1.

Не было не одного человека из тех, кому посчастливилось (или не посчастливилось) выжить в день Последней Мировой, для кого случившееся не стало тяжёлым психологическим потрясением. Гибель оставшихся наверху близких, осознание безвозвратной утраты прежнего образа жизни, невыносимые условия пребывания в условиях скученности в замкнутом пространстве, голод и лишения первых месяцев пребывания под землёй, болезни и мор тысяч людей стали причиной стресса для каждого спустившегося под землю. Правда переживали случившееся по-разному: кто-то впадал в ступор, кто-то истерил, кто-то терпеливо всё переносил, кто-то становился агрессивным, а многие просто сходили с ума. Никогда этот видавший беды народ не оказывался в такой отчаянной ситуации.

Уже в первый день Президентом Валерием Иванюком было дано распоряжение о создании психологической службы МУОСа, в который набирались выжившие психологи, психиатры, психотерапевты. Трудно переоценить то, что сделали эти люди: наряду со священниками разных конфессий они выводили из тяжелейших депрессий и стрессовых состояний сотни людей, давали им надежду, помогали лояльней взглянуть на те условия, в которых они вынуждены жить. Забывая о том, что они тоже люди, испытавшие не меньшие психологические потрясения, психологи сутки напролёт пропускали через себя проблемы чужих людей, и во многом благодаря их самоотверженному труду в первые месяцы и годы Муос выжил, а не утонул на дне глобальной депрессии или не сгорел в агрессивных вспышках, любая из которых словно детонатор могла взорвать толпу, ввергнув всех выживших в агонию всеобщего буйного помешательства.

Не все психологи выдержали чудовищные психические нагрузки, груз чужих страхов, маниакальных идей и проблем – многие из них уходили на другие, более спокойные работы, а некоторые и сами сходили с ума. Но зато оставшиеся прошли такую профессиональную практику, которой не было не у одного специалиста их профессии на протяжении столетий. Нарабатываемый опыт обобщался, успехи в сглаживании конфликтов психологической службой тщательно исследовались и в дальнейшем наработанные удачные методы применялись другими психологами. Уже вскоре каждый психолог умел быстро устанавливать психологический контакт; по словам, поведению, жестам и мимике тестируемого быстро определять его психотип, особенности характера и склонности поведения. Особо изучались полиграфические методы, позволявшие по внешним признакам определить, говорит ли тестируемый правду или же врёт. Ну и конечно, каждый психолог обладал навыками гипноза и нервно-лингвистического программирования - и это давало значительные преимущества при оказании помощи людям, оказавшимся в критических состояниях.

Шли годы, люди постепенно привыкали к жизни под землёй, нуждающихся в психологической помощи становилось всё меньше. Но надобность в психологах не прошла, наоборот, их функции всё расширялись: теперь они участвовали в отборе кандидатов на важнейшие должности (в Инспекторат и администраторами поселений), поскольку любая ошибка в назначении в критических условиях Муоса могла оказаться пагубной. Психологов привлекали к разрешению конфликтов внутри поселений, к выявлению и пресечению признаков возможного неповиновения, их звали на допросы преступников и бунтарей, они обучали навыкам нервно-лингвистического программирования и полиграфического тестирования следователей, они участвовали в подготовке военных операций и даже в разработке законов.

С развалом Единого Муоса психологическая служба была сохранена только в Центре. Во времена противостояния с ленточниками именно инспектора-психологи, подключившись к изучению пленённых ленточников, достаточно чётко определили их особенности поведения, отличающие симбионтов от обычных людей, выявили слабые и сильные стороны заражённых. Тем самым победа в Великом Бое была отчасти и заслугой психологов.

С образованием Республики психологическая служба была укреплена, ей были приданы новые полномочия и функции. Теперь работа специалистов этого подразделения Инспектората мало походила на то, чем занимались их предшественники в первые месяцы после Последней Мировой. Сейчас их главной задачей стало манипулирование сознанием отдельных людей и целых поселений…

2.

- Я бы не советовала тебе сейчас уходить, приступ может повториться в любую минуту; подождала бы ещё дней пять – Король не против, - сказала Джессика, не особо рассчитывая на то, что вечно куда-то спешащая пациентка её послушается.

Вера перебирала содержимое своего следовательского рюкзака, чтобы убедиться, что всё на месте. Три дня назад, придя в себя сразу после очередного приступа, она услышала какой-то подозрительный шёпот рядом со своей кроватью. Чуть приоткрыв глаза и покосившись, она заметила три курчавые чёрные головы, владельцы которых тщательно перебирали вещи в её рюкзаке, внимательно их рассматривая и строя версии об их назначении. Странная белокожая молчунья-следователь, появившаяся в Резервации, вызвала повышенный интерес со стороны негритят. Сначала они совершали попытки завладеть загадочными круглыми пилами - поэтому Вере пришлось держать секачи под слежавшимся тюфяком. А сейчас вот добрались до рюкзака.

- Эй! – вскрикнула Вера и тут же пожалела об этом. От испуга трёхлетняя девчушка, вздрогнув, выронила только что ею открытую баночку с дактилоскопической сажей и чёрное облачно порошка сделало негритят ещё чернее. Они закричали и бросили бежать, роняя по пути то, что только что подоставали из Вериной поклажи.

Ревизия рюкзака не выявила недостачи за исключением баночки сажи. Вера достала зачехлённые секачи из-под тюфяка и повесила их на пояс.

- А когда приступы пройдут?

- Я не знаю, - пожала Джессика плечами. – Ты же первая излечившаяся.

Вырвавшись с Цестодиума, Вера прибыла в СледОтдел, написала рапорт и сразу же направилась в Резервацию. Штаб настаивал на проведении операции по удалению червя в Госпитале, но Вера свою жизнь и здоровье доверяла только врачу из Резервации. Сама операция по извлечению паразита прошла удачно, но как только Вера пришла в себя, начался приступ. Впрочем, Джессика о такой возможности предупреждала– то, что она почерпнула из записей врачей и учёных, исследовавших когда-то пленённых ленточников, давало неутешительные прогнозы. Паразит, посылая в мозг сигналы, программировал его на то, что при их прекращении мозг должен остановить свою работу, и носитель умирал вместе с червём от внезапного паралича внутренних органов. Вера была особенным пациентом, не сдавшимся червю, да и те снадобья, которые скормила Джессика Вере перед её уходом на задание, должны были прибить активность паразита. Но полной гарантии того, что удаление пройдёт без последствий, Джессика не давала. Чтобы снизить риск, она убивала червя постепенно, дважды в день делая Вере болезненные инъекции прямо в раневой канал раствором с постепенно повышаемой концентрацией опия, антибиотика и яда. И всё-таки, когда всё угасавшие импульсы от червя совсем перестали поступать в привыкший к ним мозг, это вызвало у Веры шок.

Это случилось задолго до того, как опийная анестезия должна была отпустить Веру. Её пробудило чудовищное чувство одиночества, безнадёги, отчаяния, не совместимого с человеческой жизнью. Сбитый с толку мозг дал сбой во всех своих отделах, вызвав кошмарные зрительные, звуковые и осязательные галлюцинации. Палата вытянулась в длинный мрачный туннель и стала наполняться пронизывающим до костей холодом. Зловещий шёпот по всех сторон вторил: «Убийца! Убийца! Убийца!». Невидимые липкие руки толкали и щипали её. Вера поднялась с кровати и побежала в глубь туннеля. Адский хохот сопровождал её бег. Она чуть не столкнулась с Зозоном, который так и стоял, как она видела его в последний момент, держащимся руками за кровоточащий порез на шее. Он выкрикнул, обращаясь к Вере: «Мы все бежим по туннелю, в конце которого – смерть» и захохотал. Вдруг его лицо, туловище, руки начали шевелиться, словно всколыхнутый кисель; натянувшаяся кожа местами разорвалась и из разрывов выпадали черви, пожиравшие Зозона изнутри. Уже скоро на месте Зозона выросла куча, кишащая червями, быстро расползающимися в стороны. Ей надо было бежать дальше, и она попыталась обойти кучу, но босые ноги наступали на ползущих червей, от чего они противно лопались, разбрызгивая по сторонам слизь. Сотни детских голосов заорали: «Не надо, мама!». Боясь двинуться с места, Вера присела и увидела, что это не черви, а тысячи крошечных человеческих младенцев копошатся на полу; а там, где она только прошла, остались кровавые пятна, раздавленные человеческие трупики и полураздавленные тела младенцев. Они плакали, кричали: «Не надо, мама!», а истеричный крик темноты: «Убийца! Убийца! Убийца!» сверлил насквозь душу Веры.

Вере хотелось умереть – она закричала и очнулась. Сознание вернулась, но с ним пришла и депрессия, невыносимая, ломающая волю и желание жить, двигаться и думать. Еле шевелящиеся в этом апатичном клейстере мысли возвращались к тому, чего она уже не чувствовала в своей шее – она начинала сожалеть, что избавилась от червя. В красном сумраке отвращения к жизни иногда возникало лицо Джессики, пытавшейся поговорить со своей заторможенной пациенткой, но та не хотела общаться ни с кем и ей было абсолютно всё равно, что с ней происходит сейчас или будет происходить в будущем. Лишь на следующий день голодный спазм в желудке побудил Веру думать, и она через силу стала выплёскивать жижу безволия из своего сознания. Она заставила себя спросить Джессику о том, что с нею происходит, но та лишь пожала плечами, предложив ей немного опия или обратиться за помощью к инспектору-психологу Жанне, с которой успела пообщать в начале Вериного задания. Для Веры и то и другое было неприемлемо. Тогда Джессика ограничилась какой-то настойкой из плесневых грибов, и Вере постепенно становилось легче. Но потом случилось ещё три приступа, причём один в тот момент, когда Вера шла по палате – она упала и свернулась в позе зародыша, пролежав так в течение нескольких минут с открытыми глазами и перекошенным лицом. Как Джессика не пыталась её привести в чувство – у неё не получалось, а когда всё-таки Вера очнулась, очередная волна депрессии накрыла её на несколько часов. Впрочем, промежутки между приступами становились больше и каждый последующий переносился всё легче.

Джессика проводила Веру до выхода с Резервации.

- Пока, подруга.

Как странно: «подругой» её называют и Джессика и Жанна, но насколько по другому это слово звучит в исполнении весёлой мавританки. Действительно, если не считать Вячеслава, которого она уже, кажется, окончательно вычеркнула из своей жизни, Джессика – единственный близкий ей человек. Как это нелепо – во всём Муосе она доверяет только одному человеку, принадлежащему другой расе, предок которого, прилетев поработить Муос, был заклятым врагом её предков. Она трижды без страха ложилась под скальпель той, которую неорасисты считают «генетически бесперспективной линией». И в отношении к ней у Джессики нет и следа корысти, лицемерия или раболепия. Доктор держится предельно независимо от всех и, кажется, никого не боится. Не обращая внимания на Верину депрессию, она с присущим ей юмором похвасталась двукратным сватовством к ней Администратора Резервации, которого по привычке все здесь называют королём или кингом, - того самого, который когда-то выбрал из всех претендентов для поступления в Университет именно Джессику. Причём в первый раз Джессика обещала кингу «подумать», а во второй раз заявила, что в случае излишней назойливости она «заберёт своё обещание подумать». Судя по всему, возможность отказа от такого предложения для местных девушек было сродни сумасшествию.

- Пока, подруга, - ответила Вера и неожиданно для себя улыбнулась.

Когда она уже входила в проём открытого дозорным выхода из Резервации, улыбнулась ещё шире, услышав весёлый совет врачихи:

- Вера, чаще улыбайся. Улыбка разгоняет грустные мысли и делает красивым даже твоё новое лицо…

- Старое, скажем прямо, тоже было не очень…, - не оборачиваясь, попыталась пошутить в ответ Вера.

Джессика не могла лишить себя возможности сказать последнее слово. Хихикнув, она бросила уже скрывающейся из вида Вере:

- Я знаю кое-кого, кому оно ой как нравилось!

3.

- Итак, Варнас, даже не пытайтесь меня дурить! Я лично видела устройство ручного привода. Это, несомненно, сложное и добротно сделанное приспособление, но оно не было сделано древними – для них это было бы жалкой пародией на те механизмы, которые делали они сами. Это было сделано в лаборатории Республики, а если быть точнее - в лаборатории Якубовича. Я не механик и не учёный. Но тех крупиц информации об устройстве ручного привода, которыми вы просто вынуждены были со мной поделиться, да того, что я увидела своими глазами, достаточно, чтобы понять простую истину: всё, что делалось с зарядом в этой лаборатории – делалось только для того, чтобы его можно было взорвать. Вы, Варнас, немного прогадали со мной – в своё время я была довольно любознательным студентом и кое-что читала о том, как древние получали энергию. Так вот, в Муосе не возможно соорудить атомную станцию – и вы этого не могли не знать. Всё, чем занималась курируемая вами лаборатория, – это реанимирование атомной бомбы для её использования по прямому назначению. Так вот я хочу знать, Варнас, зачем вы это делали?

Вера нависла над Варнасом, который, обхватив руками голову, согнулся, сидя на мягком кресле в своём небольшом, но уютном кабинете. В этом бункере размещался Учёный Совет и несколько самых важных лабораторий. Вера имела право доступа в любое помещение Республики, поэтому и сюда она попала беспрепятственно. Сначала Варнас даже был рад или показал вид, что рад, приходу Веры. Он один из немногих в Республике знал о той угрозе, которая нависла над Муосом. При этом его судьба могла сложиться трагично ещё до взрыва, если бы миссия Веры провалилась, - он был бы однозначно обвинён в найме ненадлежащих кадров. Но раз бомба уничтожена, значит и его устранять нет никакой необходимости. На радостях он сначала даже подумал, что следователь явилась персонально ему сообщить эту отличную новость, о которой его чуть раньше уведомил Инспекторат. Но та, которую он лично инструктировал о конструкции ручного привода бомбы (заверив, что этот механизм существовал уже с момента её обнаружения), не стала хвастать победами, а сразу же приступила к жёсткому допросу.

- Я ничего не знаю… нет-нет… мы хотели получить энергию…- жалко лепетал профессор.

- Профессор, вы же умный человек, задумайтесь – почти ласково проговорила Вера в самое ухо учёного. - Вы уже лжёте следователю. А потом я попрошу показать мне документы, связанные с разработками в лаборатории Якубовича, из которых будет видно, что вы создавали бомбу. Если же вы скажете, что они потерялись или уничтожены, я возьму вас под руку и мы их поищем вместе – и окажется, что вы не только лгали следователю, но и пытались утаить вещественные доказательства. И это в купе с увиденным и услышанным мною у тех, кто похитил атомный заряд, даёт мне право, Варнас, признать вас заговорщиком. Вы, вопреки воле Учёного Совета и Инспектората, поручившего вам получить энергию из бомбы, вступили в сговор с Якубовичем и создавали устройство для уничтожения Муоса или, по крайней мере, для шантажа Республики. Это – государственная измена, наказание – умерщвление на месте без права выбора способа казни.

