1.

Географический центр Минска почти совпадал с центром административным. Площадь Независимости с системой правительственных зданий, здание администрации Президента, строения КГБ и МВД, Университет, железнодорожный вокзал, министерства, городские управления и важные административные здания теснились на достаточно ограниченной территории. Многие из них обладали построенными ещё в послевоенные времена бомбоубежищами и бункерами. Не смотря на то, что последним Президентом к атомной войне готовился весь Минск, наибольшие вложения, более скорое и добросовестное их использование пришлось как раз именно на самые проверяемые объекты – те, которые были поближе к Администрации Президента. Именно здесь была самая плотная система подземных благоустроенных помещений жилого и специального назначения; именно здесь находилась самая густая сеть коммуникаций; тут же была построена подземная геотермальная электростанция.

После Последней Мировой этот густой клубок обитаемых подземных пустот включал президентский бункер, бункера Штаба, Университет, электростанцию, Шлюзовую, ещё несколько десятков больших и малых бункеров, в которых размещались Инспекторат, лаборатории, самые важные мастерские, общежития элиты Муоса. С чьей-то лёгкой руки этот самый густонаселённый район Муоса был назван Ульем.

Ещё в эпоху Центра в Улей допускались те, кто имел статус не менее УЗ-5. После Революции цифирная градация граждан была упразднена, но простому смертному доступ в Улей был по-прежнему закрыт. Многочисленные входы в эту внутреннюю систему коммуникаций охранялись. Ещё Главный Администратор, став добровольным затворником, начал вялотекущие работы по отделению Улья от основного Муоса. Прознав о грядущем Крахе, Жанна через Советника осуществляла проект полной изоляции Улья. Все выходы на Поверхность, кроме Шлюзовой, были заварены, замурованы и замаскированы изнутри и снаружи. Почти все подземные ходы и туннели, ведущие в Улей, также были замурованы или завалены. В трёх оставленных строились мощные железобетонные двери, а также монтировалась система экстренного обвала, которая должна была закупорить и эти проходы в случае если двери снаружи всё же будут взломаны.

Одновременно со строительными работами, осуществлялся завоз из поселений огромных количеств сушёного картофеля, зерна, копчёного мяса, медикаментов, льняной ткани, которыми заполнялись многочисленные склады Улья. Эти приобретения делались за счёт непомерных налогов, установленных поселениям Инспекторатом. На работах по ограждению Улья от внешнего Муоса задействовались каторжане и рабочие со всего Муоса. Причём с последними расплачивался станок, штамповавший ничем не оправданные муони только для Инспектората, порождая пока ещё не очень заметную инфляцию.

По планам официального руководителя психологической службы и неофициального главы всей Республики, в день Краха, последние входы должны были быть закупорены, и Улей остался бы выживать сам по себе со своими припасами, своей электроэнергией, своими мастерскими. Жители Улья могли бы даже после истощения продовольственных запасов долгое время обходиться без выходов на Поверхность благодаря обширным оранжереям, освещаемым электроэнергией, в избытке производимой электростанцией, которая будет работать теперь на Улей.

У поселений, оставшихся вне Улья, лишённых центрального управления, электроэнергии, производственных мощностей и научных кадров, шансы на выживание были на порядок меньше.

2.

Вера почувствовала неладное, ещё когда подходила к двери каторги. Её обаяние безошибочно идентифицировало запах крови и горелого мяса. На входной двери поверх блеклой трафаретной надписи «Каторга «Динамо» свеже нацарапаны изображение черепа и надпись «Смерть всем!».

Вера осторожно постучала в металлическую дверь. Не открывали долго, кто-то внимательно всматривался в смотровой глазок. Потом, как-то не хотя лязгнули засовы и дверь медленно отворилась. Несколько секунд Вере хватило на то, чтобы понять в общих чертах, что произошло на каторге за последние несколько дней. Несколько мужчин и женщин в грязных лохмотьях, очень измождённых, но без видимых признаков мутаций, встречали её вооружившись палицами и дрянными арбалетами, недвузначно нацеленными на Веру. То, что надсмотрщиков нигде видно не было, а их оружие в руках людей ещё недавно обитавших здесь в качестве узников, свидетельствовало об одном – на каторге произошёл бунт и узники захватили каторгу. Впереди стоял здоровенный одноглазый мужчина, причём по ещё гноящейся пустой глазнице, которую тот не позаботился закрыть повязкой, было понятно, что глаза он лишился совсем недавно. Этот увалень держал в руках две самые большие палицы – по одной в каждой руке.

- Ты кто? – прошипел увалень вере в лицо и ужасный смрад из его рта обдал Веру.

- Я следователь Республики, - как можно более спокойно ответила Вера.

Самым правильным в данной ситуации было бежать, и это бы ей конечно удалось, учитывая физическое состояние этой банды, но поступить так Вера не могла.

- Зачем? – произнёс одноглазый, и Вера сама додумала окончание его вопроса «Зачем ты пришла?»

- Мне нужен один человек, я его забираю …

Вера поняла, что легенда о том, что этот человек нужен следователю для допроса, могла сработать в обратную сторону – тем, кого сюда отправили следователи, такое требование могло не понравиться.

- Кто?

- Вячеслав из Университета.

- Мы не отдаём никого.

- Он не будет против уйти со мной.

- Ну иди, отдай оружие и иди…

Вера послушно отдала мечи, вытянув их из заплечных ножен. Увалень отошёл в сторону и все остальные каторжане расступились. Вера прошла сквозь этот кишащий вшами и прочими насекомыми вонючий людской коридор, ненавидящий её и готовый в любой момент разорвать на куски. Теперь она поняла причину ударивших ей по носу запахов – в торце коридора горел костёр, над которым на разложенных кирпичах лежала решётка, а на ней жарились куски мяса. Можно было бы задаться вопросом, откуда на каторге мясо, если бы рядом с чаном не стояла внушительная колода, на которой раньше надсмотрщики забивали и разбивали оковы заключённых. Колода была вся залита кровью, тут и там с шершавой боковой поверхности колоды свисали пучки волос разного цвета - это были человеческие волосы. И в подтверждение своей догадки она увидела за колодой несколько человеческих черепов, почерневших от огня и с отрубленными черепными коробками, из которых местные людоеды подоставали себе на трапезу мозги.

- Перекусите с нами? – ухмыльнулся одноглазый.

Вера повернулась и уставилась на него. Если бы у неё не было цели, с которой она сюда пришла, она бы воспользовалась полномочиями следователя, тут же бы вынесла приговор, не заботясь о его формулировках, и не медля привела б его в исполнение. Но увалень решил, что его предложение привело в недоумение следователя и гадко хохотнул, открыв свой беззубый рот. Прочие людоеды словно по команде начали громко смеяться, и это был не человеческий смех: так, очевидно, смеются демоны или мёртвые.

- Я пришла за Вячеславом Максимовичем.

- Худая и мелкая… Маловато в ней будет, но зато свежее… - словно не слыша Веру, приценивался увалень.

- Да-да… Свежая… Хорошая… - одобрительно закивали головами остальные каннибалы.

Между ног стоявших возле неё людей к ней подползла женщина и подняла голову. Вера узнала в ней делопроизводителя, ту, которая записывала её в журнал. К страданиям, отпечатавшимся на лице этой несчастной добивалась какая-то печаль, стыд что ли за происходящее здесь.

- Увалень, это – следователь. Я помню её. Это она увела отсюда половину надсмотрщиков, которые потом были убиты. Если бы не она, мы бы не за что не справились со всеми ими. А потом приходили следователи и искали её, значит она против Республики; она за нас. Не делай ей плохо.

На удивление Увалень имел прозвище именно такое, какое пришло в голову Веры, как только она его увидела. Увалень схватил женщину за одежду, поднял к себе и уставился на неё единственным глазом. Потом неожиданно отбросил её в сторону и разочарованно произнёс:

- Хорошо! Отдадим ей Профессора…

- Отдадим… Профессора отдадим… - вторили толпившиеся здесь каторжане, хохоча и посвистывая.

Увалень направился в дальнюю часть коридора, в направлении карцера. Недоброе предчувствие охватило Веру. Вот камеры для неработающих инвалидов, на дверях которых по свежему было нацарапано: «Мясосклад №1», «Мясосклад №2», а вот и сам карцер. На трёх цепях висели искалеченные люди. Один был уже мёртв – немолодой мужчина в священнической рясе с обрубленными по самый пах ногами. Вторая женщина – она смотрела на Веру широко открытыми глазами, её губы тряслись, лицо ежесекундно перекашивали болезненные гримасы. Вера узнала её – это была сожительница старшего надсмотрщика, которую она видела в его квартире в свой последний приход на эту каторгу. Она была совершенно голой, груди и ягодицы у неё были вырезаны, но посыпаны каким-то порошком, очевидно останавливающим кровотечение и не дающим развиться сепсису. Третий мужчина…

- Нет! – Вера вскрикнула, что вызвало сатанинский смех Увальня, а за ним и всех остальных людоедов.

В глазах у неё помутнело. Она шагнула вперёд в вырытую яму, от чего сапоги у неё провалились в зловонную жижу из крови, мочи, испражнений тех, кто висит и висел раньше над этой ямой. Обойдя первых двух подвешенных, она подошла к нему, словно надеясь, что вблизи она увидит не то, что видела на расстоянии.

У него не было ног ниже колен. Они были обрублены, а потом культи зашиты нитками и засыпаны всё тем же порошком.

- Вера? – он открыл глаза, попытался улыбнуться и снова провалился в забытьё.

- Ну что, забираешь его или лучше перекусим? Гы-гы, - снова спросил у неё Увалень, получавший удовольствие от происходящего. Его прихвостни опять загоготали, приводя Веру в бешенство.

- Отцепи его, - сквозь зубы процедила она таким тоном и с таким видом, что кое кто из людоедов ступил шаг назад.

Скрестив на груди руки, Увалень дал команду и тут же трое каннибалов обежали яму с двух сторон, положили поперёк доску, забежали на неё и ловко с помощью молотков разомкнули оковы. Они делали это явно не в первый и даже не в десятый раз.

- Забирай, - с ухмылкой кивнул Увалень на положенного возле ямы Вячеслава. – Я вас отпускаю.

Она бы могла выхватить секачи, перерезать ему глотку, завалить ещё с десяток каннибалов, но вырваться с каторги, тем более вместе с Вячеславом, у неё не было шансов. И она сделала единственное, что ей оставалось. Закрыв глаза, она за секунду сконцентрировалась и собрала в кулак всю свою волю. Потом нагнулась, подняла его с пола и пошла. Она шла на выход прямо, уверенно, как будто несла что-то не очень тяжёлое. Вид воинственной девушки, выносившейся из этого ада искалеченного мужчину, произвёл впечатление на людоедов. Каждый из них мог нанести удар своей шипованной палицей по спине Веры, запросто перебив ей позвоночник – она бы наверняка почувствовала движение за спиной, но выхватить секачи уже не успела бы, потому что руки её были заняты. Даже Увалень первое время просто стоял со скрещенными руками, не довольно поглядывая на своих изумлённых этой картиной подчинённых. Ему показалось, что дать команду остановить их будет сейчас не правильно: после того, что сказала о следователе делопроизводитель, и после того, что эта следователь сделала сама. Но и просто так отпустить он их тоже не мог. Безобразная ухмылка перекосила его лицо, когда он принял среднее решение: быстрыми шагами он обогнал следователя и стал у двери, ведущей в тунельчик, опять скрестив руки на груди с видом человека, не сомневающегося в своём величии.

- Отойди… ты сказал… что отпускаешь нас, - у Веры заметно сбилось дыхание.

- А я вас и отпускаю… Только не сюдой… Профессору нужен свежий воздух…

Увалень указал на другой выход – на Поверхность. Вера не двинулась, сверля глазами одноглазого. В толпе каннибалов послышались смешки – теперь их мнение снова было целиком на стороне своего жестокого вождя.

- Ну что не идёшь? Сейчас передумаю.

Кто-то осторожно толкнул Веру палицей в напряжённую спину, больно колонули шипы. Открыли дверь выхода на Поверхность. У Веры опять не оставалось выбора, и она шагнула в открытую дверь.

Ноги увязали в снегу, глаза слезились от яркого света и холодного ветра, едва не сбивавшего её с ног и продувающего её худое тело почти насквозь. Первое время она опасалась, что их настигнут каннибалы, но те и не подумали высовываться на Поверхность. Вот он гигантский овал бывшего стадиона «Динамо», из которого когда-то её отец уводил мать. Причудливый изгиб судьбы заставил её повторить то, что когда-то сделал её отец. Вера кое как доковыляла до первого закутка – отгороженного парапетом спуска в какой-то подвальчик, и опустила Вячеслава прямо на чуть прикрытую снегом мёрзлую землю, прислонив его спиной к стене. От холодного воздуха, яркого света он быстро пришёл в себя и удивлённо смотрел на Веру. Он был истощён от голода, кровопотери и той страшной боли, которую испытал и наверняка испытывал до сих пор. Из своего следственного рюкзака она достала респиратор и насунула его на лицо Вячеславу. Себе она скрутила повязку из сложенных в несколько раз оторванного от майки куска льняной ткани. Она сомневалась в эффективность такого противорадиационного средства и всё же респиратор был нужнее Вячеславу, организм которого был ослаблен настолько, что радиоактивный воздух свёл бы его и без того небольшие шансы на выживание на нет. Вера, опустив респиратор, дала ему попить из фляги осторожно, чтобы вода не пролилась за превратившийся в окровавленные грязные лохмотья комбинезон учёного – на таком холоде она тут же бы стала замерзать.

Едва смочив пересохшие окровавленные губы, Вячеслав произнёс:

- Ступни болят.

- У тебя нет ступней.

Подумав, он произнёс едва улыбнувшись:

- Всё-равно болят.

Она вернула респиратор на место и очень серьёзно произнесла:

- Вячеслав, единственный шанс выжить у нас с тобой – это дойти до ближайшего известного мне незапертого входа в Муос, причём сделать это, как можно быстрее. Я тебя возьму на спину, а ты меня обхватишь за плечи. Только не теряй сознание, иначе отпустишь руки - и я тебя не удержу, или ещё хуже – замёрзнешь.

- Я постараюсь, но я не уверен.

- Чтобы не отрубиться, говори; говори что-нибудь.

Вера, стиснув зубы присела и взвалила Вячеслава на спину, а он неловко обхватил её за плечи. Стиснув зубы, она встала и пошла. Очередной порыв ветра, чуть не сбил её с ног.

- До какой же всё таки нелепости я дожился – меня, мужчину, на спине несёт девушка, которая наполовину младше меня… И которую я бы сам хотел носить на руках…

- Вячеслав, не будем об этом… Расскажи лучше, что произошло на каторге.

И он начал свой рассказ. Завывание ветра, респиратор, скрадывающий звук, собственное надрывное дыхание Веры, едва державшейся на ногах и делающей мучительные шаги, мешали расслышать всё, что он говорил, но всё же общая картина происшедшего ей стала ясна.

Примерно неделю назад их перестали выводить на работу. Потом уменьшили и без того скудный паёк. Надсмотрщики, которых без Вериного прихода стало почему-то намного меньше, нервничали. Что-то происходило неладное, причём это происходило вне каторги, раз в них перестали нуждаться и перестали им давать еду. На третий день надсмотрщиков осталось только пятеро, остальные, похоже, сбежали. Те, которые остались, были на взводе. Они перестали давать еду, которой на каторге почти не осталось и совсем перестали выпускать из камер каторжан, которые с каждым часом становились всё более злыми и неуправляемыми. Тогда кто-то из каторжан стал переговариваться с делопроизводителем, которая ползала по коридорам и к которой надсмотрщики привыкли. Та стащила у надсмотрщиков ключи для открытия камер и, подловив момент, открыла одну из них. Каторжане вырвались оттуда и открыли другие камеры.

Первым делом каторжане стали срывать злость на надсмотрщиках. Узники превзошли своих бывших мучителей в садистских издевательствах. Последний из них умер через сутки – и всё это время от него не отходили каторжане, которые с каким-то безумным упоением придумывали для него всё новые и новые мучения. Большинство из них даже не воспользовалось предоставленной им свободой – лишь меньше половины освобождённых ушло в этот день с каторги.

