1.
Первым шагом Республики к грядущему нацизму было создание Резервации – охраняемой зоны для мавров. Сравнительно близко расположенные друг к другу подвальных бомбоубежища трёх многоэтажек стали новым домом для резервантов - всех их выселили из добротных бункеров прекратившего существование Мавританского Королевства.
Вера от всей души смеялась, глядя на Вячеслава, который словно ребёнок, получивший восхитительную механическую игрушку, принцип действия которой не понимает, опускал и подымал книгу в тазик с водой. Он даже пробовал листать книгу под водой, но стоило книгу достать из тазика и капли скатывались со страниц, оставляя их сухими.
Вера ещё несколько минут наслаждалась недоумением на лице Вячеслава, а потом села рядом с ним на лежак, прижалась и скучным тоном сообщила:
- Дорогой ты мой всё знающий учёный. Это – парафиновая пропитка. Каждый экземпляр «Начал» мы будем обрабатывать ею. Она не только защищает страницы и их содержимое от влаги, но и делает целлюлозу совершенно не вкусной и даже не съедобной для грызунов, грибков и бактерий. Кроме того, в пропитку добавлены кое-какие огнестойкие вещества, из-за чего книга плохо горит и уж точно не пригодна для распалки костров. А именно на эти цели сейчас идёт большинство книг в Муосе.
Вячеслав от Вериных слов стал серьёзным. Его совсем не радовало то, что его прогнозы сбылись, и труд его жизни действительно может оказаться востребованным в будущем. Он бы отдал всё, что угодно, чтобы это было не так, - даже согласился быть глупым скептиком, осмеянным окружающими; он бы даже вернулся обратно на каторгу, лишь бы только всё, что сейчас творилось вокруг, не было правдой.
Информация о том, что происходит за пределами Резервации, была очень скудной. Последний раз торговцы от Резервации пытались попасть в Улей несколько месяцев назад, но вернулись, потому что торговать там было уже не с кем. Партизаны и восточенцы, на время объединившись, всё-таки прорвались в Улей и устроили там кровавую бойню. Когда-то разработанные в Улье стенобитные механизмы, захваченные повстанцами, теперь использовались для того, чтобы прорваться в бункера Улья. Безумие восставших дошло до предела: они убивали врачей в Госпитале, учёных в медицинских и агротехнических лабораториях; прорвались на геотермальную станцию и перебили всех энергетиков, разбили рассчитанные на столетия бесперебойной работы электронные устройства станции. Улей погрузился во мрак, подземные оранжереи освещать было нечем. Некоторые бункера, массивные двери которых открывались электромоторами, оказались запечатанными, и оставшиеся внутри них люди были обречены на медленную смерть во мраке от голода или удушья.
А потом кто-то из следователей, продолжавших служить умершему закону умершего государства, казнил Батуру. Командиры Батуры, не отличаясь идеализмом своего вождя, начали делить власть и партизаны стали драться с партизанами прямо в Улье. Этим воспользовались восточенцы, нанеся удар своим временным союзникам в спину, пройдя кровавым рейдом по партизанским поселением, убивая, грабя и насилуя оставшихся без защиты женщин, детей и стариков. Остатки АСМ, лишившись руководства, превратились в банды вооружённых убийц и грабителей, и теперь слоняясь по Муосу, нападали на случайных путников и даже целые поселения. Колонии чистильщиков стали увеличиваться, набирая силу, - теперь Муос и вправду был похож на чистилище и многим казались убедительными доводы чистильщиков о том, что Богу угодно очистить Муос от людей.
Из-за гражданской войны, охватившей весь Муос, весной не были засажены картофельные поля на Поверхности, - все были заняты войной или спасались от войны, изаниматься земледелием было некогда. К зиме те, кому повезло, доедали запасы из разворованных продовольственных складов Улья. Но уже начинался голод, какого ещё в Муосе не было никогда. Полуживые голодные люди из одного поселения шли убивать таких же голодных и полуживых людей в другом; удостоверившись, что у поверженных есть нечего, они шли дальше…
По сравнению с тем, что творилось в Муосе, Резервация казалась спокойным уголком. Очень вовремя Вера привела в Резервацию Саху и Паху. Они активно занялись обороной поселения, а именно военной подготовкой мавров. Уже скоро им это понадобилось – один из отрядов бывших асмейцев пытался прорваться в Резервацию, но благодаря братьям и неплохо ими подготовленной дружины, все нападавшие были уничтожены. После поселение атаковали восточенцы, чистильщики и ещё несколько агрессивных банд, происхождение которых определить было сложно. Нападавшие были всё меньше похожи на людей: грязные, оборванные, волосатые, злые – они всё больше походили на диких зверей. Не смотря на то, что все нападения успешно отражались, они не проходили бесследно для Резервации – несколько мужчин погибли и лазарет Джессики был постоянно полон раненными.
Резервация, в числе немногих поселений, всё же высадила весной картофель на поле. Но начавшийся уже летом голод выдавливал людей на Поверхность в поисках съедобных растений и животных. Перспектива умереть от радиоактивного заражения уже не пугала людей, потому что радиация была незаметной и последствия от неё обычно наступали в будущем; а голод мучал уже сейчас и грозил убить в ближайшие часы. Повторялась ситуация с лесниками, которые когда-то воровали урожай у Партизанцев. Только это было одно племя, которое можно было выследить и уничтожить. Сейчас же отовсюду могли прийти бродяги, в продиворадиационных костюмах и даже без них; могли появиться ночью и днём, организованным вооружённым отрядом и одичавшей толпой. Возможности организовать круглосуточную охрану поля у Резервации не было – два десятка противорадиационных костюмов давно уже пора было менять, так как они прохудились и пропитались радиацией настолько, что скоро сами станут источником заражения, а их замена на ближайшие годы не предвиделось. Поэтому недоеденные ворами остатки мелкого картофеля были убраны уже в середине лета. Единственным возобновляемым источником пропитания оставалась небольшая оранжерейка, работающая от двух ветряков, да слизни в окрестностях поселения, выходить на сбор которых становилось всё опасней.
И всё же своевременно введённый кингом по совету Веры режим жёсткой экономии позволил отсрочить в Резервации голод, маячивший страшной перспективой скорого будущего, но пока что не выбивший из колеи обычную жизнь поселения.
Джессика после Короля была самым авторитетным человеком Резервации, поэтому ей многое прощалось. Давно замеченная дружба Джессики с белой женщиной из Сил Безопасности казалась многим странностью доктора, неприятной, но простительной для гениального человека. Когда же эта белая притащила своего безногого дружка, а потом и какого-то пацана с вытянутым лицом, эта странная тройка бледнолицых вызывала у местных чувства, далёкие от восторга. Немного разбавило неприязнь появление близнецов, благодаря которым Резервация выстояла в серии нападений. И всё же тень надвигающегося голода делало мавров раздражительней. Своей неприязни к пришлым лишним ртам мулаты почти не скрывали.
Джессика вышла за кинга, и Вера догадывалась, что это было сделано только ради неё и тех, кто с нею. Вера подозревала, что кинг пошёл на прямой шантаж, поставив пребывание белых в поселений под условие свадьбы с Джессикой. Но от разговора на эту тему Джессика уклонялась, отшучиваясь: «Не век же девкой сидеть!».
И действительно, после свадьбы Кинг-Эрик всячески покровительствовал друзьям новобрачной. Под предлогом занятости он сложил с себя учительские обязанности, полностью передав их Вячеславу и Вере, и даже увеличил часы занятий. В какой-то мере это было оправдано: мавританский диалект на треть состоявший из английских и производных от них слов, очень сильно отличался от языка основной части Муоса. С давних времён детям в школе Королевства, а потом и Резервации, преподавался государственный язык, но чему могли научить учителя, которые сами им плохо владели. А этот язык был жизненно необходим: собственной литературы в Резервации не было, поэтому резерванты неохотно приобщались к чтению малопонятных им книг. В связи с этим решение кинга допустить к учительству в школе носителей основного языка Муоса выглядела вполне обоснованной. Кроме того, отсутствие работ на Поверхности добавило свободного времени жителям Резервации и, чтобы его не тратить впустую, Кинг обязал детей учиться больше, а для взрослых, желающих подучиться, ввёл вечернюю школу. Добавление учебных часов, в свою очередь, вызвало потребность в ещё одном преподавателе. Но Вера понимала, что благодарить за их трудоустройство она должна не рвение Короля к просветительству, а его чувства к доктору Джессике; и саму Джессику, которая сумела правильно сыграть на этих чувствах в пользу своей подруги.
Как бы то ни было, это были счастливые месяцы. У Веры стали снова отрастать волосы, с коротким ёжиком на голове она была похожа на подростка, чуть ли не ровесника Хынга. Один раз от Джессики она услышала непонятное слово «лейкемия», но переспрашивать, что этот диагноз значит и каковы её шансы выжить, Вера не стала - слишком тревожно смотрела на неё подруга-доктор, не перестававшая пичкать её пэтэйтуином. Не разделяя пессимизма врачихи, Вера появление волос восприняла, как добрый знак, а значит у неё есть ещё время и не одной отпущенной ей минуты она уже зазря не потратит. Больше её тревожило состояние Вячеслава. Он уже мог кое-как передвигаться по Резервации без посторонней помощи – по эскизу Джессики местный мастер из деревянных чушек и системы кожаных ремней соорудил ему протезы. Зато слово «туберкулёз» для Веры толковать нужды не было и Джессика диагноза этого не скрывала. Лекарства, приобретённые давно в Республике, уже заканчивались; а то, что могли сделать Джессика и её помощники из собранных под землёй и на Поверхности грибов, лишайников и трав, не лечило от туберкулёза. Он сильно кашлял, иногда с кровью, худел, но не терял бодрости духа. Порой он казался ребёнком, который вроде бы и знает о том, что все люди умирают, но в то же время считает смерть чем-то далёким, к себе не относящимся. И Вера с ним не говорила ни о его болезни, ни о том, чем она может закончиться. Они оба были охвачены тем делом, которым занимались.
Днём они учили детей. Смышлёные негритята, чуждые расовых предрассудков своих родителей, с удовольствием посещали уроки своих новых учителей. Не смотря на то, что Король был образованным человеком, наставником он был скучным, и только за счёт авторитета и чрезмерной строгости ему удавалось удерживать на себе внимание детей. Теперь же ребята с жадностью ловили каждое слово, срывавшееся с губ Веры и Вячеслава, которые старались не только научить их азам чтения, письма и счёта, но во время каждого урока уносили их далеко за пределы их маленькой Резервации, в далёкие времена, к далёким странам и далёким мирам. Им двоим удавалось этих маленьких смуглых человечков поставить в центре необъятной Вселенной, временно сузившей свои границы до их маленького поселения, но всё также лежащей у их ног и зовущей покорять и делать новые открытия. По вечерам собирались взрослые. Не все из них искренне хотели получить новые знания: кто-то шёл от безделия, кто-то, чтобы зарисоваться перед кингом, кто-то специально искал крамолу в речах пришлых, чтобы потом её использовать против них. Но никто не мог оставаться равнодушным к тому, что рассказывали эти люди и главное к тому, как они это рассказывали. Кинг когда-то просто втолковывал информацию, которую считал важной, а потом проверял её знание у своих учеников. Вера и Вячеслав никого не проверяли, но умудрялись так изложить материал, что слушающим казалось, что об этом новом они и сами уже догадывались, а может быть даже знали, просто подзабыли и теперь преподаватели лишь освежали их память. И учителям тоже было очень интересно – вливать в мозги этих людей новую информацию. Вера представляла себя неотделимым звеном в растянувшейся на тысячелетия цепочке учёных, книжников и учителей, передававших будущим поколениям знания, накопленные поколениями прошлыми. Причём она чувствовала себя звеном в самой тонкой части этой цепочки: она, Вячеслав, да где-то ещё диггеры были пожалуй теми немногими в Муосе, а может быть и во всей Вселенной, кто упрямо пытался протащить в дикое будущее наследие прошлых веков. Кто знает, быть может кто-то из этих чёрноголовых слушателей также будет делиться полученными от них знаниями со своими учениками, а те – со своими и так эта последовательность не прервётся и когда-нибудь в будущем приведёт к новому бурному расцвету цивилизации. А если нет… Тогда надежда только на «Начала».