Варнас тяжело дышал, испарина покрыла его лоб, на Веру он не смотрел, всё также раскачиваясь в кресле. Потом он отчаянно выдохнул:

- И так казнь и так смерть… Не уверен, следователь, что тебе понравится то, что я скажу… Ну раз ты решила залезть в бутылку – валяй. Да, мы изначально делали привод для бомбы, хотя в Учёном Совете считали, что мы стараемся получить из бомбы энергию. Делать привод к бомбе я поначалу отказывался, я говорил, что любой взведённый арбалет рано или поздно выстрелит! Тем более - атомная бомба внутри Муоса. Но меня не слушали. Мне было дано задание под угрозой потери членства в Учёном Совете, и я должен был его выполнить. Кто ж знал, что так получится…

- Дальше Варнас, кто вам дал задание?

- Главный Администратор через своего Советника.

- Главный Администратор? Советник? Но зачем это им? Взорвать Муос меньше всего должно хотеться главным людям в Муосе!

- Главный Администратор не хочет взрывать Муос, он хочет забросить бомбу в Московское метро….

- В Московское метро? Вы в своём уме, Варнас?

- Я вам сказал, что знал, а проверять и уточнять – это ваша работа.

4.

Кабинет начальника СледОтдела не знал такой психологической напряжённости, которая имела место здесь последние десять минут. Никто не кричал, не повышал голоса, лишь монотонные голоса, лаконичные фразы и дословные цитаты из Закона:

- Начсот, в соответствии с параграфом 338 вы обязаны предоставить по требованию следователя рапорт другого следователя о результатах проведённого им расследования.

- Шестой следователь, примечание к параграфу 338 гласит, что следователь должен сообщить, для установления каких обстоятельств ему необходим рапорт другого следователя.

- Начсот, я повторяю, что рапорт Шестого следователя (абсолютный номер 21) по обвинению поселения Кальваристы мне необходим для проверки информации о преступных действиях иных лиц, которые не были осуждены следователем. Данная информация поступила в рамках расследования хищения атомного заряда из лаборатории Республики.

- Шестой следователь, вы сдали рапорт о результатах данного расследования - расследование завершено. Нападение Кальваристов не имеет никакого отношение к Цестодам.

- Начсот, в соответствии с параграфом 12 каждый следователь в случае поступления информации о готовящемся, совершаемом или совершённом преступлении, а равно информации о ненадлежащем или неполном расследовании, проведённом им лично или иным следователем, обязан немедленно принять меры к проверке данной информации и при необходимости инициировать новое или дополнительное расследование.

- Шестой следователь, в соответствии с шестым пунктом названного вами параграфа расследование вправе поручить только начсот. Я вам его не поручаю.

- Начсот, почему?

- Шестой следователь, после выздоровления вы обязаны были явиться в следотдел для получения нового задания. Но мне поступила информация о несанкционированном проведении вами расследования по закрытому делу о хищении атомного заряда. Член Учёного Совета Варнас подал жалобу на вас Главному Администратору.

- Начсот, я не занималась расследованием по закрытому делу. Я проверяла информацию об ином совершённом, а возможно также совершаемом или готовящемся преступлении. В соответствии с параграфом 12 следователь обязан санкционировать у начсота расследование, но не проверку информацию. Поэтому я не нарушила Закон и требую немедленно мне предоставить рапорт Шестого следователя - абсолютный номер 21 для проверки информации о ненадлежащем расследовании. В случае, если данная информация не подтвердится, проверка информации будет закончена.

- Шестой следователь, я удовлетворяю ваше требование. Вы получите рапорт Шестого следователя - абсолютный номер 21 по обвинению поселения Кальваристы. При этом я предупреждаю, что мною будет рассмотрен вопрос о начале проведения в отношении вас внутреннего расследования в связи с совершением серии немотивированных действий. В случае, если внутреннее расследование будет начато и по его результатам будет установлено, что вы нарушили Уголовный Закон или не способны осуществлять функции следователя, скажем, из-за последствий заражения…

- … в таком случае я себя умерщвлю, - закончила за своего начальника Вера.

Вера прочитала рапорт – два изрядно пожелтевших листа, исписанные крупным почерком следователя с абсолютным номером 21, ныне являющегося Первым следователем. Никакого нарушения внутренней логики в составлении рапорта она не выявила. Кроме узнавания жителями потерпевшего поселения Кальваристов по их приметам, а также обнаружения похищенных свиней в данном поселении, в рапорте приводился ряд других доказательств, в том числе результаты скрытого психологического тестирования допрошенных лиц, выявление противоречий по результатам перекрестного допроса и так далее. Единственное, что смутило Веру, это полное отрицание вины всеми выжившими. Но это тоже можно было объяснить – большая часть мужского населения Кальваристов погибло в результате операции спецназа по захвату поселения, и среди них могли оказаться все те, кто участвовали в разбойном нападении. А причиной краткости рапорта, излагавшего результаты столь обширного расследования, мог быть просто особый стиль изложения тогда Пятого, а ныне Первого следователя.

- Шестой следователь, каковы результаты перепроверки рапорта Первого следователя (абсолютный номер 21)?

- Начсот, информация о ненадлежащем расследовании дела по обвинению Кальваристов не нашла своего подтверждения.

Начсот внимательно посмотрел на Веру, принял от неё рапорт, не спеша положил его в пронумерованную папку, папку вставил в определённое для неё место в своём сейфе, сейф запер на ключ, и только после этого сообщил:

- Шестой следователь, вам три часа на отдых, после чего прибыть ко мне для получения нового задания. Я вынужден сделать вам замечание о признаках поддержания личных связей. Неделю назад от дозорного на входе в Штаб поступило сообщение о том, что какая-то девушка, представившаяся Татьяной и утверждающая, что является вашей подругой по Университету, требует немедленной встречи с вами якобы по личному вопросу. После этого она же приходила ещё несколько раз, пока вы были на задании, а потом лечились, и теперь снова вас ждёт на входе. Я настаиваю на том, чтобы вы встретились с нею, после чего доложите о характере ваших взаимоотношениях, причине, побудившей её искать встречи с вами и состоявшемся разговоре. В любом случае вы должны понимать, что происходящее не умаляет у меня количество поводов для назначения в отношении вас внутреннего расследования.

- Танюша? Встречи со мной? По личному вопросу? Ничего не понимаю…

- Верка! – Танюша бросилась обниматься, абсолютно не комплексуя перед следовательской униформой и по наивности не переживая за возможную дискредитацию своей подруги.

Вера, взяв руками за плечи свою маленькую однокурсницу, негрубо отстранила её от себя. Сделала бы это грубее, если бы не круглый животик Танюши, который уже было тяжело скрыть. Танюша за эти пару лет всё-таки повзрослела, детскости в чертах её лица чуть поубавилось, от чего лицо её стало ещё милее. Конечно же, ей хотелось пообщаться с Танюшей - нормальные девчачьи потребности поговорить и послушать новости не умерли в ней, они просто были скрыты под железобетонным слоем чуждых нормальному человеку установок, которых она была вынуждена придерживаться:

- Татьяна, ты хотела срочно поговорить со мной. Извини, у меня не много времени.

С почти нескрываемой обидой Танюша заспешила отвечать с поддельной холодностью:

- Конечно-конечно… ты же – следователь… Ладно, слушай внимательно – я сейчас работаю в Инспекторате и курирую Университет. Ещё месяц назад ко мне обратился Вячеслав Максимович и сказал, что его могут арестовать. Он говорил, что его ложно обвиняют в измене Республике. Он просил сообщить тебе, если это всё-таки случится; просил об этом сообщить тебе об этом, он говорил, что ты-то точно разберёшься в его невиновности. А дней десять назад из Университета сообщили, что приходил следователь и судил Вячеслава к бессрочной каторге на Поверхности. Я приходила к Штабу, но мне отвечали, что тебя всё нет. Отец ребёнка (Танюша погладила себя по животу) – инспектор по принудительным работам – по моей просьбе узнал, что Вячеслава направили на каторгу «Динамо». Но ты сама понимаешь, что будет с моим мужем, если кто-то узнает про утечку служебной информации. Короче поступай, как знаешь, только знай, что он тебя очень любил и сейчас любит. Всё, будь здорова, следователь…

Танюша развернулась и пошла, немного покачиваясь в стороны. Вера прислонилась к стене - у неё начинался новый приступ.

5.

- Кто? – недружелюбно спросили из-за двери, отреагировав на сильный стук.

- Следователь.

За дверью засуетились, приоткрыли смотровой лючок, а потом спешно открыли дверь. Запах испражнений, мочи, пота, разложения ударили Вере в нос. Лучина освещала тесный коридорчик, на полу которого стояли два драных кресла, давным-давно вырванных из автомобилей.

- Захадытэ, слэдаватэл, захадытэ…

У коренастого мутанта, являвшегося здесь старшим надсмотрщиком, сильно выдвинута вперёд нижняя челюсть, от чего он в ходе разговора ужасно шамкал. Республика признала оправданной принятую в дореволюционном Центре практику использования в качестве надсмотрщиков на каторгах именно мутантов. Это были добросовестные и безжалостные к каторжанам надзиратели, за паёк и пару муоней готовые заставить трудиться каторжан круглые сутки.

- Пысар, суда…

Какая-то женщина в лохмотьях вползла в коридорчик на четвереньках, удерживая зубами грязный засаленный журнал. Могло показаться, что женщина не в себе или такой способ издевательства придуман местными надсмотрщиками. Когда Вера пригляделась, то поняла почему каторжанка вынуждена передвигаться именно так: пропитанные кровью грязные лоскуты ткани, которыми были обмотаны её ступни, свидетельствовали о том, что ноги у неё или отморожены или гниют по иным причинам. То, с какой ловкостью она передвигалась, подсказывало, что не ходит она уже очень давно. Женщина подползла почти к самым ногам Веры, положила журнал на пол, открыла его на нужной странице и, взяв в руку карандаш, продолжая стоять на четвереньках, измученным голосом попросила:

- Извините, мне надо записать ваши данные в журнал посещений.

- Шестой следователь – абсолютный номер 37.

Записав данные, женщина снова взяла в зубы журнал и куда-то уползла - она здесь была кем-то вроде писаря, бухгалтера и делопроизводителя, компенсируя абсолютную безграмотность надсмотрщиков.

Вера сообщила старшему надсмотрщику, кого именно ей необходимо предоставить для допроса и потребовала выделить отдельное помещение. Надсмотрщик озадаченно отвесил свою непомерно выдвинутую челюсть и беспомощно осмотрел коридор, в котором они стояли. Поняв, что следователя это помещение не устраивает, заметно волнуясь, он стал думать, где именно ему усадить следователя на их тесной и грязной каторге, расположенной в подвале старой многоэтажки. Потом, клацнув челюстью, радостно сообщил о найденном решении:

- Ыдытэ моа комната.

Вера проследовала за решительно ступившим вперёд надсмотрщиком. Для древних этот подвал был местом хранения велосипедов, закаток и почти ненужных старых вещей. Теперь же маленькие подвальчики стали отдельными камерами каторжан. Лишь в добротных дверях, усиленных их прежними владельцами против подвальных воров, запираемых теперь снаружи на крепкие засовы, были проделаны зарешёченные оконца для вентиляции и постоянного наблюдения за узниками. Да полки, на которых раньше расставлялись пустые и наполненные домашними консервами банки, были давно переделаны для нар. По освещённым промасленными лучинами коридорам прохаживались охранники, заглядывая через оконца в мрачные, освещённые только светом с коридоров, камеры, в каждой из которой теснились по десятку узников – мужчин и женщин. По коридорам также ходили и ползали выпущенные из камер каторжане, вынося параши, раздавая скудный паёк и делая разную мелкую работу по заданию надсмотрщиков. В руках у надсмотрщиков были дубины или длинные палки, которыми они прямо через решётки «наводили порядок» в камерах.

Вот и теперь двое надсмотрщиков с безобразными лицами ухохатывались около одной из камер, пытаясь ударить содержавшихся там узников просунутой через прутья решётчатого окна палкой. Судя по крикам, в камере дрались два узника-мужчины, не поделив между собой сокамерницу. Даже здесь, в двух шагах от смерти, в условиях невыносимой скученности, люди пытались завести подобие семейных отношений. А для надсмотрщиков было особым удовольствием устраивать реалити-шоу, перебрасывая заключённых из камеры в камеру, сводя и разбивая пары, забрасываю одну женщину к десятку мужчины или наоборот…

Карцер был устроен в торце коридора – несколько вмонтированных в потолок блоков с цепями. На одном из таких блоков болтался узник, подвешенный за руки к самому потолку, а чтобы он не касался ногами пола, здесь специально была вырыта яма.

Несколько особо мрачных камер рядом с карцером выделены для неработающих узников. В такие камеры запихивали инвалидов, ставших такими за время каторги или же отправленных сюда по закону Республики «Об эвтаназии и неработающих инвалидах». Эти камеры открывались только для заноса новых инвалидов или выноса параши и трупов. В камеру два раза в день бросали пищевые отбросы, причём никто не заботился, как инвалиды поделят их между собой, и обезумевшие от голода и невыносимых условий инвалиды постоянно дрались за эти жалкие крохи. Не удивительно, что ползающая на карачках женщина готова была идти на любые унижения, лишь бы доказать свою работоспособность и не попасть в ту камеру. Потому что единственным выходом из камеры неработающих узников была смерть в мучениях либо прошение об эвтаназии. И последнее очень поощрялось системой: стоило только написать письменное заявление или заактировать устное обращение об эвтаназии – неработающий узник получал последний двойной паёк, стакан браги и выбирал для себя один из предложенных способов умерщвления. Причём отказаться от поданного заявления он уже не мог – его прошение приводилось в исполнение в безусловном порядке.

Вере и раньше приходилось посещать каторги и допрашивать узников. Тогда к происходящему здесь она относилась нейтрально. С формальной точки зрения здесь не нарушался Уголовный Закон Республики, вернее те несколько кратких параграфов, которые регламентировали отбытие наказания, поскольку у узников было только одно право – право на жизнь, поэтому убийство узника надсмотрщиком тоже считалось преступлением. Во всём остальном они были бесправны. А обсуждать Закон претило следователям – безукоризненным смотрителям Закона. Теперь же, когда она знала, что в одной из камер среди сонма безликих узников находится один реальный человек, который когда-то много для неё значил, вид каторги производил на неё удручающее впечатление.

- Захадытэ, слэдоватэл, суда вот захадытэ.