- А ты почему не ушёл? – кричала сквозь завывание вьюги Вера.

- Да из-за отца Василия, помнишь я тебе рассказывал про священника. Он вступился за надсмотрщиков, влез в толпу, не давая их мучать. И этот, который Увалень, его избил, из-за чего у отца Василия случилось сильное сотрясение головы, он не мог идти, ну а не мог оставить этого необыкновенного человека. И кстати, после того, как это произошло между Увальнем и отцом Василием, многие отстали от надсмотрщиков и ушли с каторги. А когда отец Василий уже смог подняться на ноги, нас оттуда уже не выпускали.

Не успел умереть последний надсмотрщик, а Увалень объявил себя паханом каторги и заявил, что с неё теперь никто не уйдёт. Тут же он сломал шеи двум или трём недовольным сменой власти и так утвердился в качестве правителя этого отстойника. Упившись кровью и мучениями надсмотрщиков, каторжане скатились к состоянию нелюдей. Тут же в голову им пришло решение продовольственной проблемы – они стали съедать тех, кто лежал в камерах для неработающих инвалидов, переименовав эти помещения в «Мясосклад №1» и «Мясосклад №2». Но Увальню мало было насытиться самому и насытить своё озверевшее окружение. Ему хотелось перестроить под эти звериные правила поведение всех обитавших на каторге. Когда он заметил, что кто-то, помирая от голода, всё же отказывается есть человечину, он с помощью своих прихвостней построил всех в ряд в длинном коридоре каторги и произвел личный обход строя с котелком. Его помощник всаживал в рот каждому в строю ложку с варевом и они дожидались, пока это не будет проглочено и проглотивший не покажет язык, доказав, что во рту у него ничего не осталось. Если кого-то после съеденного рвало, процедура повторялась до тех пор, пока они не убедятся, что человечина осталась в желудке проверяемого на лояльность к людоедским правилам. Восемь человек отказались – их закрыли в камеру.

На следующий день с отказниками процедура повторилась. Расчёт Увальня подтвердился – двое не выдержали голода и приняли эту страшную пищу. На следующий день сломалась ещё одна женщина. Но ещё днём позже все пять оставшихся отказников, едва державшихся на ногах, выдержали испытание. А потом от голода умерла одна из них. Тогда отца Василия, посчитав зачинщиком этого неповиновения, подвесили на цепи и стали избивать. Кто-то предложил его съедать понемногу, и ему сначала отрезали ступни, потом голени, а потом и бёдра. Сколько мог, он молился; молился за этих людей, ставших нелюдями.

Ещё когда ему отрубали ступни, один из четырёх отказников попросил его выпустить – он сам подошёл к чану и под радостное улюлюканье других людоедов съел так много, что от резко перенасыщения умер прямо там возле чана и уже на следующее утро сам угодил в этот же чан.

- В камере остались только я и Виола. Отец Василий, ещё до того, как его забрали от нас, её окрестил. Она ж молоденькая совсем, из того поколения, когда крестить детей перестали. Он же её исповедовал, и меня тоже. Поэтому она была совершенно спокойна. Вот ведь какая девушка – мы её считали хуже всех, раз она с надсмотрщиком жила, а оказывается всё наоборот. Ей непременно надо было выжить тот год, на который была осуждена за воровство. А воровала она для своих двух маленьких сестёр-инвалидок. А вот переступить черту человечности не посмела, в отличии от тех, кто ещё недавно её презирал. Потом вытащили Виолу. Видела, что с нею сделали? А потом и меня…

Вера думала о том, в чём заключается человеческая мощь? В силе мышц и ловкости? Умении драться? Навыках владения оружием, дающих возможность быстро убивать? Или в способности гипнотизировать других людей и манипулировать ими? Или же в интеллекте и управленческих навыках, с помощью которых повелевают поселениями или целой Республикой? Если так, то Солоп, Булыга, Жанна, Дайнеко, Славински, Увалень и многие другие мерзавцы являются одними из самых мощных людей! А как же Присланный, Светлана, Вячеслав, Джессика, Святая Анастасия, и наконец Виола, которая и сейчас медленно умирает из-за твёрдой решимости остаться человеком? Нет, что-то подсказывает, что именно эти обычные человеки стали в ряд самых сильных людей Муоса. И если будущему всё же суждено быть, тогда что посчитают более важным историки этого будущего: Верины подвиги, исчисляющиеся десятками трупов; или же книгу Вячеслава, которая быть может подымет из дикости умершую цивилизацию? Нет, на своей спине она несёт не слабого калеку, не соответствующего брутальным идеалам настоящего, а Человека с большой буквы, не оставившего в беде своего нового друга, доказавшего свою силу отказом жрать с другими человечину и сознательно обрекавшего себя тем самым на муки; доказавшего свою силу в выполнении своей настойчивой, незаметной и совершенно неблагодарной миссии по просвещению будущих поколений. И чего бы это ей не стоило – она должна его донести!

Эти мысли пробивались в Верином сознании как вспышки, но в основном оно было заволочено болью, холодом и смертельной усталостью. Ног она почти не чувствовала, её мышцы ныли, позвоночник сводило, перед глазами плыли тёмные круги. Шаги становились всё мельче Несколько раз она подскальзывалась и спотыкалась о скрытые снегом неровности. Каждое такое балансирование с целью не упасть, обдавало её волной боли и добавляло усталости. Если она упадёт, то подняться сможет только сама – Вячеслава она больше не подымет. На этот случай она твёрдо решила, что останется с ним и будет дожидаться, пока последние капельки тепла не оставят его, а потом и её.

Но вот, впереди, она увидела бешено крутящийся ветряк, а рядом с ним - небольшой навес над нарытым круговым песчаным бруствером. Такие брустверы и навесы строили над некоторыми входами с Поверхности в Муос, чтобы вниз не затекала вода, чтобы не падали осадки, не задувал ветер. Здесь же оставляли какие-то малоценные предметы, надобность в которых возникала только на Поверхности. До входа оставалось метров двесте и с тем темпом, которым она двигалась, пройдёт она их за минут десять. Внезапный порыв ветра совпал с очередным зацепом сапогом за какой-то камень под снегом. Вера не устояла на ногах и упала, Вячеслав от удара громко выдохнул, но смолчал.

Оценив расстояние до навеса, она сказала Вячеславу:

- Я скоро вернусь с помощью, ты только дождись.

Он слабо моргнул, дав понять, что понял. Вера поднялась – острая боль в ступне едва не заставила её снова упасть. Из-за вывиха скорость её движения уменьшилась ещё больше. Стараясь изгнать из себя парализующую боль, она заковыляла к выходу. Кода уже чётко был виден люк входа, какой-то внутренний сигнал заставил её обернуться назад.

К Вячеславу, всё также беспомощно лежавшему на снегу, приближались три фигуры. Псы! Бесшерстные мутировавшие потомки собак, отличавшиеся от своих прародителей более мощными челюстями и большей агрессивностью.

- Нет! Сюда! Я здесь! – бешено закричала Вера и поковыляла назад.

Псы повернули головы в сторону кричащего двуного, но с места не сдвинулись.

- Господи, нет! Господи нет! О, Боже, только не это…

Всуе помянув это имя, она решила, что больше ей, собственно, надеяться не на кого и не на что. Чтобы как-то унять охватившую её панику, она попыталась вспомнить одну из молитв, которым учила её мать:

- Отче наш… Да приидет… Хлеб наш насущный..

Как не пыталась, не могла. Потом вспомнила словосочетание, которое постоянно повторял Паук в своих вечерних молитвах:

- Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи…

Тут же ей пришло в голову, что у неё быстрее получиться двигаться на четвереньках по подобию того, как это делала делопроизводитель с каторги «Динамо». И действительно, она стала приближаться к окружённому хищниками Вячеславу в гораздо большем темпе. Один из псов стоял как раз на её следах, прямо у неё на пути. О том, чтобы воспользоваться секачами или бросить в пса нож, не могло быть и речи – она уже не чувствовала своих обмёрзших пальцев. Да и убить она смогла бы максимум одного, остальные бы тут же её загрызли. Вера так прямо и ползла по своим следам, и животное, подвигав челюстью, отошло в сторону. Почему они на них не напали сразу? Может быть, они хотели съесть только полуживого лежащего человека, а сытыми тратить свои силы на прыткую движущуюся цель им не хотелось? А может наоборот, они просто ждали пока подползёт второй кусок мяса, чтобы удвоить свой ужин. Пусть будет так, лишь бы Вячеслав не умирал в одиночестве – этого она точно не допустит!

Вячеслав был без сознания. Она схватила его под руки и полулёжа-полубоком поползла в сторону навеса. Псы постояли, а потом пошли следом за ними, как будто наблюдали, как долго двуногое существо сможет тащить своего умирающего собрата. Но потом они стали сокращать дистанцию и рычать. Вера судорожно отталкивалась ногами, но силы её покидали и быстрее ползти никак не получалось. Вдруг псы встрепенулись и стали убегать. Обернувшись, Вера увидела людей…

2.

- Места ампутации мы почистили и зашили по новому. – С профессиональным спокойствием докладывала Джессика Вере. - Он сильно истощён, потерял много крови, а из-за переохлаждения существует угроза воспаления лёгких. Мои запасы сильного противовоспалительного закончились, ведь сейчас многие болеют, а из лабораторий Улья их получить пока нет возможности – сама знаешь, что сейчас творится там. Поэтому лечу тем, что имею, а в остальном - надежда на Бога. Но сейчас меня больше волнуешь ты.

- Со мной уже всё нормально: нога почти не болит, голова почти не кружится, покашливаю немного – да это ведь мелочи - простыла слегка.

- Нет, это не мелочи, Вера. Ты провела три часа на Поверхности, дыша радиоактивным воздухом. И то, что я вижу по тебе, не укладывается в картину обычной простуды – это признаки радиоактивного отравления. И это очень опасно.

- Ты сгущаешь краски, Джессика. Всё нормально, я оклемаюсь, я сильная.

- В том то и дело, что сильная и не ощущаешь того, что происходит с твоим организмом. Тебе надо остаться, попить пэтэйтуин…

- Эту вонючую мерзость? По запаху, вернее вони, похожую на картофельную брагу? Да ещё с таким тошнотворным названием? - попробовала отшутиться Вера.

Но Джессика не поддерживала иронии, теперь даже её обычно смешливые глаза смотрели на Веру серьёзно и с нескрываемой тревогой. Зная, что повлиять на Веру можно было только посредством аргументированных доводов, она объяснила как первокурснице медфака:

- Старики у нас называют картошку «пэтэйту», поэтому я назвала и лекарство пэтэйтуин. Придумала его не я. Уже давно в Муосе подметили, что картошка, способная выводить сама из себя радионуклиды во время роста, обладает слабым очищающим воздействием на организм и после её употребления. В некоторых, расположенных близко к Поверхности поселениях пьют сок сырого картофеля. Я лишь предположила, что полезные в данном случае вещества находятся в кожуре или близко к ней. Поэтому прежде чем отдать на ферму картофельные лупины, из них у нас в Резервации выжимают сок, а делаю я из сока делаю экстракт, повышая концентрацию и улучшая усвояемость полезных веществ. Каждый в Резервации вышедший на Поверхность, после возвращения проглатывает ложку пэтэйтуина. Но дало ли это результата и продлит ли это жизни – я точно пока говорить не могу, прошло слишком мало времени. С тобой ещё сложнее, никто из тех, с кем я имела время, не проводил без маски на Поверхности столько времени. Поэтому я не уверена, что это панацея, но другого лечения я тебе предложить не могу.

- Хорошо, налей мне этой гадости с собой. Обещаю, буду принимать в точности с назначением.

- Проблема в том, что пэтэйтуин нужно принимать в течение нескольких часов после изготовления, потом он становится ядом. Поэтому с собой тебе я дать его не смогу. А сама ты его изготовить не сможешь, да и не будешь.

- Джессика, через пару дней я вернусь в Резервацию, распластаюсь на койке и делай со мной всё, что захочешь.

- Да как ты не понимаешь! – неожиданно повысила голос Джессика, совсем перестав быть похожей на саму себя. – Эта гадость, которой ты надышалась, убивает тебя изнутри. Её надо выводить немедленно. Какие пару дней? За эти пару дней ты можешь стать инвалидом: у тебя выпадут волосы, а может быть и зубы. Обнаружатся признаки малокровия. Куда ты вечно спешишь, носишься по Муосу? Он здесь, что тебе ещё надо? А если ты придёшь, а он уже будет мёртв?

- Он выживет, - спокойно ответила Вера.

- Я рада за твою уверенность, но, как врач, её не разделяю. Я договорилась с кингом – вы оба можете оставаться в Резервации столько, сколько захотите. А если кинг начнёт передумывать, я выйду за него и будет так, как я хочу. Ты будешь помогать с обороной, делать вылазки, обучать наших драться – Резервации скоро понадобится защищаться от всех. Вячеслав пусть учит детишек – уверена, это и им и ему понравится.

Как Вере хотелось подчиниться своей старшей не родной и не названной сестре.

- Прости, Джессика, у меня там есть ещё дела. Спасибо тебе за всё…

3.

Планам покойной Жанны о полной изоляции Улья реализоваться было не дано. Крах начался слишком рано, когда работы по постройке железобетонных ворот и систем экстренного обвала ходов, ещё завершены не были. Эти три входа до сих пор перекрывались хлипкими дверями, наспех построенными баррикадами и усиленными дозорами асмов. Асмами себя называли члены созданного генералом Дайнеко нового вооружённого формирования - Армии Спасения Муоса (АСМ), состоявшей из бывших штабных офицеров, немногих оставшихся убров, армейцев и большого числа новобранцев. Дайнеко для поддержания своей диктатуры осуществил почти поголовный набор в АСМ мужчин, оставшихся в живых после чисток и не сбежавших от мобилизации из Улья. В ближайших поселениях, где был «восстановлен порядок» также отбирали самых сильных юношей и мужчин и добровольно или под угрозой убиения обращали в асмов.

Самый большой вход в Улей шёл прямо со станции Площадь Независимости, самого многолюдного поселения Муоса. Поэтому Вера пришла именно сюда. Это была территория Деспотии Дайнеко.

На подходе к станции Площадь Независимости Вера встретила беженцев и наспех побеседовав с ними узнала, что возглавленная лично Дайнеко АСМ ушла «наводить порядок» на восточные станции. По слухам войска генерала встретили ожесточённое сопротивление на Академии Наук, однако о дальнейших события мнения были противоречивы: ни то все повстанцы были разбиты, ни то армию генерала окружили и уничтожили до последнего солдата. На входе на станцию её встретили четверо дозорных из АСМ. Один из них – бывалый вояка из числа армейцев, трое – новобранцы. Армейца Вера узнала, он её – нет. В резервацию она переоделась в мужскую, скорее даже подростковую одежду. В кепке, с лихо натянутым козырьком, короткой стрижкой и пацанской походкой она была похожа на сорванца, а не на объявленного вне закона и подлежащего уничтожению следователя.

- Куда ты идёшь, дитятко? – спросил парень, возрастом едва старше Веры.

Униформы ему, как и большинству aсмейцев, пока не выдали – только меч, арбалет и красную повязку с белыми буквами: «АСМ».

- Я этава, к генералу иду. Этава, в армию, значит, поступать.

- Ты, в армию? – надменно спросил юнец, издевательски потянув козырёк кепки Веры вниз.

Другие aсмейцы заржали.

- Тупай отсюда, пока по жопе тебе не нашлёпали.

- А ты, этава, нашлёпай.

- Не понял?

- Давай на разы, аль сцышь?

- Ты чего, совсем страх потерял, придурок малолетний?

Но слова были сказаны, aсмейцев раззодорила задиристость незнакомого им пацана, идущего вступать в армию, и они невпрочь были потешиться над дурачком.

Через три секунды остановивший Веру aсмеец лежал на земле, обезоруженный и постыженный. Пять секунд Вере понадобилось на второго новобранца. Тогда ею заинтересовался армеец. Вера дала возможность восстановить ему честь новой армии – билась в треть силы, намеренно пропуская несильные удары. Когда же через три минута Вера всё же упала на пол, сымитировав лёгкий нокдаун, восхищённым голосом произнесла:

- Этава, дядь, а меня научи драцца так. Я с тобой вместе воевать хочу.

