1.

Спецназ в битве со змеями потерял треть своих воинов. Потери не были напрасными – живых змеев больше никто не видел. Несколько недель падальщики и прочие плотоядные обитатели Поверхности пиршествовали у Комсомольского озера, обгладывая разлагающиеся туши монстров. Автозаводская линия была свободна. Сначала робко, потом всё смелее туда-сюда стали ходить обозы. Со временем были сняты усиленные дозоры на Единой и Первомайской. Даже знаменитую бронедрезину затолкали в тупик и больше оттуда не выкатывали. Весь Муос узнал о победе Сил Безопасности Республики над змеями. Правда истинные потери в официальных депешах скрывались и акцент делался не на подвиг убров и армейцев, а на мудрость Инспектората Республики, спланировавшего и организовавшего эту великую операцию, ещё раз проявив заботу о своих гражданах.

Зозона в числе тяжело раненых доставили в Госпиталь. Через некоторое время убры стали возвращаться из Госпиталя: одни стали в строй, некоторых демобилизовали из-за полученных увечий. Не смотря на то, что они заработали себе нежирный, но пожизненный паёк и преимущественное право устроиться на какую-нибудь канцелярскую работу, было тяжело было наблюдать исход из Урочища инвалидов с их семьями: опустив головы, кульгая, а то и опираясь на плечи своих жён, они навсегда уходили c базы.

Зозон и ещё трое убров так и не вернулись из Госпиталя. Официально сообщалось, что они умерли от ран. Но в Урочище поговаривали, что их, как безнадёжно больных, умертвили сами врачи - это разрешал делать новый Закон Республики.

Вера снова почувствовала себя одинокой. После смерти Зозона Урочище ей уже не казалось домом. Теперь ей, наоборот, постоянно хотелось вырваться отсюда. Она с нетерпением ждала новых заданий, а в промежутках между ними с остервенением колотила грушу, отрабатывала ката с оружием и без, стреляла из арбалета и качала на снарядах и без того ставшие почти железными мышцы. Среди убров Стрелка прослыла «чокнутой». Нет, о её победах помнили, её ценили и считали опытным бойцом. И всё же настораживала нелюдимость единственной девушки-воина, которая почти ни с кем не общалась, а всё свободное время проводила в туннеле, как одержимая оттачивая приёмы. Во время спаррингов она дралась почти в полную силу, не позволяя соперникам свеликодушничать и заставляя воспринимать её как серьёзного и опасного противника. Волей-неволей с нею начинали драться также жёстко. Казалось, она никогда не устаёт, а пропущенные удары, даже очень сильные, только делали её злее и напористее. Худая, быстрая, сильная она была, как арбалетная пружина, которую невозможно переломать, но которая может очень больно выстрелить. В конце-концов равных Вере в учебном бою из числа обитателей Урочища осталось мало. Иногда убры, растирая ушибы и вывихи после схваток с Верой, оправдываясь не понятно перед кем, вспоминали погибших в бою со змеями и соглашались друг с другом в том, что был бы жив Лис или Сплий или кто-то ещё, они бы «накатили этой малой». Это было отчасти правдой – в той битве погибли лучшие из убров.

Командир спецназа никогда не вёл тренировок и не спарринговал с рядовыми убрами; лишь изредка он встречался в поединке с офицерами. Когда такое случалось, он уходил с кем-то из офицеров в туннель, выставляя со стороны казарм дозорного прапорщика – никто из рядовых не должен был видеть, как дерётся Командир. Вообще разговоры о Командире и о Штабе в Урочище не велись - это было негласным табу. Командира никогда не называли иначе, как «Командир». Хотя он был когда-то обычным убром, потом стал офицером, и лишь потом стал командиром, первые две ступени карьерного роста как будто кто-то вырвал из памяти его подчинённых. День, когда штабной офицер зачитывал приказ о назначении нового Командира, становился чертой, за которой его друзья забывали его кличку, его происхождение и всё, что было связано с командиром в его прошлой жизни.

Командир редко ходил на задания, только на самые сложные вроде битвы со змеями. На этом задании он был на самом важном направлении – именно его пятёрка должна была дотащить и дотащила цианид до устья Свислочи. Однако как вёл себя полковник в бою, чем проявил себя, знали только те, кто был с ним рядом. Другим они об этом не рассказывали, потому что о Командире нельзя было говорить даже, как о герое, Командир был героем уже по определению.

Заканчивались учения. В пятидесяти метрах, за баррикадой из мешков с песком скрывались «повстанцы». Вера, Фойер и Паук – «ликвидаторы». По команде руководящего офицера они сорвались со стартового рубежа и по ломаной траектории, от стены к стене, рванули к баррикаде. Щёлкнули арбалеты. В тот же миг Вера кувыркнулась по земле. Бетонные выщерблины пола больно ударили по спине. Фойер крикнул: «Убит». Значит одна стрела без наконечника достала его. Как автомат, заработал арбалет Паука. Вера тоже выстрелила. За баррикадой почти сразу двое недовольно отозвались: «Убит. Убит» и «убитые» отходили вглубь туннеля. Паук бежал первым и «повстанцы», отбросив арбалеты, скалясь, помахивали мечами с закреплёнными на клинках ножнами. Они примерялись к подбегающему Пауку, но тот внезапно согнулся, опустив свой горб ниже уровня баррикады. Пока защитники обдумывали смысл манёвра, Вера с разбегу вскочила на спину Паука, едва не наступив на сплетение дополнительных рук, взлетела под самый свод туннеля и перемахнула через баррикаду. Пока приземлялась, успела больно ударить ножнами одного защитника. Оказавшись на земле, тут же сделала подсечку второму. Намеренно отступая от баррикады, увлекла за собой оставшихся противников. В это время Паук перепрыгнул через мешки. За несколько секунд они заставили оставшихся «повстанцев» заявить «Убит».

Они возвращались к стартовому рубежу. Фойер, идя рядом с одним из «повстанцев», довольно кряхтел и подтрунивал над ним, наслаждаясь победой. Он не переживал из-за того, что был «убит» уже на первых секундах боя и поражение противника совершенно серьёзно записывал и на свой счёт. Внезапно Фойер осёкся - они подошли к основной группе убров и только теперь увидели Командира. Рядом с ним стояли офицеры, которые что-то ему сдержанно поясняли. Командир что-то сказал офицеру, тот резко скомандовал:

- Все в казарму, Стрелка остаётся здесь с Командиром. Жила, отойди на сто шагов и никого сюда не впускать.

Пока убры уходили в мрак туннеля, Командир не проронил не слова. Он смотрел на Веру, как будто придирчиво изучал какой-то новый агрегат. Потом спросил:

- Размяться время дать?

Вера, не ответив, стала в стойку. Командир даже не пошевелился. Его какие-то неживые водянистые глаза, казалось, смотрят мимо Веры. Первым бить он не собирался и так стоять дальше было глупо. Вера первой рубанула вертушку. Почти незаметно руки командира сжали её ногу стальными пальцами и стали выворачивать. Имитируя падение, Вера опёрлась руками о пол и ударила второй ногой, целясь противнику в лицо. Тот увернулся, но ногу отпустил. Спустя мгновение шквал ударов руками и ногами посыпался на Веру.

Бой длился несколько минут. Несколько раз Вера падала, тут же подпрыгивала и неутомимо шла на Командира, и несколько раз она доставала Командира, но насколько сильно – определить было сложно: выражение лица у Командира не менялось, как будто удары приходились по манекену, а не по живому человеку. Было видно, что Командир работает не во всю силу, а изучает бойца. Наконец, это ему надоело, удачная серия ударов, болевой и Вера лежит на полу, намертво зажатая Командиром. Локоть ручищи, обвившей её шею, до хруста в позвонках приподнял её подбородок. Мертвецки-безразличным тоном Командир гаркнул ей прямо в ухо:

- Идиотская манера драться. Только одни диггерские понты – ничего особенного. Что в тебе увидел Зозон? В каждом его рапорте: «В случае моей гибели, рекомендую Стрелку!». Но рекомендация покойного офицера – это закон. Сегодня же идёшь в Академию.

2.

Вера шла в Центр без особой радости. То, кем она была до этого – её вполне устраивало. А преимущества, которые давало офицерское звание, казались Вере эфемерными: даже жалованье рядового убра ей особо некуда было тратить и теперь в её заплечном мешке лежала приличная стопка ненужных муоней. Карьеристкой она уж точно не была и продвижение по службе её не очень-то радовали, если не сказать, что пугали. Она себя не представляла в роли командира, которому предстоит заставить подчиняться и уважать себя четырёх здоровых мужиков, имеющих заведомое предубеждение против женщины-начальника. Зато двое её спутников, которые вместе с нею шли в Академию, чтобы в будущем заменить командиров, павших в бою со змеями, никакие сомнения не мучили. Они шли молча, как будто следовали в обычную спецназовскую вылазку. Только их бодрые движения, и спешные походки выдавали явный восторг и предвкушение чего-то нового и безусловно более интересного чем то, что было в их жизни до сих пор.

Разрисованная во все мыслимые и немыслимые цвета «Площадь Независимости» встретила их шумным многоголосым гомоном. Администраторы, инспектора, военные, студенты, торговцы, специалисты; местные и пришлые из дальних концов Муоса; бедные и богатые; молодые и не очень… сновали взад и вперёд в шумной сутолоке столичной станции. Большая часть жилых строений была снесена или переоборудована, квартиры местных были вытеснены в переходы, недавно вырытые прямо под перроном жилые подвалы, и дезактивированные за несколько последних лет подземные помещения. Вдоль ровного полутораметрового прохода на всю длину станции в два этажа шли конторы и офисы, администраторские и полицейские кабины, торговые и ссудные лавки, столы раздачи пайков и забегаловки. И лишь несколько строений, разрисованных в яркие аккуратные абстракции, являлись домами высших администраторов, членов Учёного Совета, Штаба или принадлежали новым подземным буржуа. Запах свежей краски на самой разрисованной станции Муоса едва перебивал неустранимые в условиях сильной скученности запахи сырости, приготовляемой пищи с множества жаровен и котлов, человеческого пота, туалетов, уксуса и щёлочи с кожевенных и ткацких мастерских и множества других неприятных, но привычных запахов людного поселения.

Жильцы Площади Независимости не были так запуганы и загнаны жизнью, как обитатели провинциального Муоса. Даже вид четырёх убров не вызывал здесь обычной реакции. Нет, местные, конечно, расступались перед ними, вот только делалось это скорее не из страха или почтительности, а на всякий случай. А торговцы и владельцы ссудных контор видели в военных лишь владельцев муоней, которые непременно нужно выудить из карманов и заплечных мешков:

- Солдат! Купи вексель за 100 муоней и через год я куплю у тебя его за 150…

- Юноши, купите своим женщинам платье…

- Парень, специально для тебя – арбалет на восемь пружин, новейшая разработка…

Вера шла мимо, не поворачивая голову и никак не реагируя на выкрики зазывал. Один раз она даже больно ударила по руке наглого торговца медпрепаратами «от болезни и всякой старости», попытавшегося схватить её за рукав. Она ускорила шаг, поспевая за своими спутниками, но вдруг её что-то остановило.

Вера развернулась и прошла несколько шагов назад. Это был книжный магазин. Собственно даже не магазин, а ларёк. Трёхметровая будочка за спиной продавца была завалена книгами и брошюрами, напечатанными в местной типографии. Вход в ларёк был перегорожен столом, на котором тоже лежало несколько стопок подобных брошюр - все одинаково серые, неаккуратно сшитые, на рыхлой бумаге с кривыми буквами и с редкими гравюрными черно-белыми иллюстрациями. Это были учебники, саги о героях Муоса, справочники и столь модные в последние время путеводители по подземным поселениям. Но не это чтиво привлекло внимание Веры.

На почётных местах среди стопок блеклой литературы были разложены «манускрипты» - книги, напечатанные давным-давно, ещё на Поверхности. Они стоили во много раз дороже, но не падкость жителей Муоса на древности была тому причиной. Даже теперь, по истечении долгого времени бумага этих чудесных изданий была удивительно белой и гладкой, буквы ровные и крупные, а поля большие – древние не экономили на бумаге. Поистрепавшиеся, но всё ещё глянцевые обложки; цветные иллюстрации. Даже во внешнем виде их было что-то притягивающее, почти магическое, не говоря уже о неповторимом запахе настоящих книг. Они повествовали о странах и людях, которых давно нет; о событиях, которые всеми забыты и уже давно кажутся нереальными. Они были написаны людьми и для людей, которые не знали, что такое подземный ад под названием Муос, которые не ведали голода и страданий. Вернее то, что они называли этими словами, на самом деле не было таковым. Хотелось читать эти письмена умершей цивилизации, чтобы хотя бы на несколько часов уйти в тот нереальный мир, который теперь кажется раем.

Но даже не эти творения прошлой эпохи привлекли внимание Веры. Её внимательный взгляд выхватил среди десятков разноразмерных книг одну – «Дзiкае паляванне караля Стаха» [бел.: «Дикая охота кинга Стаха» - роман В.Короткевича]. Уникальная память Веры вернула её на полтора десятилетия назад, в Мегабанк. Эта книжка стояла на полке их поселковой библиотеки. Дети её не любили - была она написана на полузабытом их родителями и тем более не понятном им самим белорусском языке, и картинок в ней не было, кроме полуабстрактной иллюстрации на обложке, изображавшей несколько лошадиных голов. Пожалуй, единственным читателем этой книги была Вера. Зная назойливость своей дочери, отец откровенно боялся «Дзiкага палявання», вернее приставаний Веры, требующей объяснить ей то или иное слово. Вера серьёзно увлеклась переводом этого недетского произведения, аккуратно надписывая над белорусскими словами их русский перевод. Это если отец ей подсказывал подходящее слово: кое-что он помнил из белорусского, кое-что ему удавалось додумать, догадаться по смыслу. Но чаще он вынужден был говорить «не знаю», что учителю было не к лицу. В конце-концов он пообещал Вере найти белорусско-русский словарь и вроде бы даже заказал его в тот последний поход торговой группы мегабанковцев.

Благодаря своей непопулярности книга сохранилась почти в первозданном виде – Вера медленно перевернула глянцевую цветную обложку и титульный лист. Так и есть – вот её карандашные надписи над непонятными словами и ещё больше вопросительных знаков над теми словами, которые так и остались непереведёнными. Книга, как некий волшебный артефакт вернула её в Мегабанк, на колено отца, в их уютную комнатку при свете лучины.

- Я вам за пол-цены, всего за десять муоней… Могу ещё что-нибудь… Чем интересуетесь?...

Продавец, вернее продавщица Вериных лет, была удивлена. До этого она уныло сидела за прилавком. Военные книг не покупали никогда, может быть кто-то из солдат и читал книги, но проявление любви к чтению у них, видимо, считалось бабской слабостью. Поэтому торговка даже и не думала зазывать к себе убров. Когда же один из них подошёл и как ошалелый стал рассматривать книжку, которую даже завзятые книголюбы, полистав, откладывали в сторону, бедная девушка вскочила с места, заподозрив в этом какую-то опасность для себя.

- Откуда эта книга?

Девушка почти потеряла дар речи, её худшие опасения стали подтверждаться.

- Я… Я не знаю… Мой отец торговал давно, от него осталось… Но он уже умер…

Вера быстрым движением сняла рюкзак, засунула туда руку. В этот момент девушка даже ступила шаг назад, чуть не споткнувшись о стопки книг. Вера, не глядя на девушку, достала пачку ассигнаций и, не считая, бросила их на стол, а книгу засунула себе в рюкзак.

Вера не заметила, как вокруг всё затихло. Не только её товарищи, но и другие торговцы, а также прохожие, заставшие эту непонятную сцену, замолкли, наблюдая происходящее. Торговка, глядя вслед уходящему странному убру, рассеянно перебирала в руках муони, которых хватило бы на покупку трети книг в её лавке.

3.

Во время постройки Белгосуниверситета подземные ярусы данного вуза оборудовались, как убежища на случай ядерной войны. В последние годы перед Последней Мировой они были значительно усовершенствованы, расширены и соединены с единой системой МУОСа. В день катастрофы в подземные помещения сошли тысячи студентов. Однако в первые месяцы или годы им уже было не до учёбы – здесь вчерашние студенты просто жили, вернее медленно умирали от голода и болезней.