«Начала» занимали всё свободное от обучения детей время Веры, Вячеслава и Хынга. Впрочем у Хынга на это было больше времени – всё, что преподавали Вячеслав и Вера, он давно знал, а для преподавания он был слишком мал. Было удивительно, как этот подросток, пришедший из одного из самых диких племён Муоса, неутомимо и грамотно делает работу, сомнений в важности которой не испытывал не секунды. У Хынга были отличные художественные задатки и к тому же, он был очень аккуратен. Именно он из специальных пластиковых заготовок, реквизированных верой в типографии Улья, изготавливал специальные печатные знаки – те, которых не было в принесённых из Улья шрифтах. Он же вырезал пресс-формы для гравюрных иллюстраций. Бумаги у них было предостаточно – в самый последний торговый поход Саха и Паха на все муони, заработанные ими за последний год в спецназе, приобрели большой рулон бумаги, который вдвоём едва притащили в Резервацию. Муони уже стали обесцениваться, но ещё ходили, зато бумага после закрытия типографии стала одним из самых неходовых товаров и владелец целлюлозной мастерской с удовольствием её продал за бесценок. Вскоре первые страницы будущей книги вышли из-под ручного типографского пресса. Отпечатав полсотни экземпляров одного разворота, они приступали к следующему…
Они бы работали и ночью, но в поселениях шум после отбоя не приветствовался. Поэтому они укладывали Хынга и под его тихое мирное сопение шептались, попивая чай из всё той же заветной кружки. Дрянное местное поило из туннельных лишайников не шло ни в какое сравнение с тем ароматным напитком, который готовил когда-то Вячеслав в своей лаборантской. Важен был не чай, который они едва надпивали, а передаваемая из рук в руки кружка, обладавшая возможностями машины времени, забрасывавшей их на несколько часов в далёкие-далёкие времена и в далёкую университетскую лаборантскую. А потом они ложились под одно одеяло и крепко обнявшись ещё долго не могли заснуть, скупясь тратить на сон эти драгоценные мгновения пребывания друг с другом. Дальше объятий они не заходили, какой-то непреодолимый барьер не пускал их на последнюю ступеньку их супружеских отношений. Быть может Вячеслав видел проблему в их разнице в возрасте, своей болезни и в обрубленных ногах. Может быть, Вера боялась по своей вине нарушить пророчество о Деве-Воине на тот случай, если это предсказание всё таки о ней. А может они оба понимали, что возможное появление ребёнка просто не мыслимо для них обоих в сложившейся ситуации.
Первые пятьдесят экземпляров книги были готовы. Они мало походили на обычные брошюрки, издававшиеся в типографии Республики и даже на те красивые старинные книги, которые производили древние. Эта книга не должна быть слишком большой и приметной, чтобы бросаться в глаза поколениям наступившей дикой эпохи. И при этом её размеры позволяли вместить объём информации, достаточный для того, чтобы приподнять человекообразного до уровня Человека, оживив его наследственную память и заставив работать кору головного мозга, забросив в неё начальный уровень знаний. Каждый квадратный сантиметр каждой страницы этого творения был заполнен информацией: знаками, смайлами, буквами, цифрами, иллюстрациями. Причём всё было спроектировано предельно органично, каждая страница была интеллектуальным гарпуном, метящим прямо в мозг. Они даже сэкономили на полях, а вместо обычного переплёта, пожирающего значительную часть листа, использовали в каждой книге пять скрепляющих колец из дорогой нержавеющей стали, на которые были нанизаны листы книги. Сами кольца крепились к обложке-коробке из такой же стали. Коробка замыкалась на защёлку, механизм открытия которой был не слишком сложен даже для простолюдина, но в то же время непосилен для человека, скатившегося до уровня животного. Закрывающаяся металлическая обложка, запирающий механизм и переплёт создавались учениками кузнеца – Сахой и Пахой. Внешне книга напоминала серебристую коробку с чеканкой, которую с равной степенью можно было принять за обычную безделушку, интерьерное украшение или ритуальный атрибут религиозного культа. Но стоило правильно потянуть пару едва выступающих кнопок-тумблерков, и крышка коробки отщёлкивалась, открывая чуть более пяти сотен водостойких страниц, испещрённых знаками, текстом и мелкими гравюрнами.
После гражданской войны в бригадах диггеров, поставившей под угрозу выживание этого народа и сохранение Поэмы Знаний, «Начала» стали единственной надеждой на сохранение знаний для будущих поколений. Вера и Вячеслав понимали, что не смотря на все их хитрости, подавляющему большинству экземпляров «Начал» суждено быть сожжёнными в кострах, разломанными и разорванными; а может быть просто потерянными, выброшенными и забытыми. Даже если какая-то часть экземпляров сохранится у выживших племён, это ещё ничего не значит – они могут просто бесцельно валяться веками в их пожитках, либо исполнять роль подставки для чего-либо или стать неприкосновенным религиозным атрибутом. Даже если всё таки найдёт какой-то смышлёный дикарь, который справится с нехитрым замком и откроет эту книгу, наиболее вероятно, что маленькие гибкие кожицы на металлических кольцах его совсем не увлекут – он выбросит, а то и со злобой уничтожит выстраданное ими творение. И всё же оставалась надежда на то, что кто-то когда-то увидит в чёрточках, точках смайлах и крошечных рисунках на первых страницах какой-то смысл, заинтересуется и поймёт несложную логику этой системы изображений. Тогда уже вряд ли этот любопытный дикарь сможет остановиться. Он будет штурмовать страницу за страницей и вскоре овладеет чтением и счётом; получит представление о происхождении и строении Муоса, планеты и Вселенной; узнает основные физические законы и алгоритмы логики; освоит азы практически всех отраслей знаний. Даже Джессика приняла участие в создании «Начал» – ею был заполнен три двухстраничных разворота книги, на которые она вместила изображение человеческого тела с расположением и назначением органов; основы гигиены; способы остановки кровотечения, предотвращения заражение; изображения нескольких целебных растений и грибов с описанием их фармакологических свойств; последовательность создания изобретенного ею антибиотика.
2.
- Вам надо уходить, Вера. Ради вашей безопасности нужно срочно уходить из Резервации.
Если смелая Джессика говорила об опасности, значит эта опасность была налицо. И не смотря на сильно округлившийся живот, она переживала сейчас не о себе и даже не о том, кого собиралась через пару месяцев подарить кингу. Она тревожилась о подруге и тех, кто был так дорог её подруге.
- И дело не в кинге. Эрик – человек слова, и раз пообещал, что вас никогда не изгонит, значит так оно и будет. Но Кинг уже для многих здесь не авторитет. Долгие годы благополучия и спокойствия, которые он обеспечивал своим подданным, ими забыты при первом же серьёзном испытании. В наступившем голоде все винят только кинга. Вернее винят вас, белых, которых кинг пустил в Резервацию.
- Но как же так, Джессика? Мы же учим ваших детей, и они с удовольствиям приходят на занятия. Как же их родители могут что-то плохое замышлять о нас? А близнецы? Ведь без них бы Резервация не выстояла в стольких схватках с бандами? И они женились на ваших девушках, Сара скоро родит от Пахи; а Линда скоро уж понесёт от Сахи, если уже не понесла.
- Всё это так. Но уж так устроен человек, что когда становится очень плохо ему обязательно надо найти виноватого. И обычно виноватыми назначают тех, кто хоть чем-то не похож на большинство. И ещё этот Бил. Он ненавидит нас всех: тебя, твоих друзей, меня, Эрика, жён Сахи и Пахи. Когда-то ещё подростком он пытался ухаживать за мной, но мне было противно его плещущее через край самодовольство, и я сразу же сказала «нет». Потом я перешла ему дорогу, поступив вместо него в Университет. Потом твои Саха с Пахой в первой же схватке обнулили его былые заслуги, как командора Резервации. Он уже почти не скрывает, что на королевском троне видит себя. Но так сложилось, что ему трудно найти в себе хоть одно преимущество перед Эриком. Поэтому Бил пытается использовать ваше присутствие здесь, выставляя его, как предательство кинга. До голода на его злобный скулёж не обращали особого внимания, но сейчас многие стали к нему прислушиваться. Я уверен, он ждёт удобного момента, чтобы уничтожить вас, кинга, быть может и меня...
Вера давно это понимала и видела сама. Джессика была на сто процентов права, и этот диалог Вере нужен был лишь для того, чтобы Джессика озвучила мысли, уже давно её мучавшие. Она замечала как за последнее время к ним изменилось отношение мавров. Некоторых детей родители не пускали на занятия, особенно после того, как маленькая Эмми упала в голодный обморок прямо во время урока, как будто в этом была вина учителей. На занятия «вечерней школы» мулаты перестали ходить вообще. Опасность нападения почти миновала – достаточно сильных банд, которые смогли теперь сломить сопротивление местной дружины уже, похоже, просто не существовало. И под предлогом этого Паха и Саха остались как бы не при делах. Они организовали маленькую кузню и поначалу были очень востребованы, но теперь их дело игнорировалось всеми; единственным их заказчиком оставался Вячеслав. И здесь мулаты как будто хотели подчеркнуть, что они уже не нуждаются в услугах белокожих воинов и кузнецов. Исходивший от резервантов холод коснулся не только близнецов, но и их жён; к ним относились чуть ли не как к засаленным общением с белыми. Особенно тягостным был момент получения пайка утром. Дежурный, раздающий скудные пайки, и выстроившиеся в очередь с котелками и мисками мавры с почти нескрываемой ненавистью смотрели на Веру, получавшую паёк на себя и двух иждивенцев. Иногда она слышала обидные реплики, суть которых сводилась к тому, что белые, мучавшие их столько лет, теперь их ещё и объедают. Вера бы никогда не терпела такого сама, ушла бы к диггерам или в какое-нибудь дальнее поселение. Но с ней был Вячеслав, который даже в пределах поселения едва передвигался на своих протезах. Ему нужен был покой и хоть какая-то пища. Даже за Хынга Вера не переживала. Он становился крепеньким юношей, неплохо усвоившим приёмы рукопашного боя, которым его подучивали Саха, Паха, а иногда и Вера. Вера понимала, что её пребывание тут ставит под угрозу не только белокожих гостей Резервации. Угроза нависла над беременной Джессикой, Эриком, жёнами близнецов.
3.
- Вы же не будете отрицать действительность: Крах, о котором говорили в Центре, или Хаос, о котором пели диггеры, уже наступил. Погибли от войн, голода, болезней четыре пятых населения Муоса. Но смерть ещё не закончила свою жатву. Каждый выживший думает только об одном – как выжить самому; в лучшем случае он ещё заботится о выживании своих близких. И просвета в этом мраке пока не видно, сколько это продлится – одному Богу известно. Я проходила по поселениям, где люди все как один обезумели; за год они успели позабыть человеческую речь. Среди них есть маленькие дети, но ничему, кроме выживания, их не учат. Если кому-то в Муосе суждено выжить, то следующее поколение не будет уметь писать и считать; словарный запас у них будет исчисляться несколькими сотнями слов. Но пройдут десятилетия, или быть может столетия, и падение закончится. Наши потомки, почувствовав ногами дно ямы, начнут робко подыматься из состояния дикости. И им придётся проходить весь путь заново: изобретать колесо, огонь, простейшие механизмы, арифметику, письменность, медицину. На это может уйти сотни тысяч лет. А может случиться катастрофа, с которой не вооруженные знаниями люди справиться не смогут. И тогда человек бесследно исчезнет.
Вера смотрела на отрешённые лица этих людей, случайно собравшихся возле одного костра. Станция Пролетарская стала похожей на адское пепелище – обугленные остовы жилищ, чёрные стены, тут и там валяются обгоревшие человеческие черепа и кости. Лишь на потолке каким-то чудом почти не повреждённым сохранилась живопись партизанских художников, увековечивших несколько десятилетий истории Муоса. В пятнах сажи герои прошлого смотрели на творящееся внизу с каким-то грустным недоумением. Вряд ли кто-то найдётся в ближайшие сотню лет, кто решит заполнить последние несколько метров потолка изображением людского безумия, уничтожившего этот подземный мир.
Станцию восстанавливать было некому, а заселять было незачем. Правда где-то в тёмных углах слышалось топтание нескольких местных обитателей. Кто они: чудом выжившие в пожаре партизаны или кто-то из пришлых, понять было невозможно. Одежды на них почти не осталось, а тела были покрыты сажей и коростой от кожных болезней. Теперь они уже мало походили на людей, даже бегали они как-то согнувшись, как будто собирались встать на четвереньки. Чувствовалось, что они со злобой поглядывают на собравшихся у костра, но нападать на такое количество своих сородичей они опасались и поэтому опасности пока не представляли.