Старший надсмотрщик открыл свою комнату, которая по размерам равнялась камере узников. Мебелью здесь были задние и передние сиденья автомобилей, поставленные на дощатые опоры. Полки под самым потолком были уставлены зловонными ёмкостями, источавшими запах брожения. В нескольких стеклянных банках, стоявших прямо на полу был разлит готовый продукт брожения – желтоватая брага. Зато все стены этого жилища были обклеены посеревшими и скукожившимися от влажности вырезками из древних порнографических журналов. На одном из сидений сидела женщина неопределённого возраста – узница, согласившаяся быть временной женой надсмотрщика. Её трудно осудить, учитывая те условия, в которые она всё равно рано или поздно попадёт, когда чем-нибудь провиниться перед своим господином или же просто ему надоест. И её трудно осудить за то, что она сейчас попивала брагу из банки, - достаточно было взглянуть на внешность и повадки её сожителя, явно держащего её здесь не для интеллектуальных разговоров. Посмотрев в стеклянные глаза пьяной женщины, выходившей из комнаты по требованию старшего надсмотрщика, Вера испытала к ней жалость. И это было совершенно необычным и неправильным чувством для следователя, который должен руководствоваться только двумя категориями: «законно» или «незаконно». Но пока Вере было некогда об этом думать, тем более что сам приход её сюда был явлением незаконным, пусть она и пыталась его для себя представить, как «проверку информации» о возможных незаконных действиях другого следователя.

Надсмотрщик с силой втолкнул Вячеслава, от чего тот едва удержался на ногах и чуть не ударился в стеллаж с самогонными ёмкостями. Надсмотрщик считал, что тем самым он зарабатывает баллы во мнении следователя, не догадываясь, что это вызовет обратно противоположную реакцию - Вере лишь усилием воли удалось подавить желание двинуть в его выдающуюся челюсть.

Пока надсмотрщик выходил, угодливо пятившись задом, и закрывая за собой дверь, Вера молча рассматривала Вячеслава. И вопреки здравому смыслу, всем прагматичным установкам, которыми зомбировала Веру её жизнь, вопреки обстановке, в которой они сейчас находились, снова эта необъяснимая аура спокойствия, тепла и уюта наполнила эту комнатушку, грязную, заставленную брагой и увешанную порнографическими картинками. И центром этой ауры, как когда-то давно в Университете был только что загнанный сюда узник каторжного поселения «Динамо».

За время пребывания на каторге Вячеслав похудел. На месте прежней аккуратной бородки росла густая борода, делавшая его чуть постарше. Униформа, которая выдавалась учёным и преподавателям, поизносилась. Но больше не изменилось ничего – те же спокойные добрые глаза, отсутствие и следа озлобленности или отчаяния. Он внимательно смотрел на Веру, как-будто силясь что-то вспомнить.

- Здравствуй…те, Вячеслав, - сказала Вера, стараясь говорить холодно, не добавляя в голос никаких личных эмоций. Она даже решила называть преподавателя на «вы», чтоб не дать ему соблазна нарушить дистанцию, которая разделяет каторжанина и следователя. – Я – Вера Пруднич, вы должны меня помнить по Университету. По заданию Республики я не так давно была вынуждена поменять свою внешность, поэтому вы, может быть, меня не узнаёте.

- Вера! Вера, это ты? Ну, конечно же ты… вы… Извините, следователь, я вас не узнал, - спохватился Вячеслав.

Он собирался было ступить шаг навстречу, но, не рассмотрев и следа теплоты, тщательно упрятываемой его собеседницей, он вовремя остановился. Конечно, та, о ком он думал каждый день, повзрослела, стала следователем и даже изменила внешность. И он совсем не вправе рассчитывать, что тот мимолётный интерес к нему молоденькой студентки растянется до сих пор. И всё равно он рад её видеть, какой бы она внешности сейчас не была, по какому бы поводу она сюда не пришла и как бы с ним не разговаривала. И заметно взволнованный Вячеслав и не думал вскрывать своей радости - в отличии от Веры ему это было не к чему.

- Вы, Вячеслав, искали меня? - в конце затянувшейся паузы спросила Вера.

- Искал вас? Нет, я думал о вас, спрашивал про вас у Джессики, надеялся, что когда-нибудь вас снова увижу. Но искать воина и следователя мне, эдакому книжному червю, – это уж слишком.

Очевидно, он не понял, о чём Вера его спрашивала и та уточнила:

- Я имею в виду то, о чём мне сообщила Татьяна.

- Какая Татьяна? - снова не понял Вячеслав.

- Татьяна Кривец.

- Кривец Татьяна, инспектор по делам Университета? А что она могла сообщить?

- Она мне сообщила, что месяц назад к вам приходил следователь, допрашивал по подозрению в государственной измене. Она ещё говорила, что вы просили в случае ареста сообщить об этом мне.

Недоумение на лице Вячеслава внезапно сменилось прозрением:

- А, я понял! Вот добрая девочка эта Танюша! Не даром её даже среди преподавателей называют не инспектором, не по имени-отчеству, не даже Татьяной, а именно «Танюшей». Конечно же, она узнала о моём аресте, приняла близко к сердцу и сама решила вас разыскать. Очевидно, это золотое дитя выдумало историю о том, что я просил о помощи, чтобы вы не отказались меня найти и спасти. Наивный ребёнок… Наивный и добрый… Нет, Вера… извините, следователь. Я никогда и не за что не звал бы вас на помощь. Я очень рад вас видеть и мне плевать на то, что вы поменялись в лице, пусть даже эта встреча – всего лишь последствие проделок нашей общей милой знакомой. Но я бы никогда не поставил под угрозу того, кто мне дорог; я прекрасно знаю, что для следователя значит возобновление личных связей. Да и я, знаете, реалист: как вы можете меня вытащить отсюда? Приговор-то состоялся…

- За что вас осудил следователь?

- Параграф двести-сорок-шесть, пункт двенадцать.

- Измена Республике путём распространения панических измышлений? Кто был следователем?

- Я не знаю, вы ж своих имён не сообщаете. Кажется, назывался Первым Следователем.

- Первый Следователь? И в чём усматривалось распространение панических измышлений?

- Вы же помните мои «Начала»? У меня, казалось, появилась возможность издания книги. Инспекторат, благодаря кстати всё той же Танюше, повторно вернулся к рассмотрению этого вопроса - меня вызвали для доклада. Сами представляете, как я к этому готовился! Я несколько раз переписывал речь, с которой к ним обращусь. Но от чрезмерного капризного желания довести это дело до конца, я кажется переусердствовал и в части близости сроков грядущего Краха и в части его масштабов. Я ожидал, что после моего проникновенного доклада «Начала» наконец-то будут изданы, но на самом деле ко мне пришёл следователь, провёл обыск, изъял все черновики доклада. И формально следователь прав - в каждом из черновиков я описывал грядущую катастрофу по-разному: и в части масштабов и в части сроков. Конечно же, я делал это не умышленно, просто в каждом из проектов речи я выбирал один из вариантов своих предположений, но законы логики непреложны – не могут быть два, а тем более, несколько нетождественных суждений по одному и тому же вопросу одновременно истинным. А значит, эти суждения можно назвать измышлениями. Так что следователь сделал всё правильно, я сам – самонадеянный дурак, в угоду своей гордыни поставивший под угрозу и дело своей жизни – «Начала» и вообще науку «вневедение». Я думаю, что моё преподавательское место теперь наконец-то сократят в Университете. И что теперь будет с Хынгом – тоже не известно.

Наверное, Вере не удалось полностью подавить свои эмоции - не смогла она внешне оставаться беспристрастной к происходящему, поэтому Вячеслав с утешающей улыбкой добавил:

- Да вы за меня не переживайте. Прожив всю жизнь беззаботно, в тепле и спокойствии, я должен был под конец испытать, как живёт большинство жителей Муоса. Это даже приятно ощущать, что вот наконец-то я не являюсь чьим-то нахлебником. Поэтому сменить труд умственный на физический – для меня не является унижением; тяжело конечно, но ведь нужно кому-то и это делать. И, сейчас, зимой здесь почти не выводят на Поверхность, в основном мы работаем под землёй – в Улье, на строительстве. Конечно, если бы мне разрешили после основных работ работать над «Началами» - я б и здесь был абсолютно счастлив… Кстати, на каторге тоже встречаются замечательные люди. Меня вот подселили в камеру к одному священнику, монаху из бывшего Монастыря, который осужден по той же статье, что и я. Если б вы знали, какие интересные диспуты у нас происходят по ночам - шёпотом, конечно, потому что некоторые сокамерники у нас очень уж раздражительные. Вы не поверите: он меня, человека науки, заставил посмотреть на многие вещи под совсем другим, неожиданным углом. А ведь подумать только: если всё, в чём он меня почти убедил, – правда, значит наша жизнь является лишь преддверием чего-то более важного и великого, что ждёт нас после смерти…

Вера смотрела на него, слушала его и не переставала удивляться. Теперь он был каторжанином! Двадцать два месяца – таков по статистике средний срок жизни каторжан. Он прожил на каторге месяц, осталось среднестатистических двадцать один месяц жизни. Впрочем это громко сказано - «жизни». Скоро от повышенного уровня радиации, изнурительных работ, плохого питания, постоянного пребывания в холоде, сырости и скученности, являющихся манной для болезнетворных бактерий и вирусов, у него начнутся проблемы со здоровьем: лучевая болезнь, туберкулёз, рак, обморожения, грипп… - уже через несколько месяцев этот замечательный человек начнёт медленно и мучительно умирать, и рано или поздно окажется в камере для неработающих. Он уже сейчас не доедает, наверняка терпит побои от надсмотрщиков и сокамерников, ежеминутно балансируя на грани жизни и смерти. Но при этом пытается с научной точки зрения оправдывать своё осуждение; жалеет о том, что не смог дописать свою книжку, которая только теоретически может понадобится эфемерным будущим поколениями; рассказывает об общественной и личной пользе физического труда; с увлечением вспоминает околонаучные диспуты с таким же несчастным, как он сам. Этот человек выбивается из жестокой системы, под гордым названием «Республика», он не должен быть здесь! Пока он говорил, Вера одним потоком сознания жадно впитывала каждое его слово, чтобы потом можно было проигрывать его разговор снова и снова. Второй поток укладывал на одну чашу жизненных весов те ценности, которыми она жила до сих пора: «Сила и Закон», «Республика», «Конституция»; а на второй чашу она бросила невесомые с виду наивность и мудрость этого человека, проповедовавшего совершенно другие истины, растущие из одного корня с той правдой, которая были смыслом жизни для её родителей, воспитавших её диггеров, Паука… И весы его интуиции сильно-сильно качались в сторону второй чаши. И сердце обычного человека, обычное человеческое сердце, уже не могло вмещаться в те оковы, в которые заковала их Верина жизнь.

Вера чувствовала, что вот-вот она сотворит что-то неадекватное, что-то отнюдь не соответствующее её теперешнему статусу. Поэтому она прервала рассказ Вячеслава о прелестях его жизни на каторге и собиралась подойти к двери, чтобы кликнуть надсмотрщика. Но, проходя мимо, по неуклюжести своей или Вячеслава, она случайно с ним столкнулась. А потом руки также случайно обхватили его шею, щека прижалась к его щеке, а губы случайно зашептали:

- Я вернусь за тобой! Я вытащу тебя отсюда, чтобы мне не стоило – я вытащу тебя! Ты только дождись!

Он робко взял её за плечи, и на время замер и даже перестал дышать, боясь вынырнуть из этой яркой реальности, в которую в очередной раз его с головой утащила эта посланная ему судьбой или Богом необыкновенная девушка.

6.

Вера решительно открыла дверь и позвала надсмотрщика, который тут же появился у входа в комнату, как-будто никуда отсюда не уходил. Схватив Вячеслава за шиворот, он потащил его в камеру. Грубость мутанта Вера восприняла как добрый знак: мутант не подслушивал их разговор, иначе бы он не вёл себя так дерзко по отношению к узнику в присутствии следователя, с которым заключённый только что так мило общался.

Пары минут, пока надсмотрщик уводил и закрывал в камере Вячеслава, а потом провожал Веру к выходу с каторги, ей хватило, чтобы наспех проанализировать полученную информацию. У неё появились подозрения, ещё не сформировавшиеся в какую-то определённую теорию. И до тех пор, пока она с ними не разберётся, ей необходимо действовать осторожно. Приостановившись в коридорчике, ведущем к выходу, она не терпящим возражений тоном сказала надсмотрщику:

- Пять самых сильных надсмотрщика с оружием сюда!

Старший надсмотрщик уставился на Веру, не поняв её требование. Когда она, повысив голос, повторила приказ, мутант быстро согнал в коридорчик пятерых надсмотрщиков. Вера кисло посмотрела на эти свирепые, перекошенные мутациями лица, на корявые руки, не умело держащие арбалеты и мечи.

- У меня есть информация о том, что на каторгу готовится нападение с целью захвата допрошенного мной человека, который является важным свидетелем по уголовному делу. Вполне возможно враги уже находятся там, за дверью. Кто бы там ни был – уничтожьте всех.

Вера отошла к стенке, пропуская вперёд эту бедовую пятёрку, но при этом извлекла из заплечных ножен мечи, давая понять, что она идёт устранять опасность вместе с ними. Увидев это, старший надсмотрщик, решительно клацнув челюстью, схватил увесистую дубину, утыканную гвоздями и уже намерился выходить со всеми, но Вера его остановила:

- Оставайтесь, вы нужны здесь. Сделайте всё возможное, чтобы с тем узником ничего не случилось – он должен быть жив и здоров до следующего моего допроса.

Убедившись, что старший надсмотрщик её понял, Вера направилась на выход. Из-за изворота довольно узкого хода отсвечивали факела ушедших вперёд надсмотрщиков. Она быстро и беззвучно проследовала туда же и уже слышала разговор:

- Да, следователь. Другая следователь сейчас подойдёт, - объяснялся перед кем-то один из надсмотрщиков. – А вы никого не встречали по пути сюда? Нас та другая следователь предупреждала о нападении на каторгу.

«Ну и придурки!» – с досадой подумала Вера, а вслух крикнула:

- Это враги! Уничтожьте их!

Надсмотрщик, который вёл переговоры, растерялся: команда поступила от подбегавшей сзади следователя, но и перед ним стоял мужчина в униформе следователя в сопровождении двух убров. Пока мутант решал мучительную дилемму, следователь-мужчина быстрым движением выхватил из ножен меч, а спустя мгновение у надсмотрщика вываливались внутренности из рассечённого живота. Другие мутанты думали чуть быстрее: кто-то успел, не прицеливаясь, выстрелить из арбалета, кто-то сделал несколько неумелых взмахов своим оружием. Нападавшие не были готовы к такому повороту событий: арбалетная стрела прошила насквозь шею одного, а мощный удар утыканной шипами палицей раздробил плечо второму убру. Вера в этом тесном коридоре ничем не могла помочь надсмотрщикам, рискуя быть покалеченной их же неуклюжими замахами, поэтому вскоре все пятеро лежали на полу рядом с убитым убром. Выпавшие факела продолжали гореть на полу, слабо освещая этот коридор. Раненный убр переложил меч в левую руку, мужчина в такой же как у Веры униформе похабно улыбался:

- Подпортили тебе морду, пигалица, но выбирать-то нашему брату особо приходится. Что не ожидала меня увидеть снова?

- От чего ж не ожидала: я так и думала, что только таких уродов как ты и твой дружок Булыга, могли направить на встречу со мной.