- Да ты, пацанчик, и так неплохо дерёшься. Где ж так научился?

- Батя научил давненько, Солопа я сын.

- Солопа? Из Спецназа? Знатный вояка. А где ж он сейчас? Говорят в Чёрной Пятёрке?

- Этава, дядь, не велено говорить мне. Так возьмёте?

- Ну, я сам не беру – не велика шишка. А вот пропуск тебе выпишу, на входе в Улей покажешь, скажешь, что Пивень тебя направил на вербовку в АСМ. Там получишь оружие, повязку, скажи, что ко мне хочешь идти. Немного подшлифуем кое что в тебе и повоюем.

Вера весело побежала на Площадь Независимости, слыша за спиной, как Пивень отчитывает своих бестолковых и неумелых подчинённых, приводя в пример «солопова сына», который ещё не попав в его подчинение стал его любимчиком.

Признаки нового порядка были видны сразу при входе на станцию. На видном месте под потолком висели поднятые на цепных блоках несколько мужчин и женщин с перерезанными глотками. К ним были подвязаны таблички с надписями: «Я – Бунтарь!», «Я – дезертир!». На всегда многолюдной станции людей было совсем мало: торговля прекратилась, не было приезжих, своих также стало меньше, а те, кто остался, предпочитали отсиживаться в своих квартирках. Лишь несколько молоденьких aсмейцев прохаживались по коридору, удерживая руки на рукоятках своих мечей. Кругом была грязь, валялись разбросанные бумаги, книги, мусор. Двери некоторых квартирок были распахнуты настежь, всё более-менее ценное оттуда было вытащено, а не ценное разломано и разбросано. Несвойственная этой станции тишина едва нарушалась шагами aсмейцев да редкими приглушёнными разговорами в квартирах и конторах.

Благодаря успешно подобранной легенде и образу, Вера беспрепятственно прошла по станции и через усиленный, но недостроенный шлюз в Улей, а оттуда сразу направилась в Университет. Университет для генерала не являлся важным объектом, который стоило бы охранять, поэтому армейский пост отсюда был убран. На время войны занятия были прекращены. По доносам были уничтожены студенты из числа восточенцев, которые поддерживали повстанцев или высказывали крамольные мысли в отношении нового режима. Следующая волна казней коснулась тех, кто отказался воевать. Потом по новому приказу генерала перерезали тех, кто относился к категории «мутант», причём признаки мутаций было дозволено определять aсмейцам. Опьянев от выпитой браги и пролитой крови, проходя по рядам трясущихся от страха студентов, они, хохоча, причисляли к мутантам некрасивых девушек и раскосых, сутулых или носатых парней, тут же пуская их в расход. Остальных студентов мужского пола, тех кто не успел убежать, мобилизовали для новой войны. Выживших после чисток девушек и преподавателей распустили. Впрочем, из Университета никого не выгоняли, и немногие преподаватели и студенты слонялись здесь, как неприкаянные, пытаясь наводить порядок или что-то учить, убеждая таким образом себя в том, что происходящее – ненадолго и скоро всё будет так же, как было до этого бедлама.

Вера зашла в лаборантскую преподавателя вневедения. Тут почти ничего не изменилось – только бывшие коллеги преподавателя позаимствовали кое-что из его утвари. Вера села на пол, достала из рюкзака кружку и закрыла глаза, пытаясь вернуть хотя бы в грёзах то счастье, которое было подарено ей судьбой. Не получилось – почему-то кружилась голова и какие-то круги порой мерцали в глазах. И она как-то слишком устала. Неужели Джессика права насчёт отравления? Вера ведь ей не призналась, что в отсутствии подруги-врача её дважды вырвало – просто боялась того окончательного диагноза, который могла ей поставить Джессика.

Вера провела тщательные поиски в кабинете, но тех книг и записей, которые ей были нужны, она упорно не находила. Неужели Первый Следователь всё унёс после обыска, но ведь в рапорте значились только черновики той роковой речи в Инспекторате. Послышались дробные шаги по коридору, открылась дверь и она увидела Хынга.

Он долго не верил, что Вера – это Вера, не смотря на до боли знакомый голос. Поверил в это только увидев кружку, но как только до мальчишки дошло, что этот человек – его друг из замечательного прошлого он обнял её, крепко прижавшись головой к груди. Сперва она хотела отстраниться от такой нелепой нежности, но потом в каком-то неожиданном порыве зарылась лбом в пропахших гарью ершистых волосах заметно подросшего мальчишки.

Чувствуя приближающийся арест, Вячеслав попросил позаботиться о Хынге наиболее близких ему коллег. Те пристроили Хынга уборщиком в Университете и он после ареста терпеливо чистил аудитории, кабинеты, лаборатории и туалеты. Когда пришли войска, он спрятался и его не нашли. Когда через сутки вышел, увидел гору трупов. Подросток с ещё несколькими преподавателями и студентами до сих пор занимался тем, что кремировал этих несчастных в котельной Университета, которая ранее использовалась одновременно, как отопительная и доменная печь, паровая микроэлектростанция и наглядное пособие для студентов для производства высокотермичных опытов.

Оказалось, именно Хынг терпеливо отобрал все труды, черновые записи и наиболее используемые книги своего учителя. Он их сложил в рюкзак, с которым собирался в случае чего убегать из Университета. Но, рюкзак был настолько тяжёл, что даже Вера его подняла не без усилия.

Уходить из Улья им надо было с другой легендой. Не долго думая, Вера нашла в одной из комнат общежития студенческий комбинезон и переоделась. Раз студенткам позволено возвращаться домой, то чего бы ей не стать на время студенткой? Тяжелее было с Хынгом. Стражи нового порядка могли определить в нём мутанта и предать смерти. Не долго думая, Вера переодела мальчишку в девичье платье, не смотря на его возмущения, а голову повязала платком так, что его большой лоб и выступающий подбородок были скрыты платком. Он очень стал похож на не очень симпатичную девчонку.

4.

Вере опять повезло. Они беспрепятственно вышли из Улья, прошли по ставшей ещё более угрюмой Площади Независимости, и беспрепятственно миновали тот дозор, где Вера спарринговала с aсмейцами. Они её и не признали. Тот новобранец, которого она с утра уложила за три секунды, теперь стал заигрывать с беглой студенткой и даже попытался её обыскать. Правда интересовало его не содержимое рюкзака, в котором он мог найти два секача, а Верина упругая фигурка. Вера не отбивалась, она просто несколько раз ловко вывернулась из неловких объятий незадачливого ловеласа, от чего он был ещё раз обсмеян своим командиром:

- Сегодня не твой день, салага. С утра пацан тебя на лопатки уложил, сейчас девка сквозь пальцы просочилась.

А салага, которого несколькими часами раньше распластал ловкий пацан, теперь видел более доступную цель, и собирался всё же доказать, что он-де мужчина. И Вера уже продумала, как его вырубить, не вызвав ненужных подозрений, но со стороны Октябрьской послышались крики. С десяток aсмейцев, в основном новобранцев, перепуганных, с оружием и без него, бежали оттуда на Площадь Независимости.

- Партизаны! Партизаны взбунтовались!

- Их сотни! Тысячи! Перебили всех наших на Октябрьской!

- Еле ушли!

- В Штаб сообщите, пусть всех собирают.

- Да ну этот АСМ, смываюсь я.

- Я тебе смоюсь сейчас.

Они перебивали друг друга, паникуя и крича. Пользуясь случаем, Вера крепко взяла за руку Хынга и потащила его в сторону Октябрьской. Пока отходили, по сбивчивым репликам убежавших с Октябрьской aсмейцев она поняла, что ещё с утра к ним пришли люди с Единой и сообщили, что на них напали Партизаны. О случившемся послали сообщить Дайнеко. А уже через несколько часов толпа Партизан вломились на Октябрьскую. Им тут же стали помогать местные, ещё не отошедшие от кровавой «чистки» и уже через десять минут те, кто не полёг от метких партизанских стрел, бежали в сторону Площади Независимости.

Не дойдя до нужной двери в боковой вход, ведущий к Резервации, Вера услышала впереди топот сотен ног. Они остановились, прижавшись к выступу туннеля, чтобы не быть раздавленным факельным шествием. Не меньше сотни мужчин и женщин, с повязанными алыми лентами на головах, с факелами и арбалетами, уверенным шагом направлялись в сторону Площади Независимости.

- Кто такие? – без особой злобы спросил один из них.

- Студентка я, из Университета бежим. В Верхней Степянке живу.

- А это кто с тобой?

- Беспризорница прибилась, жалко бросить дитя было.

- Степянка это где? На Востоке что ли? Плохо там, не иди пока туда. Этот Деспот, Дайнеко, бьёт там всех ваших. Ты б, дивчина, к нашим, к партизанам в Братство шла. Там тебя до дела пристроят. Сейчас мы этих крахоборов из Улья выбьем, потом и восточенцам поможем. Батька Батура знаешь какой у нас! Ого-го-го… Ладно, идите с Богом, девчата…

- Остановившись у входа в боковой туннель, Вера прислушалась. Там, где с ней несколько минут назад заигрывал молодой aсмеец, шла схватка. Они продержатся минуты три, не больше. Ещё минут десять на завладение станцией Площадь Независимости. Этого времени хватит, чтобы оставшиеся в Улье военные подоспели ко входу в Улей, где начнётся страшная сеча…

5.

- Вера, теперь я уверенна, что ты облучена, не скрывай этого. Я вижу твоё состояние – тебе непременно нужно остаться и регулярно принимать пэтэйтуин.

Вера, опираясь спиной о дверной косяк, пыталась скрыть своё дурное состояние. Какая-то вялая слабость заполняла всё тело, в голове шумело, двойная доза пэтэйтуина вместе с съеденным на обед, подступали к горлу, грозясь в любой момент вырваться наружу.

- Мне нужно ещё кое-что сделать… Ещё одно дело – и всё, Джессика, я целиком твоя. Как он? – перевела разговор Вера на другую тему.

- Как видишь, пришёл в себя, разговаривает. Этот мальчуган, Хынг, от него не на шаг не отходит. Всё какие-то тетрадочки с листочками перекладывают, которые ты в рюкзаке принесла. Но это ничего не значит, воспаление он всё таки схватил и вылечить его без нужных лекарств будет сложно.

- Я пыталась их достать, но Госпиталь и склады медикаментов хорошо охраняются – генерал считает их, в отличии от Университета, нужными объектами. Ведь его солдат надо кому-то лечить, чтоб потом быстрее снова отправлять на войну. Если партизанам удалось прорваться в Улей, то скорее всего эти склады тоже разорены, а лаборатории по производству лекарств вряд ли заработают в ближайшие год-два.

- Рано или поздно его армия придёт сюда. Он нас, резервантов, ненавидит не меньше мутантов. Тогда нам очень понадобится твоя помощь, Вера. Она уже теперь нам нужна, чтобы подготовиться к обороне Резервации.

- АСМ может быть здесь и не появится. Им тяжело будет справиться с восточенцами и партизанами одновременно. Да и следователи за головой Дайнеко охотятся, а если они вынесли приговор, то либо он будет приведен в исполнение, либо они умрут. К тому же я хочу привести сюда двух надёжных людей, бывших убров. Шансы удержать Резервацию с ними только увеличатся.

- Вера, я знаю, что ты упрямая, что тебя не переубедить. Но послушай и запомни, что я тебе говорю и пойми, что это всё очень серьёзно: ты больна, смертельно больна. Единственным лекарством, которое может тебя спасти, является пэтэйтуин, во всяком случае, я на это очень надеюсь. Ты дождёшься вечернего приёма и только тогда уйдёшь, и сделаешь всё, чтоб вернуться не позже завтрашнего вечера. После этого ты никуда из Резервации не выйдешь! Я кингу скажу, чтоб он запретил тебя выпускать и, будь уверена, он меня послушается. Тебе понятно?

- Да, Джессика, чтоб завтра к вечеру была готова моя любимая картофельная настойка! – с шутливой строгостью произнесла Вера, и Джессика в первый раз за время их разговора улыбнулась.

5.

- Я приветствую тебя, Жак…

- Я приветствую тебя, Стрела.

Жак шёл навстречу держа руки ладонями, обращёнными к Вере – это был жест наивысшего благорасположения.

- Цётка Вера!

- Цётка Вера вярнулася! Зараз вы з намI будзеце? [Бел.: Тётка Вера вернулась! Теперь вы с нами будете?]

- Да, зараз я буду разам з вамi, хлопцы. [Бел.: Да, теперь я буду с вами, ребята.] – по-белорусски ответила им Вера.

Жак пристально смотрел на Веру, как будто томился долго мучавшим его вопросом, ответ на который он, наконец-то, должен получить именно сейчас. Вера догадалась об его мыслях.

- Нет, Жак, это не совсем то, о чём ты подумал. Поверь мне, я бы сама с радостью осталась у вас. Но мне надо хотя бы начать разгружать ту свалку бед, которую я оставила на своём пути. А значит мне надо возвращаться туда, откуда я пришла.

- Ты сделала главное – диггеров больше не преследуют. Это ведь ты сделала так, чтобы война прекратилась?

- В некоторой мере в этом поучаствовала и я. Но тех, кто был убит по моей вине на этой войне, – уже не поднять. Да и с прекращением вашей войны началась новая, более страшная бойня.

- Хаос, о котором поётся в Песне.

- У нас это называют Крахом.

После минутной паузы, во время которой каждый думал о своём, Жак спросил:

- Зачем же ты тогда пришла?

- Во-первых, забрать Паху и Саху. Сам говорил, что они не-диггеры.

- Они с радостью пойдут за тобой. Они не надышатся на тебя. Только меня коробит, когда они тебя «тёткой» называют.

- Знаешь, иногда я чувствую себя старухой; Бабой Ягой, которой меня когда-то пугал старший брат.

- Я так не считаю. Хотя сейчас ты выглядишь совсем неважно.

- Устала… А может быть и заболела…

- А во-вторых?

- Во-вторых мне надо встретиться с Зоей. Прошлый раз она мне отказала, но теперь передай ей, что я от своего не отступлюсь.

Зоя почти не изменилась, если не считать, что волосы, затянутые на затылке бечёвкой, стали совершенно седыми.

- Что ты хотела от меня? Сразу скажу, что я не Жак, и восторга от общения с тобой не испытываю. Поэтому будь предельно краткой.

- Мне нужны ответы.

- Ответы?

- Да, ответы. Всё время я искала смысл в том, что происходит вокруг. Я не оправдываюсь, но те беды, которые я причинила диггерам, они мне когда-то казались справедливыми и правильными. Теперь я поняла, какую страшную ошибку я совершила…

- Ошибку? Ты называешь «ошибкой» уничтожение почти двух третей диггеров…

- Называй это, как хочешь… Я хочу всё исправить… Вернее хочу исправить всё, что можно исправить. Но мне нужно стать на твёрдую почву, чтоб быть уверенной, что очередные мои действия не являются такими же чудовищными ошибками, какие я уже совершила.

- Я не совсем понимаю, о чём ты говоришь.

- Я говорю о том, что ты, самый старый диггер. Осознанно или нет, диггеров в Муосе считают пророками, хранителями сокровенных истин. Значит ты, ближе всех должна быть к ОСНОВЕ, к тому, что составляет СМЫСЛ всего. Конечно, если эти основа и смысл существуют вообще среди этой рушащейся бессмыслицы.

Зоя внимательно посмотрела на Веру.

