Бе же и мъгла тогда велика, потомъ же мъгла уступи, тогда преидоша вси за Донъ; бе же множество бесчислено вои, яко и земли двизатися, и выидоша въ поле чисто на усть реки Непрядвы, исполчився».

8 сентября 1380 г. состоялось историческое сражение: «И яко бысть въ 6 часъ дни, начаша появливатися оканнии Татарове въ поле чисте и исполчишася противу хрестьянъ; бе же обоихъ многое множество; и соидошася обе силы великия, покрыша поле яко на 13 връстъ. И бысть сеча велика и брань крепка, и трусъ великъ зело, яко не бывала отъ начала бо княземъ Русскимъ; и бишася отъ шестаго часа до девятаго, и прольяся кровь, яко дождевная туча, и паде множество трупу обоихъ. При часи же девятомъ призри Господь милостивымъ окомъ на родъ хрестьяньскии… И тако въскоре побегоша погании, а хрестьяне погониша въследъ ихъ, бьюще, и гониша, биюще, Мечи реки, а княжи полци до Содомлянъ и до становъ ихъ, и взяша все богатьство ихъ и стада, избиша ихъ многое множество, а инии истопоша».

Дмитрий Иванович героически бился во главе своего войска: «Самому же великому князю доспехъ весь обитъ бе, на телеси же его не бе никакия раны, а бися въ лице съ Татары на прьвомъ суиме. О семъ бо князи воеводы глаголаху ему: „господине, не стався напередъ, но назади или на крыле, или въ опришнемъ где месте“. Онъ же рече: „да како азъ възглаголю: братие, потягне [мъ] съ единого, а самъ лице свое почну крыти или хоронитися назадъ? но якоже хощу словомъ, тако и деломъ предъ всеми главу свою сложити за хрестьяне, да прочии, видевше то, да приимуть дръзость“. Да якоже рече, тако и сътвори: би бо ся, напередъ ста всехъ, и бе одесную его и ошюю его множество битыхъ, а самого кругъ оступиша обаполъ, яко вода многа, и многа ударения приятъ по главе и по всему телу, но Богъ соблюде и отъ всехъ».

Ягайло, находившийся от места битвы на расстоянии примерно одного дня пути, узнав о разгроме Мамая, предпочёл уйти: «А отселе, отъ страны Литовскиа, Ягаило князь Литовьскии прииде съ всею силою Литовьскою Мамаю пособляти, Тотаромъ поганымъ на помощь, а крестьяномъ на пакость, но и отъ техъ Богъ избавилъ: не поспеша бо на срокъ за малымъ, за едино днище или меньши. Но точью слышавъ Ягаило Ол [г] ердовичь и вся сила его, яко князю великому с Мамаемъ бои былъ, и князь великии одоле, а Мамаи побежденъ побеже, и безъ всякого пожданиа Литва съ Яга [и] ломъ побегоша назадъ съ многою скоростию, ни кимъ же гоними: не видеша бо тогда князя великаго, ни рати его, ни ороужьа его, токмо имени его Литва бояхоуся и трепетааху». При этом три немецкие хроники (Иоганна Пошильге, Дитмара Любекского и Альберта Кранца) содержат известия о нападении литовцев на русских воинов, возвращавшихся домой. Так, Иоганн Пошильге сообщает: «В том же году была большая война во многих странах: особенно так сражались русские с татарами у Синей Воды, и с обеих сторон было убито около 40 тысяч человек. Однако русские удержали поле. И, когда они шли из боя, они столкнулись с литовцами, которые были позваны татарами туда на помощь, и убили русских очень много и взяли у них большую добычу, которую те взяли у татар».

Русские летописи сообщают, что вместе с Мамаем татарским войском в Куликовской битве командовал хан Мухаммад-Бюляк: «Пришедшемъ рокомъ, преже бо начаша ся съеждати сторожевыи полки и Рускии с Тотарьскими, самь же великии князь наеха напередъ въ сторожевыхъ полцехъ на поганаго царя Теляка, нареченаго плотнаго дьявола Мамаа, таче потомъ, не долго попустя, отъеха князь въ великии полкъ». Отсутствие последующих упоминаний о нём свидетельствует, что этот последний правитель Золотой Орды из потомков Бату был убит в сражении. Гибель восемнадцатилетнего хана Мухаммада-Бюляка 8 сентября 1380 г. в битве с русскими сыграла роковую роль в судьбе Мамая. По всей видимости, у него уже не было возможности поставить на престол нового хана.

Бежав после поражения на Дону, Мамай собрал остатки своих ратей, чтобы вновь идти на Русь – на этот раз неожиданным набегом («изгоном»). Однако вместо этого ему пришлось выступить против хана Тохтамыша, который уже в 1379 г. сумел захватить ордынскую столицу Сарай. Войска противников сошлись на Калке, но сражение не состоялось. Эмиры ордынского беклярибека, вынужденного на этот раз выступать от собственного, а не от ханского имени, перешли на сторону Тохтамыша. Мамай бежал в Крым, где вскоре был настигнут и убит посланцами Тохтамыша: «Тогда же Мамаи не въ мнозе утече съ Доньскаго побоища и прибеже въ свою землю въ мале дружине, видя себе бита и бежавша и посрамлена, и поругана, пакы гневашеся и неистовяся, яряся, и смущашеся, и събра останочьную свою силу, еще въсхоте ити изгономъ пакы на великаго князя Дмитриа Ивановичя, и на всю Русскую землю. Сице же ему умышльшу, и се приде ему весть, что идеть некыи царь съ востока, именемъ Тактамышь, изъ Синие орды. Мамаи же, еже уготова на нь рать, съ тою ратью готовою поиде противу его, и сретошася на Калкахъ. Мамаевы же князи, сшедше съ коневъ своихъ, и биша челомъ царю Тактамышю, и даша ему правду по своеи вере, и пиша къ нему роту, и яшася за него, а Мамая оставиша, яко поругана. Мамаи же, то видевъ, и скоро побежавъ съ своими думцами и съ единомысленики. Царь же Токтамышь посла за нимъ въ погоню воя своя и убиша Мамая, а самъ шедъ взя орду Мамаеву и царици его и казны его, и улусъ весь поима, и богатьство Мамаево взя, раздели дружине своеи».

О своей победе над Мамаем Тохтамыш тут же известил русских князей: «И оттуду послы своя отпусти на Рязаньскую землю къ князю великому Дмитрию Ивановичю и къ всемъ княземъ Русскымъ, поведая имъ свои приходъ и како въцарися, и како супротивника своего и ихъ врага Мамая победи, а самъ шедъ седе на царстве Волжьскомъ. Князи же Русстии пословъ его отпустиша съ честью и съ дары, а сами на зиму ту и на ту весну за ними отпустиша коиже своихъ киличеевъ съ многыми дары къ царю Токтамышю». Ответное посольство к Тохтамышу направил также и Дмитрий Иванович: «На ту же осень князь великии отпусти въ орду своихъ киличеевъ Толбугу да Мокшея къ новому царю съ дары и съ поминки». Ни одна из русских летописей не говорит о том, что московский князь признал над собой верховную власть нового хана. Выплата дани («выхода») возобновлена не была. «Поминки», с которыми направились в Орду его послы, были обычными дипломатическими дарами, которыми было принято обмениваться с правителями равного ранга.

По сообщению Никоновской летописи, 1 ноября 1380 г. «Вси князи Русстии, сославшеся, велию любовь учиниша межу собою». По всей видимости, это означало подтверждение антитатарского союза русских князей во главе с Дмитрием Московским, созданного в ноябре 1374 г. в Переяславле. Подтверждение этому мы находим в договоре, заключённом летом 1381 г. между Дмитрием и Олегом Рязанским. После поражения Мамая Олег бежал из своего княжества, а Дмитрий Иванович посадил в Рязани своих наместников. Однако к лету следующего года они восстановили между собой союзнические отношения, скреплённые договором, по которому Олег признал себя «младшим братом» Дмитрия. Одна из статей соглашения была посвящена отношениям с Ордой: «А с татары аже будет кн (я) зю великому Дмитрию миръ и ег (о) брату, кн (я) зю Володимеру, или данье, ино и кн (я) зю великому Олгу миръ или дан (ь) е с одиног (о) со княземъ с великимъ з Дмитреемъ. А будет немиръ кн (я) зю великому Дмитрию и брату ег (о), кн (я) зю Володимеру, с татары, кн (я) зю великому Олгу быти со кн (я) земъ с великимъ съ Дмитриемъ и сь ег (о) братомъ с одиного на татаръ и битися с ними».

В целом условия этой статьи соответствуют условиям договора 1375 г. с Михаилом Тверским – допускается как выплата дани Орде, так и война с ней, хотя к тому времени на ордынском престоле уже сидел самостоятельный хан-Чингисид. Кроме того, из текста договора следует, что в предыдущие годы Дмитрий Московский и Олег Рязанский отвоевали у Орды Мамая и присоединили к своим владениям какие-то земли, которые они отнюдь не собирались возвращать теперь Тохтамышу: «А что Татарская места отоимал кн (я) зь великии Дмитрии Иванович за себя от татаръ до сег (о) до нашег (о) докончан (ь) я, та места кн (я) зю великому Дмитрию. А что княз (ь) великии Олегъ отоимал Татарская от татаръ дотоле же, а то кн (я) зю великому Олгу та места».

Одновременно с оповещением русских князей о своей победе над Мамаем Тохтамыш направил послов и к литовскому великому князю. Об этом посольстве нам известно благодаря упоминанию о нём в ярлыке, выданном Тохтамышем Ягайле позднее, в 1393 г.: «Слово Тактамышево къ Королеви Польскому. Ведомо даемъ нашему бра [ту]: ажъ есмь селъ на столе великого ц [а] рства. Коли есть первое селъ на ц [а] ръскомъ столе, тогда есмь послалъ былъ квамъ Асана и Котлубугу вамъ дати ведание. И наши посли нашли ва [c] под городомъ под Троки стоячи. Вы послали есте кнамъ посла вашего Литвина на имя Невоиста». Ярлык 1393 г. содержит, в частности, упоминание о выплате Ягайлой дани Орде: «Што межи твоее земле суть кня [же] ния, волости давали выходъ Белои Орде, то намъ наше дайте».

Из этого документа следует, что Ягайло, в отличие от Дмитрия Московского и других русских князей, беспрекословно признал свою зависимость от татарского хана, подтвердив тем самым отношения, установленные за двадцать лет до этого его отцом Ольгердом с Мамаем: «Весьма интересным фактом является также посылка Тохтамышем послов к литовскому князю Ягайлу. Послы привезли ему от Тохтамыша специальный ярлык, который одновременно является предписанием и информацией. Ярлык этот до нас не дошел. О нем мы узнали из другого ярлыка Тохтамыша к Ягайло, когда он уже был не только великим литовским князем, но и польским королем. Ярлык составлен 8 Раджаба 795 г.х., т. е. 20 мая 1393 г., в г. Тане (Азове). Нам в данном случае особенно интересным представляется начало ярлыка: „Я, Тохтамыш, говорю Ягайлу. Для извещения о том, как мы воссели на великое место, мы посылали прежде послов под предводительством Кутлу Буги и Хасана, и ты тогда же посылал к нам своих челобитников“. Вышеприведенный ярлык составлен спустя 13 лет после разгрома Тохтамышем мамаева войска. Из его первых строк ясно, что Тохтамыш послал извещение о своем вступлении на золотоордынский престол вскоре после победы над Мамаем на реке Калке. Из ярлыка также ясно, что Ягайло признавал над собой верховную власть Тохтамыша, хотя и считался одним из наиболее сильных и привилегированных его вассалов». О признании Ягайлой верховной власти татарского хана свидетельствует также наличие ордынской «плетёнки» на одной из разновидностей выпускавшихся им монет и выпуск подчинёнными ему литовскими князьями на землях нынешней Украины монет с именем Тохтамыша.

Летом 1381 г. Тохтамыш направил на Русь крупное посольство, которое, однако, доехало только до Нижнего Новгорода: «Того же лета царь Тактамышь, пославъ своего посла къ великому князю Дмитрию Ивановичю и къ всемъ княземъ Русскымъ, царевичя некоего Акъхозю, а съ нимъ дружины 700 татариновъ, и дошедше Новагорода Нижнего, и възвратися въспять, а на Москву не дръзнулъ ити, но посла некыхъ отъ своихъ товарыщевъ, не въ мнозе дружине, но ити не смеаху болма». Посольство определённо ехало с целью получения дани Орде, а его возвращение может быть объяснено только тем, что платить эту дань русские князья не собирались.

Когда Тохтамышу стало окончательно ясно, что добровольного подчинения от московского князя ему не добиться, он начал готовить военный поход на Русь. При этом он учёл ошибки Мамая, позволившего русским князьям объединить силы и встретить его за пределами своей земли. Летом 1382 г. он направил на Волгу своих людей, чтобы те избили русских купцов. Цель этой акции была двоякой – использовать отнятые у них суда для переправы войска Тохтамыша через Волгу и не позволить им оповестить русских князей о приближении татар. В отличие от похода Мамая, поход Тохтамыша был внезапным набегом («изгоном»): «Того же лета царь Тахтамышь посла на Волгу Татаръ своихъ и повеле избивати вся гости Русския, а суды ихъ переимати на перевозъ себе, дабы не было вести на Русь; и пришедъ къ Волзе со всею силою своею, и перевезошася на сю сторону, и поиде изгономъ на Русскую землю». О неожиданности прихода Тохтамыша свидетельствует и то, что ещё за несколько дней до появления татар под стенами Москвы в ней, ничего не подозревая, праздновали крещение сына Дмитрия Ивановича Андрея, родившегося 14 августа.

Когда о татарском походе стало известно нижегородскому князю, он отправил к Тохтамышу двоих своих сыновей, которые смогли догнать его только в Рязанском княжестве. Олег Рязанский показал татарам броды через Оку, что должно было ещё более ускорить их продвижение: «И то слыша князь Дмитреи Костянтиновичь и посла къ Тахтамышу сыновъ своихъ, Василья и Семена, они же приидоша въ орду; онъ уже пошолъ бе на Русь, и едва сустигоша его в Рязанскихъ приделахъ, борзо бо бяше иды. А князь Олегъ Рязаньски срете его, донележе не вниде въ землю его, и обведе его около своеи земли и броды указа ему все по Оце».

Сторонники идеи о том, что московский князь не дал бой Тохтамышу из-за того де, что тот был «законным ханом», обычно цитируют сообщение Симеоновской летописи: «Князь же великии Дмитреи Ивановичь, то слышавъ, что самъ царь идеть на него съ всею силою своею, не ста на бои, ни противу его поднялъ рукы, противу царя Тахтамышя, но поеха въ свои градъ на Кострому». Однако даже из этого сообщения совсем не следует, что отказ от сражения был вызван признанием законности власти Тохтамыша над Ордой, а тем самым и над Русью, а не тем, что на этот раз впервые после нашествия Батыя на Русь войной пришёл сам хан вместе со всем ордынским войском. В действительности вышеприведенное сообщение принадлежит руке составителя летописного свода 1392 г., выражавшего точку зрения враждебного Дмитрию Ивановичу митрополита Киприана. Как мы увидим далее, у Киприана были веские основания пытаться опорочить московского князя.

Беспристрастно и подробно обстоятельства нашествия Тохтамыша описаны в Ермолинской летописи. Дмитрий Иванович всё-таки получил известие о походе татар от своих агентов в Орде. Однако времени для сбора войска оказалось уже недостаточно, кроме того, среди русских воевод не было согласия: «Князю же великому едва весть прииде отъ некоторыхъ доброхотящихъ хрестьяно [мъ], живущихъ въ странахъ Татарьскихъ, иже бяху на то устроени сущи и поборници земли Русстеи. Онъ же нача полки совокупьляти и поиде съ Москвы, хотя противу Татаръ; и бысть разно въ князехъ Русскихъ: овии хотяху, а инии не хотяху, бяху бо мнози отъ нихъ на Дону избиты; а се царь на нихъ идяше со многою силою и бяше близъ уже, яко совокупитися некогда. Князь же великы въ недоумении бывъ, а Татаромъ уже близъ сущимъ, иде за Волгу, въ градъ свои Кострому». Как видим, на самом деле Дмитрий вполне «поднял руку» против «царя», выступив с имевшимися у него полками навстречу татарам. Только разногласия среди начальников его войска вынудили московского князя отказаться от генерального сражения. Причём противники такого сражения обосновывали свою позицию тем, что правитель Орды ведёт с собой большое татарское войско, в то время как множество русских воинов погибло на Дону и времени для сбора новой рати уже нет, а совсем не тем, что Тохтамыш – «законный хан».

Отъезд Дмитрия Ивановича на Кострому был вполне оправдан стратегически – он давал ему бóльшую свободу действий против Тохтамыша, чем сидение в осаждённой татарами Москве. Руководить обороной столицы был оставлен митрополит Киприан, с которым Дмитрий примирился в 1381 г., но справиться со своей задачей он не сумел или не захотел. В Москве возникли беспорядки, которые удалось подавить самим горожанам, взявшим власть в городе в свои руки. Накануне подхода татар Киприан решил бежать из города вместе со своими приближёнными, однако сделать ему это удалось лишь с большим трудом: «А во граде Москве мятежь бе великъ: овии бежати хотяху, а инии въ граде сидети. И бывши мятежи и распре велице, и паки народъ, совокупльшеся, позвониша въ все колоколы и сташа суимомъ, а инии по вратомъ, а инии на вратехъ на всехъ, не токмо пущати хотяху изъ града крамолниковъ и мятежниковъ, но и грабяху ихъ; ни самого митрополита усрамилися, но на вся огрозишася, ни бояръ великыхъ устрашишася, и въ вратехъ всехъ съ оружии обнаженными стояху, и съ вратъ камениемъ шибаху, и никого же изъ града пустяху. Потомъ же едва народи умолени быша, выпустиша из града митрополита, прочихъ сь нимъ ограбивше, а единако съ нимъ мятяху». Из Москвы Киприан направился в Тверь к князю Михаилу Александровичу.

Тем временем в Москву прибыл литовский князь Остей, вставший во главе обороны города вместо сбежавшего митрополита: «И се прииде къ нимъ въ градъ некии князь Литовьскии Остеи, внукъ Олгердовъ, и тои окрепи градъ и затворися въ немъ со множествомъ народъ». Вероятно, он был сыном Дмитрия Ольгердовича, получившего в 1379 г. в держание Переяславль. На пути в Кострому Дмитрий Иванович сделал остановку в Переяславле, где, по всей видимости, и договорился об отправке Остея в Москву для укрепления её обороны.

Перейдя Оку, Тохтамыш взял и сжёг Серпухов, а 23 августа подошёл к Москве. Трёхдневный штурм города окончился провалом: «И наутрии же самъ царь прииде со всею силою подъ градъ, и приступиша ко граду со все стороны, стреляюще; бяху же стрелы ихъ яко дождь умножены. А гражане противу ихъ стреляху и камениемъ шибаху, но сии съ стенъ збиша гражанъ, еще бо граду тогда ниску сущу, и начаху лествици приставливати къ граду и на стены хотяху взыти. И възвариша воду въ котлехъ, льяху нань, а инии стреляху, тюфяки пущаху и пушки; единъ же некто Москвитинъ, суконникъ Адамъ, с Фроловьскихъ воротъ пусти стрелу, напявъ, уби некоего отъ князеи ордыньскихъ, славна суща, иже велику печаль сътвори Тахтамышу и всемъ княземъ его».

Убедившись в том, что штурмом Москву не взять, Тохтамыш прибег к обману, заявив осаждённым, что готов отступить от города, если получит от них дары. Слова хана клятвенно подтвердили нижегородские княжичи. Когда доверившиеся им москвичи открыли ворота города, татары ворвались в Москву и устроили ей разгром: «Стоявъ же царь у города 3 дни, многи брани сътворивъ, и на 4 оболга ихъ князя Остея сице: приехаша бо подъ градъ въ полъ обеда повелениемъ вси князи ордыньстии и съ ними шюрья великого князя, Василеи да Семенъ Дмитреевичи, Суздальского князя, глаголюще: „васъ, людеи своихъ, хощетъ жаловати царь, неповинни бо есте, не достоини смерти, а ополчился есть на великого князя, а отъ васъ ничего же иного требуеть, но токмо изыдете въ стретение его со княземъ вашимъ, съ легкими дары, хощеть бо градъ сеи видети, а вамъ всемъ даетъ миръ и любовь“. А князи Суздальстии правду хрестьяномъ даша, яко не блюстися ничего. Они же, емше сему веры и отверзъше врата, выидоша преже со княземъ лучьшии люди с дары многыми, а по нихъ чинъ священничьскы. И тако погании преже убиша князя Остея таино, а потомъ приидоша ко вратомъ града и начаша вся безъ милости сечи, священниковъ и прочихъ хрестьянъ, и святыя иконы потопташа, и тако въ все врата въ градъ внидоша, а инии по лествицамъ, и тако въскоре градъ взяша, а хрестьяне вся изсекоша, множество бо ихъ, и всемъ оканнымъ плеча измолкоша, секуще. И тако разграбиша вси церкви, а хрестьянъ прибегшихъ изсекоша въ нихъ; такоже вся казны княжьския взяша, и всехъ людеи, иже бяху со многыхъ земль сбеглися, то все взяша. Взятъ же бе градъ августа 26, въ 7 часъ дни, в четвергъ, и огнемъ попаленъ, а люди изсечены, а инии пленены, а инии згореша, а инии истопоша, а инии въ трупьи и въ крови издушишася».

Захватив Москву, Тохтамыш направил свои отряды на Владимир, Переяславль, Юрьев, Звенигород и Можайск. Татары опустошили окрестности этих городов, но взять смогли только Переяславль, жители которого бежали до их прихода. Один из татарских отрядов был разбит у Волока Владимиром Серпуховским, после чего Тохтамыш начал отступление: «Князь же великии тогда бе со княгинею и с детми на Костроме, а князь Володимеръ Андреевичь за Волокомъ стояше со многими людми; и ту наехаша на нихъ Татары, онъ же удари на нихъ, и тако многыхъ избиша ту, а иныхъ поимаша, а инии прибегоша къ Тахтамышу; онъ же убояся и нача помалу уступати отъ Москвы. Кипреянъ же митрополитъ тогда во Тфери бе»; «А князь Володимеръ Андреевичь, собрав воя многы около себе, и стояше ополчившеся близъ Волока. И тамо неции Татарове наехаша на нь; онъ же прогна ихъ отъ себе. Они же прибегоша къ Тахтамышю царю пострашены и биты. Царь же, слышавъ, что князь великии на Костроме, а князь Володимеръ у Волока, поблюдашеся, чая на себе наезда; того ради не много днии стояше у Москвы, но вземъ Москву, скоро отъиде». На обратном пути татары взяли Коломну и опустошили Рязанское княжество.

Вернувшиеся в Москву Дмитрий Иванович и Владимир Андреевич приказали похоронить погибших, которых насчитали двадцать четыре тысячи: «Посемъ же прииде князь велики и князь Володимеръ на Москву и видеша градъ пожьженъ, а церкви разорены, а трупиа мертвыхъ многа суща вельми, и многы слезы излияша, и повелеша телеса мертвыхъ погребати, и даваша отъ 80 мертвецовъ по рублю, и выиде того 300 рублевъ».

Нашествие Тохтамыша побудило Михаила Александровича Тверского нарушить соглашение 1375 г. и вновь заявить претензии на великое княжение. Опасность такого развития событий понимали и в Москве – по всей видимости, Владимир Серпуховской находился с войском под Волоком именно с целью не позволить тверичам соединиться с татарами. Однако послу тверского князя всё-таки удалось добраться до Тохтамыша: «И посла князь великии Михайло Гурленя; они же изымавъ биша, и поставиша Гурлена предъ царемъ, и царь повеле грабежъ изыскати, и отпусти его съ жалованиемъ къ великому князю Михаилу, сь ярликы». 5 сентября Михаил Александрович отправился к хану сам: «Той же осени князь великый Михаилъ Тферскый поиде въ Орду, сентебра въ 5 день, а съ нимъ сынь его князь Александръ». По всей видимости, он надеялся встретиться с Тохтамышем под Москвой – татары покинули её в первых числах сентября, но ввиду быстроты их отступления тверскому князю об этом ещё не было известно. Кроме того, опасаясь москвичей, Михаил Александрович двигался «околицею, не прямицами и не путма», в результате чего застать хана в пределах Руси ему уже не удалось.

Во время отправки посла к Тохтамышу и отъезда самого тверского князя в Твери находился митрополит Киприан. Крайне маловероятно, что Михаил Александрович действовал без ведома главы Русской церкви. А это означало, что Киприан в 1382 г. не только бросил Москву на произвол судьбы перед татарским нашествием, но и совершил прямую измену. Опасения, которые московский князь испытывал с самого начала в отношении ставленника Литвы на русской митрополии, полностью оправдались – воспользовавшись нашествием Тохтамыша, Киприан поддержал замысел тверского князя возродить антимосковский союз Твери, Орды и Литвы. Ответные меры со стороны Дмитрия Ивановича не заставили себя ждать: «Тое же осени сьеха съ Москвы Кипреянъ митрополитъ на Киевъ, разъгневалъ бо ся на него князь великы, что не сиде в осаде, приведе изъ заточения Пимина на митрополью с честью».

Московскому князю был нанесён тяжёлый удар. Взятие Москвы татарами причинило значительный ущерб его могуществу и влиянию. Олег Рязанский и Михаил Тверской разорвали свои докончания с Москвой и переметнулись на сторону татар. Особенно болезненной для московского князя должна была быть измена его тестя Дмитрия Константиновича Нижегородского и шуринов Василия и Семена Дмитриевичей, благодаря клятвопреступлению которых Тохтамышу удалось взять Москву. Однако Дмитрий Иванович не пал духом. Уже осенью 1382 г. он нанёс ответный удар по Рязанскому княжеству: «На ту же осень князь великии Дмитреи Ивановичь посла свою рать на князя Олга Рязаньскаго. Князь же Олегъ Рязанскыи не въ мнозе дружине утече, а землю всю и до остатка взяша, и огнемъ пожгоша и пусту сътвориша, пуще ему стало и Татарьскои рати». Поход московской рати на союзника Тохтамыша означал, что Дмитрий продолжает считать себя в состоянии войны с Ордой.

Первый шаг к примирению был сделан самим ханом. Осенью 1382 г. он направил в Москву своего посла: «Тои же осени къ князю Дмитрию на Москву отъ Тахтамыша посолъ приеха Карачь о миру, князь же повели крестьяномъ ставити дворы и съзидати грады». По всей видимости, целью этого посольства был вызов московского князя в Орду. Однако Дмитрий Иванович к хану не поехал (примечательно упоминание летописца в связи с приездом татарского посла о приказе князя строить крепости). Только весной следующего, 1383 г., он направил в Орду посольство во главе со своим сыном: «Тое же весны князь великии Дмитреи Ивановичь отпусти въ орду къ царю Тахтамышю сына своего стареишаго князя Василиа изъ Володимеря, а съ нимъ бояръ стареишихъ и тамо пребысть 3 летца; идоша въ судехъ по Волзе на низъ».

Попытки Михаила Александровича Тверского добиться от Тохтамыша великокняжеского ярлыка окончились неудачей: «Того же лета выиде из орды князь Михаило Тферьскии безь великаго княжениа, а Василья Дмитреевича приа царь въ 8000 сребра; и Михаиловъ сынъ Александръ остася въ орде». За признание Тохтамышем своего великокняжеского титула Дмитрию Ивановичу Московскому пришлось заплатить возобновлением выплаты дани в Орду. Однако сумма этой дани была значительно ниже, чем сумма татарской дани, платившейся Русью до начала в Орде «замятни».

По всей видимости, при хане Узбеке дань со всех северо-восточных русских княжеств составляла порядка тринадцати-четырнадцати тысяч рублей серебром: «Предположительно можно определить и размеры дани с отдельных русских земель. В 1321 году по договору великого князя Юрия Даниловича Московского с Дмитрием Михайловичем Тверским Юрий „поимал серебро у Михаиловичеи выходное“ (Воскресенская летопись. С. 198), „и докончаша мир на дву тысячах рублев серебра“ (Московский свод. С. 166). Определенно, что Дмитрий Михайлович передавал великому князю Юрию 2000 рублей дани с Тверского княжества. Зимой 1327/28 года, после народного восстания против татар в Твери, прибыли на Русь татарские войска, разорившие Тверскую землю. „И в Новъгород прислаша послы Татарове, и даша им новгородци 2000 серебра, и свои послы послаша с ними к воеводам с множеством даров“ (НПЛ. С. 98). 2000 рублей – не контрибуция, так как Новгород не подвергался нападению татар, а дань с Новгородской земли. Когда великокняжеский престол оказался незанятым, хан Узбек поручил своим послам привезти новгородскую дань в Орду. Если, очень предположительно, считать, что и Московское, и Нижегородско-Суздальское, и Рязанское княжества платили по 2000 рублей, то дань с Северо-Восточной Руси должна была составить около 13—14 тысяч рублей».

Достоверно известно, что в конце правления Дмитрия Ивановича дань с Великого княжества Владимирского составляла пять тысяч рублей серебром, а это означает, что все северо-восточные русские княжества должны были платить порядка десяти тысяч: «Впервые точная сумма ежегодной дани с великого княжения – 5000 рублей – обозначена в договоре Дмитрия Донского с Владимиром Андреевичем Серпуховским от 25 марта 1389 года. Владимир Андреевич должен был вносить в эту сумму со своего удела и с доставшейся ему трети удела княгини Ульяны 320 рублей (ДиДГ, №11. С. 31). В духовной грамоте Дмитрия Донского, написанной в апреле – мае 1389 года, определены размеры дани с уделов его сыновей. Общая сумма, которую они должны внести „в тысячу рублей“, составляет 960 рублей (ДиДГ, №12. С. 35—36). Вместе с долей Владимира Андреевича дань московских князей составляла 1280 рублей. К этому надо прибавить дать с города Москвы и с промысловых мест, находившихся в совместном владении князей… Общая сумма московской дани должна была составлять не меньше 1500 рублей. Для сравнения можно отметить, что 1500 рублей составляла дань великого княжества Нижегородско-Суздальского (ДиДГ, №16. С. 44, №17. С. 49). Необходимость точного определения размеров дани в княжеских грамотах обусловливалась не изменением состава их владений, а уменьшением дани с русских земель после Куликовской битвы… Общая сумма ежегодной дани с Северо-восточной Руси в Золотую Орду на протяжении почти столетия после Куликовской битвы должна была составлять не меньше 10000 рублей. Если с великих княжений Московского и Нижегородско-Суздальского князья вносили в семитысячную дань по полторы тысячи рублей, то можно предположить, что тверские и рязанские князья отправляли в Золотую Орду помимо 7000 рублей не менее, чем по полторы тысячи рублей. Сверх 7000 рублей, по-видимому, вносилась и дань с Ярославского княжества… Выплата Северо-Восточной Русью после Куликовской битвы примерно 10000 рублей в Золотую Орду такого губительного влияния на развитие народного хозяйства, как это было в XIII веке, не оказывала».

По всей видимости, дань в пять тысяч рублей с Великого княжества Владимирского, которую обязался платить Тохтамышу в 1383 г. Дмитрий Иванович, была именно той суммой, о которой он договорился с Мамаем в 1371 г. и которую предлагал выплатить ему «по христианской силе» в 1380 г. Это означает, что по договоренности с Тохтамышем сумма русской дани была снижена примерно на четверть. Таким образом, хан не только признал великокняжеский титул за московским князем, который в 1382 г. оказал ему прямое вооружённое сопротивление, но и согласился с существенным сокращением дани с его владений. Договор 1383 г. стал формальным признанием Ордой суверенного статуса Великого княжества Владимирского и наследственного права на него московских князей.

Осенью 1383 г. Владимир посетил посол Тохтамыша: «Тое же осени о Дмитриеве дни бысть въ Володимери лютъ посолъ, именемъ Адашь, Токтомышь». По всей видимости, он привёз великокняжеский ярлык на имя Дмитрия Ивановича. Тем не менее сын московского князя оставался в Орде фактически на положении заложника – Тохтамыш сомневался в лояльности Дмитрия, и, как покажут дальнейшие события, небезосновательно. В 1384 г. «бысть дань великая тяжкая по всему княжению великому, всякому безъ отдатка, съ всякие деревни по полтине. Тогда же и златомъ даваше въ орду, а Новъгородъ Великии далъ черныи боръ». Тяжесть дани объясняется тем, что она собиралась сразу за несколько лет – со времени вступления Тохтамыша на ордынский престол в 1380 г.

Имеются основания предполагать, что в 1384 г. было заключено новое соглашение между Дмитрием Московским и Михаилом Тверским, текст которого в основном воспроизводится в соглашении 1399 г. между новым московским князем Василием Дмитриевичем и тем же Михаилом Тверским: «1399 г. датируется дошедший до нас текст докончания Михаила Александровича с Василием Дмитриевичем Московским… Однако можно ли считать, что урегулирование московско-тверских отношений новым договором состоялось только в 1399 г.? Есть основания для отрицательного ответа на этот вопрос… Нарушение Михаилом обязательства не претендовать на великое княжение и неясная после смерти Василия Михайловича судьба Кашина требовали обновления договора. Датировать это не дошедшее до нас московско-тверское докончание следует, скорее всего, 1384 г., временем вскоре после возвращения Михаила из Орды, где Тохтамыш отказался отдать ему великое княжение владимирское».

По новому московско-тверскому соглашению Дмитрию пришлось пойти на некоторые уступки – он признал Михаила равным себе правителем («братом»), а также отказался от претензий на Кашинский удел Тверского княжества. Михаил же при этом подтвердил своё обязательство более не добиваться великого княжения, даже если ему его будут давать татары. Наиболее интересен для нас пункт об отношениях с татарами договора 1399 г., восходящий, по всей видимости, к договору 1384 г.: «А быти нам, брате, на татары, и на литву, и на немци, и на ляхи заодинъ. А по грехом, поидет на нас ц (а) рь ратию, или рать татарьская, а всяду на кон (ь) самъ и своею брат (ь) ею, и тобе, брате, послати ко мне на помочь свои два с (ы) на да два братанич (а), а с (ы) на ти одног (о) оу собя оставити». Как видим, татары упоминаются в числе прочих противников Руси. Война с ними, включая конкретно войну с правящим ханом, рассматривается как нечто само собой разумеющееся. Это свидетельствует о том, что Дмитрий Иванович и не думал капитулировать перед Тохтамышем. О том же свидетельствуют и события последних лет его правления.

В конце 1385 г. московский княжич Василий Дмитриевич бежал из Орды, где он, по всей видимости, удерживался в качестве заложника. Примечательно, что вместе с ним в Орде в это время удерживались тверской княжич Александр Михайлович, суздальский княжич Василий Дмитриевич и рязанский княжич Родослав Ольгович, что свидетельствует об осознании Тохтамышем слабости своей власти над Русью и стремлении укрепить её при помощи института заложничества. Кружным путём через Молдавию и Литву Василий Дмитриевич 19 января 1388 г. добрался до Москвы: «Въ лето 6893 (1385) … Тое же осени въ Филипово говение, въ Юрьевъ день, въ неделю, побежа изъ орды князь Василеи, сынъ князя великаго Дмитриевъ… Въ лето 6894 (1386) … Того же лета прибеже сынъ князя великаго Дмитриевъ Ивановичя князь Василеи въ Подольскую землю въ великыя Волохы къ Петру воеводе… Въ лето 6895 (1387) … Тоеже осени князь великии Дмитреи Ивановичь отпустиша бояръ своихъ стареишихъ противу сыну своему князю Василью въ Полотцкую землю… Тое же зимы между говенеи въ мясоедъ, месяца Генваря въ 19, на память святого отца Макариа, прииде на Москву къ своему отцу къ князю къ великому, князь Василеи Дмитриевичь, а съ нимъ князи Лятские и панове, и Ляхове». Сразу же после этого московский князь выступил против Тохтамыша, вмешавшись в дела Нижнего Новгорода.

Тесть Дмитрия Ивановича Дмитрий Константинович Нижегородский умер 5 июля 1385 г. Тохтамыш отдал Нижний Новгород его младшему брату Борису: «Царь же то слышавъ Тахтамышь въ орде преставление, вдасть княжение Нижнего Новагорода князю Борису Костантиновичю, брату его, тогда сущу ему въ орде и съ своимъ сыномъ с Ываномъ». Однако с этим не согласились сыновья покойного Дмитрия Константиновича – Василий и Семён. В начале 1388 г. они выступили походом на своего дядю, получив для этого военную поддержку от Дмитрия Московского: «Тое же зимы князь Василеи да князь Семенъ Дмитриевичи събравше воя многы съ своеи отчины, Суждальци и Городчяне, и у князя великаго Дмитрея Ивановичя испросиша себе силу въ помочь, рать Можаискую и Звенигородцкую и Волотцкую, и съ всеми сими поидоша къ Новугороду къ Нижнему на своего дядю на князя Бориса Костянтиновичя, и приидоша къ Новугороду въ великое говение, месяца Марта въ 10 день, въ вторникъ на похвалнои недели, и стояша рати у города межю собою 5 день и потомъ умиришася; князь Борисъ съступися имъ волостеи Новогородцкихъ, а они ему отступишася его уделовъ, и тако взяша миръ межи собою, и възвратишася кождо въ свояси». Великим князем нижегородским стал Василий Дмитриевич, а Борис Константинович был вынужден вернуться в свой удельный Городец. Участие московских войск в свержении с престола князя, получившего ярлык от Тохтамыша, было прямым выступлением против правящего хана Орды и ещё одним подтверждением отказа московского правителя признавать за татарами право распоряжаться русскими княжествами.

19 мая 1389 г. Дмитрий Иванович умер. По своему завещанию, в отличие от отца и деда, он передал сыну как своё наследственное владение не только Московское княжество, но и Великое княжество Владимирское: «А приказываю о (т) ч (и) ну свою Москву детем своим, князю Василью, князю Юрью, князю Аньдрею, князю Петру… А се бл (а) г (о) с (ло) в (л) яю с (ы) на своего, князя Василья, своею о (т) ч (и) ною, вел (и) кимъ княженьем». Кроме того, завещание предусматривало возможность вскоре полностью прекратить выплату дани Орде: «А переменитъ Б (ог) ъ Орду, дети мои не имутъ давати выхода в Орду, и которыи с (ы) нъ мои возмет дан (ь) на своем оуделе, то тому и есть». Такого же рода условие имелось в докончании Дмитрия Ивановича с его двоюродным братом Владимиром Андреевичем, заключённом незадолго до смерти московского князя, 25 марта 1389 г.: «А оже ны Б (ог) ъ избавит, ослободит от Орды, ино мне два жеребья, а тебе треть».

Когда Дмитрий Иванович вступил на престол в девятилетнем возрасте, Московское княжество в территориальном отношении оказалось отброшенным фактически на полстолетия назад – во времена его прадеда Даниила Александровича. Спустя два десятилетия Дмитрий Иванович был уже суверенным великим князем владимирским, верховную власть которого признавали не только все князья Суздальской земли, но также и великие князья рязанский, смоленский и черниговский. В 1368—1372 гг. он одержал победу в войне с Великим княжеством Литовским, а в 1374 г. окончательно перестал признавать верховную власть Золотой Орды. В ходе смуты в Литве, последовавшей за смертью Ольгерда в 1377 г., на его сторону перешли старшие сыновья покойного литовского великого князя Андрей Полоцкий и Дмитрий Брянский. В 1377 г. он подчинил своей власти принадлежавший Орде Булгар, а в 1378 и 1380 гг. нанёс сокрушительные поражения её фактическому правителю Мамаю. Примирение Дмитрия Ивановича с митрополитом Киприаном в 1381 г. ознаменовало собой восстановление единства общерусской митрополии.

По сути дела московскому князю в ожесточённой двадцатилетней борьбе с внешними и внутренними противниками удалось воссоздать суверенную русскую государственность. Изложением официальной идеологии его правления можно считать «Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русского», написанное одним из приближённых московского князя после его смерти. В нём Дмитрий неоднократно именуется царём, т.е. суверенным государем Руси, независимым от власти Орды: «Врази же его взавидеша ему, живущии окрестъ его, и навадиша на нь нечьстивому Мамаю, так глаголюще: „Дмитрий, великый князь, себе именует Руской земли царя, и паче честнейша тебе славою, супротивно стоит твоему царствию“… Еще же дръзну несрамно рещи о житии сего нашего царя Дмитриа, да се слышаще, царие и князи, научитеся тако творити… Царьскый убо санъ дръжаше, а аггелскы живяше, постомъ и молитвою по вся нощи стояше, сна же токмо мало приимаше; и пакы по мале часе на молитву встаяше, и подобу благу все творяше… Землю Рускую управляше, на престоле седяше, яко пещеру в сердци дръжаше, царскую багряницю и венець ношаше, а в чернечьскыа ризы по вся дни облещися желаше… И посем разболеся и прискоръбен бысть велми. Потом же легчае бысть ему, и възрадовася великаа княгини радостию великою и сынове его, и велможи царства его… Царю мой милый, како прииму тя и како тя обойму или како ти послужу?… За царскый венець худымь симь платомъ главу покрываеши… Жена ли ся нареку? Остала есмь царя… Егда же успе вечным сномь великый царь Дмитрий Рускыа земля, аеръ възмутися, и земля трясашеся, и человеци смятошася… Сий же убо Богомь дарованную приимъ власть и с Богомъ все творя велие царство створи и настолие земли Руской яви… Кому уподоблю великаго сего князя, рускаго царя?».

Нашествие Тохтамыша в 1382 г. во многом уничтожило плоды трудов Дмитрия Ивановича. Причина неудачи в войне с Тохтамышем заключалась отнюдь не в «законности» его прав на ордынский престол, а в истощении военных ресурсов Руси, разногласиях между русскими воеводами и предательстве союзников Дмитрия – великих князей Нижнего Новгорода, Рязани и Твери, а также митрополита Киприана. Как мы имели возможность неоднократно убедиться, законность или незаконность власти правителя Орды для московского князя не имели никакого значения – он боролся с Ордой как таковой. В 1363 г. он вопреки ярлыку хана Мурада не позволил Дмитрию Константиновичу Нижегородскому занять владимирский стол и в том же самом году вернул под власть Москвы Сретенскую половину Ростова и Галич, отнятые у неё ханом Наврузом в 1360 г. В 1365 г. он удержал за собой Владимир вопреки ярлыку хана Азиза и тогда же сверг с нижегородского стола князя Бориса Константиновича, посаженного на него ханскими послами. В 1370, 1371 и 1375 гг. он отказался подчиниться хану Мухаммаду-Бюляку, выдавшему великокняжеский ярлык Михаилу Тверскому (в первых двух случаях московский князь ещё продолжал формально признавать верховенство хана). Поездка Дмитрия Ивановича в Орду в 1371 г. была тактическим манёвром, призванным нейтрализовать татар накануне решающего столкновения с Литвой. В 1377 г. он лично выступил во главе своего войска против хана Араб-шаха, правившего тогда в Сарае. В 1380 г. его нисколько не смутило присутствие на Куликовом поле хана Мухаммада-Бюляка, формально бывшего главнокомандующим татарского войска. На Дону русские воины сражались не с «узурпатором Мамаем», а с Ордой как таковой.

Зачастую наиболее яркое своё выражение политические идеи находят в произведениях поэтических. Пожалуй, нигде идеологическая подоплёка Донского побоища не представлена так чётко, как в написанной по горячим следам «Задонщине»: «Пойдем, брате, тамо в полунощную страну – жребия Афетова, сына Ноева, от него же родися русь православная… И оттоля на восточную страну – жребий Симова, сына Ноева, от него же родися хиновя – поганые татаровя, бусормановя. Те бо на реке на Каяле одолеша родъ Афетов. И оттоля Руская земля седитъ невесела; а от Калатьския рати до Мамаева побоища тугою и печалию покрышася, плачющися, чады своя поминаючи – князи и бояря и удалые люди, иже оставиша вся домы своя и богатество, жены и дети и скот, честь и славу мира сего получивши, главы своя положиша за землю за Рускую и за веру християньскую… Снидемся, братия и друзи и сынове рускии, составим слово к слову, возвеселим Рускую землю и возверзем печаль на Восточную страну – в Симов жребий». Итак, с точки зрения русского воинства битва на Куликовом поле была противостоянием между родом Яфета в лице руси и родом Сима в лице татар и возмездием за поражение на Калке.

После победы Тохтамыша над Мамаем Дмитрий Иванович и не думал признавать власть нового хана и платить ему дань. Вместо этого он стремился укрепить возглавляемый им союз русских князей, который, как об этом свидетельствует договор с Олегом Рязанским 1381 г., сохранял антитатарскую направленность. Хотя вторжение Тохтамыша и застало его врасплох, оно отнюдь не вынудило его капитулировать. Взять Москву хан смог только обманом, один из его отрядов был разбит Владимиром Серпуховским, а его поспешный отход от русской столицы был похож скорее на бегство, чем на возвращение победоносного полководца. Предложение мира было сделано самим Тохтамышем. По заключенному в 1383 г. договору хан признал великокняжеский титул за Дмитрием Ивановичем, хотя тот оказал ему прямое вооружённое сопротивление, и согласился на существенное снижение дани. Но даже заключение мира с Тохтамышем не заставило московского князя отказаться от сопротивления Орде. По всей видимости, в 1384 г. он заключил докончание с Михаилом Тверским, в котором прямо оговаривалась возможность войны с ханом. А в 1388 г. посланные им войска изгнали из Нижнего Новгорода князя Бориса Константиновича, который был посажен на нижегородский стол Тохтамышем.

В 1374—1382 гг. Дмитрий Иванович правил как полностью независимый государь всея Руси. Нашествие Тохтамыша вынудило его вновь признать верховную власть Орды, но признание это было уже лишь формальностью. Трезво оценивая обстановку, Тохтамыш даже не попытался передать ярлык на великое княжение какому-либо другому князю. Подобных попыток не предпринимал и никто из его преемников. Соглашение 1383 г. означало вынужденный отказ Орды от своего главного инструмента вмешательства во внутренние дела Руси – распоряжения великокняжеским столом. Оно стало официальным признанием положения, возникшего в 1363 г., когда московский князь силой удержал за собой Великое княжество Владимирское вопреки ярлыку хана Мурада. Именно поэтому 1363 год должен рассматриваться как год освобождения Руси от татарского ига. Приписывание подобного смысла Cтоянию на Угре в 1480 г., идущее от Карамзина, не имеет под собой никаких оснований, что мы подробно покажем позже.

Элементы формальной зависимости русских великих князей от Орды, существовавшие, постепенно сходя на нет, после 1363 г., татарским игом именоваться уже не могут, как и вынужденная выплата Орде дани. Если бы мы приравнивали выплату дани к игу, то нам пришлось бы относить его свержение к 1685 г., когда Крымскому ханству были в последний раз выплачены поминки, к 1700 г., когда их упразднение было формально закреплено Константинопольским договором, а то и к 1739 г., когда по Белградскому договору Крымское ханство окончательно отказалось от попыток добиться возобновления их выплаты. В этой связи можно вспомнить, что ряд стран, включая Британию и США, ещё в первой половине XIX в. платили дань североафриканским владениям Османской империи с целью защитить себя от набегов берберских пиратов, однако никому не придёт в голову говорить по этой причине о турецком иге над Британией и США.

«Куликовская битва была великой победой русского народа над золотоордынскими татарами. Она нанесла непоправимый удар Золотой Орде, кратковременный подъем которой при Тохтамыше сменился быстрым упадком. После Куликовской битвы татары осмеливались нападать на русские земли только внезапными набегами, „изгоном“. Ханские ярлыки на великое княжение, так называемое „царево жалование“, сделались почти фикцией, а дань, уплачиваемая в Орду, получила характер откупа от грабительских нападений. Такую дань крымские ханы получали даже в XVII в. одинаково с России и с Речи Посполитой. Оба государства платили ее, чтобы избежать грабительских нападений крымцев. Татарский „выход“ был тяжел, но уже не имел характера систематической дани, получаемой Золотой Ордой с русских земель».

В сказанное историком необходимо внести существенную поправку. Куликовская битва не установила, а лишь закрепила новый порядок, возникший в отношениях между Русью и Ордой в 1363 г. В том году Дмитрию Ивановичу исполнилось всего тринадцать лет, поэтому главную роль в принятии судьбоносного решения необходимо приписать наставникам юного князя – прежде всего, митрополиту Алексею и тысяцкому Василию Вельяминову. Последние, в свою очередь, претворяли в жизнь идеологию, выработанную предыдущими поколениями московских князей. Однако они сделали лишь первый шаг на этом пути, за которым последовало ещё два десятилетия упорной борьбы, легшей на плечи самого Дмитрия Ивановича. Эту борьбу он выдержал с честью, и именно за ним мы должны признать основную заслугу в освобождении Руси от ига Орды.

 

Василий I Дмитриевич (1389—1425)

Дмитрий Иванович был последним великим князем владимирским, ездившим за великокняжеским ярлыком в Орду. Василий Дмитриевич взошёл на владимирский престол в 1389 г. не по ханскому ярлыку, а по завещанию своего отца. Тем не менее, формально ярлык Тохтамыша ему был выдан: «Того же лета месяца Августа въ 15 день князь Василеи Дмитриевичь седе на княжении на великомъ въ граде въ Володимери на столе отца своего и деда и прадеда, а посаженъ бысть царевымъ посломъ Шихматомъ». При этом в докончании, которое в 1390 г. Василий Дмитриевич заключил со своим двоюродным дядей Владимиром Андреевичем Серпуховским, как и в последних докончаниях Дмитрия Ивановича, говорится о возможности полного прекращения выплаты ордынской дани: « [А ци переменить Богъ] Орду а не иму дава [ти въ Орду] … и с твоее оч (и) ны и с удела что возмешь, то тобе».

Однако в 1392 г. Василий Дмитриевич всё-таки совершил поездку в Орду, где получил в своё владение Нижний Новгород и ряд других земель: «Того же лета иде въ орду князь велики Василеи ко царю Тахтамышу, июля 16… а октября 24 прииде изъ оръды князь велики, многу честь приимъ отъ царя, якоже ни единъ отъ прежнихъ князеи; прида же ему царь Новъгородъ Нижнеи и Городець со всемъ, и Мещеру и Торусу». Причиной расположения Тохтамыша к Василию Дмитриевичу стало поражение, которое золотоордынский хан потерпел от Тимура в предыдущем году. Новгородская I летопись сообщает, что Василий в Орду был «позванъ цесаремъ».

По всей видимости, Тохтамыш, остро нуждавшийся в средствах для продолжения войны с Тимуром, решил получить их путём продажи московскому князю ярлыков на Нижний Новгород и другие земли. Как сообщает враждебный Москве тверской летописец, «безбожныи же Татарове взяша [злато] и сребро многое и дары великии, и взя [Василий Дмитриевич] Нижнии Новъградъ златомъ и сребромъ, а не правдою». Можно полагать, что Василий с готовностью согласился на предложение Тохтамыша. Напомним, что Нижний Новгород изначально входил в состав Великого княжества Владимирского и только в 1340 г. был передан Узбеком во владение суздальским князьям. По этой причине Василий Дмитриевич имел полное право рассматривать приобретение Нижегородского княжества как восстановление исторической справедливости.

Наряду с Нижним Новгородом Тохтамыш признал переход под власть московского князя Мурома, Мещёры и Тарусы: «Ходи… князь Василеи в орду къ царю, и онъ ему далъ Новгородчкое княжение Нижняго Новагорода, Моуромъ, Мещеру, Торусоу». Если Муром и Таруса были русскими княжествами, то Мещёра до того входила непосредственно в состав Золотой Орды, имела смешанное финско-тюркское население и управлялась местными князьями (один из них, Александр Укович, упоминается в московско-рязанских договорах). Спустя полстолетия на её землях будет создано вассальное Руси Касимовское ханство.

К моменту получения московским князем ярлыка на Нижний Новгород там вновь правил Борис Константинович. Как мы говорили ранее, в 1388 г. он был свергнут с нижегородского стола при поддержке московского войска своими племянниками Василием и Семёном Дмитриевичами. Однако в конце того же года он поехал в Орду в надежде вернуть себе Нижний Новгород при поддержке Тохтамыша, который как раз в это время отправился в поход против Тамерлана: «Того же лета князь Борисъ Костянтиновичь ходилъ въ орду, а въ то время царь Тохтамышь пошелъ на воину ратью на Темирь Аксака; князь же Борисъ състиже его на пути и иде съ нимъ въ дорогу 30 днеи, и потомъ царь, пощадивъ его, и уверну его отъ места, нарицаемаго отъ Уруктана, и повеле ему безъ себе пребыти и дождати своего пришествиа въ Сараи, а самъ шедъ воева землю Темирь Аксакову, и градъ его далнии повоева, а самого не изможе доити и возвратися пакы въ свои улусъ».

По-видимому, примерно одновременно с ним в Орду отправился и его племянник Василий, чтобы отстоять перед Тохтамышем свои права на Нижний Новгород. Как и дядя, он застал хана уже в походе на Тамерлана в восточных областях Орды. Летописи сохранили упоминание о его возвращении оттуда: «Князь Василеи Дмитреевичь оуеха отъ царя Тахтамыша за Яикъ». Вероятно, вернуться его побудило благосклонное отношение Тохтамыша к Борису Константиновичу. Кроме того, последовавшая весной 1389 г. смерть Дмитрия Ивановича лишила Василия Суздальского поддержки Москвы, вследствие чего он и был вынужден вернуть нижегородский престол своему дяде.

После возвращения Василия Дмитриевича из Орды осенью 1392 г. Борис Константинович был сведён с нижегородского стола московскими боярами и сопровождавшим их татарским отрядом. Вскоре после этого в город прибыл сам московский князь: «По мале же времени прииде князь великии Василеи Дмитреевичь въ Новъгородъ Нижнии и посади свои наместникы, а князя великаго Бориса повеле по градомъ розвести съ княгинею и съ детми». Очевидно, Борису Константиновичу были оставлены некоторые из его владений, поскольку сохранилась жалованная грамота, выданная им на земли в Посурье 8 декабря 1393 г. Умер он в мае 1394 г.

Переход Нижнего Новгорода под власть Москвы сделал врагами Василия Дмитриевича его дядьёв Василия и Семёна Дмитриевичей Суздальских. Сразу же после свержения Бориса Константиновича с нижегородского стола «князь Семионъ Дмитриевичь оубежа в орду». Однако вскоре после этого Семён должен был вернуться обратно, поскольку в 1394 г., после смерти дяди, он вновь бежал в Орду, на этот раз вместе со своим братом: «Преставися князь Борисъ, маиа 6, и положенъ в Суздале… Того же лета Суздальские князи Дмитреевичи бежаша въ орду; и посла за ними погоню, и не постигоша ихъ». Кончина Бориса Константиновича пробудила у его племянников надежду на возвращение Нижнего Новгорода с татарской помощью, однако надежда эта оказалась тщетной. Василий Дмитриевич впоследствии примирился с московским князем и правил в Городце, где и умер в 1403 г., в то время как Семён Дмитриевич «восмь летъ по ряду въ орде служи четыремъ царемъ: пръвому Тахтамышю, второму Аксакъ Темирю, третьему Темирь Кутлую, четвертому Шадибеку, а все то поднимая рать на великаго князя Московскаго, како бо ему наити свою отчину, Новогородцкое княжение; и того ради многъ трудъ подъя, не обретаа покоя ногама своима, и не успе ничтоже, но акы всуе тружаяся».

Зимой 1395—1396 гг. в Золотую Орду вторглись войска Тамерлана, который вместо Тохтамыша провозгласил ханом Кайричака. Однако последний вскоре умер, и престол Золотой Орды перешёл к другому отпрыску ак-ордынской династии Тимур-Кутлугу, за спиной которого стоял могущественный эмир Едигей. Тохтамыш бежал в Крым, откуда сумел в 1398 г. восстановить свою власть над значительной частью ордынских улусов: «Того же лета въ радости велице бывшу царю Тохтамышу Болшиа Орды, отъ съпротивных свободишуся, и послы своя посылающу ко всемъ странамъ, имя свое прославляющу, и злато и сребро и дары многы емлющу, и Татаръ отвсюду къ себе призывающу, Орду свою наплъняющу, понеже обитъ бысть и одоленъ зело отъ Темирь-Аксака царя въ мимошедшая лета». Однако столкновение с Тимур-Кутлугом закончилось для него поражением: «и абие внезаапу прииде на него инъ некий царь, именемъ Темирь-Кутлуй, и бысть имъ бой великъ и сеча зла. И одоле царь Темирь-Кутлуй царя Тахтамыша и прогна, и сяде самъ на царстве Воложскомъ Болшиа Орды, а Тахтамышь царь, побежа къ Литовскимъ странамъ; и сослася съ Витофтомъ Кестутьевичемъ, съ великимъ княземъ Литовскимъ, и Витофтъ радъ ему. Онъ же со остаточными своими изъ своей земли къ Витофту въ Киевъ поиде, и съ царицами своими, и два сына съ нимъ, и пребываше у Витофта въ Киеве, питаяся и всю потребу свою исполняа, надеяся отъ него помощи, и темъ хотяше паки приобрести себе царство, егоже погуби».

Витовт, ставший правителем Великого княжества Литовского в 1392 г., продолжал политику Ольгерда и Ягайлы на союз с Ордой. Тохтамыш со своими татарами осел в подвластном Литве Киеве. Там между ним и Витовтом был заключён договор, по которому в обмен на помощь в возвращении ордынского престола Тохтамыш обещал передать под власть Витовта земли Великого княжества Владимирского: «Витовт рече: я тебя посяжю на Орде и на Сараи, и на Болгарех, и на Азтархани, и на Озове, и на Заятцькой Орде, а ты меня посади на Московском великом княжении и на всех семнадцати тем и на Новгороде Великом и на Пскове, а Тверь и Рязань моа и есть».

К коалиции Витовта и Тохтамыша присоединился и митрополит Киприан. Зимой 1398—1399 гг. он перебрался из Москвы в Литву: «Тое же зимы былъ Киприанъ митрополитъ во Тфери на сырои недели, и отъселе поехалъ въ Литву къ Витовту». Таким образом, Киприан вновь, как и в 1382 г., переметнулся на сторону Литвы и Орды, попытавшись привлечь к антимосковскому союзу также и Тверь. Однако попытка эта провалилась – Михаил Тверской предпочёл сохранить союз с Москвой: «Того же лета князь великии Михаило Александровичь со княземъ съ великымъ съ Московьскымъ покрепиша миру, съединишася Русстии князи вси за единъ, и бысть радость велика всему миру. Того же лета послаша князи Русстии грамоты разметныи къ Витовъту».

12 августа 1399 г. в битве на реке Ворскле Витовт и Тохтамыш потерпели сокрушительное поражение от войск Тимур-Кутлуга и Едигея. Примечательно, что под знамёнами Витовта наряду с Тохтамышем сражались также и остатки орды его врага Мамая, осевшие на Полтавщине, как об этом повествует родословная князей Глинских: «И при Витовте, еще после приезда къ нему Князя Александра и сына его Князя Ивана къ Витовту, довольно времени мимошедшу, и бысть бой Великому Князю Витовту Литовскому на поле съ Царемъ съ Темиръ-Кутлуемъ на реке на Воросле: и повеле Витовтъ Князю Ивану Александровичу Мансуркиятову внуку съ его людьми быти во своемъ полку».

С началом новой «замятни» в Орде в 1396 г. Москва вновь перестала признавать верховную власть татарского хана. В частности, это выразилось в том, что на оборотной стороне московских монет, где ранее упоминалось имя Тохтамыша, стала помещаться надпись «Князь великий Василий всея Руси» (на лицевой стороне, как и прежде, помещалась надпись «Князь великий Василий Дмитриевич»): «В первый период Василий I, признавая верховную власть Токтамыша, чеканил его имя и титул на о.с. своих монет, во второй – он отказался от выражения подчинения Золотой Орде и на о.с. стал помещать легенду со своим именем, титулом „великий князь“ с добавлением „всея Руси“… На тех сторонах, где в I период чеканилось имя Токтамыша, во II период помещают строчную легенду с титулом „Великий князь всея Руси“ и с именем Василия Дмитриевича. Имя верховного джучидского сюзерена заменяется выражением верховного русского сюзеренитета… Отказ Василия Дмитриевича Московского от имени Токтамыша на своих монетах возможен был уже в 1395—1398 гг., когда в Москве, по словам А. Н. Насонова, „перестали считаться с Токтамышем“. Во всяком случае его нельзя относить ко времени позднее 1399 г., когда были разорваны отношения с Витовтом и с бежавшим к нему Токтамышем. Токтамыш обещал Витовту в случае победы, а может быть выдал заранее, ярлык на Московское великое княжение и все русские земли. Это не могло не вызвать отпор со стороны Москвы… Разгром Токтамыша и Витовта в 1399 г. положил конец не только политическим планам Токтамыша захватить снова власть в Орде, но и притязаниям Витовта на верховенство на Руси. Известно, что последний иногда употреблял титул „великий князь всея Руси“. Некоторые источники сообщают, что слова „всея Руси“ в применении к Витовту заимствованы из титулатуры московских великих князей. 1399 год положил конец притязаниям Витовта и на титул „великий князь всея Руси“. Именно в Москве в связи с этими событиями должны были акцентировать этот титул, употреблявшийся московскими князьями время от времени еще раньше. Систематически помещать титул „великий князь всея Руси“ на деньгах Москва стала после прекращения чеканки монет с именем Токтамыша, причем в таком оформлении, которое свидетельствует о высшем выражении суверенитета чеканящего монету государя».

В ответ на союз между Тохтамышем и Витовтом Василий Дмитриевич Московский летом 1399 г. обновил договор своего отца с Михаилом Александровичем Тверским, который предполагал совместные действия Москвы и Твери против внешних врагов, прежде всего Литвы и Орды, в том числе и против правящего ордынского хана: «А быти нам, брате, на татары, и на литву, и на немци, и на ляхи заодинъ. А по грехом, поидет на нас ц (а) рь ратию, или рать татарьская, а всяду на кон (ь) самъ и своею брат (ь) ею, и тобе, брате, послати ко мне на помочь свои два с (ы) на да два братанич (а), а с (ы) на ти одног (о) оу собя оставити».

Помимо Тохтамыша, Москва находилась во враждебных отношениях также и с его противниками – Тимур-Кутлугом и Едигеем. 25 октября 1399 г. Семён Дмитриевич Суздальский с татарским отрядом захватил Нижний Новгород, но через две недели бежал оттуда, узнав о приближении московской рати: «Тои же осени князь Семионъ Дмитриевичь Соуздальскии прииде ратью к Новоугороду Нижнему, а съ нимъ царевичь Ентакъ да Тотарь с тышацю… И тако Тотарове Новъгородъ Нижьнии взяша октября 25 и пребыша ту 2 недели, дондеже оуслышавше, что Москвици хотять ити на нихъ ратью; они же оубоявшеся, и побегоша къ орде, и много зла сътворивше крестьяномъ». В 1403 г. Ентяк приезжал в Москву в качестве посла от Едигея, из чего можно заключить, что и в 1399 г. он действовал от имени этого ордынского эмира. По всей видимости, он был правителем средневолжских земель, подчинявшихся Едигею и Тимур-Кутлугу.

Именно поэтому в ответ на нападение на Нижний Новгород московские войска совершили беспрецедентный трёхмесячный поход вглубь ордынских земель в Поволжье: «Тогда же се слышавъ князь великии Василеи, събравъ ратеи много, и с ними отпоусти брата своего Юрья, а съ нимъ воеводъ и боляръ стареишихъ и силоу многоу. Они же, шедше ратью, плениша землю Тотарьскую, и взяша градъ Болгари и Жюкотинъ и Казань, Кеременчюкъ, и пребыша три месяци, воююще, и никто же не помнить толь далеча воева Русь Тотарьскую землю, и възвратишася съ мьногою користию». Примечательно, что этот победоносный русский поход на владения Тимур-Кутлуга и Едигея был совершён в тот самый год, когда они нанесли сокрушительное поражение полкам Витовта на Ворскле. В следующем году Едигеевы татары потерпели крупное поражение от союзных Москве рязанских князей: «Того же лета [1400] въ пределехъ Черленаго Яру и въ караулехъ возле Хопорь до Дону князь велики Олегъ Ивановичь, съ Пронскими князи и съ Муромскимъ и Козелскимъ, избиша множество Татаръ, и царевичя Маматъ-Салтана яша, и иныхъ князей Ординскихъ поимаша».

Однако Семён Дмитриевич Суздальский оставался в Орде и не собирался отказываться от попыток вернуть себе Нижегородское княжество. Тогда Василий Дмитриевич осенью 1401 г. вновь направил вглубь татарских земель свои рати, которые захватили и привезли в Москву супругу и детей мятежного князя: «Тое же осени князь великии Василии посылалъ искати княгини княжи Семеновы Дмитреевичя Ивана Андреевичя Уду да Феодора Глебовичя, а съ ними рать свою, и идоша на Мордву, наехаша же ю въ Татарскои земли на месте, нарицаемемъ Цибирца, у святого Николы, поставилъ бо бяше церковь ту бесерменинъ Хазибаба, и ту изимаша княгиню Семенову Александру, и ограбивше ю, приведоша на Москву и съ детми, и пребысть на дворе Белеутове, дондеже князь Семенъ съслався покорися». Это вынудило суздальского князя капитулировать. В 1402 г. он явился в Москву для примирения с великим князем, после чего был отправлен в ссылку в Вятку, где и умер в конце того же года.

Походы, совершённые войсками Василия Московского в 1399 и 1401 гг. вглубь татарских земель, свидетельствуют о том, что он считал себя в состоянии войны с Ордой Едигея. 25 ноября 1402 г. Василий Дмитриевич заключил соглашение с рязанским князем Фёдором Олеговичем, предусматривавшее возможность полного освобождения от татарской власти: «А отдалится от нас Орда, тобе с нами учинити по думе». Однако в 1403 г. в Москву прибыло посольство во главе с Ентяком от имени хана Шадибека, сменившего на престоле Орды Тимур-Кутлуга, умершего в 1400 г. В 1405 г. за ним последовало посольство другого высокопоставленного ордынского представителя – «казначея царева». Как можно догадаться по последующим событиям, Шадибек и Едигей предложили Василию союз против Литвы. Несмотря на поражение на Ворскле великий князь Витовт продолжал оказывать поддержку Тохтамышу, который не оставлял надежд вернуть себе власть в Орде. Сам же Витовт стремился распространить свою власть на земли, находившиеся в сфере влияния московского князя. По этой причине Василий Дмитриевич и Едигей оказывались естественными союзниками против Витовта и Тохтамыша.

Условием оказания военной поддержки Москве Едигей поставил возобновление дани. О возможности её выплаты говорится в уставной договорной грамоте, заключённой Василием Дмитриевичем с митрополитом Киприаном 28 июня 1404 г.: «Коли дань дати в татары, тогды и оброкъ дати ц (е) рк (о) вным людем. А коли дани не давати в татары, тогды и оброка не давати ц (е) рковнымъ людемъ». По всей видимости, Василий обещал Едигею давать дань, но обещание своё не выполнил, ссылаясь на отсутствие средств. В своём письме Василию, написанном во время похода на Москву в 1408 г., Едигей упрекал московского князя: «А како к намъ ежелетъ шлешь жалобы и жалобныи грамоты, а ркоучи тако, что „ся оулоусъ истомилъ, и выхода взяти не на чемь“? Ино мы прежде сего оулоуса твоего не ведали, толко есмы слыхали; а что твои приказы или твои грамоты к намъ, то еси намъ все лгалъ; а что еси ималъ въ своеи дръжаве со всякого оулуса съ двои сохъ рубль, и паки серебро где ся деваеть?».

К заключению союза с Едигеем Василия Дмитриевича подтолкнуло наступление, которое развернул на русские земли Витовт. Весной 1404 г. он в течение семи недель безуспешно осаждал Смоленск. После отступления литовцев смоленский князь Юрий Святославич направился в Москву в надежде получить помощь от Василия, однако московский князь такой помощи ему не оказал, поскольку был связан договором с Витовтом. В отсутствие Юрия литовский великий князь с большим войском вновь подошёл к Смоленску и 26 июня 1404 г. взял его и передал под управление польским наместникам: «И князь Юрьи съслася съ княземъ Василиемь Московьскимъ и выеха из города не во мнозе дроужине, а княгиню свою с бояры оставивъ во Смоленьске, и приказа имъ ждати себе на первои срокъ и на дроугыи и на третии, а самъ поеха на Москвоу и билъ челомъ князю великомоу Василию Дмитриевичю, дающися ему самъ и со всемъ своимъ княжениемь; князь же великии Василии не прия его, ни своего княжениа Смоленьскаго, не хотя изменити къ Витовътоу. Егда же бысть князь Юрьи на Москве, а в то время Витовтъ собра силоу многоу и ста оу Смоленьска; граждани же, не могоуще трьпети въ граде гладомъ и изнеможениемь отъ всякиа истомы, градъ Смоленескъ предашася Витовтоу; се есть последнее пленение отъ Витовта Сьмоленьскоу, в Петрово говение, месяца июня въ 26, в четвертокъ. И тако Витовътъ взя градъ и все Смоленьское княжение за себе, и княгиню Юрьевоу изымавъ и посла ю в Литовьскую землю, а князеи Смоленьскихъ поимавъ, а боляръ, которыи добра хотели своему князю Юрью, а техъ разведе и расточи, а въ Смоленьске свои наместники посади и Ляхи посажа, и темъ Ляхомъ предасть градъ дръжати, а по князя по Юрья посла на взыскание его. И князь Юрьи то слышавъ съ своимъ сыномъ Феодоромъ, съжалився в горести душа, и побежа с Москве в Новъгородъ Великии, и тамо Новгородци приаша его с миромъ».

Витовт потребовал от новгородцев выдать ему Юрия Святославича, но получил отказ. Псковичи заявили о своей поддержке решения новгородцев не выдавать Витовту смоленского князя, в ответ на что зимой 1405—1406 гг. литовцы начали войну против Пскова: «Прииде поганыи отступник правыя веры християнъския отметникъ божии, сынъ дияволь, неверникъ правде, ни крестному целованию, князь литовъскии Витовтъ, и повоева Псковскую власть и город Коложе взялъ на миру и на крестномъ целовании, а миру не отказавъ, ни крестнова целования не отславъ, ни мирных грамот, а грамоту разметную псковъскую посла к Новугороду, а сам окаянныи поиде на Псковскую землю, и шедши повоева месяца февраля въ 5 день, на память святыя мученицы Агафии, первое прииде на Коложскую землю, на Фарисеове недели в пятницу: овых изсече, овых поведе во свою землю, а всего полону взя 11 тысящь мужеи и женъ и малых детеи, опроче сеченых; а под городомъ Вороначем наметаша ратницы мертвых детеи две лодии; не бывала такова пакость яко же и Пъсковъ сталъ».

В ответ псковичи и новгородцы обратились за помощью к московскому князю: «Зимы тое о великомъ заговении взя Витовтъ воиною на миру Псковскии городъ Коложе, а грамоту ихъ крестную Псковскую присла въ Новгородъ, а подъ Вороночемъ стоя два дни и отъиде, волости повоевавъ, а люди посекъ, а иные въ полонъ поведе. Псковичи же о томъ съ Новогородци ездиша на Москву великому князю жаловатися, и князь великии посла брата своего князя Петра Псковичемъ на помощь».

Когда осенью 1406 г. Василий Дмитриевич выступил в защиту своих подданных против Витовта, в его войске имелся вспомогательный татарский отряд, присланный Шадибеком и Едигеем: «Князь великии Василеи Дмитреевичь разверже миръ съ великим княземъ Витовтомъ за Псковичь и събра силу многу и посла воевати земли Литовскые… Месяца Септевриа въ 7 князь великии Василеи Дмитриевичь, събравъ воя многы, поиде на Витовта, и пришедъ ста на Плаве. Прииде же къ нему изъ орды рать Татарская отъ царя Шадибека на помощь, а Витовтъ, съ своею силою пришедъ, ста на Пешкове гати, и стоявше немного, разидошася, вземше перемирие до того же году».

Впрочем, помощь эта была чисто номинальной: «Едигеи же, радуяся пагубе и крови человечьстеи, до конца сваживая, посылаше къ Васильеви помощь, мала некыа краеземныя Татары, именемъ токмо словущу помощь. Ведыи бо, яко ближика си суть, не зело хотять къ брани, но того ради посылаше, да не въскоре устраають мира; къ сему же да еще видять Татарове нарядъ Рускии». Однако и столь ограниченное военное присутствие татар вызвало осуждение приближённых московского князя: «Начашася воевати Русь и Литва, и быша по три лета воюючися, и на Плаву приходиша противу собе. Тогда же и Татарове приидоша къ Плаве въ помощь Руси. Старци же сего не похвалиша, глаголюще: „добра ли се будеть дума юныхъ нашихъ бояръ, иже приведоша Половець на помощь? Не сихь ради преже Киеву и Чернигову беды прилучишася, иже имеюще брань межи собою, поднимающе Половци на помощь, наважаху братъ на брата, да и первое наимуюче ихъ, сребро издааше изъ земля своея, а Половци, исмотривше Рускыи нарядъ, посемъ самимъ одолеша? Да не будуть ли си на пакость земли нашеи на прочая дни, егда Измаилтяне, усмотривша нашея земля, на ны приидуть?“ Якоже и сбысться». Московские и литовские войска сходились ещё два раза (под Вязьмой осенью 1407 г. и на Угре осенью 1408 г.), но до решающих военных действий дело так и не дошло.

Очевидно, что Едигей не собирался оказывать реальную военную поддержку Василию Дмитриевичу в войне с Витовтом, а лишь предполагал воспользоваться противостоянием между Москвой и Литвой для подготовки похода на Русь. В этом был убеждён автор «Повести о нашествии Едигея»: «Изначална безаконии Измаилтяне лукавенъ миръ счиниша съ Русскими князми нашими, наипаче же всехъ къ великому князю Василью Дмитриевичю, лестно мирующе съ нимъ. Никогда же бо истинну глаголють къ христианомъ, аще бо когда не мнози обретаются, то лестно и злоковарно честьми окладають князеи нашихъ и дары украшають, и темъ злохитрьство свое потаають, и миръ глубокъ обещавають имети съ князми нашими, и таковымъ пронырьствомъ ближняа отъ любве разлучають, и усобную рать межи насъ съставляють, и въ тои разности нашеи сами въ таине покрадають насъ, самояднии волци христианскымъ людемъ обретаются, научением отца ихъ сатаны, якоже и ныне въ дни наша случися. Боголюбивому и православному самодержцу великому князю Василью Дмитриевичю столъ Русскиа хоругви дръжащу, и христиане благоденьствовахуть въ дръжаве его, и земля Русскиа миромъ украшаема въ сихъ доброхъ исполнився благоцветяше. Лукавии же Измаилтяне не можаху завистию зрети толика посещениа человеколюбца Бога на христоименитыхъ людехъ, завистию поджигаеми бывахуть, не трпяхуть зрети исполнениа земля Русскиа и благовременьства христианьска, многажды покушашеся приити разорити таковыа красоты величества и славу отторгнути христоименитыхъ людеи, того ради съ князми нашими лукавенъ миръ съставиша… [Едигей] посылаше Васильеви, силу многу на помощь обещаваа ему: „да и прочии уведять любовь нашу съ тобою и кротци ти будуть, яко мне царствомъ помогающу тобе, и того ради убоятся тя“; такоже и къ Витовту кратка и лестна некая посылаше словеса, втаи держати повеле, друга его собе именоваше».

Отношения между Москвой и Едигеевой Ордой начали обостряться уже в 1407 г. В сентябре этого года князь Иван Владимирович Пронский с татарской помощью захватил Рязань у союзного Москве князя Фёдора Олеговича: «Пронскии князь Володимеричь Иванъ, пришедъ съ Татары, великаго князя Феодора Олговичя съ Рязани съгналъ; онъ же беже за Оку, а князь Иванъ седе на обою княжению». Весной 1408 г. Фёдор Олегович с московским войском попытался вернуть себе Рязань, но потерпел поражение от пронского князя, на стороне которого выступали татары: «Той же весны заратишася княз (и) Рязанскыи промежу събою, князь Феодорь Олговичь Рязанскый, князь Иванъ Володимеровичь Пронский; князь же великий Василей Московьскый даа помощь зятю своему князю Феодору Олговичу… Князь Иванъ Пронский прииде (съ) посломъ Татарскымъ, и не умиришася князи. Бе же межу ими поле высоко, яко не видетися ратемъ; проняне же уведаша рать князя Феодора Олговича и Московскую, уже близь сущу, и доспешася ко брани, и урядиша полкы свои; Татарове же отъидоша въ гору и сташа, не помогаючи Проняномъ… Проняне же укрепльшеся помощию Божиею, крепци възрадовашася кь брани, и беша вси яко едино сердца имуща; напрасно погнаша полки Московскыи, Москвичи же изыдоша противу имъ, и снидошася близъ Венева, объ ону страну рекы Осетра; брани бывша одолеша Проняне, и прьвие убиша Игнатиа Жеребцова на суйме, Ивана Дмитриевича, и людий много посекоша Москвиче (въ) и Резанцевъ, а инии потонуша въ реце въ (О) це, бежа отъ Татаръ и отъ Пронска».

Однако в том же году Фёдор Рязанский и Иван Пронский заключили между собой мир: «Того же лета князи Рязанстии Феодоръ Олговичь Ивановича и Иванъ Володимеровичь миръ и любовь межи собою взяша и крестнымъ целованиемъ укрепишяся, глаголюще: „почто диавола тешимъ всуе и втуне бранимся и кровь христианскую проливаемъ? Родъ единъ есмы, братиа и сродницы, будемъ въ мире и въ любви заодинъ и седимъ кождо на своихъ отчинахъ въ соединении и въ любви братстей; никтоже въ братние пределы не вьступайся и брани и вражды не воздвизай, но имеемъ брань на бесы и на врагы наша, на неверныа языки“. И тако седоша въ мире и въ любви на своихъ княжениахъ, и бысть радость велиа на Рязани о соединении и любви и мире великихъ князей Рязаньскихъ». Это означало провал попытки Едигея при помощи князя Ивана Пронского оторвать Рязанскую землю от союза с великим князем московским и поставить её в зависимость от себя. Потерпев военное поражение, Москва дипломатическими средствами добилась восстановления своего влияния на рязанских князей, что должно было послужить одной из причин резкой перемены в действиях ордынского эмира.

В письме Василию Дмитриевичу Едигей приводит целый ряд причин своего похода на Москву. В их число, помимо невыплаты дани, входит отказ московского князя приехать в Орду лично или даже прислать своего высокопоставленного посла за время правления трёх ханов – Тимур-Кутлуга, Шадибека и Булата (последнего Едигей поставил на место Шадибека в 1407 г.): «Тако Темирь-Коутлуи селъ на царстве, оучинился оулоусу государь, тако отъ техъ местъ оу царя в орде еси не бывалъ, царя еси не ведалъ, ни князеи, ни стареишихъ боляръ, ни меншихъ, ни оного еси не присылывалъ. Тако ся то царство миноуло, и потомъ Шадибикъ 8 летъ царствовалъ: оу того еси такожде не бывалъ, ни сына ни брата ни с которымъ словомъ не посылывалъ. Шадибиково царство тако ся миноуло, а нынеча Боулатъ селъ на царстве, оуже третии годъ царствоуеть: тако же еси не бывалъ, ни сына ни брата и стареишаго болярина». Более того, в Москве не жаловали посланцев Орды: «Да еще слышание наше таково, что ся оу тебе чинить в городехъ: торговци и послы царевы приездять, и вы царевыхъ пословъ на смехъ поднимаете, а торговцевъ такоже на смехъ поднимаете, да велика имъ истома чинится оу тебе, и то не добро».

В ноябре 1408 г. Едигей двинулся походом на Москву, сообщив перед этим Василию Дмитриевичу, что идёт на Витовта. В целом события развивались примерно так же, как и во время похода Тохтамыша, но на этот раз Москва оказалось лучше подготовленной к обороне. Василий отъехал в Кострому, оставив в осаде в столице своего дядю Владимира Андреевича Серпуховского и братьев Андрея и Петра. Едигей подошёл к Москве 1 декабря и простоял под ней 20 дней, так и не решившись на штурм. За это время татарские отряды взяли Коломну, Переяславль, Ростов, Дмитров, Серпухов, Нижний Новгород и Городец. Едигей направил своих посланцев в Тверь к князю Ивану Михайловичу с приказом явиться с войском под Москву, но тверской князь предпочёл не нарушать союза с Василием Дмириевичем: «Посла къ князю Ивану на Тферь царевича Булата да князя Ерикли-бердия, веля ему часа того быти на Москву съ пушками и с тюфякы и съ самострелы. Онъ же поиде съ ними въ мале и, отпустивъ ихъ, възвратися изъ Клина, не хотя изменити великому князю, а Едигея бе не разгневати». Тем временем Едигей получил известие о том, что оставшегося в Орде хана Булата попытался свергнуть некий «царевич» (возможно, это был Джелал-ад-Дин, сын погибшего в 1407 г. Тохтамыша). Взяв с Москвы откуп в 3000 рублей, татарский эмир со своим войском вернулся в Орду.

Несмотря на поспешный уход Едигея татарская рать успела нанести Руси огромный ущерб: «Много же плениша распущении Едегеемъ Измаильте, градъ великыи Переяславль пожгоша и Ростовъ, такоже и Новгородъ Нижнии тяжце плениша и пожгоша весь, и Городець и волости многы поимаша, и множество людии изгыбоша, а инии отъ зимы изомроша. Бяшеть бо тогда зима тяжка зело, и стюдень преизлише велика, изгыбель бысть христианомъ»; «А зла много учинися всему хрестьянству грехъ ради нашихъ, вся бо земля пленена бысть, не избысть никаково же место, идеже не быша Татарове, и убытокъ великъ бысть везде: идеже не были, но все мещуще бегаху, а то все хищници взимаху»; «По пленении же Татарскомъ злочестиваго Едигея, иже бысть тогда вся земля пуста, людие вси изведени во Агаряны окаяннымъ проклятымъ Едигеемъ, сице же и митрополия вся пуста».

Поход Едигея означал возобновление войны Москвы с Ордой. После возвращения Едигея в Сарай хан Булат выдал ярлык на Нижний Новгород Даниилу Борисовичу Суздальскому (сыну Бориса Константиновича). Летом 1410 г. посланный им отряд вместе с татарами захватил и разграбил Владимир: «Того же лета князь Данило Борисовичь Нижняго Новагорода приведе къ себе царевичя Талычу и посла съ нимъ изгономъ къ Володимерю боярина своего Семена Карамышева, а съ нимъ полтараста Татаръ, а Руси полтараста же, и приидоша къ Володимерю лесомъ безвестно изъ за рекы Клязмы, людемъ въ полдень спящемъ, а града тогда не было, а наместника Юрья Васильевичя Щокы не было же въ граде. Они же окааннии и первое за Клязмою стадо градское взяша, и потомъ на посадъ пришедше, начаша люди сечи и грабити; потомъ же пригониша къ церкви святыа Богородица съборныя, въ неиже затворися ключарь попъ Патрекии и съ иными людьми и поимавъ съсуды святыя церковныя златыя и сребреныа и елико кузни успе похватити, и възнесе на церковь святыа Богородица, съхрани и людии, сущихъ съ нимъ, тамо посади, а самъ сшедъ лествици отмета и ста въ церкви предъ образомъ Пречистыа плачася, а они безбожнии высекша двери святыа Богородица, и вшедше въ ню, икону чюдную святыа Богородица одраша, такоже и прочая иконы, и всю церковь разграбиша, а попа Патрекиа емше начаша мучити о прочеи кузни церковнои и о людехъ, иже съ нимъ въ церкви были; онъ же никако же не сказа того, но многы мукы претерпе, на сковраде пекоша и, и за ногти щепы биша, и ногы прорезавъ, ужа въдергавъ, по хвосте у конь волочиша, и тако въ тои муце и скончася. Они же изграбивши вся церкви и градъ весь и люди попленивши, иныхъ изсекши, огнемъ градъ запалиша и, многое множество богатства, злата и сребра вземше, отъидоша. Такоже глаголаху, иже тогда въ плене томъ бывшии, яко не имаша портъ, ни иное ничто же, но токмо златое и сребреное и кузни многое и безчисленое поимаша множество, а денги мерками делиша межи собою. Тогда же въ томъ пожаре и колоколы разлишася. Сиа же злоба съключися Июля въ 3 день отъ своихъ братии христианъ».

Татары также предприняли неудачную попытку захватить в плен митрополита Фотия: «А пресвященный Фотей митрополитъ после вечерни поиде изъ Володимеря въ свою митрополичю волость въ Сенегъ, месяца Июля второму дню скончавающуся, и бывшу ему на Святе озере своемъ у церкви святаго Преображениа Господня, яже поставилъ Киприанъ митрополитъ и часто тамо живалъ, занеже любливалъ лесныа пустынныа места, – и многиа тамо озера митрополичи и места крепки и непроходны, – и тамо изъ Володимери прииде весть къ Фотею митрополиту: „се прииде ратью въ Володимерь царевичь Талычь со многою ратью, да съ нимъ воевода князя Данила Борисовичя Нижняго Новагорода Семенъ Карамышевъ, по твоемъ исшествии на другой день, и скоро грядуть на тебе“. И Фотей отъиде въ лесы на озера свои Сенежсскиа крепкиа места; Татаромъ же не постигшимъ Фотея митрополита и возвратившимся».

Ермолинская летопись сообщает, что вместе с боярином Семёном Карамышевым суздальцев в набеге на Владимир возглавлял сын князя Даниила Борисовича Иван: «Того же лета, июля 3, княжь Даниловъ сынъ Борисовича Иванъ Довлатъ Нижняго Новагорода прииде съ Татары, съ Тарычею, безъ вести на Володимерь въ обедъ и пограбиша весь: церкви разграбиша, а люди посекоша и въ пленъ поведоша Татари». С этим событием, которое послужило основой для новеллы «Набег» в фильме Андрея Тарковского «Андрей Рублёв», по всей видимости, связаны два переделанных из панагий серебряных мощевика, один из которых датирован 6918 (т.е. 1410) г. и принадлежал «великой княгине Марье» (вероятно, жене Даниила Борисовича Суздальского и матери Ивана Даниловича), а другой имеет надпись: «В лето 6922-е (т.е. 1414-е) создана бысть сия рака Животворящему Кресту при благоверном князе великом Данииле Борисовиче новгородском и суздальском и городецком рабом Божиим князем Иваном Данииловичем». На обороте обоих мощевиков перечислены имена более поздней русской церковной традиции не известных «засурских чудотворцев», чьи мощи в них хранились.

После бегства бывших нижегородских князей из Суздаля именно мордовское Засурье с его столицей Курмышем стало базой их борьбы за возвращение себе Нижнего Новгорода. Там, вероятно, и были переделаны в мощевики для них панагии, захваченные князем Иваном Даниловичем во время набега на Владимир в 1410 г.: «В том месте, где другие летописи употребляют обычно (применительно к князю Даниилу) титул „старый отчич“, т.е. бывший государь, здесь стоит титул князя Ивана, переведённый на татарский язык – „довлет“, „девлет“, что значит „государь“. Иван, „довлат“ Нижнего Новгорода, служа татарам, грабя вместе с ними русские города, и сам настолько отатарился, что утратил даже свой русский титул. Не лишено вероятия, что именно из награбленных во Владимире в 1410 г. панагий и сделаны были где-нибудь в Засурье вместилища для семейных „святынь“ последних „бывших отчичей“ Нижнего Новгорода, Суздаля и Городца, безуспешно пытавшихся из татарских земель остановить неуклонный рост Русского государства».

В ответ на разгром Владимира московские войска во главе с братом Василия Дмитриевича Петром выступили в январе 1411 г. на Нижний Новгород, но были разбиты при Лыскове нижегородскими князьями и татарами: «Тое же зимы, месяца Генваря, на память святаго Иоанна Кушника, бысть бой на Лыскове князю Петру Дмитреевичю Московскому и княземъ Ростовскимъ и Ярославьскимъ съ Суждальскымъ со княземъ Даниломъ Борисовичемъ и Нижняго Новагорода, и сь его братомъ съ княземъ Иваномъ, и з Болгарьскыми князи, и Жукотинскимъ. И бысть межу ихъ сечя зла, и ту убиенъ бысть князь Данило Васильевичь, и иние мнози падоша отъ обоихъ странъ; сташа же на костехъ князи Новогородцкие Нижняго Новагорода и князи Казаньстии».

Тем временем в Орде в 1410 г. умер хан Булат. На его место Едигей посадил сына Тимур-Кутлуга Тимура, но тот вскоре восстал против своего покровителя, который бежал в Хорезм. Пока Тимур осаждал засевшего в Хорезме Едигея, власть в Орде в 1411 г. с литовской помощью захватил Джелал-ад-Дин. В 1412 г. Тимур был убит своим полководцем Газаном, перешедшим на сторону нового хана. Приход к власти в Орде сына Тохтамыша пробудил у Василия Дмитриевича надежду мирным путём добиться возвращения под свою власть Нижнего Новгорода. С этой целью он в 1412 г. лично отправился к Джелал-ад-Дину: «Князь великии Василеи Дмитриевичь ходилъ въ орду къ царю Зеди Салтану, Тахтамышеву сыну. Такоже и князь Иванъ Тферскыи ходилъ въ орду къ тому же царю. Князь же великии Василеи тое осени выиде изъ орды». Однако его опередили суздальские князья, которые вернулись от Джелал-ад-Дина с подтверждением своих прав на Нижний Новгород: «Того же лета выидоша изъ Орды князи Нижняго Новагорода, пожаловани отъ царя Зелени-Салтана Тахтамышевича Болшиа Орды своею ихъ отчиною». Ко времени приезда в Орду Василия Джелал-ад-Дин был уже убит своим братом Керим-Берди, который также оставил Нижний Новгород за суздальскими князьями.

Однако Василий Дмитриевич не собирался отказываться от борьбы за Нижегородское княжество. В Орде тем временем продолжалась междоусобица. Керим-Берди правил менее года, его сменил литовский ставленник Кепек, а в 1414 г. Едигей сумел вновь вернуться к власти, посадив на ордынский престол Чокре. Воспользовавшись этим, Василий Дмитриевич зимой 1414—1415 гг. направил на Нижний Новгород крупное войско во главе со своим братом Юрием. При его приближении суздальские князья бежали в Орду: «Той же зыми князь Юрый Дмитриевичь ходилъ къ Новугороду къ Нижному на князя Данила Борисовича и на его братию; а со княземъ сь Юриемь ходили Андреи да Василей Володимеровичи, да князи Ярославские, да князи Ростовьские да Костромскаа сила, и съижалися все рати на Кострому, и пошли съ Костромы къ Новугороду месяца генваря 11 день. Князь же Данило Борисовичь и братиа его, князь Иванъ, и другый князь Иванъ Василиевичь, и Василей Семеновичь, разумевь свое неуправление къ великому князю, и побегоша за Суру; а бояре Новогородские и чрьные люди вышли съ кресты противу князю Юрию и всехь князей, и князь же Юрий не сътвори зла ничтоже Новугороду. Князь же Юрый и вси князи поидоша изгономъ въ следъ князя Данила и его братыи, и гонишася по нихъ до Суры, и не сугониша ихъ, отъ Суры поидоша въспять къ Новугороду».

В 1416—1417 гг. суздальские князья приехали в Москву и заключили мир с Василием Дмитриевичем, однако через год Даниил и Иван Борисовичи бежали вновь: «Того же лета приеха къ великому князю на Москву князи Новогородские, князь Иванъ Васильевичь и князь Иванъ Борисовичь, а сынъ его князь Александръ напередъ его приехалъ за два года… Того же лета приеде на Москву къ великому князю Василью Дмитриевичю князь Данило Борисовичь Новогородскои… Въ лето 6926 князь Данило Борисовичь съ братомъ Иваномъ Новогородские бежаша съ Москвы отъ великаго князя Василиа Дмитриевичя». По всей видимости, их действия были связаны с событиями в Орде. В 1416 г. ставленника Едигея Чокре свергнул ставленник Витовта Джаббар-Берди. Лишившись поддержки своего покровителя, суздальские князья решили капитулировать. Однако в 1417 г. Едигею удалось посадить на ордынский престол нового хана Дервиша, что вновь пробудило у Даниила и Ивана Борисовичей надежды на возвращение нижегородского стола. Но надеждам этим не суждено было сбыться – в конце правления Василия Дмитриевича Нижний Новгород оставался частью Великого княжества Владимирского. Именно в таком качестве он упоминается в духовной грамоте московского князя, составленной в 1423 г.: «А с (ы) на своего, князя Василья, бла (го) с (ло) вляю своими примыслы, Новымъгородом Нижним со всемъ».

В 1419 г. Едигей погиб у Сарайчика в битве с сыном Тохтамыша Кадыр-Берди, который также был убит. Основным претендентом на ордынский престол стал литовский ставленник Улуг-Мухаммaд, против которого сразу же выступили несколько соперников. Сначала ему пришлось бороться с Давлет-Берди, базой которого служил Крым. В 1422—1423 гг. власть захватил выходец из Ак-Орды Борак, что вынудило Улуг-Мухаммaда бежать в Литву к своему покровителю Витовту. Есть основания полагать, что в этот период он выдал великокняжеский ярлык на имя юного московского княжича Василия Васильевича. Во время поездки Василия Васильевича и Юрия Дмитриевича к Улуг-Мухаммaду в 1432 г. боярин Иван Всеволожский говорил хану: «А и государь нашь князь велики Василеи Дмитреевич великое княжение дал своему сыну великому князю Василью, а по твоему жалованию волного царя, а уже, господине, которои год сидить на своем столе, а на твоемъ жалование, тебе, своему государю, правяся, волному царю, а самому тебе ведомо». Из этого следует, что Василий II получил от хана ярлык ещё при жизни своего отца. По всей видимости, это произошло во время пребывания Улуг-Мухаммaда в Литве в 1422—1423 гг.

В марте 1423 г. митрополит Фотий привёз Витовту духовную грамоту Василия Дмитриевича, в которой правитель Литвы объявлялся защитником прав московского княжича, своего внука, в случае смерти отца: «А приказываю с (ы) на своего, князя Василья, и свою княгиню, и свои дети своему брату и тьстю, великому князю Витовту, как ми реклъ, на Бозе и на немъ, как ся имет печаловати». В том же году Софья Витовтовна привезла восьмилетнего Василия Васильевича в Смоленск на свидание с дедом: «Тое же зимы княгини великаа Софья съ сыномъ Васильемъ ездила къ отцу своему Витовту въ Смоленскъ, а князь великы отпустивъ ее с Москвы сам еде на Коломну, да и Фотеи митрополитъ былъ у Витовта, а ехалъ наперед великые княгини». По-видимому, именно тогда Витовт добился от Улуг-Мухаммaда выдачи Василию Васильевичу великокняжеского ярлыка с целью защитить права своего внука от притязаний братьев Василия Дмитриевича. В 1424 г. Улуг-Мухаммaд одержал верх над Бораком, но к началу 1425 г. вновь был вытеснен в Литву ханом Худайдатом. В разгар этой усобицы, 27 февраля 1425 г., умер московский князь.

Правление Василия Дмитриевича ярко отразило те перемены, которые произошли в отношениях между Русью и Ордой в правление его отца. Он стал первым великим князем владимирским, не ездившим за великокняжеским ярлыком к хану. В 1392 г., воспользовавшись потребностью Тохтамыша в средствах для борьбы с Тимуром, Василий приобрёл у него ярлыки на ряд земель, в том числе на Мещеру, до того непосредственно входившую в состав ордынского государства. В 1396 г., после разгрома Тимуром Тохтамыша, Москва полностью перестала признавать его власть. Формальным провозглашением полного государственного суверенитета Руси стало помещение на оборотной стороне московских монет, где ранее значилось имя хана, надписи «Князь великий Василий всея Руси». В ответ на антимосковский союз Тохтамыша с Витовтом, к которому присоединился митрополит Киприан, Василий Дмитриевич заключил новый договор с Тверью, направленный в том числе против Орды и её хана. Покончив с зависимостью от Тохтамыша, Москва вела военные действия также и против его соперников в Орде. В 1399 и 1401 гг. московские войска совершили походы вглубь татарских земель, находившихся под властью Едигея. В 1400 г. союзные Москве рязанцы нанесли крупное поражение его военачальникам. В 1402 г. Василий Дмитриевич заключил договор с Фёдором Рязанским, предусматривавший возможность полного освобождения от власти Орды.

Однако ввиду усилившегося натиска Литвы на русские земли московский князь счёл нужным принять предложение Едигея о союзе против Витовта. Союз этот был притворным с обеих сторон. Едигей не предоставил Василию существенной военной поддержки, а Василий так и не выполнил своего обещания платить Едигею дань. Отношения между сторонами стали вновь обостряться уже осенью 1407 г. – весной 1408 г., когда Едигей при помощи пронского князя попытался поставить под свой контроль союзную Москве Рязань. Хотя войска Василия Дмитриевича потерпели поражение на поле боя, он сумел дипломатическими средствами добиться примирения рязанского и пронского князей и возвращения Рязанской земли в орбиту московского влияния. Окончательно поняв, что Москва не собирается признавать его верховенство, Едигей осенью 1408 г. двинулся на неё походом. Ввиду лучшей по сравнению с 1382 г. подготовки города к обороне и вновь вспыхнувшей в Орде смуты, этот поход не достиг своей цели. Однако Едигею удалось лишить Москву Нижнего Новгорода, передав его обратно в руки суздальских князей.

Летом 1410 г. татарско-нижегородский отряд совершил опустошительный набег на Владимир, а в январе следующего года поход московской рати на Нижний Новгород завершился её разгромом суздальскими князьями и их татарскими союзниками. Поэтому в 1412 г., когда власть в Орде захватил сын Тохтамыша Джелал-ад-Дин, Василий Дмитриевич предпринял попытку вернуть себе Нижегородское княжество мирными средствами. Показательно, что попытка эта закончилась неудачей. Как Джелал-ад-Дин, так и сменивший его Керим-Берди не доверяли московскому князю и предпочитали не усиливать его. Однако вопреки ярлыку на Нижегородское княжество, выданному суздальским князьям Джелал-ад-Дином и подтверждённому Керим-Берди, зимой 1414—1415 гг. московское войско захватило Нижний Новгород и вынудило суздальских князей бежать в Орду, где они ещё некоторое время безуспешно предпринимали попытки вернуть себе свои владения при помощи Едигея и его ставленников. Об отношениях Василия Дмитриевича с Ордой, где продолжались междоусобные войны, в течение последующего десятилетия до его смерти в 1425 г. нам ничего не известно. Есть основания предполагать, что в 1423 г. хан Улуг-Мухаммaд выдал великокняжеский ярлык княжичу Василию Васильевичу, однако, по всей видимости, сделано это было по настоянию Витовта, который стремился таким образом укрепить своё влияние в Великом княжестве Владимирском.

Таким образом, из тридцати пяти лет правления Василия Дмитриевича зависимость от Орды официально признавалась и регулярная дань выплачивалась всего около пяти лет (1389—1395 гг.). С 1396 по 1412 гг. Василий правил как полностью суверенный государь, что официально знаменовалось чеканившимися им монетами. После прихода к власти сыновей Тохтамыша московский князь, стремясь с их помощью добиться возвращения себе Нижнего Новгорода, вновь признал верховную власть Орды, что сопровождалось возвращением на московские монеты арабских легенд. Однако усобицы, вскоре с новой силой вспыхнувшие в Орде, должны были свести эту и без того формальную зависимость на нет. В правление Василия Дмитриевича Русь стояла на пороге окончательного упразднения элементов зависимости от Орды, однако этот процесс оказался задержанным из-за междоусобной войны, разгоревшейся в Великом княжестве Владимирском при его преемнике.