Те, кто сидел возле костра, казалось, не слушали Веру вообще. Они завороженно смотрели на костёр, будто пытались сжечь свои невесёлые мысли в языках пламени. Вот два парня, сидящие по бокам от молодой беременной женщины. В их испачканных комбезах угадывалась военная униформа, в ножнах у каждого было по мечу, а за спинами – арбалеты. Скорее всего, это были бывшие асмейцы, наверняка успевшие пролить немало крови. Кто для них была эта беременная женщина – сестра, случайная попутчица, жена одного из них или пленница, исполняющей обязанности наложницы их обоих, - понять было не возможно. Они никак не общались и не проявляли никаких эмоций ни друг к другу ни к окружающим.
Женщина с мальчиком лет шести, очень худым и бледным, скорее всего чем-то больным. Пожилой мужчина со смешным жёлтым чемоданом за спиной, которым он очень дорожил, потому что не снимал его даже сидя у костра. Остатки чиновничьего комбинезона выдавали в нём бывшего инспектора, обитателя Улья.
Парень и девушка лет двенадцати с одним на двоих партизанским арбалетом. Они держались за руку, как будто боялись друг-друга потерять.
Девчонка лет десяти в диггерской юбке и с одним секачом, да и то сделанным не так добротно, как те орудия убийства, которые и сейчас висели в чехлах на Верином поясном ремне. Под руки у неё была повязана широкая тряпка, закрывавшая верхнюю часть туловища. Один глаз перевязан серой повязкой – скорее всего под грязной тряпицей скрывалась пустая глазница. Она одна, с одним секачом, нарушила правила ношения одежды диггеров, - это могло означать только одно – её бригада погибла, а других диггеров ей найти не удалось. Вероятно она была начинающим диггером, каких много набирали в бригады после войны с Республикой из сирот и беспризорников. Но её диггерское восхождение уже закончилась, она в нём разуверилась и просто не знает, что делать дальше.
Ещё одна женщина с повязанным на голове платком, который скрывал лишь часть страшного гноящегося ожога, охватившей правую часть лица и шеи. На руках она держала свёрток наподобие спеленатого младенца. Вот только младенец не разу за всё время не пошевелился и не подал и звука. Рассмотреть личико младенца было невозможно – женщина прижимала свёрток к своей груди, раскачиваясь в такт какой-то песне, беззвучно напеваемой ею одними губами.
Здесь было ещё несколько неприметных личностей, одежда, аксессуары, примитивные украшения, причёски и акцент которых выдавал в них жителей Востока, бывших американских территорий, независимых поселений.
Все они бежали от войны, голода и смерти. Одни шли в Улей, надеясь нарваться на какой-нибудь склад, об изобилии которых ходили слухи. Другие бежали из голодного Улья в отдалённые поселения, где могло ещё теплиться сельское хозяйство, а значит может найтись и еда. Кто-то просто брёл вперёд, надеясь найти место, где сохранились человеческое тепло и покой. До Краха их жизнь не была беззаботной, но то, с чем они столкнулись сейчас, напоминало блуждание по аду. Сейчас они одни из самых сильных людей Муоса, потому что до сих пор были ещё похожи на людей. Они не позволили себе свалиться в беззаботное сумасшествие, как те, кто сейчас шуршал по углам. Им хватило воли, чтобы идти вперёд, а не прилечь в каком-нибудь грязном углу в ожидании смерти. Они воздержались от искуса уйти в небытие, повесившись или перерезав себе вены. Вере было неведомо их прошлое, как и не было известно, проживут ли они ещё несколько дней. Но по сравнению с теми, кого она увидела в этом своём последнем путешествии по Муосу, эти люди казались самыми человечными.
Уже дней десять, как она и Паха покинули становящуюся для них совершенно чужой Резервацию, чтобы найти какое-нибудь пристанище. И пусть оно не будет сытым и уютным, лишь бы они могли там спокойно жить и делать то дело, которым всех их заразил Вячеслав. Саха остался в Резервации охранять до их возвращения Вячеслава, Хынга, Сару и Линду.
Сначала Вера направилась к диггерам и поэтому они вынуждены были пересечь половину Муоса. Почему-то Вера была уверена, что Жак не откажет им в пристанище, тем более что трое из шестерых беженцев, о приёмке которых будет его просить Вера – в прошлом тоже диггеры. К тому же они прихватили с собой «Начала» - почти все, которые к этому времени удалось напечатать. Вера рассчитывала их оставить у диггеров – это ей казалось самым правильным и эффективным способом распространения книги по Муосу. Любая вещь, переданная в поселения диггерами, которые давно слыли таинственными дервишами, приобретала бы значение ценного артефакта и хранилась бы в поселениях с повышенной бережностью.
Но диггеров нигде не было. Все известные ей диггерские поселения были взломаны во время войны и после этого не заселялись. В глубоком убежище, где она последний раз видела Жака, также никого не было.
Уже уходя из Ареала, в одном из переходов она увидела несколько трупов. Не смотря на то, что они были обглоданы крысами и обсосаны слизнями, беглый осмотр дал Вере страшную догадку. Все убитые были в диггерских юбках, и на костях всех оставались следы от диггерских секачей. Это могло означать только одно – диггеры убивали диггеров. Почему самый психологически крепкий и мирный народ Муоса, остававшийся единым даже во время страшной войны с Республикой, заразился всеобщим безумием – Вера не могла понять. Но факт оставался фактом – если кроме этой одноглазой полу-диггерши где-то ещё остались бригады, с ними тоже не безопасно. А раз небезопасно нигде, им подойдёт любое место в дали от людей. И она уже знала, куда всех поведёт, и с этой мыслью возвращалась назад.
Вариант с распространением «Начал» через диггеров отпал, а возвращаться с не розданными книгами Вера не хотела – это бы сильно огорчило Вячеслава. Поэтому она решила заняться распространением сама. Это оказалось очень непросто: в одни забаррикадированные поселения их не пустили, в другие некому было впускать, потому что там все погибли или умерли или одичали настолько, что общаться с ними было невозможно. Из третьих поселений выгнали, подозревая в странной просьбе принять в дар книгу какой-то опасный подвох. А в одном поселении местный вождь разорвал их творение прямо у них на глазах, а потом с дурацким уханьем прыгал, сминая под ногами отчеканенную коробку.
В некоторых опустевших поселениях Вера прятала по одному экземпляру книги под кучи мусора или в труднодоступных местах. Если когда-то сюда придут люди и начнут убирать мусор или внимательно осматривать все углы, наверняка они найдут красивую коробку и быть может решат оставить её у себя.
А теперь на этой обезлюдевшей сгоревшей станции случайно собралось полтора десятка разных людей. Именно людей во всех смыслах этого слова. Не смотря на отрешённость, в их глазах не было безумия. Не смотря на отсутствие дружественности друг к другу, на их лицах не читалось и ненависти. Наоборот, какая-то прохладная благодарность за то, что они вот так вот молча могут посидеть рядом, обеспечивая на время друг другу безопасность. Эти люди ещё шли вперёд, а значит имели шанс куда-то дойти. И Вере безумно хотелось, чтобы эти люди выжили, чтобы они дошли до своей цели и нашли пристанище и покой. Уже в который раз её переполняло чувство, совершенно чуждое этому свирепому миру - ей было жаль людей. И это была ни какая-то сопливая сентиментальная жалость; это чувство было сродни тому, которое она испытывала к своим давно погибшим родным, к Вячеславу и Джессике, к Хынгу и близнецам. Конечно, каждый из её близких вызывал у неё разные эмоции, но её отношение к этим людям объединяло одно – она их ЛЮБИЛА и готова была положить за них свою жизнь. И этих своих случайных знакомых, чьих имён она даже не знала, она тоже ЛЮБИЛА. Она любила этих людей, лишь на пару часов ставших ей ближними.
Но чем она могла помочь этим несчастным, таким же несчастным, как и она сама? Чем могла бы облегчить их путь? Она не может их не защитить, не накормить, не дать совет; потому что сама еле ходит, голодна и не знает, как выживать дальше. Единственное, чем обладала она и чего не было у них; единственное чем она могла поделиться со своими ближними – это книжки в заплечном рюкзаке. И несомненно она должна уговорить этих людей взять по одному экземпляру.
Стараясь вселить в них надежду, она вдохновенно продолжала свою речь:
- Я знаю одного великого человека, который предсказал всё это ещё давно. И он всю жизнь трудился над тем, как помочь людям в этой катастрофе. Вот это средство…
Вера достала одну из коробок из своего рюкзака, открыла её и бережно листнула несколько страниц.
- Эта книга может храниться очень долго в любых условиях. Она может пережить нас с вами, а может быть наших детей и внуков. И кто-то когда-нибудь в далёком будущем откроет эту коробку и начнёт листать страницы. И этот человек без посторонней помощи сможет научиться читать, а затем получить азы знаний об этом мире. Он сможет учить по этой книге своих детей и соседей. Закрыв последнюю страницу, эти люди станут совсем другими. Они не смогут оставаться в состоянии животных, к которому катимся мы с вами, а начнут искать другие книги, которые наверняка ещё где-то останутся вокруг. Начнут целенаправленно изучать окружающий мир, механизмы, которые за ненадобностью брошены нами. И этим людям будет достаточно одного поколения, чтобы восстановить то, что мы разрушили за этот год. А быть может они создадут другую, более правильную цивилизацию, потому что не захотят повторять наших ошибок.
Никто из этих людей не пошевелился и не проявился и тени любопытства, кроме пары равнодушных взглядов, брошенных на коробку, бережно удерживаемую этой странной женщиной, сопровождаемой крепким парнем с простоватым лицом.
- Какие будущие поколения, женщина? – наконец-то отозвался один из асмейцев. – Нам бы до утра протянуть, да до вечера продержаться.
- А если продержитесь? Если продержитесь до утра и до вечера, а потом ещё много-много дней? Допустим, проживёте вы ещё много лет, слоняясь по Муосу. И умрёте, успев родить детей. Что вы им оставите? Умение ловко охотиться на крыс и слизняков? Это нужно сейчас, а что потом? Неужели вас радует перспектива оставить после себя неисчислимую цепочку потомков, мало чем отличающихся от пожираемых ими грызунов? Неужели человек создан Богом для этого?
- Бог? Ха-ха! – неожиданно вскрикнула женщина со свёртком. - Она говорит про Бога! Если Он и есть, то я не должна Ему ничего. Мы с Шунечкой Ему ничего не должны.
Женщина на мгновение приподняла свёрток – и Веру передёрнуло. В свёртке действительно был спеленан ребёнок, только давно умерший. Женщина не обратила внимания на реакцию Веры и продолжала кричать:
- Вот что сделал, твой Бог! Оглянись вокруг, посмотри на меня, на Шунечку – вот работа твоего Бога!..
Женщина кричала что-то ещё, но Вера её не слушала. Какая-то страшная истина открылась ей, как противоположность того, что доказывала эта женщина. И она, подобно этой несчастной, дальше говорила сама с собой:
- Нет, это не Бог. Бог дал нам свободу. А всё, что вокруг – это сделали мы. Это сделала я! Это моя работа! Я распорядилась своей свободой в угоду своей гордыни. Я убила лесников, убила диггеров, развалила Республику, убила вашего Шунечку. Всё это – из-за меня… Бог посылал мне вестников: Антончика, Зозона, Паука, Идущего-По-Муосу, Зою а ещё раньше – моих родителей. Они меня предупреждали, говорили остановиться. Но я их не слушала, я шла напролом, и вот что из этого вышло… Простите меня… простите… простите… простите…
Эти люди сейчас ей казались святыми по сравнению с нею, оставившей полчище трупов на своём пути. Она давно не видела священников или капелланов и исповедаться ей было некому. Когда-то давно, требуя суда диггеров над собой, она тоже была не совсем искренна – это был больше психологический ход, чтобы вызвать к себе доверие тех, кого предала и в помощи кого она сейчас нуждалась. А теперь всё было по другому – сидящие напротив неё страдальцы – вот перед кем она должна исповедаться; вот те, кто совсем не должен, но может её простить.
Слёзы потекли из Вериных глаз, её ноги подкосились, и она стала на колени перед этими последними, быть может, людьми умирающего подземного мира. Но никто из них не понял, о чём твердила Вера, никто не придал значения её слезам и словам, отнеся это на обычный нервный срыв. Лишь юная партизанка, выдернув ладонь из руки своего спутника, подскочила к Вере, присела к ней и стала ласково, словно младшую сестру, гладить рукой по мокрым щекам:
- А вы поплачьте, поплачьте. Мне мама говорила, что когда плохо, надо наплакаться вдоволь, пока голова не заболит… Нам всем сейчас тяжело, но должно же быть когда-то лучше, потому что хуже уже вроде бы быть и не может…
И удивительно, грязные ладони и простые слова этой пацанки действовали лучше любой диггерской медитации. Эти люди не поняли, что она хотела им сказать, но если бы небесам надо было её сейчас покарать, это непременно случилось бы, а раз этого не случилось – значит не пришло для этого время.