- Посмотри на мои волосы, Вера. Нет, не на то, что они седые, а просто на волосы, как таковые. Ты способна их пересчитать? Ладно, а если взять отдельный волосок, ты же примерно представляешь его структуру. Ты можешь объять своим пониманием то количество молекул, из которых он состоит. Нет, конечно, можно рассчитать примерно или достаточно точно количество молекул, составляющих один волос. Но представить их своим умом не как цифру, а объять сознанием всю огромную совокупность этих частичек, представляя одновременно каждую из них, ты можешь? А ведь каждая молекула, как ты знаешь, это тоже целый мир, состоящий из атомов, которые складываются из других частиц…. Но даже волос, сам по себе являющийся созданным чудом, по сравнению с великолепным человеческим телом является всего лишь одной его скучной частичкой. А что тогда можно сказать о всех людях во всем их многообразии, о животных, растениях, неживой природе, о всём Муосе, Планете и, наконец, Вселенной? Можно ли всё это объять своим умом, даже таким мощным умом, как у тебя, Вера? Можно написать и заучить тысячи правил, теорем и формул; сочинить ещё сотни поэм знаний, но и тогда мы не сможем своим сознанием осознать даже крохотной части Вселенной такой, какая она есть на самом деле. Насколько же должно быть непостижимей То, Что создало эту Вселенную, и каждое мгновение движет ею? И ты хочешь, чтобы я тебе в двух словах описала то, чего словами описать невозможно?

- И что значит твой ответ? Истина непостижима и искать её не стоит? Значит, мне и дальше бессмысленно блуждать в этом мире, как слепое насекомое; творить, что вздумается, и будь что будет?

- Мой ответ значит, что описать Истину словами не возможно, потому что она этому миру не принадлежит, хотя мир на ней зиждется. И вычитать в каком-то манускрипте или высчитать самому Истину также не получится. Она открывается людям сама, в той мере, в которой они способны её вместить в себя. Но открывается только тем, кто ищет её; тем кто очищает своё сердце в готовности принять эту Истину; кто своей жизнью, своими поступками, своими мыслями доказывает, что он достоин её принять. А подсказок о себе Истина в этом мире разбросала много; и на жизненном пути каждого человека их лежит предостаточно. Ты их встречала в научениях родителей, рассказах и поступках добрых людей, хороших книгах, своих снах, и, наконец, в осознанных ошибках. Другой вопрос, как поступит человек с этими подсказками: не увидит, потому что не ищет, а ищет он лишь то, чем набить свою брюхо; пройдёт мимо, отшвырнув ногой за ненадобностью; посчитает подсказки ложными, потому что они не соответствуют тому, что он придумал сам или усложняют его жизнь; подымет и примет, но из-за лени и трусости потом отбросит подальше, как ненужный хлам, мешающий бестолково носиться по жизни, вместо того, чтоб идти прямо вперёд. Ты была среди диггеров; знаешь, во что верят диггеры; видишь, как они живут и что с ними теперь стало. Если ты от нас ушла, значит не приняла выбранного диггерами пути поиска Истины; значит пошла искать другой путь и я тебе на этом пути не подсказчик. Ищи подсказки сама.

- Если я тебя правильно поняла, Зоя, под Истиной ты понимаешь учение о Боге. Признаюсь честно, когда я была диггером, я читала ваши молитвы, но я не верила в них…

- Не думай, что я этого не заметила. Но это было тогда, а что сейчас?

- Сейчас? Я не могу понять одного: если Бог есть, то почему бы ему не выступить открыто и не мучать сомнениями тысячи людей сейчас и миллиарды людей раньше? Почему бы своё учение не изложить чётко и логично, чтобы люди могли взять Его систему правил за основу жизни? И тогда я уверена, что эти правила не соблюдали бы только конченные идиоты, которых было бы легко выявить и обезвредить. И ещё одно, чего я не могу понять в твоём Боге: ежели Он так всемогущ и справедлив, как считают диггеры; почему даёт в обиду маленьких детей, невинные души, которые погублены и будут погублены; почему же так долго терпит зло, которое в Муосе перехлёстывается через край; почему терпит меня, виновную в гибели сотен диггеров? Ты можешь мне ответить, почему?

- Я попытаюсь. Если ты швырнёшь свой секач – он полетит, он будет двигаться, пока не столкнётся с препятствием. Траектория его полёта зависит от того, какой стороной, с какой силой и под каким углом ты его бросишь; ещё от центра тяжести и конфигурации секача; чуть-чуть от сопротивления воздуха; может быть ещё от каких-то факторов. Но всё это можно рассчитать и предугадать, всё в этом полёте обусловлено и подчинено законам природы, и весь полёт секача можно уложить в одну большую формулу. У секача нет выбора, нет свободы - в этом никто не сомневается! Весь этот мир создан несвободным. И всё в нём от элементарных частиц до планет движется по строго заданным правилам, не отклоняясь не на йоту. Изменить движение может только столкновение с другой частицей, движущейся по этим же правилам. Вселенная – это всего лишь сложный механизм, где всё чем-то обусловлено и ни у одной частицы этого мира нет свободы выбора. Даже растения и животные – это тоже совокупность предсказуемостей, управляемая инстинктами. И лишь человек создан свободным, он вправе действовать так или иначе; он наделён силой управлять, как минимум своим телом, своими мыслями, своими поступками. Возможность выбирать - это великий дар и в то же время огромная ответственность. Именно в этом смысл земной жизни – быть свободным и реализовывать свою свободу. Мёртвое человеческое тело от живого отличается тем, что оно подчиняется мёртвым законам мёртвой материи. Ленточник или цестод, подчинённый паразиту, - в нашем понимании такое же мёртвое тело: движущееся, говорящее, совершающее осмысленные действия, но не свободное, а значит мёртвое. Именно поэтому мы без всяких душевных колебаний уничтожали ленточников, не задумываясь, какими они были людьми до заражения, – хорошими или плохими; мы убивали мёртвых и в этом не видели и не видим сейчас никакого греха. Ты понимаешь о чём я?

- Я не могу понять, к чему ты ведёшь, но пока что ты сообщаешь только банальности. Никто и не сомневался, что у людей есть свободы выбора, а у секачей нет.

- Итак, ты согласна, что человек наделён свободой; почти абсолютной свободой поступать так или иначе; идти направо или налево; стать диггером или следователем; творить добро или зло?

- Я согласна, и что дальше?

- Так неужели ты считаешь последовательным с точки зрения Создателя лишать людей этой свободы? Неужели ты считаешь, что Создателю в этом мире нужны заведённые чёртики, которые творят только добрые дела лишь потому, что так в них заложено изначально? Чем же тогда человек отличался бы от секача, кирпича в кладке этой стены или же от ленточника? Да, дарованная свобода позволяет людям стать извращенцами и рабами опия, убийцами и диктаторами, эгоистами и просто ничего из себя не представляющими пассивными полу-растениями. Но эта же свобода может сделать их Человеками с большой буквы, такими, как Присланный, Дехтер, Светлана. Причём не обязательно яркими героями, как те, о ком до сих пор жива память. Будь уверена, что среди вялой массы зацикленных на себе эгоистичных двуногих, в Муосе осталось ещё немало ничем не приметных обычных людей, которые каждое утро встают на битву со своими грехами и на борьбу со вселенским злом. Про их дела не будут слагать песни и легенды, потому что они не так ярки и масштабны. Но у Истины свои критерии оценки значимости добра и зла, которые совсем не обязательно должны совпадать с нашими, примитивными человеческими подходами. И именно эти свободные поступки имеют абсолютную ценность для Вечности. Ты говоришь «чёткое и логичное учение», «система правил»? Осталось только предложить расценки за каждый вид добрых и злых поступков, чтобы можно было произвести подсчёт в муонях по концу жизни и решить, достаточно ли заработал человек, чтобы идти в жизнь вечную. С точки зрения верующего человека то, что ты говоришь – пошлость; ещё большая пошлость, чем установить такие жёсткие правила между мужем и женой, между родителями и детьми, полностью подменив ими любовь, что впрочем делается повсеместно. Ты понимаешь о чём я?

- Я не знаю, но я буду думать…

6.

Вера забрала от диггеров Саху и Паху. Специально для них она принесла одежду – обычные рабочие комбинезоны, старые и заношенные, которые не бросались в глаза. Братья без особого сожаления сняли с себя диггерские юбки, став похожими на двух крепеньких фермеров. Сама Вера в этот раз к диггерам пришла в таком же комбинезоне, правда совсем новеньком. Поэтому втроём они, каждый из которых имел заплечный вещмешок, были похожи на какую-то рабочую группу, в которой Вера выступала руководителем.

Братья, если и удивились решению своего командира идти назад пусть и коротким, но далеко не самым безопасным путём – через Автозаводскую линию, виду не подали. А Вера в очередной раз не могла рационально объяснить принятое решение. Может быть, на это повлияло общение с Зоей, оставившее больше вопросов, чем ответов. Может быть ей двигало какое-то необъяснимое предчувствие, что возможности пройти этой дорогой потом уже не будет, замешанное на ностальгии о диггерских годах её жизни и почти детских воспоминаниях о том, как похожим путём её вел в Урочище следователь и как тогда ей всё было ново и интересно. А может быть просто ей не хотелось идти по этой труднопроходимой путанице ходов, крутых лестниц и узких нор, чтобы не выдать близнецам того, насколько дурно она сейчас себя чувствует.

Они вышли в Автозаводской туннель между Могилёвской и Партизанской. К станции пришлось идти чуть ли не по пояс в воде. Ещё на подходе к поселению лёгкий сквозняк принёс запах разложения, запах смерти. Светляки освещали туннель, их свет мерцал фиолетом в едва заметной ряби чёрной воды. Несколько неподвижных светлых пятен на воде указали на причину гробовой тишины на станции. Трупы сюда со станции вынесло слабое течение. Вот они – свидетельства наступившего Краха. Женщина и несколько детей. Побледневшая от длительного пребывания в воде и начавшегося разложения кожа была слишком смугла для обычного обитателя Муоса. Не смотря на выколотые глаза у всех, Вера узнала самый крупный труп – та самая мулатка, жена плешивого электрика с этой многострадально станции, за которую она когда-то неудачно вступилась. А вот едва покачиваются в создаваемых приближением их тройки волнах дети мулатки тоже с выколотыми глазами. Вере хватило мимолётного осмотра разорванных одежд, синюшностей на руках, царапин на других частях тела – свидетельств того, что они сопротивлялись, но нападавшие были непреклонны в желании их убить. По запекшейся крови в пустых глазницах она определила, что глаза им выкалывали, когда кровь текла по их жилам, то есть, когда они были живы. Очевидно жажда уничтожения тех, кто не похож на тебя, докатилась и до партизанских поселений. А вот и мелковатый труп лысого мужчины, правда с оставшимися на месте водянистыми глазами, которые сейчас мрачно рассматривали какую-то точку на своде туннеля. Лысый тоже сильно избит. Что это значило: вступился он за свою нелюбимую жену или же был признан местными линчевателями засаленным от близости с чужачкой? Теперь это было уже не важно. Удивительно, почему их ещё не сожрали плодящиеся в неимоверных количествах водные падальщики. Неужели даже они чувствовали яд человеческого безумства, исходящего из людских обиталищ, и боялись пока сюда подплывать.

Станция их встретила мраком и гробовой тишиной. Насосы здесь не работали, воду никто не откачивал и свет здесь пару дней не горел. Запах человеческих жилищ ещё не выветрился, но перебивался запахом разложения. Чтоб хоть немного обсохнуть, они выбрались на платформу и уже скоро набрели на кучу трупов. В основном мужчины и все с ранениями от арбалетных стрел – так подвергали смертной казни только партизаны. Значит и здесь набиралась армия для будущих грандиозных битв, а все отказавшиеся воевать пускались в расход. Правда эти, в отличии от мулатов, заслужили смерть без выкалывания глаз и сбрасывания в воду. Остальных жителей угнали с малоперспективной Партизанской, так ненавидимой её бывшим администратором, ставшего предводителем нового партизанского восстания.

Братья быстро подскочили с пола, выхватили секачи и напряжённо уставились во мрак за Вериной спиной. Только теперь сквозь не покидающий её голову шум Вера услышала приближающийся шорох. Вскоре в отвоёванный у мрака круг от света их светляков вошёл враг, против которого были бесполезны секачи и арбалеты. Сотни, а может и тысячи, крыс уверенным маршем двигались со стороны нор, когда-то давно проделанных в стенах корнями леса. Невидимая, но ощутимая безумная человеческая ярость, сделавшая эту станцию мёртвой, не выветрилась до сих пор, отпугивая зверьё. Теперь же трое живых людей словно разогнали мертвящий морок, повисший во мраке, и привлекли крыс. Против этих убийц была одна защита – бегство. Вера, Паха и Саха, не оборачиваясь спиной, отступали от них, а крысы, не замедляя тема уверенно шли на них, как будто считали, что их добыча всё равно никуда не денется. Пока что им удавалось сохранять дистанцию, но когда платформа кончится, им снова придётся сойти в воду, и несомненно эти неплохие пловцы бросятся за ними в погоню, не оставляя им никаких шансов. Они миновали зловонную кучу трупов и осторожно отступали дальше. Но эта куча подействовала на крысиное полчище словно магнит на стальные опилки. Уже через несколько секунд трупов не было видно под плотным кишащим покровом дерущихся, пищащих, чавкающих грызунов. Оставаться на станции не было смысла, и они снова спрыгнули в туннель.

Вскоре они наткнулись на кладку, явившуюся своеобразной дамбой, не пускающей воду дальше в сторону Тракторного Завода. Несколько сантиметров отделяло медленно, но неуклонно подымающийся уровень воды от верхнего края кладки. Но дальше было почти сухо и они смогли раздеться, отжаться, одеться и следовать дальше. Анализируя то, что произошло на Партизанской, Вера ещё раз вынуждена была признать, что с нею что-то происходит не хорошее – никогда раньше её спутники не обнаруживали опасность быстрее, чем она. И это что-то - лучевая болезнь, о которой её предупреждала Джессика.

7.

Партизаны.

Со времён восстания Деда Талаша в Муосе сформировался своеобразный образ этого народа: весёлые простецы; балаголы и хорошие стреляки из арбалетов; всегда бедные, голодные, но никогда не теряющие надежды и оптимизма; добродушно настроенные к чужакам, но умеющие постоять за свою свободу. Но так бывает и среди людей: мнение о человеке, сформировавшееся очень давно имеет свою инерцию и давно уже не соответствует тому, кем этот человек является на самом деле. Также бывает и с народами.

- На пол, я сказал! На пол и ползти сюда, мать твою… Ползти, я сказал!

Белобрысый юнец с красной лентой, перевязывавшей голову, наслаждался вовсю своим статусом младшего командира в Гвардии Освобождения и порученным заданием возглавить дозор. Вера миролюбиво легла на пол, дав пример обоим братьям, и по-пластунски подползла к дозору. Партизаны подошли к ним и стали обыскивать, грубо пиная ногами и переворачивая одного за другим. Братья ждали, что Вера даст команду и они тут же уложат этот полудетский дозор, состоявший из пяти подростков, одним из которых была девчонка лет четырнадцати с такой же как и у всех повязкой на лбу. Они, наверняка, неплохо владели арбалетами, но были слишком юны и подошли слишком близко к профессиональным военным, а на таком расстоянии преимущество давали метательные ножи и секачи, а не арбалеты. Но Вера такой команды не дала и вот уже партизаны отобрали у них секачи и рюкзаки, на порядок уменьшив их шансы избежать пленения. Через секунду юная партизанка ловко защёлкнула на Вериный запястьях металлические браслеты, подоспевшие парни выгнули ей спину и ещё два браслета прочно замкнулись на лодыжках. Цепь, соединявшая ножные и ручные браслеты была настолько коротка, что Вера была вынуждена лежать изогнувшись. С братьями партизанам пришлось повозиться: следуя примеру своего командира, они не оказывали активного сопротивления, но спины изгибать под партизанские кандалы не собирались. Тут же один и второй получили по несколько ударов арбалетными прикладами по позвоночникам, от чего вынуждены были подчиниться.

- Смотри, у них эти… как их… что у диггеров? – один из пацанов достал из чехла секач и неумело взял его в обе руки.

- Сикачи, что ль?

- Ага, сикачи.

- Так чё, они диггеры, что ли?

- По ходу диггеры…

- Ёп… Острый какой… - отбросил в сторону секач досмотрщик, одновременно засунув порезанный палец в рот.

- Так откуда ж вы такие будете? – деловито задал вопрос старшой.

- Мы из диггеров.

- Из диггеров? Прикид не тот для диггеров. Сикачи да, а прикид совсем не диггерский. Да и не ходят диггеры так, как вы открыто. Так что будете вы республиканские диверсанты.

- Какие мы диверсанты, что ты мелишь такое? Отведи к старшему, с ним говорить будем.