- Хамишь, сучка. Ты хоть себе представляешь, что тебя ожидает? Ты ведь молить будешь о том, чтоб мы тебя прикончили, а этого делать мы долго не будем. Ручки я конечно обрублю, чтоб к железячкам этим твоим не тянулись, а потом ты будешь моё! Можешь правда сама, по доброй воле – тогда смерть будет быстрой и лёгкой, как это там у вас, у следователей … с правом выбора способа казни. А решишь рыпаться - будем вместе с тобой долго вспоминать, как ты мне вены в Урочище исподтишка подрезала. Вспоминать и оплакивать тот день… вернее оплакивать будешь ты: за меня и за себя… Гы-гы..

Солоп осклабился, довольный своей плоской шутке.

- Ну раз ты так уверен в том, что мне всё равно конец, скажи-ка: террор возле Риги ваших рук дело?

- А тебе-то что?

- Да так, интересно просто. Наша пятёрка брала Ригу за то, что они через год после вливания в Республику решили из неё выйти. А слиться с Республикой они решили, потому что их атаковали дикие диггеры. Только дикие диггеры туда отродясь не заходили, вот мне как-то и пришло сейчас на ум – не работа ли это Чёрной Пятёрки?

- Не делай из себя умную, тебе не идёт, гы-гы… Что ты спрашивала? Рига? Рига-Рига… Булыга, помнишь ту мутантку малую, которую ты раздел, а как её спину волосатую увидел, так и не смог, гы-гы. А мне так ничего пошла, даже жаль потом кончать её было. Это ж возле Риги мы её отловили?.. Помню Ригу – долго они не хотели в Республику входить, вот и поручили нам их убедить в том, что без Республики им никуда. А что тебя так пилит это? Нюники у девочки пробиваются от того, что за зря кого-то убила? И не получается себя сейчас героем считать? Так ты и не герой! Настоящие герои – мы! Мы делаем всю главную, грязную работу, а про нас никто не знает, нас ведь просто не существует. Спецназ почти всегда шёл по нашим следам, а значит настоящая передовая – это мы. Вам всем таким правильным и справедливым, всегда повод нужен был, чтобы лохов гражданских мочить, вот мы вам этот повод и дарили. Гы-гы… Но что-то мы разболтались с тобой, пора приступать…

Солоп был прав в одном – его поражение в Урочище было следствием внезапных и решительных действий Веры, которых он тогда от неё никак не ожидал. Теперь же он был готов к бою и, не смотря на своё бахвальство, вряд ли так уж недооценивал противника. Вера заметила, как раненный Булыга вложил в ножны меч и левой рукой из-за спины достал и направил в её сторону взведённый арбалет, поэтому ей приходилось постоянно наблюдать за ним и стараться выбирать такое положение, чтобы Солоп постоянно находился между ней и Булыгой – это очень сильно ограничивало её фронт атаки. Вера вложила в ножны мечи и вооружилась секачами, решим, что с это оружие даёт ей больше шансов.

С самого начала бой пошёл не в Верину пользу - ей едва удавалось отражать секачами сильные и частые удары Солопа, и как она не старалась не меняя линии атаки извернуться и достать его секачом, – у неё это не получалось. Отражая сильные удары, она начинала уставать, зато Солоп, чувствуя скорую победу, только увеличивал силу удара, не теряя при этом осторожности. В один момент Вера не успела правильно поставить секачом блок, от чего меч Зозона соскользнул и прошёл по её груди, причинив глубокое болезненное рассечение, комбинезон стал неприятно мокрым, что порадовало Зозона:

- Ещё немного! Ещё чуть-чуть! И эта маленькая крыска станет моё!

У него даже не сбилось дыхание, в отличии от Веры, ежесекундно теряющей силы. И она пошла на риск, чуть не поплатившись за него жизнью. Как будто забыв о Булыге, она немного отошла в сторону, так что дала тому возможность выстрелить без риска зацепить Солопа. Булыга не привык стрелять с левой руки и Вера уловила движение кисти, предшествовавшее нажатию спускового крючка, именно в этот момент она обратно отскочила и стрела ощутимо царапнула её левое плечо. Арбалет Булыги был разряжен, и его перезарядка займёт не больше пяти секунд. Второй промаха Булыга не сделает, ближайшие пять секунд – её последний шанс. Солоп в этой схватке уже привык к полунеподвижной манере боя и когда Вера неожиданно стала менять линии атаки, демонстрируя в полную силу диггерские навыки ведения боя с секачами, он не успел приспособиться к изменению тактики противника. В какой-то момент Вера юркнула под его руку с занесённым мечом и со всего маху секанула по ней – меч вылетел и кровоточащая рука Солопа повисла как плеть. Он пытался выхватить метательный нож левой рукой, но несколько взмахов Вериных секачей причинили ему пару ранений, каждое из которых было не совместимо с жизнью. Не успело грузное тело Солопа удариться о пол, Вера уже была около Булыги и опустившись в предельно низкую стойку, перебила своим секачом ему голень, выхватила только что взведённый арбалет, сделала ему подсечку и тут же отскочила назад.

Булыга завалился на пол, попытался встать на одну ногу, одновременно выхватывая меч, но Вера отрубила ему секачом кисть вместе с мечом. Булыга отрешённо смотрел на свою культю, из которой быстро вытекала кровь.

- Да успокойся ты! - спокойно сказала ему Вера. – Всё, Булыга, для тебя всё закончилось – надо это принять. Но у меня есть последнее предложение. У тебя же есть жены и дети, которым поступает жалованье от Республики. Они всё равно тебя уже давно не видели и наверняка смирились с этим, считая, что глава их семейства – отважный воин, исполняющий свой долг перед народом Республики. Семья Солопа, например, однозначно узнает, чем занимался их кормилец, как и то, что он был уничтожен следователем-женщиной по приговору за тягчайшие преступления, совершённые в отношении беззащитных женщин и детей. О тебе же я могу просто не вспомнить в своём рапорте, а здесь найдут и потом похоронят безымянный труп. И твоя семья будет по-прежнему тобой гордиться и получать пенсионные… Как тебе предложение?

- Что ты хочешь от меня?

- Совсем немного. Ты скоро умрёшь от кровопотери. А пока присядь поудобнее и ответь мне на пару вопросов про то, чем ты занимался последнее время - я имею в виду Чёрную Пятёрку. Ну что, задавать вопросы?

- Мне уже самому это всё обрыдло – может и к лучшему, что ты это остановила. А тех, кто меня в это всё втянул, мне не жалко. Валяй свои вопросы…

7.

Когда-то в келье для подготовки следователей, заучивая Конституцию и Закон, находясь под впечатлением от выверенной справедливости этих нормативов Республики, Вера заверила себя, что не при каких обстоятельствах не позволит себе их нарушить. Затем в следственном отсеке Штаба во время посвящения в следователи, услышав от девяти своих коллег заверение в уничтожении в случае нарушения Закона, она не сомневалась, что к ней это относиться не может. Так почему же сейчас, проводя несанкционированное расследование в интересах человека, который для неё несомненно является преступным «поддержанием личной связи», она не чувствует за собой никакой вины? Как она, безоговорочно уверенная в недопустимости нарушения Закона, так хладнокровно его нарушает? Почему она без особого сожаления ставит под угрозу своё пребывание в следователях, что ещё месяц или два назад для неё казалось немыслимым?

Сразу после каторги Вера направилась в Восточный Сектор, в поселение Верхняя Степянка, надеясь, что этот поход рассеет очень неприятные для неё подозрения, закравшиеся после последних событий и особенно после посещения каторги. Однако результаты её самовольного расследования Веру пугали всё больше и теперь её путь лежал в Центр, в Улей. По пути она решила зайти ещё в одно место, где никогда не была. Какой-то объективной надобности посещать разрытый коллектор Немиги, где когда-то находился Монастырь, у неё не было. Он давно уже пустовал – всех монахов и постояльцев оттуда выселили и пытались создать здесь обычное светское поселение с названием Новая Немига. Но давно утратившие набожность люди всё же испытывали какой-то суеверный страх перед этим местом и категорически отказывались здесь жить. Несчастных случаев, провалов в общественных работах и неудач в личной жизни у ново-немиговцев было отнюдь не больше, чем в других поселениях. Но только здесь неурожай на поле, подвёрнутую ногу, болезнь ребёнка, бесплодие жены, пьянство и измену мужа относили непременно на счёт злобных монахов, духи которых бродят по бывшему Монастырю и вредят тем, кто посмел нарушить покой их бывшего обиталища. Сам вид старого разрытого коллектора, журчание ручья, в который превратилась река Немига после заключения её в коллектор, особые сквозняки и игра теней в изначально не приспособленном для пребывания людей месте, играли злые шутки над воображением обитателей, видевших кругом призраки монахов. Из поселения бежали по-одному или целыми семьями. Это жёстко пресекалось до тех пор, пока не сошёл с ума администратор Новой Немиги, кинувшийся с ножом на прибывшего с проверкой инспектора, признав в нём восставшего из мёртвых монаха. После этого поселение признали бесперспективным и всех, кто ещё не убежал с Новой Немиги, оттуда выселили.

Всё это она знала со слов одного из бывших ново-немиговцев, которого допрашивала по какому-то делу, будучи ещё Девятым Следователем. А из недолгой исповеди Булыги она узнала, что дискредитация Монастыря в своё время было делом рук Чёрной Пятёрки – именно они, переодевшись в монашеские рясы напали на выходивших на полевые работы обитателей соседнего поселения. И именно это нападение стало поводом для репрессий против религиозного поселения.

Поселение пустовало и причины его запустения были известны. Так почему она шла сюда? Потому что пустующий Монастырь был почти по дороге и она просто хотела для общего сведения пополнить свой багаж знаний о географии Муоса? Или потому что тут когда-то обучался её отец, прежде чем стать капелланом поселения Мегабанк? А быть может потому что именно в этом поселении слабый телом и духом Радист, исстрадавшийся от потери своей любимой, был перекован в Присланного, поведшего за собой народы Муоса на Последний Бой? Или она снова искала ответы на свои вопросы?

- Оглашеннии изидите! Оглашеннии изидите!...

Тихо продвигаясь по коллектору и вслушиваясь в темноту со стороны Монастыря, она слышала эти странные слова и не верила своим ушам. Может и правы бежавшие из Новой Немиги поселенцы насчёт монахов-призраков, иначе кто и для кого может справлять православный культ в умершем поселении? Даже если это всё-таки был призрак, Вера не была намерена его перебивать, потому что это религиозное пение подняло забытые воспоминания, возвращая её в далёкое детство, в её родной Мегабанк на воскресную службу, которую проводил Владимир Пруднич – капеллан поселения. Она как сейчас помнила отца, отпевающего литургию, неумело затягивая старославянские строфы, вычитываемые из молитвенника, переписанного им же от руки во время его краткосрочной учёбы в Монастыре. Участие в церковной службе в Мегабанке не было обязательным и поэтому прихожан у Вериного отца едва набиралось человек десять. Да и то в их число входили сами Прудничи, потому что они не могли не прийти; Лизка, потому что она всегда хотела быть рядом с Костиком; тётя Нина с детьми, не упускавшая шанса показать свою преданность администратору; да ещё пара человек, делавших это скорее по привычке, чем по глубокой вере. Да и Вере не очень то нравилось это скучное тогда для неё полуторачасовое стояние, и поэтому она себя развлекала тем, что деловито поджигала постоянно тухнущие лучины, используемые вместо свечей. Да ещё она с нетерпением поглядывала на крохотные просфоры, выпеченные из муки, купленной за большие деньги на рынке Центра, которые мать после службы раздавала и тем, кто участвовал в литургии и тем, кто её пропустил. В службе можно было не участвовать, но мешать Прудничу, шуметь и даже разговаривать в это время никто не смел, поэтому хрипловатый голос капеллана, да тихое неумелое подпевание его паствы, были единственными звуками в поселении на эти полтора часа. И это было настолько строгим правилом, что даже сейчас через года Вера не посмела перебивать неведомого священника с таким же хриплым голосом, какой был у её отца, но с куда более стройной читкой молитв и красивым пением. Тем более, что участвующие в этой литургии прихожане держались настолько тихо, что даже чуткий слух Веры не мог, уловить, сколько их там вообще есть.

- Но яко разбойник вопию, во Царствии Твоем. Аминь. Приидите причастники, вкусите Святых Даров.

Вера помнила эти слова, которыми литургия заканчивалась. Поэтому она теперь решилась войти в расширение коллектора, едва освещаемого одной лучиной. Но никакой паствы она не увидела, здесь не было никого, кроме одного маленького худого мужчинки с редкой бородой и в изодраной грязной рясе. Он стоял с церковной чашей в руках и испуганно смотрел на подходившего к нему человека в униформе. В незнакомом священнике происходило какое-то внутреннее борение, по результату которого он ложкой зачерпнул часть содержимого чащи, быстро это съел и смешно насупившись, неуверенно заявил, не глядя Вере в глаза:

- Вот теперь я готов: я не раз малодушничал, но больше это не повторится! Да, теперь я открыто заявляю: я священник, монах Монастыря Святой Елизаветы, наверное последний из оставшихся в живых и уж точно последний из живущих на свободе. Я успел совершить литургию и теперь можете делать со мной, что хотите, - я принимаю венец мученика.

- Да нет у меня для вас никакого венца - не за этим я сюда пришла.

- А зачем? – растерялся священник.

- Не знаю, - честно ответила Вера, а потом, чтобы успокоить этого перепуганного дядьку чуть-чуть соврала. – Я мимо проходила, а тут слышу, кто-то молитвы читает, заинтересовалась вот, решила послушать.

Похоже мужчина поверил, что опасаться Веру не стоит, успокоился и немного помолчав сказал, не то обращаясь к Вере, не то к самому себе:

- Вот ведь мелочная и трусливая душонка! Сколько раз продумывал я этот момент истины, когда придут меня забирать. Настраивал себя принять с радостью и отвагой воина Христова предуготованные мне Господом испытания. Хотел уподобиться разбойнику распятому, на кресте испросившего прощения за грехи смертные. А увидел опасность, перепугался до полусмерти, чуть убегать не стал, вместо того, чтоб радоваться шансу мне дарованному. А узнав, что не за мной пришёл этот путник добрый, обрадовался радостью предательскою, что не надо мне входить в сонм святых великомученников. Вот ведь…

- Вы службу вели сами для себя? – прервала Вера непонятную исповедь.

- Нет здесь больше никого. У меня маловерного не хватает смелости пойти в поселения и провести службу пред людьми, там живущими. Вот и творю, прячась от всех. Сам себе служу, как ты сказала. Хотя… А ты давно, дочка, здесь?

- Почти час.

- Так ты слышала? Всю службу слышала? – с непонятной радостью спросил священник.

- Наверное, да.

- А ты крещёная хоть?

- Крещёная. Вот и крестик есть у меня, - указала Вера рукой чуть ниже шеи.

- Вот ведь радость-то какая. Так ты, поди, христианка православная! И в литургии считай поучаствовала. Может быть, потребность в причащении испытываешь? Не всё ж мне одному Святые Дары поедать?