 

Василий II Васильевич (1425—1462)

Вступление девятилетнего Василия II на великокняжеский престол ознаменовалось конфликтом с его старшим дядей Юрием Дмитриевичем по поводу порядка престолонаследия. Уже Василий I наследовал своему отцу в нарушение традиционного русского лествичного права – после смерти Дмитрия Ивановича старшим в роду московских Рюриковичей оказался Владимир Андреевич Серпуховской. Ссору, вспыхнувшую между Василием Дмитриевичем и Владимиром Андреевичем в 1389 г., удалось уладить мирным способом, чему, по всей видимости, способствовало однозначное указание завещания Дмитрия Ивановича о передаче престола сыну: «А се благословляю сына своего, князя Василья, своею отчиною, великимъ княженьем». О дальнейшем наследовании власти завещание говорило менее определённо: «А по грехом, отъимет Богъ сына моего, князя Василья, а хто будет подъ тем сынъ мои, ино тому сыну моему княжъ Васильевъ оудел». Неясно, имелся ли в виду только случай бездетной кончины Василия Дмитриевича (в момент смерти отца он ещё не был женат), или же престол должен был перейти к следующему сыну Дмитрия Ивановича, даже если бы у Василия остались собственные сыновья. Кроме того, речь здесь идёт не о великом княжении, а лишь об уделе Василия Дмитриевича.

Собственные завещания Василия I также выказываются о престолонаследии не очень определённо. В первом из них, написанном в 1406—1407 гг., говорится лишь о возможности перехода великокняжеского стола к старшему сыну Василия Дмитриевича Ивану, умершему в 1417 г.: «А дастъ Богъ с (ы) ну моему, князю Ивану, княжен (ь) е великое держати…». Во втором, датирующемся 1417 г., великое княжение уже определённо передаётся по наследству: «А с (ы) на своего, князя Василья, бла (го) словляю своею вотчиною, великимъ княженьемъ, чемъ мя бла (го) словилъ мои от (е) ць». Однако в третьем варианте духовной грамоты (1423 г.) вновь восстанавливается формулировка о наследовании великокняжеского престола сыном Василия Дмитриевича как лишь о возможности: «А дастъ Богъ с (ы) ну моему великое княженье, ино и яз с (ы) на своего бла (го) словляю, князя Василья».

В конечном счёте Юрий Дмитриевич вынужден был отказаться от своих притязаний. Стороны договорились вынести спор на рассмотрение хана: «докончаша миръ на том, что князю Юрью не искати княженьа великого собою, но царемъ, которого царь пожалуеть, то будет князь великы Владимерьскы и Новугороду Великому и всеи Руси, и крестъ на том целоваша». Решающую роль в достижении этой договорённости сыграл митрополит Фотий, ездивший в июне 1425 г. послом из Москвы в Галич: «Князь же великыи съ отцем своим Фотеемъ митрополитом и съ матерью своею великою княгинею Софьею и з дядями своими, князем Андреемъ и Петром и Костянтином Дмитреевичем, обосла же ся тогда и со братом своим и дедом великым княземъ Литовъскым Витовтом, и со всеми князи и бояры земли своея, здумаша послати къ князю Юрью отца своего Фотея митрополита. Он же ни мала отречеся, но въскоре и с радостию поиде к нему в Галичь о миру».

С 1419 г. митрополит Фотий выступал в качестве союзника Витовта, который по завещанию Василия I являлся гарантом интересов юного московского князя: «Стремясь любой ценой сохранить свое положение в русской церкви, Фотий, возможно, сам взял на себя инициативу сближения с главой великого княжества Литовского и Русского. Но если даже инициатива в этом принадлежала не Фотию, а самому Витовту, то это обстоятельство, пожалуй, уже не является столь существенным по сравнению с самим фактом длительного их сотрудничества, начавшегося в 1419—1420 гг. и завершившегося только в 1430 г… Хотя внешне митрополит выступал теперь в роли своеобразного арбитра между Василием и Витовтом, на самом деле он в большинстве случаев оказывался на стороне чрезмерно усилившегося тогда главы великого княжества Литовского и Русского. Весьма характерным в этом отношении был тот факт, что Фотий обязал великого князя московского в его духовной грамоте 1423 г. „приказать“ „сына своего князя Василия и свою княгиню и свои дети своему брату и тестю, великому князю Витовту“».

В этой связи не приходится сомневаться в том, что Фотий действовал от имени правителя Литвы. Добившись через Фотия от Юрия Дмитриевича согласия на передачу спора на рассмотрение хана, Витовт укрепил положение своего внука, которому, как мы говорили ранее, Улуг-Мухаммад ещё в 1423 г. по настоянию литовского князя выдал ярлык на владимирский престол. Именно поэтому Юрий Дмитриевич не торопился согласно договорённости отправляться в Орду за разрешением спора – пока были живы могущественные покровители Василия II Витовт и Фотий, положение московского князя представлялось незыблемым.

31 марта 1426 г. митрополит Фотий праздновал Пасху во Владимире. Во время его пребывания там на город произошло нападение татар, подробности которого нам не известны: «Того же лета паки поеха митрополитъ во Волидемери. и тамо имь былъ Великъ день и на празникь в город божественыя слоужьбы. и быс преполох Татаръскыи с великою ноужею. едьва свершися божественоу литоръгию». О том, какой орды были эти татары, летопись не сообщает.

Спустя месяц, 29 июня 1426 г., Витовт разорвал мир с псковичами из-за их отказа поддержать его в войне с Ливонским орденом. В войско литовского князя, в числе прочих, входили его собственные литовские татары и ордынские татары хана Улуг-Мухаммада: «Того же лета князь великии Литовскии Витовтъ ходилъ на Псковъ съ многими силами, съ нимъ была земля Литовская и Лятцкая, Чехы и Волохы понаимованы и Татарове его, а у царя Махметя испроси дворъ его». Попытка взять крепость Опочку закончилась провалом, а пленных врагов опочане жестоко казнили: «Людие же въ граде затворишеся потаившеся, яко мнети пришедшимъ пуста его; и тако начяша Татари скакати на мостъ на конехъ, а гражане учиниша мостъ на ужищахъ, а подъ нимъ колье изостривъ побиша, и якоже бысть полнъ мостъ противныхъ, и гражане порезаша ужища, и мостъ падеся съ ними на колие оно, и тако изомроша вси; а иныхъ многыхъ Татаръ и Ляховъ и Литвы живыхъ поимавши въ градъ мчаша и режущи у Татаръ срамныя уды ихъ, имъ же въ ротъ влагаху, якоже бе и самому Витовту видети то, и всемъ прочимъ съ нимъ, а Ляхомъ и Чехомъ и Волохомъ кожи одираху. Витовтъ же видевъ то и срама исполнися поиде прочь, не учинивъ градку тому ничтоже».

Взять Воронач литовскому великому князю также не удалось. Пока Витовт три недели осаждал эту крепость, псковичи нанесли несколько поражений его отрядам: «Посадникъ же Селивестръ Левонтиевичъ, и посадникъ Феодор Шибалкинич съ дружиною своею ехавше под городокъ под Котеленъ. Онъ же неверныи князь Витовтъ оуслыша пъсковъскую рать, и посла на них своея рати 7000 неверных Литвы и Тотаръ; а пъсковичь толко бяше 400 муж; и псковичи оударишася на них под городомъ под Котелномъ и оубиша псковичь 17 мужь, а руками яша пъскович 13 муж, а литовския рати и Тотаръ много побиша псковичи, рад бых, сказалъ, но числа их не вемъ. А в то время островичи ходиша тороном под Велиемъ, и егда возвратишася взад ко Острову, и обретоша в нощь на лесе при пути тотаръскую рать, и оударишася на них и оубиша их 40 человекъ, и мало их избывше, а островичи вси отъидоша здрави, отъяша оу них кони и снасти. А иную рать под городомъ подъ Вревомъ вревичи побиша, а вревичь паде немного». Василий II направил под Воронач своего посла, при посредничестве которого псковичи 25 августа 1426 г. заключили с Витовтом мир, обязавшись выплатить литовскому князю контрибуцию: «Прииде к нему (т. е. Витовту) под тотъ же городокъ посолъ от великого князя Васильа Васильевича с Москвы, Александръ Володимерович Лыковъ, глаголя ему от великого князя: „что ради тако ты чиниши чрес докончание, где было ти со мною быти за одинъ, и ты мою отчину воюешь и пусту творишь“. А Пъсковичи пришедше туто же биша челомъ Витовту треми тысячами рублевъ, и поиде прочь…».

Конфликт из-за Пскова не привёл к разрыву отношений между Москвой и Вильной. Зимой 1426—1427 гг. митрополит Фотий в очередной раз посетил Литву: «Тои же осени быль митрополить на Брашеве. и на Коломне а по Рожестве ездиль в Литвоу. и соезьдиль во семь недель в Литвоу из Литьвы». Тогда же и Софья Витовтовна нанесла визит отцу. В своём письме ливонскому магистру от 14 августа 1427 г. Витовт сообщал: «…как мы уже вам писали, наша дочь, великая княгиня московская, сама недавно была у нас и вместе со своим сыном, с землями и людьми отдалась под нашу защиту». Таким образом, был подтверждён статус Витовта как опекуна Василия II, установленный завещанием Василия I.

Зимой 1428—1429 гг. татары совершили набеги на владения Юрия Дмитриевича – Галич и Кострому: «Въ лето 6937 приходиша Татарове къ Галичу, града не взяша, а волости повоеваша. На Крещение же приидоша изгономъ на Кострому и, попленьши ю, отъидоша на низъ Волгою». Узнав об этом, Василий II послал против них войска во главе со своими дядьями Андреем и Константином Дмитриевичами: «Князь же великии посла за ними дядь своихъ, князя Андрея и Костянтина, и съ ними Ивана Дмитриевича съ своими полкы; доидоша же до Нижнего Новагорода, и ту не угонивши ихъ възвратишася. Князь же Феодоръ Стародубскыи Пестрои, да Феодоръ Костянтиновичь, утаився у князеи и у воеводъ, своими полкы погнаша за Татары и угониша задъ ихъ, побиша Татаръ и Бесерменъ, и полонъ весь отняша, а царевичя и князя Алибабы не догониша».

Из договора, заключённого Юрием Дмитриевичем Галицким в 1434 г. с Иваном Фёдоровичем Рязанским, известно имя предводителя татарского войска: «Так же и царевич Махмут-Хозя был у тебя в Галиче ратью, и хто будет того твоего полону запроважен и запродан в моеи отчине, и которои будет слободен, тех ми отпустити, а с купленых окуп взяти по тому ж целованью, без хитрости». По всей видимости, эти татары пришли из Булгара. Возможно, «князь Алибаба» – то же самое лицо, что и «князь Либей», который, согласно Воскресенской летописи, правил в Казани до прихода туда татар орды Улуг-Мухаммада. Видимо, в ответ на этот набег Василий II в 1431 г. послал на булгарские земли своё войско: «Въ лето 6939 князь великии Василеи посылалъ ратью на Болгары Волжьскые князя Феодора Давыдовичя Пестраго. Онъ же шедъ взя ихъ и всю землю ихъ плени».

В октябре 1430 г. умер Витовт, а в июле 1431 г. – митрополит Фотий. Положение Василия Васильевича, лишившегося своих покровителей, значительно ослабло, а положение его дяди, наоборот, укрепилось. Очевидно, чувствуя, что конфликт вот-вот разгорится с новой силой, шестнадцатилетний московский князь решил заручиться поддержкой Улуг-Мухаммада и 15 августа 1431 г. отправился в Орду. 8 сентября за ним последовал Юрий Дмитриевич. В Орде Василий Васильевич обосновывал свои права фактом прямого перехода великокняжеского стола к своему отцу и деду, а Юрий Дмитриевич ссылался на традиционный лествичный порядок престолонаследия: «Князь великии по отечеству и по дедству искаше стола своего, князь же Юрьи летописци и старыми спискы и духовною отца своего великаго князя Дмитриа». После долгих споров летом 1432 г. Улуг-Мухаммад подтвердил великокняжеский ярлык за Василием, а Юрию передал в состав удела Дмитров, который ранее принадлежал его брату Петру, умершему в 1428 г.: «Царь дасть великое княжение князю Василью Васильевичю… да придалъ князю Юрью къ его вотчине Дмитровъ съ властми всеми, и отпусти царь ихъ на свои отчины».

По сообщениям летописцев, решающую роль в принятии этого решения сыграло обращение боярина Василия II Ивана Дмитриевича Всеволожского к Улуг-Мухаммаду: «Нашь государь великии князь Василеи ищеть стола своего, великаго княжениа, а твоего улусу по твоему цареву жалованию и по твоимъ девтеремъ и ярлыкомъ, а се твое жалование передъ тобою, а господинъ нашь князь Юрьи Дмитриевичь хочеть взяти великое княжение по мертвои грамоте отца своего, а не по твоему жалованию волнаго царя; а ты воленъ въ своемъ улусе, кого въсхощешь жаловати на твоеи воле, а и государь нашь князь великии Василеи Дмитриевичь великое княжение далъ своему сыну великому князю Василию, а по твоему жалованию волнаго царя, а уже, господине, которои годъ седить на своемъ столе, а на твоемъ жаловании, тебе, своему государю, правяся, волному царю, а самому тебе ведомо». Всеволожский хитро сыграл на тщеславии Улуг-Мухаммада, представив его в своей речи действительным верховным правителем Руси, а Василия Васильевича – его верным вассалом. На самом же деле ханская воля и ханские ярлыки уже давно стали для русских князей пустым звуком, что они со всей ясностью показали сразу же после возвращения на Русь.

Василий Васильевич и Юрий Дмитриевич выехали из Орды 29 июня 1432 г. Вместе с Василием приехал ханский посол, посадивший его на великокняжеский стол: «Выиде изо Орды князь великии Василии Васильевичь на великое княжение, а с нимъ посолъ Мансырь оуланъ-царевичь, тотъ его садилъ на великое княжение месяца октября въ 5, индикта 10, оу Пречистые оу Златых двереи». Однако сразу же после возвращения из Орды Василий II захватил у Юрия Дмитриевича Дмитров, «пожалованный» ему Улуг-Мухаммадом: «И прииде князь великии на Москву на Петровъ день, а князь Юрьи въ Звенигородъ, а оттоле въ Дмитровъ… Князь Юрьи, бояся великаго князя, иде изъ Дмитрова въ Галичь, и князь великии взятъ Дмитровъ за себя».

В ответ на это Юрий Дмитриевич в 1433 и 1434 гг. дважды захватывал Москву. Василий Васильевич, свергнутый с престола вторично, бежал в Великий Новгород, откуда направился в Новгород Нижний: «князь великыи побеже къ Новугороду Великому и оттоле по Заволжью къ Новугороду Нижнему, а оттоле въсхоте поити въ орду, не бе ему стати с кемъ противу его (т.е. галицкого князя)». Однако в этот самый момент, 5 июня 1434 г., в Москве умер Юрий Дмитриевич. Его младшие сыновья не захотели подчиняться власти своего старшего брата Василия Косого, что позволило Василию II вернуться на великокняжеский престол.

В 1437 г. Улуг-Мухаммад был вытеснен из степи своими противниками. В улусах к западу от Днепра власть захватил Сеид-Ахмад, к востоку – Кичи-Мухаммад. Осенью Улуг-Мухаммад с остатками своей орды появился в верхнеокских землях и осел в Белеве. Василий II направил против него войско во главе с Дмитрием Шемякой и Дмитрием Красным: «Тоя же осени пришедъ царь Махмутъ, седе въ граде Белеве, бежавъ отъ иного царя. Князь же великии Василеи Васильевичь посла на него дву князеи Дмитриевъ Юрьевичевъ и прочихъ князеи множество, съ ними же многочислены полкы, а царю въ мале тогда сущу… Пришедшимъ же имъ къ Белеву, и царь убоявся, видевъ многое множество полковъ Русскыхъ, начатъ даватися въ всю волю княземъ Русскымъ. Они же не послушаша царевыхъ речей. Наутрии же исполчившеся Русстии полци поидоша къ городу, и Татарове выидоша противу имъ, и бысть имъ бой силенъ, и поможе Богъ христианомъ, побиша Татаръ много, зятя царева убиша и князеи много, и Татаръ, и въ городъ въгнаша ихъ. Убьенъ же бысть тогда въ городе князь Петръ Кузминьскои да Семенъ Волынцевъ, гнаша бо ся те за Татары и до половины града, а прочии вои отъ града возвратишася».

Русские воеводы, будучи уверены в своей силе, отвергли предложение Улуг-Мухаммада о мире, однако во втором сражении, состоявшемся 5 декабря 1437 г., русская рать была разбита: «Наутрии же послалъ царь къ княземъ Русскымъ и воеводамъ зятя своего Ельбердея да дарагъ князеи Усеина Сараева да Усеньхозю, а къ нимъ приехали на зговорку Василеи Ивановичь Собакинъ да Андреи Феодоровичь Голтяевъ. И рекоша Татари къ нимъ: „царево слово къ вамъ: даю вамъ сына своего Мамутека, а князи своихъ детеи дають въ закладе на томъ, дасть ми Богъ, буду на царстве, и доколе буду живъ, дотоле ми земли Русские стеречи, а по выходы ми не посылати, ни по иное ни по что“. Они же того не въсхотеша. Князи же Татарстии реша воеводамъ великаго князя: „а сего ли не хотите, озритеся назадъ“. Они же посмотривше за себе, видеша своихъ бежащихъ, гонимыхъ никимже. И превъзношениа ради нашего и за множество съгрешении нашихъ, попусти Господь невернымъ одолети многому воиньству православнымъ христианомъ, яко неправедне бо ходящемъ нашимъ и свое христианьство преже губящимъ, и худое оно малое безбожныхъ воиньство безчисленное христианъ воиньство съодоле и изби, яко единому Агарянину десяти нашимъ и выше того одолети. Князи же болшие убегоша здрави. Бысть сие месяца Декабря въ 5».

Летом 1439 г. Улуг-Мухаммад сам внезапно появился под Москвой. Василий II, не успевший собрать войска, уехал за Волгу, оставив сидеть в осаде князя Юрия Патрикеевича. Татары простояли под Москвой десять дней, но взять город не смогли: «Месяца июля въ 3 въ пятокъ прииде къ Москве царь Махмутъ съ многыми силами безвестно. Князь же великыи въсхоте ити противу ему, но не поспе събратися, пошедъ же пакы и виде мало своихъ и възвратився иде за Волгу, а на Москве остави воеводу своего князя Юрья Патрекеевичя съ безчисленымъ христианъ множества. Царь же пришедъ подъ Москву и стоявъ 10 днеи, поиде прочь, граду не доспевъ ничтоже, а зла много учини земли Русскои, и идучи назадъ достоль Коломны пожеглъ и людеи множество плени, а иныхъ изсеклъ». Ермолинская летопись сообщает мрачные подробности о последствиях этого нашествия: «Царь же стоа у града десять дни и отъиде, а волости и села повоева. Князь велики, совокупяся с братьею въ Переяславли, и посади на Москве князя Дмитрея меншего, а самъ поживе въ Переславли и въ Ростове до зимы, бе бо посады пождьжены отъ Татаръ, и люди посечены, и смрадъ великъ отъ нихъ».

По всей видимости, именно война против Улуг-Мухаммада имелась в виду в договоре с тверским великим князем Борисом Александровичем, который заключил около 1439 г. Василий II вместе со своими двоюродными братьями Дмитрием Шемякой и Дмитрием Красным: «А быти нам на татары, и на ляхи, и на литву, и на немци заодин. А ци, брате, по грехом, поидет царь ратию, или рать татарьская, и тобе, брате, нам помочь слати в правду, без хитрости… А что ся есте воевали со царемъ, а положить на вас царь вину в том, и мне вам, брате, не дати ничего в то, и моеи братьи молодшеи, и моимъ братаничем, ни нашим детем, ни внучатом, а ведатися в том вамъ самимъ».

В 1443 г. посланное Василием II войско разгромило под Рязанью татарский отряд во главе с сыном Улуг-Мухаммада Мустафой: «Пришедшю царевичу Моустафе на Рязань со множеством татаръ ратию, и повоева власти Резанскии, много зла учини. Слышав же то князь великии Василеи Васильевич, посла против ему князя Василья Оболенского и Ондрея Голтяева, да двор свои с ними. А Мустафа былъ въ городе, резаньцы же выслаша его из города, он же вышедъ из града и ста ту же подъ городомъ. А воеводы князя великого приидоша на него, и бысть имъ бои крепокъ; и поможе Богъ християномъ; царевича Мустофу самого оубиша и князеи с ним многих, и татаръ, а князя Махмута мурзу яли, да Азберъдея, Мишерованова сына, и иных татаръ многих поимали, а в великого князя полку оубили татарове Илью Ивановича Лыкова».

В конце 1443 г. «царь Махметь стоялъ на Беспуте и князь великы ходилъ на него со всею братьею, да воротися, а онъ поиде прочь». «Махметем», который привёл татар на Беспуту (правый приток Оки, между Серпуховом и Каширой), был, очевидно, Улуг-Мухаммад. Ещё в 1442 г. он выдал ярлык на Нижний Новгород Даниилу Борисовичу, сыну нижегородско-суздальского князя Бориса Константиновича. Сохранилась жалованная грамота, выданная в 1442 г. Даниилом нижегородскому Спасо-Благовещенскому монастырю, в которой указывается: «А дана грамота маиа в 8 того лета, коли князь великий Данило Борисович вышол на свою отчину от Махметя царя в другий ряд». Зимой 1444—1445 гг. Улуг-Мухаммад сам появился в нижегородской земле, в ответ на что Василий II приказал усилить оборону столицы княжества: «Царь Махметь нача помышляти къ Новугороду къ Нижнему, и князь великы повеле осады крепити». Однако татарам удалось захватить «Старый» Нижний Новгород, в то время как в «Меньшом» сели в осаду великокняжеские воеводы.

Вскоре хан во главе своих ратей двинулся к Мурому, навстречу ему выступил Василий II. Татары были разбиты под Муромом и Гороховцом: «А князь великии Василеи Васильевичь пошолъ съ всею ратью къ Володимерю, князь Дмитреи Шемяка съ нимъ, князь Иванъ и князь Михаило Андреевичи и князь Василеи Ярославичь и съ всеми князи своими и боляры и воеводами, и съ всеми людми противу царя Махмута: пришелъ бо, селъ въ Новегороде Нижнемъ Старомъ, и оттуду поиде къ Мурому. Князь же великии слышавъ то и взя Крещение въ Володимери, поиде противу ему съ всею братиею и съ всеми людми къ Мурому. Царь же, слышавъ то, възвратися съ бегомъ къ Новугороду, а переднии полци великаго князя биша Татаръ подъ Муромомъ и въ Гороховце и въ иныхъ местехъ»; «И Татаръ били по селомъ; а на бою многие роуки знобили». 26 марта 1445 г. Василий Васильевич вернулся в Москву.

Однако той же весной приглашённые Улуг-Мухаммадом и его сыном из Черкасс татары разорили нижегородскую волость Лух: «Тое же весны царь Махметь и сынъ его Мамутякъ послали въ Черкасы по люди, и прииде къ нимъ две тысячи казаковъ и, шедше, взяша Лухъ безъ слова царева, и приведоша полону много и богатьства». Вдохновлённый их успехом, Улуг-Мухаммад послал в поход на великокняжеские земли войско во главе со своими сыновьями: «Видевъ же царь множество корысти, и посла детеи своихъ, Мамутяка да Ягупа, въ отчины князя великого воевати». Навстречу им выступил со своими полками Василий II. Когда он находился в Юрьеве, туда прибыли из «Меньшего» Нижнего Новгорода воеводы, которым пришлось оставить оборонявшуюся ими крепость: «Пришедшу же ему въ Юрьевъ, и ту прибегоша къ нему воеводы Новогородскые, князь Феодоръ Долголъдовъ да Юшко Драница, градъ съжегши, понеже бо изнемогоша з голоду».

7 июля 1445 г. у Евфимиева монастыря под Суздалем состоялось сражение с татарами. Русское войско было малочисленным: «толико бяше ихъ съ полторы тысячи, понеже бо всехъ князеи полци не успеша съвъкупитися, ниже царевичю Бердедату не успевшу приити, ту бо нощь въ Юрьеве начевалъ, а князь Дмитреи Шемяка и не пришелъ, ни полковъ своихъ не прислалъ». Татар было три с половиной тысячи, тем не менее русским первоначально удалось обратить их бегство: «Сразившемъ же ся имъ, и начаша преже полци великаго князя одоляти, а Татари побегоша, наши же овии погнаша по нихъ». Однако некоторые из русских воинов взялись грабить павших противников. Воспользовавшись этим, татары вернулись и разгромили русских. В числе пленных оказался и сам отважно сражавшийся великий князь: «А Татары пакы възвратившися на христианъ, и тако одолеша имъ, князя же великаго самого рукама яша… а на великомъ князе многыа раны быша по главе и по рукамъ, а тело все бито велми, понеже бо самъ мужьствене добре бился бяше». Простояв в Суздале три дня, татары подошли к Владимиру, но штурмовать его не решились и вернулись оттуда в Нижний Новгород. 25 августа Улуг-Мухаммад вместе со своей ордой ушёл в Курмыш, взяв с собой пленного великого князя: «Того же лета по Оспожине дни Августа 25 царь Махметь и з детми своими и съ всею ордою своею поидоша изъ Новагорода къ Курмышю, а князя великаго съ собою поведоша». Нижегородское княжество он передал князьям Василию и Федору Юрьевичам Шуйским.

Улуг-Мухаммад направил своего посла с известием о случившемся к Дмитрию Шемяке, который решил воспользоваться пленением Василия II для того, чтобы самому захватить великокняжеский престол: «Къ князю къ Дмитрею къ Шемяке послалъ посла своего Бигича. Онъ же радъ бывъ и многу честь подавъ ему, желаше бо великаго княжениа, и отпусти его съ всемъ лихомъ на великаго князя, а съ нимъ послалъ своего посла Феодора диака Дубенскаго, чтобы князю великому не выити на великое княжение».

Однако Улуг-Мухаммад не дождался возвращения своего посла. Решив, что тот убит Шемякой, он 1 октября 1445 г. отпустил Василия II на Русь в обмен на обещание большого выкупа: «Въ лето 6954 царь Махметь и сынъ его Мамутякъ князя великаго пожаловали, утвръдивъ его крестнымъ целованиемъ, что дати ему съ себе окупъ, сколко можеть, и отпустиша его съ Курмыша на Покровъ святеи Богородици Октября 1». Согласно псковской летописи, Василий пообещал за себя татарам выкуп в двадцать пять тысяч рублей, а новгородская летопись называет фантастическую сумму в двести тысяч. Неизвестно, какая часть из обещанной суммы была выплачена и было ли что-либо выплачено вообще. Во всяком случае, великого князя сопровождал крупный отряд татар, цель которых, по всей видимости, заключалась в сборе денег: «Да съ ними послали пословъ своихъ, многыхъ князеи съ многими людми, князя Сеить Асана и Утеша Кураиша, и Дылхозю, и Аидара, и иныхъ многыхъ».

По пути на Русь Василию Васильевичу встретился его воевода Юшка Драница, собиравшийся выкрасть его из татарского плена: «А в то время панъ Юшко Драница подгреблъ бе в судехъ, хътя выкрасти князя великаго у Татаръ, и яко узре уже отпущена, и притекъ, паде на ногу его, плачя отъ радости». Когда великий князь находился у Мурома, ему сообщили о приближении посла Улуг-Мухаммада, возвращавшегося от Шемяки: «Князь же велики… поиде конми к Мурому, и яко уже близь града бысть, и прииде ему весть, яко идетъ Бигичь ко царю о всеи управе Шемяке на великое княженье, а ночевати ему перевезеся Оку. И слышавше то князь велики, и поиде съ своими людми мало напередъ Татаръ, и посла на Бигича, повеле его изымати, а Муромские наместници к Бигичю выслаша меду много; он же напився и усну, а сии посланнии, пришедше, и поимаше его и отведоша его во градъ, а после утопиша его».

Узнав об этом, Дмитрий Юрьевич бежал в Углич, а Василий II 26 октября въехал в Москву. Однако Шемяка не собирался сдаваться. Используя опасения, вызванные прибытием вместе с Василием татарского отряда, он начал распускать слухи, будто «царь на томъ отпустилъ великаго князя, а онъ къ царю целовалъ, что царю сидети на Москве и на всехъ градехъ Русскыхъ, и на нашихъ отчинахъ, а самъ хочеть сести на Тфери». Заговорщики, объединившиеся вокруг Шемяки, преследовали целью «поимати великого князя, а царю не дати денегъ, на чемъ князь велики целовалъ».

13 февраля 1446 г. Василий II был схвачен в Троицком монастыре, привезён в Москву и ослеплён, при этом в вину ему были поставлены отношения с татарами: «чему еси Татаръ привелъ на Рускую землю, и городы далъ еси имъ, и волости подавалъ еси в кормление? а Татаръ любишь и речь ихъ паче меры, а крестьянъ томишь паче меры безъ милости, а злато и сребро и имение даешь Татаромъ». Дмитрий Шемяка вновь вернул под власть Москвы Нижегородское княжество, которое в предыдущем году Улуг-Мухаммад отдал князьям Шуйским. Однако зимой 1446—1447 гг. он вынужден был уступить великокняжеский престол Василию и вернуться в свой удельный Галич, но междоусобная борьба на этом не закончилась.

Тем временем Улуг-Мухаммад, отпустив Василия из-под Курмыша, отправился в Казань, где основал Казанское ханство, но вскоре был убит своим сыном Махмутеком. Братья нового хана Касым и Якуб бежали от него на Русь и поступили на службу к Василию II. Шемяка предложил Махмутеку союз против московского князя, о чём говорится в грамоте русского духовенства к Шемяке от 29 декабря 1447 г.: «Посылал еси в Казань ко царевичю к Мамотяку на брата своего старейшего великого князя, на все лихо и всего православнаго християнства на неустроение. И посол его к тобе пришел, у собе его и ныне держишь. А за твоею посылкою к Мамотяку брата твоего старейшего великого князя киличея царевич Мамотяк поймал да сковал и ныне держит его у себе, в железех скованого». В конце того же года казанские отряды совершили набег на окрестности Владимира и Мурома: «Въ лето 6956 въ говение въ Филипово, царь Казаньскии Мамутекъ послалъ всехъ князеи своихъ съ многою силою воевати отчину великаго князя, Володимерь и Муромъ и прочая грады. Слышавъ же то князь великии посла противу ихъ».

С двумя другими татарскими ордами (Кичи-Мухаммада и Сеид-Ахмада) Москва первоначально поддерживала мирные отношения, включавшие выплату им дани. В договоре, который Василий II заключил с Дмитрием Шемякой в 1441—1442 гг., имелось условие о сборе ордынского выхода: «А Орда оуправливати и знати мне, великому князю. А тобе Орды не знати. А оу тебя ми имати выход по старым дефтерем, по крестному целованью. А переменит Богъ Орду, а не дам выхода в Орду и в ординскые проторы, и мне и оу тобя не взяти. А што, брате, еще в целовании будучи со мною, не додал ми еси въ выходы серебра и в ординскые проторы, и што есмь посылал киличеев своих ко царемъ х Кичи-Махметю и к Сиди-Ахметю, а то ти мне, брате, отдати по розочту, по сему нашему докончанью». Однако в 1447 г. Дмитрий Шемяка отказался платить свою долю дани Сеид-Ахмаду, о чём упоминается в обращении к нему собора русского духовенства от 29 декабря того же года: «А от царя Седи-Яхмата пришли к брату твоему старейшему великому князю его послы, и он к тобе посылал просити, что ся тобе имает дати с своей отчины в те в татарские проторы, и ты не дал ничего, а не зоучи царя Седи-Яхмата царем». По всей видимости, деньги, предназначавшиеся для дани Сеид-Ахмаду, Шемяка употребил на заключение союза с Махмутеком. Вслед за этим Василий II также прекратил выплату выхода Сеид-Ахмаду, в связи с чем с 1449 г. татары его орды начинают постоянные набеги на русские земли.

В 1449 г. они дошли до Пахры, но были отбиты подошедшим из Звенигорода Касымом: «Того же лета скорые Татарове Седиахматовы догоняли до Похры и княгиню князя Василия Оболенскаго тогда взяли, и многа зла учинили христианомъ, секли и въ полонъ вели. Царевичь же Касымъ, слышавъ то, и иде противу ихъ изъ Звенигорода, а они разсунушася по земли, и съ коими сретился, техъ билъ и полонъ отъималъ. Они же, видевъ то, бежаша назадъ». 31 августа 1449 г. Василий II заключил договор с польским королём и литовским великим князем Казимиром IV, который включал условие о совместных действиях против татар: «А поидуть, брате, татарове на нашы вкраинъные места, и князем нашымъ и воеводамъ нашымъ, вкраинънымъ людемъ, сославъся, да боронитисе имъ обоимъ с одного». Здесь определённо идёт речь об орде Сеид-Ахмада, который в это время поддерживал противника Казимира в борьбе за литовский престол Михаила Сигизмундовича.

В 1451 г. на Русь двинулось войско во главе с сыном Сеид-Ахмада Мазовшой. Из-за трусости воеводы Ивана Звенигородского ему удалось беспрепятственно переправиться через Оку и 2 июня подойти к Москве. Василий II уехал со старшим сыном Иваном на Волгу, оставив в городе сидеть в осаде свою мать, второго сына Юрия и митрополита Иону. Попытка взять Москву была отбита, а ночью татары неожиданно ушли: «Того же лета прииде весть къ великому князю, что идеть на нь изгономъ изъ Седиахметевы орды царевичь Мазовша, и поиде противу ему къ Коломне, не успевъ събратися. Бывшу же ему близъ Брашевы, и прииде весть ему, что уже Татари близъ берега, и князь великии воротися къ Москве, а что съ нимъ людеи было, техъ всехъ отпусти къ берегу съ воеводою съ княземъ Иваномъ Звенигородцкымъ, чтобы не толь борзо перевезлися реку Оку. Онъ же убоявся вернулся назадъ инымъ путемъ, а не за великымъ княземъ. Князь же великии, вземъ Петровъ день на Москве и градъ осадивъ, посади въ немъ матерь свою Софью да сына своего князя Юрья, и множество бояръ и детей боярскыхъ, преже же всехъ отца своего митрополита Иону и архиепископа Ростовскаго Ефрема и весь чинъ священническыи, иноческыи и многое множество народа града Москвы, да самъ изыде изъ града Москвы и съ сыномъ своимъ, великимъ княземъ Иваномъ. А свою великую княгиню отпустилъ съ меншими детми на Углечо. А самъ тогды начевалъ въ Озерецкомъ, а оттуду поиде къ Волзе. А Татари пришедше сташа у брега, чающе противу себе рати, и не бысть ничтоже. Они же, чающе потаившуся рать или берегъ дающи имъ, и послаша сторожи на сю сторону Окы. Они же обыскавше всюду и не обретоша ничтоже, и възвращьшеся поведающе имъ, что несть противящагося имъ. И тако перевезошася Оку реку и напрасно устремишася къ Москве и приидоша подъ нея въ пятокъ въ 2 Июля на Положение ризы Богородици въ часъ дне, а сами въ то время съ вся страны начаша къ граду приступати. А тогда и засуха велика бе и съ вся страны огнь объятъ градъ, а храми загарахуся, а отъ дыма не бе лзе и прозрети, а къ граду напрасно приступаху къ всемъ вратомъ и где несть крепости каменые. И тако въ велице печали и скръби градъ бяше и въ недоумении бяше, не имеющи ни откуду помощи, но точию съ слезами молящеся Господу Богу и пречистеи Матери Его, крепкои помощнице и молебнице къ Сыну своему и Богу нашему, еяже и празднику приспевшу тогда, такоже и великымъ чюдотворцемъ. Егда же посады погореша, тогда сущии въ граде ослабу приаша отъ великиа истомы огненыя и дыма, и выходяще изъ града начаша съ противными битися. И егда бысть къ сумраку, отступиша Татари отъ града, а гражане начаша пристрои граднои готовити на утриа противу безбожныхъ, пушкы и пищали, самострелы и оружиа, и щиты, лукы и стрелы, еже подобаеть къ брани на противныя. Въсходящу же солнцу, а гражаномъ готовящимся на противныя, и не бе видети никого же, исходяще же изъ града, смотряще семо и овамо, и никого не видяху. И послаша вестникы въ станы ихъ, они же пришедше никого же обретоша, но и еже тяжкая взяша Татари, пометаша, отъ меди и железа и прочего множество товара, а огнь угасшь. Якоже бо отступиша отъ града, и тако приатъ ихъ страхъ и трепетъ, яко велико некое воиньство чающе по себе, побегоша гневомъ Божиимъ и молитвою пречистыя Матере Его и великихъ чюдотворець молениемъ и всехъ святыхъ; бежаще же и полонъ меташа, а не уклонишася ни на десно, ни на шуе, но толико бо скорее убегнути грядущаго на нихъ гнева».

Новое нападение последовало в 1454 г.: «Того же лета приходилъ Салтанъ царевич сынъ Сидиахметевъ с татары к реце Оке и перелезши Оку, и грабили, в полон имали и прочь ушли. А Иванъ Васильевич Ощера стоял с коломеньскою ратью да их пустилъ, а не смелъ на них ударитися. То слышавъ, князь велики посла на них детеи своих Ивана да брата его князя Юриа со множеством вои противу оканных, таже и сам князь велики поиде их противу. Они же видевши силу велику, возвратишась воспять гневомъ божим гоними, и Федоръ Басенок, дворъ великаго князя, татаръ билъ, а полон отъимал». Об этом нападении упоминается в послании митрополита Ионы смоленскому епископу Михаилу. Послание было написано в 1454 г. в связи с походом Василия II на Можайск и бегством Ивана Андреевича Можайского в Литву. Иона объяснял этот поход отказом можайского князя предоставить Василию Васильевичу свои полки для отражения татар: «Он паки, сыну, опять через все то учял нашему сыну, великому князю, непослушен быти, а за православное хри [стиянь] ство нигде не постоял. И сиими чясы приходила паки рать татарьская царева Сииди-Охестова, сын его со многими людми приходил на наше православное христианьство, нашего сына великого князя. И от нас была посылка о том, чтобы от него помочь была православному христианьству. И он, сыну, ни сам не поехал к нему, ни к его детем, ни к его людем не поехал, ни помочи своей на оборонь христианьству не послал. Бог паки, сыну, своею милостию сына нашего, великого князя, потружаньем и его детей, и его людей, православное христианьство, помиловал. И пошли татарове прочь безделны».

В 1455 г. татары Сеид-Ахмада снова перешли Оку возле Коломны, но были разбиты князем Иваном Патрикеевым: «Того же лета приходили Татарове Седиахметовы къ Оце реце и перевезоша Оку ниже Коломны, а князь великии посла противу ихъ князя Ивана Юрьевичя съ многыми вои; сретошася и бысть имъ бои, и одолеша христиане Татаромъ». В 1459 г. они вновь подошли к Оке, но русское войско во главе с княжичем Иваном Васильевичем (будущим Иваном III) не позволило им через неё переправиться: «Того же лета Татарове Седиахметовы похвалився на Русь пошли, и князь великии Василеи отпустилъ противу ихъ къ берегу сына своего великого князя Ивана съ многыми силами. Пришедше же Татаромъ къ берегу и не перепусти ихъ князь великии, отбися отъ нихъ; они же побегоша. И тоя ради ихъ похвалы Иона митрополитъ поставилъ церковь камену Похвалу Богородици, приделалъ къ Пречистые олтарю възле южныи двери».

Здесь мы видим первый случай успешного использования окской оборонительной линии, которая приобрела чёткие очертания как раз в правление Василия II. К 1455—1462 гг. относится первый документ, проливающий свет на организацию береговой обороны. Это грамота Василия II игумену Троице-Сергиева монастыря Вассиану: «Се яз, княз (ь) великии Василии Васильевич (ь), пожаловал есмь тро (и) цьского игумена Васьана Сергеева монастыря з братьею. Что их села въ Оуглечьском оуезде, и которые люди от них вышли изъ их селъ в мои села, великог (о) князя, или в села в моее великее княгыни и в боярьские села сего лета, не хотя ехати на мою службу, великого князя, к берегу, и яз, князь великы, пожаловал игумена Васыана з братьею, велел есмь те люди вывести опять назадь». Из этого документа следует, что к оборонительным мероприятиям на Берегу привлекались крестьяне даже таких отдалённых от Оки уездов, как Углечский.

Второй важной мерой, предпринятой в связи с участившимися набегами татар, стало создание вассального татарского ханства на мещёрских землях, которые, как мы говорили ранее, были куплены Василием I у Тохтамыша. Во главе его в 1452 г. был поставлен сын Улуг-Мухаммада Касым.

Василий Васильевич стал первым из русских великих князей, принимавших к себе на службу татарских «царевичей». В этом он следовал примеру своего деда Витовта. Уже в 1445 г. летописи упоминают о служившем ему Бердедате, сыне Худайдата, бывшего ханом Золотой Орды в 1420-х гг. Он шёл со своими отрядами на помощь Василию под Суздаль, но не успел к сражению. После убийства Улуг-Мухаммада Махмутеком в конце 1445 г. младшие братья нового хана Касым и Якуб бежали на Русь и также поступили на службу к великому князю. Видимо, именно они были теми «двумя царевичами», которых Василий II послал зимой 1445—1446 гг. воевать Литву: «Тои же зимы князь великии Василеи насла Татаръ два царевича на Литовьскии городы, на Вязму и на Брянескъ, и на иныи городы безвестно, и много потратиша, и в полонъ сведоша и пожгоша, мало не до Смоленьска».

Когда Василий II был свергнут с престола Шемякой 13 февраля 1446 г., его сторонники бежали в Литву, где стали собираться с силами. Служилые татары первоначально также находились на литовском пограничье: «А царевичи три, Каисымъ да Ягупъ Махметовичи да Бердодатъ Кудудатовичь, служыли великому князю, и те ступили на Литовские же порубежья». Оттуда они отправились на Литовскую украину, в Черкассы, где пополнили татарами ряды своего войска. Когда осенью 1446 г. русские сторонники Василия II двинулись из Литвы на Москву, в Смоленской земле они столкнулись с отрядами Касыма и Якуба: «Пришедшим же им въ Елну, и стретошася с ними Татарове, и начаша меж себе стрелятися. По сем же Татарове начаша Руси кликати: „вы кто естя“. Они же отвещаша: „Москвичи, а идем со князем Васильемъ Ярославичем искати своего государя великого князя Василья Васильевича, сказывают его выпущена. А вы кто естя“. Татарове же рекоша: „а мы пришли из Черкас со двема царевичи Махметевыми детми, с Касымом да сь Ягупомъ, слышели бо про великого князя, что братья над ним израду учинили, и они пришли искати великого князя за преднее его добро и за его хлеб, много бо добра его до нас было“. И тако сшедшеся и укрепившеся межи себе, поидоша вкупе, ищущи великого князя, како бы ему помощи».

С Василием II и его людьми они объединились в Угличе, откуда направились на Москву: «Князь же великии поиде къ Твери, и вся сила московская съ все стороны къ Твери, к великому князю, а из Литвы прииде князь Василеи Ярославич, князь Семен Оболенскии, князь Иван Ряполовскии, Феодоръ Басенокъ, иных бояръ и князеи и воевод и детеи боярскых множество, и царевича два, Трегубъ-Каисым и Ягупъ, и наехаша великаго князя на Углечи… И прииде на Москвоу февраля 17, в пяток сырныи». Около 12 июня 1447 г. Василий II заключил перемирие с союзными Шемяке белозерским и серпуховским князьями, которые обязались не вести боевых действий против его союзников, в том числе «и на царевичев, и на князей на ордыньских, и на их татар не ити, и не изгонити их».

13 апреля 1449 г. Дмитрий Шемяка в очередной раз нарушил мир с Василием II, попытавшись захватить Кострому. В ответ великий князь выступил против него со своими полками, включая служилых татар: «А князь великии, слышев, поиде противу ему, взем и митрополита с собою, и епископы, и братию свою, и царевичевъ со всею силою. И как пришед близ Волги, и князь великии отпусти братию свою и царевичев со всеми силами, и приидоша на Рудино, а князь Дмитреи перевезеся Волгу на их же сторону, и тако смиришася». В том же году Касым со своими полками отбил нападение татар Сеид-Ахмада и вернул захваченный ими русский полон. Татарские «царевичи» участвовали также и в походе Василия II на Шемяку зимой 1449—1450 гг., закончившемся взятием Галича: «Князь же великии… начат отпущати князеи своих и воевод со всею силою своею, а болшои был воевода князь Василеи Иванович Оболенскои, а прочих князеи и воевод многое множество, потом же и царевичев отпустил и всех князеи с ними». Летом 1450 г. один из «царевичей» принял участие в разгроме на реке Битюге очередного татарского войска, шедшего на Русь.

Зимой 1451—1452 гг. Дмитрий Шемяка, находившийся после падения Галича в Новгороде, выступил в поход на Устюг. Василий II направил против него своего сына Ивана, а вслед ему послал служилых татар: «отпусти сына своего великого князя Ивана на Кокшенгу противу князя Дмитрея, а сам поиде х Костроме, а с Костромы отпустил с сыномъ своим сниматися царевича Ягупа на князя же Дмитрея… А князь Дмитреи стоя под Устюгом, услышел, что идет на него рать, Устюжскои посад пожегъ и побеже. А князь великии Иван да царевичь с ним шед на Кокшенгу и градкы их поимаша, а землю всю поплениша и в полон поведоша».

Создание Касимовского ханства обычно датируется 1452 г. К тому времени Касым и Якуб со своими отрядами уже находились на службе у Василия II около шести лет и, как мы видим, активно использовались им в борьбе как с Шемякой, так и с враждебными татарскими ордами. Возникает вопрос – где они всё это время размещались? Как мы уже говорили, заговорщики, свергнувшие Василия с престола в 1446 г., ставили ему в вину то, что он «Татаръ привелъ на Рускую землю, и городы далъ еси имъ, и волости подавалъ еси в кормление». Здесь определённо имеются в виду именно сыновья Улуг-Мухаммада. В связи с выступлением Касыма против татар Сеид-Ахмада в 1449 г. говорится, что «царевичь же Касымъ… иде противу ихъ изъ Звенигорода». Отсюда можно заключить, что именно Звенигород был дан ему в кормление. Подтверждением этому может служить упоминание в Звенигороде в 1504 г. слободки, «что за татары».

Чрезвычайный интерес для обсуждаемого вопроса представляет послание малого собора русской митрополии от 29 декабря 1447 г., в котором, в числе прочих, приняли участие большинство русских епископов, включая ростовского епископа Ефрема, суздальского епископа Авраамия, рязанского епископа Иону, коломенского епископа Варлаама и пермского епископа Питирима. Послание было направлено Дмитрию Шемяке с целью побудить его подчиниться власти Василия II и отказаться от продолжения усобицы. Русские иерархи перечисляли многочисленные вины Шемяки, в том числе непредоставление им великому князю помощи в войне с татарами: «Въспомянем же и тобе вмале и тебе самого. Егда по нашим християнским грехом приходил к Москве безбожный царь Махмет и коликое сам у града у Москвы стоял, а воя по земли роспустил, и князь великий Василий Васильевич колкое послов своих по тебе посылал, такоже и грамот, зовучи тобе к собе на помощь. И ты к нему не пошел. И в том коликое крови християнские пролилося, или коликое множество християнства в полон в поганство пошло, и коликое святых божиих церквей разрушилося, и коликое черноризиць осквернено и девиць растленено. А все то в твоем небреженьи. И нам видится, что же всего того всесилный Бог от твоею руку взыщет. Потом же паки безбожный царевич Мамотяк приходил на православное християнство к граду к Суждалю, и господин наш, князь великий Василий Васильевич, и с своею братиею, со князем Михаилом Андреевичем и со князем Василием Ярославичем, и с своими бояры и з детми з бояръски, и со всем своим христоименитым воинъством, кого тогды Бог получил, с теми сам бился. И те его братья колкими ранами ранены были, князь великий сам и брат его князь Иван. Конечнее паки те безбожнии татарове великого князя и князя Михаила поимав и в полон повели. А колкое туто, на том бою, за православную веру и за святыя божьи церкви великих людей побито – бояр и детей боярских, и иных людей великого князя и его братии. И те мученичьскы к Богу отъидоша, им же буди вечная память. А по тобе брат твой старейший князь великий посылал послов своих до четыредесяти, зовучи тобе к собе за христианство помагати. И ты ни сам к нему не поехал, ни воевод своих с своими людьми не послал. И в том также крови христианские колико пролиялося и в полон в поганство поведено. И того всего Бог по тому же от твоею руку изыщет». Здесь мы слышим из уст высшей церковной власти однозначное указание на то, что война с татарскими «царями» и «царевичами» – богоугодное дело. Павшие на ней воины Василия II приравниваются к мученикам, которых ожидает рай, в то время как Дмитрию Шемяке за его небрежение своим христианским долгом предрекается наказание в аду.

Шемяка обвиняется не только в неоказании помощи своему двоюродному брату, но и в заключении союза против него с татарами: «И ты на него [Василия II] добываяся, а християнство православное до конца губя, съсылаешься с ыноверци, с поганством и с ыными со многими землями, а хотя его и самого конечне погубити и его детки и все православное християнство раздрушити». Из послания ясно, что галицкий князь, со своей стороны, как и в феврале 1446 г., выдвигал против Василия Васильевича обвинение в том, что тот навёл на Русь татар: «Да еще посылал еси к Великому Новогороду, и посла своего, а зоучи себе князем великим, да просил еси у них собе помочи, а въводя то слово, что татарове изневолили нашу отчину Москву, и вы ми дайте на них помочи». В ответ на это русские иерархи заявляли: «А все то ты злохитръствуешь на своего брата старейшего, на великого князя, хотя и ища и досягая сам собе великого княженья. А что татарове во християнстве живут, а та ся чинит все твоего же деля с твоим братом старейшим с великим князем неуправленья, и те слезы християнские вси на тобе же. А которого часа своим братом старейшим, с великим князем управишься во всем чисто, по крестному целованью, ино мы ся в том имаем, что того же часа князь велики татар из земли вон отошлет». Таким образом, с точки зрения глав Русской церкви и Василия II, от имени которого они здесь выступают, пребывание татарских отрядов на русской земле является ненормальным явлением, это – «слёзы христианские». Оно оправдывается только необходимостью борьбы с Шемякой, который также использует против великого князя союзных себе татар. Иерархи от имени Василия Васильевича клятвенно пообещали удалить татарские отряды из Руси, как только прекратится усобица. Обещание было сдержано. Война с Шемякой завершилась в 1452 г., и именно этим годом традиционно датируется создание Касимовского ханства, т.е. вывод татарских отрядов Касыма и Якуба из Руси в Мещёрскую землю.

Благодаря своему расположению Мещёра могла использоваться для оборонительных и наступательных действий как против Большой Орды, так и против Казанского ханства. Кроме того, её правителей можно было при случае использовать для вмешательства во внутренние татарские смуты: «Образование Касимовского княжества связано с именем Касима, брата Махмутека, сына Улуг-Мухаммада. В 1446 г. Касим вместе со своим другим братом Якубом (настоящее имя Юсуф) пришли со своими отрядами к Василию Темному, спасаясь от преследований Махмутека. В течение шести лет они были на службе у московского великого князя со своими отрядами. Служба их оказалась верной и полезной Москве. Согласно В. В. Вельяминову-Зернову, авторитетному исследователю этого вопроса, Василий Темный и передал Касиму в 1452 г. Городец, или Мещерский городок, лежащий на Оке в Рязанской области. Впоследствии городок этот был переименован в Касимов, по имени основателя вассального Москве владения. Что заставило Василия Темного пойти на этот весьма решительный и в известной мере опасный шаг? Местность вокруг Мещерского городка была заселена, главным образом, мордвой и мещерой, племенами отсталыми, пребывающими в большинстве своем в язычестве, частично исповедующими ислам. По словам В. В. Вельяминова-Зернова: „Тут был прямой расчет: царька, родственника хана Казанского, всегда, когда угодно, можно было напустить на Казань, не принимая на себя ответственности в его поступках; с его же помощью не трудно было поддерживать междоусобия и беспорядки в стране, подобной ханству Казанскому, где, как и во всех остальных землях Татарских, права на престол не были точно определены и где всякий царевич, лишь бы он имел поддержку и партию, был в силах заявить притязания на верховную власть. Царек, выждав благоприятную минуту, мог даже взобраться на престол Казанский, и тогда русские приобретали в лице его соседа, более податливого и менее опасного, чем другие ханы“ (В. В. Вельяминов-Зернов. Исследование о Касимовских царях и царевичах. С. 27—28)».

В памятниках русской словесности Василий II уже при своей жизни неоднократно именуется царём. Первые случаи подобного титулования мы встречаем в начале 1440-х гг. в связи с антикатолической полемикой. Так, в первой редакции «Повести о флорентийском соборе» Симеона Суздальца Василий называется «белым царём всея Русии»: «В лето 1441 прииде Исидоръ митрополитъ из собора изо Фряжской земли и от папы Римскаго Евгения на Москву къ благоверному великому князю Василию Василиевичю, белому царю всея Русии». Третья редакция «Жития Сергия Радонежского» Пахомия Серба титулует Василия «великодержавным царём русским» и «благоразумным царём». В начале 1460-х гг. Василий неоднократно именуется царём в «Слове избранном от святых писаний, еже на латыню»: «Яко благонасаженный раи мысленаго востока праведнаго солнца Христа или яко виноград богозделанныи цветы, и в поднебеснеи сиая благочестиемъ, богопросвещенная земля Роусская веселится о державе владеющаго ею благовернаго великаго князя Василья Васильевича, царя всея Роуси», и т.д., а также в послании митрополита Ионы 1461 г. в Псков: «Благословение Ионы, митрополита Киевьскаго [и] всея Руси, въ вотчину великого господаря, царя рускаго, а нашего господина и о Святемъ Дусе възлюбленнаго сына нашего смирения, благороднаго и благочестиваго великого князя Василья Васильевича», и т. д.

Как мы показывали ранее, великие князья владимирские время от времени именовались царями как минимум начиная с Михаила Ярославича Тверского. Подобное титулование призвано было означать преемственность их власти от греческих царей и независимость от татарских ханов. Вхождение этого титула в широкое употребление на Руси в эпоху Василия II было обусловлено историческими событиями. После отпадения Греческой церкви от православия на Флорентийском соборе в 1439 г. и взятия Константинополя турками в 1453 г. русский великий князь оказался самым могущественным православным правителем в мире и тем самым преемником власти греческих царей. Установление автокефалии Русской церкви в 1448 г. предоставило ему царскую прерогативу поставления митрополита. Кроме того, после создания Касимовского ханства он сам оказался верховным повелителем татарского «царя». В «Слове избранном от святых писаний, еже на латыню» (1461—1462 гг.) в уста греческого императора Иоанна VI вложены слова о подчинении «восточных царей» (т.е. татарских ханов) Василию II, который не называет себя царём только из скромности, будучи таковым фактически: «Братъ мои Василеи Васильевичь, емоу же въсточнии царие прислухаю и велиции князи съ землями слоужатъ емоу, но смирениа ради благочестиа и величествомъ разоума благоверия не зовется царемъ, но князем великим роускимъ своих земль православия».

В подобном положении признание над собою власти каких-то других «царей» для Василия II должно было представляться неприемлемым. У нас есть основания полагать, что уже в конце его правления власть русского великого князя стала полностью суверенной. Как было сказано ранее, отношения с ордой Улуг-Мухаммада были разорваны в 1437 г., с ордой Сеид-Ахмада – в 1447 г.

В 1450 г. стало известно о приближении к русским рубежам очередного татарского войска. Против него были посланы служилые татары и коломничи во главе с воеводой Константином Беззубцевым. В бою на левом притоке Дона Битюге татары были разбиты: «Того же лета, бывшу князю великому въ отчине своеи на Коломне и прииде къ нему весть, что идуть Татарове ис поля, Малыбердеи уланъ и иные съ нимъ князи съ многыми Татары. Князь же великии посла противу ихъ царевичя своего съ Татары, да съ нимъ воеводу своего Костянтина Александровичя Беззубцева съ Коломничи. И угониша ихъ на Бетюце реце въ поли и побиша Татаръ много, а инии убежаша». Судя по пути их отступления, эти татары приходили из Большой Орды Кичи-Мухаммада. Однако невозможно сказать, действовал ли Малыбердей улан по приказу хана или по собственному почину. Во всяком случае, события, которые развернулись десятилетие спустя, в 1460 г., свидетельствуют, что к тому времени даннические отношения Руси были разорваны также и с ордой Кичи-Мухаммада.

Сам Кичи-Мухаммад умер в 1459 г., и на ордынском престоле его сменил его сын Махмуд, которого русские летописи, плохо различающие имена Махмуд и Ахмад, называют «Ахмутом» (Типографская летопись указывает имя правильно – «Махмут»). В 1460 г. он совершил безуспешный поход на Рязанское княжество: «Того же лета царь Ахмутъ Большые орды, Кичи-Ахметевъ сынъ, приходилъ ратью к Переяславьлю к Рязаньскому и стоалъ подъ городомъ три недели, на всякъ день приступая ко граду, бьющеся, граждане же, милостью Божиею и пречистыя его Матери, одолеваху ему и много у него татаръ побили, а отъ гражан ни единъ вреженъ бысть; и поиде прочь с великимъ срамомъ, а на Казатъ улана мирзу велико нелюбие држа, тотъ бо бяше привелъ его, не чающе отъ Руси ничего съпротивления».

Рязанью в это время управляли московские наместники – в 1456 г. по завещанию рязанского князя Ивана Фёдоровича Василий II стал опекуном его малолетнего сына Василия: «Тое же весны преставися князь велики Иван Федорович Рязаньскы в чернцех и наречень бысть Иона, а за мало преже его княгини его преставися, княжение же свое Рязанское и сына своего Васильа приказал великому князю Василью Васильевичу. Князь же велики Василеи сына и с сестрою его взят его к себе на Москву, а на Рязань посла намесники своя и на прочаа грады его и на власти, а сынъ его тогда был осми лет». Рязанский князь Василий Иванович жил в Москве до 1464 г. Воскресенский список Софийской II летописи в рассказе о событиях 1460 г. содержит уникальное известие: «Месяца августа царь Махмет Кничнахметович стояли на резанском поле и под Резанию бысть и Суфуи да Темир многими ратми и стояли 6 днеи да побежали, и князь велики Ив [ан] тогда стоял у брега со многими людьми». Это служит дополнительным подтверждением предположению, что поход Махмуда был направлен в конечном счёте против Москвы. Его причиной должна была послужить невыплата дани Большой Орде, начавшаяся ещё при жизни его отца, из чего следует, что к концу своего правления Василий II разорвал даннические отношения со всеми татарскими ордами.

Поскольку в отношениях Руси с Ордой всегда присутствовал третий – Литва, необходимо представить также и ордынско-литовские связи в рассматриваемый период. Как мы уже говорили, Улуг-Мухаммад взошел на ордынский престол как ставленник Витовта и оставался союзником великого князя Литвы вплоть до его смерти в 1430 г. На рубеже 1430—1431 гг. русские летописи сообщают о набеге на литовские земли зятя Улуг-Мухаммада Айдара: «Того ж лета Аидаръ повоевалъ землю Литовьскую, и градъ взя Мченескъ, и Григорья Протасьева поималъ, а Киева не доиде за 80 верстъ, воюя». В ответ на этот набег новый литовский великий князь Свидригайло направил к Улуг-Мухаммаду посольство, о котором он упоминал в своём письме от 9 мая 1431 г.: «В письме сановнику Тевтонского ордена Свидригайло сообщал, что миссия его посла увенчалась полным успехом. Хан не только освободил пленных, но и выразил желание жить „в дружбе“ с великим князем литовским и помогать ему против его врагов не только с помощью своих войск, но и личным участием. Хан, по словам Свидригайло, также выразил намерение заключить с новым великим князем литовским такой же договор, как с его предшественником Витовтом, и для окончательного „утверждения“ соглашения выслал к литовскому правителю четырех своих „высших князей“, один из которых – отец жены хана».

Новый литовско-ордынский договор был заключён, поэтому в войне, которую Свидригайло начал в 1431 г. против Польши, на его стороне постоянно выступали татарские отряды: «Очевидно, следуя союзным обязательствам, Орда, когда в 1431 г. началась война между Великим княжеством Литовским и Польшей, выслала на помощь Свидригайло свои войска. В письме великому магистру польский король Владислав-Ягайло сообщал о гибели в неудачном для армии Свидригайло сражении на Волыни большого количества татар. Татары как часть армии Свидригайло неоднократно упоминаются и в рассказе о войне польского хрониста Яна Длугоша. Он, в частности, сообщает, что татары уничтожили один из отрядов польской армии, ушедший слишком далеко от своего лагеря».

Улуг-Мухаммад продолжал поддерживать Свидригайлу и в междоусобной войне, разгоревшейся после его свержения с литовского престола Сигизмундом Кейстутовичем в 1432 г.: «Однако и в этих условиях Орда не отказала Свидригайло в поддержке. Как сообщает Длугош, в битве под Ошмяной между войсками Свидригайло и Сигизмунда Кейстутовича 8 декабря 1432 г. в составе армий Свидригайло снова сражались татары. Сражались они тогда же и против польских войск в Подолии. В следующем, 1433 г. на подмогу Свидригайло снова пришли татарские войска… 13 декабря 1432 г. ливонский магистр сообщал великому магистру на основании известий Свидригайло, что Улу-Мухаммад посылает на помощь великому князю своего зятя с 20-тысячным войском. Особенно интересный материал содержат донесения Людовика фон Ланзее, находившегося в резиденции Свидригайло в самом конце 1432 – начале 1433 г. Перед Рождеством (24 декабря) прибыли посланцы от князя Федька [Несвижского], воеводы Подолии, с сообщением, что с помощью татар и молдаван он нанес поражение польским войскам. Так документально подтверждаются сообщения Длугоша о действиях татар в Подолии. Затем Людовик Ланзее сумел получить доступ к переписке Свидригайло с Ордой и переслал великому магистру перевод послания Улу-Мухаммада, в котором тот сообщал о готовности сесть на коня, чтобы поддержать великого князя. 14 февраля 1433 г. Ланзее мог увидеть новые письма хана, в которых сообщалось, что хан посылает на помощь великому князю пять уланов – „своих ближайших друзей“ (nehesten frunde) с 10-тысячным войском… 3 июня 1433 г. Л. Ланзее сообщал великому магистру, что Федко уже выступил в поход с 4-тысячным татарским отрядом, а главные силы Орды пойдут не в Подолию, а с войсками великого князя в Литву».

Сохранилось письмо Свидригайлы великому магистру ордена от 3 мая 1433 г., в котором литовский князь подробно рассказывает о своих отношениях с Улуг-Мухаммадом: «А также оногды ещо у Великии пост, как толко отпустив Лодвика Кунтура Къгмевьского к вам, послали есмо Боярина нашего, на имя Михайла Арбанасса, ко Царю Магметю к Орде, а после опять перед Великою ночью послали есмо к Орде жь Пана Ивашка Монивидовича, прося Царя, штобы нам такожь от себе помогл. Тот жо Михайло Арбанас приехал к нам к Смоленьску того жь дни, как Кунтуров слуга Климок: приказал с тым Михайлом к нам Царь Магметь Ордьский, молвя, как есми взял братство за одно стояти с тобою, с своим братом с Великим Князем Швитрикгайлом, то так держу полно свое слово, свое докончанье. А послал был есмь сее зимы к тобе брату на помочь своих люди дванадцать тисячь, а с ними многих в головах Уланов Князей, и дошодшо до Киева вернулися опять: за снегом не могли далей пойти: снеги были велики; а нынечи шлю к своему брату, к тобе к Великому Князю Швитрикгайлу, на помочь сына своего большого Мамутяка Царевича, а правую руку зятя, Князя Айдара, а другого зятя, Князя Ельбердея, со многими людми; одно брат мой пришлет ко мне человека доброго, кому бых тыи свои люди дал на руки, иж бы их довел до моего брата, до Великого Князя Швитрикгайло. А о Пана Ивашка, что есмо послали к нему, ведома ему ещо не было; и сустрел тот Михайло наш Пана Ивашка в поли; надеемся вжо в Орде есть у Царя; а людей своих готовы держить Царь; отрядив с Паном Ивашком их и отпустит к нам на помочь, и сына и дву зятей тых своих со многими людми; а и то приказал к нам с тым Михайлом и на ярлыце псал на своем: будеть тых людей моих мало, а будет самого мене надобе со всеми моими людми, готов есми к тобе, к своему брату Великому Князю Швитрикгайлу; одно где ми узвелишь. Так нам приказал молвить, што его неприятель, то и мой неприятель; но хочом Богу моляся с одного своего добра смотреть».

Условия договора между Свидригайлой и Улуг-Мухаммадом были теми же, что и в договорах прежних литовских великих князей с ханами: Свидригайло признавал себя вассалом Орды в отношении бывших юго-западных земель Руси, обязанным выплачивать с них дань в ханскую казну: «Ряд указаний источников показывает, что в 30-х годах ордынская знать продолжала считать себя верховным сюзереном восточноевропейских государств, от воли которого зависит решение спорных вопросов между ними. По свидетельству Длугоша, во время военных действий на Волыни летом 1431 г. Свидригайло передал польскому королю и панам ярлык Улу-Мухаммада, в котором им предписывалось прекратить войну с Литвой и передать Свидригайло объект спора – Подолию, так как хан пожаловал ее Свидригайло. Сам хронист полагал, что текст ханского ярлыка был сфабрикован самим Свидригайло, но уже наиболее авторитетный исследователь политической истории Великого княжества Литовского 30-х годов XV в. А. Левицкий усомнился в правильности этого утверждения. Действительно, в ярлыках крымских ханов великим князьям литовским (Хаджи-Гирея 1461 г. и Менгли-Гирея 1472 и 1507 гг.), восходивших к ярлыку Тохтамыша Витовту, как часть их владений постоянно упоминается „Подольская тьма“. Можно не сомневаться, что подобный ярлык был выдан Улу-Мухаммадом Свидригайло, а затем хан мог потребовать от польского правительства передать его „пожалование“ литовскому великому князю».

С осени 1433 г. в переписке Свидригайлы упоминается уже новый хан – Сеид-Ахмад. В письме Ягайле от 10 ноября 1433 г. Свидригайло говорит о нём как о «сыне татарского императора Сеид-Ахмеде, которого он недавно возвел на отцовский трон». Неизвестно, чем был вызван разрыв отношений между Свидригайлой и Улуг-Мухаммадом. В любом случае, новый хан продолжал оказывать Свидригайле постоянную поддержку в его борьбе против поляков и Сигизмунда Кейстутовича.

В свою очередь, литовские противники Свидригайлы с целью разрушить его союз с Ордой попытались посадить на место Сеид-Ахмада собственного ставленника, на роль которого был выбран Хаджи-Гирей. Михалон Литвин говорит о нём (путая Сигизмунда с Витовтом): «последний царь из Литвы Ачкирей, родившийся близ Трок и отсюда посланный в те владения блаженной памяти Витовтом». При этом, как и отношения Свидригайлы с Улуг-Мухаммадом и Сеид-Ахмадом, отношения Сигизмунда с Хаджи-Гиреем были оформлены ярлыком: «В ярлыке, который в 1461 г. Хаджи-Гирей дал великому князю литовскому Казимиру Ягеллончику, исследователи отметили наличие выражения, свидетельствующего о том, что при его составлении был использован документ, выданный ранее Сигизмунду Кейстутовичу (в документе указывалось, что люди, живущие в городах, на которые выдан ярлык, должны служить великому князю Казимиру, как они ранее служили великому князю Сигизмунду). Очевидно, выступив как претендент на власть над Ордой, Хаджи-Гирей поспешил ярлыком подтвердить законность власти покровителя над „русскими“ землями Великого княжества Литовского». В 1433 г. Хаджи-Гирей появился в Крыму, однако уже в 1434 г. вынужден был под ударами орды Сеид-Ахмада бежать оттуда обратно в Литву, где, по свидетельству хроники Быховца, Сигизмунд дал ему в управление Лиду.

Сеид-Ахмад продолжал оказывать неизменную поддержку Свидригайле: «В апреле 1434 г. великий князь мог сообщить властям ордена, что из Орды вернулся его посол Немиза (Немира), брянский воевода, с послами от хана Сеид-Ахмеда и ордынских князей. Послы сообщали о готовности хана выступить в поход на помощь Свидригайло, о том, что татарское войско уже находится в пути в Киевскую землю и Ивашко Монивидович послан его встречать. К 1435 г. относится подробный рассказ неизвестного польского духовного лица о битве под Вилькомиром, где неоднократно отмечается участие в битве татарской конницы на стороне Свидригайло. После этой битвы, в которой войска Свидригайло и его союзника Ливонского ордена понесли серьезное поражение, Свидригайло утратил Полоцк, Смоленск и Витебск и смог удержать под своей властью лишь Киевщину и Волынь. Но и после битвы под Вилькомиром Орда продолжала его поддерживать. В феврале 1436 г. Свидригайло сообщал великому магистру, что хан прибыл к нему на помощь и стоит лагерем около Киева. В апреле ливонский магистр сообщал великому магистру, что по сведениям, полученным от его посланцев, побывавших у Свидригайло, войска последнего вместе с татарами нападали на польские земли, в частности разорили Подолию, взяв там большой полон. Положение не изменилось и в следующем, 1437 г. В сентябре 1437 г. Свидригайло сообщал магистру, что киевский воевода Юрша с пришедшими на помощь Свидригайло татарами нанес поражение посланному занять Киев войску Сигизмунда Кейстутовича, захватив 7 знамен и 130 знатных людей. Таким образом, на всем протяжении конфликта, в который на разных этапах были втянуты Польша, Великое княжество Литовское и орден, Орда оказывала вооруженную поддержку Свидригайло». В 1438 г. татары Сеид-Ахмада вновь вторглись в Подолию, наголову разгромив там польское войско и убив его предводителя – подольского старосту Михала Бучацкого, после чего, по словам Яна Длугоша, их набеги на Польшу стали непрерывными.

Только убийство заговорщиками Сигизмунда и вступление на литовский престол Казимира Ягеллончика в 1440 г. временно приостановили междоусобицу в Великом княжестве Литовском с участием татар. Однако куплено это было ценой значительных уступок Орде. Так, Польша обязалась платить Сеид-Ахмаду дань за Подолию, а в подчинённой Литве Киевской земле дань стали напрямую собирать ханские даруги: «После того как Великое княжество Литовское с возведением на великокняжеский трон королевича Казимира (1440 г.) фактически снова превратилось в самостоятельное государство, наметился спад напряженности в отношениях Орды с Великим княжеством Литовским и Польшей. Еще О. Халецкий обнаружил в описи польского государственного архива, составленной в начале 70-х годов XVI в. Я. Замойским, регесты документов, содержащих сведения о заключении мира между Польшей и Ордой. К „татарскому императору“ ездил „de pace perpetua“ польский посол Теодор Бучацкий, за этим последовала поездка татарского посла в Буду, где находился в то время король Владислав III. В сентябре-октябре 1442 г. Т. Бучацкий, занявший к этому времени важный пост старосты Подолии, получил от короля деньги на выплату „упоминков“ и дары хану и четырем „верховным“ князьям. Вероятно, тогда же был заключен и мирный договор между Великим княжеством Литовским и Ордой, по которому Орде также обеспечивалось получение выхода с части территории этого государства. Хорошо известно, что в конце XV в. крымский хан Менгли-Гирей добивался восстановления порядков, существовавших „при Седехмате при царе“, когда в пользу Орды поступал „ясак“ с территории Киевской земли, а сбором его занимались татарские дараги, сидевшие в таких городах, как Канев, Черкасы, Путивль и ряд других».

Однако мир продлился недолго. В 1447 г. Казимир стал польским королем, в результате чего Литва и Польша оказались объединены под властью одного монарха. В Великом княжестве Литовском вновь подняла голову антипольская оппозиция, во главе которой встал сын Сигизмунда Кейстутовича Михаил. Как и Свидригайло до него, он нашёл для себя союзника в лице Сеид-Ахмада, который оказывал ему военную поддержку в 1448—1451 гг.: «В 1448 г. Сеид-Ахмед стал добиваться от Казимира возвращения Михаилу Кейстутовичу (sic!) его родовых владений. По-видимому, переговоры произвели на Казимира столь сильное впечатление, что он стал ходатайствовать в Риме о передаче ему части доходов польской церкви „pro subsidio contra Thartaros“. Но словами дело не ограничилось. В начале сентября 1448 г. сам хан с многочисленным войском вторгся в Подолию и увел многочисленный полон. Набег затронул территорию не только Польского королевства, но и Великого княжества Литовского. Еще более важные события произошли в следующем, 1449 г. По сообщению Я. Длугоша, летом этого года Михаил Сигизмундович „с татарской помощью“ захватил Стародуб, Новгород-Северский и ряд других замков. Высланное против него литовское войско было разбито, и Казимиру самому пришлось выступить в поход. Рассказ об этих событиях в литовской „Летописи Быховца“ содержит два существенных дополнения. Согласно этому источнику, Михаил Сигизмундович занял не только указанные Длугошем города, но и Киев, а военными действиями руководил глава литовской рады виленский воевода Ян Гаштольд. Существенные добавления и уточнения позволяют внести и современные немецкие источники. Сведения о новом вторжении татар на территорию Великого княжества Литовского появляются в переписке властей Тевтонского ордена уже в марте 1449 г. Вторжение заставило короля Казимира прибыть в конце весны в Литву и созвать в Вильне раду, где было решено послать войска против Михаила Сигизмундовича. В июне 1449 г. власти ордена получили сведения, что Михаил Сигизмундович с большим татарским войском по-прежнему находится на территории Великого княжества и что его войска заняли Киев. Тогда же стало известно, что из-за трений в польско-литовских отношениях поляки не оказывают Казимиру необходимой помощи. Лишь 25 июня 1449 г. в письме, отправленном из Новогрудка, Казимир мог сообщить об освобождении от татар Новгород-Северского, Стародуба и Брянска. Однако война продолжалась, и только 26 августа Казимир известил великого магистра о полном поражении врага. Добиться этого Казимир сумел благодаря тому, что обратился за помощью к московскому великому князю. Важные сведения на этот счет содержатся в опубликованном Л. Коланковском письме Казимира великому магистру Тевтонского ордена от 26 августа 1449 г. В этом письме Казимир писал, что войскам Михаила Сигизмундовича нанес поражение некий татарин Якуб, „сын императора“, которого прислал на помощь Казимиру „наш друг великий князь московский“. Нет никаких сомнений, что упомянутого Казимиром „татарина“ следует отождествить с царевичем Якубом, сыном Улу-Мухаммада, поступившим на службу к Василию Темному в 1446 г.».

Благодаря свидетельству письма Казимира мы узнаём о том, что в 1449 г. Василий II послал к нему на поддержку своих служилых татар во главе с Якубом, которые разгромили Михаила Сигизмундовича и союзных ему ордынцев. Как уже говорилось выше, 31 августа 1449 г. Василий и Казимир заключили договор, предусматривавший совместные действия против татар: «А поидуть, брате, татарове на нашы вкраинъные места, и князем нашымъ и воеводамъ нашымъ, вкраинънымъ людемъ, сославъся, да боронитисе имъ обоимъ с одного». Василий только что прекратил выплату дани Сеид-Ахмаду, в ответ на что татары его орды начали постоянные набеги на Русь. Казимир же вёл боевые действия с Михаилом Сигизмундовичем, которого поддерживал тот же Сеид-Ахмад, поэтому военный союз между русским и литовским великими князьями был вполне естественным.

По всей видимости, он был заключён весной 1448 г., когда в Москву приезжал послом от Казимира сын виленского воеводы Семен Гедиголдов: «А тое же весны по велице дни был у великого князя посол Литовскои, пан Семенъ Едиголдов». Потерпев поражение, Михаил Сигизмундович в 1451 г. бежал из Литвы на Русь, где, если верить Хронике Быховца, был отравлен: «А Михайлушко услышав, что идет войско литовское, испугался, и побежал из тех городов в Москву. И когда был он в одном монастыре и слушал обедню, игумен, который не любил его, дал ему в причастии лютую отраву ядовитую. Он это причастие быстро принял и проглотил, и здесь же пал и подох». В любом случае, эта смерть была в интересах Василия II, который одновременно устранял союзника своего врага Сеид-Ахмада и выполнял свои договорные обязательства перед Казимиром.

Помимо обращения за помощью к русскому великому князю, для борьбы с Сеид-Ахмадом власти Великого княжества Литовского вновь предприняли попытку заменить его на ордынском престоле своим ставленником Хаджи-Гиреем. Как мы говорили, первая такая попытка закончилась провалом в 1433—1434 гг. На этот раз им сопутствовал успех. По свидетельству литовской летописи, «приехали к великому князю Казимиру князья и уланы и все мурзы Шириновские и Баграновские и от всей орды Перекопской, прося и бия челом, чтобы дал им на царство царя Ач-Гирея, который приехал из Орды в Литву еще при великом князе Сигизмунде, и князь великий Сигизмунд дал ему Лиду. И князь великий Казимир того царя Ач-Гирея послал из Лиды в орду Перекопскую на царство, одарив, с честью и с большим почетом, а с ним послал посадить его на царство земского маршала Радзивилла. И Радзивилл проводил его с почетом до самой столицы его, до Перекопа, и там именем великого князя Казимира посадил его Радзивилл на Перекопском царстве». Переписка литовского великого князя с орденом свидетельствует о том, что события эти имели место в 1449 г.: «Как сообщал Казимир магистру в письме от 26 августа 1449 г., он выдвинул на ханский трон находившегося в его распоряжении „татарина“, объявив его законным ханом в противовес Сеид-Ахмеду. Этот шаг, по словам Казимира, увенчался успехом. Недовольная Сеид-Ахмедом ордынская знать прислала своих послов к „татарину“ в Киев. Казимир писал магистру, что в день отправки письма прибыли послы, сообщившие, что „татарин“ действительно сумел стать ханом в Орде».

Однако на самом деле Хаджи-Гирею удалось первоначально утвердиться лишь в Крыму. Большая часть западных улусов Орды оставалась под властью Сеид-Ахмада, который продолжал набеги на Русь (о которых мы говорили выше), а также на Польшу и Литву: «Ряд сообщений Длугоша не оставляет сомнений, что на южных границах державы Казимира Ягеллончика шла постоянная война с Ордой. В 1450 г. хан, воспользовавшись тем, что шляхта Русского воеводства и Подолии отправилась в поход в Молдавию, напал на эти области Польского королевства „congregata omni potentia suorum gentium“, захватив многочисленный полон. Один из татарских загонов дошел до границ Белзской земли… В 1452 г. татары напали на Подолию. Положение было признано столь серьезным, что первые сановники государства – каштелян и воевода краковские – были посланы с войсками и деньгами для организации обороны… В том же 1452 г. набег татар повторился и татарские загоны дошли до Львова. В 1453 г. последовало новое нападение татар, разоривших район Теребовля… В 1453 г. татары разорили Луцкую землю, захватив 9 тыс. пленных, проданных затем в рабство».

В 1455 г., как упоминалось ранее, князь Иван Патрикеев разгромил татар Сеид-Ахмада, перешедших Оку. В том же году литовский союзник Хаджи-Гирей нанёс сокрушительное поражение ему самому: «Провалом похода на Москву воспользовался соперник Сеид-Ахмеда крымский хан Хаджи-Гирей. По свидетельству Длугоша, в 1455 г. он напал на лагерь Сеид-Ахмеда, нанес ему поражение, и тот с семьей и „князьями“ был вынужден бежать на территорию Великого княжества Литовского, к Киеву». Сеид-Ахмад был взят литовцами под стражу и поселён на положении почётного пленника в Ковне, однако остатки его орды во главе с его сыновьями ещё находились в степи и вызывали опасение у польско-литовских властей: «В 1456 г., принося вассальную присягу Казимиру, молдавский воевода Петр Арон обязался доставить королю в Каменец сыновей Сеид-Ахмеда, если они попадут в его руки». О том, что опасения эти не были беспочвенными, свидетельствует приход «Татар Седиахметовых» на Оку в 1459 г.

Казимир пользовался услугами Хаджи-Гирея для борьбы не только с Сеид-Ахмадом, но и со своими противниками внутри Великого княжества Литовского: «Наиболее значительной услугой, которую оказал Ягеллонам правитель Крыма, была помощь, предоставленная Хаджи-Гиреем королю Казимиру как против гаштольдовско-радзивилловского мятежа в 1453 г., так и в 1455 г. против Олельковичей, защищавших свои наследственные права на Киев. Это последнее выступление оказалось в истории Крыма особенно важным из-за поражения, нанесенного тогда сопернику Хаджи-Гирея Сеид-Ахмаду, поддерживавшему Олельковичей. После его разгрома, бегства в Киев и заключения в Ковне Хаджи стал правителем не только Крыма, но и всех орд, кочевавших по черноморским степям, прилегающим к Крыму и Азову, южнее линии Киев-Брянск-Мценск».

Как мы говорили выше, по договору Казимира с Сеид-Ахмадом, заключённому в начале 1440-х гг., ордынская дань с Киевской земли собиралась напрямую ханскими даругами. Из документов переговоров о мире, которые вели между собой в 1499 г. крымский хан Менгли-Гирей и литовский великий князь Александр, следует, что после победы над Сеид-Ахмадом в 1455 г. Хаджи-Гирей пожаловал эти дани киевскому князю Семёну Олельковичу: «Нашие орды данщики отца царя моего князю Семену киевскому князю отданые люди есть, коли Сеитъ Ахметя царя отвезли въ Литовскую землю; и техъ ординскихъ данщиковъ нашихъ людей намъ отдастъ… ординские данщики князю Семену Ази-Гирей царь, отецъ твой, далъ»; «А которые люди къ нашей Орде изстарины ясакъ давали и дараги у нихъ были, те бы люди и ныне къ нашей Орде по старине ясакъ давали, и дараги бы наши у нихъ по старине были, какъ было при Седехмате при царе… Изстарины къ Перекопской Орде тянули Киевъ въ головахъ поченъ; а опроче Киева по темъ городкомъ дараги были и ясаки съ техъ людей имали, Каневъ, да Нестобратъ, да Дашко, да Яро, да Чонамъ, да Болдавъ, да Кулжанъ, да Биринъ Чялбашъ, да Черкаской городокъ, да Путивль, да Липятинъ, те городки и зъ селы все царевы люди».

Распространив свою власть из Крыма на другие западные улусы Орды, Хаджи-Гирей всё более вёл себя как её верховный повелитель: «Повторилась ситуация XIV в., времен Мамая и Тохтамыша, для которых Крым становился основой могущества, плацдармом для борьбы за все кипчацкие земли. В той же роли правопреемника прежних ханов Хаджи 22 сентября 1461 г. выдал свой ярлык, жалуя королю Казимиру формальное управление всеми давними татарскими „тьмами“ южной и восточной Руси, включая В. Новгород, которому предстояло вскоре стать таким актуальным». Текст этого ярлыка сохранился в польском переводе.

Согласно договору 1449 г. между Василием II и Казимиром, Новгород признавался владением московского князя: «В Новъгород Великии… тобе, королю и великому князю, не вступатися». Однако устранение опасности со стороны Сеид-Ахмада и усиление власти Василия II побудили Казимира изменить свою политику и в 1461 г. обратиться к Хаджи-Гирею за ярлыком в том числе и на Новгород. Этот ярлык свидетельствует, что Хаджи-Гирей, хотя он и родился и вырос в Литве и был посажен на ордынский престол литовцами, всё равно оставался для литовских властей верховным правителем русских земель, в отношении которых Казимир являлся его вассалом. Таким образом, к 1461 г. Литва и Орда в лице Казимира и Хаджи-Гирея возобновили свой традиционный союз, направленный против Руси. Однако положение осложнялось тем, что в восточных улусах по-прежнему правили враждебные Хаджи-Гирею ханы Большой Орды – Кичи-Мухаммад, а после его смерти в 1459 г. – Махмуд. Основным событиям в последующие четыре десятилетия предстояло развиваться именно в этом наметившемся тогда четырёхугольнике.

 

Иван III Васильевич (1462—1505)

Как было показано в предыдущей главе, к концу своего правления Василий II находился во враждебных отношениях со всеми татарскими ордами. Поэтому после его смерти в 1462 г. двадцатидвухлетний Иван III вступил на отцовский престол как полностью суверенный государь, без какой-либо санкции со стороны татар: «Того же лета, месяца марта 27, преставися благоверныи и христолюбивыи великии князь Василеи Васил [ь] евичь, а княжение великое дасть столъ свои сыну своему, князю великому Иоанну Васильевичю… Того же лета князь велики Иоаннъ Васильевичь седе на столе отца своего на великомъ княжении в Володимери и на великом княжении в Новегороде Великомъ и Нижнемъ, и на всеи Русскои земли».

О существенных переменах в отношениях с Ордой свидетельствует и новая формулировка в междукняжеских договорах. Начиная с завещания Дмитрия Ивановича, составленного в 1389 г., документы московских князей содержали в качестве условия невыплаты татарской дани формулировку «А переменитъ Богъ Орду». Только один раз – в договоре, заключённом Василием II не позднее 1445 г. с верейским и белозерским князем Михаилом Андреевичем, используется другая формулировка: «А имати ми у тобя выход по старымъ дефтеремъ, по кр (е) стному целован (ь) ю. А коли яз, княз (ь) велики, в Орду не дам, и мне и у тебя не взяти». Разница заключается в том, что в первом случае невыплата дани зависит от положения в Орде, а во втором – от личной воли великого князя. И именно вторая формулировка используется в документах Ивана III в течение всего его правления, начиная с докончания с тем же князем Михаилом Андреевичем: «А имати ми у тебе выход по старым дефтерем, по кр (е) стному целованию. А коли яз, княз (ь) велик (и), выхода в Орду не дам, и мне и у тебе не взяти». Это докончание было заключено между 27 марта 1462 г. и 13 сентября 1464 г., т.е. в первые годы правления нового великого князя. Развернувшиеся вскоре события показывают, что изменение формулировки было не случайным, и Иван III с самого начала своего правления не платил татарам никакой дани.

В 1465 г., впервые после похода Тохтамыша 1382 г., на Москву со всем своим войском двинулся лично правящий ордынский хан: «Того же лета поиде безбожный царь Махмутъ на Русскую землю со всею Ордою и бысть на Дону. Божиею же милостию и Его пречистые Матери прииде на него царь Азигирей и би его и Орду взя. И начаша воеватися промежь себе, и тако Богъ избави Русскую землю отъ поганыхъ». Причиной похода Махмуда должно было стать то, что к 1465 г. ему окончательно стало ясно, что ехать к нему за ярлыком и платить дань, т.е. признавать верховную власть татар в каком-либо виде, русский великий князь не собирается.

Соперничество между Большой Ордой и Крымом на этот раз избавило Русь от татарского нашествия. Очевидно, Хаджи-Гирею удалось захватить кочевую ставку («орду») Махмуда и на короткое время стать главным татарским ханом. Его сын Менгли-Гирей позже утверждал, что большеордынский престол когда-то принадлежал его отцу. Так, после своей победы над Шейх-Ахмадом в 1502 г. он сообщал Ивану III, что «отца своего цареву Орду досталъ еси». Однако 10 апреля 1466 г. Махмуд написал письмо турецкому султану Мехмеду Фатиху уже в качестве правящего хана Большой Орды, т.е. к этому времени он сумел вернуть себе престол.

Позднее Махмуд опять был свергнут – на этот раз своим младшим братом Ахматом. В 1468 г. он находился в Астрахани, через которую в том году проплывал Афанасий Никитин. Именно Махмуд должен иметься в виду под не названным по имени «царём», ограбившим Никитина и его спутников: «А оны, поганые татарове, по однорятке взяли, да весть дали в Хазтараханъ царю… Поехали есмя мимо Хазтарахан, а месяць светит, и царь нас видел, и татарове к нам кликали: „Качма, не бегайти!“ А мы того не слыхали ничего, а бежали есмя парусом. По нашим грехом царь послал за нами всю свою орду». В том же рассказе упоминается по имени сын Махмуда Касым: «Ту наехали на нас три татарины поганые и сказали нам лживые вести: „Кайсым салтан стережет гостей в Бузани, а с ним три тысящи татар“».

Сразу же после захвата власти Ахмат начал предпринимать действия, направленные на возвращение Руси в ордынскую зависимость. В 1468 г. его татары совершили нападения на рязанские и московские земли: «Тое же осени приходиша Татарове отъ Болшие Орды и воеваша около Рязани села и волости и множество изсекоша, а иныхъ в полонъ поимаша, Рязанци же совокоупишяся и гнаша по нихъ. И бысть имъ бой и сеча зла. Татарове же знамя подсекоша оу Рязансково полкоу, Рязанци же замятъшяся и побегоша. Татар же множество избьено ту… Того же лета Татарове Польстии побиша сторожевъ нашихъ в поле и пришедъ без вести и взяша Беспоутоу и множество полону вземше, отъидоша». Примечательно, что в 1480 г. поход Ахмата на Русь также начался с нападения на Беспуту (московскую волость на правобережье Оки). Для Ивана III возобновление нападений большеордынских татар представляло особую опасность ввиду того, что оно пришлось на разгар тяжёлой войны с Казанским ханством, происходившей в 1467—1469 гг.

Наступательную политику в отношении Казани начал проводить уже Василий II. В 1461 г. он собирался идти на неё войной, но после прибытия казанских послов дело было улажено миром: «Того же лета князь велики поиде к Володимерю, хотя ити на Казаньского царя. Бывъшу же ему в Володимере, и ту приидоша к нему послы ис Казани и взяша миръ». В 1462 г., сразу же после вступления на московский престол, Иван III отправил своих воевод в поход на подвластных Казани черемис: «Того же лета посылал князь великий Иван Васильевич рать на Черемису: воевод своих Бориса Кожанова да Бориса Слепаго. А с ними устюжане, да вологжане, да галичане. А шли воеводы мимо Устюга к Вятке, по Вятке вниз, а по Каме вверх в Великую Пермь. Того же лета рать черемисская с татары казаньскими приходили на Устюжъский уезд, на верх Югу реки, на волость на Лоху, повоивали, в полон повели много руских голов. А устюжане ходили за ними в погоню; сугнав их, побили всех, а полон назад отполонили весь».

В 1467 г. между Русью и Казанью вспыхнула полномасштабная война. Поводом для неё послужило приглашение казанскими князьями на престол ханства Касыма, служилого царевича Ивана III. Однако поход Касыма с русской ратью на Казань закончился ничем: «Съ вздвижениева дни ходил царевич Касым к Казани, а с ним великого князя воеводы, князь Иван Васильевич Оболенски Стрига со многою силою и прочии. И пришедшимъ имъ к Волзе, иде же бе и перевестися, и ту срете их царь Казански Обреим со всеми князьми своими и с силою своею и не дасть им перевестися на свою сторону. А позван был царевич от цареи Казанских, от Авдул Мамона и от прочих, на царство лестью. Он же надеася на них, а льсти их не ведаа, испроси силу у великого князя, чаа получити обещанное ему, и не успевъ ничто же възвратися».

В 1467—1468 гг. военные действия протекали в целом неблагоприятно для Руси. В 1468 г. казанскому хану Ибрагиму даже удалось оторвать Вятку от союза с Иваном III: «Казанцы приидоша со многою силою к Вятке, и не возмогоша Вятчане противитися им, предашася за Казанского царя Обреима». Война с Казанью требовала напряжения всех военных сил Руси. В этих условиях не оставалось резервов для одновременной войны с Ахматом. По всей видимости, чтобы нейтрализовать его, Иван III согласился возобновить выплату дани Большой Орде. Согласно сообщению русского летописца, в 1480 г. Ахмат заявлял: «пришол яз Ивана деля, а за его неправду, что ко мне не идет, а мне челом не бьет, а выхода мне не дает девятои год». Это означает, что дань Большой Орде Иваном III какое-то время выплачивалась, и с учётом исторических событий выплата эта должна была иметь место между 1468 и 1471 гг.

Весной 1469 г. состоялся очередной русский поход на Казань. В связи с ним летописец рисует впечатляющую картину мобилизации всех наличных военных сил Русского государства: «Тоя же весны по велице дни на другои неделе послал князь велики на Казанскые места рать в судех, воевода Костянтинъ Беззубцевъ Александрович, а с ним многые дети боярьскые дворъ свои, такъже и от всеа земли своея дети боарьскые изо всех градов своих и изо всех отчин братии своее по тому же. А с Москвы послал суружанъ и суконниковъ и купчих людеи и прочих всех Москвичь, кои пригоже по их силе, а воеводу над ними постави князя Петра Оболеньского Васильевича Нагого. И те поидоша Москвою рекою к Новугороду к Нижнему, а инии Клязмою, а Коломничи и все, которые выше их по Оце, Окою поидоша, и Муромци тако же. А Володимерци и Суздальци Клязмою, Дмитровцы и Можаици и Углечане. Ярославци, Ростовци, Костромичи и прочии вси Поволжане Волгою к Нову же городу на один срок». Особое внимание привлекает упоминание «коломничей и всех, которые выше их по Оке», т.е. гарнизонов, расположенных по окскому рубежу. Кроме того, во главе похода на Казань был поставлен Константин Беззубцев – воевода Коломенского полка и начальник всей береговой окской обороны. Ещё в 1450 г. он со своими коломничами и служилыми татарами разбил на Битюге войско большеордынских татар. Таким образом, весной 1469 г. южная граница Руси оказалась практически оголена. Решиться на это Иван III мог только будучи уверенным в отсутствии угрозы нападения со стороны Большой Орды. А уверен в этом он мог быть только в случае выплаты дани Ахмату.

Осенью 1469 г. русские рати совершили новый поход на Казань, завершившийся капитуляцией хана Ибрагима – сына Махмутека, взявшего в 1445 г. под Суздалем в плен Василия II: «Въ лето 6978, Сентября 1. Князь Юрьи Васильевичь со всеми вои Московскими прииде подъ Казань, и судовые рати поидоша пеши ко граду. Татарове же выехаша изъ града, и побившеся мало, бежаша во градъ. Москвичи же погониша ихъ и сташа подъ городомъ и отняша у нихъ воду. Царь же Обреимъ видя себе въ велице беде, и нача посылати послы своя ко князю Юрию Васильевичю, и добилъ челомъ, и миръ взятъ на всей воли великого князя. И возвратишася на Москву со всемъ воинъствомъ». Это была первая победа Руси в наступательной войне против татарского ханства.

По всей видимости, спустя короткое время Иван III прекратил выплату дани в Большую Орду, так как более не нуждался в нейтралитете со стороны Ахмата. Заслуживает внимания летописное сообщение о том, что в августе 1470 г. во время пожара в Москве Иван III находился в Коломне: «Того же лета, месяца Августа въ 30 день, исходящу второму часу, загореся Москва… А князь великий былъ тогда на Коломне». Коломна была центром окской оборонительной линии. Пребывание в ней великого князя на следующий год после окончания войны с Казанью правдоподобно объясняется подготовкой к войне с Большой Ордой.

Эти выводы подтверждаются и сведениями о русско-литовско-татарских отношениях в данный период. Между Москвой и Вильной вспыхнул очередной конфликт из-за Великого Новгорода. В этой борьбе Казимир стремился заручиться поддержкой татар, причём как Крыма, так и Большой Орды. В 1472 г. он получил от крымского хана Менгли-Гирея ярлык по образцу ярлыка Хаджи-Гирея 1461 г., в котором, помимо бывших южнорусских земель, действительно подчинявшихся великому князю Литвы, ему был «пожалован» и Великий Новгород.

А ещё в 1470 г. Казимир направил своего посла к Ахмату с предложением заключить военный союз против Ивана III: «В лето 6979 Король Казимер послал в Болшую Орду ко царю Ахмуту татарина Кирия Кривого. А тот Киреи бежал ко королю от великого князя Ивана; и холоп великого князя купленои, а купил еще деда Киреева Мисуря князь великии Василеи Дмитреевич оу своего тьстя, великого князя Витовта, и оу того Мисури был сынъ Амурадтъ, тот Киреи Амурата того сынь. Пришед же тот Киреи ко царю, начат многие речи лживие и обговоры от короля на великого князя говорити, а многие дары принесе к нему, тако же и ко княземъ его, к Темирю и прочимъ, от короля, и челомъ бия, глаголя: „Что бы ты, волнои царь, пожаловалъ, пошолъ на московъскаго великого князя со всею Ордою своею, а яз отселе со всею землею своею, поне же бо многа истома земли моеи от него“. А князь Темирь и прочии по короле же побараху на великого князя, подоучающе царя. Но не сбыся мысль оканных, поне же бо совету божию человекъ споны оучинити не можеть. Царь же тот год все держая Кирея оу себе, не бе бо ему с чемъ отпустити его к королю, и иных ради зацепов своих». Однако в 1471 г. Ахмат всё-таки отпустил Кирея в Литву вместе со своим послом: «Тое же осени ко королю пришед из Орды и Киреи со царевымъ послом». Это сообщение подтверждает свидетельство Вологодско-пермской летописи о прекращении выплаты Иваном III дани Ахмату именно в 1470—1471 гг.

Помимо всего прочего, в 1471 г. войско вятчан захватило и разграбило ордынскую столицу Сарай: «Тое же зимы Вятчане съвокупльшеся, шедъ взяша Сарай Великий, Татаръ всехъ изсекоша, а сущее все разграбиша, а инии мертвыхъ раскопываючи грабяху»; «Того же лета, в тоу же пороу, идоша Вятчане Камою на низъ и въ Волгоу в соудехъ и шедше взяша градъ царевъ Сарай на Волзе и множество Татаръ изсекоша, жены ихъ и дети в полонъ поимаша и множество полоноу вземше, возвратишяся. Татарове же Казаньстии переняше ихъ на Волзе, Вятчане же бившеся с ними и проидоша здравии съ всемъ полономъ, и многие тоу отъ обоихъ падоша»; «А того же лета Вятчане шед суды Волгою на низ взяша Сараи, много товара взяша, и плен мног поимаша. Слышевше се Татарове Большие орды, поне же близ ту кочевали за один день, и тако многое их множество поидоша переимати их, и поимавше суды и всю Волгу заступиша суды своими, хотяще их перебити, они же единако пробишася сквозь их и уидоша со всемъ а под Казанью тако же хотеша переняти их, и тамо проидоша мимо тех со всем в землю свою»; «Того же лета ходили Вятчане ратью на Волгу. Воивода был у них Костя Юрьев. Да взяли Сарай и полону бесчисленная множество и княгинь сарайских». Летописи не говорят прямо о том, что данный поход был осуществлён по призыву Москвы. Однако это выглядит правдоподобно ввиду того, что сразу же по возвращении из Сарая вятчане под началом воевод Ивана III отправились в поход против напавших на Устюг новгородцев: «Вятчане же пришедше изъ Сараю и поидоша с воеводами великого князя, с Васильемъ Образцемъ и Борисомъ Слепцемъ, и съ Оустюжаны противу Новогородцевъ».