Но уже скоро ещё единому, но уже трещащему по швам, Муосу понадобились специалисты: медики, агрономы, зоотехники, электрики и, главное, администраторы для обеспечения жизни, точнее выживания в аде Муоса. Незадолго до своей гибели последний Президент Беларуси Валерий Иванюк издал указ о создании Университета, который сначала занимал только несколько подземных помещений рухнувшего БГУ. Первый набор состоял лишь из трёх десятков студентов, которых обучали три преподавателя. Но по мере роста потребности в специалистах, рос Университет. Со временем он стал не только учебным, но и научным центром Муоса. Кроме учебных аудиторий он располагал несколькими научными лабораториями, экспериментальными мастерскими, самой большой в Муосе библиотекой. Студенты жили в общежитии, расположенном на территории самого Университета, в маленьких, но уютных комнатушках. Университет обходился дорого. Но сначала власти МУОСа, потом Центра, а потом и Республики готовы были платить эту цену. Студентов здесь в какой-то мере баловали – они получали неплохое питание, и почти не были ограничены в дисциплинарном порядке. Их на время освобождали от забот, хотя не давали забыть, в какой кошмар им придётся вернуться со временем. От них требовалось только одно: учиться. Здесь царил вольный дух, и студенты были почти друзьями с преподавателями. Какой-нибудь второкурсник запросто мог вступать в горячий спор до хрипоты с седыми учёным, решая важную или не очень важную проблему и у него были шансы доказать свою правоту. Отсутствие литературы в остальном Муосе, ничтожный уровень общего образования создавал неслыханную интеллектуальную пропасть между всеми обывателями и учёными-преподавателями. Уже с первых лекций харизматичным преподавателям удавалось создать себе имидж обладателей сакральный знаний рухнувшей цивилизации и для студентов они становились кумирами. Здесь не было кружков и факультативов, но студенты после занятий и самоподготовок толпами шли в лаборатории, где охотно становились помощниками, ассистентами, а иногда и добровольными подопытными.

Самых талантливых отбирали - им выпадал шанс остаться в Университете или попасть в одну из лабораторий. А остальные возвращались в свои поселения: полные знаний, энергии и энтузиазма сделать Муос лучше. Проходили годы, и жестокая реальность грубыми жерновами перетрёт в их душах весь энтузиазм. Вчерашние самоуверенные романтики со временем станут флегматичными роботами, механично делающими свою работу, разуверившимися в возможности сделать эту жизнь хоть чуть-чуть лучше. И всё же память о счастливых университетских днях не выветрится в них никогда; что-то заложенное в специалистов ещё в Университете будет теплиться в них всю жизнь. Что-то такое, что не даст им пасть до уровня всеобщей дикости, ощутимо будет выделять на фоне общей серой массы. Поэтому Университет всегда оставался не только мозгом, но и железой Муоса, выпрыскивающей в его умирающие артерии животворящие гормоны. Власти это знали и не жалели средств на Университет.

За столами-партами сидели пять курсантов: двое армейцев и три убра. Вера с любопытством рассматривала большую аудиторию. Когда-то это было спальное помещение университетского убежища. Двухярусные лежаки давно уже убрали, постоянно подтекающие потолок и стены тщательно подкрашивались весёленькими красками. Аудитория была плотно заставлена столами-партами, принесёнными в незапамятные времена сверху – из мёртвого БГУ, и шкафами с различными учебными пособиями. Стены под самый потолок заняты полками с учебным инвентарём, промежутки между полками завешаны таблицами, графиками, детальными изображениями выпотрошенных животных, каких-то непонятных инструментов и приборов. Эта же аудитория три раза в день становилась студенческой столовой. И устоявшийся кисловатый запах людской пищи несколько сбивал с учебного настроя.

За длинным, на всю ширину класса, учительским столом сидели три человека, совершенно не похожие друг на друга: представившийся деканом энергичный седой дедок с длинными волосами, по-пижонски схваченными сзади резинкой; бесцветная тётка лет сорока, постоянно натянуто улыбающаяся, демонстрируя свои жёлтые зубы, и генерал в серой униформе, который не скрывал на кислом лице своего пренебрежения к участию в этой встрече. Вера узнала генерала Дайнеко.

Говорил в основном дедок:

- Ну что ж, молодые люди, рад вас видеть в этой аудитории. Сразу пять курсантов – такого я не припомню со времён Великого Боя. Н-да… Причины этому совсем не радостны… Н-да… И вы все надо думать участвовали в этом. Герои, так сказать… Ну и мы, можно сказать, внесли свой скромный вклад, создавая то, что вы выплеснули в Комсомольское озеро … Н-да…

Слушать затяжную вступительную речь декана было не интересно, а глазеть по сторонам не совсем уместно. Поэтому Вера занялась изучением стола, за которым сидела. Многие поколения студентов трудились над тем, чтобы оставить память о себе на поверхности видавшей виды столешницы. Она не раз закрашивалась, но упорство пожирателей наук было сильнее любого слоя краски. Ручками и циркулями по всей поверхности выводились графические и текстовые гравировки. Монументальные изречения вроде: «Аграрии 12й год» или «Здесь сидел я» перемежались с романтическими сердечками, нанизанными на арбалетные стрелы и объяснениями в любви. Кое-где встречались боевые кличи: «Смерть ленточникам!» и даже политические карикатуры с изображением лесников и американцев. Вере хотелось найти какой-нибудь след, оставленные студентами, жившими «до». Но ничего такого она не находила. Разве что: «Я из Гомеля!» - вроде бы ей не приходилось слышать о поселении с названием «Гомель», но ведь Муос - большой. И даже, если это поселение располагалось на Поверхности ещё до Последней Мировой, не исключено, что его автор написал изречение уже здесь, под землёй. И всё же почему то ей хотелось верить, что эта надпись сделана ещё до того, как парта была перенесена вниз. Вере на мгновение захотелось улететь на несколько десятков метров вверх и на несколько десятилетий назад, оказаться в настоящей, освещённой солнцем аудитории, среди улыбающихся беззаботных студентов, одетых в красивые лёгкие одежды. Но она тут же изгнала от себя эту слабость и усилием воли заставила себя вслушаться в то, что говорят декан и те, кто с ним.

- … Вы, господа будущие офицеры, конечно же, ожидаете, что здесь вас будут учить каким-то хитрым секретным приёмам и техникам ведения войны…

Дедок, хитро улыбаясь, сделал паузу и весело подмигнул курсантам. Насладившись ожиданием на их лицах, он, растягивая слова, продолжал:

- Нет, дорогие мои! У нас - гражданское заведение и ничему такому здесь не учат. Да и каким-таким премудростям ведения войны учить вас, прошедших столько боёв? В этом вы уже давно сами себе учителя и ученики. Но! Вы становитесь офицерами, а значит, должны быть выше тех солдат, командовать которыми будете. И прежде всего вы должны быть выше по уровню интеллекта, уровню своего образования. Коли вас отобрали, значит, вы уже сильнее своих коллег физически, лучше дерётесь и стреляете. Но вы должны стать ещё и умнее их, вы должны знать об этом мире больше своих товарищей. А ведь в этом мире есть много такого, что совсем не связано с войной! До Последней Мировой, чтобы стать офицером и командовать солдатами, надо было учиться пять лет. Пять лет! Офицер становился прежде всего интеллигентом, психологом, а уже потом боевым командиром. Конечно, у вас будет несколько спецкурсов, связанных с вашей работой, в преподавании которых нам любезно окажут помощь наши друзья из Штаба. Поэтому формально вы считаетесь курсантами Академии. Но в основном вы будете изучать именно общие науки, как обычные студенты Университета… Это большие блоки дологии и вневедения, азы философии, прикладную психологию, управленческие спецкурсы, биологию Муоса, основы безопасности …

Вера не выдала своего удивления, чего не скажешь об её однокашниках. Кто-то хмыкнул, двое стали недовольно перешептываться. Ещё бы: они – одни из лучших воинов Муоса - шли сюда, чтобы научиться воевать ещё лучше, а им предлагают полгода корпеть над учебниками, изучая совершенно бесполезные творения писарей-бездельников. Целых шесть месяцев потратить не понятно на что, одновременно теряя свои военные навыки. А в это время их товарищи будут гибнуть, выполняя опасные задания! Вера внимательно посмотрела на генерала. Этот здоровяк совершенно нелепо смотрелся рядом с худосочными и низкорослыми университетскими клерками. До сих пор он молчал, мрачно рассматривая свои здоровенные кулачища выложенные прямо на стол. Не трудно было заметить, что он не совсем уверен в полезности такого шестимесячного времяпрепровождения его подчинённых. Услышав ропот в аудитории, генерал Дайнеко медленно поднял свою голову и гаркнул так, что дедок вздрогнул, а тётка от испуга отшатнулась в сторону, чуть не упав со стула:

- Встать!

Курсанты вскочили, вытянувшись в струнку. Генерал налитыми кровью глазами уставился на стоявшего у первой парты армейца, которого он застал шептавшимся со своим коллегой. Несколько секунд звонкой тишины прекратил опять же голос генерала, сдержанный, но от этого не менее страшный:

- Если кто-то чем-то не доволен – рапорт на стол и пошли вон в свои подразделения дальше воевать. Но уже никогда вы сюда не попадёте – это я вам обещаю! Итак, я спрашиваю, кто-то не хочет здесь учиться? Отвечать!

- Никак нет, товарищ генерал, - не совсем синхронно ответили пять голосов.

- Ладно, идём дальше. Вы будете не только учить то, что вам скажут профессора, но будете это учить очень старательно, намного лучше штатских. Понятно?

- Так точно, товарищ генерал, - почти в один голос ответили курсанты.

- А у тебя – генерал даже не посмотрел на бедного армейца, но тот не сомневался, что речь идёт именно о нём, - я лично приму экзамен. И будь уверен: будь то психология или дология, у меня хватит знаний, чтобы тебя протестировать, как следует. Ты понял?

- Так точно, товарищ генерал, - покрываясь потом, ответил армеец.

Генерал разрешил курсантам сесть и, повернувшись к профессору, едва заметно кивнул головой, как бы разрешая продолжить. Тот, ещё не отойдя от шока, дрожащим голосом сообщил:

- Я собственно всё сказал. Ирина Васильевна продолжит.

Тётка затараторила, желая быстрее выпалить всё:

- Вы считаетесь курсантами Академии Штаба. Но фактически вы будете студентами Университета. Вам придётся на время снять свою форму, чтобы не смущать других студентов, и выбрать себе студенческие комбинезоны. У нас есть так называемая казарма, вернее отдельная комната на шесть коек специально для курсантов. Мужчины будут жить там. Но насколько я знаю, среди принятых в Академию есть одна девушка..

Оба армейца, которые после краткой речи генерала не шевелясь, вытянув в струну спины, сидели за первой партой, после этих слов не выдержали и обернулись назад, ища среди убров лицо другого пола. Оба удивлённых взгляда остановились на Вере, как наиболее подходившей по внешним признакам под определение «девушка». Они, конечно, слышали о том, что в спецназе служит девушка, наверняка с другими армейцами смаковали предположения насчёт того, как она оказалась в спецназе и за счёт чего она там держится, но вот то, что она вместе с ними поступит в Академию, этого они явно не ожидали. Впрочем, долго выдавать свою реакцию по данному вопросу они не решились, и, встретив равнодушный взгляд Веры, сразу же отвернулись, заняв прежнее положение сидя-смирно. А замдекша тем временем продолжала, обращаясь к Вере:

- Я слышала, что в Урочище вы жили в одной казарме с мужчинами. У нас это, знаете ли, как бы не принято. Просто чтобы не было разных там разговоров у студентов. И поэтому я надеюсь, что вы не будете против, если мы вас поселим в женской части общежития с другими студентками.

Вера равнодушно пожала плечами, чем очень обрадовала тётку. Обращаясь уже ко всем курсантам, она продолжила:

- Вы будете получать студенческий паёк, а также немного белкового дополнительного питания: козий сыр утром и козье молоко вечером. Но на имеющиеся у вас муони вы сможете докупать продукты в столовой университета. Выход за пределы Университета, а равно любое общение, в том числе и переписка с внешним Муосом, категорически запрещены. Вы, как и другие студенты, должны оставить все свои проблемы за гермоворотами Университета - всё равно в ближайшие пол-года вы их решить не сможете, как бы не терзались этим. А любое общение, любая не связанная с обучением информация, будет отвлекать вас от главной цели – за короткий срок получить максимум знаний. Может кому-то это покажется не правильным, но вы должны принять за истину: здесь всё создано для того, чтобы стать хорошим cпециалистом, в вашем случае – офицером и командиром. Это единственная задача для вас на ближайшие пол-года. Вы получите расписание занятий. Никто не будет специально отслеживать, ходите вы туда или нет, но пропуски занятий считаются оскорблением преподавателю.

- Пусть попробуют пропустить,- снова рявкнул генерал, чем озадачил докладчицу. После этого она долго мялась, так как пришло время затронуть ещё одну щепетильную и самую неприятную для неё тему.

- Знаете ли… Мы объясняем это всем студентам… и курсантам тоже. Дело в том, что здесь у нас живут рядом и юноши и девушки. Концепция внеучебной жизни Университета не позволяет нам налагать какие-то строгие ограничения на их… в смысле, ваше… времяпрепровождение. Вы взрослые люди и должны думать обо всём наперёд… У нас иногда случались пары, иногда девушки беременели, в чём нет, собственно, ничего плохого… Но вы должны запомнить одну вещь: Инспекторат Республики заранее планирует, в какое поселение должен попасть каждый из специалистов после окончания учёбы. И они попадут именно в эти поселения – каждый в своё, не смотря ни на какие обстоятельства. Влюблённость, беременность и рождение ребёнка не являются исключениями из этих правил. Шансы когда-нибудь оказаться и жить в одном поселении у этих пар ничтожны…

4.

Вера шла, едва не наступая на пятки семенившей впереди замдекши. Университет был маленьким замкнутым миром, из которого во внешний Муос можно было попасть только через гермоворота, охраняемые снаружи нарядом армейцев. В узких кривых петляющих коридорах всегда было шумно, сновали туда-сюда студенты и студентки. Каким-то немысленным образом вирус студенческой бесшабашности и беспричинного веселья не был уничтожен ядерным ударом и десятилетиями беспросветной агонии Муоса. Этот вирус переселился из когдатошнего БГУ в стены своего подземного правоприемника и успешно здесь размножался. Юноши и девушки смеялись, деловито обсуждали научные проблемы, заигрывали друг с другом. Раз или два на их пути встретились читающие студенты, рассевшиеся прямо на полу так, что через их ноги приходилось переступать. Замдекша лишь качала головой, но замечания не обращавшим на неё никакого внимание молодым людям не делала. На всём протяжении стены в коридорах были завешаны старыми пожелтевшими учебными плакатами, какими-то университетскими объявлениями и расписаниями, главным образом написанными от руки на серой бумаге. Почти в самом конце коридора замдекша открыла дверь.

- Девочки, принимайте новенькую. Знакомьтесь: это – Вера. Она, девочки, не поверите, - военная, - с неестественной бодростью и всё той же натянутой улыбкой представила Веру замдекша, входя в комнатушку, или как здесь её называли, кубрик университетской общаги.

После сумрака коридора, неэкономно-яркий свет потолочной лампы на несколько секунд заставил Веру зажмурить глаза. Привыкнув к свету, она осмотрелась. Если бы Вера когда-нибудь ездила в поездах, она бы непременно сравнила кубрик с вагонным купе: по обе стены установлены трёхярусные нары: нижние два яруса – спальные места для студентов, верхний – для их вещей. У противоположной от входа стены – столик, заваленный книгами и конспектами. Вот только окна с бегущими за ним пейзажами не было – вместо него в стену набиты штыри и гвозди, на которые подвешены на вешалках сменная одежда студенток, мешки с какими-то их пожитками, а на одном маленьком гвоздике – тусклая иконка с почти неразличимыми ликами святых.

Стены, по крайней мере боковые, - просто фанерные или гипсовые перегородки, рассекавшие большое помещение бункера на комнаты студенческой общаги. Слышимость происходившего в соседних комнатах была изумительной, от чего создавалось впечатление, что находишься в квартире одной из муосовских станций.