- А ты заткни свою пасть, лахудра тупорылая. Я здесь решаю, куда и кому идти. Здесь допрашивать будем. А ну, Сонька, поиграй шарами.

Пацаны не по-доброму засмеялись. Сонька в три шага оказалась возле Пахи и со всей силы ударила ему между ног. Паха скрипнул зубами, но звука не подал. Сонька с победным взглядом оглядела своих соратников, которые ей захлопали и одобрительно зацокали.

- Ну так что, шавка, будешь правду говорить или Сонька твои друганам помеж ног яичницы сделает, а? На коль они тебе такие будут?

Вера смотрела на мальчишку и не могла поверить происходящему – то, что он говорил и делал никак не вязалось с его задорно вздёрнутым носом и в общем-то милым ребячьим лицом.

- Сонька, повтори - мадам не поняла.

Сонька уже заносила ногу во второй раз…

- Остановитесь…

- О-о-о, у тёти проснулась жалось, тётя хочет что-то рассказать.

- Отведите нас к Батуре.

- К кому-кому?

- К Батуре, Командиру вашему. Или скажи ему, что здесь Вера из спецназа, которая когда-то банду лесников в Универмаге уничтожила.

- Что ты лопочешь такое, тётя? Вы ещё и из спецназа будете? Я так и думал – aсмейцы недобитые – мочить их надо!

Старший со всех сил ударил сапогом Веру в грудь. В том положении, в котором сейчас находилась Вера, этот удар мог сломать ей рёбра. И всё же ей удалось изогнуться перед приближающимся сапогом, так, что лишь каблук болезненным, но скользящим ударом прошёл по её груди. Это озлобило парня, он подошёл ближе, чтобы ударить точнее, но в этот момент доселе молчавший долговязый юноша с длинными волосами произнёс:

- Нарванный, я кажется её помню.

- Кого помнишь?

- Бабу эту помню. И то, что она говорит, это правда. Когда-то на Партизанскую лесники напали и нас тогда отряд спецназовцев от них спас и среди них была баба.

- Эта баба?

- Кажется эта, я малый тогда был – лица не запомнил.

- Ну пусть и эта. Так что мне, всех республиканцев, которые когда-то что-то хорошее сделали, сейчас в дёсны целовать? Разжигай костёр, сейчас допрашивать их будем с пристрастием, пока не расскажут всего. Сонька уж вся чешется, так ей над ними поработать хочется, - ты ж знаешь, как она охоча до этого дела.

Все, кроме долговязого, рассмеялись, а садистка Сонька улыбнулась, как будто ей сделали комплимент.

- Нарванный, старшие говорили, что Батура постоянно вспоминал ту девку, которая в лагерь к лесникам сама пошла и почти их всех одна перебила; даже найти хотел её. Если это всё таки она, Батуре может не понравится то, что ты собираешься делать нею.

Нарванный задумался, потом не по доброму посмотрел на долговязого:

- Ладно, ведём в отряд. Пусть старшие посылают гонца к Батуре, сообщат, что к чему. А он пусть решает. Заодно и тебя проверим, Плинтус.

- Чего меня проверять? Я ж уже проверенный.

- А вдруг ты только для конспирации свою мать горбатую да брата одноногого завалил, чтоб только к нам в отряд попасть. А на самом деле ты – республиканский диверсант и хочешь ночью выпустить этих троих, чтоб нас всех перерезали спящими. Сонька, забери-ка у него арбалет, пусть посидит вместе с диверсантами до прихода Батуры. Если окажется, что ты соврал, - тебе кирдык, понял?

8.

Третьи сутки они сидели в клетке. Вчетвером: Вера, Саха, Паха и долговязый Алесь, которого местные называли Плинтусом. В клетке был смонтирован велогенератор и они по-очереди должны были крутить педали, чтобы давать освещение Тракторному. Подача энергии с электростанции прекратилась уже несколько дней назад, поэтому единственным источником электричества на Партизанской были ноги узников в нескольких клетках, расставленных по станции. Саха и Паха не пускали Веру на велосипед и поэтому педали крутили они втроём с Алесем. Вера для вида воспротивилась решению братьев, но в действительности была этому только рада: ей всё чаще хотелось прилечь и отдохнуть, любые движения для неё становились мучением и кручение упругих педалей только бы забрало у неё и без того таящие на глазах силы.

Сначала Алесь сторонился пришлых, пытаясь доказать тем, кто был по ту сторону клетчатых стен, об отсутствии у него с чужаками чего бы то ни было общего. Но долгое время бесцельного сидения взаперти разговорило и его. Родился и вырос он на Партизанской, смутно помнит события, связанные с нашествием лесников, приходом убров. Помнит, как в такой же клетке сидела смешная грязная тётка, которую они, дети Партизанской, драли палками. А потом эту тётку куда-то прогнала девушка-убр, сама переодевшись в одежду лесничихи.

После изгнания лесников и ухода спецназа на Партизанской потекла вялая полуголодная жизнь, которую беспрерывно старался расшевелить чахоточный администратор Батура. Но как только что-то у него начинало получаться, обязательно что-то случалось, чтобы этот неожиданный подъём оптимизма молодого администратора разрушить. То увеличивался налог, что на нет сводило все последние успехи поселения; то для каких-то нужд Республики в Центр забирался ценный специалист, от которого зависел новый проект; а последняя война с диггерами вообще обескровила Партизанскую, призвав на сапёрные работы почти всех толковых мужиков в поселении. Даже смерть от его уже многолетней болезни не посещала администратора. И крутилось всё в его жизни по спирали, каждый виток которой углублялся всё ниже в толщу отчаяния и ненависти к Республике. Последней каплей терпения явилось решение Центра демонтировать несколько элементов дренажных систем вблизи Партизанской для их переноски в Центр и укрепления водоотвода в Улье. Впрочем, преподносилось всё это Инспекторатом, наоборот, как ремонтные работы дренажной системы. Но Батура, заподозрив неладное, упоил до полусмерти квартировавшегося в их поселении инженера, и тот проболтался о действительных планах Инспектората. Батура первое время убеждал себя в том, что может быть это был всего лишь пьяный бред, пока вода не стала подыматься. А с нею на станцию полезла всякая гадость, заживо пожирающая людей.

Именно тогда у Батуры и возникла окончательная решимость при первой возможности отделиться от Республики. Общаясь с администраторами иных поселений, особенно партизанского крыла он понял, что их посещают порою те же мысли. Для того, чтобы восток Автозоводской ветки взорвало новое партизанское восстание, достаточно было одного чирка спичка.

Когда пришёл депутат, возвестивший о смерти Советника и о том, что произошло в Центре, Батура понял, что его час пробил. Глашатаи из числа заранее подобранных и подготовленных людей быстро пробежались по партизанским поселениям и возвестили о независимости Партизан от Республики и наборе в Гвардию Освобождения. К этому времени на производящих лён восточных станциях Московской ветки было поднято восстание, на подавление которого выдвинулась созданная генералом Дайнеко АСМ. Лучшего момента, чтобы нанести удар в сердце умирающей Республике, трудно было подобрать.

Но Батура столкнулся с другой проблемой – кроме десятка надёжных людей, никто не хотел вступать в Гвардию Освобождения. Погорланить на митингах, выпить сто грамм за Партизанскую конфедерацию – это пожалуйста, а вот идти умирать отупевшей меркантильной массе партизан отнюдь не хотелось, и за исключением самых отмороженных, в войско Батуры никто не шёл. Поворачивать назад было уже поздно – восстание, пусть и такое хлипкое, было уже поднято, и он стал изменником Республики. Батура отнюдь не боялся смерти, он не утолить свою ненависть и не смог бы себе простить того, что когда-то Республика поставит ему ногу на грудь и подвергнет позорной казни его, сына легендарного Кирилла Батуры.

Ничто так не консолидирует и не пробуждает ото сна отупевший народ, как выявление внешнего и внутреннего врага. С внешним было всё понятно – АСМ с генералом во главе, но они были слишком далеко. Был нужен враг внутренний. И Батура принял, как ему казалось, мудрое решение – назначить врагом Республики тех, от кого всё равно мало пользы или один только вред, тех, кто раскалывает и без того рассыпающееся на куски общество. Здесь Батура позаимствовал кое-что из новых веяний так ненавидимой им Республики: мутанты, инвалиды, мулаты, а также все, чья польза обществу была не значительна, были объявлены врагами создаваемого Красного Братства – так Батура назвал новое образование. А каждый, кто заявил отказ от призыва в ГО, признавался изменником Братства и подлежал расстрелу на месте.

Не известно, поддерживал ли Батура кровожадные порывы своих подчинённых, но многие из вчерашних полеводов стали жестокими убийцами. Наделённые властью решать, кому жить, а кому умирать, они упивались этой властью, превосходя в ревности по уничтожению «выродков» даже подручных генерала Дайнеко. Ими же было придумана полуритуальная процедура «очищения», при которой член семьи, в которой жили неполноценные, также считался неполноценным до тех пор, пока не «очистится», то есть своими руками не убьёт тех, кто позорит его род. Поэтому Алесю пришлось на виду у всех застрелить из арбалета свою мать, которую нелёгкая крестьянская жизнь сделала сутулой, и брата, который потерял ногу при нападении хищников во время вылазки на картофельное поле. Он быть может на это и не решился, если бы брат и мать сами не просили их расстрелять: их судьба и так была предрешена, а у Алеся был шанс выжить.

Все, кто остался в живых на Партизанской после «очищения», были оттуда выселены -Батура объявил опротивевшее ему поселение закрытым. Почти все, кто жил на Партизанской стали гвардейцами Батуриного войска. На время войны им не нужен дом, а после победы они найдут себе жилище получше – в уютных бункерах Улья.

Вот уже несколько дней Алесь был гвардейцем. Все, кто постарше и поопытнее, ушли брать Улей, а подростков вроде его оставили охранять поселения. Алесь попал в отделение Нарванного, которого так прозвали отнюдь не за флегматичный характер. Нарванный всем доказывал, что он соответствует новому времени и своему прозвищу. Он без сожаления замучал двух бродяг, набредших на их пост. А в свободное от дежурств время шастал по Тракторному, выявляя недовольных. Его верной помощницей была Сонька – умственно отсталая девочка, которой по законам нового времени должно было умереть. Но учитывая, что она одна из первых вступила в ГО и по слабоумию не испытывала никаких комплексов при совершении пыток и убийств, её уничтожение было отсрочено до определённого времени.

Теперь же Алесь тревожно ждал своей участи, коря себя за то, что заступился за пришлых, хотя они оказались на вид неплохими ребятами. Эти два здоровяка со странным говором относились к нему с предельным добродушием. Вот только странно было то, что к этой молчаливой молодой женщине они относятся чуть ли не как к своей матери, называя её «цёткай Верай».

В числе тех, кто оставался на станции, были в основном женщины, дети, да полтора десятка подростков из ГО, вроде Нарванного и Алеся. Все мужчины и многие девушки и женщины, имеющие достаточные навыки стрельбы из арбалета, ушли штурмовать Улей.

- Тревога! Нападение! Правый туннель от Пролетарской!

К клетке подбежала Сонька, просунув трость с торчащими на конце гвоздями, она стала ими колоть Паху и Саху:

- А-ну, бля, крути педали, бля. И быстро, быстро…

Кто-то из партизан переключил подачу света с потолочных лампочек на прожектор, который другой партизан на тележке подтягивал к правому туннелю. Оттачиваемые тренировками навыки партизан по обороне своих поселений когда-то считались примером для подражания в Республике. Но партизан, как и жителей других секторов часто перемешивали, и вновь прибывшие создавали диссонанс в коллективных навыках местных. Да и местные тренировались неохотно, лишь потому что их заставляли это делать администраторы. После уничтожения змеев эти тренировки большинство считало произволом Инспектората, таким же как налоги и трудовые повинности. Ко всему прибавить, что в этот раз командиры и самая боевая часть населения станции отсутствовала… Подростки и женщины больше суетились и толкались, выстроенный ими арбалетный строй был не полным и не плотным. Перекрыть вход в туннель заградительными воротами они не успели, и когда в луче прожектора, едва светящегося от велосипедных генераторов, появились aсмейцы, Нарванный, руководивший обороной, даже не успел крикнуть «пли». Началась беспорядочная стрельба по приближающимся aсмейцам и всё же многих из них скосили арбалетные стрелы. Однако когда люди генерала ловко взобрались на платформу, нервы партизанок не выдержали, они стали покидать строй, бестолково пятясь к своим жилищам, как будто они могли их защитить.

- А ну стоять! В строй! В строй! – орал Нарванный, лупя прикладом своего арбалета по убегавшим женщинам и подросткам.

Но паника уже началась и остановить её было тяжело. Тогда Нарванный потащил оставшихся в строю арбалетчиков к выстроившемуся второму ряду. Этот ряд обычно составляли женщины по-старше, которые вооружались в основном копьями. Им было, что терять и было кого защищать - за их спинами, в их жилищах прятались дети. Поэтому эта линия обороны оказалась более стойкой. Отступившие к ним арбалетчики, начав меткую стрельбу по наступавшим, добавили женщинам решимости стоять до конца. Кое кто из убегавших тоже вернулся в строй. Этим стройным рядом они приблизились к краю платформы, сбросив на пути тех из aсмейцев, кто ещё совсем недавно победно вскарабкался на платформу. Ещё немного и aсмейцы отойдут…

- Тревога! Нападение! Левый туннель от Партизанской!

Второй отряд aсмейцев заходил в тыл. Кто-то из соратников Нарванного пытался организовать оборону с другой стороны станции. Но уже скоро Вера увидела, что юные партизаны бегут. На их лицах читался ужас – верный признак скоро поражения. Не смотря на неприветливую встречу подростков-партизан, ей хотелось выйти из клети и помочь им в обороне поселения. Сходные чувства испытывали братья. Саха нервничал, вращая головой по сторонам и наблюдая происходящее, а Паха со всех сил, до громкого гула в генераторе крутил педали, пытаясь хотя бы светом помочь обороне обречённого поселения.

Брошенный натренированной рукой метательный нож вошёл в затылок Нарванному, на дерзкой энергии которого пока что держали себя в руках защитники. Когда их харизматичный командир пал, большинство побросало оружие, бегая и мечась по станции, попадая под стрелы aсмейцев и натыкаясь на их мечи. Вскоре последние очаги обороны были подавлены и началось страшное…

- Всех мочи! Всех выродков мочи! Партизаны – выродки, помните это! Помните, что они сделали с Площадью Независимости! Достойные жить так поступить не могли! Не жалейте их! – орал какой-то полоумный глашатай, залитый с ног до головы кровью убитых им партизан и маша руками, в каждой из которой за волосы он держал головы, отрубленные им у подростков. – Никто не должен остаться! Сделайте это! Ради будущих поколений, сделайте это!

Дикий хохот, надрывный детский плач, визги, удары мечей, разрубающих кости и плоть. Вера всегда была участником битв, но никогда не была зрителем. Ей впервые довелось увидеть со стороны, что такое война. Ей не хотелось на это смотреть, но глаз отвести или закрыть она не могла. Паха перестал крутить педали – темнее не стало, потому что поселение освещали зажжённые факела aсмейцев. Сильный удар по прутьям клети рядом с Верой, и Вера увидела перепуганное лицо Соньки, которая схватилась руками за прутья их тюрьмы и смотрела на Веру, как будто та могла ей помочь. Два крепких aсмейца не могли оторвать Сонькиных рук от решётки и тогда один из низ рубанул по рукам мечом. Они потащили визжащую Соньку в одну из хижин, попутно срывая с неё одежду.

Время сбилось в комок, наполненный воплями, смертью и ужасом; и трудно было сказать, длилось это кровавое зрелище десять минут или два часа. А потом всё стихло, лишь стоны раненных aсмейцев да шаги тех из них, кто искал оставшихся в живых партизан, чтобы добить и их.

- Командир, а что с этими делать-то? Тоже в расход? – aсмеец из бывших армейцев уже подымал арбалет, чтобы прямо в клетке перестрелять тех, кто там был.

- Да зачем же?

