Грядущее на все изменит взгляд, или жизнь генерала Судоплатова
История жизни «главного диверсанта СССР» генерала КГБ Павла Судоплатова, рассказанная авторам им самим.
День. Ночь. Ночь. День. Одиночная камера Владимирской тюрьмы. За решеткой шелестит разноцветный листопад, потом толстые нити дождя секут тюремные стены, а вот уже и вьюга наметает сугробы. И так идут годы…
Никогда прежде он не видел снов. Жизнь была полна тревог и страхов, риска, когда каждая минута этого хождения по лезвию ножа могла стать последней. И вот теперь в тюрьме днем и ночью он прокручивал свою жизнь. В тяжелом забытьи видел сны-новеллы, сплетенные из обрывков переживаний. На долгие 15 лет тюрьма стала его жертвенным алтарем. Все, за что раньше награждали, чем он гордился, обернулось обвинениями, оскорблениями, унижениями.
Его имя мало кто знал. Прежде даже многим коллегам был известен лишь псевдоним – Андрей. А уж после ареста и тюрьмы вообще пришло забвение. Больших трудов стоило нам в середине 90-х отыскать в Москве генерал-лейтенанта КГБ Павла Анатольевича Судоплатова. Наши встречи состоялись за несколько лет до его смерти. В далеком прошлом уже остались тогда все драматические коллизии этой жизни. Павел Анатольевич доживал свой век с семьей младшего сына в небольшой квартире недалеко от Останкинской башни. Там и провели мы те незабываемые дни и вечера, когда этот немолодой уже человек с удивительно живым взглядом и профессиональной памятью разведчика рассказывал перед нашей телекамерой свою историю, в которой слились воедино тюремные сны и реальные события… Как это у его любимого Пастернака:
Сон
Вижу, как через марлю, Мелитополь, где я родился в 1907 году. Вижу русскую православную церковь, икону Божьей Матери и Его в терновом венце. Вижу матушку свою в белом платочке с заплаканными глазами и отца, у которого почему-то дрожат руки. Батюшка с небольшой бородкой и ясными глазами стоит у купели, куда опускают младенца.
Меня крестили на день святых Петра и Павла…
И вдруг я сам выхожу из купели в белой рубашонке и иду к открывающимся вратам, раскинув руки, чтобы не упасть. Солнце заполняет всю церковь. За мной бежит отец. Поднимает на руки, и струйки воды из купели прыгают по ступенькам храма. Отец передает меня батюшке. Тот мелко трижды крестит меня и говорит: далеко потопает ваш сынок Пашенька, да лиха нахлебается много…
Отец Павла Анатольевича был пекарем. В семье пятеро детей. Трудился с утра до ночи. Умер в год революции, когда мальчику было 10 лет. Уже в 14, окончив начальную школу, Павел убежал из дома, пристав к красноармейскому полку, который сражался с отрядами украинских националистов во главе с Петлюрой и Коновальцем.
Время шло. Особому отделу полка срочно понадобился шифровальщик и телеграфист. Павел принялся за учебу. Так он попал в органы безопасности. Это и стало началом службы, которой он отдал всю жизнь.
В дивизии, где служил Судоплатов, с националистами сражались поляки, австрийцы, немцы, сербы. Война была кровопролитной и жестокой. Почти миллион человек погибли на Украине. Судоплатов, находясь уже на оперативной работе, исколесил с особыми заданиями всю Украину. Служил в Житомире, Мелитополе, Харькове. Вскоре был переведен в Москву. В управлении кадров центрального аппарата ОГПУ получил должность старшего инспектора, который курировал перемещения по службе и новые назначения в Иностранном отделе, как называлась тогда закордонная разведка. Быстро и сам стал разведчиком, пройдя все ступени этой службы. Говорили, что у него была удивительная способность угадывать чужие мысли, что позволяло принимать быстрые и правильные решения в любой ситуации. Начальство быстро отметило молодого сотрудника с такими редкими возможностями. Поступило предложение: стать разведчиком-нелегалом.
Умному человеку непросто было принять такое предложение. Много чего не хватало: образование – похвалиться нечем, не было опыта работы за границей, знания иностранных языков, да и жизнь на Западе была совершенно неизвестной. И все-таки он согласился. На постижение всех премудростей получил восемь месяцев: пять раз в неделю изучение польского и немецкого языков на явочных квартирах с преподавателями-иностранцами, другие инструкторы обучали владению оружием, приемами рукопашного боя, тайнописью и другим премудростям жизни разведчика-нелегала.
Порой казалось, что его кидают в омут с ледяной водой. И никогда больше не увидеть ни Родины, ни родных. Бывалые разведчики предупреждали: радости предстоит немного, а риска без благодарности – море. После восьми месяцев учебы его ждала первая зарубежная командировка.
После убийства во Львове боевиками Организации украинских националистов советского дипломата Майлова ОГПУ разработало план предотвращения в будущем подобных террористических акций. Было решено внедрить в зарубежные подразделения ОУН наших разведчиков. Таким было задание Судоплатову.
Он отправился за рубеж в сопровождении «главного представителя ОУН» на Украине Лебедя, который на самом деле много лет был тайным агентом Советов. Лебедь вместе с Коновальцем еще в годы Первой мировой войны вместе воевали в качестве офицеров австро-венгерской армии против России, а позже просидели несколько лет в лагере для военнопленных под Царицыным.
Не расстались они и в Гражданскую войну, когда Лебедь стал заместителем Коновальца и командовал пехотной дивизией, противостоявшей Красной Армии на Украине. В 1920 году Коновалец бежал в Польшу, а Лебедя оставил на родине для организации подпольной сети ОУН. Но его арестовали, и выбор у боевого товарища Коновальца остался один: умереть или работать на Советы. Предательство Лебедя осталось тайной для националистов, среди которых его авторитет оставался высоким. В случае войны России и Германии Коновалец рассчитывал, что именно Лебедь сумеет захватить власть в Киеве. В Москве знали все это, как знали и то, что Коновалец дважды встречался с Гитлером, который даже предложил сторонникам Коновальца пройти курс обучения в партийной школе в Лейпциге.
В такой ситуации и был послан на Запад Павел Судоплатов. В то время это был статный чернобровый красавец с благородной осанкой и лицом аристократа. Его могли принять за артиста, художника, поэта. И он блестяще играл эти роли, если требовала обстановка. То, что он сделал в разведке, сейчас приходится извлекать из бездны забвения, с трудом находя то, что тщательно секретилось и скрывалось. У тайн спецслужб нет срока давности. Такие люди, как Судоплатов, ежедневно рисковали жизнью, а знают о них единицы. Разве что ветераны-кадровики, да слушатели специальных разведшкол…
Лишь в 1936-м после множества перипетий и событий «на грани провала» разведчик оказался в Берлине. Вот тогда-то он и встретился наконец с Коновальцем. Встреча проходила на конспиративной квартире, которую предоставила германская спецслужба. Это было больше похоже на допрос с пристрастием, но Павел сумел настолько расположить к себе Коновальца, что тот послал его на три месяца в партийную школу в Лейпциге.
В той самой школе он и познакомился со всем руководством ОУН. Слушатели с пристрастием присматривались к «новому студенту», но в результате все обошлось, и школа стала просто кладезем информации. Да и Коновалец уже настолько доверял Судоплатову, что делился с ним всеми своими планами. Именно он рассказал с гордостью, что вся террористическая деятельность организации финансировалась абвером, что были уже в полной готовности две тысячи боевиков, которые должны были прийти с немцами на Западную Украину.
Война была на пороге, и Коновалец со своей организацией готовился воевать на стороне Германии. В 1938 году он настоял, чтобы Судоплатов вернулся в Советский Союз для координации действий подполья ОУН на Украине с ее зарубежными центрами. Немыслимыми путями, с фальшивыми документами он наконец добрался до Ленинграда.
О результатах той командировки в Западную Европу и внедрении в руководящие круги ОУН было доложено Сталину. Разведчик получил орден Боевого Красного Знамени. Вскоре Ежов, тогдашний нарком внутренних дел, повез его в Кремль. Сталин долго расспрашивал Судоплатова о политических фигурах в украинском эмигрантском движении, о Коновальце, который тогда уже был на Украине заочно приговорен к смертной казни за зверства в годы Гражданской войны.
Через несколько дней разведчик вновь был в кабинете Сталина. На этот раз речь зашла о конкретных планах уничтожения руководства националистов. Гибель Коновальца вызвала бы раскол в ОУН. Накануне войны началась бы борьба за власть. А заменить Коновальца было непросто. Он сотрудничал лично с руководством германских спецслужб, дважды встречался с Гитлером, имел с ним продолжительные беседы. Это был фанатик, уверенный в том, что, когда Германия поставит Россию на колени, он возглавит новую Украину.
Сталин подробно расспрашивал о пристрастиях Коновальца и, узнав, что он любит шоколадные конфеты и всюду их покупает, неожиданно сказал: обдумайте-ка это…
Судоплатов уходил из Кремля, не чуя под собой ног от ужаса. Ему было приказано ликвидировать Коновальца. Разработка вариантов операции началась немедленно.
Все крупные разведки мира имеют сверхсекретные спецлаборатории и отделы – вирусологические, токсилогические, оперативно-технических средств – где разрабатываются различные методы индивидуального террора. На этот раз было приказано изготовить взрывное устройство, замаскированное под роскошную коробку шоколадных конфет, оформленную в традиционном украинском стиле. Сложность заключалась в том, что исполнителю следовало незаметно нажать на переключатель, чтобы запустить взрывное устройство. До вручения необыкновенной красоты коробки ее следовало держать в вертикальном положении, а потом оставить «подарок» в горизонтальном и немедленно уходить…
Сон
Иду я по улицам Роттердама, города, который практически не знаю, и забываю название улицы и ресторана, где назначена встреча с Коновальцем.
– Что-то греческое, что-то греческое, – бормочу про себя. – Да, «Атлант»! Дальше все делаю по плану.
– Не забудь, уходить надо немедленно – слышу чей-то голос.
Побежал на железнодорожную станцию, а в голове одна мысль: только бы успеть, только бы успеть…
Вдруг все вокруг исчезло: ни города, ни домов, ни людей. Вдали платформа, рядом с ней небольшой дом. Видимо, станция. Пустыня вокруг и приближающийся поезд со множеством вагонов словно облиты белой эмалью. Я тороплюсь, но ноги скользят. А еще надо купить билет у сморщенного старичка в окошке.
Поезд проносится мимо. Все двери закрыты, поручней нет, ухватиться не за что.
– Остановись, остановись, – кричит старик. – Ты радуйся, что не поспел. Долго жить будешь. Поезд-то этот на тот свет, мил человек…
«Подарок» Коновальцу было поручено изготовить сотруднику отдела научно-технических средств Тимашкову, который сумел обойтись без специального включателя. Судоплатову следовало лишь держать коробку в кармане вертикально, а прощаясь с Коновальцем, положить взрывное устройство перед ним горизонтально. Взрыв должен был произойти через полчаса после этого.
Итак, Роттердам, 23 мая 1938 года. Встреча с Коновальцем назначена ровно в полдень в ресторане «Атлант». Тимашков, который прибыл вместе с Судоплатовым, за десять минут до встречи поставил устройство на боевой взвод. Теплый весенний день. Через окно ресторана виден ждущий встречи Коновалец. К счастью, он один. Значит, коробку никому не передаст.
Они поговорили и условились встретиться вечером. Уходя, Судоплатов положил коробку на столик перед Коновальцем. Хотелось бежать без оглядки, но торопиться было нельзя: это могло насторожить. Он свернул в боковую улицу, зашел в магазинчик, купил себе пальто и шляпу, а уже у дверей услышал взрыв. Люди побежали в сторону ресторана, а разведчик поспешил на вокзал, откуда первым же поездом уехал в Париж. Там он передал сотруднику советского посольства шифровку, в которой сообщил о выполнении задания.
Время неумолимо приближало мир к войне. В этой ситуации одной из задач внешней разведки было уничтожение или нейтрализация различных антисоветских сил, которые могли стать пособниками агрессора. Наиболее мощным таким движением был троцкизм, который привлекал значительные силы зарубежного коммунистического движения.
К Сталину были вызваны Берия и Судоплатов. Хозяин кабинета был краток: Троцкий должен быть уничтожен в течение года. Без его устранения мы не сможем надеяться на помощь наших союзников по Коммунистическому интернационалу.
Большевистский фанатик Лев Троцкий, не имея ни образования, ни специальной подготовки, подобно Гитлеру, был прекрасным трибуном, организатором, умевшим собрать вокруг себя десятки тысяч людей. После изгнания из Советского Союза он рвался стать единоличным лидером мирового коммунистического движения. Планов у него была уйма. В России Троцкому не удалось до конца развернуться. Очевидцы рассказывали с каким остервенением он лично расстреливал людей, особенно русских офицеров. Хитроумную систему ГУЛАГа тоже он придумал. Воплотили в жизнь ее другие.
Советские спецслужбы десять лет вели войну против этого заклятого врага Сталина. После Советского Союза он сменил несколько стран – Турция, Норвегия, Франция – прежде чем обосноваться в 1937 году в Мексике.
Огромные суммы денег, которые проходили через его руки, Лев Дывыдович в основном тратил на себя и свое окружение. Его даже называли царьком. И впрямь, он и ходил-то задрав вверх свою бороденку клинышком, сверкая глазами и изрекая афоризмы. На каждом выступлении с очередной «гениальной» тирадой его сопровождала огромная толпа молодых еврейских бойцов и единоверцев.
Арендовав прекрасную виллу у знаменитого мексиканского художника Диего Риверы, Троцкий превратил ее одновременно в крепость и роскошный дворец. Сложная система внутренней и внешней охраны, вооруженные секретари и часть прислуги, всесторонний контроль каждого приходящего на прием.
В разведке главная фигура – агент. Не будет агентуры – не будет разведки. Подготовка агентов важнейшая задача любого резидента. Вербовка и обучение – большое искусство.
Операцию против Троцкого назвали «Утка». Блестящие разведчики Павел Судоплатов и Леонид Эйтингон должны были подготовить и отправить из Европы в Мексику две специальные группы агентов.
Первую группу, получившую кодовое наименование «Конь», возглавил Давид Альфаро Сикейрос – известнейший мексиканский художник, ветеран Гражданской войны в Испании, лично известный Сталину. К тому времени он жил в Мексике, где стал одним из организаторов мексиканской компартии.
Вторую группу – «Мать» – возглавила Каридад Меркадер. Среди ее богатых предков был вице-губернатор Кубы, а прадед представлял Испанию, как посол, в России. Каридад ушла от своего богатого мужа, испанского железнодорожного магната, с четырьмя детьми. Ее старший сын погиб во время Гражданской войны, средний, Рамон, воевал в партизанском отряде против Франко, а младший был отправлен в Москву вместе с детьми республиканцев, дочь жила в Париже.
В 1938 году мать и средний сын Рамон приняли на себя обязательства по сотрудничеству с советской разведкой. Именно Рамон должен был стать главным действующим лицом в этой группе.
Для начала решили отправить его из Барселоны в Париж под видом молодого бизнесмена и прожигателя жизни. Красавец, внешне похожий на Алена Делона, вел светскую парижскую жизнь, уверяя всех, что политика его вообще не интересует.
Судоплатов с Эйтингоном, готовя эту акцию, ходили по раскаленным углям. Один из старых разведчиков говорил, что при советской системе есть только одна возможность не закончить свои дни в тюрьме, да и то не гарантированная: надо не быть евреем или генералом госбезопасности. Эйтингон был евреем и генералом, а Судоплатов – генералом. И действительно, черные тюремные дни ждали в будущем обоих.
Обе группы, которые готовились для ликвидации Троцкого, не знали о существовании друг друга, а их члена не были знакомы. Было решено, что Эйтингон будет в Париже готовить Рамона и Каридад для предстоящей работы. Они не знали тогда даже элементарных вещей.
В конце концов, были разработаны два варианта операции: для каждой группы свой. Группа Сикейроса должна была взять здание штурмом, в результате которого и должна была состояться ликвидация Троцкого.
Великий мексиканский художник Хосе Давид Сикейрос производил сильное впечатление. Он был выдающейся личностью, участником мексиканской революции. Когда его посвятили в планы ликвидации Троцкого, он, не сомневаясь ни минуты, дал согласие. Сикейрос и хозяин виллы, где жил Троцкий, Диего Ривера, были друзьями и прославились так называемым «муризмом», то есть живописью на стенах домов, специальных бетонных плитах ограждений и прочих уличных предметах. Мексика – это памятник «муризму», безудержной фантазии и буйству красок. В этом был весь характер Сикейроса – коммуниста-идеалиста, готового отдать жизнь за свои убеждения.
В случае неудачи акцию должен был провести Рамон. Для этого он уже внедрился к тому времени в дом Троцкого, заведя роман с его секретаршей Сильвией Агелоф. Девушка была в него безумно влюблена и даже собиралась замуж, о чем знал и Троцкий.
Сон
Иду по улице Мехико вдоль огромных строительных лесов. Где-то высоко Сикейрос заканчивает одну из своих фресок: во всю площадь стены многоэтажного дома изображен человек с лицом фанатика или борца, разрывающий мускулистыми руками огромные цепи…
Вдруг кисть художника начинает скользить по стене, а вместе с ней сползает вниз и сам Сикейрос, облитый то ли кровью, то ли алой краской…
Он падает к подножию стены и остается неподвижным на земле…
Группа Сикейроса имела детальный план комнат на вилле. Был известен каждый охранник, телохранитель, работник секретариата.
23 мая 1940 года в предрассветные часы люди Сикейроса ворвались в резиденцию Троцкого. Они изрешетили автоматными очередями комнату, где находился Троцкий. Но стреляли вслепую, через закрытую дверь. В результатах не убедились. Троцкий, спрятавшийся под кровать, остался жив.
Конечно, группа Сикейроса состояла не из профессионалов. В нее входили крестьяне и шахтеры, участники партизанской борьбы. После тяжелого боя на вилле израненного Сикейроса сумели доставить в больницу. Он выжил, хотя и не миновал тюрьмы. Сколько лет прошло, а Судоплатов всегда тяжело вспоминал эту историю. До конца жизни он по минутам помнил все, что связано с жертвенной акцией мексиканского художника, имя которого уже давно почитаемо во всем мире.
Берия был взбешен. Невыполнение приказа самого Хозяина грозило смертельной опасностью. Он приказал немедленно приступить к выполнению альтернативного плана. Его главным исполнителем становился Рамон Меркадер. Несмотря на свою молодость, участник войны в Испании многое умел: стрелять с двух рук, применять приемы рукопашного боя, был очень крепок физически. Каридад благословила сына…
Эйтингон, она и Рамон, проанализировав ситуацию, решили, что лучше всего использовать нож или малый ледоруб альпиниста, которые легко было спрятать под одеждой. Убийство должно было выглядеть как акт личной мести: Троцкий отговаривал Сильвию Агелоф от брака с молодым испанцем. На случай провала был еще один вариант: Меркадеру следовало заявить, что пожертвовал Троцкому большие деньги, которые он использовал на личные цели, а не на нужды движения. Кроме того, можно было заявить и о некоей международной террористической организации во главе с Троцким, целью которой было убийство Сталина и его окружения.
Только зимой 1969 года Эйтингон, Судоплатов и Меркадер, отсидев каждый свой срок в тюрьмах, встретились в ресторане Дома литераторов в Москве. Прошло почти три десятилетия с их последней встречи. И лишь тогда, за обедом, Рамон смог рассказать во всех подробностях о том, что произошло в пригороде Мехико, Койякане, 20 августа 1940 года, в день убийства Троцкого…
Поначалу было решено, что Рамон будет находиться на вилле Троцкого, куда он нередко захаживал, и у охраны это не вызывало удивления. Эйтингон, Каридад и несколько боевиков предпримут попытку ворваться на виллу, которая после первого покушения стала неприступной. Во время перестрелки с охраной Меркадер смог бы ликвидировать Троцкого. Рамон не согласился с этим планом, решив один привести в исполнение замысел, не подвергая риску жизнь матери и товарищей. Троцкий сидел за столом и читал принесенную ему Меркадером статью о планах троцкистов. Рамон стоял сзади, якобы следя за правкой мэтра. Он замахнулся ледорубом, но Троцкий неожиданно повернулся, что ослабило силу удара, направив его по касательной. Раненый закричал, призывая на помощь.
– Его крик буквально парализовал меня, – вспоминал Меркадер. – В кабинет вбежала жена с охраной. Меня сбили с ног. Я даже не сумел воспользоваться пистолетом… Троцкий умер на следующий день в больнице. На допросах Рамон, как и было условлено, говорил о личной неприязни, о том, что Троцкий пытался вовлечь его в террористическую организацию.
Эйтингон и Каридад, которые ждали в машине, скрылись, услышав переполох. Первое подтверждение успешного выполнения задания Судоплатов получил из официального сообщения ТАСС. Лишь через несколько дней подробную шифровку прислал через Париж Эйтингон. Арестовали Меркадера как канадского бизнесмена Фрэнка Джексона. Его подлинное имя власти не знали в течение 6 лет.
Каридад и Эйтингон исколесили полмира, прежде чем в мае 1941 года добрались наконец до Москвы.
Личность Рамона привлекала внимание многих разведок мира. Его подлинное имя было установлено лишь, когда в Мехико из Испании было доставлено досье бывшего партизана. Свое имя и происхождение Меркадер признал, но, невзирая на пытки и истязания, так и не сказал о том, что выполнял задание советской разведки.