Летом следующего, 1472 года, Ахмат лично двинулся в поход на Русь: «Того же лета царь Ахмутъ, Кичи-Ахметевъ сынъ, поиде изъ орды со всеми силами своими на Русь, и поиде близъ Руси, и остави у Цариць старыхъ, и болныхъ, и малыхъ детеи»; «Того же лета злочестивыи царь ординскыи Ахмутъ подвижеся на Русскую землю съ многыми силами, подговоренъ королемъ Казимиромъ Литовскымъ». В Москве о его движении стало известно не позднее начала июля. В ответ Иван III отправил на окский рубеж Фёдора Давыдовича Хромого с Коломенским полком, потом, 2 июля, князей Даниила Холмского и Ивана Стригу Оболенского, а вслед за тем и своих братьев «с многими людьми». Русские силы заняли оборону по северному берегу Оки от Коломны, где, по всей видимости, находился со своим полком Фёдор Давыдович Хромой, до Серпухова, где встал князь Юрий Васильевич: «Князь же великый отпусти къ берегу на рекоу на Окоу противу емоу (т. е. Ахмата) свою братью, пръвие князя Юрья, по томоу же дву Андреевъ и Бориса и своихъ воеводъ и всю силу Рускоую, а самъ еще остася на Москве, братия же его, шедше, сташа оу реки на брезе. Князь же Юрьи ста выше Серпоухова на Оце же».

Летописи сообщают, что Ахмат двигался не по обычному для татар маршруту, а «съ проводники непутьма». По всей видимости, это было вызвано его надеждой на соединение с литовцами, которая в конечном счёте не оправдалась: «Царь же поиде въвръхъ по Доноу, чая отъ короля себе помочи, свещався с королемъ Казамиромъ Литовьскымъ на великого князя, но Богъ и его Мати пречистая Богородица разори и съветы и доумы ихъ, королю бо свои оусобици быша в то время, и не посла царю помочи». О том, что это были за «усобицы», подробнее говорит Симеоновская летопись: «Тое же осени (1471 г.) пришолъ къ королю изъ орды Киреи съ царевымъ посломъ, а король въ ту пору заратился съ инымъ королемъ, съ Угорскымъ». Действительно, в конце 1471 г. в Венгрии возник заговор церковной и светской знати против короля Матвея Корвина. Заговорщики пригласили на венгерский престол сына Казимира, который отправился с польскими отрядами в Венгрию, но был там разбит. Занятость более близкими его сердцу венгерскими делами не позволила Казимиру оказать военную помощь Большой Орде.

Дойдя до верховьев Дона, Ахмат направился не на север, по кратчайшему пути на Москву, а на северо-запад, «съ Литовского рубежа», к расположенному на правом берегу Оки городу Алексину: «Царь же [и] Темерь, князь его больший, поидоша къ граду Олексиноу; не дошедъ Олексина, сторожевъ великого князя разгоняша и иныхъ поимаша».

Когда Ивану III стало известно о приближении татар к Алексину, он приказал оставить город, который не был готов к обороне: «Князь же великий повеле воеводе своему Олексинскому Семену Беклемишеву осаду роспустити, понеже не успеша запастися чемъ битися съ Татары». Ахмат подошёл к Алексину утром 29 июля. Воевода Семён Беклемишев покинул город, однако горожане приняли решение сражаться и отбили первый приступ: «Олексинци же затворишяся во граде; Татарове же приидоша под Олексинъ в среду пораноу, июля 29, начаша къ граду приступати крепко. Гражане же изъ града крепко с ними бьяхоуся»; «А царь Ахмутъ прииде съ многыми силами подъ градъ Алексинъ, а въ немъ людеи мало бяше, ни пристроя городного не было, ни пушекъ, ни пищалеи, ни самостреловъ, но единако подъ нимъ много Татаръ избиша».

В Москве о приходе татар под Алексин стало известно на рассвете 30 июля, т.е. гонец преодолел расстояние в 150 км за сутки. Иван III тут же отправился в Коломну, чтобы руководить обороной оттуда, а сына послал в Ростов, вероятно, готовиться к эвакуации Москвы на случай прорыва Ахмата через Оку: «Того же месяца 30 в четверток на заговение прииде весть к великому князю, что царь со всею Ордою идет к Олексину. Князь же великы на втором часе дне того повеле пети обедню и не вкусив ничто же поиде вборзе к Коломне, а сыну за собою повеле в Ростов».

Тем временем татары продолжали штурмовать Алексин. На третий день боев, 31 июля, им удалось поджечь город, но его жители предпочли сгореть, но не сдаться: «Назавтрее, в четвергъ, Татарове приметъ приметавше и зажгоша градъ. Гражане же единако не предашася в руце иноплеменникъ, но изгореша вси с женами и с детми въ граде томъ и множество Татаръ избиша изъ града того»; «И много Татаръ побили подъ Олексинымъ; изнемогоша, не чемъ битися: ни пушекъ, ни пищалей; и Татарове зажгоша градъ; гражене изволиша згорети, неже предатися Татаромъ»; «И почаше изнемогати во граде людие, понеже не чимъ имъ битися, не бысть у нихъ никакова же запаса: ни пушокъ, ни тюфяковъ, ни пищалеи, ни стрелъ; и Татарове зажгоша градъ, и людие же градстии изволиша огнемъ згорети, нежели предатися в руце поганыхъ».

Ряд русских летописей сообщают, что татары предприняли первую попытку прорваться через Оку ещё до боёв за Алексин, преследуя воеводу Семена Беклемишева: «Семенъ побеже за реку Оку, и съ женою и слугами, и Татарове за нимъ въ реку. Въ то время приспе князь Василей Михайловичь Верейский не со многими людьми, нача съ Татары битися, не пусти ихъ черезъ реку. Помале прииде князь Юрий изъ Серпохова съ вои, и братъ его князь Борисъ съ Козлова броду, и приспе воевода Петръ Федоровичь Челяднинъ съ полкомъ. И не мога ничтоже царь сотворити, и къ городу приступи». По той же версии гибель Алексина произошла на глазах у начальников русского войска: «Князи же и воеводы, видевше християньство погибаемо, и велми восплакахуся, зане не бе имъ куды пособити великиа ради реки Оки непроходимыя».

Другие летописи утверждают, что татары начали свои попытки переправиться через Оку лишь после падения города. Первоначально левый берег обороняли немногочисленные русские отряды во главе с Петром Челядниным и Семёном Беклемишевым. Некоторое время им удавалось отражать натиск татар, однако вскоре их силы стали иссякать. Исход боя решил приход подкреплений во главе с князем Василием Михайловичем Верейским и братом Ивана III Юрием Васильевичем: «По семъ же пакы Татари поидоша въборзе на брегъ къ Оце съ многою силою и вринушася вси въ реку, хотящеи преити на нашу сторону, понеже бо въ томъ месте рати не было, приведени бо быша нашими же на безлюдное место. Но толико стоялъ туто Петръ Федоровичь да Семенъ Беклемишевъ съ малыми зело людми, а Татаръ многое множество побредоша къ нимъ. Они же начаша съ ними стрелятися и много бишася съ ними, уже и стрелъ мало бяше у нихъ, и бежати помышляху. А въ то время приспе къ нимъ князь Василеи Михаиловичь съ полкомъ своимъ, и по семъ приидоша полци княжи Юрьевы Васильевичя; въ тои же часъ за ними и самъ князь Юрьи прииде, и тако начаша одолети христиане Татаромъ». После того, как татары, сумевшие переправиться через Оку, были отброшены назад или уничтожены, находившиеся на противоположных берегах войска начали перестрелку между собой: «В тоу же пороу прииде на нихъ с верху рекы князь Василей Михайловичь Верейскый съ своимъ полкомъ, а с низоу рекы, отъ Серпохова, князь Юрьи Васильевичь съ своими полки, и отняша оу нихъ берегъ, а которые Татарове перевезошяся рекоу и техъ пребиша на оноу стороноу, а иныхъ то оубиша и суды оу нихъ поотнимаша, и начаша чрезъ рекоу стрелятися».

Тем временем русские полки продолжали прибывать: «И по мале времени прииде князь Юрьи Васильевичь изъ Серпохова, со многими силами своими; и потомъ прииде князь Борисъ Васильевичь, братъ его, с Козлова броду, з дворомъ своимъ; и часа того же князя великого воевода Петръ Феодоровичь Челяднинъ приспе со множествомъ вои, князя великого дворомъ»; «Татари же, видевше множество полковъ христианскыхъ, побегоша за реку, а полци великого князя и всехъ князеи приидоша къ берегу, и бысть многое множество ихъ, такоже и царевича Даньара, Трегубова сына. И сеи самъ царь прииде на брегъ и видевъ многые полкы великого князя, акы море колеблющася, доспеси же на нихъ бяху чисты велми, яко сребро блистающе, и въоружени зело, и начатъ отъ брега отступати по малу. Въ нощи же тои страхъ и трепетъ нападе на нь, и побеже, гонимъ гневомъ Божиимъ».

По утверждению ряда летописей, особый страх у татар вызвало присутствие князя Юрия Васильевича, старшего из братьев Ивана III: «Царь же и вси Татарове видевше множество рускых вои, наипаче же бояхуся князя Юрья Васильевича, поне же бе имени его трепетаяхоу». Объяснить это можно тем, что за три года до описываемых событий, в 1469 г., именно князь Юрий добился капитуляции казанского хана Ибрагима, победоносно завершившей войну Руси с Казанью.

Кроме того, от татар великого князя Ахмату стало известно о том, что ещё не все силы Ивана III подошли к месту боя, а также что у него находятся служилые татарские царевичи, которые могут захватить ставку хана, пока он находится на Оке: «И распросивше тех Татар, иже нашее стороны, которы князю великому служать, яко еще не вся сила вместе, князь великии съ многыми силами под Ростиславлем стоить, а царевич Даниаръ Каисымович на Коломне стоить с Татары, и многы воеводы князя великого с ним, князь Андреи Васильевич Болшеи в Серпохове стоить, а с ним Муртоза царевич Мустофинъ сынъ царя казанского, и слышавъ то царь, и побеже прочь, а водя съ собою посла князя великого, киличиа Григориа Влънина, и блудучися того, егда князя великого царевичи възмоут Орду и царици его».

Об этих событиях рассказывает также псковская летопись. 1 августа 1472 г. в Москву прибыл псковский посол Трофим Кипрешев просить у Ивана III князя-наместника для Пскова, но оказалось, что за день до того великий князь отбыл в Коломну для обороны от татар: «Трофимъ на Москвоу приехалъ месяца авгоуста въ 1, аже князь великои всь посполоу съ братьею и съ князи и съ всею силою стоить оу Коломны, а толко до его за одинъ день в само заговение вышелъ: пришелъ тогды на великого князя Ивана Васильевича и на его братью и на всю силоу роускоую царь ис Поля Махмоуть Кичихмоутовъ сынъ и стоял об Оке реке; и стоявъ царь ординскеи день да нощь у Оке реки, и прочь поиде оубегомъ побеже, видевъ нечестивыи Агаранинъ, что съ княземъ великымъ прямо его стояхоу противоу на полтороустахъ верстахъ 100 000 и 80 000 князя великого силы роускыа».

Сообщения летописей позволяют нам представить расположение русских войск на момент подхода Ахмата к Алексину. Выше Алексина по Оке стоял со своим полком князь Василий Михайлович Верейский, на Козловом броду находился князь Борис Васильевич, в Тарусе стояли князья Андрей Старший и Андрей Младший, в Серпухове – князь Юрий Васильевич (или князь Андрей Старший с царевичем Муртазой), в Коломне – царевич Данияр с великокняжескими воеводами. Сам Иван III в это время находился в Ростиславле близ Каширы, откуда он и направил под Алексин воеводу Петра Челяднина со своим двором. Как правильно отмечает псковская летопись, русские войска занимали по берегу оборону протяжённостью около полутораста вёрст, которая оказалась непреодолимой для татар.

Сам Ахмат отступил от Оки в ночь на 1 августа, а днём за ним последовал остаток его войск: «Противу же соуботы нощи той, противоу Спасова дни, егда воду крестять, отстоупиша Татарове отъ берегу, и побеждь царь Ахматъ съ всеми уланы, князми своими [и] съ всеми силами опять в поле къ своей Орде. Назавтрее же, в суботу, на Спасовъ день, августа 1, побегоша и останокъ Татаръ отъ берега, и побегоша всии Татарове, никымъ же гонимъ, но токмо гневомъ Божиимъ и пречистые его Матери милостию и всехъ святыхъ чюдотворець Роускихъ молитвою. Тако избави Богъ Роускоую землю отъ поганыхъ». Русские летописцы утверждают, что обратно татары двигались чрезвычайно быстро: «убоявшеся бегу яшася, яко въ 6 днеи къ катунамъ своимъ прибегоша, отнюду же все лето шли бяху».

Узнав об отступлении Ахмата, Иван III направил по его следам русские отряды в надежде отбить у отставших татар русских пленных. Только убедившись в том, что татары действительно ушли, великий князь распустил свои войска: «Слышавъ же то князь великии, что пошелъ царь прочь, и начатъ многые люди свои отпущати за Татары по дорозе ихъ, осталцовъ деля и полону ради христианскаго. И какъ пришла весть къ великому князю, что уже царь пришедъ до катунъ и ко зимовищу пошелъ, и тако, благодаривъ Господа Бога и пречистую Матерь Его, скорую помощницу въ бедахъ, и заступника нашихъ архааггела Михаила и Гавриила, и прочихъ небесныхъ силъ бесплотныхъ, и всехъ святыхъ, ихже молитвами избави Господь родъ христианскыи отъ нахожениа безбожныхъ Агарянъ, и тако распусти братию свою по своимъ отчинамъ, такоже и князи своя и воеводы и вся воя своя, и разидошася кииждо въ свояси, благодаряще Господа Бога, подавшая имъ победу бес крове на безбожныхъ Агарянъ». Сам Иван III направился через Коломну в Москву, куда и прибыл 23 августа: «Князь велики възвратися к Коломне, а с ним царевич Даньаръ, Трегубовъ сынъ, и оттоля и того почтив отпусти въ свои ему городок, а сам поиде к Москве и прииде въ град в неделю месяца августа въ 23 день».

По всей видимости, поспешное отступление Ахмата было вызвано рядом причин. Расчёты хана на соединение с литовцами не оправдались. Огромные усилия потребовались для взятия Алексина, почти безоружные жители которого отчаянно сражались в течение трёх дней. Видимо, важнее всего было то, что Ахмат убедился, что быстро переправиться через Оку ему не удастся, в то время как в его отсутствие служилые татары Ивана III могут нанести удар по ханской ставке.

О событиях 1472 г. идёт речь в первой части так называемого «ярлыка» Ахмата Ивану III, представляющего собой, по всей видимости, компиляцию из трёх писем большеордынского хана русскому великому князю, написанных в 1472, 1476 и 1480 гг. Соответствующий отрывок гласит: «А вам ся есмя государи учинили от Саина царя сабелным концемъ. И ты б мою подать въ 40 день собралъ: 60 000 алтын, 20 000 вешнею, да 60 000 алтын осеннюю, а на себе бы еси носилъ Ботыево знамение, у колпока верхъ вогнув ходил, зане ж вы блужныя просяники. Толко моея подати в 40 день не зберешь, а на себе не учнешь Батыево знамения носити, почен тобою в головах и всехъ твоих бояр с густыми волосы и с великими борадами у меня будут; или паки мои дворяне съ хозовыми сагадаками и с софьяными сапоги у тебя будут. А крепкия по лесом пути твои есмя видели и водския броды есьмя по рекамъ сметили. Меж дорог яз один город наехалъ, тому ж такъ и стало. А Даньяры бы еси царевичя оттоле свелъ, а толко не сведешъ, и аз, его ищучи, и тебе наиду».

Городом, о гибели которого здесь упоминается, определённо является Алексин. О присутствии царевича Данияра, сына Касыма, в рядах войск Ивана III сообщают русские летописи. Ахмат требует удалить его «оттоле», т.е. из Городца Мещёрского (Касимова), что косвенно подтверждает летописное сообщение об опасениях хана Большой Орды за свою ставку, оставшуюся беззащитной перед возможным нападением служилых татар великого князя. Письмо свидетельствует о том, что провал похода 1472 г. отнюдь не принудил Ахмата отказаться от своих замыслов. Он всё ещё надеется вернуть Русь в состояние зависимости, включая выплату дани. Чтобы сохранить лицо, Ахмат заявляет, что его поход не был полностью бесполезным, поскольку ему удалось разведать пути во владения Ивана III, которыми он намерен воспользоваться в том случае, если великий князь не выполнит его требования.

Однако пока отношения сторон перешли в дипломатическую плоскость. Русские летописи сообщают о прибытии в Москву в 1474 г. большого посольства от Ахмата: «Того же лета месяца иуля 7 пришел из Орды Микифоръ Басенков с послом царевым Ахмутом Болшиа орды с Кара Кучуком, а с ним множество Татаръ пословых было 6 сот, коих кормили, а гостеи с коньми и со иным товаром было 3 тысячи и двесте, а конеи продажных было с ними боле 40 тысяч, и иного товару много». По всей видимости, вернувшийся тогда на Русь Никифор Басенков был ещё в 1473 г. послан Иваном III в Большую Орду с целью обсудить новое положение дел, сложившееся после событий 1472 г. Ряд русских летописей в рассказе о Стоянии на Угре вспоминают, что «тъй бо Микыфоръ былъ въ орде и многу алафу Татаромъ дастъ отъ себе: того ради любляше его царь и князи его». Многочисленные дары («алафа»), розданные тогда Никифором Басенковым Ахмату и его приближённым, были призваны побудить хана смириться с изменениями в отношениях с Русью, которая более не намеревалась платить Орде дань.

Однако Ахмат смиряться не собирался. Сама многочисленность ответного посольства, направленного им в Москву, призвана была продемонстрировать силу хана и подкрепить позиции его послов на переговорах. Об их содержании летописи ничего не сообщают, но ясно, что они закончились провалом. В августе 1474 г. Иван отпустил посольство Ахмата обратно в Орду в сопровождении своего нового посла: «Того же месяца (т.е. августа) 19 отпустил князь великы посла Болшие Орды Кара Кучюка, а с ним посла своего Дмитрея Лазарева». Переговоры в Орде также ни к чему не привели, вследствие чего в октябре 1475 г. «прибежал из Орды посол князя великого Дмитреи Лазаревъ». А посольство Ахмата, прибывшее в Москву в следующем году, потребовало уже личной явки великого князя к хану: «Того же лета (т.е. 1476) месяца июля 11 прииде к великому князю посол из Большие Орды от царя Ахмута Бочюка именем, зовя великого князя ко царю въ Орду, а с ним Татаринов 50, а гостеи с ним с конми и с товаром всякым с полшеста ста». Это требование было уже ультиматумом, после которого стало ясно, что Ахмат намерен в полной мере восстановить зависимость Руси от Орды, и поэтому новое военное столкновение является лишь вопросом времени.

Однако подобное развитие событий в Москве предвидели и давно к нему готовились. Уже в 1472—1473 гг. были установлены дипломатические отношения с Крымом. Зимой 1473—1474 гг. в Москве принимали посла Менгли-Гирея Ази-бабу, который привёз предложение хана установить отношения «братьев и друзей», т.е. равных государей, причём особо оговаривалось отсутствие каких-либо даней с Руси Крыму: «Посолъ паки твой Ази-Баба говорилъ мне твоими речьми такъ: что хочешь меня жаловати, въ братстве и въ дружбе и въ любви держати, по тому, какъ еси съ королемъ въ братстве, а другу другомъ быти, а недругу недругомъ быти. А коли мой посол къ тебе приидетъ, и ему къ тобе прямо ити. А пошлинамъ даражскимъ и инымъ пошлинамъ всемъ никоторымъ не быти. И ярлыкомъ мя докончальнымъ хочешь жаловати и правду свою на томъ на всемъ хочешь пожаловати дати».

В марте 1474 г. в Крым с ответным визитом отправился Никита Беклемишев. Привезённый им проект договора включал военный союз как против Ахмата, так и против Казимира, причём против Ахмата Иван III обязывался действовать силами своих служилых татар: «А на моего недруга на Ахмата царя быти ти со мною заодинъ: коли пойдетъ на меня царь Ахматъ, и мне къ тобе весть послати, и тобе моему брату великому князю Ивану отпустити царевичевъ своихъ на Орду. А пойдетъ на тобя Ахматъ царь, и мне Менли-Гирею царю на него пойти, или брата своего отпустити съ своими людми, а быти ми на него съ тобою заодинъ. Также ми и на короля, на твоего недруга, быти съ тобою заодинъ: коли ты на короля пойдешь, и мне на него пойти на его землю; или король пойдетъ на тобя на великого князя, или пошлетъ, и мне также на короля и на его землю пойти». Но Менгли-Гирей соглашался только на союз против Ахмата и не желал рушить традиционные дружеские отношения между Крымом и Литвой. По этой причине неудачей окончилось и новое русское посольство, отправившееся в Крым в марте следующего, 1475 г., во главе с Алексеем Старковым: «Выговорилъ ты волной человекъ у своей шерти осподаря нашего князя недруга короля, а нашему государю великому князю не хочешь на его недруга на короля помагати; а то осподарю моему болшей недругъ. А говоришь, волный человекъ, то, что король еще съ твоимъ отцомъ съ Ази-Гиреемъ царемъ въ братстве и въ докончанье былъ, а съ тобою нынеча также въ братстве и въ докончанье, и ты тово не хочешь порушити».

Однако развернувшиеся вскоре события заставили Менгли-Гирея поменять свою позицию. В 1475 г. Менгли-Гирей был свергнут своим старшим братом Нурдовлатом. Нурдовлат унаследовал крымский престол ещё в 1466 г. после смерти своего отца Хаджи-Гирея, но в 1468 г. его сместил Менгли-Гирей. Нурдовлат бежал к черкесам, однако в 1471 г. оказался в заключении в Кафе. В 1475 г. ему удалось вновь захватить престол. Вслед за этим турецкий султан Мехмед II отправил к берегам Крыма свой флот. 7 июня 1475 г. турки взяли генуэзскую Кафу: «Того же лета Турскои салтанъ посылалъ рать въ кораблихъ и въ катаргахъ на Кафу, и пришедши взяша ю месяца Июня, и ины грады поимаша въ Кафиньскои Перекопи». Турки также овладели остальными генуэзскими городами на крымском побережье, Мангупом, Азовом и рядом крепостей на северо-восточном берегу Черного моря. Центром турецких владений и резиденцией султанского наместника стала Кафа. Захваченный в этой крепости в плен Менгли-Гирей был отправлен в заточение в Стамбул.

Весной 1476 г. на Крым, которым продолжал править Нурдовлат, двинулось войско Большой Орды во главе с родственником Ахмата Джанибеком. Подробности этих событий нам известны из двух писем, написанных султану Мехмеду крымским князем Эминеком (Аминяком русских источников), главой рода Ширин. В своём письме от мая 1476 г. Эминек сообщал султану, что на сторону Ахмата перешли его брат Хаджике и князь Абдулла, глава рода Барын: «Мой враг (Хаджике) и Абдулла восстали и соединились с Джанибек-султаном. Они двинулись на моих подданных. Я жил тогда с семьей и детьми в городе Крым. Они отняли у меня половину подданных. Потом с войском в тысячу готовых к бою людей они напали на город Крым, и я бился с ними несколько раз. Потом нам помог Аллах, Хаджике, Абдулла и Джанибек ушли в степь, как и наш главный враг – хан Орды. Потом они направились в местность вблизи Орды и, как сообщают, соединились с войском Орды, и никто из их людей не был отвергнут. Они вновь начали войну и теперь находятся очень близко отсюда». Второй поход большеордынского войска оказался более успешным, о чём Эминек сообщал султану в октябре 1476 г.: «Враг преследовал нас со своими лучшими воинами и захватил наши города. Мы укрылись, наконец, в городе Крым, и у нас не было больше коней для вылазок. Враг хотел захватить город Крым, но не добился ничего».

Об этих событиях сообщают и русские летописи: «Того же лета посла царь Ахматъ Ординский сына своего с Татары и взя Кримъ, всу Азигириевоу Орду». О них упоминается также в «ярлыке» Ахмата Ивану III: «Ведомо да есть: кто нам был недруг, что стал на моемъ царстве копытом, и азъ на его царстве стал всеми четырми копыты; и того Богъ убил своим копиемъ, дети ж его по Ордамъ розбежалися; четыре карачи в Крыму ся от меня отсидели». Ахмат представляет здесь свой поход на Крымское ханство как месть за поражение, нанесённое Хаджи-Гиреем Большой Орде в 1465 г. «Ярлык» подтверждает свидетельство письма Эминека о том, что нескольким крымским князьям удалось удержать за собой крепость Крым (Солхат). Однако на остальной территории ханства стал править ставленник Ахмата Джанибек.

В сентябре 1477 г. Иван III направил к новому крымскому хану посольство, которому было указано заключить с ним такой же договор о дружбе, какой был заключён с Менгли-Гиреем. Из документов посольства следует, что инициатива установления отношений исходила от Джанибека, который первым направил в Москву своего посла. Ранее он уже находил себе убежище на Руси, и теперь просил Ивана III вновь предоставить ему убежище в случае утраты крымского престола: «А говорилъ ми отъ тобя твой человекъ Яфаръ Бердей о томъ, что по грехомъ коли придетъ на тобя истома, и мне бы тобе дати опочивъ въ своей земли. Ино язъ и первие того твоего добра сматривалъ; коли еси былъ казакомъ, и ты ко мне такжо приказывалъ, коли будетъ конь твой потенъ, и мне бы тобе въ своей земле опочивъ дати. И язъ тобе и тогды опочивъ въ своей земли давалъ, а и нынеча есми добру твоему радъ везде. А каково придетъ твое дело, а похочешь у меня опочива, и язъ тобе опочивъ въ своей земли дамъ и истому твою подойму».

Опасения Джанибека оказались оправданными – вскоре он был изгнан из Крыма. По сообщению Яна Длугоша, уже в марте 1478 г. к польскому королю Казимиру прибыло посольство от хана Нурдовлата. Однако его вражда с братом Айдаром настроила против него крымскую знать. В октябре 1478 г. Эминек написал Мехмеду II письмо с просьбой назначить крымским ханом Менгли-Гирея: «Нур-Девлет и Хайдар приносят нам много огорчений. Они не желают примириться друг с другом и не слушают моих советов. У нас нет ни людей, ни предводителя для того, чтобы идти воевать. Наши люди стали бездельниками, их силы растрачиваются на пустяки, можете быть в этом уверены. Ныне все беи и все наши люди желают иметь предводителем Менгли-Гирея, поскольку, из-за того что те двое не мирятся, вся земля разорена… Если Вы немедленно пришлете к нам Менгли-Гирея, Вы восстановите порядок в нашей стране и Аллах Вас за это наградит. Народ и беи Крыма не желают Нур-Девлета, он не годится ни на что». В результате в конце 1478 г. или начале 1479 г. Менгли-Гирей при поддержке турок вернулся на крымский престол, а его братья Нурдовлат и Айдар бежали в Великое княжество Литовское и осели в Киеве. Объединяя эти события с событиями 1475 г., русские летописи сообщают о том, что турки «Азигирееву орду Крымъ и Перекопь осадиша дань давати, и посадиша у нихъ меншего сына Азигиреева Менлигиреа, а два брата его, Азигиреевы же дети, убежаша».

Сразу же после возвращения к власти Менгли-Гирей возобновил переговоры с Иваном III. В апреле 1479 г. к крымскому хану направился великокняжеский посол Иванча Белый, который сообщил Менгли-Гирею о том, что Джанибек находится у Ивана III: «Писалъ еси ко мне въ своихъ ярлыцехъ съ своимъ человекомъ съ Алачемъ о своемъ недруге о царе о Зенебеке, чтобы мне твоего для дела къ собе его взяти. И язъ его къ собе взялъ и истому есми своей земле учинилъ тобя для, и впередъ есми хотелъ его у соби држати твоего для дела». Кроме того, Иван обещал исполнить просьбу самого Менгли-Гирея об убежище на случай утраты крымского престола: «Писалъ еси ко мне въ ярлыке въ своемъ и словомъ ми отъ тобя Сырпякъ говорилъ о томъ: каково по грехомъ придетъ твое неверемя, и мне бы твоя истома подняти. Ино язъ добру твоему везде радъ, чтобы далъ Богъ ты здоровъ былъ на отца своего месте на своемъ юрте. А коли по грехомъ придетъ каково твое неверемя, и язъ истому твою подойму на своей голове».

Окончательный договор о союзе между Русью и Крымом был заключен посольством Ивана Звенца, отправившимся к Менгли-Гирею в апреле 1480 г. В нём, как и предлагала изначально русская сторона, в качестве общих врагов назывались Ахмат и Казимир: «А на Ахмата царя быти намъ съ тобою заодинъ: коли пойдетъ на меня царь Ахматъ, и тобе моему брату великому князю Ивану царевичевъ твоихъ отпустити на Орду съ уланы и со князми. А пойдетъ на тобя Ахматъ царь, и мне Менли-Гирею царю на Ахмата царя пойти, или брата своего отпустити съ своими людми. Также и на короля, на вопчего своего недруга, быти намъ съ тобою заодинъ: коли ты на короля пойдешь, или пошлешь, и мне на него пойти и на его землю; коли король пойдетъ на тобя на моего брата на великого князя, или пошлетъ, и мне также на короля и на его землю пойти. А буду и въ шерти съ королемъ, а тобе моему брату великому князю каково дело будетъ съ королемъ, и мне королю шерть сложити, а быти ми на него съ тобою заодинъ».

Русским дипломатам удалось ценой больших усилий убедить Менгли-Гирея в том, что Казимир является также и его противником. Основную роль в этом сыграл союз между Казимиром и злейшим врагом Менгли-Гирея Ахматом. Кроме того, Казимир приютил у себя братьев Менгли-Гирея Нурдовлата и Айдара, что было воспринято в Крыму как враждебный жест. По просьбе крымского хана Иван III осенью 1479 г. принял его братьев к себе, чтобы исключить возможность их использования Литвой против Менгли-Гирея: «Нынеча еси ко мне ярлыкъ свой прислалъ да и съ своими послы еси приказалъ и съ моимъ человекомъ съ Иванчею о своей братье о царехъ о Нурдовлате да о Айдаре, что недругъ твой король взялъ ихъ къ собе и держалъ ихъ въ своей земли на Киеве, а на твое лихо; и мне бы твоего для дела оттоле ихъ къ собе взяти. И язъ ихъ къ собе взялъ твоего для дела, и держу ихъ у собя и истому своей земле и своимъ людемъ чиню тобя деля… Король взялъ къ собе твою братью да держалъ ихъ у собя на твое лихо, и король тебе недругъ же».

Пока русские дипломаты налаживали отношения с Крымом, русские войска одержали новую победу над Казанью. Во время похода Ивана III на Новгород зимой 1477—1478 гг. казанский хан Ибрагим, получив ложное известие о поражении великого князя, напал на Вятку: «Бысть же великому князю в Новегороде, прииди весть ложнаа в Казань, яко не взял князь велики Новагорода, и побили его новугородци, и сам четверть убежа ранен, и посла царь рать свою казаньскии на Вятку. Потом царю прииде праваа весть, что взял князь велики Новгород и наместники посажа, и посла царь казанскии, и велел скоро воем своим възвратитися. Они же слышавше, толь скоро бежаша, елико варяху в котлех еству, все опрометаша». Дополнительные подробности сообщает Типографская летопись: «Тое же зимы, егда бысть князь великый в Новегороде, и прииде царь Казанскый безвестно на Вятку и множество полоноу поимаша людей по селомъ, а иныхъ изсече, города же ни единого не взя, и множество Татаръ оу него отъ Вятчанъ подъ городомъ избьено бысть. Прииде же на Масленой неделе, и поиде прочь на четвертой недели поста, много зла оучинивъ крестьяномъ». Таким образом, татары появились в Вятской земле между 25 и 31 января, а ушли из неё между 22 февраля и 1 марта 1478 г.

В ответ на это весной 1478 г. Иван III направил на Казань свои войска: «Тое же весны князь великы отпустил рать судовую на Казань, воевода болшеи Василеи Федорович Образець, а из Новагорода пошли под Казань маа 26 вторник»; «Того же лета посла князь великы воеводъ своихъ князя Семиона Ивановича да Василиа Феодоровича Образца и с ними множество воиньства в соудехъ кь Казани. Они же плениша землю ихъ по Волзе, множество изсекоша, а иныхъ плениша и приведоша къ градоу, начашя стрелятися. Бысть боуря силна и дождь и нельзе пристоупити къ градоу, они же въспятишася и сташя на Волзе; а Вятчане же и Оустюжане плениша по Каме, множество безчисленое изсекоша, а иныхъ в полонъ поимаша. Царь же посла с челобитьемъ к великому князю, и оумиристася, якоже оугодно бысть великомоу князю». По всей видимости, хан Ибрагим был принуждён вернуться к мирному договору 1469 г.

Победа над Казанью укрепила восточные рубежи Руси и развязала Ивану III руки для борьбы с Большой Ордой. Как было сказано, попытки Ахмата вернуть Русь в состояние подчинения дипломатическими средствами окончились провалом уже в 1476 г. Однако отправиться в новый поход на Москву он сумел лишь несколькими годами позже. На 1476—1478 гг. пришлась его борьба за Крым. К 1480 г. он подчинил своей власти своего племянника Касыма, сына Махмуда. Перед этим он во главе коалиции, в которую входили также Сибирская, Казахская и Ногайская орды, сумел нанести в Средней Азии поражение узбекскому хану Шайх-Хайдару: «В «Таварих-и гузида – Нусрат-наме», сочинении, написанном на тюркском языке и законченном в 1504 г., а также в «Фатх-наме» Шади и «Шайбани-наме» Бинаи, сочинениях, зависящих от «Таварих…”, изложена история преследований сына Абу-л-Хайра – Шайх-Хайдара со стороны коалиции хана Сайид-Ибрахима (Ибака) – сына (или внука) Хаджи-Мухаммеда, потомков Тукай-Тимура – Джанибека и Кирая (сыновей Барака) и ногайских мурз – Аббаса (сына или брата Ваккаса б. Нур ад-Дина), Мусы и Ямгурчи (сыновей Ваккаса). По «Таварих…» и «Шайбани-наме», Ахмед с самого начала входил в эту коалицию. Шади в «Фатх-наме» излагает события иначе: поначалу Ахмеда не было в числе врагов Шайх-Хайдара, Ахмед даже «пособил их делу / на дорогу поднес им много даров…”, и только потом Шайх-Хайдар сразился и с ним. В 1469 г., согласно «Таварих…”, «Ахмад-хан привел свое войско, и Ибак-хан убил Шайх-Хайдар-хана». По «Шайбани-наме», Ибак напал на Шайх-Хайдара, приведя с собой войско Ахмеда. Внуки Абу-л-Хайра во главе с их воспитателем Карачин-бахадуром (Дервиш-Хусейном, сыном кукельташа, т.е. молочного брата, Абу-л-Хайра) бежали к Касиму и были поручены «находившемуся там» мангытскому беку Тимуру (Темиру; внуку Едиге), «эмиру эмиров» Касима. «В то время, когда Ахмад-хан, Ибак-хан и мангыт Аббас-бек, объединившись, пришли и осадили Касим-хана под Хаджи-Тарханом, Касим-хан, договорившись с Тимур-беком, сказал Карачин-бахадуру: «Возьмите ваших царевичей и отправляйтесь, уповая на Бога», – и проводил [их] оттуда с почетом и уважением»».

Хотя «Таварих…» относит эти события к 1469 г., они, по всей видимости, произошли на десятилетие позже. Летом 1476 г. Астрахань посетил венецианец Амброджио Контарини. По его свидетельству, в это время «правитель Астрахани, по имени Касим-хан» всё ещё враждовал с Ахматом: «главный хан находился в состоянии войны с Касим-ханом, своим племянником (а этот Касим считал, что он сам должен быть главным ханом, так как таковым был его отец, раньше правивший Ордой, и потому между ними шла большая война)». А в 1480 г. русские летописи отмечают присутствие Касыма в войске Ахмата во время его похода на Русь. Таким образом, между 1476 и 1480 гг. Ахмат был занят войной с Нурдовлатом, Шайх-Хайдаром и Касымом, и именно поэтому он смог выступить против Ивана III только в 1480 г.

Эти действия свидетельствуют о серьезности намерений Ахмата восстановить великодержавие прежних золотоордынских ханов, а также о значительности военных сил, которыми он располагал. О великодержавных устремлениях Ахмата свидетельствует также его письмо турецкому султану Мехмеду Фатиху, написанное в мае-июне 1477 г. В нём хан Большой Орды предлагал туркам дружбу и военный союз: «Впредь милостью Бога между Вами и нами [установившаяся] дружба этим путем пусть умножится, так что, если угодно будет Богу всевышнему, в последующие времена среди друзей [и] врагов имя этой [дружбы] пусть останется. Далее, в какую сторону Вы направитесь и походом пойдете, мы также с этой стороны готовы усилить Вас».

Помимо всего прочего, в результате состоявшихся в 1479 г. переговоров был подтверждён союз против Руси между Ахматом и Казимиром. Об этих переговорах сообщает Мацей Стрыйковский: «У Стрыйковского находим известие о том, что для переговоров с Ахматом (у Стрыйковского „с Сохматом“) Казимир посылал своего дворянина Стрета». Это посольство упоминается в письме хана Большой Орды Муртазы Казимиру, написанном в августе 1484 г.: «А вы, хотя и сами отъ цара, отца моего, который же передъ Бога пошолъ, чере [зъ] Стрета по тому жъ присяги хотели были есте, нине пакъ сего году по тому жъ и отъ насъ о томъ деле усказали есте по правъде первей». О переговорах между Казимиром и Ахматом рассказывают также и русские летописи: «А Казимеръ, король Литовскои, слышев великих князеи розмирку, великого князя Ивана Васильевича з братьею своею не в миру, со князем Ондреем да со князем з Борисом, а слышевъ гневъ великии Ахматов царевъ на великого же князя Ивана Васильевича, и порадовася тому король Литовскии Казимеръ, служить ему тогда Ордынскои князь Киреи Амуратович, и посылает его в Орду ко царю Ахмату с тою речью, что князь великии немирен з братьею, что брат его князь Ондреи и з братом со князем з Борисом из земли вышли со всеми силами, ино земля ныне Московская пуста. „А со мною ныне немирен же, и ты б ныне на него пошол, время твое, а яз нынече за свою обиду съ тобою же иду на него“. Безбожныи же царь Ахмат порадовася тому и совет зол совещает с королем с Казимеромъ, и отпущает его скоро х королю, и совет чинит на осень на усть Угры с королем». Осуществив эту широкомасштабную подготовку, хан Большой Орды в 1480 г. двинулся в новый поход на Русь.

16 апреля 1480 г. из Москвы в Крым отправилось посольство во главе с Иваном Звенцом. В числе прочих инструкций ему было указано: «А учинится тамо весть князю Ивану Звенцу, что Ахматъ царь на сей стороне Волги, а покочюетъ подъ Русь, а хотя и ярлыка ещо не дастъ Менли-Гирей царь, ино князю Ивану о томъ говорити царю Менли-Гирею, чтобы по своему жалованью и по своей правде и какъ къ великому князю приказывалъ съ своими послы и съ его человекомъ съ Иванчею, что на Ахмата царя съ великимъ княземъ одинъ человекъ, и онъ бы пожаловалъ, на Ахмата царя пошолъ, или брата своего отпустилъ съ своими людми». Из этого следует, что в апреле в Москве ещё полагали, что Ахмат находится на левом берегу Волги, но при этом его новый поход на Русь считали вполне возможным, если не неизбежным.

Первая точная дата, которую русские летописи сообщают в связи с нашествием Ахмата, – 8 июня, когда Иван III отправил на Оку войска во главе со своим сыном Иваном: «Князь же великии Иванъ Васильевичь всеа Русии, слышавъ то, нача отпускати къ Оце на брегъ своихъ воеводъ съ силою; а брата своего князя Андрея Васильевича меншего отпустилъ въ его отчину въ Торусу противу же имъ; и потомъ сына своего великого князя Ивана Ивановичя отпусти къ Оце же на брегъ въ Серпоховъ месяца июня въ 8 день и съ нимъ многые воеводы и воинство безчислено». Поскольку ещё до Ивана Ивановича на Оку был отправлен младший брат великого князя Андрей, можно предположить, что меры по отражению татарского нашествия в Москве начали принимать в конце мая – начале июня, а известие о приближении Ахмата было там получено незадолго до этого.

На Руси полностью осознавали значительность угрозы. Ахмат привёл с собой все имевшиеся у него силы, включая войска своего племянника Касыма, и договорился о взаимодействии с Казимиром. Кроме того, положение Ивана III было осложнено начавшимся ещё в январе 1480 г. мятежом его братьев – Бориса Волоцкого и Андрея Углицкого: «Того же лета безбожныи царь Ахмуть Болшея орды поиде на православное христианство на Русь, святыя церкви и на великого князя, похваляся разорити святыя церкви и все православие пленити и самого великого князя, якоже и при Батыи было, а слышавъ, что братиа отступиша отъ великого князя; а король съ царемъ съдиначилися, и послы королевы тогда у царя беша и советъ учиниша приити на великого князя царю отъ себе полемъ, а королю отъ себе. А съ царемъ вся орда и братаничь его царь Касымъ, да шесть сыновъ царевыхъ и безчисленое множество Татаръ съ ними. И поиде безбожныи царь Ахмутъ тихо велми, ожидая короля съ собою; уже бо пошедъ и пословъ его отпусти къ нему, да и своего посла съ ними».

Первый удар татар (вероятно, разведывательного отряда) пришёлся по волости Беспута на правом берегу Оки между Серпуховом и Каширой: «Татарове же, пришедше, поимаша Беспутоу и отъидоша». Видимо, именно это побудило Ивана III направить войска во главе с Андреем Васильевичем и Иваном Ивановичем на западный участок окского рубежа – в Тарусу и Серпухов. Однако основные татарские силы во главе с Ахматом были ещё далеко и продвигались очень медленно: «Царь же идяше медлено, а все короля ожидая». Только к концу июля они подошли к Дону (видимо, его верховьям), в ответ на что Иван III выступил из Москвы, чтобы лично возглавить оборону: «Потомъ же приближающуся ему къ Дону, и князь великии Иванъ Васильевичь, слышевъ то, поиде самъ противу ему къ Коломне месяца Иуля въ 23 въ неделю и тамо стоялъ и до Покрова».

В результате русские войска заняли линию обороны протяжённостью около 200 км по северному берегу Оки от Тарусы до Коломны. Ахмат принял решение обойти ее с запада: «Слышавъ же оканныи царь Ахматъ, что на техъ местехъ на всехъ, куды приити ему, стоять противу ему съ великими князи многые люди, и царь поиде въ Литовскую землю, хотя обоити чрес Угру»; «А Татарове искаху дорогы, куды бы тайно перешедъ, да изгономъ итти къ Москве»; «Царь же поиде незнаемыми пути на Литовскую землю, хотя искрасти берегъ». В ответ на это Иван III произвёл перегруппировку своих сил: «И князь великии Иванъ Васильевичь повеле тамо ити сыну своему великому князю Ивану Ивановичю и брату своему князю Андрею Васильевичу меншому къ Колузе къ Угре на брегъ».

Двигаясь на запад, Ахмат рассчитывал, с одной стороны, соединиться там с литовскими войсками, а с другой – найти удобные места для переправы, не занятые русскими войсками: «Слышав же царь Ахматъ, что князь великыи стоить оу Окы по брегу съ всеми силами, и поиде к Литовьской земле, опходя реку Оку и ожидая к себе на помощь короля или силы его, и знахоре ведяху его ко Оугре реце на броды». Судя по заявлению русских послов в Литве, сделанному в 1517 г., эти «знахари» были литовскими людьми: «Король Казимир, не хотя докончания править, начал под государем подискиваться, и учеа бесерменство наводить, и к Ординскому царю Ахмату посылать, и навел его на землю государя, и приходил Ахмат под Угру, в вожех у него были королевы люди, Сова Карпов и иные люди».

Угра была значительно менее пригодна для обороны, чем Ока, что вкупе с возможным объединением татарских и литовских сил существенно усложняло задачу русских войск. В связи с этим Иван III после двухмесячного пребывания в Коломне 30 сентября прибыл в Москву для совещания с высшими светскими и церковными сановниками Руси, которые единодушно высказались за сопротивление Ахмату: «Сентября 30 прииде князь великы с Коломны на Москву на совет и думу къ отцу своему митрополиту Геронтию и к матери своеи великои княгини иноке Марфе и къ дяде своему князю Михаилу Андреевичю Вереискому и къ всем своим бояромъ, все бо тогда беша во осаде на Москве и молиша его великым молениемъ, что бы стоялъ крепко за православное христьянство противу безсерменству». Согласно Типографской летописи, в «совете и думе» принимал участие также ростовский архиеписком Вассиан.

Во время пребывания Ивана III в Москве туда прибыли послы от его мятежных братьев, с которыми удалось заключить мир: «Въ лето 6989 септемврия 30 прииде князь великии съ Коломны на Москву. А въ то время беша на Москве послы братьи его, княжи Андреевы и княжи Борисовы, били челомъ о миру; и князь великии Иванъ Васильевичь всеа Русии жаловалъ братью свою, по печалованию отца своего митрополита Геронтиа и матери своеи великые княгини инокы Марфы и архиепископа Ростовьскаго Васьяна и князя Михаила Андреевича Вереискаго и епископовъ и архимандритовъ, пословъ ихъ отпустилъ, а самимъ имъ велелъ къ себе поити вборзе».

На случай прорыва русской обороны татарами великий князь принял меры по укреплению Москвы и других городов: «А сам осадив грады свои воеводами крепкими, а в Москве посадив дядю своего князя Михаила Ондреевича да князь Ивана Юрьевича. А в осаде тогды митрополит Геронтеи да архиепископъ Ростовскии Васьян, да владыка Прохоръ Подерельскии, да гости Московские, да чернь»; «Дмитровцовъ же въ осаду въ Переславль веле князь великый перевести Полуехту Бутурлину да Ивану Кике, а съ Москвы строевъ въ Дмитровъ перевезти, а посадъ веляше у Москвы пожечи князю Ивану Юрьевичю». Кроме того, ещё отправляясь из Коломны в Москву, Иван III «городокъ Коширу самъ велелъ зжечи». Кашира располагалась на правом берегу Оки, и ей угрожала та же судьба, что постигла Алексин в 1472 г.

В связи с переводом столицы на осадное положение было принято решение вывезти из неё государственную казну и великокняжескую семью. Первоначально предполагалось эвакуировать обеих великих княгинь (мать Ивана III Марию Ярославну и его жену Софью Фоминишну), а также малолетних детей великого князя. Однако, по всей видимости, отъезд великих княгинь вызвал ропот в народе, как это было в 1382 г. во время нашествия Тохтамыша: «Царь 1-е Серпуховъ сожже, и поиде къ Москве; людие сташа вечемъ, митрополита и великую княгиню ограбиша, и одва вонъ изъ града пустиша». Похожие события разыгрались в Москве и в июле 1445 г., когда Василий II попал под Суздалем в плен к татарам: «Княгини же великие изъ града выступиша на посадъ, горожане же въ велицей тузе и въ волнении бяху въ себе… Чернь же худые люди шедше биша челомъ великой княине Софьи и Марии и прочимъ, сидели имъ съ ними, или камо хотять и те бежати? Княини же великая Софиа и княини великая Мария съ прочими княинями обещашеся сидети съ ними въ осаде».

По этой причине церковные иерархи обратились с просьбой к матери Ивана III Марии Ярославне (инокине Марфе) остаться в городе: «А княгини великие тогды из града вышлы: и княгини великая Марфа, мати князя великого, и великая княгини Софья. И митрополит Геронтеи да архиепископъ Васьян Ростовскии, да владыка Прохоръ Подрельскии начаша бити челом великои княгине Марфе, чтобы ся возратила къ Москве во град, чтоб не оставила православного христьянства. Княгини же великая Марфа послушав молениа их и не презри слез их, и возратися во град, положа упование на Бога и на пречистую матерь его, и на чюдотворцов Петра и Алексея. Во граде же бысть немала радость о возращении великиа княгини». Софья Фоминишна вместе с детьми и казной отправилась на Белоозеро: «А княгини великая Софья поиде з детми своими и со всеми людьми къ Дмитрову и оттоле въ судех к Белуозеру»; «А свою великую княгиню Римлянку и казну съ нею посла [Иван III] на Белоозеро».

Перед возвращением на театр боевых действий великий князь получил благословение у глав Русской церкви: «Князь же великии повеле пречистои молебен пети, вшед во церковь. И нача пред образом всемилостиваго Спаса плакатися и пречистои его матери, и чюдотворцеву гробу, прося помощи и заступлениа Русскои земле и всему христьянству. Благословять его митрополит Геронтии и архиепископъ Васьян Ростовьскии, и вси епископи. Князь же великии взем благословение от митрополита и от владыкъ и давъ милостыню велику, и поиде противу царя Ахмата, взем Бога на помощь, со всеми своими силами».

В Москве Иван Васильевич пробыл три дня и покинул её 3 октября: «Князь великии поиде съ Москвы противу царя къ Кременцу въ 3 октября». Движение Ахмата к Угре вызвало необходимость перенесения великокняжеской ставки. Теперь она была размещена в Кременце (ныне поселок Кременск) на реке Луже, в 40—50 км от Угры. Лужа и Протва, в которую она впадает, представляли собой второй естественный оборонительный рубеж на пути от Угры к Москве. По-видимому, с собой Иван III привёл дополнительно набранные в Москве полки, которые были направлены к месту боевых действий: «И пришед ста на Кременце с малыми людми, а людеи всех отпусти на Угру къ сыну своему великому князю Ивану». Во главе войск, оборонявших переправы через Угру, стояли князья Иван Иванович и Андрей Васильевич: «А сынъ князя великого князь велики Иванъ Ивановичь и братъ великого князя князь Андреи Васильевичь меншой сташа на Угре противу царя съ многымъ воиньствомъ».

Пока Иван III ездил в Москву, Ахмат продолжал движение на запад, достигнув в конечном счёте города Воротынска, который располагался в литовских владениях на правом берегу Оки, близ впадения в неё Угры. Там он рассчитывал соединиться с литовскими силами, но его расчёты не оправдались: «Царь же Ахматъ поиде съ всеми своими силами мимо Мченескъ и Люботескъ и Одоевъ, и пришедъ, ста у Воротынска, ожидая королевы помощи; а король самъ къ нему не поиде, ни силы своея не посла, понеже убо быша ему свои усобици».

Имеются данные, свидетельствующие о том, что в 1480 г. Казимир действительно собирался оказать военную поддержку Ахмату: «Фр. Папэ приводит сообщение из лифляндских (ливонских) источников, что военные приготовления Казимира происходили уже в декабре 1479 г. не только в Литве, но и в Польше. Сообщения о вооружениях повторяются в марте 1480 г. и продолжаются в мае; последние следы их заметны еще в августе. Однако и в начале сентября Глинский выезжал из Вильно под знаком военных приготовлений, так как только на основании сообщения Глинского Менглы-Гирей в конце 1480 г. мог задать вопрос: на войне ли король? Неизвестно, где находился сам Казимир в промежутке времени от сентября до декабря; последняя точная дата его местопребывания – 31 августа в Троках. Но, повидимому, можно предположить, что в продолжение остальных месяцев 1480 г. Казимир не покидал Вильно и Троки – эти две литовские крепости. Правда, Фр. Папэ считает польскую помощь Литве в данных условиях невероятной, так как симпатии в Польше к Литве были незначительны, а истощение страны в результате недавно законченных войн было большим и явно обнаруживалось в невыплаченном жалованье и в иных военных расходах»; «Правящие литовские круги давно стремились к открытой войне, считая недостаточно решительной политику Казимира. Последний, по словам Длугоша, указывал в ответ на наличие сильной внутренней оппозиции в Литве среди „русинов“, подчеркивал могущество московского князя, поясняя, что война без военной и финансовой помощи Польши (Короны) окончится поражением литовцев. Начавшиеся приготовления к военным действиям в конце 1479 – начале 1480 г. сводились прежде всего к набору наемной тяжелой конницы в Короне (предполагалось собрать от 6 до 8 тыс. человек). Так пытались устранить одно из условий, о которых говорил Казимир».

Почему же в конечном счёте Ахмат не получил от Литвы и Польши никакой помощи? Русские летописи сообщают, что во время событий на Угре состоялся набег крымских татар на Подолию: «Тогда бо воева Минли Гиреи царь Крымскыи королеву землю Подольскую, служа великому князю». Однако это не могло определить решение Казимира не оказывать поддержки Ахмату. Ещё в 1479 г. Менгли-Гирей направил к Казимиру своего посла Азбабу (видимо, то же самое лицо, что и Ази-Баба, ездивший послом в Москву в 1473—1474 гг.) для подтверждения дружеских отношений между Крымом и Литвой. В Вильне посол принёс от имени хана присягу: «Какъ жилъ царъ Анъкгирей у брацстве и у приязни зъ великимъ королемъ Польскимъ и великимъ княземъ Литовъскимъ, а цару Менъдликгирею такъ жо жити у брацстве и въ приязни з великимъ королемъ Полскимъ и великимъ княземъ Литовъскимъ и добра великому королю хотети и детямъ его, и землямъ его прияти и остерегати, и отселе боронити и до живота своего. А хто будеть цару неприятель, то и великому королю неприятель; а хто великому королю неприятель, то тотъ и цару неприятель».

Азбабе надлежало вернуться в Крым в течение года, однако в установленный срок он не появился. Не было вестей и от Байраша, отправленного в Литву ещё раньше. Кроме того, крымцам стало известно об обмене послами между Казимиром и Ахматом. Всё это было воспринято в Крыму как разрыв дружеских отношений со стороны Литвы, что, по всей видимости, сыграло важную роль в согласии Менгли-Гирея на заключение весной 1480 г. договора с Иваном III. По этой причине состоялся и набег крымцев на Подолию, который возглавил мурза Эминек. На пути в Литву татары встретили ответное литовское посольство во главе с князем Иваном Глинским. Об этом Менгли-Гирей сообщал Казимиру через своего посла Байраша, выехавшего из Крыма 15 октября 1480 г.: «Отъ Менъдликгирея королю брату поклонъ. О добротахъ Азбабу позвали есте къ собе, ино мы Азъбобою ярълыкъ свой посылали есмо, а иное и словомъ есмо указывали, первое отца нашого присягу и нашу въспоминаючи, а слово нашо то было: король братъ нашъ нешто не ведаеть, што я на перъвой присязе стою, ко мне доброго чоловека не пришлеть, а моего нутреного слова не зведаеть. Коли пакъ есми такъ Азбабою въсказывалъ, а шлючи есми Азъбабу такъ рокъ далъ, и онъ черезъ тотъ рокъ много дновъ замешкалъ. И мы такъ подумали, у мысль намъ тое вошло, река такъ: мы есмо о доброте послали были, а Байрашъ другий годъ къ намъ не вернулъся, а Азбаба о доброте жъ пошолъ, а рокъ минулъ вжо, а его въ насъ нетъ, вжо полгода стало, н [и] не пакъ король братъ присягу нешто отложилъ и приязнь – такъ намъ на мысль пришло. А подле насъ которые люди были лихи, тыхъ слово похвалено; а коли слово было ихъ похвалено, и мы были на кони всели. И какъ вжо нашо войско пошло, после того, въ томъ часу князь Иванъ пришолъ о добротахъ. Тые доброты есмо уведали, а лихихъ людей есмо не перемогли – тые дела лихи сталися; а князь Иванъ видялъ, нимъ ся то деяло. Н [и] не пакъ мы на первыхъ добротахъ есмо, такъ ведайте».

К Казимиру с объяснениями обратился также лично мурза Эминек: «Казимиру королю одъ Аминяка поклонъ. Ино о добротахъ есте Азбабу позвавшо узя, ино и мы Азбабе рокъ есмо вчинили; ино тотъ рокъ Азбабе минулъ, а онъ не приехалъ къ намъ. Ещо къ цару Ахъмату отъ васъ посолъ пошолъ, такъ есмо слышали. И мы есмо мовили: нашъ посолъ замешъкалъ – у васъ вжо иная ачей дума сталася; на конь есмо уседши, войскомъ стояли своимъ. У томъ часе вашъ посолъ у Перекопа стретилъ насъ, как е [с] мо вжо войско нашо отъпустили, и войско нашо поехало: у нашомъ праве, до врочъного места не доехавъ, не вернуться. Н [и] не пакъ со мною у приязни у любьви усхочешь ли быти?».

Таким образом, набег крымцев на Подолию в 1480 г. был вызван недоразумением. Для Казимира он должен был оказаться неожиданностью, потому что дружеских отношений с Крымом он не разрывал, а значит и учитывать крымскую опасность при принятии решения об оказании помощи Ахмату не мог. 15 октября 1480 г. Менгли-Гирей подтвердил свою присягу Казимиру: «Во имя Божъе отъ Менъдликгирея Казимиру, королю брату, у сей мере присегнулъ есми: королю брате мой, мы которое словъ речомъ братъства и приязни повышати, а приятелю приятель, а неприятелю неприятель будучи, какъ король къ моему приятелю приятель, а къ неприятелю неприятель будетъ, а я къ его приятелю прыятель, а къ неприятелю неприятель маю быть. Такъ-же я, Менъдликгирей царь, Казимира, короля брата моего, приятелю приятелемъ маю быть, а неприятелю неприятелемъ. А еще мне, Менъдликгирею, Казимиръ, король братъ, коли на своей присязе стояти будеть, потомъ я, Менъдликгирей царь, Казимира, брата моего, людемъ и землямъ его, и водамъ, коли бы мело што статися, я и царство покину, а лиха не дамъ вчинить отъ мене и отъ братьи моее менъшое, и отъ сыне моего лиха не будеть».

Казимир занял очень осторожную позицию ещё в апреле 1480 г., во время мятежа братьев Ивана III. Борис Волоцкий и Андрей Углицкий обратились тогда к литовскому великому князю с просьбой о посредничестве в разрешении спора со своим старшим братом: они «поидоша к Литовскому рубежу. И пришедше, сташа в Лоукахъ, а х королю послали, чтобы ихъ оуправилъ вь ихъ обидахъ с великимъ княземъ и помагалъ». Просьба эта основывалась на завещании Василия II, по которому русский великий князь поручил своих детей опеке Казимира: «А приказываю свою кн (я) г (и) ню, и своег (о) с (ы) на Ивана, и Юрья, и свои меншие дети брату своему, королю польскому и великому кн (я) зю литовъскому Казимиру, по докончалнои нашеи грамоте, на Б (о) зе и на нем, на моем брате, как ся оучнет печаловати моею кн (я) г (и) нею, и моим с (ы) номъ Иваном, и моими детми». Под «докончальной грамотой» здесь имеется в виду соглашение, заключённое между Василием и Казимиром 31 августа 1449 г., в котором, в частности, говорилось: «А учынить ли Богъ такъ, мене Богъ возметь зъ сего света наперед, и ты останешъ жывъ, а тобе моимъ сыном, кн (я) земъ Иваном, печаловатисе, какъ и своими детьми, и моими детьми меншыми». Однако Казимир отверг просьбу братьев Ивана III о посредничестве, предложив только убежище для их жён на литовской земле: «И король имъ отмолвилъ, а княгинямъ ихъ далъ на избылище городъ Витебескъ».

В чём же заключалась причина такой нерешительности Казимира во время мятежа Бориса Волоцкого и Андрея Углицкого и последовавшего за ним похода Ахмата? Польские хронисты объясняют её страхом перед военной мощью Руси: «О стоянии на Угре и позиции, занятой в связи с этим польским королем Казимиром, у Стрыйковского имеется рассказ, лишь в немногих подробностях находящий соответствие у Длугоша. Это соответствие относится к известию о том, что Казимир, несмотря на совет литовцев, не пошел на встречу с Ахматом, опасаясь могущества московского князя». Согласно Яну Длугошу, когда после покорения Новгорода Иваном III знатные литвины «захотели против него использовать оружие, Казимир посоветовал им отказаться от подобных замыслов, не вставать на путь войны, предостерегая, чтобы они сами, не имея опыта, не выступали легкомысленно против вождя, славного многими победами, обладающего огромной казной, не заручившись присылкой со стороны Польши опытного войска, чтобы они не возлагали больших надежд на русинов, принадлежащих Литве, которые из-за религиозных различий были им враждебны, чтобы хорошо знали, что если с Москвой захотят помериться силами, то скорее добьются своего поражения, чем победы. И послушали этих советов наиболее рассудительные из литвинов, признав, что король говорил правду».

Обращает на себя внимание упоминание в русских летописях о неких «усобицах», которые не позволили Казимиру оказать помощь Ахмату: «король самъ къ нему не поиде, ни силы своея не посла, понеже убо быша ему свои усобици». Более подробное сообщение об этом содержится в Данцигской хронике: «Зимой 80-го года московский князь и некоторые русские господа хотели отобрать литовскую землю у короля, но король был предупрежден об этом в Польше и прибыл в Литву вместе со своей женой и ребенком». О том же самом упоминает хроника Матвея Вайсселия, изданная в Кенигсберге в 1599 г. Если верить этому сообщению, в 1480 г. существовал заговор русских бояр Великого княжества Литовского, которые намеревались восстать против Казимира и перейти под власть Ивана III.

В том, что заговор действительно существовал, убеждает выступление православной знати Литвы против Казимира в следующем, 1481 г. Заговорщики во главе с Михаилом Олельковичем, Юрием Гольшанским и Фёдором Бельским собирались убить великого князя литовского на бракосочетании Фёдора Бельского с дочерью Александра Чарторыйского. Заговор был раскрыт, Михаил Олелькович и Юрий Гольшанский были казнены, а Фёдор Бельский бежал к Ивану III: «Того же лета бысть мятежь въ Литовской земле: въсхотеша вотчичи Олшанской, да Оленковичь, да князь Федоръ Белской по Березыню реку отсести на великого князя Литовской земли, единъ же ихъ обговори, король же Олшанского стялъ да и Оленковича; князь же Федоръ Бельскый прибежа къ великому князю, – толико бе женился и едину ночь спалъ съ нею, да оставя ее, да прибежалъ на Москву». Вероятно, в заговоре принимали участие и верховские князья. В договоре, заключённом Казимиром с князьями Воротынским, Одоевским и Новосильским 10 апреля 1483 г., имеется фраза: «И мы ихъ пожаловали, въ службу есмо ихъ приняли». Эти князья ранее и так служили правителям Литвы. Принимать их «в службу» имело смысл только в том случае, если незадолго до того они из этой службы выходили. Таким образом, мы можем заключить, что решающую роль в отказе Казимира от поддержки Ахмата в 1480 г. сыграло его нежелание начинать войну с Иваном III в условиях широкой поддержки последнего на русских землях Великого княжества Литовского.

Вернёмся к противостоянию Руси и Большой Орды. К моменту выхода Ахмата на Угру её левый берег уже был занят ратями великого князя: «И сам [Иван III] ста под Кременцем на Оке, а сила его ста по Оке и по Угре на 60 веръстах». Основные боевые действия развернулись у впадения Угры в Оку, рядом с Калугой: «А татарове искаху дороги, куды бы таино перешед, да изгоном ити к Москве, и приидоша к Угре реке, иже близ Колуги, и хотяше пребрести». В. В. Каргалов отмечает, что в устье Угры берег «от самого устья и до впадения в Угру речки Росвянки был низким, песчаным, удобным для переправы. Примерно в версте проходила большая дорога, имелась переправа через Угру… В случае успешной переправы через Угру в этом месте ордынцы имели все условия для дальнейшего движения на север. От Угры вдоль берега Оки тянулись на несколько верст луга; равнина была и на подступах к Угре, от Оки до речки Росвянки, за которой находились холмы, поросшие лесом. На этой местности, на пятикилометровом участке реки вверх от устья Угры, очевидно, и происходили главные военные события кампании 1480 г. – отчаянная попытка ордынцев „перелесть“ Угру». Эти выводы подтверждаются местными преданиями: «До нашего времени на правом берегу реки близ Воротынска сохранилась д. Якшуново. По словам местных жителей, название деревни („як-шуны“ – „все видно“) связано с „войной с татарами“. По тем же местным преданиям, русские войска стояли в д. Дворцы на левом берегу (большая деревня сохранилась до наших дней)».

Владимирский летописец утверждает, что Ахмат появился на Угре 6 октября: «месяца октября в 6 день в пятницу приходил царь Ахмат к Угре реке». По сообщению же Вологодско-пермской летописи, это произошло 8 октября. Возможно, 6 октября к Угре подошли первые татарские отряды, а сам хан появился двумя днями позднее. После прихода Ахмата его войско начало попытки прорваться через реку: «Царь же поиде незнаемыми пути на Литовскую землю, хотя искрасти берегъ, и прииде на Угру октября в 8 день, въ неделю, в 1 час дни, приступиша к берегу к Угре, хотеша перевоз взяти. Князь великии Иван Иванович, сынъ великого князя, да князь Ондреи Васильевич Меншои, брат великого князя, сташа крепко противу безбожнаго царя и начаша стрелы пущати и пищали, и тюфяки на Татар, и бишася 4 дни».

По сообщению Владимирского летописца, «прииде на Угру князь великий месяца того же 11 день». Если это свидетельство верно, то в четвёртый, последний день боёв на Угру пришёл со своими войсками лично Иван III, что и могло решить исход сражения. В таком случае после того, как татарские войска были отброшены от берега, он направился в свою ставку в Кременце для дальнейшего руководства обороной. «И по семъ же царь Ахматъ поиде ко Угре, идеже стоить князь великыи, и братиа его, и вси князи, и воеводы, и многое множество воинства. И ста царь Ахматъ на брезе на Угре на другой стране противу великого князя, и начаша нашихъ стреляти, и наши на нихъ; инии же приидоша противъ князя Андрея, а инии противъ великого князя мнози, а овии противъ воеводъ въдругъ приступиша; наши стрелами и пищальми многихъ побиша, а ихъ стрелы межь нашихъ падаху и никогоже уязвляху, – и отбиша ихъ отъ брегу. И по многи дни приступаху бьющеся, и не возмогоша». По-видимому, оборона Угры стала первым полевым сражением, в котором русские войска применили артиллерию – пушки, тюфяки и пищали.

Потерпев поражение в четырёхдневном бою, Ахмат отступил от берега: «Царь же не возможе берегу взяти и отступи от реки от Угры за две версты, и ста в Лузе, и распусти вои по всеи земли Литовскои». Однако это отнюдь не означало его отказа от попыток прорвать русскую оборону. С одной стороны, он попытался использовать приёмы психологической войны: «Татарове же приежжати начаша к реце и глаголюще Руси: „даите берегъ царю Ахмату, царь бо не на то прииде, что ему великого князя не доити“». С другой стороны, посланный им отряд попытался переправиться через реку выше по течению: «Царь же хотя искрасти великого князя под Опаковым городищем, хотя перелести Угру, а не чая туто силы великого князя. И посла князеи своих и воевод и множество Татар. Прилучи же ся туто множество князеи и бояръ великого князя, не дадяще перелести Угры. Царь же стоя на Угре, ждучи к себе короля Литовского. Они же, послании воеводы, возратишася ко царю без успеха».

Курган Опаково Городище до сих пор существует на правом берегу Угры на расстоянии около 10 км выше по течению от города Юхнова. «Угра в этом месте извилиста, узка и мелка, с обеих сторон видны отмели и перекаты. На левом берегу – пойма шириной 300—500 м. Местность у Опакова давала возможность скрытно сосредоточить конницу на правом берегу, а затем быстро и сравнительно легко форсировать узкую и мелководную реку». Примерно в этом месте русско-литовская граница, шедшая до того по течению Угры, сворачивала на северо-запад. Из этого следует, что татары предприняли попытку прорыва на самом краю русской обороны, рассчитывая на отсутствие здесь русских войск.

Хотя попытки Ахмата переправиться через Угру в разных местах потерпели неудачу, исход войны был всё ещё далёк от определённости. В этих условиях русское командование приняло решение попытаться добиться ухода Ахмата мирным путем, направив к нему посольство: «Князь же великии, одумав съ сыном своим, великим князем Иваном Ивановичем, и з братом своим меншим, со князем Ондреем Васильевичем, и послаша ко царю Ахмату своего боярина Ивана Феодоровича Товаркова, чтоб государь смиловался, и рядца его Темирь печаловался царю, а сам бы жаловал. А послал князь великии царю тешь велику и рядце его Темирю». Таким образом, как и в 1473 г., Иван III попытался добиться мира с Ахматом богатыми дарами («тешью»). Речь о выплате дани и признании верховной власти хана при этом не шла. Однако именно последнего и добивался Ахмат, отвергнувший подарки Ивана III и потребовавший его личного приезда к себе: «Царь же те не приа, а молвит так: „не того деля яз семо пришол, пришол яз Ивана деля, а за его неправду, что ко мне не идет, а мне челом не бьет, а выхода мне не дает девятои год. Приидет ко мне Иван сам, почнутся ми о нем мои рядцы и князи печаловати, ино как будет пригоже, так его пожалую“. А Темирь рядца его теши не взял, а молвит так: „не могу царева гнева утолити о Иване, ино ми тешь его не надобна, а царево слово таково: нолны Иван будет сам у него и у царева стремени“. Посол пришол к великому князю Иван Товарков, что царь не пожаловал, а теши не принял».

Как и во время последнего ордынского посольства, прибывшего в Москву в 1476 г., Ахмат требовал личного приезда русского великого князя, и, как и в предыдущий раз, получил отказ. После этого хан дважды смягчал свои требования, но оба раза они вновь были отвергнуты Иваном III: «И слыша царь, что не хощеть ехати князь великый къ нему, посла къ нему, рекъ: „а самъ не хочешь ехати, и ты сына пришли или брата“. Князь же великый сего не сотвори. Царь же посла къ нему: „а сына и брата не пришлешь, и ты Микифора пришли Басенкова“, – тъй бо Микыфоръ былъ въ орде и многу алафу Татаромъ дастъ отъ себе: того ради любляше его царь и князи его. Князь же великый того не сътвори».

Ход переговоров свидетельствовал скорее о прочности позиций Ивана III, однако вести о них, дошедшие до Москвы, вызвали в городе беспокойство. Его главным выразителем оказался ростовский архиепископ Вассиан, перу которого принадлежит знаменитое «Послание на Угру». Автору известно об успешном отражении татарских попыток переправиться через реку: «Радуемся и веселимся, слышаще доблести твоя и крепость и твоего сына Богомъ данную ему победу, и великое мужество, и храбрость, и твоего брата, – государей наших, показавшим противу безбожных агарянъ». Кроме того, ему известно об отправке Иваном III посольства к Ахмату: «Ныне же слышахом, яко же бесерменину Ахмату уже приближающуся и христианство погубляющу, наипаче же на тебе хваляшеся и на твое отечьство, тебе же пред ними смиряющуся и о мире молящуся, и к нему пославшу. Ему же окаанному одинако гневом дышущу и твоего молениа не послушающу, но хотя до конца разорити христианство».

Из этого следует, что «Послание» не могло быть написано ранее середины октября, а доставлено Ивану III было через несколько дней после написания, когда переговоры с Ахматом давно уже завершились ничем. Это означает, что Вассиан не мог оказать никакого влияния на действия великого князя. Иван III, хотя и не отказывался от попыток дипломатического воздействия на Ахмата, изначально не собирался идти ни на какие уступки ему. Обвинения великого князя в нерешительности и малодушии, в непрямом виде содержащиеся в «Послании», являются совершенно неоправданными.

К сожалению, эти обвинения получили дальнейшее развитие в летописных повествованиях о событиях 1480 г. Главной историографической загадкой Угорщины является отсутствие официального летописного рассказа о ней – либо он по каким-то причинам до нас не дошёл, либо его не существовало изначально (во что поверить труднее). Все имеющиеся летописные повествования имеют неофициальный характер и зависимы от «Послания» Вассиана с той разницей, что гораздо враждебнее него относятся к Ивану III. Наиболее отчетливо эта тенденция проявляется в рассказах Софийской II и Львовской летописей. Их авторы стремятся представить любое из действий великого князя в отрицательном свете, не останавливаясь перед откровенной ложью.

Так, вывоз на Белоозеро семьи и казны Ивана III объясняется его намерением в случае взятия Москвы Ахматом «бежати и къ Окияну морю». После изложения «Послания» Вассиана утверждается, что «князь же великый не послушаа того писаниа владычня Васьянова, но советниковъ своихъ слушаше». Приезд великого князя в Москву на думу и переговоры с послами братьев изображается как бегство. Москвичи обвиняют Ивана: «насъ выдаешь царю и Татаромъ», а Вассиан Ростовский называет его «бегуном» и требует от него: «дай семъ вои въ руку мою, коли азъ, старый, утулю лице противъ Татаръ». Великий князь из страха перед горожанами живёт не в Москве, а за городом, в Красном сельце, и не три дня, как это было на самом деле, а две недели. Оттуда он требует приезда к себе своего сына, на что тот отвечает: «леть ми зде умерети, нежели къ отцу ехати». Из Красного сельца Иван возвращается к войскам «едва умоленъ бысть». Отказ великого князя явиться к Ахмату во время переговоров вновь объясняется его трусостью: «князь же великый блюдашеся ехати, мня измену его и злаго помысла бояся», и т. д.

Авторы софийско-львовского рассказа делают всё, чтобы убедить своих читателей в том, что татары были отражены не благодаря, а вопреки Ивану III. Победу над Ахматом они приписывают помощи высших сил: «възрадовашася и възвеселишася вси людие, и похвалиша Бога и Пречистую Богородицу, глаголюще: „ни аггелъ, ни человекъ спасе насъ, но самъ Господь спасе насъ Пречистые и всехъ святыхъ молениемъ“»; «да не похвалятся несмысленнии въ своемъ безумии, глаголюще: „мы своимъ оружьемъ избавихомъ Русскую землю“, – но дадуть славу Богу и пречистой Его Матери Богородицы, тъй бо спасе насъ, и престанутъ отъ таковаго безумиа». Всё это позволяет отнести появление враждебной Ивану III традиции летописных повествований об Угорщине к 1490-х гг. и приписать её создание церковным кругам, недовольным планами великого князя по изъятию церковных земель и его заигрываниями с еретиками.

Вернёмся к событиям 1480 г. Тем временем к Ивану III подошли из Новгородской земли полки примирившихся с ним братьев Андрея Углицкого и Бориса Волоцкого: «Приидоша же тогда и братиа къ великому князю на Кременецъ, князь Андреи Васильевичь болшеи и князь Борисъ Васильевичь, съ своими силами къ великому князю на помощь противу царя Ахмата. Князь же великии съ любовию приатъ ихъ». Согласно Симеоновской летописи, это произошло вскоре после прибытия Ивана III в Кременец, т.е. ещё в начале октября. Типографская же летопись сообщает, что братья подошли уже после начала ледостава, т.е. в конце октября. Учитывая путь, который им вместе с их войсками необходимо было проделать от Новгородской земли до Кременца, второй вариант выглядит более правдоподобным.

Свой рассказ о неудачных переговорах Ивана III с Ахматом Львовская летопись завершает словами: «Хваляшеся царь лето все, рекъ: „дастъ Богъ зиму на васъ, и реки все стануть, ино много дорогъ будеть на Русь“». Зима в 1480 г. наступила рано (с Дмитриева дня – 26 октября) и была суровой: «З Дмитреева же дни стала зима, и рекы все стали, а мразы великыи, яко не мощи зрети». После того, как лёд стал достаточно крепким, татары получили возможность перейти Угру в любом месте и ударить в спину русским отрядам, растянутым на большом расстоянии. В связи с этим Иван III приказал своим войскам отойти от берега и соединиться в Кременце: «И егда же ста река, тогда князь великии повеле сыну своему, великому князю Ивану, и брату своему князю Андрею, и всемъ воеводамъ своимъ со всеми силами приити къ себе на Кременець, боящеся Тотарского прихожениа, яко да, совокупльшеся, брань створять с противными». Из Кременца войска были отведены ещё примерно на 40 км северо-восточнее, к Боровску, где русские военачальники предполагали дать генеральное сражение Ахмату: «Князь же великыи, съ сыномъ и зъ братиею и со всеми воеводами, поидоша къ Боровску, глаголюще, яко „на техъ поляхъ бои с ними поставим“»; «И князь великии отступи со всею силою в поля к Боровску, как мощно бы стати противу безбожнаго царя Ахмета».

Однако неожиданно для русских татары сами начали отступление: «Егда отступиша отъ берегу наши, тогда Татарове страхомъ обдержащимъ побегоша, мняще, яко берегъ даяху имъ Русь и хотятъ с ними битися, и наши, мняще Тотаръ за ними реку перешедшихъ, за ними женутъ, и приидоша на Кременець»; «Тогда же бысть чюдо пресвятыя владычица нашея Богородица: егда отступиша сынове Русскиа отъ брега, тогда прииде на царя Ахмата страхъ отъ Бога, и побеже отъ Угры, никымъ же гонимъ, по Литовскои земле, по королеве държаве, воюя его землю за его измену». Русские летописи указывают разные даты отступления Ахмата: «А прочь царь пошол от Угры в четверг, канун Михаилову дни», т.е. 9 ноября; «От Угры царь Ахмут побежал месяца ноября в 10 день, в пятницу»; «А царь побежалъ ноября въ 11». Возможно, разница в датах означает, что отход татар на разных участках происходил в разное время. На постепенность их отступления указывает и то, что Ахмат «полон отпусти за многи дни к Орде».

Русские летописи объясняют неожиданный уход татар тем, что они не были готовы вести войну в суровых зимних условиях: «С Дмитреева же дни стала зима, и реки все стали, и мразы велики, яко не мощи зрети. Тогда царь убояся и с татары побежа прочь ноября 11. Бяху бо татарове нагии и босы, ободралися». Подтверждение этому сообщению можно найти в «ярлыке» Ахмата Ивану III. В заключительной его части, касающейся событий 1480 г., Ахмат заявляет: «А нынеча есми отъ берега пошол, потому что у меня люди без одож, а кони без попонъ. А минетъ сердце зимы девеносто днеи, и аз опять на тебя буду, а пить ти у меня вода мутная».

Всего татары пробыли в землях Великого княжества Литовского шесть недель, т.е. примерно с 1 октября до 11 ноября. За это время они взяли там двенадцать городов, а их жителей угнали в рабство: « [Ахмат] всего в Литовскои земле стоял 6 недель, а градов Литовских пленил: Мченескъ, Белев, Одоев, Перемышль, два Воротынска, старои да новои, два Залидовы, старои да новои, Опаков, Серенескъ, Мезыскъ, Козелескъ. А всех градов плени 12…, а волости все плени и полон вывел». Отчасти им при этом руководило желание отомстить своему неверному союзнику: «А на царя Ахмута прииде страх от Бога, и побеже никым же гоним от Угры по Литовъскои земле по королеве державе, воюя его землю за его измену». Память о вероломстве литовцев сохранилась в Большой Орде надолго. Ещё в 1500 г. сын Ахмата Шейх-Ахмад в ответ на просьбу литовского великого князя Александра Казимировича помочь ему в войне с Иваном III писал: «По тому братству ваш отец король и наш отец Ахмат царь, зодиначывшыся межы себе, тверъдо оба прысягнули и, на конь свои въседши, мели на Ивана поити. Ино мои отец з воиском своим на него пошол, а твои отец не шол».

Татарский отряд во главе с сыном Ахмата Муртазой попытался разграбить также и московские волости на правобережье Оки вблизи Алексина но, узнав о приближении великокняжеских войск, бежал: «А прочь царь пошол от Угры в четверг, канун Михаилову дни, а милостью божьею Московские земли нимало не заял, развее, прочь идучи, проходил царевъ сынъ Амуртоза на Конин да на Нюхово, пришел в вечере, а князь великии отпустил братию свою, князя Ондрея да князя Бориса, да князя Ондрея Меншого со множеством воевод своих. Татарове же ночи тое поимаша человека и начаша мучити его, а спрашивая про великого князя. Он же муки не мога терпети и сказа им, что князи близко. Милостью божьею не могы зла сотворити месту тому и побеже тое же ночи на раннеи зоре, а князи приидоша на станы его на обед. И оттоле возратишася к великому князю и сказаша ему все по ряду. Князь же великии исполнися радости и с сыномъ своим с великим князем, и все православное христьянство возрадовася». Из этого сообщения следует, что, несмотря на отвод основных сил к Боровску, русское командование продолжало тщательно следить за передвижением противника и принимать меры по противодействию ему.

Окончательно убедившись в уходе татар, Иван III распустил своё войско и вернулся в Москву: «И распусти воя своя кождо въ свои град, а сам поиде съ сыномъ своим и з братьею къ славному граду Москве… И почтив свою братию и отпусти их по вотчинам своим, и разыдошася по своим отчинам, благодаряще господа бога и пречистую матерь его, скорую помощницю и святых чюдотворець Петра и Алексея, и прочих, подавшаго им победу без крови на безбожных Агарян на царя Ахмата». Согласно сообщению Владимирского летописца, «А на Москву оба князя великии пришли месяца декабря 28 дня во вторник». Месяц назван ошибочно – в 1480 г. вторник приходился не на 28 декабря, а на 28 ноября, когда, по-видимому, Иван III с сыном и вернулись в Москву. В целом события второго похода Ахмата заняли шесть месяцев, как подытоживает летописец великого князя тверского, чьи войска также принимали участие в отражении нашествия: «Въ лето 6989. Приходилъ царь Ахматъ на великово князя Ивана Василиевича, и стоялъ на реце на Угре 6 месяць; а сила была великаго князя Михаила Борисовича Тверскаго тутъ же, а воеводи были князь Михайло Дмитриевичь Холмьскый да князь Иосифь Андреевичь Дорогобужской».

«Казанская история», написанная в 1564—1565 гг., содержит рассказ о посылке Иваном III во время Стояния на Угре войска во главе с царевичем Нурдовлатом и князем Василием Ноздреватым Звенигородским в тыл Ахмату: «И совеща князь великий с воеводы своими добро дело, иже полза бысть ему великая, и по немъ и детемъ, и внуком его в веки. И посылаетъ отай царя Златую Орду пленити служиваго своего царя Нурдовлета Городецкаго, с нимъ же и воеводу – князя Василиа Ноздроватаго Звенигородцкаго со многою силою, и доколе царь стояше на Руси, не ведущу ему сего. Они же, Волгою, в ладияхъ пришед на Орду, и обретоша ю пусту, без людей: токмо в ней женьский полъ, и старъ и млад. И тако ея поплениша: женъ и детей варваръскихъ, и скот весь в полонъ взяша, иныхъ же огню и воде, и мечю предаша, и конечне хотеша юртъ Батыевъ разорити. Уланъ же царя городецкаго и Обляз лесть сотвори, глаголя царю своему: „Что твориши, о царю, яко нелепо есть тебе большаго сего царства до конца разорити – от него же ты и самъ родися, и мы все. И наша земля то есть и отецъ твоих искони. Се повеленная пославшаго ны понемногу исполнихомъ, и доволно есть намъ, и поидемъ, егда како Богъ не попустит намъ“. И прибегоша вестницы ко царю Ахмату, яко Русь Орду его расплениша. И скоро в томъ часе царь от реки Угры назадъ обратися бежати, никоея пакости земли нашей не учиниша. Да тако же преже реченное великаго князя воинство от Орды отступи. И приидоша нагаи, иже реченныя мангиты, по московскомъ воинстве. И тии тако же останки ординъския погубиша, и юртъ царевъ разориша, и царицу его побиша».

Исследователи обычно рассматривают этот рассказ как вымысел автора «Казанской истории», поскольку ни одна из русских летописей в своих повествованиях о Стоянии на Угре о таких событиях не упоминает. Однако отвергать его с ходу было бы опрометчиво. Следы традиции, согласно которой Сарай был разорён войсками Ивана III, содержат и русские летописи, независимые от «Казанской истории»: «Темъ блаженнымъ великымъ княземъ Иваномъ Василиевичемъ всея Русии вначале свободилъ Богъ христианьство отъ работы бесерменьскыа, и та Болшая Орда имъ порушилася, и почали те цари Ординьские жити въ Азсторохани, и та Болшая Орда опустела, а место ея во области близъ города Азсторохани, два днища по Волге вверхъ, именуется Сараи Болшие».

Отголоски этой традиции обнаруживаются и в Разрядных книгах: «Тамбовские историки-краеведы нашли в московских архивах и опубликовали составленную в 1681 г. выписку, сделанную «в Разряде», с кратким изложением истории завоевания московскими войсками юга и юго-востока Европейской России. Важно, что выписка сделана именно «в Разряде» – в дневнике важнейших государственных событий, который велся при дворе московских великих князей и затем царей и представляет собой источник, независимый от летописей. Там сказано, что «в прошлых давних летах, при княжении великих князей московских… татарские цари жили в Орде на луговой стороне Волги реки, на реке Ахтубе» и что «великие князи московские на Ахтубе Орду войною разорили и учинили пусту…”. Как видим, разорили Орду именно «великие князи московские», а не ногайцы, и не вообще Орду, а совершенно конкретно резиденцию ханов на Ахтубе – левом притоке Волги ниже нынешнего Волгограда, т.е. именно Сарай».

Как уже говорилось, страх перед возможной диверсией служилых татар Ивана III в ордынском тылу стал одной из причин поспешного отступления Ахмата в 1472 г. Трудно предположить, что русский великий князь не воспользовался бы этим средством борьбы в 1480 г., тем более, что времени у него для этого было предостаточно – противостояние с Ахматом в 1480 г. длилось около шести месяцев, а в 1472 г. – всего около месяца. Путь на Сарай по Волге после победы над Казанью в 1478 г. был открыт. Косвенным подтверждением историчности сообщения «Казанской истории» является и полное отсутствие упоминаний о служилых татарах в рядах оборонявшего Берег русского войска в 1480 г., в отличие от 1472 г., предполагающее их занятость в другом месте. Умолчание русских летописей о походе Нурдовлата и Василия Ноздреватого также может быть объяснено. Как отмечалось выше, официального рассказа о событиях 1480 г., который был бы решающим аргументом относительно действий русского командования, не существует. Все сохранившиеся летописные повествования об этих событиях в большей или меньшей степени враждебны Ивану III и стремятся представить его действия в отрицательном свете, т.е. их авторы не были заинтересованы в рассказе об успешной диверсии войск великого князя в татарском тылу.

Провал похода Ахмата на Русь побудил к выступлению против него татарских правителей, недовольных его попытками восстановить прежнее ордынское единодержавие. 6 января 1481 г. сибирский хан Ивак и ногайский мурза Ямгурчей (правнук Едигея) напали на зимовище Ахмата возле Азова и убили его: «Егда же прибежа въ Орду, тогда прииде на него царь Ивакъ Нагаискыи и Орду взя, а самого царя Ахмута уби шуринъ его Ногаискыи мурза Ямгурчии». Уже 13 января Менгли-Гирей направил в Литву посла с извещением об этих событиях: «Отъ Менъдликгирея Казимиру, королю брату, поклонъ. То такъ ведайте: генъвара месеца у двадцать перъвый [день] пришодъ царъ Шибаньский Аибакъ, солътанъ его, а Макъму князь, а Обатъ мурза, а Муса, а Евъкгурчи пришодъ, Ахъматову орду подопътали, Ахмата цара умертвили, вси люди его и вълусы побрали, побравши прочъ пошли; а князь Тымир [ъ] съ Ахмата царевыми детьми и съ слугами къ намъ прибегли и пригорнулися пришли. Надъ Охматомъ царомъ такъ ся стало: вмеръ. Намъ братъ онъ былъ, а вамъ приятель былъ».

2 февраля 1481 г. Иван III заключил докончания со своими братьями Андреем Углицким и Борисом Волоцким, в которых оговаривается общая сумма выплат татарским правителям – 1000 рублей: «А въ выход ти мне давати, въ тысечю рублев, сто рублев и тритцят (ь) алтын и три денги… А коли, брате, яз в Орды не дам, и мне и у тобе не взяти». Та же сумма указывается в новых докончаниях, заключенных Иваном III с Андреем и Борисом 30 ноября 1486 г.: «А въ выход ти нам давати со всее съ своее вотчины, и с Романова городка, в тысячю рублев, сто рублев и полшеста рубля и пол (ъ) осма алт (ы) на… А коли мы, великие кн (я) зи, в Орды не дадимъ, и намъ и у тебя не взяти». Она вновь повторяется и в духовной грамоте Ивана III 1504 г.: «А дети мои, Юрьи з брат (ь) ею, дают с (ы) ну моему Васил (ь) ю съ своих уделов в выходы в ординские, и въ Крым, и в Азтарахан (ь), и в Казан (ь), и во Царевичев городок, и в-ыные цари и во царевичи, которые будут у с (ы) на моег (о) у Васил (ь) я въ земле, и в послы в татарские, которые придут къ Москве, и ко Тфери, и к Новугороду к Нижнему, и къ Ярославлю, и к Торусе, и к Рязани къ Старои, и къ Перевитску ко княж Фе (о) доровскому жеребью рязанског (о), и во все татарские проторы, в тысячю рублев».

Эта сумма в семь раз меньше дани, которая выплачивалась Орде с Великого княжества Владимирского в первой половине XV в. Так, по договору, заключённому около 1401—1402 гг. с Василием I, Владимир Андреевич Серпуховской обязывался: «А дати ми, г (о) с (поди) не, тебе с Углеча поля в сем (ь) тысяч руб. сто руб. и пят (ь) руб.». Такой же размер ордынского выхода указывается и в завещании князя Юрия Дмитриевича Галицкого, написанном в 1433 г.: «А коли будет детем моим дати дан (ь) великому кн (я) зю с своеи отчины, с Звенигород (а) и з Галича, ино имется Звенигороду в семитысячнои выход пятьсот руб. и одиннатцать руб.». К сожалению, между 1433 и 1481 гг. размеры дани в источниках не упоминаются, поэтому точно проследить их изменение не представляется возможным. Тем не менее можно заключить, что выплаты татарским ордам, упоминаемые в 1481, 1486 и 1504 гг., хотя они и именуются традиционно «выходом», были на самом деле дипломатическими расходами.

Ещё до Стояния на Угре, в 1479 г., в Казани умер хан Ибрагим, после чего обстановка в ханстве резко обострилась. Началась борьба за престол между сыном Ибрагима от первой жены Фатимы Алегамом и его сыном от второй жены Нурсултан Мухаммад-Амином. Престол ханства удалось занять Алегаму, настроенному против Руси, однако летописи не сообщают ни о каких враждебных действиях Казани во время похода Ахмата – по всей видимости, продолжал действовать мирный договор 1478 г. Отношения вновь ухудшились только в 1482 г., когда Иван III собрался на Казань походом, но дело тогда удалось уладить миром.

Тем временем междоусобная борьба в ханстве продолжалась. В 1484 г. Алегам был свергнут и бежал к ногаям, на его место с русской помощью сел Мухаммад-Амин, однако Алегаму ещё дважды удавалось возвращать себе престол. В 1486 г. Мухаммад-Амин в очередной раз бежал на Русь и на этот раз в обмен на обещание помощи признал себя вассалом великого князя: «Ис Казани прибегл к великому князю… царь Махмет-Емин от брата своего от царя Аляхама да бил челом великому князю, а назвал себе его, великого князя, отцем, а просил у него силы на брата своего на Аляхама, царя казанского, и князь великий силу прорекл ему дати».

В 1487 г. состоялся новый русский поход на Казань, в результате которого Алегама сменил Мухаммад-Амин, а Казанское ханство попало в вассальную зависимость от Руси: «А пришли воеводы князя и съ силою подъ городъ подъ Казань Маиа въ 18 день, въ четвертокъ на пятой недели по Велице дни и взяша городъ Казань Июля въ 9 день, и царя Алегама Казанскаго изымаша съ материю и съ его царицею, и съ двема браты и съ сестрою, и съ его князми, и приведоша ихъ на Москву… И князь великий Иванъ Василиевичь всеа Русии царя Махметъ-Аминя изъ своей руки посадилъ на царство въ Казани, а коромолныхъ князей и улановъ смертию казнилъ и иныхъ коромолниковъ: а царя Алегама съ царицею послалъ князь великий въ заточение на Вологду, а матерь его и братию его и сестры послалъ князь великий въ заточение на Белоозеро въ Карголомъ». Мухаммад-Амин оставался на казанском престоле до 1496 г., когда он был свергнут сибирским ханом Мамуком. Однако тот был вскоре сам свергнут казанской знатью, которая обратилась к Ивану III с просьбой дать ей в правители младшего брата Мухаммад-Амина Абдул-Латифа. В 1497 г. Абдул-Латиф был посажен на казанский престол послами русского великого князя, но в 1502 г. смещён и отправлен в заточение на Белоозеро. На его место был вновь поставлен Мухаммад-Амин.

Гибель Ахмата в 1481 г. отнюдь не означала, что Большая Орда прекратила своё существование, хотя в ней и началась усобица между претендентами на ханский престол, в которой участвовали сыновья Ахмата Муртаза, Сеид-Ахмад и Шейх-Ахмад и сыновья Махмуда Касым и Абдул-Керим. Политика Ивана III в отношении Большой Орды после Стояния на Угре заключалась в основном в борьбе с ней руками крымцев. В апреле 1481 г. великий князь отправил в Крым своего посла Тимофея Скрябу, с которым сообщал об отражении нашествия Ахмата и его предполагаемой гибели и призывал Менгли-Гирея продолжать военные действия против Большой Орды: «Ахматъ пакъ царь приходилъ на меня, ино Богъ милосердый какъ хотелъ, такъ насъ отъ него помиловалъ… Нынеча пакъ ко мне весть пришла, что Ахмата царя въ животе не стало… А нынеча хто будетъ на томъ юрте на Ахматове месте царь, а покочуетъ къ моей земле, и ты бы пожаловалъ, на него пошолъ».

После долгих колебаний между Литвой и Русью Менгли-Гирей всё-таки сделал выбор в пользу союза с Иваном III к осени 1482 г., когда состоялся крупный крымский поход на Киев: «Въ лето 6992 въ 1 день по слову великого князя Ивана Васильевича всеа Русии прииде царь Менгиреи Крымскии Перекопскыа орды съ всею силою своею и градъ Киевъ взя и огнемъ жжеглъ, а воеводу Киевскаго Ивашка Хотковичя изымалъ, а иного полону безчислено взя, и землю учиниша пусту Киевскую за неисправление королевское, что приведе царя Ахмата Болшие орды съ всеми силами на великого князя Ивана Васильевичя, а хотячи разорити христианскую веру». Это означало окончательное сложение союза Руси и Крыма против Литвы и Большой Орды. Война с сыновьями и племянниками Ахмата велась, главным образом, силами Менгли-Гирея, который неоднократно просил у русского великого князя войск для поддержки. В ответ Иван Васильевич посылал в основном своих служилых татар или казанских татар своего вассала Мухаммад-Амина, мать которого Нурсултан в 1486 г. вышла замуж за Менгли-Гирея.

В ответ на укрепление союза между Иваном III и Менгли-Гиреем Казимир возобновил отношения с Большой Ордой. Летом 1484 г. литовский посол посетил хана Муртазу и подтвердил союзный договор, заключённый с его отцом Ахматом. К тому времени Большая Орда уже достаточно окрепла, чтобы перейти к активным действиям. Зимой 1484—1485 гг. она возобновила войну с Крымским ханством после того, как Муртаза, откочевавший в Крым из-за голода в Большой Орде, попал в плен к Менгли-Гирею. В ответ Сеид-Ахмад совершил поход на Крым и отбил Муртазу: «Тое же зимы царь Ординский Муртоза, Ахматовъ сынъ, прииде къ Мен-Гирею царю Крымскому, хоте зимовати у него, понеже гладъ бе великъ во Орде. Мен-Гирей же Кримский, поимавъ его, посла въ Кафу, къ Туръскому царю, и посла брата своего меншаго на князевъ Темиревъ улусъ и останокъ Орды розгонялъ. Того же лета Ординский царь Махмутъ, Ахматовъ сынъ, со княземъ съ Темиремъ иде изгономъ на Мин-Гирея царя и брата своего отнемъ у него Муртозу, Ахматова сына; самъ же Мин-Гирей з бою тайно утече ис своей рати, той же Махмутъ приведе Муртозу и посади на царьстве. Мен-Гирей же посла къ Турскому; Турской же силы ему посла и къ Нагаемъ посла, велелъ имъ Орду воевати».

Крымский историк XVIII в. Сейид-Мухаммад Реза излагает эти события несколько по-иному: «Муртаза будто бы бежал к Менгли-Гирею под предлогом ссоры с братом, хотя на самом деле желал обмануть крымского хана. Муртаза был принят в Крыму весьма хорошо, однако Менгли-Гирей, узнав о его истинных намерениях, приказал задержать его и заключить под стражу. На помощь брату в Крым двинулся Сейид-Ахмед, разбил Менгли-Гирея, который раненым вынужден был бежать и искал убежища в Кыркоре. Сейид-Ахмед тем временем разграбил Солхат и осадил Кафу. Однако сильную кафинскую крепость ему взять не удалось. Сейид-Ахмед отступил. Между тем крымцы оправились от неудачи, сын Менгли и его калга Мухаммед-Гирей внезапно напал ночью на Престольное владение, когда Сейид-Ахмед находился в ссоре с братьями. Поддержанный войсками подоспевшего отца, Мухаммед-Гирей обратил ногаев в бегство и убил Сейид-Ахмеда».

Помимо турецкой помощи, Менгли-Гирей получил в 1485 г. также помощь от Ивана III – русский посол сообщал тогда крымскому хану, что «осподарь наш князь великий… послал под Орду уланов, и князеи, и казаков всех, колко их есть в его земле, добра твоего везде смотреть… Они под Ордою были все лето и делали сколько могли». В 1487 г. Иван III вновь посылал на Большую Орду касимовских татар под началом Нурдовлата, о чём сообщал крымскому хану в октябре того же года: «И язъ и пережъ сего лета посылалъ есми брата твоего Нурдовлата царя и своихъ людей на Орду, и были все лето подъ Ордою и делали дело, как им было мочно. А и ныне брата твоего Нурдовлата царя да и своихъ людей шлю на Орду». В 1490 г. Иван III уведомлял Менгли-Гирея об отправке на Большую Орду сына Нурдовлата Сатылгана с татарской и русской ратями: «Съ весны рано посылалъ есми Сатылгана царевича и улановъ и князей и Русь съ нимъ твоего для дела подъ Орду, а приказалъ есми ему такъ, чтобы изъ-подъ Орды съ поля не ходилъ безъ моего слова и до зимы».