На нижних койках сидели, поджав ноги, две девушки. Отложив в сторону конспекты и книжки, они внимательно рассматривали Веру и сдержанно улыбались, ожидая, пока замдекша оставит их. Та дала несколько ненужных советов о том, как Вере расположиться, где найти столовую и туалет, и удалилась.

- Танюша, - шустро вскочила с кровати и протянула Вере руку девчушка. Она не назвала себя «Татьяной» или «Таней», а именно «Танюшей», может быть, потому что её внешность гармонировала именно с этим уменьшительно-ласкательным оттенком имени. Она была совсем малорослая, едва Вере до подбородка и смотрела на Веру снизу-вверх. Не смотря на обычную для девушек Муоса худобу, Танюша была удивительно круглолица, и со своими непослушными каштановыми кучеряшками, обрамлявшими немного прыщавый лоб и круглые щёки, своим носиком-кнопочкой она была чем-то похожа на пупса. Вот только вниз от носика к уголкам губ шли две морщинки и на лице были едва заметные пигментные пятна, да что-то ещё во всей внешности подсказывало, что Танюша лет на пять старше, чем кажется. Правда всё это не сильно портило в общем-то симпатичное лицо девушки, потому что оно было у неё необыкновенно живым, и голос был какой-то детский, с приятной картавинкой, и улыбалась она по-ребячьи заразительно. Вера, не сдержавшись, тоже улыбнулась и пожала маленькую ладошку.

- Лидия, - совсем уж официально представилась вторая девушка. Она была полной противоположностью Танюше: высокая, стройная, светловолосая, светлолицая с полными яркими губами. Длинная коса с вплетённой в ней белой лентой спускалась с плеча. В поселениях девушки редко могли позволить себе такую роскошь: чтобы мыть длинные волосы надо больше воды и мыла, намного больше той бесплатной нормы, которая положена рядовому гражданину Республики. Лидия, очевидно, могла себе это позволить, а значит была дочерью специалистов высокого ранга или каких-нибудь буржуа. Она явно гордилась своей косой, как, наверное, и своей внешностью вообще. И впрочем было чем гордиться – Вера решила, что такие девицы должны очень нравиться мужикам.

Обе девушки были одеты в серые льняные университетские комбинезоны, не раз штопанные и сотню раз стиранные. Но Танюшин комбинезон ей был слишком велик и ещё больше выделял её детскость, а на Лидии сидел в самый раз. Возможно, эта красавица сама его под себя ушивала, так что мешковина почти не скрывала идеальных изгибов её фигуры. Вере показалось, что на неё Лидия смотрит презрительно. По её меркам Вера явно была не красавица. Когда она переодевалась в такой же комбинезон на университетском складе, то насмотрелась на себя в зеркало (раньше как-то редко приходилось видеть себя в полный рост) – одни кости и мышцы; скуластое лицо, растрёпанные недлинные волосы – Лидии было над чем чувствовать своё превосходство.

И всё таки Лидия первая протянула свою руку, и вопреки первому впечатлению, пожала шершавую ладонь Веры довольно крепко для девушки, желая видимо показаться дружелюбной. Вдобавок она приветливо улыбнулась, показав широкую щёлочку между двумя передними зубами. «Наверняка такой изъян должен беспокоить эту фифу»- подумала Вера. Впрочем, своей зародившейся неприязни она не выдала.

- Я эм Джессика, - заставил вздрогнуть Веру неожиданный звонкий голос, раздавшийся из-за спины. Вера резка обернулась и увидела ещё одну жительницу этого кубрика. Цвета крепкого чая кожа, жёсткие, заплетённые в маленькие косички волосы, приплюснутый носик – это была мавританка. Она её сразу не заметила, потому что та до этого не выглядывая, лежала на верхней полке. Увидев мулатку, Вере даже на секунду подумалась, не дочь ли этой той мавританки с Партизанской, за которую она когда-то неудачно вступилась, пытаясь защитить от мужа. Неприятные воспоминания об этой глупой ситуации начали выползать наверх и, наверное, каким-то образом отразились на лице Веры, потому что Джессика грустно опустила глаза и отодвинулась к стенке, так и не решившись протянуть Вере руку.

- Она с Резервации, одна на весь Университет, а отдельных кубриков нет, вот её к нам и подселили, - как бы оправдываясь сообщила Танюша, - Да ты давай, на свободную полочку залазь. Это ничего, что тебе на верхней придётся? Слышь: это правда, что ты солдатка? Не ну здорово! Правда! Я и не знала, что женщин в армию берут, правда! Хотя, я тебе скажу, бабы драться не хуже мужиков могут. Вот у нас в Верхней Слепянке когда ползуны в Большой Лаз прутся, так вся станция подымается, даже дети. И я пару раз ходила в Лаз на ползунов, но потом меня пускать перестали, когда заметили, что я к науке способная, беречь, значит стали.

5.

За последние несколько лет это был первый день, когда Вера не была не на задании не на тренировке. Но устала она ничуть не меньше. Дело в том, что сразу после сбора в классе, когда других курсантов уже размещали в кубриках, её вывели за пределы Университета якобы для какой-то проверки. Вере это показалось странным, ведь её уже приняли в Академию, и что в ней проверять нужно было ещё – не понятно. Её привели в штабной бункер. Впрочем, сам бункер она не увидела, потому что на подходе к нему ей завязали глаза и сняли повязку только в маленьком кабинете, убранством которого были тяжёлый стол с настольной лампой и две табуретки. На одну из них, придвинутую к столу, штабной офицер кивнул Вере. Сам стал рядом, опёршись о стол и нависнув над нею. За столом сидела женщина, представившаяся инспектором-психологом: а рядом с нею – мужчина, тоже инспектор-психолог. Они несколько минут молча изучали Веру. Казалось, что её в чём-то подозревают и сейчас начнут пытать, но этого не произошло. Офицер сообщил:

- Мы должны тебя получше изучить. Хочешь спросить, почему из всех только тебя? Причины две. Одна тебе, я думаю, понятна. Ты – первая женщина в силах безопасности, тем более скоро станешь офицером. Мы должны быть уверены, что не ошиблись. Вторая причина проверки в том, что ты провела много времени вне Республики, во внешних кланах…

Вера удивлённо подняла глаза на офицера:

- Я была в одном клане, как вы это называете. И этот клан - диггеры, а диггеры – это союзники Республики. И туда я – рождённая в Республике - ушла не сама, меня туда отвёл следователь…

- Как ты там оказалась – я знаю, грубо прервал её офицер. – Меня интересует, что было до того, как ты там оказалась, и что было после того.

- Что было до того? Вы меня спрашиваете, что было до того, как чистильщики вырезали всё поселение Мегабанк? Убили мою мать, отца – администратора Мегабанка, братьев, друзей?

Вера не выдержала и быстро поднялась с табурета. Офицер положил руку на плечо Вере, не грубо, но сильно надавил, усаживая её на место, после чего нагнулся и почти в самое лицо Вере ледяным тоном произнёс:

- А я не уверен, что ты - дочь Пруднича Владимира, убитого администратора Мегабанка, я не уверен, что ты рождена в Республике, я не в чём не уверен. Потрудись меня в этом убедить.

Вера смотрела на офицера, не веря своим ушам. Сначала обида, а потом и злоба переполнили её.

- У меня есть свидетель – следователь. Позовите его, он вам подтвердит, что я – дочь Владимира Пруднича.

Офицер с пренебрежением ответил:

- Следователь может подтвердить только то, что он нашёл тебя там после нападения чистильщиков, и что ты представилась дочерью администратора Владимира Пруднича.

- Но он видел меня в Мегабанке до нападения, когда приходил по поводу убийства моей матери.

- Представь себе, следователь не рассматривал всех детей. Во всяком случае, в его рапорте значится, что он не помнит, была ли ты в Мегабанке до нападения.

- Но тогда… Я вспомнила, - Вера не заметила, как заняла позицию оправдывающейся, и с радостью выпалила: - Следователь должен помнить один момент. Когда они нашли стоянку чистильщиков и уничтожали их, там с чистильщиками была тётя Нина из Мегабанка. Тётя Нина узнала меня и умоляла, чтобы я за неё заступилась…

- Вот этот момент из рапорта следователя как раз меня больше всего и настораживает. Он сообщил, что одна чистильщица стала просить тебя о помощи. Я ещё раз повторяю: чистильщица просила о помощи девочку, которая представилась дочерью администратора поселения Мегабанк, все жители которого сутки до этого были жестоко убиты. Не улавливаешь мою мысль?

- Но тётя Нина просила меня о помощи, потому что она сама из Мегабанка. Её обратили… её заставили… она согласилась с ними быть…

- Откуда ты это можешь знать? Ведь с твоих слов ты торчала в какой-то трубе! У тебя нет никаких доказательств того, что ты та, за кого себя выдаёшь! И то, что чистильщица просила о помощи тебя - явный признак того, что и ты – чистильщица, по крайней мере в прошлом. И у меня есть гора других оснований подозревать в тебе врага Республики.

Вера теряла над собой контроль, её мышцы сами собой напряглись. В беспорядочном течении мысли формировался неясный план, как вырубить этого вояку, двух штатских и бежать из этого кабинета, из Центра. Бежать к своим в Урочище, хотя туда нельзя. Бежать к диггерам – вот куда ей надо. Она уже ждала удобный момент для осуществления своего сумбурного плана, но в этот момент вмешалась в разговор инспектор-психолог, до этого молчавшая и внимательно наблюдавшая за Верой. Она мягко сказала:

- Майор, а я всё таки начинаю ей верить. До этого не верила, а теперь думаю, что она та, за кого себя выдаёт. Доверьтесь моему профессиональному опыту, я умею читать людей. Вера, ты успокойся, пока не надо ничего говорить и объяснять. Просто подробно всё напиши с самого начала, с самых своих первых воспоминаний: всё, что знаешь про отца, мать, жителей Мегабанка – тех, кого ты помнишь. Потом про диггеров: всех кого знаешь, кого помнишь. Если то, что ты сообщишь - правда, а я почти уверена, что это – правда, офицер это проверит, и все подозрения отпадут.

Вера писала очень долго, с непривычки у неё онемели пальцы, с напряжением сжимавшие карандаш. Офицер на это время куда-то ушёл. Женщина внимательно следила за тем, что пишет Вера и иногда просила что-то уточнить. Второй психолог, топтался у Веры за спиной, действуя на нервы. Иногда он нагибался, заглядывал из-за Вериной спины в бумагу и неожиданно, выкрикивая почти в самое ухо, задавал совершенно неожиданные вопросы:

- Сколько было жителей в Мегабанке до нападения чистильщиков?

- Двадцать семь, кажется.

- Врёшь – двадцать девять.

- Может быть, я не помню, я была слишком мала.

- Это – хорошая отговорка. Ладно. А сколько всего диггерских бригад и сколько всего диггеров в Муосе?

- В бригаде, обычно, десять-пятнадцать диггеров. А сколько бригад – я не знаю, не задавалась целью их считать…

- Отлично! - с ехидством заявил психолог. - Пробыв столько лет с диггерами, она не знает – сколько их! Зато соблаговолила сообщить, сколько диггеров в одной бригаде – информацию, о которой знает каждый ребёнок в Республике. Это должно добавить доверия к тебе? А где диггерские стоянки, ты тоже не знаешь?

- Почему же, знаю. Но не все, конечно. Ментопитомник – я там жила, это центральная стоянка диггеров. Ещё две-три… Но почему вы и это проверяете? Сомневаетесь, что я была у диггеров или что? Ну это ещё проще проверить: в рапорте следователь, надеюсь, сообщил, куда меня отвёл и откуда забрал; да и с Антончиком можете пообщаться – он подтвердит. Или в этом есть какая-то проблема?

- Есть проблема! Ещё какая! – из-за спины раздался спокойный голос офицера.

Вера и не заметила, как он снова вошёл в кабинет. Она обернулась на голос. Офицер и оба психолога молчали. Лицо офицера изменилось, на нём не было прежней суровости и неприязни к Вере. Теперь он выглядел намного старше, каким-то усталым и чем-то озабоченным. После минутной тишины инспекторша положила свою руку на ладонь Вере и спокойно, почти ласково глядя ей в глаза, сообщила:

- Мы на гране войны с диггерами.

Вера не верила услышанному, она быстро переводила взгляд то на инспекторшу, то на инспектора, то на офицера. Не было похоже, что они шутят или врут. У неё вырвалось само собой:

- Как же так, они же союзники Республики!

- Они были нашими союзниками, а может быть ими никогда и не были. Их религиозные байки, тяга к Поэме Знаний – это прикрытие. В их планы входит насаждение своих сумасбродных аскетических идей и доминирование в Муосе. Их практически не интересуют материальные блага, не интересуют ресурсы поселений Республики. Их интересуют сами люди, главным образом дети. Такие же, какой была ты, когда впервые у них появилась.

- И что, вы хотите сказать, что они нападают на поселения и отбирают детей силой?

- Они детей воруют или заманивают, что впрочем одно и то же. У нас и раньше были подозрения на это. По крайней мере, пятеро детей пропало за последние три года, но доказательств того, что это сделали диггеры – у нас не было. Однако в последнем случае, когда с Красной Слепянки пропала девочка, жители организовали погоню и застали диггеров с ребёнком на одной из их стоянок. Почти всех, кто участвовал в погоне, диггеры убили.

- Я в это не верю! Они не могут никого убивать – они никому никогда не причиняют зла, никогда ни с кем не воюют.

Инспектор-психолог хмыкнул. Инспекторша с горькой улыбкой спросила:

- Так ли ни с кем?

- Ну, только с ленточниками.

Снова вмешался офицер:

- Вот видишь – они умеют перестраивать свои идеи. Сначала ленточники - потом мы. Впрочем, какой-то открытой войны пока нет. Они просто ходят по поселениям и уговаривают людей уходить в переходы, не подчиняться властям Республики. Я думаю, что это только начало. Цель – восстание против Республики. Если Республика падёт – начнётся новый кровавый хаос, в котором диггеры построят своё новое общество полуголых аскетов, если это можно назвать обществом. И я много не поставлю на тех, кто откажется в этом обществе жить. Но сейчас мы речь ведёт не о будущем Муоса, а о твоём прошлом. Ты не даже не представляешь, насколько мне хочется увериться, что ты гражданка Республики, а не чистильщица или диггерша-деверсант? Поэтому пиши всё до мельчайших подробностей и помни, что каждое написанное тобою слово будет проверено и перепроверено. И не дай Бог тебе в чём-нибудь ошибиться.

Это прозвучало ни как угроза, а как искреннее пожелание. Вере показалось, что офицер симпатизирует ей и говорит это так, как будто сам боится, что Вера допустит малейшую ошибку в своём изложении. И Вера писала, писала мелким почерком. Она потеряла счёт исписанным листкам. Она не боялась ошибки и последующих разбирательств. Ей просто хотелось доказать, что она – это она. Постепенно напряжение в кабинете спало. Уже не только инспекторша, но и её напарник разговаривал с Верой вполне дружелюбно. Старый майор молча прохаживался по кабинету, иногда куда-то уходил и возвращался, он уже не встревал в разговор и не смотрел Верину писанину. Когда допрос был закончен, и инспектор собирался завязать Вере глаза, майор остановил его на секунду и неожиданно сказал Вере:

- Ты, дочка, не серчай на нас. Работа у нас такая. Если всё, что ты нам сказала и написала, - правда, тебе не о чем беспокоиться. Иди, учись и не о чём не думай.

На секунду Вере показалось, что с нею разговаривает Зозон или даже отец – столько усталости и скрытой боли было в его глазах. Казалось, что офицеру было не удобно за те слова, которые говорил Вере несколькими часами раньше, хотя не сказать их он тоже не имел права.