В тюрьме он отсидел 20 лет. Все эти годы узника навещала там женщина, ставшая потом его женой. После освобождения из тюрьмы 20 августа 1960 года они вместе приехали в СССР. Тогдашний Председатель КГБ Шелепин вручил Рамону Меркадеру Золотую Звезду Героя Советского Союза. Однако все остальные руководители во встрече отказали.
Судоплатов и Эйтингон находились в те годы в тюрьме. И нужны были усилия многих людей, включая Долорес Ибаррури, чтобы выхлопотать бывшему агенту денежное содержание, квартиру с мебелью и работу в Институте марксизма-ленинизма.
Его жена Рокелья Мендоса много лет проработала диктором в испанской редакции Московского радио. Они воспитали двух детей погибшего в Испании друга Меркадера.
Рамон был профессиональным революционером и никогда не раскаивался в том, что убил Троцкого. Красивый богатый аристократ мог прожить совсем другую жизнь, но выбрал ту, которую прожил. Он тяжело переживал отношение к нему советской власти. В середине 70-х годов он уехал на Кубу, где работал советником Фиделя Кастро. Там и скончался в 1978-м. В Москве решили, что похоронить его надо в Москве. Видимо, с точки зрения КГБ даже мертвые являются носителями секретов. В СССР тело было доставлено тайно и так же тайно похоронено на Кунцевском кладбище. Там он и покоится под именем Рамона Ивановича Лопеса, Героя Советского Союза.
Сын Троцкого Лев Седов (он носил фамилию матери) после убийства отца находился под постоянным наблюдением Лубянки. Теперь он оставался главным организатором троцкистского движения в Европе. Ведомство Судоплатова располагало двумя независимыми агентурными выходами на него. Седов умер при загадочных обстоятельствах после операции аппендицита. В мире и сейчас принято считать, что вслед за отцом и он пал жертвой чекистов. Однако Павел Анатольевич всегда отрицал это. Более того, по его указанию было проведено специальное расследование, которое не дало никаких фактов, говорящих о преднамеренном убийстве.
Анализируя рассказы Павла Анатольевича Судоплатова, даже трудно себе представить весь объем работы руководителя закордонной разведки тех лет. Это и резидентура, и агенты «глубокого оседания», и разведчики, работавшие в Европе и Америке по много лет, и связники, посылаемые для разовых контактов. Со всеми велась колоссальная работа, с каждым приходилось встречаться и досконально объяснять, что, как и с кем нужно вести диалог и что от каждого требовалось. Например, одному из наших агентов было поручено встретиться в Италии с молодым Бруно Понтекорво, еще студентом в ту пору. Резидент порекомендовал Понтекорво сблизиться с Фредериком Жолио-Кюри. Через несколько лет именно Понтекорво стал надежным каналом, через который к нам поступали многие атомные секреты. Этот же сотрудник, получив ориентировку из Москвы, вышел на «агентов глубокого оседания», которые жили и работали много лет в Америке. Эти люди сумели сблизиться с членами семьи Роберта Оппенгеймера – ключевой фигурой в создании атомной бомбы.
Кстати, с этим связан неизвестный факт, о котором нам рассказал Серго Гигечкори – носивший фамилию матери сын Берии. Он в молодости был хорошим разведчиком, а потом долгие годы жил в Киеве, где был известен как крупный ученый. Так вот, Серго Лаврентьевич был свидетелем того, что какими-то неведомыми путями Оппенгеймер тайно приезжал в Москву и целый месяц жил в особняке Берии во Вспольном переулке напротив Московского планетария. Что касается Бруно Понтекорво, то его тоже тайно вывезли в Москву, когда американская контрразведка что-то пронюхала. Интересно, что в Москве он сумел, что называется, «отбить» жену у знаменитого поэта Михаила Светлова, красивую высокую грузинку княжеского происхождения. Встречаясь с этой парой в ресторане Дома литераторов, поэт говорил, смеясь:
– Зачем мне, старому еврею, такой роскошный дворец.
Узнавая подобные истории из уст опытных разведчиков, не сомневаешься, что они были в курсе и таких дел.
На долю Павла Анатольевича Судоплатова выпали самые трудные годы для страны и ее разведки: предвоенные и военные. В конце 30-х годов, рассказывал он, советское руководство недооценивало роль разведки, не очень доверяло ей. Показательна история с вопросом о начале войны. Только из Германии с лета 1940-го до лета 1941-го поступило от наших агентов около ста сообщений о подготовке Германии к войне. И 22 июня 1941-го – это уже был седьмой, точно названный разведкой срок. Но, как известно, Кремль не среагировал.
Благодаря усилиям таких людей, как Судоплатов, руководство страны регулярно получало информацию о том, как Германия готовится в войне, какие вооружения ставятся на повестку дня, каковы политические планы. Но не всему в Кремле верили, а многому просто не хотели верить. Начавшаяся война все расставила по местам. Была создана группа «С» – группа Судоплатова, которая с первых же дней войны стала самостоятельным отделом. Павел Анатольевич со своим заместителем и давним товарищем Эйтингоном занимался организацией партизанского движения, работой агентуры на оккупированных территориях и за рубежом, сбором информации по Германии и Японии, а потом и координацией деятельности по атомной проблеме.
Мало того, что объем работы был просто сумасшедшим, еще и обстановка в органах не способствовала получению хороших результатов. Зависть, доносы, подозрения, аресты… Каждый вызов к начальству мог закончиться тюрьмой или расстрелом, а в лучшем случае инфарктом. Судоплатов отвечал за действия нескольких тысяч диверсантов и агентов в тылу немцев и за сотни источников агентурной информации за границей. Судьба многих разведывательных операций была в его руках. К тому времени органы разведки уже состояли из людей весьма опытных, хорошо знающих противника. Еще до войны была создана агентура в Западной и Восточной Европе, Скандинавии, на Британских островах и в США. Отовсюду регулярно шли разведданные по всему спектру военных, политических и экономических аспектов хода Второй мировой войны.
Многое было сделано и для чисто военных побед над фашистами. Достаточно вспомнить Сталинград. Именно усилиями разведки удалось дезинформировать немцев о наших намерениях на Волге, направлениях ударов и местах сосредоточения основных сил. Благодаря этим «играм» армия сумела сосредоточить для разгрома противника под Сталинградом огромные силы, большая часть которых была переброшена по тайной железной дороге, скрытно построенной вдоль Волги.
Вошли в историю войны и разведоперации под кодовыми названиями «Монастырь» и «Березина», разработанные и проведенные людьми Судоплатова. Замысел был в том, чтобы создать для немцев легенду о существовании в тылу нашей армии в районе реки Березина их крупного воинского соединения численностью почти в две с половиной тысячи человек. Надо было убедить противника в том, что эти войска успешно громят коммуникации Красной Армии, проводят диверсии в тыловых районах. Связь с немецким верховным командованием организовал блестящий специалист своего дела, ставший потом известным миру как Рудольф Абель. Его настоящее имя – Вильям Фишер. Именно он передавал немцам сведения о «подвигах» группы.
И противник поверил этой легенде. Их командование бросало туда вооружение, боеприпасы, продовольствие, медикаменты. На самом деле весь этот спектакль разыгрывали несколько десятков наших людей, но мнимое боевое соединение возглавлял реальный немецкий подполковник Шеренхорен. Он попал к нам в плен еще осенью 1941-го и после вербовки блестяще работал до весны 1945-го.
Генерал Судоплатов с удовольствием рассказывал все детали этой операции, одним из авторов которой был. Началось все с того, что за линию фронта был направлен наш разведчик, псевдоним которого был Гейне. Позже немцы дали ему свой – Макс. Целая история, как он переходил линию фронта в форме советского солдата, якобы идущего сдаваться. Саперы ошиблись в расчетах, и он попал на минное поле. Немцы кричали ему: мины, мины, но разведчик не дрогнул. Бог уберег его и от мин, и во время бесконечных проверок, в которые входила даже инсценировка расстрела. В результате противник поверил и настолько втянулся в дезинформацию, что Шеренхорену было даже присвоено звание полковника, а многие из его мнимых подчиненных награждены боевыми орденами и крестами. Правда, и дезинформация была вполне правдоподобной, ведь ее готовили в Генеральном штабе Красной Армии. Интересно, что в разведгруппу входил и полковник Маклярский, ставший автором сценария знаменитого фильма «Подвиг разведчика».
Сам же Гейне сумел вызвать такое доверие противника, что ему даже предложили консультировать в школе абвера, где «учились» пленные советские солдаты и офицеры, согласившиеся сотрудничать с врагом. Их готовили к заброске в Советский Союз для проведения диверсий и терактов. Фильмы из серии «Сатурн» об этой истории. Настоящая фамилия Гейне – Демьянов. Он происходил из очень интересной семьи, достаточно известной в царское время. Дед Демьянова был казачьим атаманом и занимал высокое положение. А женат был Гейне на дочери известного московского врача. Адрес тестя и дал разведчик немцам, которые использовали его как явку для забрасываемых в окрестности Москвы диверсантов. Несколько десятков их было арестовано здесь.
В годы войны Судоплатову противостоял не кто иной, как руководитель спецопераций гитлеровской службы безопасности Отто Скорцени. С этой заочной дуэлью связан еще один эпизод поединка разведок. В 1943-м Скорцени готовил группы нападения на советское и американское посольства в Тегеране, где должна была состояться первая встреча глав союзных держав. Боевики Скорцени проходили стажировку под Винницей, где была, как известно, полевая Ставка Гитлера. В этих же краях действовал партизанский отряд под руководством знаменитого полковника Медведева и не менее известный наш кадровый разведчик Николай Кузнецов. Именно они первыми вышли на связи Скорцени в Виннице. Кузнецов, работавший у немцев под именем старшего лейтенанта вермахта Пауля Зильберта, установил дружеские отношения с офицером спецслужбы – выпивохой, картежником и болтуном, который вечно был в долгах. Он похвастался Кузнецову, что срочно летит в Тегеран по секретному заданию и вскоре сможет расплатиться с ним персидскими коврами. Это сообщение Кузнецова подтвердило информацию из других источников, что позволило спецслужбам союзников провести контроперацию, предотвратив покушение на Сталина, Рузвельта и Черчилля.
Николай Кузнецов – кодовое имя «Пух» – родился в небольшой сибирской деревушке. Еще в школе он увлекся изучением немецкого языка, а когда подростком пришел работать на «Уралмаш», где трудилось много немецких специалистов, освоил язык в совершенстве. Вскоре после появления в начале войны в Москве на Николая Ивановича Кузнецова обратила внимание разведка. Он был заметной личностью: высокий блондин с правильными и привлекательными чертами лица, с природным тактом и умением держаться в любой компании, завсегдатай театров и любимец актрис, особенно балерин Большого, – откуда все это взялось у деревенского паренька из простой семьи.
Так или иначе, но в 1942-м он уже учился на особых курсах и был настолько перспективен, так «рвался в бой», что опытные разведчики проводили с ним еще и индивидуальные занятия. Всего через несколько месяцев он уже был готов к заброске в тыл врага.
Документы ему готовил художник, знаменитейший мастер своего дела Павел Георгиевич Громушкин. В своей лаборатории, которую называли «сердцем разведки», он изготовил сотни паспортов, удостоверений личности, военных документов и прочих необходимых бумаг для нелегалов, которые должны были стать немцами, французами, американцами… И ни одного прокола за много лет.
В начале нужно было отыскать подлинного человека, похожего внешне, близкого по возрасту. Обычно документы, письма, фотографии искали у погибших, у пленных, даже на могильных памятниках. Для Кузнецова идеально подошли документы Пауля Зильберта, погибшего в одном из боев. Он был настолько похож на него внешне, что когда позже в Ровно попал в дом к высокопоставленному немецкому начальнику, приходившемуся Зильберту дядей, но не видевшему его с отрочества, тот кинулся к нему с объятиями: мальчик мой, как ты похож на своего отца!
Кузнецова сбросили с парашютом в район дислокации партизанского отряда Медведева под украинским городом Ровно. Отсюда он уходил на задания, сюда возвращался для передачи информации в Центр. В отряде у него было еще одно имя – Грачев. Кузнецов провел несколько акций по уничтожению крупных немецких администраторов прямо на улицах Ровно и Львова. Должен был он ликвидировать и гауляйтера Западной Украины Эриха Коха. Разведчик добился приема у него и уже должен был произвести выстрел, когда гауляйтер неожиданно сказал, чтобы Зильберт немедленно возвращался в свою часть, так как скоро начнется наступление под Курском. Эта информация была настолько важна, что Кузнецов решил отменить покушение, чтобы добраться в отряд и передать новость в Центр.
Говорили, что Кузнецова убили украинские националисты как немецкого офицера. В действительности же, что было известно Судоплатову, скрываясь от преследования, разведчик попал в безвыходное положение и, понимая, что ждет его у немцев, сам взорвал себя в деревенской хате, которую показал партизанам местный старик. После войны прах Николая Кузнецова был с почестями похоронен во Львове, но после событий начала 1990-х эксгумирован и увезен вместе с памятником на Родину.
Еще одна судьба, еще один соратник Судоплатова. И тоже, как и сам Павел Анатольевич, легенда нашей разведки – Рудольф Абель. Он работал с Судоплатовым, когда разрабатывались и проводились уже упомянутые нами операции «Монастырь» и «Березино». По сути дела это были радиоигры с противником, а Абель именно в этом деле был непревзойденный мастер.
Настоящее имя Абеля – Вильям Фишер. Уже после войны он был направлен в Америку с целью создания новой агентурной сети. Как прикрытие у Абеля была своя фотостудия, пользующаяся популярностью. Он был хорошо законспирирован. В 1952 году даже получил гражданство США. В документах на гражданство в графе «род занятий» написал: художник, артист. В Центр шли доклады об американских военных поставках, о движении техники и боеприпасов с Тихоокеанского побережья США в сторону Дальнего Востока.
Дело в том, что службе Судоплатова было приказано подготовить ряд диверсий на военных базах США во время Корейской войны и на случай приближения боевых действий к нашим границам. Потом, правда, от этого плана отказались, но агентура успела начать работать. Фишер-Абель, который всегда работал под руководством Судоплатова, должен был обеспечивать постоянную и надежную радиосвязь с нашими боевыми группами.
По иронии судьбы виновником провала Абеля стал один из крупных руководителей нашей разведки. Именно он послал к резиденту в 1955 году в качестве помощника финна Рейно Хэйхахена. Тот оказался выпивохой и гулякой. После растраты оперативных денежных средств и нарушений правил конспирации его решили отозвать в Москву. Однако тот, почуяв неладное, сдался властям и выдал Абеля. Это последнее, что слышал о нем Судоплатов до того момента, когда Абеля обменяли на сбитого американского летчика Пауэрса, сидевшего в той же Владимирской тюрьме, что и Павел Анатольевич.
После возвращения в Москву разведчик преподавал в Высшей школе КГБ, консультировал сложнейшие разведывательные операции и был по-прежнему засекречен. Публичная известность пришла к нему лишь после премьеры знаменитого фильма «Мертвый сезон», который начинался со вступительного слова Абеля. Похоронен разведчик на кладбище Донского монастыря в Москве. Но и после смерти ему не вернули настоящее имя Вильям Фишер. На могильной плите псевдоним – Рудольф Абель. А совсем рядом и могила Павла Анатольевича Судоплатова. Вот так и встретились уже после смерти многолетние соратники.
День. Ночь. Ночь. День. Одиночная камера Владимирской тюрьмы стала для него многолетней пыткой. Только тяжелобольной человек, обреченный на постоянное одиночество и физические страдания, может понять это. И главная мука – воспоминания.
Где теперь были его самоотверженные товарищи, которых учил, пестовал, страдал за них и радовался удачам. Где они? Может быть, и за стеной в соседней камере? А те, кто вернулся на Родину и миновал тюрьмы, заморской и своей, ютятся в крошечных квартирках с казенной мебелью, уже не раз пользованной, выживают на мизерные пенсии. При случайных встречах они терялись – уж молчать их научили. Да и не знал их никто, как и они никого.
Сон
Иду поздним осенним вечером с работы домой. В подъезде чиркаю спичкой – лампочки, как всегда, разбиты. Тоненький метущийся огонек выхватывает из тьмы ржавые и искореженные почтовые ящики. Будто кормушки в тюремных дверях. Поднимаюсь на свой этаж. Дверь в квартиру распахнута. Вхожу в комнату. Она пуста, а посередине вместо провалившегося пола черная дыра. Ни жены, ни детей… Мне страшно. Прислонился к дверному косяку и впервые в жизни заплакал…
Павла Анатольевича Судоплатова арестовали в 1953 году в звании генерал-лейтенанта. Освободили в 1968-м. 15 страшных лет не сломали его, не ожесточили и сохранили самое главное: добрую память обо всех с кем свела жизнь и служба.
Всегда с удовольствием он рассказывал об удивительной женщине, актрисе, красавице Ольге Чеховой. В Германии, где она жила, ее считали немкой, хотя происходила она из интереснейшей российской семьи. Родилась в Тбилиси, где ее отец был директорам южных железных дорог. Ольга была еще и племянницей знаменитой актрисы МХАТа, жены Антона Павловича Чехова Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой. В годы войны Ольга Чехова оказывала неоценимые услуги своей Родине. Она всегда появлялась на светских приемах со шлейфом поклонников, была вхожа к Гитлеру, Геббельсу, Риббентропу. Ее близким приятелем считался и Герман Геринг. В этих кругах не стеснялись вести откровенные беседы при этой веселой и красивой хохотушке. Она же умела извлекать из светской болтовни важнейшую для нас информацию. Из той же знаменитой семьи был и композитор Книппер – автор бессмертной песни «Полюшко-поле». Офицер Белой гвардии, эмигрировал в 1920-м, но Ольга Леонардовна Книппер-Чехова сумела уговорить его вернуться в Россию. У нашей разведки были на него большие планы. Судоплатов лично встречался с ним, когда немцы уже были у стен Москвы. Лев Константинович Книппер согласился на сотрудничество. В случае падения Москвы встречать немцев у ворот столицы должен был один из крупных «нелегальных командиров», боевой, белый офицер Книппер.
В условиях оккупации его группа должна была производить диверсии, теракты, а в случае прибытия в Москву Гитлера участвовать в организации покушения на него. Операция против Гитлера тщательно разрабатывалась нашей разведкой и в Германии. Предполагалось привлечь к ней и Ольгу Чехову, и князя Януша Радзивила, и известнейшего боксера Миклошевского. Вот какие люди работали с нашими спецслужбами! Ход подготовки покушения на Гитлера контролировал лично Сталин. Он же, когда уже все было готово, отменил акцию. Видимо, в Кремле решили, что в случае устранения фюрера обстановка в Германии может сложиться не в нашу пользу. К власти могли прийти люди, готовые на односторонний мир с Англией и США и даже объединение усилий в войне против СССР.
Несколько раз и немцы пытались организовать покушение на Сталина. Однако все попытки пресекались еще на стадии подготовки. На Лубянке располагали необходимой информацией. Павел Анатольевич Судоплатов рассказывал, как тщательно готовились наши противники к одной из таких операций, получившей кодовое наименование «Цеппелин». Руководил всем Отто Скорцени. Вновь сошлись в поединке через линию фронта два руководителя спецслужб.
Гитлеру эта акции стоила 4 миллиона марок. Был специально сконструирован и построен десантный моноплан «Арадо-322» с особым трапом для мотоцикла. Мотоцикл, набор сложнейшей техники и оружия – все было в единственном экземпляре. Скорцени лично подбирал людей, готовил и инструктировал их. Маршрут предстоял не дальний: Рига – лесная поляна под Смоленском. 5 сентября 1944 года в сумерках самолет поднялся в воздух. Пассажиров было двое: мужчина в форме майора Красной Армии со звездой Героя на груди и миловидная женщина – младший лейтенант медицинской службы. Провожавший эсэсовский генерал вручил им ампулы с цианистым калием.
Несмотря на серьезность подготовки операции, и сейчас удивляют некоторые несуразности, которые бросились бы в глаза первому встречному: новенький, необычной конструкции мотоцикл, прекрасно сшитые из тончайшей черной кожи летные костюмы, шлемы, каких у нас не видывали. Впрочем, диверсантов и так уже ждали. У майора было несколько фамилий: Политов, Таврин, Шилов. Наши назвали его Шило-Тавриным. Шпионская школа, сложная пластическая операция на лице, якобы след ранения, легенда героя войны – все было продумано до мельчайших подробностей вплоть до номеров газеты «Правда» с очерками о его подвигах. Из Берлина были присланы подлинные Золотая Звезда, ордена Ленина, Красной Звезды, Александра Невского. Их сняли с наших погибших воинов. Подлинными были и миллион рублей, и 116 штампов и печатей, бланки, документы. В рукавах было спрятано специальное оружие, реактивные снаряды которого прожигали броню в 45 мм. Была при них и магнитная мина с радиовзрывателем большой мощности. Она должна была сработать на ближайшем торжественном заседании в Большом театре, в президиуме которого ожидался Сталин.