- Подарите мне эту книгу, пожалуйста.
Вера удивлённо посмотрела на беременную женщину, которая до этого как восковая скульптура совершенно неподвижно сидела между двумя былыми асмейцами.
- Когда подрастёт мой сынок, мы будем учиться по ней читать. Ведь можно по ней учиться читать сейчас? Не обязательно ждать долго-долго?
Женщина приветливо улыбалась, ласково поглаживая рукой свой живот. Асмейцы посмотрели на неё удивлённо, но без злобы. Почему женщина была уверена, что у неё родится именно мальчик – было не понятно. Но лицо её излучало уверенность не только в том, что это будет мальчик, но и в том, что с ребёнком непременно будет всё хорошо. Временную растерянность Веры женщина расценила по-своему:
- Нет-нет, вы не думайте. Я сберегу книгу, обещаю вам. И мальчика своего научу её беречь. Дайте, пожалуйста.
Вера положила в протянутые руки женщины коробку и та быстро её притянула к себе, прижала к животу и стала поглаживать, улыбаясь чему-то своему, непременно доброму и хорошему.
- Мам, я тоже хочу эту книжку. Попроси у тёти, мам. Колька обещал научить меня читать, но Кольки больше нет. Попроси, мам.
Вера, не дожидаясь, пока женщина решится, сама достала из рюкзака «Начала» и протянула её матери мальчика. Но малыш, испугавшись, что мама не захочет взять или тётя передумает отдавать книгу, сам выхватил её из рук Веры.
- Знаете, я не успела выучить до конца Поэму Знаний, а все из нашей бригады погибли. Я бы тоже взяла одну – это ведь что-то вроде Поэмы Знаний? Так ведь?
- Любопытная вещица, я бы приобрёл один экземплярчик, - поддержал инспектор маленькую диггершу.
Вскоре десяток экземпляров разошлись по рукам этих людей. Они не спешили прятать их за пазухи, в свои мешки и чемоданы. Они внимательно рассматривали чеканку коробки, открывали крышку, перелистывали необычные страницы. Они даже делали редкие комментарии, в общем-то одобрительные.
Кто-то из них вскоре умрёт или погибнет. Кто-то разуверится, и в бешенном приступе начнёт выдёргивать каждую страницу «Начал», а потом с садистским наслаждением рвать их на мелкие кусочки. Кто-то злобно выбросит книгу после того, как её не удастся обменять и на кроху пищи. Это будет потом. А сейчас эти люди на мгновение стали единой общностью, почти что тайным орденом, которому поручено вынести в грядущее эти шкатулки с сокровенными знаниями.
4.
Почти год Вера не покидала Резервацию. Жизнь в относительном спокойствии, малоподвижности, под заботливым наблюдением Джессики, пичкавшей её своими новыми фармакологическими изобретениями, создало мнимую иллюзию того, что она почти здорова. Насколько эта убеждённость не соответствовала действительности, Вера почувствовала в этой своей вылазке во внешний Муос. Она очень быстро уставала, ноги стали неимоверно тяжёлыми и порой Пахе приходилось её едва не нести на руках. После нескольких сотен шагов её давило в груди и невыносимый шум в голове заставлял её чаще останавливаться, чтобы присесть, а то и прилечь. Она чувствовала себя старухой, а впрочем внешне она такой и становилась.
И всё же сквозь шум в голове она услышала того, что не почувствовал вполне здоровый Паха. Дав знак, она указала ему идти вперёд, а сама застыла в нише туннеля. И вскоре услышала сзади едва слышное шуршание диггерской походки, вернее это была походка кого-то старающегося быть похожим на диггера или же начинающего диггера.
Так и есть! Она перехватила потянувшуюся к единственному секачу руку одноглазой девчонки и прижала её к стене.
- Следишь?
Перепуганный подросток хлопал длинными ресницами своего единственного глаза:
- Нет… То есть да…
- Зачем?
- Возьмите меня с собой.
- Зачем?
- Не знаю, просто я хочу быть с вами.
- Почему?
- Потому что вы делаете правильно.
- Что правильно?
- Ну эта книжка… Я тоже хочу так, как вы… Ради будущих поколений…
Эта маленькая калека отнюдь не добавляла им бонусов в выживании. Можно было представить, чтобы сказали мавры, приведи она в Резервацию ещё и эту девочку. Но этот большой серый глаз светился такой надеждой. Она напомнила Вере её саму много лет назад, ищущую Истину в потёмках. Верино замешательство девочка расценила как шанс:
- И вы не думайте, что я вам обузой буду. Я же диггер и многое могу - я сильная. И на глаз не смотрите, я его не просто так – в бою потеряла. В неравном бою. До конца дралась.
- А секач где дела, сильный диггер? Ведь диггер с одним секачом – не диггер. У меня их, например, два, как положено.
Вера достала свои два зачехлённые секача. Девочка виновато потупила взгляд, жалобно чмыхнула носом, но не заплакала.
Направляясь дальше, Вера спросила:
- А имя у тебя, диггер, есть?
Девочка поняла продолжение разговора, как согласие Веры взять её в попутчицы. Она быстро подбежала, поравняла с Верой и почтительно, но не заискивающе ответила:
- Конечно, есть! Светлана!
- О! Светлана! Тебя так папа с мамой назвали в честь любимой Присланного?
- Нет! Вернее да. В честь той самой Светланы. Но меня так назвали не родители, мама меня назвала Кристей. Но я, когда встала взрослой, сбежала из дома и решила назвать себя Светланой, чтобы совершить подвиги во имя любви и во имя Муоса!
- Ух ты, - не сдержала улыбки Вера. И глядя сверху-вниз, с напускной серьёзностью спросила: - И когда ж это ты, Кристя-Светлана, стала взрослой?
Не уловив иронии, девочка ответила:
- Да уже полтора года как. Я сначала в Центр пошла, хотела там в спецназ или в армию вступить. Ведь самые главные подвиги военные делают. Но мне сказали, что малых, да ещё девок, туда не берут. Была одна там такая в порядке исключения, потом даже офицером стала, но её в следователи забрали и что дальше с ней – не известно. Я давай расспрашивать, как, мол, она, стала таким исключением. А мне по секрету и сказали, что из диггеров пришла, драться хорошо умела и поэтому её взяли. И тут я говорю себе: «Светлана, ты станешь диггером, а потом пойдёшь в армию!». Но как попасть к диггерам, если с ним война идёт, а?
- И как же? – уже совсем заинтересовалась Вера неожиданным рассказом девочки.
- А я дурочкой прикинулась!
- Дурочкой? – не поняла Вера.
- Ну да, дурочкой.
- Ах ты гарэза, - неожиданно встрял в разговор Паха. – Я ж цябе памятую. Ты ж некалькi разоў на заслоны нашы натыкалася, усё «кiс-кic» казала i коцiка нейкага шукала. Я i сапраўды думаў, што дурнаватая. Мы ж нават табе ежу давалi. [Бел.: Ах ты, проказница. Я же тебя помню. Ты несколько раз на заслоны наши натыкалась, всё «кис-кис» говорила и какого-то котика искала. Я и в самом деле думал, что сумасшедшая. Мы же даже тебе еду давали.]
- Ой, а я вас дядечка тоже помню. Вы так же по-смешному разговаривали. А про котика… я это так придумала, чтоб не подумали, что я там бандитка или диверсантка какая. Я так пару месяцев походила-походила между вами и диггерами, а потом наконец на диггеров натолкнулась. Они меня не хотели брать с собой, вот как вы теперь. Но потом всё же согласились и так я стала диггером. А вы, дядечка, не думайте. Я с республиканцами не дралась, мне ещё тогда секачи не выдали, а война с ними скоро закончилась и началось это…
Светлана погрустнела и действительно стала выглядеть немного старше.
- Что случилось с диггерами?
- Когда республиканцы ушли, все бригады собрались в Ментопитомнике. Бригадиры начали из-за чего-то спорить. Я ещё плохо выучила их обычаи и поэтому не совсем поняла из-за чего они разругались. Из-за какой-то девки-солдата…
- Девы-Воина?
- Вот-вот. Одни доказывали, что пока эта дева у республиканцев, быть беде, а значит её надо выкрасть. Новый бригадир бригадиров тоже так считал. Он был за то, чтобы продолжать войну с Республикой, потому что от неё одно зло. Другой бригадир – Жак кричал, что если эта тётя, из-за которой они спорили, выбрала быть с Республикой, они все должны с этим смириться и ни с кем воевать не нужно. За Жака тоже было много диггеров. И Зоя была за Жака. Чем они дальше ругались, тем злее становились. А потом похватали секачи и начали драться. Мне даже сейчас страшно вспоминать, что там делалось…
- Глаз ты тогда потеряла?
- Нет. Я тогда была безоружна, поэтому меня никто не трогал. Жак со своими всё же вырвался из Ментопитомника. Но половину диггеров тогда полегло, их дней пять потом хоронили. Потом Антончик нас собрал и сказал, что когда-то у диггеров уже было разделение и Великая Марго выступила на стороне правых диггеров. Теперь настал такой же момент и этот раскол они должны прекратить. Все бригады оказались неполными и поэтому секачи давали всем, кто их мог удержать в руках, даже мне. Мы стали отыскивать бригады раскольников. Наконец, набрели на бригаду Жака… Я даже в стойку не успела стать, как тётя-диггер из бригады Жака ткнула мне своим секачом в глаз. Что происходило дальше, я не видела – просто сидела в углу закрыв лицо руками. А когда решилась убрать руки, то оставшимся глазом увидела только трупы. Бригадира бригадиров убили, а Жака и ещё некоторых из его бригады не было. Значит, они победили и ушли, а меня не тронули. Секач один мой тоже они зачем-то забрали. Там я его нигде не нашла, а секачи убитых забирать нельзя. Без глаза и без секача я побродила ещё по Ареалу, но никого из диггеров не нашла - Ареал я не очень хорошо знаю… Да и не сильно мне уже хотелось к диггерам возвращаться после всего, что я у них увидела.
То облегчение, которое на недолгое время коснулось Вериной души после её покаяния и слёз на Пролетарской, опять было засорено гадким запахом крови, непременно проливавшейся везде, где бы она не проходила. Теперь из-за неё, вернее из-за этой диггерской легенды, диггеры убивали друг друга. Она уже в который раз думала о том, что как бы здорово было, если бы её не было вообще. Чтоб она не родилась или умерла маленькой или не была спрятана братом в том злополучном воздухоотводе…
Она ускорила шаг, от чего почти задыхалась. Дыхание её было тяжёлым, почти надрывным, но она заставляла идти себя быстрее. Они подходили к Резервации и ей срочно нужно было увидеть Вячеслава. Ей нужно обнять его, крепко прижаться и всё пройдёт. А потом они уйдут в то место, где им будет непременно тихо и спокойно. И они будут трудиться над «Началами» сколько бы не было отведено Всевышним им в этом мире. И она не позволит этим тоскливым мыслям ставить на колени её спокойствие.
Входные ворота Резервации долго не открывали, хотя она чувствовала, что кто-то там всматривается в перископную систему, сконструированную Сахой и Пахой, позволявшую наблюдать происходящее возле двери через незаметный глазок в потолке. Потом дверь медленно открыли и, морщась от направленного прямо в их глаза света, Вера всё же рассмотрела тех, кто их встречал. Она уже почти поняла, что произошло за время их отсутствия, но всё же, надеясь на какое-нибудь безобидное объяснение, спросила:
- Что здесь произошло? Вице-кинг Эдвард, что вы здесь делаете? Где кинг Эрик?
Вице-кинг Эдвард был главой второго поселения Резервации и по совместительству заместителем кинга Эрика. Он бывал часто по делам в первом поселении, но то, что именно он встречал у входа возвращающихся, не укладывалось в рамки его обычного рабочего посещения. Леденящее душу предчувствие самого страшного почти парализовало Веру. Едва двигая губами, она выдохнула:
- Что с Вячеславом?
5.