Теперь, лёжа на шконке, она вспоминала взгляд офицера и сказанные им слова. Тревога за себя полностью прошла – офицер не врал, говоря, что ей не о чем беспокоиться. Да и врать ему было не зачем. Её немного тревожило то, что офицер сказал насчёт диггеров. Теперь Вера совсем не разделяла диггерские идеи и считала неправильным и даже трусливым их образ жизни. Но она не могла поверить, что диггеры действительно представляют какую-то угрозу Республике. Впрочем, диггеры, как таковые, её волновали не более, чем какие-нибудь крестьяне-республиканцы с забитого поселения. Ей просто не хотелось, чтобы что-то произошло с теми, кого она знала: Антончиком, Жаком. Скорее всего, между Республикой и бригадами произошла какая-то цепочка недоразумений, которые одна или обе стороны истолковывают не совсем верно. Но, так или иначе, до войны не дойдёт – это было бы совсем глупо. И в любом случае она на происходящее повлиять никак не сможет, по крайней мере в ближайшие шесть месяцев. Так Вера себя совсем успокоила и отключилась.

6.

Когда-то давно Вере нравились книги, нравились уроки её отца, нравилось узнавать новое. Но сначала трагедия в Мегабанке, потом годы диггерской аскезы и военной жизни в Урочище, череда смертей и убийств, казалось, напрочь выжгли в Вериной душе эти сентиментальные ненужности. То, чем ей предстояло заниматься в Университете, Вере изначально не понравилось, но это не вызвало у неё столь нестерпимой тоски, как у других курсантов. Начались университетские будни: лекции, задания, диспуты. И как-то незаметно давно уснувшая в Вере способная и любознательная девчонка-«почемучка» (так называл её когда-то отец) пробудилась и потеснила, загнав в угол, Стрелку-воина. Раньше её познания о мире ограничивались лишь рассказами полуграмотного отца и нудной Поэмой Знаний диггеров. Но с первых же лекций горизонты Вселенной для Веры стали с головокружительной быстротой расширяться.

Преподавали в Университете живо и интересно, занятия шли с раннего утра до вечера. Вера даже забыла про тренировки - всё свободное время она занималась проглатыванием старых учебников из университетской библиотеки. Обилие поглощаемой Верой информации приводило её в какое-то восторженное оцепенение. Но чем больше она узнавала, тем явнее понимала, как мало знают учёные, не говоря уже о других жителях Муоса. Поначалу ей казалось, что университетские преподаватели по дологии и вневедению знают всё – так уверенно и живо они вели занятия. Но когда она решила выйти за рамки врученных ей серых брошюр по этим предметам, то узнала, что раньше таких наук не было. Наука дология (от предлога «ДО») – это нещадно краткое изложение знаний о том, что было до Последней Мировой войны – по истории, философии, литературе. Вневедение (от предлога «ВНЕ») – ничтожная выжимка информации по астрономии, географии, биологии той части Вселенной, которая лежит за пределами Муоса и которая неожиданно для Веры оказалась такой огромной.

Когда-то создатели подземного Университета ставили перед собой вопрос: нужно ли преподавать студентам неприкладные науки. Во времена, когда тысячи людей умирали от голода, войн и болезней, кощунственной казалось сама мысль рассуждать о далёких галактиках или древних цивилизациях, а тем более держать для этого штат преподавателей. Поэтому все не очень нужные знания было решено временно сбить в два спецкурса: дологию и вневедение. Но прошло время и эти два поверхностных пересказа стали самостоятельными науками, и теперь даже преподаватели этих малополезных наук, обладали знаниями не намного превосходящими содержание написанных ими же брошюр.

Поначалу Веру увлекло вневедение. Когда-то давно из туманных объяснений отца Вера знала, что Муос лежит где-то внутри Земли, а над Муосом покоится разрушенный Минск. Она знала, что кроме Минска есть где-то Москва, из которой пришёл когда-то Присланный. Даже знала, что Земля круглая и вроде бы Москва как раз на противоположной стороне Земли и до неё дальше, чем дважды пройтись из конца в конец по Муосу (это ей сказал, кажется отец, а может быть и сама додумалась). Позже сухая Поэма Знаний расширила и конкретизировала эти примитивные представления, добавив в них несколько скучных цифр. А теперь она задумчиво вращала потрескавшийся от старости глобус в кабинете вневедения, всматриваясь в огромные сине-голубые пятна морей и океанов, читая названия островов, стран и городов, из которых ей знакомы только два: Минск и Москва. Снова и снова переводя километры в рельсы (самую большую единицу измерения расстояний в Муосе, равную длине одного рельса). Она терпеливо умножала вымеренные отрезки на глобусе на километры масштаба, а потом эти километры – на рельсы, и, пытаясь представить себе эти невероятные расстояния, задумчиво качала головой. Представления о мире в её голове срочно перестраивались: информация из книг, картинок, рассказов отца, собственных вылазок на Поверхность, увиденного глобуса, представления о расстояниях толклись в её голове, пытаясь выстроиться в новую картину с множеством огромных пробелов. От этого мысленного сумбура болела голова. Но Вера настойчиво пыталась заполнить эти пробелы, чтобы картина Мира стала для неё снова ясной и понятной.

- Вера, вы мне глобус не сломайте, - он у меня единственный.

Обернувшись, Вера встретила взгляд добродушно улыбающегося препода по вневедению. Вячеславу Максимовичу было ещё далеко до сорока, хотя он старался сделать себя старше, отпустив небольшую бородку и усы.

Он привык, что к его предмету студенты относились в основном с лёгким пренебрежением. Особенно преуспевали в своём негативном отношении именно курсанты Академии. Нет, они не нарушали дисциплины, не шумели и не поясничали, как прочие студенты. Зато их безмерное отвращение к его «болтовне» было написано на высокомерно-равнодушных каменных лицах и передавалось в кратких скучных ответах на вопросы преподавателя, которые он им изредка задавал, не желая, но будучи должным это делать. И он отнюдь не был зол на этих брутальных юношей, потому что знал о том, что новые курсанты появляются не сопоставимо часто по сравнению с количеством должностей в СБ, которые требовали высшее образование. Это могло означать только одно – эти ребята слишком часто гибнут. И не без удивления в списке очередного набора курсантов он увидел девушку, причём не какую-нибудь армейку, а именно бойца спецназа. В начале первой ознакомительной лекции он, как и ожидал, особой живости и любознательности на лице курсанта Пруднич не заметил, как, впрочем, и на лицах других слушателей Академии.

Вячеслав начал лекцию, начал её просто, как всегда. Достал из кармана удивительно круглую, как шар, картофелину и начал объяснять этим молодым людям на примитивном уровне, как огромен мир. Про то, что такое планета, и что наша планета называется Землёй, и что внутри она горяча, а сверху покрыта коркой, которая также тонка, как кожура у картофелины. И что Муос – это махонькая незаметная полость в самой верхней части картофельной кожуры. А по верху этой кожуры раскинуты гигантские равнины, горы и моря. И когда-то там жили люди, которые строили города и дороги. Он старался назвать им расстояния и количества жителей, переводя их в «тысячи тысяч», потому что в Муосе нечего было считать миллионами и миллиардами и эти числа давно ушли из речи обывателей. Он им рассказывал про полярные льды и жаркие тропики; про нарывы на «картофельной кожуре», которые когда-то назывались вулканами. Потом он осторожно начал рассказывать про атмосферу и космос, про луну, солнце и звёзды; про другие планеты. Он старался не смотреть на скучные лица своих студентов – он и так знал, что сознание большинства из них просто не способно вместить то, что он говорит. Причём из года в год восприятие новыми наборами студентов внешнего мира пугающе деградировало. Это значило одно - люди становились кротами, они не только не искали возможности вырваться из Муоса, они необратимо теряли способность и желание жить на Поверхности.

- А на Луне люди были?

Вячеслав не сразу понял, что у него спросили.

- Что, простите?

- Вы говорите, что земное расстояние жившие «до» запросто преодолевали с помощью своих машин. И вы же говорите, что до Луны расстояние, равное десяти земным окружностям. Вот я подумала: может они могли добраться и до Луны с помощью этих же или более сильных машин?

Этот вопрос Вячеслава на несколько секунд поверг в ступор. Студенты, конечно, и раньше ему задавали вопросы. Но все вопросы были или глупыми или примитивными или просто уточняли то, что он до этого сообщал. Этот вопрос был совершенно другого уровня. При чём другого уровня во всех смыслах, потому что никогда на его памяти студенты не спрашивали его о том, что находится выше облаков. Но больше всего удивило то, что спрашивала его об этом солдатка Пруднич. И она явно не издевалась и не поясничала – она просто хотела узнать ответ на возникший у неё вопрос. Впрочем, студенты были удивлены не менее преподавателя. Они смотрели то на Веру, то на Вячеслава.

- Да, вы правы. Люди строили мощные машины, которые назывались «ракетами» или «космическими кораблями» и они побывали на Луне. Они построили постоянно действующую космическую станцию на земной орбите. Они посылали корабли к другим планетам и собирались самолично явиться на Марс, но помешала Последняя Мировая.

- И что на Луне?

- Что вы имеет в виду?

- Там жить можно?

- О нет, жить там нельзя. Нет. Там нет воздуха, воды, перепады температуры…

- А на других планетах?

- Нет, не думаю. Вернее точно нельзя… нигде нельзя… А что вас собственно интересует?

Вера хотела спросить что-то ещё, но тут студенты начали ерничать: «О, наша Пруднич куда-то собралась…», и она осеклась. Она произнесла очень тихо, почти про себя, но Вячеслав был уверен, что расслышал, или даже прочитал по губам её ответ: «Я хочу понять, чего мы лишились…».

На нескольких следующих лекциях Вера молчала. Вячеслав украдкой посматривал на Веру - она внимательно слушала, записывала, но вопросов не задавала.

Теперь она жадно изучала глобус, который он показал им на прошлой лекции. Это было не просто любопытство – это было изучение мира. Не было сомнений – эта девушка умна, необыкновенно умна и хочет много знать. И тем более не понятно, почему она в спецназе. Почему это пытливое дитя работает убийцей.

- Вера, вы мне глобус не сломайте, - он у меня единственный.

Она отвлеклась от глобуса и посмотрела на него. Нет, она не смутилась и даже не поставила глобус на место. Она продолжала что-то обдумывать, может быть даже вести какие-то подсчёты в голове, и, казалось, нуждалась в помощи. Но при этом ничего не говорила, а просто смотрела на преподавателя, ожидая, что дальше скажет он. Вячеславу захотелось поговорить с этой девушкой:

- Вера, что вы имели в виду, когда сказали: «Я хочу понять, чего мы лишились…»?

Девушка секунду подумала, потом посмотрела на глобус, аккуратненько его провернула по оси и вместо ответа задала вопрос, ткнув пальцем в аббревиатуру «США»:

- Это правда, что Америка первая начала войну?

«А ведь она читает что-то ещё, кроме моей жалкой брошюрки. Откуда бы ей, впервые увидевшей глобус, догадаться, что США – это и есть то, что иногда называли Америкой».

- Этого точно не знает никто. Было много государств, которые могли это сделать и не думаю, что у Америки было для этого больше поводов, чем у других. Просто американские солдаты уже после Последней Мировой напали на Муос, и из-за всеобщей ненависти к ним стало принято считать, что именно американцы начали Последнюю Мировую. Да и какой смысл сейчас искать виноватых, тем более, что виноваты, я так думаю, в какой-то мере все?

- Так вы хотите сказать, что американцы, пришедшие в Муос, не виноваты? - с плохо скрываемым возмущением спросила девушка.

- Нет, что вы, я не могу так говорить. Они пришли с войной, пришли убивать, насадили рабство – они преступники. Но дело в том… Я просто не уверен, что окажись наши военные или военные какой-нибудь другой страны возле мирных американских поселений, они не сделали бы то же самое. Просто в мире накопилось столько ненависти и зла, что они распирали мир изнутри, и рано или поздно мир должен был лопнуть. Но самое ужасное это то, что после катастрофы ничего не изменилось – Муос снова тонет в ненависти.

Вере видимо не нравилось то, о чём он собирался договорить, и она переменила тему:

- Вы говорили, что радиация становится меньше. Значит, рано или поздно мы сможем выйти на Поверхность. Как скоро?

- Да, уровень радиации действительно становится меньше, но сущность распада радиации такова, что чем дальше во времени, тем медленнее он происходит. К сожалению, социальный распад в самом Муосе происходит быстрее и темпы этого распада, наоборот, возрастают; люди всё больше дичают – поверьте, я это знаю: мне всё труднее преподавать своё вневедение, я встречаю всё меньше студентов, которые способны, а главное, желают его понять.

Вера недоверчиво, даже с каким-то сожалением, посмотрела на Вячеслава Максимовича. Конечно же, она не разделяет его пессимизм.

Преподавали в Университете и более полезные с прикладной точки зрения науки, чем вневедение и дологию. Например, топографию Муоса. До сих пор география Муоса познавалась Верой только эмпирически – путём хождения по туннелям и бесчисленным переходам и запоминания последовательностей расположения поселений и коммуникаций. Она знала, что командиры пятёрок спецназа пользуются картами, но это случалось довольно редко, перед какими-то операциями в отдалённых малознакомых поселениях. Но даже в этом случае командиры предпочитали основываться на описаниях и от руки нарисованных местными схемах. Было ли этому причиной не очень хорошее владение топографией или же плохое качество карт – Вера не знала, да и не задумывалась.

На вводном уроке топографии она впервые увидела карту Муоса. Долго вглядывалась в ассиметричный крест из двух жирных скрещенных линий метро с нанизанными на них бусинами станций и путаницы переходов с точками поселений. Вера медленно переводила взгляд со станции на станцию, с поселения на поселение, мысленно распутывая этот клубок. Постепенно Муос перестал ей представляться, как один большой длинный петлистый переход. Теперь она начинала его воспринимать целиком, объёмно и гораздо более полно. Карта Муоса надёжно откладывалась в её памяти, причём знакомые ей поселения и переходы, в которых ей приходилось бывать, отпечатывались ярко, образно, сливаясь с воспоминаниями об увиденном. Те места, которые были ей не знакомы, застывали в её памяти в сером цвете, но тоже запоминались надежно. Со временем Вера стала замечать и некоторые явные для неё ошибки, допущенные составителями карты. Видела она и обширные «белые пятна» – не исследованные уголки Муоса.

Иногда к ним приходили офицеры штаба, которые собирали только курсантов и заставляли их буквально зубрить некоторые законы Республики и военные уставы. На лекциях психологов их учили управлять подчинёнными, понимать намерения врага, уметь обманывать его или склонять его к капитуляции. На уроках биологии Муоса им рассказывали о всех известных хищных животных и растениях подземелий, их повадках и уязвимых местах.

Но всё же больше Веру увлекали вневедение и дология, вернее тот пласт наук, которые стояли за этими сокращёнными спецкурсами. Первый месяц Вера буквально утопала в книгах, потеряв чувство реальности. Утром, вскакивая с постели, она бежала в одну из аудиторий, где до начала занятий наспех растягивалась, отжималась, проделывала ката и вела бой с тенью. Но это было только в первые дни. Со временем «спортзал» был забыт, всё время занимали книги. Вера читала в столовой, в перерывах между лекциями, и много читала в самом кубрике. Она не общалась со своими сослуживцами, решившими между собой, что Стрелка окончательно свихнулась, она не замечала соседок по кубрику и почти не замечала их девчачьей жизни.

Посещение университетской библиотеки для неё было тяжёлым испытанием: глаза разбегались от пестревших здесь книг, в основном изданных давно – на Поверхности. И осознание того, что, как не старайся, за выделенные ей на учёбу пол-года ей не прочитать и двадцатой части, разжигало в ней какую-то нелепую жадность, делая мучительным выбор, какой очередной книге отдать предпочтение.