Допрашивал их тогдашний хозяин Лубянки Абакумов. Приговорили к смертной казни, но почему-то не расстреляли. Они были живы еще восемь лет. Видимо, нужны были для каких-то сложных игр. Когда арестовали, а потом и расстреляли Абакумова, казнили вскоре и эту пару. Сталину по этому делу не докладывали. Но многотомное дело это до сих пор хранится в архиве под грифом «совершенно секретно». Всю Отечественную войну наша страна вела борьбу на одном, советско-германском фронте. Но еще с конца 30-х годов постоянно существовала опасность нападения на советский Дальний Восток Японии. Именно с оккупации Японией Китая, по сути, и началась Вторая мировая война. Все это заставляло нашу разведку сражаться и на Западе, и на Востоке. Во многом благодаря ее усилиям и удалось предотвратить открытие второго фронта против СССР.
Еще в 1927 году на стол Сталину был положен сверхсекретный японский документ, получивший в истории название «меморандум Танаки». В нем излагался план тогдашнего премьер-министра Японии по захвату Китая, Монголии, Индии, Малой и Центральной Азии, советского Забайкалья. Публикация тогда этого меморандума заставила японцев во многом изменить свои планы. Всего на этом направлении действовали 12 наших резидентур. Мы можем назвать несколько имен, что нечасто бывает в разведке, ведь многие ее герои даже на кладбищах покоятся под псевдонимами.
Один из тех, подлинное имя которого мы называем впервые, – Иван Чичаев. Этот без преувеличения «гений разведки» работал в Харбине и Сеуле. Секретные сводки из японского Генштаба, документы Квантунской армии, военных миссий, потаенные планы Японии в отношении войны против СССР – все это он. И, конечно, главное – тот самый «меморандум Танаки», который тогда потряс мир.
Большая часть разведработы была сосредоточена во временной столице Китая Чунцине. Туда был направлен послом и главным резидентом умнейший Александр Панюшкин. Его интуиция, высокий профессионализм и умение распутывать сложнейшие клубки позволяли находить нужных и надежных людей в самых высших кругах наших противников.
Разведчик Василий Пудин сумел через своих агентов добыть более 20 японских шифров. Японцы не часто меняли коды, считая, что кроме всего прочего и сам их сложный язык обеспечивает секретность. Но их читали в Москве. Полное владение ситуацией на Дальнем Востоке позволило в критические для столицы СССР дни осени и зимы 1941-го безбоязненно перебросить под ее стены сибирские дивизии, что окончательно решило исход московской битвы.
От нашей резидентуры шло такое количество секретнейших документов и шифрованной информации, что в центре ее просто не успевали обрабатывать. Преимущество наших спецслужб над одной из сильнейших разведок мира было абсолютным. Для Японии даже вступление в войну с ней СССР явилось полной неожиданностью.
Все операции, к которым был причастен Судоплатов, это десятки томов архивных дел, большая часть которых до сих пор совершенно секретна. Но есть среди них и такие, что давно и хорошо известны. Известны, правда, в общих чертах, без деталей, которые знали лишь непосредственные руководители и исполнители. Вот история «Красной капеллы», например.
Люди, которые объединились в организацию, не были нашими агентами. Это были антифашисты, боровшиеся с Гитлером и его режимом. Но, когда они добровольно и практически бескорыстно пошли на сотрудничество с нами, к группе подключились и наши резиденты. Они учили азам конспирации, способам вербовки и добычи информации. А источниками «Красной капеллы» были высшие чиновники вермахта, военно-воздушного командования, гестапо и даже люди из окружения Гитлера. От них шла исчерпывающая военно-техническая информация.
Огромную работу с «Красной капеллой» вели люди, знаменитые в истории нашей разведки: Василий Михайлович Зарубин и его умница жена Лиза. Елизавета зарубина была уникальным человеком. Владела английским, немецким, французским, румынским и еврейским языками. Это она завербовала человека из гестапо, благодаря которому было известно многое об этом ведомстве и его людях, о том, кто находится у них под подозрением. Несколько предвоенных и первых военных лет «Красная капелла» была важнейшим источником информации из Германии. Виновником провала стал радист, посланный Центром для связи. Многих из этих благородных людей арестовали и казнили. Супругам Зарубиным чудом удалось спастись. И их следующей загранкомандировкой стали США, куда Василий Михайлович был направлен под прикрытием должности секретаря Посольства. Впрочем, здесь начинается уже другая история…
Название этой истории: «атомный шпионаж». И сплетена она из множества новелл, повествующих о кропотливой и смертельно опасной работе разведчиков и их агентов, благородных поступков всемирно известных людей, научных открытий и жизненных трагедий.
Все началось с того, что еще во время войны выдающийся физик Нильс Бор сообщил советским ученым Иоффе и Капице, которых высоко ценил, о работе над созданием атомной бомбы сначала в Германии, а потом и в США, где в конце войны оказались многие немецкие атомные секреты и их ученые носители.
Павел Анатольевич Судоплатов был назначен одним из кураторов этой темы. Он лично занимался знаменитой «кембриджской пятеркой». Это была элита, выпускники самого знаменитого английского университета, интеллектуалы. Они открыли нам колоссальные секреты. Самой колоритной фигурой среди них был, конечно, Ким Филби. Достаточно сказать, что за свои заслуги он награжден орденом Отечественной войны 1-й степени. Когда он уже жил в СССР, то был вхож во все высокие кабинеты разведки, а в залах торжественных собраний коллеги встречали его аплодисментами и стоя.
В «атомном шпионаже» нам помогали такие выдающиеся ученые, как Оппенгеймер, который, как мы уже упоминали, был однажды даже личным гостем Берии, Ферми, Сцилард, Бор и другие. Все эти великие люди считали, что нельзя допустить, чтобы атомным оружием обладала одна страна, а потому всячески способствовали созданию сверхбомбы в СССР.
Разведка, умело работавшая и со знаменитыми учеными и с рядовыми исполнителями, здорово помогла ускорить выполнение задачи. Один из ее руководителей говорил, что благодаря полученной информации, которую иногда заказывали ученые по совершенно конкретным темам, сроки были сокращены процентов на 30 – 40. Конечно, наши ученые и сами создали бы бомбу, ведь водородную-то мы сделали первыми, но с атомной торопились. Так что и те и другие трудились, не щадя живота своего. Например, у нас не было средств на целую серию испытаний нового оружия. Удалось получить много готового. И это были не предположения, а точная, подлинная и проверенная информация. Или, например, однажды произошел взрыв на одном из предприятий технологической цепочки, который на какое-то время поставил всю работу в тупик. Разумное решение пришло через разведку от Нильса Бора, который, кстати сказать, никогда не был нашим агентом. Естественно, что всей этой информацией обладал Сталин, что, конечно, не было известно на Западе. И вот во время встречи глав великих держав в Потсдаме летом 1945-го Трумэн решил сделать Сталину «подарок» и сообщил об успешных испытаниях атомной бомбы в Нью-Мехико. Сталин все это знал, знал он также, что и у нас это событие не за горами, а потому остался совершенно спокоен. Окружение же Трумэна решило, что «старик просто не врубился», какой важности информацию преподнес ему президент Соединенных Штатов.
Конференция в Потсдаме была третьей встречей «Большой тройки». Две первые прошли в Тегеране и Ялте. В подготовке и проведении каждой трудно было переоценить роль разведки, а значит и управления, которое возглавлял Судоплатов. В 1943 году именно разведке удалось установить, что немцы готовят в Тегеране покушение на глав союзников. Силы противник мобилизовал большие. Сам Мюллер руководил подготовкой и заброской агентов и диверсантов. Они опирались на мощное прогерманское подполье в Иране.
Сильная резидентура была в Тегеране и у нас. Ей руководил легендарный человек, генерал-майор Иван Иванович Агаянц. Наши там все перекопали, перенюхали, простукали. Еще до начала конференции удалось свести на нет многие планы противника. А уж в ходе самой конференции меры безопасности были приняты самые крайние. Тут даже армия была задействована. Удалось установить, что самым уязвимым местом была резиденция Рузвельта. Это дало Сталину удобный повод, чтобы предложить американскому президенту остановиться на территории нашего посольства, что, конечно же, давало некоторые моральные преимущества советской стороне в ходе трудных переговоров. В результате Сталин действовал уверенно и сумел выбить из союзников конкретную дату открытия 2-го фронта в Европе. Это был несомненный успех и дипломатии, и спецслужб.
В Ялте, в феврале 1945-го, речь шла уже о послевоенном устройстве мира. Разведка обеспечила руководство точной и проверенной информацией о намерениях союзников. Более того, в ходе конференции даже в аллеях Ливадийского парка, где любили прогуливаться члены и главы делегаций, на деревьях были установлены подслушивающие устройства. Записи бесед тут же переводились и доставлялись советской делегации.
Одним из главных вопросов в Ялте было вступление СССР в войну против Японии. Полуторамиллионная Квантунская армия японцев стояла у наших дальневосточных границ. Американцам и англичанам, сражавшимся на море, было не совладать одним с этой сухопутной силой. Мы же хотели в обмен материальной помощи в окончании войны и восстановлении хозяйства, да и мирных гарантий на будущее. Пытались даже поднять тему прекращения работы западных спецслужб на нашей территории. Но это не удалось. Действительно, разведки всегда были и будут, всегда боролись, борются и будут бороться.
И, конечно, вопросом вопросов был послевоенный передел мира. Естественно, мы хотели сохранить свое влияние в Европе, что во многом удалось, хотели получить деньги, но не всегда принимали то, что предлагали в обмен американцы. Из подслушанных разговоров стало известно, например, что Рузвельт хочет навсегда уничтожить само понятие «Германия», превратить страну в хозяйственный придаток Европы, что сильно упрочило бы положение США на бывших германских землях. Естественно, это было не в наших интересах, и Сталин, полностью владея информацией, сумел упредить это предложение знаменитой фразой: «Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ, немецкая нация остается».
Вставали в Ялте перед разведкой и проблемы безопасности. Через агентуру были добыты и основательно изучены досье всех членов делегаций, обслуживающего их персонала. В результате было установлено, что на личной встрече Сталина и Рузвельта будет присутствовать с американской стороны человек из семьи очень крупного террориста международного масштаба. Тут шутки плохи – такой контакт опасен и нежелателен. Было решено убрать переводчика. Но как? Шум поднимать нельзя. Решили просто договориться с американской службой безопасности. Поняли друг друга, и уже через час нежелательный гость улетел из Ялты ежедневно курсировавшим самолетом.
Сон
Выхожу из дома. На мне длинный светлый плащ, который очень любил. Иду к троллейбусной остановке. Впереди горит фонарь, очерчивая светлый круг. Я люблю стоять в его центре. Но сейчас что-то случилось с фонарем: он то вспыхивает ярко, то гаснет… Из света я погружаюсь в черное небытие и вновь оказываюсь через мгновение в центре светлого пятна…
Он горит и гаснет, гаснет и горит… Так будет всегда, но однажды я останусь в черноте без надежды на свет. И это вечность в этом каменном мешке тюремной камеры… Это конец.
Этот тюремный кошмар в любой момент мог стать реальностью. Павел Судоплатов очень хорошо знал, как это делается.
Все крупные разведки мира – американская, английская, немецкая, японская, израильская – имеют специальные сверхсекретные лаборатории и отделы. Персонал там занят научными, техническими, химическими исследованиями.
У нас еще в советские времена с 20-х годов существовала токсикологическая «Лаборатория-Х», которая при создании называлась просто «Специальным кабинетом». Возглавлял лабораторию доктор наук, полковник медицинской службы Григорий Майрановский из академического института биохимии. Изначально она была передана НКВД и подчинялась Комендатуре, которая отвечала за охрану здания, режим секретности и приведение в исполнение смертных приговоров. Доступ в нее был строго ограничен. А дела там творились, действительно, страшные. Находилось это зловещее место в Варсанофьевском переулке, за Лубянской тюрьмой. Майрановский и сотрудники лаборатории привлекались для исполнения смертных приговоров и устранения неугодных лиц при помощи ядов. Многие из до сих пор нераскрытых тайн Лубянки могут быть связаны с этой «научной деятельностью».
Одна из этих тайн связана с делом Рауля Валленберга. Шведский дипломат из семьи крупнейших финансовых магнатов был арестован контрразведкой СМЕРШ на улицах освобожденного Будапешта в 1945 году. Валленберг занимался в годы войны спасением евреев и отправкой их в Палестину. Попросту говоря, он просто выкупал обреченных людей у немцев, сотрудничая в этом деле с немецкими спецслужбами. Было даже зафиксировано несколько его встреч с одним из руководителей разведки Шеленбергом. Частые вызовы дипломата на допросы, исчезновение его следственного дела – все это подтверждает, что его пытались в Москве вербовать, но, видимо, неудачно. Возможно, страх, что все это станет известно миру, привел к решению о ликвидации его в 1947 году.
Долгие десятилетия Красный Крест, шведское правительство, члены могущественного клана Валленбергов пытались узнать о его судьбе. На все запросы мы отвечали, что никаких следов Валленберга в Москве не обнаружено. Меж тем, совсем недавно в архивах бывшего КГБ были найдены его паспорт, визы, письма, различные удостоверения. В этом же большом пакете с какими-то посторонними документами был найден и рапорт начальника внутренней лубянской тюрьмы Смольцова на имя министра Абакумова. В нем сообщалось, что заключенный Валленберг неожиданно скончался у себя в камере 17 июля 1947 года. Причина смерти – инфаркт. На рапорте есть приписка, что тело приказано кремировать без вскрытия. Скорее всего, под видом лечения Валленбергу был сделан укол с ядом из лаборатории Майрановского. Все улики убийства были уничтожены вместе с телом в печах крематория Донского монастыря, на территории которого в общей могиле и был захоронен прах.
Впрочем, яды секретной лаборатории и так были «невидимками», не оставляли никаких следов, имитируя смерть от сердечной недостаточности. Тем же способом был устранен и наш закордонный агент, американский гражданин Исаак Оггинс. Его заподозрили в двойной игре, выманили в Москву, где арестовали и официально приговорили к восьми годам лишения свободы за антисоветскую пропаганду. Однако об этом деле стало известно Госдепартаменту США. Начались официальные ноты, запросы. Оггинс становился опасен, как возможный свидетель, и его решили ликвидировать. Причем решение принималось на уровне Сталин – Молотов. В 1947 году Оггинсу был сделан смертельный укол. В заключении о смерти – та же причина: сердечная недостаточность. Похоронили Оггинса на еврейском кладбище в Пензе, а дату смерти обозначили 1945 годом.
Теперь доказано, что ко всем этим делам, к деятельности «лаборатории Майрановского» ни Судоплатов, ни его заместитель Эйтингон не имели никакого отношения. Но прежде это было одним из важнейших пунктов обвинения. Его арестовали в пятницу, 21 августа 1953 года, прямо в рабочем кабинете. С седьмого этажа офицеры сопроводили арестованного вниз, во внутреннюю тюрьму. Он заполнил регистрационную карточку и был заперт в тюремной камере в подвалах Лубянки, как заключенный под номером 8. После обыска и первых допросов перевели в одиночную камеру Бутырской тюрьмы, где не было даже окна. Судоплатову было объявлено, что он арестован, как активный участник заговора Берии по захвату власти и ликвидации Советского правительства. По этому делу проходили 50 чекистов. О надуманности этого обвинения говорит хотя бы тот факт, что во все годы работы под началом Берии Павел Анатольевич, что называется, был у него «под колпаком». Не раз арестовывались ближайшие сотрудники Судоплатова, из которых выбивались показания против начальника. Сидел в тюрьме и Эйтингон, освобожденный по ходатайству того же Судоплатова лишь с началом войны.
Его судили в здании Верховного суда на улице Воровского без прокурора и защиты. Но даже тогда, в период обострения борьбы за власть после смерти Сталина, не сумели найти повода к расстрелу. Не было доказательств причастности Судоплатова ни к каким-то заговорам, ни к убийству Михоэлса, ни к работе «Лаборатории X» с ее экспериментами на людях, приговоренных к казни. Оттого и приговор был «мягкий» – 15 лет тюрьмы. Он провел их в «знаменитых» тюрьмах: «Крестах», Бутырке, Лефортово, Владимирском централе. На допросах его не били, но лишали сна, продуктовых посылок, свиданий с женой и детьми.
В тюрьмах Павел Анатольевич перенес три инфаркта, ослеп на один глаз, приобрел целый «букет» хронических заболеваний. Однако все это не сломило его, не уничтожило преданности той стране, которой служил и которой теперь нет.
За освобождение Судоплатова ходатайствовали многие известные люди, крупнейшие разведчики, среди которых было 5 Героев Советского Союза и его давний друг Рудольф Абель. Добиться правды было невозможно, а сам узник и не пытался облегчить свою участь путем наговора или предательства ни в чем не повинных людей. В результате, весь срок он отсидел «от звонка до звонка» и вышел на свободу лишь 21 августа 1968 года. По странной иронии судьбы это был день вторжения советских войск в Чехословакию.
Сон
Сижу в своем кабинете на Лубянке. Огромный стол завален документами с жирным черным грифом «Совершенно секретно». Звонят телефоны с золотыми гербами СССР на дисках…
Я их не слышу. Обхватив руками большой стеклянный шар, вглядываюсь в крошечную точку, которая из глубины приближается ко мне. Узнаю себя в длинном черном пальто, прижимающим к себе саквояж, подобный тем, что носили прежде доктора. Вдруг он падает, открывается, и из его глубины выходят люди. Я узнаю дорогие мне улыбающиеся лица: Эйтингон, супруги Зарубины, Ким Филби, Рамон Меркадер, Рудольф Абель, Гордон Лонсдейл, Зоя Рыбкина, Шпигельглас, Ольга Чехова, Книппер, Фитин, Студников и… и… и…
Лишь в 1991 году Главный военный прокурор, уходя в отставку и, видимо, не желая оставлять на душе грех сокрытия правды, прекратил дела Судоплатова и Эйтингона и подписал Постановление о полной реабилитации с восстановлением воинских званий, наград и гражданских прав. Это произошло за 5 лет до смерти Павла Анатольевича. Но и эти годы дались ему нелегко. Мы видели, какую боль причиняло ему все, что происходило тогда в стране, все, чему он отдал жизнь. И, конечно, в первую очередь это относилось к разгрому спецслужб и анархии, установившейся там. Героями стали иуды, многие годы бывшие двойными агентами, или оголтелые лжедемократы, распахнувшие двери в святая святых для всех желающих. Они носились по кабинетам Лубянки, громили сейфы, архивы, вывозили чемоданами и ящиками секретнейшие документы, за многими из которых были судьбы людей, а иногда и честь страны. Все пошло на продажу, а покупателей было хоть отбавляй: и своих и чужих. Хорошо еще, что у бывших руководителей спецслужб хватило предвидения разместить в свое время наиболее ценные документы и архивы разведки по адресам, которые были известны лишь немногим посвященным.
В результате последовал целый обвал громких провалов. Разве могли в таких условиях продолжать столь необходимое каждой крупной разведке сотрудничество с ней важнейшие зарубежные агенты, подобные тем, что работали во времена Судоплатова?
И все же Павел Анатольевич был уверен, что, несмотря на огромные потери, разведка выживет и вновь будет востребована. Но сколько усилий теперь потребуется, да и когда вырастет новое поколение людей столь же высокопрофессиональных, столь же самоотверженных и преданных делу, как это было прежде.
На могиле Анатоля Франса Эмиль Золя сказал: «Позавидуем ему. Он спасал честь своей Родины. Его судьба и щедрое сердце позволяют причислить его к самым славным и достойным. Позавидуем ему».
Среди наших современников не нашлось человека, который сказал бы подобные слова на могиле гения разведки Павла Анатольевича Судоплатова…
Алмазная пыль. Тайна убийства Зои Федоровой
Случай. Предопределение. Пророчество. Расположение планет. Пятна на солнце… Расположись они в тот день как-то иначе, и не было бы ни этой встречи, ни нашего расследования.
Наш английский друг и соавтор одной из книг, известный писатель и искусствовед Питер Ватсон пригласил нас на ланч в богатый китайский ресторан «Сады принцессы» в Лондоне. В этот час изысканно убранный зал был еще почти пуст. Таинственный свет китайских фонариков отражался цветными бликами в огромных зеркалах. Улыбчивые китаянки бесшумно меняли экзотические блюда, позвякивало столовое серебро. Общие замыслы позволяли обмениваться самой доверительной информацией, что не часто бывает между журналистами. В то время Питер заканчивал книгу о Рудольфе Нуриеве. Ездил по миру, собирал документы, свидетельства знавших его людей.
Вскользь, загадочно улыбаясь, упомянул он о неожиданном везении в Москве. За большие деньги ему удалось приобрести документы из пятитомного досье КГБ на Нуриева.
– Вам, наверное, будет интересно узнать, что именно на основании этих документов, – сказал Питер, – я написал целую главу в этой книге об убийстве вашей известной в прошлом киноактрисы Зои Федоровой.
Нуриев и Федорова – нас это потрясло. Удивительным это было и для Питера. Он сказал, что у него нет полной уверенности в достоверности досье. Не исключена возможность, что эти документы могли быть сфабрикованы и их просто использовали для очернения имени Нуриева даже после смерти. Из документов следовало, что Федорова была убита посланцем Нуриева. Всемирно известный танцовщик и знаменитая советская актриса долгие годы были связаны торговлей антиквариатом.
Этот разговор в «Садах принцессы» настолько ошеломил нас, что мы решили провести собственное расследование этого давнего, но до сих пор не раскрытого преступления.