Вера пожала плечами:

- Да не знаю … Я вроде бы не за этим сюда шла, дядечка…

- За этим! Раз ты крещёная сюда зашла, да ещё и всю литургию выслушала, значит только за этим! – восторженно возгласил священник тоном, не терпящим никаких возражений, а затем совсем смелым голосом добавил: - И я не дядечка тебе никакой. Отец Андрей я. Быть может по сути жизни такого величания и не достоин, но официально меня сана никто не лишал, поэтому, если не трудно, называй меня так. И не сомневайся в том, что тебя Господь сюда не спроста привёл. За три года тайных литургий в Монастыре ко мне не никто не приходил! Никто! А я надеялся не понятно на что, ждал не понятно чего, свою трусливую душонку заставлял во всеуслышание службу воскресную справлять еженедельно. И тут появляется дева со светлым лицом пусть и со столь воинственным видом. Вот теперь я знаю, для чего всё это было. Не сомневайся – за причастием ты пришла. Вот только исповедаться прежде надо.

- Так я не знаю, в чём мне исповедаться, - задумчиво ответила Вера. – Я не могу разобраться, что делала правильно, а что нет.

- А раз сомневаешься, то кайся, на всякий случай, и в грехах и в тех поступках, в правоте которых сомневаешься. Грехи тебе Господь непременно отпустит. А то, что грехом на самом деле не было – так и вреда от покаяния в том не будет.

Вера подумала, что слова священника резонны…

После исповеди и причастия, Вера и отец Андрей ещё несколько часов сидели рядом на веткой лавочке и разговаривали, отвлекаясь только на то, чтобы заменить лучину.

Отец Андрей сетовал на то, что ему, в отличии от Веры, исповедаться некому, потому что он не знает, остались ли ещё священники в Муосе. А Вера рассказала ему про того священника, который стал каторжным другом Вячеслава. Но вместо того, чтоб обрадоваться, отец Андрей начал рыдать:

- Горе мне, малодушцу проклятому! Горе мне, отступнику иудину! Стенают братья мои в застенках каменных, муки адские за веру принявши! А я бегаю от чаши мне уготованной, прячусь от пути верного, страдальческого…

Когда священник немного успокоился, он начал рассказывать о том, что явилось причиной его душевных стенаний. Он был выходцем одного из дальних независимых поселений. Когда руководитель дал команду собираться и переходить на другое место, подальше от наступавших ленточников, в поселение пришёл Присланный. Образ монаха, говорившего необыкновенные вещи, запал в душу юного Андрея. По возрасту он мог не идти на Великий Бой, но романтика и желание свершить яркий подвиг, заставили его напроситься в маленький отряд из пяти боеспособных мужчин, которых повёл в Большой Гараж руководитель поселения. Но оказавшись на этом поле битвы, Андрей увидел огромное полчище ленточников, и неуправляемый страх парализовал его волю. Он стоял на самом правом фланге войска землян и, когда начался бой, незаметно юркнул в небольшую нишу в стене, сел на пол и привалившись к стене, прикинулся умершим или потерявшим сознание. Это не было удивительно, потому что ещё до прямого столкновения от постоянно пускаемых ленточниками арбалетных стрел и от удушья в возникшей давке, многие были ранены, теряли сознание и погибали.

Когда земляне выдавили из Гаража и кинулись преследовать отступавших ленточников, Андрей вылез из своего укрытия. От открывшейся его глазам картины Большого Гаража, залитого кровью и заваленного трупами, на которых шевелились и кое-годе ползали стонущие, кричащие, плачущие и зовущие на помощь раненные, на Андрея накатила повторная волна страха. Он бросился бежать, не обращая внимание на врачей, просящих у него помочь с раненными. Споткнулся о раненного, упал в лужу крови, быстро поднялся и побежал дальше.

Он не помнил, как добрался в своё поселение, как его встречали перепуганные земляки. У него отнялась речь, он впал в ступор, и поселяне отнеслись с пониманием к состоянию юного героя, которому пришлось убить множество врагов, кровью которых был залит весь его комбинезон. Приходить в себя он начал через несколько дней, когда поселяне собрались помянуть тех, кто не вернулся в их поселение с Великого Боя, а это были все кто ушёл, кроме Андрея. Позор собственной трусости, предательского бегства с поля боя, выдавил прежний страх, испытанный в Большом Гараже. Когда кто-то из подвыпивших стариков попросил его рассказать, как погиб его сын, Андрей выбежал из-за стола, на глазах недоумевающих земляков открыл входной люк их бункера и убежал оттуда навсегда. Он не мог там жить и каждый день смотреть в глаза этим людям, которых предал, спасая свою шкуру.

Кое как он добрался до Монастыря. В тяжёлых трудах и молитвах воспоминания о том предательском бегстве из Гаража стало затираться и почти не приходило ему на память. Он был уверен, что Богом прощён, да и люди, расскажи он им об этом сейчас, конечно же не судили бы его строго. Наконец-то Андрей, вернее уже отец Андрей, обрёл покой. Он, как и другие священники, назидал паломников, которых в Монастырь приходило всё меньше, быть твёрдыми и решительными в новых гонениях на веру, которые впрочем и гонениями назвать можно было лишь условно. Просто администраторам запретили быть одновременно и капелланами; да по новому закону не разрешалось проводить службы в самих поселениях, дабы не нарушать покой неверующих. Поэтому воскресные богослужения могли проводиться только вне поселений. Это было неудобно и опасно, поэтому постоянных прихожан становилось всё меньше. Священников готовили только в Монастыре и после отстранения от этих функций администраторов, добровольцев, желающих выполнять забесплатно священнические обязанности без освобождения от основного труда, найти становилось всё труднее. Поэтому во многих поселения уже несколько лет не было священников, не было богослужений, да и верующих становилось всё меньше. Но всё это не сильно нарушало покойную жизнь отца Андрея, который трудился, молился, назидал и степенно готовился к очень не скорому, но непременно мирному отходу в мир иной.

Потом появилась она – молодая послушница Софья, с большими блестящими глазами, наполненными неземной кротостью, способной растопить жестокое сердце любого монстра. На её долю выпали нелёгкие испытания и она искала Бога, искала смысла в жизни, искала настоящих друзей. Он был её духовником, её исповедовал и вёл с ней духовные беседы. И это дитя Божье вся растворялась в духоносных проповедях отца Андрея, с преданностью обращая на него свой ангельский взор. И дивным образом её присутствие открыло в обычно замкнутом отце Андрее проповеднический дар. На диво братии и прихожан он мог часами вести такие проповеди, по концу которых люди рыдали, каясь в своих грехах и умиляясь открываемым им тайнам неземным. А отец Андрей искал средь устремлённых на него внимательных взоров ту пару блестящих глаз, которые вскрыли в нём эти потоки истины. И когда они встречались глазами, её большие губы легонько касалась благодарная улыбка. Думалось порою отцу Андрею, что он и Софья – родные души, друг для друга созданные, но в силу его сана и её молодости невидимой стенкой разделённые. И уж чего греха таить, посещала порой резко помолодевшего отца Андрея мысль лихая о том, не отречься ли ему от сана и не стать ли вольным проповедником. И тогда, быть может, эта чистая душа Софья решит идти с ним вместе по Муосу и тогда… Он не имел права думать о том, что будет тогда…

Но всё, о чём он мечтал, и даже то, что уже имел, рассыпалось в ночь перед Вербным Воскресеньем. Он лежал на топчане в своей маленькой келье и продумывал завтрашнюю проповедь. Паломников в Монастыре было много, и ещё больше придёт к завтрашнему утру. Неожиданно Инспекторат разрешил именно на Вербное Воскресенье беспрепятственный проход православных верующих в Монастырь, чего не было давно – уже несколько лет людей на религиозные праздники не опускали с работы, да и вообще не выпускали за пределы своих поселений. Отец Андрей в течении несколько часов прокручивал в голове слова, которые должен обратить к этим людям, большинство из которых толком даже не понимают, что такое Вербное Воскресенье. За эти полчаса он должен произнести слова, которые замуруются в огрубевшие умы паломников, разогреют в них остывающую веру, заставят их по возвращении в свои поселения пересказывать услышанное.

Вдруг дверь кельи на секунду приоткрылась. В кромешной темноте было не рассмотреть вошедшего, но он не сомневался, что это была она. Не смотря на смешанные чувства, которые в нём вызывала Софья, он готов был строго её выпроводить отсюда – для себя он ещё ничего не решил и до снятия сана нарушать целибат не собирался. Но Софья, сделав два лёгких шага, не полезла к нему на кровать, а скромно забилась в единственный свободный уголок его кельи.

- Софья? – строго спросил священник.

- О, отец Андрей, вы не спите, - перепугано прошептала девушка. – Пожалуйста, не выдавайте, не выдавайте меня им!

- Не выдавать им? Кому?

- Тише, отец Андрей, ради всего святого, тише…

В Монастыре зажгли свет. Незнакомый мужской голос строго скомандовал:

- Всем выйти из помещений!

Сквозь щели в двери свет пробивался внутрь кельи и отец Андрей наконец-то увидел Софью, которая словно ребёнок сидела в уголке прямо на полу, обхватив колени руками, и умоляющими, испуганными и оттого совсем уж огромными глазами смотрела на него. Отец Андрей усилием воли отвёл взгляд от той Софьи, которой ему ещё не приходилось видеть: с распущенными перед сном чёрными волосами, в не очень длинной майке с тоненькими брительками, которая оставляла на виду точёные руки, плечи и стройные ноги девушки. Между тем в притвор – самое большое помещение Монастыря, сходились ничего не понимающие священники, монахи, монахини, послушники и послушницы, прихожане и паломники. Требовательный голос повторил приказ всем выйти и отец Андрей, бросив последний робкий взгляд на Софью, вышел из своей кельи.

Далее всё происходило как в каком-то страшном сне. Следователь в присутствии нескольких армейцев требовал выдать изменницу Республики Софью, которой на её обычном месте в женском общежитии послушников не оказалось. Все молчали. Отец Андрей тоже молчал, не столько из-за твёрдого желания не выдавать Софью, сколько от этого полусонного ступора, в котором он сейчас находился. Потом армейцы начали обегать кельи и, наконец, на глазах у всей толпы из кельи отца Андрея вытащили упирающуюся и плачущую Софью. К большому изумлению всех и ужасу отца Андрея, Софья была совершенно нагой, на ней не было даже той короткой майки, в которой она забежала в его келью. Возможно армеец специально сорвал с неё одежду, чтобы опозорить девушку, вызвав к ней презрение толпы. Зато толпой эта ситуация была расценена по-своему: вокруг шёпотом, а то и в полголоса уже судачили о том, что позволяют себе монахи, и что оказались верными поддерживаемые атеистами слухи о царящем в Монастыре разврате.

Следователь быстро выяснил, кто является хозяином этой кельи, и в присутствии всех озвучил какой-то параграф о сокрытии преступников и задал вопрос:

- Ответьте на один вопрос: вы умышленно скрывали преступника?

- Нет-нет, что вы… - залепетал отец Андрей.

- То есть вы хотите сказать, что эта голая дама оказалась в вашей келье по другой причине?

- Да, по другой, - быстро ответил отец Андрей, ожидая, что у него сейчас начнут выяснять, какая же это причина, и тем самым дадут возможность объяснить эту нелепую ситуацию.

Но никаких других вопросов не последовало, их заменило негромкое хихиканье прихожан, да произносимые вполголоса комментарии касательно «другой причины» ночного посещения красивой голой женщиной кельи монаха. Отца Андрея арестовали – это может быть было и к лучшему – ему во всяком случае не пришлось наблюдать, как две трети паломников демонстративно ушли из Монастыря, проигнорировав участие в праздничной службе. Они разошлись по своим поселениям и рассказали другим о том, что чтившийся до сих пор как святое место Монастырь стал вертепом разврата, где монахи растлевают молодых послушниц. И это известие, как снежный ком начало обрастать надуманными подробностями, забросив в души многих верующих сомнения, а в умы сомневающихся – отличную причину, чтобы отказаться от веры и «жить как все».

Конечно же, причиной ареста отца Андрея явилось не мнимое нарушение им монастырского устава. Следователь его допросил по поводу взаимоотношений с Софьей, осведомлённости об её деятельности, направленной на вербовку членов какой-то подпольной организации, готовящей восстание против Республики, о попытках его склонить к подобной деятельности. Но услышав только отрицательные ответы, следователь потерял к нему всякий интерес. После этого армеец отвёл его с завязанными глазами в психологическую службу Инспектората, где с ним в течение нескольких часов беседовали два инспектора-психолога. Отец Андрей с трудом помнит, что происходило в кабинете психологов. Он ещё с момента злополучного выхода из кельи пребывал в состоянии какой-то прострации, ощущения нереальности происходящего. После общения с инспекторами его личность была полностью уничтожена, он и сам был почти убеждён, что Софья оказалась в его келье «не случайно» и что совратил её именно он. В этом полуприбитом состоянии ему надиктовали текст, который он написал своим красивым почерком, и отправили в соседнее с Монастырём поселение. Толком не понимая, что с ним происходит, он передал администратору поселения письмо с сопровождённым угрозами нелепым утверждением монастырской братии о том, что засаженное жителям этого поселения картофельное поле отныне принадлежит Монастырю. В памяти отца Андрея запечатлелось недоумение на лице приветливого администратора и бывшего капеллана, который раньше часто приходил в Монастырь на церковные службы, беседовал лично с отцом Андреем и внимательно слушал его проповеди, а теперь получил от проповедника этот жёсткий ультиматум.

Вернувшись в Монастырь, он прошёл мимо встретивших его молчанием монахов, мимо своей кельи и забился в самый дальний угол – за выгребной ямой. Постепенно морок проходил и он с ужасом стал осознавать, какая катастрофа произошла с ним. Просидев день или два в вонючем углу, он услышал какой-то шум из жилой части Монастыря. Неохотно подошёл ближе и в свете факелов увидел пятерых или шестерых крепких мужчин в очередной раз выгонявших монахов и мирян из своих жилищ. Настоятель твёрдо, но без злобы и раздражения, потребовал от незнакомцев отчёта в том, что здесь происходит. Один из мужчин начал выкрикивать бессвязные обвинения по поводу какого-то захваченного поля и устроенной монахами резни в соседнем поселении. Ещё не понимая всего до конца, отец Андрей стал улавливать какую-то связь между тем письмом, которое он относил в это поселение, и приходом карателей из него. И конечно же ему надо было выйти из своего укрытия и сообщить это, но ноги не двигались и его челюсть свело. А каратели уже делали быстрые взмахи мечами, породив отчаянный вопль толпы, бросившейся бежать. Убивали они только монахов, тех, с кем отец Андрей столько лет делил трапезу. Он должен был выйти, должен был принять смерть со всеми, но как и тогда, в Большом Гараже, ужас сковал его тело и он не мог пошевелиться.

Когда Монастырь обезлюдел, он не стал хоронить погибших братьев, не отпел их и даже к ним не подошёл – он бросился бежать из Монастыря, боясь, что эти изверги вернутся и подвернут его одной участи с погибшими.