Как не любила Вера когда-то заучивать Поэму Знаний, всё же выбранные диггерами для заучивания сухие истины стали готовым информационным скелетом в Вериной голове, который теперь очень быстро обрастал тучными пластами дополнительных знаний. Она усиленно штурмовала старые школьные учебники физики, химии, алгебры и геометрии, чтобы понять суть вещей, законы, управляющие миром. Она хотела впитать в себя всю мировую историю, от каменных топоров до Последней Мировой войны. Она вычитывала и зачем-то заучивала наизусть физические характеристики планет Солнечной системы; пыталась понять, что такое туманности, квазары и чёрные дыры. Сначала она и сама не могла себе объяснить, зачем ей всё это. Иногда, как бы очнувшись на мгновение, она возвращалась в реальность, существующую за входом в Университет. Она, как и прежде сознавала, что её профессия – это крупная игра со смертью, что её могут на следующий день после окончания учёбы убить. Так зачем же эти, совершенно ненужные, нелепые знания? Но сначала интуитивно, а потом всё более осознанно Вера сделала вывод, что всё её существо ищет Главную Истину. То, Что лежит в основе всего. То, что делает осмысленным произошедшее с миром и происходящее в Муосе. Если её найти, она бы поняла смысл жизни, а значит, когда придёт время, могла бы спокойно принять смерть. Вот только где скрыта эта Истина? В элементарных частицах? в Большом Взрыве? в Теории относительности? В истории человечества? Древние непременно должны были знать эту тайну, может быть не все, лишь только самые умные из них – те, кто писал эти книги. И Вера искала Истину. Казалось, что она откроется вот-вот, в следующей главе книги. Но Истина ускользала…

Со временем Вера накинулась на труды философов. И ей казалось, что она уже обрела Истину в красивой философской системе кого-то из античных мыслителей, объяснявшей всё и вся. Но в другой книге она увидела совершенно другую, не менее аккуратно и детально выстроенную философию мира. Прочитав ещё и ещё одну книгу, её охватило разочарование, граничащее с отчаянием: каждый философ видел мир по-разному, так, как ему хотелось. А значит, вся их писанина – это только их субъективное мнение – и это не Истина.

7.

Между тем, Вера впервые после Мегабанка оказалась в по-настоящему женской компании. В диггерских бригадах были женщины, но странные диггерские внутрибригадные порядки, где «не по делу» практически не разговаривали, делали мужчин и женщин какими-то безлико-бесполыми существами. В Урочище были женщины, но они играли роль хозобслуги спецназа, и Вера за всё время, кажется, ни с одной из них не перебросилась и словом. Оказавшись в кругу девушек-ровесниц, она по-началу чувствовала себя не в своей тарелке. Не будучи особо разговорчивой, она бы и здесь предпочитала жить сама по себе.

Кроме имён о своих соседках она лишь знала, что Джессика учится последний третий год на врача и после окончания уйдёт в Резервацию. Второкурсница Танюша – с какого-то далёкого поселения и вернётся туда администратором. Её одногодка Лидия – из Центра, её родители работают в закрытом бункере геотермальной станции, и Лидия училась на физика-электрика, чтобы продолжить их дело.

Но вот однажды, когда она, лёжа на своём втором ярусе и вчитываясь в «Популярные знания об элементарных частицах», пыталась понять, как это электрон может не иметь массы покоя и при этом в конкретный момент времени не находится ни в какой точке, прямо у её уха раздался бойкий голосок:

- Вер, а Вер, а давай выйдем! Дело есть.

От неожиданности Вера вздрогнула и тут же с досадой подумала, что она совсем здесь теряет бдительность. Это Танюша, незаметно забравшись на свою шконку и, привстав на цыпочки, заглянула к Вере. Вере хотелось огрызнуться, но этот ангелочек с обезоруживающей улыбкой умолял:

- Верочка, ну очень надо, правда. Пошли выйдем.

Со своей шконки спустилась Джессика и вышла в коридор, прихватив с собой какую-то медицинскую книжку. Ещё не понимая, в чём дело, ловко спрыгнула на пол Вера и поплелась за Танюшей. На выходе они столкнулись с Лидией, которая держала за руку какого-то дылду, подстриженного под ёжик. Лида с дылдой быстро юркнули в кубрик, хлопнув за собой дверью. Джессика, подошла ближе к коридорной лампочке, опустилась прямо на пол и раскрыла книгу, тщательно что-то в ней вычитывая и записывая своим мелким почерком в жёлтые листки. Вера недовольно спросила у Танюши:

- И что дальше?

Та беззаботно застрекотала, смешно морща свой кнопочный носик:

- Ну, Вера, ты совсем, как маленькая. Мы и так, как ты пришла к нам, тебя и трогали. У Лиды есть друг. У них – л-ю-б-о-вь. Понимаешь?

То, каким важным заговорщицким тоном Танюша протянула слово «любовь», заставило Веру улыбнуться. Она уже не злилась и решила дальше поиграть в непонимающую тупую солдатку.

- Ч-т-о у них? – спросила она, спрятав улыбку и умышленно насупив брови.

Танюша оглянулась по сторонам, реально боясь, чтобы их не подслушали:

- Л-ю-б-о-вь. Ты что, и в правду не понимаешь?

Вера отрицательно помахала головой, едва сдерживаясь, чтобы не прыснуть со смеха. Танюша озадаченно стукнула себя ладошкой по лбу.

- Вот так мы и знали. Ты, Верка, не обижайся, но Лидка была права: тебе на войне троху мозги отбили. Они не правильные у тебя там, мозги-то.

Танюша тыкнула пальцем в Верин лоб, на всякий случай показывая, где именно находятся Верины мозги.

- Не, ну ты, конечно, по своему умная, мы не спорим. Там книжки всякие непонятные читаешь. Но всё равно ты какая-то завёрнутая. Вот не обижайся. Вот тебе крест (Танюша перекрестилась) обидеть я тебя не хочу. Но так, как ты, нельзя!

- А как нужно?

- А вот так, как все нормальные студенты живут. Ты что ж не понимаешь, что так здорово, как здесь уже не будет (Танюша нравоучительно помахивала указательным пальчиком перед Вериным носом, заглядывая при этом на неё снизу-вверх). Учёба-учёбой, но юность то проходит. Где ж, как не здесь веселиться? В поселениях, куда мы уйдём, веселья уже не будет.

- Ты что-то там про любовь мне хотела рассказать.

- Ах да. Значит про «л-ю-б-о-вь» (Танюша по-прежнему тянула это священное для себя слово. Она не замечала иронии в Верином голосе). Вот Лидка, например. Когда пришла в том году, такая уже неприступная была – что ты что ты. А видала, какая красавица она у нас? То-то. Пацаны все хвосты распушили перед нею. А она, как королева ходит: «фи-фи» на них. Но жила с нами Ритка-агрономша с Площади Победы (она уже выпустилась в том году – ты как-раз на её шконке лежишь), так та типа тебя – на рожу не очень…

Танюша поняв, что сказала лишнего, поперхнулась и поправилась:

- Я хотела сказать – типа меня. Ну так эта Ритка, что не день всё по углам с пацанами тискается. И это она нас научила по очереди из кубрика на вечер уходить. Правда тогда мы ей особой конкуренции не составляли, в основном мы каждый вечер уходили, а она с парнями вечера коротала. Ритка и нам говорила: «То, что жизнь может дать тебе завтра, надо брать от неё уже сегодня. Потому что завтра у тебя может и не быть». И ведь как права девка была! Ушла в своё поселение Дымники агрономом. А через пару недель нам сообщают, что на Дымники змеи напали. Ничьих тел даже не нашли, одну кроваво-жёлтую жижу.

- Дымники? – переспросила Вера, вспомнив, что именно после нападения змеев на это поселения началась операция по их уничтожению.

- Ага! Ты знала бы, как мы плакали тогда втроём, и локти себе кусали за то, что Ритку обговаривали по-бабски между собой. Это тогда-то мы её поучения вспоминать стали. Первая сдалась Лидка. Этот длинный (Танюша кивнула в сторону двери их кубрика) на неё уже давно пялился, да и ей, оказывается, тоже приглянулся. Ну и что с того, что им не по пути: ему – в какую-то дыру аж под Борисовский Тракт, а ей – здесь в Центре оставаться. Ну и что, что Лидка с кем-то со своей станции помолвлена, - не убудет от жениха её.

Вера, вспомнив поучения замдеканши, на всякий случай поинтересовалась у Танюши:

- Ну а если это: беременность там и всё такое.

- Хм-м. Смешная ты, Верка. Ну и что беременность? Беременеть рано или поздно всё равно ведь надо. Так лучше это дело делать по любви и с удовольствием, чем по определению. Вот я - не свали в Университет, давно б детей нянчила. И выбор то у меня не велик: поселение моё небольшое, нормальные мужики все заняты. Есть два сопляка младше меня: у одного морда кривая (мутант считай), второй – чахоточный – выйди за такого, а он через пару лет окочурится - вот радость. Хоть и дерутся эти два дурня из-за меня чуть ли не с пелёнок, а мне даже смотреть на них тошно, и морды их мне приелись и эти их ухаживания дебильные. Можно было бы в других поселениях поискать кого, так где там! – наши не дадут, женихов же этих бедолажных к кому-то пристроить надо. Вот и сейчас ждут меня и грызутся, небось, между собой. А я, между прочим, (Танюша заговорщицки подмигнула Вере и перешла на шёпот, как будто кто-то здесь мог её подслушать) и не собираюсь не к одному из них идти. Я, когда вернусь в поселение и стану администратором, всё таки поищу кого-нибудь получше в других поселениях и перетяну его к нам. Ну, конечно, не специалиста – нас же, специалистов, туда-сюда не переводят. Простого работягу найду, но по-крепче и по-симпатичнее. Ну и этих двоих, ты не думай, я обижать не буду: или девок им поищу или их в поселение со свободными девками отправлю. Например, в Верхнее Уручье – там пять лет назад все оспой переболели: мальчики большинство поумирали, а девки так все рябые стали, как будто их шилом брили. Ничего страшного: мои ухажёры – то же ведь не красавцы, особо перебирать им нечего!

Последние слова Танюша произнесла таким строго-назидательным тоном, что Вера снова не удержала улыбки. Вере не было жалко этих двух обиженных здоровьем влюблённых в Танюшу подростков, которые напрасно ждут, когда она вернётся и сделает выбор между ними двумя. Вере было просто интересно слушать эту неугомонную девчонку, которая продолжала учить Веру жизни:

- Ты говоришь: беременность? Ну и что? Забеременела, родила, доучилась, вернулась в поселение. И ты думаешь у специалиста с ребёнком проблемы жениха найти? Да у тебя отбоя в женихах не будет. Тут, правда, попробуй разберись: на тебе они женятся или на твоих муонях? С другой стороны (Танюша опять подмигнула Вере) есть способы, как без беременности обойтись, если ты уж так её боишься. Вот слушай: когда…

Вера спешно прервала Танюшу:

- Нет-нет, об этом давай в другой раз.

Танюша недовольно сморщила лоб. Ей очень хотелось поделиться своими знаниями с Верой. Но в это время из их кубрика вышел дылда. На пару секунд он, согнувшись, завис в дверном проёме, целуясь с Лидой, после чего резко развернулся и гигантскими шагами прошёл мимо Веры и Танюши, даже на них не взглянув.

Как-то незаметно, Вера и Танюша подружились. Они были совсем не похожи: неугомонная, болтливая, жизнерадостная Танюша, которая достоверно знала, что всё в её жизни будет хорошо. И молчаливая, аскетичная Вера, ищущая Истину и видавшая в своей жизни смертей больше, чем её новая подруга встречала людей. Может быть, Вере и нужен был рядом такой человек, который живёт в совершенно другой плоскости, решает совершенно другие проблемы и имеет совершенно другие цели. Танюша строила грандиозные планы перестройки своей родной Верхней Степянки – она должна была сменить теперешнего администратора (брата её отца), которого планировалось перевести на повышение в Инспекторат.

Но всё же больше её занимали обыденные вещи. Например, Витян с Пролетарской, и Колян с Октябрьской. Причём она совершенно серьёзно совмещала в себе трепетное влечение к ним обоим. Видимо пребывание всю сознательную жизнь в состоянии тесного любовного треугольника в её родном поселении, заложило в Танюше потребность иметь одновременно не менее двух воздыхателей. В Университете это не было особой проблемой, потому что парней здесь было как раз вдвое больше, чем девушек.

По иронии судьбы второкурсники Витян и Колян стали в Университете друзьями и каким-то непонятным образом умудрялись между собой не перессориться. Если Танюша по результатам самоанализа приходила к выводу, что Витяна она любит больше и объявляла об этом им обоим, Колян фаталистично уходил в сторону и терпеливо ждал, когда же барометр Танюшиной влюблённости качнётся в его сторону. Впрочем, долго этого ждать не приходилось, – неделя-две и Танюша, обнимая Витяна за шею, с искренним сокрушением, чуть не плача, шепча ему на ухо, предлагала им расстаться друзьями, потому что она никак не может забыть Коляна. Тот понимающе кивал и передавал эстафету своему другу.

Не смотря на свои продвинутые взгляды и глубокие познания в вопросе предотвращении беременности, повода воспользоваться ими Танюша себе не давала. Уединялась в кубрике с Витяном или Коляном она редко и дальше поцелуев у них дело не доходило.

- Понимаешь ли, Верка, - объясняла она своей отсталой подруге. - Вот не могу я эту черту перейти. Вернее не могу решить, кто же у меня из них будет первым. Ведь это же дело ну никак не восстановишь – второй то уже в любом случае будет вторым. Лидке с её долговязым проще – он то у неё один! А мне – попробуй разберись со всем этим.

Вера и не пыталась разобраться в запутанных отношениях Танюши, тем более, что та иногда умудрялась мечтать ещё и о Вячеславе Максимовиче – преподавателе вневедения:

- Вот мужчина! - мечтательно вздыхала Танюша. – Это ж такой умный – как говорит красиво. Я б его часами слушала. И красавчик-то какой. У нас таких в Слепянке с древних времён не водилось. Да и в поселениях соседних – тоже не видала. Там у нас все мужики рябые и плешивые, это даже те, которые не мутанты. А этот, погляди: кожа чистая, бородка аккуратная. И не хамло, как наши. Вот от такого бы я забеременела – только б предложил. Это ж какие б потом дети умные у меня понараждались!

Но шансы забеременеть от Вячеслава Максимовича у Танюши были ничтожны. Личные отношения между студентами и преподавателями в Университете не поощрялись. Да и Вячеслава Максимовича, казалось, больше интересовало, остались ли в Африке слоны, о которых он так увлечённо рассказывал своим студентам, и похожи ли они сейчас на тех слонов, которые описаны в старых учебниках по зоологии. Ещё его очень интересовало, изменил ли течение Гольфстрим, насколько увеличился или уменьшились объём шельфовых льдов в Антарктиде, намного ли меньше уровень радиации в Южном Полушарии, чем в Северном, и много других вопросов, которые ничего не имели общего с восхищённо слушавшей его Танюшей. Танюша пыталась обратить на себя внимание, задавая вопросы, которые ей казались такими умными:

- Вот, Вячеслав Максимович, вы говорите, что ветер на Поверхности то же самое, что у нас в Муосе сквозняк в туннелях. Но всем известно, что сквозняк бывает, когда в двух местах открыты двери, люки или есть какие-то дыры. Откуда же берётся сквозняк, то есть ветер, на Поверхности, если там двери и люки были только в домах, да и те уже все развалены?

Такие вопроса Вячеслава Максимовича обескураживали, он начинал беспомощно теребить бородку, подыскивая слова, которыми рождённым в Муосе можно объяснить то, что знал каждый школьник, живший на Поверхности; объяснить то, что он, если признаться, не всегда понимал сам. Он, конечно, начинал объяснять что-то про нагревание и остывание морей и суши, про перепады температуры воздуха и движение воздушных масс, с горечью понимая, что ни Танюша, ни другие студенты его всё равно не поймут. А Танюша и не собиралась понимать, ей совершенно было не интересно, что там говорит Вячеслав Максимович. Ей было интересно лишь, то, как он это говорит, и что обращается он в данный момент именно к ней. И слушала она его с поддельной внимательностью, очень умно морща лоб и как бы невзначай, будто бы от умственного напряжения, приоткрыв ротик, рассчитывая что выглядит она в этот момент очень соблазнительно. Ну и, конечно, она при этом всё время в такт речи преподавателя кивала головой, да так усердно, что казалось, сейчас свихнёт себе шейные позвонки.

В отличии от Танюши, Вере интересно было именно то, что говорит преподаватель вневедения. Танюша с её глупыми вопросами, студенты, преподаватель, аудитория незаметно растворялись перед ней, и Вера неслась вдоль бесконечной береговой линии океана, там где рождалась гигантская силища, толкающая по небу облака с дождями, гонявшая когда-то по морю корабли, и дающая теперь поселениям Муоса энергию с десятков выведенных на Поверхность ветряков. И с небес звучал спокойный голос Вячеслава Максимовича, объяснявшего причины движения воздушных масс. И порою даже казалось, что именно этот голос этим всем движет.