Парадный портрет
С 30-х годов Зою Федорову знала вся страна. Любимая актриса народа и из народа. Ее лицо было родным почти в каждом доме. И сейчас на телеэкранах появляются ее знаменитые фильмы тех лет: «Подруги», «Великий гражданин», «Свадьба», «Музыкальная история»… ее фотографии продавались в каждом газетном киоске, они висели на стенах рабочих общежитий, их вклеивали девчонки в свои домашние альбомы. Дважды лауреат Сталинской премии. В ее героинях люди узнавали себя, они были примером для подражания. А личная жизнь актрисы представлялась сплошным праздником: приемы в Кремле и иностранных посольствах, пышные кинофестивали и толпы поклонников. Для нас она была небожительницей. Но мало кто знал, какие страсти бушевали в этом раю, в этих садах кинопринцесс. Нам предстояло войти в эту жизнь с черного хода. Поиски истины продолжались целый год и провели нас через все 10 кругов ада закулисной жизни популярной актрисы, точку в которой поставил выстрел на Кутузовском проспекте.
Место преступления
Многолетний опыт журналистских расследований подсказал, что надо идти двумя путями. Первый – проникновение в закрытые ведомственные архивы. Второй – поиски людей, так или иначе причастных к делу. Как правило, эти пути пересекаются. Документы раскрывают имена, а люди подсказывают, что и где искать. Так было и на этот раз.
На первое же обращение в Московскую прокуратуру с просьбой ознакомиться с делом об убийстве Зои Федоровой мы получили отказ. Нам объяснили, что дело не закончено, а стало быть секретно. Но там же неофициально подсказали первые имена – следователей, которые вели дело, родственников и адрес: Кутузовский проспект, дом 4/2, кв. 243. Здесь 11 декабря 1981 года была убита Зоя Федорова.
Пасмурный московский день. Забитый машинами подъезд к гостинице «Украина», толкучка у известного магазина «Сантехника». Над входом в магазин на 4-м этаже два окна. Их нам показал племянник актрисы Юрий Михайлович Федоров.
– В тот день я должен был заехать к тетке за шкурками для шапки. Решил предварительно позвонить. Занято, занято. Стал волноваться. Позвонил в охрану. Квартиру на сигнализацию не сдавали. На телефонной станции сказали – трубка не лежит. Часам к семи примчался к ней. В двери записка от ее подруги Маргариты Набоковой: «Заяц, как тебе не стыдно. Договорились встретиться, а тебя нет». (На допросах Набокова говорила, что, когда она звонила в дверь, громко работало радио и с шумом лилась вода в ванной. Она вернулась через два часа: ни радио, ни воды слышно не было. Но дверь по-прежнему никто не открыл… Видимо, когда она приходила в первый раз, убийца был в квартире.) Племянник привез ключи и инструмент. В дверях было три замка: один открыт, второй открыт, третий – полоборота повернул, дверь открылась. – Вижу, тетка сидит в гостиной, голова откинута назад, с телефонной трубкой в руке. Левое очко разбито. Три года эта ужасная картина стояла у меня перед глазами. Милиция быстро приехала – человек 20.
Через 15 лет мы у этой двери… Открывшая нам миловидная девушка показала квартиру. Юрий Михайлович не был здесь с того страшного дня. И сейчас он стоял, словно у открытой могилы: «Вот здесь я ее увидел, на полу, возле стены, валялась пуля, прошедшая навылет через голову. Из разговора оперативников я понял, что она от немецкого пистолета «Зауэр» (они были личным оружием нацистских летчиков). Собака след не взяла. Первая версия – грабеж. Тетка дверь незнакомым не открывала – десять раз переспросит. Ясно, что убийцу она хорошо знала, даже, может быть, ждала и в квартиру пустила сама…»
Эта встреча на Кутузовском проспекте стала эмоциональным толчком для всего, что мы делали потом. Именно там ощущалось физически прикосновение к до сих пор нераскрытой тайне. Кстати, сам Юрий Михайлович убежден, что за ней стоит КГБ. Документы Питера Ватсона тоже из КГБ. Простое ли это совпадение?
Жизнь за кадром
Ни одно журналистское расследование не обходится без визитов на Лубянку. Именно в этом ведомстве писались миллионы биографий. Там хранится изнанка нашей жизни. Добраться до нее так же трудно, как и прежде. У журналистов есть свои пути и возможности. Потребовались долгие месяцы переписки, неофициальных встреч, новых знакомств. Порой казалось, что окончательно уперлись в стену. Это чувство хорошо знакомо по предыдущим расследованиям. И все-таки всегда удавалось добраться до цели. Мы видели остатки внутренней тюрьмы КГБ, превращенной сейчас в столовую, расстрельные подвалы, внутренние дворы и святая святых – архивы. Работающие здесь офицеры выносят папки с документами, многотомные досье и дела в довоенных фибровых чемоданах с металлическими углами. Настал день, когда в одном из свободных кабинетов для нас вновь открылся такой чемодан. На этот раз мы получили дела о двух арестах Зои Федоровой, в 27-м и 46-м годах. Поразили две фотографии. Их разделяют 20 лет. Обе сделаны в тюрьме. Первая – в 1927 году. Зое Федоровой 20 лет. Простое миловидное лицо с ямочками на щеках. Светлые кудряшки забраны гребенкой назад. Девушка-счетовод была арестована по подозрению в связях с английским разведчиком Чарноком. Однако, несмотря на содержащиеся в деле «показания» разоблаченного шпиона и его агентов, была неожиданно, через две недели, освобождена: после личной встречи с наркомом Ягодой. Сама она говорила, что «пострадала за фокстрот». Именно танцплощадка свела Зою с английским шпионом. Трудно было поверить, что девчонка-болтушка могла выдавать какие-то государственные тайны.
А дальше неожиданно закрутилась для нее волшебная артистическая жизнь. С годами и растущей известностью ей, как и всем популярным актрисам, позволялось все: неограниченные контакты с иностранцами – на приемах и пикниках, в ресторанах и дома. Они были символом свободной жизни. А параллельно – кремлевские вечера, награды и премии, личные контакты с Лаврентием Берия.
В начале 45-го года в окружении Зои Федоровой появился блестящий американский офицер, будущий адмирал, Джексон Тейт. В результате бурного трехмесячного романа сорокалетняя актриса осталась с ребенком на руках, а красавец Тейт вернулся к жене в Америку. Через знакомых американцев, бывавших в ее доме, она пыталась связаться с Тейтом, отправляла через них письма с фотографиями крошки-дочери и просьбой о помощи. Но все приезжали с одним ответом: Тейта в Америке нет. Дочери Виктории не было и года, когда Зоя Федорова снова была арестована.
Приговор Особого Совещания – 25 лет с конфискацией имущества по пяти политическим и уголовным статьям. Совершенно очевидно, что и сам арест, и такой суровый приговор знаменитой актрисе не могли быть осуществлены без санкции высшего руководства органов безопасности, а возможно, и указания самого Сталина.
На фотографию из уголовного дела за 46-й год невозможно смотреть без сострадания и участия. Лицо истерзанной женщины. Потухшие глаза. В них страдание, безнадежность и страх. Жизнь закончена – ни блестящей кинокарьеры, ни мужа, ни ребенка, сосланного вместе с семьей ее сестры в глухую северную деревню. Она увидит свою дочь, когда ей будет уже почти десять лет.
Судьба Зои Федоровой круто изменилась. Тюрьмы, пересылки, лагеря изменили ее психологию. Из заключения она выйдет другим человеком. Отсюда и ряд черт в ее характере.
Много раз нам приходилось держать многотомные дела, прикасаться к сотням человеческих трагедий. Поражает, что все они многотомные. Следствия велись годами, допрашивались тысячи и тысячи людей. Нужные показания давали родственники, близкие друзья, сослуживцы. Это не какие-то разрозненные листки доносов, каждое дело выстроено настолько логично и четко, что даже сейчас не можешь избавиться от ощущения, что все-таки что-то было.
В многотомном деле Зои Федоровой за 1946 год бесконечные стенограммы ее допросов: их было более ста, их проводили разные следователи, вызывая в основном по ночам. Здесь же показания свидетелей, людей из ее ближайшего окружения, годами кормившихся в ее доме, здесь же имена известных актеров, режиссеров, музыкантов, художников, военачальников, министров. За каждой фразой этих документов страх, боязнь за собственную судьбу, желание угодить. Но больше всего потрясли допросы ее родной сестры Марии, которая была арестована вместе с Зоей Алексеевной и вскоре погибла в заключении. Как и все, она подтверждала, что в доме Федоровой постоянно бывали веселые вечеринки, на которых, как правило, бывало много иностранцев, ответственных работников, высоких военных чинов. Хозяйка дома под хмельком вела себя неосторожно: ругала советскую власть, говорила, что все показуха, народ нищенствует, подвернись возможность, говорила она, «я бы приняла участие в покушении на Сталина».
А ведь все это было известно в КГБ, более того, на каждой такой пирушке бывали агенты, которые следили за иностранцами, их связями. Донесения об этом тоже есть в деле Зои Федоровой. Тем более неожиданной была для нее расплата.
Из письма Зои Федоровой Генпрокурору Руденко:
– Двадцать пять лет! За что? Мои нервы дошли до такого состояния, что со мной сделался страшный припадок. У меня появилась какая-то дьявольская сила, как у буйно помешанной. В порыве отчаяния, помню, изогнула эмалированную миску, помяла ее и все расшвыряла. Здоровенный детина ворвался в камеру и избил меня. Вывернул пальцы на руках, выкрутил руки за спину, схватил меня за волосы и бил головой о койку. После этого я несколько дней пролежала в оцепенении. Хотела повеситься, не дали – перерезали чулки. Конвоиры показывают меня вновь пришедшим офицерам, как редкостного зверя, освещая лицо фонарем: мог ли ты предполагать, видя ее на экране, что она способна на такие преступления? И каждому хочется лягнуть меня побольнее…
Так что это было? Наказание за неверность, некая тайна, вторая жизнь, о которой не знали даже близкие ей люди, или месть бывших покровителей? Ведь Зоя Алексеевна была вхожа в самые высокие апартаменты.
Из письма Лаврентию Берия:
– В январе 1941 года, будучи у Вас несколько раз по личным вопросам, я хорошо запомнила Ваши слова: вы разрешили обращаться к Вам за помощью в тяжелые минуты жизни. И вот минуты более чем тяжелые для меня настали. От глубокой обиды, незаслуженных страданий и недоумения мне хочется кричать «караул!». Обращаюсь к Вам за помощью – спасите меня! Я не могу понять, за что меня так жестоко терзают. Находясь в жизненном тупике, я обращалась с письмом лично к Сталину. Но ответа не получила. Пыталась добиться и встречи с Вами…
Так прошло восемь с лишним лет. Спасли смерть Сталина и расстрел Берии.
Ей было почти пятьдесят…
Что же это все-таки было? Может быть – рука КГБ, которая вела ее, карала и, может быть, спустя десятилетия, убила…
Рука КГБ
Во все времена перед каждым сыщиком, идущим по следу убийцы, первым и главным был вопрос: кому это выгодно?
Поначалу версий возникает множество. Но все они отпадают, пока не остается главная. И подчас главным может показаться то, что лежит на поверхности.
В деле Зои Федоровой такая версия появилась сразу, а, скорее, была навязана и следователям, и обществу. Публикации в газетах, журналах, книги – все говорило об одном: это политическое убийство.
По тем временам версия была действительно правдоподобная: два ареста, связь с иностранцами, дочь, уехавшая в Америку, сама Зоя Федорова накануне убийства собиралась в четвертый раз за океан. Да и следователей с первых шагов пускали по ложным следам, ограничивали действия, запросы по разным инстанциям оседали без ответов. Нам удалось разыскать тех, кто начинал раскручивать это дело: следователи по особо важным делам Анатолий Сазонов, Владимир Паршиков и Владимир Калиниченко. Они дополнили картину: пропадали документы и вещественные доказательства, часто менялись следователи.
Будущий начальник МУРа, а тогда участник следствия, опытнейший оперативник, генерал Василий Купцов сказал нам более откровенно: «Самое большее – мы доходили до КГБ. И все обрывалось. Дальше КГБ все брало на себя. Были их интересы. На запросы не отвечали, потому что, если бы ответили, преступление было бы раскрыто».
Более того, из бесед с нашим крупным разведчиком, генерал-лейтенантом КГБ Павлом Судоплатовым стала ясна и подоплека ареста актрисы в 1946 году. По его словам, в то время американские спецслужбы разработали специальную операцию по вербовке советских актрис. Разведку интересовали сведения о жизни тогдашней советской элиты, коррупции в высших кругах, о моральном облике представителей власти.
Тогда КГБ удалось переиграть американцев. Операция считалась настолько успешной, что в Высшей школе КГБ ее разработчики читали лекции, было выпущено специальное пособие. Но все это было тогда. Кому же в 81-м могла быть интересна 75-летняя актриса? Какие государственные тайны она могла хранить? Кстати, трижды побывавшая к тому времени у дочери за океаном и прожившая там в общей сложности больше года. Да и просмотренные нами сейчас старые тома ее уголовных дел говорят о том, что никакой политики не было.
В ее записных книжках есть телефоны высокопоставленных сотрудников КГБ СССР, но в досье нет свидетельств, что она была агентом или осведомителем, взявшим на себя оформленные обязательства по сотрудничеству. Скорее всего, она просто поддерживала полезные знакомства.
И потом – если бы это сделало КГБ, то сделало бы это «красиво». Эту мысль высказал следователь по особо важным делам КГБ Владимир Калиниченко. Он же обратил внимание на другие громкие преступления тех лет – гибель заместителя министра МВД СССР Папутина сразу после ввода наших войск в Афганистан, высокопоставленных сотрудников ЦК КПСС Афанасьева, Иванова.
Во всех случаях версии убийства не отрабатывались. Говорили – самоубийство. А почерк везде схожий. Он же высказывал мысль довольно неожиданную: это преступление никогда не будет раскрыто: везде загадки. Я думаю, истинная его подоплека тогда угрожала СССР и сегодня угрожает России.
И действительно, 15 лет мучает тайна этого убийства всех. Дело до сих пор официально не закрыто, хотя уже ушли из жизни многие.
По-прежнему, как когда-то, нет ответов на множество вопросов.
Закрыты архивы спецслужб. И каждый шаг в нашем журналистском расследовании давался с трудом. Люди, к которым мы обращались, а их были десятки, шли на контакты неохотно, с опаской. Официальные инстанции ограничивались отписками, чаще всего формальными. И вообще чувствовалось, что срок заговора молчания еще не истек. Еще в силе чье-то давнее решение, что убийство это должно остаться тайной.
Так чем же может быть опасно для сегодняшней России раскрытие того давнего преступления? Казалось бы, его тайна должна остаться на совести прежнего режима. Но, видимо, такова, природа власти, что грехи у нее одинаковы. А потому по делам прошлого можно судить и о том, что делается сегодня.
Алмазная пыль
А сегодня стали обычными громкие преступления, заказные убийства и разбойные нападения. Знаменитых и безвестных людей убивают в подъездах, в квартирах, взрывают с машинами. Привыкли мы и к тому, что чаще всего они не раскрываются.
Какими бы ни были внешние обстоятельства подобных акций, каждый следователь скажет, что в основе их – всегда деньги. Большие деньги. И первым громким преступлением в этой кровавой череде, что протянулось в наши дни, могло быть убийство Зои Федоровой.
После того, как версия о политическом убийстве оказалась явно не состоятельной, такое предположение, в общем-то, было оправданным. Тем более что к нему подвели нас документы из дел и беседы с людьми из близкого окружения актрисы. Главным условием была конфиденциальность. Поэтому мы не называем имен.
Родственница Антонина Г.:
– Я видела в ее доме крупные бриллианты, старинные статуэтки и картины известных мастеров прошлого, уникальные ковры. Все переправлялось за рубеж. Незнакомых людей она никогда не пускала в дом. Закрывала все замки на дверях даже днем, цепочки и засов. На ночь к входной двери придвигала лестницу – стремянку. Упадет – загремит.
Кинорежиссер Лев Б.:
– Зоя рассказывала мне, что у нее есть очень ценные иконы, картины и бриллианты. И что если она продаст их, хватит до конца жизни. Она была человеком скрытным. Последнее время она говорила, что ее могут убить.
Киноактриса Мария Л.:
– Зою Федорову в последний период жизни окружали люди не ее круга. Очень страшные. С ними она никого не знакомила. В своем деле она была Шаляпин – талант, обаяние, популярность – все было. И вдруг… другая, тайная жизнь.
Эти штрихи к портрету Зои Федоровой стали совершенно неожиданными для нас. Как и все, мы привыкли видеть в ней только актрису, которая и после лагеря нашла в себе силы вернуться на экран, создать множество новых образов, остаться человеком известным, принятой в высших кругах.
Впрочем, вспомним те годы. Именно эти элитные слои общества поразила тогда «золотая лихорадка». За пышным официальным фасадом брежневских времен начала действовать целая система тайного обогащения, паутина которой связала воедино государственные структуры и рядовых исполнителей. Причем двойную жизнь вели те и другие. А не была ли в этом порочном кругу и Зоя Федорова?
Перед нами снова встала стена – нужны были документы. Уголовное дело об убийстве. Результаты работы оперативно-разыскных служб. Получить десятки этих томов можно было только с разрешения Генпрокуратуры России. После долгих мытарств, лишь письмо племянника актрисы на имя Генпрокурора решило эту проблему.
Это был обвал. Тридцать два толстенных тома. В них – протоколы допросов более пяти тысяч человек, сотни агентурных разработок и заданий, расшифровки телефонных разговоров, донесения сотрудников наружного наблюдения, акты сложнейших экспертиз, аналитические записки следователей, вдруг стоп – чья-то невидимая рука разворачивает следствие в противоположную сторону. А что же следователи? Были просто пешками в чьей-то игре?
Владимир Калиниченко, следователь по особо важным делам:
– Не давали раскрыть это преступление. Люди наверху не были заинтересованы. Чтобы сколотить большой капитал, и тогда и сейчас уникальные ценности переправлялись на Запад. Выстраивалась грандиозная цепочка – завладение, переправка, продажа за границей.
Федорова была удобна. Может быть, ее заставили работать на себя? Что нужно в ее годы? Запаса жизни у нее практически не было – ей шел 76-й год. Скорее всего, она стремилась накопить капитал для жизни за рубежом. Одной это не под силу. И она стала связующим звеном между государственными, партийными чиновниками и преступным миром. Она была мостиком. Через ее квартиру – за границу.
Дмитрий Медведев, начальник Отдела антиквариата МВД СССР:
– У нас был сигнал, что Зоя Федорова связана с антиквариатом. Тогда трудно было с такими людьми работать. Мы знали, кто совершил убийство, но доказать не могли. Версии просматривались, но возможностей проверить не было. Все уходило за кордон.
Свидетельство Медведева особенно интересно. Ведь он возглавлял Отдел, специально занимающийся учетом ценностей, частными коллекциями. Нацеленная агентура вела розыск. Существовали и оперативные подразделения, которые занимались вывозом ценностей за рубеж. Такой же Отдел был и в КГБ. Доступ к картотекам и архивам которых для следователей был наглухо закрыт.
Много десятилетий русское наследие обогащало западные художественные коллекции, бриллиантовые и золотые хранилища. Началось это в послереволюционные годы, когда национальное достояние превращалось в деньги для мировой революции, становления социалистической индустрии и экономики. В 70-е годы золото уже не возвращалось. Оно оседало на тайных банковских счетах, вкладывалось в западную недвижимость и ценные бумаги, использовалось для приобретения агентуры.
Кое-какие подробности подобных дел всплыли после смерти Брежнева, когда осенью 82-го года началась борьба за власть. С подачи Андропова пресса заговорила об огромных богатствах семьи Щелокова, стало известно о старинном перстне жены Брежнева, который значился в архивах Интерпола, всплыло имя столичного авантюриста, «бриллиантового мальчика», так называемого «цыганского барона» Бориса Буряцы и его скандально известной подруги Галины Брежневой. Их имена мы обнаружили в оперативных донесениях. Они тоже бывали в квартире на Кутузовском проспекте, особенно часто Борис Буряца. А он на пустяки времени не тратил, было за чем приходить.
Справка
Борис Буряца – солист Большого театра. Известный коллекционер. Осужден в 82-м году на семь лет за валютные операции. Входил в ближайшее окружение Галины Брежневой. В марте 87-го вернулся из заключения в Москву. В июле неожиданно умер при загадочных обстоятельствах.
Что же было в квартире актрисы? Начало мостика на Запад или целый контрабандный коридор?
Из показаний Веры Г.:
– В первый и второй отъезды в Америку я ее провожала. Помимо большого количества чемоданов и баулов она везла огромные сундуки и другие вещи в неограниченном количестве. Проходила всегда через «Дипломатический вход». Даже не выплачивая пошлину за лишний груз.
Зоя долго уговаривала меня продать ей старинные картины, которые остались от мужа и его родителей. Я отказала, зная, что все это уйдет за рубеж.
В протоколе первоначального осмотра места преступления, которым открывается дело об убийстве Зои Федоровой, нас поразила одна деталь: в квартире было обнаружено около ста коробок из-под ювелирных изделий. Старший оперуполномоченный Евгений Андриец рассказал нам, что было известно о трех уникальных бриллиантах, которые хранились у актрисы и были предназначены для продажи за рубеж. Перевернули все горшки, но не нашли ничего.
Говорят, алмазы вечны. Где, в какой стране, в чьих руках или банковских сейфах продолжают сейчас свою жизнь бриллианты, которые, может быть, прошли и через руки Зои Федоровой? Знатоки называют такие камни «бриллиантами чистой воды». А не вернее было бы сказать: чистой крови?