К клети подходил майор – тот штабной офицер, который был большим специалистом в уничтожении людей газом. Майор не узнал Паху и Саху, зато Вера услышала, как затрещали кулаки обоих братьев, увидевших причину их страшных снов. И Вера тоже узнала этого офицера – именно он деловито прохаживался по поселению Ботаники во время операции по обследованию того заражённого мицеоном поселения. На Веру он даже не посмотрел:

– На партизан они не похожи. А раз партизаны посадили их в клетку, значит они – враги партизан. А раз они враги партизан, значит вполне могут оказаться нашими друзьями. Вот эти два молодца одинаковых с лица стали бы неплохими солдатами. Разъясни им прелести службы в АСМ, ну а откажутся – тогда уж точно в расход.

- Командир, а с остальными что?

- Ну а это пусть одинаковые с лица решают, конечно если они с нами остаются. А нет, то и этих двоих туда же.

- Командир, а вы помните бабу-следователя? Это не она случайно?

Майор внимательно посмотрел на Веру:

- Нет, не уверен. Я слышал, что той бабе морду не так давно поменяли, а с новой личиной я её и не видел. Надо бы генералу показать – он то её точно узнает. И если она окажется следователем, я ей не завидую…

Через несколько минут Вера увидела Дайнеко, в окружении офицерской свиты двигавшегося к клетке по узкому проходу между хижинами. Стареющий генерал, переступая через трупы женщин, детей и подростков спешил увидеть одного из самых ненавидимых им людей в Муосе, по дороге придумывая муки для той, которая смела когда-то дерзить ему. От спешки он даже на несколько шагов опередил свою свиту. И он не заметил двух теней, появившихся из бокового прохода и тут же исчезнувших. Вере, да и всем кто это наблюдал, подумалось, что это лишь игра теней факелов, тем более что генерал сделал ещё несколько шагов, по дороге пытаясь достать застрявший у него в левой половине груди стилет, и лишь потом упал.

- Стоя…- пытался крикнуть один из дозорных, вставленных у входа в туннель со стороны Партизанской, но крик его захлебнулся.

- Именем Республики! – услышала Вера из глубины туннеля знакомый голос теперешнего Начсота.

Очевидно, следователи давно преследовали АСМ, ожидая удобный момент, чтобы привести вынесенный генералу приговор в исполнение. Во время схватки с партизанами, когда все асмейцы были задействованы в битве, следователи в суматохе боя незаметно вошли на станцию и подкараулили генерала, нанеся ему удар в самый неожиданный момент.

Не успели aсмейцы убедиться, что генерал мёртв, майор властно прокричал:

- Внимание, воины Армии Спасения Муоса! Генерал Дайнеко мёртв – его убили враги Деспотии. Но начатое им дело мы доведём до конца. Я, как старший по званию, принимаю на себя командование Армией и руководство Деспотией…

- Рот закрой, штабная крыса, - прервал его офицер-спецназовец. – Это ты должен был беречь генерала, и ты не справился с заданием.

- Арестовать капитана, - доставая свой не обсохший от крови меч, скомандовал майор.

И новая схватка, в которой несколько убров пытались противостоять штабистам, армейцам и новобранцам. Подавляющее численное превосходство превозмогло боевой опыт воинов спецназа. И вскоре майор, поставив сапог на голову убитого капитана, истерично кричал:

- Кто ещё против меня, кто ещё против? Я – командир АСМ! Я – генерал! Называйте меня только генералом! Жгите здесь всё! Всё сжечь!

Уже скоро в нескольких местах фанерные и дощатые хижины занялись огнём и тут же новый истошный крик от дозорного со стороны Пролетарской:

- Партизаны! Партизаны!

- Командир, уходим! – крикнул тот же офицер-армеец.

- Мы принимаем бой!

- Командир, нас слишком мало. Победим Восток и тогда вернёмся за партизанами.

- Мы принимаем бой!

Они допустили большую ошибку – не попытавшись понять, за счёт чего работают прожектора и не став из-за этого ими пользоваться. Партизаны находились в кромешном мраке туннелей, а асмейцы были у них на виду, освещаемые сполохами занимавшегося пожара. Когда майор наконец-то понял оплошность, четверть его отряда была перебита арбалетными стрелами партизан, не спешивших выходить из туннельного мрака. Он попытался что-то исправить:

- За мной! Ближний бой!

Майор, отбросив арбалет и выхватив меч, спрыгнул на пути в расчёте, что они быстро преодолеют отделявшее их от стрелков расстояние. Но далеко не все его солдаты бросились за ним. Многие новобранцы наоборот побежали в сторону Партизанской. Как только майора словила стрела, контратака захлебнулась. Оставшиеся асмейцы побежали, скрывшись в клубах дыма. Уже через несколько минут десяток раненных и пленённых асмейцев партизаны стащили в центр поселения и перерезали им сухожилия на ногах, обрекая их заживо сгореть в пламени, которое очень скоро охватит всю станцию.

Дым застилал клеть, выдирая горло и лёгкие и разъедая глаза. Но Вере было всё равно – в представившейся ей панораме человеческого безумия всё, что происходило и могло произойти с нею, не могло казаться страшным.

- Дядька Олег! Администратор!

- Алесь? А ты чего тут? – остановился проходивший мимо Батура, пытаясь рассмотреть тех, кто находится в клети. И не дожидаясь ответа, дал команду:

- Освободите их…

9.

- Теперь уже точно вижу, что ты та самая Вера – голос, движения и, главное, глаза той смелой девушки, когда-то давно спасшую проклятую Богом и людьми станцию под названием Партизанская. Я часто тебя вспоминал, Вера.

- А ты, Батура, сильно изменился.

Верховный Командир партизан пожал плечами, не поняв, что Вера имеет в виду одержимый немигающий взгляд и корящие адским огнём глаза своего собеседника. Уже в который раз он закашлялся.

- Ты всё болеешь?

- Да по всем медицинским канонам я должен был уже давно сдохнуть. Ан нет, живу всем назло! Вот и подумал я, что не зря Богом продлены мои дни, для какого-то важного дела я пока ещё кандыбаю по Муосу. И понял я, что моё призвание уничтожить пожирающего людей монстра, имя которому – Республика.

- Республика – это, прежде всего, тоже люди. Уничтожая Республику, ты уничтожаешь людей. А что дальше?

- Дальше мы построим Братство. Это будет общество свободных людей. Никаких ульев и центров, инспекторатов и администраторов, никаких циничных психологов и кровожадных генералов, никаких налогов и захватнических войн. Лишь взаимное уважение друг к другу.

- Ты мечтаешь об анархии?

- Конечно же нет. Анархия ведёт к беспределу и хаосу. Я мечтаю о Муосе, в котором вместо Конституции будет Соглашение. В этом соглашении все свободные поселения, освобождённые от республиканского ига, пропишут порядок взаимоотношений друг с другом. При этом не одно из поселений не будет центральным, главным. Не будет никакого административного центра. Лишь периодические встречи представителей поселений каждый раз в другом месте для решения каких-то общих вопросов.

- А если какое-то из поселений не захочет подчиниться тому, что решат представители других поселений?

- Тогда оно нарушит Соглашение и его ждёт кара. Но этого делать не одно поселение не будет, потому что неподчинение - сродни самоубийству. Во-первых, такое поселение всегда будет противопоставлять себя многочисленной конфедерации других поселений. Во-вторых, решение не подчиниться большинству может возникнуть только у амбициозных властителей поселений. А властителей-то никаких и не будет. В Соглашении будет прописано, что в каждом поселении единственным полномочным органом управления будет вече, а для решения текущих вопросов – председатель веча, который избирается только на год и никогда – два раза подряд. Никакой коррупции и никакого беспредела в таком поселении быть не может. Если вдруг по примеру Республики кто-то попробует узурпировать свою власть, конфедерация поселений это быстро поправит. Такое устройство Муоса в некоторой мере заимствовано от партизан до их влития в Республику. Когда мы сломаем хребет Деспотии – этому уродливому потомку Республики, Муос станет другим. Он станет сообществом свободных, а значит, счастливых людей…

Батура заметно волновался. Он внимательно смотрел на Веру, расценивая её молчание, как внимательное изучение и оценку его проекта. Батура был искренним в своих намерениях и Вера не сомневалась, что если бы задуманное им удалось, он спокойно сложил бы свои полномочия нового революционного вождя и даже не попытался бы возглавить ни одно поселение. Но также она понимала, что задуманное Батурой лишь очередная утопия, новая эфемерная идея, в жертву которой готовы принести хоть весь Муос. Батурой движет ненависть к Республике, а на ненависти ничего хорошего построить нельзя. И последствия первых шагов нового Братства, она успела увидеть на Партизанской и на Тракторном.

- Батура, помнишь ту глупую историю, когда я влезла в семейную передрягу на Партизанской?

- Я помню всё из того, что связано с тобой. А почему ты это вспомнила?

-- До того, как мы оказались на Трактором, мы проходили по Партизанской. Я видела ту женщину, за которую так неловко вступилась, и её мужа, и её детей тоже. Им выкололи глаза, а потом убили. Кто посчитал их недостойными вступить в Братство и жить в сообществе свободных людей?

Батура в очередной раз закашлялся. Он не был готов к такому повороту разговора и, возможно поэтому новый приступ кашля был особенно затяжным.

- Поверь мне, Вера, я этого не одобряю. То, что происходит порой даже с партизанами – последствие длительного проживания под игом циничной Республики. Именно оттуда к партизанам попали эти человеконенавистнические идеи. Партизанскую – этот земной ад - давно надо было закрывать. Я дал распоряжение эвакуировать оттуда всё население, а не желающих уводить насильно… Мы не могли у себя в тылу оставить плацдарм для асмейцев. Неправильно толкуя мой приказ, они уничтожили всех, кого посчитали не подходящим под образ члена Братства, короче всех, кто имел недостатки или не был похож на обычного партизана…

- Ты наказал тех, кто это сделал?

Батура потёр пальцами одной руки слезящиеся глаза, после чего с тоном отца пытающегося иносказательно объяснить взрослые истины маленькому ребёнку, произнёс:

- Мои предки очень страдали от Леса, ну и лесников, с которыми покончила ты. Так вот у них была поговорка: «Лес рубят – щепки летят». Так уж получается, что без невинных щепок не на одной войне не обойтись. Но это не повод уничтожать топор, который может сломить врага или сделать много мирных полезных вещей.

- Я поняла тебя, Батура, - неопределённо ответила Вера. – Но ты неспроста объясняешь мне твою концепцию счастливого будущего Муоса. У тебя ведь есть какие-то предложения ко мне?

Батура проходил в Университете спецкурс по психологии, да некоторые навыки общения с людьми наработал за время своей непростой жизни. Он чувствовал, что разговор идёт не совсем в том русле, как хотелось бы ему. Он ожидал, что это будет диалог спасителя со спасённой, но из Веры отнюдь не били потоки благодарностей и восхищения. Наоборот, казалось, что она не перестала быть следователем, в чём его заверила час назад. Он даже задумался, стоит ли ему озвучивать задуманное. Но раз уж она его раскусила и поняла, что его общение с нею - не пустой трёп на абстрактные темы, он решил довести разговор до конца:

- Ты слышала пророчество про «Деву-Воина»?

Вера едва удержалась, что бы не сказать: «и ты туда же», может быть даже выдала своё удивление. Но вслух ответила:

- Это что-то из фольклора диггеров?

- Фольклор это или нет, но многие в Муосе и особенно среди партизан ждут, что именно среди них появится девственница, которая принесёт им победу…

- Подожди, я попробую угадать, - перебила Вера Батуру. – Ты этой Девой-воином предлагаешь стать мне?

- Именно так, - выдохнул Батура.

- А если я не девственница?

- Я думаю, что это не так уж и важно. В диггерской балладе речь идёт именно о «Деве», а не о «Девственнице». Я думаю, что имеется в виду именно девушка, молодая женщина…

- Ладно, можешь не продолжать, хотя я и вправду девственница. Надеюсь, проверять это не потребуется? Ты лучше мне скажи, а ты в это веришь - в пророчество про «Деву-воина» во всём его мистическом смысле? Или просто хочешь использовать суеверие людских масс в своих интересах?

Батура долго обдумывал ответ на этот непростой вопрос.

- Когда ты, Вера, единственная среди пятёрки матёрых убров, вызвалась спасти Партизанскую от лесников, я сразу же решил для себя, что ты необыкновенный человек. Когда благодаря тебе и только тебе племя лесников было уничтожено, я понял, что ты человек, посланный нам Богом. Я о тебе думал, наводил о тебе справки. Знал о твоих успехах в спецназе, о том, что ты стала следователем. Всем администраторам рассылалась секретная депеша об уничтожении клана цестодов и по определённым намёкам в депеше я понял, что это – твоих рук дело. Когда всё это началось, когда мы подняли восстание, я отдавал себе отчёт в том, что не обладаю качествами военноначальника и поэтому всё чаще вспоминал о тебе. И тогда я себе загадал: если нам суждено встретиться, значит ты – действительно Дева-Воин, единственный человек, достойный возглавить это восстание. Если ты согласишься, я буду считать, что моя миссия выполнена. Решишь ты меня сделать вторым лицом, пока я не сдохну, отправишь в простые гвардейцы или казнишь за те дела на Партизанской, в которых меня упрекала, – мне совсем не важно. Важно, чтобы ты возглавила восстание и довела до конца то, что мною начато, доживу я до этого момента или нет.

- Что я должна буду делать?

Расценив, вопрос Веры, как согласие, Батура поспешно объяснял:

- Прошлый штурм Улья у нас был неудачным. Мы почти прорвались, но это всего лишь «почти». Они уже знают, что генерала Дайнеко нет. Сегодня же я объявлю, что к Братству присоединилась женщина, когда-то победившая лесников. Я не буду им говорить, что ты – Дева-Воин, будь уверена, это они со временем поймут и сами. Я лишь скажу, что ты, как профессиональная военная, поведёшь их на очередной штурм Улья. Я не сомневаюсь, что в этом бою они будут биться, как одержимые, и оборона Улья падёт. Это будет твоя победа, тебя понесут на руках и объявят своим героем. А я сложу свои полномочия в твою пользу.

- В твоём плане есть слабое место. Ты учился в Университете и представляешь себе Улей, как Университет плюс Инспекторат плюс Штаб плюс пару ходов между ними. На самом деле Улей – это множество укреплённых бункеров, точное расположение которых не знаю даже я. Сломать оборону на входе и ворваться в Улей – не значит захватить его. Дальше последует долгая и кровопролитная война в самом Улье. Причём война с противником, более обученным и сражающимся на своей территории, который будет биться в каждом бункере; который будет использовать тактику нападений из-за угла, используя сложную систему переходов внутри Улья.

- Ты хочешь меня убедить в том, что Улей взять нельзя?

- Нет, я хочу тебя убедить в том, что Улей нельзя взять с ходу; обычным ударом в лоб.

- И что ты предлагаешь?

- Я предлагаю до того, как штурмовать Улей, разрушить его изнутри. Если нам удастся заслать внутрь Улья всего один диверсионный отряд, то за несколько дней он сможет уничтожить геотермальную станцию, основные оранжереи, поджечь продовольственные склады, разрушить узлы дренажных систем, начав затопление. Если получится, можно захватить несколько лабораторий - ведь внутри Улья разрабатывается бактериологическое и химическое оружие и будет вполне справедливо, чтобы разработчики сами испытали на себе то, что готовили для других. После этого останется только ждать, когда привыкшее к сытости, теплу и безопасности население Улья, начнёт умирать от голода и болезней; ползая в потёмках из-за того, что понадеялись на свою станцию и не имеют достаточного количества ветряков или велогенераторов. Пока осаждённый Улей будет задыхаться в своих испражнениях, мы ударим по тем отрядам АСМ, которые воюют вне Улья. Будь уверен – без контроля Центра они скоро превратятся в автономные голодные банды, и начнут грызть глотки друг-другу. А уже когда Улей дойдёт до нужной кондиции, Братство победным маршем с малой кровью овладеет этой клоакой Муоса, вызвавшейся быть его мозгом.

Глаза Батуры заблестели, он перестал кашлять, всем своим существом впитывая каждое сказанное Верой слово. Он уже был готов сдать свои полномочия Вере, настолько неожиданным и радостным для него было её согласие.