8.

Как-то очередной раз зайдя в библиотеку, Вера пытала завхоза Университета, который в определённые часы исполнял функции библиотекаря. Она требовала от неё что-нибудь из Ницше. Завхоз-библиотекарь, откровенно уставшая от самой назойливой на её памяти студентки, раздражённо водила пальцем по каталогу библиотечных книг, но ничего от этого автора не находила.

- Пруднич, вы меня не перестаёте удивлять, - сзади стоял Вячеслав Максимович, с улыбкой на лице и толстой книг под рукой. – Таких книг в общей библиотеке вы не найдёте. Но у меня есть отдельная библиотечка, там есть книги, которые когда-то хотели уничтожить за ненадобностью. Может быть, там я что-то найду для вас.

Через несколько минут Вера вошла в тесную коморку, служившую кабинетом, лаборантской и спецбиблиотекой преподавателя вневедения. Три стены от пола до потолка занимали полки, забитые книгами. В небольшом промежутке между полками стоял крохотный столик, на котором также лежало несколько раскрытых книг и стопка исписанных мелким почерком листков. Под столик была задвинута до смешного маленькая скамеечка. На полу Вера увидела полускрученный тюфячок, накрытый не очень чистой простынёй. Вячеслав Максимович, проследив Верин взгляд, поспешно скрутил тюфячок и стал запихивать его в единственный свободный от книг промежуток одной из нижних полок, виновато объясняясь:

- Вообще-то я живу не здесь. Заработаюсь бывает допоздна, идти к себе уже смысла нет, вот здесь и перекимарю перед началом занятий.

Снова взглянув на исписанные листки на столике, Вера спросила:

- А над чем вы работаете?

Вячеслав Максимович провёл рукой по бородке и с обычной для него грустью сообщил:

- Я занимаюсь, собственно, тем, чем занимаются диггеры. Вы же знакомы с ними, насколько я знаю?

Вера кивнула. Вячеслав Максимович занялся поиском книг. При этом он не просто читал названия на их корешках, а проводил по ним рукой, как будто это могло помочь поиску.

- А значит слышали про диггерскую Поэму Знаний?

- Я её знала наизусть. Правда давно не повторяла.

- Вот этим же занимаюсь и я. Диггеры пытаются противостоять деградации, заучивая, повторяя и передавая новым диггерам сжатый комок знаний. Диггеры выбрали минимум тех интеллектуальных сокровищ, которые скопила цивилизация до Последней Мировой, и они бережно хранят их в самих себе. Но нет гарантии, что их традиция передавать устные знания сохранится, нет гарантии, что они вообще выживут. Но если всё таки Поэма Знаний и доживёт до тех дней, когда людям она понадобится, я сомневаюсь, что от неё будет много пользы. Слишком она сжатая, слишком схематичная, слишком абстрактная. Я не уверен, что люди смогут быстро взрастить из этих сухих строчек тот пышный сад науки, каким он был когда-то. К тому времени (это, конечно, мое мнение) всё или почти всё население Муоса станет дикарями.

- Но почему вы так уверены, что люди станут дикарями? Ведь есть Республика, есть Инспекторат, есть школы, есть Университет.

- Университет? Когда-то давно библиотека Университета занимала здесь самое большое помещение. Потом это помещение отдали под полигон для зоотехников и ветеринаров, по большому счёту – под ферму. Там сейчас учатся разводить, выращивать и лечить коз, свиней и прочую живность. Я не спорю – это очень нужно. Ну а библиотеку пришлось переместить в помещение поменьше. Была создана комиссия по отбору самых ненужных книг. Часть из них продали в книжных лавках или раздали тем, кто хотел, часть сожгли или порвали для бытовых нужд. Не прошло и трёх лет, как и это помещение признали слишком большим для библиотеки. Снова переезд, снова работа комиссии и сокращение числа книг. То, что вы видите в теперешней библиотеке – это лишь остатки после третьего или четвёртого переезда, может быть пятая, а то и десятая часть. Ну, и ещё то, что можете найти здесь и ещё немного - у меня дома, и что другие преподаватели растащили по своим жилым помещениям и лаборантским. Остальное всё уничтожено. Я думаю, что со временем библиотеку сократят, а самые-самые практичные книги разнесут по шкафам учебных кабинетов. Остальное - за ненадобностью - в топку. Вера стало жутко от того, что она услышала. Жутко до физической боли, как будто это её, а не книги, бросают в топку.

- Если такое происходит в Университете, - с горечью продолжал преподаватель, - то что же ожидать от школ в поселениях? Инспекторат постоянно сокращает штатных учителей в школах Муоса. Сейчас редко где общее образование длится более одного года (такое когда-то было только у рабов в поселениях Америки). Без штатных учителей обучение отдано на откуп местным администраторам. Пока ещё кое-как детей учат на общественных началах бывшие учителя, которые неожиданно стали обычными крестьянами, но во многих поселениях нет и этого. Скоро умение читать и писать будет считаться за большую учёность. А потом, может быть, и это станет не нужным.

- И что же делать? Как вы собираетесь это остановить? - с надеждой спросила Вера, снова взглянув на загадочные листки, лежавшие на столе.

- Сейчас ничего не остановишь – это бесполезно. По моему убеждению, Муос, если и выживет в ближайшие десятилетия, то непременно скатится до уровня дикарей, таких как дикие диггеры или лесники. Тот, кто падает в яму, сможет из неё выбраться только после того, как достигнет дна, если конечно, не разобьётся. А мы ещё даже не падаем, а только соскальзываем к краю ямы. У меня был знакомый социолог, и мы, соединив наши знания, попытались рассчитать варианты будущего Муоса. Он вёл наблюдения, тестировал людей, я изучал историю Муоса, анализировал последние решение Инспектората, уровень знаний и направленность мышления студентов. Ему удалось вывести формулы в несколько страниц длиной. И мы несколько раз загружали в них исходные данные: то, что происходило в Муосе совсем недавно и что происходит сейчас, средний уровень интеллекта разных социальных слоёв, направленность мышления граждан Республики… ну и много разных других параметров. Но как мы не старались в нашей формуле коэффициенты и параметры делать самыми оптимистичными, в любом случае Муос ждёт катастрофа, которую мы назвали Крахом. По нашим расчётам мы сейчас только скользим к краю пропасти, а через пару лет начнётся падение. Республика рухнет, начнётся глобальная гражданская война, население уменьшится многократно, а когда всё закончится, всё то немногое, что мы имеем сейчас, будет уничтожено, потеряно или забыто. Это будет каменный век Муоса. Только тогда, может быть, понадобится то, чем занимаюсь сейчас я, и в чем помогают мне некоторые мои коллеги.

Вячеслав Максимович достал из-под стола коробку, из неё извлёк целую стопку исписанных своим мелким почерком листков, достал самые верхние и показал Вере. Она аккуратно, как будто древние ценные манускрипты, взяла их в своих руки. Она ожидала, что в них содержатся сокровенные знания или секретные формулы. Но вместо этого она увидела фигурки человечков, схематичные, но понятные изображения туннелей, переходов, станций, частей тела, предметов одежды, оружия. Потом шли кружочки, квадратики, какие-то значки. Она растерянно подняла глаза и с удивлением, чуть ли не с обидой, посмотрела на преподавателя. Тот внимательно следил за её реакцией и, встретившись с её непонимающим взглядом, по-доброму улыбнулся.

- Не смущайтесь, Вера, это – моя книга, которую я назвал «Начала», и она рассчитана на дикарей. На первых страницах вы ничего не поймёте, вы же – не дикарка. А вот ваш любознательный потомок, взяв в руки такой листок, возможно различит в нём знакомые предметы и начнёт разгадывать представшие перед ним ребусы. И постепенно перейдёт от иллюстраций к символам, от символов – к знакам, от знаков - к буквам и словам. И со временем перед ним будет разворачиваться картина мира, очень последовательно и систематизировано. Дойдя до определённого места моей будущей книги, его огрубевший мозг уже не сможет переварить прочитанное. Но у него будут дети, которые с его помощью пройдут гораздо быстрее, то что прошёл он, и двинутся дальше: вплоть до таблицы Менделеева, физических формул, объяснения процессов фотосинтеза и строения Вселенной. В «Началах» будет информации намного меньше, чем знаю я, но она будет прочным и надёжным фундаментом для восстановления утраченных знаний. Любая сохранившаяся до тех времён книга по естествознанию, попавшая в руки дикаря, прочитавшего мою книгу, уже не будет ему совсем непонятной. Это – дело моей жизни, это то, чем я живу.

Вячеслав Максимович замолчал. Улыбаясь, он смотрел куда-то в стену, вернее в далёкое будущее, рассматривая тех чумазых дикарей, которые листают его книгу. Вера поделилась своими сомнениями:

- Ну а где гарантия, что ваша книга просуществует до тех пор; где гарантия, что дикарь, которому она попадётся в руки, не бросит её в костёр; где гарантия, что начав рассматривать картинки, он научится читать?

На секунду преподаватель нахмурился. Несомненно, эти мысли посещали и его. И он уже не с таким энтузиазмом, но с прежней уверенностью сообщил:

- Я попытаюсь убедить Инспекторат издать книгу достаточным тиражом. Если не получится, - у меня и моих единомышленников есть кое-какие сбережения, - попробуем напечатать хотя бы пару десятков экземпляров за свой счёт. А нет – будем переписывать книгу до конца своей жизни. Под видом универсального букваря-учебника для малышей будем бесплатно распространять эту книгу в поселениях. Чем больше книг, тем больше шанс, что часть из них сохранится достаточно долго. Несколько экземпляров сделаем из водостойкой бумаги и поместим в библиотеке Университета, в тайниках. В наиболее суеверных поселениях убедим жильцов, что это - священная реликвия. Хотя бы несколько экземпляров должны сохраниться и пройти через времена грядущего хаоса. А если даже Муос погибнет, сюда могут прийти другие люди, из других поселений – из той же Москвы - и найти эту книгу. Есть маленький шанс, что способность чтения к тому времени не утратится, - тогда всё будет проще. Но даже если не так… В нашей группе есть хорошие психологи, первые разделы книги созданы так, что хотя бы один из десяти неграмотных дикарей, обязательно должен заинтересоваться и со временем понять систему знаков. И, кстати, первая часть книги прошла хорошее испытание.

Вячеслав Максимович заговорщицки улыбнулся, ожидая от Веры вопроса, который она ему тут же задала:

- Какое испытание? Что вы имеете в виду?

- Ну об этом как-нибудь в другой раз, - сказал Вячеслав Максимович и как-то по мальчишески ей подмигнул.

- Кстати, вот «История философских учений XIX-XX веков», там есть раздел, который тебя интересует. Но чем, позволь, мог так заинтересовать Ницше? – незаметно перешёл на «ты» Вячеслав Максимович.

- Я нашла ссылки на него в некоторых книгах. Он писал о Человеке, надеюсь, что у него может быть что-то важное?

- А что для тебя важно?

- То, что лежит в основе всего, что управляет миром, какова главная цель. Я должна это понять.

Вячеслав Максимович с нескрываемым удивлением смотрел на Веру. Что у этой немногословной студентки творится в голове? Откуда она вообще взялась такая? А Вера его спросила в лоб:

- Вы знаете ответы на эти вопросы?

- Над этими вопросами люди бились тысячелетиями, а ты хочешь, чтобы я вот так запросто тебе дал ответы на них прямо сейчас. Моя личная главная цель – это «Начала». Над глобальными вопросами у меня времени думать не остаётся. Но, если хочешь знать моё мнение, Ницше не даст тебе ответов на твои вопросы. Его отнюдь не интересовал человек, он восхищался сверхчеловеком, которого сам же и придумал. Закончил свою жизнь он в психбольнице, зато идеи его были приняты фашистами. Теми самыми, которые начали Предпоследнюю Мировую войну, уничтожившую миллионы, и ставшую прелюдией к войне Последней, добившей человечество до конца.

Вера ещё раз посмотрела на книгу почти с отвращением, и протянула её обратно преподавателю:

- Нет, такая книга мне не нужна.

Уже собираясь уходить, она спросила:

- А что стало с тем учёным-социологом, который дал такие мрачные прогнозы? Вы сказали о нём, что он «был».

Вячеслав Максимович мялся с ответом, обдумывая, что именно и как ему сказать.

- Он добился аудиенции в Учёном Совете, а потом – в Инспекторате, представил им начатки своей работы. Его работой заинтересовались, тем более он предлагал кое-какие меры по смягчению Краха. Но через месяц, когда он направлялся тестировать какое-то отдалённое Поселение, – он исчез. Думают, что его захватили или убили чистильщики. После этого должность социолога в Университете сократили, потому что ему всё равно замены не было.

Не успела Вера переступить порог кубрика, как Танюша её засыпала вопросами:

- Куда ты пропала? Я всё обегала - тебя искала, думала – случилось что с тобой.

- В библиотеке я была, книги выбирала.

- В библиотеке? Библиотека уже давно закрыта!

Вера и не заметила, как быстро прошло время.

- Мне сегодня разрешили посмотреть книги подольше, - почти не соврала она.

Вера ловко вскарабкалась на свою шконку, давая понять разрывавшейся от любопытства подруге, что разговор закончен. Танюша от обиды хмыкнула, но больше вопросов задавать не стала. Вера не хотела говорить с Танюшей о Вячеславе Максимовиче, зная о её приземлённом интересе к нему. Сейчас мечты подруги казались Вере кощунственными. Этот человек – не от мира сего. Он до конца не убедил её в целесообразности того, что делал. Но он, несомненно, был уверен в правильности того, чем занимался, занимается и собирается заниматься до конца жизни. И он со своими друзьями - может быть последние люди в Муосе, которые думают о будущем. Он всё свободное время трудится, заведомо не рассчитывая получить награды за свои труды, сознавая, что не доживёт до тех пор, когда его труд начнёт приносить плоды.

А преподаватель вневедения, растянувшись в своей лаборантской на неудобном тюфяке, не мог заснуть. Впрочем, и работать он сегодня тоже не мог. Почему-то из головы не вылезала эта необычная студентка со своими странными вопросами. Он пытался убедить себя, что его, как учёного, в скурсантке Пруднич интересует исключительно уникальный человеческий индивидуум, но почему-то это у него не получалось.

9.

На следующий день, сразу после занятий, Вера заглянула в кабинет преподавателя вневедения – накануне они договорились, что он ей покажет результаты каких-то своих экспериментов. Не совсем понимая, о чём идёт речь, Вера не питала особого любопытства, но отказываться было неудобно. Когда она зашла в кабинет, то застала там мальчика лет пяти, сидевшего на табуреточке за столиком, деловито рассматривающего всё те же листки будущей книги «Начала». Вячеслав Максимович стоял у мальчика за спиной и внимательно за ним наблюдал. На стук двери он повернулся и протянул Вере руку:

- Заходите, Вера, мы тебя уже ждём. Хынг, это Вера, про которую я тебе говорил, поздоровайся. Вера, это Хынг – так он себя называет.

Мальчик встал из-за стола, протиснулся мимо преподавателя, деловито протянув руку Вере, и представился:

- Я - Хынг. Ты - Вера. Вяч говорить тебе много. Ты хороший человек. Ты умный девочка. Ты солдат, защищать всех.