2 сентября 1490 г. в ответ на требование султана Баязида в Крым прибыли послы от Сеид-Ахмада и Шейх-Ахмада, заключившие мир с Менгли-Гиреем. Однако, как только крымский хан распустил своё войско, татары Большой Орды вторглись в его владения и разорили их. Выйдя из Крыма, они остались зимовать в низовьях Днепра, где Менгли-Гирей нанёс по ним ответный удар. Об этих событиях крымский хан сообщал в письме своему пасынку казанскому хану Мухаммад-Амину, написанном в марте 1491 г. с целью попросить у него помощи против «Намаганского юрта» (т. е. Большой Орды): «Съ Намаганскимъ юртомъ султанъ Баязытъ султанъ межъ ихъ вступився, съ суседстве жили бы есте молвилъ. И мы пакъ старую недружбу съ сердца сложивши, на добре есмя стояли. И въ то веремя отъ султана, Бакшеемъ князя зовутъ, посолствомъ приехалъ Седихматъ, Шихъ-Ахматъ цари, Мангытъ Азика князь въ головахъ, отъ всехъ карачевъ и отъ добрыхъ людей человекъ приехалъ, и шерть и правду учинили; и мы роте ихъ поверивъ, улусы свои на пашни и на жито роспустили. А послы ихъ у насъ были передъ Крымомъ месяца сентября во вторый день, Сидяхметъ, Шигъ-Ахматъ и Азика въ головахъ, и сколко есь Намаганова юрта пришодъ, домы наши потоптали, слава Богу самихъ насъ Богъ помиловалъ; о Крыме ставъ бившися недругъ не начевавъ пошолъ прочь изъ моихъ улусовъ, Барынские улусы повоевавъ, воротилися. Сю зиму недругъ у Днепра на устье въ крепи зимовалъ. Божие милосердие ссталося, вашею братьи моей пособью, у недруговъ противъ есмя у нихъ отняли, а изъ недруговъ силу есмя выняли». Как сообщал Менгли-Гирей в апреле 1491 г. Ивану III, крымцам удалось отогнать у большеордынских татар их коней: «И нынеча намъ недругъ и тебе недругъ стоитъ Ахматовы царевы дети. На Бога надеяся, сеи зимы у недруга ноги подрезавъ, кони есмя взяли у него безъ останка; нынеча какъ бы имъ отойти, ино силы нетъ, велми нынеча охудели».

В ту же зиму султан прислал в помощь Менгли-Гирею тысячу янычар. Кроме того, крымский хан отправил к Баязиду своего брата Ямгурчи с просьбой о присылке дополнительных сил, о чем извещал Ивана III: «Султанъ Баязытъ сее жъ зимы тысячю своихъ холоповъ янычаръ ратью въ десяти судехъ прислалъ, а твой человекъ Грибець то виделъ. Сее же весны брата своего Ямгурчея царевича къ салтанъ Баязытъ салтану послалъ есми, онъ на судно взошолъ, а твой слуга Грибець то виделъ. Дастъ Богъ салтанову рать Ямгурчей на Белгородъ вземъ приведетъ; и нынечя се недрузи безсилны будучи стоятъ». Весной 1491 г. Менгли-Гирей собирался, воспользовавшись тяжёлым положением Большой Орды, нанести ей решающий удар. Для этого он хотел использовать присланные султаном войска, а также обращался за помощью к русскому великому князю: «Сего лета одного дела не учинимъ, и намъ и тебе недобро. И после сего ещо ничего коней у нихъ нетъ, на чемъ имъ стояти противъ людей. Нынечя казанскихъ казаковъ приведъ и брата моего Нурдоулатовыхъ царевыхъ казаковъ всехъ посадивъ, сына его Салтагана въ головахъ учинивъ, своихъ добрыхъ крепкихъ людей вместе прикошовавъ, двадцать крепкихъ людей пошлешь борзо».

Когда об этом стало известно в Большой Орде, там решили вновь прибегнуть к хитрости. Муртаза направил к султану своего посла с сообщением о том, что война с Менгли-Гиреем была делом рук Сеид-Ахмада, а теперь, когда ханом стал он, Муртаза, войны больше нет. В ответ на это султан отменил отправку турецкого войска в Крым. Об этих событиях извещал Ивана III в мае 1491 г. его посол в Крыму Василий Ромодановский: «Былъ турской рать нарядилъ Менли-Гирею царю на пособь, ино, государь, прислалъ къ турскому Муртоза царь, а речь его такова: прислалъ къ тебе братъ нашъ старшой Менли-Гирей царь о томъ, что мы съ нимъ не въ миру и лихо ся ему отъ насъ чинитъ: ино тогды былъ на царстве братъ мой Сиде-Ахматъ, тотъ съ нимъ былъ не въ миру, тотъ на него и приходилъ, да того нынечя не стало на царстве, и язъ съ нимъ съ своимъ братомъ въ братстве да и въ миру, тебе бы было ведомо. Да темъ, государь, Муртоза пролгалъ, и турьской и рать свою воротилъ».

На самом деле Большая Орда не собиралась прекращать войну. В мае в Крыму стало известно, что «цари были у Донца, да взявши следа пришли на пашню на Орелъ и на Самару и на Овечью Воду, туто пашню пашутъ… Отпахавши имъ пашни, дополна имъ быти на царя на Менли-Гирея». Узнав об этом, Менгли-Гирей приготовился к обороне, о чём докладывал в Москву Василий Ромодановский: «И царь, господине, слышевъ то, вышелъ былъ изъ Кыркора на четвертой неделе по Велице дни въ пятницу; ино, государь, стретили его вести, что царемъ на него борзо быти, и царь, господине, воротился опять въ Киркоръ. А речь его, государь, такова: дастъ Богъ будетъ ми помочь отъ брата отъ моего отъ великого князя да отъ турьского, и язъ на нихъ иду, а нынечя городъ осажу, а кони и животъ отошлю по крепостемъ». Ещё в апреле Менгли-Гирей сообщал в Казань, что помимо Ахматовичей в походе на Крым собрался принять участие правивший в Астрахани сын Мухмуда Абдул-Керим: «А изъ Старханской, Абдылъ Керимъ въ головахъ, въ Намаганскомъ юрте все собрався, противъ насъ стоятъ».

В ответ на это Менгли-Гирей вновь обратился за помощью к султану, пугая его тем, что в случае победы Большой Орды над Крымом пострадает и Турция. По словам Василия Ромодановского, «нынечя, государь, царь послалъ къ турьскому брата своего Ямгурчея царевича о томъ же деле о помочи, да и о иныхъ управахъ о земскихъ… А речь, государь, царева къ турьскому такова: переступятъ цари меня, ино отъ нихъ будетъ и тебе недобро». Об этом сообщал в мае 1491 г. Ивану III и сам Менгли-Гирей: «Брата своего Ямгурчея царевича къ салтанъ Боязытъ салтану посылалъ есми; а тебе есми о томъ приказывали: ныне Ямгурчей добръ здоровъ къ салтанъ Баязыть салтану дошолъ; и салтанъ Боязыть салтанъ 70000 рати нарядилъ, Ямгурчею прикошовалъ, на Белгородъ идутъ, сего июня месяца быти надобе имъ, Божьею милостью… И какъ къ намъ Богъ донесетъ салтанъ Баязыть салтанову рать, седши на конь на недруга иду».

Менгли-Гирей уверял Ивана III, что первоначально Большая Орда собиралась идти на Русь, и лишь выступление против неё крымцев заставило Ахматовичей изменить свои намерения, а также требовал у русского великого князя военной помощи: «Ныне мне и тобе брату моему недрузи Ахматовы царевы дети промежу насъ стоятъ и на тебя брата моего пойдутъ ратью; и язъ готовъ былъ самъ на конь всести, ино то дело наше уведали Абдылъ-Керимъ и Шигъ-Ахметъ цари, воротившися насъ воевати хотятъ, на Самару и на Овечью Воду пришли нынеча съ нами. Что есмя говорили слово правде и роте и братству примета то стоитъ: Нурдоулата царя брата моего къ сыну его добрыхъ бы еси своихъ людей прикошовалъ, да и казанскихъ казаковъ привелъ 20 или 30 князей, на конь бы велелъ всести; на насъ недругъ пойдетъ, ине бы на Орду пошли».

Неизвестно, поверил ли Иван III утверждению Менгли-Гирея о том, что первоначальной целью Ахматовичей была Русь, однако в начале июня 1491 г. он направил в поход против Большой Орды значительные силы: «Тое же весны маиа прииде весть к великому князю Ивану Васильевичю, что идут Ординскые цари Сеит, Ахмет и Шигахмет, с силою на царя Менли Гирея Крымского. Князь великы на помощь Крымскому царю Менли Гирею отпустилъ воевод своих в поле ко Орде, князя Петра Микитича Оболеньсково да князя Ивана Михаиловича Репню Оболеньского же, да с ними многых детеи боярьскых двора своего, да Мердоулатова сына царевича Сатылгана с уланы и со князи и со всеми казаки послал вместе же с своими воеводами. А Казанскому царю Махмет Аминю велелъ послати воеводъ своих с силою вместе же со царевичемъ и с великого князя воеводами. А князю Андрею Васильевичю и князю Борису Васильевичю и братьи своеи велел послати своих воевод с силою вместе же своими воеводами. И князь Борис Васильевич воеводу своего послал с великого князя воеводами, а князя Ондрея Васильевича воеводы и силы своея не послал. И снидошася вместе великого князя воеводы съ царевичемъ Сатылганом, и с Казанского царя воеводами со Абашь Уланом и съ Бубрашь Сеитом в поле, и княж Борисовъ Васильевича воевода. И поидоша вместе къ Орде. Слышавше же цари Ординьскые силу многу великого князя в поле к ним приближающуся, и убоявшеся възвратившеся от Перекопи, сила же великого же князя възвратися во свояси без брани».

О том же походе Иван III сообщал в письме князю Василию Ромодановскому: «Писалъ ко мне Менли-Гирей царь въ своихъ грамотахъ съ Мереккою и съ Кутушомъ, чтобы мне послати на поле подъ Орду Саталгана царевичя, да и русскую рать и казанскую рать. И язъ Саталгана царевичя послалъ на поле съ уланы и со князми и со всеми казаки, да и русскую рать; а въ воеводахъ есми отпустилъ съ русскою ратью князя Петра Микитича да князя Ивана Михайловичя Репню-Оболенскихъ; а людей есми послалъ съ ними не мало; да и братни воеводы пошли съ моими воеводами и сестричичевъ моихъ резанских обеихъ воеводы пошли. А въ Казань къ Ахметъ-Аминю царю посылалъ есми брата твоего князя Ивана, а велелъ ему есми идти съ казанскою ратью вместе наезжати Саталгана царевича». Войско Саталгана выступило в поход 3 июня, а казанцы – 8 июня. Таким образом, следуя своим союзническим обязательствам с Крымом, летом 1491 г. Иван III направил против объединённых войск ханов Большой Орды силы своего собственного двора, дворов своих братьев, рязанских князей, служилых касимовских татар и татар вассального казанского хана.

Крупных боевых столкновений тогда не произошло. Как сообщал в марте 1492 г. Менгли-Гирею посол Ивана III, в войсках великого князя начали мереть кони, поэтому их действия ограничились диверсиями против большеордынских татар: «Ино, господине, пришло Божье посещение на кони, кони у нихъ учали терятися, и царевичь, господине, того деля самъ пошолъ съ поля, а улановъ, господине, и князей и казаковъ и Русь посылалъ подъ Орду, и они, господине, лето были на поле, подъ Ордою улусы, господине, и нихъ имали и людей и кони отганивали, сколко имъ Богъ пособилъ, столко делали».

Против Большой Орды выступили также ногайские мурзы Муса и Ямгурчи, которых Муртаза безуспешно пытался привлечь на свою сторону. Свою роль сыграло и турецкое вмешательство. Хотя султан прислал в помощь Менгли-Гирею всего две тысячи пеших воинов, турецкий посол заставил Муртазу прекратить военные действия. Об этом сообщал Ивану III в октябре 1491 г. Василий Ромодановский: «А братъ его (т. е. Менгли-Гирея), государь, отъ турского приехалъ передъ Ильинымъ днемъ… а людей съ нимъ, государь, турского мало пришло, тысячи съ две, да и те пеши… Да царь, ми, государь, сказывалъ, что турской послалъ посла ко царемъ въ Орду о томъ, чтобы цари съ того поля пошли прочь. И тотъ, государь, посолъ лежалъ въ Азове. И пришедши, государь, царь Муртоза въ Азовъ, да того посла турьского съ собою взялъ, да пришолъ въ Орду да и съ коня сселъ». Ромодановский также извещал Ивана III о том, что его люди разгромили возвращавшееся в Астрахань войско Абдул-Керима: «Обдылъ-Керимъ царь пошолъ былъ къ Азторокани, да наехалъ деи былъ, государь, на твоего царевича и на твою рать. И они деи его, государь, розгоняли, а что съ нимъ было и то поимали, а его самого застрелили, и прибежалъ деи, государь, въ Орду раненъ, да поимавши царици, да опять пошолъ въ Хазторокань».

Летом 1492 г. состоялся первый после 1480 г. набег большеордынских татар на Русь, на обратном пути из которого их догнал и разгромил русский отряд: «Того же месяца июля въ 10 день приходиша Татарове ординские казаки, въ головахъ приходилъ Темешемъ зовутъ, а съ нимъ двесте и 20 казаковъ, въ Алексинъ на волость на Вашану, и пограбивъ поидоша назадъ; и прииде погоня великого князя за ними, Феодоръ Колтовской да Горяинъ Сидоровъ, а всехъ 60 человекъ да четыре, и учинися имъ бой въ Поли промежъ Трудовъ и Быстрые Сосны, и убиша погони великого князя 40 человекъ, а Татаръ на томъ бою убиша 60 человекъ, а иные идучи Татарове въ орду ранены на пути изомроша».

При этом с сыновьями Ахмата поддерживались и дипломатические отношения. Ещё в августе 1487 г. в Москву прибыли послы от двух соправителей Большой Орды: «отъ Муртозы царя Хозомбердей, а отъ Седехмата царя Ботуй». Кроме того, особый посланник Муртазы привёз письма от хана для Ивана III и Нурдовлата. В них Муртаза излагал своё намерение посадить Нурдовлата на место его младшего брата Менгли-Гирея. Особый интерес для нас представляет письмо, обращённое к Ивану III. В нём нет никаких признаков претензий хана Большой Орды на сюзеренитет над великим князем Руси. Муртаза просит Ивана отпустить к нему Нурдовлата и доказывает, что его воцарение в Крыму не нанесёт ущерба Москве: «А нынеча сем путемъ у тобя Нурдовлата царя просити, Шихбаглулом зовут, слугу своего послал есми. И сесь Шихбаглул доедет сего Нурдовлата царя, кое бы ти его къ нам отпустити, за то не постои; а жоны бы его и дети у тобя были, коли Богъ помилует, тотъ юртъ ему дастъ, и он ихъ у тобя после того тогды добромъ возмет. Менли-Гиреи царь тобе друг учинился, а Нурдовлат царь ведь тобе не недругъ жо; нам тотъ пригож, и ты сего пусти, нынечя его не заборони къ намъ отпустити». Эта просьба была Иваном III отвергнута. Он не допустил посла Муртазы к Нурдовлату, а копии его писем отправил Менгли-Гирею.

В 1492 г. в Москву прибыло новое посольство из Большой Орды, на этот раз от князей Азики и Тевекеля, с предложением «братства и дружбы». Оно, несомненно, было вызвано крупным походом великокняжеских войск в Поле, состоявшимся в предыдущем году. В августе 1492 г. посол Ивана III Константин Заболоцкий сообщал о нём Менгли-Гирею: «Присылалъ, господине, ко государю къ нашему Азика князь своего человека Тебетя. А Тевекелъ мурза и иные мурзы присылали своихъ людей о томъ, чтобы князь велики съ ординскими цари былъ въ братстве и въ дружбе потомуже, какъ и съ тобою. И князь велики, господине, отвечалъ имъ: коли они недрузи брату моему Менли-Гирею царю, то они и мне недрузи; да и отпустилъ ихъ, господине, ни съ чемъ. А своего человека, господине, съ ними не послалъ никого».

Тем временем в Большой Орде продолжались междоусобицы. После 1491 г. Муртаза был отстранён от власти, и на некоторое время соправителями стали Сеид-Ахмад и Шейх-Ахмад. Осенью 1492 г. ногайские мурзы Муса и Ямгурчи предприняли безуспешную попытку сместить их и посадить на их место сибирских Шейбанидов Ивака и Мамука. В 1493 г. Шейх-Ахмад был свергнут за то, что взял в жёны дочь мурзы Мусы, соправителем Сеид-Ахмада стал Муртаза, однако в 1494 г. дуумвират Сеид-Ахмада и Шейх-Ахмада был вновь восстановлен. Муртаза был выдавлен из Большой Орды и осел в Тюмени. Постоянные междоусобицы усугублялись враждебными действиями крымцев и ногайцев и голодом, всё это продолжало ослаблять Большую Орду. В 1498 г. Менгли-Гирей сообщал Ивану III: «Недруги наши, Ахматовы дети, Шихъ-Ахметъ, к Шамахейской стороне пошли; Сеитъ Махмутъ съ братомъ съ Багатыремъ въ Вастарахань пришли, и Абдылъ Керимъ царь въ городъ ихъ не пустилъ, за городомъ стоятъ, а кони у нихъ либиви, а слуги у нихъ голодны». В 1500 г. Ивану III докладывал его посол в Крыму Иван Кубенский: «А орду, государь, сказываютъ въ Пяти-Горахъ подъ Черкасы, а голодну кажутъ и безконну добре; а межи себя, деи, царь не миренъ съ братьею. А на царстве, государь, нынеча Шихъ-Ахметъ, а калга Хозякъ салтанъ, Ахматовъ же сынъ, а князь Тевекель Темиревъ сынъ».

В том же 1500 г. началась очередная русско-литовская война. Русские войска заняли чернигово-северскую землю и 14 июля наголову разгромили литовцев в битве на Ведроше. Отчаявшись победить противника собственными силами, литовский великий князь Александр Казимирович начал создавать широкую коалицию против Ивана III. К ней он попытался привлечь и союзника русского великого князя Менгли-Гирея. В ноябре 1500 г. к крымскому хану был отправлен послом киевский воевода Дмитрий Путятич. Он должен был напомнить Менгли-Гирею о давних дружественных отношениях между Литвой и Ордой в целом и Крымом в частности: «Предкове твои, первыи цари, зъ давныхъ часовъ были съ предки господаря нашого, зъ великими князи Литовскими, почонъ отъ великого царя Тактамыша и отъ великого князя Олкгирда, въ братстве и въ прыязни и въ правде твердой, и какъ тежъ были отецъ твой Ачжи-Кгирей царь зъ отцомъ господаря нашого, съ королемъ его милостью, въ какомъ братстве и въ прыязни; а предкове твои, первыи цари, ни съ кимъ инымъ братства и приыязни не мели, только зъ великими князи Литовскими. А коли тая прыязнь межи ними была, тогды вольными цари слыли и многии земли и государьства имъ ся кланивали, пошлины и выходы царскии ихъ имъ даивали».

Литовскому послу надлежало прозрачно намекнуть хану на то, что союз с Иваном III наносит ущерб его могуществу: «Коли пакъ, вже после отца твоего смерти, какъ еси селъ господаремъ на столцы отца своего, тая прыязнь давная и братство нетвердо стало межи отцомъ господаря нашого короля его милости и тобою: самъ же того твоя милость посмотри, какъ вже честь твоя царская не потому стоитъ и понижила, и пошлины тыи вси отъ твоего царства отошли, и твоему столцу нихто ся не кланяетъ, какъ передъ тымъ ся кланивали. А хто передъ тымъ твоимъ предкомъ холопомъ ся писывалъ, тотъ ныне тобе вже братомъ ся называетъ».

В обмен на разрыв Менгли-Гиреем союза с Москвой Александр брал на себя беспрецедентное обязательство – напрямую обложить данью в пользу Крыма население Киевской, Волынской и Подольской земель: «А его милость господаръ нашъ про тебе брата своего хочетъ то вчинити: съ своихъ людей и съ князьскихъ и съ паньскихъ и съ боярскихъ, въ земли Киевской и въ Волынской и въ Подольской, съ каждого чоловека головы велитъ тобе по три деньги дати въ каждый годъ: одно бы вже твоя милость верно а правдиво помогъ господару нашому на того непрыятеля его милости и его милости земль, и самъ бы еси постерегъ отъ своихъ людей, ажъбы людемъ его милости шкоды не делали. И коли вже твоя милость зъ нашимъ господаремъ будешъ за-одинъ на всякого его недруга; тогды и честь твоя царская ся повышитъ и столцу твоему будетъ ся кланяти тотъ, по давному, который ся и передъ тымъ кланивалъ». Всё же, несмотря на столь заманчивые обещания, Александру не удалось тогда перетянуть на свою сторону крымского хана, для которого главным врагом оставались сыновья Ахмата и который нуждался для борьбы с ними в помощи Ивана III.

Одновременно с отправкой Дмитрия Путятича к Менгли-Гирею Александр отправил Михаила Халецкого к Шейх-Ахмаду. Как и посол в Крым, посол в Большую Орду должен был напомнить хану о давних братских отношениях его предшественников с Литвой: «Зъ давныхъ часовъ и до сихъ местъ, ваши предки зъ нашими предки въ братстве и въ прыязни бывали, а потомъ отецъ вашъ, царь Ахматъ, съ королемъ отцемъ нашимъ межи собою братство и дружбу полнили». Александр убеждал Шейх-Ахмада в том, что их общим врагом является Иван III – «холопъ твой будучи отъколько-десятъ летъ, грубивши и выступы великие делавше передъ отцемъ твоимъ и тобою своимъ государемъ». Литовский великий князь призывал хана Большой Орды не идти ни на какие договоренности с Иваном III: «Штобы еси, братъ нашъ, не нялъ веры его льстивымъ словамъ, коли онъ таковый человекъ есть; а наболши по немъ и самъ можешъ знати его злость: бо того и слыхомъ не слыхати межи государи великими, штобы государу своему холопъ добра хотелъ. А тыми разы онъ розумеючи тому, ижь ты братъ нашъ съ нами съ-одного противу ему хочешъ стати и зъ иншыми прыятельми своими, а его холопа своего мыслишъ сказнити: и онъ тебе на тотъ часъ ласкавыми и льстивыми словы умовляетъ; а коли тое не-веремя его оминетъ, и опять онъ о тобе государи своемъ мало будетъ дбати, какъ и передъ того о отцы твоемъ не дбалъ, и о брате твоемъ, и о тебе».

Шейх-Ахмаду предлагалось объединиться с ногаями и совместно ударить по владениям русского великого князя: «Абы еси и Ногайскихъ на то привелъ, штобы они съ нами у прыязни были, по тому, какъ и съ тобою братомъ нашимъ, и знамя прыязни своее намъ бы вчинили, абы они съ одное стороны потягнули на недруга нашего Московского, а ты бы братъ нашъ, по твоему съ нами слову, зъ другое стороны на него пошолъ и холопа своего сказнилъ». По мысли Александра, эти действия должны были привести к укреплению традиционного литовско-татарского союза и возвращению Руси в зависимость от Орды: «Чыи бывали предки съ чыими предки въ братстве и въ прыязни межи собою, тыи бы и ныне нехай потомужъ были; а коли таковыи дела старыи ся будуть помнити, а братство и прыязнь межи нами ся будетъ ширити, тогды вси твои дела брата нашого впередъ пойдуть, и будетъ государъ государемъ, а холопъ его холопомъ».

Шейх-Ахмад откликнулся на литовский призыв и летом 1501 г. со своим войском двинулся на Русь. Когда он достиг верхнего Дона, туда же подошёл Менгли-Гирей. Русский посол в Крыму Иван Мамонов сообщал Ивану III: «Ши-Ахметъ царь Донъ перешодъ на усть Чира, а съ нимъ колга Хозякъ салтанъ, да Енай салтанъ, а князь съ ними Тивекель Темиревъ сынъ; а рати, государь, сказываетъ со царемъ съ Ши-Ахметомъ и съ салтаны и со князми всее конныхъ и пешихъ тысячь съ двадцать. А послы литовской и полской съ Ши-Ахметемъ. Да перешодъ царь Ши-Ахметъ Донъ, да пошолъ вверхъ по Дону, да пришодъ на усть Сосны Тихой подъ Девичьи горы, да тутъ себе Ши-Ахметь учинилъ крепость. А Менли-Гирей царь дошолъ Орды Ши-Ахметя царя въ среду передъ Опожинымъ заговеньемъ, да противъ ихъ крепость же себе учинилъ. И назавтрее, государь, въ четвергъ Менли-Гирей царь послалъ детей своихъ да и людей; и Менли-Гиреевы люди съ Ши-Ахметевыми людми подъ ихъ крепость стравку учинили и побилися съ ними, и Еная салтана, Ши-Ахметева брата, ранили, да и человекъ у нихъ съ тридцать убили».

Этой стычкой боевые действия и ограничились. 15 июля Менгли-Гирей направил к Ивану III своего посла с просьбой немедленно прислать подкрепления. В помощь ему великий князь отрядил бывшего казанского хана Мухаммад-Амина, князя Василия Ноздреватого и полки рязанских князей. Однако Менгли-Гирей простоял против Шейх-Ахмада на Тихой Сосне всего пять дней и уже 18 июля двинулся обратно в Крым. В письме Ивану III он объяснял свой уход недостатком корма для коней и приходом к противнику подкреплений: «У тебя брата своего рати, молвя, просити посылалъ есми; и противъ недруга стояние наше и коней и корму у насъ не стало, и язъ обестити къ тебе посылалъ былъ есми. И нынеча слышелъ есми: къ Ши-Ахметю Мусинъ княжей сынъ Шихимъ мурза едеть, и о техъ вестехъ мы подумавъ, земля далече осталася, а конь усталъ, и корму не стало; а къ недругу пособь на рать идетъ, и нынеча рать свою добру здорову домовъ довести, молвя, пошолъ есми».

Шейх-Ахмад повоевал северские земли, только что занятые русскими войсками, а затем отошёл на зимовку в степь у границ Северщины и Киевщины: «В ту же осень выехал царь Заволжский Ших-Ахмет сын Ахматов со всею ордою Заволжскою, с многими силами, а с ним посол великого князя Александра пан Михаил Халецкий, и приехал он в землю Северскую и стал под Новгородом Северским и под другими городами, землю же всю, почти до самого Брянска, заполнил бесчисленным воинством. Новгород Северский и несколько других городов поддались царю. Царь же, поручив эти города пану Михаилу Халецкому, пошел со всеми силами и стал между Черниговом и Киевом по Днепру и по Десне, пана же Михаила Халецкого отпустил со своими послами в Литву, сообщая великому князю Александру, что пришел к нему на помощь против царя перекопского Менгли-Гирея и великого князя московского, и призывал великого князя соединиться с ним и начать войну со своими неприятелями». Эти успехи вскружили голову Шейх-Ахмаду. В его намерения теперь входило не только возвращение Руси в данническую зависимость, но и восстановление самостоятельности княжеств, упразднённых Иваном III: «Излагая в 1501 г. послам литовского князя Александра свои планы, он говорил о Михаиле Тверском: „Хочу на его отъчыну опять князем вчынити“, этот князь „мои холоп был“».

Осенью 1501 г. положение Ивана III оказалось чрезвычайно сложным. Военные действия против Руси начал Ливонский орден, а в октябре Александр Казимирович был избран королём Польши, что могло привести к вступлению в войну польских коронных войск. Надежды на помощь против Большой Орды со стороны Менгли-Гирея не оправдались. При этом основные русские силы были задействованы на ливонском и литовском фронтах, поэтому обеспечить действенную оборону южной границы, как это было в 1472 и 1480 гг., не представлялось возможным. Иван III описывал свое положение в письме Менгли-Гирею от марта 1502 г. так: «И мне ныне рати своей къ тебе послати нелзе за темъ, что нашъ недругъ литовской, снявся съ немци, стоитъ противъ насъ; и мы осенесь и на сей зиме посылали воеводъ своихъ со многими людми на Литовскую землю и на Немецкую воевати; и нашимъ воеводамъ въ Литовской земле и въ Немецкой земле многие бои были; да милосердьемъ Божьимъ наши воеводы везде побивали и землю Литовскую и Немецкую воевали и много городовъ поимали; а и ныне наши люди из Литовские земли и изъ Неметские не выходя воюютъ».

В этой ситуации Иван III решил нейтрализовать Большую Орду дипломатическими средствами. Он направил письмо беклярибеку Тевекелю (второму человеку в Орде после хана) с просьбой оказать посредничество в переговорах с Шейх-Ахмадом. Тевекель позднее уведомлял великого литовского князя Александра, что Иван III якобы обещал хану: «ратаи и холоп его буду». В ответ на это в декабре 1501 г. в Москву прибыл посол Шейх-Ахмада Хазсогеря, которого Иван III в марте 1502 г. отпустил обратно в Большую Орду вместе со своим послом Давыдом Лихоревым. Летом 1502 г. Шейх-Ахмад сообщал Александру Казимировичу, что Иван прислал ему «тые датки, чого жъ отцу нашому и братьи нашои не давал»; об этом же правителю Литвы писал и Тевекель: «чого предкомъ царевым и нашымъ не давал, то нам тое дороги прыслалъ». Из этого следует, что посольство Лихорева привезло в Большую Орду давно уже не платившуюся дань за какой-то срок, скорее всего, за один год.

Однако это формальное признание зависимости от Шейх-Ахмада было нужно Ивану III лишь для того, чтобы выиграть время. Одновременно с посольством Давыда Лихорева в Большую Орду он направил в Крым посольство Алексея Заболоцкого с призывом к Менгли-Гирею нанести Большой Орде решающий удар: «А ты бы, по своей правде, и ныне пошелъ бы на Орду на Шигъ-Ахметя царя и недружбу ему свою чинилъ и дело делалъ, сколко тебе Богъ пособитъ… А что Шигъ-Ахметь царь пойдетъ на тебя, и язъ тогды царевичевъ и рать свою многихъ людей пошлю на Орду; да и Махметъ-Аминю царю казанскому того для велю идти на Орду со всеми съ его уланы и со князми».

В апреле 1502 г. большеордынские татары сумели перехватить крымского посла с ответным письмом Менгли-Гирея, из которого Шейх-Ахмаду стало известно о двойной игре Ивана III. После этого великокняжеские послы в Большой Орде оказались на положении заложников – в мае Заболоцкий сообщал в Москву, что «сказывалъ намъ, государь, царь Менли-Гирей про Давыда про Лихорева, что у нихъ кони и платье поимали, а о головахъ о своихъ не ведаютъ, что надъ ними будетъ».

Однако Менгли-Гирей всё-таки выступил в поход и в июне 1502 г. в районе левых притоков Днепра Самары и Сулы нанёс поражение Шейх-Ахмаду: «Того же лета, Июня, Крымский царь Менли-Гирей побилъ Шиахмата царя Болшиа орды и Орду взялъ»; «Царь перекопский Менгли-Гирей, собрав свои силы, втайне пошел на Ших-Ахмата царя Заволжского и разгромил его наголову и цариц и детей, и орду его всю взял». О своей победе крымский хан уведомил Ивана III: «Великому князю Ивану, брату моему, много поклонъ. Слава Богу, Шихъ-Ахметя, недруга нашего, розгонивъ, орду его и все его улусы Богъ в наши руки далъ».

Разгромленный Шейх-Ахмад бежал в Астрахань, где попытался собрать новое войско для продолжения войны с Крымом. В ноябре 1502 г. Менгли-Гирей сообщал Ивану III: «А нынеча изъ Асторокани человекъ мой приехалъ, Шигъ-Ахметь въ Асторокань приехалъ, Багатырь царевичь, да Аблекеримова братъ, а вышедъ, съ нимъ корешевались; а къ Сеитъ-Махмуту царевичю человека послали. А въ Нагаи къ салтанъ Ахматъ мырзе человека пославъ, говорили съ ними». Об этом же докладывал Ивану III его посол в Крыму Алексей Заболоцкий: «А про Ши-Ахмата, государь, пришла весть ко царю къ Менли-Гирею, что рекши царь Ши-Ахматъ содиначился съ своею братьею и съ дядею съ своимъ со царем съ Аблекеримом, да и съ Нагаи; а хочетъ идти на Менгли-Гирея».

Кроме того, Шейх-Ахмад направил в Москву своих послов, через которых просил у Ивана III в обмен на разрыв союза Большой Орды с Литвой помочь ему отобрать у Абдул-Керима Астрахань, о чём великий князь уведомил Менгли-Гирея в октябре 1502 г.: «Царь Шигъ-Ахметь присылалъ ко мне своихъ пословъ, Чятырбая да Аллагъяра, а говорили мне отъ него, чтобы язъ ему былъ другъ и братъ и Азторокань бы мне доставъ, ему дати; а онъ отъ нашего недруга отъ Литовского хочетъ отстати и дружбы съ нимъ держати не хочетъ». В 1503 г. в Москву прибыло второе посольство из Большой Орды с такими же предложениями. Иван III сообщил Менгли-Гирею, что готов ради него помочь Шейх-Ахмаду овладеть Астраханью, однако никаких реальных действий для этого не предпринял. Попытки Шейх-Ахмада создать новую антикрымскую коалицию с ногайцами также закончились провалом. В феврале 1503 г. Иван III сообщил Менгли-Гирею, что «къ Емгурчею деи мырзе и къ пяти мырзамъ Шигъ-Ахметъ царь посылалъ, чтобы ему на тебя пособляли; и они деи ему на тебя пособляти не хотятъ». В сентябре 1503 г. в Москве стало известно, что «в другую субботу по Петрове дни, июля 8, Шигъ-Ахметъ царь и Салтанъ Ахматъ мырза пришли къ Азсторокани, а съ Багатыремъ царевичемъ и съ Аблекеримомъ царемъ ратны».

Осенью 1503 г. Шейх-Ахмад с немногими оставшимися своими приближёнными бежал в Литву, откуда хотел отправиться к турецкому султану: «Шихъ-Ахметь царь зъ братьею своею, съ Хозякомъ и съ Халекомъ со царевичи, оное осени вместе приехали изъ Нагай въ Киевъ, и отъ Киева къ Белугороду поехали, а отъ Белагорода хотели къ Баазитъ салтану ехати». После того, как союзник Менгли-Гирея Баязид отказался их принять, они вернулись обратно в Киев, где были взяты под стражу. Шейх-Ахмад был затем переведён в Вильну: «И Шигъ-Ахметь и Хозякъ и Халекъ и Алчинъ Тактамышъ, восмь ихъ, въ Киевъ прибегли, и киевский воевода князь Дмитрей поимавъ, ихъ на Вышегородъ ввелъ»; «Шигъ-Ахметя Александръ король поимавъ, въ Вилне въ Вышегороде держитъ; а братью его инде держитъ».

После разгрома Шейх-Ахмада самыми могущественными из татарских правителей стали ханы Крыма, что выразилось, в частности, в изменении их титула: «После 1502 г., когда под натиском Менгли-Гирая окончательно пала Большая Орда – основная наследница Золотой Орды в территориальном отношении, Крымское ханство по военному могуществу выдвигается на первое место „среди равных“ – других татарских ханств, тем самым превращаясь в фактического наследника Золотой Орды, что уже давало Менгли-Гираю полную свободу для широкой пропаганды громкого титула хакан. Например, уже в 907/1502 г., то есть сразу по „горячим следам“ вышеназванного события, он велел на мавзолее около Чуфут-кале выбить следующую надпись: „Эту благословленную, блаженную и изящную гробницу велел соорудить великий хан и хакан знаменитый Менгли-Гирай хан бин Хаджи-Гирай-хан, в 907 году“. В последующем 909/1503—1504 г. он опять повторил это громкое титулование в надписи на ханском дворце: „Этот великолепный вход и эти величественные двери велел соорудить государь двух материков и хакан двух морей, государь сын государя султан Менгли-Гирай-хан бин Хаджи-Гирай-хан. В 909 году“… В письмах же [Менгли-Гирея], начиная с 1508 г. (вернее, сохранившихся с этого времени), титулование становится развернутым – „Великого царя Менгли-Гиреево царево слово“, „Великие Орды великого царя Менгли-Гиреево слово“ и „Великие Орды великого царя Менгли-Гирая царя…“ Такое изменение интитуляции Менгли-Гирая связано с результатами его победы над Большой Ордой в 1502 г., когда орда „ахматовичей“ была ликвидирована как государственность. Какое значение придавал крымский хан этому событию, можно видеть из его грамоты того же года Ивану III: „Слава Богу, Ших-Ахметя, недруга нашего, разогнав, орду его и все улусы его Бог в наши руки дал!“. Именно „получение от бога“ Большой Орды дало победителю возможность практически претендовать на золотоордынское наследие, называя себя хаканом – „царем царей“, а свою страну – „Великой Ордой“».

Но это отнюдь не означало, что Большая Орда полностью прекратила своё существование. Потомкам Махмуда и Ахмата удалось закрепиться в Астрахани. Они сохранили у себя в руках бывший центр Улуса Джучи в низовьях Волги – Тахт Эли («Престольное Владение»). Менгли-Гирей понимал, что без владения этой областью его претензии на роль преемника золотоордынских ханов не могут быть полноценными, поэтому неоднократно предпринимал попытки захватить Астрахань, прося для этого русской помощи. На Руси также осознавали, что Астраханское ханство являлось прямым продолжением Большой Орды: «Темъ блаженнымъ великымъ княземъ Иваномъ Василиевичемъ всея Русии вначале свободилъ Богъ христианьство отъ работы бесерменьскыа, и та Болшая Орда имъ порушилася, и почали те цари Ординьские жити въ Азсторохани». Однако Иван III после разгрома Шейх-Ахмада не был заинтересован в чрезмерном усилении Крыма, поэтому предпочёл не исполнять настойчивые просьбы Менгли-Гирея. Потомкам большеордынских ханов ещё около половины столетия удавалось удерживать власть над бывшим центром Улуса Джучи. Окончательное прекращение существования Большой Орды надлежит относить к 1556 г., когда Астрахань была взята русскими войсками, а правнук Ахмата Дервиш-Али бежал в Турцию.

Как видно из изложенного, традиционный взгляд на 1480 г. как год освобождения от ига Орды не соответствует действительности. Это представление держится только на авторитете Карамзина, который завершает рассказ о Стоянии на Угре словами: «Иоанн, распустив войско, с сыном и с братьями приехал в Москву славословить Всевышнего за победу, данную ему без кровопролития. Он не увенчал себя лаврами как победитель Мамаев, но утвердил венец на главе своей и независимость Государства. Народ веселился; а Митрополит уставил особенный ежегодный праздник Богоматери и Крестный ход Июня 23 в память освобождения России от ига Моголов: ибо здесь конец нашему рабству». Современные событию летописи не говорят об освобождении от татарской зависимости применительно к отражению нашествия Ахмата в 1480 г., причём их рассказ о нашествии 1472 г. занимает примерно такой же объём, что и рассказ о Стоянии на Угре, хотя события 1472 г. заняли значительно меньше времени. Самые ранние русские источники, в которых обсуждается освобождение от ига, относятся к середине XVI в.

Первый из них – «Послание» к Ивану IV, написанное, по-видимому, Сильвестром. В нём о нашествии Ахмата говорится в ряду исторических примеров божьей помощи правоверным государям против язычников: «Четвертое знамение, иже бывшее преславьныхъ Божиихъ чюдесъ, при нашихъ Великихъ Государехъ, и проувидеся въ великомъ православии Рускиа земли въ лето Благовернаго и Христолюбиваго Князя Ивана Васильевича, всеа Русии Самодержца: гордый царь Ахматъ Болшие Орды воздвигъ помыслъ лукавъ на Рускую землю, со многими орды, съ великими похвалами во многихъ силахъ вооружився, пришелъ на Рускую землю со множствомъ многимъ воинствомъ, великою гордостию дышюще, помысливъ высокоумиемъ своимъ и рече: избию вси Князи Руские, и буду единъ властецъ на лицы всея земля, а не ведый, яко мечъ Божий острица на нь. И восхоте пленити всю Рускую землю, яко было сперва посещениемъ Божиимъ гнева за некия наши великиа неправды, нашему православию всея Руския земля, православнымъ Великимъ Государемъ отъ техъ нечестивыхъ гордыхъ Царей Болшие Орды великое было гонение. И Божиею благодатию и пречистыя Богородица помощию Великий Православный Государь Князь Великий Иванъ Васильевичъ всеа Русии Самодеръжецъ, исправися предъ Богомъ, и смиривъ себе, и воздохнувъ крепко отъ всего сердца своего со многими слезами, якожъ преже Езекеилъ Царь, услыша Господь молитву его, [Ахмат] вда плещи, и побеже гонимъ бысть, но, не дошедше своего отечества, животъ свой сконча, и все воинъство его Божиимъ гневомъ разсыпася, и погибоша за безаконие свое, а того самаго нечестиваго и гордаго Царя Богъ своимъ копьемъ порази, и все царьствие его погрузи, и родъ его и сыны сыновъ его изкорени, и храмы ихъ раскопа, а дубровы ихъ посече, и места ихъ лежатъ и до ныне пусты, и память ихъ погибе съ шумомъ, и имя ихъ потребилъ есть Господь въ веки, и не помянути ихъ ни въ коихъ земляхъ, безъ памяти разсыпашася и погибоша. А Православныхъ Великихъ Князей Господь Богъ рогъ возвыси и отъ нечестивыхъ поганыхъ Царей свободи, а самыхъ Царей нечестивыхъ вся державы ихъ разруши и всю славу ихъ помрачи». Как видим, Сильвестр говорит здесь об освобождении от татарских ханов, но не именно Ивана III, а в целом «православных великих князей». По его словам, «великое гонение» на Русь со стороны Орды было в прошлые времена («сперва»). Таким образом, из текста Послания не следует, что его автор относит освобождение Руси от ордынской зависимости даже вообще к эпохе правления Ивана III, а тем более конкретно к событиям 1480 г., обстоятельства которых в Послании не упоминаются.

Другим источником той же эпохи является «Казанская история», которая определённо относит освобождение Руси от ордынской зависимости к эпохе Ахмата и Ивана III: «Бысть же злогордая та и великая власть варварьская над Рускою землею от Батыева времени по царство тоя Златыя Орды царя Ахмата, сына Зелед-Салтанова, и по благочестиваго великаго князя Иоанна Васильевича Московскаго». Автор «Истории» повествует об отправке Ахматом после его вступления на престол послов к Ивану III с требованием дани за прошлые годы: «Царь Ахматъ восприимъ царство Златыя Орды по отце своемъ, Зелети-Салтане царе, и посла к великому князю московскому Иоанну Васильевичю послы своя по старому обычаю отецъ своихъ и з басмою парсуною просити дани и оброковъ на прошлыя лета». Получив отказ, хан выступает в поход на Русь. В рассказе об этом походе упоминается 1480 г. и Угра, а также разорение ставки Ахмата царевичем Нурдовлатом и князем Василием Ноздреватым. Вслед за тем «Казанская история» рассказывает об отступлении и гибели Ахмата от рук ногайцев и заключает: «И тако скончашася цари ординьстии, и таковым Божиимъ промысломъ погибе царство и власть великия Орды Златыя. И тогда великая наша Руская земля освободися от ярма и покорения бусурманскаго, и начатъ обновлятися, яко от зимы и на тихую весну прелагатися. И взыде паки на преднее свое величество и благочестие, и доброту, яко же при велицемъ князи первом Владимире православномъ». Мы видим, что автор «Казанской истории» также связывает конец «ярма и покорения» Руси с событиями не именно 1480 г., а скорее нескольких десятилетий. При этом он указывает, что выплата дани Орде прекратилась ещё за несколько лет до вступления Ахмата на престол. Таким образом, представление о решающей роли событий 1480 г. в освобождении от ига принадлежит только русской исторической науке XIX в.

Иван III вступил на русский престол уже как независимый государь. Факт выплаты им дани Ахмату между 1468—1471 гг. не имеет принципиального значения, как и факт выплаты дани Шейх-Ахмаду в 1502 г. В обоих случаях это был откуп от набегов в период войны с другой державой (в первом случае – с Казанью, во втором – с Литвой). Документы дипломатических отношений с Крымским ханством не содержат никаких намёков на зависимость Руси от Большой Орды. Так, в 1475 г. Алексею Старкову было велено говорить Менгли-Гирею: «Осподари наши великии князи отъ отцовъ и отъ дедъ и отъ прадедъ слали своихъ пословъ къ прежнимъ царемъ къ ординскимъ, а они своихъ пословъ посылали къ великимъ княземъ; а осподарь мой князь велики и нынеча потомужъ своихъ пословъ шлетъ къ Ахмату царю и къ брату его къ Махмуту, и они своихъ пословъ къ моему государю посылаютъ». Здесь отношения между Русью и Ордой представляются как отношения равноправных сторон, ни на какое подчинённое положение нет и намека.

Польский историк Ян Длугош, который умер в мае 1480 г., т.е. ещё до Стояния на Угре, в своей хронике под 1479 г. поместил панегирик Ивану III, в котором заявил, что тот «свергнув варварское иго, освободился со всеми своими княжествами и землями, и иго рабства, которое на всю Москву в течение долгого времени… давило, сбросил» (excusso iugo barbaro, vendicaverat se in libertatem cum omnibus suis principatibus et terris, et iugum servitutis, quo universa Moskwa a temporibus diuturnis… premebatur, rejecit). Из этого следует, что факт полного освобождения Руси от ордынской зависимости осознавался в Польше ещё до провала похода Ахмата в 1480 г.

Примечательным памятником является Житие новгородского архиепископа Ионы, согласно которому этот святитель во время своего приезда в Москву в 1463 г. предсказывал Василию II, что именно в княжение Ивана III ордынское ярмо будет сброшено полностью: «„Ныне же молитву мою услыши, – глаголаше, – и блажаишее въсприими, яко князь благочестивъ паче же и над князи много благодеяти мощну сущу. Неправды коея клевет ради нечестивых языкъ на правдивыя не подвигни и тихима очима своя повинныя сматряи и свободныя на работу приимати не начинаи. Тебе самому дние приближаются яко сынови же твоему Ивану хоругви рускиа съдержати, о семъ молитвы со всеми своими къ всесилному Богови прилежно възносити потщуся. Наипаче же свободу сынови твоему от ординьских цареи приати от Бога испрошу за свободу града моего, еже о тебе, еще же молитвою Господеви възвысити десницу сына твоего над всеми и покорити ему вся супостаты его, и больши прародителеи прославитися властию и укрепитися княжению его в руку его и простертися силы его на многы, и страны великиа приати ему точию аще благочестивее поживет, и тихима очима владомыя смотрети будеть“. О сем пророчестве святителя старца услади князь и возвеселися зело о обещании свободы сынови своему отъ ординьских цареи, ведыи непогрешателное словесъ его».

Своё пророчество Иона повторил и самому Ивану III: «По преставлении же великого князя Василиа сынъ его Иванъ княжениа хоругви приемъ, абие посылаетъ ко блаженному Ионе архиепископу в Великии Новъград, моля его молитвовати за нь ко всесилному Богови, яко же преже обещася, въ еже утвердити княжение его и възвысити десницу его надъ врагы его и во всемъ поспешитися. Еще же и освобожении и мучительства отъ ординских цареи и татаръ. Архиепископъ же Иона възда ему наречие, яко не погрешитъ надежа да помнить же несумнение отца своего, како веровавъ и в духовнои своеи вписа и заповеда не истязати ему дани и по изведении Орды на братии его. И яко Господь не презрит скорбящихъ слезъ и молитвъ многых, и име же весть судбами, проженет Орду, точию самъ да честиво поживет и тихима очима власть свою правити». Житие Ионы было написано «второму лету уже исходящу по успении его», т.е. летом 1472 г.

Таким образом, ход освобождения Руси от татарской зависимости был сложным и постепенным, растянувшимся на многие десятилетия. Первая попытка, предпринятая Дмитрием Ивановичем, не вполне достигла своей цели ввиду того, что сил Московского княжества было ещё не достаточно для решительной победы. Однако определённого успеха ему добиться удалось – титул великого князя Владимирского и всея Руси стал наследственным в роду московских князей. Фактически это произошло в 1363 г., а формально признано со стороны Орды было в 1383 г. С того же времени дань Орде приобрела характер откупа от набегов, к тому же существенно уменьшившись в объёме по сравнению с предыдущей эпохой. Помимо того, в течение длительных периодов русские великие князья правили, вообще не признавая над собой власти татарских ханов (Дмитрий Иванович в 1374—1383 гг., Василий Дмитриевич в 1396—1412 гг. и позднее, Василий Васильевич в конце своего правления). При Иване Васильевиче отношений подчинения уже практически не существовало несмотря на выплату ордынской дани в течение нескольких лет. Походы Ахмата 1472 и 1480 гг. были тщетными попытками восстановить уже отошедшее в прошлое положение дел. Однако с окончательным поражением Ахмата, а позднее его детей, Золотая Орда отнюдь не прекратила свое существование. Её главным преемником стало Крымское ханство, о чём формально свидетельствуют принятые его правителями титулы, не говоря уже о таких её осколках, как Астраханская, Казанская, Ногайская, Сибирская и Казахская орды. Поэтому с почти одновременным уходом с исторической сцены Ивана III и сыновей Ахмата история русско-ордынских отношений не закончилась, а лишь перешла в новую стадию.

 

Ордынский выбор Галицко-Волынского княжества

Существует мнение о том, что после нашествия Батыя князья наиболее могущественных в то время русских земель – Галицко-Волынской и Владимиро-Суздальской, столкнувшись с необходимостью определить своё отношение к Орде, сделали противоположный выбор – условно говоря, «европейский» и «азиатский», или «евразийский». Галицкие князья, якобы, предпочли борьбу с татарами в союзе со своими западными соседями, в то время как суздальские решили татарам подчиниться. Наиболее последовательно эта точка зрения проводится в сочинениях Льва Гумилёва и других евразийцев: «Политический курс Даниила состоял в том, чтобы выделить Галицко-Волынское княжество в самостоятельное феодальное государство, ориентированное на Запад», «Александру предстоял тяжелый выбор союзника. Ведь выбирать приходилось между Ордой, в которой погиб его отец, и Западом, с представителями которого новгородский князь был хорошо знаком еще со времен Ледового побоища… В 1252 г. Александр приехал в Орду Батыя, подружился, а потом побратался с его сыном Сартаком, вследствие чего стал приемным сыном хана. Союз Орды и Руси осуществился благодаря патриотизму и самоотверженности князя Александра».

Последующее развитие Галицко-Волынского и Владимиро-Суздальского княжеств выводится затем из этого выбора. Так, евразийцы объясняют исчезновение русской государственности и культуры в галицко-волынской земле пагубностью для Руси европейского пути развития, а успехи государственного и культурного строительства во владимиро-суздальской земле – благотворностью татарского влияния: «Те русские княжества, которые отказались от союза с татарами, были захвачены частично Литвой, частично Польшей, и судьба их была очень печальной. В рамках западноевропейского суперэтноса русичей ждала участь людей второго сорта», «Союз с Западом привел Галицию и ее народ к катастрофе. Через 80 лет, т.е. в 1339 г., польский король Казимир Великий „без единого выстрела“ присоединил Галицию к Польше». Однако отвлечемся от априорных утверждений и выясним на основании свидетельств исторических источников, каково было на самом деле отношение галицких князей к Орде и отличалось ли оно от отношения к ней суздальских князей, и если отличалось, то как.

Начнём с того, что верховный правитель Суздальской земли великий князь Юрий Всеволодович Владимирский героически погиб в сражении с татарами на реке Сить 4 марта 1238 г.: «И поидоша безбожнии татарове на Сить противу великому князю Гюргю. Бяхуть бо преже прислали послы свое злии ти кровопийци, рекуще: „Мирися с нами“. Он же того не хотяше, яко же пророкъ глаголет: „Брань славна луче есть мира студна“… Слышав же князь Юрги с братом своимъ Святославом, и с сыновци своими Василком, и Всеволодом, и Володимером, и с мужи своими, поидоша противу поганым. И сступишася обои, и бысть сеча зла, и побегоша наши пред иноплеменникы… И ту убьенъ бысть князь великый Юрьи на Сити на реце, и дружины его много убиша… Георгие, мужьство тезоимените, кровью омывъся страданья ти!».

В отличие от него Даниил Романович Галицкий малодушно бежал от татар осенью 1240 г. сначала в Венгрию, а потом дальше в Польшу, где оставался до 1242 г., пока татары не ушли из его земли: «…Приеха въ Синеволодьско во манастырь святыя Богородица. Наутрея же воставъ виде множество бежащих от безбожных татаръ и воротися назадъ Угры… Данилови же рекшу, яко: „Не добро намъ стояти сде близъ воюющих нас иноплеменьникомъ!“ Иде в землю во Омазовьскую ко Болеславу Кондратову сынови. И вдасть ему князь Болеславъ град Вышегородъ. И бысть ту, дондеже весть прия, яко сошли суть и земле Руское безбожнии». Ещё раз Даниил Галицкий бегал от татар в Польшу и Венгрию в 1259 г.: «И приде весть тогда Данилови князю и к Василкови, оже Буронда идеть оканный проклятый, и печална бысть брата о томь велми. Прислалъ бо бяше, тако река: „Оже есте мои мирници, сретьтя мя. А кто не сретить мене, тый ратный мне“. Василко же князь поеха противу Бурандаеви со Лвомъ, сыновцемь своимъ, а Данило князь не еха с братомъ, послалъ бо бяше себе место владыку своего Холмовьского Ивана… Владычи же приехавшю к Данилови князю, и нача ему поведати о бывшем, и опалу Бурандаеву сказа ему. Данилови же убоявшуся, побеже в Ляхы, а из Ляховъ побеже во Угры».

В 1245 г. Даниил отправился в Орду к Батыю, чтобы получить от него ярлык на галицко-волынские земли. В шатре Батыя он стоял на коленях перед татарским ханом, называл себя его холопом и пил по его приказу кумыс: «Во тъ час позванъ Батыемь… И поклонися по обьчаю ихъ, и вниде во вежю его. Рекшу ему: „Данило, чему еси давно не пришелъ? А ныне оже еси пришел – а то добро же. Пьеши ли черное молоко, наше питье, кобылий кумузъ?“ Оному же рекшу: „Доселе есмь не пилъ. Ныне же ты велишь – пью“. Он же рче: „Ты уже нашь же тотаринъ. Пий наше питье“. Он же испивъ поклонися по обычаю ихъ… О злее зла честь татарьская! Данилови Романовичю, князю бывшу велику, обладавшу Рускою землею, Кыевомъ и Володимеромъ и Галичемь со братомъ си, инеми странами, ньне седить на колену и холопомъ называеться! И дани хотять, живота не чаеть. И грозы приходять. О злая честь татарьская! Бывшу же князю у них дний 20 и 5, отпущенъ бысть, и поручена бысть земля его ему, иже беаху с нимь».

Что касается правителей Владимиро-Суздальской земли, то от евразийцев можно услышать утверждение, что великий князь Александр Ярославич Невский являлся приёмным сыном монгольского хана Батыя и/или побратимом его сына Сартака, бывшего христианином несторианского вероисповедания, и именно этому союзу Русь обязана своим спасением от «западной крестоносной агрессии». В ответ на просьбу о доказательствах евразийцы ссылаются на труды Льва Гумилёва. В них мы действительно находим подобное утверждение. Впервые оно встречается в вышедшей в 1970 г. книге Гумилёва «Поиски вымышленного царство», которую предваряет выразительное посвящение «Братскому монгольскому народу»: «У древних монголов бытовал трогательный обычай братания. Мальчики или юноши обменивались подарками, становились андами, назваными братьями. Побратимство считалось выше кровного родства; анды – как одна душа: никогда не оставляя, спасают друг друга в смертельной опасности. Этот обычай использовал Александр Невский. Побратавшись с сыном Батыя, Сартаком, он стал как бы родственником хана (курсив наш – С.П.) и, пользуясь этим, отвел многие беды от русской земли».

Отметим бытующий у евразийцев трогательный обычай не обосновывать свои утверждения не только ссылками на исторические источники, но и вообще какими-либо аргументами, прекрасно иллюстрируемый приведённой цитатой из их духовного отца. Вопрос побратимства Гумилёв вновь поднимает в книге «Древняя Русь и Великая степь», увидевшей свет в 1989 г., из которой ясно, что его взгляды на данную тему претерпевали определённые изменения: «В 1251 г. Александр приехал в орду Батыя, подружился, а потом побратался с его сыном Сартаком, вследствие чего стал сыном хана (курсив наш – С.П.) и в 1252 г. привел на Русь татарский корпус с опытным нойоном Неврюем. Андрей бежал в Швецию, Александр стал великим князем, немцы приостановили наступление на Новгород и Псков».

Итак, из скромного «как бы родственника хана» Александр Невский под гумилёвским пером превращается со временем в полноценного «сына хана», а отведение им многих бед от русской земли принимает форму приведения на Русь татарского войска. Однако, как и в первом случае, какие-либо ссылки на исторические источники или аргументация напрочь отсутствуют. Удивлять нас это не должно, потому что ни один письменный памятник не содержит упоминаний о побратимстве Александра Невского с Сартаком и/или его усыновлении Батыем или хотя бы намёка на подобные отношения.

Нет даже серьёзных оснований говорить о том, что Сартак был христианином. Высказывания Рубрука, на которых основывается такое утверждение, скорее опровергают его: «Из ничего они (т.е. несториане) создают большие разговоры, поэтому они распространили и про Сартаха, будто он христианин; то же говорили они про Мангу-хана и про Кен-хана потому только, что те оказывают христианам большее уважение, чем другим народам; и, однако, на самом деле они не христиане… Что касается до Сартаха, то я не знаю, верует ли он во Христа или нет. Знаю только то, что христианином он не хочет называться, а скорее, как мне кажется, осмеивает христиан. Именно он живет на пути христиан, то есть русских, валахов, булгар Малой Булгарии, солдайнов, керкисов и аланов, которые все проезжают через его область, когда едут ко двору отца его, привозя ему подарки; отсюда он тем более ценит христиан. Однако, если бы явились сарацины и привезли больше, их отправили бы скорее. Он имеет также около себя священников-несториан, которые ударяют в доску и поют свою службу». Но даже если бы Сартак и был христианином, для православных он был бы еретиком, и о побратимстве с ним православного Александра не могло идти речи.

Означает ли сказанное, что эту историю полностью выдумал сам Лев Николаевич? – По всей видимости, нет, потому что самую раннюю её версию можно найти уже в романе Алексея Югова «Александр Невский», представляющем вторую часть исторической дилогии «Ратоборцы». Роман был написан в 1944—1948 гг., а полностью опубликован впервые в 1949 г. В нём престарелый Батый безуспешно пытается уговорить Александра Невского стать его приёмным сыном после возвращения Александра и Андрея Ярославичей из поездки в Каракорум в 1249 г.: «Эх, Искандер, Искандер!.. – произнес вслед за тем старик, сокрушенно качая головою. – Почему ты не хочешь сделаться сыном моим, опорой одряхлевшей руки моей и воистину братом сына моего, Сартака! Он слаб. В нем страшатся только моего имени. Ему хорошо с тобою и спокойно было бы!.. И я приложился бы к отцам своим успокоенный, ибо я уже видел сон, знаменующий близость смерти. Согласись, Искандер!.. Вот согласись только, – и пред курултаем всех князей и нойонов моих и пред всеми благословенными ордами моими я отдам тебе в жены душу души моей, дочерь мою Мупулен!.. И пред всеми ими то будет знак, что это ты, возлюбленный зять мой и нареченный сын, а не кто иной, приемлешь после меня и улус мой. Ты возразишь: „А Сартак?“ Он знает и сам, сколь мало способен он двинуть народ свой и подвластные ему народы туда, на Запад, чтобы довершить пути отца своего. Он страшится того дня, когда он осиротеет и его самого подымут на войлоке власти… После моей смерти ты, ставший моим зятем, дай ему хороший улус. И только. И это все, в чем ты должен поклясться мне!».

Автор художественного произведения имеет полное право домысливать обстоятельства жизни своего героя, не отражённые в исторических памятниках. Желательно при этом, чтобы подобное домысливание не оказывалось в резком противоречии с тем, что нам известно из дошедших до нашего времени источников. Изображённый Алексеем Юговым частный разговор между Батыем и Александом с изложением неосуществившихся пожеланий монгольского хана находится в рамках допустимого в историческом романе. В то же время совершенно недопустимыми являются попытки представить в качестве исторического факта развитие художественных фантазий писателя-беллетриста, которые мы наблюдаем со стороны Льва Гумилёва и его последователей.

Вернёмся к галицко-волынским князьям. Все наследники Даниила Галицкого, как и он сам, утверждались татарскими ханами, чьё слово было решающим при занятии ими своих столов, как явствует из сообщений Ипатьевской летописи за 1287 и 1289 гг. о споре между Мстиславом Даниловичем и Юрием Львовичем Галицкими о наследии Владимира Васильковича Волынского: «Володимеръ же князь, сотьснувъси немощью тела своего, и нача слати ко брату своему Мьстиславу, тако река: „Брате, видишь мою немощь, оже не могу, а ни у мене детий. А даю тобе, брату своему, землю свою всю и городы по своемь животе. А се ти даю при царихъ и при его рядьцахъ“… И посла [Мстислав] послы ко сыновцю своему, тако река: „Сыновче, оже бы ми ты не былъ на томъ пути и не слышалъ ты, но ты самъ слышалъ гораздо и отець твой, и вся рать слышала, оже братъ мой Володимиръ дал ми землю свою всю и городы по своемь животе, при царехъ и при его рядцяхъ“». Спор был решен Мстиславом в свою пользу после угрозы «возвести татар», которой отец Юрия Лев «убояся велми».

Преемники Даниила Галицкого, как и он, ездили в Орду. Так, под 1280 г. Ипатьевская летопись сообщает, что князь Лев Данилович «еха к Ногаеви оканьному проклятому помочи собе прося у него на ляхы». В волынской Кормчей книге по Арадскому списку сохранилась запись о поездке в Орду в 1286 г. князя Владимира Васильковича Волынского: «Пишущим же нам сии книгы, поеха господин наш к Ногаеви, а госпожа наша остала у Володимири».

Со времён Даниила Романовича галицко-волынские князья платили дань татарам, о чём говорят многочисленные свидетельства – как местные, так и иностранные. Судя по замечанию в завещании Владимира Васильковича Волынского 1287 г. «а поборомъ и тотарьщиною ко князю», дань собиралась князьями, а потом уже отправлялась в Орду.

«Описание Восточной Европы» анонимного автора, совершившего в 1308 г. путешествие из Константинополя в Польшу, сообщает: «Рядом с этим царством [Болгарским] находится и другая огромная страна, которая называется Русью… В ней правит князь множества людей, которого зовут князь Лев… Некогда эта страна управлялась Империей, потом Венгрией, а теперь она является данницей татар, как и Болгария». Польский король Владислав Локетек писал в письме папе Иоанну XXII от 21 мая 1323 г.: «С прискорбием сообщаем Вашему Святейшеству, что два последних русских князя из рода схизматиков… покинули этот мир. В связи с их кончиной мы опасаемся несказанных бед для нас и наших земель по причине соседства с татарами, которые, мы уверены, захватят смежную с нами русскую землю, с которой они по обычаю собирают ежегодную дань, если только нас не спасут всемогущество Божие и Ваша милость». Согласно свидетельствам немецких источников, татарский хан признавал Галицко-Волынскую землю «данницей своей и своих прародителей» (tanquam sibi et suis progenitoribus censuale) (Font. Rer. german. I, 433), а галицко-волынские князья были для него «данниками» (tributarii) (Cod. dipl. Prussiae III, 21).

Причём даже после перехода галицко-волынских земель под власть Польши в 1349 г. выплата с них дани в Орду не прекратилась, о чём свидетельствует, в частности, письмо римского папы Иннокентия VI польскому королю Казимиру III от 1357 г.: «Магистр и братья дома святой Марии Немецкой в Иерусалиме жалуются нам на то, что ты… заключил договор и союз с врагами веры татарами, которые некогда в огромном множестве вторглись в Венгерское королевство и разорили его значительную часть, обязавшись платить хану татар ежегодную дань за определённую часть земли русских схизматиков, которую ты завоевал ценой крови множества христиан». Годом раньше в письме гофмейстеру Тевтонского ордена Книпроде Казимир III сообщал, что для участия в его походе на литовцев к нему прибывают «семь татарских князей со множеством людей» и он им «как раз теперь послал особую дань за набег».

Галицко-волынские князья неоднократно участвовали в зарубежных военных походах татар. Для сравнения напомним, что владимиро-суздальские князья единственный раз приняли участие в татарском военном походе – зимой 1277—1278 гг. на Кавказ: «Князь же Ростовскии Глебъ Василковичь съ братаничемъ своимъ съ княземъ Костянтиномъ, князь Феодоръ Ростиславичь, князь Андреи Александровичь и инии князи мнози съ бояры и слугами поехаша на воину съ царемъ Менгутемеромъ, и поможе Богъ княземъ Русскымъ, взяша славныи градъ Ясьскыи Дедяковъ, зиме месяца Февраля въ 8, на память святого пророка Захарии, и полонъ и корысть велику взяша, а супротивныхъ безъ числа оружиемъ избиша, а градъ ихъ огнемъ пожгоша. Царь же почтивъ добре князеи Русскыхъ и похваливъ велми и одаривъ, отпусти въ свояси съ многою честью, кождо въ свою отчину». В этом походе не участвовали ни верховный правитель Суздальской земли – великий князь владимирский Дмитрий Александрович Переяславский, ни его союзник князь Даниил Александрович Московский, которые входили в антитатарскую коалицию, находившуюся в состоянии войны с князьями, участвовавшими в походе 1277—1278 гг. Напротив, в зарубежных татарских походах принимали участие сами верховные правители Галицко-Волынской земли.

В 1258 г. татарский полководец Бурундай приказал Даниилу Галицкому идти с ним в поход на Литву. Испугавшись наказания со стороны татар, Даниил послал вместо себя к Бурундаю своего брата Василька, а сам пошёл на Литву отдельно и взял Волковыйск. О размахе этого татарско-галицкого похода сообщает Воскресенская летопись: «Того же лета взяша Татарове всю землю Литовскую». В 1259 г. последовал совместный татарско-галицкий поход на Польшу, во время которого был взят город Сандомир. Ипатьевская летопись стыдливо умалчивает об обстоятельствах его взятия, однако Великопольская хроника сообщает, что горожане сдали город, поддавшись на обман галицко-волынских князей: «В упомянутом выше году… в Сандомирскую землю вторглись татары с пруссами, русскими, куманами и другими народами и безобразно ее разорили грабежами, поджогами и убийствами. И зная, что большое множество людей со своим имуществом прибыло в сандомирскую крепость, окружили ее, непрерывно штурмуя. Русские же князья – Василько, брат русского короля Даниила, а также упомянутые сыновья – Лев и Роман, видя, что осада затягивается, задумали окружить жителей крепости обманным путем. Обеспечив безопасность, [они] сошлись с жителями крепости, убеждая их просить у татар заверений безопасности, и сдать им крепость и имущество, находившееся в ней, чтобы татары даровали им жизнь. Жители крепости, предпочитая [свою] жизнь [спасению] самой крепости и имущества и надеясь сохранить жизнь так, как было сказано выше, обманутые советом указанных князей, будто бы они смогут уйти свободными, не беспокоясь о жизни и о своих женах, получили от татар и указанных князей твердое обещание [и] открыли ворота. Они оставили в крепости все имущество и безоружные вышли из нее. Увидев их, татары набросились на них, как волки на овец, проливая огромное количество крови невинных людей, так что разливавшиеся потоки крови, стекая в Вислу, вызвали ее наводнение. И когда они устали в своей ярости, они остальных мужей, как стадо свиней, столкнув в реку Вислу, потопили. Молодых же женщин, красивых девушек и юношей увели с собой пленными. И погибло тогда много тысяч человек как в продолжительном плену, так и пораженные мечом».

Преемник Даниила Лев Данилович Галицкий участвовал по меньшей мере в семи татарских походах. В 1275 г. состоялся поход на Литву, в ходе которого было разорено Полесье и взят посад Новгородка: «Левъ… нача промышляти, и посла в татары ко великому цареви Меньгутимереви, прося собе помочи у него на литву. Менгутимерь же да ему рать и Ягурчина с ними воеводу, и заднепрескый князи все да ему в помочь, Романа Дьбряньского и сыномь Олгомъ, и Глеба князя смоленьского, иныихъ князий много. Тогда бо бяху вси князи в воли в тотарьской». В 1277—1278 гг. галицко-волынские князья вновь ходили с татарами на Литву и воевали в окрестностях Гродно: «Присла оканьный безаконьный Ногай послы своя с грамотами Тегичага, Кутлубугу и Ешимута ко Лвови, и Мьстиславу, и Володимерю, тако река: „Всегда мь жалуете на литву. Осе же вы далъ есмь рать, и воеводу с ними Мамъшея, поидете же с ним на вороги свое“. Зиме же приспевше, и тако поидоша князи русции на литву: Мьстиславъ, Володимеръ, а Левъ не иде, но посла сына своего Юрья».

В 1280—1281 гг. Лев Данилович ходил с татарами на Польшу и воевал в окрестностях Сандомира: «Левъ восхоте собе части в земле Лядьской, города на въкраини. Еха к Ногаеви оканьному проклятому помочи собе прося у него на ляхы. Онъ же да ему помочь оканьнаго Кончака, и Козея, и Кубатана. Зиме же приспевши, и тако поидоша: Левъ радъ поиде с татары и со сыномъ своимъ Юрьемь, а Мьстиславъ и Володимеръ, сынъ Мьстиславль Данило и поидоша неволею татарьскою». В 1285 г. состоялся поход на Венгрию: «Пришедшу оканьному и безаконьному Ногаеви и Телебузе с нимь на угры в силе тяжьце во бещисленомъ множьстве. Велеша же с собою поити рускимъ княземь Лвови, Мьстиславу, Володимеру, Юрьи Львовичь. Володимеръ же бяше тогда хромъ ногою и темь не идяше, зане бысть рана зла на немь, но посла рать свою съ Юрьемь, сыновцем своимъ. Тогда бо бяхуть князи русции в воли татарьской, и тако поидоша вси».

Кроме того, галицко-волынские войска ходили с татарами на Польшу в 1286 г. («Идущу же Телебузе в ляхы, и с нимь идоша вси князи неволею татарьскою: Левъ князь со сыномь своим Юрьемь, а Мьстиславъ со своею ратью, а Володимеръ со своею ратью»), 1287 г. («Идущу же Телебузе и Алгуеви с нимь в силе тяжьце, и с ними русцеи князи Левъ и Мьстиславъ, и Володимеръ, и Юрьи Лвовичь, инии князи мнозии») и 1300 г. («В тож лето Русь собрася со вожем своим Петром Галкою, и с Татары и Литвою, в Судомирскую страну вшедше, въшир и въдолж огнем и мечем поплениша, и в Корчине замок зажгоша, и со великою користию возвратишася»).

Ещё в 1277 г. галицко-волынские князья признали над собой верховную власть Ногая, правившего западными улусами Орды. В 1299—1300 гг. между Ногаем и ханом Тохтой разгорелась война за власть, в ходе которой войсками Тохты был убит сторонник Ногая киевский князь Владимир Иванович, а Киев разгромлен. Галицко-волынский князь Юрий Львович выступил на стороне хана Тохты, за что получил от него ярлык на Киев. Вслед за этим Юрий Львович принял титул «короля Руси», в 1303 г. создал собственную Галицкую митрополию (просуществовавшую до 1347 г.), а в 1305 г. добился утверждения киевским митрополитом своего ставленника Петра. В 1302 г. Юрий Львович Галицкий с татарским войском совершил поход на Польшу в поддержку Владислава Локетка против польского короля Вацлава II, о чём сообщает Рочник Малопольский: «Князь Владислав с русскими и татарами опустошил Сандомир… Краковские и сандомирские воины отправились… к новому Люблину, который уже несколько лет как был захвачен русскими, и начали войну, после чего малыми силами вступили в битву со множеством русских, литовцев и татар и с Божьей помощью всех их победили».

В 1323 г. погибли сыновья Юрия Львовича Андрей и Лев II (согласно белорусско-литовским летописям, это произошло в ходе войны с литовцами), после чего галицко-волынские земли на некоторое время перешли под непосредственное управление двух татарских баскаков, сообщение о чём сохранилось в хронике Иоанна Витодурана: «…Незадолго до того времени татарский хан поставил русским в качестве князей двух довольно достойных язычников… Они один за другим были отравлены ядом». Специалисты склонны признавать историческим фактом «временное управление южной Руси, по смерти последних князей ее, татарскими баскаками, вероятно при посредстве боярской думы»; «Татары… стараются окончательно захватить в свои руки осиротелую землю и навязывают ей своих правителей в лице двух наместников из татар. Но русские, не желая сносить такого ига, расправились жестоко с наместниками – отравили их».

Одновременно за галицко-волынское наследство развернулась война между Польшей и Литвой. В 1324 г. противоборствующие стороны пришли к соглашению, по которому правителем Галицко-Волынского княжества стал сын мазовецкого князя Тройдена и дочери Юрия Львовича Болеслав (Юрий II). По сообщению Иоанна Витодурана, он был ставленником хана Узбека: «Татарский хан… поставил над ними христианина-латиняна, чтобы посмотреть, пощадят ли они его». «Немаловажную роль, при решении вопроса, сыграли как соседние земли Польша и Литва, так и татары, которые смотрели на Галицко-Владимирское княжество, как на свой улус. К последним-то, вероятно, и обратились борющиеся стороны за окончательным разрешением интересовавшего их вопроса». «…Мы думаем, что решающее дело в замещении галицко-волынского стола имели не разные партии внутри государства, а власть, стоявшая вне его – воля татарского хана (об этом прямо говорит Joh. Vitoduranus (Eccardi, Corp. hist.): Imperator Tartarorum procuravit eis Christianum latinum). Принятие этого предположения объясняет факт, необъяснимый при гипотезе боярских влияний на избрание Юрия, факт самостоятельной власти Юрия в начале княжения и ограниченной боярской думой в последние его годы. Если бы он явился в Галицко-Владимирское княжество в качестве боярского кандидата, то следовало бы ожидать обратного явления. Между тем, как ханский избранник, опирающийся на татарскую орду, он мог действительно явиться самостоятельным правителем… Юрий, как мы думаем, сел на княжеском столе южной Руси с согласия хана и находился по отношению к нему в тех же вассальных отношениях, что и его предшественники».

В правление Болеслава-Юрия (1324—1340) отмечается неоднократное участие галицко-волынских войск в татарских походах: «О нападениях татар вместе с русскими в 20-х годах XIV в. на Польшу мы знаем из папских булл (Theiner, №316, 324, 338 – первая от 1324, остальные от 1325). В 30-тых годах XIV ст. по некоторым известиям (см. Pray, Annales regum Hungariae ad a. 1332, 1334, 1335) татары вместе с русскими делали неоднократные набеги на Венгрию». В 1337 г. галицко-волынские войска вместе с татарами совершили поход на Люблин: «Лета Господня 1337 татары с русскими окружили крепость Люблина, в течение двенадцати дней и ночей штурмовали его и опустошили всю его окрестность. Но после того, как предводитель татар был убит стрелой из крепости, они немедленно с плачем удалились».

Однако к концу своего правления Болеслав-Юрий стал проводить всё более прокатолическую политику, из-за которой в 1340 г. он был отравлен протатарски настроенными галицко-волынскими боярами, о чём сообщает, в частности, Иоанн Витодуран: «Он правил княжеством долгие годы и совершил многое, но при этом увеличил там число латинян и латинских обрядов, чем вызвал недовольство русских, которые отравили его настолько сильным ядом, что он распался на много частей». В ответ на это польский король Казимир III, состоявший с покойным Болеславом-Юрием в родстве, вторгся в Галицко-Волынское княжество и подчинил его своей власти: «Польский король Казимир с великим множеством своих людей вторгся в Русское княжество, желая отомстить за убийство своего родственника. Князья, бароны, комиты и прочие знатные люди русских не могли противостоять такой силе и по воле государя Казимира подчинились сами и подчинили своих людей, приняв его своим государем и принеся ему присягу верности» (Хроника Яна из Чарнкова).

Но как только Казимир, оставив в Львове свой гарнизон, вернулся в Польшу, в княжестве вспыхнуло антипольское восстание. Вожди местной протатарской партии перемышльский боярин Дмитрий Дядько и волынский князь Даниил Острожский (первый известный представитель впоследствии знаменитого рода) обратились за помощью к хану Узбеку, пожаловавшись ему, что Казимир лишит Орду её традиционной дани с Галицко-Волынского княжества: «Совершив это, король Казимир счастливо вернулся к себе и пребывал в Польском королевстве, когда некий злочестивый барон по имени Дядько, правивший крепостью Перемышль, вместе с неким Даниилом Острожским, тайно от других знатных людей Руси снеслись с ханом татарским, поведав ему, что польский король Казимир вторгся и захватил [Русь], запретив русским выплачивать татарам обычную дань».

Узбек предоставил своим галицко-волынским подданным татарское войско для вторжения в Польшу. Булла 1341 г. римского папы Бенедикта XII краковскому епископу сообщает: «Правитель этого народа обратился за помощью к хану татар Узбеку, данником которого был этот народ, и привёл против короля множество татар, а также добился от хана того, что он направил большое войско татар, чтобы оно вторглось в Польское королевство и разрушило его». Это вынудило папу Бенедикта XII призвать епископов Польши, Чехии и Венгрии проповедовать крестовый поход против татар и галичан, а Казимира III – просить военной помощи у князей Мазовии, Карла-Роберта Венгерского и германского императора Людовика.

В конце июля 1340 г. татары вместе с галицко-волынскими отрядами вторглись в Польшу, но объединённое европейское рыцарское войско во главе с Казимиром III заняло оборону на правом берегу Вислы и не позволило им через неё переправиться. Татары с галичанами почти месяц разоряли Привисленский край, но после неудачной осады Люблина вынуждены были уйти: «После этого татарский хан направил на Русь огромное войско, приказав ему вместе с русскими вторгнуться в Польшу и жестоко её разорить. Когда это войско подошло к реке Висле, подоспевший туда со своими полками король Казимир оказал ему мужественное сопротивление, не позволив ему перейти названную реку… Уйдя оттуда, татары попытались захватить крепость Люблин, которая тогда была построена из одного лишь дерева. Но поскольку эта крепость сопротивлялась изо всех своих сил, им пришлось снять с неё осаду и уйти» (Хроника Яна из Чарнкова); «И хотя собралось около 40 тысяч татар и столько же или ещё больше русских, многие из них были поражены страхом и ужасом и убиты отважнейшими мазовецкими простолюдинами. С Божьей помощью они были мощным ударом обращены в бегство и принуждены уйти» (Рочник Малопольский).

Вслед за этим правителем Волыни стал литовский князь Любарт-Дмитрий, а в Галицкой земле утвердилась боярская олигархия во главе с его наместником Дмитрием Дядько («управитель или староста Русской земли» до 1344/47 г.). В 1349 г. Казимир III вновь перешёл в наступление, захватив почти все галицко-волынские земли кроме Луцка, но в 1350 г. литовцам удалось отвоевать Волынь. В 1352 г. татары открыто встали на сторону Литвы (согласно сообщению польского историка Яна Длугоша, приглашённая Ольгердом орда напала на «подчинённое Польскому королевству Подолье»), после чего Казимир вынужден был заключить с Ольгердом договор, по которому Польша получила Галицкую землю и часть Подолья, а Литва – Волынь и Берестье.

По всей видимости, этот договор был заключён при непосредственном участии ордынской дипломатии и с санкции хана Джанибека: «Открытый переход Орды на сторону Ольгерда существенным образом изменил соотношение борющихся сил. Осознав бесперспективность продолжения борьбы при таком обороте дел, Казимир в 1352 г. пошел на компромисс с Ольгердом. В силу достигнутого соглашения Галицко-Волынская Русь была разделена между польским королем и литовским князем… Нетрудно видеть, что в подготовке этого соглашения активную роль сыграла ордынская дипломатия, что условия компромисса были не только во многом подготовлены ордынской державой, но, возможно, и дипломатически санкционированы самим ханом Джанибеком в 1352 г.».

Примечательно, что среди прочих польско-литовский договор включал условие: «Аже поидуть та [та] рове на ляхы, тогды руси неволя поити ис татары», свидетельствующее, что и после раздела между поляками и литовцами галицко-волынских земель их верховными правителями по прежнему признавались татары. Как указывалось выше, поляки продолжали платить в Орду дань с захваченных ими галицких земель. Точно так же продолжали её платить литовцы с захваченных ими волынских земель: «Включение большинства земель Юго-Западной Руси в состав Великого княжества Литовского не повлекло за собой ликвидации их зависимости от Орды и прекращения выплаты ордынской дани». Украинский историк Феликс Шабульдо определяет режим, установившийся к середине XIV в. на территории бывшего Галицко-Волынского княжества, как «кондоминиум», т.е. совладение, при котором поляки и литовцы продолжали признавать над этими землями верховную власть Орды и выплачивать ей дань.

Таким образом, в течение всего столетия существования Галицко-Волынского княжества после нашествия Батыя оно находилось в теснейших отношениях зависимости от Орды. Эти отношения зависимости сохранились и после исчезновения в галицко-волынских землях в середине XIV в. собственной государственности. Ни о каком «европейском» выборе галицких князей, противоположном «азиатскому» или «евразийскому» выбору князей суздальских, говорить не приходится. Галицко-Волынское княжество находилось не в более слабой, а в более сильной зависимости от Орды, чем Владимиро-Суздальское княжество. Поэтому если какие-то из русских князей и сделали ордынский выбор, то это были галицкие князья.

 

Ордынский выбор Великого княжества Литовского

 

Наш предыдущий очерк, посвящённый взаимоотношениям Галицко-Волынского княжества с Ордой, мы завершили 1352 годом, в котором был заключён польско-литовский договор, закрепивший режим совместного польско-литовско-татарского владения галицко-волынскими землями («кондоминиума»). Намереваясь в этом очерке подробно рассмотреть отношения между Ордой и Литвой, мы должны для начала вернуться на несколько десятилетий назад – ко времени первоначального установления тесных ордынско-литовских отношений.

Самое раннее свидетельство о подобных отношениях датируется 1319 г. В этом году состоялось сражение между войсками Литвы и Тевтонского ордена, в котором, согласно сообщению Мацея Стрыйковского, передовой отряд великого князя Гедимина составляли татары. Это свидетельствует о союзных связях между Литвой и Ордой, включавших оказание военной поддержки. Кроме того, татары уже тогда начали селиться на землях Великого княжества Литовского. Под 1324 г. анналист Францисканского ордена сообщал: «Наши братья, отправленные для обращения в христианскую веру литовских земель, нашли весь народ погруженный в язычестве, поклоняющийся огню, и между ними скифов, пришельцев из владений какого-то хана (Chani), и которые в своих молитвах употребляют азиатский язык».

Приток татарского населения в Великое княжество Литовское происходил непрерывно в XIV – XVII вв.: «Переселяемым татарам жаловались великим князем земли в полную их собственность с правом полного ими распоряжения и с освобождением от податей и поборов, притом с разрешением селиться не только в селах, но и в городах… Литовские татары пользовались правом шляхетства, которое они старательно охраняли все время существования Великого княжества литовского, как во время его отдельной политической жизни, так и в эпоху соединения с Польшею»; «История Великого Княжества Литовского в свое время представляет нам необыкновенное событие. Когда вся Европа вооружилась мечем и ненавистью против мусульман, – тогда благоразумная политика государей литовских, с любовью и гостеприимством, приглашала в свои владения татар, которые принуждены были от стечения разных обстоятельств оставлять свою родину, и добровольно переселялись в Литву. Здесь-то, именно, мудрая предусмотрительность литовских государей наделяла татар землями, покровительствовала их вере и, в последствии времени, сравняла их с туземными дворянами, избавив от всех почти налогов… В упомянутом сочинении Аль-фуркан Татарский, изданном в 1616 г., число татар приблизительно означается около 100 000 душ, а способных к бою 10 000. Сами же татары утверждают, что уже при Витовте поселилось их 40 000 (Ярошевича Образ Литвы. Т. 2, стр. 201, изд. 1844). Нарбутт пишет, что в царствование Казимира Ягеллона и его ближайших преемников считалось в самой Литве более 10 000 войска из литовских татар (Нарбутта История Литовского народа, Т. VIII 2-е приб.). Автор Рисалеи Татари Лех насчитывает в свое время (в 1558 г.) до 200 000 душ».

Особенно значительным переселение татар на литовские земли было в правление великого князя Витовта, даровавшего своим татарским подданным всевозможные привилегии: «Поселяя татар в своем княжестве, Витовт признавал за ними полную свободу их религии и обычаев. Лишь, по словам исследователя их быта, ограничено было до одной число жен, которое мог иметь татарин. Забота Витовта о татарах встречала в них полное признание и чувство благодарности по отношению к великому князю». Благоволение литовских властей к татарам доходило до того, что им было позволено владеть рабами из числа местного христианского населения: «А челядь, которая дана татаромъ за отца Нашого и продковъ Наших, и за Насъ зъ дворы Нашими, тую челяд они маютъ держати вечне» (Первый Литовский Статут 1529 г., Раздел XI – О головщины людей путныхъ и мужицкие и паробоцкия).

«На Руси все пленные принадлежали или великим князьям и царям, или частным лицам: к первой категории относились именно цари и мурзы татарские; пленный же мусульманин, бывший в частном владении и непринявший православия, находился в полном рабстве. Витовт, напротив, жаловал им земли, определив только пожалованному обязанность являться на военную службу. Земли эти давались с правом передавать их по смерти детям и ближним, а также первоначально с правом продать, подарить, распорядиться ими, как сочтут для себя полезнее… Он также поселял их в городах; а на Руси не допускали татар селиться в городах «советъ бысть на татарове на всемъ градомъ Русскимъ; и по семъ инии княжитъ Рустии, согласившеся межъ собою, прогнаше татаръ изъ градовъ своихъ» (Никон. III, 4). Он также освободил поселенных татар и от всяких платежей, податей и поборов. Наконец дозволил им свободу их вероисповедания, не принуждая их переменить религию и даже скрываться с ее обрядами. Таким способом они пользовались всеми правами гражданства и жили в Литве, как будто на родине, с своею верою, языком и обычаями…

Облагоденствовав большими правами и привилегиями поселенных татар и обеспечив им на будущее время покровительство власти и законов, он привязал их к себе, и пользовался ими в битвах большою помощью; татары считались тогда отличными стрельцами конными и были несравненной ловкости в сражении. Память Витовта сохранялась у них всегда с религиозным благоговением: его называли в своих молитвах и преданиях по сходству с восточными словами Ваттад, что значит на арабском языке весьма крепкий, сильнейший, или Ватад, подпора (здания) (в Рисалеи Татари Лех). В просьбе к Сигизмунду I, поданной в 1519 г., татары красноречиво изъясняли свою благодарность памяти Витовта в следующих словах: «Не имеем уже славного Витовта; он не позволял нам забывать о пророке, и мы, обращая наши взоры к святым местам, повторяли имя его, как имена наших халифов. Мы клялись на мечи наши, что любим литовцев, когда они во время войны уважали нас как военнопленных, и при вступлении нашем в сию землю уверяли, что сей песок, сия вода и сии дерева будут для нас общими. Он известен нашим детям; и при Соленых Озерах (т.е. в Крыму) и в Кипчаке знают, что мы в земле нашей не чужеземцы» (в актах Литовской Метрики). Так поступал Витовт и с караимами, которых вместе с татарами переселил из Крыма, около 400 семейств, даровав им также разные привилегии, и караимы со своей стороны всегда питали и питают священное уважение к его имени, после которого в своих книгах прибавляют, по восточному обычаю, известное благоговейное выражение: «да будет с ним мир»! – Этим он сделал то, что многие семейства татар добровольно оставляли свою родину, волнуемую несогласиями и домашними войнами, и приходили в Литву искать приюта под его мощною державою, чем и увеличилось число татар, переселенных Витовтом…

Большая часть татар, особливо военнопленные, не могли иметь с собою женщин своего народа: по этой причине, великий князь Витовт и его наследники позволяли им жениться на литовках, с условием, чтоб каждый имел одну жену, а дети следовали религии отцов, в следствие чего и сохранился до сих пор обычай единобрачия у наших татар…

К этой эпохе относится весьма любопытное и достоверное о наших татарах известие, которое нам сообщает знаменитый турецкий историк Пэчеви, в приведенном выше сочинении; вот его слова: «По ныне находится в Польше шестьдесят селений татарских, и в каждом селении по одной джамии, в которых читается хутба во имя короля (вероятно Витовта, для которого наши татары имели всегда религиозное благоговение). Эти селения очень многолюдны и зажиточны; но, чтоб в каждом из них не было по нескольку джамий и мечетей, неверные не позволяют уже там более оных строить… Они пишут св. Коран, так как мы, арабскими буквами, но если хотят делать толкование оного, то производят сие на польском языке. Королевству не платят податей, а только каждый год посылают из среды себя триста людей на царскую службу, также нужная переписка и письма королей чрез них отправляются и доставляются. Король их имеет к ним более доверия, нежели к неверным своего народа»».

Татары и караимы служили в качестве лейб-гвардии великих литовских князей. Фламандский рыцарь Жильбер де Ланнуа, посетивший в 1413 г. их резиденцию Троки, сообщает: «В упомянутых Троках и вне их во многих селениях находится большое количество татар, которые живут там коленами. Они – настоящее сарацины, не имеют ничего христианского и говорят особенным языком, называющимся татарским. Точно таким же образом в упомянутом городе живут немцы, литовцы, pycскиe и огромное количество евреев, из которых каждый говорит своим особенным языком».

Вернёмся к событиям начала XIV в. Изменения в дружественные литовско-татарские отношения произошли в 1323 г. В этом году погибли последние галицко-волынские князья из рода Даниила Лев и Андрей Юрьевичи. В их землях образовался политический вакуум, которым не преминул воспользоваться великий князь Литвы Гедимин. В 1323 г. он захватил Волынскую землю (Галицкая земля ещё до этого была захвачена поляками и венграми), а в 1324 г. – Киевское княжество. Подобные действия не могли не вызвать реакции со стороны Орды, обладавшей верховной властью над Галицко-Волынским и Киевским княжествами. По сообщению Мацея Стрыйковского, в составе волынских и киевских полков во время войны с Литвой находились татарские отряды. Русское летописание также сообщает о войне между Ордой и Литвой в 1324 г.: «Царь Азбяк посылал князей Литвы воевати; и много зла сотвориша Литве, и со многим полоном приидоша во Орду».

Однако уже в ноябре того же года в Вильну прибыли послы хана Узбека, о которых мы знаем благодаря сообщению посланников папских легатов и архиепископа Риги, посетивших Гедимина одновременно с ними: «И на следующий день король [Гедимин] прислал [к нам] того же самого своего уполномоченного с некоторыми другими из [людей] своего совета, чтобы они поговорили с нами наедине, потому что сам король не мог говорить с нами лично, так как был занят с татарами». Стороны заключили компромиссное соглашение, по которому завоеванные Гедимином Волынская и Киевская земли продолжали признавать верховную власть Орды, но должны были непосредственно управляться литовскими князьями при участии татар.

Некоторые подробности этого мы знаем благодаря сообщению русских летописей о том, как в 1331 г. новгородский епископ Василий, возвращавшийся из Владимира-Волынского, где он был возведён в сан митрополитом Феогностом, подвергся нападению киевского князя Фёдора и баскака: «Поиха Василии владыка от митрополита; яко прииха под Черниговъ, и ту научениемъ дияволимъ пригнася князь Федоръ Киевьскыи со баскакомъ в пятидесят человекъ розбоемъ, и новгородци остерегошася и сташа доспевъ противу себе, мало ся зло не учинило промежю ими; а князь въсприимъ срамъ и отъиха, нь от бога казни не убежа: помроша коне у его. И оттоле поиха владыка на Брянескъ и прииха в Торжокъ, на память святого священномученика Акепсимы, и ради быша новоторжьци своему владыце; а в Новегороде печалне быша, занеже не бяше вести, нь сица весть промчеся, яко владыку Литва яле, а детеи его избиша». Правивший в Киеве князь Фёдор был братом Гедимина. Наличие при нём татарского баскака указывает на литовско-татарское двоевластие, установленное в Киевском княжестве соглашением 1324 г. Украинские историки полагают, что «Киев в первой половине XIV в. был опорным административным пунктом сбора дани и отправки ее в Орду. При этом под контролем киевского баскака находилась значительная территория, по крайней мере до Чернигова».

Соглашением 1324 г. Литва и Орда также возобновили свой военный союз, направленный на этот раз против Польши и Венгрии, захвативших Галицкую землю. В 1325 г. папа Иоанн XXII в своих буллах в лагере противников польско-венгерских войск называл «схизматиков (т.е. православных), татар, язычников (т.е. литовцев) и другие неверующие народы». Война закончилась компромиссом, по которому с санкции хана Узбека правителем Галицко-Волынского княжества стал Болеслав-Юрий Тройденович.

Отношения между Литвой и Ордой вновь испортились в начале 1330-х гг. По всей видимости, причиной этому стало стремление Гедимина вопреки договоренности с Узбеком установить свою власть над русскими княжествами, признававшими верховную власть Орды. В 1331 г. великий князь литовский посадил в Пскове «из своей руки» Александра Михайловича Тверского. В 1333 г. татары вместе с брянским князем Дмитрием Романовичем совершили поход на Смоленск, закончившийся заключением мира со смоленским князем Иваном Александровичем: «прииде ратью Дмитреи князь Бряньскыи на Смоленескъ съ татары Калънтаи и Чирича съ многымы воеводами и взяша миръ с Ываном». В договоре, заключённом с Ригой ок. 1340 г., Иван Александрович Смоленский именовал себя «младшим братом» Гедимина. Очевидно, в 1333 г. смоленский князь уже признавал себя вассалом литовского великого князя, что и послужило причиной похода брянцев и татар.

28 октября 1339 г. в Орде были казнены князь Александр Михайлович Тверской и его сын Фёдор. Зачастую казнь тверских князей приписывают интригам Ивана Калиты, однако с подобной точкой зрения невозможно согласиться. Борьба между двумя русскими княжествами не могла послужить для татар основанием для уничтожения правителей одного из них. Тем более, что это существенно усиливало другое, что противоречило политике ослабления русской великокняжеской власти, проводившейся Узбеком. Александр Михайлович в предыдущие годы проявлял свою полную лояльность хану – сначала отправил к нему своего сына, потом явился лично, вернулся в Тверь с татарскими послами, собрал дань, отправил с нею в Орду своего сына, а затем приехал сам. Причину казни тверских князей необходимо видеть в другом, а именно во вновь обострившейся вражде Орды с Литвой. В 1338 г. состоялся поход татарских войск на Литву: «Того же лета Татарове воеваше Литву». Именно литовские связи Александра Михайловича должны были сыграть роковую роль в его судьбе.

Это подтверждается и тем, что сразу же вслед за казнью тверских князей, зимой 1339—1340 гг., состоялся поход на Смоленск, который, как мы уже говорили выше, в это время признавал верховную власть Гедимина. Во главе похода стоял придворный Узбека Товлубий, руководивший казнью Александра Михайловича Тверского и его сына: «Тое же зимы выиде изъ орды посолъ, именемъ Товлубии, егоже царь послалъ ратью къ городу къ Смоленьску, а съ нимъ князь Иванъ Коротополъ Рязанскии». По приказу хана Иван Калита отправил в поход своё войско вместе с рядом подчинённых ему князей: «Князь великии Иванъ Даниловичь послалъ же свою рать съ Товлубьемъ къ Смоленску по цареву повелению, а отпустилъ князя Констянтина Суждальскаго, князя Констянтина Ростовскаго, князя Ивана Ярославичя Юрьевскаго, князя Ивана Дрютскаго, Федора Фоминскаго, а съ ними воеводу Александра Ивановичя, Феодора Акинфовичя. И стоявши рать у Смоленьска немного днеи, и отступивъ поиде прочь, а города не взяша; милостию же Божиею съблюдена бысть рать вся Русская и ничимъ же не врежена бысть».

Спустя несколько месяцев после этого закончившегося ничем похода Иван Калита умер. Его сын Семён Гордый унаследовал от отца враждебные отношения с литовскими князьями. Осенью 1341 г. Ольгерд, бывший тогда ещё только правителем Витебска, совершил поход на Можайск: «Тое же осени месяца ок [тября] въ 1 день, въ Покровъ святыя Богородица, пришедше Олгердъ съ литовьскою ратию къ городу къ Можаиску посадъ пожьгли, а города не взяли». Эта акция определённо явилась ответом на русско-татарский поход на Смоленск зимой 1339—1340 гг.

Вскоре после похода Ольгерда на Можайск в Литве произошла смена власти – в конце 1341 г. умер Гедимин, назначивший преемником своего сына Евнутия в обход старших сыновей Ольгерда и Кейстута. Между Гедиминовичами началась борьба за власть, которая на некоторое время отвлекла их от внешнеполитических вопросов. В 1345 г. Ольгерд и Кейстут свергли Евнутия, который бежал в Москву, в то время как его брат и союзник Наримонт бежал в Орду: «Того же лета створися в Литве замятня велика: изгони город Вилно Алгердъ с братом Кестутиемъ, и князь великыи Евнутии перевержеся чресь стену и бежа въ Смолнескъ, а Наримонтъ бежа в Орду къ цесарю. Прибежа князь Евнутии въ Смолнескъ, побывъ ту мало, и поиха к великому князю Семеону на Москву, и ту его крести князь Семеонъ въ имя Отца и Сына и святого Духа, и наречено бысть имя ему Иоанъ».

В 1346 г. Ольгерд совершил крупный поход на новгородские владения. Хотя сам Ольгерд называл причиной своего похода оскорбление от новгородского посадника, его действия были явно направлены против Семёна Ивановича Московского, который незадолго до этого посетил Новгород в качестве его князя. Пребывание в Москве Евнутия, которого как претендента на литовский престол Семён Гордый мог в любой момент использовать для борьбы с Ольгердом, должно было сильно беспокоить великого князя Литвы. Однако вспыхнувшая в тот момент с новой силой польско-литовская война за галицко-волынское наследство вскоре заставила Ольгерда решительно изменить свою позицию в отношении Москвы.

В 1348 г. союзные полякам рыцари Тевтонского ордена нанесли крупное поражение литовским войскам на реке Стреве. В 1349 г. Казимир III захватил почти всю Галицко-Волынскую землю за исключением Луцка: «Прииде король краковьскыи со многою силою, и взяша лестью землю Волыньскую и много зло крестианомъ створиша, а церкви святыя претвориша на латыньское богумерзъское служение». Потерпев крупные поражения от крестоносцев и поляков, Ольгерд решил наладить отношения с Ордой. В 1349 г. он направил к хану Джанибеку посольство во главе со своим братом Кориатом с просьбой о военной помощи: «Того же лета помысли Олгердъ, князь Литовскии, послалъ въ орду къ царю Чанибеку брата своего Корольяда и просилъ рати у царя себе в помочь».

В русских летописных сводах второй половины XV в. указывается, что Ольгерд просил у хана войска «на князя великого на Семена», но это явный домысел их составителей. В тот момент основным врагом Литвы была Польша, и именно помощь против неё рассчитывал получить литовский великий князь, помня о союзнических отношениях между Литвой и Ордой, существовавших до 1331 г. Однако затруднительным положением противника решил воспользоваться Семён Иванович. Вслед посольству Ольгерда он направил в Орду своё собственное посольство, которое напомнило хану о недавнем разорении литовцами Новгородской земли, обязанной данью Орде. В ответ на это Джанибек выдал литовских послов представителям московского князя: «И то слышавъ князь великии Семенъ, погадавъ съ своею братьею, съ княземъ с Ываномъ и съ Андреемъ, и съ бояры, и посла въ орду Федора Глебовичя, да Аминя, да Федора Шюбачеева къ царю жаловатися на Олгерда. И слышавъ царь жалобу князя великаго, оже Олгердъ съ своею братьею царевъ улусъ, а князя великаго отчину испустошилъ, и выдалъ царь Корольяда, Михаила, и Семена Свислочьскаго, и Аикша киличеемъ князя великаго, и его дружину Литву; и далъ посла своего Тотуя, и велелъ выдати Корольяда и его дружину Литву князю великому Семену».