- Диверсионный отряд? Я как-то об этом не подумал. Конечно же ты права. Но кто возглавит этот отряд? Может быть твои ребята, эти близнецы.

- Его возглавлю я.

- Нет-нет. Это опасно, я не могу тебя потерять; вернее Муос не должен потерять свою Деву-Воина.

- Этот отряд возглавлю я, возьму с собой двух близнецов, да ты мне дашь человек семь самых подготовленных и сильных воинов твоей гвардии. Вы собираетесь на штурм Улья? Прекрасно! Штурм будет лишь отвлекающим манёвром, во время которого мы проникнет внутрь Улья. Если через неделю мы вернёмся, выполнив свою миссию, значит я – Дева-Воин; значит мне предстоит занять твоё место – люди и сами это поймут без наших подсказок. Если я погибну, значит диггерская песня пророчит не обо мне. Есть, конечно, ещё и третий вариант – я тебе сейчас вру и намерена убить или сдать асмейцам твоих людей. Тогда ты рискуешь всего семью солдатами, зато убедишься, что я не та, кого ты во мне видишь. Но, согласись, это не так страшно, как выдвинуть предателя на первое место в Братстве.

- Я уверен, что ты не предатель. План принимается…

11.

Пока что им очень везло. Во время отвлекающего наступления асмейцы возле входа в Улей со стороны Площади Независимости отступили. Следуя за фронтом наступления диверсанты во главе с Верой, пользуясь минутным превосходством гвардейцев, успели спрятаться в нише туннеля, соединявшей Площадь Независимости с Ульем. Сразу после этого гвардейцы сыграли паническое отступление и окрылённые удачей асмейцы бросились за ними в погоню, не заметив прятавшихся в нише диверсантов, и оставив таким образом их в своём тылу. Так группа Веры, переодетая в асмейскую униформу, оказалась в Улье.

Вера, неплохо представляя устройство Улья, и владея манерой общения военных Республики, хорошо играла роль асмейского офицера. За всё время их не разу не остановили, хотя иногда пристально поглядывали на слишком худого и низкорослого руководителя отряда.

Вера никогда не была в этом бункере, только догадывалась, где он может находиться по тем косвенным данным, которые были у неё за время службы в спецназе и в качестве следователя. И всё же она не ошиблась. Вход в бункер был заперт на мощную бронированную дверь. В обычное время взять этот бункер с ходу было не реально, но сейчас было не обычное время. Вера рассчитывала на то, что в период всеобщей неразберихи система безопасности и связи в Улье налажена должным образом не была. Она смело подошла к двери, со всей силы стукнула в неё три раза и громко произнесла то, что ей казалось в этой ситуации наиболее уместным:

- Мы от майора. Груз готов?

Открылся смотровой глазок, Веру молча несколько секунд изучали, после чего ответили:

- Нет, всё сделать не успели. Договаривались же через три дня…

- Через три дня красножопые прорвутся в Улей! У нас нет трёх дней, мать вашу! Майор сказал забрать всё, что есть, и я не позавидую вам, тыловым крысам, если его не устроит то количество, которое вы успели сделать.

- Да ладно-ладно, открываю. Мы тут, кстати, тоже уже пятые сутки почти не спим, из лаборатории не выходим…

Как только гермодверь приоткрылась, лежавшие на полу диверсанты, остававшиеся до этого для смотревшего через глазок охранника невидимыми, подскочили. Трёх полусонных охранников из числа асмейцев-новобранцев вырубили в течение нескольких секунд. Полтора десятка работников лабораторий согнали в центральный коридор.

Бункер состоял из трёх изолированных блоков – жилого, бактериологического и химического. На выходе из химического блока Вера увидела два баллона на колёсах, приготовленных к транспортировке из лаборатории, один баллон в это время наполнялся из огромной гермоцистерны, семь пустых ждали своей очереди рядом. Не смотря на то, что внутри этой фабрики смерти спирало дыхание от просачивавшихся газов, Вера воспользовалась респиратором только тогда, когда вошла в бактериологическую лабораторию. На нескольких столах, множестве полок, в шкафах и герметичных боксах были разложены, расставлены и свалены в кучи пробирки, колбы, тигли вперемешку с тетрадками и блокнотами работавших здесь людей. Но не это привлекло внимание Веры и не несколько аквариумов из толстого стекла, где еле шевелились заражённые животные. Самая дальняя стена лаборатории была сплошь прозрачной. За толстым оргстеклом в небольшом боксе Вера увидела шевелящихся существ. Она уже таких видела когда-то давно в поселении Ботаники. Это были люди, заражённые мицеоном. На подоконнике с этой стороны смотрового стекла лежал толстый журнал, заполненный мелкими почерком на две трети. Открыв последнюю запись, Вера прочитала: «Образец К-12/1: находится в критическом состоянии. Летальный исход не обратим, дальнейший ввод препарата не целесообразен, подлежит утилизации. Образец К-12/2: по-прежнему стабилен, продолжен ввод препарата. Образец К-12/3: отмечен прогресс разрастания мицеона, состояние критическое, введён препарат в количестве 12ед.». Отлистав назад несколько страниц до записей двухмесячной давности, Вера прочитала: «Серия образцов К-12: К-12/1 – мужчина 35 лет; К-12/2 – женщина 10 лет; К-12/3 – женщина 21 год. Время помещения в бокс и заражения – 12:30. Время первого ввода препарата – 12:40-12:45.».

Один из заражённых, самый низкорослый, приподнялся и опершись руками на стекло, посмотрел на Веру единственным глазом, который неестественно был деформирован опухолью. В этой груде опухолей и наростов трудно было узнать человека, но скорее всего это и был «образец К-12/2, женщина 10 лет». Подтянув грязную тряпку, бывшую когда-то майкой лопнувшей на разрастающемся теле заражённого, девочка неуклюжими движениями своих опухших рук развернула её перед Верой. Может быть этой девочкой или её старшими товарищами по несчастью, а может быть кем-то из 11-ой, 10-ой или более ранней партии «образцов» на майке кровью была выведена надпись: «Пожалуйста, убейте нас!»

- Профессора ко мне! – крикнула Вера и уже в следующую секунду Саха притащил за шиворот Анну – ту женщину, которая когда-то возглавила экспедицию в Ботаники.

Профессор-биолог Анна не узнала Веру, да и саму её трудно было узнать – от былой властности не осталось и следа; она с преданной угодливостью заискивающе смотрела на асмейца с капитанскими погонами.

Вера строго спросила:

- Майор хочет знать, почему вы до сих пор не выполнили задание?

- Капитан, мои люди работают не покладая рук. Мы уже почти у цели. Вот посмотрите, пожалуйста, на образец К-12/2. У него на протяжении последних двух недель отмечается стабильное состояние и даже некоторый спад активности мицеона. По моим наблюдения препарат на детей действует наиболее эффективно, поэтому я бы просила увеличить нам поставку образцов именно из числа детей. В скором времени мы получим окончательный вариант вакцины.

- И потом… - Вера нарочно смягчила голос, как бы желая, чтобы профессор сама озвучила их «общую мечту».

- И потом через системы вентиляции мы сможем в любой момент осуществить заражение Муоса спорами мицеона. Выживут только те, кто прошёл вакцинацию или те, кто будет вовремя ей подвергнут на начальной стадии заражения. Партизаны и восточенцы, диггеры и независимые поселения приползут к нам на коленях просить вакцину. И только мы будем решать, кому из них дозволено жить, а кому – нет. А ведь потом можно будет выработать облегченный вариант вакцины, которая не будет убивать грибницу в теле человека, а только купировать её развитие. Такой препарат будет продаваться или выдаваться за заслуги только тем, кто живёт вне Улья. Заражённые будут оставаться от нас зависимыми на всю жизнь: никаких неповиновений, восстаний и революций; никаких войн. Наконец-то в Муос придёт покой, а с ним и процветание. Муос станет полностью нашим!

- И не только Муос? – осторожно спросила Вера.

- О, вы и про это осведомлены, капитан? Конечно, мицеон – это ключ к Москве, да и другим оставшимся поселениям. Нам даже не надо захватывать этот их вертолёт, как изначально планировалось. Достаточно незаметно заразить членов их дружественной экспедиции и отправить их с заражёнными подарками обратно в Москву. А потом сидеть и слушать рацию, ожидая, когда же они сообщат о разрастающейся эпидемии среди их поселений. Их болезнь и наша вакцина сделает их нашими рабами. Вы чувствуете, какие перспективы открывают наши разработки?

Профессор, пока расписывала перспективы «прекрасного» будущего, сильно преобразилась и стала снова похожа на ту напыщенную руководительницу экспедиции в заражённое поселение Ботаники. Теперь Вера понимала, что в обреченном поселении учёную не интересовало выживание людей, её интересовал мицеон, который она намеревалась сделать оружием.

- Сколько лет той девочке, доктор? Я имею в виду образец К-12/2.

- Тому образцу? – удивлённо переспросила профессор. – Девять или десять, если нужно точнее узнать, я посмотрю по журналу.

- А у неё есть какие-то шансы выжить?

- Нет, у неё к сожалению таких шансов нет. Не смотря на то, что мы приостановили развитие мицеона, её организм уже необратимо разрушен. Но если вы нам поставите по-больше детей для новых закладок, то вскоре мы поймём, благодаря чему в детских организмах вакцина становится более эффективной. Тогда к шестнадцатой или семнадцатой закладке мы получим готовую вакцину. Причём чем младше дети – тем лучше. Сейчас же, капитан, нет проблемы найти детей: ведь карательные экспедиции АСМ плодят всё больше малолетних беспризорников из числа партизан и восточенцев, которые только усугубляют проблему.

Профессор даже подмигнула Вере, радуясь удачно подобранной формулировке для своего намёка. Вере уже трудно было скрывать своё отвращение к доктору-людоеду.

- У вас есть опий, доктор?

-Опий? Конечно, есть.

- Пожалуйста, усыпите этих заражённых прямо сейчас. Дайте им запредельную дозу опия, чтобы они уснули навсегда.

- Не понимаю вас, капитан…

- Так надо, профессор.

- Нет, образцы подлежали утилизации уже завтра-послезавтра, поэтому для меня не делает проблемы ускорить утилизацию. Но я не совсем понимаю смысл вашего требования…

- Не надо понимания, делайте, что я говорю. Так всем будет лучше.

Пока лаборант в скафандре через герметичный шлюз вошёл в бокс и делал инъекции коричневой жидкости, Вера спокойно поинтересовалась:

- А что у вас предусмотрено на случай утечки источников заражения? Нам бы не хотелось, чтобы до создания вакцины споры разлетелись по Улью.

- О, не переживайте капитан. Видите эти четыре резервуара в верхних углах лаборатории. Под высоким давлением туда закачан очищенный спирт. Внутри лаборатории и снаружи её имеются аварийные рычаги. Стоит нажать такой рычаг и метровая гермодверь в это помещение будет надёжно заперта, а через секунду всё пространство заполнится распылённым спиртом. Потом лаборатория на несколько секунд превратиться в пылающий ад, в котором не выживет ни одна спора и ни одна бактерия. За исключением содержимого этого огнестойкого шкафа, в котором мы храним самые важные записи и самые важные образцы.

- Откройте этот шкаф, я хочу посмотреть.

Профессор удивлённо смотрела на Веру. Видимо она начала что-то подозревать.

- Капитан, вы высказываете какие-то странные требования. Что вы хотите увидеть в этом шкафу: тома формул и полсотни пробирок с образцами?

- Откройте, профессор, я хочу увидеть всё своими глазами. Знаете, время такое, что никому нельзя доверять.

Профессор нехотя нажала несколько металлических кнопок на кодовом замке, после чего провернула колесо открытия внутреннего запорного механизма и раздвинула тяжёлые металлические двери с резиновыми уплотнителями на стыках. Профессор недовольно пробурчала Вере:

- Осторожно с пробирками – они хрупкие и в каждой из них – смерть.

- Я буду предельно осторожна. Все оставьте помещение лаборатории, кроме профессора. Нам нужно поговорить.

Когда Саха и лаборант вышли, Вера повернулась к профессору. Лицо той снова стало жалким – она уже догадывалась, что эта группа людей в асмейской форме не те, за кого себя выдают.

- Доктор, мы – не асмейцы. Мы те, для кого предназначалось всё создаваемое в этих лабораториях. Такому чудовищу как вы будет справедливым испытать то, что вы проводили над людьми в этом боксе и то, что собирались провести над нами. Если станет невыносимо – просто дёрните за аварийный рычаг и для вас всё закончится. А пока вы будете решаться сделать это: вспоминайте тех, кого вы принесли в жертву своим людоедским замыслам и молитесь Богу. Всё, прощайте…

Вера, не обращая внимание на трясущиеся губы сильно постаревшей за последние несколько секунд Анны, взяла из шкафа штатив со смертоносными пробирками и направилась с ним на выход. Саха и Паха, догадываясь о намерениях Веры, уже прикрывали гермодверь в биологическую лабораторию. Вера со всей силы швырнула штатив с пробирками в дальний угол и вышла из лаборатории. Звон разбивающихся пробирок совпал со стуком запирающихся замков гермодвери.

Несколько минут из-за двери доносились стуки, мольбы и плач Анны. Потом, когда скородействующие вирусы и бактерии начали разъедать её изнутри, она захрипела и стала вопить. Вера в это время всматривалась в лица работников обеих лабораторий, наблюдавших происходящее и понимавших, что происходит с их начальницей за гермодверью. Но не жалости, не сочувствия Вере рассмотреть в этих людях не удалось. Либо профессор сама по себе не могла вызывать таких чувств, либо эти работники фабрики смерти настолько очерствели, что очередная мучительная смерть не вызывала в них никаких эмоций. Сильный хлопок и звук пожара, нагревшая до нестерпимого жара дверь, а потом тишина.

Один из дюжих работников лаборатории принёс из подсобки кувалду и по требованию Веры обломал замыкающее колесо двери в лабораторию, а затем погнул и заклепал тяги. Теперь, если кому-то и вздумается зайти за эту дверь, чтобы поискать оставшиеся научные творения профессора, сделать это будет непросто.

Примерно час ушёл на то, чтобы переломать все оборудование в химической лаборатории, начальник которой сам старался сделать процесс разрушения производства необратимым в обмен на обещание Веры не оставлять его внутри своей лаборатории также, как это было сделано с его коллегой-биологом. Им же был организован спуск отравляющих газов из трёх баллонов через специальный отвод на Поверхность. Довершил всё организованный совместными усилиями пожар. После чего входная дверь в лабораторию также была закрыта с последующим повреждением отмыкающих механизмов. Уходя, они повредили внутреннее открывающее колесо двери бункера и закрыли дверь снаружи, оставив в холле и спальных помещениях этого бункера работников лабораторий и охранников. Когда они уже уходили оттуда, один из партизан недовольно заметил:

- Их скоро найдут и выпустят.

- Я знаю, - спокойно ответила Вера.

- Зачем же мы оставили их в живых?

«Действительно, зачем?» - подумала Вера. Ещё пару лет назад она бы так не поступила, находясь в тылу врага. Эти нелюди, создававшие оружие массового поражения, и спокойно наблюдавшие чудовищные опыты над живыми людьми, были не намного меньшими монстрами, чем Анна. Пусть с большим трудом и не очень скоро, они смогли бы восстановить разрушенное ими сегодня и возобновить выпуск смертоносной продукции. По всем канонам их надо было ликвидировать; может не так мучительно, как Анну, но однозначно – убить. И всё же она этого не сделала, а поэтому, не найдя подходящего ответа на вопрос партизана, лишь пожала плечами. Но партизан сказал ещё не всё:

- А зачем вы потребовали опустошить те баллоны? Мы бы могли их использовать для диверсии внутри Улья. Могли бы открыть их где-нибудь, где побольше людей.

Вера резко остановилась, из-за чего партизан столкнулся с нею. Она взяла его своей цепкой рукой за затылок и грубо притянула его голову к своей.

- Ответь мне на вопрос: чем ты отличаешься от тех монстров, которых мы оставили живыми в том бункере, и от того чудовища, которое там сгорело?