Уход Веры с Пахой сдетонировал накопившуюся напряжённость в Резервации. Уже через несколько минут после того, как за ними закрылась выходная дверь, Бил ворвался к кингу Эрику. Он едва склонил голову вместо положенного поясного поклона, после чего негромко, но с нескрываемой злобой задал вопрос:
- Кинг, куда они пошли, эти белые?
- Пошли искать себе место для переселения. Тебя ведь очень раздражает их присутствие.
- И не только меня. Но если они ушли, то почему только двое?
- Я тебе уже сказал, они пошли искать место для переселения. Найдут, вернутся за остальными.
- Странно как-то. А почему бы им не пойти всем вместе? Идти веселее да и безопасней как-то. И возвращаться ни за кем не надо – нашли себе новый дом и оставайтесь жить там.
- Ты же знаешь, с ними инвалид и этот мальчишка – не самая лучшая компания для дальней разведки.
- А тебе, кинг, мало наших инвалидов и наших детей с животами пухнущими, что ты за этих белых дармоедов сердоболишь?
- Бил, ты забываешься. Только из уважения к памяти о твоём покойном отце я пока оставляю без внимания этот твой тон. Когда-нибудь, быть может, ты станешь кингом и тогда сам будешь принимать решения. А сейчас оставь меня и запомни, что я не должен отдавать тебе отчёт в своих действиях, сынок…
- Твоя жена младше меня, поэтому её называй дочкой. А меня сынком мог называть только мой отец. А твои решения, кинг, не являются твоим личным делом, если они угрожают Резервации. Я уверен, что эти двое вернуться с белокожей бандой, чтобы вырезать всех, кто ими не доволен и установить тут свою диктатуру. А может быть ты этого только и ждёшь?
Эрик не сдержался, выкрикнув:
- Пошёл вон, щенок!
Неспешно направляясь к выходу, у самой двери Бил остановился, повернулся к кингу и с недоброй улыбкой произнёс:
- Разговор ещё не закончен, ваше величество….
Джессика лежала на левом боку, свернувшись клубком. Она с детства любила спать именно так. Уже потом, став медиком, она узнала, что такой вариант позы для сна – самый неблагоприятный для здоровья и конечно же стала спать на спине с небольшим валиком под затылком вместо подушки. А после свадьбы, перейдя в квартиру Эрика, она снова стала засыпать на левом боку потому что… потому что справа ложился Эрик. Почему она согласилась стать его женой? Из-за того, что он был выгодной партией? Из-за того, что ей по возрасту давно пора было за кого-то выходить? Из-за Веры и её друзей? Наверное, все эти причины имели вес. Но уж точно «лайв» тут была не при чём, не испытывала она не любви не страсти к этому человеку, как впрочем и ни к кому и ни к чему не испытывала, кроме своей медицины. И дело не в том, что он был её чуть ли вдвое старше, ведь для Веры и Вячеслава это совсем не создавало проблемы. Нет, Эрик был высокий, сильный, умный – всё что обычно ценят женщины в мужиках, но всё это отнюдь не зажигало Джессику. И даже наоборот, её гордость претила ей вступать в необъявленное состязание всех холостячек Резервации за сердце кинга. Может быть, эта холодность и задела в своё время Эрика, терпеливо захаживавшего в лазарет по делу и без дела и оказывая пусть скромные, неброские, но совсем недвузначные знаки внимания. И однажды она без особого азарта сказала «да», а потом отступать было уже поздно.
Первая брачная ночь не принесла ей ничего, кроме боли и ещё большего разочарования в супружестве. А на вторую ночь, чтобы не повторять этот неприятный для себя опыт, она отодвинулась на краешек кровати и свернулась клубком. И была благодарна супругу за то, что он правильно истолковал этот её отворот и к ней не лез. На третью, на четвёртую и пятую ночь она, едва юркнув под одеяло, сразу отворачивалась. А он через пол-часа или час, наверное думая, что она спит, тихонько придвигался к ней и прижимался своим могучим телом, точь в точь повторяя изгиб её спины и ног, и погружая своё лицо в пышную кучерявую копну её волос. А она делала вид, что спит. А через сколько-то ночей она не могла уже заснуть без этого тепла за своей спиной и поэтому, не дожидаясь пока она решит, что она заснула, сама прижималась к нему крепко-крепко. А иногда она поворачивалась к нему и отдавалась без особой страсти, но с чувством благодарности к этому сильному и доброму человеку, любящему её без внешнего проявлений эмоций, но так трепетно и так терпеливо. А потом, когда в результате этих бесстрастных ночей она почувствовала внутри себя зарождение новой жизни, пришло осознание счастья и, наверное, любви… Не той сопливой, похотливой или расчётливой любви её завистниц, которые до сих пор не могут ей простить того, что он выбрал её, а не их. А любви, основанной на благодарности и уверенности в человеке, который разделяет с нею супружеское ложе, который поверил в неё и стал о ней заботиться ещё задолго до того, как полюбил…
- Эрик, я боюсь, - повторила она, по привычке прижимаясь к нему всем телом.
Он положил руку на её округлившийся живот, почти полностью закрыв его своей широкой ладонью.
- Ты боишься Била?
- Нет. Вернее, и его тоже. Но больше всего я боюсь того, что сейчас происходит с миром, в который родится наш маленький.
- Он же родится в Резервации. У нас не может быть так, как во внешнем Муосе. У нас другие люди. Мы жили изгоями, привыкли чувствовать себя «своими среди чужих», мы ценим единство и поэтому у мавров не может быть разделения, у нас не может произойти то, что случилось снаружи.
- Я спрашивала об этом у Веры, придёт ли Крах в Резервацию. И знаешь, что она мне ответила?
- Что?
- Ничего. Она ушла от ответа. Потому что врать не умеет, а правду сказать не захотела. Она могла хотя бы сказать «может быть», но не сказала даже этого. Вера, а значит и её учёный муж, не сомневаются, что покой в Резервации – это лишь отсрочка.
- Всё будет хорошо, - не очень уверенно прошептал он, зарывшись лицом в её волосы.
Джессика знала, что кинг, как и Вера, не привык выдавать свои мысли. Наверняка ему рисовались не менее страшные перспективы грядущего, просто он в силу своей должности, положения супруга и будущего отца должен был её успокаивать и источать уверенность в завтрашнем дне.
- Я, Эрик, вот что думаю. Ты всю свою жизнь отдал Резервации: унижался, хитрил, рисковал в сложных играх с Республикой, каждый день спасая наши поселения от уничтожения; придумывал, как нам выжить среди ненависти к нам белых. Благодаря тебе, мы все ещё живы. Я лечила людей, придумывала лекарства и делала операции, без которых многие ныне живущие давно гнили бы в земле. И вот, если придёт Крах, умрём мы с тобой, умрёт наш маленький, умрут те, кого вылечила я и те, которые выжили благодаря тебе. Это значит, что всё было зря? Мы зря старались, это никому не нужно?
- Нет, не зря. Добро не уничтожимо: когда ты служишь людям, добро накапливается в этом мире и никуда не исчезает из него. Даже если твои бескорыстные потуги окажутся неудачными или невостребованными, а плоды твоих добрых дел бесследно исчезнут во времени, само добро невидимым образом останется в мире и рано или поздно заявит о себе. Даже, если о тебе не будут помнить, твоя любовь к людям всё равно навечно останется лежать на правой чаше весов добра и зла. Даже после смерти твоя светлая душа, моя Джессика, будет смело сражаться на белой стороне в битве Света с Тьмою.
Последние слова она дослушивала, улыбаясь. Её тонкая смуглая ладонь с длинными пальцами, теперь лежала на мощной руке Эрика. Они никогда не говорили о таких вещах, да и вообще редко говорили. Он не стал её обманывать в своей уверенности в завтрашнем дне, и она была за это благодарна. А такие слова, какие сказал он, мог сказать только человек, рядом с которым не страшно даже умереть. И она, уже засыпая, благодарила Бога за то, что он помог ей в своё время сделать правильный выбор и сказать Эрику «да».
Хлипкая дверь в апартаменты кинга Резервация слетела с петель. Она ещё не успела упасть на пол, а Эрик уже стоял в боевой стойке с мечом в руках между дверью и кроватью, закрывая собой Джессику, поджавшуюся в углу кровати, жмурящуюся от ярких фонарей и закрывающуюся одеялом. В квартиру властно вошёл Бил с мечом в руке. Кинг и в прежние времена неплохо владел мечом, а с приходом Сахи и Пахи он наравне с другими перенимал от них опыт ведения рукопашного боя и во время стычек с бандами сам вёл в атаку своих людей. Этого нельзя было сказать о Биле – от природы он был силён, но тренировки игнорировал и во время боев никак себя не проявил. У Била не было против Эрика никаких шансов, но вместе с ним в квартиру вошли пятеро мавров со взведёнными арбалетами.
- Отдай оружие, Эрик. Ты же не хочешь, чтобы арбалетная стрела пригвоздила к кровати твою красавицу-жену?
В подтверждение его слов двое мавров отошли в сторону от Эрика и навели арбалеты на Джессику. Эрик медлил.
- Я знаю, Эрик, что ты боялся меня и кое что предпринял на такой вот случай. Но Джерри вовремя поделился с нами информацией о твоих потугах к сохранению собственной задницы и те, кто тебе должен был прийти на помощь, уже связаны.
Из-за бившего в глаза яркого света фонарей Эрик не сразу рассмотрел, что среди вошедших заговорщиков был и Джерри – один из тех, кому он больше всех доверял. Он догадывался о том, что Бил что-то затевает и поэтому с самыми преданными людьми, вернее теми, кого считал самыми преданными, разработал план подавления возможного бунта. Джерри его предал, а значит все, кто мог прийти к нему на помощь, уже схвачены.
- Джерри, ты мне был как брат. Что он тебе пообещал? Должность вице-кинга?
Джерри предпочёл отмолчаться, опустив глаза, но свой арбалет не отвёл. Бил с недовольством заметил нерешительность перебежчика, со злобой выкрикнул:
- Ну так что: нам стрелять или как? Решай быстро.
- Обещай, что Джессику не тронете.
Бил понял, что кинг сдаётся и тут же самодовольство вновь охватило его:
- А это всё зависит от вас обоих. Но торговаться я с тобой не намерен – бросай меч и выходи.
Как только Эрик бросил на пол меч, его тут же схватили под руки и потащили в холл. Почти также бесцеремонно, не дав одеться, в одной ночной рубашке туда повели Джессику. В центре холла уже лежали связанными те, кто должен был прийти на помощь Эрику. Сюда же вытащили безногого Вячеслава, не дав ему прицепить свои протезы, и Саху, скрутив его ремнями особенно сильно. Не смотря на ночное время, в холле был включён свет и сюда сходились сонные резерванты, которых выгоняли из их квартир. Бил насчитал десятерых бунтарей. Кроме Джерри, как минимум о пятерых он никогда бы не подумал, что они могли участвовать в заговоре. Те, кто ещё вчера совершал ритуальные поклоны при встрече с ним, теперь грубо ударяли его ногами по лодыжкам и давя на плечи, принудительно поставили на колени перед Билом.
Когда собрались почти все, Бил, наслаждаясь ролью главного в этом поселении, через чур громко декламировал заранее продуманную речь:
- Эрик, сообществом Резервации ты обвиняешься в предательстве. Именно ты после Великого Боя отдал свободу Королевства, пойдя на соглашение, по которому мавры вошли в состав Республики. Именно из-за тебя нас переселили из Королевства в Резервацию, выставили вокруг нас кордоны. Именно с твоего попустительства, а может быть и по твоему умыслу, мы уплачивали повышенный налог и терпели постоянные обыски инспекторов и военных. Тебе было плевать на свой народ, единственное, что тобою двигало – это желание удержать власть. Когда Республика пала, с целью поддержания своей власти ты поселил сюда бывших наших притеснителей – белокожих убров и следователя. А сейчас, во время голода, поняв, что твой народ не хочет видеть тебя своим кингом, ты послал двоих белых за помощью, и это стало последней каплей, переполнившей чашу нашего терпения. Пока не поздно мы решили окончательно избавиться от власти белых и их приспешников. Единственная кара, которую ты заслуживаешь за совершённое тобой предательство и издевательства над своим народом – это смерть. Но если ты сейчас прилюдно отречёшься от королевского титула, мы заменим казнь на изгнание из Резервации. Ты готов воспользоваться этим шансом?
- А что потом, Бил? Отрекусь я и что потом?