В подобной ситуации Ольгерду пришлось пойти на нормализацию отношений с Москвой. В следующем году он прислал к Семёну Ивановичу послов с дарами, прося отпустить Кориата и его спутников. Просьба была выполнена, и в том же году примирение между Москвой и Литвой было скреплено браками Ольгерда и Любарта с русскими княжнами, родственницами московского князя.

Мир с Москвой позволил Ольгерду перейти в контрнаступление на поляков. Уже в 1350 г. литовцы отвоевали всю Волынь и Берестейскую землю, однако большая часть Галицкой земли осталась под властью Польши. В 1351 г. поляки совершили поход на Берестейщину, а в 1352 г. – на Белз и Владимир, но в обоих случаях успеха не добились. Решающую роль в этой борьбе сыграл переход татар со стороны Польши на сторону Литвы. По сообщению Яна Длугоша, в 1352 г. большая татарская орда, приглашённая Ольгердом, напала на «подчинённое Польскому королевству Подолье». В том же году стороны заключили упоминавшийся выше компромиссный мир, по которому Польша получила Галицкую землю и часть Подолья, а Литва – Волынь и Берестейщину, при этом верховным правителем названных земель продолжала признаваться Орда.

В 1360 г. Ольгерду, воспользовавшись ослаблением Москвы в малолетство князя Дмитрия Ивановича, удалось установить литовскую власть в Смоленске и Брянске, которые в 1352 г. были возвращены Семёном Гордым в орбиту Великого княжества Владимирского. Дальнейшее продвижение литовцев на юг и восток неизбежно должно было привести их в соприкосновение с Ордой, где тем временем началась «замятня». Пока в Сарае происходила непрерывная смена ханов, западные области Орды прочно удерживали в своих руках беклярибек Мамай и малолетний хан Абдаллах.

В 1362 г. Ольгерд посадил в Киеве своего сына Владимира вместо брата Гедимина князя Фёдора, правившего там ещё с 1324 г.: «Олгеръдъ… Киевъ под Федором князем взят и посади въ немъ Володымера, сына своего». Тогда же Ольгерду удалось подчинить себе Чернигово-Северские земли, о чём можно заключить по краткому упоминанию русских летописей о захвате литовцами Коршева – города на крайнем юго-востоке Чернигово-Северщины: «Того же лета Литва взяли Коршевъ и сотворишас [я] мятежи и тягота людемъ по всеи земли». Осенью того же 1362 г. Ольгерд на Синих Водах разбил войска трёх татарских правителей и подчинил своей власти Подолье: «Коли господар был на Литовскои земли князь великы Олгирд и, шед в поле с литовъскимъ воискомь, побиль татаров на Синеи воде, трех братов: князя Хочебия а Кутлубугу а Дмитрея. А то си три браты, татарскыа князи, отчичи и дедечи Подолскои земли, а от них заведали втамони а боискаки, приезьдяючи от них утамонъв, имывали ис Подолъскои земли дань». Западные улусы Орды, включая Киевщину, Чернигово-Северщину и Подолье, в это время входили в сферу влияния Мамая, однако ни о каких конфликтах между литовцами и татарами Мамаевой орды источники не упоминают. Объяснить это можно лишь заключением договора между Ольгердом и Мамаем о разделе сфер влияния в Юго-Западной Руси.

Свидетельства о подобном договоре имеются в более поздних документах Великого княжества Литовского, касающихся его отношений с татарами. Так, согласно наказу от 27 ноября 1500 г. великого князя Александра Казимировича Дмитрию Путятичу, направленному послом к крымскому хану Менгли-Гирею, посол должен был заявить хану, в частности, что «предкове твои, первыи цари, зъ давныхъ часовъ были съ предки господаря нашого, зъ великими князи Литовскими, почонъ отъ великого царя Тактамыша и отъ великого князя Олкгирда, въ братстве и въ прыязни и въ правде твердой». В послании тому же Менгли-Гирею великого князя Сигизмунда Старого от 26 октября 1507 г. хан призывался «во всим братство, приятельство верное с нами заховати по тому, как и предкове наши, почон от царя Токтамыша и от великого князя Олкгирда аж до отцов наших Казимира, короля, и Ачжи Кгирея, царя». Наконец, в своём послании к Менгли-Гирею от 14 ноября 1512 г. Сигизмунд Старый упоминал «давние дела, как предьки наши с твоими предки, почонши от великого князя Олкгиръда, и от Витовта, а з вашое стороны от Тактомыша царя, аж до отцов наших, Казимира короля и Ачжикгирия царя, в котором братстве и приязни они промежку собе были». Эти официальные документы со всей определённостью свидетельствуют, что «братство и приязнь» между Литвой и Ордой были установлены именно в правление великого князя Ольгерда. Отсутствие в них упоминаний о Мамае (точнее, о его хане) легко объяснимо тем, что последний был врагом Тохтамыша, родственниками которого были и наследниками которого считали себя крымские Гиреи.

Разбитые Ольгердом татарские правители Подолья были врагами Мамая, и литовский поход против них был совершён в интересах ордынского эмира: «При сложившейся расстановке политических сил в западной части Ордынской державы Ольгерд и Мамай являлись естественными союзниками в борьбе против противостоявших им группировок Ордумелика-шейха и Кильдибека, а также ордынской знати Днепровского Правобережья, которая воспользовалась дестабилизацией центральной власти, чтобы образовать несколько самостоятельных владений, независимых от ханов, принимавших участие в борьбе за ордынскую столицу… Разгромом Кильдибека воспользовался не только Мамай, но и Ольгерд: их войска почти одновременно перешли в наступление. Захватив Азак, Мамай вместе с „царем“, „царицей“ и „всею Ордой“ откочевал к Волге, где вступил в схватку за Сарай с ханом Мюридом. Сосредоточенная в то время на северных рубежах владений Мамая армия Ольгерда несомненно представляла серьезную опасность для мамаевой Орды. Тот факт, что не имеется никакой информации о военном столкновении между ними, как и отмеченное выше частичное совпадение политических целей правителя Литвы и Мамая, подтверждают существование уже осенью 1362 г. определенной договоренности о их взаимодействии и сферах властвования»; «Как установлено, это сражение [Синеводское] произошло осенью 1362 г. на притоке Южного Буга реке Синюхе, где пользовавшиеся наследственными правами на Подолье представители высшей ордынской знати потеряли свои владения… Имея в виду их политический вес, легче понять, почему первоначально темник Мамай с удовлетворением воспринял победу Ольгерда у Синих вод в 1362 г. Очень вероятно, что именно Хачибей, Kyтлубуга и Дмитрий находились в числе тех, кто стоял на пути установления власти Мамая во всем Улусе Джучи».

Переход земель юго-западной Руси под непосредственное литовское управление был оформлен ярлыком, выданным, по всей видимости, осенью 1362 г. Ольгерду ханом Абдаллахом. Этот ярлык стал образцом для ярлыков, которые великие литовские князья получали от татарских ханов в течение последующих двух столетий (последний известный подобный ярлык был выдан Девлет-Гиреем Сигизмунду Августу в 1560 г.). Поскольку списки пожалованных «тем» в них примерно совпадают, перечень в ярлыке 1506 г. Менгли-Гирея Сигизмунду Старому в общем и целом должен давать представление о тех землях, которые Ольгерд получил в 1362 г. от Мамая и Абдаллаха: «дали потомужъ: Киевскую тму, со всими входы и данми, и зъ землями и зъ водами; Володимерскую тму, со всими входы и данми, и зъ землями и зъ водами; Великого Луцка тму, со всими входы и данми, и зъ землями и зъ водами; Смоленскую тму, со всими входы и зъ данми, и зъ землями и зъ водами; Подолскую тму, со всими входы и зъ данми, и зъ землями и водами; Каменецкую тму, со всими входы и зъ данми, и зъ землями и водами; Браславскую тму, со всими входы и зъ данми, и зъ землями и водами; Сокалскую тму, со всими входы и данми, и зъ землями и водами; Звинигородъ, зъ выходы и зъ данми, и зъ землями и водами; Черкасы, зъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Хачибиевъ Маякъ, зъ водами и землями; ино почонши отъ Киева, и Днепромъ и до устья, и Снепорожъ и Глинескъ со всими ихъ людьми, Жолважъ, Путивль зъ землями и зъ водами, Биринъ, Синечъ, Хотенъ, Лосичи, Хотмышлъ, со всими ихъ землями и водами, и данми и выходы; Черниговскую тму, со всими выходы и данми, и землями и водами; Рылескъ, зъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Курскую тму, зъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Сараева сына Егалтаеву тму, Милолюбъ, зъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Мужечъ, Осколъ, Стародубъ и Брянескъ, со всими ихъ выходы и данми и зъ землями и водами; Мченескъ и Люботескъ, Тулу городъ, со всими ихъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Берестей, и Ратно, и Козелексъ, Пронскъ, Волконскъ, Испашъ, Донець, со всими ихъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Ябу городокъ, Балыклы, Карасунъ, городокъ Дашовъ, городищо Тушинъ, Немиръ, Мушачъ, Ходоровъ, со всими ихъ выходы и зъ данми, и зъ землями и водами».

Приняв ярлык от хана Абдаллаха и стоявшего за его спиной Мамая, Ольгерд тем самым признал себя вассалом Орды. На землях Юго-Западной Руси, составлявших бóльшую часть территории Великого княжества Литовского, Ольгерд и его преемники теперь правили как ордынские подданные. Помимо обязанности получать ярлыки это подданство выражалось в выпуске литовскими князьями монет с ордынской символикой. Такие монеты чеканил сын Ольгерда Владимир, правивший в Киеве: «I тип монет Владимира. Лицевая сторона – княжеский знак Владимира; оборотная сторона – плетенка, орнаментальный мотив, часто встречающийся на татарских монетах, вокруг легенда, заключающая в себе имя князя…»; «Про определенную зависимость Киевского княжества от ордынских ханов в первое время после присоединения к литовской державе свидетельствует тамга на первых типах монет, которые чеканил князь Владимир Ольгердович. Она, несомненно, выступала выражением признания верховной власти хана».

Монета Владимира Ольгердовича Киевского с ордынской плетёнкой

Монеты с ордынской символикой чеканил и другой сын Ольгерда – Дмитрий, правивший Северщиной: «Известны случаи, когда резчики штемпелей подражаний сознательно вносили в „рисунок“ монетного типа изображения, указывающие на эмитента. Примером этого могут служить монеты-подражания, относимые киевским нумизматом Георгием Козубовским к чеканке Северского княжества, выпущенные во второй половине 70-х годов XIV века. В этом случае за основу для имитации монетными мастерами был взят тип ордынских монет хана Мухаммада, а в поле монеты в том или ином месте был добавлен тамгообразный княжеский знак, атрибутируемый Г. А. Козубовским как знак новгород-северского князя Дмитрия-Корибута… Эти значения укладываются в аналогичные, известные для других монет, распространенных на рассматриваемой территории в это же время, в частности, для подражаний монетам Абдаллаха и Мухаммада из случайных находок на территории Сумской области; подражаний монетам Мухаммада из Борщевского клада».

Помимо получения ярлыков и чеканки монет с ордынской символикой зависимость литовских князей, правивших в Юго-Западной Руси, от татар выражалась в выплате дани. Во времена Ольгерда документально засвидетельствована выплата дани в Орду с Подолья, которым правили литовские князья Кориатовичи. Жалованная грамота, выданная 17 марта 1375 г. князем Александром Кориатовичем Смотрицкому доминиканскому монастырю, оговаривала обязанность монастырских людей платить татарскую дань вместе со всем населением: «…Коли вси земяне имуть давати дань у Татары, то серебро имають такоже тии люди дати». (Это условие было повторено в грамоте, выданной князем Свидригайлой спустя 30 лет: «…В грамоте Свидригайлы тому же Смотрицкому доминиканскому монастырю 1405 г. упоминается tributum thartharorum в числе других consuetudines Подольской земли». ) Такая же обязанность оговаривалась в грамоте, выданной в 1392 г. князем Фёдором Кориатовичем своему слуге Бедрышке на четыре села в Червоноградском округе Подолья («…Kiedy wszyscy ziemianie beda dawac dan w Tatary, tedy srebro maja dawac Bedryszkowi ludzie…»).

Таким образом, ни о каком освобождении юго-западных русских земель от власти Орды в результате их включения в состав Великого княжества Литовского не может быть речи. В реальности население этих земель теперь было принуждено нести на себе двойной гнёт – как татарский, так и литовский. Существовавшие ранее (в 1319—1323, 1324—1331 и 1352—1356 гг.) временные союзы между Литвой и Ордой в 1362 г. сменились постоянным союзом, направленным против Москвы, которая как раз в это время окончательно поднимает знамя борьбы за возрождение суверенной русской государственности.

В своей борьбе против Дмитрия Ивановича Московского литовско-ордынская коалиция стремилась опереться на противников Москвы в северо-восточных русских землях, прежде всего на Тверь. Отношения с ней были установлены в 1365 г., когда на обратном пути из Литвы её посетил татарский посол: «Тое же зимы еда изъ Литвы Веснеилясъ Коултубузинъ сынъ былъ во Тфери». Союзником литовцев и татар стал тверской князь Михаил Александрович. У нас нет возможности разбирать здесь сложные перипетии борьбы коалиции Орды, Литвы и Твери против Москвы, заметим только, что вывести из неё (временно) Тверское княжество Дмитрию Ивановичу Московскому удалось в августе 1375 г. походом на Тверь, во время которого тверичи тщетно «надеялися помочи отъ Литвы и отъ Татаръ».

Антимосковский союз Орды и Литвы продолжил существовать как после временного выхода из него Твери, так и после смерти в 1377 г. Ольгерда и вступления на литовский престол Ягайлы. В 1380 г. Ягайла собирался принять участие в походе Мамая на Москву, но не успел соединиться с татарами из-за решительных действий Дмитрия Ивановича Московского: «А отселе, отъ страны Литовскиа, Ягаило князь Литовьскии прииде съ всею силою Литовьскою Мамаю пособляти, Тотаромъ поганымъ на помощь, а крестьяномъ на пакость, но и отъ техъ Богъ избавилъ: не поспеша бо на срокъ за малымъ, за едино днище или меньши. Но точью слышавъ Ягаило Ол [г] ердовичь и вся сила его, яко князю великому с Мамаемъ бои былъ, и князь великии одоле, а Мамаи побежденъ побеже, и безъ всякого пожданиа Литва съ Яга [и] ломъ побегоша назадъ съ многою скоростию, ни кимъ же гоними: не видеша бо тогда князя великаго, ни рати его, ни ороужьа его, токмо имени его Литва бояхоуся и трепетааху». Однако немецкие хроники (Иоганна Пошильге, Дитмара Любекского и Альберта Кранца) содержат известия о нападении литовцев на возвращавшихся домой русских воинов. Так, Иоганн Пошильге сообщает: «В том же году была большая война во многих странах: особенно так сражались русские с татарами у Синей Воды, и с обеих сторон было убито около 40 тысяч человек. Однако русские удержали поле. И, когда они шли из боя, они столкнулись с литовцами, которые были позваны татарами туда на помощь, и убили русских очень много и взяли у них большую добычу, которую те взяли у татар».

После своей победы над Мамаем осенью 1380 г. Тохтамыш направил к русским князьям послов с сообщением об этом событии: «И оттуду послы своя отпусти на Рязаньскую землю къ князю великому Дмитрию Ивановичю и къ всемъ княземъ Русскымъ, поведая имъ свои приходъ и како въцарися, и како супротивника своего и ихъ врага Мамая победи, а самъ шедъ седе на царстве Волжьскомъ. Князи же Русстии пословъ его отпустиша съ честью и съ дары, а сами на зиму ту и на ту весну за ними отпустиша коиже своихъ киличеевъ съ многыми дары къ царю Токтамышю». Такое посольство Тохтамыш направил и к Ягайле. О нём нам известно из письма («ярлыка»), написанного Тохтамышем Ягайле позднее, в 1393 г.: «Слово Тактамышево къ Королеви Польскому. Ведомо даемъ нашему бра [ту]: ажъ есмь селъ на столе великого ц [а] рства. Коли есть первое селъ на ц [а] ръскомъ столе, тогда есмь послалъ былъ к вамъ Асана и Котлубугу вамъ дати ведание. И наши посли нашли ва [c] под городомъ под Троки стоячи. Вы послали есте к намъ посла вашего Литвина на имя Невоиста».

Судя по всему, татарские послы и на Русь, и в Литву требовали признать нового хана и возобновить выплату дани в Орду. О том, что такое требование было заявлено Тохтамышем Ягайле уже в 1380 г., можно заключить из письма 1393 г.: «Што межи твоее земле суть кня [же] ния, волости давали выходъ Белои Орде, то намъ наше дайте» (в татарском варианте «ярлыка» говорится несколько резче: «А далее с подданных нам волостей собрав выходы, вручи идущим послам для доставления в казну»). Как известно, Дмитрий Иванович Московский отверг подобные требования и был вынужден возобновить выплату татарской дани только после своего поражения в войне с Тохтамышем в 1382 г. Что касается Ягайлы, то он, в отличие от московского князя, очевидно, сразу же и беспрекословно признал свою зависимость от Орды, подтвердив тем самым отношения, установленные за двадцать лет до этого его отцом Ольгердом с Мамаем.

Об этом, в частности, свидетельствует наличие ордынской плетёнки на первых монетах Ягайлы: «„Портретный“ денарий относят ко времени правления Ягайло (1386—1387). Известно около 20 монет этого типа. На реверсе изображен лев, а над его спиной татарский орнамент „связка“. В вильнюсском кладе обнаружены экземпляры с читаемой легендой „REG IHA“, что и позволило литовским исследователям сделать вывод о том, что первые монеты ВКЛ были отчеканены великим князем Ягайлой около 1386—1387 года после его коронации на польский престол. Лев, возможно, символизирует русские княжества, на которые претендовал новоиспеченный монарх».

Денарий Ягайлы с ордынской плетёнкой

Кроме того, подчинённые Ягайле литовские князья, правившие на Киевщине и Северщине, чеканили в это время монеты с именем Тохтамыша: «Основная же масса находок происходит с днепровского левобережья (большинство единичных находок – с территории Бориспольского района Киевской области (это в основном монеты рассматриваемого типа) и вокруг села Ницаха, Сумской области (также монеты рассматриваемого типа и подражания более поздним монетам Абдаллаха, Мухаммада и Токтамыша), на основании чего можно предположительно отнести эти выпуски к локальному чекану неизвестного эмитента в землях Киевского княжества.

Вместе с исследуемыми подражаниями зафиксированы находки в тех же местах Сумской области подражаний более поздним монетам (от подражаний серебряным монетам Абдаллаха азакской и ордынской чеканки и до подражаний ранним монетам Токтамыша сарайской чеканки)».

Сложившиеся в 1380 г. отношения зависимости Ягайлы от Тохтамыша были подтверждены в 1393 г. после очередного возвращения Тохтамыша на престол Орды: «Весьма интересным фактом является также посылка Тохтамышем послов к литовскому князю Ягайлу. Послы привезли ему от Тохтамыша специальный ярлык, который одновременно является предписанием и информацией. Ярлык этот до нас не дошел. О нем мы узнали из другого ярлыка Тохтамыша к Ягайло, когда он уже был не только великим литовским князем, но и польским королем. Ярлык составлен 8 Раджаба 795 г.х., т. е. 20 мая 1393 г., в г. Тане (Азове). Нам в данном случае особенно интересным представляется начало ярлыка: „Я, Тохтамыш, говорю Ягайлу. Для извещения о том, как мы воссели на великое место, мы посылали прежде послов под предводительством Кутлу Буги и Хасана, и ты тогда же посылал к нам своих челобитников“. Вышеприведенный ярлык составлен спустя 13 лет после разгрома Тохтамышем мамаева войска. Из его первых строк ясно, что Тохтамыш послал извещение о своем вступлении на золотоордынский престол вскоре после победы над Мамаем на реке Калке. Из ярлыка также ясно, что Ягайло признавал над собой верховную власть Тохтамыша, хотя и считался одним из наиболее сильных и привилегированных его вассалов».

Двоюродный брат Ягайлы Витовт, ставший в 1392 г. наместником Великого княжества Литовского, продолжал политику Ольгерда и Ягайлы на союз с Ордой, в которой тем временем продолжалась борьба за власть. Зимой 1395—1396 гг. в Улус Джучи вторглись войска Тамерлана, который вместо Тохтамыша провозгласил ханом Кайричака. Однако последний вскоре умер, и джучидский престол перешёл к другому отпрыску ак-ордынской династии Тимур-Кутлугу, за спиной которого стоял могущественный эмир Едигей. Потерпев от них поражение в 1398 г., Тохтамыш бежал в Литву, где был радушно встречен Витовтом и поселен в Киеве: «И одоле царь Темирь-Кутлуй царя Тахтамыша и прогна, и сяде самъ на царстве Воложскомъ Болшиа Орды, а Тахтамышь царь, побежа къ Литовскимъ странамъ; и сослася съ Витофтомъ Кестутьевичемъ, съ великимъ княземъ Литовскимъ, и Витофтъ радъ ему. Онъ же со остаточными своими изъ своей земли къ Витофту въ Киевъ поиде, и съ царицами своими, и два сына съ нимъ, и пребываше у Витофта въ Киеве, питаяся и всю потребу свою исполняа, надеяся отъ него помощи, и темъ хотяше паки приобрести себе царство, егоже погуби».

Между Тохтамышем и Витовтом был заключён договор, по которому в обмен на помощь в возвращении ордынского престола Тохтамыш обещал передать под власть Витовта земли Великого княжества Владимирского: «Витовт рече: я тебя посяжю на Орде и на Сараи, и на Болгарех, и на Азтархани, и на Озове, и на Заятцькой Орде, а ты меня посади на Московском великом княжении и на всех семнадцати тем и на Новгороде Великом и на Пскове, а Тверь и Рязань моа и есть». Однако 12 августа 1399 г. в битве на реке Ворскле Витовт и Тохтамыш потерпели сокрушительное поражение от войск Тимур-Кутлуга и Едигея. Примечательно, что под знамёнами Витовта наряду с Тохтамышем сражались также и остатки орды его врага Мамая, осевшие на Полтавщине, как об этом повествует родословная князей Глинских: «И при Витовте, еще после приезда къ нему Князя Александра и сына его Князя Ивана къ Витовту, довольно времени мимошедшу, и бысть бой Великому Князю Витовту Литовскому на поле съ Царемъ съ Темиръ-Кутлуемъ на реке на Воросле: и повеле Витовтъ Князю Ивану Александровичу Мансуркиятову внуку съ его людьми быти во своемъ полку».

Однако Киев продолжал оставаться резиденцией Тохтамыша, а после его смерти в 1405 г. – его детей. В 1411 г. тверской великий князь Александр Иванович ездил в Киев на встречу с Витовтом и застал там же сына Тохтамыша Джелал-ад-Дина, который за год до того возглавлял союзную Литве татарскую орду в Грюнвальдской битве: «Того же лета князь Александръ Ивановичь Тферский поехалъ со Твери въ Литву и наехавъ короля и князя великого Витофта Кестутьевичя на Киеве, а Зелени-Салтанъ царевичь, Тахтамышевъ сынъ, тамо же бяше у Витофта Кестутьевича». В 1419 г. погиб последний из сыновей Тохтамыша, после чего Витовт стал поддерживать в борьбе за престол Орды их родственника (четвероюродного брата) Улуг-Мухаммада. В 1422—1423 гг. власть в Орде захватил выходец из ак-ордынской династии Борак, что вынудило Улуг-Мухаммaда бежать в Литву к своему покровителю Витовту. В 1424 г. Улуг-Мухаммaд одержал верх над Бораком, но к началу 1425 г. вновь был вытеснен в Литву ханом Худайдатом.

В 1426 г. татары «двора» (гвардии) Улуг-Мухаммада участвовали в войне Витовта против Пскова: «Того же лета князь великии Литовскии Витовтъ ходилъ на Псковъ съ многими силами, съ нимъ была земля Литовская и Лятцкая, Чехы и Волохы понаимованы и Татарове его, а у царя Махметя испроси дворъ его». Попытка Витовта взять псковскую крепость Опочку закончилась провалом, а пленных татар опочане подвергли жестокой и позорной казни: «Людие же въ граде затворишеся потаившеся, яко мнети пришедшимъ пуста его; и тако начяша Татари скакати на мостъ на конехъ, а гражане учиниша мостъ на ужищахъ, а подъ нимъ колье изостривъ побиша, и якоже бысть полнъ мостъ противныхъ, и гражане порезаша ужища, и мостъ падеся съ ними на колие оно, и тако изомроша вси; а иныхъ многыхъ Татаръ и Ляховъ и Литвы живыхъ поимавши въ градъ мчаша и режущи у Татаръ срамныя уды ихъ, имъ же въ ротъ влагаху…».

Попытка литовского великого князя взять другой псковский город – Воронач также не удалась. Пока Витовт три недели осаждал эту крепость, псковичи нанесли несколько поражений его литовским и татарским отрядам: «Посадникъ же Селивестръ Левонтиевичъ, и посадникъ Феодор Шибалкинич съ дружиною своею ехавше под городокъ под Котеленъ. Онъ же неверныи князь Витовтъ оуслыша пъсковъскую рать, и посла на них своея рати 7000 неверных Литвы и Тотаръ; а пъсковичь толко бяше 400 муж; и псковичи оударишася на них под городомъ под Котелномъ и оубиша псковичь 17 мужь, а руками яша пъскович 13 муж, а литовския рати и Тотаръ много побиша псковичи, рад бых, сказалъ, но числа их не вемъ. А в то время островичи ходиша тороном под Велиемъ, и егда возвратишася взад ко Острову, и обретоша в нощь на лесе при пути тотаръскую рать, и оударишася на них и оубиша их 40 человекъ, и мало их избывше…». В августе 1426 г. при посредничестве Василия II Витовт заключил мир с псковичами, обязавшимися выплатить литовскому князю контрибуцию.

В октябре 1430 г. Витовт скончался. Его вовлечённость в ордынские дела была настолько велика, что к концу жизни европейские корреспонденты уже официально в своих посланиях обращались к нему как к «татарскому царю» (Franciscus de Comitibus в 1429 г.: «Nonne cesar Thartaricus, immo omnis illa inculta barbaries te timent, horrent atque verentur, et tue Celsitudinis culmini dedicerunt colla subire?»).

До самой своей смерти Витовт продолжал поддерживать Улуг-Мухаммада в его борьбе за ордынский престол против претендентов из рода Тимур-Кутлуга. На рубеже 1430—1431 гг. русские летописи сообщают о набеге на литовские земли зятя Улуг-Мухаммада Айдара: «Того ж лета Аидаръ повоевалъ землю Литовьскую, и градъ взя Мченескъ, и Григорья Протасьева поималъ, а Киева не доиде за 80 верстъ, воюя». В ответ на этот набег новый литовский великий князь Свидригайла направил к Улуг-Мухаммаду посольство, о котором он упоминал в своём письме от 9 мая 1431 г.: «В письме сановнику Тевтонского ордена Свидригайло сообщал, что миссия его посла увенчалась полным успехом. Хан не только освободил пленных, но и выразил желание жить „в дружбе“ с великим князем литовским и помогать ему против его врагов не только с помощью своих войск, но и личным участием. Хан, по словам Свидригайло, также выразил намерение заключить с новым великим князем литовским такой же договор, как с его предшественником Витовтом, и для окончательного „утверждения“ соглашения выслал к литовскому правителю четырех своих „высших князей“, один из которых – отец жены хана».

Новый литовско-ордынский договор был заключён, поэтому в войне, которую Свидригайла начал в 1431 г. против Польши, на его стороне постоянно выступали татарские отряды: «Очевидно, следуя союзным обязательствам, Орда, когда в 1431 г. началась война между Великим княжеством Литовским и Польшей, выслала на помощь Свидригайло свои войска. В письме великому магистру польский король Владислав-Ягайло сообщал о гибели в неудачном для армии Свидригайло сражении на Волыни большого количества татар. Татары как часть армии Свидригайло неоднократно упоминаются и в рассказе о войне польского хрониста Яна Длугоша. Он, в частности, сообщает, что татары уничтожили один из отрядов польской армии, ушедший слишком далеко от своего лагеря».

Улуг-Мухаммад продолжал поддерживать Свидригайлу и в междоусобной войне, разгоревшейся после его свержения с литовского престола Сигизмундом Кейстутовичем в 1432 г.: «Однако и в этих условиях Орда не отказала Свидригайло в поддержке. Как сообщает Длугош, в битве под Ошмяной между войсками Свидригайло и Сигизмунда Кейстутовича 8 декабря 1432 г. в составе армий Свидригайло снова сражались татары. Сражались они тогда же и против польских войск в Подолии. В следующем, 1433 г. на подмогу Свидригайло снова пришли татарские войска… 13 декабря 1432 г. ливонский магистр сообщал великому магистру на основании известий Свидригайло, что Улу-Мухаммад посылает на помощь великому князю своего зятя с 20-тысячным войском. Особенно интересный материал содержат донесения Людовика фон Ланзее, находившегося в резиденции Свидригайло в самом конце 1432 – начале 1433 г. Перед Рождеством (24 декабря) прибыли посланцы от князя Федька [Несвижского], воеводы Подолии, с сообщением, что с помощью татар и молдаван он нанес поражение польским войскам. Так документально подтверждаются сообщения Длугоша о действиях татар в Подолии. Затем Людовик Ланзее сумел получить доступ к переписке Свидригайло с Ордой и переслал великому магистру перевод послания Улу-Мухаммада, в котором тот сообщал о готовности сесть на коня, чтобы поддержать великого князя. 14 февраля 1433 г. Ланзее мог увидеть новые письма хана, в которых сообщалось, что хан посылает на помощь великому князю пять уланов – „своих ближайших друзей“ (nehesten frunde) с 10-тысячным войском… 3 июня 1433 г. Л. Ланзее сообщал великому магистру, что Федко уже выступил в поход с 4-тысячным татарским отрядом, а главные силы Орды пойдут не в Подолию, а с войсками великого князя в Литву».

Сохранилось письмо Свидригайлы великому магистру Тевтонского ордена от 3 мая 1433 г., в котором литовский князь подробно рассказывает о своих отношениях с Улуг-Мухаммадом: «А также оногды ещо у Великии пост, как толко отпустив Лодвика Кунтура Къгмевьского к вам, послали есмо Боярина нашего, на имя Михайла Арбанасса, ко Царю Магметю к Орде, а после опять перед Великою ночью послали есмо к Орде жь Пана Ивашка Монивидовича, прося Царя, штобы нам такожь от себе помогл. Тот жо Михайло Арбанас приехал к нам к Смоленьску того жь дни, как Кунтуров слуга Климок: приказал с тым Михайлом к нам Царь Магметь Ордьский, молвя, как есми взял братство за одно стояти с тобою, с своим братом с Великим Князем Швитрикгайлом, то так держу полно свое слово, свое докончанье. А послал был есмь сее зимы к тобе брату на помочь своих люди дванадцать тисячь, а с ними многих в головах Уланов Князей, и дошодшо до Киева вернулися опять: за снегом не могли далей пойти: снеги были велики; а нынечи шлю к своему брату, к тобе к Великому Князю Швитрикгайлу, на помочь сына своего большого Мамутяка Царевича, а правую руку зятя, Князя Айдара, а другого зятя, Князя Ельбердея, со многими людми… И то приказал к нам с тым Михайлом и на ярлыце псал на своем: будеть тых людей моих мало, а будет самого мене надобе со всеми моими людми, готов есми к тобе, к своему брату Великому Князю Швитрикгайлу; одно где ми узвелишь. Так нам приказал молвить, што его неприятель, то и мой неприятель; но хочом Богу моляся с одного своего добра смотреть».

Условия договора между Свидригайлой и Улуг-Мухаммадом были теми же, что и в договорах прежних литовских великих князей с ханами, – Свидригайло признавал себя вассалом Орды в отношении бывших юго-западных земель Руси, обязанным выплачивать с них дань в ханскую казну: «Ряд указаний источников показывает, что в 30-х годах ордынская знать продолжала считать себя верховным сюзереном восточноевропейских государств, от воли которого зависит решение спорных вопросов между ними. По свидетельству Длугоша, во время военных действий на Волыни летом 1431 г. Свидригайло передал польскому королю и панам ярлык Улу-Мухаммада, в котором им предписывалось прекратить войну с Литвой и передать Свидригайло объект спора – Подолию, так как хан пожаловал ее Свидригайло. Сам хронист полагал, что текст ханского ярлыка был сфабрикован самим Свидригайло, но уже наиболее авторитетный исследователь политической истории Великого княжества Литовского 30-х годов XV в. А. Левицкий усомнился в правильности этого утверждения. Действительно, в ярлыках крымских ханов великим князьям литовским (Хаджи-Гирея 1461 г. и Менгли-Гирея 1472 и 1507 гг.), восходивших к ярлыку Тохтамыша Витовту, как часть их владений постоянно упоминается „Подольская тьма“. Можно не сомневаться, что подобный ярлык был выдан Улу-Мухаммадом Свидригайло, а затем хан мог потребовать от польского правительства передать его „пожалование“ литовскому великому князю».

С осени 1433 г. в переписке Свидригайлы упоминается уже новый хан – Сеид-Ахмад. В письме Ягайле от 10 ноября 1433 г. Свидригайло говорит о нём как о «сыне татарского императора Сеид-Ахмеде, которого он недавно возвел на отцовский трон». Неизвестно, чем был вызван разрыв отношений между Свидригайлой и Улуг-Мухаммадом. В любом случае, новый хан продолжал оказывать Свидригайле постоянную поддержку в его борьбе против поляков и Сигизмунда Кейстутовича.

В свою очередь, литовские противники Свидригайлы с целью разрушить его союз с Ордой попытались посадить на место Сеид-Ахмада собственного ставленника, на роль которого был выбран двоюродный племянник Улуг-Мухаммада Хаджи-Гирей. Михалон Литвин говорит о нём (путая Сигизмунда с Витовтом): «последний царь из Литвы Ачкирей, родившийся близ Трок и отсюда посланный в те владения блаженной памяти Витовтом». При этом, как и отношения Свидригайлы с Улуг-Мухаммадом и Сеид-Ахмадом, отношения Сигизмунда с Хаджи-Гиреем были оформлены ярлыком: «В ярлыке, который в 1461 г. Хаджи-Гирей дал великому князю литовскому Казимиру Ягеллончику, исследователи отметили наличие выражения, свидетельствующего о том, что при его составлении был использован документ, выданный ранее Сигизмунду Кейстутовичу (в документе указывалось, что люди, живущие в городах, на которые выдан ярлык, должны служить великому князю Казимиру, как они ранее служили великому князю Сигизмунду). Очевидно, выступив как претендент на власть над Ордой, Хаджи-Гирей поспешил ярлыком подтвердить законность власти покровителя над „русскими“ землями Великого княжества Литовского». В 1433 г. Хаджи-Гирей появился в Крыму, однако уже в 1434 г. вынужден был под ударами орды Сеид-Ахмада бежать оттуда обратно в Литву, где, по свидетельству хроники Быховца, Сигизмунд дал ему в управление Лиду.

Сеид-Ахмад продолжал оказывать неизменную поддержку Свидригайле: «В апреле 1434 г. великий князь мог сообщить властям ордена, что из Орды вернулся его посол Немиза (Немира), брянский воевода, с послами от хана Сеид-Ахмеда и ордынских князей. Послы сообщали о готовности хана выступить в поход на помощь Свидригайло, о том, что татарское войско уже находится в пути в Киевскую землю и Ивашко Монивидович послан его встречать. К 1435 г. относится подробный рассказ неизвестного польского духовного лица о битве под Вилькомиром, где неоднократно отмечается участие в битве татарской конницы на стороне Свидригайло. После этой битвы, в которой войска Свидригайло и его союзника Ливонского ордена понесли серьезное поражение, Свидригайло утратил Полоцк, Смоленск и Витебск и смог удержать под своей властью лишь Киевщину и Волынь. Но и после битвы под Вилькомиром Орда продолжала его поддерживать. В феврале 1436 г. Свидригайло сообщал великому магистру, что хан прибыл к нему на помощь и стоит лагерем около Киева. В апреле ливонский магистр сообщал великому магистру, что по сведениям, полученным от его посланцев, побывавших у Свидригайло, войска последнего вместе с татарами нападали на польские земли, в частности разорили Подолию, взяв там большой полон. Положение не изменилось и в следующем, 1437 г. В сентябре 1437 г. Свидригайло сообщал магистру, что киевский воевода Юрша с пришедшими на помощь Свидригайло татарами нанес поражение посланному занять Киев войску Сигизмунда Кейстутовича, захватив 7 знамен и 130 знатных людей. Таким образом, на всем протяжении конфликта, в который на разных этапах были втянуты Польша, Великое княжество Литовское и орден, Орда оказывала вооруженную поддержку Свидригайло». В 1438 г. татары Сеид-Ахмада вновь вторглись на Подолье, наголову разгромив там польское войско и убив его предводителя – подольского старосту Михала Бучацкого, после чего, по словам Яна Длугоша, их набеги на Польшу «стали непрерывными».

Только убийство заговорщиками Сигизмунда и вступление на литовский престол Казимира Ягеллончика в 1440 г. временно приостановили междоусобицу в Великом княжестве Литовском с участием татар. Однако куплено это было ценой значительных уступок Орде. Так, Польша обязалась платить Сеид-Ахмаду дань за Подолье, а в подчиненной Литве Киевской земле дань стали напрямую собирать ханские даруги: «После того как Великое княжество Литовское с возведением на великокняжеский трон королевича Казимира (1440 г.) фактически снова превратилось в самостоятельное государство, наметился спад напряженности в отношениях Орды с Великим княжеством Литовским и Польшей. Еще О. Халецкий обнаружил в описи польского государственного архива, составленной в начале 70-х годов XVI в. Я. Замойским, регесты документов, содержащих сведения о заключении мира между Польшей и Ордой. К „татарскому императору“ ездил „de pace perpetua“ польский посол Теодор Бучацкий, за этим последовала поездка татарского посла в Буду, где находился в то время король Владислав III. В сентябре-октябре 1442 г. Т. Бучацкий, занявший к этому времени важный пост старосты Подолии, получил от короля деньги на выплату „упоминков“ и дары хану и четырем „верховным“ князьям. Вероятно, тогда же был заключен и мирный договор между Великим княжеством Литовским и Ордой, по которому Орде также обеспечивалось получение выхода с части территории этого государства. Хорошо известно, что в конце XV в. крымский хан Менгли-Гирей добивался восстановления порядков, существовавших „при Седехмате при царе“, когда в пользу Орды поступал „ясак“ с территории Киевской земли, а сбором его занимались татарские дараги, сидевшие в таких городах, как Канев, Черкасы, Путивль и ряд других».

Однако мир продлился недолго. В 1447 г. Казимир стал польским королем, в результате чего Литва и Польша оказались объединены под властью одного монарха. В Великом княжестве Литовском вновь подняла голову антипольская оппозиция, во главе которой встал сын Сигизмунда Кейстутовича Михаил. Как и Свидригайло до него, он нашёл себе союзника в лице Сеид-Ахмада, который оказывал ему военную поддержку в 1448—1451 гг.: «В 1448 г. Сеид-Ахмед стал добиваться от Казимира возвращения Михаилу его родовых владений. По-видимому, переговоры произвели на Казимира столь сильное впечатление, что он стал ходатайствовать в Риме о передаче ему части доходов польской церкви „pro subsidio contra Thartaros“. Но словами дело не ограничилось. В начале сентября 1448 г. сам хан с многочисленным войском вторгся в Подолию и увел многочисленный полон. Набег затронул территорию не только Польского королевства, но и Великого княжества Литовского. Еще более важные события произошли в следующем, 1449 г. По сообщению Я. Длугоша, летом этого года Михаил Сигизмундович „с татарской помощью“ захватил Стародуб, Новгород-Северский и ряд других замков. Высланное против него литовское войско было разбито, и Казимиру самому пришлось выступить в поход. Рассказ об этих событиях в литовской „Летописи Быховца“ содержит два существенных дополнения. Согласно этому источнику, Михаил Сигизмундович занял не только указанные Длугошем города, но и Киев, а военными действиями руководил глава литовской рады виленский воевода Ян Гаштольд. Существенные добавления и уточнения позволяют внести и современные немецкие источники. Сведения о новом вторжении татар на территорию Великого княжества Литовского появляются в переписке властей Тевтонского ордена уже в марте 1449 г. Вторжение заставило короля Казимира прибыть в конце весны в Литву и созвать в Вильне раду, где было решено послать войска против Михаила Сигизмундовича. В июне 1449 г. власти ордена получили сведения, что Михаил Сигизмундович с большим татарским войском по-прежнему находится на территории Великого княжества и что его войска заняли Киев. Тогда же стало известно, что из-за трений в польско-литовских отношениях поляки не оказывают Казимиру необходимой помощи. Лишь 25 июня 1449 г. в письме, отправленном из Новогрудка, Казимир мог сообщить об освобождении от татар Новгород-Северского, Стародуба и Брянска. Однако война продолжалась, и только 26 августа Казимир известил великого магистра о полном поражении врага. Добиться этого Казимир сумел благодаря тому, что обратился за помощью к московскому великому князю. Важные сведения на этот счет содержатся в опубликованном Л. Коланковском письме Казимира великому магистру Тевтонского ордена от 26 августа 1449 г. В этом письме Казимир писал, что войскам Михаила Сигизмундовича нанес поражение некий татарин Якуб, „сын императора“, которого прислал на помощь Казимиру „наш друг великий князь московский“. Нет никаких сомнений, что упомянутого Казимиром „татарина“ следует отождествить с царевичем Якубом, сыном Улу-Мухаммада, поступившим на службу к Василию Темному в 1446 г.».

Благодаря свидетельству письма Казимира мы узнаём о том, что в 1449 г. Василий II послал к нему на поддержку своих служилых татар во главе с Якубом, которые разгромили Михаила Сигизмундовича и союзных ему ордынцев. 31 августа 1449 г. Василий и Казимир заключили договор, предусматривавший совместные действия против татар: «А поидуть, брате, татарове на нашы вкраинъные места, и князем нашымъ и воеводамъ нашымъ, вкраинънымъ людемъ, сославъся, да боронитисе имъ обоимъ с одного». Василий только что прекратил выплату дани Сеид-Ахмаду, в ответ на что татары его орды начали постоянные набеги на Русь. Казимир же вёл боевые действия с Михаилом Сигизмундовичем, которого поддерживал тот же Сеид-Ахмад, поэтому военный союз между русским и литовским великими князьями был вполне естественным.

Помимо обращения за помощью к русскому великому князю, для борьбы с Сеид-Ахмадом власти Великого княжества Литовского вновь предприняли попытку заменить его на ордынском престоле своим ставленником Хаджи-Гиреем. Как говорилось выше, первая такая попытка закончилась провалом в 1433—1434 гг. На этот раз им сопутствовал успех. По свидетельству литовской летописи, «приехали к великому князю Казимиру князья и уланы и все мурзы Шириновские и Баграновские и от всей орды Перекопской, прося и бия челом, чтобы дал им на царство царя Ач-Гирея, который приехал из Орды в Литву еще при великом князе Сигизмунде, и князь великий Сигизмунд дал ему Лиду. И князь великий Казимир того царя Ач-Гирея послал из Лиды в орду Перекопскую на царство, одарив, с честью и с большим почетом, а с ним послал посадить его на царство земского маршала Радзивилла. И Радзивилл проводил его с почетом до самой столицы его, до Перекопа, и там именем великого князя Казимира посадил его Радзивилл на Перекопском царстве». Переписка литовского великого князя с Тевтонским орденом свидетельствует, что события эти имели место в 1449 г.: «Как сообщал Казимир магистру в письме от 26 августа 1449 г., он выдвинул на ханский трон находившегося в его распоряжении „татарина“, объявив его законным ханом в противовес Сеид-Ахмеду. Этот шаг, по словам Казимира, увенчался успехом. Недовольная Сеид-Ахмедом ордынская знать прислала своих послов к „татарину“ в Киев. Казимир писал магистру, что в день отправки письма прибыли послы, сообщившие, что „татарин“ действительно сумел стать ханом в Орде».

Однако на самом деле Хаджи-Гирею удалось первоначально утвердиться лишь в Крыму. Большая часть западных улусов Орды оставалась под властью Сеид-Ахмада, который продолжал набеги на Русь, Польшу и Литву: «Ряд сообщений Длугоша не оставляет сомнений, что на южных границах державы Казимира Ягеллончика шла постоянная война с Ордой. В 1450 г. хан, воспользовавшись тем, что шляхта Русского воеводства и Подолии отправилась в поход в Молдавию, напал на эти области Польского королевства „congregata omni potentia suorum gentium“, захватив многочисленный полон. Один из татарских загонов дошел до границ Белзской земли… В 1452 г. татары напали на Подолию. Положение было признано столь серьезным, что первые сановники государства – каштелян и воевода краковские – были посланы с войсками и деньгами для организации обороны… В том же 1452 г. набег татар повторился и татарские загоны дошли до Львова. В 1453 г. последовало новое нападение татар, разоривших район Теребовля… В 1453 г. татары разорили Луцкую землю, захватив 9 тыс. пленных, проданных затем в рабство».

В 1455 г. воевода Василия II князь Иван Патрикеев разгромил перешедших Оку татар Сеид-Ахмада. В том же году литовский союзник Хаджи-Гирей нанёс сокрушительное поражение ему самому: «Провалом похода на Москву воспользовался соперник Сеид-Ахмеда крымский хан Хаджи-Гирей. По свидетельству Длугоша, в 1455 г. он напал на лагерь Сеид-Ахмеда, нанес ему поражение, и тот с семьей и „князьями“ был вынужден бежать на территорию Великого княжества Литовского, к Киеву». Сеид-Ахмад был взят литовцами под стражу и до своей смерти жил на положении почётного пленника в Ковне.

Казимир пользовался услугами Хаджи-Гирея для борьбы не только с Сеид-Ахмадом, но и со своими противниками внутри Великого княжества Литовского: «Наиболее значительной услугой, которую оказал Ягеллонам правитель Крыма, была помощь, предоставленная Хаджи-Гиреем королю Казимиру как против гаштольдовско-радзивилловского мятежа в 1453 г., так и в 1455 г. против Олельковичей, защищавших свои наследственные права на Киев. Это последнее выступление оказалось в истории Крыма особенно важным из-за поражения, нанесенного тогда сопернику Хаджи-Гирея Сеид-Ахмаду, поддерживавшему Олельковичей. После его разгрома, бегства в Киев и заключения в Ковне Хаджи стал правителем не только Крыма, но и всех орд, кочевавших по черноморским степям, прилегающим к Крыму и Азову, южнее линии Киев-Брянск-Мценск».

Как упоминалось выше, по договору Казимира с Сеид-Ахмадом, заключённому в начале 1440-х гг., ордынская дань с Киевской земли собиралась напрямую ханскими даругами. Из документов переговоров о мире, которые вели между собой в 1499 г. крымский хан Менгли-Гирей и литовский великий князь Александр, следует, что после победы над Сеид-Ахмадом в 1455 г. Хаджи-Гирей пожаловал эти дани киевскому князю Семену Олельковичу: «Нашие орды данщики отца царя моего князю Семену киевскому князю отданые люди есть, коли Сеитъ Ахметя царя отвезли въ Литовскую землю; и техъ ординскихъ данщиковъ нашихъ людей намъ отдастъ… Ординские данщики князю Семену Ази-Гирей царь, отецъ твой, далъ»; «А которые люди къ нашей Орде изстарины ясакъ давали и дараги у нихъ были, те бы люди и ныне къ нашей Орде по старине ясакъ давали, и дараги бы наши у нихъ по старине были, какъ было при Седехмате при царе… Изстарины къ Перекопской Орде тянули Киевъ въ головахъ поченъ; а опроче Киева по темъ городкомъ дараги были и ясаки съ техъ людей имали, Каневъ, да Нестобратъ, да Дашко, да Яро, да Чонамъ, да Болдавъ, да Кулжанъ, да Биринъ Чялбашъ, да Черкаской городокъ, да Путивль, да Липятинъ, те городки и зъ селы все царевы люди».

Распространив свою власть из Крыма на другие западные улусы Орды, Хаджи-Гирей всё более вёл себя как её верховный повелитель: «Повторилась ситуация XIV в., времен Мамая и Тохтамыша, для которых Крым становился основой могущества, плацдармом для борьбы за все кипчацкие земли. В той же роли правопреемника прежних ханов Хаджи 22 сентября 1461 г. выдал свой ярлык, жалуя королю Казимиру формальное управление всеми давними татарскими „тьмами“ южной и восточной Руси, включая В. Новгород, которому предстояло вскоре стать таким актуальным». Текст этого ярлыка сохранился в польском переводе.

Согласно договору 1449 г. между Василием II и Казимиром, Новгород признавался владением московского князя: «В Новъгород Великии… тобе, королю и великому князю, не вступатися». Однако исчезновение опасности со стороны Сеид-Ахмада и усиление власти Василия II побудили Казимира изменить свою политику и в 1461 г. обратиться к Хаджи-Гирею за ярлыком в том числе и на Новгород. Этот ярлык свидетельствует, что Хаджи-Гирей, хотя он и родился и вырос в Литве и был посажен на ордынский престол литовцами, всё равно оставался для литовских властей верховным правителем русских земель, в отношении которых Казимир являлся его вассалом. Таким образом, к 1461 г. Литва и Орда в лице Казимира и Хаджи-Гирея возобновили свой традиционный союз, направленный против Руси.

В лице Василия II в 1432 г. великий князь владимирский и московский в последний раз в истории получил ханский ярлык. Не позже 1460 г. Москва прекратила выплату дани во все татарские орды. Одновременно с объединением русских земель московскими князьями происходило упразднение остатков их вассальной зависимости от Орды. Что касается Литвы, то там происходил обратный процесс: нуждаясь в татарах как в союзниках для борьбы с Москвой за русские земли, литовские князья были вынуждены всё более признавать над собой ханский сюзеренитет, так что в начале XVI в. Великое княжество Литовское оказалось в регулярной даннической зависимости от Крымской орды.

Прежде чем рассказать об этом, вернёмся немного назад во времени и вспомним историю даннических отношений между Русью и Ордой. По убедительным подсчетам П. Н. Павлова, в период наибольшего могущества Улуса Джучи в первой половине XIV в. дань ему со всех северо-восточных русских княжеств составляла порядка тринадцати-четырнадцати тысяч рублей серебром: «Предположительно можно определить и размеры дани с отдельных русских земель. В 1321 году по договору великого князя Юрия Даниловича Московского с Дмитрием Михайловичем Тверским Юрий „поимал серебро у Михаиловичеи выходное“ (Воскресенская летопись, стр. 198), „и докончаша мир на дву тысячах рублев серебра“ (Московский свод, стр. 166). Определенно, что Дмитрий Михайлович передавал великому князю Юрию 2000 рублей дани с Тверского княжества. Зимой 1327/28 года, после народного восстания против татар в Твери, прибыли на Русь татарские войска, разорившие Тверскую землю. „И в Новъгород прислаша послы Татарове, и даша им новгородци 2000 серебра, и свои послы послаша с ними к воеводам с множеством даров“ (НПЛ, стр. 98). 2000 рублей – не контрибуция, так как Новгород не подвергался нападению татар, а дань с Новгородской земли. Когда великокняжеский престол оказался незанятым, хан Узбек поручил своим послам привезти новгородскую дань в Орду. Если, очень предположительно, считать, что и Московское, и Нижегородско-Суздальское, и Рязанское княжества платили по 2000 рублей, то дань с Северо-Восточной Руси должна была составить около 13—14 тысяч рублей».

В 1374 г. Дмитрий Иванович Московский полностью прекратил выплату дани в Орду, но после своего поражения в войне с Тохтамышем в 1382 г. вынужден был её возобновить, хотя и в меньшем размере. Достоверно известно, что в конце правления Дмитрия дань с Великого княжества Владимирского составляла пять тысяч рублей серебром, а это означает, что все северо-восточные русские княжества должны были платить около десяти тысяч: «Впервые точная сумма ежегодной дани с великого княжения – 5000 рублей – обозначена в договоре Дмитрия Донского с Владимиром Андреевичем Серпуховским от 25 марта 1389 года… Общая сумма московской дани должна была составлять не меньше 1500 рублей. Для сравнения можно отметить, что 1500 рублей составляла дань великого княжества Нижегородско-Суздальского (ДиДГ, №16, стр. 44, №17, стр. 49). Необходимость точного определения размеров дани в княжеских грамотах обусловливалась не изменением состава их владений, а уменьшением дани с русских земель после Куликовской битвы… Общая сумма ежегодной дани с Северо-восточной Руси в Золотую Орду… после Куликовской битвы должна была составлять не меньше 10000 рублей».

После присоединения к Великому княжеству Владимирскому и Московскому при Василии I Нижнего Новгорода и других земель их обязательства по ордынской дани перешли к Москве, поэтому в документах начала XV в. в качестве дани с великого княжения упоминаются уже не пять, а семь тысяч рублей. Так, по договору, заключенному около 1401—1402 гг. с Василием I, Владимир Андреевич Серпуховской обязывался: «А дати ми, г (о) с (поди) не, тебе с Углеча поля в сем (ь) тысяч руб. сто руб. и пят (ь) руб.». Такой размер ордынского выхода указывается и в завещании князя Юрия Дмитриевича Галицкого, написанном в 1433 г.: «А коли будет детем моим дати дан (ь) великому кн (я) зю с своеи отчины, с Звенигород (а) и з Галича, ино имется Звенигороду в семитысячнои выход пятьсот руб. и одиннатцать руб.».

Судя по всему, в первые десятилетия XV в. русская дань в Орду выплачивалась нерегулярно и с большими перерывами. При Василии II, около 1450 г., её выплата прекратилась полностью. Иван III в 1462 г. взошёл на русский престол уже как полностью суверенный государь, не получающий ярлыков и не платящий дани, однако этот суверенный статус ему пришлось утверждать в ходе многолетней войны с Большой Ордой, закончившейся поражением хана Ахмата в 1480 г. Следующим годом датирован первый после завещания Юрия Дмитриевича Галицкого 1433 г. документ, сообщающий подробности финансовых отношений Руси с татарскими ханствами.

2 февраля 1481 г. Иван III заключил докончания со своими братьями Андреем Углицким и Борисом Волоцким, в которых оговаривается общая сумма выплат различным татарским ордам – 1000 рублей: «А въ выход ти мне давати, въ тысечю рублев, сто рублев и тритцят (ь) алтын и три денги… А коли, брате, яз в Орды не дам, и мне и у тобе не взяти». Та же сумма указывается в новых докончаниях, заключённых Иваном III с Андреем и Борисом 30 ноября 1486 г.: «А въ выход ти нам давати со всее съ своее вотчины, и с Романова городка, в тысячю рублев, сто рублев и полшеста рубля и пол (ъ) осма алт (ы) на… А коли мы, великие кн (я) зи, в Орды не дадимъ, и намъ и у тебя не взяти». Она вновь повторяется в духовной грамоте Ивана III 1504 г.: «А дети мои, Юрьи з брат (ь) ею, дают с (ы) ну моему Васил (ь) ю съ своих уделов в выходы в ординские, и въ Крым, и в Азтарахан (ь), и в Казан (ь), и во Царевичев городок, и в-ыные цари и во царевичи, которые будут у с (ы) на моег (о) у Васил (ь) я въ земле, и в послы в татарские, которые придут къ Москве, и ко Тфери, и к Новугороду к Нижнему, и къ Ярославлю, и к Торусе, и к Рязани къ Старои, и къ Перевитску ко княж Фе (о) доровскому жеребью рязанског (о), и во все татарские проторы, в тысячю рублев». Как ясно из приведённых цитат, упоминаемая в них сумма в тысячу рублей, хотя она и именуется традиционным словом «выход», является на самом деле расходами на дипломатические отношения с наследниками Золотой Орды.

Теперь обратимся к вопросу о финансовых отношениях с Ордой Великого княжества Литовского. Выше мы привели документальные свидетельства того, что русские земли, попавшие под литовскую власть, продолжали платить дань татарам во второй половине XIV в. и в первой половине XV в. Имеются документальные свидетельства того, что подобные выплаты, именовавшиеся «татарщиной» или «ордынщиной», осуществлялись и во второй половине XV в. Так, «Реестр списанья прывильев земян повету Городецкого» содержит сведения об освобождении княгиней Анной Свидригайловой своих слуг от обязанности выплаты татарщины: «Мы кнегини Швитрыгайловая кнегини Анна. Дали есмо землю Велисовскую слузе нашому Васильевичу Ленцу а братаничу его Фальцу землю служебную. А съ той земли имъ намъ служыти конемъ, а даньемъ ничого не давати, ни татарщыны…» (от 9 февраля 1470 г.); «Мы великая кнегини Швитрыгайловая Анна. Отпустили есмо татарщыну грошей 15 и грошъ ловчий Мошляку старому и детем его» (от 15 декабря 1492 г.) и т. д. В 1499 г. великий князь литовский Александр Казимирович подтвердил давнюю обязанность жителей Свислоцкой волости по выплате ордынщины: «Жаловали нам люди наши вся волость Свислоцкая на людей бояр наших Котовичовъ, на имя на Горан, и на Бродчан, а на Максимовичы, что жъ они здавна з волостью нашою Свислоцкою городы рубливали, и ордынщину давали… Тые люди Котовичовъ Горане а Бродчане а Максимовичы з людми нашыми Свислоцкое волости мають всякую тягль тягнути, и городы рубити, и ордынщину давати» (от 29 февраля 1499 г.).

Судя по всему, в течение XV в. выплаты дани в Орду с земель Великого княжества Литовского были нерегулярными. Положение изменилось в начале XVI в. Причиной для этого послужило изменение политической обстановки. С ханами Большой Орды литовские власти поддерживали традиционные дружеские отношения. Такие же отношения они первоначально поддерживали и с Крымом, которым правили Гиреи, пришедшие к власти с литовской помощью. При этом Крым и Большая Орда ожесточённо враждовали друг с другом. Тесный антирусский союз между польско-литовским государством и Большой Ордой (вспомним, что походы хана Ахмата на Русь в 1472 и 1480 гг. были совершены при активном подстрекательстве Казимира IV) искусно использовала русская дипломатия, в результате усилий которой в 1480 г. был заключён союзный договор между Иваном III и Менгли-Гиреем, направленный одновременно против Большой Орды и польско-литовского государства.

В 1482 г. крымские татары подвергли жестокому разгрому Киев: «Въ лето 6992 въ 1 день по слову великого князя Ивана Васильевича всеа Русии прииде царь Менгиреи Крымскии Перекопскыа орды съ всею силою своею и градъ Киевъ взя и огнемъ жжеглъ, а воеводу Киевскаго Ивашка Хотковичя изымалъ, а иного полону безчислено взя, и землю учиниша пусту Киевскую за неисправление королевское, что приведе царя Ахмата Болшие орды съ всеми силами на великого князя Ивана Васильевичя, а хотячи разорити христианскую веру». Вслед за этим крымские набеги на литовские владения становятся ежегодными. Власти Вильны оказались совершенно бессильны защитить свои земли от татарских нападений.

В 1500 г. началась очередная русско-литовская война. Русские войска освободили Чернигово-Северскую землю и 14 июля наголову разгромили литовцев в битве на Ведроше. Отчаявшись победить противника собственными силами, литовский великий князь Александр Казимирович начал создавать широкую коалицию против Ивана III. К ней он попытался привлечь и союзника русского великого князя Менгли-Гирея. В ноябре 1500 г. к крымскому хану был отправлен послом киевский воевода Дмитрий Путятич. Он должен был напомнить Менгли-Гирею о давних дружественных отношениях между Литвой с одной стороны и Ордой в целом и Крымом в частности с другой.

В обмен на разрыв Менгли-Гиреем союза с Москвой Александр соглашался взять на себя беспрецедентное обязательство – напрямую обложить данью в пользу Крыма население Киевской, Волынской и Подольской земель: «А его милость господаръ нашъ про тебе брата своего хочетъ то вчинити: съ своихъ людей и съ князьскихъ и съ паньскихъ и съ боярскихъ, въ земли Киевской и въ Волынской и въ Подольской, съ каждого чоловека головы велитъ тобе по три деньги дати въ каждый годъ: одно бы вже твоя милость верно а правдиво помогъ господару нашому на того непрыятеля его милости и его милости земль, и самъ бы еси постерегъ отъ своихъ людей, ажъбы людемъ его милости шкоды не делали». Всё же, несмотря на столь заманчивые обещания, Александру не удалось тогда перетянуть на свою сторону крымского хана, для которого главным врагом оставались сыновья Ахмата, правившие в Большой Орде, и который нуждался для борьбы с ними в помощи Ивана III.

Отношение Менгли-Гирея к Литве начало меняться после того, как в 1502 г. он нанёс решающее поражение большеордынскому хану Шейх-Ахмаду: «Того же лета, Июня, Крымский царь Менгли-Гирей побилъ Шиахмата царя Болшиа орды и Орду взялъ». Разгромленный хан бежал в Литву, но там этого теперь уже бесполезного союзника арестовали и посадили под стражу в Вильне: «И Шигъ-Ахметь и Хозякъ и Халекъ и Алчинъ Тактамышъ, восмь ихъ, въ Киевъ прибегли, и киевский воевода князь Дмитрей поимавъ, ихъ на Вышегородъ ввелъ»; «Шигъ-Ахметя Александръ король поимавъ, въ Вилне въ Вышегороде держитъ; а братью его инде держитъ».

Одержав победу над Шейх-Ахмадом, Менгли-Гирей принял титул кагана, употреблявшийся правителями Золотой Орды времён её великодержавия, заявив тем самым свою претензию на то, чтобы стать их преемником: «После 1502 г., когда под натиском Менгли-Гирая окончательно пала Большая Орда – основная наследница Золотой Орды в территориальном отношении, Крымское ханство по военному могуществу выдвигается на первое место „среди равных“ – других татарских ханств, тем самым превращаясь в фактического наследника Золотой Орды, что уже давало Менгли-Гираю полную свободу для широкой пропаганды громкого титула хакан. Например, уже в 907/1502 г., то есть сразу по „горячим следам“ вышеназванного события, он велел на мавзолее около Чуфут-кале выбить следующую надпись: „Эту благословленную, блаженную и изящную гробницу велел соорудить великий хан и хакан знаменитый Менгли-Гирай хан бин Хаджи-Гирай-хан, в 907 году“. В последующем 909/1503—1504 г. он опять повторил это громкое титулование в надписи на ханском дворце: „Этот великолепный вход и эти величественные двери велел соорудить государь двух материков и хакан двух морей, государь сын государя султан Менгли-Гирай-хан бин Хаджи-Гирай-хан“».

После разгрома Большой Орды исчезла причина для тактического объединения сил Крыма и Москвы. Вступив в роль преемника ханов Золотой Орды, Менгли-Гирей естественным образом унаследовал их традиционную политику союза с Литвой против Руси. Этот союз был оформлен в 1506 г., а в следующем году Менгли-Гирей выдал новому великому князю литовскому и королю польскому Сигизмунду I ярлык на русские земли, значительная часть которых (Новгородское, Псковское, Рязанское и Чернигово-Северское княжества) уже входила в это время в состав Великого княжества всея Руси. Процитируем несколько отрывков из этого ярлыка: «Великое Орды великого царя Мендли-Кгиреево слово, правое руки и левое великого улуса темникомъ, и тысячникомъ, и сотникомъ, и десятникомъ, вланомъ, княземъ и всимъ Рускимъ людемъ, бояромъ, митрополитомъ, попомъ, чернцомъ, и всимъ чорнымъ людемъ и всему посполству… Ино, потомужъ, Литовское земли великiй князь Казимиръ, братъ нашъ, зъ Литовскими князи и паны просили насъ; и мы ихъ прозбу ухваливъ… дали потомужъ: Кiевскую тму, со всими входы и данми, и зъ землями и зъ водами; Володимерскую тму, со всими входы и данми, и зъ землями и зъ водами; Великого Луцка тму, со всими входы и данми, и зъ землями и зъ водами; Смоленскую тму, со всими входы и зъ данми, и зъ землями и зъ водами; Подолскую тму, со всими входы и зъ данми, и зъ землями и водами; Каменецкую тму, со всими входы и зъ данми, и зъ землями и водами; Браславскую тму, со всими входы и зъ данми, и зъ землями и водами; Сокалскую тму, со всими входы и данми, и зъ землями и водами; Звинигородъ, зъ выходы и зъ данми, и зъ землями и водами; Черкасы, зъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Хачибiевъ Маякъ, зъ водами и землями; ино почонши отъ Кiева, и Днепромъ и до устья, и Снепорожъ и Глинескъ со всими ихъ людьми, Жолважъ, Путивль зъ землями и зъ водами, Биринъ, Синечъ, Хотенъ, Лосичи, Хотмышлъ, со всими ихъ землями и водами, и данми и выходы; Черниговскую тму, со всими выходы и данми, и землями и водами; Рылескъ, зъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Курскую тму, зъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Сараева сына Егалтаеву тму, Милолюбъ, зъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Мужечъ, Осколъ, Стародубъ и Брянескъ, со всими ихъ выходы и данми и зъ землями и водами; Мченескъ и Люботескъ, Тулу городъ, со всими ихъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Берестей, и Ратно, и Козелексъ, Пронскъ, Волконскъ, Испашъ, Донець, со всими ихъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Ябу городокъ, Балыклы, Карасунъ, городокъ Дашовъ, городищо Тушинъ, Немиръ, Мушачъ, Ходоровъ, со всими ихъ выходы и зъ данми, и зъ землями и водами… Ино мы, повышая брата нашого, … Псковъ и Великiй Новгородъ пожаловали дали есмо, и Резань и Переясловль въ головахъ, люди, тмы, городы и села, и дани и выходы, и зъ землями и зъ водами и съ потоками, къ Литовскому столцу придали есмо… Ино первые цари, дяды наши, и царь отецъ нашъ пожаловалъ которыми ярлыки, а потомъ и мы которымъ ярлыкомъ пожаловали, милуючи, Жикгимонта брата нашого, въ Литовской земли столецъ ему дали есмо… сесь нашъ ярлыкъ зъ ласки… по первому жъ сполна дани и выходы и службу… не будете ль сполна служити, и вамъ никоторого жъ добра не будетъ, будете воеваны и граблены, сего нашого ярлыка не будете ль послушными».

Таким образом, после перерыва в 35 лет (предыдущий ярлык был выдан Менгли-Гиреем Казимиру IV в 1472 г.) была возобновлена практика получения литовскими великими князьями ханских ярлыков на управление русскими землями, которые они контролировали или хотели контролировать. Эта практика продолжалась потом в течение по крайней мере ещё полувека (известно о ярлыке Менгли-Гирея Сигизмунду I от 1514 г., ярлыке Мухаммед-Гирея Сигизмунду I от 1520 г., ярлыке Сагип-Гирея Сигизмунду I от 1535 г., ярлыке Сагип-Гирея Сигизмунду I от 1540 г. и ярлыке Девлет-Гирея Сигизмунду II от 1560 г.). Напомним для сравнения, что великий князь московский в последний раз получил ханский ярлык в 1432 г.

Одновременно с получением ярлыка Сигизмунд I обязался платить Крыму ежегодную дань: «Это решение было принято в 1506 г. в Лиде…, и бывший в это время при короле канцлер Ян Ласки обязался от имени короны выплачивать половину оговорённой квоты. Сумма этих упоминков несколько раз изменялась в договорах 1512, 1514, 1516 и 1517 г., была утверждена в качестве оплаты за антимосковский союз, т.е. субсидии политического характера, и в конечном счёте была установлена в 1521 г. на квоте 15 тысяч золотых червонцев с оплатой наполовину наличными и наполовину сукнами. Татарские упоминки, которые Сигизмунд I и Сигизмунд II платили Крыму, составили в общей сумме примерно 400 тысяч золотых». Напомним для сравнения, что в период максимального могущества Золотой Орды земли Северо-Восточной Руси платили ей ежегодно около 13—14 тысяч рублей серебром, с 1380-х гг. эта сумма была снижена до 10 тысяч, а около 1450 г. выплата дани Великим княжеством Московским прекратилась полностью.

Дань Крымскому ханству («ежегодные дары царю перекопскому») упоминает в своём сочинении 1550-го г. «О нравах татар, литовцев и москвитян» литовский автор Михалон Литвин: «Князь их (т.е. москвитян) страшен нам, поскольку он постоянно обучает людей своих воинскому искусству. Не подобает никому из местных жителей вечно сидеть дома, но надлежит поочереди посылать их на защиту границ. Над этой нашей ленивой беспечностью враги наши татары обычно зло насмехаются, когда мы после пирушек погружены в сон, [а] они нападают со словами: „Иван, ты спишь, [а] я тружусь, связывая тебя“. Ныне наших воинов погибает в безделье по кабакам и в драках друг с другом больше, чем врагов, которые нередко разоряли нашу отчизну… Москвитяне не готовят в войско воинов-наемников, [которые] когда-нибудь уйдут из их земли, и не расточают на них деньги, но стараются поощрять своих людей к усердной службе, заботясь не о плате за службу, но о величине их наследства. Ныне же наши воины, охраняющие границы, хотя и пользуются многими пожалованиями и льготами и имеют преимущества по сравнению с другими воинами, однако пренебрегают ими, позволяя заниматься военным делом и защищать отечество беглым москвитянам и татарам. Мы ежегодно подносим дары царю перекопскому, тогда как наша литовская и жемайтская молодежь была бы полезнее в войске».

Выплаты крымским татарам в Литве стыдливо называли «дарами» или «поминками», но на самом деле они были регулярной данью (в самом Крыму их рассматривали как харадж): «…Союз хана и безопасность литовских земель покупались ценою регулярной ежегодной дани в 15000 злотых (6000 коп грошей лит.); половину этой суммы должна была платить Литва, половину – Польша»; «…При Сигизмунде I эти отношения повели к установлению правильной дани, которую король польский и великий князь литовский уплачивал татарскому хану под видом упоминков, т.е. подарков. На выправу упоминков и собиралась ордынщина… Вообще наши сведения об ордынщине очень скудны. До нас дошли две росписи ордынщины (1501 и 1530 гг.) и общие упоминания о сборах ее в городах… Ордынщина налагалась на города в виде определенного оклада, причем городам предоставлялось или уплачивать этот налог из „скрынки местской“ или, если в городской казне не хватало наличных сумм, то горожанам предоставлялось производить разверстку среди жителей. Таким образом, этот налог носил репартиционный характер».

Татарскую дань была обязана платить даже столица Великого княжества Литовского Вильна: «Жигимонтъ Божою милостiю Король Польски, Велики Князь Литовски, Руски, Пруски, Жомойтски, Мазовецки и иныхъ. Войту Бурмистромъ и Радцомъ и всему Поспольству места нашего Виленского, ижъ што присылалы есте къ Намъ повядаючи о томъ: ижъ принесены до васъ Листъ Нашъ, абы есте дали Ордынщизну зъ того места Виленского, пять сотъ копъ грошей… Мы васъ при тыхъ варункахъ вашихъ зоставляемъ, а если быхмо коли Ордынщизну на тое место Нашое Виленское положыли, и Листы Нашiе о томъ до васъ писали, вы бы тую Ордынщизну до скарбу платили подлугъ давного обычая».

Москва тоже отправляла в Крым поминки, однако их сумма не регулировалась, поэтому они были по сути добровольными подарками. Что касается Великого княжества Литовского, определённая сумма ежегодной дани в сочетании с получением ярлыков сделали его в XVI в. таким же зависимым от Орды государством, каким за столетия до этого было Великое княжество Владимирское. Польский историк говорит даже о татарском иге над Литвой и Польшей: «В начале XVI в. польско-литовское государство оказалось, как когда-то Русь, под татарским игом, признавая верховную татарскую власть над своими землями в южной Руси». Это давало крымскому хану основания смотреть на великого князя литовского и польского короля как на своего холопа: «И как салтан Сюлеймен Шаг таков у меня брат есть, так же и астороканский Усейн-царь, то мне брат же. А и в Казани Саип-Гирей цар [ь], и то мне родной брат, и с ыную сторону – казатцкой цар [ь], то мне брат же, а Агыш княз [ь] мой слуга. А с сю сторону черкасы и тюмени мои же, а король холоп мой…» (Саадет-Гирей в 1524 г.).

Сразу же после заключения союза между Литвой и Крымом возобновился их совместный военный натиск на Русь. В 1507 г. Великое княжество Литовское объявило войну Москве, и в том же году состоялся первый крымский набег на русские земли, за которым последовало множество других. Всего за XVI в. крымские татары нападали на Русь 91 раз. Некоторые из этих нападений (в 1521, 1541, 1552, 1555, 1571, 1572 и 1591 гг.) имели характер настоящих нашествий, близких по размаху наиболее значительным ордынским нашествиям предыдущих столетий – таким как походы Тохтамыша в 1382 г. или Едигея в 1408 г. Сотни тысяч русских людей за XVI в. были убиты или угнаны в рабство крымцами. Однако переломить ход военных действий в пользу литовцев татары не смогли. Крупнейшим военным поражением Литвы стала потеря ею в 1514 г. Смоленска.

Потерпев поражение на поле боя, литовские власти предприняли попытку вернуть себе Смоленск дипломатическими средствами. Примечательно, что главным их аргументом при этом было ханское «пожалование» Смоленска и других русских городов литовскому великому князю: «Обосновывая права на потерянные города, Сигизмунд I не ссылался на старину, не претендовал на то, чтобы считать их своей „отчиной“ и „дединой“, нет, он ссылался на „ярлыки… великих вольных царей нашим предком“. Сам факт пожалования городов, уже находившихся в составе ВКЛ, унизительный для главы государства, Сигизмунд охотно приводил в качестве доказательства прав на бывшие древнерусские земли». Такие же аргументы использовал подключившийся к дипломатической борьбе на стороне своего литовского союзника крымский хан Мухаммед-Гирей. В своём послании, направленном в 1515 г. Василию III, он требовал вернуть Смоленск Литве на том основании, что «Великiй царь отецъ нашъ которой годъ пожаловалъ, имъ далъ Смоленскъ, и ты тотъ городъ взялъ… Городъ Смоленскъ къ литовскому юрту отецъ нашъ пожаловалъ далъ… Жигимонту королю, которому мы, пожаловавъ, дали Смоленской юртъ, [ты] воевалъ его и разрушилъ, и городъ Смоленскъ взялъ деи еси». Естественно, подобные аргументы в Москве были оставлены без внимания.

В 1568 г. Сигизмунд II приостановил выплату Крымской орде дани в связи с тем, что, по его мнению, татары недостаточно помогали Речи Посполитой в войне с Москвой и при этом продолжали набеги на её земли. Однако выплата дани была возобновлена в 1576 г., после выбора Стефана Батория королём польским и великим князем литовским, причём в значительно большем размере, чем при последних Ягеллонах. Объяснить это можно тем, что в лице Стефана Батория Турция и Крым возвели на престол Речи Посполитой своего ставленника. Как воевода Трансильвании он являлся вассалом Османской империи, которая через другого своего вассала – крымского хана Девлет-Гирея – оказала Баторию прямую поддержку при выборах нового польско-литовского монарха. Поддержка эта заключалась в военной демонстрации крымцев у границ Речи Посполитой, о которой упоминается в письме хана Девлет-Гирея Баторию от 1576 г.: «…Кгды слышали есьмо ижъ панове Литовъские нехотели тебе за Короля, але сына Князя Московъского Королемъ себе мети хотели, и для того есьмо ехали были зъ войскомъ своимъ до панъства Литовъского, и вжо есьмо были прыехали до реки Сакги, але кгды ваша милость до насъ гонъца своего Яна Бадовъского послали зъ листомъ угоднымь ознаймуючи, жесте вжо за волею Божъею Королемъ тыхъ панъствъ остали, абы есьмо зъ вами въ ласце и въ милости братерской мешкали, ижъ бы межи тыми панъствы двема прыязнь и угода была».

В качестве условия «прыязни и угоды» Девлет-Гирей требовал возобновления выплаты ежегодной дани, но теперь уже в размере не пятнадцати, а двадцати тысяч золотых: « [Крымский посол Дчан-Тымир] отъ насъ до васъ листъ нашъ угодъный и поклонъ и упоминокъ понесъ, и естьли всю дань отдасть, тогды зъ нами братомъ и прыятелемъ будете… Дани естли бы есте не казали дати, тогды межи насъ згода, прыязнь и милость братъская не будеть… А первей тое дани намъ не давано осмъ летъ… Рачъ ваша милость, братъ мой, зобравши двадцать тисечей золотыхъ чырвоныхъ, намъ черезъ того слугу нашого прыстававъши, до него своихъ людей на выправу прыслати… Бо и продокъ вашъ завше намъ кромъ дани на выправу присылалъ… Двадцать тисечей рачилъ бы ваша милость черезъ того жъ слугу моего тое жъ зимы рыхло послати». Требования хана были удовлетворены, более того – как явствует из инструкций Батория для ответного посольства в Крым, Речь Посполитая обязалась платить татарам ежегодную дань («юргельд») в размере двадцати тысяч золотых червонцев, а сверх того ещё двадцать тысяч золотых червонцев, если крымцы будут помогать полякам и литовцам в войне с Москвой.

Политику «дань Крыму в обмен на военный союз против Москвы» продолжали и преемники Батория на польско-литовском престоле: «В плане войны с Московским государством Сигизмунда III нас интересует то место, которое он отводил в нем татарам, – вопрос, наименее освещенный в обширной литературе о польской интервенции. Без татар не мыслили себе войны с Московским государством и предшественники Сигизмунда III. Ближайшим образом план этот, по собственному его признанию, был повторением и развитием плана Стефана Батория… Мир между Турцией и Польшей был заключен 16 июля 1607 г. со включением в него особых пунктов, касающихся польско-крымских отношений… Самым важным для Польши было внесение в договор статей, устанавливавших мир ее с Крымом под гарантией султана. Польша была обязана ежегодной уплатой хану обычных поминок, и пока платеж будет производиться и король не сделает ничего противного договору, хан обязан соблюдать мир. Более того, по требованию короля и по приказу султана хан был обязан оказывать королю военную помощь против его врагов. Последний пункт означал настоящий военный союз Польши с Крымом».

Выплата дани Речью Посполитой прекращалась во время её военных конфликтов с Крымским ханством, потом вновь возобновлялась. Так, дань не выплачивалась в годы Хмельниччины, её первая выплата после перерыва отмечена источниками в 1652 г. В 1654 г. Речь Посполитая возобновила договор с Крымом о военном союзе против России. По подсчетам польского историка Збигнева Войцика, в 1654—1658 гг. Крыму была выплачена дань на сумму 706 тысяч золотых (включая задолженность за годы неоплаты). С 1663 г. выплаты составляли ок. 58 770 золотых в год. Всего за 1654—1672 гг. дань Речи Посполитой Крымскому ханству составила 2 530 000 золотых.

Что касается России, то она, со своей стороны, ввиду своего отчаянного положения на выходе из Смуты, в 1613—1614 гг. также обязалась ежегодно отправлять в Бахчисарай определённую сумму поминок. Эти отправки продолжались регулярно до 1658 г. Во время русско-крымской войны 1658—1670 гг. поминки, естественно, не платились, потом на два года выплата была возобновлена, но прекратилась в связи с новой русско-крымской войной 1672—1681 гг. По Бахчисарайскому мирному договору в 1681 г. за признание Крымом присоединения к России Левобережной Украины и Киева Москва взяла на себя обязательство Речи Посполитой платить Крыму поминки с этих украинских земель: «В связи с присоединением Левобережной Украины в русско-крымский договор… впервые – что весьма существенно – впервые было включено обязательство отправки „любительных поминков“, составлявших „казну“. Дело в том, что присоединение территорий, на которых, согласно жалованной Тохтамыша, с 1397/98 г. лежала обязанность уплаты дани в Орду и в Крым, повлекло за собой перенесение этой обязанности с короля польского и великого князя литовского на русского царя. При включении этого условия в русско-крымский договор… главную роль сыграла не традиция, восходящая к концу XIV в., но соотношение сил. Россия вынуждена была считаться с реальной мощью Османской империи, вассалом которой давно уже стало Крымское ханство. Его интересы в экономической области Османская империя защищала упорно». Выплаты были произведены четыре раза, последняя состоялась в 1685 г.

С 1686 г., после заключения между собой «вечного мира», Россия и Речь Посполитая одновременно прекратили выплату поминков крымскому хану. Документальное оформление их отмены произошло также практически одновременно: упразднение крымских поминков с Речи Посполитой было закреплено Карловицким мирным договором 1699 г., с России – Константинопольским мирным договором 1700 г. Однако это было ещё не совсем концом истории, потому что спустя несколько лет, в переломный момент Северной войны, противники России, стремясь втянуть в военные действия против неё Турцию и Крым, обязались возобновить выплату польско-литовской дани крымскому хану: «В октябре 1708 г. рухнула, казалось бы, надежнейшая опора – изменил старый гетман Мазепа. Чтобы втянуть Крым в войну, Мазепа обещал выплачивать с Украины те „поминки“, которые Россия перестала давать в 1685—1700 гг., и убедить Лещинского выплатить весь харач Польши за прошлые годы».

За вступлением в должность нового турецкого визиря Мехмет-паши в 1710 г. последовало «предложение Карла XII и гетмана Потоцкого сделать Польшу „tributarium regnum“ Турции с ежегодной платой султану 4 000 000 дукатов ради турецкой агрессии против царя». «Раскачать османские верхи на войну с Россией [в 1710 г.] удалось лишь после их мощной дипломатической обработки Девлет-Гиреем, Карлом XII, мазепинцами и французами. (При этом сторонники С. Лещинского обещали Ахмеду III превратить Речь Посполитую в „данническое королевство“ с ежегодной выплатой 4 миллионов дукатов и вернуть султану Подолье.)». Однако двухлетние военные действия между Россией и Турцией, шедшие с переменным успехом, завершились в 1713 г. заключением Адрианопольского договора о 25-летнем перемирии. Мечты Карла XII о реванше не осуществились, в Польше сторонники Лещинского потерпели поражение, Левобережная Украина осталась под русским контролем. Так усилиями России была сорвана последняя попытка вернуть Литву и Польшу в данническую зависимость от татар.

 

Приложение 1. Ярлыки ордынских ханов великим князьям литовским и королям польским

В XIV – XVI вв. литовские великие князья правили бывшими землями Юго-западной Руси как улусники татарских ханов, выплачивая им дань и получая от них ярлыки. Украинский историк Феликс Шабульдо говорит о примерно двадцати сохранившихся или упомянутых в исторических источниках ярлыках. В их число входят, среди прочих, ярлык Абдуллы (Мамая) Ольгерду (1362), ярлык Тохтамыша Ягайле (1392—1393), ярлык Тохтамыша Витовту (1397—1398), ярлык Хаджи-Гирея Витовту, ярлык Улуг-Мухаммеда Свидригайле (1431), ярлык Хаджи-Гирея Сигизмунду Кейстутьевичу, ярлык Хаджи-Гирея Казимиру (1461), ярлык Нур-Девлета Казимиру (1466), ярлык Менгли-Гирея Казимиру (1472), ярлык Менгли-Гирея Сигизмунду I (1507), ярлыки Менгли-Гирея Сигизмунду I (1514), ярлык Мухаммед-Гирея Сигизмунду I (1520), ярлык Сагип-Гирея Сигизмунду I (1535), ярлык Сагип-Гирея Сигизмунду I (1540) и ярлык Девлет-Гирея Сигизмунду II (1560). Далее приводятся сохранившиеся тексты некоторых из них.

Ярлык Хаджи-Гирея Казимиру (1461)

Chadżigiereja cara słowo to jest. Od prawéj i lewéj ręki naszéj i od wszystkiego państwa naszego, ułanom panom, radom wszystkiego państwa ruskiego, kniaziom, czerńcom, bielcom i wszystkim pospolitym, co przedtem brat nasz starszy, na koniu polnym do W. kniazia Witolda do Litwy w gościnę przyjeżdżał, i wielką uczciwość miał; najpierwej Kijów daliśmy ze wszem, na wszem, ku państwu litewskiemu, bratu naszemu, W. kniaziowi Kazimierzowi; i panowie litewscy żądali nas i myśmy na żądanie ich to uczynili, i wedle pierwszych carów postępków, to jest: Kijów ze wszystkiemi dochody, ziemiami, wodami i pożytkami ich; Łuczko z wodami i ze wszystkiemi pożytkami ich, Smoleńsko z wodami, ziemiami i ze wszystkiemi pożytkami ich; Podole z wodami, ziemiami i ze wszystkiemi pożytkami ich; Kamienice z wodami, ziemiami i ze wszyslkiemi pożytkami ich; Braclaw z ziemiami, wodami i ze wszystkiemi pożytkami ich, począwszy od Kijowa do ujścia morza. Szczuprulezilniskiego z ziemiami i pożytkami ich; Zalwasz, Budula, z ziemiami i pożytkami ich; Czerniejów z ziemiami, wodami i pożytkami ich. Briczyenszinos, Luszcza, Czolmy, Slenniczany, z ziemiami, wodami i pożytkami ich. Siewierski Nowohrod, Bilsko, z wodami, ziemiami i ze wszemi pożytkami ich. Rylsko, Tumien, Szarajewicza, Jagalta, Wyssami z ziemiami, wodami i pożytkami ich. Midrass Uspul, Slarodub, Brańsko, z ziemiami, wodami i ze wszemi pożytkami ich. Mychalsko, Mobatulsko, Tula, z wodami, ziemiami i ze wszystkiemi pożytkami ich. Biresta, Ratuznisko, Alibsko, Burunsko, Kulmińsko i Sachonar, z ziemiami, wodami i ze wszystkiemi pożytkami ich. Japuhrad, Balikty, Strożowyhrod, Taska, Horodziszcze, Muschiczmyhrod, z ziemiami, wodami i ze wszystkiemi pożytkami ich. To jest: bratu naszemu W. kniaziu litewskiemu Kazimierzowi, panom kniaziom, radom; widząc wielkie postępki przyjacielskie i my Turapskie i wielki Nowogród, ze wszemi grody i wszemi ich dochody i pożytkami ich, z laski naszéj, do państwa litewskiego podali, i te zamki, które tu są napisane; tych zamków z pany, z bojarami, przed tym bratu naszemu kniaziowi Witultowi, a teraz takie bratu naszemu Zygmuntowi będą służyć i bratu naszemu kniaziowi Kazimierzowi. Także mają, tak jako i przed tym slużywali, z tych zamków i wsi i podatki nieodmiennie mają dawać; a jeśli nie będą posłuszni, tedy im nie dobrze będzie, i daliśmy ten nasz list pod złotą pieczęcią. Pisań w Krymie, lata po roku jego świętej miłości Mahometa proroka lata 867 d. 22 mca 7bris lata od narodzenia pana Jezusowego 1471.

Воспроизводится по публикации: Gołębiowski Ł. Dzeje Polski za panowania Kaźmiera, Jana Olbrachta i Alexandra. Warszawa, 1848. S. 230—231 // http://litopys.org.ua/rizne/spysok/spys11.htm

Ярлык Менгли-Гирея Казимиру (1472)

Od prawéj i lewej ręki naszéj i od wszego państwa naszego, panom, radom, kniaziorn ruskim i państwom ich, bojarom, władykom, metropolitom, czerncom, bielcom i wszystkiemu pospolitemu ludu. Jako przodkowie nasi, wielki car, brat nasz i wielki car Udzigierej ociec nasz, polnym koniem swym do W. kniazia Witulta, do Litwy i w gościnę przyjeżdżał, i wielką uczciwość mieli, z laski swojéj, W głowach Kijów z wieią państw podali, i teraz te państwa bratu naszemu Kazimierzowi kniaziowi ku Litwie dajemy, za wielkiemi prośbami panów, rad i na prośbę tośmy uczynili, jako przed tym pierwej ociec nasz car Thochtomysz i wielki car brat nasz starszy, wedle dawnego postanowienia, najpierwéj Kijów z ziemiami, wodami i ze wszystkiemi dochody i pożytkami ich, Luczko z ziemiami etc. Smolińsko, Podole, Kamieniec, Bracław, Siewierski Nowohrod, Sokal, Nowygrod, z wodami i ze wszystkiemi pożytki ich, począwszy od Kijowa, aż do ujścia morza. Steprut i Halensko z ziemiami, wodami, etc. Brynten, Tukluszcze, Chotmisslen, Netssa, ze wszystkiemi ziemiami, wodami i dochody i pożytki ich. Rilsko z ziemiami etc. Hrivusko, Tumien, Sarajewcza, państwa jakaltemskie, z ziemiami, wodami i ze wszy stkiemi dochody i pożytkami ich. Bereass, Uskul, Staroduk, Brańsko, z ziemiami, wodami etc. Berestaja, Jaskub, Kozielsko, Brońsko, Lubów, Izbesz, Czynamir z ziemiami, wodami i ze wszystkiemi pożytkami ich. Japihrod, Balikty, Storożowyhrod, Taska, Horodyszcze, Tusiknemer, Horod, Nussalesz, Kudar, Horod, z ziemiami, wodami i pożytkami ich; od brata naszego W. kniazia Kazimierza, przyjechał posłem pan Bohdan Fedorowicz, a marszałek pan Iwaśko Soskowicz icheśmy wdzięcznie przyjęli i z braterską naszą przyjaźnią. Wielki Nowohrod z łaski naszej i rezeńskie państwo, Perejasław w głowach; z ziemiami, wodami i z grodami ich, włościami i ze wszemi pożytkami i dochodami ich, gdzie wnidzie i wlecze, tośmy przydali, ku państwu W. księstwa Litewskiego, wszelkie te zamki, które tu na imię napisane z pany i kniaziami, pierwej tego bratu naszemu W. kniaziowi Witultowi byli postąpili, i bratu naszemu W. kniaziowi Zygmuntowi mają wiecznie służyć, a teraz bratu naszemu W. kniaziowi Kazimirzowi maja także wiecznie służyć, i mają z tych zamków dochody i wszelkie pożytki, i sami wiernie służyć bratu naszemu, a jeśliby za jaką przyczyną nie chcieli bratu naszemu służyć, jako i pierwéj tedy mamy ich wojować, i ich ku bratu naszemu płonić i przywracać i daliśmy ten nasz list pod złotą pieczęcią. Po śmierci Mahometowéj 878 r. od Narodzenia Chrystusowego r. 1472 w Ordzie Tatarskiej.

Воспроизводится по публикации: Gołębiowski Ł. Dzeje Polski za panowania Kaźmiera, Jana Olbrachta i Alexandra. Warszawa, 1848. S. 232—233 // http://litopys.org.ua/rizne/spysok/spys11.htm

Ярлык Менгли-Гирея Сигизмунду I (1506—1507)

Починаю, Господи, у твое имя. Великое Орды великого царя Мендли-Кгиреево слово, правое руки и левое великого улуса темникомъ, и тысячникомъ, и сотникомъ, и десятникомъ, вланомъ, княземъ и всимъ Рускимъ людемъ, бояромъ, митрополитомъ, попомъ, чернцомъ, и всимъ чорнымъ людемъ и всему посполству. Даемъ вамъ ведати, штожъ великiи цари, дяды наши, и великiй царь Ачъжи-Кгирей, отецъ нашъ, коли ихъ потны кони были, до великого князя Витовта, до Литовское земли въ гостиное поехали, великую ласку и честь видали; и за то… пожаловали Кiевомъ, въ головахъ, и многiе места дали. Ино, потомужъ, Литовское земли великiй князь Казимиръ, братъ нашъ, зъ Литовскими князи и паны просили насъ; и мы ихъ прозбу ухваливъ… какъ насъ Богъ на столцы отца нашого посадилъ: ино што великiе цари, дяды наши, и великiй царь отецъ нашъ… дали потомужъ: Кiевскую тму, со всими входы и данми, и зъ землями и зъ водами; Володимерскую тму, со всими входы и данми, и зъ землями и зъ водами; Великого Луцка тму, со всими входы и данми, и зъ землями и зъ водами; Смоленскую тму, со всими входы и зъ данми, и зъ землями и зъ водами; Подолскую тму, со всими входы и зъ данми, и зъ землями и водами; Каменецкую тму, со всими входы и зъ данми, и зъ землями и водами; Браславскую тму, со всими входы и зъ данми, и зъ землями и водами; Сокалскую тму, со всими входы и данми, и зъ землями и водами; Звинигородъ, зъ выходы и зъ данми, и зъ землями и водами; Черкасы, зъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Хачибiевъ Маякъ, зъ водами и землями; ино почонши отъ Кiева, и Днепромъ и до устья, и Снепорожъ и Глинескъ со всими ихъ людьми, Жолважъ, Путивль зъ землями и зъ водами, Биринъ, Синечъ, Хотенъ, Лосичи, Хотмышлъ, со всими ихъ землями и водами, и данми и выходы; Черниговскую тму, со всими выходы и данми, и землями и водами; Рылескъ, зъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Курскую тму, зъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Сараева сына Егалтаеву тму, Милолюбъ, зъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Мужечъ, Осколъ, Стародубъ и Брянескъ, со всими ихъ выходы и данми и зъ землями и водами; Мченескъ и Люботескъ, Тулу городъ, со всими ихъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Берестей, и Ратно, и Козелексъ, Пронскъ, Волконскъ, Испашъ, Донець, со всими ихъ выходы и данми, и зъ землями и водами; Ябу городокъ, Балыклы, Карасунъ, городокъ Дашовъ, городищо Тушинъ, Немиръ, Мушачъ, Ходоровъ, со всими ихъ выходы и зъ данми, и зъ землями и водами. Ино великiй князь Казимиръ, братъ нашъ, зъ Литовское земли князи и паны, … штобы доброта множила: для того и мы тежъ съ уланы и князи порадивъ… а братъ нашъ, великiй князь Казимиръ, Андреева сына пана маршалка, а съ нимъ пана Ивашковъ сынъ, пана Ивашенцо… коли до мене отъ брата моего въ посолстве прiехали; ино мы, повышая брата нашого, … Псковъ и Великiй Новгородъ пожаловали дали есмо, и Резань и Переясловль въ головахъ, люди, тмы, городы и села, и дани и выходы, и зъ землями и зъ водами и съ потоками, къ Литовскому столцу придали есмо. Ино вы, имены вышей писаныи, городы, князи и бояре, … напередъ сего великому князю Витовту, брату нашому, а потомъ великому князю Жикгимонту, брату нашому, … и великому князю Казимиру, брату нашому, какъ есте служивали, ино и ныне, потомужъ, великому князю Жикгимонту, брату нашому, служите, колко городовъ дани и выходы сполна давали. А которые люди напотомъ, повышая, дали есмо, не молвите: «перво того не служивали есмо, и дани и выходу не давали есмо»; никоторое вымолвки не мейте, дани и выходы давайте, отъ нынешнего часу служите. Ино и ныне великiй князь Жикгимонтъ, братъ нашъ, зъ Литовское земли князи и паны… для того, штобы межи нами доброта была; и мы съ уланы и князи порадивъ… отъ брата нашого, великого князя Жикгимонта, панъ Юрьи Зиновьевичъ, а панъ Якубъ Ивашенцовичъ, маршалокъ, и писарь Татарскiй Темирчинъ сынъ князь Абрагимъ, отъ брата нашого въ посолстве приiездили. Ино первые цари, дяды наши, и царь отецъ нашъ пожаловалъ которыми ярлыки, а потомъ и мы которымъ ярлыкомъ пожаловали, милуючи, Жикгимонта брата нашого, въ Литовской земли столецъ ему дали есмо… сесь нашъ ярлыкъ зъ ласки… по первому жъ сполна дани и выходы и службу… не будете ль сполна служити, и вамъ никоторого жъ добра не будетъ, будете воеваны и граблены, сего нашого ярлыка не будете ль послушными… штобы есте не сплошилися, для того подъ золотымъ нишаномъ и подъ алыми тамгы ярлыкъ данъ, по пророка нашого смерти, девятьсотъ летъ и тринадцать летъ, щастливого месяца Сафара 21 дня, въ пятницу. Писанъ в городе Веселомъ.

Воспроизводится по публикации: Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографическою комиссиею. Том второй. 1506—1544. Санктпетербург. 1848. С. 4—5 (Из Литовской Метрики (Acta Magn. Ducat. Litv., рукоп. in fol. нач. XVI в., Запис. кн. VII, л. 39—40), хранящейся при Правительствующем Сенате, в С. Петербурге. В заглавии грамоты отмечено: Листъ отъ царя Татарского Мендли-Кгирея до пановъ радъ и всихъ Рускихъ людей, о Кiевъ и иншiе земли. Список неисправный и со многими пропусками в тексте)

Ярлык Сагип-Гирея Сигизмунду I (1540)

2. А которые городы, волости, земли и воды непрiятель господарьскiй Московскiй у отца его милости Казимера и брата его милости, великихъ королей, и тежъ у короля его милости несправедливо черезъ присягу свою побралъ: ино царь Сагипъ-кгирей, вземъ Бога на помочь, маетъ тые вси городы у того непрiятеля его милости Московского побрати, и зася королю его милости поотдавати; а маетъ его милость король на того непрiятеля и на иныхъ всихъ непрiятелей помогати.

3. Къ тому тежъ царь Сагипъ-кгирей маетъ королю его милости и потомкомъ его милости во впокои держати: почонши у головахъ, Кiевъ и зъ землями и зъ водами, Луческъ со тмами и зъ землями и зъ водами, Смоленескъ со тмою и зъ водами и зъ землями, Полоцкъ со тмою и зъ землями и зъ водами, Подолье со тмами и зъ землями и зъ водами, Сокаль со тмами и зъ землями и зъ водами, Браславль со тмою и зъ доходы, Качибiевъ маякъ и зъ землями и водами. Такожъ почонши отъ Кiева, Днепромъ у верхъ ажъ до устья, Снепорожъ и Глинескъ зъ людми, Жолважъ, Ботулы и зъ землями и водами, Биринъ, Синецъ, Хотеенъ, Лосичи, Хотмишлъ, Осколъ и зъ землями и водами, Курьскъ со тмою, Сараева сына Яголдаеву тму, Путивль, Радогощъ, Милолюбовъ и зъ землями и водами, Можечъ, Стародубъ, Любечъ, Бряньскъ, Мченскъ, Люботескъ со тмою и зъ землями и водами, Берестей, Ратно, Козелескъ, Пронескъ, Волконескъ, Избашъ, Донецъ, Дашовъ городъ, Балаклы, городище Ташинъ, Охура со тмою, Момышъ, вси тые и зъ землями и водами, Великiй Новгородъ, Псковъ, Резанскiй Переяславль со тмою и зъ людьми, и съ лесы и съ пущами, и съ выходы и со всими приходы, што течеть и канетъ къ столцу панства Литовского.

7. Што ся дотычетъ поминковъ, ино король его милость маетъ царю, за добрость его, въ кождый годъ поминки посылати, за пятнадцать тысячъ золотыхъ сукны, то есть, кождый поставъ сукна лiоньского за тридцать и за три золотыхъ черленыхъ. А тотъ поминокъ маетъ его милость царю посылати по половицы, то есть, на день святого Яна, месяца Iюня 24 дня, а другую половицу поминку маетъ его милость ему посылати на день Всихъ Святыхъ, месяца Ноября 1 дня.