Он не выдержал Вериного взгляда и опустил глаза, но вырываться из железной хватки Вериных пальцев не рискнул. Не услышав ответа, Вера отпустила партизана и закончила свою мысль:

- Научись отличаться от них и тогда ты станешь сильнее их!

12.

- Цётка Вера, вы чуеце мяне? [Бел.: Тётка Вера, вы слышите меня?]

Из туманного мрака в Верину нирвану вползло лицо Сахи. Саха. Диверсанты. Лаборатория. Улей. Постепенно Вера приходила в себя. Болезненный стук в висках отдавал в затылок. Она не могла понять, почему лежит в этом коридоре; не помнила, что с ней произошло.

Пытаясь восстановить последовательность происходившего с нею, она мысленно вернулась к событиям в бункере лабораторий. Потом она повела отряд к небольшой группе помещений, называемых типографией. Им опять везло – никто не обращал на мечущихся по Улью асмейцев никакого внимания. Типография была заброшена – это учреждение пока что не было востребовано новыми властями. Около часа прохаживаясь между печатными станками, коробками со шрифтами, различными типографскими приспособлениями, Вера всем своим разумом пыталась понять устройство и принцип действия книгопечатания. А уже скоро она отобрала тот минимум приспособлений, шрифтов и материалов, который они смогут унести, распределила этот груз между диверсантами и повела их подальше от типографии. Всё тот же неугомонный партизан долго собирался и наконец спросил:

- Командир, ты всё таки мне объясни, что мы делаем, зачем мы набрали эти тяжести и что с ними собираемся делать? И когда, наконец, начнём воевать?

Вера начинала задыхаться - какой-то комок сжимал ей дыхание в груди. Она едва слышно ответила:

- Мы несём самое сильное оружие… В борьбе со злом…

- И как же мы будем бороться этим оружием? Забросаем им асмейцев?

- Чуеш, ты, жартаунiк. Яшчэ адзiн раз звернешся да камандзiра не па форме… тады я твой язык вельме доугi цябе на шыю наматаю…, [Бел.: Слышишь ты, шутник. Ещё раз обратишься к командиру не по форме… тогда я тебе твой язык слишком длинный на шею намотаю]- осёк его Паха.

Близнецы уже несколько раз тревожно переглядывались, видя, что с Верой что-то не так. Она шла всё медленнее, замедляя движение всего отряда; дышала тяжело, и иногда её заметно покачивало из стороны в сторону. А потом она прислонилась к стене и начал медленно по ней сползать. Саха поднял своего командира на руки и бережно её понёс. Но прошли они немного – перед очередной туннельной развилкой они остановились: здесь лестничная система вела на верхние и нижние уровни системы Улья и они просто не знали, куда идти дальше. В Улье ориентировалась и вела их вперёд исключительно Вера.

- Баба в отряде, да ещё командир…- партизан не успел договорить с театральным сарказмом произносимую фразу, как мощный подзатыльник от Сахи бросил его на стену.

- Яшчэ хоць раз…[Бел.: Ещё хоть раз…] - процедил Саха сквозь зубы, от чего желание иронизировать у партизана на время угасло.

Они услышали какое-то движение со стороны развилки. Все замерли, лишь тяжёлое сопение Веры едва нарушало тишину туннеля, да разговор молодых асмейцев уровнем ниже выдавал в них неопытных новобранцев.

- Да они давно уже из Улья ушли, чего тут их искать?

- Как они могли уйти так просто незамеченными? В Улье они.

- Как вошли незамеченными, так незамеченными и вышли.

- Я вот только одного не пойму: нам говорят, что они сожгли какой-то склад. Что ж там такое на складе храниться должно было ценное, чтоб ради него сюда соваться нужно было?

- И откуда такое подробное описание этих ненастоящих асмейцев? Они что, в живых оставили тех, кто их видел? Они что, идиоты?

Асмейцы прошли дальше и их разговор стал не различим, а потом и вовсе не слышим. Диверсионному отряду нужна была Вера. Саха стал растирать командиру уши, приводя её в сознание.

- Цётка Вера, вы чуеце мяне? Трэбы ухадзiць, нас ужо шукаюць. [Бел.: Тётка Вера, вы слышите меня? Нужно уходить, нас уже ищут]

Пересиливая себя, Вера поднялась. Её тело стало чужим, непослушным. Что это было – очередной приступ, проявление лучевой болезни или просто накопившаяся усталость, вываливающаяся из ослабленного организма. Саха обхватил Веру за пояс, помогая ей идти, а она положила ему руку на плечо. Постепенно слабость отступала и скоро Вера смогла идти сама, указывая путь. Шедший впереди Паха насторожился, дав знак остальным оставаться на месте. Он беззвучной диггерской походкой скрылся во тьме, а потом вернулся:

- Нам трэба вырашыць: прыймаем бой, альбо iдзем другiм шляхам. Там – пастка, не менш, чым за дзесяць чалавек будзе. Мы ix здолеем, але падымецца шум i тады… [Бел.: Нам нужное решить: принимаем бой или идёт другим путём. Там – западня, не меньше десяти человек будет]

- Другого пути нет, мы идём вперёд, - твёрдо сказала Вера и сама пошла навстречу засаде.

Сейчас она шла прямо и твёрдо, добавив решительности тем, кого вела. Она шла на свет, не пригибаясь и не прячась, нарушив все правила военной тактики. Она не согласовала своих действий с ведомым ей отрядом, проигнорировала те преимущества, которые могла им дать внезапность действий в бою. Но она не сомневалась, что именно сейчас она поступает правильно. Она не старалась идти тихо, но выработанные годами навыки бесшумного движения не прошли даром. Те, навстречу кому она шла, её пока не слышали.

- Говорят, с ними баба была. Или мужик, типа на бабу похожий. И по типу он там у них за старшего…

- Ну, значит не такие уж они и страшные, если ими баба командует.

- Да ты дослушай, что я тебе сказать хотел. Когда вестовой сообщал это всё дело нашему командиру, а он же ещё при Республике в армии служил, так командир и говорит: «Я знаю только одну женщину в Муосе, могущую командовать отрядом. И если это она, я не хотел бы, чтоб этот отряд оказался тут…». А ты говоришь: «баба-баба». А ты слышал про следователя, тоже бабу, которую вся людская шваль и нелюдская нечисть в Муосе боится? Так если это та, прикинь…

- Это та! – громко сказала Вера, выйдя в светлое расширение перед выходными воротами Улья.

Асмейцы спохватились, увидев перед ним женщину в асмейской форме с капитанскими погонами, походящую по описанию на предводителя диверсионного отряда, натворившего переполоха во всём Улье. Вера насчитала двенадцать арбалетов нацеленных на неё из-за бруствера из сложенных мешков с песком.

- Я приветствую тебя, старлей, - обратилась Вера к единственному офицеру в этом загрядотряде.

- Я плохо запомнил твою внешность или ты сильно поменялась, Стрелка?

- Стареем, старлей. Казалось ещё недавно со змеями бились, а вот поди сколько лет прошло.

- Славный был бой, есть что вспомнить. Да вот вспоминать не с кем, из тех настоящих воинов почти никого не осталось. Одни вот сопляки вокруг.

Старлей презрительно повёл подбородков в сторону, указывая на спрятавшихся за бруствером асмейцев-новобранцев. Не смотря на то, что разговор по тону и внешней доброжелательности походил на беседу состарившихся однополчан, старлей не опускал своего арбалета, и даже не отводил палец со спускового крючка. Вера спиной чувствовала, что диверсанты тоже затаились в тени, целясь из арбалета в выбранные цели на хорошо освещаемом пятачке возле выходных ворот.

- А знаешь, что было славного, старлей, в той схватке со змеями? Это то, что все свои были своими. А сейчас вот как-то и не поймёшь.

- Да что тут непонятного, Стрелка. Враги мы с тобой, как не крути. Хотя меньше всего на свете я хотел бы быть твоим врагом. Но расклад таков: ты перешла на сторону врага и с врагами пришла туда, куда тебя не звали, наделала у нас тут дел нехороших. И что мне скажешь сейчас делать с тобой?

- А по чём ты, старлей, определяешь, кто враг тебе, а кто нет?

- А чё тут определять? Я солдат, и врагов мне назначают отцы-командиры.

- Отцы-командиры, говоришь? Так что-то они меняться часто стали и врагов они назначают каждый раз разных. Ещё недавно партизаны нам вроде были и не враги. И у нас в спецназе и у тебя в армии были партизаны, не считали ж мы их врагами? Так чего же их сейчас врагами надо считать?

- Стрелка, ты меня в партизаны завербовать хочешь?

- Нет, старлей, не хочу. Я хочу, чтобы ты нас выпустил, и всё. Если ты откажешь, те, кто пришёл со мной и находится в туннеле за моей спиной, начнут стрелять, а потом пойдут на штурм. А там два убра и семь опытных партизан. Да плюс я…

- Ты, Стрелка, нехилый «плюс». И я их предупреждал, что если диверсанты попрут здесь, я с этими олухами их не удержу. Если повезёт, тебя я завалю, но остальные… - старлей задумался, рассуждая сам с собой. – Да шансов у меня, кажется, никаких. Наивысший успех, который нам светит, - уложить четверых-пятерых ваших, прежде чем поляжем сами. Но вот, что меня смущает, Стрелка – если всё так, как ты говоришь, то зачем ты вообще это говоришь? Вы б могли давно переступить через наши трупы и свалить из Улья. Что-то здесь не так, какой-то блеф…

- Ты прав, старлей, мы бы могли вас уложить, и тем, кто за моей спиной не терпится это сделать. Но этого не хочу я. Не хочу, потому что Муос катится в пропасть и все мы обречены. Победим в этой схватке мы или вы – это мало что решает для каждого из нас лично – через пару месяцев все или почти все, кто здесь встретились, умрут. Но я хочу, чтобы у нас у всех были эти пару месяцев. Просто лишь, чтобы успеть сделать что-то доброе, чтобы исправить что-то плохое, попросить прощения у тех, кого обидели, отдать долги тем, у кого что-то взяли. Да и просто, чтобы ещё пару раз обнять родных и поцеловать любимых. Сделай так, чтобы у всех был этот шанс - ещё немного пожить. И, поверь мне, ты потом об этом не пожалеешь.

- Странные вещи говоришь ты, Стрелка. Я с тобой никогда не общался, но по слухам представлял тебя совсем другой. Хотелось бы с тобой потолковать о том о сём, особенно о тех вещах, что сейчас с миром творятся – много вопросов у меня. Но вижу, что ты спешишь. И мне не очень-то хочется с тобой воевать, но пропустить тебя равносильно, что убить себя. Ты не представляешь, какая смерть ждёт каждого асмейца за предательство. Ладно я, но и этих безусиков на дыбу всех до одного отправят, а я как бы взялся за них отвечать. Вот тут-то изъян твоего в остальном симпатичного предложения.

- Нет никакого изъяна, старлей. Твои парни ведь знают, что ждёт каждого из них, если они проговорятся – и это твоя гарантия того, что про этот проход никто не узнает. Не было нас здесь никогда, а где диверсанты из Улья вышли – одному Богу известно. Спроси у своих солдатиков, кто из них против моего предложения? И странно как-то получается: мне этот бой не нужен, тебе он не нужен, им не нужен, а кому тогда нужен?

Старлей осмотрел своих солдат, нервно теребящих приклады арбалетов и с надеждой поглядывающих на него.

- Ладно, Стрелка. Мы отходим и даём вам дорогу, а вы проскальзываете, как будто не было вас никогда.

Когда спина замыкающего цепь диверсанта скрылась в проёме приоткрытой гермодвери, Вера протянула руку старлею:

- Спасибо тебе. Я знаю, что иногда отказаться от боя нужно большее мужество, чем принять бой.

Скривившись от благодарности, но пожав Вере руку, старлей очень серьёзно спросил:

- Говорят ты очень умная. Так вот скажи мне: слухи про то, что скоро будет Крах, - это правда?

- Крах уже начался, - ответила Вера, по-дружески хлопнула старлея по плечу и скрылась в дверном проёме.

Выйдя за пределы Улья, Вера опёрлась спиной о стену, присела и вытерла испарину со лба. Кажется, никто не заметил, как тяжело ей далось общение со старлеем. Она понимала, что если бы она выдала своё самочувствие, результаты этих переговоров могли бы оказаться иными. И всё же она выиграла, выиграла не потому, что прошла, а потому что прошла, не оставив не одного трупа - теперь для неё это было важно. Всё глубже и глубже в неё внедрялось понимание Краха, пропитавшего туннельные стены Муоса. Она нутром чувствовала, что те люди, среди которых она ходит, которых она встречает и с которыми разговаривает, скоро погибнут в бесчисленных бойнях всех со всеми, или умрут от голода, эпидемий и хищников, которые непременно нагрянут в подземелья, чтобы пожрать сшедших с ума и ослабевших от войн существ, давно сложивших с себя венец царей природы. Осознание грядущей смерти для Веры было настолько реальным, что казалось она находится среди трупов, разговаривает с трупами, и сама уже почти труп. И тем с большей силой жажда сохранения жизней этих людей стопорила в ней инстинкты выживания, опыт воина и стремление к возмездию следователя. Ей было всех жалко! Как бы это глупо не звучало – ей было жалко этих людей. От нахлынувших чувств она обхватила голову руками, и с силой провела руками по волосам. Какое-то неприятное чувство заставило сжать руки, и она почувствовала в них что-то, чего там быть не должно. Пытаясь опровергнуть страшную догадку, она схватила прядь волос на своей голове и несильно её потянула – прядь осталась в её руке, как будто волосы не росли, а были лишь аккуратно разложены на её голове. Она лысеет, а это значит, что Джессика была права насчёт лучевой болезни. А значит времени у неё осталось немного. А ведь ещё нужном многое успеть…

Она вела отряд только ей известными переходами и партизаны были уверены, что они идут к своим. И всё же их недовольный бубнёж звучал всё громче. Их возмущало то, что они не начали заведомо выигрышный бой, заменив его позорным братанием с врагом; и то, что фактически они не выполнили задание не наделав дел внутри Улья; и то, что они несут сейчас непонятный груз сомнительной ценности, вместо того, чтобы оставаться в Улье и продолжать наводить страх на его обитателей. Саха и Паха скрипели зубами, но не вступали в препирательство с агрессивным большинством их отряда, посмевшим оспорить команды их командира. Хотя и сами они не понимали Вериных действий и замыслов. Дойдя до развилки, расположенной довольно близко к Резервации, но не настолько, чтобы несведущему можно было догадаться о близости этого поселения, Вера остановилась:

- Всё, партизаны, оставляйте груз. Вам туда, через минут двадцать ходу по прямой уткнётесь в лестницу и подниметесь на два уровня выше. Там будет коридор, примыкающий к Автозаводской линии. Выйдите как раз недалеко от Пролетарской.

Партизаны удивлённо уставились на Веру.

- Так надо, мужики. Пока я – ваш командир и это мой приказ. Мы сделали самое важное – уничтожили лаборатории, в которых готовилась смерть для всех нас. Вы же не хотели бы, чтобы вы и ваши близкие стали такими, как те люди, которых профессор держала за стеклом? И ещё мы забрали очень важный груз… Вряд ли вы поймёте сейчас, просто поверьте, что этот груз, быть может, последняя надежда Муоса. А Батуре передайте мои слова, запомните и передайте: «Дева-Воин больше никого убивать не будет и в бой никого не поведёт».

Видя нерешительность на лицах партизан, Вера добавила:

- Скоро будет очень страшно и страшно будет везде. Пока есть время, вернитесь к своим семьям, побудьте с ними и постарайтесь выжить сами и сохранить тех, кого любите. Постарайтесь не впасть в то безумие, которое охватит всех вокруг вас. Если получится, не убивайте больше никого. И да хранит вас Бог!

Тихие и странные слова этой ослабевшей молодой женщины с измученным лицом выдавили из партизан желание ей противиться. Не смотря на их недовольство и непонимание её приказов, не подчиниться ей они не могли. Потом, быть может, они будут корить себя за эту слабость, но сейчас семеро партизан, не попрощавшись, ушли в сторону Пролетарской. Пройдёт немного времени и они с головой окунутся в ужас уже начавшегося Краха. Тогда они вспомнят эти слова и, быть может, постараются следовать им.