Гонимый страхом смерти и боли, он бежал по Муосу. Здравые мысли из его головы были вытеснены животным ужасом. Лишь кое-когда изредка он пытался потянуть на себя одеяло спасительной Иисусовой молитвы, но повторив её два-три раза, он снова заменял её бессмысленным подсчётом шпал в туннелях и поворотов в ходах. И в какое поселение он бы не пришёл, везде его встречали насмешки, презрение и даже открытая агрессия. По Муосу прокатилось две волны охлаждения к православным истинам. Первая часть паломников, ушедшая из Монастыря после прилюдного извлечения из кельи монаха голой женщины, разнесла весть о царящем в обители разврате. Другие – бежавшие после нападения дружины из соседнего поселения – об алчности монахов, позарившихся на чужие угодья, и справедливом воздаянии им. Одна частая прихожанка Монастыря – жена администратора поселения, в котором он пытался найти покой и пищу, сунув в его руки две печёные картофелины, озираясь по сторонам, без особой теплоты в голосе, а больше с каким-то пренебрежительным сочувствием, сообщила:

- Вы бы, батюшка, не ходили по поселениям. Инспекторат разыскивает священников по всему Муосу. За то, что там было у вас, всех арестовывают и отправляют на каторгу…

У него не оставалось другого выбора, как вернуться в Монастырь. Благо здесь был скрытый склад продуктов, главным образом сушёного картофеля, который монахи держали на «чёрный день». Учитывая, что потребителем припасов был он один, ему хватило их на долго. Но вскоре Республика попыталась создать на месте Монастыря светское поселение Новая Немига. Отцу Андрею приходилось прятаться от новых обитателей разрытого коллектора в окрестностях поселения, лишь иногда ночью пробираясь к складу, так и не замеченному новыми жильцами, чтобы пополнить свои припасы. Несколько раз новонемиговцы замечали оборванного монаха, быстрой походкой движущегося по их поселению. И это ведение вселяло в них суеверный страх. А через полтора года они ушли, оставив Монастырь пустым. Отец Андрей вернулся в свою обитель и так тут и жил один. Он ел, пил, спал, молился, совершал сам для себя церковные службы, но так и презирал себя за свою трусость. Он решил, что единственным правильным поступком для него будет выйти к людям, заявить что он священник и проповедовать им, не смотря на насмешки, угрозы, побои и возможный арест. И каждый раз всё та же трусость заставляла отложить исполнение этого решения на следующий день.

- Вот, вроде бы как исповедался, и чуть легче стало, - со вздохом завершил свой рассказ отец Андрей. – Видишь, мы с тобой оба убийцы, только ты не знала, поступаешь ли правильно, а я не сомневался, что, спасая свою шкуру, творю зло. Моё зло – осознанное.

Монах говорил правду, ему незачем было врать. Она слушала его не перебивая, но эта исповедь поставила перед нею много вопросов, ответы на которые ей предстоит найти.

Между тем отец Андрей стал собирать вещи в большой мешок с верёвкой через плечо. Вера видела, как он туда бережно клал кадило, чашу, книги, ещё какие-то церковные принадлежности. Увидев немой вопрос на лице Веры, монах произнёс:

- Ты не против, если я пойду с тобою до ближайшего поселения? А то ты уйдёшь, и я опять передумаю делать то, что должен.

- А что вы собираетесь делать?

- Ходить по поселениям, проповедовать слово Божье, расскажу, что на самом деле случилось с Монастырём.

- Вас не будут слушать.

- Я знаю. Но это не значит, что я не должен говорить. А потом, если получится, дойду до своего родного бункера и расскажу тем, кто там остался, о своей трусости в Великом Бое, попрошу у них прощения. Рано или поздно меня арестуют, и быть может я попаду на ту каторгу, про которую ты говорила, или на другую каторгу, где есть священник. Исповедаюсь и буду готовиться к смерти…

8.

Вера осмотрела добротную инспекторскую квартиру, освещённую яркой электрической лампой. Это была достаточно большая комната, в которой между не самой узкой кроватью для двоих, придвинутой к одной стене, и столиком с парой стульев – у другой, оставался немалый проход. В дальнем углу на верёвках под потолком висела люлька, в которой мирно сопел годовалый ребёнок. За столом сидел инспектор, вникая в какие-то бумаги, видимо связанные с его работой. А на кровати полулежала-полусидела его миловидная жена, тоже инспектор. Конечно, только семья из двух инспекторов могла рассчитывать на такие апартаменты. Женщина что-то шила для ребёнка – того, что лежал в люльке или может быть для того, который бойко постукивал в её животе.

- Татьяна, это я, - просто сказала Вера, наблюдая, как меняется в лице её бывшая однокашница.

Танюшин муж удивлённо уставился на вошедшего следователя. Вера попросила его удалиться. Для порядка он посмотрел на Танюшу, как будто у него был вариант не подчиниться требованию следователя. Но когда Танюша повторила «просьбу» следователя, её муж облегчённо вздохнул, встал и быстро вышел из квартиры, стараясь всё таки это сделать с подобием достоинства и даже изобразив на лице недовольную гримасу.

Вера придвинула стул к самой кровати и села на него, нагнувшись к Танюше, как будто пришла проведать в госпитальную палату свою сестру или подругу.

- Я, не смотря не на что, вернулась оттуда, куда ты меня послала. И ты должна догадываться, что это означает. После беседы с Вячеславом я поняла, что ты мне соврала; соврала, чтобы заманить меня туда, где легче всего было меня подловить и убить. Люди врут следователям только в двух случаях: когда уверены, что следователь не узнает правды (а ведь ты знала, что я её узнаю после общения с Вячеславом), либо когда уверены, что следователь узнает правду, но долго после этого не проживёт – и это как раз наш с тобой случай. Чтобы получше понять, кто ты такая, я сходила в Верхнюю Степянку. И в общем-то многое из того, что ты рассказывала мне когда-то в Университете, оказалось правдов. Даже про тех двух воздыхавших о тебе парнях, один из которых уже умер, а второй обзавёлся тремя жёнами. Даже нападение на поселение с несколькими смертями тоже имело место быть. Несколькими, потому что до этого поселенцев из-за войны с диггерами стали расселяться по другим поселениям и на момент нападения там оставалось всего пять человек. И никого из твоих родных среди погибших не было. Да и на поселение напали, как я сейчас знаю, не диггеры…но это уже другая история... Как видишь, я уже многое знаю, а о многом догадываюсь. Но я хочу знать всё, поэтому ты мне просто всё расскажешь с самого начала.

С момента появления Веры Танюша не проронила не слова, она откинула голову на подушку, закрыла глаза, из которых текли слёзы. Когда она их открыла, она уже не была тем миловидным дитём, каким привыкли её видеть Вера и все окружающие.

- Ты меня не казнишь?

- Нет, - искренне сказала Вера, бросив взгляд на живот своей бывшей подруги.

Ещё немного помолчав, Таня заговорила, причём не в её голосе не в манере говорить не было и тени детской наивности.

- Ты была в Верхней Степянке, а значит видела, в какой дыре я выросла. Уже лет пятнадцать, как Верхнюю Степянку стало подтапливать. Сперва воду удавалось на время откачать, а потом пришлось строить настилы. Ты даже не представляешь, что такое – всё время жить над водой – это не проходящие сырость и холод, кусающиеся мошки и змеюги, и постоянные болезни. Я ненавидела Верхнюю Степянку и с лет пяти была уверена, что я оттуда вырвусь, чтобы это мне не стоило; уйду в Центр, туда, где идёт нормальная жизнь. Единственным доступным для меня способом вырваться из ада под названием «Верхняя Степянка» было поступление в Университет с последующим распределением в Центре. Но я – не ты, особыми способностями к учёбе не отличалась, да и любовью к наукам тоже не горела: любой текст больше десяти строчек ничего кроме зелёной тоски у меня не вызывал. Но я через силу заставляла себя зубрить эти опостылевшие науки и кое-как стала второй по уровню знаний в Верхней Степянке. А быть второй не значило ничего - в нашем махоньком поселении брали в Университет только одного лучшего, и то только раз в три года. Первым был один из моих ухажёров, тот о ком я тебе рассказывала. И вот назавтра надо было идти для отбора в Нижнюю Степянку, поселение побольше нашего, куда приезжала комиссия по отбору абитуриентов. Должны были идти он да я. Вот я его и пригласила прогуляться накануне, уважила его давние ухаживания. Он рассказывал о своих планах поступить в Университет, вернуться в Верхнюю Степянку администратором, жениться на мне и плодить в этой вонючей яме детей. Но его планам не суждено было сбыться - когда мы проходили по краю помоста, я как бы оступилась и столкнула его в воду. Там у нас как раз больше всего змеюг водилось. Не видела змеюг? Это червячки такие размером с ботиночный шнурок, - как почуют в воде что живое, сразу вгрызаются в тело и сосут кровь – руками не вытащишь, вырезать надо. Ванечку вытащили и потом шесть червячков в нём насчитали. Кстати меня он не сдал, всем сказал, что сам оступился, любил значит. Пока змеюг из него вырезали, пока его потом залечивали – месяц прошёл. Ну а я в единственном экземпляре от нашего поселения на экзамен прибыла и так попала в Университет.

Поначалу радости не было предела, но потом оказалось, что в Университете тоже учиться надо, а это, как я уже говорила, мне не очень нравилось. Прошло первое тестирование у инспекторов-психологов - это когда на первом курсе нас по специализациям распределяли. Сказали, что по своим способностям я больше, чем на администратора своего полумёртвого поселения, не тяну. Представляешь, что это значило для меня: возвращение в ад! Но перед тем, как мне это сообщили, у них как-то получилось выведать у меня эту историю про Ванечку. Самое удивительное, что я никогда про неё никому не рассказывала, а им сама разболтала: понимаю, что не надо говорить, а остановиться не могу. Но журить они меня не стали. Наоборот, с каким-то извращённым интересом слушали, посмеивались. А ещё им понравилось, как я с пацанами крутила в поселении, а потом в Университете, говорили, что у меня прямо талант какой-то, что я де урождённая артистка, что у меня многое может получиться, правда не по администраторской линии. А потом предложили стать агентом-психологом взамен на то, что я после Университета останусь работать в Инспекторате.

- Кем стать?

- Агентом-психологом. Так называется моя вторая работа, если её можно назвать работой. Поначалу всё было довольно безобидно и даже романтично. По их заданию я делала разные психологические эксперименты: влюбить в себя одного студента, подружиться с другой студенткой, рассорить друзей. Это я теперь понимаю, что меня просто сделали стукачкой: ведь для того, чтобы получить задание, мне нужно было рассказать, кто чем в Университете дышит. А кроме того меня натаскивали перед настоящим заданием. И этим моим заданием стала ты. Предупредили, что легче головой стену пробить, чем манипулировать тобой; сообщили, что ты – человек без чувств и эмоций. И именно мне надо было в тебе эти чувства породить, для того, чтобы ты сделала то, что им надо. Для этого я должна была подружиться с тобой, стать близкой подругой, прикинувшись наивной деточкой, благо внешность моя к этому располагает. Короче говоря, ты должна была вовсю проникнуться ко мне старше-сестринскими чувствами. Насколько это у меня получилось – судить тебе…

- У тебя получилось.

- А уже потом мне сообщили задание. Объяснили, что скоро начнётся война с диггерами, что ты – бывший диггер и без тебя эту войну выиграть не возможно. Повлиять на тебя напрямую: заставить делать то, что ты считаешь не правильным, - бесполезно, это даже я к тому времени понимала. Необходимо было, чтобы ты сама захотела этой войны. А захочешь ты её только тогда, когда враги ужалят кого-то из ставших близкими тебе людей – таков твой психотип. Этим обиженным диггерами человеком должна была стать я. Что-то в легенде о гибели нашего поселения придумали они, что-то подсказала я сама. Получилось довольно убедительно и трогательно – ты поверила и прониклась моей бедой. Они всё правильно рассчитали, они всегда всё правильно рассчитывают, и в этот раз – угадали: ты пошла на эту войну.

Вера слушала Танюшу, обхватив голову руками. Вместить услышанное в себя было просто не возможно! Её использовали, использовали как какой-то инструмент для достижения чудовищных целей. Опутав верёвками лжи, из неё сделали послушную марионетку. Танюша права – без Веры война с диггерами просто не началась бы; Республика никогда бы не вступила в бой с неведомым и невидимым врагом. Когда же у них появился преданный информатор и инструктор по борьбе с диггерами, который к тому же самоотверженно повёл в бой передовой отряд – баланс сил резко изменился. Для этого Инспекторату и Штабу ничего не было жалко: в жертву маниакальной идее они принесли несколько жизней на Верхней Степянке (Булыга сообщил ей, что это тоже дело Чёрной Пятёрки).

«Из-за меня началась война! Я начала эту войну! Из-за меня погибли десятки и сотни хороших людей, и с той и с другой стороны!». Чувствуя приближение очередного приступа, Вера всеми силами себя успокаивала, не заметно для Танюши проводя аутотренинговые комбинации, но мысль «Война началась из-за тебя!» - неумолимо вращалась в её голове. Танюша продолжала:

- Было ещё несколько мелких заданий, но в основном меня больше не задействовали. Как и обещали: перевели меня в Инспекторат, можно считать, что мечта моя исполнилась. Правда не очень-то я тяну эту работу, не моё это – тут же тоже уйма бумажек и постоянно думать надо. На всякий случай вот Пашку охмурила. Теперь даже если из Инспектората выгонят, всё же в Улье оставят. Да беременностями и детьми прикрываюсь. Пока особо не трогают, недовольство мной высказывают, но всё же не трогают. В общем, всё было пока хорошо и я бы с радостью с этими их заданиями завязала, но они ж не отвяжутся: агентом-психологом перестать быть нельзя (это мне потом уже объяснили), от этой неоплачиваемой работы освобождают только в связи со смертью. Потом снова по поводу тебя вызвали, говорят так, мол и так, подруга твоя Вера следователем стала и плохими делами занимается. И управы на неё никакой нет и повлиять на неё никак не возможно, так как слабых мест она попросту не имеет, кроме одного – преподавателя вневедения из Университета. Это ж я сама им тогда про твои встречи с Вячеславом Максимовичем рассказывала, я ж не думала, что они и на этом как-то сыграть надумают. Он им очень был интересен - это же единственный ключик к тебе. Поэтому я по их заданию стала для него «своим человеком» в Инспекторате. Он всё с этой книжкой носился - «Начала» называются. Я этой его странности, если честно, так и не поняла: якобы он книжку писал для каких-то дикарей, которые придут сюда через сто или сколько-там лет. Представь, как с моей «любовью» к чтению и наукам, не просто было изображать «неподдельный интерес» к его труду, особенно к книжке написанной не для обычных людей, а для каких-то дурачков. Даже с моими талантами убедительно сыграть не получилось бы, не будь твой возлюбленный таким наивным. А потом я, следуя их указаниями, проинструктировала Вячеслава как и что надо говорить, чтоб убедить Инспекторат в издании книги. Я же не знала, что его арестуют за это и отправят на каторгу…

Вера привыкла к опасностям, к жестокости этой жизни, к смертям и потерям, к постоянному противостоянию с врагами. Но эти опасности она всегда видела перед собой; никогда сзади, сбоку или сверху, а именно перед собой. Рассказ Танюши в очередной раз переворачивал её мировоззрение: опасность исходила из самой Республики, опасным был близкий человек – Танюша, но самая большая опасность била из самой Веры - созданной Республикой хладнокровной машины смерти, которую направляли, куда кому-то надо, и которая послушно всё и всех перемалывала, особо не над чем не задумываясь.