Воспроизводится по публикации: Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографическою комиссиею. Том второй. 1506—1544. Санктпетербург. 1848. С. 362—364 (В заглавии грамоты отмечено: Тая намова королю е. м. съ царемъ Сагибъ-кгиреемъ вчинена есть въ Кракове, черезъ великого посла Алыгача, где то съ початку широкими словы маетъ быти выписано, яко и въ первшихъ докончаньяхъ. Datum нет. Оба акта из Литовской Метрики (Публ. дел кн. 1, л. 23, 29—31), хранящейся в Сенатском архиве, при Герольдии)

 

Приложение 2. Отношения с Ордой Великого княжества Литовского и Великого княжества Московского от начала замятни до падения Большой Орды и возвышения Крымского ханства: сравнительная таблица

 

Приложение 3. Синеводская битва в сравнении с Куликовской

В настоящее время можно наблюдать настойчивую кампанию по дискредитации русской победы над татарами на Куликовом поле в 1380 г. Начало этому движению положили уже много лет назад евразийцы, в особенности Л. Н. Гумилёв, пытавшийся вопреки всем имеющимся данным представить это сражение как «внутриордынскую разборку», в которой русские де воевали «против темника-узурпатора Мамая за законного хана Тохтамыша». В настоящее время помимо идейных последователей «Арслан-бека» (как любил в конце жизни подписываться Л. Н. Гумилёв) лагерь «борцов с Куликовской битвой» включает русофобов из числа украинских, белорусских, татарских и прочих националистов, фоменковцев-новохронологов и прочих фриков – разоблачителей всего и вся.

Одно из направлений деятельности этого лагеря заключается в стремлении максимально принизить значение русской победы на Куликовом поле при помощи раздувания до невероятных масштабов победы литовцев над татарами на Синих водах, одержанной предположительно в 1362 г. Некоторые из пропагандистов подобного рода доходят до того, что заявляют, будто никакой Куликовской битвы на самом деле не было, а она была целиком выдумана «московитами», жестоко страдавшими от зависти к литовцам из-за их вселенской значимости победы на Синих водах.

В связи с этим будет полезным сравнить основные характеристики Синеводской и Куликовской битв, представив их для наглядности в виде таблицы. Но сначала имеет смысл сказать несколько слов об источниках. Самым ранним упоминанием о битве на Синих водах является лаконичное сообщение тверской Рогожской летописи, законченной в 1396 г.: «Въ лето 6871 (1362—1363 г.) … Тое же осени Олгердъ Синю воду и Белобережие повоевалъ».

Самое раннее упоминание Синеводского сражения в литовском источнике – сообщение белорусско-литовской летописи, составленной в Смоленске в 1446 г., т.е. через 85 лет после предполагаемого времени события: «Коли господар был на Литовскои земли князь великы Олгирд и, шед в поле с литовъскимъ воискомь, побиль татаров на Синеи воде, трех братов: князя Хочебия а Кутлубугу а Дмитрея. А то си три браты, татарскыа князи, отчичи и дедечи Подолскои земли, а от них заведали втамони а боискаки, приезьдяючи от них утамонъв, имывали ис Подолъскои земли дань».

Все последующие литовские летописи повторяют это сообщение, не добавляя к нему ничего нового. Т.е. эти 4 строчки даже без указания года – это всё, что было известно литовцам о своей «великой победе». (Правда, в конце XVI в. появилось сочинение польского историка Мацея Стрыйковского, в котором Синеводской битве посвящено целых 15 строчек и содержится множество красочных подробностей, но поскольку взять эти подробности Стрыйковскому было неоткуда кроме как из своего богатого воображения, их историческая ценность равна нулю.) Отсюда можно сделать вывод о том значении, которое придавали битве на Синих водах сами литовцы.

 

Ордынский выбор Швеции

Шведско-татарский военный союз против России, просуществовавший около двух столетий, сложился к середине XVI в. и явился следствием событий предшествующего периода. После разгрома Большой Орды в 1502 г. крымский хан Менгли-Гирей начал постепенный отход от союза с Москвой и сближение с Вильной. Изменение политики Крыма было окончательно оформлено в 1507 г. договором между Менгли-Гиреем и литовским великим князем Сигизмундом I, направленным против России. Вслед за этим начались постоянные набеги крымских татар на русские земли, общее число которых за шестнадцатое столетие достигло 91. Тем временем в Швеции народное движение во главе с Густавом Вазой привело к её освобождению от датского господства и окончательному провозглашению независимости в 1524 г. Всё более агрессивная политика новой шведской династии неизбежно вела её на востоке к столкновению с Россией, что и вылилось в русско-шведскую войну 1554—1557 гг. Оказавшись естественной союзницей против России с Крымским ханством, Швеция не преминула заключить с ним военный альянс.

Война началась безрезультатной шведской осадой Орешка в 1555 г., за которой последовал в 1556 г. поход русского войска на Выборг и разорение его окрестностей. Именно к этому времени относится первое упоминание о военном союзе между Шведским королевством и Крымской ордой, которое мы находим в письме короля Густава I Вазы своему сыну Эрику от 14 сентября 1556 г. Целью союза были совместные военные действия против России. В другом источнике того же времени уточняется, что по договору со Швецией «татарский царь по имени Крымски» должен направить на её «могучего восточного соседа» с юга 80 тысяч своих всадников. Однако этим намерениям не суждено было осуществиться ввиду того, что уже в марте 1557 г. Россия и Швеция заключили мирный договор.

Идея совместного шведско-татарского вторжения в Россию была возрождена в ходе Ливонской войны, в которую Швеция вступила в 1560 г. Боевые действия развивались для Швеции в целом неудачно, что привело к поиску союзников против России. В 1578 г. шведский король Юхан III заключил договор с новым польским королём и литовским великим князем Стефаном Баторием, ставленником Турции. Вслед за ним последовал договор с Крымом. В 1579 г. в Стокгольм с богатыми подарками прибыл крымский посол, привезший королю Юхану предложение хана Мехмет-Гирея предоставить 200 тысяч всадников для совместного похода на Москву. Шведский правитель с радостью принял это предложение и отпустил гонца, щедро его одарив. Однако и на этот раз осуществлению плана помешали обстоятельства.

Третья попытка была сделана в 1590 г., когда истекло действие Плюсского перемирия, заключённого между Россией и Швецией по итогам Ливонской войны в 1583 г. По результатам этого перемирия Швеции фактически удалось удержать за собой города Ям, Копорье, Ивангород и Корелу с их уездами, захваченные в последние годы войны. Россию подобное положение дел устроить не могло, поэтому по окончании перемирия в январе 1590 г. русские войска начали боевые действия. От шведов был освобождён Ям, после чего началась осада Ивангорода и Нарвы. 25 февраля было подписано перемирие, согласно которому шведы возвращали России Ям, Копорье и Ивангород.

Однако шведский король Юхан III отказался признавать эту договорённость. Заключивший её фельдмаршал Горн был приговорён к смертной казни, а к русской границе направилась шведская армия в 18 тысяч человек. В то же время был заключен договор о совместных действиях с крымским ханом Гази-Гиреем, которого в Бахчисарае посетил шведский посол Эрик Фальк. По договору татары должны были опустошить русские земли вплоть до Москвы, пока шведы будут действовать на севере. Об этом соглашении было хорошо известно в России: «Слышавъ же сия скверны песъ Крымский царь…, яко многое благочестиваго царя христолюбивое воинство посланно бысть Немецкие области воевати, многое же воинство оставлено бе и въ Великомъ Новеграде и во всехъ пределехъ его въ сохранение отъ нашествия нечестивыхъ Немецъ; бе же тогда Крымский царь… советъ имея Свейскимъ королемъ съ Еганомъ, яко да во едино время отъ обоихъ странъ на благочестие ополчатся… Въ то время много воинство послано бысть въ Великий Новъградъ противъ ополчения нечестиваго воинства короля Свийского, злаго советника Крымского оного царя». Совместное шведско-татарское вторжение в Россию началось летом 1591 г. Навстречу шведам из Новгорода выступило русское войско, но в сражении под Гдовом русский передовой полк был разбит, а воевода Долгоруков попал в плен. Однако гораздо более важные события разворачивались в это время на южном театре военных действий.

Гази-Гирей двинулся на Россию с войском, насчитывавшим до 100 тысяч всадников. Помимо крымцев и ногайцев в него входили турецкие отряды из крепостей Очаков и Белгород, янычары и турецкая артиллерия. Хан выступил из Бахчисарая 10 мая 1591 г., а первые вести о приближении татар по Муравскому шляху были получены в Москве 10 июня. Вслед за тем от татарина-перебежчика стало известно о намерениях Гази-Гирея – он собирался не распускать своё войско для грабежа, а идти напрямую к Москве. Русское правительство приняло решение не распылять свои силы, а собрать их вместе и дать татарам решительный бой под стенами Москвы. В связи с этим русские полки, стоявшие на Оке, были отозваны к столице. В то же время возле Данилова монастыря, между Серпуховской и Калужской дорогами, был создан укреплённый лагерь, в котором сосредоточились находившиеся в Москве войска и артиллерия. Верховное командование указом царя Федора было поручено Борису Годунову.

2 июля татары беспрепятственно переправились через Оку ниже Серпухова, а утром 4 июля по Серпуховской дороге достигли Москвы. Основное сражение развернулось возле русского укреплённого лагеря у Данилова монастыря. Татары появились также у Воробьёвых гор, но изгибы Москвы-реки не позволили им осуществить обходной манёвр. Бой продолжался с утра до вечера, большой урон нанесла татарам артиллерия, бившая по ним из русского лагеря. Сам хан Гази-Гирей наблюдал за боем, стоя «на Котле в оврагех в крепости». Когда стемнело, татары отошли к селу Коломенскому и расположились на ночлег «на лугах по обе стороны Москвы-реки».

О событиях последующей ночи русские источники говорят по-разному. Согласно сообщению Разрядных книг, воеводы Фёдор Мстиславский и Борис Годунов «со всеми людьми и с нарядом» осуществили ночное нападение на татарский стан. Враждебный Годунову Пискарёвский летописец утверждает, что стрелять из пушек в русском лагере начали якобы случайно. Вслед за тем с московских стен начали палить тяжёлые пушки. Чтобы выяснить обстановку, русские воеводы направили к татарскому стану дворянские сотни. Как бы там ни было, эти события в ночь с 4 на 5 июля вызвали переполох среди татар и их паническое бегство. Множество татар утонуло при переправе через Оку. Там же утонул возок, в котором Гази-Гирей ускакал из своей ставки. Русские отряды продолжали преследовать татар также и за Окой. Голова Третьяк Вельяминов и его воины «многих крымских людей побили» между Тулой и Дедиловым, воевода Иван Полев и голова Василий Биркин – «меж Михайлова и Пронска». Сам хан въехал в Бахчисарай 2 августа с подвязанной рукой «в ночи, в телеге». По сообщению русского гонца в Крыму, домой вернулась лишь треть ушедших в поход татар.

Отражение татарского нашествия дало русскому командованию большую свободу для действий против шведов. 15 декабря 1591 г. из Москвы выступила армия из шести полков во главе с воеводами Мстиславским и Трубецким. Перейдя шведский рубеж под крепостью Орешек, она 30 января 1592 г. подошла к Выборгу. В сражении под стенами крепости шведы были разбиты, однако осаждать Выборг русские воеводы не стали. Разорив ряд шведских областей, в середине февраля русская армия покинула Швецию. Тем временем южные рубежи России подверглись новому татарскому нападению. Весной 1592 г. крымские царевичи Фети-Гирей и Бахты-Гирей «ходили войною на государеву украйну и многие места повоевали». В отличие от предыдущего года, это нападение было осуществлено меньшими силами и неожиданно – татары пришли «безвестно на рязанские и на коширские и на тульские места», пожгли сёла и деревни и захватили в полон «многое множество» русских людей. Как и в предыдущем году, шведские и татарские военные действия против России были скоординированы: «Набег царевичей в 1592 г. совпал с походом русских войск на Выборг. Согласованность действий крымцев со шведами подтверждается сведениями, которые добыл в Крыму московский гонец Иван Бибиков: крымский гонец Антон Черкашенин вел со шведским королем переговоры о вознаграждении за содействие татар как раз в то время, когда московские послы „съезжались“ со шведскими в Ивангороде».

После этих событий война приняла вялотекущий характер. В конечном счёте 18 мая 1595 г. Россия и Швеция подписали «вечный» Тявзинский мир, по которому Россия вернула себе Ям, Копорье, Ивангород и Корелу. Крымцы не осмеливались в последующие годы повторять свои нападения на русские пограничные области, а летом 1598 г. между Россией и Крымским ханством был также заключён мир, подведший черту под их почти столетним ожесточённым противоборством. Война 1590—1595 гг. определённо была высшей точкой шведско-татарского военного сотрудничества против России. В ходе неё татарам в последний раз в истории удалось достичь стен Москвы, однако она закончилась полной победой России. Жак Маржерет, присутствовавший на переговорах царя Бориса Годунова с татарскими послами летом 1598 г. в Серпухове, замечал: «Россия никогда не была сильнее, чем тогда». Однако это ещё не было концом военного альянса между Швецией и Крымом.

Шведско-татарские связи вновь оживились в последние годы правления Густава II Адольфа, вступившего в борьбу с Габсбургами и заключившего союз с их турецкими противниками. В январе 1630 г. в Стокгольм прибыло посольство от крымского хана Джанибек-Гирея во главе с Камбер-Агой. Хан предложил Швеции 40 тысяч всадников для совместной войны против России, Польши или Австрии. Густав II Адольф предпочёл заключить с Крымом союз против Габсбургов. С известием об этом в Бахчисарай был направлен посол Бенжамен Барон. В апреле 1632 г. в сопровождении нового татарского посла Нурали-Оглана он вернулся в Стокгольм, но не застал там короля, который уже отправился в действующую армию в Германию. Последовавшая вскоре гибель Густава II Адольфа побудила правительство А. Оксеншерны вежливо отказаться от татарской помощи.

Следующее татарское посольство с предложением союза «против любых врагов» прибыло в Швецию в 1637 г., но оказалось также безрезультатным. Новое посольство во главе с Хаджа-Мустафой в 1650 г. предложило королеве Кристине создать против России союз с Крымской ордой, Украиной и Польшей. Это предложение показалось канцлеру А. Оксеншерне нереалистическим, однако Крым с ответным визитом всё же посетил шведский посол Иоханнес Майер. В последующие годы обмен послами продолжался. Так, в 1657 г. Крым посетило посольство Лилиенкрона, в 1658 г. к ногаям было направлено посольство И. Ридеръельма, в 1660 г. происходили переговоры о выкупе шведских пленных, в 1677 г. Швецию посетило посольство Мустафы-Паши и т. д. Сохранились также письма, отправленные в этот период шведским королям крымскими ханами Мехмет-Гиреем (1651—1661), Адиль-Гиреем (1660—1666), Девлет-Гиреем (1668), Мурат-Гиреем (1681) и др.

На новый уровень шведско-татарские отношения поднимаются во время Северной войны. Ещё до Полтавской битвы Карл XII направил ко двору хана Девлет-Гирея своего посла Отто Вильгельма Клинковштрема. Через него шведский король продолжал поддерживать отношения с Крымом и когда после бегства из-под Полтавы прятался на турецкой территории. Уже в августе 1709 г. хан предложил Карлу предоставить ему татарский эскорт численностью до 40 тысяч всадников, который сопроводил бы его из Турции через Польшу в шведскую Померанию.

В 1710 г. Клинковштрема при дворе Девлет-Гирея сменил С. Лагерберг, в помощь которому были выделены капитаны О. Врангель и К. Скадер. В инструкции, данной новому послу 20 декабря указанного года, ему поручалось заключить с ханом и запорожскими козаками антирусский союз, а также собрать и прислать в Бендеры шведов, рассеянных после полтавского разгрома. В 1711 г. Лагербергу пришлось покинуть Бахчисарай по требованию султанского визиря. В 1713 г. из Бендер к Девлет-Гирею прибыл новый посол Карла XII Георг Люттеман. Тогда же для помощи ему в Крым был направлен шведский пастор Ларс Тарсенис, оставивший подробное описание своего путешествия. Конец этим связям положило бегство шведского короля из Турции в 1714 г.

Последний всплеск активности в отношениях между Швецией и Крымским ханством был вызван русско-турецкой войной 1735—1739 гг. За её ходом пристально следило шведское правительство, мечтавшее о реванше за поражение в Северной войне. В июле 1738 г. из Стокгольма в Стамбул был направлен майор Малькольм Синклер с документами, касающимися заключения шведско-турецкого союза. Синклер участвовал в русском походе Карла XII, попал в плен под Полтавой и провёл несколько лет в русском плену. О его миссии стало известно русским властям, которые отрядили двух офицеров с заданием перехватить его на обратном пути. В июне 1739 г. они настигли Синклера близ Бреслау. Шведский эмиссар погиб в стычке, а документы шведско-турецких переговоров были изъяты. Это событие вызвало в Швеции взрыв негодования.

В Стамбуле возобновились переговоры об антирусском союзе со шведскими послами Хепкеном и Карлсоном, которых деятельно поддерживал французский посол Вильнёв. Шведско-турецкий наступательный договор против России был подписан 20 января 1740 г. Однако турки не решались его ратифицировать ввиду протестов России и угрозы персидского вторжения. Тем временем в июле 1741 г. Швеция объявила войну России. В этой ситуации шведы и французы решили склонить к войне с русскими Крымское ханство, надеясь тем самым побудить турецкое правительство принять окончательное решение.

Осенью 1741 г. к хану Селамет-Гирею из Константинополя прибыл консул Вентуре де Парадиз, представлявший одновременно французского и шведского королей. В инструкции для него, подписанной Хепкеном и Карлсоном, говорилось, что шведский король Фредрик I полагается на «традиционную дружбу Швеции и Крыма» и призывает хана немедленно напасть на русских. Де Парадиз также передал Селамет-Гирею два личных письма короля, которые были полны красноречивых похвал в адрес хана и его «храброго народа», напоминали о дружбе и доверии между Карлом XII и ханами Девлет-Гиреем и Каплан-Гиреем и предлагали возобновить и расширить эту дружбу.

Однако Крым в этот момент сам находился в сложном положении. Тремя годами раньше Бахчисарай был взят и сожжён русскими войсками, в Азове сидел русский гарнизон, а у границ Ногайской орды строилась новая засечная линия. По этой причине Селамет-Гирей заверил де Парадиза в дружеском отношении к «шведскому брату Фредрику», но определённого ответа ему не дал, а начал переговоры с турецким двором. Осенью 1742 г. до Крыма дошли вести о капитуляции шведской армии в Финляндии, что окончательно похоронило и этот последний проект совместной шведско-татарской войны против России.

Источники:

Возгрин В. Е. Материалы по шведско-крымским отношениям в XVI – XVIII вв. в архиве ЛОИИ СССР АН СССР // Вспомогательные исторические дисциплины. Т. IX. 1978

Загоровский В. В. История вхождения Центрального Черноземья в состав Российского государства в XVI веке. Воронеж, 1991

Новосельский А. А. Борьба Московского государства с татарами в первой половине XVII века. М.-Л., 1948

Скрынников Р. Г. Борис Годунов. М., 1979

 

Национализм средневековой Руси

 

Зачастую высказывается мнение, что национализм в Европе представляет собой явление современной эпохи, связанное с образованием национальных государств. В частности, утверждается, что националистические настроения были полностью чужды древней Руси, в которой враждебное отношение к представителям других народов было обусловлено исключительно религиозными различиями. Попробуем разобраться, насколько подобные утверждения соответствуют действительности, на основании русских письменных памятников XI – XV вв.

Самое раннее пространное изложение древнерусской этнической картины мира мы находим в Повести временных лет (начало XII в.). В ней летописец, основываясь на библейском повествовании, рассказывает о разделе мира после потопа между тремя сыновьями Ноя – Симом, Хамом и Яфетом: «По потопе бо 3-е сынове Ноеви розделиша земьлю: Симъ, Хамъ, Афетъ. Яся въстокъ Симови… Хамови же яся полуденья часть… А Афетови же яся полунощная страна и западная… Симъ же, и Хамъ и Афетъ, разделивше землю, и жребии метавше, не переступати никомуже въ жребий братень, и живяху кождо въ своей части». Ещё раз о разделении земель между сыновьями Ноя летописец говорит после рассказа о разрушении Вавилонского столпа, тут же объявляя о происхождении собственно славян: «По раздрушении же столпа и по разделении языкъ прияша сынове Симовы въсточныя страны, а Хамовы же сынове полуденыа страны. Афетови же сынове западъ прияша и полунощьныя страны. От сихъ же 70 и дву языку бысть языкъ словенескъ, от племени же Афетова, нарецаемеи норци, иже суть словене».

Итак, в представлении древнерусского книжника юг (Африка) относится к наследию Хама, восток (почти вся Азия) – к наследию Сима, а север и запад (Европа и часть Западной Азии) – к наследию Яфета. Повесть временных лет подробно описывает обитателей западных и северных стран: «Въ Афетови же части седить русь, чюдь и вси языце: меря, мурома, всь, мордва, заволочьская чюдь, пермь, печера, ямь, югра, литва, зимигола, корсь, летьгола, либь. Ляхове же, и пруси и чюдь приседять к морю Вяряскому. По сему же морю седять варязи семо къ вьстоку до предела Симова, по тому же морю седять къ западу до земли Агаряньски и до Волошьскы. Афетово же колено и то: варязи, свеи, урмане, готе, русь, агляне, галичане, волохове, римляне, немци, корлязи, венедици, фрягове и прочии, приседять от запада къ полуденью и съседятся съ племенем Хамовомъ». В Яфетов жребий также входят «сармати, тавриани, Скуфия». На юге Средиземное море отделяет Яфетов жребий от жребия Хамова (Африки). Также можно определить границу, отделяющую Яфетов жребий на востоке от жребия Симова. В число потомков Яфета летописец включает, объединяя их под общим именем «вси языце», балтские, финские и угорские племена. Далее он пишет, что «из Руси можеть ити по Волзе в Болгары и въ Хвалисы, и на въстокъ доити въ жеребий Симовъ». Булгар и Хорезм («Хвалисы») здесь включаются в Симов жребий, из чего следует, что на востоке Европы граница между уделами Яфета и Сима проходит по линии раздела балтско-финских и тюркских племен.

Повесть временных лет вновь перечисляет балтские и финские племена при описании этнической ситуации в Русском государстве: «На Беле озере седять весь, а на Ростове озере меря, а на Клещине озере седять меря же. А по Оце реце, кде втечеть въ Волгу, языкъ свой – мурома, и черемиси свой языкъ, и мордва свой языкъ. Се бо токмо словенескъ языкъ в Руси: поляне, деревляне, новъгородьци, полочане, дьрьговичи, северо, бужане, зане седять по Бугу, послеже же волыняне. И се суть инии языце, иже дань дают Руси: чудь, весь, меря, мурома, черемись, мордва, пермь, печера, ямь, литва, зимегола, корсь, нерома, либь: си суть свой языкъ имуще, от колена Афетова, иже живуть на странахъ полунощныхъ». Мы видим, что балты и финны рассматриваются как народы, родственные славянам, но стоящие на более низкой ступени иерархии колена Яфетова и принужденные платить дань славянской Руси.

Ещё более отчетливо та же мысль выражена в Летописце Переяславля Суздальского, отражающем летописный свод великих владимирских князей начала XIII в. Он в целом основывается на тексте Повести временных лет, но добавляет к нему определение подвластных Руси балтско-финских племен как «исконных данников и конокормцев от начала»: «По Белоуезероу си Весь, а на Ростове езере Меря, на Клищине езере Мряжа; а по Оце седят язык свой Мурома, и Черемиса, Мордва, языци рознии. Се бо токмо руски языкь: Словене, Поляне, Древляне, Новгородци, Полочане, Дрегвичи, Севера, Божане, еже по Боугу седять, после же Велынци назвашася. А се данници дають Руси дан: Чюд, Меря, Весь, Моурома, Черемиса, Мордва, Пермь, Печера, Имь, Литва, и сперва исконнии данници и конокормци, Зимгола, Корсь, Нерома, сиречь Жемоть, Либь».

В «Слове о погибели Русской земли», написанном, по всей видимости, около 1238 г. уроженцем Переяславля Суздальского, мы находим мысль о божественном предопределении Руси повелевать как балтско-финскими племенами, так и Восточной Европой в целом: «Отселе до угоръ и до ляховъ, до чаховъ, от чахов до ятвязи и от ятвязи до литвы, до немець, от немець до корелы, от корелы до Устьюга, где тамо бяху тоймици погании, и за Дышючимъ моремъ; от моря до болгаръ, от болгаръ до буртасъ, от буртасъ до черемисъ, от черемисъ до моръдви, – то все покорено было Богомъ крестияньскому языку, поганьскыя страны, великому князю Всеволоду, отцю его Юрью, князю кыевьскому, деду его Володимеру и Манамаху, которымъ то половоци дети своя полошаху в колыбели. А литва из болота на светъ не выникываху, а угры твердяху каменые городы железными вороты, абы на них великый Володимеръ тамо не вьехалъ, а немци радовахуся, далече будуче за Синимъ моремъ. Буртаси, черемиси, вяда и моръдва бортьничаху на князя великого Володимера».

Из народов жребия Симова Повесть временных лет первыми подробно представляет булгар в рассказе под 986 г. об их посольстве к русскому князю Владимиру. Целью посольства было попытаться обратить Владимира в мусульманскую веру, поэтому этот рассказ является одновременно и первым представлением на страницах русской летописи ислама. Последний описывается как религия, потакающая низменным человеческим порокам, чем и пользуются булгарские послы, пытаясь склонить сластолюбивого князя принять её: «Приидоша болгаре веры бохъмичи, глаголюще, яко „Ты князь еси мудръ и смысленъ и не веси закона; да веруй въ законъ наш и поклонися Бохъмиту“. Рече Володимиръ: „Кака есть вера ваша?“ Они же реша: „Веруемъ Богу, а Бохъмитъ ны учить, глаголя: обрезати уды тайныя, а свинины не ести, а вина не пити, и по смерти съ женами похоть творити блудную. Дасть Бохъмить комуждо по семидесятъ женъ красенъ, и избереть едину красну, и всехъ красоту възложит на едину, и та будеть ему жена. Зде же, рече, достоить блудъ творити всякый. На семъ же свете аще будет кто убогъ, то и тамо, аще ли богатъ есть зде, то и тамо“. И ина многа лесть, еяже нелзе писати срама ради. Володимиръ же слушаше ихъ, бе бо самъ любляше жены и блужение многое, и послушаше сладъко. Но се бе ему не любо: обрезание удовъ и о неядении свиныхъ мясъ, а о питьи отинудь рекъ: „Руси веселье питье, не можемъ безъ того быти“».

Вслед за булгарскими послами к Владимиру прибывает греческий философ, который укрепляет князя в его неприятии ислама: «По семъ прислаша греци къ Володимиру философа, глаголюще сице: „Слышахомъ, яко приходили суть болгаре, учаще тя приняти веру свою. Ихъ же вера оскверняеть небо и землю, иже суть прокляте паче всехъ человекъ, уподобльшеся Содому и Гомору, на няже пусти Богъ каменье горущее и потопи я, и погрязоша, яко и сихъ ожидаеть день погибели ихъ, егда придеть Богъ судити на землю и погубити вься творящая безаконье и скверны деющая. Си бо омывають оходы своя, поливавшеся водою, и въ ротъ вливають, и по браде мажются, наричюще Бохмита. Тако же и жены ихъ творят ту же скверну и ино же пуще: от совокупления мужьска вкушають“. Си слышавъ, Володимиръ плюну на землю, рекъ: „Нечисто есть дело“».

Описывая события полуторастолетней давности, автор Повести временных лет, несомненно, выражал взгляды своих русских современников. А это значит, что в начале XII в. на Руси господствовало мнение, что ислам – это вера, которая «оскверняет небо и землю», а её приверженцы «прокляты паче всех человек». Причём отвращение к исламу испытывалось не только на идеологическом, но и на физиологическом уровне, о чём свидетельствуют баснословные рассказы о религиозных обрядах мусульман.

Убеждённость в том, что подобные обряды действительно существовали у мусульман, была на Руси широко распространена, о чём свидетельствует её отражение в целом ряде древнерусских письменных памятников. Наиболее примечательный из них носит полное название «Слово святого Григория, изобретено в толцех о том, како первое погани суще языци кланялися идолом и требы им клали; то и ныне творят» и датируется разными исследователями периодом от XI до XIV в. В основе его лежит славянский перевод Слова св. Григория Богослова на Богоявление, посвящённого обличению античного язычества. Русский автор или авторы добавили к нему обличение иных языческих вер, к которым они причисляли и ислам. Его тема затрагивается в «Слове» три раза.

Во-первых, в ряду того, что надлежит отвергать правоверным христианам, упоминается имя мусульманского пророка: «Мы же сихъ, чада, отмьщемся нечестивыя жьртвы: дьяволя служения и кладения требъ, критьскаго оканьнаго учителя, Моамеда проклятаго срачиньскаго жерца». Вслед за этим приводится уже известное нам по Повести временных лет описание исламских обрядов булгар: «От фюфильскихъ же и отъ араитьскыхъ писании научьшеся болгаре, отъ срамныхъ удъ истекающюю сквьрну вкушають [рекуще, яко тем вкушениемь очищаются греси]. И суть всехъ языкъ сквьрнеише и проклятеише». Наконец, объясняется происхождение этих обрядов. Оказывается, Коран повествует, что Осирис родился через задний проход и из-за этого был провозглашен богом. В память об этом арабы, булгары, туркмены и все прочии мусульмане омывают себе задние проходы водой, а потом эту воду пьют: «Того же Осирида скажеть книга лъживая и сквьрньная срачиньскаго жьрца Моамеда и Бохмита проклятаго, яко нелепымъ проходомъ проиде, рожаяся, того ради и богомъ его нарекоша. И от толе начаша мыти гузице срацини, и болгаре, тьркмени, и олико ихъ есть въ вере тои, и омытье то въливають в рътъ».

Баснословность подобных рассказов для нас не имеет значения, потому что мы рассматриваем здесь не ислам как таковой, а отношение к нему и к исповедующим его народам в древнерусском государстве. Как уже очевидно, отношение это было крайне отрицательным. При этом идеологические мотивы были неразрывно связаны с генеалогическими, т.е. этническими. Ислам был верой жребия Симова, как христианство было верой жребия Яфетова. Важные подробности древнерусских представлений о происхождении мусульманских народов содержатся в статье Повести временных лет под 1096 г., рассказывающей о половецком нашествии на Киев. Помимо вполне традиционного возведения сарацин к Измаилу в ней утверждается, что хорезмийцы и булгары являются потомками сыновей Лота Моава и Аммона, рождённых от него его собственными дочерями: «сынове бо Моавли – хвалисе, а сынове Амоновы – болгаре, а срацини от Измаила… Темьже хвалисе и болгаре суть от дщерью Лотову, иже зачаста от отца своего, темже нечисто есть племя ихъ». Таким образом, нечистота ближайших к Руси мусульманских народов обосновывается не только их религией, но и их происхождением.

Господство в Русском государстве подобных взглядов должно было если не полностью исключить, то по крайней мере свести к минимуму любые этнические контакты между русскими людьми и народами жребия Симова. Прямой запрет на подобные контакты был введён законодательно на государственном уровне уже в XI в. Церковным уставом Ярослава Мудрого. 19-я статья Устава гласит: «Аще жидовин или бесерменин будет с рускою, на иноязычницех митрополиту 50 гривен, а рускую поняти в дом церковныи»; 51-я статья: «Аще кто с бесерменкою или съ жидовкою блоуд створитъ, а не лишится – церкви отлучится и христьян, а митрополиту 12 гривенъ». Как видим, русскую женщину, вступившую в половую связь с иудеем или мусульманином, надлежало навечно заточить в монастырь, а русскому мужчине, вступившему в половую связь с мусульманкой или иудейкой, грозило отлучение от церкви.

Запреты на контакты, в которые с русскими могли вступать восточные народы – по определению летописца, «Болгаре и Жидове и вся погань», распространялись и на пищевую сферу. Русским строго запрещалось употреблять блюда и напитки, приготовленные иноверцами, неприготовленные же продукты разрешалось употреблять только после их очищения. Приведём несколько примеров. 122-я статья «Заповеди ко исповедающимся сыном и дщерям» гласила: «Аще кто вкусить что снедно жидовско, или болгарьска, или срачиньска, а не ведая, постъ 8 дни, а поклонъ какъ ему отець оукажеть, аще ли ведая, то 2 летъ»; 19-я статья Правила из Схоластиковой кормчей: «Аще кто въкоусить погана хлеба или мяса, любо жидовьска, или водоу исъ сосуда ихъ пиеть, 3 дни да поститься»; 27-я статья «Правила с именем Максима»: «Аще жидовинъ испечетъ хлеб сам и принесет ли мед, не прияти от него. Аще ли поперъ или рыбу, то, измывше, молитва створити»; 44-я статья Правила «Аще двоеженец»: «Аще поганъ хто хлебы принесеть, или латынинъ, или жидовинъ, или питие и ядь своего доспеха, не емлите»; 20-я статья «Правила о верующих в гады»: «Аще що либо осквернить рукою своею евреинь, емь, или вь вино или вь масло или иное что от таковыихь, не достоить христианину вькусити е, но освятити да приидет иереи, и тогда посемь да вькоушается». В число деяний, за которые русский человек должен был каяться на исповеди, входили следующие: «Согреших, отче, пред Богом и пред тобою и пред лицемъ всех святых <…> сретаяся или стоя, или глагола с латына, и с жиды, съ армены, и в забвении миръ и благословение глаголах имъ, и руку давах имъ праву, и по отхождении прощение глаголах имъ в забытии, и от них слышах такоже», и т. д.

Наряду с распространённой точкой зрения на происхождение мусульман от Сима в древней Руси бытовало и мнение об их происхождении от Хама. Его мы, в частности, встречаем в Сокращённой Палее русской редакции. Этот памятник, излагающий историю человечества согласно библейским и апокрифическим источникам, был составлен в XIII – XIV вв. на основании греческого оригинала с многочисленными дополнениями. В частности, в нём излагается история о благословении Ноем Сима и Яфета и проклятии им Хама. Повествование следует библейскому оригиналу, но с существенным дополнением: «И бяхоу сынове Ноеви, сына Аламехова, Симъ, Хамъ, Афетъ разплодишася по земли. И начатъ Нои делати землю. Насади виноградъ и испивъ Нои вина отъ плодовъ своих и упився возлегъ спати и обнажися в домоу своемъ. И видевъ сынъ Ноевъ Хамъ отець Ханаоновъ обнажение отца его Ноа и шед Хамъ возвести обема братом своим. Симъ же и Афетъ вземше ризу на обе раме свои и идоста опакы и покрыста наготоу отца своего и лицем же своим опакы зря и не виде наготы отца своего. Истрезви же ся Нои от вина. Разумевъ Нои сотвори ему сынъ средни зло. Сынъ же старшеи и меншеи сотвори ему угодно. И рече Нои: Благословенъ Господь Богъ Симовъ и Афетовъ. Проклятъ боуди Хамъ. Рабъ буди братома своима. И распространит Богъ Сима и Афета. Хамово же племя разделися во все поганьскыа языкы. Приаша веру Бахметчю иже оскверни землю. Их же Нои намени холопи. Иже холопи быша верою. Веровавше в жидовьского холопа Бахмета». Выделенный курсивом отрывок отсутствует в Библии и греческом оригинале Палеи, из чего следует, что он был добавлен русским автором и отражает взгляды, бытовавшие на Руси. Согласно этим взглядам, последователи ислама являются потомками Хама, расселившимися среди языческих народов. Будучи в силу проклятия Ноя наследственно предрасположенными к рабству, они приняли веру, основатель которой Мухаммад был рабом евреев.

Впрочем, более распространённый в древней Руси взгляд на происхождение мусульман от Сима также предполагал их рабское положение, поскольку возводил их к Измаилу и его матери Агари, рабыне Сарры (отсюда распространённое в средневековых русских текстах именование мусульман измаильтянами и агарянами). Эта история подробно излагается уже в самом раннем памятнике русской словесности – «Слове о законе и благодати» митрополита Иллариона (между 1037 и 1050 гг.), где, впрочем, раба Агарь представлена как прообраз иудейства, а свободная Сарра – как прообраз христианства: «Образъ же закону и благодети Агаръ и Сарра, работнаа Агаръ и свободнаа Сарра… Роди же Агаръ раба от Авраама, раба робичишть, и нарече Авраамъ имя ему Измаилъ… По сихъ же видевши Сарра Измаила, сына Агариина, играюща съ сыномъ своимъ Исаакомъ, и ако приобиденъ бысть Исаакъ Измаиломъ, рече къ Аврааму: „Отжени рабу и съ сыномъ ее, не имать бо наследовати сынъ рабынинъ сына свободныа“… И отгнана бысть Агаръ раба съ сыномъ ея Измаиломъ, и Исаакъ, сынъ свободныа, наследникъ бысть Аврааму, отцу своему. И отгнани быша иудеи и расточени по странам, и чяда благодетьнаа христиании наследници быша Богу и Отцу».

Нужно полагать, что именно убеждение в происхождении мусульман от рабских колен Хама или Сима обусловило решительное отличие в отношении древнерусского законодательства к мусульманским пленным в сравнении с христианскими: «Если Россия могла приложить к христианским государствам – Литве, а потом Швеции те начала, которые были выработаны в отношениях Русских княжеств, то никак не могла сделать того и относительно Татар. Это были бусурмане, варвары, с которыми вечная война. Все усилия наших Царей направлены к тому, „чтобы рука христианская высилась над бесерменством“. Борьба должна была кончиться покорением Россией Татар. Поэтому на пленных мусульманах нет этого характера срочного рабства… Уложение [Царя Алексея Михайловича] постановило относительно пленных мусульман, принимающих православие: 1) Если они принадлежат православным, то остаются в их владении, но владельцы не могут их продавать, а могут только поступаться по добродетели безденежно (Улож. гл. XX, ст. 97). Если они принадлежат Русским подданным неправославным христианам и нехристианам, то получают свободу, заплатя 15 рублей владельцу (Улож. гл. XX, ст. 71). Вообще пленный мусульманин, бывший в частном владении и непринявший православие был в полном рабстве по Уложению (Улож. гл. XX, ст. 99, 100)».

Однако потомками Измаила в древней Руси считались не только мусульманские народы, но и тюрки-язычники. Как было сказано выше, иранские племена – «сармати, тавриани, Скуфия» – причисляются Повестью временных лет к колену Яфета. В отличие от них, тюркские племена южнорусских степей причисляются через Измаила к колену Сима. Впервые об этом говорится в статье Повести временных лет, рассказывающей о разгроме Печерского монастыря половцами в 1096 г: «Въ 20 того же месяца, въ день пятокъ, въ час 1 дне, прииде второе Бонякъ безбожный, шолудивый, отай, хыщникъ, къ Киеву внезапу, и мало в городъ не вогнаша половци, и зажгоша болонье около города, и увратишася на монастыре, и пожгоша манастырь Стефанечь, деревне и Германечь. И приидоша на манастырь Печерьскый, намъ сущимъ по кельямъ почивающимъ по заутрени, и кликоша около манастыря и поставиша 2 стяга предъ вороты манастырьскыми, намъ же бежащимъ задомъ монастыря, а другимъ убегшимъ на полате. Безбожнии же сынове Измаилеви высекоша врата манастырю и устремишася по кельямъ, высекающе двери, изношаху, еже аще обретаху у кельи… Убиша бо от братья нашея неколько оружьемь безбожьнии сынове Измаилеви, пущении на казнь хрестьяномъ».

Далее летописец останавливается на происхождении кочевых тюркских племен подробнее: «Ищьли бо си суть от пустыня Етривьския, межи въстокомъ и северомъ, ишьло же есть ихъ коленъ 4: торкмене, и печенези, торци, половьце. Мефедий же свидительствуеть о нихъ, яко 8 коленъ пробегле суть, егда исече я Гедеонъ: осмь ихъ бежа в пустыню, а 4 исече… Измаилю роди 12 сына, от нихъже суть торъкмени, печенези, и торци и половци, иже исходят от пустыне». Мефодий, на которого здесь ссылается русский летописец, – это живший в III – IV вв. епископ города Патар в Ликии, которому приписывалось широко распространённое в христианском мире Откровение. В книге Мефодия повествуется об истории мира от сотворения до второго пришествия Христа, разделённой на семь периодов по тысяче лет каждый. Особую роль Откровение Мефодия Патарского отводит происшедшим от Измаила племенам мадианитян. Разбитые израильским судьей Гедеоном и бежавшие в Етривскую пустыню, они должны были вернуться оттуда в последнее, седьмое тысячелетие. Именно с этими народами и были отождествлены на Руси языческие тюркские племена, подвергавшие набегам южнорусские земли.

При этом необходимо заметить, что понятия язычества и ислама в древней Руси чётко не разграничивались, а скорее ислам считался одной из разновидностей язычества. Восточные народы – как мусульманские, так и языческие, одинаково причислялись к потомкам Измаила. Повесть временных лет противопоставляет половцев христианской Руси как язычников: «Якоже се и ныне при насъ половци законъ держать отець своихъ: кровь проливати, а хвалящеся о семъ, и ядуще мертвечину и всю нечистоту, хомякы и сусолы, и поимають мачехы своя и ятрови, и ины обычая отець своихъ. Но мы же, християне, елико земль, иже верують въ святую Троицю, и въ едино крещение, и въ едину веру, законъ имамъ одинъ, елико в Христа крестихомъся и въ Христа облекохомся». В то же время в Летописце Переяславля Суздальского мы находим подобное же противопоставление, но в нём половцы уже выступают как мусульмане: «Якож и Половци законъ Магметевъ дръжать: кровъ пролиати ради и хвалящеся о семъ, и ядуще мертвечину и всю нечистоту, хомеки и сусолы, и поимают мачехи своя и ятрови, и оходы женъ подмывающе и въкушають, обычай очь имуть. Мы же христиани, елико земель, иже верують въ святоую Троицю, въ едино крещение, въ Христа крестихомься».

Войны, которые вела Русь с народами жребия Симова, имели одновременно характер национальный и религиозный. Приведём из Повести временных лет описание наиболее крупного похода русских князей против половцев, состоявшегося в 1111 г.: «Поидоста на половце Святополкъ съ сыномъ, Ярославъ, и Володимеръ съ сынми, и Давыдъ со сыномъ. И поидоша, возложивше надежю на Бога и на пречистую матерь его, и на святыя ангелы его. <…> И оттудо идоша Върьскла, ту же завътра, въ среду, хрестъ целоваша и възложиша всю свою надежю на хрестъ со многими слезами. И оттуде приидоша многи реки въ 6 неделю поста, и поидоша к Донови въ вторникъ. И оболичишася во броне, и полки изрядиша, и поидоша ко граду Шаруканю. И князь Володимеръ пристави попы своя, едуче предъ полкомъ, пети тропари и коньдакы хреста честнаго и канунъ святой Богородици. <…> В пятницю завътра, месяца марта въ 24 день, собрашася половци, изрядиша половци полки своя и поидоша к боеви. Князи же наши, възложише надежю свою на Бога, и рекоша: „Убо смерть намъ зде, да станемъ крепко“. И целовашася другъ друга, възведше очи свои на небо, призываху Бога вышняго. И бывшю же соступу и брани крепце, Богъ вышний возре на иноплеменникы со гневомъ, падаху предъ хрестьяны. И тако побежени быша иноплеменьници, и падоша мнози врази наши, супостати, предъ рускыми князи и вои на потоце Дегея. И поможе Богъ рускымъ княземъ. И въздаша хвалу Богу въ тъ день. И заутра, суботе наставше, празноваша Лазарево въскресенье, Благовещенья день, и похваливше Бога, проводиша суботу, и в неделю приидоша. Наставшю же понеделнику страстныя недели, паки иноплеменници собраша полки своя многое множество, и выступиша яко борове велиции и тмами тмы. И оступиша полкы рускыи. И посла Господь Богъ ангела в помощь русьскымъ княземъ. <…> И падаху половци предъ полкомъ Володимеровомъ, невидимо бьеми ангеломъ, яко се видяху мнози человеци, и главы летяху, невидимо стинаемы на землю. И побиша я в понедельникъ страстный, месяца марта въ 27 день. Избьени быша иноплеменнице многое множество на реце Салнице. И спасе Богъ люди своя. Святополкъ же и Володимеръ, и Давыдъ прославиша Бога, давшаго имъ победу таку на поганыя, и взяша полона много, и скоты, и кони, и овце, и колодниковъ много изоимаша рукама. И въпросиша колодникъ, глаголюще: „Како васъ толка сила и многое множество не могосте ся противити, но воскоре побегосте?“ Си же отвещеваху, глаголюще: „Како можемъ битися с вами, а друзии ездяху верху васъ въ оружьи светле и страшни, иже помагаху вамъ?“ Токмо се суть ангели, от Бога послани помогатъ хрестьяномъ. Се бо ангелъ вложи въ сердце Володимеру Манамаху поустити братью свою на иноплеменникы, русьскии князи». Примечательно, что данное предприятие русских князей имело характер в прямом смысле крестового похода, при этом противники Руси постоянно именуются иноплеменниками, т.е. подчеркивается их национальная чуждость.

Такой же характер крестовых походов имели войны русских князей против мусульманских булгар, например, поход Андрея Боголюбского в 1164 г.: «Иде князь Андреи на Болгары с сыномъ своимъ Изяславомъ и с братомъ своимъ Ярославомъ и с Муромьскымъ княземъ Гюргемъ. И поможе имъ Богъ и святая Богородица на Болгары – самехъ исекоша множьство, а стягы ихъ поимаша, и одва в мале дружине оутече князь Болгарьскыи до Великаго города. Князь же Ондреи воротися с победою, видевъ поганыя Болгары избиты, а свою дружину всю сдраву. Стояху же пеши съ святою Богородицею на полчище подъ стягы. И приехавъ до святое Богородици [и до пешець] князь Андреи с Гюргемъ и со Изяславомъ и съ Ярославомъ и со всею дружиною, оудариша челомъ передъ святою Богородицею [и почаша целовати святоу Богородицю] с радостью великою и со слезами, хвалы и песни въздавающе еи. И шедше взяша градъ ихъ славныи Бряхимовъ, а переди 3 городы ихъ пожгоша. Се же бысть чюдо новое святое Богородици Володимер [с] кое, юже взялъ бяше с собою благоверныи князь Андреи и принесъ ю с славою [и] постави ю въ святеи Богородице Володимери в Золотоверсеи, идеже стоить и до сего дне».

Более подробно этот поход описывается в рассказе об установлении на Руси праздника Покрова Пресвятой Богородицы: «Месяца авгоуста въ 1 день праздноуемъ всемилостивому Христу Богоу нашемоу и пречистей его матери. Ведети есть о сем нам возлюбленнаа братиа пантократорныи день милости Божиа праздноуемъ. Благочестивому и верномоу царю нашемоу князю Андрею оуставившоу се праздновати со царем Маноуилом повелениемъ Лоуки патриарха и митрополита Костянтина всея Роуси и Нестера епископа Ростовьскаго. Маноуилоу царю мирно в любви и братолюбии живоущу съ благочестивымъ княземъ нашимъ Андреем слоучися имъ въ единъ день изити на брань, ономоу изо Царяграда на Срацины, а сему из Ростова на Болгары. Обычай же имеаше князь Андреи егда к воеви идяхоу всегда чистою душею и иконоу владычица нашеа Богородица приснодевыа Мариа и Крестъ прозвитера два въ священных ризах ношахоу и тоу прииметь от святых таинъ плоти и крови Господня и соущии с ним глаголя се: Владычице Богородице родивши Христа Бога нашего оуповааи на тя весь не погибнеть. Азъ рабъ твои имею тя стеноу и покровъ и Крестъ Сына твоего ороужие на брани обоюду остро и огнь опаляа лица противных наших хотящих с нами брани. И падоша вси на коленоу пред святою Богородицею со слезами целоующе. И взяша четыри городы Болгарьскиа и Бряхимовъ в Каме и воротився от сеча вси и видеша лоуча огнены от иконы Спаса нашего владыки и Бога и весь полкъ его открытъ он же воротився опять и попали городы огнемъ и положи землю ту поустоу а прочии городи осади дань платити. Тож видение Маноуилъ царь тамо виде въ единъ день августа въ 1 праздновати оуставиша милости божиа человеколюбиа яко же рече пророкъ его же хощю помилоую помилованъ боудеть и ныне владыко тако покры вся люди роусскиа земля оуповающаа на тя темъ вси припадаем ти».

Заметим, что автор рассказа проводит прямую параллель между походом русского князя Андрея на булгар и походом греческого царя Мануила на сарацин, т.е. представляет их как усилия в общей борьбе христианских яфетических народов против мусульманских народов удела Симова. При этом представление о единстве христиан-яфетитов не ограничивалось только православными, но распространялось также и на католиков. Наиболее ярко это отражено в рассказе о Третьем крестовом походе, помещённом в Ипатьевской летописи под 1190 г.: «В то же лето иде цесарь немецкыи со всею своею землею битися за гробъ Господень. Проявилъ бо бяшеть ему Господь ангеломъ, веля ему ити. И пришедъшимъ имъ и бьющимся крепко с богостудными тыми агаряны. Богу же тако попустившу гневъ свои на весь миръ, зане исполнися злобъ нашихъ вся земля. И си вся наведе на ны грехъ ради нашихъ, – во истину судъ створи, и правы судбы его, – и преда место святыня своея инемъ, иноплеменьникомъ. Сии же немци, яко мученици святии, прольяша кровь свою за Христа со цесари своими. О сихъ бо Господь Богъ нашь знамения прояви: аще кто от нихъ в брани от иноплеменьныхъ убьени быша, и по трехъ дьнехъ телеса их невидимо из гробъ ихъ ангеломъ взята бывахуть. И прочии, видяще се, тосняхуться пострадати за Христа. О сихъ бо воля Господня да сбысться и причте я ко избраньному своему стаду, в ликъ мученицкыи. Се бо створи Господь за грехы наша, казня всь миръ и пакы обращая, яко же сгрешихомъ, и безаконьновахомъ, и не оправдихомъся пред нимь. Кто бо свесть умъ Господень и таиная его творения кто весть?». С точки зрения русского летописца, немцы ведут общую с русскими борьбу против иноплеменников-агарян, которые в 1187 г. захватили Иерусалим: «Во дни наша преда Господь градъ Ерусалимъ святы беззаконьнымъ темь агаряномъ». Как и Владимира Мономаха в 1111 г., немецкого императора Фридриха Барбароссу побуждает выступить в крестовый поход ангел Господень. Западные христиане для автора записи в Ипатьевской летописи включаются в понятие «мы», что отражает убеждение в единстве яфетического христианского мира в противостоянии мусульманским семитическим народам.

Теперь рассмотрим вопрос о том, каким образом русское сознание восприняло наиболее болезненное в своей истории столкновение с Востоком – татарское нашествие. К сожалению, зачастую исследователи, занимающиеся этим вопросом, упускают из виду текст, являющийся ключевым для его понимания, которым является уже упоминавшееся Откровение Мефодия Патарского. Как говорилось выше, Мефодий предсказывал, что в седьмое тысячелетие мировой истории разбитые Гедеоном измаильтяне вернутся из Етривской пустыни. Ни одно из земных царств не сможет устоять перед их натиском: «Сьи бо Гедионь съсече плъкы их и отгна их от вселеныа вь поустыню Ефривьскоую из нееже беаху и оставшыи 12 колень обеты сьтворише къ Исраилитом и изыдоше въ пустыню вьнетрьнию колень 9. Хотет же единою изыти и опоустети всю землю приети и страны вьса и оудрьжати вьходом мирнымь от Египта до Ефиопии и от Ефрата до Индии и от Тигра до въхода царства Монитова и севера до Рима и до Драча и Гигита и Солуня и Алванеи даж до Понтьскаго море. И сугубь боудеть яремь их на выи всехь языкь. Не боудет же царство на земли еже вьзможе победити ихь».

Первоначально русские книжники отождествили с предсказанными Мефодием измаильтянами половцев и родственные им тюркские племена южнорусских степей. Однако с появлением татар это отождествление было перенесено на них, что видно уже из описания в Лаврентьевской летописи первого столкновения Руси с татарами на Калке: «Того же лета явишася языци, их же никто же добре ясно не весть, кто суть, и отколе изидоша, и что языкъ ихъ, и которого племени суть, и что вера ихъ. И зовуть я татары, а инии глаголють таумены, а друзии печенези. Ини глаголють, яко се суть, о них же Мефодий, Патомьскый епископъ, сведетельствует, яко си суть ишли ис пустыня Етривьскы, суще межю встоком и севером. Тако бо Мефодий рече: „Яко къ скончанью временъ явитися тем, яже загна Гедеонъ, и попленять всю землю от встока до Ефранта, и от Тигръ до Понетьскаго моря, кроме Ефиопья“». Почти такой же текст находим в Новгородской I летописи. В отличие от Лаврентьевской и Новгородской, Галицко-волынская летопись называет татар моавитянами: «Приде неслыханая рать, безбожнии моавитяне, рекомыи татаръве, придоша на землю половецькую».

Если в летописных рассказах о сражении русских с татарами на Калке отождествление татар с измаильтянами Мефодия Патарского приводится лишь как одна из версий, то в повествованиях о нашествии на Русь полчищ Батыя они называются измаильтянами уже прямо и без оговорок: «Придоша безбожнии измаилтяне, преже бивъшеся со князя рускими на Калкохъ» (Галицко-волынская летопись); «Князь же Юрьи выступи изъ Володимиря и бежа на Ярославль, а въ Володимири затворися сынъ его Всеволодъ съ матерью и съ владыкою и со всею областию своею. Безаконьнии же Измаильти приближишася къ граду, и оступиша градъ силою, и отыниша тыномь всь» (Новгородская I летопись); «О пленении Рускыа земля отъ Батиа. Слышано бысть на восточней стране въ роде Измаилове, сына Агарина, рабыни Авраамовы, яко смири Господь Богъ Рускую землю нахождениемъ безбожныхъ иноплеменникъ, таурмень» (Тверская летопись).

Мефодий Патарский определённо указывает, что иго измаильтян будет не благоволением к ним Бога, а наказанием за грехи христиан: «Глаголеть бо Богь кь Израилю Моисеомь: „не зане любит те Господь Богъ дает ти наследити землю сию, нь за грехи живущихь на неи“. Сице и сыновом Измаилевомь не зане любить их Господь Богъ дасть им силу одрьжати вса земле христианьскуа нь за безаконие их и грехы. Тьчна бо темь скрьбь не бысть ниже имат быти въ всех родехь… Сего ради оубо Богъ предасть их вь руце варваромь, от нихже вьпадоуть вь грехь и оскврьнетсе жены их скврьнными и наложат на не иго свое сынове Измаилевы». Ту же самую мысль выражают русские летописцы при описании татарского нашествия: «За умноженье безаконий наших попусти Богъ поганыя не акы милуя ихъ, но нас кажа, да быхом встягнулися от злых делъ. И сими казньми казнить нас Богъ, нахоженьем поганых; се бо есть батогъ его, да негли встягнувшеся от пути своего злаго» (Лаврентьевская летопись); «Да кто, братье и отци и дети, [и не плачеться] видевше Божие попущение се на всеи Русьскои земли. Грехъ же ради нашихъ попусти Богъ поганыя на ны. Наводить Богъ, по гневу своему, иноплеменьникы на землю, и тако съкрушеномъ имъ въспомянутся къ Богу» (Новгородская I летопись).

По предсказанию Мефодия, власть измаильтян над миром будет временной. В конечном счёте они будут побеждены «греческим царём», который покорит их самих власти христиан: «Не боудет же царство на земли еже вьзможе победити ихь даже до числа времень седморичных и посемь побеждени будоут царствомь грьчьскым и повинутсе емоу. Сие бо царство возвеличитсе паче всехь царствий езыческых и не потребитсе ни единымь царствомь. Имат бо оружие имже всехь победит… И нападет на нихь страхь отвьсюду и жены их и чеда ихь и доещеи младенца их и вьси пльци ихь соущии на земли их вь руце грьчскаго цара предадетсе оружиемь и пленом и пагубою и смрьтию. И будет иго цара грьчскаго на них седмь седмицею паче еже бе иго ихь на Грьцехь. И будоут вь тоузе велице и глади и жежеди и скрьби и будоут раби сами и жены и чеда их и поработеть работавьшимь им. И будеть поут ихь грьчаишыи стократицею». Подобно Мефодию, епископ Серапион Владимирский (ум. в 1275 г.) в своих проповедях предсказывал, что татарское иго над Русью прекратится, когда русский народ покается в своих грехах: «Кто же ны сего доведе? Наше безаконье и наши греси, наше неслушанье, наше непокаянье. Молю вы, братье, кождо васъ: внидите в помыслы ваша, оузрите сердечныма очима дела ваша, – възненавидете их и отверзете я, к покаянью притецете. Гневъ Божии престанеть, и милость Господня излеется на ны; мы же в радости поживемъ в земли нашей».

В наиболее полном виде теологическое истолкование ига измаильтян над Русью изложено в Житии Михаила Тверского, написанном в 1319—1320 гг. духовником тверского князя игуменом Александром. Согласно ему, обращение Руси в христианство вызвало ярость дьявола, который в отместку начал склонять русский народ к грехам. Стремясь вернуть русских людей на путь истины, Бог наслал на них разнообразные наказания, самым суровым из которых стало татарское нашествие: «Господь же премилостивый Богъ божественным своимъ промышлениемъ на последний векъ яви благодать свою на русскомъ языце: приведе великого князя Владимера русскаго въ крещение: Вълодимеръ же, просвещенъ Святаго Духа благодатию, введе всю землю русскую въ крещение. Оттоле распространися святая вера по всей земли, и бысть веселие и радость велика в новопросвещенных людехъ; точию единъ дияволъ сетовашеся, побеждаемъ от тех, имиже преже техъ чтим бываше, жертву приимая и вся угодная. Сего не терпя, врагъ душь наших опрометашеся, льстивый, како бы съвратити с праваго пути ихъ; и вложи в сердце ихъ зависть, ненависть, братоубийство; нача въсхитити и имения сынъ подо отцемъ, брат менший под старейшим братомъ, умножися неправда и злоба многа въ человецехъ, и предашеся въ слабость света сего скороминующаго. Господь же премилостивый Богъ, не терпя видети погибающа от диявола род нашь, претяше намъ казньми, хотя нас обратити от злобъ нашихъ, посла на ны казнь, овогда глад, овогда смерть въ человецехъ и скотехъ; конечную же пагубу преда нас в руце измаилтяном. Оттоле начахомъ дань даяти по татарьскому языку. И егда коему княземъ нашим доставашеся великое княжение, хожаше князи русстии въ Орду къ цареви, носящи множество имения своего».

Игумен Александр указывает, что наибольшей жестокости татарское иго над Русью достигло после воцарения в Орде Узбека и принятия им ислама: «А в Орде седъ иныи царь именемъ Азбякъ, поиде въ богомерзъкую веру срачиньскую, и оттоле наипаче не пощадети нача роду крестьянскаго, яко же бо о таковых рекоша царьскыя дети, иже пленени во Вавилонъ, сице глаголааху: „Предасть ны в руце царю нечестивому и законопреступному, и лукавнеишому паче всея земля“». Особенно ярко отношение русского книжника к исламу проявляется во вставке, которую он сделал в цитату из Книги пророка Даниила: «Игумен Александр сравнивал Узбека с жестоким вавилонским царем Навуходоносором II, о котором рассказывала Библия. Приведенный выше отрывок заканчивается стихом 32 из III главы Книги пророка Даниила. Последняя сохранилась в трех славянских переводах, восходящих к Лукиановскому и Исихиевскому греческим изводам. Однако ни в греческих, ни в славянских текстах 32 стиха III главы Книги пророка Даниила нет слова „законопреступну“. Становится очевидным, что оно вставлено самим автором Повести о Михаиле для усиления отрицательной характеристики Узбека».

Как и Мефодий Патарский и русские летописцы, описывавшие татарское нашествие, автор Жития Михаила Тверского указывает, что Бог не благоволит к законопреступной власти, но лишь использует её как орудие наказания: «Егда бо Господь, градъ Иерусалимъ казня, предасть в руце царю Титу римьскому. И пакы, егда Фоце Царьградъ предасть в руце, такоже не Фоку любя, но Царьградъ казня за людьская согрешения. И еже се бысть за наша согрешения». При этом он ясно даёт понять, что иго измаильтян является временным явлением, используя для этого примеры из истории: «Власть хана над Русью автор Повести сравнивал с властью Тита над Иерусалимом и Фоки Каппадокийца над Константинополем. Пример с Фокой особенно красноречив. Сотник Фока удерживал императорский трон лишь в течение восьми лет, после чего власть снова перешла в руки „законных“, с точки зрения средневековых хронистов, императоров. Тем самым тверской писатель давал понять, что и власть татарского хана является временной. Ее существование он ставил в прямую зависимость от „наших согрешений“, под которыми понимал, как в этом можно было убедиться выше, моральные недостатки, а также, что особенно важно, феодальные распри, выступления младших князей против старших».

При Узбеке ислам окончательно стал государственной религией Улуса Джучи. Сообщая об этом событии, игумен Александр называет ислам «богомерзкой сарацинской верой», что полностью соответствует взгляду, распространённому на Руси ещё до татарского нашествия. В составе государства Джучидов оказались две традиционно исламских области – Булгар и Хорезм, и именно они, особенно Хорезм, сыграли решающую роль в его исламизации: «С самого момента своего создания Золотая Орда оказалась в окружении исламских государств. Тесные контакты с ними, в том числе и с теми, которые вошли в Улус Джучи – Волжской Булгарией и Хорезмом, – обеспечили возможность проникновения мусульманства в Орду на раннем этапе ее существования… Крупные хорезмийские и, возможно, булгарские купцы, слившись с феодальной знатью Орды в роли откупщиков, советников, дипломатов, „писцов“, оказывали влияние на политический курс страны… Господствующее положение ханифитского мазхаба в Золотой Орде объясняется огромным значением, которое имели среднеазиатские области, а также Волжская Булгария для становления золотоордынской культуры в целом». Как было показано ранее, булгары и хорезмийцы считались на Руси нечистыми народами, происходящими от кровосмесительной связи Лота с собственными дочерями.

Первая попытка ввести ислам в качестве государственной религии Орды была предпринята еще ханом Берке: «По мнению М. Г. Сафаргалиева, победа Берке в значительной мере была облегчена благодаря поддержке его кандидатуры со стороны мусульманских купцов, привлеченных еще при Бату золотоордынской администрацией в качестве откупщиков дани. Одновременно он нашел опору в среде мусульманского духовенства Хорезма и Булгара, желавшего видеть на троне не язычника, а магометанина». Передача татарской дани с Руси на откуп мусульманам вызвала в 1262 г. восстание в Великом княжестве Владимирском, в результате которого мусульманские откупщики были изгнаны или истреблены: «Избави Богъ от лютаго томленья бесурьменьскаго люди Ростовьския земля: вложи ярость въ сердца крестьяномъ, не терпяще насилья поганых, изволиша вечь, и выгнаша из городовъ, из Ростова, изъ Володимеря, ис Суждаля, изъ Ярославля. Окупахуть бо ти оканьнии бесурмене дани и от того велику пагубу людемъ творяхуть, роботяще резы и многы души крестьяньскыя раздно ведоша. Видевше же человеколюбець Богъ, послуша моленья Матерня, избави люди своя от великыя беды. Томь же лете оубиша Изосиму преступника, то бе мнихъ образомь точью, сотоне съсудъ; бе бо пьяница и студословець, празнословець и кощюньникъ, конечное же отвержеся Христа и бысть бесерменинъ, вступивъ в прелесть лжаго пророка Ма [х] меда; бе бо тогда Титямъ приехалъ отъ цесаря Татарьского, именемъ Кутлубии, золъ сый бесурменинъ, того поспехомъ оканный лишеникъ творяше хрестьяномъ велику досаду, кресту и святымъ церквамъ поругаяся; егда же люди на врагы своя двигшася на бесурмены, изгнаша, иныхъ избиша, тогда и сего безаконного Зосиму оубиша в городе Ярославли, бе тело его ядь псомъ и ворономъ». Насилие со стороны мусульман связывается с именем Берке также в сообщении о смерти последнего: «Въ лето 6773 (1266) … Того же лета умре царь Татарскыи Беркаи, и бысть ослаба Руси отъ насилиа бесерменъ».

Ненависть русских людей к мусульманам была обусловлена не только насилием с их стороны, но и тем, что, как мы помним, ислам изначала считался на Руси худшей из всех религий: «Ихъ же вера оскверняеть небо и землю, иже суть прокляте паче всехъ человекъ» (Повесть временных лет под 986 г.). В древнерусских памятниках мы неоднократно встречаем утверждения о том, что мусульмане не только худшие из язычников, но и слуги дьявола. Приведём несколько примеров. Рассказ о татарских зверствах и княжеских усобицах в Курском княжестве под 1284 г. летописец заканчивает словами: «Сътворися радость диаволу и его поспешнику бесерменину Ахмату». В повествовании тверского летописца об убиении в Орде тверских князей Александра и Фёдора татары хана Узбека представляются как домочадцы дьявола: «Сего же ненавидя вселукавый и злыи советник ненавидяи добра человеку, вселися посреде беззаконных людеи, учаше, аки своих домочадцевъ, на князя Александра и наполниша беззаконному царю горесных слов лстивых, изыде смрадная слова изо устъ его». Автор сказания о нашествии на Русь Едигея в 1408 г. утверждает, что «безаконии Измаилтяне… самояднии волци христианскымъ людемъ обретаются научением отца ихъ сатаны». В соборном послании русского духовенства Ивану III от 13 ноября 1480 г. говорится, что татар насылает на Русь дьявол: «На нюже свирепуетъ гордый онъ змий, вселукавый враг дияволъ, и воздвизаетъ на ню лютую брань поганымъ царемъ и его пособники поганыхъ языкъ, ихъже последняя зря… во дно адово, идеже имутъ наследовати огнь неугасимый и тму кромешнюю». Летописец Василия III, повествуя о захвате крымским ханом Мухаммед-Гиреем в 1522 г. Астрахани после его опустошительного похода на Русь годом ранее, заявляет, что помощь ему в этом через мусульманского пророка оказал сам Сатана: «Съи же злыи сыроядець не унасытился крови православныа, но своеа веры беззаконныа хотя кровью напоити ненаясытныи свои гортан и своему закону поругатель быти въсхоте, пошелъ на царство Хасторканьское… Окаанныи же злу пророк их Магмед, взяв силу и крепость у отца своего сатаны, из ада подаст ему, пришед к Хасторкани, воя их победил и царство взял». Подобные примеры могут быть значительно умножены.

Как знамение того, что грехи Руси прощены Богом, были восприняты победы над татарами Дмитрия Московского, прежде всего Донское побоище. Прямое указание на это мы находим в «Задонщине» (1380-е гг.): «И отскочи поганый Мамай от своея дружины серым волком и притече к Кафе граду. Молвяше же ему фрязове: „Чему ты, поганый Мамай, посягаешь на Рускую землю?… А не бывати тобе в Батыя царя: у Батыя царя было четыреста тысящь окованые рати, а воевал всю Рускую землю от востока и до запада. А казнил Богъ Рускую землю за своя согрешения“… Уподобилася еси земля Руская милому младенцу у матери своей: его же мати тешить, а рать лозою казнит, а добрая дела милують его. Тако господь Богъ помиловал князей руских, великого князя Дмитрея Ивановича и брата его, князя Владимера Андреевича, меж Дона и Непра, на поле Куликове, на речке Непрядве».

О том, что победа на Куликовом поле была одержана по воле Бога, говорит уже краткая летописная повесть о Донском побоище: «Поможе Богъ князю великому Дмитрию Ивановичю, а Мамаевы полци погании побегоша… Богъ бо невидимою силою устраши сыны Агаряны, и побегоша… Иноплеменници же гоними гневомъ Божиимъ и страхомъ одержими суще». Более четко эта точка зрения изложена в пространной летописной повести о Куликовской битве: «Хотя человеколюбивый Богъ спасти и свободити род христианский молитвами пречистыа его Матере от работы измалтьскиа, от поганаго Мамая… Помянулъ еси, Господи, милость свою, избавилъ ны еси, Господи, от сыроядець сих, от поганаго Мамая, и от нечьстивых измайлович, и от безаконных агарянъ, подаваа чьсть, яко сынъ, своей матери».

«Задонщина» также прямо говорит о том, что противостояние между Русью и Ордой имело не только вероисповедную, но и национальную природу. Победа на Куликовом поле была победой русских как народа жребия Яфетова над татарами как народом жребия Симова и расплатой за поражения на Каяле и Калке: «Пойдем, брате, тамо в полунощную страну – жребия Афетова, сына Ноева, от него же родися русь православная… И оттоля на восточную страну – жребий Симова, сына Ноева, от него же родися хиновя – поганые татаровя, бусормановя. Те бо на реке на Каяле одолеша родъ Афетов. И оттоля Руская земля седитъ невесела; а от Калатьския рати до Мамаева побоища тугою и печалию покрышася, плачющися, чады своя поминаючи – князи и бояря и удалые люди, иже оставиша вся домы своя и богатество, жены и дети и скот, честь и славу мира сего получивши, главы своя положиша за землю за Рускую и за веру християньскую… Снидемся, братия и друзи и сынове рускии, составим слово к слову, возвеселим Рускую землю и возверзем печаль на Восточную страну – в Симов жребий». Летописные повести о Куликовской битве также подчеркивают одновременно иноверческую и инородческую природу татар. Так, в краткой повести они именуются «поганым родом Измалтескым», «сынами Агариными» и «иноплеменниками», а пространная повесть называет их предводителя Мамая «плотным (т.е. плотским) дьяволом», а их самих – «нечестивыми измайловичами», «беззаконными агарянами», «треглавными зверми сыроядцами» и «содомлянами».

Поколебать убеждение русских людей в том, что критическая точка в «истории спасения» Руси пройдена, уже не могли никакие последующие успехи татар, в том числе взятие Москвы Тохтамышем два года спустя после победы на Дону. Летописный рассказ, ближайший по времени к этим событиям, определяет их как «зло пришествие Тохтамышево и горкое поганыхъ нахождение»; Тохтамыш движется на Русь «съ всею силою своею и съ всеми своими безбожными полкы Татарскыми»; после взятия Москвы татарами «въ церквахъ же и въ олтарехъ убииство съдеаша и кровопролитья сътвориша окааннии, и святая места погании оскверниша». Летописец традиционно объясняет происшедшее как наказание за грехи русских людей: «Сии вся приключишася на христианстемъ роде отъ поганыхъ, грехъ ради нашихъ».

В то же время это и все последующие наказания решительно отличаются от того, чем было Батыево нашествие. Примечательно, что автор пространной повести о взятии Москвы Тохтамышем сначала объясняет нашествие татар «гневомъ Божиимъ, за оумножение греховъ нашихъ», а затем приписывает помощи Бога победу Владимира Серпуховского над одним из татарских отрядов: «Князь же Володимерь Андреевичь стояше, ополчився, близъ Волока, събравъ силоу около себе; и неции отъ Тотаръ, не ведуще его ни знающе, ехаше на ны; он же о Бозе оукре [пи] вся и оудари на нихъ, ти тако милостию Божиею овыхъ оубилъ, а иныхъ живыхъ поималъ, а нии побегоша».

Ещё более укрепили русских людей в их убеждении в Божественном заступничестве события 1395 г., когда войска Тамерлана достигли южных рубежей Руси, а им навстречу выступили русские войска во главе с Василием I. На Руси Тамерлану приписывали намерение повторить нашествие Батыя: «Прииде [Темир Аксак] ратью на цесаря Тактамыша, и бысть имъ бой на месте, нарицаеме Ораиньскомъ, на кочевища цесаря Тактамыша; и прогна цесаря Тактамыша. Оттоле възгореся оканный, нача мыслити въ сердци своемъ тако и Рускую землю попленити, аки преже сего, за грехи попустившю Богу, поплени цесарь Батый Рускую землю, а гордый и свирепый Темирь Аксакъ то же помышляше, хощетъ взяти Рускую землю. И собра все вое свое, проиде всю орду и всю землю Татарьскую, прииде близъ пределъ Резаньския земля, взя градъ Елечь, и князя елечьскаго изнима, и многи люди помучи. И се слышавъ, князь Василей Дмитреевичь собра воя своя многи, поиде с Москвы и къ Коломне, хоте ити противу ему въ стретение; пришедъ ратию, ста на брезе у Оки реки. Тимирь Аксаку же стоящю на единомъ месте 15 дни, помышля, оканный, хоте ити на всю Рускую землю, аки вторый Батый, разорити крьстьяньство». Однако Тамерлан внезапно развернул свои войска и ушёл обратно, причем случилось это после того, как в Москву из Владимира была доставлена Владимирская икона Богоматери.

На Руси это было воспринято как ясное знамение прямого покровительства Бога русскому народу. Автор Повести о нашествии Темир Аксака откликнулся на эти события замечательными по поэтической силе словами: «Милостивъ бо есть Богъ и силенъ, елико хощетъ – и можетъ, еще ныне милостивъ на насъ, яко избавил ны Господь изъ рукы врагъ нашихъ татаръ, избавилъ ны еси от сеча и от меча, и от кровопролития: мышцею силы своея разгналъ еси враги наша, сыны Агарины, рукою крепкою и мышцею высокою устрашилъ еси сыны Измаиловы; не наши воеводы прогнаша Темирь Аксака, не наши воиньства пострашили его, но силою невидимою нападе на нь страх и трепетъ, страхомъ Божьимъ устрашился гневомъ Божимъ гонимъ бе, подщався и отиде от Руския земля, отступивъ поиде прочь отнюду же прииде, земли Рустей отнюду же не прикоснуся, ни оскорби, ни остужи, ни вреди ея, но поиде безъ врата. Мы же въстахомъ и прости быхомъ, онъ же заиде исчезе; мы ожихомъ и прости быхомъ, помощь наша от Господа, сотворшаго небо и землю».

Хотя впоследствии татарские нашествия и продолжают рассматриваться как Божье наказание, в них всё чаще видят проявление собственной злой воли ордынских правителей или же вдохновляющего их дьявола. Так, Ростовский епископ Вассиан в своем послании Ивану III 1480 г. в связи с нашествием хана Ахмата говорит о «скорби и бедах от безбожных варваръ, Богу тако изволшу нашего ради согрешениа», но при этом призывает великого князя оказать решительное сопротивление «оному окаанному мысленому волку, еже глаголю страшливому Ахмату, хотя изхитити из уст его словесное стадо Христовых овець». Обращясь ко временам Батыева нашествия, Вассиан заявляет, что власть измаильтян над Русью была нарушением должного порядка вещей и явилась лишь следствием грехов русских людей: «Но точию нашего ради согрешениа и неисправления к Богу, паче же отчааниа, и еже не уповати на Бога, попусти Богъ на преже тебе прародителей твоих и на всю землю нашю окаанного Батыа, иже пришед разбойнически и поплени всю землю нашу, и поработи, и воцарися над нами, а не царь сый, ни от рода царьска. И тогда убо прогневахом Бога, и Богъ на ны прогневася и наказа нас, яко же чадолюбивый отець».

Покаяние приведёт Русь не только к победе над татарами, но и к их покорению: «Аще убо сице покаемся, и тако же помилует ны милосердый Господь, и не токмо свободит и избавит, яко же древле израильских людей от лютаго и гордаго фараона, нас же, новаго Израиля, христианских людей, от сего новаго фараона, поганого Измаилова сына Ахмета, но нам и их поработит». Как мы помним, в Откровении Мефодия Патарского предсказывалось, что измаильтяне будут в конечном счёте покорены «греческим царём». К второй половине XV в. Русь оказалась единственным в мире независимым православным государством, поэтому вполне естественным было перенесение этого пророчества на русского великого князя, а тем самым и связывание с его именем надежд на конечное торжество яфетитов над измаилитами.

Для эпохи конца XV – XVI вв. исследователи отмечают отсутствие каких-либо признаков «евразийства» в идеологии объединённого Русского государства: «В довольно обширном наборе „запасных“ культурологем не было даже самых робких приближений к евразийского (или даже „протоевразийского“) типа моделям. Ведь евразийство исходит из того, что понятия „русское“ и „азиатское“ (в том числе и „азиатско-мусульманское“) могут быть взаимопроницаемыми, могут находиться в единстве, могут присутствовать друг в друге; они взаимосвязаны, взаимообусловлены, подчинены каким-то единым – пусть даже и с превеликим трудом находимым – закономерностям. Евразийство не обязательно предполагает смену одного типа культуры другим („азиатского“ – „европейским“ и наоборот) в некоей временно-пространственной протяженности. Оно – скорее их одновременность, их перманентный взаимопереход. Но переход этот настолько бурный и многогранный, что в конце концов должны исчезнуть всякое реальное и символическое противопоставление, всякое онтологическое разделение, всякая твердо акцентируемая дуальность. И тем не менее для того, чтобы эти фундаментальные мировоззренческие скачки свершились, необходимы столь же радикальные социокультурные предпосылки, активизаторы и стимуляторы. Были ли они в России времен Ивана III, Василия III, Ивана Грозного? Уверен, что нет, – хотя, как заверял глава воинствующих церковников Иосиф Волоцкий, это было время всеобщего возбуждения умов… Неубедительно звучит тезис А. М. Панченко и Б. А. Успенского о том, что в допетровской Руси – в частности и в особенности при Иване Грозном – была „исторически неизбежной оглядка на Восток“, что тогда не только у интеллектуалов, но и у „всех вообще русских людей“ преобладала „агарянская“ и „басурманская ориентация политической культуры“, да и вся культурная направленность тогдашней Московии имела мусульманостремительный характер. Скорее все обстояло совсем наоборот: носившая четко антиисламскую прежде всего направленность ксенофобия – при всем при том, что она же сосуществовала с сильным приближением к ксенократии, – становилась типичной для наступивших в России при Иване Грозном буйных, вообще опасных и таящих в себе величайшую неопределенность времен».

Одним из свидетельств подобной антиисламской и антивосточной ксенофобии служит полное отсутствие переводов с азиатских языков на русский в XV – XVII вв.: «Теперь обратимся к другой стороне вопроса «европеизации» русской литературы в XVIII в.: к предполагаемому положению древней русской литературы между Востоком и Западом. Это другой миф. Он возник под гипнозом географического положения России между Азией и Европой… Вернемся к древнерусской литературе. Здесь прежде всего обращает на себя внимание полное отсутствие переводов с азиатских языков. Древняя Русь знала переводы с греческого, с латинского, с древнееврейского, знала произведения, созданные в Болгарии, Македонии и Сербии, знала переводы с чешского, немецкого, польского, но не знала ни одного перевода с турецкого, татарского, с языков Средней Азии или Кавказа. Устным путем проникли к нам два-три сюжета с грузинского и с татарского («Повесть о царице Динаре», «Повесть о разуме человеческом»). Следы половецкого эпоса обнаружены в летописях Киева и Галицко-Волынской Руси, но следы эти крайне незначительны, особенно если принять во внимание интенсивность политических и династических связей русских князей с половцами. Как это ни странно, восточные сюжеты проникали к нам через западные границы Руси, от западноевропейских народов. Этим путем пришла к нам, например, и индийская «Повесть о Варлааме и Иоасафе» и другой индийский по происхождению памятник – «Стефанит и Ихнилат», известный в арабском варианте под названием «Калила и Димна».

Может быть, отсутствие переводов с азиатских языков следует объяснить тем, что на Руси не находилось переводчиков, знающих эти языки? Но уже самое отсутствие переводчиков с азиатских языков было бы фактом примечательным. Однако эти переводчики были – они были в том самом Посольском приказе, где делались переводы литературных произведений с латинского и польского и который был своеобразным литературным центром в XVII в. Отсутствие литературных связей с Азией является поражающей особенностью древнерусской литературы. Смею утверждать, что среди всех остальных европейских литератур древнерусская литература имеет наименьшие связи с Востоком. Их значительно меньше, чем связей с Востоком в Испании, Италии, Франции и, разумеется, Греции, чем у южных и западных славян. Это, несомненно, находится в связи с особой сопротивляемостью Древней Руси по отношению к Азии. Отсюда ясно, что говорить о положении древней русской литературы «между Востоком и Западом» совершенно невозможно. Это значит подменять географическими представлениями отсутствие точных представлений по древнерусской литературе. Восточные темы, мотивы и сюжеты появляются в русской литературе только в XVIII в. Они обильнее и глубже, чем за все семь веков предшествующего развития русской литературы».

Восточное, азиатское, исламское устойчиво наделялось в русском сознании отрицательными смыслами: «Смысловая оппозиция христианство/ислам выполняла высоко моделирующую функцию и в русской культуре XV в., независимо от того, широко или нет шла в ее языковую ткань экспансия ориентализмов, некоторые из которых могли бы со временем толковаться либо в „нейтралистском“, либо в тотально-отрицательном плане. Несмотря на то что в Русском хронографе об исламе говорится как о ереси, этот сюжет не получил никакого сколько-нибудь серьезного развития в старорусской профессионально-богословской и светской литературе, точно так же, как все то, что было связано с личностью и деяниями Мухаммеда. Шла ли речь о собственно исламе или – намного реже – о его пророке, всегда почти соответствующий знак в его объективном, „словарном“ значении обретал традиционно-метафорическое значение „насилия“, „жестокости“, „лжи“, „дьявольщины“ и т. п. В лексическом значении он неизменно парадигматически сопоставлен с „мраком“, „темнотой“, „мглой“, т.е. с очень активным в поэтике русской средневековой литературы рядом. В смысловой структуре значения знака „ислам“ (независимо от временных разночтений) безусловно преобладает семантический элемент – „тьма“; на синтагматической оси он сочетается со смыслами, актуализирующими инвариантный признак „тьма“; лексико-семантическое поле содержит лексемы с негативной эмоционально-экспрессивной окраской (мусульмане – „подлые“, „поганые“, „сыроедцы“, „обманщики“ и т.п.). Короче говоря, пущено в ход все для то го, чтобы создать образ враждебного, мрачного, неизменно готового нанести коварный удар скопища варваров и чтобы сам термин „ислам“ воспринимался во всех контекстах как своеобразная метафора».

Отметим, что картина мира была для средневековых русских чёрно-белой не только в переносном, но и в прямом смысле: «Несомненно старинным нужно считать цветовое, по преимуществу черно-белое восприятие этнической картины окружающего мира. В той или иной степени оно свойственно фольклорным традициям всех индоевропейских народов, что указывает на генетически общее происхождение как этих народов, так и самого восприятия. У славян свой этнический мир всегда описывается светлыми красками. Свой этнический цвет – белый (для сравнения укажем, что у тюрок, за исключением разве якутов, он черный, у китайцев желтый). Все бело: покой (горница; синоним – светлица), двор (синоним и подворья, и дома), дом (башня), палаты, церковь, монастырь, ворота и стены города. У славян в фольклоре неизменно белое полотно и шатер из него (но шелк зеленый), белые рубашки, одежды, свадебные дары, паруса, хлеб, казна (богатство), даже ножи белоуши, а ружье может быть названо „леденицей“, т.е. сосулькой. У своего этнического героя непременно русые, желтые или даже золотые волосы: исключение не составляет и фольклор темноволосых по преимуществу южных славян. У него, разумеется, белые руки, ноги, груди, тело, шея, лицо, – впрочем, лицо чаще не только белое, но и румяное. Эпитетом „черный“ в славянском фольклоре последовательно наделяются татарин, арнаут (албанец), цыган, турок, арап, как эпический субститут и псевдоним турка (ср.: черной также называется чума; черными красками описываются демонические существа). У тех, кто оценивается как этнический противник или этнически чуждый человек, фольклором отмечены их черные лица, руки, ноги, груди, кудри (волосы), даже зубы. Своя „белая“ девушка, оказавшись в плену, тотчас превращается в „черную рабыню“ (ср. и девушку-чернавку в русских текстах). Татарская или турецкая страна иногда называется „Черной Землей“, но чаще сопровождается эпитетом „незнайна (незнаема) “. Вражеское нашествие нередко сравнивается с черной или грозовой тучей».

Примеры подобного мировосприятия в изобилии содержит русская средневековая словесность: «Уподобление «желанного» и высшего качества – свету, «печального» или враждебного – тьме нашло свое выражение уже в метафорических эпитетах Повести временных лет: Владимир «сътворяше праздьник светъл»; «сести на постели светле»; «в оружьи светьле»; «пресветлый клирос»; «праздноваша светлый той праздник» и т. п. В Слове о полку Игореве – Игорь «свет светлый», солнце «светлое», но «черная паполома». Ср. в поэтической повести об Азове казаки молятся Иоанну Предтече и Николе: «али мы вас, светов, прогневали… на вас мы, светов, надеялись… по твоему, светову, изволению…”. «Светло светлая земля Русская» в «Слове о погибели Русской земли» и в «Житии» Аввакума – «светлая Россия» и т. под.

С этим пониманием света и тьмы связано и представление об опасности, враждебном войске, всяком несчастье. Оригинальное применение такой антитезы находим в Слове о полку Игореве, где русское войско – свет, половцы – тьма, и изображение побежденного русского войска напоминает картину солнечного затмения: «Темно бо бе в тъ день: два солнца померкоста, оба багряная стлъпа погасоста и с нима молодая месяца Олег и Святослав тьмою ся поволокоста…»; «На реце на Каяле тьма свет покрыла». Дальнейшим развитием этой метафоры, уподобляющей тьме – отрицательное, враждебное начало, является представление его в образе «тучи», также нашедшее выражение в метафорическом языке Слова о полку Игореве, где «чрьныя тучи съ моря идуть» – наступает половецкое войско.

Фольклорные параллели к этим средневековым русским метафорам без труда отыскиваются в разных фольклорных жанрах. Так, эпитет «светлый», «свет» применяется и здесь не только к человеку, но и к неодушевленным предметам: «улицы светлые», «небо светлое», «светы вы наши высокие хоромы», «светы браные убрусы»; в причитании сестра обращается к умершему брату: «Ты куды, мой белой светушко, сряжаешься… Засмотрела бы я братца, света белого…”. Фольклору заметно и уподобление вражеского войска туче: «А не силная туча затучилася, / А не силнии громы грянули, / Куде едет собака Крымской царь, / А ко силнему царству Московскому. / Что не облаки подымалися, / Не грозны тучи соходилися, / Собиралися тьмы неверных враг».

Христианская литература, идя по пути представления лучшего – светом, а враждебного – тьмой, выработала специальное истолкование этих противоположных понятий. Свет – христианство, тьма – иудейство, «безбожие» или всякое уклонение от ортодоксального христианского вероучения, т.е. ересь, – вот две метафоры, широко применяемые не только в церковно-дидактической литературе, но и в светских произведениях, касавшихся этой темы. Русский хронограф «тьмой» именует иноверие – магометанство. В повести о взятии Царьграда турками в 1453 г. будущее освобождение Царьграда из-под власти турок изображается как победа света над тьмой: «паки всесилный Господь погребеную яко в пепле искру благочестиа во тме злочестивых властей въжжет зело… и просветит свет благочестиа». И в Казанском летописце магометанская Казань скрыта «темным облаком», которое будет рассеяно «лучами благоверия»».

Яркие примеры чёрно-белой картины мира содержатся в «Хождении за три моря Афанасия Никитина» (кон. XV в.). Но, прежде чем процитировать их, опровергнем распространённое в евразийских кругах мнение о том, что во время своего путешествия Афанасий перешёл из христианства в ислам. Наиболее подробно несостоятельность этого мнения показывает в своей статье «Дуалистический характер русской средневековой культуры (на материале «Хожения за три моря» Афанасия Никитина)» Б. А. Успенский:

«Он неоднократно заявляет о себе как о христианине. Ср., например: «…и сказах имъ въру свою, что есми не бесерменинъ, исаядешеш [Иисусовой веры] есмь христианинъ», «Азъ же рабище Божие Афонасие и сжалися по вере <…> и ту же много плакахъ по вере по хрестьяньской», «…христианства не оставихъ», «И ту аканный и яз, рабище Афанасие [призвав] Бога вышняго, творца небу и земли, възмыслихся по вере по христианьской, и по заповедех апостольскых и устремих ся умъ пойти на Русь».

По крайней мере однажды Афанасий Никитин явственно ощущает поддержку Христа, который укрепляет его в вере и помогает ему остаться христианином. Ср. рассказ об индийском хане, который, узнав, что Афанасий не мусульманин, отнял у него жеребца, предложив ему обратиться в ислам: «А в томъ Чюнере ханъ у меня взялъ жерепца, а уведалъ, что язъ не бесерменинъ, русинъ, и онъ молвит: „И жерепца дам, да тысячю золотых дам, а стань в веру нашу в Махмет дени [в магометанскую веру]; а не станешь в веру нашу в Махмет дени [в магометанскую веру], и жерепца возму и тысячю золотыхъ на главе твоей возму“. А срокъ учинил на 4 дни, в говейно Успении [в Успенский пост] на Спасовъ день [в день Преображения Господня]. И Господь Богъ смиловася на свой честный праздникъ, не остави от меня милости своея грешнаго и не повеле погыбнути в Чюнере с нечестивыми; и канун Спасова дни приехал <…> Махмет хоросанець, бил есми челомъ ему, чтобы ся о мне печаловалъ; и он ездил к хану в город, да мене отпросил, чтобы мя в веру не поставили, да и жерепца моего взялъ. Таково Господарево чюдо на Спасов день!». Итак, Афанасий Никитин считает, что Христос помог ему в день своего праздника.

Не выдерживает критики предположение Г. Ленгофф о том, что Афанасий Никитин стал мусульманином. Это предположение опровергается высказываниями самого Афанасия Никитина: как мы видели, он определенно считает себя христианином. В ряде случаев он обсуждает вопрос о переходе в магометанскую веру и при этом недвусмысленно заявляет о своей верности христианству, особенно показателен в этом смысле рассказ о чуде в день Преображения, который мы цитировали выше. Вместе с тем, Афанасий Никитин дает ясно понять, что не собирается идти в Мекку, поскольку это означало бы стать мусульманином: «А на Мякъку пойти, ино стати в веру бесерменьскую, заньже христиане не ходят на Мякъку веры деля, что ставять в веру». Достаточно характерно и выражение «псы бесермены» как наименование мусульман – слово «пес» выступает у русских и вообще у славян как обычное название для иноверца».

Помимо исламофобских высказываний, сочинение Афанасия Никитина содержит и высказывания расистского характера:

«И тут есть Индийская страна, и люди ходят все наги, а голова не покрыта, а груди голы, а власы в одну косу заплетены, а все ходят брюхаты, а дети родятся на всякый год, а детей у них много. А мужики и жонкы все нагы, а все черны. Яз куды хожу, ино за мною людей много, да дивуются белому человеку (И тут Индийская страна, и люди ходят нагие, а голова не покрыта, а груди голы, а волосы в одну косу заплетены, все ходят брюхаты, а дети родятся каждый год, а детей у них много. И мужчины, и женщины все нагие, да все чёрные. Куда я ни иду, за мной людей много – дивятся белому человеку)».

«В Ындейской земли гости ся ставят по подворьем, а ести варят на гости господарыни, и постелю стелют на гости господарыни, и спят с гостми. Сикиш илиресен ду шитель бересин, сикиш илимесь екъ житель берсен, достур аврат чектур, а сикиш муфут; а любят белых людей (В Индийской земле купцов поселяют на подворьях. Варят гостям хозяйки, и постель стелют хозяйки, и спят с гостями. Если имеешь с ней тесную связь, давай две медные монеты, если не имеешь тесной связи, даёшь одну медную монету. Много тут жен по правилу временного брака, и тогда тесная связь даром; а любят белых людей)».

«А Чинское же да Мачинское пристанище велми велико, да делают в нем чини, да продают же чини в вес, а дешево. А жоны их с мужи своими спят в день, а ночи жены их ходят спати к гарипом да спят с гарипы, да дают имъ алафу, да приносят с собою еству сахарную да вино сахарное, да кормят да поят гостей, чтобы ее любил, а любят гостей людей белых, занже их люди черны велми. А у которые жены от гостя зачнется дитя, и мужи дают алафу; а родится дитя бело, ино гостю пошлины 300 тенекъ, а черное родится, ино ему нет ничего, что пилъ да елъ, то ему халялъ ([Китайская же пристань весьма велика. Делают там фарфор и продают его на вес, дёшево. А жёны их со своими мужьями спят днём, а ночью ходят к приезжим чужестранцам, да спят с ними, и дают они чужестранцам деньги на содержание, да приносят с собой кушанья сладкие, да вино сладкое, да кормят и поят купцов, чтобы их любили, а любят купцов, людей белых, потому что люди их страны очень черны. А зачнёт жена от купца дитя, то купцу деньги на содержание муж даёт. А родится дитя белое, тогда купцу платят триста тенек, а чёрное дитя родится, тогда купцу ничего не платят, а что пил, да ел, то даром по их обычаю)».

«В Бедере же торгъ на кони, на товар, да на камки, да на шелкъ, на всей иной товар, да купити в нем люди черные; а иные в нем купли нет. Да все товар ихъ гундустанской, да сьестное все овощь, а на Рускую землю товару нет. А все черные люди, а все злодеи, а жонки все бляди, да веди, да тати, да ложь, да зелие, осподарев морят зелиемъ (В Бидаре на торгу продают коней, камку, шёлк и всякий иной товар, да рабов чёрных, а другого товара нет. Товар всё гундустанский, а из съестного только овощи, а для Русской земли товара нет. А здесь люди все чёрные, все злодеи, а жёнки все гулящие, да колдуны, да тати, да обман, да яд, господ ядом морят)». Как видим, в полном соответствии с традиционным русским представлением чернота инородческого и иноверческого востока и юга для Афанасия Никитина синонимична злу и греху.

В качестве ещё одного примера приведём описание ада из «Повести о Савве Грудцыне», написанной в 1666—1668 гг. Герой повести, страдающий от неразделённой любви, встречается с бесом, который в обмен на помощь берёт у Саввы грамоту с обязательством служить его отцу Сатане. Вслед за этим они вдвоём отправляются в преисподнюю: «Егда же приидоша к привиденному граду и пришедше ко вратом, встречают их юноши темнообразнии, ризами и поясами украшены. И со тщанием поклонишася и честь воздаша сыну цареву, бесу; такожде и Савве поклоняющеся… И, медлив там мало, пришед к Савве и, поем его за руку, вводит пред лице князя тьмы. Он же седя на престоле, камением драгим и златом преукрашен и славою великою блистаяся. Окрест же престола его зрит Савва множество юношей крилатых стоящих; лица же их у овых сини, у овых же багряны, а иныя яко смола черныя… По отъядении же поят бес Савву и поидоша с двора царева. И глаголя Савва брату своему бесу: „Что убо, брате, яко видех у отца твоего окрест престола его много юношей крилатых стоящих?“ Бес же, разсмеявся, рече ему: „Или не веси, яко многия языцы служат отцу моему: индейцы, персияне и арапы и иныя многия языцы“».

В конечном счёте Савва спасает свою душу благодаря заступничеству «светолепной и неизреченной светлостью сияющей жены» (Богородицы). «Повесть о Савве Грудцыне» последовательно воспроизводит традиционное русское противопоставление светлого рая, отождествляемого со Святой Русью, и тёмного ада, отождествляемого с иноверными инородцами. Такое противопоставление отражено и на ярославской иконе XVII в., которая представляет легендарную битву на Туговой горе между светлоликими русскими воинами и тёмноликими ордынцами.

Из вышеприведенного краткого очерка можно сделать вывод, что в средневековую эпоху русские люди были отнюдь не чужды национализма. Народы для них чётко делились по принадлежности к благословенному уделу Яфета (Европа) и к проклятым уделам Сима и Хама (Азия и Африка). Эта граница примерно совпадала с разделительной линией между христианством и исламом. Средневековое сознание было глубоко религиозно, и любое явление неизбежно окрашивалось для него в религиозные тона. Было бы интеллектуальной нечестностью отрицать существование националистических настроений в древней Руси только на том основании, что эти настроения были тесно переплетены с вероисповедными.

 

Приложение. Иностранные свидетельства XIV – XVII вв. о внешности русских

Марко Поло (нач. XIV вв.)

Россия – большая страна на cевере. Живут тут христиане греческого исповедания. Тут много князей и свой собственный язык… Эти люди очень красивы; мужчины и женщины белы и белокуры… (Rossia ee una grandissima provincia verso tramontana e sono Cristiani, e tengono maniera di Greci, ed havi molti Re, e hanno loro linguaggio… La gente e molto bella, maschi, e femmine, e sono bianchi e biondi…)

Книга о разнообразии мира

Ибн-Баттута (сер. XIV в.)

Таким образом, 10-го шаваля отправился я в путь с султанскою супругою, по имени Байлун, дочерью Императора Константинопольского. Султан провожал ее до первой станции, и воротился оттуда домой. Пять тысяч сопровождали Султаншу, в том числе было пятьсот всадников, не считая рабынь и прислужников. Мы прибыли сначала в Укак, город порядочный, но там было нам весьма холодно. Отсюда до Эль-Сарая десять дней пути. В одном дне пути отсюда находятся Русские Горы, где живут Русские, христиане, народ с рыжими волосами и голубыми глазами, весьма хитрый и коварный.

Путешествие шейха Ибн-Батуты в Золотую Орду

Об Урус-хане писали многие мусульманские авторы. Согласно сведениям арабских источников, Урус – это прозвище хана, а его личное мусульманское имя – Мухаммад. Ираноязычные и тюркоязычные авторы средневековья называют его «Урус-хан узбеки», или просто Урус-хан. Слово урус – это фонетический вариант этнонима русский. Такая форма легко объясняется. Тюркским языкам чуждо инициальное р-, и слово русский приобрело огласовку и форму урус, орус, орыс. Тот факт, что предка основателей Казахского ханства звали Урус, не должен ни удивлять, ни наводить на «глубокие» мысли. Имя или прозвание Урус было довольно широко распространено, по крайней мере с XII в., среди тюркских беков и Чингизидов. Согласно толкованию исследователей наших дней, именем Урус обычно нарекали светловолосого ребенка.

Султанов Т. И. Поднятые на белой кошме. Потомки Чингиз-хана. Алматы, 2001. С. 139

Амброджо Контарини (1476—1477 гг.)

Русские очень красивы, как мужчины, так и женщины, но вообще это народ грубый… Упомянутому государю [Ивану III] от роду лет 35; он высок, но худощав; вообще он очень красивый человек.

Рассказ о путешествии в Москву в 1476—1477 гг.

Дон Хуан Персидский (1599—1600 гг.)

Страна эта очень холодна, и поэтому все ходят в одежде из меха куниц, которых здесь очень много… Жители хорошо сложены: мужчины очень белы, полны и высоки; женщины вообще весьма красивы; одежда и шапочки из куньего меха, которые они носят, придают им еще больше красоты.

Путешествие персидского посольства через Россию от Астрахани до Архангельска в 1599—1600 гг.

Адам Олеарий (1630-е гг.)

Россия, или, как некоторые говорят, Белая Русь (именуемая по главному и столичному городу Москве, лежащему в середине страны, обыкновенно Московиею), является одною из самых крайних частей Европы, граничит с Азиею и имеет весьма большое протяжение… Мужчины у русских большею частью рослые, толстые и крепкие люди, кожею и натуральным цветом своим сходные с другими европейцами… Женщины среднего роста, в общем красиво сложены, нежны лицом и телом, но в городах они все румянятся и белятся…

Описание путешествия в Московию

Павел Алеппский (сер. XVII в.)