- Потом мы изберем нового кинга. Мы поделим те запасы продовольствия, которые ты удерживаешь у себя, чтобы люди могли восстановить силы. А потом пойдём у твоих белых друзей забирать то, что они нам задолжали. Сильнее нас сейчас в Муосе никого нет, мы пройдёмся рейдом по поселениям внешнего Муоса и возьмём себе столько продовольствия, сколько нужно, чтобы пережить этот голод. Мы вернёмся в поселения, в которых жили наши отцы, восстановим Королевство и скоро станем править Муосом.
Эрик попытался встать с колен, его с трудом удержали в этом унизительном положении. Тогда он со спокойствием приговорённого в последний раз обратился к своим людям:
- Не верьте этому лжецу. Не хуже меня вы знаете, что после Великого Боя, в котором героями погибли мой отец и отцы многих из вас, Республику создали Америка, Центр, Партизаны и Нейтральная. Да, я как наследник погибшего Короля присутствовал при подписании соглашения, будучи одним из представителей Америки, но сам там ничего не решал. Но если бы на то тогда была моя воля, я бы и сам с радостью подписал это соглашение, потому что тогда никто не мог предположить, что Республика станет тем монстром, которым мы её узнали потом. Никто из вас не сомневается, что Резервация не имела никаких шансов вести войну с Республикой и мы были вынуждены выполнять их требования. Как мог, я старался ослабить гнёт Республики и не допустить, чтобы нашу автономию сломали, а вас расселили по поселениям. Будьте уверены, что вы бы стали там людьми второго сорта, мало отличающимися от рабов. Вы знаете, что эти белые, вашу ненависть к которым подогревает Бил, – такие же несчастные и честные люди, как большинство из вас. От нас их не отличает ничего, кроме цвета кожи и языка. Они отдавали всех себя на служение нам: учили наших детей и защищали наше поселение. Спросите своих детей, считают ли они врагами Вячеслава и Веру? Хотят ли они, чтобы их учителей изгнали? Спросите себя те, кто отражал нападение банд ещё совсем недавно: каковы были наши шансы без обучения и помощи в бою Пахи и Сахи, которые отнюдь не прятались за вашими спинами? И голод и разруха – это не их вина, но из-за постоянного скулежа Била они сами приняли решение оставить нас, чтобы не создавать осложнений. Вера и Паха пошли искать им новый дом, а Бил лишь решил воспользоваться их временным отсутствием в своих целях. И моё отречение ему нужно, чтобы занять это место. Он сперва пообещал выборы кинга и тут же безоговорочно изложил план действий этого кинга, поэтому нет сомнений, что кингом он видит только себя. Я знаю, что все вы голодны и соблазн распечатать склад, возле которого я выставил охрану, очень велик. Но там лежит картофель, которого едва хватит, чтобы засадить этой весной наши поля. Людей в Муосе стало намного меньше, по Поверхности уже почти никто не ходит, наши поля вряд ли кто будет обворовывать, как прошлым летом, и у нас больше шансов собрать нормальный урожай. Будет тяжело, но если мы вытерпим, то к концу лета голод в Резервации будет побеждён. Это не простой путь, но он верный, а Господь помогает тем, кто избирает верный путь. Путь Била – это путь войны, страданий и смерти и если вы пойдёте его дорогой, то возврата обратно у вас уже не будет. Поэтому я никогда не отрекусь от титула кинга. Я буду убит, но я умру законным кингом, а он навсегда останется самозванцем. Помните об этом и не дайте себя обмануть.
Эрик смотрел на измождённые лица мавров. Он говорил всё правильно, но голод искажает восприятие действительности. Эрик обещал им благополучие через шесть-семь месяцев и не все переживут это время. Бил предлагал насыщение сейчас и инстинкт этих людей склонял на его сторону. Да и было у них оправдание: Бил был с мечом и его окружали люди с арбалетами, а кинг стоял на коленях и помочь они ему уже ничем не могли. Поэтому никто не пошевелился и не сказал ни слова. Но и Била открыто тоже никто не поддерживал и это его очень злило, как и упрямство кинга. Он поднял свой меч и злобно прошипел:
- Ты отрекаешься или нет?
Кинг склонил свою голову, подставив шею. Удар - кровь брызнула на Джессику, она закричала и бросилась к обезглавленному Эрику. Бил переступил черту и намерения останавливаться не имел:
- Успокойте её и тащите в апартаменты. С ней мы поговорим потом, когда разберёмся с белыми.
Джессику связали, затащили в квартиру кинга и бросили на кровать. В это время трое бунтарей подтащили связанного Саху к Билу. Жена Сахи вцепилась в одного из них и тот со всех сил ударил её прикладом арбалета в лицо, мулатка упала без сознания на пол. Бил передал меч одному из повстанцев. Тот сперва замешкал, но Бил ударил его рукой со всего маху в лицо. Повстанец неумело ударил лежащего на спине Саху мечом, метя в левую часть груди, но меч вошёл не глубоко и где-то ниже сердца. Саха дёрнулся, но даже не потерял сознание, а продолжил свои потуги разорвать ремни. Тогда Бил ещё сильнее ударил незадачливого подчинённого, сам выхватил меч и всадил его Сахе прямо в сердце.
- Умри!
Жена Пахи Сара, до этого хлопотавшая около раненной сродницы, увидела это. С кухонным ножом, почему-то оказавшимся у неё в руке, она бросилась к Билу. Уже в момент удара, Бил повернулся к ней и поэтому клинок, направляемый в спину слабой рукой, вошёл ему в левое плечо. Машинально он выставил меч, на который напоролась женщина, а потом упала и осталась лежать рядом с Пахой.
Это убийство не входило в планы Била. Теперь вообще всё шло не так, как ему виделось в его грёзах. И всё из-за этих придурков, которых он привлёк к участию в перевороте. Не смогли с первого удара убить белого, не смогли остановить эту бешеную с ножом. Он чувствовал, как нарисованный им самим величественный образ любимого народом нового кинга становится кровавой карикатурой. С этим нужно было быстрее кончать.
- Теперь малого, - Бил кивнул на Хынга.
- Подождите минуточку, - неожиданно подал голос безногий. Он обратился к нему не злобно, но и не заискивающе, с каким-то деловым спокойствием: - То, что вы делаете, - безусловно плохо, и я не в силах этого остановить. Но, если вы убьёте этого мальчика, то не сможете найти оправдания не перед кем. Во-первых, он – лесник, представитель иной людской расы, находившейся в ещё худшем положении, чем до этого было у вас, мавров. К тому же он - ребёнок и никакого отношения к Республике не имел. Поэтому этому убийству у вас не найдётся никаких оправданий. Отпустите мальчика. А вот я – действительно белый, и я в ваших руках.
Вячеслав сам подполз к Билу и лёг у его ног на спину. Посмотрев в потолок, он перекрестился, улыбнулся мавру и спокойно сообщил:
- Я готов.
Бил жалел, что дал говорить этому профессору. После таких слов казнь этого узколицего мутанта действительно будет выглядеть, как просто убийство без мотива и оправдания. Да и после смерти этой бешеной ему нужно хоть немного поднять свой рейтинг в глазах будущих подданных. Он брезгливо переступил через Вячеслава, бросив в сторону:
- Ладно, малый пусть живёт. А ты, Джерри, прикончи профессора.
Джерри не смог убить Вячеслава мечом – всё таки это требует больших нервных усилий. Он вскинул свой арбалет и сделал трусливый выстрел. Когда профессор умер, случайно посмотрел на свою отличницу-дочь, заходившуюся в беззвучных рыданиях, и вспомнил как ещё месяц назад с гордостью выслушивал отзывы убитого им профессора об успехах в учёбе его маленькой смышлёной Эмили.
Уже подходя к квартире кинга, Бил выкрикнул:
- Приберите здесь, подготовьте всё к коронации и большому пиру. Откройте склад и тащите все запасы. Пусть люди едят и набираются сил. У нас много дел – весь Муос у наших ног.
Когда-то они станут себя за это ненавидеть, но сейчас весть о близком пиршестве вырвала из голодных людей восторженные возгласы. Чтобы не раздражать приглушённую голодом совесть, они быстренько убрали трупы и засыпали песком залитый кровью пол. Потом вскрыли склад и потащили оттуда семенной картофель, последние свиные окорки, бутыли с медицинским спиртом, зерно и даже мешки с маковыми зёрнами. Скоро зашипят чаны с картофелем и они будут есть, пить и веселиться до утра.
Воспоминания о том, что произошло до этого пира будут пытаться достучаться до их душ, но им есть уже чем парировать эти досадливые мысли. Что с того, что убит Кинг-Эрик? Может быть и прав Бил - не таким уж тот был хорошим правителем. Сам Бил молод, силён, вместо многих месяцев голода предложил им не такой уж плохой вариант. Погибнуть в бою с бывшими притеснителями куда почётней, чем сдыхать от голода. Да и чего гибнуть, собственно? Их ждут впереди только победы да столы, забитые трофейной едой. Эти белые? Так их и вовсе жалеть нечего, если вспомнить, сколько уж они зла натерпелись от белокожих в своё время. Подумаешь, учили детей, учили защищаться. Неплохо и без них когда-то справлялись. А гибель Сары вообще было случайностью и самообороной Била, он её явно убивать не хотел – сама виновата, что с этим белым связалась да ещё и с ножом на нового кинга бросилась. Джессика? Врач она неплохой, но её то Бил точно убивать не собирается, он с малолетства её обхаживает и если б та на королевское ложе не позарилась, то и не было б с ней этих неприятностей. Будет она их лечить, как раньше лечила…
Входя второй раз в квартиру кинга, Бил волновался больше, чем в первый. Джессика лежала на кровати и не шевелилась. Он даже испугался, не убили ли её, пока тащили сюда. Он присел на кровать, положил руку на её тёплую спину и убедился, что женщина жива. Она не пошевелилась, и он расценил это как данный ему шанс.
- Джессика, я с детства был в тебя влюблён. Может быть, всего этого и не было б, если б ты не вышла за него. Ты – главная причина того, что случилось сегодня. Всё это – для тебя, нравится тебе это или нет. И вот, что я тебе скажу. Ты была верной женой кинга Эрика. Теперь кинга Эрика нет и ничто не мешает тебе стать женой кинга Била.
Джессика молчала и не шевелилась.
- Для тебя ничего не изменится, кроме того, что муж твой станет ещё моложе. Я обещаю тебе жизнь настоящей королевы. Я заставлю всех ползать у твоих ног. Я знаю, что ты жить не можешь без медицины, так вот твой лазарет станет самым главным местом в нашем Королевстве.
Джессика молчала.
- Ты беременна и обещаю объявить этого ребёнка своим наследником… Может быть, ты думаешь о Тине? Я её никогда не любил и женился от тоски по тебе, когда ты училась. Думал, что она сможет мне заменить тебя – не смогла. Её я отпущу, она не будет нам проблемой.
Джессика молчала.
- Ответь, Джессика, ты согласна? Ответь, не мучай меня, я ведь тебя так люблю!
Джессика ответила каким-то мёртвым голосом, от которого Билу стало не по себе и он даже одёрнул руку от её спины, как будто ошпарил её:
- А если я скажу «нет», что будет?
Бил не был готов к этому вопросу. Он долго думал, что сказать и наконец ответил, стараясь придать своим словам чем больше мягкости:
- Я не смогу тебя отпустить - ты должна это понимать. Через пол-часа я стану кингом. И если я тебя отпущу, все поймут, что ты мне отказала. И это сильно ударит по моей репутации. Да и не смогу я больше видеть тебя иначе, как своей женой. Мне будет очень больно, но я просто не смогу тебя оставить живой, если ты мне откажешь…
Бил снова положил свою руку на спину Джессики, та не пошевелилась.
- А ведь ты мне в детстве нравился, Бил. Помнишь наше первое и последнее свидание? Как я радовалась, когда ты предложил мне встретиться в мастерской наедине после отбоя. Как я рисовала себе эту встречу с самым умным и красивым мальчиком Резервации! Действительность оказалась куда пошлее – без слов ты полез ко мне и начал цапать, не обращая никакого внимания на мои протесты. А ведь мог и изнасиловать, не дай я тебе такой отпор. После этого ничего, кроме отвращения, твой напыщенный вид у меня не вызывает. Ты грязное и самодовольное животное, и иначе я к тебе относиться не стану. И молчать я не буду – я буду кричать всем, кто ты есть на самом деле.
Из холла доносились радостные возгласы мавров, готовящихся к пиру.