История каждого знаменитого алмаза – это вековая цепь преступлений. Их красота не спасает, а уничтожает мир, превращая в дельцов и сильных мира сего, и людей искусства, и профессиональных преступников. Алмазная пыль метит каждого в этом порочном кругу, неотвратимо делая его мишенью и, в конце концов, жертвой.
Опасные связи
Все долгие месяцы работы над этим делом нас не оставляли противоречивые чувства: с одной стороны, жизненная трагедия незаурядной женщины, актрисы, которой много было дано свыше, несчастной матери. А с другой – невесть откуда взявшаяся алчность, скрытая жизнь Гобсека в юбке, навязчивое желание вырвать у жизни все, в чем она ее обделила. Несомненно, что такое, почти болезненное раздвоение личности связано с годами тюрем и лагерей. Люди подобной судьбы рассказывали, что даже после реабилитации они не могли избавиться от тюремной психологии.
И все же мы приходим в этот мир с тем, что дал нам Бог, а оставляем после себя то, что совершили сами. Как часто это не совпадает! Дар Божий и дела людские.
В жаргоне людей, с которыми общалась последние годы жизни Зоя Федорова, есть понятие «чемодан». Оно обозначает нелегальный груз, уходящий за рубеж. По контрабандным коридорам эти «чемоданы» шли на Запад с людьми или без них. Свой последний чемодан Зоя Алексеевна должна была передать курьеру, которого ждала. Но в последний момент передумала. И решила везти его сама. Ведь она была убита буквально накануне выезда на постоянное жительство в Америку. И «чемодан» ее жизни уже был собран. Но ценности его достались убийцам. Вместо них появились чемоданы допросов, версий, показаний, затянутых паутиной ее опасных связей.
В записных книжках актрисы, изъятых при обыске, было 2302 телефонных номера и 1398 адресов, в основном, московских. И 427 – в других городах. Фамилии нужных людей значились не по алфавиту, а по принадлежности к профессии: ювелиры, антиквары, оценщики, реставраторы, работники музеев, коллекционеры. И длинный список влиятельных людей.
По делу об убийстве Зои Федоровой была составлена картотека подозреваемых и всех ее знакомых. Проверены номера каждого телефона из ее книжек, а также все сберкассы, ювелирные мастерские, комиссионные магазины, московские химчистки на наличие следов крови группы Зои Федоровой на одежде, номера автомашин, на которых приезжали на Ваганьковское кладбище люди прощаться с актрисой. Все были опрошены. Работа огромная.
Нам стало известно, что за подписью одного из высокопоставленных руководителей КГБ Филиппа Бобкова (5-е управление, идеологический сыск, заместитель Андропова) была подготовлена и отправлена в ЦК КПСС ИТОГОВАЯ СПРАВКА об убийстве Зои Федоровой. Этот документ мог бы многое прояснить, однако на наш запрос в Центр хранения современной документации мы получили официальный ответ, что такого документа не обнаружено. Здесь может быть два варианта: либо он строго засекречен до сих пор, либо уничтожен. Кем? Зачем? Когда? Снова тупик…
Напомним, что по этому делу было допрошено более пяти тысяч человек. Удивительно, что даже непосвященному человеку примерно в половине показаний видны четкие нити возможного расследования.
Из показаний художницы Вероники Б.:
– У меня Зоя Алексеевна встречалась с известной скупщицей антиквариата Екатериной Ш., которая ненавидела Федорову. Когда я сказала ей об этом, она побледнела и ответила, что знает об этом. Если Зоя говорила, что у нее срочное дело, оно могло быть только с этой страшной женщиной. Однажды я спросила, почему она поддерживает отношения с ней? Она буквально изменилась в лице. Ее исказила гримаса страха. Через неделю после убийства Федоровой, в день ее похорон, Екатерина Ш. эмигрировала в Израиль. Ее родной брат был очень крупным чиновником в КГБ СССР.
Из уголовно-разыскного дела:
«Племянница Зои Федоровой Нина говорила, что давно перестала бывать у тетушки, потому что к ней ходят «нехорошие люди», многие с уголовным прошлым и подозрительные иностранцы».
Из допроса Лидии Ч.:
– Я знаю, что Зоя Алексеевна скупала в больших количествах ювелирные украшения с драгоценными камнями, картины известных мастеров, старинные иконы и книги, чаще всего ворованное. Были и посредники. Все это переправлялось за рубеж
Из донесений старшего оперуполномоченного Михаила К.:
– Установлено, что Зоя Федорова занималась скупкой антиквариата. Через посредника совершала крупные валютные сделки с неизвестной пока женщиной, которая при передаче ценностей пользовалась услугами телохранителей.
Такое впечатление, что клубок подозрений не разматывался, а все туже скручивался, путался и обрывался.
Чего стоит хотя бы эпизод, который рассказал нам Владимир Калиниченко – один из следователей по делу:
– В это время сложилась интересная ситуация. Задержана группа, промышляющая ценностями. Главарем банды был Дунаев. Установлено, что он бывал в доме Федоровой. И официально давал показания о ее убийстве. Правильно называл пистолет «Зауэр», который он якобы получил от работника правоохранительных органов. Эта версия и не подтвердилась, и не была опровергнута. И когда позже возник Басмаджан, никто не попытался соединить все вместе. А почему не думать, что группа была такая: убирали неугодных людей? У Щелокова действительно была так называемая «группа ликвидаторов». Когда давал показания Дунаев, он торговался. А вскоре вообще от них отказался. Преступление вообще раскрыть не давали.
В этом рассказе известного юриста появилась новая и весьма интересная фигура – Басмаджан.
Справка
Гарабед Басмаджан, 1947-го года рождения, армянский еврей из Иерусалима. Учился в Израиле, Армении и Москве. Крупный коллекционер. Владелец процветающей художественной галереи в Париже.
В свои частые поездки в Советский Союз, благодаря контактам с крупными чиновниками Министерства культуры страны и других организаций, вывез из России огромное количество ценнейших произведений искусства. 29 июля 1989 года вышел из гостиницы «Россия», сел в черную «Волгу» с поджидавшим его человеком и пропал без вести. Тело его не найдено.
После рассказа Калиниченко мы вновь просмотрели все дело Федоровой – и уголовное, и оперативно-разыскное, искали упоминание о Басмаджане. Но так и не нашли. Тогда пришлось приложить немало усилий, чтобы добраться до дела самого Басмаджана. Ведь его убийца тоже не найден. Дело не закрыто, а значит секретно.
В этом деле нас ждала еще одна неожиданность. Басмаджан был связан с Рудольфом Нуриевым. Они познакомились в Тель-Авиве, когда гений танца приезжал туда на гастроли с балетом «Корсар».
Исчезновение Басмаджана мучительно любопытно. Был ли он человеком, который познакомил Нуриева с бизнесом Зои Федоровой? Был ли он тем человеком, который встретился с ней в день убийства? Не стало ли его исчезновение местью за сыгранную им роль в ее смерти?
Наш английский коллега Питер Ватсон попытался найти ответы на эти вопросы в документах КГБ, на основании которых была написана глава об убийстве Зои Федоровой в его книге «Нуриев».
Из книги Питера Ватсона «Нуриев»:
«Федорова фотографировала весь антиквариат, который к ней привозили, и отправляла каталог за границу, чтобы покупатели могли выбрать то, что хотели. Постепенно к ее крепким связям во Франции добавились связи в США и Израиле. Нуриев был заинтересован в картинах, которые предлагала Федорова. Он купил для себя несколько старинных икон и больших полотен, в частности Петра I, которого очень почитал. В досье КГБ говорится, что она организовывала доставку антиквариата из городов и сел Советского Союза.
В начале 1979 года Зоя Федорова начала пренебрегать Нуриевым, найдя дельцов, которые и брали больше, и платили щедрее.
Когда он возмутился, она начала его шантажировать, грозя рассказать о его роли в этом бизнесе. Согласно досье КГБ, Нуриев понял, что его роль в этих опасных делишках в любую минуту может быть разглашена. В его мнении она была человеком опасным.
В соответствии с досье КГБ, в день убийства, 11 декабря 1981 года, Федорова ждала посредника из-за рубежа. По показаниям друзей гость прибыл.
Что все-таки случилось на этой встрече, никто не знает. В КГБ предполагали, что на встречу с Федоровой пришли два человека – один американец, другой израильтянин. Очень может быть, что этим вторым был Басмаджан. Установлено, что возможные убийцы не сразу кинулись в аэропорт, а, выждав достаточно времени, уехали позже.
В этом сценарии элемент шантажа выявился в допросе человека, который и сейчас имеет роскошный антикварный магазин в Москве. Накануне убийства она сказала ему, что ждет человека от Нуриева. И что он настаивает на продолжении бизнеса. «Каждый крупный антиквар, – сказал он, – знает, кто убил Зою Федорову. Но никогда никто вам этого не скажет»…».
Cправка
Рудольф Нуриев – солист Кировского театра оперы и балета в Ленинграде. Родился в 1938 году. Во время гастролей театра во Франции, в 1961 году, остался на Западе. За годы эмиграции стал звездой мировой величины, обладателем огромного состояния. Известнейший коллекционер, владелец художественных галерей в нескольких странах мира. Умер во Франции в 1993 году.
Напомним, что приведенные выше выдержки из книги П. Ватсона «Нуриев» написаны на основе купленных им документов КГБ. Естественно, что мы запросили у руководства нынешнего ФСБ России досье на Нуриева. От Питера Ватсона мы знали, что оно составляет пять томов и 2343 страницы. В официальном ответе нам говорилось, что подобного дела у них… нет.
После таких ответов подумаешь, что раскрытие этого дела для кого-то весьма опасно.
Ушла ли эта утечка о Нуриеве специально или просто кто-то на этом хорошо заработал? Ведь цепочка Басмаджан – Нуриев – Федорова вполне реальна.
Логично предположить, что если это неправда, то при такой скандальной публикации нужно было провести серьезнейшее расследование и опровергнуть. А так молчание. Ни за, ни против. Неудивительно, что в такой ситуации за рубежом появилась и еще одна сногсшибательная версия – Нуриеву дали бежать умышленно, он жил под контролем, за ним стояли люди, которые принимали решения здесь.
Версии. Версии. Версии. До сих пор они громоздятся одна на другую. Они настолько неожиданны и невероятны, что мы не решаемся излагать их сами, а предоставим слово участникам событий.
Владимир Паршиков, следователь по особо важным делам:
– Было допрошено множество людей. Нужна была дочь. Она не приехала, хотя виза была. Бояться ей было нечего. Разве только тех, кто убил ее мать? Не приехала даже на похороны.
Из показаний Веры З., соседки по дому:
– Однажды мы гуляли с Зоей Алексеевной в сквере перед домом с собачками. И она рассказывала мне, что ее дочь Виктория заключила в Америке контракт на съемки фильма по своей книге «Дочь адмирала» антисоветского содержания, написанной на основе дневников матери, ее рассказов и воспоминаний. Фильм был снят. Вика играла в нем роль своей матери. Но Федорова запретила его выход на экран.
Старший оперуполномоченный по особо важным делам Евгений Андриец:
– У меня есть своя версия преступления. Я ее по крупицам собирал. Убийство было организовано одним из режиссеров, уехавшим в США.
Когда Вика уехала к отцу, именно он снял фильм о Зое Федоровой, вложив в него все свои деньги. По закону для выхода фильма на экран нужно было согласие Федоровой. Она его не дала. Выхода было два: либо она мертва, либо дает разрешение. В американских газетах писали, что она подала в суд. Режиссеру грозили санкции и финансовый крах. После ее смерти фильм вышел на экраны. В те времена, когда шло следствие, проверить эту версию мы не могли. А у нас была информация о связях этого режиссера с преступным миром.
Справка
Виктория Федорова. Родилась в январе 1946 года. После ареста матери одиннадцатимесячным ребенком была выслана с семьей сестры Зои Алексеевны – Александры на север, в деревню Полухино. (Александра Алексеевна – мать племянника актрисы Юрия Михайловича, который обнаружил ее убитой в своей квартире.)
В 1974 году по приглашению отца уехала в США. И там осталась на постоянное жительство. Вышла замуж за летчика гражданской авиации Фредерика Ричарда Поя. Киноактриса. Самый известный ее фильм – «Двое».
Послесловие
Помните, художница Вероника Б. из высотного дома на площади Восстания рассказывала о некой Екатерине Ш., которая вместе со своим сыном, Борисом Ш., была едва ли не самым богатым и известным антикваром в Москве? Мать жены Бориса Ш. говорила, что женщины догадливее и страшнее она не встречала, мол, очень опасный человек. Вероника Б., которую Зоя Федорова, скорее всего, использовала для подделки подписей авторов картин или для нанесения на них другого сюжета, на одном из допросов рассказала, что Зоя Алексеевна смертельно боялась этой Екатерины Ш. Известно также, что именно через нее она пыталась продать уникальные бриллианты.
Зоя Федорова была убита 11 декабря 1981 года, а Екатерина улетела к сыну на постоянное жительство в Израиль в день похорон актрисы…
Голгофа для смертного. Дневники агента «КИРА»
Из дневника агента «КИРА»:
…Жизнь ткет свой узор, бросая нас во всевозможные перипетии. И мы, утопая, барахтаясь, пытаясь спасти себя и других, двигаемся куда-то – то вперед, то назад, часто не зная и не понимая ничего вокруг.
1965 год
…Моя сегодняшняя жизнь – воспоминания и боль, как будто все это было не со мной. Сейчас «Я» это не я. Это то, что сделало со мной КГБ. Отчаяние и горе. Я все потерял. Зачем? Мне отсюда не выбраться. Теперь я это понимаю.
1967 год
…А все-таки кажется, что возможно какое-нибудь будущее. Что СУЩЕСТВУЕТ дверь, через которую можно куда-нибудь выйти.
1970 год
Дорогие мои доченьки Сантия и Хилари! Помните ли вы своего папу? Я хотел бы сейчас быть рядом с вами, у ваших кроваток, поцеловать вас, мои красавицы, и кое-что шепнуть на ушко…
1971 год
Вспоминаю завещание де Голля: ни фанфар, ни музыки, ни колокольного звона. У меня не будет даже гроба. Не будет могилы. Что со мной сделают? Я видел, как поступают с теми, кто никому не нужен… Может быть, кремируют и прах выбросят в мусорный бак во дворе. Или пьяные могильщики зароют голого в землю, как бездомную собаку…
Из донесения советского резидента в Праге. В КГБ СССР:
В июне 1962 года в советское посольство в ЧССР с просьбой о предоставлении политического убежища в нашей стране обратился гражданин США ГАМИЛЬТОН ВИКТОР НОРРИС. Сотрудник Агентства национальной безопасности США.
После согласования с Москвой было принято решение немедленно переправить его в СССР.
Июнь. 1962 год
Из дневника агента «КИРА»:
Что я сделал безумец? Кто толкнул меня на этот чудовищный шаг? Моя непомерная гордыня? Разве я не осознавал, что добровольно, сам, иду, нет – бегу в капкан, который мне никто не расставлял. Как будто кто-то неведомый толкал меня.
Я отчетливо слышал крики сзади: остановись! Но я с улыбкой Мефистофеля взлетел по ступеням и распахнул дверь в бездну. И сразу мне почудилось, что краски стали неестественными – размытыми и серыми. Как будто я состарился и попал в другое время года или в другое измерение. Я перестал ощущать себя. Стал другим.
КГБ СССР. Служба Внешней разведки. Из дела «КИРА»:
В процессе работы с объектом от него были получены весьма ценные материалы о работе, структуре и личном составе Агентства национальной безопасности США. Он руководил Отделом, который носит зашифрованное название «АЛЛО», и курировал следующие страны: Турция, Греция, Иран, Ирак, Сирия, Ливан, Египет, Судан, Ливия, Тунис, Марокко. Отдел занимался подслушиванием телефонных переговоров, перехватом военной, шифрованной и открытой связи, а также почтовой корреспонденции, поступающей в дипломатические представительства. Были получены также шифры, коды, имена агентов, которые работали на него.
Получено почтой. Перевод с английского. В МИД СССР:
Посольство Соединенных Штатов Америки обращает внимание Министерства иностранных дел Союза Советских Социалистических Республик на дело Виктора Норриса Гамильтона (ранее известен как Фаузи Хиндали), который родился 15 июля 1919 года в Палестине и стал гражданином США по натурализации.
Предполагается, что Гамильтон прибыл в СССР в 1962 году и остался на постоянное жительство. Посольство было бы признательно, если бы Министерство могло подтвердить этот факт и информировать нас о том, принял ли он советское гражданство. В том случае, если он принял советское гражданство, Посольству было бы желательно узнать даты подачи им ходатайства о его приеме в гражданство, а также на основании какой статьи советского законодательства он это сделал.
Посольство Соединенных Штатов Америки. Москва.
Из интервью с женой Виктора Гамильтона Лили Бэлл, полученного в Вашингтоне:
– Расскажите, пожалуйста, о семье вашего мужа.
– Он происходит из очень крепкой и обеспеченной семьи. И поэтому его было бы трудно сломать. Его мать была очень сильным человеком. Она сделала все, чтобы ее дети получили блестящее образование. Он родился в старинном и совершенно очаровательном городе Яффе на берегу моря. Тогда это была Палестина. При рождении его назвали Фаузи Димитрий Хиндали.
– Почему Димитрий?
– Его бабушка была гречанкой. Он был на одну треть греком. На одну треть арабом. И на одну треть англичанином. Семья принадлежала к греческой православной церкви. Их фамилия ведет свою историю от крестовых походов.
Когда мы поженились и он натурализовался в Штатах, он взял имя английское – Виктор Гамильтон. Ведь в нем текла и английская кровь. Ему нравилось имя Виктор, что означает «победа».
Я была очень счастлива в браке. Он был хорошим человеком, заботливым мужем и ласковым отцом наших двух дочерей Хилари и Сантии. Он обожал их… О Боже, что с ним будет дальше?
Гражданин «К»
Эта фантастическая и трагическая история началась с обычного телефонного звонка в редакцию. В тот год мы проводили Международный телевизионный марафон «Солдаты ХХ века против войны».
За эфирные сутки мы многожды обращались к телезрителям с просьбой: если кто-то из вас в горькие годы ссылок и тюремных отсидок встречал иностранных граждан, позвоните или напишите нам. Американцы искали своих, пропавших без вести во 2-й мировой, корейской и вьетнамской войнах. По Ялтинскому соглашению наша страна не вернула 23 000 американцев. Позже 19 500 бывших солдат и офицеров были возвращены. На них есть расписки тех, кто принял их с американской стороны. 4500 – пропали. Американцы ищут их по сей день. Искали и после нашей войны в Афганистане. В обмен на интересующие их сведения они предложили нам списки наших солдат, плененных там, тех, кого удалось им разыскать, с указанием их пребывания у разных полевых командиров. У нас тоже была интересующая их информация, и мы предложили поиск.
Так вот – телефонный звонок: женщина, не представившись, сказала, что она тридцать лет служила врачом в Кремлевской больнице. И был у нее «пациент», на истории болезни которого вместо фамилии, имени и отчества стояла буква «К». Молодой красивый господин, говоривший только по-английски. На ее взгляд, совершенно здоровый. Они располагались не в больничных корпусах. Это были отдельные домики. Лечения этот «К» никакого не получал. Каждое утро после завтрака к нему приезжали двое солидных мужчин, говорящих по-английски и, ей казалось, по-арабски. На черной «Волге» они увозили его на целый день. Иногда «К» возвращался за полночь.
Мы попросили женщину, так и не назвавшую себя, о встрече. Она обещала позвонить. Своего телефона не оставила. И, видимо, поразмышляв, решила не искушать судьбу. Звонка больше не последовало.
Мы начали свое расследование. Это было хождение по мукам.
В Кремлевской больнице, включая главного врача, все говорили, что не помнят такого случая. Категорически отрицал это и академик Чазов, занимавший в те годы пост начальника 4-го Главного Управления Минздрава СССР и, конечно, который не мог не знать об этом.
Наконец нам повезло. Обзванивая подряд все отделения больницы, мы попали на заведующую, только что вернувшуюся из отпуска, и, вероятно, еще не предупрежденную, чтобы она молчала.
– Был такой, – сказала она. Мы все удивлялись, почему он у нас, поскольку был совершенно здоров. Потом-то мы поняли, что его просто прятали у нас. Неожиданно «К» исчез. Нам сказали, что его перевели в психиатрическую больницу, куда-то за город. Почему – не знал никто.
Это уже было кое-что… Начался очередной круг поисков: обзвон всех психиатрических больниц Москвы и области. Шли от нас и бесконечные запросы в КГБ СССР – в его разные управления и отделы. И, конечно же, приходил стандартный ответ (но все-таки, приходил, что настораживало): никакого дела ни на одного иностранца, который бы пребывал вначале в Кремлевской больнице, а потом в психиатрической лечебнице, у них нет. Уже потеряв всякую надежду, случайно мы узнали телефон больницы именно этого профиля в 70 километрах от Москвы, построенной еще при царе-батюшке для больных, совершивших самые тяжкие преступления. В наше время, кроме действительно больных людей, сюда тайно привозили неугодных на принудительное «лечение». Для здоровых людей был даже придуман специальный термин: «вялотекущая шизофрения». Вот с таким диагнозом здесь перебывало немало известных людей – генерал Григоренко, писатели Владимир Буковский и Гинзбург, сын Сергея Есенина – Есенин-Вольпин и многие другие. А придумал его глава советской психиатрии академик А. Снежневский. Поставить такой диагноз можно было практически любому человеку. Таких неугодных лечили здесь от «душевных» болезней, накачивая транквилизаторами, чтобы они и языком были не в состоянии пошевелить, и доводя их за долгие годы до полной потери памяти. Они переставали помнить и себя, и свою жизнь.