Знай, что женщины в стране московитов красивы лицом и очень миловидны; их дети походят на детей франков, но более румяны… Волосы на голове они бреют только раз в год. Их волосы тонки и хорошо расчесаны по всей длине… В этой же стране московитов все, простые и знатные, бороды не бреют, но, как бы она ни росла, оставляют ее расти. Даже торговцы, к ним приезжающие, не смеют брить ни головы, ни бород, по своему обычаю, потому что (русские) находят это в высшей степени отвратительным. Знай, что в земле казаков и московитов мы, вообще, не видали человека, пораженного уродством, телесным недостатком или слепотой, расслабленного, прокаженного или (иного) больного, а если и встречается, то это кто-нибудь из богачей, страдающий болью в ногах-подагрой.

Обрати внимание, брат мой, на сии дела, кои мы слышали и видели от этого благословенного московского народа. Какое убеждение! какая вера! какая преданность Богу! Они даже не пускают чужестранца в свои церкви, думая, что он их осквернит; отнюдь не принимают и не любят людей другой религии. Мне рассказывали, что, когда идет к царю турецкий посол, то его не вводят со стороны церкви Благовещения, дабы он не осквернил ее. После того как он поцелует полу царской одежды, и царь положит свои руки ему на голову в знак дружбы, тотчас же, по выходе посла, он моет руки водою с мылом, думая, что они осквернены; затем призывают священников совершить водосвятие на том месте и окропить его, дабы оно очистилось, ибо осквернено. Мы дивились и изумлялись такой точности. Да продлит Бог их (существование) до дня страшного суда и воскресения из мертвых!

Когда [они] входят в дом, прежде всего творят крестное знамение пред иконостасом и затем кланяются присутствующим: также поступают их мальчики и девочки, ибо вскормлены молоком веры и благочестия. Смотря на таковые их действия, мы удивлялись не на взрослых, а на маленьких, видя, как они своими пальчиками творят крестное знамение по-московски. Как они умеют, будучи маленькими, творить такое крестное знамение! Как умеют кланяться присутствующим! Мы радовались на них. Какая это благословенная страна, чисто православная! Ни евреи, ни армяне, ни другие иноверцы в ней не обитают и неизвестны.

Что касается купцов, то московиты всех их вообще знать не хотят и не пускают в свою страну для торговых дел. Все это происходит от ненависти московитов к вере нашей страны и к нашему языку (т.е. к исламу и исповедующим его народам – С.П.). Затем, что строгость в этом огромном государстве очень велика.

Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алеппским

Яков Рейтенфельс (1670—1673 гг.)

Мосхи весьма способны переносить всякого рода трудности, так как их тела закалены от рождения холодом. Они спокойно переносят суровость климата и нисколько не страшатся выходить с открытою головою под снег или дождь, равно как и на зной, словом, в какую бы то ни было погоду. Дети трех-четырех лет от роду, зачастую, в жесточайшие морозы, ходят босые, еле прикрытые полотняною одеждою и играют на дворе, бегая взапуски. Последствием сего являются знаменитые закаленные тела, и мужчины, хоть и не великаны по росту, но хорошо и крепко сложенные, из которых иные, совершенно безоружные, иногда вступают в борьбу с медведями и, схватив за уши, держат их, пока те не выбьются из сил; тогда они им, вполне подчиненным и лежащим у ног, надевают намордник. Калек или возбуждающих жалость несчастных, обладающих каким-либо природным недостатком, меж них встречается крайне мало. Волоса у них, по большей части, русые или рыжие, и они чаще стригут их, нежели расчесывают. Глаза у них, большею частью, голубые, но особенно ценят они серые с неким огненно-красноватым блеском; большая часть их смотрит исподлобья и дико.

Сказания герцогу Тосканскому о Московии

Китайские авторы

Мнение У Чжао-цяня и Янь Биня, что русские суть древнее племя усунь, впервые было высказано юаньскими авторами Ван Хуем и Юй Тан-цзя. Некоторые усомнились в этом вследствие дальности расстояния [между усунями и русскими]. Ныне, учтя сходство их наружности и исследуя переход звуков в названиях их государств, узнаем, что олосы в действительности потомки усуней.

Ян Бинь в «Любяньцзилио» (сочинение, составленное около 1689 г.) говорит: «Алосы также пишут Олосы, это лоча (русские). [Живут] за изгородью (имеется в виду „Ивовая изгородь“, служившая границей Южной Маньчжурии). Их (русских) называют лаоцян; они люди с голубыми впалыми глазами, выдающимся носом, желтой (рыжей) курчавой бородой, с длинным телом; много силы, но любят поспать и, когда спят, не сразу просыпаются. Искусны в пешем бою, умеют обращаться с ружьями, не боятся луков и стрел. Если стрела попадет в тело, спокойно вытащат ее, посмотрят друг на друга и засмеются».

Ван Цю-цзянь в «Юйтанцзяхуа» считает, что древние усуни это есть нынешние олосы… Выехав за пределы [Великой] стены, [я] увидел людей того государства [России]. Внешность у всех совпадала с [внешностью] усуней, [как она представляется] по комментариям Яньши. Янь Ши-гу: «В «Ханьшучжу» («Примечания к Ханьшу») говорится: «Усунь из всех жунских [племен] Западного края особенны, их вид наиболее отличен. Те из нынешних ху, которые имеют синие глаза, красную (рыжую) бороду, а наружностью похожи на ми-хоу, это собственно [и есть] потомки племени [усунь] «».

Хэ Цю-тао

Исследование о племени усунь (1851 г.)

 

Русско-ордынский синнекроз

Евразийское истолкование русской истории имеет ряд разновидностей, но все они сходятся в том, что покорение Руси монголами было для неё благотворным. Согласно версии Льва Гумилёва, Русь вступила с Ордой в добровольный симбиоз, потому что русские люди увидели для себя пользу в подчинении монгольской власти. Так продолжалось в течение нескольких десятилетий, пока хан Узбек не ввёл ислам в качестве государственной религии Орды, что и положило конец «евразийской идиллии»: «…Систему русско-татарских отношений, существовавшую до 1312 г., следует назвать симбиозом. А потом все изменилось…». Попробуем разобраться, насколько такая точка зрения соответствует действительности, рассмотрев для начала факты отношений Руси с Ордой второй половины XIII – начала XIV вв. и их отражение в русских письменных памятниках.

Начнём с терминологического вопроса. Иногда от сторонников евразийства приходится слышать, что термин «татаро-монгольское иго» имеет позднее происхождение и потому не может отражать отношение русских людей к Орде периода зависимости от неё. Действительно, в русских (если быть совсем точным, в малороссийских) источниках слово «иго» для описания отношений Руси и Орды впервые появляется в датируемом 1660-ми годами добавлении к «Сказанию о Мамаевом побоище», автором которого предположительно был Феодосий Сафонович, игумен Михайло-Златоверхого монастыря в Киеве. В рукописи Погодинского сборника, включающей этот текст, после самого «Сказания» приводятся 12 дополнительных статей с подзаголовками, первая из которых имеет подзаголовок «О княжении Киевском под лютым игом татарским и о князех киевских отчасти», что является самым ранним известным случаем употребления выражения «татарское иго» на русском языке.

В иностранных источниках термин «иго» появляется раньше. Так, он используется в сочинении «Начало и возвышение Московии» Даниила Принца из Бухова, австрийского посла, посетившего Россию в 1575 г., в апокрифическом рассказе о том, как София Палеолог убеждала Ивана III «свергнуть наконец когда-либо это Скифское иго». По-видимому, самый ранний случай его употребления обнаруживается у польского хрониста Яна Длугоша, умершего в 1480 г. Под 1479 г. в своей хронике он поместил панегирик Ивану III, в котором, в частности, заявляется, что тот, «свергнув варварское иго (iugo barbaro), освободился со всеми своими княжествами и землями, и иго рабства (iugum servitutis), которое на всю Москву в течение долгого времени… давило, сбросил».

Таким образом, термин «иго» появился в европейской историографической традиции, в ней одной продолжительное время бытовал, из неё же, по всей вероятности, был заимствован киевскими книжниками, через которых и вошёл в русское словоупотребление. Но следует ли из этого, что сами русские до того момента оценивали свои отношения с Ордой совсем по-другому, а именно как симбиоз, о котором так любят говорить евразийцы? Чтобы выяснить это, возьмём несколько текстов того периода, когда Орда ещё не была исламским государством, т.е. когда, по утверждениям Льва Гумилёва и его последователей, и существовал пресловутый симбиоз, и посмотрим, как в них оцениваются русско-татарские отношения.

Правило митрополита Кирилла (Владимир, 1274 г.): «Кыи оубо прибытокъ наследовахомъ, оставльше Божия правила? не разсея ли ны Богъ по лицю всея земля? не взяти ли быша гради наши? не падоша ли сильнии наши князи остриемь меча? не поведени ли быша въ пленъ чада наша? не запоустеша ли святыя Божия церкви? не томими ли есмы на всякъ день от безбожныхъ и нечистыхъ поганъ?». Слово 2-е епископа Владимирского Серапиона (Владимир, до 1275 г.): «Страшно есть, чада, впасти въ гневъ божий. Чему не видем, что придя на ны, в семь житии еще сущимъ? Чего не приведохомъ на ся? Какия казни от Бога не въсприяхомъ? Не пленена ли бысть земля наша? Не взяти ли быша гради наши? Не вскоре ли падоша отци и братия наши трупиемь на землю? Не ведены ли быша жены и чада наша въ пленъ? Не порабощени быхомъ оставше [ися] горкою си работою от иноплеменик? Се оуже къ 40 лет приближаеть томление и мука, и дани тяжкыя на ны не престануть, глади, мороке животъ наших; и всласть хлеба своего изъести не можем; и въздыхание наше и печаль сушать кости наша».

Повесть о Михаиле и Фёдоре Черниговских (Ростов, 1271—1277 гг.): «Ты же, Михаиле, помолися за внука своя Бориса и Глеба с Феодоромь благочестивымъ мирно державу царствия ихъ управити на многа лета и от нужа сея поганых избавита и вся верою память ваю празднующа заступита от скорби и печали и всякия нужа славящих ваю память». Ростовская летопись (Ростов, конец 1270-х гг.): «Въ лето 6786 (1278) … Тое же зимы въ Филипово говеино преставися князь Глебъ Василковичь Ростовскии, живъ от рожениа своего летъ 41. Сесь от уности своея, по нахожении поганыхъ Татаръ и по пленении отъ нихъ Русскыа земля, нача служити имъ и многи христианы, обидимыа отъ нихъ, избави и печалныа утешая, брашно свое и питие нещадно подавая, и многу милостню нищимъ, убогимъ, сиротамъ, вдовицамъ, маломощнымъ подавааше».

Написание монаха Акиндина к великому князю Михаилу Ярославичу (Тверь, ок. 1311 г.): «Слышахъ бо некыя безочествомъ известующа вины въ гресехъ, поганьскаго ради насилия се творяще – пресвятое и не продаемое продають и купять, ихже Апостолъ суесловникы и умъ погубивша нарече… Нынешнии же како не стыдятся, изветы кривыми мнящеся поганьскыя деля нужа се творяще?… Разумей, боголюбче, державный княже, яко преслушания ради божественныхъ номоканонъ святыхъ Апослолъ и сборныхъ отечьскыхъ вся злая приходять на ны. Не падоша ли силнии наши и ерееви наши остреемъ меча? не преданы ли быша въ полонъ чада наша въ сквернеи руце? не осквер [не] на ли быша святая наша въ опустение? Быхомъ въ смехъ же и въ поругание живущимъ окрестъ насъ языкомъ». Житие Михаила Ярославича Тверского (Тверь, 1319—1320 гг.): «Господь же премилостивый Богъ, не терпя видети погибающа от диявола род нашь, претяше намъ казньми, хотя нас обратити от злобъ нашихъ, посла на ны казнь, овогда глад, овогда смерть въ человецехъ и скотехъ; конечную же пагубу преда нас в руце измаилтяном. Оттоле начахомъ дань даяти по татарьскому языку. И егда коему княземъ нашим доставашеся великое княжение, хожаше князи русстии въ Орду къ цареви, носящи множество имения своего. По великомъ жестоком пленении русстемъ минувшемъ лет 34».

Итак, русскими книжниками рубежа XIII – XIV вв. зависимость Руси от Орды описывается как «ежедневное томление от безбожных и нечистых язычников», «горькое рабство у иноплеменников», «томление и мука», «принуждение от язычников», «пленение Русской земли», «языческое насилие», «великое жестокое пленение русское». Слово «иго» здесь действительно отсутствует, но все присутствующие слова несут в себе как минимум не меньший отрицательный заряд. Очевидно, что уже и в раннюю эпоху русско-ордынских отношений Орда воспринималась Русью как абсолютное зло, и ни о каком благостном евразийском симбиозе между ними не могло быть и речи. Скорее отношения между Русью и Ордой можно описать антонимом слова симбиоз – синнекроз, понимая под ним смертельное противостояние.

Даже в тех редких случаях, когда евразийцы обращаются к русским письменным памятникам в попытке доказать отсутствие на Руси вражды к Орде, ближайшее рассмотрение таких памятников их опровергает. Хорошим примером того, как евразийцы искажают смысл источника, служит «Повесть о Петре, царевиче Ордынском», в которой рассказывается об обращении ростовским епископом Кириллом в православие родственника хана Берке. Согласно евразийцам, это должно свидетельствовать о комплементарных отношениях между Русью и Ордой. Однако посмотрим, что на самом деле говорится в повести: «Некто же отрокъ, брата царева сынъ, юнъ сый, предстоя пред царемъ всегда, слыша поучениа святаго владыкы, умилися душею и прослезися. Выходя на поле уединяяся и размышляа: „како си веруют цари наши солнцу сему и месяцу, и звездамъ и огневи? И кто сей есть истинный Богъ?“ Размышляа, акы древний Аврамъ. От благаго корене и леторасль блага, а съй отрокъ – от злаго корене леторасль блага». Смысл сказанного в том, что царевич Пётр стал доброй отраслью от злого корня. Орда – злой корень, и несмотря на противоестественное появление на нём доброй отрасли корень этот не перестаёт быть злым.

Ещё одним из любимых евразийцами аргументов в пользу существования «симбиоза» между Русью и Ордой является именование в ряде русских летописей хана Джанибека «добрым царём». К сожалению, в чём именно заключалась его «доброта», летописи не уточняют. Джанибека, конечно, по ордынским меркам можно считать примерным семьянином – при вступлении на престол он убил всего лишь двух своих братьев (для сравнения, его сын Бердибек убил отца и 12 братьев, в том числе одного своего 8-месячного брата разбил о землю). Но вряд ли даже этого исключительного для Евразии братолюбия было достаточно, чтобы русские сочли Джанибека добрым.

Никаких благодеяний Джанибека в отношении Руси летописи тоже не отмечают – более того, он, похоже, единственный хан времён расцвета Орды, ограничивший или пытавшийся ограничить права Русской церкви и притеснявший её главу: «Того же лета [6850] прииде изо Орды отъ царя Чанибека Феогнастъ, митрополитъ Киевский и всеа Русии, ходилъ о причте церковнемъ, имаше бо и митрополитъ и епископы ерлыки на своя причты церковныа отъ царей Ординскихъ… Царь же проси у митрополита полетныхъ даней; митрополитъ же не вдадеся ему въ таковая. Царь же про то дръжа его въ тесноте, митрополитъ же царю, и царице и княземъ роздаде 600 рублевъ; и тако отпусти его царь со всеми его сущими на Русь, и прииде здравъ со всеми своими»; «В 1342 г. Джанибек-хан, выдав Феогносту новый ярлык, ограничил права духовенства, он „попытался ввести новый порядок в отношения ханской власти к Русской церкви“ (Приселков М. Д. Ханские ярлыки русским митрополитам. Пг., 1916. С. 72). Его ярлык говорил лишь о свободе от пошлин, не упоминая даней, и, как следствие, не содержал ссылок на узаконения Чингисхана. Были и другие ограничения: суд митрополита перестал быть независимым, не упоминалась свобода от постоя».

Почему же тогда, если верить евразийцам, узнав, что Джанибек умер, русские летописцы назвали этого хана в записи о его смерти «добрым царём»? – Проблема заключается в том, что в записях о смерти Джанибека, сделанных сразу же или вскоре после неё, ни о какой «доброте» нет ни слова. Московская княжеская летопись: «Въ лето 6865… Того же лета Бердибекъ царь въ орде седе на царство, а отца своего убилъ и братью свою побилъ»; тверская княжеская летопись: «Въ лето 6865… Того же лета царь Чанибекъ взя Мисюрь и посади тоу на царьство сына своего Бердибека, а самъ оуверноуся въсвояси и отъ некоего привидения на поути разболеся и възбесися. И послаша рядьци по Берьдебека, онъ же пришедъ отца оудави, а братью изби, а самъ седе на царство. Сеже есть братью и отца оубивыи и оубиты и оубивыи оба»; общерусский летописный свод митрополита Киприана, законченный в 1408 г., воспроизводил сообщение о смерти Джанибека из московской княжеской летописи: «Тогожъ лета Бердибекъ Царь въ Орде седе, отца убилъ и братью».

Обозначение Джанибека как «доброго царя» впервые появляется в общем протографе Софийской I и Новгородской IV летописей: «В лет (о) 6865. Взя ц (а) рь Жданибекъ Тиврижкое ц (а) рство… И на ту зиму умре добрыи ц (а) рь Жданибекъ, и седе на ц (а) рстве с (ы) нъ его Бердебекъ, убивъ братовъ своих 12, оканнымъ его предстателем Товлубиемъ. И тогды быст (ь) в Ворде митрополит Алексеи и многу истому приим от татаръ, б (о) жиею помощью и пр (е) ч (и) стыя его м (а) т (е) ре м (о) л (и) твою целъ и здравъ от насилиа поганых выиде на Русь»; «В лето 6865. Взя царь Жанебекъ Теврижеское царство… На ту же зиму оумре царь Жанебекъ добрыи. Седе на царство сынъ его Бердибекъ, оубивъ братовъ 12, оканнымъ его предстателемъ Товлубиемь. Тогда бысть в орде митрофолитъ Алексии, многу истомоу от Тотаръ приимь; Божиею помощью и пречистыа его Матере молитвою целъ и здравъ отъ насилья поганыхъ выиде в Русь».

На то, чем был этот протограф, у исследователей существуют разные взгляды. Кто-то считает его новгородской летописью, кто-то – общерусским сводом митрополита Фотия, кто-то – сочетанием того и другого. Для нас важно время его составления: «Общий текст CIЛ, НIVЛ и близкой к ней Летописи Новгородской Карамзинской (далее: НК) доходит до 1418 или (судя по НК) 1425 г.; протограф этих летописей был составлен, очевидно, во 2-й четв. XV в. (курсив наш – С.П.). Опираясь на одно из известий, А. А. Шахматов определил его как „свод 1448 г.“».

Таким образом, летописную запись о «добром царе» Джанибеке отделяет от смерти этого хана почти столетие. Когда делалась эта запись, никого из заставших его правление людей уже давно не было в живых. Никакой письменной традиции о «доброте» Джанибека тоже не существовало. Таким образом, это определение является не более чем выдумкой летописца. Зачем же летописцу потребовалось выдумывать «доброту» Джанибека? – Возможно, чтобы риторически противопоставить её жестокости его сына Бердибека. Во всяком случае, это определение впервые появилось в летописи лишь спустя почти век после правления Джанибека и не является свидетельством ни о личности этого хана, ни о хорошем отношении русских к нему или к Орде в целом.

Но если русские относились к Орде столь враждебно как в доисламскую, так и в исламскую эпоху, почему же они тогда ей не сопротивлялись, может спросить иной читатель? Тут нам с сожалением приходится отметить, что в массовом сознании закреплено представление о том, что деятельная борьба Руси с Ордой началась только при Дмитрии Донском. Большинство русских людей отнесут её начало к Куликовской битве, и разве что единицы смогут вспомнить о сражении на Воже, состоявшемся двумя годами ранее. Чтобы показать, насколько это представление ошибочно, приведём сообщения источников о столкновениях между Русью и Ордой с середины тринадцатого по начало четырнадцатого столетия.

В 1252 г. великий владимирский князь Андрей Ярославич вступил в бой с татарами: «Прииде Неврюй, и Котья, и Олабуха храбрый на землю Суздалскую, со многыми вои, на великого князя Андрея Ярославича. Бысть же въ канунъ Боришу дни, безбожьнии Татарове подъ Володимеремь бродишася Клязму, и поидоша ко граду къ Переяславлю таящеся; наутрии же, на Боришь день, срете ихъ князь великий Андреи со своими полкы, и сразишася обои плъци, и бысть сеча велика, гневомъ же Божиимъ, за умножение греховъ нашихъ, погаными христиане побежени быша. А князь великий Андреи едва убежа… А тогда безбожнии Татарове плениша градъ Переаславль, и княгиню Ярославлю яша, и дети изоимаша, и убиша ту воеводу Жидислава, и княгиню убиша, а дети Ярославли въ полонъ поведоша, и людей много полониша, и много зла сотворивъ отъидоша».

В 1262 г. в землях Великого княжества Владимирского вспыхнуло народное восстание, приведшее к отмене откупов татарской дани: «Въ лето 6770 (1262). Избави Богъ от лютаго томленья бесурьменьскаго люди Ростовьския земля: вложи ярость въ сердца крестьяномъ, не терпяще насилья поганых, изволиша вечь, и выгнаша из городовъ, из Ростова, изъ Володимеря, ис Суждаля, изъ Ярославля. Окупахуть бо ти оканьнии бесурмене дани и от того велику пагубу людемъ творяхуть, роботяще резы и многы души крестьяньскыя раздно ведоша. Видевше же человколюбець Богъ, послуша моленья Матерня, избави люди своя от великыя беды. Томь же лете оубиша Изосиму преступника, то бе мнихъ образомь точью, сотоне съсудъ; бе бо пьяница и студословець, празнословець и кощюньникъ, конечное же отвержеся Христа и бысть бесерменинъ, вступивъ в прелесть лжаго пророка Ма [х] меда; бе бо тогда Титямъ приехалъ отъ цесаря Татарьского, именемъ Кутлубии, золъ сый бесурменинъ, того поспехомъ оканный лишеникъ творяше хрестьяномъ велику досаду, кресту и святымъ церквамъ поругаяся; егда же люди на врагы своя двигшася на бесурмены, изгнаша, иныхъ избиша, тогда и сего безаконного Зосиму оубиша в городе Ярославли, бе тело его ядь псомъ и ворономъ».

В 1276 г. ярославцы не пустили в город ханского посла, сопровождавшего князя Фёдора Ростиславича: «Царь же абие умоленъ бывъ, и отпусти посла своего з грозою и опалою великою зело, дабы его [Фёдора Ростиславича] прияли на его столъ на княжение. Посол же пойде на Русь отъ царя къ граду Ярославлю, и прииде къ граду с силою, и хотяше внити въ градъ. Они же посла царева не послушаша и его не прияша на столъ его». В 1282 г. князь Дмитрий Александрович Переяславский не подчинился приказу хана Туда-Менгу о передаче великокняжеского ярлыка его младшему брату Андрею Александровичу Городецкому: «Тое же зимы князь Андрей Александровичь, внукъ Ярославль, правнукъ Всеволожъ, меншей братъ великого князя Дмитрея Александровичя Володимерскаго, иде во Орду ко царю, ища себе княжениа великого подъ братомъ своимъ старейшимъ… и изпроси себе княжение великое Владимерское у царя подъ братомъ своимъ старейшимъ, великимъ княземъ Дмитриемъ Александровичемъ. И прииде ему весть изъ Руси, яко князь велики Дмитрей Александровичь собираеть рать и крепить градъ, не хощетъ цареву слову покоритися и съступитися великого княжениа по цареву слову».

В 1284 г. князь Святослав Липовецкий напал на слободы ордынского баскака Ахмата в Курском княжестве: «Въ лето 6792 (1284) два бесерменина изъ свободы въ другую идоста, а Руси съ ними боле 30 человекъ. Се же слышавъ Липецскии князь Святославъ, сдумавъ съ своими бояры и з дружиною, безъ Олговы думы, достерегся на пути, разбои сътвори. Саме же два братеника та утекоста, а Руси избилъ 25, да два бесерменина… Того же лета по велице дни въ неделю Фомину побегоста два братаника бесерменина х Курьску, наутриа въ понеделникъ розбежася вся свобода та, такоже и другая, и обе свободе те разбегостася бесерменскыя».

В 1285 г. князья Дмитрий Александрович Переяславский, Даниил Александрович Московский и Михаил Ярославич Тверской прогнали татарского «царевича», приведённого Андреем Александровичем Городецким: «Князь Андреи приведе царевича, и много зла сътвори крестьяномъ. Дмитрии же, съчтався съ братьею, царевича прогна, а боляры Андреевы изнима». В 1289 г. жители Ростова изгнали из своего города татар: «Въ лето 6797 (1289). Князь Дмитрий Борисовичь седе въ Ростове; умножи же ся тогда Татаръ въ Ростове, и гражане створше вече и изгнаша ихъ, а имение ихъ разграбиша».

В 1293 г. против татар выступили жители Твери: «Въ лето 6801 (1293) бысть въ Русскои земли Дюденева рать… И оттоле въсхотеша [татары] ити на Тферь. Тогда велика бысть печаль Тферичемъ, понеже князя ихъ Михаила не бяше въ земли ихъ, но въ орде, и Тферичи целоваша крестъ, бояре къ чернымъ людемъ, такоже и черныя люди къ бояромъ, что стати съ единаго, битися съ Татары; бяше бо ся умножило людеи и прибеглыхъ въ Тфери и из ыныхъ княженеи и волостеи передъ ратью; къ тому же услышаша Тферичи своего князя Михаила идуща изъ орды, и възрадовашася вси людие… Татарове же и князь Андреи слышаша приездъ княжь Михаиловъ, не поидоша ратью къ Тфери, но поступиша на Волокъ…». В 1300 г. князь Даниил Александрович Московский разгромил татарский отряд, выступавший на стороне рязанского князя Константина: «Данило князь московъскыи приходилъ на Рязань ратью и билися у Переяславля, и Данило одолелъ, много и татаръ избито бысть, и князя рязанского Костянтина некакою хитростью ялъ и приведъ на Москву».

В 1310 г. князь Святослав Глебович Можайский погиб в бою с татарами, приведёнными его племянником Василием Александровичем, свергнутым им с брянского стола: «Въ лето 6818 (1310) пресвященныи Петръ митрополитъ приеха въ Дъбрянескъ. Во то же время прииде князь Василеи ратью Татарскою къ Дбряньску на князя на Святослава… И тако князь Святославъ ратью великою въ силе тяжце за полдни изыде противу рати Татарскыя, и поткнуша межи себе копьи, и съступишася обои, и бысть сеча зла. Брянци же выдали князя Святослава, коромолници суще, стяги своя повергоша, а сами побегоша. Князь же Святославъ токмо съ своимъ дворомъ бився, последи убьенъ бысть на полку, месяца Апреля въ 2 день. Петръ же митрополитъ затворися тогда въ церкви, и Богъ съхрани его тогда цела отъ поганыхъ Татаръ». В 1320 г. жители Ростова вновь изгнали из города татар: «В лето 6828 (1320) … Того же лета преставися князь Юрьи Александровичь Ростовъскы. Быша в Ростове злии Татарове, люди же Ростовьскыя събравшеся изгониша ихъ».

Как видим, даже сохранившиеся источники, весьма скудно освещающие события интересующего нас периода, содержат довольно много сведений о противостоянии между Русью и Ордой. Оно имело самый разный характер – от прямых боевых столкновений, партизанской войны и восстаний до отказа допустить ордынских послов на свою землю. Среди участников этого противостояния мы видим все слои русского общества – от великих князей до простонародья, выражающего свою волю посредством веча. Прямые вооруженные столкновения в этот период заканчиваются с переменным успехом – в ряде случаев победу в них удаётся одержать русским. Примечательно, что в ряде случаев мы наблюдаем отказ русских князей подчиниться ханскому решению о передаче ярлыка, т.е. отказ от признания зависимости от Орды как таковой. Среди правителей, противостоящих татарам, мы встречаем и московских князей, на которых имеет смысл остановиться более подробно.

Московским князьям выпала сомнительная честь быть представляемыми в качестве самых последовательных проводников политики, которую евразийцы именуют симбиозом с Ордой (а некоторые их оппоненты – коллаборационизмом). Ключевой фигурой здесь является Иван Калита. Не вызывает сомнений, что Иван Данилович действительно придерживался политики умиротворения Орды посредством выполнения её требований во имя избежания военных столкновений с татарами. Но уместно задать вопрос об идейных основах такой политики, а именно – действовал ли Калита подобным образом, потому что считал зависимость Руси от Орды естественным и даже полезным явлением, как нас хотели бы уверить идеологи евразийской ориентации? Каково вообще было отношение к татарам в Москве в годы правления этого князя?

К счастью, у нас есть возможность ответить на эти вопросы, потому что именно к эпохе Ивана Калиты относятся первые памятники московской письменности, касающиеся в том числе и татарской темы. Самым ранним написанным в Москве произведением литературы, дошедшим до наших дней, является Житие митрополита Петра. Уроженец Волыни, ставший в 1305 г. митрополитом Киевским и всея Руси, Петр с 1309 г. пребывал во Владимире на Клязьме, а в 1325 г. перебрался на постоянное жительство в Москву. В 1326 г. по его совету Иван Калита заложил в Кремле каменный Успенский собор, в котором и был похоронен скончавшийся в декабре того же года митрополит. Сразу же после смерти Петра одним из придворных московского князя было написано его Житие.

Хотя Житие и не касается непосредственно отношений Руси с Ордой, косвенно оно всё-таки затрагивает интересующий нас вопрос, описывая деятельность Петра после поставления его в митрополиты: «И пришедъ [митрополит Петр] во свою митрополью, и нача учити заблудшаа крестьяны, ослабевшаа нужа ради поганыхъ иноверець, протолкуя Евангельскаа писаниа и апостольскаа, якоже великий Василей, Иоанъ Златоустый, Григорей, та ученья излагаа и къ семоу свое смирение являя, и темъ утверждая истинную веру во крестьянехъ, преходя Волыньскую землю, и Киевьскую, и Суздальскую землю, уча везде вся». Татарская власть над Русью определяется в процитированном отрывке как «нужа (т.е. насилие) поганых иноверец». Автор Жития был приближённым московского князя, и высказанное им мнение несомненно отражает точку зрения самого Калиты.

Одновременно с написанием Жития Петра при митрополичьем Успенском соборе в Москве начала вестись княжеская летопись. В число наиболее ранних её сообщений входят записи о событиях, связанных с антитатарским восстанием в Твери летом 1327 г. Напомним, что 15 августа этого года тверичи, доведённые татарскими насилиями до отчаяния, перебили ордынский отряд во главе с двоюродным братом хана Узбека Чолханом (Щелканом-Шевкалом русских летописей и былин). В ответ на это зимой 1327—1328 гг. Узбек послал на Русь большое войско, которое разорило Тверскую землю. Татар в этом походе сопровождал Иван Данилович Московский.

Заметим при этом, что нет никаких оснований для часто звучащих заявлений о том, что московское войско участвовало в разгроме Тверской земли. Тверская и новгородская летописи вообще не упоминают о московском князе или его воинах: «Безаконный царь на зиму посла рать на землю Рускую, а воевода Федорчюкь, 5 темниковъ; и людей множество погубиша, а иныа въ пленъ поведоша, а Тверь и вся гради огнемъ пожгоша»; «На ту же зиму приде рать татарьская множество много, и взяша Тферь и Кашинъ и Новоторжьскую волость, и просто рещи всю землю Русскую положиша пусту, толко Новъгород ублюде Богь и святая Софья». Московская же летопись говорит лишь о том, что Калита по приказу хана сопровождал татар: «Тое же осени князь Иванъ Даниловичь Московскии въ орду пошелъ. Тое же зимы и на Русь пришелъ изъ орды; и бысть тогда великая рать Татарская, Федорчюкъ, Туралыкъ, Сюга, 5 темниковъ воеводъ, а съ ними князь Иванъ Даниловичь Московскии, по повелению цареву…». По всей видимости, во время похода на Тверь Калита вынужден был находиться при татарском войске на положении заложника.

Подтверждение этого предположения можно найти в описании татарского карательного похода против Твери, содержащемся в московской летописи: « [Татары] шедъ ратью, плениша Тферь и Кашинъ и прочия городы и волости, и села, и все княжение Тферское взяша и пусто сътвориша, и бысть тогда земли великая тягость и много томлениа, множества ради грехъ нашихъ, кровь хрестианская проливаема бываше отъ поганыхъ Татаръ, овыхъ въ полонъ поведоша, а другиа мечи изсекоша, а иныа стрелами истреляше и всякимъ оружиемъ погубиша и смерти предаша, а князь Александръ побежалъ съ Тфери въ Псковъ. Того же лета убиша князя Ивана Ярославичя Рязанскаго. Великии же Спасъ милостивыи человеколюбецъ Господь своею милостию заступилъ благовернаго князя нашего Ивана Даниловичя и его ради Москву и всю его отчину отъ иноплеменникъ, отъ поганыхъ Татаръ». Напомним, что речь идёт о военных действиях против княжества, бывшего тогда злейшим врагом Москвы. Тем не менее симпатии московской княжеской летописи здесь целиком на стороне страдающих тверичей, а отношение к татарам целиком враждебное, хотя они, как казалось бы, действуют в интересах московского князя. Однако его собственное положение и положение его княжества при этом оказывается чрезвычайно шатким, несмотря на внешнюю лояльность по отношению к татарам, – летописец приписывает спасение Москвы от татарского погрома только Божьей милости.

Об отношении Ивана Калиты к Орде можно судить не только по памятникам московской письменности. Показательно строительство им в Кремле собора Архангела Михаила, ставшего усыпальницей московских князей, и прежде всего дата его освящения: «Дата закладки Архангельского собора неизвестна. Освящен он был 20 сентября 1333 г. Это единственный случай, когда, по сведениям летописи, новый каменный храм в московском Кремле освятил сам митрополит Феогност. 20 сентября отмечалась память князя Михаила Черниговского, убитого в Орде в 1246 г. за отказ поклониться местным святыням. Имя этого князя символизировало готовность к самопожертвованию, непокорность Орде. Особой популярностью пользовался Михаил Черниговский в ростовской и брянско-черниговской землях, то есть как раз в тех районах, откуда шел основной поток переселенцев в Московское княжество. Освящение Архангельского собора в день памяти Михаила Черниговского означало поминовение погибших от рук ордынцев и обещание отомстить за них. Этот образ прочно вошел в московский „пантеон“ и московское искусство. Михаил Черниговский и погибший вместе с ним боярин Федор представлены в росписи московского Благовещенского собора 1508 г., многие сюжеты которой восходят к росписи 1405 г. (Интересна композиционная деталь этой росписи: композиция „Чудо Георгия о змие“, символизировавшая победу над вековым врагом Руси – Золотой Ордой, зрительно как бы опирается на фигуры Михаила Черниговского и его боярина Федора. Это сочетание самостоятельных композиций создает своеобразный живописный диптих, выражающий мысль о подвиге и самопожертвовании как подлинной основе торжества Руси над врагом.)».

Очевидно, что внешняя лояльность Ивана Калиты по отношению к Орде отнюдь не означала признания Москвой естественности или неизбежности её власти. Выше мы уже процитировали два ранних памятника московской письменности, в которых татарское господство над Русью характеризуется как нарушение естественного порядка вещей. Ещё более показательна в этом отношении запись в Евангелии Антониева Сийского монастыря с похвалой Ивану Калите. Запись была сделана в 1339 г. по указанию самого московского князя, принявшего к тому времени монашеский постриг под именем Анании, и является своего рода завещанием, отражающим официальную идеологию правления Калиты. Ввиду чрезвычайной важности и малой доступности этого документа процитируем его полностью:

«В лето 6847 инидикта 12 миротворенаго и солнечьного кроуга в 4-е лето висикосное, Жидовь сего и рук въ 1-е лето, епакта 18 лето, въ 5-и каландъ месяца марта, Жидовьскы нисана, написано бысть си еуангелие въ граде Москове на Двину къ Святеи Богородици повелениемь рабомь Божиимь Ананиею черньцемь. О семь бо князи великомь Иване пророкъ Езекий глаголеть: „В последнее время въ запустевший земли на западъ въстанеть цесарь правду любяй, соудъ не по мзде судяй, ни в поношение поганымъ странам. При семь будетъ тишина велья в Роускои земли и въсияеть въ дни его правда“, яко же и бысть при его цесарстве. Хвалить Римьская земля Петра и Павла, Асия Иоана Богословеца, Индийская Фому, Иераполь Филипа, Руская земле первозванаго апостола Андрея, Гречьская земля цесаря Констянтина. Сему благородному князю великому Ивану створшему дела подобна в Рускои земли правоверному цесарю Костянтину. О семь бо песнословьць глаголеть: „Постави, Господи, законодавца над ними, да разоумеють языци, яко человеци суть“. То же рек: „Боже, судъ цесареви дай же правду сынови цесареву“. Сии бо князь великой Иоанн имевше правый суд паче меры. Поминая божественнае писания, исправльния святыхъ и преподобны (хъ) отец, по правиломь монокануньнымъ ревнуя правоверному цесарю Оустияну. В того время благочестию велию восиявши, многимъ святымъ церквамъ съзидаемымъ, оучьнию божественных словесъ от оустъ его яко источникоу велию текущю, напаяющи благочестивыхъ святитель сердца и христолюбивыхъ въ его державе людии. Безбожнымъ ересамъ преставшимъ при его державе, многимъ книгамъ написанымъ его повелениемь, ревнуя правоверному цесарю Гречьскому Мануилу. Любяй святительский санъ, постничьское житье любя и оудержая правоверную святую вероу. Сирымъ в бедахъ помощьникъ, вдовци от насильникъ изимая яко от оустъ лвовъ. Всей Роускои земли поминая велегласно державу его цесарства. Сий бо великий рабъ Божий Анания чернць, поминая его святительскый санъ, горя духовною мыслию къ Богови, хотяй видети вышний Ерусалимъ, поминая душею первыхъ правоверныхъ цесарий, всехъ святыхъ и молитвою прародитель своих. А писали многогрешнии дьяци Мелентий да Прокоша, благословите ихъ, а не клените».

Прежде всего, обращает на себя внимание неоднократное косвенное именование Ивана Даниловича цесарем (царём), преемником греческих императоров Константина, Юстиниана и Мануила. Ввиду того, что царём на Руси тогда именовали также хана Золотой Орды, применение подобного титула к московскому князю и великому князю владимирскому означает фактически провозглашение его независимости от татарской власти и прямого преемства от императоров Второго Рима. Это показывает, что идеологическая концепция Москвы как Третьего Рима начала складываться уже не позже эпохи Калиты. Ни на какие претензии на преемственность от власти ордынских ханов, о которых любят инсинуировать евразийцы, здесь нет даже намёка.

Похвала Ивану Даниловичу называет в числе его основных достоинств правосудие, благочестие, благотворительность, а также то, что в годы его правления в «запустевшей земле на западе» (имеется в виду Русь, тут же противопоставляемая «поганым странам», т. е. Орде) установилась «тишина велия». О том же самом говорит и московская летопись: «седе князь великии Иванъ Даниловичь на великомъ княжении всеа Русии, и бысть оттоле тишина велика на 40 летъ и престаша погании воевати Русскую землю и закалати христианъ, и отдохнуша и починуша христиане отъ великиа истомы и многыа тягости, отъ насилиа Татарскаго, и бысть оттоле тишина велика по всеи земли». Действительно, четыре с половиной десятилетия между 1281 г., когда началась вражда между сыновьями Александра Невского Дмитрием и Андреем Александровичами, и 1328 г., когда татары разгромили Тверь, были отмечены почти непрерывными междоусобными войнами русских князей, сопровождавшимися опустошительными ордынскими вторжениями. Напротив, в годы княжения Ивана Даниловича на Руси не было крупных междоусобных войн и татарских вторжений, хотя за это и приходилось платить внешней лояльностью хану и тяжёлыми поборами в ордынскую казну. Однако ни о каких «евразийских» основах подобной политики не может быть речи. Как видно из приведённых выше свидетельств, в Москве эпохи правления Ивана Калиты татары рассматривались как совершенно чуждая и враждебная сила – точно так же, как они рассматривались во всех русских землях во второй половине XIII – первой половине XIV вв.

 

Борьба русских с Ордой в XIII – XV вв.

 

Выступления русских против татар от установления ига до начала замятни в Орде

1252 г.: сражение великого князя Андрея Ярославича с татарским войском

Того же лета прииде Неврюй, и Котья, и Олабуха храбрый на землю Суздалскую, со многыми вои, на великого князя Андрея Ярославича. Бысть же въ канунъ Боришу дни, безбожьнии Татарове подъ Володимеремь бродишася Клязму, и поидоша ко граду къ Переяславлю таящеся; наутрии же, на Боришь день, срете ихъ князь великий Андреи со своими полкы, и сразишася обои плъци, и бысть сеча велика, гневомъ же Божиимъ, за умножение греховъ нашихъ, погаными христиане побежени быша. А князь великий Андреи едва убежа и приеха въ Великый Новъгородъ.

Воскресенская летопись. ПСРЛ. Т. 7. С. 159

1262 г.: народное восстание в землях Великого княжества Владимирского привело к отмене откупов татарской дани

Въ лето 6770 (1262). Избави Богъ от лютаго томленья бесурьменьскаго люди Ростовьския земля: вложи ярость въ сердца крестьяномъ, не терпяще насилья поганых, изволиша вечь, и выгнаша из городовъ, из Ростова, изъ Володимеря, ис Суждаля, изъ Ярославля. Окупахуть бо ти оканьнии бесурмене дани и от того велику пагубу людемъ творяхуть, роботяще резы и многы души крестьяньскыя раздно ведоша. Видевше же человколюбець Богъ, послуша моленья Матерня, избави люди своя от великыя беды. Томь же лете оубиша Изосиму преступника, то бе мнихъ образомь точью, сотоне съсудъ; бе бо пьяница и студословець, празнословець и кощюньникъ, конечное же отвержеся Христа и бысть бесерменинъ, вступивъ в прелесть лжаго пророка Ма [х] меда; бе бо тогда Титямъ приехалъ отъ цесаря Татарьского, именемъ Кутлубии, золъ сый бесурменинъ, того поспехомъ оканный лишеникъ творяше хрестьяномъ велику досаду, кресту и святымъ церквамъ поругаяся; егда же люди на врагы своя двигшася на бесурмены, изгнаша, иныхъ избиша, тогда и сего безаконного Зосиму оубиша в городе Ярославли, бе тело его ядь псомъ и ворономъ.

Лаврентьевская летопись. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 476

1276 г.: ярославцы не пустили в город ханского посла, сопровождавшего князя Фёдора Ростиславича

Посол же поиде на Русь отъ царя къ граду Ярославлю, и прииде к граду с силою, и хотяше внити во градъ. Они же посла царева не послушаша и его [Федора Ростиславича] не прияша на стол его.

Великии Минеи Четьи, собранные всероссийским митрополитом Макарием. Сентябрь, дни 14—24. СПб, 1869. Стб. 1265

1282 г.: князь Дмитрий Александрович Переяславский не подчинился приказу хана Туда-Менгу о передаче великокняжеского ярлыка его младшему брату Андрею Александровичу Городецкому

Тое же зимы князь Андрей Александровичь, внукъ Ярославль, правнукъ Всеволожъ, меншей братъ великого князя Дмитрея Александровичя Володимерскаго, иде во Орду ко царю, ища себе княжениа великого подъ братомъ своимъ старейшимъ… и изпроси себе княжение великое Владимерское у царя подъ братомъ своимъ старейшимъ, великимъ княземъ Дмитриемъ Александровичемъ. И прииде ему весть изъ Руси, яко князь велики Дмитрей Александровичь собираеть рать и крепить градъ, не хощетъ цареву слову покоритися и съступитися великого княжениа по цареву слову.

Никоновская летопись. ПСРЛ. Т. 10. Стр. 159

1284 г.: князь Святослав Липовецкий напал на слободы ордынского баскака Ахмата в Курском княжестве

Въ лето 6792 (1284) два бесерменина изъ свободы въ другую идоста, а Руси съ ними боле 30 человекъ. Се же слышавъ Липецскии князь Святославъ, сдумавъ съ своими бояры и з дружиною, безъ Олговы думы, достерегся на пути, разбои сътвори. Саме же два братеника та утекоста, а Руси избилъ 25, да два бесерменина… Того же лета по велице дни въ неделю Фомину побегоста два братаника бесерменина х Курьску, наутриа въ понеделникъ розбежася вся свобода та, такоже и другая, и обе свободе те разбегостася бесерменскыя.

Симеоновская летопись. ПСРЛ. Т. 18. Стр. 79—81

1285 г.: князья Дмитрий Александрович Переяславский, Даниил Александрович Московский и Михаил Ярославич Тверской прогнали татарского «царевича», приведённого Андреем Александровичем Городецким

Князь Андреи приведе царевича, и много зла сътвори крестьяномъ. Дмитрии же, съчтався съ братьею, царевича прогна, а боляры Андреевы изнима.

Новгородская IV летопись. ПСРЛ. Т. 4, ч. 1. Стр. 246

1289 г.: жители Ростова изгнали из города татар

Въ лето 6797 (1289). Князь Дмитрий Борисовичь седе въ Ростове; умножи же ся тогда Татаръ въ Ростове, и гражане створше вече и изгнаша ихъ, а имение ихъ разграбиша.

Воскресенская летопись. ПСРЛ. Т. 7. Стр. 179

1293 г.: жители Твери выступили против татар

Въ лето 6801 (1293) бысть въ Русскои земли Дюденева рать… И оттоле въсхотеша [татары] ити на Тферь. Тогда велика бысть печаль Тферичемъ, понеже князя ихъ Михаила не бяше въ земли ихъ, но въ орде, и Тферичи целоваша крестъ, бояре къ чернымъ людемъ, такоже и черныя люди къ бояромъ, что стати съ единаго, битися съ Татары; бяше бо ся умножило людеи и прибеглыхъ въ Тфери и из ыныхъ княженеи и волостеи передъ ратью; къ тому же услышаша Тферичи своего князя Михаила идуща изъ орды, и възрадовашася вси людие… Татарове же и князь Андреи слышаша приездъ княжь Михаиловъ, не поидоша ратью къ Тфери, но поступиша на Волокъ…

Симеоновская летопись. ПСРЛ. Т. 18. Стр. 82—83

1300 г.: князь Даниил Александрович Московский разгромил татарский отряд, выступавший на стороне рязанского князя Константина

Данило князь московъскыи приходилъ на Рязань ратью и билися у Переяславля, и Данило одолелъ, много и татаръ избито бысть, и князя рязанского Костянтина некакою хитростью ялъ и приведъ на Москву.

Лаврентьевская летопись. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 486

1310 г.: князь Святослав Глебович Можайский погиб в бою с татарами, приведёнными его племянником Василием Александровичем, свергнутым им с брянского стола

Князь Святославъ Глебовичь выгна братаничя своего князя Василиа изъ Брянска, и самъ сяде на княжении въ Брянске. Того же лета князь Василей Брянский иде во Орду ко царю жаловатися на дядю своего, на князя Святослава Глебовичя.

Никоновская летопись. ПСРЛ. Т. 10. Стр. 177

Въ лето 6818 (1310) пресвященныи Петръ митрополитъ приеха въ Дъбрянескъ. Во то же время прииде князь Василеи ратью Татарскою къ Дбряньску на князя на Святослава… И тако князь Святославъ ратью великою въ силе тяжце за полдни изыде противу рати Татарскыя, и поткнуша межи себе копьи, и съступишася обои, и бысть сеча зла. Брянци же выдали князя Святослава, коромолници суще, стяги своя повергоша, а сами побегоша. Князь же Святославъ токмо съ своимъ дворомъ бився, последи убьенъ бысть на полку, месяца Апреля въ 2 день. Петръ же митрополитъ затворися тогда въ церкви, и Богъ съхрани его тогда цела отъ поганыхъ Татаръ.

Симеоновская летопись. ПСРЛ. Т. 18. Стр. 87

1315 г.: новгородцы во главе с московским князем Афанасием Даниловичем дали бой татарскому войску, приведённому великим князем Михаилом Ярославичем Тверским

Того же лета поиде князь Михаило изъ Орды в Русь, ведыи с собою Татары, оканьнаго Таитемеря. Услышавше же новгородци съ княземь Афанасьемь, изидоша к Торжку и пребыша ту съ 6 недель, весть переимаюче. Тогда же поиде князь Михаило со всею Низовьскою землею и с Татары к Торжку; новгородци же съ княземь Афанасьемь и с новоторжци изидоша противу на поле. Бысть же то попущениемь божиемь: съступившема бо ся полкома обема, бысть сеча зла, и створися немало зла, избиша много добрыхъ муж и бояръ новгородскыхъ: ту убиша Андрея Климовича, Юрья Мишинича, Михаила Павшинича, Силвана, Тимофея Андреянова сына тысяцьского, Онанью Мелуева, Офонаса Романовича и купець добрыхъ много, а иныхъ новгородцевъ и новоторжьцевъ богъ весть; а инии останокъ вбегоша в город и затворишася в городе с княземь Афанасьемь.

Новгородская I летопись. ПСРЛ. Т. 3, стр. 94

1320 г.: жители Ростова вновь изгнали из города татар

В лето 6828 (1320) … Того же лета преставися князь Юрьи Александровичь Ростовъскы. Быша в Ростове злии Татарове, люди же Ростовьскыя събравшеся изгониша ихъ.

Московский свод. ПСРЛ. Т. 25. Стр. 166

1323 г.: князь Юрий Данилович Московский не подчинился приказу хана Узбека о передаче великокняжеского ярлыка Дмитрию Михайловичу Тверскому

Въ лето 6830… Тое же зимы прииде изъ орды князь Дмитреи Михаиловичь Тферскыи на княжение великое, а съ нимъ посолъ Севенчьбуга… Въ лето 6832 (1323) князь великии Юрьи Даниловичь съ Новогородци и съ Плесковичи ходиша ратью къ Немечскому городу къ Выбору.

Симеоновская летопись. ПСРЛ. Т. 18. Стр. 89

12 августа 1323 г. Юрий Данилович Московский заключил со шведскими послами Ореховецкий мирный договор, определивший границу между владениями Швеции и Новгорода. В тексте договора, составленном на русском, шведском и латыни, Юрий именует себя великим князем (по-шведски – mykle konungher, по-латински – rex magnus): «Се язъ князь великыи Юрги с посадникомъ Алфоромеиемъ и с тысяцкимъ Авраамомъ, съ всемъ Новымъгородомъ докончали есмъ съ братомъ своимъ съ княземъ свеискымъ с Манушемъ Ориковицемъ» (Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949. №38, стр. 67).

1327 г.: тверичи восстали и уничтожили татарский отряд

Въ лето 6834 (1327) … Того же лета князю Александру Михалковичу дано княжение великое, и прииде изъ Орды, и седе на великое княжение. Потомъ, за мало дней, за умножение грехъ ради нашихъ, Богу попустившу диаволу възложити злаа въ сердце безбожнымъ Татаромъ глаголати безаконному царю: «аще не погубиши князя Александра и всехъ князей Рускыхъ, то не имаше власти надъ ними». И безаконный, проклятый и всему (злу) началникъ Шевкалъ, разоритель христианскый, отврьзе уста своа скврьняа, начатъ глаголати, диаволомъ учимъ: «господине царю, аще ми велиши, азъ иду на Русь, и разорю христианьства, а князи ихъ избию, а княгини и дети къ тебе приведу». И повеле ему царь сътворити тако. Безаконный же Шевкалъ, разоритель христианьскый, поиде на Русь съ многыми Татары, прииде на Тверь, и прогна князя великого съ двора его, а самъ ста на князя великого дворе съ многою гордостию; и въздвиже гонение велико надъ христианы, насилство (мъ), и граблением, и бие (ние) мъ и поруганиемъ. Народи же, грьдостию повсегда оскрьбляеми отъ поганыхъ, жаловахуся многажды великому князю, дабы ихъ оборонилъ; онъ же, видя озлобление людий своихъ, не могый оборонити, трьпети имъ веляше; и сего не трьпяще Тверичи, и искаху подобна времени. И бысть въ 15 день месяца августа, въ полуутра, како торгъ снимается, некто диаконъ, Тверитинъ, прозвище ему Дюдко, поведе кобилицу младу и зело тучна поити на Волзе воды; Татарове же видевше, отъяша ю. Диаконъ же сжаливси, и зело начатъ въпити, глаголя: «о мужи Тверьстии, не выдайте!» И бысть межу ими бой; Татарове же, надеющеся на самовластие, начаша сечи, и абие стекошася человеци, и смятошася людие, и удариша въ колоколы, и сташа вечиемъ, и поворотися весь градъ, и весь народъ томъ часе събрашася, и бысть въ нихъ замятня, и кликнуша Тверичи, и начаша избывати Татаръ, где кого застронивъ, дондеже и самого Шевкала убиша и всехъ поряду. Не оставиша и вестоноши, разве еже на поли пастуси коневии пасуще, и похватиша лучшии жеребци, и скоре бежаша на Москву, и оттоле въ (О) рду, и тамо възвестиша кончину Шевкалову. Той же зыми преставися Петрь митрополитъ и убиень бысть Шевкалъ. Въ лето 6835. И то слышавъ безаконный царь, на зиму посла рать на землю Рускую, а воевода Федорчюкь, 5 темниковъ; и людей множество погубиша, а иныа въ пленъ поведоша, а Тверь и вся гради огнемъ пожгоша. Великий же князь Александрь Михайловичь, не трьпя безбожныхъ крамолы, оставль княжение Руское и вся отечества своа, и иде въ Пъсковъ съ княгынею и съ детми своими, и пребысть въ Пьскове.

Тверская летопись. ПСРЛ. Т. 15. Стб. 415—416

Въ лето 6835 (1327). Прииде въ Тверь посолъ силенъ зело царевичь Щелканъ Дюденевичь изо Орды, отъ царя Азбяка; бе же сей братаничь царю Азбяку, хотя князей Тверскихъ избити, а самъ сести на княжении во Твери, а своихъ князей Татарскихъ хотя посажати по Рускимъ градомъ, а христианъ хотяше привести въ Татарскую веру. И мало дней пребывшу ему во Твери много зла сотворися отъ него христианомъ; и приспевшу дню тръжествену, а ему хотящу своя творити въ собрании людей, уведевъ же сиа князь велики Александръ Михаиловичь, внукъ Ярославль, и созва Тверичь, и вооружився поиде на него; а Щелканъ Дюдненевичь съ Татары противу его изыде, и съступишася обои въсходящу солнцу, и бишася весь день, и едва къ вечеру одоле Александръ, и побежа Щелканъ Дюденевичь на сени, и зажгоша подъ нимъ сени и дворъ весь княже Михаиловь, отца Александрова, и ту згоре Щелканъ и съ прочими Татары. А гостей Ординскихъ старыхъ и новопришедшихъ, иже съ Щелканомъ Дюденевичемъ пришли, аще и не бишася, но всехъ ихъ изсекоша, а иныхъ изстопиша, а иныхъ въ костры дровъ складше сожгоша.

Никоновская летопись. ПСРЛ. Т. 10. С. 194—195

Песня о Щелкане Дюдентевиче: «Изошли ево в доме у себя, / Щелкана Дюдентевича. / Подарки принял от них – / чести не воздал им: / втапоры млад Щелкан / зачванелся он, загорденелся. / И они с ним раздорили: / один ухватил за волосы, / а другой за ноги – / и тут ево разорвали. / Тут смерть ему случилася – / ни на ком не сыскалося» (Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым).

1342 г.: рязанский князь Иван Иванович Коротопол вступил в бой с ханским послом, пришедшим с Ярославом Александровичем Пронским

Въ лето 6850 (1342) … Того же лета вышел на Русь отпущенъ царемъ изъ орды на Рязаньское княжение князь Ярославъ Александровичь Пронскыи, а съ нимъ посолъ Киндякъ; и приидоша къ Переяславлю, и князь Иванъ Коротополъ затворися въ городе и бился весь день изъ города, а на ночь побежалъ вонъ изъ города; и посолъ Киндякъ вниде въ городъ, много же христианъ полонилъ, а иныхъ избилъ, а князь Ярославъ Александровичь въселъ въ Ростиславле… Въ лето 6851 (1343) … Того же лета убьенъ бысть князь Иванъ Ивановичь Рязанскыи Коротополъ.

Симеоновская летопись. ПСРЛ. Т. 18. Стр. 94

1358 г.: великий князь Иван Иванович Московский не пустил в свои владения татарского посла

Въ лето 6866 (1358) выиде посолъ великъ из орды, царевъ сынъ, именемъ Маматхожа, на Рязанскую землю и много въ нихъ зла сътвори, и къ великому князю Ивану Ивановичю присылалъ о разъезде земля Рязаньскиа, князь же великии не впусти его въ свою отчину въ Русскую землю.

Симеоновская летопись. ПСРЛ. Т. 18. Стр. 100

1363 г.: князь Дмитрий Иванович Московский не подчинился приказу хана Мурата о передаче великокняжеского ярлыка Дмитрию Константиновичу Суздальскому

Того же лета князь Дмитреи Костянтинович [ь] приеха въ градъ въ Володимерь и пакы седе на великомъ княженьи въ дроугые, а съ нимъ князь Иванъ Белозерець, пришелъ бо бе изъ Муротовы Орды съ тритьцатию Татариновъ, и тако пребысть въ Володимири неделю едину. Се же слышавъ князь великии Дмитреи Ивановичь прогна его пакы съ великаго княжениа съ Володимеря, съ своее отчины, въ его градъ въ Суждаль. Не токмо же се, но и тамо иде на него ратию къ Суждалю и стоявъ рать неколико днеи около Суждаля и взяша миръ межи собою.

Рогожский летописец. ПСРЛ. Т. 15, вып. 1. Стб. 74

 

Военные победы русских над татарами от начала замятни в Орде до стояния на Угре

1360 г.: поход новгородских ушкуйников на булгарский город Джукетау

Того же лета Новъгородци и Великого Новагорода оушкоуиници разбоиници взяша градъ бесерьменскыи на реце на Каме, нарицаемыи Жюкомен [ь].

Рогожский летописец. ПСРЛ. Т. 15, вып. 1. Стб. 69

Того же лета изъ Великого Новагорода разбойници приидоша въ Жукотинь, и множество Татаръ побиша, и богатьства ихъ взяша.

Никоновская летопись. ПСРЛ. Т. 10. С. 232

1365 г.: разгром рязанскими князьями ордынского темника Тагая

В лето 6873 (1365) … Того же лета Тагаи, князь ординскыи, изъ Наручади прииде ратью Татарскою на Рязанскую землю и пожже градъ Переяславль. Князь же великии Олегъ Рязанскыи съ своею братьею съ Володимеромъ Проньскымъ и Титомъ Козельскимъ, събравъ силу свою, и иде въследъ его, и постиже его на месте, нарицаемемъ подъ Шишевскимъ лесомъ, на Воине, и бысть имъ бои, брань зело люта и сеча зла, и поможе Богъ великому князю Олгу, и братии его Проньскому и Козельскому, а Тагаи въ мале дружине одва убежалъ.

Симеоновская летопись. ПСРЛ. Т. 18. С. 104

1366 г.: поход новгородских ушкуйников на Булгар

Того же лета проидоша Волгою изъ Новагорода изъ Великаго полтораста ушкуевъ Новогородци, разбоиници оушкуиници, избиша множ [ь] ство Бесерменъ въ Новегороде въ Нижнемъ, множьство мужъ и женъ и детеи, товаръ ихъ бесчислено весь пограбиша, а съсуды ихъ кербаты и лодии и оучаны и павозкы и стругы, то все посекоша, а сами отидоша въ Каму и проидоша до Болгаръ, тако же творяще и воююще.

Рогожский летописец. ПСРЛ. Т. 15. Стб. 81

Того же лета приидоша изъ Новагорода Великаго Новогородци разбойницы, и бысть ихъ двесте ушкуевъ, и поидоша внизъ Волгою рекою и избиша Татаръ и Арменъ въ Новегороде множество, гостей сущихъ Татарьскихъ, тако же и Новогородцкихъ, и жены и дети ихъ избиша, и товаръ ихъ безчислено пограбиша, и суды ихъ вся изсекоша, и паузки, и кербаты, и лодьи, и учаны, и мишаны, и бафхты, и струги, и все огню предаша, а сами отъидоша въ Каму, и тако Камою ходяще, Болгары воююще, и многихъ избиша.

Никоновская летопись. ПСРЛ. Т. 11. С. 6

1367 г.: разгром суздальско-нижегородскими князьями ордынского темника Булат-Темира

Того же лета князь ординскыи, именемъ Булатъ Темирь, прииде ратью Татарскою и пограби уездъ даже и до Волги и до Сундовити и села княжи Борисовы. Князь же Дмитреи Костянтиновичь съ Борисомъ и съ Дмитриемъ и съ своими детми, събравъ воя многи, и поидоша противу его на брань. Онъ же окаанныи не ста на брань, но бежа за реку за Пьяну, и тамо множьство Татаръ останочныхъ избиша, а другии въ реце во Пьяне истопоша, и по зажитиемъ множество ихъ побьени быша, имъже несть числа. А Болактемирь оттуду бежа въ орду, гонимъ гневомъ Божиимъ и тамо убьенъ бысть отъ Азиза царя.

Симеоновская летопись. ПСРЛ. Т. 18. С. 106

1374 г.: поход новгородских ушкуйников на Булгар и Сарай

Того же лета идоша на низъ Вяткою оушкуиници разбоиници, совъкупишася 90 оушкуевъ, и Вятку пограбиша и шедши взяша Блъгары и хотеша зажещи и взяша откупа 300 рублевъ. И отътуду разделишася на двое: 50 оушкоевъ поидоша по Волзе на низъ къ Сараю, а 40 ушкоевъ поидоша вверхъ по Волзе и, дошедше Обухова, пограбиша все за-Сурие и Марквашь.

Рогожский летописец. ПСРЛ. Т. 15, вып. 1. Стб. 106

Того же лета идоша на низъ Вяткою ушкунцы разбойници, 90 ушкуевъ, и пограбиша Вятку, и шедше взяша Болгары, хотеша и городъ зажещи, и даша имъ окупа 300 рублевъ; и оттуду разделишася на двое: 50 ушкуевъ поидоша на низъ по Волзе къ Сараю, а 40 ушкуевъ поидоша вверхъ по Волзе, и дошедше Обухова, пограбиша все Засурие и Маръквашъ.

Воскресенская летопись. ПСРЛ. Т. 8. С. 21

1377 г.: поход московско-суздальских войск на Булгар

Тое же зимы князь великии Дмитреи Ивановичь посла князя Дмитрея Михаиловичя Волынскаго ратью на безбожныя Болгары, а князь Дмитреи Костянтиновичь Суждальскыи посла сына своего князя Василья и другаго сына своего князя Ивана, а съ нимъ бояръ и воеводъ и воя многи, и приидоша къ Болгаромъ въ великое говение, месяца Марта въ 16 день, въ понедельник на вербной недели. Погании же Бесерменове изыдоша изъ града, противу ихъ, сташа на бои и начяша стреляти, а инии з граду громъ пущаху, страшаще нашу рать, а друзии самострелныя стрелы пущаху, а инии выехаша на велбудехъ, кони наши полошающе. Наши же никако же устрашающеся грозы ихъ, но крепко противу сташа на бои и устремишася единодушно и скочиша на нихъ; они же окааннии побегоша въ градъ свои, а наши после, бьючи, и убиша Бесерменъ числомъ 70 и высла изъ города князь Болгарскыи Осанъ и Маахматъ Салтанъ, и добиста челомъ князю великому и другому 2000 рублевъ, а воеводамъ и ратемъ 3000 рублевъ. Наши же възвратишася, всю свою волю вземше, а даригу и таможника посадиша, а ссуды и села и зимници пожгоша, а люди посекоша и отъидоша съ победою.

Симеоновская летопись. ПСРЛ. Т. 18. С. 117—118

1378 г.: победа на Воже

1380 г.: победа на Куликовом поле

1382 г.: разгром Владимиром Андреевичем Серпуховским одного из отрядов войска Тохтамыша

А князь Володимеръ Андреевичь, собрав воя многы около себе, и стояше ополчившеся близъ Волока. И тамо неции Татарове наехаша на нь; онъ же прогна ихъ отъ себе. Они же прибегоша къ Тахтамышю царю пострашены и биты. Царь же, слышавъ, что князь великии на Костроме, а князь Володимеръ у Волока, поблюдашеся, чая на себе наезда; того ради не много днии стояше у Москвы, но вземъ Москву, скоро отъиде.

Симеоновская летопись. ПСРЛ. Т. 18. С. 133

Князь же великии тогда бе со княгинею и с детми на Костроме, а князь Володимеръ Андреевичь за Волокомъ стояше со многими людми; и ту наехаша на нихъ Татары, онъ же удари на нихъ, и тако многыхъ избиша ту, а иныхъ поимаша, а инии прибегоша къ Тахтамышу; онъ же убояся и нача помалу уступати отъ Москвы.

Ермолинская летопись. ПСРЛ. Т. 23. С. 128

1391 г.: поход новгородских и др. ушкуйников на Булгар

Того же лета Новгородци Новагорода Великаго да и Устьюжане гражане и прочии къ тому совокупившеся выидоша въ насаде [хъ] и въ ушькуехъ рекою Вяткою на низъ и взяша Жукотинъ, и пограбиша весь, и Казань, и пакы выидоша на Волгу и пограбиша гостеи всехъ, и тако поидоша прочь.

Рогожский летописец. ПСРЛ. Т. 15. Стб. 160—161

1394 г.: разгром татар рязанским войском

Того же лета князь велики Олегъ Ивановичь Рязанский побилъ Татаръ Тахтамышевы Орды, иже приходиша изгономъ на Рязанскиа власти.

Никоновская летопись. ПСРЛ. Т. 11. С. 156

1399 г.: поход московского войска на Булгар

Князь великии Василеи, събравъ ратеи много, и с ними отпоусти брата своего Юрья, а съ нимъ воеводъ и боляръ стареишихъ и силоу многоу. Они же, шедше ратью, плениша землю Тотарьскую, и взяша градъ Болгари и Жюкотинъ и Казань, Кеременчюкъ, и пребыша три месяци, воююще, и никто же не помнить толь далеча воева Русь Тотарьскую землю, и възвратишася съ мьногою користию.

Новгородская IV летопись. ПСРЛ. Т. 4, ч. 1. С. 380

На татар этот поход произвёл такое сильное впечатление, что отразился в татарской эпической поэме «Едигей». В её 12-й песни правитель Булгара Будай-бий сообщает Едигею:

Там, где травы были густы, Растоптал Токтамыш цветы, Вторгся в страну, ему вослед, Князь-урус, рыжий, как лис, С бородою обросшим ртом. Разорил он, разграбил наш дом, Наш священный город Булгар, И ему подчиненный Сивар, И высоковратный Казан, Джуке-Тау над гладью речной И Сабы в глубине лесной, И земель Ашлы закрома, — Он спалил, сломал все дома. Отбирал он кожу, сафьян, Загребал лопатами хан Множество монет золотых. Разгромил во владеньях моих Он четырнадцать городов, Превратил их в пепел и дым.

В ответ на это Едигей обещает:

С бородою обросшим ртом, Князя, что ворвался в наш дом И четырнадцать городов Истребил огнем и мечом, И лопатами загребал Множество золотых монет, Я заставлю держать ответ: Злато вернуть заставлю я, И врага обезглавлю я.

1400 г.: разгром татар рязанскими и др. князьями

Того же лета [1400] въ пределехъ Черленаго Яру и въ караулехъ возле Хопорь до Дону князь велики Олегъ Ивановичь, съ Пронскими князи и съ Муромскимъ и Козелскимъ, избиша множество Татаръ, и царевичя Маматъ-Салтана яша, и иныхъ князей Ординскихъ поимаша.

Никоновская летопись. ПСРЛ. Т. 11. С. 184

1404 г.: разгром татар рязанским войском

Въ лето 6913, Сентября. Приходиша Татарове изгономъ на Рязань, и посла за ними въ погоню князь велики Феодоръ Олговичь, внукъ Ивановъ; они же, шедше, Татаръ биша, и полонъ отъяша, и многыхъ Татаръ поимаша, и возвратишася на Рязань со многою радостию.

Никоновская летопись. ПСРЛ. Т. 11. С. 191

1410 г.: разгром татар рязанским войском

Въ лето 6919, Сентября. Приходиша Татарове на Рязань изгономъ, Рязанци же ходиша за ними въ погоню и ихъ биша и полонъ отняша.

Никоновская летопись. ПСРЛ. Т. 11. С. 215

1425 г.: разгром татар рязанским войском

Тое же осени приходиша Татарове на Рязанскую украину и возвратишяся съ полономъ въ Поле. Рязанцы же въ погоню идоша за ними и постигоша ихъ, биша и полонъ отъяша.

Никоновская летопись. ПСРЛ. Т. 12. С. 6—7

1429 г.: разгром татар московским войском

Въ лето 6937 приходиша Татарове къ Галичу, града не взяша, а волости повоеваша. На Крещение же приидоша изгономъ на Кострому и, попленьши ю, отъидоша на низъ Волгою, князь же великии посла за ними дядь своихъ, князя Андрея и Костянтина, и съ ними Ивана Дмитриевича съ своими полкы; доидоша же до Нижнего Новагорода, и ту не угонивши ихъ възвратишася. Князь же Феодоръ Стародубскыи Пестрои, да Феодоръ Костянтиновичь, утаився у князеи и у воеводъ, своими полкы погнаша за Татары и угониша задъ ихъ, побиша Татаръ и Бесерменъ, и полонъ весь отняша, а царевичя и князя Алибабы не догониша.

Симеоновская летопись. ПСРЛ. Т. 18. С. 170

1431 г.: поход московского войска на Булгар

Въ лето 6939 князь великии Василеи посылалъ ратью на Болгары Волжьскые князя Феодора Давыдовичя Пестраго. Онъ же шедъ взя ихъ и всю землю ихъ плени.

Симеоновская летопись. ПСРЛ. Т. 18. С. 171

1443 г.: разгром татар московским войском под Рязанью

Пришедшю царевичу Моустафе на Рязань со множеством татаръ ратию, и повоева власти Резанскии, много зла учини. Слышав же то князь великии Василеи Васильевич, посла против ему князя Василья Оболенского и Ондрея Голтяева, да двор свои с ними. А Мустафа былъ въ городе, резаньцы же выслаша его из города, он же вышедъ из града и ста ту же подъ городомъ. А воеводы князя великого приидоша на него, и бысть имъ бои крепокъ; и поможе Богъ християномъ; царевича Мустофу самого оубиша и князеи с ним многих, и татаръ, а князя Махмута мурзу яли, да Азберъдея, Мишерованова сына, и иных татаръ многих поимали, а в великого князя полку оубили татарове Илью Ивановича Лыкова.

Никаноровская летопись. ПСРЛ. Т. 27. С. 108

Повесть о Мустофе царевиче. Мустофа царевичь прииде на Рязанъ со множествомъ Татаръ ратию, и повоева власти и села Рязанскиа, и много зла Рязани учинилъ; и отъиде съ полономъ многимъ, и ста на Поле, и посылаша въ Рязань, продая имъ полонъ. Рязанъци же выкупиша своихъ плененыхъ у Татаръ. Мустафа же паки прииде въ Рязань на миру, хотя зимовати въ Резани; бе бо ему супротивно на Поли, а Поле все въ осень пожаромъ погоре, а зима люта и велми зла, и снези велици и ветри и вихри силни. И того ради миромъ прииде въ Рязань и хоте зимовати въ Рязани нужи ради великиа. Услышавъ же на Москве сиа князь великий Василей Васильевичь и посла противу его князя Василия Оболенского и Андреа Федоровичя Голтяева, да дворъ свой съ ними, да Мордву на ртахъ, понеже зима бе люта и снежна, а Татарове конми обмерли, и отъ мраза и студени великиа померзли, и бысть въ нихъ скорбь многа; а сено велми дорого. А царевичь Мустофа былъ тогда въ Рязани въ граде Переславле; Рязанци же выслаша его изъ града, онъ же вышедъ изъ града и ста туто же подъ градомъ Переславлемъ. А съ Москвы воеводы великого князя Василья Васильевича приидоша на него и сступишася на речке на Листани. Татари же отнюдь охудеша и померзоша, а безконни быша, и отъ великаго мраза и студени великиа и ветра и вихра луки ихъ и стрелы ни во чтоже быша; снези бо бяху велици зело. А приидоша на нихъ Мордва на ртахъ съ сулици и съ рогатинами и съ саблями; а казаки Рязаньскиа такоже на ртахъ съ сулицами и съ рогатинами и съ саблями з другиа стороны; а воеводы великого князя Василья Васильевича съ своею силою, а пешаа рать многа собрана на нихъ съ ослопы и съ топоры и съ рогатинами. И бысть имъ бой великъ и силенъ зело на речке на Листани, и начаша одолевати христианя. Татарове же никакоже давахуся въ руки, но резашася крепко; и много Татаръ избиша, и самого царевича Мустофу убиша, и князей съ нимъ многихъ Татаръскихъ избиша; а князя Ихмутъ-мурзу яли, да князя Азбердея, Мишереванова сына, яли и иныхъ многыхъ Татаръ поимали. А въ великого князя полку убили Татарове Илью Ивановича Лыкова.

Никоновская летопись. ПСРЛ. Т. 12. С. 61—62

1444 г.: разгром татар московским войском под Муромом

А князь великии Василеи Васильевичь пошолъ съ всею ратью къ Володимерю, князь Дмитреи Шемяка съ нимъ, князь Иванъ и князь Михаило Андреевичи и князь Василеи Ярославичь и съ всеми князи своими и боляры и воеводами, и съ всеми людми противу царя Махмута: пришелъ бо, селъ въ Новегороде Нижнемъ Старомъ, и оттуду поиде къ Мурому. Князь же великии слышавъ то и взя Крещение въ Володимери, поиде противу ему съ всею братиею и съ всеми людми къ Мурому. Царь же, слышавъ то, възвратися съ бегомъ къ Новугороду, а переднии полци великаго князя биша Татаръ подъ Муромомъ и въ Гороховце и въ иныхъ местехъ.

Симеоновская летопись. ПСРЛ. Т. 18. С. 193

В лето 6952. Царь Махметь нача помышляти къ Новугороду къ Нижнему, и князь великы повеле осады крепити. В лето 6953. Царь прииде къ Мурому отъ Новагорода отъ Нижняго, и князь великы поиде противу ему къ Володимерю и посла на него воеводы, они же шедше, и побиша Татаръ подъ Муромомъ.

Ермолинская летопись. ПСРЛ. Т. 23. С. 151

Тои же зимы поиде князь великии Василеи противу Татарьскаго царя Махмета, и много крестьянъ отъ мраза изъмре, а иныхъ Татарове избиша, а землю пустоу сътвориша; и пособи Богъ великому князю Василию, и побегоша Татарове, а инии побьени быша.

Новгородская IV летопись. ПСРЛ. Т. 4, ч. 1. С. 440

1450 г.: разгром татар Большой Орды

Того же лета, бывшу князю великому въ отчине своеи на Коломне и прииде къ нему весть, что идуть Татарове ис поля, Малыбердеи уланъ и иные съ нимъ князи съ многыми Татары. Князь же великии посла противу ихъ царевичя своего съ Татары, да съ нимъ воеводу своего Костянтина Александровичя Беззубцева съ Коломничи. И угониша ихъ на Бетюце реце въ поли и побиша Татаръ много, а инии убежаша.

Симеоновская летопись. ПСРЛ. Т. 18. С. 205—206

1454 г.: разгром татар хана Сеид-Ахмеда

Того же лета приходилъ Салтанъ царевич сынъ Сидиахметевъ с татары к реце Оке и перелезши Оку, и грабили, в полон имали и прочь ушли. А Иванъ Васильевич Ощера стоял с коломеньскою ратью да их пустилъ, а не смелъ на них ударитися. То слышавъ, князь велики посла на них детеи своих Ивана да брата его князя Юриа со множеством вои противу оканных, таже и сам князь велики поиде их противу. Они же видевши силу велику, возвратишась воспять гневомъ божим гоними, и Федоръ Басенок, дворъ великаго князя, татаръ билъ, а полон отъимал.

Софийская II летопись. ПСРЛ. Т. 6, вып. 2. Стб. 127—128

1455 г.: разгром татар хана Сеид-Ахмада

Того же лета приходили Татарове Седиахметовы къ Оце реце и перевезоша Оку ниже Коломны, а князь великии посла противу ихъ князя Ивана Юрьевичя съ многыми вои; сретошася и бысть имъ бои, и одолеша христиане Татаромъ.

Симеоновская летопись. ПСРЛ. Т. 18. С. 209

1459 г.: разгром татар хана Сеид-Ахмада

Того же лета Татарове Седиахметовы похвалився на Русь пошли, и князь великии Василеи отпустилъ противу ихъ къ берегу сына своего великого князя Ивана съ многыми силами. Пришедше же Татаромъ къ берегу и не перепусти ихъ князь великии, отбися отъ нихъ; они же побегоша. И тоя ради ихъ похвалы Иона митрополитъ поставилъ церковь камену Похвалу Богородици, приделалъ къ Пречистые олтарю възле южныи двери.

Симеоновская летопись. ПСРЛ. Т. 18. С. 212

1460 г.: успешная оборона Рязани от татар Большой Орды

Того же лета безбожныи царь Ахматъ болшие орды приходилъ съ всею силою подъ Переславль Рязанскыи и стоялъ подъ нею 6 днеи, въ постъ святыа Богородица Успениа. Многу же язву приаша воя его отъ гражанъ, избиени быша мнози уязвлени, и ничтоже успевъ граду тому, съ срамомъ отступи отъ него и отъиде въ поле.

Симеоновская летопись. ПСРЛ. Т. 18. С. 214

Того же лета царь Ахмутъ Большые орды, Кичи-Ахметевъ сынъ, приходилъ ратью к Переяславьлю к Рязаньскому и стоалъ подъ городомъ три недели, на всякъ день приступая ко граду, бьющеся, граждане же, милостью Божиею и пречистыя его Матери, одолеваху ему и много у него татаръ побили, а отъ гражан ни единъ вреженъ бысть; и поиде прочь с великимъ срамомъ, а на Казатъ улана мирзу велико нелюбие држа, тотъ бо бяше привелъ его, не чающе отъ Руси ничего съпротивления.

Ермолинская летопись. ПСРЛ. Т. 23. С. 156

1462 г.: поход в Казанскую землю и разгром черемис и казанских татар

Того же лета посылал князь великии Иван Васильевичь рать на черемису, воивод своих Бориса Кожонова да Бориса Слепаго, а с ними устюжане, да вологжане, да галичяне. А шли воеводы мимо Устюг к Вятке, а по Вятке вниз, а по Каме вверх в Великую Пермь. Того же лета рать черемиская с тотары казаньскими приходили на Устюжъскии уезд, на верх Югу реки, на волость на Лоху, повоивали, в полон повели много руских голов. А устюжане ходили за ними в погоню; сугнав их, побили всех, а полон назад отполонили весь.

Устюжская летопись. ПСРЛ. Т. 37. С. 90

1469 г.: победа над Казанским ханством

Въ лето 6978, Сентября 1. Князь Юрьи Васильевичь со всеми вои Московскими прииде подъ Казань, и судовые рати поидоша пеши ко граду. Татарове же выехаша изъ града, и побившеся мало, бежаша во градъ. Москвичи же погониша ихъ и сташа подъ городомъ и отняша у нихъ воду. Царь же Обреимъ видя себе въ велице беде, и нача посылати послы своя ко князю Юрию Васильевичю, и добилъ челомъ, и миръ взятъ на всей воли великого князя. И возвратишася на Москву со всемъ воинъствомъ.

Никоновская летопись. ПСРЛ. Т. 12. С. 123

1471 г.: разгром вятчанами ордынской столицы Сарая

А того же лета Вятчане шед суды Волгою на низ взяша Сараи, много товара взяша, и плен мног поимаша. Слышевше се Татарове Большие орды, поне же близ ту кочевали за один день, и тако многое их множество поидоша переимати их, и поимавше суды и всю Волгу заступиша суды своими, хотяще их перебити, они же единако пробишася сквозь их и уидоша со всемъ а под Казанью тако же хотеша переняти их, и тамо проидоша мимо тех со всем в землю свою.

Московский свод. ПСРЛ. Т. 25. С. 291

Того же лета, в тоу же пороу, идоша Вятчане Камою на низъ и въ Волгоу в соудехъ и шедше взяша градъ царевъ Сарай на Волзе и множество Татаръ изсекоша, жены ихъ и дети в полонъ поимаша и множество полоноу вземше, возвратишяся. Татарове же Казаньстии переняше ихъ на Волзе, Вятчане же бившеся с ними и проидоша здравии съ всемъ полономъ, и многие тоу отъ обоихъ падоша.

Типографская летопись. ПСРЛ. Т. 24. С. 191

Тое же зимы Вятчане съвокупльшеся, шедъ взяша Сарай Великий, Татаръ всехъ изсекоша, а сущее все разграбиша, а инии мертвыхъ раскопываючи грабяху.

Львовская летопись. ПСРЛ. Т. 20. С. 296

Того же лета ходили Вятчане ратью на Волгу. Воивода был у них Костя Юрьев. Да взяли Сарай и полону бесчисленная множество и княгинь сарайских.

Устюжская летопись. ПСРЛ. Т. 37. С. 93

1472 г.: успешное отражение первого нашествия большеордынского хана Ахмата

Того же лета злочестивыи царь ординскыи Ахмутъ подвижеся на Русскую землю съ многыми силами, подговоренъ королемъ Казимиромъ Литовскымъ. Слышавше же то князь великии посла воеводъ своихъ къ берегу съ многыми силами, а преже всехъ Федора Давыдовичя отпусти съ Коломничи, а князь Данило да князь Иванъ Стрига съ многыми людми на Ризъ Положение къ берегу посланы… Того же месяца [Июля] 30 въ четвертокъ, на заговение, прииде весть къ великому князю, что царь съ всею ордою идеть къ Лексину. Князь же великии на второмъ часе дни того повеле пети обедню и, отслушавъ обедню и не вкусивъ ничтоже, поиде въборзе къ Коломне, а сыну повеле за собою въ Ростовъ. А царь Ахмутъ прииде съ многыми силами подъ градъ Алексинъ, а въ немъ людеи мало бяше, ни пристроя городного не было, ни пушекъ, ни пищалеи, ни самостреловъ, но единако подъ нимъ много Татаръ избиша. Въ пятокъ же пакы приступи къ граду съ многыми силами, и тако огнемъ запалиша его, и что въ немъ людеи было, все изгореша, а котории выбегоша отъ огня, техъ изнимаша. По семъ же пакы Татари поидоша въборзе на брегъ къ Оце съ многою силою и вринушася вси въ реку, хотящеи преити на нашу сторону, понеже бо въ томъ месте рати не было, приведени бо быша нашими же на безлюдное место. Но толико стоялъ туто Петръ Федоровичь да Семенъ Беклемишевъ съ малыми зело людми, а Татаръ многое множество побредоша къ нимъ. Они же начаша съ ними стрелятися и много бишася съ ними, уже и стрелъ мало бяше у нихъ, и бежати помышляху. А въ то время приспе къ нимъ князь Василеи Михаиловичь съ полкомъ своимъ, и по семъ приидоша полци княжи Юрьевы Васильевичя; въ тои же часъ за ними и самъ князь Юрьи прииде, и тако начаша одолети христиане Татаромъ. Татари же, видевше множество полковъ христианскыхъ, побегоша за реку, а полци великого князя и всехъ князеи приидоша къ берегу, и бысть многое множество ихъ, такоже и царевича Даньара, Трегубова сына. И сеи самъ царь прииде на брегъ и видевъ многые полкы великого князя, акы море колеблющася, доспеси же на нихъ бяху чисты велми, яко сребро блистающе, и въоружени зело, и начатъ отъ брега отступати по малу. Въ нощи же тои страхъ и трепетъ нападе на нь, и побеже, гонимъ гневомъ Божиимъ, а полковъ князя великого ни единъ человекъ не бывалъ къ нимъ за реку; понеже бо всемилостивыи и человеколюбець Бог, милуяи родъ христианскыи, посла и смертоносную язву на Татаръ, начаша бо напрасно умирати мнози въ полцехъ ихъ, и убоявшеся бегу яшася, яко въ 6 днеи къ катунамъ своимъ прибегоша, отнюду же все лето шли бяху. Сице бысть милосердие Господа нашего Исуса Христа на насъ грешныхъ, и толика победа на противныхъ сыроядець молитвами и молениемъ пречистыя Матери Его, владычица нашея Богородица и присно девы Мариа, и заступлениемъ честныхъ небесныхъ силъ бесплотныхъ, и всехъ святыхъ, и святыхъ чюдотворцевъ Русскыхъ, пресвященныхъ митрополитъ нашихъ Петра и Алексиа и Ионы и прочих всехъ. Слышавъ же то князь великии, что пошелъ царь прочь, и начатъ многые люди свои отпущати за Татары по дорозе ихъ, осталцовъ деля и полону ради христианскаго. И какъ пришла весть къ великому князю, что уже царь пришедъ до катунъ и ко зимовищу пошелъ, и тако, благодаривъ Господа Бога и пречистую Матерь Его, скорую помощницу въ бедахъ, и заступника нашихъ архааггела Михаила и Гавриила, и прочихъ небесныхъ силъ бесплотныхъ, и всехъ святыхъ, ихже молитвами избави Господь родъ христианскыи отъ нахожениа безбожныхъ Агарянъ, и тако распусти братию свою по своимъ отчинамъ, такоже и князи своя и воеводы и вся воя своя, и разидошася кииждо въ свояси, благодаряще Господа Бога, подавшая имъ победу бес крове на безбожныхъ Агарянъ.

Симеоновская летопись. ПСРЛ. Т. 18. С. 242—243

1478 г.: победа над Казанским ханством

Того же лета посла князь великы воеводъ своихъ князя Семиона Ивановича да Василиа Феодоровича Образца и с ними множество воиньства в соудехъ кь Казани. Они же плениша землю ихъ по Волзе, множество изсекоша, а иныхъ плениша и приведоша къ градоу, начашя стрелятися. Бысть боуря силна и дождь и нельзе пристоупити къ градоу, они же въспятишася и сташя на Волзе; а Вятчане же и Оустюжане плениша по Каме, множество безчисленое изсекоша, а иныхъ в полонъ поимаша. Царь же посла с челобитьемъ к великому князю, и оумиристася, якоже оугодно бысть великомоу князю.

Типографская летопись. ПСРЛ. Т. 24. С. 196—197

 

Правда о Мамае

Ордынский беклярибек Мамай и Куликовская битва входят в число наиболее популярных тем у авторов евразийской ориентации. Причину этого понять легко – самое известное сражение между русскими и татарами, закончившееся блестящей победой русских, которая оставила глубокий след в их исторической памяти, плохо укладывается в евразийскую концепцию «симбиоза Руси с Ордой» и требует объяснения. Выход из затруднительного положения евразийцы находят, объявляя Мамая сепаратистом и узурпатором, захватившим власть у законных ханов из рода Чингисидов, отказавшимся от традиционного союза с Русью и ставшим марионеткой католического Запада в его войне против православного мира в целом и Руси в частности: «Наследники ханов Синей Орды – прежде всего Тохтамыш – придерживались традиционной политики союза с Русью, проводимой со времен Батыя. Мамай же опирался на союз с Западом, главным образом с генуэзскими колониями в Крыму».

Русские же, выступая против Мамая в Куликовской битве, сражались не против Орды, а против её и своего собственного врага, за законную ордынскую власть, представленную ханом-Чингисидом Тохтамышем: «Ясно, что Дмитрий Донской сражался на Куликовом поле отнюдь не против Монгольской империи, и преп. Сергий Радонежский благословил его на эту битву, надо думать, лишь тогда, когда стало очевидно, что Мамай – враг и Руси, и всей империи». Чтобы понять, насколько эти утверждения соответствуют действительности, рассмотрим имеющиеся исторические факты, начав с происхождения Мамая.

Представители семьи Мамая, принадлежавшей к монгольскому роду Кият, в течение нескольких десятилетий занимали высокие государственные должности в Улусе Джучи. Прямую родословную Мамая можно проследить до его прадеда Тулук-Тимура, который был даругой Крыма при ханах Токте и Узбеке. Примечательно, что члены семьи Мамая традиционно выступали защитниками интересов рода Бату в его борьбе с сепаратистскими поползновениями младших ветвей потомков Джучи. Так, в 1328—1329 гг. произошло сепаратистское восстание против власти хана Узбека оглана Мубарака-Ходжи – потомка сына Джучи Орды-Ичена. При разделе улуса Джучи между его сыновьями Орда и его потомки получили во владение земли от Сырдарьи до Иртыша (нынешний Восточный, Центральный и Южный Казахстан), которые стали называться Белой Ордой. После подавления восстания Мубарака-Ходжи Узбек поставил правителем Белой Орды деда Мамая Исатая.

После смерти Исатая при хане Джанибеке эту должность унаследовал его сын, дядька Мамая Джир-Кутлуг, который на рубеже 1350-1360-х гг. был убит родственником Мубарака-Ходжи огланом Урусом. Правителем Белой Орды стал сын убитого Тенгиз-Буга, двоюродный брат Мамая. В источниках отмечается его решительная борьба с царевичами-сепаратистами из рода Орды-Ичена. Хивинский историк XVI в. Утемиш-хаджи в своём сочинении «Чингиз-наме» сообщает: «Жестоко истязал и унижал он огланов этих…, когда решил он возвести мавзолей над отцом своим Джир-Кутлы, то заявил: „Быть им строителями“, – и всю работу по возведению мавзолея поручил им, никого больше не привлекая. Даже воду подносить, делать кирпичи и подносить кирпичи – приходилось им. Много мук приняли они: у одних спина превратилась в рану, у других – грудь, у третьих истерзаны были ноги».

Тенгиз-Буга был убит в 1361 г., после чего ханом Белой Орды стал Кара-Ногай из потомков сына Джучи Туга-Тимура. До 1368 г., когда к власти пришёл Урус, на белоордынском престоле сменилось ещё пять ханов.

Об отце Мамая Алибеке известно, что он в конце 1350-х гг. был даругой Крыма. Происхождение из знатного рода, члены которого занимали высокие государственные должности, открыло Мамаю путь на вершину власти. В 1359 г. хан Бердибек назначил его на должность беклярибека – самую высокую в государстве после ханской. Кроме того, он получил в жены ханскую дочь Тулунбек. Однако в том же году Бердибек был убит, и на престол вступил Кульна, о происхождении которого определённо ничего не известно. Мамай утратил должность беклярибека.

Убийство Бердибека положило начало двадцатилетнему периоду междоусобиц в Орде, именуемому в русских летописях «замятней». На рубеже 1359—1360 гг. Кульна был убит. На ханский престол при поддержке вдовы Узбека Тайдулы вступил Наурус из потомков сына Джучи Тангута. В этот момент борьбу за Сарай начали потомки другого сына Джучи – Шибана. Их улус, располагавшийся в заяицких и сибирских степях, назывался Синей Ордой. Шибанид Хызр захватил Сарай и убил Науруса и Тайдулу, но менее чем через год был сам убит своим сыном Тимур-Ходжой, которому, однако, удалось продержаться в столице всего несколько дней. Убедившись в том, что усобица не собирается прекращаться, Мамай покинул Сарай вместе с ханскими жёнами и оставшимися в живых детьми из дома Узбека и откочевал на запад.

Эти события нашли отражение в русских летописях: «Бысть… замятня велика въ Орде. Убьенъ бо бысть царь Хыдырь от своего сына Темирь Хожа и седе на царство на четвертыи день, а на семыи день царства его темникъ его Мамаи замяте всемъ царствомъ его, и бысть мятеж великъ въ Орде… А Темирь Хожа побеже за Волгу и тамо убьенъ бысть, а князь Мамаи прииде за Волгу на горнюю сторону и Орда вся с нимъ и царь бе с нимъ именемъ Авдула…».

Упомянутый «царь Авдула» – это Абдаллах, которого в 1362 г. Мамай провозгласил ханом. О его происхождении имеется определённое свидетельство Ибн Халдуна, который сообщает, что он был «отроком из детей Узбека». Как Батуид и потомок Узбека Абдаллах имел безупречные права на ордынский престол в противоположность узурпаторам из младших ветвей рода Джучи. Мамай занял при новом хане должность беклярибека и начал борьбу за восстановление законной власти, почти сразу же увенчавшуюся успехом.

Уже осенью 1362 г. Абдаллах и Мамай взяли Азов, а вскоре затем и Сарай, выбив из него Шибанида Мир-Пулада. В Сарае началась чеканка монет Абдаллаха. Судя по их находкам от западных до восточных границ Орды, власть нового хана признавалась во всех джучидских землях. Тем не менее, спустя полгода Абдаллах и Мамай были выбиты из Сарая братом покойного Хызра Мюридом. В следующий раз им удалось взять ордынскую столицу в 1367 г., после убийства Шибанида Азиза. Однако через несколько месяцев им пришлось покинуть Сарай, в котором укрепился потомок Туга-Тимура Улджай-Тимур.

В 1369 г. сторонники Мамая вытеснили из Сарая Шибанида Хасана, но в этот момент умер хан Абдаллах. Вместо него Мамай провозгласил ханом другого потомка Узбека – Мухаммада-Бюляка. Чеканка монет от его имени началась в кочевой ханской ставке – Орде – в 1370 г. Однако новому хану было всего лишь восемь лет, поэтому в Сарае монархом была провозглашена жена Мамая, дочь Бердибека Тулунбек, от имени которой в ордынской столице некоторое время чеканились монеты. Мухаммад-Бюляк был возведён на престол в Сарае в конце 1371 г. или в начале 1372 г.

Как уже говорилось выше, в 1368 г. к власти в Белой Орде пришёл потомок Орды-Ичена Урус. В 1372 г. ему удалось выбить Мухаммада-Бюляка и Мамая из Сарая, но в 1373 г. он сам был изгнан из столицы братом Мир-Пулада Ильбеком. Кроме того, в Белой Орде против него поднял мятеж потомок Туга-Тимура оглан Тохтамыш. В 1374 г. Мухаммад-Бюляк и Мамай изгнали Ильбека из Сарая, но вскоре были вновь выбиты из него Урусом, вернувшимся после подавления мятежа Тохтамыша. Ещё раз захватить Сарай Мухаммаду-Бюляку и Мамаю удалось в 777 году хиджры (1375/1376 г. от Р.Х.) – этим годом датируются последние сарайские монеты Мухаммада.

Тем временем Тохтамыш вступил в союз с правителем Чагатайского улуса Тимуром (Тамерланом), в связи с чем Урус был вынужден окончательно покинуть Поволжье и до своей смерти в 1377/1378 г. бороться с Тохтамышем за власть над Белой Ордой. Власть в Сарае захватил сын Ильбека Каганбек, который в конце 1377 г. был свергнут своим двоюродным братом Арабшахом. В Белой Орде после кратковременного правления сыновей Уруса Тохтогу и Тимур-Малика в 1378—1379 гг. власть окончательно перешла к Тохтамышу, который вслед за тем подчинил себе правителя Синей Орды Шибанида Каганбека и, видимо, в начале 1380 г. выбил из Сарая его двоюродного брата Арабшаха.

Тохтамыш происходил из рода младшего брата Бату Туга-Тимура, представители которого не имели прав на ордынский престол. Кроме того, он пришёл к власти при помощи внешней силы – чагатайского эмира Тимура. Поэтому относительно законного хана-Батуида Мухаммада-Бюляка и его беклярибека Мамая Тохтамыш был изменником, мятежником и узурпатором.

Нет никаких оснований для обвинений Мамая в узурпации власти. Он довольствовался должностью беклярибека, на которую был назначен ещё Бердибеком – последним ханом Улуса Джучи до начала «замятни». Мамай даже не чеканил своего имени вдобавок к именам ханов на монетах, как это делал в те же годы правитель Чагатайского улуса Тимур. Он боролся против узурпаторов из младших ветвей потомков Джучи, выступая от имени законных ханов-Батуидов. Вряд ли можно винить Мамая в том, что все взрослые потомки Узбека к тому времени погибли в усобицах, и ему не оставалось ничего иного, кроме как возводить на ханский престол детей.

Утверждения о том, что к 1380 г. Мамай сверг или убил своего «подставного хана» и сам стал правителем Орды, являются вымыслом. Монеты Мухаммада-Бюляка чеканились до 782 года хиджры (1380/1381 г. от Р.Х.) включительно. Кроме того, этот хан под именем Тюляка упоминается в русских источниках. Так, в феврале 1379 г. им был выдан ярлык претенденту на русский митрополичий престол Михаилу-Митяю, открывающийся словами: «Бесмертнаго Бога силою и величествомъ изъ дедъ и прадедъ Тюляково слово Момаевою дядиною мыслию». Отметим, что сохранение этого ярлыка в составе сборника ярлыков, выданных главам Русской церкви предыдущими ордынскими правителями (Менгу-Тимуром, Тайдулой и Бердибеком), свидетельствует, что на Руси не подвергали никакому сомнению законность пребывания «Мамаева хана» на ордынском престоле.

Русские летописи сообщают, что Мухаммад-Бюляк вместе с Мамаем командовал татарским войском в Куликовской битве: «Пришедшемъ рокомъ, преже бо начаша ся съеждати сторожевыи полки и Рускии с Тотарьскими, самь же великии князь наеха напередъ въ сторожевыхъ полцехъ на поганаго царя Теляка, нареченаго плотнаго дьявола Мамаа, таче потомъ, не долго попустя, отъеха князь въ великии полкъ». Отсутствие последующих упоминаний о нём свидетельствует, что этот последний правитель Золотой Орды из потомков Бату был убит в сражении.

Гибель восемнадцатилетнего хана Мухаммада-Бюляка 8 сентября 1380 г. в битве с русскими сыграла роковую роль в судьбе Мамая. По всей видимости, у него уже не было возможности поставить на престол нового хана. Когда спустя несколько недель после Донского побоища войска Мамая сошлись на Калке с войсками Тохтамыша, эмиры ордынского беклярибека, вынужденного на этот раз выступать от собственного, а не от ханского имени, перешли на сторону Тохтамыша. Мамай бежал в Крым, где вскоре был настигнут и убит посланцами Тохтамыша.

В руки нового хана попал гарем Мамая, в том числе его жена Тулунбек, дочь Бердибека, которую Тохтамыш взял в жены, чтобы дополнительно узаконить свою власть над Джучиевым улусом. Однако, по всей видимости, Тулунбек не смирилась с властью узурпатора и плела против него интриги, что закончилось для неё трагично: «Въ лето 6894 (1386) … царь Токтамышь убилъ самъ свою царицу, нарицаему Товлунъбека». Так от руки Тохтамыша погибла последняя представительница рода Бату.

Необходимо сказать несколько слов об отношениях Мамая с итальянскими торговыми колониями в Северном Причерноморье в связи с тем, что в необузданном воображении евразийцев его нашествие на Русь в 1380 г. предстает чем-то вроде католического крестового похода, организованного папским престолом через генуэзцев. Из последователей Льва Гумилева наиболее красочно эту тему развил Вадим Кожинов: «Мамаева Орда, конечно, имела азиатское происхождение, но всецело оторвавшийся и отчужденный от монгольского государства Мамай вступил в теснейший союз с генуэзцами Кафы, то есть с авангардной силой Запада, и стал выполнять его волю, его „задания“, включился в ту политику, или, вернее, геополитику, которую Запад, руководимый папством, осуществлял в XIV столетии на всем протяжении „линии“, отделявшей его от православной цивилизации».