- Пока они будут набивать свои животы семенным картофелем, запивая всё дезинфекционным спиртом, слушать меня они не будут. Но потом, когда их желудки сведут спазмы от резкого переедания и спирта, когда они начнут блевать, корчиться и умирать, и особенно когда выжившие после устроенной тобой пирушки опять окажутся в состоянии голода, но уже без надежды на его окончание, они вспомнят мои слова, вспомнят настоящего кинга, вспомнят учителей своих детей. Мне даже трудно представить, какую смерть они придумают для тебя, Бил…
- Заткнись…
Бил резко повернул к себе Джессику и отшатнулся, увидев её лицо. После слёз её глаза казались огромными. Они смотрели куда-то далеко, мимо Била, как будто его уже здесь нет.
- Помнишь, что нам говорил Кинг-Эрик на занятиях в школе и собраниях в церкви? Он говорил, что за всё придётся платить. И у тебя есть единственный шанс – выйти сейчас и упасть на колени перед всеми, ползать и просить прощения у этих людей и у Господа. Теперь они тебя не убьют, поэтому у тебя ещё останется какое-то время на покаяние…
- Заткнись! Заткнись! Заткнись!
Бил выхватил нож и нанёс им удар Джессике. Потом ещё и ещё удар. А её глаза продолжали смотреть куда-то далеко-далеко…
Дальше тоже всё шло не так. Величественной коронации, какой себе её представлял Бил, не получилось. Выйдя из апартаментов, он со злобой швырнул в сторону одеяло, которым пытался стереть кровь со своих рук и лица. Новая льняная сутана, которую он специально подготовил к коронации и надел на себя незадолго до начала переворота, тоже была забрызгана кровью. Общение с Джессикой его полностью опустошило и ему противно было смотреть на своих подданных, которым сейчас было плевать на Джессику, на него и на весь мир. Единственное, что привлекало их вожделенные взгляды – это кипящие чаны с картофелем и бутыли со спиртом. А что будет, когда они это сожрут и выпьют, если его план насчёт мародёрства во внешнем Муосе окажется провальным? Лучше об этом пока не думать. Сейчас сбылась его мечта и надо этому радоваться.
Притащили стол, застелили его сукном, положили Библию. Он взял листок с заранее приготовленным текстом присяги и начал читать, положив руку на книгу. Буквы скакали перед глазами, руку жгло – не выходили из головы эти слова Джессики насчёт воздаяния и покаяния. Его сверлила ужасная мысль о том, что написанное в книге, на которой он держал свою руку, может оказаться правдой. Текст длинной присяги он читал сбивчиво и невнятно. Подняв глаза, он увидел, что никому не интересен этот придуманный им фарс. Они смотрят на поваров, выкладывающих из чанов дымящийся картофель в огромные миски. Кто-то не выдержал и подбежал к столу, схватил миску и начал хватать картофелины и, обжигаясь, запихивать их в рот. Увидев это, один за другим люди срывались с мест и, не обращая внимание на своего нового кинга, сумбурно читающего присягу, бежали к еде. Приостановив чтение, Бил пытался остановить их:
- Назад, уроды! Все в строй!
Но его никто не слушал. Они толкались, дрались, разбрасывая картофель. Никто не обращал внимания даже на детей. Кто-то зацепил один из чанов и кипяток ошпарил двоих или троих мавров. Они кричали, но никому до них не было дело. Едва насытившись, мавры потянулись к спирту и стали пить его прямо из бутылей.
Ещё вчера эти люди утром стояли в очереди за скудным пайком – каждому выдавался черпак похожего на жижу пюре из картофеля с перетёртым лишайником. Но тогда в очереди они оставались людьми. А потом, придя в квартиры они, превозмогая голод, вылавливали ложками в своих мисках самые сытные комочки и перекидывали их миски своих детей. Теперь же им было плевать на детей, каждый думал лишь о насыщении своей утробы.
Наблюдая это, Бил пришёл в ярость. Он с ненавистью смотрел на этих людей, благодаря ему за час скатившихся до уровня животных. Только Джерри и ещё двое его соратников оставались рядом, и то нетерпеливо посматривали на «пирующих». Остальные повстанцы и даже дозорные с кордонов теперь ползали в общей толчее, боясь упустить свой кусок.
Бил со злостью отшвырнул лист с так и недочитанной присягой и перевернул стол с Библией. С ненавистью он бросил взгляд на связанных людей Эрика. По его изначальному плану коронация должна была закончиться присягой подданных. И приближённым Эрика он великодушно даровал бы жизнь, если бы они публично отреклись от старого кинга и принесли присягу ему. Но коронация была сорвана, а значит и процедура помилования в том виде, как его представлял себе Бил, стала не осуществимой.
- Кончайте этих, - отдал он команду Джерри, кивнув на связанных, и не дожидаясь исполнения приказа, подошёл к ползающим у еды, вырвал у одного из них недопитую бутыль со спиртом, у второго – остатки окорка, пошёл в апартаменты кинга, и уселся на пол у кровати, на которой остывала убитая им Джессика…
Обильная пища, да ещё и запиваемая крепким спиртом для отвыкших от этого желудков, была сродни отраве. Уже через час появились первые признаки того, что предсказывала Джессика: одних тошнило, кого-то мучал нестерпимый понос, половину поселян ходили или ползали, согнувшись от острых желудочных спазмов. Одна мулатка трясла свою маленькую дочку, сердце которой не выдержало резкой нагрузки на желудок. Но для многих эти муки были ещё впереди – они доедали то, что осталось в мисках и прямо в чанах, а некоторые ползали по полу и соскабливали растоптанную картошку, запивая всё спиртом.
Никто не заметил, как не участвовавшая в этих адских оргиях Линда, придя в себя, что-то сказала Хынгу и тот побежал во второе поселение Резервации. Он беспрепятственно открыл дверь, потому что постовые уже давно были в холле. А через два часа объединённая дружина второго и третьего поселения вступила в холл, наполненный смрадом спирта, перегара, рвоты и испражнений. На полу лежали и по полу ползали опьяневшие и мучающиеся от болей в животах мавры. На ногах были только Бил, Джерри и ещё один мавр, они забаррикадировались в апартаментах и отстреливались из арбалетов. Вице-кинг не стал тратить силы на них, в дверной проём полетели бутыли с недопитым спиртом, а затем несколько горящих стрел. Вскоре обгоревшего несостоявшегося кинга подвесили под потолок вниз головой. Всех повстанцев ожидала та же участь. Несколько человек умерли за сутки от переедания и отравления спиртом. Первое поселение Резервации сейчас выглядело как обиталище мертвецов. Мавры боялись подымать глаза друг на друга: они сидели по углам, почти не разговаривали и не ходили. Ещё вчера их мучал голод, но у них был мудрый кинг, талантливый врач, сильные защитники, любимый их детьми учитель. У них были семена для следующего урожая. У них было гордое единство народа, который многое вытерпел и готов перетерпеть ещё больше. Наконец, у них была вера в Бога, унаследованная от предков-протестантов, у кого-то искренняя, у кого-то формальная, у кого-то переполненная сомнений, но всё же вера, так или иначе дающая надежду на благополучие в жизни и положительный ответ после смерти. Теперь у них не оставалось ничего: своим трусливым молчанием этой ночью, предательским переступанием через трупы убитых и животной уступкой своим инстинктам они уничтожили всё, что имели. И впереди им не виделось ничего, кроме позорной медленной смерти…
6.
- Вэра, крэп’итэсь. Ид’итэ со мной на Пов’ерхност. Ю, солджэ Паха, ользоу…
Едва двигая ногами, Вера прошла за вице-кингом и его сопровождающим в дезактивационную каморку, где висели костюмы для выхода на Поверхность. Эти защитные одеяния уже сами едва не светились от радиации, но теперь это Веру совсем не занимало. Вице-кинг со своим адъютантом, Вера и Паха оделись и минут через десять шли по Поверхности. Была середина дня, но лучи солнца едва пробивались сквозь чёрные тучи и густую метель. Даже через прорезиненный костюм завывающий ветер пронизывал насквозь, как будто хотел выдуть из этих слабых человеческих тел их души. Утопая по колено в снегу, вице-кинг вёл их к хозпостройке, в которой резерванты хранили сельхоз-инструмент. Две тени метнулись от постройки, как только люди приблизились к ней. Это были псы - они рыли подкоп и явно их так привлекали не плуги, мотыги и тяпки. Злобно рыча, они отбежали прочь и уселись в метрах тридцати, терпеливо наблюдая за двуногими, которые отвлекли их от их занятия.
Ещё до того, как вице-кинг открыл замок на двери каморки, Вера уже знала, что там увидит. Её ноги подкосились и она упала на колени. Адъютант подхватил её под руку и вернул её невесомое тело в вертикальное положение.
- Са-ха! О Божа, Са-ха! Са-ра! О Божа! – это кричал Паха, первым вошедший в каморку.
От его вопля, казалось, затих ветер. Даже псы убежали за развалины, нутром почуяв, что кричащий с таким отчаянием человек трижды опасен. Адъютант почти внёс Веру в камору, так как двигаться она не могла.
По каким-то старым поверьям мавров покойникам не закрывали глаз. И теперь они смотрели на неё: Вячеслав, Джессика, кинг-Эрик, Саха и жена Пахи Сара. Смотрели без страха, без укора, а как бы с жалостью к ней, оставшейся в этом кошмарном мире. Паха, упав между Сахой и Ирэн и обняв их задубевшие от мороза тела, причитал на белорусском языке, сотрясаясь от рыданий.
- Ми сп’ецально винесли их на Пов’ерхност, чтоб тела сохранились и ви могли проститься, - сообщил вице-кинг.
На Пролетарской Вера рыдала, как маленькая девочка. А сейчас её словно выжгло изнутри. Плакать было нечем, да и незачем. Люди плачут, чтобы стало легче; чтобы хоть как-то облегчить тяжесть придавившего их несчастья и идти или хотя бы ползти по жизни дальше. А Вере идти дальше было некуда и от тяжести избавляться незачем. Мир опустел. Единственный источник тепла и света в этой ледяной Вселенной, единственная её надежда и единственный её смысл теперь сам стал таким же ледяным. Всё вокруг потеряло реальность и мир стал таким же призрачным, каким рисует его в своём воображении читающий мрачную книгу – отложил книгу и нет этой временной реальности.
Вера не помнила, как мужчины в промёрзшей земле вырубили братскую могилу, похоронили в ней убитых, а сверху поставили пять сделанных заранее деревянных крестов: два четырёхконечных протестантских и три восьмиконечных православных. Она не помнила, как снова оказалась в поселении. Она почти не помнила поминок убиенных, которые походили на поминки этого поселения, пока ещё живого. Поминали водой, едва разбавленной спиртом, а закуски на столах не было вообще. В себя Вера стала приходить лишь когда вице-кинг, отведя её немного в сторону, завёл с ней разговор не соответствующим произошедшим здесь событиям деловым тоном:
- Вам, Вера, совсем незачем уходить, оставайтесь со своими друзьями у нас. Вы и те, кто погиб, много сделали для нас и я бы хотел, чтобы Резервация для вас стала домом. И не думайте, что мы предлагаем вам какую-то подачку. Нет, я предлагаю вам работу. Братья-близнецы на славу потрудились при обороне Резервации. Вы несколько отошли от боевой практики, но мавры были бы вам очень признательны, если бы возобновили то, что умеете дела лучше всего. После того, что произошло в первом поселении, я вынужден принять на себя обязанности кинга и восстановить порядок. Да, нападения извне почти прекратились. Но теперь первое поселение становится для нас головной болью, потому что прокормить его мы не сможем, а вы сами видите, какую опасность представляют голодные люди. Я предлагаю вам возглавить и обучить дружину второго поселения, а Саху направить в третье. Тогда мы сможем высадить и убрать урожай, а следующей весной вернуться в исконную Мавританию, в добротные удобные бункера с прекрасными полями на Поверхности. Мы не знаем, от кого нам придётся отбивать свой урожай летом и с кем нам придётся встретиться при совершении зимнего перехода, но с вами наши шансы на успех этих предприятий увеличиваются.