- Но им нужен был не Вячеслав Максимович, а им нужна была только ты. Я в деталях не поняла, что они задумали. Сказали, что тебя нужно протестировать на предмет полного разрыва личных отношений. Если ты пойдёшь к нему – значит, нарушишь присягу следователя. Я им говорю, что сходив к нему, ты узнаешь, что он тебя не звал и вернёшься за объяснениями. Но они заверили, что если ты пойдёшь на каторгу, то уже не вернёшься, так как будешь сразу же арестована за нарушение присяги, а если не пойдёшь, то и не узнаешь не про что. Пойми, Вера, у меня нет выхода – я словно муха, запутавшаяся в паутине. Лучше б я тогда сама в Верхней Степянке в воду с головой бухнулась, чтоб меня змеюги загрызли… А теперь – всё… Выхода у меня нет… Куда я с этим и этим (она показала одной рукой на живот, а второй на люльку, в которой уже начал шевелиться просыпающийся ребёнок).

- И много вас таких, - безучастно спросила Вера, - агентов-психологов?

- Я не знаю никого, кроме тех, кого завербовала сама.

- Ты ещё и вербовала? Кого?

- В Университете ко мне в кубрик подселяли только тех, кого нужно было завербовать. Джессика до тебя была моей главной задачей. Резервация и так доставляет много хлопот Республике, поэтому иметь там агента-психолога их давняя мечта. Но с Джессикой у меня ничего не получилось – это мой единственный прокол. Та типа тебя, такая же замкнутая и неприступная, вся пропитанная непонятными идеями. И ещё хитрющая - только прикидывалась простушкой. Я к ней и так и сяк, а она как-будто и не понимает, о чём я; словарного запаса-де у неё маловато. Зато вот Лида уже давно работает на своей электростанции, и по совместительству сливает, кто чем там дышит. Им без своих глаз и ушей на таком важном объекте – ну никак…

- Ты всё говоришь – «они», «им». О ком ты говоришь? Кто тебя вербовал? Кто даёт задания?

- Я имею в виду психологическую службу Инспектората. Там их человек шесть или семь. Но меня вербовала и постоянно со мной работала только инспектор-психолог Жанна…

9.

- А что ты будешь делать, если я сейчас закричу? Тут же появится охрана – из этого бункера никто не уходил без разрешения, – со спокойной улыбкой спросила Жанна.

- Если ты закричишь, я для начала сверну тебе шею. А там буду думать дальше, - в тон Жанне ответила Вера.

Две сильных женщины, сидя на табуретках по обе стороны стола, сверлили друг-друга глазами, но лица у них оставались такими любезными, что посторонний, не вслушиваясь в разговор, мог бы подумать, что это две закадычные подруги сошлись посплетничать о третьей товарке.

- Я так понимаю, ты сейчас начнёшь допрос? Признаться, очень интересно увидеть тебя в действии. Посмотрим, что ты усвоила из того, чему я тебя учила, - не переставала ерничать Жанна. – Или может быть допрос будет с пристрастием, с пытками? Тогда уж я, подруга, точно закричу – не люблю, когда мне больно. И тогда скручивай мне шею, а потом думай, что делать дальше.

- То есть баш-на-баш: я не скручиваю тебе шею и не пытаю, а ты не кричишь. Мы просто работаем, как два цивилизованных специалиста. Так пойдёт? – невинно предложила Вера.

- Правила принимаются.

- Ну, тогда начнём с лирики. Расскажи-ка в двух словах, чем занимается психологическая служба Инспектората. Кое что я и без тебя уже знаю, но что именно – не скажу, поэтому не старайся меня обманывать.

- Ну, если начинать с лирики, сообщу тебе Вера, что главная задача нашей службы – поддержание единства в Муосе, психологического единства нашего общества. Я думаю, в этом ничего крамольного ты не видишь?

- Гм... Звучит красиво, я бы сказала лирично. Это, так сказать, глобальная цель. А каковы частные задачи?

- Психологическое единство в обществе нарушают разного рода бунтари, провокаторы, паникёры и другие нехорошие люди. Мы принимаем все меры, чтобы скорректировать их поведение, изменить настроенность. Можно сказать, мы помогаем этим людям влиться в общую струю, а не плыть против течения.

- А если не получается скорректировать поведение? Что вы с ними делаете?

- Тогда мы просто их направляем в другое место, туда, где их атипичное поведение не сможет мешать обществу.

- Например, вы отправили на каторгу преподавателя вневедения из Университета, потому что его поведение было атипичным; потому что его теория, может быть не очень убедительная, вам не нравилась?

- Постой-ка, подруга, а ты сама что ли не веришь в теорию своего любимого… ой, извини… своего знакомого? Скажи честно, не веришь?

- Какое это имеет значение! Он учёный и имеет право на любые теории…

- Конечно, не веришь! Вот так новость! Ха-ха…

- Я тебя не понимаю…

- Теория Краха, в разработке которой участвовал твой Вячеслав, признана Инспекторатом как наиболее вероятная футуристическая теория ближайшего будущего. Подумать только: Инспекторат ему верит, я ему верю, а та, о которой он вздыхает по ночам, считает это всё глупостью! Ай да, дела…

- Вы считаете теорию Краха верной и при этом сослали его за эту теорию на каторгу?! - Вера не скрывала своего удивления.

- Ты многого не знаешь о том, что происходит с Муосом и живущими в нём людьми. То, о чём Инспекторат знает по секретным докладам и донесениям, полностью совпадает с расчётами Вячеслава и его единомышленников. Муос, если ничего не менять, ждёт чудовищный Хаос, или Крах, как его обозвал учитель вневедения. Но твой теоретик предлагает смириться с Крахом, занявшись размножением какого-то букваря, который через столетия отроют и начнут увлечённо читать оставшиеся после нас дикари. Нас такое «решение» проблемы не устраивает: мы хотим предотвратить Крах или же минимизировать его последствия. Мы не просто соглашаемся с тем, что существующая система ведёт к катастрофе, мы ищем в этой системе наиболее деструктивные элементы, пытаемся их выправить, заменить или устранить.

- И одним из таких элементов оказался главный разработчик теории?

- Ты не туда клонишь – ну не я же туда отправила Вячеслава, это сделал твой коллега, следователь.

- Ты, Жанна, прекрасно понимаешь о чём я – ведь это ты чужими руками его подставила под удар следователя.

- Очень грубая и не конкретная терминология: «подставила», «под удар». В рассматриваемой ситуации я осуществила психологический приём корректировки поведения тестируемого с целью внешнего проявления им скрытых или недостаточно выраженных намерений. Простыми словами: я помогла преподавателю высказать вслух и написать на бумаге то, что он думает на самом деле. Он это сделал, следователь оценил его действия, как преступление, и сослал на каторгу. В чём моя вина?

- Ладно, вернёмся к начальному вопросу: зачем ты это сделала? Почему он там?

- Тут всё намного сложнее… С одной стороны, преждевременная паника, которую могли посеять его труды, только усугубляют проблему, которую он обозначил. Поэтому напрасно ты утрируешь исходящую от него опасность. Но всё же тебе, как своей ученице, я скрывать не буду – мне нужен не он, а ты.

- Я?!

- Да, Вера. Понимаешь, ты похожа на атомную бомбу, которую мы с тобой обезвредили…

- Особенно ты, Жанна…

- Хорошо: обезвредила ты, а я в этом тебе помогла. Итак, ты для Республики – вторая атомная бомба. Из тебя можно получать пользу, черпая твою мегатонную энергию, но ты же можешь всё разрушить, сама став причиной Хаоса. А Вячеслав – это как привод к бомбе. Воздействуя на него, можно управлять тобой. Ты – мой главный проект жизни, и на тебя у меня потрачено больше всего сил. Я тебе заприметила, едва ты появилась в Урочище. И я тебя вела, незаметно вела к тому, куда ты пришла сейчас. Я тебя такой сделала, какая ты есть. И чтобы ты там не говорила, я твоими руками начала войну с диггерами и почти победила в ней, и я же твоими руками нашла и обезвредила заряд. Твоими руками я обнаружила цестодов, и благодаря моим действиям в твоём исполнении они подыхают или уже подохли в своём Цестодиуме. Ты – всего лишь инструмент, сложный механизм, насколько полезный настолько и опасный. Ты – моё детище и на мне же лежит ответственность за тебя. Не один человек после того, что ты прошла, не может остаться нормальным и управляемым (то, что ты сейчас здесь – тому подтверждение). Да к тому же эти приступы…

- Ты и про приступы знаешь?

- А как же… И что мне прикажешь делать? Теперь уже потенциальная опасность от тебя намного превосходит принесённую тобой пользу. Нужно было тебя покрепче привязать, чтоб не наделала дел ненароком…

- Покрепче привязать по твоему – это похоронить?

- Что ты имеешь в виду?

- Я имею в виду тех, кто меня встретил по выходе из каторги; тех, кого вы послали меня убить?

- Кто хотел тебя убить?

- Не прикидывайся дурой. О том, что я пойду на каторгу, знала только ты, потому что именно ты через Татьяну Ситник меня туда направила. А значит, ты сама или через посредника натравила на меня Чёрную Пятёрку, вернее троих головорезов, двое из которых давно мечтали о моей смерти. Поняв, что Татьяна солгала, я почуяла опасность и только благодаря этому мне едва удалось их ликвидировать и сорвать ваши планы.

Жанна озадаченно задумалась:

- Ты что-то путаешь. Я не офицер и не Советник Верховного Администратора, мне не подчиняются военные… Чёрная Пятёрка – что-то слышала, но думала что это слухи… Убить тебя? Зачем мне это? Ты – моё самое драгоценное детище! Я послала тебя на каторгу, чтобы ты дискредитировала себя, как следователь, выявив наличие личных связей. После этого с тобой легче было бы играть…

- Кто, кроме тебя, знал об этом?

- Штаб. Я сообщила в Штаб о предполагаемом мною наличии у тебя намерения вмешаться в дело другого следователя по мотивам сохранения личных связей. Эту информацию должны были передать в следотдел для начала проверки и возбуждения внутреннего расследования. Почему тебя пошли встречать какие-то боевики – понятия не имею.

- Ладно, пусть так. Так зачем же тебе было меня дискредитировать, что ты ещё хотела от меня?

- О! Ты разрешаешь мне продолжить мою мысль… Итак, ты Вера, не ведая того, представляешь огромную опасность. Пора было обезопасить Муос от тебя, а значит надавить на привод в лице Вячеслава, что и было мною своевременно сделано. Пока что это подействовало – ты пошла к нему, оставила запись о посещении узника, не связанном с расследованием и попала в ловушку. Я думаю, внутреннее расследование в отношении тебя уже начато. Тебя интересует, что будет с тобой дальше?

- Для начала скажи, зачем ты отца Андрея опорочить хотела и устроила это похабное представление в Монастыре? Я имею в виду тот период, когда ты была Софьей?

- А как ты догадалась, что это я?

- Так мастерски, подло и пошло играть могла только ты. Да и совокупность внешних черт: тёмные волосы, блестящие глаза, большой рот – это твой портрет. Так что же ты там делала?

- Конечно же мне, как психологу, было интересно посетить Монастырь, эдакое хранилище сокровенных истин, которым уже больше двух тысяч лет. Библию я читала, читала от начала до конца – и что-то меня она не зацепила. Вот захотелось воочию понаблюдать за теми, кто отрешился от мира сего и живёт в небесных сферах. А заодно проверить, насколько сильна их решимость не возвращаться к мирским мира. Поставила такой вот психологический экспериментик над первым попавшимся монахом …

- Это был не первый попавшийся монах, ты выбрала самый слабый в психологическом плане материал, как ты любишь выражаться.

- Но так или иначе, монахи – эта твердыня Господня на земле, и один из них готов был сдаться.

- Но ведь не сдался?

- Будь уверена, ещё пару недель и он сам бы попросился ко мне в постель. Просто времени у меня не было - нужно было выполнить основную задачу по дескредитации Монастыря.

- Я так и предположила, но вот зачем это было делать? Неужели и монахи, по твоему мнению, приближали Крах?

- Они мешали нашим планам, внушая людям то, что происходящее с Муосом – не важно, решение проблем государства – второстепенно, засоряли людям мозги застаревшими правилами и табу, которые и в прошлые тысячелетия не особо спасали мир от войн и бедствий. Христианство свою роль в Муосе отслужило ещё во времена Присланного и войн с ленточниками. А потом постепенно отмирало и всё равно бы рано или поздно ушло в небытие, Монастырь и без моей помощи лет через несколько стал бы никому не нужной замкнутой сектой, а всякие там крестики, которые и сейчас по привычке носит половину людей в Муосе, стали бы не более священными безделушками, чем серьги и кольца. Но времени ждать у нас не было, реформы нужны уже сейчас, а для этого Муосу нужна только одна истина, та, которую предложим ему мы. Никакой другой, даже поблекшей и поношенной альтернативы, типа веры в воздаяние и загробную жизнь, допускать нельзя. Поэтому мы вынуждены были форсировано развенчать этот надуманный ареол, который Монастырю незаслуженно пририсовали тёмные людские массы. И я ж ничего особенного не сделала, просто показала, что монах – он обычный человек, как каждый из тех, кто собрался в Монастыре перед Вербным Воскресеньем. Но это, как ты выразилась, маленькое представление напрочь вычеркнуло Монастырь из сознания людей…

- Его вычеркнула не твоя нагота, а резня, устроенная в Монастыре после твоего ухода.

- Вот про это ничего тебе сказать не могу. Поройся в рапортах своих следователей и выясни сама, что там у монахов произошло с их соседями через неделю после моего ухода. Быть может, моя нагота, как ты едко подметила, открыла этим слугам Божьим глаза на то, кто они есть на самом деле. А там где дана воля похоти, появится алчность, злоба и какие-то там ещё грехи из христианского перечня.

- Ладно, с Монастырём разберёмся, а вот чем вам диггеры помешали? Раз вы считаете Крах не минуемым, то зачем было, манипулируя мной, начинать эту бессмысленную войну?