Набрав телефон главного врача, мы услышали приятный мужской голос, который сказал, что он не только знает о таком человеке, но он и сейчас находится у них. Это американец.
– Приезжайте, поговорим.
Мы помчались немедля, прихватив камеру и оператора. Наученные горьким опытом, опасались чьих-то ушей из персонала, которые могли сообщить о разговоре кому следует. Нам просто Бог послал этого порядочного, милого человека. Фамилию его не станем называть.
Прежде всего, нам показали «больного». Он вышел из палаты и направился в кабинет главного врача. На нем была синяя, сильно потертая больничная пижама из плотной ткани. Дело было зимой. На голове диковинная клетчатая, сильно выцветшая кепочка, явно из другой жизни. Нянечки сказали, что снимает он ее, только ложась в постель, и кладет под подушку. С помощью камеры, на которую он не обращал никакого внимания, мы долго наблюдали за ним. Вид его вызывал даже не сострадание, а какую-то щемящую боль. Он вернулся в свою палату, сел на кровать, надел наушники и стал настраивать приемник, который поставил на колени.
– Вот так уже много лет, – сказали медсестры, – у него два радиоприемника, каких-то необычных, видимо, профессиональных. Тяжело смотреть на него слушающего. То размазывает слезы по лицу, то как-то странно улыбается, то долго смотрит в окно, куда-то вдаль, то берет тетрадь и быстро что-то записывает…
Врачи пригласили нас в ординаторскую, накрыли стол с чаем и домашними пирогами. Рассказывали о «К» с состраданием и болью, жалели его и сочувствовали.
– Вначале к нему приезжали двое солидных мужчин, чаще в штатском, иногда в форме офицеров КГБ, – генерал и полковник. Вдвоем редко бывали. Чаще – то один, то другой. Но это бывало не так уж часто. Привозили продукты, фрукты, кое-что из одежды. Он им передавал какие-то письма. Видимо, просил отправить…
Из дневника агента «КИРА»:
…Моя интеллектуальная жизнь здесь – это малоинтересные и тоскливые советские газеты, зарубежные радиоголоса и воспоминания. Мои опекуны, видимо, вполне приличные люди, связанные подписками, клятвами и осторожностью. Они сами пленники КГБ.
Живут на раскаленных угольях и ждут, когда карательный меч падет и на их головы. Мало у кого есть вера в справедливость того, что они делают.
…Ношу все время черные очки – от солнца, от людей, от предательства и самого себя.
Кроме слушания запрещенных у нас зарубежных радиоголосов, у него была еще одна страсть. Он аккуратно и регулярно писал дневники. Это были огромные книги, те, что у нас называют амбарными. На каждой крупным фломастером был выведен год. Они окружали его со всех сторон – стояли огромными стопами вокруг его кровати. Мы упросили главного врача дать нам несколько книг разных лет – от первых лет его пребывания в СССР и до последних. Конечно, с возвратом. Писались они по-английски, иногда по-арабски аккуратным, почти каллиграфическим почерком.
Несколько месяцев мы читали о страданиях несчастного человека, добровольно отдавшего себя в сети КГБ, и до самой смерти не осознавшего, зачем и ради чего он это сделал. Хотел отомстить? Или просто не сумел просчитать до конца последствия своего безумного поступка?
Он не желал учить русский язык и все сорок лет, проведенных, как в кошмарном сне, говорил только по-английски. Иногда изъяснялся «шедеврами русского языка». Общаться с нами наотрез отказался. Главный врач разрешил нам ознакомиться с его толстенной историей болезни. На обложке по-прежнему стояла огромная буква «К» – наследие Кремлевской больницы. На первой странице появились фамилия, имя и отчество: Константинов Ингвар Иванович. Чем руководствовались те, кто это придумал? Бедный узник тюрьмы – больницы в селе Троицком!
В этом объемистом «досье» было немало интересной информации для размышления. С первых страниц ясно – привезли его сюда не лечить. Это была изоляция от общества – без телефона, без контактов с людьми, без права переписки.
Из анамнеза:
Родился за границей совершенно здоровым ребенком. Развивался правильно. Учился хорошо. Окончил среднюю школу с отличными отметками. Потом Американский университет в Бейруте, факультет социальных наук. Кроме арабского прекрасно говорит на нескольких европейских языках. Веселый, энергичный, общительный. Имел много друзей. Занимался спортом.
При поступлении: сознание ясное, отвечает незамедлительно. Спокоен. Сопровождающие говорили, что он плакал, когда его увозили из Кремлевской больницы. Он все понимал.
Держится в стороне от больных. Быстро понял, что это за заведение, и шарахался от всех, как в чумном бараке. Много читает, много пишет. Вежлив. С трудом воспринимает обстановку. Говорил, что из радиопередач знает – его ищут.
Неоднократно просил, чтобы вызвали кого-нибудь из КГБ и забрали отсюда.
Генерал, который курировал его, вдруг исчез. Потом врачам сообщили, что он внезапно умер, якобы от инфаркта. Второй человек, полковник, изредка приезжал. Он очень заботился о Константинове, привозил ему много теплого шерстяного белья, носков, свитеры, пальто, бритвы. Они были как братья. Много говорили и по-арабски, и по-английски. Врачам он говорил о «К», что он очень много сделал для нашей страны. Потом и он перестал бывать. По телефонам, которые были оставлены и подшиты в «истории болезни», с припиской «звонить в случае необходимости», никто не отвечал.
Не правда ли, занимательная история?
Прошел еще год, другой, и, как потом выяснилось, в годы многострадальные для нашей страны, о бедном узнике просто забыли. Трудно в это поверить. Но это так. Его выжали, как лимон, вызнали все, что можно было вызнать, и выбросили, как ненужную вещь. Чудовищно. Но, к сожалению, правда.
Где-то в конце истории болезни обнаружилась запись. К тому времени он пробыл в «заточении» больше 30 лет.
Психическое состояние: по-прежнему не расстроено, но недоступен.
На вопросы отвечает: «Мне нечего вам сказать». В сотый раз с возмущением рассказывает, что его схватили и, не считаясь с его протестами, привезли сюда. Ни с кем из больных по-прежнему не контактирует. Они его регулярно избивают, воруют у него одежду, продукты. Персонал бессилен изменить ситуацию. В палате их несколько десятков, за всеми не уследишь. Все безобразия, как правило, происходят по ночам. Навязчиво просит разрешить ему сделать несколько телефонных звонков. Он еще, бедняга, на что-то надеется. Пишет письма: они есть в дневниках, подолгу смотрит в окна: не приехал ли к нему кто-нибудь?
Из дневника агента «КИРА»:
Передо мной ваши фотографии. Это все, что у меня осталось в утешение. Знаете ли вы, мои дорогие, как меня называют окружающие? – Американская свинья. И плюют в меня.
Наверное, нужны лучшие мозги, чтобы переправить мои письма к вам. Они все подшиты в аккуратные папочки в КГБ. И чужие дядьки читают их, мерзко хихикая.
Адрес моей психушки (только зачем он вам?): 142370, почтовое отделение Троицкое, Антропово, Чеховского района Московской области.
1970 год
Из дневника агента «КИРА»:
В течение многих лет ужасов КГБ я молился, чтобы снова побывать в горячо любимом мной, родном городе Яффе, правда, теперь к нему прилепили другой город и назвали все вместе Тель-Авивом. Яффа, Яффа, я хочу поцеловать твои древние, теплые камни, по которым я бегал в детстве, побродить по твоим закоулочкам, посидеть на пристани, любуясь на диковинные корабли и наблюдая за работой портовых грузчиков, опустить ноги в море, омывающее твою красоту, и обо всем забыть… Раньше я думал, что Голгофа только для великих. Оказывается, она своя у всех смертных.
1971 год
Из дневника агента «КИРА»:
Лекарство, еда, питье, которыми меня пичкают, – все отравлено. В них что-то подмешивают. Сознание от этого заставляет мое сердце биться тысячу ударов в секунду. Это может оказаться фатальным. Это невозможно вынести. Ангелы на небесах плачут над нечеловечностью КГБ к людям. Я должен, ДОЛЖЕН выстоять перед ними.
1978 год
Из истории болезни Константинова И.И.:
Практически мы ничем его не лечим. Разве что успокоительное. Он абсолютно здоров. Раньше говорил, что американцы его ищут, – он постоянно слушает зарубежные радиостанции. Судя по всему, он был высокопоставленным человеком. Мечтает встретиться с президентом США. Очень просит вызвать кого-нибудь из КГБ, чтобы его забрали отсюда. Говорит, что КГБ хочет сделать его безумным.
Судя по всему, он очень богат. Но никто, никто не хочет ему помочь. Мы же бессильны.
Подписано лечащим врачом В.П.Новиковым
1975 год
Из истории болезни Константинова И.И.:
На контакты Константинов идет очень трудно. По наблюдениям и коротким разговорам, я думаю, что он из хорошей семьи, высокообразован, много путешествовал, знает культуру и обычаи многих народов. Манера поведения свидетельствует о его высоком происхождении – аристократ. Видимо, для КГБ на первых порах он представлял большой интерес, а потом стал чем-то опасен. А позже просто не нужен. И его бросили. Нам до правды не докопаться. Жаль его – мне кажется, за этим всем стоит какое-то преступление. Очень просил разрешения побывать ему в костеле. Но как нам это сделать? Ведет себя аккуратно, осторожно и достойно.
«Представ перед Всевышним, мне есть чем оправдаться перед ним»
Судьба вначале одарила этого человека бесплатным счастьем, а потом выставила ему счет с огромным количеством нулей. И он уже никогда не сможет оплатить его. Прошлое стало его Крестом.
«Зачем я выжил, – спрашивал он себя в дневниках? – Наверное, потому, что все эти страшные десятилетия жил Надеждой. Мне казалось, что занавес моей жизни поднимается еще раз. И я начну все сначала. Воспоминания разрывают мою душу. Может быть, я рожден под каким-то бедственным созвездием? Теперь я начинаю понимать, что ценность человеческую нужно измерять в каратах…»
Получив достаточно много интересной информации, мы сделали еще одну попытку получить дело на этого человека.
Мы по-прежнему не знали его настоящего имени. И в запросе написали то, что значилось в его «Истории болезни»: Константинов Ингвар Иванович. Самое удивительное, что такое в архиве КГБ СССР было.
Оставался пустяк – получить его. Кто занимался журналистскими расследованиями такого рода, знает, чего это стоит.
Наконец, с помощью очень высокопоставленного руководителя Внешней разведки, такое разрешение было получено. От самого председателя КГБ СССР.
Первый разговор состоялся у него в кабинете. Видимо, посчитав, не без оснований, что агент «КИРА» уже отработанный материал, мы получили разрешение на съемку этого досье, конечно, основательно подчищенного. В нем были все его документы, фотографии, протоколы многих бесед. Допросами их не называли.
Вот тогда мы и узнали его настоящее имя: Виктор Норрис Гамильтон.
Летом 1962 года в дверь Советского посольства в Праге позвонил элегантный мужчина и сказал вышедшему дежурному, что он желал бы поговорить с господином послом. Вначале его принял кто-то из мелких служащих, но, посмотрев документы гостя, мгновенно понял, что нужно срочно принимать меры, пока посетитель не передумал и не ушел восвояси, недовольный прохладным приемом.
Через пять минут он уже был в цепких объятиях нашего резидента в Праге и посла.
Опытный разведчик мгновенно понял, птица какого полета к ним залетела. Ему был устроен самый достойный прием с обедом «а-ля рус». А через два часа гость в сопровождении резидента уже летел в Москву и был мгновенно принят председателем КГБ.
Вспомним, что 60-е годы были в отношениях наших с США самые холодные из всех холодных – карибский кризис, подготовка к звездным войнам, наши ракеты на Кубе, война разведок, нешуточное противостояние СССР и США.
Между тем, все иностранные агентства уже передавали по всем радиостанциям срочную информацию: исчез крупный чиновник Агентства Национальной безопасности США, одного из самых секретных спецслужб Америки.
Виктор Норрис Гамильтон занимал большую должность. В его ведении, мы уже писали об этом, была вся агентура, шифры, сверхсекретные сведения, которые добывались в странах Ближнего Востока.
После многих лет успешной работы и продвижение по служебной лестнице в какой-то момент Гамильтону показалось, что за ним следят. И это было правдой. В таких службах следят за всеми, и даже предупреждают об этом при поступлении на работу.
Он был взбешен. И решил отомстить. Взяв отпуск, он уехал в Европу, сам не зная куда, поколесил по разным странам, оказался в Праге и… тут-то за ним не уследили. Больше его никто не видел…
Непостижимо, почему он выбрал для бегства СССР, какой он представлял себе свою дальнейшую жизнь, что станет с его семьей? Видимо, это действительно был мимолетный порыв, обида за недоверие, перешедшая в щемящую боль, поруганная гордость, в его жилах текла и восточная кровь, человека гордого и своенравного. Какой-то бес толкнул его. Миг, и он сделал шаг в пропасть.
Изучив его «Дело», мы уверились в том, что это не был обдуманный поступок. Скорее – затмение. А когда пришло прозрение, было уже поздно.
Советская разведка встретила его с распростертыми объятиями. Вначале его поселили в номере «люкс» гостиницы «Москва». К его услугам было все. Он прилетел в чем был. В закрытых секциях ГУМа, где одевалась высшая советская элита, ему покупали все, что он пожелает. Ему обещали хорошую квартиру на улице Горького, пообещали изыскать возможности, чтобы перевезти семью.
Его возили на лучшие спектакли в самые известные театры, на симфонические концерты музыкантов-виртуозов, на футбольные и хоккейные матчи, на скачки, на охоту…
Но каждое утро начиналось с завтрака по заказу и многочасовой «дружеской беседы» на Лубянке. Стенограммы этих бесед и были изъяты из дела перед тем, как мы его получили. Из него вытрясли все. Он сдал всю агентуру, секретнейшие шифры и многое другое, что знал. А ночью в своих роскошных апартаментах слушал, как у нас говорили «вражеские голоса», где говорилось и о нем. Плакал и смеялся…
Поступила информация, что американская разведка ищет его в Москве с целью похищения. И тогда на Лубянке было принято роковое для Гамильтона решение: переселить его из гостиницы в закрытую Кремлевскую больницу. К этому времени он уже стал агентом КГБ, взяв на себя определенные обязательства и дав подписку.
Он как бы отрекся навсегда от своего настоящего имени, став «КИРОМ», а для всех окружающих и персонала больницы – гражданином «К». Ему объяснили причину переселения, но он стал нервничать: от чего ушел, к тому и пришел. Внешне все оставалось по-прежнему – гостеприимство, дружелюбие, деловое сотрудничество. Его даже попросили прочесть цикл лекций для студентов Высшей школы КГБ.
Однажды в одной из бесед как бы между прочим ему сказали, что его жена казнена на электрическом стуле, судьба детей неизвестна. Он был потрясен и сломлен.
Позже мы узнали, что и его жене в Америке было сказано то же самое: ее муж погиб в застенках Лубянки. Понимая, что для советской разведки он отработанный материал, стал думать, как жить дальше.
Написал десятки отчаянных писем детям (копии он аккуратно переносил в дневники), родственникам. Ни одно из них, конечно, не было отправлено и получено адресатами. Все они прочитывались сотрудниками КГБ и подшивались в «Дело». Куда бы он ни пожелал пойти, его просьбу тотчас же удовлетворяли, но всегда было сопровождение – машина, охрана… Он придумывал множество ходов. Все бесполезно. Он стал писать жалобы нашим высокопоставленным руководителям уже в ЦК КПСС, что он оказал такие услуги нашей стране, а в ответ такая неблагодарность. С ним обращаются бесцеремонно, он чувствует себя как в тюрьме, что больше так продолжаться не может… Все осталось без ответа.
Однажды он услышал по радио, что в нашу страну с визитом приезжает президент США Никсон. И он решается еще раз броситься в омут. Это было отчаяние, ужас от того, что он с собой сделал.
В день, когда американского президента повезли на московский рынок, об этом много писали, он решился на безумный шаг. Сказал своим охранникам, что он хочет побывать в костеле, в эти дни был большой католический праздник, что он хочет помолиться, исповедаться. Охранники вошли вместе с ним в церковь, которая была переполнена. Он переговорил со свободным от службы священником, и они оба скрылись в кабинке для исповеди. Через какое-то время одному из сопровождающих Гамильтона показалось, что он заметил служителя уже говорящим с другим молящимся. В исповедальне никого не было.
Его мучители не проинтуичили замысел несчастного. Накануне, Гамильтон решил, что он непременно должен поговорить с Никсоном. Это его последний шанс. Он разработал план с посещением костела, но не учел бульдожью хватку КГБ. Его агенты были повсюду. Те, что были рядом с Гамильтоном, мгновенно передали по связи, что он исчез (вместе со всеми его приметами).
Бедный узник решил, что ему удалось уйти от преследователей. По карте накануне прочертил маршрут от костела до рынка – наикратчайший. Он был почти у цели. Смешавшись с толпой, он выскочил на рынок и уже был близок к Никсону, когда его ловко скрутили и повели к машине. Он громко кричал по-английски, пытаясь привлечь внимание американского президента, пытался вырваться. Ему ловко и незаметно сделали укол, и он затих. Хрущеву и Никсону сказали, что это сумасшедший.
Гамильтона повезли прямо на Лубянку. Привели в чувство. Долго и терпеливо беседовали, объясняли, что ему нужно отдохнуть, подлечиться несколько дней. Он снова оказался в больнице. Вскоре его перестали навещать, никуда не возили, лишили возможности говорить по телефону.
Вот тогда и было принято решение увезти его из Москвы и упрятать в спецпсихбольницу в семидесяти километрах от столицы. На принудительное лечение. Рассудили «здраво» – на такой безрассудный поступок мог решиться только сумасшедший. И ждать от него можно чего угодно. Оставлять в «кремлевке» было опасно.
Приехали те двое, что всегда были при нем, милые, приятные люди. Сказали, что нужно собрать вещи, что его ненадолго госпитализируют, подлечат, нельзя жить в таком нервном состоянии, а потом видно будет – что-нибудь придумают. Все ласково, обходительно…
Так он оказался в психушке – тюрьме, под чужой фамилией, без документов. Человек-призрак…
Прошло почти сорок лет. И если бы не тот Международный телемарафон и не телефонный звонок женщины-врача из «кремлевки», его историю так бы никто никогда и не узнал.
В тот день, когда отпустите меня, не плачьте вслед…
Его дневники. Лучше бы их не читать. Их никто и не читал. Кому был интересен «бред сумасшедшего», да еще на английском и арабском языках?
А они оказались литературой. Крик отчаяния. С таким глубоким анализом всего, что с ним произошло, с таким покаянием, безжалостностью к себе, отсутствием всяких надежд, раскаянием и бесконечной болью. Как мог этот человек выдержать все это…
Автобиография, написанная Виктором Норрисом Гамильтоном в КГБ СССР (перевод с английского):
Я родился в городе Яффа (Палестина) в 1919 году в условиях хаоса, которым сопровождалось падение Оттоманской империи после Первой мировой войны.
Мои родители – Марта и Митри Хиндали. Кроме меня в семье было еще два брата и три сестры.
Вскоре семья переехала в Иерусалим, так как там были лучшие условия для учебы. После успешного окончания средней школы, мы уехали в Бейрут (Ливан), где я поступил в Американский университет. Занимался главным образом изучением социальных наук и английской литературы. Окончил его в 1940 году. Не прошло и года, как вспыхнула Вторая мировая война. Мы перебрались в Палестину, в город Рамалах, где я занимался преподавательской работой, а затем вступил в арабский Легион, где служил два года, как преподаватель и переводчик. В 1952 году меня пригласили в качестве арабского секретаря к англичанам. Одновременно преподавал английский язык в колледже города Бенгази (Ливия). Там я встретил свою будущую жену-американку Лили Бэлл Дрейк. Через год мы поженились и уехали в США. Сейчас у нас две дочери. В Вашингтоне я познакомился с американским полковником в отставке МАКСВЕЛЛОМ. Он проявил большой интерес к положению в странах Ближнего Востока и предложил мне выступить с докладом по этому вопросу в университете имени Джорджа Вашингтона. После лекции был устроен небольшой прием в мою честь, на котором присутствовал американский адмирал, который предложил мне оказать содействие в устройстве на государственную службу.
По его рекомендации я прошел тщательную проверку и был принят на правительственную службу, и вскоре направлен в школу «ТЕМПО ИКС» для изучения криптоанализа, вопросов безопасности и общих сведений о контрразведывательной работе. Я с группой наиболее талантливых американцев после двухлетней учебы весьма успешно сдал все экзамены и специальный экзамен по полиграфии. Одновременно нас всех подвергли самому тщательному медицинскому обследованию. После окончания школы «ТЕМПО ИКС» я был направлен на работу в Агентство национальной безопасности, в отдел стран Ближнего Востока, на должность специалиста по криптоанализу и переводчика арабского языка. Отдел носил зашифрованное название «АЛЛО» и состоял из секции подслушивания телефонных разговоров, секции по перехвату военной шифрованной и открытой связи, а также почтовой корреспонденции, поступающей в дипломатические представительства.