Действительно, до середины 1370-х гг. Мамай поддерживал дружеские отношения с генуэзскими колониями в Крыму. В 1374 г. он лично посетил Кафу, где был с почётом принят местной итальянской администрацией. Однако уже в 1375 г. он конфисковал у генуэзцев 18 селений Судакской долины, захваченных ими у княжества Феодоро, бывшего вассалом Орды. Он также приказал обнести каменными стенами свою крымскую резиденцию Солхат (ордынские города обычно не имели крепостных стен), что указывает на опасения, которые он испытывал в отношении генуэзцев. Кроме того, Мамай оказывал покровительство конкурентам генуэзцев венецианцам – в 1362 г. ярлыком хана Абдаллаха он снизил для них налог с продаж с 5% (установленных Джанибеком в 1347 г.) до 4%, а в 1369 г. – до 3%. В 1372 г. его хан Мухаммад-Бюляк выдал ярлык купцам Кракова, а в 1379/1380 г. – купцам Львова, что не могло не нанести ущерба торговле итальянских колоний.

Нет никаких оснований подозревать Мамая в особых отношениях с итальянцами или римским престолом. По всей видимости, они были гораздо менее тесными, чем у правивших до того ордынских ханов. В эпоху расцвета Золотой Орды католическая церковь имела в ней самое широкое представительство: «Отношения католических миссионеров и священников с монгольскими и золотоордынскими ханами начались ещё в 1240-х гг. Однако церковная и миссионерская организации католиков в Золотой Орде стали складываться с конца XIII в., в период активизации торговли итальянских „морских“ государств с Северным Причерноморьем и Золотой Ордой. В 1286—1287 гг. была учреждена Северная Татарская Викария или просто Северная Викария („Vicaria Tartariae Aquilonaris“) Францисканского ордена… В Северной Татарской викарии было два округа (кустодии): 1. Газария („Custodia Gazariae“), включающая Крым, Подунавье, Приднепровье, с городами Кафа (центр кустодии), Солхат, Кырк-Ер (Kerqueti) и Вичина (Vicum); 2. Сарай („Custodia Sarayae“) с постоянным местопребыванием в столице Золотой Орды… В первой четверти XIV в. на территориях Северной Викарии начала формироваться церковная организация: в 1300 г. появилась епархия в Тане (Азов), в 1303—1304 гг. – в Херсоне и Воспоро (Керчь), в 1315 г. – в Сарае, в 1320 г. – в Кафе (Феодосия). В XIV в. наступает расцвет церковной и миссионерской организации католиков в Золотой Орде… Наиболее интересными для исследователей истории Золотой Орды являются сведения о пунктах католических миссионеров в Нижнем Поволжье. Главный пункт был в столице – в Сарае (Saray), другой – в местности, называемой „Святой Иоанн“ (Sancto Johanne), где находилась могила Коктогана (Coktogani), сына императора. Место расположения миссии Святого Иоанна в данном и других текстах точно не локализовано. По другим сообщениям известно, что миссия находилась в трёх милях (~5 км) от Сарая. Коктоган, или Котогонт, известен и по другим францисканским источникам из собрания рукописей библиотеки Британского музея. По восточным источникам его можно идентифицировать с Кутуганом – сыном Менгу-Тимура, братом Токты-хана. Третий в Нижнем Поволжье пункт находился в Укеке (Ugek) … Большинство католических миссий в Золотой Орде прекратили существование в период нашествия Тамерлана 1395—1396 гг. В 1400 г. указывалось, что в Северной Викарии существовало четырнадцать (14) миссий, хотя их названия не приводились. Видимо, использовалась статистика по предыдущим годам. После 1400 г. сохранились известия лишь о миссиях в Северном Причерноморье и на Северном Кавказе».

О том, каким образом домамаева Орда «защищала» Русь от католиков, свидетельствует, например, приказ хана Менгу-Тимура великому князю Ярославу Ярославичу предоставить католическим купцам право свободной торговли в землях Великого княжества Владимирского: «Менгу Темерово слово къ Ярославу князю: даи путь немецкому гости на свою волость. От князя Ярослава ко рижаномъ, и к болшимъ и к молодымъ, и кто гоститъ, и ко всемъ: путь вашь чистъ есть по моеи волости; а кто мне ратныи, с тимъ ся самъ ведаю; а гостю чистъ путь по моеи волости» (1266—1272 гг. – Грамота князя Ярослава Ярославича рижанам о свободном пути для гостей, по Менгу-Темирову слову). Естественно, подобный приказ отвечал интересам немецких купцов и наносил ущерб купцам русским.

Ещё более красноречивое свидетельство об отношении ордынских властей к немецким купцам содержит рассказ русских летописей о разгроме татарами в 1283 г. Курского княжества: «Того же лета [6791=1283] сътворися зло въ княжении Курскиа области… Царь же Ногои разгневася и дасть рать на Олга, и повеле его изнимати, а княжение его взяти все; и приидоша Татарове ратью къ городу Варгулу месяца Генваря въ 13, по Крещении Господни. Князь же Олегъ побежалъ къ своему Телебузе царю, а князь Святославъ побежалъ въ лесы Вороножскыа, и половина рати Татарскыя погналися за князми, а другая половина заяша все пути, и тако поимаше все княжение Олгово и Святославле, и изнимали бояръ стареишихъ 13 и стоаше днеи 20 воююче по всему княжению, а свободы те наполниша людеи и скота и всего добра Ворголскаго и Рылскаго, и Липовичскаго. Егда же приидоша Татарове, гонящеся по Олге и Святославе, не обретше ею, и наутриа выдаша Ахмату бояръ изниманныхъ и черныхъ людеи, рекуще: „кого убьешь, кому животъ даси, ты ведаи“. Они же повели ихъ бояръ, бяше бо приведено на побоище то много множество людеи, скованы по два въ немецкыхъ железехъ; бяху бо изымани поломници неции гости, егда же изби бояръ, и повеле поломници те пустити, а порты повеле дати паломникомъ избитыхъ бояръ (курсив наш – С.П.), река имъ: „вы есте гости поломници, ходите по землямъ, тако молвите, кто иметь держати споръ съ своимъ баскакомъ, такоже ему и будеть“, а что изымано будеть черныхъ людеи и съ женами, и з детми, то все попровадилъ прочь, а трупья бояръ техъ повеле по древью развешати, отъимая у всякого голову да правую руку; и начаша бесермена вязати головы те къ торомъ боярскыя, а рукы выкладоша въ судно и въставиша на сани и поидоша отъ Воргола, и пришедше въ села и потомъ въ Туровъ. Хотеша же послати по землямъ головы и рукы боярскыя, ино некуды послати, все княжение изымано, и тако пометаша головы и рукы боярскыа псомъ на снедь, и тако поидоша прочь. Мнози же человеци отъ мраза изомроша, людие облуплени суще, мужие и жены и младенци».

Подробности о том, кем были упомянутые «неции гости», приводит Никоновская летопись: «Таже сташа и повелеша передъ себя привести бояръ Олговыхъ; бе же покованы бояре въ железехъ Немецкихъ по два. Тогда же прилучися въ земли той быти гостемъ нарочитымъ Немецкимъ и Цареградцкымъ, и техъ приведоша покованыхъ въ Немецкихъ железехъ; уведеша же о нихъ яко гости суть, и повелеша ихъ розковати, и весь ихъ таваръ изыскавше отдати имъ целъ, и не вредити ихъ ничемъ никому». Итак, захваченных в плен русских ордынцы изуверски убивают или угоняют в рабство, а немцев отпускают, вернув им всё их имущество и подарив одежду казнённых русских бояр, причём русских заковывают в кандалы немецкого производства, привезённые, по-видимому, этими самыми немецкими гостями. Вместо «защиты от западных агрессоров» мы видим полное взаимопонимание западных агрессоров с восточными, направленное против русских.

В заключение коснёмся вопроса о том, как власть Мамая и представляемых им ханов воспринималась на Руси. Как уже упоминалось, евразийцы пропагандируют идею о том, что на Куликовом поле русские сражались «против узурпатора Мамая за законного царя Тохтамыша». На самом деле ни один русский письменный источник, близкий по времени создания к этим событиям, не подвергает сомнению законность власти «Мамаевых ханов» над Ордой и не обвиняет Мамая в узурпации власти. Вопрос о том, законные или незаконные в Орде ханы, русских вообще не интересовал. Примечателен текст докончания, заключённого в 1375 г., т.е. после состоявшегося в 1374 г. «размирья» с Мамаем, между Дмитрием Московским и Михаилом Тверским. Речь в нём идет о войне с татарами как таковыми, безотносительно юридических оснований власти их правителей: «А с татары оже будет нам миръ, по думе. А будет нам дати выход, по думе же, а будет не дати, по думе же. А поидут на нас татарове или на тебе, битися нам и тобе с одиного всемъ противу их. Или мы поидем на них, и тобе с нами с одиного поити на них».

Как указывалось выше, на Руси было прекрасно известно, что во главе татарского войска в Куликовской битве формально стоял хан, в законности власти которого над Ордой у русских не было сомнений. Тем не менее, это не стало препятствием для русских выступить против него и даже его убить. При этом о существовании какого-то Тохтамыша на Руси в тот момент даже не подозревали. В русских летописях он впервые упоминается уже после Куликовской битвы как «некыи царь съ востока», т.е. как никому до того не известная личность: «Тогда же Мамаи не въ мнозе утече съ Доньскаго побоища и прибеже въ свою землю въ мале дружине, видя себе бита и бежавша и посрамлена, и поругана, пакы гневашеся и неистовяся, яряся, и смущашеся, и събра останочьную свою силу, еще въсхоте ити изгономъ пакы на великаго князя Дмитриа Ивановичя, и на всю Русскую землю. Сице же ему умышльшу, и се приде ему весть, что идеть некыи царь съ востока, именемъ Тактамышь, изъ Синие орды. Мамаи же, еже уготова на нь рать, съ тою ратью готовою поиде противу его, и сретошася на Калкахъ. Мамаевы же князи, сшедше съ коневъ своихъ, и биша челомъ царю Тактамышю, и даша ему правду по своеи вере, и пиша къ нему роту, и яшася за него, а Мамая оставиша, яко поругана. Мамаи же, то видевъ, и скоро побежавъ съ своими думцами и съ единомысленики. Царь же Токтамышь посла за нимъ въ погоню воя своя и убиша Мамая, а самъ шедъ взя орду Мамаеву и царици его и казны его, и улусъ весь поима, и богатьство Мамаево взя, раздели дружине своеи».

Евразийцы пытаются представить обмен русских князей послами с Тохтамышем после его победы над Мамаем как признание ими его власти: «И оттуду послы своя отпусти на Рязаньскую землю къ князю великому Дмитрию Ивановичю и къ всемъ княземъ Русскымъ, поведая имъ свои приходъ и како въцарися, и како супротивника своего и ихъ врага Мамая победи, а самъ шедъ седе на царстве Волжьскомъ. Князи же Русстии пословъ его отпустиша съ честью и съ дары, а сами на зиму ту и на ту весну за ними отпустиша коиже своихъ киличеевъ съ многыми дары къ царю Токтамышю… На ту же осень князь великии отпусти въ орду своихъ киличеевъ Толбугу да Мокшея къ новому царю съ дары и съ поминки».

На самом деле обмен послами и подарками был обычаем в отношениях между равноправными государями. Признавать власть Тохтамыша и платить ему дань русские князья не собирались, о чём свидетельствует судьба посольства, направленного им на Русь летом 1381 г., по всей видимости, именно с целью получения дани: «Того же лета царь Тактамышь, пославъ своего посла къ великому князю Дмитрию Ивановичю и къ всемъ княземъ Русскымъ, царевичя некоего Акъхозю, а съ нимъ дружины 700 татариновъ, и дошедше Новагорода Нижнего, и възвратися въспять, а на Москву не дръзнулъ ити, но посла некыхъ отъ своихъ товарыщевъ, не въ мнозе дружине, но ити не смеаху болма».

Отказ русских князей от признания власти Орды и выплаты дани и стал причиной похода Тохтамыша на Москву в следующем году. Примечателен текст докончания, заключённого между Дмитрием Московским и Олегом Рязанским летом 1381 г.: «А с татары аже будет кн (я) зю великому Дмитрию миръ и ег (о) брату, кн (я) зю Володимеру, или данье, ино и кн (я) зю великому Олгу миръ или дан (ь) е с одиног (о) со княземъ с великимъ з Дмитреемъ. А будет немиръ кн (я) зю великому Дмитрию и брату ег (о), кн (я) зю Володимеру, с татары, кн (я) зю великому Олгу быти со кн (я) земъ с великимъ съ Дмитриемъ и сь ег (о) братомъ с одиного на татаръ и битися с ними».

Как видим, условия этого договора точно такие же, как и условия договора 1375 г. с Михаилом Тверским. В обоих договорах речь идёт о войне с татарами как таковыми, хотя в одном случае ими правили Мухаммад-Бюляк с Мамаем, а в другом – Тохтамыш. Русским не было никакого дела до законности или незаконности власти правителей Орды, для них Орда была единым – враждебным – целым.

Подведём итоги. Мамай был не сепаратистом и узурпатором, а наследственным борцом за единство Золотой Орды в интересах законных ханов из династии Бату против сепаратистов и узурпаторов из младших ветвей рода Джучи. Мамай был назначен на должность беклярибека Бердибеком – последним ханом-Батуидом перед началом смуты. Впоследствии в этой же должности он защищал интересы законных ханов-Батуидов из рода Узбека – Абдаллаха и Мухаммада-Бюляка, на которые посягали представители родов Шибанидов, Ордуидов и Туга-Тимуридов, не имевшие прав на ордынский престол. Мамай и ханы, которым он служил, правили в ордынской столице дольше, чем кто-либо из их соперников (1362—1363, 1367, 1369—1372, 1374, 1375—1376 гг.). Отношения Мамая с итальянцами и папским престолом не были более дружественными, чем отношения с ними предыдущих правителей Орды. Тохтамыш был предателем, мятежником и узурпатором. Последний хан Золотой Орды из рода Бату был убит русскими в сражении на Куликовом поле. Русские не считали Мамая узурпатором, а его ханов незаконными. Русские относились к Мамаю и Тохтамышу одинаково враждебно. Орда была для русских врагом независимо от того, кто ею правил.

 

Служилые татары в Русском государстве

Одним из питательных источников для евразийского псевдоисторического мифотворчества является факт присутствия в Московском государстве в XV – XVII вв. Чингисидов и других знатных выходцев из Орды во главе отрядов служилых татар. Этот факт пытаются истолковывать как свидетельство о евразийском характере Московского государства, в котором ордынские элементы якобы играли роль не менее важную, чем русские. Используя доступные исторические материалы, попробуем разобраться, насколько подобные утверждения соответствуют действительности.

Согласно евразийской идеологии, Россия является преемницей Монгольской империи. В духе этого положения евразийцы истолковывают борьбу Москвы в XV – XVII вв. с татарскими ханствами, на которые распался Улус Джучи, как «борьбу за ордынское наследство», в ходе которой русские великие князья и цари якобы вступили в соперничество с татарскими ханами как претенденты на правопреемство от правителей Золотой Орды. В действительности же не существует ни одного документа, который свидетельствовал бы о том, что русские государи воспринимали себя в качестве правопреемников ордынских ханов. Все великие князья и цари Московской Руси возводили свою власть исключительно к своим предкам – древнерусским князьям (а также, в более широком европейском контексте, к римским и греческим царям). В качестве обоснования для завоевания татарских ханств аргумент «ордынского правопреемства» никогда не использовался.

Примечательное свидетельство в этой связи содержит под 1554 г. Никоновская летопись в рассказе о подготовке похода русского войска на Астрахань: «И царь и великий князь, положа упование на всемогущаго Бога, почалъ съветовати з боляры, какъ ему промышляти надъ Емгурчеемъ царемъ Азтороханьскымъ за свою обиду…. И въспоминая царь и великий князь древнее свое отечество, яже прежебывыи его родители святопочивший великий князь Владимиръ, просветивый Русскую землю святымъ крещениемъ, разделяа области на части детемъ своимъ, и ту Азтороханъ, тогда именовалася Тмуторокань, и да ее сыну своему Мстиславу, въ нейже храмъ Пречистые сътворенъ былъ; и многие государи христианьские отъ Владимира прежепочившии сродники царя и великого князя Ивана Василиевича всея Русии теми месты обладали, да Богу попущающу, грехъ ради христианьскыхъ и не за исправление закона Христова и многыхъ межьусобныхъ браней Русскыхъ государей, обладана бывши нечестивыми цари Ординьскыми, иже именовалася Большая Орда».

Территория Астраханского ханства в низовьях Волги представляла собой домен Джучидов, который сами татары называли Тахт Эли («Престольное Владение»); правившие им ханы являлись формально старшими в иерархии потомков Джучи. Однако московские правящие круги остались полностью безразличны к внутритатарским способам легитимации своей власти над бывшими землями Золотой Орды. Как видно из вышеприведенного текста, для идеологического обоснования готовившегося завоевания Астраханского ханства ими использовалось отождествление Астрахани с древнерусской Тмутараканью.

Аргумент того же порядка приводит «Казанская история» в обоснование завоевания Казани: «Бысть бо убо из начала Руския земли, якоже поведаютъ русь и варвари, все то едина Руская земля, идеже стоитъ ныне град Казань… Все же бе держава и область Киевская и Владимирская. Живяху же за Камою в части земли своея болгарския князи и варвари, владующе поганымъ языкомъ черемискимъ, не знающим Бога, никоего же закона не имущим. Обои же бяху служаще и дани дающе рускому царству до Батыя царя».

Само существование Улуса Джучи и наследовавших ему татарских ханств воспринималось в Москве как аномалия, нарушение естественного порядка вещей, а уничтожение этих ханств – как восстановление исторической справедливости. Естественно, что подобные взгляды не оставляли русским великим князьям и царям никакой возможности для восприятия себя в качестве правопреемников джучидских ханов.

Московское Царство не было евразийским государством, не было государством православных русских и мусульманских татар. Оно было исключительно русским государством, в котором полноправными подданными были лишь православные русины: «Иноземцы делились на две категории (в зависимости от наличия собственных земельных владений). Представителей первой можно было бы назвать „внутренними“ иноземцами. Мусульмане и язычники бывших Казанского, Астраханского и Сибирского ханств, официально провозглашенные подданными православного монарха, оставались в России иноземцами… Они не допускались к управлению страной, не занимали государственных постов (не входили в Боярскую думу, не участвовали в Земских соборах, не возглавляли приказов, воеводств и т. д. и не могли даже стать чиновниками любого уровня). Неправославная знать не входила в русское дворянское сословие».

Татары и прочие «евразийские» инородцы, проживавшие в пределах Московского Царства, в правовом отношении приравнивались к выходцам из-за границы: «К другой категории иноземцев в России принадлежали „внешние“ иноземцы – иммигранты, т.е. подданные других стран (и представители иных церквей). Они не имели в России корней и прав собственности на какие-либо территории… Принадлежность к „чужим“ религиозным общинам роднила „внешних“ и „внутренних“ иноземцев. Не вступив в московскую церковь, иммигранты, как и татары и жители Сибири, оставались иноземцами в структуре русского государства».

Сказанное выше в полной мере касается и служилых Чингисидов. Об их чуждости в структуре русской государственности свидетельствует уже то, что занимались ими не внутренние русские приказы, а тогдашнее «министерство иностранных дел»: «Все Чингисиды в России XVII в. ведались в Посольском приказе, поэтому для получения той или иной дачи требовалось написать челобитную во внешнеполитическое ведомство». В правовом отношении они были приравнены к западноевропейским иммигрантам: «Во второй половине XVI в. статус служилых Чингисидов приблизительно сравнялся со статусом знатных выходцев из Западной Европы, волей судеб оказавшихся в России. Таких, например, как бывший магистр Ливонского ордена В. Фюрстенберг, юрьевский епископ Гартман, датский принц Магнус. Даже если они брались в плен, то считались не внешними врагами, а своими „служебниками“, временно находящимися в „опале“. К ним применялась такая модель отношений, будто они были „отъездчиками“, добровольно поступившими на службу к Ивану IV. Формы их содержания также были схожими».

Впервые Чингисид на русской службе упоминается в связи со сражением у Евфимиева монастыря под Суздалем 7 июля 1445 г. между русскими во главе с московским великим князем Василием II и татарами во главе с сыновьями хана Улуг-Мухаммада Махмутяком и Якубом. Поражение Василия летописец объясняет малочисленностью русских войск: «толико бяше ихъ съ полторы тысячи, понеже бо всехъ князеи полци не успеша съвъкупитися, ниже царевичю Бердедату не успевшу приити, ту бо нощь въ Юрьеве начевалъ». Бердедат был сыном хана Худайдата, боровшегося за власть над Ордой в 1420-х гг. Об обстоятельствах его поступления на русскую службу нам ничего не известно. В источниках Бердедат упоминается ещё только один раз – в феврале 1446 г., когда после свержения Василия II Дмитрием Шемякой он ушёл в Литву вместе с двумя другими служилыми царевичами – Касимом и Якубом.

В конце 1445 г. незадолго до того обосновавшийся в Казани хан Улуг-Мухаммад был убит своим сыном Махмутеком. Младшие братья нового хана Касим и Якуб бежали на Русь и поступили на службу к Василию II. Они со своими отрядами участвовали в нескольких его военных кампаниях против Дмитрия Шемяки, литовцев и татар. Спустя несколько лет (традиционная датировка этого события 1452-м годом является лишь догадкой В. В. Вельяминова-Зернова) Василий II пожаловал Касиму Городец Мещерский на Оке, ставший с тех пор называться Касимовым. Благодаря своему расположению Мещера могла использоваться для оборонительных и наступательных действий как против Большой Орды, так и против Казанского ханства. Кроме того, её правителей можно было при случае использовать для вмешательства во внутренние татарские смуты.

В связи с пожалованием Касиму Городца Мещерского можно услышать обвинения Василия II в том, что он передал под власть татар русское население Мещеры. Чтобы понять, насколько обоснованы такие обвинения, заглянем немного назад в историю. Мещера была в 1392 г. куплена великим князем Василием Дмитриевичем Московским у хана Тохтамыша одновременно с приобретением ярлыков на Нижний Новгород, Муром и Тарусу: «Ходи… князь Василеи в орду къ царю, и онъ ему далъ Новгородчкое княжение Нижняго Новагорода, Моуромъ, Мещеру, Торусоу». Если Нижний, Муром и Таруса были русскими княжествами, то Мещера до этого входила непосредственно в состав Орды и имела смешанное финско-татарское языческо-мусульманское население. По сути мы имеем здесь дело с уникальным событием – продажей исламским правителем части земель «дар ас-саляма» вместе с её мусульманским населением правителю-«кяфиру». Пойти на этот шаг Тохтамыша должна была заставить отчаянная потребность в деньгах для продолжения войны с Тимуром, от которого он за год до этого понёс тяжёлое поражение на Кундурче.

По-видимому, в составе Орды Мещера обладала определённым автономным статусом и управлялась местными мещерскими князьями. Подобный статус она сохранила и после вхождения в состав Руси, о чём свидетельствует докончание великого князя Юрия Дмитриевича Московского с великим князем Иваном Фёдоровичем Рязанским, заключённое 31 марта – 5 июля 1434 г.: «А порубеж (ь) е Мещерскои земли, как было при великом кн (я) зи Иоанне Ярославич (е) и при кн (я) зи Александре Укович (е) … А кн (я) зи мещерьские не имут тобе, великому кн (я) зю, правит (и), и мне их не примат (и), ни в вотчине ми в своеи их не держат (и), ни моим бояром, а добыват (и) ми их тобе без хитрости, по тому целован (ь) ю».

О том, каким был национальный состав населения Мещеры в XV в., можно узнать из докончания великого князя Ивана Васильевича Московского с великим князем Иваном Васильевичем Рязанским, заключённого 9 июня 1483 г.: «А ясачных людеи от царевичя от Даньяра, или кто будет на том месте иныи царевич, и от их князеи тобе, великому князю Ивану, и твоим бояром, и твоим людем не приимати. А которые люди вышли на Резань от царевичя и от его князеи после живота деда твоего, великого князя Ивана Федоровича, бесерменин, или моръдвин, или мачяринъ, черные люди, которые ясакъ царевичю дают, и тебе, великому князю Ивану, и твоим бояром тех людеи отпустити добровольно на их места, где кто жил».

Из вышеприведённого текста следует, что подвластное касимовским ханам население Мещеры состояло из бесермен, мордвы и мещеряков. Русского населения тогда в мещерских землях или не было, или оно находилось вне юрисдикции правителей Касимова. Подобного же мнения придерживались Б. Д. Греков и А. Ю. Якубовский, обсуждая возникновение Касимовского ханства: «Местность вокруг Мещерского городка была заселена, главным образом, мордвой и мещерой, племенами отсталыми, пребывающими в большинстве своем в язычестве, частично исповедующими ислам».

Касимов жаловался служилым Чингисидам в течение двух столетий, но нет оснований в связи с этим говорить о существовании автономного Касимовского ханства, стоявшего в отношении вассальной зависимости к Москве: «Говоря о возможности существования Касимовского царства в Мещере, археологи отмечают, что его территория, скорее всего, ограничивалась „городом и отдельными поместьями“. Археологическое изучение Мещеры не позволяет говорить о существовании на данной территории татарского постзолотоордынского государства… Мы также склонны рассматривать Касимов только как место проживания Чингисидов, пожалованных титулом „царя“ или „царевича“ касимовского и получавших доходы с города. По нашему мнению, их положение можно определить как разновидность кормления».

«Касимовское ханство» было чисто виртуальным образованием, власть его правителей распространялась лишь на татар их дворов, они не имели никакой власти над русским населением Мещеры – напротив, сами находились под управлением русских воевод: «В целом перед нами вырисовывается своеобразное ханство или царство. Главной отличительной его особенностью является то, что в документах регулярно говорится о касимовских царях и царевичах, но ни разу о царстве (ханстве). На самом деле это было некоторое эфемерное образование, параллельное общегосударственному административно-территориальному делению. Территория „ханства“ ограничивалась исключительно владениями царя или царевича. И даже здесь он был вынужден постоянно оглядываться на местного воеводу, которому предписывалось следить во всем за служилыми Чингисидами».

Помимо Касимова, служилым Чингисидам «жаловались» и другие города Московского Царства. Подобные «пожалования» зачастую служат основанием для домыслов о том, что русское население таких городов оказывалось в полной власти татар, которые могли с ним делать всё, что им ни заблагорассудится. В действительности условия подобных пожалований строго оговаривались и оформлялись особыми юридическими документами – «шертными грамотами». Судя по описи русского царского архива, в XVI в. в нём хранились «грамоты шертные городетские Нордоулатова царева, и Салтангаева, и Зенаева, и Шахъавлиярова, и сеитов, и князей городетских – а всех грамот 9» (т.е. документы татарских правителей Касимова), а также «грамоты Магмед-Аминевы, как на Кошире был, Абдыл-Летифовы, как был на Юрьеве и поручная ево ж, и запись шертная, и новая Абде-Летифова, как ему дал князь велики Коширу». Отсюда можно заключить, что оформление шертной грамоты было обязательным условием пожалования служилого татарского правителя городом на Руси.

До наших дней по воле случая дошёл только один из таких документов – шерть, данная в 1508 г. царевичем Абдул-Латифом, сыном казанского хана Ибрагима, которому Василий III пожаловал город Юрьев. Уже В. В. Вельяминов-Зернов установил, что её основные положения восходят к образцу подобных грамот, которые заключались с касимовскими ханами. Из этого следует, что текст шерти Абдул-Латифа является стандартным и свидетельствует о содержании всех остальных подобных грамот, не дошедших до нас.

В предисловии к документу говорится, что «князь великий… даетъ царю Абдылъ-Летифу городъ Юрьевъ зъ данью и со всеми пошлинами». Собственно, в этом и заключается весь смысл пожалования – служилый татарский царевич получает с города деньги на содержание себя и своих воинов, с которыми он обязуется воевать против врагов Руси. Никакой власти над населением города ему не предоставляется. Особо оговаривается запрет на насилие над жизнью и имуществом русских людей:».. Мне Абдылъ-Летифу и моимъ уланомъ и княземъ и казакомъ нашимъ, ходя по вашимъ землямъ, не имать и не грабить своею рукою ничего, ни надъ хрестьяниномъ ни надъ какимъ не учинити никаковы силы; а хто учинитъ надъ хрестьянскимъ богомолствомъ, надъ Божиею церковию, каково поругание, или надъ хрестьянствомъ надъ кемъ ни буди учинитъ какову силу, и мне за того за лихого не стояти, по той роте его выдати». Татары, которые это условие нарушают, подлежат бессудной казни на месте преступления: «А хто его надъ темъ насилствомъ убьетъ, въ томъ вины нетъ, того для мне роты не сложити… Кто почнетъ силою кормъ имати и подводы своею рукою, посолъ ли, не посолъ ли, а кто его надъ темъ убьетъ, в томъ вины нетъ».

А. Л. Хорошкевич по этому поводу совершенно справедливо отмечает, что «на Руси регламентировались почти все стороны деятельности и жизни выходцев из Крымского и других ханств и орд. Целью регламентации было сохранение в неприкосновенности основ внутреннего развития страны, сокращение до минимума вмешательства крымских и ордынских выходцев в ее внутреннюю жизнь, гарантия неприкосновенности имущества коренного населения».

Нет оснований считать, что «пожалование» русских городов служилым Чингисидам приводило к росту налогового бремени для населения этих городов. В действительности налогообложение оставалось тем же, а служилые татары получали лишь часть доходов, которая до того шла в казну русских государей: «Вряд ли справедливы утверждения некоторых исследователей, отмечающих, что внедрение татарских выходцев усугубляло эксплуатацию коренного населения, так как на земледельческое население возлагались обязанности по полному содержанию значительных военных отрядов. Чингисидам передавались только права на получение доходов с той или иной территории, причитающиеся ранее великому князю московскому (царю) или его родственникам. В документах ни разу не отмечено, что передача доходов с уезда или волости служилому царю или царевичу означала какие-либо дополнительные сборы».

В «пожалованных» городах оставалась русская администрация, которой продолжало подчиняться русское население. Татарские кормленщики не имели над ним никакой власти, управляя лишь татарами собственных дворов: «…На территориях, переданных Чингисидам, сохраняется великокняжеская (царская) администрация. Право суда ограничивалось только двором того или иного татарского царя или царевича. С суда над православным населением представителям „золотого рода“ в лучшем случае могли поступать судебные пошлины. Православные дворяне этих территорий составляли собственную служилую корпорацию… [Чингисиды] были только конечными получателями доходов с пожалованных территорий, а вся полнота управления находилась в руках лиц, назначаемых из Москвы. Максимум, на что могли рассчитывать Чингисиды, это контроль за сбором доходов и, возможно, самостоятельный сбор натуральных и денежных средств с неправославного населения, если такое имелось, пожалованных уездов и волостей».

Русское население «пожалованных» городов продолжало жить по русскому праву и судиться в русских судах, при этом служилые татары наряду со своим татарским правом подчинялись и русскому праву: «Права Чингисидов распространялись только на участие их „приказных людей“ в сборе причитающихся доходов с определенной территории, в том числе и судебных пошлин, сам же суд над православным населением вершил исключительно представитель Москвы, назначенный управлять данной территорией и надзирать за деятельностью знатного татарина… Суд, по крайней мере над русским населением, и, скорее всего, в делах между православными и татарами, осуществлялся представителем великого князя. Чингисид получал только судебные пошлины. О судебных правах Чингисидов мы можем говорить только по касимовской практике начала XVII в. По-видимому, он имел право суда только над своим двором. При этом можно предположить, что на татар распространялось как традиционное степное (яса, шариат) право, так и русское».

За поведением служилых татар наблюдали русские воеводы и приставы, неотлучно находившиеся при всех знатных выходцах из Орды, включая касимовских «ханов»: «До середины XVII в. одной из главных обязанностей воеводы был надзор за касимовским царевичем и татарами в целом. Служилому татарину достаточно было появиться в ногайском платье, чтобы инициировать судебное разбирательство. В 1621 г. из Касимова в Москву в Посольский приказ на допрос отправили служилого татарина Бейбека Тончурина, ездившего в Астрахань. Здесь его расспрашивали под страхом пытки о том, зачем он ездил на Волгу, кто его посылал, был ли у тетки касимовского царя или ногайских мирз, передавал ли грамотки или устные сообщения. Это показывает, что касимовские Чингисиды и люди их дворов находились под жестким контролем». В 1636 г. голштинский посол Адам Олеарий, проезжая через Касимов, несмотря на взаимное желание не смог встретиться с тамошним царевичем Сеид-Бурханом из-за запрета русского воеводы: царевич «велел передать поклон, усердную благодарность его и извинения ввиду невозможности для него угостить и почтить господ послов в своем доме, как он бы желал этого. [Посещение его] вызвало бы неудовольствие воеводы, неохотно разрешающего кому-либо из иностранцев иметь с ним сношения».

Такую же картину мы наблюдаем в Романове, где был помещён князь Эль, сын ногайского бия Юсуфа, поступивший на русскую службу вместе со своим братом Ибрагимом в 1564 г. В 1606 г. Романов по пути в Москву посетил гонец шведской королевы Станислав Немоевский, оставивший в своём дневнике красноречивое описание своей встречи с князем Элем: «Когда однажды мы послали к нему продать некоторые вещи для съестных припасов, он, мужчина уже лет шестидесяти, с грустью сказал нашим: „Вы еще можете вскоре отсюда выехать по окончании настоящей войны, на которой у меня, у несчастного, убили сына. Но я, прибывши сюда добровольно лет сорок назад, Бог весть, увижу ли еще свою отчизну“. Он желал было и далее говорить, но пристав, что был с нами, приказал ему молчать».

За пожалованные им доходы служилые татары обязаны были платить кровью, участвуя практически во всех войнах, которые вело Русское государство в XVI – XVII вв., включая войны с их соплеменниками. Интенсивность использования татарских отрядов даже наводит современных татарских историков на подозрение о том, что русские власти таким образом проводили скрытую политику геноцида: «Кроме названных, существовала еще одна, глубоко завуалированная цель привлечения служилых татар на службу… Выставляемые в качестве заслонов, используемые в разведывательных операциях, они, безусловно, были обречены нести тяжелые потери. Таким образом, проводилась линия на скрытое физическое истребление мужского татарского населения».

Можно было бы отмахнуться от таких подозрений как от паранойи, однако бытование сходных мыслей засвидетельствовано у русских властей. Так, в 1735 г. руководитель Оренбургской экспедиции статский советник Иван Кириллович Кирилов, предлагая императрице Анне Иоанновне направить в Оренбург на военную службу татар-мишарей, обосновывал это предложение тем, как он представлял себе традиционную политику русских властей относительно татар: «…Хотя по мало наряжены будут, однако же которое время там пробудут, в то жены без плода останутца, а кого убьют, тот и вовсе не возвратитца. Как исстари сию политику во всем государстве над татарами во время Швецкой и Польской и Турецкой войн делали, везде их перед войска в первых на пропажу посылали, вменяя в службу».

При этом не нужно переоценивать роль татарских вспомогательных отрядов в войнах, которые вело Московское Царство. Наибольшей интенсивности их использование достигло во время Ливонской войны. С. М. Середонин подсчитал, что в составе русского войска во второй половине XVI в. было около 75 000 дворян, детей боярских и их слуг, 20 000 стрельцов и казаков, не более 10 000 татар, 4000 иностранцев, всего около 110 000 человек, не считая даточных и посошных. По данным А. В. Чернова, из 60-тысячного войска Ивана IV в Полоцком походе участвовало дворян и детей боярских – 29%, боярских людей – 29%, стрельцов – 20%, казаков – 12%, татар и мордвы – 8% и сборных людей из городов – 2%. Таким образом, в общем составе русских вооружённых сил на служилых татар приходились лишь считанные проценты.

Во время военных походов при каждом предводителе служилого татарского отряда неотлучно находились два русских пристава, которые обладали по отношению к нему всей полнотой власти. По сути дела служилые татарские царевичи и князья являлись свадебными генералами, находившимися под полным контролем русских приставов. Впервые такая практика засвидетельствована в 1477 г., когда во время похода на Новгород с сыном Касима царевичем Данияром в качестве приставов шли князья Пётр Оболенский и Иван Звенец. В число задач приставов входило следить за тем, чтобы служилые татары не совершали насилий над русским населением, даже над враждебными великому князю новгородцами, в частности, не захватывали их в плен: «…Вси же князи поидоша, кииждо из своеи вотчины, розными дорогами со всех рубежов, воююще и секуще, и во пленъ ведяху, татаром же князь велики не повеле людеи пленити».

О том, чем могло обернуться для служилых татар неподчинение русским властям, свидетельствует пример Шах-Али (Шигалея), царевича из династии ханов Большой Орды, бывшего в 1516—1519 гг. ханом в Касимове, а в 1519—1521 гг. – в Казани. В сентябре 1532 г. он получил от великого князя Василия III в кормление Серпухов и Каширу. В то же время его младший брат Джан-Али был назначен ханом Казани. Считая себя обойдённым и сам желая получить казанский престол, Шах-Али завязал самостоятельные связи с Казанью и другими татарскими государствами, на что не имел права по условиям службы. Когда в январе 1533 г. об этом стало известно Василию III, на Шах-Али обрушилась суровая кара: «Тоя же зимы, генваря, князь велики Василей Ивановичь всеа Руси положилъ опалу свою на бывшаго царя Казанского Шигалеа, что онъ правду свою порушилъ, учалъ ссылатися въ Казань и въ иные государьства безъ великого князя ведома; и за то его велелъ князь велики ж жалованиа свести съ Коширы и съ Серпухова, да поимавъ съслалъ на Белоозеро и съ царицею и посадилъ за сторожи».

Татары двора Шах-Али были арестованы вместе с ним и посажены в тюрьмы в Твери, Новгороде, Пскове, Орешке и Кореле, где часть из них умертвили: «…бысть ихъ в Новегороде 80 и боле, и пометаша ихъ въ тюрму; они же по своеи скверно [и] вере во 5 днии вси изомроша; такоже и во Пскове 70 вскоре изомроша», «Того же лета, месяца июня въ 26, посадиша Тотар царя Шигалея людеи 73 в тюрьмоу в Середнемъ городе под Боурковским костром от Великие реки, на смерть, и малых деток 7 в том же числе, и те изомроша в день и в нощь, и выкида их вон, а восмь живы остася в тюрьме ни поены ни кормлены на многи дни, а тех прибиша; а катунеи посадиша в ыноую тюрьмоу».

Всего было казнено около 200 придворных татар Шах-Али, а их жён и детей спустя некоторое время крестили: в Пскове «Тотарок крестиша; а моужеи их оуже оутушили в тюрми 72 человека», в Новгороде «онехъ преже реченныхъ Татаръ се же жены же ихъ, видевше мужеи своихъ по своеи сквернеи вере скорую нужную смерть и погибшихъ душею и теломъ, они же, яко отъ сна воспрянувше, и начаша приходяще молитися боголюбивому архиепископу Макарию и просити святаго крещения… А крестишася числомъ въ Новегороде женъ 43, а детеи 36; а крестиша ихъ месяца генваря въ 23 день. А во Пскове крестиша женъ и детеи 51, а в Орешке 12, а в Кореле 30». Показательная жестокость этой расправы, по всей видимости, была призвана раз и навсегда отбить у служилых татар охоту к нарушению условий своей службы.

Сам Шах-Али провёл в заключении почти три года. В декабре 1535 г. он был доставлен в Москву к юному великому князю Ивану IV и его матери регентше Елене Глинской: «Декамриа 12 Шигалей царь на Москву приехалъ, и князь великий велелъ царю быти у себя, и Шигалей царь пришелъ къ великому князю на очи, палъ передъ великымъ княземъ и сталъ на коленехъ и билъ челомъ великому государю Ивану за свою преступку… И… рекъ: „…И вы, государи мои, меня, холопа своего, пожаловали, таковую мою проступку мне отдали и меня, холопа своего, въ томъ пощадили и очи свои государьскые мне, холопу своему, дали видети; а язъ, холопъ вашь, ныне какъ вамъ учинилъ правду, государемъ своимъ, и на той на своей правде и до смерти своей хочю крепко стояти и умрети за ваше государево жалование“».

Историческая в полном смысле этого слова сцена. Вспомним, что всего лишь за полстолетия до этого хан Большой Орды Ахмат ещё пытался разговаривать с Иваном III на языке угроз: «А вам ся есмя государи учинили от Саина царя сабелным концемъ. И ты б мою подать въ 40 день собралъ… а на себе бы еси носилъ Ботыево знамение, у колпока верхъ вогнув ходил». В ответ на предложение великим князем в 1480 г. мирных переговоров он заносчиво требовал: «нолны Иван будет сам у него и у царева стремени». Теперь же 30-летний внук Ахмата, называя себя холопом, вымаливал себе прощение, стоя на коленях перед 5-летним внуком Ивана III.

Если поведение Шах-Али было следствием нарушения им своих служебных обязанностей, то к XVII в. вставание Чингисидов на колени перед русским государем стало уже формальной частью русского придворного церемониала: «В 1622 г. в России оказался одиннадцатилетний ургенчский царевич Авган-Мухаммед б. Араб-Мухаммед. 31 декабря 1622 г. он предстал перед Михаилом Федоровичем… Михаил Федорович позвал царевича и возложил на него руку. После этого царевич Авган встал на колени и стал бить в холопство… Ответное царское слово царевич опять слушал на коленях. Можно предположить, что обряд вставания на колени появился только в XVII в. В XVI в. на колени вставали только послы татарских царей и царевичей… Когда 13 февраля 1623 г. у государя был касимовский царь Арслан б. Али… Арслана объявил окольничий Федор Леонтьевич Бутурлин, государь положил на него руку и самолично спросил о здоровье. Далее касимовский царь бил челом, стоя на коленях, после чего ему разрешили сесть… В августе 1653 г. в Москву для принесения шерти приехали сибирский царевич Алтанай б. Али б. Кучум и его племянник касимовский царевич Сеит-Бурхан б. Арслан б. Али… Алтанай при приеме у царя стоял на коленях. Появление упомянутого протокольного обряда, скорее всего, следует объяснить желанием новой династии подчеркнуть церемонией свое величие. Даже потомки ордынских царей должны вставать на колени перед государем московским. Правда, это несколько противоречило положению служилых Чингисидов в России, и русское дворянство при царской аудиенции не преклоняло колен».

Темой для спекуляций евразийцев зачастую служат присутствие татарских царевичей в XVI – XVII вв. при московском дворе и высокое положение, которое они там занимали. Действительно, в дворцовых разрядах потомки ордынских ханов занимали место непосредственно за членами правящей династии, выше всех русских княжеских родов. Евразийцы пытаются представить это положение как свидетельство того, что русские цари испытывали какой-то особый пиетет к династии Чингисидов и даже осознавали себя преемниками её власти. Но было ли это именно уважением к Чингисидам или лишь формальная дань их титулу?

Обратимся для ответа на этот вопрос к эпизоду, описанному Павлом Алеппским во время возвращения царя Алексея из литовского похода в Москву 10 декабря 1655 г.: «Патриарх поднес царю позолоченную икону Владычицы и на серебряном блюде хлеб, на котором была прекрасная серебряная солонка с солью, и еще кувшин с вином… Вместе с царем стояли четыре царевича, а именно: сыновья сибирского царя справа и слева от него, и сын грузинского (царя), с лицом, блиставшим как солнце, стоял к нему ближе всех; он выезжал к нему навстречу вместе с новокрещенным касимовским царевичем». Как видим, грузинский царевич из династии Багратидов, не имеющий никакого отношения к Чингисидам, исполняет при русском царе такую же роль, что и татарские царевичи, и даже занимает по сравнению с ними более почётное место.

То же самое мы видим в Разрядных книгах: «Год 1656… Того ж месяца Февраля в 12 день… ели у Государя Царя и Великого Князя Алексея Михайловича, всеа Великия и Малыя и Белыя России Самодержца: святейший Никон, патриарх Московский и всеа Великия и Малыя и Белыя России, да Антиохийской патриарх Макарей, да Сербской патриарх Гаврило, да царевичи: Грузинский царевич Николай Давыдовичь, да Касимовской царевичь Василей Араслановичь, да Сибирские царевичи Петр да Алексей Алексеевичи». Отсюда ясно, что при московском дворе почёт оказывался выходцам из царских родов на чисто формальных основаниях, безотносительно их конкретного происхождения. Нахождение иностранных царевичей в услужении у русского царя было призвано повысить его престиж внутри страны и за её пределами.

Что касается служилого татарского царевича Симеона Бекбулатовича, который в течение 11 месяцев в 1575—76 гг. формально занимал русский царский престол, то наиболее правдоподобное объяснение этому событию даёт Пискарёвский летописец: «Произволением царя и великого князя Ивана Васильевича сажал на царство Московское царя Семиона Беидбулатовича. А говорили нецыи, что для того сажал, что волхви ему сказали, что в том году будет пременение: Московскому царю смерть». Любопытно, что к точно такой же мере прибегали уже хеттские правители во II тысячелетии до н. э. В случае предсказания беды для царя Хатти на престол сажали подменного царя из пленников: «Пленника благим елеем царства они помазывают, и [жрец?] говорит: Вот, это – царь! Имя царства на нём!» (СТН 419). Итак, обязанность Симеона Бекбулатовича заключалась в том, чтобы в качестве покорной жертвы умереть вместо Ивана Грозного. Если в подобном случае и можно говорить о чести, оказанной выходцу из рода Чингисидов, то это честь весьма специфического характера.

В заключение коснёмся царского рода Годуновых, в легенду о татарском происхождении которого многие продолжают верить, хотя она была полностью опровергнута лучшим специалистом по генеалогии московского боярства Степаном Борисовичем Веселовским в написанном ещё в 1938 году очерке «Род Дмитрия Александровича Зернова (Сабуровы, Годуновы и Вельяминовы-Зерновы)», который был опубликован в 1969 году в составе его «Исследований по истории класса служилых землевладельцев»: «Легенде о мурзе Чете как родоначальнике Годуновых очень посчастливилось. А. С. Пушкин, доверяя легенде, устами кн. Шуйского называет Бориса Годунова «вчерашним рабом» и «татарином». Последний эпитет, конечно, поэтическая вольность: если бы действительно предок Бориса был татарином, то за 300 лет службы и жизни в Москве у Годуновых не могло остаться ничего татарского. Через Пушкина легенду о Чете знают и принимают на веру люди, вовсе не обремененные историческими познаниями…

Костромское происхождение рода Сабуровых-Годуновых можно считать несомненным. Будем продолжать фактическое исследование и попытаемся выяснить, кто, когда и для чего мог выдумать легенду о мурзе Чете. Злоупотребление со стороны родовитых людей вымыслами о выездах знатных иноземных родоначальников подсказывает первое предположение, что легенду о Чете выдумали сами Сабуровы или Годуновы. Выше было отмечено позднее возникновение легенды – в середине XVI в. ее еще не было. Совершенно непонятно, зачем могла понадобиться подобная выдумка знатным и богатым и без того Сабуровым и Годуновым. Между тем для властей и братии Ипатьева монастыря легенда была нужна, и за его стенами надо искать авторов легенды и позднейших ее популяризаторов.

…Мы имеем полное основание говорить, что род Захария был исконным костромским родом, перешедшим на службу в Москву в 30-х годах XIV в. в связи с получением Иваном Калитой великокняжеской власти. Первым поступившим на службу в Москве был Дмитрий Александрович Зерно (или Зернов), с которого Государев родословец начинает род Сабуровых-Годуновых. Дмитрий Александрович и его ближайшие потомки заняли в боярской среде очень высокое положение: с большой вероятностью можно считать, что боярами были сам Дмитрий Александрович, все три его сына и два внука из четырех. В XV в. образуются три фамилии рода – Сабуровы, Годуновы и Вельяминовы».

Подводя итог вышесказанному, процитируем заключение из наиболее полного на сегодняшний день исследования о служилых Чингисидах в Московском Царстве: «…Чем больше нам становится известно о жизни этих людей, тем отчетливее возникает ощущение, что в целом представители „золотого рода“ в России на протяжении всего рассматриваемого периода оставались неким инородным элементом, который скорее мешал, нежели помогал при достижении тех или иных целей. Точнее сказать – Чингисиды в Московском государстве большей частью оставались ненужными людьми. О них забывали или стремились забыть сразу же после того, как они выполняли очередную задачу, поставленную перед ними. Они раздражали тем фактом, что их так и не удалось вписать в общую среду служилого сословия… Определенная недосказанность постоянно витала в воздухе. Особенно отчетливо она прослеживается в практике назначения номинальными воеводами в полки и в присутствии в „пожалованных“ им городах представителей царя с явно надзорными функциями. Данную неопределенность понимали и сами татарские цари и царевичи».

Показательно сравнение Чингисидов с выходцами из другой правящей династии соседнего государства – Гедиминовичами. Потомки великих князей литовских, массово переселявшиеся в Московскую Русь, воспринимались здесь как свои и вливались в местную знать без малейших сложностей. Ими было основано несколько знаменитых княжеских родов (Голицыны, Трубецкие, Хованские, Куракины и др.), доживших до наших дней, в то время как к началу XVIII в. из нескольких десятков Чингисидов, обосновавшихся в предыдущие века в Московском Царстве, остался один лишь род царевичей (с 1718 г. – князей) Сибирских, но и тот окончательно угас в XIX в. Даже по этому примеру можно судить, что «наследие Чингисхана» на русской почве не приживалось. Вопреки домыслам евразийцев, ордынский элемент всегда оставался чуждым для русской государственности.

 

Русское законодательство XVII в. о торговле татарскими рабами

СОБОРНОЕ УЛОЖЕНИЕ 1649 ГОДА

ГЛАВА ХХ. СУД О ХОЛОПЕХ

74. А которые люди в Холопье приказе положат купчие на татар, и бьют челом, чтобы те купчие в Холопье приказе записати в книги, а татарове, на кого имянем те купчие писаны, тех купчих не лживят, и те купчие в книги записати. А будет в тех купчих учинится какой спор, и те купчие записывати, по сыску, будет доведется, а будет по сыску те купчие нарядные, или писаны за очи, и тех купчих в Холопье приказе в книги не записывати, а чинити по них указ, до чего доведется.

[Статья 74 регламентирует порядок регистрации купчих в Холопьем приказе на купленных людей. Такая регистрация была обязательной. Ставились условия, чтобы сами татары купчие не оспаривали и чтобы они не были подложными (нарядные), т.е. составленными без ведома (за очи) объекта сделки. Положение купленных людей было юридически однородным с положением старинных холопов. Но у них было существенное отличие – это была возобновляемая категория. Под понятием «татары» понимались все народности Сибири, Поволжья и даже Дона, исповедовавшие ислам.]

97. А которые люди купленых татар крестят, и тех новокрещеных людей учнут продавати и приводити к записке, и на таких новокрещеных людей в Холопье приказе никому служилых кабал не давати, и от тех людей, кто их к записке приведет, свободить потому, что по государеву указу крещеных людей никому продавати не велено.

[В статье повторяется запрет продажи принявших православие (крещеных) купленных людей (собирательный термин – татары). Купчими грамотами оформлялось похолопление только неправославных людей, а холопская зависимость православных по Уложению могла быть оформлена только служилой кабалой, но последняя оформлялась лишь при согласии лица, дающего на себя кабалу, а не путем насильственного привода в приказ.]

98. А будет которые люди учнут купленых своих людей татарскаго полону кому поступатися по добродетели безденежно, и даные на них учнут давати, и те люди, которым те купленые люди будут даны, с теми даными приведут их для записки в Холопей приказ, и в Холопье приказе тех даных людей, и на них даные в книги записывати.

99. А будет кто приведет к записке татар по купчим, или по даным, а скажет, что те татаровя куплены на Дону, или в городех, или кто возмет сам полоном, и тех татар полоненых по купчим и по даным по тому же в книги записывати.

[Статьи связаны со ст. 74. Пленные татары подлежат регистрации в Холопьем приказе. Регистрируются также акты дарения и купли-продажи таких татар.]

100. А которые купленые люди татаровя новокрещеные останутся после кого умершего, а духовных после умерших не останется, или духовные и останутся, да тех новокрещенов в тех духовных никому в надел будет не написано, а как они куплены, и в купчих про них того будет не написано же, что их тот, после кого они останутся, купил себе и жене своей и детем, а жены или дети тех умерших на волю их не отпустят для того, что они их купленые люди, а те купленые люди учнут бити челом государю о них о свободе потому, что они им в духовных и в купчих не написаны, и тем купленым людем по смерти тех людей, кто их купит, быти у жон их и у детей потому, что многие люди таких людей покупают до женидбы своей, а которые люди таких людей покупают и женяся, и они тех своих купленых людей в купчих пишут себе, а того не повелося, что таких купленых людей в купчих писати себе и жене своей и детем.

[В отличие от акта перепродажи купленных людей, принявших православие (см. ст. 97), право наследования не знало ограничений, связанных как с принятием православия, так и с отсутствием упоминания жены и детей холоповладельцев в купчей.]

117. Да в прошлом во 132-м году послан указ блаженныя памяти великаго государя царя и великого князя Михаила Феодоровича всеа Русии в Сибирь, да в Астрахань, татар и татарченков мужеского и женского полу всяким людем покупати и даром ни у кого имати и крестити, и на Русь ни с кем высылати не велено. А ныне государь царь и великий князь Алексей Михайлович всеа Русии указал таких татар и татарченков в Астрахани и в Сибири покупати всяким людем попрежнему, опричь воевод и всяких приказных людей, которые воеводы и всякие приказные люди у государевых дел будут в Сибири и в Астрахани. И будет таких купленых татар кто приведет к кабалной записке, или по купчей, или по даной, и тех купленых татар записывати в книги в рожей и в приметы, и с книг давати тем людем, кто их к записке приведет, выписи за дьячьею рукою.

118. А будет кто в Астрахани и в Сибири татар и татарченков учнет у кого красти или отъимати силно, и тем людем за то по сыску чинити жестокое наказание, и тех татар и татарченков, которых они украдут, или отъимут силно, взяв у них будет они не крещены, отдати тем людем, у кого они их украдут или отъимут. А будет они тех татар и татарченков крестят, и на них за тех татар и за тех татарченков доправити против тамошния продажи болшую цену, и отдати тем людем, у кого они тех татар и татарченков украдут, или отъимут, а тем новокрещеным татаром быти у них.

[Статьи отменяют прежний запрет по Указу 1623—1624 гг. покупать людей из нерусского населения Сибири и Астрахани, именуемого общим этническим понятием татары. Однако в соответствии со ст. 58 покупка представителей местного населения воеводами и приказными людьми запрещалась с целью ограничить возможный произвол. Купленные, завещанные, переданные татары подлежали регистрации у властей с обозначением примет. Похищение, насильственный захват татар преследовались и влекли жестокое наказание. Однако закон открывал в данном случае лазейку: похищенные крещеные татары оставались у похитителя, но он должен был уплатить за них тем, у кого они похищены, цену больше обычной.]

Источник: Российское законодательство Х-ХХ веков. Том 3. М., 1985

 

Уничтожение Ногайской орды

Одним из крупнейших среди государств, образовавшихся в XV в. на развалинах Улуса Джучи, оказалась Ногайская орда. Её основателем принято считать беклярибека Едигея, бывшего в конце XIV – начале XV вв. фактическим правителем джучидского государства. После смерти Едигея его потомки сумели сохранить своё высокое положение. Первоначально их владениями были степи в междуречье рек Яик (Урал) и Эмба, но постепенно им удалось распространить свою власть также на сопредельные земли, включая Астрахань, южных башкир и часть казахов и каракалпаков. В отличие от прочих орд бывшего Улуса Джучи ногайцами управляли не ханы из рода Чингиса, а бии из рода Едигея, поэтому первоначально они вынуждены были признавать над собой формальную власть сибирских Джучидов. Так, в 1481 г. объединённые войска сибирского хана Ибака и ногайского мурзы Ямгурчея разгромили ставку хана Большой Орды Ахмата, а самого его убили. Однако уже в начале XVI в. ногайские бии перестают признавать власть Джучидов и становятся полностью самостоятельными правителями.

Дипломатические связи между Русью и Ногайской ордой были установлены в 1480-х гг., однако отношения осложнялись противоречиями из-за Казани, в которой каждая из сторон стремилась утвердить своё влияние. В 1496 г. ногаи помогли сибирскому хану Мамуку свергнуть с казанского престола прорусского хана Мухаммад-Эмина и самому воцариться в Казани. Они и дальше участвовали в борьбе за Казань на стороне антирусских сил. Когда в 1505 г. Мухаммад-Эмин отказался признавать над собой власть русского государя, ногаи прислали к нему 20-тысячное войско, с которым он безуспешно осаждал Нижний Новгород. Ногайское влияние в Казани ещё более усилилось после утверждения на казанском престоле в 1521 г. династии Гиреев. В том же году ногаи участвовали в опустошительном нашествии на Русь крымского хана Мухаммад-Гирея.

В 1549 г. бием Ногайской орды стал Юсуф, проводивший антирусскую политику. В противоположность ему Москва стала поддерживать его брата Исмаила, которому через его послов было указано «приити на брата на своего на Исупа-князя войною за то, что онъ царю и великому князю не прямитъ, пословъ царя и великого князя безчествуетъ… и на всехъ недруговъ царя и великого князя Исмаилъ-мурза з детми и съ племянникы заодинъ быти: куды его царь и великий князь пошлетъ, туды ему ходити». В 1554 г. между братьями вспыхнула война, в которой Юсуф погиб вместе со множеством своих родственников и сторонников. В Москву было сообщено, что «Исуфа самого убили и детей его и племянниковъ многихъ побили, а досталныхъ выгнали; а людей Нагайскыхъ на обе стороны многое множество побито: какъ и стала орда Нагайская, такой падежи надъ ними не бывало». Бием стал Исмаил, принёсший шерть Ивану IV и признавший его своим государем. Недовольные его прорусской политикой ногаи в 1555—1558 гг. откочевали на Кубань, во владения Крымского ханства, где образовали враждебную Руси Малую Ногайскую орду («Казыев юрт»).

После смерти бия Исмаила на ногайский престол вступил его сын Дин-Ахмет (1563—1578), отказавшийся от прорусского курса своего отца. В 1565 г. он направил послов к крымскому хану с предложением совместно захватить Астрахань: «Пошел бы царь к Асторохани с своеи стороны, а он (Дин-Ахмет) … к Асторохани поидет с своеи стороны. И мне (Дин-Ахмету) … в Асторохани поверят и в город меня пустят, и яз… тебе Асторохань однолично возму». В 1566 г. от Дин-Ахмета прибыли новые послы с выражением готовности признать власть Девлет-Гирея: «Преж сего отец их (Дин-Ахмета с братьями) был в дружбе с московским государем и хотел… на себя крест положити. А мы… от бусурманские веры отступати не хотим и хотим… служити тебе. И ты б… нас жаловал по тому ж, как жалуешь брата нашего Казыя мурзу».

В 1567 г. в Крыму побывали послы мятежных черемисов, которые от имени Дин-Ахмета предложили Девлет-Гирею поддержать антирусское восстание в Казанской земле, рассчитывая при этом на поддержку ногаев. Крымско-турецкий поход на Астрахань состоялся в 1569 г., однако свою конницу ногаи для него в тот раз не предоставили, ограничившись лишь поставками продовольствия. Русский посол в Турции Иван Новосильцев сообщал в Москву, что ногаи туркам «присылали с кормы. А толко б… к туркам они корму не присылали, и многим было з голоду у Азторохани померети и не отоити прочь».

Тем временем в Турции и Крыму созрел план большого нашествия на Русь. В 1571 г. в Сарайчик прибыли крымские послы предлагать выдать дочь Дин-Ахмета за сына Девлет-Гирея Алп-Гирея, а также «Тенехмата князя и мурз подымати на государя московского». Дин-Ахмет согласился отдать дочь за крымского царевича и поставил условие: «толко… турскои и крымскои царь дадут нам жалованья болши московского государя, и мы… с турским и с крымским царем на московского государя заодин станем промышляти; а взяв Асторохань, отдадим турскому». В ответ крымские послы пообещали Дин-Ахмету «жалованья перед московским государем вдвое».

Данные Генриха Штадена и Посольского приказа согласны в том, что в походе Девлет-Гирея на Москву в 1571 г. участвовали тридцать тысяч ногайских всадников. Это были отряды из улусов мирз Уруса, Ураз-Мухаммеда и других. Поход закончился сожжением Москвы. Крымский посол сообщал в Литву, что татары убили шестьдесят тысяч русских людей и столько же угнали в рабство. Вдохновлённый этим успехом, на следующий год Девлет-Гирей отправился в новый поход на Москву. В этот раз он намеревался завоевать Русское государство и разделить его между своими приближёнными. Генрих Штаден сообщает: «Города и уезды Русской земли – все уже были расписаны и разделены между мурзами, бывшими при крымском царе; [было определено] – какой кто должен держать. При крымском царе было несколько знатных турок, которые должны были наблюдать за этим: они были посланы турецким султаном по желанию крымского царя. Крымский царь похвалялся перед турецким султаном, что он возьмет всю Русскую землю в течение года, великого князя пленником уведет в Крым и своими мурзами займет Русскую землю. Нагаи, которые были в войске [крымского] царя, были недовольны тем, что добыча поделена не поровну, потому что они помогали царю жечь [Москву] в прошлом году».

Как мы видим, ногаи не только приняли участие во втором походе Девлет-Гирея на Москву, но и рассчитывали получить значительную долю при разделе русских земель между татарами. Если в 1571 г. на Русь отправились отряды отдельных мирз, то на следующий год сам бий отпустил в поход свои основные силы, будучи уверен в успехе этого предприятия. Сведения Штадена подтверждаются словами самого Дин-Ахмета, который позднее писал Девлет-Гирею: «А ведь… ты тем нас подбаел на Московское царство, что ты сказывал: Москву взял, а едешь на Москву на царство. И мы… за то с тобою и ходили». Поход Девлет-Гирея 1572 г. закончился сокрушительным разгромом татар под Молодями; среди убитых оказался и начальник ногайской конницы мурза Теребердей. После того, как разгромленные ногаи вернулись в свою орду и разбрелись по улусам, последовал ответный русский удар, целью которого стала ногайская столица.

Главный город Ногайской орды Сарайчик располагался на правом берегу реки Яик (Урал) в 60 км от её устья. Вероятно, он был основан вскоре после возникновения Улуса Джучи. Согласно хивинскому историку XVII в. Абу-л-Гази, именно в нём обратился в ислам хан Берке. В 1333 г. по пути из Сарая в Хорезм Сарайчик посетил арабский путешественник Ибн Баттута. По всей видимости, он избежал разрушения во время нашествий на Улус Джучи Тимура, потому что последний, опасаясь засад на крупных переправах, пересекал Яик в его верховьях. После ухода чагатайских войск Сарайчик оказался в центре Мангытского юрта Едигея, из которого со временем и выросла Ногайская орда. Когда Едигей в 1419 г. погиб в бою в окрестностях Сарайчика, город перешёл во владение его потомков. Однако им пришлось в течение длительного времени вести за него борьбу с казахской ветвью Джучидов, которая считала его своим наследственным владением. В конце XV – начале XVI вв. в Сарайчике находилась ставка казахских ханов Джанибека, Бурындыка и Касима, но после этого он был вновь отвоёван мангытами. Сигизмунд Герберштейн сообщает, что во второй половине 1520-х гг. Сарайчик уже находился под управлением ногайского бия Саид-Ахмеда бин Мусы.

Правящие бии Ногайской Орды проживали в своей столице, в основном, в зимнее время, а летом кочевали. Сарайчиком непосредственно управляли бийские наместники – даруги, в нём также проживали высшие духовные чины Орды – великие сеиды. Во времена расцвета Улуса Джучи Сарайчик был важным торговым центром на пересечении караванных путей; эта роль сохранилась за ним и в ногайскую эпоху. Кроме того, он почитался татарами как особо священное место, потому что в нём находились ханские усыпальницы. По утверждению Абу-л-Гази, в XIV в. в нём были похоронены ханы Тохта и Джанибек. В начале XVI в. Сарайчик стал местом погребения казахских ханов Джанибека и Касима. Эту практику продолжили и мангыты – в Сарайчике были погребены Едигей, его сын Нур ад-Дин и многие последующие правители Ногайской орды.

К сожалению, русские летописи не сохранили рассказов о русском карательном походе на Сарайчик в 1573 г., поэтому сведения о нём приходится собирать по крупицам из других источников. Русский посол в Крыму И. Мясоедов сообщал в Москву, что в начале 1574 г. («в великие говейна лета 7082») прибывшие в Бахчисарай ногайские гонцы доложили Девлет-Гирею: «Воевали… нас московские люди, Сарачик взяли и улусы воевали… У нас… у самих жены и дети московскои царь поимал в полон и юрты наши пожег». Те же события имел в виду Дин-Ахмет, когда в 1577 г. в разговоре с русским послом заявил: «Преже тово приходили государские люди в Сарачик и над отцом моим мертвым изругалися». О них же позднее упоминал преемник Дин-Ахмета бий Урус (1578—1590): «В прошлых летех… приходили козаки из Астрахани и Сарачик разорили».

Из этих отрывочных сообщений становится ясно, что в 1573 г. ногайская столица была взята и разгромлена служилыми казаками астраханского гарнизона. Эта карательная акция стала ответом на участие ногаев в походах Девлет-Гирея на Русь в 1571 и 1572 гг. Особое внимание привлекают слова Дин-Ахмета о том, что «государские люди… над отцом моим мертвым изругалися». Выше указывалось, что Сарайчик почитался татарами как священное место из-за наличия в нём захоронений их правителей. По всей видимости, разоряя эти захоронения, участники русского карательного похода сознательно стремились осквернить татарскую святыню. Примечательно, что разгром золотоордынской столицы Сарая вятчанами в 1471 г. также сопровождался разорением татарских захоронений: «Тое же зимы Вятчане съвокупльшеся, шедъ взяша Сарай Великий, Татаръ всехъ изсекоша, а сущее все разграбиша, а инии мертвыхъ раскопываючи грабяху».

Поход 1573 г. стал лишь началом кампании по усмирению ногаев. Основную роль в ней в последующие годы играли волжские казаки. Их использование было особенно выгодно для русского правительства. С одной стороны, они всегда были готовы откликнуться на призыв Москвы выступить против татар, с другой стороны, русские власти, ведя с ногаями сложную дипломатическую игру, могли приписать казачьи набеги собственному почину волжской вольницы.

Новый разгром Сарайчика произошёл в 1581 г. В августе этого года в Москву вернулся русский посол, сообщивший о грубом приёме русской делегации бием Урусом и передавший его слова: «Приходили… государевы козаки сего лета и Сарачик воевали и сожгли. Не токмо что людеи живых секли – и мертвых из земли выимали и гробы их розоряли. И нам то стало за великую досаду». В привезённой послом грамоте Уруса также говорилось, что казаки «ныне, сего лета пришед, Сарачик сожгли и разорили». Русское правительство отказалось принять на себя ответственность за эти действия. В боярском приговоре от сентября 1581 г. утверждалось: «А мы к Сарачику и на Волгу не посылывали; сами козаки своровали». Иван IV также указывал астраханскому воеводе В. Ф. Бахтеярову-Ростовскому отвечать на вопросы бия Уруса следующим образом: «Наши козаки на Сараичик не хаживали, а воровали будет на Сараичик приходили беглые козаки, которые, бегая от нас, живут на Терке, на море, на Еике».

В то же время царь довольно откровенно угрожал бию, что если ногаи не прекратят своих набегов на русские украины, то «повелим вас самих воевать и ваши улусы козаком астараханским и волским, и донским, и казанским, и мещерским – и над вами над самими досаду и не такову [как над Сарайчиком] учинят». Подобные угрозы не были для ногаев пустым звуком. В 1580 г. они говорили русскому послу Т. Аристову: «А толко государь велит казаком у нас Волгу и Самар, и Еик отняти, и нам… всем от казаков пропасти – улусы наши и жон и детеи поемлют, и нам… где ся дети?». О том же они говорили в следующем году русскому послу В. Глебову: «На Волге… и на Еике многие козаки, теснота нам от них великая самим и животине. И толко… вперед на Волге и на Еику будут козаки, и нам… от них будет добре тесно».

Очередной крупный поход осевших на Яике волжских казаков на улусы в районе Сарайчика (сам город, по всей видимости, к тому времени уже лежал в развалинах) состоялся в 1586 г. Он сопровождался массовыми убийствами татар и угоном скота. Среди убитых оказались два сеида – высшие духовные чины Ногайской орды; также была захвачена в плен сестра бия Уруса. По утверждению бия, среди нападавших находился брат астраханского воеводы, погибший в стычке с ногаями. Ногайские послы в Бахчисарае жаловались крымскому хану: «И московскои… ныне с нами завоевался, и от московского нам учинилась теснота великая. Ныне московскои учинил на Волге казаков многих, а улусы нагаиские погромили многие, и от Волги их отбили всех… А ныне ходили воиною казаки на нагаи за Бузан реку и за Еиком днища с три воевали по реку по Емь (Эмбу). И им (ногаям) от московских людеи вперед прожить немочно».

В ответ на набег 1586 г. бий Урус объявил мобилизацию всего ногайского ополчения с целью уничтожить крепость, построенную казаками у впадения в Яик реки Илек. Первым к ней подошёл мирза Саид-Ахмед с войсками правого крыла. В течение восьми дней казаки вступали с ногаями в стычки, после чего мирза ушёл обратно. Спустя некоторое время с запада подошёл сам бий Урус с основными силами и осадил крепость. Казаки при помощи самодельных пушек успешно отразили все ногайские штурмы. Надежда Уруса взять крепость измором не оправдалась, поскольку у осаждённых было запасено достаточно продовольствия. Попытка поджечь стены при помощи примета также провалилась из-за внезапно начавшегося ливня. Когда ногаи стали сушиться, казаки устроили вылазку, разгромили войско бия и отогнали в степь его табуны.

К концу 1580-х гг. кампания террора, развязанная против ногаев совместными усилиями русского правительства и вольных казаков, принесла свои плоды. Основные ногайские улусы ушли за Яик, так как «у Волги боятца жити от волских козаков воины», что значительно снизило опасность их набегов на русские украины. Бий Урус вновь признал зависимость от русского царя и обещал «быти в… твоеи государевой воле… где ты, государь, велишь мирзам с нагайскими людми на недруга идти, и им ходити». Урус погиб в 1590 г. во время войны с Казыевым юртом. После его смерти в Ногайской орде возобновилась междоусобица, подстрекаемая русскими властями: «Не осталась в стороне от событий и Россия: ей было выгодно ослабление Орды. Как пишет летопись, Борис Годунов, „слышав в Нагайской орде умножение людем, яко живяху меж собою в совете, он же бояшеся тово, что Астрахани от них быти в тесноте и приходу на Московское государство начая войны, и повеле астраханским воеводам их ссорити. И бысть меж ими война велия, друг друга побиваху, и многи улусы запустеша… и от той войны оскудеша, яко отцы детей своих продоваху в Астрахани“ (ПСРЛ. Т. 14, стр. 52). После кровавой междоусобицы уцелели лишь жалкие остатки когда-то могучего государственного образования. Территория ногаев теперь ограничивалась в основном междуречьем Волги и Яика. Бием стал Иштерек (1600 г.). Зависимость Орды от русских властей усилилась, даже возведение „на княжение“ было проведено в Астрахани по воле царя».

«Была еще одна причина [смуты среди ногаев], которая слабо отражена в ногайско-русской дипломатической переписке, но откровенно формулируется в сочинениях, созданных далеко от Больших Ногаев, в России, и которая заключалась в сознательном провоцировании раздоров между кочевниками русской стороной. Летописи приписывают вину за начало смуты царю Б. Ф. Годунову. Он, зная о многочисленности и сравнительной сплоченности ногаев при Урусе и отчасти при Ураз-Мухаммеде, стал опасаться, что „Астрахани от них быти в тесноте и приходу на Московское государство начая войны“, и поэтому дал астраханским воеводам приказ ссорить заволжских мирз между собой (Новый Летописец)».

Опасения Бориса Годунова полностью подтвердили события Смутного времени: «В течение 1607—1617 гг. наиболее оживленными путями татарских нападений были: Ногайский, Калмиусский и Изюмский шляхи… В те годы не было никакой возможности интересоваться и подсчитывать размеры потерь от татарской войны, как это делалось позднее. Известно, что в 1619 г. из одной только орды Больших ногаев было освобождено до 15 тыс. русских полонянников, которые к тому моменту еще оставались в орде; а сколько их прошло через орду и было продано на восточные рынки в течение десятка лет? Мы не располагаем никакими данными о полоне, захваченном татарами других улусов; мы имеем только общие суждения о массовом уводе полонянников. В татарских улусах царил настоящий ажиотаж: татары ходили на Русь до утомления. В улусы кн. Иштерека стекались восточные купцы из разных стран; впечатление о целых потоках русского полона сохранились на Востоке надолго. Еще в начале 20-х годов дядя бухарского царя спрашивал И. Хохлова, ездившего в Бухару, почему это происходит и „для чего ногаи на государевы городы войною ходят и воюют“ и забирают всякий полон. И. Хохлов объяснял, что происходило это в „смутное и безгосударное время“, когда кн. Иштерек и мурзы кочевали „о себе“ и когда ногаи на Московской украйне „воевали деревни и людей деревенских в полон имали“. В 20-х годах шах Аббас, принимая московских послов, выражал удивление, что в Московском государстве еще остались люди… Никогда впоследствии Русь не подвергалась подобному сплошному грабежу».

После окончания Смуты русские власти берут курс на окончательное уничтожение Ногайской орды: «…Ни воеводы, ни правительство не видели необходимости в единстве Больших Ногаев. Напротив, появление сильной кочевой державы на южных российских рубежах могло воспрепятствовать политическим планам Москвы на Кавказе и в Дешт-и Кипчаке. Постепенно политика, направленная на углубление распрей в Орде, становилась доминирующей. Воеводы и послы старались поссорить бия с Тинмаметевыми, нурадина с Урмаметевыми, а комментируя просьбы доверчивого Иштерека стать посредниками в примирении вконец озлобленных мангытов, в своих посланиях в Посольский приказ откровенно писали: «В миру их твоему государеву делу никоторые прибыли не чаем. А чаем тово толко: они тое свою недружбу меж себя замирят и вперед от них, от нагаи, твоим государевым украинам без воины не быть».

В степи началась череда взаимных набегов, убийств и разорений. Русское правительство и местные власти на Волге злорадно наблюдали за этим тотальным взаимным истреблением и стремились раздувать ненависть мирз друг к другу. Об этом государю откровенно рапортовали воеводы Астрахани А. Хованский и А. Львов. Они просили столичных функционеров не мешать ногаям «тое недружбу свою и до конца совершить». Эти воеводы, «видя к тои их ссоре и недружбе хотенье, наговаривали их и тое их недружбу подкрепляли… и на воину им меж себя поводили». «И мы… видя у них такую многую недружбу, – писали они в Москву, – меж их на обе стороны [с] сорили порознь, таясь от них друг от друга, чтоб та наша ссора была неявна. И недружбу… им подкрепляем всякими обычаи и приводим… х тому, чтоб ту их рознь и воину привести к конечному их разоренью».

Для разжигания распри в противоборствующие лагеря посылались стрелецкие отряды якобы для того, чтобы оказать им помощь против их врагов. Каждая группировка, думая, что расположение царских наместников находится на ее стороне, вела сражения с удвоенной энергией. Однако стрельцы никогда не вмешивались в эти бои, получив приказ лишь демонстрировать видимость военного присутствия, «маня ногаем помочью на обе стороны… чтоб они, видя… государевых людей, болши к бою ссорилися, и на то обнадежась, многую кровь всчали». Конечной целью замысла было максимальное ослабление кочевников и окончательное обращение их, обессиленных, в подданных царя. В Кремле полностью одобряли такую тактику воевод, предписывая им и впредь стравливать ногаев с перспективой приведения их «под высокую руку» Михаила Федоровича…

Однако существовала и другая, не менее серьезная причина [бегства ногаев за Волгу в 1634 г.] – притеснения со стороны астраханцев. Русские и ногаи часто ссорились из-за мест рыбной ловли, стрельцы и посадские люди отбирали у кочевников лошадей и пленников, которые добывались в набегах на Казыев улус. Мирзы жаловались воеводам, пытался привлечь внимание наместников к этим бесчинствам и Посольский приказ («От астороханских людеи чинятца многие обиды и насилства, лошади у них [у ногаев] крадут и насилством отнимают, и робят и жон, и девок крадут, а у вас сыску и управы нет!»), но без видимого успеха. Именно с двадцатилетними унижениями и оскорблениями со стороны русских людей и были во многом связаны как переселение ногаев, так и их упорные отказы вернуться на левый берег: «Мы… отошли от обиды, и от неправды воевоцкие пошли мы, заплакав».

Претензии имелись и к начальникам стрельцов, и к детям боярским, и к служилым людям… Одни вместе с калмыками угоняли лошадей, резали овец и коров, другие избивали плетьми мирз, «чего николи не бывало – с ыных и кожу сбили», третьи захватывали женщин и девушек и «держали их на постеле».

Особое возмущение вызывало поведение воеводы князя А. Н. Трубецкого и его потворство злодеяниям, направленным против ногаев. «Яз… родился и состарился на Волге… и такового… бою над мурзами и над черными улусными людми ни при коих воеводах не видал, как при нынешнем воеводе, князе Алексее Трубецком!», – говорил послу Т. Желябужскому кековат Джан-Мухаммед. Мало того что Трубецкой поощрял бесчинства своих подчиненных, но еще и хвастливо угрожал: «Пашут… хлеб казанские татаровя, и яз… зделаю вас, мурз и черных людей, так жа, как казанские татаровя, – станете и вы хлеб пахать». А указывая на урочище Кровавый Овраг, названное так по одной жестокой битве древности, грозил мирзам: «Опять… тот [о] враг вашею кровью нальетца!»».

В результате внутренних смут, действий русских властей и ударов калмыков Большая Ногайская орда прекратила своё существование в середине 1630-х гг., последний ногайский бий Канай умер в 1638 г. в астраханской тюрьме. Однако оставалась ещё Малая Ногайская орда («Казыев юрт»), предки которой в середине XVI в. переселились с Волги на территорию Крымского ханства и обосновались между Кубанью и Доном. В течение нескольких столетий в составе крымских войск и самостоятельно малые ногаи терзали южные области России своими набегами. Их очередь пришла в 1783 г. после завоевания Россией Крыма. Для решения ногайского вопроса на Кубань был направлен Александр Суворов.

Попытка переселить ногаев в заволжские степи потерпела неудачу: «1 августа племя джембойлуков восстало и устремилось обратно к Кубани. Прижатые подоспевшими войсками к реке, несчастные кочевники подверглись страшному истреблению. В рапорте Суворова князю Потемкину говорится: „Опроверженные и потоптанные бунтовщики бросались мимо брода прямо в глубокую реку с тиноватым грунтом, где были аркибузированы, а задние рублены и колоты. Своих жен, коих из арб забрать не могли, резали с детьми, а забранных детей бросали живых в реку… Множественные из оставшихся живыми вылезали из воды на противном берегу в рубашках и нагие и там нашими на той стороне поражаемы были… Прибывший от места сражения сказывал, что он без счету видел мертвых и не одну тысячу, також и довольно в полону, и г.г. полковники собрали много невинных младенцев, коих питают молоком“. Истребление джембойлуков взволновало все племена и взорвало непрочную постройку якобы дружественных отношений с ногайцами. Несколько мелких русских отрядов были изрублены; 10 тысяч кочевников осадили Ейск, гарнизон которого с трудом отбился».

В ответ на это русские власти перешли к решительным мерам: «Настаивая на экспедиции, Потемкин требовал «жестокого урока», который положил бы конец набегам и послужил примером для других волновавшихся народов и племен. Проще говоря, речь шла об истреблении части закубанских ногайцев, общее число которых определялось в 80 тысяч человек. Суворов так и понял свою задачу…

Были распушены слухи, что Суворов уехал в Россию и что закубанских ногайцев решено оставить в покое. Между тем 19 сентября выступил отряд под начальством Суворова. Отряд двигался скрытно, главным образом, ночами. На другой стороне реки гарцовали сторожевые ногайцы. Чтобы не быть замеченными ими, во время маршей соблюдалась строгая тишина. Не слышно было военных сигналов, команда отдавалась вполголоса. Со стороны это могло показаться шествием призраков. Шли без дорог, часто наудачу. Приходилось перебираться через многочисленные балки и овраги, что увеличивало утомление войск. Тем не менее, быстрота похода была изумительна.

В ночь на 1 октября завидели ногайские становища, расположенные на другом берегу Кубани. Предстояло совершить незаметно для кочевников переправу 16 рот пехоты, 16 эскадронов драгун и 16 казачьих полков. Переправа эта, по характеристике Суворова, была «наитруднейшая, широтою более семидесяти пяти сажен едва не вплавь, противный берег весьма крутой, высокий – толико тверд, что шанцовым инструментом в быстроте движения мало способствовать можно было». В полной темноте войска без шума перебрались на другой берег. Пехота разделась донага, люди переходили Кубань, держа над головами ружья и патронташи; одежду пехотинцев перевезла конница.

Пройдя двенадцать верст от реки, близ урочища Керменчик настигли первые таборы ногайцев. После непродолжительной ожесточенной стычки началась рубка. Ногайцы тысячами гибли под саблями казаков. Дав истомленным войскам два часа на отдых, Суворов погнался за остальными ногайцами. Возобновилась беспощадная сеча. В течение дня было убито около трех с половиной тысяч ногайцев и тысяча взята в плен. Остальные рассеялись по лесам, где многих переловили враждовавшие с ними черкесы; добыча черкесов была так велика, что они меняли двух пленных ногайцев на одну лошадь. Русские потеряли пятьдесят человек.

К числу покоренных царской Россией национальностей прибавилась еще одна. Политическая самобытность закубанских ногайцев прекратилась. Прочие ногайские племена стали присылать делегатов с изъявлением покорности. Многочисленные племена черкесов также умерили свои набеги. Крымские татары, пораженные ужасом, стали толпами переселяться в Турцию». Так была поставлена окончательная точка в существовании одного из последних осколков Золотой Орды.

 

Конец власти Джучидов

Джучидское государство сыграло заметную роль в истории Восточной Европы, Западной Сибири и Средней Азии и в силу этого издавна привлекает к себе внимание историков. Несмотря на это многие, даже основные вопросы его истории нельзя признать удовлетворительно решёнными. К числу таких вопросов относятся, например, хронологические рамки его существования. Наиболее разумным представляется считать конечным хронологическим рубежом существования джучидской государственности утрату власти последним ханом из потомства Джучи в последнем из государственных образований, напрямую восходивших к основанному ок. 1224 г. улусу старшего сына Чингисхана.

Известно, что в XV в. государство Джучидов (или, как его называли сами его обитатели, Великое государство – Улуг улус) распалось на ряд владений, а именно Большую орду (впоследствии Астраханское ханство), Крымское ханство, Казанское ханство, Ногайскую орду, Сибирское ханство и Казахское ханство. Все они, за исключением Ногайской орды, в которой правили потомки беклярибека Едигея (и которая окончательно прекратила своё существование в 1630-х гг.), управлялись ханами из различных ветвей рода Джучи. Казанское ханство было завоёвано русскими в 1552 г., Астраханское – в 1556 г., Сибирское – в 1582 г., Крымское – в 1783 г.

Казахское ханство, возникшее в 1460-х гг. на юго-западе бывшего Улуса Джучи, просуществовало дольше всех прочих джучидских ханств. Правившие им ханы были потомками сына Джучи Орды-Ичена. К началу XVIII в. Казахское ханство распадается на три части – Старший жуз на юго-востоке в Семиречье, Средний жуз в центральном и северном Казахстане и Младший жуз на западе. Тогда же начинается постепенное подчинение Казахского ханства русской власти.

В 1731 г. состоялась присяга императрице Анне хана Младшего жуза Абулхаира и султана Среднего жуза Семеке, тогда же просьба о русском подданстве поступила от султанов Старшего жуза. В 1738 г. просьбу о русском подданстве прислал хан Старшего жуза Жолбарс. В 1738 г. также состоялась вторичная присяга хана Абулхаира, а в 1740 г. – присяга хана Абулмамбета и султана Аблая от Среднего жуза. Старший жуз в это время попал под власть кокандцев и джунгар.

Дальнейшее закрепление русской власти в Казахстане произошло в 1787 г., когда в Орской крепости ханом Младшего жуза был избран Ералы, умерший в 1794 г. После того, как в 1797 г. был убит его преемник султан Есим, в Младшем жузе был создан ханский совет, во главе которого русские власти поставили «султана-правителя», в то время как Средний жуз был передан в управление «старшего султана». Это стало шагом на пути к введению в Казахстане прямой русской администрации.

В 1801 г. часть султанов Младшего жуза во главе с Букеем Нуралиевым перешла через Урал на волжское левобережье, вследствие чего возникла Внутренняя (Букеевская) орда в составе Астраханской губернии. В 1812 г. Букей был вызван в Омск и назначен ханом части Среднего жуза, наряду с правившим там Вали. После того, как Букей в 1817 г. умер, на престоле Букеевской орды его сменил его сын Жангир. Однако когда в 1819 г. умер хан Среднего жуза Вали, русской администрацией было принято решение об упразднении ханской власти:

«Не позднее 1819 г. августа 17. – Выписка из журналов главного управления Западной Сибири о нецелесообразности оставления ханской власти в Среднем жузе в связи со смертью хана Валия. Слушали. По донесению командира Отдельного сибирского корпуса в списке, мне от Вашего сиятельства сообщенного, о кончине Средней киргизской орды хана Валия честь имею уведомить, что в проекте нового образования сибирских линий, в свое время от меня представленном, звание хана, ясно бесполезное, упразднить. Хотя проект сей не получил еще решительного утверждения, но дабы на затруднять его исполнения в случае, когда он будет утвержден, я полагал бы нужным предписать ныне пограничному начальству: 1. Избрание нового хана до времени отклонить, первое, потому что свойства сына хана Валия и обстоятельства его семейства не только здесь, но и на месте, как из самого донесения видно, недовольно еще начальству известны, второе, потому, что ни в коем случае не должно допускать, чтобы султаны и старшины сами собою без дозволения и без руководства нашего приступили к выбору хана. Противный сему пример 1781 г. означает только послабление бывшего тогда линейного начальства. Попущение таковое может иметь то важное неудобство, что если выбор падет на недостойного, тогда начальство поставлено будет в некоторое состояние с той партией султанов, которая будет участвовать в выборе; третье, наконец, потому, что нельзя предполагать, чтобы выбор, составленный на поминках покойного хана среди обыкновенных степных пиршеств, мог быть основателен, и чтоб могли в нем принять участие все султаны и старшины Средней орды, из коих многим в отделении, на восточной стороне степи кочующим, и сам Вали-хан едва ли по имени был известен. 2. Поручить командиру сибирского корпуса отклонить всякий приступ к выбору. Между тем и узнать с достоверностию как о членах семейства Вали хана, так и о тех султанах, кои по праву родства, по семействам их и по влиянию в орде могут заслужить доверие нашего начальства…».

Вышеприведённый скромный документ провинциальной русской администрации интересен тем, что он по сути дела ставит точку в многовековой истории ханской власти Джучидов. В 1821 г. султаны Среднего жуза избрали своим ханом сына Вали Губайдуллу, но он был тут же арестован русскими властями и сослан. С 1822 г. в Среднем жузе была введена русская администрация по «Уставу о сибирских киргизах», разработанному Михаилом Сперанским. В 1824 г. за Средним последовал и Младший жуз, который стал управляться по «Уставу об оренбургских киргизах». Последний хан Младшего жуза Сергазы был вызван в Оренбург и оставлен там на постоянное жительство. Заманчиво провести параллель между последней датой и 1224 г., когда предположительно был основан Улус Джучи, в результате чего на власть джучидских ханов приходилось бы ровно шесть столетий.

Однако в Букеевской орде хан Жангир продолжал править вплоть до своей смерти в 1845 г., а в Среднем жузе недовольные русскими порядками султаны поднялись на борьбу за восстановление ханской власти. Эту борьбу возглавил султан Касым со своими сыновьями Саржаном и Кенесары. В 1841 г. Кенесары был избран своими сторонниками ханом Среднего жуза и всех казахов. После ряда военных успехов он к 1846 г. был разбит русскими войсками и вытеснен из Среднего жуза. В 1847 г. во время похода в Киргизию Кенесары был взят в плен киргизами и обезглавлен, а его голова была отправлена в качестве трофея русским властям в Омск. Это событие и надлежит рассматривать в качестве конечного хронологического рубежа существования джучидской государственности.

Однако концом отношений между русскими и потомками ордынцев это событие не стало. В ходе войны против Кенесары в 1845 г. на земле Среднего жуза оренбургским отрядом под командованием майора Томилина было основано укрепление Тургай, округа которого стала очагом наиболее ожесточённого сопротивления русским войскам во время Туркестанского восстания 1916—1917 гг. Одно из донесений о действиях русских войск в районе Тургая говорило о необходимости использовать собранные там силы экспедиционного отряда «для усмирения Тургайского уезда, где киргизы (т.е. казахи – С.П.), потомки Золотой орды, дики, злы и ненавидят русских».

Напомним, что поводом для восстания послужил правительственный указ от 25 июня 1916 г. «О привлечении мужского инородческого населения Империи для работ по устройству оборонительных сооружений и военных сообщений в районе действующей армии, а равно для всяких иных, необходимых для государственной обороны работ». Первоначально русские власти планировали мобилизовать для тыловых работ в прифронтовых районах порядка 250 тыс. человек инородческого населения Туркестана в возрасте от 19 до 43 лет. Среди туркестанских инородцев эти планы породили слухи о скрытой мобилизации на фронт для уничтожения туземного населения и заселения освободившихся земель русскими. Глубинной же причиной для восстания послужила колонизационная политика властей Российской Империи, включавшая изъятие лучших земель у туркестанских инородцев и передачу их в собственность русским колонистам.

Восстание началось 4 июля 1916 года в городе Ходженте Самаркандской области, откуда распространилось почти по всему Русскому Туркестану. Пользуясь тем, что большинство русского мужского населения было призвано на войну, на нужды которой было также реквизировано почти всё оружие, восставшие нападали на русские деревни, сжигали их, грабили русское имущество, а в некоторых местах (особенно в Семиречье) поголовно истребляли или угоняли в плен русских поселенцев. 17 июля Туркестанский военный округ был объявлен на военном положении. Для подавления восстания были направлены правительственные войска, которым содействовали местные казачьи и поселенческие ополчения. Летом-осенью 1916 года войска потеряли убитыми, ранеными и пропавшими без вести 259 человек. Погибло 7 русских и 22 туземных чиновника. Больше всего пострадали русские колонисты в Семиречье – 1905 из них были убиты и 1105 пропали без вести. Эти события ярко описаны в воспоминаниях отца Евстафия Малаховского, настоятеля Покровского храма в селе Покровское в тридцати пяти верстах от Пржевальска на южном берегу озера Иссык-Куль:

«В 1916 году в Семиреченской области вспыхнуло восстание киргизов. Киргизы, воспользовавшись тем, что Россия была втянута в мировую войну, и оправдываясь тем, что государственная власть стала призывать их к тыловой службе, подняли восстание. Пренебрегая тем, что Россия в значительной степени улучшила за эти годы их положение, они предпочли в трудный для страны час жестокий грабеж и безграничный разгул страстей мирной, созидательной жизни.

10 августа киргизы внезапно, одновременно (значит, у них был заговор) напали на беззащитные русские селения всего уезда, угнали скот, который был на пастбище (село Покровское потеряло около 15 тысяч голов скота), и начали избивать работавших на полях; в селе Преображенском, по словам местного священника, убито в поле около двухсот человек. 11 августа они напали на селения, начали избивать жителей и жечь дома… Пощады русским не было: их резали, избивали, не щадя ни женщин, ни детей. Отрезали головы, уши, носы, детей разрывали пополам, натыкали их на пики, женщин насиловали, даже девочек, молодых женщин и девушек уводили в плен.

Стали появляться лица, которым с Божией помощью удалось избежать насильственной смерти. Некоторые из них были жестоко изранены. Ужасом веяло от их рассказов. Киргизы не щадили даже маленьких детей. Времена злой татарщины воскресли в моей памяти, но все, что когда-то читалось об этих временах, бледнело пред бывшей действительностью… 30 августа явилась ко мне жена разъездного диакона, пятнадцать дней пробывшая в плену, и рассказала, что киргизы на них напали в селе Барскаун. Они все спасались в доме; вечером 12-го киргизы подожгли дом, они выскочили: одних убили, а она, священник Иоанн Роик с женою и детьми были взяты в плен; она случайно нашла пятилетнего сына, а дочь и сын остались в плену, киргизы обрили отца Роика, убеждали перейти в мусульманство, и, получив отказ, они убили отца Иоанна…

В таком напряженном состоянии духа доехали до села Иваницкого, то есть 15 верст. Вдруг обоз остановился и спереди послышались крики. Значит, подстерегли… Слышны рыдания женщин и молитва… Но, благодарение Создателю, – того, чего ждали, не случилось. Оказалось, израненные и полуживые остатки жителей села Иваницкого, заслышав шум обоза, выползли к дороге, и их стали подбирать на телеги. По всему селу Иваницкому перекликались петухи, но мы знали, что в нем нет ни одной живой души. Обоз наш тронулся дальше… вот уже до города верст восемь. На пути стало попадаться много изуродованных трупов убитых русских людей, как взрослых, так и детей.

Целую книгу можно написать о зверствах киргиз. Времена Батыя, пожалуй, уступят… Достаточно того, что на дороге попадались трупики десятилетних изнасилованных девочек с вытянутыми и вырезанными внутренностями. Детей разбивали о камни, разрывали, насаживали на пики и вертели. Более взрослых, клали в ряды и топтали лошадьми. Если вообще страшна смерть, то подобная смерть еще страшнее. Жутко становилось при виде всего этого».

Жестокости туземцев породили ответные жестокости русских: «1917 г. января 8. – Телеграмма помощника генерал-губернатора Туркестанского края М. Р. Ерофеева и. о. военного губернатора Семиреченской области А. И. Алексееву с предложением срочно представить объяснения по поводу проявленных жестокостей при подавлении восстания в Семиреченской области в связи с запросами в Государственной думе. Из Ташкента в Верный… Отряды истребляли планомерно и систематично женщин и детей, загнанных в ущелья, обреченных на голодную смерть, желавших только одного – бросить старую родину и уйти в Китай; в с. Беловодском из 500 привезенных киргиз большая часть палками и камнями уничтожена, остальных везут в Пишпек, где вечером на соборной площади добивают на глазах начальства под звуки музыки кинематографа; в Токмаке начальник карательной экспедиции, посланной с приказом уничтожить все киргизские аулы и все население, в присутствии всей русской интеллигенции гордился тем, что блестяще выполнил приказ начальника и даже его молодцы заложников мирной волости, киргизов, пришедших добровольно, потопили переходя одну речушку; в с. Луговом отряд солдат оцепил толпу киргизов, погнал безоружных выстрелами, нагайками к утесу, внизу которого была река, и сбросил их туда. Имеются ссылки на „Семиреченские областные ведомости“: „Войсками перебито много тысяч киргизов, все мятежники загнаны в горные районы, они вскоре, вследствие голода и холода, в полной мере почувствуют последствия своего безумного восстания, но войскам приказано не давать врагу пощады“».

К концу лета 1916 года восстание было подавлено в Самаркандской, Сырдарьинской и Ферганской областях, к началу октября – в Семиречье, в январе 1917 года – в Закаспийской области. Бои в степях центрального Казахстана с восставшими казахами, осадившими уездный административный центр Тургай, продолжались до середины марта 1917 года, когда русские войска были отозваны Временным правительством. Эти события свидетельствуют, что история отношений между русскими и потомками Золотой Орды продолжилась и после формального прекращения золотоордынской государственности и, добавим от себя, продолжается по настоящее время.

 

«Поскреби евразийца – найдёшь ишака»

Кому только ни приписывается авторство любимого евразийцами и русофобами всех мастей выражения «Поскреби русского – найдёшь татарина». В последнее время всё чаще наблюдаются попытки выдать его ни много ни мало за народную русскую поговорку. На самом деле это выражение является переводом на русский язык французской фразы «Grattez le Russe et vous trouverez le Tartare», которая в конечном счёте восходит к следующему отрывку из книги маркиза Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году»:

Les mœurs d’un peuple sont le produit lent de l’action réciproque des lois sur les usages et des usages sur les lois; elles ne se changent pas d’un coup de baguette. Celles des Russes, malgré toutes les prétentions de ces demi-sauvages, sont et resteront encore longtemps cruelles. Il n’y a guère plus d’un siècle qu’ils étaient de vrais Tatares; c’est Pierre-le-Grand qui a commencé à forcer les hommes d’introduire les femmes dans les assemblées; et sous leur élégance moderne, plusieurs de ces parvenus de la civilisation ont conservé la peau de l’ours, ils n’ont fait que la retourner, mais pour peu qu’on gratte, le poil se retrouve et se redresse [31].

[31: Ce mot est de l’archevêque de Tarente, dont M. Valery vient de faire un portrait bien intéressant et bien complet dans son livre des Anecdotes et Curiosités italiennes. Je crois que la même pensée a été exprimée encore plus énergiquement par l’Empereur Napoléon. D’ailleurs elle vient à quiconque voit les Russes de près.]

Нравы народа – продукт постепенного воздействия законов на обычаи и обычаев на законы; они не меняются по мановению волшебной палочки. Нравы русских жестоки, несмотря на все претензии этих полудикарей, и еще долго будут таковыми оставаться. Еще не прошло и столетия с тех пор, как они были настоящими татарами; лишь Петр Великий стал принуждать мужчин брать с собой жен на ассамблеи; и многие из этих выскочек цивилизации сохранили под теперешним своим изяществом медвежью шкуру: они всего лишь вывернули ее наизнанку, но стоит их поскрести, как шерсть появляется снова и встает дыбом [31].

[31: Это слова архиепископа Тарантского, чей весьма занимательный и исчерпывающий портрет недавно создал г-н Валери в своей книге «Итальянские анекдоты и достопримечательности». По-моему, ту же мысль еще более энергично высказывал император Наполеон. Впрочем, она приходит в голову всякому, кто близко наблюдает русских.]

Из вышеприведённой цитаты ясно, что де Кюстин (а также его вдохновители – архиепископ Тарентский и Наполеон, если верить утверждению маркиза о последнем) употребляли слово «татары» относительно русских как синоним слова «дикари» (менее столетия назад русские были «настоящими татарами», а теперь развились до состояния «полудикарей»). «Татарскость» соотносится с «медвежьей шкурой», шерсть которой и обнаруживается при попытке поскрести русского. Мы видим, что данное высказывание не подразумевает никакого физического смешения между русскими и татарами или наличия у русских татарских кровей, и, следовательно, те, кто пытается ему подобный смысл придать, расписываются в собственной глупости, подтверждая тем самым правоту народной евразийской поговорки «Поскреби евразийца – найдёшь ишака».