- Диггеры? Спасти Муос можно только сделав из него единое целое. Республика охватывает сейчас 90 процентов Муоса. Оставшаяся часть оседлых поселений войдёт в состав Республики уже в ближайшее время. А вот диггеры – их психотип просто не пробиваем, и ими не возможно управлять. Наглядный пример – ты: побыла там всего пару лет, а сколько с тобой теперь возни. Окончательное решение о начале войны с диггерами было принято по результатам изучения твоих записей – тех, которые ты нам оставила в ту нашу первую встречу, стараясь в них доказать, что ты не агент диггеров. Этот твой подробный отчёт о численности, иерархии, принципах миграции, жизненных целях, быте диггеров - оказался для нас бесценной разведывательной информацией. Инспектора-психологи, изучив твои мемуары, пришли к однозначному выводу – диггеры никак и никогда не впишутся в число граждан Республики. Они пытаются оставаться нейтральными к нам, но по сути – это чуждая идеология, которая причиняет вред Республике намного больший, чем мог бы причинить явный враг. К тому же они не привязаны к какому-то месту, то есть их невозможно захватить. Они, сколько существуют, столько будут бродить по Муосу, расшатывая и без того не крепкие нервы его обитателей. Своим примером бродяжничества, своими дурацкими песенками будут отвлекать народ от работ, разрушать то зыбкое единство, над которым мы корпим день и ночь. Выход один – тотальное уничтожение самого непокорного и неисправимого народа – от мала до велика!

- Как от мала до велика? В Штабе ведь говорили, что женщин и детей просто расселят и ассимилируют.

- Эта придуманная Инспекторатом дезинформация, девочка, была рассчитана только на тебя одну. Диггеры будут уничтожены все! Все до одного! И ты по планам Инспектората тоже подлежала уничтожению, правда лишь после того, как поможешь расправиться со своими бывшими собратьями. Только мне удалось убедить Инспекторат, что ты очень полезный полудиггер и для тебя можно сделать исключение.

Жанна с абсолютным спокойствием излагала нацистские планы Инспектората. Вере казалось, что та вот-вот рассмеётся и скажет, что всё это шутка, что она просто хотела увидеть реакцию Веры. Но этого не происходило. Вместо этого Жанна с полной серьёзностью добавила:

- Тебя интересует, как к этим планам Инспектората отношусь я? Да никак, просто никак. По теории Краха в Муосе выживет от трёх до семи процентов населения. Так что тогда значит гибель пары сотен диггеров? А если это даст позитивный эффект и уничтожение диггеров только увеличит процент выживших?

- Теорию чистоты народа ты, я так думаю, тоже поддерживаешь?

- Ой, только давай без этих нюней! Скажи-ка, бывший спецназовец, идя в опасное задание, ты брала бы с собой косых и корявых бойцов? Нет, конечно! Так знай, предстоящий Крах – это самое страшное испытание и самое ответственное задание, которое знал в своей истории Муос! Только физически сильная, интеллектуально развитая и психологически единая общность в силах выжить в грядущем Хаосе и построить на обломках Муоса новую Республику! Именно поэтому я считаю последние веяния в Инспекторате правильными и оправданными.

Жанна с интересом всматривалась в лицо Веры, пытаясь выявить хотя бы какие-то изменения на нём, хотя бы малейшие признаки, по которым можно было судить, как она относится к сказанному ею. Но Вера своим эмоциям поставила железный барьер и сейчас спокойно и невозмутимо смотрела на Жанну, как будто она находилась не здесь, не в центре событий, и всё происходящее происходило не с нею, а с кем-то далёким и не знакомым, чья судьба её совсем не волновала, отчего происходящее ей было совсем не интересно. Жанна поняла, что у Веры больше нет аргументов и, тоном уставшего победителя спросила:

- Ну, следователь, у тебя ещё есть вопросы?

- Есть… А зачем ты мне всё это рассказываешь?

- Не поняла вопроса: Ты спрашиваешь – я тебе отвечаю.

- Да нет, Жанна, ты ничего и никогда не делаешь просто так. На большинство моих вопросов ты могла ответить: «да», «нет», «не знаю», а не вдаваться в эти пространные рассуждения, выдавая тайны твоей службы, а заодно и тайны Инспектората. Ты не можешь быть заинтересована в том, чтобы про это узнал кто-то ещё, особенно следователь.

- А ведь я в тебе не ошиблась! – с восторгом воскликнула Жанна, хлопнув своей ладонью по столу, будто констатируя выигрыш заключённого с кем-то пари. – Тебя немного поднатаскать и получится отличный инспектор-психолог! Ты спрашиваешь, зачем я тебе это рассказываю? На это есть несколько причин. Во-первых, есть одна относительно новая диггерская песенка. По какой-то причине всё, что поют эти бродяги, всегда сбывается. Не подумай только, что я настолько суеверна, что верю в мистическую силу или богоизбранность диггеров, которым открыты сокровенные тайны бытия. Здесь что-то другое, очень интересное с научной точки зрения и нам бы, психологам, полезное к изучению. Но, к счастью или к сожалению, очень скоро останется последний диггер, и то – бывший, я имею в виду тебя. А значит, изучать будет нечего. Поэтому можешь довольствоваться моей гипотезой о том, что диггеры, лазя по всему Муосу, видят то же, что и Инспекторат по докладам и твой Вячеслав - по научным расчётам. Сами они, хоть и отщепенцы, но далеко не дураки, и поэтому делают те же самые выводы о скором Крахе. Но в их в общем-то пессимистичных песнопениях всегда находится место лучику надежды. Когда-то это был Присланный. Но в отличии от всех суеверцев я считаю, что диггеры не предсказали, а создали Присланного. Да-да, именно создали! Спросишь – как? Мне не довелось этих песнопений слышать, но по описаниям очевидцев они сродни практикуемому мной и тобой гипнозу. Во время пения поражённый звучанием, ритмом и текстом слушатель, впадает в незаметный для него транс и в его подсознание записывается определённая информация. Все, услышавшие единожды про Присланного, становились уверенными в том, что он придёт и поэтому были готовы идти за любым, кто обладает харизмой и назовёт себя Присланным. И это случилось – стоило появиться молодому харизматичному москвичу и толпа упала перед ним на колени.

Жанна сделала паузу, как бы удостоверяясь в том, что её ученица правильно усваивает материал, а потом продолжила:

- Диггеры, незадолго до войны с ними, стали распевать песнь о грядущем Крахе и о Деве-Воине. Я текст песни знаю только по пересказам, дословного содержания песни у меня нет, но суть такова, что у кого останется Дева-Воин, тот и выживет, - примерно так. Много попеть свою новую серенаду диггеры не успели, но слух пошёл, и в той или иной мере про эту песню уже знают почти во всех поселениях. Во время бедствий суеверные массы всегда вспоминают или выдумывают «древние пророчества и предсказания», особенно если они оставлены загадочными людьми или народами. Будь уверена, про Деву-Воина вспомнят, додумают кучу всего и будут пересказывать услышанное и придуманное друг-другу. Ты поняла, к чему я веду? Я хочу создать из тебя Деву-Воина, нового мессию, который объединит вокруг себя остатки людей и остановит Крах. Кандидатура для Девы-Воина идеальна: ты – единственная женщина-офицер в Муосе, у тебя героическое прошлое и ты, стесняюсь предположить, - девственница. Если даже у тебя там что-то с Вячеславом было, мы с тобой будет считать, что ты и после этого чудесным образом осталась девственницей, а черни про это знать и вовсе не обязательно. В своё время мы, сочинив психологически выверенные легенду, сами её подбросим народу под видом истинной песни диггеров – будь уверена, по прошествии времени подмены никто и не заметит. Тебе не надо будет объявляться себя Девой-Воином, по разным признакам и подброшенным нами подсказкам массы сами это «поймут», народ подхватит тебя на руки и объявит своим спасителем. Тебя будут боготворить, на тебя будут молиться, каждое твоё слово (а мы позаботимся, что бы это были правильные слова) будут запоминать, записывать и класть в основу своего поведения и рассказывать своим детям. Мы создадим новую религию, в центре которой будешь ты! Ну как?

Жанна с напускной серьёзностью посмотрела на Веру и тут же непринуждённо усмехнувшись, продолжила:

- Да знаю-знаю, идеалистка ты наша, лишённая честолюбия. Это я так на всякий случай тебя титулами подразнить хотела, заведомо понимая, что это не произведёт на тебя никакого впечатления. Ну, а если серьёзно: ты даже не представляешь, что уже скоро случится с Муосом. В настоящее время подавляющее большинство людей в Муосе находится в полуапатичном состоянии, разбавленном скрытой ненавистью ко всему и всем. Их не интересует ничего, кроме пищи и процесса размножения. И мы не знаем, почему так – возможно через поколение жизни в Муосе деградировало людское сознание, которому чуждо обитание под землёй. Люди меняются не в лучшую сторону. Сразу после Великого Боя на недолгое время Муос охватил резкий эмоциональный подъём, который быстро закончился и теперь народ катится в пропасть глобальной депрессии и апатии. Нас, психологов, очень беспокоит такая, казалось бы, маловажная деталь, как производство в лакокрасочной мастерской. Раньше люди, будучи намного голоднее, чем сейчас, находили средства, чтобы раскрасить свои жилища и поселения. Так вот уже несколько лет, как мастерская закрылась, а её склад доверху завален уже засохшими красками, которые стали никому не нужны. Для людей слово «красиво» стало ничего не значить. Если в Улье и больших поселениях Центра властями поддерживается какое-то подобие порядка, то в других поселениях люди живут в грязи: они перестали убирать свои поселения и даже свои жилища. И это тревожно не только и не столько с точки зрения гигиены. Это показатель того, что что-то страшное происходит с людьми. Причём эта апатия – это не просто отсутствие эмоций, она несёт в себе отрицательную энергию, делающую людей эгоистичными, раздражительными и злыми. Так или иначе достаточно одной искры, и произойдёт глобальный взрыв – агрессия вырвется наружу и захлестнёт весь Муос. Вполне возможно, что этой вспышкой будет потоп. Я не очень сильна в технических вопросах, лишь читала в одном документе Инспектората, поступившем из Учёного Совета, о том, что скоро значительная часть Муоса будет затоплена или подтоплена – уже сейчас построенные древними системы дренажа выходят из строя и во многих туннелях, переходах и на станциях стоит вода и скоро этот процесс станет не обратимым. Потоп сотрясёт людей – начнутся восстания, войны между поселениями, вспышки агрессии, голод и болезни, вызванные голодом, большим количеством трупов и повышением влажности. Это – реальность, от которой нам не уйти. Но именно в этом Хаосе должен появиться кто-то, кто даст людям надежду – и тогда Муосу, как никогда, потребуется сильная личность, герой, самоотверженный вождь, мессия. Человек, который будет сочетать в себе достоинства Присланного, Светланы и Дехтера! Человек, который объединит остаток и будет их учить терпению и справедливости, собственным примером возвратит людям вечные ценности, заставит их думать не только о пище и сексе, но вернёт им тягу к искусству, знаниям, открытиям, труду на благо других людей.

Вера слушала Жанну и почти реально видела описываемый Жанной грядущий кошмар, не сомневаясь, что так оно и будет. Интуитивно она и сама чувствовала, что Муос катится в какую-то пропасть, что граждане Республики – это уже далеко не те люди, которые шли на Великий Бой, а куда более эгоистичные, замкнутые на себе, апатичные и в то же время агрессивные особи вымирающего вида хомо сапиенс. Эта злая тоска, заполнившая поселения и переходы, всё чаще и чаще вплёскивалась и в Верино нутро. Не было оснований считать выдумкой теорию Жанны о Деве-Воине, тем более, что она уже слышала её от цестодов, толковавших данное пророчество по-своему, но тоже удостоивших этого титула именно её. И история Муоса да и история древних знает примеры, когда именно великие личности спасали целые народы. Жанна права – роль вождя или мессии абсолютно не греет её самолюбия, она готова умереть за Муос и отнюдь не собирается злоупотреблять доверием и властью. И имеет ли она право сейчас сказать «нет»?

- Есть ещё один важный момент, - продолжала Жанна. – Это – Вячеслав. Он сможет стать для Муоса и тебя, кем ты пожелаешь: председателем Учёного Совета или свободным учёным, твоим заместителем или советником, верным другом вождя или летописцем новой истории. Не сможет быть только официальным мужем, потому что Дева-Воин должна для народа оставаться девой. Хотя ваши действительные отношения, если вы готовы их скрывать, - мало кого интересуют. Даже в случае беременности, если без этого - никак, на несколько последних месяцев мы сможем придумать для черни какую-нибудь красивую легенду о том, что Дева-Воин пошла спасать какое-то далёкое поселение или сражаться с приближающейся с юга или севера угрозой. А о ребёнке потом позаботимся. И пусть твой Вячеслав пишет и размножает в любом количестве свою книжку. Вдумайся: если даже то, что пророчу для тебя я – не пройдёт, тогда уж точно понадобится то, в чём уверен Вячеслав! То есть ты в любом случае не ошибешься и то, что ты будешь делать – беспроигрышный вариант.

Вера никогда не видела Жанну такой серьёзной. Теперь она сбросила все свои маски и на её безупречно красивом лице отпечаталась усталость, покрасневшие глаза слезились от недосыпа, клок тёмных волос, стянутых назад в тугой узел, выбился из строгой причёски и упал ей на лоб, по которому проходили две едва заметные морщинки. Теперь она не сверлила Веру глазами, а выглядела просто усталой женщиной, тащившей на себе непомерную ношу. То, что говорила Жанна сейчас насчёт Вячеслава, было сказано тоном женщины, навсегда отказавшейся от семейного счастья, и от того его ценящего в тройном размере. И Жанна опять была права, не было ни одного изъяна в её рассуждениях.

- А во вторых? – после паузы спросила Вера.

- Что во-вторых?

- То, что ты мне рассказала о Деве-Воине, начала со слов «во-первых». А что во-вторых?

- А-а-а… я и забыла. Во-вторых, тебя ждут следователи. Я знала, что ты после каторги вернёшься к Татьяне; знала, что после неё придёшь сюда; знала, что у нас будет этот разговор; знала, что тебя сейчас арестуют и начнут внутреннее расследование. Как видишь, всё идёт так, как я просчитала. Но меньше всего я хочу твоего осуждения и казни. Я знаю, что ты не боишься смерти, даже такой позорной; гораздо больше ты будешь переживать за Вячеслава, который в случае твоей казни сгниёт на своей каторге. Но я надеюсь на твой здравый ум и на то, что ты любишь этот проклятый небесами Муос не меньше меня. Если ты решишь выбрать путь Девы-Воина и попытаться что-то сделать для этого катящегося в пропасть мирка, сообщи об этом мне. Ну а теперь иди к следователям, они тебя уже заждались.

- Они всё время были здесь? И слышали, о чём мы говорили?

- Нет, они не слышали. Здесь стены звуконепроницаемы.

- И ты не боялась меня? Я шла сюда с очень не хорошим настроением – я была готова тебя убить, если понадобится. А за тех пол-секунды, которых мне вполне бы хватило, чтобы свернуть тебе шею, на помощь позвать ты не успела бы.

Жанна по-дружески улыбнулась:

- Свернуть мне шею тебе не позволил бы твой психотип. Ты убила многих, но для этого у тебя всегда были причины убивать. У тебя есть поводы ненавидеть меня, но причин меня убивать – у тебя нет.