Вскоре я возглавил этот отдел. У нас почти не было географических карт арабского производства, которые были необходимы в работе. И я обратился за разрешением получить такие карты через своих родственников, проживающих на Ближнем Востоке. Сотрудница моего отдела Глэдис Люис, узнав о моей просьбе, сообщила об этом в Службу безопасности, где мне объяснили, что я могу оказаться на подозрении, как ненадежный элемент. По положению я занимал более высокую должность, чем американцы. За очень короткий срок получил повышение, что вызывало их зависть. Начались преследования со стороны ФБР, которое расставляло мне различные ловушки, пытаясь спровоцировать меня на разглашение секретов. Один из агентов ФБР, подружившись со мной, советовал продать секреты русским за 25 тысяч долларов. Другой пытался ворваться в мой дом и скомпрометировать меня.
В это время я получил предложение на интересную работу в Турции. Я подписал контракт, надеясь под прикрытием поездки в Турцию выехать из США, а затем через какую-нибудь из стран Европы или Балканы попасть в Советский Союз.
Я выбрал Прагу и, приехав туда 12 июня 1962 года, немедленно направился в посольство СССР с просьбой о предоставлении мне политического убежища.
Я глубоко верю в то, что принял правильное решение.
Виктор Гамильтон
Из дневника агента «КИРА»:
…Жизнь моя ушла в вечность. Между моим прошлым и будущим огромная пропасть, и отсутствие всякой надежды. Меня лишили даже воспоминаний. Радуюсь, глядя из окна палаты, каждому росточку, пробившемуся из земли ранней весной, – вот голубой цветочек, как небо на моей родине. Вот оранжевый, как солнце на моей родине. Когда цветут яблони, я плачу. Я жил во многих странах, но сейчас чаще всего вспоминаю мою дорогую древнюю Яффу. Ее камни, отполированные ласковыми морскими волнами. Сколько они видели за тысячелетия. Я рвался в Россию, как в страну справедливости. Глупец. Я живу в темнице. Меня унижают, презирают, издеваются. Я не живу. Я ничего не видел в этой стране. Не знаю ее народа и языка. Где дорогие мне люди? Помнят ли они меня? Или думают, что меня давно нет в живых…
Из письма дочери Гамильтона Хилари советскому послу в США, 1974 год:
Уважаемый господин посол!
Я узнала, наконец, что моему отцу, Виктору Норрису Гамильтону, в 1962 году было предоставлено политическое убежище в Советском Союзе. Все эти годы я искала его. Мы не получаем от него писем. Не знаем его адреса. Я уверена, что и писем от нас он не получает.
Мы уже связывались с Вами по этому вопросу, и Вы рекомендовали нам обратиться в Красный Крест. Они ответили, что ничем нам помочь не могут. Поэтому я снова обращаюсь к Вам за помощью.
Я хочу хотя бы переписываться с моим дорогим отцом. Почему ваша страна лишает нас этого? Надеюсь, моя просьба не причинит Вам большого беспокойства. Я не боюсь, как к этому отнесется ваше правительство или правительство США. Все, что я хочу, – это переписываться с моим отцом, чтобы я могла о нем знать и его любить, потому что он мой отец.
Из докладной записки куратора Гамильтона начальнику Управления КГБ:
Я общаюсь с агентом «КИРОМ» постоянно. С моей точки зрения, он абсолютно здоров и очень страдает. Врачи рассматривают его, как человека не опасного для своего окружения и, безусловно, подлежащего ОСВОБОЖДЕНИЮ из психиатрической больницы. Вы ведь знаете, почему он там оказался.
Проживая в Советском Союзе, Гамильтон не смог адаптироваться к жизни и климатическим условиям нашей страны. Он неоднократно и настоятельно обращался с просьбами отправить его из СССР к кому-либо из своих близких родственников, проживающих во Франции, Ливане и Чили.
Учитывая, что ГАМИЛЬТОН в настоящее время уже не может быть использован в наших интересах, а в случае выезда за границу не нанесет нам какого-либо урона, полагаю, что было бы целесообразным и гуманным через возможности ПГУ возбудить ходатайство перед советским Обществом Красного Креста о передаче его под опеку родственникам.
Просим Вашего согласия.
КГБ – в Советский Красный Крест:
В сентябре 1974 года, согласно полученной санкции руководства КГБ, мною была достигнута договоренность с начальником Управления исполкома Общества Красного Креста тов. Школой Т.Т. о направлении запросов в соответствующие Общества Красного Креста Ливана и Чили об установлении в этих странах родственников американского гражданина ГАМИЛЬТОНА ВИКТОРА НОРРИСА, находящегося в настоящее время на лечении в психиатрической больнице №5 в Чеховском районе Московской области. Запросы были направлены следующего содержания:
«Уважаемые господа! По просьбе гражданина Гамильтона Виктора Норриса разыскиваются его сестры Фаека Стефан и Малакешь Стефан, уроженки Палестины, г. Яффа. Последние годы проживали в Ливане, в Бейруте. Просим не отказать в любезности навести справки и информировать нас о судьбе или местожительстве интересующих нас лиц.
Заранее выражаем благодарность за помощь в этом деле.
С уважением – Школа, Начальник Управления по розыску Исполкома Общества Красного Креста СССР».
Из дневника агента «КИРА»:
Призраки – они со мной день и ночь. Я уже давно начинаю забывать лица родных мне людей, свой дом, из которого я ушел так давно. Есть трагедии, перед которыми любое слово бессильно. О них лучше скажет молчание. Может быть, я думаю так, что мне ничего другого не остается. Кому говорить, когда я один-одинешенек. А ведь молчание может быть сообщником неправды. Мне бы хотелось, чтобы о моей трагедии узнали люди. Наверное, надо говорить, а может быть, даже кричать…
Он понимал, что сам загубил свою жизнь. И писал в дневниках иногда о событиях, которых, скорее всего, не было. Обколотый транквилизаторами, в полузабытьи, он видел свою жизнь другой: то он доверительно беседует с советником президента США Бжезинским, и тот с благодарностью пожимает ему руку; то он в американском Сенате, где сам президент вручает ему медаль за выдающиеся заслуги, а в Англии ему было дано звание виконта, и сама королева награждает его крестом Виктории. Считает, что он мог бы повлиять на ход политических событий.
Он пишет, что старался жить по библейским заповедям – это принцип его жизни.
Из Дела агента «КИРА»:
По просьбе заместителя главного врача Красковского Ю.Р. оперработники выезжали в Московскую областную психиатрическую больницу, где встретились с медицинским персоналом, отвечающим за лечение и содержание больного «Константинова».
В беседе Красковский сообщил, что за последнее время общее физическое состояние здоровья «Константинова» резко ухудшилось: наблюдается сильное старение организма, вялость, слабость. Он стал особенно угрюм, раздражителен, проявляет враждебность и подозрительность к окружающим. Периодически отказывается принимать пищу и лекарства, требует организовать ему встречу с американским послом, возвратить американский паспорт и другие документы. Для поддержания физического состояния «Константинова» (длительный отказ от пищи мог грозить ему смертью) врачи вынуждены были применять сильнодействующие препараты успокаивающего действия и ввод искусственного питания.
По словам медсестры Данилочкиной Т.И., отвечающей за содержание больного, в настоящее время он нуждается в приобретении носильных вещей. Имеющиеся у него предметы одежды пришли в полную негодность. Список необходимых вещей прилагается.
Из Дела агента «КИРА»; докладная записка куратора Гамильтона:
Руководство больницы № 5 просило меня приехать для беседы по поводу состояния и содержания «Константинова». Его лечащий врач, она же начальник 10-го Отделения этой больницы, Романова рассказала, что пациент последнее время требует встречи с руководством КГБ по поводу его дальнейшего пребывания в больнице.
Он ожидает перевода его в лучшие условия – в хорошую гостиницу или предоставления квартиры, где ему организуют достойное питание и другие бытовые условия. В этом он проявляет большую озабоченность и беспокойство. Его внешний вид и общее состояние здоровья изменились в худшую сторону. Иногда он становится возбужденным и раздражительным. Подобное поведение доктор Романова объясняет тем, что ему ничего не говорят о его дальнейшей судьбе. А обстановка, в которой он находится, повергает его в ужас. Душевнобольные постоянно воруют у него вещи личные и продукты питания. Он подвергается с их стороны избиениям за то, что со стороны обслуживающего персонала ему уделяется якобы больше внимания, что он находится на привилегированном положении по сравнению с другими. Избежать подобных инцидентов в условиях психбольницы, где содержатся буйные душевнобольные, по словам Романовой, невозможно.
Романова поставила передо мной в связи с этим вопрос о дальнейшей судьбе «Константинова». При этом она обратила внимание на то, что он не представляет собой социально опасного человека, который мог бы допускать в отношении окружающих его людей непредсказуемые действия. Никакого лечения в отношении «Константинова» в больнице не проводится. Романова считает, что он нуждается только в изменении окружающей его обстановки, условий быта, максимально приближенных к тем, в которых он раньше находился.
Романова заявила, что если бы это касалось советского гражданина, то руководство больницы приняло бы решение выписать подобного пациента. При этом Романова, исходя из принципов гуманности, обратилась ко мне с просьбой довести нашу беседу до руководства КГБ и просить его в ближайшее время решить судьбу «Константинова». В больнице мне была предоставлена возможность встретиться с ним и провести беседу. Он сказал мне, что считает содержание его в этой больнице тюремным заключением, и подтвердил, что подвергается со стороны больных систематическим оскорблениям и побоям. Рассказал, как один из больных бросил его на отопительную батарею, повредив грудную клетку. «Константинов» настоятельно просил меня помочь ему выйти из больницы, чтобы он мог жить в нормальных условиях, иметь возможность хорошо питаться, читать книги по философии, жить в спокойной обстановке, например, перевести его в хороший номер гостиницы. Он просил также оказать ему содействие в приобретении носильных вещей: пальто, костюма, шапки, теплых ботинок, свитеров, носков, перчаток. Причем заявил, что хочет приобрести эти вещи иностранного производства.
Принимая во внимание, что «Константинов» практически здоров и живет сейчас в ужасающих условиях, а также то, что за давностью времени он не располагает какими-либо секретами, считаю целесообразным, со своей стороны, возбудить ходатайство перед соответствующими советскими инстанциями о передаче «Константинова» его жене или родственникам, проживающим в США, Франции и Ливане. Считаю также необходимым приобрести ему необходимую одежду. С этой целью можно снять со сберкнижки «КИРА» необходимую сумму денег.
Подпись замазана черной тушью.
Есть все основания полагать, что именно в связи с этими хлопотами и участием в дальнейшей судьбе Гамильтона вскоре оба его куратора внезапно исчезли. Мы уже писали об этом. Генерал скоропостижно скончался от инфаркта, как сообщили нам новые руководители КГБ, другой был помещен в психиатрическую больницу.
В деле «КИРА» обнаружилось еще несколько любопытных документов. Например, справка, в которой говорится, что к пациенту в приемный день приехал посетитель и передал ему письмо от сестры, проживающей в Ливане. Прочтя это письмо, «Константинов» в сильно возбужденной форме стал требовать, чтобы ему разрешили встретиться с американским консулом, а также посетить посольство Ливана в Москве, где он сможет в течение нескольких недель получить выездную визу. «Константинов» кричал, что его в течение двух десятков лет незаконно содержат в тюрьме, что это является элементарным нарушением законов о правах человека, поэтому он требует освободить его, дать возможность уехать к родственникам, откуда он незамедлительно соединится с женой и детьми.
Как правило, «Константинов» проводит время в одиночестве, совершает непродолжительные прогулки по территории больницы, ухаживает за цветами и кустарниками в саду, слушает зарубежные радиопередачи. В разговоры с обслуживающим персоналом, исключая врача Белокопытову, не вступает.
На справке резолюция: следует ускорить решение вопроса о передаче «Константинова» родственникам. 28 октября 1984 г. Подпись неразборчива.
И еще записка от руки. На чье имя написана, и кто ее автор, тоже зачеркнуто:
…Последнее время у известного Вам «КИРА» вновь обострилась боязнь его отравления. Во всех окружающих он видит наших агентов и полагает, что я являюсь главным организаторам его преследований. Как и прежде, он жалуется, что мы не предоставили ему работу, не дали возможность жить в Сухуми… Помимо указанных претензий «КИР» начал высказывать желание выехать из СССР и, наконец, потребовал вернуть ему все его документы, включая американский паспорт, и предоставить возможность встретиться с консулом США. Он настаивает на своих требованиях и заявляет, что рассматривает его содержание в психбольнице, как арест.
Из дневника агента «КИРА»:
Я совсем потерял ощущение времени. Часто не знаю, какой сейчас год и какой месяц. Теперь уже меня и не очень это волнует. Все смешалось в моей жизни. Часто думаю: отчего я еще жив? Почему Господь не призвал меня к себе? Наверное, крепость духа у меня от родителей. Они дожили до глубокой старости. Нужно было много, чтобы меня сломать. И все-таки они меня сломали. Лучше оказаться перед дверями, на которых написано: «Входа нет», чем перед теми, где написано: «Выхода нет».
если все-таки чашу испить мне до дна…
Дневники агента «КИРА» – Константинова Ингвара Ивановича, Виктора Норриса Гамильтона, – это полное собрание страданий человека, который прожил несколько чудовищных десятилетий «заточения» в полном одиночестве и бессилии что-либо сделать. Это ежедневные разговоры с самим собой узника КГБ, упрятанного в спецпсихушку. Это десятки писем жене, дочерям, родителям, сестрам, братьям, друзьям, чиновникам спецслужб, посольств, правительственных учреждений. Все без ответа, потому что никогда не были отправлены…
Но адреса и имена людей, которым он кричал о помощи, остались. Чтобы все это прочесть, нужны были крепкие нервы. Самое страшное, за что мы не перестаем себя казнить, что мы не оказались в силах помочь человеку, вселили надежду в близких, всколыхнули начинающие утихать боль и переживания. Благополучного конца жизнеописания человека-призрака не получилось. Но это невозможно было предвидеть.
Если бы не международный телемарафон, не наше журналистское расследование, которое длилось больше года, о Викторе Норрисе Гамильтоне так бы никто и не узнал. Испарился человек, будто его никогда и не было…
Мы нашли в Америке жену и его детей. Говорили с ними. Показывали им снятого на видеопленку их мужа и отца.
Из интервью жены «КИРА» Лили Бэлл:
– Я привез вам из Москвы видеопленку, документы и несколько страниц из его дневников. Вы узнаете почерк?
– Конечно, у него очень аккуратный и разборчивый почерк, почти каллиграфический. Может быть, оттого, что один из его языков был арабский, а там писать – почти рисовать.
– За все эти годы вы что-нибудь слышали о нем?
– Долгие годы ничего. Много лет назад нас вызывали в ФБР для беседы, но это был допрос. Спрашивали, знала ли я, что он собирается покинуть страну, почему и куда собирался уехать. Конечно, я ничего не знала и не предполагала. Я бы все сделала, чтобы этого не случилось. И тогда они мне сказали, что он в Советском Союзе и, по их сведениям, погиб в застенках КГБ… Лет восемь назад мне вдруг позвонили из Госдепартамента, сообщили, что, по их сведениям, в одной из психиатрических клиник Москвы содержится американец, и есть основания полагать, что это мой муж. Они хотели узнать, не получала ли я от него письма. Я думаю, это и было причиной их звонка. Вот тогда я последний раз что-то слышала о нем. Мы посылали запрос в советское посольство в Вашингтоне. Они ответили, что никакими сведениями не располагают. Этого следовало ожидать. Моя младшая дочь много лет отдала розыскам отца, которого она боготворила. Она посвятила этому свою жизнь. Писали мы и в Красный Крест и другие организации. Это не принесло никаких результатов. Все наши усилия были тщетны.
Мы показали Лили пленку, на которой ее муж был снят в лечебнице. Она долго молчала. По ее лицу катились слезы.
– Боже мой, – сказала она, – он в той самой кепке, в которой покинул дом.
– Как вы думаете, он был советским шпионом?
– Мне кажется, такой точки зрения придерживается не Советский Союз, а наше правительство. И оно не даст согласия на его возвращение из-за обстоятельств с его исчезновением. Если он вернется, его ждет суд. А для человека, которому за семьдесят, это станет еще одним жестким испытанием. Согласно нашей Конституции, помогая врагу, вы являетесь соучастником преступления. Так они и будут интерпретировать это. Советский Союз тогда был нашим врагом. Это сейчас все делают вид, что мы друзья.
– Если бы это было возможно, его можно было бы отправить к родственникам в одну из стран, где они живут.
– Я была бы бесконечно благодарна, если бы нам удалось сейчас с вашей помощью поехать в Россию, повидаться с ним, и попытаться что-то сделать. Мне тяжело представить, что все эти годы он содержался в психиатрической больнице. Господи, какое это испытание, как ему тяжело – ведь он так далеко от нас, на другом конце земли. Если бы я что-то могла! Только кому есть дело до какого-то чужого человека… Фотография, которую вы привезли, была сделана, когда мы поженились. Он был очень симпатичным мужчиной и интересным человеком. Мы любили друг друга. У меня был удачный брак. И когда он исчез, у меня не было причин для того, чтобы подать на развод. Я всем говорила, что замужем. И у нас две дочери.
С помощью ветеранов вьетнамской войны и нашей собственной настойчивости (немало пришлось походить по инстанциям) нам удалось добиться разрешения на приезд жены и дочери Гамильтона в Россию.
Они хотели его забрать, договорились с его племянником, у которого были обширные связи в Саудовской Аравии, и он готов был на любую помощь.
Если понадобится, дать деньги на лечение в лучших клиниках Европы.
По нашей просьбе их привез в Москву Эдд Артис – один из ветеранов вьетнамской войны. Они привезли с собой врача, который должен был осмотреть его. В тот же день мы поехали в подмосковную клинику. Они захватили с собой массу мелочей, которые он любил и которые бы напомнили ему о доме и близких.
Дочь Хилари с Библией в руках бросилась ему на шею: папочка, папочка, наконец-то я тебя нашла. Но он оттолкнул и дочь, и жену и с воплями «Изыди, Сатана» убежал в палату: «Моя жена давно умерла на электрическом стуле. Вы – агенты КГБ».
Персонал – врачи, сестры, нянечки, наблюдавшие эту душераздирающую сцену, рыдали. Он не захотел говорить ни с женой, ни с дочерью, ни с Эддом Артисом: «Уходите, я никуда не поеду».
Вместе с его близкими мы пытались выйти на чиновников КГБ, чтобы ему вернули документы, сотрудников американского посольства, чтобы они посодействовали его выезду в любую другую страну, кроме США. Консул сказал, что в его стране существует закон о свободе личности и без письменного согласия самого Гамильтона с изложением обстоятельства своего поступка, они не могут решить этот вопрос положительно…
Из интервью с Эддом Артисом:
– Мне очень тяжело. Я приехал, чтобы помочь, но ничего не могу сделать. Он не хочет верить, что его жена и дети живы. Я не знаю, что делать, – это причиняет мне боль. Это трагедия. Люди разбили все вдребезги. Он потерялся в канцелярских бумагах и бездушии чиновников. Я понял, как можно пропасть, когда в деле замешано КГБ. Мое правительство посчитало, что он находится там, где хотел быть. Сейчас я думаю о том, что аналогичная судьба могла постигнуть наших военнопленных в Азии и ваших в Афганистане. После того, что я увидел здесь, я совсем в этом не сомневаюсь. Гамильтон очень интеллигентный человек. После почти сорока лет психушки он, конечно, болен. Но врач, который приехал с нами, сказал, что еще возможно помочь, улучшить его состояние – ведь он будет с родными людьми. Он не верит всем нам после стольких лет обмана. И все-таки я, как и вы, надеюсь на счастливый конец…
Но мы все ошибались. Счастливого конца не было. После наших настойчивых попыток помочь, свидания с родственниками, репортажа в программе «Время» (мы сочли нужным сделать его) несчастного срочно перевели в больницу Кащенко.
Это было в 1992 году. Все тщательно скрыли не только от близких, но и от нас. Вывезли тайно. Впору было все начинать сначала…
Пока мы искали, куда человек исчез, этого не знал даже главный врач больницы, в которой Гамильтон провел столько лет, визы у жены и дочери кончились. Они уехали в шоке и страданиях.
Прошло еще несколько месяцев, пока нам удалось узнать, куда именно упрятали Гамильтона, где провел последние годы своей жизни этот талантливый, одаренный, образованный человек, который отважился приехать в нашу страну в поисках справедливости. Периодически мы звонили в 25-е Отделение, где он находился, наводили справки о его состоянии, иногда носили передачи, но принимал ли он их – не известно.
…Он умер 11 ноября 1997 года в возрасте 78 лет.
Лечащий врач сказала, что звонили в американское посольство, но они отказались хоронить его, а тем более сообщать об этом близким. Только поспешно приехали, чтобы забрать все его дневники. КГБ это было уже не нужно. В больничном морге нам назвали людей, которые «проводили» его в последний путь – без гроба, без одежды, без отпевания. Он погребен, если это можно назвать погребением, на «перенаселенном» пограничном кладбище, где-то у ограды вырыли яму, чем-то прикрыли покойника, закопали и сровняли землю. У этой «могилы» нет адреса. Нет креста. Нет хоть какой-нибудь дощечки с его настоящим именем. Да и зачем? Этот человек провел в нашей стране лучшие годы своей жизни даже без права переписки. И никто никогда не придет на место, где должна была бы быть его могила…
Кажется, у Александра Кушнера есть такие печальные и скорбные строки: «Времена не выбирают. В них живут и умирают».