Если бы Вере не было так плохо, она бы засмеялась вице-кингу в лицо. Нет, безумие в Резервации не прекратилось, оно только в самом разгаре. Не успели избавиться от одного узурпатора, и вот уже появился другой «вынужденный принять на себя обязанности кинга». Конечно, иметь под боком двух преданных бывших убров любой власти не помешает. Нет сомнений, что кормить её и Саху будут с королевского стола, лишь бы они поддерживали внутри порядок и не дали возможности повториться тому, что случилось с прошлым кингом. Новоиспечённый предводитель уже вычеркнул из списка живых обитателей первого поселения, он даже не ставит на повестку дня вопрос о помощи этим несчастным, обречённым на голодное вымирание. А когда те начнут докучать отчаянными набегами в поисках пищи, они решат их вырезать всех до одного человека, и Вера с Пахой станут организаторами этой чистки. А потом… Интересно, что случится раньше: завоевательный поход во внешний Муос, камуфлируемый под возвращение на родину, или же война между вторым и третьим поселением? Впрочем не важно: и то и другое затушит возможно последний очаг цивилизации в Муосе. Вера могла бы высказать это всё в лицо вице-кингу, вернее почти уже кингу, но это ровно ничего бы не принесло. Он был возбуждён от нежданно свалившейся на него возможности захвата власти в Резервации, переполнен честолюбивыми планами на будущее, поэтому ничего кроме раздражения, а то и агрессии, её увещевания у этого нового кровавого вождя не вызовут. Поэтому она сказала два слова, но таким тоном, которые напрочь отбили настойчивость вице-кинга:
- Мы уходим!
7.
Это была странная процессия.
Одноглазая девочка в диггерской юбке и тряпке вместо майки, не расстававшаяся со своим единственным секачом. И большеглазый парнишка с вытянутым лицом и густой пепельной шевелюрой на голове. Они сразу подружились и теперь не расставались не на минуту. И постоянно о чём-то шептались, а иногда, забываясь, начинали говорить вслух. Взрослые на них шикали, они оба синхронно совершали виноватые кивки головами и тут же продолжали обсуждение каких-то очень важных тем. Эта странная парочка, отгородившись этой внезапной дружбой от своего страшного прошлого, свирепого настоящего и не обещавшего ничего хорошего будущего, были быть может на данный момент самыми счастливыми людьми в Муосе. Не было сомнений, что они хотели бы взяться за руки, не будь их руки заняты тяжёлой ношей. И ветерок счастья, веявший от этой парочки, чудным образом разгонял тучи в душах сопровождавших их хмурых взрослых.
Крепкий молодой мужчина с лицом простака, которое кое-где пересекали слишком ранние морщины. Рядом с ним молодая мулатка, глаза которой не просыхали от слёз. Они оба потеряли свои половинки. Они не говорили друг с другом об этом, просто как-то было само собой, что им суждено стать мужем и женой, чтобы попытаться заменить друг для друга тех, кого потеряли.
И возглавляла это шествие женщина с болезненно-белым лицом и короткими седыми волосами. Она была ещё молода, но что-то было в её образе такое, что даже старому человеку не позволило б обращаться к ней на «ты». Она знала, что конец пути её близок. И дело было не только в болезни, выбелившей лицо этой женщины и сделавшей неестественно бледными её губы. Просто она чувствовала близость конца и относилась к этому очень спокойно. Череда жизненных катастроф, сотрясавших её душу за время не такой уж длинной жизни, наконец-то выбила из ей сознания все временные цели и фальшивые идеи. Боль от разочарований, утрат и собственных ошибок выжгла в ней всё суетное и временное, не оставив там почти ничего, кроме маленькой, но драгоценной крупицы вечного, над которой смерть не властна. И теперь, оборачиваясь назад, она видела такие же яркие крупицы во многих людях, которых в этом мире уже нет: Вячеслав, Джессика, Кинг-Эрик, Паук, её родители. Наконец-то она твёрдо знала, куда ей идти и что делать дальше, и именно поэтому ей всё же было немного тревожно от того, что времени для этого у неё остаётся всё меньше.
Наконец-то они пришли. Какой-то патологический страх с самого детства не позволял ей, исходившей вдоль и поперёк весь Муос, зайти именно в это место. Она заставляла своё измученное, поражённое лейкемией тело, двигаться быстрее, потому что она сейчас как никогда прониклась смыслом кем-то сказанной фразы: «есть такое счастье, как дорога домой». Вот эта дверь, к которой она шла почти всю свою жизнь: обычная ржавая бункерная дверь, на которой не столько читалась, сколько угадывалась сильно облупившаяся надпись «Мегабанк». Сильное плечо Пахи привело в движение мощный доводчик двери и она с громким скрипом открылась. Так и должно было быть – это помещение осталось необитаемым с момента трагедии, сделавшей его безлюдным. Кости и черепа на полу не пугали – ведь это останки родных ей людей, они их за сегодня-завтра захоронят. Вера осторожно прошлась по холлу, чтобы не потревожить прах этих давно убитых и подошла к ещё одной двери.
Входя она даже зажмурилась, потом щёлкнула на включение фонарь и несколько секунд постояла, не открывая глаз, дожидаясь, пока сердце хоть немного угомонится. А когда открыла глаза, не удержала восторженного возгласа:
- О, Господи!
Как будто последний раз в своей квартире она была только вчера. Герметичные двери, идеально продуманная система вентиляции, почти нулевая влажность, отсутствие света сохранили дом её детства в неизменном виде. Заправленные кровати, на которых оставалась примятость от её маленькой попы, нетерпеливо ёрзавшей в ожидании прихода торговцев из Центра. Недогоревшая лучина в держателе. Сделанные заботливыми мамиными руками украшения на стульях и столах. И конечно же неповторимый сказочный пейзаж, нарисованный её талантливой рукой на весь потолок и стену.
Вера стояла и улыбалась и почти физически ощущала присутствие своих родных: папы, мамы, Костика и маленькой Нади, смотревших на неё из другого мира, в котором пространство и время подчинены созданиям Божиим.
- Подождите, родные мои, у меня есть ещё здесь дела…
Она не заметила, что в квартире находится кто-то ещё. Хынг и Света, задрав головы, осматривали эти художества, которые настолько их поразили, что наконец-то заставили даже их в течение уже нескольких минут молчать. И всё же Света не выдержала:
- Ух ты… Здорово… А кто это так нарисовал?
- Моя мама, - с нескрываемой гордостью сообщила Вера.
- Тётя Вера, а можно мы будет здесь с Хынгом жить?
Вера вздохнула и, не хотя, ответила:
- Ладно, живите. Я другую квартиру заселю.
И тут же спохватилась, возмутившись по поводу того, что эти два недоросля удумали: жить вместе. Ещё может быть и спать вместе? Но её опасения пока не оправдались, потому что Хынг и Света стали спорить, кто на какой кровати будет спать, при этом ложась то на ту, то на другую, примеряясь, с какой из них лучше видно нарисованное небо, лес и поле. И всё же бывшего диггера, убра и следователя, раскалывавшего цестодов и психологов, трудно было обмануть – она уже замечала в этом с виду невинном ребячьем выделывании друг перед другом зачатки большой любви, которая лет через пару может накрыть мощным колпаком эту несуразную малолетнюю пару. Вера обернулась и увидела в дверном проёме Паху с Линдой. Они оба улыбались, глядя на ребячью суету, их писки и восторги по поводу нового просторного жилища, да ещё небывалым образом украшенного, да ещё только что подаренного им двоим. Вера посмотрела на этих симпатичных людей двух разных рас и представила, какими красивыми и сильными будут их потомки. Так или иначе, смышлёная усидчивость Хынга, необузданный романтизм Светы, сила и воля Пахи и чужеземная грациозность мулатки могли породить потомков, состоящих из такой взрывной смеси, которые, даст Бог, в далёком будущем всего за два-три поколения подчинят себе Поверхность и достигнут намного большего, чем самоубийцы-древние.
Когда Вера узнала о смерти Вячеслава и Джессики, ей просто не хотелось жить. Но потом медленно пришло осознание того, что самым важным в Вериной жизни были не войны и победы, а именно то, чем она занималась последнее время – помогать Вячеславу в его труде над «Началами». Вячеслава нет, но это не значит, что надобность в его деле прошла. И Вера там на Поверхности у братской могилы с пятью крестами поклялась, что продолжит его труд. Но уже когда они стали собираться уходить из Резервации, ей стало доходить, насколько не подъёмна её клятва. То, что когда-то вынесли из Улья девять здоровых мужчин: печатные станки, шрифты, типографские расходные материалы, не могли унести пятеро, из которых взрослым мужиком был только Паха, тем более, что нести им нужно было и свои пожитки, без которых шансы выжить уменьшались до минимума. Просить о помощи в выносе имущества Вера не хотела, потому что указывать маврам путь к их новому жилищу было опасно. А возвращаться за оставленным – опасно, быть может уже сейчас мавры дерутся между собой или жалеют, что их выпустили живыми. Поэтому о выносе из Резервации их минитипографии не могло быть и речи. Кроме того, у них заканчивалась бумага, и приобрести её уже было негде. Но в пути, под беззаботный шёпот Светы и Хынга, под настроение от предвкушения скорой встречи с домом, этим грустным мыслям не удавалось залить Верино сердце очередным приступом отчаяния. А теперь родные стены наполнили её нутро такой силой, какой в ней не было никогда. И пусть её умирающее тело становилось всё слабее, зато её мозг начал работать с утроенной силой.
В Мегабанке должен был остаться большой запас старых банковских бланков. Она уже примерно представляла, как эту макулатуру переработать и получить из неё новую чистую бумагу. Это даже хорошо, что закончилась мануфактурная бумага. Теперь она будет думать и экспериментировать, пока не получит намного более подходящую целлюлозу для их дела – более прочную и тонкую, чтобы книги хранились дольше и при этом содержали больше листов.
Да и отсутствие типографии – это тоже на самом деле только к лучшему. При всём уважении к Вячеславу, она со своей стороны видела, как можно содержание книги улучшить. А разве есть лучше способ осмыслить, найти недостатки и способы улучшения текста, чем делать это в ходе переписывания вручную. Это будет тяжёлый труд, но работать ведь она будет не одна!
Вера стояла и улыбалась своим оптимистичным мыслям. Почему-то она спросила:
- Света, а ты слышала диггерскую песню про Деву-Воина?
- Конечно, тётя Вера. Это моя любимая – я её наизусть знаю.
- А что там поётся в последних куплетах?
Света, не переставая резвиться с Хынгом, очень фальшиво затянула:
Но Дева-воин не разит людей мечом,
И мощный арбалет в руке её не сжат.
Ужасный Хаос поразит она любви лучом,
На много лет вперёд направлен её взгляд.
Когда…
Света на секунду остановилась, задумчиво почесала затылок, а потом без особого огорчения сообщила:
- Ой, тётя Вера, я забыла. Там был ещё один куплет, но я его не помню…
Не обращая внимания на то, как нахмурилась Вера, Света стала помогать Хынгу, который теперь толкал стол к стеллажу, для того чтобы исследовать содержимое полок реквизированной ими Вериной квартиры.
«Конечно, она забыла… Ещё диггером себя называет…» - с огорчением думала Вера, выходя из квартирки в холл. Второй поток её сознания безуспешно пытался уловить намёки на последний куплет песни в словах пропетого ей Светой куплета предпоследнего.
- Здравствуй, Вера.
В холле прямо на столе совершенно непринуждённо сидел он. Только теперь капюшон его длинного плаща был откинут. На неё, чуть улыбаясь, смотрел совсем немолодой мужчина с седыми волосами.
- Идущий-по-Муосу?
- С возвращением домой, Вера. И теперь я готов ответить на все твои вопросы.
Почему ей так знаком этот взгляд, взгляд исстрадавшегося человека, вмещавший в себя добро, мудрость и мужество всего Муоса?
- Да я уже нашла ответы сама. Скажи только: долго ли мне осталось? Просто хотелось бы успеть…
- А я думал, ты спросишь, чем заканчивается баллада о Деве-Воине.
- Ты знаешь последний куплет?
Мужчина встал и пошёл к выходу. Он не запел, а стал декламировать последние слова красивым голосом в такт своим шагам:
Когда ослабнет Дева-Воин от невзгод мирских,
И в поселения Свои её Господь возьмёт,
Не отвернёт Всевышний взор от дел людских:
Добро, посаженное Девой, чрез века взойдёт.
Теперь Вера узнала его. Не смотря на примитивную технику рисования, партизанские художники на сводах своих потолков умели передавать главное. Именно на потолке одной из партизанских станций она видела портрет этого человека. Там он был моложе, но это был несомненно он.
Услышав, что Вера с кем-то разговаривает, четверо её друзей вышли в холл. Когда входная дверь Мегабанка закрылась за незнакомцем, Паха озвучил вопрос, который читался на удивлённых лицах всех четверых:
- Хто гэта быў?
Вера, улыбаясь тому, что услышала в последних словах песни, уверенно ответила:
- Это - Присланный.