Как только мальчик повернулся и Вера увидела его лицо, воспоминания ударили её изнутри. Вытянутое лицо, заострённые черты – нет сомнений – это лесник. Но как? Почему? Вячеслав Максимович, не заметив реакции Веры или не правильно её истолковав, торжествующе поведал:

- Вера, ты не поверишь: этот ребёнок – лесник! Да-да – лесник! Из числа тех, кого мы считали ни к чему не пригодными выродками, недочеловеками. Пару лет назад на Партизанской нашли группу таких малышей и привели в Центр. Их сразу распределили по лабораториям. Несколько бедняг умерли в ходе опытов – это, конечно, большой позор для науки Республики. Хорошо, что мой знакомый биолог доказал, что они, с биологической точки зрения, – полноценные люди. Просто взаимодействие с лесом и питание лесом, немного изменило их морфологические признаки, но не более того. Пребывание в постоянной ментальной связи с лесом угнетало их речевую функцию. Но лес погиб, ментальная связь прервалась, они питаются обычной пищей. Это обычные люди, просто немного не похожие на нас. Взрослым лесникам, конечно, тяжело реабилитироваться в наше общество, но дети – совсем другое дело. Когда было доказано, что они – человеки, опыты над ними прекратились, но Инспекторат отказался признать за ними право стать гражданами Республики. Их распределили между поселениями, и там им живётся отнюдь не сладко. А Хынга забрал себе я. Просто так, взял наугад одного из мальчишек, для того, чтобы провести над ним испытание «Начал». Ведь это – идеальный образец дикарей будущего. Инспекторат мои исследования финансировать отказался, поэтому всё – за мой счёт. Хынг живёт в моей квартире, а я переселился сюда, в кабинет. Я его учил только речи, общался он только со мной и с книгой – я дал ему черновой вариант. Чтоб ты думала!: первые дни он на неё не обращал внимание, потом начал рассматривать картинки, потом… Теперь он сносно читает, и я бы осмелился сказать, что Хынг опережает в развитии своих сверстников. Это лучшее доказательство того, что «Начала» работают, что мы идём в правильном направлении и у будущих поколений есть шанс.

Вера закусила губу. Конечно, Вячеслав Максимович не знает, как именно «нашли» Хынга и его соплеменников. Он не знает, что лесники терроризировали Партизанскую, что не без Вериного участия уничтожили целое племя лесников и что эти дети – лишь жалкие остатки того племени. И он не знает, что Хынг и другие выжили благодаря Вериному командиру Зозону, он не знает, что Вера считала, что лесников лучше убить. Конечно же, мальчик, так радушно пожавший ей руку, не узнал и не мог узнать её. И он никогда не узнает, что Вера – соучастница убийства его родителей, не признававшая право на жизнь и за ним самим.

- А что будет с ним после окончания ваших испытаний? - спросила Вера.

Вячеслав Максимович снова нахмурился, выдав свои переживания.

- Мы с Хынгом очень подружились. Я сделаю всё, чтобы его признали гражданином Республики, может быть он даже останется в Университете. Но одному Хынгу исключение Инспекторат вряд ли сделает. Мы ставим вопрос о возможности признания гражданами всех лесников, которые сейчас живут среди республиканцев или перейдут на нашу сторону в будущем. Пока Инспекторат агрессивно реагирует на наши предложения. Такое ощущение, что властям лучше просто уничтожить лесников, чем принять их на правах граждан, союзников или автономии.

Между тем Хынг, мало понимая о чём говорят взрослые, с явным интересом принялся за более интересное для него занятие – он снова уселся на стульчик и стал усердно вчитываться в «Начала». Вячеслав Максимович с одобрение кивнул в его сторону:

- Он развивается гораздо быстрее, чем я мог рассчитывать. Не могу понять, или это Хынг сам по себе такой смышленый или все лесники – такие… А знаешь ли, Вера, давай-ка чайку? У меня есть отличная заварка из смеси трав с Поверхности. Дезактивированная, конечно.

Вера не заметила, как пролетело время в кабинете вневедения. Она бы отсюда вообще не уходила. Они сидели с Вячеславом Максимовичем прямо на полу, подстелив тюфяк, пили чай из каких-то неведомых трав. Правда кружка у Вячеслава Максимовича была одна, зато большая. Он сбегал в котельную, заварил кипяток и теперь они по-очереди потягивали ароматный напиток из подкопченной металлической кружки и разговаривали. Хынг тихонько шелестел листами «Начал», иногда вздыхал, наталкиваясь на какое-то сложное для его восприятия место. Когда он уставал, садился рядом с ними на топчан, прислонялся к плечу Вячеслава Максимовича и внимательно слушал, о чём говорят взрослые. Вера старалась не встречаться с ним глазами, боясь что в ней он узнает убийцу. Потом мальчик заснул, и его уложили на топчан. Свободного места осталось мало и получилось, что Вера с Вячеславом Максимовичем оказались у самого стола, прижавшись друг к другу. Эта каморка с книгами, сопящим малышом, тёплым плечом преподавателя и тихим разговором на самые разные темы для Веры казалась маленьким раем. Этот человек совершенно не походил на тех мужчин, которых до этого ценила Вера. Он не только не был бойцом, но и вряд ли хоть раз дрался в жизни. Но явное физическое превосходство Веры для неё теперь не имело никакого значения, она даже не смела думать о своём собеседнике, как о более слабом. У Вячеслава Максимовича была сильнейшая воля, только направил он её в другое русло. И у него была цель: гораздо более определённая, чем у Веры. И с этим человеком ей было очень хорошо и спокойно.

В свой кубрик она пришла поздно ночью, когда все спали. Ну а утром любопытная Танюша устроила настоящий допрос. Было ясно, что эта кнопка от своего не отступится.

- Хорошо, Танюша. Я была у Вячеслава Максимовича…

Пауза, сопровождавшаяся отвисанием Танюшиной челюсти. Переварив услышанное, та выдохнула:

- При-и-и-ко-о-о-льно…

Насладившись реакцией своей подруги, Вера улыбнулась, легонько хлопнула ту по плечу и пояснила:

- Ничего прико-о-ольного не было. И ты ж меня так и не научила, как не забеременеть, а без этого «прикольное» мне противопоказано – как я с пузом воевать-то буду?

Вера усмехнулась, но Танюша её юмор не восприняла, поэтому пришлось её успокоить:

- Серьёзно, Танюша, мы просто разговаривали. Поэтому я тебе дорогу не перехожу.

- Ага, конечно, разговаривали они… Ну и Верка, ишь ты… Всех нас сделала…

За Верины «приколы» почему-то в этот вечер пришлось платить Витяну. На этой недели Танюша была влюблена в него, и вечером кубрик в порядке очереди был в Танюшином распоряжении. Витян робко приоткрыл дверь кубрика и своим «Здрасьте» проинформировал о своём прибытии. Девушки уже засобирались освободить помещение для Танюши, но та, вскочив со своей шконки, их остановила:

- Оставайтесь уж!

Подойдя к двери и открыв её настежь она резко сказала:

- Всё, Витян, давай к себе! У меня голова болит! И Коляну скажи, чтобы ко мне тоже не ломился!

Она захлопнула дверь перед носом опешившего Витяна, завалилась на свою шконку и делала вид, что спит. Она даже не помолилась, хотя делала это каждый вечер.

Танюша удивительным образом совмещала в себе свои вольные взгляды с искренней набожностью. По вечерам она била поклоны, крестилась и долго читала какие-то молитвы, вглядываясь в иконку-картинку, висящую на гвоздике. Веру это по-началу смешило, но потом она заметила, что со своими атеистическими взглядами она здесь находится в меньшинстве. Лидия на время Танюшиной молитвы откладывала книги, выпрямлялась, слаживала руки и закрывала глаза, едва двигая губами. Джессика, не слезая со своей шконки, вытягивалась в струну и шептала что-то на мавританском.

10.

Когда Вера читала что-то из истории, что-то про открытие и колонизацию Америки, про рабство и работорговлю, она неожиданно пришла к выводу о том, что молчунья Джессика – далёкий потомок тех несчастных, которых работорговцы вырвали из родных джунглей и заставили тяжко трудиться на плантациях далёкой чужбины. Думая об этом она с любопытством задержала взгляд на Джессике, как будто видела теперь её совсем по-другому. Джессика как всегда на своей шконке корпела над учебниками и беспрерывно переписывала что-то латинскими буквами на бумагу, куски которой отрывала от большого рулона, бережно хранившегося у неё в рюкзаке. С мулаткой она не общалась вообще, если не считать того безответного «Я эм Джессика». Джессика почувствовала Верин взгляд, подняла глаза и задорно улыбнулась, показав два ряда ослепительно белых крепких зубов. Отводить взгляд было не серьёзно и Вера спросила первое, что пришло в голову:

- Что ты пишешь?

Джессика в этом наборе студентов была единственным представителем Резервации. Она училась на врача, училась старательно. После того, как умер, заразившись туберкулёзом от своих пациентов, единственный врач Резервации, медиков там не было. В Госпиталь Центра или амбулатории ближайших поселений вход жителям Резервации был закрыт. Инспекторат установил врачами ближайших поселений график обязательного посещения Резервации раз в месяц. График выполнялся, но белые врачи шли в Резервацию неохотно. В случае срочной необходимости управляющий Резервацией – единственный её представитель, имевший право свободного выхода, лично шёл в Инспекторат и добивался разрешение на вывод резерванта для лечения. Он ожидал «свободный конвой», возвращался с конвоирами в Резервацию. Если больной аппендицитом или тяжёлая роженица доживали до этого, их тащили на тележках, реквизированных когда-то у ленточников, в ту лечебницу, разрешение на которую выдал Инспекторат. Почти сразу после операции, чтобы не задерживать конвой, больного возвращали в Резервацию. Помимо содержания конвоя за счёт Резервации, кормления больного и сопровождавших, приходилось давать мзду и врачам, не проявлявших большого рвения в лечении резервантов. Поэтому мавры грустно шутили: «В Резервации лучше умереть, чем болеть».

В порядке исключения Инспекторат по долгим просьбам управляющего Резервации дал разрешение на приём в Университет одного студента. Полтора десятка юношей и девушек претендовали на это место. После долгой молитвы на баптистский манер, сопровождавшейся вуддистскими танцами, начался отбор студентов. Отбирал кандидатов лично Кинг-Эрик, который в номенклатуре Республики значился администратором Резервации, а самими резервантами звался по-старинке кингом, как и его погибший в войне с ленточниками отец Кинг-Том. Для этого он даже одел свою цветастую тогу и во время разговора с кандидатами держал руку на черепе предка – Кинг-Тома. Не смотря на эти первобытные атрибуты Кинг-Том был умён и начитан. Он же преподавал точные науки в местной двухлетней школе и, в общем-то, знал возможности всех кандидатов и без собеседований. Джессика не была самой успешной из учеников Резервации, но, как и все, она усиленно готовилась к отбору. Войдя в Зал, коим именовалось самое большое помещение Резервации, одновременно считавшееся приёмной кинга, залом собраний и школой, Джессика подошла к поставленному на возвышении креслу, на котором сидел Кинг-Эрик в своих цветастых лохмотьях. Она опустила голову – это было единственным установленном в Резервации атрибутом почтения кингу.

- Ты хочешь стать врачом? - после недолгого молчания спросил Кинг-Эрик.

- Да.

- Почему?

Джессика была немного удивлена. Она ожидала, что кинг начнёт задавать ей вопросы по математике или основам физики. И она первые секунды недоумённо смотрела на кинга. А кинг рассеянно смотрел на череп, по которому грациозно постукивал пальцами. Джессика была не первой, кому он задавал этот вопрос. Те, кто был до неё, отвечали однообразно правильно: «Хочу лечить людей», «Буду спасать жизни». От Джессики он ожидал услышать то же самое. Она была не глупой девочкой, но из-за своего тихого молчаливого нрава постоянно оставалась в тени. Где-то там, в очереди у входа в Зал, стоит высокий, крепкий и умный Бил. И Кинг-Том уже давно решил направить в Университет его. Но то, что сказала ему Джессика, и то, как она ему это сказала, поменяло его решение.

- Кинг. Три года назад умерла моя сестрёнка от астмы. Ты помнишь, тогда ещё был жив врач, но у него закончились выделенные Инспекторатом лекарства. Я и сейчас помню, как Дженифер, задыхаясь, билась в маминых руках. Потом умер врач, потому что ему вовремя не поставили диагноз и, когда он слёг, лечить его было некому. Потом умерла моя мама от заражения крови, всего лишь поранив руку на картофельном поле. Потом… Да что тут перечислять, кинг, ты всё это помнишь сам. Если, не дай Бог, в Резервации начнётся эпидемия, Республика просто запрёт наши поселения на входах и не даст подняться на Поверхность, пока мы все здесь не сдохнем - я думаю ты и сам это понимаешь. А может быть, из самых гуманных соображений, к нам ворвётся убры в скафандрах и перебьют нас всех, чтоб не мучились. Так вот, кинг, я отвечу тебе, почему мне нужно в Университет. Я узнаю там всё, что мне разрешат узнать, и постараюсь узнать то, чего разрешать не будут. Я научусь делать операции, научусь делать лекарства. Когда я приду, ты мне дашь ученика в медбратья и ученицу в медсёстры. И я буду их учить всему, что узнаю сама. И если меня не станет, они будет делать то, что делала я и будут учить других делать то же самое. А ещё из Центра унесу книги – куплю их, украду или перепишу. И они тоже останутся после меня. Вот мой ответ тебе, кинг.

Кинг-Эрик перестал постукивать пальцами по черепу предка и удивлённо уставился на худющую потрёпанную Джессику. Ей он сказал:

- Иди, я подумаю, - но для себя уже перерешил, кого отправит в Университет.

Когда перед ним предстал самоуверенный громила Бил и заявил, что он хочет стать врачом, потому что уверен, что лучше его с этим никто не справится, кинг ему ответил:

- Ты станешь врачом. По-позже. Джессика тебя научит.

Джессику провожали в Университет всем поселением. Кто с надеждой, кто с завистью, кто с сожалением, смотрели на эту кучерявую мулатку, уходившую в самый центр ставшегося им враждебным белокожего мира. Провожатые расступились перед Кинг-Эриком, любопытно поглядывая на увесистый рюкзак с проступавшими через ткань контурами вложенного в него цилиндра. Для них так и осталось загадкой, что кинг передал Джессике. Взяв девушку за плечи, он нагнулся к её уху и прошептал:

- Там бумага, целый рулон. Книг красть не надо – всё равно вынести не дадут, лучше переписывай. Ну и муоней немного, то же на книги, а лучше на бумагу - так книг больше выйдет. Это всё, что я могу сделать, а ты сделай то, что можешь ты.

И Джессика делала всё, чтобы не подвести кинга. Она зубрила медицину, остервенело кромсала трупы, совала нос в лаборатории по производству лекарств и постоянно писала-писала-писала. Она почти не обращала внимания на тот вакуум общения, в котором оказалась в Университете и даже в своём кубрике. Её не преследовали, особо не обижали, но не давали забыть, что она резервантка, что она «прощённый враг». Правда иногда случались похабные приставания студентов-юнцов, желавших поцапать экзотическую красотку, но Джессика на это реагировала очень резко и громко, в раз отбивая у пижонов желание лезть к ней.

Конечно, Джессика со своим англо-белорусским акцентом рассказала Вере не всё. Ещё она не рассказала ей о том покорном ощущении несправедливости, в котором жили мавры со времён Великого Боя. Им обещали полную свободу, а вместо этого переселили из бункеров Мавритании в необжитые поселения, выставили кордоны, объявив мавританские поселения Резервацией. Они платили больший налог, но при этом от Республики не получали почти ничего. По нескольку раз в год в Резервацию входили войска и их поселения обыскивали, чтобы найти сверхлимитное оружие, укрытый от налога урожай или какой-нибудь другой предлог для наложения дополнительных штрафов. Казалось, что Инспекторат ищет только повод, чтобы мавров уничтожить вообще.

Вера слушала Джессику внимательно, не перебивая и не отвлекаясь. И Джессике казалось, что Вера – другая, что это тот человек, которому плевать на предрассудки. И пока говорила, она всё больше признавала себе, насколько она изголодалась по нормальному человеческому общению. Но дружбы у них не случилось. Вера просто выслушала Джессику, пополнив багаж знаний об ещё одной части Муоса, в которой никогда не была, и отвернулась, взяв в руки свою книгу. Джессика по-английски прошептала ругательство, досадуя на свою болтливость, и с озлоблением схватила карандаш, чтобы дальше переписывать «Гнойную хирургию».

11.