Бутово. Когда палачи повторяют путь своих жертв
Слышали вы когда-нибудь о таком местечке в пригороде Москвы – Бутово? Когда несколько лет назад первый раз приезжала я сюда, кроме печально известной Сухановской тюрьмы, никто ни о чем особенном здесь не знал: ни о подземных тоннелях, ни о страшных подземных сооружениях, ни о спецполигонах. Кроме тех, естественно, кто там работал. Кругом были старенькие, времен царя Гороха, деревеньки с серыми покосившимися избами, слепыми окошками да чахлыми палисадниками. Иногда к полуразвалившимся магазинчикам подходили люди: испуганные, безликие, кое-как одетые. Поискала глазами школу, да так и не выглядела. Не дай бог жить в таком местечке. Только подумала, а тут откуда ни возьмись – тетка выскочила. Поздоровались.
– Весело у вас тут…
– Ой, и не говори…
– А что это за казематы такие, откуда вы со связками ключей выскочили?
– А это, скажу тебе по секрету, не болтай только никому, от шкафов, в которых хранится добро всякое: меха, шелка, костюмы, драгоценности – да чего там только нет! Это еще с 1930-х да 1940-х годов осталось, когда сюда много арестованных свозили. Их это добро и есть… Многое уже растащили местные да московские начальники. Приедут на черной машине, мне под нос бумажку с печатями сунут: открывай, мол, нам положено. Открываю и иду с ними, а сама поглядываю: роются в огромных самодельных шкафах, грубо сколоченных ящиках, вытаскивают что-то, в сумки свои складывают. Пиши расписку, говорю: кто такой, что взял? А он в ответ: свое, мол, беру, мне разрешено. Бывает, Бога молю, чтобы обошлось. Я ж человек маленький, где ж еще тут работу найдешь? Разве что в тюрьме?
– А что за тюрьма тут была? – спросила я, а женщина в ответ креститься начала, на глазах слезы…
– Не знаю я, что за люди были, да только жалели их. За что муку приняли? Бывает, встретишь в наших закутках человека, а он дрожащим голосом просит конверт с письмом в ящик бросить, да только не здесь, а где-нибудь подальше, чтобы перехватить не могли. Никогда не отказывала, ведь семьи, дети, жены ничего о них не знали. Хоть какую-то весточку отправить. Тюрьма да склады с добром, что я сторожу, вот и все наши достопримечательности…
Прошли годы, и вновь угораздило меня в эти места попасть. Да только поначалу не узнала ничего: вместо полусгнивших сереньких избушек новые дома поставили, веселенькие заборы, колодцы-журавли, садики с огородами ухоженные. На скамеечках у резных ворот людишки сидят, семечки лузгают да шелуху в целлофановые пакетики собирают. Вот диво-то!
У одного из домов на скамеечке благообразный такой старичок сидит, прутиком по песку чертит. Господи, да это ж старый знакомый! В прошлый еще приезд виделись. Постарел, конечно, голова вся белая стала.
– Добрый день, дедуля!
– Ой, да я ж тебя знаю, девица. Сколько лет прошло, а помню…
– И я помню. Как дела? На пенсии уже?
– Да какая пенсия? Семью кормить надо. Все еще шоферю. Платят неплохо.
– А что возите?
– Да здесь ведь испокон века вся работа при МВД да КГБ. Вот и я к ним давно приписан. Вожу на автобусе людей. Рядом с КГБ Варсонофьевский переулок есть. Вот оттуда и вожу. В день пару рейсов делаю. Я и раньше, после войны, тем же маршрутом ездил на своей полуторке. Тоже с людьми дело имел. Говорили, что в переулке этом во дворе здание было вроде больницы. То ли там арестантов лечили, то ли испытывали на них разные яды и лекарства. Его с главным домом на Лубянке соединял подземный ход. По нему людей и доставляли в эту «больницу». А оттуда пути назад уже не было: либо сразу на тот свет, либо ко мне пассажирами. А привозил я их к воротам, что были в конце моей улицы в Бутово. За раз человек 50. За воротами музыка гремела. Так их встречали. А на самом деле выстрелы заглушали.
На задах деревни пятиэтажки из красного кирпича построили со всеми удобствами. Деревенские быстро поняли для кого: офицеры там с семьями жили. Детей растили, с женами миловались, а рядом на полигоне людей расстреливали. Все удобно, все рядом. Не из Москвы же расстрельные команды возить. Народ-то правильно говорит: хорошая молва в сундуке лежит, а плохая по дорожке бежит.
Да что ж это за место такое проклятое: как ни приедешь, с кем ни поговоришь – все ужасом заканчивается. Наслушаешься, насмотришься, да и подумаешь невольно: здесь бы тоже уместна была библейская мудрость, которую широко и цинично использовали фашисты в своих концлагерях: каждому – свое.
А все ж тянуло сюда, было какое-то ощущение незаконченного дела, не до конца исполненного обета. И предчувствия не обманули: самое страшное было впереди.
В третий раз я приехала сюда благословенной летней порой. Машину оставили на краю деревни, а сами пошли пешком через прозрачные перелески, узкие веселые речушки. Грибники с полнехонькими корзинками стали попадаться, птички поют, собачонки у хозяйских ног крутятся. У кого-то приемник на шее – музыка хорошая. Божья благодать, если забыть, зачем я здесь.
Неожиданно открылась поляна огромная: километра полтора. И чудо – вся, как в сказке, усыпана крупной алой клубникой. Кто ж тут хозяин? А никто. Сама выросла на месте страданий в память о тысячах убиенных здесь. По кромке поля утоптанная дорожка, а рядом – шоссе. С рассвета приезжают сюда на машинах и мотоциклах, на телегах, запряженных лошадьми, – все не местные. К полудню уже все заполнено большущими корзинами, ящиками, коробками со свежей ягодой. Рядом на дороге базар. Самые ушлые тетки и дядьки по два раза успевают обернуться. Еще бы! Задарма такое счастье привалило. Продают прямо с машин и телег. Дня за три все это великолепие исчезнет.
Зашли мы с оператором в какую-то замызганную придорожную кафешку, чтобы хоть чайку с бутербродом перехватить. Да куда там – народу, как на празднике. Повернулись, было, уходить, как кричит кто-то: идите сюда, мы подвинемся. Удивительно, но за столом говорили о местах этих, об их проклятой истории, о том, что было, что есть. Дополняли друг друга: кто про тюрьму, кто про расстрелы, кто что знает. А один мужичок вдруг: да, мой деверь в этой тюряге работал. Рассказывал, что сам Берия сюда приезжал, любил на допросах сидеть, когда видных арестантов пытали. Это ж какое сердце и здоровье надо иметь, чтобы получать такое удовольствие?!
Второй спрашивает у меня: а плантации с клубникой видели? Другой в бок его тычет: да прикуси язык-то! – А чего бояться? Сейчас все об этом знают. На крови она растет. Теперь, говорят, надумали на этом месте предприятие какое-то строить или, не дай бог, жилье.
Пошли мы уже восвояси, а мужичок, что про клубнику говорил, за нами увязался.
– Мы, местные, много чего знаем. По-хорошему, надо бы всю эту местность, проклятую в глазах людей, очистить. Дать людям жилье подальше отсюда. А тут, уж не знаю…
Рассказчик наш стал рукавом слезы вытирать.
– На полигончике этом в полтора гектара поначалу бутафорию всякую устраивали: фейерверки пускали, музыку крутили, гранаты учебные взрывали – вроде бы учения идут. Население надо было успокоить. Потом нагнали техники видимо-невидимо, траншеи 4-метровой глубины нарыли вокруг. Ночью привозили несчастных, строили на краях траншей и расстреливали из пулеметов. Крики, рассказывают, страшные были, проклятия. Так вот, заполнят траншею, укатают землицей…. Траншей этих я уж и не помню сколько нарыли. Полигон огромный. Потом долго землю возили, травку сеяли. Следы заметали. А природа сама это место отметила: видишь, какая клубника растет. Да мы, местные, ее не берем. Грех это. Знаем ведь, на какой земле растет, отчего она такая плодородная. Церковку вот соорудили. Батюшка служит. Люди издалека приезжают. Никто, ведь, не знает, кто здесь погиб…
В истории не часто все, что происходило с человечеством в те годы, называли своими именами. Последний раз на Нюрнбергском процессе.
Всему миру с той поры известны Освенцим, Майданек, Бухенвальд, Треблинка… Бутово не известно никому в мире. Да и в нашей стране, на которую Бог послал такую кару, мало кто знает об этом. Неужели мы умеем только прощать и забывать?
А ведь в Москве был еще и единственный крематорий на Донском кладбище. И туда привозили расстрелянных. В больших ящиках, по пять-шесть трупов в каждом. Директор крематория расписывался в приемке трупов для кремации. Указывалось только количество. Имен не было. Кремацию выполняли специально обученные сотрудники НКВД. Сотрудников крематория не допускали. Только директор иногда присутствовал. Прах никто не хоронил. Его просто ссыпали в мусорные контейнеры и отвозили на городские свалки. Тех, кто выполнял эту нечеловеческую работу, награждали, как за подвиги на полях сражений. Вот один пример:
Из служебной характеристики на бывшего коменданта тюрьмы НКВД (имя называть запрещено):
«С 1936-го по 1938-й год находился на спецработе по исполнению приговоров, являлся членом исполнительной тройки.
За время службы в органах награжден орденами Ленина, Красного Знамени, Красной Звезды, боевыми медалями».
Меня потрясло, когда я узнала, что арестованного Берию привезли в Сухановскую тюрьму. Там, говорят, его и расстреляли, а труп кремировали в Донском крематории.
Воистину, есть высшая справедливость в том, что подчас палачи повторяют путь своих жертв, а их прах покоится в таких же безымянных могилах. Только одних чтут всегда и поклоняются их памяти, а другие, несмотря на земное величие, после смерти прокляты и забыты.
«Пленение Шамиля», или «погибельный» Кавказ
Это будет рассказ о двух жизнях: художественного полотна и его центрального героя. Их судьбы связаны с Кавказом, с войнами, что бушевали и бушуют там. И человек, и картина пережили на протяжении многих десятилетий всеобщее признание и тяжкие испытания, были на грани гибели и вновь возрождались.
История эта не только дошла до нас почти через полтора века, но и продолжается сейчас, вращаясь по кругу времен, словно в диком и пленительном танце.
Исламские народы Северного Кавказа называют старинный обряд поминовения аллаха Зикр. Религиозные мистики говорят, что во время исполнения этого танца возникает ощущение, будто вся земля вокруг охвачена огнем и лишь внутри круга – спасение. История утверждает, что нечто подобное пережил во время участия в Зикре и знаменитый имам Шамиль, чье имя навсегда вошло в историю России и северокавказских народов.
Он родился 26 июня 1797 года в аварском ауле Гимры. Старики говорили, что больной хилый мальчик не жилец и посоветовали родителям сменить ему имя. Ребенка отнесли в мечеть и нарекли неизвестным тогда на Кавказе именем Шамиль. И, как ни странно, дело пошло на лад. Чуть ли не с трех лет он начал заниматься борьбой, плавал в бурной реке, целые дни проводил в седле. Высокий, атлетически сложенный красавец вызывал всеобщее восхищение. Не меньше, чем в джигитовке и военных упражнениях, преуспел он в учении. Книга всегда считалась в горах высшей ценностью. Убогие сакли украшали богатые библиотеки. Шамиль в совершенстве овладел арабским языком, получил образование лучшее из возможного тогда.
Годы взросления Шамиля были временем многолетней и кровопролитной войны России за покорение Кавказа. Еще молодым человеком встал он под знамена первого имама Чечни и Дагестана Гази Магомеда, объявившего «священную борьбу против неверных». Со временем Шамиль сам стал имамом и на протяжении почти четверти века возглавлял вооруженное сопротивление России. Весь порубленный саблями, с печенью, проткнутой штыком, он оставался красавцем с гордо выпрямленной спиной, в белоснежной папахе, с окладистой бородой.
Таким он запечатлен на полотне кисти знаменитого русского баталиста, академика живописи Франца Рубо, посвященном кульминационному моменту военной судьбы Шамиля: его пленению русским военачальником князем Барятинским.
Был конец августа 1859 года. Солнце клонилось к закату, когда из окруженного русскими войсками аула Гуниб вышел небольшой отряд мюридов. Впереди – на белом коне имам Шамиль. Рыдающие женщины и дети умолили его покориться судьбе, сдаться и тем самым спасти их жизни. Он шел как на эшафот. С тоской смотрел на родные горы, служившие ему неприступным оплотом, бурлящую бирюзовую реку, трепал холку любимого коня и боялся сказать всему этому «прости». Он знал, что больше никогда их не увидит.
Десять тысяч русских штыков, окруживших аул, готовы были сокрушить все… «Это он», – послышался шепот в шеренгах. И вдруг войска разразились громким «Ура!». В этом было уважение к достойному противнику и храброму воину.
Шамиль спешился. Сидящий на пологом камне 37-летний князь Барятинский подал ему руку, позволил остаться при оружии и сказал, что теперь он должен ехать в Петербург и ждать решения императора.
«Жаль, что это не случилось раньше, – сказал князь. – Теперь мы будем друзьями».
«Наши солдаты, а за ними и народ назвали Кавказ «погибельным»… «Погибельность» Кавказа приняла форму, может быть, роковую, а может быть, и полезную в итоге, раскрыв внутренние язвы нашей жизни, немощь нашего духа, ошибки и грехи нашей политики». Эти столь актуальные сегодня слова написаны более ста лет назад петербургским профессором Василием Львовичем Величко. В наши дни Кавказ вновь стал «погибельным» для России. Как и в прошлые времена, «чеченская рана» открылась в переломное для страны время.
Чечня стала синонимом войны, которая разрушила все, что было прежде в нашем общем доме. А ведь создавали его лучшие люди наших народов – не мы.
Одним из самых престижных на Кавказе всегда считался Грозненский университет имени Льва Толстого. Здесь всегда чтили русскую науку, литературу, искусство. Война разрушила эти стены, а стены аудиторий испещрила словами ненависти и отмщения.
Именем Толстого назвали и селение, где граф останавливался и даже чуть не проиграл в карты свое имение. За русского офицера отыгрался его друг чеченец Садо Мизербиев. Толстой-юрт тоже изувечен войной.
Нет теперь и театра, который был сооружен специально для гастролей в Грозном Федора Шаляпина.
Ужасная судьба постигла и знаменитый художественный музей в Грозном. Прежде сюда приезжали экскурсанты со всей страны. Гордость экспозиции составляли полотна Верещагина, Бродского, Тропинина, Коровина, Захарова-чеченца, старых голландских мастеров. И, конечно, Франца Рубо. Под обстрелами, в горящем и заминированном здании люди спасали израненные, обожженные полотна. Художники-реставраторы и сотрудники музея шли след в след за саперами, чтобы извлечь из-под развалин все то, что еще можно было вернуть к жизни.
Тогда, сразу после первой чеченской войны, была еще в музее и знаменитая картина Рубо. Московские реставраторы из центра имени Грабаря, которые специально были направлены в Грозный для спасения шедевров, увидели ее израненной, поврежденной, но все же живой и даже в раме. К сожалению, увезти ее для реставрации в Москву тогда было невозможно: большие размеры полотна (3 метра 54 сантиметра на 2 метра 48 сантиметров) просто не позволяли погрузить его в боевой вертолет, а другого транспорта не было.
Многие знаменитые картины из грозненского музея обрели вторую жизнь в московских реставрационных мастерских имени академика Грабаря. Но вот знаменитое полотно Франца Рубо «Пленение Шамиля» исчезло бесследно…
Казалось бы, не до этого было в горячке и кровавой неразберихе войны, но, что удивительно, ФСБ решило провести специальную операцию по розыску и возвращению картины.
Дело было поручено полковнику ФСБ Аркадию Дранцу. Группе удалось установить, что похищенная из музея картина сначала пряталась в частных домах в Грозном, затем в Бамуте, а потом после долгих блужданий по селениям и кишлакам оказалась, наконец, далеко в горах.
С непроходимых горных троп следы пропавшего полотна привели в Стамбул. В этом древнем, полном тайн городе испокон века плелись интриги вокруг Кавказа, разжигались нешуточные страсти, творились темные дела и делишки. Здесь и заявили о себе посредники, готовые продать шедевр Рубо.
С ними вступили в контакт в качестве покупателей оперативные сотрудники ФСБ. Сначала переговоры велись только по телефону, а потом удалось назначить и личную встречу в Баку. В качестве покупателя здесь выступил сам полковник Дранец. Каждая встреча с посредниками была настоящим торгом. За картину требовали сначала 5 миллионов долларов, потом – 4 и так далее… Оперативники, чтобы не вызвать сомнений, торговались не хуже заправских продавцов с восточных базаров. В результате столковались на миллионе долларов. На банковский счет в Турции по указанию председателя ФСБ Патрушева было перечислено в качестве аванса 150 тысяч долларов. В результате всей этой работы сумели достичь главного: картину повезли на продажу на Кавказ.
Дальше уже было, что называется, дело техники. Впрочем, не стоит забывать, что все происходило в боевых условиях, в местах, где вооруженные бандиты были хозяевами.
Полотно было спрятано в тайнике крытого грузовика. Его накрутили на палку от линолеума, а потом завернули в ковер. Для прикрытия шло две машины. Каждое действие было под контролем. На горной дороге выставили мобильный контрольный пост. Задача обычная: проверка документов и досмотр транспорта. Все сделали быстро и тихо: без стрельбы и ненужного шума. Оперативники, точно знавшие место тайника, без труда извлекли рулон. Потом выяснилось, что водители даже не знали, какой груз везут. Это была хорошая работа…
А потом на Лубянку были приглашены реставраторы. Повод был и радостный, и печальный. Картина нашлась, но отнюдь еще не была спасена. Директор центра имени Грабаря увидел пухлый сверток, похожий по размеру на множество сложенных вчетверо газетных листов. Когда разложили все это на столах, реставраторы почти плакали. Полотно было практически утрачено: трещины на множестве сгибов, осыпавшаяся краска, подтеки влаги на полотне. Художники говорили, что, когда в их центр привезли в свое время шедевры Дрезденской галереи, обнаруженные в затопленной штольне, они выглядели лучше.
Несколько лет полотно медленно умирало в руках алчных варваров. Сложенным во много раз, его таскали по аулам, прятали в лесных тайниках, сырых подвалах. Казалось, что растоптана и уничтожена сама история, ее интереснейшая страница, запечатленная рукой великого мастера.…
Встреча Шамиля и Александра Второго состоялась на царском смотре в Чугуеве. Все ожидали, что горца ждет смертная казнь или, в лучшем случае, пожизненная ссылка в Сибирь. Однако император подошел к Шамилю, поцеловал его и негромко сказал: «Я рад, что ты, наконец, в России, и жалею, что этого не случилось раньше».
Имаму и его многочисленному семейству было назначено жить в Калуге в прекрасном особняке со сказочным садом. Им было даровано потомственное дворянство и безбедное существование за счет казны. Этим благородным жестом Александр Второй ответил на слова Шамиля, сказанные им при сдаче в плен: «Я признаю власть Белого Царя и готов верно служить ему». Эту клятву имам не только выполнил сам, но и завещал своим последователям «быть верноподданными царям России и полезными своему новому Отечеству».
14 лет прожил имам Шамиль в почете и уважении в православной России. Рассказывают, что когда он впервые увидел икону с изображением Христа, спросил: «Кто это?» «Спаситель наш», – был ответ. «Я тоже буду ему молиться», – сказал Шамиль и поцеловал лик. И это сказал человек, положение которого на мусульманском Кавказе было сравнимо с авторитетом папы римского среди католиков.
Завершил свои дни Шамиль исполнением главного долга мусульманина: по разрешению императора он совершил паломничество в Мекку. У «купола миров» его встретил с восторгом и почестями мусульманский мир. На святой земле имам и скончался 14 февраля 1871 года. Погребен Шамиль в Медине. Его могила у мавзолея Аббасидов – место постоянного паломничества правоверных.
Потомки Шамиля разбросаны сейчас по миру от Эфиопии до Москвы. Двое его сыновей были маршалами турецкой армии, один – Магомет Шапи – генералом русской. И сейчас в Москве живут праправнуки Шамиля.
Здесь же, в Москве, продолжает свою жизнь и знаменитая картина Франца Рубо, а вернее, художники-реставраторы центра имени академика Грабаря ежедневно борются за эту жизнь. Уже заменен холст, изготовлен подрамник, но дальше дело, в котором сплелись мужество бойцов и талант художников, остановилось: нет денег. Зато не иссякают финансовые потоки в Чечню: и на войну, и на мнимое восстановление.
Память предков на Северном Кавказе хранят родовые башни. С их строительства начиналась история каждого рода. Срок строительства был жестким – один год. После этого стройка прекращалась. Недостроенные башни – символ несбывшихся надежд и бессилия. Мастер же, успевший закончить дело, оставлял на камне отпечаток своей правой руки. Воистину, здесь «на каждом камне, вечностью поросшем , начертаны былого письмена».
Когда же будет «построен» мир на Кавказе и рука какого мастера будет на этом строении?