Вера перестала замечать время. Казалось, не было у неё кровавого прошлого и нет неопределённого будущего. Время для неё остановилось и сфокусировалось в замечательном настоящем. Прошлое и будущее, спецназ, враги, война, смерть - нереальны. Реален Университет, реальна огромная Вселенная, которую она изучает на лекциях и при чтении книг. Вселенная, для которой все войны, смерти, страдания в Муосе – лишь почти незаметное перемещение и трансформация ничтожной части материи. Реален необыкновенный человек Вячеслав Максимович, в кабинете которого они приходит каждый вечер, реальна кружка чая, которую в каждую встречу выпивали на двоих, сделав это торжественным ритуалом. Реальна уютная лаборантская вневедения, с её книгами и неспешной беседой о далёких мирах и незапамятном прошлом. Реален смешной добродушный лесничок Хынг, с которым Вера подружилась и пообещала научить хорошо драться. Реальны неловкие удары кулачком Хынга по её ладоням во время их «тренировок» в лаборантской вневедения и добродушно-осуждающая улыбка бородача-преподавателя, не одобрявшего эти их занятия. Реальна весёлая и любопытная Танюша, не перестававшая цокать по поводу Вериных встреч с преподавателем, не верившая в их интеллектуальные беседы, и достававшую Веру вопросом: «Ну что: у вас ЭТО было?». А в ответ Вера лишь громко смеялась (до Университета она редко улыбалась), и обещала, что Танюша об этом узнает первой. Сама же себе она не допускала мыслей о том, о чём Танюша ей говорила вслух. Она не могла позволить себе думать о Вячеславе Максимовиче иначе, как о гениальном человеке. Она изучила его книгу и убедилась, что такое мог создать только необыкновенный человек. Кое с чем она не соглашалась и обсуждала с Вячеславом Максимовичем и тот без тени надменности вступал с нею в жаркий спор или же совершенно серьёзно, без капли угодливости, соглашался и тут же что-то менял или дополнял.

И даже когда до окончания учёбы оставалось две недели, Вере казалось, что это очень-очень долго. Потому что даже день, наполненный мирной жизнью, счастьем познания и пребыванием с замечательными людьми – это безмерно много.

Но возвращение в суровую реальность произошло неожиданно и резко. Прямо на лекции в аудиторию зашёл военный. Не поздоровавшись ни с опешившим преподавателем, ни с замершими студентами, он громко произнёс:

- Татьяна Сиднюк!

Танюша медленно поднялась. Офицер, сглотнув слюну, попросил:

- Выйдите, вас ждёт психолог.

Танюша на ватных ногах поплелась к выходу.

- Курсанты Академии!

Все курсанты, а с ними и Вера вскочили, вытянувшись в струну. Вера сделала это автоматически, даже не успев сообразить, что команда относится непосредственно к ней. Офицер пробежал глазами по курсантам, остановился на Вере:

- Пруднич?

- Так точно.

- Пруднич, оставайтесь. Остальные – за мной: для вас учёба закончилась.

Даже когда дверь аудитории закрылась за вышедшими офицером и курсантами, Вера ещё некоторое время стояла, потом медленно села. Она не понимала, что происходит; не понимала, какая связь между Танюшей и военными; не понимала, почему оставили в Университете её. Какая-то едкая тревога обожгла ей всё нутро. Как только закончилось занятие, она побежала к декану. Тот лишь разводил руками, заверяя, что знает не больше Вериного. Единственное, чем декан поделился с нею, это то, что по распоряжению Штаба всем курсантам, кроме Пруднич, досрочно присвоены офицерские звания и они отозваны к месту службы. С чем это связано и куда увели Сиднюк Татьяну – он не знает. На просьбу отпустить её в Штаб, чтобы самой во всем разобраться, декан категорически отказал:

- Нет! Нет и ещё раз нет! Во-первых, выход за пределы Университета до окончания учёбы запрещён, за исключением письменного распоряжения Инспектората или Штаба. Во-вторых, час назад офицером Штаба мне было строго указано, не при каких обстоятельствах не отпускать вас до окончания учёбы. Но если вы так хотите, можете оставить рапорт и его передадут в Штаб.

Делать было нечего – Вера написала рапорт с просьбой вызвать её в Штаб и объяснить происходящее, после чего вернулась на занятия. Когда она пришла вечером в кубрик, встревоженная Лидия сама начала у неё расспрашивать, что случилось с Танюшей. С её слов, Танюшу она встретила в коридоре зарёванную в сопровождении какого-то военного. Вера рассказала, что знала. Книги читать не хотелось, и она сразу, намного раньше обычного, поплелась в лаборантскую. Вячеслав Максимович корпел над своей книгой, Хынга в лаборантской не было – в это время он обычно находился в квартире преподавателя. Она поделилась с ним своими тревогами. О последних событиях вне Университета Вячеслав Максимович ничего не знал и как-то объяснить происходящее не мог, но он сделал большее: он обнял Веру и прижал её к себе. Почему-то в один миг все тревоги для Веры стали незначительными. Бесстрашная Вера, побеждавшая в боях опасных врагов и в спаррингах опытных бойцов, владевшая навыками диггерской медитации и не раз игравшая со смертью, нашла успокоение в объятиях учёного, который вряд ли смог бы в опасности защитить даже самого себя. Так и сидели обнявшись в тесной лаборантской и, как будто сговорившись, не переступали эту черту. Не нужно было говорить, не нужно было что-то делать, было и так хорошо в объятиях человека, который уже давно стал близким. Вера чувствовала, что завтра всё будет по-другому; завтра вернётся кошмарная реальность; но это будет только завтра. Может через час, а может быть и позже Вячеслав сказал:

- Мне к Хынгу надо – он будет переживать.

Может быть, стоило сказать, что она подождёт, пока Вячеслав уложит Хынга спать и вернётся, но Вера решила, что это будет не правильно:

- А мне нужно выспаться.

Ещё раз крепко обняв Вячеслава, она ушла из лаборантской.

Утром, ещё до начала занятий, в Университет пришёл офицер Штаба. Он зашёл прямо в кубрик, потребовал у Джессики и Лидии выйти, и, как обычно не поздоровавшись, перешёл сразу к делу:

- Вы требовали встречи. Знаю, что именно вы хотите спросить, поэтому сразу даю ответы на ваши вопросы. Армия и спецназ Республики со вчерашнего дня переведены в режим боевой готовности. Мы находимся в состоянии войны. Поэтому всем курсантам Академии, кроме вас, досрочно, без сдачи выпускных экзаменов, присвоены звания лейтенант, и они отозваны в свои подразделения. Кроме вас, потому что начавшаяся война – это война с диггерами…

- С диггерами? С тёмными?

- Нет, с так называемыми светлыми. Три дня назад они напали на поселение Республики и вырезали всех жителей.

- Этого не может быть!

- Ваша реакция предсказуема, вы ведь в прошлом сами были диггером. Именно поэтому общий приказ о боевой готовности на вас не распространяется.

- Вы меня не правильно поняли. Мне просто тяжело в это поверить. Но я солдат Республики, я давала присягу, и вы не можете меня оставить здесь, когда мои товарищи погибают. Я должна быть там, должна воевать. И если диггеры представляют опасность, значит я готова воевать с ними.

- Та информация, которую собрали о вас инспектора-психологи, позволяет думать, что вы можете быть искренни в своих высказываниях. Скажу более: ваши знания о диггерах могут быть нам полезны во время войны. Но вы должны определиться раз и навсегда, готовы ли вы воевать с теми, с кем провели несколько лет жизни. Отрицательный ответ будет нами принят без каких-либо последствий для вас: вы закончите учёбу, станете офицером спецназа, возглавите пятёрку, но не будете участвовать в операциях против диггеров. Но если ваше решение об участии в этой войне окажется положительным, малейшая мягкость или полу-решительность с вашей стороны будет нами восприниматься, как предательство. Я не тороплю вас с ответом. Завтра утром, в это же время, вы мне скажете: «да» или «нет». Всё, разговор закончен.

Офицер резко развернулся и вышел из кабинета, оставив Веру со своими мыслями.

Вера не мучалась сомнениями в том, вступать ли ей в войну с диггерами. Да, она провела некоторое время в бригадах, они её многому научили. Но никто, даже Антончик и Жак, не стали для неё такими уж близкими людьми. Да, ей было по своему хорошо с диггерами, но не настолько, чтобы ей хотелось туда вернутся. И, главное, она не могла забыть и простить диггерам врезавшийся в память эпизод убийства бедной партизанки, совершённый с молчаливого попустительства членов её бригады. Их учение ей было не понятно, их взгляды – чужды. А теперь диггеры нападают на поселения Республики, они стали врагами Республики. А Вера, в своё время, давала присягу уничтожать врагов Республики. Здесь для неё всё было просто.

Но сказать завтра офицеру «да» значило лишить себе ещё двух недель, вернее тринадцати дней, пребывания в Университете. Значит на тринадцать раз меньше заходить в лаборантскую вневедения и видеть Вячеслава. Вот это – имело сейчас для Веры реальную ценность. И почему эта грёбаная война не началась двумя неделями позже! Только бы дождаться вечера: она так и спросит у Вячеслава: уходить ей или не уходить. И пусть решает он – ведь мужик же! Вера улыбнулась своим мыслям. На душе стало так легко и весело от того, что она сейчас его припрёт к стенке этим вопросом и заставит решить за них двоих. А что он думал?

К вечеру вернулась Танюша. Она постарела и осунулась. Ничего забавного в её внешности, речи и повадках уже не было. Стадия рыданий у неё уже прошла, теперь она погрузилась в ступор, из которого вытащить её было очень сложно. Вера, Лидия и Джессика не отходили от неё весь вечер.

- Всех убили, всех взрослых... А детей увели… Папа… дядя… Брат умер…Папе разрубили голову… Дяде откусили шею…

- Нопсы?

Танюша кивнула. Из нескладного рассказы Танюши стало ясно, что именно её поселение подверглось нападению диггеров. С древних времён бывший подземный склад на востоке Минска был облюбован диггерами, как место стоянки. После победы над ленточниками Республика основала там поселение Верхняя Степянка, однако диггеры по-прежнему заявляли права на свою стоянку, которая находилась как раз на пересечении важных ходов, соединявших разные части восточного Муоса. Возникали конфликты, но дело до схватки не доходило. По последнему распоряжению Инспектората из-за нарастания напряжённости с бригадами, было запрещено пропускать диггеров через кордоны Республики. Когда усиленный дозор Верхней Степянки отказал в пропуске одной из бригад, возникший между диггерами и дозорными конфликт перерос в схватку. Все дозорные погибли. Диггеры ворвались в поселение и начали резню. Поселенцам удалось забаррикадироваться в одном из помещений, но диггеры спустили нопсов, которые позагрызали большинство осаждённых и лишь троим удалось бежать, через единственный оставшийся выход – на Поверхность. До следующего поселения, имеющего шлюз на Поверхности, добрался только один – брат Танюши. Он был ранен, шёл без скафандра и получил смертельную дозу радиации. Его принесли в Госпиталь, где он и умер на глазах у Танюши, едва успев сообщить о трагедии в Верхней Степянке. Танюша вернулась в Университет просто потому, что идти ей больше было некуда. Она будет продолжать учиться на администратора, но вот только чего? Поселения, которым она со временем должна была управлять, уже нет; руководить ей некем. Нет её близких, нет дравшихся когда-то из-за неё бедолаг-парней. Возможно в живых осталось лишь дети, которых не нашли среди убитых.

В Вере нарастала ненависть к диггерам. Конечно, поговори она сейчас с Антончиком или Жаком, те бы стали ей проводить свои взвешенные аргументы, почему они вырезали мирное поселение, и может быть что-то из сообщённого ими оказалось бы правдой. Но теперь их оправданиям грош цена. Она поняла их «миролюбие»: зачем вступать в бой за несчастную партизанку, убиваемую дикарями, если до неё диггерам нет никакого дела. А здесь – ситуация другая: Верхняя Степянка создавала неудобство и поэтому её удобно было отнести в число своих врагов. И детей они, скорее всего, забрали к себе – так легче оправдаться перед самими собой: вот, мол, какие мы гуманные, детей пощадили и теперь будем их воспитывать в правильном русле. Ненавижу!

Вера залезла в свой рюкзак и достала завёрнутые в сукно секачи. Она их не трогала пять с половиной месяцев. Аккуратно развернула сукно, блеснувшая сталь добавила ей спокойствия. «Вы мне дали это оружие, - мысленно обращалась Вера к своим новым врагам. – Вы же от него и умрёте!». Она продела руки в отверстия для захвата и сжала рукояти – тяжесть оружия в руках добавила ей уверенности. Хотелось делать ката с секачами, но у неё ещё были дела.

Вера собрала все книги, которые рассчитывала прочитать за оставшиеся две недели, и отнесла их в библиотеку. Теперь эти зашитые в корки стопки бумаг потеряли для неё ценность. В пылу хотела отдать в библиотеку и «ДзIкае паляванне караля Стаха», но стало жалко своего труда – здесь в Университете она наконец перевела и два раза перечитала эту книгу. Книгу она засунула в рюкзак, но теперь ей уже становилось стыдно за то, чем она занималась в Университете. Какая глупость! Какая слабость! Безусловно, она за это время сдала физически и это придётся спешно восстанавливать. А ведь ей придётся руководить пятёркой, а быть слабее своих бойцов недопустимо. Подумав об этом, Вера от досады скрипнула зубами. В потоке своих гневных решительных мыслей Вера забыла об одном человеке. Вячеслав Максимович! Вячеслав! Она резко остановилась на пол-пути из библиотеки в кубрик и быстро побежала в лаборантскую.

Хынг, как обычно, сидел за столом, а Вячеслав - на тюфяке, обложившись книгами, делал из них какие-то выписки. Увидев её, оба вскочили со своих мест. Вячеслав обнял Веру (теперь уже в это не было ничего не обычного), Хынг, подражая своему неназванному отцу, прижался к ней с боку. В этой волшебной каморке, в объятиях этого человека мысли опять поплыли вспять. То, что ещё минуту назад казалось таким правильным, теперь стало видится под другим углом. «С этим надо что-то делать!» – приказала себе Вера, усилием воли отстранилась от Вячеслава и резко вымолвила:

- Я завтра ухожу на войну!

Вера надеялась, что она для Вячеслава больше, чем просто приятная собеседница, но не рассчитывала, что её слова настолько резанут преподавателя. Как будто этому доброму бородачу, ещё недавно улыбавшемуся, вогнали в спину нож, - гримаса боли мигом стёрла улыбку с его лица. Он как-то беспомощно опустил глаза, несколько секунд приводил в порядок свои мысли: «Это должно было случиться, пусть даже двумя неделями позже». Набрав в грудь больше воздуха, он выдохнул то, что собирался сказать как-раз сегодня, но в другой обстановке, другим тоном и другими словами:

- Если я предложу тебе стать моей женой – это может что-то поменять?

«Как глупо это звучит!» - подумал Вячеслав. А Вера стояла, не веря своим ушам. Маленький Хынг поднял голову и с надеждой смотрел на неё. Неужели малыш понимает, что здесь происходит? Слабая надежда появилась у Вячеслава, он боялся, что услышит резкое «нет!». Более уверенно он продолжил:

- Вера, я всё продумал! Завтра же я соберу в Университете большое жюри. Каждый преподаватель имеет право это делать. Я заставлю их тебя протестировать: они, так же как и я когда-то, удивятся твоему интеллекту, и назначат кандидатом в учёные, оставив в Университете. Таков закон Республики, он для Академии и Штаба – тоже закон. У нас с тобой будет год, и ты обязательно станешь учёным, - я не сомневаюсь в этом. Будешь заниматься, чем хочешь: физика, агрономия, медицина или тем, чем занимаюсь я. Я уверен у тебя всё получится. И ты будешь помогать мне писать «Начала». Нет мы их перепишем с самого начала, чтобы книга стала ещё лучше…

Вера, зажмурившись, отрицательно мотала головой, до побеления сжав губы.

- Нет! – резко сказала она. – Прости, Вячеслав, нет! Не сейчас!

Она, чувствуя подступающий комок к горлу выбежала из лаборантской, громко хлопнув за собой дверью. Вячеслав беспомощно опустился на тюфяк и обхватил руками свою голову. Хынг сел рядом и прислонился к Вячеславу.

Она неслась по коридору, чтобы никто не увидел её слёз, предательски хлынувших из глаз. Она злилась на себя, злилась на Вячеслава, заставившего её рыдать как дуру-крестьянку, ненавидела диггеров, из-за которых всё случилось не так, как должно было быть.

Закрывшись в туалете она, пыталась побороть в себе плач, используя диггерские трюки. Но учение диггеров здесь было бессильно. Тогда она пообещала себе: «Я вернусь к нему! Чтобы мне не стоило – вернусь!» и сильно ударила кулаком по исписанной двери. И ей стало легче.